Часть первая. Синодальный период

1. Период местоблюстительства

Патриарх Адриан скончался в 1700 г. Россия переживала тогда переломные исторические события, в ходе которых складывался новый облик государства: реформировалось войско, строился флот, на западно-европейский лад перекраивались культура и быт высшего слоя русского общества, на отвоеванном у шведов балтийском побережье в считанные годы была выстроена новая столица России – Санкт-Петербург.

Среди преобразований Петра Великого особенно важной по своим последствиям была церковная реформа, ибо главная черта петербургского периода – абсолютизм государственной власти, существенно отличавшийся от старомосковского самодержавия с его традиционным обычным правом и, главное, не подчиненной светскому государю высшей церковной властью. Попытки московских государей узурпировать власть над Церковью являлись нарушением нормы, а нормой в отношениях между церковной и государственной властью до Петра оставалась симфония, унаследованная от Византии. Властной рукой Петра Православная Церковь была отодвинута от главного русла национальной жизни. Светское правительство стало смотреть на Церковь не как на высочайшую святыню народа, а как на одну из подпорок государственного аппарата, нуждавшуюся в опеке и надзоре. Для этого правительству понадобилось сломать старый строй церковного управления, сочетавший в себе соборное начало и первосвятительское возглавление, а на его месте учредить новую – синодальную – систему.

Творец этой реформы Петр I получил старомосковское воспитание, которое, однако, не было чуждо западных влияний. Учился он, как и его сверстники, по Псалтири и священным книгам, Часослову, но уже в детстве пристрастился к иллюстрированным книгам иностранной печати, а потом его на многие годы увлекли потешные военные игры с полками иноземного строя; в юности он завел знакомства в вызывавшей ужас и отвращение у ревнителей старины Немецкой слободе, где проживали иностранцы. На душу будущего царя неизгладимое впечатление произвел дикий стрелецкий бунт 1682 г., когда на глазах у юного наследника растерзали его дядей Алексея и Ивана Нарышкиных. С этих пор всякая старина в сознании Петра отождествлялась с неукротимым и темным фанатизмом.

Петру стала чужда любовь русских людей старинного склада к земным поклонам и долгим молитвам, к возжиганию свечей перед иконами, к колокольному звону. Царь не придавал важного значения постам и даже, к ужасу людей строгих правил, позволял себе шутовские забавы, которые воспринимались ими как кощунство. Его воспитатель дядька Никита Зотов, возведенный в шутовской сан «князя-папы», на потеху государю в пьяной пирушке раздавал бражникам «благословения» двумя накрест сложенными чубуками. У ревнителей старины вызывало недоумение и пристрастие царя к табаку, которое патриарх Адриан связывал со склонностью к западному инославию. «Многие от пипок табацких и злоглагольств люторских, кальвинских и прочих еретиков, – писал он в одной из своих грамот, – объюродели».

Петра подозревали в неправославии, иные даже в безбожии. Но атеистом он не был. Вера его была твердой и по-своему сильной. Выражалась она в том, что в воскресные и праздничные дни он непопустительно молился за литургией, часто становился на клирос и читал Апостол; всякое дело, всякий военный поход он начинал с молитвы о ниспослании Божия благословения, а всякий успех и всякую победу сопровождал благодарственным молебном. О его живой вере в Промысл Божий свидетельствуют часто повторявшиеся им слова: «Кто забывает Бога и не исполняет заповедей Его, тот, сколько бы ни трудился, не сделает многого, ибо не осенен благословением свыше».

О вольнодумцах Петр I говорил со свойственной ему грубоватой крепостью выражений: «Кто не верует в Бога, тот либо сумасшедший, или с природы безумный. Зрячий Творца по творениям познать должен». Характерна одна из его бесед с историком Татищевым, который, увлекшись в Европе крайним рационализмом, позволил себе однажды в присутствии царя издевательски насмехаться над Библией и церковными установлениями. Ударив вольнодумца за эти речи своей знаменитой дубинкой, царь поучал его: «Не соблазняй верующих чистых душ, не заводи вольнодумства, пагубного благоустройству– не на тот конец старался я тебя выучить, чтобы ты был врагом общества и Церкви».

Но искренность христианской веры Петра не мешала ему на все смотреть глазами государственного человека, под углом зрения государственной пользы. А его политические и правовые воззрения складывались под влиянием западных протестантских учений о примате государства во всех сферах народной жизни, из чего выводилась и ложная доктрина о главенстве монарха над Церковью. Однако он не спешил в осуществлении своего замысла поставить Церковь на место одного из подвластных ему ведомств, а действовал осторожно и расчетливо. Да и сам замысел не сразу обрел характер до конца продуманного плана. План складывался постепенно – и переходный период, который поначалу мыслился как время межпатриаршества, затянулся на двадцать лет.

Весть о кончине патриарха Адриана застала Петра в действующей армии под Нарвой. Из Москвы к нему летели курьерские донесения. Первое предложение отложить избрание патриарха и учредить межпатриарший «соборик» поступило от боярина Тихона Стрешнева, в прошлом врага и гонителя патриарха Никона. Алексей Курбатов, ведавший казной, советовал царю: «О избрании же, государь, патриарха, мню, достоит до времени обождати, да во всем всего сам твое самодержавие изволиши усмотреть… Из архиереев, государь, для временного в духовных управления, ежели тебе, государю, угоден, мнится многим добр быти холмогорский».

Предложение «обождати с избранием патриарха» совпало с намерением самого царя. Но для временного возглавления Церкви он избрал не холмогорского архиепископа Афанасия, как советовал А. Курбатов и как того ожидали в Москве, а одного из самых молодых архиереев – митрополита Стефана (Яворского), ученого монаха из Киева.

Дело было, конечно, не в том, что великорусская иерархия оскудела талантами. Правда, некоторые из архиереев-великороссов, напуганные петровскими новшествами, потеряли чувство духовного равновесия. Подобно старообрядцам, они видели в царе-реформаторе еретика и даже антихриста. В 1700 г. к уголовному суду был привлечен тамбовский епископ Игнатий, который поощрял Григория Талицкого, читавшего ему свои тетрадки, в которых он доказывал, что Петр – антихрист. Преосвященный, слушая эти бредни, плакал от умиления и приговаривал: «Павловы твои уста». Но среди великорусской иерархии были, конечно, и люди другого склада– умные, дальновидные, с широким кругозором.

Таким был упомянутый в донесении Курбатова холмогорский архиепископ Афанасий. В своей епархии ему часто приходилось видеться с иностранцами, и он, к удовольствию царя, умел обходиться с ними приветливо. Это был тот самый Афанасий, которого во время стрелецкого бунта на глазах юного Петра в Грановитой палате заушал раскольничий протопоп Никита Пустосвят. Еще при жизни первосвятителя Адриана Петр высказывал желание иметь его преемником престарелого патриарха.

Другим незаурядным архипастырем был митрополит Новгородский Иов, постриженник Троице-Сергиева монастыря, покровитель просвещения в греко-славянском духе, деловитый благотворитель, который в своей епархии устраивал школы, странноприимные дома, больницы. Митрополит Иов доброхотно жертвовал епархиальные средства на строительство флота и войну с турками.

Наконец, подлинным светилом в сонме архиереев сиял епископ Митрофан Воронежский (1623–1703). До 40 лет он служил приходским священником, потом, овдовев, принял постриг в Золотниковской пустыне. В 1682 г. его хиротонисали во епископа и назначили на вновь открытую Воронежскую кафедру. В ту пору это был дикий казачий край, которого едва коснулось христианское просвещение. За время святительского служения епископа Митрофана в епархии было построено 47 новых храмов, основано два монастыря. Дом святителя служил приютом для странников и лечебницей для болящих. Замечательную черту в житии святого составляет его духовная дружба со святителем Питиримом, епископом Тамбовским.

Петр I близко познакомился со святителем Митрофаном во время строительства кораблей на воронежской верфи. Святитель видел в этом предприятии богоугодное дело. Войну с турками, угнетавшими православных братьев, для которых предназначались корабли, он считал священной войной Креста с полумесяцем, благословлял на нее царя и с радостью жертвовал сбережения епархиального дома «на ратных».

Но, чуждый человекоугодия и искательства, святой Митрофан был непоколебим и бесстрашен, когда дело касалось веры. Его огорчала приверженность Петра к иноземным, «еретическим» обычаям. Однажды царь пригласил святого Митрофана на обед в свой воронежский домик-дворец, перед входом в который стояли статуэтки полунагих богинь. Возмутившись таким тогда еще необычным в России видом дворца, святитель отказался войти в дом. «Лучше умереть – сказал он, – чем присутствием своим или боязливым молчанием одобрять язычество. Неприлично государю православному ставить болваны языческие». Уверенный в том, что за этот дерзкий поступок царь прикажет казнить его, он, вернувшись к себе, велел звонить во все городские колокола. И когда Петр, удивленный звоном, спросил, что это значит, ему объяснили: владыка готовится к смерти. Преисполнившись уважения к исповеднической ревности архиерея, Петр велел убрать статуи.

Перед смертью святитель Митрофан принял великую схиму с именем Макария. Кончина его последовала 23 ноября 1703 г. В погребении святого архипастыря участвовал Петр, который сам нес его гроб до могилы и сказал после погребения: «Не осталось у меня другого такого святого старца».

Сохранилось завещание святителя Митрофана, в котором есть замечательное поучение: «Для всякого человека таково правило мужей мудрых: употреби труд, храни мерность – богат будеши; воздержно пей, мало яждь – здрав будеши; твори благо, бегай злаго – спасен будеши».

Но, несмотря на все уважение, с которым относился царь к таким достойным архипастырям, как святители Митрофан, Иов, Афанасий или митрополит Казанский Тихон, его смущало их недоверие, даже архиепископа Афанасия, к западно-европейской учености, к инославной культуре. А главное, опасался Петр, эти архиереи могут воспротивиться его замыслу подчинить Церковь государственной власти. Поэтому всем им был предпочтен выходец из Малороссии митрополит Рязанский Стефан.

Митрополит Стефан (Яворский) родился в 1658 г. в семье православного галицкого шляхтича. Образование получил в Киево-Могилянской академии и в иезуитских коллегиях во Львове, Люблине, Вильне и Познани. Учение в католических школах предполагало для православного принятия униатства. Это была унизительная, но обычная тогда в Западной Руси «кража науки». Вернувшись в Киев, будущий иерарх отрекся от притворного униатства и принял монашеский постриг. Его назначили профессором академии, где он выделялся среди коллег даром проповедничества. Он умел соединить в своих проповедях и «предиках» изощренные приемы киевско-польской риторики с неподдельной искренностью религиозного чувства, воодушевлением и сердечностью.

В 1700 г. митрополит Киевский Варлаам (Ясинский) послал архимандрита Стефана в Москву для рукоположения в сан викарного епископа. Но в Москве ставленнику случилось в присутствии царя произнести «предику» при погребении боярина А. С. Шеина. Слово это привело Петра в восторг. Он увидел в ораторе человека европейской культуры, как ему казалось, превосходившего ученостью московских «начетчиков». Петр распорядился поставить его на древнюю митрополичью кафедру в Рязань. А менее чем через год после этого возвышения Освященный Собор, по указанию Петра, назначил митрополита Стефана «экзархом, блюстителем и администратором патриаршего стола».

«Экзарх и блюститель», мечтавший об архиерействе у себя на родине, принял свое назначение со скорбью. К тому же в Москве его встретили недружелюбно и даже враждебно, считали чужаком, обзывали «обливанцем, поляком, латынником». Возвышение митрополита Стефана встревожило и православный Восток. Строгий ревнитель православия патриарх Иерусалимский Досифей в 1702 г. писал Петру, умоляя его не назначать на архиерейские кафедры «ни черкас, ни греков», а только православных москвичей, «аще и не мудрии суть», «чтобы и в патриархи не попал ни грек, ни иные какие породы человек, сиречь от Малыя и Белыя России, которые вскормилися и учатся в странах и школах латинских и полонских». А еще через год патриарх Досифей прислал послание самому митрополиту Стефану, в котором сурово предупреждал его, что на Востоке не потерпят, чтобы он стал патриархом.

Скоро, однако, выяснилось, что Петр ошибся в выборе местоблюстителя. Вероятно, тогда ему слишком упрощенно представлялся характер западного образования, и он не предполагал, что «западник и латынник» может оказаться более крутым противником церковной реформы на протестантский лад, чем великорусские архиереи. Митрополит Стефан, воспитанный в католических школах, был горячим поборником высокого авторитета Церкви и ее независимости от государства.

Как и великорусские архиереи, он мечтал об избрании патриарха. И ревнители старины в Москве вскоре поняли, что в лице столь сперва нежеланного для них чужака они обрели если и не единомышленника, то союзника, к тому же человека неуступчивого, твердого, мужественного. Вместе с ними местоблюститель не одобрял второго брака царя, заключенного при жизни насильственно постриженной царицы Евдокии Лопухиной. С негодованием узнал он об отмене постов в войсках, на что царь, в обход предстоятеля Русской Церкви, заручился разрешительной грамотой от Константинопольского патриарха. В своих проповедях митрополит Стефан стал открыто обличать не хранящих постов, обидящих Церковь и оставляющих своих жен, прозрачно намекая на личность самого царя.

Особую остроту отношения между монархом и местоблюстителем приобрели после дела Тверитинова. Московский лекарь Дмитрий Тверитинов, учившийся в Немецкой слободе, собрал кружок вольнодумцев, увлеченных протестантским учением. Его сторонники отвергали почитание святых угодников, мощей, икон, отвергали авторитет иерархии, не признавали Таинств и Священного Предания. В то же время в тверитиновском кружке, возможно, по богословскому невежеству, отвергали и краеугольный камень протестантизма – учение о спасении единой только верой. Повторяя древних стригольников, Тверитинов учил, что человек спасается не верой, а своими делами и заслугами, без посредничества Церкви. «Я сам себе Церковь», – говорил ересиарх. Самым рьяным из еретиков оказался родственник Тверитинова цирюльник Фома Иванов.

В 1713 г. существование ереси обнаружилось: первым в неправославии был обличен ученик московской Славяно-греко-латинской академии Максимов. Митрополит Стефан немедленно начал расследование, которое велось гласно и было известно в Москве. Петр, опасаясь, что этот шумный процесс повредит столь любезным его душе немцам, распорядился перевести розыск из Москвы в Петербург в новоучрежденный тогда Сенат. В Сенате дело закончилось быстро и легко для подсудимых. От них потребовали отречения от ереси и препроводили их обратно в Москву. Местоблюстителю было приказано присоединить раскаявшихся к Церкви. Митрополит Стефан, подозревая вероотступников в лицемерии, велел разослать их по монастырям для проверки искренности их покаяния. Тогда-то и обнаружилась обоснованность его недоверия к столь легко избавившимся от наказания еретикам. Заключенный в Чудовом монастыре Фома Иванов, одержимый неистовством, бросился с косарем на резной образ святителя Алексия и изрубил его. После этого злодеяния митрополит Стефан созвал Освященный Собор для суда над преступниками. Новоявленные иконоборцы были преданы анафеме, а Фому, как злостного и нераскаявшегося еретика, сожгли на костре. Гнев Петра, узнавшего об исходе нового розыска, был страшен. Он подозревал местоблюстителя в том, что своим суровым судом над вероотступниками, впавшими в ересь под влиянием Немецкой слободы, тот подстрекает москвичей на погром иностранцев. Петр приказал объявить местоблюстителю выговор через Сенат.

Все недовольные царем-реформатором с надеждой смотрели тогда на царевича Алексея, который сочувствовал настроениям ревнителей старины. С большой теплотой относился к царевичу и митрополит Стефан. В слове, произнесенном в 1712 г. на день ангела наследника, он не без вызова его отцу назвал именинника «единой надеждой России». Недвусмысленно намекая на царя, проповедник продолжал: «Море свирепое, море – человече законопреступный, – почто ломаеши, сокрушаеши и разоряеши берега? Берег есть Закон Божий, берег есть во еже не прелюбы сотворити, не вожделети жены ближнего, не оставляти жены своея; берег есть во еже хранити благочестие, посты, а наипаче Четыредесятницу».

А через шесть лет после этого было заведено два страшных дела: в заговоре против царя обвинялись вначале царевич, а потом и его мать Евдокия, в монашестве Елена. К этим делам оказались причастными и духовные лица. Духовник царевича протопоп Иаков Игнатов, когда Алексей каялся ему в желании смерти отцу, успокоил исповедника словами: «Мы все желаем ему смерти». К делу были привлечены духовник царицы Феодор Пустынный, ростовский епископ Досифей, юродивый Михаил Босой, а также митрополиты Киевский Иоасаф (Краковский) и Крутицкий Игнатий (Смола), которые состояли в переписке с наследником. На следствии епископ Досифей говорил, оправдываясь: «Только я один попался… Посмотрите, и у всех что на уме. Извольте пустить уши и в народ, что в народе говорят».

Розыск закончился казнями. Сенат приговорил к смерти царевича Алексея, казнили епископа Досифея, протопопов Иакова Игнатова и Феодора Пустынного. Митрополит Иоасаф скоропостижно скончался до окончания расследования на пути из Киева. Митрополита Игнатия пощадили по старости и уволили на покой. Против местоблюстителя улик не оказалось. Но Петр подозревал его в сочувствии заговорщикам. В конце розыска у Петра окончательно созрел план: во-первых, провести церковную реформу и упразднить патриаршество, а во-вторых, отодвинуть митрополита Стефана от кормила церковного управления.

2. Учреждение Святейшего Синода

После неудачи с митрополитом Стефаном Петр I лучше разобрался в настроениях киевского ученого монашества. Подыскивая исполнителей задуманной реформы, он выбирал теперь из этой среды редких людей особого образа мыслей – противников латинского, «папежеского» направления, от которых он только и мог ожидать сочувствия своим взглядам.

В Новгороде Петр обратил внимание на выходца из Малороссии архимандрита Хутынского монастыря Феодосия (Яновского), который бежал туда из Москвы во время «гонения на черкас» при патриархе Адриане. Митрополит Иов, собиравший вокруг себя ученых мужей, приютил беглеца, приблизил его к себе и сделал одним из главных своих помощников. Феодосий был сыном шляхтича и отличался высокомерием, заносчивостью. Петра он обворожил аристократическими манерами и искусством светского разговора. В 1712 г. Петр назначил его архимандритом новосозданного Александро-Невского монастыря и правителем церковных дел Петербургской области, а в 1721 г., через пять лет после кончины митрополита Иова, он в сане архиепископа был поставлен на Новгородскую кафедру. Из нового архиерея, однако, не вышло серьезного церковного деятеля. Это был человек не особенно ученый, маскировавший пробелы в образовании блеском светского красноречия. Среди духовенства и народа возникали соблазны от его скорее магнатского, чем архиерейского образа жизни, от его корыстолюбия. Петру стало ясно, что особую ставку на этого тщеславного честолюбца делать нельзя.

Другой киевлянин, Феофан (Прокопович), покорил сердце Петра. Сын киевского купца, в крещении он был наречен Елеазаром. С успехом закончив Киево-Могилянскую академию, Елеазар обучался во Львове, Кракове и в римской коллегии святого Афанасия. В Риме он стал базилианским монахом Елисеем. Вернувшись на родину, он отрекся от униатства и был пострижен в Киево-Братском монастыре с именем Самуила. Его назначили профессором академии и вскоре, в награду за успехи в преподавании, удостоили имени его покойного дяди Феофана – ректора Могилянской академии. Из Рима Прокопович вынес отвращение к иезуитам, к школьной схоластике и ко всей атмосфере католицизма. В своих богословских лекциях он пользовался не католическим, как это было принято в Киеве до него, а протестантским изложением догматики.

В день Полтавского сражения Феофан поздравлял царя с победой. Слово, произнесенное им за богослужением на поле битвы, потрясло Петра. Оратор использовал день победы 27 июня, на который приходится память преподобного Самсона, чтобы сравнить Петра с библейским Самсоном, разодравшим льва (герб Швеции складывается из трех львиных фигур). С тех пор Петр не мог забыть Феофана. Отправляясь в Прутский поход, он взял его с собой и поставил во главе войскового духовенства. А по окончании похода Феофан был назначен ректором Киевской академии. В 1716 г. его вызвали «на чреду» в Петербург, и там он произносил проповеди, которые посвящал не столько богословским и церковным темам, сколько прославлению военных побед, государственных свершений и преобразовательных планов Петра.

Архимандрит Феофан стал одним из кандидатов на архиерейскую кафедру. Но у ревнителей православия его богословские воззрения вызывали серьезные опасения. Хорошо знавшие его по Киеву ректор Московской академии архимандрит Феофилакт (Лопатинский) и префект архимандрит Гедеон (Вишневский) еще в 1712 г. отважились подать государю открытое обвинение Феофана в протестантизме, который они обнаружили в его киевских лекциях. После вызова архимандрита Феофана в Петербург его обличители не замедлили послать на него новый донос, направив его Петру через местоблюстителя, который присовокупил к докладу московских профессоров свое мнение, что Феофана никак нельзя ставить во епископа. Но Феофан сумел так ловко оправдаться в возведенных на него обвинениях, что митрополиту Стефану пришлось просить у него извинения.

В 1718 г. Феофана хиротонисали во епископа Псковского с тем, однако, чтобы резиденцией его был Петербург. В отличие от своего менее удачливого соперника в борьбе за близость к царю, Феодосия, епископ Феофан был образованным ученым, богословом, писателем, человеком ясного и сильного ума. Ему удалось стать советником и незаменимым помощником Петра I не только в церковных, но и в государственных делах. Он служил Петру неиссякаемым источником самых разнородных знаний, его живой академией и «мозгом». Именно Феофан стал главным исполнителем задуманной Петром церковной реформы, и ему она больше, чем кому бы то ни было, обязана своим протестантским оттенком. Многое в поступках и воззрениях этого иерарха подтверждало обоснованность выдвинутых против него обвинений в неправославии. На своих противников, ревнителей православия, Феофан с церковного амвона возводил обвинение в затаенной вражде на монарха: «Суть нецыи… или тайным бесом льстимии, или меланхолией помрачаеми, которые таковаго некоего в мысли своей имеют урода, что все им грешно и скверно мнится быти, что-либо увидят чудно, весело, велико и славно… И сии наипаче славы безчестити не трепещут и всякую власть мирскую не точию не за дело Божие имеют, но в мерзость вменяют».

В написанном по поручению Петра сочинении «Правда воли монаршей» епископ Феофан, повторяя Гоббса, формулирует абсолютистскую теорию государственного права: «Могуществу монарха основание есть… что народ правительской воли совлекся» и передал эту волю монарху. «Сюда надлежат всякие обряды гражданские и церковные, перемена обычаев, употребление платья, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребениях и прочая, и прочая». В «Розыске о понтифексах», играя этимологией слов, Феофан ставит вопрос: «Христианские государи могут ли нарещися епископы, архиереи?» – и без смущения отвечает, что могут; более того, государи – это «епископы епископов» для своих подданных.

В 1718 г. митрополит Стефан подал прошение отпустить его из Петербурга в Москву, откуда удобнее управлять Московской и Рязанской епархиями. Царь наложил на прошение резолюцию с рядом укоризненных замечаний, а в конце добавил: «А для лучшего впредь управления мнится быть Духовной коллегии, дабы удобнее такие великие дела исправлять было возможно». Идея учредить коллегию в качестве органа высшей церковной власти была подсказана Петру во время его путешествия по Западной Европе великим Лейбницем, который в этом предложении опирался на практику протестантских немецких княжеств.

Епископу Феофану Петр поручил составить проект учреждения Духовной коллегии. К февралю 1720 г. проект под названием «Духовный регламент» был готов. Такое название воспроизводило наименования уставов других коллегий, которые при Петре заменили старомосковские приказы. У каждой петровской коллегии был свой регламент. Царь просмотрел «Духовный регламент» и внес в него исправления.

«Регламент» разделен на три части: 1) описание и вины синодального управления; 2) дела ему подлежащие; 3) самих управителей должность и сила. О «Регламенте» метко было сказано, что «это рассуждение, а не уложение». Это скорее объяснительная записка к закону, нежели самый закон. Он весь пропитан желчью, напоен страстью политической борьбы со стариной. В нем больше злых обличений и сатиры, чем прямых положительных постановлений. «Регламентом» провозглашалось учреждение Духовной коллегии, которая должна была заменить и высшую власть Освященных Соборов, и единоличное возглавление Церкви патриархом.

Основания для замены патриаршего управления синодальным подробно изложены в предисловии к самому «Духовному регламенту»: 1) собор скорее может найти истину, чем одно лицо; 2) определения, исходящие от собора, авторитетнее, чем единоличные указы (в доказательство этого утверждения делается ссылка на то, что сам монарх в важнейших делах советуется с высшими государственными сановниками); 3) при единоличном правлении дела часто приостанавливаются из-за личных обстоятельств правителя, и в случае его смерти течение дел и вовсе прекращается на некоторое время; 4) в коллегии нет места пристрастию, от которого может быть несвободно одно лицо; 5) коллегия имеет больше свободы в делах правления, ибо ей нет нужды опасаться гнева и мщения недовольных судом, а одно лицо может оказаться подверженным такому страху; 6) и, несомненно, главное для Петра и Феофана: от соборного правительства государству нечего опасаться мятежей и смут, какие могут произойти от одного духовного правителя, ибо «простой народ не видит, како разнствует власть духовная от самодержавной, но великого высочайшего пастыря честию и славою удивляемый, помышляет, что таковый правитель есть вторый государь, самодержцу равносильный или и больший его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство»; 7) все члены коллегии имеют равные голоса и все, не исключая и ее президента, подлежат суду коллегии, в то время как патриарх мог бы не захотеть судиться у подчиненных ему епископов, и самый этот суд в глазах простого народа показался бы подозрительным и некрепким, так что для суда над патриархом понадобилось бы созывать Вселенский Собор, что ввиду отношений России с турками весьма затруднительно; и, наконец, 8) соборное правительство должно стать школой духовного управления.

Документ был представлен на обсуждение в Сенат и только потом предложен вниманию Освященного Собора из оказавшихся в Петербурге шести архиереев и трех архимандритов. Под давлением светской власти духовные сановники подписались, что все «учинено изрядно». Чтобы придать «Регламенту» больший авторитет, решено было отправить архимандрита Антония и подполковника Давыдова во все концы России для сбора подписей от архиереев и «степенных монастырей архимандритов и игуменов». На случай отказа в подписи в указе Сената без обиняков, с откровенной грубостью предписывалось: «А буде кто подписыватца не станет, и у того взять за рукою, какой ради причины оной не подписываема, чтоб о том показал имянно». За семь месяцев гонцы объездили всю Россию и собрали под «Регламентом» полноту подписей.

25 января 1721 г. император издал манифест об установлении «Духовной коллегии, то есть Духовного соборного правительства». А на другой день Сенат передал на высочайшее утверждение штаты создававшейся коллегии: президент из митрополитов, два вице-президента из архиепископов, четыре советника из архимандритов, четыре асессора из протопопов и один из «греческих черных священников». Штатное расписание в точности соответствовало штатам других коллегий, вплоть до присутствия в Духовной коллегии «греческого священника». Дело в том, что Петром заведен был такой порядок – назначать в коллегию иностранцев, которые должны были обучать русских чиновников правильному ведению дел. В православную церковную коллегию Петр не мог все-таки посадить немца из протестантов, поэтому и включен был в состав «Духовного коллегиума» грек. Предлагался и личный состав коллегии во главе с президентом – митрополитом Стефаном и вице-президентами архиепископами Феодосием Новгородским и Феофаном Псковским. Царь наложил резолюцию: «Сих призвав в Сенат, объявить».

14 февраля после молебна в Троицком соборе состоялось открытие новой коллегии. И сразу встал недоуменный вопрос, как совершать молитвенное возглашение нового церковного правительства. Латинское слово «коллегиум» в сочетании со «святейший» звучало несообразно. Предлагались разные варианты: «собрание», «собор», и наконец остановились на приемлемом для православного уха греческом слове «синод» – Святейший Правительствующий Синод. Наименование «коллегия», предложенное архиепископом Феофаном, отпало и по административным соображениям. Коллегии были подчинены Сенату. Для высшей церковной власти в православном государстве статус коллегии был явно неприличен. А Святейший Правительствующий Синод уже самим названием ставился наравне с Правительствующим Сенатом.

В самый день открытия Синода встал и вопрос о возношении имен Восточных патриархов за богослужением. Решен он был не сразу. Архиепископ Феофан высказался против такого возношения. Ему нужно было, чтобы из народной памяти исчез сам титул патриарха, а аргументы его сводились к соблазнительной софистике: он ссылался на то обстоятельство, что в актах любого государя имена союзных ему монархов не фигурируют, будто политический союз подобен единству Тела Христова. Мнение составителя «Регламента» восторжествовало: имена патриархов исчезли из богослужений в русских храмах. Исключение допускалось лишь в тех случаях, когда первоприсутствующий член Синода совершал литургию в домовой синодальной церкви.

Президент Синода митрополит Стефан, не присутствовавший на заседаниях при обсуждении этого вопроса, подал свое мнение письменно: «Мне видится, что в ектениях и возношениях церковных явственно можно обоя вместити. Например, так: о Святейших Православных Патриархах и о Святейшем Правительствующем Синоде. Какой в этом грех? Какой убыток славы и чести Святейшему Российскому Синоду? Кое безумие и непристойность? Паче же Богу приятно и народу весьма угодно было бы».

Но по настоянию преосвященного Феофана мнение это было отвергнуто Синодом как раз из-за того, что оно «народу весьма угодно было бы». Более того, Синод принял составленное Феофаном постановление: «Те вопросы-ответы (т. е. замечания митрополита Стефана) яко неважные и некрепкие, паче же неполезные, но весьма противные и мир церковный терзающие и государственной тишины вредительные… держать в Синоде под опасным хранением, дабы не точию в публику, но и в показание не произошли».

Для придания большего авторитета и каноничности новому церковному правительству было решено обратиться к Константинопольскому патриарху. Проект послания был составлен архиепископом Феофаном, но царь счел его бестактным или, по крайней мере, недостаточно дипломатичным. В нем патриарх уведомлялся о церковной реформе в России. Петр I сам написал послание Константинопольскому патриарху Иеремии III, в котором просил его, чтобы он, по совещании с другими патриархами, «учреждение духовного Синода за благо признать изволил». При этом текст «Регламента» не был выслан в Константинополь. В 1723 г. Иеремия III прислал свою утвердительную грамоту, в которой извещал о признании Святейшего Синода своим «во Христе братом», имеющим власть «творити и совершати елико четыре Апостольские Святейшие Патриаршие Престолы». Аналогичные грамоты были получены и от других Восточных патриархов. Таким образом, Святейший Правительствующий Синод был признан и на христианском Востоке в качестве постоянного собора, равного по власти патриархам, и потому носящего титул Святейшего.

В отличие от Синода при Восточных патриархах, наш Синод не восполнял патриаршую власть, а заменял ее. Равным образом он заменял и Поместный Собор как высший орган церковной власти. Упразднение первосвятительского престола, равно как и исчезновение более чем на 200 лет Поместных Соборов из жизни Русской Церкви, явилось грубым нарушением 34-го апостольского правила, согласно которому «епископам всякаго народа подобает знати перваго в них, и признавати его яко главу, и ничего превышающаго их власть не творити без его разсуждения… Но и первый ничего да не творит без разсуждения всех». Первенствующий член Синода, первое время со званием президента, ничем не отличаясь по своим правам от других его членов, лишь символически представлял первого епископа, первоиерарха, без разрешения которого в Церкви не должно твориться ничего такого, что превышало бы власть отдельных епископов. Не был Синод, состоявший всего лишь из нескольких архиереев и пресвитеров, и полноценной заменой Поместного Собора.

Еще одним печальным последствием реформы явилось подчинение церковного правительства светской верховной власти. Для членов Синода была составлена присяга: «Исповедую же с клятвою крайнего судию Духовной сей коллегии быти самого всероссийского монарха государя нашего всемилостивейшего». Эта присяга, противная каноническим началам Церкви, просуществовала до 1901 г., почти 200 лет. В «Духовном регламенте» недвусмысленно провозглашалось, что «Коллегиум правительственное под державным монархом есть и от монарха уставлено». Монарх же с помощью соблазнительной игры слов вместо традиционного наименования его «помазанником» именовался в «Регламенте» «Христом Господним».

Святейший Правительствующий Синод, как и Сенат, действовал от имени государя, получал от него к исполнению высочайшие указы и повеления по всем церковным делам. Все постановления Святейшего Синода вплоть до 1917 г. выходили со штемпелем «По указу Его Императорского Величества». В государственных бумагах церковная власть, но, конечно, не Церковь, как это нередко неверно представляют, с тех пор стала именоваться «Ведомством православного исповедания», наряду с другими ведомствами: военным, финансовым, судебным, внутренних дел.

Синод представлял собой высшую административную и судебную инстанцию Русской Церкви. Ему принадлежало право открытия новых кафедр, избрания иерархов и поставления их на вдовствующие кафедры. Он осуществлял верховное наблюдение за исполнением церковных законов всеми членами Церкви и за духовным просвещением народа. Синоду принадлежало право устанавливать новые праздники и обряды, канонизовать святых угодников. Синод издавал Священное Писание и богослужебные книги, а также подвергал верховной цензуре сочинения богословского, церковно-исторического и канонического содержания. Он имел право ходатайствовать перед высочайшей властью о нуждах Российской Православной Церкви. Как высшая церковная судебная власть, Синод являлся судом первой инстанции по обвинению епископов в антиканонических деяниях; он также представлял собой и апелляционную инстанцию по делам, решавшимся в епархиальных судах. Синоду принадлежало право выносить окончательные решения по большей части бракоразводных дел, а также по делам о снятии сана с духовных лиц и об анафематствовании мирян. Наконец, Синод служил органом канонического общения Русской Церкви с автокефальными Православными Церквами, со Вселенским православием. В домовой церкви первенствующего члена Синода за богослужением возносились имена Восточных патриархов.

Помимо того, что Синод был центральным органом управления Русской Церкви, он являлся еще епархиальной властью для бывшей Патриаршей области, переименованной в Синодальную. Синод управлял ей через те же приказы, какие существовали и при патриархах, переименованные, однако, в дикастерию (в Москве) и тиунскую контору (в Петербурге). Но после открытия Московской и Петербургской епархий в 1742 г., Синодальная область прекратила свое существование. В непосредственном ведении Синода от бывшей Синодальной области остались с тех пор лишь кремлевский Успенский собор и ставропигиальные монастыри.

При открытии Святейшего Синода в России было 18 епархий и два викариатства. После упразднения патриаршества архиереев надолго перестали жаловать титулами митрополитов. Полномочия епархиальных властей распространялись на все церковные учреждения, за исключением ставропигиальных монастырей и придворного духовенства, поставленного под непосредственное начальство царского духовника. В военное время и армейское духовенство поступало под управление полевого обер-священника (согласно воинскому уставу 1716 г.), а военно-морское – под управление обер-иеромонаха (по морскому уставу 1720 г.).

В 1722 г. было издано «Прибавление к регламенту», в котором содержались правила, относящиеся к белому духовенству и монашеству. Этим «Прибавлением» вводились штаты для причтов: на 100–150 дворов полагался причт из одного священника и 2–3 церковнослужителей, на 200–250 – двойные штаты, на 250–300 – тройные. В 1722 г. указом императора была учреждена должность синодального обер-прокурора. Инструкция обер-прокурора была буквально списана с Инструкции генерал-прокурора при Сенате. Обер-прокурором, по мысли Петра I, должен был назначаться «из офицеров добрый человек». Ему вменялось в обязанность быть «оком государя и стряпчим по делам государственным».

В круг обязанностей обер-прокурора входило: 1) наблюдение за исполнением государственных законов по Духовному ведомству и контроль за своевременным исполнением дел; 2) просмотр протоколов Святейшего Синода, прежде чем они будут приведены в исполнение; 3) осуществление сношений Синода с высшими светскими начальниками; 4) предварительные заключения о всех рассматриваемых в Сенате делах, которые касались церковной недвижимости; 5) управление светскими чиновниками, состоявшими на службе в Духовном ведомстве.

Обер-прокурор имел канцелярию, по штатам равную министерской, однако была она учреждена позже, в 1839 г. Кроме канцелярии обер-прокурора, существовала еще канцелярия Святейшего Синода, но и она была подчинена обер-прокурору. В ней рассматривались и подготавливались дела, которые утверждались Синодом. Первым обер-прокурором был И. В. Болтин, занимавший эту должность с 1722 по 1725 г.

Отодвинутый и почти устраненный от церковного управления президент Синода митрополит Стефан практически не оказывал никакого влияния на ход синодальных дел, где всем распоряжался любимец императора Феофан. В 1722 г. митрополит Стефан скончался. После его смерти должность президента была упразднена. Формально церковную иерархию возглавил первый вице-президент архиепископ Новгородский Феодосий, но, пока был жив император Петр, самым влиятельным в Синоде оставался архиепископ Феофан.

Учреждением Святейшего Синода открывалась новая эпоха в истории Русской Церкви. В результате реформы Церковь утратила былую независимость от светской власти. Грубым нарушением 34-го правила святых апостолов явилось упразднение первосвятительского сана, замена его «безглавым» Синодом. В петровской реформе коренятся причины многих недугов, омрачавших церковную жизнь двух протекших столетий. Несомненна каноническая дефективность учрежденной при Петре системы управления. Реформа смутила церковную совесть иерархии, клира, народа. Тем не менее она была принята и законопослушным духовенством, и верующим народом, а значит, несмотря на ее каноническую ущербность, в ней не было усмотрено ничего такого, что извращало бы строй церковной жизни настолько, чтобы Русская Церковь выпала из кафолического единства Вселенского православия.

Признанная Восточными патриархами, новая синодальная власть стала законным церковным правительством. И несмотря на то что воля императора часто действительно была навязываема послушному Синоду, эта воля, во-первых, никогда не посягала на чистоту православного вероучения, чего бы Церковь в лице своего Синода не потерпела, а во-вторых, церковный авторитет синодальным актам все-таки придавала подпись членов Синода – иерархов; штемпель же «По указу Его Императорского Величества», подобно подписям византийских императоров под определениями Вселенских Соборов, лишь придавал синодальным указам статус государственных законов.

Синодальный период явился эпохой небывалого внешнего роста Русской Православной Церкви. При Петре I население России составляло около 20 миллионов человек, из них – 15 миллионов православных. В конце синодальной эпохи, по переписи 1915 г., население империи достигло 180 миллионов, а Русская Православная Церковь насчитывала уже 115 миллионов чад. Столь стремительный рост Церкви явился, конечно, плодом самоотверженного подвижничества русских миссионеров, горевших апостольским духом. Но он был также прямым следствием расширения пределов России, следствием роста ее могущества, а ведь ради укрепления и возвышения мощи Отечества и были задуманы Петром его государственные реформы.

В Синодальный период происходит подъем образования в России; уже в 18 столетии духовные школы укрепились и сеть их покрыла всю страну; а в 19 в. совершился настоящий расцвет отечественного богословия.

Наконец, в эту эпоху на Руси явлен был великий сонм подвижников благочестия, не только уже удостоившихся церковного прославления, но и еще не прославленных. Как одного из самых великих угодников Божиих чтит Церковь преподобного Серафима Саровского. Его подвиги, его духоносная святость – это самое твердое и надежное свидетельство того, что и в синодальную эпоху Русская Церковь не оскудела благодатными дарами Святого Духа.

О церковной реформе Петра высказывались разноречивые суждения. Самая глубокая оценка ее принадлежит митрополиту Московскому Филарету. По его словам, «Духовную коллегию, которую у протестанта перенял Петр… Провидение Божие и церковный дух обратили в Святейший Синод».

3. Миссионерство

Знаменательным явлением церковной жизни петровской эпохи было обращение ко Христу многих тысяч язычников и магометан. Как и в предшествующие столетия, христианское просвещение совершалось в России без насилия и принуждения. Выражая дух исконно русского правосознания – свойственной нашему народу веротерпимости, Петр Великий писал в указе 1702 г.: «Совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому на его ответственность пещися о спасении души своей». Правительство, однако, не избегало поощрительных мер по отношению к обращенным инородцам. Крещеных крепостных отписывали от их некрещеных помещиков. С 1720 г. всем новообращенным представлялась трехлетняя льгота от податей и рекрутства.

В Казанской епархии, где значительную часть населения составляли магометане и язычники, миссионерство заметно оживилось при митрополите Тихоне (1701–1724). Его деятельными помощниками были ключарь кафедрального собора священник Феодор и Раифский иеромонах Алексий. Среди язычников – мордвы, черемисов (марийцев), чувашей – миссия имела немалый успех, но магометане оказались гораздо упорней. Митрополит Тихон первым в России открыл школу для крещеных инородцев. Когда из-за недостатка средств эту школу пришлось закрыть, святитель продолжал обучать новокрещеных детей в духовном училище при епархиальном доме.

В Нижнем Поволжье слово Божие проповедовалось буддистам-калмыкам. Уже в 1700 г. на реке Терешке выросло целое поселение крещеных калмыков. Калмыцкий хан Аюка разорил это селение, и тогда правительство стало отсылать крещеных калмыков на жительство в Киев и Чугуев, приписывая их там к казакам. После смерти Аюки святое крещение принял его внук Тайшин, кочевавший со своей ордой близ Астрахани. Восприемником Тайшина был сам царь, и в крещении хана нарекли Петром.

Проповедь Евангелия сибирским инородцам связана с именами двух тобольских святителей: Филофея (Лещинского) и Иоанна (Максимовича).

Митрополит Филофей родился в 1650 г. в Малороссии в дворянской семье. Образование получил в Киево-Могилянской коллегии, потом священствовал, а овдовев, принял постриг в Киево-Печерской лавре. В обители он исполнял должность эконома. Потом его назначили наместником приписанного к лавре Брянского Свенского монастыря. В 1702 г. архимандрита Филофея возвели в сан митрополита Тобольского на место не выехавшего в Сибирь по болезни святителя Димитрия.

Из Тобольска святитель писал Петру I: «Пришед в Сибирские страны, в церквах Божиих обрел великое нестроение… А чинится то за великою простотою (священников) и нищетой». Архиерейский дом стоял в развалинах, церквей не хватало; некоторые поселения находились в сотнях верст от приходского храма. Духовенство было сплошь малограмотное. За время пребывания на кафедре митрополита Филофея в епархии было построено 288 церквей. Для подготовки священников устраивались школы, где обучались дети «духовного звания», и содержались они на средства архиерейского дома. Святитель добился от властей выдачи жалования городским священникам, а сельских священнослужителей, по его ходатайствам, стали наделять землей.

В 1708 г. митрополит Филофей тяжко занемог и принял схиму с именем Феодора в Тюменском Троицком монастыре. Он мечтал вернуться в родную Киевскую лавру и умереть там. Но Бог судил иначе. Когда он неожиданно для себя поправился, губернатор Сибири князь Гагарин предложил ему отправиться миссионером к остякам и вогулам (хантам и манси). И святитель увидел в этом предложении волю Божию. Он взял с собой гребцов, переводчиков, казаков для охраны и отправился на малом судне вниз по Иртышу и потом по Оби в селения остяков.

Остяки были кочевниками, занимались звероловством и рыбной ловлей. Они поклонялись идолам, обожествляли не только духов, но и вредивших им зверей. Останавливаясь в остяцких юртах, святитель объяснял язычникам бессилие их идолов, проповедовал им истинного Бога. И многие идолопоклонники, пораженные силой проповеди, сжигали свои кумирни и принимали крещение. Успеху проповеди содействовали чудеса. Однажды крестили немощную девочку, которую для погружения в реку несли на руках, но, выйдя из воды, она сама пошла домой, и с этих пор даже тяжелая работа была ей по силам. Не один раз отправлялся святитель в миссионерские путешествия по сибирским рекам. Он побывал и в алатымских юртах, и в Пелыми, где сам крестил 400 вогулов, и в Березове, и на Конде, и среди чулымских татар. Уже глубоким старцем великий миссионер побывал в далеком Иркутске и за Байкалом, плавал по рекам Ангаре, Тунгуске и Кеше.

В этих путешествиях не раз его жизнь подвергалась опасности. В буренинских юртах в него стрелял остяцкий старшина. Но пуля, пронзив одежду подвижника, не повредила ему. Старшину схватили и привезли в Тобольск, а там митрополит взял его к себе домой, простил и убедил его в истине христианской веры, и язычник принял крещение.

В 1715 г., по кончине святого Иоанна Тобольского, митрополит Филофей снова занял Тобольскую кафедру и оставался на ней до 1720 г. За время своих миссионерских подвигов он крестил около сорока тысяч остяков, вогул, татар и тунгусов (эвенков). С заботой и любовью он опекал новокрещеных, оберегал их от произвола мирских начальников. Священников митрополит обязал не менее трех раз в году объезжать селения новокрещеных. Способных мальчиков из крещеных инородцев он отправлял на обучение в монастыри и в архиерейский дом, где их готовили к священству.

После ухода на покой во второй раз, схимитрополит Филофей-Феодор опять поселился в Тюменском Троицком монастыре. В зимнее время он учил русской грамоте инородческих детей. Преставился он 31 мая 1727 г. в своей обители. Тело его погребли у входа в монастырь.

С 1711 по 1715 г. Тобольскую кафедру занимал святой Иоанн (Максимович). Родился он в 1651 г. в Нежине. У его отца, малороссийского дворянина Максима Васильевича, было семеро сыновей. Образование будущий святитель получил в Киево-Могилянской академии, после окончания которой его оставили преподавателем латинского языка. В 30 лет он принял постриг в лавре и проходил послушание проповедника и эконома. В 1685 г. братией лавры он был отправлен в Москву просить у царя Федора войско для защиты лавры от турок. В Москве патриарх Иоаким поставил Иоанна наместником приписанного к лавре Брянского Свенского монастыря. Через 10 лет архиепископ Черниговский святой Феодосий вызвал к себе свенского наместника и поручил ему управление Черниговским Елецким монастырем – он наметил его в преемники себе по кафедре.

Святой Иоанн благоговейно чтил своего наставника и архипастыря, а после его кончины верил в силу его молитв пред Богом. Когда после смерти святого Феодосия он тяжело заболел и все уже ожидали его скорой смерти, он позвал на помощь почившего святителя, и тот явился ему и сказал: «Не скорби, брат, Господь услышал молитвы твои, и ты будешь здрав. Вставай с одра и готовься служить Божественную литургию. Это тебе знамение». После видения святой Иоанн сказал, что будет служить литургию. Слова его сочли бредом умирающего, но больной встал с одра и служил; с этих пор в Чернигове началось почитание святителя Феодосия как угодника Божия.

После блаженной кончины святителя Феодосия святой Иоанн был избран его преемником по кафедре, и 10 января 1697 г. в Москве в Успенском соборе патриарх Адриан хиротонисал его во епископа Черниговского. Настоятелем Елецкого монастыря святой Иоанн оставил вместо себя святого Димитрия (впоследствии митрополита Ростовского). Удивительна эта не только духовная, но и биографическая, житийная связь четырех святителей– святых Феодосия, Иоанна, Димитрия и митрополита Филофея. Управляя Черниговской кафедрой, святитель Иоанн основал в Чернигове коллегию, подобную киевской, открыл типографию.

Когда митрополит Филофей по болезни ушел на покой, на Тобольскую кафедру назначили святителя Иоанна. Назначение это состоялось по проискам князя А. Д. Меншикова, который был оскорблен тем, что святитель отказался освящать церковь в его имении в день, назначенный управляющим, сказав, что выбирать день освящения – это дело его, архиерея, а не князя.

Узнав о своем переводе из родного Чернигова в далекий холодный Тобольск, святой сказал: «Да, далеко мне ехать, но он будет еще далее меня». И предсказание это сбылось. Князь Меншиков окончил жизнь в ссылке, в Березове, на тысячу верст севернее Тобольска.

Митрополит Иоанн прибыл на свою новую кафедру в августе 1711 г. Около четырех лет пробыл он в Тобольске. И за это время много сделал для распространения христианства в Сибири: проповедовал язычникам Евангелие, строил церкви, заботился о созданной его предшественником школе при архиерейском доме, выписал для нее ученых монахов из Киева и Чернигова, отдавал этой школе свои личные средства. По словам местного летописца, он был «тих, скромен, благорассудлив, о бедных сострадателен, милостив». Святой Иоанн никогда не оставался праздным: читал, писал, учил, а больше всего молился – на долгие часы запирался в своей келии для коленопреклоненной молитвы. Втайне творил добро нуждающимся. Деньги беднякам посылал через доверенных лиц, и часто, переодетый, сам осторожно подходил к их окнам, стучал и говорил: «Приимите во имя Иисуса Христа!» – и быстро уходил, стараясь остаться неузнанным. Он посылал деньги в богадельни, посещал тюрьмы, принося заключенным гостинцы.

За несколько дней до своей кончины святитель стал готовиться к ней. 10 июня 1715 г. он в последний раз служил литургию, а после службы устроил в своих покоях обед для городского духовенства и нищих. Нищим сам прислуживал за столом. После трапезы простился со всеми и заперся в келии. Когда на следующий день митрополит не ответил очередному звонарю, постучавшему за благословением ударить в колокола, в архиерейском доме собралось городское духовенство, приехал губернатор, и дверь взломали. Святителя нашли бездыханным, стоявшим на коленях в молитвенном положении.

В этот день митрополит Филофей, миссионерствовавший в Кондинском крае, сказал своим спутникам: «Брат наш Иоанн успе. Прейдем отсюда!» – и поспешно возвратился в Тобольск. Святитель Иоанн был замечательным духовным писателем. Главный его труд «Илиотропион» [подсолнечник – греч.] посвящен тому, как должен человек сообразовывать свою волю с Божией волей, уподобляясь в этом дневному движению цветка подсолнечника вслед за солнцем. Этот труд написан на латинском языке, как писали тогда большей частью ученые киевские монахи. В 1714 г. святитель издал этот труд в переводе на славяно-российский язык. Перу святого Иоанна принадлежат также «Царский путь Креста», «Нравоучительное зерцало» и другие творения. В Сибири память святителя благоговейно чтилась с первых лет после его преставления.

В начале 18 в. предпринимались меры по христианизации Восточной Сибири и Дальнего Востока. Для этого в 1707 г. была открыта Иркутская кафедра – на правах викарной кафедры Тобольской митрополии. Но еще раньше, в 1705 г., митрополит Филофей послал на Камчатку для проповеди Евангелия туземцам архимандрита Мартиниана. После 13 лет миссионерских трудов отец Мартиниан мученически скончался. Он был убит во время восстания инородцев против пришлых людей, и останки его бросили в реку.

В 1711 г. на Камчатке принял монашество Иван Козыревский, в прошлом разбойник, а потом отважный мореплаватель, присоединивший к русским владениям Курильские острова. В иночестве он носил имя Игнатия. Отец Игнатий основал первую обитель на Камчатке, близ Ключевской сопки. Там он выстроил приют для калек и престарелых камчадалов, занимался огородничеством сам и обучал этому туземцев. В1732 г. иеромонаха Игнатия вызвали в Москву и по постановлению Тайной канцелярии лишили сана и монашества, а осиротевшая обитель в том же году была сожжена во время одного из камчатских бунтов.

Своеобразной ветвью миссионерства была миссия среди старообрядцев. С особенным успехом на этом поприще потрудился епископ Нижегородский Питирим. В прошлом он сам был старообрядцем, поэтому очень хорошо знал нравы и привычки, надежды и страхи этой среды. Он ходил по старообрядческим скитам, вступал в беседы с раскольниками, увещевал их, обращался к ним с посланиями. К заблуждавшимся он относился с сердечной теплотой, с мудрым пониманием, с ревностью об их спасении. Труды его увенчались успехом. К концу его жизни (1730) в Нижегородской епархии осталось только две тысячи старообрядцев, а в 1715 г., когда он занял кафедру, их числилось там до сорока тысяч. Епископ Питирим написал «Пращицу» – ответы на недоуменные вопросы старообрядцев о вере. Эти ответы были настолько основательны, убедительны, мудры, что многие из закоренелых старообрядцев, даже из предводителей раскола, прочитав «Пращицу», оставляли раскол и присоединялись к Православной Церкви.

4. Духовное просвещение

Одной из главных забот Петра I было насаждение в России европейского просвещения. Много усилий потратил он на заведение школ, которые были призваны готовить знающих людей для армии и флота, для горного дела и строительства крепостей. Но светские училища и по числу учащихся, и по уровню образования решительно уступали ранее устроенным духовным школам. На государственную службу поступали многие выпускники духовных школ. Поэтому правительство не хотело оставить без внимания и эту ветвь народного образования. Духовная школа подвергалась при Петре основательной перестройке – происходила ее латинизация.

Школа старого, греко-славянского типа доживала последние дни, хотя именно в это время в Новгороде было устроено превосходное греческое училище. В 1706 г. митрополит Иов вызвал к себе братьев иеромонахов Софрония и Иоанникия (Лихудов) и с их помощью открыл при архиерейском доме две школы: низшую – славянскую и высшую – греческую. Планы ученых греков были обширные: они собирались открыть в Новгороде типографию и подготовить новый, исправленный перевод Библии на славянский язык. Но этим планам не суждено было сбыться. Уже через год иеромонаха Софрония перевели в Москву в греческую школу при типографии, а иеромонах Иоанникий к тому времени был в преклонных годах. В 1716 г. митрополит Иов скончался, через год умер и вернувшийся после кончины своего покровителя в Москву иеромонах Иоанникий. Созданная ими школа просуществовала еще десять лет.

В Москве греческое образование сохранялось лишь в типографской школе иеромонаха Софрония (Лихуда), пока ее не соединили с академией. Сама же Спасская академия уже в 1700 г. была преобразована по киевскому образцу.

Архиереи из киевских ученых монахов открывали латинские училища и в провинции. В 1700 г. святым Иоанном (Максимовичем) была открыта школа в Чернигове, в 1702 г. святителем Димитрием – в Ростове, в 1703 г. митрополитом Филофеем – в Тобольске. Но священнослужители-великороссы часто не хотели отдавать в эти училища своих чад. Чтобы содействовать делу духовного образования, Петр I издал указ, по которому дети духовенства, не обучавшиеся в школах, не допускались к церковным должностям. Без аттестатов «поповичей» запрещено было принимать и в «чины гражданской службы», кроме «солдатского чина». Пока число регулярных духовных училищ было невелико, в качестве временной меры при архиерейских домах и больших монастырях велено было устраивать начальные «цифирные» школы, куда принимались дети из всех сословий, а все дети духовных лиц обязаны были проходить эти школы под угрозой принудительной солдатчины.

«Духовный регламент» провозгласил обязательность обучения для детей священнослужителей и причетников. Необученные недоросли подлежали исключению из духовного сословия. «Регламент» поучал: «Когда нет света учения, нельзя быть доброму Церкви поведению, и нельзя не быть нестроению, и многим смеха достойным суевериям, еще же и раздорам, и пребезумным ересям». Согласно «Регламенту», духовные училища содержались на средства архиерейских домов и сборов с монастырских земель.

В латинские училища принимались уже грамотные мальчики, получившие начальное образование у себя дома или в цифирных школах. Курс обучения разделялся на 8 классов, с преподаванием в 1-м классе латинской грамматики, географии и истории, во 2-м – арифметики и геометрии, в 3-м –логики с диалектикой, в 4-м – риторики и пиитики, в 5-м – физики и метафизики, в 6-м – политики, в 7-м и 8-м – богословия. Языки –латинский, греческий, еврейский, церковно-славянский – должны были изучаться во всех классах. А на деле преподавался один только латинский язык, который и стал языком обучения. В новооткрытых школах ученики отвыкали от славянского языка, даже Священное Писание они изучали по Вульгате.

Для воспитанников вводились строгие правила жизни. Общежития при училищах назывались «семинариями», впоследствии этим словом стали называть и сами духовные школы. Свидания с родными дозволялись семинаристам крайне редко. Школа была закрытой, подобно военным «корпусам». «Таковое младых человек житие, – сказано в «Регламенте», – кажется быть стужительное и заключению пленническому подобное: но кто обвыкнет так жити, хотя чрез един год, тому весьма сладко будет». Ректор, префект, надзиратели и учителя обязаны были жить при семинарии вместе с воспитанниками.

Во исполнение проекта, изложенного в «Регламенте», духовные училища семинарского типа стали открываться в разных городах России. В Петербурге в 1721 г. открыты были сразу две школы: одна– в Александро-Невском монастыре архиепископом Феодосием, другая – на Карповке архиепископом Феофаном. В том же году открылась семинария в Нижнем Новгороде, в 1722 г. – в Харькове и Твери, в 1723 г. – в Казани, Вятке, Холмогорах, Коломне, в 1724 г. – в Рязани и Вологде, в 1725 г. – в Пскове.

Но дети духовенства по-прежнему неохотно шли в семинарии. В школах не хватало учителей, не хватало книг, из-за недостатка средств жизнь семинаристов оказалась на самом деле крайне «стужительной» и часто полуголодной. И все же главной причиной недоверия к латинским семинариям и страха перед ними была их оторванность от церковной жизни. Великорусское духовенство смотрело на латинскую школу как на чуждую «латино-польскую колонию» в родной земле. Многих смущало и то обстоятельство, что почти все учителя были «черкасами» – выходцами из Малороссии и Польши. К тому же эти учителя порой смотрели на своих питомцев высокомерно, смеялись над ними и презирали их.

Детей часто свозили в школы под стражей, чтобы они не разбежались по дороге. Некоторые убегали; беглецов укрывали родители, которым новые школы казались хуже острога. Иные из догадливых «дезертиров науки» прикидывались юродивыми. В предвидении этих уловок «Регламент» требовал, чтобы неспособных учеников испытывали в семинарии целый год, «не притворяют ли они себе тупости», как другие «притворяют себе телесную немощь от солдатства», и только по годичном испытании исключались те, кто окажутся «детинами непобедимой злобы». Но несмотря на все полицейские строгости, несмотря на то, что беглецов ловили и возвращали в семинарию в кандалах, в списках учащихся против многих фамилий значилось «semper fugitiosus» (постоянно в бегах). Лишь немногие из воспитанников дотягивали до последних богословских классов. Большинство же уходило либо на приходы, либо на светскую службу, не пройдя и половины семинарского курса. И часто выпускники духовных школ, ученые «латынники», оказывались хуже подготовленными к пастырскому служению, чем «псалтирники», обученные грамоте по-старинному: при родном храме по церковным книгам.

В петровскую эпоху в руках ученых киевских монахов оказалась не только духовная школа, но и богословская наука. Одним из самых замечательных сочинений этой эпохи явился «Камень веры» митрополита Стефана (Яворского), направленный против протестантских доктрин и косвенным образом против замыслов, увлеченных протестантскими идеями реформаторов Русской Церкви. В полемике с враждебной православию реформацией митрополит Стефан часто повторяет аргументы католических богословов. Как и все почти выученники Киевской школы, в своих догматических воззрениях он близок к Фоме Аквинскому и Беллармину.

Но ввиду нависшей тогда над Русской Церковью опасности протестантской реформы, «Камень веры» высоко ценили и те, кто совершенно чужд был латинского, «папежеского» направления. Иван Посошков, природный великоросс и даже ревнитель петровских реформ государственного устройства, но встревоженный «люторским безумным мудрованием», писал: «Ради утверждения в вере и ради охранения от люторския и кальвинския и от прочих иконоборцев напечатать книг колико надлежит «Камень веры» и книг по пяти-шести в школу отослать, и чтобы тот многоценный Камень желающие пресвитерства затвердили его на память». По словам протоиерея Георгия Флоровского, «Стефан, богословствуя от Беллармина, тем самым в действительности оберегал Русскую Церковь от вводимой в нее реформации».

Оппонентом митрополита Стефана был архиепископ Феофан (Прокопович). Современники не без основания подозревали его в протестантском уклоне. В его академических лекциях Писанию отдается решительное предпочтение перед Священным Преданием. В богословской системе Феофана нет места мистическому учению о Церкви. Лютеранское влияние сказывается и в его истолковании учения о спасении. В трактате «Об иге неудобоносимом» (1712) он проводит мысль об оправдании верою без дел закона, «не имеющих совершительной силы». Оправдание– это действие благодати Божией, которым кающийся и уверовавший грешник объявляется правым; и ему не вменяются уже его грехи, а вменяются правда и верность Христова.

Столь откровенное повторение учения Лютера вызвало тревогу у ревнителей православия. Полемизируя с Феофаном, архиепископ Феофилакт (Лопатинский) написал сочинение «Об иге Господнем благом».

Так в богословской мысли России начала 18 в. сложилось два направления. Несмотря на то что в церковно-административной области архиепископ Феофан сумел захватить ключевые позиции, в богословской науке и в духовной школе на первых порах возобладало направление митрополита Стефана. Лекции, прочитанные Феофаном в Киевской академии, были изданы лишь при Екатерине II.

Самым великим творением русской духовной литературы петровской эпохи явились «Четьи Минеи» святителя Димитрия, митрополита Ростовского. Святитель Димитрий, в миру Даниил Саввич Туптало, родился в 1651 г. в местечке Макарове под Киевом в семье благочестивого сотника. Образование получил в Киево-Могилянской академии. Учителем и наставником Даниила был выдающийся проповедник и полемист архимандрит Иоанникий (Галятовский). В 12 лет юноша принял постриг с именем Димитрия. Своей кротостью, смирением, молитвенностью он изумлял собратий. В 1675 г. архиепископ Черниговский Лазарь (Баранович) вызвал юного подвижника из Киевского Кириллова монастыря в Чернигов, рукоположил в иеромонаха и назначил проповедником. Святой Димитрий проповедовал в монастырских и приходских храмах Малороссии, Белоруссии, Литвы.

В 1684 г. киево-печерский архимандрит Варлаам (Ясинский), зная о высокой духовности Димитрия, о его образованности и несравненном даре слова, вызвал его к себе и предложил составить жития святых на весь год. Совершая этот труд ради послушания, ученый монах собрал многочисленные книги, из Москвы ему доставили «Великие Четьи Минеи» святителя Макария. Святой Димитрий использовал также южно-русские и южно-славянские жития святых, прологи, труды греческих агиографов, но главным образом издания Болландистов – Acta Sanctorum, а также «Церковную историю» кардинала Барония. Труд над составлением новых Четьих Миней требовал вышечеловеческого напряжения сил, без Божией помощи совершить его было немыслимо. По словам автора, душа его при писании Миней наполнилась образами святых, которые укрепляли его дух и тело и вселяли в него веру в успех предприятия.

В 1689 г. в киево-печерской типографии вышел первый из четырех томов «Четьих Миней»: за сентябрь, октябрь и ноябрь. В 1693 г. закончена была вторая четверть, в 1700 г. отпечатана третья; и лишь к концу своей жизни, в 1705 г., святитель завершил свое великое творение. «Четьи Минеи» святителя Димитрия стали самой читаемой книгой в России. Едва ли какая еще книга, кроме Евангелия, оказала столь глубокое и благотворное воздействие на духовную жизнь русского народа, на формирование его религиозных и нравственных идеалов, его представлений о том, чего искать в жизни и как жить. Жития святых изложены в Минеях изумительным языком – ярким, живым, одухотворенным. Это творение написано на века. Современники называли книгу святителя Димитрия боговдохновенной.

Работая над Четьими Минеями, святой подвижник одновременно настоятельствовал в монастырях Западной Руси. В 1701 г. Петр I вызвал архимандрита Димитрия в Москву. В Успенском соборе Кремля состоялась его хиротония в митрополита Тобольского, но из-за телесных немощей святитель не смог выехать в Сибирь и вскоре получил новое назначение– на древнюю Ростовскую кафедру.

В Ростове святитель создал духовную школу, в которой учились дети всех сословий. Обучение в школе строилось по латинскому, киевскому образцу. Но в отношениях между воспитанниками и учителями не было бездушного формализма и казенщины; они согревались взаимной заботой, доброжелательством, христианской любовью. Ученики много гуляли, катались в лодках по озеру Неро; по праздникам произносили «предики», ставили на сцене пьесы на темы библейской и христианской истории, которые писал для них сам святитель. Святой Димитрий часто посещал классы, в долгие зимние вечера толковал особенно даровитым воспитанникам Ветхий Завет, а летом – Новый. Он исповедовал и причащал учеников, дарил им деньги, угощал их в архиерейском доме и у себя на даче за городом. Для развлечения семинаристов заведена была по образцу латинских коллегий игра: лучший ученик именовался «императором» и его с церемониями усаживали на особое место. Рядом с «императором» сидел второй ученик – «сенатор». Вся обстановка в семинарии, скорее семейная, чем официальная, скрашивала жизнь оторванных от родного дома школяров.

Много сил потратил святитель на противодействие распространенному в Ростовской епархии расколу. Против старообрядчества направлено его обширное полемическое сочинение «Розыск о брынской вере», в котором вскрывается главный корень раскола – недостаток любви. В Ростове святой Димитрий трудился над еще одним сочинением, которое скромно названо им «Келейным летописцем». «Летописец» представляет собой комментированную библейскую историю, доведенную до борьбы Иакова с Ангелом.

Еще в юности святитель прославился как проповедник. В Ростове его проповеднический дар раскрылся с особой силой. Проповедовал он почти за каждой службой. Его проповеди носили характер отеческой беседы с родными и дорогими ему чадами. Задушевный тон, жизненность тематики, простота и естественность слога сочетались в этих проповедях с яркой образностью, и все пропитано было глубоким и строго евангельским духом. Проповеди святителя не лишены обличительного пафоса. В одной из них он смело говорит о царящей в мире социальной неправде и для обличения ее находит сильные слова: «Егда богатый яст, убогих труды яст. А егда пиет, кровь людскую пиет, слезами людскими упивается». Не страшился святитель и давать уроки самодержцу: «Смертен тя быти памятствуй, о царю, а не в веки живуща. Днесь всем страшен, а утро мертва тя кто убоится? Днесь неприступен еси, а утро лежащ во гробе ногами всех попираем будешь».

Скорбя о мирских неправдах, святой Димитрий писал своему другу митрополиту Стефану: «Толико беззаконий, толико обид, толико притеснений вопиют на небо и возбуждают гнев и отмщение Божие».

Хрупкий телосложением, болезненный от юности, святитель тяжело переносил непривычный ему суровый северный климат. Предвидя скорую смерть, он умножил молитвенные и аскетические подвиги: часами лежал неподвижно, распростерши руки крестом, а в загородном уединении для изнурения плоти на длительное время обнажал тело для укусов комаров и мошек. Подлинно евангельским смирением дышит составленное им завещание: «От юности и до приближения моего ко гробу не стяжевал имения, кроме книг святых. Не собирал во архиерействе сый келейных приходов, яже не многи бяху. Но ово на мои потребы та иждивах, ово же на нужды нуждных… Если никто не восхощет меня тако нища обычному предати погребению, то пусть бросят в убогий дом. Если же по обычаю будут погребать, пусть схоронят в углу церкви святого Иакова в монастыре, идеж место назнаменовах… Изволяй же безденежно помянути грешную мою душу в молитвах своих Бога ради, таковый сам да помяновен будет во Царствии Небесном…».

За несколько часов до смерти святитель писал своему другу монаху: «До чего не примусь, все из рук падает. Дни мои стали темны. Очи мало видят». Вечером накануне кончины святитель позвал к себе певчих. Сидя у горячей печки, он слушал пение составленной им кантаты «Иисусе мой Прелюбезный, надежду мою в Боге полагаю». Потом, отпустив всех, оставил при себе любимого певчего, переписчика своих сочинений. Ему он стал рассказывать о своем детстве и юности, о родной Украине, о Печерской лавре, о всей своей многотрудной жизни. Благословив мальчика на прощание, святитель поклонился ему до земли и поблагодарил за помощь в переписывании. Мальчик ушел, обливаясь слезами. Наутро святого Димитрия нашли в келии бездыханным. Он почил стоя на коленях в молитве 28 октября 1709 г. По завещанию, в гроб вместо стружек положили черновики рукописей покойного. Около месяца останки святого не предавали земле в ожидании митрополита Стефана. Друзья дали друг другу слово, что тот из них, кто переживет другого, погребет умершего первым.

5. Монастыри и монашество

Со времени Крещения Руси очагами духовной жизни русского народа стали монастыри. Православный народ верит, что молитвами спасающихся в них подвижников стоит Русская земля. Петр I, с его узкоутилитарным отношением к Церкви, с его жадным стремлением из всего извлекать государственную пользу, эту главную для России «пользу» монастырей просмотрел. Он настойчиво требовал от монастырей иных, более зримых «польз» и «прибылей» и этими своими требованиями расстраивал монастырскую жизнь. Современных ему монахов царь считал людьми «чуждые труды поядающими»; он стремился оттеснить монашество на задворки национальной жизни, сократить число обителей и их насельников.

Еще при предшественниках Петра предпринимались меры по изъятию в государственную казну части монастырских имений. Петр продолжил эту политику, но проводил ее более жестко и круто. Чтобы удобно было извлекать доходы из «туне гибельных», как он говорил, монастырских вотчин в казну, в 1701 г. был восстановлен Монастырский приказ. «Сидеть на патриаршем дворе в палатах и писать Монастырским приказом» велено было боярину Мусину-Пушкину. Этот приказ и ведал всеми патриаршими, архиерейскими, монастырскими и иными церковными вотчинами. Лишь малая часть доходов от церковных земель шла на содержание архиерейских домов, монастырей и приходов. Все остальное поступало в казну. Монастырский приказ назначал настоятелей, влиял на поставление архиереев, распоряжался патриаршей типографией, тем самым существенно ограничивая духовную власть местоблюстителя патриаршего престола.

Один за другим стали выходить указы, которыми предписывалось без промедления составить опись монастырских владений и точно определить число монашествующих. В каждом монастыре дозволялось оставить столько монахов, сколько требовалось для совершения богослужения и управления имениями. Так впервые на Руси начали вводиться монастырские штаты. Насельников, не принявших пострига, выдворяли из обителей. Постриг новых монахов разрешался лишь на убылые места и не иначе как после трехлетнего искуса. В 1721 г. монастырям было запрещено вести летописание.

В 1722 г. было издано составленное архиепископом Феофаном и одобренное царем «Прибавление к Духовному регламенту», в котором запрещалось постригать мужчин, не достигших 30 лет, а для пострига женщин определен был возраст от 50 до 60 лет. Исключения допускались лишь с разрешения Святейшего Синода. Военнослужащим и чиновникам поступление в монастыри запрещалось вовсе. Не разрешалось принимать в обители и лиц, имевших несовершеннолетних детей или обремененных долгами. Крепостные могли поступать в монастыри только с разрешения своих помещиков. Неграмотные принимались в монастыри с ведома царя или Синода. «Прибавлением» возбранялось основание новых обителей без дозволения Синода, а строительство скитов запрещалось окончательно. Маленькие пустыни подлежали либо упразднению, либо соединению с другими монастырями. Многие монастыри закрывались тогда и от недостатка средств. В 1723 г. вышел указ: все убылые места в монастырях замещать исключительно отставными военными, но из-за нелепости своей этот указ вскоре был отменен.

Мысли Петра о монашестве с особенной характерностью выражены в составленном им вместе с Феофаном «Объявлении, когда и какой ради вины начался чин монашеский и каковой образ жития монахов древних и како нынешних исправить, хотя по некоему древним подобию надлежит». Как и «Духовный регламент», этот документ, изданный в 1724 г., полон самых хлестких и развязных обвинений, передержек и прямой клеветы.

На монастыри «Объявлением» возлагалась повинность общественного благотворительства: «еже служити прямым нищим, престарелым и младенцам». При монастырях велено было открывать богадельни, лазареты, приюты для душевнобольных преступников, для искалеченных солдат, воспитательные дома для подкидышей.

Когда по обителям разослали инвалидов, часто вместе с их семьями, селившимися в монастырских слободах, в монастырях открылись свары, бесчинства, драки. Больных, увечных, сумасшедших часто нечем было кормить. Чтобы разместить их, многих монахов бесцеремонно изгоняли из обителей. Монастырские вотчины поэтому оставались без надзора, так что Монастырский приказ скоро вынужден был из хозяйственных соображений вернуть изгнанных монахов обратно в монастыри.

Петр не оставил вниманием и внутренний строй монастырской жизни. «Прибавление» требовало во всех обителях вводить общежительный устав. Инокам запрещалось составлять завещания: все, что оставалось от почившего насельника монастыря, переходило во владение монастыря или Синода. Строго-настрого запрещен был переход из одной обители в другую. Настоятелям вменялось в неукоснительную обязанность вести учет братии. Беглых иноков по задержании заковывали в кандалы. Родственников и знакомых насельников не дозволялось впускать в келии. Сами монахи могли посещать своих родных только четыре раза в год; а монахини не имели и этой возможности – только в случае тяжелой болезни или смерти родных они могли выходить из обители, и непременно в сопровождении пожилых монахинь.

Чтобы лишить монахов возможности составлять подметные письма, жалобы и челобитные, им воспрещалось держать в келиях писчую бумагу, чернила и перья. В случае нужды они могли писать в покоях настоятеля под его присмотром. Настоятелей обязывали давать присягу не держать в монастырях «затворников и ханжей» и не «распложать суеверий».

Но статус ученых монахов, закончивших семинарский или академический курс, – по большей части это были выходцы из Киевской академии – был иным. Ученым монахам полагалась иная, лучшая, чем простым братиям, еда и одежда. С немалой щедростью им выдавалось денежное содержание. Рассадником ученого монашества в Великороссии должен был, по замыслу Петра, стать основанный в 1712 г. в Петербурге Александро-Невский монастырь. Ученые монахи при Петре становились кандидатами на замещение высших церковных должностей, в том числе и архиерейских кафедр.

Но монахи, не учившиеся в латинских семинариях, были поставлены в крайне суровые условия, они подвергались жестким стеснениям, почти гонениям. Однако и в эту эпоху, охваченную горячкой преобразований, в эпоху бесцеремонного натиска на традиционные устои церковной жизни и развала монастырей, русские обители не оскудели иноками высокого молитвенного духа. Одни из них остались сокрытыми от мира, подвиги других были явлены людям и сохранились в церковной памяти.

В суровое петровское время подвизались первоначальник Саровской пустыни иеросхимонах Иоанн и основатель Белобережского монастыря схимонах Симеон. А на далеком севере, в древней Соловецкой обители, спасался муж святой жизни преподобный Иов. Он родился в 1635 г. и в миру носил имя Иоанн. Многие годы служил приходским священником в Москве. Молитвенностью, редким даром духовного рассуждения отец Иоанн привлекал в свой храм многих богомольцев. За советом и поучением к нему приходили люди со всей Москвы. Молва о его подвижнической жизни дошла до Петра, и царь определил его священником в одну из придворных церквей и вскоре назначил своим духовником.

Свое новое высокое и влиятельное положение отец Иоанн употребил на то, чтобы заступаться за нищих и сирот, за обиженных и неправедно осужденных. Особенно полюбил он посещать тюрьмы и богадельни. Содержавшихся в них узников и убогих утешал не только беседами, но и щедрой милостыней. Духовничество в царской семье не мешало ревностному пастырю принимать еще больше людей, чем он это делал прежде. В беседах с посетителями он проводил дни и ночи, а прощался со всеми со скорбью, в которой потом угадали предчувствие близкой беды.

Беда разразилась над ним в 1701 г. Духовник царя был оговорен Григорием Талицким, осужденным за составление сочинений, в которых Петр именовался антихристом. Несмотря на очевидную невиновность своего духовника, царь распорядился отослать его «с Москвы на Холмогоры для пострижения и неисходного пребывания в Соловецком монастыре».

Архиепископ Холмогорский Афанасий принял узника ласково и любовно, дал ему несколько дней отдохнуть в архиерейском доме, а потом отправил его на Соловецкий остров. Соловецкий архимандрит Фирс постриг отца Иоанна и нарек его Иовом. Ему назначили послушание в братской поварне. 70-летний старец рубил дрова, носил их на плечах по крутым лестницам и целые ночи проводил в молитве. Братию он изумлял смирением и покорностью всем, строгостью своего постничества: он не вкушал ничего, кроме воды и хлеба. За это его прозвали Иовом Постником. Узнав о его великих подвигах, настоятель снял с него все послушания и предоставил ему отдельную келию, где бы он мог заниматься рукоделием, читать Священное Писание и творить Иисусову молитву. До Петра I дошел слух о святой жизни его бывшего духовника. К тому времени Петр узнал о непричастности старца Иова к делу Талицкого и стал звать его обратно к себе. Но старец не захотел возвращаться в мир: ему предстоял новый подвиг – скитское житие.

Он переселился в скит на Анзерском острове, основанный преподобным Елеазаром. Братские келии стояли в этом скиту на версту одна от другой. Отшельники собирались вместе по субботним дням в храме, а в воскресенье после литургии опять расходились по своим уединенным келиям. Старец Иов считал себя последним послушником в скиту, однако братия избрали его своим настоятелем. Но и в настоятельстве он целыми днями трудился, а ночами молился стоя на коленях. Подражая преподобным Феодосию Киево-Печерскому и Сергию Радонежскому, он обходил келии иноков, чтобы стуком напомнить о молитве тем, кто сходился для разговоров. Заботясь о больных скитниках, он перевязывал их раны, мазал освященным маслом и тем исцелял их. На службу старец всегда приходил первым, а в уме и сердце непрестанно держал Иисусову молитву.

В 1710 г. старец Иов принял великую схиму с именем Иисуса в память о пророке Иисусе Навине. Однажды иеросхимонах Иисус остался на ночь у подножия горы с остроконечной вершиной. В тонком сне подвижнику явилась Пресвятая Богородица с преподобным Елеазаром, который на этом месте начинал свои подвиги. Богородица сказала старцу: «Сия гора отныне нарицается второю Голгофою. На ней будет церковь во имя Распятия Сына Моего и Бога, устроится скит и наречется Распятским». Это видение отец Иисус поведал своему духовному брату Паисию, который описал его, вырезав письмена на деревянном кресте.

Иеросхимонах Иисус испросил у Холмогорского архиерея благословение построить скит с церковью на Голгофской горе. В скиту собралось около 20 насельников. Настоятель скита по-прежнему сам рубил дрова, сам носил воду на высокую гору, сам готовил тесто в пекарне. Своими подвигами старец стяжал благодатные дары. Одного из скитских отшельников волновали плотские страсти, и он просил помощи у настоятеля. Старец в ответ на эту просьбу прикоснулся к телу его жезлом, и страсти навсегда погасли в иноке. Господь открыл угоднику время его кончины. Простившись с братиями, великий праведник тихо отошел в иной мир. Это произошло 6 марта 1720 г. В минуту его преставления келию озарил необыкновенный свет. Тело подвижника погребли в храме на вершине Голгофы.

6. Религиозно-нравственное состояние народа и церковная жизнь

В петровскую эпоху начинается роковой для судеб государства религиозно-нравственный раскол между высшим слоем общества и простым народом, который традиционно хранил верность заветам своих предков. Народный быт и народная набожность, религиозно-нравственные идеалы народа остались почти не затронутыми петровской ломкой России, но стиль жизни, нравы и взгляды дворянской верхушки, поступившей, по воле царя, в ученичество к иностранцам, стремительно менялись.

«Немецкий» костюм, «ассамблеи», брадобритие и курение табака явились только внешним выражением глубокого и опасного духовного сдвига. «Перемена обычаев» влекла за собой катастрофическое падение нравов, презрение к родной старине, к народному благочестию, которое стало восприниматься при «просвещенном» дворе как проявление невежества и дикости, а за всем этим следовала если и не прямая измена вере отцов, то равнодушие к ней.

В России впервые появились тогда вольнодумцы. В своих забавах вельможные «афеисты» порой не останавливались и перед кощунственными выходками. Князь Хованский в одном из поместий устроил пир, сам напился до бесчувствия, а гости ради потехи обрядили его как мертвеца, уложили в гроб, отнесли в церковь и совершили над мертвецки пьяным князем богохульное «отпевание». Наутро причетники обнаружили в храме пред алтарем гроб, в котором лежал непроспавшийся после пьянки живой человек. Мало того, после грязной пирушки бражники дерзнули осквернить церковные сосуды. Бесследно для них это не прошло. Суд приговорил кощунников к смертной казни, но царь смягчил приговор, заменив казнь жестоким телесным наказанием, которое и было совершено в его присутствии.

Но столь строго власть поступала лишь в случаях возмутительных скандальных кощунств. Несоблюдение постов, небрежное посещение храма и даже совершенное пренебрежение к богослужению и церковным обрядам многим обходились вполне безнаказанно, несмотря на то что время от времени издавались суровые указы, требовавшие от православных неопустительно ходить в храмы в воскресные и праздничные дни, под угрозой записи в двойной оклад наравне с раскольниками.

Характерен для петровской эпохи составленный в грубой полицейской форме указ, требовавший от молившихся вести себя в храме чинно, за богослужением не разговаривать, не ходить по храму, не прикладываться к иконам и мощам, не подавать просьб властям; за нарушение благочиния устанавливался штраф, который велено было взимать прямо в храмах, для чего на видных местах в церквах помещались штрафные ящики.

Главный упор в петровских указах по Ведомству православного исповедания делался на борьбу с невежеством и суевериями. Петр считал, что «народ не знает ни веры, ни любви, а о надежде и не слыхивал, и всю надежду полагает на пение, пост, поклоны, свечи и ладан». По выражению «Духовного регламента», простой народ не в состоянии «рассуждать между десным и шуиим». Большой отдел «Регламента» посвящен распоряжениям о повышении уровня церковного проповедничества и об издании для народа катехизических книг. По указу Святейшего Синода 1722 г., во всех храмах велено было вместо уставных поучений читать сочинение архиепископа Феофана под названием «Букварь, или Первое учение отроков», в котором обличались ханжество, суеверия и особое прилежание народа к соблюдению «церковной внешности» без понимания внутреннего смысла обрядов.

В ту пору одно за другим издавались распоряжения с петровско-феофановской «просветительской» направленностью, вроде указов о «всуе жегомых» церковных свечах или о «неупотреблении Святых Таин за лекарство аптекарское». Выходили и такие распоряжения, которые грубо оскорбляли народное благочестие: указы против сооружения часовен, против обычая носить иконы по домам, против богатых риз, дорогих колоколов, драгоценных сосудов. Большой соблазн в народе вызывала настоящая одержимость царя разоблачением народных суеверий, под которыми порой подразумевались старинные благочестивые обряды. За разглашение ложных слухов о чудесах, видениях и пророчествах он назначил тяжкую кару – вырезание ноздрей и ссылку на галеры. Хуже того, духовникам велено было доносить властям, если кто на исповеди сознается в разглашении ложных слухов о чудесах. И светские, и духовные власти обязаны были преследовать народных «пророков», юродивых, кликуш. Кликуш и бесноватых приказано было пытать, пока не сознаются в притворстве. Колдунов подвергали смертной казни. «Просветительское направление» в указах Петра сочеталось с самым дремучим варварством.

«Просветительским» духом и неуважением к религиозным чувствам народа проникнуты и указы о богослужении. «Духовный регламент» возлагал на Синод обязанность рассмотреть службы, молебны, акафисты; «непристойные» запретить и принять меры, чтобы «пристойные» службы не вводились без нужды. Жития святых велено было пересмотреть на тот предмет, нет ли среди них ложных историй. Исправления проводились неразборчиво, бесцеремонно, на скорую руку. Из богослужебных чинопоследований при Петре были пересмотрены «Чин присоединения раскольников» (1720) и «Чин избрания и рукоположения архиерейского» (1725).

Вся обстановка петровской эпохи не благоприятствовала прославлению новых угодников Божиих. Синоду прямо предписывались в этом деле крайняя осторожность и недоверие; подозрение в ложности разглашаемых чудес равнялось подозрению в совершении тяжкого уголовного преступления. При Петре не состоялось ни одной канонизации святого. Новый праздник, установленный 30 августа 1724 г., был связан не с канонизацией новоявленного святого, а с перенесением мощей издавна чтимого угодника святого благоверного князя Александра Невского из Владимира в Петербург. Церковным торжеством стало и празднование годовщины победы русского оружия в Полтавской битве. Архимандритом Феофилактом (Лопатинским) была написана служба на день памяти этого события, отмечаемого 9 июня.

7. Церковное искусство

Правительство не оставило без внимания и такую важную принадлежность богослужения, как святые иконы. Для надзора над иконописью в 1707 г. Петр учредил в Москве «полату изуграфств» и во главе ее поставил знаменитого зодчего Ивана Зарудного. В петровскую эпоху влияние европейской живописи на русское иконописание стало чрезвычайно интенсивным. Художникам-иностранцам поручали расписывать храмы в столицах, у них вынуждены были учиться и перенимать их опыт и их приемы русские мастера иконных дел. Заимствование чужого стиля влекло за собой разрыв византийско-русской иконописной традиции, но в провинции еще сохранялись местные школы иконного письма.

Подобно иконописи, церковное зодчество тоже переживало сложный процесс разрыва традиции, который отражал общую метаморфозу всей русской культуры. Уже в конце 17 в. в русском храмостроительстве, особенно в декоре церквей, широко применялись западноевропейские архитектурные формы.

Прекрасным художественным символом петровской эпохи явилась церковь Знамения Богородицы, воздвигнутая в Дубровицах под Москвой. Храм заложен в 1690 г., а освящение его состоялось в 1704 г. Имя зодчего точно не известно, хотя некоторые источники называют архитектора Тессинга. Основание храма представляет в плане крест с закругленными концами. Над основанием высится устремленный вверх восьмигранный столп, увенчанный короной с крестом. Храм снизу доверху покрыт тонкой белокаменной резьбой, с мотивами растительного орнамента. Эта великолепная резьба выполнена в традициях русского декоративного искусства, но в убранстве храма, как и в его архитектуре, есть черты западного барокко.

Западные влияния больше всего проявились в скульптурном оформлении церкви. Перед входом в храм поставлены статуи вселенских учителей святых Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Над сводом западного выступа помещено скульптурное изображение святителя Василия Великого, снаружи, в углах цокольной части, – фигуры четырех евангелистов. В интерьере стены покрыты рельефными изображениями: Несение Креста, Распятие, Положение во гроб, Воскресение Христово.

Еще один шедевр храмостроительства петровской эпохи– церковь Архангела Гавриила в Москве, сооруженная в 1704–1707 гг. и названная в народе «Меншиковой башней». В начале храм был увенчан невиданным в России шпилем, который вскоре сгорел. Согласно народному преданию, этот шпиль своим происхождением обязан горделивому замыслу заказчика выстроить храм выше кремлевской колокольни Ивана Великого.

Церковь Архангела Гавриила построил великий зодчий Иван Зарудный. Ее план выдержан в старой национальной традиции, но башнеобразное построение объема выполнено в стиле европейского маньеризма. Поставленные друг на друга восьмигранники мало похожи на традиционные русские восьмерики. Ордерные элементы убранства храма характерны для западной архитектуры эпохи, начавшейся с ренессанса. Несмотря на свою необычную высоту, храм выглядит легким, изящным. Великолепны белокаменные резные рельефы декоративной отделки храма, выполненной по рисункам Зарудного.

Архитектурные особенности церкви Архангела Гавриила оказали влияние на постройку еще одного замечательного сооружения, воздвигнутого в Петербурге и ставшего символом новой столицы, – собора Святых Апостолов Петра и Павла. В 1703 г. на территории Санкт-Петербургской крепости заложен был деревянный храм во имя Первоверховных Апостолов. В 1712 г. на месте деревянной церкви началось воздвижение каменного собора по проекту Доменико Трезини. Строительство храма продолжалось 21 год. Собор строг и прост в своей архитектуре, что вполне соответствовало вкусам заказчика – Петра Великого. Над прямоугольным в плане храмом возвышается невысокий купол и стройная колокольня с устремленным ввысь золоченым шпилем, господствующим над Петербургом. Шпиль венчает флюгер в виде Ангела с крестом. Петропавловский шпиль возвышается над землей на высоте 122-х метров. Внутреннее убранство храма выполнено московскими мастерами по рисункам Ивана Зарудного. Со времен Петра I Петропавловский собор служил усыпальницей русских государей и лиц императорской фамилии.

1. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть

в 1725–1741 гг.

После смерти Петра I на императорский престол вступила его вдова Екатерина I (1725–1727), мало подготовленная к управлению великой державой. По инициативе светлейшего князя А. Д. Меншикова указом Правительствующего Сената в 1726 г. был учрежден Верховный тайный совет, в руках которого и сосредоточивалась вся полнота правительственной власти. В результате этой административной реформы Синод оказался зависимым не прямо от миропомазанного монарха, как это было установлено при Петре, а от коллегии, лишенной всякой сакральности, к тому же не вполне православной по вероисповеданию своих членов, ибо в Тайный совет наряду с русскими вельможами входил лютеранин барон Остерман. Пониженный на лестнице высших государственных учреждений, Синод изменил и свое наименование – вместо Правительствующего стал называться Духовным.

Императорским манифестом 1726 г. Синод был разделен на два апартамента. Первому апартаменту повелевалось «состоять в 6 персонах архиереев». Все они были равны между собой: отменялись прежние звания вице-президентов, советников, асессоров. На первый апартамент возлагалось «управление всякими духовными делами Всероссийской Церкви». Второй апартамент был составлен из шести светских чиновников и предназначался для управления церковными вотчинами. Так под вывеской «второго апартамента» по сути дела вновь восстанавливался упраздненный после учреждения Синода Монастырский приказ.

Новым царствованием в истории России открывалась эпоха временщиков, внезапного возвышения одних и стремительного падения других. Страшное падение выпало и на долю первого вице-президента Синода архиепископа Новгородского Феодосия. После смерти Петра он осмелился открыто заговорить об унижении Церкви светской властью, о бесправии архиереев, о тайном разорении монастырских вотчин и расстройстве монастырей. Покойного царя он по жестокости сравнивал с Иваном Грозным, с пренебрежением высказывался о новой императрице, а против всесильного временщика Меншикова позволял и оскорбительные выпады. Неосторожность переоценившего свои силы иерарха дала сильное оружие против него его главному сопернику архиепископу Феофану, обвинившему его в государственной измене.

В апреле 1725 г. архиепископ Феодосий был арестован и подвергнут розыску. Входе расследования обнаружилось, что своих слуг он обязал присягой на верность себе, подобной государственной присяге. Суд приговорил его к лишению сана, и под именем чернеца Федоса некогда всесильный церковный сановник был заточен в тюрьму Корельского монастыря на далеком севере, где через пять месяцев страданий скончался.

Вместо него Новгородскую кафедру занял сам Феофан, ставший первым членом Синода. Но вторым членом Синода при этом стал давний обличитель Феофана архиепископ Феофилакт (Лопатинский), а третьим– ростовский митрополит Георгий (Дашков), выходец из старинной боярской семьи, сильный связями в родовитом дворянстве.

После смерти Екатерины I престол перешел к Петру II, сыну царевича Алексея. В царствование этого отрока государственная власть оставалась в руках временщиков-верховников, самым влиятельным из которых вначале был Меншиков, а после его падения и ссылки в Сибирь – князья Долгорукие и Голицыны. При их правлении стали открыто проявляться стремления к реставрации допетровских порядков. В связи с этим в Синоде усиливается позиция великорусской «партии». Митрополит Георгий (Дашков) настоял на вводе в Синод уволенного еще при Петре I престарелого опального архиерея митрополита Игнатия (Смолы) и архимандрита Льва (Юрлова), возведенного вслед за этим на Воронежскую кафедру. Архиепископ Феофилакт не примкнул к сторонникам митрополита Георгия, но, как и архиереи-великороссы, он был убежденным противником церковно-политической линии Феофана, который остался единственным в Синоде ревнителем петровских идей. В церковных кругах открыто стали вести разговоры о восстановлении патриаршества. Над головой Феофана, больше всех потрудившегося над упразднением патриаршества, к тому же причастного к трагедии отца императора – царевича Алексия, собиралась гроза.

Но в ночь на 19 января 1730 г. скончался 15-летний император, последний из русских царей, которого погребли в Москве, в Архангельском соборе Кремля. Верховный тайный совет призвал на престол старейшую в роде Романовых: племянницу Петра I Анну Иоанновну, вдову Курляндского герцога. С ее воцарением «верховники» связывали надежды на то, чтобы «впредь самодержавию не быть». К Анне Иоанновне в Митаву вместе с приглашением на престол были высланы и так называемые «пункты», подписав которые, она, в сущности, ограничивала самодержавную власть подобием аристократической конституции.

Приверженцы петровских реформ встревожились. Одновременно с официальным посольством от «верховников» в Митаву направились и негласные, тайные посланцы от графа Головкина и архиепископа Феофана. Феофан, рискуя головой, включился в авантюру по срыву «затейки» «верховников». В Митаве Анна подписала «пункты», но в Москве на собрании московского и провинциального дворянства, с подозрением относившегося к «затейке» «верховников», порвала бумагу с этими «пунктами». Архиепископ Феофан торжествовал победу. «Верховники» пали. Подорваны были и позиции опиравшихся на них сторонников восстановления патриаршества. Стала проводиться политика возвращения к заветам Петра. На деле часто в карикатурном виде восстанавливались худшие стороны петровской политики. В области церковного управления проводником этой линии стал Феофан.

Императрица Анна в домашнем быту была по-старинному благочестива. Но, по словам современников, обрядовое благочестие царицы не смягчило ее черствого сердца. А хуже всего было то, что, совершенно неспособная к государственным делам, самодержица передоверила управление Россией своему любимцу Бирону, который был хорошим знатоком лошадей, но России не понимал и к русскому народу относился с презрением, и Кабинету министров, заменившему прежний Верховный тайный совет. В кабинете большинство составляли немцы. Во главе его стоял «честный немец» Остерман, фанатичный приверженец петровских реформ, понятых им узколобо, в полицейско-абсолютистском смысле. «Честный» Остерман и бесчестный Бирон, гонитель и ненавистник православия, развязали в стране настоящий террор, который проводился под знамением восстановления петровских начал правления. Всесильным орудием кабинета была Канцелярия тайных розыскных дел во главе с генералом Ушаковым, в которой допрашивали и пытали людей.

Тысячи невинных жертв были брошены в тюрьмы по подозрению в недовольстве правительством. Сборы недоимок с помещиков и крестьян, производившиеся военными командами, по описанию современников, были подобны «нашествиям иноплеменных». Это была эпоха лютого насилия над Россией, которая получила в истории название бироновщины. Жертвой бироновщины пали лучшие русские люди, десятки тысяч невинных людей были умерщвлены, заточены или сосланы в остроги Сибири. Умирая под топорами палачей, многие из них явили себя истинными христианами. Князь Иван Долгорукий, когда палач четвертовал его, отрубая одну за другой руки и ноги, в смертных муках проговорил: «Благодарю Тебя, Господи, яко сподобил мя еси познать Тебя, Владыко».

К клике иностранцев, терзавших православный русский народ, примкнул и архиепископ Феофан, специальностью которого стало ведение «архиерейских процессов». Первым из иерархов был осужден архиепископ Воронежский Лев (Юрлов). Его обвинили в том, что на следующий день после получения известия об избрании на престол Анны, совпавший с празднованием Недели православия, он не отслужил торжественного молебна, а за богослужением велел возносить имя бабки умершего царя, великой княгини Евдокии, без упоминания ее монашеского имени Елены. Дело это рассматривалось в Синоде. Архиепископа Льва пытались защитить митрополиты Георгий и Игнатий. Но Феофан постарался придать всему делу характер государственной измены и, пользуясь поддержкой Кабинета, заставил Синод лишить обвиняемого священного и монашеского сана и предать его гражданскому суду. В постановлении Синода сказано: «А какого он, Лев – епископ, телесного наказания и истязания достоин, о том суду духовному определять не надлежит». Архиепископа Льва расстригли и под именем Лаврентия сослали в Крестный монастырь на Белом море. Вместе с ним по этапу был отправлен приказ: держать его там «за караулом, в келье неисходно, никого к нему не пускать, чернил и бумаги не давать и в церковь ходить под караулом».

Но Феофану было мало одной жертвы. Он готовил обвинительный материал против покровителей заключенного архиерея – митрополитов Игнатия и Георгия. Главной уликой против них была попытка замять дело архиепископа Льва. Митрополит Георгий в ходе расследования, не дожидаясь его конца, попросился на покой, но и этот шаг не спас его от расправы. 28 декабря 1730 г. он был лишен архиерейского сана и простым монахом отправлен в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере. Митрополита Игнатия после лишения священного сана сослали в Свияжский Богородицкий монастырь.

Архиерейские процессы шли своим чередом. Ссылаясь на неопределенность известий из столиц, молебен о воцарении Анны отказался служить киевский архиепископ Варлаам (Вонатович). Феофан назначил розыск. По заключению следственной комиссии Синод лишил преосвященного Варлаама сана и выслал его простым монахом в Кирилло-Белозерский монастырь.

Осужденным архиереям не давали покоя и в местах заточения. За ними денно и нощно велась слежка. Феофан считал всего безопасней для себя сжить их со света. В 1731 г. было заведено следствие о дружеском отношении митрополита Казанского Сильвестра к сосланному в Свияжский монастырь митрополиту Игнатию. Были подслушаны слова, сказанные в сердцах преосвященным Игнатием митрополиту Сильвестру об императрице: «Вот-де лишили меня сана напрасно, а ей ли, бабе, архиерея судить». Взяли бумаги митрополита Сильвестра и среди них обнаружили его заметки о неправославии Феофана, критические суждения о петровских указах относительно монастырских имений. Тайная канцелярия приговорила перевести митрополита Игнатия в Никольско-Корельский монастырь в Архангельске, а митрополит Сильвестр, по постановлению Синода, был уволен на покой в Александро-Невский монастырь без права архиерейского служения, потом его лишили сана и заточили в Выборгскую крепость.

В Сибирь отправили и архимандрита Платона (Малиновского). И еще многие из архиереев были уволены со своих кафедр. Лишили кафедр архиереев: Досифея Курского, Илариона Черниговского, Варлаама Псковского.

Но главной заботой Феофана было устранение его давнего противника и обличителя архиепископа Феофилакта (Лопатинского).

Святитель Феофилакт был родом из Малороссии, образование получил в Киеве, в 1704 г. переехал в Москву; вскоре был назначен ректором Московской академии. В свое время вместе с префектом академии архимандритом Гедеоном (Вишневским) он обличал всесильного любимца Петра и ставленника на архиерейскую кафедру Феофана в неправославии.

В 1728 г., когда позиция Феофана пошатнулась, архиепископ Феофилакт решился опубликовать труд своего учителя митрополита Стефана (Яворского) «Камень веры», обличавший протестантские лжеучения, в склонности к которым подозревали всегда Феофана. Вокруг книги вспыхнула богословская полемика. В Лейпциге появилась резко критическая рецензия на нее, написанная на латинском языке и подписанная именем вскоре скончавшегося немецкого богослова Буддея, но, по мнению современников, составленная самим Феофаном. Архиепископ Феофилакт выступил с «Ответом» на эту критику в защиту труда своего учителя. Он пытался переиздать книгу. Но шел уже 1731 г. – в стране свирепствовала бироновщина, и попытка напечатать книгу, направленную против протестантизма – вероисповедания большей части правителей России, была затеей неосуществимой и крайне опасной. Феофан не преминул воспользоваться этим шагом своего прямодушного и бесстрашного противника. Он прямо обратился в Тайную канцелярию, доказывая там, что поступок архиепископа Феофилакта «вреден» государству.

Начались исповеднические страдания святителя. Его вывели из Синода и удалили в Тверь. По требованию Бирона был запрещен «Камень веры», а Феофан тем временем анонимно пустил в обращение свой «Молоток на Камень веры», в котором развязно глумился над личностью стойкого борца за православие митрополита Стефана. Чтобы добиться ареста святителя Феофилакта, Феофан внушил правительству, что существует «злодейская фракция», к которой он причислял всех ревнителей православия, и что «фракцию» эту для блага государства надо непременно открыть и истребить. Начались новые аресты. Схватили иеромонаха Иосифа (Решилова), архимандрита Иосифа (Маевского), архимандрита Маркелла (Радышевского), грека Евфимия Колетти, которые хорошо знали архиепископа Феофилакта. Их обвинили в измене, пытали, добивались признания в преступных умыслах, а главное, требовали показаний против святителя Феофилакта. О том, как велись допросы в застенках, можно судить по такой записи, сделанной в Тайной канцелярии: «Маевский поднят на дыбу и вожен по спицам 3/4 часа. А с подъема на дыбу и с вожения по спицам говорил то же, как выше показано, и в том утвердился. И по прошествии 3/4 часа усмотрено по состоянию его, Маевского, что в себе слаб и более по спицам не вожен и с дыбы спущен».

В 1735 г. взяли архиепископа Феофилакта. Его отвезли в канцелярию Бирона, где предъявили обвинение в оскорблении Величества. Но обвиняемый твердо заявил, что ничего не замышлял против императрицы. Ему с угрозами велели присягнуть в этом. И он со словами: «Совесть меня ни в чем не зазирает» – исполнил затребованное от него. После допроса у Бирона один из судей святителя Новоспасский архимандрит Иларион, возвращаясь домой, был внезапно разбит параличом и мертвым вывалился из коляски, причем даже слуги его не заметили этого, а хватились о нем только дома и, вернувшись, нашли его бездыханным на дороге. В канцелярии Бирона стали пытать исповедника. Его били батогами, поднимали на дыбы. Три года тянулось следствие. Доведя узника до полумертвого состояния, его объявили лишенным сана и монашества и заключили в Петропавловскую крепость. Освобожден он был уже после смерти императрицы Анны. Едва живого страдальца привезли в его дом в Петербурге. Возле его постели собрались члены Синода и объявили ему о возвращении сана. Блаженная кончина исповедника последовала 6 мая 1741 г.

Между тем в самый разгар его исповеднических страданий в 1736 г. умер его главный мучитель архиепископ Феофан. В предсмертные минуты он, вероятно, сознавая глубину своего нравственного падения, вздыхал: «О главо, главо! Разуму упившись, куда ся преклонишь?».

В 1740 г., после смерти Анны, российский престол перешел к ее внучатому племяннику младенцу Иоанну Антоновичу. Правителем-регентом стал Бирон. В правящей клике начались раздоры. Генерал-фельдмаршал Миних арестовал Бирона. Регентшей стала мать императора Анна Леопольдовна. Мрачная эпоха оскорбительной для православного русского народа тирании иноземцев подходила к концу. Начались амнистии осужденных. Вскоре, в 1741 г., произошел новый переворот. Царственный младенец был объявлен утратившим престол и отправлен вместе со своими родителями в ссылку в Холмогоры. В 1756 г. Иоанн Антонович был взят под стражу и заключен в казематы Шлиссельбурга. Зачинщики заговора гвардейские офицеры возвели на престол дочь Петра Елизавету.

2. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть

в 1741–1762 гг.

Воцарение Елизаветы в русском народе было встречено с надеждами на перемены к лучшему. Православное духовенство переживало это событие как освобождение от кошмара бироновщины. Проповедники с церковных кафедр прославляли новую царицу как спасительницу России от иноземного ига, как новую Эсфирь и Иудифь. Ректор Московской академии архимандрит Кирилл (Флоринский), вспоминая о только что пережитом Россией ужасе, восклицал: «Доселе дремахом, а ныне увидехом, что Остерман и Миних с своим сонмищем влезли в Россию яко эмиссары дьявольские».

А новгородский архиепископ Амвросий (Юшкевич) с кафедры провозглашал: «Преславная победительница избавила Россию от врагов внутренних и сокровенных. Такие-то все были враги наши, которые под видом будто верности Отечество наше разоряли, и смотри, какую дьявол дал им придумать хитрость! Во-первых, на благочестие и веру нашу православную наступали. Но таким образом, будто они не веру, но непотребное и весьма вредительное христианству суеверие искореняют. О, коль многое множество под таким притвором людей духовных, а наипаче ученых истребили, монахов расстригли и перемучили! Спросите, за что? Больше ответа не услышишь, кроме сего: суевер, ханжа, лицемер… под образом будто хранения чести и здравия и интереса государства, о коль бесчисленное множество, коль многие тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных, невинных… в Тайную похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, гладом морили, пытали, мучили, кровь невинную проливали».

Святитель Димитрий (Сеченов), впоследствии митрополит Новгородский, на Благовещение в 1742 г. в присутствии императрицы дал такую характеристику пережитой поре: «Противницы наши… как прибрали все Отечество наше в руки, коликий яд злобы на верных чад российских отрыгнули, коликое гонение на Церковь Христову и на благочестивую веру воздвигли! Их была година и область темная; что хотели, то и делали! Во-первых, пытались благочестие отнять, без которого бы мы были горше турок, жидов и арапов… А наипаче коликое гонение на самых благочестия защитителей, на самых священных Таин служителей! Чин духовный – архиереев, священников, монахов – мучили, казнили, расстригали… Монахов, священников, людей благочестивых в дальние сибирские города, в Охотск, Камчатку, в Оренбург отвозят. И тем так устрашили, что уже и самые пастыри, самые проповедники слова Божия молчали и уст не смели о благочестии отворити…».

В характере новой императрицы многое внушало радужные надежды. Любовь к роскоши и удовольствиям не заглушала в ней искреннего и горячего благочестия. Набожность Елизаветы отчасти объясняется теми обстоятельствами, в которых протекала ее юность. При императрице Анне она была оттеснена от двора и вела полузатворническую жизнь. В молодости она часто приезжала в Александровскую слободу, где в женском монастыре спасалась ее тетка. Она любила ходить на богомолье по монастырям, особенно в Троице-Сергиеву лавру. Строго постилась. В отличие от своего отца, Елизавета окружала себя «божиими людьми» – странниками и юродивыми. При этом по характеру своему она была веселой, общительной и доброй. Лишенная всякого политического честолюбия, она вступила в негласный, но венчанный законный брак с простым певчим из казаков Алексеем Разумовским, который был воспитан в духовной среде и, став влиятельнейшим вельможей, к духовенству всегда относился с большим почтением.

В канун переворота Елизавета долго молилась перед образом Божией Матери и дала обет: если она воцарится, – никого не казнить смертью. Дала она и такой обет: по исходе каждого часа и днем и ночью молиться образу Спасителя, висевшему в изголовье ее кровати. И царица исполнила оба эти обета.

По характеру своему она была, как пишут современники, очень русской и, несмотря на господствовавшие при ее дворе французские моды, во многом похожей на боярынь допетровской эпохи. После 10-летнего засилия немцев при дворе стали видны почти одни только русские люди. Став императрицей, Елизавета много жертвовала на монастыри, особенно на Троице-Сергиеву лавру. Для ее благочестия характерна такая черта: на доклад Сената о допущении евреев на ярмарки в Россию для подъема русской торговли она наложила резолюцию: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли».

С воцарения Елизаветы сразу же началось возвращение из тюремных уз и ссылок неправедно осужденных страдальцев. На волю вышел митрополит Игнатий (Смола), скончавшийся вскоре после освобождения. Святителю Льву (Юрлову) после освобождения было возвращено архиерейское достоинство, скончался он в 1755 г. на покое в Московском Знаменском монастыре. Из сибирской ссылки вернулся исповедник архимандрит Платон (Малиновский), который был рукоположен в епископский сан. Преставился он в 1754 г. в сане архиепископа Московского.

Для предотвращения беззаконных расправ над священнослужителями в 1742 г. вышел указ, по которому первоначальный суд над духовными лицами, даже по политическим обвинениям, передавался Святейшему Синоду. С упразднением Кабинета министров возвышено было значение Святейшего Синода. Он переходил в непосредственное подчинение верховной власти и наряду с Сенатом вновь становился высшей административной инстанцией в государстве.

С началом перемен к лучшему в положении Церкви члены Синода архиепископ Новгородский Амвросий (Юшкевич) и митрополит Ростовский святой Арсений (Мацеевич) подали доклад, в котором писали, что если государыне не угодно будет восстановить патриаршество, то, по крайней мере, необходимо восстановить должность президента Синода; предлагалось также упразднить должность обер-прокурора и Коллегию экономии. Но Елизавета не согласилась пойти на эту реформу, ибо, несмотря на свою любовь к Церкви, она твердо придерживалась тех основ государственного строя, которые были заложены ее отцом: все законы Петра она объявила своими законами, а в предложенных мерах она узрела противоречие этим законам. Императрица согласилась лишь на подчинение Коллегии экономии Синоду– при Анне Иоанновне апартамент, переименованный в Коллегию экономии, был передан в ведение Сената.

Святитель Арсений вскоре после этого был выведен из состава Синода. Включенный в Синод по представлению архиепископа Амвросия, этот мужественный архиерей отказался присягать по установленной форме, заявив, что текст присяги, составленный Феофаном, унизителен и кощунствен, что неприлично именовать крайним судией монарха. В этом он находил «недостойное ласкательство во унижение или отвержение истинного Крайнего Судии – Самого Христа». Взамен этого святитель предлагал такую формулу: «Исповедую же с клятвою Крайнего Судию и Законоположителя духовного сего церковного правительства быти Самого Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, полномочного Главу Церкви и Великого Архиерея и Царя, надо всеми владычествующего и всем имущего посудити – живым и мертвым».

В конце царствования Елизаветы первоприсутствующим в Синоде был архиепископ Новгородский Димитрий (Сеченов). В Синод входили также архиепископы Санкт-Петербургский Вениамин (Григорович-Пуцек) и Крутицкий Амвросий (Зертис-Каменский), епископ Псковский Гедеон (Криновский), преосвященные Палладий Рязанский, Порфирий Коломенский и архимандрит Троице-Сергиевой лавры Лаврентий.

До 1753 г. обер-прокурором Синода служил князь Я. П. Шаховской, честный служака, ревнитель государственного интереса. Он оставил после себя «Записки», которые содержат много любопытных сведений о деятельности Синода. Князь Шаховской был человеком не чуждым Церкви, но, увлекаясь буквой закона, он постоянно вступал в распри с членами Синода, сталкиваясь с ними из-за мелочных финансовых вопросов. Обер-прокурор, блюдя интересы государственной казны, протестовал то против увеличения жалования синодальным архиереям, то против перерасхода средств, поступавших от монастырских вотчин. Но позиции обер-прокурора в ту эпоху были еще весьма шаткими, и Синоду, опиравшемуся на личные контакты его членов с императрицей, на поддержку духовника Елизаветы протоиерея Феодора Дубянского и благоволившего к духовенству графа А. Разумовского, часто удавалось с успехом противодействовать административному рвению обер-прокурора.

В 1761 г. скончалась императрица Елизавета. Престол перешел ее племяннику– сыну Шлезвиг-Голштинского герцога Карлу Петру Ульриху, вызванному теткой из Германии, присоединенному к Православной Церкви и переименованному в Петра III Феодоровича. Но преобразовать наследника российского престола в русского человека не удалось. В душе он оставался немцем и лютеранином. Православие, русский народ он не только не понимал, но и не любил. К тому же, достигнув зрелых лет, он оставался ребячлив и странен. Царственная тетка часто с горечью говорила о нем «племянник мой урод», «проклятый племянник».

Воцарение этого «окраденного умом» любителя игр в оловянные солдатики не сулило Православной Церкви ничего доброго. Сразу по воцарении Петр III заявил о своем намерении сократить число икон в православных церквах. Тогда же в беседе с новгородским архиепископом Димитрием (Сеченовым) он выразил желание, чтобы русские священники брили бороды и одевались в короткое платье, как одеваются немецкие пасторы. В своем дворце он собирался построить лютеранскую молельню под тем предлогом, что она нужна для дворцовой прислуги, исповедовавшей протестантизм. Но архиепископ Димитрий (Сеченов) заявил ему, что «русское духовенство скорее даст себя вовсе истребить, чем станет равнодушно и в молчании смотреть на такие нововведения». По свидетельству современников, за богослужением в придворной церкви Петр III обыкновенно, ко всеобщему соблазну, свободно разгуливал, вступал в беседы с иностранцами. О православии он часто высказывался с пренебрежением и даже презрительно.

По подсказке окружавших престол временщиков Воронцова и Шувалова в 1762 г. Петр III издал указ о полной секуляризации церковных недвижимостей с передачей, ведавшей ими Коллегии экономии Сенату. Духовенство было потрясено этой мерой. Митрополит Московский Тимофей (Щербацкий) писал своему другу митрополиту Ростовскому Арсению (Мацеевичу): «Всех нас печальная сия тронула перемена, которая жизнь нашу ведет к воздыханиям и болезням… До сего дожили мы по заслугам нашим». И священномученик митрополит Арсений подал протест против этого мероприятия, составленный в настолько сильных выражениях, что иеросхимонах Лука, доставивший бумагу во дворец, после прочтения ее императором «от страха лишился ума».

Через три месяца после издания указа о секуляризации церковных земель Петр III был свергнут с престола и вскоре «скоропостижно скончался». Российской самодержицей провозгласили зачинщицу заговора Екатерину II.

3. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть

в 1762–1801 гг.

В манифесте Екатерины II от 28 июля 1762 г., который был составлен архиепископом Димитрием (Сеченовым), устранение Петра III объяснялось прежде всего тем, что в его правление нависла угроза над Православной Церковью. «Всем прямым сынам Отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом, а именно: закон наш православный греческий первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что Церковь наша Греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона».

Екатерина любила выставлять себя верной дочерью Церкви, защитницей православия. На деле, однако, императрица, по рождению лютеранка, с легкостью, но едва ли по внутреннему убеждению перешедшая в православие, была человеком нерелигиозным. Она придерживалась деистических воззрений, распространенных в Европе в век «Просвещения». Екатерина состояла в переписке с Вольтером, Дидро, Даламбером. Но крайних взглядов, до которых доходили эти философы, она, во всяком случае на словах, не разделяла. Атеисту Дидро она писала: «Радуюсь, что принадлежу к числу безумцев, которые верят в Бога».

И все же современник Екатерины историк князь М. М. Щербатов позволил себе усомниться в этом. Он писал: «Имеет ли она веру к Закону Божию? Ибо, если бы сие имела, то бы самый Закон Божий мог исправить ее сердце и наставить стопы ее на путь истины. Но нет! Упоена бессмысленным чтением новых писателей, Закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется) ни за что почитает».

В основе ее воззрений на отношения между Церковью и государством лежала острая неприязнь к католической доктрине «двух мечей», ко всякому клерикализму, в котором она, совершенно напрасно, подозревала православное духовенство. Религиозный фанатизм, который она находила в любом проявлении религиозной ревности, пугал и отталкивал ее. Екатерина придерживалась принципов широкой веротерпимости, доходившей до полного индифферентизма. Как государственного деятеля ее хорошо характеризует одно замечание, сделанное ею до восшествия на престол: «Уважать веру, но никак не давать ей влиять на государственные дела».

Искусный и тонкий политик, она не сразу обнаружила своих намерений по отношению к Церкви. Через две недели по ее воцарении Сенат издал постановление о возвращении епархиальным домам, монастырям и церковным причтам принадлежавших им ранее земельных владений. Но радость духовенства по этому поводу оказалась преждевременной. Прошло еще три недели и вышел манифест, в котором объявлялось намерение правительства заново рассмотреть вопрос о церковных вотчинах: «Не имеем мы намерения и желания присвоить себе церковные имения, только имеем данную нам от Бога власть предписывать законы о лучшем оных употреблении на славу Божию и пользу Отечества. И для того под покровительством Божиим намерены мы в совершенство привести учреждение всего духовного штата, сходственно с узаконениями церковными, которым следовал и вселюбезнейший дед наш государь император Петр Великий, учредя на то особливую из духовных и светских персон под собственным нашим ведением комиссию».

В комиссию вошли президент Синода преосвященный Димитрий (Сеченов), возведенный в сан митрополита, архиепископ Санкт-Петербургский Гавриил (Кременецкий), епископ Переяславский Сильвестр, а также обер-прокурор князь А. С. Козловский, князь А. Б. Куракин, князь С. В. Гагарин, граф И. И. Воронцов и Г. Н. Теплов. Результатом работы этой комиссии явился знаменитый манифест о церковных владениях, изданный 26 февраля 1764 г., которым проводилась последняя черта под многовековым спором о монастырских вотчинах. Указ окончательно упразднял церковное землевладение в России.

В манифесте содержатся многочисленные ссылки на правительственные акты предшественников Екатерины Великой, начиная «с прадеда нашего, блаженныя и вечнодостойныя памяти, Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича», который «в 1649 г., учреждая правосудие в подданном народе, усмотрел количество имений духовных не по намерению подателей употребляемое, помышлять начал о распоряжении оных и обращении на действительные дела Церкви Христовой», – имеется в виду, очевидно, прямо не упомянутое учреждение в 1649 г. Монастырского приказа, в ведение которого передавалось управление церковными вотчинами с сохранением их, однако, в юридической собственности архиерейских домов и монастырей.

Особенно много ссылок в «Манифесте» на акты «Нашего вселюбезнейшего деда Императора Петра Великого» по делам, связанным с управлением церковными населенными землями и распоряжением доходами от них, но, казалось бы, странным образом перечень прецедентов заканчивается упоминанием последних распоряжений на сей счет «вселюбезнейшей Нашей тетки, в Бозе почивающей Императрицы Елисаветы Петровны», в манифесте нет упоминаний об указе Петра III, который по своему содержанию почти идентичен манифесту, изданному его вдовой, отменившей, однако, тот указ одним из первых своих актов.

Манифестом от 26 февраля 1764 г. все населенные церковные имения передавались Коллегии экономии и церковные учреждения совершенно устранялись от управления ими. «Понеже в Камер-Коллежской ведомости –говорилось в манифесте, –по последней ревизии оказалось всех архиерейских, монастырских и церковных (здесь имеются в виду прикрепленные к приходам. –В. Ц.) крестьян 910 866 душ, и управление столь великого числа деревень духовными, часто переменяющимися властями происходило тем самим домам архиерейским и монастырским тягостное, а временем, или за расхищением служками, или и за незнанием прямого хозяйства деревенского, беспорядочное и самим крестьянам разорительное, сверх же того многие епархии, монастыри, соборы и белое священство так были неуравнены, что одни перед другими весьма малые доходы, а другие и никаких не имели: то Мы, учредя Коллегию экономии, повелеваем от сего времени принять ей все оные вотчины, со всеми казенными в них наличностями, под свое ведение и управление».

Коллегия экономии, подведомственная Сенату, восстанавливалась через полтора года после ее упразднения самой же Екатериной. Монастыри и архиерейские дома в результате реформы утратили 8,5 миллиона десятин земли и около миллиона душ, следовательно, примерно 2 миллиона крестьян обоего пола. Монастыри лишились почти 1,5 миллиона рублей годового дохода (в пересчете на современный курс примерно 5 миллиардов рублей). Передача земельных владений Церкви в государственную казну лишила монастыри главного материального источника существования.

Государство, правда, брало на себя обязательство содержать монастыри из части доходов, которые поступали от секуляризованной земли. После ряда сокращений 188 тысяч рублей в год – всего лишь 1/7 часть средств, поступавших от секуляризованных имений, – Коллегия экономии должна была выдавать на содержание епархиальных кафедр, монастырей и немногих приходских причтов. Остальное шло на государственные нужды.

Епархии и монастыри разделялись на три класса, и содержание их назначалось в зависимости от класса. При этом епархии первого и второго класса должны были управляться архиепископами, а третьего – епископами, первоклассные и второклассные монастыри – архимандритами, а третьеклассные – игуменами.

В связи с этим для монастырей вводились так называемые «штаты». В штаты вошло 272 монастырей (190 мужских и 82 женских) – менее четверти всех обителей, находившихся в великорусских епархиях, где проводилась секуляризация. Из монастырей, оставшихся за рамками штатов, 573 было упразднено, 195 обителей не закрывались, но должны были существовать на приношения верующего народа и за счет маленьких участков ненаселенной земли, которая обрабатывалась руками самих иноков или нанятых работников. На этот счет в дополнение к манифесту о секуляризации церковных земель 31 марта 1764 г. вышел «Высочайше утвержденный доклад учрежденной о церковных имениях Комиссии о безвотчинном и на своем содержании состоящих монастырях и пустынях».

Указ о секуляризации церковных владений явился сильным ударом по монастырям и монашеству. Изъятие церковных имений в казну проводилось под предлогом лучшего устроения церковных дел и государственной пользы. На деле же эта реформа не только влекла за собой разорение церковной жизни, но и не принесла большой выгоды государственной казне, ибо значительная часть секуляризованных имений была роздана фаворитам императрицы.

Ревностные архиереи, монахи и клирики, благочестивые миряне с сердечной болью переживали страшное разорение монастырей. Но мало кто решился на открытое возражение. Резкий протест выразил митрополит Ростовский Арсений (Мацеевич). Священномученик Арсений родился в 1697 г. на Волыни в семье священника шляхетского рода. Образование получил во Львове и в Киевской академии. Рукоположенный после пострига в сан иеромонаха, он был назначен экзаменатором ставленников при Московской синодальной конторе.

Единомышленник митрополита Стефана (Яворского) и архиепископа Феофилакта (Лопатинского), он защищал православную веру от опасности протестантских влияний, проводником которых тогда считали архиепископа Феофана (Прокоповича). Возражая на «Молоток» Феофана, он давал апологетическую биографию своего учителя митрополита Стефана. С горечью обращался он в «Возражении» к Феофану: «Ты, не нашея веры и Церкви человек, сделался Церкви нашея указчик или уставщик». Утешение он находил, однако, в том, что «хотя и Синод вместо патриарха у нас имеется, однако тебе, врагу и сопернику Церкви нашея, выторжка не обретается, понеже по твоему хотению не сделалося, дабы, как ваш регент, так и пасторы ваши в Синоде присутствовали. Но как прежде патриарх Российский, так и ныне Синод в той же Церкви Божиею милостию состоит, в которой четверопрестольные патриархи православно-восточные начальствуют».

В 1734 г. иеромонах Арсений отправился духовником с морской экспедицией на Камчатку. После этого он несколько лет служил экзаменатором ставленников в Петербурге. В 1741 г. совершенно неожиданно его хиротонисали в митрополита Тобольского. Присягая возведенному на престол младенцу Иоанну VI, святитель отказался давать присягу его матери-регентше. Новый переворот спас бесстрашного архиерея от расправы. Митрополит Арсений был переведен на древнюю Ростовскую кафедру, он участвовал в коронации Елизаветы и был введен в Синод, но в связи с отказом от присяги по установленной при Петре форме его отослали из Петербурга на кафедру в Ростов.

Опекая семинарию, устроенную в Ростове при святителе Димитрии, святитель показал себя противником царившей в семинариях латинской схоластики. Он писал: «Школы при архиереях не иные нужны, только русские; понеже в церквах у нас не по-латыни, ниже другими иностранными языками читается и поется, и служба Божия совершается по-русски».

Когда в начале царствования Екатерины II был поднят вопрос о церковных землях, митрополит Арсений встревожился о судьбе Церкви. В самый разгар работы комиссии по церковным владениям в 1763 г. в Неделю православия он велел в чине анафематизмов расширить клятву на отнимающих у Церкви «села и винограды». Один за другим стал он подавать протесты в Синод. «Горе нам, бедным архиереям, – писал он тогда, – яко не от поганых, но от своих мнящихся быти овец правоверных толикое мучительство претерпеваем».

Святитель страшился за судьбу монастырей, опасался их совершенного исчезновения в России. Если дела и далее пойдут в том же духе, то, предрекал он, «тако нашему государству приходить будет не токмо со всеми академиями, но и с чинами или на раскольничье, или на лютеранское, или кальвинское, или на атеистское государство».

Протесты встревоженного архипастыря были доведены до сведения императрицы. Екатерина вознегодовала и возненавидела «мятежного» архиерея, называла его «лицемером, пронырливым и властолюбивым бешеным вралем» и, наконец, велела его судить Синоду.

Суд над митрополитом Арсением состоялся 14 апреля 1763 г. в Москве. Синод приговорил его к лишению архиерейского сана. Главным судьей был давний недоброжелатель подсудимого новгородский митрополит Димитрий (Сеченов). После вынесения приговора в кремлевских патриарших Крестовых палатах при стечении большой толпы народа, заполонившей синодальный двор, состоялось снятие сана с осужденного. Народ пришел не из одного любопытства, но и от сострадания к гонимому святителю. Когда с осужденного срывали святительское облачение, он предсказал совершавшим над ним эту позорную церемонию плачевный конец. Митрополиту Димитрию он сказал, что тот задохнется собственным языком. Крутицкому архиепископу Амвросию (Зертис-Каменскому), своему прежнему другу, он предсказал смерть от руки мясника: «Тебя, яко вола, убиют», а епископу Псковскому Гедеону (Криновскому) предрек: «Ты не увидишь своей епархии».

Так все и исполнилось впоследствии. Митрополит Димитрий умер в 1767 г. от опухоли языка. Архиепископ Амвросий был убит в 1771 г. в Москве во время холерного бунта, а епископ Гедеон, вскоре после суда удаленный в свою епархию, умер по дороге, не доехав до Пскова. 4 июня в Кремле рухнула церковь Трех Святителей Московских, смежная с Крестовой палатой, в которой судили опального архиерея.

Между тем лишенный сана исповедник в одеянии простого монаха под караулом был отвезен на север, в Николо-Корельский монастырь, в тот самый, где в заточении скончался архиепископ Феодосий (Яновский), переименованный в Федоса.

Ненависть царицы к исповеднику не угасла даже после расправы над ним. В 1767 г., когда стало известно, что митрополит Арсений не переменил своих взглядов и считал себя беззаконно осужденным, Екатерина II потребовала предать его новому суду. На этот раз страдальца лишили монашества и под именем «преступника Андрея Враля» заточили в Ревельскую крепость в крохотную камеру. Коменданту крепости Тизенгаузену Екатерина писала: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтоб не улетела». Офицерам и солдатам было запрещено вступать в разговор с заключенным. По некоторым сведениям, узнику затыкали рот.

28 февраля 1772 г. муки узника закончились: великий страдалец за Церковь отошел на суд Нелицеприятного Судии. Священник, напутствовавший его перед смертью, в страхе вышел из каземата со словами: «Вы мне говорили, что надо исповедовать и приобщать преступника, а предо мной стоит на коленях архипастырь». На стене его тюрьмы остались слова, которые узник начертал углем: «Благо мне, яко смирил мя еси».

Несмотря на все старания правительства изгладить имя исповедника из народной памяти, православный народ тайно чтил страдальца за Церковь. Поместный Собор 1917–1918 гг. отменил неправедный приговор Синода о митрополите Арсении и посмертно возвратил ему архиерейское достоинство, а Архиерейский Собор 2000 г. прославил его как священномученика.

Страшная участь этого ревнителя произвела жуткое впечатление на иерархию и позволила правительству без всякого риска провести секуляризацию церковных земель в великорусских епархиях. В 1786 г. такая же реформа была проведена в малороссийских епархиях, а затем, два года спустя, также на Слободской Украине. В результате закрылось еще более 40 монастырей. Деятельным помощником правительства в проведении секуляризации на юге России был киевский митрополит Самуил (Миславский).

После секуляризации церковных земель и расправы над митрополитом Арсением правительство стало относиться к Церкви с бесцеремонностью, которая заставляла вспомнить о временах бироновщины. Обер-прокурором в Синод был назначен И. И. Мелиссино, который не скрывал своих деистских воззрений. В 1767 г., когда подавались всякого рода законодательные проекты в Комиссию по составлению нового уложения, Мелиссино представил на рассмотрение Синода проект, в котором, помимо введения неограниченной веротерпимости, предлагал ослабить и сократить посты, отменить вечерни и всенощные, а вместо них ввести краткие молитвы с поучениями народу, прекратить содержание монахов, епископов и белого духовенства из казны, епископам дозволить «с законными женами сожитие иметь», отменить «поминовение усопших» и даже воспретить причастие младенцев в возрасте до 10 лет. Нелепость этого проекта потрясла членов Синода, и они попросту отказались принимать этот враждебный православию документ на рассмотрение. В 1768 г. Мелиссино был уволен с поста обер-прокурора.

Его заменил П. П. Чебышев, невежественный солдафон в чине бригадира, который, понаслышке узнав о «современных идеях», открыто щеголял атеизмом и в присутствии членов Синода не удерживался от употребления «гнилых слов». Чебышев всячески препятствовал изданию апологетических сочинений, направленных против деизма и неверия. По подозрению духовенства в «фанатизме» из подсудности Синоду при нем были изъяты все дела о нарушении благочиния, о богохульстве, о колдовстве и суевериях. Мнения членов Синода часто не принимались во внимание при решении важных для Церкви вопросов.

Большим авторитетом зато пользовался духовник Екатерины протоиерей Иоанн Памфилов. По существу, это был один из ее временщиков. Свое влияние он часто использовал для заступничества за белое духовенство против архиереев и монашествующих, которых сильно недолюбливал. Духовник царицы первым из протоиереев был награжден митрой, что было воспринято иерархией как унижение архиерейского сана.

Французская революция, начавшаяся в 1789 г. и приведшая к казни королевской четы, заставила императрицу заново продумать вопрос о влиянии просветительских, деистских и вольтерианских идей, которыми она охотно кокетничала до тех пор, на общественную и политическую жизнь. Напуганная грозными европейскими событиями, Екатерина приняла своевременное решение: «Закроем высокоумные наши книги и примемся за букварь». Последовал ряд действенных мер против бесконтрольного ввоза книг из Франции, против масонства, против всех вообще тайных обществ. Но одними запретами и ограничилась реакция правительства на противохристианский дух новейшей французской философии, который до революции почти насаждался в высшем обществе, а теперь был признан опасным и подрывным. Более глубоких перемен не последовало. В душе Екатерина по-прежнему оставалась далекой от православия.

В 1796 г. Екатерина Великая скончалась. Престол перешел к ее сыну Павлу, которого до тех пор тщательно устраняли от всякого участия в государственных делах.

Отчуждение от двора внушило Павлу острую неприязнь ко всем начинаниям своей матери, к самому духу, царившему при дворе. В противоположность вольтерианской атмосфере екатерининского двора, Павла отличали религиозные и почти клерикальные настроения.

За короткое время царствования он сделал много доброго для Церкви: освободил духовных лиц от телесного наказания, увеличил штатные оклады духовенству, принял меры по обеспечению вдов и сирот духовного звания, повысил ассигнования на духовные школы. Но, всячески жалуя духовенство, Павел прибегал к странным и неуместным мерам: он стал награждать духовных лиц светскими орденами, лентами, аксельбантами. Сохранился портрет псковского епископа Иринея с аксельбантами. Митрополит Платон (Левшин), законоучитель царя в его отроческие годы, узнав о намерении Павла наградить его орденом, просил воздержаться от этой милости и дать ему умереть архиереем, а не кавалером.

Человек неуравновешенный, вспыльчивый, которого некоторые его современники считали душевнобольным, Павел изливал на духовных лиц не одни только милости, но часто и ничем не вызванный гнев, подвергал некоторых из них несправедливой опале. При нем пострадал митрополит Петербургский Гавриил (Петров), которого он невзлюбил за одно уже то, что к его уму и такту с уважением относилась Екатерина II.

Император России сознавал себя вождем европейской реакции, воевавшей против революции. Поэтому он считал своим долгом всячески поддерживать папу, иезуитов, Мальтийский орден. В них он видел опору в борьбе с крамолой. «Романтическая» церковность Павла носила и некоторые черты, не свойственные православию.

Император Павел первым из русских самодержцев дерзнул официально назвать себя главой Церкви. Соответствующее положение содержится в «Акте о наследовании Всероссийского Императорского Престола», составленном императором Павлом еще в бытность его наследником престола от собственного лица и от лица его супруги великой княгини Марии Феодоровны в 1788 г. и положенном для хранения в Успенском соборе Московского Кремля. Впоследствии, по восшествии на престол, император Павел утвердил его в день своей коронации, 5 апреля 1797 г. Этот «Акт» стал основным законом государства.

Целью его издания было внесение твердого и однозначно интерпретируемого наследственного порядка в преемство высшей государственной власти, который должен был заменить прежнюю, введенную Петром Великим систему, основанную на назначении наследника царствующим государем по его усмотрению, чреватую, ввиду неопределенности относительно лица наследника до самой кончины правящего государя, интригами вокруг престолонаследия и прямыми государственными переворотами, которые и имели место в 1741 и 1762 гг.

В самом «Акте» цель его издания формулируется следующим образом: «Дабы государство не было без наследника. Дабы наследник был назначен всегда законом самим. Дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать. Дабы сохранить право родов в наследствии, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род».

В основании закона о престолонаследии лежат три принципа: первородства, преимущества лиц мужского пола перед лицами женского пола и соответственно происхождения от родоначальника по мужской линии, а также степени родственной близости к последнему императору.

«Акт о престолонаследии» императора Павла исключает возможность наследования престола женой или мужем царствовавшей особы, что в свое время имело место при воцарении его матери Екатерины Великой. О статусе супругов царствующей особы в акте сказано: «Если наследовать будет женское лицо, и таковая особа будет замужем, или выйдет, тогда мужа не почитать Государем, а отдавать, однако ж почести наравне с супругами Государей, и пользоваться прочими преимуществами таковых, кроме титула».

В «Акте о престолонаследии» содержится также исключительно важное положение о невозможности восшествия на российский престол лица, не принадлежащего к Православной Церкви. Соответствующее место включает в себя и усвоение российскому государю статуса главы Церкви: «Когда наследство дойдет до такого поколения женского, которое царствует уже на другом престоле, тогда предоставлено наследующему лицу избрать веру и престол и отрещись вместе с наследником от другой веры и престола, если таковой престол связан с Законом, для того что Государи Российские суть главою Церкви, а если отрицания от веры не будет, то наследовать тому лицу, которое ближе по порядку». Это положение о невозможности занимать российский престол особе, не принадлежащей к Православной Церкви, повторяет соответствующее место из завещания императрицы Екатерины I, составленного в 1727 г.: «Никто никогда Российским престолом владеть не может, который не греческого закона».

Для православного канонического правосознания допустима лишь такая интерпретация положения о главенстве императора в Церкви, которая подразумевает возглавление и представление императором сословия мирян, но не епископата. В таком смысле и интерпретировалось соответствующее положение в канонической и юридической литературе 19 в. большинством авторов.

Во внутренней политике Павел проявлял подчеркнутый антиаристократизм, стремился стать «народным» царем, что ставило его в весьма натянутые отношения с придворными кругами. Неожиданная переориентация внешней политики на союз с наполеоновской Францией, угрожавшая британским интересам, стоила Павлу жизни. 12 марта 1801 г. совершился очередной государственный переворот, инспирированный английским посольством. Император Павел был убит заговорщиками.

4. Епархиальное управление

В синодальную эпоху порядок епархиального управления, права и обязанности епископов, устройство органов епархиальной власти подвергаются детальной регламентации.

В 1716 г., еще до издания «Духовного регламента», была составлена новая форма клятвенного обещания, произносившегося архиереями вместе с исповеданием веры перед хиротонией. Помимо известных и в греческой, и в древней русской практике обещаний соблюдать церковные предания, каноны, охранять церковный мир, управлять паствой в духе евангельской кротости показывать послушание высшей церковной власти, в синодальный период клятвенное обещание включало и такие клятвы, как: 1) никого не предавать анафеме и не отлучать от Церкви по личным побуждениям; 2) с отпадшими поступать миролюбиво, кротко и благоразумно; 3) монахов держать во всей строгости монашеских уставов; 4) не строить церквей без надобности и не ставить церковнослужителей сверх потребы; 5) ежегодно или по крайне мере один раз в два года обозревать свою епархию; 6) мертвых тел, формально не освидетельствованных, не выдавать за святые мощи; 7) притворно беснующихся (кликуш) наказывать духовными мерами и предавать светской власти; 8) не допускать вымышленных чудес от икон и источников; 9) не вмешиваться в мирские дела. К клятвенному обещанию присоединялась общая государственная присяга на верноподданническое служение самодержцу и повиновение исходящим от него законам.

Детальная регламентация порядка епархиального управления содержится в «Духовном регламенте». Согласно «Регламенту», при поставлении архиерея кандидаты на епископство намечались Синодом и список избранных подлежал утверждению государем, который в большинстве случаев утверждал того, кого в списке ставили на первое место. Члены Синода в этом случае представляли собор епископов, предусматриваемый канонами при избрании епископа, а монарх выражал совокупный голос мирян, во всяком случае именно так интерпретировалось участие императора в поставлении епископов канонистами и богословами 19 в.

На епархиального архиерея, как на главного учителя веры, в синодальную эпоху возлагался надзор над всеми духовными школами епархии: академиями (там, где они были открыты), семинариями и духовными училищами, а также контроль за преподаванием Закона Божия в светских школах. Ему же были подчинены и церковно-приходские школы. Как первосвященник местной церкви, епархиальный архиерей имел все права, принадлежащие ему согласно канонам. О власти архиерея как главного правителя церковных дел епархии в «Духовном регламенте» сказано так: «Ведомо же всем буди, что всяк коего-либо чина человек подлежит в духовных делах суду того епископа, в епархии которого пребывает, доколе в ней пребывает». Но важнейшие церковные дела епархии – открытие новых приходов и упразднение старых, учреждение и закрытие монастырей, духовных школ – епископы не решали собственной властью, а предоставляли ходатайства по ним в Синод. Без предварительного разрешения Синода епархиальный архиерей не мог никого публично отлучить от Церкви.

Как высшие духовные сановники, архиереи имели и высокие государственные отличия. Митрополиты, архиепископы и епископы приравнивались к трем первым классам военных и гражданских начальников по табели о рангах. Со времен императора Павла архиереи награждались высшими орденами, за исключением тех, которые перешли к Российской короне от Речи Посполитой – Станислава и Белого орла. Знаки ордена архиереи могли носить на рясах вне храма, но не на священных облачениях.

В синодальную эпоху получает широкое распространение институт викариев– главных помощников епархиального архиерея в епископском сане. В 1698 г. патриархом Адрианом и царем Петром было разрешено киевскому митрополиту Варлааму (Ясинскому) иметь своего викария. В 1708 г. в Новгородской епархии была учреждена кафедра викария с титулом епископа Корельского и Ладожского. При Екатерине II Синод дозволил своим членам ввиду их продолжительного пребывания в Петербурге, вне пределов своих епархий, иметь викариев. Викариатства стали открываться и в других епархиях, где в этом была необходимость, например, в епархиях, особо крупных территориально или по числу приходов. Викарии обыкновенно титуловались по одному из уездных городов епархии. Они имели право ставить церковнослужителей в своих уездах, а по поручению правящего архиерея также и священнослужителей. Кроме того, их ведению по усмотрению епархиального епископа могли вверяться отдельные отрасли церковного управления, например, надзор за духовными школами, женскими монастырями, свечными заводами.

В начале синодальной эпохи учреждения, помогавшие правящему архиерею в управлении епархией, именовались по-разному: по-старому – духовными приказами, по-новому– консисториями, декастериями, духовными правлениями.

В 1744 г. синодальным указом все коллегиальные учреждения по управлению епархиями получили одинаковое наименование духовных консисторий. Консистории состояли из 5–7 членов, избиравшихся из числа архимандритов, игуменов, иеромонахов, протоиереев, священников и утверждавшихся по представлению архиерея Синодом. В таком же порядке члены консистории увольнялись.

Для производства дел при консистории состояла особая канцелярия. Ее возглавлял светский чиновник – секретарь, назначаемый и увольняемый Синодом по представлению обер-прокурора. При повсеместном введении консисторий обер-прокурор князь Шаховской тщетно домогался, чтобы секретари консисторий были совершенно изъяты из подчинения правящему архиерею, а подчинялись исключительно обер-прокурору. Для консисторских секретарей установлено было двойное подчинение – епархиальному епископу и обер-прокурору.

Вместе с архиереем консистория получала указы от Синода. Консистории составляли предварительные решения по всем церковным делам епархии и представляли свои протоколы на утверждение архиерея (при этом он не обязан был сам присутствовать в консистории). В случае несогласия архиерея с мнением консистории в исполнение приводилась резолюция архиерея, но само дело, вызвавшее разногласие, непременно высылалось в Синод, который и принимал по нему окончательное решение.

В 1764 г. в связи с секуляризацией церковных земель все великорусские епархии, где тогда проводилась секуляризация, как и монастыри, были разделены на классы, при этом к первому классу были отнесены 3 епархии, ко второму – 8 и к третьему– 15 епархий. От класса зависел оклад, выдаваемый из казны на содержание архиерейского дома. В отдельные периоды с классом епархии был связан сан правящего архиерея, в другие периоды сан был личным отличием архипастыря, не обусловленным классом епархии, но правящие архиереи Новгородской и Санкт-Петербургской, Московской и Киевской епархий обыкновенно имели титул митрополитов. Что касается митрополитов Новгородских и Санкт-Петербургских, то соединение водном титуле и под властью одного архипастыря этих двух епархий в 1782 г. не обозначало их слияния, но первенствующий член Синода получил привилегию управлять этими двумя епархиями, из которых по чести высшей считалась Новгородская.

В синодальную эпоху многократно увеличилось число епархий Русской Церкви. В начале 18 в. Русская Церковь насчитывала, помимо Патриаршей области, 21 епархию. К этому числу в 1721 г., когда был учрежден Святейший Синод, добавилась Иркутская епархия. В 1742 г. Синодальная область, бывшая Патриаршая, была разделена на две епархии: Московскую и Петербургскую. Два года спустя было учреждено 3 новых епархии: Переславль-Залесская, Владимирская, Костромская – и восстановлена ранее упраздненная Тамбовская. Ко времени секуляризации церковных земель, в 1764 г., насчитывалось уже 29 епархий в пределах России и одна, Могилевская, в Польше. После разделов Польши на возвращенных землях были открыты новые епархии, и общее число их в конце 18 в. равнялось 36.

Епархии различались и по пространству, занимаемому ими, и по числу приходов. Особенно обширными были епархии Сибири, в то же время они уступали епархиям европейского центра по численности населения и по числу приходов. Так, в первой половине 18 в. Тобольская епархия охватывала пространство от Урала до Лены и до границы с Китаем и при этом имела только 160 приходов, в то время как многократно меньшая по размерам Ростовская в 1744 г. имела 760 приходов.

При Екатерине II в 1788 г. границы епархий были приведены в соответствие с государственным административным делением, главным образом с границами губерний, но полного совпадения границ всех епархий страницами губерний или областей не было ни тогда, ни в последующее время. Некоторые епархии включали в себя по несколько губерний или областей.

До 18 в. местный надзор над духовенством по отдельным округам, на которые делилась епархия, осуществляли наместники, заказчики, десятильники, протопопы и поповские старосты. В 1698 г. патриархом Адрианом был издан «Наказ поповским старостам», которым и устанавливался круг их полномочий. Духовный регламент предусматривал: «Протопопы или нарочно определенные к тому благочинные, как духовные фискалы, тое все (т. е. относящееся к обязанностям епископа) насматривали и ему бы епископу доносили, есть ли бы такое нечто, то есть противное данному епископом обещанию, где проявилось, под виною извержения кто бы утаить похотел».

Начиная со времени императрицы Елизаветы, заказчики, должность которых была учреждена в начале 18 в. и заключалась в том, что они были ответственны за сбор податей с духовенства десятильниками в подчиненных им более мелких округах – десятинах, стали повсеместно именоваться благочинными. При этом должность поповских старост была окончательно упразднена в 1764 г. С этих пор священники, управляющие округами, на которые разделены епархии, именуются исключительно благочинными.

Благочинные получали инструкцию от епископа. Первая из известных нам инструкций была составлена в 1745 г. в Воронежской епархии, в 1751 г. аналогичную инструкцию составил архиепископ Московский Платон (Малиновский). В 1775 г. архиепископ Московский Платон (Левшин), позже митрополит, составил «Инструкцию благочинным приходских церквей», которую Святейший Синод объявил обязательной для всех епархий. Основанием для нее послужил «Наказ поповским старостам» патриарха Адриана.

В соответствии с «Инструкцией», благочинный назначался по усмотрению епархиального архиерея из приходских настоятелей в сане протоиерея, реже священника. Благочиннический округ, находившийся в ведении благочинного, состоял из 10–30 приходов. Если приходов было более 15, архиереем назначался помощник благочинного.

Обязанности благочинного заключались, в соответствии с «Инструкцией», в следующем: 1) через благочинного епархиальное начальство осуществляло надзор над церквами и духовенством округа, для чего он обязан был не реже двух раз в году посещать все приходы своего округа; 2) через благочинного приводились в исполнение распоряжения епархиального начальства; 3) благочинный мог разрешать священникам отлучаться из прихода на расстояние не далее 25 верст; 4) он разрешал недоразумения между священнослужителями, причетниками, мирянами и клириками, давал советы священнослужителям, разъяснял распоряжения епархиальных властей; 5) обладал правом суда по таким делам, спорам и жалобам, которые можно окончить примирением, по проступкам духовных лиц, которые не требовали по закону формального судопроизводства и которые можно завершить увещеванием, внушением, выговором, при этом священникам он мог делать выговор, а диаконам и причетникам назначать в качестве меры прещения земные поклоны в церкви.

Согласно «Инструкции», благочинный наблюдал за тем, чтобы духовенство неукоснительно исполняло свои обязанности, касающиеся богослужения, распоряжения церковным имуществом и ведения метрических книг. О всех недостатках благочинный обязан был немедленно сообщать архиерею. При появлении в приходах лжеучителей, «ханжей», кликуш благочинный должен был, если его увещевания не имели успеха, сообщать об этом органам прокурорского надзора. Каждый год благочинный представлял архиерею отчет – так называемые клировые ведомости. Для надзора за монастырями архиерей из числа монастырских настоятелей назначал одного, двух или более монастырских благочинных.

В синодальную эпоху значительное большинство епископов были из ученого монашества. В 1700 г. Петр своим указом вызвал и определил на высшие церковные должности, в том числе и на архиерейские кафедры, выходцев из Малороссии, главным образом выпускников Киево-Могилянской академии. С тех пор в епископате стали преобладать выходцы из Западной Руси: из 127 архиереев, занимавших кафедры с 1700 по 1762 г., было 70 украинцев и белорусов. При императрице Елизавете отпала нужда искать ставленников на высшие церковные должности исключительно среди выпускников Киевской академии. Набирали силу новые духовные школы, открытые в обеих столицах и в некоторых провинциальных городах, и в 1754 г. Елизавета подписала указ, чтобы Синод представлял на должности архиереев и архимандритов не одних малороссиян, но и из природных великороссиян. Вскоре среди иерархов добрую половину стали составлять уже великороссы. Они оказались более уживчивыми и покладистыми в отношениях с государственной властью, чем воспитанные в иной обстановке ученые киевские монахи, которые проявляли больше твердости и упрямства, меньше гибкости в отстаивании прав и привилегий Церкви. Епископы из великороссов ближе к сердцу принимали государственные интересы России и потому не вызывали у власти особых опасений. В царствование Екатерины II окончательно рушится прежняя монополия малороссийского монашества на занятие архиерейских кафедр.

Характерная черта синодальной эпохи –частые перемещения епископов с кафедры на кафедру. За редчайшими исключениями, каждый епископ за время своего архипастырского служения многократно переводился Синодом из одной епархии в другую.

Среди архиереев 18 в. большинство составляли лица высоких достоинств. Несколько архипастырей этой эпохи причислены клику общечтимых святых. Это святители Митрофан Воронежский, Димитрий Ростовский, Иоанн Тобольский, скончавшиеся в петровскую эпоху, но до учреждения Синода, а также Иннокентий и Софроний Иркутские, Арсений Ростовский, Иоасаф Белгородский, Тихон Задонский. Незаурядным церковным администратором, проповедником, ученым, архипастырем высокой молитвенной жизни был митрополит Московский Платон (Левшин).

Одним из архиереев высокой святой жизни был епископ Белгородский Иоасаф (Горленко). Святитель Иоасаф родился на Рождество Богородицы в 1705 г. в Прилуках в дворянской семье. При крещении он получил имя Иоаким. В 1712 г., когда мальчику исполнилось 7 лет, его отдали в Киевскую академию. В 19-летнем возрасте, втайне от родителей, он поступил послушником в Межигорский монастырь и через год принял рясофор с именем Иларион. Эту весть родители приняли с грустью, ибо в сыне хотели видеть своего наследника, но, люди благочестивые, они простили его и послали сыну родительское благословение.

О первой поре своего монашеского подвижничества святитель писал во время предсмертной болезни своей сестре: «Сестрица, излишняя ревность в начале не дает мне ныне веку дожить». В 1717 г. инок Иларион был пострижен в мантию и получил новое имя – Иоасаф. Киевский архиепископ Варлаам (Вонатович) рукоположил его в иеродиакона, а его преемник Рафаил (Заборовский) назначил святого Иоасафа экзаменатором при архиерейском доме. В 1734 г. он был рукоположен в сан иеромонаха и через три года поставлен настоятелем Свято-Преображенского Межигорского монастыря.

Впоследствии святой Иоасаф был назначен наместником Троице-Сергиевой лавры. Три года стоял он во главе братии этой древней обители. За время своего настоятельства он много трудов положил на восстановление монастырских строений, разрушенных от большого пожара.

В 1748 г. в Петропавловском соборе Петербурга состоялась хиротония святителя Иоасафа во епископа Белгородского. Вверенная его окормлению епархия была обширна: в ее состав входили современные Белгородская, Курская и Харьковская епархии, в ней числилось 1060 церквей. Значительная часть духовенства была малограмотна. И новопоставленный архиерей без устали трудился над тем, чтобы поднять уровень образования клириков. Объезжая епархию, он непременно экзаменовал священников: невежественных посылал доучиваться в Белгород, а вовсе безнадежных отрешал от служения.

Святитель строго наблюдал за тем, чтобы запасные Святые Дары хранились с надлежащим благоговением. Однажды он остановился в доме священника, который был в отъезде. Оставшись один, святитель почувствовал необычайный ужас. Он не мог уснуть. Рассматривая вещи, находившиеся в комнате, он нашел на полке бумагу, в которой были завернуты Святые Дары. Их присутствие в недолжном месте и смущало чуткую душу святого. Бережно положив Дары на стол, святой Иоасаф до утрени молился перед ними. Когда хозяин вернулся домой, святитель немедленно лишил его священного сана.

С подчиненным ему духовенством святитель Иоасаф был и требователен, и милостив. Он умел защитить клириков от произвола сильных мирских начальников. Был он щедрым благотворителем. Все доходы кафедры раздавал бедным. Нищие всегда имели к нему свободный доступ. Перед праздниками святитель через келейника посылал нуждавшимся деньги и платье. Келейник, сложив все у окна или на пороге, должен был постучать в стену, чтобы обратить внимание хозяина, и побыстрее уйти, оставаясь неузнанным. Когда келейник болел, святитель сам в одежде простолюдина ходил по городским улицам, разнося тайную милостыню.

Святой Иоасаф был человеком болезненным и предчувствовал, что умрет рано. Он непрестанно памятовал о смерти и денно и нощно готовился к ней. По исходе всякого часа святитель творил составленную им молитву, которая и поныне называется молитвой святого Иоасафа Белгородского: «Буди благословен день и час, в онь же Господь мой Иисус Христос мене ради родился, распятие претерпе и смертию пострада. О, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, в час смерти моея приими дух раба Твоего в странствии суща, молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен еси во веки веков. Аминь!».

В последний год жизни, в мае, святитель, отправляясь на родину, простился с паствой и сказал, что уже не вернется на кафедру. Он велел к осени устроить склеп для него в Троицком соборе. Возвращаясь из Прилук в Белгород, святой Иоасаф опасно заболел в пути и через два месяца, 10 декабря 1754 г., скончался в селе Грайвороне. Когда родные святого, извещенные о его кончине, пришли с печальной вестью к его престарелому отцу, тот прежде, чем они заговорили, сказал: «Знаю, что вы пришли ко мне с известием о смерти сына моего Иоасафа. Но я это узнал прежде вас. 10 декабря вечером мне был голос: сын твой, святитель, скончался».

Денег после святого осталось 70 копеек медью, и консистория запрашивала Синод о средствах на погребение архиерея. До половины февраля тело почившего оставалось непогребенным в ожидании переяславского епископа Иоанна (Козловича), задержанного разливом. И за этот срок оно не было тронуто тлением. Погребли святителя в построенной по его воле гробнице в Троицком соборе. Через два года после его кончины несколько причетников, уверенные в праведности усопшего, тайком открыли гроб. Несмотря на сырость склепа, мощи святого, его одежда и самый гроб обретены были без всяких признаков тления. Слух об обретении мощей быстро распространился по России. К могиле святого стали собираться больные, и по молитвам к праведнику происходили многие исцеления.

5. Приходское управление и приходское духовенство

Открытие и упразднение приходов являлось после учреждения Святейшего Синода его прерогативой, только право установления границ между приходами оставлено было за епархиальным архиереем.

Полномочия приходского настоятеля по управлению приходом изложены в ставленнической грамоте. В синодальный период прочтение этой грамоты благочинным в собрании прихожан рассматривалось как акт введения новопоставленного священника в отправление его служения. Проповедовать священник должен был под цензурой местного благочинного или особо назначенного цензора. В случаях возникновения недоразумений священник для их разрешения обращался к архиерею (прежде всего в случаях присоединения к православию раскольников и инославных или иноверцев, а также заключения браков между православными и инославными, наложения епитимий). В отчете епископу приходской священник должен был представить сведения об исповедниках и причастниках, особо указывая тех лиц, которые и после увещевания не исполняли своего долга исповеди и причастия в течение 2-х или 3-х лет.

Перемещение священников с прихода на приход допускалось лишь при весьма уважительных обстоятельствах, а без согласия самого священника – в исключительных случаях. Совершение треб в чужих приходах без ведома приходского настоятеля возможно было лишь в крайних случаях (например, крещение немощного младенца, которому угрожает смерть, или причастие тяжелобольного). Священник, совершивший требу в чужом приходе, делал запись об этом в своих метрических книгах и передавал сведения о требе пастырю того прихода, где она была отправлена. В чужом приходе священник мог совершать требу лишь по распоряжению епископа или по просьбе местного настоятеля (в случае его болезни или отсутствия).

Помощниками приходского священника являлись диакон и псаломщик, который в малороссийских епархиях в просторечии назывался дьяком, но диаконы были не во всех приходах. В штатах больших приходов могло состоять по два или три пресвитера, иногда также по несколько диаконов и псаломщиков.

Приходской причт обязан был вести списки наличных прихожан. В приходах велись метрические книги, в которые вносились записи о рождении, бракосочетании и смерти прихожан. За исключением случаев крайней необходимости, каждый прихожанин обязан был обращаться за совершением треб к своему приходскому священнику.

В каждом приходе из числа прихожан избирался староста. Должность старосты была введена синодальным указом 1721 г. Старостой, по этому указу, следовало избирать человека особо благочестивых правил. Поначалу его единственной обязанностью была продажа свечей. Впоследствии в обязанности старосты вошло хранение церковных денег и всех вообще церковных средств. Старосте поручалось от лица прихожан следить за сохранностью приходского имущества, но он не имел права распоряжаться церковными денежными средствами, а, расходуя их, обязан был беспрекословно повиноваться архиерею. Во всех действиях староста находился под наблюдением и контролем причта. По государственным законам, церковные старосты имели ряд привилегий. Если старосты были лицами податных состояний, то они освобождались от податей. Избирались старосты сроком на три года.

В петровскую эпоху русское приходское духовенство стало постепенно замыкаться в особое сословие, которое в законодательных актах именовалось обыкновенно «духовным чином». Сословность духовенства была порождена сословностью всего государственного и общественного строя России, сложившегося в эту эпоху, с характерными для него барьерами между отдельными состояниями: дворянством, городским гражданством, крестьянством.

Образование духовного сословия сопровождалось падением значения выборного начала при замещении церковных мест. В великорусских епархиях уже в начале 18 в. сложился такой порядок, что кандидатами при выборах значились, как правило, выходцы из духовного чина. Причем выборный обряд постепенно вылился в чистую формальность. Прихожане, плохо знавшие кандидатов, с равнодушием относились к исходу выборов. Указом Синода 1739 г. выборы сведены были к свидетельству прихожан о добропорядочности ставленника, судьба же ставленника вполне решалась волей архиерея. В конце 18 в. от былых выборов остался лишь обязательный отзыв «лучших прихожан» о кандидате. Отзыв этот подлежал усмотрению епископа и вполне мог им игнорироваться. Протесты на пренебрежение отзывами «лучших прихожан» поступали крайне редко и чаще всего не имели последствий.

Несколько иначе обстояло дело с приходскими выборами в южнорусских епархиях. В начале 18 в. церковные места там делились на патронатские, в которых выбор самого ставленника зависел от воли вотчинника, и вольные. На выборы священника в вольном приходе собирался большой съезд, в котором участвовали не одни прихожане, но и «люди околичные» – клирики и миряне из соседних приходов. Претендентами на место выступали не только поповичи, но и выходцы из крестьян, казаков, мещан, получившие образование в Киевской академии, Харьковском коллегиуме или Переяславской семинарии. Как кандидаты являлись на выборы и так называемые «дикие попы» – рукоположенные в Молдавии, Турции или бежавшие из Польши страдальцы за православную веру.

Открывал собрание священник, присланный архиереем. Он обращался к прихожанам с вопросом: «Кого велите, панове-громада?» Начинались шумные дебаты. Выборщики кричали и спорили, составляли «партии». Избранный громадой ставленник провозглашался «паном-отцом», делалась складчина для его снаряжения к архиерею, и пана-отца отправляли «промоваться на попа» к епископу.

Но в середине 18 в. и в Малороссии архиереи стали пренебрегать выборами при замещении церковных мест; к концу столетия значение выборов и там практически упразднилось.

Важным фактором в вытеснении приходских выборов из жизни Церкви явился подъем школьного духовного образования, в связи с чем повысилось значение образовательного ценза для ставленников. В Московской епархии при Екатерине II утвердилась практика предоставлять священнические места «богословам» (выпускникам последнего, богословского класса семинарии), адиаконские – «философам». Епархиальные консистории повсеместно стали сообщать списки приходских вакансий в семинарии. Между тем дети клириков составляли подавляющее большинство среди учащихся духовных школ в Великороссии. Семинарии приобретали здесь сословный характер, закрывались для выходцев из дворян и податных состояний. Киевская академия и малороссийские семинарии вплоть до екатерининской эпохи сохраняли всесословный характер, но в конце столетия и они замкнулись в школы для детей духовного чина.

Еще одним обстоятельством, содействовавшим превращению духовенства в особое сословие, явилась весьма распространенная, хотя и негласная, практика передачи церковных мест по наследству. Дом и усадьба священника, как правило, находились в его частной собственности. Поэтому сын, получив надлежащее образование, оказывался гораздо более приемлемым кандидатом на замещение отцовского места, чем чужой человек, которому, чтобы получить место, пришлось бы выкупать дом и усадьбу. Если же после смерти священника его сыновья были уже устроены, но оставались вдова или дочь на выданье, то они-то и становились наследницами отцовской недвижимости. И соискатель священнического места, женясь на дочери и беря на себя обязательство содержать вдову-мать, становился вполне подходящим претендентом на место своего покойного тестя. Из наследственного права на дом и усадьбу выросла негласная наследственность самих священнических, диаконских и причетнических мест. Причем чаще всего наследство закреплялось не за сыновьями, а за дочерями-невестами. Такого рода наследственность поддерживалась епархиальными архиереями, которые почитали своей обязанностью заботиться об устроении материального благополучия семейств духовного чина.

Уродливым порождением негласного наследственного права на церковные места стала продажа этих мест. Когда в семье покойного священника, диакона не было ни наследника, ни невесты-наследницы, то семья продавала дом ставленнику, а вместе с домом продавалось и место, то есть за дом сильно переплачивали. Проданными часто объявлялись дома еще при жизни священнослужителей, если они были безродными, а по старости уже не могли служить и стремились устроиться «на покой».

Духовные власти пытались препятствовать такого рода «продажам», особенно когда покупатель оказывался человеком без достаточного образовательного ценза или лицом, по иным причинам мало способным для служения Церкви. Тем не менее вполне пресечь эту практику не удалось до конца 18 в. Резкое обличение продажи церковных мест содержится в указе Синода, изданном в 1763 г. В указе бичуется «вредное для ученых и бесчестное для церквей обыкновение, что под претекстом дворов и самые священно-, церковнослужительские места, в противоположность священных правил, продаются. А вместо того, чтобы сие бесчинство отвратить, не посвящен бывает никто, пока требуемой за место суммы не заплатит… Обучающиеся же в академиях и семинариях, кои такого капитала у себя не имеют, хотя они по наукам и состоянию своему против означенных капиталистов гораздо достойнее, принуждены бывают или священства, или лучших мест в противность Духовного регламента и уставов вовсе лишаться, а… заступают они самые последние места, или же на покупку оных задолжаются неоплатными долгами». Указ, однако, «помышляя о сиротах и вдовах», не запрещал продажи дворов, требовал только, чтобы цена за двор была умеренной, и выплата рассрочивалась на 30-летний срок. Упразднение выборов при назначении на приход, сословный характер духовной школы и обязательность школьного аттестата для кандидатов священства, а также наследственность церковных мест окончательно замкнули духовенство в особое сословие.

Но замкнутый для вступления в него, духовный чин не мог удержать в себе всех, кто принадлежал к нему по рождению. В семьях священников и причетников рождалось слишком много сыновей, чтобы каждый из них мог надеяться получить церковное место. Поэтому на протяжении 18 в. правительство не раз проводило так называемые «разборы» духовного чина, в результате которых множество лиц переводились из духовного сословия в податное состояние или рекрутировались в армию.

Первые разборы были проведены еще при Петре I. Особой свирепостью отличались разборы в десятилетие бироновщины, они проходили в обстановке тяжких подозрений всего духовного сословия в государственной измене. В 1736 г., например, вышел указ, в котором губернаторам, воеводам и архиереям предписывалось «разобрать поповичей» и «взять в солдаты немедленно». Велено было набрать по духовному ведомству до 7000 рекрутов и для этого забрить всех сыновей клириков от 15 до 40 лет, не состоявших на действительной церковной службе.

Разбор 1743 г., начатый в связи с генеральной переписью населения, проводился мягче и человечней, чем это делалось в правление Анны. В инструкции для разбора, вместо огульного перевода всех избыточных поповичей и детей дьяков в податное состояние или солдатство, указывались разные выходы. «Кто куда пожелает, в посад и ремесленные люди, на фабрики и заводы, или на пашенные земли… А которые пожелают на военную службу… тех всех отсылать для определения в полки… А которые в военную службу не годны, из тех здоровых определять на казенные заводы, а престарелых и увечных – в богадельни, дабы никого из шатающихся не было». В среднерусских епархиях отчислявшимся из духовного чина дозволялся выход в однодворцы, а в Малороссии и казачьих землях при Елизавете разборов духовенства не проводилось вовсе.

При Екатерине II разборы коснулись не только членов семей клириков, но и самих священнослужителей. В 1778 г. были утверждены новые штаты церковных мест. Этими штатами на 150 дворов прихожан полагался один священник, на 250–300 дворов– два священника. Лишние священники удалялись за штат. В результате во многих епархиях образовалось скопление безместного духовенства. В одной только Москве насчитывалось более 250 безместных священников, многие из которых пошли в «крестцовые попы». Архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский) сурово отзывался о поведении крестцового духовенства: «В Москве праздных священников и прочего церковного причта людей премногое число шатается. Они к крайнему соблазну, стоя на Спасском крестце для найма к служению по церквам, великие делают безобразия, производят между собою торг…». Московская консистория, прибегая к помощи полиции, силой выдворяла «крестцовых попов» из столицы. Несовершенно «вывести… «крестцовых попов»» в Москве удалось лишь митрополиту Платону.

Между тем, при избытке духовенства в центре России, в восточных епархиях, особенно в Астраханской, Тобольской и Иркутской, была большая нужда в священниках, диаконах и причетниках. Многие приходы десятками лет оставались незанятыми.

«Изъятие излишков» духовенства делалось не только через перевод в податные сословия или запись в солдаты. Для грамотных и способных был открыт выход на чиновничью службу и в ученые специалисты, в которых в 18 в. государство испытывало острую нужду. Лучших учеников забирали из семинарий в Академию наук, в Московский университет, в Сухаревскую математическую школу, в Медико-хирургическую академию. Ни одно другое сословие не дало столько умов и талантов, столько созидателей отечественной науки и творцов русской культуры, сколько выделил их из себя духовный чин. И несмотря на это, русское духовенство не истощилось талантами.

Сословные права «духовного чина» были определены нечетко. В Древней Руси по своей подсудности одному только священноначалию духовенство было привилегированным сословием, но по обязанности нести всякого рода повинности оно не отделялось от податных сословий. При Петре I от подушного оклада были освобождены священнослужители, их дети и церковнослужители. Дети же церковнослужителей остались в окладе. Но на духовенство возлагались другие повинности – пожарная, постойная, подводная, караульная.

В Комиссию по составлению нового уложения при Екатерине II был подан проект причислить духовенство к мещанству; и лишь благодаря вмешательству митрополита Гавриила духовенство было избавлено от этого унижения.

Духовенство не было гарантировано и от телесных наказаний. Лишь при Екатерине Великой, 7 июня 1767 г., вышел указ Святейшего Синода «О нечинении пристрастных допросов и телесных наказаний священникам и иеромонахам». В этом указе, в частности, говорилось: «Во многих епархиях и монастырях священнослужителям за происходящие от них поступки от духовных командиров, равно как бы и в светских командах подлому народу, телесные чинятся наказания и пристрастные расспросы, чрез что духовенство, а особливо священнослужители, теряют должное по характеру своему от общества почтение, пастве же их подается немалый соблазн и причина к презрению» (там же). В связи с этим Святейший Синод приказал, «дабы священникам и иеромонахам как пристрастных расспросов, так и никаких телесных наказаний чрез побои в духовных командах (имеются в виду архиерейские дома. –В. Ц.) отнюдь чинимо не было, а единственно исправляемы были, вместо телесного наказания, приличными духовенству трудами и отрешением от дохода и от прихода, по рассмотрению». Таким образом, данным указом отменялись телесные наказания как дисциплинарная мера, применяемая епархиальной властью по отношению к подведомственному духовенству.

Вслед за тем, 15 апреля 1769 г., был издан сенатский указ, которым защищалось достоинство священнослужителей и церковнослужителей от посягательств со стороны помещиков. «Некоторые помещики – говорилось в указе, – священно- и церковнослужителей не только побоями, но и наказанием на теле оскорбляют», в связи с чем Сенат повелел, «чтобы духовным персонам во всех местах никому обид и притеснений отнюдь чинено не было… а ежели тем духовным персонам от кого светских будут чинены обиды, о том следовать и с винными чинить по указам без упущения». Указ, по существу дела, не создавал новой нормы, а только требовал строго следовать в подобных случаях ранее изданным указам, предусматривавшим наказания за причинение обид духовным лицам.

И все же до конца царствования Екатерины Великой духовенство не было, подобно дворянству, освобождено от телесных наказаний в уголовном порядке, по приговору суда. Лишь император Павел, который за короткое время своего царствования сделал много доброго для Церкви – увеличил штатные оклады духовенству, принял меры по обеспечению вдов и сирот духовного звания, повысил ассигнования на духовные школы, – распространил эту привилегию – освобождение от телесных наказаний по судебным приговорам – и на священнослужителей. Правда, низшие клирики – церковнослужители, или причетники – не освобождались от телесных наказаний по приговору суда вплоть до великих реформ 1860-х гг., когда телесные наказания были совершенно отменены в качестве уголовной кары.

Содержание приходских причтов в 18 в., как и в древности, в основном лежало на попечении приходов. При Петре I благосостояние духовенства резко ухудшилось: наполовину была сокращена царская руга ружным церквам, причтам запрещены были праздничные славления по приходам, кроме рождественского праздника, и хождение по домам с иконами. Увеличились старые поборы с духовенства и появились новые – на школы, на богадельни, на драгунских лошадей; с причетников взималось по 1 рублю в год за освобождение от военной службы. При Елизавете ружным церквам возвратили полную ругу, духовенство было освобождено от некоторых повинностей – постойной, подводной, караульной.

В 1764 г. была проведена секуляризация населенных церковных земель и введены штаты. Но только кафедральные соборы и 105 приходских церквей на всю Россию были включены в штаты, что давало им право получать часть доходов от секуляризованных земель. Правда, приходы стали тогда наделяться незаселенной землей, по 33 десятины на причт, которая должна была обрабатываться руками самих клириков или сдаваться в аренду.

В 1765 г. под предлогом противодействия мнимому корыстолюбию духовенства императрица распорядилась ввести обязательные таксы за требы, причем крайне низкие: 3 копейки за крещение (примерно 150 рублей по современному курсу), 10 копеек за венчание и погребение. В целом, приходское духовенство в 18 в. жило трудно и бедно. Люди подневольные, поставленные в весьма суровые житейские условия, православные священнослужители тем не менее оставались единственными духовными наставниками народа, которому они несли свет истины, любви и веры.

6. Русская Православная Церковь в Речи Посполитой

В Белоруссии и на Правобережной Украине православный русский народ, оставшийся в пределах Речи Посполитой, терпел в 18 в. неслыханные страдания. Чрезвычайно влиятельное в Польше католическое духовенство, фанатично враждебное православной вере, подталкивало правительство на ужесточение притеснительных мер против Православной Церкви и православных подданных. В 1717 г. было запрещено строить новые православные храмы и чинить ветхие. В 1736 г. по требованию католических епископов был издан универсал, по которому для рукоположения православного священника требовалось соизволение короля.

Ксендзы подстрекали католическую шляхту и чернь на преследование православных. Православную веру поносили и оскорбляли, называли ее «собачьей», «холопской», клеймили как арианскую ересь. Для оскорбления религиозных чувств православных их храмы продавали арендаторам-евреям, которые взимали плату за то, чтобы открыть храм для богослужения. За недоимки арендаторы закрывали храмы, предавали священников суду, выгоняли их из домов. Украина и Белоруссия официально именовались в католических церковных инстанциях partes infidelium (страны неверных). Туда направляли миссионеров – иезуитов и базилиан.

Православных священников в Польше часто били плетьми, сажали в тюрьмы, морили голодом, травили собаками, отрубали им саблями пальцы, ломали руки и ноги. На монастыри нападали толпы бесновавшейся черни, они грабили и сжигали святые обители, монахов мучили и убивали.

Святитель Георгий (Конисский) так описывал жизнь православных в Польше: «Духовные и сильные мирскою властию гоняли православный народ, как овец, в костел или униатский храм. Во время самого чтения Евангелия входил в храм приказчик, бил народ плетью и гнал его, как скот из хлева… Детей били розгами пред глазами матерей, матерей – пред глазами детей… На моих глазах несколько раз секли девицу сперва розгами, потом шиповником, чтобы отреклась от веры, и – не отреклась. Женщину с грудным младенцем полгода держали в тюрьме, младенца она лишилась там же, а муж бит и замучен особо; ей самой жгли пальцы, чтоб отреклась от нашей веры, и – не отреклась. Другая закована была в кузницу (железный ошейник) и удавлена».

С 1707 по 1728 г. Могилевскую кафедру занимал епископ Сильвестр (князь Четвертинский), который много потерпел от врагов православия. Самая жизнь его постоянно находилась в опасности.

Великим страдальцем и борцом за православие был архиепископ Георгий (Конисский). Он был подданным России, родился в 1717 г. в Нежине в дворянской семье. Учился в Киевской академии и принял там монашеский постриг. В 1751 г. был назначен ректором академии, а через 4 года состоялась его хиротония во епископа Могилевского. Это была тогда уже единственная православная епархия на территории Речи Посполитой. Святитель Георгий страдал от изуверского фанатизма католиков еще больше своих предшественников – епископов Сильвестра, Арсения, Иосифа и Иеронима.

В 1759 г. в Орше банда вооруженных пистолетами и саблями головорезов напала на него во время богослужения в храме. Чтобы спасти жизнь архипастыря, его вывезли тайком из города в телеге, прикрытой навозом. В 1761 г. в Могилеве подстрекаемая доминиканским миссионером толпа студентов-иезуитов напала на архиерейский дом и семинарию, разломала ворота, побила и поломала все, что попало под руки. Разъяренные изуверы избили и покалечили монахов, семинаристов, служителей.

Архипастыря укрыли в сырых подвалах архиерейского дома. В своих гонениях на православие католики зашли слишком далеко, и Господь остановил их. Православные подданные Речи Посполитой видели в России свою естественную покровительницу и защитницу. В Петербург, ко двору и в Синод, сотнями шли из Польши жалобы и просьбы о заступничестве. В 1762 г. присутствовавший на коронации Екатерины II епископ Георгий в речи перед императрицей поведал о скорбях своей гонимой паствы и умолял Екатерину заступиться за православных. Правительство России наконец склонилось к мысли о необходимости защитить православное население Польши.

В 1765 г. на польский престол взошел король Станислав Август, который искал дружбы с Россией и пользовался покровительством Екатерины Великой. С речью перед королем выступил святитель Георгий. «Одна только вера – сказал он, – ставится нам в преступление… Наши храмы, где прославляется Христос, затворены, а жидовские синагоги открыты… За то, что страшимся бесстыдно поступать против совести, присуждают нас в темницы, на раны, на меч, на огонь».

Речь архипастыря была переведена на все европейские языки и привлекла внимание Запада к страданиям православных, тем более что в Польше дискриминации подвергались и протестанты. Король обещал заступиться за православных и протестантов. Но из-за сопротивления ксендзов, магнатов и шляхты ничего не было сделано для улучшения их участи.

Последовали энергичные ноты от государств Российского, Английского, Прусского, Шведского и Датского. Сейм, на который король не смог оказать влияния, отверг требования держав. И Россия направила свои войска в Польшу. Только тогда сейм смирился.

В 1767 г. были отменены все законы, направленные против православных и протестантов. Но католичество оставалась в Польше государственной религией. Униатские клирики и даже архиереи вступили в переговоры со святителем Георгием о возвращении в православие. Некоторые приходы поголовно выходили из унии и возвращались в лоно Матери-Церкви. Православный архипастырь просил Екатерину II потребовать от Польши свободы и безопасности для желавших перейти из унии в православие. Но удерживаемая сложными политическими расчетами, императрица отказалась выполнить эту просьбу.

Между тем католическая шляхта, недовольная уступчивостью короля, открыла конфедерацию в городе Баре, которая подняла восстание против короля в защиту привилегий католического населения. Король обратился с просьбой о помощи к правительству России. Восставшие конфедераты развязали террор против православных на Украине. Убивали женщин, детей, стариков, мучили священников и монахов. Ответом на резню конфедератов явилось крестьянское восстание гайдамаков, которые сурово расправились в Умани со своими притеснителями. Екатерина II увидела в восстании гайдамаков не столько дружественное России православное национальное движение, сколько крестьянский бунт и распорядилась подавить восстание. Одновременно фельдмаршалу Румянцеву было приказано, действуя вместе с королевскими войсками, разгромить и конфедератов. Вожаки конфедератов Красницкий и Потоцкий обратились за помощью к Франции и Турции. Турция объявила войну России и потерпела поражение.

В этих обстоятельствах прусское правительство предложило разделить территорию Польши. В 1772 г. произошел первый раздел. Россия получила восточную часть Белоруссии с Могилевом и Витебском. На отошедшей к России территории униаты массами возвращались сами в православие. В самой Польше в 1770–1780 гг. восемьсот униатских приходов вернулось в лоно Православной Церкви. На русской земле, оставшейся в пределах Речи Посполитой, была учреждена православная Переяславская епархия.

Но притеснения православных в Польше не прекращались. В 1789 г. епископ Переяславский Виктор, утвержденный королем, был схвачен, закован в кандалы и силой доставлен в Варшаву. Многие из священников были вынуждены бежать в Россию.

В начале 1790-х гг. в Польше начались новые междоусобные смуты. Образовалась антироссийская Торговицкая конфедерация. В ответ на это Екатерина II опять послала войска в Польшу, а с запада двинулась прусская армия. Гродненский сейм 3 июля 1793 г. принял требования России и Пруссии: состоялся второй раздел Речи Посполитой, по которому к России отошли исконно русские земли – Минская область, половина Волыни, Подолье. Тогда же на этой территории была учреждена отдельная Минская епархия.

Прошло полгода – и в Польше вспыхнул новый мятеж. Ночью в Великий четверг 1794 г. заговорщики напали на русский гарнизон в Варшаве. Под ножами тайных убийц пало более 2000 русских солдат. Восстание было подавлено войсками А. В. Суворова. Вслед за взятием Варшавы в 1795 г. последовал третий и последний раздел Польши. К России отошла Литва с городом Вильно, Гродненская область и Курляндия. Ни пяди исконно польских земель не досталось России – вместе с русской Галицией они были присоединены к Австрии и Пруссии.

Брестская уния, поставившая в положение париев едва ли не половину населения Речи Посполитой, обернулась для Польши потерей национального суверенитета. Цепляясь за остатки великодержавных претензий, польские шовинисты погубили свое государство.

На территориях, отошедших к России, продолжалось массовое возвращение униатов в православие. К 1795 г. 2300 униатских приходов с более чем миллионом прихожан воссоединились с Православной Церковью. Всего за годы правления Екатерины II примерно два миллиона униатов вернулись в православие. Возвращение униатов всегда и везде проходило добровольно и мирно. Святитель Георгий (Конисский) скончался в 1795 г. Господь судил ему увидеть благодатные плоды его архипастырских трудов и исповеднических подвигов.

Кровавые скорби православных в землях, возвращенных России, прекратились. Но еще миллион униатов оставался в нашей стране, а за ее пределами, в отошедшей к Австрии Галиции, католическое польское меньшинство продолжало господствовать над удерживаемым в унии русским народом и над немногочисленным православным населением, сохранившим там, несмотря на вековые религиозные гонения, веру отцов.

7. Миссионерство

В послепетровскую эпоху продолжалось расширение пределов Российской империи. В состав государства входили новые земли на западе, востоке и юге. В христианском просвещении инородцев, принимавших русское подданство, правительство видело самый надежный путь закрепления их верности России, поэтому миссионерское делание, совершавшееся Церковью по заповеди Христа, встречало поддержку со стороны государства. Но в миссионерской политике правительства происходили колебания.

При Елизавете церковная миссия получала самое широкое содействие от властей. Помимо старых, петровских льгот, вводились новые: новокрещеным стали выдавать денежные и вещевые подарки, лежавшие на них подати и повинности, в том числе рекрутская, перекладывались на их некрещеных соплеменников. Государство прощало обращенным в христианство преступления, совершенные ими до крещения.

В этом направлении действовали и некоторые указы, изданные при Екатерине II. Так, 20 апреля 1770 г. вышла высочайшая резолюция на докладе Военной коллегии «О объявлении пленных турок и татар, восприявших греко-российскую веру, вольными людьми, оставляя им на произвол избрать род жизни». Помимо главной льготы, обозначенной в самом названии доклада Военной коллегии, в резолюции императрицы содержалось повеление «при крещении же давать каждому за крест из сиротской суммы по 3 рубля» (в пересчете на современный курс примерно 5 тысяч рублей. – В. Ц.). Сохранялась при Екатерине и введенная еще при Петре Великом трехлетняя льгота от податей и рекрутской повинности.

И все-таки в целом правительство Екатерины II, в сравнении с царствованием Елизаветы, ослабило поддержку православной миссии. 20 августа 1769 г. вышел именной указ, данный сибирскому губернатору Чичерину, «О воспрещении проповедникам ездить без дозволения к иноверцам и о строении мечетей…». Этим указом губернатору давалось право по усмотрению выдавать разрешения на строительство мечетей в пределах Сибирской губернии.

17 июня 1773 г. вышел указ Святейшего Синода, в котором содержался высочайший отзыв на доклад генерал-прокурора Правительствующего Сената князя А. А. Вяземского, провозглашавший принципы широкой веротерпимости: «Как Всевышний Бог терпит на земле все веры, языки и исповедания, то и Ее величество из тех же правил, сходствуя Его святой воле, и в сем поступать изволит, желая только, чтобы между ее подданными всегда любовь и согласие царствовало». О конкретном содержании указа ясно говорит его наименование «О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в дела, касающиеся до иноверных исповеданий и до построения по их закону молитвенных домов, предоставляя все сие светским начальствам».

При Екатерине мусульманским муллам и буддистским ламам назначали содержание из государственной казны, которое подчас превышало средства, выделяемые на содержание православного духовенства. Магометане получили свободу строить мечети и свои религиозные школы, и правительство помогало им в этом. В Оренбургском крае, где местные киргизы (ныне казахи) еще пребывали в полуязычестве, светская власть поддерживала миссионерские усилия мусульманского духовенства.

Веротерпимость Екатерины Великой до известной меры распространялась и на старообрядчество, юридически наименее защищенную конфессию из всех терпимых государством. Уже 14 декабря 1762 г., в самом начале царствования Екатерины II, вышел сенатский указ «О позволении раскольникам выходить и селиться в России на местах, означенных в прилагаемом у сего реестре». Этим указом расширялся перечень территорий, на которых разрешалось селиться возвращающимся из-за границы, главным образом из Польши, старообрядцам. Помимо окраин империи, им дозволялось теперь, согласно новому указу, поселяться и в некоторых центральных губерниях: Воронежской, Белгородской и Казанской. При этом, однако, для переселенцев, как и для тех старообрядцев, кто и ранее находился в российском подданстве, сохранялись прежние, восходящие к эпохе Петра Великого, легализовавшего старообрядчество, ограничения в правах, в том числе двойная подушная подать, запрет на поступление на государственную службу.

Как и в эпоху Петра, до самого конца 18 в. основные усилия миссии были направлены на христианскую проповедь среди народов Поволжья, живших в самом центре православной России, но по большей части еще остававшихся в исламе или язычестве. В 1731 г. для Казанской и Нижегородской епархий в Свияжске была учреждена Комиссия новокрещенских дел, во главе которой был поставлен архимандрит Алексий (Раифский), давно уже подвизавшийся в этом крае на миссионерском поприще. В Свияжском Богородицком монастыре он открыл школу для новокрещеных детей из чувашей.

В 1738 г. на Казанскую кафедру был назначен архиепископ Лука (Коношевич), который проявил особую ревность в миссионерском служении. Архипастырь не останавливался и перед мерами, которые раздражали мусульман. Он насильно забирал детей инородцев в христианские школы, устраивал крестные ходы в татарских слободах Казани, в селе Болгары распорядился разрушить руины древних мечетей, которые почитались у магометан за святыни.

В 1740 г. Комиссия новокрещенских дел была преобразована в Новокрещенскую контору. Округ ее был расширен включением в него Астраханской и Воронежской епархий. Начальником Новокрещенской конторы назначили архимандрита Димитрия (Сеченова), впоследствии видного иерарха. Правительство оказывало миссионерской деятельности конторы широкую помощь– и денежными средствами, и введением льгот для новокрещеных. Миссионеры крестили иноверцев десятками тысяч. Причем, в отличие от методов архиепископа Луки, миссионеры Новокрещенской конторы избегали принудительных, насильственных мер, зато щедро одаривали принимавших православие. Они обучали их основам веры, изъясняли им церковные Таинства и обряды, открывали школы для подростков из новообращенных. Всего при Елизавете в Поволжье было крещено до 430 тысяч человек – чувашей, черемисов (марийцев), вотяков (удмуртов). Мордва крещена была почти вся. Но вот из татар-магометан в христианство обратилось лишь около 8 тысяч человек.

Миссионеры не всегда успевали обучить новокрещеных истинам христианской веры. Школ для них открывалось мало. Порой из-за неосторожных и неуклюжих действий властей, оказывавших полицейскую помощь миссионерам, среди язычников вспыхивали волнения. В 1745 г. взбунтовалась терюшевская мордва, возбужденная разорением языческого кладбища в селе Сарлеях.

В царствование Екатерины II миссионерская деятельность в Поволжье резко пошла на убыль. В 1764 г. свияжская контора была упразднена, миссия приостановилась, и скоро значительная часть черемисов отпала от Церкви и возвратилась к идолопоклонству. Воспользовавшись екатерининской политикой широкой веротерпимости, татарские муллы и муфтии буквально засыпали правительство жалобами на мнимый фанатизм православного духовенства и добились успеха. В 1773 г. вышел указ, которым архиереи устранялись от всяких дел об инородцах. В 1789 г. к инородцам запрещено было отправлять проповедников без предварительного сношения архиереев с губернаторами, а в 1799 г. в миссионерских епархиях была упразднена сама должность проповедника.

В Нижнем Поволжье русские миссионеры проповедовали Евангелие калмыкам. В 1725 г. к калмыкам-ламаистам была отправлена особая миссия во главе с иеромонахом Никодимом (Ленкевичем), которой за 10 лет удалось крестить до 1700 калмыков. По мысли отца Никодима, крещеным калмыкам были отведены земли к северу от Самары, и там основан город Ставрополь (ныне Тольятти). В Ставрополе поселилась вдова хана Тайшина Анна и вся ее орда. В 1740 г. в этом городе была устроена русско-калмыцкая школа, появились первые переводы Нового Завета и церковных молитв на калмыцкий язык.

В Тобольской епархии, где в начале века подвизались святители Иоанн (Максимович) и Филофей (Лещинский), новое оживление христианской проповеди среди инородцев совпало с царствованием Елизаветы. В 1749 г. на Тобольскую кафедру был назначен опытный миссионер Сильвестр (Гловацкий), возглавлявший прежде свияжскую Новокрещенскую контору. В течение 6 лет он управлял епархией. Успехи христианской миссии в годы его святительского служения вызвали раздражение у мусульманского духовенства Сибири, которое в конце концов добилось его удаления из Тобольска.

В 1758 г. на Тобольскую кафедру был назначен преосвященный Павел (Конюскевич). Он родился в 1705 г. в галицком городе Самборе, в семье православного мещанина. Образование получил в Киевской академии, где обратил на себя внимание смирением и кротостью нрава, которые соединялись у него с непреклонной твердостью характера и блестящими успехами в науках. По окончании курса его оставили в академии преподавателем пиитики. В 28-летнем возрасте молодой профессор принял монашеский постриг. Вскоре его вызвали в Москву и назначили проповедником в Славяно-греко-латинскую академию. Потом в течение 15 лет он был архимандритом Юрьевского монастыря в Новгороде.

Рукоположенный в сан митрополита Тобольского, преосвященный Павел немедленно выехал в Сибирь. Много внимания уделял он духовной школе своей епархии. До него в Тобольской семинарии не было последнего богословского класса. Чтобы открыть этот класс, митрополит вызвал из Киева трех ученых монахов. Он строил и освящал церкви в городах и селах своей огромной епархии, открыл несколько новых монастырей. С подчиненным ему духовенством архипастырь обходился строго и требовательно, к нерадивым клирикам относился круто, часто назначал провинившихся на черные работы при архиерейском доме, но к нуждавшимся священникам и причетникам, к вдовам и сиротам духовного сословия был сострадателен и милостив.

В своей наполовину инородческой епархии, где к тому же среди русских людей было много старообрядцев, особую заботу проявлял он о миссионерстве. Святитель посылал миссионеров и в языческие селения, и к мусульманам, и к старообрядцам.

Весть о секуляризации церковных земель встревожила деятельного архипастыря. Он опасался, что эта мера приведет к закрытию монастырей, служивших очагами миссионерства в Сибири. Вслед за священномучеником Арсением (Мацеевичем) тобольский святитель подал в Синод записку, в которой откровенно и резко изложил свое мнение. Синод по повелению Екатерины II открыл дело. В 1767 г. митрополит Павел был вызван в Москву на заседание Святейшего Синода. Но он отказался оставить свою кафедру и выехал лишь после самых настоятельных требований из Петербурга.

Приехав в Москву, митрополит Павел подал в Синод прошение об увольнении его на покой в Киево-Печерскую лавру. Желая угодить императрице, Синод приговорил исповедника к лишению сана, но Екатерина II не утвердила этот приговор, ограничившись увольнением архипастыря на покой по прошению. В родной лавре святитель предался суровым аскетическим подвигам. 4 ноября 1770 г. опальный архипастырь отошел ко Господу и был погребен в склепе под Великой Лаврской церковью Успения Пресвятой Богородицы.

Прошло больше полувека. Киевский митрополит Евгений (Болховитинов) устраивал новый архиерейский склеп в лавре, и для этого гробы переносились во вновь устроенные могилы. Когда обнаружили гроб неизвестного архиерея, о нем доложили митрополиту и спросили его, прикажет ли он переносить и этот гроб. Митрополит ответил, что прежде нужно осмотреть гроб. А в следующую ночь преосвященному Евгению во сне привиделась буря. Дом его колебался – и он проснулся. И тут он услышал, что кто-то идет по архиерейским покоям твердым и мерным шагом. Двери спальни отворились, и в темноте вошел неизвестный муж в излучавшем сияние архиерейском облачении. Приблизившись к митрополиту, он сурово проговорил: «Чи даси нам почивати, чи нi? Не даси нам почивати, не дам Toбi i я нiколи почивати». Утром митрополит велел открыть крышку неизвестного гроба. Пред ним в митре и облачении покоился нетронутый тлением архиерей, в котором он сразу узнал мужа, навестившего его ночью. Вскоре разыскали, что это останки митрополита Тобольского Павла.

В Восточной Сибири в 18 в. подвизались прославленные Церковью святители-миссионеры. В 1727 г. на Иркутскую кафедру назначили епископа Иннокентия. Родился он около 1680 г. на Черниговщине в дворянской семье Кульчицких, учился в Киевской академии. В возрасте 30 лет принял постриг и нес послушание в Московской академии, исполняя обязанности профессора и префекта, а потом в Александро-Невской лавре в должности наместника лавры и обер-иеромонаха флота. В 1721 г. святитель Иннокентий был хиротонисан во епископа Переславль-Залесского, него назначили главой Пекинской духовной миссии. Китайское правительство, придравшись к неудачному выражению в верительной грамоте, составленной в Сенате, отказалось выдать разрешение на въезд в Китай «великому господину». Несколько лет святитель провел в Селенгинском монастыре у китайской границы и, наконец, был назначен на кафедру в Иркутск.

По недосмотру Сената святитель до самой своей кончины не получал жалования, и тем не менее ему в этом полудиком крае удалось открыть две школы: русскую и миссионерскую – монгольскую. Для устроения церковной жизни в Восточной Сибири святитель Иннокентий строил церкви, часто проповедовал, рассылал по епархиям окружные послания, отправлял миссионеров к бурятам и якутам.

В трудах и молитвах святой архипастырь стяжал дар прозорливости. В 1728 г. в Прибайкалье свирепствовала засуха, угрожавшая голодом. По благословению святителя после каждой литургии в храмах епархии совершались молебны о прекращении засухи. Моления, сказал святитель, должны окончиться в Ильин день. И когда настал этот день, в Иркутске разразилась буря с проливным дождем. Люди были спасены от голода. Преставился святитель Иннокентий 27 ноября 1731 г.

Его преемником на Иркутской кафедре был епископ Иннокентий (Неронович) († 1741), при котором, кроме бурят, крещено было также много тунгусов (эвенков) и якутов.

В 1753 г., после нескольких лет вдовства, Иркутская кафедра обрела нового архипастыря – подвижника высокой духовной жизни святителя Софрония. Святой Софроний (в миру Стефан Кристалевский) родился в 1707 г. под Черниговом, образование получил в Киевской академии. Приняв монашеский постриг и удостоившись сана иеромонаха, святой Софроний проходил послушание в разных монастырях Киевской епархии, потом – в Александро-Невской лавре, с 1746 по 1753 г. был наместником лавры. Перед отъездом в Сибирь святитель испросил благословение на служение у киево-печерских чудотворцев. По приезде в Иркутск он помолился на могиле святителя Иннокентия. Много трудов понадобилось святому Софронию для устроения монастырской жизни в епархии. В сан архимандрита Вознесенского монастыря он возвел своего давнего друга и сподвижника иеромонаха Синесия, который в течение 33 лет, до самой кончины, нес это послушание. Монастырь стал при нем очагом духовной жизни и миссионерства в Восточной Сибири.

Одной из главных забот святителя Софрония была проповедь Евангелия язычникам. Он посылал проповедников в инородческие селения, сам часто служил в храмах, где прихожанами были крещеные туземцы, заботился об устройстве быта инородцев, новокрещеным отводил для поселения монастырские земли, чтобы приучить их к оседлости.

Много внимания святитель Софроний уделял благоговейному совершению богослужений и сам служил всегда с молитвенным трепетом. О его аскетическом подвижническом житии так писал его келейник: «Пищу употреблял самую простую и в малом количестве, служил весьма часто, ночи проводил в молитве, спал на полу, овечий ли мех, оленья или медвежья кожа и малая простая подушка – вот и вся его постель для непродолжительного сна». Последние дни своей земной жизни святитель Софроний провел в непрестанной молитве. Скончался он 30 марта 1771 г.

В 1743 г. Святейший Синод отправил Духовную миссию на Камчатку во главе с архимандритом Иоасафом (Хотунцевским). Миссия обнаружила на Камчатке три церкви с одним священником и около 6000 православных христиан, оставшихся после первых проповедников слова Божия на этой земле. Труды миссии были чрезвычайно успешны. В 1751 г. архимандрит Иоасаф сообщал Синоду, что на Камчатке крещены все и крестить более некого. Было построено несколько церквей и часовен, открыто 4 школы, в которых в 1748 г. обучалось до 200 учеников – по тем временам это удивительно много. Но в 1761 г. Камчатская миссия была закрыта, и в правление Екатерины миссионерство на Камчатке стало приходить в упадок. Многие из туземцев, крещенных, но не утвердившихся в вере, отпадали от Церкви и снова шли к шаманам и заклинателям.

Наряду с заботами о просвещении инородцев, Православная Церковь не оставляла усилий возвратить в свое лоно отпавших от нее в старообрядческий раскол. Архиепископ Тверской Феофилакт (Лопатинский) составил «Увещание православным против лжеучителей», в котором содержались продуманные веские возражения на «Поморские ответы» беспоповцев братьев Денисовых. Текстом этого «Увещания» с успехом пользовались православные миссионеры в полемике со старообрядцами. В 1737 г. пространное обличение на старообрядцев составил Василий Федоров, присоединившийся к Православной Церкви из раскола.

В 1766 г. с увещеванием к старообрядцам, составленным в снисходительном и любящем тоне, обратился иеромонах Платон (Левшин), впоследствии митрополит. Это увещевание возымело успех. В старообрядческих общинах углубилось сознание ненормальности их положения, усилилась тяга к соединению с Православной Церковью. И вот в 1778 г. появились первые единоверческие приходы на Ингуле в Нижнем Поволжье, в Стародубье и на юге России. В них поставленные православными епископами священники совершали службу по старым книгам дониконовской печати. В 1800 г. были утверждены составленные митрополитом Московским Платоном «Правила единоверия».

8. Духовное просвещение

18 в. называют веком «просвещенного абсолютизма». Преемники Петра Великого продолжали его политику развития просвещения. Не обойдена была вниманием правительства и духовная школа, которая до самого конца столетия оставалась становым хребтом народного образования в России.

Архиепископ Феофан (Прокопович), влияние которого в Синоде в правление Анны было почти неограниченным, не жалел усилий, чтобы как можно скорее осуществить программу перестройки духовного образования, намеченную в «Регламенте». В 1730-х гг. в духовных школах был введен более полный латинский курс по образцу Киевской академии. Школы, сумевшие внедрить такой курс, получали название семинарий, а оставшиеся с одним только славяно-русским обучением стали считаться низшими училищами.

К концу 30-х гг. в России насчитывалось 17 семинарий, в царствование Елизаветы число их выросло до 26, и обучались в них уже около 6000 учащихся. Но полный курс, кроме двух академий, был введен лишь в 8 семинариях: первой высший богословский класс открыла Харьковская семинария, которую называли еще и коллегией, вслед за ней – Невская в Петербурге, Троицкая в Сергиевой лавре, Казанская, Новгородская, Псковская, Тверская и Смоленская. В Тобольской, Рязанской и Нижегородской семинариях выпускники завершали обучение философским классом, в остальных – риторическим. Из неполных семинарий лучших учеников направляли доучиваться в академии и полные семинарии.

Главным недостатком семинарского образования оставался его схоластический, формальный характер, оторванность от приходской жизни, от храма. Преподавание велось на латинском языке. Много сил ученики тратили на заучивание латинских вокабул и штудирование латинской грамматики, от которой было мало проку выпускнику, когда он выходил на поприще пастырского служения. И все же эти бесконечные зубрежки не пропадали даром, они развивали и память, и умственные способности учеников, изучение латинской словесности расширяло их кругозор, основательное знание латыни открывало доступ к европейской богословской и светской науке.

Школьная дисциплина была тогда чрезмерно суровой. За провинности семинаристов секли розгами. И даже наставники не были свободны от телесных наказаний. Средства семинариям отпускались скудно и нерегулярно. Ректору часто не на что было починить полуразвалившиеся классы, общежития были тесными и холодными, не хватало дров для их отопления. Иногда из-за недостатка средств школы закрывались на неопределенный срок. Учителям выдавались нищенские жалованья, а семинаристы, своекоштные и даже казеннокоштные, добывали себе пропитание уроками, перепиской бумаг, а то и подаяниями. В Киеве студенты зарабатывали гроши распеванием псалмов и кантов, произнесением «предиков» и декламацией виршей, разыгрыванием комедий.

В правление Екатерины II в школьном деле происходили важные перемены. В семинариях было поколеблено господство латинского языка: больше внимания стали уделять преподаванию греческого, древнееврейского и новых языков. Расширился круг общеобразовательных дисциплин, вышедший за пределы классических тривиума и квадривиума: в учебные планы стали включать географию, историю, физику. Во всех семинариях были открыты высшие философский и богословский классы.

До середины 18 в. богословие и философия преподавались в семинариях киевскими учителями и в традициях Киевской академии. Богословие изучали по конспектам митрополита Иоасафа (Краковского), в которых сказывалось влияние Фомы Аквинского и Беллармина. Философия преподавалась по польским учебникам, где все строилось на системе Аристотеля.

Во второй половине века в преподавании философии произошел поворот от Аристотеля к новейшим немецким мыслителям – Лейбницу и Вольфу. В богословских курсах католические влияния постепенно сменились засилием новой протестантствующей схоластики. Образцом для преподавателей стали служить киевские лекции Феофана (Прокоповича). В семинариях пользовались также компиляциями и конспектами, составленными по системам Буддея, Гергарда и других протестантских теологов. Георгий (Конисский) и Гавриил (Петров), впоследствии видные архипастыри, читали богословие в строго православном духе, но их лекции не были напечатаны и на первых порах не оказали заметного влияния на семинарское преподавание.

Для подготовки широко образованных учителей архиереи посылали семинаристов слушать лекции в открывшемся в 1755 г. Московском университете. В 1788 г. митрополит Гавриил преобразовал Невскую семинарию в Главную семинарию, которая стала готовить преподавателей для других духовных школ. В Московской академии и Троицкой семинарии благодаря участию митрополита Платона уровень образования был поднят к концу столетия выше уровня Киевской академии.

С усилением влияния ученых монахов великорусского происхождения было связано смягчение нравов в семинариях: новые ректоры и наставники стали задумываться об отмене телесных наказаний. Во всяком случае применялись они реже прежнего. Улучшилось обеспечение семинарий. В 1784 г. были введены новые и постоянные оклады для семинарий, хотя они по-прежнему оставались недостаточными. Ректорский оклад составлял тогда 300 рублей в год, учительские – от 30 до 150 рублей, а на содержание студентов академии полагалось от 7 до 15 рублей.

Существенным недостатком духовного образования было отсутствие общей системы, единого руководства. Каждая семинария зависела исключительно от своего епархиального архиерея. Академии отличались от семинарий не столько учебными программами, сколько уровнем образования. Так же, как и семинарии, они включали все классы, начиная с низших.

Академии и семинарии были не только школами, в которых готовили пастырей, но и очагами богословской науки. Важнейшей богословской работой 18 в. явилось исправление и новое издание славянской Библии, которое было исполнено научными силами духовных школ. До середины столетия в употреблении было московское издание 1663 г., перепечатанное с Острожской Библии и ставшее большой редкостью. Мысль о переиздании новой исправленной славянской Библии принадлежала митрополиту Новгородскому Иову, который сам собирался приняться за этот великий труд.

В 1712 г. Петр I поручил исправление Библии ректору Московской академии архимандриту Феофилакту (Лопатинскому) и иеромонаху Софронию (Лихуду) вместе со справщиками Печатного двора. Общее наблюдение за исправлением было возложено на митрополита Стефана. В основу работы справщики положили текст Семидесяти толковников, но они пользовались и другими греческими переводами, а также Вульгатой и масоретской редакцией. К 1720 г. работа была закончена, но печатание исправленного текста задержалось надолго.

В 1735 г. Синод постановил перенести печатание Библии из Москвы в Петербург под смотрение архиепископа Феофана. Одновременно велено было заново пересмотреть труд прежних справщиков. В Петербурге исправлением славянской Библии занимался архимандрит Стефан (Калиновский), но с рукоположением его в сан епископа Псковского редакторская работа опять застопорилась.

В 1741 г. Святейший Синод распорядился снова перенести печатание Библии в Москву. В Москве за исправление текста принялись префект академии архимандрит Кирилл (Флоринский) и архимандрит Фаддей (Кокуйлович). К 1743 г. их труд был завершен, и Синод приступил к рассмотрению исправленного текста, но и само рассмотрение оказалось весьма сложным и кропотливым делом. Была образована особая комиссия, в которую включили иеромонаха Иакова (Блонницкого) и вызванных из Киева учеников: великолепного знатока еврейского языка и священной филологии Симона (Тодорского), иеромонахов Варлаама (Лящевского) и Гедеона (Слонимского). В рассмотрении текста Библии комиссия ближе всего сошлась с трудами первых справщиков во главе с архимандритом Феофилактом (Лопатинским). Книги Товит и Иудифь были заново переведены с греческого языка. Третью книгу Ездры исправили по Вульгате. Все исправления старого славянского текста были изложены в особой рукописной книге, а краткий обзор этих исправлений поместили в предисловии к Библии. В 1751 г. исправленная славянская Библия была напечатана. В 1756, 1757 и 1759 гг. последовали переиздания. В истории это издание получило название Елизаветинской Библии.

В 1720–1730 гг. богословская мысль в России была сосредоточена на полемике вокруг «Камня веры» митрополита Стефана. Почитателю и ревностному защитнику богословских взглядов местоблюстителя архиепископу Феофилакту (Лопатинскому) в этой полемике противостоял протестантствующий теолог архиепископ Феофан. Спор закончился для святителя Феофилакта тюремными узами. Его противник восторжествовал в борьбе за церковную власть, стал одним из всесильных временщиков и подручным Бирона. Но в духовной школе, несмотря на эту его победу, вплоть до середины века преобладало направление оппонентов Феофана.

Перелом произошел во второй половине века, когда богословская система Феофана стала вытеснять влияние последователей митрополита Стефана и архиепископа Феофилакта. К последователям Феофана принадлежали ректор Московской академии архимандрит Феофилакт (Горский), впоследствии епископ Коломенский, митрополит Киевский Самуил (Миславский). По Феофану составлен был вышедший в 1802 г. на латинском языке «Компендий богословия» ректора Киевской академии Иринея (Фальковского), который современники считали лучшим руководством по богословию.

В экзегетике незаурядным явлением стали толкования на отдельные библейские книги митрополита Гавриила (Петрова). По своему времени замечательным справочником была «Симфония» на Священное Писание, составленная иеродиаконами Германом и Модестом (1773). Классическим руководством по пастырскому богословию стала «Книга о должностях пресвитеров приходских», написанная епископом Смоленским Парфением и архиепископом Георгием (Конисским) и изданная впервые в 1776 г. По этой книге готовили себя к пастырскому служению воспитанники духовных школ не только 18, но и 19 в. Архиепископ Георгий (Конисский) был также известным ученым в области церковной истории. Он великолепно знал церковную и гражданскую историю родного ему западно-русского края. В конце века появились первые исторические труды Евгения (Болховитинова), ставшего впоследствии митрополитом Киевским.

Совершенно особое место в духовной литературе эпохи занимали творения святителя Тихона Задонского, который в век засилия инославных влияний, в век школьного богословия с характерной для него искусственной книжной схоластикой был верным выразителем святоотеческой традиции опытного и живого аскетического богословия.

Среди деятелей церковного просвещения одной из самых ярких личностей в екатерининскую пору был митрополит Московский Платон (Левшин). Родился он в 1737 г. в семье дьячка из подмосковного села. Блестяще окончив Московскую академию в 1758 г., он стал учителем риторики в Троицкой семинарии. После принятия пострига и рукоположения в сан иеромонаха был назначен ректором семинарии. О годах, проведенных в стенах древней лавры, митрополит Платон вспоминал как о лучшей поре своей жизни. Его здесь связывала тесная дружба со столь непохожим на него по складу ума и характера наместником лавры архимандритом Гавриилом (Петровым), впоследствии, как и он, удостоившимся сана митрополита. Отец Гавриил был молчалив, сдержан, задумчив, суров к себе и требователен к другим, а его друг отличался живым, впечатлительным характером, общительностью и остроумием.

Редкий проповеднический дар молодого монаха сделал его имя известным всей Москве. Когда Троице-Сергиеву лавру посетила Екатерина II, с приветствием к ней обратился ректор семинарии. Его слово поразило императрицу высоким ораторским искусством. Екатерина спросила проповедника, зачем он пошел в монахи. «По особой любви к просвещению», – ответил Платон. «Но разве нельзя в мире пещись о просвещении своем?» – удивилась Екатерина. «Можно, но не столь удобно, имея жену, детей и окруженному суетою мирскою». Ответ понравился царице, и она пригласила отца Платона в Петербург, назначив его законоучителем наследника и придворным проповедником.

В 1766 г. архимандрит Платон был назначен наместником Троице-Сергиевой лавры, а еще через два года хиротонисан во епископа Тверского и включен в состав Синода. В 1775 г. преосвященный Платон был переведен с Тверской на Московскую кафедру, а в 1787 г. возведен в сан митрополита.

Произносимые им проповеди и речи производили одинаково сильное впечатление и на благочестивых простолюдинов, и на светское общество, и на ученых. На благодарственном молебне в Петропавловском соборе по случаю победы под Чесмой архипастырь произнес слово, в конце которого сошел с солеи, подошел к гробнице Петра Великого и обратился к нему с патетическим призывом: «Встань теперь, великий монарх, Отечества нашего отец». Впечатление, произведенное этим словом и, особенно, эффектным ораторским приемом, было настолько живым и сильным, что насмешливый граф К. Г. Разумовский с юмором шепнул своему соседу: «Чого вiн його кличе? Як встане, то вcix нас дiстане!» Это слово по приказанию Екатерины было переведено на иностранные языки и сделало имя преосвященного Платона известным в Европе.

Святителю нередко приходилось встречаться с приезжавшими в Петербург европейскими знаменитостями. И, беседуя с ними, он проявлял великолепную эрудицию и редкое остроумие. Знаменита его беседа с энциклопедистом Дидро. Известный атеист сказал собеседнику: «Знаете ли, отец святой, философ Дидро говорит, что нет Бога». – «Это еще и прежде него сказано», – спокойно заметил митрополит. «Когда и кем?» – «Давид сказал: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог». А вы то же говорите устами». Остроумный и мудрый ответ святителя привел в замешательство философа, и тот, как говорят, обнял архипастыря.

Жизнь вблизи двора не погасила искреннего и сердечного благочестия митрополита Платона. Он свято хранил иноческие обеты и был покровителем монашества. Мудрый архипастырь много трудов положил на устроение православных монастырей в своей епархии. Им был основана пустынь при лаврском кладбище в Вифании, ставшая впоследствии скитом. Покровительствуя монашеству, святитель вынужден был часто сталкиваться с чрезвычайно влиятельным духовником Екатерины и недругом монахов протоиереем Иоанном Памфиловым, тем самым вызывая раздражение и недовольство императрицы.

Не трепетал он и перед скорым на гнев и опалу императором Павлом. При коронации Павла митрополит остановил царя, хотевшего войти в алтарь со шпагой на боку, словами: «Здесь приносится бескровная Жертва. Отыми, благочестивый государь, меч от бедра твоего». И царь послушался иерарха, который некогда был его законоучителем.

Последние годы жизни престарелый архипастырь провел в родной Вифанской обители. На его долю выпало пережить 1812 г., в конце которого, дождавшись изгнания французов из Москвы, он мирно скончался.

Митрополита Платона недаром называли «Петром (Могилой) Московской академии». Он учредил для лучших студентов академии стипендию, удостоенные которой присоединяли к своей фамилии еще и фамилию в память о нем – Платонов. Оттого так много среди известных русских богословов лиц с этой фамилией. При нем Спасская академия и Троицкая семинария переживали подлинный расцвет. Его трудами под Москвой были устроены еще несколько семинарий – Вифанская, Перервинская, Звенигородская, Дмитровская. Святитель много заботился о том, чтобы поднять культурный уровень духовенства. Он хотел, чтобы духовный чин в России стоял на вершине европейской культуры.

Митрополит Платон занял прочное место и в истории русской богословской науки. Среди многих его сочинений особенно значительны «Сокращенная христианская богословия», изданная в 1765 г., три катехизиса – для детей, для народа и для священнослужителей, а также «Краткая российская церковная история» (1805). В богословских воззрениях митрополита Платона историки обнаруживали характерный для его эпохи перевес нравственно-практического учения над догматикой– так называемый «моралистический уклон». Его катехизисы упрекали в расплывчатости догматических и, особенно, экклезиологических определений, связанных с влиянием лютеранского пиетизма. Упреки эти справедливы. Но сердечность богословской мысли митрополита Платона, его искреннее благочестие, его стремление сблизить богословие с жизнью, наконец, естественный и выразительный язык его сочинений делают их замечательными памятниками отечественной духовной литературы.

9. Монастыри и монашество

В первое кратковременное царствование после Петра Великого в положении русских монастырей не произошло заметных перемен. При Петре II, когда в церковных кругах оживились надежды на реставрацию допетровских порядков, изданы были указы, которыми смягчались прежние крутые меры. В «малобратственных» монастырях, оскудевших до такой степени, что часто в них некому было служить, разрешалось увеличить число братии. Некоторые вконец разорившиеся и заброшенные при Петре I обители были открыты заново.

Но эпоха бироновщины подвергла монастыри небывало тяжким испытаниям. Указом 1734 г. за постриг монаха в обход закона – а по закону разрешалось постригать только вдовых священнослужителей – на епархиального архиерея налагался штраф в 500 рублей (по тем временам совершенно разорительная сумма – примерно 1,5 миллиона рублей по нынешнему курсу), настоятель монастыря, в котором состоялся недозволенный постриг, осуждался на пожизненную ссылку, а сам новопостриженный инок лишался монашеского звания и подвергался телесному наказанию.

На настоятелей возлагалась обязанность доносить в Синод о малейших проступках насельников. Виновных монахов либо отдавали в солдаты, либо ссылали в сибирские рудники. Игумены и игумении то и дело вызывались в Петербург и там подвергались допросам в Тайной канцелярии. Тайная канцелярия проводила разборы монахов. Иноки, подозревавшиеся в политической неблагонадежности, а заподозрить можно было тогда кого угодно и по какому угодно поводу, изгонялись из обителей и ссылались на каторжные работы.

В результате этих гонений число монашествующих сократилось почти вдвое: в 1724 г. в монастырях насчитывалось 25 207 монахов и монахинь вместе с послушниками и послушницами, а в конце бироновщины в них осталось лишь 14 282 насельника.

В 1740 г., после смерти царицы Анны, Синод докладывал регентше, что одни монастыри стоят совсем пустые, а в других остались только дряхлые старики и некому совершать богослужение, что множество настоятелей взято под стражу и управление монастырское в плачевном состоянии, что вся жизнь монастырей в крайнем расстройстве.

И только в царствование Елизаветы с монастырей снята была правительственная опала. Прекратились разборы монахов. Возобновились постриги юных послушников. В 1749 г. вышел указ, по которому семинаристам постриг разрешался с 17 лет, а в 1761 г. было дозволено свободно постригать выходцев из всех сословий. Монастырям возвратили их вотчины. На средства казны восстановили две древние северные обители, пришедшие при Анне в полный упадок, – Валаамскую и Коневскую. Троице-Сергиев монастырь, который пользовался особым почитанием царицы, в 1744 г. был возведен на степень лавры. Елизавета делала лавре щедрые пожертвования. Денежная помощь из средств государственной казны оказывалась и другим монастырям.

Чрезвычайно важным рубежом в истории монастырей явилась секуляризация церковных вотчин, проведенная в 1764 г. Передача земельных владений Церкви в государственную казну лишила монастыри главного материального источника существования. Государство, правда, брало на себя обязательство содержать монастыри из части доходов, которые поступали от секуляризованной земли.

Для этого были составлены монастырские штаты, по которым все монастыри разделялись на три класса, и содержание каждому назначалось в зависимости от класса, к которому он причислялся. К первому классу были отнесены две лавры: Троице-Сергиева и Александро-Невская, 15 мужских и 4 женских монастыря, ко второму – 41 мужской и 18 женских обителей, к третьему –100 мужских и 45 женских монастырей. Таким образом, в штаты вошло 225 монастырей – менее четверти всех обителей, находившихся в великорусских епархиях, где проводилась секуляризация. Из монастырей, оставшихся за рамками штатов, более 500 было упразднено, приблизительно 150 обителей не закрывались, но должны были впредь существовать на приношения верующего народа и за счет маленьких участков ненаселенной земли, которая обрабатывалась руками самих иноков.

В 1780 г. такая же реформа была проведена в юго-западных епархиях. Закрылось еще более 40 монастырей.

Численность монашествующих в результате указа о секуляризации населенных церковных земель сократилось с 12 до 5 тысяч. Закрылись древние и прославленные обители: Нило-Сорская пустынь и Спасо-Каменный монастырь – на севере, Киево-Братский, Межигорский, Дивногорский и Святогорский монастыри на юге. Закрытые монастыри обращались в казармы, госпитали и даже в дома сумасшедших. Дом сумасшедших был устроен в помещениях Максаковского монастыря на Черниговщине. В Московском Симоновом монастыре целый год располагались казармы.

Суммы, выдававшиеся штатным монастырям из казны, были крайне скудными. Их едва хватало на содержание братии. Монастырские храмы, братские келии, хозяйственные постройки из года в год ветшали и разрушались, а настоятели не решались доносить об этом Синоду из-за опасений, что монастырь в этом случае будет и вовсе упразднен.

При императоре Павле содержание штатных монастырей было удвоено, но и денежный курс к тому времени упал в два раза в сравнении с 1764 г., когда вводились монастырские штаты. Из государственной казны стали тогда выдавать содержание и заштатным монастырям – по 300 рублей в год. Монастырям было дозволено увеличить размеры принадлежавших им незаселенных земельных участков, отведенных под огороды, покосы и выгоны.

Секуляризация церковных имений и введение монастырских штатов, повлекшие за собой упразднение многих древних обителей, вызвало неоднозначную реакцию со стороны иерархии. Одни архиереи, вроде страдальца за Церковь священномученика Арсения или тобольского митрополита Павла, открыто протестовали против ограбления монастырей, другие возмущались втайне и только в доверительных беседах с единомышленниками давали волю своему негодованию. Некоторые же архиереи, особенно из числа великороссов, вместо тщетных сокрушений о понесенных Церковью утратах, обдумывали пути устроения монастырской жизни в новых условиях. В оскудении монастырей «селами и виноградами», в их обнищании они открывали новые возможности для возрождения в них подлинно аскетического духа.

Великим поборником аскетического возрождения монастырей был митрополит Новгородский и Петербургский Гавриил (Петров). Он родился в Москве в 1730 г., в семье синодального иподиакона и получил образование в Московской академии, по окончании которой был назначен справщиком синодальной типографии. Это был молчаливый, задумчивый человек, внимавший своей внутренней жизни. Чуждый искательства и честолюбия, он тем не менее довольно быстро поднимался по служебной лестнице. В 1758 г. его перевели учителем в Троицкую семинарию, а там настоятель лавры архимандрит Гедеон (Криновский) убедил благочестивого и смиренного преподавателя принять иноческий постриг. После пострига и рукоположения в священный сан иеромонах Гавриил был назначен ректором семинарии, а еще через месяц он стал наместником лавры. Вскоре его перевели в Москву с назначением ректором родной ему академии.

В 1763 г. состоялась его хиротония в епископа Тверского, а через 7 лет он был переведен на столичную Петербургскую кафедру и назначен членом Святейшего Синода. В 1775 г. святитель Гавриил стал архиепископом Петербургским и Новгородским, и, поскольку с Новгородской кафедрой было тогда связано первенство в Синоде, он стал первоприсутствующим членом Синода. В 1783 г. святитель Гавриил был возведен в сан митрополита.

Главной заботой архипастыря было возрождение духовной жизни в монастырях, разоренных разборами и реформами. Сам человек аскетического настроения, он поддерживал духовное общение со многими подвижниками благочестия из иноческой братии. Ближайшим его помощником в управлении многочисленными обителями епархии был его келейник архимандрит Феофан Новоезерский, старец, опытный в духовной жизни.

Митрополит Гавриил находил неполезным, что настоятелями монастырей обыкновенно назначали ученых монахов, не прошедших настоящей школы духовного делания и рассматривавших порой свое настоятельское служение как ступеньку к занятию архиерейской кафедры. Это были люди крепкой веры, талантливые проповедники, прекрасные администраторы, но не особенно удачные учителя духовной жизни. Святитель Гавриил, вопреки почти всеобщей практике и расходясь в этом со своим другом – митрополитом Платоном, старался назначать настоятелями сильных духом подвижников из обителей со строгим уставом, хотя бы и без семинарского образования. Таких духовно опытных старцев подбирал и представлял ему его келейник.

Особое внимание святитель уделял Валаамскому монастырю. По совету архимандрита Феофана для возрождения в нем аскетического подвижничества он вызвал из Саровской пустыни старца Назария. Саровский настоятель отец Пахомий, дорожа опытным подвижником, не желал отпускать его от себя. В письме митрополиту он отозвался о нем как о человеке малоумном. На это святитель ответил: «У меня много своих умников. Пришлите мне вашего глупца». Валаамский монастырь обязан старцу Назарию новым расцветом в нем духовной жизни.

В монастырях своей епархии митрополит Гавриил старался ввести общежительный устав. Общежительные уставы были введены при нем в Валаамском, Коневском, Иверском, Тихвинском, Новоезерском, Саввино-Вишерском монастырях и в других обителях Севера. Святитель сам составил текст общежительского устава, взяв за образец Афонский устав. Он содействовал введению и укоренению в монастырях старчества. Монастыри он щедро одаривал духовной литературой, особенно аскетическими творениями святых отцов. Митрополит Гавриил состоял в переписке со старцем Паисием (Величковским) и много способствовал ему в печатании его перевода «Добротолюбия».

Известен он и как духовный писатель, его перу принадлежит фундаментальный труд «О служении и чиноположении Православной Греко-Российской Церкви». Он составил «Последование о посещении болящих». Писал он и глубокомысленные толкования на Священное Писание.

Покровитель монашества, ревнитель аскетической жизни, святитель сам был суровым аскетом и молитвенником. Он целые ночи проводил в молитве, стоя на коленях и в слезах. Стол его был крайне скуден. Кусок белого хлеба, горшочек пшенной каши с черносливом и щи из капусты, которые варили ему сразу на несколько дней, составляли его обычную пищу. Почти все свое содержание он раздавал бедным, и его келейник отец Феофан должен был следить за тем, чтобы у архипастыря оставалось хоть что-нибудь для себя. Несмотря на крайнюю занятость в Синоде и по делам епархии, святитель ежедневно совершал богослужение. Близкие ему люди замечали в нем дар прозорливости. Однажды при посвящении ставленника он перед великим входом снял с его головы покров и не стал рукополагать его. А вскоре открылось, что этот человек был виновен в тяжком преступлении.

Первенствующий член Синода, митрополит Гавриил в силу своего служебного положения был близок к высшим правительственным сферам, и несмотря на то, что атмосфера, царившая при дворе, была ему совершенно чужда, он сумел избежать столкновений с правительством в царствование Екатерины. Но при своенравном и взбалмошном Павле он впал в немилость. В 1799 г. митрополита Гавриила пригласили в Гатчину на придворный спектакль, который давали по случаю свадеб великих княжон. Святитель счел для себя неприличным присутствовать на балете и уехал после торжеств до начала спектакля. Император рассердился – и вскоре вышел указ о разделении Новгородской и Петербургской епархии на две отдельные епархии. Митрополит Гавриил был назначен на Новгородскую кафедру, сохранив при этом первенство в Синоде.

В Новгород он выехал больным, разбитым. Поселился там в низких и тесных келиях близ храма Святителя Николая и стал готовиться к смерти. Чувствуя близость кончины, он усилил свои аскетические подвиги. Святитель мирно отошел ко Господу 26 января 1801 г. Погребли его в новгородском Софийском соборе, в приделе Иоанна Крестителя.

10. Подвижники иноческого благочестия

Православные обители и в 18 в., в эпоху разорения монастырской жизни, не оскудели подвижниками благочестия, которые молитвами, «пением, бдением и пощением» стяжали благодатные дары Духа Святого. Своим смиренным житием они опровергали хулу на монашество, столь часто раздававшуюся тогда в правительственных и придворных кругах.

Мужем святой жизни был преподобный Феодор (Ушаков), инок редкой духовной крепости и мудрости. Родился он в 1718 г. в семье помещика Ярославской губернии. В юности служил в Петербурге в гвардейском Преображенском полку. А там среди веселой и беспечной жизни на его глазах произошел знаменательный случай. В разгар дружеской пирушки один из его товарищей упал замертво. Печальное происшествие открыло глаза юному гвардейцу на непрочность земного счастья, мир утратил для него свое обаяние, и юноша духовно прозрел и переродился. В 22-летнем возрасте он в нищенской одежде тайно ушел из столицы и поселился в заброшенной келии на Северной Двине. Начальство, преследуя селившихся в северных лесах старообрядцев, притесняло заодно и православных иноков, спасавшихся там в уединенных скитах.

Юный отшельник был вынужден покинуть свою хижину и отправиться на юг. Он пришел в Площанскую пустынь, расположенную в Орловской епархии. Настоятель пустыни поселил его в лесной келии. Вскоре его как человека беспаспортного схватила сыскная команда, очищавшая леса от подозрительных людей. Пустынножитель открыл на допросе свое имя и происхождение и был отправлен в Петербург.

С ним захотела побеседовать царица Елизавета. «Зачем ты тайно ушел из моего полка?» – спросила она. «Для спасения души», – смиренно ответил беглец. Императрица простила его и пожаловала его званием сержанта, но инок попросил дать ему умереть монахом. Елизавета велела ему поступить в Александро-Невскую лавру.

В 1747 г. Иван Ушаков принял постриг с именем Феодора. В лавре он вел строгую, постническую жизнь. Слава о его подвигах и смиренномудрии разнеслась по столице; к нему стали приходить люди всякого звания за советом и наставлением. Обращались к нему и его бывшие сослуживцы – гвардейцы. У монахов лавры стечение народа к их молодому собрату вызывало зависть. Скорбя об ожесточении братии, смиренный инок просил перевести его в Саровскую пустынь.

Вместе с ним из Петербурга уехали многие его духовные ученики и ученицы. На пути в Саров, в городе Арзамасе, отец Феодор устроил своих учениц в Алексеевском женском монастыре. Два года он пребывал в Саровской обители, а затем перешел в соседнюю Санаксарскую пустынь. Эта пустынь находилась в упадке и разорении. Келии разваливались. Отец Феодор возобновил и починил их. В 1762 г. он, несмотря на его возражения, по настоянию епископа был рукоположен в сан иеромонаха и назначен настоятелем пустыни.

Настоятелем он был твердым и строгим, «в наставлениях нарочитое имел искусство, в рассуждениях был остр и пространен». Много трудов он положил на введение в обители уставного богослужения. На службы в обители отводилось в будние дни до 9 часов, а в воскресные и полиелейные – до 10 и 12. Настоятель строго требовал внятного чтения во время богослужения. Он говорил: «Если, по слову апостола, в воинских полках труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению. Так и мы скорочтением будем только воздух церковный наполнять, а силы внутреннего смысла читаемого не поймем. Души наши останутся голодными духовно, без назидания. Не чтение Слова Божия, а внутренняя сила и дух оного, понимаемые нами, служат нам ко спасению».

Иеромонах Феодор ввел в пустыни старчество, предполагавшее полное откровение помыслов иноками настоятелю. Всякий монах, когда его смущали и тревожили помыслы, мог прийти к нему в любое время дня и ночи; старец выслушивал инока, часами беседовал с ним, и, когда отпускал его от себя, тот чувствовал на душе свободу и тишину.

Жизнь в обители была крайне суровой. Вкушать пищу дозволялось только за трапезой. В келию можно было брать только квас. Пирогов и белого хлеба не давали и на Пасху. На монастырские послушания – на покос, на рыбную ловлю – выходила вся братия во главе с настоятелем. Келейник митрополита Гавриила Феофан Новоезерский, в юности подвизавшийся в Санаксаре, так описывал жизнь в этой пустыни: «Обитель забором огорожена, церковь маленькая, волоковые окошки, внутри и стены не отесаны, и свеч-то не было, с лучиной читали в церкви. И платье-то какое носили: балахоны! Ноги обертывали онучами из самой грубой пеньки… Огня в келье никогда не было».

В 1764 г., с введением монастырских штатов, Санаксарская пустынь подлежала упразднению, но по просьбе настоятеля обитель была сохранена. В конце жизненного пути на долю старца выпали неповинные страдания и гонения. Однажды он в присутственном месте укорил темниковского воеводу Неелова, который сам пожелал раньше поступить под его духовное руководство, а потом стал пренебрегать советами своего духовника, жестоко притесняя граждан. Неелов подал жалобу на своего духовного отца. И Синод перевел старца в Соловецкий монастырь.

Северный климат оказался тяжелым для него, он постоянно болел. Девять лет провел старец на Соловках и возвращен был оттуда в Санаксар по ходатайству архимандрита Феофана Новоезерского. Но и в Санаксаре его притесняли. Только за неделю до кончины преподобному Феодору дозволили самому посетить арзамасскую Алексеевскую общину, в которой спасались его духовные дочери, приехавшие с ним из Петербурга. Преставился многострадальный старец 19 февраля 1791 г.

Расцвет аскетического подвижничества в русских монастырях в конце 18 в. связан с возрождением старчества. В этом благодатном делании особенно потрудился возобновитель традиций древнего иночества великий старец преподобный Паисий (в миру Петр Величковский).

Родился он в 1722 г. в семье полтавского протоиерея. Его отец скончался в молодые годы, оставив детей сиротами. В 13-летнем возрасте мальчика отдали в киевскую братскую школу. Мать хотела, чтобы сын стал приходским священником, но у мальчика рано пробудилось стремление к иноческому житию. Чтение аскетических книг укрепило его в намерении принять постриг.

Однажды ночью Петр тайком убежал из Киева и остановился в Любечском монастыре, куда ему советовал поступить его духовник киево-печерский иеросхимонах Пахомий. Несколько месяцев провел он послушником в Любече, а потом перешел за границу России и поселился в молдавском монастыре святителя Николая на реке Тясмине, где в 19 лет был пострижен в рясофор с именем Платон.

Но и из этой обители ему пришлось уйти, когда начались гонения со стороны униатов. Монастырские церкви были закрыты, а монахи изгнаны. Инок Платон вернулся в Киев и поступил в лавру под руководство своего прежнего духовника иеросхимонаха Пахомия. Он нес послушание в лаврской типографии, занимался гравированием икон на меди. Но его не оставляла давняя мечта о пустынножительстве.

И вот однажды вместе с двумя другими монахами инок Платон отправился на юг, в надежде дойти до Святой Горы. Путь на Афон лежал через Молдавию, где отшельники задержались в скиту Святителя Николая вблизи Трейслина, и только через три года Платон, по благословению настоятеля, отправился дальше – на Святую Гору. На Афоне он получил уединенную келию вблизи лавры Преподобного Афанасия. В ней он совершал подвиг безмолвия и непрестанного творения Иисусовой молитвы.

Когда из Молдавии на Афон прибыл его бывший старец иеромонах Василий, он по настоятельной просьбе своего ученика постриг его в мантию с именем Паисий и дал ему совет – переселиться в общежительный монастырь, ибо пустынножительство хорошо для опытных монахов, искушенных в духовной брани.

В 1758 г. преподобный Паисий был рукоположен в сан иеромонаха. Вокруг него стали собираться ученики – в основном это были молодые иноки из Молдавии, Валахии и славянских стран. От протата Святой Горы отец Паисий получил для собравшейся вокруг него братии полуразрушенный Ильинский скит вблизи монастыря Пантократор. Но из-за зависти монахов-греков и притеснения турецких властей старец вместе со своими учениками вынужден был уйти с Афона.

Он поселился в приютившей его Молдавии, в Драгомирнском монастыре; в Драгомирне он ввел афонский устав. Но совершенно новым установлением в жизни монастыря было чтение в трапезной святоотеческих аскетических творений. В своей обители иеромонах Паисий ввел за правило откровение иноками своих помыслов настоятелю. Так в Драгомирнском монастыре умножился старческий дар подвижника.

В 1774 г., когда часть Молдавии с Драгомирной отошла к Австрии, старец Паисий решил вместе с братией перебраться в Секульский монастырь, а через 4 года, по воле господаря, его ученикам был отведен также и Нямецкий монастырь близ Секуля. Ученики старца разделились на две монастырские общины, но обе оставались под его духовным руководством.

Слава о мудрости настоятеля разнеслась по всей Молдавии и достигла России. К опытному старцу отовсюду стекались монахи, искавшие подвижнического жития под старческим руководством. Перед кончиной старца в Секульском монастыре подвизалось более ста монахов, а в Нямецком – около 400.

Кроме управления монастырями, старец Паисий в течение последних 20 лет жизни деятельно занимался литературными трудами, которые обессмертили его имя. В долгие осенние и зимние ночи он, обложившись книгами, переводил с греческого языка на славянский творения святых отцов. Старец перевел творения преподобных Исаака Сирина, Максима Исповедника, Феодора Студита, аввы Варсонофия и, наконец, составил аскетический сборник «Добротолюбие», основой для которого послужила греческая «Филокалия» его современника святого Никодима Святогорца. «Добротолюбие» преподобного Паисия было напечатано в 1793 г. благодаря содействию митрополита Гавриила (Петрова). До появления русского текста «Добротолюбия» в переводе святителя Феофана Затворника в течение целого века славянское «Добротолюбие» Паисия (Величковского) было самой читаемой книгой у православных монахов, искавших духовного совершенства.

В 1790 г. русские войска вошли в Молдавию и взяли Яссы. Тогда архиепископ Екатеринославский Амвросий возвел старца Паисия в сан схиархимандрита. Скончался великий старец через 4 года после этого, в 1794 г., в возрасте 72 лет.

После него остались ученики, которые, возвращаясь в Россию, разносили весть о «благочестивом и чудном отце Паисии» и по его заветам взращивали в русских монастырях старчество. К числу особенно усердно потрудившихся на поприще старческого руководства учеников великого молдавского подвижника принадлежат архимандрит Феодосий (Маслов) (1720–1802), взрастивший старчество в Молчанской Софрониевой пустыни, старец Клеопа Валаамский († 1817), архимандрит Феофан Новоезерский, схимонах Афанасий (Захаров) († 1825).

К сонму избранников Божиих, стяжавших благодатные дары иноческими подвигами, принадлежали и некоторые из монахов, удостоившихся архиерейского сана. Великим иноком-аскетом был святитель Тихон Задонский (в миру Тимофей Соколов). Родился он в 1724 г. в Новгородской епархии в семье бедного сельского дьячка. Его отец умер рано, и на долю мальчика выпало сиротство. Ради куска черного хлеба он нанимался в поденщики к богатым крестьянам-огородникам. Однажды мать едва не отдала его на воспитание соседу-ямщику, и только старший брат-причетник отговорил ее от этого шага. Когда Тимофею исполнилось 13 лет, он определил его на свои последние гроши в Новгородское духовное училище.

В училище и затем в семинарии Тимофей был одним из самых нищих студентов. Ему и там приходилось наниматься к огородникам копать грядки и часто лишать себя полпорции казенного хлеба, чтобы, продав ее, купить на вырученные копейки свечку для занятий. Бурсаки смеялись над его истоптанными лаптями, и, словно прообразуя своими шутками будущее прославление смиренного однокашника, они, бывало, размахивали этими лаптями перед его лицом и, потешаясь над ним, припевали: «Величаем тя!».

По окончании семинарии в 1754 г. Тимофей Соколов был оставлен преподавателем, а через 4 года принял постриг с именем Тихон и в том же году был назначен префектом семинарии. Потом его возвели в сан архимандрита и назначили ректором Тверской семинарии. Святой Тихон никогда не забывал своей нищей молодости и оставался человеком простым, доступным, сострадательным к бедным простолюдинам, благотворителем нищих, голодных, бездомных.

В 1761 г. архимандрит Тихон был хиротонисан во епископа Кексгольмского, викария Новгородской епархии. Его избрание совершено было через видимое проявление Промысла Божия. В Петербурге его имя только для формы внесено было в список кандидатов в новгородские викарии. Но при избрании, совершенном на Пасху по жребию, трижды вынималось имя святителя Тихона. И в тот же день тверской архиерей Афанасий, словно по ошибке, помянул имя Тихона на Херувимской песни как епископа.

После двух лет служения в Новгороде святитель был переведен на Воронежскую кафедру. В Воронеже его первой заботой было заведение училищ для детей из бедных духовных семей. Местную славяно-латинскую школу он преобразовал в семинарию и сам подготовил для нее учебные программы. Много потрудился святитель над тем, чтобы поднять духовно-нравственный и образовательный уровень подчиненного ему духовенства. Он требовал от клириков ежедневно читать Новый Завет. Святитель Тихон был совершенно чужд вельможного духа, которого изрядно набрались многие из архиереев в его время. Со всеми он был прост и любовен. При нем в епархии совершенно прекратились прежние суровые и унизительные наказания над провинившимися духовными лицами.

Духовному окормлению святителя достался обширный край с буйным казацким населением. Епископу приходилось защищать духовенство от произвола самоуправных казачьих старшин, от притеснения своевольных и невежественных чиновников. В народе сохранялись языческие обряды, ежегодно устраивались праздники в честь Ярилы, но святитель Тихон своими проповедями, взывавшими к христианской совести полуверной паствы, сумел искоренить и эти суеверия.

Неутомимые труды по управлению епархией расстроили здоровье святителя, и в 1767 г. он вынужден был уйти на покой – сначала в Толшевский монастырь, а через два года перешел в Задонский Богородицкий монастырь. В обители святой Тихон уединился для сугубых монашеских подвигов. Спал он на соломе, покрытой овчинным тулупом, всю свою архиерейскую пенсию раздавал нищим. Несмотря на слабость и болезни, он помногу занимался тяжелыми черными работами. Вкушая самую скудную пищу, святитель с сокрушением попрекал себя леностью, тем, что даром ест хлеб. Почти ежедневно он молился в храме, сам пел и читал на клиросе, но со временем, по смирению, совсем оставил участие в совершении служб и только молился в алтаре.

Многие из монахов, в изумлении от простоты его жизни, насмехались над ним. Об этих насмешках святой говорил со смирением: «Я достоин того за грехи мои». Однажды юродивый барин Каменев ударил святителя по щеке, сказав ему с укором: «Не высокоумь», – и святитель, упав в ноги обидчику, просил у него прощения. В келии инок-святитель непрестанно предавался молитве и чтению Священного Писания, творений святых отцов и житийных книг. Псалтирь он знал наизусть.

Много времени он отводил литературным трудам и благодаря им стал великим учителем христианской жизни. Самые замечательные его творения – «Сокровище духовное, от мира собираемое» и «Об истинном христианстве». Название последнего труда и отчасти тематика заимствованы у протестантского немецкого богослова И. Арндта, автора одноименной книги, переведенной на русский язык. В своих творениях святитель Тихон, в отличие от многих современных ему духовных писателей, чуждается диалектической игры богословскими понятиями. Для него самое важное – выяснить ту или иную богословскую мысль по рассуждению Православной Церкви, опираясь на духовный опыт святых, изложить эту мысль так просто и ясно, чтобы она стала руководством для христианской жизни. Заботясь о религиозном образовании народа, святитель едва ли не первым в 18 в. пришел к мысли о переводе Библии на общепонятный русский язык.

В последние годы земного жития святитель Тихон усилил аскетические и молитвенные подвиги. Не раз его видели в духовном восхищении, с просветленным лицом. За три года до кончины он каждый день в молитве просил Господа: «Скажи мне кончину мою». И однажды на заре он услышал: «В день недельный». Вскоре после этого ему было сонное видение. Он видел чудный луч и на луче сияющие палаты. Он хотел войти в эти палаты, но ему сказали: «Чрез три года можешь войти, но теперь потрудись». После видения святой заперся в келии и принимал только самых близких.

К смерти он приготовил гроб и часто приходил ко гробу с сокрушением плакать о грехах. Незадолго до преставления святитель в тонком сне увидел, как священник выносит из алтаря в Царские врата Младенца под покрывалом. Он поцеловал Младенца в правую щеку, а Тот ударил его в левую. Наутро святой почувствовал онемение левой ноги и трясение левой руки. Скончался святитель Тихон вдень недельный, в воскресенье, 13 августа 1783 г.

11. Религиозно-нравственное состояние народа и церковная жизнь

Петровские реформы повлекли за собой культурный и бытовой раскол нации на высшее общество и народ. В народе – а в культурно-бытовом смысле слова к нему принадлежали тогда не только крестьяне, но и городские сословия и даже часть провинциального и сельского дворянства – хранились старые, допетровские обычаи и нравы.

Крепкую приверженность старине простой народ засвидетельствовал и своим отвращением к курению табака, насаждавшемуся Петром, и тем, что он не захотел, подражая высшему классу, перерядиться в «немецкое» платье, и даже тем, что не принял введенного Петром как повинность для дворян, чиновников и солдат брадобрития. Простые люди строго соблюдали посты, в воскресные и праздничные дни спешили в храмы на богослужение, благоговели перед святынями, чтили монахов, с уважением относились к странникам и юродивым, к бездомным и нищим.

В привязанности к православной старине, которую обличители народа позднейшей эпохи заклеймили как обрядоверие, проявилось не одно только обрядовое благочестие народа, но и его верность христианским религиозно-нравственным идеалам, его послушание Церкви.

Свое христианское воспитание простой народ получал исключительно в храме, и единственными его наставниками были пастыри. До середины 18 в. в России вовсе не было школ для крестьянских детей, а первые попытки ввести начальное образование для простолюдинов, предпринятые при Екатерине II, остались только любительской затеей, из которой не вышло толка. Школьная выучка, которая при Петре стала повинностью для детей из дворян и духовного чина, носила утилитарный характер. Она состояла в узкопрактической подготовке к тому или иному роду службы: в духовных школах давалось духовное образование «в надежду священства», а в навигационных, артиллерийских школах, где готовили офицеров и моряков, преподавались математика, физика, баллистика, в них обходились вовсе без Закона Божия, который считался «поповской наукой».

Правда, в 1743 г. вышло распоряжение о том, чтобы родители из дворян и чиновников под угрозой штрафа обучали детей катехизису, и чтобы при определении на службу молодые люди проходили испытание по катехизису. Но сами не учившиеся Закону Божию родители редко бывали в состоянии дать своим детям религиозное образование.

При Екатерине II правительством была осознана необходимость не только профессиональной выучки, но и широкого общего образования. В связи с этим среди прочих предметов в светских школах стали вводить и Закон Божий, но в обществе уже укоренилось отношение к нему как к «поповской науке», будто бы ненужной будущему чиновнику или офицеру. К тому же в уставах новых светских школ, которые составлялись в духе модных просвещенческих, антиклерикальных идей, законоучителям не рекомендовалось много распространяться о чудесах, о Страшном суде, о вечных муках, а вместо этого внушать школьникам верноподданнические чувства, правила «естественной морали» и «естественной религии» и воспитывать их в духе веротерпимости.

Неудивительно, что при столь грубом небрежении к религиозному образованию высшее общество, подвергшееся после петровских реформ интенсивному воздействию инославного Запада, не сумело сохранить сердечной преданности вере отцов. Европейская культура на первых порах усваивалась крайне поверхностно. Заимствовались западные костюмы и моды, перенимались, часто в карикатурном виде, манеры и правила этикета – до серьезного усвоения европейской науки и философии дело дошло не скоро.

Поэтому в первой половине 18 в. вольнодумство не представляло собой целостной системы взглядов, а выражалось в основном в нравственной распущенности. Пастырям Церкви нелегко было тогда воздействовать на выбившихся из колеи придворных дам и господ. Доморощенные «вольнодумцы», подверженные нравственной и духовной порче, пастырским обличениям противопоставляли свою приверженность реформам, проводившимся правительством, а свой заурядный разврат оправдывали «служением духу просвещенного века». В эпоху бироновщины на особенно смелые обличения пастырей придворные и чиновные «вольнодумцы» отвечали застенками Тайной канцелярии.

Во второй половине столетия верхушка дворянства стала ближе знакомиться с европейской, особенно французской, культурой. При дворе все стали говорить по-французски. Состоятельные помещики отдавали детей на воспитание гувернерам-иностранцам, которые внушали своим подопечным презрение к родному языку, к простому народу, к православной вере, над которой глумились как над достоянием невежественной черни. Для завершения «образования» юноши из самых знатных фамилий ехали за границу, и непременно в Париж, где получали возможность на месте познакомиться с плодами, а часто и с самими деятелями боготворившегося ими заочно «просвещения».

Среди «властителей дум» в ту пору всеевропейской славой пользовался рационалист и скептик Вольтер, перед которым его почитатели, словно новоявленные идолопоклонники, преклонялись как перед кумиром. Знакомство с Вольтером знатные русские путешественники почитали за высокую честь для себя. Сочинения этого писателя, по свидетельству иностранцев, образованные русские «носили в карманах, словно молитвенники или катехизис».

Увлечение Вольтером и энциклопедистами прививало полуобразованному русскому дворянству скептическое пренебрежение к религии. Кощунственные выходки в этом кругу считались проявлением образованности, а набожность и верность христианскому долгу хулилась как ханжество и суеверие.

С углублением теоретического вольнодумства ниже падала общественная нравственность. Большинство светских людей не доросло до серьезного и систематического усвоения европейской литературы, науки, философии, которая не сводилась к одному только деизму, скептицизму и атеизму. Они быстро и легко заимствовали крайности отрицательного направления, а еще быстрее и охотнее усваивали циничные практические выводы из этих крайностей: «яждь, пий и веселись».

Целые состояния проматывались на безумную роскошь, в семьях царил жестокий эгоизм: сын не считал своим долгом уважать отца, ибо, говорили наши доморощенные «естественные моралисты», «все животные не имеют такого правила, и щенок не респектует того пса, который некогда был его отцом». Супружеская верность бывала предметом самых грубых насмешек, над ней потешались как над нелепым проявлением отсталости и невежества. Участились случаи разводов.

А пастырские обличения против затопившего общество разврата по-прежнему встречались светским обществом в штыки. Обличителю, правда, при Екатерине уже не грозил застенок Тайной канцелярии, но и слушать его никто не хотел. Проповедников христианской нравственности клеймили как суеверов и мракобесов. Вольтерианские настроения, захватившие придворный круг, встречали полное сочувствие и одобрение со стороны правительства. В печати запрещалась всякая полемика против вольнодумства. Знаменитому писателю и апологету Фонвизину не удалось напечатать перевода книги Клерка о бытии Божием, потому что этому изданию воспротивился обер-прокурор Синода Чебышев, который послужил потом драматургу прототипом для его «бригадира».

Но все-таки и среди европейски образованных дворян встречались люди, у которых «естественная мораль» «просвещенного» века вызывала тошноту. В последние десятилетия 18 столетия общество стало ощущать религиозный голод. Но люди, воспитанные иноземными гувернерами, получившие образование из французских книг, настолько безнадежно оторвались от родного народа и от отеческой веры, что в поисках истины обращались не к святым отцам, а к западным богословским и религиозно-философским книгам в надежде обрести ее либо в доктрине Католической Церкви, либо в эзотерических системах, которые развивались в недрах расплодившихся в России в конце 1770-х гг. масонских лож.

Первые русские ложи, вроде Елагинской, состояли из деистов и вольнодумцев, проповедовавших «естественную мораль», но вскоре московская ложа Розенкрейцеров стала очагом мистических увлечений и оккультной практики. Видными масонами в Москве были профессор химии Шварц, журналист и издатель Н. И. Новиков, в Петербурге – И. В. Лопухин, Херасков. Масоны вели идейную борьбу на два фронта: против «лжемудрознаний вольтеровской шайки» и против ревнителей «внешней Церкви», по существу это была борьба против догматических основ церковности, хотя борьба с православием велась тонко и скрыто и, несомненно, многими из «малопосвященных» членов лож и не сознавалась как борьба.

Внешнего благочестия масоны старались не нарушать. Многие из них охотно «исполняли» церковные обряды и «должности», иные даже настаивали на неприкосновенности чинов и обрядов церковных, «наипаче религии греческой». Православное богослужение они ценили за его символическое богатство, но из литургических символов особенно дорожили теми, которые напоминали им о дохристианской древности.

В своих доктринах масонство возрождало оккультные учения неоплатоников и иудействующего гностицизма. «Церкви внешней» и всему «историческому христианству» в ложах противопоставляли «внутреннюю церковь», которая отождествлялась ими с их «орденом». А в этом «ордене» были свои обряды и тайны, была своя лестница «священных» степеней и ритуал посвящения в них, была своя железная дисциплина, которой могла бы позавидовать любая политическая организация. Поэтому масонские ложи оказались удобным орудием в руках тайных политических сил, враждебных христианской государственности, причем при самой искренней благонамеренности многих из тех, кого вовлекли в ложи соблазном эзотерической духовности.

Грозные события во Франции встревожили двор Екатерины Великой. Императрица испугалась, что поощрение безрелигиозного вольнодумства может обернуться для нее эшафотом. Срочно стали приниматься крутые меры против распространения либеральных идей, а заодно и против масонских лож. Правительство усилило цензуру, запретило бесконтрольный ввоз в страну французских книг, распорядилось закрыть вольные типографии. В 1791 г. запрещены были масонские ложи, «мистические» книги велено было сжечь. «Типографическая компания», выросшая из масонского «Дружеского ученого общества», была закрыта. В 1792 г. книгоиздателя Новикова заключили в Шлиссельбургскую крепость.

Но после смерти Екатерины масонство, пользуясь расположением императора Павла, быстро подняло голову, ибо запреты лож не уничтожили их, а только заставили «вольных каменщиков» притихнуть и на время уйти в подполье, что не представляло никакого труда для тайной организации с широкими заграничными связями. Павел приблизил ко двору видного масона Лопухина. В «вольные каменщики» записалось тогда множество лиц, занимавших высокое положение в правительстве, в армии, при дворе.

Духовное возвращение в Церковь для образованного русского дворянина 18 в., заблудившегося на путях наивного ученичества у Запада, было едва достижимым делом. И счастливых примеров оказалось не так уж много. Но и в эту эпоху в дворянском обществе еще оставались люди, сумевшие не заразиться духовной порчей. Среди них были и настоящие праведники и праведницы. Имя одного из них хорошо известно в России и за ее пределами. Это выдающийся флотоводец адмирал Феодор Ушаков (1743–1817), которого Церковь прославила в наши дни в лике святых. В Санаксарском монастыре Саранской епархии покоятся его святые мощи. Племянник преподобного старца Феодора (Ушакова), он от юности до последних дней своего жития хранил верность Христу, являя ее образом своей жизни – жертвенным служением Богу и Отечеству, любовью к ближним, подлинно христианским великодушием в обращении с пленными, бессребреничеством. В последние годы своего земного жития, поселившись возле Санаксарской обители, он предавался особенно усердным молитвенным и аскетическим подвигам. Святой праведный Феодор в новую эпоху явил в себе зримые черты средневекового христианского воина и полководца, уподобившись древнерусским святым защитникам православной Руси великим князьям Александру Невскому и Димитрию Донскому.

В 18 в. подвизалась и одна из самых почитаемых в России подвижниц– святая блаженная Ксения Петербургская. Ксения Григорьевна Петрова была женой полковника и придворного певчего. В 26 лет она погребла скоропостижно скончавшегося мужа. Потрясенная утратой нежно любимого человека, она ясно осознала тщету земного счастья и приняла на себя подвиг юродства во Христе.

Все имение она раздала нищим. Сама же оделась в платье покойного мужа и назвала себя его именем – Андреем Федоровичем. Когда это одеяние износилось и истлело, блаженная Ксения стала носить только рубашку, кофту и платок, а на ногах– разорванные башмаки без чулок, и никакого теплого платья, даже в самые лютые зимние холода. Жила она на Петербургской стороне, где ютился бедный люд; да и там не имела постоянного пристанища, а ходила из дома в дом. По вечерам блаженная Ксения уходила за город в поле и молилась там до рассвета. Когда на Смоленском кладбище строилась церковь, блаженная Ксения целыми ночами трудилась на стройке, таская кирпичи.

Народ любил и почитал блаженную Ксению как святую. В бедных семьях ее посещения становились праздниками. Матери радовались, когда она качала люльку младенца или целовала его, видя в этом хороший знак для ребенка. Своими молитвами и аскетическими подвигами, своей преданностью Богу и сострадательной любовью к людям блаженная стяжала дар прозорливости. В канун смерти царицы Елизаветы блаженная Ксения ходила по улицам столицы и говорила народу: «Пеките блины, пеките блины, пеките блины, завтра вся Россия будет печь блины». За несколько дней до убийства царственного узника Иоанна Антоновича в Шлиссельбургской крепости юродивая горько плакала и повторяла: «Кровь… кровь… кровь!».

Господь послал блаженной Ксении долгую жизнь. Она скончалась уже в начале 19 в. Над могилой святой угодницы Божией на Смоленском кладбище воздвигнута часовня. И эта часовня стала святыней для православных петербуржцев и всего верующего народа.

Великим праведником был еще один русский подвижник 18 в. – святой Иоанн Русский. Он родился в конце 17 в. на Полтавщине. В молодости был призван в армию и стал солдатом. Во время злополучного Прутского похода, в 1711 г., вместе с другими воинами он был пленен крымскими татарами, которые продали его в рабство турецкому вельможе.

Владелец увез пленника в Малую Азию, в селение Уркион (по-гречески – Прокопий). Хозяин годами истязал своего раба-христианина, чтобы заставить его принять ислам. Пытался он склонить его к измене отеческой вере и обещаниями всяческих благ, но святой исповедник твердо хранил верность Христу. Он говорил: «Ни угрозами, ни обещаниями богатств и наслаждений ты не сможешь отклонить меня от святой моей веры. Я родился христианином, христианином и умру».

И жестокий гонитель отступил. Он перестал мучить пленника и поставил его ухаживать за скотом. В скотном стойле устроил праведный Иоанн и свою постель. Своему господину он был верным слугой: – и в летнюю жару, и в зимние холода, полунагой и босой, он трудился целыми днями, не зная отдыха. Хозяин со временем полюбил добросердечного, кроткого и исполнительного раба. Он решил отпустить его на волю, но праведный Иоанн остался в стойле, где он мог каждую ночь беспрепятственно молиться Богу. По праздникам святой Иоанн приходил в греческий храм великомученика Георгия и причащался Святых Христовых Таин. Все, что зарабатывал у господина, он раздавал нищим.

27 мая 1730 г. праведный Иоанн Русский отошел ко Господу, причастившись перед кончиной Святыми Дарами, которые священник, побоявшись войти в дом к вельможному турку, прислал праведнику в яблоке. Хозяин отдал тело исповедника священнику для христианского погребения. Все греки, жившие в Прокопии, собрались на погребение единоверца из России. А через три года были обретены нетленные мощи святого. Угодник Божий прославился многими чудесами и знамениями, явленными у его цельбоносных мощей.

Когда в 1920 г. греки были изгнаны из Турции, жители Прокопия перенесли мощи угодника как драгоценную святыню в новое селение на греческом острове Эвбее, которое они назвали именем своей утраченной родины– Прокопием. Ныне мощи святого Иоанна почивают в Прокопии, в храме, названном в его честь, и к этим цельбоносным мощам стекаются православные люди из Греции, России и со всего мира, получая у них чудотворную помощь от Бога по молитвам к Его угоднику.

В первой половине 18 в., когда правительство жестко контролировало церковную жизнь, когда рассказывать о благодатных проявлениях милости Божией было небезопасно, ибо, не окажись у свидетеля чуда веских доказательств в подтверждение истины его слов, он рисковал попасть под действие петровского указа о вырывании ноздрей и ссылке на галеры за разглашение ложных слухов о чудесах, когда процедура канонизации была обставлена паутиной тормозивших дело формальностей, – в эту эпоху для церковного прославления новоявленных святых обстановка была неблагоприятной.

Но в царствование Елизаветы, которая была искренней дочерью Церкви, приверженной вековым традициям православного благочестия, совершена была первая после учреждения Синода канонизация. 21 сентября 1752 г. при починке опустившегося пола в Ростовском соборном храме в честь Зачатия Пресвятой Богородицы обнаружили нетленное тело погребенного здесь митрополита Димитрия. Место это было сырое, и дубовый гроб, в котором покоился святитель, сопрел, но тело его, омофор, саккос, митра и шелковые четки остались нетронутыми тлением. Над мощами святого совершались многие исцеления. О чудесах доложили в Святейший Синод. В Ростов для освидетельствования мощей прибыли митрополит Суздальский Сильвестр и настоятель Симонова монастыря архимандрит Гавриил. 29 апреля 1757 г. Святейший Синод издал указ о причислении митрополита Димитрия к лику святых угодников. Служба святому составлена священномучеником митрополитом Арсением.

В царствование Екатерины II, в 1764 г., были обретены мощи епископа Иркутского Иннокентия, которые прославились многими чудесами. Но Екатерина не расположена была мирволить народному благочестию, и канонизация святителя Иннокентия смогла состояться лишь через 40 лет после обретения его мощей – в 1804 г.

2 сентября 1796 г. совершилось открытие цельбоносных мощей преподобного Феодосия Тотемского, завершившего земное житие в 1658 г. Через два года после этого Святейший Синод установил празднование его памяти. Службу преподобному написал князь Г. П. Гагарин.

Церковные праздники устанавливались и в память о благодеяниях Божиих, явленных через чудотворные иконы. В 1730 г. от Смоленской иконы Божией Матери, находящейся в Троице-Сергиевой лавре, получил исцеление псаломщик, у которого руки были скрючены и пригнуты к спине. Память об этом событии празднуется 28 июля.

В 1760 г. установлено празднование иконе Божией Матери «Утоли моя печали», хранившейся в московском храме Святителя Николая в Пыжах, в память об исцелении больной женщины после молебна перед этим святым образом. Многие исцеления от икон Пресвятой Богородицы совершались во время страшной чумы 1771 г. Особенно прославились исцелениями чтимые списки с Боголюбской иконы: Боголюбская-Московская, Боголюбская-Зимаровская, Боголюбская-Юрьевская.

В воспоминание об избавлении от моровой язвы 1771 г. установлено также празднование Калужской иконе Божией Матери. Явление этой иконы произошло еще в 1748 г. в селе Тинькове под Калугой, в доме помещика Хитрова. Одна из служанок, перебирая старые вещи на чердаке, обнаружила в холстинном свертке изображение женщины в темном одеянии с книгой в руках и приняла его за портрет игумении. Другая служанка, Евдокия, отличавшаяся вспыльчивым нравом, в это время бранилась, и подруга, укоряя ее, пригрозила ей гневом «игумении». Евдокия, придя в исступление, плюнула на лик и тотчас упала без чувств. В следующую ночь родителям Евдокии явилась Богородица и открыла им, что это Ее лик был поруган их дочерью. Царица Небесная повелела им совершить молебен перед обретенной иконой. После молебна больная выздоровела.

Эта икона еще много раз проявляла чудесное покровительство православным людям: и в чуму 1771 г., и в Отечественную войну 1812 г., когда многие из русских и французских солдат видели этот образ «на воздусех», и после таких видений всегда побеждало русское оружие.

Новоявленным святым и прославленным иконам составлялись службы и акафисты. Новые службы составлялись и тем святым, имена которых давно уже вошли в церковный календарь. Митрополит Платон написал акафист преподобному Сергию Радонежскому. Священник Иоанн Алексеев составил акафист и службу святителю Стефану Пермскому, а протоиерей Иоанн Красовский – службу Феодоровской иконе Божией Матери.

В течение всего столетия просматривались и исправлялись богослужебные чины и последования. Особенно важным был труд по исправлению Постной и Цветной Триоди, предпринятый игуменом Софронием (Младеновичем). Исправлены были также чин принятия иноверцев и еретиков, чин на умовение ног, чин мироварения. Митрополит Гавриил внес исправления в последование Недели торжества православия и в чин исповеди.

Во избежание неисправностей и опечаток Библия, богослужебные книги и Кормчая книга могли издаваться тогда не иначе как по благословению Святейшего Синода и только в синодальных типографиях в Москве и Петербурге, а также в типографии Киево-Печерской лавры.

12. Церковное искусство

При императрице Елизавете Святейшим Синодом был издан указ об искусном написании и приличном содержании икон в частных домах. Небрежно написанные иконы велено было отбирать. Иконопись 18 в., подверженная западным влияниям, постепенно приобретала черты европейской религиозной живописи. Но при написании икон соблюдался православный иконографический канон. В провинции долго еще сохранялись иконописные приемы допетровской старины.

Строй духовной жизни России 18 в. особенно полно выражало церковное зодчество. Колоннады и портики православных храмов, их ордерный декор, увенчивающие их итальянские купола или скандинавские шпили символически отражали влияние инославного Запада на Россию. Средоточием этих влияний стала новая столица на Неве, затмившая внешним блеском первопрестольную Москву. Петербург не рос веками, как Москва, а возводился в считанные десятилетия, словно по единому плану и с самого начала как столица великого европейского государства.

В 1748 г. на окраине города, на месте старого смоляного двора, знаменитый зодчий Ф. Б. Растрелли начал сооружать монастырь, получивший название Смольного. Монастырь строился в стиле барокко, но архитектор с незаурядным искусством сумел придать ему и некоторые национально-русские черты. Подобно древним обителям Руси, Смольный монастырь получил замкнутую форму. Здания келий расположены крестообразно вокруг собора, по углам ансамбля возведены четыре однокупольные церкви, которые напоминают башни на стенах старинных монастырей. Но в отличие от древнерусских обителей сих асимметричным, свободным расположением построек, в Смольном соблюдена строгая симметрия. С русской стариной Смольный монастырь роднит пластичность его отделки, обилие украшений, но создается эта пластичность совсем иными средствами, чем в древности, характерными для барокко пучками декоративных колонн и пилястр, сочетанием выпуклых и вогнутых плоскостей. Монастырский собор увенчан традиционным для русских храмов пятиглавием. При жизни Растрелли отделка Смольного монастыря не была завершена. Заканчивал постройку уже в 30-х гг. 19 в. архитектор В. П. Стасов, бережно сохранивший замысел и стиль автора проекта.

В 1753–1762 гг. по проекту архитектора С. И. Чевакинского у пересечения Екатерининского и Крюкова каналов сооружался Никольский Морской собор. Этот храм тоже выполнен в барочном стиле. Для его облика характерна та же, что и в постройках Растрелли, удивительная изощренность украшений. Собранные в пучки колонны, лепные наличники в виде головок Ангелов, сложные гирлянды вокруг верхних овальных окон придают храму живописный, праздничный облик. Перед храмом Чевакинский поставил трехъярусную колокольню со стройным, высоким, тонким силуэтом.

В конце века, в 1790 г., закончилось сооружение Троицкого собора в Александро-Невской лавре. В эту пору на смену барокко в зодчество пришел новый стиль– классицизм. И. Е. Старов, зодчий Троицкого собора, был одним из самых талантливых архитекторов-классицистов. Облик Троицкого собора строг, выразителен. Над центром собора возвышается купол, а над западной стороной храма –две колокольни, включенные в единый объем сооружения. И. Е. Старов возвел также надвратную церковь лавры, которая композиционно связывает монастырь с Невским проспектом.

В Москве в эту эпоху тоже строились храмы в барочном и классическом стиле, придающие древнему городу новые, европейские черты. Один из самых прекрасных храмов новой Москвы– церковь святителя Климента, епископа Римского, на Пятницкой улице, воздвигнутая в 1762–1770 гг. зодчим, имя которого осталось неизвестным. Огромный двухэтажный собор с могучим пятиглавием, возвышающийся над панорамой Замоскворечья, не кажется массивным и тяжелым. Портики из полуколонн коринфского ордера, украшающие верхний этаж, небольшие главки с перехватом, декоративная лепнина из растительного орнамента зрительно растворяют огромные объемы храма, создают впечатление легкости.

Одна из вершин русской архитектуры 18 в. – колокольня Троице-Сергиевой лавры, возведенная в 1740–1770 гг. по проекту И. Ф. Мичурина и его ученика Д. В. Ухтомского. Пятиярусная колокольня, превышающая по высоте звонницу Новодевичьего монастыря и кремлевскую колокольню Ивана Великого, ставшая архитектурным центром древней лавры, не подавляет других лаврских строений, не нарушает архитектурной целостности монастыря, не кажется в нем инородным телом. Ее стройная и легкая, прорезанная арками башня органически сливается с архитектурным пейзажем обители, служит его центром. Четыре одинаково оформленных фасада подчеркивают центральное положение колокольни в ансамбле монастыря. Со всех сторон одинаково хорошо видна вертикаль колокольни, поддержанная могучим пятиглавием древнего Успенского собора. Сооружение колокольни логически завершило создание прекрасного архитектурного ансамбля древней святыни, продолжавшееся веками.

Церковное пение в 18 в., подобно храмостроительству и иконописи, подверглось влияниям инославного Запада. До середины столетия в церковной музыке городских соборов и церквей преобладало польско-киевское партесное пение, заведенное в Москве еще при царе Алексее Михайловиче и сохранившее в себе некоторые древние напевы. Но с середины века во главе петербургской Придворной капеллы оказались итальянские и немецкие музыканты, которые навязали свои вкусы и русским регентам. Церковное пение в городских соборах приняло концертный характер, только в монастырях и сельских храмах хранились еще традиции древнего церковного пения.

Среди русских церковных композиторов 18 в. особенно замечательными мастерами были М. С. Березовский († 1777), который составил музыку полной литургии, написал много причастнов и концертов, и А. Л. Ведель († 1808), написавший великопостное песнопение «Покаяния отверзи ми двери», сохранившееся в церковном обиходе и поныне.

1. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть

в 1801–1825 гг.

В 1801 г., после убийства императора Павла, на российский престол взошел его сын Александр I. В начале царствования император мало интересовался церковными делами. Ближайшее его окружение составляли католик князь Чарторыжский и малорелигиозные люди – Новосильцев, граф Кочубей, граф Строганов.

Из его сотрудников один М. М. Сперанский, происходивший из духовного сословия, выпускник Петербургской семинарии, хорошо знал церковные дела. Александр I поручил ему составить план преобразования всех правительственных и судебных учреждений империи. Сперанский первым в окружении царя поднял вопрос о состоянии Церкви, о духовном образовании и положении духовенства. Для проведения реформ по Ведомству православного исповедания решено было назначить в Синод нового способного и энергичного обер-прокурора.

В 1803 г. обер-прокурором стал друг юности царя князь А. Н. Голицын. С именем этого деятеля связано непомерное усиление обер-прокурорской власти в сравнении с полномочиями обер-прокуроров 18 в. Голицын не получил никакого религиозного образования и в молодости к Церкви относился хуже, чем равнодушно. Но, поставленный для надзора над Синодом, он основательно разобрался входе церковных дел и занялся чтением религиозных книг. С годами он проникся религиозными настроениями. Но как это обыкновенно случалось со светскими людьми, оторванными от родной православной традиции, князь Голицын в поисках истины обратился к западным богословским и мистическим книгам и поначалу увлекся католицизмом, а потом – бездогматным мистицизмом. Мечтательная религиозность, мистическое любопытство сочетались в нем с властным, деспотическим характером и незаурядным административным талантом.

В 1807 г. по утвержденному царем докладу Голицына был образован особый комитет из духовных и светских лиц. В него вошли митрополит Амвросий (Подобедов), архиепископ Феофилакт (Русанов), протопресвитер С. Краснопевков и обер-священник И. Державин, а также сам Голицын и Сперанский. Комитету поручено было составить план реформы духовного образования и изыскать способы лучшего обеспечения духовенства. Через год комитет с успехом решил свою задачу. В 1808 г. началось проведение важнейшей в истории богословского образования реформы.

В ту пору во главе церковного управления стоял петербургский митрополит Амвросий, который умел наладить хорошие отношения с собратьями-иерархами и светской властью, во многих случаях ему удавалось дипломатично, но твердо защитить Церковь от властного произвола обер-прокурора.

В 1812 г. на Россию обрушились бедствия наполеоновского нашествия. Вражеские полчища опустошили и разорили те уезды, по которым они прошли, двигаясь на Москву. Разорению и сожжению подверглась первопрестольная столица: 12 церквей сгорели дотла в московском пожаре, 115 были сильно повреждены, все остальные разграблены. В храмах завоеватели, наследники великой революции, проникнутой антихристианским пафосом, устраивали казармы, конюшни и бойни. Успенский собор в Кремле, превращенный революционными вандалами в конюшню, был разграблен и ободран, на месте серебряного паникадила висели весы для взвешивания награбленных драгоценностей. Гробницы со святыми мощами московских святителей были обнажены от металла, мощи священномученика Филиппа повержены на пол, а мощи святителя Алексия после ухода иноземцев были найдены в мусорной куче на паперти. Французы глумились над святыми иконами, в священные одежды одевали лошадей и блудниц.

Перед выходом из Москвы Наполеон велел взорвать Кремль. От пяти мощных взрывов потряслись стены Кремля. В воздух взлетели камни и бревна. Колокольня Ивана Великого дала трещину. Повреждена была Никольская башня. Но чудотворный образ святителя Николая на полуразрушенной башне остался невредимым. Хрупкое стекло киота погнулось, но не лопнуло. Не оборвалась и веревка, на которой висел фонарь со свечой.

В самом начале войны Святейший Синод в особом послании благословил православный народ России на отпор врагу и защиту Отечества. В храмах служились молебны о победе русского оружия. Архиепископом Августином (Виноградским) была составлена «Молитва об изгнании врагов из Отечества», в тексте которой говорилось: «Боже отец наших… всех нас укрепи верою в Тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных…».

Накануне Бородинского сражения главнокомандующий князь М. И. Кутузов-Смоленский вместе с русскими воинами усердно молился перед Смоленской иконой Божией Матери. Очевидец этого молебна вспоминает: «Духовенство шло в ризах, кадила дымились, свечи теплились, воздух оглашался пением, и святая икона шествовала. Сама собою, по велению сердца, стотысячная армия падала на колени и припадала челом к земле»; а во французском лагере раздавалась веселая музыка – там заранее праздновали «победу».

Митрополит Платон, желая пострадать вместе со своей паствой, в день Бородинского сражения выехал из Троице-Сергиевой лавры в Москву. Господь судил ему, однако, дожить до вести об изгнании французов из столицы. Он скончался 11 ноября 1812 г., оставив кафедру викарию архиепископу Августину. В канун сдачи столицы, 1 сентября, в Успенском соборе Кремля архиепископ Августин отслужил последнюю литургию среди общего плача. Он едва успел вывезти из Москвы антиминс собора и вековые святыни –Владимирскую, Смоленскую и Иверскую иконы.

Оставшиеся в Москве священники напутствовали Святыми Тайнами не успевших выехать больных и умирающих. От неприятельских солдат они выносили поругания и оскорбления, многие из них мученически пострадали за веру от захватчиков. Полковые священники на полях битв проявляли бесстрашие. Духовные лица находились и в партизанских отрядах.

Но во время войны произошел эпизод и иного характера. В Могилеве, где разместился корпус маршала Даву, оккупационные власти потребовали от местного архиерея архиепископа Варлаама (Шишацкого) вместе с подведомственным ему духовенством принести присягу Наполеону, и архиепископ Варлаам подчинился, присягнул сам и велел сделать то же самое епархиальному духовенству. Большинство клириков присягнули. 1 мая 1813 г. Святейший Синод лишил архиепископа Могилевского Варлаама за учиненную им государственную измену сана, и он был простым монахом водворен в Преображенский монастырь Новгорода-Северского.

Синод пожертвовал на военные нужды 1,5 миллиона рублей. На спасение родины жертвовали свои сбережения архиереи и монастыри, священнослужители и миряне. После войны всюду, где побывали французы, надо было восстанавливать монастыри и храмы, оказывать помощь разоренному духовенству. На эти цели Синод выделил еще 3,5 миллиона рублей.

Страшные бедствия, перенесенные Россией в Отечественную войну, вызвали глубокие перемены в настроениях общества. Прежние галломанские увлечения обнаружили свой противонациональный характер. В благодарственном молебне о спасении Отечества от врагов Церковь выразила горькое сознание: «О ихже ревновахом наставлениях, сих имеяхом врагов буиих и зверонравных». В обществе усилились патриотические и религиозные чувства.

Душевный перелом пережил и Александр I. Он говорил: «Пожар Москвы осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до сих пор не ощущал. Тогда я познал Бога, как Его описывает Священное Писание». Это признание характеризует настроения не только самого государя, но и значительной части высшего общества, переживавшего тогда реакцию на прежние вольнодумные увлечения екатерининского века. Но в этом состоянии люди, отставшие от основных начал русской жизни, забывшие о родной вере, нередко обращались не к святым отцам, а к книгам западных богословов, мистиков, религиозных философов.

Сам император, находясь с армией за границей, встречался со всякого рода мистиками сектантского толка. В Силезии он беседовал с моравскими братьями, которые умилили его своей кротостью и любовностью. В Лондоне Александр I встречался с квакерами, беседовал с ними о внутренней духовной молитве, сам молился вместе с ними и приглашал их в Россию для устройства ланкастерских школ, тюрем и филантропических учреждений. В Бадене он виделся со знаменитым мистическим писателем Юнгом-Штиллингом, и они оба пришли к выводу, что во всех христианских исповеданиях есть доля истины, но не одно из них не содержит всю полноту ее.

Мистические настроения захватили и обер-прокурора Голицына. Пользуясь столь влиятельным покровительством, проповедники нецерковного мистицизма с большим размахом развернули прозелитическую пропаганду. Мистицизм, заимствованный на Западе, причудливо сливался с доморощенным мистическим хлыстовством. На собраниях у великосветской сектантки Татариновой устраивались хлыстовские и скопческие «радения».

В обстановке этой мистической одержимости возрождались и усиливались масонские ложи. К масонству с благожелательным интересом относился сам Александр I. В масонской ложе состоял его брат великий князь Константин. Среди «вольных каменщиков» числились такие влиятельные лица, как князь Репнин, граф Виельгорский, Уваров, А. И. Тургенев. В высшем обществе сложилась тогда поговорка: да кто же ныне не масон. Ложи «Коронованный Александр», «Умирающий Сфинкс», «Соединенные друзья Палестины» приобрели значительное влияние на все сферы государственной жизни.

Видный масон А. Лабзин возобновил масонское книгоиздательство, запрещенное при Екатерине Великой. Лабзин издавал журнал «Сионский вестник», на страницах которого под видом вселенского, универсального христианства и внутренней церкви проповедовался адогматический религиозный синкретизм. Переводились и печатались книги западных «мистиков» Эккартсхаузена, Сен-Мартена, Гюйона, Юнга-Штиллинга.

Мощным орудием строителей «внутренней церкви» стало основанное в 1813 г. Петербургское Библейское общество, переименованное через год в Российское. Оно действовало как секция Английского Библейского общества, и главными заправилами в ней были пасторы Паттерсон и Пинкертон. Первое собрание общества состоялось в доме князя Голицына. Он же стал и его президентом. Своей целью общество объявляло распространение Библии среди иностранцев и инославных, но уже в 1814 г. оно получило от государя право издавать Священное Писание и на славянском языке. В 1816 г. было решено приступить к изданию Библии на русском языке.

Дела общества шли блестяще. Его отделения появились в самых глухих уголках страны. Имущество этого учреждения во много раз превышало казну Синода. Его покровителем состоял сам император. В общество входили министры, сенаторы, губернаторы. В состав Библейского общества ввели нескольких архиереев и других духовных лиц. Из общества частного, каким оно представлено было в уставе, оно по своему реальному статусу превратилось в официальное, правительственное учреждение.

Рост влияния общества, ставившего своей целью распространение слова Божия, не вызывал радости у ревнителей православия. Библейское общество придерживалось правила печатать священные книги «без всяких на оныя примечаний и пояснений», чтобы устранить из своих изданий всякие вероисповедные особенности. Курс на размывание конфессиональных границ и, значит, на принижение православия в прикровенном виде выражен в отчете общества за 1818 г.: «Небесный союз веры и любви, учрежденный посредством Библейских обществ в великом христианском семействе, открывает прекрасную зарю… и то время, когда будет един Пастырь и едино стадо». Чтобы приблизить эту «зарю», пастору Пинкертону дана была власть объезжать епархиальные города России и требовать отчета у архиереев в распространении слова Божия, делать им внушения и замечания, давать указания и советы. По свидетельству А. Стурдзы, присутствовавшего на заседаниях Общества, его «коноводы» «шумели, уверяли, что в идее Библейского общества новое излияние Святого Духа на всяку плоть, что с помощью одной книги можно будет христианству расторгнуть обветшалые пелены, обойтись без Церкви и достигнуть соединения в духе и истине».

В 1817 г. ревнители «внутренней церкви» усилились еще более в результате важной административной реформы. В состав Министерства народного просвещения была включена канцелярия синодального обер-прокурора и Департамент по делам иностранных исповеданий, подчинявшийся ранее министру внутренних дел. Новое ведомство получило наименование Министерства духовных дел и народного просвещения. Во главе этого «двойного министерства» был поставлен князь Голицын. Все дела, касавшиеся религий, соединялись в Департаменте духовных дел, директором которого был назначен масон А. И. Тургенев. Одним из четырех отделений этого департамента стало отделение по делам греко-российского исповедания. Новым обер-прокурором, теперь уже представлявшим не лицо государя, а лицо министра, стал князь П. С. Мещерский. Реформа означала крайнее унижение Синода, поставленного теперь под надзор второстепенного чиновника и наравне с такими учреждениями, как Евангелическая консистория или Духовное управление евреев.

А главная опасность заключалась в том, что «двойное министерство» откровенно действовало как орган Библейского общества и как орудие масонских лож. Всякая полемика против «мистических» писателей пресекалась цензурой. Дело доходило до таких курьезов, как, например, строгий выговор министра издателю «Духа журналов» за то, что в одной статье журнала автор посмел иронизировать над пророчеством Юнга-Штиллинга о наступлении конца света в 1836 г.

Первоприсутствующий в Синоде митрополит Амвросий долгое время снисходительно относился к заблуждениям Голицына. Благодаря свойственной ему осторожности и дипломатическому такту он умел поддерживать с ним хорошие отношения, но, наконец, и его терпение истощилось. Умножение сект, засилие враждебного Церкви синкретического мистицизма, шедшего по следам древних гностических ересей, заставили его решительно высказаться против Библейского общества. За этим последовало разделение Петербургской и Новгородской епархии на две отдельные епархии и удаление митрополита в Новгород. 26 марта 1818 г. он выехал из Петербурга, а через два месяца, 21 мая, скончался в Новгороде.

На его место был переведен из Чернигова архиепископ Михаил (Десницкий). В прошлом он многие годы служил священником при московском храме святого мученика Иоанна Воина и славился своими сердечными проповедями. В 1796 г. он принял постриг и через 5 лет был хиротонисан во епископа. Это был добрый, кроткий, мягкосердечный архипастырь. Богословская схоластика отталкивала его, человека теплого, сердечного благочестия. Его собственные богословские воззрения были проникнуты мистическим духом, но не мистицизмом Сведенборга или Сен-Мартена, а мистицизмом учителей духовной жизни святых преподобных Макария Великого, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова. Голицын, однако, надеялся на сочувствие нового митрополита своим религиозным идеям, а также рассчитывал на его мягкость и уступчивость. И ошибся в своих расчетах.

Митрополит Михаил оказался твердым архипастырем, стоявшим на страже православия. Под его покровительством составилась «дружина» ревнителей, которые стали открыто выражать свою тревогу и несогласие с опасным направлением министра. Ректор Петербургской академии архимандрит Иннокентий (Смирнов) отказался от звания члена Библейского общества и написал письмо А. Н. Голицыну, в котором потребовал закрыть «Сионский вестник» Лабзина. Он прямо писал министру: «Вы нанесли рану Церкви, Вы ее и уврачуйте».

Вскоре произошло новое столкновение. В конце 1818 г. в качестве цензора архимандрит Иннокентий разрешил к печати книгу Е. Станевича «Разговор о бессмертии души над гробом младенца», в котором осуждались идеи, проповедовавшиеся «Сионским вестником». Выход этого сочинения произвел бурю в окружении Голицына. Министр добился от императора запрещения книги Станевича. Он писал царю, что книга наполнена «защищением наружной Церкви против внутренней» и «совершенно противна началам, руководствующим христианское наше правительство». Архимандрит Иннокентий был удален из Петербурга, при этом его хиротонисали во епископа и назначили в Пензу, где святитель скончался осенью того же года в возрасте 35 лет.

После устранения святого Иннокентия митрополит остался в одиночестве. Тем не менее он не уступил Голицыну, и в 1821 г., за две недели до своей кончины, писал императору, умоляя его спасти Церковь «от слепотствующего министра». Письмо произвело сильное впечатление на государя.

Преемником митрополита Михаила, по совету графа Аракчеева, соперничавшего с Голицыным за влияние на царя, был назначен митрополит Серафим (Глаголевский), переведенный из Москвы. В кругу иерархов он был известен как противник мистического направления. Он сразу после перевода в Петербург высказался против Библейского общества и вступил с ним в борьбу.

Передовым бойцом в этой борьбе был выставлен настоятель Новгородского Юрьевского монастыря архимандрит Фотий (Спасский). Он учился в Петербургской академии у архимандритов Филарета (Дроздова) и Иннокентия (Смирнова). В 1817 г. принял постриг и был определен законоучителем в кадетский корпус. Архимандрит Фотий благоговел перед своим учителем святым Иннокентием, человеком высокой подвижнической жизни. В монашестве он строго постился, носил вериги. О молодом монахе-постнике заговорили в свете. Его почитательницей и духовной дочерью стала графиня Орлова-Чесменская, богатейшая в России помещица.

Ревностный законоучитель стал на уроках в кадетском корпусе открыто обличать Библейское общество. Но в своих обличениях он сам впадал в тон, который царил в мистических кружках. Обрушиваясь на «мистиков», он аргументировал не от святых отцов, а от собственных видений, прозрений, вещих снов. Как и его оппоненты, он был преисполнен апокалиптической тревоги. «Теперь дрова уже подкладены, и огнь подкладывается», – говорил он.

О своей деятельности архимандрит Фотий вспоминал впоследствии: «Действовал с опасностью для жизни против «Сионского вестника» Лабзина, лож масонских и ересей, старался ход расколов их остановить». Его шумное поведение привело к удалению его из Петербурга и назначению игуменом новгородского Деревяницкого монастыря. А там он обрел нового покровителя – владельца села Грузино графа Аракчеева, и был назначен настоятелем древнего Юрьевского монастыря. Вскоре, в 1821 г., его снова вызвали в Петербург. И там он ринулся на борьбу с Голицыным.

Поводом для решительных действий явился русский перевод книги Госнера «О Евангелии от Матфея» – одного из многих издававшихся тогда в России мистически пиетических сочинений. Архимандрит Фотий написал императору письмо, в котором сообщил, что в Вербное воскресенье к нему был послан Ангел Божий, предстал ему во сне с книгой в руке, а на книге было начертано: «Сия книга составлена для революции и теперь намерение ее – революция». Письмо архимандрита заинтересовало царя своим апокалиптическим тоном. Он захотел встретиться с новоявленным «пророком».

После аудиенции у Александра I архимандрит Фотий открыто напал на Голицына в доме Орловой. Он встретил министра перед иконами за аналоем, на котором были возложены Крест, Евангелие и Святые Дары. Князь Голицын попросил благословения у архимандрита, однако тот благословения не дал и сказал: «В книге «Таинство креста» под твоим надзором напечатано: духовенство есть зверь, – а я, Фотий, из числа духовенства есмь иерей Божий, то благословить тебя не хощу, да тебе и не нужно оно». Голицын ушел из дома в крайнем гневе. А архимандрит Фотий вслед ему кричал: «Анафема! Да будешь проклят». От Голицына и Фотия последовали доношения о случившемся на имя государя.

Вскоре после этого, по совету Аракчеева и еще одного противника Голицына, адмирала Шишкова, к императору поехал митрополит Серафим и на аудиенции, сняв с себя белый клобук и положив его к ногам царя, с твердостью заявил, что не примет его, пока не услышит царского слова о смене министра и истреблении вредных книг.

15 мая 1824 г. князь Голицын подал в отставку. Министром просвещения назначили А. С. Шишкова. Ведомство Православного исповедания было изъято из подчинения этого министерства. Президентом Библейского общества стал митрополит Серафим, который сразу же начал добиваться его упразднения. 19 ноября 1825 г. император Александр I скончался в Таганроге, и вскоре после его кончины Библейское общество было закрыто.

2. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть

в 1825–1855 гг.

Царствование Николая I началось подавлением декабрьского восстания на Сенатской площади. В 1848 г. русские войска помогли разгромить революцию в Европе. Во внутренней политике в этот период по всем линиям усиливался охранительный курс. Всякая оппозиция правительству искоренялась в зародыше. Политика эта распространялась и на Церковь. При Николае I в церковной политике правительства углублялись тенденции, наметившиеся в последний год царствования Александра, когда с удалением Голицына усилилось влияние Аракчеева и Шишкова.

Реакция на недавнее засилие масонских кругов носила нетворческий, казенно-охранительный характер. Митрополит Филарет (Дроздов), который, при всем своем критическом отношении ко многим инициативам Голицына, тем не менее сохранил уважение к нему и после его отставки, назвал этот поворот «обратным ходом ко временам схоластическим». Новый курс правительства поддерживали митрополиты Петербургский Серафим и Киевский Евгений (Болховитинов), а у московского архипастыря святителя Филарета «обратный ход» вызывал горестные чувства, тревожил его, хотя в своих попытках противодействовать ему он проявлял предельную осторожность.

После закрытия Библейского общества ревнители «обратного хода» добились прекращения работы над переводом Библии на русский язык. Усилия митрополита Филарета отстоять это дело не увенчались успехом. Некоторое время воспитанникам военно-учебных заведений запрещалось читать Библию «в предотвращение помешательства», под тем предлогом, что два кадета уже помешались.

Для борьбы с инославными влияниями, с ересями и сектами устрожалась духовная цензура, и эти цензурные строгости были направлены против всякого проявления живой богословской мысли. Напуганные разгулом «оккультного» мистицизма, ревнители «обратного хода» с опасливым недоверием стали относиться и к аскетическому мистицизму, к творениям святых отцов Макария Великого и Исаака Сирина, и, по словам святителя Филарета, «умная сердечная молитва» оказалась «уничтожена и осмеяна как зараза и пагуба». Цензура не пропускала в печать богословских сочинений А. С. Хомякова. Под подозрением оказалось даже православие митрополита Филарета, который метко охарактеризовал возобладавший тогда дух пугливого недоверия к богословию словами: «Дым ест глаза, а они говорят – так едок солнечный свет».

При Николае I усилился обер-прокурорский надзор за ходом церковных дел. Обер-прокурор получил министерские полномочия. Несмотря на подозрительное отношение николаевского двора к деятелям александровского царствования, связанным с масонскими кругами, в 1833 г. обер-прокурором вместо князя П. С. Мещерского был назначен тайный масон С. Д. Нечаев. К духовенству он относился недружелюбно и сразу повел настоящую войну против синодальных иерархов, причем в этой борьбе не брезговал и интриганскими методами. Он инспирировал ложные доносы на архиереев, в которых те обвинялись в политической неблагонадежности, а, чтобы придать доносам видимость правдоподобия, подталкивал членов Синода выражать недовольство жандармским давлением на Церковь. Нечаев добился того, что под негласный надзор поставлен был митрополит Московский Филарет.

Недовольство Нечаевым в Синоде стало столь велико, что иерархи решились просить государя о замене его другим лицом. И ходатайство это, поддержанное влиятельным синодальным чиновником А. Н. Муравьевым, возымело успех. После отставки Нечаев поселился в Москве, посвящая досуг занятиям астрологией в узком кругу интимных друзей.

Преемником Нечаева стал граф Н. А. Протасов. Это был один из самых энергичных и умных сановников николаевской эпохи. Он получил воспитание у гувернера-иезуита, и, вероятно, поэтому, несмотря на его искреннюю преданность Православной Церкви, в его богословских воззрениях всегда был заметен сильный налет католицизма, хотя к Ватикану Протасов относился настороженно и в церковно-политических взглядах был далек от клерикальных латинских тенденций.

Протасов хотел сделать государство моноконфессиональным и не одобрял политику широкой веротерпимости, проводившуюся при Екатерине II и Александре I. Но на Церковь он смотрел прежде всего с точки зрения государственного интереса, государственной пользы, видел в ней одну из опор правительства и в этом был верным продолжателем линии Петра I и архиепископа Феофана (Прокоповича).

От своего покровителя Николая I Протасов усвоил убеждение во всесильных возможностях канцелярского способа управления и во всемогуществе приказа свыше. Исполненный энергии, свою деятельность в кресле обер-прокурора он начал с преобразования канцелярской части: увеличил численность чиновников, повысил их ранги, разделил канцелярию на департаменты с директорами и обер-секретарями, «усовершенствовал» бумажное делопроизводство до такой степени, что чиновники, сидевшие за соседними столами, вели переписку между собой через экспедицию. Протасов скоро подчинил себе учреждения, находившиеся прежде в ведении Синода – Духовно-учебное управление, преобразованное из Комиссии духовных училищ, подведомственной Синоду, счетную часть Синода, которую он преобразовал в Хозяйственный комитет.

С членами Синода граф Протасов обращался заносчиво, грубо, позволяя себе кричать на них, и даже пытался по-военному командовать ими. При этом он, однако, заботился о престиже Святейшего Синода и не позволял главам смежных министерств вмешиваться в церковные дела. Считая Русскую Православную Церковь своим ведомством, Протасов брал на себя инициативу в решении чисто церковных дел и даже вопросов богословского характера.

В конце 1830-х гг. он поднял вопрос об исправлении «Катехизиса» святителя Филарета, в котором усмотрел протестантский оттенок, заключавшийся будто бы в отсутствии 9 церковных заповедей, заимствованных митрополитом Петром (Могилой) в «Православное исповедание» из католических катехизисов. «Православное исповедание» Протасов ставил так высоко, что ввел обязательное изучение его во всех семинариях и настаивал на том, чтобы оно было объявлено «символической книгой».

Обер-прокурор решительно возражал против перевода Библии на русский язык и предлагал Синоду объявить славянский перевод каноническим, подобно тому как Вульгата является канонической книгой для Католической Церкви. Этому намерению воспротивился московский митрополит Филарет. Предложение Протасова было отвергнуто Синодом, но вскоре после этой неудачи, в 1842 г., Протасов добился удаления из Синода в свои епархии митрополитов Московского Филарета (Дроздова) и Киевского Филарета (Амфитеатрова).

Московский святитель и после удаления из Петербурга, никуда не выезжая из своей епархии, продолжал оставаться средоточием церковной жизни. Русские иерархи смотрели на него как на своего вождя и, приезжая в Москву, шли к нему за советом и руководством.

В 1843 г. скончался митрополит Петербургский Серафим, который умел поддерживать хорошие отношения с самовластным обер-прокурором, потому что вполне сочувствовал протасовской церковной политике. Его преемником стал переведенный из Варшавы митрополит Антоний (Рафальский), который привлек внимание жителей столицы торжественностью и красотой совершавшихся им богослужений. После его смерти в 1848 г. его преемником стал митрополит Никанор (Клементьевский).

Конец царствования Николая I совпал с неудачной для России Крымской войной, когда на стороне мусульманской Турции против России, выступившей в защиту порабощенных Портой христиан, воевали христианские государства Европы– Великобритания, Франция, Сардинское королевство. Православное духовенство во время войны самоотверженно служило родине. Военное духовенство воодушевляло воинов в местах боевых действий, заботилось о раненых, утешало их, напутствовало умиравших. Корсунский женский монастырь под Севастополем был обращен в лазарет, и инокини служили в нем сестрами милосердия. Женские обители по всей России готовили корпию и бинты для раненых. Соловецкий монастырь мужественно выдержал двухдневную бомбардировку английской эскадры.

Многие из воспитанников духовных школ записались в ополчение и отправились в действующую армию. Немало семинаристов сложило головы в боях с неприятелем. Епархиальные архиереи, монастыри, духовные школы, церковные причты собирали средства на военные нужды, на помощь раненым, инвалидам, вдовам и сиротам убитых воинов. Некоторые из архиереев пожертвовали свое жалованье за все время войны.

В разгар Крымской кампании, 18 февраля 1855 г., скончался император Николай I. Обер-прокурор Святейшего Синода граф Н. А. Протасов умер на месяц раньше монарха, которого он глубоко почитал.

3. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть

в 1855–1881 гг.

Поражение в Крымской войне убедило нового императора Александра II в необходимости реформ, призванных оздоровить государственный строй и экономику России. Важнейшим преобразованием явилась отмена крепостного права, объявленная манифестом от 19 февраля 1861 г. За этим актом последовал ряд других реформ – земская, военная, судебная.

В самом начале царствования был поставлен вопрос и о церковных преобразованиях. Сложившийся при Николае I и Протасове строй церковного управления вызывал критику с разных сторон. В конце 50-х гг. за границей вышли книги бывшего профессора богословия Д. И. Ростиславова и калязинского священника И. С. Беллюстина с желчными, ядовитыми обличениями существовавших церковных порядков. Обе книги направлены главным образом против иерархии и монашества и оттого носят грубо протестантствующий характер.

Но и людьми более церковных взглядов высказывались требования перемен. Известный славянофил К. С. Аксаков в 1855 г. выступил за широкую гласность и свободу церковной печати: «Деятельность мысли, духовная свобода есть призвание человека… Если найдутся злонамеренные люди, которые захотят распространять вредные мысли, то найдутся люди благонамеренные, которые обличат их, уничтожат вред и тем доставят новое торжество и новую силу правде…».

Удивительно по своей прямоте и смелости высказывание киевского митрополита Арсения (Москвина): «Мы живем в век жестоких гонений на веру и Церковь под видом коварного об них попечения».

С обоснованной критикой формализма и бюрократизма в синодальном и консисторском управлении выступил известный церковный деятель А. Н. Муравьев, в прошлом служивший при обер-прокуроре Синода. Он писал: «Число светских чиновников по особым поручениям и за обер-прокурорским столом, и в разных управлениях и канцеляриях умножилось до чрезвычайности». Крайнее усиление обер-прокурорской власти он находил в том, что «два таинственных слова «читал и исполнил» (которыми обер-прокурор пропускал синодальные определения к исполнению) решают дела церковные, самые важные, как и самые обыкновенные. Какой патриарх пользовался столь неограниченной властью?».

А. Н. Муравьев не помышлял ни об упразднении должности обер-прокурора, ни тем более об отмене самой синодальной системы управления. Он предлагал лишь ввести полномочия обер-прокурора в те рамки, в которых они держались до Голицына и Протасова, и стремился к возвышению первенствующего члена Синода. Муравьев выразил пожелание, чтобы первенствующий член, «стоящий во главе Святейшего Синода, который поставлен во главе всей Российской Церкви, пользовался особым уважением всех архиереев, с некоторыми отеческими правами в отношении их. Если заметит он какие-либо беспорядки по епархиям, то пишет прямо от себя к архиереям, и каждый из них должен обращаться к нему за советом в затруднительных случаях… Первенствующий член сносится также и с патриархами Восточными от лица Святейшего Синода. Таким образом, в лице его сосредоточится единство всей Российской Церкви и восстановится древний порядок, приличествующий Церкви Христовой». Таким образом, не ставя вопрос о восстановлении патриаршества, Муравьев стремился к тому, чтобы и в рамках синодального управления соблюдалось 34-е апостольское правило о первом епископе в каждом народе.

С Муравьевым вполне согласны были митрополит Петербургский Григорий (Постников) и епископ Камчатский святитель Иннокентий (Вениаминов). Митрополит Московский Филарет сочувствовал критике Муравьева, но находил его замечания слишком торопливыми и не продуманными до конца. Мудрый святитель опасался проведения новой реформы сверху, руками светской власти. Ведь свои предначертания А. Н. Муравьев направил обер-прокурору графу А. П. Толстому и при этом писал, что «один лишь обер-прокурор может вывести Церковь из того положения, в какое она поставлена, явив себя графом Протасовым в обратном смысле».

Святитель Филарет, обращаясь к Муравьеву, писал: «Я возражаю не против сущности ваших замечаний на стеснительное положение синодального действования, но против неточности изложения, от которой могут произойти два неблагоприятных последствия – первое, что могут сделать возражения против сей неточности, и все ваше замечание окажется опровергнутым, второе, что неверно означенная неправильность может получить такое исправление, которое вновь будет неправильно и неудовлетворительно».

По поводу сетований на уничтожение патриаршества Петром святитель замечал: «Хорошо было бы не уничтожать патриарха и не колебать тем иерархию, но восстановлять патриарха было бы не очень удобно, едва ли был бы он полезнее Синода. Если светская власть начала тяготеть над духовною, почему один патриарх тверже вынес бы сию тягость, нежели Синод».

В 1856 г., воспользовавшись приездом архиереев в Москву на коронацию Александра II, митрополит Филарет провел совещание российского епископата, которое в печати получило наименование «Московского Собора». По предложению святителя Филарета, на совещании решено было возобновить труды по переводу Библии на русский язык. Суждение «Московского Собора» о целесообразности значительного увеличения числа епархий осталось неисполненным.

Митрополит Филарет высказывался в эти годы и по вопросу об участии представителей иерархии в деятельности Государственного совета. Он находил неудобным для духовных лиц заседать в этом учреждении; как правило, епископов мало посвящали в дела, которые обсуждались в Совете, но соединенное с членством в нем безмолвное подписывание документов могло бы уронить их в общем мнении. Вместо этого он считал целесообразным проводить в отдельных случаях совместные заседания Святейшего Синода и Государственного совета для обсуждения вопросов, одинаково важных и для государства, и для Церкви.

Осторожная и трезвая линия святителя Филарета в отношениях с правительством исходила из его стремления оградить самостоятельность Церкви и достоинство епископата. Но он был убежден в том, что силы Русской Православной Церкви, подорванные петровской реформой, недостаточны для решительного отпора светской власти.

После блаженной кончины митрополита Филарета в 1867 г. Московскую кафедру занял известный миссионер святой Иннокентий, переведенный в столицу из далекой Камчатской епархии.

Первенствующим членом Синода с 1856 г., после кончины митрополита Никанора, простудившегося во время коронационного богослужения в Успенском соборе Кремля, был митрополит Новгородский и Петербургский Григорий (Постников), почитатель и друг митрополита Московского Филарета, в прошлом ректор Петербургской духовной академии, основатель выходившего с 1821 г. богословского журнала «Христианское чтение». В 1822 г. он был хиротонисан во епископа Ревельского. Перед переводом в Петербург митрополит Григорий занимал Казанскую кафедру. Это был покровитель духовного просвещения (в свое время его очень любили студенты академии) и замечательный проповедник. В проповедях он, в отличие от святителя Филарета, избегал догматических тем. Обращенные к простому народу, его проповеди исполнены искреннего религиозного одушевления и большой нравственной силы. Язык их чужд риторики и прикрас, прост, ясен, доступен некнижному человеку. В 1855 г. митрополит Григорий написал книгу «Истинно-древняя и истинно-Православная Церковь», в которой спокойно и благожелательно полемизировал против старообрядческого раскола. Как и митрополит Филарет, он был настойчивым приверженцем перевода Священного Писания на русский язык.

Всего 4 года святитель занимал столичную кафедру, но паства успела за это время полюбить твердого в вере, предельно искреннего и прямого, благородного архипастыря. Внешне он бывал порой резок и даже грубоват, но в душе необычайно добр, мягок, отзывчив. После его кончины, последовавшей 17 июня 1860 г., его преемником по Петербургской кафедре и в Синоде стал многоопытный пастырь митрополит Исидор (Никольский).

Обер-прокурорское кресло в первое десятилетие царствования Александра II занимали заурядные чиновники А. И. Карасевский и А. П. Ахматов. В период между ними, с 1856 по 1862 г., обер-прокурором был граф А. П. Толстой. Человек искреннего благочестия, любивший бывать в Оптиной пустыни, А. П. Толстой возражал против перевода Библии на русский язык и после «Московского Собора» 1856 г., решившего возобновить перевод, сумел заручиться поддержкой митрополита Киевского Филарета, чтобы затормозить это начинание, так что прошло еще два года, прежде чем, благодаря новым настойчивым усилиям митрополитов Московского Филарета и Петербургского Григория, работа над переводом была действительно возобновлена.

В 1865 г. обер-прокурора Ахматова сменил граф Д. А. Толстой, приобретший настолько сильное влияние на ход церковных дел, что архипастыри вспомнили тогда о временах Голицына и Протасова. Возобновляя опыт «двойного министерства», Д. А. Толстой совмещал обер-прокурорскую службу с должностью министра народного просвещения. Во внутренней политике, в постановке школьного дела он был убежденным консерватором, «главным ретроградом», как его тогда называли, ограждавшим сословный характер образования, добившимся запрета принимать в гимназии «кухаркиных детей».

Но в отношении к Церкви он был, подобно ненавистным ему нигилистам, вольнодумец, попросту говоря, едва ли верующий и совсем нецерковный человек. Д. А. Толстой не скрывал своего пренебрежения к епископату и духовенству. При нем опять значительно усилилось давление на иерархию. Обер-прокурор старался подорвать влияние духовенства на народную и государственную жизнь. Он стремился отстранить духовенство от участия в организации начального образования для крестьянских детей. Своей реформой гимназического образования, когда главными дисциплинами в школе стали классические языки, Д. А. Толстой низвел Закон Божий на место второстепенного предмета. За годы его обер-прокурорства в России было закрыто более 200 приходов.

В области церковного управления он стремился деятельности всех церковных инстанций придать как можно более бюрократически упорядоченный, казенный, канцелярский характер; казалось, что делалось это для того, чтобы отнять у Церкви всякую самостоятельность, чтобы обездушить ее, лишить ее ореола неотмирности. Для укрепления обер-прокурорской власти в 1865 г. была учреждена должность товарища обер-прокурора с правами товарищей министров. В 1867 г. при Синоде было создано контрольное отделение, поставленное в зависимость от обер-прокурора. Для упорядочения законодательной и судебной деятельности Синода в 1868 г. было начато издание «Полного собрания постановлений и распоряжений по Ведомству православного исповедания Российской империи».

В конце 60-х гг. Д. А. Толстым был поднят вопрос о реформе церковного суда. О неканоническом подходе обер-прокурора к задуманной реформе говорит сама формулировка вопроса: не надлежит ли и церковные суды перестроить «сообразно тем началам, на которых преобразована судебная часть по гражданскому, военному и морскому ведомству», будто у Церкви нет своих основополагающих канонических норм, независимых от государственного права.

Была образована комиссия во главе с архиепископом Тверским Филофеем (Успенским), впоследствии митрополитом Киевским. Работа этой комиссии оказалась бесплодной, но в 1870 г. был учрежден особый Комитет о преобразовании судебной части под председательством архиепископа Литовского Макария (Булгакова). В этот Комитет граф Толстой, с неприязнью относившийся к монашествующим, постарался включить лишь светских специалистов по церковным делам и лиц из белого духовенства – ни одного епископа и монаха, кроме председателя. В 1873 г. Комитет выработал проект реформы церковного суда, которым предполагалось перестроить его на тех же основаниях, на которых проведена была реформа светского судопроизводства. Проект исходил из той предпосылки, что не существует независимой от государства духовной юрисдикции, а судебные права принадлежат церковным учреждениям по полномочию от государственной власти.

Проект вызвал единодушно резкую критику со стороны епископата, а архиепископ Волынский Агафангел ответил на него отзывом о незаконности и вреде обер-прокурорского надзора. В 60–70-х гг. на усиление обер-прокурорского давления епископат реагировал более остро и смело, чем в николаевскую эпоху. Инициатору судебной реформы пришлось отказаться от своего замысла.

В 60–70-х гг. Русская Церковь упрочила свои вековые связи с православным Востоком, в особенности с Константинопольским Патриархатом. Святейший Синод через Российское правительство постоянно прилагал усилия для защиты православных подданных Турции от произвола султанской власти.

В 1877 г. Россия вступила в войну с Турцией ради защиты единоверных братьев на Балканах от массового истребления. Война закончилась победой России и освобождением Болгарии от исламского ига. Православная Церковь благословила российское воинство на брань с вековым врагом христианства. В эти дни ректор Петербургской академии протоиерей Иоанн Янышев говорил: «Мы, русские, прежде всего и больше всех должны помочь страдающим христианам на Востоке. Русская Церковь, некогда дщерь, а ныне сестра Восточных Церквей, не забыла о во веки неразрывной духовной связи со страдающими восточными членами того же самого единого вселенского Тела Христова».

Архипастырские и пастырские воззвания всколыхнули страну. В образовавшийся тогда Славянский комитет стекались громадные пожертвования отовсюду. Синод пожертвовал на военные и санитарные нужды 100 000 рублей (примерно 30 миллионов по современному курсу). Члены Синода пожертвовали все свое жалованье за время войны. Свои пожертвования несли епархиальные архиереи, монастыри, духовные школы, церковные братства, приходское духовенство. Московские монастыри и духовенство во главе со святителем Иннокентием за две недели собрали и отослали в Черногорию более 30 тысяч рублей. В народе война вызвала религиозный и патриотический подъем. В церквах производился кружечный сбор. Прихожане – не только состоятельные люди, но и простые крестьяне– с радостью жертвовали деньги и даже хлеб на нужды армии и на единоверных братьев.

При монастырях устраивались лазареты для раненых воинов. Около 200 монахов и до 700 инокинь посвятили себя уходу за ранеными и больными солдатами. Монастыри оказывали приют осиротевшим детям убитых воинов. Полковые священники, служившие в действующей армии, утешали раненых, напутствовали умиравших, под обстрелом противника служили молебны и панихиды.

4. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть

в 1881–1894 гг.

Александр III взошел на престол в 1881 г. после убийства его отца народниками 1 марта. Началась эпоха реакции на либеральные реформы 60-х гг., эпоха подавления радикального вольнодумства и борьбы правительства с революционным подпольем. Но революционный террор не прекратился. В то же время это были годы быстрого экономического роста России и усиления ее позиций на мировой арене. Россия вновь, как и после Отечественной войны 1812 г., стала одной из самых могучих держав в мире.

После либерального и радикального брожения 60-х гг. в 80-е гг. значительную часть интеллигенции захватили консервативные настроения. В сознании прежних вольнодумцев, как и в конце 18 в., вновь пробуждались религиозно-мистические стремления, в обществе происходил новый возврат к вере, робкий, половинчатый, часто болезненный, но всеми ощутимый. Архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович) писал об атмосфере тех лет: «Это что-то новое, новое веяние, какое-то возрождение русского духа, религиозного духа. Надолго ли, не знаю… Чувствовалось, что это новое веяние – нового царствования, что во всем этом… веет дух К. П. Победоносцева».

К. П. Победоносцев (1827–1907), назначенный в 1880 г. обер-прокурором Святейшего Синода, действительно был главным идеологом и вдохновителем новой охранительной политики правительства. Не только в церковных, но и в государственных делах он был главным советником царя, архитектором политического курса правительства.

Юрист по специальности, профессор Московского университета по кафедре гражданского права, он имел блестящие и разносторонние знания, отличался острым, наблюдательным умом, по любому вопросу мог сформулировать продуманное, веское суждение. Известен он и как талантливый публицист, автор книг и статей на церковные, юридические, политические и даже литературные темы. Победоносцев близко к сердцу принимал церковные дела и, в отличие от своего предшественника, был религиозным человеком. Это не мешало ему, однако, в духе синодальной эпохи, в духе Петра I смотреть на Церковь преимущественно с точки зрения государственных интересов, как на одну из опор незыблемости государственного строя.

Но по контрасту с петровской идеологией европеизации России, которой Российское правительство придерживалось в течение почти двух столетий, К. П. Победоносцев к современной ему западной цивилизации относился с нескрываемым отвращением. В европейском либерализме он видел последнюю ступень перед тотальной катастрофой; и в своей реакционной политике вдохновлялся надеждой удержать Россию от повторения пагубных тупиков западного пути. «Россию надо подморозить – говорил он, – чтобы она не протухла».

Его собственные политические воззрения историки характеризуют как своеобразное реакционное народничество. Победоносцев верил в прочность патриархального народного быта, в стихийную мудрость простого народа. «Народ чует душой», – любил говорить он. И в своих религиозных воззрениях он, человек книжной культуры, воспитанный на западных книгах, пытался отождествиться с простым народом. По его словам, он любил «исчезать со своим «я» в этой массе молящегося народа… Народ не понимает решительно ничего ни в словах службы церковной, ни даже в «Отче наш» … но это не важно, ибо истина постигается не разумом, но верою, и самые драгоценные понятия… находятся в самой глубине воли и в полумраке».

Церковь для него – это, прежде всего, «живое всенародное учреждение». В православии он дорожил не святостью и подвижничеством, и даже не истиной, а его обычными, привычными формами, его традиционализмом. Победоносцев терпеть не мог всякого рода отвлеченных умозаключений, всякой расплывчатой философии. Человек на редкость проницательного ума, он испытывал скептическое недоверие к теоретическому разуму и даже к разуму церковному. Догматического богословия он не любил и считал его чуждым вере русского народа, русскому православию, ибо «простой народ у нас спасается без всякого богословия», говорил он. Его пугали и яркие проявления аскетического подвижничества. Победоносцева повергали в смущение духоносные избранники Божии – святитель Феофан Затворник и святой Иоанн Кронштадтский. В начале 20 в. он выступил против прославления преподобного Серафима.

Не доверял он и иерархии. Победоносцев опасался ее самостоятельности, ее инициативы, слишком большого влияния ее на народ и потому стоял за самую жесткую правительственную опеку епископата. Он высказывался против созыва Поместного Собора, потому что и в церковном соборе усматривал оттенок ненавистной ему демократии. Оберегая прочность государственных устоев, он склонен был противиться всяким новшествам. Любимым его словечком было «не надо».

Известный славянофил И. С. Аксаков писал ему в 1882 г.: «Если бы в те времена спросили тебя: созывать ли Вселенские Соборы, которые мы признаем теперь святыми, ты представил бы столько основательных критических резонов против их созыва, что они бы, пожалуй, и не состоялись… Твоя душа слишком болезненно чувствительна ко всему ложному, нечистому, и потому ты стал отрицательно относиться ко всему живому, усматривая в нем примесь нечистоты и фальши. Но без этого ничего живое в мире и не живет, и нужно верить в силу добра, которое пребудет лишь в свободе».

Но несомненной заслугой К. П. Победоносцева является его забота о строительстве сельских храмов, об издании религиозно-назидательных книг и молитвенников для народа, о материальной помощи духовенству.

В 1883 г., при Победоносцеве, произошли важные перемены в управлении военным духовенством. Оно сосредоточено было в лице одного главного священника гвардии, гренадер, армии и флота вместо прежних трех главных священников, а в 1890 г. вышло новое положение о военном духовенстве. По нему, главный священник был переименован в протопресвитера военного и морского духовенства и при нем учреждалось правление из трех штатных и двух сверхштатных членов.

Новым явлением церковной жизни явились окружные соборы архиереев. К. П. Победоносцев в самом начале своего обер-прокурорства заявил, что правительство стремится к «применению на практике древнего канонического права святителей Православной Церкви соборно обсуждать важнейшие вопросы веры и церковной жизни». В церковных кругах пробудилась надежда, что начинается эпоха возрождения подлинной соборности. Но Победоносцев был исполнен глубокого недоверия к способности российского епископата самостоятельно, без государственной опеки решать церковные дела. Он писал: «Опыт (правда, невеселый) и наблюдение удостоверяют меня в том, что наша церковная иерархия нуждается в мирянине и ищет себе опоры вне круга церковного управления... Вообще, у нас в России невозможно ни в какой сфере деятельности успокоиться на том, что все и сорганизуется, и пойдет само собою; всюду надо хозяина». И в качестве властного «мирянина» и «хозяина» Победоносцев счел полезным созвать несколько окружных соборов, но отнюдь не Всероссийский Поместный Собор.

В 1884 г. в Киеве под председательством престарелого киевского митрополита Платона (Городецкого) состоялся Собор архиереев южных и западных епархий. Собор обсуждал много важных вопросов церковной жизни: о положении духовенства, о свечных заводах, о соблюдении устава и церковном пении, о народном образовании, о мерах против влияния католичества и еврейства на православный народ. Но самой главной темой соборного обсуждения была борьба с усилившейся в южных епархиях штундой– насажденной немцами-колонистами сектой крайне протестантского толка, впоследствии слившейся с баптизмом. Собор обратился к пастве с посланием, предостерегавшим верных от уклонения в лжеучения и особенно в штунду.

В том же 1884 г. в связи с 50-летием святительского служения митрополита Исидора (Никольского) в Петербург съехались несколько архиереев. Эта встреча архиереев тоже получила название «собора». В Петербурге обсуждали постановку образования в церковно-приходских школах, содержание церковных причтов. В 1885 г. под руководством синодального чиновника В. К. Саблера в Казани был проведен окружной Собор епископов Поволжья, на котором преимущественно обсуждались меры по противодействию старообрядческому расколу. В том же году в Иркутске состоялся Сибирский Собор архиереев, который тоже сосредоточил внимание на противостарообрядческой миссии. В 1888 г. в Киеве, в связи с торжественным празднованием 900-летия Крещения Руси, состоялся весьма представительный съезд архиереев, который получил в истории название «собора».

Во главе российской иерархии в 80-х гг. стоял первоприсутствующий в Синоде митрополит Исидор (Никольский). Он родился в 1799 г. в семье сельского диакона Тульской епархии. Рано осиротев, он испытал в детстве горечь нужды. После окончания в 1825 г. Петербургской духовной академии со степенью магистра, он принял постриг и был рукоположен в сан иеромонаха. До архиерейской хиротонии исполнял административно-педагогическое послушание. 58 лет продолжалось его святительское служение. До назначения на Петербургскую кафедру в 1860 г. преосвященный Исидор был епископом Полоцким, экзархом в Грузии, киевским митрополитом. Он был удостоен высших государственных и церковных наград, в том числе первосвятительского отличия – права совершать службу с преднесением Креста.

Это был человек большого ума, трудолюбия, такта, неизменного спокойствия и ровности духа, умения ладить с людьми – и с собратьями-архиереями, и с подчиненными клириками, и с правительственными чиновниками. Его правилом было: ничего не ищи и ни от чего не отказывайся. Мудрый, осторожный, многоопытный церковный деятель, он был также замечательным духовным писателем, знатоком Священного Писания, автором нескольких экзегетических сочинений. После блаженной кончины святителя Филарета Московского преосвященный Исидор взял на себя главную заботу о переводе Библии на русский язык. Широкий размах имела и его благотворительная деятельность. Он был главным попечителем Императорского человеколюбивого общества. Скончался митрополит Исидор в глубокой старости, в 1892 г.

Царствование императора Александра III закончилось его ранней кончиной 20 октября 1894 г.

5. Епархиальное управление

В царствование императора Николая I по инициативе обер-прокурора графа Н. А. Протасова был разработан Устав духовных консисторий, утвержденный 27 марта 1841 г. Устав вышел в новой редакции с изменениями, не носившими принципиального характера, в 1883 г. По этому уставу, епархиальные консистории являлись совещательными и исполнительными органами при епархиальных архиереях. Консистория именуется в уставе присутственным местом, через которое архиерей управляет епархией и вершит в ней духовный суд. Вместе с архиереем консистория получала указы от Синода. Консистории состояли из 5–7 (а иногда и более) членов, избиравшихся из числа архимандритов, игуменов, иеромонахов, протоиереев, священников и утверждавшихся по представлению архиерея Синодом. В таком же порядке члены консисторий увольнялись. Члены консисторий назначались из числа наиболее заслуженных священников епархии.

При консистории существовала канцелярия из светских чиновников во главе с секретарем, которого назначал и увольнял Синод по согласованному представлению правящего архиерея и обер-прокурора. Любое решение епархиального архиерея могло быть опротестовано секретарем, и в этом случае его исполнение приостанавливалось. В сущности, эти секретари были своеобразными местными «обер-прокурорами», практически независимыми от архиереев и имевшими огромное влияние на ход епархиальных дел. В 1869 г. повышены были консисторские оклады, что способствовало изживанию закоренелого зла подкупов и поборов.

В 1867 г. в области епархиального управления было произведено важное преобразование– отменялось разделение епархий на три класса и титулы архиереев были обращены в их личное преимущество: без всякого отношения к достоинству епархии. При этом, однако, сохранилась традиция удостаивать сана митрополита трех архиереев– Новгородского и Санкт-Петербургского, Московского, а также Киевского. Что касается митрополитов Новгородских и Санкт-Петербургских, то соединение в одном титуле и под властью одного архипастыря этих двух епархий – столичной и одной из древнейших в Русской Церкви – не обозначало их слияния. Но первенствующий член Синода имел привилегию управлять двумя епархиями, из которых по чести высшей считалась Новгородская, пока их не разделили в 1892 г., с тех пор Новгородская епархия стала одной из рядовых, а за первенствующим епископом осталась только Петербургская епархия.

В течение 19 столетия было значительно увеличено число епархий Русской Церкви. Грузинский экзархат при вхождении его в состав Русской Церкви в 1811 г. включал 11 епархий, число которых было сокращено к 1825 г. до четырех. В царствование Александра I была открыта Кишиневская епархия в связи с присоединением Бессарабии к России.

При обер-прокуроре Протасове границы епархий были приведены в более строгое соответствие с административным делением страны на губернии. В связи с этим был открыт ряд новых епархий – Олонецкая, Саратовская, Новочеркасская, Симбирская, Томская, Херсонская, Варшавская, Камчатская, Кавказская, Рижская, Самарская, Полоцкая и Литовская. Всего при императоре Николае I было образовано 13 новых епархий, и в 1855 г. Русская Церковь имела уже 55 епархий. Открытие новых епархий было обусловлено главным образом ростом численности населения империи и соответствующим ему увеличением числа приходов. При Александре II открылись епархии: Таврическая, Уфимская, Туркестанская, Енисейская, Якутская, в том числе одна епархия за пределами империи – Алеутская и Аляскинская (в 1870 г.), впоследствии Алеутская и Североамериканская.

На «Московском Соборе» 1856 г. ставился вопрос о значительном увеличении числа епархий. Проблема эта была достаточно острой. Епархии в ту пору были очень велики по числу приходов – их могло быть более тысячи. В окормлении столь огромной периферии архиерей сталкивался с великими трудностями. Многие приходы десятки лет не посещались епископами.

В 1865 г. было принято половинчатое решение. Синод признал целесообразным открытие в каждой епархии викариатств, если содержание их могло быть обеспечено на епархиальные средства. Но права и обязанности викарных епископов не были определены достаточно четко. В некоторых епархиях викарные архиереи управляли частью приходов и имели местопребывание в тех городах, по названиям которых титуловались. В других епархиях в ведении викариев находились свечные заводы, женские монастыри, епархиальный суд, назначение псаломщиков. Особое положение было у епископов – ректоров духовных академий, вся деятельность которых сосредоточивалась на управлении вверенными их попечению школами. При митрополитах Петербургском, Московском и Киевском в конце столетия состояло по нескольку викариев.

Но увеличение епископата натолкнулось на серьезную кадровую проблему. Число ученых монахов, способных к архиерейскому служению, было весьма ограничено. И вот граф Толстой, известный своей неприязнью к «черному» духовенству, которое самим своим существованием символизировало неотмирную природу Церкви, пытался подготовить почву, чтобы поставить перед Синодом вопрос о введении «белого» епископата. Но это его противоканоническое намерение встретило решительный отпор. Первоприсутствующий в Синоде митрополит Исидор твердо заявил, что с «белыми архиереями» он общения иметь не станет.

Чтобы решить задачу, связанную с подбором подходящих кандидатов на занятие архиерейских кафедр, в 70-х гг. стали чаще, чем прежде, хиротонисать принявших постриг вдовых священников. Как правило, такие архиереи, лучше знавшие приходскую жизнь, проявляли больше заботы о нуждах приходского духовенства. Из белого духовенства вышли святитель Иннокентий Московский, епископ Астраханский Герасим (Добросердов), архиепископ Харьковский Амвросий (Ключарев), епископ Могилевский Виталий (Гречулевич).

В 80-е гг. были открыты две новые епархии – Екатеринбургская и Владикавказская. Таким образом, в составе Русской Церкви к 1890 г. числилось уже 62 епархии. В 1897 г. российский епископат насчитывал ровно 100 архиереев. Из них 78 имели академическое, 8 – семинарское, 1 – университетское, 1 – военное и 12 гимназическое образование. Большинство архиереев были выходцами из духовного сословия. Во второй половине 19 столетия перестали быть редчайшими исключениями поставления в епископы выходцев из дворян.

Среди архиереев синодального периода большинство составляли лица высоких достоинств. Несколько архипастырей этой эпохи причислены клику общечтимых русских святых. Среди них Филарет и Иннокентий Московские, Мелетий Харьковский, Игнатий (Брянчанинов), Феофан Затворник, архиепископ Воронежский Антоний (Смирницкий). Многие из российских архиереев синодального периода были выдающимися богословами, церковными историками, канонистами. Особенно велик вклад в церковную науку таких архипастырей, как митрополиты Московские святой Филарет, святой Иннокентий и Макарий (Булгаков), святой Феофан Затворник, митрополит Киевский Евгений (Болховитинов), архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович), архиепископ Владимирский Сергий (Спасский), архиепископ Черниговский Филарет (Гумилевский), епископ Смоленский Иоанн (Соколов), епископ Порфирий (Успенский).

Московскую кафедру с 1882 по 1891 г. занимал митрополит Иоанникий (Руднев) (1826–1900). Как и митрополит Исидор, он был сыном диакона из Тульской епархии. Получив образование в Киевской духовной академии, он принял постриг от руки известного киево-печерского подвижника иеросхимонаха Парфения и до самой кончины оставался иноком высокой жизни, молитвенником и строгим постником.

В 1861 г. его хиротонисали во епископа Выборгского. Перед переводом в Москву он исполнял должность экзарха Грузии. Митрополит Иоанникий особенно прославился своей широкой благотворительной деятельностью. Сам изведавший в юности нужду и лишения, он был для бедных щедрым «милостивцем». Известен он также и как замечательный церковный администратор, энергичный, деятельный, инициативный. Пребывая на кафедре в Саратове, он основал там противораскольничье братство Святого Креста. В Нижнем Новгороде святитель основал такое же братство, открыл детский приют и ремесленную школу. В Грузии он учредил воскресные публичные собеседования о вере, открыл женское епархиальное училище. Все свое жалованье за четыре с половиной года служения экзархом он пожертвовал на нужды духовного образования.

Введенный в состав Синода, митрополит Иоанникий был твердым и непреклонным защитником независимости Церкви от давления светской власти. Когда в 1888 г. в Синоде обсуждался вопрос о поминовении усопших инославных и первоприсутствующий митрополит Исидор готов был поддержать мнение Победоносцева, клонившееся к снисхождению в этом вопросе, митрополит Иоанникий самым решительным образом высказался против отпевания инославных. Мнение московского митрополита поддержало большинство членов и присутствующих в Синоде. Рассмотрение вопроса о поминовении инославных было отложено на неопределенный срок.

Характерно высказывание митрополита Иоанникия в Синоде по поводу появления в печати кощунственного стихотворения: «Не нужно нам гражданских казней. Государство не может или не хочет, – это его дело; но мы должны сделать свое… Как его, автора-то? Если он не православный, то и Бог с ним; если же православный, то чрез епархиального архиерея потребовать бы от него, чтобы отрекся от своего богохульства, и отрекся публично, что должен и заявить. Если же не захочет, то предать его отлучению, что ли. Я знаю, что нас ругать за это станут. Но Бог с ними; пускай ругают». И Синод действительно стал рассуждать об анафеме. Но Победоносцев не поддержал эту идею: «Теперь так без шума дело и заглохнет, – утверждал он, – а поднимите вы шум, эта пакость разойдется в сотнях тысяч экземпляров».

В 1891 г., после кончины митрополита Киевского Платона, митрополит Иоанникий был переведен на его место из Москвы, что, конечно, было следствием нерасположения к нему правящих сфер. Оставаясь киевским святителем, он за два года до кончины, в 1898 г., был назначен первоприсутствующим членом Синода.

В 80-х гг. в состав российского епископата входило много других замечательных архиереев: архиепископы Херсонский Никанор (Бровкович), Харьковский Амвросий (Ключарев), Тверской Савва (Тихомиров), Варшавский Леонтий (Лебединский), который после перевода митрополита Иоанникия в Киев был поставлен на Московскую митрополию и занимал ее в течение двух лет до своей кончины в 1893 г. Тем не менее епископату в 80-х гг. недоставало такого всеми признанного церковного вождя, каким в течение почти полувека был московский святитель Филарет.

С конца 1860-х гг. в жизнь Церкви вошло такое явление, как регулярно проводившиеся епархиальные депутатские съезды, на которые собирались представители духовенства. На съездах обсуждалась, главным образом, постановка дел в семинариях, духовных и женских епархиальных училищах. Особое внимание съезды уделяли контролю над расходом средств, отпускавшихся на учебные заведения. Перед епархиальными съездами отчитывались и свечные заводы.

Епархии, в соответствии с Уставом духовных консисторий 1841 г., были разделены на благочиннические округа. При этом упразднили промежуточные звенья между епархиальной властью и благочиниями – уездные духовные правления, которые по-старинному именовались протопопиями, потому что во главе их некогда стояли протопопы.

Благочинный назначался по усмотрению епархиального архиерея из приходских настоятелей в сане протоиерея, реже священника. Благочинный был обязан дважды в год объезжать свой округ и докладывать архиерею о состоянии вверенных его надзору приходов. Каждый год благочинный представлял архиерею отчет – так называемые клировые ведомости.

В эпоху реформ 1860-х гг. в отдельных епархиях были образованы благочиннические советы. В эти же годы кандидатов на должность благочинных стало избирать само духовенство округа путем баллотировки с последующим утверждением избранного правящим архиереем. Но выборность благочинных была отменена указом Святейшего Синода от 1881 г.

В1865 г. архиепископ Минский Михаил (Голубович) впервые созвал собрание благочинных своей епархии. Его примеру последовали правящие архиереи других епархий. В повестку дня таких собраний ставились, помимо церковно-административных вопросов, также учебные дела, в частности выбор делегатов на окружные и епархиальные училищные съезды, изыскание средств для духовных школ. В 1880-х гг., при обер-прокуроре К. П. Победоносцеве, такие собрания были либо прекращены, либо ограничивались уже обсуждением только административных, а не учебных дел.

По императорскому именному указу 1797 г., изъясненному в указе Синода 1799 г., для надзора над монастырями епархий была введена должность благочинных из числа монастырских настоятелей. Их назначал епархиальный архиерей по представлению духовной консистории. В епархии с большим числом монастырей могло быть по нескольку монастырских благочинных. Надзор за женскими монастырями поручался благочинному мужских монастырей, а в отдельных случаях – смотрительницам благочиния из числа игумений или старших сестер-монахинь, если в епархии был только один женский монастырь. Благочинным ставропигиальных монастырей назначался тот из настоятелей таковых монастырей, кто одновременно являлся членом Московской синодальной конторы.

В 1828 г. Святейшим Синодом была составлена особая инструкция для монастырских благочинных. В соответствии с ней, на благочинного возлагалась ответственность, главным образом, за монастырское богослужение, за благочестие и нравственное состояние братии, а также за монастырское хозяйство.

6. Приходское управление и приходское духовенство

В 19 в. устройство приходов было урегулировано Уставом духовных консисторий, изданным в 1841 г., а также такими документами, как Инструкция благочинным церквей, в редакции митрополита Платона, исправленная Синодом в 1857 г.; Инструкция церковным старостам 1888 г., переизданная в 1890 г.; Инструкция настоятелям церквей, утвержденная Синодом в 1901 г., и рядом отдельных указов Святейшего Синода.

Согласно этим актам, открытие и упразднение приходов входило в полномочия Синода, но право установления границ между приходами оставалось за епархиальным архиереем.

Помощниками приходского священника являлись диакон и низшие клирики. По штатам 1885 г., во всех епархиях, кроме западных и закавказских, в приходах с менее чем 700 душами мужского пола состояли священник и псаломщик. Если в приходской церкви служили два или три пресвитера, то в причт входили столько же диаконов и псаломщиков.

Кроме приходского храма, в приходе могли быть также молитвенные дома (в отдаленных местах, откуда трудно добраться до приходского храма) и часовни. Домовые церкви разрешалось устраивать в домах особо почтенных лиц, например, отставных министров, генерал-губернаторов, находящихся в преклонных летах или болезненном состоянии. После кончины лица, которому дозволялось иметь домовую церковь, она закрывалась, и церковная утварь не переходила в собственность наследников, а поступала в приход. При открытии новых приходов прихожане брали на себя обязательство устроить церковный дом для причта.

Попечение об увеличении церковного имущества, о правильном вознаграждении клира, о содержании приходских благотворительных учреждений возлагалось на приходские попечительства. Члены попечительства избирались прихожанами на определенный срок. Непременными членами попечительства состояли священник и церковный староста. Председатель попечительства избирался из самых почтенных прихожан. Действия попечительства контролировались епархиальной властью.

Начало 19 в. застало русское духовенство замкнувшимся в отдельное сословие с особыми сословными правами, с передачей церковных мест по наследству. Вступление в это сословие для выходцев из дворян и податных состояний было затруднено. Но поскольку в духовном чине постоянно образовывался избыток безместных взрослых детей, выход из него был не только открыт, но для многих и прямо принудителен.

В 1803 г. всем праздным лицам духовного звания было дозволено свободно избирать себе род жизни, но уже через три года начался очередной разбор безместных детей духовенства, не получивших образования: годных для военной службы отправляли в полки, а непригодных определяли в сторожа консисторий.

Последний разбор был проведен в 1830–1831 гг. На военную службу забрали праздных лиц духовного сословия в возрасте от 15 до 40 лет. Исключение было сделано для не успевших определиться на место выпускников богословского и философского классов. Кроме того, разрешалось оставить по одному сыну при отцах для прокормления в старости.

Большие перемены в положении духовенства наступили в конце 60-х гг. Для обсуждения вопросов о положении духовенства составилось Особое присутствие из членов Синода, обер-прокурора, нескольких министров и других высокопоставленных чиновников под председательством митрополита Исидора. В 1867 г. присутствие выработало положение, которым отменялись наследственные права на церковные места, а через два года после этого вышел указ, вносивший радикальные перемены в положение духовенства.

Из духовного ведомства были исключены певчие, звонари, церковные сторожа, сверхштатные псаломщики, а самое главное – все взрослые дети, а также вдовы клириков. Причем им присваивались весьма высокие сословные права. Вдовы священнослужителей и церковнослужителей, принадлежавшие к потомственному дворянству по праву рождения или ввиду дарования этих прав мужу, сохраняли и во вдовстве принадлежность этому высшему сословию. В ином случае вдовы священнослужителей приобретали права личного дворянства, а вдовы церковнослужителей – права личного почетного гражданства. Отчислявшиеся из духовного сословия дети священнослужителей – потомственных дворян получали, естественно, права потомственного дворянства, а в иных случаях дети священников и диаконов получали права личного дворянства, потомственного или личного почетного гражданства в зависимости от сана и наград отца. Им предоставлялось право поступать на военную или гражданскую службу, а также по желанию и при наличии капитала вступать в купеческие гильдии. Дети церковнослужителей и причетников, певчих, звонарей, церковных сторожей причислялись к податным сословиям, хотя и с пожизненным личным освобождением от податей.

В результате этой реформы в духовном ведомстве остались лишь лица, состоявшие на действительной церковной службе, их жены и несовершеннолетние дети, а также учащиеся духовных школ.

В 1863 г. выпускникам семинарий был открыт доступ в университеты, и вскоре выходцы из духовенства составили почти половину студенчества. По успеваемости это были обычно лучшие студенты, но в силу ряда причин они часто разделяли радикальные и даже нигилистические взгляды. Детям духовных лиц разрешали также поступать в светские средние школы, но, в отличие от семинарий, в гимназиях и реальных училищах образование было платным, поэтому даже те сыновья клириков, которые не собирались посвящать свою жизнь Церкви, предпочитали завершать среднее образование в семинарии, а потом идти в университет или на гражданскую службу. В то же время с конца 50-х гг. шире открывался доступ к церковному служению для лиц из других сословий.

Материальное обеспечение духовенства в начале 19 в. оставалось весьма недостаточным. При Александре I вдвое были повышены установленные Екатериной II таксы за требы, зато прекратилось начатое при Павле наделение церковных причтов земельными участками. Это сделано было под тем предлогом, что комитет 1808 г. должен был изыскать средства для лучшего обеспечения духовенства. Комитет составил смету более чем на 7 миллионов рублей. На деле, однако, собрать такой суммы не удалось, и из задуманной кардинальной реформы осталось лишь положение о денежных окладах для священнослужителей с учеными степенями, о выдаче временных пособий духовенству, пострадавшему от неурожаев, пожаров и других бедствий, а также о финансировании попечительств о бедных духовного звания. Такие попечительства были учреждены в 1823 г. при епархиальных консисториях. В их пользу шли особые кружечные сборы, отчисления из доходов кладбищенских церквей и остатки штатных сумм из монастырей.

Для обеспечения вдов духовного звания Синод по почину архиепископа Феофилакта (Русанова) узаконил так называемые приходы со взятием. Это значило, что приходская вакансия преимущественно предоставлялась кандидату, соглашавшемуся жениться на дочери покойного священнослужителя и взять на себя обязательство содержать тещу пожизненно, а сестер жены – до выхода замуж. Кроме того, вакансии просфорниц предоставлялись в первую очередь вдовам духовного чина, одиноким или имевшим малолетних детей, либо взрослых дочерей, «не подающих надежды на замужество».

При императоре Николае I и обер-прокуроре Протасове материальному обеспечению духовенства уделялось больше внимания, чем прежде. Церковные причты щедро наделялись землей. Для священнослужителей и причетников строились церковные дома на казенный счет. В 1842 г. в западных епархиях, где только что совершилось воссоединение униатов с Православной Церковью, были установлены оклады для духовенства. В следующем году казенное жалованье стало постепенно вводиться и в других епархиях. Священнику выдавался оклад от 100 до 180 рублей в год, диакону– 80, дьячку– 40, пономарю – 32 и просфорнице – 14 рублей (1 рубль тех лет равен по покупательной способности примерно 500 рублям). К концу царствования Николая I почти половина причтов (числом 13 214) пользовалась казенными окладами.

В 60–70-х гг. материальное обеспечение духовенства рассматривалось присутствием во главе с митрополитом Исидором. Положение, выработанное им в 1869 г., предусматривало введение новых сокращенных штатов приходского духовенства: бедные приходы соединялись с другими, более обеспеченными. По новым штатам нормальный причт состоял из священника и псаломщика. Второй священник и второй псаломщик допускались в исключительных случаях, а диаконы вообще исключались из приходских причтов и могли служить лишь на вакансии псаломщика или без казенного оклада на попечении прихожан.

Тогда было закрыто около 2 тысяч приходов. За штат увольняли престарелых и малоподготовленных священников, а вот из числа диаконов уволено было больше трети. По штатам 1869 г. в Русской Церкви состояло 38 075 священников, 11144 диакона и 68 461 причетник. Сокращение штатов позволило в два раза повысить казенное жалование духовенству, но, поскольку цены с 40-х гг. к тому времени возросли тоже вдвое, наделе в обеспечении духовенства никакого улучшения в сравнении с 40-ми гг. не произошло.

В 1866 г. были составлены новые правила пенсионного обеспечения клириков. Священникам, прослужившим не менее 35 лет, назначались пенсии по 90 рублей в год, а их семьям – по 55–65 рублей, в 1878 г. пенсионный оклад был повышен до 130 рублей для священников и протодиаконов, а с 1860 г. пенсии также стали назначаться диаконам и их осиротевшим семьям.

Что касается сословных прав духовенства, то в начале 19 в. священнослужители по свободе от телесных наказаний по суду приравнивались к дворянам. Впоследствии эту привилегию получили их жены, а при Николае I также и дети. Но церковнослужители, наравне с лицами податных сословий, в случае совершения уголовных преступлений могли быть подвергнуты телесному наказанию. В 1863 г. телесные наказания как карательные меры, назначавшиеся судом, были исключены из уголовного законодательства России.

Отмена крепостного права постепенно отучила помещиков от привычки своевольно и высокомерно держаться со священнослужителями церквей, расположенных в их владениях. Возвышение духовенства на сословной лестнице сблизило значительную его часть, особенно городских протоиереев, имевших академическое образование, с дворянской интеллигенцией. Сельское духовенство, ближе стоявшее к простому народу по житейским условиям, по взглядам на жизнь, по обычаям и нравам, крепче связано было со своей благочестивой, хотя и мало сведущей в церковном учении паствой.

В подавляющем большинстве приходские священники и в 19 в. оставались людьми искренней и теплой веры. Среди них мало было красноречивых проповедников, мало ученых богословов, но это были благоговейные совершители Таин Божиих, пастыри, нелицемерно преданные Церкви, царю и Отечеству.

Из пастырей, чьи ревностные труды увенчались особенно благодатными успехами, всероссийскую известность получил петербургский священник А. В. Гумилевский, который в своем приходе открыл братство и воскресную школу, многие годы он духовно окормлял больных в Обуховской больнице и умер, заразившись тифом. Другой петербургский протоиерей И. Н. Полисадов особенно знаменит своими проповедями, обращенными к рабочему люду столицы. Протоиерей А. В. Рождественский известен деятельным участием в организации обществ трезвости. Его называли «народным печальником». Он издавал религиозно-назидательные журналы для народа «Отдых христианина», «Трудовая жизнь», «Воскресный благовест». В Москве во второй половине 19 в. подвизался любвеобильный пастырь, прозорливый духовник и молитвенник протоиерей Валентин Амфитеатров.

Один из пастырей, принадлежавших белому духовенству, известен всему миру как духоносный муж святой жизни. Имя его – протоиерей Иоанн Ильич Сергиев. Святой Иоанн Кронштадтский родился в 1829 г. в семье сельского причетника в Архангельской епархии. Свое образование он завершил в Петербургской духовной академии. В 1855 г. его рукоположили в сан пресвитера и назначили священником Свято-Андреевского собора в Кронштадте, где он служил беспрерывно более полувека, до своей кончины. С 1882 г. отец Иоанн развернул необычайно широкую благотворительную деятельность. Он устроил рабочий дом, детский приют, школу для бедных детей. С небывалым успехом ему удавалось вести борьбу с пьянством, распространенным среди портовых рабочих и моряков Кронштадта. Отец Иоанн был женат, но и в браке сохранил совершенное целомудрие. Он ежедневно совершал Божественную литургию. Его богослужения в Андреевском соборе были явлением исключительным в церковной жизни. Дерзновенная вера святого, чуждая и тени сомнений, подобная вере первых христиан, захватывала молящихся и многих перерождала духовно. За такими богослужениями открывались необычайные проявления милости Божией. Русский народ чтил его еще при жизни как чудотворца.

Великий молитвенник, замечательный проповедник, в устах которого глаголы вечной жизни звучали с такой покоряющей силой, что они преображали сердца людей, пастырь-благотворитель, святой праведный Иоанн Кронштадтский был еще и глубоким богословом. Его книги «Моя жизнь во Христе» и «Христианская философия» принадлежат к самому великому и подлинному в русском богословском наследии 19 в.

В своих творениях он не рассуждает о догматах, а свидетельствует их истину, опираясь на святоотеческий и на собственный духовный опыт. Его дневник под названием «Моя жизнь во Христе» содержит не размышления о Боге и не мечтания о Нем, а свидетельство о подлинной встрече с Ним и свидетельство о тайне Церкви как едином Теле, которое живет в святой Евхаристии. Евхаристия, по учению святого Иоанна Кронштадтского – средоточие христианского бытия. Духовная жизнь и Таинства– вот единственный надежный путь к встрече со Христом. Для него христианство было не отвлеченным учением, не системой нравственности, а новой жизнью, не похожей на жизнь ветхого человека, порабощенного грехом.

«У истинного христианина, – писал он, – должно быть все иное в духе, в теле и в жизни: иные помыслы – духовные, святые; иные вожделения – небесные, духовные; иная воля – правая, святая, кроткая, благая; иное воображение – чистое, святое; иная память, иной взор– чистый, простой, святой, нелукавый; иное слово – целомудренное, чистое, степенное, кроткое,– словом, христианин должен быть иной человек, небесный, новый, святой, божественно живущий, мыслящий, чувствующий, говорящий и действующий Духом Божиим. Таковы были святые угодники».

Таким был и сам духоносный кронштадтский праведник. Блаженная кончина его последовала 20 декабря 1908 г. на 80-м году земной жизни. Он был оплакан всей православной Россией, которая уже при его земной жизни видела в нем своего молитвенника и заступника перед Богом. Согласно завещанию самого отца Иоанна, он был погребен в соборном храме Иоанновского женского монастыря в Петербурге, основанного им в 1900 г. и посвященного его небесному покровителю – преподобному Иоанну Рыльскому.

7. Православие на Кавказе и на западе России

В 1795 г. Грузия подверглась гибельному нашествию персидских полчищ. Города и села, монастыри и храмы были разорены и сожжены. Иконы и мощи святых поруганы и уничтожены. Тифлисского архиепископа Досифея схватили на молитве в Сионском соборе и утопили в реке Куре. Мирные жители избивались и тысячами уводились в плен. После этого страшного погрома царь Георгий XIII с согласия князей и народа обратился к российскому государю с просьбой принять Грузию в вечное подданство. В 1801 г. Грузия, находившаяся раньше под российским протекторатом в соответствии с Георгиевским трактатом 1783 г., была присоединена к России.

Еще до государственного присоединения, в 1783 г., грузинский католикос был введен в состав Святейшего Синода. В 1811 г. последний католикос царевич Антоний ушел на покой и поселился в России. После этого грузинские епархии были включены в состав Российской Православной Церкви. Синод поставил во главе их экзарха Варлаама (Эристави), грузина по происхождению, но долгие годы жившего в Петербурге. При экзархе была учреждена Грузино-Имеретинская синодальная контора. После нескольких лет управления экзархатом архиепископа Варлаама отозвали в Петербург, назначив постоянным членом Синода, а на его место в Тифлис послали архиепископа Досифея (Пицхелаури), который, однако, оказался приверженцем старых грузинских церковных порядков и из-за этого в 1817 г. был отправлен на покой в Московский Высоко-Петровский монастырь.

Экзархом Грузии впервые поставили тогда русского по национальности архиерея – архиепископа Феофилакта (Русанова). Под председательством экзарха была открыта Грузино-Имеретинская синодальная контора, которая состояла из четырех членов: трех архимандритов и одного протоиерея. Она имела широкие полномочия, являясь своего рода синодальным отделением по управлению грузинскими епархиями. Синодальная контора во главе с экзархом избирала кандидатов на вакантные грузинские кафедры и представляла их для утверждения Синоду. Епископы Грузии, управляя епархиями, в своей деятельности находились в зависимости от экзарха и синодальной конторы.

Упразднение грузинской автокефалии не было актом безупречным с канонической точки зрения, что впоследствии вызывало раздражение у местного духовенства и народа. Но соединение Грузинской и Русской Церквей следует рассматривать в свете государственного единения двух единоверных народов, спасшего от исчезновения и грузинскую национальность, и православие в Грузии. Русская Церковь оказала неоценимую помощь грузинам в устроении их церковной жизни.

Своеобразие церковного строя в Грузии заключалось в дробности епархий (по 10–75 приходов в каждой), избыточествовавших епископами, происходившими из семей владетельных князей и феодальной знати; в отсутствие каких бы то ни было епархиальных канцелярий и вытекавшей отсюда безответственности приходского духовенства перед архиереями, управлявшими епархиями через устные распоряжения, в самоуправном вмешательстве в церковные дела местных князей и азнауров.

Грузинское духовенство страдало от крайней бедности: на одного священника часто приходилось по 10–20 крестьянских дворов; тарелочный сбор не практиковался, а плата за требы заменялась обильными угощениями. Образование духовенства стояло на крайне низком уровне. В Грузии было много монастырей, но монастырская жизнь находилась в расстроенном состоянии. В народе были распространены языческие обряды и даже языческие верования, уживавшиеся с христианством, в особенности у горцев – сванов, хевсуров.

Архиепископ Феофилакт начал с укрупнения епархий по российскому образцу. Из 11 епархий осталось только 5: Карталинская и Кахетинская (во главе с экзархом), Имеретинская, Гурийская, Мингрельская. Сокращено было и число приходов –и материальное положение духовенства заметно улучшилось. Через месяц после прибытия в Тифлис преосвященный Феофилакт открыл в своей резиденции духовную семинарию, а в провинции несколько духовно-светских училищ. Благодаря трудам экзарха в Грузии было построено более 30 храмов. Архиепископ Феофилакт потребовал строгой отчетности от архиереев и клириков. Возведенный в сан митрополита в 1819 г., он скончался во время объезда своей епархии 19 июля 1821 г. в период неутомимых трудов по устроению церковной жизни экзархата.

После него экзархами в Грузии обыкновенно назначались самые заслуженные и талантливые иерархи, и среди них Иона (Василевский), Моисей (Богданов-Платонов), Исидор (Никольский), Иоанникий (Руднев), Палладий (Раев), священномученик Владимир (Богоявленский). Ранг экзарха был весьма высоким: он занимал по чести четвертое место после петербургского, московского и киевского митрополитов.

Включение Грузинской Церкви в состав Российской Православной Церкви открыло благоприятные возможности для миссионерской деятельности по восстановлению православной веры среди кавказских горцев, утративших ее из-за непомерного давления ислама. В 1814 г. Синод восстановил Осетинскую миссию, устроенную еще в 18 в., наименовав ее Осетинской духовной комиссией. Уже при митрополите Феофилакте вновь был крещен почти весь осетинский народ. Митрополит переводил на осетинский язык богослужебные тексты и катехизис. В 1824 г. вышло Евангелие на осетинском языке. В 1860 г. комиссия была преобразована в Общество восстановления православного христианства на Кавказе.

В течение 19 в. крещено было большинство абхазов. В осетинских и абхазских селениях строились церкви и открывались школы. Гораздо скромнее были успехи миссии среди народов Кавказа, принявших ислам за несколько веков до ее открытия, – чеченцев, кабардинцев, адыгейцев.

В начале 19 в. на западе России среди униатов усилилось тяготение к возвращению в праотеческое православие. При Александре I правительство весьма благожелательно относилось к Католической Церкви и не склонно было поощрять эти стремления. В западных губерниях иезуитский орден открывал школы, через которые вел католическую пропаганду среди русских.

Лишь в царствование Николая I, когда незыблемыми основами Российского государства были провозглашены, в соответствии со знаменитой формулой Уварова, «православие, самодержавие и народность», и особенно после усмирения польского восстания 1830–1831 гг., охватившего значительную часть Белоруссии и Украины, – воссоединение униатов стало, наконец, одной из целей государственной политики.

Инициатором и главным деятелем воссоединения стал митрополит Иосиф (Семашко). Он родился в 1798 г. под Киевом, в семье сельского униатского священника. В детстве он, подобно крестьянским детям, сам пас скотину, был близок к православной среде, любил приходить в местный православный храм, пел и читал на клиросе. Образование Иосиф получил в Немировской гимназии и в Главной семинарии при Виленском университете.

В 1820 г. он был назначен проповедником в луцкий кафедральный собор, профессором богословия в епархиальной семинарии и членом луцкой греко-униатской консистории. Через год был рукоположен в сан пресвитера целибатом. В 1822 г. его ввели в униатский департамент Римско-католической коллегии, и там он защищал униатов от посягательств со стороны католических прелатов.

В 1829 г. Иосиф (Семашко) был рукоположен в сан епископа Мстиславского. По убеждениям он в ту пору уже стал православным человеком и тяготился своим униатством. В 1827 г. он подал государю докладную записку с описанием бедственного положения униатской церкви, порабощенной польским католицизмом, и с проектом воссоединения. Николай I благожелательно отнесся к этому плану.

По предложению Иосифа (Семашко) униатский департамент был выделен из Римско-католической коллегии и преобразован в самостоятельную Греко-униатскую коллегию. Попечением коллегии в Жировицах открылась новая семинария, устав и учебные программы которой совпадали с православными семинариями. Униатам было запрещено поступать в католическую Виленскую семинарию. После польского восстания базилианские монастыри, большей частью поддержавшие восставших, были подчинены епархиальным властям и очищены от римо-католиков. Часть монастырей закрыли, часть передали православным. В 1831 г. Православной Церкви была передана древняя Успенская Почаевская лавра, ставшая с тех пор очагом православия на Волыни и на всем западе России.

Принимались решительные меры для отделения униатов от католиков: униатским священникам запретили служить в католических храмах, а униатским монахам – проживать в католических монастырях; кандидаты священства не могли жениться на католичках, униатам не разрешалось крестить детей у ксендзов. В 1834 г. из церковного употребления стали изыматься униатские служебники и заменяться служебниками московской печати. Униатские церкви снабжались православными иконостасами, крестами, дароносицами, а униатское богослужение тщательно очищалось от всех заимствований из латинского обряда.

В 1835 г. для подготовки соединения в Петербурге был учрежден Секретный комитет по униатским делам в составе московского митрополита Филарета, епископа Иосифа (Семашко), обер-прокурора Нечаева и министра внутренних дел Блудова. Дела униатской церкви были переданы из ведения Министерства внутренних дел обер-прокурору Синода, а униатские семинарии, подобно православным, подчинены Комиссии духовных училищ.

Тем временем в униатских приходах умножилось число переходивших в православие. За четыре года, с 1833 по 1837 г., в отеческую веру вернулось до 150 тысяч белорусов и украинцев. Православный полоцкий епископ Смарагд (Крыжановский) начал проводить воссоединение целых приходов, но епископ Иосиф считал более целесообразным не воссоединять отдельные приходы, а исподволь готовить полное воссоединение всей униатской церкви.

Среди униатских епископов у преосвященного Иосифа были искренние сторонники: его план поддерживал оршанский епископ Василий (Лужинский) и викарий епископа Иосифа ректор Жировицкой семинарии Антоний (Зубко). Однако подготовке воссоединения противодействовал униатский митрополит Иосафат (Булгак), занимавший Полоцкую кафедру, а также епископ Иосафат (Жарский). В 1838 г. оба противника воссоединения скончались.

В этом же году униатской коллегией были затребованы от подведомственного духовенства собственноручные заявления о желании присоединиться к Греко-Российской Церкви. Епископ Иосиф разъезжал по униатским приходам, проводил беседы с клириками, разъяснял, увещевал. Большинство священнослужителей высказались за воссоединение.

И вот, 12 февраля 1839 г., в Неделю православия, в Полоцке состоялся Собор униатского духовенства во главе с тремя архиереями и с участием православного полоцкого епископа, преемника Смарагда, – Исидора (Никольского). Собор составил торжественный акт о присоединении: «Мы положили твердо и неизменно признать вновь единство нашей Церкви с Православно-Кафолической Восточной Церковью и посему пребывать отныне, купно со вверенными нам паствами, в единомыслии со Святейшими Восточными Патриархами и в послушании Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода». 25 марта Синод утвердил акт о воссоединении. Число воссоединенных превышало 1 миллион 600 тысяч христиан Белоруссии и Волыни. В память об этом событии выбита медаль с надписью: «Отторгнутые насилием (1596) воссоединены любовью (1839)». После воссоединения произошло слияние православных епархий с бывшими униатскими.

Вдохновитель воссоединения епископ Иосиф (Семашко) был возведен в сан архиепископа. Скончался он членом Синода и митрополитом, удостоенным высшего российского ордена Святого Андрея Первозванного, в 1868 г. Его погребли в соборе Виленского Свято-Духовского монастыря, рядом с пещерой святых виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия.

Движение униатов к воссоединению с православием проникло и в Польшу, часть которой под именем Царства Польского в 1815 г. вошла в состав Российского государства. В Царстве Польском особенно много униатов было в исконно русской Холмщине. Ксендзы, базилианские монахи, польские магнаты и шляхта оказывали отчаянное противодействие стремлениям холмских униатов к церковному и национальному единению с русским народом.

После подавления польского восстания 1863 г. в Польше усилилось русское влияние. Правительство обратило тогда внимание на судьбу униатских приходов. В 1870 г. администратором Холмской епархии был назначен протоиерей Маркелл Онуфриевич Поппель, ревностный сторонник соединения. Поппель занялся очищением униатских обрядов от латинских заимствований. Многие приходы стали подавать заявления о желании присоединиться к Греко-Российской Церкви.

В январе 1875 г. в Седлецкой губернии с Православной Церковью воссоединилось 50 тысяч униатов, а 18 февраля того же года в Холме открылся собор духовенства во главе с протоиереем Маркеллом Поппелем, на котором был составлен акт о воссоединении всей Холмской епархии с Православной Церковью. Само торжество воссоединения состоялось 11 мая, в день памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

В том же 1875 г. протоиерей Маркелл был рукоположен в сан епископа Люблинского, викария Варшавской епархии. Скончался он в 1903 г. в сане архиепископа и членом Синода.

После воссоединения холмских униатов уния оставалась лишь в Галиции и Прикарпатской Руси, входивших в состав Австро-Венгерской империи.

В 1830-х гг. тяготение к православию пробудилось среди порабощенных немецкими баронами эстонцев и латышей, принадлежавших к лютеранскому вероисповеданию. В своих скорбях крестьяне Прибалтийского (Остзейского) края издавна искали утешения вне лютеранства, которое слишком грубо проявляло себя как религия господствующего немецкого элемента. Многие латыши и эстонцы издавна ходили на богомолье в православный Псково-Печерский монастырь.

В 1836 г. в Риге было учреждено викариатство Псковской епархии. Викарием назначили преосвященного Иринарха (Попова). При нем, а особенно при его преемнике епископе Филарете (Гумилевском), в Ригу к архиерею приезжали тысячи крестьян с заявлениями о желании присоединиться к Православной Церкви. В 40-х гг. более 100 тысяч латышей и эстонцев обратились в православие. В Риге было устроено православное духовное училище, которое сразу же переполнилось местными уроженцами. Латыши и эстонцы, оставшиеся в лютеранстве, любили молиться в православных храмах, многие из них крестили детей у православных священников. Епископ Филарет открывал новые приходы, устраивал школы с преподаванием на местных языках, защищал новообращенных эстонцев и латышей от их помещиков-лютеран.

Бароны были крайне встревожены, опасаясь, что укрепление православия в этом крае подорвет их господство. Опираясь на поддержку высших правительственных чиновников Бенкендорфа, Остен-Сакена, Дубельта, они оказывали противодействие усилиям епископа Филарета и движению самих эстонцев и латышей к православию. Немецкая партия при императорском дворе, сломив сопротивление графа Протасова, добилась от Синода распоряжения о том, чтобы при принятии лютеран в православие соблюдалась «сугубая осторожность и постепенность».

В результате стали происходить события, казалось бы, невозможные в православном государстве: немецкая полиция в Риге оружием разгоняла людей от архиерейского дома, за одну попытку приблизиться к этому дому их избивали плетьми и бросали в тюрьмы. В 1845 г. остзейские бароны исходатайствовали распоряжение об обязательном шестимесячном сроке между подачей заявления о переходе в православие и самим присоединением. И в течение этого срока пожелавшие присоединиться подвергались жестоким издевательствам от своих озлобленных помещиков.

В 1848 г. остзейские немцы добились удаления епископа Филарета из Риги. Его преемник преосвященный Платон (Городецкий), при котором в 1850 г. викариатство было преобразовано в самостоятельную епархию, действовал более осторожно и дипломатично и все-таки добивался неуклонного упрочения позиций православия и в Прибалтике.

Новая волна массовых присоединений среди эстонцев и латышей поднялась в 80-х гг., когда при Александре III правительство твердой рукой проводило национально ориентированную политику. Укреплению православия в Прибалтийском крае способствовало и вытеснение из присутственных мест и школ немецкого языка и замена его русским.

Влияние немецкой клики при дворе потеряло прежнюю силу; противодействие остзейских баронов стремлению эстонцев и латышей к православию было бесплодным. И немцы тогда стали жаловаться на гонение протестантства. В 1886 г. обер-прокурору Синода из Швейцарии было прислано письмо от Евангелического союза с клеветническим обвинением в гонениях на лютеран и с требованием прекратить их. На это письмо последовал ответ, в котором справедливо утверждалось, что жалобы остзейских лютеран происходят из вполне мирских стремлений удержать господство над местным населением Прибалтики.

8. Миссионерство

В 19 в. российское правительство поощряло христианскую проповедь среди язычников и даже мусульман, в христианизации оно видело надежный путь закрепления верности инородцев России, их сближения с русским народом.

В 1802 г. вышел указ о переводе на инородческие языки кратких катехизисов и молитв. В 1828 г. Святейший Синод постановил: «В тех частях государства, где жительствуют народы, не познавшие христианства или по обращении не довольно в оном утвержденные и наставленные, учреждать особых миссионеров». В селения новокрещеных назначались священники, знавшие местные языки.

В 1865 г. в Петербурге было учреждено Православное миссионерское общество, переведенное впоследствии в Москву. По уставу общества, его деятельность распространялась на все русские миссии, внутренние и заграничные, за исключением Кавказа, где действовало Общество восстановления православного христианства. Миссионерское общество занималось подготовкой миссионеров, оказывало помощь миссиям книгами, церковной утварью, деньгами на содержание церквей, школ, больниц. К обществу был приписан московский Покровский монастырь. Во главе миссионерского общества стоял митрополит Московский, а на местах епархиальные комитеты общества действовали под председательством правивших или викарных архиереев.

Как и в предшествующее столетие, в 19 в. особенно много забот уделялось христианизации народов Поволжья. Состояние миссии в этом крае в начале века в результате екатерининской политики неограниченной веротерпимости, вплоть до прямого покровительства исламскому духовенству, было печальным. Умножились случаи отпадения крещеных татар. Поэтому главные усилия пришлось направить не на приобретение новых чад Церкви, а на удержание уже крещеных. При Николае I власти шли даже на принудительные меры ради удержания в православии желавших отпасть от него: применялись ссылки, насильственное расторжение браков крещеных с некрещеными, принудительное крещение детей в отпадавших семьях. Но от всех этих мер, противных христианскому духу, было мало проку.

Для христианского просвещения крещеных татар был найден другой, более дальновидный и надежный путь. В 1854 г. при Казанской духовной академии открылось особое миссионерское отделение. Это отделение выработало новый подход к православной миссии среди татар. Профессор Н. И. Ильминский начал переводить христианские книги не на классический татарский язык, непонятный простому народу язык Золотой Орды, а на живой, разговорный язык, для которого вместо арабской графики использовалась кириллица. Н. И. Ильминский открыл первую крещено-татарскую школу с преподаванием на современном татарском языке. Татары с доверием отнеслись к этой школе и охотно отдавали в нее детей. Такие же школы открывались и в других городах Поволжья.

В 1867 г. в Казани было учреждено Просветительское братство святого Гурия. При его участии стали распространяться христианские книги не только на татарском, но и на других языках Поволжья. В 1869 г. в Казани впервые было совершено православное богослужение на татарском языке. Оно произвело значительное религиозное одушевление в крещено-татарской среде. Благодаря этим мерам отпадения крещеных татар в конце 19 в. стали уже явлениями исключительными. Более того, имели место случаи крещения мусульман.

Но существенно потеснить ислам в продолжение всего столетия не удалось. По-прежнему он оставался религией большинства татарского народа. Среди башкир и киргизов (казахов) мусульманское духовенство не без успеха совершало свою пропаганду. Чуваши и мордва были полностью христианизированы, а у черемисов (марийцев) лишь немногие селения оставались языческими.

В Западной Сибири к началу 19 в. миссионерское дело пребывало в глубоком застое. Архиепископ Евгений (Казанцев) после назначения на Тобольскую кафедру в 1825 г. писал: «Многие из крещеных инородцев о вере Христовой понятия не имеют, в церквах бывают очень редко и дома даже молятся идолам, многие не знают самого имени Иисуса Христа и не умеют изобразить на себе креста; кроме того, оставалось еще громадное число неверующих, для обращения которых ничего не предпринято». Он обратился в Синод с ходатайством об учреждении двух миссий в Сибири. Синод утвердил его ходатайство. Одна из миссий была устроена на севере – в Обдорске в 1832 г., другая – на Алтае в 1830 г.

Во главе Алтайской миссии был поставлен архимандрит Макарий (Глухарев). Преподобный Макарий родился в Вязьме в 1792 г. в семье священника Смоленской епархии. Образование получил в местной семинарии и Петербургской академии, где на него обратил внимание ректор архимандрит Филарет (Дроздов), посоветовавший талантливому и аскетически настроенному студенту читать Добротолюбие, творения преподобных Макария Великого, Иоанна Лествичника. По окончании академии со степенью магистра Глухарев принял постриг и исполнял административно-педагогическое послушание. Из-за ухудшившегося здоровья в 1825 г. он был уволен с поста ректора Костромской семинарии и отправился на покой в Киево-Печерскую лавру, а оттуда перешел в Глинскую пустынь под руководство духовно опытного старца Филарета.

Из этой пустыни он и выехал в Сибирь и вскоре обосновался в горах Алтая в селении Улале. Архимандрит Макарий со своими помощниками без устали разъезжал по селениям язычников, устраивал в них миссионерские станы, освящал церкви. При обращении туземцев миссионеры поступали с крайней тщательностью: они не гнались за числом обращенных, крестили не иначе как после долгого научения вере; проповедники Евангелия воспитывали новокрещеных в христианском духе, обучали их русскому языку, заботились об устроении их быта, приучали кочевников к оседлой жизни, лечили больных и для этого завели больницу, устраивали школы.

Содержание Миссии было скудным, и преподобный Макарий отдавал ей все свое магистерское жалованье. У себя на квартире он приютил и содержал сирот-мальчиков, а во время голода на Алтае ездил в Москву за помощью для голодавших. За 13 лет пребывания на Алтае ему и его помощникам удалось крестить 675 человек, –казалось бы, немного, но все обращенные действительно внутренне преобразились, стали убежденными христианами.

Другой известный миссионер святитель Макарий (Невский), подвизавшийся в Алтайской миссии во второй половине 19 в., писал о первоначальнике Миссии: «Архимандрит Макарий был муж высокопросвещенный не одной наукой, но и Божественной благодатью, которая проявлялась в нем иногда даром прозорливости. В нем явственно почил дух премудрости, дух разума, страха Божия и ревности о славе Божией».

В 1844 г. из-за крайне расстроенного здоровья преподобный Макарий удалился в Волховский монастырь Орловской епархии. Апостол Алтая скончался в 1848 г. Последние слова его были: «Свет Христов просвещает всех».

Преподобный Макарий был замечательным писателем. Он переводил Священное Писание на русский язык; составил словарь алтайского наречия, перевел молитвы на это наречие. Он написал ценное пособие для миссионеров «Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между магометанами, евреями и язычниками в Российской державе». Архимандрит Макарий обладал незаурядным поэтическим талантом. Посмертно его духовные гимны были собраны в книгу с названием «Первая лепта». Эта книга вышла в Томске в 1901 г. Апостол Алтая оставил также замечательные путевые заметки и записки. Сохранились и его письма.

Преемником архимандрита Макария на Алтае стал протоиерей Стефан Васильевич Ландышев, а после него во главе миссии стоял архимандрит Владимир (Петров), впоследствии епископ Бийский, викарий открытой в 1834 г. Томской епархии, к которой отошла Алтайская миссия.

Во второй половине 19 в. в Миссии подвизался святитель Макарий (Невский). Он родился в 1835 г. и 19-летним юношей, по окончании Тобольской семинарии, приехал на Алтай. Свои апостольские труды он начал с изучения алтайского наречия. В 1861 г. Михаил Андреевич Невский был пострижен и в память об основателе Миссии принял имя Макария. В сане иеромонаха он основал монастырь в глухой долине. Отец Макарий без устали путешествовал, проповедуя алтайцам слово Божие. Молодой миссионер с ревностью совершал свое апостольское служение.

Свидетель его подвигов вспоминал о нем: «Дым от разведенного костра, точно фимиам, подымался к небу, и слова проникновенные, полные любви на алтайском языке лились убедительно, властно, чарующе и правдиво… Какие это были слова? Молодая душа, горевшая любовью, влагалась в них, они звучали невыразимым убеждением, они трепетали бесконечной верой и звали за собой к Тому, о Ком вещали… Старик-алтаец бросил трубку, которая давно потухла, его молодые сыновья и подросток-дочь слушали, не спуская глаз, а другие, сидевшие поодаль, тихо придвинулись ближе, а по лицу толмача Чевалкова катились слезы, которых он не замечал».

После многих лет миссионерского послушания на низших должностях святой Макарий был назначен начальником миссии, а через год, в 1884 г., в связи с переводом епископа Владимира (Петрова) на Томскую кафедру, был хиротонисан во епископа Бийского. Впоследствии он занимал Томскую, а с 1912 по 1917 г., уже на склоне лет, Московскую митрополичью кафедру.

Еще будучи рядовым миссионером, он составил первый алтайский букварь и проделал большую работу по переводу на алтайский язык Четвероевангелия. С его участием переводились и другие священные и богослужебные книги. В Бийске святитель Макарий устроил типографию, в которой печатались книги на алтайском языке.

Скончался великий старец-иерарх в 1926 г. в Подмосковье, в 90-летнем возрасте, удостоенный незадолго до смерти титула митрополита Алтайского. В 50-х гг. его гробница была перенесена в храм во имя Всех святых в земле Российской Просиявших под Успенским собором Троице-Сергиевой лавры.

К концу столетия Алтайская миссия имела до 70 церквей и молитвенных домов, 3 монастыря, 48 школ. В 1880 г. из Алтайской миссии выделена была Киргизская миссия с центром в Семипалатинске. В Енисейской епархии с успехом проповедовала христианскую веру язычникам-хакасам Минусинская миссия. На севере Сибири в Тобольской епархии подвизались миссионеры из Обдорской, Кондинской, Сургутской и Туру ханской миссий, в Туркестане была устроена Семиреченская миссия в городе Верном (ныне Алма-Ата).

В Восточной Сибири иркутский архиерей Михаил (Бурдуков) в 1814 г. открыл Забайкальскую миссию для бурят. В этой Миссии трудились знаток бурятского языка священник Александр Бобровников и крещеный бурят Михаил Сперанский. Деятельным проповедником и просветителем язычников был архиепископ Иркутский Нил (Исакович), занимавший кафедру в 1838–1853 гг. Он много путешествовал по бурятским селениям и считается в науке первым русским исследователем буддизма. Его сподвижником по переводу Священного Писания на бурятский язык стал Николай Нилов-Доржеев, по происхождению монгол и до крещения ламаист. Он уверовал во Христа в Даурии после видения Креста на небе. Став миссионером, Николай Нилов-Доржеев принял священный сан, до конца жизни он переводил священные и богослужебные книги на бурятский язык.

Еще в конце 18 столетия апостольская проповедь русских миссионеров достигла Нового Света – Америки. По ходатайству основателя Американской компании Шелехова на Алеутские острова было послано 8 валаамских иноков во главе с архимандритом Иоасафом (Болотовым). Миссия обосновалась на острове Кадьяк. Монахи построили храм и начали проповедовать Евангелие алеутам и крестить их. Архимандрит Иоасаф в одном из писем писал: «1794 г., сентября с 24 живу на острове Кадьяк. Слава Богу, более 700 американцев перекрестил да более 2000 браков обвенчал, построили церковь, а время позволит – сделаем другую, да походные две, а то и пятую нужно сделать». Один из миссионеров, иеромонах Макарий, после того как все жители Кадьяка были крещены, отправился на остров Уналашку, а иеромонах Ювеналий перебрался на Аляску и проповедовал там, пока не принял мученическую кончину от рук язычников.

В 1799 г. по ходатайству русского предпринимателя Шелехова была учреждена Кадьякская викарная кафедра при Иркутской епархии, на которую был назначен хиротонисанный во епископа Иоасаф (Болотов), но, возвращаясь на остров, он со своими спутниками погиб, застигнутый штормом. Новая епископия была закрыта.

В помощь оставшимся миссионерам в 1804 г. прислали иеромонаха Александро-Невской лавры Гедеона, который, пробыв на островах три года, навсегда покинул их, оставив вместо себя монаха Германа.

Преподобный Герман Аляскинский родился в 1757 г. в подмосковном городе Серпухове в купеческой семье. В 16-летнем возрасте он поступил послушником в Троице-Сергиеву пустынь на берегу Финского залива. Оттуда он переселился на Валаам в Преображенский монастырь и поступил под руководство мудрого игумена Назария, присланного на Валаам из Саровской пустыни.

Старец Назарий благословил инока на пустынножительство в лесу. На Валааме преподобный принял постриг с именем Герман. При учреждении Кадьякской миссии преподобного Германа призвали к апостольскому служению. В первое время он нес послушание в пекарне и занимался хозяйственными делами. Когда он был поставлен во главе Миссии, его хотели рукоположить в иеромонаха, однако он по смирению отказался от этого возвышения и остался навсегда простым монахом. Он поселился на острове Еловом, который назвал Новым Валаамом. Святой Герман не только проповедовал Христа жителям острова, он учил детей грамоте, всячески опекал и защищал алеутов от жадных пришельцев-промышленников. В заботе о людях, не искушенных цивилизацией, он видел свой христианский долг. Преподобный говорил о себе: «Я нижайший слуга здешних народов и нянька».

Жил святой Герман в крайней скудости и бедности. Одежда его была убогой и ветхой. Его келейные молитвы были никому неведомы, но дары благодати, которые он стяжал в трудах и молитве, светились в облике преподобного. Поучения старца производили на его собеседников неизгладимое впечатление. Правитель Российско-Американской компании С. И. Яновский, встречавшийся с иноком, вспоминал о нем: «Постоянными беседами и молитвами святого старца Господь совершенно обратил меня на путь истинный, и я сделался настоящим христианином».

Директор Российско-Американской компании К. Т. Хлебников писал об отце Германе: «Будучи одарен быстрым умом и твердой памятью, мысли его, так сказать, беспрестанно разгуливают в Библии, священной истории… и, хотя он уже более 10 лет как от слабого зрения не пишет и совсем не читает, но в упомянутых Писаниях память его находит богатый источник для рассуждения и разговора, который как бы у него никогда не истощается и разливается быстрою речью, при всей его старости. Он нрава веселого, любит смешному посмеяться, принимает участие во всех мирских событиях, особенно исторических. Однако же о сих предметах разговаривает недолго и, наконец, перейдет непременно к своему предмету – к религии. Он обрел на Еловом острове уединение и безмятежную жизнь, за которой гнался во всю свою жизнь… Он не искал почестей, ибо отказывался от многих предложений, которые с радостью были бы приняты человеком, ищущим возвышения в обществе; он не хотел быть архимандритом, очень понимая, что с каждым возвышением он более и более был бы связан и более, и более бы удалялся от любимой цели: отшельником мирославить Бога своего!».

Преподобный Герман предсказал день своей кончины. 13 декабря 1837 г. он просил зажечь свечи и почитать ему Книгу Деяний. Слушая чтение, святой отошел ко Господу. Над могилой старца сооружена деревянная церковь во имя преподобных Сергия и Германа Валаамских. В марте 1969 г. Собор епископов Русской Православной Церкви в Америке совершил прославление преподобного Германа Аляскинского в лике святых.

В 1821 г. российское правительство вменило в обязанность Американской компании иметь достаточное число храмов и священнослужителей на своей территории. С этой целью на Аляску и Алеутские острова Синод направил священников Фрументия Мордовского и Иакова Нецветова. В 1823 г. на остров Уналашку прибыл отец Иоанн Вениаминов, впоследствии митрополит Иннокентий, великий миссионер, апостол Америки и Камчатки, причисленный к лику святых.

Он родился в 1797 г. в семье пономаря села Агинского Иркутской епархии Евгения Попова. С семи лет мальчик читал Апостол в храме. В 1806 г. он поступил в Иркутскую семинарию, где ему, как лучшему ученику, была усвоена фамилия Вениаминов в память о почившем иркутском архиепископе Вениамине.

По окончании семинарии, в 1821 г., он был рукоположен в сан пресвитера, а через два года Господь призвал его к апостольским трудам. Миссионерское служение отца Иоанна началось с острова Уналашки, откуда он перебрался на остров Ситку. Свой подвиг он совершал на суровом севере, посреди океана, с постоянной опасностью для жизни. Однажды бесстрашный миссионер на бриге «Охотск» был застигнут штормом. Жизнь команды и пассажиров была под угрозой. Тогда он обратился с горячей молитвой к преподобному Герману: «Если ты, отец Герман, угодил Господу, то пусть переменится ветер» – и через четверть часа ветер переменился и стал попутным. Прибыв в гавань на остров Еловый, отец Иоанн сразу же отслужил панихиду на могиле преподобного.

В своих путешествиях по островам великий миссионер изучал языки, быт, обычаи народов, которым он проповедовал. Плодом этого изучения явились его труды по географии, этнографии и лингвистике, принесшие ему мировую известность как ученому. Он составил алфавит и грамматику алеутско-лысьевского языка и перевел на него Евангелие, катехизис и молитвы.

Его лучшее творение «Указание пути в Царство Небесное», написанное в 1833 г. и неоднократно издававшееся, было переведено на многие языки Севера и содействовало великому делу христианской миссии. В этом сочинении в предельно кратком виде, простым языком изложено учение о спасении. Наставления святителя Иннокентия при всей своей простоте исполнены духовной мудрости. О молитве он пишет: «Дух Святый научает истинной молитве. Никто, пока не получит Духа Святого, не может молиться такой молитвой, которая истинно приятна Богу… Всякий грех удаляет от нас Духа Святого, но особенно Ему противны телесная нечистота и духовная гордость… Молиться Богу можно всегда и везде, на всяком месте, и даже тогда, когда грех одолевает нас… Кто чувствует свою внутреннюю бедность, тот не перестанет молиться и среди своих занятий. Кто усердно желает войти в Царство Небесное, тот найдет случай и время молиться и внутренно и наружно… Не находит времени молиться только тот, кто не хочет молиться».

Совершая богослужения, святитель Иннокентий неизменно поучал свою новообращенную паству. Благовествуя язычникам путь в Царство Небесное, крестил он десятки тысяч людей, строил храмы, открывал школы, в которых сам обучал детей основам христианской жизни. В миссионерских трудах ему много помогало знание самых разных ремесел, его поистине золотые руки. Человек удивительно разносторонний, он был искусным часовым мастером. И он обучал ремеслам туземцев Аляски и Алеутских островов.

Когда святой овдовел, он был пострижен митрополитом Московским Филаретом с именем Иннокентий. В 1850 г. его хиротонисали во епископа Камчатского, Курильского и Алеутского с местопребыванием в Новоархангельске на острове Ситке. Епархия его была огромна, и святитель, объезжая ее, в иные годы проделывал путь до 8000 верст: верхом на лошади, на собаках, на утлых суденышках по океану. В пределах его епархии находился обширный Якутский край, Приамурье и Уссурийская область. В Якутии святитель учредил богослужение на местном языке и тем доставил большую радость якутам. В 1850 г. святой Иннокентий открыл Миссии на Чукотке для обращения чукчей и юкагиров и на Амуре для проповеди Христа орочам, гилякам, гольдам и маньчжурам. В Амурской миссии подвизался его сын священник Гавриил Вениаминов.

В 1857 г. кафедра святителя была переведена на Амур в Благовещенск. А в Новоархангельске в 1858 г. открылось викариатство. Через 10 лет в связи с продажей русских владений в Америке Соединенным Штатам Новоархангельская кафедра была упразднена, но в 1870 г., по почину святителя Иннокентия, в Америке была учреждена самостоятельная Алеутская и Аляскинская епархия с центром, однако, не на островах, а в Сан-Франциско. Это была самая обширная епархия в мире, в ее состав входила вся Северная и Южная Америка.

В ту пору Промыслом Божиим святитель был уже переведен на Московскую кафедру, став с 1868 г. преемником митрополита Филарета. Во время своего пребывания в Москве святой Иннокентий много потрудился над учреждением Миссионерского общества. Его трудами открыта Японская духовная миссия во главе с равноапостольным Николаем. По благословению святителя Иннокентия основана церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Московской духовной академии.

Святитель Иннокентий почил 31 марта 1879 г. в Великую субботу и погребен в Свято-Духовском храме Троице-Сергиевой лавры.

За пределами России в 19 в. продолжала действовать Православная духовная миссия в Пекине. В основном Миссия занималась окормлением русских поселенцев в Китае. Кроме того, она являлась связующим звеном в отношениях между двумя великими государствами. В начале 19 столетия Миссию возглавлял выдающийся ученый-синолог, имя которого вошло в мировую науку, архимандрит Иакинф (Бичурин). Он 13 лет провел в Китае, собрав там обширный материал по языкам, истории, этнографии, религиоведению и географии Китая, Монголии и Тибета. В России опубликованы его многочисленные труды, доставившие ему звание академика. Он умер в 1853 г.

По трактату 1858 г. китайское правительство предоставило Миссии полную свободу действий и обязалось не преследовать своих подданных за принятие христианства. Это позволило русским миссионерам проповедовать среди китайцев с большим, чем прежде, успехом. В начале 60-х гг. для Пекинской миссии была составлена новая инструкция и утверждены новые штаты. По этим штатам Миссия состояла из начальника в сане архимандрита, трех иеромонахов, священника, катехизатора и трех учителей. Члены Миссии отправлялись в Китай на бессрочное служение. Им запрещалось участвовать в политической жизни Китая и прибегать к интригам, хитрости и насилию по отношении к местному населению. В конце столетия Миссия располагала двумя училищами, в которых занималось более 50 учащихся. Много внимания Миссия уделяла переводческим трудам и изданию богослужебных и духовных книг не только на китайском, но и на японском, корейском и маньчжурском языках.

9. Духовное образование

В начале 19 столетия вслед за реформой системы светского образования встал вопрос о преобразовании духовной школы. Епископу Евгению (Болховитинову) было поручено составить «предначертание» реформы. Разработанный им план поступил на рассмотрение Временного комитета, в который вошли митрополит Петербургский Амвросий (Подобедов), архиепископ Калужский Феофилакт (Русанов), протопресвитер С. Краснопевков, обер-священник Н. Державин, обер-прокурор А. Н. Голицын и статс-секретарь М. М. Сперанский. В 1808 г. комитет завершил труды над составлением плана кардинальной перестройки духовной школы.

Главная мысль проекта заключалась в отделении высшего богословского образования от среднего и низшего. До тех пор и в академии, и в семинарии курс начинался с обучения латинской грамматике, а заканчивался богословским классом. В академии предполагалось впредь принимать выпускников семинарий. «Духовные академии – говорилось в проекте, – не препинаясь в поприще, им предназначенном, первоначальным и, так сказать, стихийным обучением наук, грамматических и исторических, займут в науках философских и богословских пространство, им приличное, и станут на чреде просвещения, высшему духовному образованию свойственной».

Академический курс был рассчитан на 4 года и разделен на два двухлетних отделения: общеобразовательное, на котором преподавались высшая математика, физика, философская грамматика, древние и новые языки, эстетика, всеобщая и церковная история, и специальное богословское с изучением догматики, нравственного и полемического богословия, герменевтики, гомилетики, канонического права. Выпускники академии по окончании курса удостаивались ученых степеней кандидата и магистра.

На академии возлагалось также научно-методическое и административное руководство семинариями. В связи с этим образованы были Петербургский, Московский, Киевский и Казанский учебные округа. Казанскую академию на новых началах устроить не удалось, и поэтому она временно была преобразована в семинарию, а ее учебный округ соединен с Московским.

Средними духовными школами, по плану, должны были стать семинарии– по одной на епархию, с 6-летним обучением, разделенным на три двухлетних отделения, которые по-старинному именовались риторическим, философским и богословским. В семинариях преподавали словесность, гражданскую историю, географию, математику, физику, философию, а из богословских дисциплин – Священное Писание, герменевтику, догматическое, нравственное и пастырское богословие, церковную историю с археологией, древние и новые языки.

В семинарии принимались выпускники уездных духовных училищ (с 6-летним курсом), в которых изучали грамматику, арифметику, историю, географию, пение, пространный катехизис, церковный устав и классические языки. Уездные училища были подчинены епархиальным семинариям. Кроме того, планом комитета предусматривалось открытие в благочиннических округах приходских училищ с обучением чтению, чистописанию, грамматике, пению, арифметике и краткому катехизису.

Для управления духовными школами из членов Временного комитета в 1808 г. была составлена Комиссия духовных училищ. По семинариям рассылались вновь составленные конспекты по богословским и философским наукам. К 1814 г. трудами главным образом архиепископа Феофилакта (Русанова) и М. М. Сперанского были разработаны уставы новых академий, семинарий и училищ. Новый академический устав, в противоположность старой школе, главное внимание уделял не механическому запоминанию учебного материала, а его свободному, творческому усвоению: «Добрая метода учения заключается в том, чтобы способствовать к раскрытию собственных сил и деятельности разума воспитанников». Устав особое значение придавал письменным упражнениям учащихся на всех ступенях обучения. Всячески поощрялось чтение литературы за рамками учебных программ. В принципе, в уставе осуждалось засилие латыни: «Введение в училищах латинской словесности хотя в некотором отношении принесло им великую пользу, но исключительное в ней упражнение было причиною того, что во многих из них учение письмен словенских и еллинских, столько для Церкви нашей необходимых, мало-помалу ослабевало». Тем не менее латынь осталась языком преподавания.

Преобразование духовных школ проводилось постепенно, начиная с Петербургской академии. В ней уже в 1809 г. начались занятия по новым программам, и первый выпуск преобразованной академии, состоявшийся в 1814 г., убедил комиссию в целесообразности реформы. На очереди стояла Московская академия, преобразованная в 1814 г. одновременно с переводом в Троице-Сергиеву лавру, в связи с чем Троицкую семинарию переместили в подмосковный Перервинский монастырь. С 1819 г. началось преобразование Киевской академии, а для Казанской академии вначале не удалось подобрать профессоров, способных читать лекции по новым программам, и открытие ее было отложено до 1842 г.

После реформы началось оживленное строительство новых школьных помещений и общежитий. Заметно улучшилось содержание учителей и воспитанников, но средств по-прежнему не хватало, училищное начальство вынуждено было принимать на казенный кошт бедных учеников сверх предусмотренных штатов.

Не все из задуманного удалось осуществить. Число духовных школ, открытых к концу царствования Александра I, было значительно меньше предусмотренного проектом, но все-таки оно заметно выросло. В 1808 г. в России насчитывалось 150 духовных школ, а в 1824 г. их было уже 344. Уровень образования в семинариях заметно вырос, а академии, освобожденные от семинарского курса, становились ведущими центрами богословской науки.

После реформы в академическом и семинарском образовании происходил постепенный переход на русский язык. Митрополит Филарет (Дроздов) писал об этой перемене так: «От сего… знание латинского языка сделалось слабее, но зато школьная терминология начала уступать место более чистому и ясному изложению истины; распространение существенных познаний усилилось, и сообщение оных народу в «поучениях» облегчилось… Богословские понятия, преподаваемые на латинском языке, не свободно действовали в умах во время учения и после учения с трудом переносимы были на русский язык для сообщения народу».

Но в 20-х гг. против перехода в обучении на русский язык выступил архиепископ Рязанский Филарет (Амфитеатров). Он настаивал на сохранении латинского языка и для поддержания высокой учености, и, главным образом, из опасений, как бы через русские книги и лекции не получили широкой огласки заблуждения, опровергаемые в догматике. Однако и он считал, что нравственное богословие надо преподавать по-русски.

В Петербургской академии вслед за святым Филаретом (Дроздовым) на русском языке стал читать лекции отец Григорий (Постников), впоследствии митрополит, в Москве – отец Кирилл (Богословский-Платонов), в Киеве – ректор архимандрит Моисей, а за ним святой Мелетий (Леонтович). Постепенно и в семинариях латынь стала выходить из употребления, оставаясь лишь одним из учебных предметов. В 40-х гг. уже во всех школах богословие преподавалось на русском языке.

При обер-прокуроре Протасове в связи с общим изменением церковно-политического курса поставлен был вопрос о пересмотре уставов 1814 г. Но Комиссия духовных училищ не захотела поддержать замысел обер-прокурора. Тогда Протасов пошел на роспуск комиссии, вместо которой в 1839 г. было учреждено Духовно-учебное управление, действовавшее не как авторитетная коллегия, а как служебное подразделение, подчиненное обер-прокурору. Замысел Протасова клонился к тому, чтобы понизить образовательно-культурный уровень духовных школ, который казался ему не соответствующим потребностям церковной жизни.

Протасов крепко бранил «мертвящую ученость», особенно доставалось от него «нечестивой и безбожной науке» философии. В семинариях, считал он, курс наук необходимо приспособить к условиям сельской жизни. «Из семинарий поступают в священники по селам. Им надобно знать сельский быт и уметь быть полезными крестьянину даже в его делах житейских. Итак, на что такая огромная богословия сельскому священнику? К чему нужна ему философия, наука вольномыслия, вздоров, эгоизма, фанфаронства? На что ему тригонометрия, дифференциалы, интегралы? Пусть лучше затвердит хорошенько катехизисы, церковный устав, нотное пение. И довольно. Высокие науки пусть останутся в академиях», – так передавал наставления Протасова ректор Вятской семинарии архимандрит Никодим (Казанцев). Всему духовному образованию Протасов предлагал придать направление, «сообразное с нуждами сельских прихожан».

Проведению протасовской реформы решительно воспротивился митрополит Московский Филарет. И поэтому свой план крайнего «опрощения» среднего духовного образования Протасову не удалось осуществить вполне. Тем не менее правила, введенные в 1840 г., значительно сокращали число общеобразовательных предметов в семинариях. Были оставлены только логика и психология (вместо философии), российская словесность, история, физика, геометрия и классические языки. Вместо упраздненных общеобразовательных дисциплин вводились основы медицины, сельское хозяйство, в отдельных семинариях иконописание и инородческие языки. В учебные планы по богословию были включены библейская история и историческое учение об отцах Церкви; усиливалось изучение русской церковной истории. Вводились катехизические беседы с воспитанниками, которые должны были служить образцом для бесед священника с прихожанами. В академическом образовании больше внимания стали уделять истории Русской Церкви; вводились новые курсы – патристика, логика с психологией и педагогика. Новыми правилами приходские училища соединялись с уездными. Курс обучения в них разделялся на три двухлетних отделения.

В конце 40-х гг. из-за быстрого роста численности учащихся недостаточность средств довела духовные школы до нестерпимой бедности. Как и в 18 в., казеннокоштные бурсаки голодали, здания школ годами стояли без ремонта. Переполнение духовных школ воспитанниками заставило Святейший Синод в 1850 г. отменить обязательное обучение детей клириков в духовных училищах.

В царствование Александра II, когда глубоким преобразованиям подверглись все стороны национальной жизни, в церковной печати открыто стал обсуждаться вопрос о новой реформе духовной школы. От архиереев, от ректоров академий и семинарий Синод затребовал их мнения и предложения, а в 1860 г. под председательством архиепископа Херсонского Димитрия (Муретова) был составлен особый комитет, который за четыре года разработал план новых преобразований.

Архиепископ Димитрий предложил радикальные меры. Он хотел перестроить существовавшие семинарии в общеобразовательные школы для детей духовенства, а богословские классы семинарий преобразовать в закрытые пастырские школы с полумонастырским уставом и принимать в них сложившихся, зрелых людей, искренне стремившихся послужить Церкви на пастырском поприще, причем не только из духовного чина, но из всех сословий. Комитет, однако, не пошел на столь решительную ломку существовавшей системы. Часть его членов считала более целесообразным попросту вернуться к уставам 1814 г. В итоге решили в общих чертах сохранить сложившиеся типы духовных школ, с той только переменой, чтобы в семинариях богословские предметы были выделены в особый курс и сосредоточены в последних классах.

Разработанный прежде проект был передан на рассмотрение епархиальных архиереев, ректоров и академических конференций, и в 1866 г. составился новый комитет во главе с митрополитом Киевским Арсением (Москвиным). Через год были утверждены разработанные этим комитетом новые уставы семинарий и духовных училищ, в 1869 г. – устав духовных академий.

Эти уставы предусматривали новое устройство управления духовными школами. Оно сосредоточивалось в Учебном комитете при Святейшем Синоде, вместо прежнего Духовно-учебного управления, подчиненного непосредственно обер-прокурору. Упразднялись академические учебные округа, и академии в связи с этим освобождались от управления семинариями. Из ведения академий изымалась возложенная на них старым уставом духовная цензура.

Внутренняя администрация духовных школ строилась на началах широкой коллегиальности и самоуправления. Вводились академические советы, а также семинарские и училищные правления из преподавателей и выборных представителей местного духовенства. Педагогическим корпорациям предоставлялось право выбора ректоров и инспекторов, ректоры академий по-прежнему назначались Синодом.

Новый устав ставил перед академией двойную задачу: быть не только высшей богословской школой, но и своего рода педагогическим институтом духовного ведомства. В связи с этим учебные планы подвергались существенным изменениям. Круг наук сокращался, из учебных планов полностью устранялись физико-математические дисциплины, что позволяло сосредоточиться на богословских предметах и преподаванию их придать более научный характер. Общеобязательных дисциплин оставалось немного. Остальные предметы распределялись по трем отделениям, своего рода факультетам: богословскому, церковно-историческому и церковно-практическому; два двухгодичных курса заменялись четырьмя одногодичными. Лишь лучшие студенты оставлялись на 4-м курсе для работы над кандидатской диссертацией, остальные выпускались после 3-го курса со званием «действительного студента». Магистерские диссертации, как и в университетах, впредь должны были подаваться в печатном виде и подлежать публичной защите.

Главным достоинством академического устава было требование научного характера высшей богословской школы. Но «жертвой» научности порой становилась церковность академического богословия. Стремясь придать своим академическим лекциям, диссертациям и монографиям научный характер, ученые богословы силились во что бы то ни стало догнать западно-европейскую науку и часто совсем не критично заимствовали ее выводы, в эту эпоху уже опасные не столько своим инославием, сколько рационалистическим направлением.

В духовных семинариях вместо прежних трех двухгодичных классов – риторики, философии и богословия – вводилось два курса: общеобразовательный (1–4 классы) и богословский (5–6 классы). Из прежней многопредметной программы исключались сельское хозяйство, основы медицины, катехизаторское обучение, библейская история, патрология, полемическое богословие, учение о богослужебных книгах, церковная археология – в общем, предметы, введенные при Протасове. Вместо них вводились основное богословие и педагогика, усилено было изучение Священного Писания, философии, математики, классических языков. Один из новых языков был признан обязательным предметом.

В уездных духовных училищах 6-летний курс заменялся четырехгодичным с приготовительным классом. Из училищ одни выпускники шли в семинарии, другие – псаломщиками на приходское послушание.

Во все духовные школы, которые до тех пор сохраняли сословный характер, был открыт доступ выходцам из всякого чина, а выпускники семинарий получали право поступать в светские высшие школы. Значительно повышено было материальное обеспечение духовных школ, содержание учащихся, оклады преподавателей. Немалые суммы стали отпускаться на ремонт и строительство учебных корпусов и общежитий.

В 70-х гг. происходил быстрый рост числа духовно-учебных заведений. К 1881 г. в России насчитывалось уже 4 академии, 53 семинарии и 183 духовных училища, а к концу века в дополнение к ним было открыто еще 5 новых семинарий и 2 училища.

Однако ревизии, проведенные в 70-х гг., обнаружили серьезные недостатки в постановке учебно-воспитательной работы, снижение церковности учащихся и падение дисциплины. Уход выпускников семинарий на светскую службу и в университеты был непомерно велик.

В 1882 г. при Святейшем Синоде была образована комиссия для пересмотра учебных уставов во главе с архиепископом Сергием (Ляпидевским), впоследствии митрополитом Московским. Новые уставы были разработаны в 1884 г. На характер нововведений большое влияние оказали мнения обер-прокурора К. П. Победоносцева. Во всех духовных школах была усилена власть епархиальных архиереев и ректоров. В академиях отменялась специализация студентов по отделениям. Все богословские и философские дисциплины стали общеобразовательными, и лишь второстепенные исторические и филологические предметы подразделялись на два отдела и предлагались студентам на выбор. Отменялась публичность академических диспутов при защите диссертаций. Докторская степень стала присваиваться без защиты, по отзыву рецензентов. Вводилось также различение докторской степени: богословия, церковной истории и канонического права. Магистерские диссертации защищались на расширенном академическом совете.

В управлении семинариями совершенно отменялось выборное начало. Богословские предметы распределялись по всем классам. Увеличилось число отводившихся для них учебных часов. Восстановлено было преподавание библейской истории, сравнительного богословия. Вводился новый предмет под названием «история и обличение раскола». Церковное пение из факультативного сделано было обязательным. Сокращались программы по математике, философии, педагогике. Новые языки стали факультативными, а программы по классическим языкам, занимавшие прежде более трети всего учебного времени, были значительно сокращены. Для улучшения религиозно-нравственного воспитания учащихся вводилась должность духовника семинарии.

В уездных духовных училищах усилено было изучение русского и церковнославянского языков, а также церковного пения.

В 1889 г. были изданы особые «Правила для рассмотрения сочинений, представленных на соискание ученых богословских степеней». Правила требовали, «чтобы сочинения заключали в себе такую полноту и определенность изложения… при которой не оставалось бы сомнения в истинности православного учения, а также такую точность выражений, которая устраняла бы всякий повод к ложным вопросам…». «Не могут быть признаны соответствующими требованию ученого богословского сочинения такие труды, в которых отрицается, хотя бы и с видимостью научных оснований, достоверность таких событий, к которым церковное предание и народное верование привыкли относиться как к достоверным событиям».

Церковно-охранительный характер этих правил, составленных по указанию Победоносцева, очевиден. Но запретительная политика Победоносцева оказалась не особенно плодотворной. Она не смогла искоренить в академической сфере либеральных настроений, которые в конце столетия приобрели тревожный характер.

В 19 в. появился новый тип школ, принадлежавших Духовному ведомству. В 1843 г. в Царском Селе под покровительством императрицы Александры Федоровны было открыто первое училище для девиц духовного звания. Вскоре появились такие же школы в Ярославле, Казани, Иркутске, Вильне, Пензе, Киеве. Целью этих школ было приготовление достойных жен для священнослужителей. В них преподавали Закон Божий, церковное право, русскую грамматику, арифметику, чистописание, рукоделие и домашнее хозяйство.

В 1860 г. на средства духовенства открылись епархиальные женские училища. По уставу 1868 г., учебные программы училищ рассчитаны на 6 лет. Кроме дочерей духовных лиц, в них за особую плату принимались и девицы других сословий. В конце 19 в. в России было уже более 50 женских духовных училищ.

10. История духовных академий

Высшая богословская школа в Москве при Богоявленском монастыре была открыта в 1685 г. по благословению патриарха Иоакима при содействии ученых мужей из Греции братьев иеромонахов Иоанникия и Софрония (Лихудов). Она получила наименование Славяно-эллинских школ, впоследствии Славяно-греко-латинской академии. Сами Лихуды преподавали в ней все науки на греческом языке. Академия должна была стать очагом православной учености для России и всего христианского Востока. После удаления братьев Лихудов из академии их место заняли иеромонах Карион (Истомин), Николай Семенов и Феодор Поликарпов.

При местоблюстителе патриаршего престола митрополите Стефане (Яворском) ректором академии был назначен архимандрит Палладий (Роговский), получивший образование на Западе. Учебные планы, методика преподавания, разделение на классы, весь строй академической жизни при нем перестраивались по киевскому образцу. Обучение стало вестись на латинском языке. Система преподавания приобрела латино-польский схоластический характер.

Из ректоров академии петровской эпохи особенно знаменит архимандрит Феофилакт (Лопатинский), близкий по духу и взглядам местоблюстителю. Он возглавлял академию с 1706 по 1722 г. Профессора и студенты академии внесли решающий вклад в осуществление нового исправленного издания текста славянской Библии.

В 18 в. из стен академии вышли выдающиеся церковные деятели, и среди них митрополиты Гавриил (Петров) и Платон (Левшин). Академия была первой высшей школой в Москве, и пока на ее базе не был основан университет, она сама заменяла для русской науки университет. Многие из ее учеников впоследствии посвятили себя светским наукам. Из числа воспитанников академии известно немало выдающихся деятелей русской культуры: дипломат и поэт князь А. Д. Кантемир, выдающийся ученый М. В. Ломоносов, архитектор В. И. Баженов.

Во второй половине 18 в., особенно при митрополите Платоне и ректоре архимандрите Дамаскине (Семенове-Рудневе), в академии происходили важные перемены. Расширился круг преподаваемых наук, вводились церковная и гражданская история, церковное право, пасхалия, физика, медицина, новые языки. Составлялись конспекты по богословским предметам, авторы которых пытались выйти из плена схоластического формализма. В преподавании философии происходил поворот от Аристотеля к новейшим немецким мыслителям Вольфу и Лейбницу. Смягчались нравы, гуманнее становились отношения между ректором, преподавателями и студентами. В эти годы Московская академия опередила Киевскую своим научно-образовательным уровнем и становилась главным рассадником российского епископата.

После реформы духовного образования в 1814 г. академия была преобразована в четырехгодичную высшую школу и переведена в стены древней обители Живоначальной Троицы. Пребывание в лавре, у гробницы с мощами преподобного Сергия, оказало благодатное воздействие на жизнь духовной школы. Лаврские святыни напоминали профессорам и студентам о неразрывном единстве православного богословия с живым духовным опытом, отвращали их от богословского рационализма и схоластики.

В первые два года после реформы ректором академии был архимандрит Симеон (Крылов-Платонов), а с 1816 по 1819 г. – знаменитый впоследствии киевский митрополит Филарет (Амфитеатров), монах святой жизни. Сам он преподавал догматику и читал ее по-старинному на латинском языке. Слушатели его лекций говорили о необычайной сжатости, лаконизме и «математической точности» его изложения догматов. В то же время его лекции были исполнены живой проповеднической теплоты.

Большое влияние на жизнь академии в течение полувека оказывал митрополит Московский Филарет (Дроздов). С 1819 по 1824 г. академию возглавлял архимандрит Кирилл (Богословский-Платонов). Он первым в академии стал преподавать богословие по-русски. В своих лекциях он старался опираться на живой аскетический опыт Церкви. Архимандрит Кирилл был близок к ученикам старца Паисия (Величковского). Он говорил: «Свойство Евангельского учения состоит в утешении сердец, поражаемых скорбью и ужасом правосудия небесного, при воззрении в глубину духовного своего состояния. Но как может тот постигнуть и другим изъяснить силу и утешение Евангельского учения, кто не испытал в себе крестной любви, чье сердце не проникнуто печалью по Боге, ведущей к спасению!».

Одним из самых замечательных профессоров и ректоров Московской духовной академии был архимандрит Филарет (Гумилевский), скончавшийся в сане архиепископа Черниговского. Он возглавлял академию с 1835 по 1841 г. Историк Московской академии писал о нем: «Он выступил на поприще учения с новыми приемами, с критикою источников, с филологическими соображениями, с историею догматов, с резким опровержением мнений, порожденных рационализмом в протестантском Западе, что было занимательною новостью для его слушателей». Строгая верность православному Преданию, освобождение из плена инославных догматических схем сочетались в его лекциях с научной критикой источников, с тонким анализом текстов.

Архимандрит Филарет (Гумилевский) был инициатором предпринятого при Московской академии издания творений святых отцов в русском переводе. На этом издании сосредоточены были главные научно-богословские силы академической профессуры. Специально созданный печатный орган академии, выходивший с 1843 г., назывался «Прибавления к творениям святых отцов». В академии были переведены и изданы творения святых Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Кирилла Александрийского, Макария Египетского, Кирилла Иерусалимского, Ефрема Сирина, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника. Этой переводческой и издательской деятельностью академия, по существу, обессмертила свое имя в истории Русской Церкви. Профессора Московской академии участвовали также в переводе Библии на русский язык.

Целую эпоху в истории академии составили 60–70-е гг., когда ее ректором был протоиерей Александр Васильевич Горский (1812–1875), ученик и друг архиепископа Филарета (Гумилевского). Горский поступил в академию в 16 лет из философского класса Костромской семинарии. В студенческие годы его необычайная любознательность и даровитость сочетались с благочестием и аскетической направленностью души. Лишь родительский запрет удержал его от принятия иночества. После окончания академии он преподавал в Московской семинарии, а затем в академии, где вскоре занял церковно-историческую кафедру. В лекциях он стремился показать не столько внешнюю последовательность исторических фактов, сколько их внутреннюю связь.

Профессор протоиерей А. В. Горский составил замечательные жизнеописания святых Афанасия Великого, Василия Великого, Епифания Кипрского и блаженного Феодорита. Это не просто биографии, а солидные патрологические монографии. Но главным предметом его научных интересов была история Русской Церкви и русская духовная литература. Вместе с К. И. Невоструевым он составил 6-томное «Описание славянских рукописей Московской патриаршей (синодальной) библиотеки», ценнейшее историческое, текстологическое и палеографическое исследование.

Вклад протоиерея А. В. Горского в науку не исчерпывается его собственными трудами. Он помогал своему другу архиепископу Филарету (Гумилевскому) в его изысканиях; он давал глубоко продуманные церковно-исторические и канонические консультации митрополиту Московскому Филарету, он помог епископу Владимирскому Сергию (Спасскому) в составлении фундаментального агиологического труда «Полный месяцеслов Востока».

Протоиерей А. В. Горский был несравненным ректором и учителем. Он учил воспитанников и лекциями, и беседами, и примером своей жизни. Его научный подвиг и энтузиазм благотворно воздействовали на студентов. В Московской духовной академии он сумел создать школу историков, из которой вышли академик Е. Е. Голубинский, профессор Н. Ф. Каптерев.

После издания устава 1884 г. ректорами академии назначались архимандриты и еще чаще архиереи. С 1890 по 1895 г. во главе академии стоял архимандрит Антоний (Храповицкий), многих воспитанников академии он убедил выбрать иноческий путь служения Церкви. На рубеже веков ректором академии стал епископ Арсений (Стадницкий), а его преемником – епископ Евдоким (Мещерский), с 1910 г. академию возглавлял епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский).

В начале 20 столетия в академии преподавали выдающиеся ученые: историки В. О. Ключевский, Е. Е. Голубинский, Н. Ф. Каптерев, богословы архимандрит Иларион (Троицкий), И. В. Попов, М. Д. Муретов, М. М. Тареев, религиозный философ священник П. А. Флоренский.

Одним из лучших церковных периодических изданий начала 20 столетия был выходивший при Московской духовной академии «Богословский вестник», преемственно заменивший «Прибавления к творениям святых отцов».

Из стен Московской академии на пастырское служение вышло множество замечательных деятелей, и среди них Святейший Патриарх Алексий I.

У истоков Петербургской академии стоит Славянская школа, устроенная в 1721 г. при Александро-Невском монастыре. Через 4 года она была переименована в Славяно-греко-латинскую семинарию. Расположенная в столице семинария стала образцовой духовной школой. К концу века уровень преподавания в ней сравнялся с Киевской и Московской академиями, и в 1788 г. по проекту митрополита Петербургского Гавриила она была преобразована в Главную семинарию. В нее присылали лучших учеников из провинциальных семинарий и здесь из них готовили семинарских учителей.

В 1797 г. Петербургскую семинарию переименовали в академию, но, поскольку в ту эпоху между учебными планами семинарий и академий существенной разницы не было, переименование не повлекло за собой почти никаких перемен ни в составе изучавшихся дисциплин, ни в методике преподавания.

Важной вехой в истории академии стал 1809 г., когда она была открыта как первая в России высшая богословская школа нового типа. Ректором преобразованной академии стал архимандрит Евграф (Музалевский-Платонов). Его преемником был архимандрит Филарет (Дроздов), которого пригласили в Петербург из подмосковной Троицкой семинарии как одного из самых талантливых молодых богословов и педагогов. Это был блестящий, вдохновенный профессор. Его ученик архимандрит Фотий, относившийся к нему далеко не благожелательно, писал о нем: «Говорил остро, высоко, премудро, но все более куму, менее же к сердцу. Свободно делал изъяснения Священного Писания, как бы все лилось из уст его. Привлекал учеников так к слушанию себя, что, когда часы кончались ему преподавать, всегда оставалось великое усердие слушать его еще более без ястия и пития. Оставлял он сильные впечатления в уме от учений своих».

В 1814 г. состоялся первый выпуск реформированной академии. Ректор ее был тогда впервые в России удостоен ученой степени доктора богословия. После архиерейской хиротонии архимандрита Филарета ректором назначили апологета православия и бесстрашного борца с влиятельным Библейским обществом святого архимандрита Иннокентия (Смирнова).

В 20-х гг. Петербургскую академию возглавлял ученик и друг святителя Филарета, выпускник ее первого курса архимандрит Григорий (Постников). Вслед за своим учителем он преподавал богословие на русском языке. Даже Священное Писание он разбирал на лекциях и цитировал в русском переводе. Особой заслугой будущего митрополита явилось основание при академии богословского журнала «Христианское чтение», который начал выходить в 1821 г. На страницах журнала публиковались богословские, канонические, церковно-исторические статьи. Редакция журнала с самого начала стала помещать в нем переводы избранных творений святых отцов.

С 1848 г. трудами преподавателей и студентов Петербургской академии начали в непрерывном порядке издаваться сочинения отцов Церкви. На русский язык были переведены творения святых Дионисия Ареопагита, Софрония Иерусалимского, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, Симеона Солунского, а также церковно-исторические труды Евсевия, Сократа, Созомена, блаженного Феодорита и сочинения византийских историков.

Совершенно исключительное значение имело участие Петербургской академии в переводе Библии на русский язык, который был выполнен в 60–70-х гг. В сущности, Петербургская академия была в это время средоточием всего дела библейского перевода.

При обер-прокуроре Протасове в 1842 г. во главе академии был поставлен архимандрит Афанасий (Дроздов), впоследствии архиепископ Астраханский, ученый редкой эрудиции и любознательности. Вместе с тем он проявлял крайнее недоверие к богословской науке, к богословской мысли. По свидетельству епископа Филарета (Гумилевского), он говорил: «Для меня «Исповедание» Могилы и «Кормчая» – все, и более – ничего». Митрополит Московский Филарет, относившийся с тревогой к тому направлению, которое, по подсказке Протасова, старался придать академической науке новый ректор, считал, что тот «веровал в церковные книги более, нежели в слово Божие».

С 1851 по 1857 г. академию возглавлял епископ Винницкий Макарий (Булгаков), незаурядный церковный историк и догматист, впоследствии митрополит Московский. Его преемником стал знаменитый впоследствии вышенский затворник архимандрит Феофан (Говоров).

Новый период в истории академии начался с введения академического устава 1869 г., когда существенно расширилось коллегиальное начало в управлении духовной школой и был введен конкурсный порядок замещения вакантных преподавательских мест. В 70-х гг. ректором академии состоял протоиерей И. Л. Янышев, позже протопресвитер, читавший весьма популярные в то время лекции по нравственному богословию.

По уставу 1884 г. в академиях была усилена власть ректора. Во главе Петербургской академии с этих пор, как правило, ставили архиереев. В 80-х гг. академию возглавлял епископ Антоний (Вадковский), впоследствии митрополит Петербургский. Он пользовался необычайной любовью у преподавателей и студентов. В начале 20 в. ректором академии был епископ Ямбургский Сергий (Страгородский), будущий патриарх.

Среди преподавателей академии много было незаурядных богословов, канонистов, историков: иеромонах Никанор (Бровкович), позже архиепископ; профессора А. Л. Катанский, В. В. Болотов, Н. Н. Глубоковский, И. М. Певницкий, С. И. Красноцветов. Из стен академии вышли святитель Мелетий Харьковский и святой равноапостольный Николай, архиепископ Японский, святой праведный Иоанн Кронштадтский, преподобный Макарий (Глухарев). В Петербургской академии получили образование выдающиеся церковные деятели 20 в.: патриархи Тихон и Сергий, митрополиты Антоний (Храповицкий), Николай (Ярушевич), Григорий (Чуков).

История Киевской академии восходит к 1615 г., когда в Киеве открылась братская школа, устроенная по образцу греческих училищ и ставшая одним из очагов православия в Речи Посполитой. В 1633 г., при святителе Петре (Могиле), братская школа была преобразована в училище латинского типа и получила название коллегии. Это была скорее общеобразовательная, чем специально богословская школа, ибо в Польше в православных школах не дозволялось открывать высшие богословские классы. Языком обучения в Могилянской коллегии служила латынь. Распорядок школьной жизни, методы преподавания, учебники были такими же, как и в западных коллегиях и академиях. Как и в иезуитских коллегиях, классы именовались фара, инфима, грамматика, синтаксима, пиитика, риторика, философия. Богословский класс открылся уже во второй половине 17 в., после воссоединения Левобережной Украины с Россией.

Среди первых ректоров коллегии были известные церковные деятели и духовные писатели Западной Руси: Иннокентий (Гизель), Лазарь (Баранович), впоследствии черниговский архиепископ, Иоанникий (Галятовский). В смутные 50-е гг. коллегия пришла в запустение. Восстановлена она была в 70-х гг. при ректорстве архимандрита Варлаама (Ясинского), позже киевского митрополита.

В 1701 г. Киевская коллегия получила права академии. По ее образцу стали устраиваться семинарии в малороссийских и великорусских кафедральных городах. Киевская академия стояла тогда на самом высоком научном и образовательном уровне среди духовных школ России. Поэтому из числа ее выпускников восполнялся российский епископат, ученые киевские монахи назначались архимандритами самых крупных монастырей, ректорами семинарий. В Киеве получили образование святители Феодосий Черниговский, Димитрий Ростовский, Иоанн Тобольский, Иннокентий и Софроний Иркутские, Иоасаф Белгородский, священномученик Арсений (Мацеевич); митрополиты Стефан (Яворский) и Павел (Конюскевич), архиепископы Феофилакт (Лопатинский) и Феофан (Прокопович). Выпускником Киевской академии был видный государственный деятель канцлер А. А. Безбородко, удостоенный за заслуги титула светлейшего князя.

Даже еще в середине столетия Киевская академия значительно опережала другие духовные школы и по уровню научной подготовки, и по числу студентов: в Московской академии тогда обучалось около 500 воспитанников, а в Киевской – 1200. Ситуация изменилась только в конце 18 в., когда при митрополите Платоне значительно вырос уровень Московской академии.

В связи с реформой духовного образования в 1817 г. Киевскую академию временно переименовали в семинарию, но через два года, в сентябре 1819 г., состоялось торжественное открытие новой академии, устроенной в соответствии с уставом 1814 г. как четырехгодичная высшая школа. Первым ректором преобразованной академии стал архимандрит Моисей (Богданов-Платонов), позже экзарх Грузии.

В 20–30-х гг. большое влияние на учебный процесс в академии оказывал митрополит Киевский Евгений (Болховитинов), крупный ученый, историк и археограф. Он содействовал развитию в академии церковно-исторической науки. Под его руководством были написаны серьезные труды по истории Русской Церкви. В 30–40-х гг. особое покровительство академии оказывал преемник митрополита Евгения митрополит Филарет (Амфитеатров), богослов глубокой учености и монах высокого христианского благочестия.

В 20-х гг. во главе академии стоял святой Мелетий (Леонтович), впоследствии архиепископ Харьковский. Среди ректоров академии были замечательные духовные писатели, ставшие впоследствии известными иерархами: святитель Иннокентий (Борисов), архиепископы Антоний (Амфитеатров), Димитрий (Муретов). В 80–90-х гг. академию возглавлял известный ученый догматист епископ Сильвестр (Малеванский).

В 1837 г., в пору ректорства архимандрита Иннокентия (Борисова), при академии стал выходить журнал «Воскресное чтение», а в 1860 г. началось издание «Трудов Киевской духовной академии», на страницах которых публиковались богословские, церковно-исторические и канонические исследования. В этом издании помещались выполненные силами академии переводы творений мужей апостольских, святого Иринея Лионского и западных отцов: Тертуллиана, святого Ипполита, святого Киприана Карфагенского, блаженного Августина, блаженного Иеронима. В 19 в. академия взрастила епископа-аскета святого Феофана Затворника, митрополитов Леонтия (Лебединского), Иоанникия (Руднева), священномученика Владимира (Богоявленского).

Киевская академия всегда особое внимание уделяла церковному пению. Ее студенческий хор пользовался большим уважением любителей духовного пения. Академия располагала на редкость богатой церковно-археологической и художественной коллекцией, которая принадлежала к числу лучших музейных собраний России.

Предшественницей Казанской духовной академии была семинария, открытая в 1723 г. В 1797 г. вместе с Петербургской семинарией ее переименовали в академию, но после издания нового академического устава, в 1818 г., Казанская академия вновь стала называться семинарией, и только в 1842 г. состоялось открытие преобразованной академии.

Важнейшую особенность Казанской академии, которая находилась в центре области с инородческим населением, составляли ее миссионерские отделения – татарское и монгольское, – открытые в 1854 г. Здесь преподавались арабский, турецкий, татарский, монгольский и калмыцкий языки, этнография, история и обличение ислама и ламаизма, история распространения христианства среди народов Востока, миссионерская педагогика. Выдающимся тружеником миссионерских отделений был профессор Н. И. Ильминский.

С середины 50-х гг. профессора и студенты Казанской академии проявляли особый интерес к церковно-исторической науке. Этому способствовала передача рукописного собрания Соловецкого Преображенского монастыря в Казанскую академию. Студенты описывали рукописные книги, а также архивные акты. Соприкосновение с редкими археологическими и архивными материалами возбуждало у них живой интерес к историческим исследованиям. Особое внимание в академии уделялось истории раскола.

Среди профессоров академии было немало крупных деятелей церковной науки, и среди них архимандрит Иоанн (Соколов) (1818–1860), впоследствии епископ Смоленский, который в 50-х гг. возглавлял академию. Это был незаурядный канонист, автор «Опыта курса церковного законоведения», в котором впервые на русском языке были изложены святые каноны с обстоятельными историческими комментариями. Человек необычайно сильного и смелого ума, он был блестящим, остроумным лектором и вдохновенным проповедником, затрагивавшим в своих проповедях актуальные вопросы церковной и общественной жизни.

С 1868 по 1871 г. ректором Казанской академии состоял архимандрит Никанор (Бровкович), впоследствии архиепископ Херсонский, крупный и оригинальный богослов-апологет и религиозный философ, автор замечательных «Воспоминаний».

Большой вклад в церковно-историческую науку внесли казанские профессора А. П. Щапов, И. М. Добротворский, П. В. Знаменский, Ф. А. Курганов. Профессор академии В. И. Несмелое написал фундаментальную монографию по христианской антропологии «Наука о человеке».

Ученая и литературная деятельность Казанской академии сосредоточивалась на страницах «Православного собеседника», выходившего с 1855 г. Кроме оригинальных трудов, в нем печатались переводы святых отцов: святого Игнатия Богоносца, блаженного Феофилакта Болгарского, сочинения Оригена, Деяния семи Вселенских и десяти Поместных Соборов. В «Православном собеседнике» впервые опубликован «Просветитель» преподобного Иосифа Волоцкого, творения преподобного Максима Грека, «Стоглав». Преподаватели и студенты Казанской духовной академии переводили на языки восточных народов священные книги, молитвы, катехизис.

Из стен академии вышло много выдающихся церковных деятелей, и среди них митрополиты Петербургские Палладий (Раев) и Антоний (Вадковский).

11. Перевод Библии на русский язык и святитель Филарет

Мысль о переводе Библии на живой русский язык высказывалась уже в 18 в. святителем Тихоном Задонским. Он сам переводил псалмы и отрывки из Нового Завета. Архиепископ Московский Амвросий (Зертис-Каменский) перевел на русский язык Псалтирь, но перевод этот был опубликован только в конце 19 столетия. В 1794 г. вышел русский перевод Послания к Римлянам, выполненный архиепископом Мефодием (Смирновым).

В 1815 г. Александр I выразил желание, чтобы «и россиянам был доставлен способ читать слово Божие на природном своем российском языке». Синод поручил Комиссии духовных училищ подобрать способных переводчиков, а печатание перевода взяло на себя Библейское общество. Русская Библия предназначалась для домашнего чтения, а не для богослужения. Руководство трудами по переводу возложили на ректора Петербургской академии архимандрита Филарета (Дроздова), который переводил Евангелие от Иоанна. Другие новозаветные книги переводили преподаватели академии архимандриты Моисей (Близнецов-Платонов) и Поликарп (Гайтанников), протоиерей Герасим Павский. Перевод всего Нового Завета был закончен в 1818 г. и через три года напечатан.

В 1822 г. вышел перевод Псалтири, выполненный главным образом протоиереем Герасимом Павским. К переводу Ветхого Завета привлекли также преподавателей Московской и Киевской академий, и к концу 1825 г. вышел первый том русской Библии, включавший Пятикнижие, Книгу Иисуса Навина, Судей и Руфь. Перевод выполнялся с еврейского масоретского текста, а для объяснения расхождений со славянской Библией архиепископ Филарет составил особое предисловие.

Опасный для Церкви характер деятельности Библейского общества в глазах чрезмерно подозрительных ревнителей православия бросал тень и на само дело перевода Священного Писания на русский язык. И когда после падения «сугубого министерства» Библейское общество было закрыто, прекратились и труды по переводу Библии. Новый министр просвещения адмирал Шишков при поддержке митрополита Петербургского Серафима добился сожжения русского текста Пятикнижия на кирпичном заводе Александро-Невской лавры. Новый Завет на русском языке с этих пор дозволялось распространять только в тюрьмах.

Но мысль о возобновлении перевода не покидала митрополита Филарета. Его убеждение в том, что перевод нужен для утоления «глада слышания слова Божия», разделял преосвященный Григорий (Постников), занимавший в последние годы жизни Петербургскую кафедру.

В Петербургской академии особенно прочно держалась мысль о необходимости перевода Священного Писания на русский язык. Профессор протоиерей Герасим Павский для классных занятий еврейским языком перевел учительные и пророческие книги. Студенты литографировали этот перевод. Его распространение встревожило не только принципиальных противников перевода Библии. Иеромонах Агафангел (Соловьев), преподаватель Московской академии, впоследствии архиепископ Волынский, в 1841 г. направил членам Синода письмо, в котором выразил беспокойство в связи с языковыми и богословскими неточностями перевода Герасима Павского, едва ли не намеренными. Эти неточности в передаче мессианских мест, по оценке критика, граничили с прямым кощунством, и иеромонах Агафангел дал самую резкую характеристику опыту Павского: «Произведение сего нового Маркиона… не глаголы Бога живого и истинного, но злоречие древнего змия». Критик, однако, считал, что лучшим средством против распространения негодных опытов будет полноценный перевод текста Библии. Такой была точка зрения и митрополита Филарета.

Но в Синоде решили иначе: литографированные и рукописные тексты перевода протоиерея Герасима Павского были не только изъяты и уничтожены, но и сама мысль о русском переводе Библии была осуждена и отвергнута. Епитимией наказали за опыт перевода священных книг (пророков Иова и Исаии) алтайского миссионера преподобного Макария (Глухарева). Епитимию ему назначали при тобольском архиерейском доме, и заключалась она в ежедневном служении литургии в течение 6 недель, что сам наказанный принял за проявление к нему особой милости Божией.

После смерти императора Николая I в результате настойчивых ходатайств митрополита Филарета Святейший Синод в 1857 г. принял окончательное решение о переводе Библии. Этот труд был поручен четырем академиям под общей редакцией профессора греческого языка Петербургской академии Е. И. Ловягина. Рассмотрение текстов производили митрополит Филарет и Святейший Синод. Новый Завет вышел в 1863 г. С 1860 г. в церковной печати начали помещать частные опыты перевода ветхозаветных книг. Эти переводы принадлежали архимандриту Макарию (Глухареву), М. Никольскому, профессорам Киевской академии И. П. Максимовичу и М. С. Гуляеву. В «Христианском чтении» в 1861–1871 гг. были напечатаны переводы петербургских профессоров М. А. Голубева и Д. А. Хвольсона, при участии П. И. Савваитова и Е. И. Ловягина. Большую часть ветхозаветных книг перевел профессор Д. А. Хвольсон.

Святейший Синод поручил духовным академиям пересмотреть изданные «Христианским чтением» переводы. После этого редактированные тексты просматривались самим Синодом. Особенно много потрудились над редакцией перевода члены Синода – митрополит Петербургский Исидор и протопресвитер Василий Бажанов. С 1868 г. началось печатание Ветхого Завета отдельными частями. Четвертая и последняя его часть вышла в 1875 г., а в 1877 г. русская Библия была напечатана в полном составе. Митрополит Филарет не дожил до этого события.

Святитель Филарет (в миру Василий Дроздов) родился в 1782 г. в Коломне в семье диакона, впоследствии протоиерея. Он учился в Коломенской, а затем в Троицкой семинарии, где его оставили преподавателем. В Троицкой семинарии близость святыни смягчала атмосферу школьной схоластики. Ивее же к старой дореформенной школе святитель Филарет относился критически. «Что там завидного?» – говорил он. Но из семинарии он вынес блестящее знание древних языков, а свою обширную богословскую, церковно-историческую и философскую эрудицию приобрел уже самостоятельным трудом. Митрополит Платон, заметив его исключительные способности и редкий проповеднический дар, назначил его лаврским проповедником и убедил принять постриг.

Через год после пострига, в 1809 г., когда началось преобразование духовных школ, иеромонаха Филарета вызвали в Училищный комитет для усмотрения. Его сильный и ясный ум, замечательная эрудиция обратили на себя внимание митрополита Амвросия и обер-прокурора князя Голицына. Они стали его покровителями. Молодого иеромонаха назначили инспектором Петербургской академии, и уже в 1812 г. он стал ректором Петербургской академии и архимандритом Новгородского Юрьева монастыря. В 1814 г. ему, первому в России, была присвоена степень доктора богословия.

В эти годы учено-педагогическая деятельность святителя Филарета была до крайности напряженной, превышала обыкновенные человеческие силы. С 1810 по 1817 г. он разработал почти полный курс богословских и церковно-исторических наук, читавшихся в академии. Он вспоминал впоследствии: «Мне должно было преподавать, что не было мне преподано». В связи с академическими лекциями архимандрит Филарет написал свои первые книги «Начертание церковно-библейской истории» и «Записки на Книгу Бытия».

В Петербурге он произвел сильное впечатление глубокомыслием и красноречием своих проповедей. В его проповедях чувствовалось сильное влияние святых отцов, особенно святителя Григория Богослова. Темы для проповедей он выбирал современные, волновавшие людей в эпоху мистических увлечений – о дарах и явлениях Святого Духа, о тайне Креста, о «гласе вопиющего в пустыне».

Архимандрит Филарет знал увлечения и заблуждения современников. Как и все образованное общество, он много читал тогда «мистических» писателей– Юнга-Штиллинга, Эккартсхаузена, Фенелона. Его интересовали все явления духовной жизни, но при этом он оставался трезвым церковным мыслителем, чуждым мистического энтузиазма.

В 1817 г. архимандрит Филарет был хиротонисан в викарного епископа Ревельского, через два года получил самостоятельную Тверскую кафедру, в 1820 г. был переведен в Ярославль, через год – в Москву, в 1826 г. возведен в сан митрополита.

Святитель Филарет стал любимым архипастырем москвичей, в нем они видели самую главную знаменитость столицы. В 1842 г., после резкой размолвки с обер-прокурором Протасовым, митрополит Филарет перестал выезжать в Петербург на заседание Синода, но и оставаясь безвыездно в Москве, он сохранил свой исключительный, небывалый авторитет. За наставлениями к нему приезжали архиереи со всей России. К его мудрости обращалось и светское правительство, ища совета не только в церковных, но и в государственных делах.

Уже в 20-х гг. император Александр I настолько доверял ему, что сделал его вместе с Голицыным и Аракчеевым хранителем государственной тайны об отречении от престолонаследия Константина и поручил ему составить об этом манифест, который до кончины Александра I хранился в московском Успенском соборе. К его мнениям прислушивалось правительство при проведении реформ 60-х гг. Это он составил текст императорского манифеста 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Имя митрополита Филарета было хорошо известно и чтимо на православном Востоке. Восточные патриархи со вниманием знакомились с его суждениями.

Крайняя занятость церковно-административными трудами оставляла ему мало времени для богословских занятий. Много писал он только в ранние годы. Тогда появились его «Разговор уверенного с испытующим» и первая редакция «Катехизиса». В поздние годы митрополит богословствовал только с церковного амвона. Но его проповеди содержат в себе целостную богословскую систему. В них он прежде всего выступает как толкователь Священного Писания. Писание он называл «единым и достаточным источником учения веры», но Библию митрополит Филарет никогда не рассматривал отвлеченно и обособлено от Церкви. Писание, учил он, это запись Священного Предания.

С особым вниманием святитель останавливался в своих проповедях на размышлениях о Кресте. В Евангелии главное для него – это Крест: «Судьба мира висит на Кресте Его, жизнь мира лежит во гробе Его. Сей Крест озаряет светом плачевную страну жизни, из гроба Его взыдет солнце блаженного бессмертия». В проповеди на Великую пятницу он говорил о тайне Креста как о таинстве Божественной любви: «Что там!.. Ничего, кроме святой и блаженной любви Отца и Сына, и Святого Духа к грешному и окаянному роду человеческому. Любовь Отца – распинающая, любовь Сына – распинаемая, любовь Духа – торжествующая силою крестною». «Смерть Иисуса есть средоточие сотворенного бытия», – говорил святитель.

«Богословие рассуждает», – любил повторять митрополит Филарет. В его богословском рассуждении, всегда взвешенном и отточенном, целомудренно строгом, чувствуется трепет верующего сердца.

В 1867 г. состоялось празднование 50-летнего юбилея архиерейского служения святителя. Торжественные литургии совершались во всех храмах Вселенской Православной Церкви. После празднества митрополит отъехал в Троице-Сергиеву лавру. 17 сентября он увидел во сне отца, который сказал ему: «Береги 19 число». Святитель приобщался Святых Христовых Таин 19 сентября и 19 октября. После литургии 19 ноября на Троицком подворье в Москве митрополит Филарет не вышел к обеду. Так последовала блаженная кончина московского архипастыря. Великого иерарха погребли в Свято-Духовском храме Троице-Сергиевой лавры.

Россия и Православная Церковь после кончины святителя почувствовали невосполнимую утрату.

12. Святители Игнатий (Брянчанинов) и Феофан (Говоров), затворник Вышенский

Великими духовными писателями и учителями христианской жизни, верными выразителями святоотеческих традиций в русском богословии 19 в. были святители Игнатий и Феофан Затворник.

Святитель Игнатий (в миру Дмитрий Александрович Брянчанинов) родился 5 февраля 1807 г. в селе Покровском Вологодской губернии. Брянчаниновы – старинный дворянский род, восходящий к оружейнику святого князя Димитрия Донского – Михаилу Бренко. Уже в отроческие годы Дмитрий мечтал о монашестве, но отец требовал от сына, чтобы тот выбрал карьеру, подобающую дворянину. «Детство мое, – писал впоследствии епископ Игнатий, – было преисполнено скорби».

По настоянию отца он поступил в Петербургское военно-инженерное училище. Благодаря своим способностям и прилежанию он обратил на себя внимание великого князя Николая Павловича, будущего императора, который опекал это училище. Но учебные успехи не давали внутреннего удовлетворения. «Родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, – писал он позже, – явился голод, явилась тоска невыносимая по Богу. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни. И точно – это было томление души, удалившейся от истины в жизни своей, Бога». В училище вокруг Дмитрия сложился кружок религиозно настроенных юнкеров, которые вечерами собирались для усердной молитвы и обсуждения богословских вопросов. К этому кружку принадлежали Михаил Чихачев (впоследствии архимандрит) и, несколько позже, Н. Ф. Фермор.

По окончании училища Брянчанинов был направлен на службу в Динабург. «В строгих думах снял я мундир юнкера, – писал он потом, – и надел мундир офицера. Я сожалел о юнкерском мундире: в нем можно было, приходя в храм Божий, стать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать, сколько душе угодно». Офицерская служба его продолжалась недолго. Осенью 1827 г. он заболел и подал прошение об отставке.

Уволенный со службы юный ревнитель благочестия отправился в Александро-Свирский монастырь и поступил в послушание к подвизавшемуся там опытному старцу преподобному Леониду. Свой послушнический искус он продолжил в Кирилловом Новоезерском монастыре под руководством старца Феофана, в Площанской и Оптиной пустынях, и, наконец, в Глушицкой обители под Вологдой, где в 1831 г. был пострижен в монашество с именем Игнатий в честь священномученика Игнатия Богоносца.

Когда император Николай вспомнил о своем любимце военном инженере Брянчанинове и узнал, что тот принял постриг и управляет древней Пельшемской обителью, он вызвал его к себе в Петербург и велел назначить строителем Троице-Сергиевой пустыни, расположенной возле столицы и находившейся тогда в упадке. 24 года святой Игнатий управлял этой обителью. Его взгляды на монашество складывались под влиянием святоотеческих аскетических творений и бесед со старцами Леонидом и Феофаном Новоезерским. Трудами настоятеля в Сергиевой пустыни был введен общежительный устав – в обители возобновилась аскетическая жизнь. В 1838 г. архимандрит Игнатий был назначен благочинным монастырей Петербургской епархии. Он много сделал тогда для возрождения древнего Валаамского монастыря, поставив его настоятелем духовно опытного подвижника игумена Дамаскина.

В 1857 г. архимандрит Игнатий был хиротонисан во епископа Кавказского и Черноморского. После хиротонии он прибыл в свой кафедральный город Ставрополь. Святитель Игнатий содействовал улучшению положения местного духовенства. Благодаря его заботам в Ставрополе был создан хороший церковный хор, построен архиерейский дом, благоустроена духовная семинария.

Болезнь вынудила его летом 1861 г. уйти на покой и поселиться в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Здесь он подвизался до самой кончины, последовавшей 30 апреля 1867 г. в Неделю жен-мироносиц. В монастыре он вел обширную переписку с людьми, искавшими у него совета и наставления, и писал богословские сочинения.

Самые значительные труды епископа Игнатия – «Аскетические опыты», «Аскетическая проповедь», «О молитве Иисусовой», «Приношение современному монашеству», «Беседа старца с учеником», «О терпении скорбей», «Слово о смерти».

В «Аскетических опытах» начертан идеал духовного трезвения, собранности и смирения. Но аскетическое делание не заслоняло для святого Игнатия конечной цели подвижничества – стяжания благодатного мира и встречи со Христом. «Ты приходишь! – писал он. –Я не вижу образа пришествия Твоего, вижу Твое пришествие».

Мистические увлечения александровской эпохи встревожили его, и святитель не уставал в своих творениях предостерегать против мистической мечтательности, против нетрезвой прелестной «духовности», отравленной гордыней и превозношением. Не одобрял он и чтения инославных мистических книг. В западных святых Терезе или Лойоле святитель Игнатий видел самообольщенных и духовно поврежденных людей и даже называл их сумасшедшими. Предостерегал он и против чтения знаменитого «Подражания» Фомы Кемпийского, которое пользовалось тогда необычайным успехом не только в кругу религиозно настроенных светских лиц, но и среди некоторых монахов. Жесткими и резкими словами характеризовал святитель и светскую культуру. «Ученость, – говорил он, – светильник ветхого человека».

Состояние современной ему церковной жизни вызывало у него тревогу и скорбь. Еще будучи настоятелем Сергиевой пустыни, он в беседе с английским богословом В. Пальмером говорил с удивительной откровенностью: «Наше духовенство чрезвычайно лихо поддается новым и странным мнениям, читает книги неправославных и даже неверующих сочинителей… Россия, пожалуй, находится недалеко от взрыва в ней еретического либерализма. У нас есть хорошая внешность: мы сохранили все обряды и Символ первобытной Церкви, но все это мертвое тело, в нем мало жизни. Белое духовенство насильно сдерживается в лицемерном православии только боязнью народа». Святителя Игнатия тревожило и состояние современного ему монашества, над которым, считал он, нависла опасность постепенного обмирщения. Монахам он советовал держаться подальше от мира.

Младшим современником святителя Игнатия был другой знаменитый аскетический писатель святой Феофан Затворник (в миру Георгий Васильевич Говоров). Он родился в семье священника Орловской епархии в 1815 г. В 8-летнем возрасте Георгий поступил в Ливенское духовное училище, по окончании которого был переведен в Орловскую семинарию. Свое образование он завершил в Киевской духовной академии. Благодатное влияние на него оказала Киево-Печерская лавра.

В последний год своего студенчества он принял иноческий постриг в Киево-Братском монастыре с именем Феофан. После пострижения он вместе с монахом Макарием (Булгаковым), впоследствии знаменитым митрополитом Московским, посетил духовника лавры старца Парфения, который, благословив их, сказал: «Вот вы, ученые монахи, набрав себе правил, помните, что одно нужнее всего – молиться, и молиться непрестанно умом в сердце Богу, – вот чего добивайтесь».

Окончив академию со степенью магистра в 1841 г., иеромонах Феофан проходил обычное для ученого монаха административно-педагогическое послушание: был ректором Киево-Софийского духовного училища, инспектором Новгородской духовной семинарии, с 1844 г. читал в Петербургской духовной академии лекции по нравственному и пастырскому богословию. Эти лекции он показал архимандриту Игнатию (Брянчанинову), который отнесся к ним одобрительно. Курс нравственного богословия, прочитанный в академии, святой Феофан построил на святоотеческой аскетике. Отредактированные им впоследствии, эти лекции составили книгу «Путь ко спасению».

В 1847 г. иеромонах Феофан получил назначение в Иерусалим в Русскую духовную миссию и провел там под началом архимандрита Порфирия (Успенского) 7 лет. На Востоке он довел до совершенства знание греческого языка, изучал еврейский и арабский языки, сам много читал святых отцов и занимался переводами с древних рукописей.

Возведенный в сан архимандрита, святой Феофан после возвращения в Россию снова преподавал в Петербургской академии, был ректором Олонецкой духовной семинарии, настоятелем посольской церкви в Константинополе, а с 1857 г. – ректором Петербургской духовной академии.

В 1859 г. совершилась его хиротония во епископа Тамбовского. Во время одной из архипастырских поездок по Тамбовской епархии святитель посетил Вышенскую пустынь, которая понравилась ему и красотой местоположения, и, особенно, строгостью своего устава. Назначая настоятелем обители игумена Аркадия, преосвященный на прощание сказал ему: «Поезжайте, отец игумен, а там, Бог даст, и я к вам приеду». В 1861 г. епископ Феофан принял участие в торжествах открытия мощей святителя Тихона Задонского. Это событие оказало благодатное воздействие на его собственную духовную жизнь. Переведенный в 1863 г. на Владимирскую кафедру, он уже через три года подал, по примеру новоявленного угодника святителя Тихона, прошение об увольнении его на покой в Вышенскую пустынь. Ходатайство его было удовлетворено.

В Вышенской пустыни святитель провел 28 лет. Образ его жизни в обители был крайне строгим. Он ежедневно ходил ко всем службам и за богослужением, ради собранности ума и сердца в молитве, закрывал глаза. По воспоминаниям современников, случалось, что после литургии подносивший ему антидор стоял перед ним минуты две, пока он не открывал глаза и не брал антидор. В алтаре он никогда не произносил праздного слова. Поучений не говорил, но само его служение было живой проповедью для молящихся.

После пасхальных дней 1872 г. святитель Феофан уединился в затвор в монастырском флигеле, где принимал лишь настоятеля, духовника и келейника. В келии он устроил и освятил церковь в честь Богоявления Господня и последние 11 лет жизни ежедневно служил в ней Божественную литургию. Службу совершал один и молча по служебнику, иногда пел. Келейное правило он порой заменял молитвой Иисусовой. Кроме молитвенного правила, святитель в затворе читал Священное Писание и творения святых отцов, занимался иконописанием и литературно-богословскими трудами. Сам он со смирением говорил о своем затворничестве: «Из моего запора сделали затвор. Ничего тут затворнического нет. Я заперся, чтобы не мешали, но не в видах строжайшего подвижничества, а в видах беспрепятственного книжничества… так выходит, что я книжник, и больше ничего».

Святитель Феофан не преувеличивал значения затвора для духовного преуспеяния: «Когда молитва твоя до того укрепится, что все будет держать самого тебя в сердце пред Богом, тогда у тебя и без затвора будет затвор… Этого затвора ищи, – советовал он, – а о том не хлопочи. Можно и при затворенных дверях по миру шататься или целый мир напустить в свою комнату». Затворнический подвиг открыл святителю глубины человеческой души; став знатоком души, он делился плодами своей богомудрой опытности с другими.

В уединенной келии святитель Феофан не прервал письменного общения с миром. Ему писали иноки, религиозно настроенные интеллигенты, люди из простого народа. Для многих христиан, жаждавших спасения, он стал заочным духовником. Каждый день святитель получал по 20–40 писем. И ему удавалось по одному письму понять душу писавшего и в ответе сказать самое главное и нужное. Свои письма он впоследствии соединял в сборники и издавал. Из писем к княгине П. С. Лукомской была составлена одна из его главных книг – «Письма о христианской жизни».

В затворе святитель Феофан написал свои сочинения, за которые его в 1890 г. удостоили степени доктора богословия. В 1876 г. в его переводе вышел первый том «Добротолюбия» на русском языке. «Добротолюбие» святителя Феофана Затворника не совпадает по составу ни со славянским сборником преподобного Паисия Нямецкого, ни с греческой «Филокалией» преподобного Никодима Святогорца. Оно значительно полнее греческого подлинника. Кроме «Добротолюбия», Вышенский Затворник перевел «Слова» преподобного Симеона Нового Богослова и «Невидимую Брань» святого Никодима Святогорца. Среди его оригинальных творений особое значение имеют толкования на послания апостола Павла. В них он опирается всегда на святоотеческую экзегезу, в основном на творения святителя Иоанна Златоуста и блаженного Феодорита. Но он пользовался и новейшими западными комментариями.

Огромную ценность представляют труды епископа Феофана по аскетике. Главная тема их – душа, предстоящая Богу в сокрушении, покаянии и молитве. «Вся надежда тогда – Спаситель, – писал он, – а отсюда непрестанное «Господи помилуй»»; христианин, живя в Боге, «в изумлении погружается в Его непостижимой Беспредельности и пребывает в Божественном порядке». Молитву святитель Феофан Затворник называл «умным предстоянием Богу в сердце… Своя из сердца молитва делает ненужной молитву питательную». Обращаясь к ревнителю иноческого жития, он пишет: «Настоящего вам хочется? Но где же вы его найдете? Оно скрыто и невидимо, видимы только всякие послабления. Иной раз приходит на мысль, что лучше не видеть монахов, а, уединившись, жить строго по примеру древних иноков». «Один Бог да душа – вот монах, – учил он. – Келия его – окно на небо… Когда в сердце монастырь, тогда строение монастырское будь или не будь, все равно».

Святитель Феофан с тревогой смотрел на духовное состояние современного ему общества. «Того и гляди, что вера испарится, – писал он, – почти всюду спят… Через поколение, много через два иссякнет наше православие». «Следовало бы завести целое общество апологетов, – мечтал он, – и писать, и писать. Но только писать мало, народ нуждается в настоящей апостольской проповеди, исполненной Духа и силы. Поджигатели должны сами гореть. Горя, ходить повсюду– и в устной беседе зажигать сердце».

Святители Игнатий и Феофан имели разные мнения о природе человеческой души и духов. Святитель Игнатий полагал, что вполне невещественным и нематериальным является только Бог, а всякое тварное существо непременно ограничено пространством и временем, и в силу этого некоторым образом вещественны даже Ангелы и человеческие души. Он писал: «Душа – эфирное, весьма тонкое летучее тело, имеющее весь вид нашего грубого тела, все его члены, даже волосы, его характер лица, словом, полное сходство с ним». Демоны, по словам святителя Игнатия, входят и выходят из человека, как воздух при дыхании.

Иной взгляд выражал епископ Феофан. Он писал о простоте души. Для объяснения связи души и тела, считал он, нет нужды представлять душу вещественной, эту связь можно представить, как динамическое средство между ними. Труды святителя Феофана проникнуты живым святоотеческим духом, они являются чистейшим выражением Предания. Его творения рано узнали и оценили на Западе. Они переведены на многие иностранные языки.

Жизнь святителя-подвижника постепенно угасала. Готовясь к кончине, он писал: «Умирать – это не особенность какая, и ждать надо, как бодрствующий ждет ночи, чтобы уснуть, так и живущим надо впереди видеть конец, чтобы опочить. Только даруй, Боже, почить о Господе, чтобы с Господом быть всегда». 6 января 1894 г., в день престольного праздника своего келейного храма Богоявления, богомудрый вышенский затворник тихо почил. При его кончине никто не присутствовал. Всю жизнь он любил уединение и скончался наедине с Богом.

13. Богословская наука

Во второй половине 19 в. отечественная богословская мысль достигла своего расцвета. После столетия ученичества у Запада и инославных влияний, которое было одновременно эпохой собирания сил, эпохой культурного роста, русское богословие в возврате к святоотеческому наследию обрело для себя твердую почву. У истоков богословского подъема стоит имя святителя Московского Филарета.

В области библейской экзегезы крупным ученым был Михаил (Лузин), профессор Московской, а потом ректор Киевской духовной академии, в конце жизни– епископ Курский. Его толкования на Евангелия и Книгу Деяний апостольских легли в основу преподавания экзегетики в духовной школе. Написанная им книга «О Евангелиях и евангельской истории» явилась тонким, умным и строго православным ответом на отрицательную критику тюбингенской школы, Штрауса и, в особенности, Ренана.

В 50–60-х гг. выходили привлекавшие интерес читателей исагогические и экзегетические труды профессора Казанской духовной академии архимандрита Феодора (Бухарева) «О подлинности и ценности некоторых священных книг (Великих пророков, посланий апостола Павла и Третьей книги Ездры)», «Изъяснение на первую главу Книги Бытия». Его книга «Исследование Апокалипсиса» была запрещена цензурой. Плохо зная историю, не имея исторического чутья, автор попытался в ней истолковать исторический процесс и судьбы мира, опираясь на произвольные и надуманные толкования отдельных мест Откровения. В «Исследовании Апокалипсиса» отразились настроения утопической мечтательности, унаследованные богословом от александровской эпохи. Ответом Бухарева на цензурный запрет было сложение иноческих обетов, отречение от священства и вступление в брак. За этим последовали неудачные попытки печататься, общественный остракизм, нищета и ранняя смерть.

В конце столетия появилась незаурядная работа епископа Таврического Михаила (Грибановского) (1856–1898) «Над Евангелием». Книга носит не столько экзегетический, сколько апологетический характер. Магистерское сочинение епископа Михаила названо «Опыт изъяснения основных христианских истин естественной человеческой мыслью». В печати вышла лишь первая часть диссертации под названием «Истина бытия Божия».

В 1884 г. вышел обстоятельный курс основного богословия профессора Н. П. Рождественского «Христианская апологетика». Этот труд отличается особенной полнотой в изложении материала.

В области богословской апологетики и христианской философии глубиной и оригинальностью мысли отличается трехтомное сочинение архиепископа Херсонского Никанора (Бровковича) «Положительная философия и сверхъестественное откровение». В нем ведется аргументированный спор с позитивизмом и материализмом ради оправдания веры разума. Архиепископу Никанору принадлежит также «Разбор римского учения о видимом главенстве в Церкви». Архиепископ Никанор был замечательным проповедником. В проповедях о Завете Божием, произнесенных в 70-х гг., он развивает мысль о том, что до сотворения мира, в вечности, уже «совершилась сущность творческого, искупительного, спасительного Завета», и Пресвятая Дева «прежде века стала посредницей между миром, человеком, воплощенным Сыном Божиим и Божеством». В своем гомилетическом наследии архиепископ Никанор близок со святителем Филаретом Московским.

Ему принадлежит также мемуарный труд «Воспоминания», в которых живо и интересно повествуется о важных событиях церковной жизни, свидетелем которых был автор. В «Воспоминаниях» дан ряд талантливо очерченных портретов церковных и государственных деятелей, которых знал мемуарист: митрополитов Макария (Булгакова), Платона (Городецкого), Исидора (Никольского), архиепископов Смарагда (Крыжановского) и Афанасия (Дроздова), обер-прокуроров К. П. Победоносцева, В. К. Саблера.

Первым опытом полного изложения догматики в 19 в. стал вышедший в 1848 г. труд ректора Киевской духовной академии архимандрита Антония (Амфитеатрова), впоследствии архиепископа Казанского, «Догматическое богословие».

В 1852 г. вышла пятитомная «Полная система догматического богословия» пресвященного Макария (Булгакова). Митрополит Макарий родился в 1816 г. в Тамбовской епархии. Образование получил в Киевской академии, с 1842 г. преподавал в Петербургской академии. В 1851 г. состоялась его архиерейская хиротония. С титулом епископа Винницкого он несколько лет состоял ректором СПбДА. Впоследствии занимал Тамбовскую, Харьковскую и Литовскую кафедры. Скончался в 1882 г. в сане митрополита Московского. Это был один из самых разносторонних и плодовитых русских богословов и известный церковный историк, его труды составили целую эпоху в церковной науке.

«Догматика» митрополита Макария многократно переиздавалась, была переведена на французский язык. В книге собран большой, почти исчерпывающий библейский и патристический материал. Архиепископ Никанор (Бровкович) находил в «Догматике» митрополита Макария «необыкновенную мерность и верность богословского взгляда, необыкновенный дар найти и указать границу между положением богословским и небогословским, между догматической богооткровенной истиной веры и положением человеческого, хотя и богословского мнения». А историк П. Знаменский писал, что этот «труд совершеннейший из всех, какие до него являлись». В действительности, по полноте материала макариевская «Догматика» не знает себе равных в русской богословской литературе. Она и поныне остается прекрасным справочником.

В 1897 г. вышел «Опыт православного догматического богословия с историческим изложением догматов» архимандрита Сильвестра (Малеванского), позже епископа и ректора Киевской духовной академии. В отличие от «Догматики» митрополита Макария, этот труд пронизан историзмом.

Историческая сторона догмата находилась в центре внимания и профессора Петербургской духовной академии А. Л. Катанского (1836–1919). В статьях и лекциях он писал о важности исторического и даже историко-филологического анализа отеческих текстов. А. Л. Катанский тщательно отделял «библейское» богословие от церковного, или «патристического», а «патристическое» распределял по эпохам и отдельным отцам.

По нравственному богословию одной из самых распространенных книг была «Православно-христианское учение о нравственности» (1887) ректора Петербургской духовной академии протоиерея И. Л. Янышева, впоследствии протопресвитера. Критики этой чрезвычайно популярной работы отмечают стремление автора к компромиссу с расхожей «естественной» нравственностью, в которой они находят «моралистический уклон» от святоотеческой аскетической антропологии.

В 19 в. вышел ряд руководств по пастырскому богословию – архиепископов Смарагда (Крыжановского) и Афанасия (Дроздова), архимандритов Антония (Амфитеатрова), Кирилла (Наумова), Бориса (Плотникова), профессора В. Ф. Певницкого. Одним из наиболее глубокомысленных сочинений в этой области является труд протоиерея С. А. Соллертинского «Пастырство Христа Спасителя» (1887).

Кроме пасторологических сочинений научного характера, в 19 в. выходили также практические руководства для пастырей. В первой половине столетия лучшей книгой в этом роде были «Письма о должностях священного сана» А. С. Стурдзы (1841), а во второй – «Практическое руководство для священнослужителей» П. И. Нечаева (1884) и «Святое, высокое служение иерея Божия – добровольное мученичество» игумена Тихона, в котором излагаются аскетические воззрения на пастырское служение, близкие к мыслям святителя Феофана Затворника.

В 1803 г. вышел классический труд по истолковательной литургике «Новая скрижаль» епископа Вениамина (Краснопевкова-Румовского), который многократно переиздавался и долгое время служил семинарским учебником.

Во второй половине столетия в литургической науке возобладал исторический метод. С ним связаны труды по литургике, принадлежащие архиепископу Филарету (Гумилевскому) и профессору А. Л. Катанскому. Крупнейшим русским литургистом был И. Д. Мансветов. В своих исследованиях он обратился к древним рукописям, содержавшим богослужебные последования. За каждым чинопоследованием он видел тысячелетнюю историю его становления.

Заметным толчком к развитию каноники в России послужило издание в 1839 г. полного свода канонов – «Книги правил». Автором первого русского учебника по церковному праву «Записки по церковному Законоведению» (1848) является протоиерей Иоанн Скворцов, который читал каноническое право в Киевском университете святого Владимира. Первая серьезная попытка не компилятивного, а научного изложения системы церковного права принадлежит епископу Иоанну (Соколову). Его труд, вышедший в 1853 г., озаглавлен «Опыт курса церковного законоведения», написанный в виде толкований на правила. Курс епископа Иоанна отличается ясностью изложения, богословской глубиной интерпретации канонов, проницательным историзмом в оценке источников.

Самый полный из учебников церковного права принадлежит профессору Казанской академии и Казанского университета И. С. Бердникову. Он вышел в 1888 г. и озаглавлен странным образом – «Краткий курс церковного права». Широкой известностью пользуется «Курс церковного права» профессора Ярославского юридического лицея Н. С. Суворова, впервые изданный в 1889–1890 гг., впоследствии переработанный в «Учебник церковного права», многократно переиздававшийся. Н. С. Суворов– квалифицированный юрист, превосходно знавший источники канонического права и историю церковных институтов, как восточных, так и западных. Вместе с тем его работа страдает существенными теоретическими изъянами. Убежденный апологет синодальной системы, Н. С. Суворов строит свой курс не столько на канонах, сколько на законах и распоряжениях российского правительства по Ведомству православного исповедания. Наиболее удачным русским руководством по канонике является «Курс церковного права» А. С. Павлова, посмертно изданный по студенческим записям его лекций на юридическом факультете в Московском университете в 1902 г. Он написан хорошим, живым языком, не особенно свойственным юридической литературе, и отличается продуманной системой изложения, а главное, строго православной позицией автора, которая сочетается с основательной юридической компетенцией.

Из отдельных отраслей церковного права в русской науке особенно много удачных исследований относится к источниковедению. Первый серьезный труд в этой области принадлежит митрополиту Евгению (Болховитинову), который составил «Историческое обозрение российского законоположения» (1825). В 1839 г. посмертно вышло второе издание исследования петербургского юриста Г. А. Розенкампфа «О Кормчей книге». Розенкампф тщательно исследовал и разделил на разряды и фамилии все доступные ему списки «Кормчей». Известный археограф и источниковед Н. В. Качалов в 1850 г. выпустил работу «О значении Кормчей в системе древнего русского права». Изучение «Кормчей» он включил в общий контекст церковного права допетровской Руси. Во второй половине 19 в. вышел ряд источниковедческих трудов А. С. Павлова: «Первоначальный славяно-русский номоканон», «Книги законные», «Номоканон при Большом требнике». Текстологическое исследование древних пергаментных списков «Кормчей» связано с именем крупного палеографа и филолога И. И. Срезневского, опубликовавшего ряд статей о сербских и русских редакциях «Кормчей» в 1870–1890 гг.

Крупными канонистами 19 в. были также архиепископ Литовский Алексий (Лавров-Платонов), профессора Т. В. Барсов и Н. А. Заозерский.

Совершенно особое место в русской духовной литературе занимает «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» (1856) иеромонаха Парфения, написанное простодушно и бесхитростно. «Сказание» продолжает традицию древнерусских «хожений» по Святой Земле, начатую игуменом Даниилом (13 в.). Книга инока Парфения имела успех среди читателей разных сословий: и грамотных простолюдинов, и людей высшей культуры. Известна высокая оценка этой книги Ф. М. Достоевским.

Не менее своеобразно и еще одно знаменитое творение отечественной духовной литературы– «Откровенные рассказы странника». Это книга о молитве Иисусовой, написанная от лица богомольца-подвижника из мирян-простолюдинов. «Откровенные рассказы» переведены на многие иностранные языки.

Из числа проповедников 19 в. особенно знаменит святитель Херсонский Иннокентий (Борисов) (1800–1855), которого назвали русским Златоустом. Он выпускник, профессор и ректор Киевской духовной академии. Его гомилетическое наследие составляет около 500 проповедей. Они посвящены в основном изложению догматического и нравственного учения Церкви, но содержат в себе также и резкие обличения пороков паствы.

Архиепископ Иннокентий умел увлечь слушателей неожиданно острой постановкой вопросов. Он старался говорить, обращаясь не только к уму, но и к сердцу, воображению пасомых. По словам историка, «слушатели архиепископа Иннокентия видели у него богословскую истину, строгую и важную, в таком блестящем одеянии, какого они никогда себе не представляли». Живое чувство проповедника, образность и красочность его языка, необычайное искусство произношения и одушевление производили на слушателей сильное впечатление. Эти проповеди, изданные и много раз переизданные, читались во всех уголках России.

Святителю Иннокентию принадлежит книга «Последние дни земной жизни Иисуса Христа» (1847), написанная с замечательным литературным талантом. Митрополит Макарий (Булгаков) говорил, что преосвященный Иннокентий «не был богословом-ученым, искусство человеческого слова – вот в чем его призвание».

Замечательным проповедником был еще один херсонский архипастырь архиепископ Димитрий (Муретов) († 1883). Его проповеди отличаются внешней безыскусственностью, но всегда глубоки по смыслу и проникнуты теплотой веры и искренним благочестием.

Проповеди протоиерея Иродиона Путятина († 1869), служившего в Рыбинске, отличаются лаконизмом, силой слова, особой задушевностью тона. Они обращены к простым, некнижным людям. Отцу Иродиону удавалось, как никому другому, излагать высокие истины христианства на языке, хорошо понятном народу. Его проповеди выдержали более 20 изданий, они и ныне служат прекрасным образцом для приходских пастырей.

14. Церковно-историческая наука

Рубеж 18 и 19 вв. был эпохой пробуждения национального самосознания и углубления интереса к отечественной истории. Уже в конце 18 столетия в духовных школах больше внимания стало уделяться исторической науке. Наиболее просвещенные иерархи по личной инициативе открывали в епархиальных семинариях курсы церковной и гражданской истории. Благодаря настойчивости митрополита Платона в 1798 г. вышел указ о преподавании церковной истории в богословском классе академий и семинарий.

В середине 19 в. церковно-исторические кафедры академий разделили на 4 отдельных кафедры: библейской истории, общецерковной истории, истории Русской Церкви и новой истории западных Церквей. В 1869 г. история Церкви была включена в учебные планы историко-филологических факультетов светских учебных заведений. Уже в первой четверти века церковно-историческая наука обрела под собой твердую почву благодаря тому, что в основу исторических исследований авторы стали полагать самостоятельный анализ рукописных исследований.

Крупнейший историк начала столетия митрополит Киевский Евгений (Болховитинов) родился в 1767 г. в Воронеже, получил образование в Московской духовной академии. Хиротонисанный во епископа Старорусского в 1804 г., он занимал впоследствии Вологодскую, Калужскую, Псковскую, а с 1822 г. – Киевскую кафедру. Скончался в 1837 г.

Митрополит Евгений был преданным науке ученым, история и археология были любимыми предметами его занятий. Во всех городах, где ему пришлось служить, он тщательно изучал местные архивы и библиотеки, собирал и издавал археографические памятники. Результатом его тщательных текстологических, археологических изысканий стали «История княжества Псковского с историей псковской иерархии», «Описание Воронежской губернии», «Исторические сведения о Вологодской иерархии и о пермских, вологодских и устюжских архиереях», «Описание монастырей Вологодского края», «Описание Киево-Софийского собора с историей киевской иерархии», «Жизнеописание епископа Тихона Воронежского» и еще целый ряд исторических исследований по различным темам.

Чрезвычайно ценными справочными пособиями, не утратившими значения в настоящее время, являются два его библиографических словаря: «Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-Российской Церкви» (1818) и «Словарь светских писателей», изданный посмертно в 1840 г.

Самый значительный труд митрополита Евгения «История российской иерархии» в шести частях вышел под именем архимандрита Амвросия (Орнатского), позже епископа Пензенского. Отец Амвросий был только помощником митрополита Евгения в составлении этого труда.

Широкую известность приобрели в свое время церковно-исторические сочинения А. Н. Муравьева. Его «История Русской Церкви» (1838) служила учебным руководством для духовных школ. Переведенная на иностранные языки, она долгое время являлась главным источником для ознакомления иностранцев с русской церковной историей. Муравьеву принадлежат и такие труды, как «Жития святых Русской Церкви, также иверских и славянских», «Краткое изложение избранных житий святых по руководству Четьих Миней», «Сношение России с Востоком по делам церковным».

Крупнейшим церковным историком был архиепископ Черниговский Филарет (Гумилевский) (1805–1866), питомец Московской духовной академии, ее профессор и ректор. В 1848 г. он издал пятитомную «Историю Русской Церкви». Это было исследование серьезного ученого, с широкими и продуманными обобщениями. У него впервые вся русская церковная история представлена как живое целое, от Крещения Руси до царствования Николая I. И история эта рассказана вдумчиво, с глубокой заинтересованностью. Суждения автора отличаются резкостью, остротой. История синодальной эпохи написана у него по тем временам необычайно откровенно и смело.

Известно, сколь велико было влияние архиепископа Филарета на становление русской церковно-исторической школы, на углубление историзма в отечественных трудах по патрологии и догматическому богословию, на формирование научно-богословского мировоззрения протоиерея Александра Горского, который в лекциях по церковной истории так изложил свое научное кредо: «История как наука подлежит общим законам исторической истины. Предмет церковной истории – истина абсолютная, истина вечная. История Церкви не есть набор фактов мертвых и сухих, не есть механическая регистрация событий и явлений, но наука, обобщающая факты, устанавливающая между ними внутреннюю связь, изучающая идейную сторону фактов, не простое собирание фактов и объединение по принципу однородности. История Церкви должна знакомить не с фактами церковно-историческими, а с жизнью церковно-исторической».

Соработником и в своем роде соперником архиепископа Филарета (Гумилевского) в области не только богословской, но и церковно-исторической науки был его современник митрополит Макарий (Булгаков). Ему принадлежит «История Русской Церкви» (1857–1883), прерванная кончиной автора на двенадцатом томе, повествующем о Соборе 1666–1667 гг. По богатству и полноте материала этот капитальный труд до сих пор не знает себе равных в историографии Русской Церкви. Он сопоставим разве что с гражданской «Историей России с древнейших времен» С. М. Соловьева. Митрополит Макарий ввел в научный оборот ряд новых документов – неизвестных ранее летописных текстов, рукописных житий святых. Благодаря ему достоянием науки стало много неизвестных прежде исторических фактов. При этом встречавшиеся в источниках противоречия митрополит Макарий разрешал тонко и осторожно.

Русская Церковь, по верному представлению историка, является только частью Вселенской Православной Церкви, и она всегда сохраняла полное внутреннее единение с другими поместными Церквами, содержала одинаковую с ними веру, один и тот же устав, свято блюла древние каноны. Автор разделяет историю Русской Церкви на три периода: полной зависимости от Константинопольской Церкви – до 1240 г., постепенного перехода к самостоятельности – до 1589 г. и период ее автокефального бытия – с 1589 г.

Повествования митрополита Макария, в отличие от «Истории» архиепископа Филарета, ведется в беспристрастном и спокойном тоне. Этот монументальный труд является бессмертным памятником изумительного трудолюбия, любознательности и эрудиции ее автора.

Митрополиту Макарию принадлежат и другие исторические труды – «История русского раскола», «История Киевской духовной академии».

В 1871 г. вышло «Руководство к русской церковной истории» профессора Казанской академии П. В. Знаменского, многократно переизданное и ставшее на многие годы лучшим семинарским учебником по истории Русской Церкви. «Руководство» Знаменского – не научное исследование, а учебное пособие, но эта работа, отличающаяся необычайной емкостью, умелым отбором наиболее важных исторических фактов, взвешенностью и продуманностью оценок, к тому же написанная живым, выразительным языком, является превосходной книгой для тех, кто впервые приступает к систематическому изучению истории Русской Церкви. П. В. Знаменскому принадлежат также церковно-исторические монографии: «Чтения из русской церковной истории за время царствования Екатерины», «Черты из истории Русской Церкви за время царствования императора Александра I», «Духовные школы в России до реформы 1808 г.», «История Казанской духовной академии».

Появление в 1880 г. «Истории Русской Церкви», написанной Е. Е. Голубинским (1834–1912), стало событием в исторической науке. Вышедший из школы протоиерея Александра Горского, Голубинский унаследовал от него стремление к документальности, к тщательному критическому анализу памятников. От Горского идет и сравнительный метод Голубинского. Но в отношении Голубинского и к историческим документам, и к традиционным, устоявшимся оценкам, и даже к самим верованиям и благочестивым преданиям народа есть роднящий его с нигилистической публицистикой гиперкритицизм, мнительная недоверчивость и подозрительность. У него слишком заметен неуместный в историческом исследовании обличительный, почти разоблачительный пафос.

По историческому мировоззрению Е. Е. Голубинский был западником, апологетом Петра I, склонным к весьма мрачной оценке всей допетровской старины. Положительную черту в исторических воззрениях ученого составляет его особый интерес к религиозно-нравственной жизни народа. Голубинский предлагает свою периодизацию русской церковной истории: киевский, московский, петербургский, или синодальный, периоды.

Голубинским написаны также такие солидные труды, как «История канонизации святых в Русской Церкви», «История Троице-Сергиевой лавры», «Краткий очерк истории Православных Церквей Болгарской, Сербской и Румынской» и другие исследования.

В 19 в. вышел ряд научных трудов по истории западно-русской Церкви. Профессор Петербургской духовной академии М. О. Коялович написал «Историю русского самосознания», посвященную Брест-Литовской церковной унии. В 1883 г. в Варшаве была опубликована монография В. 3. Завитневича «Палинодия Захария Копыстенского и ее место в истории западно-русской полемики 16–18 вв.» Большую ценность для церковно-исторической науки представляют работы Малышева «Западная Русь в борьбе за веру и народность» и С. Т. Голубева «Петр (Могила) и его сподвижники».

В области общецерковной истории русская наука 19 в. открывается «Начертанием церковной истории» (в 2-х частях, 1817), принадлежащим святителю Иннокентию (Смирнову).

Крупнейшим знатоком церковной жизни христианского Востока был епископ Чигиринский Порфирий (Успенский). Родился он в семье псаломщика в Костроме в 1804 г. После окончания Петербургской духовной академии служил законоучителем в Петербурге и Одессе, был настоятелем Одесского Успенского монастыря, ректором Херсонской духовной семинарии. В 1848 г. Синод поставил архимандрита Порфирия во главе новоучрежденной Палестинской духовной миссии. Вынужденный покинуть Палестину в 1854 г. в связи с началом Крымской войны, архимандрит Порфирий вновь отправился на Восток в 1858 г., на этот раз преимущественно с научной целью – для разыскания и описания памятников церковной архитектуры, древних икон, архивов, библиотек и богослужебной утвари. Вернувшись в Россию, он привез с собой богатую коллекцию археологических и археографических памятников, собранных на Афоне, в Малой Азии, Сирии, Палестине, Египте и Эфиопии. После посвящения в епископа Чигиринского преосвященный Порфирий продолжил работу по изучению древних памятников.

Результатом его неутомимых трудов явились фундаментальные исследования по церковной истории, патристике, археологии, и среди них – «Вероучение египетских христиан», «Христианский Восток», «Богослужение абиссинцев», «История Афона», «Дионисий Ареопагит и его творения». Часть сочинений епископа Порфирия осталась неопубликованной, это «Богослужение Константинопольской Церкви», «Путешествия» по Италии, по Фессалонике. Ценнейший материал содержится в его многотомных мемуарах «Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки». Труды епископа Порфирия заложили твердую основу для разработки истории Византийской Церкви и нехалкидонских Церквей Востока. Великий подвижник церковной науки скончался в 1885 г. на покое, в Московском Новоспасском монастыре.

В области византологии крупным ученым был профессор Петербургской академии И. Е. Троицкий (1832–1902). Его исследования отличает широкий богословский и исторический кругозор. В центре научных интересов И. Е. Троицкого стояли взаимоотношения между Церковью и государством в Византии. Его лучшая монография «Арсений, патриарх Никейский и Константинопольский, и арсениты» посвящена одному из острых моментов в истории Византии.

Профессор А. П. Лебедев, читавший лекции в московских духовной академии и университете, был выдающимся византологом и великолепным знатоком истории Древней Церкви. Лучшая его книга– «История первых Вселенских Соборов» (1879). Им написан также целый цикл работ по истории Византийской Церкви.

В области истории Древней Церкви самым большим русским ученым был профессор Петербургской духовной академии В. В. Болотов (1853–1900). Он соединял в себе дар историка-аналитика и патролога с широким богословским кругозором. В его первой книге, посвященной Оригену, дан исчерпывающий анализ учения этого мыслителя о Святой Троице, включенного в историю святоотеческой мысли, соотнесенного со Священным Преданием. В монографии вскрыты сложные взаимоотношения между оригенизмом и арианством.

Главный труд В. В. Болотова – академический курс «Истории Древней Церкви» издан после кончины профессора по студенческим записям. Для «Истории» Болотова характерны высокая достоверность и надежность излагаемых фактов, умелое их соединение. На фоне живо написанной общей картины церковной жизни дан глубокий анализ отдельных исторических и богословских вопросов. Особенно велики достоинства 4-го тома, где содержится чрезвычайно емкий очерк истории богословской мысли эпохи Вселенских Соборов. По глубине и тонкости анализа, по доказательности аргументов, по убедительности выводов этот том принадлежит к лучшему из всего, что написано отечественными церковными историками и патрологами. Ранняя кончина прервала труд выдающегося ученого.

15. Монастыри и монашество

В 19 в. у российского правительства складывалось иное, в сравнении с 18 столетием, отношение к монастырям. В народном благочестии, в православии, в монашестве власти научились видеть одну из самых твердых духовных опор государства. Император Александр I часто посещал православные обители и беседовал с духовно опытными подвижниками и старцами. В 1812 г. монах Александро-Невской лавры Авель предсказал ему взятие Парижа. В 1816 г. в Киеве царь исповедовался у иеросхимонаха Вассиана, в 1823 г. в Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре Александр I посетил иеромонаха Амфилохия, в 1825 г. в Александро-Невской лавре он беседовал со схимником Алексием. Он посещал также Валаамский монастырь, где беседовал с известным подвижником старцем схимонахом Николаем. К монастырям благосклонно относились Николай I и Александр III.

На протяжении всего 19 в. открывались новые и восстанавливались ранее упраздненные обители. В 1828 г. был возобновлен Дивногорский Успенский монастырь в Воронежской, в 1844 г. – Святогорская Успенская пустынь в Харьковской епархиях, в 1850 г. восстановили Нило-Сорскую пустынь, а в 1886 г. – Межигорский монастырь под Киевом.

В 1881 г. право возобновлять и открывать новые монастыри передано было правительством Синоду. Монастырские штаты 1764 г. включали 225 монастырей с 5105 монашествующими, кроме того, удалось сохранить еще 161 заштатную обитель. Но уже в 1810 г. число монастырей в России увеличилось до 452, в 1836 г. их было 461, в 1855 г. – 544, в 1881 г. – 560, в 1889 г. – 631 и в 1907 г. насчитывалось уже 970 монастырей (522 мужских с 24 144 насельниками и 448 женских с 65 989 насельницами). Таким образом, за столетие число монастырей выросло более чем в два раза, а численность монашествующих с 1764 по 1907 г. увеличилось почти в 18 раз.

Из первоклассных монастырей четыре самых знаменитых именовались лаврами – Киево-Печерская, Троице-Сергиева, Александро-Невская (с 1797 г.) и Почаевская Успенская (с 1833 г.). Настоятелями лавр состояли местные архиереи, а управлялись они наместниками и духовными соборами. Семь монастырей считались ставропигиальными и находились в ведении Святейшего Синода, который управлял ими через Московскую синодальную контору; это были: Новоспасский, Симонов, Донской и Заиконоспасский монастыри в Москве, Воскресенский в Новом Иерусалиме, Соловецкий на Белом море и Спасо-Яковлевский в Ростове Великом.

Гораздо благополучнее, чем в первые годы после секуляризации церковных земель, складывалось материальное положение монастырей. Уже по указу 1805 г. монастыри получили право приобретать ненаселенные участки земли в дар и по завещанию, но на покупку земли по-прежнему каждый раз требовалось особое разрешение высочайшей власти, но указ 1835 г. предоставлял епархиальным кафедрам и монастырям право покупать участки размером до 300 десятин без санкции правительства. Из казны монастырям выдавались денежные пособия и строительные материалы. Особым преимуществом пользовались монастыри в западных областях России, пострадавшие от католической и униатской экспансии. Некоторым обителям предоставлялись особые льготы: Валаамский монастырь получил право беспошлинного провоза товаров через границу.

Материальное положение монастырей улучшалось и благодаря пожертвованиям от благотворителей из разных сословий, особенно от купцов. Купцы дарили и завещали монастырям на помин души не только деньги, но и иконы с золотыми и серебряными окладами, с драгоценными камнями, парчовое облачение, колокола, строили за свой счет монастырские церкви, корпуса келий. Пожертвования поступали от богатых помещиков, а еще чаще помещиц. Графиня Орлова-Чесменская в 1848 г. завещала 340 обителям более 1,5 миллиона рублей (около 1 миллиарда рублей по нынешнему курсу) – по 5 тысяч на каждый монастырь. Немалую часть монастырских доходов составляли доброхотные приношения благочестивых простолюдинов – крестьян, мещан, мастеровых.

В 19 в. монастыри с большим размахом развернули строительные работы: возводились новые просторные храмы, кирпичные корпуса келий и хозяйственных помещений, гостиницы для богомольцев. О былой нищете и разорении, которое пережили российские обители в 18 столетии, к середине 19 в. остались лишь смутные воспоминания.

Содействуя внешнему благоустройству монастырей, духовная власть и правительство издавали постановления, направленные на упорядочение их внутренней жизни. Этими постановлениями предусматривалась осмотрительность в принятии послушников и постригах, пресекалось пьянство, регламентировалось правило отпуска монашествующих, поддерживался общежительный устав, запрещалось производить сборы пожертвований в увеселительных заведениях.

Рост благосостояния монастырей позволил им проводить широкую благотворительную деятельность. Они строили школы для крестьянских детей, открывали детские и странноприимные дома, больницы, богадельни. Троице-Сергиева лавра, кроме обычных благотворительных учреждений, содержала школы: иконописную, певческую и ремесленную. Успех монастырей в благотворительном делании оказался тем прочнее, что это служение монашества миру было не исполнением повинности, которая возлагалась на иноческую братию указами Петра I и его преемников, а добровольным делом.

Особенной ревностью в благотворительном подвиге отличались женские обители, число которых в 19 в. значительно выросло. В первой половине столетия религиозное одушевление захватило немалую часть дворянского общества, что привело к умножению постригов среди девушек и вдов дворян. После реформ 60-х гг. перед одинокими крестьянками, освобожденными от крепостной зависимости, открылись почти беспрепятственные возможности для поступления в монастыри. В монастыре крестьянская девушка или вдова находила обстановку, близкую ее сердцу: монастырские послушания были похожи на ее домашние хозяйственные работы.

Женские обители, как правило, были беднее мужских. Даже штатные монастыри получали скудную помощь из государственной казны, а большинство женских монастырей числилось за штатом. Почти все новые женские обители создавались по личному почину их первоначальниц. Многие из них выросли из сестрических общин. Эти общины начинались с собраний верующих девушек за каким-нибудь рукоделием, которое начиналось и заканчивалось молитвой. Грамотные читали вслух жития святых и другие душеполезные писания. Со временем из этих благочестивых «посиделок» складывалась община с совместным проживанием сестер, а общая молитва разрасталась в уставное богослужение, на которое приглашались священники из близлежащих приходов. Наконец, сестры-чернички, как их называли в народе, обращались к архиерею с прошением о преобразовании общины в монастырь. Начинались долгие хлопоты: весьма часто у духовной власти возникали подозрения, не заражена ли община сектантскими настроениями. Когда эти подозрения рассеивались и хлопоты увенчивались успехом, то одних сестер постригали в мантию или рясофор, а другие оставались послушницами. Первоначальными средствами для новоучрежденного монастыря служили пожертвования богатых дарительниц или самих основательниц.

Так в 1823 г. в деревне Аносине под Москвой возник Борисоглебский монастырь. Его основательницей была княгиня Евдокия Мещерская, которая, овдовев через два месяца после замужества, собрала вокруг себя благочестивых крестьянок для общих трудов и молитв. В рукодельном труде княгиня не отставала от своих крепостных. После многолетних хлопот она достигла преобразования общины в монастырь, игуменьей которой московский святитель Филарет назначил саму княгиню, несмотря на ее отказ, дав ей при постриге имя Евгении. Мать Евгения скончалась в 1837 г. в возрасте 63 лет. Под ее началом Аносин Борисоглебский монастырь прославился высокой аскетической жизнью сестер и широким размахом благотворительности.

Подобным образом возник и Спасо-Бородинский монастырь, основанный М. М. Тучковой, вдовой знаменитого генерала, прославившегося в Отечественную войну 1812 г.

В 1813 г. в лесу, в окрестностях Задонска, была построена часовня, возле которой в маленьких избушках поселилось несколько крестьянок из близлежащих деревень. Здесь они проводили время в молитве и труде. В 1860 г., по почину крестьянки Е. П. Богатыревой, это поселение получило устройство сестрической общины, а еще через семь лет община была преобразована в общежительный монастырь.

Некоторые из общин были основаны под влиянием старцев. В сибирском городке Туринске под окормлением старца Зосимы сложилась одна такая община, но, несмотря на хлопоты в Петербурге, старцу не удалось получить разрешения на открытие обители. В 1826 г. сестры вместе со старцем приехали в Москву и поселились в доме приютившей их вдовы Бахметьевой. Часть своего подмосковного имения вдова пожертвовала на основание монастыря – так появилась Троицкая, или Зосимова, пустынь. Уже после кончины старца, наступившей в 1833 г., Зосимова община была преобразована в монастырь с общежительным уставом.

Основателем Дмитриевского женского монастыря в селе Троекурове Тамбовской епархии был пустынножитель старец Иларион (Фокин). Под окормлением преподобного Серафима Саровского пребывала Казанская Дивеевская община, устроенная еще в 1780 г., а также основанная самим святым «Мельничная» девичья община. Преподобный Амвросий Оптинский был основателем и духовником сестрической общины в Шамордине.

В последней четверти 19 в. из женских монастырей был особенно знаменит Свято-Богородский Леснинский, расположенный около современного польского города Бяла. В 1881 г. униатский храм в Лесне перешел к православным. Через 3 года после этого вокруг него сложилась сестрическая община во главе с матерью Екатериной, урожденной графиней Ефимовской († 1925 в Сербии). Сестры открыли школу для крестьянских детей, в которую принимали не только православных, но и католиков. В 1889 г. община была преобразована в монастырь, игуменьей которого стала мать Екатерина. К1914 г. в обители было 20 монахинь и 300 рясофорных сестер и послушниц. Инокини содержали больницу, приют для престарелых женщин, бесплатную амбулаторию, аптеку и даже медицинское училище. Они открыли среднюю школу для крестьян с обучением ремеслам, учительскую семинарию, сельскохозяйственное училище, держали обувную и переплетную мастерские, иконописную мастерскую, развели фруктовый сад и огород, устроили ферму и пасеку. Вокруг Леснинского монастыря сложилось еще четыре общины, тоже посвятивших себя главным образом служению ближним.

О размахе благотворительной деятельности всех вообще русских монастырей говорят такие статистические сведения: в 1887 г. монастыри содержали 94 больницы и 66 приютов для престарелых, две трети из этих учреждений приходилось на женские обители. И все-таки благотворительность не составляла и не могла составлять главного содержания иноческого подвижничества.

В 19 в. монашество переживало подлинное духовное возрождение. После ряда катастроф, выпавших на долю монастырей при Петре I, Анне и Екатерине II, они вновь восставали из разрухи как очаги духовной жизни, как живые свидетели неотмирности и святости Церкви. Под духовным руководством учеников «чудного старца» Паисия аскетическое подвижничество возродилось в древней Валаамской обители, Саровской и Оптиной, в Глинской и Санаксарской пустынях, в Новоезерском и Николо-Бабаевском монастырях. Во многих монастырях укоренилось старчество, и влияние старцев выходило далеко за монастырские стены, оказывая благодатное воздействие на жизнь всех слоев русского общества. Возрождению аскетического подвижничества в монастырях способствовали многие иерархи тех лет.

Особенной любовью к монашеству отличался киевский митрополит Филарет (в миру Федор Георгиевич Амфитеатров). Он родился в 1779 г. в семье священника Орловской епархии. Образование получил в Севской духовной семинарии. Приняв постриг, служил ректором сначала в Севской, потом в Уфимской и, наконец, Тобольской семинариях. В 1813 г. его назначили архимандритом древнего монастыря преподобного Иосифа Волоцкого. Сохраняя настоятельство в монастыре, он в 1814 г. стал инспектором Петербургской, где был удостоен степени доктора богословия, а затем Московской академии. В 1816 г. стал ректором преобразованной Московской духовной академии, а в 1819 г. был хиротонисан во епископа Калужского. После шести лет пребывания на этой кафедре Синод перевел его в Рязань. Преосвященный Филарет управлял потом Казанской и Ярославской епархиями. В 1837 г. он стал преемником почившего киевского митрополита Евгения.

Занимая высокое иерархическое положение, он оставался смиренным и кротким монахом, для которого главным делом жизни был молитвенный подвиг. Истинное смирение, совершенное незлобие и любовное отношение ко всякому человеку ему удавалось сочетать с высоким достоинством архипастыря, с разумной требовательностью к подчиненным клирикам. Митрополит Филарет был ревнителем аскетического возрождения. Он, может быть, первым из русских архиереев понял благодатный смысл старческого служения миру и, вопреки предрассудкам многих из своих собратий, видевших в старчестве посягательство на иерархический строй Церкви, всячески поощрял старцев. Еще в бытность калужским архиереем, он много сделал для укоренения старчества в находившейся в его ведении Оптиной пустыни. В Киеве митрополит Филарет поддерживал тесное духовное общение с известным печерским подвижником иеросхимонахом Парфением.

К синодальной системе митрополит Филарет относился критически и порой это отношение проявлял открыто. После 1842 г. он, подобно святителю Филарету Московскому, перестал выезжать в Петербург на заседания Синода, но из-за высокого авторитета обоих иерархов обер-прокурор Протасов молча терпел эту их обструкцию.

В отличие от митрополита московского, киевский митрополит не был поборником перевода Библии на русский язык. Не одобрял он и преподавания догматического богословия на русском языке и сам в свое время читал догматику по-латыни, но эта его позиция объяснялась вовсе не западничеством, скорее наоборот, он опасался, что преподавание богословия на общедоступном языке дает слишком широкую огласку еретическим учениям, что послужит соблазном для духовно незрелых людей.

Митрополит Филарет писал не много, но оставшиеся его «Беседы» на 5–11 главы Евангелия от Матфея и на Евангелие от Иоанна являются весомым вкладом в отечественную экзегетику. Проповеди святителя отличались сердечностью и искренностью, теплотой веры и глубоким благочестием. Замечательны оставшиеся после него письма.

В народе обоим Филаретам, которые при Николае I были всеми признанными столпами Русской Церкви, усвоили характерные имена: московского иерарха называли Филаретом Мудрым, а киевского – Благочестивым. Несмотря на разногласия по ряду вопросов церковной жизни, митрополит Филарет (Амфитеатров) относился с великим почтением к уму и опытности своего собрата и соименника, к глубине его богословских познаний, к безукоризненной строгости и точности его богомыслия. Он говорил, что каждую неделю перечитывает «Пространный катехизис», чтобы проверить свою мысль, сколь строго держится она в границах православного вероучения.

Еще в 1841 г., ревнуя о иноческом подвиге и спасении души, киевский святитель принял тайно великую схиму с именем Феодосия. Иерарх-молитвенник, иерарх-инок скончался в 1857 г., оплаканный паствой и всеми благочестивыми русскими людьми, которые любили и чтили его за высоту христианского духа, за чистоту и святость его жизни.

16. Подвижники иноческого благочестия

Среди подвижников благочестия в 19 в. немало было монахов в архиерейском сане. Один из них – святитель Мелетий Харьковский (в миру Михаил Иванович Леонтович). Он родился в 1784 г. По окончании Полтавского приходского училища мать-вдова определила сына в Екатеринославское духовное училище, потом – в семинарию в том же городе. В духовных школах Михаил воспитывался в холоде, голоде и нищете. Среди товарищей он выделялся благочестивым настроением, кротостью и способностями к наукам. Свое образование юноша завершил в Петербургской духовной академии, которую закончил в 1814 г. со степенью магистра, и был оставлен преподавателем греческого языка.

Из Петербурга его перевели в Киев инспектором семинарии, а потом академии. 11 февраля 1820 г. митрополит Евгений постриг Михаила Леонтовича в мантию с наречением имени Мелетий. После пострига святого Мелетия переводили из одной духовной школы в другую, пока, наконец, он не стал ректором Киевской духовной академии. В 1826 г. состоялась его хиротония во епископа Чигиринского, а через два года епископа Мелетия назначили на самостоятельную Пермскую кафедру. В Перми он совершал богослужения с таким пламенным молитвенным усердием, что народ почитал его за святого. После трех лет служения в Перми святителя перевели на Иркутскую кафедру с возведением в сан архиепископа. В Иркутске он стремился усилить евангельскую проповедь среди инородцев. Он ввел в епархии общерусский обычай стоять всем молящимся в храме с зажженными свечами при чтении страстных Евангелий.

Неутомимые труды и суровый сибирский климат расстроили здоровье святителя, и в 1835 г. состоялся его перевод на Харьковскую кафедру. До него в Харькове редко совершали архиерейские богослужения, а святитель Мелетий служил постоянно во все воскресные и праздничные дни. Свою душу архипастырь питал келейным молитвенным правилом и молитвой Иисусовой. Непрестанное творение Иисусовой молитвы и постнический подвиг очистили его душу, уготовили ее для принятия благодатных даров.

В июне 1838 г. в Харькове произошла сильная гроза с бурей, которая привела жителей в ужас. Но когда святитель преклонил колена пред иконами и помолился Богу, гроза и буря утихли. Поучая паству, святой сказал: «Этот настоящий страх быстротечен, а будущий вечен». После этого случая святитель занемог и болел уже почти беспрерывно до самой кончины.

Однажды ректор Харьковской семинарии архимандрит Иоанн обратился в Синод с доносом на своего архипастыря, обвиняя его в медлительности при решении епархиальных дел. Синод сделал внушение архиерею. После этого святитель Мелетий пригласил к себе ректора и спросил, какие дела тот имел в виду, ибо все дела он, несмотря на свои недуги, рассматривал срочно. Во время беседы он велел келейнику снять с себя рубаху, чтобы показать свои раны. Зрелище было поразительным: на правом плече кожи не было и виднелась голая сухая кость, такие же раны были на ребрах и на обоих бедрах. Архимандрит Иоанн в раскаянии, со слезами пал к ногам архиерея и услышал от него: «Бог тебя да простит, и я прощаю, иди с миром да молчи».

С узелком и палкой в руках, в простой монашеской ряске, святой навещал больных, лечившихся в университетской клинике. Около тяжелобольных садился и тихо беседовал с ними, уча их переносить страдания с христианским терпением, молиться умной молитвой и предавать себя воле Божией. Он раздавал больным духовные книги, а бедным полагал деньги под подушки.

6 декабря 1839 г. святитель в последний раз совершил литургию. С этих пор он уже не вставал, но продолжал еще заниматься епархиальными делами. За три дня до его кончины келейник, спавший на полу у ног святителя, в тонком сне увидел Мужа в багряной рясе с ликом, источавшим сияние, а с Ним двух Ангелов в облике юношей дивной красоты и старца в схиме, в котором он узнал святого Митрофана Воронежского. «Откройте!» – велел Муж в багряной рясе юношам, и те вскрыли грудь архипастыря до самого сердца, из которого высоко поднялось светлое пламя. «Довольно, – сказал Он, – пора успокоить». – «Повели, Владыко!» – отвечали юноши. Святитель Митрофан своей схимой покрыл разверстую грудь. На этом келейник со страхом проснулся, а святитель, успокаивая его, сказал: «Чего ты испугался? Не бойся, через три дня будет кончина».

Ранним утром 29 февраля 1840 г. святитель Мелетий в последний раз причастился, произнес благодарственные молитвы, простился с окружавшими и со словами «Простите меня» предал дух Богу. Шесть дней стояли его мощи в ожидании погребения, и на них не появилось признаков тления. Тело святого погребли в усыпальнице, под колокольней Харьковского Покровского монастыря.

В 1875 г. в усыпальнице случился пожар. Вокруг гробницы все обгорело, распаялся металлический гроб, но заключенный в нем деревянный гроб остался невредимым. Народное почитание святителя Мелетия началось сразу после его кончины. Особым заступничеством были ознаменованы его молитвы в годы Великой Отечественной войны. Мощи святителя ныне почивают в Благовещенском кафедральном соборе.

Подвижником высокой жизни был и пензенский епископ Амвросий (Орнатский), известный в церковной науке как соавтор «Истории российской иерархии», написанной им вместе с митрополитом Евгением (Болховитиновым). Он родился в 1778 г. По окончании Петербургской духовной академии преподавал в духовных школах. Затем управлял последовательно тремя обителями, в том числе Московским Новоспасским монастырем, где при нем происходил подъем аскетического подвижничества.

В 1816 г. архимандрита Амвросия хиротонисали в викарного епископа Новгородской епархии, а через три года перевели на самостоятельную Пензенскую кафедру. Архиереем он был требовательным и властным, с твердой волей, подчиненные клирики прозвали его за строгость Грозным. Объезжая епархии, он всматривался во все и за всякое нарушение неминуемо взыскивал с провинившегося.

Но всего суровей и безжалостней он был к самому себе. Постничество его простиралось до того, что он не ел ничего, кроме хлеба, редьки и огурцов, а в Великий пост одна или две просфоры составляли его пропитание. Все свои деньги и почти все вещи, вплоть до полотенец, он раздавал нуждавшимся.

В 1825 г. епископ Амвросий обратился в Синод с прошением уволить его на покой. Он поселился в Кирилло-Белозерском монастыре и подвизался там два последних года жизни, безысходно пребывая в келии и лишь изредка принимая монахов. Письма, которые приходили к нему, оставались лежать нераспечатанными у порога его келии, но его ответы на них, по свидетельству келейника, были удивительно меткими и мудрыми и вполне удовлетворяли писавших ему. По ночам инок-архиерей выходил из келии и до рассвета простаивал на паперти перед церковными вратами, безмолвно молясь с воздетыми горе руками. Подвижник скончался 26 декабря 1827 г.

В православном народе сохранилась благоговейная память о еще одном архиерее-аскете – воронежском святителе Антонии (в миру Авраамий Гаврилович Смирницкий). Он родился в 1773 г. в Полтавской епархии в семье священника. С детства выделялся среди сверстников усердием к храму, любовью к Богу и тихостью нрава. Образование он получил в Киевской духовной академии, после окончания которой поступил в Печерскую лавру и принял постриг с именем Антоний.

В лавре он строго хранил келейное правило, на тело надевал власяницу, ночи проводил в молитве, лишь краткое время отдыхая на жестком ложе.

Митрополит Платон, посетив Киевскую лавру, упрекнул святого Антония за то, что тот не пошел в учителя, сказав ему, что он ищет себе покоя. Смиренный монах ответил на это: «Точно, того покоя, о котором Спаситель наш говорил: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы»».

В 1815 г. отец Антоний был назначен наместником лавры и вскоре возведен в сан архимандрита. Наместником он был учительным и мудрым. Назидая иноческую братию, архимандрит Антоний не оставлял без внимания и богомольцев, поучал их в вере и добрых нравах.

В 1826 г. святого Антония хиротонисали во епископа Воронежского. Перед отъездом в епархию он говорил: «Не надеюсь на себя, там есть два святителя – Митрофан и Тихон. Их молитвы подкрепят меня». В годы своего архиерейства он часто служил, после литургии любил приглашать клириков и мирян к себе в келию и там назидал их своей беседой. К нему шли и ехали как к родному, он вникал в жизнь пасомых, помогал им молитвой, советом, деньгами. Зная о его высоком благочестии, многие с робостью приступали к нему, но после беседы с ним ощущали необыкновенную радость. Он любил угощать богомольцев трапезой, говоря: «Нельзя не принять приезжих, они гости святителя Митрофана, а я его служка». Во время объезда епархии архипастырь заходил в крестьянские избы, благословлял трапезы, которые устраивались для целого прихода, – порой на них собиралось до 5 тысяч народу.

Молитвами и трудами архиепископа Антония в 1832 г. состоялось прославление в лике святых угодника Божия святителя Митрофана. Он верил в святость и другого великого подвижника– епископа Тихона Задонского, мощи которого почивали в пределах его епархии. Однажды при проведении строительных работ в Задонском монастыре святитель велел негласно освидетельствовать их, а сам в это время стал в келии на молитву. Когда мощи святого были открыты, он подошел к могиле и, приняв их, благодарил Бога за Его милость.

Шел 1846 г., последний год земного жития архиепископа Антония. Исполненный непритворного смирения, он со скорбью говорил о себе: «Много лет я прожил, а нет добрых дел». Скончался он 20 декабря, в пятницу. Его погребли в Благовещенском соборе, возле усыпальницы святителя Митрофана.

В бытность архиепископа Антония настоятелем Киевской лавры в ней принял постриг инок святой жизни иеросхимонах Парфений. Он родился в 1790 г. в Тульской епархии в семье причетника Иоанна Краснопевцева. При крещении был наречен Петром. Когда отрок учился в Тульском духовном училище, в его душе зародилась жажда иной, лучшей жизни, чуждой земной суеты. Он полюбил молитвенное уединение. Однажды, уже студентом семинарии, он ушел в лес для молитвы, и там ему было видение: явился благообразный старец и сказал слова, глубоко запавшие в душу юноши: «Странен монах и земен мертвец». Это видение утвердило его в намерении отречься от мира, и в 1815 г., уволившись из семинарии, он пешком отправился в Киевскую лавру.

Там святой Антоний ласково принял его и назначил на послушание в просфорню. Вскоре он был поставлен начальником просфорни. Не предаваясь чрезмерным постническим подвигам, во всем умеренный, тихий, мирный, незлобивый, Петр без искушений проходил свой послушнический искус. Плотских страстей и нечистых помыслов он вовсе не знал.

В 1824 г. послушник принял постриг с именем Пафнутий. В ночное время, кроме молитв, отец Пафнутий занимался переписыванием святоотеческих книг. Его по-прежнему посещали видения, особенно часто являлась ему Пресвятая Богородица. После иерейского рукоположения он был назначен духовником лавры. Познание грехов человеческих погружало его в сокрушение и скорбь. «Бедные люди – говорил он, – если б они знали, какие блага они меняют на смрад греховный».

В 1838 г. митрополит Киевский Филарет облек его в схиму с наречением имени Парфений. С еще большей силой предался он молитве, которая срослась с его умом и сердцем и действовала даже во сне. Схимника смущала мысль, что он не испытал в своей жизни гонений. На это митрополит Филарет, успокаивая его, говорил: «На что тебе гонение? Ты сам себя гонишь. Кто пожелает жить твоей жизнью?» Самой большой его радостью было служение литургии в домовой церкви митрополита, с которым он был особенно близок духовно. Весну и лето он проводил с ним в Голосевской пустыни. Его пустынная келия стояла в чаще леса. В эту келию к старцу стекались посетители, и он вразумлял и утешал их.

Последние годы своего жития схимник провел в темной келии у Ближних пещер. С радостью ожидал он смерти и, сидя у гроба, приготовленного им для себя, говорил о будущей жизни, где праведники просияют, как солнце. Скончался старец Парфений в праздник Благовещения в 1885 г., который совпал с Великой пятницей. Митрополит Филарет на своих руках выносил его гроб и совершил чин погребения в Голосевской пустыни.

Иеросхимонах Парфений обладал даром церковного песнотворчества. Одна из составленных им молитв помещена в современном издании молитвослова. Она начинается словами: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, не попусти, чтобы суетность, самолюбие, чувственность, нерадение, гнев господствовали надо мною и похищали меня у любви Твоей…» После него остались также замечательные по духовной глубине изречения: «Кто сам не достиг в меру совершенства и начинает учить других – погубляет и то, что имел», «У человека нечистого и страстного и вещи все заражены страстями, не прикасайся к ним, не употребляй их», «Без молитвы нельзя снести уединения, без уединения нельзя стяжать молитвы», «Потеря благодати страшнее всех потерь», «Чем ближе приближаешься ты к Богу, тем сильнее враг ухватится за тебя».

Удивительна, подобна житию древних отшельников жизнь троекуровского старца Илариона (Фокина). Он родился в 1774 г. в крестьянской семье в Рязанской губернии. Иларион был молчаливым и робким мальчиком. Когда его обижали, он молился Богу за обидчика. Склонный к уединению, он чуждался не только сверстников, но и родителей. С детства полюбил он храм Божий, колокольный благовест наполнял его сердце несказанной радостью. Самым близким человеком мальчику был его богобоязненный дедушка, с которым он вместе ходил в церковь. Совершали они и дальние богомолья: к киево-печерским угодникам, в Троице-Сергиеву лавру. Молитва у нетленных мощей воспламеняла сердце мальчика духовной радостью. А родителям их странное дитя внушало тревогу: они опасались, что из него не выйдет настоящего хозяйственного крестьянина.

По смерти дедушки родители стали понуждать сына жениться. После долгих уговоров он согласился на это, но с тем условием, что по совершении брака отправится на богомолье. Согласно уговору, сразу после венчания Иларион скрылся из дому и втайне от родителей и жены ушел в Киев. Вернувшись домой, он томился семейной жизнью и на двадцатом году ушел из родной деревни в странствие по монастырям. Между тем жена подала на него жалобу в консисторию. Тогда Иларион оставил монастырь, в котором жил в ту пору, и скрылся в лесу, недалеко от родного села. Но мысль о монашестве не покидала его, и ему удалось упросить настоятеля раненбургской Петропавловской пустыни постричь его в рясофор.

Молодой инок выделялся среди братии строгим хранением устава и суровым постом, и это возбуждало к нему зависть. А его жена не оставляла попыток вернуть мужа домой. Тогда настоятель решил удалить инока Илариона из пустыни. Он поселился в овраге в выкопанных им пещерах, на литургию ходил в церковь в ближайшее село, а вечерню, утреню и келейное правило совершал в пещерах. В летний зной он полагал по 3 тысячи поклонов на открытой поляне под палящими лучами солнца. Питался он одной редькой, а постель себе изготовил из сучьев дуба. Когда однажды его нашли в обмороке от истощения, на его теле обнаружили вериги и сорочку из железной проволоки. К иноку начали приходить за советом и молитвами верующие люди. Он всех принимал, беседовал, утешал, от богатых брал дары и раздавал бедным. Но многолюдство тяготило его.

И он опять отправился в странствие: ходил в Киев, в Задонск, а чаще всего в Елец. В Ельце народ знал его, и когда он появлялся в городе, его окружала толпа людей, просила у него молитв и советов. Городское духовенство из ревности подавало на него жалобы, после чего городничий велел посадить его в тюрьму. После этого распоряжения городничий опасно занемог и, раскаявшись, приказал выпустить инока на волю.

Старец Иларион вернулся в свои пещеры. Однажды во время засухи соседний помещик князь Долгоруков в письме просил его помолиться о спасении урожая. И по молитве подвижника над полями князя прошел обильный дождь. Помещик пригласил старца в свою усадьбу и построил для него келию. После смерти князя дворовые люди стали обижать подвижника, стараясь выгнать его из усадьбы. Блаженный Иларион переселился к помещику Суханову, а от него в село Троекурово к Раевскому, где провел последние 29 лет своей жизни в отведенной для него келии.

Он жил в ней полузатворником, выходил только в церковь и принимал посетителей. К нему отовсюду стекались приношения, которые он раздавал нищим или жертвовал на постройку храмов. В великие праздники посылал в тюрьмы деньги, хлеб, сыр, яйца, рыбу.

И в глубокой старости облик его поражал духовной красотой. В одном из воспоминаний о нем сказано: «Ему было уже почти 80 лет, а казался он как в первой юности и редкой красоты, невольно приходило на мысль: «Дивен Бог во святых Своих!»» За 6 лет до кончины старец Иларион ослеп, но перед смертью чудесно прозрел. Преставился он 5 ноября 1853 г. Его погребли в гробе, который он сколотил своими руками, в выкопанной им самим пещере.

Подвижником высокого благочестия был и блаженный Георгий Машурин, которого знали до конца жизни как простого послушника, хотя он тайно принял монашеский постриг с именем Стратоника. Он был дворянин и офицер, но в 29-летнем возрасте ушел в отставку и поступил в Задонский монастырь. Через год послушник затворился в маленькой келии, которая отапливалась лишь зимой. Под землей он вырыл пещерку и в ней коленопреклоненно молился целыми днями, а ночи проводил за чтением Священного Писания и святоотеческих творений. Пищу он вкушал не каждый день. Народ относился к нему с великим почитанием, но он крайне редко допускал к себе посетителей, однако со многими вел переписку, давал мудрые духовные советы. Скончался монах Стратоник, известный больше под именем Задонского затворника Георгия Матурина, в 1836 г. на 47-м году от рождения.

В 19 в. особой строгостью жизни и аскетическими подвигами своих насельников славился Валаамский Преображенский монастырь и его скиты, восстановленные трудами отца Назария. Несколько лет на Валааме подвизался преподобный старец Леонид (Наголкин). В середине столетия суровостью подвигов прославился Валаамский схимонах Феоктист, который последние 10 лет жизни спасался в уединенной лесной хижине. Скончался он в 1863 г. В эту пору на Валаам стекались тысячи богомольцев ежегодно.

Настоятелем Валаамской обители с 1839 по 1881 г. был игумен Дамаскин (Кононов), по происхождению крестьянин Тверской губернии. Он родился в 1795 г. и при крещении был наречен Дамианом. В 24-летнем возрасте вступил в число валаамской братии и после 20 лет усердных трудов был поставлен игуменом. При его настоятельстве на Валааме строили каменные церкви, корпуса келий, гостиницы для богомольцев и хозяйственные строения: мельницы, мастерские, электростанцию. Отец Дамаскин отличался не одной предприимчивостью и деловитостью. Это был духовно опытный богомудрый наставник братии, который умел поддерживать в обители высокий аскетический строй жизни. Скончался он в 1881 г.

Замечательно составленное им завещание: «Прежде всего, припадая, прошу простить меня, если кто из вас какое-либо имеет на меня поречение, я всю жизнь любил Валаам – это святое место, место нашего обитания, любил каждого из вас и по мере моих сил и разумения, от всей души старался о процветании обители и о спасении и малого и большого ее сына, двери келии моей и мое сердце были всегда отверсты для нужд ваших, но я был человек грубый, простой, необразованный – естественно, что бескрайняя, глубокая любовь моя к вам иногда и не находила себе приличных внешних выражений, молю, будьте ко мне снисходительны,– простите!.. От глубины души благодарю вас за обилие вашей любви и уважения ко мне, недостойному. Поминайте, молю, меня в ваших святых молитвах. Прощайте! Мир вам! Аминь».

17. Саровская пустынь и преподобный Серафим

Одним из очагов аскетического подвижничества была Саровская пустынь, расположенная в Темниковском уезде Тамбовской епархии. Эта обитель основана в 1692 г. иеромонахом Исаакием, который в 1731 г. передал настоятельство в ней игумену Дорофею, асам принял великую схиму с именем Иоанн. Через год после этого отца Иоанна арестовали, отправили под конвоем в Петербург и заточили в застенки Тайной канцелярии, где после долгих истязаний он скончался в 1737 г. Его обвинили в том, что он держал у себя сочинения, направленные против архиепископа Феофана (Прокоповича).

Введенный первоначальником пустыни строгий общежительный устав, составленный по образцу афонского, хранился и при его преемниках отцах Дорофее, Филарете, Ефреме, Пахомии, Исаии I, Исаии II, Нифонте, которые все были духовно опытными и учительными наставниками братии. Среди монахов Саровской пустыни немало было подвижников высокой духовности. Иеромонах Иоаким (1732–1802) провел в обители около 50 лет, нес в ней послушание псаломщика и библиотекаря, много времени посвящал переписыванию аскетических творений преподобных Макария Великого, Ефрема Сирина и других святых отцов. За советом и наставлением к нему обращались не только иноки, но и богомольцы, для которых Саров стал святым местом. До перевода на Валаам в пустыни подвизался старец Назарий (1735–1809), здесь же он провел и свои последние годы. Большой славой в народе пользовался и Саровский инок Марк Пустынник († 1817).

Но самым ярким светочем Саровской пустыни стал преподобный Серафим (в миру Прохор Исидорович Мошнин). Он родился 19 июля 1759 г. в семье курского купца, который рано умер, оставив трехлетнего сына на попечение матери. Исидор Мошнин был богобоязнен и нищелюбив. Он занимался каменными подрядами по строительству домов и храмов. После его кончины вдова продолжала вести начатое мужем строительство нового храма в Курске во имя преподобного Сергия.

Однажды Агафия взяла с собой семилетнего мальчика на стройку. Они поднялись на недостроенную колокольню, и Прохор упал с нее. Сбежав в ужасе вниз, мать нашла сына живым и невредимым. В спасении мальчика она увидела особое смотрение Божие о нем. Через несколько лет после этого происшествия Прохор тяжко заболел, и когда был уже при смерти, в сонном видении ему явилась Пресвятая Богородица и обещала посетить и исцелить его. Вскоре по городу пронесли крестным ходом Курскую-Коренную икону Божией Матери Знамение, мать вынесла больного сына на руках к иконе. Он приложился к ней и после этого быстро поправился.

Прохор с детства любил церковные службы и храм. Выучившись грамоте, он вслух читал сверстникам Священное Писание и жития святых. В отрочестве он сблизился с чтимым в Курске юродивым, и под его влиянием у него окрепло намерение оставить мир. В 16 лет он отпросился у матери уйти в монастырь. Агафия благословила его медным распятием, которое он свято хранил всю жизнь и носил его на груди. Вначале юноша вместе с богомольцами отправился в Киев на поклонение печерским угодникам. Живший в Китаевской пустыни возле лавры прозорливый затворник схимонах Досифей благословил ему идти в Саров. Вернувшись в Курск и простившись с матерью и родными, юноша отправился в Саровскую пустынь и пришел туда 20 ноября 1778 г. при настоятеле старце Пахомии.

Отец Пахомий ласково принял Прохора и отдал его в научение казначею обители иеромонаху Иосифу. Под его руководством Прохор проходил послушание в хлебне, просфорне, столярне, нес обязанности пономаря и все исполнял с усердием и послушанием. По примеру других иноков в свободное время он уходил в лес и в полном уединении творил молитву Иисусову.

В 1780 г. послушник заболел водянкой – тело его распухло, больной испытывал тяжкие страдания в течение трех лет. Собратия хотели вызвать к нему врача, но Прохор попросил не делать этого, сказав: «Я предал себя Истинному Врачу душ и телес Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери». Старец Иосиф отслужил о его здравии всенощную и литургию. Прохор исповедался и приобщился Святых Христовых Таин. После причастия ему было видение: в несказанном свете явилась Божия Матерь с апостолами Петром и Иоанном и, указав на больного, сказала: «Сей от рода нашего». Богородица возложила руку на его голову, и вскоре после этого он выздоровел. На месте явления была построена больничная церковь с приделом во имя преподобных Зосимы и Савватия Соловецких. Престол исцеленный соорудил своими руками из кипарисового дерева и причащался в этом приделе Святых Таин.

После восьми лет послушничества, в 1786 г., Прохор был пострижен в мантию с наречением имени Серафим. Через год его рукоположили во иеродиакона, и шесть лет он оставался в этом сане. Служил почти каждый день. Ночи под воскресные и праздничные дни проводил без сна, в молитве. Господь удостоил его благодатных видений во время церковных служб: не раз он видел Ангелов, сослуживших иереям.

Однажды за литургией в Великий четверг преподобный лицезрел Спасителя в окружении небесных сил, идущего от западных дверей храма к алтарю. Дойдя по воздуху до амвона, Господь благословил служащих и молящихся и вступил в местный образ справа от Царских врат. Охваченный духовным восторгом, преподобный Серафим не мог сказать ни слова. Его под руки увели в алтарь, где он простоял неподвижно три часа. После видения он усилил подвиги и ночи проводил в молитве в лесной келии за стенами монастыря.

2 сентября 1793 г. в Тамбове святой Серафим был рукоположен в сан иеромонаха и с этого дня стал служить ежедневно. После кончины настоятеля отца Пахомия преподобный Серафим по его предсмертному благословению несогласия нового настоятеля удалился в пустынную келию в дремучем лесу. Одежда его была самой убогой, на голове – поношенная скуфья, на плечах – балахон из белого полотна, на ногах – кожаные бахилы и лапти, а на груди– медный материнский крест. А за плечами в сумке он неразлучно носил Евангелие. В течение недели святой прочитывал Новый Завет, читал святоотеческие и богослужебные книги, выучил наизусть много песнопений и воспевал их, работая на огороде или в лесу. Питался он один раз в день, а в среду и пятницу совершенно воздерживался от пищи. В первую неделю Великого поста преподобный не принимал пищи до субботы.

В монастырь он приходил по субботам и в праздники на всенощную и литургию. Навещавшие его пустынножитель схимонах Марк и иеродиакон Александр заставали его часто неподвижным, ничего не слышащим и не видящим, погруженным в умную молитву. В летнюю жару преподобный Серафим собирал мох для удобрения огорода на болоте, где его нещадно кусали комары. Около трех лет он питался только травой снытью, которая росла вокруг келии. Кроме братии, к преподобному начали приходить и миряне за советом и утешением. Это нарушало его уединение, и святой старался избегать посещений. Встретив кого-нибудь в лесу, он кланялся и отходил, ибо, как он говорил впоследствии, «от молчания никто никогда не раскаивался». По его молитве дорогу в келию преградили сучья вековых сосен. С этих пор его келию, кроме монахов, посещали только птицы и дикие звери. Преподобный инок из рук кормил приходившего к нему за хлебом медведя, которого не раз видели издали возле старца.

Враг спасения ополчился на инока искушениями. Пустыннику представлялось, что его келия рушится на четыре стороны и к нему рвутся звери с диким ревом. Но эти искушения он побеждал силой крестного знамения. Три года, больше тысячи ночей, он простоял в молитве на гранитном камне, который лежал на полпути от келии в пустынь, взывая: «Боже, милостив буди мне грешному», – а днем молился у себя в келии, и тоже на камне, который принес из леса. Когда мысленная брань утихла, столпник сошел с камня, но с тех пор не оставляла его болезнь в ногах.

12 сентября 1804 г., когда старец рубил в лесу дрова, на него напали разбойники, потребовавшие у него денег. Святой ответил: «Я ни от кого ничего не беру». В руках у него был топор, но он опустил его, сложил руки на груди и сказал: «Делайте, что вам надобно». Разбойники стали избивать преподобного, обухом проломили ему голову, сломали ребра, топтали ногами. Связав его веревками, они бросились к нему в келию искать деньги и драгоценности, но, кроме иконы, нашли лишь несколько картофелин и в страхе убежали. Придя в сознание, преподобный дополз в келию и пролежал в ней всю ночь, а наутро встал и с великими муками добрался до монастыря. Врачи, вызванные к нему, удивились, что он не умер от столь тяжких ран. Исцеление он опять получил от Царицы Небесной, как любил называть Божию Матерь святой старец, явившуюся ему в видении с апостолами Петром и Иоанном. Разбойников вскоре схватили, но преподобный Серафим просил начальство простить их. Он сказал, что если их накажут, то навсегда уйдет из Сарова. В скором времени пожар уничтожил дома злодеев, которые были из местных крестьян. Они раскаялись и впоследствии приходили к старцу за благословением и советом.

После этого злоключения преподобный почти полгода провел в монастыре, но, поправившись, опять ушел в лесную келию. Оставшись навсегда согбенным после этих истязаний, он ходил, опираясь на посох или топорик. После кончины игумена Исаии, братия просили его взять на себя настоятельство, но святой со смирением отказался от этой чести.

Он приступил тогда к подвигу безмолвия: если ему в лесу встречался человек, он падал ниц и не вставал, пока тот не уходил. Старец перестал посещать обитель даже в воскресные дни. Раз в неделю монах приносил ему пищу, ставил ее в сенях на землю и уходил, не встречаясь со святым.

После трех лет молчальничества в пустыни, в 1810 г., преподобный Серафим вернулся в обитель. Во время вечерни в память святителя Николая он тихо прошел в свою келию, а на следующий день за литургией причастился Святых Христовых Таин.

Не оставляя безмолвия, он перешел к новому подвигу – затворничеству. В монастырской келии у него была лишь икона с лампадой и обрубок пня вместо стула. Печь он никогда не топил. Для умерщвления плоти святой носил под рубахой тяжелый железный крест весом в 20 фунтов. Вериг и власяницы он не носил. «Кто нас оскорбит, словом или делом – говорил он, – и, если мы переносим обиды по-евангельски – вот и вериги наши, вот и власяница». В праздники к нему приносили Святые Дары для причащения. Чтобы всегда помнить о смерти, преподобный просил сделать ему гроб и поставил его в своих сенях. Совершая в затворе подвиг безмолвия, молитвы и богомыслия, преподобный Серафим стяжал душевную чистоту и удостоился благодатных даров – прозорливости и чудотворений.

Тогда Господь поставил его на служение людям. После 10 лет затворничества он начал принимать посетителей у себя в келии, а 25 ноября 1825 г. в сонном видении ему явилась Божия Матерь вместе со святыми дня, повелела выйти из затвора и принимать всех ищущих наставления и помощи. Для преподобного началась пора старческого служения миру. Приходившие к «убогому Серафиму» видели его великую любовь к ним – он обращался ко всем с ласковым приветствием «радость моя», «сокровище мое». После беседы старец произносил отпустительную молитву, давал благословение и, целуя, говорил посетителю: «Христос воскресе, радость моя».

Преподобный любил ходить в свою лесную келию и к Богословскому роднику, возле которого ему выстроили маленькую келейку. Выйдя из нее, он всегда нес за плечами котомку с камнями. На вопрос, зачем он это делает, святой отвечал: «Томлю томящего меня».

Богомольцы шли к нему непрестанно. Случалось, что за один день в келии бывало до двух тысяч человек. Больных и увечных старец исцелял от недугов. Обладая даром прозорливости, великий старец предупреждал о приближающейся холере за несколько лет до вспышки эпидемии, а когда она началась, предвозвестил, что мор обойдет стороной Саров и Дивеево. Один крестьянин, заболев холерой, приполз к преподобному, старец приложил его к своему келейному образу, напоил святой водой, дал просфоры и велел обойти вокруг обители и помолиться, – и крестьянин выздоровел.

Во время польского бунта в 1831 г. армейская рота, направлявшаяся на войну, завернула в Саров. Старец благословил солдат и предсказал, что никто из них не погибнет. Эта рота прошла всю польскую кампанию, участвовала в штурме Варшавы, и все солдаты остались невредимы.

Великим даром для паломников была беседа старца. Его речи были смиренны, просты, но они согревали сердца, озаряли ум духовной мудростью. Одному из посетителей монахов он сказал: «Радость моя, молю тебя, стяжи дух мирен, и тогда тысячи душ спасутся около тебя». О Евхаристии преподобный говорил: «Если бы мы и весь океан наполнили слезами, то и тогда не могли бы удовлетворить Господа за то, что он изливает на нас жизнь и питает нас Пречистою Своею Кровию и Телом, которые нас омывают, очищают, оживотворяют и воскрешают. Но приступай без сомнения и не смущайся, а верь только».

Слово его действовало на людей всегда со властью, ибо он сам исполнял то, чему научал. «Учить других – говорил он, – так же легко, как с нашего собора бросать на землю камешки, а проходить делом то, чему учишь, все равно, как бы самому носить камешки на верх собора». После исполненных духом и силой бесед со старцем многие из тех, кто сомневался в истинах Христовой веры или вовсе утрачивал ее, приходили в себя и духовно возвращались в ограду Церкви.

С особенной любовью относился старец к исцеленному им Николаю Александровичу Мотовилову. В ноябре 1831 г. Мотовилов на лесной поляне удостоился получить от старца поучение о стяжании Святого Духа. «Пост, молитва, бдение и всякие другие дела христианские, – поучал его святой старец, – сколько ни хороши сами по себе, однако не в делании лишь только их состоит цель нашей жизни христианской, хотя они и служат средствами для достижения ее. Истинная цель жизни христианской есть стяжание Духа Святого Божия… Когда при всемогущей силе веры и молитвы Господь Бог Дух Святой посетит нас и прейдет к нам в полноте неизреченной Своей благости, то надобно и от молитвы упраздниться. Молвит душа и в молитве находится, когда молитву творит, а при нашествии Духа Святого надлежит быть в полном безмолвии, слышать явственно и вразумительно все глаголы живота вечного, которые Он тогда возвестить соизволит. Надлежит при том быть в полном трезвении и души и духа, и в целомудренной чистоте плоти».

Эта беседа старца, записанная Мотовиловым и изданная в начале 20 в., явилась одним из самых драгоценных вкладов в сокровищницу русского святоотеческого богомыслия. Н. А. Мотовилов во время беседы сподобился лицезреть лицо святого, преображенное и осиянное Божественной благодатью.

В последние годы своего жития старец особенно много заботился об инокинях Дивеевской обители. Еще в сане иеродиакона он сопровождал отца Пахомия в его поездке в Дивеево, и старец Пахомий благословил ему тогда заботиться о «дивеевских сиротах». Преподобный Серафим духовно окормлял сестер, помогал им в житейских затруднениях.

Своими подвигами, исполненными великой любовью к Богу и людям, он удостоился взойти на такую духовную высоту, что даже в его внешнем облике появились черты, передававшие отблеск сияния горнего мира. Один богомолец, исцеленный им, видел его стоявшим на воздухе во время молитвы.

За год и девять месяцев до преставления преподобный еще раз удостоился видения Царицы Небесной в сопровождении сонма святых. Пресвятая Дева долго беседовала с преподобным Серафимом, поручая ему дивеевских сестер. А в конце беседы Она сказала: «Скоро, любимче Мой, будешь снами». В последний год земной жизни преподобного часто видели стоявшим на коленях у своего гроба.

1 января 1833 г., в воскресенье, он в последний раз причастился Святых Христовых Таин за литургией, после чего благословил братию и сказал на прощание: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте, днесь нам венцы готовятся». В келии он пел пасхальные песнопения, а на следующий день, в шестом часу утра, его келейник, проходя мимо келии Преподобного, почувствовал запах гари. В келии у святого подвижника всегда горели свечи, и он говорил: «Пока я жив, пожара не будет, а когда умру, кончина моя откроется пожаром». Открыли дверь: книги и другие вещи тлели, а сам старец стоял на коленях перед иконой Божией Матери Умиление в молитвенном положении, но уже бездыханным.

После его блаженной кончины православные люди с благоговением приходили в Саров поклониться святому и помолиться на его могиле. По молитвам к нему совершались многие проявления милости Божией.

Духовный образ преподобного Серафима, с его евангельским смирением и дерзновением, являет самые сокровенные черты русской святости. «Господь ищет сердца, преисполненные любовью к Богу и ближнему, – поучал святой старец, – вот престол, на котором Он любит восседать и являться в полноте Своей пренебесной Славы. «Сыне, даждь Ми сердце твое – говорит Он, – а все прочее Я Сам приложу тебе», – ибо в сердце человеческом Царство Божие вмещаться может». Таким уготованным престолом было сердце светильника Русской земли преподобного Серафима.

18. Оптина пустынь

Ученики «молдавского старца» преподобного Паисия, расходясь по обителям России, несли с собой опыт старческого служения. Особенно прочно старчество укоренилось во Введенской Оптиной пустыни.

Пустынь расположена около города Козельска на берегу Жиздры, на лесной опушке. Для доступа к монастырю из города был устроен паром. Монастырь обнесен стеной с башнями по углам. Внутри стен стоит несколько церквей, самая большая из них освящена в честь Введения Богородицы. Рядом с монастырем, но уже в лесу, расположен Предтеченский скит, в котором спасались иноки, искавшие уединения. Там подвизались и знаменитые Оптинские старцы.

Монастырь жил по общежительному уставу. Богослужения продолжались до 8 часов в сутки. Но для иноков не обязательно было приходить на все службы – каждый мог свободно руководствоваться в этом своей монашеской совестью, однако дух устава так глубоко проникал в сознание насельников и даже богомольцев, что храмы обители всегда были переполнены молящимися. Пение в Оптиной обычно было столповым – в ней сохранялось древнее пение на «подобны», в 19 в. почти везде уже забытое. Для поминовения усопших обитель имела 4 больших синодика, древнейший из которых вел начало с 1670 г., в нем значилось более 50 тысяч имен. Если синодик не успевали прочитывать за литургией, то делали закладку и завершали чтение на следующей литургии. Монастырь почти никогда не нанимал работников. Все основные работы– полевые, лесные, на поварне и в мастерских – выполнялись самими монахами и послушниками. Такой строй монастырской жизни сложился уже в 19 в., а начало Оптиной уходит в глубокую древность – в 15 в.

По преданию, ее основателем был отшельник Опта. Но в 18 столетии это была малобратственная обитель, пришедшая в запустение. В екатерининскую эпоху великого разорения монастырей в Оптиной осталось всего три насельника. Митрополит Московский и Калужский Платон (Левшин), остановившись здесь проездом, был поражен красотой места и велел привести пустынь в порядок.

Назначенный в Оптину настоятелем иеромонах Авраамий занялся благоустроением обители. Вместе с ним в пустынь перешло несколько иноков из подмосковного Песношского монастыря. Со временем к ним присоединились монахи из других обителей. Общими усилиями они возродили Оптину. В монастыре была воздвигнута колокольня и начато строительство храма в честь Казанской иконы Божией Матери. Митрополит Платон с этих пор стал называть Оптину «второй лаврой своей епархии».

В начале 1825 г. настоятелем Оптиной был поставлен монах Моисей (в миру Тимофей Путилов). Он родился в 1782 г. в Борисоглебске Ярославской епархии. Монашеское призвание почувствовал уже в юности. В Москве, куда Тимофея вместе с братом Ионой послали для обучения коммерческому делу, встретились с затворницей матерью Досифеей, а она познакомила их с Новоспасскими старцами Александром и Филаретом, которые состояли в переписке со схиархимандритом Паисием (Величковским).

В 1804 г. оба брата, оставив дела, отправились в Саров и были приняты там послушниками. Иона, постриженный с именем Исаия, впоследствии стал Саровским настоятелем, а Тимофей, оставив Саров, поселился отшельником в рославльских дремучих лесах в сообществе нескольких старцев, которые пришли из Молдавии от преподобного Паисия. Здесь он принял монашеский постриг, сюда к нему прибыл и его младший брат Александр, постриженный с именем Антоний.

Однажды преподобный Моисей, проездом из Москвы, посетил Оптину, где его представили архиепископу Калужскому Филарету (Амфитеатрову), который поручил ему устроить скит при Оптиной. В 1821 г. отец Моисей вместе с братом Антонием переселился в Оптину и приступил к устройству скита. Новоприбывшие пустынники очистили место от растущего здесь леса, из выкорчеванных деревьев выстроили церковь, освященную во имя Пророка и Предтечи Иоанна, и келии, которые стали наполняться монахами.

В 1825 г. преподобный Моисей был поставлен во главе Оптиной пустыни. 37 лет продолжались его непрерывные настоятельские труды. За время его настоятельства число братии увеличилось во много раз и к началу 1860 г. приблизилось к 150. В обители развели фруктовые сады, построили трапезную, гостиницу, семь корпусов келий, мельницу, воздвигли две новые церкви, устроили библиотеку.

И все постройки начинались без средств. «Есть ли у вас, батюшка, деньги?» – спрашивали иногда отца архимандрита при начале стройки. «Есть, есть», – говорил он и показывал 15–20 рублей. «Да ведь это ничего». – «А про Бога забыли? У меня нет, так у Него есть». И никогда его вера не была посрамлена.

Нищелюбие архимандрита Моисея не знало пределов. Чтобы помочь нуждавшимся, он иногда покупал у них за высокую цену гнилые припасы и сам употреблял их в пищу, держал на жалованье сирот, назначал их отпугивать ворон или ловить кротов. Богомольцы, приезжавшие в Оптину, неизменно встречали самый заботливый прием. В оптинской гостинице не было установлено платы. Один купец спросил настоятеля, не боится ли он, что все будут жить даром, а в ответ услышал: «Не заплатят девяносто девять, Бог пошлет сотого, который за всех заплатит».

Свое отношение к богомольцам настоятель никогда не соизмерял с их приношениями. Одна семья, много жертвовавшая обители, пришла к нему жаловаться на гостинника и при этом упомянула о своих благодеяниях. «Мы думали, – ответил преподобный, – что вы благотворили ради Бога и от Него ждете награды, а мы, убогие и неисправные, чем воздадим?».

В 80 лет отец Моисей заболел водянкой, но еще продолжал управлять монастырем. Уже на смертном одре он принял схиму, сохранив свое прежнее монашеское имя. Перед кончиной он часто повторял: «Теперь дознал я, что, действительно, я хуже всех». За два дня до смерти он велел вынести из своей келии все вещи, кроме иконы новопрославленного святителя Тихона Задонского. Отец Моисей преставился 16 июня 1862 г., когда ему читали евангельские слова «Приити бо имать Сын Человеческий во славе Отца Своего, со Ангелы Своими, и тогда воздаст комуждо по деянием его» (Мф. 16:27).

Первого из великих оптинских старцев звали Леонидом (в миру Лев Даниилович Наголкин, 1768–1841). Он вырос в мещанской семье в городе Карачеве. В молодости служил приказчиком и по торговым делам объездил всю Россию, приобретя в разъездах превосходное знание людей и житейскую опытность.

В 29-летнем возрасте он оставил мир и поступил послушником в Оптину, оттуда перешел в Белобережскую пустынь под духовное руководство друга старца Паисия – отца Василия (Кишкина). Постригли его с именем Леонид. Когда старец Василий оставил настоятельство, чтобы подвизаться в уединении, братия избрала настоятелем иеромонаха Леонида. Но через два года после этого, сложив с себя настоятельство, отец Леонид вместе со старцем Феодором, другим учеником схиархимандрита Паисия, ушел в лес. Они построили келию в двух верстах от монастыря. Слава старцев привлекала к ним множество народа, и отшельники, ища уединения, ушли с Орловщины на север и поселились в маленьком скиту на Валааме. И туда за советом к ним приходили монахи. Келия трех старцев стала духовным средоточием Валаамского монастыря. Настоятеля смущало старчество иноков, и ради сохранения мира в обители старцы перешли в Александро-Свирский монастырь. После кончины отца Феодора старец Леонид в 1829 г. вернулся в Оптину, где много лет назад начался его монашеский путь.

Он поселился в Предтеченском скиту, куда к нему потянулись люди не только из окрестных мест, но и со всей России. Всем, кто находился возле него, передавалось его необычайное спокойствие, душевный мир, внутренняя радость. Старца никогда не видели угрюмым, раздраженным, нетерпеливым. Его редкая прямота не терпела ни надуманного пафоса, ни елейности. Он говорил выразительным народным языком, пересыпанным шутками. Любимым его словечком было «химера». В свои поговорки и шутки он вкладывал глубокий смысл – в нем много было от того «юродства во Христе», которое столь сродно русскому народному благочестию. Своеобразен был и его внешний вид. Несмотря на болезненную полноту, он был прямой, высокий, ходил легкой и твердой походкой.

На долю преподобного Леонида и в Оптиной пустыни выпали многие скорби. Некоторые монахи считали откровение помыслов прелестью. На старца писали доносы архиерею и в Синод. С него велено было снять схиму под тем предлогом, что его постригли в нее келейно, без консисторского указа. Но когда в 1837 г. Оптину посетил бывший калужский архиепископ Филарет, назначенный на Киевскую кафедру, он спросил старца: «Почему вы не в схиме?» Старец не отвечал. «Ты схимник, и должен носить схиму». С этого дня преподобный Леонид носил схиму до самой кончины.

Время от времени ему запрещали принимать посетителей, и настоятель отец Моисей вынужден был считаться с этим запретом. Однажды, увидев около келии старца огромную толпу, он напомнил ему о запрещении архиерея, а старец Леонид, указав на лежавшего у его дверей неподвижного калеку, сказал: «Посмотрите на него – он живой в аду, но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил… Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, – я буду все тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать от себя не могу». Старец Леонид исцелял больных и бесноватых, помазывая их маслом от Владимирской иконы Божией Матери. Часто он отсылал недужных к мощам святителя Митрофана Воронежского, которого глубоко чтил.

В 1841 г. старец стал говорить о своей кончине. В сентябре он тяжело занемог и уже не мог принимать пищи. Он причащался каждый день и просил братию молиться о сокращении его мучений. Утром 11 октября он сказал: «Слава Богу! Сегодня посетит меня благодать Господня». Несмотря на страдания, лицо его постепенно светлело. Началась праздничная вечерня в канун памяти святых отцов Седьмого Вселенского Собора. Умиравший не дослушал конца службы. Один послушник сказал ему: «Батюшка, прочее вы, верно, будете править там, в Соборе святых отец!». Старец в последний раз взглянул на икону Божией Матери, закрыл глаза и предал дух Богу. Погребли старца Леонида (в схиме Льва) у восточной стены соборного Введенского храма.

Продолжателем его старческого служения стал его друг и ученик преподобный Макарий (в миру Михаил Николаевич Иванов). Он родился в 1788 г. в благочестивой дворянской семье в имении под Калугой. Его детство прошло в деревне поблизости от монастыря, колокольный звон которого разносился до усадьбы. Это был кроткий, задумчивый мальчик; он избегал шумных игр, любил заниматься клейкой домиков и вырезанием фигур. Восьми лет Михаил потерял мать, и отец переселился с детьми в родовую орловскую вотчину. В 14 лет мальчик поступил на службу по финансовой части, но после смерти отца вышел в отставку и жил в своем имении. Однако его душа не лежала к хозяйственным попечениям – она искала уединения, внутренней тишины, Бога.

В 1810 г. Михаил отправился на богомолье в Площанскую пустынь, откуда написал братьям, что остается в монастыре, а от имения отказался в их пользу. В обители послушника постригли вначале в рясофор с именем Мелхиседек, а в 1815 г. – в мантию и нарекли Макарием. Вскоре он был рукоположен в иеромонаха. Его духовным наставником стал старец Афанасий (Захаров), ученик преподобного Паисия Нямецкого. От своего наставника преподобный Макарий усвоил склонность углубляться в изучение аскетических творений. Он больше других оптинских старцев опирался в монашеском делании на творения святых отцов.

По кончине старца Афанасия иеромонах Макарий нашел нового духовного отца в лице старца Леонида, который провел в Площанской пустыни полгода, а после окончательного переселения в Оптину состоял в переписке со своим учеником. Отца Макария назначили духовником Севского девичьего монастыря, потом монастырским благочинным. Целый год он провел в Петербурге в должности казначея и эконома своего епархиального архиерея. Но хозяйственные заботы и городская суета тяготили монаха. Он стал хлопотать о переводе в Оптину.

В 1834 г. его просьба увенчалась успехом. В Оптиной он поселился в скиту и помогал старцу Леониду вести переписку. В 1836 г. иеромонах Макарий был назначен духовником монастыря, а еще через три года – скитоначальником, но по смирению оставался в послушании у старца Леонида, ничего не дерзая предпринимать без его благословения. Преподобный Леонид, испытывая терпение ученика, однажды при народе гневно укорил его; скитоначальник, опустив голову, повторял: «Виноват, простите Бога ради, батюшка», – а когда старец умолк, он поклонился ему в ноги. После кончины старца Леонида он оплакал его так же горько, как и первого учителя отца Афанасия.

Отец Макарий прилагал особые старания об украшении храма и скита. Он сумел превратить скит в сад, устроил в нем библиотеку духовных книг, в которой монахи могли изучать святоотеческие творения. Маленький, тщедушный, всегда болезненный, он с детства страдал тяжелой бессонницей. Из-за своей болезненности иеромонах Макарий не совершал богослужений, но он никогда не оставался без дел. Он вставал в 2 часа ночи, несколько часов молился, потом, выпив чаю, садился за рабочий стол, читал, писал письма. После смерти его письма были изданы и составили 5 томов.

Эта работа часто прерывалась посетителями, которые искали беседы с ним. В отличие от старца Леонида, беседовал он без шуток, его поучения были наполнены святоотеческими изречениями. Он с одинаковой естественностью мог поговорить и с простецом, необразованным интеллигентом, неученым богословом. И часто взгляды посетителя полностью переосмысливались после одного разговора со старцем. Многие дивились тому, с какой легкостью и простотой он разрешал самые трудные богословские вопросы.

Имя старца Макария связано с великим делом издания аскетических творений святых отцов. С помощью ученых монахов пустыни отцов Амвросия (Гренкова) и Климента (Зедергольма), а также профессора Московской духовной академии протоиерея Феодора Голубинского и философа-славянофила И. В. Киреевского иеромонах Макарий осуществил перевод и издание творений преподобных Иоанна Лествичника, Марка Подвижника, Варсонофия Великого и Иоанна, аввы Дорофея, аввы Фалассия, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, Феодора Студита, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Анастасия Синаита. В Оптиной были подготовлены к изданию творения преподобного Паисия (Величковского) и «Предание ученикам» преподобного Нила Сорского. Книги, изданные в Оптиной, рассылались в дар библиотекам академий и семинарий, епархиальным архиереям, а главное, по многочисленным монастырям России.

За два года до кончины старец Макарий келейно был пострижен в великую схиму. Он почил 7 сентября 1860 г., в предпразднество Рождества Пресвятой Богородицы, через час после причащения. Его тело после кончины не издавало запаха тления. Перенесение останков из скита в монастырь при стечении богомольцев было подобно светлому празднику. Преподобный Макарий погребен рядом с могилой своего учителя старца Леонида.

После кончины преподобного Моисея в 1862 г. новым настоятелем Оптиной был назначен архимандрит Исаакий, который управлял обителью более 30 лет, до своей смерти в 1894 г.

В эти годы совершал свое старческое служение самый знаменитый из оптинских подвижников преподобный Амвросий (в миру Александр Михайлович Гренков). Он родился в 1812 г. в Тамбовской епархии, в семье сельского дьячка. В детстве отличался чрезвычайной живостью нрава и сообразительностью. Учась в приходской школе, никогда не готовил уроков, но всегда был первым учеником. Образование Александр Гренков завершил в Тамбовской духовной семинарии, по окончании которой служил учителем вначале в помещичьей семье, а потом в приходской школе родного села Большие Липовицы. Веселый и остроумный юноша был всеобщим любимцем, но в поведении его внезапно наступил перелом. Он стал искать уединения. Потом заметили, что по ночам он уходил в сад или забирался на чердак для молитвы. В его воображении уже рисовалась монашеская келия.

Среди таких мыслей он тяжело заболел и во время болезни дал обет уйти в монастырь, если поправится. Выздоровев, он медлил с исполнением обета – и опять заболел. Поправившись во второй раз, он отправился за советом к троекуровскому старцу Илариону, который сказал ему: «Ступай в Оптину, и будешь опытным».

В Оптиной пустыни его приняли в скит и дали послушание на кухне. Затем старец Леонид взял его к себе в чтецы. Своего нового ученика старец называл «химерой». Умирая, он передал его «из полы в полу» иеромонаху Макарию, который назначил его своим келейником.

Приняв постриг в 1842 г., Александр Гренков был наречен Амвросием. Вскоре после пострига его рукоположили в сан иеромонаха. Но недолго прослужил он пред алтарем. Простудившись, отец Амвросий тяжело заболел и на всю жизнь остался инвалидом, с больными ногами. Из-за крайней слабости он не мог совершать богослужений. В декабре 1847 г. он был вынужден по болезни уйти за штат, но, как говорил сам старец, «Господь тогда начинает являть Свою помощь, когда увидит, что все человеческие средства к подаянию помощи истощены». Болезнь принудила его к самоуглублению, приучила к молитвенному труду. Впоследствии старец говорил, что монаху полезно болеть и в болезни «не надо лечиться, а только подлечиваться».

Как человек образованный, знавший греческий язык и латынь, преподобный Амвросий помогал старцу Макарию в переводе и подготовке к изданию святоотеческих творений. Под его руководством он проходил послушание духовничества. После кончины старца Макария вся его паства перешла к отцу Амвросию.

Его живой и проницательный ум, обогащенный духовной мудростью, почерпнутой из чтения аскетических книг и молитвы, интересовался всем, что волновало людей, – и потаенной жизнью человеческого сердца, и их семейными и хозяйственными заботами. Под действием непрестанной молитвы его естественная проницательность перешла в прозорливость. Он читал в душе человека, как в книге – говорили о нем. Посетитель мог молчать, держаться в стороне, за спинами других, но старец тем не менее, видя состояние его души, его тревоги и мысли, знал, зачем тот пришел в Оптину.

Одна богомольная дама тщательно скрывала от него свою страсть к карточной игре. Однажды она попросила у старца Амвросия его карточку. Старец улыбнулся и сказал: «Что ты, мать? Разве мы в монастыре играем в карточки?» Устыдившись, женщина покаялась в своей страсти. Одна девушка из Москвы в разговоре о старце Амвросии с неприязнью называла его старым лицемером, но из любопытства однажды приехала в Оптину и стала позади других ожидавших старца посетителей. Выйдя в приемную, преподобный посмотрел на собравшихся и вдруг обратился к этой девушке со словами: «А вот и Вера пришла посмотреть на старого лицемера». После беседы со старцем Вера решительно переменилась и впоследствии постриглась в Шамординском монастыре, основанном старцем Амвросием.

Для преподобного не было мелочей, недостойных внимания. Пришла однажды к нему крестьянка со своим горем – помещица наняла ее пасти индюшек, а индюшки дохли одна за другой. «Хоть ты помоги мне. Сил моих нет. Сама над ними не доедаю, пуще глаз берегу, а колеют они. Согнать меня барыня хочет. Помоги, родимый!». Присутствовавшие при этом разговоре рассмеялись над глупостью бабы – к чему с такими пустяками идти к старцу. А отец Амвросий терпеливо поговорил с бедной женщиной, дал ей несколько советов и благословил ее, а тем, которые смеялись над ней, сказал: «Ведь в этих индюшках вся ее жизнь». После беседы со старцем индюшки у крестьянки перестали сдыхать.

Принимая новых посетителей, старец всегда обращался к самым несчастным из них, выбирая тех, кому нужнее всего были утешение, совет, помощь. Никогда и никому он не сказал: ничего не могу сделать.

Молитвами и заботами старца Амвросия основана была женская община вблизи Оптиной, в Шамордине. В этой обители подвизалось до 800 насельниц. Под руководством старца в Шамордине сложилась крепкая духовная семья, сплоченная молитвой и трудом. Преподобный Амвросий любил приезжать в Шамордино и останавливался там порой на несколько дней.

Его переписка была огромна. Каждый день он получал по 30–40 писем. Их раскладывали перед ним на полу; а он палкой указывал на те письма, на которые следовало ответить немедленно. Часто содержание писем бывало ему известно прежде, чем вскрывали конверт. К старцу шли богомольцы-простецы, верующие интеллигенты, богоискатели, которых немало было в образованном обществе в конце 19 в., шли и люди, далекие от христианства и даже враждебные ему, и часто беседа с ним внутренне преображала их. Один господин пришел в Оптину, только чтобы «посмотреть» на старца. «Что ж – сказал отец Амвросий, – смотрите», – и, встав со своей кровати, выпрямился во весь рост и вгляделся в посетителя своим ясным взором. Пораженный чистотой и ясностью этого взгляда, посетитель поселился близ старца и ежедневно вел с ним беседы. Через несколько месяцев он поведал ему: «Я уверовал». Но когда к нему приходили люди равнодушные, преподобный Амвросий старался уклониться от них коротким вежливым разговором. Такие люди обыкновенно отзывались о нем потом: «Очень умный монах».

В Оптиной у старца Амвросия побывали выдающиеся деятели русской культуры: Ф. М. Достоевский, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев, и беседы с ним оставили благотворный след в их творчестве. Л. Н. Толстой имел несколько бесед со старцем Амвросием, которые крепко запомнились ему. Непомерная гордость Толстого привела к тому, что он отпал от Церкви и был отлучен от нее Святейшим Синодом. Одинокий, больной, он за несколько дней до смерти в порыве тоски отправился к сестре-монахине в Шамордино, чтобы только взглянуть на Оптину, побродить около ее скита, но так и умер без покаяния.

Приехав летом 1890 г. в Шамордино, старец Амвросий заболел и должен был зимовать здесь. Последний год своей жизни он провел в Шамординской обители, где и скончался 10 октября 1891 г. после чтения канона на исход души. Лицо его было светло, на губах осталась улыбка тихой радости. За несколько лет до кончины старец заказал икону Богоматери, благословляющей жатву, и назвал ее Божия Матерь «Спорительница хлебов». Он установил ей празднование 15 октября. В этот именно день преподобный иеросхимонах Амвросий был погребен возле могилы его учителей старцев Леонида и Макария. На его надгробии начертаны слова апостола Павла: «Бых немощным яко немощен, да немощныя приобрящу. Всем бых вся, да всяко некия спасу».

Почитатели старца Амвросия никогда не сомневались в том, что он имеет великое дерзновение перед Богом. По замечанию продолжателя его великих трудов преподобного Иосифа, «осень, когда скончался батюшка отец Амвросий, была суха и грозила на будущий год неурожаем, но со дня перенесения тела из общины (Шамординской) в Оптинский монастырь, как испрошенная им у Господа милость, пошли дожди».

Одновременно с преподобным иеросхимонахом Иосифом (Литовкиным, † 1911) в пустыни старчествовал схиархимандрит Варсонофий (Плиханков, † 1913). Последние Оптинские старцы преподобные Анатолий и Нектарий дожили до 20-х гг. 20 в. Иеромонах Анатолий (Потапов) преставился в 1922 г., а иеромонах Нектарий – в 1928 г. Старец Нектарий отличался особой сердечностью, теплотой, милосердием. В пустынь он пришел отроком и провел в ней почти всю жизнь. Лишь после кончины старца Иосифа он ради послушания взял на себя подвиг старчества.

Оптина пустынь в течение почти всего 19 столетия была рассадником духовно опытных устроителей монастырского подвижничества. В 30-х гг. строителем Калужской Тихоновой пустыни был назначен оптинский иеромонах Геронтий. Настоятелем Малоярославецкого Свято-Николаевского монастыря стал родной брат архимандрита Моисея (Путилова) игумен Антоний. На духовных традициях Оптиной воспитан великий учитель монашества святитель Игнатий (Брянчанинов).

Оптинские иноки совершали свое служение Церкви и за пределами нашей родины. Оптина пустынь взрастила иеромонаха Ювеналия (Половцева) (впоследствии архиепископ), который в конце 50-х гг. был направлен в Иерусалим в Русскую духовную миссию. Из Оптиной пустыни вышел и архимандрит Леонид (Кавелин), знаменитый не только в истории иерусалимской миссии, но и в отечественной церковной науке. В конце жизни он был настоятелем Троице-Сергиевой лавры, где и погребен († 1891).

Ученики последних оптинских старцев передали духовные заветы Оптиной новым поколениям православных христиан. Одним из таких подвижников – продолжателей оптинского старчества был преподобный схиархимандрит Севастиан (Фомин), подвизавшийся уже в нашу эпоху и скончавшийся в 1966 г.

19. Религиозно-нравственное состояние общества и религиозно-философская мысль

В 19 столетии простой верующий народ еще хранил исконное благочестие, свой унаследованный от предков и церковно освященный бытовой уклад. До реформ 60-х гг. в религиозно-нравственном типе богомольного русского крестьянина, в складе его души не многое изменилось по сравнению с допетровской стариной.

Но реформы– крестьянская, земская, военная и судебная– поколебали устойчивый крестьянский быт. Всеобщая воинская повинность, введенная военной реформой, свобода передвижений, затрудненная прежде для крепостных, пролетаризация деревенской бедноты, усилившаяся после отмены крепостного права, переселение разорившихся крестьян в города и фабричные поселки вырывали людей из устоявшегося в веках жизненного уклада, вносили в крестьянскую среду разобщенность. Новые житейские обстоятельства становились для многих соблазном, вели к религиозной теплохладности, а в исключительных случаях и к утрате веры. Во второй половине 19 в. в народе умножились случаи отпадения в сектантство.

Серьезную тревогу у пастырей вызывало распространение пьянства, вначале среди городской бедноты, а потом и в деревне, представлявшее собой грозную опасность для нравственного и физического здоровья нации. В конце 50-х гг. по почину приходского духовенства и под его руководством стали учреждаться общества трезвости. Церковь в этом служении народу вдохновлялась апостольским предостережением о том, что пьяницы «Царства Божия не наследуют» (1Кор. 6:10). Во главе обществ стояли энергичные, самоотверженные пастыри, которым приходилось действовать в весьма трудных обстоятельствах. На спаивании людей наживались винные откупщики, часто не христианского вероисповедания, связанные сними взаимным интересом акцизные чиновники уверяли правительство, что продажа водки – это великолепное средство пополнения государственной казны. А в кругах радикально настроенной интеллигенции на общества трезвости смотрели как на бесплодную филантропическую затею.

Между тем десятки тысяч спившихся людей, вступая в общества и давая обет полного воздержания от алкоголя, действительно становились трезвенниками и тем спасали не только жизнь, но и душу. Численность членов этих обществ в начале 19 в. приблизилась к 500 тысячам.

В 60-х гг. в России стали открываться земские начальные школы для крестьянских детей. Но учителями в них не всегда были люди православных убеждений. Учебные планы земских школ отводили мало времени занятиям Законом Божиим, и оттого народ не особенно сочувствовал этим школам. А церковно-приходских школ, впервые введенных при Александре I, было еще крайне мало. К тому же уровень общего образования в них отставал от земских школ. Такое положение в области народного образования вызывало озабоченность у духовенства и высшей церковной власти. Святейший Синод считал, что народные школы должны иметь тесную связь с Церковью, чтобы знание грамоты открывало народу доступ к церковным книгам, чтобы грамотные крестьянские дети могли участвовать в богослужении и читать дома родителям душеспасительные книги. Но обер-прокурор Синода граф Д. А. Толстой был противником церковных школ для крестьянских детей.

Иной точки зрения придерживался по этому вопросу сменивший его в обер-прокурорском кресле К. П. Победоносцев. Он стремился расширить влияние духовенства на народное образование. По его инициативе в 1882 г. была учреждена особая синодальная комиссия под председательством холмско-варшавского архиепископа Леонтия (Лебединского), позже митрополита Московского. Эта комиссия разработала утвержденные в 1884 г. Правила церковно-приходских школ. В программы школ включались Закон Божий, церковнославянский и русский языки, арифметика, церковное пение. Кроме приходских школ, открывались также одногодичные школы грамотности. Преподавать в церковных школах могли не только клирики, но и выпускники семинарий в светском звании и даже выпускницы женских епархиальных училищ – так называемые «епархиалки». При семинариях открывались образцовые начальные школы, где разрабатывались педагогические и дидактические приемы. Для обеспечения приходских школ книгами устраивались епархиальные, благочиннические и приходские книжные склады, открывались приходские библиотеки.

В развитие системы церковного образования для народа большой вклад внес замечательный педагог С. А. Рачинский. Число приходских школ в 80-х гг. быстро росло: в 1882 г. всех церковных школ в России насчитывалось 4590, а к 1889 г. открылось уже 8498 приходских школ и 9217 школ грамотности.

19 в. был эпохой расцвета русский светской культуры, которая, овладев достижениями западно-европейской культуры, преодолела былую ученическую зависимость от Запада. В мировоззренческом отношении в эту эпоху интеллигентный слой общества был далеко не однороден: у разных течений общественной мысли по-разному складывались и отношения с Православной Церковью.

В александровскую эпоху значительная часть образованного дворянства соприкоснулась с масонством. Масонские ложи были закрыты при Николае I, но в 20-х гг. в Москве появились студенческие философские кружки, в которых читались и обсуждались старые философские книги и новейшие немецкие теории Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. Первым из таких кружков было «Общество любомудрия», в него входили В. Ф. Одоевский, И. В. Киреевский, Д. В. Веневитинов. Любомудры с таким пылким увлечением погружались в изучение философских систем, что философия становилась для них «новой религией». А. И. Кошелев вспоминал впоследствии: «Христианское учение казалось нам пригодным для народных масс, а не для нас, любомудров… Мы высоко ценили Спинозу и его творения считали много выше Евангелия и других священных книг».

К середине 30-х гг. в философских кружках углубился интерес к религиозно-нравственной теме. Одновременно в центр идейных интересов выдвигалась историко-философская тема. Причины этому были разные: и увлечение Гегелем со свойственным его философии историзмом, и появление «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, которая открыла глаза читателям на величие допетровского прошлого России, и пережитый народом 1812 г.

Думающих людей волновал вопрос о месте России в общем потоке всемирной истории, вопрос о России и Западе. И с самого начала наиболее чуткими мыслителями было угадано, что главный водораздел между Россией и Западной Европой носит религиозный характер, что своеобразие нашей исторической судьбы связано с православием. В зависимости от того, какая оценка давалась этой связи, в общественной мысли обозначилось два противоположных направления – западники и славянофилы.

С изумительной четкостью вопрос о месте России во всемирной истории поставлен в «Философском письме» П. Я. Чаадаева. И он дал на него самый мрачный ответ: «Мы не принадлежим ни к одному из великих семей человеческого рода… мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества», а коренная причина неисторичности России, утверждал он, кроется в ее оторванности от христианского Запада, от Рима. Впоследствии Чаадаев переменил свои мнения. В «Апологии сумасшедшего», продолжая настаивать на мнимой неисторичности русского народа, он увидел в ней залог блестящего будущего России.

Чаадаев был первым религиозным западником. Его идейные последователи, не отличавшиеся изощренной тонкостью чаадаевской мысли, люди более прямолинейные, князь И. С. Гагарин, В. С. Печерин в своей духовной измене Отечеству дошли до религиозного отступничества и перехода в католичество. А безрелигиозными продолжателями Чаадаева явились идеологи русского либерализма: Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин. С западничеством связано и увлечение незрелой студенческой молодежи 60-х гг. нигилизмом.

В противоположность западникам, славянофилы в своеобразии русского исторического пути, органически связанного с православной верой русского народа, видели не слабость, а силу России. Пагубным и тупиковым они находили не русский, а как раз западно-европейский исторический путь. Отправной точкой в духовном блуждании Запада славянофилы считали великую схизму 1054 г. – отпадение Рима от Вселенской Православной Церкви.

В петровских реформах они видели роковую ошибку. Смыкаясь с западниками в критическом отношении к современности, они расходились с ними в объяснении причин негативных явлений. Либералы-западники утверждали, что России не хватает политических свобод и что ее несвобода – это продолжение исконного русского деспотизма, унаследованного Московским государством у Византии и Золотой Орды; а славянофилы убеждены были в том, что бюрократическая казенщина николаевской эпохи порождена петровскими реформами, которые исказили русскую православную и народную государственность, привив византийско-московскому самодержавию чуждые ему черты западно-европейского абсолютизма. Допетровская старина, которую одни славянофилы, вроде К. С. Аксакова, видели в радужном свете, другие же расценивали гораздо более трезво, без особой идеализации, – для всех них была мерилом в оценке исторического процесса понесенных после Петра утрат.

Одним из наиболее глубокомысленных авторов-славянофилов был А. С. Хомяков (1804–1860), мыслитель, необычайно разносторонний богослов, философ, историк, поэт. Он удачно был назван «рыцарем Православной Церкви». По словам Н. А. Бердяева, «Хомяков родился на свет Божий религиозно готовым, церковным, твердым». Сыновняя преданность Церкви этого на редкость талантливого и остроумного человека, непревзойденного полемиста и диалектика, опиралась на его молитвенный опыт. Его почитатель и друг Ю. Ф. Самарин вспоминал о том, как однажды, оставшись в гостях в имении Хомякова, он проснулся за полночь от какого-то говора в соседней комнате: «Я начал всматриваться и вслушиваться: он стоял на коленях перед походной своей иконой, руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось до утра…».

В средоточии богословской мысли Хомякова стояла Церковь, и его главное богословское сочинение озаглавлено «Опыт катехизического изложение учения о Церкви». Он писал: «Ты понимаешь Писание, во сколько хранишь Предание и во сколько творишь дела, угодные мудрости, и в тебе живущей. Но мудрость, живущая в тебе, дана тебе как члену Церкви и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь, – дана же Церкви в полноте истины и без примеси лжи. Посему не суди Церкви, но повинуйся ей, чтобы не отнялась от тебя мудрость».

Особенно дорога была Хомякову мысль о соборности Церкви. Под соборностью он понимал вовсе не «всемирность» Церкви. Соборность, в его понимании, не человеческое, а Божественное свойство Церкви. «Не лица и не множество лиц в Церкви – говорил он, – хранят Предание и истину, но Дух Божий, живущий в совокупности церковной». Хомяков не уставал повторять свой главный тезис: «Церковь одна». Поэтому о западных исповеданиях он писал всегда как об обществах, отделившихся от Единой Церкви. Коренной причиной западной схизмы Хомяков считал «недостаток любви».

При жизни Хомякова академическое богословие с подозрением относилось к его экклезиологическим воззрениям. Но на рубеже столетий его авторитет и его влияние на богословскую науку были чрезвычайно велики. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с богословскими трудами митрополита Антония (Храповицкого) и священномученика Илариона (Троицкого), в меньшей степени это влияние сказалось в экклезиологических построениях патриарха Сергия (Страгородского).

Глубоким мыслителем был и другой славянофил – И. В. Киреевский (1806–1856), хотя его литературное наследие невелико по объему. В отличие от Хомякова, в своем духовном становлении он проделал непрямой путь. Воспитанный в семье, связанной с масонскими кругами, в молодости он увлекался Кантом и, особенно, Шеллингом. В ту пору он, по собственному признанию, был «совершенно чужд христианского мировоззрения».

Но его жена оказалась благочестивой христианкой, духовной дочерью старца Новоспасского монастыря Филарета; и она познакомила мужа со своим духовником, под влиянием которого Киреевский убедился в истине Евангелия и учения святых отцов. Опираясь на пережитый им самим опыт мировоззренческих исканий, он писал: «Вырвавшийся из-под гнета рассудочных систем европейского любомудрия, русский образованный человек в глубине особенного, недоступного для западных понятий, живого, цельного умозрения святых отцов Церкви найдет самые полные ответы именно на те вопросы ума и сердца, которые всего более тревожат душу, обманутую последними результатами западного самосознания».

В последние годы главным делом жизни И. В. Киреевского стало участие в переводе и издании аскетических творений, предпринятом в Оптиной пустыни под руководством преподобного Макария. Свои собственные богословские и философские суждения, а тем более сочинения, он вполне подчинял суду духовника – старца Макария. В Оптиной пустыни И. В. Киреевский и погребен.

В сочинениях поздних славянофилов религиозная и богословская проблематики отступают на второй план, в сравнении с вопросами историософского и национально-политического характера. Это относится и к идеям Н. Я. Данилевского о разнородных типах культуры православного Востока и Запада, изложенным в книге «Россия и Запад», и к его политической публицистике, главной темой которой было освобождение славян от турецкого ига. За освобождение славян ратовал и И. С. Аксаков: и в статьях, и в общественной деятельности.

Славянский вопрос с редкой глубиной и проницательностью обсуждается и в знаменитом «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского, составляя, однако, лишь одну из многих тем этой книги. Достоевский сам называл себя «почвенником» и «старым славянофилом», хотя его воззрения и его творчество слишком сложны и трагичны, чтобы уложиться в рамки славянофильской идеологии. В своих сочинениях он раскрыл религиозный характер глубокого кризиса русской жизни. По словам протоиерея Г. Флоровского, «история открывалась ему как непрерывный Апокалипсис, и в ней решался вопрос о Христе. В истории вновь строится Вавилонская башня. Достоевский видел, как вновь Христос встречается с антихристом, истина о Богочеловеке с мечтой о человекобоге». Сам Достоевский писал: «Бог с диаволом борется, а поле битвы – в сердцах людей».

Своеобразным мыслителем был К. Н. Леонтьев (1831–1891), писатель, публицист, дипломат. Он резко обвинял Ф. М. Достоевского в проповеди «розового» христианства. «Сочиненному», как он утверждал, христианству Достоевского Леонтьев противопоставлял монастырский быт, Афон. Но считать Леонтьева выразителем подлинного аскетического предания Православной Церкви было бы неверным. В его апологии аскетизма есть совсем не святоотеческий и едва ли христианский оттенок своеобразного эстетизма. Странно звучат его слова: «И христианская проповедь, и прогресс европейский совокупленными усилиями стремятся убить эстетику жизни на земле, то есть самую жизнь. Что же делать? Христианству мы должны помогать даже и в ущерб любимой нами эстетики, из трансцендентального эгоизма, из страха загробного суда!» В христианстве он искал не столько истины, сколько спасения от ада. Последние годы жизни он провел в Оптиной пустыни, и незадолго до кончины принял монашеский постриг с именем Климента.

Необычную философско-утопическую систему разрабатывал Н. Ф. Федоров (1828–1903). При жизни этот бессребреник не печатался вовсе. Опубликованы его сочинения уже посмертно. В них он развивал фантастический проект воскрешения мертвых, воскрешения «предков» творческой силой самих людей – «сыновей», воскрешения, осуществляемого научно-техническими средствами. В связи с этим проектом перед Федоровым встала проблема расселения миллиардов воскресших. Решение этой проблемы он находил в освоении космоса и заселении планет. Почитателем Федорова был знаменитый ученый К. Э. Циолковский.

Сам Федоров полагал, что его проект согласуется с ортодоксальным учением Церкви. На деле же он, несомненно, разногласит с откровением. В нем нетрудно обнаружить странную смесь доведенного до крайности оптимистического пелагианства с социальным утопизмом и сциентистским магизмом. Фантастические идеи Федорова, мало кому ведомые из его современников, оказали заметное влияние на духовные искания религиозно настроенной интеллигенции начала 20 в.

20. Церковная жизнь

В 20 в., как и в предшествующее столетие, Святейший Синод проявлял чрезмерную осмотрительность при канонизации святых. Прославление новоявленных угодников бывали исключительно редкими событиями.

Лишь через 40 лет после обретения мощей иркутского святителя Иннокентия, в 1804 г., Синод установил празднование в его честь, назначив его на 26 ноября, днем раньше кончины святого, ибо в самый день его преставления совершается празднование иконы Божией Матери Знамение.

Память воронежского святителя Митрофана благоговейно чтилась в его епархии со времени кончины святого. С 1820 г. увеличился поток почитателей подвижника, стекавшихся в Воронеж к его мощам; умножились и случаи благодатных знамений. Воронежский архиепископ Антоний многократно сообщал в Синод о чудесах и ходатайствовал о причислении епископа Митрофана к лику святых. В 1831 г. Синод назначил комиссию для освидетельствования его мощей и чудесных знамений, совершавшихся по молитвам к нему. По заключению комиссии, 7 августа 1832 г. состоялось прославление угодника. Память его определено праздновать 7 августа и 23 ноября – день преставления святого.

В день, предшествовавший открытию мощей святителя, архиепископ Антоний, собираясь идти в храм возложить на мощи новое архиерейское облачение, почувствовал внезапное расслабление и услышал тихий голос: «Не нарушай моего завещания». Размышляя об услышанном, он открыл ризницу и обнаружил там схиму, принесенную незадолго перед тем неизвестной монахиней, сказавшей, что скоро эта схима понадобится. Тогда архипастырь понял, что воля святителя Митрофана в том, чтобы не полагать на его мощи архиерейского облачения, а оставить их в схиме.

13 августа 1861 г., в день преставления другого воронежского святителя Тихона Задонского, состоялась его канонизация.

Церковные праздники устанавливались и в честь икон, прославившихся чудесными знамениями. В 1843 г. древняя и ветхая икона Богоматери «Споручница грешных», хранившаяся в старой часовне Николаевского Одрина монастыря Орловской епархии, была торжественно принесена в церковь. К образу Богородицы стали стекаться верующие, чтобы помолиться перед ним о врачевании своих болезней и скорбей. По молитвам матери перед иконой получил исцеление расслабленный мальчик. Во время холеры многие из больных исцелялись предстательством «Споручницы грешных». В 1848 г. усердием москвича Димитрия Бонческула был сделан список с этой иконы, который прославился цельбоносным мироточением. Этот список перенесли в храм Святителя Николая в Хамовниках. Празднество в честь «Споручницы грешных» совершается 7 марта и 29 мая.

В 19 в. благодатными проявлениями милости Божией прославились и другие Богородичные иконы –два списка (Рыбинский и Угличский) иконы «Недремлющее Око», названной так в связи с надписью над образом «Аз сплю, а сердце Мое бдит» (Песн. 5:2); празднование в честь иконы приходится на 29 мая. В тот же день с 1859 г. совершается празднование Цесарской-Боровской иконы. 29 июня и 1 октября чествуется одесская святыня – Касперовский образ Божией Матери, названный так по имени помещицы Юлиании Ивановны Касперовой, в доме которой хранилась эта святыня до ее прославления. Касперовская икона защитила свой город от вторжения неприятеля в Крымскую войну.

В 19 в. было установлено празднование Звенигородской и Барской иконам Божией Матери и иконе, именуемой Тучная Гора, местное почитание которой началось еще в 18 столетии, с тех пор как в Твери одна молодая женщина, доведенная до отчаяния притеснениями в семье мужа, собиралась покончить самоубийством в пустой бане, но на пути ей явился инок и сказал: «Куда ты, несчастная, идешь? Воротись назад; иди помолись Божией Матери Тучной Горе – и будешь жить хорошо и спокойно». Монаха искали и не нашли, а икона была найдена в доме чудесно вразумленной женщины на чердаке.

Новоявленным угодникам и прославленным иконам составлялись службы и акафисты. Писались новые акафисты и службы святым, память которых давно уже чтилась Церковью. В 1802 г. иеромонах Ювеналий (Медведский) написал акафист святителю Алексию. Архиепископ Херсонский Иннокентий (Борисов) составил акафисты Покрову Богородицы и Страждущему Спасителю, службу Собору Вологодских святых. В 1814 г. святой Филарет (Дроздов), еще в сане архимандрита, составил молебствие в память об избавлении России от нашествия галлов. В 1856 г., уже будучи митрополитом Московским, святитель Филарет пересмотрел и исправил Чин архиерейского исповедания и обещания перед рукоположением и Чин присоединения иноверцев.

21. Церковное искусство

Святейший Синод неизменно уделял внимание иконографии, требовал не допускать отступлений от иконописного канона при печатании образов. В 19 в. русская иконопись сохраняла зависимость от художественных приемов западной религиозной живописи. Смена стилей – классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, эклектика, – которая наблюдалась в светской живописи, отражалась и на священных изображениях, создававшихся часто теми же художниками, которые писали и светские картины. Из художников, посвятивших свой талант преимущественно иконописному искусству, своим высоким мастерством выделялись А. В. Прахов и Самохин. Но помимо того, иконы писали и другие крупные живописцы, известные главным образом своими полотнами со светской тематикой: В. Л. Боровиковский, О. А. Кипренский, В. А. Тропинин, А. Г. Венецианов, В. Г. Перов, И. Е. Репин.

Наряду с художниками-иконописцами, прошедшими академическую школу, в провинции иконы писались и ремесленниками. Эти иконы предназначались для сельских храмов и для частных, главным образом, крестьянских и мещанских домов. В этом ремесленном иконописании «богомазов» сохранялись отзвуки древней иконописи. Особенным совершенством отличались иконы, которые писались в знаменитом Палехе, где навыки иконописного мастерства передавались из поколения в поколение.

Во второй половине 19 в. стало отчетливо сознаваться духовное несоответствие между языком религиозной живописи и иконописным преданием Православной Церкви. Древняя икона стала привлекать к себе пристальное внимание и церковных археологов и художников, но о древнерусской иконописи судили тогда по ее позднейшим образцам – по иконам строгановского письма, по школе Оружейной палаты, по Симону Ушакову.

Храмостроительство синодальной эпохи в художественном отношении, безусловно, превосходило современную ему религиозную живопись. Заказы на сооружение церквей в Москве и Петербурге давались самым талантливым русским и иностранным архитекторам.

С 1801 по 1811 г. по проекту А. Н. Воронихина в Петербурге на Невском проспекте был воздвигнут Казанский собор. В плане храм имеет форму креста. Огромный купол собора представляет собой шедевр архитектурного инженерного искусства. Украшением Невского проспекта является легкая и стройная колоннада Казанского собора, образующая могучие полукруглые крылья. При проектировании этого собора архитектор, несомненно, вдохновлялся знаменитым храмом Святого Апостола Петра в Риме, который послужил образцом для многих церквей в Европе, а потом и во всем мире. Казанский собор украшен замечательной скульптурой: в нишах за колоннами стоят изображения Иоанна Предтечи, апостола Андрея Первозванного, святых князей Владимира и Александра Невского, выполненные С. С. Пименовым, И. П. Прокофьевым, И. П. Мартосом.

Сорок лет, с 1818 по 1858 г., по проекту О. Р. Монферрана перестраивался в Петербурге кафедральный Исаакиевский собор. Это самый грандиозный по размерам храм северной столицы – он может вместить 12 тысяч молящихся. Со всех сторон собор окружают колонные портики. Над основным объемом храма возвышается барабан, завершенный центральным куполом. Его высота составляет 101,5 метра. По углам воздвигнуты четыре купола меньших размеров. Собор в изобилии украшен скульптурой, рельефами и колоннами, мрамором и позолотой. Настенные росписи выполнены замечательными художниками К. П. Брюлловым, Ф. А. Бруни, скульптурные изображения – П. К. Клодтом, И. П. Витали.

Одна из лучших в архитектурном отношении московских церквей первой половины 19 в. – Преображенский храм на Ордынке. По хранящейся здесь чтимой иконе Всех скорбящих Радость этот храм называют Скорбященским. Церковь на этом месте была построена еще в 17 в., но в 1780 г. она была перестроена В. И. Баженовым. Новую перестройку храма в 1828–1836 гг. осуществил О. И. Бове. В плане Скорбященская церковь представляет ротонду. Интерьер храма, сего гармоничным расчленением пространства, с мраморным иконостасом в виде классической триумфальной арки, создает у молящихся чувство покоя и умиротворенности.

С 1835 по 1845 г. в Елохове на окраине Москвы по проекту Е. Д. Тюрина строился большой пятиглавый храм в честь Богоявления Господня, ставший столетие спустя патриаршим кафедральным собором. Он построен в стиле позднего классицизма, но при решении внутреннего пространства собора архитектор вдохновлялся интерьером Киевской и Константинопольской Софии. Ныне это один из самых больших храмов Москвы.

В середине 19 в. в храмостроительстве происходили серьезные перемены. Классицизм изживал себя. Поэтому русские зодчие предпринимали попытки воскресить в храмостроительстве византийские или древнерусские архитектурные традиции. Но попытки эти были половинчатыми и не часто приводили к творческим удачам. И все-таки в середине и особенно во второй половине 19 в. в России построено несколько замечательных соборов в «византийском» стиле: в Риге, Ревеле (Таллине), Варшаве, Херсонесе под Севастополем, Новочеркасске.

Одна из самых грандиозных построек такого стиля – храм Христа Спасителя, воздвигнутый в Москве на народные пожертвования в память о спасении в Отечественную войну. Уже в 1812 г. император Александр I издал указ «О построении в Москве церкви во имя Христа Спасителя в ознаменование благодарности к Промыслу Божию за спасение России от врагов». В тексте этого указа выражена была главная идея замысла: «В сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к вере и Отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ российский, и в ознаменование благодарности нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа».

Мысль о воздвижении храма-памятника, традиционного для русского храмостроительства, принята была в русском обществе с большим воодушевлением. По всей стране был начат сбор средств на сооружение храма, значительные средства отпустила казна. Был объявлен конкурс на лучший архитектурный проект храма, в котором участвовали практически все видные зодчие эпохи: А. Н. Воронихин, В. П. Стасов, О. И. Бове, Д. И. Жилярди. Победителем конкурса стал молодой архитектор А. Л. Витберг. Его проект и был утвержден императором.

Первоначально местом сооружения храма был выбран Кремль, средоточие святынь и символ державности России. Но впоследствии решено было строить храм на Воробьевых горах, в ту пору не входивших в черту города. Торжественная закладка храма Христа Спасителя на Воробьевых горах состоялась в пятую годовщину освобождения Москвы от французов – 12 октября 1817 г. Проект Витберга предполагал грандиозные размеры сооружения и был насыщен религиозно-философскими символами: все строение должно было состоять из трех храмов, расположенных один над другим. Помимо Божественной Троицы, эта тройственность символизировала еще тройственную природу человека, состоящую, согласно трихотомической концепции, из тела, души и духа. Нижний, подземный храм символически соответствовал человеческому телу. Имея в плане параллелепипед, напоминающий гроб, он должен был вызывать у молящихся воспоминание о погибших воинах и побуждать их к поминальной молитве о них. В этом храме предполагалось совершение панихид по погибшим воинам. Наземный храм имел по проекту крестообразную форму. Под его сводами должен был царить полумрак, символизирующий борьбу добра и зла в человеческой душе. В храме предполагалось разместить множество статуй и скульптурных групп. Верхний храм имел в плане форму круга и, символизируя человеческий дух, должен был быть особенно светлым, для этого планировалось множество окон в стене. Престолы храма предполагалось освятить в честь важнейших событий из земной жизни Спасителя: Рождества, Преображения и Воскресения. Проект свидетельствовал о гениальной творческой одаренности создателя, но в инженерном отношении он не был рассчитан достаточно надежно, многим такой проект казался и вовсе неосуществимым при той строительной технике, какая существовала в начале 19 в.

Во всяком случае, начатые работы продвигались медленно, песчаный грунт Воробьевых гор не выдерживал тяжести постройки. А вскоре возникло уголовное дело, связанное с растратами подрядчиков, подозрение пало и на архитектора. Витберг был отстранен от строительства, обвинен, причем несправедливо, в причастности к казнокрадству и отправлен в ссылку в Вятку. При новом императоре Николае I, в 1827 г., строительные работы на Воробьевых горах были прекращены. Помимо технических и финансовых проблем, одной из причин прекращения реализации проекта Витберга было и то, что в его проекте многие критики видели воплощение масонских идей, которые при Александре были чрезвычайно популярны в высшем обществе, а при его преемнике рассматривались как опасные для государства.

В 1832 г. император Николай I утвердил новый проект храма Христа Спасителя. Этот проект был разработан Константином Андреевичем Тоном. Для его реализации выбрано было иное место – в центре города, вблизи Кремля, на Пречистенской набережной, где стоял Алексеевский женский монастырь, постройки которого были для нового грандиозного строительства разобраны, а насельницы переведены в Красное село. Закладка храма на новом месте состоялась 11 сентября 1839 г. Воздвижение храма находилось под самым пристальным наблюдением великого московского святителя Филарета.

Проект К. А. Тона сочетал в себе черты классицизма с входившим тогда в моду российско-византийским стилем. Крестообразный в плане, храм имел пять куполов. По своим размерам он превосходил все другие храмы России. По высоте (103,5 метра) он был выше всех строений Москвы. Вместимость храма – до 10 тысяч молящихся. Воздвижение храма Христа Спасителя продолжалось десятилетия. Создатель храма К. А. Тон не дожил до завершения строительных и отделочных работ, проект интерьера храма разрабатывали после кончины К. А. Тона новый главный архитектор храма И. Резанов, а также Л. В. Даль, сын знаменитого лексикографа.

Наружные леса с храма сняли в 1858 г., когда завершены были строительные работы, но отделка интерьера, роспись стен и купола, создание его скульптурных украшений продолжались еще четверть века, так что освящение воздвигнутого храма состоялось уже при императоре Александре III, 26 мая 1883 г. При этом главный алтарь был освящен в честь Рождества Христова, с которым в Русской Церкви связано было воспоминание «Об избавлении Церкви и державы Российской от нашествия галлов и с ними двунадесяти язык» в 1812 г. Центральное помещение храма окружено галереей, на стенах которой установлены мраморные плиты с именами погибших в Отечественную войну 1812 г. генералов, офицеров и солдат, с датами важнейших сражений. На хорах храма были освящены приделы в честь святителя Николая Чудотворца и святого князя Александра Невского.

Скульптурные группы в стенах храма с наружной стороны принадлежат А. В. Логановскому и П. К. Клодту, входные двери, покрытые бронзовыми фигурами, выполнены по эскизам графа Ф. П. Толстого. В росписи храма участвовали лучшие живописцы России, и среди них Ф. А. Бруни, И. Н. Крамской, К. Е. Маковский, Г. И. Семирадский, Н. И. Ге, И. Суриков, В. Д. Поленов. В 1912 г. около храма Христа Спасителя был по проекту А. М. Опекушина сооружен памятник императору Александру III, при котором завершилось строительство храма.

Храм Христа Спасителя стал кафедральным собором московских митрополитов. В нем совершали богослужения святые архипастыри: священномученик Владимир (Богоявленский), святитель Макарий (Невский), святой патриарх Тихон.

В Киеве в 1896 г. завершилось строительство собора Святого Равноапостольного Князя Владимира, сооруженного в память 900-летия Крещения Руси, тоже в византийском стиле. Храм расписан под руководством А. В. Прахова лучшими художниками конца 19 столетия: В. М. Васнецовым, М. С. Нестеровым, М. А. Врубелем.

Уже с конца 40-х гг. при строительстве каменных храмов Святейший Синод требовал по возможности соблюдать византийский стиль. В качестве руководства рекомендовались чертежи К. А. Тона. В 1858 г. был утвержден специальный атлас проектов на постройку сельских деревянных храмов.

Святейший Синод много внимания уделял церковному пению. Для приготовления искусных регентов в петербургскую Придворную капеллу вызывались лучшие певчие из архиерейских хоров. После окончания курса при капелле им выдавались аттестаты на право обучения регентству и хоровому пению.

В 1886 г. при московском Синодальном хоре, который наряду с Придворной капеллой был крупнейшим очагом церковно-певческой культуры, открылось училище церковного пения, в котором готовили учителей пения и регентов церковных хоров. По семинарскому уставу 1884 г., церковное пение стало обязательным предметом.

Самыми известными композиторами, писавшими церковную музыку в первой половине 19 в., были директора Придворной капеллы Д. С. Бортнянский (1751–1825) и протоиерей П. И. Турчанинов (1779–1856). Они не только писали музыкальные сочинения для клироса, но и гармонизировали древние церковные распевы. При этом гармонизации протоиерея Петра Турчанинова строже и ближе по духу древним напевам, чем опыты Бортнянского.

Новый директор Придворной капеллы А. Ф. Львов (1798–1870) гармонизовал осмогласные напевы и издал «Полный круг простого нотного пения (Обиход) на четыре голоса». Выход нового Обихода стал большим событием в церковной жизни, ибо до него осмогласные песнопения исполнялись церковными хорами без нот, на память, и разучивались на слух.

Старинные напевы, сохранившиеся еще в монастырских хорах, особенно в древних обителях, вдохновляли известных русских композиторов 19 в. – М. И. Глинку, М. А. Балакирева, М. П. Мусоргского, П. И. Чайковского – на написание музыкальных сочинений для богослужения.

22. Русская Церковь и православный Восток

С давних времен благочестивые русские люди совершали паломничества в Святую Землю. Учитывая все возраставшее число паломников, желавших поклониться святыням, связанным с земной жизнью Спасителя, Синод принял решение об учреждении Русской духовной миссии в Иерусалиме. Открытие миссии состоялось в 1847 г., ее начальником был назначен известный богослов и исследователь древностей христианского Востока архимандрит Порфирий (Успенский). В состав Духовной миссии вошли бакалавр Петербургской академии иеромонах Феофан (Говоров), впоследствии знаменитый вышенский затворник, и студенты академии. Миссия расположилась в Архангельском монастыре, который был ей предоставлен патриархом Иерусалимским.

В скором времени Миссия смогла открыть свою типографию, где печатались богослужебные книги на греческом и, главным образом, арабском языках, который был родным языком большей части паствы Иерусалимского Патриархата. Наряду с разносторонней помощью Иерусалимской Церкви, Миссия много сделала для улучшения условий, в которых находились русские паломники в Палестине.

Архимандрит Порфирий и его помощники занимались также и научной деятельностью. Они совершали путешествия по Палестине, Сирии, Синаю, Египту, изучали жизнь и историю древних обителей Востока, исследовали уникальные книжные сокровища монастырских библиотек. Своими изысканиями они внесли большой вклад в отечественную богословскую церковно-историческую науку. Иеромонах Феофан долгое время жил в лавре Преподобного Саввы Освященного. В библиотеке этого монастыря он собирал и изучал хранившиеся там творения святых отцов.

В связи с началом Крымской войны 1853–1856 гг. Духовная миссия вынуждена была покинуть Святую Землю. Но вскоре после войны, в 1857 г., был образован новый состав Миссии во главе с архимандритом Кириллом (Наумовым), который перед отправлением в Иерусалим был хиротонисан во епископа Мелитопольского. Епископ Кирилл по прибытии в Иерусалим ознакомился с состоянием дел духовной миссии. Благодаря хорошим отношениям, которые он сумел завязать и с турецкой администрацией, и с греческой иерархией, и с местным христианским и мусульманским населением, епископ Кирилл в короткий срок существенно облегчил положение русских паломников.

В Петербурге в это время образовался Палестинский комитет, который изыскивал средства для улучшения жизни паломников в Палестине. Благодаря организации денежных сборов для Святой Земли по всем храмам России, к середине 60-х гг. образовался солидный фонд, который позволил приобрести в Иерусалиме и других местах Палестины земельные участки, построить на них храмы, богадельни, странноприимные дома, гостиницы.

За шесть лет пребывания в Иерусалиме епископ Кирилл установил тесные связи с Иерусалимской Патриархией. Кроме того, русские миссионеры содействовали возвращению в лоно Православной Церкви арабов-униатов, отторгнутых от православия латинской пропагандой. Еще со времени архимандрита Порфирия (Успенского) Русская миссия предпринимала шаги к сближению с Коптской и Эфиопской Церквами.

С 1865 по 1894 г., в течение почти 30 лет, Духовной миссией в Иерусалиме управлял архимандрит Антонин (Капустин), оптинский монах, магистр богословия, энергичный и одаренный пастырь. В Иерусалим он прибыл с большим опытом церковно-представительской работы: ранее служил настоятелем посольских церквей в Афинах и Константинополе. Его деятельность носила разносторонний и масштабный характер. Он был, подобно епископу Порфирию (Успенскому), замечательным ученым, историком и археологом, знатоком библейских и христианских древностей Востока. Архимандрит Антонин детально изучил Палестину, ее историю и географию, организовал раскопки библейских мест. Одновременно он приобретал участки земли и благоустраивал их; в этом деле ему приходилось преодолевать многочисленные препятствия, чинимые со стороны турецких властей. Благодаря его предприимчивости Русская Церковь стала хранительницей многих священных мест Палестины. Одним из первых и самых памятных приобретений архимандрита Антонина была покупка участка близ Хеврона с Мамврийским дубом.

Еще в середине 60-х гг. в здании Миссии была освящена крестовая церковь во имя святой мученицы царицы Александры. В 1872 г. патриарх Иерусалимский Кирилл освятил соборный храм Миссии во имя Святой Троицы.

В 1871 г. на русском участке в Горнем неподалеку от Иерусалима архимандрит Антонин основал женскую обитель. Устав этого монастыря был утвержден Синодом в 1886 г. Через два года после этого в Горненской обители был освящен храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Благодаря трудолюбию настоятельницы монастыря матери Валентины обитель процветала. В ней были открыты иконописная и золотошвейная мастерские. Слава об искусных швеях Горненской обители распространилась далеко за пределы Палестины. К 1914 г. в Горненском монастыре подвизалось около 200 сестер.

При архимандрите Антонине Миссия открыла свои подворья в Иерихоне, в Тивериаде на берегу Галилейского моря. Тщательно изучая приобретенные и намеченные к приобретению места, отец Антонин проводил в них раскопки, которые дали богатейший материал библейской и церковно-исторической науке. Раскопки на Елеонской горе позволили обнаружить декоративные эпиграфические фрагменты, относящиеся к 6–9 вв. Были обнаружены следы базилики времен святого равноапостольного Константина Великого. Найденные благодаря раскопкам древности послужили основой для открытого в Русской миссии историко-археологического музея.

После блаженной кончины архимандрита Антонина, последовавшей в 1894 г., деятельность Духовной миссии с успехом продолжалась до Первой мировой войны, с началом которой Миссия вынуждена была оставить Иерусалим. Начальник Миссии архимандрит Леонид (Сенцов), возглавлявший ее с 1903 г., благодаря покровительству александрийского патриарха Фотия, обосновался со своими сотрудниками в Египте. К началу Первой мировой войны Русская духовная миссия в Иерусалиме располагала 37 участками земли, 8 храмами, 2 женскими обителями, несколькими молитвенными домами, а также подворьями, гостиницами, богадельнями, школами.

Святая Гора Афон является очагом аскетического подвижничества Вселенской Православной Церкви. Братия Святой Горы многонациональна. Первые русские иноки появились на Афоне в 11 в.

В эпоху турецкого ига русское правительство неизменно оказывало покровительство афонским монастырям. Во время греческого восстания 1821 г. турецкие власти жестоко мстили афонским монахам за их поддержку повстанцам. Святогорские монахи были избиты и изранены, монастыри разграблены, разорены, некоторые монахи приняли мученическую кончину. Султан Махмуд собирался уничтожить афонские монастыри до основания; но вмешательство российского императора Александра I предотвратило этот варварский акт.

В 19 в. русские обители Святой Горы переживали духовное возрождение, связанное прежде всего с именами иноков Виссариона и Варсонофия, которые прибыли на Афон из России в 1830-х гг. и подвизались сначала в Иверской обители, затем в скитах Афона, где оба они приняли сан иеромонахов, а впоследствии – великую схиму. В 1841 г. отцы Виссарион и Варсонофий приобрели себе келию, в которой в скором времени собралось около 20 монахов.

Большую помощь русским монастырям на Афоне оказал известный церковный деятель Андрей Николаевич Муравьев. Благодаря его содействию келия иеросхимонахов Виссариона и Варсонофия была возведена в степень скита; за свои благодеяния этой обители А. Н. Муравьев получил звание ктитора. Торжественное открытие скита состоялось в 1849 г. по благословению митрополита Григория, который возвел отца Виссариона в сан игумена и благословил иноков иконой Пресвятой Богородицы «В скорбях и печалях Утешение». Новооснованный скит был посвящен святому апостолу Андрею Первозванному. Этот скит имел более 10 церквей, главная из которых, собор Апостола Андрея Первозванного, построенный из белого и серого мрамора, один из самых величественных на Святой Горе. Андреевский скит имел подворья в Константинополе, Петербурге, Одессе и Ростове-на-Дону. В начале 20 в. в нем спасалось около 500 иноков.

Самой большой русской обителью на Афоне является Пантелеймонов монастырь. Он расположен на юго-западной стороне Святой Горы. С 1830 г. игуменом этой обители стал архимандрит Герасим. Здесь подвизались старцы архимандрит Макарий и иеросхимонах Иероним. Благодаря трудам и хлопотам настоятелей и братии Пантелеймонова монастыря многие пришедшие в упадок келии, принадлежавшие прежде грекам, перешли в ведение русской обители. В начале 20 в. в монастыре было 20 храмов. В главном из них, соборе Святого Пантелеймона, хранится честная глава великомученика. Монастырь располагал своей типографией, в которой издавались святоотеческие творения и другие богословские, аскетические и религиозно-назидательные сочинения. Пантелеймонов монастырь имел подворья в Константинополе, Москве, Петербурге, Одессе. Иноки этой обители помогли устроить Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь на Кавказе.

1. Взаимоотношения Церкви и государства и высшая церковная власть в 1894–1917 гг.

В 1894 г., после кончины императора Александра III, началось последнее царствование перед революционной катастрофой – святого императора Николая II. Новый царь отличался особенно искренним благочестием. В церковной политике правительства под влиянием царя обнаруживаются новые черты, которые придавали церковной жизни совершенно особый духовный тон. В царствование Николая II было причислено к лику святых больше подвижников, чем за предыдущие два века. В отличие от своих предшественников, император Николай II благосклонно отнесся к идее созыва Поместного Собора и восстановления патриаршества.

На протяжении двух веков синодальной эпохи церковное сознание православной иерархии, духовенства и паствы не мирилось с навязанной Церкви государственной опекой, с неканонической формой высшей церковной власти, лишенной первосвятительского возглавления. В начале 20 в. громче стал раздаваться голос тех, кто выступал за возрождение соборности и восстановление патриаршества. Мысль о созыве Поместного Собора разделяли виднейшие иерархи, лучшие пастыри, ученые богословы и церковно-общественные деятели из мирян.

Священнодействие помазания на царство императора Николая II совершил первоприсутствующий в Синоде митрополит Палладий (Раев), занимавший Петербургскую кафедру с 1892 г. до своей кончины в 1898 г. Его преемником на столичной кафедре стал митрополит Антоний, но в течение двух лет, от 1898 до 1900 г., обязанности первоприсутствующего исполнял митрополит Киевский Иоанникий (Руднев), и только после его кончины они перешли по традиции к архиерею столичной кафедры – митрополиту Антонию, который стоял во главе российского епископата до 1912 г.

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (в миру Александр Васильевич Вадковский) родился в 1846 г. в семье сельского священника Тамбовской епархии. Дома получил строго церковное воспитание. В детстве дружил со своим ровесником и земляком Василием Богоявленским (священномучеником Владимиром Киевским), отличаясь от замкнутого и застенчивого друга живостью характера и веселым нравом. Учился в Тамбовском духовном училище и Тамбовской семинарии. В 1866 г. поступил в Казанскую академию и закончил ее в 1870 г. со степенью кандидата богословия. В академии отличался сердечным благочестием, а также ревностью к наукам и блестящими учебными успехами. Был оставлен при академии доцентом по кафедре церковного проповедничества и его истории. В 1871 г. утвержден в степени магистра богословия. Помимо преподавания, занимался изучением и описанием рукописных и старопечатных книг библиотеки Соловецкого монастыря, переданных Казанской духовной академии, печатал статьи в «Православном собеседнике», с 1874 г. стал его редактором. В 1872 г. вступил в брак, но в 1879 г. овдовел, а через три года после этого умерли от дифтерита двое его детей.

В 1882 г. архиепископ Казанский Палладий (Раев), впоследствии митрополит Санкт-Петербургский, постриг Александра Васильевича с именем Антония и рукоположил его во иеромонаха, в том же году Антоний был возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем Казанского Иоанно-Предтеченского монастыря. При этом он продолжал преподавательскую и научную деятельность в академии. В 1884 г. был назначен инспектором академии и в том же году переведен на ту же должность из Казани в Петербург.

В 1887 г. архимандрит Антоний был назначен ректором столичной академии, в связи с чем в Троицком соборе Александро-Невской лавры состоялась его хиротония во епископа Выборгского, викария Санкт-Петербургской епархии. Как ректор, он пользовался большой любовью со стороны преподавателей и студентов академии, которую заслужил подлинно христианским отношением к подчиненным: заботой об их научных и учебных успехах, об их материальном благополучии, снисходительностью к оступившимся и, главное, искренней любовью к ним. Уважение вызывали его сострадательность, бессребреничество, доброжелательность, кротость. В то же время он обладал незаурядными административными способностями, редким трудолюбием и неизменным интересом ко всему, что делалось в богословской и церковно-исторической науке. Ректор академии стремился к тому, чтобы теоретические занятия студентов не отрывались от деятельного участия в церковном служении, в особенности на миссионерском и духовно-просветительском поприще. Под его покровительством сложился кружок студентов, посвятивших себя религиозно-просветительским беседам в приходах во внебогослужебное время, в тюрьмах, ночлежках.

Погруженный в заботы административно-педагогической деятельности, он не прерывал научных занятий, регулярно публикуя статьи в церковной периодике, а также издав в 1892 г. книгу «К истории христианской проповеди». По совокупности трудов Казанская духовная академия удостоила его степени доктора церковной истории, в которой он был утвержден в 1895 г. Святейшим Синодом.

В 1892 г. он был назначен на новооткрытую епархиальную кафедру Финляндскую и Выборгскую с возведением в сан архиепископа. Православная церковная жизнь в Финляндии находилась тогда в запущенном состоянии, и малочисленные православные общины карелов испытывали давление со стороны лютеранского большинства, тем более что лютеранство в Великом княжестве Финляндском было, наряду с православием, государственным исповеданием. Архиепископ Антоний в заботах о духовном благополучии паствы неустанно разъезжал по обширному краю, посещая отдаленные заброшенные приходы, неизменно проповедуя и поучая народ. Он позаботился об учреждении православных религиозно-просветительских союзов, о строительстве церквей. И за время его управления епархией появилась сплошная сеть приходов на территории Карельского перешейка со значительным русским и карельским православным населением.

В 1893 г. архиепископ Антоний возглавил синодальную комиссию по старокатолическому вопросу, образованную в связи со стремлением старокатоликов к соединению с Православной Церковью. Деятельность комиссии характеризовалась открытостью к богословскому диалогу, стремлением к достижению вероисповедного единства и в то же время безусловной приверженностью к сохранению православного вероучения во всем, в частности и в экклезиологии, по которой обнаружились самые серьезные расхождения со старокатоликами, придерживавшимися несостоятельной «теории ветвей».

В 1897 г. архиепископ Антоний представлял Русскую Церковь в Великобритании на торжествах по случаю юбилея королевы Виктории. Оксфордский и Кембриджский университеты удостоили его во время визита степени доктора богословия.

После перемещения на столичную кафедру митрополит Антоний обнаружил себя, как и прежде, деятельным архипастырем, проявлявшим особую заботу о духовном просвещении, о делах социальной благотворительности, снисходительным к немощам подчиненных. По воспоминаниям современников, хорошо знавших его, он никогда не раздражался, не повышал голоса в разговоре с подчиненными. Несмотря на высокое положение, отличался исключительной простотой и доступностью в общении с зависимыми от него. В воскресные и праздничные дни часто имел общую трапезу с насельниками лавры, охотно беседовал с ними, заботился о бытовых условиях, в которых жили лаврские послушники. В праздники Пасхи и Рождества, следуя древней традиции, посещал тюрьмы, щедро подавая милостыню заключенным, находя для них уместные слова утешения и духовной поддержки. Это был человек редкой доброты и настоящий бессребреник. Он раздавал нуждавшимся все свое архиерейское содержание. После кончины митрополита в 1912 г. оказалось, что он, получавший самое высокое жалованье среди русских архипастырей, не оставил никаких средств, так что погребать его пришлось за счет Александро-Невской лавры.

Служение митрополита Антония в столице пришлось на время революционной смуты 1905–1907 гг. В кругу крайне правых он приобрел тогда репутацию либерала и подвергался травле в печатных органах «Союза русского народа», в особенности со стороны председателя союза Дубровина, который несправедливо обвинил его в сочувствии революционерам – врагам трона и России. Поводом для обвинений послужило среди прочего то, что митрополит Антоний по своему великодушию иногда брал под защиту тех лиц из духовенства, кому грозили неприятности ввиду их либеральных политических взглядов или за их действия, в которых обнаруживалась нелояльность к правительству или Синоду (епископа Антонина (Грановского), священника Григория Петрова), а также студентов духовных школ, замешанных в революционном движении. Из-за этого впоследствии обновленцы без оснований ссылались на него как на архипастыря, который будто бы сочувствовал обновленчеству. В разгар этой травли митрополита Антония поддержали почти все епископы, даже и те, кто принадлежали к правым союзам, в частности архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий). В 1906 г. митрополит Антоний был избран членом Государственного совета.

Митрополит Антоний возглавил церковное движение, направленное на возрождение соборности. Правительственные сферы вынуждены были тогда обратить внимание на нужды Церкви в связи с законодательством о свободе вероисповедания, подготовка которого началась в канун революции и завершилась апрельским манифестом 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости». При подготовке манифеста выяснилось, что с его изданием Православная Церковь, находившаяся в течение 200 лет под жестким правительственным контролем, окажется в некотором отношении в худшем положении, чем привыкшие к большей независимости старообрядческие, инославные и даже иноверные общины. Об этом тогда заговорили с амвонов и на страницах церковной печати.

Ректор Петербургской академии епископ Сергий (Страгородский), позже патриарх, выступая тогда на религиозно-философских собраниях, прямо заявил, что объявить полную свободу совести «значило бы всем развязать руки, а деятелей Церкви оставить связанными». 17 февраля 1905 г. на молебне в память об основании Петербургской академии он сказал по поводу предстоявшего манифеста: «После столетий мирного пребывания под защитой закона, за крепкой стеной государственной охраны, наша Церковь выходит теперь беззащитная, не прикрытая никем, прямо на поле брани под удары врагов… В дальнейшем потребуют от нас уже не красных фраз и не заученных силлогизмов, не… показной учености, от нас потребуют духа и жизни, потребуют веры… потребуют, чтобы мы писали не чернилами, да еще заимствованными, быть может, из чужих чернильниц, а кровью из нашей собственной груди».

Премьер-министр С. Ю. Витте в марте 1905 г. подал составленную неизвестным автором пространную записку «О современном положении Православной Церкви», в которой резкой критике подвергались бюрократизация синодального правления и обер-прокурорский произвол. В записке была выдвинута мысль о созыве Собора и восстановлении патриаршества.

Правительством по инициативе С. Ю. Витте было образовано Особое совещание, в которое был включен и первенствующий член Синода митрополит Антоний. Он заявил в совещании: «Если не изменить правового положения господствующей Церкви, она одна будет оставлена стесненной опекой государства». Эта опека связывает самодеятельность духовенства и «делает голос Церкви совсем неслышным ни в частной, ни в общественной жизни». Митрополит подал меморандум, в котором потребовал устранить или хотя бы несколько ослабить ту постоянную опеку и тот слишком бдительный контроль светской власти над жизнью церковной, который лишает Церковь самостоятельности и инициативы.

Болезненно задетый запиской С. Ю. Витте обер-прокурор К. П. Победоносцев выступил с «Соображениями по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви», в которых категорически отвергал целесообразность восстановления патриаршества, утверждая, что патриаршество противоречит «соборному началу в Церкви», а обер-прокурорский надзор является надежным гарантом коллегиальности и соборности. По ходатайству Победоносцева вопрос о проведении церковных реформ был изъят из ведения Особого совещания и переведен в Синод.

После трех заседаний Святейшего Синода, посвященных теме церковных преобразований, императору Николаю II был подан доклад с предложением «пересмотреть нынешнее государственное положение Церкви в России», «возглавить Синод патриархом» и «созвать в Москве для обсуждения церковных преобразований Поместный Собор». 31 марта государь наложил на доклад резолюцию, в которой признавалась необходимость созыва Собора, но, по настоянию К. П. Победоносцева, царь объявил неудобным созыв Собора «в настоящее тревожное время». Николай II дал разрешение на открытие Предсоборного совещания.

Указом Синода от 27 июля 1905 г. епархиальным архиереям было поручено представить свои соображения о желательных церковных преобразованиях. Отзывы архиереев поступили к концу года и сразу же были напечатаны. В них дана разумная и смелая оценка существовавшего положения. Резче всех о неканоничности синодального строя отозвался архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий). Решительное большинство архиереев высказалось за созыв Поместного Собора. Разногласия вызвал вопрос о составе Собора: одни преосвященные настаивали на исключительно епископском его составе, другие предлагали призвать на Собор представителей клириков и мирян.

В обсуждении ожидавшихся церковных преобразований приняло участие и белое духовенство. На имя митрополита Антония была подана записка от лица петербургских священников, так называемой «группы 32-х», составленная в духе расплывчатого церковного либерализма, с развязной критикой прошлого и настоящего положения Русской Церкви, с демагогическим лозунгом всестороннего обновления, с призывом к духовенству сосредоточить внимание на проблемах земной жизни, с требованием ввести в Церковь выборное начало на всех уровнях, «группа 32-х» высказалась против единоличной власти патриарха. Для первоиерарха Русской Церкви авторы записки предусматривали титул архиепископа столичного города или даже патриарха, но не хотели наделить его никакими административными правами по отношению к другим епископам, предоставляя лишь первенство чести. Патриарх, считали они, не должен быть чем-то большим, чем председателем Поместного Собора.

Эта группа требовала также широкого представительства клириков и мирян на Соборе, и чтобы они (клирики и миряне) получили равные права с епископами в решении всех вопросов церковной жизни. В данной тенденции откровенно проявились сословные интересы этой группы, стремление закрепить побольше прав и привилегий за белым духовенством за счет епископата и монашества; монашествующих не епископов представители «группы 32-х» вообще считали нецелесообразным и неканоничным призывать на Собор. «Не считая правильной мысль, что первый Собор, по встречающимся для совершенной организации его затруднениям, может состоять из одних только епископов, мы полагаем, что он-то, прежде всего, и должен обладать характером всецерковного представительства… 200-летнее отсутствие Соборов и современное положение высшей иерархии, не избираемой, как встарь, самими церквами, то есть клиром и народом самих вдовствующих церквей, обязательно требует участия на соборах низшей иерархии и мирян».

Поддерживавший эту группу Н. П. Аксаков в своей статье пугал оппонентов церковным расколом, который произойдет, если требование о равноправном участии клириков и мирян в Соборе не будет принято: «Епископы выработают и утвердят на Соборе проект устроения; но решение не получит силы только от того, что оно будет единогласным желанием всех епископов. Церковь скажет или, по крайней мере, может сказать, что не одобряет такого устроения дел, не желает его и признает не соответствующим ни действительным ее потребностям, ни хранимому ею Преданию. Права или неправа будет эта, невольно отрешенная от епископов Церковь, но раскол произойдет».

Совершенно противоположных убеждений о характере предстоявших преобразований высшей церковной власти придерживался епископ Антоний (Храповицкий). «Епископы, – писал он тогда, – имеют над собой не только патриарха, но и имеют готовность подчиниться митрополитам. Власть патриарха получит ведь только один, а остальные сделаются его послушниками: семеро (имеются в виду митрополиты, стоящие во главе митрополичьих округов) непосредственными, а прочие 92 – послушниками митрополита. Это столько же похвально со стороны епископов, сколько полезно для Церкви, ибо при ослаблении общей церковной дисциплины необходима твердая власть и над всеми нами». Епископ Антоний выступал за исключительно епископский состав ожидаемого Собора.

С глубоким разбором вопроса о составе Поместного Собора выступил в печати архиепископ Финляндский Сергий (будущий патриарх). Он писал: «Можно ли, стоя на строго канонической точке зрения, утверждать, что клирики и миряне имеют право, наравне с епископами, участвовать с решающим голосом в областных соборах… Ответ может быть только отрицательный. Что клир и миряне обязательно присутствовали на соборах и что некоторые из них принимали в рассуждениях Собора самое замечательное участие, это правда… Но сказать, чтобы таков был закон церковный, обязательный для всех, чтобы этого требовали правила святых апостолов и святых Вселенских и Поместных Соборов… невозможно. «Книга правил» не содержит никаких узаконений для участия клира и мирян в областных соборах и, напротив – всюду, где говорит о Соборах – говорит только об епископах и никогда о пресвитерах, клириках и мирянах».

Однако ради единства и мира церковного, архиепископ Сергий считал допустимым призвать для участия в Соборе клириков и мирян. «Но, – отмечал он, – нужно поставить это участие так, чтобы оно не разрушало… основного принципа канонического строя». Для этого архиепископ Сергий предлагал ввести в положение о Соборе такое условие: «Всякое постановление общего Собора, достигнуто ли оно путем голосования или без него, получает силу закона, но может быть опротестовано, с указанием мотивов, и передано на рассмотрение Собора одних епископов. Если постановление имеет характер догматико-канонический, для протеста достаточно одного голоса, кому бы он ни принадлежал. Во всех остальных случаях необходимо, чтобы протест был заявлен или поддержан не менее как одной четвертью всех присутствующих». Епископат в целом стоял на позициях, выраженных в выступлениях архиепископов Антония и Сергия. В том же духе был составлен доклад Святейшего Синода, представленный государю в 1905 г.

17 декабря 1905 г. Николай II дал аудиенцию трем высшим иерархам: митрополитам Петербургскому Антонию, Московскому Владимиру (Богоявленскому), Киевскому Флавиану (Городецкому)– и обсудил сними вопрос о созыве Собора. Через 10 дней состоялась вторая встреча. Царь заверил митрополитов в том, что он считает неотложно необходимым проведение преобразований в структуре Церкви. 16 января 1906 г. государь утвердил состав Предсоборного присутствия во главе с митрополитом Антонием. В него было включено 10 архиереев, 7 священников, 21 профессор богословия.

Предсоборное присутствие заседало в Александро-Невской лавре с марта по декабрь 1906 г. Участники заседаний единодушно высказались за восстановление патриаршества. В присутствии прозвучали решительные требования освободить Церковь от мелочной обер-прокурорской опеки. Большинство выступавших поддержало предложение о многократном увеличении числа епархий. Обсуждались также вопросы о благоустройстве приходской жизни, о состоянии духовных школ. В основу работы присутствия легли «Отзывы» архиереев. Главной темой совещаний была подготовка Поместного Собора.

Предсоборное присутствие подготовило материалы для предстоящего Поместного Собора, следуя в них в основном идеям, высказанным архиепископом Сергием. После этого Предсоборное присутствие было распущено указом императора Николая II. Работу присутствия продолжил Святейший Синод, который представил царю доклад о программе занятий предстоящего Поместного Собора. 25 апреля 1907 г. Царь наложил на доклад резолюцию, в которой повелел отложить созыв Собора «ввиду переживаемого ныне тревожного времени».

Между тем через два дня после издания октябрьского манифеста 1905 г. о гражданских свободах и созыве законодательной палаты – Государственной думы К. П. Победоносцев, не одобривший этого шага, вышел в отставку с поста обер-прокурора. Его преемником стал князь А. Д. Оболенский, благожелательно относившийся к мысли о Соборе, но через полгода Оболенского сменил князь А. А. Ширинский-Шихматов, продержавшийся в обер-прокурорском кресле всего 2 месяца. С июля 1906 по 1909 г. обер-прокурором был П. П. Извольский, чиновник с либеральными воззрениями, относившийся к православному духовенству неблагосклонно, но, оказавшись на закате жизни в эмиграции, он сам принял священство и скончался в 1928 г. в Брюсселе приходским настоятелем. С 1909 по 1911 г. обер-прокурором Синода был С. М. Лукьянов, который пытался поддерживать хорошие отношения с Думой, откуда раздавалась крикливая и неосновательная критика в адрес Синода.

В 1911 г. государь назначил обер-прокурором многоопытного синодального чиновника В. К. Саблера (1847–1929), который еще с 1881 г. служил в канцелярии обер-прокурора. Многие годы он был ближайшим помощником К. П. Победоносцева, с изрядным административным талантом проводил его церковно-политический курс. С архиереями Саблер умел ладить и, несмотря на свое немецкое происхождение, в церковных кругах считался строго православным человеком. В 1905 г. у него вышло разногласие с Победоносцевым по вопросу о созыве Собора. В. К. Саблер выступил тогда в поддержку иерархии, стремившейся к возрождению соборности. Поэтому назначение В. К. Саблера обер-прокурором в церковных кругах принято было с удовлетворением.

По инициативе нового обер-прокурора возобновилась подготовка Собора. Для этой цели 28 февраля 1912 г. указом императора Николая II было созвано Предсоборное совещание под председательством архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского). Видными деятелями совещания были архиепископы Волынский Антоний (Храповицкий) и Холмский Евлогий (Георгиевский). На совещании пересматривались материалы присутствия 1906 г. Из них тщательно удалялись идеи, носившие оттенок церковного либерализма. Работы совещания были прерваны начавшейся в июле 1914 г. мировой войной.

Первые месяцы войны сопровождались патриотическим подъемом, когда, казалось, возродилось всенародное единение, спасавшее Отечество впору грозных испытаний. Святейший Синод благословил российское воинство на брань с врагом. Во главе военного духовенства стоял протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский. Сотни священников служили в действующей армии, совершали молебны и панихиды на полях сражений, духовно окормляли раненых и напутствовали умиравших в военных лазаретах. Тысячи монахинь и послушниц, рискуя жизнью, служили в лазаретах сестрами милосердия.

Затянувшаяся война оказалась неимоверно тяжелой. Народные силы были перенапряжены. Углубились кризисные явления: в обществе росло взаимное несогласие и вражда. Со стороны либеральных кругов, и не только в печати, но и в Думе, раздались голословные обвинения высочайшей власти в измене, в тайном сговоре с Германией.

Излюбленным поводом для выпадов против царской семьи и придворных кругов служила одиозная личность Григория Распутина, малограмотного авантюриста из сибирских крестьян, хлыста и знахаря, который в 1910 г. пришел в Петербург и вскоре получил доступ в аристократические круги: экзальтированные светские дамы принимали его за целителя и пророка. Его ввели во дворец, познакомили с членами императорского дома. Влияние Распутина на императрицу Александру объяснялось главным образом неизлечимой болезнью наследника. Царица верила, что Распутин в силах помочь больному гемофилией царевичу Алексию. Распутин стал орудием беспринципных и корыстных интриганов. Через него им удавалось оказывать влияние на назначение министров и генералов. Влияние Распутина ощущалось и в церковно-административной сфере: в канцелярии обер-прокурора, в самом Синоде.

Значительное большинство епископов со скорбными чувствами смотрели на проделки Распутина, бросавшего в глазах общества тень на императорский дом и дававшего повод врагам царя клеветать на него не только в сплетнях, но и в печати. Наиболее решительные из архипастырей пытались противодействовать Распутину. Саратовский епископ священномученик Гермоген (Долганов), который по своей доверчивости некогда приблизил к себе этого проходимца, обманувшись его мнимыми духовными дарованиями, яснее разглядев нечистый источник этих дарований, потребовал от него прекратить скандальные похождения и удалиться из дворца. Когда же тот отверг требование архипастыря, преосвященный анафематствовал его. Этот шаг архиерея вызвал неудовольствие при дворе. Епископ Гермоген был уволен из Синода, а потом и со своей кафедры.

Самую серьезную попытку оказать противодействие Распутину и убедить царя удалить от себя личность, которая компрометировала его в общественном мнении, предпринял митрополит Петербургский священномученик Владимир, преемник митрополита Антония.

Митрополит Владимир (в миру Василий Богоявленский) родился в 1848 г. в семье сельского священника Тамбовской епархии. После окончания Киевской академии преподавал в родной Тамбовской семинарии, потом священствовал на приходе: служил настоятелем Покровского собора в городе Козлове, привлекая прихожан глубиной и назидательностью проповедей, дышавших твердой верой, искренностью, задушевностью, пастырской любовью. После смерти жены и ребенка он в 1886 г. принял постриг и вскоре был назначен архимандритом Новгородского Антониева монастыря.

В 1888 г. состоялась его хиротония во епископа Старорусского, викария Новгородской епархии. Богослужения в храмах епархии он совершал всегда с особым молитвенным благоговением. В 1891 г. епископ Владимир был назначен на Саратовскую кафедру, где он с великим воодушевлением занимался религиозно-просветительской и благотворительной деятельностью. Во время холерной эпидемии святитель снискал всенародную любовь самоотвержением и бесстрашием, с которыми он кормил больных смертельно опасным заразным недугом, утешал и успокаивал перепуганных и растерянных жителей. В 1892 г. преосвященный Владимир был назначен экзархом Грузии и членом Синода. В Грузии ему удалось построить больше 100 храмов, открыть более 300 приходских школ.

С 1898 по 1912 г. он управлял Московской митрополией. В эти годы он решительно подавал голос за прославление угодников Божиих – преподобного Серафима и благоверной княгини Анны Кашинской, ходатайствовал о канонизации священномученика патриарха Ермогена. Во время его святительства в Москве был построен епархиальный дом. В этом доме читались лекции, проводились беседы. В 1911 г. под председательством митрополита Владимира был проведен Российский противоалкогольный съезд. Святитель был одним из самых деятельных иерархов, боровшихся с распространением пьянства в народе.

Переведенный после кончины митрополита Антония в Петербург и назначенный первенствующим членом Синода митрополит Владимир столкнулся с интригами распутинской клики. И он счел долгом внушить государю решимость удалить от себя Распутина. Попытка эта оказалась тщетной. После его беседы с царем последовало перемещение митрополита на Киевскую кафедру, но с сохранением за ним звания первоприсутствующего в Синоде. В 1915 г. на Петербургскую кафедру был назначен переведенный из Тифлиса Питирим (Окнов), которому Распутин благоволил.

Попытка противодействовать Распутину стоила обер-прокурорского кресла А. Д. Самарину, известному своей широкой церковно-общественной деятельностью в славянофильском направлении. А. Д. Самарин, сменивший В. К. Саблера, всего 3 месяца пробыл обер-прокурором. Его преемники А. Н. Волжин (1915–1916) и особенно последний обер-прокурор царского правительства Н. П. Раев старались не ссориться с распутинской кликой.

В феврале 1917 г. в Петербурге произошли беспорядки, в которых участвовал и столичный гарнизон. Государственная дума поддержала бунтовщиков. Большинство генералов действующей армии и даже члены императорской фамилии высказались тогда за уступки революции, настаивали на отречении государя.

2 марта 1917 г. император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата великого князя Михаила, который, однако, не принял наследия. Власть перешла к Временному правительству, образованному Временным комитетом Государственной думы с согласия Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Синодальная эпоха в истории Русской Православной Церкви доживала последние дни. В прошлое уходила и просуществовавшая более полутора тысячелетий в православном мире симфония Церкви и государства.

2. Миссионерство

На рубеже столетий не только Святейший Синод, но и церковная общественность проявляли постоянную заботу о христианской миссии. В 1897 и 1898 гг. были проведены миссионерские съезды в Казани и Одессе. В 1910 г. состоялся миссионерский съезд в Иркутске под председательством архиепископа Томского святого Макария (Невского), в прошлом алтайского миссионера. Съезд постановил, что «проповедь, обучение, богослужение – одним словом, все виды миссионерского делания должны совершаться на языке, понятном для инородцев, причем миссия, как таковая, не должна задаваться посторонними целями, но должна стремиться к достижению своей собственной единой и высокой цели – приобрести язычников для Церкви Христовой». С 1896 г. в Киеве издавался журнал «Миссионерское обозрение», редакция которого впоследствии была переведена в Петербург.

Особенно яркую страницу в истории миссионерства начала 20 века вписала деятельность Камчатской миссии. В конце 19 в. она располагала 17 миссионерскими станами (на самом полуострове, Чукотке и Колыме), где проживали обрусевшие камчадалы, а также коряки, чукчи, алеуты, среди которых многие были крещены, но из-за беззаботности окормлявшего их духовенства не имели почти никаких представлений о вере: не все из них знали даже свои христианские имена, а в быту они оставались совершенными язычниками, слушали своих шаманов, приносили в жертву духам оленей и ездовых собак.

В 1907 г. настоятелем Корякской походной миссии был назначен иеромонах Нестор (Анисимов), впоследствии митрополит (1885–1962). На Камчатку он отправился, испросив прежде благословение на благовестнические труды у святого Иоанна Кронштадтского. Свои миссионерские труды юный иеромонах начал с богослужений в Иосафатской церкви в Гижиге, на берегу Тихого океана.

По его воспоминаниям, однажды во время службы язычница-корячка, стоя перед Распятием, вдруг закричала, обращаясь к Богородице, Которую она приняла за виновницу страданий Христа: «Зачем Ты повесила Его там, на древе? Зачем Ты делаешь Ему больно? Сними Его с древа. Ты видишь, у Него кровь!». Подойдя к сострадательной женщине, иеромонах заговорил с ней на корякском языке о Христе, и полудикая корячка «озарилась светом евангельской истины». Она стала просить священника скорее «дать ей веру». После обучения основам вероучения она была на Пасху крещена вместе со всей семьей.

Для большего успеха христианской проповеди иеромонах Нестор переводил на корякский язык молитвы и отрывки из Евангелия, обучал туземцев русскому языку. Он чем мог помогал голодавшим, лечил больных, обучал коряков правилам гигиены, раздавал мыло и лекарства. Он отучал туземцев от курения, а курили и жевали табак, который в изобилии привозили на Камчатку американские промышленники, все коряки поголовно, не только мужчины, но и женщины, дети, даже грудные младенцы. По словам миссионера, одним из главных препятствий для проповеди Евангелия на Камчатке было «нехристианское поведение местного русского населения Камчатки и иностранцев: чиновников, промышленников, купцов». Язычники спрашивали миссионера: «А где же светлый Бог вон у тех, которые день и ночь шаманят за картами и вином, грабят нас и дают грабить другим», американцам и японцам.

Миссии катастрофически не хватало средств. Тогда по благословению архиепископа Владивостокского Евсевия иеромонах Нестор отправился в Петербург хлопотать об учреждении Камчатского братства. План ревностного миссионера принял близко к сердцу митрополит Петербургский Антоний (Вадковский), и благодаря его поддержке в 1910 г. Синод утвердил устав новоучрежденного Камчатского братства во главе с почетным председателем архиепископом Евсевием и иеромонахом Нестором. В братство записались император Николай II, высокопоставленные и состоятельные лица. Появились средства для продолжения миссионерской деятельности. Эти средства шли на устройство церквей, школ, приютов, лечебниц, миссионерских станов. В разборном виде из Петербурга на Камчатку присылали не только школьные здания, но и церкви.

По примеру самоотверженного благовестника многие люди отправились на далекую Камчатку помогать Миссии. С их помощью отец Нестор устроил колонию для больных проказой, открывал приюты и школы. В 1914 г. в селе Иоасафовском был проведен Камчатский миссионерский съезд, заседания на котором велись на русском и местном корякском языках. К 1917 г. на территории Миссии было уже 37 церквей, 38 часовен и 42 школы.

В 1916 г. по постановлению Синода было открыто Камчатское викариатство с кафедрой в Петропавловске. Епископом был назначен начальник Камчатской духовной миссии архимандрит Нестор. Его хиротония состоялась во Владивостоке. В слове при наречении во епископа ставленник сказал: «Совершая дело евангельской проповеди и пастырского миссионерского служения… в обширной суровой Камчатской области, среди язычников-шаманистов, поклонников злой темной силы, приходилось неоднократно подвергаться смертельной опасности: мерзнуть под снегом, будучи заметенным снежным бураном, изнуряться голодом, погибать в волнах морской пучины, претерпевать напасти от хищного зверя, изнемогать в тяжелых болезнях, и Господь всегда оберегал меня, немощного, на всех путях миссионерского служения». С благоговением напомнил он в этом слове о своих предшественниках – камчатских миссионерах: о мученически скончавшемся архимандрите Мартиниане, о монахе Игнатии (Козыревском), об архимандрите (а позже епископе) Иоасафе (Хотунцевском), об архимандрите Пахомии, о святителе Иннокентии (Вениаминове).

За пределами России на рубеже веков с особенным успехом действовала Японская духовная миссия. Ее основателем был святой равноапостольный Николай (в миру Иван Дмитриевич Касаткин). Он родился 1 августа 1836 г. в семье диакона в Березовском погосте Смоленской епархии. В пятилетнем возрасте мальчик потерял мать. По окончании Смоленской духовной семинарии в 1857 г. Иван Касаткин поступил в Петербургскую духовную академию.

В 1860 г. Синод решил направить в Японию священником консульской церкви иеромонаха-миссионера. К студентам Петербургской академии обратились с предложением поехать в далекую, тогда почти неизвестную в России страну, где и власти и народ были заражены многовековой неприязнью к христианству. Отправиться в Японию вызвался Иван Касаткин. 24 июля состоялся его постриг с наречением имени Николай, через 6 дней инока хиротонисали в иеромонаха.

Он был назначен настоятелем консульской церкви в городе Хакодате. Сначала проповедь Евангелия в Японии представилась ему совершенно немыслимой. Он писал: «Тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство – как на злодейскую церковь, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи». 8 лет ушло на изучение японского языка, истории и культуры страны, нравов, обычаев и психологии японцев.

Со временем консульскую церковь стали посещать местные жители: одни из любопытства, другие от неудовлетворенности национальным синтоизмом и буддизмом. Хакодатский жрец Савабе до того возненавидел православного русского священника, что собирался убить его, но после нескольких бесед с мудрым миссионером серьезно и глубоко заинтересовался христианством. Наконец, он уверовал во Христа, был крещен и при крещении получил имя апостола Павла. Павел Савабе стал первым православным японцем – за ним последовали новые обращенные. К 1868 г. японская паства святителя Николая насчитывала уже 20 человек.

В конце 1869 г. иеромонах Николай докладывал в Петербург Синоду о первых результатах своей проповеднической деятельности и ходатайствовал об учреждении Миссии. Синод принял решение «образовать для проповеди между японскими язычниками слова Божия особую Российскую духовную миссию». Начальником ее назначили возведенного в сан архимандрита отца Николая.

Вернувшись в Японию, святитель Николай передал хакодатскую паству иеромонаху Анатолию, а сам перебрался в Токио, чтобы устроить там центр Миссии. В 1871–1873 гг. по Японии прокатилась волна гонений на христиан. Японские христиане, и среди них ревностный миссионер Павел Савабе, подверглись преследованиям. Но после того как гонения стихли, просветитель Японии приступил к строительству церкви и православной школы в Токио. Ему удалось также открыть в японской столице духовное училище, которое впоследствии было преобразовано в семинарию.

В 1874 г. в Токио прибыл епископ Камчатский Павел, чтобы рукоположить в диаконы и пресвитеры нескольких православных японцев, рекомендованных ему архимандритом Николаем. Среди них был и Павел Савабе.

В 1880 г. отец Николай был вызван в Петербург, где состоялась его хиротония во епископа. Снова вернувшись в Японию, он с еще большим усердием и размахом продолжал свои апостольские труды: завершил строительство Воскресенского собора в Токио, составил на японском языке православный богословский словарь, переводил на японский богослужебные книги.

В 1889 г. в Японии была объявлена полная веротерпимость. В связи с этим Миссия смогла шире развернуть свою деятельность. Крещение принимали тысячи японцев, и к концу столетия в стране насчитывалось уже около 25 тысяч православных, объединенных в 226 общин с 28 священниками. Общины были необычайно самодеятельны. При них открывались общества содействия религиозно-нравственному воспитанию. На собраниях обществ читались Священное Писание и жития святых, общества занимались благотворительными делами. В стране подвизалось 149 катехизаторов.

Нравственным испытанием для новорожденной Японской Церкви стала Русско-японская война 1904–1905 гг. Мудрый архипастырь, оставаясь русским патриотом, келейно молился за победу своего Отечества, а в общественных богослужениях, на которых возносились молитвы о победе Японии, не участвовал, но православным японцам он благословил оставаться верноподданными своего правительства, чтобы не дать повода для обвинения их в измене родине. Благодаря этому православные приходы не подвергались преследованиям, а сам святитель снискал глубокое уважение со стороны японцев. Ему разрешили посещать лагеря русских военнопленных. Духовным окормлением пленников занимались и православные пастыри японской национальности. За свои подвижнические труды в годы войны святитель был удостоен сана архиепископа.

Святой равноапостольный Николай скончался 3 февраля 1912 г. Созданная им Японская Церковь насчитывала тогда более 33 тысяч человек. Японская паства чтила почившего святителя как праведника, молитвенника и святого. Велико было уважение к его памяти и со стороны японцев, не принадлежавших к Православной Церкви. Его могила на токийском городском кладбище даже язычниками и поныне почитается как национальная святыня.

Преемником просветителя Японии стал епископ Сергий (Тихомиров, † 1945), впоследствии удостоенный сана митрополита. Вступая на кафедру, епископ Сергий сказал: «Все, что есть в Японской Церкви доброго, до последнего христианина в церквах, до последнего кирпича в постройках, до последней буквы в богослужебных переводах, есть дело просвещенного ума, широкого сердца и твердой, как скала, воли почившего святителя, счастливо сочетавшихся с непоколебимой верою его в святость своего дела и с благочестивым его жизненным подвигом».

В 1897 г. была основана Русская духовная миссия в Корее. Цель Миссии состояла в окормлении русских православных людей, проживавших в этой стране и, по возможности, в проповеди христианской веры местному населению. В состав Миссии вошли архимандрит Амвросий, иеродиакон Николай и псаломщик Красин.

Вскоре состав Миссии был обновлен. В Сеул направили архимандрита Хрисанфа, назначенного вместо отца Амвросия. Первым шагом архимандрита Хрисанфа в его миссионерском служении было обращение с проповедью Евангелия к русским подданным корейской национальности, проживавшим в Сеуле. Многие из них были переводчиками. Впоследствии с их помощью удалось осуществить перевод церковных книг на корейский язык. Благодаря трудам архимандрита Хрисанфа в октябре 1900 г. открылась первая школа Миссии, в которой воспитывались дети корейцев.

Со временем христианская проповедь из столицы была перенесена в провинцию, где устраивались миссионерские станы, ставшие своего рода форпостами православия в Корее. Положение Духовной миссии осложнилось во время Русско-японской войны. По обстоятельствам времени деятельность ее была временно прекращена и возобновилась лишь по окончании войны, в 1906 г.

Тогда же был назначен новый состав Миссии из трех штатных и четырех нештатных членов. Во главе Миссии поставили архимандрита Павла (Ивановского). Архимандрит Павел много потрудился над христианским просвещением корейцев. Он завел такой порядок, что перед крещением оглашаемые сдавали экзамены по краткому катехизису и священной истории, и к купели допускались те, кто успешно сдавал экзамены. Архимандрит Павел продолжал труды своих предшественников по переводу богослужебных книг на корейский язык. При нем продолжалось расширение миссионерских станов и школ в корейской провинции. В 1912 г. отца Павла в Корее сменил архимандрит Иринарх. В 1925 г. при архимандрите Феодосии (Перевалове) Русская духовная миссия в Корее отмечала 25-летие со дня освящения первой церкви Миссии. В это время среди корейцев насчитывалось около 350 православных христиан.

3. Духовная школа и церковная наука

В «Отзывах» архиереев на предложение Святейшего Синода высказаться о состоянии церковной жизни, поступивших в конце 1905 г., с пристальным вниманием обсуждалось состояние духовных школ. Веских оснований для тревог епископата скопилось немало. Чрезвычайно велик был «отсев» духовных школ – уход выпускников семинарий в университеты, а кандидатов богословия на светскую службу. С 1900 по 1910 г. духовные академии окончили более 1600 человек, но в 1911 г. во всей России на приходах и в бесприходных церквах служило менее 700 священников с академическим образованием, из которых добрая половина прошла академический курс еще в 19 в.

Нецерковные настроения, захватившие значительную часть семинаристов, выливались порой в волнения и беспорядки, особенно в революцию 1905–1907 гг. В 18 семинариях произошли тогда забастовки, доходившие до покушений на ректоров, инспекторов и преподавателей.

Некоторые архиереи в своих «Отзывах» давали самую мрачную характеристику всей системы духовного образования. Архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) писал: «Строй духовно-учебных заведений, как унаследованный из мира западных еретиков, приводит дело духовной школы до крайнего безобразия». В своем «Отзыве» он передает слова неназванного им маститого архиерея: «Должно всю ее разогнать, разломать, вырыть фундамент семинарских и академических зданий и взамен прежних на новом месте выстроить новые и наполнить их новыми людьми».

Но большинство архиереев, давая более умеренные оценки, склонялись к проекту, выдвинутому в свое время архиепископом Димитрием (Муретовым): разделить существующие семинарии на школы двух типов – общеобразовательные гимназии для детей духовенства и всесословные пастырские школы, куда бы принимались лица, уже получившие среднее образование. Ведь нецерковные, а часто и прямо нигилистические настроения вносили в семинарии те выходцы из духовных семей, кто учился в них не потому, что хотел посвятить себя пастырскому служению, а потому, что в семинариях, в отличие от гимназий, образование для них было льготным.

Особо обсуждался в «Отзывах» вопрос о высшей школе. Архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) высказался за широкую автономию академий, но при этом он считал обязательным епископский сан для ректора, через которого академия канонически подчинялась бы священноначалию. Митрополит Петербургский Антоний (Вадковский) приложил к своему «Отзыву» записку профессора Н. Н. Глубоковского, предлагавшего открыть при университетах богословские факультеты «для свободного развития богословской науки», а академии сохранить в качестве «научно-апологетических институтов Православной Церкви».

Архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) предлагал сократить в академических программах преподавание богословских систем и расширить изучение Священного Писания и святоотеческих творений. «Система православного богословия есть еще нечто искомое, – писал он, – и потому должно тщательно изучать его источники, а не списывать системы с учений еретических, как это делается у нас уже 200 лет».

В 1908 г. Синод назначил ревизию духовных академий. Петербургскую и Московскую академии инспектировал архиепископ Херсонский Димитрий (Ковальницкий), Казанскую – епископ Псковский Арсений (Стадницкий), Киевскую – архиепископ Волынский Антоний. Ревизоры обнаружили в академиях слишком много «светского духа» и церковного либерализма, упадок дисциплины.

В результате этой ревизии частичная автономия, предоставленная академиям в 1906 г., была отменена. В 1910 г. вышел новый Устав духовных академий, некоторые дополнения были внесены в него в 1912 г. Устав предусматривал расширение преподавательского персонала, введение практических занятий для студентов, увеличение числа кафедр: вновь открывались кафедры византийской истории и истории славянских Церквей. Особое внимание уделялось религиозному и нравственному воспитанию студентов и укреплению дисциплины. Посещение богослужений стало обязательным и для студентов, и для преподавателей. Устав отмечал важность соблюдения постов студентами. Для повышения авторитета администрации для ректора академии устав предусматривал епископский сан, а для инспектора – сан архимандрита. От преподавателей академий устав требовал читать лекции в строго православном духе. Предпочтение отдавалось профессорам и преподавателям в священном сане. То обстоятельство, что в профессорских корпорациях преобладали миряне, вызывало особую озабоченность Святейшего Синода: в Московской академии из 27 преподавателей лишь 9 состояли в священном сане, а в Петербургской даже через 7 лет после издания нового устава из 33 преподавателей 27 оставались мирянами. Устав предоставлял более широкие административные права ректору академии и усиливал власть епархиальных архиереев над высшими духовными школами.

Научный уровень академического богословия в эту эпоху был весьма высок. На рубеже столетий богословская мысль переживала расцвет, который, однако, таил в себе серьезную опасность отрыва от церковного Предания.

Крупным ученым-библеистом был профессор Московской академии М. Д. Муретов, автор текстологического исследования о Четвероевангелии и работ о ветхозаветном храме, о Филоне Александрийском. Он написал блестящую апологетическую книгу против Ренана, которая из-за неразумного цензурного запрета (чтобы опровергать Ренана, автору пришлось изложить его доводы) опоздала на 15 лет. Профессор М. Д. Муретов занимался также переводами творений святых отцов на русский язык.

Одним из самых выдающихся русских богословов был профессор Н. Н. Глубоковский (1863–1937). Выпускник Московской академии, он читал лекции в Петербургской академии. Еще на студенческой скамье Н. Н. Глубоковский написал двухтомное магистерское сочинение «Блаженный Феодорит, епископ Киррский», напечатанное в 1890 г. Этот труд принес молодому ученому мировую известность. Крупнейший труд Н. Н. Глубоковского по новозаветной экзегетике и исагогике озаглавлен «Благовестие апостола Павла по происхождению и существу» (1905–1912). Это исследование является примером блестящего применения историко-филологического метода для анализа новозаветного текста. Книга поражает энциклопедической эрудицией автора, глубиной и тонкостью его аналитической мысли.

Событием в богословской науке стало издание в 1895 г. магистерской диссертации иеромонаха Сергия (Страгородского), будущего патриарха, «Православное учение о спасении».

Одним из самых талантливых духовных писателей рубежа веков был преосвященный Антоний (Храповицкий), впоследствии митрополит (1863–1936). Его статьи и лекции по пастырскому богословию отличались свежестью взгляда и вдохновением. Пастырство для преосвященного Антония – это, прежде всего, дар деятельной, сострадательной любви, дар духовного единения пастыря с пасомыми.

Учение преосвященного Антония о пастырстве органически связано с его пониманием догмата искупления. Основным в искупительном подвиге Христа он считал гефсиманское борение, оставляя в тени и Голгофу, и Воскресение. Он писал: «Вопреки школьным богословским системам, Божественное искупление заключается главным образом именно в восстановлении сего новоблагодатного единения любви и послушания людей с Богом, со Спасителем и между собой». В этом смещении акцентов проявилась главная слабость его догматической и пасторологической системы: чрезмерный морализм и психологизм. Для епископа Антония пастырство заслоняло священство. Сакраментальный момент в жизни Церкви в его статьях остается нераскрытым. Справедливо упрекая схоластическое богословие в безжизненности и отвлеченности, епископ Антоний стал искать выхода в нравственном раскрытии догмата. Объясняя смысл Голгофы, он писал: «Телесные муки и телесная смерть Христова нужна прежде всего для того, чтоб верующие оценили силу Его душевных страданий, как несравненно сильнейших, нежели телесные муки Его». Не на таком языке говорили о тайне крестной смерти святые отцы.

В своей антропологии епископ Антоний недалек от вполне пелагианской интерпретации значения первородного греха. «Адам, – писал он, – был не столько виновником нашей греховности, сколько первым по времени грешником, и если бы мы не были его сынами, то все равно согрешили бы». Отрыв моралистического богословия епископа Антония от антропологии и сотериологии святых отцов очевиден.

Широкая популярность епископа Антония в церковных кругах объяснялась в значительной мере его особой чуткостью к современным общественным проблемам. У него было острое чувство независимости Церкви от мира. Будучи монархистом, он тем не менее, подобно славянофилам, был непримиримым противником синодальной системы и обличал ее с редким бесстрашием, которое ставило его в постоянно натянутые отношения с обер-прокурорами Синода. Громче всех своих современников он высказывался за восстановление патриаршества.

Стремясь усилить воздействие Церкви на мир, епископ Антоний особые надежды возлагал на ученое монашество, и в бытность ректором академий он многих студентов убедил принять постриг.

Но в монашестве он, вопреки церковной традиции, видел не столько поприще аскетического подвижничества, собирания души, сколько своеобразный церковный авангард, призванный оказывать действенное влияние на церковную и политическую жизнь страны.

Крайним представителем «морализма» в русском богословии был профессор М. М. Тареев (1867–1934). Он занимал в Московской академии кафедру нравственного богословия. Главный труд Тареева назван «Основы христианства». В этой книге содержится открытая критика «исторического христианства». Тареев убежден в том, что мир внешний, исторический, в котором действуют свои естественные законы, и мир личной человеческой жизни по Евангелию совершенно разомкнуты. Церковь из этого мира приобретает своих чад, но христианству нечего делать в истории и в мире. Для Тареева «Церковь» есть «второстепенная» или «производная реальность в христианстве». «Внутреннее христианство всецело Божественно – писал он, – Церковь же имеет земной вид, носит черты человеческой условности, исторически развивается».

В своей последней книге «Христианская философия» (1917) Тареев ставит под сомнение святоотеческое учение, подозревает его в искажении первоначального христианства. Учение святых отцов он обвиняет в гностицизме, сводит патристику к национально-греческому, византийскому типу миросозерцания, который он считает чуждым духовному складу русского народа. Весьма скептически относится Тареев и к догматике, противопоставляя ей христианскую этику. «Догматист, – писал он со странной под пером православного богослова иронией, – учит о том, что было, когда ничего не было, что происходит на небе и что будет за гробом, а о том, что происходит в христианской душе, здесь на земле, теперь, у него и терминов нет, слов нет». В своей «Христианской философии» М. М. Тареев повторял те возражения против церковного учения и святоотеческого Предания, которые за несколько веков до него уже были выдвинуты зачинщиками Реформации.

Моралистическому уклону в богословии начала века противостояла онтологическая школа религиозно-философской и богословской мыли. К этому направлению принадлежали профессора С. Н. и Е. Н. Трубецкие, С. Н. Булгаков (впоследствии протоиерей), священник П. А. Флоренский (1882–1937) – философ, богослов, математик, искусствовед, автор «Столпа и утверждения истины» (1914). Это– очень личная книга, в ней отразился опыт личного восприятия святоотеческого Предания, в котором автор особенно дорожил «александрийским направлением», связанным с платоновским онтологизмом. «Столп и утверждение истины» – труд не столько богослова-догматиста, сколько религиозного философа, который стремился подчинить свою мысль суду церковного разума.

В последние годы синодальной эпохи появились замечательные работы талантливого богослова священномученика Илариона (Троицкого) (1886–1929), профессора Московской академии. В своих экклезиологических построениях он, подобно митрополиту Антонию (Храповицкому), принадлежал к тому направлению в богословии, которое находилось под сильным влиянием А. С. Хомякова. Архимандрит Иларион не уставал повторять мысль о том, что единство Церкви строится не только на единстве веры, но и на единстве благодатной жизни, что Церковь подобна живому и деятельному организму. Поэтому общества, отделившиеся от Единой Церкви, он, независимо от меры их догматических отступлений, считал совершенно безблагодатными. Впадая в ригористическую крайность, в нетерпимость, он был прав в главном: превыше всего он ставил сохранение единства Церкви.

Среди крупных деятелей церковной науки начала 20 в. следует также назвать имена несравненного знатока и исследователя патристического наследия профессора И. В. Попова, замечательных канонистов С. В. Троицкого и В. Н. Бенешевича, пасторолога В. Ф. Певницкого, церковного историка Н. Ф. Каптерева (1847–1917).

Ученик протоиерея А. В. Горского, профессор Н. Ф. Каптерев выбирал для исследования узкие темы, но ему удавалось включить их в широкую перспективу исторического процесса. Ему принадлежит фундаментальная монография «Патриарх Никон и царь Алексей», посвященная одному из самых переломных моментов в истории Русской Церкви и Русского государства.

Церковно-исторические работы писал и В. О. Ключевский (1841–1911), великий русский историк, который занимал в Московской академии кафедру гражданской истории. Для его исследований характерен тщательный анализ источников, материалов, фактов, но в анализе документов ему удавалось избежать гиперкритицизма Е. Е. Голубинского. В. О. Ключевский был мастером исторического синтеза. В своих работах, в том числе и церковно-исторических – «Древнерусские жития святых как исторический источник», «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства» – он обнаруживал незаурядный литературный дар: со страниц его книг и статей встают мастерски написанные живые картины минувших эпох.

В духовной литературе рубежа столетий совершенно особое место занимают книги Е. Поселянина, посвященные житиям неканонизированных праведников и подвижников: «Жизнеописание подвижников благочестия 18–19 веков». Без этих книг наше представление о синодальной эпохе было бы ущербным и односторонним. Труды Е. Поселянина убеждают в том, что и в этот кризисный период истории, когда потускнел образ Святой Руси, Русская Церковь, взрастившая сонм святых подвижников и праведников, оставалась Святой Церковью.

4. Религиозно-нравственное состояние общества и церковная жизнь

В начале 20 в. Россия была втянута в водоворот бурных исторических событий. Политические потрясения оказывали влияние на религиозно-нравственное состояние народа. В народе умножились случаи отпадения в секты, особенно опасным был стремительный рост баптистской общины. В среде городской бедности вполне обычным явлением стало отчуждение от Церкви.

Интеллигенция в эти переломные годы русской истории переживала неоднозначные духовные процессы. С одной стороны, большая ее часть, отличавшаяся политической активностью, разделяла антирелигиозные настроения, так что противопоставление духовенства «обществу» стало одной из главных тем церковной и светской печати; с другой – уже в конце 19 столетия в обществе снова, как и в александровскую эпоху, пробуждалась потребность в духовной жизни. И хотя в интеллигентском «богоискательстве» было много легкомысленного и суетного, православное духовенство с пастырской заботой отнеслось к мировоззренческим исканиям интеллигенции, стремившейся к духовному возвращению в Церковь.

С 1901 по 1903 г. в Петербурге проводились религиозно-философские собрания, на которых интеллигенция, разочарованная в позитивизме и материализме, вела диалог с православными пастырями и профессорами богословия. Председательствовал на собраниях ректор Петербургской академии епископ Сергий (Страгородский). Во вступительном слове при открытии собраний он говорил: «Самое искреннее мое желание быть здесь не по рясе, а на самом деле служителем Церкви, верным выразителем ее исповедания. Я бы счел себя поступившим против совести, если бы хотя немного уклонился от этого из-за какого-нибудь угодничества или из ложно рассчитанного стремления к миру… Настоящего, серьезного, действительно прочного единства мы достигнем только в том случае, если выскажемся друг перед другом, чтобы каждый видел, с кем он имеет дело, что он может принять и чего не может».

О влиянии председателя на атмосферу, которая установилась на собраниях, говорят слова, прочитанные на заключительном заседании от имени членов-учредителей: «Дух пастыря почил на пастве и определил счастливый и совершенно неожиданный успех собраний. На них собирались с сомнением и не знали: возможно ли и нужно ли будет собираться после двух-трех встреч духовенства и общества. Ничего не ждалось, кроме недоумений, раздражения, непонимания… Но добрый дух пастыря все сотворил… Епископ духом своим показал, как надо вести себя: своего не искать, а чужое беречь… Тщеславие и самолюбие умерли, а забила живая струя духовных интересов».

Среди участников собраний были В. А. Тернавцев, Д. С. Мережковский, князь С. М. Волконский. Академическое богословие, кроме епископа Сергия, представляли профессор протоиерей С. А. Соллертинский, профессора П. И. Лепорский и А. И. Бриллиантов.

Настроения некоторых участников религиозно-философских собраний хорошо характеризуют слова Д. С. Мережковского: «Для нас христианство в высшей степени неожиданно, празднично. Вот мы именно эти не призванные, не приглашенные на пир – прохожие с большой дороги… а мертвая академическая догматика – это старая, верная прислуга Хозяина, которая не пускает нас. Мы пришли радоваться празднику, а богословы слишком привыкли к христианству. Оно для них серо как будни». В этом высказывании сильно прозвучал новый, эстетический уклон религиозной мысли, который шел на смену моралистической традиции. Интеллигенция возвращалась в Церковь без должного смирения, не столько для того, чтобы спасаться в ней и учиться у нее, сколько чтобы учить Церковь, чтобы попытаться реформировать ее на свой вкус. С обеих сторон на собраниях высказана была мысль о неотложной необходимости церковного Собора.

В 1903 г. собрания были закрыты по настоянию К. П. Победоносцева, который находил их опасными. Он боялся, что влияние нецерковных участников собраний возобладает над миссионерским направлением, которое стремился придать собраниям их председатель.

В 1907 г. в Москве было учреждено Религиозно-философское общество имени В. С. Соловьева, в которое вошли ректор Петербургской академии В. Свенцицкий, С. Н. Булгаков и П. А. Флоренский, принявшие впоследствии священный сан, а также Н. А. Бердяев, В. Ф. Эрн. Члены общества в разной мере испытывали на себе влияние В. С. Соловьева (1853–1900), философа и религиозного мыслителя, который пытался синтезировать христианство с неоплатонизмом и искал единения христианского мира под духовной властью папы и светской властью русского царя, но, разочаровавшись в своих теократических, унитарных и экуменических надеждах, в «Повести об антихристе» проповедовал скорое наступление апокалиптической катастрофы. От В. С. Соловьева идет волновавшая богословскую мысль 20 в. софиологическая тема.

На рубеже веков начал меняться устоявшийся за два столетия синодальной эпохи нравственно-психологический и бытовой тип русского духовенства. Росла его общественная активность. Многие из священнослужителей избирались в Государственную думу и проявляли немалую активность в ее работе. Постепенно духовенство переставало быть тем «запуганным сословием», в которое превратили его свирепые разборы 18 в. и отчуждение от Церкви дворянства и интеллигенции.

В конце 19 столетия начинали ломаться сословные границы духовного чина: чаще, чем прежде, священства искали выходцы из других сословий. Об этом косвенным образом можно судить по сословному происхождению архиереев первой половины 20 в. Большинство из них по-прежнему уже по рождению принадлежали духовному чину. Но такие архиереи, как митрополит Серафим (Мещеряков), архиепископ Павлин (Крошечкин), вышли из крестьян. Выходцами из купеческого сословия были священномученики Герман и Варлаам (Ряшенцевы). Из дворян были патриарх Алексий (Симанский), митрополиты Антоний (Храповицкий), Серафим (Чичагов), Серафим (Александров), Трифон (князь Туркестанов), епископ Андрей (князь Ухтомский) и другие архиереи, в то время как из епископов 19 в. лишь святитель Игнатий (Брянчанинов) и Ювеналий (Половцев) принадлежали по рождению дворянству.

Как и во все века русской истории, очагами духовной жизни и в эту эпоху оставались монастыри. Аскетическое подвижничество на рубеже столетий процветало в Оптиной и Глинской пустынях, на Валааме и в Сарове, в Дивеевской и Шамординской женских обителях. Возрождение духовной жизни происходило и в Троице-Сергиевой лавре – в ее скитах, и особенно в Гефсимании. В Гефсиманском скиту спасались старцы Филипп, Исидор, Александр, Герман.

Особенно знаменит гефсиманский старец преподобный Варнава (в миру Василий Меркулов). Он родился в 1831 г. в крестьянской семье. В 20 лет пришел в лавру и поступил в нее послушником. Послушнический искус проходил под руководством старцев Григория и Даниила. В 1865 г. он принял постриг и вскоре был рукоположен в иеромонаха. Уже тогда, несмотря на его молодость, у него искали совета и помощи богомольцы. Преподобный Варнава поселился в Гефсиманском скиту, и в этот скит к нему приходило много верующих за наставлением и духовной помощью. Более 30 лет продолжалось служение инока. Скончался старец Варнава 17 февраля 1906 г.

Одним из самых отрадных явлений эпохи было умножение числа канонизаций. В царствование Николая II к лику святых было причислено больше подвижников, чем за два предшествующих века. Первым был прославлен черниговский святитель Феодосий, почивший в 1696 г. Через 200 лет после его блаженной кончины – 9 сентября 1896 г. состоялось перенесение святых мощей угодника. 4 сентября 1911 г. клику святых был причислен епископ Иоасаф Белгородский, мощи которого сохранились совершенно нетленными. 300 лет спустя после мученической кончины страдальца за православие и русский народ патриарха Московского Ермогена, 12 мая 1913 г., состоялось прославление его памяти. На праздничные торжества прибыл патриарх Антиохийский Григорий IV, который совершил Божественную литургию в Успенском соборе Кремля. 28 июля 1914 г. к сонму святых угодников был причислен святитель Питирим, епископ Тамбовский, преставившийся в 1698 г. Память святителя Иоанна, митрополита Тобольского, чтилась в Сибири издавна. Ввиду его местного почитания и множества чудес, явленных у его могилы, в 1916 г. Святейший Синод установил всероссийское празднование его памяти, назначив его на день кончины святого – 10 июня.

В 1909 г. было восстановлено почитание святой Анны Кашинской, вдовы замученного в Орде святого князя Михаила Тверского, которая издревле благоговейно чтилась в Кашине и во всей Тверской земле. Собор 1649 г. постановил открыть мощи благоверной княгини и причислить ее клику святых. Но в 1677 г. в связи со старообрядческим расколом, использовавшим имя святой Анны в своих целях, Московский Собор отменил ее почитание. 12 июня 1909 г., по постановлению Синода, совершилось повторное прославление памяти святой княгини. Перенесение ее мощей привело в Кашин десятки тысяч богомольцев.

Великим торжеством Православной Церкви и благочестивого русского народа стало прославление преподобного Серафима Саровского. Еще при его земной жизни тысячи верующих, получавших от него духовную помощь, почитали его за святого. Чудеса на его могиле совершались непрестанно. В 1903 г. Святейший Синод постановил причислить преподобного Серафима клику святых. 19 июля, вдень рождения чудотворца, в Сарове состоялось открытие его мощей и перенесение их в уготованную гробницу. На эти торжества в глухую лесную обитель съезжались и сходились люди всех состояний и званий, от самых высокопоставленных в России – императора Николая II и его семьи – до бездомных странников и нищих. Все дороги, ведущие в пустынь, на многие версты, были заполнены толпами богомольцев. Много исцелений совершилось в день прославления в Сарове по молитвам к новоявленному чудотворцу и светильнику Русской земли.

5. Церковное искусство

В области церковного искусства знаменательным событием начала 19 в. явилось так называемое «открытие иконы». В 1905 г. в связи с разрешением старообрядцам строить новые храмы усилился интерес к древней иконописи, традиции которой старообрядцы хранили особенно бережно. Коллекционеры-старообрядцы Рябушинский, Мамонтов, Морозов свозили в Москву не только незаписанные «строгановские иконы», но и потемневшие и записанные иконы более древнего происхождения. Реставраторы очищали их от копоти, потемневшей олифы и, наконец, научились освобождать образы от позднейших записей. Расчищенные новгородские иконы 15 в. поразили ценителей иконописи своим высоким искусством. Подлинным открытием явилась расчистка рублевской «Троицы» из иконостаса Троицкого собора Сергиевой лавры. От позднейших записей освобождены были лики Богомладенца и Богоматери на чудотворной Владимирской иконе.

В 1913 г. в Москве открылась большая выставка древнерусского искусства, на которой показаны были и расчищенные древние иконы. У посетителей выставки словно пелена упала с глаз. Они увидели творения высокого искусства, которые приоткрывали завесу над духовной реальностью горнего мира.

«Открытие» древней иконы оказало влияние на работу художников-иконописцев. Самыми знаменитыми среди них были В. М. Васнецов и М. В. Нестеров. Они высоко ценили древнюю икону и в своем творчестве вдохновлялись ею, хотя их собственный живописный язык был совершенно иным и в целом принадлежал к стилистике модерна. Более смелые попытки усвоить изобразительные приемы древней иконописи предпринимал Н. К. Рерих.

Для храмостроительства начала 20 в. характерны поиски новых архитектурных форм. Лучшие зодчие с несравненно большим искусством, чем прежде, в 1860–80 гг., воспроизводили древние типы русских храмов. В 1910–1913 гг. в московских Сокольниках по проекту архитектора П. А. Толстых была воздвигнута церковь Воскресения Христова, одна из наиболее удачных свободных стилизаций под древнерусскую шатровую архитектуру. В ее основу положен древний тип четырехстолпного и трехапсидного храма.

Большим мастерством в воспроизведении архитектурных форм древнерусского храмового зодчества отличался А. В. Щусев, построивший собор Покрова Богородицы Марфо-Мариинской обители в Москве, храм Преподобного Сергия на Куликовом поле, Троицкую церковь в Почаевской лавре, мозаики для которой выполнил Н. К. Рерих.

На рубеже столетий постоянно рос интерес к древним церковным распевам. Особенно удачны опыты гармонизации древнего пения, предпринятые А. Д. Кастальским (1856–1926). Выдающимися церковными композиторами 20 в. были П. Г. Чесноков, В. С. Калинников, А. Т. Гречанинов. Древнее осмогласное пение вдохновило великого композитора С. В. Рахманинова на написание его знаменитой «Всенощной».