Молитвы русских поэтов. XX-XXI. Антология - Дмитрий Семёновский

(18 голосов: 3.9 из 5)

Оглавление

Дмитрий Семёновский

Семёновский Дмитрий Николаевич (1894–1960) – поэт, прозаик, мемуарист. Из семьи священника Владимирской губернии. Закончил Юрьевскую церковно-приходскую школу и Шуйское духовное училище. В 1909 году поступил во Владимирскую духовную семинарию. К этому времени он уже писал стихи и в 1912 году его первые публикации появились в газете «Старый Владимирец». Почти все дебютанты того времени отправляли свои стихи на суд Александру Блоку или Брюсову, а прозаики – Максиму Горькому. Семёновский не был исключением, но в мае 1913 года он послал свои стихи не Блоку и не Брюсову, а Горькому. И получил ответ, сыгравший решающую роль во всей его жизни. «Искра Божья, – писал ему Горький, – у Вас, чуется, есть. Раздувайте ее в хороший огонь». Вскоре сам же и помог раздуть этот огонь, рекомендовав его стихи в ведущие «толстые» журналы, а в дальнейшем до самой смерти не забывал своего «крестника».
В 1913 году горьковским стипендиатом Семёновский поступил в Московский городской народный университет А.Л. Шанявского, где вошел в круг молодых поэтов, гордо называвших себя шанявцами. Самым молодым из них был Сергей Есенин. На склоне лет Семёновский вспоминал: «На одной из вечерних лекций я очутился рядом с миловидным пареньком в сером костюме. Он весь светился юностью, светились его синие глаза на свежем лице с девически-нежной кожей, светились пышные волосы, золотистыми завитками спускавшиеся на лоб… Есенину было лет девятнадцать с чем-то (во время поступления в университет ему как раз исполнилось восемнадцать – В.К.), он был моложе меня только года на полтора, но казался мне почти мальчиком. Дело в том, что я чуть не в полголовы был выше его ростом, носил усы, переписывался с Горьким и уже напечатал несколько стихотворений в толстых журналах. Поэтому я смотрел на юношу немножко покровительственно…» Видимо, так же смотрел на него и другой шанявец – сын уральского крестьянина Василий Наседкин, который в 20-е годы войдет в ближайшее есенинское окружение крестьянских поэтов и даже породнится с ним, станет свояком, а в 1937 году будет расстрелян вместе с сыном Есенина Георгием, как значилось в приговоре, – «активным участником антисоветской террористической организации». На одном из допросов Наседкин показал: «Нередко, говоря об идеологии, я вместо слова „идеология» произносил „идеотология». Это относится и к соввласти. Не отрицаю, что во время политических споров иногда говорил, что местная власть грабит крестьянство. Имея в виду конкретные факты, я называл некоторые явления грабежом».
В открытый в 1913 году Московский народный университет впервые стали принимать в основном из народа. Такова была воля его основателя поляка Альфреда Шанявского, разбогатевшего на сибирских золотых приисках. В 1905 году он предложил Московской городской думе «принять от него в дар дом в Москве для почина, в целях устройства и содержания в нем или из его доходов народного университета». Тугодумы Думы думали восемь лет, опасаясь, что новый университет может стать «источником новых вспышек революции», которая и впрямь вспыхнула, но не в Народном университете. Трех шанявцев ждала совсем иная участь: Дмитрий Семёновский и Василий Наседкин вместе с Сергеем Есениным стали «последними поэтами деревни».
Стихи Семёновского тех лет во многом перекликались с есенинскими. Он, как и многие другие поэты, вошедшие впоследствии в ближайшее окружение Есенина, был есенинцем еще до знакомства с самим Есениным. Их навсегда породнила «деревенская тема», самым ярким и трагическим воплощением которой суждено было стать Есенину. «Деревня» как символ, становой хребет всей крестьянской, а значит – христианской Руси. Революция боролась не просто с патриархальной крестьянской Русью, а с крещеной Русью, принявшей крест, само имя Христа, ставшей христианской Русью.
Один из «знаменосцев Революции», Николай Асеев, восклицал, процитировав пресловутую фразу из «Манифеста Коммунистической партии» Карла Маркса:
«Идиотизм деревенской жизни…» –
великая мысль
этих яростных слов!
Вот в этом
кулацком идиотизме
немало запуталось
буйных голов.
У них песнопевцем
считался провитязь
мужицкого образа
изобразист
стихи обернувший
в березовый ситец,
в березках укрывший
разбойничий свист…
Дмитрий Семёновский – как раз из этих «буйных голов». Он не отрекся от «деревни». Октябрьскую революцию открыто называл в прессе «захватом власти кучкой безумных фанатиков, представителей одной партии», заявлял о своей поддержке и полной солидарности с «Несвоевременными мыслями» Горького. Его послереволюционные стихи в этом смысле тоже были несвоевременными. В 1921 году он писал, уже не надеясь увидеть их изданными: «Стихи о святых, крестных ходах – на всем этом теперь далеко не уедешь. Но такие стихи наиболее характерны для меня. Они мне удаются больше, чем вирши на иные темы. Самый тон моих писаний не гармонирует с настроениями, господствующими сейчас».
В 1922 году две его поэтические книги «Под голубым покровом» и «Благовещение» все-таки увидели свет, но не в столичных издательствах, а в Иваново-Вознесенске, где он жил с 1916 года. Третья книга «Умиление. Церковная лирика» тоже вышла в Иваново, но… в 2000 году.
Многое в его жизни зависело от взлетов и падений самого Максима Горького, после «Несвоевременных мыслей» фактически высланного из Советской России. Неосуществленным остался горьковский замысел книги духовных стихов для основанного им издательства «Всемирная литература». «Будет большой заслугой Вашей перед русским народом, – обращался он к Семёновскому в письме от 21 января 1919 года, – если Вы сердечно и умело покажете ему великую прелесть его религиозной поэзии». Благодаря Горькому все три книги религиозных стихов Семёновского были приняты и готовились к изданию в Москве (в издательстве ВЦИК) и в Петрограде (в издательстве З.И. Гржебина); в Иваново же они вышли почти одновременно со статьей Льва Троцкого «Внеоктябрьская литература», опубликованной в том же 1922 году в трех номерах «Правды», вслед за которой вступили в действие цензурные запреты на издание религиозной литературы во всех издательствах страны. Зато после посмертной канонизации Горького его имя спасло Семёновского от многих бед, а книга Семёновского «А.М. Горький. Письма и встречи», впервые вышедшая в 1938 году в Иваново, неоднократно переиздавалась и в Москве.
В 1974 году в Большой серии «Библиотеки поэта» вышла книга «Семёновский и поэты его круга», в 1976 году в «Художественной литературе» – «Дмитрий Семёновский. Избранные произведения», увековечившие память о нем, но и в этих изданиях представлены в основном его «вирши на иные темы», а не на самую главную. Будем надеяться, что все три книги религиозной поэзии Дмитрия Семёновского – основные в его поэтическом наследии, – увидят свет в XXI веке.

* * *

К непогодам хмурой дали

Бурный вал мой челн примчал.
Утоли мои печали,
В голубой введи причал.
О лазоревом причале
Я грущу и вижу сны.
Утоли мои печали,
Дай безбурной тишины.
1913

Ангельская песнь

Есть песнопенье. Прелестно и кратко,
В венце песнопений оно, как алмаз.
О, как отрадно, печально и сладко
Внимать ему в ранний дремотный час:
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
Оно живым очарованьем
Меня пленяет посейчас.
С этим трогательным воззваньем
Я в детстве запомнил чудесный рассказ.
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
Некогда было землетрясенье.
Все всколебалось. День угас.
Куда укрыться? Где спасенье?
Безумный ужас сердца потряс.
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
Люди молились, чтобы буря утихла.
И Бог услышал, простил их и спас.
Некий отрок на крыльях вихря
Был поднят к небу и скрылся из глаз.
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
И вот, проносясь по лазурным безднам,
Куда вознесся Пречистый Спас,
Он песнь херувимов в раю многозвездном
Услышал в этот страшный час:
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
И с этой молитвой вернулся он к людям. –
Весь мир, – сказал он, – в грехах погряз.
Плачьте и пойте, да оправданы будем!
О пусть звучит в сердцах у вас:
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
И все запели. И стало спокойно.
Земля смирила свой бешеный пляс.
А люди пели победно и стройно
В третий, в седьмой и в двенадцатый раз:
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
Уж я не мальчик. Я разумом вырос.
И мир предо мною предстал без прикрас.
Но сердце пленяет и сизый клирос,
И золотой иконостас.
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
Вера пути моего не украсит.
Смят ее благовонный Шираз.
Резкий ветер светильники гасит,
Светильник веры в душе угас.
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
Отчего же люблю я солнце потира,
Алтарной завесы алый атлас
И сладкое пенье согласного клира,
Как ветер, как вздох, как архангельский глас:
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
Мы все – лишь свечи в тумане синем.
Как свечи, мы теплимся, слабо лучась,
И грустно земные долины покинем
В свой час последний, в закатный час.
«Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас!»
1913
* * *

В этом мире прелестном и милом

Где кадят луговые цветы,
Теплюсь скрытым невидимым пылом
Пред иконой земной красоты.
Тайно теплюсь, незримо сгорая,
Жаждой подвигов светлых томлюсь
И к какому-то дальнему краю
Всей душой постоянно стремлюсь.
О, когда бы прожить не задаром!
Засиять бы светлей и теплей
Скрытым пламенем, внутренним жаром
Пред иконой небес и полей.
1916

Я

Я, рожденный на прелестной
Обольстительной земле, –
Только след звезды небесной,
Закатившейся во мгле.
Вот иду дорогой трудной,
Прелесть мира полюбив,
И какой-то грустью чудной,
Светлой грустью я счастлив.
Словно вспомнил я иные –
За пределом бытия –
Неземные, но родные
Позабытые края.
1918

Над голубым покровом

Целый день в снегу журчали
Говорливые ручьи,
А над гнездами кричали
Хлопотливые грачи.
А когда на город сонный
Голубой упал покров, –
Перепутывались звоны
Хоровых колоколов.
Сладко знать, что всюду тает,
Что разбиты латы льда
И что верба расцветает
У набухшего пруда.
На ланитах – дуновенье
Отуманенной весны,
А в душе – благословенье
И ребяческие сны.
1918

Поношение

Разделиша ризы моя себе,
и о одежди моей меташа жребий.
Пс. 21:19
Увы, увы Мне, худой и бедной!
Се ныне Мя предают на пропятье.
Мои враги торжествуют победно
И делят Мое многоцветное платье –
Парчу степей, таежные боры,
Лазуревый пояс речных излучин…
Шумят знамена вражды и раздора
И взор Мой погас, и народ Мой измучен.
1918

* * *

Благослови, душа моя

Ласкающую синеву
И мотылька, и муравья
И эту свежую траву.
Я сердцем кроток и смирен.
Бедна у песни риза слов.
Могу ли не склонить колен
На незабудковый покров?
Могу ли радостью земной
Не загораться, как свеча,
И синевой и тишиной
Не утолить свою печаль?
1921

* * *

Мне чудится и в пышности цветенья

И в снежном сне, и в голосах стихий
Космические всенощные бденья
И стройный чин вселенских литургий.
Сияньем, вздохом, звоном поцелуя
От волн, долин и каменных громад
Восходит к сердцу мира аллилуйя,
Связав и звук, и цвет, и аромат.
Ни на земле, ни на кругах небесных
Не умолкает мощная хвала.
В ней слито все: и клир листов древесных,
И арфа вод, и лед, и свет, и мгла.
Звенит собор цветов златовенечных,
Грохочет гром, благовествует медь,
Поют в эфире хоры солнц предвечных,
И я пою и не могу не петь.
1921

Из цикла «Иконостас»

* * *

– Аль по зеленому саду ходила

Сизая горлинка, милая Мати,–
Русые косы венками рядила
В теплой росе, в луговом аромате?
– Нет, не по раю гуляла я, Сыне,–
Днесь я земли чудеса созерцала.
Ласково ночь надо мною мерцала,
Теплилось небо, глубоко и сине,
Рощи гляделись в речные зерцала.
Ныне открылося мне, что красою
Села и пажити неба чудесней.
Шла незапаханной я полосою –
Мокрой травою, медвяной росою.
Звон по туману мне чудился песней.
Чадо, не лепо ль в обителях рая?
Краше земля расцветает сырая.
Там лужавины – с весельем да плясом,
Рощи – с черемухой, церкви – со Спасом,
Тихи затоны, луга медоносны,
Победоносны мятежные весны.
Лишь об одном воздыхала я, Сыне
Дабы, друг другу молясь, как святыне,
Люди земной красотой наслаждались,
Дабы повсюду – в саду и в пустыне –
Дивные ими цветы насаждались.
Голубем сердце мое трепетало.
Благословляла я пашни и реки,
Дабы сырая земля расцветала
Всяческой твари на радость вовеки.
Аминь.
(1913–1921)

* * *

Поток, росток, цветок на мирной ниве

Учите нас премудрости своей.
Учите нас, о братья, быть счастливей,
Учите жить красивей и светлей.
О солнце дня! О напоенный небом
Пушистый снег! О лиственный собор!
О перелив звезды над синим снегом!
Прельщайте нас, родните нас с собой.
Учите нас дыханьем, каплей влаги,
Цветеньем трав, свеченьем голубым,
Каменья, льды, созвездия и злаки,
Учите нас молиться и любить!
1922

Пред. главаОглавлениеСлед. глава

Рекомендуем

Комментировать