а) В Московском государстве XVII в. уровень образования духовенства был совершенно неудовлетворительным, хотя сама идея о необходимости духовных учебных заведений для подготовки приходского духовенства находила широкую поддержку среди иерархов. Поместный Собор 1667 г. официально констатировал необразованность духовенства, однако никаких решительных мер для того, чтобы поправить положение, предпринято не было. Те немногие монастырские школы, которые время от времени возникали в Москве в течение XVII в., оказывались нежизнеспособными из-за дефицита в подготовленных учителях, и быстро закрывались. Явно не хватало и самих учащихся¹³⁴⁰. В московском обществе царил религиозный формализм, в силу которого считалось достаточным сохранять чистоту обрядов, а истинность православной веры полагалась самоочевидной. Отсюда шло недоверие к «учености», которая, как опасались, могла привести только к ересям. Лишь в 80-х гг. XVII в. была организована школа, которая получила название эллино-славянской школы или академии¹³⁴¹.

При отсутствии епархиальных училищ это единственное в Москве учебное заведение не могло, конечно, удовлетворить потребность в обучении духовенства. Это было тем более затруднительно, что оба последних патриарха, Иоаким и Адриан, консерваторы по убеждениям, не уделяли школе необходимого внимания, несмотря на то что горячий приверженец образования Петр I неоднократно указывал патриарху Адриану на большое значение школьного дела¹³⁴².

Каждое новое поколение священнослужителей состояло почти исключительно из сыновей духовных лиц, поэтому, ставя цель создать образованное духовенство, следовало прежде всего подумать о школах для его сыновей. В принципе возможность стать священнослужителем была открыта для представителей всех сословий. Однако общепринятая практика выборов духовенства церковными общинами приводила к тому, что кандидатами на замещение вакантных мест почти всегда становились сыновья священнослужителей. К своему будущему поприщу они готовились уже в родительском доме, где их учили читать и писать и знакомили с богослужебным обиходом. Если судить по отзывам епископов и их представителей, которым приходилось экзаменовать ставленников на должности священников и диаконов, результаты такого домашнего образования были, естественно, крайне скудны. Но за неимением более подготовленных кандидатов приходилось рукополагать и недоучек¹³⁴³.

Петр I издал большое количество указов, направленных на организацию школ¹³⁴⁴. Так, указ от 28 февраля 1714 г. предписывал создание «цифирных школ» для «персон» всех сословий с целью обучения их чтению, письму и арифметике. Таким образом, согласно царскому указу, посещать эти новые светские школы должны были также сыновья дьячков и подьячих¹³⁴⁵. Впрочем, и до издания этого указа находились епископы, убежденные в необходимости школ для детей всех сословий, но в особенности, разумеется, для будущих священнослужителей. Черниговский епископ Иоанн Максимович (1697–1712) открыл в 1700 г. для духовенства славяно-латинскую школу. То же сделал Ростовский митрополит Димитрий Туптало (1702–1709). В Тобольске около 1703–1704 гг. Сибирским митрополитом Филофеем Лещинским (1702–1712, 1715–1728) была основана славяно-русская школа. Смоленский митрополит Дорофей Коротков учредил в 1715 г. славяно-латинскую школу. Все названные епископы были выходцами из Малороссии и выпускниками Киевской духовной коллегии. Уже со времен митрополита Петра Могилы (1633–1646) в Киеве и Киевской епархии было много сделано для просвещения духовенства, уровень которого здесь был гораздо выше, чем в Московской Руси. Среди великорусских епископов единственным, кто заботился об открытии школ, был Новгородский митрополит Иов (1697–1716), который организовал славяно-греческую школу в Новгороде, а в епархии – еще более десяти школ. Во всех этих школах обучение велось без какого-либо твердого плана¹³⁴⁶.

Основы для создания духовных училищ в России были заложены лишь «Духовным регламентом», в котором отразились взгляды не только Феофана Прокоповича, но отчасти и самого Петра I. Вопросы образования освещены во 2-й части «Регламента», в разделе «Дела епископов», а также в разделе «Домы училищные и в них учители, и ученики, и проповедники».

В разделе «Дела епископов» «Духовный регламент» дает указания об учреждении епархиальных училищ. В § 9 здесь сказано: «Велми ко исправлению Церкви полезно есть сие, чтоб всяк епископ имел в доме или при доме своем школу для детей священнических или и прочих, в надежду священства определенных»¹³⁴⁷. Таким образом, для подготовки священников рекомендовалось открывать школы, доступные для юношей всех сословий, а не только духовного. Ниже еще будет речь о том, как сами церковные власти постепенно превратили школы, предназначавшиеся для обучения будущего духовенства, в сословные учебные заведения, закрыв доступ в них для представителей других сословий. В «Духовном регламенте» нет никаких указаний по поводу организации и учебных планов этих школ, которые в XVIII в. часто назывались «архиерейскими школами». Говорится только, что молодые люди, успешно окончившие курс, должны быть рукоположены в священники; «и аще кто от них монашеский чин изберет, то в архимандриты или игумены». «А если епископ неученого в оной школе человека поставит в священники или в монашеский степень, минув ученого, и без вины правильной, то подлежит наказанию, яковое определено будет в Духовном коллегиум» (§ 10). Епископу предоставлялось право после надлежащего испытания исключать из школы негодных учеников (§ 9). «Но дабы не было роптания от родителей ученических за великий оных кошт на учителя оного и на покупание книг, тако ж и на пропитание сынов своих, далече от дому своего учащихся, подобает, чтоб ученики и кормлены, и учены были туне и на готовых книгах епископских. А чтоб сие могло статься, рассуждение есть такое: от знатнейших в епархии монастырей брать всякого хлеба 20-ю долю, да от земель церковных, где суть, всякого же хлеба брать 30-ю долю» (§ 11). «А самого учителя или учителей довольствовал бы епископ кормом и денежною ругой из архиерейской казны как по рассуждению места определит Духовное коллегиум» (§ 13). Из сравнения этих установлений с разделом «Домы училищные» ясно, что имеются в виду начальные школы, которые давали бы самое элементарное общее образование. Так как организация и руководство духовными школами поручались епископам, то на местах они в значительной мере оказались в зависимости от кругозора и способностей того или иного епархиального архиерея, а также от степени его интереса к этим вопросам.

Разделу «Домы училищные» Феофан Прокопович предпосылает пространное введение с выспренними рассуждениями о пользе школ и учения для государства и Церкви. «Дурно многие говорят, что учение виновное есть ересей… Убо учение доброе и основательное есть всякой пользы как отечества, так и Церкве, аки корень и основание. Но сие накрепко наблюдать подобает, чтоб было учение доброе и основательное». Ведь бывали и «мечтательные учения», под которыми Феофан подразумевает казуистику католической схоластики, а отчасти и абстрактное философствование. Им Феофан противопоставляет «прямое учение» в целях практической пользы. После такого введения он формулирует 22 правила, на которых следует строить преподавание в академии, т. е. в таком учебном заведении, где наряду с общим образованием должно даваться также специальное богословское, необходимое для будущих учителей духовных школ. Эти правила относились не только к высшим богословским школам, или академиям, но и к средним духовным школам, позднее получившим название семинарий.

Такие школы, по мнению Феофана, следует открывать постепенно. «Не надобе исперва многих учителей, но первой год довольно единого или двоих, которые бы учили грамматике, си есть язык правильно знать латинский, или греческий, или оба языка» (правило 1). С увеличением числа классов «большее число и учителей придастся», имеющих соответствующее специальное образование. Во главе учебного заведения стоит ректор и префект. Полномочия ректора велики: «Если кто от учителей противен покажется академическим уставам, и непреклонен наставлению ректорскому, такового ректор объявит в Духовное коллегиум, и по следовании отставлен или наказан будет по рассуждению» (правила 2, 3, 11 и 12). Правило 13 гласит, что для контроля над преподавателями «можно и фискалов определить, которые бы насматривали, все ли во академии порядочно». В начале занятий учитель должен объяснить ученикам, какую пользу они извлекут из учения, «дабы ученики имели больше охоты учиться». Очень важно было дать учащимся представление о том, какие преимущества могло предоставить каждому образование. Молодое поколение того времени стремилось любым способом избежать учебы, в этом их поддерживали и родители. Не только в первые годы, но и в течение всего XVIII столетия нередки были побеги учеников из школ и семинарий.

Учебный план, составленный Феофаном, в целом ориентировался как на образец на программу Киевской Духовной Академии конца XVII – начала XVIII в. Начинает Феофан, как ни странно, с плана для старшего класса. «В богословии собственно приказать, чтоб учено главные догматы веры нашея и закон Божий. Чел бы учитель богословский Священное Писание и учился бы правил, как прямую истую знать силу и толк писаний; и вся бы догматы укреплял свидетельством писаний». Кроме того, он должен использовать сочинения отцов Церкви, «которые прилежно писали о догматех». Для разъяснения догматов «зело полезны деяния и разговоры Вселенских и Поместных Синодов», – добавляет Феофан. Что же касается богословских сочинений «новейших иноверных учителей» (подразумеваются, как видно, и протестанты, и католики), то «богословский учитель… должен не учиться от них и полагатися на их сказки, но только руководство их принимать, каких они от Писания и от древних учителей доводов употребляют» (правило 7).

В общую программу следующие предметы («классы»): 1) грамматика вместе с географией и историей, 2) арифметика и геометрия, 3) логика и диалектика, 4) риторика («купно или раздельно с стихотворным учением»), 5) физика и «краткая метафизика», 6) политика («краткая Пуффендорфева, аще она потребна судится быть, и может она присовокупиться к диалектике») и, наконец, 7) богословие. «Первые шесть, – по рассуждению Феофана, – по году возьмут, а богословие два года». Таким образом, учебный план был рассчитан на восемь лет, а точнее – на восемь классов. Но если принять во внимание методы обучения того времени, станет ясно, что только от прилежания и способностей учеников зависело, сумеют ли они одолеть программу за положенные восемь лет. Феофан рекомендует также обучение латинскому и греческому языкам, «если будут учители». В школах как для учителей, так и для учащихся необходимо создать библиотеки (правило 8).

Особое значение имеет правило 14, из которого явствует, что при разработке проекта Петр I и Феофан имели в виду надсословную школу. Здесь говорится: «Должны все протопопы, и богатшие, и инии священницы детей своих присылать в академию. Мощно тоеж указать и градским лучшим приказным людям, а о дворянах, как собственная воля будет Царского Величества». И далее: «Место академии не в городе, но в стороне, на веселом (т. е. живописном. – И. С.) месте угодное, где несть народного шума, ниже частой оказии, которые обычно мешают учению и прилежное учение возмущают» (правило 19). Весьма подробно высказывается Феофан о внутренней организации академии (правило 22 с 26 указаниями). По возможности вне города строится дом «образцом монастыря», в котором наряду с учебными классами должны быть также жилые помещения для учителей и учеников. Последних следует селить по возрасту. В одном помещении могут проживать до 10 учеников. Кровати необходимо иметь складные, чтобы днем их нельзя было использовать для отдыха. В XVIII в. во многих семинариях это предписание действительно выполнялось – главным образом потому, что спальные комнаты из-за недостатка помещений часто использовались днем для классных занятий. В каждом помещении должно иметь особого надзирателя, или префекта, который обязан следить за поведением семинаристов. В качестве воспитательного средства он располагает для младших розгами, а для средних и старших классов – увещаниями и угрозами. О серьезных проступках следует сообщать ректору, которому принадлежит «верховная власть» над всеми, но прибегать к исключению непослушных и нерадивых учеников ему разрешается лишь в крайних случаях. Семинарист не смеет отлучаться из школы ни при каких обстоятельствах; в первые три года – вообще никуда, т. е. даже домой в каникулы. При хорошем поведении и успехах в учении в более старших классах предоставляются короткие отпуска к родным. Посещение ученика родными дозволялось. Несомненно для упрочения репутации школы Феофан советует угощать таких посетителей подобающими кушаньями и питием. Возраст принимаемых учеников ограничивается: не младше 10, но не старше 15 лет, «а выше того разве за прошением честных лиц, свидетельствующих, что отрок и в доме родительском жил в страси и добром насмотрении».

Видимо, Феофан отдавал себе отчет в том, что его строгая воспитательная система требовала некоторого смягчения. Поэтому он рекомендует мероприятия, «что здравию полезно есть и скуку отгоняет». «На всяк день два часа определить на гуляние семинаристам… А гуляние было бы с играми честными и телодвижными… которые с потехою подают полезное некое наставление. Такое, например, есть водное на регулярных судах плавание, геометрические размеры, строение регулярных крепостей и прочая». В Петербурге учащимся можно показывать достопримечательности столицы, например, загородные царские дворцы. «В трапезе чтение будет ово историй воинских, ово церковных… о мужах, в учении просиявших, о церковных великих учителях, тако ж и о древних и нынешних философах, астрономах, риторах, историках и пр.». Успевающие ученики должны получать награды. По большим праздникам семинаристы развлекаются «гласом мусикийских инструментов; и сие не трудно, ибо первого токмо нанять мастера, а от него наученные охотные семинаристы должны будут и других научить». В академии подобает быть церкви и больнице.

Каждый семинарист, достигший полной зрелости («пришедший в совершенный разум») приносит присягу на верность императору. Окончивших курс ректор не отпускает из семинарии, «пока прежде не обвестит до Коллегиум духовнаго (т. е. Святейшего Синода. – И. С.), а Коллегиум презентовать оных будет Царскому Величеству». В епархиях выпускники семинарий должны иметь преимущество перед не имеющими образования. В заключение раздела Феофан замечает, что его проект устройства «училищных домов» носит предварительный характер: «И можно впредь будет придумать больше или от иноземных лучших семинариов информации приискать».

В течение всего XVIII столетия вплоть до XIX в. и даже после школьной реформы 1808–1814 гг. «Духовный регламент» служил для Святейшего Синода и епископов основой их взглядов на систему духовного образования. Вот почему здесь так подробно было изложено содержание этого первого документа об учреждении духовных школ.

б) Опираясь на положения «Духовного регламента», епископы приступили к организации в своих епархиях духовных школ. К 1725 г. были открыты следующие учебные заведения. Феодосий Яновский, некогда помогавший митрополиту Иову при устройстве школ в Новгороде, основал в 1721 г. семинарию при Александро-Невском монастыре в Петербурге. Тогда же открыл в столице собственную семинарию и Феофан Прокопович¹³⁴⁸. В том же 1721 г. епископ Питирим устроил семинарию в Нижнем Новгороде. В следующем году возникли школы в Твери и Белгороде; в 1723 г. – в Казани, Коломне, Вятке, Суздале, Холмогорах; в 1724 г. – в Рязани и Вологде. Уже в 1721 г. при Святейшем Синоде возник и центральный орган – Контора школ под руководством архимандрита Гавриила Бужинского, советника Святейшего Синода. По представлению Синода Петр I повелел 19 ноября 1721 г., чтобы дети духовных лиц учились в епархиальных училищах, а не в цифирных школах. Это повеление, вышедшее в виде указа Святейшего Синода, явилось первым шагом на пути превращения духовных школ в учебные заведения, предназначенные исключительно для детей из духовного сословия. 31 мая 1722 г. Святейший Синод издал как дополнение к «Духовному регламенту» особый устав епархиальных школ. В нем рекомендовалось, за недостатком подходящих учителей, использовать при обучении детей священнослужителей, готовившихся к принятию священства, только что изданный учебник для начальных школ. Автором этого букваря был сам Феофан Прокопович. Недостаток в учителях, как о том еще будет речь, давал о себе знать и позднее.

Затем последовали постановления о запрещении забирать учеников епархиальных школ на военную службу и о направлении в школы молодых монахов и послушников. Последняя мера не имела особенного успеха, так как монастыри под всевозможными предлогами уклонялись от ее исполнения, а отправленные в школы послушники большей частью убегали, возвращаясь в свои обители. Да и возложенная на монастыри обязанность отчислять на нужды школ двадцатую часть урожая выполнялась настолько нерегулярно, что Святейший Синод был вынужден издавать указы с напоминанием об этом. Духовным лицам, не выполнявшим постановление о посылке сыновей в школы, грозило наказание. Но когда в епархиях начали производить проверку сыновей священнослужителей, достигших школьного возраста, выяснилось, что родители всеми способами старались уклониться от нее. Хуже всего обстояло дело со средствами на содержание школ. Успех или неуспех в этом отношении всецело зависел от энергичности епархиальных архиереев¹³⁴⁹. Больше других о школах заботились епископы малороссийского происхождения.

После смерти Петра I условия в школах еще более ухудшились¹³⁵⁰. В рапорте Святейшего Синода Верховному Тайному совету от 1727 г. их состояние обрисовано весьма мрачными красками. В 1721–1727 гг. семинарию в Александро-Невском монастыре в Петербурге посещали в общей сложности 118 учащихся, из которых 42 вследствие плохой успеваемости и отсутствия желания учиться выбыли. В московской Славяно-греко-латинской академии обучались 362 человека, в русской начальной школе в Москве – 108. Епархиальные школы в Новгороде, о которых так заботился митрополит Иов, в течение 1706–1726 гг. имели весьма значительное число учащихся – 1007. В 1727 г. в тамошней епархии было 14 школ, где обучали чтению и письму. В обеих школах Ростова, в которых изучались «славянская наука» и пение, в 1727 г. насчитывалось 200 учеников. Здесь учителя и ученики голодали, так как был неурожай, а остатки зерна пришлось отправить в Москву, в Камер-контору и в генералитет. В Крутицкой епархии школ вообще не было из-за отсутствия монастырей, другими словами, потому что не было источника зерновых отчислений. Отсюда молодых людей направляли на учение в Новгород и Москву. Очень подробный отчет представила епархиальная школа в Казани. Среди прочего сообщалось и о том, что из 52 учеников, числившихся здесь на 1726 г., 14 находились «в бегах». В том же 1726 г. архиепископу Сильвестру Холмскому удалось набрать в Казанскую семинарию еще 70 учеников и построить для нее каменное здание. В Нижнем Новгороде было 3 школы: эллино-греческая, славяно-русская и начальная школа «букварей» – всего 295 учеников. Основанная в 1722 г. школа в Рязани значилась только на бумаге, так как не оказалось подходящих учителей, и потому трех имевшихся учеников отправили в Новгород. Рязанская школа была открыта лишь в 1726 г. епископом Гавриилом Бужинским, в ней числилось тогда 269 учеников. В украинских епархиях дело обстояло значительно лучше. В 1700–1726 гг. Киевскую Академию посещали 654, черниговскую школу – 257 учащихся. В восьми школах Белгородской епархии обучалось 420 учеников. В остальных школах положение было существенно менее благоприятное. В целом же, согласно рапорту Святейшего Синода, на 21 епархию приходилось 45 школ¹³⁵¹.

В царствование императрицы Анны Иоанновны духовным школам уделялось повышенное внимание. В 1730 г. был издан указ, предписывавший Святейшему Синоду учредить школы согласно «Духовному регламенту». В другом указе от 1731 г. речь шла об открытии школ во всех епархиальных центрах и иных городах. Именно тогда эти учебные заведения получили название семинарий. В 1738 г. императрица повелела Синоду составить бюджет для духовных школ (т. е. для начальных школ, а не для семинарий) по образцу штатов школ для детей гарнизонных солдат. Но проект бюджета, представленный Святейшим Синодом, утвержден не был. В 1740 г. Святейший Синод получил указ императрицы об увеличении числа учебных заведений и школ, достаточном их содержании и обеспечении хорошими и способными учителями, как то предписывается «Духовным регламентом» и указами русских императоров. Одновременно были изданы указы, обязывавшие духовенство посылать своих сыновей в семинарии и школы¹³⁵². В 1737 г. последовало распоряжение придерживаться «Духовного регламента» в учебных планах семинарий. При Анне Иоанновне было выдвинуто также требование, чтобы преподавание велось не только на латинском, но и на русском языке. Впрочем, в Харьковской коллегии уже в 30-х гг. преподавание некоторых дисциплин строилось по этому принципу¹³⁵³. К началу 1740 г. было 17 семинарий, 2 академии (в Киеве и Москве) и большое число начальных духовных школ. Однако их материальное положение оставалось по-прежнему тяжелым, а епархиальные архиереи не слишком спешили с открытием новых начальных школ.

При императрице Елизавете число семинарий возросло. К концу ее царствования (1760) насчитывалось 26 семинарий и 20 начальных школ¹³⁵⁴. В Киевской же епархии существовали, кроме того, церковноприходские школы, учителями в которых были дьячки (псаломщики), преподавались здесь чтение и письмо, а также начальные сведения об обязанностях псаломщика. «Сельская церковноприходская школа была первоначальным местом образования для всех грамотеев XVIII в. и для всего духовенства, а для значительного большинства долго оставалась и единственным учебным заведением»¹³⁵⁵.

В 1762 г. императрица Екатерина II в своей инструкции Комиссии по церковным имениям подвергла духовные школы резкой критике. Здесь говорилось, между прочим: «…комиссии повелеваем о сем, яко главном деле Божии и первом способе к насаждению плодов духовных, всеприлежнейше подумать, каким бы образом во всякой епархии при архиерейском доме завести училищные домы, так, как об них в «Духовном регламенте» расписано»¹³⁵⁶; далее предписывалось разработать общее законоположение на эту тему и представить его на подпись императрице. Составлением «университетских законов», т. е. проекта реформы духовных школ, занялась комиссия, в которую вошли епископ Тверской Гавриил Петров, епископ Псковский Иннокентий Нечаев и иеромонах Платон Левшин. Задуман был проект, как и многие другие, составленные при Екатерине II, очень широко. Московскую Академию намечено преобразовать в Духовный университет с учебным планом высшего уровня, Киевская же Академия сохранялась в прежнем своем виде. Семинарии предполагалось подразделить на две категории: высшие – в Петербурге, Новгороде, Казани и Ярославле и низшие, к которым относились бы все остальные, причем последние предназначались исключительно для образования будущих священников. Этим различиям в категории семинарий соответствовали и различные учебные планы. Программа низших семинарий в общем следовал принципам, которые в свое время Феофан Прокопович установил в «Духовном регламенте» для «домов училищных». В высших дополнительно преподавались такие дисциплины, как современные иностранные языки, геометрия, метафизика (логика входила в курс низших семинарий) и теоретическая физика. В качестве совершенно новых предметов в учебный план включались апологетика (полемическое богословие) и экзегетика. Кроме того, в каждой епархии предусматривалось создание 3–4 гимназий. Они должны были числиться при монастырях, готовя детей духовенства к поступлению в низшие семинарии, а детей прочих сословий – к государственной службе. Учебными предметами здесь были: чтение, письмо, пение, основы арифметики, а также латинская и греческая грамматики. Для повышения уровня образования и улучшения материального положения учителей и учеников во всех школах планировались постоянные штаты. Наконец, при благочиниях предполагалось создать начальные школы для обучения чтению и письму на средства церковных приходов. Здесь впервые была сформулирована идея церковноприходских школ, осуществленная правительством гораздо позднее, в XIX в., и при совершенно других обстоятельствах.

Автором другого проекта в те же годы стал гетман Малороссии Кирилл Разумовский, который предложил основать в Киеве университет с четырьмя факультетами; академия должна была войти в него в качестве богословского факультета. Но так как Разумовский связывал этот план с предложением сделать должность гетмана наследственной в своем семействе, его проект был отвергнут. Возможно, что именно эти идеи Разумовского побудили Екатерину II поручить президенту Малороссийской коллегии (учрежденной вместо гетманства) графу Румянцеву, чтобы он обратил особое внимание на Киевскую Духовную Академию, ибо «ученики по богословию, которые готовятся в малороссийских учебных заведениях к занятию духовных должностей, заражаются, следуя вредным правилам римского католицизма, началами ненасытного честолюбия». Двумя годами позднее, в 1766 г., шляхетство Малороссии подчеркивало в наказе своим депутатам в Комиссию по составлению нового законоуложения необходимость открыть в Киеве вместо «латинской школы» (т. е. Киевской Академии) университет. В наказе Малороссийской коллегии говорится: «В Киеве академия, а гимназии в Чернигове и Переяславле… отнюдь не на тех основаны правилах, каковы Ее Императорскому Величеству угодно подавать к исправлению народа»¹³⁵⁷.

Ни один из этих проектов не был утвержден императрицей, но число семинарий возросло: они были открыты в Калуге (1775), Полтаве (1779), Астрахани и Переяславле (1785), Слуцке (1789) и Минске (1793). Пришедшая в упадок епархиальная школа в Астрахани была преобразована. В 1765 г. Екатерина распорядилась послать 16 лучших учеников за границу (6 – в Оксфорд, по 5 – в Лейден и Геттинген) для изучения богословия и подготовки к преподаванию в духовных академиях. Однако по возвращении большинство из них получили назначения в светские учебные заведения.

Идея разделения семинарий на высшие и низшие была в известном смысле реализована митрополитом Петербургским Гавриилом Петровым. Благодаря его стараниям Александро-Невская семинария получила название Петербургской главной семинарии. Сюда должны были направляться лучшие ученики епархиальных училищ, чтобы готовиться к преподаванию в семинариях и духовных школах¹³⁵⁸.

При императоре Павле I, который уделял делу духовного образования больше внимания, чем Екатерина II, в 1797 г. Петербургская главная семинария и семинария в Казани были преобразованы в духовные академии. Было открыто 8 новых семинарий: в Каменце-Подольском и Вифанская семинария в Троице-Сергиевой лавре – в 1797 г., в Остроге на Волыни и Калуге – в 1799 г., в Перми, Пензе и Оренбурге – в 1800 г. и, наконец, военная семинария для подготовки полковых священников. 31 октября 1798 г. задачи семинарий получили более точное определение: «Доставить Церкви хороших слова Божия проповедников, которые бы без дальних приуготовлений могли учить народ ясно, порядочно, убедительно и с приятностию». Епархиальным архиереям вменялось в обязанность регулярно докладывать Святейшему Синоду о состоянии преподавания и научной квалификации учителей. В последний год царствования Павла I Святейший Синод издал постановление об открытии в епархиях «русских начальных школ» для подготовки псаломщиков. Эти школы стали прототипом духовных училищ, образованных в ходе реформы 1808–1814 гг.¹³⁵⁹

Итак, к концу XVIII в. Россия располагала 4 духовными академиями: в Москве, Петербурге, Киеве и Казани, 46 семинариями и, сверх того – начальными школами в епархиях. Число школ последнего типа увеличилось после того, как Александр I в связи с изданием уставов для светских учебных заведений особым указом призвал также и духовенство принять участие в деле народного образования (1805–1806). Стали открывать школы приходские священники, часто у себя на дому, без какой-либо материальной поддержки от епархиальных властей¹³⁶⁰.

в) Изыскание и правильное расходование средств для все возраставшего числа духовных учебных заведений зависели от личного отношения к ним епархиальных архиереев и от понимания ими пользы школ. Этот фактор стал решающим, после того как, согласно «Духовному регламенту», учреждение школ и наблюдение за ними были предоставлены епархиальным архиереям и их администрации. Если бы к началу XVIII в. такое понимание необходимости и пользы школ было в достаточной степени распространено в кругах церковной иерархии, то, вероятно, Петру I и Феофану Прокоповичу не было бы нужды помещать в «Духовном регламенте» пространные рассуждения о пользе образования вообще и для духовенства – в частности. Как законодательной акт, закладывавший основы церковного управления, «Регламент» был задуман прежде всего в качестве инструкции для епархиальных архиереев. Из приведенного выше доклада 1727 г. явствовало, что организация духовных учебных заведений в первые годы после опубликования «Духовного регламента» шла очень медленно. Наиболее энергичными оказались епископы малороссийского происхождения, в особенности же выпускники Киевской коллегии, которая в 1701 г. была преобразована в академию. Будучи более образованными, чем великорусские, они гораздо лучше представляли себе необходимость обучения духовенства. Из стен Киевской Академии вышла и значительная часть преподавательского корпуса страны, окончивших ее можно было встретить в качестве учителей в самых отдаленных местностях империи¹³⁶¹. Среди епископов отдельного упоминания заслуживают: Белгородский и Харьковский Епифаний Тихорский, Иркутский Иннокентий Кульчицкий, Псковский (позднее митрополит Киевский) Рафаил Заборовский, Казанский Иларион Рогалевский и Тверской Феофилакт Лопатинский. Во 2-й половине XVIII в. следует особо отметить Арсения Могилянского в Киеве и Самуила Миславского в Харькове, а затем в Киеве; из великорусских же епископов – прежде всего Московского митрополита Платона, Новгородского и Петербургского митрополита Гавриила Петрова, а также Нижегородского епископа Дамаскина Семенова-Руднева¹³⁶². Всем им приходилось на каждом шагу преодолевать большие трудности в изыскании необходимых материальных средств.

Как уже говорилось, для содержания духовных школ «Духовный регламент» предусматривал выделение определенной части урожая с епископских, монастырских и церковных вотчин. Доходы эти поступали крайне нерегулярно, что отчасти объяснялось инертностью или даже сопротивлением их владельцев. Осложняли дело и постоянные перемены в органах управления церковными имениями, прекратившиеся лишь при Екатерине II после секуляризации (см. § 10). Финансовые затруднения были зачастую столь велики, что иные епархиальные архиереи, в особенности в первые годы после смерти Петра I, при всем желании не могли открыть школу в своем архиерейском доме. Ведь дело было не только в том, чтобы обеспечить жалованьем учителей, – согласно «Духовному регламенту», на средства школы нужно было также содержать учеников и снабжать их учебными пособиями. Поначалу «Духовный регламент» предусматривал обязательное обучение только сыновей протоиереев и наиболее обеспеченных священников, но рядом последующих указов оно было распространено на сыновей духовенства в целом, в результате чего школы стали посещать также дети малоимущих священнослужителей и псаломщиков, которых приходилось содержать на школьные средства. Вследствие этого образовались две категории учащихся: казеннокоштные и своекоштные. Положение обеих было безрадостным. П. Знаменский подчеркивает, что оно не улучшалось на протяжении всего XVIII в., во всяком случае в духовных семинариях¹³⁶³.

Духовные академии, почитавшиеся в качестве высших школ, находились в менее стесненном положении. Ими интересовались как Церковь, так и светские власти, причем последние отпускали, хотя и нерегулярно, субсидии на содержание преподавательского состава и учащихся. Прецедент в этом отношении создал сам Петр I, выделив в 1718 г. из казны Монастырского приказа деньги для Московской Духовной Академии¹³⁶⁴. Поиск средств на ремонт зданий Московской Академии оставался в продолжение всего XVIII в. неразрешимой проблемой, что очень вредило занятиям. Приходилось довольствоваться случайными поновлениями ветхих полуразрушенных строений академии, а отдельные классы порой вынуждены были размещаться по разным монастырям. Лишь в 1814 г. академия окончательно была переведена в здание Троицкой семинарии, принадлежавшей Свято-Троицкой Сергиевой лавре¹³⁶⁵.

Киево-Могилянская коллегия, которая в 1701 г. была повышена Петром I до ранга духовной академии, помещалась в Киево-Братском монастыре. Построенное гетманом Мазепой жилое здание для студентов – бурса – пришло в упадок уже к середине XVIII в., но соорудить новое удалось только после 1764 г. В основном академия содержалась на средства Братского монастыря, однако его доходов недоставало, так что митрополиты вынуждены были выделять дополнительные суммы из епархиальной казны. Для этих целей употреблялись в особенности взимавшиеся с духовенства денежные штрафы. Осуществленный в 1764 г. переход на штаты поначалу не захватывал украинские епархии. Здесь такой переход состоялся лишь в 1786 г. и принес с собой значительное улучшение материального положения академии, которая до той поры получала весьма нерегулярные и относительно небольшие субсидии из государственной казны¹³⁶⁶.

В 1-й половине XVIII в. недостаточным и нестабильным было также содержание епархиальных (архиерейских) школ, позднейших семинарий, поскольку ни отчисления зерном, ни дополнительные суммы от приходов, ни денежные штрафы не поступали в необходимом количестве¹³⁶⁷. Несмотря на упомянутые указы императрицы Анны Иоанновны от 1740 г., никаких средств от правительства не поступило. Разработанные Святейшим Синодом школьные штаты утверждены не были. На штатное содержание в 1740 г. была переведена только семинария в Новгороде, материальное положение которой благодаря этому было сравнительно благоприятным. Вообще же учителя бедствовали, ученики голодали. Чрезвычайно скудное питание было главной причиной того, что почти во всех семинариях значительная часть учеников числилась «в бегах». Так, например, в Псковской семинарии в 1776–1798 гг. дневной рацион «риторов», т. е. учеников старшего класса, составлял 4 фунта, а учеников младших классов – только 3 фунта ржаного хлеба. Ученики сами мололи зерно для пекарни. За хорошие успехи ученикам полагалось 3–4 раза в год по фунту мяса, который они получали по большим праздникам вместе с непременными щами. Лишь во второй половине столетия стали правилом ежедневные горячие обеды¹³⁶⁸. На Украине обычным занятием бурсаков академий и семинарий было ходить по округе и собирать подаяние, распевая псалмы и канты. В Киевской Академии дети обеспеченных родителей как духовного звания, так и мирян жили на частных квартирах, в то время как сыновья бедных священнослужителей вынуждены были ютиться в сырой и грязной бурсе. Кроме этого жилища, им не предоставлялось ничего, пропитание и одежда всецело зависели от их собственной находчивости. Им дозволялось петь и просить милостыню под окнами киевских мещан, а в каникулярное время их отпускали на «кондиции», т. е. в качестве домашних учителей в дома помещиков или состоятельных киевлян; некоторые нанимались на сельскохозяйственные работы или ходили по деревням и, распевая псалмы, собирали подаяние. Таким способом они добывали себе средства, чтобы учиться зимой. И только с 1766 г. половина суммы, получавшейся от Коллегии экономии, в размере 500 руб. стала расходоваться на содержание воспитанников, живущих в бурсе¹³⁶⁹.

Известный архимандрит Фотий Спасский так вспоминает в своей автобиографии о годах учения в Новгородской семинарии, которая, как уже говорилось, до реформы 1809 г. была одной из наиболее обеспеченных: «В семинарии тяготила меня крайняя бедность: часто ходил я без обуви в лютые морозы, келья мне давалась самая худая с бедными товарищами, но рад был, что оная келья была уединенна, безмолвна и к занятию мне способна. В трапезе пища была самая грубая, убогая, недостаточная, так что часто гладен исходил от стола лучший из учеников; можно сказать, пресыщен не был никогда от нее; умеренность и скудость в пище таковая полезна была весьма мне: пришед в келью, я не был никогда отягчен»¹³⁷⁰. В духовных учебных заведениях обеих столиц с питанием и одеждой дело обстояло несколько лучше. Московская Академия и Троицкая семинария пользовались особой заботой митрополита Платона Левшина и находились поэтому в сравнительно благоприятном положении¹³⁷¹.

Жалованье учителей было очень низким. Ректор и преподаватели Славяно-греко-латинской академии в Москве получали от Монастырского приказа по настоянию Стефана Яворского годовое содержание в размере 100 руб. Студенты богословского и философского классов должны были обходиться 8 деньгами (4 коп.), а низших классов – всего 6 деньгами (т. е. 3 коп.) в день. Петр I в благодарность за поднесенные ему ректором Феофилактом Лопатинским хвалебные песнопения в честь победы под Полтавой повысил жалованье ректора до 300 руб., а учителей – до 150 руб. в год. В 1720 г. академия получила для выплаты жалованья преподавателям и на содержание учащихся сумму в 3300 руб. После того как управление церковными вотчинами, а тем самым и содержание академии, перешло в ведение Камер-конторы, жалованье учителей было в 1724 г. увеличено. Оно выплачивалось три раза в год, но делалось это нерегулярно и часто вместо денег выдавались продукты питания и дрова. Ученики низших классов тоже получали так называемое «жалованье», но в виде хлеба. Учителя монашеского звания жили в Заиконоспасском монастыре. Убогая обстановка их келий состояла из деревянной скамьи, служившей кроватью, с войлочным одеялом, стола и стула¹³⁷². В Киевской Академии с жалованьем дело обстояло намного хуже. Большинство учителей составляли монахи, которые получали вознаграждение, главным образом, натурой: помещением для жилья, пропитанием, дровами, свечами. Учителя, жившие вне стен академии, получали продукты питания и дрова. Деньгами платили лишь от случая к случаю, на Рождество или на Пасху, да и то не более чем по нескольку рублей. Отсюда постоянные прошения учителей о выплате жалованья¹³⁷³.

Чрезвычайно скудным было и жалованье учителей епархиальных семинарий. В основном оно выплачивалось натурой из архиерейского хозяйства: наряду с жильем преподаватели получали дрова и хлеб. Небольшие суммы денег перепадали им также весьма редко, и только после многократных прошений и жалоб на бедность. В 1740 г. Коллегия экономии установила штатное содержание для трех семинарий: Новгородская семинария стала получать 7895 руб. в год, Александро-Невская семинария в Петербурге – 1917 руб. и Казанская – 3000 руб.¹³⁷⁴ Остальные семинарии твердого бюджета не имели. Нищенское содержание нередко приводило к побегам из семинарий как учеников, так и учителей. Недостаток в преподавателях ощущался в течение всего XVIII в., хотя семинарии вовсе не нуждались в большом их количестве, а лишь в соответствующем числу классов, так как в каждом классе все предметы вел один классный учитель. В преподавателях нуждались и академии. Так, Славяно-греко-латинская академия в 1736 г. при 9 классах располагала только 7 учителями. В первом классе один учитель приходился на 374 ученика. В 1-й половине XVIII в. число учащихся Московской Духовной Академии было очень неустойчивым: в 1717 г. – 290, в 1725 г. – 629, в 1736 г. – 383, в 1737 г. – 429, в 1738 г. – 460, в 1744 г. – 280, в 1750 г. – 200, в 1761 г. – 215. В Киевской Академии количество учащихся было значительно больше: в 1715 г. – 1100, в 1742 г. – 1234, в 1744 г. – 1160, в 1763 г. – 897, в 1765 г. – 1059, в 1768 г. – 1079¹³⁷⁵. В 26 семинариях к началу 1764 г. насчитывалось в общей сложности 6000 учеников¹³⁷⁶.

Все духовные школы (и академии, и семинарии) в XVIII в. отнюдь не были сословными, в том числе и старейшая Киевская Академия, в которой наряду с сыновьями духовных лиц обучались дети служилого дворянства, мещан и даже крестьян. Среди выпускников Киевской коллегии, а позже академии – выходцев из недуховных сословий – были такие известные деятели Русской Церкви, как шляхтич Стефан Яворский или купеческий сын Феофан Прокопович. Надсословный характер Киевская Академия сохраняла в продолжение всего XVIII в. В 1790 г., например, в ней наряду с 419 воспитанниками духовного звания числились 232 разночинца, т. е. выходца из недуховных сословий. Лишь в конце столетия митрополит Самуил Миславский (1783–1796), по сообщению его биографа, возымел намерение сделать академию чисто духовным, или сословным, учебно-воспитательным заведением¹³⁷⁷. В Харьковской коллегии более половины учеников являлись сыновьями помещиков-дворян, и именно благодаря материальной помощи последних коллегия процветала¹³⁷⁸. В 1-й половине XVIII в. двери Московской Академии были открыты для детей всех сословий. С 1721 г. Святейший Синод допускал в Московскую Академию также иностранцев при том, однако, условии, что они под присягой обязуются вступить в пожизненную службу российской короне. В 1726 г. Синод разрешил даже принять в академию новообращенного татарина. В 1737 г., в царствование Анны Иоанновны, правительство направило на обучение в академию около 100 молодых дворян. Однако начальство академии не всегда было согласно с такого рода мерами. Так, например, в 1725 г. ректор академии Гедеон Вишневский отказался принять нескольких присланных ему молодых людей, ссылаясь на то, что «в той школе происходят в учении токмо духовных персон дети, которые б могли в духовный чин происходить». Эта тенденция стала преобладающей при митрополите Платоне Левшине (1775–1812). Теперь Московская Академия приобрела характер закрытого духовного учебного заведения: отныне в нее принимались только сыновья священно-и церковнослужителей (т. е. псаломщиков и т. п.)¹³⁷⁹. В другие семинарии эпизодически также принимались дети из различных сословий, особенно в Александро-Невскую семинарию в Петербурге. Это имело большое значение для культурного развития России в 1-й половине XVIII в.¹³⁸⁰

г) Скудное финансирование духовных школ, неблагоприятно отражавшееся на учебном процессе, со временем стало предметом внимания церковных властей. На совместной конференции Святейшего Синода и Сената в 1762 г. Новгородский митрополит Димитрий Сеченов подчеркнул необходимость перевести духовные семинарии на штаты и точно определить источники средств для подобающего содержания духовных школ. Вопрос окончательно решился после того, как в 1764 г. церковные имения были секуляризованы, а доходы с них переданы под управление Коллегии экономии. Императрица Екатерина II соответствующей инструкцией церковной комиссии в 1762 г. сама положила начало обсуждению этой проблемы. Комиссия постановила, что духовные школы должны содержаться на средства Коллегии экономии, предложив выделить для этой цели сумму в 23 000 руб. Императрица увеличила ее до 25 000 руб. и утвердила проект комиссии. Эти деньги предназначались для духовных школ Великороссии, тогда как в Малороссии, где секуляризация еще не проводилась, положение дел оставалось прежним.

Штаты отдельных семинарий устанавливались в зависимости от местных условий, а также числа учащихся и учителей. Больше всех получила Новгородская семинария (свыше 5500 руб.), а на последнем месте оказались семинарии в Тобольске и Вятке (по 326 руб. 77,5 коп.); Московской Академии было выделено 3000 руб. Эти суммы предназначались на оставшиеся 9 месяцев текущего 1765 г. Когда впоследствии был определен годовой бюджет, то выяснилось, что Коллегия экономии должна была выплатить в целом 40 000 руб., из которых одной Московской Академии причиталось 9000 руб. В 1784 г. штаты были увеличены и составили в общей сложности 77 500 руб., т. е. в среднем по 2000 на семинарию¹³⁸¹. После секуляризации 1786 г. были установлены и штаты для малороссийских школ: Киевская Академия получала сперва 8400 руб., а затем, с 1787 г., по ходатайству митрополита Самуила – 9000 руб.; на штатное содержание перешли и семинарии¹³⁸².

При Павле I общий бюджет был в 1797 г. увеличен до 142 000, а в 1800 г. – до 181 931 руб. в год. При этом учитывалось, что две семинарии (Александро-Невская в Петербурге и Казанская) были преобразованы в академии, а также открыты новые семинарии. Теперь годовой бюджет академии составлял в среднем 12 000, а семинарии – 3000 руб.¹³⁸³ При Александре I имело место дальнейшее увеличение штатов, но только реформа 1808–1814 гг. принесла полную отмену старых штатов и окончательное решение вопроса финансирования.

Штаты 1764 г. не могли улучшить материального положения школ: во-первых, выделенные средства были совершенно недостаточными; во-вторых, доходы епархиальных архиереев после секуляризации церковных земель значительно уменьшились¹³⁸⁴. Дополнительные трудности создала отмена школьного сбора, взимавшегося с духовенства почти во всех епархиях. Все это вынуждало епископов искать новые источники средств. Во многих епархиях для нужд школ стали использоваться денежные штрафы с духовенства, как то делал еще до 1764 г. Киевский митрополит Арсений Могилянский. «Архиереи, – пишет П. Знаменский, – недаром повсюду старались выставлять свои семинарии на вид, заводили в них торжественные акты, диспуты, публичные экзамены, привлекали семинаристов к участию в разных губернских торжествах и т. п.; чрез это они невольно заинтересовывали публику в их благосостоянии и привлекали к ним щедрость жертвователей»¹³⁸⁵.

С именем Московского митрополита Платона Левшина связано учреждение специального фонда, из которого на особых условиях выплачивались стипендии студентам академии. В 1789 г. митрополит Платон передал попечительскому совету 4000 руб., распорядившись, чтобы годовые проценты с этой суммы в размере 200 руб. шли на стипендии пяти студентам. Одновременно он составил устав для студентов, содержащихся на средства Московского митрополита Платона. Каждый студент Московской Академии, говорится в § 4 Устава, намеревающийся получать стипендию, должен подписать обязательство, что не изберет себе никакого иного поприща, кроме как духовного. Каждый год следует задавать этот вопрос стипендиатам, чтобы установить, не изменили ли они свое намерение. Если намерения изменились, то выплата стипендии немедленно прекращается. Условиями для присуждения стипендии являлись, как гласил § 5, бедность родителей, а также успехи в учении, примерное поведение, хорошие способности и прилежание. Фонд Платона просуществовал до 1860 г. На его средства выучились 38 «платоников»: 13 – до 1814 г. (в Славяно-греко-латинской академии) и 25 – после (в Московской Духовной Академии). Еще один фонд Платона предназначался для Троицкой семинарии. Лишь немногие выпускники семинарии, бывшие стипендиатами этого фонда, приняли монашество; большинство стали преподавателями в духовных школах или священниками¹³⁸⁶.

Со 2-й половины XVIII в. во многих семинариях появились стипендиаты приходов. Вакансии во многих приходах и постоянные просьбы от них прислать священника давали епархиальным архиереям основания возложить на такие приходы обязанность содержать стипендиата, которого по окончании учения они получили бы в качестве священника. В последней четверти XVIII в. число таких стипендиатов было велико: в Воронежской семинарии, например, 29, в Орловской 200 (в 1790 г.), в Смоленской 120. В последней в 1802 г. на 45 казеннокоштных воспитанников приходилось 236 приходских стипендиатов, что объяснялось недостаточностью казенных субсидий. Большинство епархиальных архиереев были просто вынуждены принимать значительное число учащихся либо на свой собственный кошт, либо на счет приходов, чтобы уменьшить количество казеннокоштных. Зачастую епископы тщательно вникали в хозяйственные дела подчиненных им учебных заведений, стараясь сократить расходы и экономя каждую копейку. Особой причиной экономии и упомянутого стремления уменьшить число казеннокоштных учащихся, максимально привлекая приходских стипендиатов, была необходимость строить здания под семинарии. К концу XVIII в. многие семинарии действительно располагались уже в просторных собственных зданиях, причем не деревянных, а каменных. По сравнению с первой половиной столетия постепенно улучшилось и содержание воспитанников. Тем не менее авторитетный знаток истории академий и семинарий до школьной реформы 1808 г. П. Знаменский подчеркивает, «при всех… заботах архиереев и при всех вспомогательных средствах, какие они могли извлечь в восполнение штатных окладов из епархиальных источников, духовные школы все-таки жили бедно». Да и известный митрополит Филарет Дроздов, а тогда еще ректор Петербургской Духовной Академии, сказал в одной торжественной речи в 1814 г., вспоминая времена своей юности, что «духовное юношество» должно было приготовляться к служению Церкви более терпением и неутомимостию, нежели обилием пособий»¹³⁸⁷.

Штаты 1764 г., равно как и позднейшие их повышения, не привели и к улучшению материального положения преподавателей, которое было особенно тяжелым в семинариях. П. Знаменский высказывает даже мнение, что переход на штатное содержание только ухудшил их положение. Платы натурой – дровами и продуктами питания – больше не было, а денежное жалованье, несмотря на его повышения, не поспевало за ростом цен, который поразил города во 2-й половине XVIII в. Учителя, бывшие по большей части людьми семейными и жившие на частных квартирах, получали от семинарий дополнительно в лучшем случае только дрова. Нужду испытывали и учителя из ученого монашества. Во Владимирской семинарии имел место такой случай: иеромонах Моисей вследствие бедственной жизни заболел «меланхолической болезнью» и доносил епархиальному архиерею, что из-за «замешательства мыслей» он не может более исполнять свои обязанности. Несмотря на повышения денежного оклада в 1784 и 1797 гг., материальное положение учителей оставалось настолько малопривлекательным, что недостаток в них все более возрастал. Вследствие реформы местного управления при Екатерине II многие семинаристы оказались на государственной службе, где жалованье было выше и где чиновники могли получать побочные доходы от послушного населения¹³⁸⁸. Эта тенденция усугублялась тем обстоятельством, что правительство поощряло поступление студентов семинарий и академий в светские учебные заведения. Так, при Екатерине II за счет студентов духовных академий неоднократно пополнялась Медико-хирургическая академия. В 1798 г. епископов лишили права (которым они обладали с 1779 г.) отпускать семинаристов на светскую службу по своему усмотрению – теперь этим ведал Святейший Синод; в результате такого рода переходы поначалу практически прекратились, исключения делались только для Медико-хирургической академии. В 1803 и 1804 гг. вышли адресованные епархиальным архиереям указы Святейшего Синода, согласно которым разрешалось отпускать лишь тех семинаристов, которые по причине слабого здоровья не годились в священники. Изданный одновременно именной указ запрещал светским учреждениям принимать на службу лиц духовного звания без отпускных свидетельств, выданных Святейшим Синодом. Целью этих указов было обособление духовенства в замкнутое сословие¹³⁸⁹. Вместе с тем правительство требовало от Святейшего Синода, чтобы выпускники академий направлялись на педагогическую работу в Министерство народного просвещения. Комитет 1808 г., о котором еще будет речь, докладывал императору Александру Ï «Учительская семинария народных школ, все прежние врачебные училища наполнялись и доселе наполняются большею частью питомцами духовных семинарий; сверх сего, знатное их число при учреждении губерний и при других случаях поступило в разные части государственной службы»¹³⁹⁰. Как отметил П. Знаменский, развитие Церкви тормозилось тем, что именно лучшие силы молодого поколения систематически уходили на государственную службу¹³⁹¹.

И в самом деле, среди государственных деятелей, сыгравших значительную роль в политической и культурной истории России, есть целый ряд выпускников духовных учебных заведений, в которых и была заложена основа для их будущих плодотворных трудов. Назовем здесь лишь несколько громких имен. Из Киевской Академии вышли: канцлер и министр иностранных дел при Екатерине II А. Безбородко, один из наиболее даровитых русских дипломатов; пока еще, к сожалению, не вполне оцененный знаменитый историк Н. Н. Бантыш-Каменский; министр юстиции при Александре I Д. П. Трощинский; направленный в Медико-хирургическую академию Д. Велланский, который сыграл значительную роль в либерально-философском движении в царствование Александра I, и, наконец, автор Губернского устава 1775 г. граф П. В. Завадовский, ставший в 1811 г. председателем Государственного совета. Знаменитый М. М. Сперанский и первый историк Сибири П. А. Словцов окончили Александро-Невскую семинарию. Известный шеллингианец профессор М. Г. Павлов был выпускником Воронежской семинарии¹³⁹².

д) Значительным явлением в истории духовного образования в XVIII в. стало ученое монашество, хотя свое полное развитие оно получило лишь в последующем столетии. Ученое монашество представляло собой, как правильно заметил один русский богослов, «привилегированную часть клира»¹³⁹³ и впервые появилось в Киево-Могилянской коллегии (см. § 12). Ученые монахи занимали, как правило, должности ректоров или префектов (инспекторов), так как их было слишком мало, чтобы быть еще и простыми учителями. В 1767 г. Черниговский архиепископ Кирилл Лещевицкий писал Святейшему Синоду в докладной записке, предназначенной для Комиссии по составлению нового законоуложения: «Ныне же толь великая в довольно ученых монахах скудость, что едва ректора или префекта выбрать можно, а другие все почти мирские»¹³⁹⁴. При Екатерине II ученому монашеству были предоставлены новые привилегии: право завещательного распоряжения своей частной собственностью и право на получение окладов от монастырей, номинальными настоятелями которых числились ректоры академий и семинарий, в дополнение к своему преподавательскому жалованью. В 1799 г. вышло распоряжение о приписке служащих учителями иеромонахов к кафедральным соборам в качестве соборных иеромонахов с выделением им известной части доходов от добровольных пожертвований¹³⁹⁵.

Таким образом, руководящие административные и педагогические функции в деле духовного образования находились в руках ученых монахов, которым, однако, в большинстве случаев не суждено было заниматься им сколько-нибудь продолжительное время, ибо после нескольких лет ректорства они обычно становились епископами. Теперь главной их заботой делались уже дела духовных консисторий, и лишь немногие не изменяли своему педагогическому прошлому, продолжая принимать близко к сердцу судьбы духовных школ своей епархии.

Работа в школе была, по сути говоря, единственным монашеским послушанием, которое возлагалось на ученых монахов. Если бы, следуя своему прямому долгу, они посвящали всю свою жизнь делу духовного образования, а не ставили во главу угла продвижение по иерархической лестнице, то институт ученого монашества был бы вполне оправдан и благодетелен для Церкви.

е) В целом педагогические принципы, изложенные в разделе «Домы училищные» «Духовного регламента», продолжали действовать на протяжении всего XVIII в. Лишь к концу столетия в деятельности Московского митрополита Платона Левшина дают о себе знать новые педагогические методы, выросшие из екатерининской эпохи. Соответственно духу времени и согласно «Духовному регламенту», а также из-за скудости самого быта учащихся духовных школ система воспитания в них была крайне суровой. Хотя, как уже упоминалось, в «Духовном регламенте» и предусматривались меры, которыми можно было смягчить тоску учеников, на протяжении многих лет оторванных от родительского дома, но тот же «Регламент» предписывал в качестве воспитательных средств розги и угрозы. В делах Сыскного приказа – тайной службы, которая во времена Анны Иоанновны проникала повсюду, – есть и донесения о духовных школах, в особенности о Московской Академии, из которых видно, что за тяжкие провинности воспитанников наказывали розгами, а иногда даже палочными ударами по спине или же, посадив на цепь, заставляли работать в одном из монастырей¹³⁹⁶. Воспитатели должны были вести личные дела учащихся, занося туда сведения об их нравственности, прилежании и способностях; эта система просуществовала в духовных учебных заведениях до 1917 г.¹³⁹⁷ Наиболее тяжелым наказанием считалось исключение из учебного заведения, но, учитывая распространенность побегов, оно едва ли воспринималось как таковое.

«Духовный регламент» рекомендовал строить школьные здания вне города, но приступить к выполнению этой задачи епископы смогли только после введения штатов, во 2-й половине XVIII в. До тех пор семинарии помещались обычно в архиерейских домах в центре города, где «великие шумы и крики» вносили в занятия «беспокойство и помешательство», как жаловался Черниговский епископ еще в 1767 г. Для своекоштных учеников, живших на частных квартирах, большой помехой были военные постои¹³⁹⁸. Так как фактически ученики находились под наблюдением школы лишь во время занятий (вспомним об учащихся Киевской Академии, на каникулах странствовавших в поисках подаяния), то ни о каком воспитании в смысле продуманной педагогической системы не могло быть и речи. Учащиеся воспитывались на основе общих представлений и понятий того времени, но прежде всего их формировали те особые традиции домашнего быта в семьях священнослужителей, которые становились все более прочными по мере обособления духовного сословия. Впрочем, недостаток нравственного воздействия со стороны учителей в духовной школе того времени вряд ли воспринимался именно как недостаток. О противном есть всего лишь одно-единственное свидетельство – исходит оно от митрополита Платона. В своей автобиографии он писал, «что учение, дабы было действительно, не столько зависит от остроумия и красноречия, сколько от чистоты и непорочности сердца учителева»¹³⁹⁹. Позднее в своих инструкциях педагогам он требовал от них внимательности и любви к своим воспитанникам, чтобы «господа учители разговоры между собой серьезные и забавные имели почасту при учениках, а особливо в часы общих гуляний, отчего могут сии последние научиться лучшему между людей обхождению и пристойной смелости». «Наблюдайте, – пишет он в другом месте, – чтобы более моральными, нежели физическими, наказаниями ученики в своей должности были приводимы»¹⁴⁰⁰. Воззрения митрополита Платона, выросшие из духа Просвещения, много способствовали внутреннему и внешнему развитию духовных школ его епархии, в особенности же Московской Академии. По словам позднейшего историка, «эпоха Платона» означала для этих учебных заведений одухотворение всей системы образования и воспитания. «Это был свой Петр (Могила) для Московской Академии. Без воли Платона ничто не было в ней предпринимаемо. С теплым, сердечным участием он вошел в ее жизнь, с неусыпным вниманием следил за учением, поощрял и наставников, и учеников, определил их занятия до мельчайших подробностей… Некоторые из учеников академии по его распоряжению посещали лекции в университете»¹⁴⁰¹.

До эры Платона в академиях и семинариях безраздельно царила схоластика. Ученику полагалось пройти восемь классов. Число лет, иногда весьма немалое, за которое он одолевал весь курс, зависело от его способностей. Не все были так одарены, как епископ Дамаскин Семенов-Руднев, один из знаменитых иерархов XVIII столетия, который закончил академию за семь лет¹⁴⁰². Нормой для высшего, богословского, класса было четыре года, для классов философии и риторики – по два года, пиитического и синтаксического классов («синтаксимы») – по одному году. Время, потребное для прохождения низших классов («инфима» и «фара»), в семинариях обычно называвшихся информаториями, и грамматического класса, определялось только сообразительностью и прилежанием – «остроумием», если воспользоваться выражением Феофана Прокоповича из его «Духовного регламента». Многие застревали уже в грамматическом классе и в результате отправлялись псаломщиками в приходы. Окончить класс риторики считалось тогда большим достижением, для многих его хватало, чтобы получить сан священника. В 1-й половине XVIII в. семинарии еще не считались предварительной ступенью к академии, и многие поступали сразу в начальный класс академии. Лишь во второй половине столетия учебные планы семинарий оказались настолько усовершенствованы, что способных учеников из классов риторики и философии стало возможным посылать в академию. Отдельные семинарии уже в то время располагали всеми классами, например, Иркутская или Казанская семинарии, но в первую очередь – Харьковская коллегия и Александро-Невская семинария. Последняя была в 1788 г., как говорилось, преобразована в Главную семинарию с расширенной программой, в которую были введены всеобщая церковная история, механика, естественная история и экспериментальная физика. Сюда посылались наиболее способные учащиеся из других семинарий, чтобы по окончании курса самим стать преподавателями семинарий. Одним из выпускников этой Главной семинарии был, например, И. И. Мартынов, получивший в эпоху Александра I известность своей деятельностью в Министерстве народного просвещения и в качестве преподавателя Главного педагогического института. Его товарищами по классу были М. М. Сперанский, направленный сюда из Владимирской семинарии, а также небезызвестный впоследствии архиепископ Феофилакт Русанов. В своих мемуарах, созданных в середине XIX в., Мартынов пишет: «По духовному ведомству это был первый опыт – собрать из всех духовных училищ (т. е. семинарий. – И. С.) по два, по три студента (философских или богословских классов) в одну, здешнюю семинарию, преподавать им по одной методе курс наук и языков, приличных духовному воспитанию, потом отправить их обратно в те же семинарии для занятия учительских мест, каких они признаны будут достойными»¹⁴⁰³. Программа семинарий была следующей. В первом и большей частью также во втором классе изучались краткий катехизис, русское правописание и грамматика. В третьем классе – латинская и церковнославянская грамматики, перевод с русского на латинский и арифметика. В четвертом (синтаксическом) классе приступали к географии и истории. В пятом, пиитическом, классе, изучались классическая поэзия, переводами из которой занимались учащиеся, основы классической мифологии и церковный устав (Типик). В программу шестого класса («риторов») входили библейская история, церковный устав и риторика. Более основательным было преподавание в седьмом классе («философов»); здесь изучали все те науки, которые в XVIII в. считались составными частями философии: логику, метафизику, политику (т. е. историю), естественную историю и историю философии (главным образом, античной). Восьмой, богословский, класс по недостатку учителей появился, за немногими исключениями, лишь со 2-й половины XVIII в., да и то лишь в некоторых семинариях. Здесь преподавались: герменевтика, догматика, нравственное богословие, апологетика и история Церкви, изучались пасхалия и Кормчая книга, а также почти наизусть выучивалась «Книга о должностях пресвитеров церковных». Александро-Невская семинария была одним из тех немногочисленных исключений, где философия и богословие изучались уже в 30-х гг.

В Псковской семинарии философский класс был открыт в 1739 г. благодаря стараниям епископа Рафаила Заборовского, а богословский организовал в 1746 г. епископ Симон Тодорский. В Смоленской семинарии в 1739 г. в философском классе числилось 16 учеников. В Харьковской коллегии, которая по уровню преподавания была образцовой, уже в начале 30-х гг. имелись все классы. Епископ Иннокентий Нечаев, выдающийся иерарх екатерининской эпохи, ввел в Псковской семинарии в 1773 г. преподавание церковного пения. С 1768 г. руководством по изучению богословия здесь была книга Платона Левшина, а преподавание этого предмета велось на русском языке. По распоряжению епископа Иннокентия с 1775 г. по-русски стали преподавать и в других классах. Однако уже в 1803 г. этот принцип был порушен: богословие стало снова читаться на латинском языке, а «философы» получили в качестве учебников написанные еще в 1736 г. книги Фридриха Христиана Баумайстера (Baumeister) (1709–1786) «Institutiones philosophiae rationalis» [«Основы рациональной философии» (лат.)] и «Institutiones philosophiae metaphysicae» [»Основы метафизической философии» (лат.)]¹⁴⁰⁴.

В Харьковской коллегии за основу была принята инструкция Белгородского епископа Самуила Миславского от 1769 г. Она мало чем отличалась от программы Киевской Академии, но интересна критическим отношением автора к системе Феофана Прокоповича. «Учение богословское, – говорится в ней, – производить по системе преосвященного архиепископа Феофана Прокоповича, только лишнюю в оной риторическую красоту и некоторые ругательные слова совсем исключить»¹⁴⁰⁵. Надо заметить, что по поводу богословия Феофана критически высказывался и ректор Александро-Невской семинарии Иннокентий Дубровицкий, как можно судить по словам его ученика И. И. Мартынова: «Сие море великое и пространное, но тамо и гады, имже несть числа»¹⁴⁰⁶. Вот еще одно суждение епископа Самуила о преподавании богословия: «Богословию одну всегда преподавать, а всякого курса вновь не сочинять и отнюдь не переменять… иметь неусыпное попечение… чтобы система богословская была кратка и непродолжительна» (§ 6). Самуил выступал за преподавание на русском языке и требовал, чтобы на занятиях учащиеся осваивали великорусский выговор. Философские диспуты, по его мнению, следовало также проводить непременно на русском языке. В качестве основы для подобных диспутов он рекомендовал сочинения Вольфа: «Физика» (в переводе Б. Волкова: СПб., 1760) и «Экспериментальная физика» (в переводе М. Ломоносова: СПб., 1748). Студенты должны «проповеди по крайней мере три сочинять», придерживаясь при этом «Православного учения веры» архимандрита Платона Левшина (§ 8, 9). «В русской элоквенции и поэзии, – писал Самуил, – надобно обращать особое внимание на изящество и чистоту русского слога», на орфографию и правильность ударений (последнее доставляло немало затруднений для украинских студентов). Относительно метода преподавания епископ Самуил замечал, что бессмысленная зубрежка вредна, что надо обучать «владению правилами путем их практического применения и навыка» (§ 4, 7, 3, 13). Как то было принято в семинариях, Самуил также предлагал класть в основу курса философии труды Баумайстера. Преподаватель богословия получает от него особые указания о том, как преподавать свой предмет: в дополнение к богословию Феофана следует привлекать знаменитейших христианских авторов: «не довольно учащимся одни только догматы веры с утверждением оных крепкими доказательствами Священного Писания и святых отец свидетельствами показывать, но, конечно, надобно и возражения, objectiones, от противной стороны происходящие, при каждом догмате приводить и кратко решить твердо и основательно, наипаче посредством таким, чтобы учащимся открыты и показаны были при сем случае яснейшие Священного Писания места, нежели противополагаемые, и так всегда должно места с местами сличать и сносить темные с яснейшими, немногие с множайшими, ясно истину открывающими» (§ 4)¹⁴⁰⁷.

В семинариях время от времени устраивались торжественные акты в форме публичных экзаменов, которые назывались диспутами. При этом зачитывались самые удачные сочинения учащихся, и наряду с кантами семинарского хора здесь иногда можно было услышать и сольные выступления. Ректор или один из преподавателей говорили о значении богословия и философии как научных дисциплин. Лучшие ученики выступали на «латинском диалекте» с докладами на ту или иную богословскую или философскую тему, после чего следовали критические замечания содокладчиков. Ученики низших классов декламировали. В мае устраивались «рекреации»: на каком-нибудь зеленом лугу или в семинарском саду ученики играли, пели, а иногда давались и театральные представления: комедии, драмы и трагедии, как правило, классического содержания.

ж) Внешне организация преподавания в академиях мало чем отличалась от таковой в семинариях. Здесь также имелось 8 классов, которые можно было закончить в течение 12 лет. Тем же был и метод преподавания. Особое внимание уделялось латыни, на которой, как то было издревле заведено, и велось обучение. Дело не ограничивалось переводом античных авторов – от учащихся непременно требовали употребления латинского языка в разговорной речи¹⁴⁰⁸. В истории Московской Духовной Академии историк С. К. Смирнов различает три периода. Первый – от ученых греческих монахов братьев Софрония и Иоанникия Лихудов до Палладия Роговского, т. е. приблизительно до 1700 г. Это был период преобладания греческого языка, да и сама академия носила название Эллино-греческой. Второй период (1700–1775) открывался Палладием Роговским и достигал времени митрополита Платона. В этот период первенство было отдано латинскому языку, и академия стала именоваться Латинской или Славяно-латинской. Третий период, когда академия называлась Славяно-греко-латинской, охватывает время от митрополита Платона до реформы академии и ее перемещения в Троице-Сергиеву лавру (1775–1814)¹⁴⁰⁹.

Латинизация академии началась с назначением в 1701 г. ее протектором Стефана Яворского. Стефан Яворский был выпускником Киевской Духовной Академии, где преподавание велось на латинском языке и в богословском отношении не было свободно от римско-католического влияния. Однако эта латинизация вовсе не означала принципиальной враждебности Яворского к греческому языку или к греко-православным дисциплинам; по-видимому, ему просто было удобнее, чтобы во вверенной ему академии преподавание велось по привычной для него схоластической методе. Нельзя забывать и того, что научный уровень академии братьев Лихудов был гораздо ниже уровня Киевской Академии, служившей для Стефана Яворского образцом. Начало латинизации положил указ Петра I от 1701 г. о введении в академии преподавания латыни. Во время только что завершившейся поездки за границу царь убедился в большой значимости латинского языка в Европе как для системы образования, так и для государственной службы и пожелал использовать этот язык в качестве одного из средств европеизации России. Таким образом, личные взгляды царя по этому вопросу вполне совпадали с намерениями Стефана Яворского. Единственным местом, где Стефан Яворский как протектор Московской Академии мог найти поддержку своим усилиям поднять ее научный уровень, была Киевская Академия, которая имела возможность предоставить в его распоряжение подготовленные научные кадры для пополнения преподавательского состава. Преподаватели из Киевской Академии прибыли в Москву в 1704 г., они учили по киевским учебникам и «ввели в жизнь академии порядки, исстари заведенные в Киеве, словом, сообщили ей свой дух, свое направление»¹⁴¹⁰. С появлением этих преподавателей в академии воцарилась схоластика. Латынь надолго стала главным предметом духовного образования, и было поистине удивительно, какого совершенства достигали в ней студенты: «При такой настойчивой дрессировке в латинском языке ученики доходили до изумительной свободы в его употреблении, о какой мы с трудом можем теперь составить себе понятие. У лучших учеников он делался чем-то вроде природного, так что они, кажется, и мыслили по-латыне; по крайней мере, когда им случалось что-нибудь записывать по-русски или, например, после, в высших классах, составлять про себя на бумаге план какого-нибудь русского сочинения, они невольно пересыпали свою русскую речь латинскими фразами, а некоторые знатоки так и все сочинения писали первоначально на языке латинском, а потом уже переводили с него на русский»¹⁴¹¹. Влияние латыни сказывалось и в дальнейшей деятельности выпускников академии. Достаточно указать на своеобразный язык церковных проповедей XVIII и начала XIX в. с его латинизмами и длинными периодами, явно построенными по правилам латинского синтаксиса. Это искажало стиль даже лучших проповедников того времени.

Изучение греческого языка в Москве велось сначала в основанной по возвращении братьев Лихудов Греческой школе, которая в 1722–1724 гг. существовала при Синодальной типографии, в 1724–1740 гг. – при Московской Академии, а с 1740 г. снова при Синодальной типографии¹⁴¹². В связи с «греческим проектом» Екатерины II Святейший Синод отдал в 1784 г. распоряжение об углубленном изучении греческого языка в академиях и семинариях. В Харьковской коллегии, кроме того, преподавался и разговорный новогреческий язык¹⁴¹³. В Московской Академии греческий язык вместе с древнееврейским учили уже с 1738 г., но академическое начальство не проявляло к этому предмету особого интереса. В учебном плане на 1768 г. греческий язык даже не упомянут¹⁴¹⁴, и только митрополит Платон выдвинул его изучение на передний план, организовав с этой целью в 1777 г. в академии два класса – для начинающих и для продолжающих. Когда в 1798 г. Святейший Синод занялся переработкой учебных программ духовных школ, то сделал изучение греческого языка обязательным для всех студентов академий¹⁴¹⁵.

Преподавание богословия было обязанностью ректора, но в виде исключения это мог делать и префект. Из пяти руководств по богословию, употреблявшихся в Московской Академии до митрополита Платона, самыми значительными являлись «Scientia sacra» [«Священная наука с позиций богословия» (лат.)] Феофилакта Лопатинского (по курсу лекций 1706–1710 гг.) и «Theologia positiva et polemica» [»Положительное и полемическое богословие» (лат.)] Кирилла Флоринского (по лекциям 1737–1740 гг.). Упомянутые лекции были читаны, естественно, на латинском языке. Богословская система Феофилакта Лопатинского опирается на Фому Аквинского и есть не что иное, как схоластически усовершенствованная и в равной мере томистская киевская система в редакции 1697 и 1701–1703 гг. По поводу Кирилла Флоринского С. К. Смирнов замечает, что у него уже чувствуются слабые попытки более ясного изложения богословия; «сколько, однако, ни старался Флоринский освободить изложение учения богословского от оков схоластики, не мог он совершенно выйти из-под давнего ее влияния». В «Курсе богословия» 1762 г., автором которого, по-видимому, был ректор академии Гавриил Петров (1761–1763), ощущается уже влияние Феофана Прокоповича, «однако остается все же место и для схоластики»¹⁴¹⁶. С появлением учебника, составленного архимандритом Платоном Левшиным на русском языке, начался отход от схоластики и новая эпоха в преподавании богословия.

В Киевской Академии в начале XVIII в. тон задавала схоластико-богословская система Иоасафа Кроковского, которая, как отметил Макарий Булгаков, собственно говоря, представляет собой не систему, а ряд трактатов. Богословская система Феофана Прокоповича, которую он, хотя и не до конца, изложил в своих лекциях 1711–1715 гг. в Киевской Академии, также состояла из семи трактатов, но в противоположность курсам его предшественников носила явные признаки сильного воздействия протестантизма¹⁴¹⁷. Наиболее значительным из преемников Феофана был ректор академии архимандрит Сильвестр Кулябка. Курс лекций, прочитанный им в 1741–1745 гг. и опубликованный также в форме трактатов в 1786 г. под названием «Compendium orthodoxae theologiae doctrinae» ["Краткое изложение православного богословского учения» (лат.)], был, с одной стороны, не свободен от схоластики, но с другой – опирался, как и у Феофана, на сочинения протестантских теологов. Сильное влияние Феофана несомненно в лекциях Георгия Конисского, ректора академии в 1751–1755 гг. Киевский митрополит Арсений Могилянский желал, чтобы богословие преподавали по единому учебнику и рекомендовал в качестве такового сперва (1759) книгу Платона Левшина «Православное учение, или Краткая христианская богословия». Но в 1763 г. он все-таки предпочел систему Феофана Прокоповича, которая с тех пор и стала господствовать в Киевской Академии. Хотя в инструкции ректора академии Самуила Миславского (1761–1768) вместо единого обязательного учебника сделан упор на Библию, патристику, деяния Вселенских и Поместных Соборов, а также «Православное исповедание» Петра Могилы, в то же время Самуил озаботился изданием системы Феофана Прокоповича, которая и вышла в свет в 1782–1784 гг. с дополнениями самого Самуила; в 1804 г. эта книга была переиздана Иринеем Фальковским в сокращенном виде, предназначенном для преподавания в школах.

В Москве богословие Феофана возобладало благодаря курсу Феофилакта Горского, читанному в 1769–1774 гг., который, кроме того, опирался на протестантских теологов Буддея (Buddeus) и Шуберта (Schubert). В 1784 г. были опубликованы лекции Горского «Orthodoxae Orientalis Ecclesiae dogmata, seu Doctrina christiana de credendis et agendis» ["Догматы православной Восточной Церкви, или Христианское учение о том, во что верить и как поступать» (лат.)], которые оставались классическим учебником по богословию как для Московской Академии вплоть до начала XIX в., так и долгое время – для духовных семинарий¹⁴¹⁸.

Протестантствующее богословие Феофана Прокоповича и его последователей царило не только в академии, но и в семинариях. С ним началось, по замечанию Г. Флоровского, «господство школьно-протестантской схоластики»¹⁴¹⁹. В Коломенской семинарии оно было введено Иакинфом Карпинским, в Казанской семинарии, а позднее и в Казанской Академии – Сильвестром Лебединским. В начале 90-х гг. систему Феофана изучали в Полтавской семинарии, по трехтомному изданию Самуила Миславского, а также в Харьковской, где ее внедрил сам Миславский. Ректор же Александро-Невской семинарии Иннокентий в 1797–1798 гг. в своих лекциях по догматике предпочитал протестантского теолога Турретини (Turretini)¹⁴²⁰.

Само собой разумеется, что в Московской Академии наряду с учебником Феофилакта Горского в то время, когда там преподавал Платон Левшин, пользовались также и его книгой. В своей истории академии С. К. Смирнов особо подчеркивает обстоятельство, что Платон порвал со схоластической традицией в преподавании: «Его «Христианская богословия», хотя по цели, с которою написана, походит более на катехизические беседы, нежели на систему богословскую, тем не менее была отрадным явлением для школы, поколику способствовала окончательному падению схоластики. У него богословие отказывается от своих старых форм и вместо беспорядочного сбора вопросов, тезисов, доказательств, определений и разделений представляет стройное, удобопонятное для всякого изложение учения откровенного. Новостию было и то, что богословие Платона написано было на русском языке»¹⁴²¹. Впрочем, начиная с 1802 г. классическим руководством была признана книга ректора Киевской Академии (1803–1804) Иринея Фальковского «Theologiae christianae compendium» ["Христианское богословие в кратком изложении» (лат.)], которая представляла собой сокращенное изложение протестантствующей системы Феофана Прокоповича, что до некоторой степени отодвинуло в тень труд Платона Левшина¹⁴²².

Преподавание философии, наиболее важной после богословия дисциплины, в Киевской Академии до 1752 г. строилось в форме схоластического толкования Аристотеля с использованием старых записок Иоасафа Кроковского. Позднее, в инструкции Самуила Миславского от 1764 г., в качестве обязательной основы философских курсов объявлялись уже упомянутые сочинения протестанта Баумайстера, которые, между прочим, в 1777 г. были переизданы и в Москве. Баумайстер был вольфианцем, и киевский генерал-губернатор Глебов верно доносил императрице, что философии «в сей академии обучают по системе вольфиянской». Это направление удержалось в Киеве вплоть до реформы 1808–1814 гг.¹⁴²³

Из конспектов, сохранившихся в архиве Московской Академии, видно, что в течение всего периода, начиная с курса Феофилакта Лопатинского 1704 г. и вплоть до лекций префекта архимандрита Владимира Каллиграфа в 1757 г., философия также читалась в духе Аристотеля. О Феофилакте Лопатинском историк академии пишет, что в своей характеристике «философских сект» он дошел до Декарта, назвав его «vir illustris ingenii» [мужем блестящих дарований (лат.)], при этом, «однако, не давал его исследованиям руководственного значения». Хотя он и упоминал тех или иных отцов Церкви, но «Аристотель у него всегда на первом плане», как по содержанию, так и по методу. Схоластика Лопатинского поначалу поддерживалась его преемниками, но в середине столетия, по словам того же историка, «новая философия Бэкона, Декарта, Лейбница и Вольфа начала нечувствительно для схоластиков оказывать свое влияние и мало-помалу вытеснять пустые школьные утонченности». Аристотеликом был также Владимир Каллиграф, крещеный еврей, выпускник Киевской Духовной Академии. В своих проповедях он якобы критиковал почитание Божией Матери и святых, в наказание за что был отправлен настоятелем в Спасский монастырь в Ярославле, где и умер в 1760 г. Его лекции в Московской Академии полны ссылок на Лейбница¹⁴²⁴. С. К. Смирнов усматривает в лекциях Лопатинского и Каллиграфа «почти последний опыт схоластического учебника по философии в Московской Академии – опыт, в котором можно видеть признаки перехода от схоластики к ясному учению вольфианской философии, вскоре после того принятой в школы в лице Баумейстера»¹⁴²⁵. Отрицательное отношение к Аристотелю и схоластике со стороны руководителя академии, впоследствии митрополита, Платона недвусмысленно отразилось уже в одном из писем 27-летнего иеромонаха к своему ученику цесаревичу Павлу Петровичу от 1764 г.: «Несказанно расширилось и возросло учение светское с тех времен, как ревнующий по правде поборник Картезий, отложась от порабощения аристотельского, любопытствующий разум на путь явственного и бодрствующего исследования поставил. Взошло новое светило; представилися науки в новом прекрасном виде и привлекли к себе множество любителей, коих до того распростертая по ученому владычеству темнота от них удаляла»¹⁴²⁶. Возможно, эти взгляды юного Платона Левшина (он родился 29 июня 1737 г.) сложились под влиянием лекций Каллиграфа, которые он слушал в академии. Углублению и расширению изучения философии в Московской Академии много способствовал ее префект (1775–1778), а затем и ректор (1778–1782) Дамаскин Семенов-Руднев, основательно освоивший философию Х. Вольфа в Геттингенском университете. Он дополнил руководство Баумайстера, в котором недоставало одной части логики и всей физики, на основании трудов других вольфианцев и первым использовал в своих лекциях «Geschichte der philosophischen Systeme» ["Историю философских систем» (лат.)] Брукнера (Bruckner). С 80-х гг. был особенно расширен курс той части философии, которая носила традиционное наименование «физики»¹⁴²⁷. Все эти принципы преподавания философии продолжали действовать вплоть до реформы 1814 г.¹⁴²⁸

Риторику в Киевской Академии с начала XVIII в. изучали по конспектам, написанным преподавателями. В 1762 г. ректор академии Георгий Конисский составил для учеников всех классов (кроме философского и богословского) подробную инструкцию, которая предписывала «риторам» чтение и перевод речей и писем Цицерона, а также од Горация. Эта программа сохранялась до 1775 г., когда в употребление были введены учебники по латинской риторике Бургия (Burgius) и русской – Ломоносова. В синтаксическом и грамматическом классах занимались главным образом латинской грамматикой. Замечательные лекции по математике, всегда собиравшие большую аудиторию, читал в 80-х гг. Ириней Фальковский. Кафедру греческого языка в продолжение почти 50 лет занимали также превосходные знатоки предмета Симон Тодорский и Варлаам Лящевский, которые в то же время обучали и древнееврейскому языку. Греческая грамматика Лящевского долгое время оставалась самым популярным учебником не только в Киевской, но и в Московской Академии и в семинариях. Церковная история с 1798 г. преподавалась по Рехенбергу (Rechenberg), а герменевтика – по «Institutiones hermeneuticae sacrae» ["Основы герменевтики священных текстов» (лат.)] (1724) Иоганна Якоба Рамбаха (Rambach) (1693–1735), также протестанта¹⁴²⁹.

Самые старые из сохранившихся учебников для риторского класса Московской Академии написаны в 1741–1742 гг. Во 2-й половине XVIII и в начале XIX в. (до реформы 1814 г.) в употреблении был учебник риторики Бургия. Наряду с проповедями митрополита Платона читались речи Ломоносова, а также Цицерон, Лактанций и Иероним. Преподавание «пиитики» в Москве велось по той же программе, что и в Киеве, разве что во второй половине столетия к произведениям Ломоносова добавилось чтение Кантемира, Сумарокова и Державина. В младших классах интенсивно изучали латинскую грамматику и переводили Цицерона, Горация и других авторов. Во 2-й половине XVIII в. студенты Московской Академии занимались также переводом «De imitatione Christi» ["О подражании Христу» (лат.)] Фомы Кемпийского и писем Эразма. В греческом классе, преподавание в котором стало вестись более энергично с 1784 г. (а с 1798 г., согласно указу Святейшего Синода, изучение греческого, и древнееврейского языков стало обязательным для всех студентов), обучение шло по грамматике Лящевского; в классе занимались прежде всего переводами из Нового Завета. Митрополит Платон особое внимание уделял преподаванию древнееврейского языка. В риторском классе с 1786 г. в качестве дополнительного предмета была введена история древней Церкви, именовавшаяся Священной историей, излагавшаяся (как и в последующем столетии) по И. М. Шреку (Schrockh) (1733–1808). В Москве и Киеве изучались немецкий и французский языки, а в Киеве – еще и польский. Прочие дисциплины были представлены географией, математикой и медициной. Церковный устав (Типик) в Московской Академии стали изучать лишь с 1798 г. Преподаватели Московской Академии выступали в городских церквах с поучениями и проповедями на темы, которые по большей части назначал лично митрополит Платон; чаще всего они касались этики Нового Завета¹⁴³⁰. В 1806 г. в Московской Академии появился еще один предмет – история Русской Церкви, который читался по только что вышедшей «Краткой российской церковной истории» митрополита Платона. Весьма любопытна изданная по этому поводу инструкция самого митрополита: «Не худо б было, ежели б учеников еще испытывать, все ли они одобряют, или в чем не сумневаются ли, или не делают ли на что разумную критику. В таком случае сумнения объяснять, а разумную критику похвалять, неблагоразумную же поправлять»¹⁴³¹.

з) После преобразования в 1797 г. Александро-Невской и Казанской семинарий в академии Святейший Синод занялся проблемой преподавания и воспитания в духовных учебных заведениях в целом. Результатом явился указ Святейшего Синода от 1798 г., представлявший собой Устав духовных школ. Он не предполагал каких-либо реформ в собственном смысле слова, но в некоторых отношениях являлся все-таки определенным шагом вперед. Курс богословского класса был в нем, рассчитан на три, а философского – на два года. Назначение на некоторые должности успевающие студенты могли получить уже на третьем году богословского класса. Обучение в обоих классах проводилось на латинском языке. Помимо обычных для семинарий предметов вводились краткая история Церкви, герменевтика, систематическая догматика и апологетика, богословская этика и пасхалия; кроме того, предписывалось чтение Библии с разъяснением наиболее трудных мест, Кормчей книги и «Книги о должностях пресвитеров церковных». В качестве практических занятий в обязательном порядке полагалось публично выступать с поучениями перед воскресной литургией, как правило, на темы из апостольских посланий с особым упором на этические выводы. Другим родом практических упражнений должны были служить для «философов» написание диссертаций, а для «богословов» – проповеди перед собранием учителей и студентов, а иногда и в церкви. Дважды в год в академиях следовало устраивать открытые диспуты на философские и богословские темы. Вместо историко-географического класса был открыт класс высшего красноречия на латинском и русском языках, также с практическими занятиями, направленными на выработку навыков проповеди. В программу философского класса были включены физика, краткая история философии, логика, метафизика, этика и естественная история. «Риторам» вменялось в обязанность чтение и перевод лучших латинских авторов, а также чтение русской литературы. Управление академиями, согласно этому Уставу, осуществлялось ректорами и префектами, в распоряжении которых имелись канцелярии (§ 2–6, 9).

Дальнейшие предписания Устава 1798 г. относились к семинариям.

Из каждой семинарии раз в два года два лучших ученика посылались в академию, причем во вполне определенную, за которой была «закреплена» данная семинария. Расходы по их обучению в академии несла семинария, которая должна была обеспечивать их также одеждой и обувью. По окончании академии стипендиаты возвращались в качестве преподавателей в родные семинарии. Епархиальные архиереи призваны были заботиться о том, чтобы в академии поступали наиболее успевающие воспитанники семинарий (§ 7, 8, 10–12, 1). Епископам категорически воспрещалось «откомандировывать» семинаристов на светскую службу без разрешения Святейшего Синода¹⁴³².

Этот Устав, служивший основным документом духовного образования до самой реформы 1808–1814 гг., по существу мало что менял в прежней системе преподавания. Расширение программы академии за счет введения особых дисциплин, предназначенных для того, чтобы сделать из будущих священнослужителей квалифицированных проповедников, не достигло своей цели, так как большинство окончивших академию, если не все, избирали себе педагогическое поприще. Приходское духовенство пополнялось в основном выпускниками не академий, а семинарий. Однако некоторые положения синодального указа 1798 г. уже предвосхищали реформу 1808–1814 гг., которая коренным образом изменила всю систему образования в духовных учебных заведениях.

а) В XIX в. в области духовного образования был проведен целый ряд реформ, имевших наряду с положительными и отрицательные последствия. Последние объясняются отчасти тем, что изначально каждая отдельная реформа не столько имела в виду усовершенствование духовного образования, сколько являлась отражением господствовавших в данный момент политических воззрений, так что потребности духовной школы учитывались далеко не в достаточной мере. Реформы никогда не исходили от Святейшего Синода, он только проводил их, действуя под давлением преобладавшего политического направления или государственной власти, представленной в лице обер-прокурора.

Реформы зарождались в атмосфере энтузиазма, характерной для начала царствования Александра I, проникнутой идеями народного просвещения. Все образованное общество с интересом и сочувствием следило за мероприятиями правительства¹⁴³³. Эти идеи не могли не затронуть духовную школу и духовенство в целом, так как его кастовая обособленность еще не развилась до такой степени, чтобы полностью изолировать его от всех течений внутри образованных слоев общества. К тому же недостатки духовного образования и необходимость материальной поддержки духовных школ со времен Екатерины II были общепризнаны. Подлинным инициатором реформы следует считать, как это теперь установлено, епископа Старо-Русского викария Новгородской епархии Евгения Болховитинова (1767–1837), впоследствии митрополита Киевского (1822–1837) и члена Святейшего Синода (1824–1837)¹⁴³⁴.

Евгений окончил Воронежскую семинарию, а затем Московскую Академию, одновременно посещая лекции в университете; он отличался знанием французской литературы, поддерживал тесные связи с кружком Новикова. Будучи Новгородским викарным епископом, он имел возможность обсуждать проблемы духовного образования с Амвросием Подобедовым, митрополитом Новгородским и Петербургским, живо интересовавшимся вопросами педагогики¹⁴³⁵. Итогом этих бесед явилось составленное епископом Евгением по поручению митрополита «Предначертание» реформы, в котором в общих чертах рассматривались наиболее принципиальные ее моменты; оно стало первым шагом в подготовке реформы¹⁴³⁶. Евгений ратовал за сокращение роли латыни, в том числе в преподавании философии и богословия, а также за придание академическому образованию более научного, нежели дидактического характера. Академии должны были, подобно университетам, стать центрами духовных учебных округов и приобрести полномочия по надзору за духовными школами высшей и низшей ступени, а также в области духовной цензуры. В этих тезисах молодого епископа наряду с высокой оценкой роли науки отразился дух реформ, к тому времени осуществленных в светских учебных заведениях. Из Указа 1803 г. о реформе духовного образования видно, что идеи «Предначертания» вполне соответствовали взглядам Александра I и Святейшего Синода¹⁴³⁷. Существенным недостатком «Предначертания», в общем ограничившегося теоретическими соображениями, являлось то, что оно обходило молчанием вопрос об организации прочной и постоянной материальной базы духовного образования. К счастью, недостаток этот в известной мере удалось компенсировать благодаря идее члена Святейшего Синода Могилевского архиепископа Анастасия Братановского, напомнившего о забытом указе Петра I, в котором продажа церковных свечей объявлялась монополией Церкви, и предложившего направить доходы от нее на содержание школ. Хотя этих средств было, конечно, недостаточно, тем не менее они представляли собой стабильную статью школьного бюджета, который можно было дополнить государственными дотациями.

29 ноября 1807 г. по указу Александра I был создан Комитет по усовершенствованию духовных училищ. Уже 26 июня 1808 г. комитет представил императору разработанное им «Начертание правил об образовании духовных училищ», которое и было утверждено¹⁴³⁸. В этом проекте, непосредственным автором которого являлся М. М. Сперанский, отчетливо проявилось воздействие реформ, уже проведенных в области светского образования. Во главе всей системы духовных школ ставилась подчинявшаяся Святейшему Синоду Комиссия духовных училищ, которой впоследствии предстояло превратиться в практически самостоятельный орган. Четыре типа, или четыре ступени, школ, а именно академии, семинарии, уездные училища и приходские школы, были в то же время служебными инстанциями: прямые служебные контакты существовали только между комиссией и непосредственно следующим за нею звеном – академиями, и так – между всеми четырьмя ступенями. Академии должны были выпускать священников, ученых монахов и учителей духовных школ. Каждая из них возглавляла духовно-учебный округ и осуществляла надзор за находившимися в нем семинариями. Семинарии готовили своих воспитанников к поступлению в академии, к службе в приходах и, коль скоро того потребует правительство, – к учебе в Медицинской академии. Соответственным образом уездные училища предваряли собой семинарии, кроме того, они призваны были и вообще дать возможность получить образование при наименьших издержках. Приходские школы должны были принести в деревню единообразное, методически правильное преподавание, заботясь о том, чтобы юношество находилось под всеобщим, единообразным и основанным на твердых правилах надзором. Как финансовые отчеты школ, так и средства, выделявшиеся для них комиссией, должны были проходить последовательно все соответствующие промежуточные инстанции.

Каждая из четырех академий, непосредственно подчиненных комиссии, управляла учебным округом, к которому было приписано определенное число епархий со всеми их школами. Семинарии были теснейшим образом связаны с академиями, которым они непосредственно подчинялись. Окончившие семинарию могли продолжить образование только в «своей» академии, а преподавательский состав семинарий пополнялся исключительно за счет выпускников соответствующей академии. Такой порядок предусматривался еще Уставом 1798 г. Каждая из 36 существовавших в 1808 г. епархий должна была иметь одну семинарию, 10 уездных училищ и до 30 приходских школ. Ввиду того что в разных концах огромной империи цены, а соответственно и расходы на содержание учебных заведений сильно разнились, все епархии с их семинариями при распределении штатов были разделены на три категории.

В академиях были заведены внешнее правление, ведавшее подчиненными им школами данного духовно-учебного округа, и внутреннее – занимавшееся академическими делами. Далее, при академиях создавались Конференции по поощрению учености, главным образом в области богословских наук. По плану предусматривалось к 1814 г. организовать Петербургский духовно-учебный округ, а затем приступить к устроению остальных в такой последовательности: Москва, Киев, Казань.

С публикацией указа от 26 июня 1808 г. члены расформированного тогда подготовительного комитета были переведены во вновь образованную Комиссию духовных училищ. Руководящую роль при решении первой из основных задач, стоявших перед комиссией, а именно – при разработке подробных уставов для школ всех четырех ступеней, принадлежала опять-таки М. М. Сперанскому. Им в форме философского рассуждения было написано введение к уставам, а также первая часть Устава духовных академий. Ввиду большой занятости государственными делами работу над окончанием Устава академий и написанием прочих уставов Сперанский вынужден был передать Рязанскому архиепископу Феофилакту Русанову¹⁴³⁹.

По новому Уставу академии представляли собой центры богословской науки и в то же время – богословские учебные заведения. Во главе академии стояла конференция, состоявшая из действительных членов и, в духе характерного для эпохи Александра I меценатства, из некоторого числа почетных членов, а также членов-корреспондентов. Последние кооптировались действительными членами и могли принадлежать как к духовному так и к светскому сословию. Действительными членами конференции являлись епархиальный архиерей, ректор академии, известное число профессоров и до десяти духовных лиц, отличающихся образованием и трудолюбием. В обязанности конференции входила организация ежегодного торжественного собрания по поводу годовщины создания Комиссии духовных училищ, а также рабочих заседаний для проведения публичных экзаменов выпускников академии, для присуждения званий действительного студента и ученых степеней кандидата, магистра или доктора богословия. Две последние академические степени предназначались для кандидатов на доцентуру, для преподавателей академии или авторов серьезных научных трудов. В июне и декабре каждого года конференция действительных членов принимала экзамены у студентов. Кроме того, трое из действительных членов избирались в цензурный комитет подведомственного академии учебного округа. Внутреннее правление академии, находившееся под попечением епархиального архиерея, состояло из ректора, отвечавшего не только за процесс преподавания, но и за все остальные стороны жизни академии, инспектора, обязанного заботиться о нравственном воспитании студентов, и эконома. В помощники инспектору назначались двое преподавателей. В студенческом общежитии имелся староста, который должен был докладывать инспектору о поведении учащихся. Внешнее правление состояло из двух членов внутреннего правления и из двух других членов конференции. В его компетенцию входил контроль за преподаванием в семинариях, а также назначение в них учителей. При этом оно должно было избегать излишних переводов преподавателей из одной семинарии в другую.

Очень глубоко реформа затронула саму организацию обучения. Наряду с грамматикой и историей много времени в высшем образовании отводилось на философию и богословие. Низшие классы были закрыты. Вся программа академии теперь разбивалась на два двухгодичных курса, т. е. была рассчитана на четыре года. На первом курсе изучались: 1) словесность, эстетика, «всеобщая философская грамматика»; 2) всеобщая история, история Церкви, древнегреческая и древнерусская история; 3) математика, в том числе и высшая. Изучение философии на втором курсе включало в себя: 1) теоретическую и практическую физику, 2) всю метафизику, 3) историю философии. Программа по богословию на этом курсе содержала следующие предметы: 1) догматику, 2) этику, 3) апологетику, 4) герменевтику, 5) гомилетику и 6) каноническое право. Из иностранных языков изучались: греческий, латинский, древнееврейский, французский и немецкий.

Полный шестилетний курс семинарии состоял из трех двухгодичных курсов: 1) риторики, 2) философии, 3) богословия. Здесь преподавались следующие предметы: 1) словесность, 2) светская история, 3) география, 4) математика, 5) физика, 6) философия, 7) Священное Писание, 8) герменевтика, 9) история Церкви, 10) христианская археология, 11) догматическое, нравственное и пастырское богословие, 12) пасхалия. Изучение латинского, греческого и древнееврейского языков было обязательным, немецкого и французского – факультативным.

Учебный план уездных духовных училищ, рассчитанный также на шесть лет, включал следующие дисциплины: грамматику, арифметику, подробный катехизис, историю и географию в сжатом изложении, церковный устав (Типик), начатки классических языков и церковное пение. В приходских школах, готовивших учеников в уездные училища, учили чтению, письму, каллиграфии, четырем арифметическим действиям, началам русской грамматики, краткому катехизису и церковному пению¹⁴⁴⁰.

Исходя из этой учебной программы, правительство было склонно оптимистически смотреть на дальнейшее развитие духовного образования по пути «истинного просвещения». В указе Александра I от 30 августа 1814 г. высказано пожелание «учредить школы истины». «Просвещение, – говорится в нем, – по своему значению есть распространение света, и, конечно, должно быть того, который во тьме светится и тьма его не объят. Сего-то света держась во всех случаях, вести учащихся к истинным источникам и теми способами, коими Евангелие очень просто, но премудро учит; там сказано, что Христос есть путь, истина и живот; следовательно, внутреннее образование юношей к деятельному христианству да будет единственною целию сих училищ». Если Комиссия духовных училищ, направляя духовное образование, будет руководствоваться этими основными требованиями, то «на сем основании можно будет созидать то учение, кое нужно им (учащимся. – Ред.) по их состоянию, не опасаясь злоупотребления разума, который будет подчинен освящению Вышнему»¹⁴⁴¹. Эти слова, в которых отражено умонастроение Александра I в период Священного союза, не столько очерчивали задачи духовной школы, сколько выражали тот дух, в котором надлежало воспитывать будущих пастырей Церкви и церковных ученых.

Современники высоко оценили реформу и ее принципы. О них с грустью вспоминали через 10 лет, когда дух преобразований, казалось, совершенно рассеялся. В начале царствования Николая I господствующим было критическое отношение к основным положениям реформ 1808–1814 гг.; в это время Филарет Амфитеатров, тогда епископ Рязанский, писал Филарету Дроздову: «На духовные училища смотрю я как на прекрасное растение, которое, благодатию Божиею и милостию монаршею было согреваемо и поливаемо, начинало только расцветать и обещало обильный плод, но вдруг засуха. Бог весть, откуда повеял засушительный ветр, и когда он перестанет, и что будет с сим растением»¹⁴⁴². Около 25 лет это «прекрасное растение», насажденное и опекавшееся Комиссией духовных училищ, медленно умирая, сопротивлялось «засушительному ветру». Как только после реформы 1867–1869 гг. оно успело пустить новые корни, грянула очередная «засуха» эпохи Победоносцева, окончательно погубившая его. В памяти последующих поколений деятельность комиссии осталась окружена ореолом славы, и дело тут не в ее практических успехах, а в ее принципах. Такова оценка, высказанная столетие спустя далеко не либеральным историком Церкви, профессором Киевской Академии Ф. Титовым: «Школа эта устроена знаменитою Комиссиею духовных училищ, в деятельности которой принимали участие лучшие представители Церкви и духовного просвещения 1-й половины XIX в. Школа эта, когда учился в ней Макарий Булгаков с своими товарищами, не была еще испорчена преобразованиями, какие были произведены в ней вскоре потом, по инициативе известного обер-прокурора Святейшего Синода гр. Протасова. То была школа идейная, возбуждавшая в своих питомцах дух самосознания, философского, серьезного отношения ко всему окружающему, располагавшая их к критическому свободному обсуждению всяких запросов духа и жизни»¹⁴⁴³.

б) Император Александр I утвердил законопроект, предусматривавший в качестве источника содержания духовных школ доходы от продажи церковных свечей¹⁴⁴⁴. По предложению Сперанского для пополнения этих недостаточных сумм были предприняты следующие меры, которые к 1814 г. должны были обеспечить капитал в 25 млн руб.: 1) Святейший Синод клал в банк часть церковного имущества стоимостью в 1 200 000 руб. сроком на шесть лет. Таким же образом предполагалось поступить 2) с годовыми доходами от продажи свечей в сумме до 3 млн руб. и 3) с частью выплат из государственной казны в размере 1 800 000 руб. Через шесть лет сумма основного капитала и процентов должна была дать указанные 25 млн руб. В целях увеличения средств, выделявшихся епархиями на содержание уездных училищ, в 1810 г. церковной монополией была объявлена торговля венчиками и листками с разрешительной молитвой (для покойных). Годовой бюджет академии составлял 55 800 руб.; бюджет семинарии в зависимости от категории – 17 000, 14 375 и 12 850 руб. Бюджет уездных духовных училищ был установлен соответственно в суммах 1500, 1200 и 900 руб., а церковноприходских школ – 550, 475 и 400 руб. Повышение этих норм, предпринятое в 1820 г., дало преимущество учебным заведениям Петербурга и Петербургского учебного округа. В целом бюджет духовных школ вырос с 923 350 руб. до 1 674 120 руб. Субсидии из государственной казны, вначале составлявшие 400 000 руб., превысили миллион¹⁴⁴⁵.

В 1825 г. имелось 3 духовных академии, 39 семинарий, 128 уездных духовных училищ и 170 церковноприходских школ. Число учащихся с 29 000 в 1808 г. увеличилось до 45 551, из них 12 249 были государственными стипендиатами (см. § 19). Четверть века спустя, т. е. в 1850 г., статистика дает следующую картину: 4 академии (в том числе восстановленная в 1842 г. Казанская Академия), 47 семинарий (в том числе 6 новых и 2 восстановленных после присоединения в 1839 г. униатов Белоруссии к православной Церкви, а именно – Литовская и Полоцкая), 182 уездных духовных училища и 188 церковноприходских школ. Общее число учащихся составляло 61 335 человек, из которых казеннокоштных 19 210. Имущество школ, в 1824 г. оценивавшееся в 10 463 000 руб. (серебром), к 1849 г. достигло 15 789 200 руб. Проценты возросли с 591 000 руб. в 1824 г. до 828 500 руб. в 1849 г. За тот же период доходы от продажи церковных свечей увеличились с 431 360 до 826 000 руб. Расходы Духовно-учебного управления Святейшего Синода за эти 25 лет удвоились: в 1849 г. они составили 1 655 980 руб. В 1836 г. при обер-прокуроре графе Протасове штатные суммы были увеличены для повышения жалованья учителям и отчасти для поддержания школьных зданий. Бюджет академий возрос с 78 000 до 91 600 руб., а Петербургской – почти до 150 000 руб.; оклады преподавателей как академий, так и прочих учебных заведений были повышены на 80–100%. Возросли и пособия, выплачивавшиеся государственным стипендиатам. Дотации из государственной казны исчислялись теперь 468 225 руб. в год¹⁴⁴⁶.

При Николае I были открыты сословные школы для дочерей духовных лиц по той, главным образом, причине, что плата за обучение в уже существовавших школах для девочек (которые, за исключением учебных заведений «ведомства императрицы Марии», являлись частными пансионами) оказывалась слишком высока для духовенства. Открывавшиеся женские школы, которые частично содержались на средства епархиальных попечительств, прежде всего предназначались для сирот из духовного звания. В 1855 г. было уже 22 таких школы. Образцом служила возникшая в 1843 г. Царскосельская школа, попечительницей которой стала супруга Николая I императрица Александра Феодоровна. Школа находилась на штатом содержании Духовно-учебного управления Святейшего Синода. Школы такого же типа были вскоре открыты в Солигаличе (в 1845 г.; в 1848 г. переведена в Ярославль), в Казани (1853) и в Иркутске (1854). Их программа была небогатой: закон Божий (катехизис и начальные сведения по библейской истории), чтение и письмо, грамматика и церковное пение¹⁴⁴⁷.

При поступлении в академию студенты должны были взять обязательство по ее окончании не оставлять духовное сословие, т. е. стать священниками или учителями духовных школ. В большинстве случаев предпочтение отдавалось второй профессии, так как жизнь священника не выглядела особо привлекательной. Но и здесь были свои трудности: епархиальные архиереи имели обыкновение, кто мягче, кто жестче, подталкивать преподавателей семинарий и уездных училищ к принятию священства. Выход из этого положения подсказывало каноническое право, согласно которому женитьба на вдове являлась препятствием для посвящения в сан. Вследствие этого браки со вдовами получили такое распространение, что Святейший Синод в 1834 г. своим указом запретил епархиальным архиереям давать разрешения на такие браки всем обязавшимся избрать духовное поприще, предоставив это право Комиссии духовных училищ. К концу 40-х – началу 50-х гг. обнаружилось, что число выпускников семинарий стало значительно превышать число священнических вакансий. Тогда Херсонский архиепископ Иннокентий Борисов, один из наиболее образованных иерархов своего времени, как член Святейшего Синода внес в него предложение запретить прием в семинарии сыновей церковнослужителей. В Синоде эта идея вызвала протест ряда епископов. Митрополит Филарет Дроздов представил Святейшему Синоду свое особое мнение, в котором указывал на то, что из среды церковнослужителей вышло много выдающихся иерархов, таких, как Платон Левшин, Серафим Глаголевский, Иннокентий Смирнов и др. Предлагавшаяся мера, по мнению митрополита, могла «наполовину уменьшить в духовенстве число способных к высшим должностям». В 1849 г. число безместных выпускников возросло до 7448, так что по предложению Петербургского митрополита Никанора Клементьевского (1848–1856) обсуждение этой проблемы было поручено особой комиссии. В конце концов Святейший Синод разрешил выход из духовного сословия, освободил духовных лиц от обязанности посылать своих сыновей в духовные учебные заведения, допустив домашнее образование их детей, а в школах средней и низшей ступени был введен numerus clausus [ограничение на число поступающих (лат.)]¹⁴⁴⁸.

в) Как видно из цитированного выше указа Александра I от 30 августа 1814 г., в основе реформ 1808–1814 гг. лежали мистические взгляды, распространенные в ту пору при дворе и в обществе; такие настроения были характерны и для авторов уставов, например для М. М. Сперанского и архиепископа Феофилакта Русанова; близок к мистическому направлению в то время был также первый ректор пореформенной Петербургской Академии (впоследствии Московский митрополит) архимандрит Филарет Дроздов. Однако были и серьезные противники этих тенденций, к которым относились среди прочих Петербургский митрополит Серафим и Киевский митрополит Евгений. Это противоположное течение стало одерживать верх, по мере того как интерес к мистицизму со стороны императора слабел и мистическая волна в обществе начала спадать. На место «духовного министра» князя Голицына пришел министр народного просвещения адмирал Шишков (§ 9). Как это всегда бывает, реакция начиналась с мелочей. Так, митрополиты Серафим и Евгений возымели намерение отменить в академиях ученые степени. Правда, успехом эти планы не увенчались благодаря энергичному сопротивлению ректора Петербургской Академии архимандрита Григория Постникова, но выпускникам шестого курса Петербургской и второго курса Киевской Академий присуждение степени магистра богословия было задержано на 2 года¹⁴⁴⁹. К числу иерархов, которые, по крайней мере внешне, отказались от своих мистических «заблуждений юных лет», принадлежал, между прочим, и тогдашний Московский митрополит Филарет Дроздов, который отныне хранил втайне свою любовь к «прекрасному растению», взращенному Комиссией духовных училищ.

Эпоха Николая I (1825–1855) также носила отчетливый отпечаток личности монарха, который был совсем не похож на своего брата Александра в его молодые годы. Взгляды Николая I на задачи образования определялись практическими соображениями государственной пользы. Во все области управления и в жизнь народа в целом он хотел внести военный порядок, дисциплину, единообразие. Это означало, что целью школы было всего лишь сообщить учащимся знания, достаточные для исполнения ими впоследствии своего служебного долга. Духовная школа должна была формировать в будущих священниках единообразное шаблонное сознание, ибо, кроме учения Церкви и канонических правил, в духовной области не допускалось никаких иных точек зрения или собственных мнений¹⁴⁵⁰. Уже во время своей коронации в 1825 г. император объявил присутствовавшим иерархам о своем желании, чтобы был написан такой учебник закона Божия, по которому можно было бы в равной мере обучать во всех школах, прежде всего – в военных учебных заведениях, а также чтобы был издан Катехизис с ясным и точным изложением учения православной Церкви по всем вопросам веры и нравственности. В следующем году Московский митрополит Филарет представил Святейшему Синоду свои «Начатки православного учения». 6 декабря 1829 г. Святейший Синод получил именной указ, предписывавший ему обсудить законодательные меры по улучшению духовного образования. Уже один этот указ свидетельствует о принципиальном неприятии императором реформы 1808–1814 гг., однако собственная коренная реформа не соответствовала бы характеру Николая I¹⁴⁵¹. Изменения он производил постепенно, высказывая свою позицию то по одному, то по другому конкретному поводу. Если два первых обер-прокурора в царствование Николая I не понимали этих своеобразных черт в характере и взглядах императора, то третий, граф Протасов (1836–1855), будучи генералом, прошедшим николаевскую школу военной дисциплины и единообразия, являлся как раз тем человеком, который вполне соответствовал устремлениям государя. В Комиссии духовных училищ, которая во многом действовала независимо от Святейшего Синода, а значит и от обер-прокурора, Протасов справедливо усматривал оплот «духа александровских реформ» и поэтому решил устранить ее. Комиссия не выказывала склонности пересматривать школьные уставы, как того требовал Протасов, изъявив лишь готовность создать специальную комиссию для обсуждения вопроса о существующих и подлежащих написанию учебниках. После этого Протасов испросил согласия императора на «реформу» духовных школ путем исправления их уставов или даже замены их новыми, но без участия комиссии.

Протасов начал с того, что разослал всем ректорам академий и семинарий циркуляр с поручением, «дабы они свободно изложили, как они понимают богословию и какие улучшения полагали бы внести в нее». Особое одобрение со стороны Протасова получили идеи ректора Вятской семинарии архимандрита Никодима Казанцева, который в 1838 г. был вызван в Петербург¹⁴⁵². Но выбор Протасовым своего ближайшего помощника оказался не слишком удачен. Архимандрит Никодим, человек весьма способный и знающий, придавал большое значение добрым отношениям с Московским митрополитом Филаретом, который смотрел на планы Протасова более чем сдержанно. Беседу с Протасовым Никодим записал по памяти с протокольной точностью, и эти его записи рисуют нам живой образ обер-прокурора и его царственного вдохновителя. Протасов разразился громовой речью против духовенства и преподавателей духовных учебных заведений. Существовавшая система обучения, по его мнению, не соответствовала ни целям государства в отношении народного просвещения, ни обязанностям Церкви по отношению к государству. «Вы учились не столько для себя, сколько для нас, – говорил Протасов. – Вы наши учители в вере. Но мы вас не понимаем. Ваша богословия очень выспренна. Ваши проповеди высоки… У вас нет народного языка. Вы чуждаетесь церковности. Практическое богослужение вам не известно. Вы почитаете низким для себя знать и изучить его, оттого смешите, вступая в священную должность. Не умеете ни петь, ни читать, не знаете церковного устава. Вас руководят дьячки, над вами издеваются начитанные мещане». Затем Протасов перешел к критике школьного дела. «В ваших школах нет специальности. Вы хотите быть и почитаться универсально учеными. Это ошибка. У нас всякий кадет знает марш и ружье; моряк умеет назвать последний гвоздь корабля, знает его место и силу; инженер пересчитает всевозможные ломы, лопаты, крюки, канаты. А вы, духовные, – продолжал гусарский генерал, – не знаете ваших духовных вещей! Вы изобрели для себя какой-то новый язык, подобно медикам, математикам, морякам. Без толкования вас не поймешь. Это тоже нехорошо. Говорите с нами языком, нам понятным, поучайте закону Божию так, чтобы вас понимал с первого раза последний мужик!». «Подумайте хорошенько и мне скажите, что нужно изменить в семинариях? – вопрошал далее обер-прокурор своего собеседника. – Как упростить существующие науки? Не нужно ли ввести новые, и какие именно? Не надобно ли иные науки сократить, а другие и вовсе выгнать? Помните: семинария не академия. Из академий идут профессоры: им много знать нужно. Из семинарий поступают во священники по селам. Им надобно знать сельский быт и уметь быть полезными крестьянину даже в его делах житейских… На что такая огромная богословия сельскому священнику? К чему нужна ему философия, наука вольномыслия, вздоров, эгоизма, фанфаронства?.. Пусть лучше затвердят хорошенько катехизис и церковный устав, нотное пение. И довольно!» Заключительные слова «декламатора», как называет его Никодим, решительно испугали архимандрита; это видно из его записей. «Ты не знаешь, – заявил Протасов, – когда я напомянул государю, что в духовных семинариях читают философию, государь с гневом и в недоумениях воскликнул: «Как? У духовных есть философия, эта нечестивая, безбожная, мятежная наука? Изгнать ее!» Архимандрит доложил обо всем бывшему тогда в Петербурге Московскому митрополиту Филарету, который, не находя от удивления слов, только повторял: «Куда идут? Чего хотят?» Все старания архимандрита Никодима составить по поручению обер-прокурора новый устав для семинарий успеха не имели¹⁴⁵³.

Учебный процесс Протасов намеревался упростить, ограничив в нем роль науки. Так как при осуществлении своих замыслов он не мог рассчитывать на поддержку духовного начальства, т. е. ученого монашества, он решил действовать самостоятельно. Начался период «вертопрахства», как заклеймил его архимандрит Никодим. 1 марта 1839 г. был опубликован Устав Духовно-учебного управления Святейшего Синода. В нем говорилось: «Вникая в необходимость тесной связи между управлением православной Церкви и воспитанием юношества, приготовляемого на священное служение оной, Мы признали за благо сосредоточить в Святейшем Синоде, как в едином главном духовном правительстве империи Нашей, высшее заведование духовно-учебною частью, которое доселе вверено было особой Комиссии духовных училищ, а надзор за повсеместным исполнением существующих по сей части законов вверить обер-прокурору Святейшего Синода»¹⁴⁵⁴. Установленный этим императорским указом надзор обер-прокурора de facto превратился в его безграничное господство над духовной школой, которое продолжалось, с незначительным ослаблением в 1867–1884 гг., вплоть до конца синодального периода.

Священник М. Морошкин, первый, кому довелось заглянуть в архивы Святейшего Синода, так характеризует «реформы» Протасова: «Поверхностно знакомый с сущностью и характером духовных дел, особенно духовного образования, Протасов более обращал внимание на внешний блеск и форму и мало заботился о внутреннем содержании»¹⁴⁵⁵. Во главе Духовно-учебного управления был поставлен А. И. Карасевский, один из руководящих чиновников Комиссии духовных училищ, «человек добрый, деликатный, незаносчивый». Он был слепо предан Протасову, точно выполняя все его предписания, и умел по одному намеку обер-прокурора угадывать его желания¹⁴⁵⁶.

Еще до указа 1839 г. Протасов начал «наводить порядок» в Петербургских Академии и семинарии. Об этом сохранились записки очевидца, профессора академии (1833–1852) Д. С. Ростиславова, работы которого, главным образом о духовном образовании и приходском духовенстве в 1830–1860 гг., не лишены, правда, некоторой тенденциозности¹⁴⁵⁷: Ростиславов разделял недовольство многих своих коллег, также не принадлежавших к ученому монашеству, засильем монахов в духовной школе и был склонен в обер-прокуратуре усматривать некоторый элемент «освободительного характера», ограждающий от власти епископов и ректоров. Тем убедительнее его описание отупляющей «военизации» Петербургской Академии и епархиальных семинарий, куда направлялись специальные ревизоры, например, в церковь приходилось ходить строем. Но были и положительные моменты, из которых Ростиславов называет улучшение питания, чистоту в спальных комнатах, обеспечение пусть и единообразной, но порядочной одеждой и практичная обстановка в рабочих помещениях, – все это было инициативой Протасова. Состояние, в котором Протасов застал Петербургскую Академию, было действительно во многих отношениях безрадостным: спальные помещения студентов были переполнены, содержались в беспорядке и служили одновременно рабочими комнатами, где готовились к лекциям. Протасов настоял на устройстве специальных спальных комнат, где, как и в кадетских корпусах, разрешалось находиться только по ночам. Если Петербургская Академия подчинилась новым правилам, то Московский митрополит решительно отказался вводить их. Поэтому Московская Академия смогла приобщиться к этим достижениям лишь позже. И вообще, порядки здесь были, по словам одного из студентов 40-х гг., «патриархальными и свободными», и только в начале 50-х гг. ректор Алексий Ржаницын (1847–1853), стремившийся улучшить условия быта студентов, ввел более строгий распорядок. Что касается митрополита Филарета, то он признал нестроения в академии лишь к концу 50-х гг., когда заявил, что из-за переполненности помещений студентам приходится выполнять свои задания, как на рынке¹⁴⁵⁸.

В провинциальных духовных школах положение было, разумеется, много хуже, чем в обеих столицах. Сравнивая мемуары начала 20-х и 50-х гг., легко видеть, как мало изменились за это время и условия жизни студентов, и сама система воспитания¹⁴⁵⁹.

В 1840 г. были изданы утвержденные Николаем «Новые правила» преподавания в семинариях, представлявшие собой точную копию беседы Протасова с архимандритом Никодимом. В годовом отчете обер-прокурора императору от 1840 г. отмечается, что согласно этим правилам из основных дисциплин семинарской программы наиболее важными для сельского священника являются пастырское богословие и гомилетика. Общеобразовательные предметы были сокращены, а философия сведена к логике и психологии, зато были включены новые предметы, «полезные для общежития», такие, как основы медицины, крестьянского хозяйства и естествознание; с 1843 г. в некоторых семинариях стали обучать иконописанию¹⁴⁶⁰. Во всех духовных школах курс обучения был рассчитан на шесть лет. Кроме того, чтобы избежать переполнения низшего класса семинарий (класса «риторов») готовившимися в псаломщики, для последних был организован дополнительный класс.

Избыточность учащихся в духовных учебных заведениях заставила Святейший Синод в 1850 г. отменить обязательное обучение сыновей духовенства непременно в духовных школах, открыв им доступ в школы светские. Еще ранее, в 1842 г., император разрешил принимать выпускников семинарий на государственную службу, отменив существовавшее ограничение, в силу которого выпускники, не принадлежавшие к духовному сословию, могли рассчитывать на место только в «ведомстве православного исповедания» (в качестве чиновников консисторий или учителей семинарий).

В 1836 г. было решено увеличить чрезвычайно маленькие штаты и оклады, особенно в семинариях и духовных училищах. Государственная казна выделила на эти цели дополнительно 468 225 руб., что дало возможность в последующие годы, при обер-прокуроре Протасове, применяясь к местным условиям, укрепить штатное содержание отдельных семинарий¹⁴⁶¹.

г) Целью реформы 1808–1814 гг. являлось повышение общеобразовательного уровня в духовных учебных заведениях и в то же время – развитие собственной русской богословской науки. Граф Протасов был в известном смысле прав, когда в беседе с архимандритом Никодимом утверждал, что учебные планы и уставы Комиссии духовных училищ плохо учитывали то обстоятельство, что большинство выпускников духовных школ призваны были стать приходскими священниками. Оптимистическая вера в ценность абстрактной науки мешала реформаторам-идеалистам вроде Евгения Болховитинова, Сперанского, Феофилакта Русанова или юного ректора пореформенной Петербургской Академии Филарета Дроздова опуститься до столь конкретной практической задачи. Требования к учителям и учащимся резко повысились. Через духовные училища и семинарии, связанные между собой как ступени единой системы, лишь небольшое число избранных, лучших учеников попадало в академии. Однако реформа в семинариях и в еще большей степени – в академиях замедлялась из-за нехватки студентов. В Московской Академии она была завершена в 1814 г., в Киевской – в 1819 г., в Казанской – в 1842 г. Последующее развитие сохранило лишь фрагменты задуманной идеалистами системы. Для многих 6–8 лет обучения было мало, и они, как и в предыдущем столетии, задерживались на школьной скамье гораздо дольше или же оставляли ее диаконами и псаломщиками¹⁴⁶². Зубрежка, бессмысленное затверживание наизусть вошли уже в привычку в духовных школах и были результатом метода обучения, не позволявшего ученику ни малейших отступлений от дефиниций и толкований учителя. От хорошего ученика не ждали ничего, кроме тупого повторения сказанного преподавателем. Еще печальнее, чем в школах низших ступеней, последствия такого метода были в семинариях. Учителя, преподававшего свой предмет в более свободной манере, вскоре начинали подозревать в недостаточном владении материалом или в вольнодумстве. Из высказываний Протасова в разговоре с архимандритом Никодимом можно заключить, что такого рода педагогика вполне соответствовала взглядам высшего начальства. Во всяком случае дело было не в неспособности учителей или учащихся. Именно с этой точки зрения следует рассматривать часто весьма критические отзывы учеников о своих преподавателях. «Профессора представляли из себя посредственность, – писал один бывший семинарист 40-х гг., – занимаясь исключительно чтением уроков по составленным заранее запискам». В семинариях в то время не читалось лекций, а задавались и выслушивались школьные уроки. Лишь несколько чудаков преподавали хорошо, но и те давали в сущности лишь объяснения к сказанному в учебниках или их конспектах¹⁴⁶³. Поведение этих последних, даже по мнению митрополита Филарета, противоречило Уставу семинарий. Такой взгляд начальства на методику преподавания не мог пробудить у преподавателей интерес к живому общению с учениками; более того, он вызывал, как замечает один из современников, апатию к наукам и даже к жизни¹⁴⁶⁴. В то же время нельзя забывать, что тем не менее многие ученые, которые во 2-й половине XIX в. внесли значительный вклад в науку, основы своих знаний (в особенности богословских) приобрели именно в семинариях после реформы 1808–1814 гг.¹⁴⁶⁵

До реформы преподавание богословия, философии и некоторых других дисциплин велось, как известно, на латыни, она же служила и разговорным языком. В конце 30-х гг. статус латыни был приравнен к другим предметам, а преподавание перешло на русский язык. По Уставу 1840 г. латинскому языку в семинариях отводилось только по три урока в неделю на первом и по два – на втором двухгодичном курсе. В академиях сохранилось лишь чтение трудных латинских и греческих авторов, грамматика же считалась уже изученной. Хотя латынь и потеряла свою прежнюю роль языка общения, ей все же придавалось большое значение. Так, в 1852 г. архиепископ Иннокентий Борисов жаловался на то, что в семинариях много времени, усердия и способностей тратилось на излишнее изучение латинского и греческого языков¹⁴⁶⁶. После реформы 1840 г. программа семинарий все еще оставалась очень обширной; много места в ней уделялось общеобразовательным светским дисциплинам. На первом двухгодичном курсе преподавались: 1) логика и психология, 2) русская литература, 3) всеобщая светская история, 4) алгебра, 5) геометрия в связи с топографией, 6) физика, 7) естественная история, 8) народная медицина, 9) обязательные языки: латинский и греческий, 10) факультативные – древнееврейский, французский и немецкий. В учебный план философского и богословского двухгодичного курса входили: 1) догматика, 2) нравственное богословие, 3) неправославные вероисповедания, 4) церковная риторика (гомилетика), 5) библейская и церковная история, 6) библеистика, 7) патристика, 8) литургика, 9) герменевтика, 10) церковное право и 11) история Русской Церкви.

Для преподавания всех этих предметов был необходим немалый учительский состав, который после реформы 1808–1814 гг. формировался почти исключительно из выпускников духовных академий. Он делился на две категории, статус которых принципиально различался, – ученых монахов и светских учителей; ко второй категории по своему положению принадлежало также небольшое число белых священников. По сравнению со своими коллегами ученые монахи обладали достаточно большими привилегиями¹⁴⁶⁷. Жалованье светских учителей в духовных училищах и семинариях было мизерным и едва увеличилось даже после реформы 1808–1814 гг. Лишь в редких случаях у них была перспектива в конце своей педагогической карьеры получить место инспектора духовного училища или дослужиться до почти недостижимой должности инспектора семинарии. Как правило же, должности ректоров и инспекторов в духовных школах средней и нижней ступени предоставлялись «академикам» из числа ученого монашества. Эти молодые люди 28–30 лет, облаченные в монашеское одеяние, но никогда не бывавшие в монастыре, не имевшие никакого педагогического опыта, оказывались начальниками над светскими учителями с долголетним педагогическим стажем. В случае каких-либо конфликтов ученые монахи могли всегда рассчитывать на поддержку епархиального архиерея или Святейшего Синода. В своих многочисленных высказываниях об ученом монашестве, преподававшем в академиях и семинариях, архиепископ Никанор Бровкович, сам вышедший из этой среды, рисует весьма неприглядную картину (см. § 12). Молодые карьеристы принимали постриг еще на студенческой скамье. По окончании академии они получали должности согласно аттестату: те, у кого он был лучше, могли сразу стать инспекторами семинарий, прочие начинали свою педагогическую деятельность учителями духовных училищ или семинарий. Как правило, через каждые два-три года следовал перевод на новое место с производством в инспекторы, а затем и в ректоры. Но и став ректором, ученый монах редко удерживался на одном месте. Из биографий епископов видно, что им приходилось ректорствовать поочередно в трех или четырех семинариях, по нескольку лет в каждой. Частая смена предмета преподавания не позволяла подготовить сколько-нибудь глубокого лекционного курса; уже по одной этой причине преподаватель попросту вынужден был буквально держаться существовавших учебников. Наряду с чтением лекций по догматике и руководством учебным заведением на плечи ректора ложились еще и другие административные обязанности. Так, например, ректоры в сане архимандрита зачастую привлекались к работе в духовных консисториях в роли «наблюдателей», в их задачу входила защита интересов монашества перед лицом членов консисторий, принадлежавших к приходскому духовенству¹⁴⁶⁸.

Идеологи реформы 1808–1814 гг. считали, что академии смогут лучше выполнять поставленную перед ними основную задачу – наряду с научной работой в области богословия готовить учительские кадры, – если преподаваемый курс будет носить единообразный авторизованный характер. Связанное с этим требование, чтобы преподаватели академии не читали собственных лекций, а скрупулезно придерживались определенных учебников, подчеркнуто строго выполнялось с начала 20-х гг., когда, если воспользоваться сравнением епископа Филарета Амфитеатрова, в то время еще либерала, «засушительный ветр» реакции едва ощущался. Когда же при Протасове реакция уже полностью восторжествовала, всякая научно-обоснованная критика в процессе обучения была запрещена, а богословская литература подвергалась беспощадной цензуре. Малейшее отклонение от традиционно принятого считалось преступлением. Архиепископ Никанор Бровкович рассказывает, как в начале его педагогической деятельности в Петербургской Академии в середине 50-х гг. ректор академии Макарий Булгаков сурово отчитал его за то, что он затронул в своих лекциях «щекотливые вопросы», – таким был тогда «метод академического преподавания». «Меня… разменяли на мелочь», – замечает владыка Никанор в заключение¹⁴⁶⁹. Московскую Академию начало реакции застало в тот момент, когда преподавание в ней, преодолев схоластику, находилось на взлете. Лекции по догматике ректора академии архимандрита Филарета Амфитеатрова, читавшиеся в 1816–1819 гг., студенты слушали с необычайным интересом. Профессор философии В. И. Кутневич читал свой предмет с «собственными комментариями». Архимандрит Кирилл Богословский-Платонов преподавал в 1819–1824 гг. догматику, почти не пользуясь учебником, прибегая вместо него к новейшей западноевропейской литературе. Его преемник, ректор архимандрит Поликарп Гайтанников (1824–1835), придерживавшийся тех же методов, встретил уже сопротивление со стороны митрополита Филарета и после конфликта с ним вынужден был оставить свой пост. Архимандрит Филарет Гумилевский, также отказавшись от учебника, предпочитал в своих лекциях по догматике опираться на современную католическую и протестантскую литературу по богословию¹⁴⁷⁰. Протоиерей А. В. Горский (1812–1876), принявший в 1864 г. курс догматики от архимандрита Филарета, не изменил манере своего предшественника.

Имя Горского неразрывно связано с историей Московской Духовной Академии. Ему она обязана своим расцветом и первенствующим положением среди других академий империи, которое она сохранила за собой до самого конца синодального периода. Через сто лет после реформы в академии о Горском писали: «Бесспорно, для Московской Духовной Академии громаднейшее значение имеет Александр Васильевич Горский, занимающий первое место за все время столетнего существования академии. Без преувеличения можно сказать, что все лучшее и светлое в академии идет от Горского и академия не утратит окончательно своей богословско-научной силы, пока в ней совершенно не иссякнет дух Горского»¹⁴⁷¹. Жизнь Горского полна своеобразия, которое так свойственно биографиям многих ведущих умов русской культуры¹⁴⁷². Он родился 12 августа 1812 г. в Костроме в семье семинарского учителя и учился в семинарии своего родного города. Во время инспекции 1828 г. его знания произвели такое впечатление на ревизовавшего семинарию иеромонаха Афанасия Дроздова, что последний взял его с собой в Москву. Без окончания богословского класса семинарии 16-летний Горский был принят в академию, которую закончил за четыре года. Сразу после этого вместе со степенью бакалавра (1833) он получил здесь доцентуру по церковной и светской истории. Со следующего года Горский читал только историю Церкви, а в 1839 г. стал ординарным профессором по этой дисциплине. Его предшественники на кафедре были людьми своеобразными: иеромонах Платон имел обыкновение развлекать своих слушателей чтением Гийона и Юнг-Штиллинга; лекции профессора Ф. А. Терновского-Платонова были так плохи, что его отстранили от преподавания, оставив ему одну светскую историю. В 1830–1833 гг. историю Церкви читал Филарет Гумилевский, сам только что окончивший академию. Кафедру церковной истории Горский занимал подряд 30 лет, вплоть до 1864 г. В 1860 г. митрополит Филарет захотел назначить его ректором академии, в связи с чем писал о нем следующее: «При несомненном достоинстве вообще он обладает по истории и древностям церковным сведениями, которые присоединили его к числу известных ученых»¹⁴⁷³. И по многочисленным воспоминаниям современников видно, как высоко ценил Горского весьма расположенный к критике митрополит и как часто он советовался с ним о делах академии¹⁴⁷⁴. Стремясь передать ректорство Горскому, митрополит Филарет тщетно старался склонить молодого профессора принять монашество, Горский же настаивал на рукоположении его в священнический сан, что было не принято в отношении неженатых. После серьезных колебаний митрополит в 1860 г. все-таки уступил желанию Горского, чтобы уже в том же году произвести его в протоиереи. В глазах митрополита принадлежность Горского к белому духовенству служила отныне препятствием для занятия им поста ректора академии. «Слышу, – писал Филарет обер-прокурору графу А. П. Толстому, – что некоторые желают, чтобы ректором академии был протоиерей Горский. Желаю сего и я и для сего предлагал ему вступить в монашество. Но он остался твердым в своем давно принятом расположении. Если угодно, чтобы он был ректором, то пусть будет мне поручено настоятельно предложить ему вступление в монашество. Ибо если он будет протоиереем ректором и у него будет в подчинении архимандрит инспектором, то это будет вступление, хотя еще мало приметное, но уже примерное для будущего, – вступление на путь желаемого некоторыми церковного переворота, чтобы вопреки древнему постоянному правилу поставить белое духовенство выше монашествующего и вверить управление протоиереям с их супругами, а архиереям оставить только рукоположение без рассуждения о достоинстве рукополагаемых. От такого управления нельзя ожидать ни единства, ни твердости, ни чистоты. Да не поколеблются опоры Дома Божия»¹⁴⁷⁵. Митрополит Филарет отстаивает здесь типичную для защитников ученого монашества точку зрения, которую, впрочем, разделяли почти все иерархи вплоть до последнего сторонника монашеской гегемонии – скончавшегося в 1936 г. митрополита Антония Храповицкого. Но, уступая новым веяниям 60-х гг., митрополит Филарет вынужден был наконец сдаться. В 1864 г. Горский был назначен ректором академии и оставался им до самой своей смерти 11 ноября 1875 г. На время его ректорства пришлась коренная перестройка духовного образования, закончившаяся реформой 1867–1868 гг., которая имела, может быть, даже большее значение, чем реформа 1808–1814 гг. Горский принимал непосредственное участие в ее подготовке и проведении. Но еще ранее под его руководством формировались преподаватели и ученые, которым впоследствии было суждено стать деятелями пореформенной духовной школы России.

В качестве преподавателя академии Горский прежде всего довел читавшиеся им курсы (в 1833–1864 гг. – «Всеобщая и русская церковная история», в 1862–1875 гг. – «Догматическое богословие») до научного уровня, подобавшего высшей школе. Благодаря своим хорошим отношениям с митрополитом Филаретом, который терпел его педагогические методы, потому что от Горского не приходилось опасаться ересей, ему удавалось выходить за рамки, очерченные Духовно-учебным управлением. Горский был из тех преподавателей высшей школы, которые владели вниманием аудитории и умели увлечь своих слушателей, вместе с тем он был выдающимся воспитателем, пользовавшимся огромным нравственным влиянием на студенчество. Архиепископ Алексий Лавров-Платонов, один из учеников Горского, ставший профессором церковного права в академии, рисует следующий образ своего знаменитого учителя: «Он учил нас трояким способом: всех вообще на кафедре, увлекая нас своими глубокими изысканиями, историческими картинами, блестящими характеристиками отцов и учителей Церкви (доселе не могу забыть его характеристики Оригена), затем он всех же нас учил на другой своей кафедре – в библиотеке. Это тоже драгоценнейшие для нас его лекции, коими он вводил нас в полное обладание литературою предмета. Но были еще его лекции – lectiones privatissimae [лекции сугубо частные (лат.)] – домашние. На эти лекции иногда он призывал нас поодиночке, по поводу прочитанных им наших рассуждений или для сообщения своих мыслей относительно данной темы»¹⁴⁷⁶. Особенно содержательны были лекции Горского по истории Церкви. Кроме историко-прагматического изложения материала он давал критический анализ источников, которые, сверх того, для наиболее яркого освещения предмета приводил в пространных выдержках. Профессор П. С. Казанский, слушавший Горского, когда тот только начинал свою преподавательскую деятельность, так рассказывает об этом: «Его лекции отличаются большею живостию, нежели печатанные его сочинения, где он исключает всякий порыв чувства и оставляет голый факт и сухое соображение… В наше время списки его лекций ходили по рукам и их немало распространилось по всей России. Достоинство этих лекций узнаешь только тогда, когда основательно изучишь предмет… Если принято в основание чужое сочинение, то по убеждению, что оно верно передает первоначальные источники… Для нас и почти для каждого он служит как бы справочным лексиконом»¹⁴⁷⁷. Полнота и многосторонность его знаний были поистине изумительны, и потому его влияние простиралось на все отрасли русского богословия. Из его школы вышли не только такие историки, как А. П. Лебедев и Е. Е. Голубинский, но и замечательные специалисты по патристике, догматике, церковному праву и т. п. Любимым предметом Горского была история Русской Церкви. Здесь им была проделана большая исследовательская работа, открыто и изучено много документов. И если он мало и неохотно публиковал свои труды, то виной тому была только его скромность. Особо интересовала его эпоха патриаршества. К сожалению, до нас дошли лишь наброски, но поля этих рукописей испещрены ценнейшими замечаниями, немало из которых заставляют задуматься и современного историка. Можно догадываться, что Е. Е. Голубинский многими своими научными достижениями обязан упомянутым lectiones privatissimae Горского, от которого он унаследовал и склонность к критическому прочтению источников. «Этот аскет-профессор, этот инок-мирянин, с подвижническою жизнью соединявший общительную гуманность и готовность всякому служить своими знаниями и трудами, это было необыкновенное явление. Оно едва ли повторится», – писал о Горском Н. П. Гиляров-Платонов¹⁴⁷⁸.

Важным следствием академической деятельности Горского стал подъем уровня преподавания в тех многочисленных семинариях России, где оказывались его ученики. Надо также заметить, что к процветанию Московской Академии в эпоху реакционных нападок был причастен также митрополит Филарет, который в роли попечителя, а иногда и довольно строгого опекуна оградил ее от неоднократных попыток начальственного вмешательства.

Значительную роль в жизни академии в период 1814–1867 гг. играла профессура по философии, не любимая вышестоящими властями, которым она внушала недоверие. Основы ее авторитета были заложены, без сомнения, В. И. Кутневичем, первым профессором кафедры философии Московской Академии. Он был, как то видно из материала, собранного историком академии С. К. Смирновым, прекрасным знатоком и приверженцем современной немецкой философии, который умел вызвать у студентов живой интерес к своему предмету, несмотря на то что лекции читались на латинском языке. Кутневич преподавал в академии с 1815 по 1824 г.¹⁴⁷⁹ Его преемник протоиерей Ф. А. Голубинский (1797–1854), как и Горский, был уроженцем Костромы. Сын псаломщика, сумевшего впоследствии стать священником в Костроме, Голубинский поступил в 1806 г. в семинарию, а в год ее окончания был «информатором», т. е. ассистентом учителя греческого языка. В следующем году он стал студентом только что реформированной Московской Духовной Академии, которую закончил в 1818 г. со степенью магистра, после чего, по рекомендации Кутневича, был назначен бакалавром по кафедре философии, а с 1820 г. преподавал также немецкий язык. В 1822 г. Голубинский стал экстраординарным, а в 1824 г. – ординарным профессором философии, каковым оставался в академии в течение 30 лет, вплоть до своей смерти. В 1828 г. он был рукоположен в священника, а в следующем году стал протоиереем¹⁴⁸⁰. Еще в студенчестве Голубинский вместе с несколькими товарищами организовал с разрешения инспектора «Общество научных дискуссий», которое отличалось от позднейших университетских семинаров по сути дела лишь отсутствием руководителя из числа преподавателей. Сохранился незаконченный отчет Голубинского о собраниях общества в первые три месяца его существования (март-июнь 1816 г.) – интересное свидетельство научных интересов тогдашней академической молодежи. О мотивах основания этого общества Голубинский писал следующее: «Часто в часы досуга они (студенты. – Ред.) любили с дружескою свободою и откровенностью говорить, что каждый думал о предметах их учений; иногда читали друг перед другом свои сочинения и судили о них»¹⁴⁸¹.

В годы профессорства Голубинский пользовался в академии большим уважением – как ученый, как педагог и как человек. По свидетельству одного из студентов, «Федор Александрович был главою наставников, столпом академии и патриархом философов… Он говорил лекции просто, внятно, не столько с одушевлением, сколько с самоуглублением, как бы рассуждая сам с собою. Знал он бездну, но блестеть не любил и не увлекал молодых слушателей; с большим вниманием стали бы его слушать люди более разумные и знающие. Особенно он любил распространяться о древней философии, об индийцах и китайцах, о Платоне… Должно заметить еще, что он был весьма осторожен в словах, боялся говорить нам много о новых немецких системах, хотя знал их весьма основательно. Правда, читал он нам о Гегеле, но не дал полного понятия о нем, потому что читал одну логику Гегеля… Он знал в совершенстве древнюю классическую литературу, новую немецкую и французскую, древнюю и новую философию, многих святых отцов, глубоко изучил Священное Писание; но свои познания не высказывал; свои мнения выражал нерешительно, осторожно и как бы неискренно; но все чужие мнения он знал основательно, разумеется, ученые»¹⁴⁸². Голубинский, как и многие его современники, очень интересовался немецкой философией и протестантским богословием. Когда в начале своей преподавательской деятельности он преподавал немецкий язык, то заставлял студентов переводить сочинения Арндта, снабжая их собственными религиозно-философскими комментариями. На барона Хакстхаузена (Haxthausen), немецкого католика, после беседы с Голубинским большое впечатление произвели его познания в области немецкой философии, и прежде всего знание Гегеля и Шеллинга¹⁴⁸³.

В 1852 г. начальный курс философии перешел к В. Д. Кудрявцеву-Платонову (1828–1891), который в 1854 г. принял от Голубинского и все остальные его курсы. Он читал менее эклектично, чем его предшественник и учитель. Плоды его трудов появились лишь после реформы академии и введения нового устава, в разработке которого он участвовал.

К столпам академии принадлежал также профессор математики протоиерей П. С. Делицын, один из основателей «Общества научных дискуссий». Его деятельность бела весьма разносторонней. Начинал он ее преподавателем французского языка, занимаясь со студентами переводами Боссюэ. Главной его заслугой перед академией стали переводы сочинений отцов Церкви, которые с 1843 г. начала издавать академия. В течение 20 лет Делицын перевел почти все запланированные 42 тома, и всякий, кто берет в руки это издание (в котором, кстати говоря, имя переводчика не указано), бывает обрадован точностью перевода и ясностью языка, учитывающего к тому же и особенности стиля каждого из авторов. Наряду с этим Делицын много лет работал в духовной цензуре¹⁴⁸⁴.

Выпускник Петербургской Академии Е. В. Амфитеатров (1815–1889), бывший долгие годы (начиная с 1839 г.) профессором эстетики и литературы, пользовался известностью как опытный педагог и талантливый лектор. Высок был его нравственный авторитет среди студенчества. По отзыву одного из его учеников, он обладал счастливой способностью превращать в свою собственность все, что встречалось ему в богатой иностранной литературе, так что рассказы о явлениях и лицах из мира искусства и литературы, которые он черпал у французских и немецких авторов, казались его собственными творениями. Лекции Амфитеатрова, писал другой, были мастерски составлены, точны и не особенно многословны. Их содержание вызывало у нас большой интерес. Историю литературы Амфитеатров рассматривал с эстетической точки зрения, приводя массу цитат из произведений выдающихся писателей. Еще учителем семинарии, он с особым воодушевлением говорил о Гомере, Данте, Мильтоне и других великих поэтах, теперь же вводил своих студентов в мир современной русской литературы, читал им Пушкина, Жуковского и только что вышедшие «Мертвые души» Гоголя, в то время как курсы русской литературы в Московском университете не выходили за пределы XVIII в.¹⁴⁸⁵

Сложнее складывалась судьба другого значительного ученого, профессора Н. П. Гилярова-Платонова (1824–1887). Он начал свою академическую деятельность в 1848 г., когда эпоха Протасова достигла своего апогея. Гиляров-Платонов читал герменевтику, неправославные исповедания, историю ересей и расколов в Церкви, но по желанию митрополита Филарета должен был оставить чтение лекций о расколе из-за своей «либеральной» критики позиции православной Церкви. Вследствие поданной им докладной записки с требованием веротерпимости в отношении старообрядцев он был в 1854 г. уволен из академии. В 1856–1863 гг. этот высокообразованный человек с независимым характером служил в Москве цензором. «Широта его взглядов, смелое направление мысли, дисциплинированное духовной школой, делали то, что многие повременные издания и литературные работы держались и видели свет только благодаря отваге цензора, в существе дела благонамеренного, хотя и не всегда согласного с конкретными требованиями высшего цензурного начальства»¹⁴⁸⁶.

В Московской Академии начинал свою неудачную карьеру архимандрит Феодор Бухарев (1824–1871), который принадлежал к самым одаренным и интересным личностям из числа получивших образование в духовной школе. Это трагическая фигура среди ученого монашества, о теневых сторонах которого с такой горечью говорил архиепископ Никанор Бровкович. Сначала Бухарев учился в Тверской семинарии, где обратил на себя внимание своими способностями, а затем – в Московской Академии. В надежде посвятить себя всецело богословским занятиям он в возрасте 20–21 года постригся в монахи, так как, по его собственному позднейшему признанию, был болезненным и углубленным в самого себя. По окончании академии он в качестве бакалавра начал преподавать Ветхий Завет и в 1846 г. стал экстраординарным профессором по этой дисциплине. Однако Феодор не был предназначен для роли лектора, ибо не мог удержаться в рамках учебного предмета, не давая воли своему личному интересу к тем или иным темам. На студентов он производил скорее впечатление талантливого проповедника собственных идей. Для самого Бухарева чтение лекций являлось делом побочным: он всецело посвятил себя работе над комментарием к Апокалипсису, который по завершении был передан для просмотра митрополиту Филарету. Взгляды, развиваемые в комментарии Бухарева, насторожили митрополита; он явился на один из проводившихся архимандритом экзаменов, и впечатление, которое он вынес оттуда – и от ответов студентов, и от объяснений Бухарева, – было столь неблагоприятным, что Филарет настоял на его переводе на кафедру догматики Казанской Академии (1855). Незадолго до кончины архимандрита Бухарева его коллега профессор Казанский так писал о нем: «Об Апокалипсисе была переписка у А. М. Бухарева с митрополитом Филаретом. Я читал ее и не мог не признать, что Бухарев был правее митрополита… Александр Михайлович Бухарев пылкая голова, но туманная. На его попытку объяснить Апокалипсис я смотрю как на пункт помешательства… Любовь Христа, примиряющая всех и все, – вот основной пункт книг и статей Бухарева. Он живет сам в мире идеальном, все надеясь своими идеями пробудить человечество к лучшей жизни… Действительно, из среды монашествующих случалось мне слышать мнение, что после Священного Писания сочинение о. Феодора первое… Когда он служил у нас профессором, его обирал служитель до того, что не только без копейки денег оставлял его, но и книги его продавал. И о. Феодор усматривал во всем этом чуть не действие Духа Божия, двигавшего руками вора»¹⁴⁸⁷. По оценке архиепископа Саввы Тихомирова, который, будучи консерватором, отнюдь не разделял богословских взглядов Бухарева, это был человек «с живыми способностями и горячим сердцем»¹⁴⁸⁸. Феодор Бухарев, заключает его биограф, был исключительным явлением в истории Русской Церкви. «Богословие Бухарева не следует изучать в отдельности, как, например, истолковательное, догматическое, нравственное, обличительное. Оно едино, потому что это живое богословие; отличительная его особенность не в логических схемах, совершенно согласных с общими построениями православного богословия, а в своеобразном душевном устроении автора, которое обнаруживается во всех его суждениях по богословским вопросам»¹⁴⁸⁹.

Эти особенности и определяли его судьбу как человека и писателя, который позволял себе суждения, извинительные разве что для светского богослова, но никак не для ученого монаха. На чрезвычайно злобную, клеветническую критику архимандрит Феодор реагировал, к слову сказать, с таким истинно христианским смирением, что другим представителям ученого монашества было впору только устыдиться. По мнению Г. Флоровского, Бухарев является жертвой конфликта двух течений, типичных для 60-х гг., – «столкновения косности и мечтательности», – конфликта, определившего судьбы столь многих его современников¹⁴⁹⁰. В этой связи его перевод в Казань предстает в новом свете, тем более что своеобразная литературная манера Бухарева вызвала беспокойство митрополита Филарета еще в 1848 г., когда Бухарев представил ему рукопись своих «Трех писем к Гоголю», написанных после выхода «Переписки с друзьями» Гоголя. В Казани Бухарев снискал себе симпатии студентов и всего образованного общества, которому нравились его проповеди. Популярностью пользовались его вечера; в этом «оазисе» искали разъяснения многочисленным проблемам, угнетавшим людей 50-х гг., но не находившим свободного публичного обсуждения в неподвижной атмосфере николаевского режима. Правда, абстрактно-теоретические и мечтательно-мистические рассуждения Бухарева лишь в малой степени удовлетворяли эти запросы¹⁴⁹¹. Такого рода деятельность Бухарева вызвала неудовольствие начальства, и его назначили – весьма характерная примета того времени! – как в свое время и профессора Гилярова-Платонова, членом новообразованного Комитета по духовной цензуре в Петербурге. Здесь Бухареву довелось осуществлять цензуру журнала «Домашняя беседа» В. И. Аскочевского, который в своем журнале в необычайно вульгарной форме нападал на Бухарева и на ученое монашество вообще. Миролюбие, смирение и объективность не позволили Бухареву вычеркнуть эти грубости. Они были столь недостойны, что конференция Московской Академии возбудила судебное дело по обвинению в оскорблении. Особо яростным нападкам Аскочевского подверглось сочинение Бухарева «О православии в отношении к современности», вышедшее из печати в 1861 г. Аскочевский называл автора еретиком и осыпал его ругательствами. И эту «критику» Бухарев беспрепятственно пропустил в печать, ограничившись лишь тем, что в журнале «Сын Отечества» дал свои возражения. Последовали новые атаки, и общественность была оповещена, что в ближайшем будущем Бухарев намеревается опубликовать еще более опасную книгу об Апокалипсисе. Возникшие по этому поводу толки заставили Бухарева забрать из типографии свою рукопись. Тем не менее он был уже до такой степени скомпрометирован, что его уволили с должности цензора и отправили в Никитский монастырь в Переяславле, обязав никаких своих сочинений впредь не печатать. Для расшатанных нервов архимандрита это было слишком: он заявил, что желает сложить с себя монашеский сан, так как обет безусловного послушания стесняет его в борьбе с несправедливостью своего церковного начальства. За это его ославили отступником, что еще более угнетало его. Последние годы жизни Бухарев провел в материальной нужде: гонорары за редкие публикации были слишком ничтожны, чтобы обеспечить существование, тем более человека, уже женатого. Он умер в апреле 1871 г.¹⁴⁹² Судьба Бухарева обнажила прежде всего проблемы ученого монашества, но она указала также на необходимость реформирования духовного образования: господствовавшие в нем воззрения не соответствовали требованиям времени.

Старейшая из академий, Киевская, была преобразована на основе нового учебного плана в 1819 г. После этого около десяти лет она испытывала недостаток в преподавателях. Новый подъем начался лишь в ректорство архимандрита Иннокентия Борисова (1830–1839)¹⁴⁹³. Он окончил Киевскую Академию в 1823 г., став ее первым магистром, и был назначен инспектором Петербургской семинарии. В том же году он принял монашество и, уже будучи иеромонахом, стал бакалавром богословия в Петербургской Академии. К началу 1826 г. Иннокентий – экстраординарный профессор, а два месяца спустя – архимандрит. На его проповеди в Казанском соборе и в Александро-Невской лавре собиралось множество народу, а появление их на страницах академического журнала «Христианское чтение» разом повысило его тираж. Неблагоприятным следствием популярности архимандрита Иннокентия как проповедника стала критика, которой подверглись его лекции в академии. За свою склонность к философскому обоснованию догматических положений он был обвинен в ложном толковании православия. Вот что пишет Д. С. Ростиславов, знавший Борисова как инспектора и профессора, в своих воспоминаниях о студенческих годах: «Борисов… занимался с большим усердием богословскою иностранною литературою; можно сказать, что он прочитал все, что тогда выходило замечательного в ней, принадлежало ль это тогдашним рационалистам и неологам или защитникам католической и протестантской догмы. Но кроме того, с не меньшим, может быть, усердием он занимался философией, историей, эстетикою, археологией и пр. …Будь сказано не в обиду почитателям покойного митрополита Филарета Дроздова, ученость Борисова была многостороннее, объемистее и современнее учености Московского святителя. Последний мог удивлять всякого чрезвычайно обширным знанием богословия и сочинений отцов Церкви. Но на первого с удивлением смотрели профессоры Киевского и Харьковского университетов, приглашавшиеся к нему на вечера для ученых бесед большею частию о предметах всех почти, а не одних богословских наук… На профессорской должности Борисов был не сухим теоретиком, тяжелым немецким гелертером[] , но оратором, который воодушевлен и увлечен своим предметом и умеет также воодушевлять и увлекать им своих слушателей… Лекции его… были глубоко обдуманы и излагались в строгой систематической связи». Сначала Иннокентий Борисов читал апологетику и экклезиологию, позднее, в свой последний петербургский год, – догматику. При этом он «смело касался рационалистических идей, конечно, оценивал и критиковал их, как прилично наставнику духовной академии, но и не ратовал против них, как фанатик. Студенты были увлечены этими лекциями, заслушивались их и выходили из класса в полном очаровании от них». Будучи затем ректором Киевской Академии, которую он привел к новому расцвету, он и здесь пленял слушателей своими лекциями¹⁴⁹⁴.

После продолжавшегося всего один год ректорства архимандрита Иеремии Соловьева во главе Киевской Академии стал архимандрит Димитрий Муретов (1811–1883), который был ректором в продолжение 10 лет (1840–1850)¹⁴⁹⁵. Он был сыном церковнослужителя, учился в Киевской Академии и окончил ее в 1835 г. со свидетельством лучшего и по способностям, и по знаниям. Его учитель, ректор академии Иннокентий Борисов, доверил ему как бакалавру преподавание Священного Писания и герменевтики. В 1837 г. Борисов передал Муретову, уже в 1835 г. принявшему монашество, и свои лекции по догматике, в которых последний вскоре превзошел своего учителя, отказавшись от ошеломлявшей смелости его выводов и дефиниций, равно как и их схоластического формализма. Лекции Муретова отличались глубиной и философской точностью. Их содержание покоилось на добротном историческом фундаменте. По скромности Муретов не печатал своих работ по догматике, и большой удачей можно считать уже то, что сохранились по крайней мере записи некоторых его лекций, сделанные одним из его учеников (Н. Д. Оглоблиным). «В лекциях своих и богословскую проблематику стремился он свести к ее духовным истокам, к духовному опыту, – писал Г. Флоровский. – И всегда у него чувствуется вся вопросительность испытующей мысли. Мировоззрение Димитрия приходится восстанавливать теперь по его проповедям. Проповедовать он очень любил, и всего более именно на догматические темы. Говорил он очень просто, но в простых, почти наивных, словах умел выразить всю точность религиозных созерцаний, вскрыть внутреннюю перспективу даже в обыденных мелочах. Димитрий напоминает всего больше именно Филарета Московского – и своей догматической пытливостью, и силой, и последовательностью рассуждающей мысли, и своим даром пластических определений… В богословии Димитрий был именно философ прежде всего. Он исходил из данных Откровения, из свидетельства слова Божия, и затем сразу же переходил к спекулятивному раскрытию смысла и силы догмата. Он не был историком, хотя и придерживался исторического метода в изложении догматики»¹⁴⁹⁶. К числу его учеников принадлежал и Макарий Булгаков. В какой степени догматика последнего испытала влияние Муретова, сказать трудно. Возможно, он пользовался записями лекций своего учителя¹⁴⁹⁷. Среди профессоров философии в этот период первым был священник И. М. Скворцов (1795–1863), который по окончании (в 1817 г.) Петербургской Духовной Академии преподавал сначала в Киевской семинарии, а затем, с 1819 по 1849 г., – в академии. Скворцов оставил после себя большое число работ по истории философии и разбор философии Канта, но своей популярностью он был обязан в первую очередь лекциям по церковному праву, которые читал в Киевском университете. Он состоял в тесной дружбе с архимандритом Иннокентием Борисовым, впоследствии переписывался с ним. Влияние Борисова на его идеи несомненно. «Философия во всей ее силе нужна в академии, – писал Скворцов своему другу. – Это потребность века, и без нее учитель Церкви не будет иметь важности пред своими учениками»¹⁴⁹⁸. Борисов и Скворцов действительно пробудили в студентах академии живейший интерес к философии. Многие будущие исследователи и профессора философии духовных академий и университетов в 30–50-х гг. учились именно в Киевской Академии¹⁴⁹⁹.

Петербургская Академия, где преподаватели сменялись особенно часто, в пореформенный период могла похвастаться лишь немногими значительными богословами. Действительно достойны упоминания лишь Филарет Дроздов (1812–1819) и Григорий Постников (1819–1822). И в позднейшее время профессора философии ничем не блистали. Такой признанный специалист по догматике, как Никанор Бровкович, писал в 40-х гг.: «Я… видел, что в нашей системе и то, и другое, и третье с точки зрения так называемой науки представляется далеко не столь прочно, как представлялось до сей поры с точки зрения ригористического православия»¹⁵⁰⁰. Однако он полон глубокой признательности ректору архимандриту Макарию Булгакову (1850–1857) за его лекции по догматике: Макарий дал плодотворный толчок развитию богословской науки. Хотя его лекции, по мнению Никанора Бровковича, были не столь хороши, как его публикации, но просты и ясны, и вообще он был великим учителем!¹⁵⁰¹ Наиболее выдающимся научным достижением Булгакова явилось не «Православное догматическое богословие», а «История Русской Церкви», обеспечившая ему почетное место в русской науке. Суждения современников о нем весьма различны. Ряса ученого монаха и высокое положение в иерархии часто казались Макарию не поддержкой, а бременем, помехой в его научной работе. «Как надоело мне архиерейское служение. Мне ничего так не хочется, как только побыстрее уйти на покой!» – писал он в одном из писем уже в 1867 г. По оценке его биографа Ф. И. Титова, Макарий Булгаков принадлежал к наиболее прогрессивным среди епископов 60-х и 70-х гг. «Макарий Булгаков был иерарх широкого кругозора, светлых взглядов и редкой терпимости к мнениям и убеждениям других, в том числе и своих противников, которых у него было немало»¹⁵⁰². Его «прогрессивные» воззрения наталкивались на особое неприятие со стороны консервативных иерархов, в то время как многочисленные карьеристы с завистью наблюдали за тем, как он безо всяких усилий достиг своего высокого положения. Ему покровительствовал и оказывал явное предпочтение перед другими епископами обер-прокурор граф Д. А. Толстой, ценивший прогрессивность (разумеется, весьма относительную) его взглядов. Большое возмущение вызвало участие Макария Булгакова в разработке реформы церковного суда в 1870 г.¹⁵⁰³ Стараниями его противника, профессора Московской Академии А. Ф. Лаврова-Платонова, реформа была погублена. Впоследствии Лавров, будучи викарием Московской епархии, оказался в подчинении у митрополита Макария, который доверил управление своей епархии епископу Алексию (таково было теперь имя Лаврова), чтобы сберечь время для работы над «Историей Русской Церкви»¹⁵⁰⁴.

Среди профессоров Петербургской Академии заслуживает упоминания также Иоанн Соколов (1818–1869). На его развитие оказали влияние его учителя по Московской Академии – Филарет Гумилевский, А. В. Горский и Ф. А. Голубинский. По окончании академии Соколов остался в ней читать этику, пастырское богословие и библеистику. Затем он был переведен в Петербургскую Академию, где в течение десяти лет читал церковное право, после того как, несмотря на резкую критику митрополита Филарета, получил степень доктора богословия за «Опыт курса церковного законоведения»¹⁵⁰⁵. В 1855–1857 гг. он был ректором Петербургской семинарии, а в 1864–1867 гг. – Петербургской Академии, в промежутке между этими назначениями побывав в Казани в качестве ректора тамошней академии. Затем, вплоть до своей ранней смерти, он был епископом Смоленским. Со временем его перевода в Казань совпало, кстати говоря, назначение Макария Булгакова епископом Тамбовским. Архимандрит Порфирий Успенский, который и сам немало претерпел из-за консерватизма иерархии, в своем интересном дневнике писал по этому поводу: «Бывает несчастное время, когда стесняют круг благотворной деятельности даровитых людей. Таково наше время. Недавно отсюда услали в Казань умного ректора Петербургской семинарии архимандрита Иоанна и на место сокола посадили ворону, архимандрита Нектария, вызванного из Киева на чреду священнослужения. Ректора академии преосвященного Макария удалили в Тамбов, где он будет судить пьяных церковников и где едва ли продолжит историю нашей Церкви, которой только первые три части обнародованы на днях. Он не имел счастья понравиться новому митрополиту-ригористу»¹⁵⁰⁶. Митрополитом, о котором идет здесь речь, был Григорий Постников. В воспоминаниях Московского митрополита Леонтия Лебединского (1891–1893), ученика Иоанна Соколова, есть сведения и о том, чем же именно последний заслужил немилость митрополита Григория: «Каноническое право преподавал Иоанн Соколов… уроки его мы слушали с удовольствием. Очень даровитый, он имел смелый полет мыслей и здоровую голову. Из скучного по-видимому предмета он умел сделать весьма интересный по манере изложения. В преподавании он много отличался от Макария (имеется в виду Макарий Булгаков. – И. С.), говорил довольно медленно, возбуждал вопросы и решал их превосходно. Особенно он обладал и критическим талантом. Помню, когда он разбирал «Духовный регламент», мы были в восторге. О. Иоанна мы по справедливости, думаю, считали выше Макария по его глубокому и самостоятельному уму. К сожалению, своеобразный характер о. Иоанна и его нередко страстные выходки много повредили ему и замедлили ход по службе. Жаль, что этот умный человек не пожил дольше в архиерействе». И Никанор Бровкович, также ученик Иоанна Соколова, подчеркивает его солидные познания и талант лектора. Он метко характеризует Иоанна как ученого монаха, страдавшего «мировой скорбью». Его нервозность была прямо-таки болезненной и стала одной из причин того, что он буквально сгорел в огне возбуждения, охватившего духовную жизнь России в 60-х гг. (см. § 9)¹⁵⁰⁷.

Нельзя не вспомнить и преподавателя философии Петербургской Академии Ф. Сидонского (1805–1873). Он был выпускником этой академии, а с 1833 г. – профессором философии, однако должен был оставить кафедру уже в 1835 г. В 1864 г., когда он уже был священником, его пригласили на должность профессора философии в Петербургский университет. В академии он читал историю философии, этику и естественное право, причем был первым, кто делал это на русском языке. На устаревшие, но по-прежнему официально принятые учебники Баумайстера и Винклера (Winkler), внушавшие отвращение студентам, он не обращал внимания. В свои лекции Сидонский вводил «многие из тех идей, которые в то время занимали немецких и французских мыслителей, через это затрагивал и поддерживал любознательность студентов и пробуждал в них стремление к философскому мышлению»¹⁵⁰⁸. Деятельность Сидонского продолжил В. Н. Карпов (1798–1867), ученик Скворцова по Киевской Академии. Карпов составил себе имя переводами и анализом диалогов Платона. Хотя он и старательно следил за тем, чтобы как-нибудь не отклониться от православия, совсем избежать подозрений в этом ему не удалось. Один из его коллег по академии, профессор Ростиславов, рассказывает, что митрополит Филарет Дроздов однажды задал Карпову в присутствии митрополита Серафима Глаголевского вопрос, ведет ли разум к религии, на что тот ответил вполне утвердительно, обезоружив недоверчивых иерархов. Так или иначе, в Петербургской Академии он удержался и преподавал в ней 34 года. В области философии он стремился создать собственную систему, базировавшуюся на христианстве и отвергавшую рационализм¹⁵⁰⁹.

Из многочисленных учеников Карпова, на которых он имел влияние, наиболее выдающимся был Никанор Бровкович (1826–1890), борец против позитивизма и представитель христианского идеализма¹⁵¹⁰. Его очень интересные воспоминания, вышедшие только в 1900 г. под заглавием «Биографические материалы», содержат сведения (отчасти уже приведенные нами) об его учителях в академии – Макарии, Карпове и Иоанне Соколове, есть в них также упоминавшиеся здесь критические размышления об ученом монашестве, к которому он и сам принадлежал еще со студенческих лет (1847–1851), приняв постриг в 1850 г. Богословские взгляды Никанора Бровковича, как и мировоззрение в целом, сделали его противником господствовавшей в академии системы обучения. Когда в своих лекциях по апологетике он осмелился привлечь современных философов, например Фейербаха и Штрауса, то оказался в конфликте с ректором Макарием Булгаковым. С тех пор за его деятельностью следили с недоверием, что стало для него большой помехой в карьере. Вместо «опасной апологетики» ему пришлось более пяти лет, пока он оставался преподавателем Московской Академии, читать введение в православное богословие, причем строго придерживаясь учебника Макария Булгакова, вышедшего в 1847 г. В последующие 14 лет Никанор был поочередно ректором трех семинарий, а затем, в 1868–1871 гг., – ректором Казанской Академии, последним ректором дореформенного периода. Сомнительная репутация его как богослова мешала ему даже в обер-прокурорство графа Д. А. Толстого, который пять лет продержал его в викарных епископах. Настоящей причиной этих трудностей было превосходство Никанора над своими собратьями по ученому монашеству и иерархами как по талантам, так и по знаниям и проповедническому дару. Он был личностью с сильно выраженными индивидуальными чертами, что в России, и в особенности в среде русской иерархии, так часто принимали за признак либерализма, а от такого ярлыка было трудно избавиться всю жизнь. Случай помог ему стать наконец архиепископом. Проповедь о пользе войны, которой он в действительности не произносил, доставила ему расположение обер-прокурора К. П. Победоносцева, а благодаря «светской манере», с какой он держался при встрече с супругой Александра III во время маневров в Елизаветграде в 1884 г., он снискал себе высочайшую благосклонность¹⁵¹¹.

Другим значительным ученым, деятельность которого приходится на начало рассматриваемого периода, был протоиерей Г. П. Павский (1787–1863). Он принадлежал к первому выпуску Петербургской Академии после реформы 1808–1814 гг. и затем получил кафедру древнееврейского языка. После рукоположения в священника ему предложили также должность профессора богословия в Петербургском университете и поручили преподавание закона Божия цесаревичу Александру Николаевичу. «Павский был филолог прежде всего – у него был филологический дар и чутье. Он полюбил еврейскую Библию со всем жаром ученой страсти». Наряду с семитскими языками Павский прекрасно владел немецким, французским и английским, а также санскритом и даже исландским. Он знал всю языковедческую литературу своего времени, посвященную Ветхому Завету. Вот как пишет один из его учеников о значении его учебной деятельности в 20–30-х гг.: «Будучи профессором еврейского языка, он, по-видимому, не мог иметь большого влияния на студентов, а между тем доставлял им пользы в научном отношении едва ли не более, нежели все наставники по богословию (за исключением немногих), – это происходило от метода его преподавания. Прочитавши в несколько классов грамматику еврейского языка, он для перевода брал какого-либо пророка, сам разбирал или помогал студентам разбирать прежде всего буквальный смысл его и после сопровождал разбор филологическими и богословскими замечаниями, которые всегда интересовали студентов»¹⁵¹². Таким образом за несколько лет Павский перевел на своих занятиях весь Ветхий Завет. Изданные литографическим способом в 1828 г. конспекты одного из его студентов получили широкое хождение во всех академиях. Содержание своих занятий с наследником Павский издал двумя небольшими книжками: «Христианское учение в краткой системе по предварительном понятии о религии, Откровении и Библии», и «Начертание церковной истории». Когда об этом узнал Петербургский митрополит Серафим, он попросил просмотреть эти книги митрополита Филарета, который нашел в них «неясность и сбивчивость в понятиях». Вслед за тем Серафим потребовал от Павского объяснений и представил их вместе с замечаниями Филарета императору Николаю I. Императору объяснения Павского не понравились, в результате чего последнему пришлось оставить и службу при дворе, и профессуру. Император определил ему пенсию, которая позволяла Павскому отныне целиком посвятить себя научной работе. Это произошло в 1835 г., а вскоре, в 1841–1842 гг., в связи со своим переводом Ветхого Завета Павский столкнулся с новыми трудностями. Иеромонах Агафангел Соловьев поднял вокруг этой работы, существование которой благодаря многочисленным копиям отнюдь не могло быть тайной, большой шум, повсюду трубя о том, что перевод в отдельных своих частях неверен и искажает смысл Священного Писания; это вынудило церковные власти вмешаться¹⁵¹³. Ниже мы еще скажем более подробнее об этом «деле Павского», которое, как и первое, наглядно демонстрирует те трудности, какие приходилось испытывать, работая в области богословской науки.

Такой же внезапный конец преподавательской карьеры ожидал и профессора литературоведения протоиерея К. И. Делекторского († 1842). Как священнослужителю ему приходилось выступать с проповедями в церкви Министерства внутренних дел. Он ненавидел «семинарскую риторику», говорил живо и просто, не боясь указывать и на пороки столичного аристократического общества. Протоиерей И. Базаров вспоминал, как император Николай сказал однажды священнику: «Батюшка, Вы еще слишком молоды, чтобы быть обвинителем», на что Делекторский ответил: «Ваше Величество, я не ведаю, когда Бог призовет меня на Суд Свой. Пока свет сияет, я должен работать над тем, чтобы спасать души моих слушателей». В 1835 г. Делекторский был уволен из академии¹⁵¹⁴.

Казанская Академия была реформирована позднее, чем все другие; она возобновила свою деятельность лишь в 1842 г. Обер-прокуроры Нечаев и Протасов затягивали открытие преобразованной академии якобы из-за отсутствия средств, в действительности же – из характерных для николаевской эпохи соображений: умножение такого беспокойного элемента, как студенчество, было политически нежелательно. И только Казанскому архиепископу Владимиру Ужинскому (1836–1848) удалось наконец настоять на открытии академии. Так как здание семинарии сильно пострадало от пожара, аудитории пришлось расположить в чердачном этаже Спасского монастыря, а студентов расселить по монашеским кельям. Ректор академии архимандрит Григорий Митькевич (1844–1851) и архиепископ Григорий Постников (1848–1856) многое сделали для академии в материальном отношении¹⁵¹⁵. Среди преподавателей особенно выделялись уже упомянутые архимандриты Феодор Бухарев и особенно Иоанн Соколов. Курс догматики, читавшийся Соколовым в Казани (и позднее – в Петербурге), производил такое же сильное впечатление на студентов, как и раньше – петербургские лекции по церковному праву. Один из слушавших в Казани лекции Иоанна с восторгом вспоминал о глубине и ясности его мысли, необыкновенной оригинальности языка и лежавшей на всем печати неповторимой личной одаренности. «Отличительною чертою его лекций было соединение в них тонкого и глубокого философского анализа с некоторым оттенком мистицизма самой, впрочем, чистой, высокой и благородной пробы»¹⁵¹⁶. При всех своих достоинствах Соколов как преподаватель и ректор был, по свидетельству П. Знаменского, также одного из его учеников, властолюбив и полон презрения, иногда граничившего с грубостью, не только по отношению к студентам, но и к профессорам. Превышая свои полномочия, он перемещал профессоров и доцентов с одной кафедры на другую, вмешивался в их преподавательскую деятельность. Его своеобразный характер и эти выходки, как пишет тот же Знаменский, являлись немалой помехой нормальному течению учебного процесса¹⁵¹⁷. Преемники его, архимандрит Иннокентий Новгородов (1867–1868) и Никанор Бровкович (1868–1871), приложили немало усилий, чтобы ликвидировать отрицательные последствия его ректорства¹⁵¹⁸.

Как видно из приведенных примеров, в течение некоторого времени накануне реформы 1869 г. Казанская Академия служила местом ссылки «либерально настроенных» ученых монахов (Бухарев, Соколов, Бровкович). От других академий она отличалась тем, что считалась академией миссионерской, которая призвана была знакомить своих студентов с религиями и языками нерусских народов России. Однако до 1869 г. для этого только закладывались основы.

Реформа 1808–1814 гг. помимо устранения недостатков духовной школы имела в виду также расширение ее учебных программ. Прежде всего выяснилось, что закончившие семинарии по старой программе не обладали достаточными знаниями для того, чтобы слушать академические лекции нового научного уровня. Одновременно дал о себе знать значительный недостаток в подходящих преподавателях. К счастью, быстро обнаружилось, что среди студентов можно найти множество способных молодых людей, из которых при новых порядках вскоре получились хорошие учителя. Новое поколение преподавателей стремилось строить свою педагогическую деятельность на основе самостоятельного научного исследования. Эти устремления натолкнулись на репрессивное противодействие со стороны ректоров и епархиальных архиереев, в подчинении которых находились академии. В течение 30 пореформенных лет новые программы постепенно подвергались обратному пересмотру в пользу прежних и в конце концов в 1839–1840 гг. с согласия императора Николая I были сильно урезаны обер-прокурором Протасовым. Все эти меры нанесли тяжелый удар по академическому и семинарскому образованию, но были уже не в силах остановить научную работу в области богословия. Несмотря на репрессии, она выжила, продолжала развиваться и создала предпосылки для стремительного подъема богословия во 2-й половине XIX в., когда реформа 1808–1814 гг. дала наконец зрелые плоды.

д) Политические и социальные процессы эпохи Николая I имели, естественно, большое влияние на внешнюю жизнь духовной школы, значительно изменив ее, но внутреннее ее развитие в своих существенных чертах определялось духом реформ александровского времени. Возрос уровень обучения, из-за чего повысились требования к прилежанию и сообразительности учащихся. Почти во всех академиях и семинариях постепенно искоренялся господствовавший в XVIII в. метод заучивания наизусть. Ученики и студенты со своей стороны начинали выказывать все больший интерес к науке. Лучшим доказательством тому может служить обновленный за счет молодежи преподавательский состав, который даже во второй половине рассматриваемого периода сумел сохранить в учебном процессе дух и жизнь. Новые веяния не прошли бесследно и для экзаменационной системы. Прежде полугодовые и годовые оценки на устных экзаменах были в академиях и некоторых семинариях решающими для судьбы учащегося. Они определяли его место в списке и тем самым оказывали после выпускного экзамена определяющее влияние на его служебную карьеру. Однако хорошие оценки были результатом всего лишь усердия и хорошей памяти, помогавших затверживать учебник. После же реформы 1808–1814 гг. большее значение стали придавать семестровым работам студентов, в которых обнаруживались не только знания, но и степень понимания выученного, а иногда также способность к критическому анализу. Студенты последнего года обучения обязаны были теперь представить научную (так называемую курсовую) работу, которая тщательно проверялась и оценивалась, особенно у студентов, входивших в десятку лучших по результатам устных экзаменов. Зачастую эти работы подправлялись преподавателями (в Москве это иногда делал сам митрополит Филарет), а затем публиковались. Такая система заставляла студентов сконцентрироваться на той или иной области науки. К сожалению, эта специализация редко принималась во внимание, когда бывшим выпускникам, а теперь преподавателям назначали их предмет: считалось, что окончивший академию должен владеть всеми предметами настолько, чтобы преподавать любой из них. В семинариях, правда, еще бывали случаи, когда преподаватель, многие годы ведя одну и ту же дисциплину, имел возможность продолжить научную работу в интересующей его области. Но в академиях такое было практически невозможно, по крайней мере для ученых монахов, так как их продвижение по служебной лестнице было связано с постоянной сменой учебного предмета. Поэтому уже студентом молодой ученый страдал от мысли, что впоследствии будет, вероятно, оторван от любимой отрасли науки. Кроме того, в продолжение практики XVIII в. и в ущерб духовной школе из выпускников духовных академий в большой степени пополнялись кафедры светских высших учебных заведений: университетов, Медико-хирургической академии и др. Особенно сильное «кровопускание» произошло, когда М. М. Сперанскому потребовалось большое число профессоров по русскому законоведению¹⁵¹⁹.

Как и прежде, академии подлежали надзору соответствующих епархиальных архиереев. Впрочем, Петербургской Академии после назначения обер-прокурором Протасова приходилось больше опасаться его вмешательства, нежели престарелого митрополита Серафима. Киевский митрополит Евгений Болховитинов мало вникал в дела подведомственной ему академии, зато его преемник митрополит Филарет Амфитеатров, напротив, зорко следил за тем, чтобы обучение в академии шло в консервативном духе. Московская Академия находилась под неусыпным надзором митрополита Филарета Дроздова, который строго контролировал как деятельность преподавателей, так и жизнь студентов и сам дух академии. Его интересовала не только научная квалификация профессоров, но и, прежде всего, их личное отношение к вопросам веры. «Безверный наставник на всякой кафедре вреден для академии», – заметил он однажды¹⁵²⁰. Применение научно-критических методов в богословии митрополит считал опасным признаком неверия. Его частые посещения и регулярное присутствие на экзаменах наводили страх и на профессоров, и на студентов. В присутствии студентов митрополит Филарет нередко в самой резкой форме критиковал сказанное преподавателем, и никто не мог быть уверен в том, что не будет им прерван. Его столкновения с ректором архимандритом Поликарпом Гайтанниковым (1824–1835) в академии запомнили надолго¹⁵²¹. Результатом такого контроля, с педагогической точки зрения весьма сомнительного, было то, что в своих лекциях профессора стали ориентироваться на мнение митрополита. «Филаретовский дух» сформировал не одно поколение воспитанников Московской Академии, определив их богословские и церковно-политические взгляды. Даже в конце XIX в. он еще чувствовался у многих богословов и иерархов. Новые педагогические порядки с чертами военного воспитания, вдохновителем которых был обер-прокурор Протасов, от Петербургской Академии перекинулись и на другие академии. В Казань они были принесены архимандритом Иоанном Соколовым. Будучи ректором, он регламентировал прически студентов, на богослужении расставлял их по росту и ввел форменную одежду – режим чрезмерной строгости, по определению историка академии¹⁵²². Всеобщее распространение такого рода педантичной регламентации достаточно засвидетельствовано воспоминаниями учащихся различных духовных учебных заведений. Периодическим послаблениям способствовали разве что частые смены ведущих педагогов, в особенности ректоров. Преемственность в воспитании до некоторой степени поддерживалась лишь благодаря инспекторам, сменявшимся реже. Особенно строги были порядки в Москве, где старались, в духе Филарета, по возможности изолировать студентов от жизни за стенами академии. Ответной реакцией в академиях, а отчасти и в старших классах семинарий становились нарушения дисциплины и даже попойки¹⁵²³.

Переворот в общественном мнении в первые годы царствования Александра II не мог не затронуть и духовное образование. Студенты проявляли живой интерес к вопросам общественной жизни и к светской публицистике, особенно к дискуссиям на эти темы на страницах возникавших тогда новых журналов. В семинарии были заронены, по выражению митрополита Филарета, «семена демократии». Семинаристы зачитывались не только запрещенными журналами и брошюрами, но и произведениями немецкой либеральной теологии и даже философского материализма, например Фейербахом. Тревожным сигналом послужило участие студентов духовной академии и университета в Казани в панихиде по убитым во время крестьянских беспорядков в деревне Бездна (Казанской губернии)¹⁵²⁴. Было очевидно, что изоляция духовной школы от перемен в общественной жизни оказалась невозможной. Симптомом конца николаевской эпохи в области духовного образования стали требования новой его реформы, выдвигавшиеся ожившим общественным мнением.

Политика Протасова резко обострила возникшее после реформы 1808–1814 гг. недовольство состоянием духовного просвещения и системой воспитания в духовных учебных заведениях. Даже те церковные иерархи, которые в дни своей молодости полностью одобряли принципы реформы 1808–1814 гг., теперь относились к ним скептически, не будучи, однако, согласны и со взглядами на задачи духовного образования Николая I и Протасова. Некоторые из этих иерархов, например митрополиты Филарет Дроздов и Филарет Амфитеатров попали в трудное положение. Осуждая реакционные тенденции в школьной политике николаевской эпохи, они сами же оказывали ей сильную поддержку, исполняя свои обязанности по контролю над духовными учебными заведениями своих епархий. Прежде всего они старались не допустить в науку и на учебные кафедры современные методы критического исследования, к которым имели такую склонность преподаватели богословия. Среди профессуры убежденность в необходимости новой реформы была широко распространена, хотя ясное представление о ее целях отсутствовало. Неуместность простого возврата к идеям реформы 1808–1814 гг. была очевидна даже тем, кто относился к ним с глубоким пониманием; времена настолько изменились, что нужны были какие-то новые подходы к реформированию как учебных программ, так и системы воспитания в целом. Кроме того, из-за недостаточного финансирования невыносимым стало и материальное положение духовных школ. Это относилось в первую очередь к нуждавшимся государственным стипендиатам, состоянию учебных корпусов семинарий и уездных духовных училищ, нищенским окладам учителей, которые покидали свои места в поисках другой работы, и прочим многочисленным недостаткам. В обер-прокурорство Протасова резко усилилась бюрократизация системы духовного образования¹⁵²⁵.

При таком положении вещей становится вполне понятным, почему либеральная внутренняя политика Александра II оказала столь сильное и непосредственное воздействие на духовную школу, да и на настроения духовенства. Последним толчком к реорганизации духовного образования послужили начавшиеся в 60-х гг. коренные реформы светских учебных заведений, сделавшие отставание застывших на николаевском уровне духовных школ особенно заметным. С 1866 г. граф Д. А. Толстой объединил в своем лице должности министра народного просвещения и обер-прокурора Святейшего Синода. Понятно, что он стремился применить принципы реформы светской школы и к области школы духовной. В начале правления Александра II были смягчены цензурные предписания. Начали выходить новые журналы, в том числе и церковные, сразу же выступившие с критикой недостатков в духовно-училищной системе. В 1860 г. митрополит Филарет Дроздов писал, что в критике со стороны общественного мнения «являются мысли односторонние, порывистые, заносчивые. Рассуждающие о России в разных отношениях от крайности самовосхваления переходят к крайности всеосуждения. Вместо скромного обличения несовершенств и недостатков произносятся оскорбительные порицания и грубые насмешки». При этом митрополит призывал, что[] «следует первоначально нам самим во многом измениться, многое пересоздать и от многого старого и дряхлеющего отрешиться». Удивительна (если принять во внимание взгляды Филарета в целом) следующая мысль: «Хорошо бы, кажется, открыть при университетах факультеты богословия, куда бы могли быть принимаемы без различия состояний окончившие полный круг гимназический (т. е. невзирая на их сословную принадлежность. – И. С.)… самые духовные академии требуют рационального преобразования, в особенности относительно их исключительного положения»¹⁵²⁶. При этом митрополит ни в коем случае не имел в виду радикальной реформы, на которой повсеместно настаивали, а только то, что он называл «разумными мерами». Приблизительно год спустя в письме к обер-прокурору графу А. П. Толстому от 10 февраля 1861 г. по поводу отчетов о заседаниях тогда уже существовавшего Комитета по соображениям о преобразовании духовных училищ и по поводу «рассуждений» профессоров Московской Академии Филарет писал: «Вообще при рассуждениях о преобразовании училищ требует внимания то, что большая часть порицаний, которыми щедро наполнены соображения, по прямому заключению ведут не столько к нужде преобразования уставов, сколько к нужде возбудить в начальниках и наставниках ревность, деятельность, живое усердие и сильное сознание того, что как излишняя холодная строгость, так и человекоугодливая поблажка ученикам суть не добродетели, а пороки»¹⁵²⁷. Здесь в Филарете говорит консервативный политик от культуры. Он искусно использует «самокритику» профессоров, прозвучавшую в ходе страстной дискуссии на темы педагогики, чтобы сдвинуть центр тяжести с нежелательной для него радикальной ревизии уставов, которая могла повлечь за собой перемены в системе обучения и управления, на более нейтральную тему¹⁵²⁸.

В то время как в обществе спорили о коренных преобразованиях, Святейший Синод предпринял кое-какие мелкие усовершенствования учебных программ. В 1858 г. из программы семинарий была изъята геодезия и сокращено преподавание естествознания. В 1865 г. отменили изучение медицины, естествознания и сельского хозяйства, но повысили требования к знанию древних языков и ввели в учебный план педагогику. Важнейшим из мероприятий Святейшего Синода было учреждение в 1860 г. уже упомянутого Комитета по соображениям о преобразовании духовных училищ под председательством Херсонского архиепископа Димитрия Муретова; членом комитета был также профессор А. В. Горский. В начале 1863 г. комитет представил проекты уставов духовных училищ и семинарий, учебных программ семинарий и инструкции для надзирателей в семинарских общежитиях. Эти проекты были разосланы епархиальным архиереям, академиям и семинариям для обсуждения, которое затянулось до 1866 г. В некоторых местах специально для этой цели были организованы комитеты с участием местного духовенства¹⁵²⁹. Назначенный в 1866 г. обер-прокурором граф Д. А. Толстой распустил комитет архиепископа Димитрия «за неимением денежных средств», а затем испросил и получил от императора дополнительные ассигнования на нужды духовных школ в размере 1 500 000 руб., добившись при этом высочайшего согласия на создание нового комитета, который собрался 19 марта 1866 г.; перед ним стояла задача ускоренного проведения реформ¹⁵³⁰. Возглавил комитет Киевский митрополит Арсений Москвин, помощником которого стал Нижегородский епископ Нектарий Надеждин; в остальном комитет состоял из четырех светских и четырех духовных лиц. К последним принадлежал находившийся в дружеских отношениях с обер-прокурором протоиерей И. В. Васильев, выступавший за модернизацию уставов, тогда как Нектарий действовал больше в охранительном духе. Уже к декабрю 1866 г. уставы семинарий и духовных училищ были готовы и отосланы обер-прокурором Д. А. Толстым для просмотра и отзыва митрополиту Филарету. 14 мая 1867 г. представленный Святейшим Синодом проект был утвержден императором. В тот же день император подписал и «Положение об Учебном комитете при Святейшем Синоде», который пришел на смену протасовскому Духовно-учебному управлению¹⁵³¹.

Это нововведение значительно изменило структуру и круг задач управления духовными учебными заведениями. «Учебный комитет при Святейшем Синоде, – значится в первом параграфе «Положения», – учреждается для обсуждения подлежащих разрешению главного духовного управления вопросов по учебно-педагогической части и для наблюдения посредством ревизий за состоянием сей части в духовно-учебных заведениях». Комитет состоял из президента и девяти духовных и светских членов, из которых шесть являлись постоянными сотрудниками, а три остальных были ревизорами и потому освобождались от участия в заседаниях. Духовных членов назначал Святейший Синод, светские подбирались по рекомендации обер-прокурора. Комитету разрешалось приглашать экспертов с совещательным голосом. Главное отличие от Духовно-учебного управления времен Протасова состояло в том, что деятельность комитета ограничивалась делом образования и воспитания. Инспекции и административная корреспонденция переходили в ведение канцелярии обер-прокурора. Выделены были также хозяйственные и строительные вопросы, переданные в соответствующее подразделение Святейшего Синода. В компетенции комитета оставались: 1) введение новых уставов в духовных учебных заведениях; 2) меры по усовершенствованию этих уставов в случае необходимости; 3) учебные программы, учебные пособия и обработка годовых отчетов, представляемых учебными заведениями; 4) открытие школ для дочерей духовенства; 5) формирование учебных библиотек и издание соответствующих книг. Кроме того, комитет был обязан «обсуждать дела, касающиеся духовного просвещения». Тот факт, что из четырех духовных членов комитета, включая президента, лишь один принадлежал к ученому монашеству, вполне отвечал настроениям в духовенстве и обществе, требовавшим усиленного внимания к приходскому духовенству¹⁵³². Так, бывший профессор Петербургской Академии Д. И. Ростиславов уже на покое анонимно издал в 1866 г. в Лейпциге книгу «Об устройстве духовных училищ в России», где резко критиковал ученое монашество и его господство в духовной школе¹⁵³³. Свое влияние оказали, очевидно, и многочисленные статьи и материалы аналогичного содержания; в них проявлялся живой интерес общественности к деятельности обоих комитетов – комитета 1866 г. и его предшественника, подготовительная работа которого и обеспечила скорейшее выполнение поставленных задач.

Согласно опубликованным в 1867 г. Уставам духовных училищ и семинарий, так же как и Уставам академий, вступившим в силу в 1869 г., окружные академические управления, которым до тех пор подчинялись семинарии и духовные училища, упразднялись. По вопросам воспитания и обучения в академиях были учреждены специальные советы, вопросы же хозяйственного свойства решались на заседаниях правлений. Семинарии и духовные училища теперь возглавлялись правлениями, состоявшими из представителей преподавательского состава и епархиального духовенства. Учителя и другие должностные лица становились в определенной своей части выборными. Должности ректоров во всех духовных учебных заведениях, включая академии, были отныне открыты и для белого духовенства.

Реформирование духовных училищ и семинарий началось в 18671868 учебном году и закончилось в 1871 г. Очередность определялась прежним делением на академические учебные округа. Сперва в 1868 г. были реформированы уездные духовные училища Петербургского и Киевского округов, затем Московского и Казанского. После этого на очереди и в той же последовательности были семинарии (1870–1871)¹⁵³⁴. Уставы 1867 г. предписывали в каждой епархии открытие такого количества духовных училищ, которое соответствовало местным потребностям. «Духовные училища в каждой епархии под главным управлением Святейшего Синода и ведением епархиального архиерея вверяются ближайшему попечению местного духовенства». Каждая епархия делилась на округа в соответствии с числом училищ. Один представитель духовенства от десяти приходов округа делегировался на происходившие раз или два в год окружные съезды, в которых с правом совещательного голоса могли присутствовать и другие приходские священники округа. К обсуждению на этих съездах допускались любые вопросы, касавшиеся училищ. Кроме того, здесь происходили выборы училищных инспекторов и членов дирекций из духовенства, которые затем утверждались епархиальным архиереем. Помимо таких съездов учебными вопросами ведало правление местной епархиальной семинарии, которое назначало из числа преподавателей семинарии или местного духовенства ревизоров и заботилось об учебных пособиях. Уставы стремились заинтересовать духовных лиц в работе учебных заведений, где их сыновья получали начальное образование, и привлечь к сотрудничеству в общественной и церковной жизни. Большое значение имело право упомянутых съездов обсуждать хозяйственные дела духовных училищ; это в полной мере проявилось, когда только что организованные по инициативе съездов параллельные классы стали получать денежные средства благодаря самообложению приходов и добровольным пожертвованиям. Именно здесь в первую очередь принесли свои плоды начинания 60-х гг. и воодушевление (продолжавшееся, к сожалению, недолго), вызванное у приходского духовенства его включением в общественно-церковную жизнь.

Программа духовных училищ была рассчитана на четыре года. Принимались учащиеся из всех сословий, по окончании училища они имели право поступать не только в семинарии, но и в светские учебные заведения. Во главе духовного училища стояло правление: инспектор, его помощник и два представителя духовенства, избранные на окружном съезде. Инспектор должен был иметь степень не ниже кандидата богословия. В качестве исключения на эту должность допускались также лица, имевшие по меньшей мере шестилетний педагогический стаж или такой же срок священнического служения. Учебная программа включала следующие предметы: библейскую историю Ветхого и Нового Заветов, катехизис, богослужение, церковный устав, русский, церковнославянский, латинский и греческий языки, арифметику, географию, каллиграфию и церковное пение¹⁵³⁵. Благодаря тому, что в окружные духовные училища принимались ученики из всех сословий, они могли в известной степени компенсировать имевшийся тогда недостаток в светских начальных школах.

Одновременно вступал в силу и Устав семинарий, тщательно подготовленный еще комитетом архиепископа Димитрия Муретова: привлекались даже материалы об организации римско-католических семинарий во Франции и православной богословской школы на острове Халки близ Константинополя¹⁵³⁶. Согласно новому Уставу, главной задачей семинарий было «приготовление юношества к служению православной Церкви». При поступлении преимуществом пользовались сыновья духовенства. Оставшиеся места были в равной мере доступны учащимся православного вероисповедания из всех сословий. В старшие, богословские, классы принимались также выпускники светских средних учебных заведений и взрослые, обладавшие определенной начитанностью в церковных вопросах. «Семинарии под главным управлением Святейшего Синода находятся в ближайшем ведении епархиальных архиереев». Число учащихся определялось Святейшим Синодом, но местному духовенству разрешалось в случае необходимости изыскивать средства для открытия дополнительных учебных мест. Епископ имел право в любое время присутствовать на занятиях или экзаменах, а также выносить решения по письменным запросам и докладным запискам правления. В таких случаях он информировал об этом Святейший Синод. Далее, епископу надлежало следить за хозяйственной деятельностью семинарий и защищать их и их собственность перед государственными органами. Ректором семинарии мог быть только магистр или доктор богословия в сане архимандрита или (если он был из белого духовенства) протоиерея; при необходимости в соответствующий сан претендент возводился в момент назначения. В обязанности ректора входил надзор за обучением, воспитанием и ведением хозяйства в семинарии, при этом он не имел права занимать никакой другой должности. Только в виде исключения ректор монашеского звания мог быть одновременно настоятелем монастыря, а именно, в том случае, если семинария помещалась в стенах этого монастыря. Таким образом был положен конец имевшей место до той поры практике, когда ректорам академий и семинарий поручалось настоятельство в отдаленных монастырях, что мешало нормальному исполнению ими обеих должностей. Инспектором мог быть назначен только магистр богословия – в том числе из преподавателей-мирян. Кандидаты на должность ректора и инспектора выдвигались путем выборов на собрании преподавателей, епископ сообщал кандидатуры Святейшему Синоду, который утверждал одну из них. Однако Святейший Синод имел также право назначить кого-либо другого своей волею. Ректор являлся председателем правления, состоявшего из педагогического и административного собраний. В педагогическом собрании под председательством ректора принимали участие: инспектор, семь преподавателей, избранных на общем учительском собрании, и три представителя духовенства епархии, которые выбирались сроком на шесть лет епархиальными съездами и утверждались епископом. В административное собрание входили кроме ректора и инспектора один преподаватель и два духовных лица, выбранных на три года. Решения принимались большинством голосов. Сферы компетенции обоих собраний строго разграничивались, так что административное собрание могло заниматься только хозяйственными вопросами. Протоколы заседаний представлялись епархиальному архиерею.

Все семинарии были обязаны организовать общежития как для казеннокоштных, так и для своекоштных учеников. Сдача выпускного экзамена давала право на место священника. Лучшим ученикам предоставлялась возможность продолжать учебу в академии. Поступить в семинарию могли юноши в возрасте от 14 лет, закончившие духовное училище; получившие домашнее образование должны были сдавать приемные экзамены, но в старший класс они не принимались. Программа всех шести классов включала в себя: 1) толкование Священного Писания Ветхого и Нового Заветов; 2) общую и русскую церковную историю; 3) богословие – введение в богословие, догматику и этику; 4) практическое пастырское богословие; 5) гомилетику; 6) литургику; 7) русскую литературу и историю литературы; 8) светскую историю, как всеобщую, так и русскую; 9) математику (алгебру, геометрию, тригонометрию) и основы пасхалии; 10) физику и основы космографии; 11) философию (логику, психологию, обзор философских систем и педагогику); 12) языки: латынь, греческий, французский и немецкий; 13) церковное пение. Преподавание древнееврейского языка и иконописания было факультативным. Французский или немецкий языки изучались по выбору. Перевод в следующий класс происходил на основе годового переходного экзамена. Воспитание, согласно Уставу, должно было осуществляться в духе православной Церкви. Ученики обязаны были посещать богослужения, ежегодно причащаться и соблюдать предписанные Церковью посты. В общежитиях казеннокоштные учащиеся находились на полном пансионе, тогда как остальные должны были вносить плату, которая устанавливалась правлением и в зависимости от местных условий в разных семинариях была весьма различной. Одежда семинаристов была единообразной, но специальной формы пока еще не было¹⁵³⁷.

Внимательное сравнение новых учебных программ с прежними показывает, что из них были вычеркнуты часть естественных наук, медицина, сельское хозяйство, катехизис, библейская история, апологетика и патрология. Новыми предметами стали введение в богословие и педагогика. Расширилось преподавание литургики, гомилетики и Священного Писания, но главным образом – древних языков. На этом особенно настаивал обер-прокурор граф Д. А. Толстой, в 1868 г. докладывавший императору, что явно обновляется классическое образование, одна из существеннейших основ человеческой культуры, пришедшее в полный упадок в духовных учебных заведениях¹⁵³⁸.

К реформированию духовных училищ и семинарий приступили уже осенью 1867 г., вместе с началом занятий. Принципы реформы, предоставлявшие широкие возможности местному духовенству, тотчас нашли живейший отклик. Съезды духовенства, прошедшие почти во всех епархиях, показали, как глубоко его интересовали проблемы школы, с какой серьезностью и чувством ответственности оно отнеслось к своей новой, более активной роли. Поток статей в духовных журналах очень скоро наглядно продемонстрировал, что распространявшееся отдельными брошюрами в начале 60-х гг. представление о малообразованном и нравственно опустившемся духовенстве было сильно преувеличено. Во многих епархиях духовенство проявило большую жертвенность, добровольно пойдя на отчисления из своего скромного жалованья и из приходских доходов для создания дополнительных учебных мест, а также на ремонт семинарских и училищных зданий; составлялись предварительные сметы для постройки новых школ. В Тамбовской епархии, например, отнюдь не богатой, духовенство собрало на содержание параллельных классов тамошней семинарии весьма значительную по тем временам сумму в 30 000 руб.¹⁵³⁹

Состояние семинарских зданий было критическим. За десятилетие с 1867 по 1877 г. из средств, предназначенных для духовного образования, 3,5 млн руб. было ассигновано на строительство. Новый Устав предусматривал также повышение преподавательского жалованья и сумм на содержание казеннокоштных учащихся. В период до 1871 г. духовно-училищный фонд получил от казны 1,5 млн руб., а начиная с этого года платежи поступали регулярно каждый год. Со времени реформы 1867–1869 гг. духовно-училищный фонд составлял лишь небольшую часть тех сумм, которые предназначались на нужды духовного образования в целом и поступали в бюджет Святейшего Синода из государственной казны. Император распорядился также, чтобы в фонд шли впредь и доходы от продажи свечей в кладбищенских и военных церквах, которые ранее были освобождены от этого сбора. В 1870 г. было предписано, чтобы в училищный фонд отчислялся определенный процент от совокупных сборов с продажи церковных свечей, с церковных кружек и др.¹⁵⁴⁰

В 1868 г. был опубликован и новый Устав епархиальных женских училищ. Их учебные программы были несколько обширнее, нежели программы духовных училищ, и рассчитаны на шесть лет. Преподавалась всеобщая и русская история, греческий и латинский языки были исключены, а вместо Священного Писания изучалась библейская история, и т. п., дополнительным предметом вводилось рукоделие. Сверх того, разрешалось открывать подготовительные и педагогические классы, если духовенство желало этого и гарантировало дополнительные средства. Содержание епархиальных женских училищ, как правило, целиком ложилось на епархии, подчинялись они епархиальным съездам и епархиальным архиереям. К концу правления императора Александра II существовало уже 47 таких училищ, из которых 12 содержались непосредственно на средства Святейшего Синода. Их значение для народного образования было тем больше, что туда за особую плату могли поступать и девушки из недуховных сословий. Их выпускницы плодотворно трудились, учительствуя в церковноприходских школах, число которых резко увеличилось при Александре III, а также в земских школах и других учебных заведениях. Жаль, что в русской исторической литературе их подвижническая деятельность до сих пор осталась практически без внимания¹⁵⁴¹.

До реформы имелось 50 семинарий с 11 620 учащимися и 186 духовных училищ с 36 610 учениками. В ходе реформы к 1871 г. были открыты три новых духовных училища и одна семинария (Донская семинария в Новочеркасске). Число семинаристов достигло 13 385, тогда как количество учеников духовных училищ, напротив, упало до 27 053, так как духовенство под влиянием общественного мнения стало чаще отдавать своих детей в светские учебные заведения, главным образом в гимназии¹⁵⁴².

В 1867 г. Святейший Синод предложил духовным академиям высказаться по поводу намеченной реформы уставов. Докладные записки академий были переданы на изучение особой комиссии под председательством Нижегородского архиепископа Нектария. В комиссию входил также Макарий Булгаков. «Академический Устав 1869 года, принесший столько блага нашей Церкви и особенно духовной науке, несмотря на весьма кратковременное свое существование, явился в окончательном своем виде в свет благодаря энергичной защите принципов его Макарием Булгаковым, – так пишет биограф последнего. – Макарий Булгаков смело и твердо отстаивал необходимость предоставления нашей духовной школе свободного и правильного развития, в полном соответствии с духом и требованиями того времени»¹⁵⁴³. Защищавшиеся Макарием принципы, до известной степени либеральные, явились причиной недолговечности изданного 30 мая 1869 г. нового Устава, который уже в 1884 г. был заменен так называемым «антиуставом»¹⁵⁴⁴.

Этот Устав 1869 г. значительно отличался от Устава 1808 г. и по форме был аналогичен Уставу семинарий. Ранее задача академий состояла в подготовке молодежи духовного звания к занятию высших церковных должностей и преподаванию в семинариях, а также в просвещении духовенства. Новый Устав требовал от академий «давать высшее образование для просвещенного служения Церкви и заботиться о подготовке преподавателей для духовных учебных заведений». На практике особенно серьезное внимание обращалось на первое из этих требований, которое предполагало развитие богословской науки. С изданием Устава 1869 г. во всех областях богословия началась плодотворная работа. Наконец нашли полное признание фундаментальные методы научной критики, до сих пор подавлявшиеся из боязни вольнодумства и духовной самостоятельности ученых. Этой тенденцией Устав обязан своим составителям, в число которых наряду с Макарием Булгаковым входили и люди, хорошо знакомые с западноевропейским богословием, стремившиеся ввести его методы в русских академиях. Умерший в 1919 г. профессор А. Л. Катанский, который окончил академию еще до Устава 1869 г., а свою продлившуюся несколько десятилетий деятельность ученого и преподавателя академии начал уже после его выхода, в своих воспоминаниях так описывает атмосферу возникновения Устава, его прием студентами и профессорами, а также последствия его ограничения реформами 1884 и 1910 гг., т. е. все, чему он сам был свидетелем: «Главным двигателем преобразования был тогдашний обер-прокурор Святейшего Синода (с 1865 г.) граф Д. А. Толстой… Но душою комитета был не председатель (митрополит Арсений Москвин. – Ред.), человек ничем не выдающийся, кроме полного сочувствия делу преобразования, и потому persona grata у графа Д. А. Толстого, а члены комитета, в особенности председатель Духовного учебного комитета протоиерей И. В. Васильев и ректор Петроградской Академии протоиерей И. П. Янышев. Оба они горячо были преданы делу преобразования и являлись прекрасными, весьма сведущими представителями постановки высшего богословского образования на Западе: протоиерей И. В. Васильев – в римско-католическом мире, протоиерей И. П. Янышев – в протестантском… Прочие члены комитета были также в своем роде люди замечательные… Так, трудами упомянутых лиц и выработан был высочайше утвержденный 30 мая 1869 г. Устав духовных академий со всеми его особенностями. Одной из главных была специализация и разделение преподаваемых наук на три группы, или отделения: богословское, церковно-историческое и церковно-практическое… Слабые стороны такого учебного плана скоро были замечены. Это – преобладание небогословских наук пред богословскими в двух по крайней мере отделениях: церковно-историческом и церковно-практическом, недостаток полноты богословского образования студентов… Идея специализации духовно-академического образования носилась, так сказать, в воздухе тогдашнего времени и находила почти общее признание… После введения в действие новый учебный план Устава 1869 г. принес много добрых и ценных плодов. Студенты стали несравненно серьезнее, чем прежде, относиться к изучению наук, в особенности отделенских… Вообще во всех классных занятиях прошла какая-то бодрая, живая струя. Тем досаднее была явная крайность в проведении прекрасного и благодетельного, в сущности, принципа специализации, являлось предчувствие недолговечности нового Устава и сильное опасение возврата к прежнему академическому строю, что потом, к сожалению, и случилось в 1884 г.»¹⁵⁴⁵

В новом Уставе предметы были разделены на общеобязательные и отделенские, т. е. изучавшиеся на одном из трех вышеназванных отделений. К общеобязательным относились: 1) Священное Писание; 2) введение в богословие; 3) философия (логика, психология и метафизика); 4) история философии; 5) педагогика; 6) один из древних языков и литература на нем; 7) один из современных языков (французский, немецкий или английский). На богословском отделении изучались: 1) догматика и история догматов; 2) нравственное богословие; 3) сравнительное богословие; 4) патристика; 5) древнееврейский язык; 6) библейская археология. Следующие предметы были специальными на церковно-историческом отделении: 1) библейская история Ветхого и Нового Заветов; 2) всеобщая церковная история; 3) история Русской Церкви; 4) история и обличение русского раскола; 5) всеобщая светская история; 6) русская история. Соответственно на церковно-практическом отделении: 1) пастырское богословие; 2) гомилетика; 3) история проповеди в православной Церкви и на Западе; 4) церковная археология; 5) литургика; 6) церковное право; 7) теоретическое литературоведение и история русской литературы с обзором важнейших произведений зарубежных литератур; 8) русский и другие славянские языки. Устав разрешал с согласия Святейшего Синода вводить дополнительные предметы. Так, например, в Московской Духовной Академии вместо упраздненной кафедры физики и математики профессор Д. Ф. Голубинский (сын протоиерея Ф. А. Голубинского) основал кафедру естественнонаучной апологетики¹⁵⁴⁶. Обучение было рассчитано на четыре года. Все перечисленные дисциплины, как общеобязательные, так и входящие в программу отделений, проходились за три учебных года. По успешном окончании третьего курса студенту на основании квалификационной работы присваивалась степень кандидата богословия. На четвертый курс академии допускались лишь получившие отличные оценки на заключительном экзамене третьего курса. На четвертом курсе читались специальные практические лекции и под руководством профессоров студенты готовились к преподавательской деятельности в семинариях. При этом каждый студент мог выбирать интересующие его дисциплины – существенное улучшение сравнительно с прежним положением, когда личные интересы учащихся при выборе сферы преподавания во внимание не принимались. В то же время на четвертом году обучения писалась магистерская диссертация по избранной студентом специальности; после ее публичной защиты студент получал степень магистра богословия. Защита докторской диссертации давала право на ученую степень доктора богословия. Экзамены как по общеобязательным предметам, так и по специальным предметам отделений были устными. Это же правило имело силу и для экстернов, желавших получить академический диплом или ученую степень; представлять магистерскую диссертацию они также имели право не ранее чем через год. При поступлении в академию предъявлялось свидетельство об успешном окончании семинарии или гимназии.

Преподавательский состав академии включал девять ординарных и восемь экстраординарных профессоров, восемь доцентов и трех преподавателей современных языков, кроме того, Устав допускал привлечение приват-доцентов. Так, по философии и истории философии предусматривалось три преподавателя, из которых один должен был быть ординарным профессором. Чтение лекций по важнейшим богословским дисциплинам также предоставлялось ординарным профессорам. Приват-доценты являлись внештатными преподавателями, которые готовились занять должность доцента или профессора. Для получения ординарной профессуры требовалась ученая степень доктора, а экстраординарной – магистра богословия по одной из академических дисциплин. То же условие действовало и в отношении небогословских дисциплин: в этом случае будущий ординарный профессор представлял докторский диплом одного из русских университетов. В целом новый Устав предполагал значительное повышение квалификации преподавательского состава. Кафедры формировались путем тайного голосования, в котором принимали участие все члены академического совета. Не известные совету соискатели из других высших школ должны были читать пробные лекции.

Хотя новый Устав предоставлял академиям большую самостоятельность, он все же сохранил и верховное руководство над ними Святейшего Синода, и опеку со стороны соответствующих епархиальных архиереев. Последние должны были заботиться об учебном процессе во всем его объеме, они председательствовали на научных заседаниях академического совета и на экзаменах. Архиерейский надзор распространялся и на внутренний распорядок академии. Вопросы управления академией, а также обучения и воспитания, находились в ведении академического совета, хозяйственные вопросы были компетенцией правления. Членами академического совета являлись: ректор (председатель), три его ассистента по учебным делам, инспектор и по два ординарных профессора от каждого отделения. Наиболее важные вопросы преподавания и воспитания решал не совет, а общее собрание, состоявшее из всех ординарных и экстраординарных профессоров. На таких собраниях происходили, в частности, выборы для замещения вакансий на кафедрах. Правление академии состояло из ректора (председателя), инспектора, трех ассистентов от отделений и эконома, исполнявшего свою должность на общественных началах. В качестве более высокой инстанции выступал епархиальный архиерей, а наивысшей – Святейший Синод. Епископ имел право делать запросы председателю совета, тогда как последний должен был представлять для сведения епископа отчеты о заседаниях и протоколы. До реформы 1869 г. при назначении ректора епархиальный архиерей выдвигал на усмотрение Святейшего Синода одного, а собрание академии – двух кандидатов, причем Синод практически всегда высказывался в пользу кандидата из монашеского звания и имевшего степень магистра. По новому Уставу ректором должно было быть лицо духовное, т. е. он мог принадлежать и к белому духовенству, что отныне часто и случалось. Условием было обладание степенью доктора богословия и чтение лекций в академии по одному из учебных предметов. В надзоре за студентами, который также входил в обязанности ректора, последний опирался на инспектора из числа профессоров. В делах обучения и воспитания ему помогали три ассистента, являвшиеся своего рода деканами отделений. Наиболее важные вопросы решались не единолично ректором, а академическим советом. Замещение должностей ректора, его ассистентов, инспектора и профессоров утверждалось Святейшим Синодом. На каждом отделении академии имелась комиссия из преподавателей для обсуждения вопросов, касавшихся отделения, окончательное решение по которым выносилось академическим советом.

Согласно Уставу 1869 г., в академию могли быть приняты лица любого сословия, если они были православного вероисповедания, представили свидетельство об окончании семинарии или классической гимназии и выдержали экзамен. Академический совет имел право допускать к лекциям и вольнослушателей. Неимущие студенты при хорошей успеваемости могли учиться на казенный счет, а также жить в академии и получать стипендию. По окончании академии они должны были отслужить учителями по полтора года за каждый год обучения и только тогда при желании могли переходить на службу в другое ведомство.

В Казанской Духовной Академии для миссионерской деятельности среди буддистов и мусульман были организованы факультативные специальные лекции, читавшиеся штатными преподавателями.

Одновременно с Уставом академии получили и новые штаты, принесшие значительное увеличение профессорского жалованья, которое было уравнено с жалованьем университетских профессоров¹⁵⁴⁷.

С дозволения Святейшего Синода академии получили право устраивать публичные чтения своих профессоров. Далее, разрешалось основывать ученые общества, а также публиковать научные труды профессоров и сборники источников и материалов для изучения христианства. При этом было достаточно внутренней цензуры самой академии. Прежнее положение, согласно которому сочинения профессоров подлежали общей духовной цензуре, было отменено.

В ходе подготовки нового Устава Святейшим Синодом изучался вопрос об учреждении пятой духовной академии в Вильне, о чем как о средстве борьбы против католицизма и укрепления православия в западных областях ходатайствовал в 1863 г. перед императором генерал-губернатор М. Н. Муравьев. Когда в 1864 г. по этому вопросу обратились к мнению митрополита Филарета, тот высказался против такого шага, считая, что, во-первых, преподавателей не хватает даже для существующих четырех академий, а во-вторых, для осуществления целей, указанных Муравьевым, гораздо важнее иметь хороших приходских священников, которых могут подготовить и семинарии¹⁵⁴⁸.

Впоследствии свои действия активизировали не только защитники, но и противники нового академического Устава. Одним из наиболее резких его критиков был Казанский архиепископ Антоний Амфитеатров¹⁵⁴⁹. Митрополит Филарет был особенно недоволен Уставом семинарий. Несколько позднее Тверской архиепископ Савва Тихомиров направил незадолго до того назначенному обер-прокурору К. П. Победоносцеву несколько писем, полных горькой критики, которые подлили масла в огонь и, насколько это было возможно, еще более усилили отрицательное отношение обер-прокурора к проведенным преобразованиям¹⁵⁵⁰. Наряду с несомненно положительными результатами, а именно блестящим взлетом богословской науки вскоре отчетливо дали о себе знать и недостатки нового академического Устава: академии превратились в своего рода институты по выращиванию ученых богословов, чрезвычайно же важная задача подготовки научно образованного духовенства отступила на задний план. Именно на это и была направлена основная критика противников Устава¹⁵⁵¹.

Устав 1869 г. открыл белому духовенству доступ к ректорству в академиях, ликвидировав тем самым гегемонию ученого монашества. Обер-прокурор граф Д. А. Толстой, противник ученого монашества, способствовал назначению представителей белого духовенства на должности ректоров. Так, ректором Петербургской Академии стал протоиерей И. Л. Янышев (1866–1883), вступивший в должность еще до появления нового Устава. Московскую Академию с 1864 г. и до самой смерти в 1875 г. возглавлял протоиерей профессор А. В. Горский. После недолгого ректорства архимандрита Михаила Лузина (1876–1878), ректором здесь стал протоиерей С. К. Смирнов (1878–1886), оставивший должность после реформы 1884 г. Ректором Казанской Академии с 1871 по 1895 г. был протоиерей А. П. Владимирский¹⁵⁵². Существенно увеличилось в академиях и число светских профессоров, и даже контрреформа 1884 г. не могла уже изменить этого положения. Специализация высшего образования позволила профессорам заранее готовить себе смену из наиболее способных учеников, которые по окончании академии оставались в ней – поначалу в качестве доцентов. Все эти факторы значительно ослабляли позиции ученого монашества в духовных академиях.

б) В 1881 г. на престол вступил Александр III, что означало скорый конец уставов 1867–1869 гг. Обер-прокурор К. П. Победоносцев вполне разделял недоверчивое отношение императора ко всем преобразованиям 60-х гг. Официозный историк Русской Церкви С. Рункевич называет предпринятые тогда меры «поправкой» уставов¹⁵⁵³. Решиться на такого рода «поправку» Победоносцеву было тем легче, что ему была хорошо известна консервативная позиция епископов: приступая к «поправке», он тем самым как бы внимал «голосу Церкви». В 1882 г. был учрежден новый комитет для обсуждения уставов духовных учебных заведений, главой которого стал консервативный Кишиневский архиепископ Сергий Ляпидевский¹⁵⁵⁴. При этом Победоносцев вовсе не был расположен к ученому монашеству, положение которого внутри иерархии он старался подорвать, чтобы исключить всякую возможность сопротивления своему авторитарному церковно-политическому режиму. Именно этим объясняется включение в число членов нового комитета светской профессуры духовных академий – шаг, который на первый взгляд выглядит либеральным¹⁵⁵⁵. Работа комитета была завершена к концу 1883 г. и представлена на обсуждение и утверждение Святейшего Синода. Ход обсуждения описывает в своем дневнике Тверской архиепископ Савва Тихомиров: «Преосвященный митрополит Московский Иоанникий (член Святейшего Синода. – И. С.) частным образом пригласил Холмско-Варшавского преосвященного Леонтия (Лебединского, также члена Синода. – И. С.) и меня образовать комиссию для пересмотра проекта Устава православных духовных академий, составленного в 1883 г. комитетом, состоявшим под председательством преосвященного Сергия, архиепископа Кишиневского. К нам присоединен был обер-прокурором Святейшего Синода директор его канцелярии… Заседания нашей комиссии происходили на Троицком подворье в покоях митрополита. Они начались 24 января и продолжались до 16 февраля. В продолжение пяти-шести заседаний нами внимательно рассмотрен был проект Устава и в нем сделано было немало изменений и дополнений, но при этом немало было и словопрений. По некоторым вопросам я не был согласен с прочими членами комиссии и просил свои мысли представить на благоусмотрение Святейшего Синода, но мое заявление оставлено было без внимания. По окончании заседаний в конце сырной недели предложено было еще раз собраться на второй неделе Великого поста для окончания суждения о сделанных нами замечаниях на проект Устава; но это, неизвестно мне почему, осталось без исполнения. Между тем в конце поста составленный нами проект Устава академий внесен был митрополитом Иоанникием в Святейший Синод для подписания. Митрополиты Исидор и Платон подписали, не заглянувши даже в переписанную набело тетрадь; преосвященный Ярославский Ионафан, не участвовавший в нашей комиссии, хотел бы прочитать этот проект, но ему это не удалось (? – И. С.). Таким образом подписанный членами Синода проект представлен был чрез обер-прокурора на Высочайшее воззрение и 20 апреля 1884 г. был утвержден. Так-то совершаются у нас столь важные церковно-государственные реформы»¹⁵⁵⁶. Затем, 22 августа 1884 г., император подписал и новый Устав семинарий¹⁵⁵⁷. Вместе с новыми уставами канцелярия обер-прокурора опубликовала «Разъяснения к проекту Устава православных духовных академий» (СПб., 1884). На первой же странице объявляется, что цель нового Устава состоит в упрощении порядка управления академиями, более целесообразном разграничении сфер деятельности органов управления и упрочении административной власти каждого из них. Это означало возврат к известным взглядам митрополита Филарета. Такую же тенденцию, направленную на упразднение самоуправления и выборного начала в духовных учебных заведениях, обнаруживает и Устав семинарий 1884 г.¹⁵⁵⁸ По сравнению с Уставом 1867 г. здесь значительно расширены полномочия епархиальных архиереев по отношению к семинариям. Кроме того, в § 14 добавлено, что епископ «имеет высшее наблюдение за направлением преподавания, воспитанием учащихся и вообще за исполнением в семинарии сего Устава». § 23 отменяет выборность ректоров, которые теперь снова назначаются; инспектор также не избирается, а назначается Святейшим Синодом. В § 92 устанавливается, что оба члена педагогического собрания семинарии из числа духовенства, до тех пор избиравшиеся, отныне назначаются епархиальным архиереем. В учебную программу вводятся такие новые предметы: библейская история, история русского раскола и апологетика, а сверх того – еще сравнительное богословие и тригонометрия. В курсе философии сохраняются логика и психология, а обзор философских учений и педагогика заменяются основами и краткой историей философии и дидактикой. Число часов по русской литературе увеличивается за счет философии, математики и древних языков. Изучение новых языков становится факультативным. В интересах религиозно-нравственного воспитания усиливается преподавание церковного пения и вводится должность семинарского духовника. Семинария, как читаем в § 1, является «учебно-воспитательным заведением для приготовления юношества к служению православной Церкви», т. е. к занятию низших ступеней церковной иерархии, в то время как в Уставе 1814 г. ставилась цель дать образование молодежи из духовного сословия¹⁵⁵⁹.

Те же принципы характерны и для Устава академий, имевших целью «доставлять высшее богословское образование в духе православия для просвещенного служения в Церкви на пастырском, духовно-учебном и других поприщах деятельности»¹⁵⁶⁰. Усилилась зависимость академий от епархиальных архиереев, которым поручалось попечение над ними в роли начальствующих. Хотя теоретически белое духовенство сохраняло доступ к ректорству, фактически после 1884 г. Святейший Синод назначал ректорами академий только ученых монахов. Теперь ректор не обязан был занимать профессорской должности, достаточно было, чтобы он просто преподавал какую-либо богословскую дисциплину. Рекомендовалось, чтобы инспектор и его помощник были из духовного сословия. Кандидатуры на замещение вакантных кафедр утверждал Святейший Синод по представлению епископа; условием, как и прежде, являлось наличие ученой степени. Компетенция академического совета и правления была сужена, укрепилась их зависимость от епархиального архиерея.

В новые учебные программы были внесены существенные изменения, направленные в основном против специализации. Распределение дисциплин по трем отделениям отменялось. Отныне имелись общеобязательные предметы и тематически сгруппированные предметы на выбор. Студенты уже не выбирали себе специальности как основы для будущей научной деятельности, а готовились к преподаванию в семинариях. Программа была рассчитана на четыре года, причем четвертый курс не имел прежних особых задач. Количество семестровых работ было увеличено с шести до девяти. Кандидатская диссертация на четвертом курсе писалась параллельно с обычной курсовой работой. Обязательными дисциплинами являлись: 1) введение в богословие (вместо прежних основ, но с сохранением приблизительно того же содержания); 2) Священное Писание и библейская история; 3) догматика; 4) нравственное богословие; 5) гомилетика и история проповеди; 6) пастырское богословие и педагогика, ранее входившая в число специальных предметов; 7) церковное право; 8) история Вселенской Церкви до разделения Церквей вместо прежней всеобщей церковной истории, история православной Восточной Церкви и Русской Церкви; 9) патристика; 10) церковная археология и литургика; 11) философия: а) логика, психология, метафизика, б) история философии. Сравнительное богословие из учебного плана было изъято. Из предметов по выбору к первой группе относились: 1) теория языка и история зарубежных литератур; 2) русский и церковнославянский языки с палеографией и история русской литературы; 3) древнееврейский язык и библейская археология; 4) один древний и один новый язык. Во вторую группу входили: 1) история и анализ западных исповеданий (вместо прежнего сравнительного богословия, однако с большим упором на критику); 2) история и критика русского раскола; 3) всеобщая светская история; 4) история России; 5) один древний и один новый язык. В Казанской Академии была еще группа миссионерских дисциплин с татарским и монгольским отделениями. Студенты, избиравшие эту группу, освобождались от изучения предметов одной из двух названных выше групп по выбору, за исключением одного древнего и одного нового языка. На татарском отделении преподавались: 1) история и критика ислама; 2) этнография татар, киргизов, башкир, чувашей, черемисов, вотяков и мордвы; 3) история распространения христианства среди этих инородцев; 4) арабский и татарский языки с общим филологическим обзором языков и наречий названных народов. В программу монгольского отделения входили: 1) история и критика ламаизма; 2) этнография монголов, бурят, маньчжур, корейцев, гольдов, гиляков и др.; 3) история распространения христианства среди названных народов; 4) монгольский язык с диалектами и общий филологический обзор языков и диалектов перечисленных народов. Эти установления способствовали существенному прогрессу в миссионерской деятельности.

К штатным преподавателям относились 8 ординарных и 9 экстраординарных профессоров, 9 доцентов и 3 преподавателя современных языков. Штаты преподавателей Казанской Академии ввиду организации миссионерской группы были увеличены. 25 лет службы давали профессорам право на звание заслуженного ординарного или заслуженного экстраординарного профессора, особый служебный статус и особое жалованье. В 1894 г. были повышены оклады и пенсии преподавателям академий и семинарий, а в следующем году введена особая форма для студентов и семинаристов¹⁵⁶¹.

Устав академий вступил в силу в 18841885 учебном году, новый Устав семинарий – в 18851886 г. Для чтения курса по истории и критике русского раскола не было преподавателей, и потому он вводился лишь постепенно с 1886 г. В качестве дополнительного предмета и с отдельным финансированием в семинариях тех епархий, которые особенно страдали от распространения сект, вводилась история и критика сектантства. Еще ранее, в 1884 г., начал действовать новый Устав уездных духовных училищ, а в 1882 г. – епархиальных женских училищ.

В 90-х гг. опять всплыл план учреждения пятой академии в Вильне, который, однако, снова был отклонен отчасти из-за неблагоприятного отзыва Литовского архиепископа Алексия Лаврова¹⁵⁶². К 1900 г. в России имелось 4 духовных академии, 58 семинарий, 185 духовных училищ и 56 епархиальных женских училищ, содержавшихся за счет епархий, наряду с 13, относившимися к ведомству императрицы Марии Федоровны. В 1900 г. Святейший Синод израсходовал на духовное образование свыше 8 млн руб., из которых 3 млн были предоставлены епархиальным духовенством¹⁵⁶³.

Согласно новому Уставу, семинарии и академии были открыты, как и прежде, для лиц всех сословий. Окончившие семинарию или классическую гимназию при поступлении в академию должны были выдержать вступительный экзамен. Право выпускников семинарий поступать в университеты, существовавшее с 1863 г., в 1879 г. было отменено. В 1884 г. этот запрет был подтвержден, но в 1897 г. семинаристам открыли доступ в Варшавский, Дерптский (Юрьевский) и Томский университеты.

Отношение в обществе к новым уставам не было единым: положительным оценкам в консервативных газетах и журналах противостояли отрицательные – насколько это дозволяла цензура – в либеральной прессе. Профессора академий, заботясь о научной смене, были в своем большинстве недовольны отменой введенной в 1869 г. специализации, которая способствовала развитию богословской науки. Так, профессор Петербургской Академии В. В. Болотов писал в одном из частных писем: «Новый устав положил есть тьму… хочет научного бесплодия». Устав 1884 г., писал в 1892 г. профессор Московской Академии Н. А. Заозерский, сузил цели академии до минимума. Академия была низведена до учебно-воспитательного учреждения, до духовного училища, хотя и типа высшей школы¹⁵⁶⁴. В 1905–1906 гг., в период работы Предсоборного Присутствия, при обсуждении реформы духовного образования критика в адрес уставов 1884 г. заметно усилилась¹⁵⁶⁵. Оценивая эти критические голоса, следует учитывать, что подъем научного уровня академий, явившийся следствием уставов 1869 г., пошел на пользу всей православной Церкви, независимо от того, было ли это целью создателей тех уставов или нет. Устав 1884 г. отказался от далеких перспектив, ограничившись постановкой задач в местном российском масштабе. Он имел в виду не столько научное образование будущего духовенства и учителей Русской Церкви, сколько подготовку политически и конфессионально благонадежного церковно-административного персонала, который должен был к тому же поставлять преподавателей для духовных учебных заведений среднего и низшего звена. Уменьшение роли академий как научных учреждений проявлялось и в том, что были отменены публичные диспуты при присуждении ученых степеней. Теперь для получения степени доктора или магистра богословия было достаточно двух (редко больше) отзывов на диссертацию; кроме того, магистрант должен был защищать свои тезисы перед собранием ординарных и экстраординарных профессоров. В 1889 г. были изданы особые правила, увеличивавшие права Святейшего Синода в вопросах присуждения ученых степеней. В 1884 г. были установлены три категории магистерской и докторской степеней: богословия, церковной истории и канонического права. Результатом усилившейся при Победоносцеве цензуры явилось заметное снижение научного уровня богословских исследований¹⁵⁶⁶.

в) Во 2-й половине XIX и в начале XX в. уставы академий и семинарий в большей степени определяли развитие этих учебных заведений, чем то было ранее. При этом уставы 1867–1869 гг. совершенно по-разному сказались на жизни академий и семинарий. Если последним пришлось ощутить и теневые стороны полученных свобод, то в академиях они привели к оживлению научных интересов студенчества, из которого благодаря существовавшей до 1884 г. специализации вырос ряд выдающихся ученых и профессоров.

После реформы Александра II семинаристы устремились в университеты. Число поступающих в академии снизилось, но строгость отбора возросла. Уменьшение числа кандидатов в священники было тревожным симптомом, и, по всей вероятности, именно оно явилось главной причиной возобновления запрета семинаристам поступать в университеты. Духовенство все чаще пользовалось правом обучать своих сыновей в гимназиях, чтобы обеспечить им светскую карьеру и избавить от стесненного положения приходского священника или учителя семинарии и духовного училища. Раньше такого выбора не было. На семинарию стали смотреть как на кастовое учебное заведение. «Когда доступ в университет был закрыт для семинаристских воспитанников требованием от них аттестатов зрелости, – писал в своих воспоминаниях бывший семинарист, – совершенно пала и личная энергия. Семинария с тех пор обратилась в какое-то безотрадное учреждение, в какую-то темницу, охраняемую чисто полицейским надзором лиц инспекции, которая заботилась только о том, как бы поскорее сбыть свое дежурство, сходить на молитву и загнать учащихся в спальни, не справляясь, подготовлены ли их уроки, преодолены ли ими все трудности»¹⁵⁶⁷. В николаевскую эпоху семинарист стоически переносил порочную педагогику бурсы с ее строгостями, ведь так было повсюду, и наказание принималось с покорностью, если казалось справедливым. С 60-х гг. в семинарских стенах повеял свободный ветер, особенно в старших классах. То было время освобождения крестьян и смягчения полицейского надзора, который при Николае I тяготел над всеми сословиями. Приезжая домой на каникулы, семинарист, будь он даже из семьи сельского священника, слышал о новых идеях и мог заглянуть в кипевшие дискуссиями церковные журналы. Начиная с 50-х гг., учащиеся семинарий, как и гимназий и университетов, все чаще принимали участие в политических событиях, в семинарии начали проникать даже социалистические идеи¹⁵⁶⁸. Интересное свидетельство этому мы находим в воспоминаниях митрополита Евлогия Георгиевского (1868–1916), который в 80-х гг., в бытность свою семинаристом в Туле, подпал вместе со своими товарищами под влияние народничества¹⁵⁶⁹.

Эти оппозиционные настроения отмечены и в докладах обер-прокуроров. Так, в докладе от 1870 г. говорилось о том, что в поведении воспитанников семинарий замечалось огрубение, проявлявшееся в непослушании начальству; недостаточное развитие религиозного чувства приводило к пренебрежению молитвой и невнимательному поведению на богослужении в церкви¹⁵⁷⁰. Такое положение вещей вполне соответствовало господствовавшему тогда среди всей учащейся молодежи России умонастроению, которое в современной и позднейшей литературе называли нигилизмом. То был дух времени, коренившийся не столько в недостатках воспитания, сколько в преклонении перед естественными науками, характерном для России 60-х гг., и этот дух требовал слепо следовать «научной» критике религии. Неразвитая православная апологетика была в сущности бессильна бороться с нападками на веру, и в духовной школе не могло быть и речи об апологетически выверенном и убедительном опровержении ошибочных выводов из естественнонаучных фактов. Вдобавок и сами преподаватели, в особенности молодые, порой бывали просто заворожены философией дарвинизма, позитивизма и материализма¹⁵⁷¹. С другой стороны, многие учителя семинарий никак не интересовались внутренней жизнью своих воспитанников. Старые педагогические шаблоны в новую эпоху оказались совершенно непригодными. Но, если отвлечься от духа времени, ответственность за равнодушие молодежи к вере, по мнению митрополита Евлогия, лежала на преподавателях, которые проявляли слишком мало заботы о своих воспитанниках и мало влияли на них: «Начальство было не хорошее и не плохое, просто оно было далеко от нас… Начальство преследовало семинаристов за усы (разрешалось одно из двух: либо быть бритым, либо небритым, а усы без бороды не допускались), но каковы были наши умственные и душевные запросы и как складывалась судьба каждого из нас, этим никто не интересовался… Из казенной учебы ничего возвышающего душу семинаристы не выносили. От учителей ожидать дружеской помощи было нечего… При таких условиях ни для кого семинария alma mater быть не могла. Кто кончал – отрясал ее прах»¹⁵⁷². Несколькими годами позже в письме чиновника обер-прокуратуры одному из епископов по поводу беспорядков в некоторых семинариях в 1893 г. можно прочесть следующее: «Причина беспорядков – бестактность инспекции и малоопытность ректоров… Наши помощники инспектора – именно полиция, а не воспитатели»¹⁵⁷³. Да и откуда было взяться доверительным отношениям между учителями и учениками при постоянных сменах ректоров и инспекторов. В период от 1867–1869 гг. до назначения обер-прокурором Победоносцева положение стало меняться к лучшему, но при Победоносцеве ректор мог оставаться на одном месте не более трех лет.

В 1886 г. в Тифлисской семинарии, воспитанники которой почти все были местными, из-за политики русификации, проводившейся экзархом Грузии архиепископом Павлом Лебедевым (1882–1887), произошли волнения, приведшие к убийству ректора¹⁵⁷⁴. В 1893 г. беспорядки в этой семинарии повторились. В том же году вспыхнули волнения в Смоленской, Московской, Могилевской и Черниговской семинариях. В 1895 г. произошло возмущение во Владимирской семинарии, сопровождавшееся покушением на ректора архимандрита Никона Софийского, так что перепуганные власти потребовали даже вызвать войска против молодежи. Будущий митрополит Евлогий Георгиевский, назначенный после этих событий инспектором семинарии, сообщает в своих воспоминаниях, что причиной волнений явилась полицейская система воспитания, поддерживавшаяся ректором и инспектором. По той же причине в 1897 г. беспорядки охватили Тульскую семинарию¹⁵⁷⁵. Под влиянием революционных настроений 1905–1907 гг. по семинариям прокатилась настоящая волна возмущений. В 18 семинариях дело дошло до тяжелых столкновений, но и в других имели место постоянные стычки между преподавателями и учащимися, которые отказывались отвечать на занятиях и бойкотировали некоторых учителей¹⁵⁷⁶.

Эти события недвусмысленно показали, что укоренившаяся система воспитания, которую еще более ужесточил Победоносцев, не отвечала насущным педагогическим задачам и была не способна подготовить молодежь, захваченную веяниями эпохи, к предстоявшему ей священническому служению. Но и помимо собственно воспитания учителя семинарий оказывались несостоятельными даже перед чисто дидактическими задачами. В Святейшем Синоде, по сообщению одного из его членов, архиепископа Никанора Бровковича, уже в 1887 г. об уровне семинарий было «разумение вообще невысокое»¹⁵⁷⁷, но при этом Синод ограничивался рассылкой циркуляров по мелким вопросам, ничего не предпринимая для преобразования самой системы воспитания. В таком состоянии дело оставалось вплоть до 1906 г., когда начались предварительные работы по общей церковной реформе. Теперь тема ущербности духовного образования стала предметом публичной дискуссии, участники которой искали путей, какими можно было бы вывести духовную школу из того летаргического состояния, в котором она пребывала. Эта задача была настоятельной и с практической точки зрения. Вот что пишет о периоде 1903–1913 гг. митрополит Евлогий: «Наши духовные семинарии не давали достаточного числа кандидатов-священников… Многие семинаристы, особенно в Сибири, не хотели принимать священного сана. Благовещенская семинария за 10 лет не выпустила ни одного священника. Религиозный энтузиазм в семинарии потух, молодежь устремлялась на гражданскую службу, на прииски, в промышленные предприятия»¹⁵⁷⁸.

О развитии собственно учебного процесса во 2-й половине XIX и в начале XX в. мы осведомлены недостаточно: исторические исследования, написанные до 1917 г., доведены в лучшем случае до начала 80-х гг. С уверенностью можно лишь утверждать, что введение Устава академий 1869 г. повлекло за собой повышение уровня обучения, так как выпускники академий, приходившие преподавателями в семинарии, обладали теперь более солидной научной подготовкой. Новые учебники, составленные частью по заданию Святейшего Синода, частью по собственной инициативе профессоров и постепенно вытеснившие устаревшие руководства, в научном плане были вполне хороши. Но перестройка обучения шла в семинариях медленно: еще в 1906 г. они давали богатый материал для критики со стороны Предсоборного Присутствия и печати¹⁵⁷⁹.

г) Духовные академии реагировали на реформы быстрее и активнее. Здесь дул совсем иной ветер, чем в семинариях; каждый семинарист чувствовал это, как только переступал порог своей новой alma mater. Контраст был велик, и неудивительно, если некоторым мемуаристам академия казалась ярчайшим светочем, а их семинарское прошлое – преувеличено мрачным. Сопоставление мемуарных свидетельств показывает, что во 2-й половине XIX в. академии развивались гораздо живее и целеустремленнее, чем в 1-й половине столетия. Реформа 1869 г. сделала академии подлинно высшими школами богословской науки. По признанию одного из студентов пореформенной Московской Академии (он поступил в нее в 1876 г.): «Мало-помалу мы убедились, что здесь, в академии, не китайщина, не стоячее болото, а жизнь, правда несколько своеобразная, но жизнь, богатая внутренним содержанием, правильно установленная, ни в каком случае не отрешенная от мира и не закабаленная в безжизненных формах»¹⁵⁸⁰. А вот как вспоминает другой студент, на этот раз Киевской Академии, о своей учебе в 1880–1884 гг.: «Совершенно иное впечатление (нежели семинария. – И. С.) произвела на меня духовная академия до 1884 г., в которую, благодарение Богу, мне посчастливилось поступить в 1880 г. В ней я увидел свет и отраду после всех прожитых мною горьких дней, в ней я увидел живых людей с умом, сердцем и благородным чувством, и стало на душе легко и отрадно. Здесь я почувствовал интерес к науке и благородному добровольному труду… Большая часть из них (преподавателей и профессоров. – И. С.) искренно любила свое дело, трудилась и любила нас, как свое живое поле, которое им хотелось так возделать, чтобы оно было плодоносно и растимо»¹⁵⁸¹. Владимир Соловьев, который по окончании Московского университета в 1873 г. записался слушателем в Московскую Духовную Академию, заметил в одном из своих писем, что «академия, во всяком случае, не представляет собой такой абсолютной пустоты, как университет»¹⁵⁸².

В то же время мемуарная литература свидетельствует и о том, как душил эту новую жизнь в академиях Устав 1884 г. Профессор Н. Н. Глубоковский описывал «увядание» академий во времена своего студенчества в Московской Академии (1884–1889): то была пора, когда «живой организм превращался в механический агрегат»¹⁵⁸³. А вот воспоминания другого студента тех лет: «С 1884 г. академии обратились в какие-то повторительные семинарские курсы. Студенты были обременены массою предметов и лекций, основательно разобраться в которых не было никакой физической возможности, а посему, естественно, они теряют тот идеализм, который в большинстве случаев царил в академиях до 1884 г. и которым они выделялись из ряду других высших учебных заведений, как им и надлежало как высшей духовной школе»¹⁵⁸⁴. В Уставе 1869 г., как и в пореформенном периоде в целом, особое недовольство Святейшего Синода и консервативно настроенных иерархов вызывали два момента: укрепление начал самоуправления в науке и образовании и переход руководства трех академий (в Киевской этого не случилось) в руки белого духовенства. Уже в 1874–1875 гг. Святейший Синод устроил ревизию всех академий; задумана она была как способ противодействовать реформе, но ее эффективность оказалась весьма небольшой из-за того, что по настоянию обер-прокурора ревизором был назначен «либерал» и сторонник Устава 1869 г. тогдашний Литовский архиепископ Макарий Булгаков¹⁵⁸⁵. Сильнейшим нападкам Святейшего Синода подверглось постоянно углублявшееся применение научно-критических методов в исследованиях и преподавании¹⁵⁸⁶. Оно наталкивалось на противодействие со стороны митрополита Филарета и Синода еще до введения Устава 1869 г., а обер-прокурор Победоносцев сразу же после своего вступления в должность предупредил о готовящемся по этому поводу «строгом предписании всем академиям и возложении на ректоров ответственности за направление преподавания»¹⁵⁸⁷. В Уставе 1884 г. эта угроза была исполнена. Затем последовала смена руководителей преподавательских коллективов. По словам одного из критиков эпохи Победоносцева, профессора Н. Н. Глубоковского, быстро начали сходить со сцены опытные, знающие люди, посвятившие себя педагогическому делу, видевшие в нем свое призвание и крепко связанные с ним. Их заменили молодые архимандриты, игумены и иеромонахи. Не без язвительности мемуарист резюмирует, что пришло время «неопытных механиков из черноризцев»¹⁵⁸⁸. Так с выходом Устава 1884 г. началось восстановление гегемонии ученого монашества, которое при поддержке Святейшего Синода и обер-прокуроров Победоносцева и Саблера шаг за шагом снова заняло ведущие места в духовной школе.

Численно ученое монашество с 60-х гг. постоянно сокращалось, так как лишь немногие выпускники академий соглашались на постриг, в 70–80-х гг. эта тенденция еще более усилилась¹⁵⁸⁹. С возвратом ректорства в академиях в руки ученого монашества студентов стали настойчиво подталкивать к пострижению. В Петербургской Академии эта практика возобновилась в ректорство епископа Арсения Брянцева (1883–1887), ставшего монахом из вдовых священников. Особым рвением в этом отношении отличался Антоний Вадковский, впоследствии митрополит Петербургский. Несколько лет он прослужил инспектором в академиях Казанской (1883–1886) и Петербургской (1886–1888), в которой он затем стал ректором (1888–1892); в течение петербургского периода своей академической деятельности Антоний постриг в монахи не менее 17 студентов¹⁵⁹⁰, среди которых были и два выдающихся деятеля Русской Церкви последующих лет – Антоний Храповицкий и Сергий Страгородский, оба – ревностные поборники ученого монашества. Каждый из трех названных иерархов имел собственный взгляд на задачи монашества в Русской Церкви, но все они многое сделали для того, чтобы возродить в студентах академий стремление к постригу. Как типичный и убежденный представитель нового поколения ученого монашества, Антоний Храповицкий в этом ряду, несомненно, первый.

Алексей Павлович Храповицкий происходил из дворянской семьи. С аттестатом зрелости классической гимназии он, будучи человеком религиозным, поступил в Петербургскую Духовную Академию и в 1885 г. 22-летним студентом принял монашество. В следующем году, сразу после окончания академии, он был назначен в ней помощником инспектора. Затем чуть меньше года он прослужил учителем в Холмской семинарии, после чего вернулся в качестве доцента в Петербургскую Академию, где ему было предоставлено место инспектора. Через несколько месяцев он уже ректор Петербургской семинарии (1890) и в том же году – ректор Московской Академии; ему было в то время всего 27 лет. «Прибыл новый начальник, живой, одаренный, хороший оратор. Однако он очень молод. Дай Бог, чтобы он успешно исполнил трудное дело, на которое призван», – писал один из старейших профессоров академии Н. И. Субботин в частном письме; названные здесь качества Антоний сохранил до конца своей долгой жизни, ими запечатлена вся его церковно-политическая деятельность¹⁵⁹¹. Между тем Московскому митрополиту Сергию Ляпидевскому, представителю старой филаретовской школы, не слишком понравился молодой ректор его академии, и в 1895 г. Антоний был переведен на ту же должность в Казанскую Академию¹⁵⁹², где он оставался до своего назначения в 1900 г. епископом Уфимским; начался церковно-политический период его деятельности (см. § 9, 12).

Труды Антония оставили глубокий след в обеих академиях. Уже в 1889 г. появилась его статья об ученом монашестве, которая была широко распространена среди студенчества. В обеих академиях он организовал кружки, где студенты выступали с докладами и проповедями, дискутировали. Целью Антония было устранить барьер между собой и студентами. В его бытность ректором Московской Академии в ней в 1888–1892 гг. учился будущий митрополит Евлогий Георгиевский. В позднейшие годы пути этих двух иерархов часто пересекались: порой они были союзниками, порой – противниками, а под конец – даже врагами. Это обстоятельство надо иметь в виду при чтении приводимого ниже отрывка из «Воспоминаний» Евлогия, который сам принял монашество под воздействием молодого ректора и так описывает происшедшую под влиянием Антония перемену в настроениях студентов, до тех пор отнюдь не симпатизировавших монашеству: «Можно сказать без преувеличения: для Московской Духовной Академии начался какой-то новый период существования. Влияние архимандрита Антония на нас было огромно. Молодой, высокообразованный, талантливый и обаятельный, с десятилетнего возраста мечтавший стать монахом, архимандрит Антоний был фанатиком монашества. Его пламенный монашеский дух заражал, увлекал, зажигал сердца… Монашество в нашем представлении благодаря ему возвысилось до идеала сплоченного крепкого братства, ордена, рати Христовой, которая должна спасти Церковь от прокуратуры, вернуть подобающее ей место независимой воспитательницы и духовной руководительницы русского народа. Перед нашим взором развертывались грандиозные перспективы: восстановление патриаршества, введение новых церковных начал, переустройство академии в строго церковном духе… Идею монашества архимандрит Антоний пропагандировал среди нас поистине фанатически. В нем она сочеталась с женоненавистничеством. Он рисовал нам картины семейной жизни и супружеских отношений в мрачных, даже грязных тонах – и его пропаганда имела успех… Целый вечер велись горячие беседы о монашестве. Речи принимали порой оттенок цинизма… Следствием этого нового духа в академии была волна пострижений. С именами Антония Храповицкого и Антония Вадковского (Петербургского митрополита) связано возрождение монашества в России. В академиях на лучших студентов и раньше смотрели как на будущих монахов, но монашеский путь уже давно перестал привлекать молодежь, а отдельные постриги движения не создавали. Теперь на этот путь устремилась 23–24-летняя молодежь. Архимандрит Антоний постригал неразборчиво и исковеркал не одну судьбу и душу… Некоторые из его постриженников потом спились. Мой товарищ по курсу о. Иоанн Рахманов вследствие неудачного пострига окончил жизнь босяком. Иеромонах Тарасий, даровитый идеалист, блестяще кончивший Казанскую Академию, отверг карьеру и уехал в Зарентуйскую тюрьму; жизнерадостный, веселый, он окончил жизнь трагически: стал пить, и его нашли мертвым (от угара) в его комнате, когда он был смотрителем Заиконоспасского духовного училища в Москве. «Случалось, что и у меня на плече плакали последователи архимандрита Антония», – говорил Петербургский митрополит Антоний Вадковский… Уход в монашество для борьбы со страстями, для богомыслия и созерцания – это одно; другое – церковно-общественное делание. Настоящими строгими монахами-аскетами мы, воспитанники академии, быть и не могли. Наши академические ученые длительного подвизанья в монастырях не проходили. Обычный путь был таков: со школьной скамьи сразу в духовно-учебное дело. Не все понимали, что церковно-общественная работа есть лишь разновидность монашеского подвизания»¹⁵⁹³. Напомним, что архиепископ Никанор Бровкович еще за несколько десятилетий до этого сообщал о похожих трагических историях ученых монахов, которые необдуманно, под влиянием красивых речей о монашестве, или обдуманно, из карьерных соображений, но так или иначе без внутренней склонности, становились монахами и погибали¹⁵⁹⁴.

При более внимательном рассмотрении оказывается, что волна пострижений не принесла возрождения ученого монашества, а всего лишь численно пополнила его. Для развития духовного образования и богословия это мало что значило. Среди принявших монашество в 80–90-х гг. можно выделить только одного значительного богослова – Сергия Страгородского¹⁵⁹⁵. Антоний Храповицкий мог многих воодушевить, но воспитать поколение монахов со здоровыми аскетическими взглядами он не сумел. Его безудержная молодость и его характер совершенно не подходили для роли воспитателя студенчества. Митрополит Евлогий был невысокого мнения и о педагогических способностях Антония: «Горячей молодежи нравилось в архимандрите Антонии его неуважение к авторитетам, даже столь бесспорным, как Филарет, митрополит Московский, не говоря уже о современных профессорах, которых он честил самыми грубыми эпитетами; молодежью считалось это смелой независимостью в суждениях. Хлесткие, неразборчивые словечки передавались из уст в уста, и студенты привыкли бесцеремонно отзываться о профессорах. Об этом знали сами профессора и, конечно, очень недолюбливали своего не сдержанного на язык молодого ректора и в свою очередь жестоко его критиковали»¹⁵⁹⁶. К тому же превознесение Антонием ученого монашества еще более укрепляло ту преграду, которая издавна отделяла последнее от светской профессуры академий.

Взгляды Антония вполне соответствовали Уставу 1884 г. и стремлению Святейшего Синода по возможности ограничить в духовных учебных заведениях влияние профессоров-мирян как на научную работу, так и на учебный процесс. Вследствие этой тенденции с 90-х гг. стало расти число преподавателей из черного и белого духовенства. Как и во времена Протасова, при Победоносцеве и Саблере монашеская ряса гарантировала быструю педагогическую карьеру. В принципе Победоносцев стремился ослабить позиции монашества внутри Церкви, но вскоре почувствовал, насколько легко направить консервативное и отчасти оппортунистическое монашество в русло проводимой им церковной политики; отдельные сильные и самостоятельные личности не находили себе поддержки и потому не могли быть ему опасны.

Вместе с тем односторонне отрицательная оценка академической деятельности архимандрита Антония была бы совершенно несправедливой. Благодаря его усилиям ожило многое из того, чему грозило полное исчезновение. Прежде всего он повсюду распространял убеждение в необходимости церковной реформы, которому оставался верен и позже. Среди духовенства эту идею в то время разделяли лишь немногие, и ее защитники не могли рассчитывать на благосклонность Победоносцева¹⁵⁹⁷.

Настоящему походу, который организовал епископат против светской профессуры, так много сделавшей для развития науки и обучения в академиях, не может быть никакого оправдания. Чтобы оценить по достоинству деятельность светских профессоров, достаточно указать на то, сколь ничтожное количество ученых смогло дать во 2-й половине XIX в. академическим кафедрам черное духовенство, т. е. ученое монашество. Результатом усилий светских профессоров стал растущий интерес к научной работе. Специализация, получившая развитие после Устава 1869 г., принесла много пользы всем отраслям богословской науки и положительно воздействовала на обучение¹⁵⁹⁸.

В 1866–1883 гг. ректором Петербургской Академии был протоиерей И. Л. Янышев, читавший нравственное богословие. В отличие от предшественников в основу своих лекций он положил не столько христианскую аскетику, сколько общие этические принципы. Это было созвучно тенденциям времени, и лекции Янышева имели большой успех. Его преемники по кафедре, профессора Л. А. Бронзов и С. М. Зарин, напротив, в большей мере делали упор на отцов Церкви и принципы христианского аскетизма. Догматику в Петербургской Академии долгое время читал профессор А. Л. Катанский († 1919), который до этого, по окончании Петербургской Академии, был доцентом Московской Академии и преподавал литургику и христианскую археологию. Там он близко познакомился с А. В. Горским, который имел на него влияние как догматист. При изучении догматов Катанский опирался и на отцов Церкви, поэтому его лекции существенно отличались от сухой схоластики Макария Булгакова. Из историков Церкви заслуживает упоминания профессор И. Е. Троицкий (1834–1901), много сделавший для развития этой науки. Троицкий был крупным ученым, внесшим немалый вклад в критическое источниковедение, результаты которого использовал не только в отношении важнейших догматов, но и для прояснения более скрытых и, казалось бы, второстепенных сторон церковной жизни. Этим он, будучи с 1874 г. профессором Петербургской Академии, вызвал активное оживление интереса к своему предмету. Преемником Троицкого стал его высокоодаренный ученик профессор В. В. Болотов (1854–1900). Этот замечательный ученый, к сожалению рано скончавшийся, был гордостью русской науки и, подобно А. В. Горскому, в равной мере значительным и как исследователь, и как преподаватель. Его изыскания по специальным проблемам и лекции об эпохе Вселенских Соборов выдают в нем большого историка и богослова. В лекции Болотов в изобилии включал результаты собственных исследований, подталкивал студентов к самостоятельной работе, не уставая указывать на нерешенные проблемы. И сегодня, спустя полстолетия, его посмертно изданные лекции не утратили научного значения. Введение в богословие читал профессор Н. П. Рождественский (1840–1881), до своей профессуры в Петербурге (1869–1881) бывший в 1865–1869 гг. бакалавром в Казанской Академии. На основе своих лекций он создал капитальное двухтомное сочинение «Курс основного богословия, или Христианская апологетика», которое до самого последнего времени служило главным учебным пособием по этой дисциплине. Философию долгие годы преподавал М. И. Каринский (1869–1917). Верный традициям Московской Академии, в которой он учился, он исходил в своих лекциях из основ христианской веры и с этой точки зрения анализировал затем философские учения. Еще молодым доцентом Московской Академии Каринский сумел завоевать симпатии студентов. В 1870 г. он был послан Петербургской Академией в Геттинген, где прослушал курс лекций. Среди преподавателей Нового Завета выделялся Н. Н. Глубоковский (1863–1937) – не только как лектор, но и как богослов. Окончив Московскую Академию, он с 1891 г. был доцентом, а с 1894 по 1918 г. – профессором Петербургской Академии. Замечательным литургистом был профессор Н. В. Покровский (1848–1917), научные работы которого посвящены церковной археологии и иконографии. Церковная археология, появившаяся в программах академий лишь в 1869 г. и до того времени почти не изучавшаяся, обязана Покровскому многим. Согласно Уставу 1910–1911 гг., была создана особая кафедра литургики, на которой разработкой ее как исторической и догматической дисциплины занимался преемник Покровского, профессор И. А. Карабинов († после 1918 г.)¹⁵⁹⁹.

Говоря о Московской Академии периода 1869–1917 гг., прежде всего следует назвать ее ректора протоиерея А. В. Горского (1864–1875). Его авторитет в академии и в богословской науке вообще был в это время, пожалуй, еще более высок, чем прежде. «Горский читал догматическое богословие не только научно, но и как-то благоговейно, – писал его ученик, будущий архиепископ Николай Зиоров. – Аудитория ректора была всегда полна студентами как его, так и других отделений»¹⁶⁰⁰. И даже полстолетия спустя ощущалось его благотворное влияние¹⁶⁰¹. При Горском вся жизнь академии, и научная, и учебная, определялась воздействием его обаятельной личности. Горский был очень скромным человеком и, недооценивая свои работы, редко публиковал их. Но личное общение и переписка с ним имели для его современников и учеников громадное значение. Читая догматику, он в отличие от Макария Булгакова обычно начинал с истории отдельных догматов. Возможно, здесь сказывалось влияние Филарета Гумилевского, но, вероятнее всего, причиной была его собственная любовь к истории.

Как философ, большое влияние на студенчество имел В. Д. Кудрявцев-Платонов (1828–1891), ученик А. В. Горского и Ф. А. Голубинского и преемник последнего по кафедре (1854–1891). Убежденный идеалист по своим философским взглядам, он умел убедить и своих студентов, ибо в его на удивление гармонической личности идеализм сочетался с глубокой религиозностью и нравственной чистотой. Он относился к тем редким академическим преподавателям, которые умели снискать себе уважение и любовь уже с самого начала своей деятельности; и в молодости, и в старости его личность очаровывала какой-то прозрачной ясностью. Как автор научных трудов, он был не слишком плодовит. «В книгах Кудрявцева, – пишет Г. Флоровский, – покоряет этот стиль внутренней свободы, душевное изящество и благородство, с каким этот человек недрогнувшей веры ведет свое спекулятивное оправдание или обоснование этой веры, строит свой критический синтез среди недостаточных решений других философских школ»¹⁶⁰². После кончины Кудрявцева-Платонова кафедру унаследовал его ученик А. И. Введенский (1888–1912). Большим авторитетом как преподаватель пользовался П. И. Горский-Платонов, который с 1878 по 1888 г. являлся еще и инспектором академии. За 37 лет своей профессорской деятельности он читал и древнееврейский язык (1858–1895), и библейскую историю (1858–1870), и библейскую археологию (1870–1892)¹⁶⁰³.

А. В. Горский поставил преподавание церковной истории в академии на солидный научный фундамент. В области всеобщей церковной истории упомянем А. П. Лебедева, как историка Русской Церкви – Е. Е. Голубинского. Лебедев (1845–1908) был ярким представителем той части профессуры, которая страстно выступала в защиту Устава 1869 г., ибо он был направлен против ученого монашества и его господства в академиях. Как сын своего времени (60–70-х гг.), он представлял собой тип, получивший в России название «либерального профессора». Его лекторская и авторская манера отличалась живостью, общедоступностью и склонностью к популяризации. Студенты любили его. Он часто привлекал западную церковно-историческую литературу и учил студентов пользоваться ею. Его учеником был Н. Н. Глубоковский, автор замечательной церковно-исторической монографии «Блаженный Феодорит, епископ Киррский. Его жизнь и литературная деятельность» (М., 1890, 2 т.); позднее он обратился к изучению Нового Завета. Из-за разногласий с учеными монахами в академии Лебедев оставил в 1895 г. кафедру и перешел в Московский университет. Живо интересуясь церковно-политическими вопросами, он принял активное участие в дискуссиях 1905–1906 гг. по поводу церковной реформы¹⁶⁰⁴.

В том же году, что и Лебедев, академию покинул Е. Е. Голубинский (1832 или 1834–1912). Это был ученый в собственном смысле слова, ученик Горского, усвоивший критический метод своего учителя. Его лекции были научно насыщенны и потому далеки от популяризаторской манеры Лебедева. С величайшей заботливостью он относился к подготовке научной смены. В своем труде «История Русской Церкви» Голубинский поднял множество проблем, требовавших критического источниковедческого изучения, и тем дал чрезвычайно сильный толчок к появлению множества работ по истории Церкви. Среди его учеников достойны особого упоминания профессора Н. Ф. Каптерев (1847–1917) и С. И. Смирнов (1870–1916); оба были в то же время учениками А. П. Лебедева и В. О. Ключевского. После того как Голубинский ушел в отставку, с 1896 г. историю Русской Церкви стал читать Смирнов, личность заметная и как исследователь, и как преподаватель (до 1906 г. – доцент, затем – экстраординарный, а с 1914 г. – ординарный профессор)¹⁶⁰⁵. Каптерев, бывший еще и учеником Горского, как и последний, постоянно прибегал к материалам из политической и общественной жизни России, так что его лекции по всеобщей светской истории немало способствовали и церковно-историческим исследованиям¹⁶⁰⁶.

Научно-критический метод, примененный Голубинским к истории Церкви, доминировал и в его лекциях, что вызывало неудовольствие в консервативных кругах иерархии. В 1881 г. первая часть первого тома «Истории Русской Церкви» была представлена в качестве докторской диссертации и получила одобрение академического совета. Однако Святейший Синод отказал в ее утверждении, которое было получено лишь в следующем году благодаря энергичному вмешательству Московского митрополита Макария Булгакова, выступившего в защиту автора как ученого. Голубинский не раз подвергал резкой критике труды митрополита Макария в области истории Церкви, и тем не менее не кто иной, как Макарий, предоставил средства на издание первого тома «Истории». Между тем недовольство высшего церковного руководства Голубинским росло; особенно ясно оно выразилось в письме обер-прокурора К. П. Победоносцева ректору Московской Академии в 1883 г., в котором «тенденциозное торжество» в честь 25-летнего юбилея ученого было объявлено нежелательным. В 1895 г. Голубинский добровольно вышел в отставку¹⁶⁰⁷.

Еще со времени первой реформы 1808–1814 гг. за Московской Академией закрепилась слава ведущей, занимающей особое место в системе духовного образования и в истории русского богословия.

Киевская Академия была единственной, где после реформы 1869 г. ученому монашеству удалось сохранить за собой ректорство и общее руководство. В истории Киевской Академии, бесспорно, почетное место принадлежит ее долголетнему ректору архимандриту, позже епископу Сильвестру Малеванскому (1883–1897), который, будучи профессором догматики, много способствовал развитию этой дисциплины¹⁶⁰⁸. Теснейшим образом с академией была связана деятельность В. Ф. Певницкого († 1911), сначала (с 1860 г.) доцента по церковной литературе, а затем долгие годы профессора пастырского богословия, гомилетики и истории проповеди. Через его школу прошли чуть ли не все священники Киевской и южных епархий во 2-й половине XIX и начала XX в. Ему, опытному педагогу, который был к тому же и плодовитым литератором, удалось, как ни в какой другой академии, пробудить в студентах истинное усердие к проповеди. С начала 60-х гг. Певницкий опубликовал в «Трудах» академии большое число работ по проблемам Церкви и общества, особенно о реформе 1869 г. и высшем образовании. В 1905–1907 гг. он активно участвовал в подготовке церковной реформы¹⁶⁰⁹. Нравственное богословие в продолжение нескольких десятилетий также читал человек светский – М. А. Олесницкий, сначала доцент, а затем профессор по кафедре нравственного богословия и педагогики. Как и на многих его современников, преподавателей академий после 1860 г., глубокое впечатление на него произвело протестантское богословие, его этика основывалась главным образом на системе Ричля (Ritschl) (1822–1889). Консерватор и человек строгих правил, митрополит Иоанникий Руднев (1891–1900) в конце концов заставил этика-либерала отказаться от этого предмета и с 1895 г. ограничиться лекциями по психологии¹⁶¹⁰. Кафедра истории Русской Церкви несколько десятилетий, с 1861 по 1897 г., тоже находилась в одних и тех же руках – профессора И. И. Малышевского. Служебное долголетие было вообще характерно для Киевской Академии, в которой и смены ректоров происходили относительно редко: за период с 1859 по 1897 г. – всего дважды. Другой ее замечательной особенностью было сохранение преподавания главных дисциплин за светскими учеными даже после Устава 1884 г. Всеобщую церковную историю почти 30 лет читал М. Г. Ковальницкий, позднее ставший с именем Димитрия архимандритом и епископом (принял монашеский сан в 1898 г.). По окончании Киевской Академии он преподавал сперва, будучи предшественником М. А. Олесницкого, нравственное богословие (1867–1869), затем всеобщую церковную историю, позднее он стал инспектором (1895–1898) и ректором академии (1898–1902). С 1902 по 1917 г. ректорами здесь были, теперь уже часто сменяясь, ученые монахи. Из профессоров заслуживает еще упоминания литургист А. А. Дмитриевский († после 1929 г.), много сделавший для развития этой не избалованной особым вниманием в российских академиях дисциплины¹⁶¹¹.

Ректором Казанской Академии в 1869 г. (год реформы) был архимандрит Никанор Бровкович (1868–1871). Он читал введение в богословие вполне в духе реформы: его лекции отличались завершенностью формы и богатством содержания. Никанор был замечательным воспитателем, по словам Я. А. Богородицкого, он внимательно и проникновенно изучал способности, душевные качества и настроения студентов, он был врагом всякой непорядочности, любил как внешнюю, так и внутреннюю (душевную) красоту, был гуманным, экспансивным, чрезвычайно энергичным человеком в деле преподавания и воспитания в академии¹⁶¹². Как сообщает историк академии П. Знаменский, Никанор Бровкович обладал талантом выбирать из числа студентов по-настоящему одаренных людей для подготовки их к научной и преподавательской деятельности¹⁶¹³. Когда он стал викарием Донской епархии, должность ректора на долгих 24 года, с 1871 по 1895 г., перешла к протоиерею А. П. Владимирскому (1821–1906), который оказался последним ректором академии из белого духовенства. По оценке П. Знаменского, его ректорство было временем мира, благополучия и счастья для Казанской Духовной Академии. Когда же протоиерей Владимирский был отправлен с почетом на покой и стал членом Учебного комитета при Святейшем Синоде, его преемником был назначен, как уже говорилось, молодой архимандрит Антоний Храповицкий¹⁶¹⁴. Пастырское богословие в Казани преподавал А. В. Вадковский, сначала доцент, затем профессор и, наконец, инспектор, пока в 1886 г. он не был переведен на должность инспектора Петербургской Академии. Он учился в Казанской Академии, и еще Никанор Бровкович, будучи ректором, обратил внимание на способного студента, впоследствии снискавшего себе известность в сане митрополита Петербургского Антония¹⁶¹⁵. Неотделим от Казанской Академии профессор П. В. Знаменский (1836–1910), в течение 35 лет читавший в ней курс истории Русской Церкви. Он является автором истории академии за период с 1842 по 1870 г. – лучшего труда по истории русского духовного образования. Знаменский положил начало изучению церковной реформы Петра I, а его работы по истории приходского духовенства и духовной школы до сих пор служат основой для исследователей. По его учебнику (1-е изд. в 1870 г., последнее – в 1912 г.) историю Русской Церкви учили в течение полустолетия почти во всех семинариях. Точностью формы и содержательностью отличались и его лекции в академии¹⁶¹⁶. Как догматист заслуживает упоминания В. И. Несмелов (1863 – после 1917 г.), прежде читавший патристику¹⁶¹⁷. Изучение истории русского раскола и борьбы с ним приобрело в Казани особую значимость благодаря 40-летней преподавательской деятельности профессора Н. И. Ивановского (1840–1913). Он был ожесточенным противником старообрядчества и в своих лекциях вел беспощадную борьбу со всеми его оттенками и толками¹⁶¹⁸. Успешной была деятельность литургиста и церковного археолога профессора Н. Ф. Красносельцева († 1898). Из его школы вышел А. А. Дмитриевский, ставший сначала доцентом в Казанской, а затем профессором в Киевской Академии. В конце 80-х гг. Красносельцев принял приглашение Одесского университета, где продолжил свои исследования по истории православной литургики. Церковное право с 1881 г. более 30 лет читал профессор И. С. Бердников (1841–1914). Его лекции, насыщенные богатым материалом, были изданы в двух объемистых томах. Предмет его особого интереса – отношения между Церковью и государством в Византии и России¹⁶¹⁹.

Обсуждение общей церковной реформы на заседаниях Предсоборного Присутствия не могло обойти вопросов духовного образования. Либеральные круги в обществе и среди духовенства не желали, естественно, смириться с последствиями Устава 1884 г. и политикой К. П. Победоносцева, которые перечеркивали все то положительное, что успела дать реформа 1867–1869 гг. Однако недовольство царило и среди консервативно настроенных иерархов. Благодаря общему ослаблению цензуры (1904–1905) духовные журналы получили возможность довольно свободно обсуждать проблемы церковной реформы, в том числе и вопросы духовного образования. Кроме того, в Святейшем Синоде накопилось много отзывов архиереев, поданных в ответ на его запросы, в этих отзывах задача реформы в сфере духовного образования затрагивалась не только в основных чертах, но зачастую и в деталях. Наконец, этой теме были посвящены многочисленные статьи, брошюры и даже книги, авторами которых были профессора, епископы, учителя семинарий и т. д. Просмотрев эту обширную литературу, легко убедиться, что недовольство положением, существовавшим в духовной школе, было всеобщим¹⁶²⁰.

д) Когда по именному повелению Предсоборное Присутствие было распущено, прекратило работу и его школьное отделение. В итоге прошедших дебатов еще раз обнажились глубокие противоречия между светской профессурой, с одной стороны, и ученым монашеством и епископатом – с другой. После 1906 г. в высшем церковном руководстве снова воцарился дух реакции и национализма, достигший наивысшей точки при обер-прокуроре В. К. Саблере (см. § 7, 9). Недоверчивый контроль над духовным образованием со стороны Святейшего Синода преследовал единственную цель – подавить всякий «дух возмущения».

И действительно, в 1905–1907 гг. в семинариях дело доходило до беспорядков, иногда приводивших даже к покушениям на ректоров или инспекторов. В декабре 1906 г. в Москве собрался Всероссийский конгресс семинарий, на котором выяснилось, что во многих семинариях существовали политические организации и кружки, насчитывавшие десятки членов. Конгресс призвал к борьбе против «отжившего учебного режима». Неспокойно было и в академиях. В 1908 г. Святейший Синод распорядился провести ревизию академий. Херсонский архиепископ Димитрий Ковальницкий ревизовал Московскую и Петербургскую Академии, Псковский архиепископ Арсений Стадницкий – Казанскую, Волынский архиепископ Антоний Храповицкий – Киевскую. Их отчеты Святейшему Синоду были полны горькой критики. Отчет архиепископа Антония Храповицкого представлял собой большое и резкое обвинительное заключение против профессоров, из-за которых, по мнению архиепископа, происходит «обмирщение» академий¹⁶²¹. В действительности же руководство в академиях с 1884 г. принадлежало ученому монашеству, так что впору было бы говорить об их «оцерковлении».

На основании отчетов ревизоров Святейший Синод сделал вывод, что во всем виноват Устав 1884 г., и 29 декабря 1909 г. с согласия обер-прокурора С. М. Лукьянова поручил Учебному комитету переработать уставы и пересмотреть штаты академий, семинарий и духовных училищ с упором на религиозное и нравственное воспитание. Первым, и очень скоро, был готов проект Устава академий. Обсуждение бюджета Святейшего Синода в Государственной думе сопровождалось резкими нападками на высшее церковное руководство – это отнюдь не располагало к внесению в Думу еще одного законопроекта. Тогда обер-прокурор и Синод решили воспользоваться пасхальными каникулами, чтобы в обход Государственной думы на основании статей 87 и 65 Конституции подать 2 апреля 1910 г. новый Устав академий на утверждение непосредственно императору. Поправки в Устав академий вносились еще дважды – 29 июля и 26 августа 1911 г., и каждый раз во время каникул в Государственной думе подписывались прямо императором на основании все тех же статей 87 и 65¹⁶²².

В Уставе 1910–1911 гг. дано новое определение академии: «Православные духовные академии суть закрытые высшие церковные училища, христианским воспитанием и высшей православно-богословской наукой приготовляющие христиански просвещенных деятелей для служения святой православной Церкви, прежде всего в области церковно-пастырской, а затем и на других поприщах духовной деятельности, предпочтительно в священном сане» (§ 1). «В круг деятельности академий входит: 1) высшая ученая разработка богословия на церковном, строго православном основании; 2) преподавание богословских наук и некоторых небогословских, необходимых для основательного научного изучения богословия во всех его разветвлениях и для просвещенного служения святой Церкви на пастырском, духовно-учебном, миссионерском и других поприщах; 3) воспитание в учащихся любви к святой Церкви и ее установлениям и преданности престолу и отечеству» (§ 2). Это добавление, впервые введенное в устав духовных учебных заведений, было как бы ответом на либеральные устремления, наблюдавшиеся в 1905–1907 гг. при обсуждении церковной реформы. Академии по-прежнему оставались под непосредственным контролем и опекой епархиальных архиереев, но в компетенции Святейшего Синода (§ 3), который назначал ректоров и инспекторов (§ 11). Епископ только представлял кандидата на ректорскую должность, который обязан был иметь ученую степень не ниже магистра богословия и принадлежать к духовному сословию, право же назначения было прерогативой Святейшего Синода (§ 34). В примечании 3 к этой статье говорится, что ректорами Московской и Киевской Академий могут быть только лица монашеского звания. «Изменения» в Уставе от 26 августа 1911 г. обобщают это установление и окончательно уточняют его: «Ректор академии, по представлению местного епархиального архиерея, назначается Святейшим Синодом из известных ему своими достоинствами лиц, имеющих ученую степень не ниже магистра богословия, и состоит в сане епископа» (§ 34). Устав 1910 г. содержит особую главу об отношениях Святейшего Синода с академиями (§ 11–12). В § 65 устанавливается: «Преподаватели академии могут быть только лица православного исповедания, строго православного образа мыслей и церковного направления, предпочтительно состоящие в священном сане». Избрание профессора или преподавателя академическим советом нуждалось в утверждении. В случае отклонения кандидатуры Святейшим Синодом совет имел право в течение полугода представить новую. Если этого не происходило, то назначение осуществлялось по усмотрению Святейшего Синода (§ 70), который вообще оставлял за собой право в случае надобности назначать и увольнять профессоров и доцентов (§ 72). Инструкция относительно «профессорских стипендиатов» оставалась прежней (§ 73), две вакансии предназначались для монахов, с отличием окончивших академию (§ 76). § 86 дополняет два первых параграфа: «Преподаватели ведут свое преподавание в строго православном духе, направляя свою деятельность к утверждению в умах студентов благоговения пред непреложной истиной православия и готовности послужить святой Церкви. Никакие уклонения от сего правила не могут быть терпимы».

Согласно Уставу 1910 г., было увеличено число кафедр и для студентов организованы по университетскому образцу практические занятия (семинары). Обязательные дисциплины делились на общеобязательные и дополнительные, которые объединялись в группы в зависимости от педагогической или научной специализации. В Уставе названо 14 общеобязательных предметов и 6 групп, но уже через год «Изменениями» от 29 августа 1911 г. были определены 17 общеобязательных предметов и 4 группы. Окончательный вариант учебной программы был рассчитан на четыре года и включал следующие общеобязательные дисциплины: 1) Новый Завет; 2) Ветхий Завет; 3) патрологию; 4) введение в богословие; 5) догматику; 6) нравственное богословие; 7) пастырское богословие, в том числе аскетику и гомилетику; 8) литургику (поначалу отнесенную к дополнительным дисциплинам); 9) церковную археологию и историю христианского искусства (также сперва дополнительный предмет); 10) историю и критику раскола; 11) историю и критику сектантства; 12) историю древней Церкви; 13) историю Русской Церкви; 14) церковное право; 15) систематическую философию (а), логику (б); 16) психологию; 17) греческий (в Московской и Петербургской Академиях) и латинский (в Киевской и Казанской Академиях) языки. Кроме того, студент должен был определиться между историей философии и педагогикой; факультативно преподавались языки: французский, немецкий и английский.

Студент был обязан выбрать одну из следующих четырех групп специализации. 1-я группа: история России, история Греко-Восточной Церкви с момента отпадения Западной Церкви до настоящего времени и сверх того: история славянских Церквей (для Киевской, Московской и Казанской Академий – обзорно, для Петербургской – подробно) и история Грузинской и Армянской Церквей (для Петербургской Академии), история Западнорусской Церкви (т. е. Киевской митрополии в XIV-XVII вв.) – только для Киевской Академии. 2-я группа: библейская история в совокупности с древней историей, древнееврейский язык и библейская археология (в Петербургской Академии – двухгодичный курс по 10 лекционных часов). 3-я группа: церковнославянский и русский языки, история русской литературы. 4-я группа: история и критика западных исповеданий в связи с историей Западной Церкви, начиная с 1054 г. В Казанской Академии имелись еще две дополнительные группы, или отделения, – татарская и монгольская. Татарская группа: история и критика ислама; этнография татар, киргизов, башкир, чувашей, черемисов, вотяков и мордвы; история распространения христианства среди названных народностей; арабский и татарский языки с общим филологическим обзором языков этих народностей. Монгольская группа: история и критика ламаизма; этнография монголов, бурят, калмыков, остяков, самоедов, якутов, тунгусов, маньчжур, коряков, гольдов, гиляков, корейцев и др.; история распространения христианства среди названных народностей; монгольский (бурятский и калмыцкий) язык; тибетский язык. Студенты Казанской Академии, выбравшие какую-то из этих групп, освобождались от изучения одного из следующих обязательных предметов: истории и критики раскола, истории и критики сектантства, истории философии и педагогики, систематической философии и логики, греческого или латинского языков (§ 132 и 133).

Семинаристы, окончившие курс обучения с отличием, по рекомендации семинарского начальства принимались в академию без экзамена. Это же касалось и выпускников университетов или других высших школ, если они учились на собственные средства. Остальные должны были сдать устные экзамены по следующим предметам: Новый Завет, догматика и всеобщая церковная история, а также один из древних языков. Были еще и письменные экзамены по богословию и философии, а также сочинение проповеди. Женатые священники и диаконы с семинарским образованием допускались сперва только в Киевскую и Казанскую Академии, и лишь дополнительный указ от 18 июля 1911 г. разрешил им поступать также в Московскую Академию. «Изменения» 1911 г. давали выпускникам высших школ возможность учиться за государственный счет, но только в случае сдачи ими специального экзамена (§ 139–143).

В течение первых трех лет обучения в академии студент должен был наряду с посещением практических семинаров представлять ежегодно три письменных работы и три проповеди. На последнем курсе писалась кандидатская диссертация на богословскую тему. Окончившие академию с отличием получали на основании диссертации без какого бы то ни было устного экзамена степень магистра богословия. Высшую ученую степень доктора богословия, истории Церкви или канонического права магистр получал также без экзамена по представлении диссертации, одобрении ее академическим советом и утверждении Святейшим Синодом; устного экзамена также не требовалось. Таким же образом могли получить эту степень и лица, не принадлежавшие к преподавательскому составу академии (§ 175–178).

Устав 1910–1911 гг. придавал большое значение нравственному и религиозному воспитанию и дисциплине. Студенты и преподаватели были обязаны регулярно посещать все богослужения, которые должны были отправляться без сокращений; чтения и песнопения выдерживались в строго церковном стиле, в точности следуя церковному уставу; каждая литургия должна была сопровождаться проповедью. Эти нормы имели в виду главным образом студентов из числа монашествующих и священников. Крайне важным считалось соблюдение всех церковных постов, а также говение перед причащением в равной мере как со стороны учащихся, так и преподавателей. На утренних богослужениях должны были присутствовать также все преподаватели.

Студенты, желавшие принять монашество, подавали письменное заявление ректору, который обязан был проверить, вполне ли кандидат готов к пострижению, и получить на то разрешение от епархиального архиерея. Студент-монах имел отдельную комнату, по возможности – келью, а также соответствующую пищу. Долгом епархиальных архиереев была особая пастырская забота о них (§ 180–196).

Инспектор, действуя под руководством ректора (который по новым правилам должен был быть в сане епископа), отвечал за религиозно-нравственное воспитание и за дисциплинарный надзор. В целях повышения его авторитета в «Изменениях» от 26 августа 1911 г. предписывалось, чтобы в Петербургской и Московской академиях инспектор был в сане архимандрита, в двух остальных академиях – в сане архимандрита или протоиерея. Его назначение происходило в Святейшем Синоде по рекомендации епархиального архиерея. Инспектор обычно не читал никаких лекций. Епархиальный епископ назначал ему помощника (§ 48–59). Однако при рассмотрении списков академических служащих оказалось, что и после 1911 г. миряне занимали должность инспектора, очевидно из-за недостатка подходящих кандидатов.

Казеннокоштные выпускники могли выбрать и светскую карьеру, но в этом случае они обязаны были в качестве возмещения отслужить полтора года в духовном ведомстве. Выпускники, ставшие священниками, поступали в распоряжение епархиальных архиереев, монахи же должны были дожидаться назначения непосредственно от Святейшего Синода (§ 104–110).

В общем и целом новый Устав не принес глубоких перемен. Наиболее важной из них стало усиление влияния епархиального архиерея, особенно заметное при замещении академических кафедр. «Изменения» от 26 августа 1911 г. предусматривали, что епископ мог вычеркивать из списка кандидатов, представленного ему академическим советом, всех, чье присутствие в академии представлялось ему нежелательным (§ 71). Задача Устава уменьшить число светских преподавателей фактически оказалась трудноосуществимой из-за нехватки вплоть до 1917 г. подходящих кандидатов монашеского звания. В Московской Академии в 1912 г. из 29 преподавателей только 9, включая ректора, принадлежали к духовенству. В Петербургской Академии в 1917 учебном году на 33 преподавателя приходилось не более 6 духовных лиц, включая ректора¹⁶²³. Безуспешными оказались все старания обер-прокурора В. К. Саблера, по чьей инициативе были составлены «Изменения» от 26 августа 1911 г., поддержать консервативный епископат в его борьбе против светской профессуры. Усилия Святейшего Синода по реформированию академий в нужном ему направлении привели разве что к увольнению в 1908–1912 гг. ряда профессоров. Одновременное увеличение числа кафедр еще более умножило вакансии, которых, например, в одной Московской Академии в 19111912 учебном году было семь. Так же обстояло дело и в других академиях¹⁶²⁴.

Непосредственное значение Устава заключалось в интенсификации преподавания богословия и практических занятий студентов, а также в увеличении бюджета академий и повышении окладов преподавателей¹⁶²⁵. «Устав построен в духе властного формализма. В нем совсем не чувствуется подлинного вдохновения» – такова его оценка одним из исследователей¹⁶²⁶. Но так как он действовал лишь короткое время, из которого четыре года пришлось к тому же на тяжелую войну, историк не в состоянии вынести окончательного суждения о его значении для развития академий.

е) Затем Учебный комитет Святейшего Синода занялся разработкой новых уставов семинарий и духовных училищ. Было намечено преобразовать духовные училища в шестиклассные духовные прогимназии. Их воспитанники, как предполагалось из духовного сословия, могли рассчитывать на общее образование, которое позволяло им в любое время перейти в соответствующий класс светского учебного заведения. Семинарии должны были стать четырехклассными богословскими училищами для подготовки священников. Они предназначались для лиц любого сословия, окончивших либо духовную прогимназию, либо соответствующую светскую школу. Выпускники новых семинарий не только шли в священники, но и могли продолжить образование в академии. В форме законопроекта эти уставы были представлены обер-прокурором Саблером в Государственную думу, но потом взяты обратно и потому они не обсуждались. Они так и не вступили в силу, поэтому семинарии и духовные училища вынуждены были вплоть до 1918 г. обходиться прежними уставами.

В изменение Устава в 1906 г. Святейший Синод распорядился, чтобы богословие преподавалось преимущественно в старших классах, а общеобразовательные предметы – только в младших. Изучение современных иностранных языков объявлялось обязательным.

Революция 1905–1906 гг. внесла в учебный процесс семинарий гораздо больше беспорядка, нежели в академиях. В 1906 г. приемная экзаменационная комиссия Московской Академии отмечала у выпускников семинарий полное незнание церковно-исторической и прочей духовной литературы; семинарское образование, по выводу комиссии, заключалось лишь в механическом заучивании содержания учебников. Письменные работы демонстрировали робость мысли, шаблонные фразы, плохую орфографию и незнание Священного Писания. Знание древних языков было также весьма неудовлетворительным. В 1911 г. та же комиссия подчеркивала недостаточную начитанность в Новом Завете и такую слабость в греческом языке, что греческий текст Нового Завета для семинаристов был темен; довершало картину незнание догматических текстов и латыни. Письменные проповеди комиссия характеризовала как безликие, размытые и поразительно похожие одна на другую по содержанию и по форме. Сходным был и вердикт экзаменационной комиссии Казанской Академии в 1913 г., которая объясняла такое положение дел перегрузкой учащихся семинарий учебным материалом. Не лучше были и результаты приемных экзаменов в других академиях. В 1911 г. совет Московской Академии жаловался на недостаточное прилежание студентов, пришедших из семинарий, и добавлял, что женатые духовные лица сильно отличались своими успехами в учебе; их поведение было примером для студентов; учащиеся женатые диаконы и священники оказывали благотворное влияние на студенчество как в отношении науки, так и дисциплины. Совет предложил Святейшему Синоду изменить § 142 Устава академий, чтобы облегчить женатым священникам доступ в академии, для которого требовалось особое разрешение Святейшего Синода. Это ходатайство было удовлетворено 18 июля 1911 г.¹⁶²⁷

Большой урон академиям наносило то, что многие семинаристы с хорошими аттестатами предпочитали академиям университеты или государственную службу. Окончивших же академию в свою очередь все меньше привлекала перспектива быть священниками и большинство из них избирали педагогическое поприще в духовной или светской школе¹⁶²⁸. По этой причине в епархиях существовала постоянная нехватка священников, что заставило Святейший Синод организовать в Москве, Житомире и Оренбурге специальные пастырские курсы для диаконов и лиц с незаконченным семинарским образованием; окончившие их рукополагались в священники. Зато подготовка научной смены в академиях шла весьма успешно. Начиная приблизительно с 1909–1910 гг. академические журналы, в которых до тех пор печатались практически только статьи профессоров, стали заполняться диссертациями молодых авторов, выполненными на высоком научном уровне. Это отрадное положение подтверждалось и отзывами профессоров о кандидатских работах во всех академиях, особенно в области истории Церкви, хотя темы работ молодым исследователям иногда назначались по жребию и не всегда соответствовали научным интересам диссертантов¹⁶²⁹.

В заключение следует заметить, что из-за недоступности источников – официальных документов, протоколов заседаний, мемуаров и т. п. в настоящее время невозможно дать ясную картину внутреннего состояния духовного образования в последние десятилетия синодального периода, на нем весьма неблагоприятно сказывались политические потрясения эпохи и ее нездоровая общественная атмосфера, однако стремительный подъем богословской науки позволяет дать духовной школе этого времени и ее достижениям в общем положительную оценку¹⁶³⁰.

Зернов Н. Вселенская Церковь и русское православие. Париж, 1952.

Лотоцкий О. Автокефалия. Варшава, 1935–1938. 2 т.

Шмеман А. Исторический путь православия. Нью-Йорк, 1954.

Algermissen K. Konfessionskundë Ein Handbuch der christlichen Kirchen und Sektenkunde der Gegenwart. Hannover, 1930; 7 Ed. Celle, 1950

Alivisatos H. S. Die gegenwartige Stellung der orthodox-ostlichen Theologie // Kyrios. 1936. Bd 1.

Arseniew N. S. Die Kirche des Morgenlandes. B., 1926 (Sammlung goschen 918).

Arseniew N. S. Ostkirche und Mystik. Munchen, 1925; 2 Ed. Munchen, 1943.

Arseniew N. S. Von dem Geist und dem Glauben der Kirche des Ostens. Leipzig, 1941.

Beck E. Die russische Kirchë Ihre Geschichte, Lehre und Liturgie. 2 ed. Buhl i. Baden, 1926.

Benz E. Geist und Leben der Ostkirche. 7 Ed. Hamburg, 1957 (Rowohlts deutsche Enzyklopadie. 40).

Beth K. Die orientalische Christenheit der Mittelmeerlander. B., 1902.

Boulgakoff S. The Orthodox Church. London, 1935.

Boulgakoff S. L’Orthodoxie. Paris, 1932; 2 ed. 1958.

Boulgakoff S. Die Wesensart der russischen Kirche // IKZ. 1939.

Bratsiotis P. Die Grundprinzipien und Hauptmerkmale der orthodoxen Kirche // Kyrios. 1936. Bd 1.

Der christliche Osten. Geist und Gestalt Hrsg. von J. Tyciak, G. Wunderle und P. Werhun. Regensburg, 1939.

Fortescue A. The Orthodox Eastern Church. London, 1916. 3 ed. 1920.

Ga? W. Symbolik der griechischen Kirche. B., 1872.

Gavin Fr. Some Aspects of Greek Orthodox Thought. London, 1923.

Heiler F. Urkirche und Ostkirche. Munchen, 1937.

Holl K. Gesammelte Aufsatze zur Kirchengeschichte. Bd 2: Der Osten. Tubingen, 1928.

Janin R. Les Eglises orientales et les rites orientaux. Paris, 1922. 2 ed. 1926; 3 ed. 1956.

Karsawin L. Das Wesen der russischen Orthodoxie // Osteuropa. 19251926. Bd 1.

Kartasev A. V. Die orthodoxe Kirche des Ostens: Ein geschichtliches Gesamtbild // Kyrios. 1936. Bd 1.

Kattenbusch F. Lehrbuch der vergleichenden Konfessionskunde. Bd 1: Die orthodox-anatolische Kirche. Freiburg i Br., 1892.

Kirche, Staat und Mensch. Russisch-orthodoxe Studien. Genf, 1937 (Kirche und Welt. Studien und Dokumente « Hrsg. von der Forschungsabteilung des oekumenischen Rates fur praktisches Christentum. Bd 2).

Kyriakos A. D. Geschichte der orientalischen Kirchen von 1453 bis 1898 Ubersetzt von E. Rausch. Leipzig, 1902.

Libri symbolici Ecclesiae orientalis Hrsg. von E. Kimmel. 1843 (2 ed. Monumenta fidei Ecclesiae orientalis » Hrsg. von H. Weissenborn. 1850).

Loofs Fr. Symbolik oder christlische Konfessionkunde. Tubingen, 1902. Bd 1.

Michel A. Die Kaisergewalt in der Ostkirche (843–1204) // OS. 1954. Bd 3.

Mihalcescu J. Die Bekenntnisse und die wichtigsten Glaubenszeugnisse der griechisch-orientalischen Kirche im Originaltext. Leipzig, 1904.

Milasch N. (Bischof von Zara). Das Kirchenrecht der Morgenlandischen Kirche Deutsch von A. R. von Pessi?. Zara, 1897; 2 Ed. Mostar, 1905.

Milasch N. (Bischof von Zara). Pravoslavnocrkveno pravo. 3 ed. Beograd, 1926.

Morgenlandisches Christentum: Wege zu einer okumenischen Theologie Hrsg. von P. Kruger und J. Tyciak. Paderborn, 1940.

Mulert H. Konfessionskunsde. B., 1937.

Die orthodoxe Kirche auf dem Balkan und in Vorderasien: Geschichte, Lehre und Verfassung // Ekklesia. Eine Sammlung von Selbstdarstellungen der christlischen Kirchen Hrsg. von F. Sigmund-Schultze. Leipzig, 1939, 1941. Bd 10. Lief. 45–56.

Die Ostkirche. Sonderheft der Vierteljahrschrift «Una Sancta». Stuttgart, 1927.

Die Ostkirche und die russische Christenheit « Hrsg. von E. Benz. Tubingen, 1949.

Ostliches Christentum. Dokumente Hrsg. von H. Ehrenberg und N. Bubnoff. Munchen, 1923–1925. 2 Bde.

Salaville S. Liturgies orientales, notions generales, elements principaux. Paris, 1932.

Seraphim (Lade), mitr. Die Ostkirche. Stuttgart, 1950.

Silbernagl J. Verfassung und gegenwartiger Bestand samtlicher Kirchen des Orients Hrsg. von Schnitzer. Regensburg, 1904.

Smolitsch I. Russisches Monchtum. Entstehung, Entwicklung und Wesen. 988–1917. Wurzburg, 1953 (Das ostliche Christentum. NF 1011).

Spuler B. Die Gegenwartslage der Ostkirchen in ihrer volkischen und staatlichen Umwelt. Wiesbaden, 1948.

Stasiewski B. Zum Begriff der osteuropaischen Geschichte und Kirchengeschichte // Munchener Theologien Zeitschrift. 1953. Bd 4.

Tyciak J. Die Liturgie als Quelle ostlicher Frommigkeit. Freiburg; B., 1937 (Ecclesia orans. Bd 20).

Tyciak J. Morgenlandische Mystik Charakter und Zuge. Dusseldorf, 1949.

Tyciak J. Ostliches Christentum. Warendorf i. W., 1934; 2 Ed. 1947.

Tyciak J. Wege ostlicher Theologie. Bonn, 1946.

Vries W. de. Der christliche Osten in Geschichte und Gegenwart. Wurzburg, 1951 (Das ostliche Christentum. NF 1).

Wunderle G. Das geistige Antlitz der Ostkirche. Wurzburg, 1949.

Zaikyn W. Zarys dziejow ustroju Ko?cio?a wschodnio-slowianskiego. 1: Podzia? na okresy. Lemberg, 1939 (Archiwum Towarzystwa naukowego we Lwowie. Dzia? 2. T. 24. Z. 1).

Zankow St. Das orthodoxe Christentum des Ostens: Sein Wesen und seine gegenwartige Gestalt. B., 1928.

Zankow St. Die orthodoxe Kirche des Ostens in okumenischer Sicht. Zurich, 1946.

Вернадский Г. В. Очерк истории Русского государства. XVIII-XIX вв. (период империи). Прага, 1924.

Владимирский-Буданов М. Обзор истории русского права. К., 1888; 2-е изд. 1915.

Градовский А. Начала русского государственного права. СПб., 1875–1883. 3 т.

Довнар-Запольский М. В. Обзор новейшей истории. К., 1912. Т. 1; 2-е изд. 1915.

Дорошенко Д. Hapic icторi? Укра?нi. Варшава, 1932–1933. 2 т.

Зеньковский В. В. История русской философии. Париж, 1948–1950; 2-е изд. 1989. 2 т.; 3-е изд. Л., 1991. 2 т.

История СССР. Т. 2: Россия в XIX в. Под ред. М. В. Нечкиной. М., 1949; 2-е изд. 1954.

Кизеветтер А. А. История России в XIX веке. М., 1911–1912. 2 ч. (литограф.).

Ковалевский П. Е. Исторический путь России: Синтез русской истории по новейшим данным науки. Париж, 1946; 2-е изд. 1949.

Коркунов Н. М. Русское государственное право. СПб., 1893.

Корнилов А. Курс истории России XIX века. М., 1912–1914. 3 т.

Латкин В. Н. Учебник истории русского права периода империи, XVIII-XIX столетия. СПб., 1909.

Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. М., 1897. Т. 1;3-е изд. СПб., 1913.

Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. СПб., 1896–1903. 2 т.; 2-е изд. доп. Париж, 1930–1937. 3 т. (в 4-х кн.).

Нольде Б. Е. Очерки русского государственного права. СПб., 1911.

Очерки истории СССР. Период феодализма: Россия в первой четверти XVIII в. Преобразования Петра I. М., 1954.

Очерки истории СССР. Период феодализма: Россия во второй половине XVIII в. М., 1956.

Очерки истории СССР. Период феодализма: Россия во второй четверти XVIII в. М., 1957.

Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. СПб., 1915. [М., 1993].

Пушкарев С. Г. Обзор русской истории. Нью-Йорк, 1953.

Пушкарев С. Г. Россия в XIX веке (1801–1914). Нью-Йорк, 1956.

Рязановский Б. А. Обзор русской культуры. Eugene, Oregon, 1947. 2 т.

Семенов П. И. Россия в конце XIX века. СПб., 1900.

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1851–1879. 29 т.; М., 1962–1966. 15 кн. [М., 1988–1996].

Филиппов А. Н. Учебник истории русского права. Юрьев, 1912.

Шмурло Е. История России. 862–1917. Мюнхен, 1922.

Шмурло Е. Курс русской истории. Прага, 1935. Т. 3: 1613–1725.

Engelmann J. Das Staatsrecht des Russischen Reiches. Freiburg i. Br., 1889.

Florinsky M. T. Russia. A history and an interpretation. N. Y., 1953. 2 Bde.

Gitermann V. Geschichte Ru?lands. Hamburg, 1949. 3 Bde.

Gribowskij V. Das Staatsrecht des russischen Reiches. Tubingen, 1912 (Das offentliche Recht der Gegenwart. 17).

Hanisch E. Geschichte Ru?lands. Freiburg i. Br., 1940–1941. 2 Bde; 2 Ed. 1943–1944. 2 Bde.

Hedenstrom A. von. Geschichte Ru?lands. 1878–1918. B., 1922.

Hoetzsch O. Grundzuge der Geschichte Ru?lands. Stuttgart, 1949.

Hoetzsch O. Ru?land. B., 1913; 2 Ed.: 1917.

Iljin I. Wesen und Eigenart der russischen Kultur. 2 Ed. Affoltern a. A., 1944.

Karpovich M. Imperial Russia, 1801–1917. N. Y., 1937.

Kliutschewskij W. O. Geschichte Ru?lands. Stuttgart; Leipzig; B., 1925–1926. 4 Bde.

Kliutschewskij W. O. Russische Geschichte von Peter dem Gro?en bis Nikolaus I. Zurich, 1945. 2 Bde.

Kornilov A. Modern russian history. London, 1916. 2 Bde.; 2 Ed. N. Y., 1952.

Leontowitsch V. Geschichte des Liberalismus in Ru?land. Frankfurt am Mein, 1957.

Lo Gatto E. Storia della Russia. Florenz, 1946.

Lossky N. O. History of russian philosophy. N. Y., 1951.

Luther A. Geschichte der russischen Literatur. Leipzig, 1924.

Macurek J. Dijiny vychodnich slovanu. Prag., 1947. 3 kn.

Masaryk Th. G. Ru?land und Europa. Studien uber die geistigen Strommungen in Ru?land. 1 Folgë Zur russischen Geschichts-und Religionsphilosophie. Soziologische Skizzen. Jena, 1913. 2 Bde.

Mazour A. Russia. Past and present. London, 1951 (Lit.).

Milioukov P., Seignobos C., Eisenmann L. Histoire de Russie. Paris, 1932–1933. 3 v.

Mirtschluk I. Gesehichte der ukrainischen Kultur. Munchen, 1957 (Veroffentlichungen des Osteuropa-Instituts Munchen. 12).

Neander I. Grundzuge der russichen Geschichte. Darmstadt, 1956.

Palme A. Die russische Verfassung. B., 1910.

Pares B. A history of Russia. London, 1926; 4 ed. 1949.

Philipp W. Historische Voraussetzungen des politischen Denkens in Ru?land // Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. 1954. Bd 1.

Philipp W. Ru?lands Aufstieg zur Weltmacht 1815–1917 // Historia Mundi. Bern, 1961. Bd 10.

Platonow S. F. Geschichte Ru?lands vom Beginn bis zur Jetztzeit. Leipzig, 1927.

Rauch G. von. Ru?land: Staatliche Einheit und nationale Vielfalt. Foderalistische Ideen und Krafte in der russischen Geschichte. Munchen, 1953.

Schultz L. Russische Rechtsgeschichte von den Anfangen bis zur Gegenwart. Lahr, 1951.

Seton-Watson H. The decline of imperial Russia. 1855–1914. London; N. Y., 1952.

Seton-Watson H. Der Zerfall des Zarenreiches. 1855–1914. Munchen, 1954.

Stender-Petersen A. Geschichte der russischen Literatur. Munchen, 1957. 2 Bde.

Stahlin K. Geschichte Ru?lands von den Anfangen bis zur Gegenwart. Stuttgart; B.; Leipzig, 1923. Bd 1; B.; Konigsberg i. Pr., 1930–1939. Bd 2, 3, 4 (1–2).

Stahlin K. Ru?land und Europa // Hefte Zeitschrifte. 1925. Bd 132.

Sumner B. H. Russia and Europe // Oxford Slavonic Papers. 1951. V. 2.

Trubetzkoj G. Russland als Grossmacht. Stuttgart, 1913; 2 Ed. 1917.

Zdziechowski M. Die Grundprobleme Ru?lands. Wien; Leipzig, 1907.

Zenkovsky V. V. A history of russian philosophy. N. Y., 1953.

Большая энциклопедия Под ред. С. Н. Южакова и П. Н. Милюкова. Лейпциг; Вена; СПб., 1900–1909. 22 т. (БЭ).

Венгеров С. А. Источники словаря русских писателей. СПб. – Пг., 1900–1917. Т. 1–4 (доведено до слова «Некрасов»).

Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней). СПб., 1889–1904. Т. 1–6 (не закончен, в т. 6 указатель имен).

Геннади Г. Справочный словарь о русских писателях и ученых, умерших в XVIII и XIX столетиях, и список русских книг с 1725 по 1825 г. B., 1876. Т. 1; B., 1880. Т. 2, с доп. Н. П. Собко.; т. 3 с предисл. А. Титова, в: Чтения. 1906. Кн. 4; 1907. Кн. 1, 4; т. 4 остался в рукописи и хранится в Российской национальной библиотеке (СПб.).

Евгений (Болховитинов), митр. Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской Церкви. СПб., 1818. 2 т.; 2-е изд. испр. и умноженное. СПб., 1827. 2 т. 3-е изд.: М., 1995.

Иконников В. С. Опыт истории русской историографии. К., 1891–1892. Т. 1 (2 ч.); 1908. Т. 2 (2 ч.).

Кузнецов С. К. Русская историческая география. М., 1910.

Межов В. И. Русская историческая библиография. 1800–1864. СПб., 1892–1894. 3 т.

Межов В. И. Русская историческая библиография за 1865–1876 включительно. СПб., 1882–1890. 8 т. (т. 7–8 – указатель имен).

Минцлов С. Р. Обзор записок, дневников, воспоминаний, писем и путешествий, относящихся к истории России, напечатанных на русском языке. Новгород, 1911–1912. 5 т.

Православная богословская энциклопедия Под ред. А. П. Лопухина и Н. Н. Глубоковского (с т. 6). СПб., 1900–1911. 12 т. (не закончена) (ПБЭ).

Пичета В. Введение в русскую историю (Источники и историография). М., 1922.

Риттих А. Этнографическая карта России. СПб., 1875.

Россия: Полное географическое описание нашего отечества « Под ред. В. П. Семенова Тянь-Шаньского. СПб., 1899–1913. Т. 1–10, 15–16, 18–19 (карты!).

Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941.

Середонин С. М. Историческая география. Пг., 1915.

Филарет (Гумилевский), архиеп. Обзор русской духовной литературы. СПб., 1863–1884 (только до 1864 г.).

Энциклопедический словарь Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб., 1890–1904. 82 кн.; СПб., 1904–1907. 4 доп. кн. (ЭС).

Mazour A. G. Modern russian historiography. 2 ed. Princeton, 1958.

Атлас истории СССР Под ред. К. В. Базилевича, Я. А. Голубцева, М. А. Зиновьева. М., 1949. 2 ч.

Замысловский Е. Е. Учебный атлас по русской истории. СПб., 1887.

Исторический атлас России Под рук. А. А. Ильина. СПб., 1887 и др.

Кудряшов. Русский исторический атлас. М., 1928.

Российская империя. 1801–1861. М., 1954.

Россия. 1907–1914. М., 1956.

Азиатская Россия Ред. Переселенческого управления. СПб., 1914. 2 т. и атлас.

Верховской П. В. Историко-юридический анализ формулы «Россия – православное государство» // Церковная правда. Берлин, 1914. № 14.

Военно-статистический сборник. СПб., 1871. Т. 4: Россия.

Карташов А. В. Русская Церковь в период империи // Труды кружка «К познанию России». Париж, 1937. № 2.

Клочков П. Население России при Петре I. СПб., 1911.

Клочков П. Подушная подать при Петре Великом // ЖМНП. 1915. Ч. 1.

Менделеев Д. К познанию России. СПб., 1906 [Munchen, 1922].

Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры (см. общую лит. б).

Общий свод по империи результатов разработки данных первой всероссийской переписи населения 28 января 1897 года Под рук. Н. А. Тройницкого. СПб., 1905.

Преображенский И. Отечественная Церковь по статистическим данным (1840–1891). СПб., 1897.

Разин А. Г. Динамика численности: Процессы формирования городского населения России в XIX – начале XX вв. // Ист. зап. 1950. Т. 34.

Разин А. Г. Население России за 100 лет (1811–1913): Статистические очерки. М., 1956.

Россия // БЭ. Т. 16.

Россия: Ее прошедшее и настоящее (доп. том к ЭС). СПб., 1900.

Россия: Полное географическое описание нашего отечества « Под ред. В. П. Семенова Тянь-Шаньского. СПб., 1899–1913. Т. 1–10, 15–16, 18–19.

Русский календарь на 1903, 1908, 1912 годы Изд. А. Суворин. СПб., 1903; 1908; 1912.

Стрельбицкий И. Исчисление поверхности Российской империи в общем ее составе в царствование императора Александра III и смежных с Россией азиатских государств. СПб., 1889.

Центральный статистический комитет Население империи по переписи 28 января 1897 года по уездам. СПб., 1898.

Янсон Я. Е. Сравнительная статистика России и западноевропейских государств. СПб., 1879. Т. 1.

Nolde B. La formation de l’Empire russe. Paris, 1952–1953. 2 v.

Trubetzkoi G. Ru?land als Gro?macht. Stuttgart, 1913; 2 Еd. 1917.

в)

Дьяконов М. А. Очерки общественного и политического строя Древней Руси.4-е изд. СПб., 1912.

Ключевский В. О. Происхождение крепостного права в России // Рус. м. 1885. № 8; то же, в: Ключевский В. О. Опыты и исследования. Первый сборник статей. М., 1912; 2-е изд. Пг., 1918.

Милюков П. Н. Очерки (общая лит. б).

Романович-Славятинский В. Е. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. СПб., 1870; 2-е изд.: 1912.

Семевский В. И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1881–1901. 2 т.; 2-е изд. СПб., 1903. Т. 1.

Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII веке и первой половине XIX века. СПб., 1888. Т. 1.

Фенин А. И. К истории общественного и хозяйственного развития России (1883–1906). Прага, 1938.

Alexejev N. N. Das russische Volk und der Staat // Kirche, Staat und Mensch. Russisch-orthodoxe Studien. Genf, 1937.

Fedotov G. P. Reich Gottes und Geschichte // Ibidem.

г)

Вальденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. Пг., 1916.

Гиббенет Н. Историческое исследование дела патриарха Никона. СПб., 1882–1884. 2 ч.

Дьяконов М. А. Власть московских государей: Очерки из истории политических идей Древней Руси. СПб., 1889.

Зызыкин М. В. Патриарх Никон: Его государственные и канонические идеи. Варшава, 1931–1939. 3 т. [репринт: М., 1995].

Иконников В. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. К., 1866.

Каптерев Н. Ф. Власть патриаршая и архиерейская в Древней Руси в отношениях к власти царской // БВ. 1905. Т. 1–3.

Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1909–1912. 2 т. [репринт: М., 1996].

Каптерев Н. Ф. Суждение Большого Московского Собора 1667 года о власти царской и патриаршей (К вопросу о преобразовании высшего церковного управления Петром Великим) // БВ. 1892. Т. 7–8, 10.

Каптерев Н. Ф. Царь и церковные Московские Соборы XVI и XVII столетий // БВ. 1906. Т. 3.

Карташов А. В. Православие в его отношении к историческому процессу // Православная мысль. Париж, 1948. Т. 6.

Карташов А. В. Судьбы «Святой Руси» // Там же. 1928. Т. 1.

Карташов А. В. Церковь и государство. Париж, 1932.

Карташов А. В. Церковь и государство: Восточно-православная точка зрения. Варшава, 1937.

Курганов Ф. Византийский идеал царя и царства // Прав. соб. 1881. № 5.

Лукьянов С. М. К учению о государственности и церковности // ЖМНП. 1913. Ч. 2.

Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. СПб., 1857–1883. 12 т.

Оглоблiн О. Московска теория III Рiму у XVI-XVII ст. Munchen, 1951.

Острогорский Г. Отношения Церкви и государства в Византии // Seminarium Kondakovianum. 1931. Т. 6.

Платонов С. Ф. Лекции (Общая лит. б).

Пресняков А. Е. Московское царство. Пг., 1918.

Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918.

Савва В. Московские цари и византийские василевсы: К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти Московских государей. Харьков, 1901.

Сокольский В. О характере и значении эпанагоги // Византийский временник. 1894. Т. 1.

Сокольский В. Участие русского духовенства и монашества в развитии единодержавия и самодержавия в Московском государстве в конце XV и первой половине XVI века. К., 1902.

Соловьев А. В. Святая Русь. Очерк развития религиозно-общественной идеи // Сборник Русского археологического общества. Белград, 1927. Т. 1.

Шпаков А. Государство и Церковь в их взаимоотношениях в Московском государстве от Флорентийской унии до учреждения патриаршества. К., 1902. Т. 1: Княжение Василия Темного; Одесса, 1912. Т. 2: Царствование Федора Ивановича и учреждение патриаршества.

Medlin W. K. Moscow and East Romë A political stady of the relations of Church and state in Moscovite Russia. Genf, 1952.

Ostrogorsky G. Geschichte des Byzantinischen Staates. Munchen, 1940; 2 ed. 1957.

Schaeder H. Moskau – das dritte Rom. Hamburg, 1929; 2 Еd. Darmstadt, 1957.

Smolitsch I. Russisches Monchtum: Enstehung, Entwicklung und Wesen. 988–1917. Wurzburg, 1953 (Das ostliche Christentum. NF 1011).

Stupperich R. Der Moskauer Staat und die Moskauer Kirche im Mittelalter // Die Zeichen der Zeit. 1949. Bd 3. ? 12.

Vernadskij G. V. Die kirchlich-politische Lehre der Epanagoge und ihr Einflu? auf das russische Leben im 17 Jahrhundert // Byzantinisch-Neugriechische Jahrbucher. 1928. Bd 6. H. 12.

Алфавитный указатель к «Собранию мнений и отзывов Филарета, митр. Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам» Сост. А. Гаврилов. М., 1891. 2 т.

Барсов Т. В. Сборник действующих и руководственных церковных и церковно-гражданских постановлений по Ведомству православного исповедания. СПб., 1885. Т. 1.

Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковно-служителей. Харьков, 1892; 2-е изд. 1912.

Верховской П. В. Учреждение Духовной коллегии и «Духовный регламент». Ростов-на-Дону, 1916. 2 т.

Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по Ведомству православного исповедания. СПб., 1887–1916 (до 1914 г. включительно).

Гиновский Я. М. Оглавление законов Греко-Российской Церкви. СПб., 1827–1828. 2 т.

Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Варшава, 1928.

Государственная дума Доклады Бюджетной комиссии. III дума. СПб., 1908–1912. 10 т.; IV дума. СПб.; Пг., 1913–1916. 11 т.

Государственная дума Стенографические отчеты. I дума. СПб., 1907; II дума. СПб., 1907; III дума. СПб., 1908–1912. 17 т.; IV дума. СПб.; Пг., 1913–1917. 13 т.

Денисов И. Очерк истории Русской Церкви. СПб., 1874.

Доброклонский А. П. Руководство по истории Русской Церкви. М., 1893. Т. 4: Синодальный период 1700–1890 гг.

«Епархиальные ведомости» (1861–1917, в каждой епархии).

Журналы и протоколы высочайше учрежденного Предсоборного Присутствия. СПб., 1906–1907. 4 т.

Здравомыслов К. Я. 50-летие высочайше утвержденной Комиссии по разбору и описанию архива Св. Синода // Ист. в. 1916. № 2.

Здравомыслов К. Я. Сведения о консисторских архивах и церковно-археологических учреждениях в епархиях и Проект высочайше утвержденной архивно-археологической комиссии при Св. Синоде и Положение о церковно-архивных комиссиях. СПб., 1908.

Знаменский П. В. Руководство по русской церковной истории. Казань, 1870; 1888; 1896; 1912.

Ивановский Я. И. Обозрение церковно-гражданских узаконений по Духовному ведомству. СПб., 1883; 1900.

Извлечения из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Св. Синода (за разные годы).

История российской иерархии. СПб., 1807–1815. 6 т. в 7 кн.

Калашников С. В. Алфавитный указатель действующих и руководственных канонических постановлений указов, определений и распоряжений Святейшего Правительствующего Синода (1721–1901 гг. включительно) и гражданских законов, относящихся к Духовному ведомству православного исповедания. СПб., 1902.

Карташов А. В. Краткий историко-критический очерк систематической обработки русской церковной истории // Христ. чт. 1903. № 6–7.

Карташов А. В. Русская Церковь в период империи // Труды кружка «К познанию России». Париж, 1937. Т. 2.

Лавров А. Очерк истории Русской Церкви. М., 1880; 2-е изд. 1902.

Лотоцкий О. Автокефалия. Варшава, 1935–1938. 2 т.

Луканин А. Хронологический указатель узаконений, относящихся к Духовному ведомству православного исповедания. Пермь, 1878–1881. 2 т.

Маврицкий В. А. Церковное благоустройство. Руководственные распоряжения по Духовному ведомству и разъяснения по вопросам церковной практики. М., 1883.

Малиновский О. Настольная книга для священнослужителей. СПб., 1913.

Малицкий В. А. Руководство по истории Русской Церкви. Тула, 1889. Т. 3: Синодальный период.

Мнение преосвященных архиереев о церковной реформе. СПб., 1907.

Муравьев А. Н. История Российской Церкви. СПб., 1838; 2-е изд. 1840.

Нечаев П. Н. Практическое руководство для священнослужителей, или систематическое изложение полного круга их обязанностей и прав. 3-е изд. СПб., 1890; 12-е изд. 1915.

Никанор (Бровкович), архиеп. Биографические материалы. СПб., 1900. Т. 1.

Никанор (Бровкович), архиеп. Записки // Рус. арх. 1907. № 1.

Никанор (Бровкович), архиеп. Из записок // Рус. арх. 1908. № 5.

Николаевский П. Лекции по русской церковной истории, читанные студентам С. – Петербургской Духовной Академии в 1895–1896 гг. СПб., 1896 [литограф.].

Никольский А. И. Описание рукописей, хранящихся в архиве Св. Синода. СПб., 1904–1910. Т. 1–2 (ч. 1–2).

Обзор деятельности Ведомства православного исповедания за время царствования Александра III. СПб., 1901.

Описание архива Александро-Невской лавры за время царствования Петра Великого. СПб., 1903–1911. 2 т.

Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Дела комиссии духовных училищ. 1808–1839. СПб., 1910.

Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. СПб., 1869–1914. 22 т.

Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906. 3 т. и доп. том.

Памятники законодательства Петра Великого Под ред. М. М. Богословского и Н. Н. Клочкова. М., 1910.

Переписка Н. И. Субботина с К. П. Победоносцевым (о расколе). М., 1915; то же, в: Чтения. 1915. Кн. 1.

Письма Победоносцева к Александру III. М., 1925. 2 т.

Победоносцев К. П. Московский сборник. М., 1896.

Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего. СПб., 1894–1902. 8 т.

Преображенский И. Отечественная Церковь по статистическим данным. 1840–1891. СПб., 1897.

Привалович А. Сборник законов о монашествующем духовенстве. М., 1897.

Розанов Н. П. История Московского епархиального управления со времени учреждения Св. Синода (1721–1821). М., 1866–1871. 3 т. в 5 кн.

Рункевич С. Г. История Русской Церкви под управлением Св. Синода. СПб., 1900. Т. 1: Учреждение и первоначальное устройство Св. Прав. Синода. 1721–1725.

Рункевич С. Г. Русская Церковь в XIX веке // История Русской Церкви в XIX веке Под ред. А. П. Лопухина. СПб., 1901. Т. 2.

Савва (Тихомиров), еп. Хроника моей жизни. Сергиев Посад, 1897–1911. 9 т.

Свод законов Российской империи. СПб., 1832. 15 т.; 1842; 1857; 1876 (16 т.); 1892 (не все тома). СПб., 1906; 1910. Т. 1: Основные законы.

Титлинов Б. В. Гавриил Петров, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский (1730–1801): Его жизнь и деятельность в связи с церковными делами того времени. Пг., 1916 (Труды Петербургской Духовной Академии. Т. 5).

Титлинов Б. В. Лекции по истории Русской Церкви, читанные в С. – Петербургской Духовной Академии в 1913–1914 гг. СПб., 1914 [литограф.].

Устав духовных консисторий. СПб., 1841; 1883.

Устав духовных консисторий с дополнениями и изъяснениями Св. Синода и Правительствующего Сената Сост. М. И. Палибин. 2-е изд. СПб., 1912.

Филарет (Гумилевский), архиеп. История Русской Церкви. М., 1848; 5-е изд. 1884; 6-е изд. 1896.

Филарет (Гумилевский), архиеп. Обзор русской духовной литературы. СПб., 1857; 2-е изд. 1859; 3-е изд. 1884. 2 кн.

Филарет (Дроздов), митр. Мнения, отзывы и письма « Сост. Л. Бродский. М., 1905.

Филарет (Дроздов), митр. Переписка с Н. Протасовым // Чтения. 1877. Кн. 1.

Филарет (Дроздов), митр. Письма к А. Н. Муравьеву. 1832–1867. К., 1869.

Филарет (Дроздов), митр. Письма к высочайшим особам и разным другим лицам. Тверь, 1888. 2 т.

Филарет (Дроздов), митр. Письма к Леониду, епископу Дмитровскому. М., 1883; то же в: Душеп. чт. 1886. № 1–3.

Филарет (Дроздов), митр. Письма к наместнику Свято-Троицкой Сергиевы лавры архимандриту Антонию. М., 1877–1881. 4 т.

Филарет (Дроздов), митр. Письма к покойному архиепископу Тверскому Алексию. 1843–1867. М., 1883.

Филарет (Дроздов), митр. Письма к С. Нечаеву // Рус. арх. 1893. № 1–2.

Филарет (Дроздов), митр. Полное собрание резолюций. М., 1903–1906. 3 т.

Филарет (Дроздов), митр. Собр. мнений и отзывов… по учебным и церковно-государственным вопросам. М., 1885–1888. 5 т. и доп. том.

Филарет (Дроздов), митр. Собр. мнений по делам православной Церкви на Востоке. СПб., 1886.

«Церковные ведомости» Издание Святейшего Правительствующего Синода. СПб.; Пг., 1888–1917.

«Церковный вестник» Издание Санкт-Петербургской Духовной Академии. СПб., 1874–1887.

Циркулярные указы Святейшего Правительствующего Синода. 1867–1895 Под ред. А. Завьялова. СПб., 1896; 2-е изд. (1867–1900). СПб., 1901.

Чижевский И. Устройство Православной Русской Церкви, ее учреждений и действующих узаконений по ее управлению. Харьков, 1898.

Ammann A. M. Abriss der ostslawischen Kirchengeschichte. Wien, 1950.

Ammann A. M. Storia della Chiesa Russa e del pae si limitrofi. Turin, 1948.

Benz E. Geist und Leben der Ostkirche. Hamburg, 1957 (Rowohlts deutsche Enzyklopadie. 40).

Benz E. Die Ostkirche im Lichte der protestantischen Geschichtschreibung von der Reformation bis zur Gegenwart. Freiburg i. Br.; Munchen, 1952.

Boissard J. L’Eglise de Russie. Paris, 1867. 2 v.

Bonwetsch N. Kirchengeschichte Ru?lands. Leipzig, 1923.

Brian-Chaninov K. L’Eglise russe. Paris, 1928.

Curtiss J. S. Church and state in Russia. The last years of the empirë 1900–1917. N. Y., 1940.

Dearmer R. The Russian Church. London, 1917.

Dalton H. Die russische Kirche. Leipzig, 1892.

Filaret (Gumilevsky), archiep. Geschichte der Kirche Ru?lands Deutsch von Blumenthal. Frankfurt a. M., 1872. 2 Bde.

Fortescue A. The Orthodoxe Eastern Church. London, 1904; 2 ed. 1908; 3 ed. 1920.

Gordillo R. P. Russie. 2: Depuis l’etablissement du Saint Synode // DTC. 1931. V. 14. 1. Sp. 333–371.

Herman A. De fontibus juris ecclesiastici russorum. Commentarius historico-canonicus. Rom, 1936 (S. Congregazione per la Chiesa Orientale. Codificazione orientale. Fonti. Serie 2, 7).

Herman A., Wuyts A. Textus selecti juris ecclesiastici russorum. Rom, 1944 (ibid. Serie 2, 6).

Heard A. F. The Russian Church. London, 1877.

Kattenbusch F. Lehrbuch der vergleichenden Konfessionskunde. Freiburg i. Br., 1892. Bd 1.

Klostermann R. Probleme der Ostkirchë Untersuchungen zum Wesen und zur Geschichte der Griechisch-orthodoxen Kirche. Goteborg, 1955.

Leroy-Beaulieu. L’Empire des Tsars et les Russes. Paris, 1890. 3 v.

Leroy-Beaulieu. Das Reich der Zaren und die Russen. Sondershausen, 1890. 3 Bde (особенно т. 3).

Minns E. H., Troitsky S. V. Russian Church // Encyclopedia of religion and ethics. N. Y., 1918. V. 10. P. 867–877 (О синодальном периоде: с. 873–877).

Muravyev A. N. A history of Church of Russia « Translated by Blackmore. Oxford, 1842.

Muravyev (Murawiew) A. N. Geschichte der russische Kirche Deutsche von Konig. Karlsruhe, 1857.

Palmieri A. La Chiesa Russa. Le sue odierne condizioni e il suo riformismo doktrinale. Florenz, 1908.

Pinkerton R. Present state of the Greek Church in Russia. Edinburgh, 1914.

Schmitt H. J. Harmonie der morgenlandischen und abendlandischen Kirche. Wien, 1824; 2 Ed. Wurzburg, 1863.

Schmitt H. J. Kritische Geschichte der neugriechischen und russischen Kirche. Mainz, 1840; 2 Ed. 1854.

Schmitt H. J. Die morgenlandische griechisch-russische Kirche. Mainz, 1826.

Stanley A. P. Lectures on the history of the Eastern Church. London, 1908; 2 ed. 1924.

Stupperich R. Die russische Staatskirche der Petersburger Periode // Die Zeichen der Zeit. 1950. Bd 3.

Tondini C. Le pape de Rome et les papes de l’Eglise orthodoxe d’Orient. Paris, 1876.

Vilivsky V. Duch Ruske Cirkve. Prag., 1930.

Wilbois J. L’Avenir de l’Eglise Russe. Paris, 1907.

Zaikyn W. Zarys dziejow ustroju Ko?cio?a wschodnio-s?owianskiego. Lemberg, 1939. T. 1. Podzia? na okresy (Archiwum Towarzystwa naukowego we Lwowie. Dzia? 2. T. 24. Z. 1).

Покровский И. М. Русские епархии в XVI-XIX веках, их открытие, состав и пределы: Опыт церковно-исторического, статистического и географического исследования. Казань, 1897–1913. 2 т.

Аристов Н. Московские смуты в правление царицы Софьи Алексеевны. Варшава, 1871.

Бакланова Н. А. «Тетради» старца Авраамия // Исторический архив. 1951. Т. 6.

Белов Е. А. Московские смуты в конце XVII века // ЖМНП. 1887. № 1–2.

Законоположительные акты Петра I. М.; Л., 1945. Т. 1: Акты о высших государственных установлениях « Под ред. Н. А. Воскресенского.

Записки Желябужского, с 1682 по 21 июля 1709 года. СПб., 1840.

Записки русских людей. События времен Петра Великого. СПб., 1841.

Иоаким, патр. Житие и завещание // Чтения в ОЛДП. 1897. Т. 42; то же в: Устрялов (см. ниже). Т. 2.

Князьков С. Очерки из истории Петра Великого и его времени. М., 1909.

Нартов А. К. Рассказы о Петре Великом Под ред. Л. Н. Майкова // Записки Академии наук. 1897. Т. 67.

Наталья Кирилловна // РБС. Нааке-Накенский – Николай Николаевич Старший. 1914 (библиография).

Очерки истории СССР. Период феодализма. Россия в первой четверти XVIII века. Преобразования Петра I. М., 1954.

Павлов-Сильванский Н. П. Проекты реформ в записках современников Петра Великого. СПб., 1897 (Записки Историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Т. 42).

Переписка царя Петра с патриархом Адрианом // Чтения. 1876. Кн. 4.

Письма и бумаги императора Петра Великого. СПб.; М., 1887–1952. 10 т.

О Петре Ï

Богословский М. М. Областная реформа Петра Великого. М., 1902.

Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. М., 1940–1948. 5 т. (до 1701 г.).

Богословский М. М. Петр Великий. Опыт характеристики // Три века. М., 1912. Т. 3.

Богословский М. М. Петр Великий и его реформа. М., 1920.

Верховской. Т. 1. С. 46–83 (о религиозности Петра).

Голиков И. И. Деяния Петра Великого. М., 1788–1793. 12 т.; 2-е изд. М., 1790–1797. 18 т.; 3-е изд. М., 1837–1843. 15 т.

Заозерский П. О церковной власти. Сергиев Посад, 1894. С. 315–328 (о религиозности Петра).

Кафенгауц Б. Вопросы историографии эпохи Петра Великого // Ист. зап. 1944. Т. 9.

Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников // Ключевский В. О. Очерки и речи. М., 1913; 2-е изд. М., 1918; то же, в: Ключевский В. О. Исторические портреты. М., 1990.

Минцлов Р. Петр Великий в иностранной литературе. СПб., 1872.

Петр Великий: Сборник статей Под ред. А. И. Андреева. М.; Л., 1947. Т. 1.

Платонов С. Ф. Петр Великий: Личность и деятельность. Л., 1926; 2-е изд. Париж, 1927.

Погодин М. П. Семнадцать первых лет жизни имп. Петра Великого. М., 1879.

Реформы Петра Ï Сборник документов Под ред. В. И. Лебедева. М., 1937.

Феофан (Прокопович), еп. История императора Петра Великого. 2-е изд. М., 1788 (до 1709 г.).

Шмурло Е. Петр Великий в оценке современников и потомства. СПб., 1912.

Bruckner A. Peter der Gro?e. B., 1880 (Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen Hrgs. von W. Oncken. 3. 6).

Smolitsch I. Russisches Monchtum (см.: общ. лит.). Kapitel 13.

Sommer E. Fr. Der junge Zar Peter in der Moskauer Deutschen Sloboda // JGO. 1957. Bd 5.

Stupperich R. Staatsgedanke und Religionspolitik Peters der Gro?en. Konigsberg i. Pr.; B., 1936 (Forschungen. Neue Folge 22).

Sumner B. H. Peter the Great and the Emergence of Russia. London, 1950.

Скворцов Г. Патриарх Адриан: Его жизнь и труды в связи с состоянием Русской Церкви в последние десятилетия XVII века // Прав. соб. 1913.

Смирнов П. Патриарх Иоаким // Чтения в ОЛДП. 1881. Т. 1.

Сыромятников Б. И. «Регулярное» государство Петра Первого и его идеология. М.; Л., 1943. Т. 1.

Терновский Ф. Религиозный характер русских государей XVIII века. Казань, 1874.

Туманский Ф. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о жизни и деятельности государя императора Петра Великого. СПб., 1787–1788. 10 т.

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1858–1859. Т. 1–4, 6.

O’Brien C. B. Russia under two tsars. 1682–1689: The regency of Sofia Alekseevna. Berkley; Los-Angeles, 1952.

Wittram R. Peter der Gro?e. Der Eintritt Ru?lands in die Neuzeit. B., 1954.

Wittram R. Peters des Gro?en Verhaltnis zur Religion und Kirche // Helte Zeitschrifte. 1952. Bd 173.

Алеев В. О «Духовном регламенте» Петра Великого // Московские университетские известия. 1871. № 9.

Барсов Е. О светских фискалах и духовных инквизиторах // ЖМНП. 1878. Ч. 2.

Барсов Т. В. Св. Синод в его прошлом. СПб., 1896.

Барсов Т. В. Синодальные учреждения прежнего времени. СПб., 1897 (см. рецензию М. Горчакова на эту книгу, в: Отчет о 40-м присуждении премии графа Уварова. СПб., 1899).

Белогостицкий В. Реформа Петра Великого по высшему церковному управлению // ЖМНП. 1892. Ч. 6–7.

Белокуров С. А. Подметные письма (1700–1705) // Чтения. 1888. Кн. 2.

Введенский С. Н. К биографии митрополита Стефана Яворского // Христ. чт. 1912. № 8.

Верховской. Учреждение Духовной коллегии (см. библиогр. к Введению Б).

Верховской П. В. Очерки по истории Русской Церкви в XVIII-XIX ст. Варшава, 1912. Т. 1.

Востоков Н. Св. Синод и его отношение к другим государственным учреждениям при Петре I // ЖМНП. 1875. Ч. 7–8, 12.

Высоцкий Н. Г. К делу царевича Алексея Петровича // Рус. арх. 1912. № 6.

Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I. М., 1957.

Голубинский Е. Е. О реформе в быте Русской Церкви // Чтения. 1913. Кн. 3.

Горчаков М. Монастырский приказ: Опыт историко-юридического исследования. СПб., 1868.

Горчаков М. Святейший Правительствующий Синод // ЭС. Т. 30.

Громов П. Преобразовательная деятельность Петра Великого по церковному управлению в России // Вера и разум. 1890. № 11; 1891. № 1–2.

Джордания Ф. Св. Синод при Петре Великом в отношении к Правительствующему Сенату. Тифлис, 1882.

Доклады и приговоры, состоявшиеся в Правительствующем Сенате в царствование Петра Великого Под ред. Н. Ф. Дубровина. СПб., 1880–1901. 6 т. (до 1716 г.).

«Духовный регламент»: 1) ПСЗ. Т. 6. № 3718; 2) СПб., 1722; 3) Памятники русской истории Под ред. М. Любавского и др. М., 1910. Т. 7; 4) Сборник памятников по истории церковного права Под ред. Б. Бенесевича. Пг., 1915; 5) Верховской. Т. 2; 6) Mansi. Sаcrorum conciliorum nova et amplissima collectio. 36.

Есипов Г. В. Собрание документов по делу царевича Алексея Петровича. М., 1861.

Завьялов А. Вопрос о церковных имениях при императрице Екатерине II. СПб., 1900.

Записка Л. Магницкого по делу Тверитинова // ПДП. 1882. Т. 38.

Зинченко И. К. О нашем высшем церковном управлении // Рус. в. 1891. № 4.

Знаменский П. В. О законодательстве Петра I относительно духовенства и относительно чистоты веры и благочестия церковного // Прав. соб. 1863. № 7, 9–10; 1864. № 10–12.

Кедров Н. «Духовный регламент» в связи с преобразовательной деятельностью Петра Великого. М., 1886.

Королев А. Стефан Яворский // РБС. Смеловский-Суворина. 1909.

Костомаров Н. И. Царевич Алексей Петрович // Древняя и новая Россия. 1875.

Образцов П. Н. Первые годы синодального управления // ЖМНП. 1868. Т. 140.

Ольшевский. Св. Прав. Синод при Петре Великом, его организация и деятельность // Университетские известия. 1894. № 1–4.

Петровский С. О Сенате в царствование Петра Великого // ОАМЮ. 1876. Т. 3.

Погодин М. П. Суд над царевичем Алексеем. М., 1860.

Попов В. О Св. Синоде и об установлениях при нем в царствование Петра I (1721–1725) // ЖМНП. 1881. Ч. 2–3.

Розанов Н. История Московского епархиального управления со времени учреждения Св. Прав. Синода (1721–1821). М., 1866–1871. 3 т. в 5 кн.

Рункевич С. Г. Архиереи петровской эпохи в их переписке с Петром Великим. СПб., 1905.

Рункевич С. Г. История Русской Церкви под управлением Св. Синода. СПб., 1900. Т. 1: Учреждение и первоначальное устройство Св. Прав. Синода (1721–1725).

Список архиереев, и иерархии всероссийской, и архиерейских кафедр со времени учреждения Св. Прав. Синода (1721–1895). СПб., 1896.

Темниковский Е. Н. Один из источников «Духовного регламента» // Сборник Харьковского историко-филологического общества. 1909. Т. 18.

Терновский Ф. Митрополит Стефан Яворский // ТКДА. 1864. № 3, 6.

Терновский Ф. Московские еретики в царствование Петра I. К., 1863; то же в: Прав. об. 1863. № 10–11.

Терновский Ф. Стефан Яворский и Димитрий Тверитинов // Прибавления. 1862. Т. 21.

«Тетради» из следственного дела Тверитинова // Прав. об. 1863. № 8.

Тихомиров П. В. Канонические достоинства реформы Петра Великого // БВ. 1904. Т. 1–2.

Тихонравов Н. С. Московские вольнодумцы начала XVIII века // Тихонравов Н. С. Сочинения. М., 1896. Т. 2; то же в: Рус. в. 1870. № 9; 1871. № 2, 6.

Тихонравов Н. С. Стефан Яворский // Рус. в. 1870. Т. 89.

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1859. Т. 6 (дело царевича Алексея).

Феофан (Прокопович). История императора Петра Великого. 2-е изд. М., 1788 (до 1709 г.).

Феофан (Прокопович). О возношении имени патриаршего. СПб., 1721.

Феофан (Прокопович). Правда воли монаршей. СПб., 1722; 2-е изд. СПб., 1726; то же в: ПСЗ. Т. 7. № 4870.

Феофан (Прокопович). Розыск исторический, коих ради вин и в яковом разуме были и нарицалися императоры римские, как языческие, так и христианские, понтифексами, или архиереями, многобожнаго закона; а в законе христианстем христианстии государи могут ли нарещися епископы и архиереи и в каком разуме // Верховской. Т. 2; то же. СПб., 1721.

Феофан (Прокопович). Слова и речи поучительные, похвальные и поздравительные. СПб., 1760–1768. 4 т.

Феофан (Прокопович). Слово на погребение Петра Великого // Там же. 1761. Т. 2.

Феофан (Прокопович). Epistolae illustrissimi ad reverendissimi variis temporibus et ad varios amicos datae. M., 1766

О Феофане Прокоповиче:

Верховской. Т. 1–2.

Высоцкий Н. Г. Феофан Прокопович и его сотрудники // Рус. арх. 1913. № 9.

Гурвич Г. «Правда воли монаршей» Феофана Прокоповича и ее западно-европейские источники // Ученые записки Юрьевского университета. 1915. Т. 23. № 11.

Морозов П. Феофан Прокопович как писатель. СПб., 1880.

Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862. 2 т.

Петухов Е. В. Русская литература. Древний период. Юрьев, 1911; 3-е изд. СПб., 1913.

Рункевич С. Г. Феофан Прокопович в его переписке с Петром Великим // Странник. 1906. № 2.

Самарин Ю. Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Самарин Ю. Ф. Сочинения. М., 1880. Т. 5.

Стефанович Д. Феофан Прокопович как канонист // Вера и Церковь. 1906.

Титлинов Б. Феофан Прокопович // РБС. Яблоновский-Фомин. 1913.

Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937 [репринт: Вильнюс, 1991].

Чистович И. Феофан Прокопович и его время. СПб., 1868.

Koch H. Die russische Orthodoxie im petrinischen Zeitalter: Ein Beitrag zur Geschichte westlicher Einflusse auf das ostslavische Denken. Breslau, 1929 (Osteuropa-Institut Breslau Quellen und Studien Abteilung: Religions-wissenschaft. NF 1).

Serech J. On Theofan Prokopovie as writer and preacher in his kiev period // Harvard Slavistic Studies. 1954. V. 2.

Smolitsch I. Feofan Prokopovie. Dankgebete fur die Selbstherrschaft der Kaiserin Anna Ioannovna // Zeitschrift fur Slavistic Philologie. 1956. Bd 25.

Stupperich R. Feofan Prokopovie in Rom // ZOG. 1931. Bd 1.

Stupperich R. Feofan Prokopovie und seine akademische Wirksamkeit in Kiev // Zeitschrift fur Slavistic Philologie. 1940. Bd 17.

Stupperich R. Prokopovies theologische Bestrebungen // Kyrios. 1936. Bd 1.

Филиппов А. И. Правительствующий Сенат в царствование Петра Великого // История Правительствующего Сената за двести лет (1711–1911). СПб., 1911. Т. 1.

Царская и патриаршая грамота об учреждении Святейшего Синода. СПб., 1839; 1845 (только по-русски).

Цветаев Д. Дело Тверитинова // Прав. об. 1883. № 11.

Чистович И. Новгородский митрополит Иов, жизнь его и переписка с разными лицами // Странник. 1861. № 1.

Шимко И. И. Патриарший Казенный приказ, его внешняя история, устройство и деятельность // ОАМЮ. 1894. Т. 9.

Барсов Е. А. Древнерусские памятники священного венчания царей на царство // Чтения. 1883. Кн. 1.

Баршов Я. И. О религиозном, юридическом и историческом значении верноподданической присяги. М., 1882.

Бердников И. С. Краткий курс церковного права. Казань, 1888; 2-е изд. Казань, 1903. 2 т.; 3-е изд. 1913. 2 т.

Вальденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти: Очерки русской политической литературы от Владимира Св. до конца XVII века. Пг., 1916.

Верховской П. В. Очерки по истории Русской Церкви в XVIII и XIX ст. Варшава, 1912. Т. 1.

Верховской П. В. 65-я статья Основных законов // Церковная правда. Берлин, 1913.

Градовский А. Начала русского государственного права. СПб., 1875–1883. 3 т.

Заозерский Н. О священной и правительственной власти и о формах устройства православной Церкви. М., 1891.

Казанский П. Е. Власть всероссийского императора. Одесса, 1913.

Карташов А. В. Православие и Россия // Православие в жизни. Нью-Йорк, 1953.

Карташов А. В. Церковь и государство // Там же.

Катаев Н. О священном венчании и помазании царей на царство. СПб., 1847.

Лазаревский Н. Русское государственное право. 3-е изд. СПб., 1913. Т. 1.

Лопарев Х. О чине венчания русских царей // ЖМНП. 1887. Ч. 10.

Милаш Н. Православное церковное право. СПб., 1897; 2-е изд. Пг., 1917.

Нольде Б. Е. Очерки русского государственного права. СПб., 1911.

Острогорский Г. Отношение Церкви и государства в Византии // Seminarium Kondacovianum. 1931. Т. 6.

Павлов А. С. Курс церковного права. М., 1897; 2-е изд. Сергиев Посад, 1902.

Попов К. Чин священного коронования. 2: Чин коронования на Руси // БВ. 1896. Т. 4–5.

Романович-Славятинский А. В. Система русского государственного права. К., 1886.

Суворов Н. С. Курс церковного права. Ярославль, 1889–1890. 2 т.

Суворов Н. С. Учебник церковного права. Ярославль, 1898; 3-е изд. М., 1908; 4-е изд. 1912; 5-е изд. 1913.

Темниковский Е. Н. Положение императора всероссийского в Русской Православной Церкви в связи с общим учением о церковной власти. Ярославль, 1909; то же в: Юридические записки Демидовского Юридического лицея. 1909. № 1 (3).

Шахматов М. В. Государственно-национальные идеи «чиновных книг» венчания на царство московских государей // Записки Русского научного института в Белграде. 1930. Т. 1.

Engelmann J. Das Staatsrecht des Russischen Reiches. Freiburg i Br., 1889.

La charte constitutionnelle de l’empire de Russie. Preface de Th. Shiemann. B., 1903.

Gribovsky W. Das Staatsrecht des Russischen Reiches. Tubingen, 1912 (Das offentliche Recht der Gegenwart. 17).

Kartaschow A. V. Die Eintstehung der kaiserlichen Synodalgewalt unter Konstantin der Grosse, ihre theologische Begrundung und ihre kirchliche Rezeption // Kirche und Kosmos. Orthodoxes und Evangelisches Christentum. Studienheft. Witten-Ruhr, 1950. № 2.

Kartaschow A. V. Die orthodoxe Kirche des Ostens: Еin geschichtliches Gesamtbild // Kyrios. 1936. Bd 1.

Maltzew A. Die heilige Kronung nach dem Ritus der orthodox-katholischen Kirche des Morgenlandes. B., 1896.

Milasch N. Das Kirchenrecht de morgenlandischen Kirche. Zara, 1897; 2 Ed. Mostar, 1905.

Milas N. Pravoslavnocrkveno pravo. 3-e izd. Beograd, 1926.

Ostrogorsky G. Geschichte des Byzantinischen Staates. Munchen, 1940; 2 Ed. 1957.

Schaeder H. Moscau – das dritte Rom. Hamburg, 1929; 2 ed. Darmstadt, 1957.

Sickel W. Das bysantinische Kronungsrecht bis zum 10 Jahrhundert // BZ. 1898. Bd 7.

Treitinger O. Die ostromische Kaiser-und Reichsidee nach ihrer Gestaltung im hofischen Zeremoniell. Jena, 1938.

Treitinger O. Vom ostromischen Staats und Reichsgedanken // Leipiziger Vierteljahrsschrift fur Sudosteuropa. 1940. Bd 4.

Vernadsky G. V. La charte costitutionnelle de l’empire Russe de l’an 1820. Paris, 1933.

Барсов Т. В. О духовной цензуре в России // Христ. чт. 1901. № 5–9.

Барсов Т. В. О собрании духовных законов. СПб., 1898.

Барсов Т. В. О судопроизводстве по проступкам и преступлениям, подвергающих духовных лиц светскому суду // Христ. чт. 1875. Ч. 2. № 6.

Барсов Т. В. Сборник действующих и руководственных церковных и церковно-гражданских постановлений по Ведомству православного исповедания. СПб., 1885. Т. 1.

Барсов Т. В. Святейший Синод в его прошлом. СПб., 1896.

Барсов Т. В. Синодальные учреждения нового времени. СПб., 1899.

Барсов Т. В. Синодальные учреждения прежнего времени. СПб., 1897.

Бердников И. С. К вопросу о реформе церковного управления и суда. Казань, 1906.

Бердников И. С. Краткий курс церковного права православной Церкви. Казань, 1888; 2-е изд. 1903–1913. 2 т.

Благовидов Ф. Обер-прокуроры Св. Синода в XVIII и первой половине XIX столетия. Казань, 1899; 2-е изд. 1900.

Богословский А. М. Сборник статей судебных уставов 20 ноября 1864 г., имеющих отношение к Ведомству православного исповедания. СПб., 1872.

Верховский П. В. Очерки по истории Русской Церкви в XVIII и XIX ст. Варшава, 1912. Т. 1.

Завьялов А. О браке и брачном разводе. М., 1892.

Загоровский П. О разводе по русскому праву. Харьков, 1884.

Заозерский Н. А. Историческое обозрение источников права православной Церкви. М., 1891. Т. 1: Канонические источники.

Здравомыслов К. Я. Сведения о консисторских архивах и церковно-археологических учреждениях в епархиях и Проект высочайше утвержденной архивно-археологической комиссии при Св. Синоде и Положение о церковно-архивных комиссиях. СПб., 1908.

Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по Духовному ведомству (применительно к Уставу духовных консисторий и Свода законов с историческими примечаниями). 2-е изд. СПб., 1893; 3-е изд. 1900.

Иванцов-Платонов А. И. О русском церковном управлении. М., 1898.

Иоанн (Соколов), архим. Общие начала, которыми руководствуется Св. Синод в приложении правил древней Церкви // Христ. чт. 1875. Ч. 2. № 6.

Иоанн (Соколов), архим. Основания решений Св. Синода по духовно-судебным делам // Христ. чт. 1875. Ч. 2.

Калашников (см. библиогр. к Введению Б).

Книга правил святых апостолов, святых Вселенских и Поместных Соборов и святых отец. СПб., 1839 (греч. и церковнослав.); 1843 (церковнослав.); 1865 (греч. и церковнослав.); 1893 (церковнослав.)

Котович А. Духовная цензура в России 1799–1855. СПб., 1909.

Лавров А. Е. Предполагаемая реформа церковного суда. СПб., 1873–1874. 2 т.

Милаш Н. Правила православной Церкви с толкованиями. СПб., 1911. 2 т.; 2-е изд. 1917. 2 т.

Милованов И. О преступлениях и наказаниях церковных. СПб., 1888.

Мнения духовных консисторий относительно проекта преобразования духовно-судебной части. СПб., 1874. Т. 1.

Мнения епархиальных преосвященных относительно проекта о преобразовании епархиального управления. СПб., 1874. 2 т.

Нечаев П. Н. Практическое руководство (см. библиогр. к Введению Б).

Никольский А. Е. Новые духовные законы. М., 1879. 2 т.

О должностях пресвитеров приходских, от слова Божия, собранных правил и учителей Церкви составленное. СПб., 1776.

Павлов А. С. Курс церковного права. 2-е изд. Сергиев Посад, 1902.

Павлов А. С. Номоканон при Большом Требнике. Одесса, 1872; 2-е изд. М., 1897.

Правила святых апостолов, святых Соборов Вселенских и Поместных и святых отец с толкованиями. М., 1876. 3 т. и последующие изд.

Розенкампф Г. А. Обозрение Кормчей книги в историческом виде. М., 1829.

Руновский Н. Церковно-гражданские законоположения относительно православного духовенства в царствование имп. Александра II. Казань, 1898.

Святейший Правительствующий Синод: Обзор некоторых сторон деятельности духовного ведомства за 1910 г. СПб., 1913.

Соколов Н. К. О началах и формах духовного суда ввиду современных потребностей // Прав. об. 1870. № 5–6; 1871. № 3, 5.

Состав Св. Прав. Синода и российской церковной иерархии на 1915 г. Пг., 1915.

Списки архиереев иерархии всероссийской и архиерейских кафедр со времени учреждения Св. Прав. Синода (1721–1895). СПб., 1896.

Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви. СПб., 1877.

Суворов Н. С. Курс церковного права (см. библиогр. к § 5).

Суворов Н. С. О церковных наказаниях. СПб., 1876.

Суворов Н. С. Учебник церковного права (см. библиогр. к § 5).

Указы, руководственные для православного духовенства, Св. Прав. Синода (1721–1878). СПб., 1878.

Устав духовных консисторий. СПб., 1841; 1883; 1912.

Устав духовных консисторий с дополнениями и разъяснениями Св. Синода и Правительствующего Сената Под ред. М. Н. Палибина Изд. неофициальное. СПб., 1900; 2-е изд. 1912.

Филиппов А. Н. Члены Святейшего Синода и обер-прокуроры его за 1721–1799 гг. // Чтения. 1917. Кн. 2.

Хронологический указатель узаконений, относящихся к Духовному ведомству православного исповедания. Пермь, 1878–1880. 2 т.

Циркулярные указы Св. Прав. Синода. 1867–1895 « Под ред. А. Завьялова Изд. неофициальное. СПб., 1896; 2-е изд. 1901.

Чижевский И. Устройство Православной Русской Церкви (см. библиогр. к Введению Б).

Шахматов М., Кострицын Н. Обзор истории кодификации духовных правил и узаконений православной Греко-Российской Церкви с конца XVIII столетия по настоящее время // Журнал Министерства юстиции. 1917. № 2–3.

Biener F. Das canonische Recht der griechischen Kirche. Dresden, 1853.

Herman (см. библиогр. к Введению Б).

Herman A., Wuyts A. Textus selecti (см. библиогр. к Введению Б).

Milas N. Pravoslavocrkveno pravo. Beоgrad, 1926.

Milasch N. Uber die Kanonen-Sammlungen der orthodoxen Kirche. 1886.

Zachariae von Lingenthal E. Die griechischen Nomocanones. СПб., 1877 (Memoires de l’Academie imperiale des sciences de St. Petersbourg. Serie 7. Т. 23. № 7).

Zhismann J. Das Eherecht der orientalischen Kirche. Wien, 1864.

Барсов Т. В. Сборник действующих и руководственных постановлений (см. библиогр. к Введению Б).

Барсов Т. В. Синодальные учреждения нового времени. СПб., 1899.

Барсов Т. В. Синодальные учреждения прежнего времени. СПб., 1897.

Благовидов Ф. Обер-прокуроры Св. Синода в XVIII и первой половине XIX столетия. Казань, 1899; 2-е изд. 1900

Верховской П. В. Очерки по истории (см. библиогр. к § 2–4).

Выписки из нечаевского архива // Старина и новизна. СПб., 1905. Т. 9.

Горчаков М. Рецензия на «Письмо к проф. Трейчке по поводу некоторых его суждений о Русской Православной Церкви от NN. Leipzig, 1874» // Сборник государственных знаний. СПб., 1875. Т. 2.

Достоевский и Победоносцев: Письма Ф. М. Достоевского // Красный архив. 1922. Т. 2.

Иванцов-Платонов А. И. О русском церковном управлении. М., 1898.

Калашников (см. библиогр. к Введению Б).

Первые недели царствования Александра Третьего. Письма К. П. Победоносцева к Е. Ф. Тютчевой // Рус. арх. 1907. T. 2.

Переписка с К. П. Победоносцевым Н. И. Субботина // Чтения. 1915. 1.

Письма Победоносцева к Александру III. М., 1925–1926. 2 т.

Победоносцев К. П. Дневник (1842–1875) // Рус. арх. 1907. Т. 3.

Победоносцев К. П. Московский сборник. М., 1896; 2-е изд. 1897; 5-е изд. 1907; то же на англ. яз: Reflections of a Russian Statesman. London, 1898; нем.: Streitfragen der Gegenwart. 3 Еd. B., 1897; фр.: Questions religieuses, sociales et politiques. Paris, 1898.

Победоносцев К. П. и его корреспонденты: Письма и заметки. М.; Пг., 1923. Т. 1 (ч. 1–2).

О К. П. Победоносцеве:

Готье Ю. В. К. П. Победоносцев и наследник Александр Александрович (1865–1881) // Сборник Публичной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. 1928. Т. 2.

Кизеветтер А. А. Победоносцев // На чужой стороне. Прага, 1924. Т. 4.

Никольский В. Н. Литературная деятельность К. П. Победоносцева // Ист. в. 1896. № 9.

Нольде Б. Е. Обзор научной юридической деятельности К. П. Победоносцева // ЖМНП. 1907. Ч. 8.

Преображенский И. В. К. П. Победоносцев. Его личность и деятельность в представлении современников его кончины. СПб., 1912.

Пятидесятилетие служебной деятельности К. П. Победоносцева // Ист. в. 1896. № 7.

Р. С. П. Нечто о Русской Церкви в обер-прокурорство К. П. Победоносцева. Лейпциг, 1887.

Списки обер-прокуроров до 1865 г. // Рус. арх. 1866. № 4.

Фирсов Н. Победоносцев // Былое. 1924. Т. 25.

Rodzjanko M. W. Erinnerungen. B., 1926.

Shoob L. Konstantin Petrovic Pobedonoscev: A Study in Redaction. Berkeley, California, 1947.

Slavic J. Z houbny obrance samodeozavi // Slovansky poehled. 1932. T. 4–5.

Steinmann F., Hurtwicz E. Konstantin Petrowitsch Pobedonoszew, der Staatsmann der Reaktion unter Alexander III. Konigsberg i. Pr.; B., 1933 (Quellen und Forschungen zur russische Geschichte. 2).

Журнал Яковлева, бывшего в Синоде обер-прокурором с 1-го января по 7 октября 1803 года // Памятники новой русской литературы. СПб., 1873. Т. 3.

Стеллецкий Н. Князь А. Н. Голицын и его церковно-государственная деятельность. К., 1901; то же в: ТКДА. 1900–1901.

Чижевский И. Устройство Православной Русской Церкви (см. библиогр. к Введению Б).

Goetze P. v. Furst A. N. Gallitzin und seine Zeit. Leipzig, 1882.

Барсов Т. В. Св. Синод в его прошлом. СПб., 1896.

Барсов Т. В. Синодальные учреждения прежнего времени. СПб., 1897.

Беликов В. Отношение государственной власти к Церкви и духовенству в царствование Екатерины II // Чтения в ОЛДП. 1874–1875.

Благовидов Ф. Обер-прокуроры Св. Синода (см. библиогр. к § 7).

Веденяпин П. Законодательство имп. Елизаветы Петровны относительно православного духовенства // Прав. об. 1865. № 5–7.

Виноградов В. Платон и Филарет, митрополиты Московские: Сравнительная характеристика // БВ. 1913. Т. 1.

Внутренний быт русского государства с 17 октября 1740 года по 25 октября 1741. М., 1880–1886. 2 т.

Голубев А. А. Св. Синод // Там же. Т. 2.

Горожанский И. Дамаскин Семенов-Руднев, епископ Нижегородский // ТКДА. 1893. № 11–12; 1894, № 1–7; то же. К., 1894.

Грибовский А. М. Записки о Екатерине II. М., 1847; 2-е изд. 1862.

Дианин В. Малороссийское духовенство во второй половине XVIII в., по пунктам его, представленным в Екатерининскую комиссию для составления нового уложения // ТКДА. 1908. № 8–9.

Димитрий (Туптало), свт. Дневные записки (1701–1708). М., 1781.

Димитрий (Туптало), свт. Келейные записки. СПб., 1764; 2-е изд. 1796; 3-е изд. 1800.

Дитятин И. И. Верховная власть в России в XVIII столетии // Рус. м. 1881. № 3–4.

Екатерина II. Письма к обер-прокурорам Св. Синода // Рус. арх. 1870. № 4–5.

Екатерина II. Рескрипты и письма // Сборник императорского Русского исторического общества. 1866. Т. 1.

Знаменский П. В. Чтения из истории Русской Церкви за время царствования Екатерины II // Прав. соб. 1875. № 1–3.

Иконников В. С. Арсений Мациевич // Рус. ст. 1879. № 4–5, 8–10.

Климов Н. Постановления по делам православного духовенства и Церкви в царствование имп. Екатерины II. СПб., 1902.

Клочков М. Очерк правительственной деятельности времени Павла I. Пг., 1916 (Записки Историко-филологического факультета С. – Петербургского университета. Т. 132).

Корсаков Д. А. Анна Ивановна // РБС. Александровский-Бестужев 1900.

Корсаков Д. А. Воцарение Анны Иоанновны. Казань, 1880.

Латкин В. Законодательные комиссии в России в XVIII веке. СПб., 1887. Т. 1.

Латкин В. К истории кодификации в России в XVIII столетии // Записки Министерства юстиции. 1902. Май.

Маркелл (Родышевский), еп. Дело Феофана Прокоповича // Чтения. 1862. Кн. 1.

Маркелл (Родышевский), еп. Критика на «Духовный регламент» // Верховской. Т. 2. (№ 14). С. 85–154.

Морев И. «Камень веры» митр. Стефана Яворского, его место среди отечественных противопротестантских сочинений и характеристические особенности его догматических вопросов. СПб., 1904.

Морозов П. Феофан Прокопович как писатель. СПб., 1880; то же в: ЖМНП. 1880.

Морошкин И. Арсений Мациевич и его дело // Странник. 1885. № 3.

Морошкин И. Феодосий Яновский, архиепископ Новгородский // Рус. ст. 1887. № 7, 10, 11.

Морошкин И. Феофилакт Лопатинский, архиепископ Рязанский // Рус. ст. 1886. № 9–10 (т. 49).

Наказ имп. Екатерины II, данный Комиссии о составлении нового уложения // ПСЗ. Т. 18. № 12949 (гл. 1–20); т. 21. № 13075 (гл. 21); т. 22. № 13096 (гл. 22); 2) СПб., 1767; 1768; 1770; 1796; 1820; 3) Екатерина II. Сочинения Изд. Смирдин. СПб., 1840. Т. 1. 4) Наказ Под ред. Н. Д. Чечулина. СПб., 1907.

Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр Ï Опыт исторического исследования. СПб., 1912. 2 т.; 2-е изд. 1914. 2 т.

Осьмнадцатый век Под ред. П. Бартенева. СПб., 1869. 4 т.

Платон (Левшин), митр. Автобиография // Москвитянин. 1849. № 1; то же в: Душеп. чт. 1887. № 2–3; то же в: Снегирев И. М. Жизнь Платона, митр. Московского. М., 1856.

Платон (Левшин), митр. Письма // Рус. в. 1841. № 2; Чтения. 1895. Кн. 1; Рус. арх. 1897. № 2.

Платон (Левшин), митр. Письма к преосвященным Амвросию и Августину. М., 1870.

Платон (Левшин), митр. Сочинения. М., 1799–1806. 20 т.

Покровский И. М. Екатерининская комиссия о составлении нового уложения и церковные вопросы в ней. Казань, 1910.

Попов М. С. Арсений Мациевич, митр. Ростовский и Ярославский. СПб., 1905.

Попов М. С. Арсений Мациевич и его дело. СПб., 1912.

Прилежаев Е. М. Наказ и пункты депутату от Св. Синода в Екатерининскую комиссию о сочинении нового уложения // Христ. чт. 1878. № 2.

Протоколы, журналы и указы Верховного Тайного совета. 4 т. // Сборник. Т. 55–56, 58–59.

Пыпин А. И. Общественное движение в России при Александре I. 3-е изд. СПб., 1900; 4-е изд. 1908; 5-е изд. Пг., 1918.

Рождественский Ф. Самуил Миславский, митрополит Киевский // ТКДА. 1876.

Розанов Н. П. Московский митрополит Платон. М., 1913.

Рункевич С. Г. Платон (Левшин) // РБС. Плавильщиков-Приос. 1905.

Русский быт по воспоминаниям современников. М., 1914. Т. 1: От Петра до Екатерины II (1698–1761).

Сахаров А. Старорусская партия и раскол при Петре I // Странник. 1882. № 1.

Снегирев И. М. Жизнь Московского митрополита Платона. М., 1836; 2-е изд. 1856; 4-е изд. 1891.

Снегирев И. М. Изображение жизни Платона, митрополита Московского. М., 1818; 2-е изд. 1822.

Строев В. Н. Бироновщина и Кабинет министров: Очерк внутренней политики имп. Анны. М.; СПб., 1909–1910. 2 ч.

Титлинов Б. В. Гавриил Петров, митр. Новгородский и С. – Петербургский (1730–1801). Его жизнь и деятельность в связи с церковными делами того времени. Пг., 1916.

Титлинов Б. В. Московский митрополит Платон (Левшин) и его участие в церковно-правительственной деятельности своего времени // Христ. чт. 1912. № 11.

Титлинов Б. В. Правительство Анны Иоанновны в его отношении к делам православной Церкви. Вильно, 1905.

Титлинов Б. В. Феофан Прокопович // РБС. Яблоновский-Фомин. 1913.

О Феофане Прокоповиче:

См. лит. к § 2–4.

Маркелл (Родышевский), еп. Дело о Феофане Прокоповиче // Чтения. 1862. Кн. 1.

Маркелл (Родышевский), еп. Житие Новгородского митрополита Феофана Прокоповича (описательное) // Там же. Кн. 2.

Храповицкий А. В. Дневник. 1782–1793. СПб., 1874.

Четыркин Ф. В. Платон, митрополит Московский. 2-е изд. М., 1899.

Чистович И. Георгий Дашков // Прав. об. 1863. № 1.

Чистович И. Дело Маркелла Родышевского с Феофаном Прокоповичем // Там же. 1864. № 9.

Чистович И. Из истории первой половины XVIII в. Феофан Прокопович и Феофилакт Лопатинский // Там же. 1860. № 9.

Чистович И. Новые материалы для Решиловского дела // Там же. 1862. № 2, 4.

Чистович И. Феофан Прокопович и его время. СПб., 1868.

Шаховской Я. П. Записки. М., 1810; СПб., 1872.

Шильдер Н. К. Император Александр Ï Его жизнь и царствование. СПб., 1897–1898. 4 т.; 2-е изд. СПб., 1904–1905. 4 т.

Шпачинский Н. Киевский митрополит Арсений Могилянский и состояние Киевской митрополии в его правление (1757–1770). К., 1907.

Щербатов М. М. О повреждении нравов в России // Щербатов М. М. Сочинения. СПб., 1898. Т. 2; то же в: Рус. ст. 1870.

Schtscherbatow M. M. Uber die Sittenverderbnis in Ru?land. Konigsberg i. Pr.; B., 1925 (Quellen und Aufsatze zur russische Geschichte. Bd 5).

Агафангел (Соловьев), архиеп. Пленение Русской Церкви: Записка и проект всеподданнейшего ходатайства перед государем Александром II. М., 1906.

Айвазов И. Церковные вопросы в царствование императора Александра III. М., 1914.

Александра Федоровна, имп. Письма. Берлин, 1922. 2 т.

Антоний (Храповицкий), архиеп. Полное собрание сочинений. Казань, 1909. Т. 1–3, Почаев, 1906. Т. 4; 2-е изд. СПб., 1911. Т. 1–3, К., 1918. Т. 4.

Антоний (Храповицкий), митр. Сборник избранных сочинений. Юбилейное издание. Белград, 1935 (с краткой биографией и обзором церковной и политической деятельности).

Верховской П. В. Очерки (см. библиогр. к § 2–4).

Витте С. Ю. Воспоминания. Детство. Царствование имп. Александра II и Александра III. Берлин, 1923.

Витте С. Ю. Воспоминания. Царствование Николая II. Берлин, 1922. 2 т.

Глубоковский Н. Н. Высокопреосвященный Смарагд (Крыжановский), архиепископ Рязанский († 1863, 2 ноября): Его жизнь и деятельность. СПб., 1914.

Государственная дума Доклады Бюджетной комиссии (см. библиогр. к Введению Б).

Государственная дума Стенографические отчеты (см. лит. к Введению Б).

Доброклонский. М., 1893. Т. 4: Синодальный период 1700–1890 гг. (см. общую лит.).

Довнар-Запольский М. И. Обзор новейшей русской истории. К., 1912. Т. 1.

Евгений (Казанцев), архиеп. Дневник // Душеп. чт. 1868. № 3.

Евгений (Казанцев), архиеп. Письма // Христ. чт. 1875. № 2–3.

Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. Париж, 1947 [то же: М., 1994].

Едлинский М. Анатолий Мартыновский, архиепископ Могилевский // ТКДА. 1885. № 4, 6; 1886. № 4–6; 1887. № 7–9.

Ельчуков А. Феофилакт Русанов, знаменитый русский иерарх эпохи имп. Александра I // ТКДА. 1904. № 10–11; 1905. № 9.

Епископ Кирилл Мелитопольский в его письмах к митр. Макарию Булгакову // Рус. ст. 1889. № 12; 1890. № 1, 4.

Жевахов Н. Д. Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода. Мюнхен, 1923. 2 т. [то же. М., 1993. 2 т.].

Жизнь Никодима Казанцева. Автобиография // БВ. 1910. Т. 1.

Знаменский П. В. Чтения по истории Русской Церкви в царствование имп. Александра I. Казань, 1885; то же в: Прав. соб. 1885.

Карамзин Н. М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях: 1) Пыпин А. Н. Общественное движение в России при Александре I. 3-е изд. СПб., 1900; 4-е изд. СПб., 1908. Прил. 1. С. 479–534; 2) Рус. арх. 1877; 3) СПб., 1914 [то же в: Литературная учеба. 1988. № 4].

Карнович Е. Князь А. Н. Голицын и его время // Ист. в. 1882. № 4–5.

Коковцев В. Н. Из моего прошлого. Париж, 1933. 2 т.

Крыжановский С. Е. Воспоминания. Из бумаг С. Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. B. o. J., 1938.

Кузнецов Н. Д. Преобразования в Русской Церкви: Рассмотрение вопроса по официальным документам в связи с потребностями времени. М., 1906.

Леонид (Краснопевков), архиеп. Письма к архиепископу Пимену // Чтения. 1877. Кн. 1.

Леонтий (Лебединский). Мои заметки и воспоминания. Сергиев Посад, 1914.

М. Б. Антоний, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Пг., 1915.

Макарий (Булгаков), митр. Переписка // ТКДА. 1907. № 1–2.

Материалы для истории православной Церкви в царствование имп. Николая I // Сборник. 1902. Т. 113 (ч. 1–2) (ред. Н. Ф. Дубровин, предисл. М. Я. Морошкина).

Мельгунов С. П. Дела и люди александровского времени. Берлин, 1923.

Мещерский В. П. Мои воспоминания. СПб., 1897–1912. 3 т.

Милютин Д. А. Дневник. М., 1947–1951. 4 т.

Муравьев А. Н. Записки о состоянии православной Церкви в России // Рус. арх. 1883. № 3.

Муравьев А. Н. Письма. К., 1875.

Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868–1917. Нью-Йорк, 1954–1955. 2 т.

Никанор (Бровкович), архиеп. Биографические материалы. Одесса, 1901. Т. 1.

Никанор (Бровкович), архиеп. Записки // Рус. арх. 1906. 2–3. № 7–12.

Никанор (Бровкович), архиеп. Из записок // Там же. 1908. № 1, 5.

Никанор (Бровкович), архиеп. Письма // Там же. 1909. 2. № 6.

Никодим (Казанцев), архиеп. Записки // Чтения. 1877. Кн. 2.

Никодим (Казанцев), архиеп. О Святейшем Синоде // БВ. 1905. Т. 3, 10–11.

Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I (см. библиогр. к § 8).

Никон (Рклицкий), еп. Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Нью-Йорк, 1956–1958. 4 т.

Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906. 3 т. и доп. том.

Падение царского режима: Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Под ред. П. Е. Щеглова. М.; Л., 1924–1927. 7 т.

Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Л., 1923–1927. Т. 3–5 (т. 1–2 не вышли).

Полиевктов Е. Николай Ï Биография и обзор царствования. М., 1918.

Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего. СПб., 1894–1902. 8 т.

Пресняков А. Е. Александр I. Пг., 1924.

Профессор Московской Духовной Академии П. С. Казанский и его переписка с архиепископом Костромским Платоном « Под ред. А. А. Беляева // БВ. 1903–1905, 1910–1914, 1916.

Рассказы князя А. Н. Голицына. Из записок Ю. П. Бартенева // Рус. арх. 1886. № 5.

Родзянко М. В. Крушение империи. Записки председателя Русской Государственной думы // Архив русской революции. Берлин, 1926. Т. 17; то же. Л., 1927.

Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802–1902. СПб., 1902.

Рункевич С. Г. Русская Церковь в XIX веке (см. библиогр. к Введению Б).

Савва (Тихомиров), архиеп. Хроника моей жизни. Сергиев Посад, 1897–1911. 9 т.

Сергий (Васильевский), архим. Высокопреосвященнейший Филарет, в схимонашестве Феодосий (Амфитеатров), митр. Киевский и Галицкий и его время. Казань, 1888. 3 т.

Филарет (Гумилевский), архиеп. Письма к А. В. Горскому. М., 1885.

Филарет (Дроздов), митр. (о его письмах и др. сочинениях см. библиогр. к Введению Б).

Филарет (Дроздов), митр. Письмо к протопресвитеру Бажанову по поводу записки о состоянии православной Церкви в России // Душеп. чт. 1889. № 4.

О Филарете (Дроздове):

Заозерский Н. А. Филарет, митр. Московский, как администратор и судья в своей епархии // Прибавления. 1883. № 2.

Корсунский И. Святитель Филарет, митр. Московский, его жизнь и деятельность на Московской кафедре по его проповедям в связи с событиями и обстоятельствами того времени. 1827–1867. Харьков, 1894.

Корсунский И. Филарет Дроздов // РБС. Фабер-Цявловский. 1900.

Назаревский В. Государственное учение митр. Филарета. 2-е изд. М., 1885; 3-е изд. М., 1888.

Наумов Д. Филарет, митр. Московский, как канонист. М., 1893.

Очерк жизни высокопреосв. Филарета, митр. Московского и Коломенского. М., 1868; 2-е изд. М., 1869.

Сборник, изданный Обществом любителей духовного просвещения по случаю празднования столетнего юбилея со дня рождения (1782–1867) Филарета, митр. Московского. М., 1882–1883. 2 т.

Смирнов А. А. Детство, отрочество, юность, годы учения и учительство в Троицкой лавры семинарии митр. Филарета (1782–1808). М., 1893.

Смирнов А. А. Петербургский период жизни митр. Филарета (1808–1819). М., 1894.

Смирнов А. А. Филарет, архиепископ Тверской, Ярославский и Московский (1819–1826). М., 1896.

Сушков Н. В. Записки о жизни и времени святителя Филарета, митр. Московского. М., 1868.

Филарет, митр. Московский. 1867–1917. Сборник статей к годовщине 50-летия со дня кончины Филарета, митр. Московского. Сергиев Посад, 1918.

Флоровский Г. Филарет, митрополит Московский // Путь. Париж, 1928. № 12.

Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937 [репринт: Вильнюс, 1991].

Jugie M. Philarete Drozdov // DTC. 1933. V. 13. 1. Sp. 1376–1395 (библиогр).

Чистович И. А. Руководящие деятели духовного просвещения в России в первой половине текущего столетия. Комиссия духовных училищ. СПб., 1894.

Шильдер Н. К. Император Александр I (см. библиогр. к § 8).

Шишков А. С. Записки, мнения и переписка Под ред. Киселева и Ю. Самарина. СПб., 1863; 2-е изд. Берлин, 1870. Т. 1.

Шульгин В. В. Дни. Белград, 1925; то же на нем. Schulgin W. Tagë Memoiren aus der russischen Revolution (1905–1917). Konigsberg i Pr.; B., 1928 (Quellen und Aufsatze zur russischen Geschichte. Bd 8).

Alexandra Fedorovna. The letters of the tsaritsa to the tsar. 1914–1916. London, 1923.

Alexandra Fedorovna. The letters of the tsar to the tsaritsa. 1914–1917. London, 1927.

Curtiss J. S. Church and state in Russia. The last years of the empire. 1900–1917. N. Y., 1940.

Dalton H. Lebenserinnerungen. B., 1907–1908. 3 Bde.

Goetze P. v. Furst A. N. Gallitzin und seine Zeit. Leipzig, 1882.

Gurko V. I. Features and figures of the past. Government and opinion in the reign of Nicolas II. Stanford; London; Oxford, 1939.

Leontowitsch V. Geschichte (см. общую лит. б).

Rodzjanko M. V. Erinnerungen. B., 1926.

Арсений (Мацеевич). Доношение Св. Прав. Синоду // Чтения. 1862. Кн. 2.

Беликов В. Отношение государственной власти к Церкви и духовенству в царствование Екатерины II // Чтения в ОЛДП. 1874–1875.

Будилович А. Историческое исследование о недвижимых церковных имуществах в Западной России. Варшава, 1882.

Веденяпин П. Законодательство имп. Елизаветы Петровны относительно православного духовенства // Прав. об. 1865. № 5–7.

Верховской П. В. Населенные недвижимые имения Св. Синода, архиепископских домов и монастырей при ближайших преемниках Петра Великого. Коллегия экономии и канцелярия Синодального экономического правления (15 июля 1726 – 12 мая 1763). СПб., 1909.

Горчаков М. Монастырский приказ. СПб., 1868.

Горчаков М. О земельных владениях Всероссийских митрополитов, патриархов и Св. Синода (988–1738 гг.). СПб., 1871.

Готье Ю. Очерк истории землевладения в России. Сергиев Посад, 1915.

Григорович Н. Обзор учреждения в России православных монастырей со времени введения штатов по Духовному ведомству (1764–1869). СПб., 1869.

Денисов Л. И. Православные монастыри Российской империи. М., 1908.

Завьялов А. Вопрос о церковных имениях при имп. Екатерине II. СПб., 1900.

Зверинский В. Материалы для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. СПб., 1890–1897. 3 т.

Знаменский П. В. Законодательство Петра Великого относительно духовенства. 3: Постановления, касающиеся монашествующего духовенства // Прав. соб. 1863. Ч. 3.

Знаменский П. В. Церковные вотчины при Петре Великом // Там же. 1864. Ч. 1.

Ивановский В. Русское законодательство XVIII и XIX вв. в своих постановлениях относительно монастырей и монашествующих. Харьков, 1905.

Калашников (см. библиогр. к Введению Б).

Касаткин И. Сборник законоположений о порядке приобретения церквами, монастырями и учреждениями Духовного ведомства недвижимых имуществ и о мерах к охране церковных земель. Нижний Новгород, 1904.

Кузнецов Н. Д. К вопросу о церковном имуществе и отношении государства к церковным недвижимым имуществам в России // БВ. 1907. Т. 7–10.

Любинецкий Н. А. Землевладение церквей и монастырей Российской империи. СПб., 1900.

Милютин В. О недвижимых имуществах духовенства в России // Чтения. 1859. Кн. 4; то же. 1860–1861.

Мн. Штаты монастырей и монашествующих и способы содержания монастырей // Странник. 1883. № 2–3.

Н. М. Русское монашество в XVIII веке // Там же. 1884. № 1.

Покровский Н. М. Вопрос о наших монастырях // Прав. об. 1876. Ч. 3.

Попов М. Арсений Мациевич и его дело. СПб., 1912.

Ростиславов Д. И. Опыт исследования об имуществах и доходах наших монастырей. СПб., 1876.

Семевский В. И. Крестьяне в царствование имп. Екатерины II. СПб., 1881–1901. 2 т.; 2-е изд. СПб., 1903–1911.

Семевский В. И. Крестьяне вотчин духовенства // Рус. м. 1881. № 9–10.

Чудецкий П. Опыт исторического исследования о числе монастырей русских, закрытых в XVIII и XIX веке // ТКДА. 1877. № 4.

Smolitsch I. Russisches Monchtum (см. общую лит. а).

Барсов Т. В. О каноническом элементе в церковном управлении. М., 1882.

Барсов Т. В. Сборник действующих и руководственных постановлений (см. библиогр. к Введению Б).

Богоявленский В. Епархиальные съезды духовенства, их деятельность и значение. Омск, 1902.

Горчаков М. О тайне супружества. СПб., 1880.

Григорович Н. Обзор учреждения в России архиерейских православных кафедр со времени введения штатов по Духовному ведомству. 1764–1866. СПб., 1866.

Дурново Н. Девятисотлетие российской иерархии, епархии и архиреи (988–1888). М., 1888.

О епархиях:

Православная богословская энциклопедия. СПб., 1800–1911. 12 т.

Астраханская

Саввинский И. Астраханская епархия (1702–1902). Астрахань, 1902. Т. 1.

Саввинский И. Историческая записка об Астраханской епархии за 300 лет ее существования. Астрахань, 1903.

Варшавская

Лотоцкий О. Церковно-историческое описание Варшавской православной епархии. Почаев, 1863. См. также Холмская.

Владимирская

Добронравов В., Березин В. Историко-статистическое описание церквей и приходов Владимирской епархии. Владимир, 1895–1896. 4 т.

Волынская

Теодорович Н. Историко-статистическое описание церквей и приходов Волынской епархии. Почаев, 1890–1893. 3 т.

Грузинский экзархат

Кирион (Садзагелов), еп. Краткий очерк истории Грузинской Церкви и экзархата в XIX столетии. Тифлис, 1901; 2-е изд. 1906.

Донская

Кириллов А. Донская епархия. Новочеркасск, 1896.

Екатеринбургская

Приходы и церкви Екатеринбургской епархии: Историко-статистическое описание. Екатеринбург, 1902.

Екатеринославская

Краткие сведения о Екатеринославской епархии. Екатеринослав, 1875.

Казанская

Богословский Г. Краткий исторический очерк Казанской епархии. Казань, 1893.

Платон (Любарский), еп. Сборник древностей Казанской епархии. Казань, 1868 (до 1782).

Покровский И. М. Казань и Казанская епархия // ПБЭ. Т. 7. Ст. 698–792.

Камчатская

Громов П. Историко-статистическое описание Камчатской епархии // ТКДА. 1861.

Киевская

Антонович В. В. Очерк состояния православной Церкви в Юго-Западной России с половины XVII столетия до конца XVIII столетия // Монографии по истории Западной и Юго-Западной России. К., 1885.

Терновский Т. А. Исследование о подчинении Киевской митрополии Московскому патриархату. К., 1872.

Титов Ф. Православная Русская Церковь в Польско-Литовском государстве в XVII-XVIII веке. К., 1905. Т. 3: Киевская митрополия-епархия XVII-XVIII вв. (1686–1797).

Эйнгорн В. О. О сношениях малороссийского духовенства с московским правительством в царствование Алексея Михайловича // Чтения. 1893. Кн. 2; 1894. Кн. 3–4; 1899. Кн. 1–2.

Коломенская

Руднев М. К истории Коломенской епархии // Чтения. 1903. Кн. 4.

Крутицкая

Лев «Кавелин «, иером. Церковно-историческое исследование о древней области вятичей, входившей с начала XV и до конца XVIII века в состав Крутицкой и Суздальской епархии // Чтения. 1866. Кн. 2.

Соловьев Н. Сарайская и Крутицкая епархии // Там же. 1894. Кн. 3.

Литовская

Извеков Н. Исторический очерк состояния православной Церкви в Литовской епархии за время 1839–1889 гг. М., 1899.

Минская

Николай, архим. Историко-статистическое описание Минской епархии. СПб., 1864.

Могилевская

Могилевская епархия: Историко-статистическое описание. Могилев, 1910. Т. 1.

Московская

Материалы по Москве и Московской епархии за XVIII век Под ред. Н. Скворцова М., 1911–1914. 2 т.

Розанов Н. История Московского епархиального управления со времени учреждения Св. Синода (1721–1821). М., 1869–1870. 3 т. в 5 кн.

Нижегородская

Макарий (Миролюбов), архим. История нижегородской иерархии, содержащая в себе сказания о Нижегородских иерархах с 1672 по 1850 год. СПб., 1857.

Оренбургская

Чернавский Н. История Оренбургской епархии. Оренбург, 1903. 2 т. (Труды Оренбургской ученой архивной комиссии. Т. 7, 9).

Орловская

Историко-статистическое описание приходов и монастырей Орловской епархии. Орел, 1905. 2 т.

Пьясецкий Г. История Орловской епархии. Орел, 1899.

Переславская

Малицкий Н. В. История Переяславской епархии (1744–1783). Владимир, 1912. Т. 1.

Переяславская

Пархоменко В. Очерк истории Переяславско-Бориспольской епархии. Полтава, 1910.

Пермская

Попов Е. Великопермская и Пермская епархия (1799–1879). Пермь, 1879.

Петербургская

Архангельский М. С. – Петербургская епархия от основания С. – Петербурга до воцарения Анны Иоанновны с 1703 до 1730 г. // Странник. 1867. № 1.

Архангельский М. С. – Петербургская епархия с воцарения Анны Иоанновны // Там же. № 3; 1868. № 2.

Архангельский М. История православной Церкви в пределах нынешней Петербургской епархии. СПб., 1871.

Историко-статистические сведения о С. – Петербургской епархии. СПб., 1869–1885. 10 т.

Подольская

Глащинский П. А. Историко-статистическое описание Подольской епархии // Подольские епархиальные ведомости. 1864–1865.

Полтавская

Грановский А. Полтавская епархия в ее прошлом. Полтава, 1901. Т. 1.

Полиевкт, игум. Сведения о Полтавско-Переяславской епархии и ее архипастырях. Полтава, 1868.

См. Переяславская.

Псковская

Смиргатский. Историко-статистический сборник сведений о Псковской епархии. Остров, 1895.

Ростовско-Ярославская

Иерархия ростовско-ярославской паствы, в преемственном порядке с 992 года до настоящего времени. Ярославль, 1864.

Рязанская

Воздвиженский Т. Историческое обозрение рязанской иерархии и церковных дел ее. М., 1820.

Добролюбов И. Историко-статистическое описание церквей и приходов Рязанской губернии. Рязань, 1899.

Макарий (Миролюбов), архим. Сборник церковно-исторических и статистических сведений о Рязанской епархии // Чтения. 1863. Кн. 2–4.

Сарайская см. Крутицкая

Севская

Севской десятины жилые данные церкви: Материалы для истории церквей Орловской епархии. 1628–1746. М., 1904. Т. 1. См. также Орловская.

Смоленская

Историко-статистическое описание Смоленской епархии. Смоленск, 1864.

Редков Н. Историко-статистическое описание церквей и приходов Смоленской епархии. Смоленск, 1915. Т. 1.

Таврическая

Гермоген (Добронравов), еп. Таврическая епархия. Псков, 1887.

Тамбовская

Хитров Г. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии. Тамбов, 1861.

Харьковская

Историко-статистическое описание Харьковской епархии. М.; Харьков, 1852–1859. 5 кн.

Холмская

Корженевский И. История Холмско-Варшавской епархии со времени учреждения архиепископской кафедры в Варшаве до 1876 года. Варшава, 1881.

Модест (Стрельбицкий), еп. Холмская православная епархия. Варшава, 1886.

Черниговская

Историко-статистическое описание Черниговской епархии. Чернигов, 1870–1873. 7 кн. (предисл. архиеп. Филарета (Гумилевского).

Завьялов А. О браке и брачном разводе. М., 1892.

Загоровский М. В. Разбор и описание дел православного духовного правления // Труды Владимирской ученой архивной комиссии. 1902. Т. 4.

Загоровский П. О разводе по русскому праву. Харьков, 1884.

Знаменский П. В. Законодательство Петра Великого относительно православного духовенства // Прав. соб. 1863. Ч. 3.

Знаменский П. В. Приходское духовенство в России со времени реформы Петра Великого // Там же. 1872–1873; то же. Казань, 1873.

Ивановский И. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духовному ведомству. СПб., 1883; 1900.

Извлечения… за… год (см. библиогр. к Введению Б).

Исполятов П. Консистория // ПБЭ. Т. 12. Ст. 834–843.

Исторические сведения об епархиях в России с утверждения православного христианства в России и до нашего времени. М., 1881.

Калашников (см. библиогр. к Введению Б).

Книга о должностях пресвитеров приходских. СПб., 1775; 1798.

Корольков К. Об открытии и закрытии епархий Русской Церкви. К., 1876.

Кузнецов Н. Д. К вопросу о церковном имуществе (см. библиогр. к § 10).

Лебедев А. С. Белгородские архиереи и среда их архипастырской деятельности: По архивным документам. Харьков, 1902.

Луканин А. Хронологический указатель (см. библиогр. к Введению Б).

Материалы для истории православной Церкви (см. библиогр. к § 9).

Нечаев П. Н. Практическое руководство (см. библиогр. к Введению Б).

Отчет… за… год (см. библиогр. к Введению Б).

Покровский И. М. Епархиальное устройство Русской Церкви в царствование имп. Павла I (1796, 6 ноября – 1801, 11 марта) // Прав. соб. 1914. Ч. 1 (1-я глава незаконченного 3-го тома «Русских епархий в XVI-XIX вв.»).

Покровский И. М. Русские епархии в XVI-XIX вв., их открытие, состав и пределы. Казань, 1897–1913. 2 т.

Покровский И. М. Средства и штаты великорусских архиерейских домов со времени Петра I до учреждения духовных штатов 1764 г. Казань, 1907.

Розанов Н. (см. библиогр. о Московской епархии, в наст. §).

Русские епархии и иерархия Всероссийской Церкви в начале XIX века // Церковные ведомости. 1901. № 1.

Самуилов В. Благочиннические советы // ПБЭ. Ст. 705–711.

Самуилов В. Благочиннические съезды // Там же. Ст. 700–705.

Самуилов В. Благочинные // Там же. Т. 2. Ст. 683–700.

Серебренников Н. Законы о православном духовенстве и учреждениях духовенства. СПб., 1914.

Способин А. Д. О разводе в России. М., 1881.

Устав духовных консисторий (см. библиогр. к § 6).

Чижевский И. Устройство (см. библиогр. к Введению Б).

Чижевский И. Церковное хозяйство, или правила и постановления касательно благоустройства храмов и церковного имущества. Харьков, 1874.

Шпачинский Н. Киевский митрополит Арсений Могилянский (см. библиогр. к § 8).

См. также библиогр. к § 6.

(Используется также литература к § 7–9).

Беднов В. Список иерархов Екатеринославской епархии. Екатеринослав, 1915.

Благовидов М. Архиереи Астраханской епархии за 300 лет ее существования: Холмогорско-Архангельская иерархия // Христ. чт. 1879. № 1.

Василий, еп. Картина церковной жизни Черниговской епархии из одиннадцативековой ее истории. Чернигов, 1911.

Горский А. В. О сане епископском в отношении к монашеству в Церкви Восточной. М., 1868.

Гурий (Карпов), еп. О богоучрежденности епископского сана. М., 1876.

Давыдов Н. Иерархия Всероссийской Церкви. М., 1892–1896. 3 т.

Евдокимов И. Каталог преосвященных архиереев Тверских. Тверь, 1888.

Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни (см. библиогр. к § 9).

Здравомыслов К. Я. Иерархия Новгородской епархии от древнейших времен до настоящего времени. Новгород, 1897.

Знаменский П. В. Православие и современная жизнь. Полемика 1860-х годов об отношении православия к современной жизни (А. М. Бухарев). М., 1906.

Знаменский П. В. Приходское духовенство (см. библиогр. к § 11).

Иоанн (Соколов), еп. О монашестве епископов. Казань, 1863; то же в: Прав. соб. 1863. 1.

Лаврский В. Мои воспомимнания об архимандрите Феодоре (А. М. Бухареве) // БВ. 1905. № 7, 8; 1906. № 5, 7–9.

Лебедев А. С. Белгородские архиереи (см. библиогр. к § 11).

Макарий (Булгаков), митр. Письма // Христ. чт. 1884.

Макарий (Миролюбов), архим. История нижегородской иерархии. М., 1857.

Никанор (Бровкович), архиеп. (см. его сочинения в библиогр. к § 9).

Никитников Е. А. Иерархия Вятской епархии. Вятка, 1863.

Петровский С. Семь Херсонских архиепископов. Одесса, 1894.

Платон (Любарский), еп. Иерархия вятская и астраханская // Чтения. 1847–1848.

Платон (Фивейский), архиеп. Из записок // Душеп. чт. 1882. 1; 1883. 2.

Покровский И. М. Русские епархии в XVI-XIX вв. (см. библиогр. к § 11).

Покровский И. М. Средства и штаты (см. библиогр. к § 11).

Ростиславов Д. И. Записки о православном духовенстве // Рус. ст. 1880–1884, 1887, 1892–1895.

Савва (Тихомиров), архиеп. (см. библиогр. к § 9).

Смирнов Н. К. Высокопреосвященный Димитрий (Муретов), архиеп. Херсонский и Одесский. Биография. М., 1898.

Состав Св. Прав. Синода и российской церковной иерархии на 1916 год. Пг., 1916.

Софийский Л. Высокопреосвященный Никон, архиеп. Карталинский и экзарх Грузии (1861–1908). СПб., 1909.

Списки архиереев иерархии всероссийской и архиерейских кафедр со времени учреждения Св. Прав. Синода (1721–1895). СПб., 1896.

Сырцов И. Архипастыри Костромской епархии за 150 лет ее существования. Кострома, 1898.

Титов А. А. Летопись о Ростовских архиереях. СПб., 1891.

Титов А. А. Материалы для истории Русской Церкви. Тверские епископы. Костромская иерархия. Рязанские епископы // Чтения в ОЛДП. 1890. № 3, 5–6, 9.

Толстой Ю. В. Списки архиереев и архиепископских кафедр иерархии российской со времени учреждения Св. Синода (1721–1871). М., 1872.

Холмогорско-Архангельская епархия // Христ. чт. 1879. Ч. 1.

Андреев Д. Сборник правил о средствах содержания духовенства и о разделе их между членами причта. СПб., 1906.

Барсов Н. И. Петербургский приходской священник во второй половине XVIII и в начале XIX столетия // Христ. чт. 1876. Ч. 2.

Беликов В. Отношение государственной власти (см. библиогр. к § 8).

Беллюстин И. С. Записки сельского священника // Рус. ст. 1879–1881; то же. СПб., 1882.

Беллюстин И. С. Описание сельского духовенства. Лейпциг, 1858.

В. Сл., Ф. Ф-ко. Из подольской старины // Рус. ст. 1911. № 10–12.

Веденяпин П. Законодательство имп. Елизаветы (см. библиогр. к § 8).

Григорович Н. Обзор общих законоположений о содержании православного приходского духовенства в России со времени введения штатов по Духовному ведомству. 1764–1863. СПб., 1867.

Дианин А. Малороссийское духовенство во второй половине XVIII в. // ТКДА. 1904.

Думитрашко Н. Духовенство в России // Духовная беседа. 1862. № 2–5.

Дэн В. Е. Податные элементы среди духовенства в России в XVIII веке // Известия Российской Академии наук. 1918.

Евгений (Болховитинов), митр. Описание Киевско-Софийского собора и киевской иерархии. К., 1825.

Елагин Н. В. Белое духовенство и его интересы. Берлин, 1859.

Елагин Н. В. Белое духовенство и его интересы. СПб., 1881 (слегка переработанное издание 1859 г.).

Елагин Н. В. Чего надо желать для нашей Церкви. СПб., 1882–1885. 2 т.

За истину и правду. М., 1883 (Сборник со статьями в защиту духовенства).

Забелин П. П. Права и обязанности пресвитеров по основным законам христианской Церкви и по церковно-гражданским постановлениям Русской Церкви. К., 1884–1885. 2 т.; 2-е изд. Казань, 1892.

Знаменский П. В. Законодательство Петра Великого относительно православного духовенства // Прав. соб. 1863. Ч. 3.

Знаменский П. В. О поступлении в России на церковные должности в XVII-XVIII столетии // Там же. 1866. Ч. 2.

Знаменский П. В. О способах содержания русского духовенства в XVII-XVIII столетии // Там же. 1865. Ч. 1.

Знаменский П. В. Об отношении русских священно-церковно-служителей к приходам в XVII-XVIII столетии // Там же. 1867. Ч. 1.

Знаменский П. В. Приходское духовенство в России со времени реформы Петра Великого // Там же. 1872–1873; то же. Казань, 1873.

Знаменский П. В. Состояние русского духовенства в XVIII веке // Там же. 1863. Ч. 2.

Истинное повествование о жизни Гавриила Добрынина, им самим написанное в Могилеве и Витебске // Рус. ст. 1871.

Кедров В. О способах материального обеспечения духовенства // БВ. 1908. Т. 1.

Кильчевский В. Богатство и доходы духовенства. 2-е изд. СПб., 1908.

Лавров А. П. Вдовые священники // Христ. чт. 1870–1871.

Лебединцев А. Мои воспоминания // Киевская старина. 1900. Т. 70.

Лотоцкий А. Материальное обеспечение приходского духовенства в прошлом веке // Зап. Наукового товарiщества iменi Шевченкi. 1896. 27; то же в: Руководство для пастырей. 1899. № 37–39.

Любимов Г. Обозрение способов содержания христианского духовенства от времен апостолов до XVII века. СПб., 1861.

Марков Н. Духовенство // ПБЭ. Т. 5. Ст. 89–127 (о синодальном периоде – ст. 108 и сл.).

Морошкин М. Выборное начало в духовенстве. СПб., 1870.

Павлов А. С. Об участии мирян в делах Церкви. Казань, 1866.

Покровский А. И., Высоцкий Н. Г. Из периодической печати. О материальном обеспечении духовенства: «Черные вороны» // БВ. 1907. Т. 12.

Покровский И. Г. Об улучшении быта духовенства // Дух христианина. 1862–1863.

Приходское духовенство // Прав. об. 1865–1866.

Рождественский А. К. Улучшение положения пастыря как одно из главнейших средств к оживлению приходской жизни // БВ. 1908. Т. 11–12; 1909. № 4.

Ростиславов Д. И. Записки // Рус. ст. 1880, 1882, 1884, 1887, 1892, 1893.

Ростиславов Д. И. О белом и черном духовенстве. Берлин, 1866. 2 т.

Семевский Б. Сельский священник во второй половине XVIII века // Рус. ст. 1877. № 8.

Соколов С. И. По поводу нападений на наше духовенство. М., 1883 (частично опубликовано в «Московских ведомостях»).

Старов И., Скворцов И. В. В защиту белого духовенства. СПб., 1881 (полемический ответ на книгу Елагина Н. В. «Белое духовенство и его интересы». СПб., 1881).

Теодорович Т. П. К сорокалетию пастырства (1895–1935). Варшава, 1935. 2 т.

Ширский С. И. Правда о выборном духовенстве. СПб., 1871.

Шпачинский Н. Киевский митрополит Арсений Могилянский (см. библиогр. к § 8).

Щапов А. П. Состояние русского духовенства в XVIII веке // Прав. соб. 1862.

(См. также литературу к § 13–16).

Благовидов Ф. В. Деятельность русского духовенства в отношении к народному образованию в царствование имп. Александра II. Казань, 1891; некоторые главы из кн. см. в: Прав. соб. 1890–1891.

В. К. Около бурсы (Воспоминания о духовной школе 60-х годов в связи с очерком быта тогдашнего сельского духовенства) // Рус. ст. 1910–1911.

Вескинский А. Петербургские письма и заметки // Прав. об. 1863–1865.

Виноградов. Записки (1800–1836) // Рус. ст. 1878. № 8.

Знаменский П. В. Приходское духовенство в России со времени реформ Петра Великого. Казань, 1872; то же в: Прав. соб. 1872–1873.

Киприан (Керн), архим. Православное пастырское служение. Париж, 1957.

Ливанов Ф. Жизнь сельского священника. М., 1877. 3 т.

Лотоцкий А. Из быта старого духовенства // Рус. ст. 1904. № 4.

Лотоцкий А. Религиозно-просветительная деятельность приходского духовенства в прошлом веке // Руководство для сельских пастырей. 1897. № 28, 33, 34.

Лотоцкий А. Между двух огней // Ист. в. 1905. № 6.

Лотоцкий А. На повороте // Рус. ст. 1906. № 12; 1907. № 1–2.

Михаил, иером. О. Иоанн Кронштадский. СПб., 1903.

М-ский М. От бурсы до снятия сана. СПб., 1908.

Народный печальник о. Александр Васильевич Рождественский. СПб., 1907.

Петров Г. Церковь и общество. СПб., 1902.

Предтеченский А. И. В защиту русского православного духовенства от современных обвинений и нареканий. СПб., 1863; частично в: Христ. чт. 1862. № 1–2 под загл. «Русское православное духовенство».

Родосский А. С. Биографический словарь студентов первых 28 курсов С. – Петербургской Духовной Академии. 1814–1869. СПб., 1907.

Семенов-Тянь-Шаньский А. Отец Иоанн Кронштадтский. Нью-Йорк, 1955.

Сергиев И. (св. Иоанн Кронштадтский). Дневник. СПб., 1897.

Сергиев И. (св. Иоанн Кронштадтский). Моя жизнь во Христе. 5-е изд. М., 1899; 6-е изд. 1909 [репринт: М., 1990].

Скроботов И. Приходской священник Ал. Вас. Гумилевский. СПб., 1871.

Сурский И. К. Отец Иоанн Кронштадтский. Белград, 1936. Т. 1.

Тихомиров Л. Духовенство и общество в современном религиозном движении // Рус. в. 1892. № 9.

Трегубов В. Религиозный быт русских и состояние духовенства в XVIII в. по мемуарам иностранцев. К., 1884.

Турчиновский И. Автобиография южнорусского священника первой половины XVIII столетия // Киевская старина. 1885. № 2.

Чечулин Н. Д. Русское провинциальное общество во второй половине XVIII века. СПб., 1889; то же в: ЖМНП. 1889.

Автомонова Л. И. Воспоминания о жизни и деятельности И. В. Васильева // Ист. в. 1916. № 9–11.

Александренко В. Н. Русская посольская Церковь в Лондоне в XVIII веке // Варшавские унив. известия. 1895. № 5.

Архангельский С. Наши заграничные духовные миссии. СПб., 1899.

Базаров И. И. Воспоминания // Рус. ст. 1901. № 2, 10–12.

Барсов Т. В. Об управлении русского военного духовенства // Христ. чт. 1878. 1–2; то же: СПб., 1879.

Боголюбов А. Очерки из истории управления военным и морским духовенством, в биографиях главных священников его за время с 1800 по 1901 год. СПб., 1901.

Желобовский А. А. Управление церквами и православным духовенством Военного ведомства. СПб., 1902.

Киприан (Керн), архим. Дореволюционное русское духовенство за границей. «Экуменизм» до экуменистического движения // Православная мысль. Париж, 1957. Т. 10.

Мальцев А. Братский ежегодник. Православные церкви и русские учреждения за границей. Справочная книжка. СПб., 1906.

Мальцев А. Православные церкви и русские учреждения за границей (Австро-Венгрия, Германия и Швеция). СПб., 1911.

Невзоров Н. Исторический очерк управления духовенством Военного ведомства в России. СПб., 1875.

Румянцев П. П. Из прошлого Русской Православной Церкви в Стокгольме. Берлин, 1910.

Смирнов А. В. История флотского духовенства. СПб., 1914.

Софоний (Сокольский), еп. Из дневника по службе на Востоке и Западе, в бытность его архимандритом при русских заграничных церквах. СПб., 1874.

Ставровский А. А. Новое положение о служебных правах и окладах содержания военного и морского духовенства // Христ. чт. 1892. Ч. 2.

Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. 2 т.

Агнцев Д. История Рязанской духовной семинарии. Рязань, 1889.

Акты и документы, относящиеся к истории Киевской Духовной Академии (1721–1795) Под ред. Н. И. Петрова. К., 1904–1907. 4 т.; то же (1796–1869) Под ред. Ф. И. Титова. К., 1911. Т. 1.

Андронников Н. Историческая записка о Костромской духовной семинарии. Кострома, 1874.

Андронников Н. 150-летие Костромской духовной семинарии. Кострома, 1897.

Архангельский А. Духовное образование и духовная школа в России при Петре Великом. Казань, 1883; то же в: Ученые записки Казанского ун-та. 1883.

Благовещенский А. А. История Казанской духовной семинарии с восьмью низшими училищами за XVIII-XIX ст. Казань, 1881.

Благовещенский А. А. История старой Казанской Духовной Академии. 1797–1818. Казань, 1875; то же в: Прав. соб. 1875–1876.

Вишневский Д. А. Киевская Академия в первой половине XVIII века // ТКДА. 1902–1903.

Владимирский-Буданов М. Ф. Государство и народное образование в России в XVIII веке до учреждения министерств. Ярославль, 1874; то же в: ЖМНП. 1873–1874.

Голубев С. Т. Киевская Академия в конце XVII и начале XVIII столетия. К., 1901.

Демков М. И. История русской педагогии. СПб., 1897. 2 т.

Зеньковский В. В. История русской философии (см. общую лит. в). Т. 1.

Знаменский П. В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. Казань, 1881.

Знаменский П. В. Казанская семинария в первое время ее существования // Прав. соб. 1878–1880.

Каптерев Н. Ф. История русской педагогии. 2-е изд. СПб., 1915.

Князев А. С. Очерк истории Псковской семинарии // Чтения. 1866. Кн. 1.

Колосов В. История Тверской духовной семинарии. Тверь, 1889.

Лебедев А. С. К истории низших духовных и общественных школ в Белгородской епархии в XVIII веке // Сб. Харьковского ист. – фил. об-ва. Т. 6. Ч. 2.

Лебедев А. С. Харьковский коллегиум как просветительный центр Слободской Украины до учреждения в ней университета // Чтения. 1885. Кн. 4.

Лиховицкий А. Просвещение в Сибири в первой половине XVIII столетия // ЖМНП. 1905. Ч. 7.

Макарий (Булгаков), митр. История Киевской Духовной Академии. К., 1843.

Малицкий Н. В. История Владимирской духовной семинарии. М., 1900. Т. 1.

Малицкий Н. В. История Суздальской духовной семинарии (1723–1788). Владимир, 1905.

Мартынов И. И. Записки (фрагменты) // Памятники новой русской истории Ред. В. Кашпиров. СПб., 1872. Ч. 2; то же (полностью) в: Заря. 1871. № 6–8.

Можаровский А. Ф. История Казанской духовной семинарии. Казань, 1868.

Можаровский А. Ф. Краткая записка о Казанской духовной семинарии за ее полуторавековое существование. Казань, 1869.

Можаровский А. Ф. Старая Казанская Академия // Чтения. 1877. Кн. 2.

Морозов П. Феофан Прокопович как писатель. СПб., 1880; то же в: ЖМНП. 1880.

Надеждин К. Ф. История Владимирской духовной семинарии с 1740 по 1840 год. Владимир, 1875.

Никольский П. История Воронежской духовной семинарии. Воронеж, 1898. Т. 1.

Петров Н. И. Значение Киевской Академии в развитии духовной школы в России с учреждения Синода и до половины XVIII в. // ТКДА. 1904. № 1–2.

Петров Н. И. Киевская Академия в царствование Екатерины II // ТКДА. 1907. № 7–9.

Петров Н. И. Киевская Академия во второй половине XVIII века. К., 1895.

Беляев А. Митрополит Платон как строитель национальной духовной школы // БВ. 1912. Т. 12.

Побединский М. Старинные томские духовные школы. Томск, 1896.

Прилежаев Е. Новгородские епархиальные школы в петровскую эпоху // Христ. чт. 1877. Ч. 1.

Прилежаев К. Духовная школа и семинаристы в истории русской науки и образования // Там же. 1879. Ч. 2.

Прилежаев К. Из истории духовной школы в первые годы синодального управления // Там же. 1879. Ч. 1.

Проект богословского факультета при Екатерине II в 1773 г. // ВЕ. 1873. № 11 (изд. И. Е. Забелин).

Рождественский С. Материалы для истории учебных реформ в России. СПб., 1910. Т. 1; то же в: Зап. ист. – фил. факультета С. – Пб. ун-та. 96.

Рождественский С. Очерки по истории систем народного просвещения в России XVIII-XIX вв. СПб., 1912. Т. 1.

Рождественский Ф. Самуил Миславский, митрополит Киевский // ТКДА. 1876. № 3, 11; 1877. № 4–5.

Рункевич С. Г. Александро-Невская лавра. 1713–1913. СПб., 1913.

Серебренников В. Н. Киевская Академия с половины XVIII века // ТКДА. 1896. № 1–3.

Сменцовский М. Братья Лихуды. СПб., 1899.

Смирнов С. К. История Московской Славяно-греко-латинской Академии. М., 1855.

Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. М., 1867.

Сперанский И. Очерк истории Смоленской семинарии. Смоленск, 1892.

Стеллицкий Н. С. Харьковский коллегиум до преобразования его в 1817 году. Харьков, 1895.

Теодорович Н. Волынская духовная семинария. Почаев, 1901.

Титлинов Б. Гавриил Петров (см. библиогр. к § 8).

Титов Ф. И. Духовные школы в Курско-Белгородской епархии. Курск, 1885.

Титов Ф. И. К вопросу о значении Киевской Академии для православия и русской народности в XVII-XVIII вв. К., 1904.

Титов Ф. И. К истории Киевской Духовной Академии в XVII-XVIII в. // ТКДА. 1911. № 7–8; 1912. № 1–2, 4, 7–8; 1913. № 1, 4; 1914. № 1.

Титов Ф. И. Стара вiщча освiта Киевськiй Укра?нi. К., 1924 (Зборнiк Iсторiчно-фiлолог. вiддiлу. № 20) (загл. на укр., текст на рус. яз.).

У Троицы в Академии. 1814–1914. Юбилейный сборник. Сергиев Посад, 1914.

Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937.

Харлампович К. Борьба школьных влияний в допетровской Руси // Киевская старина. 1902. № 8.

Харлампович К. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Казань, 1914. Т. 1.

Харлампович К. Материалы для истории Казанской духовной семинарии в XVIII столетии. Казань, 1903.

Червяковский П. Введение в богословие Феофана Прокоповича // Христ. чт. 1876–1877.

Чистович И. История С. – Петербургской Духовной Академии. СПб., 1857.

Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время. СПб., 1891. (Зап. ист. – фил. факультета С. – Пб. ун-та. 24).

Шпачинский Н. Киевский митрополит Арсений Могилянский (см. библиогр. к § 8).

Яблоновский А. Академия Киевско-Могилянская. Краков, 1899.

Koch H. Die russische Orthodoxie im рetrinischen Zeitalter. Breslau, 1929.

(См. также библиогр. к § 10).

Беднов В. Столетний юбилей Екатеринославской духовной семинарии (1804–1904). Екатеринослав, 1904.

В. Сл., Ф. Ф-ко. Из Подольской старины // Рус. ст. 1911. № 11–12.

Гиляров-Платонов Н. П. Из пережитого. СПб., 1886. 2 т. (О духовной школе т. 1); то же в: Рус. в. 1884. № 5–11; 1885. № 4, 7; «Дело». 1887. № 1.

Горский А. В. Дневник Под ред. С. К. Смирнова // Прибавление. 1884–1885. Т. 34–35; БВ. 1914. Т. 11–12 (главы, не допущенные к печати К. П. Победоносцевым).

Доклад Комитета об усовершенствовании духовных училищ и начертание правил о образовании сих училищ и содержании духовенства, при церквах служащего, с приложением именных высочайших указов, по сему предмету последовавших. СПб., 1809 [редкое изд., вышло только несколько экземпляров].

Дьяконов К. Духовная школа в царствование императора Николая I. СПб., 1907.

Елисеев Г. З. Из далекого прошлого двух академий // ВЕ. 1891. № 1.

Жизнь архимандрита Никодима Казанцева (записки) // БВ. 1910. Т. 1–3, 11–12.

Знаменский П. В. История Казанской Духовной Академии за первый (дореформенный) период ее существования (1842–1870). Казань, 1891–1892. 3 т.

Знаменский П. В. Основные начала духовно-учебной реформы в царствование имп. Александра I. Казань, 1878.

Казанский П. С. Воспоминания (Академия) // БВ. 1900. Т. 11.

Казанский П. С. Воспоминания семинариста // Прав. об. 1879. № 9.

Кастальский Д. И. Из «семейной хроники». Академия. 1840–1844 // У Троицы в Академии. Сергиев Посад, 1914.

Кедров Н. Исторический очерк Московской духовной семинарии. 1814–1889. М., 1889.

Лаговский И. История Пермской духовной семинарии после ее преобразования в 1818 и 1840 гг. до позднейшего времени (до 1865 г.). Пермь, 1867–1877. 3 т.

Леонтий (Лебединский), митр. Мои заметки и воспоминания // БВ. 1913. Т. 9, 11.

Надеждин А. Н. История Санкт-Петербургской духовной семинарии с обозрением общих узаконений и мероприятий по части семинарского устройства. 1809–1884. СПб., 1885.

Никанор (Бровкович), архиеп. (см. библиогр. к Введению Б).

Никодим (Казанцев), архим. Записки // Рус. ст. 1915. № 1.

Никодим (Казанцев), архим. О Филарете, митр. Московском, моя память // Чтения. 1877. Кн. 2.

ОДДС. Дела Комиссии духовных училищ. 1808–1839. СПб., 1910.

Памяти почивших наставников. Имп. Московская Духовная Академия ко дню ее столетнего юбилея (1814 – октябрь 1914). Сергиев Посад, 1914.

Певницкий В. Ф. Академические годы // ТКДА. 1911.

Певницкий В. Ф. Мои воспоминания // Руководство для сельских пастырей. 1910–1911.

Покровский И. О способах содержания духовных училищ со времени преобразования при имп. Александре I // Странник. 1860. № 4.

Покровский И. Об открытии духовных училищ в России со времени преобразования их при имп. Александре I // Там же.

Полетаев Н. И. К истории духовно-учебной реформы 1808–1814 гг.: Проект митрополита Евгения Болховитинова, его записка о духовных школах и значение его проекта по отношению к уставу духовных академий, семинарий и училищ 1814 г. // Там же. 1889. № 9.

Попов С. Ректор Московской Духовной Академии протоиерей А. В. Горский // БВ. 1896; то же. Сергиев Посад, 1897.

Прилежаев Е. М. Царствование Александра I в истории русской духовной школы // Христ. чт. 1878. 1.

Родосский А. С. Биографический словарь студентов первых 28 курсов Санкт-Петербургской Духовной Академии. 1814–1869. СПб., 1907.

Розанов Н. И. Историческая записка о состоянии Тверской духовной семинарии. Тверь, 1882.

Ростиславов. Об истории духовных училищ в России. Лейпциг, 1863. 2 т.

Ростиславов. Петербургская Духовная Академия до графа Протасова // ВЕ. 1874. № 7–9.

Ростиславов. Санкт-Петербургская Духовная Академия при графе Протасове // Там же. 1883. № 7–9.

Самчевский А. Ф. Воспоминания (1810–1886) // Киевская старина. 1893. № 11–12; 1894. № 1–2, 4–8.

Сборник, изданный по случаю столетия Вифанской духовной семинарии. Сергиева лавра, 1900.

Смирнов С. И. А. В. Горский. Св. Троицкая лавра, 1901.

Смирнов С. К. История Московской Духовной Академии до ее преобразования. 1814–1870. М., 1879.

Стрельбицкий И. Летопись Одесской духовной семинарии. Одесса, 1913.

Титлинов Б. В. Духовная школа в России в XIX веке. Вильно, 1908–1909. 2 т. (см. рецензию Н. Н. Глубоковского в кн.: Отчеты о 52-м присуждении премии графа Уварова. 1912).

Троицкий А. Пензенская духовная семинария за истекший период ее существования (1800–1900). Пенза, 1901.

У Троицы в Академии. 1814–1914. Юбилейный сборник. Сергиев Посад, 1914.

Чистович И. А. История Санкт-Петербургской Духовной Академии. СПб., 1857.

Чистович И. А. Руководящие деятели духовного просвещения в России в первой половине XIX в. Комиссия духовных училищ. СПб., 1894.

Cyprien (Kern), archim. L’enseignement theologique superieur dans la Russie du XIX sииcle // Istina. 1956.

Антоний (Храповицкий), архиеп. Отчет на высочайше назначенную ревизию Киевской Духовной Академии в марте и апреле 1908 г. Почаев, 1909.

Белявский Ф. О реформе средней школы. СПб., 1907. Т. 1: Краткий очерк прошлого средней духовной школы.

Благовидов Ф. Деятельность русского духовенства в отношении к народному образованию в царствование Александра II // Прав. соб. 1891. № 4.

Вафинский Н. К вопросу о нуждах духовно-академического образования // Странник. 1897. № 8 (изд. Н. Н. Глубоковский).

Гиляров-Платонов Н. П. Из пережитого (см. библиогр. к § 20).

Глубоковский Н. Н. Об основах духовно-учебной реформы и о желательных типах духовно-богословской школы // Отзывы. 1906. Т. 3.

Глубоковский Н. Н. По вопросам духовной школы (средней и высшей) и об Учебном комитете при Св. Синоде. СПб., 1907.

Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Варшава, 1928.

Гусев А. Ф. Положение преподавателей духовных семинарий // Прав. об. 1885. Т. 3.

Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни (см. библиогр. к § 9).

Журналы и протоколы Высочайше учрежденного Предсоборного Присутствия. СПб., 1906–1907. 4 т.

Зеньковский В. В. История русской философии (см. общую лит. в).

Катанский А. Л. Воспоминания старого профессора (с 1847 по 1913 гг.) // Христ. чт. 1914–1916.

Красин П. Воспитание в духовной семинарии // ТДКА. 1906. № 8–9.

Круковский В. Как нас учили (60-е годы XIX ст.). М., 1914.

Куплетский М. Начала духовно-учебной реформы // Прав. об. 1884. Т. 2.

Лебедев А. П. Записки // БВ. 1907. Т. 2–3.

Лебедев А. П. К моей учебно-литературной автобиографии // БВ. 1907. Т. 2.

Муретов М. Д. Из воспоминаний студента Московской Духовной Академии 32 курса (1873–1877) // БВ. 1914. Т. 11–12.

Мышкин В. Н. Из периодической печати. О духовных семинариях // БВ. 1905. Т. 7–8.

Надеждин А. Н. История СПб православной духовной семинарии (см. библиогр. к § 20).

Николай (Зиоров), архиеп. Мои воспоминания. Московская Духовная Академия. Варшава, 1914.

Никон (Рклицкий), еп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Нью-Йорк, 1956–1958. 4 т.

Обзор… Александра III (см. библиогр. к Введению Б).

Объяснительная записка к проекту изменений в уставе православных духовных академий. СПб., 1884.

П. Н. С. Духовная школа по воспоминаниям ее воспитанника и воспитателя с 1863 г. // Рус. ст. 1911. № 12.

Памяти почивших наставников (см. библиогр. к § 20).

Петров Н. И. Значение Киевской Академии (см. библиогр. к § 19).

Писарев Н. Казанская Духовная Академия на службе православной Церкви и русскому народу // Прав. соб. 1917. Ч. 2–3.

Преображенский И. Отечественная Церковь по статистическим данным. 1840–1891. СПб., 1897.

Пятидесятилетний юбилей Казанской Духовной Академии 21 сентября 1892 г. Казань, 1893.

Рыбинский В. Из академической жизни // ТКДА. 1906. № 1.

С. П. Скорбный лист духовных семинарий в 190607 учебном году // БВ. 1907. Т. 5.

С. П. Школа и жизнь // Христ. чт. 1901. Ч. 1.

С. Ш. Об училищах для девиц духовного звания // Чтения. 1866. Кн. 1.

Савва (Тихомиров), архиеп. (см. библиогр. к § 9).

Соколов В. А. Годы студенчества (1870–1874) // БВ. 1916. Т. 2.

Теодорович Т. П. К сорокалетию пастырства. Воспоминания. Варшава, 1935. Т. 2.

Терновский С. А. Историческая записка о состоянии Казанской Духовной Академии после ее преобразования. 1870–1892. Казань, 1892.

Титлинов Б. В. Духовная школа в России в XIX в. Варшава, 1909. Т. 2.

Титов Ф. Две справки по вопросу о преобразовании духовных академий в России в XIX в. (1869–1884) // Христ. чт. 1907. Ч. 1.

Титов Ф. Киевская Академия в эпоху реформ // ТКДА. 1911. № 7–8; 1912. № 1–2, 4, 7–8; 1913. № 1–4; 1914. № 1.

Титов Ф. Преобразование духовных академий в России в XIX веке // ТКДА. 1906. № 2.

Устав и штаты духовных академий, высочайше утвержденные 30-го мая 1869 г. СПб., 1869; то же в: Христ. чт. 1869. Ч. 2.

Устав и штаты православных духовных академий, высочайше утвержденные 20-го апреля 1884 г. СПб., 1884.

Устав православных духовных семинарий и училищ. СПб., 1896.

Харлампович К. Казанская Духовная Академия // ПБЭ. Т. 8. Ст. 702–853.

Чистович И. С. Петербургская Духовная Академия за прошедшие 30 лет (1858–1888). СПб., 1889.

Cyprian (Kern), archim. L’enseignement (см. библиогр. к § 20).

Winogradov W. Die russische orthodoxe theologische Wissenschaft als Vertreterin der autentischen Theologie der Orthodoxen Kirche Ru?lands // Munchener Theologische Zeitschrift. 1952. Bd 3.

ААЭ – Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академии наук. СПб., 1836. 4 т.

АЗР – Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1846–1853. 5 т.

АИ – Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1841. 5 т.

Арх. ЮЗР – Архив Юго-Западной России. К., 1864. Т. 2–3

АЮЗР – Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. К., 1863–1892. Т. 3, 10, 14

БВ – Богословский вестник. Сергиев Посад, 1892–1918

БЭ – Большая энциклопедия Под ред. С. Н. Южакова и П. Н. Милюкова. Лейпциг; Вена; СПб., 1900–1909. 22 т.

ВЕ – Вестник Европы. СПб., 1866–1918

Верховской – Верховской П. В. Учреждение Духовной коллегии и «Духовный регламент». Ростов-на-Дону, 1916. 2 т.

Голубинский – Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. М., 1880–1881. Т. 1. Ч. 2.; М., 1900. Т. 2. Ч. 1 (также в: Чтения. 1900. Кн. 2); т. 2. Ч. 2 в: Чтения. 1916. Кн. 4. 2-е изд. М., 1901–1917. Т. 1 (2 ч.) – 2 (2 ч.)

ДАИ – Дополнения к Актам историческим. СПб., 1846–1875. 12 т.

Денисов – Денисов Л. И. Православные монастыри Российской империи. М., 1908

Доброклонский – Доброклонский А. П. Руководство по истории Русской Церкви. Рязань, 1890–1893. Т. 3–4 (т. 3 также в: Душеп. чт. 1889)

Душеп. чт. – Душеполезное чтение. М, 1860–1917

ЖМНП – Журнал Министерства народного просвещения. СПб.; Пг., 1834–1917

Ист. в. – Исторический вестник. СПб.; Пг., 1880–1917

Извлечения… за… год – Извлечения из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Святейшего Синода. СПб., 1836–1863, 1867–1886

ИОРЯС – Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. СПб.; Пг.; Л., 1896–1927

Изд. ОЛДП – Издания Общества любителей древней письменности. СПб.; Пг., 1877–1917

ИРИ – История российской иерархии. СПб., 1807–1815. 6 т. в 7 кн.

Ист. зап. – Исторические записки. М., 1937 (продолжающееся издание)

Ист. – стат. СПб. – Историко-статистические сведения о Санкт-Петербургской епархии. СПб., 1873–1875. 8 т.

Киев. ст. – Киевская старина. К., 1882–1906

Калашников – Калашников С. В. Алфавитный указатель действующих и руководственных канонических постановлений, указов, определений и распоряжений Святейшего Правительствующего Синода (1721–1901 гг. включительно) и гражданских законов, относящихся к Духовному ведомству православного исповедания. СПб., 1902

ЛЗАК – Летопись занятий Археографической комиссии. СПб.; Пг., 1862–1917

Макарий – Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. СПб., 1857–1883. 12 т.

Никанор – Никанор (Бровкович), архиеп. Биографические материалы. Одесса, 1901. Т. 1

ОАМЮ – Описание документов и дел, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. СПб., 1869–1872; М., 1876–1896. 10 т.

Обзор… Александра III – Обзор деятельности Ведомства православного исповедания за время царствования императора Александра III. СПб., 1901

ОДДС – Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Синода. СПб., 1868–1915. 22 т.

Отзывы – Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906. 3 т. и доп. том

Отчет… за… год – Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по Ведомству православного исповедания. СПб., 1887–1916 (до 1914 включительно)

ПБЭ – Православная богословская энциклопедия « Под ред. А. П. Лопухина и Н. Н. Глубоковского. СПб., 1900–1911. 12 т. (А-Кон)

ПДП – Памятники древней письменности. СПб., 1878

Платонов – Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. 9-е изд. Пг., 1915; 10-е изд. Пг., 1917

Прав. об. – Православное обозрение. М, 1860–1891

Прав. соб. – Православный собеседник. Казань, 1855–1917

Прибавления – Прибавления к Творениям святых отец. М., 1843–1891

ПСЗ – Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое (1640–12 декабря 1825 г.). СПб., 1826–1830. 45 т.

2 ПСЗ – То же. Собрание второе (12 декабря 1825 –1 марта 1881 г.). СПб., 1830–1884. 55 т.

3 ПСЗ – То же. Собрание третье (1 марта 1881–1913). СПб.; Пг., 1885–1916. 33 т.

ПСПиР – Полное собрание постановлений и распоряжений по Ведомству православного исповедания. СПб., 1869–1916. 10 т.

ПСПиР, Е. II – Полное собрание постановлений и распоряжений по Ведомству православного исповедания. Царствование Екатерины Второй. СПб.; Пг., 1910–1915. 3 т.

ПСПиР, Е. П. – То же. Царствование императрицы Елизаветы Петровны. СПб., 1899–1912. 4 т.

ПСПиР, Н. I – То же. Царствование императора Николая Первого. Пг., 1915. Т. 1

ПСПиР, П. I – То же. Царствование императора Павла Первого. СПб., 1915

Полное собрание русских летописей Изд. Археографической комиссией. СПб.; Пг.; М., 1846 (продолжающееся издание)

Рус. арх. – Русский архив. М., 1863–1917

РБС – Русский биографический словарь. СПб.; М., 1896–1913. 25 т. (не закончен, пропущены буквы В, Е, М, часть Т, У)

Рус. в. – Русский вестник. 1) М., 1808–1824; 2) СПб., 1841–1844; 3) М., 1856–1906

Рус. м. – Русская мысль. М., 1880–1918 (в 1920–30-х гг. в Софии, Праге, Париже, Белграде)

Рус. ст. – Русская старина. СПб.; Пг., 1870–1918

Савва – Савва (Тихомиров), архиеп. Хроника моей жизни. Сергиев Посад, 1897–1911. 9 т.

Сборник – Сборник императорского Русского Исторического общества. СПб.; Пг., 1867–1916

Свод законов – Свод законов Российской империи. СПб., 1832. 15 т.; новые изд.: 1842, 1857, 1876 (16 т.), 1899 (16 т.)

СГГД – Собрание государственных грамот и договоров. СПб., 1828. Т. 4

Соловьев – Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1851–1879. 29 т.; то же: изд. «Общественная польза». 6 кн.

Странник – Странник. СПб., 1860–1916

ТКДА – Труды Киевской Духовной Академии. К., 1860–1917

Унив. Киев. – Университетские известия. К., 1861–1919

Филарет. Обзор – Филарет (Гумилевский), архиеп. Обзор русской духовной литературы. СПб., 1857; 2-е изд. 1859; 3-е изд. 1884. 2 кн.

Филарет. Собр. мнений – Филарет (Дроздов), митр. Собрание мнений и отзывов по учебным и церковно-государственным вопросам. М., 1885–1888. 5 т. и доп. том

Филарет. Собр. мнений… на Востоке – Филарет (Дроздов), митр. Собрание мнений и отзывов по делам православной Церкви на Востоке. СПб., 1886

Флоровский – Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937; 2-е изд. Париж, 1981

Харлампович – Харлампович К. В. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Казань, 1914. Т. 1

Христ. чт. – Христианское чтение. СПб.; Пг., 1821–1918

Церк. вед. – Церковные ведомости. СПб.; Пг., 1888–1917

Чтения – Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1845–1848, 1858–1918

ЧОЛДП – Чтения в Московском Обществе любителей духовного просвещения. М., 1863, 1867–1916

ЭС – Энциклопедический словарь Изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1890–1905; СПб., 1905–1907. Доп. т. 1–2. Новый энциклопедический словарь Изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (в 48 т.). СПб., 1911–1916. 29 т. (доведен до слова «Отто»)

Ammann – Ammann A. M. Abriss der ostslawischen Kirchengeschichte. Wien, 1950

BZ – Byzantinische Zeitschrift.

DACL – Dictionnaire d’archeologie chretienne et de liturgie. Paris, 1907–1953

DHGE – Dictionnaire d’histoire et de geographie ecclesiastiques. Paris, 1912–1953

DTC – Dictionnaire de theologie catholique. Paris, 1905–1950

Forschungen – Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. B., 1954 ff.

HZ – Helte Zeitschrifte

Herman – Herman A. De fontibus iuris ecclesiastici Russorum. Commentarius historico-canonicus. Rom, 1936 (S. Congregazione per la Chiesa Orientale. Condificazione Orientale Fonti. Serie 2, 7)

IKZ – Internationale Kirchlische Zeitschrift. Bern, 1911 ff.

Irenikon – Irenikon. Chevetogne.

JGO – Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas

Kyrios – Kyrios. Vierteljahrschrift fur Kirchen-und Geistesgeschichte Osteuropas. Konigsberg i Pr., 1936–1943

Milasch – Milasch N. Das Kirchenrecht der Morgenlandischen Kirche. 2 Aufl. Mostar, 1905 (1 Aufl.: Zara, 1897)

OCA – Orientalia Christiana Analecta. Rom, 1923 ff.

OCP – Orientalia Christiana Periodica. Rom, 1935 ff.

OS – Ostkirchliche Studien. Wurzburg, 1952 ff.

PRE – Realencyklopadie fur protestantische Theologie und Kirche. 3 Aufl. Leipzig, 1896–1913. 24 Bde

Textus selecti – Herman A., Wuyts A. Textus selecti iuris ecclesiastici russorum. Rom, 1944 (S. Congregazione per la Chiesa Orientale. Codificazione Orientale. Fonti. Serie 2, 7)

ZOG – Zeitschrift fur osteuropaische Geschichte

ZSP – Zeitschrift fur slavische Philologie