Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Алексей Будищев

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Алексей Будищев

Будищев Алексей Николаевич (1864–1916) – поэт, прозаик, драматург. Издал с десяток прозаических книг, в том числе психологических романов, основанных на детективных сюжетах, но признания как прозаик так и не получил. Иной оказалась судьба единственной поэтической книжечки, вышедшей в 1901 году, и единственного стихотворения, получившего необычайную популярность в качестве городского романса «Только вечер затеплится синий..»). Стихотворение Будищева «Весна» («Идет, шумит нарядная..») из той же книжки легло в основу одной из самых популярных детских хоровых песен А.Т. Гречанинова.
Александр Куприн писал вскоре после смерти друга:
«Навсегда живой, врезанной неизгладимыми чертами, останется во мне светлая и простая личность Будищева, сохраненная в памяти по тому времени в начале войны, когда моя семья в нашем небольшом гатчинском доме устроила лазарет для раненых солдат. Каждый день посещая наших гостей, Алексей Николаевич всегда приносил с собой какие-нибудь гостинцы: булки, табак, яблоки, – читал им газеты, и несколько часов пролетали в неторопливой содержательной беседе на всегда волнующую и никогда не иссякаемую тему о том, „как и что в деревне«. Я не завистник, но иногда меня брала досада на самого себя за то, что я никогда бы не сумел так просто, естественно и ласково, без всякой натяжки, без лишней фамильярности подойти к душе русского солдата и заставить ее звучать правдивыми глубокими звуками, как это умел сделать Алексей Николаевич. Многих из наших незаметных героев он проводил благословением на новые подвиги, может быть, на новые раны и даже на смерть. Помню, как у него дрожал голос и блестели глаза, когда впервые объявил он весело солдатам о выступлении Италии. Все вы, бодрые и милые солдаты: красавец Балан, и рыболов Тунеев, и длинный Мезенцев, и ловкий Досенко, и добродушный татарин Собуханкулов, и веселый Николенко, и мастер вырезать из дерева игрушки Пегенько, и Шилько (ныне пленный), и Аксенов, и Прегуадзе, и многие, многие другие, – я уверен, что, если до вас дойдут случайно эти строки, вы помянете вашего друга искренним вздохом, добрым словом, крестом.
Поистине весь Алексей Николаевич светился какой-то внутренней глубокой христианской чистотой. Именно более чистого душевно человека я никогда не встречал в моей жизни. Всякое насилие, несправедливость, ложь, хотя бы они касались чужих ему людей, заставляли его терпко и болезненно страдать. Фиглярство и обман, наглая крикливость и хулиганство в литературе были ему прямо физически противны. Показной или обязательной набожности в Будищеве не замечалось, но в душе он был хорошо, тепло, широко верующим человеком, светлым, беззлобным и легко прощающим человеческие слабости и ошибки. Насколько я помню, только против германцев, особенно против их способов вести войну, вырывались у него жестокие, гневные слова. А надо сказать, что известиями и слухами о войне он волновался и горел непрестанно с самого ее начала. И без всяких преувеличений можно сказать, что это страстное отношение к войне значительно ускорило его кончину. Умереть, не достигнув пятидесяти лет,– ведь это очень рано даже и для русского писателя, особенно для такого воздержанного, целомудренного, умеренного и постоянного в привычках хорошей жизни, как Будищев«.

Ночью

1. Господь! Укрой меня десницею святою!

Стопы нетвердые на путь благой направь!
Дай силы, крепость дай гореть лишь пред Тобою
И от лукавого избавь!
Всю ночь, без сна, стою я на молитве,
Звеня веригами во мраке стен немых.
Мне тяжко, Господи, мне трудно в этой битве
С воспоминаньем лет былых!
И тщетно я всю ночь, одетый власяницей,
В слезах взываю пред Тобой:
От козней дьявола Твоей святой десницей
Укрой!..

2. Какая ночь! Мне душно, душно в келье!

Я распахнул окно, прохлада притекла…
И вспомнилась мне ночь, когда в живом веселье
Душа все радости пила.
Со мною ты была. Пастушеской свирели
Унылый звук мне ветер приносил…
Какою ласкою глаза твои горели,
Как счастлив я был там! Как я тебя любил!

3. Но, Боже! Прошлое забыть я должен ныне

С прошедшим порвано последнее звено!
Я сам пришел сюда к таинственной пустыне,
Где Слово Господа лишь бодрствует одно!
Исчезни, сатана, перед лицом Господним,
Как исчезает дым от светлого огня,
Скитайся там, внизу, по мрачным преисподним,
А здесь виденьями не искушай меня!..

4. Пора уснуть. Но сна боюсь я, Боже!

Лишь только сон глаза закроет мне,
Безумная мечта придет ко мне на ложе
И речи дикие зашепчет в тишине…
Но я устал! Покровы власяницы
От плеч до пояса изрезали мне грудь.
Колеблется нога… Смыкаются ресницы…
Пора уснуть!

5. О, счастье! Мы одни над тихою рекою!

Над нами небеса, пред нами лунный мост…
Ни звука. Небеса беседуют с землею.
И только тишина. Да ты. Да очи звезд.
Сядь ближе! Вот сюда! Дай руки, эти руки!
Они мои, не правда ли, мои?
Я их купил за дни невыносимой муки,
За слезы, за позор любви.
Я их купил за жизнь! Я их добуду кровью!
Железом и огнем, за мой загробный рай!
Соблазн! О Господи! Укрой святой любовью!
Прощай, далекая! Прощай!..
(1900)

* * *

Творец земли! прости мне грех

Мой грех пытливого сомненья,
И жажду бурь, и горький смех,
И слезы грешного мученья!
В полночь без месяца и звезд
Я вышел, странник одинокой,
И мне веригой был Твой крест,
И жизнь казалась мне жестокой.
Я пламенел враждой слепой,
И за врагов я не молился,
Когда с отвагой молодой
За счастье призрачное бился.
Апостол мира и любви!
За миг единый просветленья
Прости безумия мои
И слезы грешного мученья…

Монах

Он в лес ушел, построил келью
И жил в молитве и трудах;
Земным утехам и веселью
Навеки дверь замкнул монах.
И долго жил он дикой птицей,
Суров, безгласен и уныл,
Одел он плечи власяницей,
Вериги день и ночь носил.
И по ночам, стеная глухо,
В молитве долго он стоял,
Он плоть свою во имя Духа
Железом тяжким истязал.
Однажды Матери Всепетой
Лампаду на ночь он зажег,
Стоял веригами одетый,
Хотел молиться – и не мог.
Под власяницею суровой
Дышала жаркой страстью грудь,
И он не смел святое слово
Устами грешными шепнуть.
Из кельи видно – месяц бродит,
Вот тихо скрипнула ступень,
К монаху женщина приходит,
Идет, колеблется, как тень.
Дрожит, сверкая, грудь нагая,
Дрожат лукавые уста,
Горит пленительнее рая
Ее нагая красота.
Зовет и манит к наслажденью,
Служить готовая ему…
Ужель отдаться искушенью,
Ужель идти за ней во тьму?
Монах дрожит, бросает взгляды
На черный шелк ее волос –
И вот к огню святой лампады
Ладонь суровую поднес…
Потуплен долу взор нескромный,
Дымясь, вздувается ладонь,
И тяжко капли крови темной,
Шипя, упали на огонь…
(1901)
В стихотворении использован известный житийный сюжет о предотвращении греха, легший в основу повести Льва Толстого «Отец Сергий» (1890–1891).

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать