Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Аделаида Герцык

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Аделаида Герцык

Герцык Аделаида Казимировна (1874–1925) – поэтесса, прозаик, переводчица, критик. Ее первый и единственный сборник стихов вышел в 1910 году, одновременно с «Вечерним альбомом» Марины Цветаевой, но к тому времени она была уже достаточно широко известна в литературных и философских кругах как автор эссе о Дж. Рёскине «Религия красоты» (1899) и переводов Ф. Ницше, рецензент журнала московских символистов «Весы» (под псевдонимом Сирин). В 1906 году в журнале «Русская Школа» появилась ее статья «Из мира детских игр», о которой Максимилиан Волошин писал: «Несколько страничек Аделаиды Герцык, затерявшихся среди листов педагогического журнала, представляют литературное и психологическое событие, поставившее новую грань в нашем самопознании, к которой всегда придется возвращаться». Почти одновременно с Волошиным она поселилась в Крыму, и ее дом в Судаке сыграл не меньшую роль в истории русской поэзии Серебряного века, чем волошинский в Коктебеле. Ее младшая сестра Евгения Герцык вспоминала о начале их творческого пути: «Людей общих с нами вкусов у нас не было. Уже бегали тогда переулками бодлерианцы, ницшеанцы, собирались в папиросном дыму где-нибудь у Эллиса, но мы их не знали, и позже не узнали, да и были мы с ними разного духа. Но любопытно то, что наши вкусы складывались вне всякой среды – и все же в единении с какой-то мыслящей средой»[15]. Все это в полной мере нашло отражение в ее поэзии, насыщенной религиозными и фольклорными мотивами, которые стали ее почвой. Революция и Гражданская война застали ее, как и Волошина, в Крыму. Ее «Подвальные» стихи и «Подвальные очерки» датированы «6–21 января 1921», стихотворение Волошина «Террор» – «26 апреля 1921». В них описаны одни и те же события. Волошин воспроизводит ее рассказ:
…Ночью гнали разутых, голых
По оледенелым камням,
Под северо-восточным ветром
За город в пустыри.
Загоняли прикладами на край обрыва.
Освещали ручным фонарем.
Полминуты работали пулеметы.
Доканчивали штыком.
Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю.
Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
В 1929 году Волошин напишет стихотворение «Аделаида Герцык», посвященное ее памяти. Но первый некролог появился вскоре после ее смерти в рижском журнале «Перезвоны». Его автором был Борис Зайцев. В том же № 25 за 1926 год был опубликован один из «Подвальных очерков» – «К смерти созревший». Так Русское зарубежье откликнулось на смерть Аделаиды Герцык, которую Борис Зайцев назовет поэтессой-святой.

Светлый путь

(Памяти А.Г.)
Ниже мы печатаем «Подвальные очерки» умершей в прошлом году замечательной русской поэтессы А.Г. Друзья покойной просили не называть ее полного имени, ограничиться лишь инициалами – из опасения за оставшихся в России родственников. Итак, над могилой поэтессы-святой, вполне далекой от политики и борьбы, мы не можем даже назвать ее имени. Позор за это да ляжет на правителей сегодняшней России.
А.Г. родилась в 1874 г. в Москве. Ее отец был военным инженером, а потом строителем Моск.– Яросл. ж.-д. Детские годы ее прошли в Александрове, Владимирской губ., и в Крыму, в Судаке, где у них на берегу моря была своя дача с виноградниками, большими орешниками и фонтаном.
А.Г. получила хорошее образование, рано полюбила литературу, вкусила того сладкого яда, от которого никогда уже не может отделаться человек. Молоденькой барышней, вместе с сестрой, путешествовала по Италии, особенно полюбила Ассизи и св. Франциска, сильно вошла в дух Раннего Ренессанса – в те годы (1890-е), когда русская интеллигенция была еще вполне провинциальна. Увлекаться живописью Джотто и книгами Рёскина значило стоять много выше среды. Первый печатный очерк А.Г. был «Религия Красоты» (1897). Затем она с сестрой перевела «Прогулки по Флоренции» Рёскина, позже Ницше (первые в России переводы его), дала несколько статей по западной литературе, главное же – писала стихи. В 1908 г. вышла замуж, путешествовала по Франции, Италии, Германии. В Вюрцбурге у нее родился первый ребенок, она вернулась в Россию, и с 1910 по 1917 гг. прожила с мужем в Москве. У нее собирались поэты и поэтессы, молодые и старые критики и философы. В 1909 г. вышел сборник ее стихотворений, а перед тем часть стихов вошла в альманахи «Эры» и «Кошница».
Полусафические строки А.Г. «Из круга женского» были помещены в разных московских альманахах того времени. Эта мирная жизнь прервалась революцией. Весной 1917 г. А.Г. уехала в Судак, не думая, что никогда уже ей не увидеть Москвы. Будучи вообще небрежной к своему писанию, она оставила в Москве много ценного и важного, между прочим дневники, рядом со стихами – наиболее для нее важная и удачная форма самовыражения.
В Крыму ей предстояло пережить все ужасы голода и революции. Вот строки о тогдашнем терроре в Крыму близкого А.Г. человека: «…по ночам их выводили голых, в зимнюю стужу, далеко за скалу, выдававшуюся в море, и там, ставя над расщелиной, стреляли, затем закидывали камнями всех вперемежку – застреленных и недостреленных… Спасавшихся бегством стреляли где попало, и трупы их валялись зачастую у самых жилищ наших, и под страхом расстрела их нельзя было хоронить. Предоставляли собакам растаскивать их, и иногда вдова или сестра опознавали руку или голову».
И брат и муж А.Г. были арестованы, их долго держали в подвале и тюрьме, но, к счастью, не убили. Самой А.Г. пришлось три недели высидеть в подвале. На ее счастье, попался молодой следователь, любитель поэзии. Он заставил на допросе А.Г. записать ему ее «Подвальные стихи» и попросил сделать надпись, что она посвящает их ему, и отпустил домой. Тому, что она сидела сама в подвале «чеки», и тому, что следователь, заставляющий посвящать себе стихи, выпустил ее, мы обязаны явлением на свет «Подвальных очерков», которые без колебания надо отнести к лучшим литературным произведениям последних лет.
За террором наступил голод. А.Г. с распухшим, мертвенно-серым лицом, бродила по знакомым и незнакомым домам «сытых» и вымаливала детям хоть бы кухонных отбросов. «Из картофельной шелухи готовила она „котлеты», из кофейной гущи и старых заплесневевшихся виноградных выжимок пекла „лепешки». Варила „супы» из виноградной лозы, из необделанной кожи „посталов» (татарск. сандалии). Радовалась, когда из Феодосии привезли кусок жмыхов – их жевали и находили „вкусными»»…
И самое страшное – у А.Г. голодали дети. Особенно трудно переносил голод старший мальчик. Он иногда по ночам, не будучи в силах спать, выбегал на двор, в зимний холод, и там «выл»…
Как же переносила все это А.Г.? Как жила, чем питалась внутренно?
Недаром, юною девушкой, поклонялась она св. Франциску Ассизскому. А.Г. была натурой глубоко религиозной, и чем дальше шла жизнь, чем суровее тем страстнее и жарче экстаз души. Он поддержал и он дал силы жить и творить в это страшное время.
В сущности, она всегда была поэтесса-святая. Невидная собою, с недостатком произношения, недостатком слуха. А.Г. была – великая скромность, чистота и душевная глубина. Во все века бывали подобные праведницы. Одни погибали на аренах. Другие украшали мир в келиях монастырей. А.Г. своеобразная разновидность: праведница-поэт. Ее поэтический путь обратен пути Блока. Его в ранней молодости посещали «видения, непостижные уму», а потом он впал во мрак. У нее, напротив, силен пессимизм молодости. Ранние стихи говорят о томлении, о не найденном еще. Для этого времени характерно «я только сестра всему живому» – мир еще как будто «сбоку» для нее. Второй период (1910–1917 гг.) характеризуется как попытка романтизмом, героизмом, пафосом эстетическим преодолеть «сестринство». И наконец последний, важнейший и поэтически и внутренно, совпал с самой бедственной частью жизни А.Г. – вот где «спасительность страдания»!
Вот где видно, какой ценой покупается большое.
В воздухе, напоенном кровью и расстрелами, голодом, стонами детей, в ужасающие дни, когда одни матери в Крыму отравляли своих детей, другие убивали их и солили тела в кадке, –А.Г. вступила в последний, лучезарнейший период поэтической работы. Да, поэтической!
«В такие ночи (когда „выл» от голода ее сын), дрожа в лихорадке от голода и холода – эта неугасимая душа слагала свои стихи, пела свои гимны и славила Бога».
Мне присланы некоторые ее стихи этого времени. Это религиозные гимны. Это великое приятие всех бедствий и страданий, величайшее утверждение смирения и любви к Богу – в минуты таких испытаний, которые возводят к древнему Иову. Эти стихи не столько «литература», сколько свидетельство о душе, памятник скромному величию невидной, «незаметной» русской женщины. Как далеки, ничтожны кажутся все «богоборчества» разных литераторов рядом с экстазом и любовью. Блок с горечью сказал о себе:
Был он только литератор модный,
Только слов кощунственных творец…
Меньше всего «модной» была покойная поэтесса, и никаких кощунственных слов она не говорила. Бог послал ей жизнь нешумную, лишенную славы и широкого поклонения. Медленно восходя, она испила полную «чашу с темным вином», но страдания и ужасы последних лет не только не погубили душу, но зажгли ее новым огнем.
Покойная А.Г. – яркий и прекрасный пример одоления зла добром. А.Г. испытала все мучения революции. Умерла она в прошлом году от усталости и надломленности тела, не так крепкого. Революция прервала ее жизнь. Но она победила революцию, ибо никакие страдания не сломили ее души – они возвысили ее, очистили.
Так, растерзываемы на аренах, побеждали христианские первомученицы.
Борис Зайцев

* * *

Млеют сосны красные

Под струей закатною,
Благовест разносится
Песней благодатною.
Белая монашенка
У окна келейного,
Улыбаясь, думает
Думу незатейную.
«Все лихие горести
Я в миру оставила,
Над могилкой каждою
Образок поставила.
Окурила ладаном,
Зельями душистыми,
В странствие отправилась,
Как младенец, чистая.
Вижу, церковь-пустынька
Среди леса малая –
Новую Владычицу
Над собой избрала я.
Ясность огнезрачная,
Тихость нерушимая,
Синева прозрачная,
Гладь незамутимая,
С нею обручилась я,
Искупалась в светлости,
Принесла обеты ей
Неподкупной верности.
Облеклась душа моя
Схимой белоснежною,
Сквозь нее проходу нет
Злому да мятежному.
Окропляю думы я
Влагой светозарною –
Застывают гладкими
Четками янтарными».
Тьма ночная сеяла,
Пение соборное,
С неба строго глянуло
Чье-то око черное.
Зашуршали крыльями
Думы-птицы темные,
Над землей повеяло
Пламенною дремою.
Хлопнуло окошечко,
Затворилась башенка.
Спит и улыбается
Белая монашенка.
(1907)

Заплачка

Дни твои кончаются,
Книги разгибаются.
Тайные дела обличаются.
Духовный стих
«О Свитке Ерусалимском»
Ты куда, душа, скорбно течешь путем своим?
Что дрожишь, тоскуешь, горючая?
Ах, нельзя в ризы светлые
Тебя облачить,
Нельзя псалмы и песни
Над тобой сотворить?
Ах, не так ты жила, как положено,
Как заповедали тебе Словеса Его.
Прожила свой век ни огнян, ни студян,
Ныне приспела пора ответ держать
перед Господом.
Тебя Бог пожаловал селеньем райским,
Душу дал поющую, играющую,
В руку дал лазоревый цвет,
На главу – смарагдовый венец.
Ты наказа Божья не послушала,
Разметала цвет Господний лазоревый,
Не пошла в селенье свое райское
Из закутья, со двора не выглянула,
За кудель засела тихомерную,
Возлюбила кротость плачевную.
Не воспела, живучи,
Песни радости,
Не возжгла светильника
В ночь под праздником.
Идти бы тебе сырой земле на преданье,
Засыпать тебя песками рудо-желтыми!
Да глянь – Отец до тебя умилился,
Не отвратил Лица Своего…
Радуйся, утешься, душа прекрасная,
Посылает тебя вновь Творец на трудную землю.
Ты ступай – поищи для Него
Златострунных вод,
Златоперых птиц,
А себе – скуй свадьбу
Вековечную, нерушимую.
Сошла с небес туча каменная,
Солнце-Месяц опять зажигается.
Возвеселися, душа, на земле!
Небо и вся тварь играет,
Дольняя с горними поет.
Осень 1907

* * *

Речи погасли в молчании

Слова, как дымы.
Сладки, блаженны касания
Руки незримой.
Родина наша небесная
Горит над нами,
Наши покровы телесные
Пронзило пламя.
Всюду одно лишь Веление…
(Как бледны руки!)
Слышу я рост и движение
Семян в разлуке.
Сердце забыло безбрежное
Борьбу и битвы.
Тихо встает белоснежное
Крыло Молитвы.
Февраль–март 1908

* * *

Ночью глухой, безсонною

Беззащитно молитвы лепеча,
В жребий чужой влюбленная –
Я сгораю, как тихая свеча.
Болью томясь неплодною,
Среди звезд возлюбя только одну,
В небо гляжусь холодное,
На себя принимая всю вину.
Мукой своей плененная,
Не могу разлюбить эту мечту…
Сердце, тоской пронзенное,
Плачет тихо незримому Христу.
(1908)

Орисница

Мати, моя Мати,
Пречистая Мати!
Смерть тихогласная,
Тихоокая смерть!
Тяжко, тяжко нынче
Твою волю править,
Возвещать на ниве
О приходе жницы.
Ты меня поставила
Меж людей разлучницей,
Путы, узлы расторгать.
Тебе, Мати, людей уготовлять!
Ронют они слезы,
Нету моей воли,
Жалко, жалко, Мати,
Их незрячей боли.
Две души сплелись,
Два огня свились,
Туго стянут узел,
Крепко руки сжаты –
Кто здесь виноватый?
Как разлучить?
Как все избыть?
О горе! О люто!
Мати моя, Мати!
Ты дай мне знак,
Отмени свой наказ,
Отведи этот час.
Всколебалось в сердце пламя,
Расторгается звено.
Божий дом горит огнями,
Явь и сон сплелись в одно.
Из разорванных здесь нитей
Ткутся где-то ризы света,
И несет в себе разлука
Радость нового обета.
Утолилось влагой сердце,
Мировое, золотое –
Мира два глядят друг в друга,
Отдавая, обретая.
Друг во друге топят очи,
И течет душа струями…
Святый Боже! Святый Крепкий!
Где Ты – в нас или над нами?
Воссияла пред иконой
Кротость свечки запрестольной,
Развяжу я нить неслышно,
Развяжу – не будет больно.
1908

* * *

О, не дай погаснуть

Тому, что зажглось!
Что зажглось – дыханьем
Прожги насквозь!
Среди снега в поле
Стою и молю;
Обливает месяц
Печаль мою.
Засвети, о Боже,
Светильник в ночи,
Растопи под снегом
Мои ключи!
О, как страшно сердцу
Играть и гадать,
Как боится сердце
Мольбы слагать!
Я стою средь поля,
Боюсь вздохнуть.
Обливает месяц
Пустынный путь.
14 февраля 1910
Канашово

* * *

Благодарю Тебя, что Ты меня оставил

С одним Тобой,
Что нет друзей, родных, что этот мир лукавый
Отвергнут мной,
Что я сижу одна на каменной ступени,
– Безмолвен сад, –
И устремлен недвижно в ночные тени
Горящий взгляд.
Что близкие мои не видят, как мне больно,
Но видишь Ты.
Пускай невнятно мне небесное веленье
И голос Твой,
Благодарю Тебя за эту ночь смиренья
С одним Тобой.
1911

* * *

Благослови меня служить Тебе словами, –
Я, кроме слов, не знаю ничего –
Играя, их сплетать причудливо венками
Во имя светлое Твое.
Пошли меня слугой в далекие державы
И засвети передо мной свой Лик.
В веселии моем увидят Твою славу
И в немощи моей – как Ты велик.
Дозволь, чтоб песнь моя казалась мне забавой,
А дух сгорал в любви к Тебе – дозволь!
Пока не тронешь Ты души моей безправой,
Слова немеют в тягости неволь,
А в сердце стыд и горестная боль.
1911

* * *

Что это – властное, трепетно-нежное

Сердце волнует до слез,
Дух заливает любовью безбрежною,
Имя чему – Христос!
Был ли Он правдою? Был ли видением?
Сказкой, пленившей людей?
Можно ль к Нему подойти с дерзновением,
Надо ль сойтись тесней?
Если б довериться, бросив сомнения,
Свету, что в мир Он принес,
Жить и твердить про себя в упоении
Сладостный звук Христос!
Если бы с Ним сочетаться таинственно,
Не ожидая чудес,
Не вспоминая, что Он – Единственный
Или что Он воскрес!
Страшно, что Он налагает страдание,
Страшно, что Он есть искус…
Боже, дозволь мне любить в незнании
Сладкое имя – Иисус.
Апрель 1911
Страстная суббота

* * *

Дремлет поле вечернее, парное

Рдея навстречу дням грядущим.
Стихает сердце пред ним благодарное,
Перед тихим, глубоким и ждущим.
Рядом желтые сжатые полосы,
Отгорев, полегли в смирении.
И ни шепота трав, ни птичьего голоса
В красном, немом озарении.
Священное поле в час повечерия.
И не нужно слов и моления…
Вся молитва в безбрежном, благом доверии
К небу и смерти, к земле и к рождению.
30 августа 1911

* * *

Он здесь, но я Его не слышу

От сердца Лик Его сокрыт,
Мне в душу Дух Его не дышит,
И Он со мной не говорит.
Он отлучил от единенья,
Отринул от священных стен.
Возжажди, дух мой, униженья
И возлюби свой горький плен.
Глаза отвыкли от моленья,
Уста не помнят Божьих слов,
И вянут в горестном забвеньи
Мои цветы – Его садов.
Внемлю, как тяжкие удары
Смыкают цепи бытия,
И жду – какой последней карой
Воспламенится ночь моя.
Июнь 1911

* * *

Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля?

Те ли мои слова?
Тихо иду по весеннему полю,
Блещет росой трава.
Дом мой в молчаньи угрюм и тесен,
Как в него вступишь Ты?
Хочешь ли Ты моих новых песен,
Нищей моей простоты?
Смолкну, припав к Твоему подножью,
Чуть уловлю запрет…
Быть Тебе верной – прими, о Боже,
Эту мольбу и обет!
Много путей, перепутий много,
Мигов смятенья и тьмы,
Буду молчать или нет, дорогой,
Будет, как хочешь Ты.
1912

Святая Тереза

О сестры, обратите взоры вправо,
Он – здесь, я вижу бледность Его рук,
Он любит вас, и царская оправа
Его любви – молений ваших звук.
Когда отдать себя Ему во славу –
Он сам научит горестью разлук,
Кого в нем каждый чтит, кто Он по праву
Отец иль Брат, Учитель иль Супруг.
Не бойтесь, сестры, не понять сказанья!
Благословен, чей непонятен Лик,
Безумство тайн хранит Его язык.
Воспойте радость темного незнанья,
Когда охватит пламень темноту,
Пошлет Он слез небесную росу.
1912

* * *
Иконе Скоропослушнице
в храме Николы Явленного в Москве

В родимом граде Скоропослушница

снимает грех,
В любимом храме моя Заступница
сбирает всех.
Толпятся люди и к плитам каменным
с тоскою льнут.
Чуть дышат свечи из воска темного.
Прохлада, муть.
«Уж чаша наша вся переполнена и силы нет,
Скорей, скорей, Скоропослушница,
яви нам свет!
От бед избавь, хоть луч спасения дай увидать!»
С печалью кроткою глядит таинственно
Святая Мать.
И мне оттуда терпеньем светится
пречистый взгляд,
Ей все открыто: ключи от Царства
в руке дрожат.
Лишь станет можно – откроет двери нам
в тот самый час.
О сбереги себя, Скоропослушница,
для горьких нас.
1919 Судак

* * *
Маргарите С.

Ты о чуде долго молила

Призывая Матерь Господню.
И все глуше, все безысходней
Становилось в жизни немилой.
И вняла Царица Небесная –
Развязала путы безбольно
И под светлый звон колокольный
Послала гостя чудесного.
Но, изжив мгновение это,
Жажда чуда в сердце упала,
И навек тебя осияла
Благодать вечернего света.
Говорили люди с участием:
«Она вовсе стала блаженной».
И не видели нити нетленной,
И не знали, в чем ее счастье.
Страстная неделя 1919
Судак

* * *
И поднялась буря великая,
И, встав, Он запретил ветру
И сказал морю: умолкни, перестань!
Евангелие от Марка (IV; 29)

Господь мой, запрети ветрам!

Их гибель стала неминучей,
А дух борением измучен,
Не к небу льнет, к земным страстям.
Господь мой! Души успокой!
Все глуше рокот непогоды.
Тебе подвластны сушь и воды –
Сойди к ним пенною стезей!
1919
Судак

Храм

Нет прекраснее
И таинственней нет
Дома белого,
Где немеркнущий свет,
Где в курении
Растворяется плоть, –
Дом, где сходятся
Человек и Господь.
1919
Судак

Ночное

Лунная дорожка
Светит еле-еле.
На моей постели
Посиди немножко.
Стали без пощады
И земля, и Небо.
Я не знаю, где бы
Засветить лампады.
Хочется молиться,
Но слова забыла.
Господи, помилуй
Всех, кто здесь томится,
Чьи безумны ночи
От безсонной боли
И в тоске неволи
Чьи ослепли очи.
Помнить эту муку
Сердце так устало.
Здесь, на одеяло,
Положи мне руку.
В этот миг не ранят
Нас ни Бог, ни люди.
Расскажи, как будет,
Когда нас не станет.
Июнь 1920
Судак

[15] В 2007 году «Библиотека мемуаров» издательства «Молодая гвардия» вышла книга Евгении Герцык «Лики и образы», многие страницы которой посвящены Аделаиде Герцык и ее современникам.

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать