Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Иван Савин

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Иван Савин

Савин (настоящая фамилия Саволайнен) Иван Иванович (1899–1927) – поэт, прозаик, драматург. «Поэт Белой мечты» – так назвали его современники. В 1926 году в Белграде вышел единственный поэтический сборник Ивана Савина «Ладонка», переизданный в США в 1958 году. Он открывается стихотворными строками:
Я – Иван не помнящий родства,
Господом поставленный в дозоре.
У меня на ветреном просторе
Изошла в моленьях голова.
В 1927 году в парижском «Возрождении» была опубликована статья Ивана Бунина, увековечившая память о «Поэте Белой Мечты»:
«После долгой и тяжкой болезни скончался в Гельсингфорсе молодой поэт и белый воин Иван Савин…
И вот, еще раз вспомнил я его потрясающие слова, и холод жуткого восторга прошел по моей голове, и глаза замутились страшными и сладостными слезами:
Всех убиенных помяни, Россия,
Егда приидеши во царствие Твое!
Этот священный, великий день будет, будет и лик Белого Воина, будет и Богом, и Россией сопричислен к лику святых, и среди тех образов, из коих этот лик складывается, образ Савина займет одно из самых высоких мест. В ратной борьбе за Россию и за Белое Дело он проявил высшую доблесть и отвагу. Проявить Себя в той же мере в поэзии он, всецело отданный воинскому труду, всем его тяжестям и ужасам, на путях его всячески телесно искалеченный и погибший столь рано, конечно, не мог. Но все же то, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу и в русской литераторе: во-первых, по причине полной своеобразности его стихов и их пафоса и, во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон, некоторые же вещи и строки – особенно.
Вот его последнее письмо ко мне, рисующее его здоровье и настроение:
„Уже недели две тому назад получил ваше ласковое письмо. Так хотелось ответить сразу же, но написал несколько слов, и карандаш выпал из рук, мысль спуталась. Виновато в том мое „завоевание революции«, периодические нервные припадки. Последний припадок был настолько силен, что вот уже больше месяца прикован к кровати…»
И далее:
„Пользуюсь первым же днем некоторого улучшения, чтобы ответить вам. Безгранично был тронут теплыми вашими строками. Словами этого не скажешь, да и вряд ли надо говорить. Но все же хочется мне, со всей искренностью и любовью к вам, сказать: когда я думаю о бездомном русском слове, которое тоже, как и все мы, стало „Божьим подданным«, и думаю о России, какой-то знак неожиданного равенства падает между вами – и Корниловым: общим путем идете вы, крестящий словом, и Он, крестивший мечом… Вот почему доброе слово ваше о моем маленьком даре – это Георгиевский крест из рук Корнилова…»
Да, для него это было высшее сравнение – сравнение кого-нибудь с первым Вождем Белого Дела. Дорогой друг и соратник,– если только я смею сказать так,– он и не подозревал, какую честь оказывает он мне не только этим сравнением, но и тем, что это говорит он, Иван Савин, „маленький дар« и славная жизнь которого уже, наверно, переживут многих из нас в истории России, которой он всецело и с такой редкой красотой и страстью отдал все свое земное существование! Ибо в чем прошло оно, это краткое существование?
Савину не было еще и 20 лет, когда он пережил трагизм первых лет революции, гражданскую войну и кошмарный плен у красных после падения Крыма… Юношей пошел он в добровольческую кавалерию и проделал всю геройскую эпопею в рядах Белгородских улан… В боях конницы Врангеля в Таврии он потерял своего последнего брата…
Да, да:
В седле поднимаясь, как знамя,
Он просто ответил: «Умру…»
Лилось пулеметное пламя,
Посвистывая на ветру…
Он испытал гибель почти всей своей семьи, лишения походов, трагедию Новороссийска. После Крыма он остался больной тифом на запасных путях Джанкойского узла – на растерзание от красных палачей… Глумления, издевательства, побои, переходы по снежной степи в рваной одежде, корка хлеба Христа ради, кочевание из Чеки в Чеку… Там погибли его братья Михаил и Павел… Два года в руках палачей – и наконец, спасение, бегство в Финляндию, где он отдает все свои силы литературной борьбе против большевиков…»
Автор некролога хорошо сделал, что напомнил, как сам Савин понимал эту борьбу. Савин, говорит он, был, по его собственному выражению, и в эмиграции одним из немногих „Господом поставленных на дозоре«. Ныне Господь дал ему чистую отставку. Земно кланяюсь его могиле«.
С тех пор прошло более восьмидесяти лет, и стихи Ивана Савина, как и статья о нем Ивана Бунина, уже сами давно стали достоянием истории. Наиболее полно стихи, проза и публицистика представлены в издании: Иван Савин. «Всех убиенных помяни, Россия». М., 2007.

* * *

Двадцать три я года прожил

Двадцать три…
С каждым днем Ты горе множил,
С каждым днем…
Без зари сменялись ночи,
Без зари,
Черным злом обуглив очи,
Черным злом…
Тяжко бьет Твой, Боже, молот!
Тяжко бьет…
Отвори хоть нам, кто молод,
Отвори
Белый вход родного края,
Белый вход…
Посмотри – душа седая
В двадцать три…
(1922)

Возмездие

Войти тихонько в Божий терем
И, на минуту став нездешним,
Позвать светло и просто: Боже!
Но мы ведь, мудрые, не верим
Святому чуду. К тайнам вешним
Прильнуть, осенние, не можем.
Дурман заученного смеха
И отрицанья бред багровый
Над нами властвовали строго.
В нас никогда не пело эхо
Господних труб. Слепые совы
В нас рано выклевали Бога.
И вот он, час возмездья черный,
За жизнь без подвига, без дрожи,
За верность гиблому безверью
Перед иконой чудотворной,
За то, что долго терем Божий
Стоял с оплеванною дверью!
1923

* * *

Любите врагов своих… Боже

Но если любовь не жива?
Но если на вражеском ложе
Невесты моей голова?
Но если, тишайшие были
Расплавив в хмельное питье,
Они Твою землю растлили,
Грехом опоили ее?
Господь, успокой меня смертью,
Убей. Или благослови
Над этой запекшейся твердью
Ударить в набаты крови.
И гнев Твой, клокочуще-знойный,
На трупные души пролей!
Такие враги – недостойны
Ни нашей любви, ни Твоей.
1924

* * *
Братьям моим, Михаилу и Павлу

Ты кровь их соберешь по капле, мама

И, зарыдав у Богоматери в ногах,
Расскажешь, как зияла эта яма,
Сынами вырытая в проклятых песках,
Как пулемет на камне ждал угрюмо,
И тот, в бушлате, звонко крикнул: «Что, начнем?»
Как голый мальчик, чтоб уже не думать,
Над ямой стал и горло проколол гвоздем.
Как вырвал пьяный конвоир лопату
Из рук сестры в косынке и сказал: «Ложись»,
Как сын твой старший гладил руки брату,
Как стыла под ногами глинистая слизь.
И плыл рассвет ноябрьский над туманом,
И тополь чуть желтел в невидимом луче,
И старый прапорщик, во френче рваном,
С чернильной звездочкой на сломанном плече,
Вдруг начал петь – и эти бредовые
Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе:
Всех убиенных помяни, Россия,
Егда приидеши во царствие Твое…
1925

* * *

Ты не думай, все запишется

Не простится. Ты не жди.
Все неслышное услышится.
Пряча тайное, колышется
Сердце-ладонка в груди.
Умирают дни, и кажется:
Прожитой не встанет прах.
Но Христу вся жизнь расскажется,
Сердце-ладонка развяжется
На святых Его весах.
Жизни наши будут взвешены.
Кто-то с чаши золотой
Будет брошен в пламень бешеный.
Ты ль, хмельная? Я ль, повешенный
Над Россией и тобой?
1925

* * *

у Царских врат икона странная –

Глаза совсем твои.
До темных плит резьба чеканная,
Литые соловьи.
Я к соловьиному подножию
С мольбой не припаду.
Похожая на Матерь Божию,
Ты все равно в аду.
Монах согбенный начал исповедь.
Ему, как брату брат,
В грехе покаюсь. Грех мой близко ведь,
Ведь ты – у Царских врат…
Одной тебе служил я с младости,
И вот, в чужой стране,
Твой образ Всех Скорбящих Радости
Я полюбил вдвойне.
Ты не любила, ты лукавила,
Ты захлебнулась тьмой…
Глазам твоим свечу поставила
Монашенка с сумой.
Сменив калику перехожую,
У Царских врат стою.
Христос, прости ее, похожую
На Мать Твою!

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать