Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Игорь Чиннов

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Игорь Чиннов

Игорь Владимирович Чиннов (1909–1996) – поэт, прозаик, литературный критик, мемуарист. Родился под Ригой в небогатой, но родовитой дворянской семье. В революцию их семья, скрываясь от большевиков, бежала с Белой армией на Юг России, а после установления в Латвии буржуазной республики вернулась в Ригу. Там Чиннов в 1939 году окончил юридический факультет Латвийского университета. Еще в студенческие годы он начал писать стихи и сотрудничать в парижском эмигрантском журнале «Числа» и в рижских журналах. Во время Второй мировой войны Чиннова, как и многих жителей Риги, немцы угнали на работу в Германию, в трудовой лагерь. Когда война кончилась, бывших заключенных лагеря вывезли во Францию. Так Чиннов оказался в Париже, где провел почти десять лет, перебиваясь частными уроками и лекциями.
Именно в Париже он сформировался как поэт, пишущий в духе «парижской ноты» – сдержанно и о самом главном, – о Боге, любви, смерти. Там же вышла и его первая книга стихов «Монолог», которую Владимир Вейдле назвал «Монологом приговоренного к смерти».
Порой замрет, сожмется сердце,
И мысли – те же все и те:
О черной яме, «мирной смерти»,
О темноте и немоте.
И странно: смутный, тайный признак –
Какой-то луч, какой-то звук –
Нездешней, невозможной жизни
Почти улавливаешь вдруг…
В Париже Чиннов был принят в круг эмигрантской творческой элиты как равный, хотя и был младше многих «парижан» первой волны. Жить было интересно, но нищета становилась невыносимой, и в 1953 году Чиннов уехал в Мюнхен, где в течение девяти лет работал редактором отдела новостей на радиостанции «Свобода». Несмотря на чрезмерную занятость, он продолжает активно печататься в поэтических разделах эмигрантских изданий. У него выходит вторая книга, которой он подтвердил свою принадлежность к «парижской ноте», близкой ему своей эмоциональной приглушенностью, своей «божественной стыдливостью страданья».
В 1962 году Чиннов переехал в США и, как профессор русской словесности, преподавал литературу в нескольких университетах.
В это время Игорь Чиннов все больше отходит от «парижской ноты» и пытается найти новые пути развития русской поэзии. У него стали появляться модернистские стихи, много верлибров, все чаще возникают гротески. Стихи меняются по форме, в них удивляет яркость красок, богатая аранжировка. Третью свою книгу Чиннов даже назвал «Метафоры», заявив этим о своем отходе от словесной аскетичности, сдержанности парижан. Но тематическая линия «парижской ноты» остается ведущей в поэзии Чиннова, и он по-прежнему пытается уловить этот тайный звук «нездешней, невозможной жизни». И по-прежнему он таит, приглушает свою боль и обиду на «земные безобразия», но теперь она бывает скрыта не за светлой печалью, а за иронией и самоиронией его гротесков. Георгий Адамович, высоко ценивший стихи Чиннова, писал в начале 70-х годов, что «это на редкость искусный поэт. С первого же появления в печати стихи его пленяли едва уловимыми, тончайшими, будто перламутровыми, переливами оттенков, причудливо-печальной мелодией, в них приглушенно звучавшей… Очарование новых чинновских стихов по-прежнему пронзительно».
Прозевал я, проворонил, промигал.
Улетело, утекло – видал-миндал?
Ветра в поле, шилом патоки – шалишь!
Только – кукиш, погляди-ка, только шиш.
А над речкой, переливчато-рябой,
Светит облако, забытое тобой,
И денек на веки вечные застыл,
Тот, который ты увидел и забыл.
Та же самая в реке блестит вода,
Та же бабочка над отмелью всегда.
Светлый листик, желтый листик, помнишь, тот,
Реет, кружится уже девятый год.
За годы жизни в Америке Чиннов выпустил еще несколько книг стихов. Последняя, восьмая, появилась, когда он уже был на пенсии и жил во Флориде. Писать и печататься продолжал до глубокой старости. О его творчестве опубликовано более ста рецензий.
А в начале 90-х, в первые же месяцы после падения советского режима, Чиннов приехал в Россию и выступал на творческих вечерах в Москве, Ленинграде, его стихи появились в «Новом мире», «Литературной газете», «Огоньке».
А уже после его смерти в России вышла книга избранных стихов Игоря Чиннова и двухтомное Собрание сочинений.
По завещанию поэта он был похоронен в России, на Ваганьковском кладбище, а его архив передан в Москву, в Отдел рукописей Института мировой литературы РАН, где сейчас открыт Кабинет эмигрантской литературы его имени.
Вступительная статья и публикация О. Кузнецовой

* * *

Утоли мои печали

Летним ветром, лунным светом,
Запахом начала мая.
Шорохом ночного моря.
Утоли мои печали
Голосом немого друга,
Парусом, плечом и плеском.
Утоли мои печали
Темным взглядом, тихим словом.
Утоли мои печали.

* * *

О, душа, ты полнишься осенним огнем

Морем вечереющим ты полна.
Души-то безсмертны, а мы умрем –
Ты бы пожалела слегка меня.
Смотришь, как качается след весла,
Как меняется нежно цвет воды.
Посмотри – ложится синяя мгла,
Посмотри, как тихо – и нет звезды.
Хоть бы рассказала ты мне, хоть раз,
Как сияет вечно музыка сфер,
Как, переливаясь, огнем струясь,
Голубеют звуки ангельских лир.
Канзас, 1963

* * *

Увядает над миром огромная роза сиянья

Осыпается небо закатными листьями в море,
И стоит мировая душа, вся душа мирозданья,
Одинокой сосной на холодном пустом косогоре.
Вот и ночь подплывает к пустынному берегу мира.
Ковылем и полынью колышется смутное небо.
О, закрой поскорее алмазной и синей порфирой
Этот дымный овраг, этот голый надломленный стебель!
Или – руки раскинь, как распятье, над темным обрывом.
Потемнели поля, ледяные, пустые скрижали.
Мировая душа, я ведь слышу, хоть ты молчалива:
Прижимается к сердцу огромное сердце печали.
Канзас, 1964

* * *
Виктору Емельянову

Душа становится далеким русским полем

В калужский ветер превращается,
Бежит по лужам в тульском тусклом поле,
Ледком на Ладоге ломается.
Душа становится рязанской вьюгой колкой,
Смоленской галкой в холоде полей,
И вологодской иволгой, и Волгой…
Соломинкой с коломенских полей.

* * *

В такую ночь весна не окончательна

Но наступает несомненно.
Дождь побелен снежинкой незначительной
И кажется небесной манной.
А впрочем, ночь – почти обыкновенная.
По лужам, лунной мглой покрытым,
Шагаю. Но Земля Обетованная
Недалеко, за поворотом.
Ты думаешь, безсмертие неубедительно?
Но что же делать, что же делать?
А вот душа – задумалась мечтательно:
Надеется на Божью милость.
И человек на Бога вдруг положится:
Все просто, не непоправимо.
И замерцает мартовская лужица
Звездой далекой Вифлеема.

* * *

Сердце сожмется – испуганный ежик –

В жарких ладонях невидимых Божьих.
Ниточка жизни – лесной паутинкой,
Летней росинкой, слезинкой, потинкой.
Листья в прожилках, как темные руки.
Время грибное, начало разлуки.
Лично известный и лесу, и Богу,
Листик летит воробьем на дорогу.
Вот и припал, как порой говорится,
К лону родному, к родимой землице.
Крыша, гнездо. И стоит, будто аист,
Время твое, улететь собираясь.
Скоро в ладонях невидимых Божьих
Сердце сожмется – испуганный ежик.

* * *

В безвыходной тюрьме Необходимости

В застенке безпросветной Неизбежности,
В остроге безнадежной Невозможности
Мне хочется Господней дивной милости,
Мне хочется блаженной Отчей жалости,
Мне этой безысходности не вынести!
Мне хочется прозрачности, сияния,
Прощения, любви, освобождения,
Свободы, благодати, удивления,
Твоих чудес. Чудес! Преображения!
Мне хочется – из мертвых воскресения.

* * *

Закусили в земной забегаловке

А теперь – в неземной ресторан!
Постарели с тобой в Гореваловке,
Полетим в голубой Раестан!
Знаю, было немало хорошего:
Детский голос из ягодных мест,
Предвесеннее льдистое крошево
И осенний над озером блеск.
И весна. Соловьиное щелканье.
Только жизнь – не одна благодать:
И болели, и были оболганы,
Довелось голодать-холодать.
Помечтаем, что в райской империи
Пышный пир для заблудших овец
И, прощая нам наше неверие,
Пригласил нас Небесный Отец.
Пред очами Его милосердными
Там навек – ни сумы, ни тюрьмы.
И мы станем блаженно-безсмертными
И с блаженными встретимся мы.
Верно, ангелы вовсе не грозные.
Что же все застилает туман?..–
Ни нектара тебе, ни амброзии,
И небесный закрыт ресторан.

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать