Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Николай Клюев

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Николай Клюев

Клюев Николай Алексеевич (1884–1937) – поэт, прозаик. В его судьбе решающую роль сыграл не только Александр Блок, но и Иона Брихничёв, с которым в конце 1910 года Клюева познакомил Блок как с одним из лидеров «голгофских христиан». К тому времени Синод уже лишил его сана, что лишь прибавило ему популярности. Первые поэтические книги Клюева вышли благодаря Брихничёву. А первые стихотворные сборники самого Ионы Брихничёва рецензировал Клюев. Именно Брихничёв стал представлять Клюева как пророка, равного Христу и Иоанну Дамаскину. Вскоре их пути разошлись. Уже после разрыва он обращался к Клюеву:
Мой Псалмопевец, мой Давид –
И змию и орлу подобный…
С душою ангельски незлобной
И с сердцем темным, как Аид…
Я верю, верю в Светлый Май…
Исполним вящее Закона…
Ты снова скажешь: брат Иона!
И я воскликну: Николай!
«Брату Ионе» не удалось сделать Клюева рупором своих сектантских идей, но влияние «голгофцев» не прошло безследно.
С Ионой Брихничёвым они еще не раз встретятся после революции, но уже заочно, как авторы революционных гимнов и одних из первых стихов о Ленине. Оба вступят в РКП(б). Но Брихничёв на этом не остановится. В 20-е годы он станет одним из создателей и руководителей Союза воинственных безбожников. И самая погромная брошюра 1923 года о патриархе Тихоне с обвинениями его в «контрреволюции» и «черносотенстве» тоже принадлежит бывшему «голгофцу» Брихничёву, начинавшему свой поэтический путь в Тифлисской семинарии вместе с Иосифом Джугашвили.
В жизни Клюева были два коротких революционных периода – эсеровский и большевицкий. Весной 1917 года на революционных митингах часто выступали два поэта-эсера – Николай Клюев и Сергей Есенин. Стихотворное послание 1918 года Дмитрия Семёновского «Николай Клюев» начинается строками: «На божнице – сапоги и вакса, // На печи приятней, чем в раю, // Не люблю я, знаете ли, Маркса, // Хоть уж год в эсерах состою». А заканчивается : «Что-то мне не нравится слобода! // Всюду в вирши Спаса я сую, // Несмотря на то, что больше года // В партии эсеров состою». Вскоре в Вытегре Клюев вступил в РКП(б), но уже в 1920 году был исключен из партии за то, что не отрекся от Бога. Ему принадлежит жутковатое благословение красного террора («Убийца красный – святей потира…»), стихотворение «Господи! Да будет воля Твоя // Лесная, фабричная и пулеметная…» и другие, но уже в 1917 году он предопределит свою участь в стихотворении «Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь // Пред пастью львиною от ней не отрекусь…». О дальнейшем «стихотворном кресте» Николая Клюева можно судить по его предсмертным стихам и поэме «Каин», обнаруженной в 90-е годы в архиве КГБ. «Это была поэма покаяния, – отмечает С. Куняев. – Братоубийцу Святополка в народе называли окаянным – «окаинившимся». Раскаяние – освобождение от власти Каина. Клюев понимал, что ему самому это покаяние за содеянное с Россией нужнее, чем кому бы то ни было. Сотни стихотворцев, талантливых и бездарных, были в этом отношении безнадежны. Охмелев от крови безсудных расправ, они продолжали петь в том же духе, независимо от того, что одни герои их виршей, вставшие к стенке, сменялись другими, еще не вставшими. Грехи Клюева в этом отношении не сравнить с грехами его поэтических собратьев. Но ему жизненно необходимо было очиститься перед собой и Богом за те минуты, когда он поддался общему опьянению. В результате родилось одно из величайших произведений эпической поэзии XX века».
Поэма заканчивается пением венчального ирмоса: «Святые мученицы, иже добре кровями церковь украсивши!», а в начале звучат стихи:
…Взгляни на Радонеж крылатый.
Давно ли – светлый Алконост,
Теперь ослицею сохатой
Он множит тленье и навоз!
Задонск – Богоневесты роза,
Саров с Дивеева канвой,
Где лик России, львы и козы
Расшиты ангельской рукой –
Всё перегной – жилище сора.
Братоубийце не нужны
Горящий плат и слез озера
Неопалимой Купины!
«Голгофа» самого Николая Клюева, но уже реальная началась в 1934 году. В сибирской ссылке он написал трагически-провидческие стихи о судьбе родной земли – «памятник великой боли». В 1937 году последовал второй арест, заключение в Томскую тюрьму и смертный приговор по постановлению «тройки».

* * *

Помню я обедню раннюю

Вереницы клобуков,
Над толпою покаянною
Тяжкий гул колоколов.
Опьяненный перезвонами,
Гулом каменно-глухим,
Дал обет я пред иконами
Стать блаженным и святым.
И в ответ мольбе медлительной,
Покрывая меди вой,
Голос ясно-повелительный
Мне ответил: «Ты не Мой».
С той поры я перепутьями
Невидимкою блуждал,
Под валежником и прутьями
Вместе с ветром ночевал.
Дни свершилися падения,
И посланец горних сил
Безглагольного хваления
Путь заблудшему открыл.
Знаки замысла предвечного –
Зодиака и Креста,
И на диске солнца млечного
Лик прощающий Христа.
(1908, 1911)

Песнь похода

Братья-воины, дерзайте
Встречу вражеским полкам!
Пеплом кос не посыпайте,
Жены, матери, по нам.
Наши груди – гор уступы,
Адаманты – рамена.
Под смоковничные купы
Соберутся племена.
Росы горние увлажат
Дни палящие лучи,
Братья раны перевяжут –
Среброкрылые врачи…
В светлом лагере победы,
Как рассветный ветер гор,
Сокрушившего все беды,
Воспоет небесный хор, –
Херувимы, серафимы…
И, как с другом дорогим,
Жизни Царь Дориносимый
Вечерять воссядет с ним,
Винограда вкусит гроздий,
Для сыновних видим глаз…
Чем смертельней терн и гвозди,
Тем победы ближе час…
Дух животными крылами
Прикоснется к мертвецам,
И завеса в пышном храме
Раздерется пополам…
Избежав могильной клети,
Сопричастники живым,
Мы убийц своих приветим
Целованием святым:
И враги, дрожа, тоскуя,
К нам на груди припадут.
Аллилуйя, аллилуйя!
Камни гор возопиют.
(1912)

* * *

О, поспешите, братья, к нам

В наш чудный храм, где зори – свечи,
Где предалтарный фимиам –
Туманы дремлющих поречий!
Спешите к нам, пока роса
Поит возжаждавшие травы
И в заревые пояса
Одеты дымные дубравы,
Служить Заутреню любви,
Вкусить кровей, живого хлеба.
Кто жив, души не очерстви
Для горних труб и зова неба!
В передрассветный тайный час,
Под заревыми куполами,
Как летний дождь, сойдет на нас
Всеомывающее пламя.
Продлится миг, как долгий век,
Взойдут неведомые светы…
У лучезарных райских рек
Сойдемся мы, в виссон одеты.
Доверясь радужным ладьям,
Мы поплывем, минуя мысы…
О, поспешите, братья, к нам
В нетленный сад, под кипарисы!
(1912)

Полунощница

Зачало. Возглас первый:
Всенощные свечи затеплены,
Златотканые подножья разостланы,
Воскурен ладан невидимый,
Всколебнулося било вселенское,
Взвеяли гласы серафимские:
Собирайтесь-ка, други, в Церковь Божию,
Пречудную, пресвятейшую!
Собираючись, други, поразмыслите,
На себя поглядите оком мысленным,
Не таится ли в ком слово бренное,
Не запачканы ли где ризы чистые,
Легковейны ль крыла светозарные?
Коль уста – труба, ризы – облако,
Крылья – вихори поднебесные,
То стекайтесь в Храм все без боязни!

Лик голосов:
Растворитесь ворота
Пламенного храма,
Мы – глашатаи Христа,
Первенцы Адама.
Человечий бренный род
Согрешил в Адаме, –
Мы омыты вместо вод
Крестными кровями.
Нам дарована Звезда,
Ключ от адской бездны,
Мы порвали навсегда
Смерти плен железный.
Вышли в райские луга,
Под живые крины,
Где не чуется Врага
И земной кручины,
Где смотреть Христу в глаза –
Наш блаженный жребий,
Серафимы – образа,
Свечи – зори в небе.

Конец. Возглас второй:
Наша нива – тверди крут,
Колосится звездной рожью,
И лежит вселенский круг
У Господнего подножья.
Уж отточены серпы
Для новины лучезарной,
Скоро свяжется в снопы
Колос дремлюще-янтарный!

Лик голосов:
Аминь!
(1912)
* * *

Без посоха, без злата

Мы двинулися в путь.
Пустыня мглой объята,
Нам негде отдохнуть.
Здесь воины погибли,
Лежат булат, щиты…
Пред нами вечных Библий
Развернуты листы.
В божественные строки,
Дрожа, вникаем мы,
Слагаем, одиноки,
Орлиные псалмы.
О, кто поймет, услышит
Псалмов высокий ряд?
А где-то росно дышит
Черемуховый сад.
За створчатою рамой
Малиновый платок, –
Туда ведет нас прямо
Тысячелетний рок.
Пахнуло смольным медом
С березовых лядин…
Из нас с Садко-народом
Не сгинет ни один.
У Садко – самогуды,
Стозвонная молва;
У нас – стихи-причуды,
Заморские слова.
У Садко – цвет-призорник,
Жар-птица, синь-туман;
У нас – плакун-терновник
И кровь гвоздиных ран.
Пустыня на утрате,
Пора исчислить путь,
У Садко в красной хате
От странствий отдохнуть.
(1912)

На Кресте

I
Лестница златая
Прянула с небес.
Вижу, умирая,
Райских кринов лес.
В кущах духов клиры, –
Светел лик, крыло…
Хмель вина и мирры
Ветром донесло.
Лоскуты рубахи
Треплются у ног…
Камни шепчут в страхе:
«Да воскреснет Бог».

II
Гвоздяные ноют раны,
Жалят тернии чело.
Чу! Развеяло туманы
Серафимское крыло.
К моему ли, горний, древу
Перервать томленья нить
Иль нечающую деву
Благовестьем озарить?
Ночь глуха и безотзывна,
Ко кресту утрачен след.
Где ты, светлая отчизна –
Голубиный Назарет?
(1912)

Вечерняя

Ты взойди, взойди, Невечерний Свет,
С земнородными положи завет!
Чтоб отныне ли до скончания
Позабылися скорби давние,
Чтоб в ночи душе не кручинилось,
В утро белое зла не виделось,
Не желтели бы травы тучные,
Ветры веяли б сладкозвучные,
От земных сторон смерть бежала бы,
Твари дышащей смолкли б жалобы.
Ты взойди, взойди, Невечерний Свет,
Необорный меч и стена от бед!
Без тебя, Отец, вождь, невеста, друг,
Не найти тропы на животный луг,
Зарных ангелов не срывать цветов,
Победительных не сплетать венков,
Не взыграть в трубу, в гусли горние,
Не завихрить крыл, ярче молнии.
(1912)
Музыка В. И. Панченко.

Усладный стих

Под ивушкой зеленой,
На муравчатом подножье травном,
Где ветер-братик нас в уста целует,
Где соловушко-свирель поет-жалкует,
Соберемся-ка мы, други-братолюбцы,
Тихомудрой, тесною семейкой,
Всяк с своей душевною жилейкой.
Мы вспоем-ка, друженьки, взыграем,
Глядючи друг другу в очи возрыдаем
Что ль о той приземной доле тесной,
Об украшенной обители небесной,
Где мы в Свете Неприступном пребывали,
Хлеб животный, воду райскую вкушали,
Были общники Всещедрой Силы,
Громогласны, световидны, шестикрылы…
Серафимами тогда мы прозывались,
Молоньею твари трепетной казались…
Откликались бурей-молвью громной,
Опоясаны броней нерукотворной.
Да еще мы, братики, воспомним,
Дух-утробу брашном сладостным накормим,
Как мы, духи, человечью плоть прияли,
Сетовязами, ловцами в мире стали,
Как рыбачили в водах Геннисарета:
Где Ты, – Альфа и Омега, Отче Света?..
Свет явился, рек нам: «Мир вам, други!»
Мы оставили мережи и лачуги
И пошли вослед Любови-Света,
Воссиявшего земле от Назарета.
Рек нам Свете: «С вами Я вовеки!
Обагрятся кровью вашей реки,
Плотью вашей будут звери сыты,
Но в уме вы Отчем не забыты».
Мы восплещем, други, возликуем,
Заодно с соловкой пожалкуем.
С вешней ивой росно прослезимся,
В серафимский зрак преобразимся:
Наши лица заряницы краше,
Молоньи лучистей ризы наши,
За спиной шесть крылий легковейных,
На кудрях венец из звезд вечерник!
Мы восплещем зарными крылами
Над кручинными всерусскими полями,
Вдунем в борозды заплаканные нови
Дух живой всепобеждающей любови, –
И в награду, друженьки, за это
нас крылья в лоно Света.
(1912)

* * *

Я борозду за бороздою

Тяжелым плугом провожу
И с полуночною звездою
В овраг молиться ухожу
Я не кладу земных поклонов
И не сплетаю рук крестом, –
Склоняясь над сумрачною елью,
Горю невидимым огнем.
И чем смертельней лютый пламень,
Тем полногласней в вышине
Рыдают ангельские трубы
О незакатном, райском дне.
Но чуть заря, для трудной нивы
Я покидаю дымный лог, –
В руке цветок алее крови –
Нездешней радости залог.
(1912)

* * *

Пушистые, теплые тучи

Над плёсом соловая марь.
За гатью, где сумрак дремучий,
Трезвонит Лесной Пономарь.
Плывут вечевые отгулы…
И чудится: витязей рать,
Развеся по ельнику тулы,
Во мхи залегла становать.
Осенняя явь Обонежья,
Как сказка, баюкает дух.
Чу, гул… Не душа ли медвежья
На темень расплакалась вслух?
Иль чует древесная сила,
Провидя судьбу наперед,
Что скоро железная жила,
Ей хвойную ризу прошьет?
Зовут эту жилу Чугункой, –
С ней лихо и гибель во мгле…
Подъёлыш с ольховой лазункой
Таятся в родимом дупле.
Тайга – боговидящий инок,
Как в схиму, закуталась в марь.
Природы великий поминок
Вещает Лесной Пономарь.
(1914)

Памяти героя

Умер, бедняга, в больнице военной… К.Р.
Умер, бедняга, в больнице военной,
В смерти прекрасен и свят,
То не ему ли покров многоценный
Выткал осенний закат?
Таял он, словно свеча, понемногу,
Вянул, как в стужу цветы –
Не потому ли с берез на дорогу
Желтые сдуло листы,
И не с кручины ль, одевшись в багрянец,
Плачет ивняк над рекой?..
С виду пригожий он был новобранец,
Статный и рослый такой.
Мир тебе, юный! Осенние дали
Скорбны, как родина-мать, –
Всю глубину материнской печали
Трудно пером описать.
Злая шрапнель с душегубкою-пулей
Сгинут, вражду разлюбя, –
Рыбарь за сетью, мужик за косулкой,
Вспомнят, родимый, тебя!
(1914)

Прославление милостыни

Песня убогого Пафнутьюшки
Не отказана милостыня праведная,
На помин души родительской,
По субботним дням подавана
Нищей братье со мостинами…
А убогому Пафнутьюшке
Дан поминный кус в особицу.
Как у куса нутра ячневы,
С золотой наводной корочкой,
Уж как творен кус на патоке,
Испечен на росном ладане,
А отмяк кусок под образом,
Белым облаком прикутанный…
Спасет Бог, возблагодарствует
Кормящих, поящих,
Одевающих, обувающих,
Теплом согревающих!
Милостыня сота –
Будет душеньке вольгота;
Хозяину в дому,
Как Адаму во раю,
Детушкам в дому,
Как орешкам во меду!
Спасет Бог радетелей,
Щедрых благодетелей,
Аверький – банный согреватель,
Душ и телес очищатель,
Сесентий – калужник,
Олексий – пролужник,
Все святые с нами
В ипостасном храме.
Аминь.
(1914)

* * *

Мужицкий лапоть свят, свят, свят!

Взывает облако, кукушка,
И чародейнее, чем клад,
Мирская, потная полушка.
Мужицкий тельник: Змий, Огонь,
Крылатый Лев Евангелиста,
Христа гвоздиная ладонь –
Свирель, что тайной голосиста,
Горыныч, Сирин, Царь Кащей, –
Всё явь родимая, простая,
И в онемелости вещей
Гнездится птица золотая.
В телеге туч неровных бег,
В метелке – лик метлы небесной.
Пусть черен хлеб, и сумрак пег, –
Есть вехи к родине безвестной,
Есть мед и хмель в насущной ржи,
За лаптевязьем дум ловитва,
«Вселися в ны и обожи» –
Медвежья умная молитва.
(1914)

Стих о праведной душе

Жила душа свято, праведно,
Во пустыне душа спасалася,
В листвие, нага, одевалася,
Во берёста, боса, обувалася.
Притулья-жилья душа не имала,
За стольным брашном не сиживала,
Куса в соль не обмакивала.
Утрудила душа тело белое,
Что до туги-издыхания смертного,
Чаяла душа, что в рай пойдет,
А пошла она в тартарары.
Закрючили душеньку два огненных пса,
Учали душеньку во уста лакать…
Калагыря-бес да бес-един
К сатане пришли с судной хартией…
Надевал сатана очки гееннские,
Садился на стуло костеножное.
Стал житие души вычитывать:
Трудилась душа по-апостольски,
Служила душа по-архангельски,
Воздыхала душа по-Адамову –
Мукой мучиться душе не за что.
А и в чем же душа провинилася,
В грабеже ль, во разбое поножовничала,
Мостовую ли гривну утаивала,
Аль чужие силки оголаживала,
Аль на уду свят артос насаживала?
Не повинна душенька и в сих грехах…
А как была душа в плоти-живности,
Что ль семи годков без единого,
Так в Страстной Пяток она стреснула,
Не покаявшись, глупыш масленый…
Не суди нам, Боже, во многом,
А спаси нас, Спасе, во малом.
Аминь.
(1914)
Впервые: «Ежемесячный журнал» (1914, № 12), в подборке «Песни из Заонежья». Музыка В.И. Панченко.

Небесный вратарь

Как у кустышка у ракитова,
У колодечка у студеного,
Не донской казак скакуна поил, –
Молодой гусар свою кровь точил,
Вынимал с сумы полотёнышко,
Перевязывал раны черные…
Уж как девять ран унималися,
А десятая, словно вар, кипит…
С белым светом гусар стал прощатися,
Горючьими слезами уливатися:
«Ты прощай-ка, родимая сторонушка,
Что ль бажоная теплая семеюшка!
Уж вы, ангелы поднебесные,
Зажигайте-ка свечи местные, –
Ставьте свеченьку в ноги резвые,
А другую мне к изголовьицу!
Ты, смеретушка – стара тетушка,
Тише бела льна выпрядь душеньку».
Откуль-неоткуль добрый конь бежит,
На коне-седлеце удалец сидит,
На нем жар-булат, шапка-золото,
С уст текут меды – речи братские:
«Ты признай меня, молодой солдат,
Я дозор несу у небесных врат,
Меня ангелы славят Митрием,
Преподобный лик – Свет-Солунским.
Объезжаю я Матерь-Руссию,
Как цветы вяжу души воинов…
Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,
Лазь на тучу-ель к солнцу красному..
А оттуль тебе мостовичина
Ко маврийскому дубу-дереву, –
Там столы стоят неуедные,
Толокно в меду, блинник масленый;
Стежки торные поразметены,
Сукна красные поразостланы».
(1915)
* * *

Облиняла буренка

На задворках теплынь,
Сосунка-жеребенка
Дразнит вешняя синь.
Преют житные копны,
В поле пробель и зель…
Чу! Не в наши ли окна
Постучался апрель?
Он с вербою монашек,
На груди образок,
Легкозвоннее пташек
Ветровой голосок.
Обрядись в пятишовку,
И пойдем в синь и гать,
Солнце – Божью коровку
Аллилуйем встречать.
Прослезиться у речки,
Погрустить у бугров!..
Мы – две белые свечки
Перед ликом лесов.
(1915)

* * *

Не в смерть, а в жизнь введи меня

Тропа дремучая лесная!
Привет вам, братья-зеленя,
Потомки дупел, синь живая!
Я не с железом к вам иду,
Дружась лишь с посохом и рясой,
Но чтоб припасть в слезах, в бреду
К ногам березы седовласой.
Чтоб помолиться лику ив,
Послушать пташек-клирошанок,
И, брашен солнечных вкусив,
Набрать младенческих волнянок.
На мху, как в зыбке, задремать
Под «баю-бай» осиплой ели…
О пуща-матерь, тучки прядь,
Туман пушистее кудели.
Как сладко брагою лучей
На вашей вечери упиться,
Прозрев, что веткою в ручей
Душа родимая глядится!
(1915)

* * *

Судьба-старуха нижет дни

Как зерна бус – на нить:
Мелькнет игла – и вот они,
Кому глаза смежить.
Блеснет игла – опять черед
Любить, цветы срывать…
Не долог день, и краток год
Нетленное создать.
Всё прах и дым. Но есть в веках
Богорожденный час,
Он в сердобольных деревнях
Зовется Светлый Спас.
Не потому ль родимых сел
Смиренномудрый вид,
Что жизнедательный глагол
Им явственно звучит,
Что небо теплит им огни,
И Дева-благодать,
Как тихий лен, спрядает дни,
Чтоб вечное соткать?
(1915)

Поминный причет

Покойные солдатские душеньки
Подымаются с поля убойного:
До подкустья они – малой мошкою,
По надкустыо же – мглой столбовитою,
В Божьих воздухах синью мерещатся,
Подают голоса лебединые,
Словно с озером гуси отлётные
С святорусской сторонкой прощаются.
У заставы великой, предсолнечной,
Входят души в обличие плотское,
Их встречают там горние воины
С грознокрылым Михайлом архангелом,
По трикраты лобзают страдателей,
Изгоняют из душ боязнь смертную.
Опосля их ведут в храм апостольский –
По своим телесам окровавленным
Отстоять поминальную служебку.
Правит службу им Аввакум пророк,
Чтет писание Златоуст Иван,
Херувимский лик плещет гласами,
Солнце-колокол точит благовест.
Как улягутся веи сладкие,
Сходит Божий Дух на солдатушек,
Словно теплый дождь озимь ярую
Насыщает их брашном ангельским,
Горечь бренных дней с них смываючи,
Раны черные заживляючи…
Напоследки же громовник Илья,
Со Ерёмою запрягальником
Снаряжают им поезд огненный, –
Звездных меринов с колымагами,
Отвезти гостей в преблаженный рай,
Где страдателям уготованы
Веси красные, избы новые,
Кипарисовым тесом крытые,
Пожни сенные – виноград-трава,
Пашни вольные, безплатежные –
Всё солдатушкам уготовано,
Храбрым душенькам облюбовано.
(1915)

* * *

В этот год за святыми обеднями

Строже лики и свечи чадней,
И выходят на паперть последними
Детвора да гурьба матерей.
На завалинах рать сарафанная,
Что ни баба, то горе-вдова;
Вечерами же мглица багряная
Поминальные шепчет слова.
Посиделки, как трапеза братская, –
Плат по брови, послушней кудель,
Только изредка матерь солдатская
Поведет причитаний свирель:
«Полетай, моя дума болезная,
Дятлом-птицею в сыр-темен бор…»
На загуменье ж поступь железная –
Полуночный Егорьев дозор.
Ненароком заглянешь в оконницу –
Видишь вьявь, как от северных вод
Копьеносную звездную конницу
Страстотерпец на запад ведет.
Как влачит по ночным перелесицам
Сполох-конь аксамитный чепрак,
И налобником ясным, как месяцем,
Брезжит в ельник пугающий мрак.
(1915)

* * *

Ель мне подала лапу, береза – серьгу

Тучка канула перл, просияв на бегу,
Дрозд запел «Блажен муж» и «Кресту Твоему»…
Утомилась осина вязать бахрому.
В луже крестит себя обливанец-бекас:
Уж натянуты снасти, скрипят якоря,
Закудрявились пеной Господни моря,
Вот и сходню убрал белобрысый матрос…
Неудачлив мой путь, тяжек мысленный воз!
Кобылица-душа тянет в луг, где цветы,
Мята слов, древозвук, купина красоты.
Там, под Дубом Покоя, накрыты столы,
Пиво Жизни в сулеях, и гости светлы –
Три пришельца, три солнца, и я – Авраам,
Словно ива ручью, внемлю росным словам:
«Родишь сына-звезду, алый песенный сад,
Где не властны забвенье и дней листопад,
Где береза серьгою и лапою ель
Тиховейно колышут мечты колыбель».
(1914–1916)

* * *

Лесные сумерки-монах

За узорочным Часословом,
Горят заставки на листах
Сурьмою в золоте багровом.
И богомольно старцы-пни
Внимают звукам часословным…
Заря, задув свои огни,
Тускнеет венчиком иконным.
Лесных погостов старожил,
Я молодею в вечер мая,
Как о судьбе того, кто жил,
Над палой пихтою вздыхая.
Забвенье светлое тебе,
В многопридельном хвойном храме,
По мощной жизни, по борьбе,
Лесными ставшая мощами!
Смывает киноварь стволов
Волна финифтяного мрака,
Но строг и вечен Часослов
Над котловиною, где рака.
(1915)

Вешний Никола

Как лестовка, в поле дорожка,
Заполье ж финифти синей.
Кручинюсь в избе у окошка
Кручиной библейских царей.
Давид убаюкал Саула
Пастушеским красным псалмом,
А мне от елового гула
Нет мочи ни ночью, ни днем.
В тоске распахнула оконце –
Все празелень хвой да рябь вод.
Гладь, в белом худом балахонце
По стежке прохожий идет.
Помыслила: странник на Колу,
Подпасок иль Божий бегун,
И слышу: «Я Вешний Никола», –
Усладней сказительных струн.
Было мне виденье, сестрицы,
В сне тонцем, под хвойный канон, –
С того ль гомонливы синицы,
Крякуши и гусь-рыбогон.
Плескучи лещи и сороги
В купели финифтяных вод…
«Украшены вижу чертоги», –
Верба-клирошанка поет.
(1915–1917)

Молитва

Упокой мою душу, Господь,
Во святых, где молчит всяка плоть,
Где под елью изба-изумруд –
Сладковейный родимый приют,
Там божница – кувшинковый цвет
И шесток неостывно согрет!
Облачи мою душу, Господь,
Как зарю, в золотую милоть,
Дай из молний венец и вручи
От небесной ограды ключи:
Повелю серафимам Твоим
Я слететься к деревням родным,
Днем сиять, со всенощною ж мглой
Теплить свечи пред каждой избой!
О, взыщи мою душу, Творец,
Дай мне стих – золотой бубенец,
Пусть душа – сизый северный гусь –
Облетит непомерную Русь,
Здесь вспарит, там обронит перо –
Песнотворческих дум серебро,
И свирельный полет возлюбя –
Во святых упокоит себя!
(1916)

Слезный плат

Не пава перо обронила,
Обронила мать солдатская платочек,
При дороженьке слезный утеряла.
А и дождиком плата не мочит,
Подкопытным песком не заносит…
Шел дорогой удалый разбойник,
На платок, как на злато, польстился –
За корысть головой поплатился.
Проезжал посиделец гостиный,
Потеряшку почел за прибыток –
Получил перекупный убыток…
Пробирался в пустыню калика,
С неугасною свеченькой в шуйце,
На устах с тропарем перехожим;
На платок он умильно воззрился,
Величал его честной слезницей:
«Ай же плат, много в устье морское
Льется речек, да счет их известен,
На тебе ж, словно рос на покосе,
Не исчислить болезных слезинок!
Я возьму тебя в красную келью
Пеленою под Гуриев образ,
Буду Гурию-Свету молиться
О солдате в побоище смертном, –
Чтобы вражья поганая сабля
При замашке закал потеряла,
Пушки-вороны песенной думы
Не вспугнули бы граем железным,
Чтоб полесная яблоня-песня,
Чьи цветы плащаницы духмяней,
На Руси, как веха, зеленела,
И казала бы к раю дорогу!»
(1916)

Новый псалом

Что напишу и что реку, о Господи!
Как лист осиновый все писания,
Все книги и начертания:
Нет слова неприточного,
По звуку неложного, непорочного;
Тяжелы души писанья видимые,
И железо живет в буквах Библий!
О душа моя – чудище поддонное,
Стоглавое, многохвостое, тысячепудовое,
Прозри и виждь: свет брезжит!
Раскрылась лилия, что шире неба,
И колесница Зари Прощения
Гремит по камням небесным!
О ясли рождества моего,
Теплая зыбка младенчества,
Ясная келья отрочества,
Дуб, юность мою осеняющий,
Дом крепкий, просторный и убранный,
Училище красоты простой
И слова воздушного, –
Как табун белых коней в тумане,
О родина моя земная, Русь буреприимная!
Ты прими поклон мой вечный, родимая,
Свечу мою, бисер слов любви неподкупной,
Как гора неохватной,
Свежительной и мягкой,
Как хвойные омуты кедрового моря!
Вижу тебя не женой, одетой в солнце,
Не схимницей, возлюбившей гроб и шорохи часов безмолвия,
Но бабой-хозяйкой, домовитой и яснозубой,
С бедрами, как суслон овсяный,
С льняным ароматом от одежды…
Тебе только тридцать три года –
Возраст Христов лебединый,
Возраст чайки озерной,
Век березы, полной ярого, сладкого сока!..
Твоя изба рудо-желта,
Крепко срублена, смольностенна,
С духом семги и меда от печи,
С балагуром-котом на лежанке
И с парчовою сказкой за пряжей.
Двор твой светл и скотинушкой тучен,
Как холстами укладка невесты;
У коров сытно-мерная жвачка,
Липки сахарно-мерные удои,
Шерсть в черед с роговицей линяет,
А в глазах человеческий разум;
Тишиною вспоенные овцы
Шелковистее ветра лесного;
Сыты кони овсяной молитвой
И подкованы веры железом;
Ель Покоя жилье осеняет,
А в ветвях ее Сирин гнездится:
Учит тайнам глубинным хозяйку, –
Как взмесить нежных красок опару,
Дрожжи звуков всевышних не сквасить,
Чтобы выпечь животные хлебы,
Пищу жизни, вселенское брашно…
Побывал я под чудною елью
И отведал животного хлеба,
Видел горницу с полкой божничной,
Где лежат два ключа золотые:
Первый ключ от Могущества Двери,
А другой от Ворот Воскрешенья…
Боже, сколько алчущих скрипа петель,
Взмаха стволов дверных и воротных,
Миллионы веков у порога,
Как туманов полки над Поморьем,
Как за полночью лед ледовитый!..
Есть моя черноводнее вара,
Липче смол и трескового клея
И недвижней столпы Саваофа;
От земли, словно искра от горна,
Как с болот цвет тресты пуховейной,
Возлетает душевное тело,
Чтоб низринуться в черные воды –
В те моря без теченья и ряби;
Бьется тело воздушное в черни,
Словно в ивовой верше лососка;
По борьбе же и смертном биенье
От души лоскутами спадает.
Дух же – светлую рыбью чешуйку,
Паутинку луча золотого –
Держит вар безмаячного моря:
Под пятой невесомой не гнется
И блуждает он, сушей болея…
Но едва материк долгожданный,
Как слеза за ресницей, забрезжит,
Дух становится сохлым скелетом,
Хрупче мела, трухлявее трута,
С серым коршуном-страхом в глазницах,
Смерть вторую нежданно вкушая.
Боже, сколько умерших миров,
Безымянных вселенских гробов!
Аз Бог Ведаю Глагол Добра –
Пять знаков чище серебра;
За ними вслед: Есть Жизнь Земли –
Три буквы – с златом корабли,
И напоследок знак Фита –
Змея без жала и хвоста…
О Боже сладостный, ужель я в малый миг
Родимой речи таинство постиг,
Прозрел, что в языке поруганном моем
Живет Синайский глас и вышний трубный гром,
Что песню мужика «Во зеленых лузях»
Создать понудил звук и тайнозренья страх?!
По Морю морей плывут корабли с золотом:
Они причалят к пристани того, кто братом зовет Сущего,
Кто, претерпев телом своим страдание,
Все телесное спасет от гибели
И явится Спасителем мира.
Приложитесь ко мне, братья,
К язвам рук моих и ног:
Боль духовного зачатья
Рождеством я перемог!
Он родился – цветик алый,
Долгочаемый младень:
Серый камень, сук опалый
Залазурились, как день.
Снова голубь Иорданский
Над землею воспарил:
В зыбке липовой крестьянской
Сын спасенья опочил.
Бельте, девушки, холстины,
Печь топите для ковриг:
Легче отблеска лучины
К нам слетит Архистратиг.
Пир мужицкий свят и мирен
В хлебном Спасовом раю,
Запоет на ели Сирин:
Баю-баюшки-баю.
От звезды до малой рыбки
Все возжаждет ярых крыл,
И на скрип вселенской зыбки
Выйдут деды из могил.
Станет радуга лампадой,
Море – складнем золотым,
Горн потухнувшего ада –
Полем ораным мирским.
По тому ли хлебоборью
Мы, как изморозь весной,
Канем в Спасово поморье
Пестрядинною волной.
1916
* * *

Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь

Пред пастью львиною от ней не отрекусь.
Пусть камнем стану я, корягою иль мхом, –
Моя слеза, мой вздох о Китеже родном,
О небе пестрядном, где звезды-комары,
Где с аспидом дитя играет у норы,
Где солнечная печь ковригами полна
И киноварный рай дремливее челна…
Упокой, Господи, душу раба Твоего!..
Железный небоскреб, фабричная труба,
Твоя ль, о родина, потайная судьба?!
Твои сыны-волхвы – багрянородный труд
Вертепу Господа иль Ироду несут?
Пригрезятся ли им за яростным горном
Сад белый, восковой и златобревный дом, –
Берестяный придел, где отрок Пантелей
На пролежни земли льет миро и елей?..
Изведи из темницы душу мою!..
Под красным знаменем рудеет белый дух,
И с крыльев Михаил стряхает млечный пух,
Чтоб в битве с сатаной железноперым стать, –
Адама возродить и Еву – жизни мать,
Чтоб дьявол стал овцой послушной и простой,
А лихо черное – грачонком за сохой,
Клевало б червяков и сладких гусениц
Под радостный раскат небесных колесниц…
Свят, свят, Господь Бог Саваоф!
Уму – республика, а сердцу – Китеж-град,
Где щука пестует янтарных окунят,
Где нянюшка-судьба всхрапнула за чулком,
И покумился серп с пытливым васильком,
Где тайна, как полей синеющая таль…
О тысча девятьсот семнадцатый Февраль!
Под вербную капель и под грачиный грай
Ты выпек дружкин хлеб и брачный каравай,
Чтоб Русь благословить к желанному венцу…
Я запоздалый сват, мне песня не к лицу,
Но сердце – бубенец под свадебной дугой –
Глотает птичий грай и воздух золотой…
Сей день, его же сотвори, Господь,
Возрадуемся и возвеселимся в онь!
(1917)

* * *

Есть две страны: одна – Больница

Другая – Кладбище, меж них
Печальных сосен вереница,
Угрюмых пихт и верб седых!
Блуждая пасмурной опушкой,
Я обронил свою клюку
И заунывною кукушкой
Стучусь в окно гробовщику:
«Ку-ку! Откройте двери, люди!»
«Будь проклят, полуночный пес!
Куда ты в глиняном сосуде
Несешь зарю апрельских роз?!
Весна погибла, в космы сосен
Вплетает вьюга седину»…
Но, слыша скрежет ткацких сосен,
Тянусь к зловещему окну
И вижу: тетушка Могила
Ткет желтый саван, и челнок,
Мелькая птицей чернокрылой,
Рождает ткань, как мерность строк.
В вершинах пляска ветродуев,
Под хрип волчицыной трубы
Читают нити: «Н.А. Клюев –
Певец олонецкой избы!»
Я умер! Господи, ужели?!
Но где же койка, добрый врач?
И слышу: «В розовом апреле
Оборван твой предсмертный плач!
Вот почему в кувшине розы,
И сам ты – мальчик в синем льне!..
Скрипят житейские обозы
В далекой бренной стороне.
К ним нет возвратного проселка,
Там мрак, изгнание, Нарым.
Не бойся савана и волка, –
За ними с лютней серафим!»
«Приди, дитя мое, приди!» –
Запела лютня неземная,
И сердце птичкой из груди
Перепорхнуло в кущи рая.
И первой песенкой моей,
Где брачной чашею лилея,
Была: «Люблю тебя, Расея,
Страна гречишных озимей!»
И ангел вторил: «Буди, буди!
Благословен родной овсень!
Его, как розаны в сосуде,
Блюдет Христос на Оный День!»
1937

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать