Октябрь – Декабрь

—227—

Истинно-христианская общественность

«Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие; и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их». Евр.13:7.

Так наша молитва и наша речь сегодня о почивших наставниках. Лучшим способом выразить нашу благодарственную память о них Апостол считает подражание вере их. Если это увещание Апостола спасительно всегда, то теперь оно необходимо в особенности. Мы живем в исключительно тяжелое время. Война потрясла весь наш государственный организм, она тягостно гнетет наш дух. Что делается у нас, – об этом страшно подумать. Газеты страшно читать... Но ведь все то, что нас угнетает и смущает, делается у нас, на нашей родине. «А какое сердце не дрожит, ее благословляя?» И если теперь не редкость услышать в простонародье от стариков сожаление о том, что они не умерли, а у некоторых увидеть даже зависть к умершим, то это – только показатель исключительности переживаемого момента. И нужно согласиться, что только натуры холодные, черствые, равнодушные в эти дни могут «мирно умиляться на ложах своих». Человеку живому и честному, гражданину трезвому и сознательному сейчас трудно, нельзя оставаться спокойным. И это общее тревожное и беспокойное настроение врывается и в нашу мирную обитель, ибо и мы – дети своей родины, ибо и мы любим ее и болеем за нее. Это тревожное настроение побуждает нас осмотреть свои позиции, а может быть и переоценить некоторый ценности. До недавнего времени мы мирно занимались каждый своим трудом и обыкновенно мало задумыва-

—228—

лись над вопросом, во имя чего мы живем и ради чего мы работаем. Война, как буйный вихрь, влетела в ваше мирное жилище и показала нам, что то, что́ мы делаем, по-видимому не есть то, что́ надо теперь делать. Мы все понимаем, что сейчас нужна работа полезная и захватывающая. И вместо этого влачим прежнее обывательское существование. Мы все понимаем, что сейчас нужно дело не книжное и сухое, а живое и существенно сейчас необходимое. И вместо этого сидим за книгой на казенных хлебах или, по крайней мере, у теплых очагов. Родина – мать наша – молит детей своих о помощи, и не даем ли мы ей камень вместо хлеба своим бездействием и равнодушием. Ваши юные и горячие сердца способны возмущаться таким образом жизни. Вы хотите широкой общественной деятельности, если не участия на фронте, то, во всяком случае, живого и деятельного участия в тылу. Того же готовы требовать вы и от своих наставников. И вам, особенно при встрече со студентом светской школы, кажется как то неловко, а может быть и стыдно за то, что наставники ваши ушли в книги, а живая жизнь идет мимо них. Косвенного и отдаленного их участия в войне, например, в благотворении на нужды войны, для вас недостаточно. Так же, как для последовательных умов недостаточно и собственного вашего участия в войне в форме ухаживания за больными и ранеными воинами. Есть и еще форма участия нашего в судьбах нашей родины. Это – молитва об избавлении нас от врагов наших. Но такое участие для многих из вас и совсем непонятно. Напротив, лукавый голос нашептывает вам: «оставьте моления и пощения. Это и неинтересно, а главное – бесполезно. Идите лучше в самую жизнь, в гущу жизни. Там – горе народное, помогите, чем можете. Не медлите. А мертвым предоставьте погребать своих мертвецов». И молодежь стоит перед решительными выводами. Аскетизм не для нас: мы хотим жизни. Наука – не ко времени: мы хотим живой общественной деятельности. Авторитет наших наставников для нас необязателен, потому что они подменили свой идеал общественников и трибунов недостойным обывательским прозябанием, хотя бы и за серьезной книгой, но в отрешении от общественности. Мы пойдем

—229—

за теми наставниками, которые учат нас жить полною жизнью, быть людьми-гражданами, полезными деятелями родины и Церкви, а не созерцателями только жизни церковной и государственной, которые были бы нашими вождями не столько в книжной науке, практическое значение которой сейчас сомнительно, сколько – и главным образом – в общественной и политической жизни.

И вот в такое тяжелое время, при таких наших запросах, мы слышим завить Апостола: «поминайте наставников ваших и подражайте вере их». В этом завете Апостола – ответ на наши запросы и руководство для нашей жизни.

Как же жили и учили наши почившие наставники? Были ли они общественными деятелями в том смысле, как желаем мы, или они учили нас другой общественности? Вот несколько характерных поучительных штрихов из «дней не совсем древних». Разразилась восточная война 1853–1856 гг. «С горячим увлечением» и профессора и студенты «следили за перипетиями Севастопольской осады... Во все время войны, каждое воскресенье и праздник студентов собирали в Трапезную церковь для слушания умилостивительного молебна, на котором сначала припевали: «Господи! покори врагов под ноги наша», а потом: «Многомилостиве Господи, пощади нас и избави нас от врагов наших». Все профессора в то же время Троицком соборе на молебнах должны были произносить проповеди для возбуждения патриотических чувств народа, собиравшегося со всех концов России к мощам препод. Сергия» (Юбил. Сборн. «У Троицы в Академии», с. 128. И ниже везде имеется в виду этот же сборник, почему указываем только страницы). «Турецкая война захватила всех поголовно. Газеты читались вслух группами. Успехи русского оружия всех радовали и нередко приводили в неописуемый восторг, на какой только способна горячая молодежь». Устраивались банкеты и манифестации (ib. 198).

А вот заветы последнего платоника. «На реформационное движение он смотрел, как искренне религиозный человек, с точки зрения евангельского учения о христианской правде и любви; в реформах Александра II видел отражение «путей Промысла Божия», а в царе – истинного по-

—230—

мазанника Божия, создававшая «благоприятное лето Господне» (ib. с. 227). Он защищал права Церкви вмешиваться в устройство государственной и общественной жизни (229), оказывал широкую нравственную и материальную поддержку всюду и везде, где только имел случай (231). Он был выдающимся церковным публицистом и истинным ученым. «А его заботы о благотворении указывают и на то, что среди своих профессорских, научных и литературных занятий, он был прежде всего священником церкви Божией и своею жизнью и деятельностью старался показать, что Церковь «есть высшее просветительное начало человечества, которое по существу своему не может быть силой, враждебной просвещению, науке и общественному развитию» (231).

Таким образом, наши почившие наставники учили своих слушателей общественности, и сами были общественными деятелями. Но их общественность была не такою, какой хотим мы. Они убежденно говорили: естественно вмешиваться в жизнь общественную и политическую, это – неотъемлемое право Церкви и церковных деятелей, но истинно-христианское влияние есть влияние нравственно-религиозное (557) и о нем нужно заботиться прежде всего. «Лучший гражданин – это добрый христианин, и тем более это необходимо для священника. Спаситель, сошед на землю обновить человечество, не дал ни конституции, ни новых законов для общества; Он обратился к честному человеку и дал заповедь: будьте совершенны, как Отец ваш Небесный. Чрез исправление отдельных лиц Он исправил и все общество и администрацию» (531). Вот какой общественности учат нас наши почившие наставники! Вы спросите: ценна ли такая общественность? Не есть ли она в сущности – недостойное бездействие?! Доброе дерево узнается по плодам. Каковы же были плоды такой общественности? Эти плоды: служение истине, широкий и ясный взгляд на достоинство науки, служение коей (науке) называли «служением живому Богу» (Иванцов-Платонов, с. 228). Это была убежденная проповедь права Церкви вмешиваться в общественную и государственную жизнь (229). Это была «закоренелая привычка спешить другим на пользу» (о Горском 288), любовь и доброжелательство, нравственная теплота в отношениях к людям (об Иванцове-

—231—

Платонове 230), это – широкая нравственная и материальная поддержка всем нуждающимся (340). Это было ученое руководительство: «Отовсюду с разных концов России и из-за Границы люди разных общественных положений обращались к А. В. Горскому, «Великану русской науки», «Красе и славе Академии», «Украшению Св. Церкви». Ученик и сотрудник, студент и профессор, начинающий ученый и академик, инок и мирянин, священник и святитель, знакомый и незнакомый, друг и недоброжелатель, – все, кто хотели, обращались к нему за ученою помощью и получали ее» (331). И вместе с глубиною и полнотою познаний, со служением науке, с широкою благотворительностью, с ученым руководительством еще, как гранитная основа всего, – «глубокая преданность Церкви и православной вере» (334), искренняя религиозность (340. 741). Все это, одним словом – «священство Церкви Божией» (231).

Так вот каково содержание истинно-христианской общественности, какую находим мы у наших почивших наставников. Она тем отличается от обычной общественности, что начинает с корня, с воспитания отдельной личности, в то время как обычная мирская общественность начинает со следствий, почему и принимает нередко уродливые формы. Великие деятели нашей школы, память коих мы сегодня молитвенно празднуем, сошли в могилу. Но дух их реет в нашей Академии. И если Академия может быть чем сильна духовно, то только продолжением того дела, какому служили наши почившие наставники. И если мы любим свою Академию, то мы всею ее раннейшей историей обязываемся к служению той общественности, представителями которой были наши почившие наставники. И в таком случае завет Апостола о подражания вере наставников должен быть исполнен нами прямо буквально, ибо все доброе – от веры, как все, что не от веры, есть грех. А кто любит, тот заповеди сохраняет. И наша любовь пусть выражается в христианском аскетизме или ученом подвижничестве, соединявшемся, как мы видели, с огромным общественным влиянием. Это – для могущих вместить. А для всех прочих – не в бесполезных сетованиях на неурядицы и несовершенства, не в пустой критике общественного строя и государствен-

—232—

ных непорядков, и не в мимолетном служении нуждающимся, а прежде всего – в одушевленной религиозности. «Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследывайте (2Кор.13:5) – вот что требуется от нас прежде всего. Путем отрицательным – критикой возмутительных непорядков сделаем мы меньше, чем путем положительным, путем изнесения на свет Божий – каждым на своем поприще и в меру личных сил – тех духовных сокровищ, какие мы успели приобрести. И среди своих молитвенных подвигов и научных занятий будем готовиться стать настоящими гражданами. А помните, что «лучший гражданин – это добрый христианин». Научиться стать добрым христианином – вот наша первая и главная задача. Только исполняя ее или, по крайней мере, стремясь к ней, мы можем чувствовать себя непостыдно перед дорогою и светлою памятью почивших наставников. Этим, конечно, не исключается, а напротив само собою предполагается наше участие в общественной и политической жизни родины. Но все это сейчас для нас, пока мы в Академии, не главное. Сейчас мы с вами в пустыни и готовимся к общественному подвигу. И чем больше мы погрузимся сейчас в себя, тем будет лучше для позднейшей жизни. Сейчас мы с вами копим духовный капитал. И чем больше будет этот капитал, чем больше запасем мы духовных сокровищ, тем более полезными будем мы Церкви и государству. Нас могут за такую общественность осуждать ( – и осуждают), и мы сами можем быть недовольны собой, но это только сгоряча и до тех пор, пока мы не проникнемся всецело той истиной; что надо искать сейчас и всегда «прежде всего Царства Божия и правды его, а остальное все приложится» через усвоение себе во всем духа и силы Христовых, правды Христовой. И эта правда Христова «избавит нас от зла всех родов и поможет нам получить и упрочить истинное добро и пользу – в жизни частной и общественной, в трудах мысли и рук наших, в вопросах Церкви и политики» (Арх. Феодор (Бухарев), О православии в отнош. к совр. 300). Аминь.

Проф. свящ. Вл. Страхов. 1915. Сент. 25–26.

—1—

Рисунок (см. оригинал)

Протоиерей Феодор Александрович Голубинский

(Этот карандашный набросок сделан, вероятно, с натуры, как образец для масляного портрета, воспроизведенного в сборнике «У Троицы в Академии», М., 1914 г., между стр. 88–89. Предлагаемое воспроизведение увеличено линейно раза в полтора против подлинника. Подлинник находится в архиве С.К. Смирнова; сообщен П.Н. Каптеревым).

I

Ваше Высокопреподобие!

Милостивый Государь и Отец!

Едва ли столько обрадовало меня получение в самую пору одобренной Вами рукописи, сколько сопровождавшее тетрадь

—234—

мою отеческое письмо Ваше, исполненное благословений и благожеланий. С тою же искренностью спешу Ваше Высокопреподобие уверить в чувствованиях нелицемерной благодарности за труд Вами подъятый, и к трудившемуся, в прямом смысле, Христа Бога ради! Видит Он, пред Ним же вся обнажена суть, сколь исключительно желаю и стремлюсь я: доставить пользу юным служителям Слова Жизни; в чем надеюсь на молитвы и благословения пастырей, для преуспеяния в сем подвиге, действенных и необходимых. Мне 49 лет от роду; и я, в продолжение жизни моей, постоянно замечал, даже болезненно ощущал: что в пресвитере ревность по Боге во Христе все недостатки восполняет, но никакими знаниями и дарами не заменяется. Ведаю, измерял я и даже многократно изобличал скудость, тесноту, преграды и преткновения, коими стези церковного служения усеяны, для вступающих на оные. Критическое состояние правоверного Востока также известно мне. Чтобы не пасть под гнетом скорби душевной при виде бедствий, не лучше ли работать каждому в уголке своем и делать и ходить, дондеже Свет имамы. Это поистине единственное утешение маловеров, подобных мне грешному. Если доживу и слабое зрение поможет, то я твердо вознамерился окончить труд свой. Беседуя о должности законоучителя, об обращении пресвитера в мире, наконец: о подвиге благовестника, я думаю перенестись мыслию в народный быт, в села и пустыни, ниже и глубже блестящей и окаменелой поверхности, которою – Увы! мы почти исключительно занимаемся: Податель смысла да умудрит и наставит меня. Теперь, покамест остается придумать способы к распространению между молодыми богословами, семинаристами и священниками 1-го тома печатаемых Писем. В епархиях Херсонской, Кишиневской, Екатеринославской и даже Киевской твердо надеюсь на боголюбивое содействие Святителей. Наш Прсв. Гавриил в особенности ко мне благосклонен. Но касательно великой паствы Московской, смею испрашивать Ваших, Почтеннейший Отец, опытных указаний и благих советов. Зная, что духовные не имеют избытка, я назначу книге цену самую умеренную: в Одессе 90 коп. серебром, во всей Южной России по 1 руб. серебром за экземпляр;

—235—

в столицах по 4 рубля ассигнациями. А с пересылкою отсюда по почте, с приложением весовых денег, по 30 коп. сер. за фунт.

Давно ожидаю я из С.-П.бурга вновь изданных на греческом языке, по моему отчасти внушению, книг, весьма важных для Греции и Востока: Τἡν Ὀρϑόδοξον Ὁμολογίαν Π. Μογῖλα, и патриаршие грамоты в подлинниках. Граф Н.А. Протасов²⁹⁴⁰ и А.Н. Муравьев,²⁹⁴¹ обещав, все еще не высылают их. Нельзя ли в Москве купить? А. Н. также уведомил, что греческий перевод Пространного Катехизиса В. Прсв. Филарета, мною представленный, в Москве печатается. Правда ли, довольны ли Вы моим посильным трудом?.. По моему мнению, там, где упоминается о патриарших престолах в порядке историческом, необходимо нужно приложить и порядок первенства, установленный Вселенскими Соборами, отнюдь не умалчивая и о первенстве Римского, до разделения. Истина всегда любезна Богу!

Читали ль Вы, отче, новую книгу: Kritische Geschichte der Griechischen und Russischen Kirche, некоего Шмита, 1840 года? Автор благонамерен, учен и не изувер, вопреки суровости некоторых суждений его. Эта книга, в которой и мне достается, стоит, однако же, внимания, похвалы и местами дельного возражения. Спасибо сочинителю за прекрасные выписки из деяний Ясского собора в 1642 году. Еще один вопрос: известны ли Вам труды О.К. Икономоса? О трех степенях Иерархии – и – О переводе Библии с Еврейского?..

Поручаю себя Вашим молитвам!

Вашего Высокопреподобия

преданный слуга

А. Стурдза.

Июля 19-го, 1840.

—236—

II

Ваше Высокопреподобие

Милостивый Государь и Отец

Федор Александрович!

Давно уже непосредственные сношения между нами, по-видимому, прерваны. Одна только молва о Ваших полезных трудах на поприще науки, по началам откровения и веры, часто доходила ко мне. Я радовался, но не имел причины обременять Вас моими письмами: я утешался мыслию, что отношения христиан друг к другу утверждаются не на сыпучем песке случайных расчетов и выгод, – а на незыблемом камени внутреннего единомыслия. Теперь совсем иное: совесть побуждает меня обратить внимание Ваше на обстоятельство, душе моей близкое и в то же время весьма важное для друга и духовного отца моего, Профессора Ришельевского Лицея, Протоиерея М.К. Павловского²⁹⁴².

1850-го года 13-го октября прислана ему программа преподавания Логики в Лицее; 15-го октября он начал преподавание и к 1-му Апреля 1851-го года окончил оное, ибо с 1-го Апреля, обыкновенно, начинаются репетиции, к которым все, написанные по программе, лекции выдаются студентам. 2-е. Епархиальное начальство представило означенные лекции по Логике Св. Синоду на усмотрение в Ноябре прошлого 1851-го года. 3-е. По всей вероятности, лекции сии препровождены Св. Синодом на рассмотрение в Московскую Духовную Академию, так как программа Логики, общая для всех высших заведений Министерства Народного Просвещения, составлена в Московской Д. Ака-

—237—

демии. 4-е. Я имею причины предполагать, что Ваше Высокопреподобие составляли программу лекций по Логике, и следственно догадываюсь, что лекции о. М. Павловского к Вам же на рассмотрение поступили. Если так, то не забудьте, что это первый опыт труженика, 19-ть лет отставшего от занятий по философии; что у него, кроме Логики Бахмана, не было указываемых в программе руководств; и наконец, что он, в течение пяти месяцев, должен был составить лекции по Логике, занимаясь, в то же время, преподаванием Догматики, Нравственного Богословия, Церковной Истории и Церковного Права. По сему, его положение было несравненно труднее, нежели положение прочих наставников Богословия и Философии в Университетах, где Богословские предметы преподаются поочередно, а не в один год, как это водилось и водится еще в Лицее. 5-е. Все старание отца М. Павловского устремлено было на то, чтобы программа была выполнена во всей точности; и мне кажется, что он ее выполнил без малейших отступлений. 6-е. Оба мы, и труженик, и ходатай, просим, как особенной милости, чтобы Вы благоволили сообщить нам свои замечания к усовершенствованию сего первого опыта. Смею Вас уверить, что друг мой почтет для себя священным долгом приспособить лекции к сим драгоценным для него указаниям.

Достопочтеннейший Отец! Вы знаете по собственному опыту, какова участь иерея одинокого и семьянина, на котором лежит столько тяжелых обязанностей: пещись о доме своем и детях, удовлетворять требованиям религии и науки, постоянно стремиться к усовершенствованию самого себя и вверяемых ему христианских душ. Таков Протоиерей Михаил Павловский в двадцатилетнем служении его церкви и отечеству. Скажу по совести: ни в ком из сослужителей и сотрудников его не замечал я того неутомимого усердия, с каким он всегда старался совмещать обязанности священника и преподавателя наук. Поэтому я надеюсь твердо, что в Вашем суждении о его трудах по философии, он найдет не только снисхождение, но и поощрение.

Убедительно прошу Вас обрадовать меня Вашим ответом и вместе с тем принять уверение в чувствах

—238—

глубокого уважения и преданности, с коими имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Александр Стурдза

Одесса

Марта 12-го дня 1852-го г.

Его Высокопреподобию

Отцу Пpoтоиерею

Ф.А. Голубинскому.

Сообщил И.А. Голубцов²⁹⁴³

—239—

В конце восьмидесятых годов в корпорации Московской Духовной Академии созрела и укрепилась мысли о необходимости произвести коренную реформу в издании печатного академического органа. Давний журнал академии – «Творения Св. Отцов с прибавлениями духовного содержания», основанный еще в начале сороковых годов и в свое время пользовавшийся большим успехом, и по форме и по содержанию своему был не столько журналом, сколько ученым сборником. Он выходил только четыре раза в год толстыми книгами и наполнялся почти исключительно переводами отеческих творений и исследованиями специально-научного характера. По прошествии почти полувека, такого рода журнал многим казался уже несоответствующим потребностям времени, что подтверждалось и малым количеством подписчиков, благодаря которому «Творения» могли существовать лишь при крупной субсидии из средств московской митрополичьей кафедры; а потому представлялось желательным заменить прежний академический орган изданием ежемесячным, которое, на ряду с переводами отеческих творений и учеными богословскими исследованиями, по возможности давало бы некоторый отклик на вопросы современной религиозно-церковной жизни. Ближайшим и настойчивым побуждением к скорейшему осуществлению такого намерения академической корпорации послужило то обстоятельство, что в последний год пребывания Высокопр. Иоанникия на московской митрополии субсидия на издание «Творений была прекращена и таким образом этот журнал должен был естественной смертию прекратить свое существование. Возбужденное советом академии ходатайство пред

—240—

Св. Синодом о разрешении издания академического журнала по новой программе и на новых основаниях было удовлетворено и таким образом с января 1892 года явился на свет «Богословский Вестник».

Пламенным сторонником и пропагандистом мысли о создании нового академического журнала был заслуж. э.-орд. Профессор П.И. Горский-Платонов, который принимал самое горячее и деятельное участие как в выработка программы журнала, так и в ходатайстве пред Синодом и во всех хлопотах по определению внешности журнала и по постанове дела его печатания. Избранный на общем собрании академической корпорации редактором нового журнала, проф. Горский взялся за любезное ему дело с необычайным рвением, которое у него, при живости его натуры получило даже характер какого-то страстного увлечения. Делам и интересам журнала он отдавал весь свой труд и все свое время; они были как будто единственным предметом его мысли и только о них непрестанно вел он оживленные беседы со своими сослуживцами. При страстности увлечения и недостаточной широте кругозора, составлявшей одну из его личных особенностей, он придавал академическому журналу и своей редакторской деятельности слишком преувеличенное и чуть ли не мировое значение и уносился по этому поводу в область таких необъятных мечтаний о будущем, которые у его товарищей вызывали подчас невольную улыбку. К сожалению, на долю безгранично-преданного своему делу и искренно увлекавшегося мечтателя выпало жестокое разочарование. Не только пламенные мечты его оказались далекими от действительности, но даже в самом скором времени пришлось ему с болью и совсем оторваться от того дела, которое душе его было так близко и дорого. Некоторая своеобразность и односторонность во взглядах, недостаток терпимости к чужим мнениям и, главным образом, стремление к неограниченному самовластию и несчастная склонность подозревать в словах и действиях окружающих лиц непременно какие либо задние мысли и скрытые намерения породили столько столкновений и неприятностей, до такой степени испортили отношения П. И-ча к членам корпорации, что на второй же год своего редакторства он вынуж-

—240—

ден был, при всем своем желании, отказаться от должности.

В апреле 1893-го года на общем собрании академической корпорации состоялся новый выбор на должность редактора «Богословского Вестника» и этот выбор нежданно-негаданно пал на меня. При тех трудностях, какие неизбежно сопряжены с прохождением такой ответственной должности, при моей полнейшей неопытности в журнальном деле, и, особенно, при всех тех исключительных обстоятельствах, какими сопровождалась редакторская деятельность и отставка моего предшественника, не трудно понять, с какими чувствами принимал я на себя это тяжелое бремя. Однако вскоре оказалось, что мое новое положение может быть далеко не таким тяжким и тревожным, каким оно представлялось мне со стороны, и первые же месяцы работы на редакторском поприще успели уже создать во мне спокойное и доброе настроение. Перебирая свои старые бумаги теперь, т.е. через 22 года после описываемых событий, я нашел, между прочим, одну запись, которая может служить ясным подтверждением высказанной мысли. В те времена в нашей академии было обычным, по поводу каких-либо знаменательных моментов академической жизни сходиться всеми членами корпорации под председательством о. редактора на товарищеские собрания для обмена мыслей за чашкою чая или братскою трапезой. На этих собраниях некоторые выступали иногда с речами, которые служили нередко предметом для оживленной беседы. Не раз приходилось ораторствовать и мне, причем обыкновенно я записывал свои речи и сохранял их на память в своих бумагах. Такую-то вот запись своей застольной речи, произнесенной при окончании учебных занятий 6-го июня 1893-го года, я и хочу привести здесь для характеристики моего тогдашнего редакторского настроения. Я говорил тогда: «Вот и еще закончили мы учебный год! Вот и опять собрались мы, чтобы отпраздновать это окончание дружною, братской трапезой! Кажется, всего естественнее было бы мне в этом случае оглянуться назад и окинуть мысленным взором все пережитое, передуманное и перечувствованное в минувшем году. Тем более, что год этот был богат событиями как

—242—

в обще-церковной, так и в нашей академической жизни, и продолжает удивлять нас ими даже до самых последних дней, хотя впрочем иногда далеко не на радость. Не мало поучительных уроков можно было бы извлечь на сей раз из минувших событий, но хоть я и недавно писал о том, как полезно почаще оглядываться назад, тем не менее теперь мне глядеть назад не хочется. В настоящее время мне почему-то с особенной ясностью припоминается одна почтенная ветхозаветная особа, которая жестоко поплатилась за свое неуместное стремление оглядываться назад. Если когда, то именно теперь, я чувствую особенную наклонность извлечь себе назидание из ее примера. Правда, я знаю, что жить без оглядки, смотреть и стремиться только вперед, – это свойство юности, не совсем уже прилично моим годам; но ведь не даром же одна высокопоставленная особа²⁹⁴⁴, не ветхозаветная только, назвала меня недавно «молодым профессором», совсем впрочем не в смысле комплимента. Я действительно теперь помолодел, переживаю в некотором смысле вторую молодость, и причиною этого отчасти я сам, а отчасти Вы. Зачеркнув почти двадцать лет своей прежней службы, я перешел на другую кафедру²⁹⁴⁵, опять начинаю новую жизнь, снова становлюсь в пережитое некогда положение приват-доцента со всеми треволнениями и заботами, свойственными этому положению. Я начинаю новую жизнь еще потому, что Вам угодно было поставить меня во главе нового, совсем для меня неведомого, дела и притом такого дела, которое невольно захватывает, увлекает, заставляет думать о будущем, мечтать и жить надеждами.

Вот об этом-то, кровном теперь для меня, деле я и прошу позволения сказать Вам несколько слов.

Первым моим словом к Вам будет слово благодарения. Почти уже два месяца занимаюсь я делами журнала. В этот период времени не мало пришлось мне вступать в сношения почти со всеми своими сотоварищами и в

—243—

частных беседах по делам журнала, и в заседаниях комиссии, и в общих собраниях. С искренним удовольствием я при этом убедился, что наш журнал по праву носит название «издаваемого Московской Духовной Академией», ибо с кем бы я не беседовал, к кому бы ни обращался с просьбою о совете и помощи, всегда видел, что интересы журнала встречают в нашей среде неизменное сочувствие и полную готовность содействию, что многие из нас успели доказать уже и явно для всех самим делом. Вот за это-то сочувственное отношение придающее мне бодрость и силу, считаю приятным долгом сказать Вам мое сердечное спасибо.

Вторым словом моим будет прошение. Наступила вакация. Разбредутся теперь, может быть, многие из нас по разным городам и селам и, свободные от обязательного дела, станут полными хозяевами своего времени. Но где бы Вы ни были, по каким бы лесам не ходили, какими бы морями не любовались, не откажитесь иногда вспомнить, что существует на свете «Богословский Вестник» и, как все существующее, требует питания. В свободное время пусть каждый из Вас не откажется подумать: что мог бы он, не затрудняя себя, дать читателю нашего журнала к наступающему учебному году. Если бы большинство из нас, или даже хоть только половина, дали после вакации лишь по одной небольшой статейке, какие бы роскошные книжки могли мы подарить читателям в конце текущего года! Ведь наша корпорация – сила большая и даже при немногих условиях может достигнуть многого! Но… мое слово прошение, кажется уж начинает переходить в славословие?

Почему же и не так? Нам, питомцам Московской Академии, так естественно воздать дань хвалы воспитавшему нас учреждению. Поднимем же бокал за процветание родной Академии и да будет «Богословский Вестник» ее достойным выразителем!»

Дальнейшее изложение моих настоящих воспоминаний должно с большею или меньшею ясностью показать, как и при каких условиях шло дело «Богословского Вестника» в годы моего редакторства, насколько последующие события содействовали поддержанию того бодрого на-

—244—

строения, с каким начинал я свою редакторскую деятельность.

По своему юридическому положению наш академический орган пользовался некоторой автономией. Хотя его открытие состоялось с разрешения и его программа получила утверждение Свят. Синода, однако зависимость журнала от высшей церковной власти выражалась только в том, что избранный корпорацией редактор утверждался Свят. Синодом и отчет по изданию исключительно хозяйственного свойства, представлялся исключительно хозяйственного свойства, представлялся ежегодно через Совет Академии. Конечно, митрополит Московский, как ближайший высший начальник Академии, мог оказывать на ход дел журнала весьма существенное влияние, но это вполне зависело от его личного усмотрения, так как формально он касался журнальных дел лишь настолько, насколько важнейшие из них представлялись на обсуждение академического Совета. В первое время существования «Богословского Вестника» Архипастырем Московским был Высокопр. Леонтий, который относился к Академии и ее ректору, о. арх. Антонию, с искренним доверием и отеческим расположением, а потому и академический журнал во всех своих нуждах и начинаниях неизменно встречал с его стороны лишь благожелательное покровительство и поддержку выразившиеся, между прочим, в щедрых субсидиях от Московской кафедры на издания, предпринятые Академией по поводу торжества в память пятисотлетия со дня кончины Препод. Сергия.

Фактическим высшим распорядителем «Богословского Вестника» была вся академическая корпорация в совокупности, осуществлявшая свою законодательную и административную власть в общих редакционных собраниях, где принимали участие не только профессора и доценты, но и все должностные лица Академии, как секретарь, библиотекарь и их помощники и т. п. Общие собрания, под председательством о. ректора, обыкновенно устроялись пред заседаниями Совета Академии, чтобы члены последнего имели возможность, по окончании редакционных дел, продолжать свою деятельность, не выходя из зала заседаний. Непосредственное заведывание всеми делами журнала находилось в руках редактора, при чем в помощь ему по

—245—

просмотру рукописей, представляемых для напечатания в журнал, избирались особые редакторы отделов, из которых один имел дело с рукописями переводов отеческих творений, другой – со статьями научного содержания, третий и четвертый – с публицистическими и библиографическими. Все эти лица, под председательством редактора журнала составляли из себя комиссию, которая по мере надобности собиралась на заседания для обсуждения вопросов относительно печатающегося материала. В период моего редакторства членами комиссии состояли: А.П. Лебедев, А.Д. Беляев, Н.А. Заозерский, М.Д. Муретов и А.И. Введенский. Каждая представлявшаяся в журнал статья, прежде всего, прочитывалась редактором и если он находил ее пригодною для напечатания, или возбуждающею лишь некоторое сомнение, то передавал ее на прочтение члену комиссии соответствующего отдела, после чего она возвращалась к редактору на окончательное решение. Подбор и сортировка статей по отделам, определение размера и состава каждой журнальной книжки в отдельности было делом редактора, но памятуя недавний опыт своего предшественника и желая как можно более избегать всяких поводов к обвинениям в самовластии, я счел за лучшее составленный мною проект каждой книжки представлять на предварительный просмотр общего редакционного собрания. Такой порядок соблюдался неизменно, при чем я не помню ни одного случая, чтобы проект книжки вызывал в собрании какие-либо пререкания. Вообще наши редакционные собрания почти всегда проходили в мире и согласии, так что за все годы своего редакторства я могу припомнить лишь один-два случая, когда произошли инциденты, потребовавшие корпоративного разбирательства. Нужно заметить, что никаких официальных протоколов на наших общих собраниях не велось; считалось достаточным ограничиваться лишь тем, что постановления собраний, долженствовавшие иметь на будущее время для редакции руководственное значение, записывались в особую книгу, хотя ничьею подписью при этом не скреплялись, и такая запись, по-видимому, не придавала им безусловно-обязательной силы. Вот на этой-то почве и разыгрался один из упомянутых мною инцидентов. По поводу бывших при-

—246—

меров общее собрание однажды постановило, что не следует оплачивать гонораром помещаемые в «Б.В.» статьи, если авторы этих статей одновременно печатают их и в каком-либо другом журнале. Уже после этого постановления случилось, что один из профессоров, печатая в «Б.В.» свое большое ученое исследование, часть его лишь в несколько измененном виде поместил в тоже время в одном из духовных журналов. Редакционная комиссия, основываясь на раннейшем руководственном постановлении и соблюдая интересы журнала, не признала возможным оплачивать гонораром ту часть исследования, которая кроме «Богосл. Вестника», была напечатана и в другом духовном журнале; но автор обжаловал это решение комиссии и общее собрание, после довольно бурных рассуждений, в противоречие самому себе постановило выдать автору причитающийся гонорар полностью на общих основаниях.

Все канцелярское дело по изданию журнала находилось в заведывании секретаря редакции, который избирался из числа профессоров академии общим собранием. При мне последовательно занимали эту должность Г.А. Воскресенский и С.С. Глаголев. На секретаре редакции, который состоял вместе с тем и членом редакционной комиссии, лежала вся ее исполнительная часть по денежным делам журнала, т. е. получение платы с подписчиков, с покупателей отеческих творений и других изданий редакции, с книжных магазинов, служивших комиссионерами редакции, процентов с капитала, находившегося в распоряжении редакции; а также выдача гонорара сотрудникам, жалования служащим при редакции, расчеты с типографией, с поставщиками бумаги, с почтою, ведение отчетности по изданию, наблюдение за рассылкой журнала и продающихся изданий, за исправностью канцелярских книг, корректура адресов, обложки журнала и объявлений, а также последняя корректура всех статей, авторы которых по дальности расстояния или по иным причинам не могут принять это дело на себя, при чем за такого рода корректуру секретарь редакции получал дополнительное вознаграждение, выдававшееся авторам по количеству листов текста. Так как главная ответственность по делам журнала возлагалась на

—247—

редактора, то и действия секретаря редакции по денежной и канцелярской части совершались не иначе, как с ведома и при должном наблюдении и разрешении со стороны редактора. Делопроизводством по журналу занимались особые письмоводители из студентов академии, обычно и обитавшие при канцелярии редакции, получая за свой труд небольшое вознаграждение от 5 до 10 рублей в месяц. Такой состав канцелярии представлял иногда некоторые неудобства, так как студенты, занятые своими учебными работами, в особенности в период экзаменов и в последние недели пред сроками подачи сочинений, не могли, конечно, быть безукоризненно аккуратными в исполнении своих, хотя бы и особенно-экстренных и срочных, обязанностей по делам журнала. В виду этого обстоятельства при мне произведен был опыт заменить студентов особым, приглашенным со стороны, письмоводителем, который всецело и исключительно занят был бы делами редакции, но опыт оказался неудачным и пришлось возвратиться к прежнему порядку.

Дело печатания «Богосл. Вестника» с первых же дней его существования, благодаря заботам и стараниям первого редактора П.И. Горского, находилось в очень хороших условиях. Владелица одной из известных типографий А.И. Снегирева открыла для «Богословского Вестника» и других изданий академии отделение в своей типографии в Сергиевском посаде, снабдив его вполне достаточным оборудованием и количеством рабочих, поставив в нем опытного метранпажа и поручив непосредственное заведывание отделением одному из своих сыновей. Благодаря такой хорошей постановке дела и личному расположению А.И. Снегиревой к академии, «Богословский Вестник» имел у себя под руками такую типографию, которая, можно сказать, была для него почти своею, аккуратно исполняя его требования и даже, по возможности, идя любезно на встречу всем его желаниям, так что за все время моего редакторства у меня не было с типографией никаких недоразумений и неизменно сохранялись самые лучшие отношения.

Не имея под руками бумаг по делам журнала, переданных мною в свое время в архив редакции при сдаче

—248—

должности преемнику, я, конечно, не могу в настоящее время сообщить исчерпывающих и точных цифровых данных о финансовой стороне «Богословского Вестника» за годы моего редакторства, а потому ограничусь лишь тем, что сохранила моя память и за верность чего, хотя иногда приблизительную, могу поручиться. – Каждая книжка журнала обходилась приблизительно в 900 рублей; годовой оклад жалования редактору был установлен в 600 рублей, секретарю редакции – в 300 руб., а членам редакционной комиссии, сколько помнится, – по 100 рублей. Гонорар сотрудникам, – членам академической корпорации, полагался в размере 30-ти рублей с листа за статьи оригинальные и 20-ти рублей за переводные, при чем за последнюю корректуру тех и других уплачивалось еще по 2 р. С листа. За статьи лиц посторонних, не принадлежавших к составу академической корпорации, гонорар платился в уменьшенном размере, за некоторыми впрочем исключениями. Годовой общий расход редакции простирался обычно до одиннадцати или двенадцати тысяч. Главным источником средств для покрытия этого расхода была подписка. Наш первый редактор увлекался в этом отношении очень смелыми мечтами и сообразно с этим настоял, чтобы «Богосл. Вестник» печатался не менее, как в количестве 2,400 экземпляров. Однако в первый год подписка едва достигла 1300 номеров; а на второй год не только не возросла, но, напротив, понизилась номеров на полтораста. Такое движение подписки на убыль продолжалось и для третьего года, после чего, опустившись почти до тысячи, остановилось и на этой цифре количество подписчиков укрепилось на последующие годы, допуская лишь незначительные колебания в ту или другую сторону в нескольких десятках. При таком положении дела, количество печатающихся экземпляров журнала нужно было, конечно, сократить, а потому еще при первом редакторе его стали печатать в 2,000 экз., при мне же это число было уменьшено еще до 1800 и 1500. Из этого числа до 300 экземпляров раздавалось и рассылалось бесплатно, а именно: всем членам своей академической корпорации, духовным академиям и университетам, нескольким высокопоставленным лицам, многим духовным и светским редак-

—249—

циям в обмен на их издания и, наконец, по введенному мной обычаю, – всем почетным членам нашей академии. Помню, что из лиц первой категории Высокопр. Амвросий, Архиеп. Харьковский, бывший ранее подписчиком «Богосл. Вестника», получив даровой экземпляр, не пожелал лишать редакцию своей подписки и продолжал высылать деньги на журнал во все последующие годы, так что ему обычно посылались два экземпляра – как почетному члену Академии и как платному подписчику. – Так как «Богословский Вестник» никакой субсидии не получал, то количество подписчиков, конечно, имело для него жизненное значение, а потому период подписки всегда был тревожным временем для состава редакции. Обыкновенно этот период начинался в октябре и продолжался даже до марта; но самою горячей порой были месяцы ноябрь, декабрь и январь. Кажется, во все годы моего редакторства первою ласточкой в подписке неизменно был Преосв. Иоанн, епископ Аксайский. До сих пор не могу вспомнить без некоторого неприятного чувства, сколько тревоги и волнения приходилось мне испытывать от постоянного беспокойства относительно хода подписки. Каждое утро с напряженным ожиданием встречал я почтальона, приносившего мне на квартиру повестку с обозначением количества поступивших подписок, тотчас же сличал эту повестку с прошлогоднею записью за тот же день и результатом этого сличения часто обуславливалось все мое настроение на целый день. И такая тревога тянулась изо дня в день на целые месяцы. Сколько раз старался я убедить себя в том, что совсем не стоит волноваться и отравлять свое существование из- за каких-то повесток о подписке; но все мои самовнушения оказывались бесплодными и тревога утихала лишь тогда, когда несколько счастливых дней успевали порадовать меня крупными цифрами. – Количество подписчиков было важно для меня ближайшим образом со стороны материального благосостояния журнала; но весьма интересовался я, конечно с другой точки зрения, и их составом. Каждый год, по окончании подписки, я пересматривал адресную книгу редакции, распределял всех подписчиков на категории по их общественному положению, и статистическую таблицу

—250—

получавшихся таким образом итогов представлял к сведению общего собрания. Эти таблицы вероятно сохранились в бумагах редакции; но помню, что на первом месте, самую многочисленную группу подписчиков давало «Богословскому Вестнику» белое духовенство, городское и сельское. На втором месте стояли духовно-учебные заведения, т. е. семинарии и училища, а затем следовали менее многочисленные, и иногда даже совсем малочисленные, группы: архиереи и монастыри, светские учебные заведения, библиотеки и читальни, светские лица разных званий, подписчики заграничные и т.д. В состав группы белого духовенства первое место принадлежало городу Москве; но по сделанным мною справкам оказалось однако, что выписывало «Богословск. Вестник» немного более лишь одной трети всего количества московских церквей, что представлялось, конечно, не особенно утешительным, особенно если принять во внимание, что весьма многие настоятели московских церквей сами были питомцами московской академии. – Главная доходная статья нашей редакции, т.е. плата за подписку на журнал, давала в общем ежегодно от семи до восьми тысяч рублей и таким образом не покрывала всей суммы годичных расходов. Весьма существенную поддержку в данном случае оказывала редакции продажа отеческих творений. «Богословский Вестник», как орган московской академии, унаследовала все права и обязанности своего предшественника, т.е. прежнего академического журнала «Творения Св. Отцов с прибавлениями», за исключением лишь права на получении субсидии от московской митрополичьей кафедры. Самым ценным в этом наследстве был большой запас переведенных на русский язык и изданных московскою академией творений Св. Отцов: Василия Великого, Григория Богослова, Ефрема Сирина, Афанасия Александрийского, Кирилла Иерусалимского, Епифания Кипрского, Блаж. Феодорита, Исаака Сирина, Макария Египетского, Нила Синайского, Исидора Пелусиота, Григория Нисского и Иоанна Лествичника. Эти отеческие творения так твердо пользовались вниманием читателей, что их издания неизменно расходились в довольно большом количестве и от их продажи наша редакция получала до трех тысяч рублей ежегодно. За-

—251—

бота об этих изданиях и заведывание их продажею составляло потому одну из сложных отраслей редакционного хозяйства. Прежде всего, необходимо было обратить внимание на упорядочение большого склада академических изданий. Этот склад помещался на громадном чердаке, между каменными сводами и железной кровлей главного академического корпуса, – так называемых царских чертогов, т.е. бывшего императорского дворца, построенного при Петре Великом. Такое помещение во многих отношениях далеко нельзя было назвать удобным. Подниматься в склад нужно было по старой, проложенной внутри стены, узкой и темной каменной лестнице, представлявшей не мало трудностей при доставке тяжелого книжного материала. Ходивший под стропилами ветер, зимой – мороз, а летом жар от железной кровли делали продолжительное пребывание на складе очень неприятным и рискованным, а проникавшие туда в большом количестве голуби часто относились к ученым трудам весьма неуважительно. Никакой описи склада редакция «Богословского Вестника» не получила. Таким образом, при крайне-неблагоприятных условиях обстановки, перебирая пыльные груды изданий, пришлось употребить не мало времени, чтобы, при содействии секретаря, письмоводителей и служителя редакции, ознакомиться с унаследованным богатством и по возможности привести его в должную известность и порядок. Но так как при существующем положении склада не было возможности возложить ответственность за него на кого-либо единолично и, при частых требованиях на издания, по необходимости приходилось разным лицам отправляться за ними на склад, то установить правильный учет и контроль по этой части представлялось крайне затруднительным. В виду этого, рядом с канцелярией редакции, в теплом коридоре и под парадной лестницей ректорской квартиры, устроено было малое отделение склада, куда и было помещено, по счету, небольшое количество всех академических изданий, потребное для текущей продажи, с установлением строгой отчетности. При такой постановке дела, отправляться в большой верхний склад приходилось лишь в редких случаях, когда возникала надобность пополнить малый склад какими-либо изданиями, количество ко-

—252—

торых, отчисленное для текущей продажи, оказывалось уже израсходованным. Такое, не часто совершавшееся, пополнение уже не трудно было производить под непосредственным наблюдением и при участии секретаря редакции. – Получая большой доход от продажи отеческих творений, редакция «Бог. Вестника», конечно, должна была заботиться и о том, чтобы поддерживать запас этих изданий в надлежащей полноте. Соответственно этому, она внимательно следила за постепенным расходованием находившихся в ее распоряжении изданий и, в случае надобности, принимала на себя труд и расход по их переизданию. При мне были таким образом выпущены новым изданием творения Св. Отцов: Макария Египетского, Кирилла Иерусалимского и Исаака Сирина и начато переиздание многотомных творений Св. Ефрема Сирина. Печатание каждого тома этих отеческих творений обходилось редакции в несколько сот, а иногда даже и более тысячи рублей, причем на этот расход никаких особых ассигнований не было и он должен был покрываться из текущих средств редакции. – Некоторым подспорьем «Бог. Вестнику» в его финансах служили наконец проценты с так называемого Филаретовского капитала. Эти деньги, в количестве 12,000 рублей, были пожертвованы Высокопр. Митрополитом, со специальным назначением на издание академией библейского словаря, еще в 1865 году; но, в ожидании осуществления этого ученого предприятия, проценты с пожертвованного капитала расходовались академическою редакцией на текущие нужды. Так как при двукратном временном прекращении прежнего академического журнала на несколько лет эти проценты оставались неизрасходованными, то образовался некоторый их излишек в размере нескольких тысяч, кажется до шести. Когда я принял на себя редакцию «Богословского Вестника», в ее распоряжении находилось этого излишка около трех тысяч и затем текущие проценты Филаретовского капитала на каждый год.

Обладая всеми указанными денежными средствами и соблюдая, по возможности, разумную экономию в расходах, «Богословский Вестник» благополучно успевал сводить концы с концами, хотя, конечно, никогда не мог поручиться за безусловную прочность своего существования.

—253—

Главным делом редактора была, без сомнения, забота об обеспечении журнала достаточным количеством желаемого материала и о таком подборе статей для каждой книжки, который представлял бы для читателей возможно-больший и разнообразный интерес. – В то время содержание журнальных книжек распределялось на пять отделов. В первом отделе помещались переводы отеческих творений. Так как произведения наиболее выдающихся отцов и учителей церкви были уже ранее в большинстве своем переведены на русский язык трудами московской и других духовных академий, то первая задача нашей редакции по этому отделу состояла в том, чтобы из оставшегося не переведенным отеческого материала выбрать то, что представлялось бы всего более подходящим для журнала. В своем выборе редакция руководилась мыслию дать перевод таких творений, которые отличались бы возможно-большей живостью содержания и изложения и не представляли бы собою произведений, слишком крупных по размерам; но чтобы читатели имели возможность получить нечто цельное в скором времени. Соответственно этой мысли, были избраны и переведены: слова и беседы Св. Астерия Амасийского, Св. Кирилла Александрийского толкование на малых пророков и Св. Ефрема Сирина толкование на послания Св. Апостола Павла и толкование на Четвероевангелие. Главными сотрудниками по этому отделу были в мое время: М.Д. Муретов, П.И. Казанский, и А.А. Спасский.

Отдел второй назначался для исследований и статей по наукам богословским, философским и историческим; но если научные статьи отличаются слишком специальным характером, то, интересуя сравнительно немногих, далеко не всегда могут быть доступны широкому кругу читателей. «Богословский Вестник», как орган ученой коллегии, конечно, должен был бы давать широкий простор на своих страницах научным исследованиям профессоров академии, но так как самое его существование стояло в прямой зависимости от успеха подписки, то он никак не мог оставлять без внимания требования и интересы своих читателей, в большинстве своем не принадлежавших к числу ученых специалистов. Отсюда для нашей редакции создавалась необходимость держаться среднего

—254—

курса. В многочисленной ученой корпорации не могло быть, и никогда не было, недостатка в научных исследованиях, начиная с обширных диссертаций и оканчивая небольшими очерками по отдельным вопросам. Давая в журнале надлежащий простор этим исследованиям, редакция должна была, с одной стороны, – выбирать из них, по возможности, такие, которые не были бы слишком сухи и специальны, а с другой стороны, – стараться и о том, чтобы члены корпорации не отказывались писать статьи прямо для журнала, т.е. не потому только, что известный вопрос интересует автора по своему существу, как предмет его специальных занятий, но и потому, что та или другая тема может быть особенно интересною для читателей «Богословского Вестника». Конечно, такой образ действий редакции, как всякий средний курс, вызывал иногда некоторое недовольство и претензии, то со стороны сотрудников, которым не всегда оказывалось возможным поместить в академическом журнале свои специальные работы, то со стороны читателей, которым приходилось иногда встречать на страницах «Богословского Вестника» статьи, мало для них интересные и не для всех доступные. Избежать такого положения редакция была не в силах и потому с некоторыми проявлениями недовольства то с той, то с другой стороны ей по необходимости приходилось мириться, направляя лишь все свои усилия к тому, чтобы «Богословский Вестник» был и научным, и, по возможности, интересным для всего круга его читателей. – Во втором отделе журнала при моем редакторстве из значительных по размерам трудов академической корпорации были напечатаны исследования: «О церковной дисциплине» и «Московский митрополит Макарий (Булгаков), как проповедник» – В.Ф. Кипарисова, «Об антихристе» – А.Д. Беляева, «Иерархия англиканской епископальной церкви» – В.А. Соколова, «Эрнест Ренан и его Жизнь Иисуса» – М.Д. Муретова, «Метод утилитаризма» и «Критика нравственного учения Бэнтама, Милля и эволюционной теории нравственности» – И.В. Попова, ряд слов Прот. А.В. Горского, «Греко-восточная церковь под владычеством Турок после падения Византийской империи» – А.П. Лебедева, «История канонизации святых в Русской церкви» – Е.Е. Голубинского и др. При печатании не-

—255—

которых более обширных их этих исследований, бывших диссертациями на ученые степени, редакция придерживалась такого порядка, чтобы части их в книжках журнала представляли, по возможности, нечто цельное и носили особые заглавия. – Большая часть второго отдела наполнялась статьями, которые вмещались в одной или двух книжках и таким образом представляли для чтения материал разнообразный, при чем многие из них писались специально для журнала и нередко по особой просьбе редакции; а потому и авторы их и редактор, при выборе предмета и его разработке, по возможности имели в виду своих будущих читателей. Чтобы составить некоторое понятие о степени разнообразия и интереса этих статей, достаточно припомнить, что за время моего редакторства во втором отделе журнала были напр. Напечатаны: «Книги и их судьбы» – А.П. Смирнова; «Об апокрифической переписке Апостола Павла с Коринфянами», «Господь И.Христос был ли свержен со скалы Назаретянами?» и «Чудовская рукопись Нового Завета принадлежит ли Св. Алексию митрополиту Московскому?» – М.Д. Муретова; «Чудо и наука», «Конец земли», «Больной целитель», «Запретные идеи» и «Мнимое открытие» – С.С. Глаголева; «Две крайности: паписты и толстовцы», «Нравственная идея догмата Пресвятой Троицы», «Пастырское изучение людей и жизни по сочинениям Ф.М. Достоевского» и «Два пути пастырства – латинский и православный» – О. Арх. Антония²⁹⁴⁶; «Разбор инославных учений об оправдании», «Вопрос о личном спасении» и «Вечная жизнь как высшее благо» – О. Арх. Сергия²⁹⁴⁷; «Можно ли признать законность иерархии старо-католиков?», «Елизавета Тюдор, королева английская» и «О соединении церквей» – В.А.Соколова; «Личность в иезуитизме» и «Нравственно-воспитательное значение музыки, по воззрениям Платона и Аристотеля» – А.П. Шостьина; «Ватиканский собор» – Н.А. Колосова; перевод «Булла папы Льва XIII об англиканских рукоположениях» и «Ответ архиепископов Англии на апостольское послание папы Льва XIII»:

—256—

«Возрождение по учению Преп. Макария Египетского» и «Об эгоизме и христианской любви к самому себе» – О. Арх. Григория²⁹⁴⁸, «Нравственное значение страданий с христианской точки зрения» и «Отношение нравственности к религии» – Н.Г. Городенского; «О времени празднования Пасхи у христиан востока и запада» – Д.Ф. Голубинского; «Молитвенные храмины и открытые христианские храмы первых трех веков», «О древнейших изображениях Божьей Матери», «Происхождение, назначение и устройство римских катакомб» и «О путешествиях древних христиан и наших старинных паломников в св. землю, Рим и Царьград» – А.П. Голубцова; «Чешско-славянская литургия» – Г.А. Воскресенского; «Чин священного коронования» – К.М. Попова; «Что такое раскольничий брак» – Н.А.Заозерского; «Философия будущего в Германии», «Учение Канта о пространстве» и «О современных задачах воспитанников духовных академий в области философии» – А.И. Введенского; «Художественное творчество и религиозное познание», «Значение философских наук в системе семинарского образования» и «Вечный мир в философском проекте Канта» – П.В. Тихомирова; «Господство греков в иерусалимском патриархате» – Н.Ф. Каптерева; «Порабощение Руси Монголами и отношение Ханов монгольских к русской церкви или к вере Русских и к их духовенству», «Митрополит всея России Кирилл III», «Митрополит всея России Максим» и «К вопросу о начале книгопечатания в Москве» – Е.Е. Голубинского; «Значение Печерского монастыря в начальной истории русской церкви и общества» – С.И. Смирова; «Древне русский приход», «Эпоха преобразования западнорусских церковных братств», «Братства, как мощная защита православия», «Охранительная деятельность православных братств» и «Жизнь и деятельность братств во второй половине XVII и в XVIII веках» – А.А. Папкова; «Иннокентий Митрополит Московский и Коломенский в его отношении к Моск. Дух. Академии» – И.Н. Корсунского; ряд стихотворений Н.А. Энгельгардт, прот. Ф.А. Голубинского, С.С. Глаголева, свящ. А. Ушакова и М. Ляпидевского… и мн. др.

—257—

Наибольшее количество забот и труда требовала от редакции третий отдел журнала, куда входили статьи и сообщения о современных событиях церковной жизни России, православного Востока, стран славянских и западноевропейских, а также хроника внутренней академической жизни. Обозрение событий в церквах славянских любезно принял на себя известный специалист по этому предмету проф. Г.А. Воскресенский, причем в помощь ему редакцией было выписано несколько славянских периодических изданий. Проф. Воскресенский ежегодно давал журналу от двух до четырех статей, представлявших собою систематические, полные и интересные обозрения церковной жизни в Болгарии, Сербии, Черногории, Карловицкой и Буковинско-Далматинской митрополии, Македонии, Боснии и Герцеговине. Из церковной жизни православного Востока, при помощи выписанных редакциею греческих периодических изданий дал несколько статей проф. И.Н. Корсунский. О русской церковной жизни ряд статей вышел из-под пера проф. Н.А. Заозерского, а именно: «Из современной церковной жизни в России», «Посещение своих паств православными архиереями», «Внешние условия пастырского служения русского духовенства», «Из церковной жизни. Борьба с сектантством», «Чем силен штундизм», «Церковно-приходские школы». Сюда же можно отнести статьи: «Врачебная деятельность священника и пастырское дело» – С.П. Казанского, «Наличные и желательные условия преподавания литургики в духовных семинариях» и «О преподавании гомилетики в наших духовных семинариях». Здесь же помещено было несколько документов и воспоминаний из недавнего прошлого, как напр.: «Несколько документов по вопросу об открытии православной духовной академии в Вильне», «К истории православных русских миссий. Письма А.Н. Муравьева к Высокопр. Иннокентию, Архиеп. Камчатскому», «Письма проф. А.Ф. Лаврова-Платонова к прот. А.В. Горскому», «Восемнадцатилетнее служение в Лифляндии» – прот. И.Г. Поспелова, «Воспоминания о моей жизни и учении в Сергиевском посаде» – Графа М.В. Толстого и др. Наконец «Богословский Вестник» старался по возможности откликнуться и на многие, только что совершившиеся, более или менее выдающиеся события отечествен-

—258—

ной жизни. К числу таких откликов можно напр. отнести: «Памяти в Бозе почившего Благочестивейшего Государя Императора Александра Александровича» – В.А. Соколова, «Сроки скорби и памяти об умершем» – А.П. Смирнова, «Встреча и проводы тела в Бозе почившего Государя Императора Александра III в Москве 30–31 октября» и «Государь, Церковь и народ. Ко дню священного коронования Их Императорских Величеств» – Н.А. Заозерского, «Предстоящие коронационные торжества, их внутренний смысл и общенародное значение» – С.Д. Левитского, «Вечная память! Высокопр. Леонтий, Митр. Московский † 1 августа» – В.А. Соколова, «Третий Всероссийский миссионерский съезд» – И.М. Громогласова; «Посещение Московской Духовной Академии о.Иоанном Кронштадтским» и «Посещение Моск. Дух. Академии примасом Англии архиепископом Йоркским», «Первые посещения Троицкой Лавры и Академии Высокопр. Митрополитами Леонтием и Сергием» – В.А. Соколова, а также Высокопр. Митр. Владимиром и др. – Из церковной жизни инославных вероисповеданий и других нехристианских религий читателям «Богословского Вестника» были напр. предложены статьи: «Пятидесятилетие епископства папы Льва XIII-го» – А.П. Голубцова, «Папа Лев XIII по отзывам современников» – А.И. Введенского, «Евхаристический конгресс римских католиков в Иерусалиме» – И.Н. Корсунского, «Третий международный конгресс католических ученых» и «Секция по наукам о религии на третьем международном конгрессе католических ученых» – С.С. Глаголева, «Берлинский профессор церковной истории Адольф Гарнак и возбужденные им в настоящее время споры по поводу символа Апостольского» и «Неожиданный спор между немецкими учеными о составе евхаристических даров древнейшей церкви» – А.П. Лебедева, «Сиро-халдейские несториане и присоединение их к православной церкви» – А.А. Спасского, «На дальнем востоке. Письма Японского миссионера» – Арх. Сергия, «Современная Абиссиния» (Из рассказов туземца) – Е.Е. Долганева. Прилагая заботу о возможно более живом интересе и современности сообщений относительно церковной жизни за границей, редакция старалась заручиться сотрудничеством или содействием таких лиц,

—259—

которые постоянно или подолгу пребывали там, имея таким образом возможность личного общения с местными инославными церквами и непосредственного наблюдения за ходом их жизни. Несколько статей было, наприм., получено из Германии от о. Н.Н. Писаревского, принадлежавшего к составу клира нашей православной церкви в Берлине, каковы: «Четвертый обычный протестантский общий синод» и «Полтора года в Берлине. Заметки о религиозной и общественной жизни». Весьма ценное содействие оказывал редакции питомец Московской Академии, Преосвящ. Николай²⁹⁴⁹, Епископ Алеутский и Аляскинский, любезно доставляя свои письменные сообщения и печатные известия ежедневной американской прессы о местной церковной жизни. Результатом его сообщений были статьи: «Парламент религий в Чикаго» – В.А. Соколова, представлявшие подробный отчет об этом интересном и знаменательном явлении тогдашней международной церковной жизни. – Большим приобретением для «Богословского Вестника» было, наконец, ревностное и бескорыстное сотрудничество известного славянофила и пламенного защитника старо-католического движения ген. А.А. Киреева. Много ранее личного знакомства, оживленная переписка завязалась у меня с ним по поводу моей статьи и брошюры «Можно ли признать законность иерархии старокатоликов?» Сделавшись после этого редактором «Богосл. Вестника» и имея в виду тот живой интерес, с которым русское общество относилось к обсуждению старо-католического вопроса, я предложил А. А-чу помещать его труды по этому предмету на страницах нашего журнала. А.А. очень благодарил «за такое лестное предложение», признавая «очень желательным», чтобы Московская Духовная Академия приняла участие в обсуждении этого вопроса «объективно»; « чем больше разъяснений, тем лучше». Благодаря целому ряду статей, данных А.А. Киреевым, журнал Московской Дух. Академии занял видное место среди печатных органов, которые приняли участие в оживленном обмене мнений по старокатолическому вопросу. Статьи А.А. Киреева, не говоря об их достоинствах по самому существу и харак-

—260—

теру аргументации, имели особенную ценность потому, что автор их был лично и близко знаком с вождями старокатолического движения, принимал официальное и деятельное участие в международных старокатолических конгрессах и в учрежденной нашим Свят. Синодом Комиссии, а потому обладал нередко такими сведениями, которые многим другим были не доступны. Его сообщения имели под час характер последней новости, как напр. Роттердамский доклад проф. Мишо, полученный им непосредственно от самого докладчика и присоединенный к статье «Третий международный конгресс старокатоликов», или текст любопытного документа «Чешско-славянская старо-католическая литургия». – Наконец, относительно хроники внутренней академической жизни сделана было попытка придать этой части отдела более широкую и интересную постановку. Мне хотелось поставить дело так, чтобы здесь сообщались сведения о жизни не Московской только, но и всех других наших духовных академий, и таким образом тот пробел, который постоянно и заметно дает себя чувствовать в недостатке взаимного между ними общения, хотя до некоторой степени и восполнялся бы на страницах «Богословского Вестника». Для осуществления этой цели я обратился к нескольким профессорам других академий с покорнейшею просьбой, – не найдут ли они возможным раза по два в год давать нашему журналу небольшие обозрения текущих, более или менее выдающихся и характерных, явлений в жизни своей академии, имеющих общий интерес. Однако, никто не выразил желания исполнить мою просьбу, а один из адресатов в своем ответе сообщил мне грустную весть, что в их профессорской среде существуют такие отношения, в силу которых молодые члены корпорации до такой степени мало осведомлены о текущих событиях в жизни своей собственной академии, что нередко узнают о них лишь по печатным протоколам. Так моя попытка и потерпела полное крушение. Пришлось ограничиться обзорами событий одной Московской академии, которые составлялись мною и печатались как в первый год существования «Богословского Вестника», так и в годы моего редакторства, под заглавием: «Из академической жизни». Кроме этих си-

—261—

стематических обзоров, в нашем журнале печатались еще обстоятельные отчеты об ученых диспутах при публичной защите диссертаций, составлявшиеся разными членами академической корпорации по поручению редакции.

Четвертый отдел журнала назначался для критики и библиографии. Здесь за рассматриваемые годы помещен был ряд полемических статей: Е.Е. Голубинского. «К нашей полемике с старообрядцами», – В.А. Соколова и А.А. Киреева – по вопросам об англиканстве и старокатоличестве. Кроме того, специалистами из академической корпорации здесь постоянно отмечались в критико-биографических отзывах выдающиеся новости по различным отраслям богословской и философской науки, а также предлагались систематические общие обзоры научной литературы этого рода. Ревностными сотрудниками в этом отделе были: по библиологии – В.Н. Мышцын, по патрологии – И.В. Попов, по основному богословию и апологетике – С.С. Глаголев, по церковной истории и по истории раскола – А.П. Лебедев, А.А. Спасский и И.М. Громогласов, по каноническому праву – Н.А. Заозерский и И.М. Громогласов, по философии – П.В. Тихомиров и А.И. Введенский, по славяноведению – Г.А. Воскресенский.

Наконец, последний, – пятый, отдел журнала был назначен для приложений, в ряду которых неизменно занимали место «Журналы Совета Московской Духовной Академии», редактировавшиеся и корректировавшиеся секретарем Совета и Правления. Печатание этих журналов требовалось уставом академии, причем расходы на этот предмет покрывались из особой суммы, специально ассигнуемой каждый год в академической смете. – С самого основания «Богословского Вестника», на обложке каждой его книжки, где помещалась обычно его программа, между прочим, объявлялось, что в пятом отделе, по истечении некоторого времени, согласно воле покойного Митрополита Филарета, будет печататься библейский словарь. Такое объявление имело в виду упомянутый мною выше филаретовский капитал и ту специальную обязанность, которая с его пожертвованием возложена была почившим Владыкой на Московскую академию, еще в 1865 году. С той поры прошло уже много лет, когда «Богословский Вестник», появив-

—262—

шись в свет на смену предшественнику, припомнил старый долг, лежавший на академии, и, очевидно, намеревался уплатить его, включив в составление и печатание библейского словаря в свою программу. Однако, когда я вступил в должность редактора, шел уже второй год издания нового журнала, а все дело ограничивалось пока одними обещаниями, повторявшимися в каждой книжке, но никаких мер к исполнению этих обещаний не предпринималось. Такое положение редакции я находил неудобным, и мне казалось, что ей следует или немедленно принять все возможные меры к тому, чтобы обещаемее стало исполняться, или же, если такое исполнение окажется почему-либо невозможным, – прекратить постоянное повторение своих тщетных обещаний. После предварительных переговоров с несколькими членами нашей корпорации, решено было созвать общее собрание для специального обсуждения вопроса о возможности и благовременности издания библейского словаря, как с научной, так и с финансовой точки зрения. На это собрание была представлена подробная докладная записка, составленная по просьбе редакции профессором А.П. Лебедевым и обстоятельно намечавшая план предполагаемого издания; но из обмена мнений выяснилось, что академическая корпорация, в большинстве своем, признает такое издание, при существующих в настоящее время условия, несвоевременным и неудобо-исполнимым. На основании такого решения, редакция сочла необходимым, с начала 1895 года, в печатавшихся программах «Богословского вестника» упоминание о библейском словаре прекратить. –

Из научного материала, за годы моего редакторства, в приложениях с особым счетом страниц были напечатаны: «Документы из истории перевода святоотеческих творений в Московской Духовной Академии» – сообщ. И.Н. Корсунским, «Изустная духовная Св. Митрофана, Епископа Воронежского» – сообщ. свящ. С.Е. Зверевым, «Основное Богословие или Христианская Апологетика» и «Православное Догматическое Богословие» – лекции заслуженного профессора Импер. Харьковского Университета, протоиерея В.И. Добротворского. Затем, в конце 1896 года, состоялись переговоры нашей редакции с родственником и наследн-

—263—

иком Высокопр. Саввы, Архиеп. Тверского, священником Г.Ф. Виноградовым о печатании в качестве приложения к «Богословскому Вестнику» автобиографических записок почившего архипастыря под заглавием: «Хроника моей жизни», после чего, с первой книжки журнала за 1897 год, началось их печатание на весьма удобных для редакции условиях. Записки Высокопр. Саввы, некогда питомца, а впоследствии ректора и почетного доктора Московской Академии, представляли собою громадное количество исторического материала, так как почивший вносил в них не только свои личные воспоминания, наблюдения и суждения о разных предметах, лицах и событиях, но даже все письма, им получавшиеся, и все ответы, им посылавшиеся, часто с таким содержание, которые было совсем малоценно по существу, или имело совершенно частный, мало для других интересный характер. Из этого громадного материала сперва о. Виноградов исключал все, что, по его мнению, представлялось излишним, а затем, с его разрешения, и редакция «Богословского Вестника» со своей стороны еще более увеличивала размер этих исключений. При всем том, в конце концов материала записок все-таки хватило нашему журналу на четырнадцать лет и в отдельном издании получилось девять больших томов. Так как ученый автор записок во многих отношениях был одним из выдающихся иерархов нашей церкви, то его воспоминания с постепенным возвышением и расширением круга его общественной деятельности получали все больший и больший интерес, а потому для «Богословского Вестника» были очень ценным приобретением.

Весьма существенную, хотя подчас далеко не радостную, сторону редакторской деятельности представляли сношения с цензурой. Академический журнал подлежал цензуре ректора Академии, но так как Академия стояла в непосредственном подчинении Митрополиту Московскому, то и настроение цензуры академического журнала зависело не от ректора только, но и главным образом от того тона и направления, какие давал ему, как цензору, Московский Владыка. Начало моего редакторства протекало при Митрополите Леонтии, который, как я уже заметил выше, относился к Академии и ее ректору с полным доверием и

—264—

благожелательностью, а потому с его стороны не было никакого вмешательства, а тем более давления на академическую цензуру. Что касается о. ректора, Архим. Антония²⁹⁵⁰, то он заявлял себя решительным сторонником надлежащей свободы в научном обсуждении богословских вопросов. Такое его отношение к «Богословскому Вестнику» давало себя чувствовать постоянно и систематически при сношениях с ним редактора по поводу статей журнала, иногда и в таких случаях, которые могли возбудить некоторое сомнение. Даже некоторые внушения, исходившие иногда из очень высоких сфер, по-видимому, не в силах были заставить нашего цензора изменить принятое им положение в отношении к академическому журналу. Это пришлось напр. испытать мне на самом себе. Незадолго до вступления моего в должность редактора, в «Богословском Вестнике» была напечатана моя статья: «Можно ли признать законность иерархии старо-католиков?», написанная вследствие обращенного к редакции призыва Преосв. Николая, епископа Алеутского и Аляскинского, и вышедшая затем отдельной брошюрой. Эта статья обратила на себя большое внимание как сторонников, так и противников старо-католического движения, при чем в среде последних вызвала даже некоторую тревогу, так как выводы моей статьи оказались благоприятными для старо-католиков, при условии их догматического единения с православною церковью. И вот о. ректор получает от К.П. Победоносцева конфиденциальное письмо, в котором буквально было написано следующее: «Некоторые молодые профессора Духовных Академий, увлекаясь возникшими толками о старокатоличестве и о соединении его с православием, спешат передавать свои впечатления публике. От этого могут быть для нас неудобства, потому что голоса из России ныне скоро воспринимаются за границею и записываются в смысле авторитетных мнений. Признаюсь, что недавняя статья Г. Соколова удивила меня дов. легким отношением к сему важному и весьма трудному вопросу. Почитаю нелишним сообщить вам отзыв одного авторитетного лица о статье Соколова». – Приложенный к письму

—265—

анонимный отзыв, оказавшийся впоследствии произведением одного из видных представителей нашего заграничного духовенства, совершенно не касался научной стороны моей работы, ограничиваясь лишь общими фразами о ее неуместности и той страшной опасности, которая от ее появления может будто бы грозить православной церкви. «На западе», писал он, «поднята громаднейшая интрига, имеющая целью ввести нашу церковь на началах федерации в общение с церквами и сектами протестантского мира»… «Не дай Бог, чтобы она (т.е. моя статья), попалась на глаза Вилатту²⁹⁵¹; в его руках она легко может превратиться в страшное оружие против православной же церкви». Между тем, убежденные сторонники старокатолического движения, близко с ним знакомые и то же время занимавшие высокое положение в нашей православной церкви, а по своей научной компетентности и авторитету в области религиозно-церковных вопросов стоявшие неизмеримо выше моих оппонентов, отнеслись к статье моей с искренним сочувствием. Я разумею Высокопр. Антония, в то время Архиепископа Финляндского, о.Протопресвитера И.Л. Янышева и ген. А.А. Киреева, которые, по прочтении статьи моей, прислали мне сочувственные письма. Эти лица не только не считали мою статью неуместной и опасной для православной церкви, но даже, по специальной просьбе о. Протопресвитера И.Л. Янышева, А.А. Киреев сделал из нее большое извлечение, которое в переводе на французский язык и было напечатано в ближайшей книжке старокатолического журнала «Revue international de theologie», издававшегося в Берне. Само собою разумеется, что никаких ужасных последствий, которых так боялись К.П. Победоносцев и его анонимный советник, от появления статьи моей в России и заграницей не произошло. Что касается нашего цензора, о. архим. Антония, то присланные ему внушения и опасения он встретил совершенно спокойно, сохранив и на будущее время полную самостоятельность в своем образе действий по отношению к академическому журналу. Ознакомив меня с письмом К. П.-ча и с приложенным к нему отзывом, он, не-

—266—

смотря на ясно выраженное здесь не сочувственное отношение к старо-католическому движению, дал редакции «Богосл. Вестника» полную свободу помещать на его страницах статьи А.А. Киреева, – горячего защитника старокатоликов, и при цензуре этих статей неизменно обнаруживал полное беспристрастие, чуждое хотя бы малейших придирок не только к мыслям, но и выражениям. – Но скоро наступили другие времена, когда нашему цензору и ректору пришлось и лично потерпеть от новых веяний, может быть, между прочим, и за его свободное отношение к академическому журналу. –

1-го августа 1893 года скончался Высокопр. Леонтий, митрополит Московский, и его преемником назначен был магистр 14-го курса нашей академии Высокопр. Сергий, Архиепископ Кишиневский. За все время существования Моск. Дух. Академии это был первый митрополит, из ее питомцев, вступавший на Московскую кафедру. Наша академия имела, по-видимому, все основания к тому, чтобы ожидать от нового Владыки особенно-благожелательного и сердечного к себе отношения, так как он был не только ее воспитанником, но, по окончании курса, шестнадцать лет прослужил в ней, последовательно занимая должности бакалавра, инспектора и ректора, а потому она должна была бы быть особенно родственной и близкой его сердцу. В составе нашей академической корпорации были еще лица, которые учились в академии и начали свою профессорскую службу в ней в те годы, когда молодой архимандрит Сергий, ставший теперь митрополитом, был инспектором и ректором академии, а потому хорошо помнили его как наставника, сослуживца и начальника. Эти сведущие люди предупреждали нас, что от нового Владыки академия едва ли может ожидать много хорошего. Они указывали при этом на некоторые особенные свойства его личного характера, резко проявлявшиеся в эпоху его ректорства в академии и послужившие причиною того, что с большинством профессорской корпорации у него создались неприятные отношения, которые ко времени его ухода с академической службы обострились до такой степени, что выражались иногда в явно неприязненных и враждебных столкновениях. Получив назначение на курскую епископ-

—267—

скую кафедру и уезжая тогда к новому месту своего служения, Еп. Сергий выносил из академии самые тяжелые впечатления и отзывался о ней открыто в весьма нелестных выражениях, высказывая напр. свою радость, что «вырвался наконец из этого омута». Понятно, что после подобных предупреждений академия встречала нового Московского архипастыря с некоторой тревогой.

По первым шагам М. Сергия в управлении московскою академией не было еще возможности составить надлежащее понятие о характере его будущих к ней отношений. Был даже случай, когда новый Владыка удивил нас таким предложением, которое с его стороны представлялось, по-видимому, совершенно неожиданным. Как-то раз, после одного из свиданий с митрополитом, о.ректор пригласил меня к себе и сообщил, что Владыка высказал ему свое сочувствие мысли о переводе московской академии из Троицкой лавры в Москву, а что касается ее там помещения, то он полагает, что было бы наиболее естественным, чтобы она устроилась там, откуда получила свое начало, т.е. при Заиконоспасском монастыре, где некогда процветала московская славяно-греко-латинская академия. Высказав эти мысли, Владыка выразил желание, чтобы «Богословский Вестник» на своих страницах поднял снова этот, уже прежде обсуждавшийся в духовной литературе, вопрос и занялся его разработкой. Такое предложение громадным большинством нашей корпорации встречено было с полным сочувствием и, конечно, привлекло бы большие силы к всестороннему обсуждению указанного вопроса. Я, со своей стороны, тотчас же принялся за собирание и пересмотр всей прежней литературы по этому предмету, надеясь в самом скорейшем времени поставить его на очередь обсуждения, как один из животрепещущих и насущных для академии. Это было в октябре. В первых числах ноября начиналась обычная зимняя сессия Синода, на которую отправился и Владыка Сергий, – первый раз в качестве московского митрополита. Вскоре после его отъезда, о.ректор передал мне полученный им из Петрограда листок, на котором митрополит писал: «Здесь рассуждают, что неудобно в духовных журналах Московской епархии печатать статьи о перемещении московской

—268—

академии из лавры в Москву». Насколько мало смысла в этих рассуждениях, – это, конечно ясно для всякого, и без сомнения сам митрополит в настоящем случае преклонялся никак не пред их основательностью. Очевидно, он побеседовал с власть имущими особами, которые издавна и заведомо были противниками перевода академии в Москву, и, не встретив с их стороны сочувствия своему проекту, поспешил дать отбой. Так единственный светлый проблеск в отношениях м.Сергия к московской академии оказался миражем.

Между тем, тревожные предупреждения, к сожалению, начали оправдываться в полной мере и московская академия скоро стала чувствовать на себе тяжелую руку своего властного питомца. В частности, суровым ветром подуло и на «Богословский Вестник». В октябре 1894 года А.А. Киреев, после свидания с митр. Сергием, между прочим, писал мне: «я заметил, что Митрополит Московский как-то отзывался неодобрительно об академических журналах. Не относилось ли это к Богословскому Вестнику?». Думаю, что более, чем к какому-либо другому из академических журналов; но пока цензором «Богословского Вестника» состоял еще о.ректор Антоний, новое веяние не было особо заметным. Несмотря на явно-неблагожелательное отношение к нему Владыки, он в своей цензорской деятельности настолько сохранял прежнюю самостоятельность, что тот же А.А. Киреев по поводу одной статьи своей выражал мне желание «поблагодарить о. ректора за то, что он выказал некоторую храбрость, некоторое гражданское мужество; а это – такое редкое свойство, что я обрадовался очень». Однако, дни о.Антония в Московской академии были уже сочтены и в августе 1895 г. он был переведен на ту же должность в Казань. «К.П. Победоносцев говорит, что сослали его в Казань в угоду Московскому Владыке», писал мне А.А. Киреев и в том же письме прибавлял: «Как бы не добрались до Богословского Вестника?» И действительно стали добираться. –

Преемником о.Антония по должности ректора академии был назначен настоятель Московского Покровского монастыря о.Архимандрит Лаврентий, из вдовых священни-

—269—

ков, имевший детей и внучат, некогда окончивший курс Киевской духов. Академии со степенью магистра и затем выслуживший пенсию в качестве законоучителя Воронежского кадетского корпуса. Человек очень умный, живой и общительный, интересный и остроумный собеседник, еще в полных силах к труду и наблюдательный, о. Лаврентий мог бы быть полезным деятелем, хорошим сослуживцем и начальником, каким и был на прежних поприщах своего служения; но по странному до каприза выбору м.Сергия поставлен был теперь на такое место, которое совершенно не соответствовало ни его свойствам, ни его личным желаниям. Академическая жизнь, с которою он соприкасался десятки лет тому назад, была им так основательно забыта и в настоящее время настолько ему чужда, что во многом он совсем не понимал ее и даже к пустым мелочам ее никак не мог приспособиться. Смешно было слушать, как наш о. ректор, по привычке долговременной службы в кадетском корпусе, совет академии называл комитетом, а студентов – кадетами. С богословской наукой и ее интересами он давно уже распростился, что, конечно, нередко ставило его в весьма затруднительное положение и никак не могло способствовать поддержанию его авторитета не только среди профессоров, но даже и студентов. Он откровенно признавался, что назначен в академию вопреки своему желанию, причем митрополит будто бы обещал продержать его на ректорской должности лишь год или два, и никак не более. Неповинный, по-видимому, в честолюбии, он нисколько не прельщался высоким положением ректора академии; но с несколько иной точки зрения того же житейского интереса ценил свой настоящий служебный переход как шаг назад и большой убыток. Жалуясь на этот вынужденный переход, он говорил, что от одного Покровского монастыря в Москве получал вдвое более того, что получает теперь от академии, а для него, как человека семейного это обстоятельство имеет-де существенное значение. Не раз по этому поводу слышал я от него любопытную фразу: «удивляюсь, зачем монаху деньги?! Иное дело – я, у меня семья». Живя в лаврском уединении, оторванный от своей семьи и не очень склонный проводить много

—270—

времени за мало для него интересными академическими делами, он, по-видимому, очень скучал и тяготился своим одиночеством. На первых порах своей академической службы он весьма охотно принимал приглашения на чашку чая или на какие-либо товарищеские собрания в профессорском обществе. На этих собраниях, а также на бывавших в его квартире заседаниях совета и правления и при отдельных посещениях его кем-либо из членов корпорации, он очень любил посидеть и побеседовать в приятной компании, с большим удовольствием занимая своих собеседников неисчерпаемым запасом из своих, получивших в нашей среде большую известность, так называемых «воронежских воспоминаний». На мою долю выпало этих рассказов больше, чем кому-либо другому, так как мне приходилось часто бывать у него по делам цензуры и редакции. Однако, такие времена более или менее добрых отношений о. Лаврентия с корпорацией очень скоро миновали, так как эти отношения по необходимости испортились благодаря тому тяжелому служебному положению, в какое он был поставлен. Избранник митрополита Сергия, прекрасно понимавший, что исключительно по воле Владыки он занимает совсем не подходящее ему место, и потому только в митрополите видевший свою единственную опору, о. Лаврентий во всех своих действиях по управлению академией являлся беспрекословным проводником и исполнителем предписаний и внушений своего патрона. Но так как воля последнего далеко не согласовалась с интересами и стремлениями корпорации, то о. Лаврентий очутился между двух огней и его ректорская служба стала тяжелым испытанием как для него самого, так и для академии. Создавшееся таким образом положение в полной мере сказалось и на «Богословском Вестнике».

Наступила пора, когда почти из за каждой, более или менее живой и интересной, статьи приходилось по нескольку раз вести продолжительные разговоры с о.ректором, которому нередко самые невинные мысли и даже выражения представлялись опасными и недопустимыми. Иногда и сам он вполне признавал неосновательность и чрезмерность своих цензурных требований, но это сознание по-

—271—

корно склонялось у него пред страхом ответственности, которую пропущенная к печати статья могла будто бы навлечь не цензора со стороны грозного Владыки. С большими усилиями выторговав у о. ректора все, что только оказывалось возможным, нужно было затем подолгу беседовать с авторами, убеждая из в неизбежной необходимости некоторых пропусков и изменений в тексте их статей. Такая неприятная процедура была в высшей степени утомительна и сильно действовала на нервы, тем более, что мне же выпадало на долю выслушивать горькие сетования авторов на искажение их произведений, хотя при всем моем согласии со справедливостью этих сетований, не было у меня никаких средств помочь авторам в их беде. Письма А.А. Киреева напр. были в это время полны подобных сетований. В конце октября 1895 г. он писал: «Грустно, что «сослали» Антония, но еще грустнее, что наступил такой реакционный порядок. Впрочем со свободной истинной мыслью не сладить Московскому Владыке (хотя он человек крепкий). Неужели же он думает, что отрицательным отношением к мысли, что одними цензурными ножницами можно чего-либо достигнуть! Нет! Восстановить истину можно лишь открытой борьбою против неправды, а не запрещениями!» В письмах от 1 и 11 февр. 1897 г. он писал: «Неужели цензура думает, что она в состоянии изменить историю?!..» «Досадны не изменения, делаемые цензурой, an und für sich, а то, что цензура (духовная преимущественно) считает себя призванной исправлять (а не только запрещать) то, что ей кажется не согласным с учением Православия Петра Великого и К.П. Победоносцева; досадно, что она залезает в интимнейшие Sancta Sanctorum души человека!» – Бывало иногда и так, что все долговременные переговоры с цензором и авторами в конце концов не приводили ни к чему, как напр. по поводу одной статьи Е.Е. Голубинского. Высоко ценя сотрудничество уважаемого историка, я весьма желал добиться того, чтобы провести его статью в журнал при всех трудностях тогдашней цензуры. После долгих бесед с о. ректором, установившим наконец предел допустимого в этой статье, я несколько вечеров провел у Евг. Евс-ча, убеждая его к неизбеж-

—272—

ным уступкам, и во многом удачно сошелся с ним; но все мои усилия в результате оказались тщетными из-за нескольких строк. Е.Е. был не из таких, с которыми в подобных случаях было бы легко столковаться, и статья его на страницах «Богословского Вестника» появиться не могла. –

Все это, однако, были пока лишь цветочки, а вскоре затем показались и ягодки. В одно совсем не прекрасное утро призвал меня о. ректор к себе и передал мне словесный ультиматум митрополита: не печатать в «Богословском Вестнике» никаких статей бывшего ректора академии о. Антония и профессоров Е.Е. Голубинского и А.П. Лебедева. О. ректор добавил при этом, что никаких исключений, а также и никаких объяснений и разговоров по поводу этого распоряжения не полагается. Таким образом одним безапелляционным приказом самовластного Владыки академический журнал лишен был весьма ценного содействия нескольких сотрудников и притом таких, которые в кругу читателей пользовались высоким авторитетом, с полным сочувствием доставляли доселе в «Богосл. Вестник» свои интересные работы и на будущее время изъявляли готовность оказывать ему ревностную поддержку. Приказ Владыки обнаруживал явное стремление подрубить у академического журнала те корни, которые поддерживали его питание. Вскоре после этого то же стремление Владыки выразилось в несколько иной форме, коснувшись материальных средств журнала.

Одно из следующих свиданий с о. ректором принесло мне новый сюрприз. Митрополит требовал от редакции «Богосл. Вестника» объяснения: на каком основании она доселе пользовалась и продолжает пользоваться накопившимися излишками упомянутого выше филаретовского капитала и текущими с него процентами, употребляя их на свои нужды, когда капитал этот имеет свое специальное назначение? По поводу этого запроса, цель которого была, конечно, вполне понятна, являлась необходимость отстаивать права «Богосл. Вестника», опираясь при этом на таких основаниях, которые могли бы быть убедительными даже для Владыки, заведомо предрасположенного в неблагоприятном для журнала смысле. Принявшись за такую

—273—

работу и надлежащим образом познакомившись с обстоятельствами происхождения филаретовского капитала, я разыскал в нашем архиве редакции все сохранившиеся протоколы заседаний того редакционного комитета, который заведовал изданием прежнего академического журнала «Творения Св. Отцов», и на основании этого материала решился утвердить свою защиту прав «Богосл. Вестника» на такой мысли, которая, по моему мнению, должна было произвести на митрополита надлежащее действие. Проницательные москвичи, присматриваясь к своему новому Владыке, давно успели заметить, что он был почитателем своего знаменитого предшественника, митрополита Филарета. Он не только с большим уважением относился ко всему тому, что носило на себе след ума и воли великого святителя, не только считал своим долгом свято хранить его заветы; но даже нередко обнаруживал явное старание подражать ему в своих словах и действиях, хотя, конечно, далеко не всегда это было ему по силам, и потому подчас он представлял собою не особенно приятное зрелище плохой копии высокого оригинала. По этому поводу в Москве ходило не мало рассказов, быть может и анекдотического свойства. Позволю себе привести здесь один из этих характерных рассказов. В зимние морозы к утреням великих праздников, совершавшимся по обычаю московского Успенского собора глубокою ночью, в этот древний храм собирались в большом количестве не только ревностные богомольцы и любители торжественных, боголепных богослужений, но и не мало бесприютной бедноты, которая рада была возможности провести в тепле несколько часов и отогреть свои застывшие на уличном холоде члены. Среди наполнявших собор богомольцев, в отдаленных и уютных местах его, эта изможденная беднота располагалась на полу и, под звуки церковных песнопений, спала безмятежным сном, приткнувшись на своих узелках. Однажды при таких обстоятельствах митрополит Сергий, предшествуемый знаменитым в то время о. протодиаконом, на величании праздника торжественно обходил храм с каждением. Соборный сторож, пролагая впереди путь для Владыки, принялся, конечно, усердно расталкивать спавших на полу посетителей, а о. протодиа-

—274—

кон зычным своим полуголосом обратился к нему со словами: «не трожь, так при Филарете было!» Вот эту-то мысль – сослаться на высокочтимый митрополитом Сергием авторитет Филарета, я и положил в основу своей объяснительной записки в защиту интересов «Богосл. Вестника». На основании сохранившихся документов я указал, что пользование процентами филаретовского капитала на нужды редакции академического журнала установилось еще при жизни самого Филарета, при чем сохранялась в неприкосновенности лишь первоначальная, основная сумма пожертвованного им капитала, и такой порядок с ведома и разрешения Владыки практиковался во все время существования прежнего академического журнала. «Богословской Вестник», как орган академии, унаследовал права и обязанности прежнего академического журнала, а потому считает себя в праве пользоваться накопившимися излишками и текущими процентами филаретовского капитала и твердо хранить неприкосновенность его основной суммы. Составленную в этом смысле объяснительную записку со ссылками на документы я представил о. ректору, который передал ее митрополиту. После этого шли недели и месяцы, но никаких дальнейших попыток запретить или ограничить употребление «Богословским Вестником» на свои нужды излишков и процентов филаретовского капитала со стороны Владыки не последовало. Очевидно и в данном случае авторитетно подействовала та же мысль, которая на утрени Успенского собора: «не трожь, так при Филарете было!»

Нисколько не скрываемое недоброжелательное отношение митрополита Сергия к нашему академическому журналу, выражавшееся как в приведенных фактах, так еще более во многократных его мнениях и отзывах, которые передавались мне при свиданиях о. ректором, создали во мне убеждение, что существование «Богословского Вестника» висит на волоске и первым удобным случаем Владыка, без сомнения, воспользуется, чтобы окончательно наложить на него свою тяжелую руку. Я уверен, что такого рода неизбежный исход не осуществился только благодаря тому, что 11 февраля 1898 года митрополит Сергий скончался.

Со вступлением на московскую кафедру Высокопреосвящен-

—275—

ного митрополита Владимира, а на должность ректора – о. арх. Арсения²⁹⁵² как вообще для академии, так и для «Богословского Вестника», наступили совсем иные, лучшие времена; но этой благоприятной переменой я воспользовался лишь в очень малой степени, так как к осени того же года ходатайствовал об освобождении меня от редакторской должности. Я находил, что тех пяти с половиною лет, какие я провел в трудах и волнениях по редакции, для меня вполне довольно, чтобы я мог считать себя достаточно поработавшим для этого обще-академического дела и думал, что имею право сложить с себя это тяжелое бремя на другие, свежие рамена. Это было единственною причиной моего отказа от редакторства, на которую я указал новому Владыке, когда в частной беседе со мною он пожелал получить от меня откровенный ответ на этот вопрос. Да, проведенных лет было вполне достаточно, о чем могут ясно свидетельствовать те речи, которые были произнесены мною вскоре по освобождении от редакторской должности и выдержками из которых я закончу мой настоящий очерк.

В 1899 году наша профессорская корпорация удостоила меня торжественного приветствия по поводу исполнившегося двадцатипятилетия моей академической службы, а в конце 1901-го года эта корпорация праздновала десятилетие существования нашего нового академического журнала. При обоих этих празднованиях мои коллеги почтили меня добрым словом и по поводу моей редакторской деятельности. Отвечая на эти приветы, я говорил: «Из того десятилетия «Богословского Вестника», исполнение которого мы сегодня празднуем, более половины был он под моим наблюдением. Не могу сказать, что в моей жизни эти годы редакторства составляют одну из лучших страниц. Правда, было в них не мало такого, что доставляло и радость, и высокий интерес; но за то, пожалуй, еще больше тяжелых забот, разочарований и огорчений. Несколько из этих лет совпадали с тою эпохой, когда и вообще нашей академии жилось тяжко, журналу приходилось прямо трепетать за жизнь свою, бороться против явного стремления к его

—276—

закрытию. Слава Богу, эта пора миновала и «Богосл. Вестник» дожил теперь до лучших дней. И не со скорбию вспоминаю я минувшие тяжелые годы, а с радостью, что их уже нет и с надеждою, что подобных никогда впредь не будет. Радость моя тем сильнее, что и тяжелые годы ясно мне показали, что «свет не без добрых людей»… «От всей души благодарю Вас», говорил я своему преемнику по редакторству, проф. А.А. Спасскому, «и искренно радуюсь, если в этом деле мне удалось оставить о себе хорошую память. Весьма неохотно принимал я на себя редакторство. Слишком трудно казалось оно мне и боялся я, что оно может быть для меня источником осложнений в отношениях и разного рода тревог. Пять с половиною лет, проведенных мною под бременем этой должности, к сожалению, вполне оправдали мои опасения. Мало радостей видел я, но за то слишком много труда, часто почти бесплодного, слишком много волнений, беспокойств и тяжелых испытаний. С облегчением, полной грудью, вздохнул я лишь тогда, когда удалось мне наконец сложить с себя это бремя. Одно лишь радовало меня, – это мысль, что я несу бремя свое по доверию уважаемых сотоварищей, которое было выражено и при моем избрании и при моем отказе. К этой, высоко мною ценимой, но доселе единственной радости теперь Вы присоединяете другую. Ценя то, что было сделано мною для журнала, Вы вселяете во мне утешительное сознание, что труд мой не пропал даром, что, по мере возможности и по мере своих сил своих, я все-таки оправдывал то высокое доверие, каким сотоварищи мои меня почтили. Искренно признательный за эту радость, от всей души желаю Вам, многоуважаемый Анатолий Алексеевич, чтобы Ваш редакторский путь был гораздо больше усыпан розами. Пусть на Вашу долю выпадет гораздо меньше тревог и испытаний, чем сколько выпало на мою, и пусть Вы будете свидетелем все бо́льшего и бо́льшего, и нравственного и материального процветания всеми нам дорого «Богословского Вестника».

Тон этих речей далеко уже не тот, каким звучали слова мои пять лет тому назад, когда я вступал в редакторскую должность. Очевидно, что этих лет было для меня вполне довольно.

В. Соколов

—277—

1.

Драгоценнейший мой Тятенька,

При помощи Божьей и св. Угодников Радонежских, с 1-го Сентября я считаю себя действительным студентом

—278—

Московской Духовной Академии XXXVII курса. Сверх всякого ожидания, поступил я в Академию блестяще: на трех письменных сочинениях получил баллы – 5, 4 ½ и 4 ½, на 3 устных испытаниях – 5+, 3, 5, за эти баллы принят под № 2-м. Первым в наш курс поступил студент Вологодской Семинарии Василий Афиногенович Образцов, сумма баллов которого превышает мою на ¾, меня позаела немного Церковная история, по которой едва-едва отделался от двойки и получил 3. – Ярославцам на нынешний год посчастливилось в Московской Академии: из 6, державших экзамены, 5 человек поступили на полное казенное содержание (Соболев под № 6 – м, Студитский – № 13, Преображенский – № 17, Приоров – № 24, и я), один на свое иждивение (Иван Ник. Виноградов под № 43). Всех, державших экзамены в Академию, было 52 студента, из них 51 поступил в Академию и один отослан обратно (из Вифан. семин.); на казенный счет принято 35 человек, следующие 5 человек за 35 № обнадежены стипендиями от братства св. Николая²⁹⁵⁴, выдаваемыми в размере от 50 до 150 р. каждому студенту.

Темы для сочинений приемных были назначены следующие: 1) по св. Писанию (18 авг.) – «Имеют ли значение для настоящего времени речи ветхозаветных пророков, содержащие в себе обличения пророков и преступлений древнего Израиля?» (читал доцент Елеонский); – 2) по Психологии (19 авг.) – «То, явление, что психические способности животных, аналогические с способностями человека, связаны неразрывно с организмом и с разрушением его уничтожаются, не ведет ли к заключению, что и душа человеческая не может быть самостоятельною и бессмертною?» (читал В.Д. Кудрявцев); – 3) по Догматике (23 авг.) – «Раскрыть смысл слов Ап. Иакова: вера без дел мертва» (читал Беляев).

Как видите, темы все общие, на которые можно было писать от чистого разума, без всякого запаса каких-нибудь специальных знаний.

Что касается устных экзаменов, то помимо малого их значения, (ибо все дело определялось почти исключительно

—279—

одними сочинениями), – они и по характеру своему были слишком слабы: за мало-мало сносный ответ ставили 5 и даже 5+, только История немного попугала нас дикостью вопросов, предлагавшихся профессорами-специалистами своего дела.

За три недели житья своего в Академии, я свыкся вполне с академической дисциплиной, перезнакомился на самую короткую ногу со всеми своими новыми товарищами и вообще привык так, как будто живу здесь целые годы. Специальность выбрал Богословие и записался на богословское отделение; из новых языков выбрал немецкий. Вот все, что могу сказать Вам теперь о своих подвигах по Академии.

Поделитесь моей и своей радостью с мечеходовскими, поблагодарите их за сочувствие к судьбе моей и благожелания, с которыми отправляли они меня на новое учебное поприще, передайте им глубочайшее моё почтение. Дорогому Платону Матвеевичу, если он теперь в Мечеходове, потрудитесь перечитать это письмо моё; ему интересны дела учебные; за его судьбу я душевно рад; надеюсь, что учительская должность в Пошехонье ему чрезвычайно понравится.

Очень жаль, что не пришлось видеться с дедушкою о. Димитрием при обратном путешествии его из Москвы; как могло случиться то, что мы разъехались с ним – недоумеваю.

В Москве погостил я недурно, с редкостями столицы ознакомился вполне, сестриц брал из училища²⁹⁵⁵ к дяде неоднократно, они здоровы, учатся хорошо, к училищу и начальнице привыкли и не скучают.

Остаюсь преданнейший вам сын Александр Мартынов.

1878 г. 3 Сент.

—280—

2.

После долговременного напряженного ожидания вестей от Вас, я решился, было, снова писать Вам, как к величайшей радости получил вчера письмо от Вас с 10 р. и скрипку: от всей души благодарю Вас за то и другое, (жаль только, что на скрипке не оказалось некоторых струн). Долговременное молчание Ваше у меня начало уже рождать тревожное сомнение относительно Вашего благополучия; из письма Вашего вижу, что жизнь Ваша течет, при помощи Божьей, своим чередом: – дай Господи!

Приступая к повествованию о своей жизни в Академии, не могу похвастать какими-нибудь новостями, какими наполнено предшествующее мое письмо. Жизнь академическая идет так тихо и однообразно, что наперед можно предугадать, – что, напр., будут делать студенты в час полудни 20 окт.; будут делать то же, что и 20 сен. В это время дня. Наплыв новых впечатлений, развлекавший нас во время приемных экзаменов, когда ежечасно шли новые и новые взаимные знакомства и рассказы о диковинках разных чужих стран, – теперь прекратился; жизнь вступила в обычную свою колею; скука нередко заявляет о себе. При занятиях, впрочем, её действие ещё не так ощутительно. Наши учебные дела – теперь в полном разгаре: лекции начались с 6 сент., с 10-го дано уже первое сочинение по Психологии, которое нужно приготовить к 25 окт. Срок, по-видимому, очень длинный, но если сообразить трудность дела, зависящую главным образом то того, что источники для этого сочинения по преимуществу на немецком языке, с которым я не настолько знаком, чтобы свободно пользоваться им, – то этот длинный срок представится далеко не так длинным: до сего времени я не собрал еще всех источников и не перечитал их.

К порядкам академическим вполне привык; с характерами товарищей тоже ознакомился: большинство из них – народ хороший, простой и веселый. Согласно исстари заведенным порядкам, мне приходилось уже нести некоторые обязанности студенческие. Напр. Обязанность дежурить по столовой, – по классу. По своему желанию, взял я

—281—

должность пономаря по академической церкви; в прошедшее воскресенье исправлял в первый раз эту обязанность, которая довольно сложна, особенно при ректорском служении.

В свободное, праздничное время хожу к знакомым: между ними – секретарь Академии Ив. Александ. Кратиров, Василий Федор. Кипарисов²⁹⁵⁶ и иеромонах Геннадий – очень любезные и добрые: все они знают меня по Дяде²⁹⁵⁷.

Кстати о Дядюшке: слышали ли Вы, что он пожалован орденом Такова́ 2 степени от сербского князя Милана? (Известие это распространилось через газету «Современные Известия», в одном из последних номеров которой и помещен перечень лиц, пожалованных этим орденом: если имеете возможность, взгляните в этот №, и поздравьте Дядюшку). К 29 числу этого месяца, (а может быть и ранее) ждем его прибытия в Лавру на магистерский диспут Ник. Алек. Заозерского, его приемника по профессорской кафедре в Академии. 5 числа был у нас магистерский диспут Ник. Ив. Троицкого (преподавателя Св. Пис. в Костромской сем.), который защищал свою диссертацию на тему: «О происхождении трех первых канонических евангелий» (против Евальда и Гольцмана).

1878 г. 20 сен.

3

Получив письмо Ваше довольно давно уже, я не отвечал до сих пор только потому, что на основании этого же самого письма, изо дня в день ждал приезда в Лавру Иг. Яковл. и Льва Ивановича²⁹⁵⁸. Но указанный в письме срок уже прошел, а гости все ещё не посещали меня, должно быть иным путем возвратились они в страну свою: жаль, хотелось бы повидать их и показать им Лавру и Академию. Поджидал было и Дядюшки о. Павла, но и того не дождался: видно хлопоты хозяйственные не дозволили ему предпринять путешествие в здешние края.

—282—

Вчера я возвратился из Москвы, где был двое суток. Брал в воскресенье сестриц из Училища на Саввинское подворье. Они живы, здоровы, учатся очень хорошо (у Саши – две четверки, остальные пятерки; у Анюты чуть ли не все пятерки). К училищу привыкли, ведут себя скромно и к старшим почтительны. Преосвященный Дядюшка занят, или, лучше сказать, по горло завален делами по Москве и епархии. Служит очень часто, и Больше все в Московских приходах и учебных заведениях. Москва души в нем не чует: и духовенство и купечество – чисто обожают доброго Владыку. Всякий раз за его служение собирается множество народа.

Бывши в Москве, навещал Дмитрия Павловича квартиру, но самого его дома не застал, он был на уроке.

Недавно получил письмо из Углича. Пишет Дядюшка Н. Федорович о посещении Ярославским Владыкою²⁹⁵⁹ их училища. Цель поездки Владыки – дать назидание и выговор учителям за небрежное отношение к делу преподавания, в силу чего Угличское училище доставляет в Семинарию приблизительно 3–4 человека в год. От грозы Владыки не ускользнул между прочим и Дядюшка. Но тут вышла довольно смешная история. «И по твоему предмету гадко отвечали», обращается Владыка к Дядюшке. «Да по моему-то предмету и не экзаменовали», отвечает этот последний: (представьте себе неловкое положение Преосвященного: едет делать выговор, и не знает, кому и за что нужно их сделать! По свящ. Истории, которую читает Дядюшка в училище, вот уже второй год экзамена в семинарии не полагается!) Сделав такую неудачную попытку пожурить Дядюшку, Владыка после того значительно смиловался по отношению к нему и предложил священническое место в Угличе, от которого Дядюшка отказался, в виду того, что священство может лишить его пенсиона, до которого так мало времени осталось служить ему.

Слышали ли Вы новость относительно преобразования уездных училищ в так называемые «просеминарии»? Учи-

—283—

телями Духовных училищ теперь будут кандидаты Академии; оклад жалования такой же, что и в Семинариях. Прекрасная мысль, прекрасны должны быть и результаты её. Известие это передается «Церк.-общ. Вестником», как официозное, т.е. полученное из достоверных слухов.

1878 г., 31 окт.

P.S. 25-го числа этого месяца подал первое сочинение по Психологии, завтра дадут другое по Философии.

4

Премного благодарю Вас за поклон с Дядюшкой о. Павлом. Вчера он был здесь целый день, навещал и меня, пил у меня чай и беседовал довольно долго. Сегодня с утренним поездом отправился он в Москву.

Между другими известиями о родной стороне передал он и весьма неприятное для меня известие о неприятностях в Мечеходове по поводу бревен, нарубленных покойным Матвеем Ефимовичем. Чрезвычайно скорблю о том, что такое пустяковое дело приняло так крупные размеры, что из-за него пришлось беспокоить о. Благочинного. Помимо дурного исхода, который может принять это дело по отношению лично к Вам, сообразите, сколько вредных последствий повлечет оно за собой, если бы даже и пришлось отнять у сирот их последнее, можно сказать, достояние. Во-1-х, взгляд о. Благочинного на Вас, как примерного благодетеля сирот, по необходимости должен измениться, и изменится, без сомнения, к худшему для Вас, (а потери этой репутации пред о. Благочинным особенно нужно страшиться, так эта только черта Вашего характера благодеяния к сиротам и поддерживает любовь к Вам непосредственного и, можно сказать, главного начальника Вашего). Во-2-х, отнятием сиротского куска Вы вооружаете против себя и всех своих соседей, а прежде всего, конечно, обиженных сирот. Не мало охладится и сильная доселе любовь к Вам прихожан мера долготерпения, которых скоро ли, долго ли должна наконец, кончиться. Это необходимое последствие всякого неправильного притеснения, на мой взгляд, уже и теперь начинает проявлять себя по отношению к Вам. Замеча-

—284—

ете ли начавшееся охлаждение к Вам ближайших к Вам членов прихода (Н.Я. Кривон, старосты, Л. Ив., Иг. Яковл.), замечаете ли, что отношения этих влиятельнейших лиц к Вам становятся день ото дня все натянутее и официальнее? Единственная причина тому несправедливые притязания Ваши по отношению к сиротам, слезы которых не остаются незамеченными сострадательными прихожанами.

И такая масса зла – откуда? Из какого-то неразумного эгоизма, из желания показать свое я на счет людей, и без того уже достаточно забитых. Я не отрицаю того, что сироты – женщины бывают по временам, пожалуй, и сверх должного притязательны. Но по отношению к незнакомым с законными уложениями женщинам, эта сверх должная притязательность до некоторой степени извинительна, именно может быть извинена этою их темнотой. Отсюда следует только то, что закон во всех его добродетелях должен быть открыт пред ними, через что права их определятся сами собою, а этим положен будет, без всяких неприятностей и предел их притязательности. Шуметь же и ссориться без выяснения предварительно истинного положения дела, по моему мнению, по меньшей мере, безрассудно. Это самый лучший, по моему, путь к удовлетворению эгоистических притязаний, если уж они необходимы. Поняв истинное свое положение, сироты будут смотреть на Ваши благодеяния, именно как на благодеяния.

Все предыдущие мои рассуждения приводят меня к такому разумному выводу:

Дело на настоящий раз послужившее причиною ссоры и неприятностей, (я разумею – бревна) должно быть без дальнейших хлопот покончено, как можно миролюбивее. Лучший и единственно возможный для этого путь – отдать сиротам бревна, выяснивши при этом незаконность их поступка, с целью предупреждения от всего подобного на будущее время. Представьте выгоды от такого миролюбивого окончания дела: и возвращение благоволения и любви о. Благочинного (это особенно важно в виду того, что скоро предстоит аттестация Вашего годичного поведения); – далее мир и любовь от соседей и всех вообще прихо-

—285—

жан. – Ради Бога не слушайте посторонних наговоров завистливых и обманчивых людей, вникните сами поглубже в дело и тогда оно представится Вам далеко не в таком виде, как теперь.

Этим мирным путем дело на этот раз, кажется, и может быть покончено, (а покончить его необходимо, как можно поскорее, пока оно еще не приняло таких размеров, когда все попытки к потушению его могут остаться тщетными – Спаси Бог от этого!) На будущую же весну, если приведет Господь дожить до неё, дело может поставлено приблизительно таким образом. Должна быть произведена строгая размежевка полей и лесов между Вами и псаломщиком. Часть псаломщика, пусть остается неприкосновенною для сирот собственностью владельца. Для Вашей же милости останется широкое поле деятельности из собственной Вашей доли. Тогда сироты будут выделены всецело от всякого постороннего влияния и притязательности: Вас только будут знать они, Вам одним будут благодарны, за Вас будут вечно Бога молить, о Вас – и доброе слово и благодарность в глаза и за – глаза. Сколько добра и счастья за такое малое благодеяние, как несколько клочков земли, для Вас никакой пользы не приносящих!

Ради Самого Господа, прекратите так дело неприятное, дорогой Тятенька! Поверьте, что эти строки мои излились не из желания читать Вам наставления (чего упаси Господи!), а из глубины сердца всегда преданнейшего и желающего Вам всех благ и счастья сына.

По Академии мои дела идут, благодаря Господа, успешно, хотя за 3 месяца пребывания здесь силы мои достаточно истощились и требуют освежения. Теперь пишу сочинение по философии. В прошлый понедельник был в Лавре Преосвящ. Дядюшка, – освящал церковь у Ильи Пророка. Сестрицы живут хорошо, учатся прилежно, обе вторыми ученицами.

22-го этого месяца имеет быть у нас диспут магистерский Н. Ив. Лебедева (нашего профессора по Патристике), сочинение писано на тему: «Разбор Апологии Оригена против Цельса».

1878 г. 17 Ноября.

—286—

5

Две недели уже прошло со времени разлуки нашей, а я до сих пор еще не известил Вас о благополучном прибытии своем в богоспасаемую Академию. Причина такой неаккуратности – отчасти болезнь горловая (нечто в роде жабы), которую схватил я здесь уже в посаде, неосторожно прогуливаясь, отчасти дело по сочинению, которое предложили нам тотчас же по приезде, отчасти и вообще семинарская привычка – откладывать дела, подобные письмам, в долгий ящик.

В прошлое Воскресенье (14-го) посещал Москву, видел сестриц и брал их к Дяде на несколько часов. Девочки здоровы и резвы, учатся прекрасно: за прошлую четверть года Анюта оказалась первой ученицей (с круглыми пятерками по всем предметам), Саша – второй (с несколькими четверками). Успехи малюток чрезвычайно радуют Дядю, который частенько и поощряет их, то гостинцами, то обновками. Начальница заведения тоже благоволит к нашим девочкам, за них и меня, когда бываю в училище, принимает чрезвычайно любезно, любезнее даже, чем всех других посетителей, хотя между этими последними часто бывают, чуть ли не генеральши.

Дядя здравствует и постоянно занят делами частью епархиальными, частью своими учеными; (ходят слухи, что он готовит проект о переводе дел брачных из области суда церковного в гражданское ведомство, насколько это вероятно – сказать не могу). Передавал я ему речи Ваши о билете, и желание Ваше выкупить после Пасхи. Это намерение он чрезвычайно одобрил, и, как водится, готов даже пособить Вам в этом деле.

Как идут Ваши дела? Нет ли чего новенького в краях наших?

На днях послал я письмо Александру Алек. Муракову в ответ на просьбу его (справится о положениях для поступления в Семинарию на правах церковного начётчика), но ответа до сих пор ещё не получал; не знаю, получил ли он письмо это: спросите его об этом при оказии.

1879 г. 19 Января.

—287—

6

Честь имею поздравить Вас с наступившею Св. Четыредесятницей, – от всей души желаю Вам провести благочестиво св. дни сии и в радости встретить Светлый праздник Воскресения Христова.

По милости Божьей я удостоился сегодня приобщиться Св. Тайн Христовых, предварительно исповедавшись вчера у академического духовника. Извините, что своевременно не пришлось попросить, по обычаю христианскому, у Вас прощения: вчера только приехал я из Москвы от Дядюшки, где провел без малого две недели. Все время это был занят разными делами. На масленицу брал к Дяде сестриц своих из Гимназии: с ними – то и пришлось возиться. Был два раза у Никиты Ивановича²⁹⁶⁰, и однажды у Юлии Никитичны. Ожидая встретить в Дедушке человека с «полным сознанием своих высоких достоинств» и не без примеси старой дворянской спеси, (каковы большинство людей подобного рода), я сверх всякого ожидания нашел в нем человека чрезмерно любезного и ласкового, в полном и истинном смысле близкого родственника. Такими же приятными качествами справедливость требует отметить и супругу его, любезнейшую бабушку Любовь Федоровну. После весьма радушного приема, оказанного мне этим родным семейством, оставалось только пожалеть, что при многократных поездках в Москву мне до сих пор не удавалось побывать у них ранее.

Кроме визитов к родным я ходил на масленице три раза в театры – большой и малый. Не буду подробно описывать впечатления мои, вынесенные из этих общественно – увеселительных мест, так как это было бы и не особенно интересно для Вас, да и не гармонировало бы с текущими великими днями: скажу только, что впечатление от театров – самое отрадное в художественном отношении. За масленицу же пришлось посетить Политехнический музей и Зоологический сад, диковинок, перед которыми можно настояться несколько часов в изумлении, достаточно и там.

—288—

После масленичного веселья дал почувствовать себя Великий пост – своими продолжительными службами церковными: ежедневно пришлось выстаивать за этими службами приблизительно часов по 5. Дважды посещал на первой неделе несчастного о. Аполлона Васильевича Казанского, которого на масленице привезла жена его с целью поместить в какую-нибудь из московских больниц для умопомешанных. Состояние здоровья его с точностью еще не определено больничными (в загородной Преображенской больнице) врачами; хотя на основании сделанных за это короткое время наблюдений, врачи подают надежду на выздоровление. Два года уже, как бедный о. Аполлон страждет этим меланхолическим настроением.

1879 г. 17 Февр.

7

Извините, что промедлил ответом на письмо Ваше с подарком Таисии Александровны. Недосуги и недостаток материала для письма – единственная тому причина. На днях покончил я на черно сочинение по Патристике и теперь чувствую себя несколько свободнее: хорошо ли, худо ли, но работа срочная почти уже совсем окончена, остается переписать на чисто листов 10-ть, а это труд уже второстепенной важности.

Спешу при настоящем случае искренно поблагодарить Таисию Алек. за её подарок, надеюсь не остаться в долгу, со своей стороны. Теперь пока прошу передать ей моё глубокое почтение.

Относительно меха, который продает Платонида Сергеевна, не могу сказать покуда ничего определенного. Потребность в шубе для меня ощутительна, но будет ли годиться в употребление этот именно мех, заочно сказать не могу. Если он, действительно доброкачественный (а это определить не трудно и Вам), то я с удовольствием взял бы его себе. Во всяком случае, скупить его не мешает; если не для меня, то для Вас самих он пригодится.

В прошлую субботу получил я письмо от Преосвященного Дядюшки, в котором он извещает меня о болезни Анюты. Болезнь была серьезная и довольно опасная («рожа»), но благодаря Господа, при помощи медицинской опасность теперь миновала: больная оправляется, и притом довольно быстро, как видно это из приложенных к письму Дядюшки бюллетеней начальницы училища. Тем не менее, до совершенного выздоровления бедняжке ещё долгонько подождать. Напишите письмецо девчонкам, и больной особенную записочку для утешения.

—289—

Сегодня отдали мы последний долг погребения одному из товарищей наших, студенту 1-го курса Александру Дмитриевичу Любимову. Смерть постигла несчастного совершенно неожиданно. Около месяца лежал он в нашей больнице, лечился от кашля. Болезнь, по-видимому, очень незначительная, но в связи с какой – то другой хронической, в больном она приняла довольно острый характер. Тем не менее, за неделю до смерти покойный почувствовал себя значительно легче и бодрее. За последнее время доктор позволял ему прогулки, пользуясь которыми он часто посещал нас, беседовал, шутил, играл в шахматы. Даже накануне смерти около полудня приходил он к нам, по-прежнему бодрый и веселый. Но к вечеру в тот же день (пятницу прошедшую) почувствовал сильную головную боль, которая с течением времени принимала все более и более широкие размеры, так что к утру субботы он впал в бессознательное состояние. Весь этот день он провел в страшных мучениях и криках, наконец, в ½ шестого часа скончался.

Покойный был сын приходского священника Владимирской губернии, священника крайне бедного (недостаток средств, как предполагают, был причиной того, что отец покойного не приехал и на погребение, хотя о смерти сына ему немедленно было сообщено телеграммой). Ещё из второго класса уездного училища покойный взят был в чудовский московский хор певчих (в это время он владел прекрасным дискантом), так, что дальнейшее образование училищное и семинарское получил уже в Москве, откуда и поступил ныне с нами в Академию. За веселый характер, ласковость и музыкальный талант он скоро приобрел всеобщее уважение и любовь между товарищами.

Погребение было справлено слишком торжественно и умилительно. Церковный обряд погребения был совершен 6 иереями во главе с Ректором, который сам читал весь

—290—

погребальный канон. Останки покойного почтены были четырьмя надгробными речами и словом, произнесенными студентами. Гроб, сам по себе изящный, (он обит был хорошею парчой, с блестящими медными ручками по сторонам), радением товарищей был убран живыми цветами, нарочно с этой целью привезенными из Москвы. Могила (в Академическом саду, почти против могилки нашей Сашеньки Лавровой), выложена кирпичом, после того, как поставлен, был гроб, свели кирпичный свод. В довершение всего, по душе усопшего предполагается служить сорокоуст в академической церкви. Достойная труженика науки память!

1879 г. 13 Марта.

Пасху, по просьбе дядюшки и по сознанию братского долга к сестрам, думаю провести в Москве. В виду того, что после Пасхи придется справлять мне весеннее пальто, я нижайше просил бы Вас, дорогой Тятенька, прислать мне рубликов 25. Если будет милость Ваша, не откажите.

8

По странному случаю, вот уже второй раз письма наши расходятся на дороге: в тот же самый день (или днем ранее), когда писали Вы письмо последнее ко мне, отправил и я к Вам свою записочку. На все вопросы последнего письма Вашего, помнится, даны в моём удовлетворительные ответы, так что настоящую записочку пишу я просто для успокоения сомнений Ваших относительно моего здоровья, которое, по милости Божьей, – пока хорошо.

Припадок с Вами сильно перепугал меня; благодарю Господа, что дело кончилось благополучно. Берегите себя, ради Бога, на будущее время. Сочувствие добрых прихожан и соседей, выразившееся при болезни Вашей, меня слишком радует; постарайтесь, по возможности, отблагодарить за добрые чувства тою же монетою.

Мои дела идут своим чередом. Работа по сочинению (очень жаркая за последнее время) – теперь остановилась в виду отсрочки подачи наших трудов до 9 Апр. Переписывать думаю уже в Москве.

—291—

За неимением другого материала для настоящего письма, сообщу хоть несколько газетных новостей. 13-го Марта, по известиям из Твери, скончался тамошний Архиепископ Преосвящ. Евсевий, бывший Экзарх Грузии²⁹⁶¹ на 70 году от рождения. В бытность нашу в Академии пришлось нам видеть этого покойного Архипастыря и получить от него благословение. Нам Ярославцам лицо и вся фигура маститого старца напомнила незабвенный образ любимейшего Владыки Дмитрия.²⁹⁶²

В политическом мире за последнее время идет страшная сумятица: шалопаи – студенты университета (если только можно назвать эту дрянь таким почетным именем) бьют и режут без пощады высокопоставленных администраторов. Не успели схоронить князя Крапоткина, злодейски убитого пропагандистами, как в Петербурге на днях было новое покушение на жизнь шефа жандармов, – покушение, к счастью, не удачное: из двух выстрелов, пущенных в карету генерала, ни один не причинил ему вреда. Отрадные известия передают сегодняшние газеты о поимке и заарестовании убийцы Крапоткина (бывшего Харьковского губернатора). Что особенно возмутительно в пропагандистах, так это то, что и священные особы не остаются у них в покое. Знаменитый вития церковный, Преосвящ. Амвросий Московский²⁹⁶³ (сотоварищ Дядюшки по служению) за две грозные речи против революционеров (из коих одна произнесена им в день 19 Февр., а другая при погребении князя Крапоткина), по слухам получил от бунтующейся молодежи множество анонимных писем сильно угрожающего характера. Спаси его Господи!

Вот особенно выдающиеся и интересующие всех газетные новости.

Радуюсь успехам Александра Павл., не хватало только его за ложь следующего содержания. В бытность свою в Ярославле он был, между прочим, в гостях у старых хозяев моих – Троицких. Не имея, должно быть, благовидного предлога для посещения, он измышляет его,

—292—

именно приходит, будто бы с целью отправить им поклон от меня и по моей будто бы просьбе делает им визит свой. А между тем меня он не видел за последнее время и в глаза, никаких поручений относительно передачи поклона от меня не получал. Дело, впрочем, очень пустое, но предосудительна ложь в молодом человеке.

1879 г., 16 Марта.

9

Христос Воскресе! Дорогой мой Тятенька, от всей души и чистого сердца поздравляю Вас с наступающим Светлым Праздником Воскресения Христова, спешу пожелать Вам всех радостей от Господа, особенно же доброго здравия, благополучия и воздержания духовного и телесного, причём только и возможно христианское провождение великого праздника.

Я пребываю теперь у Дядюшки Преосвященного вместе с Константином Ивановичем Всесвятским. На проходящей страстной седмице Господь сподобил нас приобщится Св. Таин Христовых.

Свободное от церковных Богослужений время (которого, признаться, очень не много), посвящаю чтению и другим подобного рода работам.

По приезде в Москву дважды был я у девочек наших. Анюта поправилась от болезни совершенно, хотя, по благоразумной предосторожности начальницы, еще не выходит на улицу. Саша страдала на днях насморком и кашлем, но теперь тоже исцелилась. В виду таких неровностей в их здоровье. Дядюшка не заблагорассудил взять их к себе на страстную, а хочет взять их на Пасхе. Завтра снова пойду к ним и отнесу некоторые вещицы в подарок им и прислуге, ухаживающей за ними.

Преосвященнейший Дядюшка здравствует и всю эту неделю находится в больших трудах. Каждый день – в служении, а в свободное от него время делает визиты митрополиту²⁹⁶⁴, который теперь отчаянно болен: (врачи не подают ни малейшей надежды на выздоровление; смерть грозит Владыке каждый час).

—293—

О новостях Московских я ничего не знаю, кроме газетных, потому что за ворота совсем не выхожу за недостатком времени. В газетах за последнее время отпечатано Высочайшее повеление, в силу которого воспитанники Дух. Семинарий могут поступать в высшие светские учебные заведения не иначе, как по получении аттестата зрелости из гимназии (это, можно прямо сказать, равняется совершенному запрещению). Печальная новость для наших собратьев из духовенства!

10

Простите, Бога ради, что не успел ответить на последнее письмо Ваше своевременно, время теперь такое, что, право, едва-едва найдешь свободную минутку вздохнуть от постоянных трудов. Та постановка академического дела, в силу которой в продолжении целого года ограничиваются одним только слушанием лекций, а не заучиванием их, теперь дает себя почувствовать со всеми своими неудобствами. К обыкновенной трудности ныне присоединяется еще другая – ожидание нового Митрополита (Макария) к нашим экзаменам. Вместо 15 листов, которые приходилось готовить прежде на каждый экзамен, ныне назначается не менее 30. Итак, по 30 листов к 8 экзаменам!

Сегодня сделали мы начало предстоящих трудностей, написали первый экспромт – по Св. Писанию, в среду будет второй экспромт – по Психологии, а в субботу (5-го) – первый устный экзамен по Философии. Конец же всех экзаменов наших – 4-е июня. Хотелось бы вскоре после экзаменов побывать в Мечеходове, не знаю только, удастся ли; дело это во власти Преосвящ. Дядюшки.

Два раза Преосвящен. Дядя был на днях у нас в Лавре – однажды на 20-й день по Митрополите покойном, другой раз (в прошлый вторник) – на докторском диспуте у нас в Академии. Экстраординарный проф. нашей академии Алексей Петрович Лебедев защищал на докторской сочинение: «О вселенских соборах 4-го и 5-го веков». Защита шла прекрасно, и диспутант единогласно признан доктором Богословия. Вскоре имеется в виду еще диспут, в прошлый год кончивший кандидат здешней Академии А.А. Остроумов имеет защищать

—294—

свое сочинение: «Синезий, еп. Птолемаидский», представленное им на получение степени магистра Богословия. В ученом деле посчастливилось – таки нашей Академии за текущий год; со времени моего поступления – вот уже 5-й диспут!

Ожидания нового первосвятителя Московского наделали много хлопот, и в Москве и в Лавре: в последней (у монахов) идут весьма деятельные приготовления к достойной встрече Владыки. Не без страху, как я заметил, и в Академии. В Лавру ждут Макария к 12-му числу. 6-го он приедет в Москву, 9-го торжественное вступление на кафедру – (т.е. обряд крестного хождения из Казанского собора в Успенский).

Заметка в прошлом письме Вашем относительно глупостей Аннушки возбуждает во мне положительное недоумение. Я объясняю себе дело только неясностью выражения её письма к Вам, что и дало повод Вам так понять мысль её. Мне представляется, что она просто выражает желание попросить Дядю взять её на какой-нибудь праздник в гости – и только. Что же касается того предположения, будто ей хочется совсем оставить училище, – то по-моему на такую штуку – у неё нет ни оснований, ни соображений. При личном свидании с ней, я переговорю об этом деле обстоятельно.

Прощайте драгоценнейший мой Тятенька!

30 Апреля.

P.S. Сшил пальто и жилет себе на сумму в 23 рубля. В финансах, поэтому, начинает чувствоваться недостаток; буду ждать Вашей помощи в этом отношении для дороги на родину.

11

Извините, что за три недели разлуки с Вами я не писал о себе еще ни одной строки: писать не о чем – как то не хочется, а причин уважительных и поводов для письма доселе еще не представлялось. Вчера в ½ седьмого прибыл я в богоспасаемую Лавру из Москвы, сегодня представился начальству и поселился на новое место жительства – к студентам 2-го курса.

—295—

Из московской жизни не имею передать Вам ничего особенно интересного и нового: все обыкновенно и идет по раз заведенному порядку. Преосвященнейший Дядюшка, благодаря Господа, здрав, вчера одновременно со мной отправился в подольский уезд для обозрения ему подведомственных церквей.

Девочки наши тоже здравствуют и благодушествуют. В прошлую субботу был у них акт торжественный, после молебна, совершенного Дядюшкой, лучшие ученицы получали награды: из окончивших полный курс одна получила золотую медаль и одна серебряную, наша Анюта награждена книгой в самом изящнейшем переплете, Саша за одну тройку, полученную на экзамене по арифметике, награды не удостоилась, к своему и нашему общему сожалению. В бытность свою в Москве два раза посещал я Никиту Ивановича; нынешним летом он был очень серьезно болен, но к приезду моему успел несколько уже оправиться, хотя следы болезни еще заметны были в нем довольно.

Виделся раза два и с любезнейшим братом – Дмитрием Павловичем, ныне уже мужем Алек. Ал. Успенской. В первый раз я был у него в самый день брака (20 Авг.), но присутствовать на самой свадьбе мне не удалось. Таинство совершено было в Москве священником Покровских казарм (во избежание излишних взоров любопытной праздной толпы). В настоящее время супруги живут еще в Москве: не дальше, как на сих днях Дм. Павлыч получит назначение на должность; думает, что определят его в Алферово (там есть учительская семинария) – Смоленской губ., Вяземского уезда.

Исполняя свое обещание, удовлетворяю желанию Вашему, прилагаю при этом письме карточку с трех персон, детей Ваших. Не срамя своей фамилии, дерзнули сняться у лучшего московского фотографа: какова работа, – судите сами.

1879 г., 3 Сент.

12

Не успев получить еще ответа Вашего на первое свое письмо, я спешу отправить Вам настоящее второе. Отчасти

—296—

беспокоюсь о судьбе письма с фотографическою карточкою, отчасти желая познакомить Вас ближе с Училищем, где воспитываются наши девочки, пишу несколько строк сих с приложением вырезанного из «Москов. Ведом.» клочочка. Знаменательный клочок этот, стоящий внимания и всякого, сочувствующего женскому образованию, русского человека, для Вас, как я думаю, будет особенно интересен в виду того, что тут упоминаются, хотя и мимоходом, дорогие наши – Дядя и сестра моя, дочь Ваша. Невразумительным, пожалуй, может показаться Вам одно выражение в прилагаемом при сем вырезке, почему упомянуто об одной племяннице Преосвященного Алексия, когда в действительности их учатся в гимназии Фишер две. Ошибку эту я объясняю тем, что одна Анюта получила награду на акте, (по поводу которого и идет речь в статье газетной), след. Она и была отрекомендована Дядей г. Каткову в качестве племянницы Преосвященного.

Интерес сведений в прилагаемой статье и побуждает меня главным образом послать Вам настоящее письмо, прочтите её повнимательней и храните для памяти, как свидетельство о степени и мере образования наших девочек.

О себе собственно могу сказать не много в добавление к изложенному в предыдущем письме моем. Жизнь моя вступила в обыденную студенческую колею, с сегодняшнего числа (10-го) начались наши лекции. В Академию нашу ныне поступило 64 человека из 66, державших приемные испытания: 45 на полное казенное содержание, а остальные на свое иждивение.

1879 г. 10 Сентября.

13

Не могу ни какими догадками и предположениями объяснить Ваше молчание. Вот уже третье письмо посылаю Вам, не получив в ответ на предыдущие два ни одной строчки. Мрачные души приходят иногда в голову по поводу молчания Вашего; успокойте меня, ради Бога, хоть пятьюдесятью словами о житье – бытье Вашем. Предыдущие два письма мои отправлены были с небольшими посылочками (одно –

—297—

с фотографической карточкой, другое – с листочком из Москов. Ведом.), узнать о получении их мне особенно интересно. Ответьте, пожалуйста, как можно поскорее.

Дела наши академические вступили давненько уже в свою колею обычную; дано философское сочинение, на которое и приходится употреблять почти все, свободное от классных лекций, время. Желая попытать свои силы в решении чисто отвлеченных вопросов мета физики, я выбрал чуть ли не самую трудную из всех предложенных тем: разбор философской системы Спинозы.

Сегодня ждут в Лавру Владыку-Митрополита к приближающемуся празднику (25-го). На 1-е Октября, наш академический праздник, обещается сюда Преосвященнейший Дядюшка.

1879 г. 24 Сентября.

14

Письмо Ваше со вложением 10 рублей я получил в самый день нашего годичного праздника. И признаюсь, радостный сам по себе этот день получил через то особенную прелесть. Ваше долговременное молчание, не смотря на троекратный вызов с моей стороны, за последнее время начало было беспокоить меня не на шутку. Множество предположений одно другого безотраднее стали роиться в голове моей по поводу Вашего молчания. Для решения всех недоумений я намеревался, наконец, писать кому-нибудь из знакомых Ваших с запросами о житье – бытье Вашем. Но письмо Ваше предупредило это мое намерение. Искренно благодарю Вас за него.

В торжественный день 1-го Окт. Я удостоился получить из рук Преосвящен. Дядюшки следующие книги в награду за успехи и поведение: 1) «Свящ. книги ветхого завета в русском переводе» (в 4-х томах, ценою за все 2 р. 50 к.); 2) «Наука и религия» соч. Чичерина (ценою в 4 р.); 3) «Начертание Церковной Истории» соч. Иннокентия (в 2-х томах без означения цены). Из всех этих книг, в общем, составляющих очень тяжелую книгу, выше всех по литературному достоинству стоит книга Чичерина, изданная в свет только в настоящем году. Это небывалый доселе труд в этом роде; громадная ученость автора

—298—

(бывшего профессора Университета) сослужила здесь громадную услугу защите православия.

Кроме этих книг еще ранее получил от о. Ректора в подарок книгу его сочинения «Историю Моск. Дух. Академии». Этот подарок получил я, как один из 12 депутатов, ходивших поздравлять о. Ректора в день его Ангела (25 Сент.). Для утешения Вашего посылаю Вам книгу эту, во многих отношениях чрезвычайно интересную и для Вас. Прочтите её со вниманием: в ней особенно ярко характеризуется отношение покойного Митрополита Филарета к нашей Академии.

О своем житье за последнее время могу сказать не много. Все время употребляю на дело: посещаю неукоснительно лекции, вечером (с 4-х часов до ужина) пишу философское рассуждение, которое благодаря Господа, приближается уже к концу, хотя и срок подачи его тоже не далеко.

1879 г. 9 Окт.

P.S. Сегодня празднуется юбилей 25-ти летний со времени поступления на училищную службу Преосв. Дядюшки и товарищей его (между ними – Ректора Вифанской Семинарии Филарета Сергиевского и нашего проф. Дмитрия Федор. Голубинского). Наша Академия послала вчера Дядюшке адрес приветственный по этому поводу, за подписом всех профессоров.

15

1879 г. 14 Ноября.

Каждый день ждал я письма от Вас, после того как сам отправил Вам письмецо с приложением подаренной мне книжки «История Моск. Дух. Академии». Доселе ни одной строки не получил; спешу вызвать от Вас, с одной стороны, – уведомление о получении посылки, с другой стороны – известие о новостях Мечеходовских, которых, я думаю, поднакопилось со времени последнего письма Вашего. И прежде всего, интересно знать о судьбе Николая Фомича по отбытию воинской повинности. Не безынтересны и подробности о Мечеходовском празднике 2-го Ноября.

О своем житье скажу не много. Непосредственно после подачи философского рассуждения, нам дали новую тему

—299—

для сочинения по Сравнительному Богословию. Читаю теперь источники по этому предмету на тему: «Имеет ли у протестантов смысл крещение детей». В виду сбивчивости и колебаний в учении протестантов об этом догматическом вопросе, решение данной задачи представляет ни мало трудностей. Из прочтенных доселе источников пока не составилось еще никакого определенного представления о данном вопросе.

Студенчество наше занято теперь весьма интересным явлением следующего характера. В одном мещанском доме нашего посада с 14-го Октября начала шутить какая – то неведомая сила, или что́ просто называют – черт. Ежедневно часов в 8 вечера приблизительно начинаются проделки этой загадочной силы: поднимается стук сильнейший в различных углах дома, хлопанье в ладоши и т.п. чудеса. Слух о загадочном явлении скоро дошел и до Академии, студенты толпами повалили к месту приключений, и по тщательном исследовании большинство из них убедилось, что это дело – не человеческих рук и проказ. Но что такое тут проказит, – об этом догадки и суждения различны: одни видят здесь черта, другие – спиритическое явление и т.д. Во всяком случае, при однообразии нашей жизни – и шутки черта – не маловажное развлечение.

В последнюю поездку в Москву (около 25 Октября) я дал слово Дядюшке провести нынешние святки у него, если мое присутствие в Мечеходове не будет существенно необходимым.

На днях в Петербургской Академии защищал магистерскую диссертацию Алексей Петрович Мальцев (сын о. Петра Родионыча), на тему: «Нравственная философия утилитаризма». Диспут по слухам, сошел прекрасно, аплодисментам со стороны публики не было конца. Магистрант единодушно признан достойным степени магистра.

Прося благословения Вашего, остаюсь преданнейший Вам сын Александр Мартынов.

16

Благодарю от всей души за два письма Ваши и за вести в них. Чтение последнего, вчера полученного, письма

—300—

произвело на меня потрясающее впечатление. Засвидетельствуйте мое искреннее сочувствие великому несчастью, постигшему достоуважаемого Николая Яковлевича. Утешайте и помогайте ему, чем только можете, помня, что подобные несчастия от Бога посылаются и помощь в них – дело Богу благоугодное.

Не оставьте и болящих родных наших Троицких: утешение и навещение и для этого рода страждущих существенно необходимо. Пожелайте им доброго здравия от меня.

Радуюсь освобождению Николая Фомича от военной службы; попросите Анну Аф. При случае засвидетельствовать ему мое душевное приветствие с знаменательным для него событием.

Из жизни своей передать в настоящем случае могу не многое. Сочинение по Сравнительному Богословию почти кончил, остается только переписать на чисто, к 20-му и это дело кончу. Того же, или в крайнем случае, 21-го числа отправляюсь в Москву на все святки.

Завтра празднует наша Академия тридцатипятилетний юбилей досточтимого о. Ректора. Академическая служба назначена в соборе Троицком. От корпорации профессоров в подарок юбиляру готовятся стенные изящные часы. Со стороны студентов будет поднесен адрес. В числе депутации по этому поводу придется, как кажется, присутствовать и мне.

Если будете писать мне в Москву, то пишите вместе и Преосвященнейшему Дядюшке (поздравительное с праздниками письмо).

По поводу предстоящего посещения о. Благочинного, ради Самого Господа, ведите себя благопристойно, помня твердо, что в противном случае неиссякаемая благость этого добрейшего начальника может же когда – н. иметь конец. Лично от меня засвидетельствуйте досточтимому и многоуважаемому о. Благочинному искреннейшее и нижайшее почитание.

17

От души поздравляю Вас с великим праздником Рождества Христова, приветствую, кстати, и с имеющим

—301—

скоро наступить Новым годом. Да будет 1880-й год в собственном смысле новым для Вас годом; да принесет он Вам полноту духовных благ и телесного здравия от Господа!

Четыре уже дня существую я в Москве. Виделся с сестрами, брал их на подворье на сутки. Они здоровы и веселы. Учились за прошедшее полугодие отлично. Саша занимает 2-й № в списке воспитанниц своего класса, Анюта – 1-й. Дядя и я утешаемся их успехами в науках. На праздник еще возьмем их на подворье. Впрочем, в училище у них святки пройдут веселее, чем у нас. Начальница хочет побаловать своих воспитанниц, устроивши для них вечеринки. На один из таких домашних балов и я имел счастье быть приглашенным, боюсь только, чтобы не сконфузиться.

Никиту Ивановича, по приезде в Москву, еще не посещал я. Дядюшка сказывает, что здоровье его все в том же прежнем печальном положении: лежит – и не встает. На празднике навещу больного неоднократно.

От всего сердца желая Вам доброго здоровья, остаюсь преданнейший Вам сын Александр Мартынов.

1879 г. 24-го Декабря.

18

Едва дошло первое письмо мое (от 24-го) к Вам, как горестнейшее событие сегодняшнего числа дает повод ко второму. Сегодня в 9 часов утра скончался после трехмесячной тяжелой болезни незабвенный и дорогой Дедушка Никита Иванович. До последнего смертного часа покойный был в здравом уме и твердой памяти. Особенно вчерашний вечер поведение его удивляло всех ближних: веселое настроение духа, шутливость и отсутствие обычной при болезни усталости и утомления – радовало всех и утешало. Тем грустнее и печальнее контраст нынешнего дня!

Извещая Вас о горестном событии, покорнейше просим, помолится о упокоении души новопреставленного. Не излишне было бы написать письмецо утешительное Любови Федоровне. Искренность и глубокая теплота чувства, какою проникаются все письма ваши, всеми читаются с боль-

—302—

шим удовольствием. В настоящем случае величайшие благодеяния покойного могут дать Вам благоприятный случай утешения плачущих родных.

Преданный Вам сын Александр Мартынов.

1879 г. 26 Дек.

P.S. В субботу (29-го) назначено погребение Дедушки. В 9 ½ часов – вынос тела в Университетскую Церковь, затем – погребение в Донском монастыре.

19

Хоть несколько и поздно, спешу поздравить Вас с наступившим новым годом, еще раз пожелав Вам всех благ и милостей от Господа на будущее лето.

Второй день пошел уже, как я возвратился из Москвы. Не могу сообщить ничего нового из московских впечатлений, кроме того, что известно уже Вам из предшествующего письма моего. Похороны дорогого Дедушки, Никиты Ивановича, доставляли и на мою долю не мало хлопот. За отсутствием взрослых мужчин в доме покойного, мне пришлось исполнять ни мало поручений по погребению: пришлось напр., раза два – три съездить на кладбище в Донской монастырь (верст за 6 приблизительно от квартиры Никиты Ивановича). Церемонию самого погребения, а равно и речи, произнесенные в церкви при отпевании и на могиле (всех речей было 6), не считаю удобным описывать и передавать здесь, отчасти потому, что это заняло бы слишком много времени и места, отчасти потому, что все это можно узнать из газет (особенно в этом отношении интересны для нас – родственников № «Московск. Ведом.» за 30-е Декабря и № «Современных Известий» за 6-е Января). Беспристрастно говоря, к личности Никиты Ив., как профессора, выражено было глубочайшее уважение от его сослуживцев – профессоров Москов. Университета и учеников его, рассеянных по России на различных юридических должностях и положениях. Довольно указать на то, одно обстоятельство, что при гробе покойного присутствовали – Директор Яросл. Лицея Капустин, Председатель С. Петербургского Окружного Суда – г. Кони, несколько иногородних адвокатов, мировых судей и др.

—303—

лиц, чтивших покойного так глубоко, что, не смотря на дела по службе и дальности расстояния, сочли долгом приехать на погребение чтимого учителя.

Как Ваше житье – бытье? Кончена ли «слава» рождественская и благополучно ли? Жду письма Вашего скоро. Если есть возможность не оставьте и финансами.

1880 г. 9 Января.

К 20-му числу этого месяца дано приготовить нам проповедь; мне досталось писать на 30-е число – Собор трех Святителей.

…

20

Премного благодарю Вас за письмо от 12-го и за приложение к нему. От души поздравляю Вас и с архипастырскою милостью, да будет это поощрением к еще большим пастырским трудам и доброму житию. Ваши способности, особенно умственные, и мастерское искусство письменного изложения мыслей, – по справедливому замечанию Преосвященнейшего Дядюшки, высказанному им после прочтения последнего поздравительного письма Вашего к нему, – давно должны были бы доставить Вам, по меньшей мере, должность Благочинного, если бы… Ох, это, «если бы»! Дай Бог, чтобы с наступившим новым годом оно вовсе прекратилось!

Нового из своей жизни за время после письма моего от 9 Января ничего не могу сообщить. Срок подачи проповеди приближается, а она еще не готова у меня. Задался, было широкими планами – очертить задачи пастыря нашего времени средства их выполнения. Но объем проповеди не дозволяет с надлежащею точностью и обстоятельностью выполнить этот план, а от того выходит просто какая – то галиматья, без системы и логической связи; приходится подать кое-что, просто ради отбывания повинности.

К настоящему письму моему прилагаю один экземпляр «Годичного акта в нашей Академии» в благодарность за Вашу посылочку. Может быть, найдется в этой брошюрке и что-нибудь интересное для Вас. Прочтите повни-

—304—

мательнее речь «о взаимодействии вещей»²⁹⁶⁵, сказанную нашим профессором по кафедре Истории Философии, – Василием Никифоровичем Потаповым. Речь эта достойна внимания и перепечатана была неоднократно в разных светских журналах.

1880 г. 16 Января.

21

Сегодня получил я письмо Ваше с приписочкой от Платониды Сергеевны. Благодарю Вам от всей души за память обо мне и за известия о погребении дорогого и любезнейшего старца мечеходовского. Благодарю Господа, что последний долг усопшему был отдан с подобающею честью. Не забудьте сирот; окажите им все, от Вашей воли зависящие милости: Сам Господь указывает новый путь для Вашего милосердия, остается только следовать персту Божию и помогать страждущим. Прошу передать мое вторичное утешение сиротам и самое искреннее участие к великому их горю.

Премного благодарю Вас за готовность Вашу помочь мне финансами. В последнее время, действительно, чувствовалась в них потребность. Но на сих днях, совершенно неожиданно для меня самого, Геннадиевский Дедушка о. Димитрий прислал мне 10 рублей. Стыдненько признаться, получать такие суммы от старца, который из-за того сам, вероятно, подвергается не малым лишениям; – но видно, что чрезмерная доброта его превышает собственные его нужды. Делать нечего, прислано, нельзя возвратить обратно. В письме своем дедушка жалуется, что я не посетил его на прошлой вакации. Я и сам сознаю невежливость, и в ближайшее лето, если Господь позволит, непременнейшим долгом сочту – поправить эту невежливость.

Что сказать Вам о своем житье академическом? Жизнь наша течет однообразно, нового и выдающегося в ней ничего не вижу. Скажу разве о неприятности, какую я испытал недавно и продолжаю испытывать еще и теперь. Неприятность эта касается меня лично, и состоит в следую

—305—

щем. Писал, кажется, я Вам в свое время, что из предложенных для сочинений по Философии тем я выбрал тему о Спинозе. Тема эта представляла из себя вопрос, ответ на который мог быть двоякий. Отчасти поверивши одному бестолковому немцу, отчасти по своему неразумению, угораздило меня решить вопрос совершенно неверно и прямо в разрез со взглядами профессора, который, признаться, далеко недолюбливает таких противоречий себе. Крайне неловко чувствовал (и теперь чувствую) я себя, при мысли о том, что придется получить на сочинении дурной балл. При том значении, какое имеют у нас баллы на сочинениях, придется, пожалуй, горько поплатиться за оплошность. Помолитесь Господу Богу о моих слабых успехах: только помощь Божия утешает еще меня несколько.

Масленицу, начиная с Пятницы или Субботы будущей недели и до пятницы первой недели Великого поста, провожу в Москве. До поста или на первых днях его буду еще писать к Вам.

Прося благословения Вашего, остаюсь преданнейший Вам сын Александр Мартынов.

15 Февраля, 1880 года.

22

Приношу искреннейшее поздравление с наступившими великими днями св. Четыредесятницы, от души желаю провести свято и с пользой душевною великий пост. Сегодня Господь сподобил меня недостойного приобщится св. Таин: молю Господа да не в суд или во осуждение будет мне сие, но во исцеление души и тела. Извините, что не пришлось своевременно попросить у Вас прощения во всех, содеянных против Вас, лютых; простите меня великодушно хоть теперь.

Из Москвы от Преосвященнейшего Дядюшки приехал я вчера утром. Погостил, не скажу, чтобы особенно весело, но полезно: занимался почти все время чтением. Был, правда, один раз в театре и раз в цирке. Посещал дважды Любовь Федоровну; письмо Ваше утешительное она получила и просит передать глубокую благодарность за него. Брал на два дня сестер своих из Училища; они

—306—

здоровы и веселы, хотя в бытность на подворье не мало покапризничали, чем оскорбили Дядю, учатся хорошо.

На масленице получил письмо из Углича. Дядюшка Николай Федорович – на радостях: последняя ревизия (в Янв. и Февр.) сошла для него сверх ожидания удачно; один он из всех угличских учителей слышал от ревизора только комплименты, – и ни одного укоризненного замечания. На масленице был этот ревизор у Преосвящ. Дядюшки и тоже не мало хвалил Николая Федоровича. Хотелось бы знать, как отделался от страшного посетителя Платон Матвеевич? Напишите, если что – н. известно Вам по этому поводу: мне лично этот год Платон Матв. не писал ни разу: ленится или сердится – не знаю.

1880 г. 8 марта.

23

Сию минуту получил я с почты два письма Ваши – от 22 Февраля с 3 рублями и от 8 Марта – с 10-ю. Искреннейше благодарю за оба. С полным смирением принимаю Ваше замечание относительно моей неаккуратности в письмах, хотя сказать по правде вся тяжесть вины лежит не на одном мне. Первое письмо Ваше (от 22 Февр.) в Лавре меня уже не застало, я отправился в Москву на масленицу. А следов. Ни получить, ни ответить во время по этому случаю я не имел возможности. Жаль, что не аккуратность моя дала повод к сожалениям относительно моего физического благосостояния, это последнее, по милости Божией, обстоит пока удовлетворительно.

Благодарю Господа, что сподобил Вас благочестно вступить в пречестные дни св. Четыредесятницы. Да укрепит Вас сила Вышнего и на все течение великого поста!

У нас теперь начались, по обыкновению, довольно усиленные научные занятия: срок подачи сочинения богословского приближается, а дело почти еще не началось. Надоели, признаться эти постоянные заботы о сочинениях, слишком однообразна работа-то, да и беспокойна до крайности. Ждем с нетерпением экзаменов и окончания учебного года: тяжел что-то этот високосный год.

…

1880 г. 11 Марта.

—307—

24

Сейчас только окончил я переписку последнего семестрового сочинения и чувствую довольно приятное наслаждение, какое обыкновенно испытывают после окончания трудной работы. Правда, мучительное опасение за достоинство сочинения сильно препятствует приятному настоящему ощущению перейти в полную радость, тем не менее, одно сознание, что написано последнее (может быть, уже последнее в жизни) семестровое (краткосрочное) рассуждение, до некоторой степени способно порадовать, хоть не надолго. Близость экзаменов, этой общей кары учащегося люда, смущает все более и более: начинается уже обычная суета и хлопоты по составлению билетов. Предполагаем, что в конце Фоминой недели у нас будет первый экзамен, а на первых днях той же недели имеем написать два экзаменационные экспромта. Помоги, Господи, развязаться благополучно с этими трудностями. Помолитесь обо мне.

Из новостей нашей академической жизни могу сообщить о двух особенно животрепещущих. Разумею два магистерских диспута, бывшие 1-го и 2-го этого месяца. Искателями ученых степеней явились на этот раз, два наши профессора. 1-го числа защищал свою магистерскую диссертацию приват-доцент (по-прежнему – бакалавр) по кафедре древней Византийской Истории, Ив. Ив. Соколов. Труд, представленный им на соискание ученой степени, весьма почтенный по объему (более 500 печатных страниц), но далеко не отличающийся достоинством содержания, был остро и всесторонне раскритикован на диспуте. Магистрант отвечал на возражения оппонентов довольно неудачно и мало. Тем не менее, принимая во внимание массу трудов, потребовавшихся для диссертации, Совет Академии присудил искателю ученую степень магистра Богословия.

2-го числа на магистрантской кафедре явился другой приват-доцент по кафедре Догматич. Богословия, Александр Дмитр. Беляев. Его диссертация, менее обширная по объему, чем предшествующая, несравненно солиднее по содержанию. Это труд вполне оригинальный, такой, которому

—308—

русская богословская наука доселе еще не представляла ничего подобного. Публичная защита сочинения, благодаря необыкновенному остроумию и быстрой сообразительности диспутанта, шла и оживленно и серьезно. Присутствовавшие на диспуте вынесли на этот раз самое приятное впечатление. Единогласное решение Совета, по которому магистрант признавался вполне достойным искомой ученой степени, было встречено самыми громкими рукоплесканиями, не умолкавшими около ¼ часа.

Сочинение Соколова носит такое заглавие: «Отношение протестантизма к России в XVI и XVII вв.» Сочинение Беляева: «Любовь Божественная. Опыт раскрытия христианских догматов из начала Любви Божественной». На обоих диспутах присутствовал в качестве председателя Преосвящ. Дядюшка.

В Пятницу на настоящей неделе еду в Москву, где пробуду до Фомина Воскресения.

Желая Вам в добром здравии и душевном спасении провести приближающиеся дни великой страстной седмицы, остаюсь искренно любящий Вас сын Александр Мартынов.

1880 г. 7 Апр.

25

Христос Воскресе, Драгоценнейший мой Тятенька, От всей души имею счастье приветствовать Вас с радостнейшим христианским праздником. Да поможет Вам Господь в веселии и чистоте душевной встретить и с истинно-христианским благоговением провести великие светлые дни.

Вчера сподобил меня Господь причаститься Св. Таин из святительских рук. Молю Господа, да не в суд или в осуждение будет мне cиё, но во исцеление и обновление души и тела моего.

В Москве живу уже целую неделю. Хожу за Богослужение, а в свободное время кое – что почитываю, скуки ради. Говоря вообще, провожу время душеспасительно.

Был раз у сестер в Гимназии. Они веселы и здоровы; учатся хорошо (обе вторыми ученицами) и нравами не из рук вон. На Пасхе, если найдется удобное время и

—309—

место, нужно будет взять их на подворье. Неудобство только в том, что нижние комнаты, назначавшиеся обыкновенно для посетителей и гостей, в настоящее время заняты Преосвященным Николаем, начальником Японской миссии, который проживет здесь до 5 Мая. Гостей – нас собралось теперь у Дядюшки не мало: В.А. Образцов, К.И. Всесвятский и я занимаем одну из верхних дядиных комнат, внизу Преосв. Николай.

Посещал я по приезде и Любовь Федоровну; вчера у них обедал. К 1-му Мая она перебирается на новую квартиру, на Пречистенку.

1880 г. 18 Апр.

26

Деньги 15 р., завернутые в газетную бумагу, я получил тотчас же по приезде из Москвы. Премного благодарю за этот гостинец, жалею от души, что не получил при этом письмеца от Вас, тем более, что отсутствие письма заставляет делать не особенно приятные заключения относительно Вашего благосостояния.

Пасху провел в Москве довольно весело, ходил почти каждый день в гости, и принимал сам гостей, как в отсутствие Дядюшки, так и в его присутствии. На один день брал сестер своих из гимназии на подворье: они тоже веселы и довольны. 23-го у них в гимназии был бал по случаю именин мужа их Начальницы. На бале удостоился присутствовать и я, благодаря особенному вниманию и любезности ко мне добрых хозяев.

Но мысль о московском веселье должна была сама собою исчезнуть, как скоро прибыл я в Лавру. Близость экзаменов и масса труда по этому случаю сразу заставили забыть о Москве. Целых два дня по приезде сидел я, не разгибаясь, за составлением и перепиской билетов, теперь принимаюсь готовиться к первому испытанию – 6-го Мая. К большому огорчению, конец экзаменов наших в первых числах июня. Вскоре после того, побывав предварительно в Москве, я прибуду и в Мечеходово отдыхать после сильных работ и забот.

Прося молитв и благословения Вашего, остаюсь преданнейший Вам сын А. Мартынов.

1880 г. 30 Апр.

—310—

27

Вчера покончил я, при помощи Божьей, все учебные дела свои за второй академический курс. Результаты нынешнего учебного года вполне еще неизвестны, а насколько известно, утешительны. Самое сомнительное мое произведение (философское о Спинозе) доселе еще покрыто мраком неизвестности; надежды на успех в этом отношении, впрочем, очень мало. А между тем вопрос об этом сочинении весьма важен, от него зависит номер мой в списке.

Сегодня отправляюсь в Москву на нисколько времени, а потом и в Мечеходово, куда приеду никак не позже половины июня.

Очень жалею, что после Пасхи не получил от Вас ни одной строчки. Сомневаюсь даже немало относительно Вашего благосостояния. Не навещал ли Вас Преосвященнейший Владыка? Если не был еще, то не обещается ли быть? У нас ходят слухи по этому поводу.

1880 г. 31 Мая.

28

Не могу разгадать причины столь долговременного молчания Вашего, тем более что предмет, о котором я жду с нетерпением известия от Вас, для меня чрезвычайно важен и интересен. Догадываетесь, вероятно, что я разумею здесь приезд Владыки Ярославского²⁹⁶⁶ в наши края. Ваше молчание дает даже место слишком неутешительным соображениям относительно Вашего представления Преосвященному. Не дай, конечно, Бог, чтобы эти соображения оказались основательными. Но для окончательного успокоения моего, я Христа ради просил бы Вас уведомит меня, как только возможно, скорее. Живу теперь в Академии, приехал сюда 25-го. Был в Саввине монастыре и в Новом Иерусалиме на богомолье. Обе обители произвели на меня самое приятное и отрадное впечатление. Ничего подобного в этом роде мне не приходилось еще видать в своей жизни. Московские наши все здравству-

—311—

ют, сестры начали учиться; 1-го Сентября в день акта обе они удостоятся наград за успехи.

Письмо настоящее пишу, между прочим, в виду следующей еще необходимости. Уезжая из Мечеходова, я забыл второпях одну книгу, которая озаглавливается так: «Symbolik Mohler’s», книга эта на немецком языке. Между приметами её самая ясная та, что у переплета её оторвана передняя корочка, вообще книга эта уже довольно подержанная. Думаю, что я оставил ее в среднем ящике комода, где на вакации хранились все мои иностранный книги. Поищите, ради Бога, потщательнее забытую книгу мою, нашедши, перешлите ее мне по почте немедленно же, потому, что она мне крайне нужна, это собственность одного профессора, который требует возвратить ее не далее, как через неделю. Пожалуйста, исполните эту просьбу мою.

В ожидании скорейшего ответа, остаюсь искренно любящий Вас сын Александр Мартынов.

1880 г. 27 Августа.

29

Извините, что не отвечал своевременно на письмо Ваше с приложением забытой мною книги. То и другое получил я своевременно и премного благодарю Вас за беспокойство, причиненное моею неаккуратностью. Получил и раннейшее письмо Ваше с известием о встрече Владыки. Радуюсь и благодарю Господа, что страхи эти миновали Вас благополучно.

О делах наших академических могу сообщить Вам следующее. На приемные испытания в нынешнем году явилось 68 студентов Семинарии, все они приняты в действительные студенты Академии, из них 48 на полное казенное содержание, остальные 20 на свое. Под № 1 – м поступил некто г. Струнников, сын купца кашинского (Твер. губ.), окончивший курс с серебр. медалью в коммерческом училище, и слушавший затем в продолжение 2-х лет лекции в С. Петербургской Духовной Академии в качестве вольного слушателя. Из наших земляков – ярославцев поступили 6 человек под следующими номерами: 10-м (Мих. Павлиныч Ласточкин из с. Рыжикова или Рябины, не помню хорошо), 19-м (Ал. Богояв-

—312—

ленский), 29-м (С. Богородский), 48-м (Дмитрий Павлыч Троицкий из Васильевского), 50-м (Александр Павл. Поройков), 54-м (Александр Петр. Стратилатов). Четверо первые поступили на казну, два последние на свои средства (последний г. Стратилатов послан был из Семинарии на казенный счет).

Взял я тему для кандидатского рассуждения: «Учение Отцов церкви о творении Mиpa». Тема очень сложная и многодельная; придется перечитать очень много святоотеческих творений. Каждый день по несколько часов роюсь теперь в библиотеке нашей, но не могу еще подыскать никакого исследования подходящего к моему вопросу. Помнится, хвалили Вы лекции покойного проф. Вашего Василия Гр. Орлова о Шестодневе св. Василия Великого. Нет ли какой-нибудь возможности отыскать их и переслать мне?

Вчера перешли мы в новые помещения, назначенные для студентов 3-го курса. Наши комнаты выходят окнами на Смоленское кладбище, очень удобные, светлые и чистые.

Прося благословения Вашего на предлежащее великие труды мои, остаюсь искренно любящий Вас сын Ваш А. Мартынов.

1880 г., 10 Сент.

30

Получил сегодня письмо Ваше со вложением 10 рублей и с приложением моей папки. За все благодарю душевно. Радуюсь и благодарю Господа, что опасное путешествие Ваше к Владыке совершено благополучно. Да будет и впредь помощь Божия!

Из жизни нашей за последнее время немало новостей, которыми и спешу с Вами поделиться. Начну с 30 Сент. День этот знаменателен для нас и всей Академии потому, что тогда наше тихое заведение удостоили своим посещением Великие Князья – Сергей Александрович (сын Императора) и Константин Константинович (сын Конст. Никол.). Часов около 4-х Великие посетители явились в Академии, в саду были встречены о. Ректором, а при самом входе – студентами, которые приветствовали высоких гостей громким и долго не смолкавшим «ура». Посетив актовый зал, комнаты о. Ректора, церковь, столовую и ауди-

—313—

тории, Князья отправились в библиотеку, где внимательно рассматривали многие достопримечательности, и изволили записать свои имена в книге, нарочито для таких целей назначенной. Состоянием Академии остались очень довольны, что и выразили лично о. Ректору и потом через Московского Вице – Губернатора, сопровождавшего их на этот раз. О. Ректор удостоился даже от них приглашения на обед.

1-го Окт. совершился обычный наш праздник и акт. На торжестве этом присутствовал по обыкновению, Преосвящ. Дядюшка. Мне недостойному выпала честь произнести проповедь за литургией этого праздника и из рук Владыки получить за cиe просфору. Проповедка, благодаря Господа, вышла довольно удачная; едва ли не явится в печати. На акте в награду за успехи получил я книгу: «Летописи и памятники древних народов (о Египте)» большую, можно сказать, огромную по объему и ценную, но кажется, очень скучную по содержанию, слишком уж специальному.

С 4-го до 6-го числа этого месяца я был в Москве. Согласно давнишнему обещанию Преосвященнейшего Дядюшки, ездил строить себе шубу. Вещь задел прекрасную: за мех заплатил 120 р., за сукно 17 р., и за шитье 8 р., всего 145 р. И все это благодаря незаслуженной с моей стороны милости Дядюшки. Недостанет сил и средств отблагодарить Благодетеля!

Навещал в Москве сестер своих и брал их на несколько часов к Дядюшке. Они здоровы и учатся хорошо. Любовь Фед. тоже здравствует.

…

1880 г. 9 Окт.

P.S. Все время мое теперь поглощено работами по кандидатскому сочинению, хотя не могу похвастать, чтобы дело шло успешно. Тема труднейшая и многоплоднейшая. Бывают минуты, когда прихожу в положительное отчаяние в виду трудов. Только на помощь Божию уповаю и прошу Ваших молитв.

В Мире политическом носятся вести неутешительные. Грозят скорой войной с Китаем, и за последнее время

—314—

слышно уже о стычках. Хлеб поднимается все выше и выше в цене, к концу зимы обещают решительный голод, на больших рынках хлеб покупается не по цене, а по жеребью. Спаси, Господи, Россию от великих грозящих ей бед!

31

Давно что-то не получал я вестей от Вас. Живы ли и здоровы ли Вы?

Сам собирался, было, писать Вам к прошедшему празднику, но как – то за недосугом и за ленью не собрался. Извините, если не своевременно поздравлю Вас теперь хоть с прошедшим праздником.

Сижу за кандидатским. Сделал уже не мало, а сделать предстоит и еще несравненно больше. Прочитал немало немецких книжек, смотрел и в святоотеческие творения. Скоро возьмусь за распланировку собранного доселе материала, а потом (вероятно, в начале Декабря) и за писание этой страшной для студентов диссертации. Доселе предмет выяснился весьма недостаточно. Особенно темным остается период великих Отцов Церкви (Василия В., Гр. Богосл. и Иоанна Златоуста), хотя по-видимому этот-то период и должен бы быть особенно важным для истории догмата о творении Mиpa. Для того, чтобы полнее ознакомиться с предметом, нужно было бы прочесть все святоотеческие творения в подлиннике, но так как это труд непосильный, по крайней мере, неодолимый в один год, то приходится довольствоваться теми немногими данными, какие сообщаются в разных исторических догматиках. Но понятно, что при таком положении дела, о полной и всесторонней разработки предмета нечего и мечтать. Говоря вообще, тема, взятая мною, очень трудная и многодельная. Только на помощь Божию и заступление свв. угодников уповая, приступаю к предлежащему труду. Прошу и Ваших молитв обо мне.

В посаде нашем новостей особенных нет. В этом месяце Академия ждет Обер-Прокурор²⁹⁶⁷ Св. Синода, имеющего быть сюда, как говорят, для ознакомления с ходом

—315—

академических дел, в виду скорого преобразования Академии. По слухам, сущность нового преобразования будет состоять в возвращении к старым порядкам: 1) писание кандидатской диссертации будет перенесено на 4-й год, 2) степени магистерские будут даваться без отпечатания и публичной защиты диссертаций, 3) теперь существующие три отделения сократятся до двух, или даже одного, как было прежде, и т. д. На нас, впрочем, эти преобразования не распространятся.

В конце же этого месяца имеет быть знаменитый докторский диспут Евг. Евст. Голубинского, (Вам, кажется, известного). На диспуте вероятно, будет присутствовать Преосвящ. Дядюшка.

1880 г., 8 Ноября.

32

Скука невыносимая начала одолевать меня за последнее время. Каждый день выхожу на улицу встречать почтальона и – ни одного письма в продолжение месяца слишком. При мнительности моего характера это становится, наконец, невыносимо. Множество предположений одно другого мрачнее невольно теснятся в голову. Особенно тревожить Ваше молчание (чуть ли не двухмесячное): никак не могу придумать хоть сколько-нибудь утешительной причины для объяснения его. Ради Бога немедленно же опишите мне о себе, если только имеете силы к тому.

Дела мои учебные идут своим чередом, хотя трудность и широта избранного мною предмета пугает все более и более. О полной обработки темы, кажется, придется отложить попечение, по крайней мере, на нынешний год: масса материала совсем задавила. Прошу молитв Ваших в трудах своих.

За 12-е ноября в «Яросл. Епарх. Вед.» помещена моя проповедка на день Покрова. Поинтересуйтесь прочесть её, когда придет к Вам этот N. Николай Никол. Корсунский²⁹⁶⁸

—316—

обещал, впрочем, прислать мне несколько отдельных оттисков проповеди, но доселе еще не прислал. Если исполнит свое обещание, не премину прислать Вам несколько экземпляров.

В ответном письме своем, которого жду в наискорейшем времени, не откажите сделать посильное финансовое приложение, если только имеется какая-нибудь возможность. Деньги у меня совершенно истощились (состою даже должным Дм. П. Тр. 1 ½ рубля, взятые на концерт Славянского, занимаю и на марку для настоящего письма). А между тем, в виду наступившего поста – с одной, и усиленных занятий – с другой стороны, деньги теперь существенно необходимы для восполнения часто скудного академического стола. Надеюсь на милость Вашу.

1880 г., 17 Ноября.

33

Наконец, всякое терпение мое истощилось. Темные опасения относительно благополучия Вашего начинают становиться для меня почти невыносимыми. Иначе, вовсе не могу объяснить себе Ваше безмолвие. Заметьте, что настоящее письмо уже четвертое после тех трех, на которые не получено ответа Вашего. Как припомню, ничего подобного не бывало в переписке нашей, начиная с поступления моего в Училище. Две возможные причины безмолвия Вашего теснятся мне в голову: или крайне тяжкая болезнь Ваша (чего, Боже, упаси!), или же слишком большое неудовольствие против меня. Впрочем, ни та, ни другая, по моему крайнему соображение, не может лишить меня возможности получить от Вас вести. В первом случае, Вы имеете возможность попросить кого-нибудь из соседей начеркнуть два-три слова ко мне, и это совершенно необходимо сделать. Во втором же случае я имею, если не право то, по крайней мере, полную надежду выслушать причины Ваших неудовольствий против меня. Так мне представляется дело: не получить никаких от Вас известий я не считаю возможным.

Итак, немедленно же по получении этого письма моего жду с усиленным нетерпением такого или иного ответа

—317—

Вашего. Поверьте, что молчание Ваше крайне смущает меня в прямой ущерб моим теперешним занятиям.

Остаюсь искренно любящий Вас сын Александр Мартынов.

1880 г. 23 Ноября.

34

На 16-е Декабря назначен докторский диспут Е. Е. Голубинского.

…

Сегодня получил я письмо Ваше с приложением 10 рублей. За то и другое приношу искреннейшую и глубочайшую благодарность. Несказанно обрадовало меня известие о Вашем добром здравии, а то за последнее время замучили меня сомнения на этот счет. Ради Бога, впредь не мучьте так меня.

В благодарность за посылочку Вашу посылаю и я в свою очередь 5 экземпляров своей проповеди, раздайте их, кому знаете сами.

Третьего дня отправил я поздравительное письмо Преосв. Дядюшке с товарищем своим, студентом монахом Сергеем (недавно бывшим Кон. Ив. Ланиным), который поехал в Москву посвящаться в диаконы²⁹⁶⁹.

1880 г. 24 Ноября.

35

Письмо Ваше от 4-го Декабря получил, премного благодарю за новости, в нем сообщенные. Радуюсь, что Никиту Матвеевича, наконец сподобил Господь достичь желаемого. От души жалею больного Николая Павловича, что с ним сделалось?

16 числа происходил у нас знаменитый диспут Е.Е. Голубинского. Председательствовать на нем был приглашен Преосв. Дядюшка, но присланной накануне телеграммой отказался от предлагаемой чести, сославшись на болезнь. Болен ли он действительно, или не захотел приехать, обидевшись многими резкими суждениями, допущен-

—318—

ными диспутантом в его книге, достоверно неизвестно. За последнее предположение впрочем, больше оснований. Диспут привлек многочисленную публику, большая часть которой Московские иереи и протоиереи. Оппонентами (возражателями) были два знаменитых профессора наши Н.И. Субботин и В.О. Ключевский. Оба оказались достойными борцами с ученым специалистом – диспутантом. На многие вопросы Ключевского диспутант затруднялся дать удовлетворительные ответы. После всех возражал московский протоиерей В.П. Нечаев²⁹⁷⁰, вопросы которого при своей малозначительности не всегда были удачны, и вызывали в публике ни мало смеху. Диспут закончился громкими рукоплесканиями и криками «браво». Евг. Евст. единогласно был признан достойным искомой степени.

После завтра (20-го) еду в Москву на все святки, возвращусь, вероятно, 7-го или 8-го Января. За последнее время до того расстроен я неудачами по кандидатскому рассуждению, что не знаю, можно сказать, ни днем, ни ночью покоя. Помолитесь, пожалуйста, Господу об успехах моих.

1880 г. 18 Декабря.

36

Имею честь и долг принести искреннейшее Вам приветствие по поводу наступившего великого праздника Рождества Христова и приближающегося Нового года. Да исправить Господь, родившийся стопы наши к деланию блага на новое лето; да сохранить Вседержитель жизнь Вашу еще на многие и многие годы.

С 20-го числа настоящего месяца живу в Москве. Виделся дважды с сестрами: они здоровы, и учатся прекрасно. Саша за последнюю треть – второй ученицей, Анюта – первой (с круглыми пятерками по всем предметам). На праздники думаем взять их на несколько времени на Саввинское, Любовь Федоровна также просила их в гости к себе на денек.

23-го справляли годичное поминовение по покойном Дедушке Никите Ивановиче. Служение совершал Преосвящ.

—319—

Дядюшка в Донском. Кроме родственников присутствовало много профессоров и других чтителей памяти покойного.

Святки, по обычаю, пройдут не весело для меня, и ныне особенно, пот. что неудачное кандидатское рассуждение отравляет и подавляет всякий порыв веселости.

Еще раз прошу молитв Ваших усердных о моих успехах.

1880 г. 25 Декабря.

37

На днях получил записочку Вашу с приложением 5 рублей. От искреннего сердца благодарю, что не забываете побаловать меня. Извиняюсь, что не тотчас по получении ответил. Право, дел столько, что забываешь даже о существовании всего окружающего. Крайне мучительная и в то же время неуспешная работа по кандидатскому сочинению не дает покоя ни на минутку. Время течет, а сочинение едва-едва подвигается. Задуманный план не придется, кажется, выполнить и на половину, тема крайне обширная и необычайно трудная, по крайней мере, как тема для кандидатского сочинения, для которого полагается только 8 Месяцев. На Господа – все упование мое. От всей души прошу молитв Ваших.

Окружающей жизни не замечаю, и потому новостей сообщить не могу. Из Москвы, по уезде оттуда, вестей никаких не имею. На Масленицу и, вероятно, на Пасху никуда не имею возможности отправиться, – дорожу каждой минутой.

1881 г. Января 21 дня.

NB. Совсем было забыл сообщить приятность для нас. В одном из последних №№ английского журнала Гимназия г-жи Фишер²⁹⁷¹, где учатся наши девочки, расхвалена до невозможности, названа единственным в Европе женским заведением по образцовой постановке учебного дела. Предполагать в этом известии лесть или кумовство с начальницей нет ни малейших оснований, потому что статья принадлежит перу английского автора. Тем отраднее для нас!

—320—

38

От всей души благодари Вас за письмо от 4-го Февраля, которое я имел счастье получить только сегодня; благодарю искренно и за приложение в нем. Очень жалею, что весть о приезде соседей наших дошла до меня поздно. Свидание со всеми земляками на чужой стороне чрезвычайно приятно. И если бы во время узнал о поездке Анны Афанасьевны, не преминул бы выйти на вокзал. Радуюсь счастью Николая Фомича и от души желаю ему счастья в новой жизни.

В годину Мамаши Господь сподобил меня отслужить панихиду в Троицком соборе и помолиться пред мощами св. Угодника о упокоении близких наших.

Кандидатское рассуждение мучит больше прежнего. Работа движется крайне туго, а между тем время летит неудержимо. За последнее время чувствую себя не совсем здоровым и физически. Вероятно, от постоянного сиденья и напряженной деятельности расстроились нервы, а вследствие того – бессонница. Предпринял, впрочем, некоторые меры: стал выходить гулять, разгребать снег, колоть дрова и т. п.; теперь чувствую себя лучше.

Масленицу, как кажется, писал уже Вам, при всем желании воспользоваться приглашением Преосвящ. Дядюшки, я должен провести в Лавре. Неудачи по сочинению – виной тому. В виду приближающейся Св. Четыредесятницы от чистого сердца прошу прощения христианского и родительского во всех оскорблениях и неприятностях, нанесенных мною Вам.

1881 г. 8 Февраля.

Прошу молитв и благословения Вашего на посильные труды мои.

39

Письмо Ваше от 27 Февраля мной получено. Искренне благодарю за него и за поздравления в нем, отвечаю на последние – тем же. Извините, что замедлил несколько настоящим своим письмом. Чрезвычайные, горестные события последних дней были тому единственной причиной.

—321—

«Свершилось! Царя – Освободителя не стало!» – эта громовая весть поразила нас на другой же день после совершения страшного события. Искренние слезы и теплые молитвы о Мученике – Венценосце, презрите и негодующее отвращение к зверям – злодеям – вот те чувства, которые впервые минуты охватили весь наш храм науки. Профессоры тотчас же прекратили чтение лекций и доселе еще не возобновляли. Во вторник была отслужена в нашей церкви панихида, за которой присутствовали все учащие и учащиеся, вчера – молебен по случаю восшествия на престол нового Монарха Александра III-го, в верности которому вчера же учинена была нам присяга. С жадностью за газетными известиями, сообщающими все новые и новые подробности ужасного преступления.

Душевные тревоги не дают сосредоточиться на учебном деле. Кандидатское сочинение по прежнему движется воробьиными шагами, конца еще не видно, а между тем времени остается слишком не много. Разочарование в успехе – полнейшее. От души прошу молитв Ваших.

Последние три дня масленицы провел в Москве, там все здравствуют. Сестры учатся хорошо и веселы. Пасху несомненно, проведу в Лавре, так как в понедельник фоминой недели – срок подачи кандидатского рассуждения.

1881 г. Марта 5-го.

40

Выпал нечаянно случай написать Вам – пользуюсь им. Давно не получал от Вас никаких вестей, хотя имел бы право ждать, так как очередь за Вами.

За все последнее время и состояние духа, и состояние тела Моего крайне неудовлетворительны. Мучительное кандидатское рассуждение с каждым днем утомляет больше и больше. Неудовлетворительность написанного и еще более громада ненаписанного расстраивают донельзя душевный покой. Срок на носу, а работы предстоять еще без конца. При таких трудных обстоятельствах заболел еще лихорадкой, лечусь две почти недели.

Помолитесь по усерднее Господу о моем благополучии душевном и телесном. Помощь Божия – последняя моя надежда; труды теперешние далеко превысили мои силы.

1881 г. 28 Марта.

—322—

41

Драгоцен. мой Тятенька, Христос воскресе! От всего искреннейшего сердца приветствую Вас с Светлым Праздником. Да будет милость Воскресшего Господа на Вас! Да укрепит он Вас на предстоящие труды Ваши!

Искреннейше благодарю Вас за последнее письмо и приложенное в нем. Извините, что не ответил тотчас по получении. Труды, далеко превзошедшие мои силы, и болезни телесные и душевные разбили меня окончательно. Слишком три недели сижу, не разгибая спины день и ночь, а работа почти не движется ни на шаг. Крайне утомленная голова отказывается от всякой деятельности, а между тем теперь-то именно и нужна была бы особенно сильная деятельность. Две недели остаются до подачи кандидатской диссертации, а она и на половине еще не готова. За грехи мои Господь наказывает меня. Такого мрачного, не выносимо – мрачного состояния, какое испытываю я теперь, доселе еще не разу не испытывал в своей жизни. Только храм Божий и усердная молитва к Всевышнему Утешителю несколько еще освежает мою израненную душу. Помолитесь поусерднее о моих немощах. О сем единственно просил и прошу всех, меня знающих. Надежда на свои силы – давно оставила, упование на Бога – живет еще. «Боже, милостив буди мне грешному!» – вот моя ежедневная и ежечасная молитва.

Как бы в довершение всех бед, прежде томивших меня, вчера обрушилась новая. Недели две тому назад отдал я в переписку изготовленную часть своего сочинения. Вчера переписчик принес мне 20 листов, но они оказались так дурно переписанными, что подать их в таком виде профессору нет возможности. Приходится искать нового переписчика, а старому совершенно задаром заплатить 5 рублей (каковые уже и заплатил я из присланных Вами). Такая неприятность до того расстроила меня, что целую сегодняшнюю ночь не мог сомкнуть глаз ни на одну минуту, отчего чувствую теперь нестерпимую головную боль. Если будет какая-нибудь возможность, не оставьте меня финансами на переписку сочинения.

Остаюсь преданнейший Вам всею душою сын Александр Мартынов.

1881 г. 10 Апреля.

—323—

42

Дорог, мой Тят., От искреннего сердца приношу благодарность Вам за последнее письмо Ваше. Тяжело и стыдно было беспокоить Вас просьбой о деньгах, но заставила необходимость. Пусть будет это долг мой, заплатить который сторицею обязуюсь, если по милости Бошей буду иметь к тому хоть какую-нибудь возможность.

Пасху встретил и провел в крайне мрачном расположены духа, которое продолжается и доселе, день ото дня все более и более усиливаясь. Употребляю медицинские пособия для успокоения расстроенных сил, но помощи ощутительной не вижу. На праздники получил поздравительные письма от Дяди и сестер; писал и сам им. В Москве, по слухам, все благополучно. Сестры учатся хорошо и здоровы.

Сегодня сдано расписание наших экзаменов. Начало 5-го Мая, конец 3-го июня. Отчаиваюсь в своих силах на предстоящие за это время труды.

Прошу молитв и благословения Вашего. Преданный Вам сын Александр Мартынов…

1881 г. 19 Апреля.

43

Драгоцен. мой Тят., Прошу извинения за долговременное молчание: то экзамены, то мучительные ожидания результатов годичных трудов наших – поглощали все время и внимание мое. Теперь все заботы и труды академические докончились, при помощи Божьей, весьма благополучно. Кандидатское рассуждение удостоено балла 5, экзамены тоже удались, как нельзя лучше. На одном из них присутствовал Владыка Митрополит, при котором выпало счастье и мне отвечать: ответ заслужил полнейшего одобрения Архипастыря.

Живу теперь в Москве у Преосвященнейшего Дядюшки; пробуду здесь, вероятно, еще около недели; а затем – согласно неоднократному приглашению Дядюшки Николая Федоровича – в Углич недельки на две. В Мечеходово приеду в первых числах июля. Извините, что так поздно: поездка в Углич не была мною предвидена ранее и,

—324—

может быть, не была бы мною предпринята, если бы не была обязательна, по силе присланных на нее 10 р.

Предан. Вам сын А. Мартынов.

1881 г. 10-го июня.

44

Дорог. Тятинька мой, Ваше письмо от 26-го Сентября получил я своевременно, от души благодарю за него, и за молитвы Ваши к Всещедрому и Всемилостивому Господу Богу. Еще раз усерднейше прошу Вашего молитвенного ходатайства пред престолом Вседержителя.

Желанию Вашему – узнать об окончательном решении судьбы моей, к сожалению, удовлетворить не могу, так как самое решение это состоится, если то Господу будет угодно, лишь на будущий год, после полного окончания мною академического курса. Теперь Совет Академии только наметил меня кандидатом, достойным занять академическую кафедру, и в этом смысле через Декана Богословского отделения сделать представление Владыке Митрополиту. Но это представление не исключает еще возможности появления конкурентов, которые так же, как и я, имеют право искать вакантной кафедры. К величайшему прискорбию, на днях стали ходить упорные слухи о том, что такой конкурент, и весьма сильный для меня, является в лице кончившего год тому назад и защитившего уже магистерскую диссертацию, Ал. Пав. Доброклонского. Ему сильно протежируют два члена Совета нашей Академии, хотя все другие, (а их большинство) стоят за меня. Гораздо опаснее другой слух, имеющий за себя сильные подтверждения. Нынешней осенью предполагается пересмотр существующего академического устава; между мнениями, которые отобраны были по этому случаю от Академии, есть одно неприятное, – о закрытии самой кафедры Патристики и о соединении этого предмета с Церковной Историей. Если слух этот оправдается, чего конечно не дай Бог, – в таком случае мне не придется профессорствовать. Молю Господа и уповаю, чтобы все эти страхи благополучно миновали меня!

Удовлетворяю, насколько могу, желанию Вашему – знать о лаврском празднике в день Преп. Сергия.

—325—

За день до праздника (23-го) прибыл в Лавру Владыка – Митрополит²⁹⁷², у Троицкого собора был встречен о. Наместником и представителями академической корпорации. На следующий день он посетил Академию: был в ново-сделанной церкви нашей и в актовом зале, где приветствовал краткой речью вновь поступивших студентов 1-го к. В 3 часа того же дня Владыка служил молебен Преподоб. Cepгию с акафистом, затем всенощное бдение, продолжавшееся до ½ 11-го часа, на другой день – Литургию. Прекрасная погода привлекла на торжество редко виданную массу богомольцев. Между высокими посетителями мне пришлось видеть Московского Генерал-губернатора, кн. В.А. Долгорукова. После литургии, по обыкновению, была предложена высоким гостям монастырская трапеза, вскоре после которой Владыка оставил Лавру (в ½ 3-го часа).

Слышно, что вчера он отправился в С.-Петербург для присутствования в Святейшем Синоде.

Завтра в половине 7-го обещался прибыть Преосв. Дядюшка для присутствования на нашем годичном празднике.

От сестер сегодня получил письмо: они здоровы, учатся прекрасно; были после отъезда моего раз у Дяди вместе с Начальницей заведения.

Прося молитв и благословения Вашего, остаюсь искренне-любящий Вас сын А. Мартынов.

1881 г. 29 Сент.

45

Прошу великодушного у Вас извинения за долгое молчание: от конца Сентября очередь в нашей переписки стоит за мною. Не буду придумывать и основания своей неаккуратности; ее едва ли достаточно оправдаешь. Правда, что большая часть времени проходить у меня в трудах, и притом довольно серьезных. С начала Октября избрал я предмет для магистерской диссертации, ваял исследование о св. Григорие Нисском. Предмет чрезвычайно широкий и до сих пор мне вовсе неизвестный; приходится знакомиться, так сказать, с азов. Не знаю,

—326—

придется ли представить к концу настоящего учебного года хоть частицу своего исследования: времени уже прошло довольно, а сделано еще почти ничего. Кроме того со святок придется заняться подготовкой к устным магистерским испытаниям и писанием диссертации pro venia legendi («на право читать» лекции студентам в качестве преподавателя академического). Необходимость требовала бы заготовить ничто и для будущих чтений по предмету Патристики, но так как профессорство мое – еще в далеком будущем (в самом благоприятном случае придется, если то будет Господу угодно, начать свои профессорские чтения не ранее ноября будущего года), и притом не, вне всякого сомнения, то дело составления лекции считаю за лучшее отложить, по крайней мере, до вакации летней.

Помнится в прошедшем письме своем Вы изъявляли желание получить сведения о нашем годичном праздники, 1-го Октября. Праздник этот ныне не представлял ничего особенного сравнительно с предшествующими годами. По обычаю, приглашен был на торжество Преосв. Дядюшка, служил он всенощную накануне, литургию – в самый день праздника, присутствовал на акте, пробыл в Лавре и следующий день (2-го Окт.) по случаю магистерского диспута. При свидании со мной он был очень любезен, по обыкновении. Передал мне не совсем приятную для него весть о Константинов Ив. Всесвятском. Дело в том, что муж сей, против воли родителей и Дяди вышедший ныне из Семинарии с целью поступить в Ярославский Лицей, потерпев неудачу, не был принят в число студентов. Дяде хотелось поместить его после этого в Вифанскую Семинарию, но и от этого благодеяния упорный человек отказался. Теперь он отправился в Орел к зятю; что с ним там, пока еще неизвестно. Дядя сильно жалеет огорченную мать К. Ив.

От сестер своих получил я два письма за эту треть, – оба утешительные. Учатся они хорошо, здоровы и веселы, как кажется. В последнем письме спрашивают о Вашем благополучии, напишите им, утешьте.

1881 г. 25 Октября, вечером.

—327—

46

Драгоцен. мой Тят., Неделю назад тому писал я Вам, и, не дождавшись ответа, пишу снова, по особому поводу. Третьего дня получил я письмо от Преосвященнейшего Дядюшки, в котором извещает, что на сих днях имеет заказать чугунную плиту на могилу Мамаши и железную решетку к ней. Вопрос теперь в размерах этой решетки. Длина её, как обыкновенно делается, в три аршина. А какая ширина? Для одной могилы обыкновенно бывает двух аршинная. Но Дядюшка предполагает, что и для Вас нужно оставить место. Тогда и ширина решетки должна быть в три же аршина, как и длина. Желаете ли Вы, чтобы дело было устроено, поэтому последнему условию, или по первому (т. е. для одной могилы)? И вообще намеченные выше размеры удовлетворять ли действительности, или по соображениям места нужно сделать какую-нибудь подбавку в ту или другую сторону? По поводу этих вопросов Преосвящ. Дядюшка ждет разъяснений Ваших. Потрудитесь ответить ему, по возможности, поскорее, с изъявлением искреннейшей благодарности за память его о Мамаше и хлопоты по устройству памятника. Поставить на место плиту и решетку, вероятно, придется мне на будущей вакации; такого же достоинства памятник будет изготовлен и на могилу Дедушки в Семеновском.

О своих делах и житье не могу сказать ничего нового, об этом так недавно писал уже я Вам. Нужду в финансах ощущаю сильно, жду их с нетерпением.

1881 г. 31 Октября.

P. S. Недавно прошли слухи, что профессор наш по кафедре Основного Богословия, бывший доселе в Москве, сошел с ума и помещен в больницу. Молва, имеющая будто бы подтверждение в высших сферах, намечает в преемники ему Вас. Авин. Образцова. Дай Бог!

47

Назначенный в письмах Ваших срок минул, а от Дмитрия Павлыча ни письма, ни денег доселе еще

—328—

нет. Он всегда, видно, останется верен своей, из детства унаследованной, привычке – не исполнять своевременно данного обещания. По крайней мере, я и ранее был более чем уверен, в его не аккуратности. Как не жалко беспокоить Вас, но необходимость заставляет обратиться к Вам с покорнейшей просьбой. Пришлите, если есть возможность, хоть сколько-нибудь денег (не более 10 рублей).

Последнее письмо Ваше получил 9-го Ноября, получил и предшествующее ему, жалею, что не упомянул о том в письме своем от 1-го Ноября. Благодарю искреннейше за известие о празднике и благополучном его провождении. Ваш проект относительно решетки могильной понравился мне, жаль только, что не вся семья наша обнимается предполагаемой решеткой. Мне представляется, что по направлению к палисаднику Кривоноговых есть еще свободное для могил место. Писали ли Вы Дядюшке Преосвященному о своих соображениях по этому вопросу? Если нет еще, то потрудитесь сделать это поскорее.

Новостей из жизни моей не могу сообщить никаких. Занимаюсь чтением материалов для магистерской диссертации о Св. Григории Нисском. Отсюда же думаю выбрать тему для pro venia legendi.

На днях, вероятно, откроет свои заседания комиссия при Св. Синоде по пересмотрению Устава Духовных Академий. Изменений в Уставе ожидают крупных. Некоторые академические кафедры, слышно, предназначены к закрытию. Дай Бог, чтобы Патристики эта печальная судьба не коснулась! От нашей Академии в качестве представителя вызывается в комиссию Вик. Д. Кудрявцев.

Покой академической жизни в недавнее время нарушен был одним печальным случаем, – болезнью студента 2 курса. Несчастный страдал воспалением в мозгах, вследствие чего получил острое сумасшествие, и в таком состоянии натворил не мало бед в Академии и в Лавре. Вскоре он отправлен был в Московскую больницу умалишенных, где и скончался два дня тому назад. Отец покойного (священник Калужской губ.) теперь в посаде и находится в крайнем отчаянии: умер единственный его сын.

1881 г. 15 Ноября.

—329—

48

Дорог, мой Тят., Сейчас получил письмо Ваше от 18 Ноября и приведен в крайнее недоумение его содержанием. Давно ожидаемых денег от Дмитрия Павлыча до сих пор я не получал. Обман тут или какая-нибудь почтовая неаккуратность, решить не могу. Грустно, если первый. Можно было многого ожидать от родных наших в этом роде, но не столь большой бессовестности. Впрочем, если это на самом деле так, да послужит для нас уроком на будущее время быть более осторожными в доверии к ним!

Еще раз осмеливаюсь повторить мою просьбу к Вам относительно финансов (не более 10 р.). Если и Дм. Пав. пришлет свой долг ко мне же, то постараюсь немедленно препроводить его к Вам.

19 Ноября.

49

От 19-го числа и до сего дня с нетерпением ждал я письма от Вас с приложением. По моим соображениям мне следовало бы уже получить ожидаемое. Не могу объяснить себе причины, почему доселе не получено. Я не решился бы так часто беспокоить Вас просьбой об одном и том же, если бы не побуждала к тому крайняя необходимость. С наступлением поста эта необходимость еще более увеличилась: неудовлетворительный академический стол (как и обыкновенно, по постам) необходимо требует восполнения на собственные средства.

От Димитрия Павлыча до сих пор ни слуху, ни духу. Не писал ли он Вам?

Дела мои учебные идут своим порядком, хотя и медленнее, чем на первых порах по приезде с каникул. Физические силы, а с ними и духовная энергия, поистощились за три без малого месяца. Жду отдыха на святках.

От сестер с неделю назад тому получил письмо ответное на свои три. Пишут, что здравствуют и благодушествуют. К 13 Декабря (дню Ангела Георгия Борисовича) разучивают музыкальные пьесы. Саша с удовольствием

—330—

извещает, что с нынешнего года, по имеющемуся в Гимназии разграничению воспитанниц на старших и младших, она причислена уже к первым. Преимуществ у старших, действительно, не мало, как и мне приходилось наблюдать: их чаще берут в гости, дольше дозволяют присутствовать на домашних вечерах, когда таковые бывают, и пр. и пр.

Третьего дня послал Преосв. Дядюшке поздравительное с Ангелом письмо. И еще ранее писал два письма по разным поводам, но ответа ни на одно до сих пор не получал еще.

1881 г. 24 Ноября.

50

Искреннейше благодарю Вас за письмо от 23 Ноября с приложением 10 руб. Извините, что заставил Вас прибегнуть к займу. И еще более извините, что переполоху наделал Вам напрасно. Сегодня одновременно с Вашей получил я повестку и на присланные Дмитрием Павл. 10 рублей. Во время исполнить свое обещание он, как говорит в письме, не мог по причине смерти дочери его, малютки Тони. Согласно своему обещанию, препровождаю при сём лишние 10 рублей в уплату занятых Вами. Простите, что наделал так много хлопот Вам: финансовый кризис мой вынудил несколько раз обращаться к Вам с просьбой. Не ссорьтесь и с Дядей о. Павлом: вероятно, он имел основания сказать о деньгах то, что сказал.

Приятна весть об училище в селе нашем, дай Бог, чтобы это благое начинание увенчалось полным успехом. Учеников, думается, будет достаточно, так вблизи училищ мало. Но где поместится школа, по Вашему предположению? Прежняя квартира псаломщика, по моему мнению, не будет удовлетворять всем требованиям школьной обстановки: она и тесна, и неудобно расположена. Строить новый дом, вероятно, будет дорого. Впрочем, деятельные благодетели попечительства нашего найдут возможность устроить это дело. Потрудитесь выразить им искреннейшее мое сочувствие и глубокую благодарность за их благие намерения, и ревность к доброму делу.

Сожалею об участи Востоковых. Впрочем, Александр

—331—

Николаевич, мне думается, немного проиграет, оставивши совершенно бесплодную службу при Правлении. 10 лет, проведенные там, скорее могут быть названы потерянными напрасно. За это время он мог бы и больше получить жалованья и повыситься далеко по службе во всяком другом месте. Он человек очень аккуратный и усердный, да для чиновника и достаточно дельный.

Более жалка неудача с женихом Валинским. Этот молодой человек – товарищ мой по училищу и первым классам Семинарии. Как человек, он может быть назван очень хорошим, нельзя того же сказать о голове его: по крайней мере, в трех последних классах, по отзыву наставников, он был, как говорят, притчей во языцех со стороны своего тупоумия. В практической жизни, может быть, этот недостаток и не был бы особенно ощутителен.

По словам о. Наместника лаврского²⁹⁷³, бывшего на именинах у Преосв. Дядюшки, торжество там было великое; народу (особенно матерей – игумений) собралось для приветствия чрезвычайно много. Жду с нетерпением письма от Дядюшки в ответ на свои три.

Вчера получил письмо от Дяди Ник. Федоровича. Поздравляет с милостью Божией по избранию на академическую кафедру; приглашает на святки в Углич (этого сделать не придется), и извещает о сильной болезни супруги своей Варвары Николаевны (болезнь простудная). –

…

1881 г. 26 Ноября.

51

Писали – писали Вы, да что-то и замолкли, и замолкли тогда, когда известие от Вас весьма необходимо. «На письма с деньгами» – советовал мне однажды Дядюшка Николай Федорович, – «отвечать нужно немедленно». Вполне сознаю справедливость этого замечания: ответ необходим для успокоения лица, отправившего деньги. 27 ноября послал я Вам обратно присланный 10 рублей на Пречистенскую станцию. Получили ли Вы эту посылочку?

—332—

А я из безденежного человека на днях сделался, по новой ко мне милости Божией, можно сказать – капиталистом. Вернее, впрочем, сказать не сделался еще, а имею сделаться в будущем. В прошлую Пятницу (4-го Дек.) в Совете Академии решался вопрос о присуждении премии (двух) за лучшие кандидатские рассуждения. Первой премии в 200 руб., совершенно неожиданно, удостоилось мое сочинение. Вторую премию в 165 р. присудили В.А. Образцову (весьма удачно, в виду крайней его бедности). Пока, как я сказал, мы капиталисты только в потенции, а не в действительности. По обычаю, решение советское будет представлено на утверждение Владыки – Митрополита. Но и после того всех денег получить нельзя до полного окончания академического курса, но как кажется можно необходимую частицу забрать и в течение учебного года. Образцов обращался уже к Инспектору с просьбой 40 р., и тот обещал выдать. По издавна заведенному порядку 10% (т. е. 20 р. от меня) нужно будет употребить на угощение студентов-товарищей и знакомых.

Все остальное в жизни нашей течет обычным порядком. Занятия мои, при помощи Божией, подвигаются вперед, хотя гораздо медленнее, чем в первый месяц, по приезде с каникул; поутомился теперь довольно. Жду с удовольствием приближающихся рождественских каникул. Думаю, что придется провести их в Москве, хотя к величайшему удивлению от Преосв. Дядюшки не получал никакого ответа на четыре письма свои, посланные в течение двух недель. Начинаю сомневаться даже в его благополучии, или страшиться перемены добрых отношений его ко мне. Завтра намереваюсь в 5-й раз писать ему с просьбой немедленного ответа, и если такового не получу, едва ли решусь ехать к нему на святки.

От сестер тоже давно не получал известий, но они ленивы писать вообще.

…

8 дек. 1881 г.

N. В. Сегодня отправился отсюда наш знаменитый Виктор Дмитр. Кудрявцев для присутствия в комис-

—333—

сии при Св. Синоде с целью пересмотра академического устава²⁹⁷⁴.

52

От всей души приветствую Вас с наступающими великими праздниками Рождества Христова и новолетия. Дай Бог с радостью встретить и в веселии и чистоте душевной и телесной провести св. дни. Да продлить Господь жизнь Вашу и укрепит силы Ваши к достойному служению Церкви Божией на будущий год!

Пишу настоящее письмо из Москвы, где пребываю с 19-го числа. Во избежание скуки кое – что почитываю. Завтра жду сюда Василия Афиногеновича на все святки. В прошлое Воскресение посещал я сестер своих. Они здоровы и веселы. На днях дали им таблички (за 2-ю треть учебного года): Анюта – 1-я ученица, Саша – 2-я. Последняя имеет между отметками одну четверку по русскому языку, у Анюты – все пятерки. На праздниках возьмем их на подворье дня на два.

В День приезда своего виделся я с Дмитрием Павлычем Мартыновым, приезжавшим в Москву с своею вновь изданною книгою (учебником Арифметики). Попечитель Округа обнадежил его тем, что книга его, вероятно, будет принята в качестве учебника. Хорошо, если это действительно сбудется: быть автором общепринятого учебника – статья весьма выгодная в материальном отношении.

1881 г. 23 Дек.

53

Покорнейше благодарю Вас за поздравление с новым годом. Хоть несколько и поздно, приветствую и Вас с наступившим новым летом. Да продлит Господь милость свою к Вам, да подаст Вам здравие, а паче всего – исцеление от несчастия. Я лично с трепетом встречаю, наступивши год, имеющий принести столь большие перемены в судьбе моей. Ныне кончается шестнадцатилетнее учебное течение мое, ныне же – начало и самостоятельной

—334—

жизни и служения моего. Молю Господа, да совершится cиe согласно святой Его воле Прошу Ваших родительских молитв о мне.

В Лавру из Москвы приехал я в прошлую Пятницу вечером. Святки провел, по обычаю, не особенно весело, но за то душеспасительно: в театре был один раз, а обеден, бывших на подворье почти ежедневно, не опустил ни одной. Сестер брал на подворье по три дня, они были довольны и веселы. Был несколько раз у Любови Федоровны; принят был, как и всегда, весьма радушно.

В 1-м № Епарх. Яросл. Вед. прочел я известие о пожертвовании пановской библиотеки в церковь нашу и резолюции Владыки с благодарностью Марье Павловне. Радуюсь этому дорогому приобретению.

Перед святками скончался скоропостижно председатель учебного комитета при Св. Синоде о. Протоиерей Васильев. Газетные толки прочат на его место прот. Янышева, ректора С.-Петерб. Академии. С членом св. Синода Прот. Иваном Вас. Рождественским был параличный удар; здоровье и даже жизнь его – в опасности. Коронация Государя Императора, по одним слухам, состоится 1-го Мая, по другим будет отложена до Августа (по случаю беременности Государыни).

1882 г. 11 Января.

P.S. В качестве послесловия осмеливаюсь обратить к Вам обычную просьбу свою о финансах. Сознаюсь, что это несколько совестно после того письма моего, в котором извещал я Вас о присужденной за сочинение мое награде. Но в виду того, что решение Совета Академии еще не получило доселе утверждения Владыки-Митрополита, я счел не удобным забирать деньги у эконома в счет будущих благ, и решился лучше беспокоить Вас, если только не слишком обременю Вас этим.

54

Драгоцен. мой Тятенька, Вчера получил я письмо Ваше от 15 Янв. Искреннейше благодарю за него и приложенное к нему.

Несказанно утешило меня известие о Вашем исцелении. Это давно и всеми жданное благодеяние Божие. Да подкре-

—335—

пит Вас Господь своею всемогущею десницею, и да отгонять навсегда недуг Ваш пагубный. Молил и буду усердно молить об этом Всемогущего пред мощами Св. Угодника Сергия.

Умолчание в прошлом письме моем о памятнике Мамаше имело свои основания. И доселе не могу объяснить себе, как это случилось, но только в течение целых святок, ни разу не заводили мы о сем речи с Дядюшкой, так что о положении этого дела теперь я не имею ни малейших сведений. На Масленице, вероятно, придется съездить в Москву на несколько дней, тогда узнаю обо всем подробно и не замедлю известить Вас своевременно. Думается, что против Вашего проекта Преосвященный не будет иметь ничего, особенно если услышит радостную весть о Вашем исцелении.

В жизни нашей академической теперь пока затишье, но ожидаются крупные перемены от заседающей теперь в Синоде комиссии. Есть слухи, за достоверность которых теперь, однако нельзя поручиться, что существующая теперь три отделения (академические факультеты – тоже) будут сокращены в два – историческое и словесное (теперешнее практическое), нынешнее же богословское отделение сделается общеобязательным – в том смысле, что предметы его будут изучаться всеми студентами. Слух этот, если принять во внимание склад убеждений нынешнего Обер-Прокурора и его любовь к наукам богословского характера, можно назвать правдоподобным вполне. Другое изменение академического устава, как гласит молва, будет касаться присуждения магистерской степени по прежнему порядку, т. е. без печатания и публичной защиты диссертаций, а лишь по утверждению Митрополита. Жалко, если этот порядок действительно восстановится, пот. что нас он, несомненно, не коснется.

Сегодня о. Ректор дал поручение студентам приготовить оду для прочтения пред Его Величеством после коронации. Не знаю, найдутся ли у нас достаточно сильные для этой цели поэты.

Прося молитв и благословения Вашего, остаюсь преданнейший Вам сын Александр Мартынов.

1882 г. 19 Января.

—336—

55

Дорог, мой Тят., Подождал, было, я письмеца от Вас в ответ на свое, но не дождался и решился сам опять написать Вам. В виду приближающегося великого поста, имею честь от души пожелать Вам в добром здравии встретить и провести св. дни четыредесятницы. По христианскому обычаю, прошу искренно прощения во всем, содеянном против Вас (а долгов таких, мне думается, лежит на мне не мало). Простите, Бога ради, все неприятности, которые причинил я Вам за мимошедшее лето.

На масленице намереваюсь съездить в Москву на несколько дней (на недельку приблизительно). Вестей оттуда с самого отъезда после святок не получал.

Новостей в жизни нашей пока нет еще. Труды синодской комиссии по преобразован. устава нашего держатся в тайне, неизвестны, кажется, даже начальству нашему. Чем – то обрадует нас эта реформа?

Хотелось бы знать о состоянии теперешнем Вашего здоровья. Дай Бог – услышать ту же радостную весть, как и в прошлом письме Вашем. Обрадую Преосв. Дядюшку сим известием.

1882 года 30 Янв.

56

Драгоц. мой Тят., Письмо Ваше от 9 Февраля получил я тотчас же по приезде из Москвы (12-го). Искреннейше благодарю за поздравление с Св. Четыредесятницей, спешу и Вам от чистого сердца засвидетельствовать такое же приветствие и пожелать приличного святому посту времяпровождения и доброго здравия. Весьма утешительно и отрадно было прочесть строки письма Вашего о моральном благополучии Вашем. Дай Господи, чтобы сия милость продлилась еще на многие и многие лета.

Ждал и жду Александра Исаича, рад знакомому человеку на чужбине, постараюсь познакомить его с Лаврой подробнее. Настоящее письмецо приготовляю заблаговременно, и если к концу настоящей недели не дождусь петербургского гостя, пошлю его по почте.

Масленицу, начиная со Сретенья до 11-го Февр. (вклю-

—337—

чительно), провел я в Москве. Исполнил обычные визиты к сестрам и Любови Федор. Сестер, кроме того, брал в Четверг на подворье. В этот же день приглашал Дядюшка девочек-болгарок, воспитывающихся в Страстном монастыре, всем было весело, пробыли у нас до глубокого вечера.

Движения в духовной иерархии за смертью Преосвященных – Филофея и Палладия совершились, как вероятно и Вам уже не без известно так, что кафедру Митрополита Киевского занял Архиепископ Одесский Платон, а на олонецкую епископскую кафедру перемещен еп. Павел Псковский; две же, оставшиеся за их перемещением вакантными, епархии доселе еще не замещены. Возможно, что на кафедру одесскую будет перемещен который – н. из викариев московских. Относительно Преосвященнейшего Дядюшки ходят впрочем, слухи другого рода, будто его призывают на пост Председателя Учебного Комитета при Св. Синоде (за смертью Прот. Васильева). Слух этот не раз проникал и в газеты, и невидимому имеет за себя некоторое основание в том обстоятельстве, что на Масленице приезжал к Дядюшке один высокий синодский чиновник (В. П. Мордвинов), которому будто бы и дано было от Синода поручение сделать Дядюшке вышеупомянутое предложение. Быть может, подобные соображения, построенные нашими академическими профессорами, и несправедливы (так как синодский чиновник мог приехать просто, как давнишний приятель Дядюшки), но во всяком случай достоверно то, что должность Председателя Учебного Комитета будет отныне занята Архиереем, вероятно – ученым.

Труды комиссии, работающей над пересмотром академического устава, держатся в величайшем секрете. Со слов Ректора Петерб. Академии, писали сюда тамошние студенты, что вновь выработанный устав будет применен на практике не ранее, как через год, и на нынешних студентов не будет простираться. Преосв. Дядюшке один из членов комиссии сообщил черновой проект приблизительного распределения академических предметов. Многие из теперешних специальных кафедр сделаны тут – общеобязательными (напр. Догматика, Церк. История, Церк.

—338—

Археология, Гомилетика, Каноническое право и др.), любезная Патристика осталась по – прежнему специальным предметом одного отделения. Дай Бог, чтобы она уцелела хоть в каком – н. виде!

Прошел, было, слух о раннейшем окончании экзаменов наших в виду коронации. Но так как эта последняя, по основательным соображениям, состоится не ранее Июля или Августа, то вероятно наше учебное дело и ныне кончится своим чередом.

1882 г., 15 Февраля.

57

Сегодня получил письмо Ваше от 22 Февр. с приложением: за то и другое сердечно благодарю. Жалко, что не пришлось повидаться с Александром Исаевичем, а свидеться признаться хотелось: и потолковать о родной стороне, и познакомить его с нашим житьем – бытьем было бы приятно. Делать, впрочем, нечего; не заехал он по уважительной причине. Прошу при случае засвидетельствовать ему глубочайшее почитание.

За короткое время от посылки последнего моего письма новостей у нас никаких пока не накопилось. Сегодня впрочем, услышал новую весть относительно будто бы предполагаемого перемещения Преосв. Дядюшки. Знакомый мне Иеромонах утверждает – со слов богомольцев московских, будто Дядюшка переводится в Кишинев на место Преосв. Apxиеп. Павла, перемещенного на кафедру Одесскую. Слух этот сам по себе не представляет ничего невероятного, но он не подтверждается известиями сегодня, же приехавшего из Москвы студента нашего (иеродьякона Сергия), человека, весьма близко знакомого с Дядюшкой и у него гостившего почти целую неделю. Быть может, по своему обычному правилу не говорит о слухах, прежде чем они исполнятся, Дядюшка и умолчал перед студентом об этой новости; а вернее, мне думается – признать самый слух неосновательным, как и многие ранее пускавшиеся по этому поводу. По крайней мере, для нас, родственников, всякое передвижение Дядюшки из Москвы не желательно и неприятно.

На 7-е Марта назначен в Москве духовный концерт

—339—

в пользу недостаточных студентов нашей Академии. Исполнят Чудовские певчие полным хором, всех билетов выпущено на сумму 3,400 руб. Если дело удастся²⁹⁷⁵ вполне, ожидается чистого барыша слишком 2,000 руб. Г. Инспектор предлагал, было, мне быть одним из распорядителей на этом концерте, но я отказался от этой чести, в виду сложности предстоящих обязанностей. Отказ принят, впрочем, не особенно благосклонно.

Конст. Ив. Всехсвятский теперь – воспитанник IV кл. Орловской Духовной Семинарии. Устроился так, благодаря хлопотам зятя своего, законоучителя А. Ив. Вознесенского. Учится, как слышно, хорошо, окончил, вероятно, по 1-му разряду. Как захочет устроить судьбу свою далее, пока неизвестно. От поступления в Духов. Академию, вероятно, будет отказываться, по ранее составленному (нелепому) предубеждению против сего заведения.

1882 г., 24 Февраля.

58

Ваше молчание за целый пост наводит меня на скорбные предположения. Мрачные мысли о возобновлении Вашей прежней болезни стали тревожить меня все более и более. Молю Господа, чтобы это предчувствие обмануло меня. Прошу Вашего немедленного и чистосердечного ответа.

В виду скоро предстоящего исповедания в тяжких беззакониях моих прошу от всего сердца прощения всех, содеянных против Вас, лютых.

Много, слишком много грехов и злых деяний пришлось мне взять на свою душу в течение нынешней св. Четыредесятницы, так много, как едва ли еще когда в продолжение своей жизни.

Начиная с первых дней 2-й недели и до сего времени длится ожесточенная борьба двух враждебных партий, на которые разделился весь состав нашего 4-го курса. Во главе одной из них встал г. Образцов, во главе другой – выпала несчастная доля стоять мне. Первая партия захотела изменить древний обычай – сниматься на общей

—340—

карточке всем студентам курса во главе с 4-мя начальствующими лицами и внести в общую карточку еще пять, облюбованных ею, профессоров исторического отделения. Нам, студентам богословского и практического отделений, не понравился и справедливо показался опасным такой раздел между профессорами, в силу которого из всех 33-х преподавателей выбраны только пять №№, притом такие, к которым нам не приходилось иметь никаких отношений в продолжение всех 4-х лет академического курса. Допустить этих профессоров на общую курсовую карточку для нас значило: высказать к ним особую симпатию и в то же время – крайнюю невнимательность к тем профессорам наших отделений, которых мы слушали четыре года, от которых получили все, чем теперь обязаны Академии. В виду такой щекотливой постановки дела, мы решительно отказались подсесть на общей карте под чуждых нам профессоров и стали просить или внесения туда же и наших профессоров, или исключения и ихних (т.е. удержания старого типа карточки с 4-мя только начальствующими лицами). Противная партия решительно отвергла наше предложение, и отсюда весь сыр – бор загорелся. Обе парии упорно держатся доселе на своих требованиях, уступки ни откуда. Сначала небольшая распря перешла затем в открытую вражду, явилась пред судом начальства и затем целой академической корпорации. Мне, как защитнику интересов старой партии, пришлось претерпеть не мало мытарств, множество клевет самых гнусных было возведено на меня, и многие из них остаются на мне и доселе. Пришлось найти твердого защитника своего только в о. Ректоре, который сознал всю правоту нашего дела и до крайности озлобился на партию, нас гнетущую. Это обстоятельство придало, впрочем, еще большую силу тому ожесточению, которое питают к нам наши противники. Пред Инспектором²⁹⁷⁶ и пятью своими излюбленными профессорами они очернили нас, по-видимому, несмываемою грязью. Господь им Судья!

И вся эта черная неблагодарность излилась почти лично

—341—

против меня одного со стороны Образцова, которому я с своей стороны не желал делать зла в течение всего академического курса. Как я догадываюсь и как слышно стороной, он отыскал здесь якобы удобный случай отмстить мне за то предпочтение, какое оказало мне академическое начальство назначением на профессорскую кафедру. Судя по всем его теперешним действиям, можно действительно догадываться, что он преследует именно такую грязную цель, чернить и злословить меня (через своих агентов) именно перед теми профессорами, от которых зависит ближайшим образом моя судьба при выборе на кафедру. Если эта гадкая выходка удастся ему вполне, мое положение нужно считать крайне опасным. Теперь только пришлось мне на опыте познать, как и правда может иногда быть подавлена наглою несправедливостью.

Все подобные печальные обстоятельства разрушили в конец мое душевное и физическое благосостояние. Жаль и времени дорогого, на простую борьбу потраченного, жаль и сил и здоровья, страшно позора и низкой клеветы, портящей мою репутацию. Только надежда на помощь и милость Божию еще подкрепляет меня. От души прошу молитв Ваших пред престолом Вседержителя. Только молитвенное ходатайство может защитить меня.

Страстную седмицу и первый Светлый день думаю провести в Лавре, затем в Москву до Фомина Воскресения. Из Москвы никаких вестей не получал с самого времени отъезда после Масленицы. Подозреваю, что вести о прискорбной распре нашей достигли до Дядюшки и огорчили его. Не знаю, как и оправдаться перед ним.

Жду от Вас немедленно утешительного ответа. Преданнейший Вам сын Ал. Мартынов. Прошу молитв и благословенья Вашего.

59

Драгоценный мой Тятенька, Христос воскресе! Спешу от всей души принести Вам искреннейшее свое приветствие с Светлым Праздником Воскресения Христова. Желаю встретить и провести светлые дни в душевном спокойствии и радости, в телесном здравии и чистоте. Да

—342—

даст Вам Воскресший Господь силы и крепость к борьбе и победы над всеми вражескими искушениями. Да укрепит и утвердит Он Вас на том благом пути, который Вы теперь благоразумно избрали! О сем молим Господа.

Искреннейше благодарю Вас, дорогой Тятенька, за утешительное письмо Ваше от 22-го Марта, полученное мною в великий Четверток, после принятия св. Таин. В скорбях, изнуривших меня до последней крайности, утешение Ваше много успокоило меня. Злоба врагов моих достигла ужасающих размеров: все низкие клеветы и ложные, коварные злоухищрения были пущены в ход и пред студентами, и пред начальствующими, и особенно пред теми профессорами, против которых по представлению врагов я оказался будто бы жарким врагом. Да простит им Господь, не ведят бо, что творят! Я же, уповая на милость Воскресшего, утишаю себя надеждою, что ложь и неправда не могут до конца торжествовать, злоречию будет когда-нибудь положен конец.

Со вчерашнего дня я в Москве. Рассказывал Преосв. Дядюшке все неприятности, какие пришлось мне пережить за нынешнюю св. Четыредесятницу. Благодарение Господу, и от него услышал сочувствие к нашей правде и презрение к врагам и клеветникам моим.

Прося молитв и родительского благословения Вашего, остаюсь преданнейший Вам сын А. Мартынов.

1882 г., 27 Марта.

60

Искреннейше благодарю Вас за письмо Ваше от 2-го Апреля и приложение в нем. От глубины души радуюсь Вашему здравию, благодарю Господа за это утешение, и молю, да продолжится оно и впредь нескончаемо. Радуюсь, что Вам на опыте пришлось испытать и убедиться, как велико, то благо, какое доставляет воздержание и Вам самим и всем, Вас окружающим. Да укрепит Вас Господь!

Памятник Мамаше уже изготовлен, хотя мне за расстройством и хлопотами не пришлось осмотреть его. Преосв. Дядюшка предполагал было отправить его (как и памятник, Дедушке Семеновскому), когда поеду я в те края

—343—

на каникулы. Но если представляется возможность отправить его и без моего содействия (через Данилово), думается, лучше сделать так. Ехать мне придется нескоро, и, вероятно, слишком на короткое время. Дела учебные, остановившиеся за борьбой с врагами, отложены до вакации. Все почти время придется прожить в Лавре.

Неистовство врагов моих доселе не прекращается, клеветы и ругательства посылаются во множестве. Но по приезде из Москвы, я прекратил с ними всякие сношения и совершенно отступился от защиты правого дела, предоставив все воли Божией. Пусть до конца попирают нашу правду и издеваются над ней. Надеемся, что Господь поможет нам!

Все московские родственники и знакомые на нынешний раз были особенно ласковы и добры ко мне. После шестинедельной жизни среди зверей в Академии, татя истинно – человеческие отношения произвели на меня в высшей степени отрадное, успокаивающее впечатление. Разочарование в людях, навеянное зверскими отношениями врагов, теперь несколько стушевалось.

Расписания экзаменов наших еще нет, идут пока лекции. Извещу об экзаменах в свое время, особенно о трудных.

1882 г. 9 Апреля.

61

Письмо Ваше от 19 Апреля получил я своевременно. Извините, что замедлил несколько ответом и не учебные дела, как прежде иногда, были причиной тому, а просто лень и недостаток материала для письма. Враги, благодаря Господа, перестали, по крайней мере, в глаза колоть и злословить меня: клеветой и ругательствами, видно насытились уже достаточно. Только более рьяные и неистовые продолжают еще доселе злобствовать и шипеть против меня, с большинством же восстановились прежние добрые отношения. Остается грязное пятно, наложенное на меня тайными интригами пред профессорами, есть, конечно, возможность, хоть отчасти, и его смыть, но для этого нужно разоблачить всю низость и подлость действий моих врагов, чего мне не желалось, бы делать даже и по отношению к самым

—344—

злейшим неприятелям. Отдаю судьбу свою в руки Промысла, пусть будет воля Господня на мне!

Согласно сданному недавно расписанию, три нынешние экзамена мои падают на следующие числа мая: 5-е по Догматическому Богословию, 10-е по Основному и 21-е по Нравственному Богословию. После 21-го придется, вероятно, прожить в Лавре еще дня два – три для приготовления и прочтения так назыв. пробных лекций по трем указанным предметам!.. Затем на нисколько дней в Москву и может быть в Мечеходово на самое короткое время. В 10-х числах июня нужно будет опять возвратиться в Академию для писания диссертации pro venia legendi, которая должна быть представлена в Совет никак не позже 15 августа. По плану, какой предносится мне теперь, эта работа будет довольно обширная и трудная. Тут же нужно заготовить две вступительные публичные лекции, одну по собственному выбору, другую – по назначению Совета, словом, труда предстоит по горло на все каникулы. Сомневаюсь даже, придется ли выполнить его вполне успешно и добросовестно.

Сегодня получил письмо от Дядюшки Николая Федоровича, приглашающее на каникулы в Углич. К сожалению, радушием этим добрейших родных не могу вовсе воспользоваться ныне, и на днях буду писать в этом смысле. Между прочим, извещает Дядюшка о награждении о. Иоанна Всехсвятского синодскою скуфьей, радуюсь милости Божией и вниманию начальства к родным нашим.

Вчера получил я письмо от сестер. Экзамены их начнутся скоро и окончатся около 27 Мая. Видно, что они здравствуют и благодушествуют. Просятся на каникулы куда – н. в гости. Быть может, на несколько дней придется взять их в Лавру к добрым знакомым нашим Кратировым (секретарь Академии), которые давно уже приглашают их к себе. Когда я буду жить летом в Лавре, это будет довольно удобно.

О приезде Владыки – Митрополита²⁹⁷⁷ в Академию на экзамены доселе нет никаких слухов. Желалось бы, чтобы сие

—345—

удовольствие шло мимо нас. В прошедший год мы уже имели счастье держать экзамен при Владыке и опытом познали, как стеснительно присутствие таких высоких лиц, хотя наш Высокопреосвященнейший ведет себя в подобных случаях в высшей степени любезно и деликатно.

О коронации доселе нет определенных вестей, по некоторым соображениям и основательным данным предполагают ее не ранее Августа.

Скоро открывается промышленно – художественная выставка в Москве. Интересного будет, кажется, довольно, нужно побывать.

Прося молитв и благословения Вашего на предстоящие труды мои, остаюсь искренно любящий Вас сын Ал. Мартынов.

1882 г., 28 Апреля.

62

Исполняя просьбу Вашу, пишу после второго, вчера сданного мною, экзамена. Оба бывшие испытания прошли, при помощи Божьей удовлетворительно, так, по крайней мере, самому мне представляется, а так ли это на самом деле теперь решить еще нельзя, потому что результаты магистерских экзаменов по давнему обычаю охраняются в глубокой тайне до самого последнего времени. Третий оставшийся у меня экзамен (21-го Мая) труднее двух предшествующих: в продолжение года не пришлось запастись достаточными для приготовления к нему источниками.

Дня через два после окончания последнего экзамена отправлюсь в Москву на несколько времени. Быть может, в конце же Мая или в начале июня приеду и в Мечеходово на несколько дней. К половине июня опять нужно возвратиться в Лавру и пробыть здесь всю остальную часть каникул.

Приближающиеся праздники св. Троицы ныне, как слышно, будут в Лавре не так торжественны, как прежде. Владыка-Митрополит, кажется, не приедет сюда, пот. что на 16-е число назначено Высочайшим повелением освящение московской выставки, которое должно быть совершено

—346—

самим Владыкой. Думают, что в Лавру приедет к Троицыну дню кто – н. из викариев.

Коронация, по газетным известиям, имеет совершиться 24 Августа. За достоверность этих известий пока еще нельзя ручаться. Наш о. Ректор намечен в списке представителей духовной иерархии, приглашенных на торжество коронации. Предполагают, что к этому времени он получит митру.

1882 г., 11 Мая.

63

Дорог, мой Тят., Искреннейше благодарю Вас за последнее письмо, доставившее мне величайшее утешение. А в утешении я особенно нуждался.

Господу Всеблагому благоугодно было посетить мою немощь новым испытаниям сильною болезнью (дифтеритом). Не могу доселе объяснить себе, где я мог так простудиться, только в Пятницу (перед Троицыным днем) почувствовал необычайный жар во всем теле и сильную болезнь в горле. Немедленно же обратился к академическому фельдшеру, который, спасибо, тотчас же предпринял соответствующие меры, в горле сделал прижигание ляписом. На другой день болезнь приняла еще более тяжелые размеры, новые и частые прижигания успели, однако во время захватить дальнейшее развитие горловых язв_, так что с третьего дня, по милости Божьей, началось постепенное улучшение. Теперь чувствую себя почти совершенно исцелевшим, только небольшая краснота в горле и общая слабость в организме свидетельствуют еще о тяжкой перенесенной болезни. Полубольной сдал я, однако, 21-го числа последний экзамен. Теперь забота о пробных лекциях, срок для которых еще не назначен. Вероятно, не позже будущей среды прочту их, а затем в Москву, согласно ранее намеченному плану. Дальнейшее путешествие все мое определится там по указаниям Преосв. Дядюшки.

Весьма, сожалею, что болезнь застигла меня в такие великие дни, как дни св. Троицы, и лишила меня величайшего наслаждения присутствовать за торжественными Бого-

—347—

служениями. Владыка – Митрополит был сам на этих праздниках. В субботу накануне посещал Академию и присутствовал на экзаменах.

Вчера Владыка снова посещал Лавру и служил Литургию в Соборе. Это экстренное посещение было вызвано присутствием в Лавре Высочайших особ, Вел. Кн. Владимира Александровича и Евгения Максимилиановича. В Москву прибыли они для присутствия на торжестве открытия выставки, а 22-е число (день кончины Государыни Марии Александровны) пожелали провести за Богослужением в Лавре.

Благодаря знакомству с монахами, я имел счастье присутствовать за этим Богослужением и вблизи насмотрелся на Высоких гостей. По окончании Литургии и молебна Преп. Сергию им предложен был завтрак в митрополичьих покоях, затем, осмотревши ризницу, они отправились из Лавры в час по полудни, вместе с ними и Владыка – Митрополит.

1882 г., 23 Мая.

64

Спешу поздравить Вас с наступающим храмовым праздником. Да поможет Господь встретить и проводить его в веселии духовном и чистоте душевной и телесной. Жалею, что не приходится ныне самому мне присутствовать на родном собрании: дела замучили, и не столько впрочем, самые дела, сколько мысль о приближающихся истязаниях при публичной защите диссертации и дальнейших мытарствах при выборах. Да, поистине не легкая вещь иметь претензии для занятия академической кафедры.

Прошу засвидетельствовать глубочайшее мое почитание и привет всем родным нашим, имеющим присутствовать на нашем празднике, передайте низкий поклон мой и всем гостям соседей. Вспоминаю теперь и вспомяну не раз в самый день праздника о Мечеходове. Быть может, и обо мне кто-н. упомянет там.

Гости, благодаря Бога, не забывают и меня. 18-го числа

—348—

посетил меня Преосв. Дядюшка, беседовал в моей квартире около 2-х часов.

Дня за два ранее целый почти день был у меня Дядюшка Николай Федорович с Варварой Николаевной, проездом в Москву из Углича. Скоро, вероятно, предпримет он путешествие в Семеновское посетит, вероятно, и Вас.

Сегодня отправился от меня Павел Павл. Виноградов пробывший здесь сутки. Показал я ему все достопримечательности Лавры и окрестностей, вынес, кажется, хорошее впечатление. Вчера был у меня несколько часов о. Алексей Ив. Вознесенский с сестрой.

За последнее время все подобные посещения стали доставлять мне удовольствие, знак, что несколько поутомился и нуждаюсь в отдыхе, вероятно, около Преображения поеду на несколько дней в Москву поосвежиться. Затем опять за дела до окончательного решения моей судьбы.

На днях возвратился наш о. Ректор из путешествия к Преп. Сильвестру. Поездкой остался очень доволен, особенно ласками Преосв. Ярославского. Готовит, слышно, к изданию службу Преп. Сильвестру²⁹⁷⁸.

Новый Владыка – Митрополит выехал из Тифлиса 27 июля, скоро будет в Москву, в Лавре ожидают на Успеньев день.

О Коронации слухов точных нет. Сведущее люди предполагают, что нынешним годом она вовсе не состоится.

На Грузинский экзархат назначается, по слухам, Преосв. Палладий Рязанский, а его место будто бы займет Преосв. Амвросий Московский.

О назначении на места товарищей наших нет еще пока синодских известий. С лихорадочным напряжением ожидают все решения своей судьбы, боятся особенно Сибири, где в одной Томской Семинарии четыре вакантных кафедры. Некоторые из наших пытались было съездит в Петербург с целью отхлопотать любое местечко. Двое

—349—

получили ответ равняющейся, в сущности, нулю: обещали им место, если не найдется в каком-либо отношении более достойных кандидатов. Через два же дня после отъезда одного из них такой, более достойный, кандидат действительно явился из наших же товарищей и беспрепятственно занял место, облюбованное тем. Иеромонах Сергий (Ланин) поступил в смотрители Дмитровского Училища, в силу предсмертного ходатайства покойного Митрополита пред Обер-Прокурором. Еще один из наших товарищей определен в Калугу на кафедру раскола, по ходатайству проф. Субботина, Все остальные доселе еще в неопределенном положении.

1882 г. 30 Июля.

65

Последнее письмо Ваше, полученное мною по приезде из Москвы (9-го Авг.), сначала привело было меня в смущение. Из него увидел я, что мое приветственное к мечеходовскому празднику послаще не получено Вами. Тотчас же принялся я за расспросы служителя, с которым отправлял на почту письмо это и он с клятвою удостоверил, что исполнил мое поручение в точности. Я склонен был уже подозревать утрату письма на макаровском полустанке, но приехавший в тот день Сергей Иванович привез известие, что оно получено Вами, хотя далеко не своевременно. Удивляюсь, как это вышло, и сожалею, что такая оказия случилась с письмом, которое, как яичко, было дорого к Христову дню. Во всяком случае, я не признаю себя виноватым в несвоевременном поздравлении с праздником, по моему расчету, это поздравление должно было придти накануне!

Сергей Ив. пробыл у меня сутки. Показал я ему все достопримечательности Лавры, остался, кажется, доволен. Не были только в Вифании за дальностью.

С неделю тому назад пришли синодские известия о назначении почти всех товарищей наших на службу училищную. 11-ть человек назначены в Семинарии, один в Смотрители Дух. Училища, один в Помощ. Смотрителя, остальные в простые учители училищ, преимущественно по латин. языку (13 человек). Назначения приблизительно

—350—

совпали с собственными желаниями. В дальние места, к счастью, не много (один в Иркутск, два – в Уфу, один в Соликамск, и наш земляк к Б. Н. Приоров – в Никольск (Вол. г.). И.Н. Виноградов в Петровское Дух. Учил. (Сарат. губ.), Образцов – в Екатеринославскую Дух. Семинарию. Некоторые отправились уже к месту служения.

В Москве пробыл я 5 дней. С Преосв. Дядюшкой пришлось видеться мало. Ездил он в Гуслицкий монастырь на Преображ. день, потом был занят посетителями. Большую часть времени провел я с Дядюшкой Н. Федоровичем. Был раз на выставке, два раза у сестер в Гимназии, брал их на день на подворье. Дядюшка Н. Федор. ныне не имел возможности спутешествовать в наши края. Памятник на могилу Дедушки все еще не изготовлен. Купец, которому сделан был заказ, объявился несостоятельным, а между тем деньги почти сполна забрал вперед. Вероятно, исполнит заказ, но не ранее будущего года.

Владыку – Митрополита ожидают в Москву в последних числах этого месяца или в начале Сентября. Теперь он лечится в Пятигорске. Делами епархии управляет пока Преосв. Амвросий.

Дела мои в застое. За последнее время обуяла крайняя лень. А между тем пора бы сильно торопиться. Нужно приготовить еще две вступительные публичные лекции, а я доселе не выбрал еще и предмета для них. Часть диссертации отдал в переписку.

Съезжаются новые студенты. По настоящий день явилось уже более 50 человек. Ожидают ныне слишком большего наплыва, в виду того, что в Петербургской Академии экзамены приемные отложены до Октября.

1882 г. 13 Августа.

66

Драгоц. мой Тят., От души благодарю Вас за поздравление и благожелания мне на день Ангела. Письмо Ваше получил я с почты (29 Авг.) при самом Александре Исаевиче, которому поручено было доставить его лично. Он не рассчитывал, было, заехать ко мне и потому опустил письмо в кружку на дороге. Потом, должно быть,

—351—

совесть зазрила, завернул на несколько часов, спасибо. За короткое время я успел познакомить его со всем, достойным внимания, в Лавре. Кажется, все ему понравилось. Был он вместе с В. В. Ягодиным. Им дал я обещание писать к Вам на другой же день. Извините, что этот «другой день», на самом деле, оказался чуть ли не шестым. Виноват не столько я, сколько обстоятельства. Все последнее время жил в академическом помещении, из которого систематически изгоняли меня эконом и, как догадываюсь, инспектор. Благоразумие требовало бы, конечно, давно отступиться от нахалов и перейти на самостоятельную квартиру. Но отчасти финансовые расчеты (для человека, не получающего жалованья и живущего в крайне неопределенном положении, бросить за месяц 35–40 р. расчет не малый), а больше удобства от помещения в Академии (близость к столовой и библиотеке) и привычка к казенной жизни удерживали меня до времени от переселения. Сегодня, наконец, мера терпения моего кончилась, как ни грустно было, пришлось оставить Академию и перейти в новую Лаврскую гостиницу (№ 55). В прежнюю мою квартиру без моего ведома наслали студентов и так. обр. волей – неволей выжили меня. Сижу теперь в новой квартире и грущу, грущу особенно при мысли о неизвестности будущей судьбы моей. Приближается время страшного искуса. Жду с часу на час прибытия профессора, которому поручено читать мою диссертацию. Вероятно, не дальше, как через полторы, много – через две недели назначен будет день защиты моего произведения и затем – советской баллотировки и выборов. Трепещу особенно этих последних. Между избирателями – не мало врагов моих, благодаря несчастной истории о фотографических карточках и клеветам низких людей из товарищей моих. Два профессора перестали уже кланяться мне, Инспектор давно не подает руки. Молю Господа, да отвратить от меня злобу вражью. Усерднейше прошу и Ваших молитв о сем.

27 Августа прибыл в Москву Владыка – Митрополит²⁹⁷⁹ и встречен был великолепно. До сего времени несколько раз уже служил, говорил вступительное слово, очень

—352—

прочувствованное и назидательное с пожеланием мира новой пастве. Сегодня поехали представляться новому начальству представители нашей Академии. К Сергиеву дню (25 Сент.) прибудет Владыка в Лавру и Академию. Судя по практике его в прежних епархиях, нужно ожидать, что он будет строго и внимательно относиться к учебному академическому делу. В газетах рассказан следующий факт из его отношений к Саратовской Духовной Семинарии. За отсутствием одного преподавателя и за не отысканием достойного ему преемника, Владыка сам взял на себя дело преподавания этого предмета, в продолжение долгого времени ежедневно являлся в класс по звонку и сидел целый урок.

От Преосв. Дядюшки и сестер получил поздравительные с Ангелом письма. Все здравствуют. На 1-е Сент. сам я послал сестрам приветствие с годичным актом и наградами.

1882 г. 4 Сент.

67

Давно ничуть никаких вестей от Вас: что это значить? Здоровы ли и благополучны ли?

Пишу настоящее письмо с просьбою Вашей духовной помощи. В Понедельник (20-го) назначена публичная защита моей диссертации и чтение пробных лекций. В Среду – баллотировка, решающая мою судьбу по исканию кафедры. Страхов слишком много за оба эти дня, надежды на успех мало: вражеская партия очень сильна, и с ненавистным злорадством подстерегает случай – сделать мне неприятность. Надежда только на помощь Божию, ходатайство Свв. Угодников Радонежских и молитвы ближних. Помолитесь о мне поусерднее в настоящие трудные минуты, пошлите Ваше родительское благословение на мой труд, зане благословение отчее утверждает дома чад. Попросите от имени моего молитв и у всех добрых соседей наших. Извините, что за крайним волнением и множеством дел опускаю другие подробности из своей жизни, до следующего письма.

Предан. Вам сын А. Мартынов.

1882 г. 17 Сент.

—353—

68

Дорог, мой Тят., Поздравьте меня Приват-доцентом Академии. Защита диссертации и пробные лекции (20-го) сошли вполне удачно, а баллотировка (23-го) не особенно. Вражеская пария, во главе с Инспектором, питала злобнейшее намерение – провалить меня решительно. Только помощь Божия и заступление Свв. Угодников, по молитвам близких, спасли меня от окончательной погибели. При всем том, неизбирательных шаров получил я 3 при 9 баллотировавших. По законам академическим, избрание считается совершившимся при ⅔ всех голосов: так именно и случилось со мной (6 избират. и 3 неизбирательных). Будь еще один шарик черный, и я не попал бы в Академию. А такая опасность была на носу. К великому счастью, один из врагов моих не явился к баллотировке²⁹⁸⁰. Явна милость и промышление Божие о мне!

Сегодня о. Ректор представлял меня Владыке – Митрополиту в митрополичьих покоях в Лавре.

Чтения с кафедры начну, вероятно, не ранее первых чисел Ноября; нужно приготовляться посерьезнее.

Извините, что не тотчас по окончании дел своих извещаю Вас о сем. После баллотировки, кончившейся поздно вечером в Четверг, на утреннем ярославском поезде (в Пятницу) отправился я в Москву и пробыл там до вчерашнего вечера. Дядя и сестры здравствуют, рады милости Божьей ко мне.

1882 г. 27 Сент.

69

Искреннейше благодарю Вас за поздравление и благожелания. Прошу молитв и благословения Вашего на новую, самостоятельную жизнь и деятельность мою. Душевно благодарен и всем добрым соседям за доб-

—354—

рое ко мне расположение. Да будет милость Божия и на них всех!

Сегодня впервые присутствовал я на академическом торжестве среди новых знакомых, прежних профессоров моих. Новизна положения несколько смущала меня, особенно на парадной закуске в комнатах о. Ректора. Между высокими лицами присутствовал там Преосв. Дядюшка, Протопресвитер Успенск. собора Богословский, граф Толстой и др. Праздник, в этом последнем своем акте, имел чисто семейный характер. Все были веселы и разговорчивы, кое – что даже попили.

Преосвящ. Дядюшка навещал сегодня мою квартиру, беседовал довольно долго и всей обстановкой остался очень доволен. Квартира (Новая Лаврская Гостиница N 39-й), не хвастовски говоря, действительно очень хорошая, можно даже сказать, изящная. Состоит она из 4-х комнат (прихожей, спальни, зала и кабинета). Мебель отличная. Цена этому № за сутки 2 р., но с постоянных жильцов делается весьма большая скидка; мне отдали № за 18 руб. в месяц. Стол буду скоро брать у одного частного, барского повара за 12 р. в месяц (один обед из 2-х, а по праздникам – из 3-х блюд). Вероятно, желудок мой, привыкший к ужину, потребует к этому столу маленькой прибавки, вроде холодной закусочки. Полагая на все другие расходы руб. 10 в месяц, все содержание я считаю приблизительно рублей в 45 за месяц. Жалованья же мне будет приходиться 73 р. 50 к. (900 р. в год за вычетом 2% на пенсию). Думаю, что этих денег достанет на все потребности. Трудновато только в настоящее время, когда приходится ждать жалованья еще 20 дней, а между тем нужно обзаводиться кое – чем по хозяйству. На днях будут, вероятно, посвящать меня и сослуживцы – профессора и земляки – студенты. Требуется кое-какое угощение.

Приступить к чтению лекций придется не ранее месяца. Буду просить у о. Ректора отсрочки.

Прошу передать мое сердечнейшее поздравление Льву Ивановичу с милостивым вниманием Высшего начальства.

Прося молитв и благословения Вашего, остаюсь преданный Вам сын А. Мартынов.

1882 г. 1 Окт.

—355—

70

Сегодня получил я письмо Ваше от 9 Окт. Искренно благодарю за вести из родной стороны, всегда для меня чрезвычайно приятные и интересные.

Извините, что не сдержал я свое обещание, данное впрочем, с неизвестностью, относительно путешествия в Мечеходово. Рассчитывал, что заботы о новом моем положении окончатся ранее, чем случилось на самом деле. С окончанием хлопот ученых начались не менее неприятные заботы об устройстве внешнего моего положения по приисканию квартиры, обстановки для неё, стола и т. п. хозяйственных принадлежностей. И до сих пор эти заботы не пришли еще к последнему концу, хотя большая часть уже сделана. Глубокое спасибо Преосвящ. Дядюшке за его помощь и участие в моей внешней судьбе. Он надарил мне разных вещей, по крайнему моему соображение, более чем на полтораста р. За исключением удобного письменного стола и еще кое – каких мелочей все, что составляет предмет первой необходимости, у меня уже имеется. Можно сказать даже больше: квартира моя не лишена в некотором отношении комфорта, благодаря архиерейскому приношению (есть, напр. ковер на полу и изящная подушка на диване). Успокоившись пока на счет внешней обстановки, принялся я за дела учебные. С трудом, и то при участии Преосв. Дядюшки, удалось мне выпросить у о. Ректора отсрочку для приготовления к лекциям до 1-го Ноября. Времени остается не много, приходится поторапливаться. Доселе изготовил не более 3-х лекций. Чтобы без страха приступить к делу, нужно запасти, по меньшей мере, – 10 (каждая – по моему счету – в 2 листа очень мелкого письма). Со стороны внутренней жизнь моя пока еще нисколько не изменилась сравнительно с блаженными временами студенчества. В новый профессорский круг еще не вступил, визитов еще не делал. Думаю исполнить эту неприятную церемонию в ближайшее Воскресенье вместе с новым помощником Инспектора. Доселе сижу дома, разучился выходить на улицу.

В Москве пробыл три денька с большим удовольствием. Радушие всех знакомых превзошло мои ожидания.

—356—

Все, там здравствуют и благодушествуют. Сестер брал в Воскресенье на подворье. Они веселы и учатся по-прежнему хорошо. Саша в награду на акте получила соч. Жуковского (прозу), Анюта – Карамзина. Новый Владыка – Митрополит²⁹⁸¹ как слышно, к Дядюшке очень внимателен и любезен. Преосв. Амвросий из Москвы, кажется, еще не уехал, хотя управление делами давно уже оставил. О назначении на его место слухи доселе разноречивы и неосновательны: одни намечают Архим. Симеона (настоятеля Александро-Невской Лавры), другие – Иосифа (настоятеля Заиконоспасского монастыря в Москве), третьи, наконец, проповедуют, что новый Митрополит выражает желание остаться при одном Викарие. Трудно угадать тут правду. К сожалению, недолго, кажется, быть в Москве и нашему Преосвященному. Было даже предложение из Синода перевести его в Рязань и только неудобство остаться новому Владыке без знающего Москву помощника на время отклонило это предложение. С переименованием впервые Викарии, Дядюшка, вероятно, переменит и место жительства в Москве (перейдет в Богоявленский монастырь на Никольскую).

Между другими приветствиями с новой должностью получил я письменное поздравление от Павла Павловича из Пскова. Свое житье описывает он не в особенно привлекательном свете и выражает просьбу ко мне походатайствовать пред Преосвященным об определении его в московские иереи. При всем желании удовлетворить просьбе брата, едва ли удастся ее исполнить. Случаев подобных бывает очень не много, да и московское иерейство вещь настолько заманчивая, что на каждое место является если не сотни, то, по крайней мере, десятки кандидатов, и почти всегда несколько из них бывает слишком солидных.

На днях получил я приглашение на свадьбу от одного из своих товарищей по Академии, Алексея Констант. Лебедева, кажется отчасти и Вам знакомого. Родом он из Рославского (Вол. губ.), служить теперь в Вологод. Духов. Училище, берет дочь о. Евгения, благочинного плосковского. Брак будет 17 Окт. Я, разумеется, отказываюсь от приглашения.

—357—

Вчера была свадьба одного из товарищей наших здесь в посаде. К недоумению моему сюда приглашен не был.

Утешительно движение дела по училищу Мечеходовскому. Да благословить Господь это полезнейшее начинание! Выразите мое сердечнейшее сочувствие и благодарность главным деятелям, добрым прихожанам нашим.

Во избежание скуки, на которую Вы жалуетесь и которая совершенно естественна в Вашем одиноком положении, я мог бы указать на прекраснейшее и самое верное средство, чтение духовных журналов и газет. Есть издания очень дешевые (напр. Христ. Чтение с Церковным Вестником). С будущего нового года мне будет доставляться даровой экземпляр нашего академического журнала, который, если угодно, буду препровождать Вам. На днях постараюсь послать Вам очень любопытную книжку о духовенстве, соч. Палимпсестова, нового защитника нашего сословия из высоких светских людей (бывшего профес. Университета, Действ. Ст. Сов.).

Прося молитв и благословения Вашего, остаюсь преданный Вам сын А. Мартынов.

1882 г. 11 Октября.

—358—

При грозном вихре переживаемых событий особенно ясна, правда, слов близкого московской духовной Академии библеиста-летописца профессора А.П. Смирнова: «не столько живучи памятники лицам, сколько живуча память о лицах²⁹⁸². Много разрушено из жерл пушек величественных памятников при воинственном осуществлении германцами намерений сеннаарских гордецов. Но и жерла пушек уничтожают только памятники, но не память о лицах, хотя бы последнего и очень желали люди, питающие личную самоуверенность «башню желаний»²⁹⁸³, только «дом паука» (Иов.8:14)²⁹⁸⁴. Гордость и «холодный расчёт ума бессильны укоротить или удлинить жизнь тёплого чувства»²⁹⁸⁵…

Не многим известен, быть может, гранитный памятник, вот уже почти двадцать лет осеняющий, на Посадском Вознесенском кладбище, холмик, возвышающийся над могилой профессора Московской Академии Андрея Петровича.

—359—

Время, состарившее уже и многих учеников этого профессора, неумолимо и в отношении к вещественному памятнику: ветшает памятник – и реже и реже приходят к нему лично знавшие Андрея Петровича… И они уходят за ним… Но не исчезла и не исчезнет память о библеисте-летописце, хотя и совсем исчез воздвигнутый ему памятник и заросла к нему тропинка.

Об Андрее Петровиче можно говорить, как об учёном.

В 1895 году, за год до кончины почтенного профессора, был подведён итог его учёно-литературной деятельности. К этому времени сделано было Андреем Петровичем уже всё, что давало право говорить о нём, как об учёном. За двадцать пять лет он написал 78 отдельных статей и исследований. О его магистерской диссертации: «Святейший патриарх Филарет Никитич Московский» своевременно были даны одобрительные отзывы авторитетными профессорами Е.Е. Голубинским, Н.И. Субботиным и П.С. Казанским²⁹⁸⁶. Его статьи по предмету науки, преподававшейся им в Академии, свидетельствуют о верном понимании им задач библейско-исторического исследования. Он был профессором по кафедре Библейской Истории, но сознавал, что данные Библии необходимо ставить в перспективу общей истории.

В настоящее время Библейская история поставлена в связь с историей древнего мира. Такая постановка этой науке дана последним Уставом. Но проницательный библеист-историк Андрей Петрович, следивший за оживлением интереса на Западе и в России к древней истории, к открытиям в Ассирии и Египте, и тогда показывал, что апологет Библии должен рассматривать жизнь древнего Израиля в связи с жизнью других древних исторических индивидуальностей. И он начал семнадцать серьёзных статей²⁹⁸⁷, в которых, с одной стороны,

—360—

Указал параллели к данным Библии из данных ассиро-вавилонской клинописи и египетской иероглифики, а с другой – призывал библеистов к осторожному и умелому пользованию данными ориентологии. Он знал, что «посредством всяких удачных и неудачных комбинаций, игры слов, далёких подобий и неподобных сравнений легко превратить древнейшую историю мира и человечества в мир ассирийский, санскрито-арийский и т.п.», но вместе с тем имел учёную уверенность в том, что «нелегко эти мифы, как они содержаться у народов, превратить в историю, которую дал народ еврейский»… «Наука» – говорил он – не всегда имеет «созидательные средства», но показывает иногда «только свои орудия разложения»²⁹⁸⁸. И «чем более накапливается данными для удостоверения истинности еврейской истории, как она предложена нам в св. книгах, тем громче раздаются поистине Едомские вопли: разрушайте, разрушайте до основания» (Пс.136:7)²⁹⁸⁹.

Пользуясь трудами западных учёных, она внимательно разбирается в «архитектурных чертежах и планах, набросанных опытной рукой» Wellhansen’a, Stada, Seintcke, Ewalda’a, Meyer’s²⁹⁹⁰ и осуждает беспочвенную и горделивую самоуверенность этих «архитекторов», верящих в то, что «истина есть привилегия только крайнего протестантства»²⁹⁹¹. Но не научные тенденции западных учёных не скрыли от него действительно ценного в их трудах. Он уважает беспристрастие Brugsch’a²⁹⁹², Vigonroux²⁹⁹³, Lenormanrt’²⁹⁹⁴a. Baudissin’a²⁹⁹⁵, и нередко ссы-

—361—

лается на их авторитет. Он знает серьёзных ассириологов своего времени, как, например, Schrader’a²⁹⁹⁶, учёный авторитет которого неоспорим и в наше время. Восприняв в сердце своё Слово Божие и усвоив разумом данные беспристрастной науки, он в своих учёных статьях дал синтез веры и знания.

Все, конечно, знают, например, о сильной, обличительной проповеди пророка Ионы Ниневитянам. Но при чтении книга пророка Ионы возникает ряд вопросов: как Ниневитяне могли верить в Божественное посланничество Ионы, что значит пост не только Ниневитян, но и скота – волов и овец, которые «не ходили на пастбище, не пили воды и были покрыты вретищем» (Ион.3:7–8), в какие формы могла выливаться молитва Ниневитян после предписания царя «крепко вопиять к Богу» (Ион.3:8)?... Андрей Петрович ставит эти вопросы в перспективу общей истории и, располагая данными последней и ассиро-вавилонской клинописи, разрешает их. Он указывает на то, что «как на берегах Иордана знали о существовании заклинателей и предсказателей на берегах Евфрата, так, наоборот, и на Тигре и Евфрате могли знать о существовании пророков с берегов Иордана»²⁹⁹⁷. По вопросу о посте животных наш библеист замечает, что ещё Геродот и Плутарх говорят об азиатах, привлекавших к посту и животных. Вопрос же «о крепком вопиянии» к Богу Ниневитян находит себе обстоятельное разрешение в ссылках на целый ряд ассиро-вавилонских текстов²⁹⁹⁸, содержащих религиозные гимны или псалмы под заглавием:

—362—

«Вопли покаянного сердца». Высоко-поэтический дух этих гимнов напоминает псалмы Давида и многие места из пророков еврейских и из книги Иова. Вот маленькие отрывки из всего того, что приведено Андреем Петровичем в образец «покаянных воплей» вавилонян.

Я вкушаю пищу гнева,

Я пью воду сильной боязни²⁹⁹⁹…

. . . . . . . . . . .

Господи мои недостатки весьма велики,³⁰⁰⁰

Весьма велики мои грехи!

Мой Боже, мои недостатки весьма велики,

Весьма велики мои грехи!

. . . . . . . . . . .

Боже, знающий сокровенное,

Мои недостатки весьма велики, весьма велики мои грехи!

. . . . . . . . . . .

Я творю погрешности –

Бессознательно,³⁰⁰¹

Я совершаю грехи –

Бессознательно,

Я питаю себя преступлениями…

Я хожу неправым путём…

. . . . . . . . . . .

Господь в ярости своего сердца –

Он объемлет меня смущениями³⁰⁰²…

. . . . . . . . . . .

Я разливаю в слезах –

И никто не берёт меня за руку,

Я молюсь громким голосом

И никто не выслушивает меня!

—363—

Я обессилен, сокрушён,

И никто не спасёт меня.³⁰⁰³

. . . . . . . . . . .

Господи, ты не отвергнешь твоего раба.

Среди бурных волн спешу к нему за помощью,

Простираю свои руки…

. . . . . . . . . . .

Мои пророки весьма велики, –

Разорви их, как покрывало³⁰⁰⁴…

Анализируя содержание этих гимнов, Андрей Петрович находит, что гимны халдеи «может быть более, нежели какого-либо другого языческого народа древности, были проникнуты сознанием человеческой греховности, сознанием необходимости смирения и покаяния пред Богом»³⁰⁰⁵. «Насколько можно заключать из словоупотребления, Ниневия должна была быть разрушена так, как разрушены были Содом и Гоморра»³⁰⁰⁶. Но этого не случилось. Посты и молитвы даже язычников, их внутреннее расположение могут привлекать и на них милость Божию и дары Святого Духа (Деян.10:30, 35–45)³⁰⁰⁷. И не удивительно, что ниневитяне вышли из своих молитвенных храмов «оправданными»³⁰⁰⁸, какими не выходили иногда израильтяне из своего иерусалимского храма.

А.П. Смирнов говорит о книге пророка Ионы: «может быть ни одна из книг Ветхого Завета с древних до последних времён не была предметом стольких посмеяний, как книга пророка Ионы, ради её сказочности и невероятности, причём одни считали её содержание мифом, другие сагой, третьи называли книгу, в её целом, аллегорией»³⁰⁰⁹. И отдельный исторический момент – упоминание «о крепком вопле» ниневитян становится для православного библеиста центральным пунктом, исходя из которого

—364—

он освещает не только этот отдельный момент, но утверждает и авторитет пророческой книги.

Все знают Нефанову притчу. «Роскошная восточная фантазия едва ли будет когда-либо в силах выразить в более изящной форме и так высокоцеломудренно решение одного из самых щекотливых вопросов жизни человека. Прекрасные по форме, целомудренные по тону мы не знаем ответа на вопрос, который едва не с первых дней мира (Быт. 6) и до сих дней трактуется или слишком грубо или через сентиментально платонически. Дикарь эгоистически говорит: если у меня крадут жену – это худо, а если я украду жену у другого – это хорошо. Не-дикари наставительно учат высшей современной морали: не давай ни одного поцелуя без любви… притча Нафана не хитра по замыслу»³⁰¹⁰. И Андрей Петрович уясняет притчу Нафана, пользуясь данными раввинистической литературы, справками из общей истории, описаниями быта палестинских народов, клинописью. «Высокое достоинство Нафановой притчи – в её простой непосредственности, в её нравственной чистоте образов и выражений, немятущих действенной ясности души грубым указанием на грязное преступление заповеди о целомудрии. Притча более говорит внутреннейшему органу восприятия – судящей совести человеческой, нежели органу внешнему – уху и затем воображению»³⁰¹¹. Далее следуют частные пояснения, которых не сделает и не знает тот, кто не знает быта палестинских народов. Так, говоря о теме и содержании притчи, Андрей Петрович замечает: «ещё и теперь у арабов в обычае держать особенно любимых овец в шатрах, как у нас в домах держат комнатных собачек³⁰¹²; и то, что говорил Нафан, могло быть взято прямо с натуры и совершаться ежедневно у племён живущих грабежом и насилием, но не должно было совершаться нигде безнаказанно. Поэтому Давид понял сначала притчу, как действительное событие и с гневом высказал суд над

—365—

преступником на точном основании закона Моисеева… Ты – тот человек, сказал Нафан Давиду, вырвав у этого предполагаемого праведника и ненавистника беззакония – строгого судьи самоосуждение. Этот момент, передаваемый притчей, вполне достоин кисти художника»³⁰¹³.

Говоря, затем, о современных нестроениях в эдемской блаженной брачной жизни, о власти женщины над мужчиной, Андрей Петрович вспоминает предостережения талмудистов, данные мужчинам: «недобрый помысел сначала является к нам, как прохожий странник, затем при нашем небольшом только внимании к нему – становится гостем и напоследок оказывается хозяином дома. Не следует пить из одной чаши и в тоже время бросать жадные взгляды на другую чашу. Кто слишком пристально смотрит на женщину, тот в конце впадёт в грех. Даже если бы от неудовлетворённой любви к замужней женщине грозила влюблённому опасность смерти, и в таких случаях говорили: «умри, но не удовлетворяй своему вожделению»³⁰¹⁴. Это, конечно, седая старина так говорила. Но есть старина и старее. На глиняных табличках загадочного до сих пор, аккадийского народа, писавшего клиньями, дошли до нас его судебные приговоры: «если жена оскорбит своего мужа, сказав ему: «ты мне больше не муж», её должно бросить в реку… Непотребную женщину может взять каждый сын улицы… И тот же народ, который писал на глине вышеприведённые законы, слагал в тоже время гимны богу огня и молил его «да будет человек чист, как внутренность неба». «Отдаленные тысячелетиями от того народа, достигли ли мы – не чистоты внутренности неба – а хотя бы чистоты нашей внутренней жизни, дающей нам мир? Какая нота слышна в современном мире?» – спрашивает Андрей Петрович – и отвечает: «очень давняя: все мы ревём как медведи и стонем как голуби» (Исх.58:9–10)³⁰¹⁵.

—366—

Везде, навсём печать паденья…

. . . . . . . . . .

Любовь?... И в ней как много скуки,

Как много слёз, тоски и зла…

И чувственность на лоно муки

В замену благ нас привела.

Теперь любви одно названье,

Как цвет засохший, сберегли;

Теперь мы ею облекли

Страстей кипящие желанья³⁰¹⁶.

Так Андрей Петрович умел придавать учёный интерес своим серьёзным статьям. Говоря о необходимости признавать брак «устойчивым», он с грустью заключает статью «О Нафановой притче»: «если бы великий еврейский пророк явился среди нас, должен был бы не в одном «кедровом дворце» (Давида), а начиная от палат с украшениями из слоновой кости, едва не последнего пастушьего шалаша, предлагать свою притчу, чтобы с уст преступников срывать самоосуждение своим грозным: ты – тот человек»³⁰¹⁷.

Все слышали пророческое слово о Рахили, плачущей в Раме о детях своих (Иерм.31:5; ср. Ев. Мф.2:16–18). Но книга Бытия ничего не говорит о плаче Рахили о детях. Ведь, она имела только двух сыновей – Иосифа и Вениамина, причём с рождением последнего кончилась её жизнь. Откуда же образное библейское выражение о плачущей Рахили?

Многие, несомненно, не задавались этим вопросом, но Андрей Петрович ставит его в статье, предназначенной для широкой публики и навеянной на него делом Скублинской, но дающей понять, что она написана учёным библеистом. Для разрешения поставленного вопроса автор разбирается в топографии, определяет географическое положение Рамы, указывает на близость гробницы Рахили к этому городу и на то, что в Раме собраны были Навузар-

—367—

даном скованные цепями пленные иерусалимляне и иудеи для переселения в Вавилон. «Естественно было находившемуся здесь же, между скованными и приготовленными к переселению, пророку обратиться к близкой могиле матери младенца Бенони (Вениамина) – сына её скорби – с каковым названием рождённого легла в гроб Рахиль» (Иер.40:1; Быт.35:18)³⁰¹⁸. К этому присоединяются и другие пояснительные соображения.

Некоторые из немногих указанных нами вопросов, затронутых Андреем Петровичем, и доселе остаются неразрешёнными, в деталях, вопросами в нашей отечественной библейско-богословской литературе. Таков, например, вопрос об отношении религиозных древнехалдейских гимнов к священной поэзии Израиля, а это – вопрос громадной важности как для библеистов, так экзегетов и православных апологетов.

Но не своими специально-учёными работами, – думается, – оставил по себе память Андрей Петрович, не в них причина дважды выраженного почтенными профессорами и дважды позабытого желания видеть труды Андрея Петровича в отдельном издании³⁰¹⁹. Причина этого «в сверхдолжной службе отечеству, проистекавшей из любви к нему»³⁰²⁰ – в его литературных произведениях, предназначенных для широкого круга читателей.

Эти последние произведения особенно ценны «по глубокой своей назидательности, по силе и ясности убеждения, по своеобразной красоте речи, исполненной выражениями и образами пророческого слова»³⁰²¹. «Присматриваясь к явлениям отечественной жизни, прислушиваясь к речам лиц,

—368—

выдававших себя за руководителей современного общественного сознания, едва не за пророков», Андрей Петрович, руководясь «подлинным пророческим словом», откликался на эти явления и на эти речи или своим восторженно-радостным приветствием, или же негодованием и осуждением»³⁰²². Он вникал в смысл истории народа Божия и сопоставлял с явлениями русской действительности сходные и сродные явления этой истории. Строгий библеист становился, таким образом, проникновенным библеистом-летописцем.

Просматривая свои записи лекций профессоров и воспоминания о них и переносясь в прошлое, я как бы вижу серьёзно-сосредоточенную фигуру библеиста своего времени, последний раз читавшего нам свой курс и производившего на нашем курсе свой последний экзамен. Мы, его слушатели, понимали, что пред нами был профессор, мысливший и чувствовавший по библейски³⁰²³. Но мы знали, что пред нами был и человек, «который умел дать жизнь своей науке и вне стен учёной аудитории»³⁰²⁴. Это Андрей Петрович и делал в своих художественных библейско-публицистических произведениях. В них «он не умер, но жив и доселе»³⁰²⁵. И хотя произведения последнего рода не предназначались для людей науки, для аудитории, хотя необыкновенная скромность как бы стирала имя автора под статьями, но все угадывали творца их и они вносились в аудиторию. Эти произведения влияли даже решающим образом на выбор студентами семинарий именно московской Академии³⁰²⁶, потому что и в них слышен был голос науки – голос «серьёзный, правдивый и искренний»³⁰²⁷.

Читавший в аудитории историю Израиля, историю созидания царства Божия на земле, понимал, что и мировая исто-

—369—

рия и в частности и в особенности история русского народа должна бы слагаться из таких моментов, которые содействуют «возвращению и водворению человека на небо»³⁰²⁸.

И следя за жизнью русского народа, Андрей Петрович глубоко скорбел, если небо уходило от него, или, точнее, ели он забывал небо. Его сетования в таких случаях «доходили до высоты молитвенного обращения к Богу»³⁰²⁹, которое мы читаем, например, в одной из его статей по поводу приближающегося нового (1894-го) года³⁰³⁰. «Нашу виноградную лозу – скорбит библеист-летописец – в течение немалого времени обрывали все, происходящие по пути, кому только того хотелось; лесной вепрь подрывал её и полевой зверь объедал её… После того, как лисицами разрушены ограды, осталось много мусора, и виноградник оказался пожженным огнём, обсечённым. Естественно после всего этого призывный голос: вы видите бедствие, в каком мы находимся… Пойдём построим стену! Благовременна и молитва к Богу сил: призри с неба, и воззри, и посети виноград сей; охрани то, что насадила десница Твоя, и отрасли, которые Ты укрепил Себе (Пс.79:13–17). С восходом солнца нового года, когда выходит человек на дело своё и на работу свою до вечера (Пс.103:22–28), да взойдёт к Солнцу Правды и наша пламенная молитва: ублажи Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимские (Пс.50:20). Да восстанет первым великий священник (и братья его священники), как пастырь добрый овцам, и зовёт овец своих по имени, и выводит их и ходит пред ними (Ин.10:3–4), чтобы строить сначала овечьи ворота, как это было в старое время, при построении иерусалимских стен (Неем.3:1). Но пусть за пастырем идут и овцы для дальнейших построек, хотя бы только против своего дома. Да не

—370—

ослабевает сила у носильщиков при виде того, что мусора очень много и мы, как будто, не в состоянии строить стену» (4:10), это скорбь и молитва за Русскую землю…

Нет возможности излагать в хронологической последовательности содержание всех публицистических статей Андрея Петровича. Мы скажем только об основном тоне их. В противном случае нужно было бы писать целое сочинение о сочинениях его, потому что почти на каждой странице у него яркие образы и сравнения. Он вглядывался во все явления духовной и социальной жизни Русского народа, говорил к сердцу мудрецов и простецов, мужчин и женщин, взрослых и детей и, останавливаясь на частных случаях, указывал общие руководящие принципы. О нём можно сказать словами поэта, которые он сам приводит в своём замечательном «весеннем призыве»³⁰³¹:

Ничто не оставлено им

Под солнцем живым без привета:

На всё отозвался он сердцем своим,

Что просит у сердца ответа.

Однако в целом отклики на запросы времени были скорее голосом скорби, чем словом привета.

Когда библеист-летописец слышал в сердце своём как бы высший призыв записать «знаменательный день», то таковым днём в большинстве случаев, оказывался день скорби (ср. прор. Иез.24:2)³⁰³².

Основной тон этих откликов хорошо слышится, например, в его думах-печалях «о современном костре». Ненормальные явления в религиозной и общественной жизни заставляют вспомнить его тот костёр, который пылал в Иерусалиме на дворе первосвященников Иудейских Анны и Каифы в начале апреля 34-го года по Р. Х. в ночь на пятницу. После взятия Иисуса толпа возбуждённого народа грелась у этого костра. Здесь был и апостол Пётр

—371—

вмешавшийся в гревшуюся толпу. И вот ему предлагаются три однородных вопроса: не из учеников ли он Иисуса?... И отрекается Пётр при «обличении – в упор». Уличаемый начал клясться, что не знает Человека, о Котором говорят. Заметив взгляд Христа при пении петуха, Пётр вышел вон и горько заплакал. А по преданию с этой ночи на пятницу и во всю последующую жизнь Апостол не мог без горьких слов выслушивать пение петуха³⁰³³. Памятен библеисту и другой костёр. «Была другая ночь. Виден разложенный огонь, но не на Иерусалимском первосвященническом дворе, а на берегу Тивериадского озера. Виден и Христос, но не подсудимый, а со властью суда (Ин.5:22–27), смотрящий на Петра не издали, а вблизи. Виден и Пётр, не трижды отрекающийся, а трижды восстановляемый в своём апостольском достоинстве» (Ин.21:4–18). И далее слышится призыв библеиста обратиться от Петра к самим себе. И в ответ на этот призыв раздаются голоса отречения. «При каждом костре, где бы мы не думали обогреться в наше тёмное и холодное время, нас встречает толпа назойливых слуг и служанок времени с вопросами, приводящими нас в смущение. И если мы будем внимательны, у наших костров, при беседе о Христе и христианстве, мы слышим древнее же слово отречения: не знаю человека; не понимаю, что ты говоришь… Тот Пётр, в которого мы готовы бросать камнями, есть не кто иной, как самый видный и характерный представитель нашего времени, казня которого они, почему-то, не замечают и не чувствуют, что казнят самих себя. Старый костёр во дворе первосвященническом ещё не погас и отречения не замолкли. Те же Петры, те же служанки, и тот же обличающий внимательного взор Господа, редко кем замечаемый»³⁰³⁴.

Читающий эти строки невольно вспомнит наших знаменитых церковных ораторов, каковы, например, Иннокентий Херсонский, Иоанн Смоленский. Только они могли говорить так, хотя, быть может, и менее строгим библейским языком.

—372—

Но продолжим выписку из этого картинного сравнения, где художник слова подводит читателя к современному костру. Вот у одного из них он выслушивает слово нового осуждения Христу и христианству – и уже не видит горьких слёз Петра, не слышит раскаяния³⁰³⁵. Он подслушивает речи у другого костра: здесь осуждаются брак и семья во имя свободы, точнее произвола. А современный Пётр боится «сказать среди толпы слуг и служанок слова своего справедливого негодования. Он смягчает свои раннейшие воззрения, находит оправдания речам слуг и служанок – и отходит от костра с отрицанием: конечно, эмансипация женщины… гражданский брак… несходство характеров. А вслед ему несутся голоса: разве я не видел тебя в семье, проповедовавшим будто всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своём (Мф.5:28)? Растерянным уходит современный Пётр под презрительным взглядом современной служанки. Уходит он от костра с облегчённой грудью, что не посрамил себя исповедью воззрений, считавшихся устарелыми и отжившими. В этом прелюбодейном мире он и сам себя показал отчасти прелюбодеем»³⁰³⁶.

«А вот и ещё костёр на современном дворе. И здесь толпа и здесь толки. Горячие речи идут о другом: решают вопросы государственной, общественной жизни. Говорят о том, позволительно ли современному человеку давать подать кесарю или нет? Давать ли её, или не давать (Мр.12:14)? Один поднятый вопрос вызывает другой: что такое кесарь, что такое власть?... Но среди этой разнузданной толпы находятся люди, которым кажутся дикими подобные суждения. Они убеждены, что власть, и повиновение ей – совершенная необходимость. И вдруг план размышлений прерывает служанка вопросом: а, ты Галилеянин? Ты из учеников Того, Кто сказал, что всякая власть дана свыше (Ин.19:11)? Ты защитник отжившей формы жизни, где все, идущие свободы, стремящиеся к равенству экономическому

—373—

и общественному, падает жертвой властолюбия единиц? И под градом таких упрёков теряется, уступает современный Пётр»…

«И к каким бы кострам ещё мы не подходили, каких бы речей собравшейся около их толпы ни были слушателями, – если сюда является современная служанка с древним вопросом: ты из учеников Его? – она непременно находит своего Петра. Отрекающийся, но нераскаивающийся, а скорее внутренне довольный тем, что вторил, хотя и не искренне, голосу современной служанки, Пётр – это тип нашего времени, и тип, разумеется, жалкий, тип ни холодного, ни горячего; тип – жалкий сравнительно с типом настойчивой и откровенной служанки. Внутренняя сила на стороне последней (Апок.3:15)».

«Как образуется это жалкий тип людей, стыдящихся Христа и Его слов в роде сём прелюбодейном и грешном (Мр.8:38)? На какой почве, под какими влияниями он воспитывается?» – спрашивает библеист. Нет надобности далеко ходить за ответом. Ранее отречение Петра, в ночь на пятницу, этот ответ дан нам Тем Самым, исповедь Которого Петры стыдятся, от Кого отрекаются пред служанками, – дан в известной притче о сеятеле и семени. Вышел сеятель сеять семя. И когда он сеял, иное упало на места каменистые, где не много было земли; и скоро взошло, потому что земля была не глубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло… Итак, вот какова почва и условия, при которых являются Петры»… «Давно пришедшая историческая ночь на пятницу, как будто, ещё не миновала или наступила вновь. То же отречение Петров от Христа на вопросы служанок, то же удаление от костров, – только без прежних слёз, без прежнего раскаяния и исправления»³⁰³⁷.

В заключение Андрей Петрович говорит о замечательном произведении кисти художника Габриеля Макса. Последний изобразил лик Христа, увенчанного терновым венцом. «Эта картина удачно выражает идею всеведения Господа и в то же время может служить пробным камнем для испытания степени внимательности человека – зрителя. В

—374—

приложении же к настоящей речи картина именно выражает тот взгляд Господа, Который Он бросил на отрекающегося Апостола и который уловил хотя не постоянный, но внимательный ученик Его… При беглом, хотя бы и ближайшем обзоре, можно заметить только то, что очи Христа глубоко опущены долу. Кажется, Он ничего не видит. Он как будто намеренно закрыл Свои очи, чтобы не видеть того, что кругом совершается, чтобы не видеть отрекающихся от Него Петров. Но чем более мы всматриваемся в лик Христа с опущенными долу очами, ничего, как будто, не видящего, тем более и яснее замечаем, что прямо на нас обращён Его глубокий, пронизывающий взгляд… Этот пронизывающий взгляд Христа сквозь опушенные, по-видимому, вежди способен наводить на размышления и отрадные и скорбные, смотря потому, как кто вёл себя у современного костра³⁰³⁸.

У главных современных костров Андрею Петровичу как бы нанесены были три никогда незаживающих раны. Он говорил о них и ранее сентября 1880-го года – времени появления статьи «У современного костра». Он будет говорить о них и до смерти… Эти раны не давали ему покоя, потому что они причинялись чуткому человеку. Но чуткий, он был и благороден. Слов обличения он не собирал с торжищ. Пред ним всегда был светильник Слова Божия. Им он и освещал действительность.

Тысячами смотрели на скромного библеиста-летописца ранившие его сердце, как сердце одного из многих. Но он, говоривший один за многих, не оттачивал стрел личного негодования.

Старый городничий старорусского грязного уездного города увидит кругом себя «архиплутов», «протобестий», «козлиные бороды», «свиные рыла вместо лица»³⁰³⁹. Беллетрист-писатель обратит внимание на верность такой характеристики «ошеломляющего» русского «тумана» и, не упомянувши о том, что он и сам, ведь, как городничий, сгущает этот туман³⁰⁴⁰… Образы библеиста мягче, вырази-

—375—

тельнее. Он видит «лесных вепрей», «полевых зверей», объедающих «виноградную лозу», «лисиц, разрушающих ограду» и груды «мусора»³⁰⁴¹.

Но слыша о вепрях и мусоре и видя их, библеист ищет священников-врачей души и тела³⁰⁴², благовестников Слова Божия³⁰⁴³, зовет «Филиппов» дней апостольских «к евнухам», «в трудную и вместе самую важную для последних минуту»³⁰⁴⁴ – «в момент колебаний и искажения ими истины»³⁰⁴⁵.

Как бы соизмеряя три силы: Божескую, человеческую и дьявольскую, Андрей Петрович показывает, как две последних силы пытаются обессилить силу Божественную. «Сказал Бог: сотворим человека… да владычествует над землёю» (Быт.1:26–28). «Сказал змей: вы будете, как боги, знающие добро и зло» (3:4–6). «Сказали (люди) друг другу: наделаем кирпичей и построим себе город и башню, высотой до небес, и сделаем себе имя» (11:3–4). В этих трёх призывах указан основной момент расхождения человека с Богом. Бог призывал человека к разумному и скромному «владычеству над землёй»³⁰⁴⁶, но человек вышел «из круга дозволенного в область совершенно недозволенного». Покоряя природу себе, он, «как конь, как лошак несмышлёный» (Пс.31:9), не хочет покорить своей воли Богу³⁰⁴⁷.

Человек не задумывается, быть может, над вопросами, которыми «Совершеннейший в знании» (Иов.37:16) испытывал Иова. «Кто положил меру земле?.. Кто затворил море воротами? Нисходил ли ты в глубину

—376—

моря? Обозрел ли ты широту земли? Входил ли ты в хранилища света? По какому пути разносится восточный ветер? Кто проводит протоки для излияния воды, и путь для громоносной молнии? Знаешь ли ты уставы неба? Можешь ли посылать молнии, и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы! Давал ли ты приказания…, чтобы земля изменялась, как глаза под печатью? (Иов.38:4–35). Астрономия, история, топография, механика, физика, геометрия, даёт ответы на все эти вопросы. Но знание «созидает только тогда, когда ему предшествует и сопутствует добрая воля». Без этого «будут резать по правую сторону – и останутся голодными: и будут есть по левую – и не будут сыты, каждый будет пожирать плоть мышцы своей: Манассия – Ефрема и Ефрем Манассию, оба вместе – Иуду» (Ис.9:20–21). «Сирияне с востока, Фелистимляне с запада, – будут они пожирать… полным ртом» (Ис.9:12). Так сильный может, при одном холодном знании, «есть бессильного во весь рот»³⁰⁴⁸. И едят! – сказал бы теперь почивший библеист. «Утерян секрет» – «быть довольным»³⁰⁴⁹… Человечество опирается теперь на «три жезла» – на «опыт, разум и науку»³⁰⁵⁰, с которыми и восходит на вершину гордости. И гордецы множатся, так как «у зла более пособников, нежели у добра»³⁰⁵¹. Гордость всюду. Гордость развивает «аппетит» к властолюбию, которое одновременно зовёт и к свободе от власти и, подменяя понятие христианской свободы, предлагает обществу хлеб, но «хлеб недопечённый»³⁰⁵².

Аппетиты отдельных лиц превращаются иногда в аппетиты целых народов. Результат этого – «вечный голод»³⁰⁵³. Такие народы нуждаются «в постоянной пище» – и они «объявляют войну против того, кто ничего не кладёт им в рот» (Мих.3:5). Царства, стремящиеся к обла-

—377—

данию всем миром, прекрасно характеризуют пророки. «Эти царства требуют от всех безмолвного подчинения». И мир слышит речи самоуслаждения: «я – и никто, кроме меня» (Ис.47:7,8:10); речи самоуверенности: «кто придёт ко мне»? (Иер.49:4); речи пагубного насилия: «пади ниц, чтобы нам пройти по тебе»! и вот, хребет людей делается как бы землёй и улицей для этих проходящих великанов (Ис.51:23); а только мирный заговорит, они – к войне (Пс.119:7). Пресыщенных и вместе вечно голодных гордость облегает, как ожерелье, и дерзость одевает их, как наряд уже выкатываются глаза их от жира, а жадные помыслы всё ещё бродят в сердце. Они над всем надеваются, говорят свысока, поднимают к небесам уста свои, и язык их расхаживает по земле (Пс.72:6–9) с высокомерной речью: «силою руки моей и моей мудростью я сделаю это. И никто не пошевелил крылом и не открыл рта, и не пискнул (Пс.10:13). Какая исполинская сила! Какое ясное сознание этой силы! Какая не менее ясная наглость исповеди об её приложении: никто не пошевелил крылом и не пискнул»³⁰⁵⁴! Это сказано было библеистом в осуждение народов (Генуя, Венеция, Англия), желавших превратить свои страны в «огромные конторы» с «купцами-миллионерами», чтобы «ворочать всем миром с точки зрения кармана»³⁰⁵⁵. Это же сказал бы Андрей Петрович в особенности теперь, когда вскрылись горделивые замыслы германцев, когда начался «шум и гвалт вертепа разбойников»³⁰⁵⁶.

Голодают и отдельные гордецы. Успехи надменного сердца и тщеславие высоко поднятых глаз кружат голову (Ис.10:5–12). Секира начинает величаться пред Тем, Кто рубит ею; пила гордится пред Тем, Кто двигает ею; жезл восстаёт против Того, Кто поднимает его (Ис.10:15). Громко поётся высокомерная песнь своему величию, и – vae victis всем другим: «восторжествую, разделю Сихем и долину Сокхоф размерю!» (Пс.59:8–10)³⁰⁵⁷. «Не все и не каждый, – за не имением, впро-

—378—

чем, случаев, – намерены ломать старые житницы; но едва ли за всеми и каждым не считается тайного-желанного: если бы… Гордецы ничем не довольны: им кажется слишком узким одеяло, чтобы завернуться в него так, как бы желалось (Ис.28:10)³⁰⁵⁸. «В мудрецах и талантах всякого рода сидит и вечно работает без всяческих страстей – честолюбия, зависти, властолюбия, словом, всего, что разъединяет людей»³⁰⁵⁹. За всех гордецов и властолюбных людей давно уже признался Ирод, сказав, что он не хотел бы быть царём в пустыне³⁰⁶⁰.

Отсюда поиски власти теми, кто не призван к власти, отсюда «ковы против законной власти»³⁰⁶¹. Отсюда непонимание того, что только «в царстве Христа», а не «в царствах мира сего может тихо развиваться знамя с золотыми словами братства, равенства и свободы». Отсюда закликающий зов волков в овечьей одежде «в своё звериное стадо»³⁰⁶².

Негодует библеист-летописец на настроения, но и верует в непреложность Божественного суда над горделивыми помыслами и деяниями народов и отдельных лиц.

Пусть уверенно заявляют народы: «Я – и никто кроме меня»… На это, раз навсегда, ответил голос правды Божией: «есть истребительная метла, которая сметает острова, как порошинку» (Ис.14:29; 40:15). Знаменитый древний Тир давно уже – голая скала (Ис.23; Иезек.26–28) и много славных городов, гордившихся своим богатством, погибло³⁰⁶³. В них не воскреснет более изжитое чувство чести. И как изживается это чувство! Люди плюют в лицо самовлюблённой гордости (Числ.12:14), а она не замечает этого и говорит: мы сами себе господа (Иер.225:31). «Таков обычай жены прелюбодейной, – поела и обтёрла себе рот и говорит: «я ничего худого не де-

—379—

лала» (Пр. Сол.30:20). Она «идёт на старую дорогу и истаптывает обувь»³⁰⁶⁴.

Может быть – спрашивает библеист – речи древних пророков и мудрецов уже устарели? Может быть, не остаётся сделать лучшего, как отрезать их писцовым ножичком и бросить на огонь в жаровню (Иер.36:23), так как пророк не пророчествует доброго (3Цар.22:8), и в свитках написано внутри и снаружи: плач, и огонь, и горе? (Иез.2:10). И отвечает: «сколько бы мы не уничтожали свитков, напишутся другие и в них все прежние слова и ещё к ним прибавлено будет много подобных тем слов». Их напишет история³⁰⁶⁵.

Но пусть «жадная земля» (Пр. Сол.30:16) воспитывает недовольных людей, «пусть похоть плоти, похоть очесь и гордость житейская (1Ин.2:16) становятся всё похотливее», пусть громче и громче отовсюду раздаются голоса дочерей ненасытной пиявицы: «дай! дай! (Пр. Сол.30:15)³⁰⁶⁶… на это мудро ответят смиренные русские люди. Голос их можно слышать, например, в «Сергиевой вотчине в Сергиев день». Непризванные «печальники и опекуны тёмного русского народа³⁰⁶⁷ и «в безлунные ночи и бессолнечные дни» (Ис.13:10)³⁰⁶⁸ могли бы, если бы пожелали, видеть свет в смирении. Это смирение, по сродству душ, преклоняется только пред смиренными. «Подвижная и предательски изменчивая людская память забудет много³⁰⁶⁹, но не забудет смиренного сердцем – преподобного Сергия «тёмный народ». Он идёт и будет идти в «Сергиеву вотчину» и в ответ на вопрос: «увидит ли он преподобного» – скажет всякому вопрошающему: «мы то его, может быть, и не увидим, да он нас увидит; мы его мало знаем, – да он хорошо знает наши нужды»³⁰⁷⁰. Гордость будет мечтать о довольстве, о славе, о роскоши, а смирение

—380—

живо представит себе «деревянный храм и всенощное бдение в нём, когда с треском и дымом горящая лучина светила чтение и пение, но сердца молящихся горели яснее свечи, и пламень их досягал до неба, и ангелы восходили и нисходили в пламени жертвы духовной»³⁰⁷¹. Смирение духовно войдёт далее, «в тесную келью, чтобы вздохнуть её воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который орошен дождём слёз его…, облобызает прах её сеней, который истёрт ногами святых и чрез который однажды переступили стопы Царицы Небесной»³⁰⁷². Для смирения смиренный подвижник преподобный Сергий и доныне «живой деятель», каким он был, например, для царя Алексея Михайловича, писавшего однажды благодарственное «послание» «на имя» преподобных Сергия и Никона с упоминанием о том, что «чудотворцы» «от печали утешили» его и дали победу над врагами³⁰⁷³…

От смирения нигде не скроется благочестие: ни на страницах истории, ни в дремучих лесах. Оно знает, что подвижники веры и благочестия не будут «отдыхать» и после своей кончины. Они «не стоят на пути, где складывают руки, они поселяются там, где за Русскую землю предстательствуют святые, где пишется священная летопись Божьего народа, откуда чудодействует Сергий»³⁰⁷⁴. И вот народ ценит именно таких не отдыхающих деятелей с добрым сердцем, дорогим в наше «милосердное время»³⁰⁷⁵.

Об оптинском старце Амвросии, так любимом и уважаемом Русским народом, рассказывают: в последние дни он стал глух и нем. Раз как-то старец проговорил: «вы не слушаетесь, вот и отнял у меня Бог дар слова, и слух отнял, чтобы не слышать, как вы проситесь жить по своей воле». Андрей Петрович выписывает эту русскую памятку о русском смиренном чело-

—381—

веке и поясняет, что «беззаветно веровавшее и беззаветно любившее сердце, безграничное, всеобъемлющее, как наша Русь православная, никогда не отдыхало: оно звало к закону и откровению – и народ понимал этот зов, – так понимал, что не мог даже представить себе, как можно жить без такого старца, если он умрёт. Почитатели о. Амвросия желали, чтобы доброе сердце его никогда не отходило от них – и отец Амвросий успокаивает их: «уж если я с вами тут всё возился, то там-то от вас уже верно не уйдёшь»³⁰⁷⁶. И библеист, вместе с старцем Амвросием, но неизменно языком Библии говорит, что для любви нет пространства и времени. И как художественно и оригинально точен язык верующего библеиста. Говоря о подвигах старца Амвросия и о влиянии его на народ, желавший осветить свои «потёмки», библеист подтверждает силу этого влияния заявлениями верующих, замечая, что всё сказанное о старце Амвросии «пережито. Испытано. Удостоверено»³⁰⁷⁷.

Говоря в другом месте о настроении смирения, библеист показывает, что смирение, соединённое с христианской любовью, умеет разбираться в самых сложных явлениях общественной жизни, умеет отвечать на людские страдания.

Кончина мученика – Государя Освободителя заставляет библеиста как бы идти ко гробу его вместе с смиреной Русью. «Пойдём – приглашает он – ко гробу с истерзанным трупом и спросим: отчего же эти раны по рукам твоим?» и слышен ответ: «так я изранен в доме любящих меня» (Зах.13:6)³⁰⁷⁸. И призывая, далее, русское общество к самоосуждению за покушение на Государя и за его убийство, Андрей Петрович говорит с негодованием о неблагодарной расплате: «мы платили. Мы платили по срокам исправно. Много платили… А 1-го марта 1881 г. совсем дочиста уплатили. Уплата произведена!.. Эта уплата запишется железным резцом»³⁰⁷⁹.

—382—

Плачет библеист со смиреной Русью и при кончине императора III-го, «боевой конь которого (Ср. Иов 39:21–25) не носил его на кровавые победные поля»³⁰⁸⁰.

Случится ли горе вне Русской земли – у единоверных нам народов, библеист записывает его, записывает, например, то, как великодушный и смиренный «Вооз» (Государь России) идёт на встречу не имеющей хлеба моавитянка Руси (Черногория).

«Дальний родственник» – Русский народ находит в любящем сердце своём струны, которые с особенной силой и напряжённостью звучат тогда, когда касается людей перст Божий карающий»³⁰⁸¹.

Стонут ли слабые под игом турок – библеист-летописец записывает и эти стоны, и историю деятельного сочувствия Русского народа славянам³⁰⁸².

Россия заключила Союз с Францией. Библеист заглядывает в священную Летопись и припоминает историю долгой вражды между северным и южным израильскими царствами. Не смотря на упорную вражду прошлых лет и на «разные дороги», между этими царствами был заключён, однако, мир³⁰⁸³. Союз России с Францией, после борьбы с ней в 1812 году, напоминает ему историю вражды и мира израильских царств. Уясняя прошлую историю вражды «северного» и «южного» израильских царств и переходя к истории «мира» России с Францией, Андрей Петрович говорит, что хотя «злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски», хотя от этого злодейства «земля сокрушается» (Ис.24:16–19), «плачет сок грозда, болит виноградная лоза, воздыхают все веселившиеся сердцем, прекращается веселье с тимпанами, зати-

—383—

хают звуки гуслей» (Ис.24:4–13), однако «люди верят в силу добра, а не зла, в силу любви, а не вражды, мира, а не кровопролитий, покоя, а не постоянного трепета пред возможными ужасами и – принимают меры к тому, чтобы не стало притеснителя, грабёж прекратился и напирающие исчезли» (Ис.16:3–4)³⁰⁸⁴.

Андрей Петрович хорошо знал, что общее направление политической и социальной жизни даётся чаще всего у домашнего очага. Он подходит и к этому очагу. Он много говорит о значении женщин в семье, о детях и их воспитании.

«Прямое призвание и долг женщины – воспитывать детей в добре; в этом и её собственное величие и добро». «Конечно, женщина может оказаться сильной и на более широком поле деятельности, нежели дом – семья; она может оказаться сильной и в том случае, когда в доме своём не живут ноги её, когда она, суетливая и необузданная, является со своим словом то на улице, то на площади (Пр.Сол.7:11–12, 21–22). Но это – та её сила, которая способна не устраивать дом, а расстраивать его» (14:1).

Это – сила «глупой» жены³⁰⁸⁵. Вспоминая просьбу Рахили, обращённую к мужу: «дай мне детей; а если не так, – я умираю» (Быт.30:1). Андрей Петрович говорит о материнстве вообще. Приводим, в извлечении, его суждения, интересные по своеобразно художественному библейскому языку и по своей выразительности.

«Нужно слишком живо, очень глубоко и в высшей степени тонко чувствовать всю прелесть, долг и заслугу материнства; много нужно отважности для женского целомудрия и стыдливости, чтобы, – не взирая ни на какие возможные лжетолкования в подобных случаях, большей частью грязных, – высказать те слова, какие высказывала Рахиль Иакову, – слова, заботливо сохранённые историей, конечно, не для чего более, как для того, чтобы они – эти слова, – передавались из рода в род, из века в век, вечно и непререкаемо

—384—

служили свидетельством тому, что женщина всех времён, всех веков – Ева, мать всех живущих (Быт.3:20), – открыто высказывающая законному мужу свои природные инстинкты материнства, есть на самом деле истинно-целомудренная женщина.

Эти и подобные им выражения не ложатся и не ложились ни малейшим пятном на памяти патриархальных женщин, желавших выполнить свой долг – стать матерями. В самые страдальческие моменты жизни матери-родильницы, у окружающих её не находилось другого высшего утешения и одобрения, как слово: не бойся, ибо это тебе сын (Быт.35:15–17)! Не бойся, ты родила сына (1Цар.4:20)! И так было долго, – печаль обращалась в радость: женщина, когда рождала, теперь скорбь, потому что пришёл час её; но когда родила младенца, уже не помнила скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин.16:21).

Еврей библейского времени не находил в своём распоряжении иных слов для высшего выражения желаемого довольства, кроме слов: да будут сыновья наши, как разросшиеся растения в их молодости; дочери наши, как искусно изваянные столбы в чертогах! Блажен народ, у которого это есть! (Пс.42:12:15).

И не было, кажется, этому народу горшей угрозы пророческой, нежели та, что у Ефремлян, как птица, улетит слава чадородия, ни рождения, ни беременности, ни зачатия не будет! А хотя бы они и воспитали детей своих, – отниму их (Ос.9:11–12).

Священные древние писатели не нарочно, невзначай, но нередко роняют нам в своих писаниях перлы относительно жизни древней целомудренной женщины. Стоит нанизать их одну нитку, чтобы увидеть, что эти перлы гораздо выше по цене своей жемчугов обыкновенных (Притчи Сол.31:10), красивей внешнего плетения волос, золотых уборов и нарядных одежд. В тех перлах светит сокровенный сердца человек в нетленной красоте духа (1Пет.3:3–4). Порывистую Рахиль, с её неотложным требованием и угрозой мужу, так её горячо любившему, мы уже слышали. А вот пред нами более сдержанная, но не менее скорбящая духом Анна, изливающая душу свою в молитвенном, при горьком плаче, обете

—385—

пред Господом о сыне, так как Господь заключил чрево её (1Цар.1).

Но ещё большее впечатление, нежели беззвучная, слёзная молитва Анны, – уста её только двигались, и не было слышно голоса её (ст. 13) – производит робкая, мягкая укоризна пророку, сорвавшаяся с уст богатой Сонамитянки, когда она сочла себя жестоко обманутой и разочарованной в самых дорогих для неё надеждах. Пересказ таков: благодарный за радушный приём, оказанной благочестивой женщиной, пророк Елисей желает со своей стороны отплатить ей чем-либо и предлагает: не переговорить ли ему о ней с царём, или военачальником? Она сказала: нет, средь своего народа я живу. И сказала он (Елисей): что же сделать ей? И сказал Гиезий (ученик пророка): да вот, сына нет у неё, а муж её стар. И сказал он: позови её. Он позвал её, и стала она в дверях. И сказал он: через год, в это самое время, ты будешь держать на руках сына.

И сказала она: нет, господин мой, человек Божий, не обманывай рабы твоей.

В точности исполнилось пророческое слово: родился мальчик; мальчик рос и подрос на столько, что в один день уже пошёл в поле к отцу своему, бывшему при жнецах. Здесь его сразил солнечный удар и он, повторяя младенческими устами одно и тоже: «голова моя! голова моя болит!» умер на коленях матери.

Огорчена у неё душа. Зачем нужно было пророку потревожить долголетнюю болящую рану надеждой на исцеление: закрыть на время эту рану, чтобы – вдвое болезненнее она вскрылась? Только обманутой в надеждах матери может быть понятно и ею оценено бесслёзное горе Сонамитянки, которое эта, – ухватившись за ноги человека Божия, обещавшего ей сына, так скоро отнятого от неё, – выразила в немногих словах: просила ли я сына у господина моего? Не говорила ли я: не обманывай меня? (4Цар.4:8–28).

Эта потребность материнства, как неумолкающий голос, то тихо и стройно, то бурно (Быт.19:31, 38. Втор.25:5–10) проходит по всей исторической жизни евреев…

Перед вопросом: за что исчезать имени отца нашего от племени его, потому что нет у него сына? не отступают

—386—

с ложной стыдливостью пять дочерей Салпаада. И конечно недаром нам даны и сами имена этих отважно – целомудренных дев; и вот имена дочерей его (Салпаада): Махла, Ноа, Хогла, Милка и Фирца (Числ.27:1–11; 36:2–11). Они даны в свидетельство того, что эти дочери – прямые дочери Евы – матери всех живущих, – долженствующие быть в свою очередь и время такими же матерями, как и та. Но это – события древние… Даже писатель книги Руфь, и тот говорит, что только прежде такой был обычай у Израиля (Руфь 4:7).

Обычаи же изменяются… Нельзя скрывать того, что было. А был у евреев Онан (Быт.38:8–10). И у евреев был обычай: поела и обтёрла себе рот, и говорит: я ничего худого не делала. (Притчи Сол.30:20). Так характеризовалась упрямая дочь, которая, как томимый жаждой путник, отверзала уста и пила всякую близкую воду (Сир.26:10–12). Правда, об этих «поевших и обтеревших себе рот» с особой развязностью, ходили в народе не особенно лестные для них песни (Ис.23:15–16); но суровый обычай (Быт. 38:24) и писаный закон (Исх.22:16–19; Лев.21:9; Втор.22:18–29) должны были сдерживать чудовищ, рождающих, но не дающих сосцов своих, не желающих кормить детей своих (Плач Иер.4:3).

Не замечательно ли, в самом деле, то, что еврейская древность оставила нам только один судебный процесс по случаю смерти младенца… но не от голода, и не от избиения…

«Пришли две женщины-блудницы к царю и стали пред ним. И сказала одна женщина: о! господин мой! я и эта женщина живём в одном доме, и я родила при ней в этом доме. На третий день, после того, как я родила, родила и эта женщина, и были мы вместе, – и в доме никого постороннего с нами не было, только мы две были в доме. И умер сын этой женщины ночью, ибо она заспала его. И встала она ночью, и взяла сына моего от меня, когда я, раба твоя, спала, и положила к своей груди, а своего мёртвого сына положила к моей груди. И сказала другая женщина: нет, мой сын живой, а твой мёртвый…

И сказал царь: подайте мне меч! И принесли меч к царю. И сказал царь: рассеките живое дитя надвое, и отдайте половину одной и половину другой.

—387—

И отвечала та женщина, которой сын был живой, царю, ибо взволновалась вся внутренность её от жалости к сыну своему: о, господин мой! отдайте ей этого ребёнка живого, и не умерщвляйте его. А другая говорила: пусть же не будет ни мне, ни тебе, – рубите! И отвечал царь и сказал: отдайте этой живое дитя, и не умерщвляйте его; она его мать.

И услышал весь Израиль о суде, как рассудил царь, и стали бояться царя, ибо увидели, что мудрость Божия на нём, чтобы производить суд. (3Цар.3:16:28). И это – события для нас уже древние.

Мы или слишком отстали позади; или же ушли слишком далеко вперёд от тех ясных дней, когда являлись откровения, целомудренные и в то же время страстно желавшие быть чадородящими Рахили, Сонамитянки, дочери Салпаада.

Где эта женщина, что ныне скажет: дай мне детей, а если не так, – я умираю!? (Быт.301).

За это современные Зимри и современные Хазвы, – эти, иногда, сыновья и дочери начальников поколений и племён – открыто, как в старину в Ситтиме, приходят друг к другу и приводят к себе друг друга в глазах всего общества… (Числ.25:6–15).

Достаточно ли здесь копья Финееса, сына Елеазара, сына Аарона священника, который, увидев сиё, встал из среды общества… и вошёл вслед за Израильтянином в спальню, и пронзил обоих их – Израильтянина и женщину (ст. 7–8)? Это – напоминает тоже очень старое время и старый обычай. Но не более ли достигало бы цели в подобных случаях повелительное древнее слово царя: подайте мне меч! (3Цар.3:24)

Но может быть старое прошлое так грубо, что на самом деле о нём лучше умалчивать?! Об этом можно навести справку: откроем книгу Товита. И вот что в ней читаем: «когда окончился ужин, ввели к ней (Сарре дочери Рагуила) Товию. Когда они остались в комнате вдвоём, Товия встал с постели и сказал: встань, помолимся, чтобы Господь помиловал нас. И начал говорить… Благословен Ты, Боже отцов наших, и благословенно имя Твоё святое

—388—

и славно вовеки… Ты сотворил Адама и дал ему помощницу Еву, подпорою – жену его. От них произошёл род человеческий. Ты сказал: не хорошо быть человеку одному: сотворим помощника, подобного ему. И ныне, Господи, я беру сию… не для удовлетворения похоти, но по истине, как жену: благоволи же помиловать меня и дай мне состарится с ней. И она сказала с ним: аминь!» (Тов.8:1–8).

Если бы нам, хвалящимся тонким обонянием, развитыми эстетическими вкусами, показалась душной эта атмосфера, библейских справок отталкивающей неприкрашенная действительность, то спрашивает библеист – чем же должны мы дышать там, где едва не стоит ясная вывеска: «кровать мою я устлала коврами, разноцветными тканями изо льна египетского. Спальню мою надушила смирной; проведём время в восторгах любви». (Притчи Сол.7:16–19).

«Всё есть: есть ковры, есть ткани изо льна египетского, есть одуряющие ароматы, чтобы возбуждать силы желающих упиваться ласками и восторгами любви от вечера до утра. Нет только хлеба и вина детям и – может рождённые на багряницах осуждены жаться к навозу» (Пл.4:5).

Надобно же, наконец, сознаться в том, что все эти «красивые цепочки на ногах и звёздочки, и луночки, серьги и ожерелья, и опахала, увясла и запястья, и пояса, и сосуды с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхняя одежда и нижняя, и платки, и кошельки, светлые тонкие епанчи и повязки, и покрывала (Ис.8:18–22) – весь этот декорум, какому бы полу он не принадлежал, – всё это благоприличие, вся эта внешняя показная «праведность наша» есть на самом деле не что иное, как «запачканная одежда» (64:6), которую мы только тщательно прикрашиваем, чтобы не поражала она самих же нас своей затасканностью».

«Увы! Простая маленькая случайность (дело Скублинской) выносить к воротам города напоказ всем и расстилать пред всеми для суда и осуждения, запачканные наши одежды с признанием нашей общественной нравственности (Втор.22:18–21). И вот, слишком короткой становится устланная коврами постель, чтобы протянуться, слишком узким

—389—

и одеяло, изо льна египетского, чтобы завернуться в него (Ис.28:20).

Пустая ли это болезнь – вопрошает библеист – и отвечает: «знаете ли, – а если не знаете, то скажу вам, что целомудрие становится преданием, в которое ближайшие поколения перестанут верить?!» Это недавно высказал человек, имеющий возможность наблюдать над нашей жизнью в долготу и в широту нашей земли, от запада до востока, от севера до юга. (Поучение в день перенесения мощей св. благов. велик. князя Александра Невского, Никанора, арх. Херсонского и Таврического. Правосл. Обозр.1890 г., сентябрь, стр. 103).

«Ужели же мы на самом деле подготовляем то поколение, когда не будет людям иной клички, иной рекомендации, кроме: это Онан, это Амнон, а это Огола, эта Оголива, или Гомер, дочь Дивлаима! Ужели потомству этого потомства нарекутся не словами только, а самим делом, – по суду карающей правды – имена: Лорухама – непомилованная и Лоамми – не Мой народ? (Ос.1:8–9; 11:4). Разве не страшна даже сама возможность этих вопросов»?...

«Кого бы ни поразила эта противоположность явлений: Там мать плачет: дай мне детей, а если не так – я умираю! а здесь вопят дети: дайте нам матерей, а если не так – мы умираем!

И плачут и умирают в плаче от голода и за плач избиваются!

Как потускнело золото, изменилось золото наилучшее!...

Сыны Сиона драгоценные, равноценные чистейшему золоту, как они сравнены с глиняной посудой, изделием рук горшечника!»… (плач Иер.4:1–9).

Эта, поистине, художественная библейская песнь скорби и горя сменяется у библеиста в другом месте благословением радостного детства – того же радостного как радостна бывает весна с пением «горлиц», «с распускающимися и зацветающими и издающими благовоние смоковницами и виноградными лозами»³⁰⁸⁶. Вот это благословение: «растите, дети, как роза, растущая в поле, оро-

—390—

шаемом потоком; издавайте благоухание, как ливан; процветайте, как лилия, распускайте благовоние, и воспойте песнь, прославляйте Господа за все дела (Сир.39:13–15). Да обновляется юность ваша, подобно орлу» (Пс.102:5)³⁰⁸⁷.

Но если мысль о Рахили вызывает у библеиста скорбные думы об отрицательных типах женщин, то какие-то глубокие личные переживания – и как кажется скорбь о кончине супруги – заставляют его нарисовать положительный тип жены, живущей для семьи и разделяющей одиночество мужа. Жить одному трудно: «живёт один, и другого никого нет… и это мучение тяжкое. Двоим лучше, нежели одному. Ибо если и упадут, то один поднимет товарища своего… И если один кто захочет пересилить одного, то двое устоят против него (Еккл.4:8–12). Никто не радуйся о мне вдовствующем и оставленном многими». (Вар.4:12)³⁰⁸⁸.

И вот библеист даёт поразительно яркий образ вдовца. Таким вдовцом был пророк Иезекиль, которому сказано было однажды: «сын человеческий! вот я возьму Утеху очей твоих; но ты не сетуй и не плач, а слёзы да не выступят у тебя. Вздыхай в безмолвии, плач по умерших не совершай… И вечером умерла жена пророка» (Иез.24:16–18). Смерть «Утехи очей» пророка была внезапная (ср. Числ.14:37, 17:13). Пророк был покорен воле Бога³⁰⁸⁹. «Страдание его было беззвучное, терпение безмолвное»³⁰⁹⁰. Он не проливал слёз, но эти слёзы живописует нам библеист, видевший двойные страдания пророка, вызванные смертью «Утехи» и натиском неприятеля на родной народ: и он вводит читателя в замкнутый дом страдальца.

«Заперт изнутри дом Тель-Авивского пророка (Иез.3:24). Войти нельзя. Но в стене его проломано большое отверстие. Его проломал сам пророк одним вечером, чтобы сквозь него выйти впотьмах на улицу, куда днём были им вынесены на плече вещи, нужные для переселения – дорожный мешок с необходимым количеством

—391—

пищи для путника и дорожный посох, – вынесены с тем, чтобы с этой ношей, в виду всех, переселяться с места на место, в знамение того, что Иудея с её царём пойдёт в плен (12:3–7). Сквозь этот пролом заглянем внутрь дома и посмотрим: что там происходит? Вот знаменитое ложе пророка, на котором он так долго и неудобно возлежал, не перевёртываясь с боку на бок. Вот весы. На них пророк ежедневно отвешивал себе по 22–23 лота хлеба, испечённого на коровьем помёте, из смеси пшеницы, ячменя, бобов, чечевицы, пшена и полбы, хлеба мало питательного и принимавшегося в такой малой мере, что она ли равнялась и половине того, сколько нужно для насыщения жителя тёплых стран. Вот сосуд для воды, вместимостью равный вместимости 12 куриных яиц средней величины. Всё это было знамением для дома Израилева. На тех же весах пророк развешивал свои волосы, сбритые им острой бритвой со своей головы и бороды, чтобы часть их сжечь в огне часть изрубить ножом, часть рассеять по ветру и часть завязать в полы своей одежды (6:1–3). Это тоже знамение. Вот необожжённый, а только высушенный на солнце кирпич. На нём недавно начертан план Иерусалима, находящегося в осаде, – видны валы вокруг города, показаны места неприятельского лагеря и стенобитных машин. Вот и железная доска, которую ставил пророк между собой и кирпичом, когда в духе совершал осаду родного города (4:1–3). Вот и другой, уже обожжённый кирпич. На нём высечена дорога, что идёт из Вавилона и в одном месте разделяется на две: одна ведёт в Равву Аммонитян, другая – в Иерусалим. При начале этих двух дорог высечена рука, показывающая путь к святому городу (21:19–20). Это – дела рук пророка. Вот ещё два небольших деревянных жезла, с надписями на каждом нескольких слов рукой же пророческой (37:16). А вот и прибор писца, и книжный свиток, в который пророк записывал точно повелённое ему. Свиток написан внутри и снаружи, а написано на нём: плач, и стон, и горе (2, 9–10), личное пророка, всего дома Израилева и народов языческих. Вероятно, есть где-нибудь и струнный инструмент, но мы не видим его. Не слышно и играющего, ни певца с прият-

—392—

ным голосом (33:32). Вот всё главное, что особенно бросается в глаза в доме пророческом.

Как видели сейчас, – не много радующего глаз в домашней обстановке пророка-священника. На что бы не упал его взгляд, почти всё напоминает пережитое бедствие – плач, и стон, и горе. Эта обстановка есть самая точная иллюстрация и к его книге, и вместе к его жизни.

Единственным лучом в этой мрачной, вызывающей тяжёлые думы, обстановке сияла пророку «Утеха очей» его: но теперь и её нет. Она в могиле, и в доме – как в могиле. Ни звука. Слышны только по временам глубокие воздыхания. Чьи они в этом пустынном, как будто совсем вымершем, доме? Одинокого пророка.

А вот и он, – этот человек, скорбящий о великости бедствия, который ходит взад и вперёд, поникши и уныло, и глаза потусклые… (Вар.2:18).

Какой же силой духа нужно обладать нашему пророку, чтобы ни одним звуком (Ис.38:14), ни одной слезой не выдать наружу своего мучительного внутреннего состояния, чтобы покойно сказать и записать о себе: вечером умерла жена моя, и на другой день я сделал так, как повелено было мне. Твёрдость ли камней была твёрдость его и плоть его – медь ли? Страдавший Иов не находил верного веса для взвешивания своей горести; он считал своё страдание тяжелее песка морей от того-то, по его выражению, его слова были неистовы (Иов.6:1–2:12). У Иезекиля мы слышим одно безмолвное воздыхание.

Но не обличает ли оно в нём бесчувственности, или недостатка впечатлительности, или радушия и даже холодности к умершей «Утехе»? Нет. Пророк был натурой впечатлительной в высшей степени, отзывчивой на людские бедствия, натурой любящей»³⁰⁹¹.

Провожая в могилу свою «Утеху», пророк символически проводил в могилу – в плен вавилонский народ Израильский и как бы похоронил в этой могиле национальное бытие народа³⁰⁹². Смерть жены – «Утехи» здесь символ с громадным значением.

—393—

Сопоставляя всё, что написал когда-либо наш библеист о значении женщины, можно сказать за него, что в умершей «Утехе» он и лично и за всех людей оплакал жену – друга и мать детей. И если когда-либо человечество похоронит «Утеху» свою – принизит нравственную личность женщины, то за этими похоронами оно увидит свои... Великое значение пророческого символа сохранено и у нашего библеиста.

Нет, кажется, необходимости говорить более о выразительности и прелести слова библеиста-летописца, библеиста-художника. Он дал жизнь своей науке, приобщив к ней и тех, кто по своему общественному положению далёк от неё. О нём можно сказать языком летописи: «написах книги си летописец, надеяся от Бога милость прияти»³⁰⁹³ – и написал их так, как очень немногие умеют писать.

Дмитрий Введенский

—394—

Благочестивый Дмитрий Фёдорович Голубинский скончался одновременно с Гербертом Спенсером. Как одновременно дошедшие до гроба, они встретились за гробом. В сонном видении один академический студент наблюдал эту встречу. Вставши от сна, он рассказал своим товарищам следующее.

У ворот рая тождественного с Троице-Сергиевой лаврой сидели Спенсер и Голубинский в ожидании, что им отворять двери и впустят их в блаженной обители.

– «Вы – кто такой?» – обратился Д.Ф. Голубинский к Герберту Спенсеру.

– «Я – английский философ Герберт Спенсер, – ответил ему последний.

– «Слыхал и читал некоторые из ваших сочинений: в них много нечестивых мыслей».

– «А вы – кто такой?» – спросил английский философ.

– «Я – заслуженный ординарный профессор естественнонаучной апологетики в московской духовной академии Димитрий Феодорович Голубинский».

– «Никогда не слыхал».

Собеседники замолкли.

Послышался шум шагов, скрип ключей, и ворота рая, т. е. Троицкой лавры, отворились. Из них выскочил послушник и, увидев Димитрия Феодоровича, устремился к нему весь преисполненный любви и почтения: «а! Димитрий Феодорович! пожалуйте, пожалуйте!»

Потом обратившись к Спенсеру, райский ключарь сурово спросил: «ты – кто такой?»

—395—

– «Я – Герберт Спенсер».

– «Никогда не слыхал. Мы такого не знаем. Куда лезешь не в свое место? пошел, пошел отсюда».

Димитрий Феодорович вступил в рай, Райский привратник ушел за ним. Ворота рая безнадежно закрылись пред Гербертом Спенсером.

Так рассказывают в академии теперь о посмертной встрече Спенсера с Голубинским.

S. G.

6. II. 1910.

—396—

Тема для диссертации Н.Ф. Каптерова – «Светские архиерейские чиновники в древней Руси» – была предложена Е.Е. Голубинским; ректор Академии, прот. А.В. Горский с большой тщательностью проверял все первоисточники, на основании которых производилась работа, и заставлял проделать вновь эту работу и автора, побуждаемый к этому, как кажется, двумя причинами: с одной стороны, не всё нравилось ему в диссертации, в особенности выводы о лихоимстве, злоупотреблениях и прочих недостатках, царивших в епархиальном управлении. «И всю-то эту гадость вы выливаете на св. митрополита Алексия», – с сокрушением говорил А.В. Горский, так как при св. митрополите Алексии, как происходившем из знатного рода, в значительной мере светские чиновники получили силу в епархиальном управлении и двор архиерейский стал походить на двор княжеский. Печатаемое здесь письмо А.В. Горского и разумеет эти опасения его, на которых он, однако, не стал настаивать в виду прямых свидетельств источников. Е.Е. Голубинский настаивал, чтобы никаких изменений и затушёвок не было.

С другой стороны, А.В. Горский заботился, чтобы в диссертации не было голословных или опрометчивых утверждений, так как предстоял первый публичный диспут в Академии, ожидалась посторонняя публика, и достоинство Академии должно было быть соблюдённым, тем более что оппонентами выступали такие силы, как В.О. Ключевский и Е.Е. Голубинский. (Об этом см. подробнее «У Троицы в Академии», стр. 505–8).

—397—

I. Письмо прот. А.В. Горского к Н.Ф. Каптереву.

Любезнейший и почтеннейший

Николай Фёдорович!

Возвращаю Вам тетрадку Вашу. Если Вам угодно обратить внимание на то, что представилось мне при чтении Вашей речи, – благоволите прочесть написанное карандашом. «Новый свет» не всегда истинный свет – по консисторским делам, где рассматриваются главным образом преступные деяния, приведённые туманно – так и по тем актам, которые дошли до нас от времени древности. Справки не полны. Поэтому нужно быть особенно осторожным в выводах и заключениях из этих не полных данных. – Между тем Вы, хоть и оговариваетесь, что касаетесь только дел, собственно порученных светским чиновникам, однако в самой речи позволяете себе делать замечания гораздо далее, обо всём…

Прошу мне возвратить переданные мною Вам мои заметки, писанные карандашом по поводу Вашей диссертации.

Вам преданный неизменно

Р. П.А. Горский.

14. Окт. 1874 г.

II. Первый магистерский диспут в Московской духовной академии³⁰⁹⁴

Новым уставом академии изменены условия приобретения магистерской степени воспитанниками академии. По прежнему порядку требовалось для означенной цели только письменное сочинение, по новому уставу требуется печатное, которое, кроме того, должно быть публично защищено.

15 октября, в актовый зал Московской духовной академии, в присутствии наставников, студентов и местной

—398—

Публики, происходил первый, со времени введения нового устава академии магистерский диспут. Соискателем степени являлся Н.Ф. Каптерев, приват-доцент по древней гражданской истории. Диссертация, представленная Н.Ф. Каптеревым, заглавляется: Светские архиерейские чиновники в древней Руси. (Москва 1874 года, 236 стр.)

Когда все собрались в актовой зале академии, прочтено было краткое curricum uitae, из которого оказалось, что диспутант первоначально обучался в Саввинском Звенигородском училище, откуда поступил в Спасо-Вифанскую семинарию, и по окончании курса в оной со степенью 1-го разряда, поступил в Московскую духовную академию. Здесь, по преобразовании академии по новому уставу, он, г. Каптерев, избрал для своих специальных занятий историческое отделение академических наук. При окончании академического курса, г. Каптерев утверждён был в степени кандидата, и по выдержании им магистерского экзамена, советом академии оставлен в качестве приват-доцента при академии по древней гражданской истории, с обязательством представить магистерскую диссертацию, которую он и представил в совете академии в нынешнем году.

Затем диспутант произнёс речь, в которой выяснил значение и важность своей диссертации. Он говорил, что его диссертация имеет предмет слишком специальный, а потому, по-видимому, малоинтересный и живой. Выбор такого специального предмета диспутант объяснял настоящим состоянием русской церковно-исторической науки, которая, по недостатку разработки материалов, не допускает пока философского обобщения фактов церковно-исторической жизни, а требует добросовестного, специального изучения подробностей. Переходя к вопросу о важности избранного предмета, диспутант выяснил, что предмет его диссертации, не смотря на свою специальность, проливает новый свет на некоторые важнейшие и общие вопросы нашей церковной истории. Так как светское архиерейское чиновничество есть чисто русское явление, – тогда как епархиальное управление и церковное устройство вообще должны бы быть, по-видимому, образованы в России по византийскому образцу, – то исследование данного вопроса имеет

—399—

результатом важные выводы по отношению к вопросу о значении Византии для России и её влиянии на русскую церковную жизнь. Так как светское архиерейское чиновничество, как орган епархиального управления, явилось следствием подражания управлению государственному, и так как с XVI века чиновники назначались к архиереям по воле государя и являлись, таким образом, органами его контроля над архиерейской властью, – то изучение выбранного вопроса имеет следствием новые данные для суждений об отношении на Руси государства и церкви. Изображение тех притеснений, которые терпело низшее духовенство от чуждых ему, по своему званию, светских чиновников, проливает новый свет на его быт, и даёт историческое объяснение его настоящему, всё ещё несколько приниженному положению. В заключение речи, диспутант говорит о трудностях своей работы, вследствие её совершенной новости (по данному вопросу он почти совершенно не имел предшественников) и вследствие разбросанности и мелочности материалов, так как о светских архиерейских чиновниках в русских актах говорится по большей части только вскользь, мимоходом, и притом подобные заметки большей частью состоят из нескольких строк или даже слов.

Сама диссертация состоит из 2 частей. Первая часть посвящена решению общих вопросов: а) когда и каким образом у русских архиереев появились в епархиальном управлении светские чиновники, и б) когда и почему они были уничтожены. Во второй части, состоящей из двух отделов, в 1-м излагаются сведения о самих чиновниках по главным родам их службы: а) по заведыванию различными отраслями епархиального управления, б) по управлению архиерейским двором, землями и крестьянами, жившими на них, и в) по исполнению известных только придворных должностей, – со времени появления светских архиерейских чиновников в древней Руси до учреждения коллегиальных присутственных мест, или приказов; во 2-м отделе изложены сведения о светских архиерейских чиновниках со времени учреждения патриарших приказов и таковых же у других епархиальных архиереев.

Диспут, начавшийся в 11 часов утра, продолжался

—400—

около 3 часов. Официальными оппонентами были: экстра-ординарный профессор Е.Е. Голубинский и доцент В.О. Ключевский. В диспуте принял участие П.С. Казанский, бывший ординарный профессор академии, оставивший службу по выслуге 25 лет. Ими сделано было до 25 вопросов и замечаний, большую часть которых диспутант устранил или объяснил.

Голубинский обратил внимание на объяснение, автором происхождения светского чиновничества, указывая, вопреки диспутанту, на существование ещё в Греции и предполагая его существование ещё в Киевской Руси, – заметил, что у автора недостаточно различны понятия о боярах, как сословия, и боярах, как чиновниках; что архиереи не все финансовые дела свои поручали светским чиновникам, так как у каждого архиерея был казначей из духовных лиц; что автором не объяснено отсутствие светских чиновников в Псковской области, – не объяснено, как условия общественной и государственной жизни Руси препятствовали существованию у русского митрополита духовных сановников, какие были у византийского патриарха – сделал предположение, что отмена светского чиновничества собором 1667 г. совершилась не без влияния присутствовавших на нём восточных иерархов, вопреки автору, приписывавшему русским епископам инициативу его отмены; заметил, что существуют известия, так сказать, о духовных светских чиновниках, как боярин чернец, и наконец, что автор преувеличивает дело, выражаясь, как при нём были так называемый клирос и собор.

После г. Голубинского возражал г. Ключевский. Вопреки диспутанту, говорившему в заключение своей речи пред диспутом, что в диссертации его очень возможны ошибки и что «опытные мастера науки» их, конечно, в ней найдут, г. Ключевский заметил, что в диссертации г. Каптерева меньше ошибок, чем, сколько бы их можно предполагать при разработке темы, подобной той, какую разрабатывает он. Да и те ошибки, которые в ней встречаются, касаются не главного его предмета, а побочных. На этом основании г. Ключевский и начал свои замечания о тех известиях преимущественно по гражданской русской

—401—

истории, которых диссертация касается. Пределы газетной статьи не позволяют подробно изложить возражений и замечаний г. Ключевского. Всех их сделано было до 15, и они касались разных частей диссертации г. Каптерева. Он указывал на неверные, по его мнению, сведения, помещённые в диссертации о княжеских и архиерейских боярах, о дьяках боярских, говорил об устройстве дворового хозяйства у московских патриархов, о различии должностей посельского и приказчика, о различии патриаршего разряда у судного приказа и др. Затронув вопрос о происхождении светских архиерейских чиновников, г. Ключевский предложил г. Каптереву разъяснить это дело в печати и в заключение сделал несколько лестных замечаний об его диссертации.

После официальных оппонентов возражал П.С. Казанский. Он указал на то, магистрант слишком широко понимает права и полномочия светских архиерейских чиновников в сфере епархиального управления, придаёт им столь широкое значение во всех епархиальных делах, какого они в действительности не имели; и если они являлись такими в исследовании автора, то это потому, что он, увлекшись одной стороной дела, не обратил внимания на другую, именно на ту сторону епархиального управления, которой заведовал или сам архиерей непосредственно или назначенные им духовные лица.

После диспута о. ректором Академии прочитана была выдержка из отзыва профессора истории русской церкви г. Голубинского о диссертации г. Каптерева, в котором она названа «трудом добросовестным и заслуживающим большого одобрения». Г. Каптерев провозглашён был магистром, при шумных рукоплесканиях публики и студентов. Диспут на всех произвёл самое отрадное впечатление.

В заключение вот тезисы диссертации.

1. Светские архиерейские чиновники, с теми обширными правами и полномочиями, какие даны были им в древней Руси, составляют особенность только русской церковной жизни, и потому их существование не может быть объяснено никакими посторонними внешними влияниями.

2. Светские архиерейские чиновники древней Руси появи-

—402—

лись очень не скоро после введения у нас христианства. В первый раз они встречаются у Новгородского архиепископа, в начале XIII века; в митрополии же они начинают появляться только тогда, когда митрополичья кафедра из Киева была перенесена в Москву и когда митрополиты стали избираться из русских людей.

3. До половины XVI века светские архиерейские чиновники существовали только фактически в силу утвердительного обычая, не будучи призваны таким церковно-законодательным актом, который бы имел для всех обязательную силу, – каковы соборные постановления.

4. Светские архиерейские чиновники древней Руси были трёх родов: одни из них заведовали различными отраслями епархиального управления; другие – управлением архиерейского двора, земель и крестьян, живших на них; третьи – не принимали участия ни в епархиальном управлении, ни в управлении архиерейскими землями и крестьянами, а занимали исключительно придворные должности.

5. Архиерейские бояре первоначально принадлежали к классу тех свободных служилых людей, которые в дельный период переходили с одного места на другое и служили там, где находили это более выгодным; после стоглавого собора они назначались к архиереям царём и избирались всегда уже из царских чиновников.

6. Как следствие влияния государственной жизни на церковную, было учреждение так называемых патриарших приказов, которые находились в ведении светских архиерейских чиновников.

7. Патриаршие приказы учреждены были патриархом Филаретом, но не ранее.

8. Патриарших приказов было пять: Разряд, Духовный, Казённый, Церковных дел и Дворцовый.

9. Один из патриарших приказов заведовал епархиальным патриаршим управлением, другие – управлением патриарших земель и крестьян, живших на них.

10. Приказы существовали не только в патриархии, но и у других епархиальных архиереев, которые в этом случае следовали примеру патриарха; приказы епархиальных архиереев были организованы по образцу патриарших, и потому во всём были сходны с ними.

—403—

11. Учреждение приказов не имело никакого существенного влияния на положение и значение светских архиерейских чиновников в делах епархиального управления.

III. Речь пред диспутом К.Ф Каптерева

Предмет избранный мной для диссертации довольно специален и на первый взгляд кажется очень не важным и незначительным. Я касаюсь в своём исследовании, главным образом, только органов архиерейского епархиального управления в древней Руси и органов управления землями и крестьянами, принадлежавших архиерейским кафедрам. При этом архиерейского епархиального управления я касаюсь с тех только сторон, которые находились в руках светских архиерейских чиновников, обо всех же делах по епархиальному управлению, которые велись или самим архиереем непосредственно, или, по его поручению, духовными лицами, я вовсе умалчиваю. Эта специальность и так сказать ограниченность предмета моего исследования производит на некоторых невыгодное для самого исследования впечатление. Мне самому не раз лично приходилось слышать такие суждения о моей диссертации, что предмет её слишком-де специален, узок и не имеет никакого общего интереса, что гораздо лучше было бы избрать предметом исследования вопрос более широкий, общий и, как говорится, более интересный и живой.

Оставляя в стороне вопрос, насколько законны или не законны подобные требования, насколько они приложимы к учёному исследованию, имеющему в виду исключительно только научную цель, я, тем не менее, считаю не лишним сказать несколько слов в защиту избранного мной предмета. Правда, что вопрос о светских архиерейских чиновниках есть вопрос довольно частный и специальный, но это ещё нисколько не даёт права отрицать его важность и значение в кругу других научных вопросов по русской церковной истории. Более общими научно-философскими вопросами и построениями всякая наука может и должна заниматься только тогда, когда все частные вопросы будут

—404—

в ней более или менее разработаны, когда исследователь, делая общие построения, будет стоять на твёрдой почве результатов, добытых разработкой частностей, так как всякое общее построение без предварительного тщательного изучения частностей не будет иметь никакого серьёзного научного значения. Наука и особенно история только то считает для себя верным и истинным приобретением, что добыто путём добросовестного изучения частностей, что допускает проверку общего чрез разложение на составные его части, от верности и истинности которых зависит верность и истинность общего. Но можем ли мы сказать о науке русской церковной истории, чтобы она стояла у нас на такой высоте, которая делала бы уже излишней разработку частных специальных вопросов, которая давала бы исследователю возможность заняться исключительно общими историческими вопросами и построениями? К сожалению, сказать что-нибудь подобное о науке нашей церковной истории, решительно невозможно, она доселе представляет из себя почти один сырой материал, да и тот далеко не весь приведён в известность, много его ещё храниться в мало доступных рукописях и полных архивах, так что мы доселе не можем с полной уверенностью сказать: сколько, и какие материалы мы имеем или можем иметь для научной всесторонней разработки истории нашей церкви. Правда, мы имеем несколько полных курсов нашей церковной истории, но они во многом не удовлетворяют строго-научным требованиям, так как всё дело в них, в большинстве случаев, ограничивается простой, часто совершенно не критической передачей сырого исторического материала, не говоря уже о том, что многие отделы, обозначенные в них, по требованию системы, остаются или совершенно не разработанными, или наполнены такими рассказами, о которых невольно являются известные вопросы: к чему, зачем, для чего; так что новая проверка и переработка даже многого из того, что уже написано, по нашему мнению, решительно необходима. Приведём пример: наша церковная история начинается собственно с рассказа о крещении св. Владимира. Большая часть историков, до самого позднейшего времени, обыкновенно передают об этом рассказ, помещённый в летописи, известной под именем

—405—

Нестеровой, но, не относясь к нему критически, хотя этот рассказ в большей своей части имеет, несомненно, легендарный характер; и другие сказания, никак не менее, если не более достоверные, чем сказания летописи, говорят об этом событии совершенно иначе, а между тем эти свидетельства игнорируются большинством наших церковных историков. Вследствие указанного отношения наших историков к данному событию в результате оказывается, что вопрос о причинах, побудивших Владимира креститься, о времени, месте и обстоятельствах самого крещения, ещё и доселе остаётся научно нерешённым; даже более, сам факт крещения св. Владимира именно греками может быть оспариваем, так как летопись, называемая Иоакимовой, говорит, что Владимир крещён не греками, а болгарами и если это известие Иоакимовой летописи нельзя принять за достоверное, то всё-таки на обязанности историка остаётся объяснить, каким образом могла составиться подобное известие и каким образом оно, несмотря на свою кажущуюся невероятность и противоречия с другими известиями, вошло, однако в летопись, – а между тем историки об этом сказании Иоакимовой летописи обычно умалчивают. Точно в таком же положении, как и вопрос о крещении св. Владимира, находится и множество других вопросов по нашей церковной истории, так что и то, что доселе было сделано в её области, во многом не удовлетворяет истинно-научным требованиям, оставляет ещё много желать, и потому новый, более строгий критический пересмотр написанного по русской церковной истории, решительно необходим. Таким образом, об истории нашей церкви нельзя сказать того, чтобы она была строго научно и вполне всесторонне разработана, напротив, в большинстве случаев, она представляет совершенно сырой материал, да и тот доселе далеко не весь приведён в известность, вследствие чего целые стороны в нашей религиозно-исторической жизни ещё доселе остаются совершенно скрытыми от науки, множество вопросов ещё и теперь не затронуто, множество явлений самых видных и крупных, дают место спорам, разногласиям и самым разнообразным толкованиям, что опять указывает на невысокое положение самой науки.

—406—

Практический вывод, который сам собой вытекает из всего сказанного нами о современном положении науки русской церковной истории, заключается, очевидно, в следующем: от занимающегося русской церковной историей само положение этой науки требует не решения общих исторических вопросов, не философского обобщения фактов, но простой, добросовестной научной разработки исторического материала, разработки и уяснения тех многочисленных вопросов, которые ещё доселе остаются не тронутыми, само существование которых ещё не всегда и не всеми подозревается. И странно было бы исследователю пускаться в какие-либо общие широкие научные построения там, где частности во многом остаются неизвестными, где для общих широких обобщений и выводов нет ещё твёрдых, несомненных данных; – это бы значило усиливаться построить прочное здание на воздухе или, по крайней мере, на песке. Только тогда историку русской церкви можно будет строить целое, прочное знание науки, когда будут готовы все необходимые для этого здания материалы, которых так ещё недостаточно в настоящее время, и разработка которых поэтому лежит на нашей обязанности.

Предложенное мною исследование о светских архиерейских чиновниках древней Руси удовлетворяет именно этому требованию современного нам положения науки русской церковной истории. Выясняя новый, доселе совершенно неизвестный вопрос, оно необходимо бросает новый свет на некоторые стороны нашей древне-церковной жизни и тем самым содействует более правильному и всестороннему её пониманию. Что вопрос о светских архиерейских чиновниках древней Руси, не смотря на его частность и специальность, имеет, несомненно, важное значение для правильного понимания нашей церковно-исторической жизни в этом не трудно убедиться, если обратить внимание на те выводы, которые сами собой являются после рассмотрения этого вопроса, на те стороны нашей церковной исторической жизни, которые выясняет для науки этот вопрос.

Греция, просветив Россию христианством, в то же время, вместе с христианством, передала её свои учреждения и законы; она сделалась образцом, который Русь постоянно

—407—

имела в виду при устройстве своей религиозно-церковной жизни, так что последняя, по-видимому, должна была явиться только воспроизведением греческой церковной жизни. Действительное же положение дела было, однако далеко не такое, каким оно представляется с первого взгляда, и каким оно, по-видимому, должно бы быть. Представленное исследование строя епархиального управления древней Руси показывает, что Русь вовсе не так, безусловно, подчинялась Греции в своей церковной жизни, как это кажется с первого взгляда; напротив, там, не предвиделось, по крайней мере, прямого нарушения канонов, она в церковной жизни не считала себя обязанной следовать во всём по примеру Греции. В области епархиального архиерейского управления она выработала свои собственные учреждения, совершенно отличные от епархиальных учреждений Греции, которая всегда смотрела у себя на допущение мирских людей к участию епархиальных управлений, как на явления антиканонические и противоцерковные. Очевидно, что русская церковь признавала за собой право устраивать свою, по крайней мере епархиальную, жизнь так, как того требовали местные особенности и различные обстоятельства собственно русской жизни, причём мало обращалось внимания на то, как устроены ею порядки в епархиальном архиерейском управлении относятся к таким же порядкам Греческой церкви, расходятся с ними или нет. Если русская церковь действовала так в сфере епархиального архиерейского управления, для которого, однако существуют известные церковные каноны и постановления, то, конечно, она могла поступать таким же образом и в других областях нашей церковной жизни, особенно в тех, которые не имели прямого отношения к догматике и определённым канонам церкви, так, что исследование нашей древней церковной жизни с этой именно стороны становится решительно необходимым и должно заменить собой общие, собственно ничего не говорящие фразы о том, что мы приняли от греков, вместе с христианством, различные церковные учреждения и все законы, и по ним устроили всю свою церковную жизнь.

В существующих курсах русской церковной истории

—408—

более или менее обстоятельно раскрыты и выяснены те стороны, с которых церковь влияла на государство и общество, подробно указаны все те случаи, когда и в каких обстоятельствах наши иерархи помогали правильному развитию и течению государственной жизни, так что из всех этих рассказов составляется такое представление, что нашим иерархам, по отношению к представителям светской власти, принадлежала роль духовных руководителей, и что сами они в своей духовной области были совершенно независимы, так что если иногда светская власть и вмешивалась в эту область, то это было явлением исключительным, признаваемым всеми за злоупотребление. Так обыкновенно представляется дело, но не так оно было в действительности. Церковь, влияя в лице своих представителей на государство и всю его жизнь, в тоже время и сама во многом подчинялась государству, многое заимствовала в своей жизни от него в силу только той тесной органической связи, какая существует между всею церковной и государственной жизнью. Но помимо этого, так сказать несознательного для церкви её подчинения государству, происходившего от незаметного, но, тем не менее, необходимого давления всей окружающей государственной жизни на церковную, в чём церковь впрочем, не видела для себя ничего стесняющего или ограничивающего свободу течения её жизни; был и другой род подчинения церкви государству, когда церковь волей или неволей вынуждена была уступить государству право контролировать церковную жизнь, особенно с тех её сторон, которыми она соприкасалась с жизнью государства. Московское государство настолько ревниво относилось к своим самодержавным правам, что не хотело оставить даже епархиальную жизнь вне своего непосредственного влияния, вне прямой постоянной зависимости от неё. Она присвоила себе право (с половины XVI века) назначать к архиереям их чиновников, в руках которых находилось как епархиальное архиерейское управление, так и управление землями и крестьянами, принадлежавших архиерейским кафедрам, в тоже время государство фактически всегда удерживало за собой право и увольнять по своему усмотрению архиерейских чиновников от занимаемой должности. Вследствие такого

—409—

положения архиерей московского периода с половины XVI века не был свободен и самостоятелен даже в управлении своей епархией, над всеми его действиями всегда существовал, хотя и не гласный, но, тем не менее, очень существенный контроль со стороны приставленных к архиерею царских чиновников, так что архиерей без одобрения высшей правительственной власти не мог сделать ни одного самостоятельного шага даже в той области, где он всегда считался и должен быть самостоятельным владыкой. Таким образом, представленное мною исследование бросает довольно яркий свет на те отношения, какие существовали в московской Руси между церковью и государством, и в тоже время показывает, что эти отношения были такого рода, что ставили всю церковную жизнь в полную зависимость от государственной, что церковь в московской Руси далеко не пользовалась той свободой, какая должна бы по праву принадлежать ей.

Наши сведения об архиерейском епархиальном управлении в древней Руси до сих пор во многих отношениях очень недостаточны. Мы знали, чем должен быть архиерей для управляемой им епархии по требованию церковных канонов, но мало знали, чем он был в действительности; мы знали, как он должен управлять своей епархией, но мало знали, как он управлял ею на самом деле. Представленное мною исследование о светских архиерейских чиновниках значительно восполняет этот крупный и важный пробел в наших сведениях об архиерейском управлении в древней Руси и вместе с тем указывает на такие стороны в характере и всём строе епархиального архиерейского управления древней Руси, которые до сих пор были малоизвестны и совершенно не исследованы. Оно выясняет нам те своеобразные отношения, которые с течением времени установились между архиереем и подведомственным ему епархиальным духовенством и следствием которых было существование светских архиерейских чиновников. Именно, оно показывает нам, что обстановка жизни наших древних иерархов во многом носила светский, мирской характер, так что с некоторых сторон значительно напоминала собой обстановку владетельных князей того времени. Двор архие-

—410—

рея был наполнен разнообразной толпой светских служилых людей: у него были свои собственные бояре, дьяки, тиуны, дворецкие, волостели и пр., которые не были только простыми, придворными слугами архиерея, но вместе и епархиальными чиновниками, так как чрез них совершалось всё архиерейское епархиальное управление, не говоря уже об управлении архиерейскими землями и крестьянами архиерей, управляя духовенством чрез своих придворных служилых людей, тем самым становился к духовенству во владельческие отношения, он видел в духовенстве, кроме пастырей церкви, ещё своих тяглых людей, во всём от него зависящих, обязанных ему взносом известных податей, и потому в своих отношениях к духовенству он иногда руководствовался не архипастырскими только соображениями, но и просто финансовыми. Понятно, что при таких епархиальных порядках положение духовенства в древней Руси было не особенно завидное: оно приравнивалось не редко, в самых официальных документах, к тягловому податному сословию, оно во всём и всегда, безусловно, зависело от архиерея и его светских чиновников; его высшая епархиальная власть почти совершенно не заботилась, за небольшими исключениями, о поднятии его умственного и нравственного развития, об обеспечении за ним более лучшего и более соответствующего его высокому служению положения в обществе, но за то она очень тщательно заботилась о полном, «без недобору» получении с духовенства различных пошлин, шедших с него в архиерейскую казну, так что недостаток нравственного самосознания и самоуважения, некоторая приниженность и забитость низшего духовенства, замечаемые в нём и ныне, есть естественное и необходимое последствие условий вековой исторической жизни нашего духовенства, и потому всегда необходимо иметь в виду эту вековую прошлую жизнь духовенства, чтобы и ныне правильно судить о нём.

Таким образом, вопрос о светских архиерейских чиновниках древней Руси имеет несомненную важность и значение для правильного понимания нашей церковно-исторической жизни, есть вопрос, по моему мнению, интересный и живой, бросающий много света на такие стороны нашей

—411—

древне-церковной жизни, которая, без исследования этого вопроса, остались бы в тени и не получили бы в науке этого значения, какое по праву принадлежит им.

В заключение считаю не лишним сказать несколько слов о тех условиях, при которых мне пришлось заниматься исследованием предмета моей диссертации, так как эти условия были не совсем для меня благоприятны, что конечно не выгодно должно было отразиться и на самом моём исследовании. В своих работах и изысканиях по данному вопросу я не имел собственно предшественников, которые так или иначе осветили уже предмет моего исследования, указали бы тот путь, по которому мне следовало бы идти, чтобы вернее и лучше достигнуть цели, – одним словом мне пришлось идти в своих исследованиях «не по проторенной дорожке», а по новому, не известному для меня пути. Правда, данного вопроса отчасти касались в журнальных статьях г. Лохвицкий и отвечавший ему Беляев, но из этих статей решительно было невозможно получить хотя бы кое-какое общее представление о светском архиерейском чиновничестве в древней Руси, так как они касались этого вопроса только мимоходом и в высшей степени обще и поверхностно. Таким образом, в своих изысканиях я был представлен решительно самому себе. Мне самому пришлось определять и отыскивать источники, самому собирать совершенно неизвестный материал, разбросанный к тому же по мелочам по самым разнообразным источникам, что требовало очень много труда, времени и терпения, тем более что сам материал весь состоит из отдельных, очень мелочных свидетельств в несколько строк и часто слов и потому самому, конечно, очень трудно поддаётся систематизации и обобщению. Но все эти затруднения были чисто внешние и вполне преодолимы; нельзя того же сказать о затруднениях другого рода, которые заключались отчасти во мне самом. Дело в том, что собранный мной наличный материал по вопросу о светских архиерейских чиновниках в древней Руси далеко не удовлетворяет самым не взыскательным требованиям в том смысле, что часто совершенно не отвечает на такие, хотя и частные вопросы,

—412—

Без решения которых, однако, невозможно и решение вопроса главного. Такие, например, существенные для целого моего исследования вопросы: когда появились светские архиерейские чиновники, где, в последствие каких причин и пр. остаются со стороны источников без ответа; или случается иногда и так, что за целое столетие по какому-нибудь вопросу совершенно не находишь ни одного свидетельства. По необходимости пришлось прибегать, при таких обстоятельствах, к различным побочным соображениям, предположениям, аналогиям, – путь, как известно, очень скользкий, вводящий и более меня опытных исследователей в серьёзные ошибки и заблуждения. Тем более, конечно, возможны были ошибки и промахи с моей стороны особенно там, где я не имел под собой твёрдой фактической почвы, где я не мог опереться в своих суждениях на положительные исторические данные, где мне приходилось основываться на побочных соображениях и выводах. Чтобы совсем избежать в таких обстоятельствах более или менее важных ошибок, для этого требуется, с одной стороны, значительная учёная опытность, приобретаемая долговременными учёными занятиями, с другой стороны – специальное, всестороннее изучение той науки, из которой берётся исследуемый вопрос, – условия которых я не имел при своих работах. Очень естественно поэтому, что в моём исследовании могут быть найдены более или менее серьёзные недостатки: трудно человеку, в первый раз взявшемуся за новую, непривычную для него работу, явиться в ней сразу искусным и опытным мастером; а опытные, присяжные мастера науки, конечно, всегда найдут недостатки в первой работе своего ученика.

Сообщил П.К.

—413—

1.

Что успел перечитать, Александр Алексеич, посылаю Вам. Вчера жалко было посылать старика Матвея на дождик; а главное – хотелось поболее послать Вам. Как скоро дочитаю второе письмо³⁰⁹⁶, немедленно пришлю Вам.

Что у Вас по типографии? Известите.

Мой поклон Екатерине Петровне и всем вашим.

Ваш усердный слуга А. Фёдор.

Посылаю Вам мою книгу.

2.

Посылаю Вам, Александр Алексеич, ещё не всё второе письмо. Поторопился я потому, что хотелось бы мне застать у Вас, по крайней мере, вторую корректуру «предисловия», в этом «предисловии», в том именно месте, где, пред

—414—

самой цитатой из кн. Исаии о Кире, говорится об осторожности суждения о не признающих ещё Христа своим началом в мысли и жизни, – надо прибавить одно небольшое словечко «прямо» надобно так изложить всю фразу: «ещё не сознающих прямо Христа началом своей мысли» и проч. Сделайте милость – вставьте это маленькое словечко: прямо.

Будьте ещё так добры – не отлагайте в долгий ящик ваших посещений менее грешного. – Вчера я был на Васильев. острове у Киевского митрополита на обеде, за которым было довольно и монахов, и благо духовенства и светских. Сегодня, надобно думать, Александр Васильевич³⁰⁹⁷ уехал из С.-Петербурга, как он вчера высказывал это.

Моё почтение Екатерине Петровне и всем вашим.

Ваш верный слуга А. Фёдор.

3.

Возлюбленнейший Александр Алексеич!

Благодарю Вас за Ваше предложение услуг хорошего человека по письменной части. Прошу Вас отдать ему для переписки мои тетрадки о пророках Иеремии и Иезекиль³⁰⁹⁸.

Желаю Вам всего доброго от Господа.

Ваш усердный слуга А. Фёдор.

4.

Посылаю Вам, Александр Алексеич, для перепечатки четвёртку, – также надо отрезать и другие две четвёртки, назначены для перепечатки. На конце же книги надо будет припечатать: «поправка опечаток». Впрочем, мне желательно самому взглянуть на эти «поправки», прежде из печатания. Простите – кланяюсь Екатерине Петровне и Надежде Петровне³⁰⁹⁹, также Парфению Лукечу³¹⁰⁰. Жалею, что вчера Вы не посетили меня.

Ваш А. Фёдор.

—415—

5.

Вторник.

Доверенный Ваш, Александр Алексеевич, был так добр, что подождал, пока я прочитаю присланный лист. Прочитал я, и посылаю к Вам «Поправку» опечаток я желал бы посмотреть, хоть в корректуре; – само собой разумеется, что при этом мне нужны и все листы книги. – О моих обстоятельствах, от меня не зависящих, ничего не знаю. Вам обоим кланяюсь.

А. Фёдор.

6.

Добрейший Александр Алексеич!

Покорнейше прошу извинить меня, что не был у Вас в среду: задержан был людьми. И доселе не имею досуга, или точнее сказать, спокойствия – чтобы побывать у Вас. По случаю пропажи в передней у нас – шубы проф. Карпова, Матвея моего взяли в полицию и держать там – вот уже другой день; его заподозрил наш петербургский философ – переводчик Платонов, но совсем не по философски, даже и не по эллинской философии, обижающий стариков.

Как здоровье Екатерины Петровны? Дай Бог, ей с добрым здоровьем и спокойствие духа. Вашей мамаше кланяюсь.

Нет ли у Вас, Александр Алексеевич, одной проповеди моей на день восшествия на престол Государя? Если она у Вас (из текста, выражающего мысль, что потребного во время воздвигнет Господь), то пришлите мне с моим Александром. Хочу определить её к одной моей статье о современности в отношении к православию.

Ваш усердный слуга А. Фёдор.

18 марта 1860 г.

Не побываете ли Вы у меня.

—416—

Александр Алексеич!

Посылаю Вам, что написано. Конец после пришлю. Никак выйдет с листа печатный. Попросите Вашу, всегда Вашу Катерину Петровну, чтобы Бог, Царь неба и земли дал мне попросту покончит немножко, особенно о России. Любите и берегите друг друга, озабочиваясь в случае каких недоразумений, – собственно тем, что хочет человекам (Вам) явить для блага нашего, для своей славы – оправдывать пред нами же свою любовь к нам. Но мой дух очень всё не покоен, как и всегда. Пришлите мне с Матвеем и подлинник и переписанный Парфением Лукичём список – статейки моей о г. Аскоченском. Он уже напечатал свою статью, – в ней оказывается много больше против того, что мне припомнилось, когда я писал об этом деле. – Покорнейше прошу Вас не предпринимать чего-нибудь из моих дел без предварительного объяснения мне, мало знающему радостей. Истинно пред Богом. Спасибо Вам. Христос с Вами обоими!

Ваш А. Фёдор.

8.

Александр Алексеич!

Сейчас мне передал А. В. Яворский, что есть празднее место в «Исправительном доме», откуда протоиерей Иевлев переведён к Покровской церкви на место протоирея Топильского, назначенного настоятелем Никольского Собора (не так, как вы вчера мне говорили). Место в «Исправ. доме» казённое; надо испросить согласие у попечителя этого дома – граждан. губернатора – Николая Васильевича Смирнова, дом и канцелярия которого находится за Никольским собором против Экипажа гвардии. Не попытаетесь ли обратиться к посредству протоиерея Иевлева? Всё это пишу со слов Асек. Васильича, который прибавляет, что при назначении на подобные места митрополит обыкновенно требовал согласие местного начальства.

Вот ещё что: к выражению (в моих листках) «владеющие ключами разумения дух. истины» сделайте такое примечание под чертой: в избежание ложных перетол-

—417—

ков, которых автору нельзя уже опасаться, он считает нужным заметить, что разумеет под «владеющими ключами разумения духовной истины» вообще людей благочестивого направления, любящих и письменно делится с другими своим разумением тех или других Божиих истин, или выводит других в то же разумение. Дальше области простой духовной учёности и науки, в современном их состоянии, никто и ничего здесь не касается ни даже мыслью.

Простите. Желаю доброго здоровья Екатерине Петровне Вчерашнее невоздержание, Бог дал, обошлось без вредных последствий для моего здоровья. Видно искренняя доброта и любовь, подобно вере, делает, что и вредное не вредит.

Готовый к услугам А. Фёдор.

9.

Добрейший Александр Алексеич!

Вчера получил Ваше письмо. По сегодняшнему слуху Ал. Васильич известил меня, что протоиерей Райковский исповедан и приобщён, но пока ещё жив. Я спрашивал, нет ли каких видов о месте у Владыки, но ничего об этом не известно. О дальнейшем извещу Вас, как скоро сам получу известие. С Богом, старайтесь об этом месте!

Поправки не только описок или речений, но и фраз делайте, как найдёте лучшим – без сомнения. Я уверен, что Вы не будете портить дела, как несколько попорчена поправителями Ваша статья в «Страннике». – Кланяюсь Екатерине Петровне и Вашей мамаше.

Ваш А. Фёдор.

2 окт. 1860 г.

10.

Добрейший Александр Алексеич!

Я писал Вам по городской почте, но боюсь, не затерялось ли это письмо. Снова посылаю Вам выражения искреннего моего желания, чтобы Вы похлопотали о священниче-

—418—

ческом для себя месте, по случаю вакансии и перемещений со смертью о. протоиерея Райковского. Не слышу, кого имеют в виду собственно на место протоиерея, или кто просится сюда. Но предложение есть у некоторых, не переведут ли в Казанский Собор Сергея Алексеича Галахова. Вот Вам бы на его место – учит девочек!.. Это, кажется, лучше бы всего и по Вашим склонностям.

Господь с Вами и с Екатериной Петровной и Надеждой Петровной – мамашей Вашей!

Скажите, когда ждать Вас.

Ваш А. Фёдор.

11.

Александр Алексеич!

Буря относительно меня разыгрывается. Сегодня часов в 8 утра призывает меня митрополит, разумеется, по делу обвинений меня в не православии и моих ответов на это. Винит меня, зачем я не спросил его, отдавая в печать свои сочинения; этого обвинения я не принял на себя, потому что писаных уставов о том нет, а словестное распоряжение местного архипастыря только что слышу. Прочее само собой понятно, особенно если возьмёте во внимание и мою горячность. Теперь дело в том, как можно постарайтесь, чтобы ответ мой Загоскину напечатан был всевозможно скорее, именно бы в завтр. № «Сына Отечества»³¹⁰¹, и напечатан был бы весь, – иначе, как видите, меня будут публично бить камнями и в Синоде судить (митрополит грозил этим), и я уж не буду иметь возможности и права – даже одно слово от себя сказать в слух. Христос с ними – со всеми! Пожалуйста, побывайте сами у Александра Ивановича³¹⁰² и объясните всё, как пишу Вам. Мне дорога истина и люди, Православие и Россия; в этом только интересе мне крайне хотелось бы публично высказаться относительно Загоскина так же, как дал это Бог относительно Аскоченского. А там, очевидно, дело ведут куда…

—419—

Ещё возьмите у Александра Иван. хоть вырезок печатной статьи «Заметки на заметки Дом. Беседы». Митрополит велел же принести эту статью к себе; очевидно, что ещё и не читал её. № «Сына Отечества», доставленный мне А. Ивановичем, я отдал другим, которые ещё не возвратили его мне. Также попросите г. Хитрова не помедлить присылкой и того №, в котором помещена статья против Загорского. Будьте здоровы и с Екатериной Петровной и со всеми – с мамашей и Парфением Лукичём. Вырезок со статьёй «Заметки» надо бы теперь с Матвеем прислать потрудитесь.

Ваш А. Фёдор.

Когда буду в монастыре в отставке, прошу обращаться теперь же: присылать иногда чайку, которого достать, ведь у меня не будет средств.

12.

Не можете ли, Александр Алексеевич, сделать употребление для «Духа Христ.» из прилагаемых при сём статей о Иеремии и Иезекииле? Или хорошо, если бы статьи о Иеремии отпечатали в «Духе Христианина»³¹⁰³. Пусть бы сделали это хоть только на память об архим. Фёдоре. Гречулевичу, при ответе на увещательное его письмо ко мне, не может ли он отпечатать у себя «раз-

—420—

говоров» моих (которые вам тоже теперь отсылаются). Но он не удостоил меня и ответа. Может быть, слову о пророке и слову самого пророка, не будет ли более внимания…

13.

Среда третьей недели Великого Поста.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Думаю, – Вы уже ждёте известий от меня. Путь мой до родины моей (Твер. губ. село Фёдоровское в Корчевском уезде) был спокоен и благополучен³¹⁰⁴; с железной дороги сошёл в Тверь, где и ночевал на прощальное воскресенье у известного Вам родного моего брата, который на другой день проводил меня до сестры, Вам известной же, а она на другой же день проводила до маменьки, живущей у другой моей сестры и зятя, на моей родине. Отсюда, по быстро расстроивавшейся зимней дороге, хотел я в тот же день ехать к третьей сестре, а там, заехав к одному сельскому священнику – моему другу, немедленно отправиться в свой Никитский монастырь. Но, по желанию родных, остался у них на целую неделю, а после уже до ныне, до третьей недели поста, нет никакой возможности ехать далее, и таким образом, пребываю пока в селе Фёдоровском и ожидаю сколько-нибудь удобного пути для продолжения своего путешествия. Полторы недели занимался окончанием пересмотра рукописи «О Новом Завете»³¹⁰⁵, которую и отослал уже в Петербург к Влад. Иван. Ловягину³¹⁰⁶. Теперь читаю положения о вышедших из крепостной зависимости крестьянах с благодарностью Господу Богу за великую Его благодать. Понемножку также пересматриваю свои записки о больших пророках. Что у Вас? Прошу Вас, Александр Алексеич, узнать у Николая Григорьевича

—421—

Овсяникова³¹⁰⁷, как его принимал митрополит и что слышно о моей рукописи Об Апокалипсисе. Жалею, что не решился я послать в «Сын Отечества» последнее моё слово о Дом. Беседе, без представления митрополиту; как будто мало было мне уроков, что ждать мне от них (говорю о всех подобного рода) нечего. Христос с ними! Надо заботиться только о выяснении истины, которая нужна всем, и молиться об избавлении русской Церкви от губительного зла нравственной инквизиции.

Прошу Вас, родные мои, прислать штук пять или шесть «Три письма к Гоголю»; у меня не осталось почти ни одной книги, потому что последнюю, находящуюся ещё у меня в руках, надо конечно оставить на родине. Прислать можно вместе с моими портретами, которые, может быть, уже готовы; прошу Вас или Александру Николаевну Шубину³¹⁰⁸ (которой не помедлите передать моё письмо) прислать тоже пять или четыре портретика. Адрес мой пока: Тверск. губ. Корчевского уезда в Вотчинную контору села Фёдоровского с передачей отцу Диакону Ивану Гурьичу Воскресенскому (для вручения Архимандр. Фёдору). – Простите! Кланяюсь Надежде Петровне и всем принимающим доброе участие во мне. Ваш в Господе А. Фёдор.

Пишите скорее, чтобы застать меня ещё на родине. Мои родные благодарят Вас за расположение ко мне.

14.

Вот я уже и в Никитском Переяславском монастыре, добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Христос Воскресе!

Прибыл я сюда 10-го мая и последнее Ваше письмо получил уже здесь; потому что я отправился с родины ещё на святой и несколько дней провёл в разных местах

—422—

на пути. Благодарю Вас за ваше искреннее сочувствие и участие ко всему, что меня касается. Более всего, Отче, прошу вас – не отступно, особенно при служении литургии, умолять Агнца Божия о помиловании и просвещении истиной всех нас грешных людей, а Вас, Екатерина Петровна, прошу соучаствовать в том же по своему. Если, действительно, дают мне единовременное пособие в 1000 руб., как говорите: то, Бог даст, часть их пойдёт в уплату Вам за издержки по отпечатыванию «Трёх писем Гоголя», а остальное на отпечатание рукописи О миротворении³¹⁰⁹. Радует меня милость ко мне Божия во всём; во всём, и в особенности в деле Об Апокалипсисе, будем полагаться на милость Божию. Бог наш знает и устрояет лучшее о нас и наших делах. Ведь так это, дорогие мои? – В великий Пост и на Святой я послуживал в селе одного из моих зятей; в каждое служение говорил так по просто, даже и без налоя, поучение православным, какое Бог полагал им на сердце. Православные были рады. В смежности довольно раскольников; они тоже заговорили, не антихрист ли очутился в их краях. В Никитском же о. Настоятель³¹¹⁰ показал им письмо одного знающего и, по его уверении, очень любящего меня Архиерея, который предупреждал моего Авву, что якобы я упился от чаши любодейки – Вавилона и духовно вступил в союз с теми, ихже бог чрево и проч. Буквально так. А книги наши слишком не много расходятся. А Аскоченский³¹¹¹ напечатал свою большую статью против нас. А Правос. даже Обозрение только обещало некогда обстоятельный разбор моих воззрений. А и ваша статья всё ещё не напечатана. Всё это я говорю в подтверждение того, что наше дело и опора да будет собственно в милости и истине Божией! Бог даст же сочувствующих и нам. Письмо с

—423—

заметками Д.Ф. Голубинского переслано ко мне из Петербурга. Заметки дельные! Надо пересмотреть рукопись по их указаниям. По одной почте с этим письмом пошло письмо и к Голубинскому, чтобы он не замедлил прислать ко мне рукопись.

«Современника» мартовская книжка выслана ко мне в монастырь. Признаюсь, многое мне по душе в этом журнале. Это именно наши соработники у одного хозяина Истины – Господа. – Что же «Сына Отечества» перестали мне давать? Мне хотелось бы читать и этот журнал, давший мне приют у себя, когда другие не хотели бы давать мне нигде и головы преклонить. Дух человеколюбия и добросовестного, сыновне – свободного стремления к истине и добру во всём – это есть дух православия, который может быть иногда и бессознательным. Переговорите о высылке мне «Сына Отечества» с Алекс. Ив. Хитровым хоть за деньги, которые готов я выслать. Последний из полученных мною был тот №, в котором помещалась статья А.И. Хитрова, показывающая неправомыслие друга моего Аскоченского из самых руководств православия³¹¹².

Прошу Вас, Александр Алексеич, прочитать это письмо Александре Николаевне Шубиной (если она в Питере) и ещё отыскать (в Ковенском переулке против Сергиевского института или приюта Громова, за Знаменской Церковью) квартиру Веры Владимировны, и Льва Павловича Толстых, которых вы видели у меня, и тоже прочитайте ей письмо и расспросите её о сестре Лукьянович и о брате Панаеве³¹¹³. Им всем глубокий мой поклон. А к Марье Александровне пойдите уже с книгой, которую Влад. Ив. отпечатает и передаст вам. Простите, мои други.

Ваш А. Ф.

Кланяюсь Надежде Петровне, Павлу и Ольге Петр.³¹¹⁴, Екатерину Петровну моя маменька и сёстры благодарят за

—424—

участие ко мне, выраженное в предпоследнем письме. Портретов у меня уже нет ни одного, а письма к Гоголю только два экземпляра и то из положенных ещё между другими книгами при выбытии моём из Питера. Мне хотелось бы получить, если можно, ещё хоть два или три портретика. Я ещё и брату своему родному не подарил своего портрета, а ему очень этого хочется.

15.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Господь с вами своей благодатью, родные мои!

Напрасно вы, Александр Алексеич, обеспокоились слухом о безуспешности моей поданной в Ценз. Комитет просьбы относительно пенсии. Я и тогда подал эту просьбу, уступая дружескому желанию Евграфа Иван. Ловягина³¹¹⁵. Мне надеяться, как можете видеть сами не только из личных моих обстоятельств, но и из самого состояния общественного современного духа, – просто не на что и не на кого, кроме одного Господа. И буду на Него одного надеяться, сколько Он же сам даёт мне этой благодати. Статья А.И. Хитрова о моей книге: О Новом Завете, мне понравилась, серьёзно-дельные замечания, сделанные на мою книгу, в конце статьи, требует от меня некоторых объяснений, которые, Бог даст, и напишу и пришлю в «Сыне Отечества», вместе со статьёй по поводу статьи Современника: «Два типа старых и новых философов», и ещё со статейкой о первом отделе «Странника», вызывающем иногда (к сожалению) редкие неблагоприятные замечания «Сына Отечества». Мне хотелось бы показать, чего именно недостаёт в этом отделе «Странника», содержащем впрочем, такие вещи, относительно которых не надо бросать опрометчивых (или только односторонне-справедливых) слов. С Виктором Ипатьевичем, как скоро дело приняло оборот скандальных личностей вместо расследования истины, у меня дело покончено.

Ради Бога, никому не передавайте моих в вашем письме мыслей и замечаний.

—425—

В новом месте, живу – слава Богу. Недавно виделся я с Владыкой Владимирским Преосв. Иустином, бывшим в нашем Переяславле Залесском. Первый разговор мой с ним был тяжёл для меня: потому что Преосвященный старался доказывать православность образа мыслей «Домаш. Беседы». В последствии беседы две были очень приятны для меня; речь шла, между прочим, о философии, – Владыка развивал мысль о несовместимости самостоятельного её направления с христианством, а я представлял несправедливость оставлять вне Христа и, значит, вне благоволения Отца Небесного – разум человеческий, которого первый орган – философия. Сердце и душа моя лежит к этому Владыке. Благодарю Бога!

Знаете ли, ещё что, Александр Алексеич? Ведь вам некогда близкий приятель Пётр Алекс. Нарбеков – жив и здоров, и находится между послушниками Никитского монастыря. Я ещё не входил в близкие отношения с ним, а надо, ради памяти его Батюшки – моего духовного отца. Я думаю, вы дивитесь этой неожиданной новости; потому что вы с такой уверенностью говорили мне некогда о его несчастной смерти, – он даже и ночью пугал вас… Напишите, в каком смысле мне указывать на вас, когда, Бог даст, буду ближе к нему.

Но полно уж об этом!

16.

Как вы поживаете, мои родные? Как здоровье Екатерины Петровны? Берегите и успокаивайте друг друга, ради Господа, ради святого союза Его с возлюбленной Ему и любящей Его Церковью. Что слышно о Парфении Лукиче и Серафиме Александровне? Напомните им обо мне моим сердечным поклоном, если вы переписываетесь с ними. Кланяюсь и Александру Михайловичу³¹¹⁶ и ещё прежде вашей мамаше Надежде Петровне, Павлу и Ольге – Петров… не знаю, какое сделать здесь окончание этого отчества вичам или внам. Отцу протоирею Сергию Алексеичу и Екатерине Кир., также как и отцу Леониду³¹¹⁷, с его брат-

—426—

цем тоже кланяюсь. Что дети Сергия Алексеича?.. Просил бы я вас побывать и у Жуковских – Алексея Владимировича и Натальи Дмитриевны (в горном корпусе он полковником). Известили бы их обо мне, и мне написали бы о них. Не знаю, Владимир Иванович Ловягин подарил ли им книжку о Новом Завете: Я его просил – при свидании напомните ему об этом.

Дай Бог, вам обоим доброго здоровья. – Статьи для «Сына Отечества» я думаю переслать к вам для передачи. Спасибо Вам за хлопоты и г. Старчевскому³¹¹⁸ за доброту: «Сына Отечества» мне высылают.

Простите! Господь с вами, мои дорогие Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Ваш в Господе

А. Фёдор.

3 июля 1861 г.

Марья Александровна Дубовицкая³¹¹⁹, вероятно, теперь в поместье. Матерь Божия да охраняет её и вас!

17.

Добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Дай, Бог, Вам милости и благодати во всём!

Письмецо ваше, вместе с письмом Д. Ф. Голубинского, получено мной. За любовь Вашу всегда благодарю! Дело о моей пенсии я на столько считаю моим, на сколько оно есть Божие; а потому оставьте всякие о нём расспросы или хлопоты. Признаюсь вам по совести, – я так оскорблён нашими отцами, что считаю низостью доискиваться у них чего-либо. Это не гордость, а вера, что всё же у нас не кто-либо, а Господь всемилостивый и всеправедный и всепремудрый – Глава Церкви.

—427—

По настоящей же почте отсылаю я г. издателю «Сына Отечества» Старчевскому три статьи с письмом, которое тоже составляет статейку порядочную. Само собой разумеется, что во всех этих статьях или статейках у меня всё дело – в Христовой истине, без которой я во всех отношениях погибаю. Я вам уже писал об этих статьях (кстати, вы напрасно не извещаете меня о поступлении моих писем). В одной – дело касается светской журналистики, именно чрезвычайно важной статьи Современника: «Два типа современных философов»; другая – первого отдела «Странника» против нареканий, а вместе и с осторожным объяснением, как бы следовало вести здесь дело; третья – ответ на весьма дельные и умные замечания Александра Ивановича Хитр. о моём последнем сочинении. Для ваших работ по тем вопросам, какие особенно занимают Вас, вам не мешало бы прочитать все эти статьи и с письмом моим к г. Старчевскому. Потому и Вас, Александр Алексеич, хочу втянуть в хлопоты по делу этих статей. Дней через восемь по получении этого письма, или чрез девять, смотря по удобности для вас, благоволите отправиться к Альберту Викент. Старчевскому с вопросом, как он думает распорядиться моими статьями. Если он затрудниться взять их в «Сын Отечества», то попросите немедленно возвратить их Вам, как моему представителю, – вместе и с моим к нему письмом, составляющему по содержанию своему особую статью литературную: я так и надписал посылку: «с четырьмя рукописями». Оттяжки дела не допускайте и меня обо всём немедленно уведомляйте, удержав рукописи, в случае их возвращения, у себя впредь до нового моего к вам письма. В надежде на вашу любовь, пишу вам просто мои желания без всяких почти просительных выражений. С другими обо мне говорите только, что называется, «в общем»; – Христос с ними – со всеми! Такая недоверчивость к людям возбуждена во мне словами г. Ушинского известного вам (бывшего у нас по особым комиссиям о монастырских дачах), что будут де расспрашивать обо мне в Питере многие – и друзья и враги. Мне скрывать нечего и от врагов моих, но не хочется, чтобы что-нибудь переносилось к нему из них. Из

—428—

Питерских, кроме вас, – моя душа открывается, в делах мысли, особенно Александру Михайловичу; с ним что угодно говорите обо мне или читайте из моего; его мысли или отзывы и мне передавайте. Вот какие люди составляют в Господе мою и вашу надежду! Ему скажите это прямо; Парфению Лукичу с Серафимой Александровной напишите мой искренней поклон. – Кланяюсь с уважением Надежде Петровне, О. Леониду, Павлу и Ольге Петр. Простите, добрые мои други! Ваш А. Фёдор.

Переговорите с кем-либо из редактор. «Духа Христианина», не примут ли в свой журнал мою рукопись «О миротворении», разделив её книжки на три.

Царь Небесный да сохранит Екатерину Петровну в её тяжком подвиге. Да благословит вас обоих Господь!

Ещё слова два, Александр Алексеевич! Заверьте г. Старчевского, что если бы ему почему-либо было затруднительно печатать статьи мои (действительно, слишком может быть объёмисты для «Сына Отечества», – другой причины затруднения не вижу), это ни как не может обратиться в беспокойство ни мне, ни тем более ему: и в удостоверение скажите (так и сделайте), что письмо моё к нему перешлёте ко мне без переделки в нём всего, касающегося имени или лица г. Старчевского. Нарочно влагаю эту записочку в пакет. Простите Вашего А.Ф.

19 октября 1861 г.

18.

Добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Христос Царь небесный с вами!

В ваших письмах ко мне высказывается столько родного участия и сочувствия ко мне, что в этом я нахожу живое свидетельство о благодати Христовой, действительно дарующей вам и мне одного Отца – отца своего небесного. По тому же самому я чувствую и сознаю себя так близким к Вам, что как будто и не разлучался с вами моими родными. Говорить с вами письменно – такая же сладкая потребность для меня, как и для вас. Хотелось

—429—

бы мне поздравить вас с младенцем. Но ваша молчаливость на этот счёт более ещё озабочивает меня, нежели позволяет утешаться.

Я же доселе не отвечал на ваше последнее письмо потому, что хотелось вместе с письмом отправить к вам и рукопись О миротворении, пересмотром которой занимался я доселе, по замечаниям Дм. Фёдоровича. Эту рукопись теперь же и посылаю. Цел ли у Вас заглавный лист с новым цензурным одобрением, которое относится и ко всей рукописи? – Хорошо, если бы «Дух Христианина» вместил в себе это довольно обширное дело, которого стало бы для пяти книжек (в первую – до 47 листка обор. или до 2-го дня творения; в другую – о втором и третьем дне творения до 89 лист.; в третью – до 129 листа на обор., где оканчивается созданием человека; в четвёртую – о совершении мироздания, до 184 л.; в пятую – окончание, до 199 л.). Не разборчиво написанные в рукописи места переписаны лучшей рукой на особых (вложенных в рукописи) листках и четвертушечках, для удобства типографии. Если бы «Дух Христианина» затруднился принять моё сочинение, то предложите Ник. Григорьичу Овсяникову, не возьмёт ли он его для издания; и в этом случае перемените (как и сделано мной на рукописи) заглавие, с ведома цензора и рассмотрения им дополнений в рукописи, особенно на конце.

Да что слышно о моём толковании Апокалипсиса? Распросите Николая Григорьича Овс., с моим ему почтением. Известите меня.

Видно, «Сын Отечества» встречал затруднения или препятствия печатать мои статьи. Будьте добры, – не помедлите взять их все (и с моим письмом к г. Старчевскому, как литературным) и удержите пока у себя. А меня уведомите, по возможности, скорее.

С чего вы, Александр Алексеич, взяли – винить себя в моих неприятностях? Ну, а если меня доведут до того, что и проч.?.. Неужели вы будете винить в этом тоже обстоятельство, что дали вы г. Хитрову повод сказать о мне несколько слов в фельетоне? Полноте. Всё дело в борьбе и не совместимости начал Благодати, принимаемой живой верой, и буквы законной, то успокаивающей

—430—

какими-либо остатками прежней живости, то фантастически ревнующей. Случившееся со мной составляет только образчик или маленький вид того, что ещё может случиться, до чего могут довести, если не войдёт в это дело Сам Господь с Своим благодатным судом. Вы знаете, что со стороны людской злобы и несправедливости, Он распят по силе той же борьбы начал противоположных. Будем судить обо всём в духе веры и надежды на Господа, любовью споспешествуемой.

Не могу не порадовать Вас обоих своей радостью, что в Переяславле, кроме родного мне сердцем и духом о. Архимандрита и благодатной братии, нашёл я родное мне семейство здешнего предводителя дворянства Сергия Иван. Родышевского³¹²⁰: здесь мы читаем, толкуем, или раздумываем в общем молчании. Дочь его Анна Сергеевна своим умным сочувствием моему делу и обстоятельствам живо напоминает мне Екатерину Петровну, которую она, по моим словам, полюбила, как достойная сестра. Она с отцом будет, может быть, зимой в Питере и – у Вас. Простите, друзья мои! Надежде Петровне с Павлом и Ольгой Петр. и о. Протоерею вашему, также Пуцину Николаю Ивановичу³¹²¹ (спросите его о брате Михаиле Иван. и Марье Яковлевне), Леониду Петровичу, Александру Мих. – мои сердечные поклоны. Спасибо Парфению Лукичу за дельную критику в «Духе Христианина»: (говорит о недостатках, но с искренним уважением к писателю и с неотступной мыслью, что мы только ещё начинаем в науке, – такая критика может принести пользу науке.

Известите о Вере Влад.³¹²², о Марье Алекс. Дубовицкой, что знаете.

Простите Вашего А. Фёдора.

19.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Уже после отсылки к вам письма и рукописи полу-

—431—

чил от Вас письмо с чаем и сахаром. Благодарю Вас за любовь! Ответ на ваши добрые и сердечные слова уже дан мной в отосланном к вам письме, из которого особенно Екатерина Петровна может видеть, как живо интересует меня всё ваше. Не отвечал вам долго единственно потому, что надеялся вместе с письмом послать и рукопись, которую пересматривал в Августе и Сентябре. Но об этом полно.

Что же касается до распоряжений цензурных, – ждать другого, конечно, мне не следовало. Но мне уже остаётся направлять дела мои вот к чему. – Прошу Вас покорно 1) достать и списать для меня с точностью отзыв Карпова и 2) попросите от меня Ник. Григор. Овсяникова, чтобы и он дознал решительно, что Синод думает или полагает о моём толковании Апокалипсиса. Из того, что мне, действующему в интересе Христовой истины, не дают хода и прав не только предпочтительных, но и равных с учащими, будто и Сам Господь с Своей стороны умер не за всех грешных и потому не имеет значение умилостивление за грехи всего мира пред Своим Отцом, – из этого Вы сами видите, что мне уже ждать нечего от таких людей, и след. если мне ещё дорога истина – основание моего и монашества и священства, мне остаётся только раскланяться с подобными людьми, кто бы они ни были, на каком бы седалище не восседали они. Благодати в них не отрицаю, потому что знаю, что и в Каиафе, как архиерее в несчастное лето осуждения и распятия Спасителя, – благодать священства действовала даже в то время, как он давал в синедрионе этот несчастный голос против Христа: уне есть единому человеку умрети за люди и проч. И так не Лютеру последуя, а служа истине – Христу, Основанию и Главе Церкви – и Российской и вселенской, единственному Спасению и Оправданию и для Св. Синода, как для Востока и Запада и всего мира, – надо мне решиться на страшный шаг требовать, чтобы или не обижали самой истины, без разъяснения которой неизбежно всему волноваться и распадать, или сняли бы с меня противное моей совести и моему долгу пред истиной, бремя мнимого монашеского послушания деспотическому произволу, уже не против только меня идущему,

—432—

но и истинно пренебрегающему. Вот и всё! И слава Богу за всё!

Приложенное при сём письмо к Александре Николаевне³¹²³ не помедлите доставить в её квартиру – в доме генерала Зиновьева на Фонтанке, около Троицкого подворья. Хорошо, если бы вы лично побывали здесь и узнали в случае отсутствия Александры Никол. из Питера, где она находится. Туда и отошлите – сделайте милость – это очень нужное письмо. Простите, что слишком обременяю вас.

Ваш А. Фёдор.

20 октября 1861 г.

20.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Господь с Вами и с дитятем вашим, – маленькой Катенькой!

Пишу к Вам 24-го ноября после литургии и потому поздравляю Вас, Екатерина Петровна с днём вашего Ангела и с именинницей дочкой, а Вас, Александр Алексеич, с бесценными именинницами. Сегодня и мне повеяло вашей радостью с самого утра. Обыкновенно я просыпаюсь больной и с тугой на сердце; первые минуты по пробуждения моём бывают беспокойны и тяжелы и для духа и для тела. Сегодня пробуждение моё было радостно и ободрительно.

Взяли ли Вы рукописи мои от Старчевского? Прошу Вас покорнейше, Александр Алексеич, потрудиться – взять их и удержать пока у себя. «О миротворении», если рукопись не идёт в «Духе Христианина», просто продайте за какую бы то ни было цену Николаю Григорьевичу Овсяникову, только чтобы деньги были высланы мне, а не оставлены за «Исследования об Апокалипсисе». За последнее дело заложена пред Богом моя голова, как я вам объяснял это в предыдущем письме.

Вы впрочем, ни мало не беспокойтесь. Дело Божие.

Кланяюсь Вашей мамаше и Павлу П. с Ольгой Петр. также и Александру Михайловичу, о. Леониду, вашему о.

—433—

Протоиерею, г. Пущину и всем знаемым нашим, если с кем встретитесь и вспомните обо мне. Парфению Лукичу с Серафимой Алекс. также прошу в их переправить мои поклоны.

У меня нет ни экземпляра о Гоголе, да и о А. Павле. Пришлите экземпляра по три того и другого, взявши «статьи об А. Павле» у г. Овсяникова.

Что сталось с моим письмом к Александре Николаевне? Ещё ли она не в Петербурге?

Редакцию «Духа Христианства» поблагодарите от меня за высылку мне экземпляров этого журнала. Журнал мне нравится. Но я желал бы, чтобы в нём дух христианский раскрывался, сколько возможно чистым от односторонности. Можно напр. сказать, что мы не знаем Христа только человека, но сказать, что не знаем Христа человека значит вызывать и поддерживать другую ужасную крайность говорящих: не знаем Христа Бога. Ведь это и есть, по моему, главный пункт, в котором мы, вместо привлечения к себе современной мысли, гонит её от себя. Христос есть Богочеловек, но Церковь не ошибается говоря: Христос есть истинный Бог наш. Так точно можно ещё говорить и то, что Христос есть человек. В слове Божием прямо говорится: человек Христос Иисус. Как же говорить, что мы не знаем Христа человека? – Не знаю, как рассуждают другие, а я вот что думаю: если Бог Отец является или открыт нам только в Сыне, а Сын является нам чрез вочеловечие, то и само учение о Божестве в истинном духе преподавать можно и должно не иначе, как имея в неопустительном виду снисхождение Бога Слова – Сына до восприятия всей человеческой природы, и притом за грешных и заблуждающих. В противном случае, простите меня, – наше учение о Божестве свихнёт мало по малу на фарисейской или жидовский дух. Прошу Вас прочитать эти строки доброму Отцу Гумилёвскому³¹²⁴ (разумеется, к его сведению и обсуждению).

Эка времечко Бог дал нам! Одни дело и мысли.

И слова (как и вообще дело жизни) ведут вне Христа

—434—

и единодушно учат, что так и следует вне Христа вести дело мысли и слова (как вообще дело жизни). А другие – и это служители Православного христианства – открыто считают за повторение Крыловского квартета духовное учение и опыт войти, по отношению к мирской мысли и слову в дух Христова снисхождения со святого своего Неба в наш грешный мир. Ужели в моих письмах к Гоголю ещё не видно, что писаны они не из усердия к другу, каким Гоголь никогда и не был для меня, а из усердия послужить сколько-нибудь тому, чтобы дало светской мысли и слова, дело в особенности этой великой и прекрасной области искусства, было ведено по Христу (иначе оно пропадёт, а это соединено с гибелью самих людей)? – Кто же, как не духовное лицо призвано служить этому? «Да Гоголь не мог ещё доходить до того, чтобы в каждой строчке своей говорить или думать о Христе». Если бы и так, то известно должно быть священнику, что свет Христов, насколько он светит в самой тьме, обыкновенно действует или раскрывается бессознательно со стороны людей. Мне хотелось (и это моя задача по отношению к делу Гоголя во славу самого Господа и Спасителя нашего) выяснить, что свет во тьме бессознательности светящийся, всё же есть именно Христов. И у Гомера видно свечение этого же света. Но конечно, было бы смешно возражать, что Гомер не мог говорить или думать (сознательно) о Христе. Нет, Странник наш видно и сам ещё не видит сознательно Отеческого Града, хотя и думает вести к нему бедных, бедных при таком руководстве, земных странников. – Ведь если меня и с лица земли стёрли, а истина всё же и в огне не сгорит, ни в воде не потонет. – Дай Бог всем такого добра! Простите, мои бесценные друзья, вашего А. Ф.

21.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Поздравляю Вас с великим праздником и благодарю Вас за Вашу любовь и доброту ко мне. Только и есть отрадного для меня в расположенности ко мне близких моих. Маленькой Катеньке мой поцелуй и Божие благосло-

—435—

вение. Мамаше Надежде Петровне и Павлу Петровичу с Ольгой Петровной – мои поклоны и искренние приветы.

Всё, сказано вами, Александр Алексеич, о затруднительности и упадке книжной торговли и об относящихся к тому предметах убеждает меня, что, действительно, что не хорошо и неудачно ваше предприятие или поручение печатать О миротворении Старчевскому. Ведь если и 50 руб. дал бы Овсяников, то всё же это надёжнее и лучше, чем принять внешнее ярмо – обязательство платиться статьями, в которых, в самом деле, не нуждаются. 50 руб. годились бы напр. в уплату Печаткину за бумагу. Ведь все подобные Господа, при случае отзовутся одним, что до нас больше дело не касается, – как отозвался Гречулевич³¹²⁵. Покорнейше прошу Вас взять у Печаткина, когда он пришлёт к вам свои предложения, точный счёт долга за бумагу, у него взятую. Гречулевич, я думаю, по крайней мере, не откажется просмотреть и поверить его счёт³¹²⁶. Буду платить за этот долг магистерским окладом. Но Владимира Ивановича Ловягина покорнейше прошу не тревожить и намёком, что нужны деньги в уплату долга моего. Мне бесценно и то, что он вызвался сам издать книжку О Новом Завете, как Вы – Три письма к Гоголю. Спешу к Вам писать в тот же день, как получил Ваше письмо, – именно в предупреждение ваших запросов к Влад. Ивановичу. Если же я опоздал, и вы уже имели речь с ним, то ради Бога, не помедлите известить его, что это сделано помимо моей воли и передайте ему просьбу мою, чтобы он не беспокоился. – Думается мне, что и Старчевский едва ли начал печатать мою рукопись, в этом случае будьте добры – возьмите её у него вместе с другими моими рукописями. Вы можете иметь сношение со Старческим помимо г. Хитрова. Рукопись О миротворении, если она ещё не в типографии, лучше отдать хотя бы меньше, чем за 50 руб. г. Овсяникову. Если же она печатается, то так и быть.

Вы спрашиваете моего мнения о вашей статье, о Св. Тихоне. Мы целым обществом прочитали эту статью с

—436—

удовольствием и вместе с пользой. Больше теперь не могу сказать по той простой причине, что чувствую себя неловко. Не писал о статье доселе, потому что в каждом письме увлекало какое-либо особое дело.

Простите, не растревожил ли я и вас своим письмом. Успокоимся на одном, что за все, слава Богу!

Ваш А. Фёдор.

Благодарю и за известие о дорогих мне людях. Александру Николаевну я уже видел и получил от неё книги, посланные вами. Очень благодарен.

Ночь с 26 на 27 декабря 1861 года.

22.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Христос с Вами!

Что это не пишете ко мне? Рад я случаю – сказать вам хоть слово одно чрез добрейшую Александру Николаевну. Маменька моя теперь тоже в Переславле в женском монастыре, сколько ей угодно будет пожить.

Об уплате за бумагу войдите, ели не затруднитесь в объяснении с Ник. Григ. Овсяниковым, который, конечно, настолько уже распродал моих книг, чтобы за вычетом процентов, следующих за продажу, уплатить мой долг за бумагу. Ведь дело об Апокалипсисе, по слову между мной и Овсяниковым, должно идти своим особым порядком. Впрочем, сделайте и переговорите с ним об этом, как только вам угодно, а если это затрудняет вас сколько-нибудь, то и ничего не говорите.

Катеньку маленькую целую в Господе. Кланяются вам обоим Предводитель дворянства здешнего Серг. Ив. Радышевский и дочь его Анна Сергеевна.

Мамаше и другим её детям – мой поклон.

Простите Вашего о. Фёдора.

Я опасаюсь, не оскорбило ли Вас или не обеспокоило ли моё предыдущее письмо.

Слава Богу за всё!

—437—

23.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

На силу-то я получил от вас письмо. Христос с Вами и с малюткой вашей!

Письмо ваше меня утешило особенно тем, что в нём так хорошо выразилась ваша, Александр Алексеич, добросердечная, доверчивая к людям и откровенная душа. Кто же пожертвовал мне 50 руб. серебром? Господь? Да? Ну, так и благословим Господа.

Так вы ратуете за меня? Благодарю милость Божию ко мне и за это, други мои! Что же вы не прислали мне брошюрки вашей или целый том книжки? И о. Архимандрит, Настоятель мой, рад этому сердечно, что вы не даёте обижать меня. Книжечку пришлите.

Накануне получения или нет в самый день получения вашего письма, только ещё до получения его, я отослал Старчевскому ещё статью, относящуюся к крестьянскому вопросу с духовной стороны его значения. Писал к нему и письмо, но жалко, что наперёд не получил и не прочитал вашего письма. Ведь рукопись мою О миротворении, словно в плен взяли, когда и не видно, чтобы печатали её, и назад не отдают. Прилагаю при сём письмо к Хитрову; прочитайте его сами и передайте Александру Ивановичу, ели ничего не найдёте против моих распоряжений. Запечатайте письмо облаткой.

Писал я к Вам с Александрой Николаевной, которая сама хотела у вас быть. Видно, ещё не была. Мой искренней ей поклон, когда увидитесь с ней. Хотелось бы мне узнать, что-нибудь о Вере Владимировне³¹²⁷ и о Жуковских ни слуху, ни духу, ни о ком из них. Надежде Петровне с Ольгой Петровной и Павлом Петровичем кланяюсь от души.

Вам, Екатерина Петровна, и я соболезную не по одному сердечному участию. Тоже целый месяц прохворал от простуды. Будьте здоровы, спокойны и радостны оба с малюточкой вашей. Маменька моя и О. Архимандрит Нифонт вам с любовью кланяются. Посмотрите, как мило-

—438—

стив ко мне Господь: еще, когда ехал я в свой монастырь, вызвался меня проводит один кончивший курс Семинарии студент, который потом и выправил паспорт годовой и живёт теперь со мной, выполняя все услуги келейника и, кроме того, переписывая мои бумаги. Его имя – Осип Михайлович; он с любовью, как родной, принимает сведения о вас, мной передаваемые. Также с любовью и уважением обыкновенно расспрашивают о вас мои Переяславские добрые знакомые – Предводитель и дочь его, о которых я вам уже писал. Поездку в Питер они отложили. Александра Николаевна видела барышню – дочь; спросите у ней об этой моей знакомой.

Христос с вами и Царица Небесная!

Простите Вашего А. Фёдора.

10 февраля 1862 года.

О. Протоирею Сергею Алексеичу и с супругой, О. Леониду и всем, помнящим меня, передайте мои поклоны.

24.

Ещё здравствуйте, добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Набеседовался я с вами вдоволь, читая вашу книжку, писанную в мою защиту. Говорю вам обоим: потому что слышан мне в книжке дух соучастия и помощи и со стороны Екатерины Петровны. Говорю: – набеседовался, потому что в книжке так живо выразилась прямая и вместе краткая, беспритязательная личность ваша, Александр Алексеич. Господь да воздаст вам обоим свою благодать за труд и любовь к истине и вместе ко мне! Критика или, лучше, антикритика – проницательная, основательная, остроумная, ясная, мирная в самых серьёзных и колких обличениях. Слава Богу! Вот не даром же вы заехали в Питер, Александр Алексеич! Признаюсь, – я думал-было, что от людей прямого голоса за меня и именно в интересе истины Божией, как нужной для всех и требующей от нас настоятельности, надо ждать более с будущем, когда буду в могиле. Но ваша книжка сказала мне другое. Спасибо вам, что отнимаете у меня повод к жало-

—439—

бам на нравственное одиночество, или безучастность во мне со стороны других людей. Благодарю вас пред Богом!

И так как вы трудитесь серьёзно; то я считаю должным сказать вам на ваше обсуждение два или три замечания о вашем труде. Это чудесно вы сделали, указав на различие значения дела Христова с Его стороны от усвоения благодати Его с нашей стороны: Господь за всех нас стал человеком и умер и воскрес и воссел одесную Отца, хотя бы и никто из нас не усвоил вполне такой благодати, имеющей поприщем своим – раскрываться во все времена и в самую вечность. Но мне желалось бы (и это очень нужно), чтобы вы это дополняли для себя и других вот ещё чем: – Для самого усвоения благодати спасения должно и необходимо узнавать, сколько можно – во всей силе и истине, дух благодати, взятой самой по себе, или значение дела Христова с Его собственной стороны. Не зная или односторонне и мелко зная, что и как сделал для нас со своей стороны Сам Господь, можем ли мы и входить в дух Его благодати, или усвоять себе благодать Христова дела? Зная прямо, в чём именно существо и сила Христова дела и Его благодати, я могу если не с Павлом впереди других бежать, то хоть с младенцем ползти по направлению благодати. Не признавая, что Христос умер за всех и всякие грехи, нельзя и входить в человеколюбивый дух Его. – Это первое! Без выставления на вид этого (это существенно входило в задачу моего сочинения), само разграничение Христова дела от нашего усвоения Его благодати не заканчивает ещё вашего разбора, каково именно и куда ведёт обличаемое вами направление.

Будь у вас в виду сказанное выше, – вы лучше, живее и вернее поняли бы слова Павловой похвалы крестом Христовым: имже, говорит он, мне мир распяся и аз миру. В этих словах Павел чудно выразил, как он усвоил (и след. как нам надо усвоять) Христову благодать спасения, которую он так глубоко разумел. В кресте Христовом истина явлена и совершилась такая неисследимая любовь Господня к нам или ко всему миру, что все грехи и заблуждения мира, как и каждого из нас, отяготели на Нём и вынесены Им во всей их преступности

—440—

пред Правдой, во всей виновности пред Отцом Небесным, во всей, потому, и смертоносности своей. Вкуси с Павлом этой любви Господней хоть сколько-нибудь (говорю это себе самому), войди хоть чуточку в её направление; и ты поймешь хоть отвлечённо, что распятие ветхого человека с его страстями и похотями есть не просто угашение в душе или теле движений греха и лжи, но одушевление (не иначе как в силе Св. Духа) Святой и Божественной чистой любовью Господней, по которой с Макарием Велик., так и забрал бы ты всех в своё сердце и утробу, не разбирая добрых от злых, или, опять с Павлом, молился бы быть отлучённым (анафема) от Христа за братию, сам, однако, живя чуждым всего лживого сыно-Христовым.

В этом именно и обоснованно внушаемое моей книгой направление – весь мир искать и спасать Христом, раскрывать и проводить свет Его во всякую среду – не только наук и искусств, но и купли, и продажи, земледелия, всякой службы гражданской. Истинно-человеческое только во Христе; но и всё наше фальшиво-человеческое не было помехой Христу совершать наше спасение через понесение Им наших фальшей в Себе Самом, в своём святом Богочеловечестве. Будем и мы держаться духа такой Его любви; и нам или Ему в нас также не будет помехой фальшиво-человеческое, в нашем служении Христовой спасительной для грешников истине и благодати. Это второе. У вас вышло бледно и довольно безжизненно толкование слов А. Павла о кресте Христовом.

Вот ещё что нужно вам добавить к вашему: «далось ему покаяние!» Да! Каяться необходимо должно. Но для этого наперёд надо знать, в чём каяться, – надо понять, в чём мы неверны Христу, гоним дух Его в своих делах, мыслях и расположениях, увы – иногда и в самом направлении нашей веры и ревности. Этому и может, и хотела бы послужить книга «О православии в отношении к современности». Это третье!

Наконец, не мешало бы остановиться на вопросе, где корень озлобления на меня в Аскоченском и его братии. По моему, корень этого – в незнании и нехотении знать существа дела Христовой благодати и истины или Православия и в образовавшемся отсюда направлении, противном

—441—

направлению истины Христовой. Это вывод из всех предыдущих моих замечаний. – Брате мои! как бы нужно было бы поднять вопрос о направлениях в деле веры, мысли, науки, жизни. Те, которым я предлагал это, пренебрегли этим. А между тем этот вопрос надо решить прежде других вопросов, что бы верно решать и эти последние. Ну, вот напр. возьмём вопрос об улучшении быта духовенства. Это верно, что наиболее простых способов к этому надобно искать (и упорядочит их) в самих приходах. Но пока не будем выяснять и выдерживать мы должного духовного направления относительно приходов, они не дадут нам требуемых способов; а прежде, и в период гонений, давались эти способы, когда и последнее церковное служение (в роде нашего пономарства) было… не наёмническое, а свободное служение по дару самой благодати и в духе любви Христовой, спасению человека. Жалко мне, что Александру Михайловичу не дают развернуться по прямому направлению истины. Прочтите ему моё письмо до конца, пусть хоть в самом себе идёт у него дело вперёд соответственно благородному его духу и таланту!

Простите меня грешного! Целую Вас обоих и с Катенькой.

Ваш А. Фёдор.

Владимиру Ивановичу Головину моя искренняя благодарность за книжку его, служащую прекрасным выражением для меня доброй его памяти обо мне.

25.

Ну, Брат Александр Алексеич и Сестра Екатерина Петровна, – доходит дело моё до того, что (бы) прибегнуть к последней и решительной мере – распроститься со званием. Евграф Иванович на днях прислал мне письмо, в котором извещает о слышанном от Чистовича, что предпринятое и уже начатое печатанием издание моих «Исследований об Апокалипсисе» запрещено Синодом. Выходит, дело кончено. Прошу вас передать это г. Овсяникову, если он ещё не знает; да когда уже решительно будет известно это синодальное постановление – узнать, куда денут мою

—442—

рукопись, и в Цензурном Комитете, если ему будет указ из Синода, или чрез Синодального экзекутора Николая Андреевича Лебедевича – Древского, который, помните, провожал меня, прошу списать для меня само постановление. Рукопись, если можно будет завладеть (думается мне, что пришлют её в Ценз. Комитет), непременно овладейте, как мой доверенный. Не отяготитесь, родной мой Александр Алексеич, (но и не слишком захлопочитесь, а так, тихим шагом идите) этими розысками и трудами по вопросу, получающему уже такое значение «быть или не быть». Не бросать же нам слова Божие; лучше брошу себя самого.

– Об этом и довольно.

Несколько слов ещё о брошюре вашей в мою защиту. Я говорил уже собственно о полемической стороне этой книжки. Теперь, мой друг, хочу передать вам мои мысли (для вашего обсуждения, смотрите, опасливого и спокойного) об одном предмете, раскрываемом вашей книжкой; беру этот предмет безотносительно к полемике, а сам по себе. Нам с вами нужна и дорога чистая истина. Буду пред вами, как подсудимый; а вы, как судья, разбирайте сами дело. Я не могу согласиться, Александр Алексеич, с той идеей (ходячей у нас, взятой из сочинения «О конечных причинах»³¹²⁸ и потому, очевидно, разделяемой и Ректором Московской³¹²⁹ Академии и Митрополитом самим³¹³⁰ и покойным Фёдором Александр.,³¹³¹ которые всё перечитывали сочинение покойного Дмитрия Григорьича по статьям) – не могу согласиться с идеей, будто грех в человеке слегка коснулся духа, притупившись (чрез преимущественное раскрытие своей растлительности) в телесности. Это всё клонится к унижению тела пред духом, не по природе их, а по отношению к самому нравственному злу. Тут слышу я в духе аристократические или помещичьи стремления держать мужичество тела в крепостной зависимости; но это не позволит Царь Христос, наравне взявший и телесность человеческую вместе с духом – в Свою

—443—

Богочеловеческую личность и потому издавший как бы такой указ для духа человеческого: «держи своё благородство, как дух, родной уже мне; выдерживай себя и пред телесностью, как именно дух – сущность самодейственная и тончайшая, движущая тело; но, Боже сохрани тебя от того, чтобы упускать при этом из виду родство и самой телесности с моим Богочеловечеством и так. об. закреплять её за собой, как какого мужика крепостного за барином. Будь, как высший, относительно телесности, – оживляй и движи её; иначе ты ответишь не за себя только, но и за неё – не смотри и на неё, как на чуждую благородства по самой своей (нормальной) природе, а главное – как, и при самой немощи то своей, уже родную всевысочайшему благородству Единородного, воспринявшего телесность в единство своего Богочеловеческого лица». Скажете: а как же подвижники просто ругали тело, как раба ленивого, непокорного, злого? – Отвечаю: это-то и вводит в заблуждение некоторых; подвижники смотрели на тело не отвлечённо от движущего его духа, без которого тело – мёртвый прах; они, как сообщники Христовы, стремящиеся более и более усвоять Его себе с Его благодатью, царственно-властительное, – выражали в самой своей строгости над телом ещё большую строгость над своим духом, дозволяющим себе в телесности упадать до её инерции. Вот на позднем Западе стали строгость более или менее ограничивать телесностью и потеряли дух истинно-православной строгости; мы и в этом, как во многом другом, упадаем до духа Западного. Не хорошо у Аскоченского собственно это (Киевское) разделение духа, души и тела; дух, когда отделяется или отмечается в Писании от души, это есть сила и благодать того, что бывает и совершается и есть в человеке – истинно по Христу и с Христом, относится ли он к телесной или к духовной стороне человеческого существа. Бысть первый Адам (весь с духов. и телесн. стороны) в душу живу, говорит Апостол, последний Адам (относительно и души, и тела) в духе животворящ.

Но, говорите вы в книжке, Павел находил и испытал окаянство именно в теле смерти сея. У вас, позвольте сказать, это разобрано, по моему, очень недостаточно.

—444—

Первый недостаток тот, что у вас отнесено это сознание окаянства просто к самому Апостолу. Но весь ход речи Апостольской (в VII гл. посл. к Рим.) показывает, что Апостол говорит в первом лице (сначала множеств. числа, а потом единственного) от лица вообще человечества спасаемого, пережившего уже состояние и до закона, и под законом, и введённого уже в состояние благодати (Прочитайте сами ст. 7 – 9 и сличите с 24; в последнем так же я разумеется, да и говорится о нём то же, что и в 9 ст.). Извольте усмотреть, дело в чём: Апостол раскрывает, что действуя по направлению подзаконного состояния (т.е. по направлению – стремиться исполнить долг и, по мере успеха в этом исполнении долга, считать себя уже правым или спасённым); далеко не уйдёшь по пути правды, изорвёшься весь в своих усилиях исполнить, как следует долг законный, но всё-таки, как уже чуждый первобытной в человеке жизни Божией, не исполнишь этого долга в живой его силе – в силе самой Божией жизни и найдёшь себя в безвыходном окаянстве; это испытало уже всё спасаемое человечество, насколько оно в подзаконном состоянии держалось не благодатного направления, а просто усиливалось исполнять законный долг. Это испытал и Павел до христианства, – пожалуй то же стал бы испытывать он и в Христианстве (подобно напр. нам грешным), если бы (подобно нам) стал держаться прежнего иудейского направления делать дела правды и спасения просто только, как законный долг, с исполнением которого ты уже и прав, – а не так бы совершал дела правды (от простого телесного трудолюбия и изнурения тела до своих райских созерцаний), как в этих самих делах правды приобретал бы и усвоял себе самого Христа – единственную нашу правду. Вникните ради Бога хорошенько в это; ведь вопрос о надлежащем направлении относится не к тому только, когда вы подаёте милостыню мне грешному или кому другому и т. под., но и к занятиям учёным, ко всему делу мысли и науки, которое, без сомнения, не захотите выводить из области правды. – Ну, так понимаете вы первый ваш недостаток? Другой недостаток у вас тот, что в апостольских выражениях: тело смерти сея, – закон действующий во удех и под., вы понимаете не со-

—445—

всем по апостольски, как мне кажется. Апостол смотрит на грех, как он действует в человеке, смотрит на это не отвлечённо, а как есть, в самой живой действительности. Действительность же нашей жизни такова, что не только тела нельзя отвлекать от оживляющего и движущего его духа (иначе тело будет прах мёртвый и след. не относится уже к жизни), но и сам дух (разумею, как знаете из вышесказанного, всю духовную сторону нашего существа) живёт и внутренно и вовне не иначе, как внедрённый в телесность и потому пользуясь её органами, движа их и в свою очередь, завися от них. После этого же представьте себе действительность и раскрытие греха в самой живой действительности, а не отвлечённо: и вы увидите в этом грехе, как какой-то смертоносный закон, действующий в самих удах и органах телесных и делающих потому из нашего тела тело смерти; и не потому это, что будто в телесности преимущественно раскрывается (хотя бы только для своего притупления) греховность, а потому, что всякая духовная действенность, принадлежа гл. обр. духу нашему, не может быть у человека, в настоящей жизни, живой действенностью иначе, как в телесности человека, в её удах и органах. (Возьмите напр. саму мысль нашу; повредиться мозг – и тогда как эта действенность духа, т.е. мысль, будет раскрываться в человеке, не вне только, но и внутри его?!). Обсудите и это. Брат мой дорогой; – мне желательно было бы, чтобы и Екатерина Петровна имела в этой вашей работе свою меру участия. Вы тут может, увидите, какая великая доля правды есть и в материализме, при настоящем состоянии противоположных ему воззрений.

Не скрою от вас и себя и того, что Апостол представляет избавление тела, как нечто ещё желанное и ожидаемое (Рим.8:23); тело духовное будет уже по всеобщем воскресении, говорит он. – Видно, скажет кто-нибудь, телу ещё теперь не вполне доступно состояние по Христу, которое уже и теперь сообщило бы ему свою духовность; значит в нём греховности больше или она в нём глубже, чем в духе. – А в самом то теле, отвечу я, Ап-л только разграничивает настоящее наше состояние вообще, а не по одному телу (которое, т.е. тело относи-

—446—

тельно жизни, Ап-л имеет в виду всегда, как оживляемое и движимое духом, а относительно нашей смерти, как такую сторону нашего существа, без которой сам дух чувствует себя точно, будто ещё нагим, – так существенна у него потребность «поприодеться» в тело) от будущего нашего состояния, и только в этом отношении представляет настоящее ещё далеко несовершенным или не достигшим своего назначения. Делая подобное разграничение настоящего от будущего, Апостол и само состояние, со Христом быти, относит только к загробной жизни (ст. 23, 1 гл. Филп.), а теперь в теле, говорит, отходим от Господа (Кор.), очевидно не телом, а самой душой, – и не по греховности, а по духовно-физическому порядку, в основание и первообраз которого и Сам Спаситель во днех плоти представлял Себя только ещё идущим ко Отцу, от Которого Он пришёл в мир (Иоан. XVI, 28): не греховность же тела Его, какой не было, отделяла Его от открытого сопребывания, по самому человечеству, (не по телу только, а и по душе), со Отцем. Скажу главное: грех притупляется в нашей телесности разве только потому, что страдая немощностью тела и наконец самой его смертью, верующий не только по воле, но и помимо своей воли (по словам молитвы: хощу или не хощу, спаси мя) вводится в общение страстей Христовых, которыми одними притупляется жало греховное… Тут имеет место бездна Христовой благодати относительно нас грешных, в притуплении жала греха и лжи – во всём, и в гражданстве, и в науке, и во всяком роде жизни. Вне связи с телом, с нашим греховным духом, кажется, и самой благодати не совладать бы; так что и сама связь нашего духа с телом есть для нас благодать. Вот что! Слава нашему Создателю! Простите вашего А.Ф.

P.S. Предводитель Сергей Иванович с дочерью Анной Сергеевной вам кланяются. Он хочет что-то послать вам письменного. Я часть читал и отсоветовал ему; но он всё-таки обратится к вам. Участием сердца не откажите ему за сочувствие нам. Целую Катеньку и кланяюсь Надежде Петровне с Павлом Петровичем и Ольгой Петровной. Простите ещё раз вашего Фёдора.

—447—

Добрые мои Александр Алексеич

и Екатерина Петровна!

Благодарю за письмо ваше, выражающее столько участия во мне. Вы говорите, что надо остановиться на вопросе: что можно сделать в настоящем моём положении, и что можно иметь в виду в предполагаемом чрезвычайном состоянии. Я думаю более вот о чём: не решаясь на этот шаг, которым изменяется всё направление моей судьбы, я признал бы распоряжение Синодальное относительно дела об Апокалипсисе, а это распоряжение, удерживая мою рукопись в архиве, метит не на одни недостатки её, которые не имеют характера неисправимости, а на закрытие Апокалипсиса для моего истолкования; с этим распоряжением соглашаться значит, по-моему, выдавать дело Церкви и слова Божия из-за личных опасностей и страхов. Я не могу убаюкать свою совесть тем, что пока терпит только моё истолкование апокалипсиса: эта стражба досталась мне, – я и не должен её отстаивать. Кому и когда ещё придётся вступить в такое же дело, – я не знаю; а до того времени книга Слова Божия, которую именно не велено запечатывать или закрывать (ибо, сказано, время близ), остаётся всё под судом…

Виды же мои на будущее, относительно личности моей, состоят в том, что не вижу ещё себе места даже голову преклонить; обстоятельства мои и практичность в жизни, хотя бы в отношении к изданию сочинений и участию в журналах, вам известны; буду ждать, пока вы, Александр Алексеич, сделаетесь издателем и редактором такого журнала, в котором одна половина посвящалась бы раскрытию истины Христовой в направлении снисхождения её с неба на землю, а другая бы обозревала бы всю современную в России письменность и журналистику и особенно светскую, чтобы, где ни путался бы человек, везде кричать ему и протягивать братскую руку. Вот и всё! А там что Бог даст!

Николаю Андреичу, с моим искренним к нему и его супруге почтением, предложите вопрос о том, всегда ли или все ли просьбы в Синод пишутся на гербовой бумаге, и какой именно цены. Я последнее запамятовал.

27 марта 1862 г.

Сергей Иванович и его дочь с любовью и уважением вам обоим кланяются; я им прочитал ваше письмо.

Маменька у меня больна до смертной опасности.

Статью мою, запрещённую по отзыву Карпова, я пересмотрел согласно его замечаниям и послал снова в цензуру с тем, чтобы именно Вы, Александр Алексеич, получили её обратно. Понаведайтесь, при случае, о ней; настоящее заглавие её: «К сведению и обсуждению любящих истину». О рукописи: О миротворении, ни слуху, ни духу, хотя я писал и Хитрову, как знаете, и Старчевскому.

Александре Николаевне, как и вашей Мамаше и брату с сестрой и всем знающим меня передайте мои поклоны.

Катеньке Божие благословение!

Ваш А. Фёдор.

27.

Родные мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

28-го Марта маменька моя, раба Божия Марфа, отошла в другой мир. Сотворите любовь, – помолитесь о ней; особенно когда бываете, Александр Алексеич, в священнодействии литургии.

Больше на этот раз сказать нечего. Исполните ради Бога поручение, о котором писано в предыдущем письме относительно просьбы в Синод; впрочем, не отягощайтесь, а полегоньку, да потихоньку – приобретите и сообщите нужные мне сведения.

В «Сын Отечества» послал я ещё маленькие статейки в великий пост; ни слуху, ни духу о них. И О миротворении нет известий, хотя я писал об этом самому Старчевскому. Не знаю, что и думать обо всём этом.

Простите, мои родные. – Кланяюсь всем вашим родным. Помяните мою маменьку, и о. Леонида попросите об этом, свидетельствуя ему моё почтение. Ваш во Христе

А. Фёдор.

2 Апреля 1862 г.

—449—

P.S. Статью о критике Хитрова, если она пройдёт цензуру, удержите пока у себя, не отдавайте в редакцию «Сына Отечества», – только уведомите меня. Катеньку маленькую целую. Простите ещё раз и примите моё поздравление с наступающим великим Праздником Пасхи.

В редакции «Сына Отечества» возьмите, если можно, и мои заметки по поводу статьи Антоновича. Может быть, и цензура не задерживает ли? Может, и редакция не находит годными для себя некоторые мои статьи? Не стеснялись бы, а просто бы возвратили бы нам эти статьи. И если уже, вероятно, печатают «О миротворении», то уплатим за них и другими статьями.

28.

Добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Христос с Вами!

Сначала будем говорит о ваших (говорю о вас обоих, чтобы вам в Господе Иисусе ни в чём не отделяться друг от друга) о ваших запросах. «Жизнь Святителя Тихона»³¹³² – дай Бог вам написать и лучше и скорее! Вам угодно знать мои мысли об этом предмете? На основании творений Св. Тихона: «Сокровище духовное, от мира собираемое», – я давно уже смотрю на Святителя, как на такого Божия Угодника, который в духовном своём совершенстве или Богоугождении, далёк был от духа беспощадных приговоров на мирское и земное; он напротив, следуя видно Сошедшему с неба на землю и Взошедшему потом на небеса уже с земным человеческим естеством, в котором Он вынес в Себе всё мирское зло, – Святитель воодушевлялся таким духом, чтобы собирать и духовное сокровище от мира. Потому и в чудотворениях его я особенно останавливаюсь на двух, весьма знаменательных случаях. Одна женщина в своей болезни совсем охладела и помертвела для жизни, для родных самых близких и дорогих; ей казалось, что не только вся земля, но, помнится, и небо осквернены, что сами люди стали как будто не людьми, а являются Бог весть чем. Но когда ей, по молитве Святителя, Бог дал здоровье (это

—450—

было в часовне, где могилы Георгия Затворника и других подобных), то она, прежде всего, почувствовала, что Бог возвращает ей родных, и с любовью поклонилась в землю матери родной. Вот если бы исцелил Господь эту современную болезнь, по которой забыли о том, что Сын Человеческий, каким стал за человеком Сам Сын Божий Единосущный, усвоил человекам в человеческих родственных отношениях Самого Своего Отца небесного в силе Самого единосущного Отцу и Сыну Духа Святаго!! Да грех наш мешает нам воспользоваться? Но слава Христовой благодати, что Он пришёл грешников спасти и что не здравии, какими воображали себя фарисеи, требуют врача себе, а болящие, мытари и язычники. – Другой случай – это явление, виденное тоже больной и едва ли не той же самой, когда обносили кругом храма Божия свят. мощи, – явление Ангела Божия, сначала грустного и скорбящего, смотрящего на небо с глубокой печалью, а потом сияющего радостью… Когда дух Святителя Тихона, доселе связанный и стеснённый этим убийственным направлением осуждения мирского и земного, беззаботности о возвышении его до той во Христе высоты, чтобы и от мира собирать духовное сокровище, – этот дух Тихона восторжествует благодатию Христовой над духовными оковами, отяготевшими в России на духе православия: то ей и аминь, радость будет и Ангелам Божиим. Если вам угодно, имейте в виду мои мысли при написании «жизни» молящегося за нас Божия угодника Тихона.

Как, спрашиваете, Господь вынес на Себе грехи мира? – Так, что Своим человечеством, соединённым в одно лице, в одно «я» с Божеством Его или с единосущием Отцу, – Господь был в состоянии даже оставления от Отца, любовь Которого почивала в Нём всей полнотой по самому существу и только ради Его простирается на создания. К разнообразным видам того же состояния, сосредоточенного всей своей силой во время Его распятия, относится и весь крестный путь Спасителя от самого Его зачатия, все виды Его истощания. Но только грех решительно чужд благоволения Отца, – которое одно даёт и содержит, по крайней мере, само только бытие всякого создания, – только грех истинно оставлен от Отца, состоит именно

—451—

в отчуждении от духа Его любви. И так, Христа, неведавшаго греха, Отец небесный, грехом сотвори; так именно и вынес Господь грехи мира всего, сколько это зависит от самой Его любви, – другой уже вопрос, сколько мы усвояем себе такую Его благодать. Муки ада, вечное отвержение созданий неверных, если вдуматься хорошенько, далеко, далеко не входят в меру оставления Отцом Христа Сына Божия; ведь все создания, во все времена и в вечности, только в Сыне Божием состоятся, только Им стоят и стоять могут.

Что касается до проявления благодати и щедрости Христовой в человеческой телесности, – это можете выяснить себе тем, что относится к маленькой вашей Кате в настоящем её возрасте. То впрочем, уже, прежде всего, разумеется, что тело без духа мертво и бездейственно есть (но мёртвое тело, в общении смерти Христовой, – доказательство этого св. мощи). Но обратимся мыслью к Катеньке. Ну, что вы поделаете с ней в отношении к мысли её, к её самосознанию, которого нет ещё и без которого сердечные движения не разграничиваются ещё совершенно от животных инстинктов? Вы видите жизнь вашей малютки почти лишь настолько, насколько она проявляется в её телесности и в жизненных отправлениях последней, к которым относятся и действия внешних чувств. Но вы, кормя, напр., ребёнка своего или держа его на руках, или сберегая спокойствие его сна и вообще здоровье малютки, не теряете из вида, что это дитя, ведь, ради любви к вам Спасителя, по действию Его благодати есть чадо самого Отца небесного; вы это помните, с сокрушением, хотя по временам и о греховном наследии, от вас перешедшем к бесценному дитяти, и опять с неослабной, живой и умилённой верой во вземлющего грехи мира Агнца Божия. Что вы думаете, тогда произойдёт? Телесное кормление, успокоение, здоровье или расстройство здоровья и покоя? всё это, относящееся к телесности и в малютке ещё не достигающее до самосознания духа, – будет непрерывным проводником для малютки Благодати Господней, той именно Благодати, что Он за человека был и сам малюткой; и дитя ваше будет возрастать по первообразу и духу Его же, в челове-

—452—

честве тоже, возрастающего премудростью и разумом и благодатию у Бога и человеков. (Тихо и кротко, умилённо надо это делать в своём сердце и мысли!) – Подумайте, сколько духовно-бессознательных и несмышлёных, этих ребят духовных. На мысль их действовать мудрено; но духовно-отеческая или материнская любовь может и до них добираться, угощая напр. в лице их или кого-либо из них самого Христа.

Теперь скажу о себе. Непременно достаньте мне копию с отзыва, по которому мой труд Об Апокалипсисе запрещён; это возлагаю на вашу любовь. Ещё, расспросите Николая Андреевича экзекутора о всём порядке дела о расстрижении и немедля уведомите меня; хорошо, если узнали бы вы в каком смысле просил расстрижения года два тому назад один казанский архимандрит, – именно Мелетий. – Из этого, видите, как я готовлюсь и рад принять своё назначение в Муром.

Всем, или почти всем, добрые мои, я чужой духовно. Так тому и быть.

О статьях (не одной, а двух, в цензуре находящихся, о Новом Завете и ещё касательно Антоновича) наведывайтесь, и сколько от вас зависит, двигайте это дело ради Господа, – ради Его человеколюбия. Александра Михайловича я уважаю и люблю, как редко кого: но дело «Православ. Обозрения» нейдёт вперёд, и талант «А. Троицкаго» не получает свойственного ему дела, к крайнему моему огорчению.

Я писал кое-что о некоторых журналах, и отослал писанное в «Дух. Вестник». Писал ещё о Тургеневском романе «Отцы и дети», и отослал сегодня в «Русский Вестник»³¹³³. Но это знайте пока одни (выполните это), доколь не увидите в печати. А «О миротворении» что?... Ну простите Вашего А. Фёдора.

25 мая 1862 г.

P.S. У меня брат Арсений гостит; вам с любовью кланяется.

29.

3 июня 1862 г.

Брат мой Александр Алексеич и сестра Екатерина Петровна с деткой!

—453—

Очень благодарен я вам за присылку мне отзыва о моих «Исследованиях Апокалипсиса». Признаюсь, – пока я знал этот отзыв только по немногим вашим же словам о нём, я соглашался с ним во всём существенном, как последнее представлялось мне. Прочитав сам отзыв, вижу, что учёный духовный муж, по мнению которого, основано решение Синодского о запрещении не только печатать, но и возвратить мне моё сочинение, как вредное, – даже и общего толка не объяснил себе в моём труде. Мерещится ему, что у меня тот или другой образ апокалипсический значит Магомета, Павла I-го, Екатерину и т.д., тогда как я и стою за то, что в Апокалипсисе раскрывается собственно дух и сила Новозаветных судеб и времён, и что, потому, указание на лица имеет свой смысл только в том отношении, насколько эти лица послужили к проявлению духа своих времён. Был случай, когда к А. Петру приразился сатана, и Господь, имея в виду собственно этот сатанический дух назвал Петра сатаной; ужели следует из этого, что сам сатана есть Пётр? Вот такие-то странные выводы и делает отзыв против моих «исследований». Друзья, друзья! Разве я когда говорил вам о моей непогрешимости? что же вы им толкуете: «ну, твоё изъяснение Апок. не оправдается истиной?» Я знаю одну истину и одного её учителя – Самого Спасителя; мне радость, когда Он один, и по отношению к моему труду об Апокалипсисе окажется истиной. Но всё же я открыто пред всеми скажу, что суждение о судьбах Церкви Новозаветной с точки зрения ветхозаветной, останавливающейся на чувственных лично слухах и народностях, а ещё не проникающей в сам дух и силу дела, есть суждение фальшивое, как бы ни был учён и становит в Церкви рассуждающий подобным образом. Тот или другой Архиерей или весь Синод, признавая в себе отсутствие этого вселенски-Божественного качества – непогрешимости, – будут, вернее истине и святее сами по себе, нежели ревнуя, по вашему, о выходе от них будто бы только непреложно-священных судов и совершенных произведений.

По сей же почте посылаю 1, прошение в Синод о расстрижении и 2, представление (или записку) о запутанности

—454—

дела, касающегося моих «исследований об Апок.», – запутанности и в отношении к книгопродавцу г. Овсяникову, и по важным недосмотрам самой критики моего труда, послужившей основанием запрещения, и по близкому отношению к смыслу Апок. (как я его разумею) другой библейской книги, именно 3 кн. Ездры. Заключаю своё представление той мыслью – предавая последнюю на благорассмотрение и благоизволение Самого Синода, – не лучше ли возвратить мою рукопись мне для пересмотра, если угодно, такой, чтобы отнять и поводы к таким недоразумениям, в какие впала критика Антония. Само собой разумеется, что никто не мог бы вынудить от меня сведения, откуда достал я эту критику или отзыв, хотя в этом и нет ничего опасного для кого бы то ни было.

«Руки вам свяжу», – говорите обо мне вы, разумея моё отрешение выйти из священного звания. Нет: связанные ещё руки нечего вязать снова. Хотите ли быть свободны, – имейте в виду Самого Спасителя, – как единственного Учителя нашего, и именно помните и усвояйте себе тот Его дух, по которому Он сошёл в наш земной мир из небесного даже монастыря не равноангельских монахов, а самих св. Ангелов в IX чинов. А пока ещё занимают вас не столько прямые воззрения к Самому Господу – единому Человеколюбцу, единственной правде и премудрости нашей, сколько разные идейки и синтез, да анализ напр.; то вы ещё столько связаны в своём уме и работах умственных, что не заметите в Моисее напр. Александровиче разумения Христовой истины, пожалуй – и основательного и многостороннего, но трактующего эту истину, как мёртвые факты по мёртвым памятникам. Тут уж дело не в анализе. С другой стороны, будете напр. и меня винить в односторонности синтеза, как это вы сделали в прошедшем вашем письме, рассуждая о моих исследованиях об Апок.; а между тем в подробных истолкованиях Св. Писания вообще и в частности Апокалипсиса я несравненно более действую анализом, чем синтезом. Куда же денется ваша теория с синтезом и анализом?.. На первый раз вы попадёте с этой теорией на тот путь, чтобы вразумлять меня, что, по делу Апок., сердиться не на кого, если считают вредным

—455—

моё сочинение до того, что надо было удержать его в цензурном архиве наряду с разными бреднями или умственными буйствами, – это так, ничего, – заниматься подобным сочинением ещё можно с доброй надеждой… Чтож, дескать, делать, если синтез проклятый испортил всё моё дело?..

Говорю всё это с улыбкой мира и любви, а не досады и гнева. И впредь прошу вас также быть откровенным со мной, за что я очень вам благодарен.

Слова два о моей решимости, столько, по-вашему, гибельной для дела истины. У нас есть две, действительно гибельные, беды: с одной стороны, благочестиво мыслящие и настроенные люди не следуют живому духу самой истины, сошедшей с неба на землю и восшедшей опять на небо уже с земным, вынесшем на себе греховную ложь мира, естеством, не следуют до того, что и лучшие из них трактуют истину, как мёртвый факт по мёртвым памятникам; а с другой стороны – занимающиеся земным в мыслях своих и в жизни, ни знают ни истины, ни гуманности Воплощенного в земное естество и Царствующего над миром не просто по своему всевластию, а чрез принятие на себя вины и смертоносности всяких мирских мятежностей, так что никому и ничему нельзя выбиться из-под Его державы никоим образом. Вот я эти мысли раскрываю и раскрывал во всех моих сочинениях, так же как и в исследованиях об Апок. Но кто же меня слушает? Самые преданные мне бывают таковы всего чаще всего только дотоле, пока дело не дойдёт до действительной пробы. Так мало выдерживают эту испытательную пробу, что те же преданные люди оказываются уже как будто ничего не слышавшими от меня и ни в чём мне не сочувствовавшими. Это и было и доселе продолжается у меня. И так, видно, лучше не пробовать самому уже решительно сойти в Господе с неба нашего на землю, из монастыря в мир, и встать в положение или в состояние общеответственное с мирянами и вообще занимающимися земным. И вот я иду к расстрижению и, если жив буду, даже к женитьбе. Настроение моё, и по стремлениям и по затруднениям внутренним, такое же в настоящих обстоятельствах, как когда я

—456—

сряжался идти в монастырь. Чтож? Ужели склавши ручки смотреть, как нещадно, словно от поджогов, горит дело и благочестиво мыслящих и занимающихся земным? Если другие не сочувствуют мне в существе дела и прочным образом, то хоть самому надо идти к самому средоточию общей пожарной опасности. Дело по данным разберётся.

P.S. Узнайте от Н.Г. Овсяникова, Александр Алексеич, что он думает сделать и известите его о моих действиях.

30.

22-го июня 1862 года.

Благодарю Бога за всё, добрые мои, – благодарю и за то, что не стало у меня и вас. Дело в том, что настоящие мои мысли и известная решимость – держаться на силе всего моего образа мыслей и духовного настроения. Значит, мы взаимно обманывались, когда воображали себя, будто мы единомысленны. Но, слава Богу, и за то, что это обольщение наше обличилось. Зная, что корень нашего образа мыслей и настроения духовного не один и тот же (как открылось это чрез просьбу настоящих моих обстоятельств), скорее можно дойти и до прочного союза в самой истине, нежели мечтая о единомыслии, но, не узнавая друг друга в существенно-важных делах; в последнем случае не возможен союз по делу истины.

Слова два на некоторые ваши мысли. Ответственность и за мирян, как за духовных, взял на себя и уже выполнил один, Христос Господь. Но нам нужно усвоить, для своего спасения, дух и силу этой Христовой благодати. Нам надо, если опять сам Бог даст, принять и успокоить, и в отношении к мирянам, дух Христова за них самопожертвования, не узнаваемый уже ныне даже более свежими людьми из духовенства.

Стоять на страже дела об Апокалипсисе и вообще дела Истины Христовой, с удержанием мною сана и отношений настоящих, оказалось до того не благонадёжным для этого дела, что труд Об Апокалипсисе запрещён в силу закона, направленных против безнравственных и зловредных, для общества сочинений,

—457—

а в разумении и применении истины приходится расходиться с самыми близкими по духу людьми. Ясно, что надо переменить внешний порядок этой стражбы, а взяться уже за порядок прямо духа и истины, хотя бы это казалось столько же безнадёжным для дела истины, сколько казалось таким распятие Самого Учителя истины, возбуждавшее соблазн в одних и признаваемое в деле веры за безумие другими. Ведь, существенной прибылью для меня будет, если хоть один из прежних моих друзей не только сознает не прочность и обман прежней дружбы по делу истины, но отчётливо применит, что я и теперь не против истины. Это, очевидно, будет для меня вперёд шагом действительным, а не мнимым; а вместе это уже вернее будет действовать и против тех понятий, по которым истина, во многих отношениях, находится, словно в плену. Ведь не личность напр. того или другого цензора, а господствующие понятия задерживают и теснят ваш «Дух Христианина». Хоть один из вас – дойди до сущности дела в понятиях; это уже верный шаг к исправлению неправильных господствующих понятий. Ну, а если и не одного такого не найдётся, всё-таки мне полезно знать это, а не обманывать себя разными сочувствиями.

Если и в анализе моём вы находите основным синтез; то – знаете ли – и в анализе чьём бы то ни было тоже отыщется такой же синтез. У меня в основании анализа, положим, есть уже синтетическая мысль о Христе, как истине. Тоже и в анализе напр. Добролюбова или Чернышевского – выйдет основная мысль синтетическая, именно: мысль о том, что истина только то, что я сам (говорю от лица названных господ) осязаю как истинное. – Основанием синтеза Моисея Александровича Голубева служит так же синтетическая мысль о Христе как истине, но мысль, взятая обще и отвлечённо, и потому мертва. У меня же основанием анализа и тем более семенем синтеза служит такая мысль о Христе (как истине), что к Его же истине я отношу и дознание истины только по осязаемости её для меня (как для Фомы); мало этого, к самому духу и существу истины отношу и то, чтобы во Христе выносить и беду самих заблуждений. И вот почему мыслительность последнего рода должна быть жизненнее, –

—458—

чем Голубевская мыслительность. Дело, как видите, зависит не от синтетического только приёма мыслительности. Надеюсь, что слова мои вы не отнесёте к самохвальству личному; они сказаны в интересе истины.

Простите, но испытывайте по истине, готового к услугам вашим А. Фёдора.

P.S. Если что дознаете относительно моего дела, прошу не оставить меня уведомлением. Желательно также и нужно узнать, что думает делать г. Овсяников.

Со мной теперь у меня духовно почти никого нет. Катеньку Александровну целую. Кланяюсь Надежде Петровне и Павлу с Ольгой Петровной.

31.

Добрые и родные мои Александр Алексеевич и Екатерина Петровна!

Простите, что огорчил вас своим последним, довольно давним уже письмом. Зато вы сами всё до тонкости разобрали в этом деле, смотря на это дело глазами светлой любви. Благодарю вас, родные мои! Не знаю, в каком ходу и в ходу ли моё дело в Синоде; вы мне ничего не сказали, как принята моя просьба о расстрижении, – Только представление на счёт Апокалипсиса сказывал мне о. Нифонт – монах, познакомившийся с вами и посетивший недавно меня, что это представление «дошло» по назначению, – он говорил так с ваших слов. Известите меня, покорнейше прошу вас, поскорее о том, что слышно обо всём моём деле; да, кстати, приложите или изложите форму прошений на Высочайшее имя, по своду законов, – мне придётся, видимо, повторить просьбу о сложении сана, а я забыл, как по форме надо заканчивать подобные прошения, – кто-нибудь из знакомых чиновников вам покажет эту форму в Своде законов. Впрочем, если отяготительно это в каком-либо отношении, не извольте много беспокоиться: только, главное, не помедлите известительным письмом.

К вам посылал чрез Академического студента три книжки «Современника»; других нет на лицо, – получите после. Студенту этому, именем Владимиру Владимировичу, подарите «Три письма к Гоголю».

—459—

От Н.Г. Овсяникова нужно бы мне, для точного выяснения моих отношений к нему, получить обстоятельное расчисление всего, касающегося финансовой части по распродаже моих книг, и отдельно расчисление того же по делу об Апокалипсисе. По последнему делу придётся, кажется, судиться с Синодом. Я не понимаю вашего выражения, Александр Алексеевич, что Владыка разрешил г. Овсяникову взяться за иск: Николай Григорьевич вправе искать правды и без разрешения.

А. И. Хитрову писал я, чтобы редакция «Сына Отечества», рассчитав финансовую часть по моим статьям, вручила бы деньги вам на случай моих нужд; мне хочется, чтобы уплата за издержки, по изданию книжки О миротворении, получаемы были с распродажи этой книжки.

Скажу вам теперь прямо, что, если я ещё жив буду и именно переживу это томительное переходное время моё, я войду в благодать брака, чтобы, и в нравственной брани или борьбе чуть не со всеми, удержаться в живой сердечной связи со всеми. Надо ведь самому пройти тем путём, чтобы и в мирском было духовное, – за что я стою и без чего не обновится или не оживёт в нас и само духовное, как я рассуждаю. Анна Сергеевна, о которой вы уже слышали от меня и на имя которой Батюшка Леонид Петрович (ему глубокий от меня поклон) прислал ко мне 10 р. сер., – это моя избранная, представительница или живой образ для меня Святой Церкви Христовой по благодати брака, если то Богу будет угодно. Видите, я всё вам говорю, чтобы о прошлом недоразумении и помину у нас не было. Путь, очевидно, не безопасный, но иду в том же духе и с тем же словом, как вступал и в монашество (которому всё же не хочу изменять); ей Богу содействующему! Прочитайте последнюю половину VIII гл. посл. к Римлянам; больше мне не на что опираться. – У меня, как знаете, ничего нет.

Жду от вас письма.

Ваш в Господе

А. Фёдор.

Вашим и моим родным кланяюсь.

26 Августа 1862 г.

32.

Дорогие и добрые мои

Александр Алексеевич и Екатерина Петровна!

Податель письма этого – Осип Михайлович Малинин, студент Тверской Семинарии, во всю бытность мою в Никитском монастыре имел усердие и любовь успокаивать меня своими услугами и послушанием, для чего нарочно выправил годичный паспорт. Он теперь имеет нужду побыть несколько времени в Петербурге. Будьте добры – послушнику любви окажите любовь: примите его к себе, пока ему нужно побыть в Питере. В этом и весь предмет и цель настоящего письма. Он человек добрый и простосердечный; он мне много и переписывал из моих дел, без всякой с моей стороны благодарности. Окажите же ему, хоть вы за меня, гостеприимство братское.

Вашим всем кланяюсь.

Ваш А. Фёдор.

33

Добрый Александр Иванович!

Благодарю вас³¹³⁴ за высылку мне книг. Покорнейше прошу ещё похлопотать о выдаче пяти книжек «О миротворении» студенту Осипу Михайловичу Малинину, который пользуется гостеприимством Александра Алексеича.

Благодарю вас и за удовлетворительные объяснения с редакцией о моём деле, желаниях и нуждах.

А что же «Сын Отечества» не даёт у себя места моей критике на роман Тургенева «Отцы и дети» и статеечки о юродстве, посланной в прежнем письме моём к вам? Если эти статьи лишние для «Сына Отечества», – прошу выдать их из вашей редакции тому же студ. Малинину.

У нас ведь все монополисты в деле мысли и слова, хотя находят монополию вредной в деле торговли и промышленности. Вот я посылал свою критику на Тургеневский роман в «Русский Вестник»; мне прислали её назад с объяснением, что некоторые из моих основных положений не согласны с положением редакции. Видно тоже и у вас. Вы писали об «Отцах и детях» Тургенева: мои мысли не совсем сходятся с вашими, – ну и

—461—

выходит, что надо заботиться о единстве направления в «Сыне Отечества». Так что ли? Вот и юродств вы не любите; а я, как и ваш моралист Белинский, признаю высокое геройство в подвиге юродства, хотя и не отвергаю разных фальшей в этом явлении. Значит, и речи мои о юродстве уже надоели вам. Но только вот дело в чём. Пока ещё идёт к выяснению правящей всем истины, лучшее единство – в добросовестной любви к истине, возвышающейся над пристрастиями. В особенности не следует журналистике обходить из-за чего бы то ни было такой вопрос, как вопрос о расходящемся старом и новом поколении и о происходящих отсюда, а ещё более угрожающих, нестроениях, – хотя бы этот вопрос поднимался из-за – не похваленного уже у нас романа. – Так же, что касается и вопроса о юродстве, с ним существенно связано дело знания. Это последнее дело у нас, Александр Иванович, так юродство трактуется, что даже в катехизисе вера поставляется в некоторую противоположность знанию. Это, по моему, – смертельная обида Начальнику и Совершителю нашей веры, взявшему Себе со всей нашей природой и ум наш и сохранившему, с Божеским действием, и человеческое, следоват. и действие мысли человеческой – познание и знание. Ведь вы, журнальные дельцы, обязаны хоть понемногу выводить на чистую воду эти фальши, без поправки которых ровно ничего не поделаешь. А вы, чуть что коснётся не совсем приятно какой-либо вашей летучей фразы или целой коллекции фраз, – уже бросаете как негодное. – Да этого или другого чего, скажите, ныне не любят? Но хоть и один со вниманием и сочувствием прочитает лёгонькую, положим, статеечку, касающуюся дела истины и знания, – и за то слава Богу! Вот я в Сыне же Отечества нашёл родную мне статью о. Варушкина, которая, по моему, и одна может осмыслить всё разнородное содержание «Сына Отечества», – и это крепко ободрило меня в моём деле.

Извините, что много говорю вам; подозреваю, что в вашем суетливом многоделании вы, пожалуй, и не прочитаете моего письма. От почтенного Альберта Викентьевича жду письма, по вашему слову.

Ваш А. Фёдор.

34.

Добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Благодарю вас за гостеприимство, оказанное Осипу Михайловичу.

Похлопочите, Александр Алексеич сделайте милость – о выдаче Осипу Михайловичу пяти экземпляров моей книжки «О миротворении». Ещё, добрые мои, он нуждается в небольшой сумме денег, издержавшись на проезд в Питер; окажите мне милость и любовь – одолжите его.

Подал ли г. Овсяников иск по издержкам на оставленное издание моего труда Об Апокалипсисе? известите меня, если что узнаете.

Что до моих дел, нахожу, добрые и дорогие мои, особенное утешение в том, что по поводу этого дела, дознаются истинно любящие меня и действительно сочувствующие моему образу мыслей. Жалеющих же меня и я со своей стороны жалею.

Благодарю Вас за Вашу любовь ко мне и целую Вашу Катеньку.

Простите Вашего А. Фёдора

25 Сентября

1862 г.

35.

Вечер дня Св. Великомученицы Екатерины.

Поздравляю вас, добрые мои, – Александра Алексеевича с Именинницей, а Екатерину Петровну с днём Ангела, и обоих вас ещё с именинницей – дочкой!

Что это вы так долго молчите? Неужели опять волнуют вас недоразумения обо мне? Но, родные мои, предавайте моё дело Агнцу Божию – Самому Господу нашему и веруйте Ему. Я теперь нахожусь уже на «увещании» Настоятеля с братией, по распоряжению Епархиального Начальства. Молитесь, чтобы дело моё и вообще моя судьба, без препятствия и томления для меня, шли к своему назначению.

С большим удовольствием прочитал я ваши, Александр Алексеич, библиографические заметки о моей книж-

—463—

ке: «О миротворении». Но знаете ли что? Я мечтал найти для себя, со своим Богословием, место в геологии и вообще в современном естествоведении. А вы нашли, что я только «не поддаюсь обаянию этих наук». Видите ли, как мы привыкли не сочувственно относиться к светскому или мирскому? Из этого и усматриваете необходимость для человека, признающего надежду лучшего для Церкви и мира именно в водворении Благодати среди светского и мирского, – необходимость решительно спуститься в среду светскую.

Скажите ещё мне, неужели вы находите «обязательными» те представления, по которым мир образуется из тёмного борения материальных сил и стихий, а не из живого творчества? Также, почему вы опустили из внимания, что совсем не удовлетворительно то Богословское представление о миротворении, по которому мир получает бытие по холодному слову всемогущества: да будет, а не по (выраженному в Боге Слове) акту Творческой Любви, подвигнутой во всех Своих внутренних глубинах, даже до готовности пожертвовать Собой для незыблемой твёрдости миробытия? Это я говорю вам только для общего нашего удовольствия и утешения истиной Христовой.

Как ваш труд о Святителе Тихоне! Не слишком ли вы себя мучите этим трудом? Но смотрите, – ради Бога ничего не высказывайтесь в вашем труде и даже по возможности не думайте, о предосудительной недостаточности чьих-либо предшествующих трудов по моему же предмету. Зачем оскорблять других и допускать самовосхваление?

Желал бы я узнать поточнее, действительно ли митрополит обещал или уже вручил г. Овсяникову такую или другую сумму по делу остановленного отпечатания моих исследований об Апокалипсисе.

Редакцию «Сына Отечества» просил чрез А.И. Хитрова, чтобы следующее за отпечатание книжки «О миротворении» взяли из выручки от распродажи книги, а деньги за статьи передали бы вам, – ведь я, по своим обстоятельствам остаюсь без всяких средств, – вы деньги удержали бы у себя до моего востребования. Хитров писал мне, что Старчевский не прочь от этого и хотел сам писать ко мне. Но, видно, и «Сын Отечества» не хочет

—464—

ли разделять пренебрежение ко мне других? – Что же? – Только бы мне не быть неблагородным и неблагодарным в отношении к этому журналу, за его другие услуги мне. Известите, если что узнаете: но не беспокойтесь слишком.

Слава Богу за всё! – Осип Михайл. говорил мне, что он передал мою критич. статью на роман «Отцы и дети» из редакции «Сына Отечества», которой, видно, уже не нужно моё, в редакцию «Время». Нельзя ли о судьбе этой статьи навести справки? Впрочем, сделайте это только в том случае, когда будете в Академии. Здесь спросите у студента Владимира Владимировича Богословского о судьбе моей статьи. Он взял справиться о ней в самой редакции, как заверял меня Осип Михайлович. Простите. Вашей мамаше и брату с сестрой кланяюсь: также Леониду Петровичу и Александру Михайловичу. Пишет ли последний для «Правосл. Обозрения»? Что-то мне не заметно его перо. Простите ещё вашего А. Фёдора.

36.

28 дек. 1862 г.

Добрые и дорогие мои друзья Александр Алексеевич и Екатерина Петровна!

Пишу вам сейчас по получении и прочтении вашего письма, за которое очень благодарен. С великими праздниками и наступающим новым годом и я вас поздравляю. Но о деле. – Прежде и более всего нужным считаю поговорить об отношении литературном с вашей (тоже и моей) стороны к Аскоченскому. Это, брат мой, пустяки и глупость говорить и думать о литературном и каком бы ни было ещё процессе с ним. Если я ещё что-нибудь значу для вас, покорнейше прошу вас не обращать на его наглости (да и не на что у него) внимания ни малейшего; а для этого и вовсе не читать его. Довольно уже для него сделано. Если ещё есть у него какая-нибудь любовь к истине и правде; то, по крайней мере, он ожесточённо считает ложное воззрение за святую истину – (под ложным воззрением, я разумею, конечно, только то, что есть у него лживого, не касаясь всего прочего). Это ведь слепота духа; слепому не растолкуете ни одного цвета или вида света. А здоровье нам нужно на более производи-

—465—

тельные добрые дела. Вы и не входите в разговоры об Аскоченском, или говорите только в том общем смысле, что с духом иудейства ничего не поделаешь. Я от вас требую этого, а не только что прошу. Можете только там или здесь в своих сочинениях сказать мимоходом к слову, что вот до чего доходят у нас некоторые ревнующие без разума христиане – основную в христианстве мысль об Агнце Божием, вземлющем грехи мира, считают принципом каких-то хитросплетений.

В убеждение к этому вот что скажу вам. Вы не Аскоченскому чета, – от вас слово правды мне приятно и дорого слышать. Но я рад и благодарю вас, что вы не послали ко мне уже написанного письма «с внушениями и уговорами». Оно бы меня только разбрядило и огорчило. Мы уже довольно объяснились по моему делу. На меня или на вас нашла какая-то слепота, если ещё мы не понимаем друг друга, поэтому моему вопросу. – Зачем же попусту нам отравлять друг друга? Оставим времени помочь выяснению всего дела. Так ли? Для меня моё положение или задача уже определена – приводить дух благодати священства и монашества и в средах мирских, без чего – гибель этим средам и чахоточная беда для самого обладания благодатью. А дух благодати – дух того же Агнца Божия, сошедшего с неба на землю для взятия грехов мира. Вот и всё!

Судя по тому, что мне неминуемо предстоит, было бы лучше, если бы редакция «Сына Отечества» взяла 200 руб. из идущей выручки за книжку «О миротворении». Не только я, но и моя избранная не имеет почти ничего. Не иначе как, имея это в виду, ведите по этому делу сношения или переговоры с редакцией «Сына Отечества». Деньги же берегите «со тщанием», что называется: прошу об этом особенно Екатерину Петровну.

За успех в жизнеописании святителя Тихона благодарю св. Угодника Божия. Зачем бы вам, думаю я, не довольствоваться только цензурным рассмотрением этого сочинения? По крайней мере, и вы хлопочите об отсылке этого труда к митрополиту Филарету. Подумайте, что он сделал из сочинённой А. В. Горским истории Сергиевой Лавры. Оставил один остов, а прочее вычеркнул. Он разумеет человека святого так, что живого человека

—466—

уже не замечает. У него вообще есть крайность идеализма.

Кажется, я помирил бы вас с Тургеневым, если бы мне пришлось лично прочитать для вас хоть одну его повесть. У него, по-моему, именно нет фотографического снимка страстей и характеров, каким отличаются другие беллетристы и романисты. Он всегда слышит совершающуюся в человеческой судьбе высшую властительную мысль; и так как он ещё не выяснил себе решительно, что это есть мысль Агнца Божия, не людей делающего Своими жертвами, а Собой пожертвовавшего за людей, то на Тургеневских героях и ощущается, действительно, что то роковое, лишающее их обольстительного очертания, или заманчивого выражения. Поэтому мне неприятно было, что «Сын Отечества» побрезгал моей статьёй. Толки об отношении «Отцов и детей» к памяти и лицу Добролюбова – грубая и пустая выдумка, на мой взгляд: сплетни – худое литературное начало.

Не знаю, куда же Ос. Михайл. мог девать мою статью об Тургеневском романе и почему он мне не передал этой статьи. Он при всей своей доброте и услужливости предо мной способен и на глупости. Знаете ли, что по его милости (хотя и не без содействия других), одно моё к вам письмо, в котором я откровенно объяснял вам свои намерения, ходило в копии по Переяславлю? Это было около половины августа. (Будьте, замечу мимоходом, и вы осторожны: не всё всем доверяйте). Но придумать не умею, какую глупость мог он сделать с моей статьёй. Надо бы, при случае, спросить известного, кажется, вам студента Академии Владимира Владимиров. Богословского, которому Осип Михайл. мог передать статью мою и пред самым входом в вагон.

Ваша мысль о свидании, Бог даст, летом, – мне не представляется мечтой: это удобно может устроиться, если Богу угодно, и я ещё жив буду. Тогда уже может совершиться предстоящая мне катастрофа, и вы увидите меня сам-друга на будущее у Бога!

Знаете ли что? Вместо дрязгов с Аскоченским давайте-ка подумывать об издании своего журнала, такого в котором бы следима была не одна духовная мысль или

—467—

вообще сторона с применением её к жизни действительной, но по духовному следилась бы и сторона светская, как литература, журналистика, политика, общественная и всяческая жизнь. Только найти издателя, и так составить программу, чтобы её одобрили. Без подобного органа духовной и светской мысли мудрено дойти до единения в началах, необходимого для народного просвещения и благоустройства. Как вы об этом думаете? Само собой разумеется, что этим торопиться нечего до благоприятных обстоятельств, но и отлагать это в долгий ящик тоже не для чего.

Но главное – нравственно в своём духе и деле покончите с Аскоченским. На самые дерзкие выходки довольно будет сказать, что ругателю не отвечают: иначе надо было бы тоже ругаться. Берегите здоровье на лучшее! Письма и протест Аскоченского я давно сжёг.

Простите, добрые мои! Анна Сергеевна вам кланяется и особенно благодарит вас, Екатерина Петровна, за ваши добрые строки. Катеньку целую. Сергею Ивановичу при первом же случае передам ваши слова, Александр Алексеич!

Простите вашего А. Фёдора.

Всем вашим, начиная с мамаши, кланяюсь.

P.S. Ваша «журналистика» мне крепко по сердцу: люблю я ваши статьи, в которых вы знакомите с новыми сочинениями или переводами. Да выручите ли вы когда-нибудь из цензуры мою статью о старых и новых философах? Направление, выраженное в этой статье, мне так дорого, что я признаюсь, только в этом направлении я вижу надежду лучшего в будущем; чтобы вернее и беспрепятственнее служить этому направлению я ищу расстрижения, не имея за собой ровно ничего материального кроме, разумеется, тела и одежды, которая впрочем, уже не будет годиться на моём новом пути. Для «Сына Отечества», ели для него я не буду лишним (чего впрочем, мне уже нечего бояться, когда я оказываюсь лишним в родном и дорогом мне звании), – я хотел бы начать ряд статей о нашем быте и обществе во всех его слоях, сколько мне это доступно и окажется нужным для наглядного освещения всего человеческого таким светом Христовой человеколюбивой благодати и истины; статьи эти должны

—468—

быть в роде и форме, напр., моих «разговоров по крестьянскому вопросу», – иначе я не сумею освободить от въевшейся в меня трудности изложения по новым вопросам. Но это уже в следующем году; подписываться буду просто – «Бухарев». По сердцу ли это будет редакции «Сына Отечества», – известите меня.

Ещё покорно прошу обратить критическое внимание на ясное, простое для понимания, проникнутое таким чувством – творение моего доброго товарища и друга священника Владиславлева «Поучения о Богослужении»³¹³⁵; у вас печаталось объяснение об этой двух-частной книге. Стоит внимания!

Есть ещё светлая мысль в «Духов. Вестнике», которую заметить не мешает в «журналистике» вашей. Это в августовской книжке. Вот эта, принадлежащая переводной статье мысль. «Если удовольствия имеют обязательную силу, отвлекающих многих от служения Богу; то поэтому-то и следует позаботиться о возвышении и удовольствии к посвящению их Отцу небесному, дающему нам вся обильно в наслаждение». Как это хорошо.

37.

Среда 6 февраля 1863 г.

Добрые мои Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Прежде всего, представляю вам подательницу этого письма, Наталью Николаевну, послушницу Пензенской Ковыляевской общины. Надеюсь, что в Господе она окажется вам родной. Она передаст вам мои тетради. Я начинаю их для «Сына Отечества», если их примут здесь. Я ведь не рассчитываю уже ни на кого, чтобы не оставили меня. Но и я тоже никому не намерен уступать правды. А. И. Хитров – человек, который сам же поставляет на вид высокий отзыв Белинского о подвиге юродства, не опускает случая смеяться над юродством. Зачем же он лицемерит в выражении своего сочувствия к Белинскому? Человек, который на листах «Сына Отечества» мог бы как священник служить истине, скорчил себя в узкий эгоизм, по кото-

—469—

рому не даёт места чему бы то ни было, несогласному с каким-либо лёгким взглядом и суждением. Благо – нам самим живётся, и деньги есть, а то ничего заботиться много об истине. Да и «что истина?» Эдакие дельцы литературные обижают и других, и себя самих. Я могу сказать г. Хитрову эту правду не только по участию моему в нём, ради прежних моих к нему сношений, но и по настоящему моему положению и стремлению всем пожертвовать для дела истины. Ну, так, если примут статьи в «Сын Отечества», то ладно; а то удержите их у себя до моего востребования их обратно. Болван Осип Мих. налгал мне относительно моей критической статьи на роман «Отцы и дети»; и саму мою статью затерял ли, бросил ли или разорвал, а только мне не возвратил. Досадно на глупых! – Влад. Владим. Богословский известил меня, что он выручил из цензуры мою статью О старых и новых философах и передал вам. Скажите, без замедления – пожалуйста, взяли-ль эту статью в «Сын Отечества», откуда её и представляли в цензуру. Если не взяли, то подержите пока эту статью у себя. Я укажу вам удобный случай к отсылке всех моих статей обратно ко мне. Простите. Желаю вам благодушествовать и процветать во всём. Ваш во Христе А. Фёдор.

P.S. Из присылаемых статей, если бы они пошли в ход, первая должна идти – «Заметки критические», а потом – как намечены другие статьи цифрами с левой стороны на первой странице каждой из них. – Прощайте. Катеньку маленькую целую. Родным вашим кланяюсь.

38.

Добрые мои, Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Господь Своею благодатью да будет с вами и вашей Катей.

Прежде всего, поговорим о полемике с Аскоченским. «Домаш. Беседы» я не читаю, а потому не знаю и статьи подписанной именем священн. Афанасия. Впрочем, я и теперь тех же мыслей, чтобы вам, Александр Алексеич, не завязывать никакого дела с Аскоченским; повторю, что это повело бы вас только к огорчениям духа, вред-

—470—

ным для здоровья. Но, знаете ли, что? – пришлите ко мне статью, напечатанную под именем автора о. Афанасия. Я чую здесь нечто другого рода. Характер «чрезвычайной бойкости», который вы признаёте за статьёй, намекает на набившуюся руку ловкого на подобные вещи мастера. Дело в том, что вашу книжку против Аскоченского я прошлым летом послал в редакцию «Духовн. Вестника», причём была приложена и моя статейка против бойких критических статей (в этом журнале) Сербинова на сочинения Филарета Черниговского. У меня в мыслях и сердце было одно, чтобы остеречь критику «Духовн. Вестника» от дурного тона и направления. Но редакция журнала приняла мою статью за враждебное дело и объяснила мне, что и с её стороны может произойти тоже, что я испытал от «Домашней беседы». Статейка моя была возвращена мне, и я прекратил мои отношения к «Духовн. Вестнику», потребовал и другие мои статьи из редакции назад. Мне думается, не Сербинову ли (тоже псевдоним) принадлежит бойкая статья quasi о. Афанасия, тем более что это всё деятели из Киевской Академии, также как Киевлянином по губернии подписался и свящ. Афанасий. Тон и руку Сербинова я угадаю; в особой статье, именно в письме к вам, объясню свои мысли о его антикритике, равно и причины, по которым отсоветываю вам отвечать на эту антикритику. Кстати пришлите и чьи-то «заметки по поводу критик» на мою книгу «о православии», – брошюрку, о которой объявление помещено при Христианском Чтении. Равно с точностью цитуйте слова Аскоченского о синяке, произведённом будто бы на вашем темени камнями статьи Афанасия. Также вышлите и те мои письма к вам, в которых я рассказывал вам своё мнение о вашей книжке.

Вы, конечно, уже догадались, что статейка моя по поводу критики на сочинения Филарета Черниговского, возвращенная мне «Дух. Вестником», и есть та самая, которая с Натальей Николаевной послана к вам. Потому, видите, как нужно озаботиться её отпечатыванием в «Сыне Отечества». – За ваши не медлительные распоряжения другими моими статьями благодарю; не помедлите известить и о последствиях, что же не высылают мне «Сына Отечества», если не отказываются здесь помещать мои статьи? На случай, если бы вздумали посылать мне этот журнал, посылаю адрес для этого: «В Переславле Залеском. Его Высокоблагородию Сергею Ивановичу Родышевскому». Это – на случай всяких возможных моих отлучек или даже совершенной перемены жительства.

Не знаю, как понимать ваши слова: «успокоились ли вы хоть немного против лета?» У меня в этом отношении нового нет ничего не только против лета, но и против Петербургской моей жизни. Тревоги и беспокойства мои – от нравственного одиночества; они и высказываются с силой, когда последнее даёт себе сильно чувствовать. Это было и в Питере и в Казани и в Лавре даже. Также не понятны мне слова Екатерины Петровны: «редко вы утешаете нас письмами, а не получивши от вас письма, мы не смеем докучать вам» Мне кажется, что вы редко пишите ко мне, хоть я и не медлю и люблю писать вам. Един Свят, Един Господь Иисус Христос в славу Бога Отца; Он действительно лучше всех других знает, что мне надо делать. Екатерину Петровну поздравляю с приобщением Св. Таин и прошу вас обоих прислать мне её портрет; Александра Алексеича есть у меня два портрета. Простите други мои! Спасибо вам за любовь. Всем вашим кланяюсь. Катю целую.

Ваш А. Фёдор.

5-го Марта 1863 г.

Во Владимир, без сомнения, придётся ехать и, думаю скоро; потому отвечайте поскорее. Адрес и из Владимира, конечно, пришлю вам.

P.S. Будьте здоровы, Наталья Николаевна, – побывайте у Александра Алексеича, как вам будет удобно, и, передавайте ему и Екатерине Петровне мои поклоны, отдайте ему этот клочок с следующими строчками.

Александр Алексеич!

Прошу вас прибавить, что посланной к вам тетрадке примечание под чертой к тому месту, где говорится о журнальных деятелях, и именно о представлений их, относительно внутренних их побуждений, суду собственной

—472—

их совести, не называя их произвольно (?) гордецами или неверами и том. подоб.

Вот это примечание: Мне и теперь жалко, что пришлось рассуждать о каких бы ни было журнальных деятелях в таком тоне, как будто о людях, грешнейших меня. Нарочно делаю эту оговорку, не желая, не только говорить, но и касаться говорящими в подобном дурном тоне и духе.

Автор.

Другое прибавление сделайте на самом конце моего маленького письмеца, которое переписать для отпечатания просил я вас. Это прибавление надо сделать в самом тексте, а не в примечании. Вот что прибавьте: Да и вообще для истинного и прочного улучшения чего бы то ни было быта надо наиболее раскрывать и усиливать то направление, чтобы и материальное и внешне-бытовое возвысить, по возможности, к благодатно духовному значению и силе. Ищите прежде царствия Божия и правды Его, и сия вся приложится вам.

А. Фёдор.

39.

Фомино воскресенье 1863 г.

Христос воскресе,

добрые мои друзья Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Благодарю вас за ваше живое братство со мной. Но из ваших объяснений, бесспорно братских, Александр Алексеич, видно, что вы и доселе ещё всё хотите, в отношении ко мне, отправитися сам. Брате, брате! Имейте ко мне сострадание. Кто меня теперь более или менее не осуждает то внутренно, то и прямо в глаза? Думаете ли, что это легко сносить? Напомню вам кое-что из нашей истории. На Барклайдетолли, когда он, спасая отечество и оберегая силы его для победы над страшным врагом, по видимости – уступал последнему, – бросали каменья жестоких упрёков и подозрений, начиная чуть не от самого Престола до последнего рядового в армии и до мужика в нашем народе. Ему было так тяжело, что, перестав быть полководцем, он искал себе одного утешения – честной смерти в боях с неприятелем. Таково и моё дело и положение. Но как вы там себя не оправдывайте и ни вините меня в своей душе, мой путь в Господе уже решён. На наступившей Фоминой неделе, думаю, во вторник отправлюсь во Владимир, куда приказано «выслать» меня в консисторию. Оттуда пришлю к вам адрес, как ко мне писать: а пока погодите писать, впрочем вы и без того не торопливы на этот счёт, как и сами сознаётесь. Видите ли, как только с вами говорю, а мне хотелось бы в беседе с вами успокаиваться и отдыхать сердцем. Вот я, по причине весенней бездорожицы, должен буду ехать во Владимир не прямо, а чрез Лавру Сергиеву и Москву. Боже мой! Все мои здесь братья и отцы – для меня уже как чужие; и мне надо будет их или миновать, зайдя только к святым мощам, или же преогорчеваться их беседой, с огорчением конечно и для них самих. Везде или во всех почти около себя слышу вздохи, как будто они терпят от меня, а мне самому так привольно и легко. Сердце Екатерины Петровны лучше меня понимает, чем ваш ум, Александр Алексеич! Но вы оба – одно, и я, излив свою грусть вам обоим, обоих же вас и благодарю сердечно, как моих искренних родных и истинных друзей, – при сём и целую вас, с благодарением за вас Господу Богу. Тут же, конечно, поцелуй мой и Катеньке маленькой

Ответ на другие запросы найдёте в прилагаемом здесь для печати большом к вам письме. Озаботьтесь ради Бога отпечатанием в «Сыне Отечества» этой статьи с прибавлением к нему, в виде посткрипта, данного письма моего к вам с заметками на вашу книгу. Вы сами уж его перепишите; это письмо, присланное вами обратно ко мне и здесь же приложенное. После заглавия вот такого:

P.S. При сём прилагается прежнее и уже давнее письмо с заметками на книгу: «Приёмы, знания и проч. В.И. Аскоченского», – начните со слов моих:

Признаюсь, я думал было, что от людей… и т. далее

—474—

(см. переднюю стран.), а кончите словами на последней странич. и строке… в духе любви Христовой, спасению человека.

А. Фёдор.

Всем вашим, начиная с Мамаши кланяюсь.

О несчастии Александра Михайловича вы мне только впервые написали в прошлом письме. Желаю бы я теперь видеться с ними обоими…

Простите меня, дорогие мои!

Ваш А. Фёдор.

40.

Добрые мои друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Христос воскресе!

Пишу вам из Владимира, из Архиерейского дома, где нахожусь уже с неделю: И вот вам на первых же строках мой адрес: Во Владимире (губерн.). Такому то при Архиерейском доме; в Рождественском монастыре. Не знаю, что у вас там, в Питере делается? Печатаются ли мои статьи в «Сыне Отечества»? Я в великом ещё посту видел в нём одну мою статью. А что статья, уже одобренная, о старых и новых философах. Предмет этот или вопрос новый, едва-едва тронутый. Долго ли «Сыну Отечества» смотреть в глаза (как будто ожидая и прося себе, какой подачки) в глаза других журналов, которые за это только призирают его? Почему бы не стать в твёрдое и независимое положение серьёзной любви к истине? Ведь и новый маленький Вифлеем еда мал во владыках Израилевых? Как там себе хотят, истина одна для всех и когда-нибудь возьмёт своё. И доселе мне досадно это человекоугодливое или эгоистическое малодушие, по которому не захотели отпечатать в Сыне Отечества мою статью о романе Тургенева? Хотя бы одному человеку могла бы она посветить, как нам надо бы читать роман и повести, и как понимать нынешнее бедовое время. А счёты ваши с «Сыном Отечества» по моему делу приведены ли в совершенную ясность и в должное удовлетворение? Ведь

—475—

это вы, не ловкий практик, чрез сделку с этой редакцией об издании книжки: О миротворении – поставили меня в невыгодное для меня отношение к «Сыну Отечества»… Но Господь сильнее всех, со всеми справится по-своему. Вот что, мои друзья! Катеньку маленькую целую. Надежде Петровне с Ольгой Петровной и Павлом Петровичем мои сердечные поклоны, также и о. Леониду с братом и ещё почтенному семейству Галаховых – о. протоиерею Сергию и Екатерине Кирилловне с детьми. Что их Кирилл? – О тяжёлом кресте Александра Михайловича думаю так, что, волей или неволей с нашей стороны Господь даёт нам выносить какое-то истинно помешательство в нашем христианском мире, не исключая большинства самих православных; да мы то первые сумасшедшие, с светом солнечным попавшие в осязаемую тьму то от безумной ревности против человеколюбивого Христова духа, то с безумным же забыванием Христа. Так есть великая благодать и в обстоятельствах дорогого мне Иванцева; а иначе сказал бы я, что на таких людях и талантах ответственность не малая.

Прошу передать, в запечатанном пакете – без замедления, прилагаемые здесь по экономическому расчёту – письмеца Влад. Владим. Богословскому и Петру Петровичу Преображенскому, в Академию; я думаю, Павел Петрович без затруднений это исполнит.

Повторяю вам мой совет не связываться с партией Аскоченского. Род сей знамения ищет и знамения иного не даётся ему, только знамение Ионы пророка, в котором они найдут также один соблазн. Я говорю, что пока Иудейский дух будет продолжаться в этой партии, ничего не поделаешь с ней, кроме того, чтобы сойти в духовную глубину Христовой смерти, принятой равно за иудеев и язычников. Тоже и по делу об Апокалипсисе.

Прощайте и не замедляйте писать ко мне, не сердясь на меня ни за что.

Ваш Фёдор.

18-го Апреля 1863 года.

Все книжки «Современника», какие у меня были, взял для досылки вам Осип Мих., которым и я за его двусмысленную глупость очень недоволен.

—476—

Портрет ваш, Екатерина Петровна, желает иметь уважающая и любящая вас обоих моя в Господе Анна Сергеевна.

41.

Милые, добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Очень вам обоим благодарен я за письмо ваше, Екатерина Петровна. Но прошу Вас обоих обратить серьёзное внимание вашей любви вот на что: – Вот я теперь уже не далёк от того, что у меня не будет и ста рублей магистерского оклада, а со мной будет другое ещё лице, у которого все надежды только во мне. Что же у меня?! Прошу вас покорнейше об одном, чтобы вы, единственно по вашей доброте и любви ко мне взяли на себя один труд, строго впрочем, обязательный, – привести в совершенную и определённую ясность I, мои отношения к «Сыну Отечества». Екатерина Петровна пишет, что книжка «о миротворении» идёт очень хорошо, но что вы ничего не получаете из этого. Спрашиваете: кто получает? Екатерина Петровна пишет, что из причитающихся с редакции «Сына Отечества» денег более 300 руб., – надо вычесть за издание книжки «О миротворении» более 200 руб. Видно, не «Сын Отечества» получает выручку от распродажи книг. Кто же это? А если у книгопродавцев дело с издававшей мою книжку редакцией «Сына Отечества»; то выручка идёт в эту редакцию, а потому зачем же вычет из того, что следует мне за мои статьи? Ради Бога выясните это. – Редакция «Сына Отечества» ведёт себя явно не благородно. Пусть; судиться и спорить с ней я не буду. Пусть только без дальнейших околичностей отдаст, сколько может или сколько хочет, за мои статьи и покончит счёт по изданию моей книжки. Пусть она не думает (и вы прочитайте это письмо г. Хитрову, которым я очень, конечно, доволен по этому делу – ), что я, который своей головой отвечаю за моё участие в журнальном деле, – не дорожа моими отношениями к моим «отцам», тем более не могу дорожить никаким двусмысленным отношениям к «Сыну Отечества». Разумеется, жертвою я же сам, а не они, добрые люди! (это верно!).

—477—

II, потрудитесь ради Самого Бога выяснить мои отношения к г. Овсяникову. Сколько и каких книг моих он распродал? Сколько выручил? Что следует ему и мне? А по делу об Апокалипсисе он знает, что не я взял обратно у него мой труд. Я за это не отвечаю. Пусть он ищет суда. Не деньги, а люди пропадают из-за этого дела. – Впрочем, милые и добрые мои, я хочу только одного, чтобы приведены были в ясность мои литературные и книжные отношения и теперь же, когда я заканчиваю дела по другим ещё высшим отношениям. Не отяготитесь моим поручением, хоть ради того, что вы, по распоряжению Промысла, вошли в самые первоначальные поводы к моим нынешним обстоятельствам. Статьи мои у «Сына Отечества» возьмите, если они им не нужны. Если возьмёт «Странник», ладно; а то пришлите мне. Буду нищенкой, а с негодяйством не мирюсь.

Ваш А. Фёдор.

42.

Дорогие мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Пишу к вам уже из Переславля. Шестимесячный искус «увещаний» кончен; дело идёт в Синод для решения окончательного. Слава Богу за всё! Иду в новый мир для дознания или раскрытия в нём всех существенных стихий старого.

Что писал я о «Сыне Отечества», то, мои милые, и теперь подтверждаю. Я много обязан этому журналу за принятие моих статей по делу с Аскоченским, но в тоже время не мог не замечать с горестью, как, с самого же начала этого дела, в этом же журнале делались карикатуры и на меня вместе с Аскоченским. Помните, напр. карикатуру, как Виктор Викторович и Фёдор Фёдорович представлены в каких-то глупых усилиях и положениях; это было в самый разгар шума по моему делу с Апокалипсисом. А потом эти отказы вам, Александр Алексеич, в принятии, – эти растягивания и даже пренебрежение долга уплаты за статьи, – это отказы помещать некоторые мои статьи, – обращение в своекорыстную пользу

—478—

для себя и запутанное задерживание меня – издания книжки «О миротворении», всё это заставляет скорее покончить с редакцией «Сына Отечества». Только, разумеется, это должно быть спокойно и мирно, хотя бы с явной обидой для меня, мне не хочется обижать этих людей нравственной потачкой их недобросовестности и нечестности, которые, кажется, вздумали воспользоваться для себя, елико возможно, и самой моей беспомощностью. Но ведь, повторю, сказанное в первом письме, – Господь – не мечта, и Он крепче и сильнее всех.

Вас, Екатерина Петровна, крепко благодарит Анна Сергеевна за ваше прошлое доброе письмо; она чувствует живо самое близкое духовное родство с ней, судя по вашему письму. Она желает вам и вашей Кате всякого лучшего добра, как и я.

Мне хотелось бы поместить в «Сыне Отечества», если редакция захочет, только критические статьи 1, по делу с партией Аскоченского (послано к вам на Фоминой вместе с брошюрами, которые вы присылали ко мне) и 2, по сочинениям Филарета Черниговского, да ещё 3, о старых и новых философах. Прочие надо бы взять обратно. Сделайте по вашему лучшему усмотрению, имея в виду прежние опыты вашей злоупотреблённой другими, доверчивости и простосердечия.

Простите вашего А. Фёдора.

1 Июля 1863 года.

43.

Добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Господь своей благодатью да будет всегда с вами и вашей Катенькой!

Благодарю и я за ваше родственное посещение, в котором вы лично и самим делом выразили вашу твёрдую и живую любовь ко мне. Жаль, что Катенька и вы, Екатерина Петровна, не остались и без неприятности – разумею ваш кашель. В следующий раз напишите, прошёл ли этот кашель или ещё напоминает ли чем о себе ушиб, нанесённый Екатерине Петровне по милости не лукавого ку-

—479—

чера. Не скрою от вас, что и я, по отбытии вашем, тоже немножко покашлял, только не телом, а духом. Несколько фраз Александра Алексеича, – сказанные мне при разных случаях и, бесспорно и явно, выражающих сердечную озабоченность обо мне и искреннюю, добродушную расположенность ко мне, – всё же прозвучали для меня горьким указанием на духовное одиночество, на не сочувствия моим стремлениям и надеждам со стороны самых близких ко мне людей. Будем помнить, дорогие мои, что Спаситель, сойдя в наш бедный мир, умер не от голода, хотя в отношении к житейскому Он жил подобно нежнущим и непрядущим птицам небесным или лилиям полевым; Он умер от людей, несогласных с Его духом, с Его образом мыслей и расположений. Он и ныне всё тот же, в Котором существенно почивает вся любовь Отца и с Которым еда не вся нам дарствует Божия благодать… Вот в чём вы должны утверждать меня в моей просьбе о расстрижении; мне за верное передавали даже то, что и во Владимир уже пришло моё дело. В таком случае, если я отправлюсь туда чрез Лавру, я вас ещё застану у вашего батюшки (которому, также как и матушке и сестре, передайте мои поклоны, – подобно и в Питер всем); я непременно заеду к вам. Может быть, не довезёт ли меня до вас и о. Архим. Нифонт. Мне хочется побывать у ваших родителей. Надо также поклониться блаженному Кириллу и Марии; недаром православное русское благочестие требует от поклонников преподобного Сергия предварительного поклонения на могиле Его родителей. Это значит, по моему мнению, что тогда мы истинно почтим и усвоим себе направление святости Сергиевой, когда и в его родителях почтим отсвет благодатного Отечества небесного нашего Отца. Направление Препод. Сергия высказалось в том, как он и сам принимал участие в делах русской державы и посылал своих монахов в сподвижники русских воинов. Матерь Божия – по её обещанию – есть всегдашняя покровительница обители Преподобного, взятой, разумеется, в самой силе и духе. Вот что меня ободряет и облагонадёживает на моём новом пути.

—480—

В заключение прошу вас, Александр Алексеич, распорядиться, как знаете, о скорейшем напечатании в «Сыне Отечества» моих статей: 1) о старых и новых философах и – здесь не мешает заметить под строкой, что она написана в 1861 году, хотя ещё и доныне не были высказываемы в печати подобные мыслям моей статьи идеи; 2) мою статью «по поводу критики Сербировича, – интерес здесь только в том, чтобы не оскорблять научного достоинства и направления в Филарете Черниговском, – каких у нас крайне не много между духовными; 3) письмо к вам по делу статьи г. «Собеседника». Знаете ли, что, – я думаю писать вам письма по поводу и вопросам журналистики. Вы будете озабочиваться их печатанием в «Сыне Отечества» или другом журнале. Не откажитесь от этого. Анна Сергеевна вам обоим говорит тоже, что и я; она очень, очень полюбила вас и вашу Катеньку, которую от всего сердца целует также как и Екатерину Петровну. Все вами названные и не названные переславские знакомые, начиная от Сергея Ивановича и о. Архимандрита, с любовью и уважением кланяются вам. Простите, родные, вашего Фёдора.

44.

Известите, родные мои, и о рукописях «о пр. Иеремии» и «о пр. Иезекиле». Господь с вами, дорогие мои, Своей благодатью! – Миролюбие, но и твёрдость нужны нам.

Целую вас обоих и Катеньку с вами; кланяюсь Мамаше вашей и брату с сестрицей, да и всем присным. Какой крест на семействе Галаховых! Господь с ними! – Радуюсь за Александра Михайловича³¹³⁶; напишите что-нибудь и о Парфении Лукиче с его Серафимой (кажется) и о семействе их родных, где мы вместе были в один вечер. Простите вашего навсегда в Господе А. Фёдора.

—481—

45.

Добрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Пишу к вам в день пророка Илии в доме Батюшки Владимира Владимировича³¹³⁷ о. Владимира, тотчас же после обеда. Вы помните, что Батюшка Владимира Владимировича священствует при Церкви Св. Пророка Илии. Этим и объясните себе, как я попал сюда обедать.

Что же вы не отвечаете мне ничего на моё письмо? Видно, самого Владимира Владимировича, гостившего у вас в Хотькове, три дня, вы признали за живое письмо от вас ко мне. Действительно, он передал мне добрые вести о вас. Я впрочем, желал бы ещё услышать или прочитать в вашем письме, что поездка ваша в Переславль осталась без всяких вредных последствий для вашего здоровья.

Что касается до меня, кроме тех вестей об окончании моего дела, какие сообщены мной вам в прежнем письме, ничего доселе не слышу. А признаюсь, желал бы, чтобы скорее всё было кончено. Мне очень желательно, да и нужно, пересмотреть мои «Исследования об Апокалипсисе». Это дело лежит на мне, как на Святителе Дмитрии – труд Четьи-Минеи. Кажется, спокойно бы я умер, когда бы пересмотрел и закончил дело об Апокалипсисе, именно под влиянием и при содействии Анны Сергеевны. Надобно, чтобы подобное дело пошло в свет в таком виде, чтобы поставляло на вид, а не закрывало свет Откровения Божия о судьбах человечества. Молите вместе со мной Царя Небесного, чтобы именно так исполнить и довершить это дело, сколько от нас зависти. А напечатать всё равно – можно будет и за границей³¹³⁸. Только мне до слёз жалко Россию и стыдно за неё, если бы, действительно, оказалась необходимым делу об Апокалипсисе искать себе приюта за границей. По совести говорю, что даже с точки зрения Аскоченского и подобных ему не умею и не могу усмотреть в этом деле что-либо, подлежащее задержке и запреще-

—482—

нию по основательным резонам. Вы, Александр Алексеич, конечно – можете усомниться в этом, потому что вы всё-таки не вполне разделяете мои мысли. Ведь, правда? Главное – выдерживайте добросовестность своих воззрений и беспристрастие, а вместе, разумеется, не будете пристрастны и к себе самому. Всё Господь откроет. Мне же, в самом деле, довольно и любви ко мне, какую вы оба имеете. Благодарю вас, и целую Катеньку. Анна Сергеевна вам кланяется с сердечной любовью и уверенностью в вас обоих. Недавно были здесь знаемые вами петербуржец Иван Александрович с Федосеем Ивановичем – братом Сергея Ивановича. Советую вам, Александр Алексеич, с подобными людьми не рассуждать о деле, чтобы вас не перетолковали. Они люди, пожалуй, добрые, но могут за тысячу вёрст ехать для того только, чтобы сделать вред людям, которых они не понимают. И о вас кроткий и благочестивый Александр Алексеич, скажут они, что вам, извольте видеть, только ряса мешает быть на сцене, а то вы родились актёром. Родным вашим и моим в Хотькове и Питере кланяюсь. Желал бы я узнать, почему один из моих разговорников, именно второй – средний, не напечатали в «Сыне Отечества», когда первый и третий напечатаны.

Простите, родные мои, вашего А. Фёдора.

20 Июля 1863 г.

46.

21 Июля 1863 г.

Предобрые мои

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

О. Фёдор позволил мне сделать в его письме, какую мне угодно, приписку. Но я не решаюсь марать чужих писем, и беру лоскуток бумаги (и не полулист из опасения не отдать за два лота).

От всей души благодарю Вас за Ваш весьма ласковый и радушный приём – в Хотькове. Из Сергиева Посада поездка моя домой была очень счастливая. Как только сошёл с дороги, тут же взял билет в вольный дилижанс, где сидеть было спокойно. Дома, без преувеличения

—483—

могу сказать, ждали меня с нетерпением. Что сказал, то и исполнилось. В Воскресенье, – т.е. 7 числа, я навестил о. Фёдора, Он был мне весьма и весьма рад. Ему я передал, кажется, всё, что Вы поручили мне сказать. Поездка его в Хотьков, кажется, не состоится. По крайней мере, он сказал мне, что до окончательного решения дела он не может отлучиться (почему? и от кого это зависит? – не знаю). Его здоровье, на мой взгляд, хуже прежнего; и едва ли не развивается чахотка. Теперь он постоянно кашляет. Анны Сергеевны и не видел до сих пор. Ильин день проводил я в хлопотах по хозяйству. Гостей было довольно и в числе их многоуважаемый о. Фёдор. Родители мои очень сожалели, что Вас им не пришлось видеть и познакомиться. Право, досадно это.

Сейчас видел я о. Фёдора и Анну Сергеевну, которой свидетельствовал и от вас почтение.

Вашему Батюшке о. Алексею свидетельствую глубочайшее почтение, и благодарю их за радушие; Петру Алексеичу и Фёдору Алексеичу и всем вашим родным свидетельствую глубочайшее почтение. Катеньку целую.

Желаю Вам проводить время весело и благополучно возвратиться в Петербург.

Уважающий Вас – покорнейший слуга

Ваш Богословский.

47.

8-го августа 1863 г.

Мои дорогие Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Поздравляю вас с новым вашим другом – Александром Матвеичем Бухаревым, а о. Фёдор 31-го июля приказал вам долго жить на радость и пользу для себя и других³¹³⁹. Озаботьтесь, чтобы чего не отпечатали в «Сыне Отечества» – с именем Архим. Фёдора; отныне подписываюсь под своими статьями и другими сочинениями – просто: А. Бухарев. Осенью же, Бог даст, надо мне побывать у вас в Питере; возьму билет до Пскова. Тогда

—484—

поговорим обо всём. Вчера только узнал о ваших особенных, даже денежных отношениях к моему доброму брату. Но речь обо всём после. Буду, Бог даст у вас сам-друг с Анной Сергеевной.

Адрес ко мне: о. Диакону при Филипповской Церкви Арсению Мат. Бухареву с передачей Александру Матвеич. Бухареву.

Все ли благополучно вы доехали? Как Катенька? Господь с ней, и вами. Кланяюсь Надежде Петровне с Павлом Петров. и Ольгой Петровной и всем, соучаствующим моему положению.

Может быть, побываю на следующей же неделе у добрейшего и почтеннейшего Батюшки. Не помедлите прислать мне оба ваше доброе слово, с названием меня Александром.

Ваш в Господе Александр Бухарев.

Обоим вам брат кланяется с благодарной любовью.

В Москве был я у о. Порфирия; он принял меня с любовью.

48.

23 Августа 1863 г.

Добрые друзья наши

Пётр Алексеич и Любовь Николаевна³¹⁴⁰!

Господь со всеми нами.

Вот когда отвечаю тебе, брат Пётр, на твоё последнее письмо ко мне! Дело не в трёх или четырёх месяцах, прошедших от твоего письма ко мне до моего к тебе, а в тех событиях, какие совершились в эти месяцы. Твоё последнее письмо получил я, сколько помню, вскоре по возвращении моём из Владимира, куда я сряжался при отправлении к тебе моего письма с вопросом о смерти Екатерины. Во Владимире я был подвергнут последним увещаниям, после чего дело обо мне было препровождено в Синод, откуда месяца через полтора и последовало

—485—

определение о снятии с меня, по моему желанию, монашеского и священнослужительского сана. 31-го Июля я стал снова Александром Матвеичем Бухаревым. 16-го Августа мне дал Господь Бог жену – Анну Сергеевну (из рода переславских дворян Родышевских). В тот же день я с женой отправился из Переславля чрез Ростов и Углич в Тверь; куда и прибыли мы 21-го числа. На минуту нашего прибытия к брату Арсению (который вместе со своей женой предложили для жительства нашего половину своего дома, случилось быть у них в доме Борковскому священнику о. Павлу с женой Марьей Алексеевной. Богу нашему за всё слава! – 22 ч. явился к вам, по дороге в Питер, кутаческой Александр. Он передал нам весьма нерадостную весть – о смерти и другой моей сестры Евдокии³¹⁴¹, последовавшей в самый день моего брака – 10-го Августа. Она скончалась после родов, впрочем, от осложненной болезни, в составе которой была и лихорадка, и всегдашнее изнурение и истощение от родов. Новорождённый Илья тоже скончался за неделю до смерти своей матери.

Эти последние обстоятельства напоминают мне твоё мрачное рассуждение о даниловском роде твоего родителя. Брате мой! я так думаю, что, если на беззакония какого бы то ни было племени и рода, или одного только человека, назрит Господь, то кто постоит? Но я верую в Господа, умершего за беззаконных и грешных, и потому в огненном очищении, совершаемом ещё в настоящей жизни над человеком или целым родом, вижу не столько гнев, сколько милость Божию, вводящую грешных в соучастие, волей или неволей, в спасительных страданиях Агнца Божия, вземлющего грехи всего мира. Вера, настроенная таким образом, будет молитвенно и привлекать к себе и другим милующую благодать Христову. С такой верой и помяни, Пётр Алексеич и вы, Любовь Николаевна, усопшую Евдокию, также как и мать вашу Екатерину.

Простите – не знаю, найдёт ли вас моё письмо в Нерехте.

Ваш Александр и Анна.

—486—

24-го Августа. Поздравляю тебя, Пётр Алексеич, со днём Ангела, а Любовь Николаевну с именинником.

Брат Арсений с Ириной Петровной кланяются вам, впрочем, с пеней сердечной, зачем вы не побывали у них, когда были в Борах. Любимов жмёт вам руки.

49.

Добрые наши Александ Алексеич и Екатерина Петровна!

Давно бы следовало нам писать к вам. Вы видите, что я говорю с вами уже сам-друг. Брак мой с Анной Сергеевной совершён в Переяславле 16-го августа; в тот же день мы и выехали оттуда. В Твери мы находимся с 21-го Августа. Я, по обычаю пописываю; намерение быть (как говорит в романе «что делать» Никитушка Ломов). Как вам, Александр Алексеич, просьба от меня, и притом покорнейшая и настоятельная, о том, чтобы 1) взять из редакции «Сына Отечества» мою статью о старых и новых философах, также ещё один из разговоров, который остался не напечатанным, равно и статейки о сочинениях Филарета Харьковского и о «Собеседнике», писавшем обо мне в Домашней Беседе – всё это, видно, не нужно для «Сына Отечества»; 2) справиться у г. Гречулевича о моих статьях касательно Пророков Иеремии и Иезекииля и тоже взять их, если они не нужны редакции в скором времени; 3) достать у Александра Ив. Хитрова напечатанные в «Сыне Отечества» два разговора мои в нынешнем году, также заметки мои на письма Парижского Протоиерея Васильева (что напечатано было в С. О. в прошлом году), наконец самую первую мою статью об Аскоченском. Видите, в чём дело: мне хочется, при помощи Божией, составить сборничек из моих статей и выдать их в свет с заглавием «о мире между духовным и мирским или светским, на началах православия». Вот с чем приехать в Петербург дал бы мне Господь! Переговорим об этом, Бог даст, лично. Хотелось бы также, если даст Бог, приготовить «Больших пророков» и «исследования о подлинности и целости 3 кн. Ездры». Это, впрочем, у меня уже почти готово. Отдаюсь во всём на волю Божию. И слава Богу за всё!

—487—

Вы жалеете, что не помогли мне в Москве в закупке светской одежды. Жалел и я об этом, тем более что и доселе не знаю причины, по которой вы, изъявляя накануне свою готовность к этой дружеской услуге, на другой день уже ничего не упоминали об этом; а я не хотел вас затруднять и потому тоже молчал. Светская одежда меня, сколько относится до моего личного настроения, нисколько не ставила в неловкое для меня положение; и вы, Александр Алексеич, напрасно беспокоились за меня на этот счёт. Были другие обстоятельства беспокоящие, о которых, я говорил вам в Москве; но Царь небесный просто упразднил или устранил всякие затруднения или препятствия к моему союзу с Анной Сергеевной. Лично расскажем вам, как просто и вместе весело сложилась наша свадьба.

Ваши в Господе Александр и Анна.

Катеньку оба целуем. Родным вашим, начиная с мамаши, кланяюсь. Брат Арсений изъявляет вас сам и всё его семейство уважение, любовь и признательность; и просит; как он выражается, долготерпения. Я узнал только в последнее время об одолжении, какое вы сделали ему. Добрые!

Надо бы вас ещё прежде известить об одном, очень тяжёлом для меня обстоятельстве, но и говорить об этом тяжело. Я посылал Государю просительное письмо и записку по делу об Апокалипсисе; но мои моления переданы «по принадлежности» (как официально меня заверили), Обер-Прокурору Св. Синода, и след. на суд тех, от чьего приговора защиты делу, относящемуся к слову Божию, я и искал с верноподданническими молениями у Самодержавия. Но об этом настоятельно прошу не говорить и с присными вашими и даже со мной³¹⁴²; мне это тяжело, когда говорю, слышу или даже думаю об этом. Усугубим только наши молитвы за Россию и Царя, за Церковь нашу и её предстоятелей. Авось перейдёт это страшно-критическое время, которое мы переживаем, нехотя и знать

—488—

его значение, так осязательно удостоверяемое оправданным уже событиями Божест. Откровением. Передаю, как и всегда всё дело самому Человеколюбцу Господу. Что же ещё оставалось мне делать? Всё, кажется испробовано и сделано, с подкреплением того и всей моей судьбой. Но винить никого не желаю, – только бы нас сам Бог не обвинил за невнимание к Божию; Он нас видимо и всячески бережёт, а мы и проч… Слава Богу за всё! Извините – не помедлите, здоров ли о. Макарий и всё ли у него благополучно. Мне надо будет скоро обратиться к нему с делом.

Катеньку целуем, оба здоровы и ваши Бухаревы.

50.

11 декабря 1863 г.

Добрые наши друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Слишком поздно благодарим вас за ваше гостеприимство и радушие к нам, в бытность нашу в Петербурге. Это замедление от того, что, по возвращении в Тверь, оказалось нужным для меня серьёзным полечиться; тревоги путешествия, отчасти и простуда, также заботы и некоторые неприятные впечатления довольно разрушительно подействовали на моё, и без того глубоко подкопанное, здоровье. Ко мне ездил доктор, и теперь я ещё не выхожу из комнат. Тут же надо было, сейчас же по приезде, отыскать более удобную квартиру; так как найденная для нас в бытность нашу в Петербурге, своим неудобством и особенно тяжёлой атмосферой своей совсем заставила меня слечь в постель. И так видите, что трудно было нам озаботиться писать к вам ранее. Тем более, что я по возможности, не оставлял и своих письменных работ: потому что, хотя при посредстве вашем, и положил в государственный банк этот наш огромный капитал в 190 руб., на который вы, Александр Алексеич, указывали г. Старчевскому как на обеспечение для нас, но я всё-таки сознаю себя вдвойне подлежащим всей строгости этого апостольского слова: «кто не делает, тот и не ешь». Гос-

—489—

подь много милует и ущедряет нас. Слава Ему за всё! Веруем и надеемся, что Сам, снисходивший до потребностей в пище, питье, одежде и жилище, не оставит и нас в этих потребностях. Для нас всё это – в Нём, да и работа моя в Нём же.

Мой доктор представляет мне, что в моём состоянии здоровья всего бы лучше ехать за границу. Но вопрос этот связан для меня и с другим вопросом, который для меня важней вопроса и о моём здоровье, хотя для других, конечно, не значит ровно ничего. Это – вопрос об отпечатании за границей моего труда об Апокалипсисе. Прошу впрочем, вас не говорить об этом ни с кем. Мне хотелось бы и нужно было бы порасспросить об этом Парфения Лукича; будьте добры, – пришлите его адрес, если он не затруднит вас. Если Господу угодно будет моё предприятие, то Он пошлёт мне и нужные для его исполнения средства. Кажется, спокойно умер бы я, если бы труд об Апокалипсисе оставил уже напечатанным, и особенно не на русском только, но и с переводом на один из новейших европейских языков.

Анна Сергеевна здорова и с благодарностью за вашу любовь уверяет в таких же чувствах к вам и со своей стороны. Катеньку целуем оба. Вашей мамаше, Ольге Петровне и Павлу Петровичу наши искренние поклоны; также и всем помнящим меня с любовью. А. И Хитрову братски жму руку, также и Петру Петровичу с Владимиром Владимировичем.

Простите ваших в Господе Александра и Анну Бухаревых.

P.S. Тресковый жир пью уже постоянно.

Адрес: на моё имя – в Затьмицкой части, во 2 Покров. улице, в доме о. Диакона Покровской Церкви.

51.

Добрые мои или лучшие наши друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Не нашёл я в Твери «Духа Христианина» в приходских церквах, а в Семинарии не бываю; и потому вашу

—490—

статью, Александр Алексеич, против Бокля – ещё не мог прочитать. Жалею, что вы мне не дали прочитать эту статью в бытность мою в Питере; этот предмет – чрезвычайно важный и вместе щекотливый; того и гляди, что чего-нибудь не доскажешь или перескажешь. С покойным Киреевским я схожусь, но не совсем, но об этом речь наша впереди, когда я прочитаю вашу статью. – Не может быть, по моему мнению, чтобы вас Преосв. Исидор³¹⁴³ считал не православным или даже не христианином в сочинениях ваших, собственно за вашу приязнь ко мне; это ведь не Аскоченский. Я подозреваю, не прокрался ли у вас какой-либо оттенок мысли о законности права философствовать в независимости от Христа и веры, или что-нибудь в роде этого.

Я квартирую теперь в Церковном Соборном доме, около самого Тверского Собора у о. Диакона Колоколова. Так и пишите адрес. Александру Ивановичу Хитрову постарайтесь дать знать, что, и с переменой адреса, можно посылать ко мне №№ «Сына Отечества» по напечатанным уже в редакции адресам в квартиру у Покровского Диакона. Всё равно – буду лично брать из почтамта №№ «Сына Отечества». Я уже 15-го января получил присланные мне №№ потому что не знал о их присылке, а на почте ожидали, когда я пришлю или сам приду за этими №№. Простите.

Анна Сергеевна и я здоровы, оба целуем маленькую Катеньку и всем вашим кланяемся.

Ваши в Господе А. и А. Бухаревы.

52.

Добрые наши друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Господь с вами своей благодатью.

Моё предчувствие не обмануло меня на счёт вашей статьи, Александр Алексеич! Листок, который вы прислали мне – с браком. Вот вам, если угодно, две мои заметки, – обратите на них полное ваше внимание – покорнейше прошу об этом.

—491—

1) Основная ваша мысль: «Вера должна воспитать духовные силы человека до свободного, сознательного или разумного действования, согласного впрочем, с основными её догматами; она должна освятить все естественные, в пределах законности заключающиеся действия и стремления человека». Тут таятся две несостоятельности пред истиной. Вера у вас служит главным образом делу воспитания человека или народа; возросший в школе веры человек или народ действует уже с внутренней самостоятельностью и независимостью, только не расходясь с Верой, которая зато освящает независимые и самостоятельные движения и стремления этого человека или народа «заключающиеся в пределах законности». Апостол Павел напротив законность относит к мерам воспитательного пестунства, а насколько кто, по его учению, входит в истинную силу и состояние веры, – такой, именно поэтому самому, находится уже в самостоятельном, независимом возрасте, во всём воодушевляясь свободным и властительным Духом Сына Божия… Это первое! Далее, у вас человек, духовно возросший, должен действовать своими духовными силами, как он сам находит лучше и разумнее «согласно впрочем, с основными догматами Веры»; он сам себе голова, действующая своим умом, своей волей и сердцем, для которой только некоторым сдерживающим ограничением (психологически всегда более неприятным, чем приятным) служат основные догматы веры. А Церковь православная учит, что только святым Духом всяка душа живится и действительно светлеется только Тройческим единством священнотайн, зная одного голову над собой Самого Христа, с Которым и Которым – человек уже становится по надлежащему и сам себе голова. В этом норма самой нашей природы духовной. Да и освящается лишь то и настолько, что и насколько проникается Духом Святым, без Которого, что ни делали бы вы и как ни ограждали бы себя пределами законности, как скоро она не условливается Самим Духом, Владычественным и Святым, хотя бы прямо и не отвергала основных догматов веры. А потому, что есть или было лучшего и живого и у язычников, древних и новейших, это было и есть

—492—

ни что иное, как совершающееся в силе же Св. Духа (хотя только предваряющей озарение светом Самого Христа, просвещающего человека и во тьме). Говорящие от имени веры всё это тонко должны разъяснить себе, а то отчасти справедливо будут навлекать замечания и укоризны, какие высказал Преосв. Исидор.

2) «Промышленность, так повторяете вы покойного Киреевского, управляет миром без веры и поэзии»… И у вас, действительно, всем ходом западного развития доказано, что промышленность – просто дрянь, идол. А идолов истина низвергает беспощадно. И выходит, таким образом, аскочиновщина. И так и в этой идее промышленности у вас что-нибудь – да не так. В самом деле, – что, если кроме следимой вами и Киреевским стороны, в промышленности ещё есть и развивается (хотя пока и глухо или бессознательно) и другая вполне прекрасная сторона? Что, если и дух мудрости и человеколюбия, снисшедшего с прекрасного престола до материальности до плоти, инстинктивно слышится, по крайней мере, серьёзными и честными промышленниками и экономистами, и только поэтому они всецело предаются своему делу, нехотя помимо или во вред этого дела знать ни веры, ни поэзии?... Ведь вы с Киреевским, с придачей и Аскоченского, будете в своих суждениях о промышленности не правы, односторонни. За это, впрочем, кроме меня, никто не укорит вас во имя православия. И серьёзно упрекаю во имя веры. – Полно об этом.

Недавно был я в Москве, – удалось дело об издании отцензурованных рукописей. Одна книжка уже отпечатана, «письма о благодати таинств». Всех книжек должно быть семь или восемь. Вышлю вам по почте не прежде выхода всех; разве будет особая какая оказия. – Редакция «Сына Отечества» намеренно или ненамеренно следует вашему, Александр Алексеич, совету – не присылает мне ничего, да и перестала моё печатать, хотя за ней много моих статей. Ведь надо усиленно и непременно трубить, чтоб хоть кого-нибудь разбудить. Видно придётся таки покончить с «Сыном Отеч.». Жаль мне их, что и проч. Простите! Анна Сергеевна и я целуем вас обоих и третью Катеньку. Кланяйтесь от нас всем вашим. Изве-

—493—

стите нас о Влад. Владимировиче и Петре Петровиче, здоровы ли они и вообще как процветают. Ваши Бухаревы.

P.S. Напишите от меня в Хотьков сердечные поклоны доброму Старцу с семейством.

53.

Добрые мои или наши друзья,

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Благодарим вас за вашу любовь к нам и за деньги, как очевидное о ней свидетельство. Но книги «Печаль и радость, по слову Божию» всё-таки ещё не высылаю. Вы меня простите, если скажу вам, Александр Алексеич, правду, что вы моих книг мало читаете или слишком мало обсуждаете их содержание. Поймите, ради Бога, что моё недовольство, как и в других подобных случаях, происходит не от болезности моей, раздражаемой особенностями моего положения. Подумайте, что ведь теперь, например, мне надо выражать только довольство и удовольствие. Ведь у меня нет почти таких других людей, как вы, принимающих сердечное и деятельное участие в нас: значит, мне это очень, очень дорого. Но всё-таки считаю даже долгом попенять вам в смысле, высказанном выше.

Вы говорите, по поводу знакомства с Эсхилом и Софоклом, о множестве «в человеке естественного добра или вообще духовного богатства; так что у вас возникает желание лучше познакомиться с поэзией древних, чтобы лучше изучить человека в естественном состоянии». Но это добро или духовное богатство – что оно, в сущности, и основании своём? Насколько оно, действительно, добро или духовное богатство, – Она Христов благодатный свет, светящийся и во тьме язычников: свои им пророки, насколько были такими, озарялись светением Христовым ради действовавшего уже и тогда, от сложения мира, хотя имевшего осуществиться ещё после, самопожертвования Его за мир. Другого добра или богатства духовного, кроме Христова, не было в естестве человеческом

—494—

даже и прежде вторжения в него тьмы греховной; откуда же оно взялось бы после? Или разбирайте дело с другого конца, – доискивайтесь, что такое само по себе это духовное богатство у язычников. Порождение самого единства, а не благодати? Но естество оживляется и освещается этим добром, как чем-то высшим себя и властительным над собой, судящим и заправляющим всю естественную область; а порождение естественно подчиняется порождающему началу. – Видите, что худо в представлении вашем: Христос Господь не оставлял ради свое Агнчего самопожертвования и оставивших Его язычников, а мы эту славу похищаем у Его благодати и человеколюбия и приписываем естеству. Всё это равно, как существующее в естественном порядке отчислять от непосредственных действий Того, Кто Сам же носит всяческая; в порядке нашего духовного естества – оживлять и освещаться добром и истиной не иначе, как по благодати Сына Божия; от сложения мира уже устремившегося к вочеловечению ради нас. И зачем тогда, скажете вы, особый порядок благодати, отдельный от порядка естества и ему более или менее, если не вполне противоположный? Отвечаю: порядку благодати противоположен собственно порядок греха, а не естества нашего, напротив, в порядке естества нашего – быть нам менее под благодатью; при всём том, порядок благодати всегда был и есть не то, что порядок естества, а особый порядок. Так и в первобытном состоянии естества, благодать его осеняла и проникала по своим собственным основаниям и в силу своего собственного порядка – любви Отца небесного, почивающей в Его Сыне и ради Его простёртой на сознания, ради именно самой Его готовности снизойти Самому до тварного бытия, и притом даже смертельно-страдальческого. Этот порядок и раскрылся во Христе и действует в Его Церкви на все времена; из этого же светоносного порядка свет Христов светится и в тьму язычества. – Вы этот благодатный свет и изучайте, следите, насколько он касался и Софокла или Эсхила или вообще языческой поэзии; души этих язычников вместе и с теми душами, на которые они действовали своими сочинениями, будут вам благодарны за возбуждение в них живого Христова света, про-

—495—

никавшего в них и, видно, ими не отринутого, хотя и не уведанного в своём значении.

Вот теперь, милые мои, и в Христианском мире возобновился этот порядок вещей, каким в древнем мире было язычество. Многие христиане – почти все делают и мыслят не по Христу, а по идолам чуждых Ему идей и страстей, и это не только впавшие уже в прямое неверие, но и сами верующие; – в области Богословия они ещё не прочь от Господа, а в других областях и для них Господь – как уже не Господь, не хозяин дела. Но Господь, – зная, что без Него только зло и смерть, – светит нам и в эти области, где возобновляем языческое неверие, – светит своим добром, истиной и жизнью, к которым принадлежит всё сколь-нибудь доброе и живое в этих областях, насколько оно добро и живо… Что ж? Станем ли такое человеколюбие Его благодати закрывать для себя из-за самого Его снисхождения к нам? Применяйте тоже и древнему язычеству. – Но, скажите, мы уже Христиане. – Но, скажу я вам, как язычникам древнего мира необходимо было чрез крещение входить в Церковь Христову для своего спасения, для упрочения за собой и тех лучей благодати, которые проходили к ним и в языческие мраки; так и нам, уже в крещении умершим для всякого начала вне Христа, надо помышлять и держать себя уже мертвыми для греха или для чуждого Христу начала, а живыми Христом для Бога (См. Рим.6:11), чтобы опять не возобновлять разрушенного Христом, а напротив упрочить за собой светение Его и в вашей бессознательности. Иначе мы будем виноватее самих язычников, т.е. у нас будет темнее, чем в язычестве, как это уже и постигло многих в христианском мире. Надо, наконец, кончится этому несчастному порядку вещей. Будем стараться об этом.

Анна Сергеевна настояла, чтобы не медлить отсылкой вам моей книжки. Вот здесь в очерке книги «Песни Песней» вы увидите, что невеста просит своего Возлюбленного «возвратиться к ней по горам разделения». Вникните хорошенько в смысл этих слов, как они изъясняются у меня. Когда Господь снова в средах земных, в которых Он предварительно отображал Свою истину

—496—

и благодать, отсвечивая ими и языческому миру, – сиять будет самым уже существом Своей истины и благодати: тогда (и это время уже начинается) естественно для нас яснее будет, как благодатный свет отсвечивал в земных средах в древнем мире. Вы и замечаете или изучаете следы этого света, как он отходил или заходил для древнего мира; направляйте это изучение к тому, чтобы прямо и сознательно воспринимать Христов свет в земных средах, к которым относится и область языческой поэзии; – и тогда он более и более будет восходить в этих средах уже прямым своим светом. Так снова воротится Божеств. Жених Истины по горам разделения. Чующий и твёрдо признающий сущность истины в самом земном, но ещё не дознавший и в земном Христа, но зато ни с кем и ни с чем уже не уживающийся, это реалист Базаров, редкий по честности в своём.

Простите меня!

Целуем оба Катеньку. Кланяйтесь Надежде Петровне и всем вашим родным, нечужим и для нас.

Ваши Александр и Анна Бухаревы.

54.

Дорогие наши Александр Алексеевич и Екатерина Петровна!

Слава Господу, устроившему у Вас и с Вами так много благодатно-прекрасного. Не писали мы Вам собственно потому, что получив чрез Тверского Протодиакона известие о новом вашем назначении³¹⁴⁴, ждали от Вас нового адреса. А мне была и личная надобность писать, и именно сделать Вам, Александр Алексеич, некоторые поручения; но об этом после. Теперь же, или прежде всяких других объяснений, примите от нас обоих приветствие: Христос воскресе! С этим приветом поцелуйте за нас и Катеньку с новой жилицей здешнего света Сашенькой. То же поздравление передайте и Петру Петровичу³¹⁴⁵ с его

—497—

невестой Ольгой Петровной и общей мамаше Надежде Петровне, также Владимиру Владимировичу, Павлу Петровичу, О. Леониду и всем помнящим меня с участием любви. Преосвященнейшего Герасима³¹⁴⁶ да помянет Господь Бог во царствии Своём всегда, ныне и присно и во веки веков, как и он не отрекается от меня и помятует обо мне с любовью. О как я должен благодарить Создателя и Спасителя нашего за Его благодать и щедроты ко мне! Пишу к вам в великий четверток после приобщения Св. Тайн; мой отец Духовный не отяготил меня епитимийным лишением этой Благодати, сказав мне, что довольно с меня моего креста. Это говорю вам, как моим или нашим присным, если и вы не отрекаетесь от меня.

Слова два скажу вам и по вопросам о знании и о промышленности, заданным вами в предыдущем письме. Вы склоняетесь к мысли, что знание всяких вещей (а не одних Богословских), получаемое на основании прямо Христа Бога Слова и в силе Св. Духа, принадлежит разве только будущей жизни, а теперь может быть только искомым. Совершенство знания, состоящее в открытом свете созерцания, принадлежит действительно будущей жизни, так же как совершенство и торжество добродетели и радость о Св. Духе, раскрытая в полное блаженство. Но во веки веков да не будет и нет того, чтобы Господь, предоставив нам ещё ныне приобретать и усвоять Его в качестве всесвятой правды и утешения, отказал нам в усвоении Его, как всеобъемлющей истины. Вы возражаете, что поэтому, наши познания напр. о природе будут уже вдохновенными от Св. Духа и, следовательно, потеряют свой научный характер. Отвечаю: вот и малейшее нравственное добро, в его чистоте, можно нам совершить не иначе, как усвояя себе Господа по благодати Св. Духа, но этим не нарушается, а напротив вполне выдерживается нравственный порядок, требующий от нас усилий, подлежащий условиям постепенности, не исключающий наших немощей, преткновений и даже падений словом,

—498—

делом и помышлением. Так точно, родные мои, и малая искра от чистого света истины доступна нашему разумению не иначе в существе дела, как тоже чрез приемлемое нами свечение Господа – единого Света, просвещающего людей, светящегося и в нашей тьме, но этим не исключается, а выполняется прямой научный порядок дознания истины, идущий путём логики, опытов, усилий и даже самых, иногда вековых, неудач. Простите меня, – ваше возражение показывает мне только то, как мы бедные забыли и пренебрегли, по отношению к знанию, благодать православного христианства.

О промышленности вы написали в письме много мягче и снисходительнее, чем в статье. Но и этим я не доволен. Поверьте Господу, что сущность дела и в отношении к промышленности, как и ко всякой области жизненной, состоит собственно не в ограничениях и умерениях нашей любви к житейскому, а в том, чтобы вести и устроять дело житейское по Господу. Сколько бы вы не умеряли и не обессиливали вашего пафоса в деле промышленности, но если основание и начало этого дела у вас не сам Христос и Его правда, то вы только лишите себя энергии чрез ваши умерения и сделаетесь вялым промышленником, а дело-то ваше всё-таки будет дрянью. И наоборот, если вы разумно и твёрдо осознаёте, что и промышленные предметы принадлежат сокровищницам нашего Господа – Благодателя и что производством их, также как и оборотами, вы собственно приводите в движение таланты Его благодати на пользу сообщников Его или вообще во благо тех, для кого Он и соделался Сыном человеческим, испытавшим условия и потребности здешней жизни; то вам, взявшим это воззрение за принцип для себя, и не свойственно быть без пафоса, а, следовательно, и без горячей энергии, в деле промышленности, и чем более будет этого пафоса, одушевляющего вас к энергичной практике, тем лучше для приобретения вами самого Царствия Божия и правды Его; – не говорю уж, что чрез это будет прилагаться и выгодный успех вашего промышленного дела. Так точно и в любви к отцу, к матери, жене, детям сущность дела не в умеренных или вялых движениях этой любви, но в том,

—499—

чтобы не любить их помимо Господа, чтобы за само основание любви к ним признавать и принять самого Господа, соделавшагося ради нас человеком и их соделывающего своими собственными членами, чтобы всякое другое начало любви к ним отринуть решительно или просто возненавидеть. Вот что! Примите это, если угодно, для вашего кронштадтского новоселья. Это, как видите, направлено вообще против системы умерения, вошедшей чрез перетолкование понятий о распинании себя со страстями, – системы, не доводящей до живого усвоения нам Христа (а только чрез это и можно распять плоть свою со страстями и похотьми, или стать мёртвым для всякого начала жизни, вне Христа), – системы, доведшей во многих христианство и благочестие до какой-то чахоточной вялости. Штурманскому в Кронштадте законоучителю желаю не держаться этой системы. Наконец и о моих потребностях: 1) Мне нужны книги мои. Похлопочите, пожалуйста, Александр Алексеич, взять у Ник. Григорьича Овсяникова (ему скажите поклон от меня) 30 экземпл. об Апостоле Павле, да о Православии 15 экзем. ещё у Хитрова 30 экземпл. о миротворении и наконец, у себя экзепляр. 20 письма к Гоголю. Уложите это в тюк, хоть при помощи Петра Петровича Преображенского и, надписав адрес, препроводите этот тюк на Троицкое подворье к моему брату монаху о. Николаю Иерусалимскому не позже субботы Светлой недели; у о. Николая в Фомино воскресенье возьмут его доверенные лица для доставки мне. – 2) Просил бы я вас ещё же, Александр Алексеич, исподволь (без басу как говорите) покончит счёт с г. Хитровым касательно книжки о миротворении и взять все мои статьи из редакции «Сына Отечества». При вашем посредстве началось моё дело в «Сыне Отечества» и именно вы устроили с Хитровым сделку о напечатании моей книжки о миротворении; похлопочите же и о закончании этого дела. Эти Гг. ведут дело со мной как-то двусмысленно. Судите сами – полезно ли для дела истины, когда «Сын Отечества» отпечатает как-нибудь мою статью и потом через полгода возьмётся за другую, лежащую в редакции иногда более года и писанную по поводу уже давнему для времени напечатания, и это при том с такой небрежностью, что пустят наперёд статью окончательную, а предвари-

—500—

тельную, служащей основанием для первой, отпечатают после. А между тем дело моё таково, что вот и вы, находясь в непрерывных сношениях со мной, недоразумеваете и разногласите со мной по самым существенным вопросам. Мне нужно раскрывать дело истины благовременно и безвременно, постоянно разъясняя то или другое, а иначе – истина, как я её разумею, останется только за мной; значит, лучше молчать, нежели попусту говорить в Сыне Отечества. Пусть их занимаются своими делишками, как знают; моим товариществом они пренебрегают и злоупотребляют, извлекая из меня только то, чтобы по временам были у них статьи духовного рода. Я хотел бы, чтобы разнообразное дело этих Гг. было службой одному Господу, но они предпочитают работать на всевозможных господ, пренебрегая Господом. Жалко мне Хитрова; он может измельчать донельзя. – Сделкой по книжке о миротворении вы можете быть довольны, как вы высказывали мне. Но и здесь берите во внимание, много ли досталось мне за выручкой денег, вычтенных за мои статьи на покрытие издания книжки. Потом, – куда не хочется и негде писать об этом. Лучше в мире разойтись с этими людьми. Я беден, но как отцам моим, так и «Сыну Отечества» не хочу соучаствовать в неполезном и двусмысленном, унизительном и вредном для них самих. Простите. Ваши Александр и Анна, живущие тихонько.

Это дайте прочитать и Петру Петровичу с Влад. Владим. – к сведению и обсуждению.

P.S. Весной, думаю, Бог даст, побывать в Петербурге распорядиться между прочим книжками о миротворении и статьями.

55.

Добрые друзья наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Долго мы не отвечали на ваше письмо потому, что всё сами сражались в Петербурге; пока слухи и газетные известия об усилении здесь эпидемической какой-то горячки заставили нас отложить на время путешествие к вам. За

—501—

присылку 15 руб. благодарю приславших. К вам покорнейшая просьба – взять из банка деньги наши с их процентами; и, оставить у себя следующую вам в уплату нашего долга (10 рублей, данных мне в Переславле, ещё 10 руб., отданных Осипу Михайловичу, да 25 руб. взятых нами в последнее наше свидание, да и ещё не брато ли нами когда что-нибудь), пришлите нам, ради Бога без всякого умедления, 50 руб., а остальные 100 или около этого удержите пока у себя; весной, Бог даст, при личном свидании можем их получить. А если угодно сразу окончить обременительные, конечно, для вас хлопоты о наших деньгах, то вышлите, пожалуй, и все их, за вычетом долга. Сделайте это, как найдёте удобнее и проще для себя. Анна моя больше того мнения, чтобы 100 руб. оставили вы до личного свидания у себя. – Премного мы благодарны вам за все дела вашего участия в нас. О деньгах покорнейше прошу снова, что, по крайней мере, 50 руб. не помедлите прислать.

Еще, нет ли вам возможности узнать поточнее о том, как подаются или посылаются всеподданнейшие письма в собственные руки Государя. Вы, конечно, угадываете, зачем я спрашиваю об этом. Не хочется мне, и я даже обязан употребить все средства и усилия, чтобы на Российскую Церковь и иерархию не пал позор насильственного закрытия света откровения. Впрочем, на это другим даже и не намекайте. – Известите, в Петербурге ли Государь и В. князь Константин. Помолитесь вместе с нами Создателю и Спасителю нашему, чтобы люди не оставляли, под печатью необъясняемой тайны, Апокалипсис, о котором прямо сказано: «не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко».

Жду выхода и посылки мне новой моей книги; привезу её вам сам.

Прилагаемое при сём письмецо к Петру Петровичу Преображенскому, прочитайте (чтобы мне не говорить одного и того же дважды) и при случае отошлите ему. Целуем мы оба вас обоих и деток ваших. Господь с вами! На вопрос ваш, как поступать с приходящими на исповедь неверами, скажу вам кратко мою мысль: по употреблении всего возможного, чтобы не дать высочайшей святыни

—502—

псам, т.е. чтобы возбудить в невере хоть искру веры, имейте сами веру приобщить подобных, как несмысленьких младенцев, если они всё же идут к чаше, то за них надо крепче молиться при служении литургии… Особенно умоляйте Матерь Божию о таких младенцах и также Иоанна Предтечу. Простите ваших Александра и Анну Бухаревых.

P.S. Неверующего или колеблющегося спрашивайте, верят ли они вообще в добро, в истину. Если скажут, что верят, то просите их строгой любовью к истине разобрать, что такое будет истина и добро в своей сущности и на чём они в нас были бы основаны вне Христа, свою истину и добро доказавшего и исторически-всемирным значением христианства, и самим содержанием святого своего учения, и открытыми фактами или опытами того, что Он действительно носит всяческая глаголом силы своея, своею всеобъемлющей мыслью. Без Христа, добро и истина в нас не возвысятся на нашей произвольностью и недоразумениями, и не найдут для себя непреложной опоры. А не верить в истину и добро нельзя, потому что иначе всё было бы только зло, а такого ада ещё нет на свете.

1 июля 1864 г.

56.

Добрые друзья

Александ Алексеич и Екатерина Петровна!

Радуемся мы, что у вас всё – слава Богу в Кронштадте. Но ваше письмо не дало нам вашего Кронштадтского адреса. Потому мы пишем на имя Петра Петровича Преображенского. В следующем письме исправьте недостаток прежнего, – пришлите адрес.

О ваших статьях, Александр Алексеич, поговорим после. В настоящий раз скажу только слова два по поводу нашего с вами разговора 8-го мая после литургии, которую вы служили. Вы объяснили, что вы в состоянии бороться с неправомыслием и неверием по Богословию, по психологии, по философии, но по естественным наукам, по геологии, по физиологии чувствуете и сознаёте себя не довольно самостоятельным и твёрдым в истине Христовой. Тяжело мне было слышать такие речи, – тяжело до болезни,

—503—

так что я не имел бодрости духа – идти к о. Протоиерею Николаю, хоть вы меня и звали к нему. Апостол Иаков говорит, что нарушивший закон Христовой правды в чём-либо одном, чрез это нарушил уже весь этот закон (см. 2 глав. 10 и 11 ст.). То же самое и в отношении к истине Христовой. Твёрдо стоять во всём её составе и только в одной какой-либо малости допустить колебание и слабость – значит быть нетвёрдым и не состоятельным во всей Христовой истине. И в самом деле, только дозвольте себе сказать относительно одной какой-либо стороны знания, что здесь ещё не всё имеете или находите во Христе: этим сейчас обличите себя, что Христос не имеет ещё для вас, в деле знания, значение единственной и всеобъемлющей истины, что вы ещё не признаёте всего вне Христа за одну тщету и уметы, или за несостоятельность пред истиной, и что, следовательно, ещё не на пути истинного познания Иисуса Христа Господа нашего (см. Филип.3, 7 – 10). Тогда только мы можем вступать в должную борьбу с неправомыслием или неверием по психологии ли, по Богословию ли, по геологии ли, когда твёрдо встанем в той вере, что во Христе только – истина, а, насколько геология ли или другая отрасль знания будут представлять, что вопреки Христу, Его истине, это уже – решительный признак несостоятельности их пред истиной или фальшивости, по крайней мере колеблемости их между истиной и ложью. Потому если бы я ещё не успел овладеть вполне подобной отраслью знания, но колеблемость её между истиной и ложью, явная и несомненная для моей веры, пусть и остаётся с этой отраслью знания; – мне самому из-за этого колебаться, или создавать и допускать в себе несостоятельность пред истиной, нет ни какого резона и даже повода. Чрез это я выдал бы предательски и саму эту отрасль знания, которую я ещё со Христом могу достать. Пусть бы иногда приступили к моему духу помыслы, да полно так и есть, как я верую: это приражение духа сомнения я приму только за резон и повод к тому, чтобы принести к Господу Агнцу Божию и чужое сомнение и неверие, как мою собственную вину. – Заключу это тем, что, и по отношению к знанию, только тогда сознательно завладеем всем во Христе, когда только в Нём одном бу-

—504—

дем искать и полагать всё истинное. Самое полное приложение и к делу знания имеют эти Христовы слова: «если кто пойдёт за Мной и не возненавидит отца своего и матерь, братьев и сестёр, жену и дом, и саму душу свою (если т.е. не будет за единственное начало в себе признавать самого Христа с решительным отвержением всякого другого начала), тот не достоин Меня». И слава Ему за это, что Он и в деле знания, как и в других сторонах духовного совершенства, всё открывает и даёт только в себе Самом: потому что вне Его действительно тщета и ложь – всё, что бы ни было; только в Нём истина и спасение всего.

Теперь вам следующие мои поручения:

1) При удобном случае, о котором наперёд условитесь с Хитровым, покончите с ним расчёт по изданию книжки о миротворении, – отчётливо дознайте со справкой у Н. Г. Овсяникова, сколько за ним, по распродаже этой книги, денег и экземпляров, – а остальные экземпляры, возьмите у Хитрова и поместите пока у о. Петра Петровича Преображенского, которого я нарочно прошу об этом. Я не замедлю распорядиться взять их к себе.

NB. Хитров сказал вам неправду, будто опасается меня продать книги мои оптом; я писал ему, что он мог бы продавать и букинистам за 40 коп. Но у этих людей много дел и кроме нас!

2) По моему письму к Старчевскому, чтобы он выслал мне все мои статьи и недоплаченные деньги, мне присланы Хитровым некоторые статьи, но не все. Не присланы: 1) о журналах, 2) по поводу критики Филарета Черниговского, 3) письма по поводу статей «Собеседника» обо мне в Домашней Беседе. Возьмите их для передачи мне, также и деньги, которых не додано 90 р. сер. с чем-то по счёту, какой мы с вами делали и который принят самим Старчевским, в последнее моё с ним свидание. И дело кончено с «Сыном Отечества!» Истину говорю вам: от двусмысленности этих людей в отношении меня мне было не легче, чем от Аскоченского.

Простите! Анна Сергеевна вам кланяется и целует ваших Катю и Сашу, как и я.

Ваш А. Бухарев.

—505—

57.

Добрые наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Возмогайте и вы в Господе и в Его державной крепости.

Что сказать вам, Александ Алексеич, на ваше оправдание пред истиной Христовой? Оно вас более винит, чем оправдывает. Мне больно было до нетерпеливости, при личном нашем разговоре, не то, что геологи дают противобиблейское и противохристианское направление своим занятиям и открытиям, но то, что и вы, в этом отношении, не довольно, не решительно разграничивали себя от них. В письме вы ещё прямее, чем в разговоре, высказываете это: «вы не хотите (говорите вы мне) понять наше положение, – вы не думаете снизойти к нам сочувствием и состраданием… Не бранить нас нужно, а снисходить к нашему положению, обуреваемому ветрами сомнений». Видите ли, – положению, обуреваемому сомнениями, я готов сочувствовать и сострадать от всего сердца, если кто уж имел неосторожность или несчастье впасть в подобное положение. В надежде поднять такого человека от этого положения, я не прочь и от того, чтобы и его ещё поддержать ещё во Христе, как человека, любящего и ищущего Христа в качестве истины. Вы знаете, что именно за подобное настроение моего духа меня честили вероотступником. Но мне горько и больно и досадно даже видеть, как и человек, помилованный от Господа быть верующим, при первой же оказии спешит войти в положение колебаний и сомнений и потом коснить в этом положении, даже старается оправдывать его. Я и теперь скажу, что, хотя колебания и сомнения касательно Христовой истины относятся к слишком немногим и частным вопросам, не допустивший эти колебания и сомнения не твёрд вообще во всей Христовой истине³¹⁴⁷. Неведение Божие имате, сказано колебавшимся в одной из нас частных христианских истин.

—506—

Иное дело спасовать мне в разговоре с тем, кто говорит со мной на языке, мне почти не известном. Или если дело зашло бы у меня с человеком, который с чудесной ловкостью и умением действует ружьём, а я едва умею взять в руки это ружьё; то опять я пасую. Но это только в отношении к владению и распоряженью этими одними предметами, – ружьём или неизвестным мне языком. Но когда у верующего пойдёт дело относительно Самого Христа и Его истины, он не станет колебаться в Христе от неумения объясняться об Нём и Его истине на неизвестном языке или действовать в Его славу ружьём. Геология – это ружьё, которым мы ещё не научились владеть, или язык, которого мы почти не знаем. – Но на этом языке хулят Христа, – будто Он Сам ввёл своего врага – смерть в само своё творчество? Этим ружьём стреляют в Христову беспримесную жизненность и животворность? – Что ж? – От этого не терпит даже и само это ружьё или язык. Надо отнять у хулильников это ружьё или язык, выучиться, т.е. владеть им в должном совершенстве и употребить в славу Христа и Его истины. (И это, конечно, потребует такого же подвига за истину, как подвижники подвизаются в правде против всяких напоров в их сердце льстивой неправды). И вот таким образом дело выходит наоборот вашему скороспешному заключению, – «распорядиться с геологией, как с беспокойным, диким зверёнком, – отказаться от геологии, да не только отказаться, но даже истребить всякий след от неё». Надо, напротив, вполне овладеть и геологией, владея тайною всего – Христовой истиной и благодатью. Геология разрабатывает свою долю на поле истины; а истина Сам Христос.

Верующему во Христа надо уж, поэтому самому, знать, что истинность и существенность всего – во Христе, а потому всё вне Его – тщета и ложь, тень, а не существенность. Верующему во Христа надо отказаться, как от идолов, не от геологии или чего подобного³¹⁴⁸, но от всякой мечты и призрака истины и добра вне Его, да не только

—507—

отказаться, но даже истребить всякий след от этих призраков, всякое сомнение и колебание. Тот, в руках у кого несметное истинное богатство, разве по одной глупости погонится за человеком, который бренчит фальшивой монетой. Для верующего во Христа несообразность чего бы ни было в существенную (такой или другой) стороной Его истины и духа есть уже сама непогрешимость апробации или вывеска фальшивости.

Но и сомневающегося и колеблющегося я спросил бы: если ты колеблешься от геологических фактов или даже не от фактов геологических, а от выводов, какие делают из этих фактов, то неужели Христос так мало известен тебе в значении несомненного факта, чтобы предпочесть Ему противохристианские выводы из фактов? Столько ли для тебя достоверны эти факты (не говорю уже о выводах из них), сколько достоверным всячески оказался этот великий факт – Христос? Так-то и фактичность, на которую опираются твои колебания, ниспровергает эти твои колебания. Ты веришь только осязаемому. Но ведь факты геологические тобой ещё не проверены, и выводы из них о тайне бытия и жизни – предположительны, как и сами геологи сознаются, а Христа ты осязал всячески и в историч. Его проявления, и в Его учении, и в Его внутреннем действии на дух твой и близких к тебе.

Вам жалко целого ряда учёных? Но для того, чтобы быть в состоянии выручить их, твёрдо без тени колебаний держитесь Христа и с Ним возьмитесь за геологию. Геология, и в младенчестве, и в старости, без Христа никак не дойдёт до истины, как и всякая другая наука и вообще знание: потому что истина во Христе. А со Христом, который пожертвовал Собой для заблуждающихся, может добраться до всех и всего. Потому-то и горько, что знающие Христа не понимают и не принимают собственного положения, возвышающегося над рядом идущих и чтущих, пожалуй, Его же, но как неведомого.

Что касается до Самого Христа, Он свидетельств от человеков не приемлет, а Сам и Один даёт человекам оправдывающее свидетельство. Не мечтайте геологией или чем другим укрепить или возрастить веру в тайну миротворения, если эта вера не обоснуется у вас в самом

—508—

Христе до безопасности со стороны колебаний, до светоносности для самой геологии. – Конечно, когда при наступлении дня мы начинаем ясно видеть все предметы нашего мира, то, хотя бы солнце было закрыто облаками, мы уже не сомневаемся в пришествии к нам солнца. Но всё же солнцем освещаются предметы мира, а эти последние выясняют свет солнца. Солнце истины – Христос. И ваши глаза уже открыты для Его света – вашей верой. И вы в этом Его свете уже видите многое, – между прочим, например, и психологическую область. Но много, конечно, ещё не обнимает наше зрение, – иные предметы слишком ещё далеки от него, а другие заслонены чем-нибудь; между прочим, например, геологическая область ещё слишком далеко лежит от вашего обычного кругозора, да кроме того застроена от вас с самой своей фактической стороны – целой антибиблейской теорией, закрывающей геологические факты и от света самого Солнца. Что же из того? Как в первом случае, само собой разумеется, что психологическая область освещена для вас Самим Христом, насколько ясно и верно вы видите все вещи в этой области; так и в последнем случае Христос не менее светит для вас во всей солнечной красе, хотя геологии и не видите ещё в Его свете. А если бы ваше воззрение ко Христу стало слабеть или колебаться от невидности ещё для вас, в Христовом свете, геологической области, – вы походили бы на человека, который, не видя из Кронштадта в самый даже полдень своей прежней Екатерингофской квартиры, стал бы не на шутку волноваться на тот счёт, светится ли ещё солнышко на небе, не пропало ли оно…

Александр Алексеич! Я в вере вашей не сомневаюсь нисколько. Но только стоит озаботиться поставить себя по делу знания так, как следует истинному православному, – как стояли Василий Великий, Григорий – друг его, Златоуст, Дамаскин. Это очень, очень важно и для нас самих, и для дела знания. (Прошу вас дать почитать и это письмо Петру Петровичу, которому с его Ольгой Петровной и с вашей общей мамашей – передайте от нас обоих искренние поклоны). А о книге моей, давшей повод к этим нашим рассуждениям, скажу вот что: я писал её, имея в виду только что вышедшие тогда лекции Москов.

—509—

университетского проф. Рулье об образовании мира; мне хотелось верующим показать, что они напрасно чуждаются геологии, как зверя, что и область геологии может и должна осветиться Христом (сколько у Рулье поставлено на вид геологических фактов, они у меня объяснены из кн. Бытия без нужды в других теориях), а геологистов хотел бы я вызвать к тому, чтобы, хоть для опыта, взглянули они на дело мирообразования другим, а не своим рутинным для них уже взглядом. Серьёзная, не ребячествующая любовь к истине когда-нибудь так и воспользуется трудом, подобным книге «о миротворении». Богословскому же воззрению я хотел разъяснить, что Господь творил мир, действительно, так просто и мощно – рече и быша, но в тоже время и себя обрекая на Агнчее самозаклание за мир; движением именно такой любви проникнуто было всё Творчество и на Божественном Самопожертвовании основано бытие мира незыблемо от всевозможных случайных настроений; и миротворение, в этом духе, шло с дивно-рассчитанной последовательностью. Вот и всё!

Из редакции «Сына От.» мной получены все мои статьи, – последняя из них в одно время с вашим последним письмом. Выручайте теперь заработанные мной и недоданные мне деньги 90 руб. с чем-то для немедленной высылки мне, прошу вас об этом. С Хитровым ведите дело, как найдёте лучше и удобнее. Но об этом была у нас уже речь прежде.

Прощайте! Целуем вас и обоих малюток ваших. Христос с вами!

Ваши Александр и Анна Бухаревы.

23 июля 1864 г.

58.

Добрые наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Получили мы ваше письмо с 10 руб. серебр. и – благодарим за ваши заботы о нас. Не знаю, с чего это взяли вы, будто мы не довольны вашим чаем: он у нас ещё не вышел, и мы, потому, сами ещё не знаем, какое впе-

—510—

чатление на нас будет производить ваш чай, когда мы его будем пить. Я думаю, что ваша совесть свидетельствует пред вами, что со стороны вашего участия в наших нуждах нам мудрено быть недовольными. За всё вас благодарим. Вот что, наши добрые! Но признаюсь в моём грехе, что я бываю иногда недоволен вами, Александр Алексеич, – только совсем в другом отношении. Желал бы я, чтобы вы когда-нибудь подумали вот о чём: святые Ангелы, созерцая истощение Бога Слова чрез Его снисхождение до плоти и в ней до смерти, менее ли благоговели пред Ним, чем прежде такого Его истощения? Мне кажется, что не только не меньше, но даже и больше; потому что пред ними несравненно глубже, чем прежде, раскрылась истинная слава Божия чрез воплощение Бога Слова и чрез Его страдания и смерть по плоти – за грешный мир. Отец небесный только в Сыне Своём, когда Он распят был, полагал или существенно имел всё Своё благоволение. Вы знаете, что эти великие тайны Божие могут во Христе отображаться, так или иначе, и в нас грешных. Сколько от вас зависит, ничем не помрачайте этих благодатных отображений.

К Старчевскому мне писать уже нечего. В счёты Хитрова с Овсяниковым нам тоже входить не зачем; не от нас с Вами, а от Хитрова зависело входить в такие и другие отношения к Овсяникову по поводу книжки «о миротворении», но я даже не знаю, в чём состояли эти отношения. Вы только будьте добры ко мне – возьмите у него мои книжки и сведите с ним счёты относительно того, сколько их распродано и за них сколько уплачено. Пусть Хитров рассчитывается сам с другими, с кем мы не имели ни какого дела. А то, пожалуй, он свалит и это дело на нас. – К Старчевскому чрез Хитрова или чрез почту напишите, думает ли он уплатить мне не доплаченный долг (около 90 руб. сер.); если думает, то пусть вручит вам для передачи мне, а если не думает, то скажите, что г. Бухарев так богат и обеспечен с таким избытком, что докучать уже не будет. Хорошо, если бы он отдал; тогда вы взяли бы из этих денег взятые нами у вас 25 руб. сер. и ещё взятые мной у вас

—511—

в Переславле 10 руб. и также выданные вами Осипу Михайловичу, – чтобы – положенные в проценты деньги оставались нетронутым нашим фондом.

Ваши Александр и Ан. Бухаревы.

P.S. Катеньку и Сашеньку целуем. Наши поклоны передайте Надежде Петровне и Петру Петровичу с Ольгой Петровной. Я совсем было попал с неделю назад в Хотьков. Пишите туда и от нас поклоны.

59.

23-го ноября 1864 г.

Добрые наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Добрый именинник до трёх дней, говорят добрые люди; а неизвестный вам о. Архимандрит Нифонт толковал, бывало, что «уж худой именинник до трёх дней, а хороший – на неделю». По таким хорошим речам, очевидно, не будет поздно поздравить вчерашнюю именинницу с Ангелом, а Александра Алексеича с именинницами. Это поздравление и извольте принять от нас.

Цель настоящего письма, впрочем, не одно поздравление, а ещё уведомление вас, что мы выезжаем из Твери в село для жительства. Это село Млево в 40 вёрст. от Вышн. Волочка, – квартира у священника, у которого мы гостили в последнее наше путешествие в Петербург. Адрес наш: В Вышний Волочек, Священнику села Млева о. Иоанну Алексеевичу Георгиевскому для передачи Александру Матвеичу Бухареву. Особенных причин, привязывающих нас к Твери, нет, а сельская жизнь представляется более удобной в финансовом отношении; хочется ещё, если Бог даст, в следующее время заняться пересмотром и довершением дела об Апокалипсисе и, связанного с ним внутренно, дела о 3 кн. Ездры. К новому году должна выйти новая моя книга под заглавием: «О современных духовных потребностях мысли и жизни, особенно Русской». Это – собрание статей, отчасти отпечатанных в «Сыне

—512—

Отечества», а наполовину, или ещё более, новых. Право первого издания куплено книгопродавцем Манухиным. – По выходе книги, пришлю её к вам или лично доставлю, если откроется надобность быть в Петербурге. – Мы оба здоровы, впрочем, зима и квартирные неудобства и перемены возбудили во мне порядочный кашель. Беспокойства эти явно чувствительны и для Анны Сергеевны. Впрочем, мы всегда должны благодарить Создателя за особенные Его к нам милости. Прощайте! Вас и детей ваших целуем.

Ваши Александр и Анна Бухаревы.

Мамаше вашей и Петру Петровичу с Ольгой Петровной передайте наши искренние поклоны. А что книжки «о миротворении» уже у Петра Петровича? И кончились ли наши сношения, по моему делу, с редакцией «Сына Отечества»?

29-го этого месяца мы уже не будем в Твери.

60.

Добрые друзья наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Вы, надо думать, давно уж в своём кронштадтском гнезде, а мы ещё в переславских краях, где слава и благодарение Господу, провели всё это время в тишине и мире, побывав ещё только в Угличе и не более двух суток, пробыв в Переславле. Жили всё время в деревне, около озера, среди близких лесов и лугов, при большом саде, на отличном местоположении и при редких по красоте видах. Вам в Хотьков не писали, потому что всё лето сряжались сами к вам, на возвратном пути в вышневолоцкие края. Сряжались, сряжались, да и дождались газетных известий, что в Волочке холера. Как ехать в такую опасность? Мы решили переменит место жительства, – переселяемся в Ростов, если Господь даст. Это близко к родным местам Анны Сергеевны, да она и родилась в Ростове.

Сделайте милость, – не помедлите известить, что особенного и нового в Петербурге. Более четырёх месяцев ничего не слышим. Как живёт добрейший наш о. Ма-

—513—

карий-цензор? Мне скоро надо будет писать к нему, с посылкой рукописей. Пожалуйста, осведомитесь скорее и напишите, всё ли у него подобру-поздорову? Это мой сподвижник и соучастник. Кланяйтесь ему от обоих нас с любовью и уважением.

Что слышно о деле по толкованию Апокалипсиса? Книжку «Печаль и радость»³¹⁴⁹, где есть очерк и содержания Апокалипсиса, доставлю и пришлю вам после. Как я рад, что эта книжка вышла в свет! Катю и Сашу целуем. Скажите, как благополучно вы совершили своё путешествие и все ли здоровы. Многоуважаемой Надежде Петровне и Петру Петровичу с Ольгой Петровной и Павлу Петровичу передайте наши искренние поклоны. Пока довольно! Прощайте! Ваши Александр и Анна Бухаревы.

30 сентября 1865 г.

Как можно скорее – пишите нам.

Адрес: В Переславль-Залесский Владим. губ. на станцию Погост. Его Высокоблагородию Сергею Ивановичу Родышевскому с передачей А. М. Бухареву.

Что ваша книга о св. Тихоне? Я обдумал, что написать о ней, но ещё не писал. Всё время это провёл в прогулках и отдыхе; ничего почти не писал.

Доктору Александру Андреичу Краснопольскому глубокое почтение, и с его женой.

Я думаю (и это необходимо) перевести на новое моё имя прежние сочинения, с прибавлением к ним новых введений. «Три письма к Гоголю» – тому же должны подвергнуться. Я полагаю искать для этого тоже книгопродавца-издателя. Согласитесь ли вы выслать остающиеся у вас экземпляры мне с тем, чтобы я постарался приобресть для вас недовырученные вами деньги этого издания, а затем остальное взял себе? Тоже я предложу и В.И. Ловягину о книге: о Новом Завете. Но это пока между нами. Вы известите меня о своём мнении.

61.

1865 г.

Добрые наши друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Ради Бога извините нас, что так долго не отвечали мы на ваше грустное письмо. Это от того, что последние недели прошли у нас в заботах о перемещении нашем из Тверских краёв в Ростов. Мы только третьего дня поселились в своей новой квартире, и вот спешим сначала поздравить Вас, Екатерина Петровна, с днём вашего Ангела, а Вас Александр Алексеич, с вашей именинницей. О Сашеньке не сетуйте, она хорошо сделала, что пострадав в сообщении Христовых неповинных страданий за виновный мир, ушла из этого мира, где не хотят знать Христа, где всё хотят сделать и устроить без Христа. Последняя пылинка на полу или на дороге рассудительнее и счастливее живущих в мире сём, потому что она путешествует и держится Христом Богом Словом, осеняясь и в своей инерциальной вещественности благодатью, Его воплощения, а живущие в мире, сколько от них зависит, хотят и мечтают обойтись без Христа. Сами верующие Его стыдятся или тоже знать не хотят Его любви к нам и миру, сами служители Его тоже не прочь, в той или другой области мысли и жизни, науки и службы, действовать помимо Господа. Что за охота жить в таком мире, если кто хоть чуточку чувствует всю ненормальность и нелепость чуждаться Христа. «Мне было бы обидно, Христос, если бы я не был Твой», сказал Григорий Богослов. Да; Сашенька хорошо рассудила не оставаться в таком мире, где хотят быть не Христовыми. Благодать Божия судила ей благую часть, – лучше нашей. Христос с ней! Будемте в память её стараться и быть внимательнее, чтобы всегда быть со Христом. Вас, Екатерина Петровна, в особенности прошу, чтобы, когда к Александру Алексеичу приходят по делу с визитами, всегда по возможности быть тут же, и самой принимать; двоим лучше и удобнее и веселее принимать всякого со Христом Сыном Божиим, соделавшимся Сыном Человеческим за всякого человека. Один забудет Его на минутку, другая вспомнит. Катеньку вашу оба

—515—

целуем с поздравлением и её со днём Ангела. Господь с нею!

Надежде Петровне и Петру Петровичу с Ольгой Петровной передайте наши поклоны с уверением в нашем к ним уважении. За о. Павла рад, что он священствует, поздравьте его с этой благодатью.

Писать о вашей книге «Св. Тихон» я думал и раздумал ведь в «Страннике» я тоже буду странником. Жалко мне детей о. Василия Гречулевича. Надо бы ему ради них, ради памяти о покойной Евдокии, поболее заботиться об освобождении духовной мысли и жизни от разных ветошей и о живом, свободном, а не формальном и натянутом обосновании науки во Христе. Мою книжку «Печаль и радость по слову Божию» доставлю, Бог даст, лично. Напишите, как Пётр Петрович делается со своим рассуждением на степень. Его и Ольгу Петровну поздравляем с дочкой.

Простите, наши родные! Целуем вас оба мы. Да сохранит вас Создатель и Спаситель наш!

Мы здоровы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Слава Царю небесному за всё! Простите и пишите к нам, если можно, без замедления. Ваши Александр и Анна Бухаревы.

Адрес: В Ростов Ярослав. губ. В Малой Яковлевск. улице, вблизи Яковлевского монастыря, дом Шапошникова. А. М. Б.

62.

Добрые наши друзья!

С Новым годом!

Посылаем вам книжку нашу. Богу известно, когда ещё буду у вас. Письмо, прилагаемое здесь, писано к вам уже недели две. Посылаю и его потому, что оно относится к делу истины, наиболее важному для нас. Не ослабляю в неё ничего писанного: потому что писана правда. В самом деле, Александр Алексеич, – (прибавляю к писанному в письме и ещё два слова) – испытайте себя, как вы читаете мои книги. Вот, помнится, в бытность мою у

—516—

вас, при чтении разговора о знании и вере вы заметили мне, будто, говоря словами Бытописания о Божеств. огне в отношении к нашей мысли и слову, я не выяснил значение этого духовного огня. После посмотрел я это место, и что же? Уж и выше его, особенно ниже страницы две или три, ясно показано, что, разумеется, огнь именно Духа истины и благодати, насколько Он, ради вочеловечения Христова, простирается в человеческую мысль и слова своими влияниями и действиями. Мы, православные, по силе св. Таинств истинно ходим среди этого огня и носим его в себе. Надо слишком поверхностно читать, чтобы так легко относиться к читаемому, – не вникать в сущность и связь развиваемых мыслей. Простите, что так говорю! Ведь вы учитель Израилев. Мы оба здоровы и вас с вашей дочкой целуем.

Ваши Александр и Анна

Бухаревы.

14 января 1866 г.

63.

22 апреля 1866 г.

Добрые наши,

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Христос Воскресе!

Медлили мы этим приветом и вообще ответом на ваше последнее письмо с 10 руб. (за которые передайте нашу благодарность), – это потому, что хотели и на этот раз приложить к вам может быть и не одну, новенькую книжку, вместо красного яичка. Но не знаю, что до ныне задержало Манухина прислать мне эти книжки, готовые в типографии ещё на Страстной. Об них и довольно этого слова; потому что, Бог даст, сами увидите и прочитаете, что это за книжка.

Дай Бог, чтобы трудное и опасное время прошло у вас без опасностей и как можно легче разрешилось той радостью, от которой уже не помнят прежней скорби, – радостью, яко родися человек в мир. Нам, казалось бы, что Екатерине Петровне лучше бы на это время быть в близости к вам. Ведь могла бы быть и Надежда Пе-

—517—

тровна. Или ей это неудобно из-за училища? Впрочем, вы всё это, без сомнения, уже обсудили вполне. – Надежде Петровне с Петром Петровичем и Ольгой Петровной, а при случае, и О. Павлу передайте наши поклоны.

Доктору А.А. Краснопольскому скажите, что я очень рад его удовольствию от очерка об Апокалипсисе в книжке «Печаль и радость»; другие получают за него и высказывают мне удовольствие и от других статей, особенно от очерка «Песни песней», умалчивая о разъяснении Апокалипсиса – этой задаче перелома всей моей судьбы. Когда будет, во всех отношениях, удобно Екатерина Петровне прочитать в тишине всю мою книжку. «Печаль и радость по слову Божию», покорнейше прошу её понемножку прочитать все статьи, в спокойствии духа.

Знаете ли, что? В нашей ростовской квартире так удобно было бы принять вас в общую нашу семью. Вот чудно было бы, если бы оказалась нечаянная возможность для вас совершить путешествие к нам, – так инкогнито без гардероба, недельки на две или на неделю. В Ростове сколько святыни! Святитель Дмитрий, ходатай за науку; озеро, по которому мы бы поплавали в виду особенно ростовских монастырей и церквей, родина преп. Сергия, куда мы направляли бы самые наши прогулки. Когда ещё будет возможно с дорогими людьми всем этим воспользоваться и насладиться?! Верующему всё возможно.

64.

Добрые наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Благодарим вас за подарок и поздравление, и взаимно поздравляем с Новым годом и сопутственными ему праздниками Христовыми.

Вашу книжку мы также получили недавно, но летнего вашего письма мы не получали. Последнее пред посылкой книжки письмо ваше было ещё тогда, как вы переслали нам 10 рублей и извещали об известном положении Екатерины Петровны и намерении её, по этим трудным и не безопасным обстоятельствам, ей предстоящим, пере-

—518—

ехать в Петербург к мамаше. Не получая от вас никаких известий столь долгое время, мы наконец серьёзно стали беспокоиться за вас. Но теперь, как и всегда, слава Богу за всё!

Вы желали бы писать критику на моё новое сочинение. Но не в Москве, ни в Петербурге не нашёл я доселе издателя для этого сочинения, и оно пока в ящике моего письменного стола. Я предлагал это сочинение сначала, разумеется, Манухину, но он отказался. Нарочно ездили и мы сами в Москву, но и другие книгопродавцы тоже пошли прочь. Посылал в Питер, – здесь тоже оказалось в результате. России, видно, я не нужен.

Ваша книжка мне нравится; слава Богу, что она идёт. Примите к сведению, что в одном месте в книжке, рассуждая о создании человека по образу и подобию Божию, вы приписали и Богу «дарования», которым подобны и наши дарования. Кто же это Богу даровал что-либо? Конечно, это только ошибка или странная неловкость выражения; исправьте её для нового издания.

Катеньку целуем. Передайте наши поклоны Петру Петровичу и Ольге Петровне и во главе их мамаше Надежде Петровне.

Мы здоровы, слава Богу, –

ваши Александр и Анна,

Бухаревы.

29 дек. 1866 г.

65.

Добрые друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Долгонько я не отвечал на ваше письмо. Меня всё снедала забота, как пустить в ход моё, с полгода уже отцензурованное сочинение, для которого ни в Москве, ни в Питере не нашлось издателя. Решились мы, наконец, взяв из малых способов насущного хлеба нашего, издать сочинение на свой счёт. Только хотим отпечатать лишь ползавода, или 600 экземпляров. И это делаем с большим риском для средств жизни. Не смотреть же сложа ручки, как Христово дело в России, действительно, падает в

—519—

разных отношениях. Оно-то собственно не падает, но нас низлагает и осуждает за нашу к нему невнимательность.

Пишу об этом, прося содействия относительно хлопот типографских, к Петру Петровичу Преображенскому, к которому посылаю и настоящее к вам письмо.

Желаем вам, с поцелуем Катеньке, всего лучшего от Господа!

Ваши А. и А. Бухаревы.

Весна не очень улыбается нам из своей близости: мы оба сильно кашляем, – боль и жар лихорадочный, но, слава Богу, прошёл, – у Анны ещё уши заложило.

66.

Добрые друзья наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Христос воскресе!

Благодарю вас за присланные деньги 15 р. Вы спрашиваете, откуда мы берём средства – настолько даже, чтобы задумать издание книги, хоть бы только печатанием ползавода, на собственный счёт. Очевидно, что Бог даёт, – хоть я и часто и много унываю о нашей видимой беспомощности. Мы доселе жили без нужд, хотя, с первого же шага моего на новом пути, мне и тюремные узники казались более меня обеспеченными в способах жизни. Слава Богу за всё! Мы вас покорнейше просим пожаловать летом: будем очень рады, – походим с вами к святым ростовским, поплаваем по озеру, погуляем по полям. Наша квартира к самому концу города, при самом почти въезде в него со стороны Москвы. Въехавши в город, прикажите везти вас к Яковлевскому монастырю, где на Малой Яковлевской улице дом Шапошникова.

Письмо же адресуйте просто: в Ростов, Яросл. губ. Алек. Матв. Бухареву. Уведомите, когда вас ждать.

При свидании поговорим обо всём, как-то например

—520—

о моих добрых сношениях, в последнее время, с о. Наместником лавры и чрез него с Владыкой Митрополитом Московским.

Благодарность Петру Петровичу за готовность посодействовать мне в напечатании моей рукописи, но посылать её медлю, – хочется попробовать, не найдётся ли ещё издатель. Очень не сподручны мне и пугают меня хлопоты с книгой, после самого её отпечатания.

Целуем вас с Катенькой (которую, мне думается, не надо расслаблять лечением и лекарствами). Надежде Петровне и Петру Петровичу с Ольгой Петровной наши поклоны.

Ваши А. и А.

Бухаревы.

Вечер накануне

1-го мая

1867 г.

67.

4 сентября 1867 г.

Добрые Александр Алексеич

и Екатерина Петровна!

Слава Богу за всё!

Слава Богу, что вы доехали благополучно и Катенька ваша не пострадала от двухдневной разлуки с Вами. А мы было стали тревожится, не получив от вас обещанного известия из Хотькова; так что я писал уже Петру Петровичу запрос о вас, с разными комиссиями и от себя. Ваше к нам письмо дало повод обратиться опять к Петру Петровичу с просьбой – передать мою рукопись Евгр. Ивановичу для вручения о. Ректору Академии, не найдёт ли он чего для «Христианского чтения». От чего же не попробовать, чтобы на совести не было греха, что де не предлагал, не сказывал о нужном? Но переписывать понапрасну – не зачем. Мне ведь нет основания надеяться чего-нибудь от моего предложения, когда духовная учёность у нас слишком довольна и счастлива, не интересуясь моими идеями, – как и все добрые русские люди.

Просил я ещё Петра Петровича зайти в контору «Отеч. Записок» на Литейной, – взять две мои рукописи о «Пре-

—521—

ступлен. и Наказан.»³¹⁵⁰ Достоевского и «Дым» Тургенева. Надо присоединить их к большой рукописи и постараться о новой к ней цензурной надписи, о чём писал я Евграфу Ивановичу. Повторите, пожалуйста, Петру Петровичу мою покорнейшую просьбу на этот счёт, чтобы он потрудился взять мои рукописи у Краевского, которому, кажется, они лишни. Скажите П. Петр., как это сделать, потому что Вы уже как-то делали однажды подобную услугу мне, выручая у Краевского³¹⁵¹ же рукопись мою о картине Иванова.

Что же ещё сказать вам? На Гречулевича тоже не рассчитываю; однако, для пробы тоже и в очищение своей совести, предложите, если угодно, мои письма по Закону Божию уже напечатанные мной.

Полно об этом, чтобы иначе не дать Вам повода повторить мне добрый урок о терпении.

Вы уже забыли свои синие очки, вероятно – в залоге нового посещения Ростова в следующем году, если будем живы. Давай Бог! – Мы после вас переменили квартиру; новая наша квартира ещё ближе к монастырю Яковл., по Яковл. улице, в доме Г-жи Веры Еремеевны Филипповой. Квартира, за пять рублей, просторнее и удобнее прежней, и местоположение её сухое… (9 строк выпущено. Е. Л.).

Прощайте, добрые друзья! Желаю Вам, если позволите, поменьше нуждаться в терпении. Будьте здоровы, добры и благополучны! Мы, слава Богу, довольно спокойны. Я бываю нетерпелив – только когда дело касается таких обстоятельств, от которых терплю не я один, а и Церковь, и сам мир. Простите Ваших

А. и А. Бухаревых.

Адрес мой, как прежде, простой: В Ростов Ярослав. губ. А… М… Бухареву.

Петербургским наши поклоны. Что о Павле Петр.?

—522—

68.

Вечер накануне Введения Матери Божией.

Добрые друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна! Поздравляем одного из вас с именинницей, а другую с днём Ангела.

Спасибо за ваше письмо. Вы правы, напомнив мне моё лучшее прошлое. Но прошу вас впредь не касаться этого предмета. А то я, пожалуй, скажу, – что вы только повторили речь одного из друзей Иова: «ты сам утешал других и подкреплял души расслабленные. А теперь коснулось тебя, и ты вот уже каков»… Но я всё-таки благословляю своё настоящее и теперь ещё более сознаю его необходимым для моего во Христе деле, чем когда решался на это.

Спрашиваете о состоянии нашего здоровья? – Мы, кажется, здоровее прежнего, хотя бы мне лучше было давно убраться отсюда… (10 строк выпущено. Е. Л.). Хозяйкой оба вполне довольны.

Предчувствие моё относительно Ректора Академии Петербургской сбылось; он отверг мою рукопись всю сполна. Если попытаю Гречуловича, увидите, что выйдет подобное же. – Судите о других по себе. Вы лучшие друзья, а отчасти и немало повторяете друзей Многострадального, как я сказал уже выше. Чего же ждать от кого другого?

За приятный впрочем, долг считаю сказать, что Анну тронуло ваше письмо искренними выражениями вашего участия.

Если будете в Петербурге, попросите от меня о. Цензора Сергея, чтобы он не слишком длил, если возможно пересмотреть мои рукописи.

Надежде Петровне и Петру Петровичу с Ольгой Петровной наши искренние поклоны.

Катеньке поцелуй.

Христос со всеми вами!

Ваши Бухаревы.

—523—

Многоделие своё благословляйте, как дар Божий. Только берегите здоровье и для того не излишествуйте в занятиях.

69.

Добрые друзья наши,

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

С благодарностью за ваше письмо и деньги, поздравляем Вас с начавшимся новым годом. В настоящий раз пишу Вам единственно только, – чтобы не отлагать ответа на ваше письмо и благодарного известия о получении вашего подарка. Писать более этого, простите меня, что-то совсем не расположен. Мы живём по немножку: у меня совсем почти заложило левое ухо, (2 строки выпущено. Е. Л.).

За всё слава Богу!

Целуем Катеньку.

Ваши Александр и Анна Бухаревы.

16 января

1868 г.

На святках были у нас Переславские родные и гостили у нас довольно долго. Это и было причиной, что не скоро отвечаю на ваше письмо.

Поклоны от души вашей мамаше и добрым Преображенским.

70.

23 июля 1868 г.

Добрые Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Мы только сегодня едем из Москвы. В Сергиевом посаде ночуем. Если Вы ещё в Хотькове, пожалуйте с первым же поездом завтра. Мы утро пробудем вместе. Остановимся мы в старой или новой гостинице; спросите у швейцара, которому я особенно накажу на этот счёт. Не говорю прямо, в какой гостинице, потому что это зависит от того, где найдём лучше и удобнее для себя. Вас не затруднит – спросить в той и другой гостинице они ведь рядом. И так до свидания! Катеньку целуем.

—524—

Вашему Папаше многоуважаемому о. Алексию и всем родным нашим поклоны, как и мамаше, Надежде Петровне, если она ещё в Хотькове.

Простите! Ваши

А. А. и А. Бухаревы.

71.

Добрые друзья наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Что это вы так замолчали? Или думаете, что увиделись в Москве и Лавре, так и развязаны уже не писать целое столетие? – Нет; если так думаете, то, конечно, ошибаетесь, – смею уверить Вас. Но шутки в сторону. Все ли Вы здоровы и всё ли у Вас хорошо? Мы, слава Богу, живём понемножку; Сам Бог дал прожить на белом свете чуть не полгода.

(6½ строк выпущено. Е. Л.).

Скажите, опытная мать, ваше мнение об этом. Впрочем, Сашенька глядит весёленькой и здоровенькой.

Нового, особенно ничего. В Переславле мы прожили чуть не полтора месяца, но не у Сергея Ивановича, который, бедный, не захотел даже ни разу взглянуть на Сашеньку и со мной не видался. Вот ведь все, какие истории! Вы, Александр Алексеич, скажите, пожалуйста, как при потере мной 50 руб., что «грешного де Макара и шишки валятся». Не ошибитесь, друг мой; потому что сама неестественность и необычность таких вещей и событий, какие случаются порой со мной от самых близких (видно, не по плоти ли только) родных, должны заставить более серьёзно подумать об этом. Ведь тот же Сергей Иванович в тоже время очень разорительно издерживается на очень и очень неблаговидные делишки, о которых и говорить не хочу.

Нет: как там хотите себе, а точно царит над нашим временем какой-то Вавилон, порабощая не один Восток внешний, а, видно и нас Русских с другими духовно, – как сказует Откровение, от которого отводите свои очи.

—525—

Вот как случилось, – начал шуткой, а дошёл до грозного.

Простите Вашего А. Бухарева.

Катеньку целуем.

Надежде Петровне и Петру Петровичу с Ольгой Петровной наши глубокие поклоны.

72.

Добрые друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Вы, без сомнения, в недоумении о нас, что так долго мы не отозвались на ваше последнее письмо (с деньгами). Наше продолжительное молчание нам, надеюсь, не трудно будет объяснить, хоть отчасти, тем, что наша Сашенька взята у нас, – это было в самый день Пасхи; кажется, разные боли трудного зуборащения были причиной смерти нашего дитяти. Вы понимаете, что мы оба, особенно Анна, во многом парализованы этим событием. Моему порождению, моему семени, видно, ещё нет места в мире. Дитя наше было светлым образом и залогом всего лучшего, детски прекрасного, родного мне, что я видел и находил в нашей современности. Смерть Сашеньки – указание, как всё это лучше возникает и замирает своим духом ещё в младенчестве, как в особенности всё, мной посеянное, умерло при первом движении своей жизни. Когда будете в воскресение? Я или оба мы чувствуем себя лишними на земле, хотя во Христе и стали одинокие, собственно за земное.

Вы все здоровы ли? И всё ли у вас, подобру-поздорову? – Знаю, что Пётр Петрович Преображенский не может, наконец, не отягощаться моими книгами «о миротворении»; попросите его от меня, чтобы потерпел ещё немножко, пока не увижу, что всё надо бросить в печь. Ведь жгли же у нас Москву, когда враг не давал ей жить собственной жизнью.

Ради Бога не вздумайте опровергать моих дум, здесь высказанных. Мы понемножку начинаем успокаиваться, то есть привыкать к скорби. Но меня, как знаете, всегда

—526—

приводят в нетерпение успокоения и утешения в роде тех, какие предлагали Иову его друзья. Желаем вам всего лучшего. Целуем Катеньку и, если есть, ещё кого.

Передайте наши поклоны Надежде Петровне и Петру Петровичу с Ольгой Петровной.

Ваши А. и А. Бухаревы.

8 июня

1869 г.

73.

1 янв. 1870 г.

Добрый и возлюбленный Батюшка! Дорогой мой Друг!³¹⁵²

С новым годом поздравляю Тебя, тоскующего горемыку, но и счастливого тем, что живее, чем другие, ощущаете внутреннюю связь земного времени с небесной вечностью, куда пошла раба Господня Александра и ещё две другие, дорогие Вам, души. Утешение от меня одно – Христос Богочеловек, общая нам с покойными жизнь наша. Ради Бога не теряйте спокойной сдержанности духа в своих отношениях к другим; помните, как учила Вас этому покойная мать Павла. Это нужно Вам наблюдать, начиная с Ваших родительских отношениях к детям; потому что и любящие дети не то, что любящая супруга, и от лучших детей иное может показаться оскорбительным для легко обеспокоиваемого духа. Прошу Вас спокойной сдержанности – особенно потому, что сам, как знаете, слишком мало имею этого настроения и за то наказываюсь большей частью своих скорбей. Вы это, думаю, намечали своей любовью ко мне. Что у Вас в монастыре? Не знаю, говорил ли я Вам, что соображая некоторые слова, слышанные мной от о. Петра блаженной памяти с его же словами Вашей теперешней игуменьи, которые Вы мне передавали, имею основание думать о её духовном, хотя и не намеренном и даже бессознательном содействии мне в моих усилиях освободить мой труд об Апокалипсисе от архивного заключения. Это бывает, что

—527—

духовно помогают или мешают чему-нибудь люди, и сами не имея того в своём намерении и сознании. Говорю это к тому, чтобы Вы в своих монастырских церковных молитвах, возносили тайную мольбу и по этому предмету. А с матушкой игуменьей как-нибудь разговоритесь о моём деле по Апокалипсису, совершённом под духовным наблюдением о. Петра, и познакомите её с сущностью этого дела, предварительно, разумеется, со вниманием перечитав в книге «Печаль и радость» статью об Апокалипсисе. Объясните ей, что верующие православно в Христа государство есть свят. город Иерусалим с Христом, а власти в нём не только церковные, но и гражданские, суть горящие светильники перед Богом земли, как это было в образце всех времён, во время всел. Соборов, что, однако, духом прямо Самого Господа, в святом и человеколюбивом Его духе, и мы можем быть низринуты сатаной с небесного жительства, как эта беда случилась с римскими католиками, возглавляющимися не в Едином Христе, а ещё в простом грешном человеке – папе; – что особенно из мысли человеческой и нашего устного или письменного слова, отступающих от Христа, могут выражаться губительные для людей звери, как и это губительство постигло разум и книжную мудрость многих; что Господь готовит православным на Востоке свободу от турецкого ига, только бы они и мы освобождались от Вавилонской гордыни, неверия или двоедушия, маловерия. Это пусть и Вас занимает и озабочивает, дорогой мой или наш Батюшка, Анна со мной Вам и всем вашим душевно кланяется. Всё еще, видите, не дошло дело до вывоза из Ростова наших вещей. Можно было это сделать в десятых числах сентября, но мы поделикатничали отвлекать людей и лошадей от дела, а с нами не деликатничают, что мы от больших видно избытков платим по полтора руб. сер. за каждый месяц почти ни за что. Как с этим быть? Всё подобное иногда меня смущает. Простите, мой бесценный! Если будете и в другом от Авраамиева монастыря конце города, то окажите вечную память младенцу Александре, которую впрочем, вспоминайте и с Вашей Александрой. Как себя имеет по училищу Алексей Аристархович. Желаю ему

—528—

успехов. Напишите и нам, Аристарх Александрович. Ваши А. и А. Бухаревы.

74.

Добрые друзья наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Ваше письмо нашло нас в Переславле. Я здесь задержан своей болезненностью, которую, за то, успешно лечит здешний доктор из молодых – г. Иерусалимский. В этих обстоятельствах – и объяснение нашего молчания. За деньги благодарим! А за извинения ваши, Александр Алексеич, в утешительных ваших речах, какие Вы написали в прежнем письме, достойны Вы порядочного нагоняя! Друг мой! Неужели эти добрые утешения ваши можно ставить в один ряд с теми увещаниями, какие Вы делали мне в Ростове? Увещевать к терпению человека, в моём положении – нравственном и внешнем, разумеется, диконько; есть раны, которых лучше не касаться, хотя и слышите иногда стоны или жалобы на них.

Ваши обстоятельства и дела нас радуют.

Желаем Вам благословения Божия и успеха во всём, здоровье своё поберегайте.

Романа, о котором спрашиваете, мы ещё не читали, а если грязи много в нём, то и не слишком желаю случая читать. В Святки мы прочитали «Обрыв» Гончарова. Это нам очень понравилось. Мне кажется, автор одарён чутьём слышать умственные и нравственные у нас движения и борения за последние лет пятнадцать. Слава Богу, поставляющему и ныне разных духовных сторожей.

Прощайте.

Целуем вас обоих и Катю.

Ваши А. и А. Бухаревы.

P.S. В начале и конце Святок я получил два письма от Погодина с разными вопросами о моём положении, между прочим спрашивает он, что я писал о Гоголе. Будьте добры, друзья мои, пошлите ему экземпляр книги о Гоголе, с надписью на ней: «Г. Михаилу Петровичу Погодину от А. Бухарева».

—522—

Адрес: В Москве. На Девичьем поле, в собственном доме – Его Высокородию М… П… П…

75.

14 мая 1870 г.

Добрые друзья

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Поздравляем и Вас со всемирной радостью Христового Воскресенья.

Ваше письмо с деньгами получили мы уже 10-го мая, и знаете ли где? В старой гостинице Сергиевой Лавры, где мы пробыли две недели, в ожидании, пока добрый о. инспектор Михаил отцензуровал последнее моё сочинение в 2-х частях «Господь И. Х. в Своём слове»³¹⁵³. Тут я проследил решительно весь Божеств. курс лично – Христова евангельского учения, со своими размышлениями, подводящими нашу современность под свет личного учения Христова. Грань между двумя частями моего сочинения составляет первое прямое слово Христово о своей собственной (новозаветной) Церкви и о своих страданиях. В руках у меня, когда я приехал в Сергиев посад, была только первая часть моего труда, а другая ещё переписывалась в Ростове; надо было её оттуда выписывать. Это и продлило время нашей бытности в Сергиевом посаде. А сам о. Цензор, отпустил бы меня с одобрением моего труда, чрез несколько дней, – менее чем чрез неделю. Очень благодарен я обязательной его доброте.

Виделся я и с Александром Васильевичем Горским, принявшем меня, разумеется, с любовью. О. Наместник³¹⁵⁴ сначала был болен и никого не принимал, а потом я простудился и не был у него по собственной болезни.

Размышления ваши, Александр Алексеич, о широте спасительного действия Христовых страданий и смерти, мне

—530—

нравятся. Понятие заслуги Христовой, всеми у нас принятое, мне кажется латинским; с Запада, сколько знаю, оно и перешло к нам. Заслуга – это что-то недостойно-рабское или наёмническое, что к духу и делу Сына Божия пред Отцом совсем нейдёт. Разумеется: догматической фальши тут нет, а только – не вникание в дух и силу Христова дела и Лица, в отношении Его к Отцу Своему и нам.

Теперь мы едем в деревню к моим родным, чтобы мне воспользоваться, по совету докторов, деревенским воздухом и другими сельскими удобствами. Быть нам в Хотькове в начале июня хотелось бы, чтобы видеться с вами, но едва ли это удобно будет. Настоящий наш адрес: Тверск. губ. в Корчевском уезде, на станции Подберезье (Искуново). На Зятьковской мельнице Приказчику Павлу Петровичу Лошкареву для передачи в село Кутачи А.М. Бухареву.

Вот куда мы забираемся! Теперь пишу из Дмитрова. Оба мы целуем вас обоих и Катеньку. Благодарим Вас за участие к нам.

Ваши А. и А. Бухаревы.

Адрес лучше другой: В г. Дмитров, Моск. губ., чрез Караваевское волостное правление, священнику села Кутачи, Ивану Павловичу Любимову, для передачи А. М. Бухареву.

Вашим родным в Петербурге наши приветы и поклоны..

76.

14 Мая

1870 г.

Христос воскресе!

Пишу Вам, дорогой Пётр Владимирович, в г. Дмитров, где мы случились проездом в деревню к моим родным, где мы желали бы, если Бог даст пробыть месяца два с половиной. В начале Августа мне сильно надо быть в Твери; так как кончится тогда семилетний срок разных для меня ограничений. – Где после будем иметь место-жительство, ещё не решено. Часть Марта и почти весь Апрель провели мы в Москве, куда вызван был я некоторыми литераторами: а до того всю зиму и осень лечился я в Переславле у доктора, очень мне помогавшего.

—531—

Рады мы вашей выдержанности, о которой Вы писали о. Аристарху; – рады столько же, сколько были огорчаемы слухами о ваших ростовских похождениях.

В последнее время я занимался трудом «Господь И. Х. в своём слове»; здесь проследил я своими размышлениями всё евангельское учение Христово. Труд в 2-х частях; в бытность мою в Сергиевом посаде в начале Мая, это сочинение одобрено цензурой к напечатанию. Нет только готового издателя. – Статья об Отце Петре³¹⁵⁵ также отцензурована.

Больше не знаю, что сказать Вам. Анна Сергеевна выражает желание Вам всего лучшего.

Адрес пока: В г. Дмитров Моск. губ.

Ваш А. Бухарев.

Адрес пока: В г. Дмитров Моск. губ. Чрез Караваевское волостное Правление, в село Кутачи Священнику Ивану Павловичу Любимову, для передачи А.М. Бухареву.

77.

Дек. 24 1870 г.

Добрые Друзья наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

С Великим праздником Рождества Христова поздравляем вас и с новым от Рождества Христова годом!

Всю осень сряжались мы в Москву, где известный М.П. Погодин давал было нам у себя в особом флигеле квартиру. Но болезненность моя, усилившаяся в последний год до крайности, удержала нас в Переславле. Не только прошлой осенью, но и летом и весной я чувствовал себя дурно, как никогда прежде. Впрочем, за всё слава Богу! Ещё живу и дышу, хотя иногда чувствую такой недостаток воздуха, что, кажется, и дышать нечем, и боюсь в эти минуты немедленной смерти.

От этого я так долго и не писал Вам: то думалось

—532—

написать Вам уже из Москвы, то болезнь не давала дохнуть свободно. Анна начала было писать к Вам, но начатое письмо, в хлопотах обо мне, затерялось. Так мы и не дали Вам доселе весточки о себе. Теперь мы живём в особой порядочной квартире. Здоровье моё не поправляется, но всё же я чувствую себя лучше, хотя и шагу не делаю из комнат. Главное, теперь кашлю меньше, и реже ощущается недостаток воздуха. Известите о состоянии моего здоровья добрых преображенских, которые, в свою очередь, и Вас извещали обо мне. Как здоровье самого Петра Петровича? Вы как живёте – можете? Я живу только надеждами на лучшее, и то уж теперь не относимыми мной к продолжению здешней моей жизни. Знаю, что есть Господь и истина Его поколеблет небо и землю, а сама не поколеблется, хотя бы и никому из современного поколения не была она особенно дорога.

Вас и Катеньку вашу целуем. – (Да кроме Кати, нет ли ещё кого у Вас?).

Ваши А. и А. Бухаревы.

Адрес наш: в Переславль Залесский, Владим. губ. Александру Матв. Бухареву.

3 февраля

1871 г.

78.

Добрые друзья наши

Александр Алексеич и Екатерина Петровна!

Поздравляю Вас, – не угадаете с чем, – с именинницей. Вы опять в недоумении, конечно, что за именинница? Надо, наконец, вразумить вас в истине. Именинница сегодня Анна Сергеевна; так как вы нам не чужие, а родные, то я имею право поздравить Вас с именинницей. Этой шуткой, милые мои, утешаю себя в разных тяжёлых думах о себе и своём деле. Благодарим Вас за подарок; рады добрым переменам вашего быта. Желаю Вам благословения Божия в новом месте и деле. – Дай Бог, мне дожить до лета и до свидания с Вами, обещанного Вами; мне же, кажется, уж мудрено двинуться из Переславля, когда движение и в комнате нередко доводит до того, что едва перевожу дух, и насилу отдохну

—533—

свободно. Бог ведает, от чего в последнее время так я изнемог.

Что случилось с Парфением Лукичём!³¹⁵⁶ Боже мой, Боже мой!

Где его жена, дитя? Как он попал в Москву? Неужели он был ипохондриком? Не скорее ли, он был живой человек, у которого живо воспринималось и впечатление, и значение современной жизни и мысли, заграничной и у нас, опытно ему известной; голова его кружилась и терялась от того, что совершается в мире… Всё это тайна. Он был духом среди водоворота между востоком и западом, между Московитами и ненавидящими их западными европейцами. Тут всё перемешано, глухо, не сознано, не осмысленно, но борение и брожение всё же действует на дух.

Эх, Иванцев! Начал было живым разумением истины, и свихнулся на сторонку; оно легче и выгоднее. Но иному человеку и не очень это удаётся; у него инстинктивно не стерпит этот дух. Да!

Господи, помилуй всех нас, живых и умерших!

Начал шуткой, свёл же на горе горькое! Извините меня. Но видите сами, что худо, в мире, когда такие люди поднимают на себя руки (как легко, общими местами не будем объяснять подобные факты). Но не будем более заводить речи об этом.

Слава Богу за всё!

Кланяемся Вам обоим с поцелуями вам и Кате.

Ваши оба А. и А. Бухаревы.

79.

Милостивый Государь

Александр Алексеич!

С глубокой горестью имею честь известить Вас, что Александр Матвеевич Бухарев скончался 2 Апреля в

—534—

5 часов пополудни и что похороны его будут на пятый день по кончине его.

С почтением и преданностью имею честь быть

покорным слугой

С. Родышевский.

Потрудитесь уведомить Петра Петровича.³¹⁵⁷

80.

Милостивый Государь

Многоуважаемый Александр Алексеевич!

Искренно, от всей души благодарю Вас за любезное письмо Ваше, преисполненное любовью к усопшему. Анночка сама непременно желает описать Вам последние дни жизни Александра Матвеевича, так как она постоянно при нём находилась. Я только сообщу Вам пока она, находясь под влиянием тяжёлых впечатлений, не соберётся исполнить своё намерение, что покойный весь Великий пост был более чем когда-либо в сосредоточенном состоянии и постоянно сам читал, потом слушал Евангелие, иногда псалтырь. Незадолго перед смертью при чтении псалма, где псалмопевец просит Бога покрыть его от врагов, он с особенным выражением сказал: «да, да, от врагов». Пробуждаясь от сна, искусственно возбуждённого, произнёс: «решено и подписано». На вопрос Анночки о значении этих слов отвечал: «я во сне сокрушался о том, что силы мне не позволяют сделать пополнение в тетради моей о книге Ездры и что не удастся это сделать, а ты мне говоришь: вот эта книга у сердца моего. На эти слова я ответил: «решено и подписано». Когда однажды, я приехал к нему с лекарем, он, взглянув на меня, сказал: «вы всё хлопочете, и по выражению лица его я заметил, что он сознаёт совершенную бесполезность попечения о нём и принимает лекаря только для утешения Анночки. При словах лекаря, что ему долгое время не надо ничего говорить, я заметил у него улыбку, выражавшую, что долгое время сказано с целью поддержать надежду на

—535—

жизнь. Желательно было бы, чтобы некролог Вы написали, сами, многоуважаемый Александр Алексеевич. Особенно утешительно для меня напоминание о том, что он, по особенности своего духовного настроения, чисто христианского, никогда не относился дурно о врагах своих и выражал даже неудовольствие, если кто в присутствии его рассказывал, что-либо о литературной брани, устремлённой на Аскоченского, хотя этот человек истощил у себя весь запас энергии самого раздражённого против него чувства. Когда казалось речь других людей, которые так же, как хорошо известно, наделали ему много вреда, он старался поставить на свет или хорошие стороны и лицо его принимало тогда до крайности грустное выражение. По смерти его выразилось у одних разумное, у других инстинктивное, глубокое к нему сочувствие. При погребении его, несмотря на то, что была полиция, заботившаяся, чтобы не было безмерной тесноты; что в этот день в Даниловском монастыре был праздник, куда обыкновенно стекается народ, что была погода сквернейшая и ливмя лил дождь, теснота в церкви до того была велика, что стёкла трещали от натиска теснившегося народа; я заметил, что плакали некоторые лица не только ему чужие, но и не знавшие его. Мне сделалось известным письмо одного лица, писавшего к своей знакомой; оно начиналось так: я был у гроба праведника-страдальца. Ещё прибавлю вот что: когда Анночка скажет что-либо, хотя и всё пустое, но не касающееся того, чем дух его был переполнен, он говорил: «что ты о пустяках говоришь? ты мне мешаешь с Богом беседовать»³¹⁵⁸.

Извините меня, многоуважаемый Александр Алексеевич, что не своей рукой писал, я вчера, занимаясь делами, до того попортил глаза, что теперь приложил за уши pomade vesicatoire. Потрудитесь, сделайте одолжение, уведомить какой именно сон видели Вы, по поводу которого полученное известие о кончине Александра Матвеевича не была для Вас неожиданность. Вот подите, чем разрешат или объяснят это те, которые все явления в духовном мире

—536—

называют продуктом внешних возбуждений? Мной написана тетрадь, так теперь валяющаяся, по поводу одной психологической, писанной человеком, приобретшим Европейскую известность как физиолог³¹⁵⁹…

С. Родышевский.

81.

Многоуважаемый Батюшка

Отец Аристарх Александрович!

Жаль очень, что Вы не пожаловали на погребение Александра Матвеича. Ведь мы его похоронили 7-го числа на шестой по его кончине: всё вас поджидали, да ещё дана была телеграмма в Петербург священнику Лебедеву: надеялись, что и он приедет, но ему никак нельзя, потому что у них предстоят экзамены: (они теперь священником и вместе законоучителем первой гимназии). Видно надо было случиться всему так, как желал Александр Матвеич, а то, как бы таким друзьям, как Вы и Лебедев³¹⁶⁰ не быть на погребении; а он желал, чтобы погребение его совершено было без всякой пышности и чтобы отпевал его один только свой священник. И в чём только мы его не послушали, всё вышло неладно. Он желал, чтобы у него был гроб простой; мы схитрили и заказали гроб столярной работы дороже обитого, но гроб не удался и вышел, как простой; купили настоящей золотой парчи, думая, что это пойдёт в церковь, – а ему не может быть неприятно! И что же! Оказалось, что в нашей церкви есть точь в точь такие ризы, пожертвованные в прошедшем году. И ведь что странно? Выбирали мы при самом священнике, и он не догадался.

Теперь, многоуважаемый Батюшка, постараюсь рассказать вам, что могу припомнить о последних днях его жизни. Плохо он себя чувствовал с начала прошедшей весны;

—537—

но всё-таки он мог ходить, много говорить, заниматься; но около 10-го Марта болезнь начала заметно усиливаться. 16 Марта он пожелал, и его Бог сподобил причаститься. После 16-го ч. его болезнь шла заметно усиливаясь, хотя он говорил, что ему после Причастия легче. А главное – что он никогда не жаловался; и на вопросы, «как он себя чувствует» – он всегда отвечал: «хорошо» или порядочно. Потому очень трудно проследить его болезнь. Но ночи от 10-го Марта до 2-го дня праздника он проводил положительно без сна; днём также не отдыхал, потому что не мог совсем прилечь. А волтеровых кресел, ни за что не хотел, чтобы я заказала, говоря: что одно название ему противно.

Тяжело 6ыло смотреть на его измученное лицо в продолжение ночи, но на вопрос мой – ты очень страдаешь? Он отвечал всегда: что это за страдание? Разве так страдают? Надо только Бога благодарить; просто догораю, как лампада; вот ещё, быть может, немного немного уже осталось елею. Ни за что не позволял будить и беспокоить прислугу: мне дозволял не спать и сидеть с ним по ночам, но только с тем, чтобы я его не спрашивала, как он себя чувствует. Этих вопросов он ужасно как не любил и даже раздражался, когда я их делала. Раз на Страстной неделе, во время заутрени, на один мой такой вопрос он отвечал: что ты всё о пустяках спрашиваешь? Ты бы лучше спросила: довольно ли ты думаешь о Боге? Вот о чём ты должна меня спрашивать, и прочитал от начала до конца «се жених грядет в полуночи». С великого Четверга, когда я пришла от вечери он заметно стал слабее, голос у него упал и как-то изменился. У нас в спальне развешаны были все наши иконы и постоянно горела лампада. Он часто смотрел на иконы, сидя в постели, и говорил раз: «как у нас хорошо! я всегда любил, когда лампада горит пред образами. Боже, как хороши св. иконы и все-то они у меня чудотворные». А тут есть одна икона Смоленской Божией Матери, которую его Отец благословил, когда он ехал учиться; он особенную имел веру в эту икону и рассказывал, что он часто видал, молясь

—538—

перед иконой, как у Царицы Небесной иногда градом лились слёзы из глаз, а иногда личико покрывалось румянцем и она ему улыбалась. У него ещё с шестой недели Великого Поста распухли ноги и это его как-то беспокоило и удивляло: он думал, что только в водяной пухнут ноги. Раз смотрит на ноги и говорит: «Маменька, маменька, скажешь ли ты мне, что это такое? А я его спросила: видишь ли ты когда во сне маменьку? Нет, говорит, Анна, ни разу не видел во сне, а на яву раза три видел. В начале страстной недели мы с ним два дня посвятили воспоминаниям о нашей прошедшей жизни, припоминали, сколько чудесного было в нашей жизни, как ощутительна была для нас в всём рука Божия, как мы каким-то чудом, без всяких средств прожили почти 8 лет, не видя никакой нужды, и он всё плакал и благодарил Бога! Начиная с Великого Четверга, мы стали с ним читать Евангелие (т.е. я ему читала по порядку, и прочитали с четверга до Пасхи три Евангелия: от Матфея, Марка и Луки. Я ему предлагала читать и в то время, когда он дремал, думая, что чтение его успокаивает, и он лучше уснёт, обещая перечитать снова, что он не послышит; но он ни за что не соглашался и слушал Евангелие не иначе, как в бодрственном состоянии, говоря, что евангелие нельзя употреблять как усыпительный порошок. Ещё на страстной неделе он видел во сне, что он горюет очень, что умирает, не успев сделать необходимые дополнения к книге Ездры и дополнения столь полные, что из них должна выйти целая книжка, а я будто подхожу к нему, держа у сердца какую-то книжку и говорю: вот она – эта книжка. Он это принял за то, что ему будет дано несколько прожить для этого дела, и сказал уже на яву, уже просыпаясь: значит решено и подписано; и рассказал мне этот сон, говоря, что если действительно, на несколько времени ему полегчает, то надо будет серьёзно заняться дополнениями к книге Ездры. Ночь на Пасху он провёл тоже совершенно без сна, только без страдания, а в очень светлом расположении духа, вышел в залу и там мы с ним сидели при освещении нескольких лампад и, прислушиваясь к колокольному звону, Он очень любил сливочное мало и

—539—

наша прислуга стала часов с 8-ми сбивать это масло для него (весь пост кушал постное) и масло у неё никак не сбивалось; это его озабочивало и немножко смешило, всё старался припомнить, что надо положить, чтобы сбилось масло, и только что ударили к заутрене, масло сбилось, а он сказал: ну, слава Богу! Когда прекратился звон к заутрене, мы с ним похристосовались и поменялись яичками. Я убрала своё яйцо, а он – своё, – и так сидели до ранних обеден; потом меня стал сон склонять и он меня стал уговаривать прилечь и уснуть, говоря, а я почитаю Евангелие Иоанна Богослова (тут перешли в спальню) и стал читать первую главу: «в начале бе Слово…». В это время я стала засыпать; но беспокойство о нём не давало мне спать долго; я часто просыпалась и слышу, что он читает чрезвычайно редко, – как по складам. Тут только я поняла, до какой степени он слаб и очень испугалась, говорю: что ты как читаешь, разве ты не можешь чаще читать? Нет, говорит, Анна, я думаю над этим, от того как редко читаю – всё не хотел меня пугать. После обедни пришёл священник с крестом. Он уже не мог выйти в залу, а остался сидеть на диване в спальне. Когда они пропели, я и пригласила священника к нему, чтобы он приложился ко кресту, и вижу, что он плакал, и когда ушёл священник, он заплакал и что это как они умилительно пропели. Как то на первых днях св. Пасхи (тут уже он мог ложиться в постель) он лежит на постели, а я сижу около него и вдруг слышу из его ус, как бы обращение ко мне, спасибо, а между тем вижу, что у него уста сомкнуты, губы не шевелятся: это меня поразило и испугало: я подумала, что не перед смертью ли он меня благодарит за то, что я так его любила; но потом стала думать, что это была иллюзия, хотя я очень явственно слышала; но прошло два дня, я опять слышу, что он уже действительно говорит мне спасибо. Я спросила, что ты говоришь? Он говорит: «я говорю спасибо». Что же это значит? Он ничего уже не ответил. Со 2-го дня Св. Пасхи уговорили его принять доктора; но он после горько сожалел об этом, говоря: «вероятно ничего из этого не выйдет; только мир наш нарушен; а какие райские дни-то мы с тобой про-

—540—

водили Анна»! А я, начиная со страстной недели, никого из родных не допускала к нему, видя, что ему необходимы спокойствие и тишина, не смотря на самое горячее участие с их стороны. На 2-й день Пасхи я зашла на минутку к дядюшке и нашла Александру Фёдоровну всю в слезах, – отца и дядю тоже очень расстроенными и они напали на меня, зачем я не уговорю его призвать доктора. Я им сказала, что ему всё это вы говорите, а я уговаривать всё-таки не буду: пусть всё будет так, как ему угодно. Пришла и передала ему. Он очень любил дядю Николая Ивановича и Александру Фёдоровну. И они чрезвычайно так любили, особенно в последнее время; это, кажется и заставило его согласиться принять доктора. Доктор как увидел его, так сказал дяде и отцу моему, что он более недели не проживёт, что у него уже лёгких ничего нет; однако стал навещать его каждый день. После первого визита он велел мне открыть русскую псалтырь и прочитать то, на чём откроется и первый стих, который попадётся на глаза, и я прочитала ему 138 псалом 7 стих, после этого он меня раза два в день заставлял читать этот стих. Ещё на этих же днях я ему говорила, что если он отойдёт в другую жизнь, то попросил бы Создателя, чтобы Он меня не оставлял здесь, а чтобы я за ним поскорее последовала; он меня два раза спросил, точно ли я не желаю жить, говоря: вот ты всё со мной страдала, теперь может тебе и пожить захочется. Я два раза подтверждала, что не хочу жить без него, и он сказал: ну хорошо, если я буду иметь дерзновение у Бога, то буду просить его об этом, и опять повторил эти слова, а там, сказал, уже как Богу будет угодно. Теперь я описываю, как он проводил дни Пасхи. Припоминал своего отца, как он прекрасно пел какие-то стихи: не тщетно Марины слёзы проливаются, и плакал при этом воспоминании. Я забыла Вам сказать, что доктор не только одобрил то, что я никого к нему не допускала, но даже просил, чтобы он со мной, по возможности, не говорил, и читать уже псалтырь и Евангелие велел понемногу: 5 минут читать, а четверть часа отдыхать. А говорит – он всё понемножку говорил: (не помню в среду или четверг сидим мы с ним в зале), а вечер

—541—

такой прекрасный, такой великолепный закат солнца; я ему прочитала Свете тихий… зная, что он любил очень это и он пришёл в какое-то умилительно восторженное состояние. Накануне дня кончины он заставил меня продолжать чтение Евангелия. Следовала беседа Спасителя с Никодимом. Он выслушал эту беседу, заставил меня повторить и, когда я ему прочитала во 2-й раз, он начал мне её толковать, хотя я не спрашивала, и развивать свои мысли. Потом велел написать письмо к Погодину (который берётся отпечатать его толкование об Апокалипсисе) просил написать ему, что если не посылает ему сейчас этой рукописи, то потому, что находит нужным сделать некоторые замечания, и всё ждёт, не выберется ли светлая минута для того. Но только что я письмо отправила на почту, как он говорит мне: Нет, Анна, я чувствую, что я уже сам не успею сделать этого, дай мне поскорее мою рукопись, я тебе расскажу, что нужно, а ты передашь Погодину. Я стала просить его не делать этого, потому что ему вредно говорить: нет, нет, не раздражай меня: это вреднее. Я подала ему рукопись; он стал её просматривать, а я всё продолжаю его уговаривать оставить до другого времени; он говорит: ну разве действительно немного погодя, я устал, правда; а всё-таки надо это сделать, и уже больше не поминал. Я забыла ещё: за два дня до кончины, сидя на диване в зале, он говорит: что это за радость. Боже, что за неизъяснимая радость на душе! Я его ничего не спросила, тем и кончилось. Всю ночь на 2-е Апреля он не переставал заботиться обо мне, всё заставлял меня хорошенько укутаться одеялом и ноги укутать, как будто я больна, а не он. Потом говорит: Ах, Анна, как мне тяжело что-то; что-то меня гнетёт и нравственно и физически. Я встала, дала ему успокоительных капель и он заснул. Утром, как проснулась, подошла к нему поздороваться, вместо здравствуй, он сказал мне: Христос Воскресе. Велел около себя прибрать всё, на столике, что перед ним стоял, привести всё в порядок, сам помогал прибирать (он о порядке и чистоте не переставал заботиться в продолжение всей болезни) выпил три чашки чаю, а давно уже пил по одной только; потом сказал мне несколько шут-

—542—

ливо: теперь стишок-то мой, стишок-то мой прочитай. Я ему прочитала его стишок. Ежели я пойду в тесноте, ты оживишь меня противу свирепости врагов моих, прострёшь руку Твою и защитит меня десница Твоя. Когда я ему прочитала, он сказал: да, да противу свирепости врагов моих! и после этого лёг уснуть, чтобы больше не просыпаться. Прошло часа три как он спал, и я начала беспокоится, прошло ещё часа два-три и я уже совсем испугалась, видя что, кашляя, он открывает глаза, и они у него закатываются и руки холодеют. Я поскорее послала за доктором, но будить не будила; только когда он отхаркивал мокроту и делал знак, чтобы я ему подала чашечку, чтобы выплюнуть, я спрашивала о чем-нибудь, и он на всё отвечал с какой-то приятной улыбкой как будто засыпающего ребёнка: ничего матушка, ничего матушка, я сейчас матушка, сейчас, матушка, как будто я его тороплю куда-то, и он говорит: сейчас, матушка. Я было его приподняла, но он весь так и опустился и опять с той же улыбкой сказал: вот как хорошо! как будто ему уж очень ловко лежать. Потом доктор приехал и сказал, что он находится в сонном состоянии, вероятно, желая меня успокоить, стал ему делать холодные компрессы на голове, по ложечке вина ему давал, растряс его и сказал здравствуйте, Александр Матвеич, и он наклонил голову для поклона и заметно стал ощущать страдания. Я держала его за руку, и он мне всё пожимал, потом пристально стал смотреть на меня, как будто прощаясь со мной. Несколько раз говорил: Боже мой, Боже мой! Потом вздохнул; доктор схватил шапку и убежал, сказав: кончается. Я бросилась к иконе Смоленской Божией Матери и поставила ему в изголовье, прося об одном Царицу, чтобы она прекратила скорее страдания. Он ещё раз вздохнул и отошёл в другую жизнь. – Ещё я забыла Вам рассказать один его сон, виденный им за два дня до кончины. Он видел, что мы с ним оставляем какую-то комнату, в которой мы долго с ним жили и заботимся, чтобы оставить её прибранной и натопленной и только что стал он выходить, как к нему бросился какой-то человек и стал с ним бороться, чтобы удержать его, и он говорит: ну нет, шутишь, не

—543—

удержишь. И действительно доктор как будто боролся с ним при конце.

Он ещё зимой мне говорил, чтобы я очень не скорбела после его смерти; когда я умру, говорил он, ты не плачь, а лучше подойди ко мне, поцелуй в уста и скажи: Христос воскресе! отдохни, мол, голубчик, уж ты устал. И он сам постоянно ко всякому умершему подходил со словами: Христос воскресе из мертвых… Он ещё говорил мне постом, убеждая не предаваться слишком скорби – помни, как я светло всегда смотрел на умерших, я всегда подходил к ним со словами: Христос Воскресе; и Бог привёл ему скончаться в эти дни. Когда он скончался, то пришли мои родные и стали посылать за своими людьми, чтобы омыть его; я знаю, что они в праздники бывают пьяны и вообще люди грубые, у меня так сердце и сжалось, как подумала, что они будут обмывать его; я стала просить: пошлите за какой-нибудь женщиной; тут вспомнили про одну вдову, очень хорошую женщину и послали за ней. Она сейчас пришла и стала обмывать его со словами Христос Воскресе! Тут я вспомнила его слова. На третий день он приснился этой женщине, говорит ей: это я присылал за тобой.

И как он сам не боялся покойников и всегда с любовью подходил к ним, так и к нему все подходили. На шестой день его хоронили и до такой степени он сохранился, что я начала опасаться, не спит ли он; посылали за доктором, чтобы он приехал с гальванической машинкой, но против этого всеми силами восстала, наш друг, Александра Васильевна, не желая, чтобы тревожили его прах; доктор уже ехал к нам, но его воротили с дороги и он сказал, что он очень этому рад, потому что он вполне убеждён, что он скончался. Руки даже у него совсем не окостенели, а можно было их сгибать как угодно. И дядя мой Иван Иваныч, который ужасно боится покойников, всё отпевание стоял у самого гроба и прощался с ним, говоря: что он во всю жизнь прощался только с покойной матерью, да с Алек. Матвеичем. Сколько народу было! а как все плакали; совершенно незнакомые люди плакали чуть не навзрыд. Один совсем незнакомый офицер нёс его до самого

—544—

кладбища и ни за что не хотел дать себя переменить; и много народу провожало до кладбища, несмотря на страшнейшую грязь. Могила вырыта двойная, чтобы и мне туда же лечь. Батюшка о. Аристарх, приезжайте, если возможно, на сороковой день, очень Вы меня этим утешите. Поезжайте прямо на Берендеевку, тут постоянно ходят тарантасы, берут 50 – 40 – 20 коп. с человека и меньше, а больше никогда не берут.

Ещё к вам просьба: не потрудитесь ли Вы, прочитав моё письмо тётушкам, переписать его и отправить Александру Алексеичу в Петербург. Он желает также знать о последних его днях, а я совсем не в состоянии ещё писать и то Бог знает, как пишу, извините меня, пожалуйста; только старалась верность соблюсти. Он мне говорил, если будут что писать обо мне и допустят какое-нибудь преувеличение, хотя бы в похвалу мне, ты сейчас же восстанови истину. Молитесь, Батюшка, за него и за меня.

Всей душой преданная

Анна Бухарева³¹⁶¹.

—545—

(Переписка и документы)

Преподобный Сильвестр Обнорский, один из учеников препод. Сергия, был особенно чтим С.К. Смирновым, который молитвенному ходатайству преподобного приписывал выздоровление своей супруги, Софии Мартыновны, в апреле-мае 1861 года от тяжкой болезни (родильная горячка). В том же 1861 году С. К-ч составил житие препод. Сильвестра и напечатал его в «Душеполезном Чтении» (1861 г., № 11), издав впоследствии его отдельной книжкой (в 1884 г.).

Служба преподобному Сильвестру была составлена С. К-чем в феврале 1862 года, причем первоначально он предполагал составить и акафист, но, по-видимому, от этого его отговорил А.В. Горский (см. письмо его к С.К. в сборнике «У Троицы в Академии» стр. 478, от 26 июня 1861 г.), и акафиста в бумагах С.К. нет.

Служба эта не была одобрена к печатанию и употреблению, так как препод. Сильвестр не был канонизован, однако в селе Воскресенском на Обноре (Любимск. уезд Ярославск. губ.) издавна совершались службы препод. Сильвестру по Общей Минее, с включением лишь особых тропаря и кондака, составленных, по предположению С. К-ча, в начале XVII века. Эти тропарь и кондак включены С. К-чем и в составленную им службу препод. Сильвестру. Фактических сведений о преподобном сохранилось весьма мало, не сохранилось даже ни одного экземпляра жития его, что и препятствовало в особенности, по мнению А.В. Горского, составлению акафиста.

С. К-ч дважды (в 60-х и 80-х годах) предпринимал с семейством поездки на Обнору, и в доме своем всякий год 25 апреля, в день памяти преподобного, со-

—546—

вершал службу ему по рукописной тетрадке; после смерти С. К-ча вдова его некоторое время поддерживала эту традицию.³¹⁶²

1.

Ваше Высокопреподобие

Досточтимый о. Ректор,

По письму Вашему от 16 Сент. честь имею препроводить настоящею почтою рукопись под № 774 об Афонской горе, о получении коей благоволите меня уведомить, – а по миновании в ней надобности, – возвратить.

Посещение Ваше с семейством Толгской обители оставило в душе моей очень приятное воспоминание. Приношу Вам искреннейшую благодарность за ласковый прием моих детей. В семействе Вашем они чувствовали себя так хорошо, как в родном семействе.

Дай Бог, чтобы усердие Ваше к Преподобному Сильвестру вознаградилось скорым исполнением – изданием составленной ему службы.

У нас нового ничего нет. 8 Сент. ожидали ярославы совершения Коронации, но к сожалению ожидания, наши не исполнились.

Радуюсь перемещению Преосвященного Амвросия на Харьковскую кафедру. Он воскресит там память знаменитого проповедника Иннокентия.

Дорогому семейству вашему прошу передать от меня искреннее почтение и благословение Божие.

Призывая на Вас благословение Божие, с истинным почтением и совершеннейшею преданностью имею честь быть

покорнейшим слугою

Ионафан, Епископ Ярославский и Ростовский,

1882 г. Сент. 18 д.

Ярославль.

—547—

2.

Ваше Высокопреподобие

Досточтимый о. Ректор и возлюбленнейший о Господе

брат

Сергий Константинович!

Письмо Ваше от 9-го Ноября получил 10-го, а 16-го получил и указ Св. Синода с приложением печатной брошюры о Преподобном Сильвестре, службы ему, и донесения Московского Комитета для цензуры духовных книг. По рассмотрении указа и документов, я составил и представление Св. Синоду о напечатании службы Препод. Сильвестру, Вами составленной, и дам о ней благоприятный для Вас отзыв. Настоящею же почтою мое представление Св. Синоду и препровождается (от 3-го Декаб. за № 4114-м). Пождем, что речет о сем Господь.

Приношу Вашему Высокопреподобию и добрейшей супруге Вашей искреннюю благодарность за ласковый прием и гостеприимство, оказанное нам, и наконец за обязательные проводы нас с Архим. Павлом на железную дорогу. Все это надолго сохранится в моей жизни.

Призывая на Вас и семейство Ваше благословение Божье, с истинным почтением и благожелательною преданностью, и любовью имею честь быть:

Вашего Высокопреподобия,

покорнейшим слугою,

Ярославский Епископ Ионафан.

1882 г. Декаб. 3.

3.

Высокопреподобнейший о. Ректор и возлюбленный о Христе брат

Сергий Константинович!

Ваше усердие к Препод. Сильвестру Обнорскому Чудотворцу, и мое ходатайство пред Св. Синодом о дозволении отпечатать составленную Вами службу Угоднику, остались

—548—

без удовлетворения. Вчера я получил из Св. Синода о семь указ. Чем Св. Синод мотивировал свой отказ, Вы узнаете из Указа, посланного на имя Московского Цензурного Комитета. В Указе, данном на мое имя, добавлено еще, чтобы я разъяснил священнослужителям Воскресенской, что на Обноре, Церкви, что и по Общей Минеи отправлять службы Препод. Сильвестру не следует, так как Он не причислен к Лику Святынь. Это разъяснение поставит Обнорских Священнослужителей в большое затруднение, которые до настоящего времени совершали службы Преподобному по Общей Минеи и произведет на богомольцев впечатление неблагоприятное. Затрудняюсь приняться за это дело.

Честь имею поздравить Вас и дорогое семейство, Ваше с наступившею Св. Четыредесятницей, и призвать благословение Божие на предлежащие подвиги поста. Прошу Вас покорнейше передать от меня о. Наместнику Св.-Троицкой Лавры, Архим. Леониду братское приветствие.

С истинным почтением и братскою преданностью и любовно имею честь быть

покорнейшим слугою:

Ионафан, Епископ Ярославский,

4 Марта 1883.

4.

Ваше Высокопреподобие

Досточтимый о. Ректор и возлюбленнейший о Христе брат

Сергий Константинович!

Письмо Ваше от 3 Марта я получил; но приложений при оном: службы Препод. Сильвестру и книжки о нем, и писем Митрополита Филарета к Архиепископу Черниговскому, не оказалось. Службу Пр. Сильвестру уже на третий день по получении от Вас письма я получил из рук Высокопреосвящ. Леонтия. Книжки же о Пр. Сильвестре и писем Филарета я до сей поры не получал.

Усердные и благочестивые желания наши отпечатать службу Пр. Сильвестру и на сей раз оказались неудобоисполнимыми. Дважды я просил о сем Высокопреосвященнейшего Митрополита Исидора, предъявлял ему и те

—549—

основания, на которые Вы опираетесь в письме Вашем, относительно святости Препод. Сильвестра; но он не уважил моего ходатайства. Затем я обратился в Архив Синодский и получил все дело о Преподобном Сильвестре, за 1860 г. по 1872 г. прочитал его, – и в представлении покойного Архиепископа Нила Св. Синоду нашел все те основания, которые Вы указываете в письме Вашем (относительно Святости) с присовокупленьем его личных убеждений относительно Святости Преп. Сильвестра. Убеждения эти высказаны откровенно, смело и решительно, – но и они не имели никакого успеха. Преосвященному Нилу было отказано. В заключение всего мне было сказано, что до открытия мощей Препод. Сильвестра и торжественного обнаружения его Святости, Св. Синод не может разрешить и печатание ему службы.

Возвращая при сем Вашему Высокопреподобию службу Преподобного Сильвестра, душевно желаю Вам и достоуважаемой Софии Мартыновне со всем вашим добрым семейством душеспасительно подвиг поста завершить, и радостно встретить светлый Праздник Пасхи.

Призывая на Вас благословение Божье, с искренним почтением и неизменною преданностью и любовью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия,

покорнейшим слугою,

Ионафан, Архиепископ Ярославский и Ростовский.

1884 г. Март. 28 д.

5.

Высокопреподобнейший о. Ректор, Досточтимый о. Протоиерей и возлюбленнейший о Господе брат

Серий Константинович!

Еще имею утешение приветствовать Вас и доброе семейство ваше радостнейшим приветствием: Христос воскресе! и молитвенно желать Вам светлых радостей, здравья и благоденствия.

Письмо ваше от 6-го Апр. и книжку под заглавием:

«Преподобный Сильвестр», получил. Искренно благодарю

—550—

Вас за пасхальное приветствие и книжку. Вполне согласен с Вами, что Промыслу Божию еще неугодно проявить чудодейственную силу Угодника Божия в открытии нетленных мощей Его; а Вам послужить к прославлению Его святого имени. Все Архипастыри сочувствовали Вашему желанию, исключая одного главного, которому, по всей вероятности, более ведомы пути Премудрого Промысла Божия.

Нового у нас ничего нет. Все новости увез с собою Высокопреосвященнейший Митрополит Московский, который так много потрудился по исправлению Академического Устава.

Призывая на Вас и доброе семейство ваше благословение Божие с неизменным уважением и совершеннейшею преданностью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия,

покорнейшим слугою

Ионафан, Архиепископ Ярославский и Ростовский.

14 Апр. 1884 г.

6.

Ваше Высокопреподобие

Досточтимый о. Протоиерей Сергий Константинович!

Приятным долгом поставляю поздравить Ваше Высокопреподобие с получением Высочайшей Награды – ордена Св. Анны 1 ст. и на содержание оной 3.000 руб. Да будет Ваше будущее мирно спокойно и отрадно, как и прошедшее служение Ваше Академии. Желание Ваше исполнено: Вячеслав Поройков сегодня же мною утвержден штатным Псаломщиком. Благодарю за внимание Ваше к внуку моему Сергию Попову. Если же услышите о нем что-либо не похвальное – предостерегите его, а мне сообщите. В воздухе носится какая-то зараза, поражающая молодых юношей.

Призывая на Вас и дорогое семейство Ваше благословение Божие, с истинным уважением сердечною преданностью и братского любовью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою,

Ионафан, Архиепископ Ярославский и Ростовский.

1887 г. Мар. 11 д.

Ярославль.

—551—

7.

Копия

Указ Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, из Святейшего Правительствующего Синода, Московскому Духовно-Цензурному Комитету.

№ 514.

По указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод слушали: I. представление Московского Духовно-Цензурного Комитета, от 19 Августа 1882 годе за № 1080, о разрешении напечатать составленную Ректором Московской Духовной Академии протоиереем Сергием Смирновым «Службу Преподобному Отцу нашему Сильвестру Игумену, Обнорскому Чудотворцу», и донесение Преосвященного Ярославского, от 3 Декабря 1882 года за № 4114, о том, что отпечатание вышеупомянутой службы он, Преосвященный, признает благовременным и полезным как для местных священнослужителей, совершающих ныне службу Преподобному Сильвестру по общей минеи, так и для православного местного населения и приходящих из разных стран богомольцев. И по справке, Приказали: Московский Духовно-Цензурный Комитет представляет Святейшему Синоду для разрешения к напечатанию составленную Ректором Московской Духовной Академии протоиереем Сергием Смирновым «Службу Преподобному Отцу нашему Сильвестру Игумену, Обнорскому Чудотворцу: По содержанию сего представления Преосвященный Ярославский в отзыве своем Святейшему Синоду заявляет, что напечатание вышеупомянутой службы благовременно и полезно, как для местных священнослужителей, совершающих службу Преподобному Сильвестру по Общей Минеи, так и для православного местного Населения и приходящих из разных стран богомольцев. Между тем из производившихся прежде сего в Святейшем Синоде дел о Преподобном Сильвестре Игумене Обнорском видно: 1) В 1860 году Преосвященный Ярославский заявлял Святейшему Синоду о чудесном поднятии доски на раке Преподобного Сильвестра, почивающего в Церкви села Воскресенского, что на Обноре и о последовавших чудесных

—552—

исцелениях при гробе Преподобного. Святейший Синод указом от 22 июня 1860 года поручил Преосвященному Ярославскому тщательно и с величайшею осторожностью обследовать и проверить на месте, без малейшей огласки, как все обстоятельства, которыми сопровождалось событие чудесного поднятия доски на раке Преподобного Сильвестра, так и случаи чудесных исцелений, о которых упоминалось в рапорте Преосвященного, и о последующем с своим заключением подробно представить Святейшему Синоду. Преосвященный в 1864 и в 1865 годах ходатайствовал пред Святейшим Синодом о разрешении, согласно просьбе жителей города Любима, совершать крестный ход с иконою Преподобного Сильвестра, с допущением вместе с тем и особой службы Преподобному Сильвестру, уже одобренной духовною цензурою и представленной на рассмотрение и разрешение Святейшего Синода. При этом Преосвященный, вместе ожидаемых от него по указу Святейшего Синода 22 июня 1860 года обстоятельных сведений о последствиях порученного ему обследования чудесных событий при гробе Преподобного Сильвестра, представил описание чудес, совершившихся при гробе его в прежнее время и журнал о чудотворениях с 1860 года, веденный священником Соловьевым и содержащий в себе простую запись 64-х случаев чудесных исцелений, без надлежащего обследования и без поверки их достоверности, причем Преосвященный заявил, что по собранным им историческим сведениям Преподобный Сильвестр издревле чтим был как угодник Божий и чудотворец и что совершающиеся при гробе его исцеления от недугов еще более утверждают в народе благоговейное к нему почитание. Святейший Синод признал изъясненное ходатайство Преосвященного Ярославского преждевременным, пояснив ему, что и самое печатание представленной Московским Духовно Цензурным Комитетом службы Преподобному Сильвестру, Игумену Обнорскому Святейшим Синодом не разрешено по неблаговременности появления оной в свет, о чем и дать знать Преосвященному Ярославскому указом от 4 Марта 1865 года. 2) Московский Духовно-Цензурный Комитет в 1862 и 1865 годах представлял Святейшему Синоду для разрешения к напечатанию «Службу Преподоб-

—553—

ному Сильвестру Игумену, Обнорскому Чудотворцу» и Святейший Синод двумя указами от 23 Марта 1863 года и 28 Января 1866 года, дал знать означенному Комитету, что печатание вышеупомянутой службы не может быть разрешено по неблаговременности появления ее в свет. На основании изложенных сведений и имея в виду, что Игумен Обнорский Сильвестр и в настоящее время не присоединен к лику святых угодников Божиих, Святейший Синод определяет: не разрешать печатание представленной Московским Духовно-Цензурным Комитетом рукописи: «Служба Преподобному Отцу нашему Сильвестру Игумену Обнорскому Чудотворцу», о чем с возвращением рукописи и дать знать тому Комитету указом. Февраля 24 дня 1883 года. Обер-Секретарь А. Полонский. Секретарь Ушаков.

8.

Приписка: 8 Ноября. Посылаю справку, уведомьте о вашем здоровье К.[П.] П[обедоносцев]

СПРАВКА

Определением Святейшего Синода от 3 Сентября/3 Ноября 1882 года постановлено: Представление Московского Духовно-Цензурного Комитета, от 19 Августа сего года за № 1080, вместе с рукописью под заглавием: «Служба Преподобному Отцу нашему Сильвестру Игумену, Обнорскому Чудотворцу», препроводить при указе к Преосвященному Ярославскому с тем, чтобы по собрании с возможною осторожностью, без всякой огласки, сведений о том, продолжаются ли в настоящее время, и притом в какой мере, чудесные исцеления при гробе Преподобного Сильвестра, сведения сии доставлены были в Святейший Синод с возвращением вышеозначенных приложений с заключением о том, насколько своевременными представлялось бы ныне, по мнению его, Преосвященного, допущение к употреблению помянутой выше службы Преподобному Сильвестру.

Указ послан «6» Ноября 1882 г. за № 4786.

Обер-Секретарь А. Полонский.

—554—

СЛУЖБА преподобному Отцу, нашему Силвестру, Игумену Обнорскому, Чудотворцу, егоже память месяца Априллиа в 25 день³¹⁶³

Вечер: Блажен муж, первый антифон.

На Господи вовзвах, стихиры на 6 глас 5.

Преподобне отче Силвестре, измлада Христа возлюбив, мiр многомятежный оставил еси, и в пустыню вселился еси, индеже Господу во дни и в нощи поработав, венец славы небесный стяжал еси. Темже, яко имея дерзновение ко Господу, моли спастися душам нашим.

Дивнаго во отцех Сергия благословение восприим, яко оплотом огражден, в край полунощный притекл еси, и ту бдением, пощением и молитвою тело твое изнуривый, яко звезда пресветлая явился еси Преподобне, темже светом благодати, яже в тебе, озари нас, молящихтися.

Якоже во дни добляго жития твоего вернии в обитель честную твою благоговеюще притекаху: сице и ныне мнози от край дальних притекают поклонитися мощем твоим, отче Преподобне: мы такожде очи сердед наших к раце твоей обращающе, тепле молимся: исцели недуги наша душевныя, вкупе же и телесныя.

Слава: глас 6.

Приидите вернии, восхвалим просиявшаго в пустыни Обнорстей светильника, и припадше к многоцелебным мощем его, возопиим: радуйся постникоз похвало, радуйся недугующих врачу, радуйся демонския силы прогонителю, радуйся всем верующим верное в бедах пристанище и заступление.

И ныне, Богородичен:

Кто Тебе не ублажит Пресвятая Дево…

Вход, прокимен дне, и чтения 3.

На литии стихиры глас 3.

Подвигом добрым подвизался еси, блаженне, и житием благочестным образ был еси стаду твоему, ежемудре упасл еси, и от пустыни исходя, к людем, ищущим зрети тя, духовне беседовал еси, даруя коемуждо мир и утешение, Силвестре преподобне.

Сосуд избран Духу Святому от юности явился еси Преподобне: егда бо житие постное провождал еси, откровение свыше приял еси, яко процветет пустыня твоя, и стадо иноков приидет в ню, и свет неизреченный осиявание сокровенное селенье твое, славу добродетелей твоих возвещая, Силвестре блаженне.

—555—

Пощением и житием многотрудным плоть твою умерщвляяй Преподобие, кладязь в пустыни ископал еси, иже до днесь обильно источая струи водныя, вкупе источает молитвами твоими цельбу притекающим с верою и упованием на помощь и заступление твое, Силвестре Богоносне.

Слава и ныне, глас 2.

Киими похвальными венцы увязем Силвестра вседобляго, иже яко Ангел земный и человек небесный в пустыни поживе; Киими песньми восхвалим блаженнаго, иже и в житии своем милосердна людем помощь благодатную подаяние, и по успении своем, со ангелы ликовствуя, исцеления к раце его притекающим неоскудно дарует; Припадем убо к нему, братие, молящеся, да испросит нам у Бога мир и велию милость.

На стиховне стихиры глас 8.

Веру теплую имый в силу живоносну из мертвых воставша Христа, Храм Воскресения в пустыни Обнорстей воздвигл еси, тем и силою Христа, воскресшаго и ад поправшаго, бесы многажды изгонял еси: и от нас убо, молим тя, преблаженне, отжени страсти душевредныя, от лукаваго в ны вселяемый.

Стих: Честна пред Господем…

Постом презельным всякое плоти мудрование умерщвляя и точию былие травное в снедь имея, егда яко человек, изнемогл еси, Отче Священне, помощь от Господа прииде к тебе: муж бо чуден явлейся укрепи тя и показа, како сила Божия в немощи совершается. Мы же выну немощны суще, молим тя, Преподобне: молися ко Господу, да подаст мир и утверждение душам нашим.

Стих: Блажен муж бояйся Господа, в заповедех Его восхощет зело.

Ко Господу отходя, глаголал еси братии твоей, преподобне: внемлите, о братия моя возлюбленная, Бога бойтеся и страх Его в сердцы своем имейте, и заповеди Господня сохраняйте, святыя же Церкве не отлучайтеся, и в нынешнем веце потерпите мало, да причастницы будете царствию Божию. Молим убо тя, Преподобне, испроси нам от Господа помощь, завет твой святый соблюдати.

Слава: глас тойже.

Монахов множества наставника тя почитаем, Отче наш Силвестре: твоею бо стезею воистинну право ходити познахом. Блажен еси Христу работав, и вражию обличил еси силу, Ангелов собеседниче, и преподобных сопри-

—556—

частниче и праведных: с ними же молися Господеви, помиловатися душам нашим.

И ныне, Богородичен: Безневестная Дево…

Тропарь глас 6.

Иже измлада Христа возлюбив и верою к Нему приближся, изнурил еси, в пустыни живый, многострадальное тело твое. Тем, блаженне Силвестре, со Ангелы ликовствуя, моли Христа Бога мир мiрови даровати, и буди помощник верою призывающим тя на помощь, и чтущим святую память твою.

Ин тропарь глас 4.

Яко добр блаженнаго Сергия ученик, вере в благечестию его подражая, стяжал еси даров Духа Святаго сокровище, и силы многи соделал еси о Господе во спасение и утешение верных. Не остави убо и нас, с верою притекающих к раце твоей, Силвестре преподобне.

На утрени по 1-й стихологии седален глас 4.

Вменяя вся тщету быти за превосходящее разумение Христа Иисуса, Господа нашего, Его единаго вожделел еси, Его единаго, яко бисера многоценнаго, взыскал еси: с Ним же водворяйся днесь в небесных чертозех, молися Угодниче Божий, да сподобимся быти вечных благ причастницы.

Дважды.

Слава и ныне: Богородичен.

Пречистая Дево Богородице! Приими молитву раб твоих и от бед привременных и от мук вечных избави нас воспевающих Тебе: благодатная радуйся.

По 2-й стихологии седален: глас 2.

Пречистому твоему образу покланяемся Всемилостиве, к Нему же Силвестр блаженный воздеваше руце моляйся. Пощади нас, Спасе, молитвами Отца Богоноснаго.

Дважды.

Слава и ныне: Богородичен.

В бездну зол впадшии, глас молебный возносим к Тебе, Владычице: изведи ны милосердою десницею Твоею из глубины греховныя и возведи на гору добродетелей, Пречистая.

Псалом 134. Величание. Избранный псалом:

Терпя потерпех…

—557—

Слава и ныне: аллилуиа – трижды

По полиелеи седален глас 8:

Обогатил еси верныя сокровищем чудес твоих, Преподобне Силвестре: молим убо тя, да не оскудеют милости твоя к грешным рабом твоии, лобызающим честныя мощи твоя и чтущим святую память твою. Дважды.

Слава и ныне: Богородичен.

Заступление еси, Дево чистая, и прибежище всем обуреваемым волнами житейскими, несть бо иныя, разве Тебе, надежды нам грешным, в бездну греховную впадшим.

Степенна, 1-й антифон 4-го гласа.

Прокимен: глас 4.

Евангелие от Матфеа. Зачало 43.

По 50 псалме стихира, глас 2.

Славны и прехвальны труды твоя, Преподобне Силвестре: ко Господу бо единому горя любовию и в Нем едином верою и надеждою утверждаяся, вся подъял еси Его ради: ныне же от руку Его венец славы восприяв, молися, Преподобне, да сподобимся небесного наследия сопричастницы быти.

Канон. Песнь 1-я. Ирмос, глас 6.

Яко по суху пешешествовав Израиль…

Подаждь ми силу, многомилостиве Господи, песньми восхвалити прославленнаго Тобою Богоноснаго Отца Силвестра, да будет ми предстатель пред неприступным величеством Славы Твоея.

Монашествующих Богодухновенное удобрение явился еси, Преподобне, братию словом, солию растворенным, и делы благими во благочестии утверждая.

Глаголал еси, Отче Силвестре, братии твоей, яко аще стяжеши по смерти дерзновение ко Господу, ходатай будеши о обители твоей: темже венец славы приим, молися о недостойных рабех твоих.

Богородичен:

Его же родила еси неизреченно, Сына и Бога, моли Дево Всесвятая, сохранится достоянию Твоему от бед маловерия и злых помыслов шатания.

Катавасия по уставу. Песнь 3, ирмос:

Несть свят…

Заповедь твою блюсти повелевая, Преподобне, наказал

—558—

еси заповедь преступившаго, но приим сего покаяние, благосерде исцелил еси слепотствовавшаго.

Богоноснаго Сергия благословение приим, блаженне, взыскал еси пустыни, и образ был еси двоице ученик его, иже стопам твоим последовавши, близ тебе водворишася и святолепныя обители устроиша.

Скорбью исполнил еси сердца братии, жизнь временную оставляя, Силвестре: ныне же радостью исполнявши взирающих на нетленныя мощи твоя.

Богородичен:

Милосердия источниче, Владычице Пресвятая, буди покров всем прибегающим к Тебе с верою твердою, надеждою несумненною и любовию чистою.

Седален глас 4.

Блаженства горняго взыскуя, вся красная мiра сего оставил еси, Преподобне, чад твоих духовных наказуя, яко вся мiрская преходят, едино же пребывает выну сокровище благочестия. Дважды.

Слава и ныне: Богородичен.

На престоле со Отцем и Св. Духом вечно царствующаго неискусомужно родила еси, Приснодево, Сына Божия: тем Тя, яко Богоматерь, песньми немолчными ублажаем.

Песнь 4-я, Ирмос:

Христос моя сила…

Сила Христова в тебе открыся, Преподобне: бесов бо изгонявши, слепым зрение, глухим слышание, немощствующим исцеление подаеши.

Духом горя, Господеви работая и токи слез источая, мнози благочестия плоды в пустыни Обнорстей возрастил еси, имиже до днесь питаются к раце твоей с верою притекающии.

Труды, бдение и сухоядение изнуриша тело твое, Силвестре: обаче свыше укреплен, Спаса прославил еси взывая: слава силе Твоей Господи.

Богородичен.

Помози, Пресвятая Богоотроковице, Благоверному Императору нашему, да сотрет силы сопротивных, и царство его ненаветно от злых и мира исполнь соблюди.

Песнь 5-я, Ирмос.

Божиим светом…

Очесы умными во вся дни живота твоего на Господа воскресшаго взираяй, в пустыни храм Воскресения воздвигл

—559—

еси в нем же святыя мощи твоя почивающи, явственне преднаписуют иертвеннаго телесе нашего во образ безсмертныя славы облечение.

Князи и боляре я простцы прихождаху к месту селения твоего, Силвестре, и от уст твоих глаголы наказания духовнаго в сладость слушаху.

Пришельцы иногда, в пустыню пришедша, зрак твой, смирения и пощения исполнь, удиви, и сего стяжал еси, яко перваго от ученик твоих.

Богородичен:

Пренепорочная Дево! молитвами твоими подаждь нам из пустыни Силвестра досточуднаго цветы добродетелей благоуханныя выну износити.

Песнь 6-я, Ирмос:

Житейское море…

Моря житейскаго треволнений отбег, в пустыню притекл еси, и тихое пристанище обретый, в Бозе едином живот твой полагал еси, Преподобне.

Девицу иногда, бесом люте мучиму, чудным явлением твоим исцелил еси, егда спящей былие травное подал еси. Тем чудо узревшии восхвалиша тя, Преподобне.

Обет изрече един от верных ти храм создати, иде же мощи твоя святыя почиваху, егоже и создал есть. Темже от бед и скорбей избавил еси его, блаженне.

Богородичен:

В храм твой, Владычице, сходящеся вопием Ти: Ты еси покров месту сему святому, идеже Силвестр Богоносный жительствоваше. Спаси убо ны зде покланяющияся Тебе и всем христианом буди Помощница.

Кондак, глас 6.

Подвигом добрым подвизался еси, Преподобне, и душу твою, яко жертву чисту и непорочну, Духу Святому принесл еси, и по смерти твоей стадо твое духовное соблюдавши, и в болезнех скоро посещавши. Темже молим тя преблаженне, с лики преподобных моли Христа Бога, да спасет Благовернаго Императора нашего имярек, и подаст людем в мире глубоце устроитися, да зовем ти: радуйся, Силвестре, иноком духовный пастырю и наставниче.

Икос, глас тойже.

Иноков воистину началовождь явился еси, Богомудре Силвестре: смиренно бо Христову последуя, крест Его на рамена подъял еси, и терпением, пощением и молитвою

—560—

стаду твоему образ был еси. Темже и братия, яко отца и наставника тя почитающе, зряще тя ко Господу отходяща, скорбию исполняхуся, имже вещал еси глаголы утешения, потерпите, глаголя, мало в нынешнем веце, братия возлюбленная, и венцы приимете от Христа Бога и Спаса душ наших, егоже моли, Преподобне, мир мiрови даровати и душам нашим велию милость.

Песнь 7-я, Ирмос:

Росодательну убо пещь…

Изряден подвигоположник был еси, Преподобне, воду на раменах твоих нося, и былте единое вкушая. Тем прослави тя благословенный Бог Отец наших.

Не отхождаху людие от келлии твоея, Преподобне, словесем твоим духоносным внимающе, и восхваляюще Господа взываху: благословен Бог твой и Бог Отец наши.

Чудесы многими прослави тя, Христос Бог наш, имиже удивляеми людие всего царствия Российскаго, восклицают: Благословен Бог Отец наших.

Богородичен:

Тайну храмов зде красующихся уразумеим вернии, и возглаголем: покрый нас Богомати, честным твоим покровом, и помози молитвами твоими, блаженне Силвестре, да достигнем славнаго из мертвых воскресения и сретения Господня на воздусе.

Песнь 8-я, Ирмос:

Из пламене…

Святыя Церкве не отлучайтеся, глаголал еси брат твоей, Преподобне, наказуя, яко да во храме воспевают вернии Господа и превозносят Его во веки.

Отроцы блаженши во огни, яко злато в горниле искушаеми, Господа воспеваху: сице Силвестр Богомудрый, огнем терпения искушаемь и очищаемь, взываше: Господа пойте и превозносите во вся веки.

Богородичен:

Пролей мольбы к Сыну Твоему неизреченно милосердому, да спасет ны от всякаго злаго обстояния, Приснодево Богоблагодатная.

Песнь 9-я, Ирмос:

Бога человеком…

Незримый людем в пустыни пребывал еси, с Богом невидимым духовне беседуя Силвестре блаженне, тем и ангелоподобен был еси. Сего ради тя ублажаем.

—561—

Славы от человек не ища, от человек сокровен был еси, сокровенне в Бозе пребывая. Но яко славою Божиею прославленна тя ублажаем.

Благосердно приими, Богомудре Силвестре, песни сия, во славу имене твоего сложенныя, и помолися о мне, грешнем рабе твоем.

Богородичен:

Богородице Дево, упование христианом, буди стена крепкая и ограждение всем верующим, да Тя, яко Матерь Бога Слова Премилосердую, величаем.

Светилен.

В чертог Господа славы возшед и одежду имый убеленну светом добродетелей, моли Христа Бога, Преподобне, да дарует всем православным в вере скончати живот свой и облещися в одежду нетления.

Богородичен:

Ризу подаждь нам светлу, Богомати, златом благих дел преиспещренну, да прославляем выну твое благоутробие.

На хвалитех стихиры на 4 глас 8.

Приидите людие, ублажим Силвестра досточуднаго, в дебрех пустынных ангельски жительствовавша, и лествицею добродетелей небесе достигша, и со слезами возопиим ему глаголюще: моли Бога о нас, Преподобне Отче наш.

Рубищем иногда облечен был еси, Преподобне: ныне же одеждою славы Боготканною украшен еси, гладом иногда плоть твою измождал еси: ныне же хлеба животнаго насыщаешися. Тем престолу славы предстоя, помяни нас грешных, Преподобне, и моли спастися всем нам.

Якоже исходил еси иногда из пустыни к людем, приходящим к тебе, Преподобне, и любовне к ним беседовал еси, слово спасения возвещая: сице и нас не отжени, усердно притекающих к раце мощей твоих, и ущедри нас, молящихся тебе.

Дом Духа Святаго воистину показался еси, отче Силвестре; мощи бо твоя источают чудес множество, и вси тепле верующии исцеление безмездное улучают. Молим убо тя, блаженне, даровати здравие телесем и душам нашим.

Слава: глас 6.

Что воздамы, Преподобне, за милости твоя неизреченныя; яко на просящих помощи твоея призиравши, и прибегающим к тебе с верою заступник теплый являешися,

—562—

приими жертву молений наших и вознеси ю к престолу Всевышняго, идеже водворяешися, моля о душах наших.

И ныне: Богородичен.

Богородице, Ты еси лоза истинная, возрастившая нам плод живота, Тебе молимся, молися Владычице со святыми Апостолы, помиловати душы ваша.

Славословие великое и отпуст.

На литургии: блаженна от канона песнь 3 и 6.

Прокимен глас 4. Честна пред Господем смерть преподобных Его.

Стих: Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?

Апостол к Галатам. Зачало 213.

Алиллуиа, глас 6: Блажен муж бояйся Господа, в заповедех Его восхощет зело.

Стих: Сильно на земли будет семя его.

Евангелие от Матфеа. Зачало 10.

Причастен: В память вечную…

Молитва Преподобному Отцу нашему Силвестру, Игумену Обнорскому Чудотворцу

О честная главо! Духа Святаго обиталище и Ангелов собеседниче, Преблаженне Отче Силвестре! Житием богоугодным венец славы небесныя стяжавый и у Господа дерзновение велие имый, молися о рабех твоих, с верою твоея помощи требующих и с упованием на милосердие твое к тебе прибегающих. Испроси у Господа Человеколюбца всем людем коемуждо для благаго жительствования и спасения потребная: Церкви мир и тишину, Благочестивому Императору нашему на враги победу и одоление, недужным исцеление, сирым вспоможение, немощствующим верою в вере утверждена, юным в благочестии воспитание, всем людем безмятежие, и от всех бед и скорбей избавление, воззываемым от жизни сея временныя святое напутствие, преставльшимся блаженное в Господе упокоение. Услыши, Богоносне, усердное моление грешных и недостойных раб твои, и милости твоя богатыя излей на ны, да щедротами твоими обогащаеми славим всечестное и великолепное имя Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Сообщил П.К.

—563—

Появление настоящего ряда кратких и порою случайных справок, объединенных под вышестоящим заглавием, нуждается в оправдании. Читателю может показаться, что предлагаемая его вниманию тема несколько искусственна, что это своего рода прозаический экспромт юбилейного характера. Если бы речь шла о сравнении культурных задач славянофильства с целями просветительной деятельности ваших высших духовных школ вообще, – сомнение в правомерности постановки такого вопроса вероятно не возникло бы: оправдать перед сынами века древнюю православную веру отцов, с ее бытовым укладом, – вот та общая почва, на которой сходятся и почти сливаются два эти мощных потока – светский славянофильский и духовно-просветительный. Правомерность постановки такой темы не нуждалась бы в оправдании; но, как же быть с понятием московского, примешавшимся к этой чисто идейной стороне дела? Ведь ставить на принципиальную почву вопрос об отношении славянофилов именно к Московской Духовной Академии представляется затруднительным: для этого необходимо прежде ясно представить себе характерные черты, отличающие нашу Академию от ее иногородних собратий; но, такой общепризнанной ее характеристики нет.³¹⁶⁴

—564—

Подобное недоумение вполне законно, и потому тема, поставленная в заголовке статьи, должна пониматься действительно в узком смысле: речь идет лишь о чисто внешних отношениях, связывавших деятелей нашей Академии с деятелями славянофильства. Здесь местное и историческое закрывают принципиальное.

Но, тогда что же остается и от славянофильства, и от Академии? – Почему мы в таком случае останавливаемся именно на этих двух группах общественных деятелей, а не берем для рассмотрения какое-либо иное возможное сочетание любого числа иных человеческих групп?

На последний вопрос мы ответим так: мы ищем следов взаимоотношений между славянофилами и деятелями Московской Академии потому, что, даже за вычетом принципиального, в самом факте встречи тех и других на географическом пространстве Москвы и ее пределов мы усматриваем нечто далеко не случайное: и для славянофильства, и для русского духовного просвещения вообще, Москва не просто один лишь из русских городов, хотя бы и столичных, а нечто гораздо более существенное. В отношении к славянофилам это – общепризнано. Для славянофилов, Москва – подлинное сердце России. «Средоточие правительственное должно быть там же, где средоточие народное», – такова формула Константина Аксакова.³¹⁶⁵ «В Москву, в Москву призывает… своего Царя вся Россия!… Пора домой!», – восклицает Иван Аксаков.³¹⁶⁶

Но, будучи истинным сердцем России Москва у славянофилов получает еще и иное, высшее значение. «Поддержи в Самарине его московские, т.е. общечеловеческие, интересы», писал Хомяков Веневитинову³¹⁶⁷, Но, под общечеловеческим, славянофилы, как известно, понимали не тот минимум, который остается за вычетом всего характерного для каждой отдельной народности, а скорее напро-

—565—

тив – тот максимум совершенства, которого может достигнуть в земных условиях каждый отдельный племенной союз, верный своему божественному предназначению. И нигде, думали славянофилы, высота этого божественного предназначения не доведена до такой степени совершенства, как в племенах славянских и, в частности – в народе русском. Будущность этого племени представлялась им в сиянии славы: здесь максимум племенного совершенства совпадал поистине с максимумом общечеловеческим вообще. К осуществлению его и звал славянофилы; но успех этой деятельности, по их убеждению, зависел исключительно от степени верности русского народа православным заветам его отцов. Вопросы славянофильской политики тесно связаны с судьбами русского православия, и если Москва для них тождественна с целой Русью, то и последняя неотделима от всего Православного Востока.

Но, не во имя ли защиты восточного русского православия против иноземных влияний получила свое бытие, и наша Академия? Ведь она возникла в сознательный противовес западному направлению, проникавшему в русское просвещение.³¹⁶⁸ Как Москва славянофильская звала царя прочь от окна в Европу внутрь, в его русское жилище, так и «Еллино-Славенские схолы»³¹⁶⁹, из которых выросла Московская Академия должны были, прекратив доступ западным веяниям, сохранить и упрочить внутрь восточной ограды разумное понимание вселенской истины православия. И было время, когда наша Академия призывалась одна нести эту ответственную службу – «Указ наш царский нерушимо полагаем, говорится в нашей Академической Привелегии, еже бы ни единому кому зде в царствующем граде Москве, и в прочих нашея царския державы градех, развее сего от нас, великого государя, учиненнаго училища… не учити, точию в сем едином общем училище

—566—

да учатся, во еже бы от разных домовых учителей, паче же от иностранных и иноверных, противности какой-либо вере нашей православной не внестися и не быти разгласию».³¹⁷⁰

Скажут: то было давно, – ныне Академия Киевская действует уже согласно с Московской, Петроград уже не смеется над «московитством» славянофилов, – время московских «привилегий» прошло! Да, но должна ли пройти и самая память о том, что была когда-то на свете славянофильская и православная Москва? Конечно, чем больше мест на земном шаре будут в этом смысле как Москва – тем лучше, однако следует ли отсюда, что понятие московского совершенно теряет свое прежнее значение? Не должна ли Москва и ныне остаться символом православного Востока? Нельзя ли понятие московских привилегий сделать устойчивым, несмотря на внешнее их несоответствие настоящему положению дел? Понятие православного Востока шире понятия Москвы, но оно уже понятия «всего света». Московские привилегии и должны напомнить об этой последней истине. Да, Восток есть только одна из стран света, – в этом его исключительность, но в этой стране света нашла себе земное прибежище надмiрная истина, и в этом привилегия Востока. Московское, прибавленное к Академии, только напоминает и ей, и всякой другой Академии, что они по существу московские, т.е. не западные, а восточные, православные. Если так, то мы снова возвращаемся к наиболее широкому пониманию поставленной темы, как задачи выяснить черты внутреннего совпадения двух великих течений: славянофильского и духовно-просветительного. От прибавления понятия московского тема ничего не теряет в своей принципиальности. Но рассмотрение вопроса в такой широкой постановке мы откладываем до более удобного времени: в сборнике, содержащем исторические материалы, и наше изложение приобретает повествовательный характер. Здесь московское берется в его узком смысле; впрочем, и символическое не

—567—

исчезает вовсе: оно чутко сторожит нашу юбилейную тему, готовое каждую минуту осветить ее временное и местное значение светом, льющимся с высоты Востока. Стоя на реалистической почве и признавая истинно восточное всюду, где бы оно ни проявлялось, мы не хотим сводить и Москву к одному лишь отвлеченному понятию. Русский восток всюду, где жива русская идея, но взоры русских людей почему-то всегда упорно обращаются к Москве. Ошибемся ли мы, если скажем, что в последние дни Москва даже решительно победила; что славянофильство ныне становится хорошим тоном, ко благу или ко вреду его – покажет будущее.³¹⁷¹

Но, если ныне Москва снова объединяет Россию и с нею весь православный восток, то славянофилов и деятелей нашей Академии она объединяла всегда. Когда, в 1856 году, вышла «Русская Беседа», – первый орган объединенных славянофилов, в программе которой говорится: «Народность русская неразрывно соединена с православною верой. Вера – душа всей русской жизни», и задачей журнала ставится оправдание и обоснование этого начала, – наша Академия, в лице А.В. Горского, живо откликнулась на этот славянофильский призыв. «Первый № вашего издания, писал он Н.П. Гилярову-Платонову – одному из главных сотрудников «Беседы», произвел здесь (т.е. в Академии – Ф.А.) самое благоприятное впечатление. Самостоятельность суждения, – серьезность нравственных убеждений, русский ум и сердце, – сочувствие к славянству – все это прекрасные залоги благих успехов в будущем, успехов, может быть, не быстрых, не громких, но глубоких, сильно действующих на литературу и жизнь. Господь да поможет»!³¹⁷² В этих словах Горского, по поводу самого программного из всех славянофильских журналов, в свою очередь, думается нам, дана как бы программа всех

—568—

позднейших отношений к славянофилам нашей Академии. Пусть эти отношения по-видимому были внешни, пусть было не мало и взаимного непонимания, но, думается, на общей памяти тех и других не осталось темных пятен: один молча обмененный взгляд всегда мог восстановить нарушенное равновесие встречи. Ведь те и другие – братья по крови, ведь то – московская кровь, то – лишь выявленное до конца сходство фамильных черт их общей матери православной России.

Так ли это, или нет – пусть судить читающий описание этих внешних встреч.

Говоря о славянофильстве всегда имеют в виду то идейное течение, которое, получив начало в сороковых годах в Москве, затем, уже не прерываясь, достигает и до наших дней. И это вполне справедливо: вне московского славянофильства мы не знаем никакого другого аналогичного ему литературно-общественного движения. Но, вместе с тем, впервые ясно высказав заветные русские думы, славянофильство открыло глаза и на такие явления русской жизни, которые, стоя вне непосредственной преемственной связи с ним, в смысле идейном оказались отдаленными его предтечами. К числу таких «тайных отцов славянофильства»³¹⁷³ относится Григорий Саввич Сковорода. Воспитанный на западных философских образцах и непосредственно знакомый со всем строем европейской культуры, он первый попытался на собственной русской почве возрастить семя русской философии. В нем славянофильство еще не нашло своего слова, но он хранил его, как заветную тайну своего сердца. Полным таинственности было и его посещение Троицкой лаврской семинарии, в котором мы видим, как бы прелюдию к истории сношений славянофилов с нашей Академией.

В 1755 году был вызван в Славяно-Греко-Латинскую Академию из Киева, для преподавания философии и гомилетики, некто Владимир Каллиграф, «перекрещенец из евреев», одно время бывший и префектом ее, на которого

—569—

Арсений Мацеевич доносил, что он «в Москве говорил на поучении плевелы не токмо лютеранския и кальвинския, но и жидовсия», за что тот после и был уволен от преподавательской деятельности.³¹⁷⁴ С этим полу-земляком своим Сковорода и отправился было в Москву, но по пути завернул к другому своему земляку префекту Троицкой семинарии и наместнику Лавры – Кириллу.³¹⁷⁵ «Сей, увидя Сковороду, котораго зналъ уже но слухамъ и нашед в нем человека отличных дарований и учености старался уговорить его остаться в Лавре для пользы училища», так рассказывает известный друг Сковороды – Ковалинский, однако, – тщетно! странствующей философ не захотел променять посох на кафедру и ушел так же внезапно, как и явился, «оставя по себе в Лавре имя ученого и дружбу Кирилла».³¹⁷⁶

Много лет спустя, когда семинария стала уже Академией и тайное славянофильство перешло в явное, как бы по его стопам, пришел к нам другой великий украинец и если не отец, то старший и ближайший союзник славянофилов – Гоголь.³¹⁷⁷ И он, подобно Сковороде, побывал у нас мимолетно, но прием оказанный ему был еще более теплым, как в виде его академического друга о. Ф. Бу-

—570—

харева³¹⁷⁸, так и со стороны молодых академических питомцев.³¹⁷⁹

Так была проложена двумя великими малороссами малая дорожка в Академию, по которой после пошли к нам и те из великороссов, кому это имя принадлежит «не в одном лишь этнографическом, но и в более глубоком смысле. Эту дорожку и хотим мы ныне проследить во всех ее самых отдаленных разветвлениях. Мы не боимся, что они увлекут нас в сторону: «московский отпечаток» не так-то легко стирается!

Семьи Киреевских, Хомяковых, Аксаковых и Самариных – вот столпы славянофильства. Около них, прежде всего, и должны сгруппироваться все сведения, касающиеся намеченной темы. Впрочем, и здесь, если мы, в пределах каждого отдельного славянофильского рода, будем стоять на строго хронологической почве, наш рассказ предварится небольшой, не чисто славянофильской, но очень близкой к славянофильству сценой. Действующим лицом в ней является Жуковский – самый близкий друг семьи Киреевских, и конечно, тоже один из певцов «во стане русских воинов». В 1849 году Жуковский прислал в «Москвитянин» Погодину – этому меньшому славянофилу, о котором речь будет дальше – свою малоизвестную широкой публике статью: «Две сцены из Фауста», где он, в подражание последнему, дает опыт умозрительного истолкования первых слов евангелия от Иоанна.

«В той сцене, пишет Жуковский, которая предшествует явлению Мефистофеля, то есть за минуту перед тем, как овладела им враждебная сила, Фауст переводит из св. писания I главу Иоанна. Он хочет поправить и выразить по-своему мысль евангелиста, и такою гордостью становится доступен губительному искушению. Никакой человеческий ум, рассуждает Жуковский далее, не придумает ничего выше и всеобъятнее этого дивного евангельского "слова»; с ним на ряду можно поставить только то, которое слышал Моисей из пламенной купины: аз есмь сый.

—571—

В сем последнем изображен Бог без всякого отношения к созданию; в слове евангелиста изображен Бог Создатель во времени и вечности. Выражение слово (logos) разом объемлет то и другое. Но здесь под словом разумеется не одно определенное, языком произносимое и слухом принимаемое слово; но слово вообще, то есть и слово – духовное тело мысли, вместе с мыслью в минуту ее рождения создающееся в душе нашей, и слово – материальная одежда этого духовного тела, звук, его выражающий. По крайней мере оно так в отношении к человеку… Слово Божие, напротив, есть Бог – и Бог, как творец, и Бог, как творение, от века бывшее и в Боге, и с Богом, из воли его истекшее и в нем заключенное, но с ним неслиянное и с ним не тождественное, имевшее начало, ибо оно творение, и безначальное, ибо оно есть непосредственное Божие творение, а Бог действует в вечности, в которой было, есть и будет – одно и то же».³¹⁸⁰ – Так пытается Жуковский исправить погрешность Фауста и, незаметно для себя, сам высказывает настоящую ересь. Но такова его статья в окончательном виде, в рукописи она еще подверглась некоторым переделкам. Первым домашним цензором ее был И.В. Киреевский.

«Возвращаю тебе статью Жуковского», писал он Погодину, – «посмотри перемены, которые я сделал; кажется, теперь ничего нет противного Православию. Если это не очень портит ее в риторическом отношении, то решись печатать в этом виде. Но во всяком случае мне кажется, что о риторике думать нечего, когда дело идет о Православии».³¹⁸¹ Не знаем, как отнесся к этому делу Погодин, но другой из малых славянофилов Шевырев заметил, что и после поправок Киреевского статья содержит в себе много не православного. Тем не менее всю вину он хочет свалить на духовную цензуру, которой предстоит вынести окончательный приговор, и где главным лицом в то время был наш Ф.А. Голубинский. «Зачем ты послал статью Жуковского в духовную цен-

—572—

зуру? пишет он Погодину. Каким образом Голубинский будет цензоровать статью о Фаусте, Мефистофеле и Гретхен? Что за нелепость! Можно было посоветоваться с каким-нибудь духовным лицом, опытным в деле, даже с самим Митрополитом, но не отправлять в духовную цензуру, которая такой статьи цензоровать не может и не должна. Если они понимают смысл своих действий, то должны оборотить статью назад».³¹⁸² Шевырев, однако, ошибался: официальный духовный критик светских тем оказался на высоте и умственного и духовного величия.

Рассмотрев статью и поправки И.В. Киреевского Голубинский отвечал Погодину, как истинный мудрец: «Трудно, говорит он, исправлять слова человека, богатого живыми мыслями. Но вы предложили мне это; потому только и решился я заменить некоторые его выражения своими. Он говорить о вечном Слове в смысле Платона и Плотина, и разумеете едва ли не то, что у них κόσμος νοητός, τόπος (или πλήρωμα) τωνφιδεῶν, и в этом смысле мог написать «творение». Мы другому научились у апостолов Иоанна и Павла, у которых я и заимствовал вставленные мною выражения. Если этот begeisterter Mann крепко держится умозрений Платонических в этом пункте, то хотя и есть сердечное желание ему лучшего убеждения, но имеем ли мы право писать за него вопреки его убеждению?… Предаю это на ваше рассмотрение и решение. Если примете вписанные мною выражения, то так и напечатаете их, как вписаны. Если же усомнитесь принять, то зачеркнутые слова прошу вас не печатать, а навести, где нужно, связь, как сами знаете».³¹⁸³ …

Таково было, едва ли не первое, косвенное знакомство старейшего из славянофилов со старейшими из столпов нашей Академии. Семь лет спустя Киреевскому пришлось снова по цензурным делам, но уже непосредственно, столкнуться с другим из наших первых наставников – П.С. Делициным. В «Русской Беседе» печаталась самая программная из его славянофильских статей – рассуждение: «О возможности и необходимости новых начал для Фило-

—573—

софии». По поводу ее Т.И. Филиппов – еще один из славянофилов вторичной формации – писал ее автору: «Я сейчас приехал от Троицы, куда возил вашу статью на рассмотрение духовной цензуры. Делицын выкинул из нее следующие четыре строки: «чтобы даже внутренней приговор совести, более или менее очищенной, он (т.е. человек вообще – Ф.А.) не признавал, мимо согласия других разуметельных сил, за конечный приговор высшей справедливости». Причина выставлена такая: «Эта мысль может иных повести к ложным перетолкованиям, которых конечно не имел в представлении автор».³¹⁸⁴ …

М.О. Гершензон, в своем новейшем издании сочинений И.В. Киреевского, замечает по поводу этих слов, что теперь уже «невозможно определить», откуда они были вычеркнуты.³¹⁸⁵ Между тем, даже при самом поверхностном чтении всей статьи, они легко становятся на свое место. Именно, они продолжают ту, центральную для всего рассуждения, мысль Киреевского, что истинная сила разума заключается в его цельности. «Первое условие для такого возвышения разума, говорит Киреевский, заключается в том, чтобы он стремился собрать в одну неделимую цельность все свои отдельный силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия; чтобы он не признавал своей отвлеченной логической способности за единственный орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием правды; чтобы внушения отдельного эстетического смысла, независимо от других понятий, он не считал верным путеводителем для разумения высшего мiроустройства; (даже, – ) чтобы господствующую любовь своего сердца, отдельно от других требований духа, он не почитал за непогрешительную руководительницу к постижению высшего блага; чтобы даже, внутренний приговор совести, более или менее очищенной, он не признавал, мимо согласия других разуметельных сил, за конечный при-

—574—

говор высшей справедливости, но чтобы он постоянно искал в глубине души того внутреннего корня разумения, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цельное зрение ума».³¹⁸⁶ Конечно, цензор наш испугался за совесть, но, думается, что и мы не поступаем против совести, когда пытаемся, через 60 лет, как бы загладить вину одного из своих далеких наставников.

Впрочем, в отношении к самому И.В. Киреевскому Академия не только давно уже ее загладила, но еще и воздала ему сторицей. Отняв несколько незначительных строк из его статьи, она уделила ему самому много своих рабочих часов. Мы имеем в виду всю ту деятельность Киреевского по переводу св. отцов, преимущественно мистиков, которую он вел при Оптиной пустыне и в которой ближайшей помощницей его и порой даже просто работницей была наша Академия, главным образом в лице все того же незабвенного Ф.А. Голубинского.³¹⁸⁷ О характере этой совместной деятельности их свидетельствуют сохранившиеся письма И.В. Киреевского и его жены Н.П. Киреевской к оптинскому старцу Макарию. Писем самого И. В-ча немного, но зато писем его супруги – без числа, и о них нам тоже придется сказать несколько слов, так как в них именно раскрывается ясно степень участия в этом деле нашей Академии и выясняется трудная роль, выпавшая на долю смиренного нашего Ф.А. Голубинского.

Интересно, между прочим, что первое из сохранившихся писем такого типа, принадлежащих самому Киреевскому, как бы непосредственно примыкает к «делу» о вышеприведенной статье Жуковского. В нем речь идет о той же тайне Второго Лица Пресв. Троицы, над которой размышлял и Жуковский: «Милостивый батюшка! пишет Киреевский о. Макарий, прилагаю письмо инспектора Сергия³¹⁸⁸, полученное мною в ответ на то, которое я ему

—575—

писал по вашему приказанию… В указании на Иоанна Дамаскина он ошибся: я писал ему об 11-й главе и 3-м параграфа, разумея первую часть, в которой говорится о Пресвятой Троице. А он вместо 3-го параграфа прочел 3-ю часть, и в ней искал одиннадцатой главы, где идет речь о другом. – В указанном же мною месте говорится именно о безначальности и небезначальности Сына. Для усмотрения вашего, выписываю это место, и при сем прилагаю».³¹⁸⁹ Но, Киреевский ошибается сам: он принимает за третий параграф одиннадцатой главы – второй параграф главы двенадцатой, который по смыслу действительно продолжает два предыдущих.³¹⁹⁰ Вместе с тем и наш о. Сергий, думая поправить его, вполне мог ошибиться, так как в 11-й главе 3-й части речь идет о том, «каким образом должно понимать выражение: Единое естество Бога Слова – воплощенное».³¹⁹¹ Что же касается собственно вопроса о небезначальности Слова, то такое понимание из рассматриваемой главы не вытекает, так как там говорится только, что Сын есть «Сила Отца, предначинающая творение всех вещей, как совершенная Ипостась, рождающаяся от совершенной Ипостаси, так, как знает Сам, который и есть Сын и называется».³¹⁹² – Но, уже самый тот факт,

—576—

что Киреевский ищет в этих словах такого полуарианского смысла, объясняет его сравнительно снисходительное отношение к подобному же богословствованию Жуковского.

В следующем письме, того же года, о нашей Академии упоминается лишь вскользь и снова – не без легкого осуждения: «Не мог просмотреть замечаний Ваших на перевод Троицкой Академии, пишет он тому же о. Макарию, и только половину Вашего перевода 1-й главы Ис(аака) С(ирина) успел перечесть и сличить с переводом Лаврским… До сих пор мне кажется, во всех тех местах, где Вы отступаете от перевода Лаврского, Вы совершенно правы и смысл у Вас вернее».³¹⁹³

Наконец, в последнем письме из той же серии, на котором стоит остановиться, Киреевский уже прямо говорит о своем главном помощнике в деле перевода – Ф.А. Голубинском, и опять – не без упреков, причем центральное место вновь принадлежит вопросу о формулировке троичного догмата. «В трех отпечатанных листах Максима Исповедника, пишет он о. Макарий, Вы изволите усмотреть многие перемены против рукописи.³¹⁹⁴ Из них те, который сделаны в толковании на «Отче наш», кажутся мне совершенно согласными с смыслом перевода… и много объясняющими темноту некоторых речений. Также и примечания некоторые кажутся мне весьма драгоценными.³¹⁹⁵ … В рукописи были некоторые слова поправлены рукою са-

—577—

мого Митрополита. Видно, что он занимался этим делом. – Но после того, как рукопись была у Митрополита, Голубинский сделал некоторые прибавления, и, кажется, напрасно. Напр., он вставил в текст слова… «да приидет Дух Твой Святый и да очистить нас». Что было драгоценное пояснение в примечании, то делается порчей книги, когда вставляется в текст и приписываются святому Писателю такие слова, которых он не говорил. – Но с этим было делать нечего. – Однако же, другую вставку я взял на себя смелость вычеркнуть, потому что мне кажется, что она может навести на ложное понимание. Голубинский взял ее из рукописи Латинской, изданной Бернардинскими монахами. Для чего же из этих Латинских изданий брать речения, которых нет в переводе Паисия, и приписывать их Паисию?… Латинские монахи в таких случаях не знают совести и легко присочинят речение… Основываясь на этом чувстве, я вычеркнул слова, прибавленные Голубинским. Он может их поставить в опечатках, если захочет. Но Вас, Батюшка, прошу сказать мне, так ли я поступил, или слишком самовольно?³¹⁹⁶ В другом же писании Св. Максима, в Слове постническом, Голубинский много переменил в рукописи, и, кажется, очень часто понапрасну, а иногда даже поставил и смысл, как мне кажется, неправильный; делать было нечего. Потому, кажется, что рукопись была написана дурным почерком и с ошибками грамматическими, он предъубедился против всего сочинения, и уверился, что это перевод не Паисия, а какого-то переводчика, неопытного ни в Греческом, ни в Русском языке. Мне же кажется, что он ошибается, и что перевод носит характер Паисиевской системы до слова, и что поправки Голубинского не совсем удачны. Напр.: слово смотрение он напрасно заменяет словами цель или намерение.³¹⁹⁷ Мысль, что Господь

—578—

терпел действия лукавого из любви к людям, которыми тот действовал, Голубинский, кажется, неправильно заменил другою мыслью, что Господь наказывал лукавого любовью к людям. – Не это, кажется, есть то наказание, которое определено лукавому.³¹⁹⁸ Там многое Голубинский изменил по своему предубеждению. Все, однако же, эта брошюра с двумя Писаниями Св. Максима есть, по моему мнению, одна из самых глубокомысленных, из самых важных, из самых полезных книг, которые когда-либо были у нас напечатаны».³¹⁹⁹

Этими немногими документами пока собственно и исчерпываются все сведения о непосредственных отношениях И.В. Киреевского к нашей Академии³²⁰⁰, но они находят себе естественное продолжение в деятельности его супруги, благодаря которой, по общераспространенному мнению, опирающемуся на известное сказание «об обращении Ивана Васильевича», в последнем и произошел тот религиозный поворот, которым единственно обусловлены самые его отношения и к Оптиной пустыне и к нашей Академии.³²⁰¹

—579—

Наталья Петровна Киреевская является, таким образом, как бы естественной посредницей между И.В. и нашими богословами, но, как мы увидим, эта роль принадлежала ей и в более прямом смысле. Однако, прежде чем обратиться к ней, остановимся на одной интересной подробности в отношениях И.В. к нашей Академии, которую мы уже отчасти отметили. Мы имеем в виду тот факт, что – случайно, или по причинам более глубоким – несмотря на ограниченность документов, характеризующих указанные отношения, можно заметить, что приведенные свидетельства очень типичны для И.В. Киреевского. Как мы уже указывали, в письмах последнего, касающихся нашей Академии, речь идет преимущественно о тайне пресв. Троицы.³²⁰² Но ведь именно Киреевскому принадлежать знаменитые слова: «учете о Св. Троице не только потому привлекает мой ум, что является как высшее средоточие святых истин, нам откровением сообщенных, но и потому еще, что занимаясь сочинением о философии, я дошел до того убеждения, что направление философии зависит, в

—580—

первом начале своем, от того понятия, которое мы имеем о Пресвятой Троице».³²⁰³ – В признании же того, что эти слова И. В-ча не случайны, а напротив крайне характерны для него, сходятся и новые апологеты той же истины и вместе – друзья славянофильства³²⁰⁴ и его враги. Последним тоже кажется, что слова Киреевского достойны особого внимания, но лишь как лучшее доказательство его крайней «некультурности». Это засвидетельствовал, как известно, «знаменитый русский философ» Писарев. В статье «Русский Дон-Кихот», написанной по поводу первого издания сочинений Киреевского³²⁰⁵, он как раз обвинял последнего за вышеприведенное суждение. Место, относящееся сюда, цензура выкинула, но из судебного разбирательства дела видно, что эти слова были нарочито подчеркнуты Писаревым. «Положим, оправдывается за него на суде его издатель и ярый апологет Павленков, положим, что положение о Троице вещь весьма святая, но говорить, что от этого зависит развитие всех философий земного шара – это значит быть не христианином, а религиозным фанатиком, значит не поддерживать православие, а оказывать ему медвежью услугу, значит обвинять православие в чудовищном деспотизме – в том, что оно хочет поглотить философию, что она у нас не мыслима, что мы можем иметь лишь одну теологию».³²⁰⁶ Суд оправдал обоих свободных мыслителей, но нашей Академии суждено было не только оказать посильную научную помощь самому Киреевскому в истолковании этой высшей истины, но и подтвердить, через много лет, правильность его философской догадки санкционированием ученого достоинства труда, выросшего под кровом нашей же Академии и посвященного раскрытия той же мысли.³²⁰⁷

—581—

Обращаясь теперь к Н.П. Киреевской и ее посредничеству между Академией и И. В-чем Киреевским в деле перевода аскетических творений, мы в письмах ее, касающихся данного вопроса, конечно, уже не найдем и признаков богословствования, но они интересны в том отношении, что рисуют внешнюю сторону самого дела, хотя, к сожалению, оставляют неприятное впечатление. Они показывают, как легко вхожая к митрополиту Филарету Н.П. сплошь и рядом пользуется своей привилегией для того, чтобы взваливать на нашего Ф.А. Голубинского, который вообще во всей этой истории, как уже замечено, является главным страдающим лицом, – работу выше его сил, совершенно не считаясь с тем, что, кроме удовлетворения ее суетливых издательских затей, у него была масса других обязанностей. – Но, вот письма говорят сами за себя:

«Граф Протасов, пишет она тому же о. Макарию, говорил у Троицы бывши, про Ф.А. Голубинского, «что дело цензуры отягощает его и слишком для него ничтожно». Из сего Ф.А. заключает, что ему должно оставить Комитет, и говорит: «если и оставлю его через полгода или год, то, во всяком случае, при себе наложу печати (т.е. Цензурного Комитета) на все рукописи Паисия и сверх того, хоть и выйду из цензуры, но этот труд не оставлю и все сам их просмотрю, если же умру, то все же к выпуску их не будет остановки, потому что печать ко всему приложена будет». Я сердечно его благодарила».³²⁰⁸

Но ясно, что все эти уверения Ф.А. являются ответом на предварительные настойчивые просьбы Н.П., которая из сообщения гр. Протасова вывела не то, что Ф.А. утомлен и нуждается в отдыхе, а лишь то, что он скоро уйдет из цензурного комитета, и, следовательно, нужно спешить хорошенько его использовать, причем благоразумно предусматривается даже возможность его скорой кончины. Ряд следующих писем рисует общую картину такой эксплуатации.

13 мая (1849 года) Н.П. пишет про рукопись перевода: «…посылаю для цензуры, к Ф.А. Голуб. Буду просить его о поспешности…» и далее: «оригинал не скоро

—582—

выручишь теперь у Ф.А. Гол. А желалось бы окончить этот том при себе…».³²⁰⁹ – 28 июля: «…отпечатывается 9-й лист слов св. Марка; остается 8-е его слово, которое переведено или переводится Ф.А. Голуб.; завтра желаю писать Голубинскому, чтобы он поспешил присылкой сего последнего слова».³²¹⁰ – 15 августа: «Я предоставила Владыке настоящее замедление в страничках 8-го слова св. Марка; если же ожидать Симеона Евхаитского да Фалассия и проч., то года в три не дождаться. Владыка смеялся и согласился, и сказал, что писал сам с Г. к Ф. Голубинск. о Варсануфии и, что как будет в Лавре, то опять подтвердит Голубинскому».³²¹¹ – 19 августа: «Письмо от Г., в котором видно, что Владыка говорил с Ф.А. Голубинским; следствием разговора, прислано через о. И. окончание 8-го сл. св. Марка… Вот уж слава Богу, только должно быть очень на меня неприятно Ф. Голубинскому».³²¹² – 25 августа: «Г. … с о. И. попеременно надоедал Ф.А.Г., и это весьма похвально. Хотя нашел Голубинского во гневе, но его Владыка круто посадил за Варсануфия, уже это прекрасно, это милость Божия и Владыки нашего великая. Слава Господу Богу, поспешествующему благому делу. Господь все устроит».³²¹³ Наконец, 5 сентября, после таких благочестивых излияний, несколько напоминающих благодарственную молитву по совершении anta-da-fe³²¹⁴, как бы слабые проблески сознания: «Завтра думаю написать к Ф.А. и благодарность, и извинение, и просьбу прислать не мешкая окончание Феогноста».³²¹⁵ Затем последовало, очевидно, самое извинение, и 16-го – смиреннейший ответ Голубинского: «Почтеннейшая раба Господня, Наталья Петровна. Простите меня ради Христа. Я ничего против вас не имею, а только себя

—583—

виню за свои неисправности».³²¹⁶ – 19-го – новый нажим на митрополита, впрочем, с легкими вариациями: «Я…, прибавила нисколько слов о том, что боялась отвлекать Ф.А. теперь иным занятием от книги св. Варсануфия. Владыка сказал: «да, я ему приказал исключительно ею заняться».³²¹⁷ – А затем, очевидно, смотри те же письма и в том же порядке, только с другими датами…

Такова эта характерная страничка из истории знакомства нашей Академии со славянофилами. Известно, правда, что Ф.А. Голубинский был немного ленив, но в настоящем случае, думается, вина лежит все же больше на Н.П. Киреевской, не дававшей ему буквально ни отдыху, ни сроку.

Кроме последнего, Н.П. знала еще в нашей Академии ректоров – епископов: Савву³²¹⁸, и Михаила³²¹⁹ и профессоров: С.К. Смирнова³²²⁰ и П.С. Казанского³²²¹, но был ли знаком с ними И.В. Киреевский – не знаем.³²²² По всей вероятности нет, так как Н.П. познакомилась с ними довольно поздно и, если не ошибаемся, главным образом для того, чтобы устроить судьбу одного своего малоспособного племянника, который и был к нам действительно определен, но едва-едва дотянул до конца курса. «На вступительных экзаменах, вспоминает преосв. Савва, он оказался весьма мало подготовленным к слушанию академических лекций, а сочинять почти вовсе не мог; ему в этом отношении оказывал деятельную по-

—584—

мощь, как оказалось в последствии, один из его товарищей, именно студент Владимирской семинарии Евгений Быстрицкий. Для юноши Арбенева четырехлетний академический курс прошел почти бесплодно: он вышел из академии не более, как с званием действительного студента, и то по особому снисхождению».³²²³ Это снисхождение было оказано ему епископом Игнатием можайским, магистром нашей Академии, председательствовавшим тогда на выпускных экзаменах³²²⁴, и знакомства с которым, вероятно тоже по вышеуказанным соображениям, Н.П. некогда добивалась долго и настойчиво.³²²⁵

Настоящими краткими сведениями пока, собственно, и исчерпывается вся история непосредственных отношений вашей Академии к старейшей славянофильской семье, и все остальное сводится уже к изучению немногочисленных, но богатых по содержанию сочинений Киреевского, которое шло и идет у нас прилежно и успешно. Бывали у Киреевского правда и принципиальные противники в нашей академической среде³²²⁶, но в целом его мiровоззрение считается даже более близким к общецерковному, чем учение его знаменитого друга Хомякова, к которому мы теперь переходим.³²²⁷

—585—

Если в отношениях Киреевского к нашей Академии преобладает элемент личный и случайный, то связь с нею другого великого славянофила – Хомякова – носит черты строго принципиальные. В этом, если угодно, своего рода ирония судьбы: замкнутый и тихий Киреевский, незаметный в московских гостинных, благодаря шумливой общительности своей супруги, становится известен Академии прежде всего лично: живой собеседник Хомяков – душа славянофильских собраний – обращает на себя внимание наших богословов уже после того, как смерть сделала его неподвижным и безгласным. Хомякова наша Академия знает почти исключительно по его писаниям.³²²⁸

В отношении к последним можно, впрочем, установить некоторую последовательность и отметить постепенное изменение взгляда на них со стороны наших богословов, благодаря чему самые отношения кажутся как бы менее теоретическими и более непосредственными. И хотя, при таком историческом рассмотрении, самое начало знакомства можете показаться не совсем благоприятным для установления добрых отношений между Хомяковым и нашими богословами, мы не считаем возможным обойти молчанием подобные свидетельства. Скажем более, иная – более дружественная – встреча с Хомяковым, на первых порах, была бы для нас, быть может, менее извинительной, чем та недоверчивая и резкая, с которой фактически началось наше знакомство с ним. Ведь богословствование Хомякова и, прежде всего, его катехизическое учение о Церкви,

—586—

есть несомненно удар, колокола, рассчитанный на обновление помышлений многих сердец, дремлющих на старых ее катехизических определениях. Многих он и действительно пробудил, и сделал из видящих только внешнее умными созерцателями внутреннего существа Церкви. Однако, не неправы и те из приверженцев старых определений, кому новое слово о Церкви показалось слишком светским словом о ней.³²²⁹ – Для людей бытового уклада церковноучительная звонница мыслима лишь в ограде церкви, и всякий иной звон, притязающий на благовест, но идущий откуда-то со вне, кажется скорее ударом вечевого колокола, призывающего к восстанию против существующего церковного строя. Представителями такого уклада и были первые противники Хомякова из нашей Академии. Дети духовенства и питомцы духовной школы, они выступили в защиту этого духовенства и этой школы: они могли показаться односторонними и провинциалами, они и предпочли последнее той ложной игре в объективность, которая часто граничит с отсутствием всяких убеждений. Хомяков, несомненно, недооценивал значение иерархии: они указали ему на его ошибку. Видимая сторона Церкви, в его изложении, была слишком заслонена Церковью невидимой: наши богословы напомнили ему о ее бытии. Но, с другой стороны, и Хомяков, своими писаниями, раскрыл их глаза на многое, что, быть, может, прежде лишь смутно дремало в них: вывел их из некоторой косности быта на простор ясного

—587—

сознания объективной ценности их сословных преданий. Если он сам был грешен своего рода рыцарством по отношению к Церкви, то своих противников он, наверное, исцелил от некоторого бессознательного панибратства с ней. Но, в целом, это был тот спор, который один имеет право на существование: спор двух противников, имеющих общий предмет любви. То была типичная борьба ревности, единственно прекрасная борьба!

Лишь в самом начале нашего знакомства с Хомяковым, как уже указано, одно, чисто внешнее, неблагоприятное обстоятельство, не имеющее никакого отношения к существу дела, сообщает этому спору, несколько неприятный тон. Причина тому заключается в личном характере споривших: болезненно-желчном – у нашего П.С. Казанского и излишне-стремительном – у Хомякова. Но, первый страдал печенью³²³⁰, а второй извинялся тем, что «общество так апатично, так сонливо, и понятия его покоятся под такою толстою корой, что необходимо ошеломлять людей и молотом пробивать кору их умственного бездействия и бессмыслия».³²³¹ – Быть может обоим противникам лучше было бы не видеть друг друга, но как раз Казанскому-то и пришлось столкнуться с Хомяковым еще и лично.

«В обществе любителей российской словесности в Москве, сообщает он своему брату архиепископу Платону, Безсонов читал статью о Духоборцах, где изложил их учение в таком увлекательном виде, что многие сказали: и мы хотим быть Молоканами. Статья была полна разных выходок против духовенства и рассказов о действиях священников, разумеется корыстных и глупых, и эти рассказы встречены были аплодисментами. Хомяков в заключение также говорил о духовенстве, что оно не способно взять на себя инициативу в делах цивилизация. Одним словом, видно, что и партия защитников старого порядка, и партия преобразователей чувствуют, что для их

—588—

опоры нужно духовенство, каждая своими мерами хочет привлечь его на свою сторону и заставить служить их идеям. Большого труда мне стоило растолковать, что вера Христова с ее учением не должна быть орудием только и работным средством цивилизации и гражданских идей. Напротив, цивилизация должна служить к ее распространению и утверждению в сердцах. Как высшая потребность души, как важнейший долг человека, она есть главное, и подчинять ее гражданским целям, то же, что подчинять душу телу».³²³²

Встреча, нужно сознаться, не из удачных; но здесь необходимо вспомнить, что говорят о Хомякове близко его знавшие: «Многие, пишет Кошелев, упрекали его (Хомякова) в любви к софизмам и спорам, и уверяли, что он противоречил часто сам себе, защищая сегодня то, что он отвергал накануне». Но, поясняет Кошелев далее, «такой упрек показывает лишь одно, что люди, позволявшие его себе, не вникали в глубокий смысл его слов. Действительно, он иногда как будто противоречил себе: так в беседе с иными людьми, он словно отделялся от Православной Церкви, нападая на некоторые ее обряды, на ее служителей и на подчиненное ее положение гражданской власти, и дозволяя себе все это даже осмеивать; в беседе же с другими лицами, он крепко отстаивал необходимость соблюдения церковных обрядов и строго порицал тех, которые, самовольно, или из пренебрежения, или из личной гордости, позволяли себе становиться выше Церкви и не исполнять ее установлений».³²³³ Но, вместе с многими, и П.С. не умел разобраться в этих методологических приемах Хомякова; вот почему, впоследствии, его приговоры над богословскими писаниями последнего были такими суровыми.

«Почему, Вы спрашиваете, не пишут против Хомякова? – обращается Казанский к своей долголетней корреспондентке – А.Н. Бахметевой – 1) Считают его менее вредным, чем безбожников, против которых ратуют. 2) Его сочинения

—589—

отнюдь не считают замечательными в богословском отношении. Имея перед глазами западных богословов, с ним считаются и борются. Вот, например, в виду предстоящего на западе вселенского собора печатается теперь… история последнего их вселенского собора Тридентского, написанная Павлом Ивановичем Горским. История Флорентийского Собора, у нас составленная по поводу обращения Пия IX к Восточной Церкви, переведена на английский язык… А Хомяков, из ответного послания Восточных Патриархов взявший одно выражение, и не упомянул об Истории Флорентийского Собора, где разобраны все пункты спорные между Восточною и Западною Церковью. Истинно очи имут и не узрят, уши имут и не услышат. Вольно же закрыть глаза и кричать: темно, ничего не видать».³²³⁴

Хотя эти строки Казанского, по времени, следуют за другими, который мы приводим далее, однако в них чувствуется самое острие спора, – ревность богослова академика о родной школе и богословской науке действительно как бы забытой и обойденной светским богословом. Он мстит за это и мстит слишком жестоко, но примеры, приводимые им в защиту Академии – вполне справедливы. Об «Истории Флорентийского собора», составленной нашим кандидатом И.М. Остроумовым³²³⁵, но сильно переделанной А.В. Горским³²³⁶, англичане писали: «она служит убедительным доказательством учености той Церкви и той наши, в которой неизвестный никому студент мог написать сочинение с такими достоинствами, которые далеко превосходят наши оксфордские призовые сочинения… Русский Оксфорд перещеголял английский».³²³⁷ – В одном только П.С. неправ: если этого сочинения и не отметил Хомяков, то до других светских богословов-славянофилов, вроде И. Киреевского³²³⁸ и Погодина³²³⁹,

—590—

благоприятные слухи о нем дошли. Что же касается единственного места, взятого Хомяковым из Послания Восточных Патриархов, то это, конечно, известные слова; «хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, т.е. самый народ, который всегда желает сохранить веру свою неизменною и согласною с верою отцов его».³²⁴⁰ Ставя в вину Хомякову излишнее подчеркивание этих слов, Казанский подготовляет отсюда косвенный переход к защите уже не одной богословской науки, но и всего духовного сословия. Последнее, как легко видеть, и есть ахилесова пята всего его спора с Хомяковым.³²⁴¹ «Вступив в сношение с духовными, продолжает он, Вы конечно могли убедиться, что они не такие невежды, чтобы не понимали ни учения своей церкви, ни современных вопросов»³²⁴², «Хомяков, пишет он в другом письме, говорит, что на его глазах росло православие не смотря на всё неблагоприятные обстоятельства. Но оно не могло расти без трудов и усилий духовенства. Влияние его может быть для иных неизвестно, но оно как воздух проникает атмосферу общества, невидимое дает ему характер и пищу для дыхания… Хомяков свидетельствует о влиянии его на общество… Не обратил он Пальмера, но священники приобрели Гете, который теперь хочет издавать церковную историю в

—591—

8-ми томах. Мне странно показалось, что Хомяков и не думает защищаться против обвинений нашего духовенства в равнодушии к делам веры, к распространению Евангелия. Он был-таки знаком с духовными. Верьте, что у нас зорко следят за всяким явлением религиозной жизни; делают то, что могут и делают тихо; ибо шумом все испортишь. Связанные по рукам и ногам опекою, которой не желают и не просят, лишенные средств бьются духовные сколько могут.³²⁴³

Наряду с такими разбросанными замечаниями, у П.С. есть и опыт постраничной критики мнений Хомякова, но на нем мы не будем останавливаться подробно, тем более, что он не пошел дальше разбора предисловия к богословским сочинениям Хомякова, написанного к тому же не Хомяковым, а Самариным. Отметим лишь нисколько мест, где спор носит явные следы непонимания и, в свою очередь, ведет к недоуменным вопросам. «Преданность Хомякова Церкви, замечает Казанский, доказывает г. Самарин тем, что он хранил посты. Но имел ли он покорность Церкви в сердце, в мысли? Раскольники самые стропе хранители постов, а живут вне церкви».³²⁴⁴ Но Хомякову, думается, можно задать как раз противоположный вопрос: видел ли он в постах, что-нибудь больше простого подчинения уставам Церкви? – «Хомяков, приводит он далее слова Самарина, представлял явление полнейшей свободы в религиозном сознании… Но Хомяков, возражает он, знал догматы; он в сущности далеко не отличался свободой религиозного сознания».³²⁴⁵ Если так, то ведь это, вместе с тем, прямой ответ на предыдущий вопрос Казанского: имел ли Хомяков покорность Церкви в мысли. Он сам, не замечая того, признает последнее.

Но, вот слова, подтверждающие другую нашу мысль, что и Хомяков с его философией Церкви необходим тем, кто хочет довольствоваться одним непосредственным знанием ее. «Хомяков, говорить Казанский, упрекал англи-

—592—

чан, что они от папизма не могут отделаться; то же и с ним было… Только из католичества он мог позаимствовать то благоговение к церкви, которыми проникнуты все его сочинения».³²⁴⁶ Но за что же тогда ратует П.С.? Если у самой православной Церкви нет средств вызвать к себе благоговение, то на что может рассчитывать он со своим слабым словом? – Поистине, в руках Бога, и вечевой колокол бывает благовестом, когда церковный звонарь засыпает на своем высоком посту!

Впрочем, кончает Казанский свои размышления над Хомяковым в более спокойном тоне. «Не смотря на все это, пишет он, с удовольствием читал и прежде, и теперь прочел вполне его труды. Для светского человека, заставшего еще брожение умов, бывшее в двадцатых годах, самоучкою изучавшего родную веру, очень много доброго и истинного в его учениях. Церковь не дает ему титла, даваемого г. Самариным, но будет молить Господа Бога о прощении грехов его неведения и анафемы как ересиарху не провозгласит. Ищущий истины всегда достоин уважения. Очевидно Хомяков, славянофил, жил и воспитывался под влиянием Запада; из западных материалов строя православие, он думал, что идет новым путем. Над идеями религиозными царить у него идея философская. Шеллинговая философия откровения очевидно давала ему связующий цемент при его стройках из западных материалов. Естественно спросите: так что же такое православие? Где ему учиться? И я укроюсь от этого вопроса под защиту Шеллинга и повторю слова, которыми он отрекшись от прежней системы после долгого молчания начал свои лекции: цель движений есть покой, цель знания есть незнание"…³²⁴⁷

В одном из следующих писем он дает и образец такого незнания: «Признаюсь, пишет он, я лично не придаю особой важности учению об исхождении Духа Святого и от Сына. Учение, о Св. Троице осталось неприкосновенным: сделана попытка разумом пополнить неразрешимое для разума. Это тот же путь, которым идет и Хомяков».³²⁴⁸

—593—

Тогда за что же он так решительно нападал на последнего, если вся вина его сводится к подобной же попытке осветить разумом некоторые из догматов своей Церкви. Казанский чувствует, что увлекся, и выносит окончательный приговор Хомякову уже совершенно в примирительном духе: «В субъективном чувстве веры, говорить он, Хомяков находить успокоение при уклонениях своей мысли. Сердцем преданный церкви он думает, что не грешит против нее, когда отвергает ее учение. Подобные противоречия уживаются в душах пылких. Блаженный Августин в сочинениях своих, относящихся к последнему периоду жизни, проповедовал строгое предопределение Божие независимое от воли человека. Монахи некоторых обителей писали ему, что его учение внушает отчаяние; к чему они трудятся если они в числе назначенных к погибели. Августин, напротив, находил покой в своем учении. Буря сомнений и страстей в нем улеглась уже, он чувствовал мир в душе, – это было для него залогом спасения; но для тех, которые еще боролись со страстями и сомнениями, его учение имело иное значение. Сердце верило у Августина. Ум заблуждал; то же и у Хомякова. Мир ему».³²⁴⁹

Такова эта первая, несколько печальная, страничка в истории отношений нашей Академии к Хомякову, и, хотя первоначальная резкость этой сцены сгладилась уже в границах ее собственного развития, однако ее все же следует выделить из общей истории наших отношений к славянофилам. Хотя П.С. и говорит о себе почти всегда во множественном числе, тем не менее, у него нет всецелого единомышленника в академической среде. Очень многие там, как мы уже заметили, согласятся с отдельными пунктами его апологии, но мы не знаем, кто бы решился разделить с ним его суровые приговоры в том виде, как они первоначально сорвались с его языка. – В таком случае, не лучше ли было бы и вовсе их не вспоминать, оставив все дело на совести самого П. С-ча; – На это мы не решились в виду той роли, какую П.С. играл в свое время в московском обществе. «Почтен–

—594—

ные серьезные люди, пишет, не без горечи, Н.П. Гиляров-Платонов об этом московском обществе, интересуются мнением Троицким, замечают о тамошних убеждениях, и размышляют о них. В гостиной говорят, что Петр Симоныч Казанский, в разговоре с Бахметевой, сказал то-то и обнаружил такое-то историческое убеждение. «Нет», говорят другие, «он совсем сказал не то; он сказал вот что и вот что, его убеждения вот какие и т.д.».³²⁵⁰

Если так, то возможно, что и приведенные суждения Казанского о Хомякове, высказанные, к тому же, именно Бахметевой, были подхвачены тем же обществом, как выражение мнения о нем всей Академии. Конечно, исправлять ошибку тогдашнего московского общества уже поздно, но, думается, что в истории отношений нашей Академии к славянофильской Москве, в виду указанного значения П. С-ча, его участие в этой истории должно быть отмечено, хотя и как частный, но крупный факт.

Другим, гораздо более академическим противником Хомякова, был А.В. Горский. Еще за два года до рассказанной выше личной встречи Казанского с Хомяковым, ему пришлось в одном частном письме высказаться по вопросу о праве участия мiрян в решении догматических вопросов. Как свидетельствует один из биографов его, письмо это последовало в ответ на запрос Т.И. Филиппова³²⁵¹ о французских брошюрах Хомякова, где последний, по мнении Т.И., выступает именно в такой роли светского догматиста. В ответном письме, Горский имени Хомякова не упоминает и ограничивается лишь несколькими историческими справками. Конечный вывод его такой: «Утверждающиеся на слове Божием и общем предании церковном догматы церковь не воспрещала изъяснять, на пользу верным, в своих сочинениях и мiрянам; но требовала, чтобы это делалось с ее ведома и

—595—

одобрения. Установление духовной цензуры не новое учреждение в православной церкви». Вообще все письмо написано спокойно и без осуждения.

Непосредственным противником Хомякова Горский выступил лишь много лет спустя. Однако, по складу своего мышления, он уже настолько был близок к тому окончательному, примирительному, взгляду на Хомякова, который установился у нас впоследствии, что, думается, не будь Казанского, который всячески старался настроить его враждебно по отношению к великому славянофилу, А.В., по своей инициативе, не написал бы и тех немногих строк о нем, которые сохранились от него и вызвали ответные строки со стороны одного из сыновей Хомякова. Если мы верно располагаем свидетельства того времени, история влияния на него П. С-ча рисуется в таком виде: «Вчера, пишет он Бахметевой спросил я Александра Вас. Горского: «читали ли Вы Хомякова»? – «Читал». – «Какое впечатление произвело чтение?» – Их православие не то, как мы его знаем и понимаем. Везде видно стремление, если не отвергнуть, то унизить значение иерархии. Видно теплое чувство, теплое сердце, но также видно, что человек имел самые поверхностные сведения о догматах Православной церкви. Самарин человек умный и странно, как мог он Хомякова назвать учителем церкви. Вот, заключает Казанский, отзыв ученого, изучившего всю греческую и латинскую «литературу церковную, и знакомого со всеми новейшими трудами по Богословию и церковной истории».³²⁵²

Затем, очевидно, последовали просьбы со стороны П. С-ча изложить письменно то, что Горский сказал ему на словах. (Надо, впрочем, сознаться, что самый слог Горского, в передаче П. С-ча, оказывается до мелочей сходным с его собственным: по содержанию же это – простой синтез того, о чем он сам писал Бахметевой).

«А.В. Горский, сообщает он ей в другом письме, поехал в Петербург на юбилей тамошнего университета. Начал он писать замечания на Хомякова. План его был проследить отдельно каждое сочинение. Но теперь думает изменить его и изложить в одной статье мысли Хомякова,

—596—

противопоставив им православное учение, и потом уже разобрать частности. Хомяков не высказывается прямо ни в одном сочинении вполне. Нужно собрать рассеянные черты его учения и тогда яснее будет его неправомыслие и неправославие, замаскированное часто недомолвками. Я особенно настаивал на необходимости подобного изложения, иначе будут говорить, что Хомякова не поняли, что ему навязывают такие мысли, каких у него нет. Тогда дело яснее будет».³²⁵³

После того, по-видимому, были получены самые заметки Горского. – П.С. настаивает на напечатании их; автор колеблется.

«Что сказать о заметках на книгу Алексея Степановича Хомякова? – пишет он Казанскому. Указаны в ней (sic) некоторый, очень резко выдающиеся места, но немного, и не все одинаково важные, и не редко, – или лучше, почти везде – без доказательств. Что же за польза в таком виде печатать. Не будет ли это показывать, что защитники православия не в состоянии сказать что-либо поважнее против мудрости Хомякова?».

«Прочитал я книгу его; мне не представилось, чтобы Хомяков хотел быть провозвестником какой-нибудь философской теории под личиною христианства. Это не высказывается ни в опубликованных им статьях, ни в письмах интимных, по смерти его изданных… В его любомудрии богословском всего яснее сказывается одно чувство – свободы. Ему ни власть, ни закон, ни символ – ничто не препятствуй. Любовью, свободно хочет он покоряться Евангелию, но и в этой покорности он не перестает себя чувствовать и считать свободным».³²⁵⁴

Но П. С-ча интересует не общая оценка философии Хомякова, а все тот же факт невнимательного отношения последнего к духовенству. На этом, действительно существенном, пункте разногласия, он хочет остановить внимание и Горского.

—597—

«Вот что полагаю нужным заметить, пишет он ему. Вы говорите о таинствах, а не упомянули о миропомазании, в учении о котором особенно погрешает Хомяков, давая ему значение, так сказать, благодати священства для всех христиан… Чтобы яснее видеть мысли Хомякова, следует перечитать все его статьи. Нужно отрешиться совсем от наших понятий о Церкви, чтобы стать на точку зрения Хомякова… У него и видимая Церковь, т.е. общество собственно христиан, определяется, (как) Дух Божий и благодать таинств… Если Вы не находите того учения о Церкви, какое я приписываю Хомякову, все же не излишне бы предположить возможным, и сказать несколько слов против подобного понимания Церкви… Но не опустите сказать о миропомазании – по-моему это существенный пункт в мнениях Хомякова… Очень рад, что Вы решились сопоставить здравое учение с учением фантазии».³²⁵⁵

Но, Горский, по-видимому, расположен говорить не о возможном, а о действительном Хомякове, хотя и согласен с мнением Казанского о таинстве миропомазания.

«Усерднейше благодарю, отвечает он, за добрые мысли, поданные мне для полемики… Что миропомазание есть усвоение всяким христианином прав духовного священства, – по указанию Откровения, – этой мысли придерживаюсь и я. Но не простираю и до выводов в пользу готовности каждого к исполнению обязанностей церковного священства. Нужно же, чтобы слова Апокалипсиса имели свой смысл… Еще раз благодарю за искренние указания. Не в том любовь и братство, чтобы на да отвечать да, на ни – ни».³²⁵⁶

Но, уже то самое, что Горский упоминает о братстве, указывает, что в нем учение Хомякова найдет более благожелательного судью. Так это и оказывается из рассмотрения «Замечаний А.В. на богословские труды Хомякова». – Эти заметки уже достаточно известны, и непосредственно, и через ответные возражения Д.А. Хомякова, поэтому мы на них не будем останавливаться подробно. Лишь для

—598—

характеристики общего их тона, прямо противоположного тому, которого придерживается Казанский, приведем несколько слов «вступления» к ним.

«В рассматриваемых богословских статьях Хомякова, пишет Горский, весьма редко приводятся слова Писания или слова отцов Церкви. Нет сомнения, что глубоким воззрением на предметы христианской веры он обязан весьма обширному, продолжительному и добросовестному изучению Слова Божия и писаний отеческих, и не только этому, но и внутреннему практическому усвоению истины Христовой сердцем и жизнью. Тем не менее должно согласиться, что в изложении мыслей автора значительное участие принимала и перерабатывающая, своеобразно все изменяющая и под влиянием философии увлекающаяся некоторыми своими идеями сила собственного его рассуждения».³²⁵⁷

На последний пункт Д.X. в своем ответе не обратил внимания, но зато он чутко уловил основную тенденцию всей нашей академической полемики с Хомяковым, которая, как уже указано, сводилась почти исключительно к защите правь иерархии, в противовес другой крайности – недооценке ее значения, и показал, что уклон в сторону прямо противоположную может, в свою очередь, повести к нежелательным последствиям. Если за мiряно-властием стоит, несомненно, призрак протестантизма, то стремление все свести к одной иерархии грозить папизмом. «Для Горского, говорит он, собор есть высший иерархический институт, обладающий непогрешимостью вследствие состава своего из иерархов, а не мiрян. На этом пункте особенно ясно обличается присущее ему внутреннее желание монополизировать непогрешимость за иерархией».³²⁵⁸ Последнее, поясняет Д.X., и есть папизм. «Латиняне, говорит он, в своем взгляде на иерархию гораздо последовательнее тех православных богословов, которым предносятся чисто латинские понятия о иерархии; но, которые,

—599—

именно по своему православию, не решаются основывать таковое на положениях, не имеющих почвы ни в писании, ни в предании.³²⁵⁹

Неизвестно, что бы ответил на все эти возражения Горского и Казанского сам Хомяков, но, думается, некоторое, вполне понятное раздражение его против официальных представителей Церкви и богословской науки, мешавших ему в распространении его идей, легко могло быть перенесено им и на нашу школу. «Лучше выразиться, пишет он Кошелеву, и более христианское понятие иметь о Церкви нельзя, чем ты выразился в конце первого письма своего: «Церковь не академия: она охватывает всего внутреннего человека и стремится все тайное в нем проявить в мiре для Божией славы. Важнейшее в человеке не чувство, не знание, но дело – т.е. крестное исповедание Христа».³²⁶⁰ Правда, в другом письме он надеется что академии (московская или киевская) будут его союзницами в борьбе против схоластики Макария, но надежду свою основывает на весьма невысоких побуждениях, которые предполагает в последних.³²⁶¹ Впрочем, подобные свидетельства Хомякова не надо и переоценивать: раздражение, конечно, могло быть, но Хомяков был слишком умен, чтобы в нужных случаях уметь оставаться вполне объективным и даже благожелательным и к духовенству вообще и к нашей духовной школе в частности. – Это видно в особенности из отношения его к отдельным ее питомцам.

Не знаем, кто еще из действительных членов корпорации кроме Казанского, знал Хомякова лично, но есть один изгнанник Академии, (не ею, конечно, изгнанный), которому суждено было довольно близко сойтись с последним. Мы говорим о Н.П. Гилярове-Платонове. Хотя он вынужден был рано покинуть академическую кафедру, но, думается, что внешняя причина, оторвавшая его от Академии, не могла порвать связей более глубоких. Случалось, правда, что горечь обиды заставляла его произносить и горькая слова по адресу последней, но и они высказыва-

—600—

лись академическим же друзьям его.³²⁶² Он хорошо отзывается об Академии в своих поздних «Воспоминаниях»³²⁶³, и по удалении изъявляет «искреннюю готовность служить» ей.³²⁶⁴ С другой стороны, и сам он, для московского общества, был неотделим от той среды, с которой внешне порвал связь.³²⁶⁵

Поэтому говоря об отношениях такого человека к Хомякову, мы, хотя и расширяем нашу тему, однако не выходим из ее границ. Между тем отношения эти достойны того, чтобы быть отмеченными. Неизвестно, под влиянием ли Хомякова, или независимо, но Гиляров-Платонов сам оказался в числе славянофилов. Впрочем, хотя Хомяков, по его собственному признанию, считал его «единственным человеком, с которым он признавал полное свое согласие»³²⁶⁶, его славянофильство не совсем «чистое»³²⁶⁷, он скорее может быть назван руссофилом. «Я говорю: Россия и Русский народ, пишет он О.А. Новиковой, или лучше Россия (страна) и Русь

—601—

(народ). Я только их противопоставляю Англосаксам и никак не Славян. В этом я расхожусь со своими старыми друзьями, славянофилами, и моей душе противна сентиментальность по отношению к нашим братьям… Прочие славянские народы планеты перед солнцем Россией, или луна перед землею. Если хотят сохранить свое бытие они должны тяготеть к России и держаться за нее, хотят вырваться, пускай: на свою погибель».³²⁶⁸

Конечно, такая разница взглядов не могла помешать добрым отношениям, установившимся между ним и Хомяковым. Сам он последнего чтил глубоко. Об этом засвидетельствовал он в своей известной речи вскоре после кончины Хомякова. Но впоследствии, когда он познакомился с его «записками по всемiрной истории», вот что он писал Самарину: «Чрезвычайно гадка мне показалась моя собственная речь… Я судил о Хомякове по тем впечатлениям, которые оставили мне личные сношения с ним, частью печатные сочинения. Но я конечно слишком мало его знал (т.е. сравнительно с людьми ближайшими, например, вы³²⁶⁹, а потом я совсем не читал прежде «Семирамиды». Теперь, как я прочитал этот отрывок, он произвел на меня такое впечатление, как будто я взглянул в отверстие колодезя, чрезвычайно глубокого и даже страшного. После этого мое изображение Хомякова показалось мне такою пошлостью; что, просто, становится стыдно и даже боязно, не подбавлю ли я, с свой стороны, еще материала к составлению фальшивого и отчасти оскорбительного суждения о покойном».³²⁷⁰ Вместе с Самариным перевел он на русский язык и те богословские сочинения Хомякова, с которыми приходится считаться нашей Академии.

—602—

Были у Хомякова и еще друзья из числа питомцев нашей Академии. К числу их принадлежат два известных московских протоиерея: бывший наш бакалавр о. Г.П. Смирнов-Платонов³²⁷¹ и о. А.М. Иванцов-Платонов³²⁷² и скончавшийся в самом конце прошлого столетия известный настоятель Казанского собора в Петрограде – о. А.А. Лебедев. По словам знавших последнего о. Александр свидетельствовал, что еще студентом нашей Академии он познакомился в Москве с Хомяковым, который «оказывал на него неотразимое влияние не только общим своим идеальным настроением, уважением и бескорыстною любовью к добрым заветам православной Руси, но и своим глубоким богословствованием»³²⁷³…

Этих свидетельств, полагаем мы, достаточно для того, чтобы видеть, что благоприятные условия для будущего идейного сближения нашей Академии с Хомяковым были заложены еще во дни самого Хомякова. Последующие годы, в свою очередь, богаты свидетельствами о неизменно продолжающемся сближении, но мы не будем собирать их, так как там вопрос идет уже не об отношениях, как таковых, а об изучении и усвоении богословских воззрений Хомякова.³²⁷⁴ Конечно вместе с таким изучением менялись внутренно и самые отношения, но, во-первых, мы говорим преимущественно о внешнем в этих отношениях, а, во-вторых, уследить за всеми этими оттенками нет возмож-

—603—

ности, и лишь подводя итоги видно, как сильно изменился взгляд нашего академического богословия на «светские» мнения Хомякова. Полного приятия, впрочем, нет и сейчас³²⁷⁵, но, как мы уже отметили, его и не должно быть по существу: взгляды Хомякова, несмотря на всю их глубину, несколько односторонни: Академия должна охранять то, что у последнего не получило достаточного признания. Есть Церковь невидимая, но есть и видимая; есть народ, но есть и клир: ни одна из соотносящихся между собою сторон не должна быть возвышаема в ущерб другой. Это не значит, что нужно вечно враждовать, но это напоминает о необходимости постоянного духовного бодрствования. Хомяков и Академия это – два бессменных стража у церковных Врат.

Обращаясь теперь от Хомякова к третьей славянофильской семье – Аксаковым, мы снова сходим с почвы принципиальной и возвращаемся к отношениям более непосредственным. Но эта непосредственность далеко не та, о которой шла речь выше, в заметках о сем Киреевских. Там, в содружество внутренно единомышленных работников на Божьей ниве – старейшего славянофила и наших богословов, вмешался непрошенный посредник, омрачивший эти отношения, здесь, напротив, самое сближение обусловлено одним великим посредничеством. Мы говорим о преподобном Сергии. Этот небесный ректор нашей Академии есть, вместе с тем, и таинственный патрон рода Аксаковых.

Сильно хотелось иметь внука старому Степану Михайловичу Багрову, рассказывается в их «Семейной хронике», но Бог послал ему внучку. Покорился старик, но надежды не теряет. Время между тем идет, и у невестки снова ожидается прибавление семейства. Степан Михайлович уже не может скрыть своего беспокойства. Что если опять внучка! Но вот он слышит от одной старой соседки такой рассказ: «проезжая через Москву, ездила

—604—

она молиться Богу к Троице, к великому угоднику Сергию, и слышала там, что какая-то одна знатная госпожа, у которой все родились дочери, дала обещание назвать первого ребенка, если он будет мальчик, Сергием, и что точно, через год, у нее родился сын Сергий. Степан Михайлович, рассказывает «Хроника», промолчал: но на первой же почве собственноручно написал своему сыну и невестке, чтобы они отслужили молебен Сергию Радонежскому чудотворцу и дали обет, если родится у них сын, назвать его Сергием… Приказание исполнили в точности». И за три дня до осеннего праздника преп. Сергия, с большим запозданием, у невестки Степана Михайловича родился сын Сергий.³²⁷⁶ А еще через много лет и сам этот сын был окружен девятью Сергиевичами и Сергиевнами, причем на месяц сентябрь приходилось больше десятка разных семейных торжеств.³²⁷⁷ Но преп. Сергий сделал еще больше. Когда, в одно печальное для семьи время, финансовое положение Сергея Тимофеевича стало почти критическим³²⁷⁸, и пришлось подумать об отъезде из дорогой Москвы, ему вдруг, после долгих поисков, удалось крайне выгодно приобрести Небольшое сельцо Абрамцево, «прелестный уголок на берегах речки Вори, близ Хотьковского монастыря и не очень далеко от Троицко-Сергиевой Лавры».³²⁷⁹ Но в Хотьковском монастыре покоятся родители преп. Сергия, и тут же, еще гораздо ближе Троице-Сергиевой Лавры – место родины самого преп. Сергия, город Радонеж – ныне село Городок. Об этом Аксаковы тоже помнят. «Его святая память, свидетельствует Константин Аксаков, живет с жителями этого города, уже обратившегося в село, и хранить в них веру и благочестие. Так освящает святыня место, которого коснется.³²⁸⁰

—605—

На этих то священных местах, близ раки преп. Сергия, и произошло сближение нашей Академии с Аксаковыми.

Между Абрамцевым и Лаврой, поддерживалась постоянная связь. То в одиночку, то по нескольку за раз, часто пешком³²⁸¹, часто не взирая ни на какую погоду³²⁸², бредут в нее на богомолье славянофилы и славянофилки из большого Аксаковского гнезда. Идут они, конечно, на поклонение к великому защитнику и хранителю Русской земли, но порою их дорожка сворачивает и в нашу Академию. Там у них есть знакомые и даже друзья. В числе первых – ректор ее, преосв. Савва, с которым дочерей Сергея Тимофеевича познакомил Погодин)³²⁸³. Встречаются они там также с Е.В. Амфитеатровым³²⁸⁴ и Г.П. Смирновым-Платоновым.³²⁸⁵ Даже академический доктор А.А. Брызгалов – их близкий знакомый. У него бывает Константин Аксаков и сам он нередко навещает Абрамцево со всем своим семейством.³²⁸⁶ Но самый близкий их друг в Академии – уже упомянутый недавно – Н.П. Гиляров-Платонов, тогда еще действительный член нашей корпорации Сергей Тимофеевич крестите у него двух сыновей³²⁸⁷, Ольга Семеновна тоже его кума.³²⁸⁸ Сыновья их Константин и Иван постоянно навещают его в Академии³²⁸⁹ и ведут с ним вполне дружественные беседы. Вое на образец одна из них: «Константин, записывает в своем дневнике его сестра Вера Сергеевна,

—606—

сказал Гилярову откровенно и добродушно, что он, т.е. Гиляров, слишком постоянно занят самим (собой?), т.е. беспрестанно с самим собой возится, в себя самого погружен, что это ему мешает обращать внимание на других, что Константин вообще замечал не раз, что Гиляров не возбуждал расположения к себе, что он неприветлив, не радушен, разумеется не в отношении нас, но других… Гиляров сознался, что он сам это несколько раз замечал, что его большею частью не любят, и даже те люди, которых он одолжает, что он сам видит, как их стесняет своим присутствием. Лекции его слушаются с интересом, но его личность мало выигрывает от этого. Это правда, что постоянное унылое состояние духа, что называется aigri, полное горечи и недовольства³²⁹⁰, заставляет его смотреть и на людей с недоверием, досадой и презрением, или пренебрежением. Константин говорил ему, что часто брань оскорбляет гораздо менее, нежели деликатное замечание. Гиляров большею частью соглашался со всем, но приписывает много своей рассеянности, погруженности в свои занятия и говорит, как бы так сделать, чтоб уметь быть приветливым. Константин возразил ему на то: не уметь быть приветливым, но надобно в душе быть таким и т.д. Гиляров расспрашивал отесиньку³²⁹¹ о впечатлении, сделанном им в первый раз, и очень удивился, что оно было выгодно».³²⁹² В таких же добрых отношениях стоит к нему и младший брат Константина – Иван. С ним, как известно, Гилярову пришлось проработать вместе почти всю жизнь. Иван Аксаков ценил его отвлеченный ум³²⁹³, уважал его как цензора.³²⁹⁴ «Вот человек, сказал он однажды

—607—

глядя на его портрет, про которого можно смело сказать, что он никогда и ничего не эксплуатировал… Большой талант, прекрасное перо, огромная начитанность, масса разнородных познаний… Но Русь матушка еще не умнеть ценит по части грамоты».³²⁹⁵

Со своей стороны, и Гиляров платил семье Аксаковых такой же дружбой. Работам С. Т-ча он посвятил большую и столь хвалебную статью³²⁹⁶, что даже Катков, в то время, впрочем, еще в значительной степени западник-англоман, не решился ее печатать, как содержащую «резкие славянофильские убеждения».³²⁹⁷ Константина Аксакова он всегда выбирал предварительным цензором своих сочинений.³²⁹⁸ Ивану Сергеевичу посылает на просмотр стихи своего сына и получает от него в ответ целую диссертацию».³²⁹⁹ К Аксаковым же спешит он за утешением со своими служебными неприятностями³³⁰⁰ и, наконец, с самой отставкой.³³⁰¹

Другим близким человеком к семье Аксаковых из питомцев нашей Академии был, тоже уже упоминавшийся, о. А.М. Иванцов-Платонов. Еще студентом сблизился он с И.С. Аксаковым, сперва по чисто-литературным делам, но затем эта связь закрепилась знакомством его

—608—

со всею семьей Аксаковых и прежде всего с ее главой – Сергеем Тимофеевичем. «Крайне бедный, рассказывает сам Иванцов, в то время недавно осиротевший, мечтательный и застенчивый студент духовной Академии я был очарован ласковым и предупредительным приемом великого старца, напоминавшего самым внешним видом своим… древнего патриарха благословенной семьи. Около него почти безотлучно находились его дети… Все они чрезвычайно внимательно к предупредительно относились ко мне, робкому студенту загородной академии. Особенно ласков со мною был старший сын Сергея Тимофеевича доселе известный мне лишь по сочинениям, историк, философ, эстетический критик и публицист Константин Сергеевич».³³⁰²

К числу таких же близких к семье Аксаковых лиц из числа питомцев нашей Академии относится известный Н.И. Надеждин. Хотя по-своему направлению он впоследствии далеко ушел и от Академии, и от славянофильства³³⁰³, в семье Аксаковых он долго продолжал оставаться своим человеком. Старик Аксаков в письмах обращается к нему неизменно на «ты». Особенно горячее участие принимала вся семья в его печальной романической истории. Предупреждая события, Константин Аксаков уже приготовил его будущей жене приветственный акростих:

«На ней почиют вдохновенья

Алмазной цепью сплетены

Дары благого Провиденья

Ей в изобилии даны;

Жизнь с беззаботною улыбкой

Дает ей лучшие цветы.

И вьются, вьются цепью зыбкой

Над нею легкие мечты;

Алеет утро красоты!».³³⁰⁴

—609—

Наконец, можно вспомнить еще одного из наших питомцев, имевшего некоторое отношение к тому же Константину Аксакову. Мы говорим о известном в свое время преподавателе богословия в Московском университете – протоиерее П.М. Терновском.³³⁰⁵ Хотя он и от Академии и от семьи Аксаковых отстоит еще дальше, чем Надеждин, о нем необходимо упомянуть, так как в лице его К. Аксаков, едва ли не впервые, познакомился с тогдашним академическим богословием, и впервые быть может провел для себя ясную границу между светским и традиционным способом мышления о религиозных предметах. «Однажды на репетиции», рассказывает он, Терновский, «вызвал меня… и спросил о рае. Отвечая я сказал о древе жизни и прибавил: «но ведь это древо надо понимать только, как аллегорию». – «Как аллегорию? » сказал Терновский; «почему вы так думаете?» – «Древо жизни», отвечал я, «было прообразованием Христа». – «Оно было прообразованием; но это не значит, чтоб оно не существовало», заметил Терновский. Однако, вспоминает Аксаков, за этот ответ Терновский поставил мне 3, а не 4. – В наше время 4 был высший бал».³³⁰⁶ Другое подобное же столкновение произошло уже при многих свидетелях. «На экзамене у Терновского, рассказывает Аксаков, достался мне вопрос об аде. Отвечая, я сказал про огненные муки и прибавил, что было бы странно понимать этот огонь в материальном значении, как огонь нам известный, но что это огонь невещественный, что это муки совести. Терновский стал с досадою возражать мне, но тогдашний викарий Николай³³⁰⁷, присутствовавший на экзамене, остановил его, сказав: очень хорошо, ответь прекрасный. Тер-

—610—

новский должен был поставить мне 4, лучший бал».³³⁰⁸ Как бы то ни было, наша Академия за себя постояла, и не дала в обиду веру отцов!

Но больше всех других членов семьи Аксаковых знакомо нашей Академии имя Ивана Сергеевича. Это естественно – в виду той видной роли, какая выпала на его долю в славянофильском деле. – Как же, однако, относилась наша Академия к его общественно-литературной деятельности? – И здесь, как и в главе о Хомякове, первым возвышает свой голос П.С. Казанский. Снова слышится его внушительное «мы», но характерная роль его, как advocate diaboli, по отношению к славянофилам, и advocate Dei – по отношению к Академии, в их взаимной тяжбе, нами уже достаточно выяснена, и потому переходя теперь к разбирательству нового дела мы не будем указывать, чтὸ в словах П.С. достойно внимания и что должно быть отнесено на счет его личного характера. Впрочем, мы ограничиваемся лишь двумя его письмами к Бахметевой, где он укоряет И. С-ча за поблажку сектантам и за неправильную постановку вопроса о реформе Церкви. Припоминая какую-то личную беседу И. С-ча с профессорами в Академии, где последний будто бы сознавался, «что только с светской точки зрения смотрит на дело», т.е. на все касающееся «блага церкви», Казанский говорить Бахметевой: «Можете сказать ему, что нашему академическому братству его статьи, касающиеся церкви, кажутся возмутительными… Одна статья только об обер-прокуроре и то, исключая конец, ее понравилась всем, всеми с чувством принята. Признаюсь, что у нас существует убеждение, что И.С. Аксаков совсем не понимает, с чего нужно начать дело, где корень зла; исполнить его требования – только увеличивать зло. То, чего он домогается, само собою придет и разовьется, когда существо дела исправится».³³⁰⁹

В этих словах П. С-ча речь идет о четырех статьях Аксакова – двух – из газеты «Москвич» и двух – из «Москвы». – Возмутили П. С-ча, и кого-то еще с ним, две статьи, с требованием безусловной свободы совести и с указанием

—611—

на то, что главными противниками ее являются лица духовные³³¹⁰, и одна, объясняющая успех сектантской проповеди нежеланием того же духовенства вести проповедь православную.³³¹¹ Понравилась же статья о отчете обер-прокурора, где этот отчет по духовному ведомству ставится в более или менее остроумную параллель с отчетом по ведомству путей сообщения и вместе высказывается протест против вторжения в дела церкви гражданской власти.³³¹² – Что же касается неприятного заключения, то под ним нужно разуметь или то, что Аксаков говорит в частности о гр. Толстом, как таком обер-прокуроре, от которого он ждет, в виде исключения из правила, большой пользы для церкви³³¹³, или такие его слова: «Все законы о гражданском преследовании раскола и иных религиозных заблуждений, все стесненные цензурные в области слова по вопросам веры и церкви, все постановления, делающие из служителей алтаря замкнутое сословие, все ограждения верности духовным обетам гражданскими наказаниями, – одним словом, все проявления государственного содействия истине православия и вмешательства в сферу церковную, выразившиеся в законодательстве, должны бы быть, по нашему мнению, подвергнуты строгому пересмотру, изменению и частью даже отмене».³³¹⁴ – Но, если П. С-чу неприятно исключение из правила хотя бы одного обер-прокурора, то почему он, в таком случае, боится полного освобождения совести от гражданской опеки, если же он ограничивает

—612—

размеры освобождения одной лишь главенствующей Церковью, тогда почему он не согласен на ограничение огульного приговора над обер-прокурорами?

Но, несогласный с логикой П.С. оказывается в противоречии и с фактами: отношение большинства нашей Академии к И.С. Аксакову было, невидимому, совсем иное. По крайней мере, еще за нисколько лет до того, вскоре после закрытия «Паруса», издававшегося И. Аксаковым³³¹⁵, Н.П. Гиляров-Платонов спешил успокоить его академических друзей. «Считаю долгом, писал он С.К. Смирнову, вознаградить Вас самою интересною, великолепною новостью. У Вас «Парусом» интересовались. Итак, да будет Вам известно, что после самого громового запрещения… «Парус» вдруг теперь воскресает самым неожиданным, самым невероятным образом. Троицкие подписчики могут быть уверены, что в непродолжительном времени они получат следующие №№. И что всего замечательнее, газета несомненно пойдет в том же самом духе, с тем же самым направлением, одним словом вполне такая же, какою началась… Просто, чудеса! У меня голова закружилась, когда по приезде в Москву (из Посада – Ф.А.), я выслушал вчера всю историю восстановления «Паруса».³³¹⁶ Но ясно, что для тех, кто не соблазнился «Парусом», этим самым ярым из славянофильских журналов, – «Москва» и «Москвич» уже никак не могли показаться «возмутительными». Говоря «мы» П.С. снова берет целое, вместо части.

И, думается, не он, а Горский-Платонов, которому суждено было сказать над свежей могилой Аксакова надгробное слово от лица Академии, явился истинным выразителем отношения последней к почившему. «Убыло силы у русского народа! говорил он. Твоим же, Иван Сергеевич, словом начинаю свое скорбное слово… Время покажет, в каких воззрениях ты был безусловно прав, и в каких ты только заплатил ту дань, от которой не может быть свободен ни один человек, как бы сильно он ни был

—613—

одарен. Но то несомненно, что от многих твоих мыслей останется неистребимый след в сознании и нынешнего и всех будущих поколений Русского народа, и что на многих путях мысли уже невозможно будет русскому человеку свернуть с той дороги, которую ты указал. Свернуть, сказал я, уже невозможно будет. Какое более высокое торжество может быть достигнуто мощною мыслью одного человека!… Вечная о тебе память, достойный представитель силы и доблести русского духа, будет в сердцах наших и потомках наших! И для нас, и для них ты сам создал себе памятник несокрушимый"…³³¹⁷

Но у нашей Академии есть об Иване Аксакове еще и более вещественное напоминание; на стипендию его имени, учрежденную по смерти его вдовой, учатся у нас «уроженцы южнославянских стран, готовящееся к принятию духовного сана».³³¹⁸ Последние еще и при жизни И. С-ча пользовались его особым покровительством и бывали желанными гостями в Абрамцеве.³³¹⁹

Наконец, в наследство нашему же студенчеству пере-

—614—

шла и вся его богатая библиотека «вместе со шафами».³³²⁰ – Последний памятник был воздвигнуть у нас тою же А.Ф. Аксаковой³³²¹, – вдовой И. С-ча, которой мы обязаны и его стипендией. Поселившись, после долгих хлопот по изданию сочинений покойного, в Посаде, чтобы быть ближе к его могиле, она сблизилась с Академией и тем – как бы завершила всю историю наших сношений с Аксаковыми, которую мы определили, как личную по преимуществу.

К содружеству четырех великих славянофильских семей семья Самариных примкнула позже всех, но она сделала этот шаг в те дни, когда уже замечались первые признаки будущего гонения на славянофильство со стороны николаевского режима, и потому запоздалость этого шага вполне искупается его глубокой сознательностью и открытым героизмом. – Такими же сознательными и открытыми представляются и ее отношения к нашей Академии. Воспитанники последней были первыми русскими воспитателями подрастающего поколения славянофилов из Самаринского дома и, прежде всего, первого среди них – Юрия Самарина. Но, если мы вспомним ту – совершенно исключительную – заботливость, какую проявлял отец последнего – Ф.В. Самарин при выборе наставников для своих детей³³²², то выбор именно наших воспитанников свидетельствует о том, что Московская Духовная Академия имела тогда вполне определенную ценность в глазах

—615—

славянофилов или людей, расположенных к славянофильству. Довольно показательным в этом отношении является, например, одно случайное свидетельство, если не славянофилки (вспомним стихи Хомякова!), то женщины во всяком случае готовой каждую минуту исповедать свою русскую веру, не смотря на нерусскую свою фамилию. – Мы говорим об А.О. Россети. В одну из таких хороших славянофильских минут, вот что писала она из заграницы Погодину; «Прибегаю к вам с покорнейшею просьбою. Сыну моему исполнилось семь лет, приходит время сдать его на руки мужчины. Хотя здоровье мое гораздо плоше, чем в России, я нахожу неприличным и даже невозможным, при моем образе мыслей, оставаться в чужих краях во время войны. Предполагая вернуться в июне в свое Отечество, хочу заняться воспитанием сына. Мне нужен гувернер и русский. Вам должны быть знакомы многие студенты Московского Университета, и как отец семейства вы легко поймете, какого рода человек мне нужен и мне может прийтись по душе. Я даже предполагаю взять академика Троицкой Академии; буде такой сыщется и вам известен, я возьму с охотой. Если он будет знать Греческий язык, то это как придача будет прекрасно.³³²³ Главное, чтобы был нравственный и любил свое дело. О цене не забочусь: в таком важном деле торга не должно быть. Я с охотой буду платить то, что наши Русские господа дают западным немцам за развращение своих детей с такою готовностью. Пришло наконец время разочароваться на счет Запада, и кажется многие в Россию убеждаются, что кроме разврата мыслей или притупления чувства нравственного, ничего нельзя получить от лучших из здешних людей… Дай Бог, чтобы мы поняли все, что прогресс не есть просвещение и что западное просвещение не по Руси скроено… Извините за политическую болтовню, дело не женское, да мы по несчастью все глядим в Жорж Занды, и более увлекаемся чужим делом, чем своим собственным ду-

—616—

шевным. Знаю одно, что люблю Россию и чувствую, что еще более теперь, чем когда-либо».³³²⁴

Не знаем, осуществилось ли собственное «предположение» А.О. или Погодин достал ей воспитателя из Университета, но важен здесь, конечно, тот факт, что люди «большого света и двора» вспоминают в хорошие для русского дела минуты о бытии нашей Академии.

Но то, что у Россети может быть, при натяжке, истолковано, как случайная вспышка, то в семь Самариных является своего рода обычаем. Первым русским воспитателем Юрия Федоровича был, уже упомянутый, Н.И. Надеждин, незадолго перед тем окончивший нашу Академию. – Он сразу произвел хорошее впечатление на своего воспитанника. «С первого взгляда, вспоминает тот, я его полюбил».³³²⁵ Кто рекомендовал его Ф. В-чу – не знаем, но интересно, что заподозренный в Академии «едва ли не в неверии», за то, что «пародировал лекции ректора»³³²⁶, – для своего воспитанника Надеждин явился воспитателем не только его мысли, но и природной его религиозности. Юрий Федорович с восторгом вспоминает об уроках Закона Божия, когда он «не сводил глаз» с вдохновенного лица своего молодого наставника, словно сиявшего в темноте нагоравшей свечи. «Один урок, рассказывает он, мне особенно памятен. Надеждин говорил мне о таинстве Евхаристии; когда он объяснил мне значение торжественной минуты призывания Св. Духа на Дары, когда я узнал, что в эту самую минуту повторяется жертва Самого Спасителя и хлеб, и вино становятся Его истинной плотью и Его истинной кровью, меня охватило благоговейным ужасом, я оглянулся невольно и мог только вымолвить, как страшно!». Рассказ того же Надеждина о страданиях Спасителя, говорит Ю.Ф., «всякий раз заставлял меня плакать, и я не мог наслышаться рассказа о Нем и сам любил повторять его».³³²⁷

—617—

Как видно из сохранившегося журнала, писанного рукою Надеждина, где он, по заведенному в доме порядку, ежедневно отмечал и успехи, и шалости маленького Юши, его занятия с ним продолжались с октября 1826-го – май 1831 года, т.е. четыре года с половиною. Кроме Закона Божия он преподавал ему еще «русский язык, в связи с церковно-славянским, история и некоторое время немецкий язык».³³²⁸

Впоследствии Ю.Ф-чу пришлось слушать его в Университете: но, к сожалению, вскоре после того, как Надеждин вышел в отставку, отношения между ним и его бывшим воспитанником стали более натянутыми. Вина в этом случае падает, однако, на Надеждина, изменившего и своей юношеской религиозности³³²⁹ и всем своим прежним убеждениям. По свидетельству Самарина, «он значительно переменился и сделался решительно чиновником; при старой небрежности и беззаботности в нем (стала) заметна какая-то гордость человека будто бы практическая, который понял тщету бескорыстных порывов молодости и обратился к положительному».³³³⁰

Что же касается самого Надеждина, то и для него пребывание в доме Самариных было не без пользы. «Барин, в доме которого я жил, рассказывал он впоследствии о Ф. В-че, был большой барин; но он посвятил себя исключительно воспитанию своих детей, и потому я не мог никак надеяться, чтобы он помог мне своим влиянием найти где-нибудь вне его дома другое для себя место.³³³¹ Тут у меня мало-помалу стала развиваться и крепнуть мысль о продолжении своего умственного образования. К этому, по счастью, были у меня под руками средства. В доме была богатая библиотека, составленная преимущественно из новейших французских книг, таких,

—618—

которых я дотоле и в глаза не видывал».³³³² Эту библиотеку Надеждин и изучил, едва ли не всю, чем, конечно, значительно облегчился и его непосредственный переход от домашнего наставничества прямо на университетскую кафедру.

Но, с уходом Надеждина, связь Самариных с нашей Академией не порвалась. Вскоре после того мы видим у них в той же роли другого нашего воспитанника Дмитрия Матвеевича Некрасова. Он был в Академии, по воспоминаниям одного из его товарищей, «одним из наиболее даровитых в своем курсе, хотя по общему списку невысокое занимал место и кончил курс кандидатом». Но, как поясняет рассказчик далее: «Причины этому заключались в том, что, во-первых, он и здесь, как в семинарии, постоянно почти был болен и большею частью жил в больнице, хотя и не лежал в постели; во-вторых, когда и в класс являлся, лекций не готовил; в-третьих, и сочинения писал редко, многих не подавал совсем, зато те, которые были им поданы, были замечательны как по содержанию, так и по изложению; поэтому между товарищами пользовался он авторитетом умного и глубокомысленного студента и многие дорожили его мнением. Притом же он был отличный в своем курсе математик и, если не ошибаюсь, занимал первое по математике место. По окончании курса, он назначен был преподавателем истории в Воронежскую семинарию (хотя в академии истории не учился, что, впрочем, нередко в прежнее время бывало); оттуда, через два года службы, по рекомендации Федора Александровича Голубинского, поступил он в домашние учители к известному в то время богатому барину московскому Самарину, отцу известного Юрия Феодоровича Самарина и его братьев, у которого и прожил в этой должности, кажется, ровно десять лет… Этот г. Самарин, как я впоследствии узнал от Некрасова, сам был небольшого образования, но замечателен тем, что старался детям дать наилучшее образование и любил знакомиться с людьми учеными. Так, был он

—619—

знаком, между прочим, с нашим Ф.А. Голубинским, который иногда бывал у него в доме».³³³³

Старшему сыну Ф. В-ча Некрасов, впрочем, не преподавал, так как в год его поступления к Самариным: Юрий Федорович уже кончил университет³³³⁴, но, как человек более его осведомленный в вопросах богословских, Некрасов, конечно, мог быть полезен ему впоследствии, когда Ю.Ф. писал свою магистерскую диссертацию о «Феофане Прокоповиче и Стефане Яворском». Следы такого общения сохранились в письмах Самарина.³³³⁵

Обычай Самариных брать домашних наставников из: нашей Академии сохранился и в следующем их славянофильском поколении. В доме младшего брата Ю. Ф-ча – Дмитрия Федоровича Самарина, мы вновь находим трех воспитателей из числа наших кандидатов. Первым таким наставником, впрочем, недолгое время, был о. Алексей Иосифович Ключарев впоследствии знаменитый херсонский святитель-проповедник. О знакомстве с домом Самариных и, в частности, с главой его, уже упомянутым Ф. В-чем, он так рассказывает в своих воспоминаниях. «С самого начала моего священнического служения, говорит он, в 1849 году, я имел честь (действительную честь) по семейным моим обстоятельствам сделаться ему известным. В то время здоровье Федора Васильевича уже слабело, он духовно располагался уже к приготовлению себя на путь к вечной жизни и пригласил меня к себе для чтения книг и собеседования».³³³⁶ По этим собеседо-

—620—

ваниям Ф.В. первый угадал, какой богатый проповеднический талант таился в скромном и робком молодом священнике. Много раз и настойчиво он советовал ему выступить перед народом. «Вы, особенно Вы, говорил он, непременно должны это делать». А.И. внял «умному и прекрасному совету» и, после нескольких тщетных попыток, наконец победил робость. Таким образом, Ф.В. помог ему найти свое истинное призвание.³³³⁷

Внукам последнего он, как уже сказано, преподавал недолго и вскоре передал уроки своему брату Александру, незадолго перед тем окончившему нашу Академию. О занятиях последнего второе поколение Самариных – славянофилов сохранило лучшие воспоминания³³³⁸, но, к сожалению, и они были непродолжительны. Тяжелая болезнь глаз и сложная нервная болезнь рано привели его к печальному концу.

«Слышали, что сталось с … Александром Осиповичем, предназначавшимся в священники в Шереметевскую больницу? – писал преосв. Савве один, но близкий знакомый. – Он в Екатеринин день (день ангела жены его) быль поставлен во диакона; поставлялся и приобщался Св. Таин с вожделенным благоговением и целый день был весел. На другой день пошел к родственнику своему, священнику у Николы в Столпах, и там, часа в два пополудни, пред самым обедом, в отхожем месте бритвою зарезался наповал. Сколько тут было толков, разъяснений, обидных и для жены, а главным образом для о. Амвросия. Мне дело известно, как нельзя лучше. Мой зять – доктор лечил его с малых лет и знал натуру его наилучшим образом. Он написал и доказал, что Алекс. Ос. покусился на убийство в припадке меланхолии. Видите, он страдал глазами и вечером не мог читать при свечах. Когда взошел в первый раз в Шереметевскую больницу, мрак оной навел на него ужас. Он все сокрушался, как будет служить, потому что при свете све-

—621—

чей не будет видеть книги, будет врать и таким образом явится посмешищем всей Москвы, между тем как большую часть молитв, читаемых священником, знал наизусть. Вот и судите о нем».³³³⁹

Наконец, третьим воспитателем в доме Д. Ф-ча был наш кандидат С.П. Косменков, рекомендованный на эту должность С.К. Смирновым, как видно из благодарственного письма Д.Ф-ча к последнему.³³⁴⁰

Обычай этот сохранился в доме Самариных и до самых последних времен. Одним из воспитателей был так и покойный А.И. Введенский.

Но, конечно, одними лишь этими фактами еще не исчерпывается связь Самариных с нашей Академией. Она идет даже значительно дальше, чем у других славянофилов. Конечно, Юрию Федоровичу пришлось отчасти разделить участь Хомякова и подпасть под осуждение тех, кто осуждал и последнего, однако отношение к нему Казанского гораздо более снисходительное, чем к его учителю – Хомякову.³³⁴¹ Порою даже, вспоминая о Самарине, П.С. смягчается и в отношении к последнему.³³⁴² Большой интерес проявляет он к его собственным трудам, и, в частности, к известным его «Окраинам России».³³⁴³ С большой грустью сообщает о его смерти: «Не стало Юрия Федоровича. У нас поминают его. Таких людей немного у нас».³³⁴⁴

Другим (уже посмертным) полемистом Ю. Ф-ча был В.О. Ключевский, но последний принадлежит нашей Академии лишь отчасти, и вопросы, затронутые им в споре – характера чисто исторического.³³⁴⁵ Хорошо знаком

—622—

был Ю.Ф. с Ф.А. Голубинским и А.В. Горским. О первом он писал А.О. Смирновой (Россети): «Познакомились ли вы у Троицы с Голубинским? Вот, в полном смысле, мудрец – ребенок. Может быть в России не найдется трех ученых, которые могли бы с ним равняться, а вместе с этим он прост и добродушен, как дитя».³³⁴⁶ Посылая второму для рецензии книгу свою об иезуитах, он писал: «Ваше суждение было бы для меня дорого, но не смею Вас об этом просить, зная что Вы обременены трудами».³³⁴⁷ На диспуты к нам Самарин приезжал «в первый раз по приглашению о. Михаила (где собирался даже выступить, но после блестящей речи диспутанта отложил намерение³³⁴⁸, во второй – по приглашению Виктора Дмитриевича (Кудрявцева)».³³⁴⁹ В 1871 году он был избран почетным членом нашей Академии, «в уважение глубокого сочувствия интересам православия и сильного правдою обличения врагов его». Предложение об избрании было подписано ректором Е.В. Амфитеатровым, и профессорами о. Ф.А. Сергиевским и П.И. Горским.³³⁵⁰ Близок был Ю.Ф. и с упомянутым уже не раз изгнанником нашим Н.П. Гиляровым-Платоновым. Ему адресует он свои известные письма о материализме³³⁵¹, вместе с

—623—

ним переводить французские статьи Хомякова, ему посылает на просмотр предисловие к последним³³⁵² и принимает ряд поправок.³³⁵³ С другой стороны, именно Гилярову принадлежит известная фраза о том, что привлечение Ю.Ф. Самарина к делам городского хозяйства есть «топление печи красным деревом»³³⁵⁴, фраза, ярко выражающая его собственное высокое мнение о Самарине.

Что же касается до отношения самого Ю.Ф. Самарина к Нашей Академии, то оно всего лучше определяется одним его собственным письмом, сохранившимся в рукописном архиве Самариных. «Сколько там, пишет он про вашу Академию кн. Черкасской, накоплено знания, сколько честных добросовестных трудов, сколько почтенной скромности и вместе с тем, как мало производительности!».³³⁵⁵ «В Троицкой Академии, говорит он далее, заняты теперь громадной работой, на которую уже получено благословение Митрополита. Дело идет об издании толкового библейского словаря. Это работа вероятно лет на пятьдесят. По крайней мере хорошо, что приступили к делу».³³⁵⁶ Но всего знаменательнее следующие его слова: «Вы, обращается он к той же кн. Черкасской, вероятно уже слышали от Милютина, что я назначен председателем (Самарского) губернского земского собрания, которое должно открыться 28 Декабря (1865 года). Я серьезно помышляю о том, чтобы переедать в Троицкую Лавру и поступить в тамошнюю Духовную Академию, разумеется, по возвращении из Самары и не ранее, как в Феврале». Это желание далее мотиви-

—624—

руется тем, что в Москве буквально «не с кем слова вымолвить».³³⁵⁷

Намерение Ю.Ф. не осуществилось, но слова его крайне характерны для выяснения общего славянофильского взгляда на Московскую Академию. Они сказаны через пять лет после смерти Хомякова, любимого учителя Самарина, которому последний был предан беззаветно. Если бы Хомяков видел в нашей Академии одну лишь официальную свою противницу, Самарин никогда бы не написал приведенных слов.

Много лет спустя, подобная же попытка поступить в нашу Академию повторилась в семье брата Ю. Ф-ча Д.Ф. Самарина. Но и на этот раз помешали внешние причины.³³⁵⁸ Последнему также обязана наша Академия учреждением стипендии имени его покойного брата, причем назначения кандидата происходили обычно с ведома Д. Ф-ча.³³⁵⁹

С другой стороны, и Московская Академия отвечала Самариным таким же вниманием. Вслед за Ю.Ф. она избрала своими почетными членами двух его племянников – Ф.Д.³³⁶⁰ и А.Д. Самариных. Избранием в 1913 году Ф.Д. Самарина она как бы завершила первый век истории своих отношений к славянофилам: избранием в 1915 году А.Д. открывается новое столетие ее существования. Оно открывается под славянофильским знаком и в славянофильские дни. Не значит ли это, что и в будущем Академия останется верной своим старым заветам?³³⁶¹

—625—

Наши заметки были бы неполны, если бы мы теперь, вслед за ранними и великими славянофилами, не вспомнили славянофилов позднейших и меньших. Но, чтобы наш рассказ не уклонился в безмерное, по количеству имен сих меньших «москвичей», и нам не грозила опасность утерять простую славянофильскую мысль в богатстве ее преломлений, мы и здесь, оставаясь верными своему методу исторических показаний, ограничимся лишь теми немногими именами, за славянофильство которых ручаются сами великие славянофилы. К числу их относится прежде всего М.П. Погодин. Вот что говорит о нем последний из помянутых нами великих славянофилов. «Из профессоров того времени, рассказывает в своих университетских воспоминаниях Ю.Ф. Самарин, сильнее всех действовал не только на меня, но и на многих других Погодин… Мы чувствовали в нем самостоятельное направление мысли, направление, согретое глубоким сочувствием к русской жизни… Передать содержание его лекций я был бы не в состоянии; но мы были наведены им на совершенно новое воззрение на русскую историю и русскую жизнь вообще. Формулы западные к нам не применяются: в русской жизни есть какие-то особенные, чуждые другим народам начала; но иным еще не определенным наукою законам совершается ее развитию… Погодин первый, заключает Самарин, по крайней мере первый для меня и для моих товарищей, убедил в необходимости разъяснения явлений русской истории из нее самой».³³⁶² Но, ведь из такого имманентного отношения к русской истории и выросло все славянофильство, как и самый славянофильский символ России – Москва возникла из объединенных и уплотненных вокруг нее уделов. Погодин был учителем младшего поколения ранних славянофилов, поэтому на нем мы и остановимся прежде всего в этой последней главе, хотя, по существу, ему, может быть, принадлежит место несколько менее близкое к этому первому славянофильскому поколению, чем тем из позднейших, о которых мы скажем далее.

—626—

Связь Погодина с нашей Академией проследить довольно легко, при помощи огромного исследования о нем Барсукова, и она богата фактами, благодаря главным образом уже отмеченному единству исторического направления нашей Академии и самого Погодина. На почве изучения русской истории последний столкнулся с целым рядом ученых историков – профессоров нашей Академии и ее бывших питомцев (А.В. Горским, П.С. Казанским, К.И. Невоструевым, В.М. Ундольским, архиеп. Филаретом Гумилевским³³⁶³, С.К. Смирновым³³⁶⁴ и др.) и многими из тех, предметы занятий которых стояли близко к истории (К.А. Неволиным³³⁶⁵, П.С. Билярским³³⁶⁶, А.Е. Викторовым³³⁶⁷, братьями Баршевым³³⁶⁸ и др.). Но на истории сношений его с упомянутыми лицами мы не будем останавливаться подробно, т.к. характер этих сношений был чисто внешний, исключительно на почве общих научных интересов. Отметим лишь несколько фактов, более общего славянофильского и академического значения. Вот, напр., одно письмо А.В. Горского к Погодину, где он указывает последнему на то, что славянофильство политическое, которым последний, в пессимистическую минуту, думал было ограничиться, нельзя рассматривать вне славянофильства исповедного, опирающегося на религиозные

—627—

предпосылки. «Не скрою от вас, писал он Погодину, что на меня слишком неприятно подействовали строки: Великодушие, рыцарство, благородство, честь, так навиваемые, должно отложить пока в сторону. Царство Христово не от мiра сего. Для людей, – Новый Завет, а для государств, в политике, – Ветхий: око за око, и зуб за зуб. А иначе они и существовать не могут. Что же будет, подумал я, с мiром Христианским, когда он захочет отречься, освободить себя от законов Царства Христова? И разве закон Христов запрещает нам защищать свою веру, свое святое призвание, своих страждущих собратий? Разве Церковь ее благословляет оружие наших воинов, или она то додает вопреки закону Христову? Нет! позвольте думать, что в словах ваших высказалось более, нежели сколько вы хотели сказать? Сия есть победа побеждающая мiр, вера наша. Вот опора для Христианина в годину испытания! Она спасала нас многократно; спасет и ныне. Она связала судьбу нашу с судьбой Царьграда: не разлучит и ныне. Славянским народам, от него приявшим веру, скажется само собою их родство между собою и союз вечный с их просветителями».³³⁶⁹

В одном из позднейших писем Горский указывает как бы некоторое мистико-историческое подтверждение своих слов: «Взгляните, говорит он, в Святцы: 11 мая, Обновление Царьграда и память Кирилла и Мефодия. Что это? Пророчество или случайность? – Св. Кирилл скончался 14 февраля, Св. Мефодий – 6 апреля. Но празднования им обоим 11 мая, в древних месяцесловах не встречал я. По какому же поводу отнесено оно ко дню воспоминания об Обновлении Царьграда? Или церковь Русская, задолго еще до настоящего времени, хотела заменить утраченную славу столицы Православия другим воспоминанием, более обещающим впереди… Мне нужно позаботиться, чтобы и у нас, в нашем академическом обществе, день этот не прошел бесследно"…³³⁷⁰

—628—

Некоторые письма к Погодину П.С. Казанского интересны в другом отношении столь неуступчивый, как мы видели, в вопросах чисто богословских и подозревающий еретические новшества даже там, где их по существу нет, он в вопросах чисто-исторических оказывается, напротив, всецело на стороне новых научных течений. Отрекомендовавшись, как человек, не принадлежащей «ни к Словенофилам, ни Скандинавоманам»³³⁷¹, он горячо защищает перед Погодиным новую, скептическую школу русской истории:

«Мне кажется пишет он ему, напрасно вы так горячо нападаете на так называемую вами новую школу Истории Русской. Если и есть тут односторонность, за то сколько новых, свежих мыслей брошено в сокровищницу сведений о нашей Древней Руси. Хотя бы и все эти мысли были несправедливы, но не они ли заставляют вас, ветеранов науки, вновь переисследовать многие стороны жизни Русской, на которые прежде не так много обращали внимания? А разве это маловажная заслуга? Взгляд расширяется, открываются новые стороны, и истина восторжествует. Стало быть, есть слабые стороны и в старой школе, когда она подвергается нападениям; аксиомы не станут опровергать».³³⁷² «Не скептическому ли направлению, пишет он в другом письме, обязаны мы теми прекрасными исследованиями, которые мы имеем о Древней нашей Истории. Скептицизм заставляет нас глубоко входить в предмет, обращать внимание на те стороны, которые ускользали от нас».³³⁷³

—629—

С Невоструевым Погодина познакомил Ф.А. Голубинский³³⁷⁴, во судя по некоторым данным можно думать, что Погодин деспотически злоупотреблял скромностью и покорностью молодого ученого.³³⁷⁵ В Ундольском он, наоборот, уважал достойного представителя «Москвы».

«Рассуждение Ундольского о вруцелетиях, говорит Погодин, – образец трудолюбия, начитанности, учености. Укажите, читатели, где в России, кроме Москвы, является столько тружеников, которые, не щадя живота, тратят свое время, силы на такие, в смысле большинства, неблагодарные предметы. Написать такую статью надо по крайней мере месяца два-три пристальной работы, а прочтет ее кто?… рецензент, и то не всякий, редактор.

Да две, три трепетные лани,

Зверишки бедные, без связи, без подпор.

«Прибавьте, что из этих Десяти читателей половина станет бранить автора, а где ему награда, где ободрение, где похвала»?³³⁷⁶

Отношения Погодина к юристам и филологам, вышедшим из нашей Академии, были еще более внешни. Один лишь Надеждин удостоился его прочной и долговременной дружбы.

Гораздо характернее и значительнее отношения Погодина, к Ф.А. Голубинскому, с которым его связали не общность научных интересов, а – гораздо более – общность некоторых религиозно-философских вопросов, которым Погодин тоже уделял не мало времени. Через Ф.А. произошло и первое сближение его с нашей Академией. Самое знакомство устроил Надеждин.

Перед путешествием к Троице он писал Погодину: «инструкции тебе не пишу, потому, что некогда. Голубинский тебе все, однако покажет. Я просил его об этом. Да смотри – не ударь себя в грязь Харьковским своим уни-

—630—

верситетом. Я ему хвалил тебя до самого нельзя. Не осрами меня-то ради Бога!… Помни, пожалуйста, что ты будешь не просто с попом иметь дело, а с человеком, которому подобного я еще по сю пору на Руси не видывал. О пустяках не забалтывайся; но и не показывай себя педантом. Одним словом, действуй по сердечному движению, достойным себе образом. Мне право хочется сблизить тебя с этим человеком».³³⁷⁷

«Был я у Троицы, писал вскоре после того Погодин Щевыреву в Рим, молился и доволен. Какие умилительные сцены там бывают, какое усердие, молитвенный жар, вера!… И сколько воспоминаний там! Все книги о новой Немецкой философии в руках у студентов, и профессор Философии чудный человек, как утверждают все, чему и я не нашел противоречия в короткое знакомство. Если б наше духовенство приладилось к мiрянан, научилось бы сообщаться с ними, то просвещение наше вдруг увеличилось бы втрое!».³³⁷⁸

«Сблизился я с нашею Троицкою Академией, говорит он ему в другом письме, в которой множество людей первоклассных. Вообрази, что там переведено почти все из новой Немецкой философии, и Шеллинг известен там так, как и в голову не попадется какому-нибудь… Давыдову. Сотрудников там множество, и чтобы я при такой перспективе уничтожил Московский Вестник. Молчи, нетвердый! Да что у нас будет, когда через год мы сядем все дома и единодушно начнем свое священнодействие? Умолкнуть пред нами эти шмели… и поклонятся».³³⁷⁹

Позже Погодин сблизился с Голубинским еще теснее, как свидетельствует о том довольно обширная их переписка. Почти вся она имеет строго принципиальный характер.

Судя по вашим воззрениям на движение человечества, пишет ему Голубинский, особенно по тем, какие мог я

—631—

слышать в незабвенные для меня два вечера Страстной Недели, кажется, мы сойдемся во многом».³³⁸⁰

«Так ли я, говорить он в другом письме, понял загадку вашу о диагональном движении рода человеческого? Мне представляется при ней лестница, в которой одна ступенька, по диагональному направлению дошедшая до бока лестницы, гонит другую к противоположному боку, например от запада к востоку, потом от востока к западу, так: Одно, особенно усилившееся и дошедшее до крайнего напряжения вызывает за собою другое (деспотизм – анархию, материализм – идеализм, эмпиризм – рационализм и т.д.), а это в свою очередь, дошедши до предела, заставляет дух человеческий опять оборотиться, с новыми усилиями, к оставленной прежде стране. Между тем человечество все идет по лестнице вперед, и вперед. Не можно ли начертить и другую схему, не во многом отличную от прежней. После двух противоположных направлений – линия примирения, умерения одного другим (после деспотизма и анархии умеренное правление). Или это мечты, и я неправильно выразумел ваши намеки? Желал бы послушать вас и поговорить с вами о том и другом, по поводу вашей книги, против немногих замечаний высказать свои сомнения… но весьма редко бываю господином своего времени».³³⁸¹

«Кроме постоянных хлопот по классу, поясняет он в другом месте, лежат на руках девять книг и рукописей, не совсем исправно переведенных, которые нужно исправлять, частью по требованию начальства, частью по данному слову. Несколько высвободившись от этого груза, я постарался бы представить вашему вниманию что-нибудь, относящееся к Истории Философии… С исполином Берлинским (Гегелем) бороться едва ли будет мне под силу; яснее других видны для меня несообразности его учения с учением чисто Христианским».³³⁸²

«Давно хотелось мне, пишет он в другом письме.

—632—

попросить вас о исправлении одного места в переводе Истории Беттингера. Не упомню точно слова, но смысл сего места: Учители Церкви в IV-м и следующих веках слишком много занимались спорами о тонких вопросах Богословских; в пример таких тонкостей приведен вопрос: единосущен ли Сын Божий Отцу Своему? Вам известно, что эта истина не есть пустая, ненужная и схоластическая тонкость: но одна из важнейших истин христианского учения. Без Спасителя нет спасения; а Спасителем всего рода человеческого не мог быть кто иной кроме Единородного Сына Божия, который по Существу Своему есть едино со Отцом. На этом держатся все наши надежды. Если бы в этом усомнились мы, то устыдил бы нас старинный человек друг Плотина – Амелий, который желал, чтобы в вышних училищах Мудрости золотыми буквами начертаны были первые слова Евангелия Иоаннова».³³⁸³

Есть, впрочем, среди писем Голубинского к Погодину письма более случайного характера. В одном из них, напр., речь идет об известном стихотворении Мея: «Отойди от Меня, Сатана!», где поэтически пересказано искушение царствами мiра сего. Стихотворение, как известно, все посвящено самому «искушению», а Христова победа отодвинута на задний план, как несущественная подробность. Оно похоже с этой стороны на те бесчисленные ложноклассические изображения «Искушений св. Антония», где все полотно тоже занято искушениями, а св. Антоний помещается где-нибудь в углу, сам являясь своего рода искушением для художника, вероятно с большой охотой поместившего бы на его месте еще какой-нибудь из «соблазнов».

«Картины, представляемые адским фокусником, говорит Голубинский, изображены свежими и живыми красками, но совсем не в тоне повествования Евангельского, Suus est cuique poetami sonus, говорит Цицерон. Иного читателя могут прельстить роскошные изображения прелестей языческих – гетеры-наяды, плясуньи-дриады, баядер и лаис. Правда, чем черт не тешится? Но не все же его потехи обнажать пред читателями православными, тем паче, что

—633—

в Евангелии сказано об этом весьма кратко: вся царствия мiра и славу их… Слава царств мiра не то, что обаяния скульптуры Греческой. – А тут еще что за слава – в снегу Севера? У Шотландцев есть басненное предание, будто искуситель, показывая Сыну Божию все царства вселенной, закрыл пальцем Ферерские острова: так мало привлекательности находят в диких горах и дебрях северных самые жители стран северных.³³⁸⁴ – Слово: мимо!… не выражает величия и премудрости Спасителя. В нем слышится что-то площадное, похожее на равнодушное выражение: проваливай! Митрополит Московский о подобных изображениях так отзывается: тут нет священного приличия. Нельзя же, ставши на клирос, запеть: На что ты сердце страстно природой мне дано?».³³⁸⁵

Наконец, Голубинский же познакомил Погодина еще с

—634—

одним питомцем нашей Академии, правда очень далеко отстоящим и от своей almae matris и от славянофильства, но в печальной биографии которого и Голубинскому, и Погодину принадлежит видная и достойная памяти роль. Мы говорим об известном Иринархе Ив. Введенском. Страстно-религиозный в ранней молодости, каждое утро встречавший восход солнца над Волгой пением великого славословия³³⁸⁶, он впоследствии стал одним из родоначальников поколения шестидесятников и идейным учителем Чернышевского. Преосв. Никанор Херсонский, желая реабилитировать нашу Академию, всю вину в позднейшем атеизме Введенского взваливает на университет³³⁸⁷, но корни его нужно по-видимому искать в личном, неуравновешенном и впечатлительном характере Введенского. Письмо его к Погодину объясняет причину преждевременного ухода его из Академии:

«При крепком сангвиническом темпераменте, говорит он, я получил от природы душу сильную, воображение живое, способности быстрые. Таким приехал я в Духовную Академию. Не имея ни малейшей склонности к предметам, требующимся для образования Русского пастыря церкви, и занимаясь большею частью предметами (напр., Французскою, Немецкою и Английскою словесностью), на которые Академия вовсе не обращает внимания, я шел там, однако ж, весьма хорошо, и без больших усилий с своей стороны, мог получить степень магистра богословских наук. Таково было мое положение, когда неопытный, вовсе не имевший понятия о свете и людях, я вошел в дом Засецких. Судьба моя решилась, когда я увидел и узнал ее… Страсть мою заметили еще прежде, чем сам я

—635—

мог дать себе отчет в своих чувствах. Меня лелеяли, подавали всякую надежду на осуществление моих видов; меня сближали с нею, позволяли открыто говорить ей о своей любви; я быль в их доме почти свой… Адски подготовленный случай в одно мгновение расстроил все мои надежды; и я погиб! Убитый и душою, и телом, семь месяцев пролежал я в Московской больнице. Меня не навестили, мне не отвечали на письма, писанные в борениях между жизнью и смертью, меня забыли».³³⁸⁸

«Но не забыл несчастного, рассказывает Барсуков, добрый наставник его, достопочтенный о. протоиерей Ф.А. Голубинский, который писал о нем Погодину (10 июля 1838 г.). «Сострадания вашего прошу к студенту Введенскому. Четыре года тому назад он поступил в Московскую Духовную Академию с очень хорошими способностями и познаниями, и в философском отделении причислен был к студентам перворазрядным. Но на последнем году учебного курса жестокая и продолжительная болезнь заставила его просить увольнения из Академии, и он уволен прежде окончания курса только со степенью студента, между тем как прежде мог надеяться магистерской степени. Прежде болезни был с ним в Москве несчастный случай, подавший повод к невыгодным о нем слухам, о котором он сам скажет вам: но искреннее раскаяние изгладило следы оного; после того в течение полугода, до сего времени, не было в его жизни ничего предосудительного. При пособии Московских врачей он получил исцеление от своей болезни, и теперь желает слушать уроки в Московском Университете, побуждаясь к этому усердною ревностью к учению. Прошу вас покорнейше, если он окажется по испытании достойным удостоить его принять в Университет. Положение его крайне жалко: он обязан помогать своей матери бедной вдове; а между тем сам не имеет в Москве ни родных, ни знакомых и не знает куда преклонить голову. Если бы вам возможно было доставить ему случай – хоть на: время – давать уроки в каком-нибудь доме, вы оказали бы этим ему великое благодеяние. Не откажитесь быть бла-

—636—

годетелем этому бесприютному бедняку». «Погодин, рассказывает далее Барсуков, подал руку помощи и принял бедного студента к себе в дом в качестве учителя своего пансиона». «Вы, писал ему позже Введенский, сделали для меня так много доброго, что я не умею, и не хочу благодарить вас на словах. Жизнь моя отселе принадлежит вам. Счастливым себя почту, если со временем в состоянии буду на деле оказать вам свою благодарность».

«Вместе с тем, говорит Барсуков, Погодин доставил ему возможность поступить в Московский Университет. Но на первых же порах Введенский озадачил Погодина представлением ему счета. В Погодинском Архиве сохранился этот счет, писанный на клочке бумаги собственноручно Введенским, в котором значится: «Мундир, панталоны, манишка, галстук и жилет – 150 р. Шинель – 120 р. Треуголка и шпага – 30 р. Танцкласс – 80 р. Виктор Гюго и Шиллер – 110 р. Две пары перчаток и картуз – 15 р. Очки – 18 р. Подвода – 30 р. Итого 553 р.».³³⁸⁹

Вскоре, однако, Введенский покинул своего благодетеля и уехал в Петербург, хотя еще долгое время писал ему задушевные письма.³³⁹⁰ Лишь много лет спустя, уже после его смерти, узнал Погодин, кем стал его питомец впоследствии. «Мне хотелось узнать подробнее, вспоминает он, о происхождении Петербургских нигилистов, и я, к удивлению, моему, услыхал, что одним из их родоначальников был Иринарх Введенский, которого я слишком хорошо знал, ибо он жил долго у меня, по просьбе Лаврского профессора философии Ф.А. Голубинского, по исключении своем из Троицкой Академии». «Он, поясняет Погодин, сделался после главным действующим лицом в военно-учебных заведениях у Ростовцева, каким-то высшим инспектором, и развел нигилизм по всем корпусам, а Ростовцев думал, что там, везде царствует его знаменитая программа, по которой в лице Иисуса Христа указывалось преимущественно на послушание Его Отцу. Такие-то лица стоять у нас часто во главе обра-

—637—

зования народного, вместе с другими, хотя благонамеренными, но недостаточно просвещенными, – каких же можно ожидать успехов? О программе Ростовцева, точно, как и о подведомственных ему учебных заведениях, никто не смел произнести в его время ни одного слова. Вот и плоды! Такие же плоды, благодаря прежним запрещениям говорит, произросли и в духовных заведениях, откуда явились, по закону нравственной упругости, передовые наши нигилисты. Это замечание о Введенском, заключает Погодин, напечатано в газете Русский. Желательно иметь обстоятельное известие pro и contra».³³⁹¹

Но, среди всех этих многочисленных знакомств Погодина с профессорами и питомцами нашей Академии одна встреча осталась ему особенно памятна. Ученость там играла второстепенную роль, но для души его это знакомство стоит, может быть, всех остальных. Вот что рассказывает Погодин в своих «Чистосердечных признаниях»: «Сомнения растравили мою душу, я сомневался в Божественном происхождении Иисуса Христа. Иногда, только очень редко, проскакивали сомнения, и при том пустые, не крепкие и ничтожные, о бытии Бога»³³⁹²… В таком состоянии он познакомился с одним из наших питомцев, только что окончившем тогда Академию, – Василием Николаевичем Воскресенским, впоследствии архимандритом Гавриилом, известным философом, одно время профессором философии Казанского университета. Погодин, которому он одно время преподавал латинский язык³³⁹³ по собственному признанию, «преклонялся пред его обширными познаниями в Богословии, Философии, Математике, Словесности, языках».³³⁹⁴ Но, как уже сказано, не в учености была суть: Воскресенский первый пробудил в нем задремавшее было религиозное чувство. В то время как другие товарищи Погодина старались опровергнуть его сомнения теоретически, этот новый друг его, простым раз-

—638—

сказом о бесноватым, указал ему на реальность отвергаемых им явлений. «Воскресенский, говорит Барсуков, утверждал и в доказательство приводил множество примеров, виденных им в Троицкой Лавре, что люди в таком состоянии были совершенно покойны в церкви, но будучи подводимы ко гробу Сергия, испускали ужаснейшие крики, мучились и пр., точно, как повествует нам Евангелие о бесноватых, подводимых к Спасителю. Этому человеку, свидетельствует Погодин, «поверить можно: он не суевер и пустяков говорить не любить».³³⁹⁵

Впоследствии чисто внешние обстоятельства разлучили Погодина с Воскресенским, но добрые отношения между ними сохранились на всю жизнь. «Сей бесподобный человек, писал Погодин много лет спустя, еще помнить меня и всегда с особенным участием спрашивает обо мне».³³⁹⁶ Мы не ошибемся если скажем, что одним из существенных условий прочности этих отношений, помимо уже указанного обстоятельства, послужило еще единство их славянофильских убеждений. Несомненным, классическим славянофилом выступает Воскресенский, тогда уже архимандрит Гавриил, в своих позднейших писаниях и прежде всего в своей известной «Истории Философии». Уже самая идея – включить (в тридцатых годах!) философию русскую в курс истории всеобщей философии, осуществленная им, как известно, в указанном труде, свидетельствует, что в его лице славянофильство имеет одного из безусловных своих последователей. Но, если мы припомним, что говорит он о России в шестой части своего курса, посвященной именно русской философии, то мы увидим, что сродство его учения с позднейшим славянофильством простирается даже до частностей. Всего ближе стоит он к И.В. Киреевскому. Философский онтологизм последнего, его учение о цельном разуме и возвеличение восточного платонизма над аристотелизмом запада – все эти основные идеи Киреевского и позднейших славянофилов, с достаточной ясностью, хотя и с понятным несовершенством, уже высказаны архимандритом

—639—

Гавриилом за много лет до «Русской Беседы» и статей Киреевского.

«Аристотель, говорит он, воцарился во всех школах папистических и своей сухостью обезобразил наилучших гениев Запада как напр., Фому Аквината, Фому кемпийского; напротив, Россия, не отвергая логики Аристотеля, преимущественно любила Платона».³³⁹⁷ «Никогда русский, поясняет он далее, подобно Декарту, не принимал сомнения за начало философии; он допускает одно испытание истины, внушая осторожность при затруднениях».³³⁹⁸ Типичным для русского мышления, и как бы введением во всю последующую историю русской философии, архимандрит Гавриил считает образ действий св. Владимира, при избрании им веры. После размышлений и бесед с апологетами той или иной религии, последовало опытное изучение чужих вер на месте, и лишь после того был произведен самый выбор, подкрепленный, в свою очередь, божественными знамениями. «С сих пор, говорит он, любомудрие поставило для себя новый закон: рационализм, соображаемый с опытом, поверять через откровение, и никогда оно от сего закона не отступало».³³⁹⁹ Чтобы оправдать последнее утверждение, философ-славянофил переносится сразу через несколько столетий и видит полное подтверждение всех своих мнений о русской философии в словах, как бы надписанных над порталом нашей Академии:

«Новое доказательство той же истины, говорит он, представляется в уставе Духовных академий, утвержденном Императором Александром 30 августа 1814 года. Там в § 160–163 сказано: в толпе разнообразных человеческих мнений есть нить, коей профессор необходимо должен держаться. Сия нить есть истина Евангельская. Он должен быть внутренно уверен, что ни он ни ученики его, никогда не узрят света вышней философии, единой, истинной, если не будут его искать в учении христиан-

—640—

ском; что те только теории суть основательны и справедливы, кои укоренены, так сказать, на истине евангельской: ибо истина есть едина, а заблуждения бесчисленны. Между древними Платон есть первый столп истинной философии. В писаниях его и в писаниях лучших его последователей, профессор должен искать основательного философского учения; но при сем должно приметить, что никогда не найдет он сего учения в отрывках и кратких извлечениях, на разные его мысли изданных: в них, странным образом, невежеством толкователей все обезображено: Истинной его системы должно искать прилежным и долговременным испытанием и упражнением в подлинных его сочинениях. Из новейших философов, тех должно предпочтительно держаться кои ближе его держались. Но вообще да не будет никогда в духовных академиях слышимо то различие, которое к соблазну веры и в укоризну даже простого доброго смысла столь часто в школах было допускаемо, что одно и то же предложение может быть справедливо в понятиях философских и ложно в понятиях христианских».³⁴⁰⁰

Мы ограничиваемая этими краткими справками о Погодине³⁴⁰¹ и переходим теперь к другим малым славянофилам. Из них ни один не дождался еще исследователя, не только подобного Барсукову, но даже и гораздо более поверхностного, и, потому, о них придется сказать очень немного.

А.И. Кошелев был близок к нашему о Ф. Бухареву³⁴⁰²; А.Ф. Гильфердинг переписывался по научным вопросам с А.В. Горским³⁴⁰³; М.Н. Катков уделял внимание Академии в своем журнале³⁴⁰⁴ и газете. Но всего инте-

—641—

реснее столкновение последнего с нашим философом В.И. Лебедевым, адъюнктом Ф.А. Голубинского³⁴⁰⁵, хотя Катков, впрочем, и не знал, с кем имеет дело. В «Пропилеях» была напечатана большая статья Каткова: «Очерки древнейшего периода греческой философии»³⁴⁰⁶, где последний, в сознательный противовес сухим и формальным немецким руководствам по истории философии, пытается воссоздать античное мышление во всей его живости. Поэтому он не останавливается над чисто историческими изысканиями и хочет уловить лишь основное в каждой отдельной философской системе, то, что, впоследствии, Бергсон назвал философской интуицией. Отсюда очерк его получает, действительно, довольно вещный характер и, хотя с ним, конечно, можно спорить о многом, его исследованию, однако, никак нельзя отказать в большом своеобразии и интересе. К сожалению, наш академический критик, скрывшийся под буквой N. не обратил внимания на общий благородный замысел Каткова и придрался к мелочам.³⁴⁰⁷ В особенности смутило его отношение философа университетского к пифагореизму, в котором последний готов видеть едва ли не древнейшую из эллинских философских школ и в пифагорейской математике признает нечто гораздо более красочное и жизненное, чем простых спекуляции над геометрическими фигурами и числами. Наш философ держится скорее последнего взгляда, и, потому, готов отодвинуть Пифагора ко дням Платона и даже далее, видя в его учении ступень философской абстракции, гораздо более «кабинетную», чем в системах ионийских физиков, элейцев, Эмпедокла, Анаксагора и

—642—

атомистов. Извинением ему может служить лишь то, что он имеет в виду не столько Каткова, сколько одного из его неумеренных поклонников.³⁴⁰⁸ Как бы то ни было, Катков был сильно задет и ответил против большой рецензии Лебедева еще более пространными «Замечаниями».³⁴⁰⁹ Указав несколько мелких, хотя и весьма досадных промахов рецензента³⁴¹⁰, он еще раз настойчиво и строго исповедал свою веру в онтологизм пифагорейского мышления. В пифагорейском учении «об элевзине, гестии, этом престоле и жертвеннике Дия, о матери богов», по его мнению, заложено все «богатство сказаний, неисчерпанное философией греческою».³⁴¹¹ «Феологумены, которые передавались от поколения в поколение мужами пифагорейцами, говорит он, содержанием своим не только богаче философствования других мыслителей…, но даже превосходят полнейшие системы греческой философии».³⁴¹²

На возражения Каткова, Лебедев ответил еще раз кратко, желая защитить свою осведомленность в истории философии, в которой, немного резко, отказывал ему Катков. Вместе с тем, он дает последнему урок по славянофильству, советуя избегать иностранных слов и выражений, вроде «нейтрализовать, материализованный, реагирующий, архаический, – бесчисленное фиксируется в своей бесчисленности…, продукт и т.п.». «Испещрять русскую речь иностранными словами, внушает он, всегда дурно, а еще хуже вводить новые слова, с какого бы языка они взяты не были». Катков сошлется, может быть, на немцев, – «Что из того? Немцы сковывают множество слов, поразительно варварских. Обязаны ли мы, при переводе немецких книг, переносить на русский язык все их варварские выражения?».³⁴¹³

Вообще же этот спор двух философов – славянофи-

—643—

лов настолько интересен в деталях, что его можно было бы подвергнуть специальному рассмотрению, но это вывело бы нас слишком далеко за пределы намеченной темы.

Еще меньше, чем Катков, связан с нашей Академией К.Н. Леонтьев. Познакомился он с нею, едва ли не впервые, за несколько месяцев до своей смерти. Воспоминания о его пребывании в Посаде сохранились у знавших его лично – Архиепископа Антония, в то время бывшего ректором нашей Академии, и у профессора И.В. Попова.³⁴¹⁴ И.В., в то время еще студент последнего курса, по просьбе одного из московских знакомых, взялся помочь Леонтьеву в приискании квартиры в Посаде и, с этой целью, навестил последнего в Новой Лаврской гостинице. Завязавшийся, в первую встречу, разговор был продолжен при новых свиданиях, но они скоро были прерваны тяжелой предсмертной болезнью Константина Николаевича. И.В. вспоминает, что споры вращались, главными образом, около славянофильских тем, захватывая и все смежные с ними вопросы философские и религиозные. Леонтьев оставался до конца верен себе, строго отграничивая христианство «Афона» от христианства «розового». Но зато он, по собственному признанию, был вполне согласен с суждениями своего молодого собеседника о том, что для многих эмансипаторов общеевропейская культура имеет значение равносильное культуре религиозной.³⁴¹⁵

Архиепископ Антоний навещал Леонтьева уже на смертном одре. «Больной, вспоминает он, говорил много и очень умно, но в высшей степени скромно, как говорят простые монахи перед настоятелями или старшими иеромонахами».³⁴¹⁶ Содержание речей по-прежнему сосредоточивалось около славянофильских вопросов. Архиепископ Антоний вспоминает, что еще до личного знакомства с Леонтьевым последний тронул его тем, что «представлял себе и читателю нашу Русь, не как часть «культурной и просвещенной» Европы, а как часть Вселенской, Православ-

—644—

ной, Христовой Церкви».³⁴¹⁷ Но именно этот момент в славянофильстве мы выше и признали самым существенным для него.

Значительно ближе Леонтьева были к нашей Академии другой из малых славянофилов, А.А. Киреев, лишь недавно закончивший свое земное поприще и на котором, и мы кончаем свой рассказ. Сближение его с нашей Академией началось его перепиской с нашим профессором В.А. Соколовым³⁴¹⁸, продолжилось статьями Киреева в академическом журнале и завершилось избранием его почетными членом Академии «во уважение к его многолетней и ревностной деятельности на служение делу сближения старокатоликов с Православною Церковью».³⁴¹⁹

Такова, в самых общих и случайных чертах, картина сношений нашей Академии со славянофильской семьей. Отнюдь не притязая на полноту, она рассчитана прежде всего на то, чтобы побудить тех, кому попадутся на глаза эти страницы рассказа, и кто может что-либо прибавить к ним интересного и нового, – не скрывать своих сведений в одной лишь памяти сердца, но внести их в общую сокровищницу исторических воспоминаний о прошлом Московской Академии, – этом малом детище одной общей великой матери всего славянофильского – Православной России.³⁴²⁰

Ф. Андреев

—645—

(последнее слово) протоиерея В. Нордова

Знаменитый вития, покойный кафедральный протоиерей Вологодского Софийского Собора Василий Иванович Нордов³⁴²¹ в посмертном завещании оставил слово на погребение себя, которое и было произнесено при отпевании о. протоиерея ключарем собора. По силе чувства, по духу помазанности это слово превосходит написанные ранее им слова и поучения. На закате жизни, пред лицом грядущей смерти, умудренный годами, испытаниями и в смирении своем приблизившийся к младенцам, протоиерей В. Нордов в порыве священного восторга приблизился к вселенскому учителю веры, поэту, богослову и философу, назианскому Отшельнику Григорию Богослову. К сожалению, поскольку нам известно, это слово не вошло в сборники проповедей о. Нордова и, быв напечатано вслед за его некрологом в Вологодских Епархиальных Ведомостях (1883 года, Ноябрь месяц, № 21 стр. 397–398), разделило участь статей, помещаемых в провинциальных изданиях. Поэтому считаем не лишним для увеличения гомилетических образцов в проповеднических хрестоматиях вновь привести его, тем более, что на страницах «Богословского Вестника» встречались письма протоиерея В. Нордова³⁴²²:

—646—

«Господи, благослови!

Ударил последний час. Простите.

Прости вселенная, Богом Творцом устроенный и содержимый мiр, да вниду в другой, невидимый божественный мiр. Прости небо, поведающее нам славу Божию, да узрю новое небо, исполненное вечной и непостижимой славы Божией. Прости солнце, освещающее и веселящее земнородных, да узрю вечное Солнце Правды – Христа. Прости луна, простите звезды, просвещающие твердь небесную, да воссияют предо мною лики праведных, аки светлость тверди и аки звезды во веки. Прости земля, содержащая нас и питающая нас своими благами, да наследую новую землю и да сподоблюсь видеть благая на земли живых! Прости церковь святая, благодатное царство Божие, да узрю церковь первородных на небесех, вечное и неприступное царство славы Божией. Простите храмы Божии, земные домы Господни, да вниду, недостойный, в превышеземный дом Небесного Отца, у Него же обители многи. Прости служба священная, песнопение церковное, словословие Божественное, да услышу пение ангельское, глас празднующих на небе и непрестанно славословящих Господа. Прости божественное священнодействие, которое я, недостойный и грешный, сподобился совершать здесь в земном дому Божием, да сподоблюсь и там – в небесном дому Божием вечно, богоугодно и богоприятно служить Богу живу и истинну. Прости жертва бескровная, таинственный Агнец Божий, Его же аз окаянный тысячекратно сподобился с верою и любовью причащаться, да подаст мне Господь и в будущем невечерним дни царствия Небесного истее причащаться Божественного Агнца-Христа. Простите отцы и братия, сослужители и смолитвенники мои к Богу. Молитесь за себя и за меня Господу, да сподобимся и в будущей Жизни совокупно поклонятися Ему и словословить Его. Простите дети мои, простите сродники мои. Да даст Господь всем нам и по смерти узреть друг друга и неразлучно жительствовать в радости и наслаждении небесных благ. Простите все православные христиане. Простите все вся моя прегрешения, елика согреших в жизни моей словом, делом, помышлением, ведением и неведением и

—647—

всеми моими чувствы. Господь да простить всех нас, Господь да помилует нас, Господь да сохранить нас, Господь да спасет нас, Господь, да сподобить нас царствия небесного! Простите и благословите меня. Разлучаюсь с вами. Оставляю мiр. Иду со страхом и радостью к Спасителю нашему Богу.

Господи, Иисусе, приими дух мой. Аминь».

Протогрешник Василий.

На подлинном приписано:

«с написанного 15 марта 1858 года переписано 21 мая 1879 года».

Сообщил свящ. А. Полиевктов,

Смотритель Тотемского духовного училища.

—648—

I. Письма С.И. Пономарева С.К. Смирнову

1.

Севастополь. 1867 г. 10 августа³⁴²³

Милостивый Государь

Сергей Васильевич (?).

Вполне уверенный, что Вы не посетуете на меня за то, что, будучи незнаком с Вами, решаюсь беспокоить Вас своим письмом, я имею честь усерднейше просить Вас помочь мне, во имя науки.

Занятый составлением биографии м. Евгения к грядущему его стол[етнему] юбилею, я неожиданно был поражен одним крупным противоречием в известиях о его жизни. Именно, во всех его биографиях и автобиографии сказано, что он в 1778 г. поступил в Воронежскую семинарию, пробыл там до половины философского курса, и только в 1784 году отправился в Москву; а в Вашей «Истории М.С.Г.Л. Академии», на стр. 390, встречаю выписку из академических ведомостей за 1785 год, в которой читаю: «Ефим Болховитинов… поступил учиться в Академию в 1778, 11-ти лет от роду». Итак, по Вашей выписке выходит, что Евгений вовсе не был в Воронежской семинарии, что он в 1778 г. уже был в Москве; значит, является двойное разноречие с показаниями других источников. Я никак

—649—

не смею думать, чтобы Вы неверно привели эту выписку, не решаюсь думать и того, чтобы официальная бумага допустила такую грубую ошибку; два числовые данные, приведенные Вами, еще более укрепляют верность академической ведомости: но ведь в таком случае приходится отвергнуть показания всех других источников, отвергнуть свидетельство самого м. Евгения, который очень ясно говорит о своем учении в Воронежской Семинарии и о своей поездке в Москву в 1784, а не 1778 году. Остается предположить, что, вероятно, при наборе этой страницы Вашей книги, выпала строчка и, может быть, так нужно читать Вашу выписку: «поступил учиться в Академию в 1784 году, из Воронежской семинарии, куда был принят в 1778 г., 11-ти лет от роду». Или же… Но оставляя догадки, я гораздо лучше сделаю, если попрошу Вас – помочь мне разрешить это диковинное разногласие. Потрудитесь заглянуть еще раз в Академические Ведомости, да кстати уж – собрать там все, что попадется Вам под руку о Болховитинове, и сотворить мне великую и богатую милость – прислать все важнейшие материалы по адресу: Степану Ивановичу Пономареву, в Севастополь, до востребования. Вы можете быть вполне уверены, что все присланное будет сбережено, сохранено и возвращено немедленно, я готов Вам в этом отношении представить какое угодно поручительство.

Меня интересуют, между прочим, те бумаги, по которым принят Евгений в Академию; не сохранилось ли о нем письма преосв. Тихона III, который посла его в Москву? как отзывался святитель о нем? Далее: где жил Евгений – в стенах ли Академии, или на частной квартире, вместе с Селивановским, известным потом книгопродавцем? (Жили ли студенты вне Академии?) Ездил ли он в Воронеж на каникулы, или безотлучно пробыл все время в Москве? (Утверждают, что он в 1783 г. участвовал в архиерейском хоре, в отпевании святителя Тихона). По чьему побуждению слушал он лекции в университете – по своей ли воле, выбору ли епархиального начальства своего, или же по избранию м. Платона? Не сохранилось ли в библиотеке Академии первых его переводов и изданий, вышедших в 1788 году: 1) Новая лат[инская] азбука; 2) описание жизни древних философов – Фенелона;

—650—

3) Парнасская История; 4) Удовольствие от способности воображения, поэмы Аксисида и 5) Историческое примечание об Алжире, Тунисе и проч.? Видно ли из книг, кем они изданы – самим ли автором, или издателем? Я знаю, Парнасская История издана в типографии Пономарева; там ли изданы и все прочие книги? С какого языка переведены Исторические примечания об Алжире и проч.? На книге «Описание жизни древних философов» стоят ли буквы, означающие имя и фамилию переводчика: Е.Б.? И нет ли там других букв, напр. Ф.Р.? Есть ли означение на книге «Похвальное Слово чему-нибудь» (М. 1787) обозначение имени переводчика Ф. Розанова, как говорит Ваша История (стр. 394) и не перевод ли это Евгения, как говорит Данский? Не посвящена ли какая-нибудь из названных книг кому-нибудь, и если посвящена, то какая и кому именно? Но мне пора, наконец, знать честь и дать Вам покой от ряда вопросов, которые мог бы продлить я еще на целую страницу если бы не боялся слишком отяготить Вас.

Простите мне и эту назойливость, ради Евгения, и прошу Вас, верьте по прежнему уважению и преданности Вам Вашего покорнейшего слуги С. Пономарева.

Приписка 1-ой стр.³⁴²⁴ – В 3 № Полтав. Епарх. Ведомостей этого года можете найти мою статейку о м. Евгении, из которой познакомитесь с тою бедностью, с какою я приступил к составлению его биографии. В июльской или августовской книжке Трудов Киев. Дух. Академии Вы найдете другую статью мою о Евгении. Представляю их Вашему вниманию, покорнейше прося не оставить меня своими замечаниями, советами, указаниями, поправками и проч.

2-я приписка. – Праздник 5-го августа, вероятно, послужит лично для Вас поводом к составлению брошюры; покорнейше прошу выслать и мне экземпляр; что будет стоить, уплачу немедленно по получении. Я также скомпилировал нечто к этому торжеству и отослал Погодину, Погодин отдал прот. Сергиевскому, а Сергиевский уж не знаю, что сделал с моим трудом – скороспелкой.

3-я приписка. – Извините, если ошибся в Вашем отче-

—651—

стве; в Севастополе нет нигде адрес-календаря и справиться негде. Прошу Вас Почтить меня уведомлением в своем адресе, более точном.

4-я приписка. – Нужна ли некоторая официальность в моем представлении Вам? На всякий случай вот она: я – наставник-наблюдатель в Полтавской Военной Гимназии, а ныне живу по отпуску в Севастополе, где купаюсь в море по болезни. В Москве меня хорошо знает М.П. Погодин, Попечитель Князь А.П. Ширинский-Шихматов; профессор Н.С. Тихонравов. Они, надеюсь, замолвят обо мне пред Вами что-нибудь доброе, в успокоение Ваше; в случае высылки материалов мне для биографии м. Евгения

2.

1867 г. 31 октября. Полтава

Милостивый Государь

Серий Константинович!

Лестное и дорогое для меня письмо Ваше, от 29 сентября, не нашло меня еще в Полтаве: обстоятельства задери жали меня на Южном берегу долее, чем я предполагал Письмо Ваше было отправлено в Севастополь, но прежде чем оно туда дошло, я выехал в Полтаву. По дороге я остановился в Одессе на неделю и только 24 октября воротился наконец в Полтаву, а через несколько дней и письмо Ваше вернулось сюда из Севастополя. Я хотел бы, чтоб Вы видели меня в ту минуту, когда я получил его Вы бы, поняли мною радость и благодарность Вам гораздо яснее, чем может выразить их какое бы ни было яркое и меткое слово. Окруженный всеми важнейшими пособиями для ученых работ, Вы едва ли могли испытывать такие светлые ощущения, какие Вы доставили мне; Вам едва ли приходилось переживать такую нужду в источниках, от какой томился я восемь месяцев, – и потому Вам трудно, будет даже вообразить мою радость: судите же после этого, как велика моя благодарность Вам. Скажу коротко: Вы меня поставили на ноги, а то уж было и рукой махнул на свою работу. Напечатав в августовской книжке «Трудов Киевск. Д. Акад.» кой-какие библиографические разыскания, я думал было тем и покончить. Но при Вашей сильнее по-

—652—

мощи, я опять собираюсь с силами и займусь обработкой хотя одной главы из жизни Евгения; авось еще кто-нибудь оглянется на меня и пришлет мне крепкое подспорье. Но доселе у меня еще так мало… что, право, невмоготу было терпеть, и Вы, может быть, заметили, как желчно и едко проговорился я в своей статье. Вижу, что дурно сделал; уж если добрым словом ничего не добыл, так бранью – и подавно. Читали ли Вы в Литер. Библиотеке за июнь, что у Князя М.А. Оболенского хранится до 180 писем Евгения к Анастасевичу, да еще каких! И что же? этих писем никакою силою нельзя у него вырвать. Как прикажете назвать это возмутительное лежание на сене.

Не знаю, за что больше благодарить Вас – за любезную ли Вашу готовность, или за ту подробность и ясность, с какою Вы изволили передать мне свои сведения. С удовольствием, понятным Вам, я читал и глотал каждую строку Вашу. Радуюсь, что в «Трудах К.Д.А.» я правильно указал на неясность официального акта и отдал полную справедливость Вашей внимательности в обращении с источниками. Вы мне позволите, конечно, быть Вашим усердным учеником и воспользоваться Вашими сообщениями почти во всей их целости. Вместе с сим позвольте просить Вас – подарить меня и библиографическими справками. Кажется, я уже писал Вам, что интересно было бы знать, как начались сношения Евгения с Н.Н. Бантыш-Каменским. Есть ли теперь потомки этой фамилии в Москве? К кому бы обратиться за письмами Евгения к В. Каменскому. Не был ли замечен Евгений Платоном еще в Академии? Нет ли каких-нибудь сведений об отношениях Евгения, как викария петербургской митрополии, к Платону? Можно ли беспокоить Вашего Владыку хотя немногими, скромными вопросами о Евгении? Не сохранилось ли за 1813 и 1816 годы известий в летописях Академии о посещении Евгением своей almae matris, в проезд его чрез Москву, из Вологды в Калугу, и из Калуги в Псков?… Извините беспорядочность вопросов; но еще более извините мою назойливость. Я чересчур уже пользуюсь Вашим позволением – обращаться к Вашим богатыми сведениям, к Вашей великой снисходительности.

Сколько я благодарен Вам за дорогой подарок Ваш,

—653—

столько же жалею, что не могу в настоящую минуту ничем подобным отвечать с своей стороны. Да и то сказать: где нам, провинциалам, с суконным рылом да в калачный ряд! Я могу только поклониться Вам великопостным поклоном, но не в силах отвечать таким же солидным приношением, как Ваша книга. Все-таки я прошу Вась, не отриньте хотя оттиска биографии Евгения, если Бог поможет мне окончить ее.

Подарок Ваш пошел уже нарасхват по Полтаве; я успел только перелистовать его да прочесть страницы о Филарете; прав был Платон, говоря Августину: удивитесь! И чрез 61 год слова его во всей силе сбываются и на нас. Позволяет ли Вам Владыка перепечатать свои первые проповеди? Молите его о сем.

Моя библиографическая записка о нем была изготовлена на скоро для Полт[авских] Епарх. Ведомостей; уже начали было ее и набирать, но вдруг преосвященный наш спохватился, как бы не разгневался митрополит, и печатание Прекращено. Я послал ее Погодину, прося его исходатайствовать позволение напечатать ее, а он вот куда ее препроводил. В Ваши «Творения», я никогда бы не посмел представить ее от себя. Но если уж пала ей на долю такая высокая участь, то представляю Вам полное право на все изменения и дополнения, какие Вы признаете нужными. Я радуюсь, я горжусь, если Вы удостоите ее своего внимания и приложите опытную руку мастера. В 1854 году я был В Сергиевой Лавре и имел честь посещать достойнейшего Вашего Ректора; он был необыкновенно милостив ко мне и подарил мне своего Св. Димитрия. Почтительно прошу Вас засвидетельствовать ему мое глубочайшее уважение и желание быть на его 50-летнем юбилее.

Будьте милостивы, потрудитесь вставить в моей записке о Филарете, в своем месте;

1) Стихотворение Филарета, помещенное в 9 книжке Душен. Чтения 1867 г.

2) В 1814 г. им было написано «Молебствие о избавлении церкве Российския от нашествия Галлов и с ними двадесяти язык».

3) Разговор испытующего с уверенным… написан по

—654—

случаю совращения иезуитами в папизм одного молодого князя Голицына.

4) О нем говорено было: а) в Истории Русской Церкви, период V, 1848, стр. 54, 63–65, 70, 71, 115, 116 и 164. б) Домашняя Беседа 1866, декабрь, в) Странник 1864 № 9. г) Душепол. Чтение, 1867, № 3, стр. 114. д) Чтения в Моск. Общ. Истории и Древн. 1867, кн. 1. Смесь, стр. 149, в статье «Квакеры в С.-Петербурге». е) Смирнова: История Троицкой Семинарии, М. 1867, стр. 416–429, 520–521.

В отделе посвященных ему книг потрудитесь приписать и свою книгу.

Нечего и говорить, что я сверх меры был бы утешен и осчастливлен, если редакция Вашего журнала примет ее на свои страницы. Гонорарий представляю усмотрению редакции. Убедительнейше прошу и об оттисках, хотя 25, если нельзя больше. – Молю Бога, чтобы Он дал мне слуг чай быть Вам хоть на что-нибудь пригодным. Глубоко уважающий Вас и навеки признательный С. Пономарев.

[Р.S]. Через неделю я переселяюсь в Киев; туда потрудитесь адресовать свои милостивые строки, адресуя: «в квартире Директора Военной Гимназии, Генерала Короваева, такому-то».

Р.S. Мне сейчас только сообщили, что «Творения Св. Отцов» более не издаются, я вспомнил, что и сам об этом читал, да вылетело из памяти. Мне остается покорнейше просить Вас – пристроить, как Вам угодно, мой труд. Если же нельзя поместить его (напр., в Душеполезном Чтении), то потрудитесь исходатайствовать разрешение напечатать его, и тогда я помещу его в Полт. Епарх. Ведомостях, куда он и был первоначально предназначен. Извините за эту приписку: письмо уже было запечатано, и почта отходила. – Простите!

3.

30 ноября 1867 г. Киев

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Я еще не благодарил Вас за второе письмо Ваше, с библиографическими сведениями о Евгении: простите – переезд в Киев и хлопоты по устройству на новом месте

—655—

отняли у меня много времени. Благодаря Вас от всей души за Баше не слабеющее внимание, усерднейше прошу не лишать меня им в будущем. В своем ответе из Полтавы на Ваше первое письмо я расщедрился опять на несколько вопросов, на которые жду света от Вашего ведения. Так как вопросы те касаются первого периода жизни Евгения, так как давно уже настала пора приступить к печатанию биографического очерка его к юбилею; то я, даже рискуя Вам окончательно надоесть, повторяю еще и еще свою просьбу: помогите!

При сем позвольте мне представить Вашему доброму вниманию пять оттисков своей статьи; распорядитесь ими, как Вам угодно. Отправляются они к Вам с тяжелой почтой. – Я очень-очень буду утешен, если Вы потрудитесь сказать мне о них два-три правдивых слова, как бы они ни были жестки и горьки. – В духовной литературе – аз есмь пришлец на земли чуждей; я – в ней самозванный, непризванный деятель, – и поэтому много грехов может явиться на душе моей, если явится предо мною судия и мастер сего дела. Но не столько еще боюсь я за эти материалы, сколько за тот биографический очерк, который скоро, пустится в свет… Чтό делать? Одному и у каши неспоро, а я – в своем тяжелом труде – долго-долго был одинок. Вы явились для меня самою сильною помощью, а еще два-три человека принесли токмо крупицы некие… Вот и мастери трапезу!…

Знаете ли Вы, поверите ли Вы, что Митр. Арсений запретил в Киеве праздновать каким бы то ни было собранием юбилей Евгения?… Почему? – спросите Вы. И мне отвечать смешно и досадно. Чуть ли не из-за личного столкновения попортило все дело. Когда-то Арсений был бакалавром в СПБ. Духовной Академии, а М. Евгений приезжал туда ревизором: unde illae lacrimae. Кажется, пора бы простить! да еще лет сорок спустя! да еще покойнику! да еще ради его столетней годовщины!… Увы и увы!… Таковы-то наши архипастыри!… Увы, увы!…

Если Вы вздумаете пробежать приводимое мною указание источников, где говорилось о Евгении, то не припомните ли от себя еще каких-нибудь печатных пособий: будьте милостивы, натолкните меня на них. Да нет ли возмож-

—656—

ности найти Вам Воронежские Губернские Ведомости 1862 № 18. Там есть что то об Евгении, но я потерял всякую надежду добыть себе этот источник: писал уж и в Воронеж, писал и в Петербург, и – ни гу-гу ни откуда!… Если достанете, повелите списать для меня.

В заключение самая почтительнейшая просьба: если Вы и доселе не успели пристроить моего библиографического очерка М. Филарета, то потрудитесь немедленно возвратить мне его. А самое важное обогатите его своими дополнениями и поправками. Киевские журналы у меня его просят и предлагают по 40 р. с листа, с обещанием сверх гонорария – еще 100 оттисков. Не думаю, чтобы более выгодные условия были мне предложены в Москве. А потому, будьте добры – возвратите мне его с первою же почтою. Мне нечего уверять Вас, что пересылку я оплачу Вам, чуть только узнаю, чтό она будет стόить. – Я уже писал Вам, что я собираюсь за границу для лечения, и потому услуга, которую Вы мне теперь окажете, будет сделана Вами человеку безнадежно больному.

Да укрепить Вас Господь на многие лета, на пользу заведения, на благо родной словесности!

Глубоко уважающий Вас и всем сердцем признательный

С. Пономарев.

Адрес: С.И. П-ву в Киев, в квартире директора Военной Гимназии Генерала Короваева.

4.

28 дек. 1867 г. Киев.

Милостивый Государь

Серий Константинович!

Примите искреннюю благодарность мою за Ваши драгоценные «изделия», так милостиво и так кстати присланные мне. Вот уж подлинно праздничный подарок! Дай Бог мне хоть в будущем угодить Вам чем-нибудь. Подарку Вашему я несравненно больше был рад, чем своей блудной дщери, рукописи, изгнанной из Москвы по несовершеннолетию. Вы, впрочем, напутствовали ее любезностью, но она – сам чувствую, не стоит того. Как бы ни

—657—

было, редактор здешних Ведомостей, оскудев материалами, был рад моей компиляции и поспешил ее печатать с чернового списка, сохранившегося на лоскутках. При этом я на живую нитку сметывал разные вставки и допустил невольно грубые опечатки и недомолвки. Жалею, что Ваша статья в Совр. Летоп. (№ 44) поздно уже попалась мне на глаза, а то бы я поухаживал за нею. Отдельных оттисков я выхлопотал себе только 50, как по слабости своей работишки, так и потому, что прочел в газетах о скором появлении жизнеописания Филарета. В настоящее: время, в 24 № Киевск. Еп. Вед. уже отпечатан и Хронологический список сочинений Пр. Ф-та; не знаю, удастся ли мне приостановить печатаное и поправить в самом наборе по Вашим полезным указаниям. Но хотя бы и не удалось, все-таки я от всей души благодарю Вас за внимание и поправки, сделанные рукою мастера. Позвольте пожалеть об одном только: отчего Вы не разрешили загадки, найденной мною в Отчетах Имп. Ак. Н. по отд. Р. яз. и Слов. (СПБ. 1852), на стр. 42, о каких-то исторических разысканиях М. Ф-та в 1812 году. Взгляните, пожалуйста, в эту книжку и испросите разрешения у Высокочтимого о. ректора Академии Вашей, или у К.И. Невоструева, если это обстоятельство как-нибудь ускользнуло из Вашей памяти.

Кто это готовит Жизнеописание Ф-та в Москве, – не Сушков ли?

Кто напечатал в Твор. Св. От. (1862 кн. 21) О сане епископском в отношении к монашеству в церкви В. – не Иоанн ли, еп. Смоленский?

Не знаете ли Вы по крайней мере, когда начались отношения Бантыш Каменского с Евгением?

Получили ли Вы письмо мое из Полтавы, от средних чисел ноября, в котором был целый ряд вопросов, на кои жаждал и жажду я Вашего все освещающего луча?

Не откажите сделать мне несколько самых строгих замечаний о посланной Вам моей брошюрке; укажите крупные промахи, длинноты, пропуски, излишества, – короче, все вопиющее об исправлении. Хронологический список я думал бы по исправлении перепечатать и приложить в конце биографии. С биографией Евгения я приостановился, в ожи-

—658—

дании писем его к Румянцеву, Анастасевичу, Городчанинову, которые, по слухам, поступили уже в печать.

Наконец, позвольте сообщить Вам, что я в Киев переехал не на службу, а только приютился у старого своего энакомого – директора военной гимназии, в ожидании отставки и отпуска за границу для лечения. А потому на конвертах не пишите: наставнику-наблюдателю Киевской военной гимназии…

Молю Бога, чтобы Вы долго-долго пользовались крепким здоровьем, на благо родной литературы, так много уже обязанной Вам и еще более ожидающей от Вас.

Примите уверение в моем глубоком к Вам уважении и сердечной признательности.

Ваш покорнейший слуга

С. Пономарев.

P.S. Знаете ли Вы, что митр. Арсений запретил в Киеве праздновать юбилей м. Евгения? И поэтому были только самые скромные панихиды, на которых ни одного человека не было из города. Вот Вам внимание Архипастыря к ученой деятельности! Арсений упрекает Евгения в рассеянной жизни (?), управлении (!?) и даже в не православии (?!?)! Под стать расскажу Вам и то, что в здешнем университете из Архива полячек некий, помощник библиотекаря, украл несколько актов и отослал их в Житомир, где завелась особая компания, подскабливающая историю, если она говорит резкую правду о поляках.

Усердно прошу Вас, не оставляйте меня своим добрым вниманием и, хотя коротенькими письмами. Я действительно пишу широко, как Вы изволили заметить о моей рукописи, но боюсь наскучить Вам и боюсь, чтобы Вы не вспомнили Пушкинского стиха: «лоб широк, да мозгу мало». В одном только смею уверять Вас, что я люблю и уважаю Вас всею широтою сердца. –

5.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Пишу Вам по какому-то вдохновению… Узнав недавно, что в Духовных Академиях, по новому уставу их, от-

—659—

крывается особое место библиотекаря, я возымел дерзкую мысль заявить свое искательство. В Московской Академии мне нет никого ближе Вас, и потому осмеливаюсь просить Вас, Многоуважаемый Сергей Константиновичи, быть моим ходатаем и предложить меня Совету Академии для выбора на должность библиотекаря. Я – кандидат университета и был, между прочим, библиотекарем 6 лет в Полтавской Военной Гимназии и тамошнем клубе. Библиографические сведения мои Вам – известны. Лично о себе, как о человеке, я могу привести свидетельство о. ректора Киевской Академии архимандрита Филарета, профессоров ее – Малышевского, Певницкого и Терновского (последний – Ваш же воспитанник). Считаю однако долгом сообщить Вам, что я искал этого места и в Киевской Духовной Академии, и названные четыре лица были моими милостивыми посредниками; но к величайшему сожалению моему, из одиннадцати кандидатов, преимущественно воспитанников Академии, два оказалось имеющими большее число избирательных голосов, чем я, – и я попал в заштатные. Если я не опоздал еще с своею просьбою у Вас, если имею честь пользоваться Вашим добрым расположением и сколько-нибудь известен другим и если может что-нибудь значить мое искреннее обещание – трудиться для гг. профессоров и студентов неустанно: то я почтительнейше прошу Вас представить меня Совету Академии для избрания.

С апреля месяца я живу в Конотопе, на родине, и потому прошу Вас адресовать мне свое письмо, каков бы ни был результат моей просьбы, в Конотоп Степ. Иван. Пономареву.

Я мог бы представить Вам составленную мною Инструкцию для библиотекаря Академии, я мог бы назвать несколько своих библиографических работ, несколько своих литературными связей, я мог бы посулить в пользу Академии все те книги, которые приобрету я, до дня своей смерти (а я – уже имел библиотеку в 5.000 томов); но все это, смею думать, будет меньше значить в сравнении с тем пламенным желанием послужить Академии честно и полезно, какое я торжественно даю пред лицом Бога и своей совести.

—660—

С истинным уважением и совершенной преданностью, имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

С. Пономарев.

7 августа 1869 г.

Конотоп.

Усерднейше прошу Вас испросить мне благословение Вашего уважаемого о. Ректора, которого я видел, и о. Инспектора, которого вижу в его книгах. – Впрочем, по книгам мне знакомы почти все Ваши товарищи. – Дивлюсь, однако, как Вы и доселе не издаете нового журнала. Или Вы благую часть избрали и ведаете только свое прямое дело.

6. Письмо П.П. Гилярова-Платонова

Любезный Сергей Константинович!

Душевно благодарю Вас за присланное изъяснение, хотя признаюсь, желательно было бы еще видеть, как разбирают это место немцы. Ну, да так и быть.

Вы спрашиваете, мне ли принадлежит статья Р. Вестника против Муравьева. На это Вам отвечу, что если б не написал этой статьи, то способен был написать, а если бы написал, то также не счел бы нужным объявлять о своем имени. Вот что. Да Вы бы мне лучше написали, как она показалась у Троицы, и как о ней толкуют. Это мне было бы очень интересно. В Москве она произвела очень сильное впечатление; да и самого А.Н. Муравьева задела за живое. Уведомьте-ка меня.

Да еще, не знаете ли, что за журнал духовный имеет издаваться в Москве, – свободно-духовного направления. Здесь сильно об этом ходят слухи. Я здесь не расспрашиваю по простой причине, что тут замешано мое имя, и мне неловко изъявлять особенное любопытство и участие.

Что касается до меня, то в статье против Муравьева я одной фразой весьма недоволен.

Напишите, пожалуйста, мне, ни от кого не имею от Троицы известия. А право не мешало бы иногда перекинуться со мной письмом.

—661—

Место редактора Моск. Вед. опрастывается. Попечитель в недоумении, кого назначить, и спрашивает, чтобы ему кого-нибудь рекомендовали. Трудно это весьма. Работа каторжная, а вознаграждение не слишком большое.

Кланяйтесь всем от меня.

Софье Мартыновне от меня и от жены глубокий поклон.

Весь Ваш Н. Гиляров.

21 мая 1859

Москва.

7. Письмо Архиеп. Могилевского Евсевия Орлинского Архиепископу Кишиневскому Антонию Щекотову

Высокопреосвященный Владыко,

Возлюбленный о Господе Брат!³⁴²⁵

Любовь Ваша да не встретит меня вспоминанием – моей медлительности на уплату письменных долгов. Этот свой недостаток помню, и никак не могу освободиться от него. Но уповаю на силу Вашей любви.

Вседушевно благодарю Вашу братскую любовь за утешения, доставленные мне Вашими письмами. Непременно хотелось мне отвечать Вашему Высокопреосвященству из Могилева, и не мог. Сперва ждал я решетя, полагая, авось либо посредство Начальника Губернии воздействует, хотя твердой надежды и не имел³⁴²⁶; а потом – когда 9 июня получил я предписание, чтобы непременно к 1 июля быть в Петербурге, я должен был спешить сборами.³⁴²⁷ Просил я дозволения ехать на Петербург чрез Киев, Воронеж и Задонск; мне и дозволено с условием если могу исполнить это путешествие так, что к 1 июля прибуду в Петербург; а в противном случае предоставлялось исполнить желание на обратном пути. В определенное время.

—662—

явно, мне нельзя было исполнить своего желания; потому и отложено путешествие по св. местам до обратного пути, если Господь велит дожить до того времени. Из Могилева поехал я чрез Витебск на Москву. Встретился с Смоленским Владыкою в Дорогобуже³⁴²⁸ и с Московским Святителем Филаретом в Лавре Преподобного Сергия, где пробыл я менее суток, поспешая в Северную столицу.

Принят я соответственно тому духу, какой Вам известен. Живу на Синодальном подворье, что близ Семеновских Казарм. Будучи постоянно занят делами, не скучаю; а если бы Промысл сказал: ступай в Могилев, также охотно бы отправился, хотя там довольно своих трудностей. Но да будет воля Всевышнего!

Владыка, ваш сосед Пр. А. по-видимому скучает своим положением. А я думал было видеть в нем пример мирного дозревания для преселения в житницу небесную! Но в это не мало назидания. Такова земная жизнь, и такова наша природа!³⁴²⁹

Здесь по-видимому тихо. Также и в Св. Синоде. Предприятий по-видимому довольно; но они идут как-то косно. Не берусь объяснять причины я еще нов, и только учусь, и, по всей вероятности, ничему не выучившись возвращусь в свой угол, если Господь велит тому быть.³⁴³⁰

—663—

Владыка Митрополит Пр. Исидор с 1-го сентября отправился в Новгород, для открытия памятника, по слухам возвратится не ранее 20-го сент. Обозревает Новгородскую Епархию. Здесь теперь Рижский Владыка.³⁴³¹ Скоро будет Тверской.³⁴³² Слышно также, что около 1-го октября прибудет и Киевский.³⁴³³ Имеются в виду Св. Синода серьезные дела, требующие опытного суда; потому, кажется, и вызывается Киевский Митрополит.

Пока я, кроме Св. Синода, почтя никуда не выезжаю, и ко мне также немногие приходят. Знаю, что здесь знакомство легко умножить; но к чему это послужит? А я и без того не умею владеть временем. Есть при том и частная у меня работа: пустил в типографию вторым изданием беседы на Воскресные и Праздничные Евангелия, чтобы видеть дело своими глазами. И другое дело также хотелось бы при себе напечатать: это поучения по порядку простр. Катехизиса, 3-я книга была уже напечатана под заглавием: о Христианской Надежде и Любви, и 1 и 2 должны выйти первым изданием. Это также требует не мало хлопот и труда келейного.

О назначении на кафедры Псковскую и Ставропольскую молчать. Слухов не хочется мне передавать; вероятно,

—664—

время скоро покажет дело. Есть, видно, обстоятельства, замедляющие движение дел.

Если Ваша любовь внушит Вам утешить меня братским словом, прошу Вась усердно, скажите мне: как поживаете? благодушествуете ли? в чем находите утешение? Утешает ли Вась паства Ваша? Довольно ли успели совершить путешествий, к назиданию паствы? С весны я предполагал было и в настоящем году объехать всю Могилевскую Епархию; но вот Бог не велел. А я считаю существенно необходимым сколько можно чаще видеть паству вблизи, и сколько можно ближе быть к своим сотрудникам и чаще беседовать с ними об общих наших обязанностях по отношению к пастве. Вот из П.-Бурга какое можно иметь влияние на паству? Бумажные распоряжения и остаются только на бумаге. – Скажите, каково было у Вас лето? Здесь постоянно дождливое. Говорят, давно такого лета не было.

Искренно желаю, да хранит Вас Господь в вожделенном здравии и дарует Вам обилие мира и радование о имени Его.

Усердно прошу Вашей молитвенной памяти о моей немощи.

С истинным почтением и душевною преданностью честь имею пребыть Вашего Высокопреосвященства, возлюбленнейшего о Господе Брата, покорнейшим слугою, Евсевий А. Могилевский.

Сентября 15 д. 1862 г.

Высокопреосвященнейшему Антонию Архиепископу Кишиневскому и Хотинскому.

8. Письмо архиеп. Евсевия Могилевского к прот. А.В. Горскому³⁴³⁴

Почтеннейший и Возлюбленнейший

Александр Васильевич!

От всей души пред Господом желаю, да всемогущая

—665—

сила его восстановит Ваше здравие, и да дарует Вам на Вашем поприще подвигом добрым подвизаться. Да сподобит Вас Господь встретить праздник во славу рождества Его на земле в обилии духовной радости, и да сподобит Вас Владыка времени и вечности встретить и проводить грядущее новое лето в обилии земных и небесных Его благословений.

Вот новая новость, которая вероятно и до Вас дошла: Владыка Олонецкий Венедикт отошел ко Господу, кажется, 7-го декабря, трудно поболевши дня два или три. Вечный ему покой! – Вот и еще основание предполагать, что едва ли мне еще перегодовать на своем настоящем месте. С недавнего времени как-то, и я сам стал более ожидать перемены, хотя на основании нетвердых причин. Буди воля Всевышнего! – Еще ничего неизвестно, но, кажется, должно все решиться скоро: это естественно после очень долгого ожидания.

Благодарю Вась братски за то, что Вы меня не бранили за мой суд резкий, а приняли с терпением. Прибавлю к прежнему. Спрашивал я мимоходом у своего Владыки Митрополита: как нашли, это сочинение? Он отвечал: исследование читал я с удовольствием и удивлением, но сочинения не следовало бы печатать; а в рукописи оно могло быть послано в Синод, и потом сохранено до будущего времени. – Еще было слово с одним Владыкою. Того мнение почти то же, только с прибавлением. Такое сочинение могло бы причинить неудовольствие Академическому Обществу. Счастлива Моск. Академия, что имеет такого Покровителя, каков Моск. Филарет. – С другими не было слова. Но да устроить благий Господь, чтобы никакого искушения от сего дела не последовало.

Благодарю Вас за исполнение поручения, хотя не знаю, как оно исполнилось. Немощи человека знаю. Он своими недугами извинялся в прошедшем. – Да будет так, по слову его.

Если угодно будет Господу, чтобы я поехал куда-нибудь через Москву из здешней столицы: то конечно буду желать видеть обитель Угодника Божия, Преп. Сергия. Но и это да будет по воле Всеуправляющего. Закрыть и следующий час.

—666—

Нисколько дней назад от Г. Обер-Прокурора при отношении прислано мне для прочтения 20 академич. сочинений, десять Киевск. Академии, и десять – Казанской. В них – бумаги помаранной свыше двух стоп. Из них в одном сочинении 187 листов. Если внимательно читать, то довольно надобно употребить времени на прочтение их, более нежели сколько можно мне употребить, при других занятиях.

Владыка наш Митрополит здравствует, равно и все сущие с ним в Св. Синода. Ко Владыке Митрополиту чаще других ездит Владыка Казанский; кажется, у него есть правило – быть раз в неделю. Прочие редко ездят, и кажется только по приглашению или по нужде, а не для братского общения. Может быть я и не так понимаю.

Прошу молитв Ваших. Да будет с Вами благодать Господа Спасителя.

С искренним почтением и братскою любовью к Вам – всегда неизменно

Евсевий, Еп. В.

Дек. 18 дня 1850 г.

Отцу Ректору скажите мое почтение. К нему напишу в Москву. Также о. Инспектору, Феодору Александровичу, Петру Спиридоновичу, Егору Васильевичу, Ивану Михайловичу, Александру Кирилловичу и всему братству мое искреннее почтение. Всем желаю полной радости на Праздник Христов и обильных милостей от Господа на грядущее новое дето.

9. Письмо прот. В. Полисадова

Милостивый Государь

Любезнейший Сергей Константинович!

Сердечно благодарю Вас за то, что Вы удостоили меня писанием Вашим от 3 мин. ноября. Весьма сожалею лишь о том, что многообразные занятия Ваши на служебном поприще и многие иные не дают Вам возможности помочь мне в задуманном мною предприятии сообщить немецкой публике краткий очерк М.Д. Академии. – Я собираюсь в Россию и если Начальство даст мне отпуск: то приеду в Лавру и доспрошусь лично обо всем, что мне нужно.

—667—

Покорнейше прошу принять экземпляр моих немецких проповедей. Вам, как любителю иностранных языков, посылаю и импровизацию, держанную мною Е.В. Королю Прусскому, 18 мин. февраля, на франц. языке. – Собрание было воистину августейшее. Церковь битком набита была Коронованными Особами, принцами крови с их блистательными свитами, дипломатами, генералитетом и проч. – Я почел нужным говорить по-французски, – языком, принятым в подобных собраниях. – Разумеется, что эта рацея в продажу не поступила и раздается comme un hors b’oeuvro лишь с подпольными экземплярами.

Прилагаю здесь Вам³⁴³⁵ и еще небольшой артикль, помещенный мною в N.P. Zeitung о значении Императорского причащения в день Коронации. Нас бьют Католики тем, что Император есть глава Церкви. Против этого нелепого верования и направлены мои статьи. Но – работа опасная писать об Императоре; поэтому корреспонденция, написанная хотя в Берлине, носить дату: St.-Petersburg. Более ничего писать не буду. А, впрочем, если представится случай, почему ж и не написать. Редактор не выдаст меня. Притом же я пишу с сохранением всего благоговейного почтения к Священной Особе Государя Императора.

Известие о кончине О. Димитрия Григорьича³⁴³⁶ жестоко опечалило меня! Жаль его, – этого отличнейшего однокашника, всеми любимого. А особенно Вас сирот, им оставленных. Бедная вдова³⁴³⁷, бедные ребятишки! Я имею ныне ровно полдюжины детей и понимаю всю тяжесть утраты главы семейства. А особенно – у нас – где пособие вдовам так худо организовано, участь вдов Духовных тяжка! Но – и Бог Русский добрее немецкого.

Известия о Свяш. Короновании, в иностранных газетах я пожирал. В день Коронования мы пображничали немного; обошлось с персоны по 13 руб. сер. Меня пощадили, и я ел и пил franco. За то и тосты пали на меня началь-

—668—

ный и окончательный, как о том и писано было даже в Русских Газетах.

Потрудитесь передать мой усерднейший поклон о. Кириллу. Я не посылаю ему проповедей: ибо не думаю, чтобы он захотел учиться немецкому языку, чтобы прочесть их.

А Madame Votre épouse bien des compliments; que Dieu la console dans la perte cruelle, que a subie sa soeur malheureuse!

С отличным почтением и совершенною преданностью честь имею быть Вашим покорнейшим слугою и усердным Богомольцем Прот. Василий Полисадов.

10/22 Дек. 1856 г.

10. Письмо Архимандрита Антония, Наместника Тр.-Сергиевой Лавры³⁴³⁸

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Взгляните снисходительно на мою мысль, не будет ли она достойна труда Вашего литературного.

Как в московских ведомостях, в северной почте, вероятно и в иных журналах печатаются современные Адресы и даже до сих пор продолжа[ю]ется. Высказывается в них русское сердце Государю, и всему отечеству.

Мне думается, полезно бы было собрать все оные Адресы в один Сборник в виде свода. Тождественные мысли соединять с означением, какому принадлежат они Обществу и губерниям.

Мысли и изъявления хорошо рисующие особые чувства и взгляды так цел[ь]но и ставить.

Вот что изъясняет от клики ру[с]ского народа, как в настоящее время, так и дела грядущих времен.

В 16-м веке или в начале 17-го скудные воззвания против преобладания Польши, мы сердечно ищем проявить, и они потеряны.

Мне кажется, такой Сборник будет драгоценным и полезным чтением для каждого русского. С помощью его каждый может поверить свои мысли и чувства – так ли

—669—

они русские, как изображен в Адресах отклик истинно русских сынов Благословенной России.

Подумайте и употребите Ваш труд на его дело прекрасное и полезное для каждого русского, и я уверен, что Вы вознаградитесь живейшею благодарностью от каждого истинно русского человека.

Читать в газетах и повторять, а иногда и сличать – очень трудно и надо кучу листов иметь под руками с посторонними сведениями, а Сборник Адресов может быть не очень большою книжицею, даже настол[ь]ною, где желающему удобно пересмотреть и проверить разнообразие высказанного с своими мыслями, и приложить их к тому или другому Обществу.

Желаю получить ответь на мое пис[ь]мо к Вам остаюсь с искренним уважением и любовью к Вам навсегда Лавры На. Архи. Антоний.

Мая 23-го дня 1863-го года.

11. Письмо Архиеп. Филарета

Многоуважаемый добрейший

Сергей Константинович!

Не нахожу слов к выражению благодарности за Ваш дар, не заслуженно мною полученный. За книгу о Троицкой Семинарии величайшее Вам спасибо; за службу праведному Филарету, существования которой я и не подозревал, буду молить о Вас и св. угодника, пока будет принадлежать мне его имя. Так Вы, Сергей Константинович, обязательно – добры, что не умею высказать пред Вами всего, что чувствую.

Статье, на которую указываете Вы в Отечеств. Записках, отчасти порадовался и я, хотя сознавал, что доверие к автору ее значительно подрывается некоторыми крайними мнениями, неожиданными в лице священном.

Новый порядок вещей едва ли еще у Вас так заметен, как у нас, вследствие выпуска из Академии окончивших курс. Теперь ничего не стоит взять прогоны до Твери – епарх. города, по пути заехать в Чернигов, там опреде-

—670—

литься наставником и потом требовать новых прогонов, от Твери до Чернигова. Положим, что сего еще не было: но подобное случается конечно, время исправить сии, как и другие недостатки…

О. Инспектор Ваш недобрый человек. Правда, что он хворал ревматизмом в ногах; но руки, вероятно, были здоровы. Если он ко всем так же скуп на братское слово, как и ко мне; то не раскаиваюсь за резкое выражение, выше о нем сказанное.

Экземпляр Ист. Тр. Сем., назначенный для Фил. Алексеевича Терновского, передан по принадлежности. Кстати ему этот гостинец. Недавно он женился на девице, его достойной.

Киев не плодотворит на новости. Из Питера, где куются всякие новины, к Вам доходят оные скорее, чем к нам. Стало быть, если бы оные доходили до нас, Вас ими не удивишь. Странно, что доселе ничего не слышно о предположениях насчет преобразования Академии. Не думают ли отнести их к концу преобразования всех Семинарий, чтобы в финансовом отношении первый не останавливал последних.

Усердно прошу Вас засвидетельствовать глубочайшее почтение достопочтеннейшему Ректору Вашему. Братское о Христе лобзание передайте всей знакомой мне братии вашей. Вашему семейству, которое в 1856 г. имел я честь видеть, желаю здравия и благоденствия под охранительным покровом милосердия небесного.

С глубоким уважением и совершенною преданностью имею всегда пребыть к Вам, добрейшей Сергей Константинович, покорнейшим слугою

А. Филарет.

Киев.

21 Ноября 1867.

12. Письмо прот. Ф.С. Сергиевского

Marienbad 17 Июл. 1872 г.

Любезнейший Сергей Константинович,

Вы желали любовной переписки; начинаю. Но с чего начну? Или, сказать понапыщеннее, отколе начну пла-

—671—

кати окаянного моего жития? Начну по порядку с Москвы. При свидании там с братом я передал ему о Ваших недоумениях по поводу переписки с ним. В разрешение их брат согласен на то, что решительно не имеет времени для переписки, так что, имея великую надобность отвечать на несколько писем, он вынужден был взять эти письма с собою в Петербург, но и это не помогло ему сделаться исправнее по части корреспонденции. К этому он прибавил, что письмо Ваше, в котором заключалось прошение о предоставлении кому-то какой-то вакансии, он имел в виду, и немедленно исполнил по оному, как скоро открылась вакансия.

До зде о Москве. За тем о Смоленске, Витебске, Динабурге, Вильне и Варшаве писать нечего, ибо три первые города проехали безостановочно, в Вильне останавливались часов на десять, и только в Варшаве провели почти целый день: часов с пяти утра до десяти вечера. Варшава нам очень понравилась; впрочем, видели мы в ней почти один только Саксонский сад. От Варшавы до Вены ехали мы часов с двадцать. И вот в Вене-то начинаем окаянное житие. С вокзала железной дороги нужно куда-нибудь отправляться; а нам – почему знать, куда? Собрав крохи своих познаний, я выразил желание отправиться в гостиницу, где говорят, по-русски; но у меня поняли только слово: russisch; и по нему переносчик багажа, посадив нас в карету, распорядился, чтобы нас везли в russischer Hof. Извозчик между тем привез в Hotel Goldener Lamm. Я, воображая, что это russischer Hof. дал потом Евгению Евсигнеичу адрес сюда. В следствие этого произошло, что следующей за тем день мы почти весь просидели неподвижно в номере, ожидая Евгения Евсигнеича к себе понапрасну; а он искал меня через письмо и сам в russischer Hof., и не мог найти. Евгения же Евсигнеича отыскал я таким манером: приведя себя маленько в порядок по приезде в Вену, я спросил, где находится russiche Kirche, и отправился; приехав туда, спрашиваю: где квартира протоиерея? получаю ответ: im dritter Stock, по этому указанию звоню в третьем этаже, и вдруг меня встречает Евгений Евсигнеич. Оказывается, что это его квартира, а квартира Раевского этажом выше.

—672—

Дело в том, что немцы этажи считают не по-нашему, а первый этаж у них то, что мы называем бельэтаж, а там первый этаж, они называют Parterre или auf ebene Erde. Евгений Евсигнеич в Вене с 26 июня, и квартирует в одном доме с о. Раевским. Квартирой этой он обязан о. Раевскому, и она хоть и не велика, но по-венски очень дешева – 40 гульденов в месяц, и для Евгения Евсигнеича очень достаточна. Он имеет одну чистую довольно большую комнату, полусветлую комнату для спанья, и еще две едва не совсем темных: одну прихожую, а другую без назначения, или, как выражается сам он, занимает комнату и три передних. Должно прибавить, что дом находится в одном из наиболее аристократических мест Вены. Евгений Евсигнеич с Веной еще мало знаком, купил несколько книг, и запасся учителем для приучения к немецкому разговору, – одним молодым человеком из Галиции, хорошо говорящим по-русски; впрочем, мы помешали его занятиям, перехватив этого господина себе в чичероне и толмачи. С этим то господином я отправлялся к проф. Духеку, медицинской знаменитости Вены, пользующемуся там большим кредитом после смерти Опольцера. Этом визит, настойчиво присоветованный мне о. Раевским, был успокоителен для меня в том отношении, что подкрепил мои надежды на лечение в Мариенбаде, ибо Духек отправил меня сюда же, предписав некоторую предосторожность при употреблении воды. Кроме того, Духек рекомендовал здесь надежнейшего врача. Это д-р Окк, который притом оказался несколько знающим по-русски, и сверх того необыкновенно внимательным господином. В Мариенбад мы приехали в прошлое Воскресенье – 9 июля, проехав целый день от Вены, можно сказать, в необъяснимом восторге при виде восхитительных окрестностей. С доктором я увидался только во вторник, взяв посредником при первом объяснении с ним одного русского, квартирующего в одном с ним доме полу-немца, как назвал он сам себя. А с среды началось мое питье воды. После того сам по себе я ни разу не обращался к доктору; но в пятницу вдруг слышу стук в дверь, и вдруг входит доктор с вопросом: как себя [п]имеем? Тут то мы впервые объясни-

—673—

лись с ним по-русски довольно удовлетворительно и друг для друга понятно. До сих пор он все еще не определяет, как долго должно тянуться мое лечение здесь. Оно, впрочем, может тянуться не долго без скуки: погода доселе благоприятствует лечению, – вчера только немного покропил дождичек; природа великолепна, и притом разнообразна, так что прогулка никогда не наскучивает: при питье воды по утру полтора часа играет музыка, к еще вечером час; попадается не мало русских, впрочем, знакомств не завожу сам ни с кем, имею только общение с двумя духовными лицами, которые здесь лечатся: свящ. Лебединцевым, родным братом известного Лебединцева, и особенно с протоиереем Павловским, Законоучителем Новороссийского университета, недавно сюда приехавшим для лечения. Сегодня во время прогулки я встретил еще одно духовное лицо, – так по крайней мере показалось мне по всем наружным признакам; но этот – в светском костюме, и я не знаю еще, кто такой он.

Опишу теперь Вам мой день: встаю в пять часов и отправляюсь пить воду; глотаю один за другим через 29 минут два стакана воды mit Milken. Milken – это сыворотка, как назвал…, из козьего молока. Она прибавляется в воду тем, которые подвержены приливам крови. Мне назначен стакан в 5 унцов воды и 1 – Milken. Так проходит время до половины восьмого, когда прекращается музыка на, так называемом, променаде. Возвращаюсь домой и в возбужденном состоянии ожидаю пробуждения Александра Николаича. После этого мы делаем прогулку до места, где можем найти Früh-Stück. Проглотив сей фрыштик, иногда соединенный с чтением русских газет, возвращаюсь домой и, большею частью, остаюсь дома часа два или три, которые употребляю на отдых, переписку и чтение. Во втором часу или в два иду обедать, за тем захожу на полчаса домой, и снова отправляюсь на прогулку часов до восьми, а иногда не много долее. После того ужин; а в десять часов я уже сплю. Но довольно на сей раз этого пустословия. Простите, что наполнил этими лишними подробностями о себе, о своем быте, почти целый почтовый лист: ничего более не приходит в голову, чтоб писать, ибо этими мелочами исчерпывается здешняя жизнь,

—674—

а мысль блистает своим отсутствием; и это почитается необходимою принадлежностью лечения и одним из первых условий его успешности. Многое из того, что видим здесь, стоило бы описания; но это, было бы трудно и завлекло бы далеко, ибо всякая мелочь здесь для нас необыкновенна. Итак, слагаю свое перо на покой, усерднейше прося Вас написать мне о дорогой для меня в отдалении еще более, нежели на лицо, Академии. Думаю, что во всяком случае проживу здесь до 15 Августа по нашему счету. Мой адрес: Мариенбад, Marienbad. Fnglischer Hof, 22, и проч. Австрия – Oesterreich.

Душевно преданный Вам

Протоиерей Филарет Сергиевский.

Софье Мартыновне прошу передать от меня всеусерднейшее приветствие.

Р.S. Прошу Вас засвидетельствовать мое глубочайшее почтение Отцу Ректору; и Милу Петровичу передать мой дружеский поклон. Козырять-то здесь не с кем; а некоторые козыряют во время Früh-Stück’-а.

14. Письмо В.Ф. Кипарисова

Милостивый Государь,

Сергей Константинович!

Прошу Вашего великодушного извинения за настоящее письмо, как причиняющее Вам беспокойство из-за дела, лично до меня касающегося. – Дело это заключается в следующем.

Я получил от Александра Федоровича³⁴³⁹ письмо, в коем он, уведомляя меня о моей кандидатуре на место преподавателя Гомилетики в нашей Академии, рекомендует мне прибыть к началу Августа в Посад для того, чтобы я удобнее мог при Академии изготовить диссертацию pro venia legendi, испросив предварительно Ваше позволение писать на избранную тему. С своей стороны Александр Федоро-

—675—

вич рекомендует мне выбрать что-нибудь из моего кандидатского сочинения и обработать так, чтобы отрывок имел вид законченного этюда по одному из вопросов, затронутых и – по силам – разработанных в моем кандидатском сочинении.

Признательный всем своим наставникам по Академии за столь высокое мнение обо мне, а еще более признательный Вам, Сергей Константинович, как лицу ближайшим образом на решение вопроса о кандидатуре в мою пользу повлиявшему, я, конечно, сознаю, что приезд в Посад был бы несравненно полезнее для меня, чем пребывание в Вильне. Но вторичное появление мое в Посаде в то время, как я все-таки еще не буду находиться в определенных отношениях к Академии, хотя и буду жить с определенною целью, для моего, немного скрупулезного характера, будет тяжеловато; тем более, что, отправляясь еще только писать диссертацию, я затрудняюсь вопросом, – в какие отношения поставлю я себя этой отлучкой к нашей Семинарии. Поэтому, осмеливаюсь покорнейше просить Вас – не благоволите ли письменно одобрить для моей диссертации особо при сем прилагаемую (№ 1) тему, в настоящей ли ее редакции, или в иной, какую Вы сами найдете нужным дать ей. Правда, эта тема не имеет ближайшего отношения к предмету науки, для преподавания которой я предназначаюсь, но, быть может, это может быть терпимо с точки зрения Академического Устава, а для меня эта тема представляет ту выгоду, что я имею для нее уже готовый материал. В крайнем случае я могу взять и одну из других тем; но тогда для меня потребуется гораздо более времени, чем для обработки тем[ы]у, поставленной мною под № 1.

Александр Федорович время, нужное мне для приготовления диссертации, полагает в две недели – с 1 по 15 Августа. Но так как возникает эта переписка, то позвольте мне надеяться, что, если я и не кончу своего дела ранее 1-го Сентября, это не послужит препятствием к хорошему концу моего дела. – Несмотря на уведомление Хоз. Управления, что прогоны и третное мне высланы на место службы, я в Вильне нигде не мог найти этой посылки и потому, написав письм[о]у к Директору X.У., покорнейше прошу обождать на мне долг Правлению до получения ответа. –

—676—

Желая Вам всего лучшего, имею честь быть Вашим покорнейшим слугою – Василий Кипарисов.

Вильна, 27 Июля 1875 г.³⁴⁴⁰

1. Отношение древне-вселенской Церкви ко мнениям отдельных церковных общин и лиц церковной иерархии по вопросам вероучения и церковной дисциплины.

2. Цензура церковной проповеди в русской церкви.

3. Предметы церковной проповеди в первые века христианства.

15. Письма Филарета еп. рижского

Ваше Высокопреподобие,

Достоуважаемый о. Протоиерей,

Сергей Константинович.

Препровождая вместе с сим для Вашей домашней библиотеки «Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края», Т. 1 и 2, издаваемый редактором Рижского Вестника Е.В. Чешихиным, честь имею покорнейше просить Вас, Сергей Константинович, рекомендовать это издание как Вашим ученым сослуживцам, так и всем интересующимся сведениями по Истории Прибалтийского края Вашим знакомым.

Обращаюсь к Вам с сею моею покорнейшею просьбою, побуждаясь добрым желанием чрез распространение этого интересного издания, представить издателю возможность к продолжению его.

С глубоким уважением и совершенною преданностью имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою

Филарет, Епископ рижский и митавский.

Рига, ноября 1 дня 1879 г.

—677—

16.

Ваше Высокопреподобие,

душевноуважаемый и добрейший Отец Ректор,

Сергей Константинович.

Приношу Вам искреннюю благодарность за рекомендацию доброго кандидата на должность Законоучителя в ново устраивающееся в Иллукстах женское духовное училище. На Вашем же письме я написал резолюцию об определении его священником Вольмарской церкви с откомандированием и пр. Последнее обстоятельство да не смутит Вас, ни г. Яковлева. Дело вот в чем. В Иллукстах священник есть, не пригодный для училища. Он будет выведен на другое место. Но пока откроется подходящая для него вакансия, я признал возможным устроить Яковлева в Иллукстах чрез зачисление его на имеющуюся в г. Вольмаре священническую вакансию. г. Яковлев чрез это ничего не потеряет. Пусть он поскорее едет для рукоположения. Квартиру в Иллукстах или займет готовую, если понравится, или получит деньги на наем подходящей ему. Пусть он даст мне сведение, когда будет в Риге и предполагает ли предварительно утвердить стопы свои в Иллукстах.

Не задержит ли долго Учебный Комитет?

Упоминаемое Вами письмо я получил, но Истории М.Д. Академии не дослано.

Прошу Вас засвидетельствовать от меня искреннее уважение знакомым мне сослуживцам Вашим.

Ф.И. Варницкий здравствует и служить верой и правдой: добрый он человек и весьма полезный. Питомец же Ваш Дрекелер и у гр. Толстого просил, и у теперешнего Обер-Прокурора просит перевода в другую Семинарию; стало быть, не хочет у нас служить. Вероятно, прошение его будет уважено. Полагаю, что рижская Семинария ничего не потеряет.

Прошу Вашей супруге передать от меня поклон. Всему семейству Вашему желаю здравия и благоденствия.

Помяните меня у гроба преподобного Сергия.

С глубоким уважением и совершенною преданностью

—678—

имею всегда пребыть Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою

Филарет, Епископ рижский и митавский.

Рига, 20 июля 1881 г.

17.

Ваше Высокопреподобие,

душевноуважаемый Отец Ректор,

Сергей Константинович.

Простите великодушно мою невежливость. Получив от Вас столько милостей, я доселе не поблагодарил Вас.

Искренно благодарю Вас за присланный Вами экземпляр Истории Московской Академии.

Благодарю Вас, и со мною благодарит вся рижская епархия, за Ивана Яковлева, которого я 2-го авг. посвятил в диакона, а 6-го во священника и который давно уже в Иллуксте, на месте своего служения. Сколько могу судить по первому впечатлению, кажется, он будет соответствовать своему призванию.

Прошу Вас засвидетельствовать мое почтение Вашей супруге.

Благословение Господне да будет на Вас, Вашем семействе и вверенной Вашему управлению Академии!

С искренним душевным уважением и совершенною преданностью имею всегда пребывать Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою

Филарет, Еп. рижский и митавский.

Рига, 26 авг. 1881 г.

18. Письма еп. Алексия Можайского к прот. С.К. Смирнову³⁴⁴¹

Ваше Высокопреподобие

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор!

И паки приношу Вашему Высокопреподобию благодарение за поздравление с получением мною высокого Епископского

—679—

сана и за благожелания Ваши. Господь да помилует Вас своею милостью!

По неисповедимой милости Господа двухнедельное пребывание мое в Петербурге было благополучно. В Москву возвратился я в воскресенье утром; Владыкою принят милостиво; но в дела еще не введен. Праздники служу на подворье.³⁴⁴² Имею сильнейшее желание быть в Лавре; но у Владыки еще не просился, и когда он меня отпустит, не знаю.

Искреннейше благодарю за оказываемую мне честь быть еще не совсем отрешенным от Академии. Принадлежать к Академии я всегда почитал самою высокою честью. Обязанности, соединенные с этою честью, я постараюсь исполнить. Только просил бы небольшого изменения во времени экзаменов… Рассуждения трех кандидатов прочту безропотно. Покорно прошу доставить их мне, если не удастся мне скоро быть, чрез почту, или чрез оказию. Вопросы для экзамена студентам 2-го курса также я обязуюсь назначить.

Привез я из Петербурга секретнейше Августиновских книг каталог. Его или привезу сам, или доставлю почтою.

Супруге Вашей и семейству свидетельствую мое глубокое почитание.

Призывая Божие благословение и помощь в трудах Ваших, с глубочайшим почитанием и преданностью имею честь пребыть Вашего Высокопреподобия смиренный послушник Алексий Епископ Можайский.

9 мая 1878 г. Москва.

19.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор!

Имею честь поздравить Вас с праздником. Желаю Вам здравия и Божие благословение призываю на труды, предлежащие Вам с началом нового учебного года.

—680—

С благодарностью возвращаю Вам книгу Преосвященного Саввы. Прочел ее с великим для себя назиданием и утешением. Дай Бог всегда так жить Московским викариям!

Податель книги и сей записки – мой племянник, – имеющий держать экзамен для поступления в Академию. Был он юноша дельный и скромный, – во всех классах училища и семинарии был первым учеником. – Прошу Вашей милости и внимания к нему. Фамилия его – Мартынов.³⁴⁴³

Владыка прибудет в Лавру завтра; вероятно в 7-м часу. Сегодня Владыка служит у Праздника с обоими викариями.

Призывая на Вас и проч.…

Алексий Епископ Можайский.

Иван Александрович Ненарокомов³⁴⁴⁴ уехал в Петербург вчера.

15 августа 1878 г. Москва.

20.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор!

Искреннейшую благодарность приношу Вашему Высокопреподобию за приветствие меня с прежним днем моего Ангела и за выраженные благие желания. – Господь да благословит и помилует Вас!

Благодарю Вас искреннейше за внимание к моему племяннику. Дай Бог, чтобы он был принять в Академию.

Тезисы г. Заозерского я просмотрел и сомнительного в них не нашел. Он мне показывал их прежде, и мой карандаш уже гулял по ним.

Надеялся было я видеться с Вашим Высокопреподобием во время юбилея Щуровского³⁴⁴⁵, но Вы благоволили прислать только адрес.

—681—

От души приветствую Вас с юбилеем Досточтимейшего Петра Евдокимовича.³⁴⁴⁶ Сердечно утешен выбором его в почетные члены Академии. – Москва послала ему много приветствий – все архиереи епархии, Консистория коллективно, Священники из его благочиний – приветствуют Досточтимого Юбиляра. Дай Бог ему многая лета!

Утешаюсь известием о добрых чувствах ко мне наших Академических юношей. Вас и их благодарю за сие.

Призывая на Вас и…

Алексий Епископ Можайский.

31 августа 1878 г. Москва.

21.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор!

Приближается и главный праздник Саввина Монастыря – Рождество Богородицы. Прошу Вас, Ваше Высокопреподобие, удостоить Вашим посещением нашу обитель в этот праздник. Я отпущен Владыкою с 3-го по 12-е, и теперь пребываю уже здесь.

Благодарю Вас, Ваше Высокопреподобие, за милостивое внимание к моему племяннику. Как бы я был рад, если бы он и в продолжении учения оправдал, то лестное мнение о нем Вашего Высокопреподобия и Академии, какого удостоился при поступлении!

Если бы к сожалению Ваше Высокопреподобие не нашли возможным посетить теперь Саввинскую обитель, – то позвольте обратиться к Вам с покорнейшею следующею просьбою: 14-го у обедни в Академической церкви будет генерал Слезкин – именинник с семейством. Прошу Вас поздравить его от меня и вообще, если возможно,

—682—

оказать им внимание. Они люди добрые, истинные христиане и в особенности супруга в восторге от Академической службы и пения.

Призывая на Вас и семейство Ваше и проч.…

Алексий Епископ Можайский.

4 сентября 1878 г. Саввин Монастырь.

22.

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор!

Простите меня великодушно за промедление ответом на письмо Ваше от 12 сентября. Сначала был в отлучке в Угреше, потом промедлил не знаю почему.

Темы при сем прилагаю на благорассмотрение Вашего Высокопреподобия. Просил г. Розанов³⁴⁴⁷ русских; но тут только одна чисто русская. Хорошо бы, если бы при составлении кандидатского они и немецкий изучали, как сделал в прошлом году Сахаров.³⁴⁴⁸

Очень сожалею, что не можно было Вашему Высокопреподобию быть в Саввине 8-го числа; погода была хорошая.

Высокопреосвященнейший Тверской³⁴⁴⁹ с благодарностью воспоминал о Вас в Москве и заметил, что еще нельзя Вам по виду утаить Вашей недавности в протоиерействе.

13-го и 14-го я был в Угреше. Прекрасная обитель, дивное пение и образцовый во всем порядок и дисциплина; богомольцев было множество. Был в тоже время и в Острове: великое благодеяние и милость Владыки для бедствующих.

Владыка собирается в Лавру с Преосвященнейшим Амвросием³⁴⁵⁰ 22-го в 4 часа.

Достопочтеннейшей Софии Мартыновне (NB с прошедшим Ангелом!) и семейству Вашему с новым студентом³⁴⁵¹ вкупе – свидетельствую мое почитание.

—683—

Братии и Отцу Эконому кланяюсь.

Призывая на Вас Божие благословение и проч.…

Алексий Епископ Можайский.

19 сентября 1878 г.

Если не успею принести Вам поздравление с днем Вашего Ангела в надлежащее время, accipiatis, rogo, litteras jstas pro gratulafcoriis. – Здравия, благоденствия εἰς πολλὰ ἔτη!

23.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор!

Письмо Вашего Высокопреподобия от 16 марта я имел честь получить 17-го при служении в Алексеевском монастыре. 18-го произвел справку у Высокопреосвященнейшего Амвросия и имею честь сообщить Вашему Высокопреподобию копию запретительной бумаги. Вот она:

«Ваше Пр-ство.

Вследствие письма Вашего от 12 сего марта № 1233, имею честь уведомить Вас, милостивый государь, что устройство предполагаемого Ректором Московской Духовной Академии духовного концерта в пользу бедных студентов Моск. Д. Академии 25 сего марта не может быть разрешено на основании ст. 206 XIV т. Уст. о пред. и прес. прест.».

«Испрашивая и проч. Князь Вл. Долгоруков. № 1287, 13 марта 1879 г.».

Препроводив ко мне эту бумагу Преосвященнейший присовокупил: «больше и я пока ничего не знаю».

И я также более этого ничего не знаю и ни от кого ничего не слышал.

С совершеннейшим почитанием и проч.…

Алексий Епископ Можайский.

19 марта 1879. Москва.

—684—

24.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Досточтимейший

Отец Ректор!

В день исполнения тридцати пяти лет от начала служения Вашего Высокопреподобия Церкви и духовной науке в нашей дорогой Академии позвольте в среде приветствующих Вас и мне принести Вам мои искреннейшие поздравления и благожелания с сим знаменательным для Вас днем.

По милости Божией за молитвы тезоименитого Вам Преподобного покровителя Академии Отца нашего Сергия Вам суждено в Обители Преподобного совершить тридцать пять лет служения Церкви и духовной науке. При блестящем таланте, при обширнейших и разнообразных знаниях, при необычном трудолюбии Вы просвещали светом Ваших знаний многие чреды последовательно являвшихся в Академии молодых людей, проповедовали с публичной Академической кафедры и с церковной, трудились для святых обителей, наполнили духовную и светскую литературу множеством Ваших трудов в различных родах. – Во всех Ваших трудах была видимая помощь Божия и благословение: Ваша кафедра в Академической аудитории была всегда одною из самых любимых и Ваши лекции оставляли в Ваших слушателях неизгладимое впечатление навсегда; Ваши литературные и ученые труды всегда блестят изяществом и Вам исключительно свойственною занимательностью изложения, отличаются новостью сведений, здравым и трезвым воззрением.

Позвольте выразить Вам и мои личные чувства по поводу Ваших личных отношений ко мне и моих к Вам. Учеником Вашим больше я был вместе и искреннейшим Вашим чтителем, и от Вас видел всегда незаслуженные мною внимание и любезность. – Поступив на службу в среду своих наставников, где Вы уже имели почетное место, я всегда имел счастье пользоваться Вашим и семейства Вашего покровительством, гостеприимством, ласкою, снисхождением. Простота Вашего обращения

—685—

с нами младшими всегда поощряла нас к искренним и, может быть, иногда даже не кстати фамильярным отношениям. Те ласки, которые всегда видели от Вас и от семейства Вашего мои домашние, я всегда буду иметь в сердечной памяти.

Чего пожелать Вам, Досточтимейший Отец Ректор, при вступлении Вашем в новое тридцати пятилетие служения Церкви и духовной науке? Не знаю, будут ли мои желания совпадать с Вашими; но я желаю от чистого сердца и от полной души благополучного свершения Вами нового грядущего тридцати пятилетия служения Церкви, духовному юношеству и духовной науке во здравии, крепости, под осенением милости Божией и все под тем же покровом Великого Молитвенника нашего Преподобного Сергия, желаю семейству Вашему всех милостей от Господа и Вам желаю видеть чада чад Ваших даже до четвертого рода.³⁴⁵²

Призывая благословение и милость Божию на Вас, на семейство Ваше и на дорогую всем нам Академию с совершеннейшим почитанием и преданностью имею честь пребыть Вашего Высокопреподобия смиренным богомольцем и покорнейшим слугой

Алексий Епископ Можайский.

11 декабря 1879 г. Москва.

25.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор,

Приношу Вашему Высокопреподобию искреннейшую благодарность за приветствие в день моего Ангела. Господь да возмерит Вам за сие Своею милостью!

Вот Вам и новый иеродиакон Сергий.³⁴⁵³ Уверен, что он своими добрыми свойствами и христианскими расположениями успокоить Вас всегда и наипаче во время Боже-

—686—

ственной службы, когда нам служащим столь необходимо душевное спокойствие. Прошу Вашего милостивого покровительства и поддержки сему новоначальному иноку; а он за Вас Бога должен и будет молить.

О концерте мне по одному недавно бывшему здесь случаю пришли вот какие мысли; – 1) будет ли сие вполне одобрено Константином Петровичем³⁴⁵⁴, мужем строгим и едва ли расположенным в пользу поющей благотворительности? – 2) Можно ли ожидать очень значительной прибыли от концерта? А из-за 100, 200, 300 рублей стоит ли поднимать всю эту возню? – 3) Вполне ли прилично и нам становиться с рукою в ряд прочих нищих, посредством увеселений, собирающих копейки? – Эти мысли родились у меня по поводу на днях сообщенного мне известия о концерте, бывшем в благородном собрании в пользу университетских студентов, причем пьяные студенты произвели дебош. Осмеливаюсь предложить эти мысли на благорассмотрение Вашего Высокопреподобия и Академического Братства.

На диспут я выпрошусь у Владыки сам. Призывая и проч.…

Алексий Епископ Можайский.

25 Ноября 1880.

Москва.

26.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор,

Имею честь приветствовать Вас с наступившими днями Святой и Великой Четыредесятницы. Да поможет Вам подвигоположник Господь Иисус поприще Святого Поста во здравии и душевном спокойствии [свершить] и достигнуть Светлого Воскресения.

Дело о концерте находится в следующем положении: даны разрешения от Владыки, от Генерал-Губернатора, от Московской Театральной Дирекции, ожидается разрешение из Петербурга, без которого нельзя печатать объявле-

—687—

ний. – Концерт предполагается 8-го Марта в 7 часов вечера, в зале Благородного Собрания. Отец Протоиерей Павел Михайлович Волхонский трудится с величайшим усердием. Ему нужно знать, – сколько потребуется билетов в Академию для раздачи в Посаде и каких. Требуется также несколько студентов распорядителей концерта. Павел Михайлович предполагает быть в Посаде в понедельник на второй неделе. – Билеты отпечатаны уже. – Певчие готовятся. – Помолитесь об успехе.

Призывая на Вас и проч.…

Алексий Епископ Можайский.

23 Февраля 1881 года.

Москва.

27.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор,

Сосед мой Василий Алексеевич Андреев возымел благую мысль – пожертвовать свою прекрасную библиотеку, в составе которой много святоотеческих творений – в библиотеку студентов Московской Дух. Академии и просит принять этот дар.³⁴⁵⁵ – Как подобные дары никогда не отвергаются; то я принял на себя смелость благодарить его и от себя уверил, что его дар не будет отвергнут.

Если я ответил согласно с мыслью Вашего Высокопреподобия, то не благоугодно ли будет Вам прислать одного, или двух студентов для принятия книг и составления им описи, которой у владельца нет. Назначенные Вами для сего господа будут жить, может быть, нисколько дней у Василия Алексеевича, на его квартире и харчах. Они явятся ко мне с записочкою Вашего Высокопреподобия, а от меня с запиской же пойдут к Василю Алексеевичу.

Василий Алексеевич желает, чтобы все это было ведено без огласки и в совершенном секрете.

Зрели и мы светлые Царские очи. И Вас поздравляю с

—688—

сим счастьем. Нам зревшим – благо; а Великому Царю нашему – спасение, слава и многая лета.

С совершеннейшим почтением и проч.

Алексий Епископ Можайский.

Доставка книг и все издержки – на счет щедрого жертвователя.

23 Июля 1881.

Москва.

28.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор,

Искреннейше благодарю Вас за позволение мне участвовать в светлом Академическом торжестве, всегда столь много отрадных впечатлений оставляющем в душе. Я могу выехать не ранее как в 4 часа 30-го числа. Утром 30-го числа будет праздноваться 50-леттй юбилей службы Отца Протопресвитера Михаила Измайловича Богословского. Будет много приветствующих не только из Москвы, но и из Петербурга. Может быть и Академия будет чем-либо приветствовать своего почетного члена. – По прежним примерам я явлюсь прямо ко всенощной в обновленную Академическую церковь.

Приношу Вам и Вашим Досточтимым сочленам мою глубочайшую благодарность за предназначение моему племяннику места служения в дорогой Академии.³⁴⁵⁶ О подобном счастье ни он, ни я никогда не смели и мечтать. Покорнейше прошу Ваших наставлений и указаний ему – что он должен теперь делать – готовиться ли к предстоящей службе, или заниматься магистерскою диссертацией.

Академия теперь так полна, как никогда не бывала прежде. Слава Богу. Но Вам заботы, конечно, прибавилось.

Призывая на Вас и проч.

Алексий Епископ Можайский.

18 Сентября 1881.

Москва.

—689—

29.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор,

В преддверии великого праздника Христова Рождества прошу Вас принять мое искреннейшее приветствие с сим праздником. Да дарует Вам рождейся от Девы все свои милости и щедроты! и да соделает для Вас грядущее лето летом Своим приятным!

Ныне представил мне Регент Скворцов программу предполагаемого концерта. Покорно прошу рассмотреть эту программу и немедленно доставить мне по исправлении ее, дабы я мог препроводить оную к Владыке. Не угодно ли будет какие-либо из указанных регентом пьес переменить и указать другие.

Настал Ваш отдых, а наше трудное время по множеству суеты праздничной. С совершенным почитанием и проч.

Алексий Епископ Можайский.

19 Декабря 1881.

Москва.

30.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор.

Имею честь приветствовать Вас со вступлением в святые дни Великой Четыредесятницы. Желаю Вам пройти постное поприще во здравии и с духовными утешениями.

При сем имею честь представить пятьдесят девять рублей для Братства.

О концерте хлопочем из всех сил. Получено разрешение от Театральной Дирекции, обещана зала и прочее движется.

С совершенным почитанием и проч.

Алексий Епископ Можайский.

11 Февраля 1882.

—690—

31.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор,

во истину воскресе Христос!

Имею честь приветствовать Вас со всерадостным праздником Христова Воскресения и от чистого сердца желаю всех милостей от Воскресшего Господа Вам с семейством и дорогой нашей Академии.

Глубочайшую благодарность приношу Вашему Высокопреподобию за приветствие Ваше меня. Господь да помилует Вас за Вашу ко мне милость.

Я очень утешен успехом концерта. Слава Богу! Полторы тысячи не маково зерно. Величайшая благодарность Отцу Протоиерею Павлу Михайловичу. Он столько положил на это дело труда и души. Кажется, было бы прилично, если бы от Академии и наипаче от бедных студентов ему была выражена особая благодарность в какой-нибудь форме. Труды его по этому делу просто невероятны.

Преосвящ. Михаилу я писал о ходящих насчет его толках, а он мне отвечает: «типун бы тебе на язык». В последнее время не слышу никаких толков.

Призывая на Вас с семейством и на Академию Божие благословенье и милость с глубочайшим почитанием и преданностью имею честь пребыть

Вашего Высокопреподобия

смиренным богомольцем

Алексий Епископ Можайский

27 Марта 1882.

32.

Ваше Высокопреподобие.

Я узнал от Преосвященнейшего Амвросия³⁴⁵⁷, что особого распоряжения о проповеди при погребении тела Владыки Лавре, не будет. Поэтому не благоволите ли принять меры,

—691—

чтобы сие необходимейшее дело было исполнено. Мне кажется всего приличнее Вашему Высокопреподобию исполнить сей долг к Почившему Святителю³⁴⁵⁸, столь много Вас любившему. – Простите, времена люты и тяжки. В молитве имамы потребу.

Вашего Высокопреподобия

преданнейший

Алексий Епископ Можайский.

11 июня 1882.

33.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достойнейший

Отец Ректор.

С сердечным утешением исполню поручение Вашего Высокопреподобия и постригу Г. Другова.³⁴⁵⁹

О монашеском одеянии пусть он не заботится, все будет сделано без приказания. Пусть прибудет сюда Другов 21-го числа в среду утром; тут будет снята с него мерка и приготовлено одеяние, а в пятницу 23-го в пять часов пред всенощною совершится его пострижение, в субботу он возвратится к Вам. Теперь пусть готовится молитвою и постом.

Призывая на Вас Божие и проч.…

Алексий Епископ Дмитровский.

1884 Марта 14.

Благоволите с Друговым прислать резолюцию Владыки о его пострижении.

34.

Ваше Высокопреподобие,

Высокопреподобнейший и Достопочтеннейший

Отец Ректор,

Письмо Вашего Высокопреподобия и «Дневник» Александра Васильевича Горского я имел честь получить. При-

—692—

ношу Вашему Высокопреподобию мою искреннюю благодарность за книгу.

Плачевное положение Юлии Васильевны³⁴⁶⁰ и ее дочери мне известно. Изредка они бывают у меня. Они живут в дешевой квартире в Фирсановском доме. – После получения мною Вашего письма случайно пришла ко мне Ольга Петровна дочь Юлии Васильевны и говорила мне, что мать ее очень слаба здоровьем. На предложение мое, не пожелают ли они поместиться в Горихвостовском Доме, она отвечала, что едва ли перенесет такое перемещение Юлия Васильевна по слабости здоровья. Притом же платят они недорого и квартира их хорошая, и церковь близко. Желали бы они иметь экземпляр Евангельской Истории покойного Александра Васильевича и «Дневника». – Не благоволите ли снабдить их этими книгами? – Мне кажется, если бы редакция Творений Св. Отцов, напечатавшая на страницах своего издания труды Александра Васильевича, в виде гонорария, оказала пособие бедствующей его сестре; – то это было бы истинным для нее утешением и благодеянием.

С совершеннейшим почитанием и преданностью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Алексий Епископ Дмитровский.

Москва 1885, Февраля 7.

О Коломенском месте ничего мне неизвестно; неизвестно даже и то – праздно ли оно. – Праздно место Звенигородского Смотрителя.

II. Материалы к биографии С.К. Смирнова

1. СВИДЕТЕЛЬСТВО

Объявитель сего Московского Спасо-Андрониевского Духовного Уездного Училища Ученик Высшего отделения Сергей Смирнов, Николаевской, что в Кобыльском, церкви,

—693—

Священника Константина Васильева сын, имеющий от роду 14-ть лет

при способностях счастливых

и прилежании постоянном

Обучался в означенном училище

поведения он весьма кроткого и тихого.

Ныне по окончании курса в Уездном Училище положенного, для продолжения науки поступает в Московскую Духовную Семинарию; почему и дано ему Смирнову сие свидетельство за нижеследующим подписанием. Училища Ректор Протоиерей Арсений Тяжелов.

Инспектор Димитрий Боголепов

Латинского языка Учитель Николай Соколов.

Августа 28 дня 1832-го года.

№ 27.

2. АТТЕСТАТ

Объявитель сего Московской Духовной Семинарии Студент Сергей Смирнов, Города Москвы Ивановского Сорока, Николаевской, что в Кобыльском, церкви Священника Константина Васильева сын, имеющий от рода 22 года, содержавшийся на собственном иждивении, посвященный в стихарь 26-го Сентября 1838-го года,

при способностях весьма хороших

—694—

и прилежании постоянном

Обучался в оной Семинарии наукам:

поведения он честного и доброго.

Ныне по окончании курса Семинарского учения из Семинарии уволен для поступления в Московскую Духовную Академию. Для чего и дан ему Смирнову сей Аттестат из Правления Московской Семинарии. Июля 30 дня 1840-го [г.] Московской Духовной Семинарии Ректор Архимандрит Иосиф.

Инспектор Соборный Иеромонах Алексий.

Секретарь Николай Чертков.

Печать.

3. АТТЕСТАТ

Объявитель сего Московской Духовной Академии воспитанник Сергий Смирнов, города Москвы, Ивановского Сорока, Николаевской, что в Кобыльском, Церкви умершего Священника Константина Васильева сын, имеющий ныне от роду 27 лет, из Студентов Московской Семинарии в 1840 году поступивший в Московскую Духовную Академию и совершив в оной высший учебный курс –

при способностях отличных

прилежании примерно-ревностном

поведения отлично-добром.

На окончательном испытании оказался успевшим

и принадлежит к первому разряду Академических воспитанников. По окончании Академического курса. определением Святейшего Синода от ^{30 Октября}/_{8 и 12 Ноября} 1844 года назначен к должности Бакалавра в Московскую Духовную Академию. 1845 года по представлению Конференции Московской Духовной Академии, определением Святейшего Синода от 26 Октября/15 Ноября возведен на степень Магистра. В засвидетельствование чего и дан ему Смирнову сей Аттестат из Правления Московской Духовной Академии за надлежащим подписом с приложением Академической печати. Января

31 дня, – 1846 года. Ректор Архимандрит Евсевий.

Инспектор Архимандрит Евгений.

Профессор Математики Протоиерей Петр Делицын.

Секретарь Егор Амфитеатров.

Печать.

4. Sub avspicatissimo regimine avgustissimi ac potentissimi imperatoris nikolas primi

Totius Russiae Avtocratoris

Mosquensis Ecclesiasticae Academiae Conventus pro potestate sibi concessa

Dominum Sergium Smirnoff

ob luculenta progressuum in solidioribus ac humanioribus, praesertim vero sacris, scientiis specimina, tam privato, quam publico examine non semel edita,

Magistrum

Sanctiorum humaniorumque litterarum Solenni hoc Diplomate declarat, honoremque ei ac privillegia, concessa, decrevisse ac contulisse publice testatur.

—696—

5. Список тем для ученических забот, писанных С.К. Смирновым³⁴⁶¹

Opera Theologica

1. Расположение и Проповедь на день Воздвнжения. – Сдано.

2. Расположение и проповедь на неделю 19 по Пятидесятнице. – Сдано.

3. Рассуждение о недостаточности естественного разума и необходимости откровения в Богопознании. – Сдано.

4. Ad saluitice ediscendam Theologiam necessario requiritur sincera dispositio. – Сдано.

5. О начале Герменевтики. – Сдано.

6. Изъяснение 15 главы Еван. от Луки по связи и цели. – Сдано.

7. Расположение и проповедь на день Архангела Михаила. – Сдано.

8. Изъяснение 15-го стиха 2-ой главы Послания к Колоссаем. – Сдано.

9. Рассуждение о важности церковных заповедей. – Сдано.

10. Расположение и Слово на новый 1839 год. – Сдано.

11. Размышление о Всеведении Божием. – Сдано.

12. Nam proprietates Dei per fecte hac in vita concipi possunt? – Сдано.

13. Рассуждение о том, не проистекла ли душа Адама из субстанции Божественной? – Сдано.

14. Взгляд на Адама и И. Христа. – Сдано.

15. Объяснение слов Исаии: се дева. – Сдано.

16. Рассуждение о священстве И.X. по чину Мельхиседекову. – Сдано.

17. Рассуждение о числе таинств. – Сдано.

18. Критическое изложение мнения Лютеран об Антихристе. – Сдано.

19. Расположение и Слово на неделю девятую по Пятидесятнице. – Сдано.

20. Рассуждение о духовном бессилии человека естественного. – Сдано.

21. О согласии требований Божеств. закона с бессилием человека. – Сдано.

22. Quo tendunt de scriptiones hominis naturalis in S.S.

Предложения, задаваемые на дом и в классе

1. Треть 1834 года

1. Cultura cordis culturae mentis est piae ferenda. – Сдано.

2. Помни смерть. – Сдано.

—697—

3. Смирение есть путь к возвышению. – Сдано.

4. Maiores notu venerare oportet. – Сдано.

5. Tempori est parcendum. – Сдано.

6. Нет ничего драгоценнее в сей жизни спокойствия совести.

7. Amicus certus in re incerta agnoscitur.

8. Переложение в прозу оды: Бог. – Сдано.

9. Примеры Тропов.

10. Примеры фигур слов. – Сдано.

11. Должно любить отечество.

12. Mala consortia sunt vitanda.

13. Verus benefactor non exigit gratia pro sua beneficia.

14. Ereptis opibus nolitu flere querendo.

15. Рассуждение о пользе тропов и фигур. – Сдано.

екзаменические

16. Virtus est optimum hominibus ornamentum.

17. Несчастье есть врачевство для души.

январь 1835

18. Размышление по случаю нового Года. – Сдано.

19. Не завидуй творящим беззаконие.

20. Самоотвержение есть надежный путь к спасению.

масляница

21. Примеры на фигуры мыслей. – Сдано.

22. Nihil novi hominem mori.

23. Злодейская душа спокойна быть не может.

страстная неделя

24. Mentis cultura coniungenda est cum pietate.

25. Imitatio. Moses lsraelitarum Dux ac liberator. – Сдано.

экзаменические вакационные

26. Juvenilis aetas studiis est amicissima. – Сдано.

27. Сын премудр веселит отца, сын же безумен печаль матери. – Сдано.

сентябрь 1835

28. а) Imitatio. de Religione.

б) Должно переносить несчастия.

в) Ода Надежде.

29. Гимн солнцу. – Сдано.

30. Перевод из Овидия. – Сдано.

31. Ода буре. – Сдано.

32. Phrases ex Lejay.

33. Imitatio de modestia.

34. Nemo orator, nisi vir probus.

—698—

35. Расположение слова на Новый год.

36. Расположение речи о пользе наук. – Сдано.

37. Басни. – Сдано.

38. Расположение двух речей. – Сдано.

39. Басни. – Сданы.

40. Басня. – Сдано.

41. Речь о пользе наук. – Сдано.

42. Историческое рассуждение.

43. Кладбище (стихи). – Сдано.

Экзаменические 1835 декабрь

44. Juvenis sine consilio agens desipiens est.

45. He говори без размышления.

1836 год

46. Расположение слова. – Сдано.

47. Пример на слог высокий. – Сдано.

48. Сражения Горациев с Куриациями стихами. – Сдано.

Масляница февраля 3

49. Оды Горация стихами. – Сдано.

50. Выписки. – Сданы.

51. Овидия III Елены. – Сдана.

52. Сатира и куплет. – Сданы.

53. Час досуга. – Сдано.

54. Баллада. – Сдано.

55. Сказка.

Философские рассуждения. 1836 года сентябрь

1. Epistola ad magistrum. – Сдано.

2. Письмо к другу о мудрости. – Сдано.

3. Рассуждение о том, в чем состоит мудрость, которую должен искать философ? – Сдано.

4. Explicatio quantitatis intensivae ас extensivae.

5. Quaenam differentia est inter cognitiones empiricas et rationales. – Сдано.

6. Имеют ли предлежательность умственные познания? – Сдано.

7. Как должно писать рассуждения по правилам систематики? – Сдано.

8. Repraesentatio spatii ас temporis num habent objectivam realitatem. – Сдано.

9. Изъяснение свойств Божиих из понятия о его бесконечности. – Сдано.

10. Изображение человека, управляемого идеями ума. – Сдано.

11. Quomodo verisimilius putandum est de animae humanae origine? – Сдано.

12. О происхождении зла нравственного.

Страница из студенческого сочинения С.К. Смирнова на тему, данную прот. Ф.А. Голубинским: «Согласно ли с разумом учение древних о душепреселении?» (1841 г.). Исправления сделаны рукою прот. Ф.А. Голубинского. Предлагаемое воспроизведение уменьшено против подлинника линейно раза в два. Подлинник находится в архиве С.К. Смирнова; сообщен П.Н. Каптеревым.

—699—

13. О главных свойствах чувственности, рассудка и зла. – Сдано.

14. An dantur incolae rationales in mundis coelestibus? – Сдано.

15. Души человеческие no смерти тела не имеют ли легчайшего тела? – Сдано.

Сентябрь 1837 года

16. Есть ли в душе человека природная идея о Боге. – Сдано.

17. Unde provenit atheismus? – Сдано.

18. Размышления о ничтожестве человека пред величием Божиим. – Сдано.

19. An homo bene se amare potest sine amore Dei. – Сдано.

20. История Китайской философии. – Сдано.

21. De somniorum relatione ad moralem hominis characterem. – Сдано.

22. De temperamentorum influxu in moralem hominis statum. – Сдано.

23. Об образе таинственного единения человека, возрожденного с Богом. – Сдано.

24. Расположение проповеди на Рождество Христово. – Сдано.

25. О некоторых внешних действиях при Богослужении Церкви Западной. – Сдано.

26. Расположение и слово в субботу 1-й недели поста. – Сдано.

27. О происхождении песни Трисвятого. – Сдано.

28. Как согласить предопределение с свободой человека. – Сдано.

29. В чем состоит возрождение. – Сдано.

Сообщил П.К.

—700—

К общеобязательным предметам принадлежали языки, древние и новые, по выбору студентов. Я взял греческий как наиболее богословский. Преподавал инспектор С.К. Смирнов. Как и все преподаватели, он являлся на лекции в форменном фраке, но в отличие от других имел жилет с белыми пуговицами, форменными, часто нашитыми и выдававшимися на выпуклом большом животе. Я впервые видел такой жилет, и он почему-то мне очень нравился. Медленно входил он в аудиторию, торжественно восседал на кафедру и, вынув из бокового кармана листик и надев очки, начинал отчетливо и зычным голосом как бы вещать лекцию, устремляя взор на нас и лишь изредка посматривая в листик. Его величественный и внушительный вид на кафедре, представлявшей также громоздкое сооружение, наподобие трона, невольно вызывал в нас образ Зевса, хотя С.К. и был бритый, без усов и бороды. Лекции начинались критикой Эразмова произношения и казались очень занимательными, по своим доводам. Особенно ярко помнится фигура С.К-ча, изображавшего блеяние овцы. С большим любопытством слушались также лекции об Олимпийских играх. Половина лекции, минут 20 или 15, посвящалось переводу студентов из хрестоматии. Подробнее о преподавании С.К-ча мною сказано в статье юбилейного издания «Памяти почивших наставников», стр. 153–169.

—701—

По новым языкам я записался на два: французский и английский. По-немецки я был достаточно напрактикован в семинарии. Занимался и французским. Но по-английски ничего не знал. Лектором французского языка был Горский, благодушнейший старичок. Для первоначального ознакомления с языком им был составлен коротенький учебничек, с переводом правил из Марго. Преподавание состояло в чтении и переводе статей из хрестоматии, Bibliothèque littéraire par Lafosse. Лектор исправлял произношение и давал синтаксические объяснения, на 3-м курсе упражнялись и с русского.

Но англичанин Smith представлял курьез. Бритый, сухой, с мелкими чертами лица и небольшого роста старик неопределенной старости. Приезжая из Москвы, он прямо с вокзала являлся в аудиторию, с кожаным мешком в руках, и располагался по-домашнему. Вынимал из ушей какие-то машинки, чистил их чем-то и снова вставлял в уши. То же проделывал с зубами. Потом осматривал костюм и поправлял парик. Весь он казался какой-то машиной и на пружинах, невольно напоминая слова любимой тогда нами студентами дубинушки: «англичанин хитрец изобрел за машиной машину». Открывал составленный им учебник и читал, заставляя студентов повторять за собой слова. Составлен учебник по так называемой, если не ошибаюсь, американской методе. Напечатан английский текст, под ним произношение слов русскими буквами и, кажется, русский перевод. Изучение начиналось механически-бессвязным и бессмысленным запоминанием начертания, произношения и значения слов. Может быть, такая метода и полезна для маленьких детей, но для меня, например, уже в училище знавшего латинский язык, а в семинарии, кроме того, занимавшегося греческим, немецким, французским и немного еврейским языками, – уже имевшего свой собственный навык в способе изучения языков, – такая ребячья метода была невыносима. После двух месяцев я перестал посещать уроки Смита, – тем более, что мне глубоко противна была и его циничная халатность в аудитории, где он не стеснялся даже доставать из мешка булку с сыром и чавкать своими вставными зубами во время урока. Я ограничился кратким курсом

—702—

при словаре Рейфа, усвоив чтение, за немногими исключениями, напр. эйшен и др., – латинское. На экзамен с таким чтением я не решился идти и остался без отметки. Впрочем, в течение всего курса, мне не пришлось пользоваться английскими пособиями при сочинениях, – понадобился он много после, на профессуре, когда мне пришлось снова взяться за подновление и прибавление знаний по этому языку.

К числу общих, но не обязательных, предметов принадлежала еще, так называвшаяся, естественнонаучная апологетика Д.Ф. Голубинского. Она, по особому ходатайству Совета Академии, при усиленных хлопотах А.В. Горского и благодаря горячему содействии Митрополита Иннокентия, была образована из упраздненной уставом 1869 года математики и существовала только в Московской Академии, на средства митрополии. Старшие студенты нам внушали, что записываться в слушатели Д.Ф-ча надо всем, чтобы угодить «Папаше», коего возлюбленным детищем была эта кафедра, и коего любимцем был сын знаменитого Голубинского Д.Ф-ч. Так и было. Записались все, тем более, что хождение на лекции считалось не обязательным и экзаменов не полагалось.

Свой курс естественно-научной апологетики Д.Ф. начинал историей своей кафедры, хлопотами А.В-ча, содействием Митрополита и благодарностью виновникам кафедры: одна–две лекции. Затем едва ли более лекции посвящалось раскрытию Премудрости и Благости Божией в устройстве Мира, на примерах целесообразного распределения влаги на земле, и еще что-то в этом роде, напоминавшее мне чтение и перевод в 6-м классе семинарии, под руководством свящ. Ф.А. Орлова, из Василия Великого. После такого возвышенно-богословского вступления Д.Ф. переходил к самому прозаичному преподаванию правил арифметической и геометрической пропорций, алгебраических уравнений, элементарной физики. Для предшественников наших, учившихся в семинариях по старому уставу, и у академических математиков, – что новый устав счел необходимым прекратить, – уроки Д.Ф-ча, может быть, и были интересны и полезны. Но для большинства из нас, прошедших полные семинарские курсы математики и физики по новому уставу

—703—

у университетских преподавателей, курс Д.Ф. казался менее полным, чем в семинариях. Особенно посчастливилось нашей Рязанской Семинарии, где с 1-го и до 4-го класса были превосходные и умелые преподаватели, коих уроки понимались большинством класса – Павлов (алгебра), Альбрехт (геометрия и тригонометрия), Урусов (физика). Особенно – последний. Он до того увлекал нас, что большинство сидело в классе буквально разиня рты и ловя каждое слово преподавателя. К несчастью нашему, он ушел из семинарии перед Рождеством. Второе полугодие преподавал физику Сидоров, из Горегорецкого Института. Он начал с того, что пропустил самые интересные отделы о свете и звуке, перешел прямо к электричеству, и здесь, выбросив все формулы и пр., занимался только опытами, приправляя их пошлыми прибаутками и деревянными остротами. А по пасхалии, при вычислениях с неопределенными уравнениями, у него никогда пасха не пришлась в воскресенье.

Впрочем, аудитория Д.Ф-ча охотно посещалась студентами, особенно во время опытов. Правда, в большинстве это были опыты самые элементарные и знакомые по семинарии (Атвудова машина, нагревание шаров, электрическая машина, электромагниты, лейденские банки, Круксова трубка, опыты с газами и т. д.). Но некоторые были и новинкой, для меня: напр, по звуку и свету – микроскоп, особенно солнечный и др. Так как я не всегда посещал лекции Д.Ф-ча, то и не могу сказать, обращался ли он когда-нибудь к сложным формулам и вычислениям, – по-видимому – нет, во-всяком случае это не было в его стиле. Исключением были, кажется, пасхальные вычисления, но они производились по знакам церковной пасхалии. Добрым союзником Дим. Ф-ча и гонителем слушателей к нему был, требовавший укрощения, здоровый и молодой студенческий аппетит, так как некоторые лекции приходились перед обедом. Я и большинство по утрам ограничивались пустым чаем с куском сахара вприкуску: из дававшихся ежемесячно на чай, сахар и хлеб трех рублей добрая половина уходила на табак и пр. На булку не оставалось. Д.Ф-ч, по-видимому, знал своего, споспешника и к предобеденным лекциям на нашем и

—704—

других курсах нарочно подгонял более интересные опыты. Содействовали и сообщения его помощников – адъюнктов при опытах, например: сегодня Д.Ф. перегоняет из пустого в порожнее (опыт с углекислым газом), – сегодня опыты с кислородом, алюминием, солнечным микроскопом, Круксовой трубкой и под.

Кроме классных опытов, Д.Ф. по временам устаивал генеральные, для всех, по вечерам: с телескопом и волшебным фонарем. Смотрели в устарелый и неважный телескоп на Луну, Марс, Венеру и пр. Не знаю почему, но мне ни разу не удалось что-нибудь увидеть в этот телескоп. Смотришь – ничего. Д. Федорович любезно направляет, объясняет то, что я должен видеть, но я ни разу не видел ничего, и, из вежливости показав вид, что зрю подобающее видеть, отходил от телескопа.

Но генералиссимусом был волшебный фонарь. Собиралось множество зрителей, даже профессора с семьями посещали эти сеансы. Что-то в роде спектакля, или теперешнего кинематографа. Показывались разные местности, города, памятники, народы, движения планет, портреты знаменитых людей и т. д. Были и движущиеся фигуры на картинах, напр. извергающаяся лава из Везувия, движущийся по мосту поезд железной дороги и пр. Случались курьезы: Везувий вниз конусом, поезд вверх колесами, – вызывавшие взрывы гомеровского смеха. Уж не устраивал ли их Д.Ф. нарочно, по своей наивности, для оживления сеансов? – Показывались портреты разных знаменитостей. В числе их Д.Ф. однажды предъявил одутловатый, морщинистый и не особенно благообразный лик, с замечанием: «Вот как неверие и материализм искажают человека, – это – известный безбожник и материалист Малешотт» (или Фейербах – хорошо не помню). Лик почему-то показался мне знакомым, вспомнился портрет Писемского, и я заявил свое сомнение Д.Ф-чу. У него не оказалось никаких данных для разрешения этого сомнения и для доказательства принадлежности портрета Малешотту или Фейербаху, даже, по крайней мере, непринадлежности портрета Писемскому. Недоумение это так и осталось неразрешенным для меня доселе, ибо я не обращался потом, с этим вопросом к Д.Ф-чу.

—705—

Сеансы неизменно всегда оканчивались как бы апофеозом – показыванием ликов «покойного родителя моего, известного философа, протоиерея Феодора Александровича Голубинского» (некоторые сообщали, что Д.Ф. однажды прибавил будто бы слово: «девственника», но это конечно анекдот, ибо Д.Ф. не был столь уж наивен). Портрет, коего копия имеется теперь в юбилейных изданиях и в профессорской комнате, (наиболее удачна в Октябрь – Ноябрьской книжке Богословского Вестника 1914 г.) кажется странным и, по-видимому, имеет какой-то существенный недостаток в сходстве с оригиналом, особенно в носе. Но для самого Д.Ф-ча, хранившего в себе яркий образ оригинала, этот недостаток, кажется, не был заметен. По крайней мере, он предъявлял портрет «покойного родителя» без всяких оговорок о сходстве. Вслед за покойным родителем появлялся на экране и лик здравствующего сына лектора, в вицмундире и с орденом на шее. Сам Д.Ф-ч, думается мне, имел при этом наивную цель – воочию всех показать свое сходство с знаменитым своим родителем. И, действительно, некоторое фамильное сходство все-таки есть. Для правильного суждения о портрете Ф.А-ча надо иметь в виду, что Ф.А-ч любил нюхать табак, что унаследовал от родителя и сын. Появление портретов Родителя и Сына сопровождалось громким взрывом искренних аплодисментов, коими и оканчивался сеанс. Все расходились с улыбками на лицах, в каком-то приятно-шутливом и благодушнейшем настроении, унося из аудитории искреннюю благодарность лектору.

Вот этим-то благотворным и умиряющим влиянием, как на студентов, так и на профессоров, Д.Ф-ч имел в академии гораздо большее значение, чем своей профессурой. Можно смело ручаться, что за всю жизнь он не обидел, как говорится, и курицы. Для исполнения обращавшихся к нему просьб он готов был делать все возможное до отдачи последнего пятака. Что-то детски-наивное было в нем, невольно напоминавшее слова Христа: «таковых есть царство небесное» (Мф.19:14).

Столь же благотворное впечатление производила и религиозность Д.Ф-ча. Все наставники и служащие исправно

—706—

посещали академический храм. Но Д.Ф-ч. неукоснительно являлся всегда к самому началу службы, никогда ни с кем не разговаривал и становился особняком в храме, со сложенными на груди руками, склоненною несколько вправо головою и устремленными горе глазами, по временам наклоняя голову вперед и, по-видимому, произнося шепотом молитвенные слова. В таком положении он простаивал всю службу, как мне стало казаться потом, без крестного знамени и поклонов. Вернее же, я не обращал внимания на это до тех пор, пока однажды супруга В.Д. Кудрявцева, – дама очень словоохотливая, – когда я был уже преподавателем, не заявила мне пресерьезно, по какому-то, не помню, поводу: «А ведь наш Д.Ф-ч масон». На мое превеликое и искреннее изумление она добавила: «Ведь он не крестится и не делает поклонов, – это масонство он унаследовал от своего отца».

Моему изумлению не было конца, я принял это всерьез и не утерпел вскоре высказать это самому Д.Ф-чу, хотя и под видом шутки. Самого Д.Ф-ча это нисколько не смутило, как будто он уже освоился с такими подозрениями, может быть со стороны той же словоохотливой Капитолины Васильевны. Он заметил только, что не блюдет строго постов, за исключением особо важных – первой и последней недели великого поста, дня усекновения Главы Предтечи, Воздвижения, Канунов Рождества и Крещения, – что к этому вынуждает его болезненное состояние его желудка. А относительно поклонов, особенно земных, сказал, что у него малокровие, слабо сердце, плохи ноги и кружится голова. Действительно, Д.Ф-ч умер от слабосердечия и малокровия.

После этого я стоял всегда позади Д.Ф-ча, стал невольно обращать на него внимание. Правда, крестился он сравнительно редко, еще реже полагал земные поклоны, но в необходимых случаях – при выносе Даров, особенно преждеосвяшенных, при возгласах с чашею: «всегда, ныне и присно» и «свет Христов просвещает всех», не говоря о молитве Ефрема Сирина и др., – он истово держал правило.

Из времени студенчества и, последовавшего потом преподавательства припоминаю, кажется, неизменно-постоянное

—707—

участие Д.Ф-ча в общеакадемических собраниях, с чтениями и пением. Д.Ф-ч всегда выступал декламатором стихотворений, большей частью из Пушкина, напр. «Пророк» и др., постоянно же: «Птичка Божия» и стихотворений его родителя, особенно предсмертного, и эпитафии на памятнике рано умершей его дочери.

Последнее мое воспоминание об этих собраниях относится ко времени уже незадолго до смерти Д.Ф-ча. Какие-то студенты, в явно-неприличном и насмешливом тоне, закричали: «Д.Ф-ча! Птичку Божию!» Д.Ф-ч, не замечая тона, с серьезнейшим видом произнес это стихотворение.

Курьезом представляется увлечение Д.Ф-ча верховой ездой. Уроки ее в молодости он брал в манеже, кажется, вместе с родственником своим проф. В.Н. Потаповым (за верность этого не ручаюсь). Не раз бывал я свидетелем, как Д.Ф-ч на клячевидном Росинанте посадского извозчика, в блестящих сапогах с высокими голенищами и со шпорами, в каких-то стильных перчатках и особенной наезднической фуражке, с хлыстом в руке, торжественно восседая на коне, не особенно изящно трусил по улицам Посада, куда-то за город. Однажды он вез с собой астролябию и цепь, как потом узнал я от него, для определения границ земли посадских крестьян и по их просьбе. Объяснение этой, мало свойственной природе Д.Ф-ча и совсем неожиданной, странности думаю найти в дошедшем до меня, во время юной эпохи моего преподавательства, не помню через кого, преданий, что посадский и, в частности, профессорский бомонд некогда так увлекался аристократизмом, что в салонах Амфитеатровых и Кудрявцевых позволялось говорить только по-французски. Предание, теперь уже не свежее, тогда было свежо, но и тогда уже верилось с трудом. Проверить это у самих Кудрявцевых мне как-то не пришло в голову, – тогда я ведь не думал о старческих воспоминаниях. Вероятно, этим аристократизмом надо объяснять и наезднический спорт Д.Ч-ча. Возможно, впрочем, объяснить это и докторским предписанием, как средство для укрепления сердца, коим недомогал и В.И. Потапов.

Не чуждался Д.Ф-ч и профессорских вечеринок. Од-

—708—

нажды у Кудрявцевых все были навеселе. Был и Д.Ф-ч. Я, в шутку, спросил Капитолину Васильевну, при Д.Ф-че, ухаживал ли он в молодости за дамами? – Она сообщила, что Д.Ф-ч играл и в веревочку, и в фанты и еще во что-то подобное, – и что не то Д.Ф-ч ухаживал за какой-то интересной (не помню, кто она была) особой, не то сама эта особа за Д.Ф-чем, и сам Д.Ф-ч конфузливо сознавался в этом. Вообще он, думается, не был склонен выдавать себя за девственника.

Припоминаются именины Д.Ф-ча, 21-го сент., как пережиток старины академической. Именинный пирог, кажется, был своего рода культом у моих предшественников, – при мне постепенно исчезавшим и, наконец, совсем прекратившимся. Думаю так потому, что Д.Ф-ч, сколько помню, никогда не уклонялся от именинной повинности. А уклонявшихся в старину от этого тогдашний сатирик, сын П.С. Делицына Петр Петрович, Вифанский преподаватель (Вифанская Семинария и Академия находились в тесном общении между собой), бичевал едкими карикатурами и эпиграммами, напр. Е.В. Амфитеатров, гонимый ангелом с метлой в руках, – С.К. Смирнов, в день именин занимающийся архивными изысканиями в Хотькове, причем архив нарисован в виде Хотьковской игуменьи – старухи, и под. Обычно вся корпорация, с ректором во главе, являлись к имениннику на квартиру, где уже, после поздней литургии, пил чай местный причт Ильинской Церкви, со старостой-художником Малышевым. При прежних штатах квартира могла быть достаточно поместительной, но в мое время квартира набивалась посетителями как бочка сельдями: кое-как можно было стать где-нибудь. Зато в тесноте, да не в обиде: Внушительных размеров именинный пирог, разные закуски, холодное, развар, жареные цыплята и рыба, и прочее, всего в изобилии. Как постоянные особенности именинного культа Д.Ф-ча отмечаю три: Филаретовка особого настоя травник, будто бы употреблявшейся митр. Филаретом, изрекшим: одну должно, другую можно, а третью осторожно (обычно этот анекдот и напоминался тут Д.Ф-м), – моченый арбуз, очень невкусный и, неизвестно почему подававшийся, так как в это время в Посаде легко найти и све-

—709—

жих арбузов, – вероятно, это был какой-нибудь тоже пережиток, – наконец, обязательный бокал шампанского, очевидно, тоже остаток старины глубокой. Такой обряд именинного пирога при мне не справлял ни один еще из старых профессоров. А Д.Ф. был верен ему до самой смерти.

Впрочем, все это – неважное, а постороннее или внешнее для личности Д.Ф-ча. Главное значение его для Академии и ее истории заключается в его нравственном влиянии на других. Он полагал семена добра в души всех, знавших его и вступавших с ним в какие-либо отношения, как студентов, так и профессоров.

Это значение Д.Ф-ча для Московской Академии я старался посильно выяснить в речи на сорокалетнем юбилее Д.Ф-ча, по неизвестным мне соображениям тогдашних заправил Богословского Вестника своевременно в нем не напечатанной. Пользуясь настоящим случаем, нахожу уместным закончить этой речью мои воспоминания о Д.Ф-че.

Речь в 40-летний юбилей профессорской службы Д.Ф. Голубинского

Пречестный наставник наш,

Димитрий Федорович!

В торжество исполнившегося 40-летия Вашего профессорского служения при Московской Духовной Академии имею искреннюю и неодолимую потребность говорить.

Какой-то знаменитый естествоиспытатель, превеликий соорудив телескоп, желал при помощи его усмотреть на небе Бога... и не усмотрел, не только Бога, но и самого неба. Вместо того обрел он нечто совсем иное – силы и законы природы.

Так, почти четверть века тому назад, начинал первый урок свой по физике (о силах природы) преподаватель сей науки в той семинарии, где учился я. Это говорил 16–18-летним мальцам, сам немного старше их – наставник, – говорил красноречиво, увлекательно, нервозно. Легко представить себе, какое неотразимое влияние могли

—710—

иметь подобные поучения на впечатлительные, беззащитные и неустановившиеся умы юнцов, едва только начавших задаваться вопросами о себе, Мире, Боге. Многие, уверен я, из слушавших подобные уроки о материальных силах природы, поставленных на место неусмотренного в телескоп Небесного Бога-Отца, – этим и подобным внушениям обязаны тем, что совсем завертелись в круговороте материальных стихий века сего безбожного. Преждевременно сошедшие в могилы, доселе влачащие разбитую жизнь, даже здравствующие физически многие испытали на себе силы этого стихийного круговорота – в качестве разных секретарей при полицейских управлениях, писцов в городских думах, урядников, корреспондентов при убогоньких газетках, сотрудников лубочных журнальцев и изданий, и т.п. И все это – лучшие силы духовенства, надежды Церкви и ее науки, радость и опора бедных семей...

Благодарение Промыслу, я избежал этого круговорота и благополучно, со многими другими счастливцами, приведен был в тихую пристань Московской Духовной Академии – в мирный храм сей наук духовных. Случилось так, что первая из выслушанных мной здесь лекций была – по естественно-научной апологетике. Раскрывалась мысль, выраженная словами Писания: «Небеса проповедают славу Бо- жью и о делах рук Его возвещает твердь» (Пс.18:1). Речь шла о дивных проявлениях Промысла – Божественной премудрости и благости – в облегающей наш дух материальной природе.

Слушая эти речи, мне становилось как-то особенно ясной и близкой мысль, что для зрения небес и Бога нужны не усовершенствованные инструменты физические, но внутреннее око сердечное и сила духовная потребны для того, чтобы невидимое божество стало созерцаемым чрез рассматривание творений, – чтобы ощутить и найти Того, Кто недалек от каждого из нас и в Ком мы живем и движемся, и существуем (Рим.1:19–20; Деян.17:27–28).

Божество живет не в рукотворенном храме, так чтобы можно было увидать Его в нем, хотя бы и издалека и чрез телескоп, но обитает Оно в духовном храме мира, в идеальной стороне его бытия. И усматривается Оно

—711—

не телесным оком, хотя бы и усиленным через телескоп, и не в чувственно-видимых небесах, – но духовным оком ума созерцается Оно в духовном небе и в Мире невидимом, недалеко от каждого из нас, через духовный телескоп богоподобной стороны нашего существа, в вечном и духовном Мире правды, добра, красоты.

Слова, которые способны были вызвать подобные мысли, говорил не юноша-преподаватель, – но их изрекал почтенный профессор – изрекал без прикрас и анекдотических отступлений о трубе, направленной к небу для отыскания там Бога, – изрекал спокойно, отчетливо, властно, как будто бы вещания профессора служили эхом самой истины – простой и власть имеющей (Мф.7:29).

Но в царстве, где живем мы духовно, велик не тот, кто только научает, но кто творит и учит (Мф.5:19). Достоподражаемый образец верного сына церкви православной и ревностного последователя Христова Вы дали не одному десятку молодых поколений, воспитавшихся в нашей Академии на служение Православной Церкви и христианской науке.

Не стану, и права не имею, касаться частных и домашних, так сказать, подвигов Вашей христианской жизни. Я могу и должен говорить только об общественном служении Вашем в качестве христианина, – о том, что у всех на виду, – что горит, как светильник перед каждым, – что отовсюду, видно, как град стояний наверху горы. Разумею, во-1-х, Ваше истинно-христианское служение духовной науке и Православной Церкви в качестве одного из главнейших деятелей Братства, покровительствуемого великим угодником Христовым Сергием: во-2-х – Вашу ревность в посещении богослужений академического храма, и в-3-х – ваши научно-апологетические труды печатные. Эти три подвига единят Вас духовно с другим незабвенным наставником нашим – В.Д. Кудрявцевым, коего мирная и вечная память осеняет Вас и нас непрестанно. Как бы не было заносчиво и дерзко нерадение в отношении к христианской религиозности в молодых и легкомысленных головах, – но непреклонная верность церкви и искренняя религиозность имеют неотразимое обаяние на юные сердца. И это потому, что суровый круговорот материальной жизни по стихиям мира, а не по Богу, еще не

—712—

успел исторгнуть из юных сердец семя слова Христова и заглушить в них голос природно-христианского сознания души. В этом отношении, Д.Ф., Вы были и есть незабвенный наставник наш и по выходе нашем из школы, когда мы уже погружены в круговороте сей жизни, – возбуждая в душах наших сознание ее истинной, т.е. христианской природы. И если видящий Христа видит и Отца Небесного, то и имущий ум Христов, взгревающий в себе чувствования Христовы, творящий дела Христовы – являет собой Бога, ибо Христос в нем, как и Бог во Христе (1Кор.2:16; Флп.2:5; Ин.14:9, 15:10 сл. 17:21–23 др.).

Я сказал, что как истый христианин, Вы будили в нашей душе сознание ее истинной природы. Поэтому мое слово было бы неполно, если бы я не указал и на общечеловеческое служение Ваше своею жизнью. Если, говорю, конечно, предположительно и условно, – если бы нашлись такие, у коих ясность христианского сознания несколько затенена какими бы то ни было идолами мысли, науки, деятельности и пр., – но у коих действенна и сильна общечеловеческая сторона нравственного сознания, то и от лица таковых, говорю это смело, я чувствую за собой долг высказать Вам наиглубочайшее почтение и преискреннюю благодарность. Так как истинно-человеческое правдо-со-знание есть в сущности и истинно-христианское, то оно не может не видеть в Вас истинно хорошего человека.

Не имею нужды подробно раскрывать общеизвестные подвиги этой человечности или гуманности Вашей – нищелюбия, неукоснительного служения долгу, высокой добросовестности в исполнении возлагаемых на вас обязанностей и пр. Если бы тот старинный чудак, что где-то за горами и

долами, за далекими морями, в огромном городе, днем и с фонарем, искал человека, – каким-либо образом зашел бы теперь в наш маленький Посад, – я уверен, ему не было бы здесь нужды ни в каких вспомогательных орудиях для отыскания человека. Каждый обитатель богоспасаемого Сергиева-града, всякий питомец богохранимой Академии нашей, не только здесь, но и во всех городах обширной России – не обинуясь указал бы ему на Димитрия Федоровича Голубинского, как на истинно-хорошего человека.

—713—

Говоря все это, я чувствую, что моими словами движут сердца всех многочисленных сынов Академии, коих воспитывали Вы в течение 40-летнего профессорского служения Вашего. Уверен я, что немощное слово мое служит лишь слабым выражением и отзвуком тех чувств благодарности к Вам и почтения, какими исполнены и бьются сердца всех питомцев Ваших. Посему нимало не опасаясь обвинения в самозванстве или в риторических преувеличениях, сознаю за собой полную правоспособность от лица всех этих питомцев Ваших провозгласить: «Благотворному профессору, добродетельному христианину и истинно-хорошему человеку – Димитрию Федоровичу Голубинскому многая лета!»

Специальным предметом богословского отделения на первом курсе был только один – патристика, 4 часа в неделю. Преподавал ее молодой, еще только начавший профессию, приват-доцент (по-теперешнему, исправляющий должность доцента) Николай Иванович Лебедев. Неудобство приват-доцентского положения состояло в том, что молодому наставнику приходилось гоняться одновременно за многими зайцами: надо было составлять лекции, давать темы и пособия студентам по третным (семестровым) и годовым кандидатским сочинениям, руководить студентами при написании этих сочинений и читать их, – исполнять ученые поручения Совета – составлять рецензии магистерских и докторских диссертаций и возражать на диспутах, – и при всем том еще работать над обязательной своей магистерской диссертацией. (Теперь, почему-то, вошли в употребление уничижительные: «кандидатка, магистерка» признак времени что ли?). При таких условиях, конечно, нельзя было ожидать хороших лекций. Н.И. ограничивался переводом кратких предисловий какого-то издания мужей апостольских и апологетов, кажется, Функа. Потом к экзамену мы готовились по предисловиям к русскому переводу прот. П.А. Преображенского. Надо прибавить еще, что большая половина лекций была опущена преподавателем вследствие того, что он страдал болезнью продолжительных и частых запоев. Это несчастье довело талантливого и многообещающего Н.И-ча (ему принадлежит самая умная проповедь на смерть А.В. Горского и

—714—

дельная магистерская диссертация об апологии Оригена против Цельса) до того, что он принужден был оставить академию и скончал свою горемычную жизнь, кажется, где-то в московской больнице, если даже не на улице.

Лекции вообще мало обременяли студентов, особенно богословов и практиков. Много свободного времени оставалось для занятия языками, чтения книг и работе над третными сочинениями, называвшимися старинным термином: семестряки. Весь курс писал два сочинения по предметам общеобязательным и одно – по специальному. Сроком для первых двух было первое полугодие – до рождественских каникул, а для третьего – второе полугодие – до Пасхи. Давалось несколько тем, от 8 до 12, по каждому предмету, на выбор студентов.

По философии (такое название у студентов и в расписаниях носила кафедра метафизики и логики – см. отчеты и журналы) В.Д. Кудрявцеву я взял тему: «Справедливо ли мнение философа Гартмана, что небытие Мира предпочтительнее его бытия?» Книга Гартмана Philosophic des Unbewussten была еще тогда новинкой, русского перевода и критических разборов ее не существовало, по крайней мере, я не знал их. Полагаясь на свое знание немецкого языка и критический навык в семинарии³⁴⁶³, я смело взялся за эту тему. Пошел к В.Д-чу, он дал мне книгу Гартмана и указал небольшую нужную мне главу. Давал ли при этом какие-либо директивы и разъяснения, не помню. Думаю, что не давал никаких, так как это было не в духе В.Д-ча. И вообще, он был всегда скуповат на слова и застенчив даже в домашней обстановке, при гостях и в гостях.

Прочитал не только указанную главу, но и всю книгу. Она меня очень заинтересовала, особенно в тех отделах, где доказывается действие несознательного в внесознательных процессах: заживление ран, питание, половой инстинкт и пр. Это дало мне возможность главу о предпочтительности

—715—

небытия Мира перед бытием его поставить в связь с общей системой Гартмана. Приобретенный в семинарии философско-критический навык дал мне возможность без особых затруднений раскрыть антинаучную фантастичность и полный произвол в рассуждениях Гартмана, объяснить приводимые им явления действием Божественного Разума и Промысла в Мире, показать софистичность доводов за предпочтительность миронебытия перед миробытием и противопоставить им обратный тезис. Сочинение вышло около шести листов убористого письма и удостоилось отличного отзыва за точность и чистоту языка, последовательность и связность мышления, самостоятельность работы. Это сочинение, как и все вообще семестряки, я писал только один, без конкурентов. Другие темы были проще: сводились к более или менее самостоятельно продуманному изложению русских пособий, преимущественно самого В.Д-ча, книги «Премудрость и Благость Божия» и др. В оценке сочинений В.Д-ч вообще был очень снисходителен: баллы ставил высокие, особенно за те, что писались по статьям или лекциям самого В.Д-ча, напр. о Промысле Божием. Мне самому сочинение мое очень нравилось, и я тужу, что не напечатал его своевременно.

По психологии А.П. Смирнову я писал о сне и сновидениях. В пособие дана была профессором книга Мори. Было ли еще что, не помню. Но мне показалось этого очень мало, и я решил обратиться к А.В. Горскому. Подогнал ко дню своего дежурства по столу, когда каждый после ужина должен был являться с докладом к ректору. Папаша взял меня под руку и стал ходить по ковру в зале. Спросил: чем я занимаюсь? – Языками, отвечаю, – французским и английским. Какое сочинение пишу? – По психологии, о сне и сновидениях. Какие пособия? – Мори. Что же содержится в этой книге? – Физиология и психология сна и сновидений. И только? – Да, отвечаю, – но хотел бы еще что почитать на тему. Папаша, немного подумав, привел меня в другую комнату. Левая стена вся была уставлена огромными шкафами с книгами. Взяв свечу в медном подсвечнике со стола, стоявшего направо, с кожаным диваном перед ним, он подвел меня к одной полке и пальцем указал на одну книгу и велел прочитать заглавие.

—716—

Читаю: Sehlaf and Todt vod Splittgerber. – Надо, говорит, обратить внимание на религиозно–мистическую сторону сновидений и еще что-то, не помню. А при прощальном благословении, как мне показалось, с ироническим оттенком в голосе и глазах заметил: а вы постарайтесь и собственный опыт привлечь к сочинению, понаблюдайте за своими сновидениями, но быть может вы их не видаете! – Последнее верно: своих снов, обычно, я не замечал и не помнил. Впрочем, иронии-то, быть может, и не было, она могла только показаться мне. Дело в том, что я любил работать над сочинениями по ночам, со свечей, в одиночной тишине, когда все уходили в спальни. Вследствие этого приходилось иногда просыпать первые лекции. Да и после обеда, вместо гулянья, я не прочь был полежать с книгой в руках и нередко по-стариковски вздремнуть. Поэтому ирония могла быть горением шапки на воре. Прочитал я книгу с большим любопытством. так как в ней много сообщений о таинственных и загадочных снах. Однакож, я отнесся к этим рассказам с сомнением, сообщения показались мне научно не проверенными, да и, признаться, побаивался психолога, почему- то казавшегося мне позитивистом и эмпиристом. Но и ограничиться сокращением и систематизацией разбросанного у Мори материала я считал как бы ниже студенческого достоинства. Решил оригинальничать: весь физиологический и психологический материал Мори свел к доказательству положения, что сон для человека есть не природная необходимость, а унаследованная вековая привычка. Кроме Мори и разных собственных своих соображений и доказательств не помню, каких, но верно пустячных и наивных, я пустился и в библейское богословие. В Библии-де не сказано, чтобы Адам спал до того момента, когда Бог «навел исступление (экстаз по греч.) на Адама и он уснул» (Быт. 2:21 по LXX). Значит и сон Адама был не делом природы его, и он прежде не спал, а подвергся сну только вследствие особого и сверх природного действия Бога на Адама в экстазе, не составляющем прирожденной человеку необходимости и т.д. в том же роде. Пошла в ход и семинарская еврейщина: тардема-де значить обморок, летаргия – состояние исключительное. а не постоянное и нор-

—717—

мальное – и глагол «и навел» евр. вайаппел-гифиль, означает как бы насильственное наведение Богом обморочного или летаргического сна на Адама, и тому подобное, чего теперь не припомню. Сочинение вышло огромное, 20 слишком листов убористого письма. С большим нетерпением ждал я оценки этого своего семинарского оригинальничанья. Наконец дождался: балл 5, и ни в начале, ни в конце, ни в середине, ни единого замечания, ни одной подчерки, даже там, где за спешностью переписки были пропуски слов и грамматическая бессмыслица. Уж читалась ли моя толстая тетрадь, даже пробегалась ли, даже смотрелась ли и ворочались ли листы? Не мое ли первачество в приемном списке и толстота тетради вызвали в профессоре такую высокую оценку, единственную для всего курса? – Вопросы эти остаются для меня неразрешенными доселе. Это сочинение, как и другие первокурсные и семинарские с училищными упражнениями, к сожалению, сгорели в пожаре дома родителя моего. Но я не особенно тужу об этом сочинении: чувствую, что ничего дельного в нем быть не могло.

Во время рождественских каникул написал проповедь, назначенную мне на Сретение. Взял текст Лк.2:25: «Человек сей праведен и благочестив, чая Утехи Израилевы». Темой поставил: «Христос как единственная и истинная утеха человечества». Приступ состоял в изображении отчаянного состояния человечества (иудейства и язычества) перед явлением Христа Спасителя. На этом мрачном фоне отчаяния выступает светлая личность старца Симеона с его радостным ожиданием Израилевой Утехи. Сравнение с современным состоянием человечества, сходным с тогдашним. Переход к теме: и для прошедшего и для настоящего и для будущего человечества есть только Один Утешитель – Спаситель Христос. Раскрытие темы – по отношению к уму, сердцу и воле. Заключения не помню. Получилось нечто спротяженно-сложенное, витиевато-напыщенное, но кое-где и с настоящим чувством и искренним одушевлением. Читал Ф.А. Сергиевский, дал отличный отзыв с замечанием: «но это не проповедь, а журнальная статья в религиозно-нравственном духе». Быть может, это был намек на то, чтобы послать статью

—718—

в Душеполезку или в какие епархиалки. Но я тогда и не мечтал о таких затеях. К произнесению моя проповедь допущена не была, даже в сокращении. Вообще с проповедями мне не везло и в семинарии. Хвалили, ставили отличные баллы, но к желанному мною произнесению не допускали.

После рождественских каникул до конца года дано было третье семестровое сочинение – по специальности, т.е. по патристике. Но предварительно я подвергся сильному выговору от Папаши за несвоевременное возвращение товарищей в академию. Числа 9-го или 10-го января призывает меня А.В-ч и начинает гневно распекать меня: «Что это такое? Почему не являются студенты? Надо заниматься и дорожить каждым днем пребывания в Академии, а они где, что делают, чем занимаются?» И так долго бранился возбужденным тоном и громко. Я воротился в недоумении, при чем же тут я? Рассказал кое-кому из остававшихся старших студентов. Меня успокоили сообщением, что это бывает с Папашкой, не редко распекает и за не хождение на лекции и за другое, что, – не тех, кто виновен, а кого вздумается ему.

Темы по патристике давал Н.И. Лебедев. Других тем не помню, кроме той, на которую я писал, как всегда, только один, именно: «о философуменах», – памятнике, еще бывшем тогда на положении как бы новооткрытого. Для сочинения молодым приват-доцентом было дано: две большие книги – Бунзена Hippolytus und seine Zeit и Деллингер – на ту же тему и еще какие-то, теперь не помню, статьи немецких журналов. Преподаватель требовал разобраться в вопросе об авторе (Ипполит Римский, по Бунзену, – или Ориген, по Деллингеру) и времени памятника. Замечательно, что самого памятника дано не было. При знании немецкого языка и критическом навыке составить сочинение по данным книгам и статьям не представлялось трудным. Но Папаша отвлек меня от этой работы в другую сторону. При одном из посещений его, сколько помню, уже великим постом, он спросил меня: на какую тему я пишу по патристике? – Отвечаю. А.В-ч, как мне показалось, быть может и неверно, – поморщился. Кажется, он не любил чисто критических работ. Что же я думаю на-

—719—

писать, спрашивает. Говорю: опровергаю мнение Деллингера о принадлежности философумен Оригену и вслед за Бунзеном доказываю, что автор памятника Ипполит, епископ Остийский (гавань близ Рима). – Да, это так, – говорит А. В-ч, – но об этом пишите как можно короче, а лучше прочтите (ведь Вы знаете греческий язык?) две последние, 9-ю и 10 ю, книги памятника, изложите поподробнее содержавшийся в них исторический материал и сделайте, какие сможете, исторические выводы и наблюдения, – пособия и материалы можете найти вот тут, в немецких журналах, за такие-то годы. Он показал нижние части шкафов, сказав, что я после ужина и обеда могу приходить сюда и искать нужные статьи. А где же, спрашиваю, я найду сам памятник? – Как? Разве он не дан вам? – Говорю: нет. А.В-ч сейчас же пошел в кабинет и вынес мне третью часть 16-го тома Греческой Патрологии Миня. Я немедленно же принялся за перевод. Но время было уже упущено, искать и читать немецкие журналы мне не пришлось, едва успел справиться с Минем. Материал накопился обширный, а между тем Лебедев строго заявил, что более восьми листов он не станет читать в наших тетрадях. Надо было вогнать в эти размеры хотя бы все главнейшее. Ну и постарался. Тончайшим и мельчайшим письмом на восьми листах я написал сочинение в трех частях: критическая – об авторе и времени (Ипполит), с критикой Деллингера, – характеристика и общее содержание памятника, его источники и пр., – и главнейшая и большая – историческая (борьба Ипполита с Каллистом и пр.). Читателю наверно пришлось сильно утомлять свои глаза. Может быть от спеха и необычного для меня письма вкралось много орфографических ошибок: на них и на неразборчивость переписчика указал рецензент. По-видимому, он не мог допустить у меня такой безграмотности, но переписывал я сам, и теперь у меня при спешном письме бывают такие же ошибки. Объясняю их тем, что при переписи мысль бежит вперед: пишешь одно слово, а думаешь о другом и вносишь в первое орфографию второго. Например, пишу такую фразу: сегодня после обеда я имею намерение пойти в поле. Пеша слово намерение, я уже думаю о поле и пере-

—720—

ношу букву е (поле) в слово намерение, и под. Впрочем, по существу рецензия и балл даны отличные. Ознакомившись впоследствии с докторской диссертацией о. Иванцова, я много мне знакомого нашел в ней. Сожалею и об этой работе, что не напечатал ее своевременно: она то же сгорела во время вышеупомянутого пожара.

К первому или началу второго курса, не помню точно, относятся следующие мои воспоминания о Папаше. Пришлось мне прочитать изданные за границей богословские сочинения Хомякова. При всей, как казалось мне тогда, бестолковости и плохой литературности изложения, мне очень понравилась полемика с католицизмом и протестантизмом, – особенно мысль, что протестантизм был порождением и продолжением папистического рационализма. Но идеей соборности церкви православной и связи православия со славянством, как католичества с романскими, а протестантства с германскими народами, – я увлекся до восторженности. Тут я понял и то, что папашкин экспромт стоит в связи с идеями Хомякова. Студенты старших курсов передавали, что Папаша интересуется Хомяковым. Было распространено среди нас мнение, что кандидатскую диссертацию можно писать на собственную свою тему хоть с первого курса. Тогда же я надумал писать по догматике; не потому, чтобы мне нравилась эта дисциплина, а потому, что меня что-то бессознательно влекло к Папаше. Мне нравился его вид: череп, брови, глаза, борода, голос, манера говорить, его ряса. Решил воспользоваться первым случаем поговорить с ним об этом. В одно из дежурств он спросил меня, что читаю я. – Только что, отвечаю, познакомился с сочинениями Хомякова. Спрашивает о впечатлениях. Говорю о путанице в изложении, повторениях, вообще литературной необработанности, но идеи соборности церкви, церковности славянства, папистического и протестантского рационализма мне весьма понравились. А.В-ч, как будто не слушая меня и думая про себя, заметил: «у них нет богословской школы, да и ничтоже ново под солнцем, – иже речет: се, cие ново есть, – уже бысть в вецах прежде нас (Еккл.1:10). – наши давно написали бы лучше». Слова: «у них» и «наши» он не пояснил. Тут я выскочил со своим предложе-

—721—

нием писать Папаше кандидатскую диссертацию на тему о Церкви. На это он ответил приблизительно так: «Вот что скажу вам: еще в студенчество свое я начал читать Библию и Отцов в подлинниках, тридцать лет профессорствовал по церковной истории, десять лет читаю догматику, приходилось работать и по патристике, и по канонике и по литургике, знаю богослужебные книги, а написать в десять месяцев сочинение о церкви я, пожалуй, не возьмусь, – не лучше ли писать Вам по догматике церковно-богослужебных книг, – а пока познакомьтесь с ними и канонаршите у нас». А перед этим я, по очереди, чи- тал шестопсалмие, канон и часы, – и папашка мне заметил, что видно у нас в семинарии не заставляют, читать за богослужением, да и дома меня не приучали к этому. Я напомнил об этом и он ничего не возразил против того, что я был бы канонарх плохой и по голосу и по подготовке. Тут А.В-ч спросил меня: что я делаю после обеда? Большею частью, говорю, долблю новые языки и нередко засыпаю за этим занятием. – А мы, говорит А.Вч, брали Библию или Отцов в подлинниках и читали их. Вероятно, это был намек на то, что я хотел брать кандидатскую работу не по силам и что с такой темой я не справлюсь. Думаю так потому, что в это как раз время А.В-чу писал диссертацию И.О. Мансветов 30-го курса на тему: «Новозаветное учение о Церкви», – впрочем, напечатавший и защитивший диссертацию уже долго спустя по смерти А.В-ча, в 1879 г. Несмотря на то, что я в то время не имел особого расположения ни к догматике, ни к церковно-богослужебным книгам, я решил тогда же работать на эту тему, только из-за Папаши, потому что именно он ее рекомендовал мне и именно ему пришлось бы мне работать. Но Бог судил иначе: в следующем году А.В-ч заболел и умер в том году, когда я писал кандидатскую диссертацию.

Здесь, кстати, сообщу мои воспоминания по поводу церковно-богослужебных книг. В детстве и во время училищного курса, когда я стоял в родном храме на правом клиросе, эти громады в почерневших переплетах, закапанными воском, представлялись мне чем-то в роде сказочной чернокнижной магии, – бабка сообщала,

—722—

что черные книги замурованы где-то в стенах старого Иерусалима, и кто откопает их, тот может делать что угодно: превращаться в зверей, птиц, животных, делаться молодым из старика и пр. под. А псаломщик, подписывавшийся пономарем, Михаил Лукич, свободно бравший книги, шумно ворочавшей листы и бойко читавшей их и певший по ним, – казался чуть не колдуном чернокнижником. Я вообще питал к ним непонятный страх, хотя и хорошо знал, что это книги священные и божественные и что Михаил Лукич – наш пономарь, а не колдун. В училище хотя и учился церковный устав, но знакомить с богослужебными книгами не полагалось. В семинарии, до 5-го класса, никакого касательства к этим книгам тоже не полагалось. Знакомиться с ними надо бы было при изучении литургики, но ограничивались тем, что говорилось о них в учебнике Смолодовича. И вот, однажды, когда по гомилетике практиковались в экспромтных поучениях, преподаватель свящ. Глебов вызвал на средину и меня и дал 15 минут на обдумывание поучения – экспромта на тему: «книга типикон». Никогда такой книги отдельно я не видал, – что содержится в ней, не знал (или про- пустил, по лености, урок в учебнике, или же позабыл). Простоял бессмысленно 15 минут. Пришла очередь моя и все в классе с преподавателем во главе устремили на меня взоры, вероятно ожидая, что я, как первый ученик, разражусь блестящей импровизацией. Надо заметить, что большинство, если не все, как-то умели справляться с этими импровизациями, а некоторые даже прямо таки блестящим образом. Стою. Потом раскрыл было рот, чтобы произнести обычное: «во имя Отца»... и что-то вообще о богослужебных книгах, как признак того, что храм есть школа... Но, вместо того, слезы, брызнули из глаз, – и 20-летний молодой человек со стыдом и, утирая слезы, должен был сесть на свое место за парту. После такого пассажа опытов с моей импровизацией наставник, глубокое ему спасибо за это, не повторял уже ни разу.

Впоследствии мне пришлось переводить богослужебные книги, мне очень нравятся служебные минеи, октоих, особенно треоди, – но типикон доселе не люблю, при виде и имени его невольно всегда вспоминаю свои мальчишеские слезы и

—723—

не могу простить их ни в чем, конечно, не повинному типикону.

Однажды забрался я в аудиторию на лекцию А.В-ча. Является старец, читается молитва, медленно входит на громоздкую кафедру, тяжело садится в кресло, вынимает тетрадь и высоким, как бы плаксивым, тенором медленно, почти певуче, начинает читать лекцию о первосвященническом служении Христа. Раскрытие темы состояло в анализе содержания послания к Евреям – кратком, ясном, стройном. Впервые я постиг тогда глубину мыслей и строгую систематичность послания, – гвоздем мудреца засело у меня это послание. Но вот какая странность: я и по сей час не уверен в том, действительно ли слышал я в аудитории эту лекцию, или же это – сон, или же А.В-ч говорил это в беседе со мной, или даже – сообщение мне кого другого. Ясно вижу А.В-ча читающим эту лекцию, отчетливо помню содержание лекции, но быль это или другое что, не могу решить. Сообщаю это как психологический курьез, могущий иметь значение при критике исторических памятников, особенно разных мемуаров.

Но вообще, я не стремился преждевременно посещать лекции А.В-ча, когда был на первом курсе, ибо знал, что он будет читать нам догматику на третьем курсе. Притом, как говорили старшие студенты, они не интересны. Сообщали однакож об его вольностях: послание к Евреям будто бы не признавал за писание ап. Павла, – отожествлял епископов и пресвитеров в первохристианское время, – превознесение Богоматери превыше херувимов и серафимов склонен был объяснять тем, что ангельская природа, хотя сама по себе и выше человеческой, но в отношении к богочеловечеству она ниже и одностороннее, так что обоженное человечество Богоматери ставит ее выше ангелов, – тем же склонен он был объяснять и Быт.6:2 и влечение злых духов к плоти, даже свиней. В напечатанных лекциях А.В-ча по евангельской истории опущено событие на браке в Кане и подвергнуто критике сребролюбие как мотив Иудина предательства. Известна также его защита тезиса о возможности епископства для лиц белого духовенства.

—724—

А.В-ч раздавал деньги взаймы студентам, согласно евангельскому повелению: «взаим дайте, ничесоже чающе».

Сообщалось о встрече А.В-ча в академическом саду с пьяным студентом, – жестоко и грубо, но бессознательно и бессмысленно его обругавшим, – окончившейся примирением и взаимным плачем оскорбителя и оскорбленного.

От старших студентов я слышал, что Папаша иногда посещал лекции. Случалось, что и лекция неважная и слушателей скудость. Папаша сидел, хмурясь и вздыхая на всю аудиторию, так что эти вздохи слышал и лектор. Объясняли это желанием Папаши выразить свое неудовольствие лектору и отсутствующим студентам. Но в виду открывшейся у него потом болезни сердца, возможно, объяснять это стеснением деятельности сердца от внутреннего волнения. Волнение доходило до внешних вспышек. Однажды потребовалось официальное объяснение в Совете от целого почти курса. Все или большинство сослались на болезнь, получилось что-то похожее на эпидемию, и дело оставлено без последствий.

Раз или два в году совершался торжественный обход жилых номеров в часы занятий. Об этом инспектор оповещал заранее, советовалось облагаться книгами, преимущественно фолиантами старинными, тетрадками и проч. А.В-ч спрашивал, чем кто занимается, что читает и пишет, давал советы. При мне А.В-ч обходил номера во время писания сочинений по специальностям. Я раскрыл Бунзена, Деллингера, Миня и пр. и тетрадку своих записей. А.В-ч уже знал о моей теме и незадолго перед тем о ней говорил со мной. Благословив всех, он ни с кем ничего не говорил особо, а только заметил: «пишите сочинения по специальностям?». Говорил ли что в других номерах, не знаю или не помню.

Каждый студент по порядку дежурил один день во время лекций: должен был в журнале записывать за каждым лектором общее содержание лекций и по окончании лекций, перед обедом, носить журнал ректору. Большей частью эти журналы клались на стол в ректорском приемном зале. Но, иногда, выходил сам А.В-ч и спрашивал о подробностях лекций. Со мной это было однажды. А.В-ч спрашивал меня о лекции по патристике, – я из-

—725—

ложил содержание, так как особенно старался запомнить лекцию, зная о возможности допроса ректора. Никаких замечаний А.В-ч не сделал.

В Прощеное Воскресение ректор А.В-ч, инспектор С.К. Смирнов, эконом иеромонах Ириней и, если не ошибаюсь, помощник инспектора Спасский приходили в столовую за общий ужин: кормили отменно, последним блюдом была очень вкусная каша из саги с красным вином. По окончании ужина происходило лобызание в знак взаимопрощения. А.В-ч совершал это торжественно, но и, как мне казалось, с какой-то застенчивостью и_; конфузливостью, как будто он и в самом деле был в чем-то виноват перед студентами, считавшими его святым папашей, без тени каких-либо недовольств и подозрений. Но многие обходили эконома Иринея и не желали с ним прощаться: были недовольны им и не любили его, – почему, не знаю.

После ужина два служителя А.В-ча, – Николай, изящный молодой человек в сюртуке и крахмальной сорочке, и другой попроще, в сером пиджаке, не помню имени, – являлись в номера с двумя большими подносами, наполненными гостинцами: орехами и конфетами, – предлагали каждому студенту. Мы не стеснялись и захватывали в горсти, сколько кто мог.

Припоминаю проповедь, сказанную А.В-чем в Великий Четверток, перед причащением студентов. Читал по тетрадке, – громко, но монотонно и неинтересно, – об Евхаристии в первохристианстве, – что-то в роде лекции. Содержание проповеди не помню так отчетливо, как представляю содержание выше упомянутой лекции.

На Пасхе, после литургии все наличные студенты ходили христосоваться с папашей. Около него на столике стояла большая корзина с красными яйцами: каждому собственноручно давал по два яйца. В отличие от прощального обряда, это делалось с какой-то умильной радостью, как бы внутренним сиянием.

Такой же образ папаши остался у меня от его служения литургии, особенно от возгласа: «благословение Господне на вас, Того благодарю»... К чувству наивно-детского благоговения, веявшего от папаши во всю обедню, тут

—726—

присоединялось еще умильно-радостное как бы сияние, особенно в глазах. Благодаря папаше я полюбил само чинопоследование литургии, и доселе всегда и невольно представляю его образ и этот его возглас, когда он произносится за литургией.

И это – не личное мое впечатление: слух о благоговейном служении А.В-ча имел широкое распространение, многие нарочно приезжали послушать его служение и посмотреть его благообразный пресвитерский лик.

Да, это был истинно Святой Отец!

И, по истине, блажен я и похвалюсь тем, что, по изволению Божию, хотя недолго и немного коснулось и меня веяние духа папаши! Еще блаженнее те, кои сподобились знать его долее и ближе! Блаженны все, кто в юные годы своего воспитания и учения имели возможность испытать благообразие, благоговение и любовь своих наставников! Глубоко несчастны, напротив, те, кого коснулись и может- быть даже заразили напыщенность тщеславие, лицемерие ханжества, гримасничанье нигилизма и политиканство карьеризма. У них нет ни святых матерей в лице школ, ни святых отцов в лице начальников и наставников. Это – люди без школы, преданий, образцов, соборности и, пожалуй, церковности.

Таким был А.В-ч для всех питомцев Московской Академии, его знавших, как прежних, так и моего времени и курса. Исключений, можно сказать, не было: одна-две инсинуации, о коих срамно и воспоминать, надо, по моему, относить к празднословию глупого хулиганства, а не к хуле на дух папаши.

Никаких репетиций и практических занятий или зачетов в течение всего первого курса на нашем богословском отделении ни по специальности (т. е. патристике), ни по предметам общеобязательным – не было. Не было их и на практическом отделении. Но они были, кажется, на историческом отделении по некоторым предметам, – если не ошибаюсь, по общей гражданской истории – П.С. Казанскому и на 2-м курсе по какому то предмету.

Экзамены предварялись двумя или тремя, не помню, письменными сочинениями или экспромптами, писавшимися каждый во время лекционных часов, от 9 до 2-х. Какое

—727—

значение имели эти экспромпты: проверку ли усвоения каждым лекций по той или иной науке, или же удостоверение в сохранности у каждого студента способности мыслить и писать, – не знаю и теперь не могу дознать, за полным забвением тем и предметов, на кои и по коим писались эти экспромпты. Решительно удостоверить могу только то, что ни та, ни другая цель не достигалась, ибо общее содержание ответа было делом общекурсовым или общеотделенским. За исключением одного-двух оригиналов, прочие писатели, вероятно, мало чем отличались друг от друга. Полное забвение мое о них показует их ничтожество в моем тогдашнем студенческом сознании.

То же должен я сказать и об устных экзаменах. По сравнению с устными ответами баллы по третным сочинениям брались в четыре раза, (если не в 8), проповедь в три, экспромты в два. Значение экзаменских отметок было весьма невелико. Это знали и преподаватели и студенты. Поэтому первые не особенно заботились о полноте и системности курсов, а вторые не слишком усердствовали в изучении того, что давалось к экзамену. А давалось очень немного вопросов из прочитанного курса, писанных на билетах, приблизительно от одного до двух листов. Билеты составлялись самими студентами или по лекциям или по книгам, а иногда и по измышлению составителей. Количество билетов было весьма невелико, немного более числа экзаменатов, от 15 до 20. Для ответа достаточно было прочитать билет один-два раза. Приходилось отвечать и не читая билета, по своим личным познаниям и соображениям, какие являлись во время уже самого экзамена. Вызывались к экзаменскому столу с парт по три человека, – пока отвечал первый, двое имели время обдумать ответ. На экзамене присутствовали трое: председатель – помощник ректора на отделении, у нас В.Д. Кудрявцев, – профессор науки, по коей производился экзамен, – и ассистент. Вопросы и билеты ни по одной науке не представляли полной системы, – да этой системы не было и в самих курсах. Читались отрывки из систем, а на экзамен давались отрывки этих отрывков.

Экзаменские билеты по философии были составлены по лекциям В.Д. Кудрявцева, – просто и ясно. По психологии было

—728—

несколько билетов из новейшей истории психологии «по Владиславлеву», часть билетов по семинарскому учебнику Чистовича и два билета, кажется об ощущениях и апперцепции, по лекциям проф. А.П. Смирнова – билеты темно изложенные и трудные для усвоения. По Священному Писанию Ветхого Завета несколько билетов из общего введения и о пятикнижии, весьма элементарных, по лекциям Н.А. Елеонского, заимствованных из общего комментария Кейля. По греческому языку билеты были разделены на четыре группы, по четыре-пять билетов в каждой. Какую группу учил я на 1 и 2 курсах, я забыл, – помню только, что на 3-м курсе я учил группу билетов по новогреческому языку. По патристике билеты были списаны с предисловий к переводу мужей апостольских и апологетов, в издании прот. П.А. Преображенского.

Примечательно: несмотря на все мои теперешние усилия, я никак не могу припомнить ни одной экспромтной темы и ни одного устного ответа. Так слабо было действие их на мое сознание. Как будто их и совсем не было. И это – все экспромпты и экзамены всех трех курсов.

На втором курсе общеобязательными предметами были, кроме древних и новых языков: основное богословие и история философии.

Основное богословие читал доцент И.Д. Петропавловский, потом протоиерей Московский. Высокого роста и весьма представительный. Как лектор он представлялся нам большим курьезом, Сев на кафедру и вынув тетрадь, он начинал издавать такие звуки, кои я затрудняюсь выразить точным термином. Похожее что-то на откашливание от удушья или застрявшей в горле кости. Но обычное откашливание дает отрывистые и короткие звуки. А тут – продолжительные, тянущиеся, как бы певучие, с аккомпанементом шипения и присвиста, – несколько похожие на те, что издаются страдающими астмой, или катарром горла. Такое шипение и присвист продолжались нисколько секунд, даже около минуты. Потом, повертывая лицо направо и налево, лектор начинал читать необычайно быстро, отрывочно и, главное, совсем тихо, еле слышным шепотом, так что невозможно было не только записать лекцию, но и уловить ее слухом. Поэтому я не помню содержания

–729–

ни одной лекции. И если бы А.В. Горский стал заставлять дежурных излагать содержание этих лекций, что он нередко делал на прошлом первом курсе, – нам пришлось бы играть столбняка. Но А.В-ч ни разу этого не сделал: уже начиналась его болезнь, в декабре заставившая его взять отпуск для отдыха и лечения. Читал И.Д. Петропавловский что-то о религии вообще и о религиях языческих в отношении к христианству. Общее представление о содержании лекций могут дать позднейшие печатные труды П-го. Но только самое общее, ибо немецкий строй лекций в них весьма значительно перестроен на русский лад. Так сужу по тем тетрадкам, что дал нам П-ский для экзамена при ревизоре, представлявшим необработанно-буквальный перевод Пфлейдерера. Судя по последующим литературным трудам П-ского, написанным уже во время священнического служения его на московском приходе, надо полагать, что из него выработался бы прилежный, дельный и серьезный ученый апологет христианства. как из Н.А. Елеонского получился бы дельный библиолог. Но многочадие обоих почти сверстников по курсам (26 и 27-го курсов) вынудило их, при скудости предстоявшего им если не всегдашнего, то многолетнего доцентства, променять Академию на Московские священнические места.

Историю философии читал экстраорд. проф. В.Н. Потапов, по внешней стороне, такой же курьез, как и П-ский. С больным сердцем и, кажется, без одного легкого, он хрипло и гнусаво, торопливым темпом прочитывал всю историю философии: греческой, средневековой и новоевропейской, кончая Шопенгауером. И это – при четырех, по расписанию, и двух – на деле, часах в неделю, т.е. около 90, вернее 45 часов во весь курс! Ясно, что такая широта курса могла достигаться только на счет его специализации. Перечисление имен, несколько заметок о жизни и личности философов, список их идей и сочинений, связь с предшественниками и преемниками – все эти имена, даты, идеи скакали у лектора как имена поминаний у дьячков в родительские субботы. Записать лекции не было возможности, запомнить – тем более. Но, судя по всему, лекции были весьма содержательны и учены. Впоследствии мне пришлось убедиться, что В.Н-ч в подлинниках

—730—

знал греческих, средневековых и новых философов, если не всех и не все их сочинения, то главнейших и главнейшие. Он был глубокий знаток языков классических, особенно греческого (долгое время состоял переводчиком и редактором святоотеческих творений, издаваемых Моск. Дух. Академией), и свободно владел английским, француз- ским, немецким и, кажется, итальянским. Ему принадлежит фраза, сказанная им о В.Д. Кудрявцеве: «это философ, не читавший ни одного философа». Из нее видно, как понимал он свое звание профессора истории философии. Вообще он, кажется, не склонен был чтить В.Д-ча, именно за его не всестороннюю начитанность в философах, хотя в оправдание В.Д-ча надо сказать, что его дисциплина метафизики и логики, кажется, могла обходиться и без специализации в изучении философских оригиналов и без погружения в детальное изучение творений всех философов. Для меня важен идеал философа, о коем мечтал и коего конечно желал достигнуть сам В.Н-ч. И если трудно признать, чтобы В.Н-ч достиг здесь совершенной полноты, то, во всяком случае, он ставил это своим идеалом, хотел и домогался этого. И когда в компании, где произнес он выше приведенную фразу о Кудрявцеве, мы (тогда уже преподаватели академии) спросили: кого же он считает философом в России, – он ответил: «Романа Ильича Левитского (34-го курса, потом в 1880-м году ставшего на недолго приват-доцентом по основному богословию, на место И.Д. Петропавловского, – и вскоре умершего) и Михаила Ивановича Каринского». (беседа происходила, кажется, в год получения Каринским доктора философии в Петрогр. университете и избрания Левитского приват-доцентом, после защиты pro venia legendi, Москов. академии, т. е. в 1880 или 1881-м году).

Специальными предметами богословского отделения на втором курсе были два; еврейский язык по 3 часа в неделю и сравнительное богословие по 4 часа. Первый преподавался весьма опытным и умелым профессором П.И. Горским, знатоком не только еврейского и сродных ему, но и греческого, латинского и трех новых – немецкого, французского и английского. Впоследствии мне пришлось узнать,

—731—

что им выписывались важнейшие новинки его науки на указанных трех языках, и он тщательно следил за литературой своего предмета по периодическим изданиям на этих языках. За помощью по халдейскому языку мне пришлось обращаться к нему потом, при писании кандидатской диссертации. Для преподавания еврейского языка он владел тремя полезными приемами. Первый: он умел облегчить запоминание трудностей, особенно для тех, кто впервые приступал к изучению языка, – написав, например, первую букву мелом на доске, он, прибавляя присловье «да – с» едва не к каждому слову, пояснял: алеф, да – с, первая буква, значит бык, да – с, в древнефиникийском письме ясно видна, да – с, бычья голова, да – с, с двумя рогами, да – с, и теперешнее начертание в квадратном письме (предварительно сообщалась краткая история письма) нисколько сходно с финикийским, – бэт – дом, да – с, сходство с домом есть, вот и крыша, да – с, гимель – верблюд, и в теперешнем и в древнем письме напоминает горбатого с длинной шеей и головой верблюда, – далет – дверь, и т. д., – или в таком роде: патах, да – с. любит сочетание с шевою и под. Второй: он сокращал теорию до мало вероятного минимума, преподавая ее месяца полтора – два, не более, и быстро переходя к переводной практике студентов. Третий: он умел заставить студентов учиться языку строгостью на экзаменах и задаванием каждому перевода едва не через неделю, чему благоприятствовало малое число студентов, около 12, в среднем. Благодаря этим приемам и редкой способности П.И-ч повторять одно и тоже до бесконечности, все до одного, в течение года, выучивались без особых затруднений разбираться в переводе еврейской библии и во всех почти тонкостях экзегеза. Однакож, в последние годы профессорства П.И-ча, дело изменилось к большому худу. По ходатайству Совета, при деятельном участии самого же П.И-ча и по его главному почину, еврейский язык сделан был общеобязательным предметом: большая аудитория для такого преподавания неудобна, большинство и не желало учиться языку, считало для себя это не- нужным, даже вредным, – кончилось тем, что мне пришлось сидеть ассистентом на экзамене у П.И-ча, когда

—732—

студенты отвечали каждый свою строчку, с надписанными по-русски чтением, разбором и переводом. Быть может, такое положение дела побудило, между прочим, П.И-ча ускорить свой выход в отставку, до получения докторской степени и ординатуры.

Он же, на 3-м курсе, преподавал библейскую археологию, 2 часа в неделю. Сообщались только самые общие и краткие сведения: о скинии, ее устройстве, принадлежностях; о священных лицах, их одеждах, обязанностях, – о жертвах и пр. Сообщения сопровождались в конце лекций показыванием печатных рисунков из какого-то учебника. Все было просто, интересно, запоминалось легко. Помню, что я с некоторыми товарищами (П.В. Тихомировым и еще с кем-то) очень интересовались скинией, особенно расположением на ней верхнего покрова. На одной лекции, когда показывался рисунок стола с хлебами предложения (П.И-ч называл их лепешками), кто-то спросил П.И-ча: пресные или кислые были эти хлебы? – П.И-ч смутился и не мог ничего ответить. Привожу это в показание того, как простые предметы могут ставить в тупик людей, привыкших вращаться в сложных умственных процессах.

Среди студентов П.И-ч считался человеком стойких убеждений, ревнителем правды и героем честности. Какие деяния П.И-ча могли дать основание для выделения его из корпорации профессоров и наделения его такими качествами преимущественно перед другими членами ее, я не знал тогда.

П.И-ч был только членом Совета, ведавшего одну учебно-ученую часть, – и никакого касательства к Правлению и академическому хозяйству не имел. Теперь думаю, что это могло быть отголоском докторства П.С. Казанского, дяди П.И-ча, – и полного провала П.И-ча, когда он с С.К. Смирновым баллотировался на должность инспектора академии.

Ученое реноме П.И-ча стояло очень высоко, чуть не прямо после А.В. Горского. Говорили, что ему поручено академией наук издание еврейского лексикона. Слух этот, по-видимому, был вызван действительным намерением П.И-ча издать перевод какого-то еврейского лексикона, не то Шюрера, не то Штракка.

—733—

Но ученый авторитет П.И-ча еще выше поднялся после его критических выступлений против Михаила и на докторском диспуте С.К. Смирнова. Оттиски своих критических статей против Михаила из Православного Обозрения П.И-ч, говорилось (лично не знаю), читал студентам старших курсов, с таким предисловием: «Да-с, покажу Вам, господа, как не подобает писать ученые труды и как подобает писать критику на них». Если это и анекдот, то он весьма характерен. На нашем курсе он только раздал свои брошюры с замечаниями, в духе выше приведенного. Эти выступления П.И-ча была одной из других многих причин как бы временного затления профессорско-ученого авторитета Михаила, чему содействовали и довольно еще слышные тогда отзвуки студенческих волнений во время недавнего инспекторства его. Ими объясняется сообщение Высокопр. Николая Варшавского с присоединением к прежнему студенческому прозвищу Михаила «Водолей» нового «раввин Равва» (эпитет большой толкований древне-еврейских на Пятикнижие архим. Михаил превратил в имя раввина) и о надписи в беседке академического сада: «Мишка водолей, знаменитый Раввин Равва», которую прочитал и сам Михаил, во время ежедневного посещения им беседки, после обычного променада по аллеи акад. сада. Впоследствии, если не ошибаюсь, от преподавателя Моск. Семинарии Д.П. Боголепова, я узнал, что архим. Михаил и П.И-ч собирались издавать комментарии вместе. Но Михаил, или по недоверии к работоспособности П.И-ча, или из других соображений, взялся за дело единолично, устранив П.И-ча. Этим объяснялось и резкость критики П.И-ча и осведомленность его в пособиях Михаила.

На докторском диспуте С.К-ча возражения П.И-ча выяснили, что наш инспектор вовсе не такой знаток греческого языка, каким мы его считали. Ни одного из многочисленных возражений П.И-ча я теперь не могу воспроизвести. Помню только, что С.К-ч почти все время молчал, а под конец как будто иронически сам стал указывать П.И-чу и еще другие недостатки своей работы вроде тех, какими донимал его оппонент.

Но сам П.И-ч, при проницательном уме, обширной

—734—

памяти и больших лингвистических знаниях, не отличался научно-литературною производительностью. История Тридентского собора – магистерская диссертация, при обычном и широком соучастии А.В. Горского, – перевод 76–156 псалмов, две-три небольших статеек – критических и публицистических, – столько же заметок по иерусалимской топографии, да кратко-популярное экзегетическое обозрение книги Исход: вот и все, если не ошибаюсь, печатные труды П.И-ча.

Сравнительное богословие преподавал Николай Михайлович Иванцов, младший брат известного протоиерея А.М. Иванцова-Платонова, профессора церковной истории в Московском Университете и законоучителя Московского военного Александровского училища. Официально он носил не имевшееся в тогдашнем академическом уставе звание исправляющего должность доцента. Звание доцента носили, как и теперь, магистры, для коих не было свободной штатной экстраординатуры, – звание ординарного профессора имели доктора, занимавшие штатную ординатуру, а звание экстраординарного профессора – магистры и доктора, состоявшие на штатной экстраординатуре. Звание приват-доцента носили кандидаты-магистранты (т.е. сдавшие магистерский экзамен и еще не защитившие магистерской диссертации), защитившие pro venia legendi (сочинение, заменявшее магистерскую диссертацию и дававшую право на чтение лекций) и занимавшие как штатные так и нештатные кафедры (напр. истории Византии И.И. Соколов). Но Н.М. Иванцов кончил по старому уставу, не представив курсового сочинения, за которое давались степени кандидата или магистра (за лучшие), без напечатания их и публичной защиты. Он, как и многие другие товарищи 27-го курса 1870 г., оставлен «без присуждения ученых степеней за непредставлением сочинений, или за представлением оных в неоконченном виде». Сочинение И-в писал А.В. Горскому на тему о церкви. Оно так и осталось не написанным или неоконченным до самого выхода Иванцова из Академии в московские иереи, по уставу 1884 года, уничтожившему отделения и кафедру сравнительного богословия. Начинал было Иванцов печатать что-то из своей диссертации, но так и застрял на начале, в дебрях мелочной полемики

—735—

с немцами. Впоследствии, когда я уже был преподавателем академии, ближе познакомился с Н.М-м, было ясно, что он, наделенный многочадием, как и его товарищ Петропавловский, смотрел вон из Посадской Академии в Москву на иерейство. Устав 1884 г. разрешил нелепое положение преподавателя академии, не имевшего никакой ученой степени. И впоследствии, на священническом и, потом, протоиерейском месте, он не напечатал ничего, кроме одной-двух проповедей. Очевидно, И.М. совсем никакого призвания не имел к учено-литературной деятельности. Вероятно, эта ошибка А.В-ча, возлагавшего надежды на И-ва и взявшего его на свою ответственность при оставлении его на кафедре сравнительного богословия, была причиной того, что он так решительно отклонил меня от темы о церкви, не желая повторять неудачный опыт и, потом ограничив тему одним Новым Заветом.

Приземистый, с большой круглой безволосой головой и кругло подстриженной бородой, в визитке темножелтоватого цвета вместо обычного фрака других лекторов, – с необычайно широкими белыми манжетами и большими золотыми запонками, – с толстой золотой цепочкой при часах на жилете. Прибавить надо неуклюжие, претендовавшие, по-видимому, на расторопность, движения и постоянное присловье с, напр.: «католичество-с, по моим крайним убеждениям-с, представляется-с дальнейшим развитием тенденций языческого Рима-с». Все это напоминало приказчика из торговых рядов или пассажей. Нашим курсом или прежними ему дано было прозвище: «крайние убеждения», – говорили: «сегодня лекция крайних убеждений, пишу сочинение крайним убеждениям» и под. Особенно ярко вспоминается его фраза на одной из лекций: «Я-с, господа, по моим крайним убеждениям, предан славянофильству, – открыто-с признаю все их воззрения и заявляю-с вам это», чем объяснить эту выходку? Может быть тем, что А.В. Горский не разделял многих взглядов Хомякова и других славянофилов, даже писал против Хомякова, – и Н.М. Иванцов, становясь в явную оппозицию Горскому, хотел свалить на него свою неработоспособность по магистерству: разошлись-де в крайних убеждениях. Надо заметить, что в декабре этого года А.В. уже заболел без-

—736—

надежно и взял потом отпуск. Может быть, тут значило что-нибудь и то, что популярный тогда брат Н.М-ча протоиерей Иванцов-Платонов открыто принадлежал к кружку славянофилов.

Лекции Н.М-ч читал или говорил редко, отчетливо, внятным баском, каждое слово можно было не только слышать, но и записать. Не смотря на то, в моей памяти не сохранилось ни одной цельной лекции. Припоминаются обрывки о восточных церквах, – что-то об их православности и неправославности, – буквально по какой-то, позабыл, русской книжке. О католичестве – общее введение по Хомякову, а потом непроходимые дебри схоластических споров об opus ореrans и opus operatum. О протестантстве ничего не помню. Язык лекций – периодичный, спротяженносложенный, вялый и тягучий. Каждый вопрос растягивался на месяцы, и ввести слушателя в логический ход своих мыслей лектор не умел. Общее впечатление: протенциозность бездарности и утомительность бесцветности.

Достаточно подучив новые языки на первом курсе и за каникулы, я решил на втором курсе заняться специальным изучением какой-либо одной дисциплины. Мысль о церкви и папаше была брошена, когда стала известна его неизлечимая болезнь. Избрал историю философии и Василия Никифоровича Потапова. Из трех сочинений я все время работал серьезно только над одной из его тем: «Философские воззрения Джордано Бруно и влияние их на новую философию».

На другие две темы я писал почти экспромтом и прямо набело. По основному богословию Петропавловскому. «Справедливо ли утверждает пантеизм, что личная форма бытия не может принадлежать Богу, как существу абсолютному?» – Писал не более двух дней, чтобы только отделаться формально. К своему удивлению получил отличную отметку и похвалу за способность к глубокому философскому мышлению и еще что-то о высоте метафизического созерцания – в довольно напыщенной рецензии. Сочинение потом, в минуту приват-доцентства трудную, было напечатано мной в «Православном Обозрении» под заглавием: «Личность и абсолютность», с подписью М.

Еще небрежнее отнесся я к сочинению по сравнитель-

—737—

ному 6огословию: «Справедливо ли мнение А.С. Хомякова, что протестантское отношение к Библии отзывается фетишизмом?» За буквальную точность не ручаюсь. Так как при объявлении этой темы в аудитории И-в еще раз заявил себя приверженцем Хомякова и славянофилом, то я избрал эту тему, чтобы как можно легче и скорее сбыть сочинение с рук: ведь критиковать не требовалось, а изложить мысли Хомякова было слишком легко и недолго. После обеда до ужина написал два листа, а Хомякова читал уже ранее, и теперь только подчитал утром до обеда. Изложив в некой системе мысли Хомякова, я закончил так: «По моему убеждению (хотел прибавить «крайнему», но побоялся) Хомяков безусловно справедлив и оспаривать его невозможно». Ни о каком приличном балле я и не мечтал, подумывал даже о неудовлетворительной отметке и написании другого сочинения. Каково же было мое удивление, когда Н.М-ч через посещавших его по вечерам земляков позвал меня к себе и спросил, доволен ли я буду баллом 4. По-видимому, Н.М-ч думал, что я напишу другое и обстоятельное сочинение, на какую либо другую тему, – и, кажется, он и давал мне понять это. Но, теперь уже к удивлению Н.М-ча, я был чрезвычайно доволен отметкой и благодарил за снисходительность, заявив, что занят работой по истории философии и не хочу от нее отрываться. Впрочем замечу, что при переданной И-м справедливости воззрений Хомякова, я решительно не находил возможным, и теперь не нахожу, написать еще что, кроме систематического изложения мыслей Хомякова об этом предмете его же собственными словами. Балл поставлен не за сочинение, а за тему, на которую ничего более нельзя было написать.

Свой труд и свое внимание я посвятил исключительно изучению воззрений Джордано Бруно. Вопрос поставил широко, расширив тему выяснением связи воззрений Бруно со всей предшествовавшей историей философии. Кроме специальных пособий по философии Бруно – франц. Бартольмесс (Bartholmess) и еще какие-то немецкие – для предшествовавшей философии я читал историю греческой философии Целлера, Владиславлева о Плотине, историю средневековой философии

—738—

Штокля, специально о Николае Куза (или Кузанском) Клеменса, Шарфа, Циммермана и еще что-то не помню, – по новой истории Куно-Фишера, Кузена и др. Материал набрался обширный. Но у нас на курсе было распространено мнение, что В.Н. Потапов чуть не фанатик краткости поминаний, в стиле своих лекций, – не терпит ничего лишнего, при изложении философских взглядов требует слов самого философа, без своих разглагольствий и пояснений. Наконец, едва ли не сам В.Н. при объявлении тем сказал, чтобы писали не более восьми листов. На выполнении этих требований я и сосредоточил свое внимание, не думая и, вероятно, не будучи способен к какой-либо оригинальности в данном вопросе. Во всяком случае, все мое старание было направлено к тому, чтобы не написать ни одной фразы без ссылки на пособие, думая показать этим свою ученость и труд. И... очень ошибся. Оказалось, что В.Н. очень любит и одобряет оригинальность. Этим объясняется, что он, скупой на баллы, поставил сверхобычное 5+ на сочинении совсем невыдающемуся у нас Лапчинскому и моложе нас двумя курсами, действительному оригиналу и философу, вышеупомянутому Роману Левитскому. Впоследствии однокурсник П-ва, П.И. Горский сообщал, что студенческие сочинения В.Н-ча отличались необыкновенной оригинальностью и тонкостью анализа. К сожалению В.Н-ч принадлежал к тем философам, у коих не написанное или умолчанное слово считается золотым и выше всего ценится ars tacendi: служа искусству молчания, он копил это золото и своими словами и своими писаниями. Поэтому он напечатал, если не ошибаюсь, только две официально-неизбежные свои работы: курсовое сочинение о пророке Данииле и актовую речь о взаимодействии вещей.

Сочинение мое получило отличную отметку 5 и несколько общих похвал за краткость, точность, обстоятельность и т. д. Но по отметке и по общности рецензии видно было, что оно не удовлетворило В.Н-ча. Судя по замечаниям рецензента на полях, он отлично знал и литературу предмета и подлинники. Особенно удивила меня заметка против моего утверждения, что монаду впервые ввел в философию Джордано Бруно: «учение о монадах было и

—739—

ранее». Что и кого разумел В.Н-ч, доселе не знаю. Впоследствии, будучи сослуживцем и знакомцем В.Н-ча, я мог бы спросить у него разъяснения, но, к сожалению, не сделал этого. Доселе ничего другого не могу придумать, кроме комбинации термина монада с понятием идеи у Платона или монады–души Филона, или же сближения с пифагорейской монадой. Но это ли разумел В.Н-ч, не знаю. Во всяком случае, все это далеко от монадологии Бруно. Эта как и другие подобные заметки показывают в В.Н-че глубокого знатока первоисточников истории философии в подлинниках. И это сочинение мое напечатано там же и по тем же побуждениям.

Проповедь мне назначена была на Покров – храмовой академический праздник и день торжественного публичного акта. Назначение почетное. По-видимому, назначавший ждал от меня что-то. Вероятно это был Ф.А. Сергеевский, читавший проповедь первого курса и уже перешедший из академии в Вифанскую семинарию ректором. Но если я уже так пренебрег сочинениями по основному и сравнительному богословиям, отдавшись истории философии, то проповедью-то и тем более: не до проповеди было. Притом неизвестен был рецензент. Набросал на листе разгонистого письма несколько мыслей о значении духовной науки для общества, в духе Иоанна Смоленского, коим я был увлечен еще с 5-го класса семинарии. Своевременно проповедь не была прочтена и одобрена к произнесению, – читал ее уже в конце года поступивший на место Сергиевского приват-доцент В.Ф. Кипарисов. Поставлен был балл 5 – без всяких помет и замечаний. Проповедь совсем плохая и такого балла не заслуживавшая, – с большими претензиями, но без всяких достоинств.

Дело писания проповедей вообще поставлено было плохо. За самыми ничтожными исключениями, их беззастенчиво списывали с разных епархиальных ведомостей, а большей частью с рукописных сборников, добывавшихся у сельских и городских батюшек. На первом курсе мой товарищ священник Архангельский владел таким сборником и списал с него проповедь. Перед днем произнесения призывает его проф. свящ. Ф.A. Сергиевский и спрашивает: есть ли поданная проповедь творение самого

—740—

Архангельского. Чуть ли не священнической совестью начал клясться и ротиться о. А. в принадлежности ему проповеди. Но ведь, закончил сцену Сергиевский, это моя же проповедь, напечатанная в прибавлениях к Творениям Святых Отцов. – Не знал я, куда деваться от стыда, говорил о себе отец Архангельский, сам рассказавший о себе эту историю. При всем том проповедь была признана удовлетворительной и о. Архангельский не писал другую, взамен ее. Отсюда видно, как небрежно относились к проповедям и студенты, и сам профессор.

В конце года явился ревизор – apxиеп. Макарий Литовский (Булгаков, известный историк и богослов, потом митрополит Московский). Появление его было весьма торжественное. Этому появлению предшествовало торжественное несение множества каких-то гробиков, как оказалось; футляров с орденами. Потом, в актовом зале, перед всеми студентами, профессорами, инспектором и ректором предстал и сам ревизор – красавец, ласковый, сияющий и ликом и одеянием, с ореолом славы великого ученого, главного участника в составлении нового академического устава. Теперь и потом, на экзаменах, мое внимание особенно останавливалось на панагии, состоявшей, кажется, из перламутра с изображением Рафаэлевой Мадонны: мне очень нравилось это изображение. После профессоров подходили под благословение все студенты, причем назывались их фамилии и родные семинарии. Со многими Макарий вступал в разговор, расспрашивал о семинариях, ректорах, архиереях, – особенное внимание обратил на своих земляков-курян. Я ожидал, что моя фамилия обратит внимание ревизора, но этого не случилось. Помнится, что во время этого представления А.В-ч имел вид уже весьма болезненный, какой-то темный, сурово-серьезный. Говорили, что он не любил Макария и не высоко ценил его историю и догматику, и Макарий это знал. А о введении Макария ходили у нас слухи, что это – лекции его предшественника по академической кафедре – Димитрия Муретова и что Димитрий говорил о докторском кресте Макария: крест мой, а Макария только цепь. Мне бросилось в глаза, что Макарий мало обращал внимания на Горского и не проявлял к нему своей обычной светской предупредительности.

—741—

Присутствие ревизора нисколько изменило обычные экзамены в академии.

Экспромпты по основному и сравнительному богословиям давались за день. Можно было и подчитать и хорошо обдумать. Получался уже не экспромпт, а сочинение, в роде того, какое представил я по основному богословию. Помню, что сочинения вышли не малые, листа по три, обстоятельно исчерпывавшие данные вопросы и казавшиеся мне не худыми. Особенно удачно вышло сочинение по сравнительному богословию, очень понравившееся И-ву и примирившее его со мной. Но, как и первокурсных, я никак не могу припомнить и этих экспромптов – ни данных тем, ни содержания моих ответов.

То же должен сказать и об устных экзаменах второго курса. На них присутствовал Преосв. ревизор. В виду этого даны были записи самих лекторов, каждому студенту назначен отдел, что-то вроде прежних публичных экзаменов. О себе я помню только то, что и мне был назначен какой-то отдел по сравнительному богословию, но преосв. Макарий оставил экзамен до моего ответа. По основному богословию учил лекции Петропавловского, переписанными с его собственноручной тетрадки. Помню только, что от них отдавало неметчиной, плохо переваренной и потому трудно усвоившеюся. По истории философии учили Швеглера. Но мне она была более или менее знакома по работе о Дж. Бруно. Все прочее теперь забыто мной навсегда.

Преосв. ревизор держал себя на экзаменах как-то ободрительно, – все хвалил, всем восторгался, – даже скандовкой Виргилия, хотя она изучалась еще в 3-м классе семинарии. Получалось впечатление, что преосв. Макарий как бы хвалил самого себя.

Потом среди студентов распространился слух, что ревизор похвалил всех наставников, кроме проф. каноники А.Ф. Лаврова, своей книгой и перепиской с архиереями остановившего проектировавшуюся тогда обер-прокурором Синода Толстым и преосв. Макарием реформу церковного суда. Так это и действительно, в ревизорском отчете, хранящемся в академическом архиве. Слух, очевидно, исходил к студентам от наставников. Отзыв Преосв.

—742—

Макария – явно пристрастен, личин и неверен: A.Ф. Лавров был глубокий знаток науки и его профессорский авторитет стоял весьма высоко и у профессоров, и у студентов, и у ученых.

Мое увлечение философией имело своим последствием то, что на 3-й курс я перешел вторым, а первое место занял курянин, земляк Иванцова, ходивший к нему в гости, Платонов. По этому поводу были некоторые инсинуации. Но решительно заявляю, что Иванцов был тут не причем: я справедливо пожал то, что сеял. Я мог бы сослаться на то, что на тему о хомяковском обвинении протестантов в фетишизме по отношении к Библии ничего нельзя написать более того, что было написано мной. Но самая тема уже не из таких, чтобы раскрытие ее могло претендовать, по тогдашнему, на высокий балл. Для сего требовалось проявить и ученость, и логичность, и трудоспособность. Ничего такого в моем ответе не было, да и не могло быть, по существу темы. Я сознательно и добровольно шел на то, последствия чего отлично знал. Единственное что мог бы сделать И – в, это, по лицеприятию ко мне и, следовательно, не по правде, несколько увеличить балл. Но ведь это было бы недобросовестное пристрастие к незаслуженному первенству.

Теперь, в старости, пускаюсь в эти рассуждения о своем первенстве. А тогда, в течение всего четырехлетия, я не придавал этому никакого значения.

За отстранением А.В-ча от дел по болезни, я тотчас же после экзаменов обратился за темой для кандидатского сочинения к архим. Михаилу. Он мне сказал, что есть у него две темы. Одна – о славянском переводе Нового Завета, но при этом заметил, что эта работа не требует никакой умственности и что подобные работы более свойственны людям усидчивым и в роде того как бы бесталанным, указав в пример на славившееся тогда трудолюбием и уже окончившее курс лицо. «А вам я, продолжал он, предложу написать критический разбор книги Бунзена: Жизнь Иисуса». И тогда для меня был непонятным и теперь остается таковым же отзыв Михаила и о работе над славянским переводом Нового Завета и об указанном им лице, уже умершем. Напротив, я

—743—

был очень склонен к таким спокойным работам и любил заниматься языкоизучением и всем, с ним связанным. Но явное презрение к теме со стороны Михаила удержало меня от нее. А Бунзена я взял на предварительное ознакомление, не заявив о своем решении взять тему о нем. Скоро, недели через полторы, прочитал книгу и убедился в ничтожности предмета темы и в несоответствии характера работы тогдашнему моему умонастроению. Пошел за темой к В.Д. Кудрявцеву. Но он сначала отказался, сославшись на то, что кандидатские сочинения должны, по уставу, писаться на богословские темы и по предметам богословским, а метафизика и логика предметы светские. Но потом согласился и дал тему: «спекулятивный теизм». Каникулами в деревне перечитал Ульрици, Лотце и Фихте младшего, данного мне Кудрявцевым. По возвращении в академию достал и прочитал главные сочинения Баадера. Моя полная спекулятивная неподготовленность, головоломная тарабарщина немецкой спекуляции, искусственно-туманный немецкий философский жаргон, усугубленный мудрованиями русских переводчиков, широта или точнее отсутствие темы... В моей голове получился величайший сумбур: я не знал, что и как писать, – ум уходил за разум, – я мучился в бесплодных усилиях что-то схватить, о чем-то думать, чему-то дать определенность и освещение. Это что-то бесформенное, неуловимое, мутное наконец расстроило мои нервы, лишило сна, аппетита, навело уныло-подавленное настроение. Дело было плохо: я уже чувствовал, что придется бросить тему, после четырехмесячного упорного, но бесплодного, вернее – вредного, труда над ловлей ветра в поле. Предстояло читать Гюнтера. Пошел за ним к Кудрявцеву. Не оказалось. При этом К-в сказал, что нет надобности читать все подлинники. Можно по энциклопедиям и из вторых рук, – по чужим обработкам, что скорее и легче приведет к цели. Я несколько удивился этому, чем, вероятно, подал К-ву повод сказать мне: «не лучше ли бросить эту тему?!» – вероятно К-в заметил мою подавленность, растерянность и неподготовленность и даже неспособность работать над такой темой. Заметка К-ва была как бы эхом моего собственного желания: я с радостью принял этот совет, немедленно

—744—

освободил себя от тяжеловесных порождений спекулятивного теизма. Фихте возвратил Кудрявцеву, – Ульрици, Лотце и Баадера – в библиотеку, а о Гюнтере не стал и справляться. Как бы проснувшись от продолжительного кошмара, я почувствовал на душе ясный весенний день. Брошена четырехмесячная упорная и тяжелая работа. Но худа не было без добра. Я постиг три истины, убедиться в коих для меня и для всякого чем раннее, тем лучше. Во 1-х, я опытно познал свою полнейшую негодность, к тому делу, что считал своим призванием, – совершенную неспособность к спекулятивному мышлению, вопреки открытия ее Петропавловским в моем наброске. Во 2-х, я почувствовал, и, думается, справедливо, полное отвращение к нездоровой, может быть паталогической, и, во всяком случае, схоластически-искусственной туманности немецкой философской спекуляции. В 3-х, я убедился в том, что вся эта неметчина есть мудреность, а не мудрость, – мудрование, схоластика и резонерство, а не разум, правда и премудрость, – и что если снять с нее всю эту мудровательно-немецкую шелуху, она окажется не выше древнегреческой философии, – а о христианской уже не говорю, – только замудрением мудрого и затемнением ясного. Стал тогда понятен мне смысл изречения: для мудреца довольно простоты.

Итак, во второй половине сентября я оказался без темы. Уже стал было подумывать о переделки в кандидатское своего семестряка по патристики о Философуменах. Но тут у меня блеснула мысль о Филоне, с коим я познакомился в прошлый год при работе над философией Дж. Бруно. Бегу к Потапову. Тот, как и Кудрявцев, но решительно отказывается читать кандидатское, хотя и одобряет мое намерение и дает мне Целлера, Дэне, Гейнце и еще что-то, а главное – фолиант Парижского издания творений Филона. Я был спасен и почувствовал себя на твердой почве, не заботясь о читателе-рецензенте. Я и другие тогдашние студенты были уверены в том, что кандидатские, как и магистерские и докторские сочинения можно каждому писать на свою собственную тему, а о рецензии должен заботиться уже сам совет отделения. И если бы, сверх моего ожидания, Совет не признал моей

—745—

работы богословской, я надеялся получить степень за подачу в расширенном виде моего семестряка о Философуменах. Впрочем, архим. Михаил, нисколько не обидясь на мой отказ от Бунзена, охотно взялся прочитать мою работу, как имеющую отношение к евангелию Иоанна и при условии сравнения Филоновой и Иоанновой логологий. После этого я спокойно и с радостью погружаюсь в изучение Филона по первоисточнику и пособиям.

Но тут случилось событие, всколыхнувшее спокойную и однообразную жизнь академии: смерть Папаши. Ее давно ждали и особенного внутреннего переполоха она не произвела. Но похороны, с выносом тела, панихидами, чтением евангелия, речами и словами, прибытие новых лиц: все это на время изменило обычный ход академической жизни. Подробнее об этом скажу, когда буду вспоминать домашнюю или номерную жизнь свою в академии. Теперь же продолжу учено-учебную сторону.

На втором курсе образ Папаши был вытеснен у меня философом Дж. Бруно. Пособия Потапова были так обильны и полны, что я не имел потребности обращаться к Папаше. Да едва ли он и мог, при своей болезни, заниматься студентами. Помню только его вид при представлении ревизору. А теперь, на третьем курсе, мною всецело владели – с начала теизм, а потом Филон. Для Папаши как бы не оставалось места, и я не думал о нем и не видал его. Поэтому смерть Папаши не произвела на меня особого впечатления, и я продолжал возиться с Филоном.

Но вот перед 40-м днем по кончине Папаши инспектор С.К. Смирнов обращается ко мне с предложением приготовить проповедь. Это было для меня совсем неожиданно и отрывало от Филона. Притом многочисленные ораторы уже прекрасно извитийствовали все возможное о покойнике. Особенно прекрасно было слово архим. Михаила на погребении, а еще прекраснее пр.-доц. Н.И. Лебедева (о любви, как основной черте покойного) – кажется в 20-й день. Что я мог сказать? – Наконец, я имел и формальное основание отказаться от проповеди, ибо перваком богословского отделения был не я, а Платонов, да были и еще два первака на других отделениях. Присоединил сюда еще и то, что я переменил тему и времени не имею,

—746—

и что 40-й день по кончине Горского совпадает с днем смерти митроп. Филарета, о коем я ничего не знаю. Но все доводы были напрасны. Инспектор настойчиво, даже повелительно, требовал от меня проповеди. Дело улаживается так, что в случае не успешности моего рассуждения к сроку С.К. будет ходатайствовать об отсрочке, что мне было очень в руку, – а о Филарете он дал мне какую-то брошюру. И как я теперь благодарен С.К-чу, что он чуть не силком привлек и меня к святому делу церковного почтения Великого Старца. С какой радостью вспоминаю теперь об этой моей, хотя ничтожной, дани Папаше.

Сравнение с Илией и Елисеем напрашивалось само собой. Я не знал, сколько помнится, тогда, что Илиею и Елисеем начинал свою беседу студ. 4 к. И. Соколов, в 9-й день по кончине Горского. Но тема и текст были совсем другие. У меня с Илиею и Елисеем сравниваются Филарет и Горский, а Соколов сравнивает Горского с Илиею, а себя и учеников Горского с учениками Илии вообще и с Елисеем в частности.

Взял текст 4Цар. 2:15: Почи дух Ильин на Елиссеи. Кратко указав в приступе, что дух Илии, почивший на Елисеи, есть тот же дух, что обвивал и учителя Филарета и его ученика – Горского, я потом подробнее раскрыл проявление этого духа в глубоком убеждении в истине, в пламенной ревности по вере, в благодатно-сильном слове учительском (пророческом), в подвижничестве и высокой нравственной чистоте. В заключение, отказываясь от сравнительной оценки обоих великих учителей, привожу 1Кор. 3:5–8: Павел ли, Аполлос ли, оба ничто, но только служители Бога: Павел насаждает, Аполлос поливает, – а возращает Бог. В конце молитва, чтобы Бог даровал академии достойного носителя духа А.В-ча, разумея и ректуру, и профессуру, и науку, и вообще всю личность Горского!

Слово в строгом стиле самого Филарета, – обдуманное рассуждение на тему, соответствующую церковному торжеству и библейскому тексту. Она мне тогда очень не понравилась, – без ораторства, возбужденности, – спокойный и холодный доклад на данную тему. Были лишь небольшие от-

—747—

ступления в сторону лирического излияния моих личных чувств по отношению к Папаше. Эти отступления и обращения к Папаше мне очень тогда нравились. К лучшим местам проповеди принадлежат выписки из слов самого Папаши в день 50-летия академии и при погребении Филарета.

Кафедра гомилетики не была замещена, временно рецензовал проповеди А.Ф. Лавров. Накануне произнесения утром иду к нему за тетрадкой. Он мне ее не показал, а в запечатанном конверте велел передать В.Д. Кудрявцеву, исправлявшему должность ректора. Помню, что на большом, в четвертку, конверте было весьма крупно, толсто и черно написано: Его Превосходительству. В.Д-ч не имел еще тогда такого чина. Мне показалось, что он очень поморщился при виде этого величания. Надо заметить, что к А.Ф-чу, как узнал я потом, относились с какой-то подозрительностью в его искренности и не все долюбливали его. Возможно, что В.Д-ч принял надпись с подозрением или в лести или в насмешке, хотя сам А.Ф-ч, мог выразить здесь только формализм канониста, ибо В.Д. был за ректора. Из этого я делаю вывод, что В.Д. не особенно интересовался тогда титулами, – а впоследствии я убедился в этом: он не любил, чтобы молодые профессора величали его превосходительством и косвенно запрещал это.

Распечатывает конверт, вынимает тетрадь и... Боже мой!... толстым, должно быть гусиным, пером и черными жирными чернилами – черты горизонтальные, перпендикулярные, кресты, вставки... по всей тетради. Я ужасно смутился, вернее – чуть не взбесился. И отдай мне на руки мою тетрадку А.Ф-ч, я наверное отказался бы от произнесения проповеди. Но В.Д-ч, рассматривая помарки и вставки, сильно морщился, издавал какие-то неодобрительные звуки, потом сказал: «что это такое? Зачем?» Особенно возмутился В.Д-ч тем, что А.Ф-ч поставил крест на моем заключении, где речь о Павле, Аполлосе, Боге и достойнейшем преемнике А.В. Горского. Вероятно А.Ф -ч усмотрел тут с одной стороны как бы умаление Филарета и Горского, а с другой – бестактность по отношению к преемникам Горского – ректора и профессора

—748—

как ни в коем случае не могшим быть его достойными, а тем более достойнейшими. К сожалению, это слово осталось в печатной проповеди, хотя я отнюдь не разумел, и разуметь не мог сравнительной степени по отношению к А.В-чу, а разумел его преемников и достойнейшего из кандидатов на его преемство. Теперь очень тужу, что я тогда не исправил двусмыслие, – да, кажется, и не заметил тогда, ибо над окончанием проповеди стоял общий крест, и слово это ни подчеркнуто, ни зачеркнуто отдельно не было. Может быть это даже опечатка, каковых не мало, напр.: Илии вм. Ильин, – после «божественному» – слова Николовула – пропущено: «Духу», вместо «постепенно» напечатано «торжественно», вм. «приему» напеч. «коему», – «вызвала» вм. вызывала, – «суждениях» вм. суждения, – «попечений» вм. забот, – «совершенства» вм. совершенств. Да и вообще мне ужасно не везло всегда с опечатками. Лирика и все излияния чувства тоже, понятно, были жирно замараны.

Я было хотел уже отказываться от произнесения проповеди. Но В.Д-ч с усмешкой сказал мне: «Вот что: не обращайте внимания на поправки, произносите все».

Я так и сделал. Приписки, кроме слов «приснопамятный отец наш» вместо моих: «дражайший папаша, возлюбленнейший отец» и под., – не говорил, зачеркнутое произнес, кроме лирических отступлений, – их, кажется, и В.Д. не советовал произносить.

Вечером издатель Православного Обозрения попросил у меня проповедь для напечатания. Я не хотел давать ему испачканную тетрадку и переписал, опустив все Лавровское и восстановив свое, кроме лирики. Она и мне показалась тогда наивной и мало уместной. Жалею, что оригинал погиб с другими тетрадями в пожаре.

Надо заметить, что и сам А.Ф. Лавров говорил слово в полугодие по кончине А.В-ча, – что-то о столпе, спротяженно-сложенное и столпообразное, что своей фигурой напоминал и сам А.Ф-ч. Стоявший рядом со мной студент 4-го курса, писавший кандидатское сочинение А.Ф-чу, Мемнонов, при появлении Лаврова и первых словах его весьма слышно произнес: «столп злобы», потом присел (был высокого роста) и еще что-то сказал. Это меня очень

—749—

рассеяло, проповеди я не слушал внимательно, но во всяком случае она ничем не выделялась, кроме длинноты, сухости и общности содержания. Она напечатана, кажется, в Православном Обозрении.

Сорок дней по смерти А.В-ча были проведены мной не вполне сосредоточенно. Очередные по номерам заупокойные службы о папаше, приезды архиереев, торжественные богослужения в 9-й, 20-й, и 40-й дни, проповедь: все это отвлекало от работы. Но после 40-го дня я уже всецело отдался Филону.

И тут не обошлось без содействия А.В-ча. При разборе его библиотеки оказалась целая полочка с книгами, относящимися к Филону: Пфейфферово издание сочинений Филона, Тишендорфские дополнения, работы Гроссмана, Гфререра, Кеферштейна и др. Целая библиотечка подобранных книг на мою тему. Видно, что А.В-ч сам очень интересовался вопросом. Это послужило для меня добрым предзнаменованием, – я увидел в этом как бы посмертное благословение моей работы Папашей, наверно одобрившим бы ее и при жизни.

Мало этого. Он оказал мне существенную помощь. Дело в том, что библиотека находилась в ужасно худом положении. Коридорообразное здание на столбах, с проходными и проездными между ними пролетами, – без печей (теперешняя столовая). Библиотекарю, его помощнику и студентам надо было иметь зимнее уличное одеяние. Общедоступного каталога не было для пользования студентов. Помощник библиотекаря не знал библиотеки и нервничал при бесплодных поисках книг в лабиринте шкафов и полок, бывших не в особенном порядке. А библиотекарь К.И. Богоявленский, хотя и достаточно был знаком с расположением и содержанием библиотеки, но, страдая национально-русским недугом, являлся в нее редко. Притом он был семинарист, не знавший или плохо знавший иностранные языки. Добывать книги вообще было трудно и неприятно.

Прибегали даже к смазке. Несколько студентов, большей частью целым номером, делали складчину на коньяк, икру, колбасу и сыр и угощали библиотекаря. Он становился милостивее и иногда уже сам приносил книги,

—750—

справляясь по своему каталогу. Особенно русские книги и рукописи, последних он был хорошим знатоком.

Понятно, каким благодеянием была для меня полка А.В-ча с Филоном, с какой искренней и радостной благодарностью я поминал тогда и поминаю теперь его имя.

Об оставшихся после А.В-ча в большом количестве книгах, отказанных им в библиотеку академическую, надо сказать следующее. Все более важные заграничные новинки по академическим дисциплинам московский магазин Дейбнера, по собственному почину и по указаниям профессоров, высылал на просмотр в академию, и прежде всего, ректору. Наиболее капитальные и нужные ему вещи он оставлял у себя за свой и казенный счет, а другие отсылал в профессорскую комнату, где каждый профессор оставлял на свою кафедру то, что ему требовалось, сообщая об этом в Совет для уплаты. Таким путем у А.В-ча скопилась огромная библиотека наиболее ценных и капитальных изданий. Кроме того, как бывший библиотекарь, он отлично знал библиотеку. Наконец, как профессор церковной истории, а потом догматики, и как ученый описатель Московской Патриаршей (Синодальной) библиотеки, он держал у себя на квартире едва ли не все первоисточники и капитальные труды по всем главнейшим академическим дисциплинам, – особенно в виду беспорядочности библиотеки, ее сырости весной, летом и осенью, и холода зимой. Отсюда понятно, почему без содействия Папаши не могли обходиться не только серьезно работавшие студенты, но и едва ли хотя один профессор и преподаватель. У него могли оказываться нужные книги и по психологии и по философии и по эстетике, а о церковно-богословских дисциплинах нечего и говорить.

Весь остальной год прошел в усиленных и сосредоточенных работах над Филоном, за чтением его сочинений, изучением литературы о нем, пособий по греческой философии и иудейскому богословию, в исследовании ветхозаветной идеи Логоса и учения Иоанна Богослова о Логосе. Лекции я посещал мало, вернее почти не посещал, кроме греческого языка – читал инспектор С.К. Смирнов, – и Св. Писание Нового Завета – читал Михаил, коему я писал кандидатское и который вскоре стал приемником Горского

—751—

по ректуре. Впрочем и независимо от инспекторства С.К-ча, греческий язык я любил, и с большим любопытством слушал лекции по языку новозаветному, святоотеческому, церковно-богослужебному, – и с особенным удовольствием занимался языком новогреческим. Тогда же я решил избрать греческий язык своей специальностью на 4-м курсе. Для экзамена я готовил группу билетов и перевод по новогреческому языку.

А Михаил читал интересные лекции по общеобязательному предмету Св. Писания Нового Завета.

Внушительного вида и высокого роста, в монашеской широкой рясе и высоком клобуке, с представительной наружностью, большими серыми глазами и окладистой бородой светлого цвета, похожего на проседь, – произношение торжественное, отчетливое и редкое, каким-то глухим приятного старческого тембра голосом, с дрожащем, как бы в виде из замогильного вещания, – движения неторопливые, медленно-размеренные, – наконец сами лекции с простым и интересным содержанием (они изданы Н.И Троицким, магистром академии, писавшим диссертацию Михаилу). Все в нем было величественно, как бы монументально, внушительно, торжественно, успокоительно и приятно.

Обычно являлся он на 35–30 минут. Его четыре лекции были распределены по две подряд: два последние часа (12 и 1) в среду и два первые (9 и 10) в четверг. По прочтении молитвы Михаил медленно и торжественно взбирался на громоздкую кафедру, – эта медлительность, кажется, была следствием ревматизма в ногах, коим он болел незадолго перед этим годом. Медленно снимал клобук, укладывал концы его в камилавку и ставил у пюпитра. Потом вынимался белый носовой платок и протиралось пенсне, иногда происходило громогласное сморканиe. Пенсне, кажется, было новинкой для лектора, он не умел еще обращаться с ним, – оно часто соскакивало с носа и падало в кафедру. Совершалось медленное поднятие пенсне и новое насаживание на нос. После всей этой, довольно продолжительной процедуры, начиналось чтение лекции по тетрадке, – внушительное, редкое, отчетливое. Каждая лекция неизменно начиналась такой формулой: «В про-

–752–

шлый раз или на предшествующей лекции или лекциях мы начали говорить о возможности искушений Безгрешного Господа, перешли к возражению Гофмана, изложили ответ Ульмана, заметили то и то, разъяснили это, показали еще нечто, остановились на следующем и теперь продолжаем». При медлительном произношении уходило на это предисловие немало минут. Остальные минут 20–25 диктовалась лекция, медленным темпом, с некоторым ораторским подъемом и торжественностью, вроде церковного слова или публичной актовой речи. Так на несколько недель растягивались чтения об искушении Христа, – изложение полемики Гофмана и Ульмана о возможности и действительности искушений для Безгрешного Сына Божия. Одна неделя излагает, что искушения были невозможны и недействительны, на следующей неделе они возможны и действительны, на дальнейшей один опять доказует, что невозможны и недействительны, а потом другой утверждает обратное. Так несколько недель умело интриговал лектор наше внимание, со своими медленными восхождениями на кафедру, занятиями с клобуком и пенсне и длинными повторениями всего прежде сказанного (чем более вперед подвигались чтения, тем длиннее становились эти повторения). Курс лекций открывался историей толкования Библии, преимущественно Нового Завета, если не ошибаюсь, по немецкой обработке истории Нового Завета или новозаветных писаний Эдуарда Рейсса, по главе: «История экзегеса Нового Завета» (лекции эти изданы Н.И. Троицким). Но со своей обработкой стилистической и такими, например, фразами: «но из-за широких плеч Лютера уже выглядывала насмешливая физиономия Штраусса». Эта наглядная фраза мне очень понравилась и потому я ее запомнил. Слушалось легко и с интересом. Уже не столь интересны были чтения о евангелиях и евангельской истории (по докторской диссертации) с чтением и разбором книги Ренана «Жизнь Иисуса». Критики собственно не было, а слышались только замечания: «когда я это прочитал, я отшвырнул от себя книгу, – это не наука, издевательство и т.д. в том же роде». Менее интересны были краткие толкования евангельских событий – рождение Господа, поклонение волхвов и др. и бесед Господа: с Никодимом,

—753—

самарянкой и о хлебе живом (напечатано в Душеп. Чтении). Совсем уже не интересны, да и не особенно ясны и содержательны были лекции об Ап. Павле, его обращении, опровержение визионерной гипотезы, особенно краткий истолковательный анализ послания к Галатам.

В одно из моих посещений Михаила он спросил меня: «отчего это студенты слушали меня внимательно, когда читал я историю толкования Библии и об искушениях Христа, а когда стал читать об Ап. Павле и толкование послания Галатам, они зевают и плохо слушают?» Я не знал, что ответить на это.

В отчете Михаила за 1875–1876 год показано еще: учение о богодухновенности библии, подробный обзор и толкование посланий к Римлянам, первого к Коринфянам и к Евреям. Но я этого совсем не припоминаю, как и из событий евангельских и речей Господа припоминаю только вышеуказанные, хотя я и неопустительно посещал лекции. Запамятование конечно вполне возможно.

На каждой лекции слышалась фраза: «и так далее и так далее, и тому подобное, все в том же роде». Невольно казалось, что лектор нарочно растягивает лекцию многословием, чтобы меньше прочитать.

Очевидно за такие фразы, манеру растягивания лекции многословием, длинные предуготовления на кафедре и продолжительные повторения прежних лекций студенты старших нашего курсов прозвали Михаила «водолеем».

Прозвище это однакож нисколько не свидетельствовало о том, что Михаил был плохой профессор. Напротив, для богословов он представлял выдающегося профессора. Благодаря Михайловской манере чтения, лекции по Св. Писанию Нового Завета слушались с большим интересом и запоминались легко. Вероятно, это был преднамеренный педагогический прием, так как в печатных трудах Михаила нет никаких повторений и ни малейшего водолейства: стиль в них изящно-простой и отчетливый.

Несправедливо и глумление над малоученостью Михаила, под влиянием критики П.И. Горского, выразившееся в упоминаемой apxиеп. Николаем выходке студенческой в беседке. Конечно, он не был таким языковедом, как П.И. Горский, а с А.В-ем нечего и сравнивать обоих,

—754—

но умственный и научный горизонт его были несравненно шире, чем у П.И-ча. Михаил был не только много талантливее П.И-ча, но, что главнее, гораздо трудоспособнее и плодотворнее. Своими статьями, диссертацией докторской, изданными лекциями и толковыми евангелием и апостолом Михаил составил себе популярное имя в русской богословской науке. А П.И. Горский умер без имени, почти никому неизвестным, даже без докторской степени. У П.И-ча в то время не было ни одного ученика-магистра, да и потом их было, кажется, только двоица (и один неудачник – Никольский, диссертацию о надписаниях псалмов списавший с Вишнякова). А у Михаила была уже целая школа магистров. Те ошибки и недосмотры, что указаны в рецензии П.И-ча, суть мелкие и частные недостатки, не бывающие только у бездельников. Притом они преувеличены, сгущены и требуют проверки. По крайней мере, заметка о криле храма, по моей проверке, не столь безапелляционна, как выдает ее П.И-ч. Вообще говоря, недостатки Михаила были слишком преувеличены и раздуты П.И-чем, чему отчасти содействовала и партийность профессоров из-за П.С. Казанского. П.И-ч и Михаил оказались в противоположных лагерях и сопартийники П.И-ча были все и недоброжелателями Михаила. А партия П.И-ча была (исключая А.В. Горского) более демократична и более популярна у студентов, чем партия Михайловская, более далекая от студенчества. Между другими приятелями П.И-ча, припоминаю, Н.А. Елеонский рассказывал, что «начнешь, бывало, с интересом слушать лекцию Михаила, а потом унесешься в далекие мечты, даже о совсем не религиозно-богословских предметах». Но это – вина и характеристика не лектора, а слушателя. Напротив, аудитория Михаила всегда была переполнена студентами, и слушали его с большим интересом и вниманием. В этом отношении он представлял полнейшую противоположность самому Елеонскому. Наконец, вышеупомянутую грубо-нелепую выходку студенческую можно объяснять доносившимся еще до студентов старшего курса отголоском незадолго перед тем бывших студенческих волнениям в инспекторство Михаила и из-за его сочинения. Но наш курс уже не интересовался

—755—

об этих волнениях и об инспекторстве Михаила. Прозвище Михаила «раввин равва» у нас не привилось. А название «водолей» употреблялось как бы отвлеченно и теоретично, без конкретного применения именно к Михаилу. Напротив, наш курс любил Михаила и уважал, называл его ласкательными: «Мишель, Миша, Мишук».

Помню, как после конференции Михаил выбежал в сад разгоряченный, с клобуком в руках. Встретив в саду меня и еще кого-то, он, запыхаясь, сказал: «скажите таким-то, что я их отстоял». Это были кандидаты Михаила, и о них очевидно были споры и возражения со стороны недругов Михаила.

Случай этот являет деятельную благожелательность Михаила по отношение к его ученикам, и вообще к студентам.

Нужно отметить еще необычайно деликатное отношение Михаила к самостоятельности в работах его учеников. Он ни в чем не стеснял: ни в языке, ни в плане, ни во взглядах. А это важно для работ кандидатских, ограниченных малым сроком. Пиши я Потапову, наверно треть дорогого времени пошла бы на заботы о доведении сочинения до катехизической краткости. Пиши я Кудрявцеву, пришлось бы долго возиться над планом, внешней соразмерностью частей, глав и параграфов, – их схоластически-логическим построением и пр. Михаил ничего не требовал, со всем соглашался, все предоставлял самому писателю. Благодаря этому, у меня не пропало ни одного дня для изучения предмета на бесплодную формалистику.

Наконец, у Михаила был чрезвычайно ясный и определенный взгляд на русскую тогдашнюю библиологию. Возможно полное изучение иностранных пособий и переработка их в православном духе на русском языке: такова Михайловская задача ученых работ его самого и его учеников. «Пересаживайте, пересаживайте западную науку – католическую и протестантскую – на почву русского православия», говорил он нам официально при открытии практических занятий наших на 4-м курсе, – и часто и многим избавлял у себя на дому, в частных беседах. Этот принцип избавлял его учеников от непосильных и широких задач молодости, почти всегда бесплодной траты времени в поисках чего-то необычайного и но-

—756—

вого, – это вело его писателей прямо к цели и дало русской богословской литературе немало дельных работ. С особенной благодарностью историк академии должен отметить совсем необычное тогда привлечение студентов к коллективной работе научной – к переводу Введения в Новый Завет Герикэ, изданному под редакцией Михаила. Это веяло уже новым и живым духом.

Бывал я у Михаила по делу своего кандидатского редко, – раза два, не более: не зачем было, ибо все источники и первоисточник находились у меня в руках. Помню, однажды я старался выяснить Михаилу невозможную задачу Филоновой философии соединить две несоединимые точки зрения – греко-пантеистическую и Иудейско-деистическую, и мне не удавалось выразить это коротко и ясно, – он, послушав меня и указав на два пустых кресла, сказал: значит он хотел сесть между двух кресел, чем наглядно и кратко выразил то, что хотел высказать я многословно и в длинных подробностях.

Как профессор и потом как ректор он был необыкновенно внимателен, приветлив и снисходителен. Мой номер находился на 3-м и 4-м курсах под его квартирой-ректорской. В начале месяца нам выдавалось по 3 р. на чай, сахар и булку. Часть шла обычно на веселье. После ужина пели, иные надрывая животы, старались кричать благим матом. Однажды Михаил, раздраженный ораньем и топотом студентов, заметил: «И что это у вас за козлогласие и горлодрание. Особенно один кто-то: винтом-винтом так и завинчивает, всю душеньку вымотает. Ну можно попеть после ужина, но уж не так свирепо. Можно и повеселиться сообща, хорошенько встряхнуться, освежиться. Но не более раза в месяц. А то уже будет не выпивка, а пьянство».

Еще один раз вечером, сидя за несколькими свечами с зеленым абажуром и в очках, он стал плакаться на свое слабеющее зрение, препятствовавшее усиленно работать над приготовлением толкового апостола. «Глазки мои, глазки, говорил, светы мои очи! Закрываются, сокрываются! Что я без них буду делать! Берегите глаза в молодости. Не тратьте их зря, как делал я! Следите за ними вовремя!» Не знаю, сохранил ли Михаил хорошее зрение до

—757—

смерти или нет, так как после Академии я никогда его не видал.

Михаил был превосходным оратором церковным. Его слово на погребение А.В. Горского веет поэзией и вдохновением святоотеческой старины: и содержанием слова, и произношением, и своим видом Михаил вызывал образ Святого Отца. Многие в храме, в том числе и я, и сам оратор, не могли сдержать слез. Впечатление было огромное. Никогда, ни ранее, ни после, свидетелем ничего подобного мне быть не пришлось. Только на проповеди Михаила я опытно постиг силу человеческого убежденного ораторского слова. А я слыхал и Амвросия, и Никанора, и Плевако, и Урусова. Превосходное и увлекательное, образцово-ораторское слово произнесено было еще в праздник академического пятидесятилетия.

Вообще Михаил был весьма талантливый церковный оратор и выдающийся профессор, особенно на нашем богословском отделении.

Был среди нас распространен слух, что при окончании академического курса он ходил в Вафанию с товарищами и там упился до положения на месте пития. В таком положении его увидал П.С. Казанский и велел доставить в Академию. По-другому сказанию Михаил совершил в нетрезвом виде кощунственный въезд в Лавру, кажется, на корове. В обоих сказаниях выступает П.С. Казанский как виновник монашества Михайлова – в покаяние за содеянное. Предложил будто бы в Совете для Михаила или монашество или лишение степени академической. Михаил избрал первое, но с затаенной злобой к К-му. Этим объясняли и выступление Михаила против профессуры и докторства К-го, хотя это было вопреки желанию глубоко им уважавшегося А. В-ча.

К экзамену он представлял огромную по виду программу в 100 или более билетов. Но страшна была только видимость. Билеты коротенькие, простые, в одну-две мысли, на полулисте разгонистого письма. Например, помню такой билет: «Искушение Христа. Постановка вопроса о возможности – невозможности искушения для безгрешного Спасителя». Уже само заглавие билета обычно исчерпывало все содержание ответа. Требовалось только сказать несколько

—758—

слов, остальное дополнял сам Михаил. А для внимательных слушателей Михаила ответы были еще легче.

Передавались рассказы о некоторых курьезах. Когда, еще до реформы, Михаил читал и Ветхий и Новый Заветы. А.В-ч Горский бывал председателем на его экзаменах, являлся с огромными фолиантами полиглотты Вальтона и предлагал справки по разным текстам. Текстов обычно никто читать не мог, ни Михаил, ни ассистент, ни тем паче студенты. Полиглотта втуне и сиротливо возлежала на столе во все время экзамена, стесняя экзаменаторов.

Довольно известный Лютостанский, перешедший из католического ксендза в православные иеромонахи, потом снявший монашество и священство, студент 28-го курса (1868 – 1872), получил билет о книге песнь песней. Когда очередь дошла до него, он не знал, что отвечать. Долго мялся. Михаил, по обычаю, выступает на выручку. «Ну что же, отче Ипполит, вы поведаете нам о книге Песнь Песней?» – М-м, да это... это... тут аллегория! отвечает Лютостанский. – «А скажите нам, что же это за аллегория?» – Аллегория... гм... жених любит невесту и ухаживает за ней, – отвечает Л. – «Ну, говорит Михаил, это еще не велика аллегория!» – Да это малая аллегория, смущенно заявляет экзаменат. После этого прозвали Лютостанского малой аллегорией. Впрочем, за верность не ручаюсь и за точность передачи: может быть что и перепутал.

Когда Михаил с ассистентами пришел к нам на экзамен и все заняли свои места, он вынул большую пачку билетов (сто или даже более) и сталь их тасовать как карты, сказав при этом: «вот так студенты тасуют карты». Он был тогда ректором, – а мои товарищи и старшие студенты любили преферанс, ералаш и даже стуколку.

Билет о звезде волхвов составлен был довольно спутанно: не то естественное было явление, не то сверхъестественное, трудно понять. Звезда как будто понималось как явление естественное, а нахождение Божественного Младенца волхвами было делом сверхъестественного откровения. Ассистентствовавший на практическом отделении И.Д. Мансветов, литургист-археолог, возражает: «а я на древних иконах видел звезду изображенною вверху над Младенцем и

—759—

пещерой, и лучи ее падают прямо на Младенца?» – Михаил отклоняет возражение замечанием: «Ну, это еще не диво, а вот я видел икону, где звезда-то стоит ниже голов волхвов». Таким образом, одно неуместное возражение отражено другим, столь же неуместным. Вообще Михаил отличался остроумием в старинном академическом стиле.

Из других лекторов 3-го курса о П.И. Горском, преподававшем библейскую археологию, – и Н.А. Елеонском, продолжавшем свой курс (кажется, о книгах учительских и пророческих) – я уже сказал прежде.

Но был у нас еще один профессор П.И. Казанский, читавший две дисциплины: одну общеобязательную – педагогику – и другую специально-богословскую – нравственное богословие. О содержании лекций по той и другой дисциплине, как и всех почти других дисциплин, я ровно ничего не помню. Припоминается только внешний вид лектора – солидный, основательный, с необычайно, как казалось, большой и безволосой головой. Лекции читались медленно, отчетливо и основательно, но они были очень тяжелы, плохо усвоялись и пахли тоже немецкими жаргоном. Какое происхождение имели экзаменские билеты, – были ли это лекции или творение студенческое – не знаю. Припоминается конец одного билета по педагогике, кажется об американской системе обучения и воспитания, именно такой: «а затем перенесемся на берега реки Ориноко». Принадлежала ли эта фраза действительному билету, или же ее приписал какой-нибудь студент шутки ради, – решить этого я не мог. И это очень характерно для билетов по педагогике.

По нравственному богословию учили что-то общее, мудрено-философичным немецким жаргоном написанное, без всяких библейских и святоотеческих цитат, должно быть по обшей этике. В отчете по педагогике значится: «преподана система общей педагогики». А по нравственному богословию: «после критического обозрения нравственных систем, прочитали введение в православное нравственное богословие, раскрыли учение об истинах, служащих исходными пунктами христианского нравственного богословия и изложили учение о высочайшем благе и добродетели». Яснее помнится мне один экзаменский билет: о нравствен-

—760—

ном законе. Должно быть, я отвечал его на экзамене. Содержание мало понятное, замудреное, спротяженно-сложенное, – непереваренная неметчина. Происхождение этого и всех вообще билетов по нравственному богословию не знаю. Некоторые у нас держались мнения, что П.И-чу надо отвечать как можно быстрее, чтобы он не успел заметить несомой студентом галиматьи от своего чрева. Многим, кажется, удавалось это. Но я делать этого не умел, а вместо того пользовался кратким конспектом, который я составлял для себя и подчитывал перед экзаменом.

Догматика, за болезнью и смертью А.В. Горского, не читалась ни на 3-м, ни на 4-м курсе, никаких экзаменов и практических занятий по этой дисциплине не было, и отметки по ней в наших аттестатах нет.

Экзамены по сравнительному, основному и нравственному богословиям были для меня самыми трудными. И это для меня, признанного семинарскими преподавателями, папашей, и в собственном мнении более всего годным для богословского отделения! Hominum est еггаге! Опять выражаю горькое сожаление, что я не перешел на историческое или практическое отделение. Экспромпты в этом году (1876) были уничтожены навсегда.

К сроку кандидатской диссертации не приготовил. Дали отсрочку до августа. Все каникулы упорно работал; написал огромное сочинение из трех обширных частей. Первая часть из глав: «учение о Логосе в греческой философии, Мемра иудейской теософии, александрийцы – предшественники Филона и особое приложение – идея Логоса в Ветхом Завете». Вторая часть: «учение Филона о Логосе, как имманентно-безличном откровении Сущего или Божества (пантеистическое), – учение его о Логосе, как трансцендентно-личном откровении Божества (деистическое), – Логос как средняя между Богом и человеком природа, (богочеловек) и Логос как первосвященник мира (спаситель)». Часть третья: «Логология Филона по сравнению с Иоанново-Христианским учением с точек зрения филоновского Логоса как имманентно-безличного Божества, как тварно-личного посредника, как средней богочеловеческой природы и как первосвященника – спасителя мира».

Эта третья часть была самой уязвимой в моей диссер-

—761—

тации – с формально-логической стороны. В ней повторялось то же, что говорилось и во второй, на основании материалов последней, только без подробных и длинных выдержек и под углом христианского вероучения. И приставлена она была мной, в виде отдельной части, единственно для того, чтобы и выдержать объективность построения Филоновой логологии и придать диссертации богословский характер. А этого богословия от кандидатской диссертации требовали и устав и Михаил. Много бы бесплодных и мучительных дней доставила эта формальность, если бы я писал сочинение В.Д. Кудрявцеву. Но Михаил, когда я высказал ему это затруднение свое, отнесся к нему равнодушно, даже похвалил мой план: «и прекрасно, и отлично, и милое дело, коли иначе и нельзя, и пишите, пишите смело и уверенно, – так и надо» и пр. в том же роде. Точно также, когда я сказал Михаилу, что у меня очень много выдержек из Филона, он повторил: «и прекрасно и тем оно лучше, только нужен везде перевод».

Только уже спустя долгое время потом мне пришлось вполне постигнуть, как умело относился Михаил к авторству своих учеников, и как благотворно было отсутствие у него всякой бесплодной формалистики. Когда я надумал печатать свою работу в Прибавлениях к творениям св. отцов, я понес ее к В.Д. Кудрявцеву, и как к будущему читателю моей диссертации и как к одному из редакторов академического журнала. При виде обширных выдержек из Филона и на русском и на греческом языках, он сильно поморщился и сказал: «для журнала обременительно, а для диссертации и не благовидно – маленькая голова на огромном туловище, – и бесполезно – каждый читатель, если захочет, сам прочтет по подлиннику». А если, говорю, он не знает греческого языка? – «Таким незачем и читать вашей диссертации, а если и прочтут, то не пожелают проверки, – разве охотники проверяют, как делают на заводах сталь ружья?» – Образ толстопузого ваньки-встаньки явился у меня так ярко, что я, без всяких рассуждений, поддался совету. Но это стоило мне больших хлопот. Пришлось над каждой выдержкой обдумывать: привести ли ее глухо, или дословно, или сокращенно, или в перифразе, по-гречески или по-русски

—762—

или и так и сяк, в тексте или под чертой. Работа, конечно, сократилась вчетверо или пятеро. Но я жалею теперь об этих опущениях: для чего же в таком случае делаются переводы? Разве в множестве случаев они не могут заменять подлинников или наводить на мысль о справках в оригинале? – Впрочем, В.Д-ч мог упразднить эти выдержки и в силу редакторских полномочий даже против моей воли. Ведь у меня ни копейки не было на издание диссертации, а казенный срок дан невелик, следовало торопиться. Формальные затруднения я избежал сам, без указаний В.Д-ча, так: идею Логоса в Ветхом Завете напечатал отдельно в Православном Обозрении, – первую часть с введением и вторую без двух последних глав – в Прибавлениях к творениям св. Отцов, – а третью часть, соединив с последними двумя главами второй, обработал в pro venia legendi и напечатал отдельно в Прав. Обозрении, за что и получил магистерство.

О своем кандидатском сочинении я был нельзя сказать, чтобы скромного мнения. Я мечтал тогда ни более, ни менее, как только, об открытии формулы или даже закона, по коим движется философская мысль. Совершенно разделив, – чему отчасти содействовали мои прежние работы о Джордано Бруно и спекулятивном теизме, – религиозное и философское знание, как мирознание и боговедение, я по- ставил пантеизм или философию и теизм или религию, как две данные и положительные противоположности, и по предметам, и по методам и по источникам ведения. Истинная философия может быть только космософией, мирознанием и пантеизмом, – а истинная религия выражается только в теософии, богознании и теизме. И никогда и ни одна философия не смогла удержаться в своих границах космософии и всегда претендовала на абсолютность и теософию. Но, не имея никаких возможностей к боговедению, она сначала всегда кончала самоубийством и переходила в философски абсурдный деизм, а потом в столь же невозможный и искусственный философский теизм. Эти три стадии пантеизма, деизма и теизма (философского, в противоположность религиозному) неизбежно проходит философская мысль каждой культуры, каждой эры, каждого народа. Содержание фи-

–763–

лософии меняется, сообразно времени, культурам и народностям, но формы пантеизма, деизма и теизма остаются всегда и везде неизменными. Сюда я подвел во введении и Филона. Носился я тогда с мыслью раскрыть этот закон и во всей истории философии, в частности в истории логологии. Но намерение это, конечно, не могло пойти далее подземного помоста, как и большинство всех ребяческих затей и юношеских фантазий.

Воображалось также, что, осветив Филонову логологию с точки зрения личных религиозно-нравственных запросов духа философа, я нашел ключ к объяснению противоречий Филона и вообще к построению его логологии.

Михаил остался чрезвычайно доволен, восторженно меня облобызал, поздравил с окончанием продолжительного труда и со скорым магистерством. Впрочем, отзыв написал карандашом очень общий и краткий (две странички самого разгонистого и крупного почерка). В нем говорилось об обширности труда, полной осведомленности с литературой, самостоятельном изучении подлинника, кажется, оригинальности постановки предмета, основательности, обработанности и точности философского языка и хорошей подготовке лингвистической. Излагаю отзыв по памяти, не ручаясь за буквальную точность. Балл самый высокий 5+.

Я ликовал. И странно, вопреки своему обычному настроению по отношению к своей весьма и весьма неважной особе, я почему-то возомнил себя тогда героем, способным действительно исполнить то, о чем мечтал. Мечты, мечты, где ваша сладость! Тем тяжелее было последовавшее потом разочарование в своих силах и убеждение в научной ничтожности моей работы и фантастичности моих затей.

Но это – после. А тогда я перевалил на четвертый курс с повышенным настроением.

По идее этот курс, без обязательных лекций и долбления билетов подозрительной осмысленности, по несвязанным между собой дисциплинам, представлял нечто, в высшей степени, нужное, и плодотворное. Дело в том, что старая, как и теперешняя, академия, выпускала своих питомцев неподготовленными ни к практической, ни к научно-теоретической деятельности. Не смотря на довольно

—764—

почтенный возраст свой в 24–26 лет, оканчивавшие и оканчивающие курс академии не обладают никакой практической подготовкой ни к пастырству, ни к учительству, ни к профессуре, ни к науке. Все приходилось и приходится каждому начинать с азов.

Тогдашний четвертый курс стремился устранить эту нелепость. Введены были специальные группы дисциплин и практические занятия по ним, – а отсутствие обязательных лекций, сочинений и экзаменов давало каждому полную возможность, при самых наивозможно лучших условиях (библиотека, профессора-специалисты, отсутствие посторонних работ), самостоятельно работать над излюбленным предметом.

К сожалению, действительность не соответствовала идее. Для всякого нового дела закон человеческой инертности требует особого подгона. Русскому, а может быть и всякому человеку для движения по не проложенному пути нужен «кнут», я едва не сказал с Никанором, apxиеп. Одесским «животворящий», если бы это не отдавало кощунством, особенно для архиепископа. А кнута не было. Для начинавших приват-доцентов и доцентов специально-практические занятия не всегда были под силу, да составление курса, а некоторым и написание магистерской диссертации – не оставляли времени для этого. Старцы ворчали на новшество, а может быть и ленились. Так воз стоял недвижим до 1884-го года, когда новый устав сдал его в архив истории академии.

Все-таки кое-что пытались делать. Моя специальная группа была VIII: греческий язык с дополнительным богословским предметом Св. Писания Ветхого и Нового Завета. Специальные группы церковно-богословских дисциплин не имели дополнительных предметов, но для светских групп требовался еще один дополнительный церковно-богословский предмет, смотря по отделению, напр. для богословского: догматика, патристика и др., – для исторического: церковная история общая и русская, библейская история, – для практического: каноника, гомилетика, литургика, – и для всех отделений общеобязательные богословские дисциплины: Св. Писание, Основное богословие. Я хотел было взять догматику или основное богословие. Но Михаил мне заявил,

—765—

что для магистерства надо взять предмет, к коему принадлежит диссертация, а моя-де работа относится к Новому Завету. Но отдельного-де предмета Новый Завет не составляет, а соединен с Ветхим. Пришлось взять целую группу и таким образом готовиться по двум специальным группам.

Кроме предоставлявшихся воле каждого домашних занятий специальностями требовались и обязательные работы в виде рефератов, лекций и конспектов по специальным отделам дисциплин. По греческому языку я взял, по связи со своей диссертацией, Платона, написал подробный конспекта о его жизни, сочинениях и учении, а для специального перевода – Федона. Практическими занятиями С.К. Смирнов нас не утруждал. Нас было четверо, каждый написал и прочел по две лекции, следовательно, восемь – десять часов во весь год. При чтении лекций делались замечания о дикции, изложении и содержании. Я читал одну лекцию на свою тему: учение Платона о бессмертии души в Федоне, – были сделаны замечания о длинноте лекции, ее философичности и, особенно, о быстроте моей дикции. Для второй лекций давал тему С.К-ч: βιος и ςωή, – вышла маленькая и читал медленно, – прошла без замечаний. Эти же лекции обращены были потом в пробные, дававшие право на преподавание греческого языка в семинарии и избавлявшие от чтения пробных лекций в самих семинариях, перед семинарским советом или правлением.

По Священному Писанию никаких рефератов и лекций я не читал, так как это был предмет только дополнительно-богословский, а не для моего преподавания в семинарии.

Но помню, что однажды Михаил собрал своих специалистов в аудиторию, сказал вступление на тему: «пересаживайте, пересаживайте заграничную богословскую науку на русскую православно-церковную почву», – и заставил меня толковать начало 1-го послания Иоанна Богослова, входившего в мой конспект. Были и еще подобные же выступления, но я ничего о них не помню.

По Ветхому Завету или совсем не было практики или же память теперь изменяет мне. Как будто мерещится, что происходили конфликты с Елеонским на почве гре

—766—

ческого и еврейского языков, быть может, даже со мной. Во всяком случае, Е – кий в то время еще не был достаточно подготовлен к ведению специально-научных, практических занятий по Ветхому Завету. А я считал себя не обязанным заниматься практикой по Ветхому Завету, как предмету только дополнительному. И если ходил когда на занятия, то добровольно и из любопытства.

По смыслу устава, кажется, ничего больше и не требовалось для получения степени кандидата богословия и права на преподавание в Семинарии. Только желавшее получить степень магистра, обязаны были сдать нечто вроде магистерского экзамена. Так толковал устав и Михаил, бывший тогда уже ректором, почему он и провалил у нас на магистерстве 13 человек, какового количества кандидатов не бывало ни прежде, ни после. Держался он тогда того взгляда, что не следует давать магистерства тому, кто не желает быть магистром, и что таковых не должно принуждать к магистерскому экзамену.

По Новому Завету я взял Евангелие и послание Иоанна, как стоявшие в связи с моей работой о Логосе. В течение года много занимался и написал обширный и весьма подробный конспект.

По Ветхому Завету Н.А. Елеонский предложил было мне Псалмы. Но у меня не было ни времени, ни охоты отвлекаться от своих прямых работ в область дополнительного и мне не особенно нужного предмета. Стал просить Н.А-ча о разрешении взять книгу Премудрости Соломоновой, как входившую в пределы моей магистерии. По своей доброте, хотя и с большой неохотой, Н.А-ч согласился на неканоническую книгу. С этой книгой я уже был знаком (александрийские предшественники или сомысленники Филона) и написал также специальный и большой конспект. Но оказалось, что я подвел доброту Н.А-ча под большую неприятность, как, сейчас скажу об этом.

Экзамен по греческому языку, моей прямой специальности, прошел гладко. На вопросы по конспекту я ответил, меня только удивили специально-философские познания С.К-ча об идеях Платона, чего я уж никак не предполагал у него. Но уже теперь только, при составлении очерка о С. К-че для юбилейного издания, я узнал, что

—767—

об идеях Платона он писал Ф.А. Голубинскому семестровое сочинение, и очень дельное, напечатанное потом в Москвитянине. Перевод из Федона a̍ livre ouvert прошел также удовлетворительно. Только при объяснении слов λειτουργετν или λειτουργία я сообщил, кажется, не все специально-археологические обрядовые подробности.

Экзамены по Новому и Ветхому Завету были одновременно. Присутствовали: Михаил, как ректор-председатель и профессор Нового Завета, – Н.А. Елеонский, как доцент по Ветхому Завету, – Д.Ф. Голубинский, как ассистент. Михаил проверял меня недолго, – два-три вопроса, ради формальности.

Но с Н.А. Елеонским вышло некоторое столкновение. Михаил с каким-то особенным выражением и приподнятым голосом заметил: «Ну, теперь послушаем, чем угостите нас по Ветхому Завету». Елеонский подает Михаилу мой конспект. – «О Премудрости Соломоновой, – такой неважной в Ветхом Завете и даже неканонической книге?! Стоило трудиться на магистра!»... Говорит ректор, и пренебрежительно конспект мой бросается в сторону Н.А-–ча, как будто он был тут в чем виноват.

Эту, оскорбительную для Елеонского, выходку Михаила я подозреваю в искусственности и преднамеренности со стороны его, она была совсем не в духе его обычной терпимости и даже как бы безразличия к студенческому самоволию в работах, – особенно по отношению ко мне. Да и ранее Михаил уже знал от меня, что готовлю я по Ветхому Завету, и, думаю, одобрил мой выбор работы, по ее прямой связи с магистерией. Наверно, говорил свое обычное: «и прекрасно, так и надо» и т.д. Но Н.А-ч Елеонский, кажется, не скрывал своих симпатий к П.И. Горскому и к его партии, и своей антипатии к Михаилу и Михайловской парии. Михаил воспользовался случаем, в качестве ректора, кольнуть самолюбие малой спицы в колеснице, – доцента.

Но Н.А-ч решил выместить свою злость на мне, магистранте Михаила, пишущем магистерскую диссертацию ему. Он задался целью ни более, ни менее как провалить меня на магистрантстве. Начались придирки в явно раздраженном и кипятливом тоне, но мелкие, слабо обосно-

—768—

ванные и к делу мало относящиеся. Н.А-ч, конечно, не ожидал случившегося и не подготовился: а я стоял во всеоружии специалиста и победоносно отражал нападки. Михаил только ухмылялся, свысока поглядывал на доцента и кивал одобрительно мне. Это, конечно, еще более возбуждало Н.А-ча. Наконец он с научной почвы перешел на мое якобы не православие и еретичество. У меня был в конспекте тезис о связи книги с александризмом, что, по Е – му, будто бы недопустимо для книги и неканонической, но библейской и церковной. Тезис указывал в скобках на некоторое сближение книги с александрийской философией (или стоицизмом через александризм), напр. в идее Логоса, перечислении добродетелей и др. Против этого обвинения я победоносно указал на цитаты ап. Павла из языческих писателей, на послание к Евреям, на слово Логос у Иоанна Богослова, на святых отцов и учителей Церкви.

Всю эту, довольно продолжительную, стычку прекратил Д.Ф. Голубинский вопросом: «Вот вы утверждаете в конспекте, что книга Премудрости имеет александрийское происхождение, – а египтяне отличались знанием математики и вообще естествознанием: имеете ли вы доказательство этого в самой книге?» Я сослался на указанное в конспекте место Прем.11:20: «вся мерою и числом и весом расположил еси (διέταξας – устроил, упорядочил)», – текст, всегда приводившийся самим Дим. Ф-чем во вступительной лекции его.

Намерение со стороны Е-го провалить мое магистерство я никак не мог предполагать, такая нелепость совсем не приходила тогда в голову мне, хотя необычайная для Н.А-ча придирчивость вызывала во мне недоумение. Вскоре потом, через год, когда я сделался коллегой Н.А-ча, он рассказал мне о своем споре против моего магистерства и о причинах его. Наверно он думал, что я это знаю. Но ни Михаил, ни Д.Ф-ч ничего мне не говорили о поданном против меня голосе Е – го. Я это узнал только от него самого. Один голос, хотя бы, и специалиста, против двух значения не имел, Н.А-ч мог бы подать в Совет свое заявление, но у него не было для этого никаких оснований, кроме самой книги

—769—

Премудрости, которая была одобрена им. Да и странно: почему по Ветхому Завету нельзя было бы взять эту книгу для магистерского экзамена? Разве она не принадлежит Ветхому Завету и Библии? Наконец, в Совете, если и мог кто поддержать Е – го, то один только его приятель П.И. Горский, в чем однакож я сильно сомневаюсь. Во всяком случае, это была бы затея еще более нелепая, чем сам экзамен, – и столь же безуспешная. Наконец, я мог бы держать по другой дополнительной дисциплине, а не по Св. Писанию.

Так окончился мой последний в жизни экзамен.

Главным предметом моих занятий на 4-м курсе была магистерская диссертация. Теперь я работал над предполагавшейся второй половиной диссертации – учением Иоанна Богослова о Логосе. Но тут я убедился, что правильнее и плодотворнее ставить против Филона не одного Иоанна Богослова, а и ап. Павла и вообще весь Новый Завет. Занялся изучением идейной стороны всего Нового Завета, как противоположности религиозно-нравственного теизма Нового Завета философско-рационалистическому теизму Филона. Получилось нечто вроде новозаветной идеологии или логологии в системе, приблизительно и в общих чертах сходной с тем, что мной изложено в статье Юбилейного Сборника: Новый Завет как предмет православно-богословского изучения. Этим думал я закончить круги древней логологии и перейти к дальнейшему раскрытию исторического движения идеи Логоса в период свято-отеческий, средние века и новое время.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Промысл судил мне другие задачи. Всегда за все благодарю Бога и Отца во имя Господа нашего Иисуса Христа, ибо Бог производит в нас и хотение, и действие, по благоволению (Еф.5:2 и Флп.2:13).

Наше богословское отделение, без Папаши, казалось убогоньким сравнительно с другими, особенно с историческим. У богословов были приват-доцент Н.И. Лебедев – кандидат, доцент Петропавловский – магистр, даже нелегально застрявший в академии исправляющий должность доцента Иванцов, без степени, – да мало заявившее себя в науке вечные магистры и экстраординарные Л.И. Гор-

—770—

ский и П.И. Казанский. Напротив, у историков были все светила науки – или настоящие или будущие: П.С. Казанский, Е.Е. Голубинский, Н.И. Субботин, даже юнцы тогдашние смотрели уже будущими богатырями науки – A.П. Лебедев и В.О. Ключевский. А на практическом: талантливый ветеран Е.В. Амфитеатров, ученейший А.Ф. Лавров и подававший блестящие надежды, хотя и болезненный, И.Д. Мансветов. Перед этими орлами и орлятами наши Петропавловские, Иванцовы, Лебедевы, Казанские, Горские совсем терялись, так что нам, богословам, становилось иногда как будто стыдновато и некем было похвастать, когда начинались споры о том, какое отделение лучше, или надо было указывать на своих профессоров перед вопросами лиц посторонних. Приходилось отделываться ссылками на преподавателей дисциплин общеобязательных: Михаила, Кудрявцева, Потапова. Впоследствии, когда я сам был уже преподавателем общеобязательного предмета, хотя административно и принадлежавшего к богословскому отделению, мне приходилось глотать от А.П. Лебедева такие пилюли, как: «на вашем богословском отделении все бездарности и лентяи». Укажешь на Михаила или Кудрявцева, а он: «но это ведь общеобязательные предметы», и под. Надо заметить, что из общеобязательных предметов одни административно причислялись к богословскому отделению: психология, метафизика с логикой, история философии, Св. Писание, основное богословие и педагогика, – а другие к практическому: древние языки.

Напротив, студенты на богословское отделение обычно отбирались получше, на историческое средние, а на практическое похуже. Так и говорили: богословы – мыслители и философы, историки – труженики, а практики – бездельники. Такая общая характеристика, как и все слишком общее, конечно, требует очень больших ограничений многочисленных исключений. Тем не менее, опыт оправдывает характеристику. За 12 лет действия устава, с 1872 по 1884, богословское отделение дало 21 магистра, историческое только 10, а практическое всего 7, так что оба отделения вместе – историческое и практическое дали магистров менее, чем одно богословское. И это тем любопытнее, что богословские дисциплины, при огромной разработке их на

—771—

Западе, гораздо труднее для диссертаций, чем исторические и практические, особенно относящиеся к России. Наблюдение это не теряет значение, если исключить и темы по общеобязательным богословским предметам – Св. Писанию и основному богословию, так как получится: богословских и исторических тем поровну (8), а практических только половина (4).

Объясняется это тем же, почему и я попал на богословское отделение. Всякий семинарист желает петь басом и быть философом, была поговорка у нас. Преподаватели философии в семинарии считались умнягами. В первых двух классах словесность и литература, кроме внешней стороны и фабул, еще мало доступны пониманию, для этого нужен жизненный опыт, – а историю только долбили по Иловайскому. Напротив, в средних классах: третьем и четвертом, уже понимали и логику, и психологию, и отчасти, по крайней мере, философию: это были науки развивающие. Затем в богословских классах: пятом и шестом, господствовало богословие основное и догматическое, уже вполне доступное разумению взрослых молодых людей, двадцати – двадцати двух лет. Между тем истории: церковная – общая и русская и история раскола оставались долбней, противной начинавшим рассуждать молодым умам. Ни ученики, ни учителя, кажется, и не подозревали возможности философии истории, идейного освещения ее и идейно-философских рассуждений над событиями. И темы для сочинений давались или повествовательного, или разъяснительного характера, но отнюдь не идейно-философского, например: арианские споры, крещение Руси, причины возникновения раскола, ересь жидовствующих и т.п. все в том же духе учебников Е. Смирнова и Иловайского, – или же в гомилетическо-напыщенном тоне Филарета Черниговского, напр. самоуничтожение раскола, протопоп Аввакум как образец пустосвята и под. Интеллектуальной слабостью учебников и преподавателей истории в семинариях объясняется, что наиболее развитые семинаристы питали ко всяким историям глубокое отвращение и видели в них утомительно-бесплодную долбню. Таково ли положение истории в теперешних семинариях, не знаю, но желал бы, чтобы оно было не таково.

—772—

С таким, сказать, противоисторическим и философско-богословским настроением являлись и в академии наиболее развитые и даровитые семинаристы-перворазрядники. На историческое и практическое отделения поступали или те, кто не имел уже никакого расположения и способности к богословию и философии, или же те немногие счастливцы, у кого были более умные и даровитые преподаватели по историям и литературе или гомилетике.

В нашей семинарии таких не было, исключая одного преподавателя гомилетики, литургики и руководства для пастырей – Глебова. Вслед за семинарскими авторитетами я и сам считал себя богословом и не любил истории, поэтому записался на богословское отделение, – а мой товарищ, И.Ф. Перов, избрал практическое, тоже, кажется, по совету Глебова.

Правда, очень скоро постиг я глубокую разницу между богословским и историческим отделениями, но моя слабохарактерность и настойчивость Папаши закрепили меня за богословским отделением. Впрочем, вышел ли бы какой толк из моего перехода на историческое отделение, сомневаюсь, – пожалуй, изменились бы только семестряки и экзамены, а кандидатское и магистерское остались бы те же. Но если бы вот теперь пришлось избирать отделение, я предпочел бы практическое, с его литургикой и гомилетикой. Да, transeunt anni, gustus mutantur!

Сообщу, что знаю лично и от других о профессорах исторического и практического отделений.

П.С. Казанский, помощник ректора (почему-то назывались у нас деканами) на историческом отделении (на нашем помощником ректора был В.Д. Кудрявцев) и ординарный профессор древней гражданской истории. Сухой, изможденный, чахоточный, высокий старик. Старый, так сказать заржавленный холостяк, он жил в своем доме на Вифанке (дом этот потом перешел к женатому на его племяннице проф. однофамильцу П.И. Казанскому) вдвоем со служителем, в стиле старинных преданных барских слуг, таким же суровым, как барин, постоянно набивавшим барину трубку табаком и подававшим зажженную спичку. П.С. представляется мне сейчас сидящим за большим письменным столом, беспорядочно заваленным

—773—

множеством карандашей, гусиных перьев, чернильниц, тетрадей, фолиантов книжных и рукописей, – – в сером старом халате с колпаком на голове и трубкой, набитой тогдашним модным табаком Жукова, с длиннейшим, аршина в 2.5–3, чубуком. Он был нелюдим, суров с посетителями, студенты не любили ходить к нему. Когда пришел срок подачи первого семестряка, Кудрявцев и Амфитеатров отсрочили нам подачу дня на два – на три. А историки, кажется, не пошли за отсрочкой к Казанскому, – говорили, не в серьез, конечно, что он пускает в ход свой чубук, по крайней мере, против своего служителя. Считали его строгим формалистом, правдолюбом, ревнителем экономических интересов академических, в частности и особенно студенческих – в правлении. Рассказывали такой случай: после всенощной, в темную дождливую осеннюю ночь, выйдя на крыльцо и увидав предназначавшуюся для жены и дочери инспектора пролетку, он сел сам и велел везти себя домой, так как инспектору-де по штату не полагается лошади и экипажа. Подобные выходки П.С-ча в правлении создали ему многих недоброжелателей в корпорации, так что он после 30-летней службы не был избран на последнее пятилетие и с большими препонами получил степень доктора. И это – несмотря на то, что А.В. Горский, пользовавшийся всеобщей любовью и авторитетом, был за П.С-ча. Один из студентов старших курсов рассказывал, что когда П.С. жил еще в академическом корпусе, с бакалаврами на положении холостяка, помещавшиеся там же студенты досаждали строптивого профессора рупором физического кабинета через печь или пол. Сообщали, что он упек в монахи немало провинившихся студентов, – между прочим, с его именем соединяется и монашество Михаила. Он был очень исправен в посещении лекций и храма. Как сейчас вижу его высокую, тонкую, согбенную фигуру в прежнем, уютном и небольшом, как бы семейно-академическом храме, одиноко стоящую на правой стороне, позади Кудрявцева с супругой и С.К. Смирнова, нередко разговаривавших во всю службу. П.С-ч стоял неподвижно, собранно и сосредоточенно, лишь изредка издавая грудной кашель и убирая

—774—

мокроту в цветной шелковый платок. Лекций он также, кажется, никогда не опускал и являлся очень скоро после звонка, не заставляя слушателей долго ждать его. Я был только дважды на его лекциях. В начале курса и на его прощании со студентами. Он постоянно кашлял, так, что о нем слушатели говорили, что он «кашляет свои лекции». Начинал читать тихим и низким басом, потом возвышал голос и доходил до чахоточного, резко неприятного крика. Читал по-дьячковски, без всякой выразительности, хотя, по-видимому, с претензией на декламацию. Содержание лекции: поминание бесконечного ряда мудреных имен и династий не то китайских, не то египетских, не помню. Слушать было нечего, запоминать невозможно. Лекция была, очевидно, заимствована из какой-нибудь иностранной истории Китая или Египта. Почему-то историкам его лекции казались очень учеными. Но еще послушать подобную лекцию меня не заманили бы уже никакие калачи. Но у П.С-ча был большой ученый авторитет русского историка, с его именем соединялось начало научной критики Несторовой летописи. Однакож мне пришлось быть еще на одной, прощальной, лекции П.С-ча, когда историки, кажется, демонстративно, в пику забаллатировавшему П.С-ча на последнее пятилетие Совету, что-то подносили ему и что- то говорили (адрес или речь, не помню). В ответ П.С-ч сказал прекрасную и действительно одушевленную лекцию, с дрожанием голоса и слезами на глазах. Последнее, в начале лекции, когда он говорил, как тяжело ему оставлять Академию, особенно аудиторию и студентов после 30-летней службы. Потом он перешел к спокойному поучению студентов и призыву их к научной разработке русской истории, в каком бы положении они ни очутились по выходе из академии. «Для этого, говорил он, не требуется каких-либо выдающихся талантов. Вот я не могу похвалиться выдающимися способностями, кончил, не высоко, не перваком (четвертым, 13-го курса, 1842 г., – его товарищи: Аничков, Иоанн Соколов, впоследствии еп. Смоленский, Левицкий, автор Премудрости и Благости Божией, Полисадов), а ведь все же кое-что сделал по науке. И каждый из вас легко найдет себе работу, не только в губернских больших городах, в консисторских и

—775—

семинарских архивах, в описании археологических памятников, – даже в уездных городах, в духовных училищах, старинных церквах и под. Работайте же везде, где бы ни служили вы». Это простое, искреннее и задушевное напутствие произвело на меня более сильное впечатление, чем все другие лекции так называемых интересных профессоров. Припоминаю смутно докторский диспут П.С-ча, в рождественский семестр 1873 г. По новому уставу П.С-ч, как ординарный профессор обязан был в двухлетний срок представить и защитить докторскую диссертацию. Для сего он, как некоторые другие (Михаил, Кудрявцев С.К. Смирнов), представил ранее напечатанные им труды о Египетском монашестве, – труды, сколько мне известно, в научном отношении не особенно важные и не стоявшие на тогдашнем научном уровне. Притом, с забаллатированием П.С-ча на следующее пятилетие и уже состоявшимся предназначением к занятию через год его кафедры Н.Ф. Каптеревым, – получение П.С-чем докторской степени не имело для него уже никакого значения. Но он, по-видимому, из-за упрямого желания довести дело своего докторства до конца, в виду бывшего скандала (члены Совета не явились на назначенный уже диспут в достаточном числе), не захотел прекращать дела и пожелал публичного диспута и защиты докторской диссертации. Официальными оппонентами были сам А.В. Горский, защитник П.С-ча, – и молодой доцент А.П. Лебедев, на частных советах исторического отделения примыкавший к противной партии. Надо заметить, что эта партийность продолжалась потом и в деле замещения экстраординатуры на историческом отделении в начале 1875-го года. Из двух кандидатов – В.О. Ключевского, ставленника партии Казанского и Горского, и А.П. Лебедева, ставленника партии Михаила и Амфитеатрова, – большинство голосов (8 избирательных и 4 неизбирательных) получил ставленник второй партии А.П. Лебедев, (Журналы, стр. 26). Это известно было и студентам. Диспут происходил 2-го октября 1873-го года, в присутствии Москов. викарного епископа Игнатия. А.В. Горский читал что-то вроде лекции, хвалил книги П.С-ча, подробностей не помню. А.П. Лебедев выступил с повышенной притязательностью молодого доцента, впер-

—776—

вые выступающего на ученом публичном состязании. Но П.С. скоро и резко осадил его. Речь зашла о годе смерти св. Афанасия Александрийского. П.С-ч на какое-то возражение ответил контрвозражением: «Да в каком, по вашему, году умер Афанасий?» – А.П-ч замялся, осел, стал ерзать в кресле, как это обычно он делал на кафедре. – «Не знаете?! Еще не успели узнать?! Так я скажу Вам: в таком-то году. Стало быть, этого не могло быть». Я не понял и не запомнил, в чем тут было дело. Но интересно то, что у студентов в тот же день распространилось сообщение (полагаю, что этому содействовал П.И. Горский, племянник П.С-ча), что на бывшей после диспута у ректора закуски, П.С-ч будто бы обратился к А.П-чу с такими словами: «а я соврал Вам о годе смерти Афанасия, – видно, что Вы еще мелко плаваете по историческому морю». Правда это или нет, не знаю, – впоследствии, при близком знакомстве с А. Петровичем, я ни разу не проверил у него этот слух, – тогда я не интересовался еще такими пустяками стариковского возраста. Во всяком случае, это любопытно для характеристики тогдашней интеллектуальной жизни студентов и профессоров. – Припоминаю случай, бывший с одним из моих товарищей. Он осмелился пойти к П.С-чу за советом о пособиях на церковно-историческую тему, по патристике, чуть ли не об истории Евсевия. П.С-ч сказал, что на тему у него нет ничего, но вот «профессор» (sic! тогда еще доцент) А.П. Лебедев издал целую книгу об этом, попросите у него. Тот, ничтоже сумняся, идет к А.П-чу и в просте просит одолжить для пользования его книгу о церковной истории Евсевия. А.П. Лебедев смутился и заявил, что он не издавал такой книги. Спросил, почему студент пришел к нему, – и, узнав, что его послал П.С-ч, заявил, что это он нарочно, в насмешку над молодым доцентом. Весьма вероятно, что с заносчивостью молодого таланта А.П. когда-нибудь говорил о своем намерении заняться церковной историей Евсевия, – да впоследствии он и действительно издал книгу о церковных историках. Но в то время он печатал свою магистерскую диссертацию, посвященную разбору Дарвина. Тогда (27 курс 1879 г.) диссертация еще не защищалась публично и темы студентами

—777—

брались не добровольно, а назначались им Советом. П.С-ч хотя и был подвижником науки, но не чуждался общения с товарищами, бывал на вечерах у других и устроял их у себя, – играл в карты, как свидетельствует об этом отдел под заглавием «картежные дела» в записной книжке С.К. Смирнова (Юбил. издание «Памяти почивших наставников», стр. 256).

Андрей Петрович Смирнов – молодой доцент по библейской истории. Мне пришлось выслушать его первую вступительную лекцию. Явился он в аудиторию не совсем в обычном виде. Высокий, стройный, довольно красивый, с большим открытым лбом, молодой доцент был в новеньком цивильном фраке, белом открытом жилете, с массивной золотой цепью при золотых часах, белой сорочке с блестящими золотыми запонками на груди и в рукавах, белом галстуке, с белой перчаткой на левой руке и с другой в ней перчаткой и блестящим цилиндром. Все блестело на нем, и сам он был какой-то сияющий, приподнятый. Оказалось потом, что он был в визитном костюме младожена, перед визитами или после их. Но речь и выговор младожена совсем не соответствовали его аристократическому внешнему виду: частая, скрадывающая буквы, с резко выраженным ярославским акцентом. Над этим говором уже во время приемных экзаменов ходила насмешка в такой фразе: «Мотылек-от порхать, порхать», точно также как воронежцев и курян высмеивали словами: «Хвауст, Хведор, Митрохван». Молодой доцент не всходил на кафедру, а ходил вдоль аудитории перед слушателями, держа цилиндр и перчатку в левой руке и часто-часто сыпал что-то о ретроспективных взглядах на историю, и многое множество немецких слов. Я не уловил содержания лекции, ее темы и развития. По-видимому речь шла о новейших немецких построениях библейской истории на основании вновь открываемых памятников и по новой критической методе. Ни одной лекции более я не слыхал. Историки, приходя с его лекций, нередко высмеивали его увлечение немецкими терминами и прозвали его Штаттгальтером, потому что этим термином и канцлерами он называл наместников и высших правительственных лиц библейских царей. Впрочем, у

—778—

А.П-ча был далеко незаурядный талант художника-публициста с библейским стилем. Библию он знал превосходно, как средневековый раввин: он не только говорил Библией, – он ею думал и чувствовал. Его очерки библейских лиц и событий и библейские изречения в применении к современности и для освещения ее восхитительны, полны истинной художественности, теплой задушевности и неподражаемой оригинальности. Как художник-публицист А.П. Смирнов вправе ожидать подобающей оценки от казенных и добровольных любителей церковного красноречия. Его лекции-статьи в этом стиле увлекательны. За все столетие с ним, в этом отношении, может равняться разве один Иоанн Смоленский.

Алексей Петрович Лебедев, то же молодой доцент, товарищ А.П. Смирнова, но «из молодых да ранний», уже тогда смотревшей будущей знаменитостью, и по профессуре и по науке. Внешний вид имел тогда мало профессорский. Это – не дарвиновская голова с большой бородой П.И. Горского. И не изможденный аскет в восточном стиле, как П.С. Казанский. Тем менее А.В. Горский с благообразным видом святого отца. А.П-ч оставлял впечатление длинноты, узкости и нескладности. Особенно голова: очень небольшая с необыкновенно узеньким и неразвитым лбом. Лицо клинообразным осколком, с очками вместо глаз и худосочной растительностью на губах, щеках и подбородке. Впоследствии, когда. А.П. очень растолстел, получилась маленькая голова на огромном туловище. Входил на кафедру маленькими шажками, как будто кокетливо и, рисуясь, садился в кресло, начинал беспокойно привставать и приседать, ерзать, дергаться. Потом вынимал тетрадку, близко-близко прижимался к ней (был очень близорук) и после нескольких откашливаний, издав сначала какое-то мычание, начинал чтение или очень низко, переходя потом к высокому крику, или начинал с высоких нот переходя к более низким. И эти переходы не стояли ни в какой зависимости от содержания лекций. В манере чтения было у А.П. сходство с П.С., но П.С. читал басом, а А.П. крикливым тенором. Во время чтения А.П. то поднимал очень высоко спину, то опускался, напоминая движения морского

—779—

дельфина. В первые годы, при мне, он очень гнусавил. Так как в обычной беседе и в позднейшей актовой речи (о Феофано) никакой гнусавости у него не замечалось, то я думаю, что это было кокетством неумелого подражания французскому говору. Но по содержанию и изложению лекции были превосходны. Стиль легкий, ясный, простой, без всякой искусственности и разных вывертов красноречия, риторики и фразистости. Каждая лекция оставляла в голове отчетливое впечатление о предмете и запоминалась. В его чтениях были и логичность и некоторая идейность, чего так недоставало семинарским учебникам и лекциям П.С. Казанского. Точное представление о его лекциях дают его сочинения, все представляющие обработку его аудиторных чтений. Наиболее типичным выражением лекций моего студенчества может служить его докторская диссертация о вселенских соборах IV и V веков. Я очень любил слушать лекции А.П-ча, и не смотря на свою неисправность в этом деле, часто ходил к нему на всех курсах, даже и на четвертом. После греческого языка и Михаила это был наиболее часто мной посещаемый профессор. Аудитория его всегда была полна. Оставляя в стороне чисто научную сторону, подлежащую субъективной оценке, как профессор А.П-ч был образцовейшим. Он любил новенькую книжку до фанатизма, на лету ловил все заграничные новинки и немедленно же знакомил с ними и аудиторию и печать. Своими лекциями, семестровыми сочинениями и кандидатскими рассуждениями он умело вызывал на свет печатные магистерские работы, – из дюжины (приблизительно) таковых половина принадлежит лицам, занявшим профессуры в высших учебных заведениях: Андреев, Глубоковский, Доброклонский, Лебедев Н.И., Мартынов и Спасский, – можно даже говорить о церковно-исторической школе Лебедева в Московской Духовной Академии. Наконец А.П-ч обладал завидным и редким для профессора и ученого ars tacendi, даром говорить и писать только о предмете, – не загромождать темы отступлениями и набиванием попутного ученого балласта, – не разбавлять исследования или рассуждения издательством материала и не затмевать головы туловищем, – недостаток, в коем теперь стали упрекать

—780—

русских заграничные рецензенты. «Действительно только то, что разумно и на тему», шутливо в духе Гегеля говаривал А.П-ч мне, начинавшему писаке, – впрочем, бесплодно. – Во время студенчества я только раз лично обращался к А.П-чу, на первом курсе, во время патристического семестряка. А.П. жил тогда на квартире у инспектора С.К. Смирнова, во флигеле (дом и флигель целы до ныне, принадлежат Зайцеву), против коего стоял деревянный (теперь кирпичный) сарай, а перед ним огромный собачник и в нем большой цепной пес. В то время А.П. напечатал свою магистерскую диссертацию против Дарвина. По этому поводу один остроумный сожитель нашего номера дал А.П-чу прозвище: «антидарвинист, что против собачьей конуры». Из данных по патристике тем я, прежде избрания Философумен пожелал ознакомиться с темой о церковной истории Евсевия (не то характеристика ее, не то источники, не припомню). Квартира и обитатель ее напомнили мне П.С. Казанского: табачный чад, книги и тощий высокий обитатель. А.П. весьма любезно, но деловито принял меня, спросил о моей нужде в нем. «А что же ваш специалист? Впрочем, ему теперь не до благочестивой (Евсевий) патристики», несколько как бы пренебрежительно заметил он, намекая на периодическую болезнь нашего патролога. Дал книжки две немецких и один большущий фолиант старый на латинском языке (теперь не припомню заглавий и авторов), сказав, чтобы я поскорее возвратил их к нему. При этом заметил еще по моему адресу: «вот, когда познакомитесь с Евсевием хорошенько, не будете вести нелепых споров, как на приемном экзамене». Я смутился и пробормотал что-то вроде извинения. – Впоследствии мне пришлось ближе узнать доброту, приветливость, благожелательность и благодушную насмешливость А.П-ча. Он не был замкнутым аскетом науки, но, при всей огромной усидчивости и редком трудолюбии, находил время и для загородных прогулок и вечеринок в компании с игрой в карты (преферанс и винт) и чарой доброго вина, всегда умеренной, без эксцессов. Впрочем А.П-чем иногда допускались и обидные резкости по отношению к другим, что и ему самому приходилось терпеть от других. Были у него неприятели:

—781—

П.И. Горский, Д.Ф. Касицын, В.О. Ключевский. Считаю нужным упомянуть об этом для правильной оценки суждений как его самого о других лицах, так и других лиц о нем. Я лично находился в добром приятельстве с А.П-чем до торжественного обеда в честь его 25 летнего юбилея в 1895-м году. Мне и сидевшему рядом коллеге стала претить некая, показавшаяся нам, неумеренность самовосхвалений А.П.-ча в его ответах на юбилейные приветствия. Решили и мы сказать по тосту, но тосты вышли неуместные. Мой сосед с истинно великорусским прямодушием сказал что-то о юбилейном фотографическом венке, в центре коего (кажется, вместо портрета) должно стоять слово «я». Я сказал нечто похитрее: «Митрополит Филарет, когда ему было предложено написать свою автобиографию для какого-то издания, дал такой ответ: худо учили, хуже учился, а еще хуже учил. Если так или приблизительно так, не помню, сказал о себе великий и всеми чтимый Филарет, то что же можем говорить о себе мы, люди маленькие перед Филаретом? – Но Вы, Алексей Петрович, счастливое исключение. Если по филаретовскому смиренно скажете о своем профессорстве то, что сказал Филарет о своем учительстве, то сонм Ваших учеников выступит живым свидетелем против Вашего смиренномудрия, ни в коем случае не могущее воспретить Вам сказать о себе самом: «я трудился». Собственно ничего, по существу, прямо оскорбительного для А.П-ча не заключалось в этом тосте. Но сравнение с Филаретом и речь о смиренномудрии и трудолюбии почему-то показалась некоторым оскорбительными для А.П-ча. Внушили ли другие А.П-чу об оскорбительности моего тоста, или же сам он усмотрел ее, но только с той поры его благодушное общение со мной прекратилось, о чем искренно сожалел я, – между тем, как с другим оратором продолжалось. – Считаю долгом еще сообщить, что А.П-ч не всегда был преувеличенно высокого о себе самом мнения: с годами это настроение менялось и, однажды на прогулке им высказано было желание поместить на своем могильном памятнике слова блаж. Августина (сейчас не припоминаю их точно), выражающие его недовольство собой. Некоторую тень на светлую память А.П-ча

—782—

бросает, его не довольно тактичная и надменная полемика с профессором университета прот. А.М. Иванцовым, коего кафедру занял А.П-ч. Годы и слава, по-видимому, ослабляли свойственную молодому А.П-чу сдержанность. Honores mutant mores. Вообще с переходом А.П-ча в университет его блестящая профессорская звезда померкла. И это, по моему мнению, служит одним из многочисленных, моим многолетним опытом наблюдавшихся, доказательств мздовоздаяния в сей жизни, помимо будущего суда: унижение за превозношение, и именно профессорское.

В.О. Ключевский – другой молодой доцент, но уже тогда глядевший знаменитостью, особенно благодаря своей капитальной магистерской диссертации о житиях русских святых. Его лекции я посещал гораздо реже, чем А.П-ча Лебедева. Откровенно скажу: они нравились мне менее чем лекции А.П-ча, может быть потому, что церковная история вообще более меня интересовала, чем гражданская. На первой лекции он говорил о первоначальном заселении России и о культуре ее первобытной природы. Коротко и картинно изобразил В.О-ч, как тогдашний русский мужик с топором в руках вырубал вековые леса, строил срубы и ограды, сколачивал струги и пускался вплавь по рекам и озерам и пр. Летом, во время каникул, я прочитал несколько первых томов истории Соловьева из библиотеки богатого помещика Нечаева (потом присоединившего фамилию Мальцева), и мне показалось много знакомого в лекции В.О-ча: она была, по-видимому, кратким и мастерским резюме Соловьева. Бывал я и на его знаменитых характеристиках Грозного, Федора Ивановича, Алексея Михайловича, Петра Великого, Павла. Более чем среднего роста, тонкий, сухощавый брюнет, нисколько сутуловатый, с несколько вытянутыми вперед шеей и головой, – темными глазами в очках, по причине очень сильной, чуть не предельной, близорукости (под старость, кажется № 4). Всегда в сюртуке, он быстро входил в аудиторию, поворачивал лицо к слушателям налево, торопливо вбегал на кафедру и, беспокойно поворачивая лицо (очки) вправо и влево, нервно начинал чтение. Впоследствии я видел у В.О-ча маленьких размеров (среднее нечто между 16 и 32 долями писчего листа) тетрадку

—783—

с тщательно переписанными лекциями. В.О. вынимал тетрадку из бокового кармана, клал на пюпитр и незаметно как-то умел одним глазом поглядывать в нее. Говорил или диктовал лекцию В.О. очень медленно и каждое слово отчетливо, так что легко было записать ее буквально. Это давало многим возможность уже тогда запасаться лекциями В.О-ча и пользоваться ими в семинариях, а некоторые кажется, ухитрялись даже их и печатать. Голос тонкий, какой-то задушевно-приятный. Свои пикантности, типичные фразы источников, вообще все требующее выразительности, В.О. не только умел подчеркнуть мастерской дикцией и интонацией, но искусно пользовался для этого легким заиканием своим, делая паузы и эти заикания в нужных случаях, для возбуждения внимания слушателей. Эти так сказать прелюдии всегда заставляли слушателя ждать дальнейшей любопытности. Однакож, популярность и увлекательность лекций В.О–ча отнюдь не исчерпывалась одним только лекторским талантом, как иные склоны были думать. Гораздо большое значение здесь имели как содержание, так и изложение лекций. Поэтому нисколько не меньшее впечатление производили и такие его речи, кои он читал прямо по тетрадке, без обычных своих аудиторских приемов, как напр. на торжестве 500-летия со дня кончины препод. Сергия, – даже такая, которую я совсем не слыхал, а только читал уже в печатном виде, разумею речь о Евгении Онегине. Сила и значение лекций В.О-ча – в них самих, в их научно-исторической художественности. Вообще В.О-ч был художник-историк русский, гражданский, – как Андрей П. Смирнов был художник-публицист церковно-библейский. Оба они, по-видимому, не знали цены своим талантам. А, между тем, именно в этом, по моему мнению, их главное значение в истории нашей Академии. История подобно газете так же текуча, как сама жизнь. Любопытное и ценное теперь скоро сдается в архив. Но художественное творчество совечно той среде, где оно родится, растет и цветет. С этой стороны В.О. Ключевский составляет с Андреем П. Смирновым славную пару. Как художники слова, оба историка оставили о себе непреходящую славу и вечную память в Императорской Московской Духовной Академии.

—784—

Заняв кафедру в Московской Академии, я все почти время своего со служения с В.О-чем находился с ним в хорошем знакомстве. Он очень льнул к профессорской молодежи и любил разделять с ней компанию. Но здесь я помещу только пять воспоминаний. И мне и другим, кажется, не раз сообщал В.О–ч, что А.В. Горский предлагал ему продолжать описание рукописей Моск. Патриаршей (синодальной) библиотеки. При этом он замечал: «Как он – Горский – меня мало знал». Но капитальная магистерская работа В.О-ча о древне-русском житиях святых показует, что А.В. отлично знал В.О-ча. Да и в самом этом замечании В.О-ча, по крайней мере, мне, каждый раз слышалась как бы некая грусть. В связь с этим ставлю другой случай. Однажды, когда речь зашла о профессорской популярности В.О-ча, он, тоже с некоей горечью, как мне показалось, сказал: «да, популярный профессор значит расхожий профессор, в роде, дешевого ходового товара». Эта расхожая или ходовая популярность В.О-ча не давала ему возможности всецело сосредоточиться на каком-нибудь одном большом капитальном труде, чего он, по моему наблюдению, внутренне очень желал. Отсюда его искреннее преклонение перед такими подвижниками науки, как А.С. Павлов и, особенно, Е.Е. Голубинский, – его уважение ко всему фундаментальному. Однажды, рассказывал В.О-ч. прихожу я к П.С. Казанскому, – вижу – держит мою диссертацию (о житиях святых) перегнутой на середине пополам и говорит: вот эту часть одобряю и лобызаю (сведения о житиях), а вот эту, говорит, лучше бы оторвать (мои выводы и фантазии). На одном магистерском, диспуте в качестве официального оппонента Василий Осипович говорил: «теперешние семинаристы потеряли прежнее перо, – куда девали Вы прежнее семинарское перо?» – Припоминаю еще его замечание, что краткое сочинение написать гораздо труднее, чем длинное, и что многописцы работают менее краткописцев.

М. Муретов

—785—

I. – Детство, школа и первые года профессорства – до перелома

Полной биографии Александра Матвеевича Бухарева (архимандрита Феодора), можно сказать ещё, нет. Первостепенную ценность для будущего биографа этого замечательного нашего богослова имеет, конечно, автобиография Бухарева «Мой Герой»³⁴⁶⁵; очень важны воспоминания о нём его же-.

—786—

ны, Анны Сергеевны, и ученика, прот. B.В. Лаврского³⁴⁶⁶, а также труды другого ученика, известного проф. П. В. Знаменского³⁴⁶⁷. Но автобиография, собственно, обнимает время лишь до поступления в училище и только указывает основные нити дальнейшего развития. Проф. П.В. Знаменский даёт мастерскую картину службы архим. Феодора в Казанской Академии, соединяя официальные данные с воспоминаниями упомянутого нами прот. В. Лаврского и коротко излагая воззрения Бухарева³⁴⁶⁸. В другой своей работе этот учёный, не менее ярко и живо, изложил в подробностях богословскую полемику 60-х годов³⁴⁶⁹. Ему же принадлежит о Бухареве статья «Печальное двадцатипятилетие», в которой автор делает обзор жизни и деятельности своего учителя и перечисляет его учёные и публицистические работы³⁴⁷⁰. «Воспоминания» А.С. Бухаревой не все целиком,

—787—

к сожалению, попали в печать³⁴⁷¹. Кроме ещё «Воспоминаний» М.П. Погодина³⁴⁷² можно упомянуть отзывы и статьи о Бухареве профессоров Московской Академии его времени и других авторов³⁴⁷³.

—788—

Если взять послужной список архим. Феодора³⁴⁷⁴ и обратить

—789—

внимание, что он по службе далее архимандритства и профессорства не пошёл, то 1853-й год будет чертой между блестящим движением вверх, а с другой стороны – сначала служебной заминкой, а потом понижением, закончившимся сверх формуляра снятием сана³⁴⁷⁵, жизнью полной лишений и преждевременной смертью³⁴⁷⁶.

—790—

Блестящие природные дарования Бухарева обнаружились ещё в раннем детстве и сулили мальчику блестящее будущее. Он и сам очень рано сознаёт себя «на пьедестале», на который попал как любимец родителей и всех окружающих³⁴⁷⁷. В автобиографии Бухарев вспоминает: «Мой Герой» с самого детства располагал и влёк к себе других людей немножко своими бойкими дарованиями по учению, более своей открытой добродушной общительностью с другими, более же всего, кажется тем, что у него сквозь всегдашнюю его скромность и даже боязливость, обыкновенно просвечивала какая-то внутренняя живость, какой-то огонёк, всегда теплившийся у него в душе. Помнится, однажды ещё в отроческом кругу товарищей, когда среди весёлого их говора и шума мой герой тихо стоял в уголке, один из них обратил на него общее, живое, весёлое внимание. «Смотрите, смотрите», указывал он на него другим, – «как почти каждую минуту вспыхивают у него глаза, вот, вот – ведь это живой огонь!» Отмечали огонёк в душе Бухарева и другие. Бывало «в лесу, куда он любил ходить за грибами с своим отцом, мальчуган случайно разговорится с попавшимся мужиком, и так иногда, сам того не ведая, разогреет его душу, что «тот так и заслушается»³⁴⁷⁸. «Есть в тебе Божья искра», сказал один из таких лесных слушателей мальчику»³⁴⁷⁹.

И в годы ученья, при своих блестящих дарованиях, Бухарев был «лучшим в своё время воспитанником» Тверского училища, «некоторого рода феноменом» в Тверской семинарии и лучшим студентом в Московской Академии³⁴⁸⁰, а это само собой поддерживало его на той высоте, на какой он чувствовал себя ещё с детства среди окружающих³⁴⁸¹.

—791—

Автор «Истории Тверской Семинарий» В. Колосов³⁴⁸² описывает необыкновенный приёмный экзамен, произведённый ректором архим. Афанасием³⁴⁸³, на котором обнаружилась и необычное же развитие Бухарева, тогда (в 1837 г.) поступавшего из Тверского духовного училища в семинарию.

«На этих экзаменах, сообщает историк, ректор Афанасий поступал согласно с прежде установленными порядками. На экзамены сначала не являлись ученики Тверского училища, потому что они были экзаменованы пред каникулами, и на публичном их экзамене был не только Афанасий, но и сам высокопреосвященный Григорий, тогдашний Архиепископ Тверской, который по окончании экзаменов утвердил и переводные списки. Наконец и их вытребовал на экзамен по распоряжению ректора. До этого времени некоторые из учеников приобрели себе уже авторитет. Так из старицких учеников отличался первый ученик Лев Рубцов, из Ржевских – Иван Филаретов. Льву Рубцову было 18 лет от роду, и он смотрел уже довольно зрелым юношей. Как только явились на экзамен ученики Тверского училища, ректор вызвал по обычаю своему первых учеников. С другими учениками вышел и Тверской. Это был А. Бухарев, маленький худенький, жёлтенький мальчик лет 15. Лев Рубцов посмотрел на него с презрительной улыбкой. О. ректор сталь экзаменовать. Ответы Бухарева были лучше всех учеников. Что ни спросит о. ректор, Бухарев на всё удовлетворительно и скоро ответит, и даже покажет неудовле-

—792—

творительность ответов других учеников, с ним вызванных, в случае если кто из них поспешит ответить прежде его и ответит за поспешностью, неудачно. И сам Рубцов должен был уступить первенство Бухареву. «О! Да ты отлично-хорошо отвечаешь!» сказал о. ректор; а я думал, что вы не ходите на экзамен потому, что ничего не знаете. Молодец! тебе не Бухарев фамилия, а Орлов, Соколов! Отлично». Бухарев осмелился сказать ему, что Тверские явились на экзамен не готовившись; они думали, что их экзаменовать не станут. «Ладно, ладно, я посмотрю. Ну-ка скажите мне ещё». Он задаёт первым ученикам что-нибудь перевести или сказать локуцию какую. Бухарев опять лучше всех. «Превосходно», кричит о. ректор, вошедший в пафос. О. ректор вызвал вторых учеников из всех училищ и в числе их второго ученика Тверского училища. Это был Евграф Ловягин, сын кафедрального протоиерея Ив. Яковлевича Ловягина, ректора Тверского училища... Оказалось, что из вторых учеников Ловягин был лучше всех. Выслушавши ответы о. ректор сказал: «Тверские отлично! Молодцы». И «третий ученик» Владиславлев³⁴⁸⁴ не посрамил себя…»

«На следующий день ещё экзамены. О. ректор явился суровым в класс Вызвавши по обычаю первых учеников, он, обратившись к Бухареву, сказал: вы меня обманули. Вчерась вам случайно удалось ответить: воте я вас проберу!» Впоследствии оказалось, что о. ректор это шутил только. Начались экзамены. Тверские опять лучше всех, и особенно Бухарев. О ректор не вытерпел: «Я нарочно сердитым пришёл, чтобы испугать вас; а вы ничего не боитесь. – отлично хорошо! Спасибо! постой, сказал он Бухареву; на вот тебе на пряники». И о. ректор вынул 5-ти рублёвую синенькую бумажку и дал Бухареву, Л. Рубцову досадно было. Видя, что Бухарев побивает его на устных ответах, он говорит о. ректору: «о. ректор!

—793—

позвольте нам написать что-нибудь на бумаге; дайте нам какое-нибудь предложение». «Разве ты можешь писать?» – «Могу»... В Старицком и Ржевском училищах учеников 4-го класса приучали писать периоды и хрии по тогдашним риторикам. Этих правил, как не положенных по уставу, в других училищах не преподавали. «В Тверском об них и не слыхали. О. ректор дал какую-то тему. «Пишите кто хочет и как умеете, и кто скоро напишет, читайте мне». Началась работа. Наморщились лбы; заскрипели перья... Прежде всех написал на заданную тему Л. Рубцов. Он вышел на средину и прочитал написанное. «Очень хорошо! Весьма хорошо! Благодарю!» сказал ему о. ректор. «Постой, на тебе!» Он дал Рубцову пятирублёвую ассигнацию. Рубцов был в восторге. То же повторилось и со Ржевским, Филаретовым. И тому дал 5 рублей. Выходит Бухарев. Внимание всех обратилось на него. Он прочитал то, что написал. О. ректор вскочил с кресла. «Отлично хорошо! Превосходно! Лучше всех, весьма благодарю! Поди ко мне! На тебе 10 рублей. Отлично хорошо! Лучше всех». Затем читали некоторые из первых учеников училищ, а иные совсем и не выходили. После первых учеников читали вторые и из них Ловягин оказался лучше всех. Потом третьи и – опять Тверской лучше всех. Рубцов опять подходит к о. ректору, и говорит; «позвольте ещё написать». «Изволь пиши! Кто хочет пишите все». На заданную тему опять задачка у Бухарева лучше всех. «Позвольте нам на дому подумать», сказал Рубцов, не желая потерять первенство своё. Ректор согласился и дал тему: «Иудеи говорят, что Господа ученики украли: докажите, что Он воскрес». Работа была дана в субботу, в 3-м часу, а к понедельнику задачи были готовы: лучше других оказалась задачка у Бухарева, так что о. ректор пригласил послушать её всех наставников, затем у Рубцова и некоторых других. Ректор открыл, что иные пользовались трудом семинаристов высшего отделения и виновные были наказаны. Наставники, слушавшие задачку Бухарева и других учеников училища, дивились тому, не учившись правилам риторики, писать складно и резонно, и выражали сомнение, что Бухарев и другие ученики списывали с

—794—

других тетрадок и не сами делали задачки. Ректор горячо отстаивал мальчиков; ему видимо не хотелось разочароваться в их способностях, но потом поколебался особенно когда один из наставников, Ив. Гр. Рубцов, сильно и настоятельно уверял его, что нет никакой возможности в одни сутки, не учившись правилам составления сочинений, написать целый лист, как у Бухарева. «Я даю голову на отсечение, что они не сами писали», – говорил Рубцов. Бухарев и другие уверяли, что сами писали; но Рубцов был непреклонен. «Ведь вот поймали же вы, о. ректор обманщика, которому богословы написали задачку. И тут обман и надувательство». Класс кончился и все разошлись по домам.

Часов в 7 вечера вдруг является на квартиру к Бухареву и В. вестовой от ректора с требованием, чтобы они принесли свои черновые тетради, на которых писали задачки, и сами тотчас явились к ректору... Замерло сердце у бедных мальчиков. Схвативши свои черновые тетради и собравшись наскоро, они отправились к ректору. На квартире ректора собралось несколько наставников, в том числе и Рубцов И. Г. Когда мальчики явились к ректору, он, увидевши их, сказал; «а! подите сюда! Докажите вот этому Фоме неверному, что вы сами писали задачки». Ректор указал на И. Г. Рубцова. «Да как хотите, о. ректор, – сказал Рубцов, – я ни за что не поверю, чтобы они сами писали. Покажите ваши черняки, сказал он быстро Бухареву. Бухарев вообще писал не слишком хорошо и разборчиво, особенно когда спешил. Он иногда не дописывал окончания слов, не доканчивал целой мысли, если она очевидна по ходу речи. И. Г-ч это заметил, и с торжеством, обращаясь к ректору, говорил: «вот, вот посмотрите, о. ректор, очевидно, что списано. Как быть под рукой чужой черняк, так с него и списано». Бухарев до слез уверял, что он сам писал задачку... Рубцов слышать ничего не хотел. «Да помилуйте, о. ректор, я шесть лет учился в семинарии, четыре года в Академии, 15 лет профессором и священником; а велите мне написать к завтрему то, что тут написано, – воля ваша, я не могу; я отказываюсь. Это быть не может, чтобы они сами писали». Ректор молчал, мне-

—795—

ния других разделились. Наконец испуг мальчиков и слезы, по просьбе Бухарева, кончились новой работой. «А вот с этим я согласен», сказал И. Г-ч. Вот напишите при моих глазах также, как это написано, ну тогда я поверю». Прочие наставники согласились на это. Ректор дал тему. «Да чтоб они не стакнулись», говорил И. Г-ч, – «вы дайте, о. ректор, разные предложения, и посадите их в разных комнатах». И. Г-ч то и дело подходил то к одному, то к другому, осматривая со всех сторон, не списывают ли они откуда, хотя списать решительно не откуда было. Через несколько времени Бухарев вышел к ректору, чтобы прочитать написанное. Внимание всех с жадностью было обращено на него. Он кончил чтение, ректор не вытерпел, вскочил с дивана, подбежал к Бухареву, обнял и поцеловал. его. «Друг ты мой», сказал он ему: «выручил ты меня, утешил! Отлично, хорошо! Что И. Г-ч?» «Очень хорошо, прекрасно», – вторили другие ректору. И. Г-ч пожал плечами. «Позвольте, о. ректор, ещё дать ему предложение! Не постигаю!» «Изволь, изволь, пиши», говорил Афанасий, входя в свой пафос. «Пиши, молодец, пиши!» Бухареву дали другое предложение. Он и на это написал очень скоро и хорошо, и прочитал пред ректором и наставниками. Владиславлев тоже написал на данное ему предложение очень хорошо. Когда прочитали они задачки свои пред ректором, ректор не знал, как выразить свой восторг. «Молодцы! Прекрасно! Отлично хорошо! кричал он на всю комнату. Постойте, вот вам на пряники». Он вынул кошелёк и дал ещё денег Бухареву и его товарищу. Мальчики готовы были плакать от радости. И. Г-ч обнимал их и целовал; прочие наставники ласкали всячески. Ректор попенял на И. Г-ча, что мальчиков из-за него так мучили... «Ступайте, братцы, домой», сказал И. Г-ч, «отпустите их. о. ректор.» – «Хорошо! только постойте: кто вас учил писать?» спросил он у мальчиков. – «Нас никто не учил». – Нет, кто у вас смотритель или ректор?» – «Ив. Яковлевич Ловягин» – «А! вы из Тверского училища. Идите же завтра к нему и скажите. Что о. ректор семинарии прислал вас поблагодарить его за то, что он доставил в семинарию таких учени-

—796—

ков. И покажите ему то, что вы здесь написали. Да смотрите ж, непременно сходите: я завтра спрошу его».³⁴⁸⁵

Судя по блестящим успехам на ученической скамье, можно смело утверждать, что Московская Академия имела очень большое значение в развитии Бухарева. Он сроднился с ней, с неохотой, в 1853 году, переходит в Казань³⁴⁸⁶; тёплые воспоминания о Московск. Академии А. М-ч сохранил до смерти³⁴⁸⁷. Здесь, к концу учения,

—797—

созрело у него, очень характерное для этого периода жизни, «желание не оставаться в воинстве Христовом рядовым воином, когда ощущается самая настоящая нужда в офицерах³⁴⁸⁸. И вот он становится равноангельным звездою, не по ходячему только житейскому словоупотреблению, обозначающему блестящие способности и высокое служебное положение в будущем, но и по церковно-библейскому: монах – ангел – звезда³⁴⁸⁹. На талантливого религиозного молодого инока обратил своё благосклонное внимание митр. Филарет и сделался его руководителем. Эти добрые отношения между ними продолжались несколько

—798—

лет, и во всё это время служебная карьера о. Феодора подвигалась вперёд довольно успешно³⁴⁹⁰. Ставши профессором по Свящ. Писанию, молодой учёный весь ушёл в изучение Библии и своими лекциями об Агнце Божием выделился в ряд с тогдашними светилами Академии – Ф. А. Голубинским, А. В. Горским и Гиляровым-Платоновым³⁴⁹¹. Всего 31-го году от роду он возведён в сан архимандрита³⁴⁹². Можно сказать, блестящий период карьеры на этом кончился, ярко обозначились его дарования и направление дальнейшей деятельности.

Замечание проф. П. В. Знаменского о внимании и благосклонности митрополита к о. Феодору справедливо вполне, но насколько своей учёностью и направлением взглядов о. Феодор обязан м. Филарету – решить трудно: ведь Филарет обратил на него внимание как уже на талантливого профессора, Бухарев же оказывается не учеником, а продолжателем его воззрений, и «это преемство духа», – указывает прот. B. В. Лаврский, – особенно заметно, если сопоставить «Записки на Кн. Бытия» м. Филарета и монографию о. Феодора «О миротворении» – тоже записки на первые две главы «Кн. Бытия». «Святитель Московский с какой-то свойственной ему ревнивой малообщительностью мысли, всегда заботился не столько о возможно-широком распространении истин Православия, сколько о строгой отчётливости их выражения, особенно же в печатном слове. Так и в своих Записках на книгу Бытия он очень часто ставит – только вопрос, а вместо ответа на него – замечает лишь, что нет особенной надобности искать и домогаться этого ответа. О. Феодор в книге «О миротворении» очень часто берёт этот оставленный без ответа вопрос и объяснив надобность в ответе и важность его, продолжает прерванное его учителем богословствование в том же точно духе и направлении и на поставленный митр. Филаретом вопрос представляет решение. В раскрытии духовно-таинственного смысла Писания о. Феодор является учеником прежде всего Ап. Павла,

—799—

но тоже по руководству и примеру митрополита Филарета в его Записках на кн. Бытия. Вообще в сочинениях о. Феодора повсюду видны следы глубокого изучения им творений митрополита Филарета, из которых он берёт иногда текст и комментирует его, развивая собственные свои воззрения. См. например «О Православии в отношении к современности», стр. 4, 24, 57. 264, 289»³⁴⁹³. Если есть разница между учителем и учеником и не только в скрытности первого, то особенности воззрений последнего, не предполагают ли ещё руководителя, кроме знаменитого святителя?

Вторым по порядку и первым по времени учителем о. Феодора в направлении мысли бесспорно можно назвать богослова-философа прот. Ф. А. Голубинского, человека чуть не с европейской известностью, в настоящее время, пожалуй, сохранившейся только в нашей академической традиции, облекшей знаменитого философа дымкой легенды³⁴⁹⁴. Его руководство легко отметить и в дружбе Бухарева со своим однокурсником Михаилом Васильичем Тихонравовым³⁴⁹⁵, и в оценке, студентом Бухаревым идей Белинского; отражается оно и в «Богословской Полемике 60-х годов», во время которой Аскоченский обвиняет архим. Феодора в гегельянстве³⁴⁹⁶, заметно и в защите

—800—

проф. П.В. Знаменским своего учителя от несправедливого упрёка со стороны Н. Гилярова-Платонова в невежестве³⁴⁹⁷, наконец указывается и в воспоминаниям прот. B.В. Лаврского.

Как «выдающийся студент Московской Академии» Бухарев должен был основательно ознакомиться и с системой Гегеля. «До духовных академий, пишет о. Лаврский, тогда ещё не доходили пока скептические голоса представителей ещё более новой философии, начавших уже тогда рушить грандиозное здание Гегелевой системы; разве слышался по временам сдержанный ропот почтительных учеников Гегеля, на своего учителя, зачем он, взошедши на вершину горы, так увлёкся созерцанием Божественного света всеобъемлющей истины, что не хочет уже спуститься в земную низменность, чтобы и её освежить светом своей системы (слова о. Феодора о гегелианстве в Германии).³⁴⁹⁸ «В Московской академии, читаем в другом месте, целые науки преподавались по началам , Гегелевой философии. Эти-то начала и построенные на них системы и приходилось о. Феодору в студенческие годы переводить на «иное основание» и извращавший христианство пантеизм Гегеля обратно приводить ко Христу»³⁴⁹⁹.

Это представление конечно преувеличено. Дело в том, что в академическом философском кружке, ещё в студенческие годы Ф.А. Голубинского, юные философы не хуже Бухарева оценивали Гегеля. Если и была потом постановка академических наук с неумеренным уклоном к гегельянству, если её недостатки и замечались Бухаревым, то процесс ознакомления с Гегелем и критическое отношение к академическому преподаванию были не самостоятельны. Зачем предполагать какую-то ненужную исключительность там, где дело обстояло проще? Приведение содержания академических лекций с пантеистическим духом к иному, Христову, основанию следовало за чтени-

—801—

ем гегельянца Белинского³⁵⁰⁰. И здесь трудно согласиться с прот. B.В. Лаврским, когда он усматривает в чтении Белинского чуть не первоначальную причину дальнейшего роста Бухарева. В данном случае опять лучше видеть просто последовательное развитие воззрений, возникших под руководством опытного наставника. Наше утверждение подкрепляется теми же словами о. Феодора, которые приводит и о. прот. B.В. Лаврский, а о. Феодор так вспоминает: «Я любил читать в Отечественных Записках статьи, относящиеся к критике, писанные покойным Белинским. Само собой разумеется, что настоящего значения его мыслей я не понимал, или – лучше, – понимал их по-своему. Известно, что он иногда в развитии своих мыслей цитировал тексты из Свящ. Писания. Он давал этим текстам свою мысль, а я понимал их в настоящем значении и соответственно этому понимал всю его речь. И потому выходило, что, следя систему его мыслей, извращавшую Христову истину, я в своём уме развивал живую систему самой Христовой истины. И сколько – помню – радости было у меня, что вот, наконец, взялись люди за ум, – углубляться в Премудрость Божию и раскрывать её свет для всяких дел! Я обманывался, но благодаря именно такому чтению Белинского, мысль моя довольно развилась и окрепла в светлом живом и отчётливом направлении Веры. Добрые следствия этого для меня вышли самые неоценённые»... Несомненно, со чтением Белинского произошло то же, что и из споров с другом-однокурсником Михаилом Васильевичем Тихонравовым. «У нас с покойным Михаилом, читаем мы слова о. Феодора, было такое дело: я твёрдо отстаивал благодатное, – Христово; а он страдальчески или с самоотвержением любви отстаивал во Христе и обыкновенное, – земное; таким образом, мы, сами того не зная отчётливо, учились уже проводить Христову благодать и истину и в земное, никак не изменяя чему-либо истинно Христову» (Письма А.О. Бухаревой 11 апр. 1872)³⁵⁰¹. В том и другом случае ещё очень мало подлинно Бухаревского: и там

—802—

и здесь виден только ученик Голубинского. Упоминание об истине и её свете во всяких делах и ещё яснее – упоминание о Премудрости Божией прямо выдаёт руководителя, – чтение Белинского и споры с Тихонравовым есть, очевидно, только усвоение студентами определения Премудрости Божией, какое имеется в умозрительном богословии Феодора Александровича. – «Премудрость Божия, говорится у Голубинского, есть такое совершенство ума Божественного, по которому существует в нём вечный первообраз всего мира и порядка всех вещей, или, по выражению Платона³⁵⁰², мир идеальный, по образцу которого всё и в физическом и нравственном мире устроено в гармоническом целесообразным союзе, так что все дела Божии направлены к благим целям и к достижению их имеют достаточные средства, и, наконец, все подчинённые цели сосредоточиваются в одной главной, – высочайшей цели – выражении совершенств Божиих в жизни нравственных существ»³⁵⁰³.

Чарующее действие взглядов Феодора Александровича испытал не один только Бухарев³⁵⁰⁴. Его лекции определили направление способностей Николая Ивановича Надеждина³⁵⁰⁵. «Слушать Голубинского было для него высочайшее наслаждение: вдохновенные импровизации выясняли обще-исторический взгляд на развитие рода человеческого; делалось понятно, что в событиях, составляющих содержание

—803—

истории, есть мысль, что это не сцепление простых случаев, а постепенная выработка идей, согласно с условиями места и времени. Студент математического отделения, Надеждин выказывал мало любви к своей специальности; поэтому начальство поручило ему заняться церковно-историческим исследованием о значении в Православной церкви символа Св. Софии, которой посвящён известный храм в Константинополе». Работа дана была, конечно, по предложению Феодора же Александровича. Мы не видали исследования Н. И. Надеждина, но имеем возможность оценить значение символа Св. Софии в истории Православной церкви и храма в Константинополе в творчестве Бухарева. Более ясного указания, чем это, на зависимость Бухарева от Голубинского, кажется, найти трудно. Она отмечена, хотя без упоминания имени Феодора Александровича и не особенно точно архим. Феодором и в «первоначальной редакции», относящейся к 1855 г., «Исследований Апокалипсиса», но осознана им уже, что не трудно заметить.

Пятую казнь (Откр.16:10) автор относит к идолопоклонникам разума: «действие суда Божия над идолопоклонниками разума, пишет Бухарев, видно в нашем времени, или, точнее, назад лет пятнадцать или двадцать (писано в 1855 году). Не имеем нужды распространяться о том, как чрезвычайно в это время усилилось западноевропейское просвещение во всех областях знания, начиная от философии, раскрывшейся по антихристианскому направлению до такого странного призрачного блеска в Гегеле и Шеллинге. Излишне также доказывать, что это просвещение века сего, действительно, до страсти (пафоса) возбуждает и разгорячает духовные силы, но только через это не просветляет их внутренне, а отнимает у них и последние останки натуральной свежести (не говорим уже об угашении им в христианах духа веры и благодати); изнуряет и утомляет их, и, при всём обогащении ума познаниями и при кипучей деятельности души, оставляет «сердце пусто, хладен ум». Приражение и к нам сего суда ощутил и даже на себе самом испытал тот самый писатель наш, которому принадлежат последние слова³⁵⁰⁶. И вот до какой хулы дошёл было он на Бога, Иже

—804—

имать власть обращать самое живое по-видимому, во мирское по духу просвещение только к опалению и опустошению души:

«Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал, –

Душу мае наполнил страстью

Ум сомненьем волновал? – и проч…

Обольщение веры в плотский разум, вместо преданности духу Христову, отчасти умозрительно, а большей частью практически продолжает действовать и у нас доселе, хотя обольщаемые, стараясь как-нибудь занять себя и иногда бросаясь в трудные предприятия и опасности, через это самое обнаруживают, что они сами не знают куда деваться от внутреннего мрака. Но с другой стороны, по милости Божией к Православной России, не к сему ли времени омрачения державы боготворимого разума относятся первые лучи Православия, проторгшиеся в область знания в той её обширности и глубине, как она определилась на Западе, и долженствующие наконец раскрыться в солнечный свет, от которого звери уйдут в свою бездну? По крайней мере некоторые школьные опыты в сём роде, известные мне, относятся именно к сему времени пятой чаши ярости Божией»³⁵⁰⁷.

Достаточно бегло просмотреть лекции Ф.А. Голубинского по умозрительному богословию, чтобы убедиться в правоте о. прот. Лаврского, вполне уверенного, что «образчик глубоко-философского и в то же время строго-православного, – следовательно, – самостоятельного отношения» к положениям не только гегельянства, но и системам Фихте и Шеллинга, который представлен в кн. «О православии в отношении к современности» (стр. 42–45), относится к Голубинскому³⁵⁰⁸

Переписка о. Феодора (Бухарева) с сыном Феодора Александровича – Дмитрием Феодоровичем³⁵⁰⁹, на существова-

—805—

ние которой указывают только что напечатанные письма Бухарева к А. А. Лебедеву (по поводу книги «О миротворении») отмечает даже некоторую близость к Голубинскому, причём уважение к нему архим. Феодора перешло и на его сына, хранителя отеческого предания.

Маленькое недовольство о. Феодора заметное в одном из писем к А. А. Лебедеву, в общем не говорит против крупного значения для него идей Феодора Александровича³⁵¹⁰. В свете их Бухарев и ознакомился с модным в своё время гегельянством. Это ставит на вид проф. Знаменский, чтобы рассеять неосновательное утверждение Н. Гилярова-Платонова о невежестве Бухарева. – Обратим внимание, наконец, и на сообщение А. С. Бухаревой, что в академии последовал кризис в душевных переживаниях Александра Матвеевича, после которого юноша постепенно стал выздоравливать духом под влиянием слагавшегося у него уже цельного миросозерцания³⁵¹¹.

Но окончательный закал всего лучшего, что дало ему воспитание в семье и школе, о. Феодор получил уже в годы профессорства (в Московской Академии), первый период жизни закончился глубоким нравственным переворотом, круто изменившим всю дальнейшую литературную и личную деятельность Бухарева. Маленькая подробность из быта о. Феодора, профессора Московской академии, отмеченная в письме профессора этой же Академии П.С. Казан-

—806—

ского к А.Н. Бахметьевой, определяет приблизительно напало у Бухарева второго периода жизни, «перелома всей» его «судьбы», связанной с делом «Об Апокалипсисе»³⁵¹².

«Когда он (о. Феодор) служил у нас, пишет П.С. Казанский, профессором, его обирал служитель до того, что не только без копейки денег оставлял его, но и книги его продавал. И о. Феодор, (при отсутствии практического смысла), усматривал во всём этом чуть не действие духа Божия, двигавшего руками вора»³⁵¹³.

Пётр Симонович недооценил ещё этой, по-видимому, мелочи в жизни о. Феодора; но потому только, что он не знал, как Бухарев в детстве цеплялся за свой пьедесталик; что он сознавал своё преимущество пред другими и в семинарии; что он офицером собирался быть, хотя и воинства Христова, «сряжаясь в монашество». Да и нам не совсем понятно на первый взгляд, – почему он поставил крест над тем, что тянуло его к себе ещё с детства? Но и эта «задача перелома всей его судьбы» и проповедь об обновлении Церкви, устроении жизни личной, семейной, общественной и государственной по духу Христову, сам генезис толкования Апокалипсиса и изумительная стойкость в отстаивании своих идей были бы для нас действительно неразрешимой задачей, как и от ношения к келейнику – только непрактичностью, если оставить без внимания духовного руководителя Бухарева, юродивого о. Петра Томаницкого.

Отношение к юродивому о. Петру Бухарев описывает отчасти в своих «Воспоминаниях»³⁵¹⁴, но сведения об о. Петре у него не исчерпываются только «Воспоминаниями». После чтения их не остаётся и каили сомнения, что в книге «О современных духовных потребностях» (313–319) речь автора «об одном глубочайшем старце, заштатном священнике» и «юродивом» идёт именно об о. Петре Томаницком. Эти страницы очень важны для биографии Бухарева. Старца А. М-ч уж лет десять знает³⁵¹⁵; "бы-

—807—

вал у него весьма много раз», «видал приходящих к нему за помощью и советами людей всякого звания и состояния, – духовных, дворян, мужичков, горожан, мужчин и женщин. Наведённый самим же этим старцем на мысль Иоанна Богослова, как испытывать духов или духовные, в особенности чрезвычайные настроения людей (1Ин.4:1–3), я, говорит Бухарев, обыкновенно слежу за всеми и всем у этого седовласого священника не иначе, как в постоянном, сколько выдерживает моя немощь, молитвенном внимании к самому Спасителю нашему Христу во плоти пришедшему для спасения нашей не только души, но и телесности, и в нём к Отцу Его Небесному, с призыванием помощи Св. Духа. Когда у меня это воззрение ослабевало или закрывалось, старец сам поднимал меня простым внушением, чтобы я помнил «Святого» (В школе³⁵¹⁶ этого старца такое воззрение и обосновалось у меня в начало для мысли и дела во всём, не только прямо церковном, но и нахожусь ли я в обществе, читаю ли светскую книгу и проч. и проч.). Следя с таким внутренним воззрением за всем у Божия старца в продолжении нескольких часов, я как будто выслушивал самую глубокомысленную, но и обнимающую все наши житейские мелочи, лекцию³⁵¹⁷.

«Прошлое лето был я, читаем немного далее, у упомянутого старца с тревожными думами обо всём – о Востоке, Западе, нашей матушке России, о Церкви Божией, о себе самом. Думы подобные и прежде, бывало, возбуждались во мне разными речами и действиями этого старца; случалось, что он оказывал и очень ощутительную для меня строгость ко мне, по тем или другим вопросам. На этот раз – он был для меня точно матерью, остерегавшеюся как-нибудь небрежно дотронуться до больного места своего ребёнка. О, как я нуждался именно в этакой духовной ласке любви!»³⁵¹⁸.

Неопределённые слова автора: «я уж лет десять знаю

—808—

одного глубочайшего старца, заштатного священника», т. е. юродивого о. Петра, получают большую точность в «Воспоминаниях» о нём: «Мы узнали, пишет он здесь, покойного о. Петра лет за 16-ть или за 17-ть до его смерти»³⁵¹⁹. Эго будут 1849-ый или 1850-ый годы (о. Пётр умер 3 сентября 1866 г.); тогда автор был молодой иеромонах о. Феодор, бакалавр Московской Академии на кафедре Свящ. Писания³⁵²⁰.

Сообщение Бухарева о школе о. Петра, о изучении его духа по собственным наблюдениям и опытам и замечаниям других людей, а также вопрошания у старца о Востоке, о Западе и нашей матушке России, о Церкви Божией и о себе самом имеют подтверждение и в письмах о. Феодора. В письме к о. А.А. Израилеву³⁵²¹ он просит: «А с матушкой игуменьей как-нибудь разговоритесь о моём деле по Апокалипсису, совершённом под духовным наблюдением о. Петра, и познакомьте её с сущностью этого дела, предварительно, разумеется, со вниманием перечитав в книге «Печаль и радость» статью об Апокалипсисе»³⁵²².

В школе о. Петра Бухарев научился смотреть на свои поступки, как на богослужение. Таким характером, по замечанию П.В. Знаменского, проникнуто было отношение о, Феодора, в бытность инспектором, к студентам Казанской Академии³⁵²³; в письме к А.А. Лебедеву он сам говорит потом, что и журналисту можно быть как бы священником³⁵²⁴. Под наблюдением о. Петра, вопрос; «что есть истина?» – для о. Феодора получил разрешение в «духовной истине», в следовании духу и жизни Христовой³⁵²⁵. Царство Христовой истины и благодати состоит не

—809—

в слове или безжизненных – отвлечённых мыслях, а в силе духа истины и благодати, действием которого Сам Христос вселяется в верующий ум и сердце; то – мудрость [которая] не только совмещает в себе свойства Премудрости, свыше сходящей (Иак.3:17). но состоит в благодатном через веру усвоении духа Самого Христа, как Божией Премудрости, во внутреннем озарении Св. Духа от Самого Бога Слова во плоти, в Котором вся сокровища премудрости и разума сокровены». Этот «...дух Христов есть ум, имеющий мудрость». Истинной мудрости свойственно... духовное отрешение от всякого мирского значения и суетной славы (1Кор.3:18), любовь, жертвующая ...и собой и всеми знаниями для духовного блага других, а никак не самолюбивое сознание своего достоинства». «Уму причастному сей мудрости должно низложить и упразднить... лжеименный разум и вольно-мысленную науку», при ней «должна сделаться... доступной к разумению и тайна судеб мира и Церкви, открытая и кажущаяся запечатлённой в Апокалипсисе. Ему предоставлено угадывать и разрешать едва ли не самую загадочную во всём Апокалипсисе тайну звериного числа (Откр.13:18)». «Он не довольствуется созерцанием истины только сам для себя, а Духом любви Христовой влечётся с своей небесной жизнью и светом в самую область духовного владычества зверя бездны «Вавилона». Он влечётся сюда, «чтобы неведения и немощи других понести во Христе на себе, чтобы нить вины других, не через участие в них, а через скорби покаяния и через лишения эпитимийные за грехи других, чтобы духовными влияниями распространять всюду, по возможности, среди не утративших приемлемости к жизни». Апостольские сети для уловления и привлечения ко Христу, хотя ещё в недоведомое будущее, всех избранных «всё ещё коснящих в области Вавилонского растления».

«Ум, иже имать мудрость», – подчёркивает Бухарев дважды: и курсивом, и подлинным греческим текстом

—810—

«ὁ νοῦς, δ ἐχων σοφίαν, есть духовно-живый храм премудрости». Пока ещё «храм Премудрости Божий или Софийский» в Константинополе «как и ум, имеющий мудрость находится» под властью турок, «в области проявлений духа Магометанского: за то когда любодейной Турции не будет и зверь бездны» магометанского фанатизма пойдёт в погибель (ст. 16. 11 гл.), тогда откроется всемирное значение ума имеющего мудрость, явится и храм Софии во всём величии христианской святыни, как светильник православия, победоносного над врагами и дающего мир всему не отвергающему мира. В храме Софийском имеет последовать помазание и венчание Православного Царя для Православного Востока» – «тогда удобно будет, как в храме Софийском видеть величественное внешнее выражение ума, имеющего мудрость – Христа, так и в сём уме созерцать великий духовный храм Премудрости»³⁵²⁶.

В эти мысли Бухарева стоит вдуматься, потому что здесь речь идёт о существе православия и об осуществлении исторической задачи православной России. Она должна выполниться, по мысли Бухарева, в двоякой борьбе – за освобождение православного Востока от ига Турции и во внутреннем очищении самого православия от магометанского духа. Та и другая таинственно и тесно между собой связаны и, как приводили мы слова Бухарева, представляют для большинства «недоведомое ещё будущее». Если судьбы православия и России неразрывны, то «Откровение и История оказываются точно только как бы разноязычными изложениями одного и того же предмета: – Откровение предначертало Историю и – последняя оправдала первое»³⁵²⁷. Это раскрытие единой истины.

Борьба за своё толкование Апокалипсиса, таким образом, основывается у Бухарева на идее Церкви как духовно-живого Храма. В самые критически-важные моменты жизни, когда выяснилась судьба «Исследований Апокалипсиса» и невозможность скорого их издания в свет, он так определяет своё значение в церковной жизни: распоряжение Синодальное – удерживая мою рукопись (об Апокали-

—811—

псесе) в архиве, метить не на одни недостатки её, которые не имеют характера неисправимости, а на закрытие Ап-са для моего истолкования; с этим, распоряжением соглашаться, значит, по моему, выдавать дело церкви и слова Божия из-за личных опасностей и страхов. «Я не могу убаюкивать свою совесть тем, что пока терпит только моё истолкование Апокалипсиса; эта стражба досталась мне. – я и должен её отстаивать»³⁵²⁸. «Итак не Лютеру последуя, а служа истине – Христу, Основанию и Главе Церкви и – Российской и Вселенской, – надо мне решиться на страшный шаг – требовать, чтобы или не обижали самой истины, – или сняли бы с меня противное моей совести и моему долгу пред истиной, бремя мнимого монашеского послушания деспотическому произволу, уже не против только меня идущему, но и истиной пренебрегающему»³⁵²⁹. – «Я знаю, пишет он тому же А. А. Лебедеву, одну истину и одного её учителя – Самого Спасителя; мне радость, когда Он один, и по отношению к моему труду об Апокалипсисе окажется истиной... Я открыто пред всеми скажу, что суждение о судьбах Церкви Новозаветной с точки зрения ветхозаветной, останавливающейся на чувственных личностях и народностях, а ещё не проникающей в самый дух и силу дела, есть суждение фальшивое». Бухарев снимает сан и несёт церковную эпитимию ради просвещения других, вступает «в благодать брака, чтобы и в нравственной брани или борьбе чуть не со всеми удержаться в живой сердечной связи со всеми, его «избранная – представительница», для него, «или живой образ Святой Церкви Христовой по благодати брака» –³⁵³⁰ значит

—812—

короче, это борьба не с церковностью, а за Церковь, борьба с суждениями людей не истинно и глубоко, по его мнению, церковных.

В своей системе воззрений Бухарев ставит историю православия в корень истории вообще и имеет задачей выяснить и отстоять значение России, как носительницы правой веры. Таким образом получается ярко выраженное славянофильство, и притом более основательное, чем славянофильство, как общественное течение, по крайней мере в лице первых его представителей. Сам Бухарев признаёт своим, главным, если не единственным, руководителем угличского юродивого священника о. Петра Томаницкого. Считать о. Петра единственным руководителем в деле истолкования Апокалипсиса нельзя, по другим свидетельствам самого же о. Феодора. Подготовкой к изучению Откровения он обязан Академии, Голубинскому отчасти, отчасти и службе на кафедре Св. Писания. В самом деле: поехал о. Феодор к о. Петру за благословением с готовым планом «Исследований», или руководство Угличского старца было и побуждением к изучению Откровения св. Иоанна Богослова? Вопрос решается двумя прямыми заявлениями автора «Исследований». Первое найдено нами в его черновых бумагах, точнее в прошении на Высочайшее имя о снятии запрещения печатать толкования Апокалипсиса. «Официальный ход дела о моём труде, пишет проситель, – начинается вместе с началом этого труда. Исследовательный об Апокалипсисе труд начат мною не по произволу самочинному и даже не просто по личному моему усердию, но по прямой обязанности моей академической службы на кафедре истолкования св. Писания»³⁵³¹.

Ещё яснее мотивы изучения Апокалипсиса указываются

—813—

в передаче M.П. Погодина. Вот подлинные слова Бухарева, приводимые Погодиным: «Не знаю, говорил ли вам покойный Гоголь, что моя кафедра в Московской Академии была и по исследованию св. Писания. Проследя один раз оба завета с особенно занимавшей меня задачей раскрывать внутренний последовательный порядок, в каком шли ветхозаветные и новозаветные откровения, я награждён и утешен был и вообще обилием раскрывшегося предо мною света Божия и особенно разъяснением последнего таинственного откровения – Апокалипсиса. Это последнее совершилось просто и как бы само собой: идя со строгой последовательностью, через это я доведён был до такой точки, с которой, с помощью истории, стало видно содержание Апокалипсиса в его значении»³⁵³². Из этих двух свидетельств второе отмечает «особенно занимавшую» Бухарева, задачу раскрывать внутренний последовательный порядок ветхозаветных и новозаветных откровений», а этот метод изучения истории усвоен им у Голубинского, если мы припомним свидетельство о значении Феодора Александровича для Н.И. Надеждина.

Третье свидетельство принадлежит А.С. Бухаревой и по существу тожественно с первыми: « Когда мы жили в Ростове, читаем в воспоминаниях (рукопись) Анны Сергеевны, Александр Матвеич в один вечер разговорился со мной о прошлом: как он принимался писать Апокалипсис: как ему сочувствовал в то время наместник Лавры Антоний»³⁵³³.

Итак, усвоение идей Голубинского и серьёзное изучение свящ. Писания послужили основанием чисто теоретического синтеза философского и религиозного знания. На это указывает время, к какому относится мысль Бухарева об идее Апокалипсиса и некоторые особенности его системы. Составные элементы этого синтеза следующие: платоновское учение о Логосе и мировой душе – с одной стороны: во 2-х, православное учение о Христе – Свете истинном, и в 3-х, о Церкви православно-русской – храме истины (по Апокалипсису). Отожествление философского и религиозного знания оста-

—814—

лось у Бухарева и впоследствии, но первое поставлено в служебное отношение ко второму.

Процесс творчества осложнился и углубился нравственным переворотом, который произошёл в нашем богослове под руководством о. Петра, – только под руководством о. Петра открылся о. Феодору «ключ разумения духовной истины»³⁵³⁴, заключённой в Откровении св. Иоанна Богослова, истины, готовой раскрыться в современных событиях. Вместе с этим естественно на первый план выдвигается в системе Бухарева и идея Церкви, не только как её ядро³⁵³⁵, но и стимул чрезвычайно напряженной деятельности. Сочетание этих двух идей и составляет существо творчества нашего богослова. И история, и откровение определились для него как смена различных по духовному состоянию эпох, имеющая завершиться торжествам Агнца – Христа, браком Его с Церковью; сама современность предстала на разных ступенях духовной жизни. Для Бухарева теперь стало ясно, что русский православный народ и есть тот апокалипсический младенец – сын Жены Православной Церкви, который царственно «жезлом железным упасет вся языки». Есть уже, по мысли автора «Исследований», и «залоги»³⁵³⁶ будущего пасения или торжества православия, как в прошлом, так и в настоящем: восточные войны за освобождение православных народов и внутреннее оживление православия в нашем отечестве. Это, последнее направление, правда, в настоящее

—815—

время молодо как дитя и имеет очень немного представителей в нашем народе, так как и в православии русском господствующими направлениями остаются ложные – духовно иудейское, формалистическое и духовно-языческое, движущееся совсем вне Христа. Но имеющее возрасти новое движение приведёт к освобождению от «плена Вавилонского», к победе над «змием» папства и «лжеименным разумом» протестантства, к «пасению» народов Запада жезлом православия. В «школе» о. Петра и обозначилась «утренняя заря»³⁵³⁷ обновления православия и скорого его раскрытия.

Мы имеем возможность проследить, как в ней воспитывался о. Феодор, – по первоначальной редакции его толкований Апокалипсиса.

«...Третий, достойный представитель³⁵³⁸ именно благодатно – Христова детства и отрочества, – направления, дающего удоб-

—816—

ство войти в Небесный Храм и составляющего для Православия великую о Господе надежду в будущем, – есть один молодой человек, из податного состояния. Первые лета детства он провёл в сиротстве, при злой мачехе. Воспитание его в отроческом возрасте и в первую пору юности было такого рода, что его жестоко секли за путешествия по монастырям и томили в острогах за дерзость ходить в соседние Угличу города и обители для богомолья без паспорта, которого напрасно он добивался. А главное, он очень рано взыскан был упомянутым Старцем Петром, которому он и предался всей душой во Христе... Знавшие его видели в нём, как выразилась одна весьма благочестивая и образованная инокиня, светлую натуру дитяти, но с страшными и иногда невыносимыми для живущих с ним капризами и причудами. Жаловались на него и отцу Петру, который, однако, не бранил его за своенравную причудливость, и только замечал: «он мудрён: его не вдруг разгадаешь». Тайна же его, сколько знаю по бесчисленному множеству моих опытов и наблюдений над ним, состоит в том, что он через духовное делание самого же отца Петра, настроился по духу веры, чисто как Евангельское отроча, и через эту младенческую веру свободно и просто входил в сокровищницу любви Христовой – в сердце Отца Петра³⁵³⁹; а ребяческие причуды и кажущееся своенравие были или покровом или выражением благодатных движений или дел по духу любви Христовой. – то есть любви ради Христа и Его благодатью несущей тягость, возлюбляемого о Христе. Тайну и высших степеней, и опасностей духовной жизни он понимает превосходно, хотя это по какому-то духовному инстинкту. Помню, когда я вдвоём с товарищем читал, вслух этого человека, из книги Святого Макария описание благодатных состояний; то можно было примечать, что сам дух сих состояний был для него ощутителен и приводил его в восторг. Я стал знать его, когда он по благословению своего Старца Петра, сошёлся с близким ко мне вышеуказанным книжником-фарисеем³⁵⁴⁰ в христианстве, как он сам себя

—817—

называет нередко. Скажу об их отношениях, что имел случай узнать. Первом делом этого двадцати-четырёх-летнего крестьянского сына с учёным монахом фарисейской закваски было развязать его сколько-нибудь от мёртвой и рабской фарисейской праведности; он с ним почти постоянно, как только было возможно, разговаривал или шутил попросту, по-детски, – кормил его лакомствами, – клал в постель как ребёнка, перекрестив его сам и увольняя от вечернего молитвенного Правила. Душа закоснелого в иудейской чёрствости монаха незаметно размягчилась. Но он с горькой шуткой говорил своему послушнику³⁵⁴¹ – аввушке (как он стал называть его, потому что сам этот необыкновенный руководитель монаха, не хотел принимать имени аввы, а вызвался на название «аввушки»): не знаю, говорил он своему аввушке, что выйдет из всего этого. Говоря по совести, я не знаю, как и людей-то искренно любить или по-приласкать. «Да разве дети, возразил тот, знают, как и почему они любят мать и ласкаются к ней?» И что ж? Он скоро достиг того, что действительно, как мать иногда пестал монаха-фарисея,

—818—

и этот (как после признавался мне) сам не зная как, по-детски ласкался к нему с сердечной любовью, мысленно с живостью представляя себе Божию Матерь с Богомладенцем или по-детски лепеча с своим пестуном о чём-нибудь духовном. Когда же этот упадал в духе и мыслях с детской простоты или утрачивал направление духовное; тот, с чрезвычайной тонкостью, это угадывал и бросал или бранил его по-детски же. В учёных занятиях своего братского чада Аввушка как-то примечал, когда тот сбивался с толку или допускал сомнение; в таких случаях он бесцеремонно подходил к учёному монаху с словами: «Лучше брось». Равно за успешное раскрытие какой-либо плодотворной мысли Аввушка награждал своего питомца или лакомствами или деньгами; потому что деньгами он распоряжался и употреблял их, по видимости, с ребяческой расточительностью, однако главным образом на нищих и притом не без разбора. Если куда по его совету отправлялся учёный монах, то всегда или сам находил в других, или другим доставлял духовное утешение и пользу. Само священно-служение его становилось для него легче, хотя и не совсем освобождался он от внутренней туги. Духовно-учёное влияние его на других видоизменилось против прежнего тем, что, тогда как прежде интересовались, или не удовлетворялись им просто по мирскому, теперь его слово для одних было семенем живым³⁵⁴², дающим духовные отпрыски благодат-

—819—

ного направления мысли и духа, а в других возбуждало беспокойствие и нетерпеливые толки. Довольно сказанного для удостоверения, как это направление благодатно-Христова детства сильно и действенно для духовного оживления и освежения даже самой закоснелой в духовной мёртвости души. И с какой премудрой предусмотрительностью были, во взаимных отношениях тех же двоих человек, предотвращаемы Отцом Петром, могущие произойти разные крайности. Так, во-первых, благодатно-детское направление, при человеческой прирождённой греховности, давало место оборотной стороне этого направления – ребячеству, легкомыслию в духовной области Христовой истины и благодати. В отвращение этого Отец Пётр говорил: «в храме шалить-то не нужно» или «людьми не надобно шалить». Слова весьма знаменательные! Допускать легкомысленное ребячество при раскрытии живого значения и силы Христовой истины, при рассмотрении Тайн и даров Христовой благодати действительно значило бы шалить в Небесном храме, и притом шалить людьми, которых вся судьба навеки содержится в Христовой истине и благодати, и которых оживление духовно-нравственное, в наше время, как и всегда, зависит от духа и силы Христовой благодати. И утраченное по детскому упрямству, непослушанию и легкомыслию, после всех опытов вразумить упрямое отроча, – отец Пётр уже не возвращал упрямому, чтобы через это и наказать и вместе сгладить его упрямство. Во-вторых, могла быть опасность, чтобы от мертвящего формализма духовно-оживляемое отроча не бросилось в крайность противоположную, не пренебрегало церковным внешним устройством. Против этой крайности отец Пётр вот что делает: в выражение и залог своего бла-

—820—

гословения и обещаний раздаёт какие-либо вещи: палочки, кольчики и тому подобное; так что с утратой их лишается права и на выраженное в них благословение и обещание. Поскольку же Старец всё делает по отношению к духовному и Небесному храму Христовой благодати и истины; то он через это внушает внимательному, что в домостроительстве благодатном необходимо известное внешнее устройство (которое только не по одной наружности должно соблюдать), что пока хотя бы со слабой верой соблюдалось это устройство, дотоле ещё благодать и истина с нами, и мы ещё не безнадёжны в духовном отношении, но, что по совершенном пренебрежении и утрате внешнего церковного устройства, решительно утратили бы мы и силу благодати и чистоту истины Христовой. Наконец, в-третьих, даже Аввушка решительно удостоверял своего чадочка или деточка, как он выражался, что особенно и главным образом хранит и заступает его Матерь благая Пресвятая Богородица, хотя и другие святые так же ходатайствуют об его спасении. При сих-то условиях, конечно, можно с сохранением навсегда духа младенчества Христова постепенно и незаметно возрастать в мужа совершенна, в меру полного возраста Христова (разумеется всевозможно остерегаясь или освобождаясь от иудейского самооправдания и самомнения, – от успокоения на законной мёртвой форме Православия)»...

Приведённый отрывок очень характерен для первоначальной редакции «Исследований Апокалипсиса», представляющего много автобиографического материала и крупные внешние и внутренние особенности. Поэтому необходимо поподробнее узнать биографию или житие о. Петра Томаницкого и содержание ранней редакции труда Бухарева. В противном случае можно, пожалуй, сказать про толкование этой рукописи Апокалипсиса, вместе с C. К. Смирновым, что оно «наполнено многими странностями³⁵⁴³. Да и сама личность юродивого о. Петра заслуживает глубокого интереса, как личность подвижника, прозорливца и чудотворца ещё при жизни, как истинного мудреца православия и яркого выразителя православно-русского церковного веросознания,

—821—

учителя «детского состояния во Христе» и даже «всемирного благочинного».

II. – Отец Пётр Томаницкий

«Родиной о. Петра Томаницкого³⁵⁴⁴ был погост Якимовский, Угличского уезда, Ярославской епархии»³⁵⁴⁵, а отец – того же погоста дьячок Алексей Васильев. Годом рождения Петра вернее считать 1782-ой (5 июня)³⁵⁴⁶. «Родитель его

—822—

был человек неучёный, многосемейный». «Но в детстве и зрелых летах, находясь под непосредственным надзором своего отца, того же погоста священника Василия Петрова, он получил строго-нравственное направление в жизни и сам был добрым примером в своём семействе. Он обратил на воспитание Петра, как своего первенца мальчика, преимущественное внимание»³⁵⁴⁷, привил ему добрые качества ума и сердца. В этом видимо более сильное значение имели для мальчика наставления деда – священника. В виду бедности и многочисленности семейства отца, успешное прохождение курса семинарии сопряжено было у Петра с пением в архиерейском хоре, а в последние годы – с регентством на левом хоре³⁵⁴⁸. В 1807 г., около «26 лет от роду»³⁵⁴⁹, он женится на дочери умершего священника слободы Новоиерусалимской»³⁵⁵⁰ «находящейся в расстоянии версты от Углича, выше города по Волге, на живописном её берегу»³⁵⁵¹, и 5-го апреля посвящён сюда во священника. Первые годы службы (до конца 1813 г.) были решающими для самоопределения и выбора дальнейшей деятельности. «На высоту духовного совершенства о. Пётр возведён был особенным необычайным

—823—

образом, путём страшных злоключений, путём кар, по-видимому законных, душевных потрясений, доходивших, по-видимому, до умоисступления!»³⁵⁵².

Первые три года, посвящённые чтению божественных книг с более частым, чем до него, совершением богослужения, прошли спокойно³⁵⁵³. Они оттенили в молодом пастыре настроенность иного порядка, чем какая господствовала в окружающей среде. Она-то и возбудила сильную злобу сослуживцев, недовольных увеличением дел по своей должности и пренебрежением священника к увеличению причтовых доходов. Многочисленные жалобы членов причта в Угличское Духовное Правление, имеющих там родственников, и, более всего, нежелание о. Петра защищаться, взводимых на него обвинений, кончились строгой карой – трёхдневным заключением в холодном чулане при Правлении³⁵⁵⁴.

Кротость и незлобие, к обидчикам, проявленные о. Петром по возвращении из заключения, ещё более раздражило их – «развязало руки». На дороге к дому с одной требы причетники жестоко избили своего священника. О. Пётр опять не пытался даже защищаться, хотя это, при его крепком телосложении, не стоило бы особенных усилий. Он был борцом в другом отношении³⁵⁵⁵. «Пред духовным зрением о. Петра уже с первого несправедливого

—824—

суда и заключения ясны стали очертания креста, на него упавших конечно не без воли небесной, и он решился понести тот крест безропотно»³⁵⁵⁶. Случай повторился и с этого времени о. Пётр стал чаще задумываться³⁵⁵⁷.

К сожалению, мало имеется подробностей касательно следующего важного события из жизни о. Петра. «В 1812 году наступило грозно-тревожное для России время – вторжения Наполеона. Русский народ был потрясён до глубины души: простодушное большинство принимало великого завоевателя за самого антихриста. Крестьяне серьёзно спрашивали своих приходских священников, что надо делать, когда станут муками принуждать к отступничеству от Христа?». Это тревожное настроение, усилившееся по вступлении французов в Москву, в Новоиерусалимской слободе произвело беспорядок во время литургии: « среди молящихся разнёсся слух, будто Наполеон входит в Углич». Произошла паника и богослужение прервалось. Вслед за народом из храма побежал было и причт, но с о. Петром случилось что-то странное: «он оказался не просто пугливо изумлённым, но, при вмешательстве других, и грозно исступлённым, готовым разить всех его окружавших». Весьма враждебно настроенные члены клира воспользовались этим, насильно разоблачили о. Петра, с оскорблениями, биениями и бранью привели домой и приковали на цепь. О. Пётр скоро успокоился от припадка в Ярославской больнице – вдали от злобной среды³⁵⁵⁸.

Через год по возвращении на службу, которую он правил по обыкновению безупречно, разве с большей против прежнего отрешённостью от всего земного, ещё одно событие снова вызвало болезненные явления и окончательно направило всю деятельность о. Петра в форму тяжёлого подвига – Христа-ради юродивого. Диакон Димитрий Марков сделал вид, что хочет помириться с о. Петром и пригласил его к себе в дом. Замешательство хозяина, растерянно отказывавшегося выпить первому предло-

—825—

женное гостю в знак мира вино с ядом, открыло злой умысел, но о. Пётр, перекрестившись, с евангельскими словами: «аще и что смертно испиют, не вредит их» (Мр. 16:18) выпил стакан. С ним тотчас сделалось дурно, а потом он стал по временам забываться, бить себя, убегать в чём попало из дому. Впрочем, он скоро стал предчувствовать припадки и тогда просил жену (Ксению Ивановну):

– Оксинья, прикуй меня!³⁵⁵⁹

В 1814 г. родные снова привезли было больного в Ярославскую лечебницу, но заметив там жестокое обращение прислуги, взяли о. Петра домой³⁵⁶⁰. «15-го февраля этого же года он, в виду болезненного состояния, уволен от должности епархиальным начальством, причём отобрана была у него и ставленническая грамота»³⁵⁶¹.

С этого времени отец Пётр несёт тяжкое бремя юродства. С самого начала этот подвиг был отмечен даром прозорливости. Первые проявления прозорливости послужили для о. Петра и последним испытанием. Двукратно предуказанный им – сначала жене, а потом соседке, – пожар уничтожил всю слободу; погибло в огне и всё почти имущество о. Петра³⁵⁶². Затем, прозорливые обличения во время пребывания в Угличе полицейского пристава и в Рыбинске – поставщика в первом городе кончились жестокими побоями и заключением в доме умалишённых, а во втором – благополучно только при народном вмешательстве³⁵⁶³. Эти события открывают ему более верный, но не менее трудный путь в духовном делании, «О. Пётр стал тих и кроток; цепи, которыми его ковали, оказались не нужными. Считая резкий тон осуждения бесполезным, о. Пётр смотрит теперь на немощи людей как на

—826—

болезнь, а на грешников – как на детей, которых за малыми исключениями следует исправлять мягкими мерами. И он исправляет «детские дела» присущей ему в высокой степени Христовою благодатью»³⁵⁶⁴.

И сам о. Пётр вёл жизнь младенческую³⁵⁶⁵. «В домашнем быту он не терпел роскоши: носил простой холщовый белый халат, подрясник надевал только в церковь и для принятия каких-либо именитых посетителей, а рясы не имел во всю жизнь.

«По внешнему виду о. Пётр был весьма благообразен: довольно-высокого роста, имел чело возвышенное, нос орлиный, глаза чрезвычайно выразительные и взор глубоко проницательный, волосы на главе и браде серебристые; в белом одеянии своём он казался существом не земным.

Жил он дома как гость, не входя ни в какие распоряжения. Пищу принимал какую подавали ему домашние, и всегда был доволен, как бы ни была скудна его трапеза. Если замедляли обедом, он не требовал его; когда подавали – ел и, помолившись, благодарил жену свою Ксенью Ивановну, а после её смерти невестку. Каждый вечер усердно помолившись Богу, он склонялся ко сну на жёсткий примосточек у русской печи, подле самой двери в холодные сени. Не редко дверь в сени отходила или оставалась недотворенной по недосмотру родных, бывало, что и на примосточке положат дрова, – о. Пётр двери не затворит и ляжет на дрова. Нередко в сильные морозы в одной рубашке и босой он долго работал у своего домика и оставался здоровым.

Особенным для о. Петра утешением было посещение храма Божия, где он неопустительно бывал в каждый воскресный и праздничный день. Он вставал на клиросе и пел вместе с причетниками. Он свято исполнял все уставы и постановления церковные, особенно посты соблюдал весьма строго. Любил молиться о. Пётр и на берегу Волги; не разбирая погоды шёл он туда летом в одной рубашке длинной и белой, а зимой в трескучие морозы в коротеньком тулупце».

—827—

Но было неизвестно, причащается ли о. Пётр св. Таин. На вопросы, почему он не причащается и не говеет, о. Пётр отвечал: я недостоин, я всегда говею. Может быть это было у него тоже подвигом, но иные говорили, что о. Пётр причащается запасными св. дарами. Только перед смертью он открыто причастился и принял таинство елеосвящения³⁵⁶⁶.

Жизнеописание даёт более 30-ти примеров удивительной прозорливости о. Петра, привлекшей к нему множество посетителей всякого звания³⁵⁶⁷, между прочим и духовных³⁵⁶⁸. К старцу шли и за нравственной поддержкой, и

—828—

за советом по делам житейским. Обыкновенно о. Пётр очень своеобразно указывал своим посетителям их нравственные состояния, пробуждая их самосознание и усиливаясь вводить их в служение Богу, – своими «работками». «Весь стол у него был уставлен разными вещицами, камешками, палочками, железками, досточками и разными изделиями из них. Эти вещицы о. Пётр точил, пилил, складывал, ронял. При занятиях такими «работками» он бывал всегда в усиленных движениях духа и овладевал мыслью и сердцем своих посетителей, которым понемногу становилось понятным значение и смысл этих работок. «В этом делании на пользу ближних о. Пётр видел своё спасение: «Работай, Петруша, работай; помолись за них Богу, помолись о них» – говаривал он, а когда замечал, что посетители проникаются его настроением, добродушно отмечал: «Понемножку исправляюсь»³⁵⁶⁹.

Кроме работок о. Пётр часто употреблял для обозначения духовного состояния своих посетителей и их научения некоторые образы и загадочные выражения. Между ними замечательны выражения «книги алтарные», «книги клиросные». Первые характеризовали верующих сообщих по тесным своим обстоятельствам и злостраданиям духу Христова самопожертвования, а вторые – людей, раскрывающих дух общего служения Богу жизнью и словом, и, в частности, наукой и искусством. Жизнь по началам веры он называл «печатанием Библии».

—829—

Очень образно его толкование 21-го стиха 22-ой гл. Еван. Матфея: воздадите Кесарева Кесареви и Божия Богови.

Кесарево – деньги, запечатлённые образом и надписанием Кесаря. Богу, значит, должно воздавать деньги, запечатлённые Его именем и надписанием, каковы сами люди по самому созданию. О. Пётр любил употреблять выражение: делать деньги (т. е. оживлять и раскрывать в себе и других черты образа Божия, как то – ум светлый и мыслящий по Господу, сердце боголюбивое и человеколюбивое) и внушал делать ассигнации синенькие (небесного цвета, указующего на небесное жительство и в земном. По воззрению о. Петра все дельцы нехристианского образа мыслей и антихристианского образования относятся к делателям фальшивых ассигнаций. А истинное духовное делание состоит по его словам в том, чтобы монах за церковной службой и молитвой, учёный – мыслью и словом, купец – куплей и продажей, крестьянин-земледелец – сохой и топором – все работали Господу, всем своим посетителям – о. Пётр говорит одинаково: «работайте, работайте!»³⁵⁷⁰ Женщины – «Это азбучки», сказал однажды старец, когда пришли к нему посетительницы. Название азбучек означает, очевидно, живые книжки для первоначального обучения в жизни благодатной и земной. Поэтому им принадлежит большая задача – воспитания семьи в духе православия³⁵⁷¹.

Заботы о. Петра об исправлении касались: личной совести

—830—

посетителей, семейной жизни³⁵⁷², общественной деятельности. Кроме того он руководил двумя женскими монастырями: Сретенским Кашинским, вверенным его попечению подвижником Адрианом³⁵⁷³ и созданным самим о. Петром – Рыбинским Софийским³⁵⁷⁴; своим просветлённым взором он касался и всего государственного и церковного строя России.

О воспитании о. Петром личности рассказывает А. М. Бухарев: «Придёшь бывало к нему, весь загромождённый суетой или унынием; он станет над тобой работать духовно и когда то, наконец, проглянет в твою душу свет Божий, возбудятся живые движения и мысли духовные о. Пётр скажет добродушно: «понемножку исправляюсь», указывая, «что он себе вменил твоё духовное расстройство и нечувствие» и радуется твоему духовному восстановлению и исправлению. «Случалось, не помнишь по делу душевному чего-либо особенно важного и нужного, о. Пётр твое духовное забвение... с Христовой любовью возьмёт на свою душу и скажет кротко: я забыл то-то и то-то»³⁵⁷⁵.

Другой случай ярко изображает, как прозорливое знание души человеческой одним словом давало направление всей дальнейшей жизни. – «При жизни Ксении Ивановны, супруги о. Петра, жила у них в качестве прислуги крестьянка Авдотья Афанасьева. Заметивши однажды намерение о. Петра жечь принесённые ему посетителями деньги, она поспешила остановить его, говоря: «что ты, батюшка, делаешь? Отдай-ка, отдай мне деньги!» О. Пётр, как будто обиженный, с улыбкой в лице проговорил: «на, на, жадная; умрёшь, так по тебе и Святый-то Боже петь не будут!» На это Афанасьева с сердцем проговорила: «что я некрещёная что ли?» Однако же слова старца запечатлелись в сердце крестьянки. Знала она, что слова его сбываются с поразительною точностью, и не мало боялась своей будущей кончины. «Не потонуть бы в реке, не сгореть бы в

—831—

огне», думала Афанасьева, и тем усерднее молилась Богу сохранить её от такой смерти. По кончине о. Петра она поступила в Софийский монастырь, жила благочестиво и скончалась в первый день Св. Пасхи, так что по ней, действительно, не пели «Трисвятого»³⁵⁷⁶.

Образец благодатного воздействия Петра на семейную жизнь можно видеть на его собственной семье, руководимой частыми его предуказаниями. По увольнении от должности, при ничтожном пособии попечительства о бедных духовного звания, при добровольных только приношениях посетителей в виде булок, крендельков, денег, которые он раздавал нищим, (а деньги, как мы видели, уничтожал если за ним не присмотрят), трое детей о. Петра выросли, воспитались и пристроились к великому удивлению окружающих.³⁵⁷⁷

Каким благодатным руководителем был о. Пётр для вверенного его попечению Сретенского Кашинского монастыря, об этом говорит игуменья этой обители, Антония³⁵⁷⁸, отмечая дивное проявление прозорливости о. Петра в непрерывной нити его советов.

«Божиим попущением за грехи наши крестьяне начали притеснять обитель нашу в пустоши, находящейся от Кашинского монастыря в 12 верстах: за 30 слишком десятин они давали аренды не более 17 руб. и при этом держали ту землю в небрежении, без должного удобрения, а лес почти весь истребили. Тогда я решилась просить благословения у батюшки о. Петра оставить ту пустошь за собой, чтобы завести на ней скотный двор и учредить своё собственное монастырское хозяйство. Батюшка несколько раз спрашивал: «далеко ли эта пустошь от Кашина», и затем начал про себя говорить что-то высокое и непонятное для моего разума. Говорил он и слова псалма 61-го: посетил еси землю и упоил еси ю, умножил еси обогатити ю... Разбогатеют красная пустыни, и радостью холми препояшутся. Одеяшася овни овчий, и удолия умножат пшеницу: воззовут, ибо воспоют. В бытность батюшки у

—832—

меня, приемля благословение на обработку пустоши, я просила его благословить место. Старец охотно съездил и благословил, но благословение его было столь высоко и таинственно, что явилось недоступным моему разуму. Запомнила я только то из слов его, что место это будет свято, и живущих на нём будет много святых. Скотный двор скоро был выстроен, запашка заведена, – а батюшка начал говорить, что тут будет церковь во имя свв. Петра и. Онуфрия, и как-то совсем неожиданно прислал икону св. Петра Афонского и преп. Сильвестра³⁵⁷⁹ в благословение на начало и устройство пустынной церкви, и в то же время благословил ставить на земле той кирпичный завод. Началась выделка кирпича, который совершенно кстати понадобился и на постройку монастырского корпуса, а от построения церкви отказывалась я два года. Он же, старец, напоминая о постройке, часто повторял мне выражения о Господе Боге: Всесильный, Всемогущий, Всеблагий, давая тем понять, что для Господа всё возможно; но скудная вера моя препятствовала понимать ясно и светло обращённые ко мне слова старца, что и навело на меня многие испытания.

Раз старец³⁵⁸⁰, на первой неделе Великого поста, прислал наказ прибыть к нему и отправиться в Рыбинск на послушание – строить монастырь. Я, тронувшись скорбью посланных сестёр, явилась к старцу, чтобы заявить о неисполнимости его поручения во время говения; но батюшка стал гневаться, встал пред иконами и грозно сказал, что всё потеряно, если не исполню послушания. Не могу припомнить, какими словами он выразил гнев свой; только такой страх обуял меня, какого ещё никогда я не испытывала. В страхе за своё спасение, при непослушании воле человека Божия, я решилась следовать в Рыбинск без ведома своего епархиального начальства. По приезде в незнакомый город³⁵⁸¹ сразу пошла я в соборный храм

—833—

Божий с молитвой о помощи себе Божией... Из собора стали меня звать в дома именитых жителей: везде я заявляла волю пославшего меня старца и вскоре получила искомое в лице почётного гражданина Андрея Ив-ча Миклютина в таких размерах, каких и в помышлении не имела. На построение монастыря предложены были и деньги, 25000 руб., и вполне удобная для создания обители земля, и опытный строитель, и скорое начатие самого дела. Это был первый урок моему неверию в могущество Божие по молитвам и силе духа старца, властно действовавшего, тем более для меня замечательный, что старец, провожая меня в Рыбинск, так светло провидел будущее, что велел посмотреть и местечко для имеющей создаться обители. Нежданно-нечаянно я выполнила и это приказание старца, видела и осмотрела место. Осмотренную землю Миклютин купил за две тысячи рублей, потом же другие лица охотно предлагали ему за неё до пяти тысяч рублей. За покупкой земли тотчас же возникло и дело о построении Рыбинского монастыря – и обитель для дев и вдовиц милостью Божией в скором времени начата построением³⁵⁸².

Был и другой чувствительный урок моему маловерию, когда старец послал меня к умирающей старушке, которая, не знавши моего убожества, назначила меня душеприказчицей своего имения. Отказаться было невозможно, ибо дело то велось по благословению старца. Она завещала Рыбинскому монастырю пять тысяч рублей, много икон –

—834—

священных книг и всякого движимого имения и, кроме того, назначила получать оброки и отсылать их в Рыбинск. По малодушию моему я тяготилась выполнением этого дела, однако же, как умела, вела его несколько времени и после; с одной верной женщиной я препроводила все билеты, более пяти тысяч, к Андрею Ивановичу; но Миклютин ответил, что им принято вовсе не пять тысяч рублей, а восемь с приращением, оказавшимся в наросших процентах.

После таких уроков и ещё не раз приходилось мне слышать напоминание от старца – строить церковь на пустоши нашей Кашинской обители, вследствие чего я решилась просить об устройстве церкви. За такое домогательство начали меня бранить и ближние, и дальние, и дела мои трактовать с небрежением, отчего я упала духом и скорбела. От старца не укрылось моё малодушие. Он начал меня посылать в Москву, но зачем? Этого не могла я понять, доколе не увидела на самом деле плодов послушания. «Побывай и прими благословение у митрополита»³⁵⁸³, – наказывал старец, и это принесло самые благие последствия. Владыка посадил меня и начал расспрашивать о монастыре; дошёл разговор и до пустоши и желания создать на ней храм Божий, – и он обещал своё ходатайство пред Синодом и написал мне письмо к нашему святому владыке Филофею³⁵⁸⁴. Наместник же Сергиевой лавры³⁵⁸⁵ сочинил мне новое прошение, совершенно иноковое против моего прошения, что и было высказано мной; но наместник заметил, что «сыны века сего премудрее сынов света».

До разрешения построения церкви последовало обстоятельство, навлекшее на меня поношение и укоризны от всех, знающих меня. Бут и цоколь церкви мной были произведены до получения начальственного о церкви разрешения единственно по благословению о. Петра и ещё архимандрита Афонского Ксеновского монастыря Матфея. Когда шло дело о создании церкви, летом привезены были в

—835—

Кашин архимандритом тем св. мощи святых греческих. Узнавши о нашей скорби, он пожелал обнести их с молебствием вокруг места, назначенного для построения церкви, и отправился на монастырскую пустошь. Когда служили там молебные пения для сторонних богомольцев, архимандрит Матфей, без ведома моего, пошёл искать место для церкви и избрал то самое, которое раньше избрано и благословлено старцем Петром Угличским, что необычайно поразило меня, а вместе и укрепило в вере, что церковь, желаемая к построению, предуказана угличским прозорливцем не случайно, а по благоизволению воли Божией. В виду двукратного указания одного и того же места для храма Божия, я согласилась на избрание места для св. престола; и лишь только архимандрит Матфей начал класть первые камни для бута и благословлять преднамеренное священное здание, вдруг последовало знамение: рой пчёл прилетел на место, избранное для церкви, покрыл его, и скоро отдался людям собрать себя, поставить подле места избранного для церкви... В скором времени после того времени мною был назначен крестный ход из нашего Кашинского монастыря с принесёнными св. мощами архидиакона Стефана и великомучеников Феодора Тирона и Георгия для торжественного освящения в пустыни места, избранного для создания церкви, и лишь только стало совершаться обхождение того места с мощами святых, новый рой пчёл, опять неожиданно для всех, прилетел и покрыл собой место для церкви, ранее покрытое первым прилетевшим роем. Тогда я не усомнилась, по совершении водоосвящения, дозволить заложить бут преднамеренной церкви во имя свв. Петра Афонского и Онуфрия Великого. Знамения сии были для присутствующих, которые малодушествовали и удивлялись, что по одним благословениям старческим, до разрешения Св. Синода, заложена постройкой желаемая церковь. После они сами сознались, что просили знамения от Господа, если дело это благоугодно Господу, и знамение для маловерных не умедлило воспоследовать. Того же лета на священном месте выкладен был цоколь всей церкви, за что мне предрекали подначальство и ссылку и посылали тайные жалобы святому Владыке нашему Филофею. Такие пререка-

—836—

ния и жалобы расположили меня вести это дело лично от себя, без посредства сестёр, чтобы ни одна из них не могла нести ответственности за мои действия. Прошла затем тревожная зима ожиданий, как на первой неделе Великого поста 1863 года получено из Св. Синода желаемое разрешение строить церковь. Это известие принесло мне величайшую радость, но не умедлило вызвать и новые думы, и заботы о средствах для сооружения разрешённого к постройке храма Божия. Пожертвований не было, слухи о замедлении дела об устройстве храма охладили усердствующих; просить же в одолжение угличский старец не благословлял. Я вспомнила тогда чудеса, явленные в устроении женской обители Рыбинской, и верой в Промысл Божий укрепляла себя в трудных обстоятельствах жизни, каковое упование и не постыдило меня. В день исповеди пришла ко мне неизвестная женщина и вручила мне значительную сумму на устроение храма билетами и расписками на шесть тысяч рублей. Правда, расписки были весьма сомнительны, да притом ещё часть денег была отдана той женщиной на сохранение одному священнику без всякой расписки, что наводило сомнение на возможность получения предложенных сумм. Мы в немалом раздумье поехали к батюшке о. Петру показать те бумаги; но старец похвалил их и заверил нас, что деньги по таким распискам получить можно, и тут же отдал все те расписки одному чиновнику, прибывшему принять его благословение. И для чиновника бумаги те казались сомнительными, но, по вере в благословение прозорливого старца, он принял на себя труд взыскания и впоследствии получил все деньги сполна. На эти суммы и им подобные и сооружён был пустынный храм свв. Петра Афонского и Онуфрия Великого под названием «Кладбищенской церкви Кашинского Сретенского женского монастыря».

Во время производства церковных работ также не мало было дивных знамений в укрепление нашего упования. Так Господь послал опытного надзирателя за работами, в лице одного заштатного священника, который и смотрел за постройкой, и совершал всенощные бдения в сооружаемом храме во всё время производства работ. Не один раз замечено было, что голуби летали над церковью в

—837—

виде венца; в другой раз виден был радужный луч над крестом сооружённого храма, что усмотрели ехавшие к церкви той из города Кашина. И все эти благодатные действия явлены были в виду слабых и немощных сестёр обители за молитвы и благословение старца угличского, который в Божием всеведении ясно провидел будущее и выполнил создание храма Божия необычайными и, поистине, дивными средствами³⁵⁸⁶. Так, заметим, исполнилось предсказание подвижника Адриана сёстрам будущего Сретенского Кашинского монастыря, пред своей смертью указавшего им на о. Петра как лучшего, чем он сам, для них руководителя: «Угличский старец о. Пётр Томаницкий будет лучшим, чем я грешный, наставником для вас и устроителем дел ваших; через него Господь явит вам свою великую и богатую милость»³⁵⁸⁷.

«О. Пётр и сам удивлял и другим давал понять пути особенного промысла Божия в устроении Софийского монастыря. » Чудные дела, чудные дела! Какие переменочки случились», – говорил он мысленно взирая и удивляясь, как мирское и земное бытие людей поднимается к жизни церковно-благодатной, как дух Христов воздействовал в мирских людях и подвигнул их к устроению пристанища для возлюбивших жизнь девственную, богоугодную. На своём своеобразном языке старец выражал эту дивную перемену такими словами: «уголья-то всё равно, что в церквах, что в кузнице раздувают»³⁵⁸⁸.

В жизни о. Петра было не мало случаев, в которых он проявил себя целителем немощных. Примеры приводятся в «Жизнеописаниях отеч. подвижников».

«Сама кончина достопамятного подвижника последовала так: ещё за год до неё о. Пётр стал часто говорить: «пора уж домой». Руководимые его советами выражали по поводу этих слов сожаление. Старец говорил им: «молитесь! немножко житья и поприбудет свечками (молитвами) детскими». За полгода до кончины левая рука

—838—

старца и вся половина тела поражены были параличом. Для него стало тягостью принимать посетителей; но число их при вести о болезни старца более и более увеличивалось. За две недели до смерти старец исповедовался и приобщился св. Таин и принял таинство Елеосвящения. За трое суток приблизительно он изъявил желание быть погребённым в Рыбинском Софийском монастыре. Помер он 3-го сентября 1866 года, около 85-ти лет от рождения»³⁵⁸⁹.

Весть о смерти о. Петра быстро распространилась в Угличе и его окрестностях. К его телу стекалось такое множество народа, что для пения панихид приходили на смену двум местным священникам городские и сельские священно церковнослужители. В течении 5 дней тело о. Петра находилось в доме: стояла ведряная погода, от многолюдства и тесноты в комнатах был невыносимый жар; однако в шестой уже день при отпевании в церкви не было заметно признаков тления. «В седьмой день тело предавали земле и когда для этого открыли гроб, то всех обдало только ароматным холодом».

В слободе Иерусалимской массы народа не дали впрячь лошадей в погребальную колесницу, а повезли на себе через все улицы Углича, при колокольном звоне, в предшествии всего городского духовенства. У каждой церкви, по дороге от Углича до Рыбинска, пелись литии. В Софийском Рыбинском монастыре для встречи собралось всё городское духовенство. Известный проповедник о. Родион Путятин приветствовал усопшего своим задушевным словом. По совершении соборной панихиды гроб праведника опущен в нарочито приготовленный склеп в притворе Софийского храма.³⁵⁹⁰

—839—

III – Первоначальная редакция «Исследований Апокалипсиса»

Первоначальная редакция «Исследований Апокалипсиса», из которой заимствуются нами сведения об о. Петре, делится в общем на две части. Но первая часть очевидно не закончена, потому что она обнимает только введение и три первых, отделения «Исследований» позднейшей, отпечатанной теперь, редакции³⁵⁹¹. По своему содержанию она не представляет каких-либо существенных, особенностей. Наиболее крупными будут разве следующие: а) В ней иное, чем в позднейшей заглавие – не: «Исследования Апокалипсиса», а: «Об Апокалипсисе св. Иоанна Богослова». Это, без сомнения, первоначальное заглавие всего труда³⁵⁹². б) Не хватает в ней начального параграфа. «О назначении и значении «Исследований Апокалипсиса»; в) Не отделён пятый параграф введения от четвёртого. 2) Начало самых «Исследований» отмечено литерой «A», а «Видения о судьбах Вселенской Церкви» – литерой «Б».

Из мелочей можно указать в ранней редакции более точное обозначение устройства апостольской церкви как нормы, а не формы (Изд. «Б. В-ка» 193 стр., «Об Апокалипсисе» тетр. 9-ая 2-го счёта), менее полное заключение III-го отделения самих исследований («Исследования», стр. 397–

—840—

399. ср. «Об Апокалипсисе» 28-я тетрадь), прибавление или убавление нескольких незначительных примечаний, напр. на стр. 329–330 «Исследований» имеется, тогда как в соответствующем месте 29-ой тетради «Об Апокалипсисе» его нет и т. д.

Все тетради, форматом в четвёрку листа, переписанные рукой двух переписчиков и представляют четыре группы. Посмотрим на три первые, содержание которых мы определили по сравнению с редакцией позднейшей – «Исследованиями Апокалипсиса».

Две первые можно назвать вполне черновыми рукописями труда «Об Апокалипсисе», так как они покрыты довольно многочисленными ремарками автора, приводящими содержание к тому виду, какой оно имеет в позднейшей редакции. Счёт листов первых, девятнадцати тетрадей авторский (1–19), – карандашом надписано: «Об Ап.» «1. 2. 3"… 19-я тетрадка заканчивается изъяснением 16-го стиха I главы Апокалипсиса.

Непосредственным продолжением является вторая группа тетрадей, переписанная иным почерком (кроме 9-ой тетради, имеющей почерк 1-ой группы) и с новым счётом от единицы (всех тетрадей 10). Конец её соответствует стр. 193-ей «Исследований». С отдельной нумерацией (187–194) четвёрок следующая тетрадка по содержанию представляет стр. 292–297 «Исследований», а по почерку принадлежит и переписчику 1-ой группы и 9-ой тетради второй. Третья группа имеет 8 тетрадей со счётом 28–35. Они уже почти не имеют поправок автора; почерк – 1-ой группы, содержание тожественно с 317–396 стр. «Исследований» в печатном издании.

Вторая часть редакции «Об Апокалипсисе» включается в тетради последней, четвертой группы. Начинается она, предположительно, 54-ой тетрадью, потому что у этой тетради начальной и конечной четвертушек нет. Почерк этой тетради переписчика 2-ой группы без авторских выправок; по содержанию – она начало VI-го отделения «Исследований» и по особенностям содержания, без всякого сомнения, относится к тетрадям 56, 58–80, переписанным рукой того же лица, что и тетради 1-ой группы. В этой группе заключаются исследования VI и VII отделений

—841—

Апокалипсиса, в редакции ранней, – с заглавием «Об Апокалипсисе». В тетради 73-ей, против главы: «Седьмое отделение», есть надпись карандашная; автор делает пометку: «Отселе опять может быть напечатано до конца». На полях тетрадей 58, 62 и 69 есть указания «писано 1855 г.», «писано это 1855 г. марта 5-го дня», «писано в седмицу Пасхи 1855 года»³⁵⁹³. Все эти пометки дают возможность считать годом написания отделений VI и VII именно 1855-й, а переписку тетрадей 28–35, 54, 56, 58–80, относить к 1859 г. приблизительно³⁵⁹⁴, черновые же 1–19, 1–10 и стр. 187–194 писаны и переписаны гораздо ранее. Таким образом эта редакция (если называть её условно – «приблизительно 1855 года»), вполне соответствует намеченному и в позднейшей плану (стр. 152–157 «Исследований»). По сравнению с ней «Прибавление об остальных главах Ап-са» и «заключительная статья» «Исследований» есть только значительное сокращение VI и VII отделений редакции «Об Апокалипсисе».

Содержание этих (VI и VII) отделов редакции «Об Ап-се» конспективно изложено и в последних главах «Исследований». Но в «Прибавлениях» и «Заключительной» статье указавши главные мысли XV–XXII гл. Ап-са автор смягчил выводы – в отношении к Турции и Западу – внешнему Вавилону или зверю бездны и его рогам: нет, например, конкретности в описании семи язв, не определяет автор и времени открытия суда над любодейцей, и падения её.

Скуп автор «Исследований» и в суждениях для оценки состояния современной ему русской церковной жизни. Против ранней редакции не достаёт изображения действия язв на русскую жизнь, слишком общо представляется господство внутри её внехристианских начал или «плен Вавилонский» и «поклонение зверю разума человеческого»; будущее торжество православия не имеет ещё «залогов» в настоящем, так как деятели православия в области

—842—

современной жизни и мысли автором обходятся; наконец,, исчезает в значительной степени субъективный элемент, который позволил бы проследить генезис идей автора и основания для того или другого суждения его при исследованиях Ап-са в приложении к событиям его времени.

В то же время пометка на 73-ьей тетради относит значительную, наиболее притом своеобразную, часть этой редакции, точнее всё шестое отделение, к материалам, подлежащим окончательной отделке даже и для этой редакции, при предполагаемом печатании её. Шестое отделение Апокалипсиса представляет, в самом деле, столько же материалы, как (это мы отчасти видели по отрывкам) и страницы дневника с апокалипсическими только датами и необходимыми экскурсами в область прошлого.

Очень понятно становится, откуда начинается счёт времени этого отделения: всё дело в том, какое значение автор придаёт личности о. Петра и развёртывающимся пред глазами политическим событиям, т. е., во взгляде автора на о. Петра, как истинного мудреца и деятеля православия и на Восточный вопрос, решение которого начиналось по мысли Бухарева в войну 1854–55 годов, и представлялось ему началом суда над «любодейцей – Вавилоном». Если апокалипсическое речение зде мудрость оправдано в лице такого мудреца, как о. Пётр, то, значит «семь язв» или «излияние семи фиалов гнева» нужно относить к прошлому, а в войне с турками – начало будущего торжества православной России.

Сделаем сначала маленький обзор периода семи казней по первоначальной редакции³⁵⁹⁵. Он обнимает царствование Имп. Николая I-го.

—843—

«…нам с благоговением должно остановиться мыслью совершившейся дивной победе Агнца Божия в отношении к избранному и верному Его рабу – только что почившему в Бозе Императору Николаю Павловичу. Начав великое своё служение в то время, как по Апокалипсису, отверзеся храм скинии свидения на небеси (Откр15:5), и сам царски заботясь, сколько мог и знал, блюсти православно-церковное устройство по правилам святых Отцов и Соборов, он богохранимо прошёл с Россией весь почти период седми язв последних, совершающихся главным образом над областями боговраждебных языческих в духе направлений, но, по приражению сих направлений и ко многим из нас, касающихся и России. И этот путь ко славе России проходил он тогда, когда за исключением избранных России, дух и жизнь более и более склонялся к строго-правильному, но изживающему живую силу, формализму как в гражданств, так и в служащем основанием оному, самом православии. Но что особенно дорого... и благотворно для нас... – он по благодати Божией, за молитвы святых и особенно усердной Заступницы России и мира Божией Матери, удержавшей руку Божию от поражения нас последним судом, – всегда успевал в приражениях к нам язв брать твёрдое направление веры ко Христу Спасителю и следовательно к нашему спасению... не уклонился он и от тяжести Восточного вопроса, как ни вожделенно было бы для него спокойствие, после стольких трудов и испытаний царственных: – он в правом и терпеливом духе Агнца Божия входил в сей вопрос....»³⁵⁹⁶

Семи язвам предшествовали³⁵⁹⁷, поясняет А. М-ч, «суды Божии отчасти над внешних новыми Вавилоном, каково турецкое преобладание над православным Востоком, отчасти и особенно, над воспроизведённым в Западном Христианстве, и всюду распространяемым, внутренним направлением Вавилонского и других языческих преобладаний или, что то же, над языческой неверностью самого

—844—

Нового Израиля – христиан». Для окончательного дополнения и довершения этих судов Божиих и «назначаются оныя седмь язв, которые в сем смысле – суть действительно последния, открывая за собою уже свободу Новаго Израиля от вековых преобладаний, – внешняго и духовного. Это, значит – «пламень любви Божией к Православной Церкви, судом своим расточающий и потребляющий только решительно упорных врагов», – «внешняго и духовного Вавилона», «а избранных очищающий и приводящий к спасительному торжеству православия» – «Новаго Израиля и Иерусалима»³⁵⁹⁸.

«Только душам, возвышающимся над сим миром к небесному жительству свойственно в самой силе и истине слышать гласы, раздающиеся в Небесном Храме», приказывающие ангелам излить фиалы гнева. «Мы можем слышать отголосок этого велияго гласа в церковном слове избранных Духом св. пастырей. Так ещё в 1814 г., духовно-громогласный проповедник церковный взывал о «гласе» Господнем «в крепости». «По кончине Имп. Александра Благословенного... [он] уже услышал и чадам Церкви возвестил» неотвратимость великой ярости Господней на мир христианский (в III т. проп. M. М. Филарета стр. 177–179)³⁵⁹⁹.

Время семи язв Бухарев относит, таким образом, к современности, а точнее – эпоху пятой казни – над идолопоклонниками «зверообразного разума» западного просвещения, как мы видели уже – к годам почти своей школьной жизни.

«Глас об уготовании пути царям Востока (пред излиянием шестого фиала гнева Божия) слышен был и свыше: так Митрополиту Московскому было присылаемо от дознанного им по прозорливости своей человека – воззвание к покаянию, обращённое ко всему миру»³⁶⁰⁰, хотя «беспечность духовная всюду более и более усиливалась... Господь не несвидетельствована Себя оставил и в это время ду-

—845—

ховного усыпления: ибо в сие [то] время последовало вышеупомянутое откровение одному рабу Божию о предстоявшем было, и только ходатайством Божией Матери отвращённом последнем страшном суде»³⁶⁰¹. Седьмая казнь над ослеплёнными людьми не вызвала гибели мира только потому, что православие поддерживалось отцом Петром: «Выше мы говорили, как Господь, имея в православном христианстве одного человека, могущего поддержать порядок в мире через особенную, приятую от Господа же, благодать, – не отпущал сего своего избранного из мира сего, чтобы только иметь возможность продлить Свое долготерпение»³⁶⁰².

В период ещё семи язв «отрочата веры» школы о. Петра «возвышаются к Небесному Храму» православия, «предначиная сим тайно для других уже новую эпоху» и представляя собой, следовательно как бы «утреннюю зарю» будущего торжества русского православия³⁶⁰³.

«...Дотоле, пока ещё продолжается период седми язв нельзя войти в разверстный Храм небесный (Откр.15:8), – по причине некоторого разъединения и борения во внутреннем составе и жизни самой Православной Церкви. Это борение идёт между направлениями Православия – с одной стороны внешне-законным и рабски-формальным, более и более, стареющим и изживающим дух живой веры, хотя могущим быть слепо-ревнивым до человеконенавистнического фанатизма, а с другой – благодатно обновлённым направлением детски-свободной и живой веры, разумеющей и исполняющей законы и правила самой благодати, вводящей послушных в свободу чад Божиих, а не как известную форму законного письмени, подвергающего самих чад Нового Завета рабству иудейскому. Вся тяжесть этого борения во внутреннем составе и жизни Православной Церкви падает на достигших духовно-благодатной «зрелости или совершенного возраста Христова». Они самоотвержением веры и любви входят в омертвение первого направления, чтобы в мертвенных искать и возбуждать приемлемость к обновлению духа веры, и разделяют детские немощи

—846—

сих отрочат благодатно оживляемой веры, чтобы они, отрочата, более и более возрастали и укреплялись в обновлённой жизни во Христе. И таким образом происходит, что при всей силе и чрезвычайности проявленной благодати, вселиться и успокоиться во внутренности небесного храма – во всеоставляющей и умиряющей любви Божией во Христе, невозможно и для самых совершенных во всё время означенного борения в православно-церковном составе. Отрочата веры по детской свободе только могут предначинать радость проникать внутрь святилища всеумиротворяющей любви Христовой. Когда же рога зверского фанатизма разрушают Вавилон и внешней и духовной Турции, держащей Христианство Православное в двойном плену, – вместе с этим распадётся и погибнет [всё то[ что во внешне формальном направления Православия окажется решительно-омертвелым, упорствующим в рабстве, лицемерии, фанатизме нового иудейства, только облечённом в форму христианства; а прочее из сего направления изведётся крестным путём к оживлению и таким образом соединится с направлением обновлённой и живой веры под руководством достигающих зрелого возраста Христова: произойдёт – что и малии и велицыи воззовутся благодатью уже к совокупному согласному воспеванию славы Божией»³⁶⁰⁴.

После «семи язв» Ангел приглашает Тайнозрителя созерцать «суд над блудницей Вавилоном турецкого преобладания». Через это «наша вера поставляется на истинную точку зрения, с которой должно смотреть на дело православия с Турцией и прелюбодейными её союзниками, – с которой суд над блудницей Вавилоном вводит и нас самих в суд, не находимся ли в духовном с сей блудницей союзе, не пьём ли иногда духовное вино её блудодеяния», а рассудить это – значит раскрыть «тайну Вавилона» и доступно только уму, «имеющему мудрость»³⁶⁰⁵. «Зде» – в самом ожесточённом «внутреннем плену» в каком находится православия – ум иже имать мудрость пребывает не по нечистоте, свойствен-

—847—

ной безумию, а не мудрости, но для исхищения кого можно из этой бездны Вавилонских скверн плотского сластолюбия или духовного прелюбодеяния отступнической измены жениху всех душ человеческих – Христу»³⁶⁰⁶.

Что в борьбе с плотоугодным сластолюбивым духом Ислама должен открыться суд над Вавилоном, «мы можем в настоящем случае, говорит А. М., опереться на свидетельствах духовно-востязующих вся мужей; так тот великий старец иерей Пётр, о котором выше уже говорили мы, одному человеку, просившему благословения его на поступление в монашество, но таившему в сердце пристрастие к утучнению плоти и сластолюбию, обличив с кротостью эту тайну его сердца, заметил ему: «да где же это может быть? Разве в Персии, либо в Турции», т. е. дух плотоугодия свойствен не христианству и тем паче не монашеству православному, а разве магометанству, господствующему в Турции и Персии.

Другой также духовный и отчасти юродствующий старец по поводу современных обстоятельств на Востоке, беседуя с одним отроком-учеником о Магомете, с забавной для сторонних горячностью детского возраста утверждал, что «Магомет – дух», т. е. в суждении о нашей борьбе с Турцией и магометанством не должно останавливать мысли только на внешне политической стороне сей борьбы, но иметь в виду сам дух Ислама, плотоугодный и сластолюбивый, иначе, ратуя и ревнуя за Православие против Магомета, но допуская в сердце и жизнь дух плотоугодия и сластолюбия, будем делаться, в сущности дела, переметчиками от православия, или Христа на сторону Магомета, вместе с Французами и Англичанами³⁶⁰⁷.

Не таково истинно-православное монашество, как оно раскроется во всей силе по освобождении Русской Церкви от плена: «поскольку обручение Христу свойственно душам христианским особенно в монашестве: то брак Агнца и уготование Его невесты или жены знаменует... прекрасное

—848—

возрождение и преспеяние православного монашества благодатью Христовой, во образ непорочного девства Пресвятой Богородицы. Так, Старец Серафим и предрекал в отношении к Дивеевской обители духовное процветание, подобно Киево-Печерской Лавре. Так Старец же Божий Пётр внушает девственницам, живущим уже с обновлённым духом веры, чтобы они «приготовляли приданое для женихов», а женихами «представляет монахов и руководителей монашества, возбуждаемых также к обновлению и оживлению духа веры. Видно, что Старец прозирает в будущем, и по отношению к монашеству, брак Агнчий и уготование Его жены. – Оправдания Святых представляются брачным облачением жены, заранее для неё уготованным, но только теперь открыто на ней являющимся. По соображению с вышесказанным, это значит, что благодатное направление оживляемой веры и сыновне-свободной Божией правды которое ещё в период седми язв, под блюдением Богоматери, святыми Божиими уже возбуждалось и воспитывалось и которое должно быть особенно свойственно монашеству, – наконец откроется как светлое облачение Самой Богоматери, как брачное чистое украшение для Церкви, благопотребное и для восстановления Востока³⁶⁰⁸.

О. Пётр не только руководитель школы и монашествующих, он – всемирный благочинный с умом, имеющим мудрость для раскрытия тайны на челе зверя бездны; он участвует во всевысочайшем деле освобождения узников от двойного плена и суда над любодейцей Вавилоном.

Автор яркими красками изображает гибельность двойного плена блудницы Вавилона, господствующей над всей областью православия:

«Не скоро и просто мыслью исчерпаешь глубину зла, какое сделал этот окаянный Вавилон Христианству. Царственное священство, каково должно быть Христианство по истинному духу и силе своей, и, следовательно, именно православное христианство, – было или во внешнем таком порабощении, что поставление и смена самых даже высших

—849—

иерархов зависели от неверных, и православные в собственной своей земле несколько веков являются пленниками, – или во внутреннем пленении своего большинства, так что в наибольшей части христиан явилось какое-то новое, мирское по духу, Христианство (как о сём в одном месте своих слов говорит Митрополит Московский Филарет) оковавшее или убившее живой дух веры, вместо благодатной свободы духа, рабствующее похотям плотоугодия, или само себя заключившее в узы мёртвой формальности или только чисто-внешней законности. И таким образом род и нового Адама, получивший от своего Божественного Главы правду и силу жизни, во веки не умирающей, является в наибольшей части мертвеющим духовно, так что и сам остаток живущих и сильных Христовой жизнью через самоотвержение веры и любви носят во Христе мёртвость своих сочленов; вера победившая мир, или видимо или невидимо превозмогалась миром и сокровища благодати становились более или менее чем-то внешним, или сокровенным для наибольшей части самих своих обладателей. Посему новый вечный по своему существу, Завет оказывался, в отношении к духу и сердцам своих чад, уже как бы ветшающим. Православная Христова Церковь, которую возлюбил Единородный Сын Божий – Бог – Слово до вочеловечения, до смерти в плоти, да представит ю Себе славну Церковь, не имущу скверны или порока, или нечто от таковых, – или по внешнему своему положению рабства, простирающегося притом и на внутренний, и притом высший церковный чин – на преемство иерархов, или по внутреннему состоянию большинства своих чад, – скорее могла поразить духовное наблюдение рубищами и ранами, нежели царственной одеждой и неукоризненной пред Богом мирской славой невесты Христовой. И узы внешней неволи для одних, или внешне-законных, но духовно-безжизненных форм для других – скреплялись на руках и ногах Православной Церкви, первое – во имя обще-признаваемого права народного, равновесия Европы и т. п., другие – буквой законной, авторитетами, требованиями самого порядка. Не забудем при сём и об остатке держащихся духа веры во Христа – в иных исповеданиях, –

—850—

об этом остатке семени жены – Православной Церкви, на удалённых от своей матери и, вместо её надзора и руководства, следимых или змием, древним, или зверями: а между тем отчуждение от Православной Церкви сих рассеянных и израненных овец Христовых, в силу Вавилонского порядка вещей, оказывается как будто уже законным и увековеченным навсегда»¹⁴².

Но уже можно заметить начало суда над великой любодейцей; уже слышен глас призывающий людей Божиих покинуть Вавилон.

«Сущность и сила суда над любодейным Вавилоном и поддерживающим эту блудницу зверем [лжеименного разума] с его властительными над открытыми для того душами, способами и орудиями в видении представляются бранью и победой Агнца»:³⁶⁰⁹. «В борьбе с тлетворным духом Ислама Господь Иисус благоволит проявлять в Православно Российском народе победоносную над духом магометанства благодать таким образом: не только слова и дела со стороны православной России должны быть запечатлены характером истины, кротости, долготерпения, человеколюбия, в духе Христовом; Христос, видно, благоволит Своей благодатью снизойти в сей державе до крайнего истощания, или ввести оную до внутреннейшего общения Своих страстей и смерти духовными ли то подвигами веры, или терпением смертельных опасностей и скорбей. Через сие то и должно совершиться очищение самих православных от осквернения растленных духом, свойственным магометанству, а потом предположение и привлечение жизни православия избранных из самых поборников Ислама»³⁶¹⁰. Так совершится победа над рогами зверя и духовное открытие Агнца, как Царя благодати.

Далее автор делает замечание на текст: И имать на ризе и на cтегне своем имя написано: Царь цаpем и Господь господем. Так как Христос – Царь благодати и мира – «в такой силе является или созерцается именно по отношению к России (т. е. поколику Он в России имеет вообразиться или открытые духовно): то

—851—

видно, что хотя православно-русская держава кровавым образом постраждет от вражеского нашествия и сама успеет силой ярости Господней попрать своих врагов, как это было в 1812 году, но через неё, как было и в оную эпоху, дарована будет миру полнота Христова мира и успокоения всемирного, не воспитаемого никакой властью и силой вражды и злобы. Ибо Царь милующей благодати и мира, Который проявится таким через Россию есть Царь-царем и Господь господем».

Об очищении испытаниями есть ещё одно указание автора, в котором он ссылается на авторитет о. Петра.

«Великий о Господе старец иерей Пётр, вышеупомянутый, не просто на словах, но и письменами выражал, что с 185⁵/₉–1862(4) г. совершатся в духе и силе события годов – 1805(9)–1812, и притом вместе с революционными или мятежническими движениями к концу сего девятилетия. Прямым вступлением в сие великое девятилетие служит начало у нас нового царствования, царствования такого царя, который не обинуясь, пред Европой говорил: «Я буду твёрдо держаться тех политических начал, которые служили правилом для моего дядя (Александра I-го) и для моего Родителя. Сии начала суть начала священного союза; но если этот союз не существует, то, конечно, не по вине Моего Родителя... Подобно Ему и Я желаю мира и хочу видеть окончания бедствий войны. Но если конференции, открывшиеся в Вене, не достигнут результата, почётного для нас, тогда... во главе верной Моей России Я буду биться вместе со всей нацией и скорее погибну, чем уступлю» (в речи, сказанной Дипломатическому Корпусу). Нынешняя брань, – так всенародно внушает православным и высшее пастыреначальство нашей Церкви (Воззвание Св. Синода к чадам Православной Церкви по случаю Государств. ополчения), – есть древняя брань противящегося царству Христову князя тьмы, иже действует ныне в сынах противления. Присовокупим к сему и следующую мысль из Откровения: «Господь даёт усилиться врагам только дотоле, дóндеже скончаются глаголы Божии об очищении нашем, о воображении в нас самого Агнца Божия – Христа» ³⁶¹¹.

—852—

Мало того «остатки или начатки истинного Божия Израиля, жительствующего по правилу быть во Христе новой тварью и таким образом выдерживать православие в самом духе и силе, а не по внешне-законной форме, через исполнение Христова закона носить тяготы друг друга и особенно немощных и болящих духом, – уже и начали воздавать Вавилону это сугубое воздаяние за претерпленное от него христианством всегубительное зло. Ибо под духовным водительством и блюдением таких могущественных вождей, каков упоминаемый уже неоднократно нами Всемирный Благочинный – Отец Пётр, они не только охраняют и избегают от развращающего влияния господствующего порядка вещей, но и из самой глубины сей земной бездны похищают пленников вавилонских и изводят в духовную свободу благодатной жизни. Но совершённое воздаяние Вавилону исполнится и откроется ещё впоследствии, равно как впоследствии осуществится и раскроется и внешнее всегубительство в Вавилоне внешнего и духовного преобладания над христианством – Восточно-православным».³⁶¹²

О. Пётр показывает близость и совершенного воздаяния Вавилону, того «всевысочайшего дела», участником которого является и он сам со всеми небожителями и святыми.

«...выше уже был у нас не один случай упомянуть, как один из небесных человек (т. е. из таких

которые входят в самую силу благодатного Христова Царства и потому приникают и к тайнам самого Царства славы), подлинно присутствовал в духовном восхищении... при том горнем суде святых, на котором только Богоматерь гласно предстательствовала за нынешний мир, угрожаемый последним судом, а св. Ангелы с Апостолами, Пророками и всеми святыми только безмолвием подтверждали... суд милосердия Богоматери к гибнущему миру. Так ещё, неоднократно же помянутый выше, о. Пётр сказал однажды, относительно современных обстоятельств, кому-то из прибывших к нему, «ты поспел ко времени, ко «Всевысочайшему делу», – это значит, что «Всевысочайшее дело» – дело, очевидно, некоторого высшего суда Бо-

—853—

жия, точно, как бы и производилось в духовном соприсутствии и соучастии сего избранного Божия и новоприбывшему к нему человеку присуждалось, или определялось что-нибудь при сём «Всевысочайшем деле»... Не обинуясь прямо свидетельствую, что означенные слова были сказаны старцем Божиим именно мне, когда со мной были некоторые тетради по истолкованию Апокалипсиса. Тогда же старец говорил со мной (хотя его и не спрашивал я) об уме, имеющем мудрость совершенных, символически указывал Агнца Божия, возглашал несколько раз:

Аллилуия! А всё это упоминается в Апокалипсическом изображении суда Божия над Вавилоном. Отсюда видно, что и «Всевысочайшее дело», о котором говорил Старец, как бы производимом в его соприсутствии и соучастии, есть не что иное, как тот суд, о котором говорится в рассматриваемом месте [Апок. XIX гл.]. Итак мы живём теперь во время такого дивного суда Христовой благодати, спасающей Церковь и низлагающей её врагов, в котором принимают благодатное соучастие все прославленные небожители и небесные на земле человеки; который и совершается, по мановению Вседержителя, в самых событиях. На сём суде производится «Всевысочайшее дело» об освобождении Христовой Невесты – Православной Церкви, находящейся – то под внешним, то под духовным преобладанием – блудницы Вавилона» ³⁶¹³.

«Брань рогов зверя бездны против Агнца началась уже, по мысли автора, войной 1854–5 годов, открытой Турцией по понуждению союзников её, а со стороны России вызвала твёрдую решимость не выдавать дела православия»³⁶¹⁴. Как война против Вавилонского преобладания, она должна вестись главным образом духовными способами и борцами. Чтобы ближе была к нашей мысли и чувству радостная чрезвычайность [будущего] «торжества Православия, вспомним из преждеговоренного не только о старце Серафиме, теснимом от властей монастырских за духовное руководство других, но и особенно об Иерее Иоанне³⁶¹⁵ бывшем жертвой гонения от формалистов

—854—

Православия, о монахе Митрофане или Алексие, изгнанном из монастыря и даже по смерти преследованном такими же ревнителями Православия, и внешней законности, об иерее Петре, светящем во Христе миру, но под покровом наружного безумия судя по настоящему времени и порядку вещей (писано в седмицу Пасхи 1855 г.) кажется почти несбыточной мечтой, чтобы когда-нибудь мир, хотя бы Православно-Христианский, воздал должную справедливость сим попранным от него, избранным Божиим, каков владевший небесной тростью для духовного измерения Церкви, Иерей Иоанн, или стоявший за Христианский мир как бы, по выражению Псаломскому «в проломе стены», Христа-ради юродивый Митрофан, или всё – духовно умиротворяющий и облагоустроивающий – «Всемирный Благочинный – Иерей Пётр»...

«Зато, когда это благодатное значение заслуги избранных Божиих, по падений Турции и отяготевшего на нас растленно мирского порядка вещей, откроется и провозгласятся пред всеми возбуждёнными к живой вере – православными, пред всеми послушно внемлющими призыванию благодати – войти в живое единение веры – Православия; то что будет эта неожиданная теперь, чрезвычайность, если не глас, яко народа многа, и вод многих и громов крепких, глаголющих: аллилуия: яко воцарися Господь Бог Вседержитель? Ибо для истинного дознания глубоко погребённой славы избранных и сильных в Боге ратоборцев веры православной, необходимо, чтобы в духе и жизни самого большинства Христиан Православие было не внешней формой, а основным и живым началом для всего, чтобы ледяная гора, так названного Архипастырем Московским, «мирского Христианства» – растаяла, и на место сего в православной вере открылся для православных, а через них и для призываемых к православию, небесный животворный рай Христовой истины и бла-

—855—

годати; тогда-то и окажется, что тут к сему раю уже уготован был во Христе теми, ихже не бе достоин весь мир, но которые были и остаются доселе отребием для мира».

«Мы приводили примеры душ, говорит автор далее, самым делом проходивших или проходящих великое поприще этой пламенеющей ревностью Божией любви к ближним. Напомянем здесь особенно одного, Иерея Божия Петра, который с того времени, как великий проповедник указал в своём слове на оный чрезвычайный подвиг и совершенство Христианской любви и ревности, начал само дело этой, с избытком растворенной любовью, ревности готовой и стремящейся разделить даже адскую участь сию для них и своею опасностью похитить их от опасности»³⁶¹⁶. Но «Вместо того, чтобы многословить или пустословить О сём, приведу два примера душ, явно предощутивших и предначинавших изображаемое в рассматриваемом месте торжество веры. Одна вышеупомянутая под названием странницы (сведения о ней взяты из статьи Ф. Глинки) с восторгом говорила о стороне благодатного небесного жительства, когда она называла других, приточно называя себя свахой: «Хорошо на нашей стороне! Отец Сына женит!» Это почти буквально соответствует словам Апокалипсиса в рассматриваемом месте: прииде брак Агнчий и жена Его уготовила есть себе.

«Другая подобная Христианка не просто по форме, а по духу и истине, и именно та, которая, как выше уже говорили мы, загадочно называла себя внучкой Преп. Сергия, стоя на всенощном бдении в Свято-Троицкой Его Лавре, когда пели: Хвалите имя Господне: Аллилуия, – в движении духовного восторга не могла удержаться от живого детского смеха, напрасно стараясь скрыть его. И когда заметила это стоявшая около неё женщина, близкая к ней по духу (от этой последней и слышал я), и спросила её о причине такого поступка, – первая отвечала только: «от радости! Больно весело!» и по выходе из Церкви много говорила той же женщине о современных затруднениях

—856—

веры со стороны внешней и духовной, совершенно согласно с Апокалипсисом»³⁶¹⁷.

IV. – Отец Пётр – правословно-русский мудрец и его значение в творчестве Бухарева

Отец Пётр был для Бухарева образом православного мудреца, человеком с умом, имеющим мудрость. Мы знаем уже, как в своей школе учил юродивый старец. Поэтому невозможно думать, что «исследования Апокалипсиса» нашего автора были просто записью лекций учителя. О. Пётр только научил о. Феодора, как испытывать духов или духовные, в особенности чрезвычайные настроения людей, а вместе с этим Исследователю Апокалипсиса открылась идея Церкви в новом свете, в духовно-живом её значении. Православное знание или мудрствование ведь неразрывно связано с духовным состоянием верующего и находится в зависимости от меры веры и исполнения Христова, так что углубление её, осознание тайны домостроительства необходимо вводит верующего в Церковь, как определённого по назначению и степени развития члена тела Христова. Само собой разумеется, что есть не только мудрствование во Христе, но и мудрование греховное, кроме того, и то и другое представляют градацию, а различные степени этой лестницы к небу представляются не только отдельными лицами православной Церкви, но и целыми народами.

«Развитие русской мысли и доброе, плодотворное направление русской жизни о. Пётр представлял делом школы, в которой Русин (Русский) есть только один из учеников, в которой учат и Богословию и Философию, в которой неисправных и нерадивых учеников секут больно пагубными бедствиями, расстройством и порчей общественной и т. п.). Мало того, подчёркивает Бухарев, при особенно сильных движениях духовных, при углублении в духовное состояние и потребности нашей современности, старец представлял два великие начала, – начало знания и образования и, произникающее из должного разви-

—857—

тия этого начала, начало просвещённой веры, раскрывающейся именно и в гражданстве и в светской мысли, – под образом и именами Екатерины II-ой, Павла I-го, царствовавших ещё во время его детства и юности. Также и иных из духовенства он спрашивал: «жив ли Платон?», давая внимательным и рассуждающим заметить, что он разумел то доброе и живое, благодушное направление духовенства, которого таким светлым представителем был блаженной памяти Платон, Митрополит Московский. Подобным образом, именами родных и знаемых этого первого периода своей жизни о. Пётр называл и их детей, следя в последних развитие или остановку того добра, которое он узнал в первых» ³⁶¹⁸.

Эти слова старца о двух началах знания указывает новый фактор развития знания и веры, – руководство более опытных членов Церкви над менее совершенными верующими. Но сам способ усвоения последними истины остаётся тот же, – путь подвига самопожертвования. Им исключительно приобретается ум, имеющий мудрость. Для людей, коснеющих в духовно-языческом и духовно-иудейском направлениях, такой дивный руководитель, как о. Пётр, представитель ума, имеющего мудрость, всемирный благочинный действительно является «благодатных светильником», возженным «для освещения пути мрака и смерти». Иначе сказать, это «Моисей – вождь нового Израиля из разнообразного порабощения или Ездра (в 3-ей кн. его имени), который один за всех проторгся из мрака Вавилонского в свет чрезвычайных благодатных откровений, потребных для обновления Израиля и Феократического его устройства»³⁶¹⁹.

Отец Пётр – всемирный благочинный, говорит Бухарев в своих воспоминаниях:

...Мысль и дух о. Петра, занятые Христом, вседержавным – основанием всего мира, никогда потому не теряли из вида всеобщего мирового, или общечеловеческого дела или блага. В этом отношении о. Пётр так характеризо-

—858—

вал себя и своё дело пред духовно-рассуждающими: «я (т. е., не сам по себе я, но насколько я нектому себе живу, оживёт во мне Христос, или Христово, «Я», стоящее за «я» бренного и грешного человека) – всемирный благочинный (всемирный, т. е., не просто всемирный, но всё в мире умиряющий и благоустрояющий)! Другими словами: Богочеловеческое Христово «Я», источающее от себя людям, всё доброе и истинное, ещё же и понесшее на себе грехи мира – вину всего худого и лживого в людях, если мы будем входить в Его общение и в человеколюбивый Его Дух, облагоустроит и умирит весь мир, – чему во Христе или силой Христовой и служил о. Пётр. Служил он этому великому делу именно тем, что он не только себе усвоял Христа, как Ходатая пред Отцом и Спасителя всех людей во всём, но и дело всякого, кому он духовно соучаствовал, брал в отношении ко Христу, как Ходатаю и Спасителю, также не этого только человека по его делу, но и всех по всему. Таким образом всё углублялось у него до самого корня – общечеловеческого блага, и разные посетители его, приходящие к старцу каждый по своему делу, служили духовному развитию единой его объединяющей всех Христоносной мысли, как выше было говорено мною с опытного дознания. Он чаял, и пред духовно-рассуждающими, понятно для них выражал, что русские дойдут, или, по его выражению, «доедут до света», под которым он давал понимать жизненный свет – как знания и мысли об всём по Христу; так знания и мысли о Самом Христе в живом его значении – начала для всего. Он видел уже духом своим и начатки или утреннюю зарю этого света; но однажды на моё нетерпение поскорее видеть полный свет, ответил словом, дававшим разуметь, что и в духовно-нравственном мире есть такая же неизбежная последовательность, как в мире физическом: «есть заря утренняя, говорил он мне, есть и вечерняя, потом ночь, потом полночь, тогда и кончится апокалипсическое кси» (это одна, именно средняя, из букв в Апокалипсисе, звериного числа; – о. Пётр, направляя или исправляя мою мысль по учёному делу исследования Апокалипсиса, употреблял иногда апокалипсические образы). И когда я

—859—

однажды со слезами умолял Божьего старца помочь молитвами скорее выпутаться русской мысли и духу из тёмных направлений; он прямо внушал, что остановки Божьего дела быть не может, но и произвола человеческого нечем остановить: ничем не помочь, говорил он, надо молиться Богу, а всё хорошо!» По отношению к православному Востоку о. Пётр давал разуметь, что тайна освобождения его зависит именно от освещения светом Христовым земного, гражданского и политического без чего и политическая свобода не была бы истинным благом для Востока. По отношению к неправославному западу он указывал на такое же, в духе и внутренней силе дела, недоброжелательство и опасности собственно от неправомыслия и духа западного для православной России, как было ещё во время Наполеона I-го, но в то же время указывал на наши неверности духу православия и на начавшееся движение к нему самого западного духа. Он разнообразно наводил внимательную к нему мысль на то, что православно-русскому духу надо духовно подкапываться, в интересе своего и всеобщего мира, под самые основы и внутреннюю силу западного неправомыслия, противопоставляя папскому главенству действующее главенство самого Христа над всеми у нас и в нас, а протестантской рациональности – раскрытие всеобъемлющей истины Христовой. О. Пётр свидетельствовал, что уже во всем мире, только пока ещё бессознательно с его стороны, идёт обновительное для него движение духовное, как бы новое духовное творение; это выражал о. Пётр, приводя в применение к нашей современности из книги Бытия первые слова... (Быт.1:12). Носиться же над бездной мира обновительно для него и беспрепятственно от его растленности заблуждений и бессознательности, по указанию о. Петра свойственно именно благодатному духу Ильиной ревности о Боге и правде и – против нечестия и неправд, – духу, но уже не по ветхозаветному, сожигающему и закаляющему виноватых, но по новозаветному на себе, пережигающему и чужие вины, – духу пламенеющему любовью к грешному миру самозакланного за его грехи Агнца Божия: «Илия пророк носится над бездною земною», говорил о. Пётр, одушевляясь сам новозаветным Ильиным духом Христовой

—860—

человеколюбивой ревности»³⁶²⁰. Процесс воспитания и развития знания одинаков значит как для каждого человека в отдельности, так и для целого народа, для мужчины и для женщины:

«Помилуй мя Боже», взывал иногда о. Пётр, входя в дух Давидова покаяния при «исправлении детских дел», которое для него было исправлением самого себя, очищением собственных грехов. И обновления, воспитания и сохранения до зрелости в своих детях Христова духа он чаял и молил особенно от благодати Пресвятой Богородицы, единой родившей и возрастившей миру Христа Бога. Он многообразно выражал, что этому духовно-обновительному и воспитательному во Христе воздействию и раскрытию в мире благодати Богоматери-Девы должна послужить именно женщина, назнаменованная ещё первым обетованием о Богочеловеке Христе – в образ Его матери (Быт.3:15). Впрочем, духовному рассуждению о. Пётр давал разуметь, что в этом отношении нет места ничему мечтательно-мистическому. Дело только в том, что женщине, с свойственной ей особенно сердечностью, принадлежит по отношению ко Христу, или к существу и силе Его благодати и истины, полная, но своеобразная равноправность веры с мужчиной, с свойственной ему особенно рассудочностью, и поэтому в то время, когда в мире совершается пока безотчётное для большинства духовное движение к живому свету Христову и когда, следовательно, духовная рассудочность мужчины ещё младенчествует, свойственно именно женщине, со своей сердечностью, послужить оживлению и укреплению в самом мужчине лучших или благодатных духовных инстинктов. И Матери Божией, как первообразу женщины во всём лучшем благодатном, свойственно, и, можно сказать, естественно быть, по своей благодати, взбранною воеводою своего пола по делу обновления и воспитания в нас духа Сына Своего. Не вся ли здесь проста разумевающим? – задаёт вопрос Бухарев и продолжает далее: «В видимое ознаменование всего этого, по благословению и руководящей мысли о. Петра, в последние годы

—861—

его жизни воздвигнут при г. Рыбинске женский монастырь посвящённый Премудрости Божией, празднование которой совершается именно в Богородичный праздник – в день успения Богоматери: это монастырь «Софийский». Здесь он перед самой своей кончиной завещал и похоронить себя. И знаете ли, с какой мыслью, с каким смиренномудрием и духовным самопожертвованием любви? Он, ещё довольно задолго до смерти, в сильном движении духа выражал в день св. Пророка Илии, что переводя Илиину ревность в Христов новозаветный дух, надо ему дойти до того, чтобы при смерти своей видеть других людей уже духовно-живыми, хотя бы только по младенчески, и самому умереть в таком самосознании и настроении любви к ним, как бы они извергли чего подобно» умету [Бухарев выражается сильнее, но оговаривается, что ещё всё-таки смягчил выражение о. Петра] «сами оставаясь жить во Христе. Не за долго до смерти он уже спокойно выражал ту самую мысль как бы в самом её осуществлении»³⁶²¹.³⁶²²

«Замечательно, при каких обстоятельствах он говорил это. Я беспокоился о долгах, наживаемых мной по моему невниманию к житейским вещам. О. Пётр плюнул на это житейское попечение. И когда я при сём подумал: «разве не толкование ли Апокалипсиса выручит меня из долгов», – то Старец на мои мысли и отвечал в ту же минуту: «а нет, не деньги принесёт эта книга, а гром град и дождь»³⁶²³.

Когда православная Россия сознает своё назначение, тогда оценит, что Запад выработал пригодного и питательного для истинного знания, – всё это православной мыслью будет, так сказать, изжёвано и претворено в её сок и кровь. Так откроется торжество православного разума, мудрствующего о Христе и у него через веру поучающегося, – так составится пиршество православной науки, на которой будет всего в преизобилии довольно для насыщения всех парящих посреде небесе птиц, для удовлетворения всех стре-

—862—

мящихся к чистому и живому во Христе знанию о всех предметах Божеских и человеческих. Так, прибавим. «Божия Матерь ущедрит Своих питомцев, – это новое, столь ещё юное и слабое теперь, поколение обновляющегося в нашем духе и жизни православия»³⁶²⁴.

Духовному оку всемирного благочинного были открыты не только судьбы Запада, но и настоящее состояние России, равно как и будущее её торжество.

Выражения и проявления света и силы тайны Христовой, конечно, могут обозначаться и быть изучаемы и со-вне, как бы начертание имени вселившегося в нас своей благодатью Христа Бога-Слова во плоти; но внутренние глубины сей тайны неисчерпаемы и неисследимы ни для кого, разве как для самого ума Христова и Духа Его, так что тайна Христова, в своей силе и живой истине, может быть познаваема только под условием и по мере внутреннего причастия в самом уме и духе Христовом (1Кор.11:9–16). Сие то самое и значит, что внутренний смысл Своего имени знает только Сам Бог. Итак, внешне-законный буквализм Православия, мнящийся владеть тайной Христовой через одно изучение или беспрекословное принятие догматических её определений, без проникновения в их дух и силу, – будет в своё время признаваем в Православной России как бы не подлинным или подложным именем Христовой истины или Православия. Напротив, вера православных русских будет подвизаться достигать того, чтобы ум и сердце всецело подчинять Христу, дающему сообщаться с Собой особенно в Св. Таинствах, и чтобы, таким образом, в духе и истине принять и носить Самого Христа, самого воплотившегося для нас Бога Слова, Который Един знает Своё имя в его силе и истине. Мы говорим, собственно, об общем направлении и стремлении веры; а само собой разумеется, что она будет обнаруживаться в разных степенях и возрастах духовных – в иных зрелая, в других возрастающая, в прочих младенчествующая. Довольно того, что мёртво-формальное направление веры не возможет тогда укрыться, как теперь, под начертанием имени Хри-

—863—

стова, как будто оно и состоит только в одной наружности или форме; тогда как истинная сила и подлинный смысл сего имени столь неисчерпаемо глубоки и действенны, что только Сам Христос знает Своё имя; и что, следовательно, для овладения истинным начертанием сего имени необходимо, чтобы не погребён был в нас, а воскрес и жил Своей благодатью Сам Христос. Будет это светлое Христово воскресение в России! Только когда? – После каких испытаний?!..»³⁶²⁵ Истинное знание – удел пока немногих избранных. Так о. Пётр имеет ум имеющий мудрость, а вместе с ним и свидетельство Иисусово – дух пророчествия... «Ангел возвестил св. Иоанну Богослову, читаем в 70 тетради «Об Апокалипсисе», что к назначенному для раскрытия тайны Апокалипсиса времени найдутся разумеющие верой, что следовать рабствующему страстям, верующему только в себя разуму и неправомысленной науке, – значит прилагаться человеку к скотам бессмысленным или зверям человеко-убийственным; – что такие возревнуют всей душой о предоставленной человеку славе иметь в себе образ Божий, или, что то же, быть сообразными образу Единородного; они для восстановления в себе сего образа будут жить и действовать только по началу и в духе веры во Христа, вочеловечившегося Бога Слова; войдут через сие в общение чрезвычайных даров Св. Духа и, между ними, причастия духа пророческого, которым и разрешится для них, а через них и для других, печать сокровенности, дотоле долженствующая запечатлевать Апокалипсис; что, посему, слава раскрытия и оправдания подлинного пророчественного смысла Апокалипсического, хотя сие должно совершиться при сослужении Ангельском, – подобает единой благодати Божией, открытой для верующих в Господа Иисуса и свидетельствующих Его истину с готовностью на само мученичество за оную. Таков-то и есть, с своими верными и послушными детьми, вышеупоминаемый Старец Божий Отец Пётр, по благословению и внушению которого пишется сие толкование, и который прямо говорил об этом толковании: «не деньги принесёт эта книга, а гром,

—864—

град и дождь», – гром величественных провещаний Божественных, град строгости и прещений, направленных вопреки сим провещаниям (так как град не согласует с громом) и уже наконец дождь благодати.

Итак, раскрытие православия учителя и его ученика представляются одинаково. Оно – любовь, дающая сообразность единородному, устрояющая человека в члена Церкви. Гармонически развитая под материнским руководством Церкви духоносная личность гармонически же входит в состав членов тела Христова, и сама по себе, вне этой связи, ничтожна, греховна. Углубление в той или иной мере в духовную жизнь, иначе – мера воцерковления является основой различного жизне- и веросознания, различного осознания или истории Церкви.

В самом деле, у о. Петра раскрытие православия – личное выполнение Христовым духом самопожертвования, любви, под руководством Церкви. Во-вторых, о. Пётр, а за ним и наш богослов, говорит о постепенном раскрытии идеи Церкви. Единая православная Церковь открывается с разных сторон. Пока «духовное движение к свету Христову идёт безотчётно, – по-женски, сердечно, – тогда и Церковь осознаётся в первообразе женщины – Богоматери-Девы. Припомним, что о. Пётр придавал женщине с развития жизни православной важное значение, значение «азбучки» при первоначальном обучении, с этой мыслью и целью он основал монастырь Софийский. И Бухарев в V-м отделении «Исследований Апокалипсиса» подробно выясняет великое знамение явления жены на солнце, как знамение православной Церкви, представляемой женой-Богоматерью. В своей книге «Несколько статей об ап. Павле» он так поясняет знаменование Церкви лицом Богоматери: «Должно... заметить, что Христос Богочеловек и по отношению к своей пречистой Матери также, как по отношению к Небесному Отцу, назван первенцем или перворождённым... См. Мф.1:25; Лук.2:7. В каком же смысле Он называется по отношению к Пр. Богородице-Приснодеве перворождённым? Не в том, как в таком же, что Христос Господь, имея в ней Матерь своего Богочеловечества, через это самое открыл в ней благодатную Матерь и для своих сопричастников или всего рода хри-

—865—

стианского. Вера наша уже и сама-собой разрешает сей смысл названия Христова первородным у самой Богоматери, признавая в Ней свою во Христе Матерь по благодати. Тоже решительно утверждается апокалипсическим видением Жены (в 12 гл. Ап-са), в которой, – при общем знаменовании сим образом Церкви и её судеб, – нельзя не примечать и отсвета лица самой Богоматери: ибо сия Жена представляется родившей Сына. Иже упаcет вся языки жезлом железным (Откр.12:5), а таков существенно есть, и ещё в В. Завете (во 2-м пс. Пс.2:9) назнаменован, Сам Христос. В сём видении, кроме Сына мужеска, у сей Жены указуются ещё сущие от Ея семени, но не соблюдают слово Божие и имеют свидетельство Иисус Христово (Откр.12:17). Это, по отношению к лицу Богоматери, значит, что она есть в собственном смысле Матерь Христа Бога, а в Нём – благодатная Матерь и Его сопричастников; и след. Христос есть первородный, не стыдящийся называть братией верных своих последователей, – и по отношению к своей Пречистой Матери».

Истинно-православное монашество, по мысли Бухарева, – вот наиболее выразительный образ непорочного девства Богоматери. Но православная Церковь, представляемая лицом Богоматери, сама в своей истории есть уготование Невесты Агнца. Если девственницы приготовляют приданое для женихов, а женихи – монахи, то последним Церковь открывается в новом виде, – Невеста Агнца, – мужской рассудочности – представляется как духовно-живой храм Софии Премудрости Божией. Вот идеальный образ тела Христова, православия, по внутреннему существу и в полноте раскрытия. Видимым символом этого духовноживого храма православия о. Пётр и Бухарев считают храм Софии Премудрости Божией в Константинополе. Поэтому и в рыбинском монастыре создан не просто храм во имя Богоматери, но в честь Софии, Премудрости Божией. Эти соображения опираются на пророчества о. Петра о короновании русского православного царя в Константинопольском Софийском храме, приведённого нами не в целом виде, – Бухарев передаёт пророчество полнее и конкретнее: «Упоминаемый выше о. Пётр, – достойный представитель ума, имеющего му-

—866—

дрость, – увенчанием своего дела – устроять во Христе благочиние и мир в мире, – представляет имеющие последовать в храме Софийском помазание и венчание православного царя для православного Востока через 9 лет отселе («Писано это», замечает А. М. Бухарев, «1855 г. Марта 5-го дня») и именно 22-го августа, подобно как было помазание и венчание Императора, блаженной памяти, Николая I-го по утешении смут, в Успенском Московском Соборе 1825 года 22-го августа»³⁶²⁶. В другом месте (тетрадь 64-я) поясняется, что к этому времени именно относится гибель Вавилона. Вот почему и для православия время этих годов кажется самому Бухареву страшно-критическим.³⁶²⁷

Пророчество не оправдалось, но оно красноречиво говорит о степени зависимости нашего богослова от старца о. Петра в основном пункте – понимании православия.

Эта же зависимость заметна в истории ветхозаветного осознания идеи Церкви, как оно представляется нашим богословом в книге «Печаль и радость по слову Божию», в очерке о «Песни песней», к которому мы отсылаем читателя³⁶²⁸.

Есть ещё один пункт в системе Бухарева, который не уменьшая значения о. Петра в нравственном перевороте А. М., чрезвычайно важном для осознания идеи Церкви и оценки состояния современной ему русской церковной жизни, даёт возможность отметить, в какой области руководство старца отразилось сравнительно менее. – Это в вопросе о знании. При надлежащем (на основании веры), развитии умственной деятельности по Бухареву, является просвещённая вера, некоторая высшая форма ведения. Теперь, если переворот «книжника-фарисея» – о. Феодора – выразился в своеобразном подвижничестве, в защите своего толкования Откровения, то при кризисе нравственном предшествующая умственная деятельность его не только не оказалась ложной, но получила большую

—867—

цену. Поэтому, указывая на о. Петра, как на замечательного руководителя в области мысли и жизни, мы не должны забывать, кому обязан А. М. Бухарев подготовкой к слушанию таинственных лекций угличского мудреца. Мы уже указали на академического наставника Бухарева, – прот. Ф. А. Голубинского; отметили также, что эта зависимость осознается А. М-чом, вероятно даже менее, чем то было в действительности. По существу, славянофил – о. Феодор и в этом отношении не стоит совершенно особняком³⁶²⁹, но в его лице очевидна и та связь Академии с народным религиозным опытом, который является основой славянофильства и по которому можно судить о жизненности нашей Церкви.

Свящ. А. Белоруков

—868—

а) Почётные Члены академической Конференции

«В почётные члены³⁶³⁰ избирались лица духовного и светского звания, «знаменитые духовным просвещением и любовью к духовному просвещению, основанной на христианском образе мыслей». От них предварительно было испрашиваемо согласие на принятие этого звания. В число таких членов были избраны в разное время следующие лица:

—869—

—870—

*) По определению Совета Академии от 28 сентября 1871 года, соответственно новому уставу духовных академий, – Высокопреосвященным митрополитам: Новгородскому и С.-Петербургскому Исидору и Киевскому и Галицкому Арсению, бывшему попечителю Московского учебного округа, генерал-адьютанту, графу Сергею Григорьевичу Строганову и бывшему ректору Императорского Московского Университета Сергею Ивановичу Баршеву – присвоено было звание Почётных Членов Академии.

**) В 1880 году протоиерей Иосиф Васильевич Васильев был избран в Почётные Члены Академии.

б) Почётные Члены Академии

С преобразованием духовных академий по уставу 1869 года, академическому Совету предоставлено было право избрания в почётные члены Академии «лиц, известных покровительством духовному просвещению или прославившихся своими дарованиями и заслугами Церкви».)

С 1871 года:

Обер-Прокурор Святейшего Синода и Министр Народ-

—871—

ного Просвещения (впоследствии – Министр Внутренних Дел), граф Дмитрий Андреевич Толстой (избран Советом Академии в собрании 28 сентября – во уважение оказываемого им покровительства духовному просвещению и учёных трудов но истории русской церкви), † 1889 г. апр. 25.

Макарий (Булгаков), архиепископ Литовский ( – во уважение к содействию успехам духовного просвещения и учёным трудам по богословию и русской церковной Истории). † 1882 г. июня 9 в сане митрополита Московского и Коломенского.

Ректор Императорского Московского Университета Сергей Михайлович Соловьев ( – во уважение к учёным трудам по русской истории, плодотворным и для истории церкви русской), † 1879 г. окт. 4.

* * *

Бывший профессор Императорского Московского Университета Михаил Петрович Погодин (12 ноября – во уважение его многоплодных исторических изысканий, осветивших судьбы отечества нашего, и выражаемого им постоянно убеждения в силе и значении Церкви для благоденствия России во все времена), † 1875 г. дек. 8.

* * *

Антоний (Амфитеатров), архиепископ Казанский (28 ноября – во уважение его содействия успехам духовного просвещения, учёных трудов и пастырской заботливости о духовных нуждах своего края), † 1879 г. нояб. 8.

Димитрий (Муретов), архиепископ Херсонский ( – во уважение его высокого духовного просвещения и заслуг, оказанных Церкви), † 1883 г. нояб. 14.

Евсевий (Орлинский), архиепископ. Могилевский ( – во уважение неутомимых трудов его в назидании паствы словом Божиим и заслуг пастырского служения на пределах востока и запада русской церкви), † на покое 1883 г. февр. 23.

Андрей Николаевич Муравьев ( – во уважение его многолетней церковно-литературной деятельности, постоянного содействия к укреплению нашего единения с церковью греческой и в благодарность за обогащение Академии книгами и рукописями, важными для истории православия), † 1874 г. авг. 18.

Юрий Феодорович Самарин ( – во уважение глубокого сочувствия интересам православия и сильного правдой обличения врагов его). † 1876 г. марта 19.

* * *

По уставам 1884 и 1910 гг.: «лиц, известных покровительством духовному просвещению или прославившихся своими заслугами перед св. Церковью и учёными трудами».

—872—

С 1872 года:

(22 сентября)

Макарий (Миролюбов), епископ Орловский (во уважение споспешествования его успехам духовного просвещения и за труды по русской церковной археологии), впоследствии – архиепископ Донской и Новочеркасский. – † на покое 1894 г. дек. 24.

Протоиерей Михаил Феодорович Раевский, настоятель русской православной церкви в Вене (во уважение постоянного содействия к сближению русских с православными племенами славянскими и усердной готовности содействовать Академии в её учёных потребностях), † 1884 г. мая 2.

С 1874 года:

Протопресвитер Московского Большого Успенского собора Димитрий Петрович Новский (10 октября – как достойнейший представитель духовенства, в благочестии, братской любви и благосоветной мудрости совершивший пятидесятилетие своего служения Церкви Христовой, которого начало было положено в Московской Духовной Академии), † 1879 г. июня 4.

С 1875 года:

(1 октября)

Академик Измаил Иванович Срезневский (во уважение многолетней и многоплодной деятельности его, как первенствующего славянского филолога-палеографа и археолога, весьма много содействовавшего раскрытию характера древнего церковно-славянского языка, во внимание к многочисленным учёным трудам его по изданию древних церковно-славянских памятников, важных для истории христианского, просвещения у древних славян, и в благодарность за тёплое и деятельное сочувствие интересам Московской Духовной Академия), † 1880 г. февр. 9.

Филофей (Успенский), архиепископ Тверской (во уважение глубокого назидания паствы многолетним благоговейным священнослужением, жизнью и всегдашним наставлением в духе евангельского просвещения, старейшего в святителях из позднейших воспитанников преподобного Сергия), † 1882 г. янв. 29, в сане митрополита Киевского и Галицкого.

Академик Афанасий Феодорович Бычков (во внимание к многочисленным и разнообразным трудам его по изданию памятников русской церковной и гражданской истории, – в особенности по ува-

—873—

жению к его многоплодной деятельности в звании Председателя Высочайше учреждённой Комиссии для составления и издания ,Описания» документов и дел, а также постановлений Святейшего Синода, столь важных для церковно-исторической и канонической науки, – и в изъявление признательности за содействие учёным Академии в пользований сокровищами Императорской Публичной Библиотеки), † 1899 г. апр. 2.

С 1876 года:

Протоиерей Иоанн Николаевич Рождественский, настоятель Московской церкви Черниговских чудотворцев и председатель Московского Общества Любителей Духовного Просвещения (19 августа – во уважение его многополезного, в продолжение. пятидесяти лет, служения Церкви и духовному просвещению), † 1894 г. сент. 6.

* * *

Протопресвитер Василий Борисович Бажанов, Духовник Их Императорских Величеств и Член Святейшего Правительствующего Синода (1 октября – во уважение его многолетнего и неутомимого служения Церкви и духовному просвещению, старейшего из пресвитеров в Правительствующем Соборе-Русской Церкви), † 1883 г. июл. 31.

Протоиерей Иоанн Васильевич Рождественский, законоучитель Их Императорских Высочеств и Член Святейшего Правительствующего Синода ( – во уважение его особенных заслуг Церкви и духовному просвещению). † 1882 г. окт. 10.

С 1877 года:

(1 октября)

Филарет (Филаретов), епископ Уманский, ректор Киевской Духовной Академии (во уважение его многолетнего и сильного содействия успехам духовного просвещения и учёных трудов по исследованию о священных книгах Ветхого Завета), † 1882 г. февр. 23 в сане епископа Рижского и Митавского.

Протоиерей Московского Архангельского собора Михаил Измаилович Богословский (во уважение его многолетнего и плодотворного служения Церкви и учёных трудов его по изображению судеб Церкви Ветхого и Нового Завета в духе библейских повествований). † 1884 г. янв. 16 в сане протопресвитера Московского Большого Успенского собора.

—874—

С 1878 года:

Протоиерей Пётр Евдокимович Покровский, главный священник армии и флотов (18 августа – как достойнейший представитель духовенства, более сорока лет проходивший служение в церкви Московской, принимавший близкое участие и в делах Московской Духовной Академии по званию действительного члена оной), † 1888 г. февр. 25.

* * *

Евгений (Сахаров-Платонов), епископ, бывший Симбирский (30 сентября – во уважение его полезного для Академии служения в звании преподавателя и начальника), † на покое 1888 г. июня 26.

Амвросий (Ключарев), епископ Дмитровский ( – как знаменитый необычайным даром церковного учительства, давно стяжавший славу проповедника в древней столице), † 1901 г. сент. 3 в сане архиепископа Харьковского и Ахтырского.

Алексий (Лавров-Платонов), епископ Можайский ( – как знаменитый законовед церковный, почти четверть века посвятивший учёному служению в Академии), † 1890 г. нояб. 9 в сане архиепископа Литовского и Виленского.

Протоиерей Московской Николоявленской церкви Стефан Иванович Зернов ( – как давний член академической Конференции, неутомимый деятель в области учения и советования духовного, благотворитель нуждающихся студентов Академии), † 1886 г. окт. 17.

С 1879 года:

Редактор « Московских Ведомостей» и « Русского Вестника» – Михаил Никифорович Катков (21 сентября – как крепкий охранитель и учёнейший защитник дорогих для русского народа начал православия, самодержавия и народности), † 1887 г. июля 20.

* * *

Михаил (Иованович), митрополит Сербский (1 октября – как достославно довершивший двадцатипятилетнее служение в сане святительском, великий деятель на пользу православной церкви Сербской и Сербского народа), † 1898 г. февр. 6.

Анфим (Чалыков), митрополит Виддинский, бывший экзарх Болгарии ( – как достохвально прошедший двадцатипятилетнее поприще служения церкви Болгарской, доблестный страдалец за свой народ), † в 1888 г.

—875—

С 1880 года:

(22 сентября)

Оберн Прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев (во уважение к глубоко-сочувственным отношениям его к потребностям Церкви и во уважение к заслугам, оказанным науке руководственными его трудами), † 1907 г. март. 10.

Главноуправляющий вторым отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, бывший Товарищ Обер-Прокурора Святейшего Синода, князь Сергей Николаевич Урусов (во уважение к благотворному для Церкви участию в управлении её делами и к обширной и многоплодной деятельности законодательной), † 1883 г. янв. 18.

Протоиерей Иосиф Васильевич Васильев, Председатель Учебного Комитета при Святейшем Синоде (во уважение к многоплодному действованию в пользу православной Церкви во время продолжительного служения ей на Западе Европы, ко многим учёным трудам и к неутомимой деятельности по руководительному направлению дел духовно-учебных заведений), † 1881 г. дек; 27.

С 1881 года:

(1 октября)

Директор Канцелярии Обер-Прокурора Святейшего Синода Иван Александрович Ненарокомов (во уважение двадцатипятилетнего многотрудного и многоплодного служения его благу духовно-учебных заведений), † 1889 г. дек. 14.

С 1882 года:

(1 октября)

Заслуженный ординарный профессор Московской Духовной Академии Егор Васильевич Амфитеатров (во уважение более сорокалетнего усердного и полезнейшего служения его в Академии, сопровождавшегося благотворным влиянием его на раскрытие дара слова и эстетического вкуса в студентах Академии). † 1888 г. мая 17.

Ректор Вифанской духовной семинарии, протоиерей Филарет Александрович Сергиевский (во уважение продолжительного весьма полезного служения его в Академии и неутомимой деятельности по званию члена Духовно-Цензурного Комитета). † 1884 г. янв. 7

—876—

настоятелем Московского придворного Архангельского собора.

Порфирий (Успенский), епископ, бывший Чигиринский (во уважение многолетних и многоплодных трудов его по изучению христианского Востока и исследований памятников византийской церковной письменности), † 1885 г. апр. 19.

С 1883 года:

Леонтий (Лебединский), архиепископ Варшавский (1 октября – во, уважение многополезной высшей административной и проповеднической его деятельности), † 1893 г. авг. 1 в сане митрополита Московского и Коломенского.

Савва (Тихомиров), архиепископ Тверский ( – во уважение учёных трудов его и полезных для истории русской церкви изданий), † 1896 г. окт. 13.

Михаил (Лузин), епископ Курский ( – во уважение его плодотворной, продолжавшейся более 25 лет, профессорской деятельности, соединявшейся с ректорством сначала в Московской Духовной Академии, а потом в Киевской, и во уважение его многих, весьма полезных и отмеченных печатью выдающегося таланта, трудов по истолкованию Священного Писания), † 1887 г. марта 20.

* * *

Заслуженный экстраординарный профессор Московской Духовной Академии Василий Никифорович Потапов (25 ноября – во уважение двадцатипятилетнего примерного служения его науке мудрости в Московской Духовной Академии), † 1890 г. февр. 5.

С 1884 года:

(27 сентября)

Сергий (Ляпидевский), архиепископ Кишинёвский (во уважение его продолжительной, многополезной деятельности для блага церкви и науки), † 1898 г. февр. 11 в сане митрополита Московского и Коломенского.

Мисаил (Крылов), епископ Можайский (во уважение его замечательных трудов в открытой борьбе с расколом). Ныне – Член Московской Святейшего Синода Конторы и настоятель Московского ставропигиального Симонова монастыря.

Леонид (Кавелин), архимандрит, наместник Свято-Троицкой Сергиевы Лавры (во уважение к учёным его исследованиям в области русской истории), † 1891 г. окт. 22.

—877—

Протопресвитер Московского Большого Успенского собора Николай Александрович Сергиевский (во уважение его учёных заслуг на пользу богословской науки), † 1892 г. июня 28.

Редактор «Православного и Обозрения», протоиерей Пётр Алексеевич Преображенский (во уважение двадцатипятилетней деятельности его в качестве редактора издаваемого им журнала), † 1893 г, июн. 3.

Редактор «Душеполезного Чтения», протоиерей Василий Петрович Нечаев (во уважение двадцатипятилетней деятельности его в качестве редактора издаваемого им журнала), впоследствии – Виссарион, епископ Костромской и Галичский. † 1905 г. мая 30.

С 1885 года:

Его Императорское Высочество, Великий Князь Сергий Александрович (14 марта – во уважение деятельного сочувствия Его Высочества духовному просвещению), † 1905 г. февр. 4.

* * *

Павел (Лебедев), архиепископ Кахетинский и Карталинский экзарх Грузии (20 сентября – во уважение его благотворной и многоплодной архипастырской деятельности), † 1892 г. апр. 23 в сане архиепископа Казанского и Свияжского.

Палладий (Раев), архиепископ Казанский и Свияжский ( – во уважение его благотворной и многоплодной архипастырской деятельности), † 1898 г. дек. 5 в сане митрополита С.-Петербургского и Ладожского.

Сергий (Спасский), епископ Могилевский и Мстиславский, ( – во уважение его учёных трудов на пользу богословской науки), † 1904 г. нояб. 20 в сане архиепископа Владимирского и Суздальского.

Граф Михаил Владимирович Толстой ( – во уважение его учёных трудов в области истории Русской Церкви), † 1896 г. янв. 23.

С 1886 года:

(29 сентября)

Платон (Городецкий), митрополит Киевский и Галицкий (во уважение его высшей долговременной архипастырской, проповеднической и административной деятельности), † 1891 г. окт. 1.

Никанор (Бровкович), архиепископ Херсонский и Одесский

—878—

(во уважение его учёных трудов на пользу богословской науки и полемическо-проповеднической деятельности), † 1890 г. дек. 27.

Сильвестр (Малеванский), епископ Каневский, ректор Киевской Духовной Академии (во уважение его обширных трудов в области богословской науки), † 1908 нояб. 18.

Протопресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев (во уважение его многолетней полезной деятельности в должности ректора С.-Петербургской Духовной Академии), † 1910 г. июн. 13.

Протоиерей Сергий Константинович Смирнов (во уважение его долговременной деятельности в должности профессора и ректора Московской Духовной Академии и учёных заслуг, делу духовного просвещения). † 1889 г. февр. 16.

Протоиерей С.-Петербургского Исаакиевского собора Пётр Алексеевич Смирнов (во уважение заслуг, оказанных им делу просвещения народа в духе православной церкви), впоследствии – Председатель Учебного Комитета при Святейшем Синоде, † 1907 г. окт. 29.

С 1887 года:

(22 сентября)

Феофан (Говоров), епископ, бывший Владимирский (во уважение его обширных трудов на пользу духовного просвещения и богословской науки), † на покое 1894 г. янв. 6.

Протоиерей Александр Поликарпович Владимирский, ректор Казанской Духовной Академии (во уважение его долговременной профессорской службы и деятельности в качестве ректора Казанской Духовной Академии), † 1898 г. марта 23 в должности члена Учебного Комитета при Святейшем Синоде.

Протоиерей С.-Петербургского Казанского собора Александр Алексеевич Лебедев (во уважение его учёных трудов на пользу богословской науки), † 1898 г. март. 23.

Профессор Московской Консерватории, протоиерей Димитрий Васильевич Разумовский (во внимание к его почтенным трудам по теории и истории церковного пения), † 1889 г. янв. 2.

С 1888 года:

(21 сентября).

Антонин (Капустин), архимандрит, настоятель Иерусалимской миссии (во уважение учёных трудов и благоплодной дея-

—879—

тельности его р качестве настоятеля Иерусалимской миссии), † 1894 г. марта 23.

Протоиерей Павел Феодорович Солярский (во уважение его учёных трудов преимущественно в области Священного Писания), † 1890 г. мая 4.

С 1889 года:

(22 сентября)

Протоиерей Московского кафедрального Христа Спасителя собора Алексий Иванович Соколов (во уважение его долговременного и многоплодного служения церкви), † 1899 г. июн. 25.

Протоиерей Михаил Симонович Боголюбский, Председатель отдела Общества распространения духовно-нравственных книг (во уважение его учёных заслуг в области изучения Свящ. Писания и святоотеческой письменности), † 1902 г. янв. 20.

Протоиерей Виктор Петрович Рождественский, Товарищ Председателя Общества любителей духовного просвещения и редактор изданий сего Общества (во уважение его долговременных трудов на пользу духовного просвещения), † 1892 г. апр. 23.

С 1890 года:

Князь Владимир Андреевич Долгоруков (21 августа – в знак высокого почтения к доблестному двадцатипятилетнему служению его в должности Московского Генерал-Губернатора), † 1891 года июня 21.

* * *

Протоиерей Платон Иванович Капустин, настоятель Московской Петропавловской, на Басманной, церкви (15 сентября – во уважение его пятидесятилетнего служения церкви и науке), † 1890 г. дек. 8.

* * *

Протоиерей Александр Михайлович Иванцов-Платонов, ординарный профессор Императорского Московского Университета (21 сентября – во уважение его учёных трудов по истории церкви и тридцатилетнего ревностного служения делу христианского просвещения юношества), † 1894 г. нояб. 12.

Редактор французского православного журнала «Христианское единение», священник Владимир Геттэ ( – во уважение его многочисленных православных и учёных произведений церковно-исторического содержания и ревностнейшей борьбы его с заблужде-

—880—

ниями римско-католической церкви), † в марте 1892 года настоятелем Русской посольской церкви в Париже.

С 1891 года:

(22 сентября)

Никандр (Покровский), архиепископ Тульский и Белевский (во уважение пятидесятилетнего пастырского и архипастырского его служения, ознаменованного многими подвигами на пользу церкви и духовного просвещения), † 1893 г. июня 27.

Вениамин (Благонравов), архиепископ Иркутский и Нерчинский (во уважение его многолетней миссионерской деятельности), † 1892 г. февр. 2.

Феогност (Лебедев), архиепископ Владимирский и Суздальский (во уважение его, неусыпных архипастырских трудов, в особенности по делу религиозного просвещения русского народа), † 1903 г. янв. 22 в сане митрополита Киевского и Галицкого.

Августин (Гуляницкий), епископ Костромский и Талибский (во уважение его долговременного служения русской богословской науке, исполненного ревности о благе церкви), впоследствии – Екатеринославский и Таганрогский, † 1892. г. нояб. 30.

Амфилохий (Казанский), епископ Угличский (во уважение его учёных заслуг по изданию памятников древней церковной письменности). † 1893 г. июля 20.

Арсений (Иващенко), архимандрит, настоятель Заиконоспасского Монастыря в Москве (во уважение его неослабной деятельности в разработке церковной истории, в особенности позднейшей – Греческой, мало изученной и исследованной), † 1903 г. февр. 16 в сане епископа Кирилловского, викария Новгородской епархии.

С 1892 года:

Иоанникий (Руднев), митрополит Киевский и Галицкий (31 января – во уважение его заслуг Церкви и духовному просвещению через, заботливое покровительство и попечительное содействие трудам Академии). † 1900 г. июн. 7.

* * *

15 сентября.

Владимир (Петров), архиепископ Казанский и Свияжский (во уважение его трудов по обращению к свету истинной веры языч-

—881—

ников на далёком Востоке и его архипастырской просветительной деятельности в разных епархиях), † 1897 г. сент. 2.

Антоний (Вадковский), епископ Выборгский, ректор С.-Петербургской Духовной Академии (во уважение его просвещенно-мудрого руководства высшей духовной школой и учёно-проповеднических трудов), † 1912 г. нояб. 2 в сане митрополита С.-Петербургского и Ладожского.

Александр (Светлаков), епископ Дмитровский (во уважение к его трудам по изъяснению истин Христовой веры и украшению церковного пения), впоследствии – Калужский и Боровский, † 1895 г. окт. 7.

Иаков (Поспелов), архимандрит, настоятель Кириллова Белозерского монастыря (во уважение его пятидесятилетнего ревностного служения церкви и духовному просвещению, совершаемого в духе древнего православия и строгого подвижничества), † 1896 г. янв. 16.

Протоиерей Алексий Иванович Парвов, Председатель Учебного Комитета при Святейшем Синоде (во уважение его учёных трудов и сочувственного содействия нуждам духовных школ), † 1897 г. сент. 25.

Директор Московского Публичного и Румянцевского Музеев Василий Андреевич Дашков (во уважение его пятидесятилетнего доблестного служения Государству и отечественному просвещению). † 1896 г. янв. 8.

Директор Московского Главного Архива Министерства Иностранных Дел, барон Феодор Андреевич Бюлер (во уважение его многолетнего и многополезного служения Отечеству и содействия преуспеянию духовной науки), † 1896 г. мая 10.

С 1893 года:

(6 сентября)

Дионисий (Хитров), епископ Уфимский и Мензелинский (во уважение его многоплодных трудов по просвещению инородцев и по переводу церковно-богослужебных книг на инородческий языки), † 1896 г. сент. 8.

Димитрий (Самбикин), епископ Подольский и Брацлавский (во уважение его учёных трудов и духовно-просветительной деятельности). † 1908 г. март. 17 в сане архиепископа Казанского и Свияжского.

Протоиерей Кронштадтского собора Иоанн Ильич Сер–

—882—

гиев (во уважение его духовно-просветительной деятельности и, в частности, проповеднических трудов), † 1908 г. дек. 20.

Заслуженный экстраординарный профессор Академии, протоиерей Московской Николаевской, в Толмачах, церкви Димитрий Феодорович Касицын (во уважение его долголетней и многолюдной службы в Московской Духовной Академии), † 1901 г. дек. 3.