Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Владислав Ходасевич

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Владислав Ходасевич

Ходасевич Владислав Фелицианович (1886–1939) – поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, мемуарист. По отцу потомственный дворянин польского происхождения. Закончил 3-ю московскую гимназию. Первую книгу стихов издал в 1907 году, будучи студентом Московского университета. Много позже Г. Адамович отметит, что под его стихами не надо ставить подписи, – настолько они оригинальны. И это действительно так. Ходасевич – один из самых «узнаваемых» поэтов. Гораздо труднее объяснить причину этой чисто интонационной «узнаваемости» его поэтического «голоса». Его стихи даже не читаются, а слышатся. Впрочем, то же самое можно сказать о любом другом подлинном поэте. Сама подлинность поэзии проверяется «на слух». Ходасевич в этом отношении лишь наиболее характерен. Его стихи интонированы, в них главное – не рифма, не ритм, не мелодика, а интонация.
Как до, так и после 1917 года, оказавшись одной из составных частей Русского зарубежья, он всегда оставался не только поэтом, но и оригинальным критиком. Помимо «Статей о русской поэзии», вышедших в 1922 году в Петрограде, и предсмертной мемуарной книги «Некрополь», вышедшей в 1939 году в Брюсселе (1939), в журналах и газетах появилось более четырехсот его критических статей, обзоров, рецензий, ставших своеобразным хронографом литературной и общественной жизни с 1909 по 1939 год.

Последний гимн

Живу последние мгновенья.
Безмирный сон, последний сон.
Пою предсмертные моленья,
В душе растет победный звон.
Дрожа и плача, торжествуя,
Дошел до дальнего конца…
И умер я, и вновь живу я…
Прошел пустыни. Жду венца.
Развею стяг, мне данный Богом
Еще тогда, в неясный час,
Когда по облачным дорогам
Я шел и слышал вещий глас.
Я белый стяг окрасил кровью
И вот – принес его на Суд.
Крещенный злобой и любовью,
Я ввысь иду. Утес мой крут.
Взойду на кручи. Подо мною –
Клубится пена облаков.
Я над безвольностью земною
Восстану, просветлен и нов.
Тогда свершится Суд Последний…
На стяг прольются вновь лучи…
Вспою мой гимн еще победней,
Заблещут ангелов мечи.
И Он сойдет, и скажет слово,
И приобщит к Себе меня.
И всепрощения благого
Прольется песнь, светло звеня.
Мои скитанья и томленья
Потонут в низинах земли.
Свершится чудо Воскресенья…
Мой светлый дух! Живи! Внемли!
28 ноября 1904

Поздно

Я задумался. Очнулся.
Колокольный звон!
В церковь, к свечкам, к темным ликам
Грустно манит он.
Поздно, поздно. В церкви пусто.
То последний звон.
Сердцу хочется больного,
Сердцу внятен стон.
Слишком поздно. Свечи гаснут.
Кто всегда – один,
Тот забыл, что в церкви – радость,
Он – как блудный сын.
Я хочу назад вернуться,
На колени пасть!
Боже, Боже! Дом Твой кроток, –
Надо мною – власть!
Я в тюрьме своих исканий.
Призраки плывут,
И грозят, и манят, манят,
Паутину ткут!
Слишком поздно. В темной бездне
Я ослеп и сгнил…
Будет стыдно выйти к свету –
И не хватит сил.
5 декабря 1904

Отшельник

Горьки думы о земном,
О потерянном Великом.
Робко шепчут об ином
Три свечи пред темным ликом.
Смутно плачет о больном
Безотрадный вой метели.
Навсегда забыться сном
В тишине безмолвных келий.
За решетчатым окном –
Занесенный снегом ельник.
О спасении земном
Помолюсь и я, отшельник.
29 апреля 1905
Лидино

Молитва

Все былые страсти, все тревоги
Навсегда забудь и затаи…
Вам молюсь я, маленькие боги,
Добрые хранители мои.
Скромные примите приношенья:
Ломтик сыра, крошки со стола…
Больше нет ни страха, ни волненья:
Счастье входит в сердце, как игла.
1913

Моисей

Спасая свой народ от смерти неминучей,
В скалу жезлом ударил Моисей –
И жаждущий склонился иудей
К струе студеной и певучей.
Велик пророк! Властительной руки
Он не простер над далью синеватой,
Да не потек послушный соглядатай
Исследовать горячие пески.
Он не молил небес о туче грозовой,
И родников он не искал в пустыне,
Но силой дерзости, сей властью роковой,
Иссек струю из каменной твердыни…
Не так же ль и поэт мечтой самодержавной
Преобразует мир перед толпой –
Но в должный миг ревнивым Еговой
Карается за подвиг богоравный?
Волшебный вождь, безсильный и венчанный, –
Ведя людей, он знает наперед,
Что сам он никогда не добредет
До рубежа страны обетованной.
1909 – 30 мая 1915

Слезы Рахили

Мир земле вечерней и грешной!
Блещут лужи, перила, стекла.
Под дождем я иду неспешно,
Мокры плечи, и шляпа промокла.
Нынче все мы стали бездомны,
Словно вечно бродягами были,
И поет нам дождь неуемный
Про древние слезы Рахили.
Пусть потомки с гордой любовью
Про дедов легенды сложат –
В нашем сердце грехом и кровью
Каждый день отмечен и прожит.
Горе нам, что по воле Божьей
В страшный час сей мир посетили!
На щеках у старухи прохожей –
Горючие слезы Рахили.
Не приму ни чести, ни славы,
Если вот, на прошлой неделе,
Ей прислали клочок кровавый
Заскорузлой солдатской шинели.
Ах, под нашей тяжелой ношей
Сколько б песен мы ни сложили –
Лишь один есть припев хороший:
Неутешные слезы Рахили!
5–30 октября 1916

* * *

Судьей меня Господь не ставил

И не сужу я никого.
Но сердце мне Он переплавил
В горниле гнева Своего.
(1917)

Листик

Прохожий мальчик положил
Мне листик на окно.
Как много прожилок и жил,
Как сложно сплетено!
Как семя мучится в земле,
Пока не даст росток,
Как трудно движется в стебле
Тягучий, клейкий сок.
Не так ли должен я поднять
Весь груз страстей, тревог,
И слез, и счастья – чтоб узнать
Простое слово – Бог?
6 июля 1919

Путем зерна

Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, –
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.
23 декабря 1917

Анюте

На спичечной коробке –
Смотри-ка – славный вид:
Кораблик трехмачтовый,
Не двигаясь, бежит.
Не разглядишь, а верно –
Команда есть на нем,
И в тесном трюме, в бочках,
Изюм, корица, ром.
И есть на нем, конечно,
Отважный капитан,
Который видел много
Непостижимых стран.
И верно – есть матросик,
Что мастер песни петь
И любит ночью звездной
На небеса глядеть…
И я, в руке Господней,
Здесь, на Его земле, –
Точь-в-точь как тот матросик
На этом корабле.
Вот и сейчас, быть может,
В каюте кормовой
В окошечко глядит Он
И видит – нас с тобой.
25 января 1918

* * *

У Благовещенья на Бережках обедня

Еще не отошла. Я выхожу во двор.
Как мало все: и домик, и дымок,
Завившийся над крышей! Сребророзов
Морозный пар. Столпы его восходят
Из-за домов под самый купол неба,
Как будто крылья ангелов гигантских.
И маленьким таким вдруг оказался
Дородный мой сосед, Сергей Иваныч.
Он в полушубке, в валенках. Дрова
Вокруг него раскиданы по снегу,
Обеими руками, напрягаясь,
Тяжелый свой колун над головою
Заносит он, но – тук! тук! тук! – не громко
Звучат удары: небо, снег и холод
Звук поглощают… «С праздником, сосед». –
«А, здравствуйте!» Я тоже расставляю
Свои дрова. Он – тук! Я – тук! Но вскоре
Надоедает мне колоть, я выпрямляюсь
И говорю: «Постойте-ка минутку,
Как будто музыка?» Сергей Иваныч
Перестает работать, голову слегка
Приподнимает, ничего не слышит,
Но слушает старательно… «Должно быть,
Вам показалось», – говорит он. «Что вы,
Да вы прислушайтесь. Так ясно слышно!»
Он слушает опять: «Ну, может быть –
Военного хоронят? Только что-то
Мне не слыхать». Но я не унимаюсь:
«Помилуйте, теперь совсем уж ясно.
И музыка идет как будто сверху.
Виолончель… и арфы, может быть…
Вот хорошо играют! Не стучите».
И бедный мой Сергей Иваныч снова
Перестает колоть. Он ничего не слышит,
Но мне мешать не хочет и досады
Старается не выказать. Забавно:
Стоит он посреди двора, боясь нарушить
Неслышную симфонию. И жалко
Мне наконец становится его.
Я объявляю: «Кончилось». Мы снова
За топоры беремся. Тук! Тук! Тук!.. А небо
Такое же высокое, и так же
В нем ангелы пернатые сияют.
1920

Вечер

Под ногами скользь и хруст.
Ветер дунул, снег пошел.
Боже мой, какая грусть!
Господи! какая боль!
Тяжек Твой подлунный мир,
Да и Ты немилосерд.
И к чему такая ширь,
Если есть на свете смерть?
И никто не объяснит,
Отчего на склоне лет
Хочется еще бродить,
Верить, коченеть и петь.
23 марта 1922

* * *

В последний раз зову Тебя: явись

На пиршество ночного вдохновенья.
В последний раз: восхить меня в ту высь,
Откуда открывается паденье.
В последний раз! Нет в жизни ничего
Святее и ужаснее прощанья.
Оно есть агнец сердца моего,
Влекомый на закланье.
В нем прошлое возлюблено опять
С уже нечеловеческою силой.
Так пред расстрелом сын объемлет мать
Над общей их могилой.
13 февраля 1934
Париж

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать