Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Георгий Иванов

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Георгий Иванов

Иванов Георгий Владимирович (1894–1958) – поэт, прозаик, мемуарист. Из семьи потомственных военных; мать – баронесса В. Бир-Брауер ван Бренштейн. Учился в петербургском Втором кадетском корпусе. В 1910 году четырнадцатилетний кадет дебютировал как поэт в журналах «Все новости литературы, искусства, театра», «Кадет-михайловец», «Ученик», а самым первым из опубликованных стихотворений был «Инок» («(Он – инок, он – Божий…»), тогда же в печати появилась его первая статья-рецензия о стихах Зинаиды Гиппиус, Иннокентия Анненского, Максимилиана Волошина. Уже вскоре юный поэт познакомился с Михаилом Кузминым, Александром Блоком, Игорем Северяниным. В декабре 1911 года под издательской маркой эгофутуристов «Ego» вышла его первая поэтическая книга «Отплытие на остров Цитеру». Вместе с Игорем Северяниным он вошел в ректориат «Академии Эгопоэзии», провозглашавшей своими предтечами Константина Фофанова и Мирру Лохвицкую. В «Письмах о поэзии» («Аполлон», 1912, № 3/4) Николай Гумилев отметил: «Первое, что обращает на себя внимание в книге Г. Иванова, – это стих… Поэтому каждое стихотворение при чтении дает почти физическое чувство довольства. Вчитываясь, мы находим другие крупные достоинства: безусловный вкус даже в самых смелых попытках, неожиданность тем и какая-то грациозная „глупость», в той мере, в какой ее требовал Пушкин». Весной 1912 года Георгий Иванов принял предложение Николая Гумилева и перешел в «Цех Поэтов». В книге «Петербургские зимы», вышедшей в 1928 году в Париже, он вспоминал: «Из моего футуризма ничего не вышло. Вкус к писанию лиловых „шедевров» у меня быстро прошел. Я завел новые знакомства, более „подходящие» для меня, чем общество Крученых и Бурлюков».
Вторая поэтическая книга Георгия Иванова, «Горница», вышла в 1914 году в издательстве «Гиперборей», в полной мере выразив основную идею всей его последующей поэзии: «нет новизны – есть мера». В статьях о нем почти не упоминается его третья книга, «Памятник славы», вышедшая в «Лукоморье» в 1915 году. Если и упоминается, то с неизменной оговоркой: «Грянула Первая мировая, и в бряцании ура-патриотических кимвалов родился „Памятник славы», весьма жалкое и очень „лукоморское» детище». К такому же бряцанию кимвал была и остается причисленной (приведенная цитата из статьи 1994 года), по сути, вся патриотическая поэзия Первой мировой войны – Николая Гумилева, Александра Блока, Михаила Кузмина, Сергея Городецкого, Анны Ахматовой, Николая Клюева, Сергея Есенина, Алексея Липецкого и многих других поэтов, которых ждала участь патриотики времен Крымской войны Федора Глинки, Аполлона Майкова, Петра Вяземского, Каролины Павловой. В стихотворении «Родина» Георгий Иванов восклицал:
Не силы темные, глухие
Даруют первенство в бою:
Телохранители святые
Твой направляют шаг, Россия,
И укрепляют мощь твою!
Батыя и Наполеона
Победоносно отразя –
И ныне, как во время оно,
Победы весть – твои знамена
И славы путь – твоя стезя.
С тобою – Бог. На подвиг правый
Ты меч недаром подняла!
И мир глядит на бой кровавый,
Моля, чтобы Орел Двуглавый
Сразил тевтонского орла.
После расстрела Николая Гумилева он возглавил «Цех Поэтов», и в 1922 году издал в Петрограде книгу «Лампада» с подзаголовком «Собрание стихотворений. Книга первая». Второй книги не последовало. В октябре 1922 года вместе с женой Ириной Одоевцевой он покинул Россию, став одним из крупнейших поэтов Русского зарубежья, писавшего о России в эти годы:
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть, и были – только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы –
Может быть, и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
Знаю – там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если с ним я встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова… И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
Многие судят о нем по первым трем строкам стихотворения 1930 года «Хорошо, что нет Царя…», не дочитав остальные:
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо – что никого,
Хорошо – что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать.
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Всю свою эмигрантскую жизнь он страдал неизлечимой болезнью – ностальгией, в конце жизни написав:
Было все – и тюрьма и сума,
В обладании полном ума,
В обладании полном таланта,
С распроклятой судьбой эмигранта
Умираю…
Как и многие русские поэты-эмигранты «вернуться в Россию – стихами» он смог лишь посмертно. В 1989 году в Москве вышла книга воспоминаний и литературных портретов «Китайские тени», в 1994 году – трехтомное Собрание сочинений.

Сочельник

Вечер гаснет морозный и мирный,
Все темнее хрусталь синевы.
Скоро с ладаном, златом и смирной
Выйдут встретить Младенца волхвы.
Обойдут задремавшую землю
С тихим пением три короля,
И, напеву священному внемля,
Кровь и ужас забудет земля.
И в окопах усталые люди
На мгновенье поверят мечте
О нетленном и благостном чуде,
О сошедшем на землю Христе.
Может быть, замолчит канонада
В эту ночь и притихнет война.
Словно в кущах Господнего сада
Очарует сердца тишина.
Ясным миром, нетленной любовью
Над смятенной повеет землей,
И поля, окропленные кровью,
Легкий снег запушит белизной!
Впервые: «Памятник славы» (Пгр., 1915).

Рождество в скиту

Ушла уже за ельники,
Светлее янтаря,
Морозного сочельника
Холодная заря.
Встречаем мы, отшельники,
Рождение Царя.
Белы снега привольные
Над мерзлою травой,
И руки богомольные
Со свечкой восковой.
С небесным звоном – дольние
Сливают голос свой.
О всех, кто в море плавает,
Сражается в бою,
О всех, кто лег со славою
За родину свою, –
Смиренно-величавую
Молитву пропою.
Пусть враг во тьме находится
И меч иступит свой,
А наше войско – водится
Господнею рукой.
Погибших, Богородица,
Спаси и упокой.
Победная и грозная,
Да будет рать свята..
Поем – а небо звездное
Сияет – даль чиста.
Спокойна ночь морозная –
Христова красота!
Впервые: «Памятник славы» (Пгр., 1915).

* * *

Снова снег синеет в поле

И не тает от лучей.
Снова сердце хочет воли,
Снова бьется горячей.
И горит мое оконце
Все в узоре льдистых роз.
Здравствуй, ветер, здравствуй, солнце,
И раздолье, и мороз!
Что ж тревожит и смущает,
Что ж томишься, сердце, ты?
Этот снег напоминает
Наши волжские скиты.
Сосен ствол темно-зеленый,
Снеговые терема,
Потемневшие иконы
Византийского письма.
Там, свечою озаренный,
Позабуду боль свою.
Там в молитве потаенной
Всю тревогу изолью.
Но, увы! Дорогой зимней
Для молитвы и труда
Не уйти мне, не уйти мне
В Приволжье никогда.
И мечты мои напрасны
О далеком и родном.
Ветер вольный, холод ясный,
Снег морозный – за окном!

* * *

Снега буреют, тая

И трескается лед.
Пасхальная, святая
Неделя настает.
Весна еще в тумане,
Но знаем мы – близка…
Плывут и сердце манят
На волю облака.
И радуется Богу
Воскресшая земля.
И мне пора в дорогу,
В весенние поля.
Иконе чудотворной
Я земно поклонюсь…
Лежит мой путь просторный
Во всю честную Русь.
Лежит мой путь веселый,
На солнышке горя,
Чрез горы и сквозь села,
За синие моря.
Я стану слушать звоны
Святых монастырей,
Бить земные поклоны
У царских у дверей.
Впервые: журнал «Лукоморье» (1915, № 11)

* * *

Когда светла осенняя тревога

В румянце туч и шорохе листов,
Так сладостно и просто верить в Бога,
В спокойный труд и свой домашний кров.
Уже закат, одеждами играя,
На лебедях промчался и погас.
И вечер мглистый, и листва сырая,
И сердце узнает свой тайный час.
Но не напрасно сердце холодеет:
Ведь там, за дивным пурпуром богов,
Одна есть сила. Всем она владеет –
Холодный ветр с летейских берегов.

* * *

Однажды под Пасху мальчик

Родился на свете,
Розовый и невинный,
Как все остальные дети.
Родители его были
Не бедны и не богаты,
Он учился, молился Боту,
Играл в снежки и солдаты.
Когда же подрос молодчик,
Пригожий, румяный, удалый,
Стал он карманным вором,
Шулером и вышибалой.
Полюбил водку и женщин,
Разучился Богу молиться,
Жил беззаботно, словно
Дерево или птица.
Сапоги Скороход, бриолином
Напомаженный, на руку скорый…
И в драке во время дележки
Его закололи воры.
В Калинкинскую больницу
Отправили тело,
А душа на серебряных крыльях
В рай улетела.
Никто не служил панихиды,
Никто не плакал о Ване,
Никто не знает, что стал он
Ангелом в Божьем стане.
Что ласкова с ним Божья Матерь,
Любит его Спаситель,
Что, быть может, твой или мой он
Ангел-хранитель.

* * *

Опять сияют масляной[14]

Веселые огни.
И кажутся напраслиной
Нерадостные дни.
Как будто ночью северной
Нашла моя тоска
В снегу-листочек клеверный
В четыре лепестка.
И с детства сердцу милая,
Ты возникаешь вновь,
Такая непостылая
И ясная любовь.
Мороз немного колется,
Костры дымят слегка,
И сердце сладко молится
Дыханью ветерка.
Отвага молодецкая,
И сани, что стрела,
Мне масляная детская
И русская мила.
Чья? Ванина иль Машина
Отвага веселей
На тройке разукрашенной
Летит среди полей?
Трусит кобылка черная,
Несется крик с катков,
А полость вся узорная
От пестрых лоскутков.
Я весел не напраслиной, –
Сбываются же сны,
Веселый говор масляной –
Преддверие весны.
И в ней нам обещание,
Что Пасха вновь придет,
Что сбудутся все чаянья,
Растает крепкий лед.
И белой ночью северной
Найдет моя тоска
Любви листочек клеверный
В четыре лепестка.
Впервые: журнал «Лукоморье» (1917, № 8).

[14] Масляная, сырная неделя до Великого поста (Прим. сост.).

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать