Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Павел Булыгин

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Павел Булыгин

Булыгин Павел Петрович (1896–1936) – поэт, прозаик, публицист. 21 апреля 1936 года нью-йоркская газета „Новое русское слово» поместила некролог «Гибель русского странника П. П. Булыгина»:
«Где-то далеко, в Парагвае, умер писатель и поэт Павел Петрович Булыгин.
Булыгин несколько лет тому назад поместил ряд статей, вскрывающих тайну убийства царской семьи. Этот вопрос он знал хорошо уже потому, что работал со следователем Н. А. Соколовым в Сибири, а потом после его смерти продолжал расследование в Европе.
После революции П. П. Булыгин вступил в Белую армию, совершил с нею походы, в том числе и „ледяной», а затем по повелению вдовствующей императрицы Марии Федоровны уехал в Сибирь на Розыски царской семьи. Надо сказать, что он состоял начальником личной охраны Марии Федоровны в Хараксе. Его „Воспоминания о работе со следователем Соколовым» потом вышли в Англии (в прошлом году), за два месяца до его смерти эта книга появилась и итальянском языке в Милане.
Булыгин происходил из писательской семьи. Его отец, подписывавшийся тоже „П. Булыгин», работал в „Русском богатстве», писал беллетристические вещи, жил во Владимире, там и родился Павел Петрович, там же окончил гимназию. Затем поступил в Александровское военное училище в Москве и вышел одним из первых в лейб-гвардии Петроградский полк.
На войне он пробыл до самого ее конца, был ранен, контужен, получил несколько отличий – этот человек вообще отличался большой смелостью, большим личным достоинством и бескорыстием. Без преувеличения можно сказать, что из трех рублей своего кошелька он два с половиной, не задумываясь, готов был отдать неимущему. Живал он и в Риге, живал и в Литве, потом отправился в Абиссинию. Это было в 1929 году.
В сущности, его жизнь напоминает сказку, занимательный роман, повесть о днях беспокойного сердца, рассказ о человеке, не желавшем покоя, всегда стремившегося в неизвестную даль.
В Абиссинии он был сначала инструктором армии негуса, – в эти минуты о работе в абиссинских войсках Булыгина, должно быть, вспоминают и негус и его приближенные.
Все же это не могло продолжаться бесконечно. В Абиссинии Павел Петрович провел громадный срок – целых 12 лет, и после инструктирования армии негуса занялся новым делом. Вообще, чего он только не делал, где он не бывал, куда не заглядывал!.. Теперь он стал заведующим… правительственной кофейной плантацией! Можно ли было ожидать всех этих пертурбаций от гвардейского офицера? Разумеется, в Абиссинии он тосковал, как волк при луне. Но почему-то его тянуло всегда к необычному, его звали страны, экзотические миры, необычайная обстановка. Он хотел испытывать новые ощущения, пробовать свои силы на новых, незнакомых, удивительных поприщах – храброе сердце, неугасимая энергия, вера в себя, свою судьбу и будущее.
Года три тому назад он приехал в Литву, и в 1934 году получил неожиданное предложение – поехать ходоком от староверов в … Парагвай. Всякий другой отказался бы и был бы логичен. В самом деле: почему от староверов?., почему в Парагвай?., почему русский писатель Булыгин, а не кто иной? Но Павел Петрович согласился. С неимоверными усилиями, без всяких средств, без знания испанского языка, исключительно благодаря своим организаторским способностям, он и там ухитрился и успел сделать очень многое, принести большую пользу.
Правда, этим успехам много способствовало личное знакомство Булыгина с президентом Парагвайской республики. Так или иначе, но он добился всяких льгот для колонистов этой земли.
Буквально без ничего, в глухом девственном лесу Парагвая, он основал русскую деревню. Как? Откуда средства? Но Булыгин над этим никогда не задумывался, и никогда не был расчетливым, все брал на себя, готов был отвечать личным карманом, ручаться за всех и каждого. На свое имя занял крупные деньги, отдал их поселенцам и ни минуты не сомневался, что никогда не получит их обратно! Так и говорил: „Путь это будет моя затея!» Теперь этот долг банку заплатит его вдова из гонорара, полученного за английскую книгу – Булыгин был женат на сестре художника Шишко.
Пожалуй, не стоит говорить, что всякая удача талантливого человека должна возбуждать и зависть, и сплетни, родить интриги и клевету – со всеми этими невзгодами Булыгин мог бы бороться и их победить. Но уже давно было подорвано здоровье. Волнения, бессонные ночи, напряженные нервы – все это исподволь, потихоньку, но верно, подкашивало и, наконец, подкосило даже его железное здоровье.
В последние дни судьба стала вдруг гримасничать, и эти гримасы были злы.
17 февраля Булыгина не стало. Он умер от кровоизлияния в мозг – умер накануне новой жизни, новых возможностей: со дня на день должен был прийти чек из Англии – гонорар за его книгу – и дальше отрывался путь в Европу. Долго ли он пробыл бы здесь – другой вопрос. Вероятно, Европа его не захватила бы совсем: за свою жизнь он изъездил почти весь земной шар – скиталец по натуре, природе, инстинкту и влечению. Домоседом он не был.
Умер бедняком: после него осталось всего-навсего четыре с половиной парагвайских песо, т.е. около одного французского франка. Трогательная подробность: эти деньги вдова положила около образа в его комнате. Пройдет время, и эти деньги будут положены в фундамент часовни – ее решила построить тоже вдова – в Парагвае, на русском кладбище..»
В 1921–1922 годах берлинский журнал «Двуглавый орел» опубликовал одиннадцать стихотворений Павла Булыгина и цикл из шести рассказов «Страницы ушедшего». Первая поэтическая книга Павла Булыгина вышла в 1922 году в берлинском издательстве «Град Китеж» со стихотворным посвящением вдовствующей императрице Марии Федоровне:
К Твоим стопам, Страдалица Царица,
Дерзаю я смиренно положить
Разрозненные первые страницы
Своей тоски и мыслей вереницы
И о прощенье Родины молить.
И верю я, что Ангел-Утешитель,
Собравши слезы царственных очей,
Их отнесет в священную Обитель,
И Сам Христос, Великий Искупитель,
Утешит скорбь и боль души Твоей.
В1937 году в Риге вышел второй, но уже посмертный, поэтический сборник Павла Булыгина «Янтарь», изданный его женой Агатой Булыгиной, писавшей в начале 1970-х годов: «Не теряю надежды, что так или иначе память о Павлуше в литературе и истории останется. Бог поможет, верю…»
В России имя Павла Булыгина впервые прозвучало на выставке «Поэты русской эмиграции» в Музее книги РГБ в 1996 году – в год столетия со дня рождения (5 февраля 1896) и шестидесятилетия со дня смерти (17 февраля 1936). В 1998 году вышло первое в России издание его стихотворного сборника «Пыль чужих дорог», переизданного в 2009 году, в 2000 году – книги «Убийство Романовых. Достоверный отчет».

Могила

Кладбище, как церковь.
Под сводом небес
Заката лампады святые.
В их розовом отблеске ярко горят
Оклады берез золотые.
И тихо, как в церкви, слегка шелестит
Лист желтый, на землю спадая.
И кажется мне, что чуть слышно звучит
Там где-то молитва, стихая.
Твой крест и могила вся в белых венках –
Невеста под белой фатою…
Кладбище твое в этот розовый час
Мне кажется церквью святою.
Ростов-на-Дону, 1918

В тюрьме

Как неприятен человек,
Ведь тело – только труп…
Зачем же мучиться весь век?
И как он все же глуп!
Опять кого-то увели…
Опять завыл мотор!
А где-то сладкий зов земли,
А где-то влажный бор…
В окне полоска янтаря,
Под нею, как пожар.
И золотит тепло заря
Мой угол грязных нар.
Ужели те, что вот сейчас
Ушли, чтоб быть в гробу,
Как и убийцы их, не раз
Кляли судьбу свою?
Ведь раньше можно было жить
Под солнцем и дышать,
Молиться, думать и любить…
А тем – не убивать…
1918

Отчаяние

Я чую Беззвучности зовы,
Готов Безнадежность приять;
О, если бы можно опять
Разбить, как когда-то, оковы!
Стою на тяжелом пути.
О, если б, хотя на мгновенье,
Мне можно бы в детство уйти,
Забыться, хотя в сновиденьи.
Спаси меня, Кроткая Мать!
Закрой меня тихим покровом,
Позволь отошедших позвать,
Пригрей примиряющим Словом.
Дай прежнюю ясность дорог,
Простри Свои светлые руки;
Прилечь мне позволь на порог
И слушать Предвечности звуки.
Я так истомлен на пути,
Я страстно молю лишь забвенья.
Позволь мне, хотя в сновиденьи,
В минувшую Ясность уйти!

* * *

Христос, Спаситель мой, я вновь к Тебе взываю!

О, научи меня любви, молю!
Мир холоден и глух, и в нем я изнываю,
Людей я, братьев, вовсе не люблю.
Любовь Ты нам принес и с нею в мир родился,
Прощать велел Ты даже и врагу;
Страдая, за врагов Ты на Кресте молился,
А я за них молиться не могу…
Харбин, 1920

* * *

Как хочется домой, как тяжела чужбина!

Я так измучился на жизненном пути.
Моих полей широкая равнина,
Мои леса, о, если б к вам уйти!
Мой тихий дом, моя семья родная,
Я вижу вас в печальном, грустном сне.
Как рвется к вам моя душа больная!
Мне тяжело – молитесь обо мне…
Харбин, 1920

Колыбельная

Моей крестнице Талюше
Зорька на западе чуть догорает,
В Божьих светелках зажглися огни,
Ночь на усталую землю слетает,
Влажные крылья свои отряхает.
Спи, моя детка, усни.
Сад засыпает. Над речкой, украдкой,
Робко защелкал в кустах соловей,
Кот на лежанке мурлыкает сладко,
Розовым светом мерцает лампадка.
Глазки закрой поскорей.
Спи, моя детка, пусть Ангел-Хранитель
Будет с тобою во все твои дни,
Пусть защитит тебя Кроткий Спаситель,
Правде научит Великий Учитель,
Спи, моя радость, усни.
Париж, ноябрь 1920

* * *
Если бы вы знали, что значить: милости хочу, а не жертвы…
Евангелие от Матфея, гл. 12, ст. 7

Не надо жертвы, а мы любим жертву

И, жертвуя, жалеем лишь себя.
О, научи же, ближних возлюбя,
Любить Тебя смиренною любовью!
Дымят костры, омоченные кровью…
Где жалость, возвещенная Христом?
О, возлюбите мир – Господен Дом –
И милостыню сердца подавайте!
1921

* * *

Похоронный, тяжкий, скорбный

Долгий звон.
Он вещает, обещает
Вечный сон –
Безучастный… и напрасно
Так рыдать.
Жизнь невечна, срок намечен,
Надо ждать…
Отозвали, оборвали
Жизни нить…
Ведь любил я, не забыл я –
Как забыть?
Ладан, свечи, гроб, левкои…
Мрамор рук…
Все проходит, переходит,
Замкнут круг.
Похоронный, долгий, скорбный,
Тяжкий звон…
Наступает час печальный,
Наступает час прощальный
Похорон…
Берлин, 1921

У единоверцев

Как странно мне слышать за гранью чужой
Молитвы родного народа!
Повеяло Русью, кондовой такой –
Тогда, в допетровские годы.
Как строго напевы они пронесли
Сквозь бури веков и изгнанья,
С какою любовью они сберегли
Уклад по завету преданья!
Суровые, темные лики святых
Глядели в поблекших окладах.
Поклоны поющих. И лица у них
Какого-то старого склада.
И странно мне было осмыслить в себе,
Что это не так, не для виду,
Что это действительно я по тебе,
Родная, служил панихиду…
Осинки (Фёдорвалъде)
В. Пруссия, 1921.

Где Ты?

Как страшно на земле теперь!
Пройдена жуткая грань.
Человек человеку – зверь.
И вместо молитвы – брань.
Дымится пролитая кровь…
Я буду трупом тоже.
Кто-то говорил про любовь…
Где же теперь Ты, Боже?
Видишь: лохматый и длинный,
Черный и, чувствую, враг,
В радостной злобе старинной
Тихо смеется в кулак…
Господи, где Ты?
1922

* * *

Не просите меня больше петь

Я устал, утомлен, не поется.
Меня нужно сейчас пожалеть,
Мое сердце томительно бьется.
Я все понял, все понял, узнал…
Вот, вы слышали, дрогнули стены,
Меч дымящийся с неба упал
И карает ночные измены…
Вереницы веселых людей,
Развиваясь, свиваются в группы;
Вы смеетесь над маской моей,
А мне кажется: трупы, всё трупы…
Нарастает невидимый хор…
Панихида сплетается с танцем…
Горе грузно ползет на забор
И грозит окровавленным пальцем,
И белеет оскал черепов
Под людскою улыбкой презренья…
Я уйду от безумья годов.
Свете Тихий, спаси от прозренья!

Звонят колокола

Сегодня не засну я, –
Душа назад ушла.
Издалека, волнуя,
Звонят колокола.
Гудят, зовут и манят…
Грустят о той поре…
Кто в душу мне заглянет?
Кто встретит на заре?
Не надо звать.
Уж поздно.
Костер давно погас.
Встречаю я морозный,
Предчувствованный час.
Но утра голубые!
Но радостная новь!..
Тогда была Россия,
Тогда цвела любовь!
Газ. «Слово» (Рига),
№ 498, 08.05.1927

Весна на родине

Гладь реки.
Откос отлогий.
Заревная ширь.
И за рощею далекой
Белый монастырь.
Убегает вдаль дорога,
Прячется во ржи.
Чертят в небе имя Бога
Быстрые стрижи.
Ветер морщит, набегая,
Голубую гладь.
Льется благовест, стихая,
Льется Благодать…
Dire Daoua. Abyssinie. Журнал «Рубеж»,
1935, № 25. Харбин

Молитва вечерняя

За эвкалиптами зеленая заря,
На небе полосы, как крылья птицы-жар,
Под низким облаком, где струйки янтаря,
Седло верблюжее – лиловый Ирреар.
Темнеет розово, и близится намаз,
Песком омоемся и вспомним, Ибрагим,
Молитвой узника, кого зовут Лидж-Ясс…
Хоть принял крест отца, но сердце наше с ним.
Лев Абиссинии, могучий Менелик,
Взгляни сюда с небес на Негуса в цепях
И внуку помоги! Велик, велик Аллах,
И Мухаммед, его святой пророк, велик!
Абиссиния,
журнал «Рубеж», 1935, № 48. Харбин

* * *

Весна опять зазеленела

Но нам неясен жданный срок.
Мы неуверенно, несмело
Бредем в пыли чужих дорог.
Одни – речами истекают,
Бранятся, как кого назвать,
Другие – просто начинают
Жизнь по-чужому создавать.
И молодежь уже не помнит
Далекой Родины лица,
Не знает Иверской часовни,
Не знает Зимнего дворца.
Абиссиния

* * *

…Мне пальмы не нужны..

Верни меня России, Боже!
Мне иволга родимой стороны
Всех райских птиц сейчас дороже…
12.02.36. Асунсион, Парагвай

Из цикла рассказов «Страницы ушедшего»

Пасха 1916 года. Я был в отпуску и встречал Светлый праздник дома, в имении. К заутрене я с сестрой поехал в село Богоявленское в пяти верстах от усадьбы. Старая каменная церковь полна молящимися. Крестьяне охотно расступились и пропустили нас к правому клиросу. Я огляделся: хорошие русские лица, много седых бород, круглых бабьих лиц, истовые кресты, поклоны в землю, запах смазанных сапог, романовских полушубков и новых, к празднику надетых ситцевых хрустящих ярких платков. Маленькая церковь ярко освещена, темные иконы в убогих окладах уставлены множеством тонких свечей.
Священник служил просто, но благолепно. Пели часто сбиваясь, путаясь в песнопеньях и теряясь. Учительница краснела и волновалась. Им помогал хриплый бас дьякона и дребезжащий тенорок кашляющего псаломщика, но это не портило общего впечатления – здесь были бы неуместны и непонятны концертные хоры Архангельского.
Когда крестный ход, пройдя среди могил по рыхлому снегу и лужам, вернулся в церковь и раздалось детское ликующее «Христос Воскресе», я поздравил и поцеловал сестру и пошел к могиле отца, который похоронен в церковной ограде. С трудом отворив заваленную снегом калитку загородки, я пошел к могиле. Было совершенно темно, особенно после яркой церкви, влажные тучи закрывали звезды. Еле нашел я какую-то доску, бросил ее в лужу около могил и опустился на нее помолиться. Положив руку на могилу, я с удивлением заметил среди кусков мокрой земли и обнажившихся из-под оттаявшего снега прошлогодних цветов какие-то твердые круглые посторонние предметы. Я зажег спичку и увидел, что могила уставлена крашеными яйцами, куличами и пасхами… Это крестьяне приходили христосоваться со своим умершим помещиком и оставили все это для того, чтобы нищие, которых много сходится из окрестных деревень в церковь к Светлой заутрене, разговелись бы во Имя Христово и помолились бы за упокой души усопшего…
Умиленный и радостный ехал я домой, и сестра рассказывала мне, что она замечала, как крестьяне оставляют на ночь на окнах изб подаяние нищим, чтобы не видать их благодарности и не искушаться– старый русский Православный обычай:
«Твори милосердие втайне: и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».
Небо разъяснилось, проглянули всегда в Святую ночь особенно яркие звезды. Лошади шли шагом, осторожно ступая среди блестящих от звезд луж, сани сильно встряхивали на рытвинах, полозья царапали по земле. С оттаивающих полей тянуло знакомым и родным теплым запахом просыпающейся, набравшейся за зиму сил земли. Я глубоко и хорошо думал о духовных силах глубин народных, о том, что у меня под командой двести человек этих крестьян, о которых я обязан заботиться и водить, как уже водил, на великий подвиг борьбы за Веру, Царя и Родину; думал о том, что для этого надо хорошо понять и полюбить их. И мне казалось, что я понимаю и люблю их.
Мог ли я тогда думать, что через год этот народ будет оскорблять и убивать нас, жечь усадьбы наши, выдаст беззащитного Царя и поглумится над самой Церковью Христовой? Что же произошло? В чем дело? Подменили народ, или мы просто не за то его принимали? Или же он не один виноват, а виноваты, и очень виноваты, и мы – господа и интеллигенты?
Виновны, конечно: вся революция сделана интеллигентами и господами, и Царя жидам отдали господа – ведь они, а не народ, окружали Его.
Пройдут года, сквозь развращенные слои народные пробьются ростки тех здоровых сил, которые есть еще в глубинах Земли Русской, не погибла еще вера в народе.
А мы, господа и интеллигенты, сможем ли мы, наполовину перебитые и вымершие, разогнанные, озлобленные и все же еще не все вернувшиеся к Богу, не сознавшие в изгнании свой грех перед Ним и Помазанником Его?..
Да поддержит нас в нашем тяжелом испытании Рука Божья, да поможет Он нам очищенными вернуться на Родину, слиться с прозревающим народом нашим, покаянно склонить голову перед грядущим Престолом и общими силами начать тяжелую и упорную работу заново по воссозданию разрушенной Земли Русской…
1-го мая н. ст. 1921, Берлин

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать