Письма

1. Вместо предисловия

Прежде чем приступить к печатанию писем преосвященного Михаила к архиепископу Димитрию, редакция «Таврического церковно-общественного вестника» в целях уяснения отношений между ними считает необходимым предпослать этим письмам, во-первых, письмо елатомского, Тамбовской губернии, протоиерея Михаила Грибановского (отца епископа Михаила) к тому же архиепископу Димитрию, когда он был еще ректором Тамбовской духовной семинарии, а во-вторых – коротенький отрывок из воспоминаний самого архиепископа Димитрия (Самбикина) о преосвященном Михаиле (Грибановском). И письмо протоиерея Михаила Грибановского, и «отрывок из воспоминаний» дадут нам увидеть, с каким вниманием и с какой чисто отеческой заботливостью относился к своим питомцам незабвенный отец ректор Димитрий (Самбикин); как он был отзывчив к их детским заботам и нуждам, к их горю, к их радостям и печалям. За то и питомцы его проникались к нему таким глубоким уважением, если не сказать – благоговением, такой любовью и преданностью, которые не изглаживались даже и до конца дней их, как, например, у преосвященного Михаила.

Нелишним считаем привести здесь, хотя вкратце, и биографические сведения о высокопреосвященном архиепископе Димитрии. В мире Димитрий Иоаннович Самбикин, сын протоиерея слободы Караяшник Острогожского уезда Воронежской губернии, родился 3 октября 1839 года. Воспитывался в Воронежской семинарии, а затем учился в Санкт-Петербургской духовной академии, в которой окончил курс магистром XXVI курса в 1865 году. 20 января 1866 года был назначен профессором библейской и церковной истории в Воронежскую духовную семинарию; 1 октября того же года рукоположен во священника к Пятницкой церкви города Воронежа; в мае 1872 года он был избран ректором Тамбовской духовной семинарии, в июне возведен в сан протоиерея; в 1877 году был пострижен в монашество; в 1881 году назначен ректором Воронежской семинарии; в 1886 году стал епископом Балахнинским, в 1887 году – епископом Балтским, в 1890 году – епископом Подольским и Брацлавским, в 1896 году – епископом Тверским и Кашинским; 6 мая 1898 года возведен в сан архиепископа, 26 марта 1905 года переведен на Казанскую кафедру. В 1904 году за выдающиеся научные и литературные труды советом Санкт-Петербургской академии архиепископ Димитрий удостоен ученой степени доктора церковной истории. Неутомимый и энергичный, архиепископ Димитрий был не только замечательным ректором двух семинарий, которого искренно любили и глубоко уважали все воспитанники обеих семинарий, но является и выдающимся общественным деятелем. Он состоит почетным членом всех духовных академий, разных ученых обществ и архивных комиссий. В некоторых обществах он и доселе председательствует. Везде, где он ни служил, он открывал различные полезные общества и учреждения, везде приносил пользу и везде оставлял по себе благодарную память.

Как архипастыря, ученого и общественного деятеля личность архиепископа Димитрия прекрасно очерчена при проводах его из Твери в Казань (см.: Тверские епархиальные ведомости. 1905. № 15; Родосский А. С. Биографический словарь студентов первых XXVIII курсов Санкт-Петербургской духовной академии: 1814–1869 гг.

СПб., 1907. С. 136–138).

Письмо протоиерея Михаила Грибановского, отца преосвященного Михаила, к архиепископу Димитрию

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый о<тец> архимандрит!

Не знаю, как и благодарить Ваше Высокопреподобие за Ваше внимание ко мне. Простите великодушно, что не благодарил Вас до сих пор; так случилось потому, что сын мой, тут же по приезде, сильно и опасно заболел (кровь пошла горлом). Благодарю Вас и за покровительство, и за любовь к нему; не оставьте и на будущее время, тем более что я уж на краю гроба, а он только еще подготовляется к жизни. В настоящее трудное время Ваша любовь много значит для юноши, особенно при том глубоком уважении, которым он, как я замечаю, весь пропитан к Вам, лучшему из всех начальнику, наставнику и человеку.

О юбилее не сообщено до сих пор к Вам по причине все той же болезни сына, которому доктор запретил не только писать, но даже вставать с постели и говорить. Если будет возможно, то я пришлю с ним в начале августа месяца.

С глубочайшим уважением и любовью остаюсь соборный протоиерей Михаил Грибановский.

[Письмо без даты.]

Из воспоминаний о преосвященном Михаиле (Грибановском)

В первую (сентябрьскую) треть 1872 года, по принятии Михаила Грибановского в Тамбовскую духовную семинарию (в низшее отделение), в послеобеденное время, в средних числах ноября явился к ректору семинарии, тогда еще протоиерею Димитрию Иоанновичу Самбикину (ныне – Димитрию, архиепископу Казанскому) худенький, бледный и взволнованный мальчик и просил отпустить его домой, к отцу (в город Елатьму, к протоиерею Михаилу Грибановскому), «по болезни». Это был Михаил Михайлович Грибановский. Отец ректор ласково отнесся к болезненному мальчику, но посоветовал ему, прежде чем ехать домой, «лечь в семинарскую больницу» (Грибановский жил на частной квартире). Тот послушался и отправился в больницу. Однако вскоре ректор получил из Елатьмы, от протоиерея Михаила Грибановского, телеграмму с просьбой об отпуске его сына Михаила домой «по семейным обстоятельствам». Михаил Грибановский был отпущен, тем более что приближались зимние рождественские каникулы. Но вот на рождественских Святках отец ректор получил от елатомского протоиерея Михаила Грибановского обширное письмо, к сожалению не сохранившееся, в котором отец протоиерей горько сетовал на семинарского преподавателя Петра Ильича Преображенского⁵¹⁷ за то, что он его сыну (Михаилу) по латинскому языку будто бы за слабый ответ поставил единицу; это так сильно расстроило впечатлительного мальчика, никогда в духовном училище ни по какому предмету не получавшего плохих отметок, что он пал духом до того, что больше не может заниматься и просит своего отца взять его из семинарии. Ректор немедленно же послал успокоительное письмо отцу протоиерею с обещанием принять все меры к уяснению печального факта и иметь особое попечение о бедном мальчике... Из расспросов же преподавателя г<осподина> Преображенского выяснилось, что он по ошибке поставил по латинскому языку неудовлетворительный балл Михаилу Грибановскому вместо другого его однофамильца – Павла, ученика слабого и бездарного, так как в классных журналах, выдававшихся преподавателям семинарским правлением, фамилии учащихся записывались не по разрядному списку, а по алфавиту... После рождественских каникул Михаил Грибановский возвратился в семинарию, а преподаватель латинского языка П. И. Преображенский, ближе узнав даровитого и трудолюбивого мальчика, уже никогда не ставил ему балла ниже 5. Мало этого, Петр Ильич впоследствии пригласил Михаила Грибановского домашним учителем к своей любимой племяннице и крестнице Саше,⁵¹⁸ дочери протоиерея [тамбовского] кафедрального собора Василия Ильича Малиловского. Оба они, и В. И. Малиловский, и П. И. Преображенский, были вдовцами, жили в одном собственном домике и отличались примерною дружбой и братской, образцовой любовью. Для лучшего обучения и надзора за своею общей любимицей Сашей они и пригласили Михаила Грибановского в свой дом, где он прожил до самого окончания семинарского курса, пользуясь добрым расположением и вниманием своих хозяев.

Письма преосвященного Михаила 1880–1898 гг.

1

Ваше Высокопреподобие, отец ректор.

Устроившись и осмотревшись на новом месте, считаю непременным долгом от души поблагодарить Вас за данный мне совет ехать в Петербургскую академию. Из 95 человек я принят 2-м.⁵¹⁹ Как лучшему из волонтеров, мне назначена стипендия преосвященного Герасима,⁵²⁰ по которой я буду жить наравне с казенными студентами, но без всяких обязательств; стипендия эта только с нынешнего года. Как видите, и болезнь пошла впрок. Из профессоров мне особенно понравились: Светилин,⁵²¹ Коялович,⁵²² Скабаланович⁵²³ и Прилежаев.⁵²⁴ Последние три примыкают к славянофильскому направлению, что как нельзя более соответствует моим симпатиям.

Еще раз позвольте принести Вам величайшую мою благодарность.

Остаюсь Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою Михаил Грибановский.

14 сентября 1880 года

2

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый отец ректор.

Простите ради Христа, что я так долго не сообщал Вам сведений о С. Миропольском.⁵²⁵ Меня до сего часа водили за нос. Только сию минуту узнал, что он здесь, и спешу уведомить Вас, хотя может быть и поздно.

Новостей у нас, кажется, нет. О юбилее М. О. Кояловича Вы знаете. Скажу только: здесь обнаружилось замечательное единодушие, воочию сказалось все его нравственное влияние на нас. Вечером совершилось единение всех курсов исторического отделения: единение в русском духе, даже с объятиями и поцелуями. Я, никогда ничего не пивший, не знаю каким образом, вдруг очутился чуть не пьяным, должно быть во имя идеи... Ждем к себе К. П. Победоносцева;⁵²⁶ давно все собирается приехать. Есть слух, что он прислал письмо И. Л. Янышеву⁵²⁷ с предложением внушать студентам мысль о поступлении в монашество. По-моему, мысль великая, да не с того конца начата, а потому и прока не выйдет... Говорят также, что недавно в заседании шла речь о преобразовании Академии, и о<тец> ректор высказался в пользу устава до 1869 г.⁵²⁸ У студентов этот слух вызвал неудовольствие. По-моему, православную догматику и нравственное богословие не мешало бы сделать общеобязательными.⁵²⁹ Впрочем, если дело будет поставлено таким же внешним, а следовательно нехристианским, образом, как теперь, толку будет немного... Специальностью я себе, должно быть, выберу русскую историю: и всего родней, и всего необходимей. Здоровье мое великолепно; только теперь пост немного придется не по вкусу. Если можно, не благоволите ли мне прислать последнюю часть Ваших святцев,⁵³⁰ когда покончите ее. Остаюсь Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою Михаил Грибановский.

С <анкт>-Петербург 21 ноября 1880 года

3

Ваше Высокопреподобие, незабвенный отец ректор.

Ныне память св<ятого> Митрофана Воронежского. Этот день для нас, тамбовцев, тесно, неразрывно связан с воспоминанием о Вас. Невольно припомнилось все то добро, которое Вы сделали для каждого из нас и для всей семинарии нашей, и все наше по временам свинство против Вас, и, наконец, та тяжелая и ничем не вознаградимая утрата, которую понесла наша семинария с Вашим переходом в Воронеж. Припомнилось, – и, каюсь, стало совестно мне, что до сих пор не сообщил Вам того, что интересует Вас.

Чтения у нас ведутся в 15 церквах, в зале городской Думы и в Соляном городке.⁵³¹ В первых большею частью объясняется очередное воскресное Евангелие и Апостол или богослужение и элементарные истины веры; пред началом беседы Царю небесный и в конце Достойно поются всеми присутствующими. Присутствующих везде много. О результатах нельзя судить в такое короткое время. В зале городской Думы читал Заркевич;⁵³² предмет чтений – человек; боролся с материализмом.⁵³³ Конечно, особой содержательности и научности требовать нельзя, но плохо то, что нет ни голоса, ни дикции. Скукота смертная. Несмотря на это, народу ходило гибель; несмотря на громадную залу, мест в ней не хватало. С вчерашнего воскресенья начал читать лекции преподаватель здешней семинарии по церковной истории Васильев;⁵³⁴ предмет чтений – состояние иудейства и язычества пред Пришествием Христа; я не был на этом чтении, так как в это время был диспут, но говорят, что говорил хорошо. В Соляном городке вот уж четыре четверга читает о<тец> протоиерей Тихомиров⁵³⁵ – бывший преподаватель основного богословия в Медико-хирургической академии; предмет чтений – религия, ее происхождение, бытие Бога и бессмертие души, учение о творении, промышлении и пр.; лекции содержательны и живы, где лектор касается примирений современной науки с религией, и сухи, где касается отвлеченных вопросов, например о доказательствах бытия Божия. Хорошо то, что изложение в высшей степени краткое и определенное; голос сильный и выразительный. Народу ходит столько, что не хватает мест не только для сиденья, но даже и для стоянья; много ходит духовенства: протоиереев целая гибель, почти всегда бывает Васильев;⁵³⁶ есть интеллигенция, несколько генералов, весьма много барынь; но большинство – весьма смешанное, начиная от студентов и купцов и кончая полушубками.⁵³⁷ После Тихомирова здесь же будет читать наш Николай Барсов;⁵³⁸ любопытно, что он понесет...

Теперь о другом. У нас везде теперь говорят о явлениях по ночам усопшего Государя (императора Александра II) в Казанский собор. Дело передается таким образом: заметил сторож; передал по начальству; Булгаков⁵³⁹ изругал, но все ж отрядил на ночь всех сторожей; все видели; Булгаков сам дежурил, – ничего не увидал; молва меж тем росла; дошло до митрополита;⁵⁴⁰ он велел всему казанскому духовенству проверить факт; явился всем; иные передают, что и сам митрополит ездил и увидел. Во всяком случае, молва так растет, что об этом говорят по всем стогнам Питера; наша профессория тоже занимается этим; даже, говорят, в подпольных листках появилось объяснение, что это, дескать, подставной двойник, одним словом, старинная, вольтеровская, что ли, теория обмана; другие объясняют галлюцинацией, третьи верят, но факт тот, что об этом все говорят, а насколько во всем этом правды, – не знаю.

На другой день покушения на жизнь Черевина⁵⁴¹ пришла какая-то секретная бумага к Янышеву, а чрез день И<оанн> Феодор<ович> Нильский,⁵⁴² собравши студентов квартирных, просил быть во всем поосторожнее и добавил, что за студентами зорко следят и Академию в чем-то подозревают. Вообще, слухи самые чудовищные и нелепые опять начинают ходить и смущать умы; то под Гатчинским дворцом под всеми четырьмя углами найдены мины, то нашу Академию хотят взорвать и пр., и пр.

Вчера у нас был диспут Жмакина;⁵⁴³ диссертация – «Митрополит Даниил»;⁵⁴⁴ прошло скандально; разбили на всех пунктах; признало достойным степени магистра только большинство; не согласились Коялович, Троицкий⁵⁴⁵ и др.; по объявлении его магистром большинство шикало... и поделом. Припомнился всем диспут Василия Хрисанфовича,⁵⁴⁶ где прошло все так достойно и хорошо... Что сказать о профессорах? Николаевский⁵⁴⁷ читает лекции чуть не слово в слово по Голубинскому,⁵⁴⁸ а Коялович на лекциях доказывает ложность воззрений и ненаучность приемов того же Голубинского... И<оанн> Ф<еодорович> Нильский и Ив<ан> Геор<гиевич> Троицкий назначены в комиссию по вопросу

О преобразовании академий... Краснодубровский⁵⁴⁹ взял тему у Кояловича: критика теории о византийском влиянии на Россию. Собирается работать сильно; покупает книги, записные тетради, карандаши со всевозможными ухищрениями и пр. Был у нас Иван Максимович;⁵⁵⁰ Певницкий⁵⁵¹ с учениками не сближается, слишком экономничает и лишил своекоштных студентов дарового лечения в больнице. Не любят его. Мне уж писали о разных не совсем красивых прозвищах, которыми его успели уж окрестить. Но будет. Простите за такое длинное письмо. Желаю Вам всего доброго и хорошего. Не забывайте тамбовцев. Мой поклон Василию Хрисанфовичу.

С глубоким почтением весь готовый к услугам остаюсь Вашего Высокопреподобия покорнейший слуга Михаил Грибановский.

1881 года ноября 23 дня

4

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый о<тец> ректор. Христос Воскресе!

Поздравляю Вас с праздником Светлого Христова Воскресения и желаю Вам провести его в радости и мире. Помня Вашу всегдашнюю ко мне

любовь и внимание и желая хоть чем-нибудь выразить Вам свое глубокое уважение, я взял на себя смелость послать Вам при этом письме свою монашескую карточку. Вспомните в наступающие радостные дни Вашего бывшего ученика! Вчера (в среду) у нас в академической церкви было новое пострижение, принял монашество студент III курса Николай Надеждин⁵⁵² с именем Никанора (между прочим, из уважения к Никанору <Бровковичу>, еп<ископу> Херсонскому⁵⁵³), прекраснейший и добрейший человек, мечтавший о монашестве еще во II классе семинарии, и один из самых близких ко мне друзей-товарищей; теперь все трое живем в особом помещении из трех комнат – около больницы (студенты-монахофобы называют это помещение отделением для умалишенных). Постом меня представляли митр<ополиту> Платону,⁵⁵⁴ он чрезвычайно внимательно меня расспрашивал: откуда родом? Кто был ректором семинарии? Высказал свою радость по поводу моего поступления в монашество, насказал мне всяких пожеланий и благословил. Его приветствие было много душевней, чем митр<ополита> Исидора, хотя и последний с душою сказал наставление и благословил образом и четками; но это представление носило официальный характер. Представляли и остальным членам Синода; только не удалось получить благословения у митрополита Иоанникия,⁵⁵⁵ о чем страшно сожалею. Он теперь уехал в Москву и, по слухам (идущим чрез известного Вам и знакомого мне о<тца> Димитрия Павловича Соколова,⁵⁵⁶ – жена его считает Вас идеалом монаха), может быть, не будет вызван вновь сюда: не ладит он с Победоносцевым; на одном из заседаний он прямо сказал последнему, что по Регламенту⁵⁵⁷ он должен только сидеть, слушать и докладывать Государю, а мешаться в синодские рассуждения, предлагать проекты и настаивать на их исполнении – дело не его; митрополит Исидор старался смягчить резкость, а Иоанникий еще более усилил и, сказавши, что это уж давно продолжается, – пора бы и покончить, – ушел из заседания. Такие столкновения стали довольно часты, тем более что митр<ополит> Иоанникий во время своего присутствования ведет один все синодские дела. – Уехал и Леонтий⁵⁵⁸ в Варшаву, по представлению Гурко⁵⁵⁹ должно быть, который считает полезным его пребывание там; Государь неожиданно повелел ехать ему на епархию; он сильно скорбит. На место его в члены Синода Победоносцев прочит Амвросия, еп<ископа> Харьковского;⁵⁶⁰ был даже такой проект, что протопресвитер Покровский⁵⁶¹ подает в отставку, а место его займет епископ с присутствованием в Синоде; вот сюда и хотели Амвросия; конечно, он, будучи независим, деятелен, блестящ и красноречив, затмит и митрополита. – Если этот проект осуществится, то прямо против Иоанникия, который весьма, говорят, не любит Амвросия. – Я беру на себя смелость поделиться с Вами, Ваше Высокопреподобие, этими слухами потому, что знаю Ваш интерес ко всему, что касается нашей Русской Православной Церкви.

Относительно себя не могу сказать ничего верного. Есть намерение оставить меня при Академии, – на кафедре основного богословия; но я не могу и не желаю. И не по силам, и магистерскую долго не напишешь. Вот, может быть, откроется место в Петербургской семинарии на философию: это я постараюсь заполучить, и надеюсь, что могу, потому что первый кандидат. – Прошу Ваших молитв и памяти обо мне.

Остаюсь преданный Вашему Высокопреподобию иеродиакон Михаил.

5 апр<еля> 1884 г.

5

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый о<тец> ректор.

Не могу удержаться от желания первым известить Вас, что я остаюсь при нашей родной Академии на кафедре основного богословия. Вчера защищал pro venia legendi⁵⁶² и говорил пробную лекцию. Говорят, вышло хорошо.⁵⁶³ Но первые два года придется трудно, потому что и магистерскую за это время нужно написать. Но что же делать! Совесть покойна; не искал, даже настойчиво заявлял о своем желании поступить в семинарию. Совет Академии единогласно решил оставить меня. Я повинуюсь и буду работать, насколько хватит моих сил и уменья. Профессора приняли чрезвычайно ласково и уж чересчур – незаслуженно лестно для меня. – Да будет воля Бога!

Алексей Степанович Родосский⁵⁶⁴ все собирается просить Вас о присылке ему экземпляра Вашего месяцеслова (русских святых, канонизованных и неканонизованных). Иоанникий, м<итрополит> Московский, говорят, успешно отражает нападения Победоносцева и даже одержал победу над московским генерал-губернатором Долгоруковым⁵⁶⁵ по поводу столкновения их властей в храме Христа Спасителя; все это – благодаря дружбе с Михаилом Никифоровичем,⁵⁶⁶ который весьма часто посещает Троицкое подворье.

Димитрий Павлович Соколов и Марья Ильинишна просили меня передать Вам искреннейшее почтение. Я завтра думаю поехать к ним на дачу в Петергофе, чтоб проститься. Числа 16-го я поеду в свою благодатную Елатьму отдыхать и запасаться силами, чтобы с первого августа уж приняться за подготовку к лекциям. Хотят прямо назначить мне три лекции в неделю. Желаю Вам всего лучшего.

С искреннейшим почтением Вашего Высокопреподобия покорный слуга иеромонах Михаил.

9 июня 1884 г.

6

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый о<тец> Димитрий!

Счастлив, что могу хотя заочно поздравить Вас с днем Вашего Ангела. Дай Бог, чтобы Ваш небесный покровитель направил своей молитвой Вашу жизнь к общему для всех благу.

Хотел было летом воспользоваться Вашим радушным приглашением и помолиться св<ятым> Митрофану и Тихону, но проездил долго с матерью в Саров; а потом уже и мать страшно утомилась, и мне необходимо было спешить в Петербург: так наши планы и рушились. У меня теперь столько работы, что хоть просто захлебывайся. Две лекции в неделю. Каждый день средним числом приходится писать по листу; Вы ведь знаете, я даром слова не обладаю, и приходится писать. Просто голова идет кругом. Студенты, кажется, не особенно ругают и слушают, насколько могу заметить, прилежно. У нас теперь вводится новый устав. Запирание спален в 11 часов, обязательное посещение лекций, запрещение петь вне академической церкви, по домам и т. п. приходится, конечно, не по вкусу и вызывает частные столкновения, но в общем пока благополучно.

Идут приготовления к юбилею нашего митрополита.⁵⁶⁷ Съедется епископов, по слухам верным, около 30. Хотя не будет назван собором, но готовятся пункты для общих рассуждений. Вы слышали, что сделал <митрополит> Платон <Городецкий> на Киевском акте? В одно время он обращается к ректору⁵⁶⁸ с просьбой показать ему студентов, так как он хочет обратиться к ним с речью. Ректор в смущении... «Зало слишком тесно для помещения всех студентов, Ваше Высокопр<еосвященство>». – «Покажите мне, по крайней мере, депутатов от них». – «И их нет, Ваше В<ысокопреосвященство>»... Платон подымается и говорит: «Это странно»; затем, возвыся голос: «Это более чем странно; это нелепо», – и уходит. Студенты, толпившиеся на улице, целый час подходили под его благословение.

По слухам, наш тамбовский Палладий⁵⁶⁹ не прочь принять предложение Гермогена Таврического⁵⁷⁰ поменяться кафедрами. По другим вариантам, Гермоген писал о том же нашему ректору Арсению, которого там очень любят; а сам Гермоген хочет на покой в ректора Академии. М. О. Коялович издал «Историю русского самосознания» по летописям и научным сочинениям.⁵⁷¹ Вещь очень любопытная в русской литературе.

Преосв<ященный> Леонтий, я слышал, недоволен тем, что Вы отказались от викариатства. Ему кто-то притом передал, что Вы сказали: не пойду! Пусть дураков посвящают в епископы.⁵⁷²

У нас в Питере свирепствует сектантство. Крестят народ в Черной речке около Новой деревни. Посвящают в «апостолы»; пророчествуют и т. п. И баптизм, и пашковщина, и апостольская община, и дитшанство – все это переплетается и волнуется в каком-то умственном и нравственном тумане. Но прощайте. Прошу Ваших молитв.

Глубоко преданный Вам иеромонах Михаил.

23 окт<ября> 1884 г.

7

Ваше Высокопреподобие, незабвенный о<тец> Димитрий!

Получил от Василия Хрисанфовича Вашу книжку: 3-й выпуск храмовых праздников.⁵⁷³ От всей души благодарю. Только у меня нет первых двух выпусков. Если можно, то соблаговолите как-нибудь выслать и их (кажется, нет их и у Павла Федоровича Николаевского; может быть, нет и у М. О. Кояловича. Я ему еще книги не передавал и наверно сказать не могу.

У нас новый о<тец> инспектор – архимандрит Антоний Вадковский – тамбовец.⁵⁷⁴ Во всех, не исключая студентов, он возбудил живейшие симпатии. Прекраснейший человек. Ему предшествовала здесь хорошая слава, и он вполне оправдал ее. Это еще член нашего монашеского братства. Мы все живем душа в душу, и я не знаю, как благодарить Бога за то, что мне пришлось жить в такой братской любовной среде. Я уверен (хотя это и весьма жалко), что весьма мало найдется таких дружных и поистине родных братств. – Нынешний год нужно написать магистерское сочинение. Но работа почти что еще не двигается; не могу еще хорошенько справиться со здоровьем. Студент Федотов⁵⁷⁵ передавал мне от Вас поклон. Спасибо Вам от души за память. Его брат⁵⁷⁶ поступил. Желаю Вам от Бога сил для дела. Глубоко уважающий и от души любящий Вас усерднейший слуга иеромонах Михаил.

23 сентября 1885 года

8

Ваше Высокопреподобие, незабвенный о<тец> Димитрий!

От всей души поздравляю Вас с днем Вашего Ангела. Дай Вам Бог всего лучшего. Поздравляют Вас также Димитрий Павлович и Марья Ильинична Соколовы. Первый просил передать Вам: во-первых, благодарность за присылку III выпуска храмовых праздников Вор<онежской> еп<архии> (I и II он не получал), во-вторых, что то лицо, за определение которого на должность Вы просили, места, вероятно, не получит за множеством праздных кандидатов; так, по крайней мере, отнесся к этому Учебный комитет.

Марья Ильинична велела спросить о здоровье Вашего сына.⁵⁷⁷ Ныне или завтра в Питер приедет Палладий Казанский⁵⁷⁸ для присутствования в Священном Синоде. Должно быть, вместо Саввы;⁵⁷⁹ таков план, по крайней мере у Победоносцева. Это известие, я думаю, Вам приятно, так как Вы хороши с пр<еосвященным> Палладием.

С искреннейшим почтением остаюсь усерднейший слуга Вашего Высокопреподобия иеромонах Михаил.

23 октября 1885 г.

9

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый о<тец> ректор.

Еще раз позвольте поздравить Вас с днем Вашего Ангела. Дай Бог как можно более раз в будущем встречать его радостно и бодро. Весьма многие желают Вам этого от всей души. К числу их, между прочим, принадлежит инспектор нашей Академии о<тец> архимандрит Антоний, который, кстати сказать, на меня в претензии, что я не предупредил его о дне Вашего Ангела и не подписал его имени под телеграммой. Сюда же нужно причислить, по-видимому, и о<тца> протоиерея Димитрия Павл<овича> Соколова, от которого я ныне, между прочим, узнал следующее: 1) высокопр<еосвященный> Палладий Каз-<анский>, кажется, успел достаточно исправить все то, что нагадил другой пр<еосвященный>. 2) Вам не следует обращать внимания на ревизию; несмотря на некоторые неровности, она в субъективном настроении Учебного комитета кончилась в Вашу пользу. 3) Смотрителем училища (в одно из Ваших училищ) не назначен рекомендованный пр<еосвященным> Вениамином⁵⁸⁰ кандидат потому, что рекомендация молодого, ничем еще не заявившего себя человека на такую должность, и притом при имении другого, более достойного кандидата, Учебному комитету показалась странною. Поэтому назначен некто другой из Пинска или Минска, отмеченный ревизорами как влиятельный педагог с административными способностями. Сильно подозревают, что рекомендация преосвященного произошла под Вашим влиянием. В общем, Д<имитрий> П<авлович> находит, что ветер повернул в Вашу сторону, и надеется на скорое поздравление Вас с чем-нибудь.

Из других новостей могу сказать, что ректор Казанской акад<емии>⁵⁸¹ будет скоро епископом, также и Христофор⁵⁸² в Московской. Поликарп, вик<арий> Нижегородский,⁵⁸³ отправляется на покой в Благовещ<енский> монастырь с пенсией в 1000 рублей. – Это все вчера узнал от В. К. Саблера,⁵⁸⁴ который тоже искренно заботится о Вас и имел по этому поводу разговор с м<итрополитом> Исидором. – Будьте здоровы и бодры. Благодарю за брошюру.

Вашего Высокопреподобия покорнейший слуга недостойный иеромонах Михаил.

2 ноября 1886 г.

10

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый о<тец> ректор!

Вчера был у нас в Академии Димитрий Павлович Соколов и просил написать Вам, чтобы Вы лучше не поднимали того дела, о котором ему пишете. Он сам Вам напишет, но просил меня потому, что я соберусь скорее. Относительно отчета он говорит, что во всяком из них непременно есть замечания: иначе не на чем ревизору и показать себя. Но в общем отчет благоприятен Вам, и он послан Вам в полном виде. Ныне был диспут А. И. Пономарева.⁵⁸⁵ Был на нем Вениамин Иркутский.⁵⁸⁶ Прекрасный архипастырь. Говорят, очень болеет Серафим Самарский.⁵⁸⁷ Худо здоровье и Серафима Аксайского.⁵⁸⁸ У нас все по-старому. Отец инспектор свидетельствует глубочайшее почтение. Я теперь принялся за работу: Ездил я много: был в Соловецком монастыре, на Валааме, в Вышенской пустыни, в Оптиной, в Киеве, Константинополе, Смирне, Хиосе, Александрии, на Суэцком канале, в Иерусалиме с окружающими местностями,⁵⁸⁹ в западной России: Холме, Беле и Вильне – и опять возвратился в Питер. Столько перевидал, пережил, – что и передать невозможно письменно. Бог даст, увидимся лично. – Алексей Ст<епанович> Родосский захворал дифтеритом; вот уже неделя; теперь лучше.

Вашего Высокопреподобия усерднейший слуга недостойный иеромонах Михаил.

17 ноября 1886 г.

11

Ваше Высокопреподобие, многоуважаемый о<тец> ректор!

Ныне В. К. Саблер сообщил под великим секретом, что Вас, по всей вероятности, назначат скоро на Нижегородское викариатство и поручат Вам ведение раскольнических дел. С митрополита уже взяли слово. – Вы не можете представить, как мы с о<тцом> инспектором рады!..

Искренно преданный Вам иеромонах Михаил.

29 ноября 1886 г.

12

Ваше Преосвященство!

Не знаю, как Вас благодарить за память обо мне, за карточку и за оттиски. Если бы Вы знали, как мы все рады Вашему епископству! Только одного теперь желаем, как бы скорее дали Вам самостоятельную кафедру. О<тец> инспектор от души благодарит Ваше преосвященство за карточку. Из посторонних свидетельств я знаю, что Вас в Нижнем Новгороде очень полюбили. Опасаются только, что это возбудит некоторое неприязненное чувство в преосвященном Модесте.⁵⁹⁰ Не дай этого, Господи! Купцы убеждены, что Вы поправите и восстановите монастырь.

У нас в Академии случилось несчастье. В покушении 1 марта замешан один из наших профессорских стипендиатов – Новорусский⁵⁹¹ (новгородец). Доселе неизвестно, в чем его преступление. Может быть (хотя весьма сомнительно), пустяки. Тем не менее его арест поверг нас в уныние. Кстати сказать, он был весьма близкий друг новому помощнику инспектора Вашей [Холмской] семинарии Тухомитскому.⁵⁹² Последний некоторое время и жил у него на квартире. Как бы у Вас там его не потревожили... По совести говоря, он человек крайне недуховного (в лучшем смысле слова) направления, и уж никак не ему быть бы на такой должности воспитательного характера. Может, пожалуй, наделать хлопот, если не будут обращать внимания на него свыше. Неполный балл по поведению исключительно за политические и социальные тенденции, вероятно, так как во всех других отношениях он безукоризнен. Мы рады, что он наконец уехал из Питера, где его пребывание вредно отражалось на студенческой жизни.

Арестов теперь множество и среди студентов университета, и среди военных. Речь ректора не прошла так гладко, как напечатано: были и протестанты, так что вышел маленький скандал. – Есть веские доказательства, что все движение поднято извне. В одной ругательной брошюрке, присланной одному представителю славянофильства, прямо заявляется, что и либералы, и консерваторы Европы теперь сочувствуют и помогают русским террористам...

В Воронеж назначен ректором А. М. Спасский.⁵⁹³ Расскажу Вам при этом одно странное недоразумение. После Вашего отъезда из Воронежа А. М. прислал ко мне письмо, в котором излагает мне причины, по которым он весьма колеблется и даже просто не желает принять ректуру в Воронеже. При этом он просил передать по возможности эти его мысли власть имеющим... Я вначале было решился исполнить его просьбу, но вдруг немного захворал, а во время болезни счел за лучшее уклониться от щекотливой просьбы и предоставить дело его естественному ходу. Если эти колебания серьезны, то А. М. может сообщить их пр<еосвященному> Вениамину. Если же не серьезны, то пусть будет он ректором, чего я от души желал. Недавно меня извещают, что А. М. прислал сюда письмо одному знакомому, в котором спрашивает, как идет дело о назначении в Воронеж ректора, и с негодованием говорит, что, по всей вероятности, дело

О назначении ректором его, Спасского, затормозилось благодаря мне; будто я растолковал его письмо не в том смысле, который был в нем, и простые минутные колебания принял за нежелание быть ректором. Не знаю, как все это объяснить. Я человек бесхитростный, и, право, неохота разбираться в чужих хитростях. Только я теперь благодарю Бога, что никому письма не показывал и содержания его не передавал.

Я теперь начинаю подумывать, как бы выбраться из Питера. Климат приходится не по силам. Да и церковная атмосфера очень лихорадочна. Хочу проситься куда-нибудь в провинцию, в средние губернии или на юг.

Прошу Ваших архипастырских молитв и благословения. Не оставьте своею любовью всей душой преданного Вашему Преосвященству недостойного соборного иеромонаха Михаила.

8 марта 1887 года

13

Ваше Преосвященство!

Спешу попросить у Вас прощения за невольную ложь относительно помощника инспектора Нижегородской семинарии. Дело в том, что Парвов⁵⁹⁴ сначала действительно предназначал кандидата Тухомитского к Вам, будучи уверен, что Ваш помощник инспектора Лавров примет предложение перейти в Ярославль. Но оказалось, что Лавров отказался, и Тухомитский попал в Ярославль. Впрочем, кажется, и это его назначение затормозилось, так как его потревожили по делу 1 марта. В разговоре о нем по этому поводу с Парвовым я и узнал свою ошибку, которую теперь и исправляю, прося за нее прощения у Вашего Преосвященства.

Всей душой преданный Вашему Преосвященству недостойный иеромонах Михаил.

16 марта 1887 г.

14

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь!

От всего сердца поздравляю Ваше Преосвященство с великим праздником Воскресения Христова. Да подаст Вам Христос все потребное для Вашего спасения, нашей пользы и славы Своей Церкви. Нашего ректора, преосвященного Арсения,⁵⁹⁵ назначили в Ригу, пр<еосвященного> Доната⁵⁹⁶ в Каменец-Подольск, пр<еосвященного> Иустина⁵⁹⁷ в Курск. Государь уже утвердил, официально будет объявлено в конце Пасхи. О ректоре в Академию вопрос еще не поднимался, но, вероятно, будет наш о<тец> инспектор. Если так, то нужно будет от всего сердца порадоваться: такой прекрасный человек, что трудно такого другого и отыскать. Читал и радовался о Вашей поездке по епархии. Как устроился под руководством Вашего Преосвященства Печерский монастырь? Если будет нужно Вашему Преосвященству хорошего монаха, то я смел бы рекомендовать одного пономаря из Оптиной пустыни. Когда я был там, он мне очень понравился: услужливый, любвеобильный, еще молодой, привычный к такой даже строгой дисциплине, какова оптинская. Но все-таки, не обладая крепким здоровьем, он там изнемогает и потому просит, нельзя ли куда-нибудь ему перейти. Имя ему Иероним.⁵⁹⁸

Прошу Вашего архипастырского благословения и молитв за преданного Вашему Преосвященству недостойного богомольца и слугу соборного иеромонаха Михаила, доцента Петербургской духовной академии.

2 апреля 1887 г.

P. S. Еще сейчас узнал: в Воронеж викарием переводят Анатолия⁵⁹⁹ из Каменец-Подольска, бывшего в Афинах.

15

Ваше Преосвященство.

От всей души благодарю Вас за поздравление, благословение и благожелания, высказанные Вами мне по случаю назначения меня в и<сполняющего> д<олжность> инспектора нашей общей дорогой Академии. Могу только сказать одно: отдам все свои силы, чтобы исполнить возложенные на меня обязанности. Что из этого выйдет – в этом полагаюсь всецело на Бога, Который доселе вел меня непостижимыми Своими судьбами. Многое совершилось вопреки всяким моим расчетам и прямым желаниям моей воли. Таково было и назначение мое на инспекторство. Но пусть будет так, как хочет Бог.

О Вашей просьбе в тот же день, как получил Ваше письмо, я передал Алексею Степановичу [Родосскому]. Вчера он сообщил мне, что, перерыв все каталоги и все диксионеры, он не нашел требуемого Вами издания. Он просит Вас сообщить поподробнее что-нибудь об этом издании.

Высокопр<еосвященный> Палладий Каз<анский> уезжает в конце этого месяца в Казань. Заедет в Тамбов. – Заедет в Тамбов и высокоп<реосвященный> Вениамин вместе с пр<еосвященным> Владимиром Ставропольским⁶⁰⁰ на пути к Кавказу, куда на время едет полечиться высокоп<реосвященный> Вениамин. Вчера последнему был 25-летний юбилей. Мы с пр<еосвященным> Антонием были до обедни у него, так как весь день у нас был занят экзаменами. Вызывают сюда Никанора Одесского (он будет к 10 июня) и Дионисия Уфимского⁶⁰¹ (будет к августу). Высокопр<еосвященный> Экзарх [Павел] доселе гостит в Академии. По вероятным слухам, к осени он опять возвратится на Кавказ, но верного ничего пока нет. Конечно, если бы открылась какая-нибудь благоприятная комбинация, то его перевели бы оттуда, но пока надежды на это нет. – Ваш питомец Антон Федотов получает здесь хорошее священническое место в церкви Екатерины-мученицы, на Рижском проспекте, и красавицу жену. Я от души этому рад: он хороший человек.

Прошу Вашего святительского благословения и молитв за искреннего Вашего богомольца и нижайшего послушника и<сполняющего> д<олжность> инспектора Петерб<ургской> дух<овной> академии соборного иеромонаха Михаила.

21 мая 1887 г.

16

Ваше Преосвященство, милостивейший архипастырь и отец!

Никак не нерадение было причиной того, что я не поздравил Вас с праздником Рождества Христова и поздравляю поздно с Новым годом. Только что поднялся с постели, в которую лег еще за неделю до праздника. Сердцебиение и полный упадок сил замучили меня. Поэтому простите за поздний привет. Верьте, что от всей моей души молю Бога о Вашем телесном и душевном благоденствии, о мире и радости Вашей. Не поздравляю Вас с переходом на новую кафедру. Переход был так неожидан, что, я полагаю, удивил Вас. Но, несомненно, это к лучшему: все так говорят. Относительно Вашего сына не может быть никакого сомнения, что я всей душой желал бы видеть его в нашей Академии. Я был бы искренно и глубоко счастлив, если бы мне удалось хоть чем-нибудь проявить свою любовь к Вам в лице Вашего сына. Я убежден, что мы его развеселим. У нас хорошо. Не самохвальство в этом говорит, а совесть. – Среди Ваших сотоварищей он также найдет радушие и поддержку. Пр<еосвященный> Антоний с любовью обогреет его, как он обогревает и менее близких к нему. Вообще, – присылайте его к нам. Если не будут вызывать на казенный счет из Воронежа, пусть едет волонтером. Это нимало не повредит ему. Впрочем, я поговорю, нельзя ли вызвать из Воронежа на казенную стипендию. Ныне вызвали двоих, и оба – хорошие. Слава Богу... Прошу святительского благословения и молитв. Вашего Преосвященства нижайший послушник иеромонах Михаил.

2 янв<аря> 1888 г.

17

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

Не знаю, как благодарить Бога и Вас за Вашу любовь ко мне. Молю Его

О ниспослании Вам всяческих благ в предстоящий великий праздник Воскресения Христова, с которым почтительнейше и с всецелою любовью и поздравляю. При этом считаю за долг и за счастье предложить Вам свою книжку. Вы в моей жизни и в моем развитии имели такое великое значение, я Вам стольким обязан, что этот труд есть вместе плод и Вашей любви и заботливости, которых я никогда в своей жизни не забуду и расплатиться за которые не буду в состоянии.

Вашего Преосвященства милостивого архипастыря и отца усердный богомолец и слуга архимандрит Михаил.

20 апреля 1888 г. С<анкт->П<етербургская> дух<овная> академия

P. S. Из Воронежа, вероятно, будет вызван воспитанник. По крайней мере, наш совет требует, а пр<еосвященный> Антоний просил письменно А. И. Парвова не вычеркивать этого требования. Ждем Вашего сына с любовью и радостью.⁶⁰²

18

Ваше Преосвященство, милостивейший архипастырь и отец!

От всего сердца поздравляю Вас с праздником Рождества Христова и с наступающим Новым годом. Спаси и сохрани Вас Бог от всякой печали и всякого зла. Усерднейше молю Его об этом, а также и о ниспослании Вам духовной радости. Помяните и Вы меня в своих молитвах. Ради Христа, не думайте, что это лишь обычные слова, которые пишутся к празднику. Умоляю верить в мою любовь, самую глубокую и самую преданную.

Деньги, присланные Вами, я передал доценту нашей Академии Ивану Гавриловичу Троицкому,⁶⁰³ заведующему этим делом.

Алексей Степанович Родосский, по-видимому, нимало не в претензии на отказ Вашего Преосвященства быть крестным отцом. Он, очевидно, вполне принял в сердце высказанные Вами причины отказа.

Мне все-таки жаль, что Ваш сын в Киеве, а не у нас. Может быть, здесь было бы теплей ему. Но да будет воля Божия. Мы все не знаем, что будет завтра. Ныне тепло, завтра замерзнем. В Академии ничего нового, как будто, нет. Христос да покроет нас всех Своею любовью. Благословите всей душой любящего Вас Вашего Преосвященства нижайшего слугу и богомольца, недост<ойного> архимандрита Михаила, инспектора С<анкт>-П<етербургской> дух<овной> академии.

22 декабря 1888 г.

19

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

После долгих странствий наконец Ваше письмо дошло до меня: я живу не в Ялте, а в Гурзуфе. Всей душой благодарю Вас за память обо мне. Я глубоко виноват перед Вами, не поздравивши Вас 26-го. Болезнь ослабила не только мое тело, но и волю, особенно в то время. Я через силу ходил и мало что соображал, а в календарь тоже не заглядывал. Еще раз простите. Теперь здоровье мое гораздо лучше. Силы прибывают. Процесс в легких, после воспаления их, кажется, прошел или почти прошел; осталось притупление легкого и иногда появляются маленькие хрипы. Сердце тоже пришло в порядок. Только мои нервы не особенно быстро крепнут. Малейшее волнение или даже физическая тряска – и весь организм расстраивается. Но доктора обнадеживают полным выздоровлением, если пробуду здесь продолжительное время. Во всяком случае, зиму и весну, а может быть, и лето проживу здесь. Местность здесь прекрасная; балкон моей комнаты прямо выходит на море к югу; кругом отличный парк, а за ним высокие горы, покрытые теперь снегом. Но инфлюэнцы и мы не миновали; весьма многие ею больны. – Из Петербурга пишут, что пр<еосвященный> Палладий Вол<ынский> уволен на покой, на его место пр<еосвященный> Модест;⁶⁰⁴ в Нижний пр<еосвященного> Владимира⁶⁰⁵ из Ставрополя, куда какого-то архимандрита или епископа – не знаю – Тихона⁶⁰⁶ из Сибири. Еще пишут, что слухи носятся, будто наследник⁶⁰⁷ нашел себе невесту – сестру Вильгельма II – Маргариту...⁶⁰⁸ А как было все мечтали и радовались, что он женится на одной из черногорских княжон!⁶⁰⁹ – Из писем Алексея Степановича⁶¹⁰ Вы, конечно, знаете, что в Академии у нас все обстоит благополучно. С теперешним пр<еосвященным> Антонием,⁶¹¹ вик<арием> Черн<иговским>, я виделся в Петербурге. Мы провели хорошие минуты.

Помяните меня, Ваше Преосвященство, в своих молитвах и благословите меня. Я ежедневно молюсь за Вас с тех пор, как встал с постели и могу молиться.

Вашего Преосвященства преданный и любящий слуга архимандрит Михаил.

1 декабря 1889 г. Гурзуф, южный берег Крыма

20

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

От всей души почтительнейше поздравляю Вас с праздником Рождества Христова. Подай Вам Бог душевной радости и здоровья. Мое здоровье быстро поправляется и, даст Бог, переживши здесь зиму и весну, опять буду способен работать. Соскучился я очень по Академии и особенно по храму Божию, которого в Гурзуфе пока (до 15 августа) нет. Не знаю, как быть в праздник!.. – Прошу у Вашего Преосвященства архипастырского благословения и молитв. Всем сердцем желаю Вам всего доброго и хорошего.

С искренней любовью Вашего Преосвященства благодарный и преданный слуга архимандрит Михаил, инспектор С<анкт>-П<етербургской> дух<овной> академии.

20 декабря 1889 года

21

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

Всем сердцем приветствую Вас с светлым праздником Воскресения Христова и молю Бога о ниспослании Вам всех благ, духовной радости и душевных сил во славу Святой Церкви. Я все еще продолжаю жить в Гурзуфе. Здоровье мое очень хорошо. Следов от воспаления легких, по уверению докторов, нет. Однако в Питер не пускают пока. Проживу здесь весну и часть лета. В церковь езжу теперь в Никитское училище⁶¹² – за 10 верст. Говеть ездил в Севастополь. У нас весна в полном разгаре. Все цветет и благоухает. Прошу Вашего архипастырского благословения и молитв. Как здоровье Вашего сына?

Вашего Преосвященства, милостивого архипастыря и отца любящий и преданный слуга и сын архимандрит Михаил.

30 марта 1890 года Гурзуф

22

Ваше Преосвященство!

С глубочайшей радостью прошу Вашего благословения, целую Ваши руки и поздравляю Вас! Я с первых чисел декабря лежу в постели в брюшном тифе. На днях стало лучше. А то совсем был при смерти. И вот вчера случайно наш о<тец> диакон прочитал известие о Вас⁶¹³ и сообщил мне. Я был глубоко обрадован. Пишу, сидя на кровати. Благословите.

Всей душой любящий Ваше Преосвященство преданный слуга и сын архимандрит Михаил.

4 января 1891 года

P. S. Простите больного за ошибку: не там написал, но переписывать нет сил.

23

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

Простите, что я не поздравил Вас с Великим праздником Пасхи. Виною тому были мои поездки по Греции, предпринятые мною с самой Светлой недели. Был в Олимпии,⁶¹⁴ где происходили знаменитые игры; был на Марафонском поле,⁶¹⁵ где Мильтиад победил персов; был в Елевзине,⁶¹⁶ где совершались великие мистерии, и проезжал по самой «священной дороге»;⁶¹⁷ был в Лаврионе,⁶¹⁸ на Пентеликоне...⁶¹⁹ Был в Патрах,⁶²⁰ где распят был святой апостол Андрей... Был в Дафни,⁶²¹ где древний монастырь: замечательна золотая мозаика на потолке, особенно образ Иоанна Крестителя: просто не оторвешься... В Олимпии между прочим сохранилась статуя Гермеса,⁶²² работы Праксителя.⁶²³ Замечательная красота: трудно не залюбоваться... Насмотрелся я на природу: что за чудо!.. А дорога по берегу моря не хуже нашего южного берега Крыма; не говорю уже о море; с его красотой наше Черное море кажется просто лужей... На днях думаю ехать в Микены,⁶²⁴ где сокровищницы Агамемнона, героя Троянской войны... – Простите, что занимаю Вас описанием. Но стоит посмотреть: поучительно. – Вы теперь, я полагаю, направляетесь на Волынь к 900-летию.⁶²⁵ Дай Господи, чтобы этот праздник был живым делом... Как горько было мне получить телеграмму о кончине высокопр<еосвященного> Павла.⁶²⁶ Я от всей души чтил его, и он всегда был так добр ко мне. Вы, конечно, знаете о кончине Вышеславцева⁶²⁷ в Тамбове: умер, как воин на поле сражения.

Здоровье мое хорошо, слава Богу!.. На лето думаю в Россию, хотя сейчас такая погода, что жалко расставаться. Какая-то у нас погода! Я со страхом получаю сведения, что в Курской губ<ернии> 34 гр<адуса> жары и ни капли дождя.

Простите, Ваше Преосвященство. Помолитесь и благословите. Где теперь Ваш сын?..15

Вашего Преосвященства искреннейше преданный слуга архимандрит Михаил.

8 мая. Афины

24

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

От всего сердца приношу Вам мое усерднейшее поздравление с Великим праздником Воскресения Христова. Подай, Господи, Вам духовных и телесных сил, радости и мира на Вашем многотрудном служении. Не знаю, дошло ли мое письмо, написанное мною тут же по получении известия о Вашем назначении и между минутами бреда. Я тяжко болел, был приговорен докторами к смерти, но по милости Бога поправился и теперь чувствую себя совершенно здоровым. Служу весь пост, и это не только не ослабило меня, но дало мне новые силы. Церковь у нас хорошая; богослужение идет чинно, и это дает радость и мир.

Королева⁶²⁸ и все окружающие так заботились обо мне во время болезни и так заботятся до сих пор, что я не знаю, как и благодарить за это Бога.

Здешняя наследница⁶²⁹ принимает православие; вероятно, в Великую субботу, и, кажется, чрез миропомазание.

Георгий Александрович⁶³⁰ выздоравливает, хотя к Пасхе сюда не приедет, боясь здешней изменчивой погоды.

С большою радостью читал я вступительное слово преосв<ященного> Доната, где он говорил о Вас. Трудов, вероятно, у Вас множество, но Глава Церкви силен укрепить ее созидателей и устроителей.

Прошу Вашего архипастырского благословения и святых молитв.

Вашего Преосвященства почтительнейший и любящий сын архимандрит Михаил, настоятель русской посольской церкви в Афинах.

По России все-таки скучаю, несмотря на любовь окружающих меня. Не знаю, смогу ли удержаться, чтобы не повидать ее нынешним летом.

25

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

С великой радостью и от всего сердца приветствую Вас с приближающимся днем Вашего Небесного Покровителя. По молитвам его да даст Вам Бог сил благодатных на труды служения Христовой Церкви. Искренно благодарю Вас за память обо мне. Мих<аил> Конст<антинович> Ону⁶³¹ передал мне Вашу книжку и Ваш привет. Он же сообщил, что Ваш сын принял монашество и теперь смотрителем училища в Вашей же епархии. Не всегда приходится теперь радоваться, когда слышишь о принятии кем-либо монашества, но на этот раз от всей души радуюсь. Ваш сын всегда был монах, и из него, конечно, выйдет самоотверженный труженик и деятель Церкви. А Ваше попечение и близость даст ему возможность пережить благополучно переходное время и внутренней и внешней, и физической и нравственной жизни. Эту трудную эпоху каждый из нас, молодых монахов, переживает, и дай Бог всякому переплыть эту пучину... В это время твердая и любящая рука с благодатью Божией – все. Еще раз скажу, что от всей души радуюсь. Позвольте просить Вас передать ему мой братский привет. Буду помнить Его как брата и соработника. С нынешней почтой посылаю Вам Συναξαριστής⁶³² Может быть, будет любопытно посмотреть его. Им много пользуются русские литургисты. Здоровье мое теперь хорошо. Слава Богу за все. Прошу Вашего архипастырского благословения.

Вашего Преосвященства преданный слуга архимандрит Михаил.

17 октября.

P. S. Поздравляю Ваше Преосвященство с избранием в почетные члены Московской академии3. Я порадовался духовно с о<тцом> Антонием4.

26

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

От всей души приношу свое усерднейшее поздравление со днем Вашего Ангела. Да хранит Вас Христос на многие лета и да поможет Вам в Ваших великих трудах. – Третьего дня получил Ваше письмо и был очень счастлив, что Вы не забыли меня. Прежних Ваших писем не получал, и, признаюсь, – мне было грустно. Адрес мой простой: Grèce. Athènes. Eglise Russe. А l'Агchimandrite Michel. – Месяц тому назад как возвратился из России в Афины. Чувствую себя прекрасно. Досуга не вижу, ибо работаю; не был бы в претензии, если бы в сутках было не 24, а 48 часов; работаю по основному богословию. Насчет археологии, и агиологии, и агиографии все так же безнадежен в Афинах, как был когда-то в Тамбовской семинарии. Кстати, Вам просили меня передать сердечнейший привет Вышеславцевы из Тамбова: они чтут Ваше Преосвященство и хранят самую добрую память о Вас. – У Вас в епархии⁶³³ есть где-то имение нашего посланника в Афинах г<осподина> Ону; он всегда интересуется, когда речь заходит о Вас; он хорошо знал бывшего Вашего викария, пр<еосвященного> Акакия,⁶³⁴ по Константинополю. – С кончиной митр<ополита> Платона будут большие перемещения. Когда я был в Киеве в июле, он предчувствовал кончину и просил молиться за упокой его души.

Да сохранит Вас Господь. Молюсь о Вас ежедневно. Прошу Вашего благословения и молитв. Вашего Преосвященства всей душой любящий и преданный слуга архим<андрит> Михаил.

18 октября 1891 г.

27

Ваше Преосвященство, милостивый архипастырь и отец!

Настает вскоре день Вашего Ангела. Приношу мое искреннейшее и всеусерднейшее поздравление. Да сохранит Вас Господь на долгие лета... Мне часто приходится читать то Ваши резолюции, то отчеты о тех или других случаях Вашей пастырской деятельности. Я всегда истинной любовью прославляю Бога за то, что знаю Вас и всегда пользовался Вашей отеческой заботливостью о мне... Недавно была как-то статья Фуделя⁶³⁵ о братствах, и там я угадал Ваше Преосвященство... Сохрани Христос Ваши силы! – Я живу хорошо. Силы мои укрепляются. Чувствую себя почти здоровым; хотя доктора советуют прожить здесь еще несколько лет; хорошо бы, если бы стукнуло здесь 40 лет; но мне только 36, и на это надежда плохая, да и, может быть, нужды нет...

Посланник наш Ону теперь очень болен; он имеет землю в селе Бандышевке Вашей епархии; между прочим, он очень хвалит своего священника о<тца> Мелетия и боится, как бы Вы не перевели его, так как он, по его словам, человек выдающийся по энергии пастырской; он просил, при случае, обратить на него Ваше архипастырское внимание.

Простите Ваше Преосвященство и благословите меня, глубоко преданного Вашего нижайшего слугу и послушника архимандрита Михаила, настоятеля афинской пос<ольской> церкви.

Grece. Athenes. L'Eglise Russe 20 октября 1892 г.

28

Ваше Преосвященство, преосвященнейший Владыко!

Сердечно приветствую Вас со святыми днями и с наступающим новолетием. Хотя я помню, как Вы не одобряли поздравлений 1-го января и всегда напоминали нам, что для Церкви новолетие начинается 1-го сентября, все же я осмелюсь пожелать Вам всего от Бога доброго в новом гражданском году, так как сентябрь уже давно прошел, а я еще не высказывал Вам своего благожелания. Сохрани и укрепи Вас Господь на многие лета...

Душевно благодарю Вас за доброе письмо к 8 ноября⁶³⁶ и за присылку месяцеслова за ноябрь. Вы спрашиваете, – получил ли я за сентябрь и октябрь. Получил и приношу мою глубокую благодарность. Не оставляйте своею памятью и на будущее время.

Помните ли Вы нашего ученика Аквилонова,⁶³⁷ сына ключаря?⁶³⁸ Он очень теперь страдает, так как Саблер не пропускает его магистерского сочинения, считая его еретическим. Он писал о Церкви, и чего-то некоторым ревнителям показалось подозрительным его правоверие.⁶³⁹ Искренно печалуюсь за него. Митр<ополит> Палладий, архиеп<ископ> Антоний и митр<ополит> Иоанникий за него; пр<еосвященный> Виссарион⁶⁴⁰ дал одобрительный отзыв, и все-таки дело стало, и автор страдает. По-моему, совсем напрасно. И это печально... Забыл написать, что Аквилонов читает в Петерб<ургской> академии основное богословие вместо меня.

В Академии столпы валятся. Выступают новые силы. Заменят ли старых – это вопрос. Уходит, говорят, и Евграф Иванович Ловягин.⁶⁴¹

Мы здесь живем тихо. В праздник, впрочем, обычная суета. Перед праздником пр<еосвященный> Иларион⁶⁴² поручил мне семинарию и училища с правом окончательных по делам утверждений. Работы предстоит много. В общем, привыкаю к делам и людям. Всей душой рад, если смогу сделать что-либо доброе.

Прошу Ваших святительских молитв о неизменно преданном Вам Вашем покорнейшем и глубоко почитающем Вас слуге и собрате. Епископ Михаил.

29 декабря 1894 г. Полтава

29

Ваше Преосвященство, преосвященнейший Владыко!

Приношу Вам мою глубокую сыновнюю благодарность и за Ваше доброе приглашение послужить под Вашим руководством, и за Вашу телеграмму к 8 ноября. Простите, что моя благодарность несколько замедлилась. Виной тому все то же мое нездоровье и частью поездка в Симферополь, куда приглашал меня пр<еосвященный> Мартиниан.⁶⁴³

Он за последнее время одряхлел и желал бы иметь у себя викария; а мне доктора настоятельно советуют пожить более продолжительное время в Крыму; на этой почве мы и побеседовали с пр<еосвященным> Мартинианом. Что отсюда выйдет – не знаю. Срок моего отпуска кончается 1-го декабря, и к этому времени, если Бог благословит, надеюсь быть в своем Полтавском Кресто-воздвиженском монастыре, к которому сильно привязался и в котором нашел много духовного утешения... Здоровье мое теперь сравнительно хорошо; дай Бог только, чтобы не захватить в Полтаве слякоти и грязи, что для меня самое губительное... – Если бы не болезнь, я счел бы себя счастливым служить под отеческим водительством Вашего Преосвященства; память о Вас у всех Ваших питомцев самая глубокая и радостная...

Прошу Ваших святых молитв и остаюсь с глубоким почтением и совершенной преданностью покорнейший слуга Вашего Преосвященства Михаил, епископ Прилукский.

18 ноября 1895 года Гурзуф

30

Телеграмма из Ялты в Петербург.

Петербург. Синод. Преосвященному Димитрию, епископу Тверскому. Сейчас переслали Вашу телеграмму. Глубоко тронут. Благодарю. Третий месяц лежу в постели. Молитвенно вспоминал Вас. Епископ Михаил.

24 ноября 1897 года

31

Ваше Преосвященство, преосвященнейший Владыко!

Простите, что не поздравил Вас с праздником и наступившим Новым годом. С 17 дек<абря> лежал в жестокой инфлюэнце и только теперь брожу по комнатам. Хотя припоминаю, что Вы предпочитаете новолетие церковное считать настоящим Новым годом, все же приветствую и с гражданским новолетием. Дай, Господи, доброго здоровья, сил в трудном служении и душевного мира... Относительно службы Херсонесским мученикам⁶⁴⁴ я не мог справиться, потому что архимандрит⁶⁴⁵ теперь в отпуске; как будет проезжать из Москвы, так наведу точную справку и сообщу Вам. Храни Вас Господь Бог в Своей благодати. Прошу Ваших святых молитв. – Позабыл написать Вам: госпожа Варв<ара> Александр<овна> Иордан⁶⁴⁶ просит сообщить Вам, что она будет писать Вам и просить о пастырском внимании к одному священнику в Тверской епархии; она боится, что Вы не обратите внимания на ее просьбу: она пользовалась большим расположением преосв<ященного> Саввы и надеется также и на Вашу архипастырскую милость.

С совершенным почтением и всецелой преданностью и любовью имею честь быть Вашего Преосвященства покорнейший слуга, епископ Михаил.

25 янв<аря> 1897 г. Симферополь

32

Преосвященнейший Владыко, милостивый архипастырь!

Примите мое почтительнейшее и сердечнейшее поздравление с наступающим великим праздником Светлого Христова Воскресения. Молю Воскресшего Господа, да укрепит Он Ваши силы в Вашем святительском служении на славу православной Церкви и да озарит Ваше сердце Своей благодатной радостью и миром о Дусе Святе.

Много я виноват пред Вами своим молчанием. Но простите меня. Виновата только немощь моя, и только одна она. Сколько раз мечтал написать Вам, но как доходило до дела, так руки опускались и сил не хватало.

Господу угодно было в прошлую осень и зиму так вести меня, что доставало сил как раз только на ведение епархиальных дел. С прочтением последней бумаги, с наложением последней резолюции ни энергии, ни мысли не оставалось в запасе нисколько. Оставалась только забота, как бы отлежаться и отдохнуть до следующей получки бумаг. Говорю это в буквальном смысле, без всякого преувеличения и с чувством глубочайшей благодарности к Верховному Зиждителю Своей Церкви.

Вы сами знаете из дел и из писем, сколько мне ныне пришлось помучиться с различными епархиальными недугами. И, слава Богу, не бесплоден был в этой борьбе; и болезнь не только не помешала, а думаю, что по Промыслу Божию помогла торжеству правды, так как немного издали виднее дело, и, отделенный от личных влияний и обходов, я мог быть справедливее и решительнее.

Теперь у нас И. К. Зинченко.⁶⁴⁷ Завтра или послезавтра жду его к себе в Ялту. Не знаю, что он нашел, но думаю, что не мог не подтвердить моих предположений, потому что они основывались на очевидных фактах. – Очень жажду услышать от него отзыв о впечатлении при знакомстве с делами и о мерах к благоустройству в будущем. Что можно, все сделаю к подготовке лучшего будущего...

Что Вы писали об Игнатии, то меня нисколько не удивляет. Я его отлично знаю по Полтаве. Это психопат и мошенник. Никакого поручения он не получал ни от меня, ни от моего предшественника. Кто его постриг, не знаю; преосв<ященный> Владимир Казанский спрашивал меня в прошлом году телеграммой: психопат Павловский или плут? Я ответил, что он психопат-плут. С тех пор никаких сведений о нем не имею. Не самозванствует ли он? Может быть, никто и не постригал его?.. Как спасается и трудится Ваш сын, о<тец> Афанасий? В прежнем ли училище пребывает или перебрался к Вам в Тверскую епархию?

Светлое событие – присоединение сирохалдеев несториан.⁶⁴⁸ Дай Бог нам сил вполне удержать их и привить прочно к стволу святой православной Церкви. Много поприщ предстоит нам самого напряженного труда, – но сил все что-то у нас маловато. Где причина бессилия? Не в наших ли семинариях и академиях?!.

Прошу Ваших святительских молитв о моей немощности. С совершенным почтением и сыновней преданностью имею честь быть Вашего Преосвященства покорнейшим слугой.

Михаил, епископ Таврический 1 апреля 1898 г.

Письма преосвященного Михаила, почившего епископа Таврического, к нынешнему архиепископу Волынскому Антонию (Алексею Павловичу Храповицкому)

1

Дорогой Алексей Павлович!

Прилагаю при этом расписание дней и часов, удобных для приема Вашей знакомой Преосвященным.⁶⁵⁰ Удивился, что чрез меня идет это дело. – Пострижение вероятнее всего в субботу;⁶⁵¹ в четверг будет представление об этом Святителю.⁶⁵² Преосвященный велел мне «помаленьку» похаживать в лавру к богослужению. Приехал Михаил Петрович.⁶⁵³ Ничего: кажется, поправился. – Ныне от Вас прошли через лавру, заходили также и в церковь к заутрене с Ник<олаем> Васильев<ичем>, – виноват – Алексеевичем.⁶⁵⁴ Чувствуем себя с ним мирно. – Читаю сейчас «Воспоминания». Хорошо. – Ныне в обедню говорили проповедь на текст: «Покайтеся: приближи бо ся Царствие Небесное» (Мф.3:2). Мне понравилось. Просто и правда. Только не особенно связно. Ну, да нельзя этого требовать. Говорил Груздев (богослов).⁶⁵⁵ Дай Вам Бог всего хорошего.

Ваш сораб Православной Церкви Михаил

8 янв<аря> 1884 г.

2

Дорогой Алексей Павлович!

С праздником! Память о нашем апостольском призвании да соединит нас всех в этот день. Приехал домой третьего дня. Вчера проводил от себя Андрея Остроумова.⁶⁵⁶ Ехали не на Ростов, а на Нижний. Ярославль мне очень понравился. Храмы весьма древние и обвевают духом благоговения. Но богослужение совершается крайне небрежно. Я был на всенощной в двух храмах и просто страдал. Служат точно спросонья и не глядя. На Феодора и Константина⁶⁵⁷ был на архиерейском служении. Не особенно отрадно и здесь. Не мог всей литургии простоять. Озлился страшно. Дух точно совсем оставил нас, грешных. Жир и возмутительная лень обуяли вконец. И встать, и пошевелить руками, и сказать возглас – все тяжело... О<тец> Никанор⁶⁵⁸ виделся с нами в Ярославле. Очень он понравился Андрею... Сперанский⁶⁵⁹ мне весьма показался. Они вместе поехали к какому-то родственнику. Высадили мы их на лодочку в дождь и бурю; не знаю, как добрались они. Поклон Наталье Петровне⁶⁶⁰ и всем вашим. Да ниспошлет Бог вам всем благодать любви!

Иеромонах Михаил, молящийся за Вас.

Завтра, на Петра и Павла, служу на кладбище литургию и затем панихиду на могиле отца;⁶⁶¹ в воскресенье – другую литургию в одной из приходских церквей. Уважения и благоговения к сану страшно много, но носитель сана недостоин сего. – Будем молиться о большей высоте настроения и глубине любви.

28 июня 1884 г.

3

Дорогой Алексей Павлович!

Получил известие, что Яков Михайлович⁶⁶² хочет постричься в сентябре. Я говорил от его имени с Преосвященным, и тот велел подавать прошение. Яков Мих<айлович> желает переехать к нам, чтобы с миром уже прекратить сношения. Преосвященный позволил. Вместе с письмом к Вам пишу письмо и ему. Значит, начало года ознаменуется хорошо. Если бы только всегда было хорошо!! Я в Питере с 29 июля, работаю. Дело подвигается плохо. Оказывается, дело гораздо труднее, чем представлялось. А тут погода нехорошая: голова в тисках. Но зато иногда находят минуты и даже часы творчества. Это хорошо, а потому я не унываю и крепче, чем когда-либо, верю во всемогущую любовь Божию. Она соединила нас для Христова дела, она даст нам и силы делать его, если только мы-то хоть немножко будем достойны этого в своем святом единении. Где отец Никанор? Не у Вас ли? Если «да», то мой привет ему. Привет сердечный любви и мира всему Вашему семейству. Пишу мало, потому что работаю много. Надеюсь, что Вы должны быть довольны этим, если для меня неизбежна дилемма.

Искренно любящий Вас брат во Христе недостойный иеромонах Михаил, просящий молитв.

11 августа 1884 г.

4

Дорогой Алексей Павлович!

Письмо Ваше получил, пославши свое. Насчет одежды с Преосвященным говорил; он сказал «сошьем как-нибудь»...

В Академию подали прошения три священника. Один из них (Костромской губ<ернии>)⁶⁶³ поселился в келье о<тца> Платона.⁶⁶⁴ Только два года кончил курс и овдовел; по окончании курса посылали в Академию – отказался. Теперь пришлось-таки. Симпатичный; только, кажется, очень здравомыслящий; пожалуй, больше практик, чем человек идеи. А впрочем, – Бог знает. Я только что его увидал. Большее взял документы для поступления в университет.⁶⁶⁵ Не суждено, значит, ему быть борцом для православия. Жаль очень и очень. Это все Роденька наделала.

Работается плохо: не налажусь. О<тца> Никанора еще нет.

Поручаю себя Вашим молитвам. Ваш брат во Христе иеромонах Михаил.

18 августа 1884 г.

5

Дорогие братья о Христе!

Издалека желаю вам всем мира и спасения.⁶⁶⁶ Если отец Антоний посвящен во иеродиакона, то поздравляю его: дай Бог быть достойным дара благодати.⁶⁶⁷ Как вы теперь живете? Служите ли? Не думаете ли ехать? Как экзамены о<тца> Николая⁶⁶⁸ и о<тца> Платона? Я теперь работаю в саду, – запасаюсь силами. Всякая умственная работа побоку. Домашние мои плохи. – Что поделывает о<тец> Никанор? Хандрит или благодушествует?., (на этом прервали, – начинаю снова – по получении письма от о<тца> Антония).

Теперь из письма знаю, что хандрит. Что это так жестоко искушает его преосвященный ректор?⁶⁶⁹ А впрочем, подобает быть и соблазнам... Меня тоже он искусил своими темами для сочинений.⁶⁷⁰ Ну что я дам, когда еще сам младенец? Притом же здесь под руками нет ни книг, ни пособий. Ведь можно дать такую тему, с которой хорошенько потом и не разберешься. Уж если он решил возложить на меня этот труд, то лучше бы сказал заранее: я бы имел время посоветоваться, подумать и порыться. А то ныне 31-е число, а к 5-му в Питере должен быть уже ответ. Значит, завтра же изволь уж все приготовить. По совести ли это?

От души скорблю, что у вас извне тягота: должно быть, дела все более запутываются, положение колеблется – отсюда и раздражительность. Мне кажется, что конец непременно будет тяжелей. Может быть, и на совете неладно – одно к одному. Во всяком случае, если есть внутренний мир, то все остальное – пустяки. Пусть только меньше о<тец> Никанор рефлектирует над пустой мимолетной руготней... О<тец> Серафим, думаю, уж пишет сочинение.⁶⁷¹ Желаю ему всякого успеха. Спасибо за письмо. Жду более обстоятельного и карточку. Желаю всем вам от Бога помощи в сохранении мира, любви и духовной бодрости.

Любящий вас ваш брат иер<омонах> Михаил.

31 мая 1885 г.

6

Дорогой о<тец> Антоний!

Квартиру я предпочитаю ту, которая просторней, светлей и теплей, то есть тубасовскую.⁶⁷² Только Вы ее хорошенько выветрите; похлопочите, чтобы поправили, одним словом, чтобы нам двоим работать было вольготно и покойно.

От души поздравляю Вас с практикантством.⁶⁷³ Может быть, на место Кулюкина⁶⁷⁴ возьмут Чебышева?⁶⁷⁵ Или нет? Рад за о<тца> Никанора и о<тца> Серафима. Под крылышком пр<еосвященного> Алексия⁶⁷⁶ покойно: можно укрепиться духом как следует. Я совершенно разделяю Ваше восхищение пр<еосвященным> Алексием, хотя знаю его только по наружности.

В отношении о<тца> Николая Налимова⁶⁷⁷ я верю, что он имеет чудное сердце и что мы будем с ним жить дружно и сойдемся. Да и кто с ним не сходился? Но с другой стороны, мне кажется, уж особенно близко сойтись с ним нелегко; он натура сосредоточенная и близко к себе не подпускает никого. А впрочем, это так, моя гипотеза, основанная чисто на двух-трех взглядах на его лицо. Справьтесь, пожалуйста, почему мне до сих пор не шлют билета на каникулы. Мне неудобно жить без него: мало ли что может случиться. Пожалуйста, передайте секретарю мою просьбу.

Поклон мой всем знаемым. Как поживает о<тец> архим<андрит> Серафим? Как его здоровье?

Я часто здесь похварываю: отвык от климата. Поэтому работать не работаю.

Ваш собрат о Христе иер<омонах> Михаил.

27 июня 1885 года

От всей души рад, если С<ергей> Александрович Соллертинский будет инспектором.⁶⁷⁸ Дай Бог ему. Это великий идеалист, искатель Царствия Христова.

Мацуи⁶⁷⁹ хочет мне писать сочинение. Поговорите с ним. Пусть читает Гр<игория> Нисского. Я ему пишу ныне же. Струнку-то ему наметьте.

7

В Воронеже служил с пр<еосвященным> Вениамином⁶⁸⁰ акафист св<ятителю> Митрофану. Собор из 8 иеромонахов и диаконов. Акафист прошел весьма хорошо: хотя негромко, но осмысленно и с чувством. Певчие прекрасные; по моему мнению, лучше лаврских. Димитрия⁶⁸¹ не дождался. Был в женском монастыре:⁶⁸² там случился престол в честь Богопраматери Анны.⁶⁸³ Поют порядочно, но, кажется, живут бедно и завидуют митрофаниевским монахам.⁶⁸⁴ В Задонск приехал в 5 часов в воскресенье, проехавши всю ночь в почтовом 120-пудовом дилижансе с 19 человеками на 4 лошадях. Позднюю литургию служил о<тец> протоиерей Яхонтов.⁶⁸⁵ Он живет здесь уже вторую неделю. После литургии сказал прочувствованное слово. Старушки около плакали. Я вспомнил Вас. Певчие очень хорошие; особенно тенора. Самый храм прекрасен; особенно изящна колокольня. Архимандрит – Прокопий. Весьма гостеприимен. Трапезовал сегодня у него. Покои лучше наших ректорских. Зато в гостинице попался мне такой номер, что я боялся и сесть и лечь: так все чисто. Сейчас приехал в Елец, чтобы завтра отсюда выехать на Тулу и Калугу в Оптину пустынь. Внутренне стараюсь следовать совету пр<еосвященного> Феофана,⁶⁸⁶ но плохо удается: слишком рассеиваюсь. Зато наслаждаюсь его сочинениями. В общем, – на пользу. Мой сердечный привет всей братии академической и всем любящим ее. Как здоровье Натальи Петровны?

Михаил 28 июля 1886 г.

8

Лесная община весьма православна;⁶⁸⁷ прошу обратить благосклонное внимание. О<тец> Никанор благодушествует. Алексий хорош и помнит о Вас, горюет о Японии. Турбин⁶⁸⁸ в Академии. Вчера служил с архиереем в Академии. Ныне был у митрополита.⁶⁸⁹ Расспрашивал и благословил на труды. В Вильну викарием Тверского Антонина⁶⁹⁰. Приселков,⁶⁹¹ м<ожет> б<ыть>, опять поступит в продолжение года. Наталья Петровна хотя и не болеет, но чувствует себя хуже, чем летом. Скучает о Вас очень. – Саблер третьего дня приехал и ныне передавал, что получил от Вас прелестное письмо. – Прошу благословения у преосвященного Флавиана⁶⁹² и братской любви у всех вас. – Вам дано 360 рублей.

Михаил 20 октября 1886 г.

9

Дорогой о<тец> Антоний.

Простите, что долго не писал. И так каждый день пишу по меньшей мере по письму. Даже устал. Как Вы живете? Не начали ли скучать? Не дай Господи. Ваше письмо Анненкову⁶⁹³ получено было, когда он с молодой женой был у Евг<ения> Петровича,⁶⁹⁴ и я производил ревизию его вкусу и гадал о его будущем. Жена очень быстра. Может наделать ему хлопот. Место ему наконец открылось. Наверно, скоро посвящаться будет.

Як<ов> М<ихайлович> Бекаревич⁶⁹⁵ благодушествует. Думаю склонить его постричься нынешний год. Как Вы с о<тцом> Серафимом думаете? Мих<аил> Ив<анович> Попов⁶⁹⁶ с тоской говорит, что, вероятно, пойдет в священники, а не в монахи. Малость энергии – и он может сдаться, но нужно ли? Представьте свои соображения. Ал<ександр> С. Мережковский⁶⁹⁷ борется с отцом. По всей вероятности, нынешний год пострижется, хотя навряд ли к Рождеству. Турбин – скоро будет окончательно принят и тогда пострижен. Френкеля⁶⁹⁸ отправили в качестве сыщика в Западный край – как бы в качестве чиновника при Кантакузене.⁶⁹⁹ Скоро будет обращение Раско. Арсеньев⁷⁰⁰ специально приходил слушать мой рассказ о путешествии⁷⁰¹ и велел Вам передать нижайший поклон. Петровский⁷⁰² в первый день приезда на минутку забегал – и с тех пор ни ногой, несмотря на зов. Тоже медлит и Померанцев.⁷⁰³ Он, на мой взгляд, несколько зашельмовался. – От<ец> Иоанн⁷⁰⁴ – ничего. Хотел было менять тему. Насилу уговорили. Ник<он> Софийский работает, хотя теперь захворал кашлем. – О<тец> инспектор⁷⁰⁵ воодушевился и одержим вместе со мной манией монахопострижения. Все мечтаем об Аквилонове. – Молодец! И со студентами, и с ректором ведет дело благородно и энергично. – Казанский ректор⁷⁰⁶ скоро будет епископом. Поликарп Нижегород<ский>⁷⁰⁷ уходит на покой. О<тца> Никанора⁷⁰⁸ Алексий⁷⁰⁹ представил к соборному иеромонаху.⁷¹⁰ – Нельзя ли Вам посылать некоторые духовные журналы задним числом в Лесную? Напр.: «Прав<ославное> обозр<ение>» и «Твор<ения> св<ятых> отец»⁷¹¹? Там нуждаются в просвещении, а у пр<еосвященного> Флавиана, я думаю, так лежат... Прошу у него благословения. Мой глубочайший поклон о<тцу> Серафиму, также и о<тцу> Владимиру.⁷¹² Не уловляется ли Ливотов?⁷¹³ Павел Павлович⁷¹⁴ вчера был у о<тца> инспектора. Наталья Петровна – ничего. На Рождестве думает увидаться. Увидимся? Да хранит Вас Господь Бог.

Недостойный иеромонах Михаил Сергей Ал<ександрович>⁷¹⁵ велел передать поклон.

3 ноября 1886 г.

10

Дорогой о<тец> Антоний.

Сегодня был диспут А. И. Пономарева.⁷¹⁶ Прошел вяло. Под конец развеселил Н. И. Барсов:⁷¹⁷ возражал, по обыкновению, не читая. Был Иркутский Вениамин.⁷¹⁸ После обедали у пр<еосвященного> Арсения.⁷¹⁹ Вениамин очень хорош своею величайшею простотою, бескорыстием, идеализмом и деловитостью. Простота во всем, начиная с одежды и обращения и кончая взглядами на церковные дела: все уясняет и упрощает. Бескорыстие в том, что живет из месяца в месяц. Идеализм в страстной любви к миссии и в полном игнорировании пищи и удобств жизни. Деловитость – духовно пробирает своих пасомых весьма сильно: устроил отлично Забайкальскую миссию и епархию.

Приселков, говорят, начинает печатать свою диссертацию.⁷²⁰ – Чрез журнал Вы хорошо вздумали проводить себя. Василькову⁷²¹ не говорил, потому что Вы сами ему написали, да он все болеет. – Только лучше в «Правосл<авное> обозр<ение>».⁷²² – Работаю я опять неважно. Но все же думаю сделать к сроку.⁷²³ Теперь вожусь с Гегелем. Ребята ходят чай пить исправно, и я похаживаю к священству. Пропаганду веду кое-как. Мережковский отложил на неопределенное время, по настоятельной просьбе отца: я недоволен; может быть, опять уладится. – Бекаревича следовало бы нынешний год: да все еще не решил. Турбин – ничего: у него и голова есть, только тяжела на подъем. – О<тец> инспектор чувствует себя хорошо. Я с ним обедаю. Бодро мечтаем. Со студентами стойко: и на молитву, и в церковь исправно ходят. – У С. А. Соллертинского опять захворал сынишка. Он целует Вас и просит верить, что не отвечал на Ваше письмо не по нерадению, а по невозможности, и полагает, что если бы Вы узнали все причины к молчанию, то сами бы расцеловали его. Домой к Рождеству приезжайте: утешьте Наталию Петровну. Вы только представьте: сколько будет радости! А сочинение можете взять и сюда. Да уж не Бог знает сколько наработаете. Был у нас Наумович: он все-таки хорош. Раско обратили, но еще не приручается. – Целую всеми силами моей души о<тца> Серафима и о<тца> Владимира. Прошу благословения от пр<еосвященного> Флавиана.

Любящий брат Ваш недостойный иеромонах Михаил.

16 ноября 1886 г.

11

Дорогой о<тец> Антоний!

Простите, что так долго не писал. И теперь насилу собрался. Немного прихворнул. И довольно сильно и скверно. Сердцебиение измучило вконец. Никак не поправишься. Ныне кое-как сказал лекцию. А неделю целую и совсем не ходил.

Хочу сказать небольшую речь в Братстве о том, что такое истинная церковность.⁷²⁴ Заседание будет в Думе, и по всей вероятности, в то воскресенье. – Затем напечатать думаю в «Церковном вестнике».⁷²⁵ Собственно, это – один из сильных мотивов: денег ни копейки, а нужно многим до зарезу.

Архимандрита Димитрия Самбикина вчера назначили в викарии Нижегородские.⁷²⁶ Ныне послал ему телеграмму.

Чередного⁷²⁷ Иоанникия домой; на место его какого-то Евгения из евреев. Владимир [Шимкович] остается на третий год.⁷²⁸

Сергий⁷²⁹ так себе. Неглупый, но тяжел на подъем и любит знакомства. «Больше практик», – выразился бы Сергей Александрович [Соллертинский]. Потом немного преувеличивает свою болезненность, – одна из романтических наклонностей нервных людей. Надежды в будущем для настоящей помощи в критическую минуту на него очень мало: мир перетянет.

Тимофеев⁷³⁰ и Рогенгаген⁷³¹ бывают неважны, хотя и не так худы, как казалось. Первый с зубом.

Мережковский переехал из Академии к отцу по просьбе последнего, а теперь отправляется в Ялту по хозяйственным делам. Мне кажется, что под видом болезни и несчастия отец желает его проверить. Ну что ж, дай Бог. Убережется – хорошо. Развеется – значит, и не нужен был. Помните филолога Бабина? Он хочет на следующий год в Академию ради идеи. Это будет хороший. Я рад. Еще один мечтает – кадет кончивший – Данилович. Молод, но ничего: кое-что читал и без аффектов болезненных. – Не знаете ли что о Васильеве⁷³² и Щеглове?⁷³³ Соловьев⁷³⁴ прислал письмо, в котором говорит, что он теперь любит Православие больше, чем прежде, потому что увидал худые стороны католицизма; печалится, что не пропускают печатать никаких его статей, считая его отступником.⁷³⁵ – Акафисты ныне получили. Будут розданы. За свой спасибо. Поручение о<тца> Владимира исполню, как буду выезжать. – Целую братски Вас, о<тца> Серафима и о<тца> Владимира. Спросите о<тца> Владимира, какова Черкасова, бывшая в Японии?⁷³⁶ Она желает сильно познакомиться со мной.⁷³⁷

Всей душой любящий Вас иер<омонах> Михаил

4 декабря 1886 г.

12

Дорогой о<тец> Антоний!

Поздравляю с праздником. Дай Бог духовной радости Вам, о<тцу> Серафиму и о<тцу> Владимиру. Вчера получил Ваше письмо. Спасибо за любовь ко мне. – Насчет Олонецкого Павла⁷³⁸ неправда. Он мне прислал письмо; поправляется. Здоровье мое ничего теперь. Благодушествую. У Сергея Александровича <Соллертинского> болели жена и мальчик, хотя не опасно, но он весьма страдает. – Почему не пишет о<тец> Питирим?⁷³⁹ Не знаете ли? Или не можете ли узнать чрез Васильева?

Вчера у нас в Академии служил экзарх⁷⁴⁰ и представлялась корпорация. Ласков, хотя и поддерживает величие. Был, конечно, и Саблер. – На первый день,⁷⁴¹ вероятно, обедаем у Натальи Петровны.

В Вильну никогда не собирался ехать. Не знаю, откуда идет эта молва.

Пишу так быстро потому, что вот уже 12-е письмо пишу и спешу сейчас же отослать с Прокопием. Теперь полчаса 12-го. Любите меня и молитесь за недостойного иер<омонаха> Михаила.

22 декабря 1886 г.

13

Возлюбленный о Христе о<тец> Антоний!

С Новым годом! Дай Бог по-старому сохранить нам нашу любовь.

О<тец> Владимир вчера приехал. Остановился в Лавре. Мне кажется, по совести, что при его стеснительности ему там свободнее. Он это говорит, и я ему верю. А ласкать ласкаем. Ныне обедали у о<тца> архимандрита.⁷⁴² Чай пили у меня. Завтра опять увидимся. – Леонтий⁷⁴³ повертывает фронт в Вашу пользу. Его бывший келейник сказал хорошо речь, и Леонтий очень этому рад; о<тец> Владимир объяснил ему Ваше влияние на учеников и Ваши заслуги. Он принял к сведению. Внешне выразит свое внимание в награждении набедренником. Настаивает на переводе Шайдицкого.⁷⁴⁴ Наумовича, должно быть, в Почаев, хотя Саблер этим недоволен: ему хотелось бы в миссионеры его в униатский край. Но Леонтий не желает, опасаясь усиления партии галичан.

Наталья Петровна теперь в деревне. Я ей предлагал ехать к Вам, но ей некогда. Может быть – после. – Сейчас получил письмо из Оптиной пустыни. Есть известия о Френкеле. Не знают, как освободиться. Лгун, пьяница, развратник, без всяких религиозных убеждений. Соблазняет братию. Отрицает мощи. Обирает начальство. Не ходит к богослужению. И настоятель, и благочинный плачут в письмах ко мне. – Ныне был у меня Ник. В. Васильев.⁷⁴⁵ Хочет поступать в военную академию. Он прослужил 2 года. Остается еще 2¹/₂ г Предстоит выбор: или это время прослужить в провинции среди сплетен и карт, или проучиться в Военной ак<адемии>. Он выбирает последнее, потому что в Серпухове ему невмочь. – А по окончании курса в В. А. или с какого-нибудь ее курса он может легче перейти к нам. – Под Крещение придет беседовать подробнее. – Как Вы объясняете молчание Питирима?⁷⁴⁶ – О. Никанор хандрит очень. Аквилонов близится к монашеству. Но ради Бога, ничего не пишите ему по этому поводу. Предоставьте нам: нам видней. А то он пугается и подозревает. – Бориса⁷⁴⁷ очень любят в Москве за вежливость. – В Киеве Ермаков⁷⁴⁸ (Вы помните его у о. Питирима) подумывает о монашестве. Но, очевидно, Питирим совсем тут слаб. Ермаков переписывается со мной. Питириму о нем не пишите.

Насчет речи не согласен⁷⁴⁹. Протестанты не могут согласиться со мною в самом корне. У них нет Церкви, нет Соборов, нет святых отцов, нет руководящего гносеологического принципа – всестороннего восприятия истины, а в этих пунктах вся суть моих мыслей о церковности. Отнимите их у меня, и не будет смысла. Если же их примут протестанты, то они перестанут быть протестантами и будут православными. – Преобладающее влияние пастырей Церкви на все формы жизни не идет тоже к протестантству, где община и отдельные лица имеют совершенно равную цену – будь они пастыри или пасомые. Да у них их, собственно, нет. Есть теоретические учителя и ученики – не более. – Католичество тоже не может подписаться под моею речью: ибо свобода, любовь, только нравственное влияние – все это противно католичеству. Таким образом, церковность у меня понимается исключительно в православном духе. – В Вашем плане о вере мне не нравится то, что затеняется значение пастырей как призванных Христом к руководству стада Божия. Если же Вы будете оттенять их значение, то получится то же, что и у меня. Ведь и у меня везде предполагается вера в любовь и взаимное спасение – но только под руководством и освящением пастырей. – Ну, Господь с этим. Во всяком случае, речь задела живую струнку. Говорят и спорят о ней. Большинство довольно, хотя некоторые находят очень суровой и смелой. Но это ничего. У меня опять загорается бес злобы и неспособность сосредоточиться на теме для магистерского. Коялович видит в речи папство. Троицкий⁷⁵⁰ боится бури и ломки, которые логически требуются моею речью. Саввич и Соллерт<инский> довольны весьма. Раскольникам пришлась по душе. И я уже беседовал с одним из вожаков у Саблера. Победоносцев и Саблер, конечно, недовольны... Позабыл было: Д. П. Соколов⁷⁵¹ советует Вам написать письмо в самом серьезном и официально-покойном тоне к Саблеру с просьбой отстоять Вас, если будет намерение куда-нибудь Вас перевести. Мой привет и братское лобзание о<тцу> Серафиму. Дай Бог ему всего, всего самого хорошего. Пусть 1887 г<од> будет источником для нас всего самого высокого и неразрывно связывающего нас в общем стремлении к одной и той же великой цели – поддержанию и обновлению Церкви славянской в духе истинного Православия. – С любовью прошу Ваших молитв о недостойном иером<онахе> Михаиле.

1-е янв<аря> 1887 г.

14

Дорогой о<тец> Антоний!

Ваше письмо воистину меня тронуло, – но что я Вам напишу? Прежде всего, Вы уже знаете, что я всегда желал бы руководствоваться только своим душевным настроением в согласии со своей совестью, Христом и Церковью. Рост моей души и рост других душ для меня главное. Всякие частные, хотя бы и грандиозные, практические цели для меня важны постольку, поскольку они вытекают органически из возвышенного настроения, являются необходимым продуктом внутреннего роста в Боге. Я не стану даже называть это своим теоретическим взглядом. Это – просто требование моего духа. Я опять употребляю здесь нелюбимое Вами слово: иначе я не могу. Совесть и сердце одобряют это, говоря: ты и не должен иначе... Заботясь, главное, о единении с Богом и с Христом, стараясь постоянно об одном, как бы под благодатью Христа гармонически развивать свою душу и беречь свое настроение, в сношениях с людьми желая только и в них возбудить хоть искру любви к Богу, – я на все частное решительно не могу обращать полного внимания. Задаться целью написать скорее магистерское я не в состоянии. Односторонне погрузиться в теорию, отвлечь свое внимание от процесса Божественной жизни, совершающейся во мне, отвернуться от людей, жаждущих Бога – и все это ради неизвестно чего!.. А затем скомкать диссертацию, выйти защищать ее против совести, спешить и волноваться ради частной и сомнительной полезной цели – для меня невыносимо и невозможно. Я окончательно хочу жить ради Бога, Который открывается внутри, – жить во что бы то ни стало, не сворачивая ни вправо, ни влево. Ради этого приходится сейчас пожертвовать Академией, – и с радостью жертвую. Придется после пожертвовать еще чем-нибудь – и все с восторгом брошу, но свой мир и своего Бога не променяю ни на что... Вы говорите: какие планы у меня? Собственно, никаких. Я не знаю, что будет дальше. Бог покажет. Только бы не изменить себе и Ему... Вы спрашиваете: как же наши планы ближайшие и отдаленные? Дорогой мой о<тец> Антоний, что дуто, то непрочно. Тормошишь, суетишься и чувствуешь, что двигаешь мертвые тела. Наэлектризовать их можно, но стоит ли это делать? Нужно воскрешать, но на это нет сил: сам мертв. И вот это сознание, это ощущение заставляет с иронией относиться ко всем затеям, пока они затеи, то есть пока они не вырастут сами из свободного одушевления людей под влиянием личности, вдохновленной Христом... Вы понимаете, о чем я говорю. Нужно не строить, а создавать. А создавать может только тот, кто всецело во Христе, чьи взоры неподвижны и чье сердце неизменно, в ком нет и тени самолюбия, славолюбия и человекоугодия... Я, конечно, этим нимало не возражаю против Ваших планов. Вы верите в свои практические силы – и, следовательно, сделаете все, что возможно, и это будет по совести. Я могу только от всей души радоваться и вместе с Вами торжествовать. Может быть, придется когда-нибудь быть и участником в Ваших планах ради моей глубочайшей любви к Вам. Но самостоятельно идти по этому пути я не могу. Это смешно и грешно. Залезать в чужую шкуру для дела бесполезно, а для внутренней жизни, безусловно, вредно. Я обязан, я должен идти по внутреннему пути, а внешний мой путь пусть определяется Богом, сообразно обстоятельствам. Это не мое дело. Назначат ректором – пойду.⁷⁵² И там буду блюсти себя и работать Богу без компромисса, даже самого малейшего. Нельзя служить будет – уйду. Вот моя политика. Это не будет пассивностью. Напротив. Если я сознаю, что то или другое назначение будет вредить или моему физическому, или психическому здоровью, – я не пойду. И моя совесть не скажет мне, что это – непослушание. Я повинуюсь Богу. Он куда-то ведет меня. Он говорит мне в той гармонии духа, которую я ощущаю в себе. И что нарушает ее, то безусловно – грех. То, что Вы сейчас называете непослушанием, – отказ писать магистерское – то, что другие могут назвать ленью и расслаблением, – то для меня просто нравственная необходимость не оскорблять внутренней святыни никакою спешностью, деланостью, сделкою... Я не бегу из Академии, но чтобы остаться в ней, спешить сочинением и изменять совести и настроению – этого я не смею и не могу. Если бы без этого – я с радостью остался бы; мне здесь прекрасно. Правда, климат худ; но, по своему оптимизму, я это перенес бы как-нибудь. Но раз приходится уходить, чтобы не изменять себе и Богу, я, конечно, придаю большое значение и здоровью и вижу в этом благодеющую руку Божию... Что здоровье падает, это несомненно. И Питер несомненно этому виной. Но все же по совести я обязан сказать, что гигиеническая цель не главный мотив. Если бы была даже и Италия здесь, то все-таки я не стал бы спешить куда-то в сторону сломя голову. Вот, мой возлюбленнейший о<тец> Антоний, главный пункт моего теперешнего настроения. – Сумел ли я наметить Вам его – не знаю.

Ныне у нас был акт: чтили Павского;⁷⁵³ читал Николаевский⁷⁵⁴ и Ив<ан> Гавр<илович> Троицкий.⁷⁵⁵ Читали хорошо, но у меня в подобных случаях в массе разнородного народа всегда страшно разбаливается голова и нарушается душевный мир... Поэтому уже насилу принудил себя сейчас же по получении письма ответить Вам: вышло, по всей вероятности, весьма неясно. – Еще отвечу на некоторые частные пункты: 1) Реформирование Академии и монашества – дело великое. Но не может ли это обратиться в блестящую ракету, оставляющую только смрад в духовной атмосфере Христова настроения? Что будет дальше, если даже и исполнится Ваша мечта? Не лучше ли идти другим, более скромным, но верным путем? Опять не подумайте, что я охлаждаю Вас. Я имею в виду лишь себя... Я не верю в этот путь, потому что он не мой. 2) Антимагистерство⁷⁵⁶ известно только о<тцу> инспектору, Аквил<онову>, Иоанну⁷⁵⁷ и некоторым студентам. Вообще, я не скрываю, но и не распространяю. Относятся с печалью, но что же со мной поделаешь? 3) Лекций⁷⁵⁸ напечатать не могу, потому что многое нужно дополнить и исправить; а для магистерства они опять не годятся, и защищать их я не имею возможности с полной совестью. Буду расти – и лекции со мной. Тогда и отпечатаю, и послужу ими Христу по правде. 4) Ни о ректорстве, ни об инспекторстве – разговора не было. 5) В Архангельск, кажется, Никодима, хотя и не решено. В Воронеже бывший там инспектор Спасский⁷⁵⁹ – с возведением в протоиерея. 6) Журнал⁷⁶⁰ и все прочее, включая и орден,⁷⁶¹ – я не отрицаю. Но механически организовать не могу; а придется почти механически. Для этого нужны Вы. Я готов делиться чем могу для журнала. А чтобы создать орден, нужно положить за правило – возлюбить друг друга до смерти и не дозволять и тени холодности и самолюбия. Но можно ли это сейчас? Я убежден, что нет. А верить словам я не могу. Значит, и тут еще рано: нужно вырасти и, мож<ет> б<ыть>, пройти еще какой-нибудь путь – не знаю.

7) Питирим как бы не был назначен в Казань на богословскую группу...

8) Насчет проповеди христианства в России вполне согласен. Но как ее вести? И достаточно ли проповеди? Нужна опять жизнь, воодушевление не шаблонное. Годятся ли тут наши обычные пути?.. 9) Иванов⁷⁶² почти такой же, но твердо решился, и ничего не поделаешь с ним.

Вы, конечно, теперь знаете о покушении на царя 1-го марта. Есть слух, что попался (хотя будто не из главных) наш стипендиат Новорусский.⁷⁶³ Правда ли – не знаю. Я склонен верить, ибо Новорусский никогда не внушал доверия по его прямоте. – Не худо бы Вам приехать ко Святой сюда. Нат<алья> Петровна и все мы, все были бы бесконечно рады. – М. И. Булгакову,⁷⁶⁴ м<ожет> б<ыть>, удастся поступить в Одесский универс<итет> на церковное право. Ныне ему телеграфирует брат,⁷⁶⁵ чтобы приезжал и хлопотал. – О<тец> Никанор писал о<тцу> Питириму:⁷⁶⁶ помирите меня с Холмом:⁷⁶⁷ что это значит? О<тец> Питирим смущается и молит о мире. Просто сболтнул или еще что? – Акв<илонову> лучше не быть монахом: не выдержит, хотя и прекрасный. – Арх<имандрит>⁷⁶⁸ хандрит, хотя не хворает. – Господи, да подай же нам живой воды – беззаветной любви ко Христу!.. Простите, мой дорогой!

Ваш Михаил О<тцу> Серафиму и о<тцу> Владимиру мое глубокое почтение. Прошу молиться обо мне. – У меня теперь на пути ко Христу один кончающий курс студ<ент> университета и одна барышня. Оба прекрасны и по душе и умом.

4 марта 1887 года

15

Дорогой о<тец> Антоний!

Не думайте, что я до сих пор хвораю. Я давно уж бодрствую и физически и душевно. Не писал же Вам потому, что душа была буквально завалена работою другого рода. От всей души рад, что Вы кончили сочинение.⁷⁶⁹ О<тец> инспектор ныне уже видел его. Преосвященный ректор направил его к Карийскому.⁷⁷⁰ Дай Бог, чтобы все уладилось как следует. Если оно пройдет, то Вы можете заместить меня, чему я от всей моей души был бы рад. Я наверно не останусь в Академии. Во-первых, я все же нахожу, что Питер убийствен для моих физических сил. Я чувствую, как я ослабеваю к окончанию года, хотя жизнь моя идет совершенно покойно, в смысле обычных занятий: я нимало не утомляю, не надрываю себя работой. Ослабление приписываю исключительно тяжелому климату и лихорадочной духовной атмосфере. Мне необходимо освободиться от них, чтобы укрепиться и чтобы совсем не сгореть. Во-вторых, я решительно не чувствую никакой склонности к двиганию науки, – чего же мне протираться в Академии? Зачем ставить себя в ложное положение? Из-за чего? Вы – другое дело. Вы любите саму пропаганду, ради нее можно жить даже и среди ученых. Я не думаю идти этим путем в служении Христу. В-третьих, писать магистерское для меня значит спешить и работать на всех парах. Я решительно этого не могу, не хочу и не считаю нужным. К чему это? Ради каких требований совести и каких благ? Наконец, этого не допустило бы мое здоровье. Я никак не желаю его надрывать. – Я теперь совершенно покоен, работать буду по-своему, не в ущерб созидания своего душевного настроения. И прекрасно. Я опять стал независимым, свободным по совести человеком, когда дошел до мысли, что ни к чему гоняться по-пустому сломя голову, утешаясь мыслию, что механические, спешные, не по совести средства ведут к хорошей цели... Затем, – и самое практически важное, – что из всей этой погони выйдет? Что меня сделают инспектором? В этом и была бы моя гибель. Измучился бы и, наверно, наскандалил бы. Быть между несколькими огнями и прямо на виду, в Питере, это для меня было бы решительно невыносимо. Это неизмеримо мудреней, чем быть ректором в провинции, где все-таки будешь хозяином своего дела в весьма значительной степени... Вообще, инспектором я быть не способен. – Вот Вам и о<тцу> Серафиму мой ответ на Ваши желания, чтобы я писал магистерское... Но любовь Ваша сделала свое дело. Я более с Вами едино, чем когда бы то ни было прежде. – Рад за о<тца> Никанора. М. П. Иванов⁷⁷¹ ныне переходит к нам в одну из комнат. Намерение его решительно: 24 мая постригается... Авось Бог даст ему укрепиться. – Царь был в Лавре в пятницу: никто не ожидал, – поэтому не встретили, – не было чередного иеромонаха. Он приехал домой, потребовал объяснения от Победоносцева. Вообще – переполох и выговор. Победоносцев рвет и мечет. Митрополит написал объяснение. В субботу, кажется, опять был с наследником; что застал, не знаю. – Господь да хранит вас всех в любви и благодати. Иером<онах> Михаил.

Март 1887 г.

От Анненкова ныне получил письмо. – От еписк<опа> Димитрия [Самбикина] получил недавно письмо и карточку в архиерейской мантии, с жезлом. Такие чудеса рассказывает о запущенности монастыря, что просто ужас. А жалованье ему – 500 р.; доходов от монастыря ни копейки. Собираюсь послать Вам нашу общую с о<тцом> инспект<ором> карточку.

16

Дорогой о<тец> Антоний!

Вчера был совет. Сочинение формально поручено читать Карийскому и Тихомирову.⁷⁷² Каринский выразился о сочинении о<тцу> инспектору так: «Кажется, ничего». Сегодня пришла телеграмма, что умер пр<еосвященный> Курский Михаил.⁷⁷³ В лавре ждут, что <в Курск> переведут нашего преосвященного.⁷⁷⁴ – Передайте о<тцу> Серафиму, что требование книг из библиотеки <СПбДА> может быть просто от имени училищного Правления без всякого участия архиепископа. О Новорусском дело в неизвестности. Назначение Тухомитского в помощники инспектора в Ярославль задержано по подозрению в неблагонадежности. Победоносцев недоволен якобы слабым надзором инспекции за студентами. О<тца> Питирима хотят назначить в Казань на богословскую группу; это говорил Саблер; я сказал на это, что такой перевод, кроме неудобств, ничего не дает о<тцу> Питириму. – Относительно кафедры в Академии насчет гомилетики – наверно, гипотеза неосуществимая. А на мое место, м<ожет> б<ыть>, другое дело.⁷⁷⁵ Ваши возражения мне насчет эвдемонизма и т. п. покоятся на том недоразумении, что будто для поддержания душевной гармонии не требуется часто весьма большого усилия воли. Я не защитник пассивности, как Вы думаете. Я признаю необходимость активности, но только чтобы она была направлена к верной и настоящей цели – водворению в себе Христа. Для внешних же целей я не намерен тратить активность, раз они не требуются совестью или даже нарушают хотя частью ее гармонию. Для неверного жертвовать верным – не должно. А спешить подделывать науку, – как ни вертись – это сделка с совестью. Ваше сравнение с нищим, которому нужно подать милостыню, хотя бы я был погружен в глубокие размышления, не идет потому, что подача милостыни именно и требуется душевной гармонией в противовес односторонним глубоким размышлениям. Это против Вас же. Нет, дорогой мой, не разубеждайте меня. Я иду туда, куда ведет меня Бог, по дороге, мне предназначенной. Ни повернуть, ни изменить я не в силах. Ничем посторонним и внешним я не могу развлекаться и увлекаться. Все придет само собой, если будем ежемгновенно стараться об одном: как бы не затмить в себе Христа, как бы привести к Нему других. Лобзаю братию и Вас от всего сердца. Молитесь за меня.

Недостойный иер<омонах> Михаил

Поймите, что для меня м<ожет> б<ыть> только одна цель; и к ней не могут весть никакие внешние средства. Вы говорите: ради великого нужно решиться на средство – диссертацию. Но вопрос: великое ли выйдет? Я не верю во внешние планы – простите. Я уверен, что, когда у Вас чрезмерный избыток энергии придет в равновесие сил, – Вы согласитесь со мной и пойдете прямым царским путем органического роста души во Христе, не отступая ни на йоту и направляя на это всю свою активность. У нас начались богословские вечера. Два раза беседовал Ив<ан> Саввич [Пальмов]⁷⁷⁶ о различных правосл<авных> Церквах. Теперь будет Евг<ений> Петр<ович> [Аквилонов] о Церкви. Булгаков М. И. – о регламенте. Я – о единении Церквей православных на одной почве и о средствах к этому.

20 марта 1887 г.

17

Дорогой о<тец> Антоний!

Арсения в Ригу,⁷⁷⁷ Доната⁷⁷⁸ в Каменец-Подольск, Иустина⁷⁷⁹ в Курск. Государь вчера утвердил, но официально будет объявлено в конце Пасхи. Поэтому поздравлять еще нельзя. Ректором, вероятно, о<тец> инспектор.⁷⁸⁰ Но наверное неизвестно; то есть вопрос еще не возбужден. О<тца> Питирима, вероятно, в Ставрополь, в инспекторы⁷⁸¹ к пр<еосвященному> Владимиру.⁷⁸² Я очень рад. Ныне Питириму пишу об этом. Сказал это ныне Саблер. – Может быть, к празднику не придется еще написать. В таком случае поздравляю с праздником всю братию. Дай Бог воскреснуть нам и духом и телом, соблюсти мир и радость о Дусе Святе. Ничего, ничего больше нам не нужно, как взаимной любви во Христе до полного самоотвержения. Нам следует выработать полную дисциплину любви, чтобы она никогда в нас не охладела, чтобы не было ни малейшей тени недоразумений. – Простите, что так скверно пишу. Дел непроходимая бездна. Ныне у нас была Наталья Петровна. Ваша обрученница, вышедшая замуж за генерала,⁷⁸³ сходит с ума. – О диссертации нового ничего нет. Приселков начал печатать свое магистерское.⁷⁸⁴ – Лобзаю всех. – Недостойный собрат Ваш и богомолец

иер<омонах> Михаил. 29 марта 1887 года

18

Дорогие отцы! Христос Воскресе!

Поздравляю все братство с праздником Светлого Христова Воскресения. Да будем едино в воскресшем Христе. Молитвы любви да спасают нас взаимно. – Ваш недостойный богомолец и собрат иером<онах> Михаил.

2 апреля 1887 г.

19

Дорогой о<тец> Антоний!

Вчера в заседании Синода о<тца> инспектора назначили ректором нашей Академии, с возведением во епископа на имеющую открыться третью викариатскую кафедру при здешней митрополии.⁷⁸⁵ Указ о ректорстве вчера вечером уже отправлен из Синода митрополиту, а дело о третьем викарии будет решаться особенно, по всей вероятности, заодно с представлением о том же московского митрополита. Это дело несколько затянется ввиду того, что нужно будет утверждение Государя. Вчера же начат суд о Новорусском и всех причастных к делу 1 марта. М. И. Каринский болен глазами, так что не ходит и на лекции и ничего не может читать, а следовательно, и Ваше сочинение пока лежит непросмотренным, о чем, кстати сказать, он очень жалеет и стесняется. – Братии мой братский привет и лобзание. – Любящий Вас собрат недостойный и<еромонах> Михаил.

16 апреля 1887 года

2-м викарием назначили Владимира чередного.⁷⁸⁶

20

Дорогой о<тец> Антоний!

Наречение,⁷⁸⁷ вероятно, – 29 апреля; хиротония – 3-го мая. Вас о<тец> ректор хочет предложить на кафедру Св<ященного> Писания Ветх<ого> Завета.⁷⁸⁸ Дело, вероятно, удастся. Ради Бога, соглашайтесь на это. Это будет полезно для Академии. Пишите об этом немедленно. – Нужно хвататься за благоприятный случай. Меня как бы не назначили и<сполняющим> д<олжность> инспектора. Если так, то тогда я ясно увижу волю Бога, и возьмусь за диссертацию, и, даст Бог, к сентябрю кончу. Я положил в сердце ни шага не делать для инспекторства, даже в виде написания магистерской. Но если и вопреки всему этому дело состоится, то я давно уже положил видеть в этом прямое указание Бога, и я подчиняюсь Ему. Тогда заживем во благо Академии все втроем. Лобзаю братию.

Ваш Михаил

21 апреля 1887 г.

P. S. А о<тца> Иоанна тогда на Ваше место.

21

Дорогой о<тец> Антоний!

Я утвержден и<сполняющим> д<олжность> инспектора, с возложением наперсного креста. Дай, Господи, сделать что-нибудь доброе для родной Академии на этом месте. Все силы к этому направлю. Утешаюсь и укрепляюсь от мысли, что и Вы, вероятно, будете с нами. Пр<еосвященному> Арсению ныне дается обед от корпорации. Скоро нужно идти.

Наречение о<тца> ректора 1-го мая, хиротония по-старому, то есть 3-го мая. Обеды по наречении и хиротонии и развозка икон отныне прекращаются. Митрополит объявил о<тцу> ректору как свое собственное и всего Синода и Победоносцева с Саблером желание. Т<аким> о<бразом>, Антоний составит эпоху. Бог все устрояет как должно, в осуществление наших общих мечтаний.

Бабин, кажется, хочет поступить на восточный факультет. Навряд ли он годился бы к нам, да притом же, м<ожет> б<ыть>, с следующего года слишком затруднится поступление кого бы то ни было в Академию, кроме обстоятельно рекомендованных казенных воспитанников семинарии.

Мих<аил> П<етрович> Иванов пишет кандидатское; о монашестве молчит, чему мы все очень рады. Пр<еосвященному> Арсению, м<ожет> б<ыть>, и хотелось бы на прощанье посвятить его, но М<ихаил> П<етрович> его избегает, а мы отклоняемся от ответа. – Знаменательного при смене ректоров не было особенного ничего, а мелочи, Бог даст, лучше при свидании. О них слишком много пришлось бы писать.

Ваше магистерское М. И. Каринский читать пока не может: запрещено читать ему на время. Для выигрыша времени он пока передал его Тихомирову. Иду на обед. Лобзаю Вас и братию. – Любящий Вас брат недост<ойный> иером<онах> Михаил.

P. S. Помните Вы в Киеве студента Василия Федоровича Ермакова?⁷⁸⁹ Он решился поступить в монашество по окончании экзаменов и просит Вас написать ему письмецо. На чреду вместо Владимира вызывается Могил<евский> рект<ор> Сергий.⁷⁹⁰ Вот и Бекаревича пострижем.

28 апреля 1887 г.

22

Дорогой о<тец> Антоний!

Ныне в 2¹/₂ ч<аса> пополудни проводили пр<еосвященного> Арсения в Ригу. Провожали мы с пр<еосвященным> Антонием, Делянов,⁷⁹¹ Саблер, ректор и инспектор сем<инарии>, Т. В. Барсов⁷⁹² и барыни... Он только повторяет, что слава Богу: все в Академии устроилось по Его предначертанию... До Вознесения пр<еосвященный> Антоний переберется в инспекторское помещение, а я туда.⁷⁹³ На лето никуда не поеду и буду усердно работать, чтобы к сентябрю написать магистерское. Силы есть, и Бог видит мои побуждения и поможет. Со студентами пока ничего. Вл. Тихомирова уволили по прошению. Он подозревается в знании планов Новорусского. И так как уже давно портил студентов, то и попросили вон. Почему-то за него очень вступается Ваш брат – Александр Павлович. Довольно странные рассуждения по этому поводу я от него выслушивал. Боюсь, что он понемногу может вступить на скользкий путь оппозиции настроения. Но не пишите ему, пожалуйста, об этом. А то он обидится на меня. Студенческая библиотека будет отныне в руках пом<ощника> инспектора с назначенными библиотекарями. Мы хотим назначить Вас, Белавина⁷⁹⁴ и Дим<итрия> Боголюбова.⁷⁹⁵ – Студенческая читальня соединится с профессорской читальней и будет открыта студентам от 2-х до 6-ти часов. Дебольский⁷⁹⁶ экзамена держать не станет в университете и со следующего года, вероятно, уходит. Но пр<еосвященный> Антоний думает, что Вас легче провести на Св<ященное> Писание, чем на метафизику. На последнюю кафедру находят неудобным монаха. Хотя это глупость и непонимание дела, но все на этом ведь зиждется. – Мих<аил> Петр<ович> Иванов, вероятно, женится и поступит в священники. Я этому очень рад. Вот бы постригли в монахи!! Впрочем, это пока секрет. Не пишите никому. Антон Федотов также женится и поступает в священники на Рижский просп<ект> к Екатерине Муч<енице> вместо Тяжелова. Женится на его дочери. – Ищу еще кандидата в Тифлис в священники. Предложили Макарову и Преображенскому. Не знаю, как будет. – Казенные студенты будут сокращены на 15 на каждом курсе. Пансионеры приниматься будут. Пр<еосвященному> Антонию староста сшил прекрасную мантию. Будет служить под и в Вознесение. Лобзаю братию. Молитесь за всей душой любящего Вас иер<омонаха> Михаила.

10 марта 1887 г.

P. S. О<тец> Питирим будет назначен в Ставрополь, вероятно после каникул. – Дим<итрий> Павл<ович> Соколов едет в отпуск месяца на три: страдает удушьем.

23

Возлюбленные братие, о<тцы> Антоний и Серафим!

Спасибо Вам обоим за письма. Отвечаю вместе потому, что минуты лишней нет. Сперва о<тцу> Серафиму. О Мозалевском я спрашивал вчера Саблера. Он говорит, что дело о разводе ему не повредит по духовно-училищной службе. Саблер всем кланяется и просит извинения, что не отвечает письменно за недосугом. 0<тцу> Антонию: 1) хотя печатание и будет на казенный счет, но корректуру и некоторые поправки должны Вы же сами вести. 2) Предложат Вас, вероятно, в июне, в последнем совете. 3) На метафизику нельзя. О ней пока и вопроса нет, потому что положение Дебольского не определилось, и он сам о себе ничего не заявляет. Затем, монаху считают быть приличнее на Св<ященном> Писании. 4) Насчет скуки по Св<ященному> Писанию без познаний – сомневаюсь. Вы найдете и ориентируетесь быстро. 5) О Каринском, если он что скажет, напишу. От души рад, что Вам понравилась мать Екатерина.⁷⁹⁷ Не шутите, она может много сделать, и нам нельзя ее оставлять или пренебрегать. Всмотритесь, это великая нравственная сила. Когда я прочитал Ваш хороший отзыв о ней, я даже с радости изругался на Вас за Ваше долговременное упорство в этом отношении. – О<тец> Иоанн сдает экзамены. Чувствует себя ничего. Мих<аил> Петр<ович> <Иванов> женится. И я от всей души рад, что воспрепятствовал ему постричься в монахи. – Пр<еосвященный> Владимир отправился прямо к себе. Палладий⁷⁹⁸ уехал вчера. По слухам, он будет экзархом. А куда экзарха⁷⁹⁹ – неизвестно. В среду пр<еосвященный> Антоний представляется Государыне.⁸⁰⁰ Он не обмирщился и ревнует о Церкви. Тины избегнем при общей любви, о которой и прошу от всего сердца.

Ваш иер<омонах> брат Михаил 1 июня 1887 г.

24

Возлюбленный о Христе брат о<тец> Антоний!

Насчет язычества Вы рассуждаете справедливо. Придется доложить. Но когда и как – предоставим указать Богу. Сама жизнь заставит сказать, если мы будем твердо держать на сердце принцип полного повиновения совести при свете Евангелия и Церкви. Я тоже чем далее думаю, тем более прихожу к убеждению, что наша жизнь будет бурна. И эта мысль растет при величайшей окружающей тишине и мире со всеми. Должна быть пред бедой такая тишина.

Магистерская забыта мною. Решительно не могу войти во вкус и заняться. Жизнь разрывает на куски, рост русского сознания волнует сердце; и неужели возможно при этом засесть за каких-то неинтересных философов? Затем, народ бывает. Обстоятельства складываются как-то особенно. Не в моей воле изменить их, – не в моей воле потому, что нет ни малейшего протеста совести против них. Не на что опереться. Пожалуй, пожалеешь, что нет никакого честолюбия и властолюбия. Что выйдет из всего этого – не знаю. Да и не хочу знать: не мое дело. Я не любознателен. Теперь понемногу пишу для «Церковного вестника». В последнем номере «Письма православного» мои. Хотелось бы написать целую серию. Не знаю, сумею ли. – Последние дни что-то очень болит голова. В воскресенье была беседа Крючкова⁸⁰¹ опять в Академии. Саблер говорит, что настоял на этом митрополит. Я предполагаю, что сам Саблер подстроил. На беседе я не был. Но, говорят, прошла неважно: не было собеседников. Еще будет в пятницу, затем в тот четверг; к последнему приготовится для беседы один безпоповщинский начетчик.

О<тец> Питирим ныне прислал телеграмму ко мне, спрашивает: как так – вы пишите ему, чтобы он хлопотал о переводе в Холм, а я говорю, что Холм безнадежен? Я ему ответил, что вы, наверно, ему писали до получения моего известия о разговоре с Саблером. Я полагаю, что совершенно нечего рассчитывать на его перевод к Вам; тоже говорит и Дим<итрий> Павл<ович>. – Тухомитский назначен будет помощником инспектора в Нижний Новгород. Неудачно. – Краснов отложил свою свадьбу еще на год; так с иронией мне передала М<ария> Ильинична. Сережа лучше. Сам Дим<итрий> Павл<ович> еще хуже: отвратителен. Вообще, я каюсь Вам искренно: в меня часто вкрадывается страшное презрение к людям; от него застывает сердце. Я с ним борюсь. Помолитесь за меня. Менее всего здесь причина в гордости. Скорей всего развивающаяся нервность. Не знаю, как просить прощенья у о<тца> Серафима за молчание. На днях напишу. Ему и о<тцу> Владимиру шлю молитвенную любовь. О<тец> инспектор здоров и любит Вас.

Михаил

27 июня 1887 года

Не пишет ли Вам о<тец> Никанор? Каков он? Я боюсь за него, и мне его жалко... Все собираюсь навестить Нат<алью> Петр<овну>, но просто минуты нет: беда...

25

Дорогой о<тец> Антоний!

В Абиссинию никто еще не назначен, и ничего у нас об этом не слыхать.⁸⁰² Был толк, что туда вызывается ехать один из монахов Сергиевской пустыни Афанасий, знакомый отца Иоанна, из моряков, но и этот слух что-то замолк, хотя он, несомненно, весьма вероятен. Способствовать туда назначению о<тца> В-ра весьма рады. Зачем же его инспектором? Это худо!.. Каринский – ничего.⁸⁰³ Серебренников⁸⁰⁴ будет, вероятно, по психологии, а Высокоостровский⁸⁰⁵ возьмет логику и метафизику. О<тец> Питирим у себя на родине, в Кокенгузене.⁸⁰⁶ О<тец> Никанор тоже уехал на родину. О<тец> Иоанн в Новгороде несколько дней. Ныне пр<еосвященный> Антоний служил заупок<ойную> литургию по Каткову⁸⁰⁷ и говорил речь. Печатается в «Правительств<енном> в<естнике>», в завтр<ашнем> номере.⁸⁰⁸ Вместо Каткова будет, вероятно, Гиляров – Платонов.⁸⁰⁹

Ваш о Господе брат и<еромонах> Михаил

23 июля 1887 г.

Целую о<тца> Серафима. – Привет от пр<еосвященного> Антония.

26

Дорогой о<тец> Антоний!

Пишу скорей к Вам, а то, пожалуй, уедете. Как Вы там живете и как служите? Я отчасти вчера понял Ваше настроение, когда при Вас служат не так, как Вы внутри себя требуете. Я вчера всю литургию мучился. Все мне казалось не так, неудачно, неблагоговейно, делано. Каждый жест и возглас веяли чем-то не нашим... Господи, как косен человек! Представьте, мой зять – один из самых чутких людей в провинции. И однако, по-видимому, высокое религиозное чувство, высокие порывы чужды ему. Все выходит деревянно, как он ни усиливается подвигнуть себя. Тот доктор, что ко мне писал, здесь теперь в роли проповедника. Постоянно указывает, как дьявол расстраивает нашу и физическую, и духовную жизнь; постоянно обличает и дает советы, и делом и словом делает все возможное. И... все почти тщетно. Он говорит, а слушающие зевают. Точно камни... Ужас! И он сам сознает это. А умен. Какие сравнения! Какие свежие мысли! Все переживает и ясно излагает. Хороший был бы проповедник. Да он и так постоянно проповедует. Церковь, послушание у него начало всему. Затем – любовь. – Теперь все об остроге хлопочет, чтобы было богослужение... Доехал я благополучно, хотя погода скверная. Насморк и головная боль гнетут меня. Мое приветствие отцу Никону и отцу Филиппу, – Господь да хранит Вас.

С братской любовью Ваш а<рхимандрит> Михаил

Всем отъезжающим кандидатам передайте мое искреннее пожелание от Бога всего хорошего в жизни.

[30 мая 1888 или 1889 г., понедельник⁸¹⁰.

(Пис<ьмо> из Тамб<овской> губ<ернии> в Санкт-Петербург)]

27

Дорогой о<тец> Антоний!

Спасибо за письмо. Очень рад, что Ваши отношения со студентами хороши. 0<тца> Исидора нужно поберечь; он больной и впечатлительный. Не давайте ему часто служить или в церкви читать. Ему вредно, и я всегда замечал, что после этого ему хуже. Здоровье мое поправляется. Теперь опять как выглянет солнце, так иду в парк на берег моря. <В. С> Соловьев, значит, дошел до точки?⁸¹¹ Жаль, от всей души жаль. Но на что же он надеется среди нас? С какою целью Вы рассматриваете штундистский катехизис? Хорошо бы познакомить беспристрастно с ним наш духовный мир. Мой сердечнейший привет всей братии о Христе.

С искренней любовью Ваш брат а<рхимандрит> Михаил

27 ноября 1889 г.

Передайте пожелание всего лучшего Наталье Петровне и попросите благословения у кир⁸¹² Серафима.

28

Дорогой о<тец> Антоний!

Спасибо за письмо. Относительно Соллерта⁸¹³ и Никанора⁸¹⁴ я у Вас ничего не разобрал. Очень рад я был прочитать в «Церк<овном> в<естнике>» подробный отчет о диспуте Рождественского.⁸¹⁵ Пожалуйста, перешлите мне самое сочинение. У меня просят здесь почитать его. А как сочинение Вит<алия> Ст<епановича>?⁸¹⁶ Подал ли Ал<ександр> П<авлович> Высокоостровский?⁸¹⁷ Интересно было бы знать содержание штунд<истского> катехизиса. Неужели

О нем ничего не будет напечатано? Вы ничего не пишете о братии. – Рад, по крайней мере, что о<тец> Исидор не очень волнуется. Здоровье мое после перенесенной инфлюэнцы поправляется. Нервы опять было расшатались, но теперь ничего – иду в гору. – Христос да хранит Вас.

Ваш собрат о Христе архим<андрит> Михаил

13 декабря 1889 г.

29

Дорогой о<тец> Антоний!

Благодарю Вас за письмо и телеграмму. Взаимно желаю Вам от Бога всего доброго, радости и мира. День кончины Павла Павловича⁸¹⁸ помню; он записан у меня в помяннике, молюсь о нем ежедневно. Передайте мои самые сердечные пожелания всех благ Наталье Петровне и Ал<ександру> Павловичу. Я попрошу Вас переслать мне образ великомуч<еника> Пантелеймона, – он в моей бывшей столовой. Пожалуйста! С Вашими мыслями относительно холеры не согласен. Сколько она обратит ко Христу – не знаю, но что многих ожесточит, многим даст подвиги выше сил и доведет слабых в вере до отчаяния – это несомненно. Признаюсь, я с содроганием читал Ваши хладнокровные строки о смерти хотя бы 20 000 человек. Навряд ли правильно смотреть на людей как на средство и на бедствия их как на весьма полезное и целесообразное. Что раз это случилось, нужно извлекать нравственную из этого пользу – это верно.

Но это далеко не значит быть к этому хладнокровным. Зло остается злом, горе – горем, хотя мы и можем, и должны преодолевать его любовью и пробовать на нем свои нравственные силы. Ветхий Завет на Вас, очевидно, не без влияния. Вообще, применять телеологию ко греху, злу и бедствиям, по-моему, большая ошибка, приводящая к неразрешимым противоречиям и в теории, и в жизни.

Бог и намерения целует; поцеловал, след<овательно>, и Вашу мысль посетить меня. Но практически осуществлять ее, по моему искреннему убеждению, ни в каком случае не следует. И деньгам напрасная трата, и пользы немного. Вам без храма будет скучно; я к тому времени, Бог даст, и вовсе буду бодрей и здоровей; зачем же напрасно тратить время и деньги? Лучше еще куда-нибудь можете съездить. – Передайте привет всем помнящим меня. Христос да хранит Вас! Прошу благословения у пр<еосвященного> Антония.

Ваш собрат о Христе архим<андрит> Михаил

4 января 1890 г.

30

Дорогой отец Антоний! Христос Воскресе!

Поздравляю с праздником. Дай, Господи, духовного мира и радости. Мне передали, что будто Вы думаете, что я прекратил из-за чего-то с Вами переписку. Христос с Вами! Я вообще очень мало писал за это время. Однако должен признаться, что несогласия в братии меня огорчали. Но я никогда не был человеком партии и вполне верую, что Бог ради Своего Воскресшего Сына и ради устроения будущих судеб Православной Церкви все совершит ко благу в духе мира и любви. Вы не допускайте вообще мысли, что я могу враждовать. Право, я не могу быть таким худым. Христос с Вами!

Любящий Вас Ваш собрат о Христе арх<имандрит> Михаил

Очень скучаю по церкви и постоянно вспоминаю нашу академическую службу.

27 марта 1890 г.

31

Дорогой о<тец> Антоний!

Не писал Вам, как и всем, потому, что ездил после Пасхи по разным монастырям и развалинам. Был в Георгиевском мон<астыре>, Херсонесском, Инкерманском, в Успенском скиту и в скиту Св<ятой> Анастасии. Все чудные поэтические местности, особенно последний, в окрестностях Бахчисарая. В Георгиевском был 23 <ноября>, в храмовой праздник, как раз в тот день, когда, по Вашему письму, служил у нас в академической церкви о<тец> Иоанн Кр<онштадтский>.⁸¹⁹ Искренно рад этому служению за студентов и служащих. Что сказать мне о Ваших статьях на Страстную и Пасху? Понятно, с общей их мыслью вполне соглашаюсь. Но, к сожалению, Вы всегда с главной мыслью даете много придаточных, посторонних, которые так неразрывно и нераздельно сливаются и переплетаются с главной, что затемняют и искажают ее. Не успеете высказать одну мысль ясно, как уже стараетесь пояснять ее другой, которая как раз совершенно ее видоизменяет. Так случилось и в статье о спасительном значении страстей Христовых. Что страдания – необходимый путь спасения человека, живущего в мире, что Христос д<олжен> б<ыл> пострадать, чтобы спасти людей, – все это совершенно верно; но когда Вы затем начинаете эту мысль пояснять нашими обычными людскими отношениями, то цельность мысли теряется. Миссия Христа исключительна; Его страдания имеют более глубокой смысл, тут много тайны, и ее нужно выяснять из более высоких оснований, из абсолютно не сравнимых ни с чем характерных свойств задачи Христовой, а не из аналогии с нашими отношениями. М<ожет> б<ыть>, даже правильней пояснять нашу этику страданиями Христа, чем наоборот. – Пасхальная статья очень популярна и потому не без крайностей. Но, пожалуйста, не примите моих слов за нежелание согласиться с Вами. В общем я согласен с Вами. Только, знаете, остается на душе некоторая неудовлетворенность; является зуд покопать дело поглубже. Впрочем, это так и д<олжно> б<ыть> после всякой журнально-газетной статьи, затрагивающей предмет громадной важности. Здоровье мое очень хорошо. Даже вот большое путешествие не утомило меня, и я чувствую себя бодро. – Спасибо Вам за сообщаемые Вами сведения. Я уже давно ничего не знаю из акад<емической> жизни. Храни Вас Христос.

Любящий Вас а<рхимандрит> Михаил

«Вопросы филос<офии> и псих<ологии>» я выписываю себе.

30 апреля 1890 г.

32

Дорогой о<тец> Антоний!

Скажите, пожалуйста, есть ли троицкие молитвы в отдельном издании? Если есть, не будете ли так добры прислать мне их? Здоровье мое очень хорошо. Ездил недавно в Симферополь к пр<еосвященному> Мартиниану хлопотать за одного диакона. Поездка не особенно утомила. Привет братии. Прошу благословения у пр<еосвященного> Антония. Я пред ним виноват: давно не писал ему. Но все некогда (!). То необходимо гулять, то хочется почитать что-нибудь, – так время и летит. Едет ли куда-нибудь В. К. Саблер на лето? Как прошли экзамены? Храни вас Христос.

Любящий Вас арх<имандрит> Михаил

6 июня 1890 г.

33

Дорогой о<тец> Антоний!

Не писал я Вам ничего на Ваши письма, потому что не находил, что писать. Все вещи печальные, на которые трудно установить взгляд издали, за тысячи верст. Теперь Вас назначили ректором Пет<ербургской> семинарии.⁸²⁰ Нелегко Вам будет. Много неудобств может проистекать и для Вас, и для других. Но, Бог даст, Вы с Вашей энергией благополучно перемелете предстоящие Вам трудности. – Спасибо Вам за сообщаемые сведения. Я только через Вас и знаю кое-что. Жара у нас стоит невыносимая; есть, впрочем, надежда на скорое облегчение. Почему же о<тца> Арсения Конст<антинопольского>⁸²¹ не назначили в Киев? Куда же его? Не знаете ли Вы: какие обязанности на нем лежат, кроме богослужебных? Неужели приходится вести хитрые политики и прочую ерунду? Это было бы печально. Впрочем, думаю, что навряд ли относительно меня придут к какому-либо решению ранее моего приезда: не успеют. Христос да хранит Вас!

С любовью и всяческими благожеланиями арх<имандрит> Михаил

Когда же Вас посвящают в архимандриты?

19 июня 1890 г.

34

Дорогой о<тец> Антоний!

Простите, что долго не писал. С дороги устал. Рад, что Вы, по-видимому, благодушествуете. От всей души желаю, чтобы Бог все устроил к Вашему внутреннему и внешнему благополучию. Трудновато Вам будет, но Вам не занимать энергии. Рад, что и с о<тцом> Никоном Вы мирны – он только слишком застенчив в выказывании своих лучших внутренних сторон; поэтому и недостатки его сильнее бросаются в глаза. А на деле и в нем самом совсем не так. – Третьего дня был здесь пр<еосвященный> Арсений <Брянцев> на часок. Я рад был его видеть, он велел передать Вам его привет и несколько раз о Вас вспоминал. Мое здоровье крепнет, и я с нетерпением жду из Министерства иностранных дел официального уведомления и денег для подъема, хотел даже писать о<тцу> Всеволоду Лаврову с просьбой похлопотать, но думаю, поздно: неужели и через десять дней не пришлют? Очень жаль мне о<тца> Геннадия,⁸²² я думаю, ему не хочется уходить с места. В Москве виделся с о<тцом> Тихоном Новгородским.⁸²³ Как Вы живете с о<тцом> Михаилом? Понравился ли он Вам? Я его люблю от всей души, хотя и мало мне приходилось с ним встречаться. Уехала ли Наталья Петровна в Иерусалим? Как живут студенты и как относятся к новому инспектору? Пишу карандашом потому, что сижу в парке. Хороша ли теперь наша академическая церковь? Господи, как мне грустно, что не удалось еще раз побывать в ней и помолиться последний раз и проститься со всеми! Навряд ли до конца сентября выберешься отсюда.

С истинной любовью Ваш а<рхимандрит> Михаил

Мой привет о<тцу> Никону.

15 сентября 1890 г.

35

Дорогой о<тец> Антоний!

Пишу за день до отъезда из Севастополя. Спасибо за письмо. Пожалуйста, пописывайте. Не рассчитывайте, что я что-нибудь знаю. Ничего не знаю фактического, буквально ничего. О<тец> Иннокентий⁸²⁴ и о<тец> Исидор мне иногда пишут, но исключительно лишь о своих духовных нуждах. Евг<ений> Петр<ович> <Аквилонов> пишет очень редко и кратко; пр<еосвященный> Антоний <Вадковский> и совсем реже и кратче. Очень мне жаль о<тца> Германа;⁸²⁵ на первых порах это худо влияет на душу, особенно на такую пылкую и не освободившуюся от раздвоения, как душа о<тца> Германа. За Михея буду благодарен.⁸²⁶ – Что-то при пересмотре бумаг я не заметил Ваших лекций;⁸²⁷ это было бы жаль, если бы они затерялись в Питере при уборке. Если не найду, попрошу – пришлите. – Рад, что Вы приходите к мысли, что прежде всех других реформ всего необходимей реформа богословских понятий. Для меня это – непреложная истина. Будет досадно, если ректорство совсем не даст Вам времени работать умственно серьезно. Но с Вашей энергией Вы как-нибудь все устроите: только одно могу пожелать, чтобы вы не спешили. Говорю это по искреннему и глубокому убеждению и для блага дела исключительно. Об удовлетворении я тоже сомневаюсь. Оно мне претит, хотя я с вопросом хорошенько не знаком. – Еду в Афины с страшным желанием работать.⁸²⁸ Если бы Бог дал сил!!! Качать, наверно, будет сильно; все ветры и бури, а пароход очень неважный. Между 17 и 20 окт<ября> буду на месте. – Храни Вас Христос!

С истинной любовью и молитвой архимандрит Михаил

Мой привет о<тцу> Никону.

12 октября 1890 г., Севастополь.

36

Дорогой о<тец> Антоний!

Хоть Вы и не посылали мне телеграммы к 8-му, как Вы пишете, но я ее все-таки получил, хотя и в другой редакции. Во всяком случае, спасибо от души. Утешили меня очень студенты 3-го и 4-го курсов присылкой телеграммы; она меня в высшей степени обрадовала. Помоги им Бог во всем добром и хорошем.

О поднесении Вам креста и о юбилее Кояловича читал. Дай Бог, чтобы добрые чувства расположения, любви и благодарности свивали себе прочное гнездо в стенах нашей Alma mater. Я за это время все устраивался с своей квартирой. О<тец> Геннадий уехал 21-го на Введение только,⁸²⁹ и вот в эти десять дней я все вымыл, и вычистил, и устроил. Добрый он в некоторых отношениях человек, но как он будет ректором, я не знаю: это очень трудно представить. Кто теперь в Академии витебцы?⁸³⁰ Интересно было бы знать, как там устроятся отношения его с семинарией и с учениками. Нет ли кого из наших товарищей учителями там? – Пожалуйста, если что-нибудь появится хорошего и нового в литературе – напишите мне, а если русская книга и не особенно дорогая, то и вышлите; я буду высылать деньги, – впрочем, нет, так не годится: могут выслать из нескольких рук, и тогда дело выйдет неважно. А писать, пожалуйста, пишите. Третьего дня получил письмо от о<тца> Сергия Петровского, очень доброе, хорошее, со всякими сведениями и с готовностью оказать услуги по книжной части. Я ему очень благодарен. Прислал письмо и К. Г. Изразцов;⁸³¹ милый и добрый человек. Служба у нас идет чинно и хорошо, хотя скоро. Облачения ничего себе, и митра даже есть хорошая, все как следует быть. Как идет у Вас служба в семинарии? Вносите ли Вы туда свой гений и в какой степени? Храни Вас Христос!

С любовью о Христе Ваш а<рхимандрит> Михаил.

Когда выходят списки синодальные по церковной и учебной иерархии?⁸³² Мне теперь не мешает их всячески иметь. Как выйдут, не пришлете ли Вы мне их? – Потом еще вот что: какой лучший библейский лексикон и новозаветная симфония, с подробным перечнем всех мест, относящихся к данному слову? Сообщите. А что же пророк Наум?⁸³³

Афины. 4 декабря 1890 г.

37

Дорогой о<тец> Антоний!

От всей души приветствую Вас с новым назначением.⁸³⁴ Да подаст Вам Христос силы любви и мудрости на новом и великом посту. Я искренно рад, что Ваша энергия и Ваша любовь получили теперь свободное поприще для своего проявления. Спасибо Вам и за телеграмму. Она обрадовала меня. Я с 12 декабря тяжко хворал: перенес брюшной тиф, плеврит и воспаление легких. Теперь начинаю ходить и, как видите, писать, хотя утомляюсь очень быстро. Два раза был при смерти и уже отдавал Богу свою душу. Не знаю, смею ли так сказать, но смерть не особенно страшна даже и тогда, когда совсем близко видишь ее. Были и чудные минуты веры. Я благодарю Бога, что Он смирил меня даже до смерти. Теперь верую, что Он подаст мне силы для работы в созидании Церкви Христовой. Крепко надеюсь, что Бог сделает из меня Своего работника. Пишите, что встретили, как живете, что делаете и преподаете.

В конце прошу у Вас подарка. Есть книга: «Различие семитов и хамитов» Беляева (не помню точно заглавия).⁸³⁵ Если это Ваш сослуживец, то не пришлете ли эту книгу? Из заграницы трудно пересылать деньги, особенно по мелочам. Привет о<тцу> Палладию, если Вы возобновили с ним знакомство; конечно да! Храни Вас Христос! Молитву держите. Искренно говорю, это хорошо. Да соберет Бог рассеянные чада воедино.

Любящий Вас а<рхимандрит> Михаил

Устал очень...

4 февраля 1891 г.

38

Дорогой о<тец> Антоний!

Третьего дня получил Ваше письмо от 29 января. Оно меня глубоко тронуло и поистине утешило сказывающеюся в ней горячей братской любовью. Благослови Вас Бог за Ваши чувства ко мне и за молитвы обо мне. Я верую, что молитвы любящих меня и подняли меня с одра смерти. Я два раза видел перед собою смерть, и доктор дал три дня жизни. Между тем при подъеме веры я воочию ощущал входящие в меня силы и верою прозревал свое выздоровление. И теперь, несмотря на медленную поправку, я крепко убежден или, вернее, крепко надеюсь, что Бог, смирив меня, даст затем силы работать во славу Его имени и на благо и радость людям. Мне отрадно думать, что в будущем мы будем с Вами работниками, Бог даст, в одном духе. Необходимо единение и дружная работа. На это непреложная воля Божия, и мы все должны чувствовать и сознавать себя лишь ее орудиями. – Вы должны теперь получить мое письмо. Поэтому я и не телеграфирую. Благодаря отвратительной погоде я поправляюсь медленно, но все же как будто поправляюсь. Не знаю, приведет ли Бог начать служение с Великого поста. Что-то начинаю иногда в этом сомневаться. – Рад я, что Вы в Академии сошлись и чувствуете себя хорошо. Мой привет о<тцу> Антонию⁸³⁶ и о<тцу> Палладию.⁸³⁷ Не устроите ли Вы мне даровой экземпляр «Прибавлений к твор<ениям> св<ятых> от<цов>»? Я был бы очень благодарен. У нас есть церковная библиотека. Прежде в нее выписывались журналы и книги, но со времени о<тца> Геннадия началось оскудение. Не знаю, за какие годы, но есть и «Прибавления»; возобновить их было бы очень хорошо. – О<тец> Петровский прислал мне 4 тома проповедей пр<еосвященного> Никанора [Бровковича]. Вашу посылку с отчетами Общ<ества> рел<игиозно>-нр<авственного> просв<ещения> и с вашей статьей получил. Спасибо от души. Кто такой Михаил Темнорусов – ректор Ставроп<ольской> сем<инарии>?⁸³⁸ Что же все сидит о<тец> Никанор? Скучает!.. Как живет о<тец> Герман в Звенигороде? О<тец> Сергий Страг<ородский>,⁸³⁹ по письмам хорошо себя чувствует. Храни Вас Христос!

Любящий Вас собрат о Христе а<рхимандрит> Михаил

Мнение Кудрявцева⁸⁴⁰ о моей книжке для меня приятно и дорого.

15 февраля 1891 г.

39

Дорогой о<тец> Антоний!

Спасибо Вам от души за книги, но не спасибо за пересылку их посылкой; это для нас большая возня; приходится посылать в Пирей – это ¹/₂ часа по жел<елезной> дор<оге>, и еще приплачивать что-то около рубля. Лучше всего бандеролью, а уж заказною – так это идеал.

Рад, что у Вас нашлись желающие монашества, от всей души рад. Передайте им мой братский привет и Божие благословение.

Мое здоровье хорошо. Первую неделю всю отслужил сам. Среду и пятницу также служу, 4-ю всю; на 5 – Преждеосвященные, стояние и акафист,⁸⁴¹ если даст Бог. На 6-ю всю; будут говеть матросы, конечно, и всю Страстную. Эту неделю молодцом: чувствую себя хорошо и бодро. В самой службе находишь силу, особенно в литургии. Чем более втягиваешься внутренне в таинственный и благодатный организм Церкви, тем более находишь сил, радости и обретаешь глубочайший мир, тем более переживаешь противоположность Церкви и мира. Мало мы сознаем эту противоположность, и поэтому так мало во многих из нас бодрости и ясности духа... все смешалось, все обмирщилось, в этом тумане и мгле не находишь врага и не отличишь своего...

О<тец> Никанор прислал несколько строк о своем выезде из Тифлиса. О<тец> Герман третьего дня прислал доброе письмо. Струнников прислал письмо с просьбой, нельзя ли в псаломщики. Я ответил отрицательно: псаломщик есть, и необходимо притом соединять это с регентством, от чего Струнников отказывается. Конечно, ему скучно в Кашме.

Насчет разницы земли и неба я совершенно согласен, и это как раз входит в противоположность Церкви и мира. Но это не значит, что нельзя влиять, будучи выше других по избранию Божию. Нужно лишь предаться Христу, и тогда каждый пост будет Его велением, и тогда иная постановка дела; тогда и авторитет у места даже и в Церкви. Простите. Привет братский о<тцу> инспектору и о<тцу> Палладию. Храни Вас Христос!

Любящий Вас Ваш собрат а<рхимандрит> Михаил

29 марта 1891 г.

40

Дорогой отец Антоний! Христос Воскресе!

От всего сердца поздравляю с Великим праздником. Дай Господи Вам радости и мира. Конечно, служите и служите... но, наверное, не больше моего. Я служу почти весь пост; служил и стояние, и акафист. Эту (6-ю) неделю имею 160 причастников матросов.⁸⁴² Хотя устаю, но не ослабеваю и чувствую себя здоровым, бодрым и мирным. Бог даст, превозмогу и Страстную... Как живете Вы и все ли хорошо? Я уже давненько не получаю вести из Академии, ибо за недосугом и сам не пишу. Передохнуть некогда. Простите. Помолитесь.

Любящий Ваш а<рхимандрит> Михаил.

Напишите, пожалуйста, где о<тец> Филипп. На его место кто-то назначен, а о нем ничего не напечатано. Если не успеете написать, поздравьте от меня о<тца> Палладия и Вашу молодую братию – Григория и Василия⁸⁴³ и, пожалуйста, скажите, что нет более высокого счастья, как жить в Церкви и переживать ее благодать на себе; этого им от всей души и желаю и молю об этом Воскресшего Христа. Мой братский привет и Вашему сослуживцу отцу Антонию.⁸⁴⁴

Апрель 1891 г.

41

Дорогой о<тец> Антоний!

Заезжал во Владимир. Совесть пересилила. Провел сутки. О<тец> Никон⁸⁴⁵ в хорошем устроении; работает с любовью. Был у пр<еосвященного>⁸⁴⁶ с визитом и вечером пили чай. Хороший, добрый, ласковый и заговорил совсем. Был и в соборе, и в Братстве. Все хорошо и благолепно. В Муроме был в монастырях и у мощей. Там плохо. Нет ни порядка, ни благоговения. Даже жития чудотворцев не достанешь. Теперь дома. Нога болит, но 18-го выеду в Киев. Как Ваш съезд?⁸⁴⁷ Кончили ли? Мой привет о<тцу> Григорию,⁸⁴⁸ о<тцу> Трифону,⁸⁴⁹ Введенскому⁸⁵⁰ и Гудко.⁸⁵¹ Навряд ли будут остальные, когда придет письмо. Как Сергей Николаевич насчет университета? Так же ли строг и неумолим – Вас<илий> Ив<анович>? Пожалуйста, когда о<тец> эконом отдаст деньги в Алексеевский монаст<ырь> и получит счет, непременно пришлите его мне; чтобы была подпись получавших, мне придется посылать его в качестве оправд<ательного> документа, и хорошо бы, если бы счет на митру новую был отдельный, а на старую митру и на подризники отдельный. Простите, что я беспокою. Снесите от меня братски. Благослови Вас Христос за любовь и молитвы. Нашел себе келейника. Прекрасный. Из V класса гимназии; прекр<асный> тенор; религиозный, ровный, тихий, поет с Любовью. Большую букву написал по описке, да не подумает ректор Ак<адемии> чего-либо предосудительного о любви и да не смешает ее с некоей девой. Да хранит Господь нас всех и да устроит на общее созидание.

С любовью, а<рхимандрит> Михаил

Елатьма, 15 июля 1891 г.

42

Дорогой о<тец> Антоний!

Как Вас Господь милует? Спасибо за книжку. На днях получил ее. На днях же прочитал слух, что Вы хлопочете об издании «Богословского вестника».⁸⁵² Помоги Вам Бог. Дай Бог, чтобы с увеличением органов дух<овной> печати углубилась и обновилась наша богословская мысль. На днях прочитал Введенского.⁸⁵³ Критическая часть ничего, а положительная плоха: и беглая, и неверная, и совсем не вяжется с первой. Коренные противоречия. И так во всем. Все тащимся по торным колеям. Раздвоились колеи, и мы раскорячиваемся.

Что у Вас нового в Академии? Как о<тец> инспектор? Тоскует ли по старому? Передайте привет. Что о<тец> Григорий и Введенский? Приветствую их. Я чувствую себя хорошо и принимаюсь за работу. Она оказывается очень велика, и много труда предстоит мне. Но... стою пред Богом и надеюсь на Его помощь. Верую, посильно исполню дело, которое Он мне поручил на земле. Молюсь Ему о всех и поминаю ежедневно утром и вечером в своих молитвах всю нашу братию. Храни Вас Христос! А алексеевские монахини до сих пор не прислали счета с пометкой о получении денег от меня лично. Придется писать.

11 октября 1891 г.

43

Дорогой и возлюбленный о<тец> Антоний!

Вчера получил Ваше письмо. Спасибо Вам. Ныне день Вашего Ангела, от всей души молю Бога подать Вам сил и крепости духа. Ныне служил и молился о Вас от всего сердца. С Вашим письмом пришло и от о<тца> Серафима. Он ничего; видимо, под влиянием ап<остола> Павла, послания которого теперь читает, вероятно, ученикам. Пострижению Беллавина вполне сочувствую.⁸⁵⁴ Но только не знаю, куда ему писать. Не он ли назначен в Кишинев? Как узнаю поверней, так напишу. Я рад быть с ним в духовном единении. Неужели о<тца> Бориса⁸⁵⁵ в цензуру? Это значит прямо его с ума свести с его манией величия. Мне жаль его. Официально его вызвали на чреду... Неужели Иоанникия⁸⁵⁶ удалили по наговорам таких ничтожеств? Боже мой! Сколько легкомыслия! – Вашего нового наместника мне очень хвалили года с полтора тому назад: и монах, и хозяин, и прост душой. Дай Бог, чтобы так было. Пишет ли Вам о<тец> Исидор? Я вот от него давно не получаю известий и, признаюсь, очень за него беспокоюсь. Туняков подал сочинение на магистра. Читают Аквилонов и Каринский. Не думаю, чтобы прошло. Дай Бог, но не думаю. Очень он спешит. А тема большая. На меня он сердит, что я не руководил. Но как руководить для других? Это значит брать ответственность совершенно без всяких оснований в таком деле, которое решительно не зависит от тебя... Я скорблю, что он сердится, но иначе по совести не мог поступить. Скажите, пожалуйста, что же Серебренников и Высокоостровский?.. Жду с нетерпением «Богословского вестника». Что поделывает о<тец> Григорий? Мой привет ему, а также о<тцу> Трифону. Не знаете ли чего об о<тце> Сергии Турбине? А что о<тец> Михаил Угреч<ич>-Треб-<инский>?⁸⁵⁷ Где он и что с ним? Относительно о<тца> Тихона я совершенно согласен с Вами: это не по нем место. Его к штундистам, а не к староверам. Признаюсь, чутья мало в тех господах, которые ведают это. Завтра у меня заупок<ойная> литургия и панихиды: будет весь диплом<атический> корп<ус>, королевская семья и митрополит.⁸⁵⁸ Последний – хороший человек. Да ничего здесь не сделать, такое положение, что только целое гнездо героев духа, готовых отдать жизнь за Христа, может что-нибудь сделать. Все оскудело, а путы железные сковывают и эту скудость... Просто позор. Мне сам митрополит говорит, что ничего не сделать! И я это вижу. Только апостольский дух может подвинуть дело Христово... Простите. Молюсь о Вас и прошу молитв. Здоровье хорошо. Любящий Вас от всей души а<рхимандрит> Михаил.

17 января 1892 г.

44

Дорогой отец Антоний!

Простите Христа ради, что так поздно приветствую Вас с праздником. Все же до Пятидесятницы, надеюсь, получите это письмо. На Страстную очень утомился и никому не писал, а отдохнувши немного на Пасхе, отправился по Греции смотреть древности: был в Олимпии, был на Марафонском поле, был в Елевзине. Третьего дня вернулся из Елевзина.

Вчера получил телеграмму из Казани о кончине Павла. Меня искренно и глубоко это опечалило. Я почитал его от души. Вчера же отслужил панихиду по нем и по о<тце> Неофите...

На днях опять думаю отправиться по Греции. Уж нужно познакомиться с ее великими древностями...

Здоровье мое хорошо. На лето думаю опять отправиться в Россию. Вероятно, выеду в конце мая. Ныне, представьте, увиделся с доктором Соколовым. Он – Ваш товарищ по гимназии и меня помнит, когда мы все в 1883 году были у Димитрия Павловича с князьками Константиновичами. Относительно участия в «Богословском вестнике» спасибо, но рано... Если бы Вы знали, как я рад, что доселе не писал ничего!.. Бог даст, придет время. У всякого свое время... Всякая звезда идет по-своему... Одного только я хотел бы, чтобы рано ли, поздно ли, но чтобы мы работали для одного и помогали друг другу... Ах, если б мы все нашли общую почву и общий план, тогда все сошлись и всякому дано было бы место в целом сообразно его способностям и силам. Непременно!.. Вы в суете и наверху не теряйте этого из виду. Сила только в будущем общем. – Храни Вас Господь. Приеду – поговорим. А теперь более 40–50 писем на руках... Привет братии. Радуюсь за о<тца> Григория.

Любящий Вас а<рхимандрит> Михаил

26 апреля 1892 г.

45

Простите Христа ради, дорогой о<тец> Антоний, что я до сих пор не написал Вам ни строки. С юбилеем,⁸⁵⁹ с приездом наместника было все недосужно. Да и Вам было не до моих писем, наверное. Когда будет напечатано о Троичности?⁸⁶⁰ Нет ли у Вас отдельной брошюркой об общем благе? Очень меня просил прислать инспектор наших галилейских школ в Палестине Якубович.⁸⁶¹ Что мои карточки и книги? Если возможно, перешлите Петровскому. О<тец> Григорий, надеюсь, поправится в Крыму.⁸⁶² Рад, что о<тец> Иоанн попал в Ардон, где, конечно, будет потом и смотрителем.⁸⁶³ Напишите, как сошел праздник и что вообще нового. Я ничего не знаю. – Лаврентий благочинный брал ли у Вас деньги и дал ли расписку? Если да, то пришлите ее, не затеряйте. Что так долго не назначают митрополита? Относительно певчих пока не выгорает. Посланник⁸⁶⁴ идет на попятную: боится королевы. Впрочем, Архангельскому я обещал и написал, что он может приехать, но только без командировки, а частно. Но и за него боюсь ради карантина: 10 суток, а то и более, зимой, на море – это беда. Я ему обо всем написал и советовал обождать до весны. Привет братии.

От всей души любящий Вас Михаил

Из Афин – в Сергиеву Лавру.

28 октября 1892 года.

46

Дорогой о<тец> Антоний!

Вчера получил Ваше письмо. От души спасибо. Спасибо и за вести о братии. О<тцу> Тихону Бел<авину> я письмо давно послал. Об о<тце> Тихоне Об<оленском>⁸⁶⁵ я был всегда лучшего мнения, чем другие. Только все же его, по-моему, сфера не среди старообрядцев, а среди рационалистических сект. – О<тец> Исидор недавно писал мне; он работает хорошо. Я рад за него; ему это полезно, если экзарх будет немного поддерживать его, когда при разочарованиях он будет склонен к унынию. – Несогласен я с Вами относительно о<тца> Михаила Угреч<ич>-Треб<инского>. Вы говорите: его бросили, как выжатый лимон. Но кто ж его выжимал? Я помню то заседание, когда речь шла об его даре. Уж никак не о выжатии можно было говорить, а, наоборот, о какой-то боязливости и чуть-чуть не невежливости к тому, кто дарил. А затем, что же делать Академии за этот дар? Заботиться об устроении о<тца> Михаила?! Ну скажите, куда и как может устроить его хотя бы пр<еосвященный> Антоний? Поверьте, мне очень больно за о<тца> Михаила, но я решительно не могу придумать, куда его пристроить, кроме монастыря, да и то на самых льготных правах. А это ведь можете устроить и Вы... Во всяком случае, я говорю об этом только ввиду того, что Вы напрасно устроение судьбы о<тца> М<ихаила> связываете с даром его и с Академией. А помочь ему, конечно, каждый из нас должен, в том числе и пр<еосвященный> Антоний. – Серебр<енников> прислал и мне диссертацию.⁸⁶⁶ Я начал ее читать. Написано очень хорошо; но пока еще на тему в строгом смысле слова – мало. И затем не совсем, по-моему, идущие к делу подчерки на благочестие Локка и излишние подробности по вероисповедному вопросу... Но, впрочем, я еще не дошел до самого дела.

«Богослов<ский> в<естник>» я получил за январь и февраль зараз на этих днях и успел только пробежать Вашу статейку о Лескове.⁸⁶⁷ За март, конечно, еще не вышла. Спасибо. Я только вот что хотел сказать. Если журнал мало имеет подписчиков и средств, то, конечно, редакция не особенно одобрительно смотрит на даровые экземпляры. Пожалуйста, если это так, то заплатите в редакцию, я уплачу Вам деньги; а свой даровой экз<емпляр> Вы можете отдать, кто не может выписать. Не получая долго книжек, я уже было написал Петровскому письмо о посылке денег, но потом решил подождать письма от Вас.

Жаль, что Вы разочаровались, где же Ваша организаторская мощь? Вы такой мастер приподнять, воодушевить, заставить взяться за какое-нибудь общее дело... Это очень, очень жаль, если начинание сведется к старой рутине... А знаете, и Вы погрешили против своего детища. Зачем статью о спасении Вы отослали в «Псих.»?⁸⁶⁸ Уж поддерживать надо свой [журнал], особенно такой интересной темой. Это было бы лучшей рекламой. И, вероятно, тогда не вышло бы недоразумений... И чего тут Шишков и пр.? Что это за современные цензора невидимых помышлений и намерений? Ах, как обидно, как обидно! Доколе, Господи?..

За пр<еосвященного> Тихона радуюсь: это Божья воля. Рад, е<пископ> Никон (Софийский) стал добрее и был у Вас; меня искренно радует, как всякий мир во имя общего дела.

Мое здоровье очень хорошо. Служу почти постоянно. Франц<узский> адмирал и офицеры в восторге от нашей правосл<авной> службы и не знают, как восхвалить ее. Выписываю теперь из России для греков плащаницы, кресты и т. п. С митроп<олитом> очень дружны, и он человек умный и с хорошими намерениями... После Троицы намереваюсь опять бежать в Россию от здешних жаров. Храни Вас Христос. Братски лобызаю и благодарствую за любовь. Привет и поклонение братии возлюбленной и новому о<тцу> Иоанну.

С любовью и молитвой Ваш брат а<рхимандрит> Михаил

28 ноября 1892 г.

Мих<аил> Ив<анович> Попов – теперь настоятель; 2-й свящ<енник> из холмян. Вы не знаете, кто и каков?

47

Возлюбленный о<тец> Антоний!

На днях получил письмо от Вас. Спасибо. Не тревожьтесь за меня. Я теперь совершенно здоров. Получил и книжку «Бог<огословского> вестн<ика>», но не просмотрел еще. Что это Горский⁸⁶⁹ бунтует? Не может ли он и на студентов влиять в смысле враждебном к Вам и к корпорации? Это было бы худо... Вообще, я не сочувствую перенесению дрязг между профессорами на студенческий суд; пропадет и последнее условие хоть какого-нибудь жизненного влияния. Вот Вы пишете: «Как жизнь Академии далека от нормы»! Но разве может быть норма, когда все идет врозь и среди профессоров, и среди студентов? Норма может быть только там, где есть единое живое дело, единая живая цель, где общий труд и объединяющее всех чувство. Раз этого нет – какая же может быть норма? Где рассыпавшийся индивидуализм, там ее не может быть никогда! Вы пишете: «Разве это требуется от преемников апостолов, чтобы они не пили и не скандалили?» Но... дайте живое дело, дайте могучий толчок, сплотите в одно живое целое – хоть немногих, и, конечно, найдутся силы и люди, приближающиеся к званию апостольских преемников. Мы вялы, мы скучаем, пьем, скандалим, утомляемся потому, что нет увлекающего нас дела. А нет увлекающего дела потому, что нет общего дела... Как бы идея ни была велика, как бы частные пути ни казались великими, все это может поглотить тогда, когда воплощается в живом организме людского общения. Самая сила идеи, самая высота ее именно обнаруживается и ценится постольку, поскольку она смогла сплотить людей. В Церкви может быть только то, что дает живую связь людям, приобщая их к организму Христа. А кто и что теперь дает эту связь? Кто из студентов ее видит? Они видят личности, их доброту или злобу, их формализм или отзывчивость, их ум или глупость, их косность или неутомимую инициативу, – но они не видят самого главного – органической связи общего, целого, которое могло бы их поглотить и возродить... Они не видят, потому что этого и нет. А нет почему? Потому что никто не поглощен Христом настолько, чтобы забыть о себе. Кто достиг этого хотя в ничтожной степени – тот проявит организующую внутреннюю силу, которая свойственна Христу... Так созидались монастыри; так созидались всякие христианские общины, всякие христианские движения... Если с этой точки зрения посмотреть на нас самих, недостойнейших служителей Церкви, призванных, однако, к великому делу, порожденных в великую минуту, то получится впечатление ужасное... Мы не только все рассыпаны и рассеяны внешне, но и внутренне-то все на периферии. Даже лучшие из нас не имеют внутренней силы сказать: так говорит Господь! Или: так повелевает Церковь! Никто из нас не призван еще Господом. Никому Он не открыл прямой Своей воли. Никто не может еще с дерзновением слышать и передавать Его голос, несущийся по живому телу Церкви... Мы что-то чувствуем, чего-то шевелимся, волнуемся, – но это даже пока еще не лепет, имеющий в себе органический задаток будущего ясного раскрытия блага...

4 февр<аля>. Не дали докончить. Сейчас спешу отправить на почту. Как Вы думаете, может ли настать момент, когда искренние ревнители возрождения православной церковной жизни создадут некоторую форму своего взаимного общения, общую программу действия, сформулируют общие свои задачи, цели, средства и пр.? Вчера прочитал об о<тце> Исидоре. Люблю его, но тяжко ему будет, и выиграет ли дело? Ему нужен величайший подъем духа, чтобы преодолеть трудности и внутри и вне себя, в стенах Академии и за стенами ее. И любовь к нему митрополита только усложнит эти трудности. Вероятно, что Академия будет идти и далее по принятому пути, пока дело не дойдет до необходимости коренной реформы, которая и будет началом возрождения высшего духовного воспитания и образования. Все настоящее только подготовляет кризис, когда паллиативы будут признаны невозможными и вредными. – Привет о<тцу> Григорию, о<тцу> Герману, о<тцу> Трифону, о<тцу> Клименту и всей братии. Я всегда молюсь о всех вас. Целую Вас крепким братским лобзанием. – Искренно любящий Вас

а<рхимандрит> Михаил

На поставленный выше вопрос об общении ревнующих о возрождении пр<авославно>-ц<ерковной> жизни – напишите мне ответ со своими предположениями. Вам там ближе знать.

3 февраля, 10 ч<асов> утра, 1893 г.

48

Возлюбленный о<тец> Антоний!

Братски лобзаю Вас и поздравляю с Великим днем Воскресения. Дай, Господи, Вам сил и ясности духа среди запутанной жизни с ее волнениями...

Давно от Вас нет весточки. Я писал к Вам. Не заботы ли какие тяготят Вас? Вчера получил «Богосл<овский> вест<ник>» за март. Не увидел статьи Голубинского. Приходит на мысль вопрос: сам ли не написал или отсоветовали писать? Признаюсь Вам, мне очень грустно и тяжело было читать его предшествовавшие статьи.⁸⁷⁰ Никакой объективной научности – этого конька их – я не нашел. Совершенно наоборот. Я – решительный профан в истории – разбил бы все его предположения и построения... Это просто подтасовка фактов, прямо враждебная Церкви. Он предполагает и оттеняет только то, что может набросить тень, напр<имер>, на св<ятого> Петра, и критикует все, что служит в его пользу.⁸⁷¹ И то и другое без всякого основания, повинуясь своему чувству. Я искренно говорю: меня поразило, когда я читал этот враждебный Церкви субъективизм. Я не помню его 1-го тома,⁸⁷² но если и в нем такая же научность, то его автору давно не следовало бы быть профессором духовной академии. Меня изумляло это полнейшее недоверие к внутренним нравственным силам человека, к благодати священства, – это стремление все объяснить из одних низких мотивов. Нет, никакого христианского значения не может иметь такой профессор и педагог. Как Вы его ни хвалите, я не поверю и скажу: Вы ошибаетесь...

Что с бедным пр<еосвященным> Леонтием?⁸⁷³ Мне пишут, что на его место Феогноста5. Если что знаете, напишите про Леонтия: каков он?.. Я эту зиму мало кому писал. Службы было много; погода была и до сих пор – невозможно плохая; и не было как-то живых мотивов поддерживать переписку. Я читал недавно, что какого-то Архангельского назначили в Том<скую>, кажется, семинарию. Не того ли, который собирался в Афины? А проект певчих, вероятно, провалится. Посланник, когда дошло до дела, боится выпустить деньги, 3000 золота, из своих рук и кормит лишь своими сочувствиями в идее. Ничего не поделаешь с ним... он теперь прикарманивает для посольства более половины этих денег, так как нанимает задешево певчих, а тогда этого не будет... Если сверху этого не прикажут, ничего не будет. Здоровье мое хорошо. Привет о<т-цу> Герману, о<тцу> Трифону и всей братии. 0<тцу> Григорию надеюсь написать немного сейчас. Впрочем, на случай привет и ему...

Всей душой Ваш а<рхимандрит> Михаил

9 марта 1893 г.

17 <января> молился о Вас и вспоминал, как мы когда-то праздновали этот день6.

49

Дорогой о<тец> Антоний!

С большою радостью получил Ваше письмо. Храни Вас Господь за братскую любовь и память. Ваши «Письма к пастырям»⁸⁷⁴ читал с искренним удовольствием и полным сочувствием. Вы знаете, что я говорю правду. Так скажу Вам, что ни одна Ваша статья так не была близка нашему сердцу и уму, как эти письма. Прекрасно это жизненное противоположение мира Церкви миру земли. Всеми силами на этом нужно настаивать в настоящее время. Прекрасно изображение брачной радости пастыря, венчавшегося своей невесте, пастве. Внутренний Ваш огонь передается душе, и я наслаждался. Прекрасно указаны методы и способы влияния на разнородного умственного и нравственного склада людей. Только одно могу сказать, что у Вас мало оттенено то, что Вы имеете в виду методологию пастырского делания. Вы справедливо говорите, что нужно входить в настроение, в мысли пасомых и от них уже возводить их к Христу, к Церкви, что тут догматические и канонические споры ни к чему не ведут. Но посмотрите на пастырей, как они есть. Разве они уж этим особенно страдают – ревностью по догматам и канонам? Не смотрите на проповеди – это официа, не смотрите на споры – тут берется то, что есть под рукой, что легче, привычней... Разве мы мало знаем пастырей, готовых спуститься с пасомыми в какие угодно дебри их мысли и сомнений, но ничуть не умеющих ни себя, ни их вновь возвести в свет церковной тишины? Ведь может случиться, что мы, ловя овец, сами заплутаемся с ними. И я вам скажу, что это весьма возможно при современной постановке не только религиозного воспитания и образования, но и самой постановке христианской и догматики, и этики, и всего остального. Пастырю необходимо сойти к пасомым – Вы правы, но есть ли с чего сойти? – вот вопрос, и, может быть, главнейший. Сойти не значит смешаться; Вы сами говорите о противоположности мира Церкви с миром земли; но есть ли эта противоположность на деле? Вы сами говорите, что пастыри портят себе дело, принимая светские обычаи; но они принимают потому, что не имеют своих, утратили великие христианские традиции. И конечно, нужно всячески пожалеть об этом. А что, если, уходя в мир земной мысли, мирских заблуждений и искажений, мы также позабудем и потеряем то, что в нас держится почти одной традицией мысли? Выходить из христианской любви, из сострадания – хорошо, но все же нужно что-нибудь и определенное, иначе в этом беспредельном море можно заехать и ко вражескому берегу, принявши его за свой, и при незнании своего это весьма возможно. Да, возлюбленный о<тец> Антоний, Вы берете одну сторону дела и рассматриваете правильно и прекрасно. Но не нужно забывать и другой. Кроме методологии и педагогии есть и психология, кроме пастырского делания есть еще сами пастыри с их содержанием. И если это содержание не будет противоположно миру со всех сторон и по мысли, и по чувству, и по воле, то тогда опасно идти на ловлю овец. И ловить-то нечем, и сгонять-то не во что. Может случиться, что они сами загонят нас в свои насиженные берлоги. Скажите, где здание, куда мы можем сгонять овец? Эти овцы весьма часто мыслят: куда Вы их приведете? Эти овцы жаждут – где источник? Вы скажете: все в пастыре... Вот то-то и дело, что нет. Они в пастыре, если он весь в Церкви. А возможно ли это теперь при нашем воспитании и образовании, при нашей обмирщенности всего нашего строя, всего нашего существа?

Ах, все это прекрасно, что Вы пишете, и храни Вас Христос за то, что так хорошо пишете, но зло глубже, зло требует больших подвигов, больших страданий... Именно отделить Христа от мира и уже отделенного приблизить к миру – вот что нужно. Нужно уйти от мира и затем прийти к нему. Вы говорите о последнем, а не о первом больше всего, как и должно по вашей теме. А между тем главнейшее-то первое.

И это предполагается пастырством, оно и должно предшествовать последнему. Сколько ни говорите о пастырстве, раз нет превознесения над миром сознания, жизни, того сознания, что мы совершенно противоположны миру во всем, решительно во всем, тогда ничего не выйдет и ловля овец будет игрой в жмурки с своим стадом.

Ой! Бьет час ночи. Простите. К вам Леонтия? Как вы относитесь?

Не найдете ли в «Моск<овских> вед<омостях>», где борьба с Соловьевым? Интересно бы почитать... Что о вашем «Богосл<овском> вестнике» нигде нет объявлений? Вы велите мне высылать. Я деньги в редакцию пришлю, как узнаю условия... А если будет лишний, то и того лучше. Тихония не читал⁸⁷⁵. Но прочту. Я работаю, и одушевленно. Здоровье хорошо. Привет братии. Читал об Амвросии.⁸⁷⁶ Говорил им спасибо.

Любящий вас арх<имандрит> Михаил

50

Дорогой о<тец> Антоний!

Вчера получил «Вопросы ф<илософии> и пс<ихологии>». Отисповедавши 100 человек и отслуживши службы, улучил минутку прочитать Вашу статью. Так как сегодня почта, то пред обедней хоть несколько строчек хочется написать. С Вашей главной тенденцией я безусловно согласен, и слава Богу, что Вы высказали ее во всеуслышание. Безусловно правда, что спасение есть приобщение к Божественной жизни, которая есть любовь, и что спасение без любви невозможно. Даже как-то странно, что приходится утверждать и доказывать эту очевиднейшую истину. Вполне сочувствую, что Вы говорите прямо и даже резко против извращающих идею спасения. Это расшевелит их, растревожит. Вообще, я предполагаю, что Ваша статья должна зажечь споры, и так как вопрос поставлен ребром, то споры должны принести пользу, и они, во всяком случае, для нашей религиозной жизни очень полезны, даже необходимы... Вы отлично сделали, что написали, я даже примиряюсь с тем, что Вы поместили статью в «Вопросах», хотя я и враг всякой рекламы и, может быть, дохожу до крайности, но такая статья должна действительно рекламироваться, потому что ее главное значение в «возбуждении», в «зажигательстве». По крайней мере, я так думаю по первому впечатлению. Центральная идея тверда, но Вы на пути затрагиваете многие другие вопросы, которые непременно возбудят сильные возражения. Во-первых, Вы мало дали значения послушанию вере в Бога как пути к любви, а это путь исторически откровенный; 2) Вы слишком резко, до нарушения истины, отметили узкость людей, говорящих о спасении своей души; не забудьте, что они противополагают это спасенье «общественному благу», понимаемому во внешнем, часто нехристианском смысле; и многие из них ничего не будут возражать против долга спасать другие души, спасать любовью, но только понимаемою ими в более отвлеченном, неземном смысле... Не забудьте, что в народном сознании спасение души тоже на первом плане. Вы хорошо бичуете литераторов и ханжей, но важный пункт требует более беспристрастного рассмотрения; 3) у Вас можно найти склонность к независимой морали помимо милости Христа; вообще, Христос у Вас отодвинут как личность; 4) вылазка против мистического отношения ко Христу может быть перетолковываема очень неблагоприятно;

5) что та загробная жизнь не есть юридическая только награда или наказание – это безусловно верно; но предполагать, что та жизнь есть просто продолжение этой без всякой коренной метаморфозы – это тоже рискованно. Мы не можем туда перенести никаких законов пространства и времени, дробности наших душевных сил и пр.; уже самое слово «вечность» показывает на нечто не количественное только, но и качественно различное, и с этим придется считаться.

6) Я не говорю о понятии «общественного блага»: Вы писали, что об этом будет статья вторая. А то теперь неясность этого понятия даст ложное освещение многим Вашим статьям. Напрасно Вы, пока его не выяснив, не заменяли его словом «любовь к ближним». 7) В отношении сектантов Вы примите во внимание, что их протест вытекает иногда, а может быть и часто, из той же эгоистической, горделивой мысли о спасении помимо любви и снисхождения, о которой Вы говорите так хорошо. Много как будто еще чего-то собиралось в голове, чтобы сообщить вам. Но и так довольно. А в общем, я от всего сердца рад Вашей статье и благодарен Вам. Она зажжет – это наверно. А это очень важно. Напишите, как отнесутся к статье наши блюстители благочестия. Я думаю, Вам придется выдержать порядочный натиск. Но любовь любящих Вас и служащих с Вами Христу безраздельно принадлежит Вам.

Братски целует Вас любящий Вас архим<андрит> Михаил.

14 марта 1893 г. Афины

P. S. Вот еще: неосторожно молитву причислять к сентиментальностям, неправда это полная. – Еще: неправда, что отшельники оставляли мир на время. Мне кажется, что Вы мало даете значения молитве как общественной силе. Потому Вы и боитесь сказать слово за уединение. Общественное благо, пожалуй, и Вы склонны почитать более внешне, чем следует. По-моему, никакой тут грани нет, а все вместе.

51

Дорогой и возлюбленнейший о<тец> Антоний!

Простите Христа ради, что ничего Вам не пишу. В Симферополе до апреля месяца был всецело поглощен делами и бумагами. Поработал довольно. В конце марта и начале апреля пришлось полежать, а теперь обитаю в Гурзуфе, где веду полуживотную жизнь и едва-едва успеваю между спаньем, едой и прогулкой переделывать все дела, поступающие из Симферополя. Так время и летит. Не успеваю ни писать, ни читать. – Меня Ваше письмо опечалило. Что же за донос сочинил м<итрополит> С<ергий>? ⁸⁷⁷Имел ли он какие последствия? Очень это грустно и тяжело. Жду с нетерпеньем известия, что все обстоит благополучно. – Я к Вам с усерднейшей просьбой. Не приютите ли Вы где-нибудь у себя одного зрелого птенца, рвущегося на медицинской факультет? Он сирота; мать – беднейшая; живут в Тамбове впроголодь; я их близко знал, когда еще учился в семинарии; юноша – совсем дитя и, судя по письмам (лично я его видел еще, когда он был крошкой), большой идеалист. Забыл сказать, что мать у него больная, еле дышит, и вся надежда на единственного сына. Приютите, если это можно. Если нельзя, нужно похлопотать с квартирой. Они сами ничего не могут. Если возможно, я буду очень благодарен: доброе дело!.. Напишите об этом. Забыл сказать: одежда и все прочее будет вне Ваших забот. – О<тец> Никанор прислал листок об экзархах. Чудак!.. Вы заметили об Исидоре: малопредставительной наружности? Вы не знаете, куда думают его перевести? А где такой Переславский монастырь, уготованный Исидору Ставропольскому? – О<тец> Серафим давно прислал хорошее письмо, но я никак не мог еще ответить. Очень совестно. Дел множество: школьный вопрос – бедовый; миссионерский тоже просит забот; а там учебные заведения: ректор больной и плохой, хотя и монах. Одно, другое – так и вертишься. С преосвященным Мартинианом живем хорошо: он не стесняет. Пишите в Симферополь. На днях еду по епархии и уже прямо оттуда домой к маю трудовому. – Храни Вас Христос! Всей душой любящий Вас и преданный Вам епископ Михаил.

Иван Дулович кланяется и просит благословения; он секретарствует пока у меня.

23 апреля 1896 г.

52

Дорогой и возлюбленнейший о Христе отец Антоний!

Проветрились ли немножко поездками? Отдохнули ли? Что Петербург? Я полагаю, уловили великое множество новостей, слухов и пр. И относительно Вас каково настроение? Пр<еосвященный> владыка Владимир говорил, что К<онстантин> П<етрович>⁸⁷⁸ изменил свой гнев на милость. А что Вл<адимир> К<арлович>?⁸⁷⁹ Ничего не сказал пр<еосвященному> Николаю Оренб<ургскому>, а сам в тот же день Моисея долой в Кизляр! Как мне ни несроден по душе о<тец> Моисей, но ссылка его в Кизляр просто жестока: ведь это верная, скорая смерть; там никто не выживает от лихорадок и др<угих> прелестей... Как бы он не снял сана. Жаль человеческую душу.

Я за лето отдохнул и окреп значительно; не знаю, надолго ли. Теперь опять за работу. По училищным делам работы очень много. Со старцем мы живем хорошо, только становится иногда тяжело от неимения своего угла, где бы мог всем распорядиться по своей совести и своему усмотрению. Впрочем, с этих дней семинаристы V и VI кл<ассов> будут по очереди, по 3 человека, ходить каждый день в Крест<овую> церк<овь> читать и петь; значит, в церкви будет и мне дело. Живу, вообще, на бивуаке; не разбирал ни книг, ни чего другого... Впрочем, все благоустроится, когда придет свое время. – Харитонов с 31 мая – монах, теперь – иеромонах Феофан. Хороший по душе и монах по стремлениям; но – знаете – этот тип – ни рыба ни мясо; нет жизни, нет инициативы, оригинальности. И это отзывает чем-то приторным, безличным. Впрочем, выработается. Руководитель-то у него – ректор – плоховат: тоже слаб характером... Простите, храни Христос! Прошу благословения у Владыки,⁸⁸⁰ молитв у Вас.

Всей душой любящий и преданный Вам епископ Михаил

7 сентября 1896 г.

Печатаемые ниже письма получены редакцией при письме следующего содержания:

«Многоуважаемый г<осподин> редактор, – 19 августа сего года в Крыму скончался преосвященный Михаил, бывший епископом Симферопольским и Таврическим. Я знал покойного почти 12 лет, и в течение этого времени мне пришлось получить от него несколько писем, большая часть которых и сохранилась у меня доселе. В появившейся недавно в «Церковн<ых> вед<омостях>» статье г<осподина> Лепера,⁸⁸² посвященной памяти покойного, выражена между прочим мысль о том, что в разных уголках России смерть епископа Михаила вызовет горестные чувства, что со смертью этого человека для многих исчезло лучшее в их жизни и что всем, знавшим покойного, хочется поделиться теперь с другими воспоминаниями о нем.

Желая ответить подобному запросу и зная, как дорого бывает друзьям и почитателям усопшего прочитать даже несколько строк, написанных любимым ими человеком, я решил напечатать письма ко мне епископа Михаила, тем более что некоторые из них представляют и общеназидательное чтение, а другие, даже самые короткие, могут послужить материалом биографическим и характеристикой этого поистине всех любившего во Христе человека. Ни богословское образование, ни общее развитие покойного не производили ни на кого того обаяния, какое распространяло на его собеседников «глубоко любившее» сердце его. И эта характерная черта преосвященного Михаила видна, мне кажется, и в малейшем из его писем.

Так как покойный был воспитанником, профессором и инспектором С<анкт>-Петербургской духовной академии, я решил просить Вас напечатать его письма ко мне в редактируемом Вами журнале С<анкт>-Петербургской духовной академии «Христианское чтение».

Примите, милостивый государь, уверение в моем искреннем к Вам уважении.

Протоиерей Александр Смирнопуло,

наст<оятель> рус<ской> придв<орной> церкви в Карлсруэ.⁸⁸³

С полным удовольствием помещаем эти письма на страницах «Христианского чтения» как органа Академии, в которой воспитался и провел первые годы службы незабвенный архипастырь. Насколько мы знали почившего еще с академической скамьи, в его лице преждевременно сошел в могилу один из серьезнейших, просвещеннейших и преданнейших Церкви епископов, – святитель, горевший душой всецело посвятить родной Церкви и родному народу все силы своего высокого духа. К несчастью, жестокий недуг уже с первых лет службы подсек крылья этому духовному орлу, и все остальные годы святитель провел в мучительной борьбе с погубившей его чахоткой. Вследствие этого преосв<ященный> Михаил не имел возможности предать письмени и печати все богатство содержания своей глубоко христианской души. Кроме своей магистерской диссертации об «Истине бытия Божия», размышлений «Над Евангелием», нескольких печатных речей и церковных поучений, он не успел напечатать других своих сочинений. Для характеристики личности в Бозе почившего святителя, без сомнения, представляют интерес его письма, в которых он изложил свою жаждавшую вечной правды душу. К такого рода письмам принадлежат и прилагаемые письма к о<тцу> протоиерею Д. К. Смирнопуло, которому редакция приносит за них искреннюю благодарность.

Ред.⁸⁸⁴

1

Многоуважаемый и дорогой отец Александр!⁸⁸⁵

Очень и очень извиняюсь, что так долго не отвечал на Ваши письма. По болезни, а главное, по полному недосугу случилось это. Сколько у меня за эти месяцы было свободных минут, можете заключить из того, что даже матери с 1-го июня не мог собраться написать несколько строк до самого последнего времени. Перед всеми я теперь виноват. Еще раз прошу, простите, дорогой собрат. Теперь со студентами, я полагаю, будет менее хлопот, а следовательно, и более досуга. – Скажу теперь несколько слов по поводу Вашей борьбы и боязни впасть в лицемерие, соблюдая внешнюю любезность с «дурными» людьми. Мне думается, что единственным нашим спасением в этом случае может быть то, чтобы не иссякала любовь к каким бы то ни было дурным людям. Пусть «дела их зла суть»,⁸⁸⁶ пусть они «соблазном велиим служат многим»⁸⁸⁷ – все это должно только возбуждать нашу печаль и возжигать еще большую любовь к блекнущему образу Божию в человеке. Мы должны бороться по мере сил против их дел, против причиняемых ими соблазнов, но должны уважать и любить те искры добра, которые в них сохранились и которые могут служить к их спасению, если мы направим свои усилия к их развитию. Чем хуже человек, тем более, собственно, должна быть любовь к нему, тем более должна снедать жалость к несчастному. Вспомним: за кого умер Христос? Что такое мы все перед Ним? Не гораздо ли худшие, чем самые худые люди перед нами?.. При таких соображениях и настроении – лицемерия никакого не выйдет...

Более месяца лежало письмо недописанным. Из этого Вы можете заключить, каково мне жилось за это время. Третьего дня ночью наконец кончил переписку своего сочинения⁸⁸⁸ и вот, прося у Вас еще раз братского прощения, продолжаю начатое письмо.

Я понимаю трудность положения жены православной с мужем протестантом; но мне кажется, и этот вопрос может решиться ясно только тогда, когда мы сущность православия увидим в безграничной любви к Богу и человеку.

Жена должна все силы употреблять на то, чтобы возгреть подобную же любовь и в муже и осветить этою любовью всю свою жизнь, все догматы веры, все обряды, всё... т. е. привлечь его к православию. Это и будет то, о чем говорит апостол Павел: муж святится о жене верной.⁸⁸⁹ При таком активном, воодушевленном настроении никакого развода нравственного быть не может. Могут быть страдания, неудачи, но что же делать? Брак – не на минуту. Он навеки. Нужно нести крепко подвиг самоотвержения, если нет прямых оснований к полному разрыву союза. Вообще, во всех отношениях и со всеми следует блюсти любовь. Нужно всеми силами разрушать вредную мысль, что любовь должна воздаваться по заслугам, что она должна быть нераздельна с эмпирическим уважением к фактическому достоинству человека. Любовь должна быть независима от этого. Любовь должна быть к «человеку», спасенному во Христе, предназначенному быть богоподобным, как бы худ он ни был. Любовь должна пылать тем сильнее, тем быть одушевленнее и горячее, чем более падает человек, чем более он удаляется от своего спасения, от своего счастия. Любить все и вся, несмотря ни на что, вопреки всему... вот в чем наша задача и вот в чем должна быть помощь Христа и Церкви. В этом пламенном настроении и должно воспитывать людей. Без этого не будет настоящего православия.

Чтобы более не откладывать письма, посылаю его сейчас же. Прилагаю карточку преосвященного Антония,⁸⁹⁰ который шлет Вам свое благословение и любовь. Еще раз простите меня с любовью за долгое молчание. Молюсь о Вас ежедневно. Прошу и Ваших молитв. Главное, пошли нам, Боже, любви, любви до самозабвения. Целую Вашего сынка. Мой привет супруге Вашей.⁸⁹¹

Ваш любящий Вас о Христе собрат иером<онах> Михаил

10 ноября 1887 г. Петербург

2

Дорогой и возлюбленный о Христе о<тец> Александр!

Христос Воскресе!

От всего сердца поздравляю Вас и Вашу супругу с великим праздником Воскресения Христова и молю Бога ниспослать Вам душевную радость, глубокий мир и бодрость духа. Конечно, Вы служили Страстную; поздравляю Вас и с благоговейным проведением этой святой недели; это самая лучшая неделя в году, и я всегда с нетерпением ожидаю ее. Простите, что долго не писал Вам. Весь пост, кроме 2-й недели, пришлось служить каждый день. Чрез силу начал службу, а теперь чем ни дальше, тем лучше и крепче себя чувствую, считаю себя совершенно здоровым и приписываю это исключительно благодати Церкви. Чем менее сомнений, чем яснее великие обязанности пред Христом, чем более веры и ощущения себя в Церкви, тем больше сил, тем больше крепости тела, вопреки всяким земным соображениям. Нет большего счастья, как чувствовать себя атомом Тела Христова, окруженным со всех сторон благодатной средой. Глубочайший мир нисходит тогда в душу, и весь и всецело отдаешься водительству Церкви.

Мы очень, очень мало сознаем и переживаем коренное различие и даже противоположность мира и Церкви, и в этом самый главный грех современной мысли в области Восточной Церкви. Мы обмирщились и потеряли чутье и возможность различать Христово, церковное, от не-Христова и мирского... А пока этого не будет, мы не будем иметь почвы для настоящей церковной жизни и мысли. Ну, простите. Пишу то, о чем мысль непрестанно гвоздит.

Как живете Вы? Ваше письмо меня очень утешило. Прочитал с удовольствием и Ваш перевод слова в «Христианск<ом> чт<ении>». Мой привет о<тцу> Арсению⁸⁹² и А. А. Смирнову.⁸⁹³ Целую и благословляю Вашего сынка. Да хранит Господь всех вас в Своей любви.

Любящий Вас собрат Ваш

архим<андрит> Михаил

3

Возлюбленный о Христе о<тец> Александр!

Примите мое сердечное поздравление с великим и светлым днем Воскресения Христова. Братски лобызаю и сорадуюсь. Поздравляю и Марью Романовну, и Диму. Дай, Господи, вам всем встретить и провести праздник в добром здоровье, в душевном мире и чистой радости. Вы, конечно, все это время тоже проводите в трудах. Если есть силы и если Господь благословляет Своею милостью нашего внутреннего человека – то эти труды в церкви, пред Богом доставляют истинную радость и блаженство. После Пасхи, если Бог даст, – на Фоминой, во вторник – думаю отправиться в Назарет и на Галилейское озеро. Очень хочется мне посмотреть эти священные места, где Господь провел большую часть Своей жизни. Я предполагаю, что путешествие займет недели 3–4; к Вознесению или к Троице вернусь. – В Россию нынешний год попробую не поехать. Живя в Греции, страдаю ее болезнями – расстройством финансов. Если будет возможно, то, может быть, доеду до Афона в июле месяце. Там будут мои знакомые: из Киева – Дмитриевский⁸⁹⁴ и из Одессы – Красносельцев.⁸⁹⁵

Как живете Вы? Что поделываете? Как растет Ваш духовный человек? – Я всегда братски молюсь о Вас. В Константинополе теперь гостит Дим<итрий> Ал<ександрович> Нелидов.⁸⁹⁶ Я просил его передать Вам мой братский привет и наилучшие пожелания. Не скучаете ли Вы? Отчего не проедетесь тоже? Вот бы вместе в Назарет!

Храни Вас Господь. Мой сердечный привет всем моим добрым знакомым. Я всегда с искренней благодарностью вспоминаю их радушие и любовь. – Право, о Палестине подумайте. Это подкрепит и воодушевит.

Искренно любящий Вас а<рхимандрит> Михаил

25 марта [1893 г.]⁸⁹⁷

4

Дорогой и высокоуважаемый отец Александр!

Что делать! Видно, так угодно Богу, чтобы мы не повидались с Вами. Мне самому это очень грустно. Я, въезжая в Босфор, думал, что увижусь с Вами, но когда узнал, что сейчас же уходит австрийский пароход в Пирей, то не колеблясь решился ехать, п<отому> ч<то> призывали обязанности. От всей души спасибо Вам за любовь и братские молитвы. Я ежедневно молюсь о Вас с семьей. Хотелось бы мне послужить с Вами, но будем верить, что и так вместе приносим бескровную жертву пред одним и тем же престолом Всевышнего. В царстве духа пространство – ничто.

Я понемногу начинаю работать. Все мне хочется переложить на бумагу передуманное и пережитое миросозерцание, построенное на почве христианского возрожденного духа. Но... вопрос все углубляется, перспективы расширяются, организм мысли все делается сложнее, и все охватить одним взором, а тем более оформить в достодолжных образах очень трудно; во всяком случае, многолетняя работа. Но это мой долг как слуги Христова, и я стараюсь по силам исполнить его. А вместе с тем совершаю работу опрощения себя. Из письма вижу, что и Вы трудитесь над тем же. Не мудровать, не фантазировать – а попросту исполнять волю Господа, и работать без всяких отговорок, и молиться без всякого парения мысли, и думать в созерцании, а не в рефлексе – все это наука трудная, но необходимая; только при этих условиях может возрастать в нас «новый человек». А в этом весь смысл жизни нашей. Простите. Молитесь. Привет Марье Романовне. Целую Вас и сына. Думаю, что Вам приятно видеть меня вместе с пр<еосвященным> Антонием. Мы снялись этот раз в Киеве.

Любящий Вас сердечно а<рхимандрит> Михаил

5

Дорогой о<тец> Александр!

Спасибо за хорошее письмо. Мы близки друг ко другу духом, слава Богу. Рука Провидения ведет всех предавшихся ей к верной цели.

Пишу сейчас по частному поводу в Константинополь, вероятно, скоро приедет профессор Одесского университета Александр Иванович Алмазов.⁸⁹⁸ Если он обратится к Вам за какими-либо указаниями и советами – Вы помогите ему, он прекрасный и добрый человек и большой труженик. А кстати, напишите как-нибудь – Вы или нет автор статьи критической о сочинении проф<ессора> Дмитриевского?⁸⁹⁹

Храни Вас Христос!

Привет Вашей супруге.

Целую сынка.

Любящий Вас Ваш брат

архим<андрит> Михаил

Суббота 30 – xi.

6

Дорогой и возлюбленный отец Александр!

Простите, что так поздно приветствую Вас с праздником. На Страстной, знаете, какие труды. В первые дни Пасхи отдыхал, а затем ездил по Греции; был в Олимпии, был на Марафонском поле, был в Елевзине. Только третьего дня возвратился. А на днях опять думаю отправиться. Все в высшей степени интересно. Классическая жизнь только и может привлечь, когда увидишь ее остатки и дохнешь атмосферой ее.

Надеюсь в самом конце мая поехать в Россию и непременно заеду к Вам. Тогда поговорим о виденном мною. К празднику никому не писал, и теперь накопилось около 50 писем. Не знаю, буду ли отвечать всем. Мой привет семье Вашей. Помолитесь обо мне.

Искренне любящий Вас

архим<андрит> Михаил

Помоги Вам Бог в деле «Школы русской»⁹⁰⁰ среди греков и славян. О ней поговорим тоже.

7

Глубокоуважаемый и добрейший о<тец> Александр.

Не знаю опять, придется ли на пути в Россию увидеться с Вами и побыть хотя немного в Вашей семье. Мне так хотелось бы поговорить с Вами, и я непременно положил заехать. Но вот получил телеграмму, что несколько моих добрых знакомых едут из Крыма встретить меня в Константинополь. Теперь вопрос – могут ли они остаться на несколько дней. Думаю по некоторым соображениям, что навряд ли. Они приедут 25-го, а я 27-го утром; в этот же день уходит и пароход в Севастополь; вероятно, они рассчитывают ехать на нем; тогда мне не придется остановиться в Константинополе. Но наверное не знаю. Во всяком случае, пишу Вам, чтобы меня не винили.

У меня даже есть одно серьезное дело, и то не знаю, как быть с ним. Не знаете ли Вы, какой славянской народности принадлежит церковь Св. Николая на Галате? и не знаете ли Вы служащего в ней протоиерея Владимира Греговича? Если бы можно, я был бы очень обязан Вам, если бы Вы справились у кого-нибудь об этом. С этой справкой связано одно доброе дело. Если я останусь в Констант<инополе>, я сам поспрошу, а если не буду иметь возможности остаться, не напишете ли Вы две строчки по адресу: Севастополь. Графине де Бальмен; с пер<едачей> а<рхимандриту> М<ихаилу>. Все-таки не теряю надежды авось-либо увидеть Вас. Привет Вашей супруге. Целую Диму. Храни Вас Христос.

Любящий Вас о Христе

а<рхимандрит> Михаил

8

Афины. 11 ноября 1893 г.

Дорогой и возлюбленный отец Александр!

Прежде всего поговорим о главном. Вы пишете очень серьезное и глубокое. Боюсь, что окажусь немощным и недостаточно опытным. Если я верно Вас понимаю, речь идет об экстатическом самоуглублении во время молитвы в разных его степенях. Во-первых, нормально ли оно при усердной молитве на той начальной степени, когда не хочется сделать ни одного внешнего движения, и затем на дальнейшей, – когда даже активные органические отправления, как кровообращение и дыхание, становятся затруднительными? Самый прямолинейный ответ на это был бы такой: посмотрите на Христа. Он не был экстатиком и нигде не заповедал нам таких состояний духа. Но следует дальнейший вопрос: быть может, это ненормально и нежелательно, но зато не неизбежно ли это при дисгармонии и немощи нашей телесной природы, когда мы по заповеди Господа начнем молитвой и постом возводить ее к первообразу? Я бы на это ответил так: да, наша телесная природа должна приспособиться к высшим духовным состояниям, которые порождаются в нас Христом, и это приспособление должно выразиться в больших и коренных ее изменениях, но все это должно быть ее постепенным перерождением, а не ломлением. Такова должна быть норма, и к ней должен направляться христианин-подвижник, не придавая особого значения, если и на пути святых были отклонения от этой нормы. Я, например, думаю, что высокое духовное состояние, а тем более молитвенное, должно непременно повести к тихой гармонии телесных движений, к отсутствию тех рефлекторных, суетливых, рассеянных жестов и приемов, которые вытекают из непросветленной нашей и поверхностной природы. Такой человек не будет «выходить из себя», а, как Вы и говорите, всегда будет в себе. Конечно, тело при этом потерпит некоторые изменения, но в смысле органического приспособления к жизни духа... То же самое относительно дыхания и кровообращения. Во время молитвы дыхание непременно задерживается, кровообращение тоже меняется; и если это будет повторяться часто и долго, само собою разумеется, повлечет за собою органические последствия; но тут нет ничего насильственно-ломающего, что было бы при излишней поспешности или односторонности. Если можно от нее избавиться без ущерба для жизни духа, то и должно избавиться. У восточных подвижников мы замечаем, правда, много самых суровых приемов со своей телесной природой, но мы должны принять в расчет их страстность, те аномалии телесных их потребностей, которые всасывались ими с молоком матери. Для них это ломание себя было неизбежно. Неизбежно оно и теперь для многих, может быть, но неизбежное само придет, а мы своею свободой и разумом должны иметь в виду Христову норму постепенного перерождения и гармонизации нашей жизни.

Чтобы молитва имела живой, конкретный, а не отвлеченный характер, необходимо равновесие. Если молящемуся предносится не только непостижимый Бог в Троице, но и Христос в Своем просветленном богочеловеческом лике, Его Матерь – Пречистая Дева, мир ангелов и вся небесная Церковь Святых; если молящийся обращается и к небесному покровителю своего храма, и к дневному святому, и к ангелу-хранителю, и к своему святому, молитва становится конкретнее и менее, мне кажется, данных для экстаза. Молящемуся за общественным богослужением не должно отрываться и от Церкви земной. Уединенная молитва тоже предрасполагает к отвлеченности. Нужно бороться с этим посредством любви, расширением т. е. сердца своего на всех предстоящих и близких и на «ради благословной вины оставшихся». И в этом отношении, заметил я, конкретность неизбежна: молишься за «известных» именно лиц, предносящихся сознанию и сердцу, в «известный» день, применительно к их состоянию, а не вообще и пр.

Вот, дорогой отец Александр, что Бог вразумил меня сказать от себя. Из опыта св<ятых> отцов ничего не предлагаю: Вы их сами постоянно читаете и все это знаете. Если что-нибудь не так, простите и напишите. Дело это чрезвычайно серьезное, и погрешить тут очень легко.

Теперь об о<тце> Григории.⁹⁰¹ Это – прекраснейший, добрейший, монашественнейший и ученейший человек. Вы сойдетесь с ним. Он, бедный, все болеет, но, даст Бог, подобно мне, поправится. Приехал ли он уже в Константинополь? Если да, передайте ему мой сердечнейший братский привет и всякие пожелания здоровья. Думаю, однако, что он еще к Вам не приехал. Собирался побывать еще в Москве из Ялты, а затем пока еще получит прогоны, пока что – дело замедлится. Бог все устраивает в жизни верующих в Него к лучшему.⁹⁰² Привет Марии Романовне и благословение Христово ей и Диме. Привет помнящим меня.

Помоги Вам Бог в Ваших трудах по обращению иноверцев.

Искренне Вас любящий во Христе а<рхимандрит> Михаил

9

Афины. 7 февр<аля> 1894 г.

Дорогой и возлюбленный о Господе отец Александр!

Простите за медлительность в ответе. Не потому это случилось, что не хотел побеседовать с Вами, а потому, что дух не попускал. А духовное должно и писаться по духовному призыву. И время этого призыва есть, как я по многим опытам знаю, время благопотребное. Прежде всего сердечно благодарю Вас за высказываемую Вами любовь и доверие. Не думайте, что я могу обидеться, если Вы будете откровенно и прямо возражать против некоторых моих мыслей. Господь с Вами. Я пишу Вам и беседую с Вами как брат и сораб во Христе, имея одно в виду, как лучше исполнить волю Господню и предварительно как понять ее и как применить к частностям жизни. Если в чем-нибудь из этого погрешаю, я всегда буду рад исправить свои ошибки и братски от души буду благодарен тому, кто в любви же и ревности в служении Христу укажет на них. Потому больше не будем и поднимать этого лишнего между нами вопроса. Ответы мои Вам не выдуманы; говорю об этом потому, что выдуманному, искусственному не доверяю я.

Дело в том, что я отвлеченное в молитве противополагаю не образному, а реальному. Отвлечение может быть не только в области понятий, но и в области представлений. Фантазия наша, не будучи гармонизуема цельно-жизненным Христовым Духом, может дойти до высших пределов полной отрешенности от жизни и отвлеченности от всего конкретного. И возвышенное уклонение от нормы, данной нам Христом, есть все же уклонение. Святые аскеты, например Исаак Сириянин, в рассуждении о безмолвной молитве учат искать Бога не в области фантазии, а в цельности своего сердца. Когда они говорят об углублении в сердце, то разумеют углубление не мысленное, не фантазийное, а непосредственное и простое. По крайней мере, так у древнейших и главнейших св<ятых> отцов.

Когда воображение рвется не просветить данную нам от Бога жизнь, не озарить конкретное, а отделиться от всего этого и улететь ввысь, то естественно почувствовать уединенность в молитве. Можно молиться в присутствии всей Церкви небесной и все-таки обособляться; да это даже неизбежно, раз что это – «присутствие», то есть образное явление. Воображение нас не может действительно слить с чем-нибудь и освободить от обособления. Это возможно только через трезвое и простое переживание общей церковной жизни, помимо всяких образов, рассуждений и взрывов чувства, помимо всего особенного и выспренного. Это переживание так же просто, как просто жизненное ощущение того, что кровь переливается в наших жилах, что мы живем, существуем, дышим чем-то общим, во что мы как бы погружены, с чем как-то срощены и слиты. То же, по моему мнению, и в отношении к церковной жизни. Чем ощущение ее ни проще, ни трезвее, ни безобразнее, тем правдивее и действительнее. И наоборот, чем более оно заменяется представлением, тем более указывает этим, что мы уединяемся, отделяемся от жизни, ставим ее пред собой, а не объемлемся ею.

Пока довольно. Простите, дорогой собрат, если и теперь сказал что-нибудь не так. Не стесняйтесь высказать откровенно. Не стесняйтесь не потому, что я (как Вы пишете), будучи монахом, смотрю цельнее на вещи, а потому, что и Вы, и я предстоим пред Христом. – Мой привет Марье Романовне и Диме. Храни Христос всех вас в Своей любви и в Своей небесной простоте.

От всей души любящий Вас

архим<андрит> Михаил

Маленькая просьба: не слыхали ли Вы об иконе «Взыскание погибших»? Нет ли чего-нибудь о ней в византийских книгах и преданиях? Она в России празднуется 5 февраля, но там происхождение ее неизвестно.⁹⁰³

10

22 января 1896 г. Симферополь.

Возлюбленнейший о Христе отец Александр!

Сердечно благодарю Вас за письмо и за брошюрки перевода бесед святейшего патриарха Анфима.⁹⁰⁴ Последние все получены мною, насколько помню; не могу за это ручаться потому, что вся моя библиотека закупорена в ящиках и справиться не имею возможности. Живу я теперь в Симферополе. В Тулу я назначен номинально, а в действительности я командирован Св<ятейшим> Синодом в помощь таврическому преосвященному Мартиниану.⁹⁰⁵ Сделано это ввиду плохого состояния моего здоровья, чтобы дать возможность жить в Крыму. Дел у меня здесь много, но я этому очень рад, да и притом могу уезжать на южный берег Крыма, не прерывая занятий. С началом весны переберусь туда – или в Гурзуф, или в Ялту, очень мне тяжело было расстаться с Полтавой; я там много нашел самой горячей любви и преданности, но настойчивые советы докторов с угрозами всякого рода и просьбы любящих меня заставили согласиться на просьбы пр<еосвященного> Мартиниана поселиться у него и помочь ему, а Св<ятейший> Синод был так благосклонен, что сделал мне все, что только можно сделать. Итак, Бог вновь оказал мне милость, и я теперь чувствую себя сносно. Я от души рад, что о<тец> Борис⁹⁰⁶ на юге поправился. Дай Господи, чтобы он укрепился совсем и послужил бы Церкви Русской в самой России, где столько нужно сил! Передайте мой сердечнейший привет Мансуровым⁹⁰⁷ и другим, кто помнит меня. Благослови Бог Вашу семью и Вас. Вы, я думаю, переживали тревожное время за прошлые месяцы, когда восточные дела обострялись.⁹⁰⁸ Помоги Вам Бог. Еще раз благодарю Вас и всегда буду рад получить от Вас весточку.

Преданный Вам епископ Михаил

P. S. Пр<еосвященному> Антонию напишу и передам Ваш привет. О Вашей статейке в ’Εκκλησιαστική ’Αλήθεια ему будет очень приятно узнать.

11

Ваше Высокоблагословение,

возлюбленнейший о Христе собрат отец Александр!

Прошу усерднейше прощения за непростительно долгое молчание. Дела и немощи тому причиной, а главное, вероятно, лень, подкравшаяся ко мне вместе с немощами. Приношу мою глубокую благодарность за присылку отдельных оттисков толкований Святейшего Патриарха; я читаю с глубокой внутренней радостью: от них веет благодатным апостольским духом, и, исходя из жизни, они входят в жизнь, растворяя ее теплотою Христовой любви; ранее получения оттисков я читал толкования в «Душеполезном чтении».⁹⁰⁹ Еще раз благодарю за труды перевода и за память обо мне... Вот наступил и Новый год церковный; принесет ли он что-либо новое для Вас и о<тца> Бориса? Вы писали, что стремитесь в Россию; чувствуете, что приспело время возвратиться к нам. Есть ли какие-либо намеки на возможность и близость исполнения желания?⁹¹⁰ Как чувствует себя о<тец> Борис и вполне ли поправилось его здоровье? Привет ему сердечный. Вы все в этом году живете в постоянной тревоге и волнениях; я думаю, это тоже тяжело отзывается на настроении духа, да и на телесном здоровье. Дайте весточку; я буду очень благодарен. Мое здоровье в Крыму окрепло, особенно за лето, проведенное в горном сосновом лесу близ Ялты. Теперь опять усердно принялся за работу, которой очень и очень достаточно. Мой сердечнейший привет Вашей супруге и всем помнящим еще меня. Я всегда с любовью вспоминаю всех. Как здравствует Пав<ел> Бор<исович> Мансуров с супругою? Как утешает Вас Ваш сынок? и хорошо ли ему в Одессе? Прошу Ваших святых молитв. Призывая на Вас благословение Божие, с истинной братской о Христе любовию преданный Вам епископ Михаил.

6 сентября 1896 г., Симферополь

Примечание издателя

Отец преосвященного Михаила – протоиерей соборной Спасо-Преображенской церкви города Елатьмы (Тамбовской губернии) Михаил Иерофеевич Грибановский – был сын священника села Малой Грибановки Борисоглебского уезда Тамбовской губернии (отсюда произошла, надо думать, и его фамилия). Родился 23 мая 1805 года, образование получил в Тамбовской духовной семинарии, где и кончил курс по 2-му разряду в 1829 году. В Елатьме, где, по окончании семинарского курса протекла его вся церковно-пастырская служебная деятельность (в звании сначала священника Троицкой церкви, потом – Ильинской и, наконец, с 26 мая 1869 года – протоиерея соборной церкви), отец Михаил пользовался всеобщим уважением как выдающийся пастырь и серьезный, бескорыстный общественный деятель. Умер 20 декабря 1880 года, следовательно, упоминаемая в первом письме преосвященного Михаила болезнь его отца была предсмертной.

Женат был отец протоиерей на дочери священника Тамбовской губернии Фавсте Ермиловне. В семействе отца протоиерея всех детей было 11. Четверо из них – сыновья Александр и Николай и дочери Любовь и Надежда умерли взрослыми (последние от чахотки), шестеро – в возрасте от 1 до 12 лет, – все раньше преосвященного Михаила, который был последним и любимым сыном. Супруга отца протоиерея скончалась в 1901 году, 85-ти лет от роду, пережив, таким образом, и своего мужа, и всех своих детей.

По словам родных, преосвященный Михаил по отношению к своим родителям был самым внимательным и аккуратным корреспондентом. Обычно писал он чрез каждые две недели, а иногда и еженедельно. К сожалению, родными почившего в распоряжение редакции предоставлены только четыре письма, писанные им в бытность студентом Санкт-Петербургской Духовной Академии. Помещаем их как имеющие значение материала для биографии почившего епископа.

1

Милые папаша и мамаша!

Письмо и посылку получил. Спасибо Вам. Как приятно поесть в охотку произведения мамашиных рук! Кормлю и товарищей. Еще раз неизреченное спасибо.

Что такое с папашей? Почему Люба⁹¹¹ не написала, какая с ним болезнь?

Много писать сейчас решительно не могу. Работы накопилось просто гибель. 5 и 7 числа у нас будут репетиции по русской истории. Приходится много читать, 10 числа нужно подавать семестровое сочинение. Приходится все писать и переписывать. А там еще и много других дел. Поэтому-то я уж подожду, пока кончится это горячее время, и тогда напишу побольше.

Завтра в лавре будут служить 3 митрополита, 5 архиереев. Будет посвящение во архиерея Калужского ректора. Не знаю, придется ли сходить. Хотелось бы. Хлеб стал по 3 коп<ейки> фунт. Еще вот что: выньте из ящика с книгами «Душа человека и животных» – Вундта⁹¹² и «Английский самоучитель» Больца⁹¹³ и пришлите, если можно, при случае, мне сюда. Люба найдет. Будьте здоровы. Молюсь за вас.

Ваш любящий вас сын Михаил Грибановский

Санкт-Петербург.

1 ноября 1880 г.

Милая Люба!

Спасибо тебе за письмо и за гривенник. Передай спасибо и Володе; поцелуй его за меня. Учись хорошенько. Привезу гостинцев. Найди в ящике книги,

О которых я пишу бабушке.

Поцелуй маму и папу. Не пишу им потому, что просто дохнуть некогда: страшно много работать приходится. Поцелуй Веру и Ваню.

Твой дядя Михаил.

Милая мамаша! Еще раз спасибо за подарок. Целую Вас.

2

Дорогая моя мамаша!

Письмо и деньги получил. Не благодарю. Это стоит выше всякой благодарности. Рад, что Вы пока здоровы. Денег столько и не ожидал. Теперь на них кучу. Почти каждый день ем мясное. Прежде был упадок сил, – теперь здоров. Работаю, хотя дело подвигается не особенно быстро. Времени мало, а работы все прибавляется. Но я не особенно трушу: что-нибудь да сделаю, слишком принуждать себя не могу и не хочу. Хожу и в театр. Вчера смотрел московскую артистку Федотову,⁹¹⁴ которая приезжала только на вчерашний день, чтобы сыграть пьесу Шекспира «Укрощение строптивой жены». Чудесно провел вечер.

У нас недавно много было толка о том, что царь проехал по Невскому на конке за 5 коп., а затем нанял простого извозчика и поехал на Васильевский остров. Народ просто массами бежал за конкой. Главное, это у нас явление небывалое. Тем более эта смелость удивительна при настоящих все еще смутных обстоятельствах.⁹¹⁵ Потом еще новость. Царица призывала профессоров Женских медицинских курсов и сказала им, что принимает курсы под свою защиту. Теперь судьба их обеспечена.⁹¹⁶ Скоро будет у них бал с официальным характером. Билетов приготовлено более 5000. Будет много придворных и даже министр двора. Это очень хорошо, если только дело будет поставлено лучше; а это теперь будет наверно так. Вообще, царь и царица ездят свободно по Питеру и чрезвычайно любезны при Высочайших выходах.

Известный Лорис-Меликов опять приблизился ко двору и ожидаются многие перемены.⁹¹⁷ А впрочем, может быть все... одни слухи. Живы будем – увидим. А теперь пока прощайте. Поклон Ив<ану> Ив<ановичу> и Наде. Целую детей. Мое почтение Александру Ив<ановичу> и Марье Александровне с семейством. Будьте здоровы.

Остаюсь Ваш любящий Вас сын Михаил Грибановский

Санкт- Петербург

4 декабря 1882 г. Суббота

P. S. Рад, что Люба учится хорошо. Я этого всегда ждал. Поздравляю с именинником.

3

Милая мамаша!

Я хочу причинить Вам беспокойство. Возьмите у Александра Никандровича мою книгу: «Душа человека и животных» Вундта и поскорее перешлите мне ее. Она в двух томах, мне нужны оба. Мне помнится, что я давал ее ему; если же, сверх всякого ожидания, у него этих книг не окажется, то, значит, в ящике в амбаре: с помощью кого-нибудь разыщите и непременно пришлите. Мне нужно по ним работать для экзамена.

Я здоров. – Понемногу начинаю браться за работу. – Ректором к нам назначен епископ Арсений.⁹¹⁸ Мне у него придется, вероятно, заниматься по основному богословию, которое я избрал для специальных занятий.

Как Вы поживаете? Здоровы ли? Передайте от меня почтение всем нашим добрым знакомым, у которых я с Вами с радостью бывал и о которых с удовольствием сейчас вспоминаю. Целую вас крепко и молю Бога о Вашем здоровье.

Ваш сын Михаил Грибановский.

С<анкт>-Петербург.

8 октября 1883 г.

4

Дорогая моя мамаша!

Вчера получил от Вас письмо и деньги. Спасибо. Удивляюсь, как это Вы не получаете от меня писем. Я послал Вам два письма: одно в понедельник на 2-й неделе, другое 12-го, кажется, марта. Это письмо посылаю заказным. Я здоров. В фотографии еще не снимался; но к Святой неделе карточку пришлю; вот на этих днях думаю съездить сняться. Пожалуйста, не печальтесь, если я долго не присылаю писем; если бы был болен, то уж непременно бы известил; а когда молчу, значит – здоров, только или некогда, или вот письма пропадают; значит, смущаться нечем. Теперь приходится мне уж готовиться к магистрантскому экзамену, который будет, вероятно, в начале мая. Благодарю Соню⁹¹⁹ за письмо и всех знакомых за поклоны. Будьте здоровы. Дай Вам Бог всего лучшего.

Ваш сын и недостойный молитвенник за Вас иеродиакон Михаил

21 марта 1884 г.

Желаю здоровья Наде; целую детей; всего лучшего Ивану Ивановичу.

1. Письмо к М. В. Р.⁹²⁰

Милый мой M.L

Пишу тебе не в исполнение моего обещания написать после 10 февраля. Нет, пишу потому, что захотелось говорить с тобой, частью завидовать тебе. Ты счастлив; тебя не окружает такая говорильня, и притом такая несчастная, лживая говорильня, как меня... Ты живешь среди народа; ты знаешь его, ты можешь работать, служить ему; все это зависит только от твоей любви к добру, от силы твоего влечения к нему, наконец, от твердой решимости сбросить несчастные узы эгоизма. У нас один говор, одно сплошное недоразумение, одни бесплодные, а иногда и лживые порывы... Все запуталось в сетях рефлексии, недовольства, эгоизма... Иногда становится страшно. И все какая ложь! Хотят служить народу! Священным народным именем прикрывают свои преступления! А между тем ведь это ложь, беспросветная ложь. Если бы это было истинное желание, истинная любовь, то каждый из медиков мог бы идти в народ, переходить из деревни в деревню, нося с собою христианский мир для души и здоровье для тела, каждый агроном мог бы также в одежде пилигрима передавать все свои знания, всю свою душу своему народу, пахал бы вместе с ним землю, не чванясь своими знаниями, не затрагивая ничьих интересов, в духе Христа, отрешась от всех самолюбивых страстей и отдавшись весь делу святой мирной любви. А педагоги! О них и говорить нечего. Если бы они поистине, с решимостью беззаветного подвига любили истину и народ русский, то, верю, они были бы благодетелями нашими. Нужно стать только вполне на религиозную почву – это самое главное – и отрешиться от всех этих новых приспособлений, когда из-за них приходится хлопотать и враждовать. Нужно принести с собой только веру, любовь и надежду, и все пошло бы успешно. А они, эти недовольные, что они принесли в школы? Новые методы, новые картины, отвержение религии, вражду к высшим и т. п. Друг мой! Страшно тяжело вращаться в этом кругу... Самое самоотвержение их больше из хвастливости, из тоски, отчаяния, а не из любви. Но что же делать нам-то, сознающим это? Одно: идти и на деле показать любовь народу, не словами, а всею жизнью. И я мечтаю теперь о проповеди Евангелия народу. Переходить из села в село, нося мир и благовествование Христово, проповедуя о назначении России быть провозвестницею чистой религии любви и помирить все народы, – да ты подумай, что может сравняться с счастьем такого человека? Ведь в этой колее, по которой мы идем или нас тащат, мы задохнемся. Пойми, нужен подвиг для очищения, для счастья человека. Все на каждом шагу говорит мне, что нет счастья, если не отдаться всем своим существом делу любви... Ведь все эти слова о народе, все эти несчастные «измы» – Господи! – как все это тяжело! А свет так близко, но показать его можно только подвигом. И жажду этого подвига, но многое, многое удерживает. Об этих двух годах в Академии и говорить нечего: я должен кончить курс. Но и дальше у меня есть обязанности, которые нельзя совместить с беззаветною проповедью народу Христа и любви... И борьба должна произойти. Предугадывать не берусь, чем она окончится. Может быть, Богу будет угодно не слишком испытывать меня, и дело уладится к счастью. Как все это произойдет – пока думать нечего. Да и дело не во мне одном: а что делают другие: неужели нет или мало любящих? Неужели нет жаждущих подвига? Неужели мало томятся нынешним состоянием нашей святой Руси? Разве нет желания помочь нашему царю в его истинной любви к народу, в его искреннем желании повернуть ход истории с этого пагубного пути отрицания, подражания, презрения и т. п.? Вот тут-то я и завидую тебе. Ты свободен. Ты сразу можешь бросить себя и идти... Да и кроме того, тебя не разъедает эта петербургская рефлексия, это легкомыслие и вялость. А здесь, брат, уж кажется, атмосфера такая, то ль от физических, то ль от исторических причин... Ну, да это все старое... Дружище! Одно скажу: люби, служи народу ради Христа беззаветно, брось эти компромиссы; не время им. Смотри на мир; везде хаос вражды и эгоизма. Пора подумать о спасении; оно должно выйти из России; здесь должно воссиять царство Христа; здесь должно настать торжество нового Израиля любви; все ведет к этому; читай Евангелие, Достоевского, Толстого, нашего философа любви Соловьева, публициста Данилевского, – и ты поймешь наш долг. Довольно нам блуждать в темноте и сени смертной. Свет восходит, и мы должны быть его вестниками. Христианство только что нарождается в мире. До сих пор оно было непонимаемо; человечество не могло усвоить его настоящую сущность, ибо носило в себе закваску языческой римской культуры. Славянин и по природе, и по традициям наиболее христианин; он усвоит Христа и возвестит миру Его любовь, в которой спасение мира. Это – моя вера. И это истина. Подумай – и ты поймешь меня. Да я тебе, должно быть, говорил уж об этом. Не помню. Но довольно. На Масленицу с Кар<лом> Ос<иповичем> не виделся. Сговорились было мы встретиться на Царицыном лугу у балаганов; да они опоздали на поезд, и я, напрасно прождавши, ушел. Семейство мне необыкновенно нравится. Сердечно полюбил. Как-нибудь еще поеду. Дети прелесть, Паинька твоя стала и моей. Одним словом, за знакомство спасибо, и большое... Здоровье мое теперь хорошо, хотя работаю немного, потому, должно быть, что устал; прежде до 1 февраля работал много. Пишу по временам в журнале «Мысль» по части психологии и философии; ну, да это – больше ради денег, которые мне необходимо нужны, но, впрочем, пишу, что считаю за свои убеждения, и врать не вру. Пиши, как ты живешь. Помни только: «Ищите прежде Царствия Божия, остальное все приложится вам».⁹²¹ Не покидай идеалов; жизнь сама по себе без идеи великой – нуль, хуже, ничтожней нуля... Жизнь и дана нам только ради подвига любви... Люби Христа и преклонись пред добром, и обретешь мир...

Твой Михаил

Петербург

11 февраля 1882 г.

2. Письмо к П. А. С.⁹²²

Дорогой мой П.!

Спасибо, глубокое спасибо тебе за письмо. Оно пробудило в душе дорогие воспоминания и чувства и обвеяло каким-то теплом. Спасибо за поздравления. Я верю в их силу, если они истекают из любви. А в отношении тебя у меня в этом нет никакого сомнения. Как бы внешне мы ни были разделены, все же любовь соединяет нас. Я в это всегда верил и старался возрастить эту веру воспоминанием тебя в молитве. Ты спрашиваешь: какие вопросы нравственного мира меня занимали за последнее время и к каким выводам я пришел в решении их? Вопрос, мой родной, слишком сложный. Навряд ли вкоротке можно ясно ответить на него. Насколько могу, отвечу. Что неясно, договоримся после. Один вопрос наполнял мою душу и мое сознание: как ощутить в себе Бога? Как сделать это ощущение более или менее постоянным? Как устроить свою жизнь так, чтобы она была всецелым осуществлением этого ощущения? Иначе сказать: как сердцем дойти до Бога, как жить в Нем, как действовать из Него? – Насколько я себя понимаю, я всегда ощущал непреодолимую жажду разрешаться в один принцип. В семинарской жизни эти поиски Единого были главным образом теоретического свойства и выражались в скале всевозможных отрицаний, начиная с самых грубо-материалистических (это еще в училище) и кончая самыми утонченно-пантеистическими. Не могу сказать, чтобы эти поиски были только теоретически. Но и сердце и воля были все же под влиянием ума и служили ему. Мало-помалу во мне нечто устроялось, прояснялось, осаживалось, и наконец я установился мыслию на Едином. И ум, и сердце, и воля, и мое сознание нашли всеобъединяющую точку, и с ней нарисовался путь жизни, полной единства, полной беззаветного стремления не уклоняться по сторонам. Так весь мой внутренний теоретический процесс привел меня к монашеству. Оно было нормальным, органическим выражением того, что создалось внутри. Как пантеизм привел меня к теизму, как теизм разрешился в христианство, как христианство оформилось в православие, так православие для меня лично, при стремлении окончательно, беззаветно, всецело отдаться ему, разрешилось в монашество. Я не мог уйти от него. Иначе бы я был подлец. Все нити внутренней жизни привели меня к этому центру. Если бы меня спросили за месяц, я не сказал бы, что буду монахом. Но когда эта мысль предстала моему сознанию, я увидел, что она есть лишь сокращенная формула того, чем полна моя душа. Ее роковой, властительный характер тут же стал мне ясен. И я не колебался и не сомневался. Я сделался монахом, потому что должен был им сделаться, не мог не сделаться. – Когда я сделался монахом, для меня предстала дальнейшая задача: ощутить Бога, жить в Нем и из Него. То, что нашла мысль, а сердце только предчувствовало, то нужно было вполне пережить в себе. Не утверждаю, что я ясно сознавал тогда свою задачу и ее отношения к предшествующему развитию. Но жизненно я, как кажется, твердо ощущал ее и твердо шел к ее разрешению. – Опять не скажу, что монашество выразилось каким-нибудь ясным во мне переломом. Остался я тем же. Катастроф не было. Был постоянный процесс вживания в ту единую точку, которую я обрел в своем духе. Черная ряса служила для меня лишь знаком, что я остановился мыслью на этой точке. И чем ни более стоял на ней, всматривался в нее, разъяснял ее, тем ее лучи все более наполняли душу и освещали ее, тем ближе, роднее становилась она, тем глубже и интимнее я сопереживал. Это и было, собственно, постоянным ростом ощущения Бога. Иногда молитва давала величайшие, невыразимые восторги, полные тишины и блаженства. Но, конечно, все это было лишь по моментам. Жизнь окружающая шла своим чередом. Приходилось жить и действовать по случайным, стихийным мотивам воли. Вся жизнь была и казалась мне не тем, чем она по-настоящему должна быть. То ощущение Бога, Его любви, святости, чистоты, которое иногда овладевало душой, служило вечным и жестоким укором всей стихийной жизни. У меня опускались руки делать чтобы то ни было, ибо всякое движение воли, по-моему, должно вытекать из ощущения Бога, а на деле оно вытекало просто потому, что так заведена жизнь. Все порядки жизни общественной и церковной, вся рутина дел, все поступки и разговоры людей были для меня противны. Я ощущал в душе своей рай и жил вовне, точно в аду. Я весь измучился. Сочинение, которое нужно было мне написать, было мне также противно. Оно ничуть не вязалось с тем, что я переживал, и само было лишь звеном общей бессмысленной рутины. – Я рвался из этой паутины. Мне нужно было свою волю всецело подчинить тому, что есть Бог. А для этого нужно перескочить куда-то, нужно пожить независимо от этого условного мира, как можно крепче, и глубже, и шире ощущать Бога, сделать это ощущение таким интенсивным, чтобы оно само собой выражалось в действии, чтобы последнее было лучом, необходимо истекающим из солнца... Мне казалось, что возможно это только в уединении, при руководстве такого человека, который бы отсек мою волю и сделал ее послушной только Богу. Воля и обычная жизнь, моя и людская, были для меня противны, и я жаждал убежать от них. Вот как назрела мысль о монастырях и об Афоне. И я побывал в Соловках, на Валааме, Задонске, Киеве, Константинополе и Иерусалиме. Везде старался побеседовать с подвижниками и старцами и окончательно определиться. Не скрою, что в этих беседах мне приходилось иногда переживать возвышеннейшие и сладчайшие минуты. Я чувствовал себя в веянии Бога. Я ощущал небо близким и родным. Никогда до того я не ощущал такой реальности духа, такой живости возвышенной любви и чистой молитвы. За этот период я как бы впервые обрел Бога. Но вместе я вернулся назад к людям и в Академию. Это мне единогласно советовали и подвижники, особенно пр<еосвященный> Феофан; к этому склонился под конец и я сам. Дело в том, что, переживши во время путешествия два пути духовной жизни старцев – путь созерцательный и путь деятельный, путь уединенной молитвы и путь открытой любви, путь Феофана и путь оптинского старца Амвросия – я почувствовал, что мой путь последнего рода. Я увидел, что я должен на людях подчинять свою волю Богу, что только путем преодоления эгоизма в каждый миг моего общения с людьми я достигну того света любви, который сам собою забрызжет лучами соответствующей деятельности. Короче сказать, я нашел свой путь, определил его, и он оказался средь тех же людей, от которых я было бежал. Но я уже возвратился не таким к ним, каким уехал. Прежде я не знал, что с ними делать, теперь я узнал, что должен любить. Прежде я или осуждал их, или терялся среди них, подчиняясь течению, теперь я покойно мог жить и действовать по своим собственным мотивам любви во имя Христа. Для меня сделался ясным мой путь на людях. Куда бы он ни привел в смысле внешней жизни, мне все равно. Сейчас я в Академии; завтра могу быть выброшенным за борт и просить милостыню под окнами – для меня все равно. Последнее даже лучше. Для меня стал неотразимо ясен мой долг – все делать по любви к человеку и Богу – к чему бы этот долг ни привел. Внешняя судьба стала безразлична. Значит, не за чем стало и уединение. Я и на людях ощутил силу быть независимым от них и как бы одним. И вместе с тем, будучи одним, я ощущал единство с ними и любовь к ним. Так пришел в меня мир. И вот теперь – живу этим миром, дышу и наслаждаюсь им. В смысле определения внутреннего пути – больше идти некуда. Я установился. Будущее будет лишь развитием и раскрытием достигнутого синтеза. В смысле внешнем – я ничего не знаю и не хочу знать. Не мое дело. Прошу Бога только о том, чтобы быть непоколебимо верным тому, что считаю истиной, а куда эта верность приведет – это Его воля. Приражения к внешнему нет никакого. Вот, мой друг, вкоротке ответ на твой вопрос. Понятно, я брал главные штрихи. Множество было и второстепенных. Ведь много пришлось и перевидать, и передумать, и перестрадать от низу и до верху. Но все это было лишь побочными подпорками, которыми Бог меня вел к предназначенной внутренней цели. Ты спросишь, какая же моя внешняя цель? Она вполне вытекает из внутренней. Всюду, где только можно, насаждать царство любви и гармонического развития личности в духе и при помощи Христа. В это, в сущности, разрешается все православие, все его догматы, вся этика, все таинства, все обряды, вся жизнь. В разъяснении православия в этом смысле теоретическая задача наша. В проведении такого православия в жизнь частную, семейную, общественную, государственную вся наша практическая задача. В братском союзе сочувствующих и отдавшихся всецело этой задаче людей – самый верный задаток обновления православно-русской жизни. В молодом нашем монашестве и вообще в молодом поколении есть великие шансы на возрастание и утверждение таких союзов. В этом моя надежда и отрада, не только моя, но и моих братий по духу. Этим живу, за это и отдам жизнь, если угодно Богу. Как созреет наша жизнь, в какие отношения мы станем к status quo православия – я не знаю. Это не дано предвидеть. Но верю, что, несмотря ни на что, истина восторжествует. И я несказанно счастлив был бы, если бы пришлось пожертвовать жизнью ради этой истины. Вот, друг мой, мои практические идеалы. Придется ли их осуществлять легальным путем или путем протеста, сверху или снизу, – все равно. Почему-то предчувствуется, что Бог приведет скоро к последнему. Но наше дело не рассуждать о том, что неизвестно, а быть готовым к нему. В этом и есть ближайшая цель моей воли... Ну, пока достаточно. И так слишком много вышло. Думал, что выйдет гораздо короче. Прости за многоречие. Не знаю, что-то расписался. Может быть, так нужно. Я верую, что в том, что делается от любви, действует рука Бога. – Теперь отвечу на частные вопросы. Магистерское⁹²³ написал за эти каникулы. 8 ноября уже подал. Тема новая – о бытии Бога. Написал то, что сам подумал и пережил. Не знаю, пройдет ли. За последнее время стали везде видеть ереси. Но для меня, впрочем, все равно. Я иду своим путем, – который нимало не зависит от пропуска или непропуска. От этого зависит лишь внешнее положение, которое во власти Бога. Студенчество стараюсь любить и делать для него все, что позволяет совесть. Живу в мире. Что выйдет, не знаю. Пока, кажется, хорошее растет. Впрочем, это со стороны виднее. – С А.⁹²⁴ переписываюсь теперь оживленно. Он женился и хочет писать магистерскую. За последний год у нас было прекратилась переписка. Я сам боюсь начинать. Ведь монахи вообще на худом счету. Поэтому всякое молчание с чьей-нибудь стороны мне всегда несколько подозрительно в этом смысле. А рассеивать предубеждения или подозрения письмами я не люблю. По-моему, это бесполезно. Поэтому я в таких случаях тоже молчу и жду, когда Бог даст весть сердцу и подвигнет к писанию во имя любви. Об этом и молюсь. И при представившемся случае возобновляю переписку. Так и случилось с А. Теперь опять дело идет живо. – Ну, Господь да хранит тебя. Нет, дорогой П., больше наслаждения, как чувствовать себя в охраняющей деснице Божией. И жизнь при этом цветет в душе, и свет кругом тебя, и любовь и мир наполняет все существо твое. Вечность пред тобой, полная блаженства. Готов обнять всех людей. Жалко становится окружающего детского малодушия, суеты, тщеславия и т. д. И все это не осуждение, не гордость, а просто дарованное Богом несколько большее ви́дение. Все Божий дар. И я менее всех сделал для этого. Но любовь всех окружающих меня, начиная с рождения и кончая теперешним миром, след<овательно>, и твоя любовь возводят мою душу ближе к Богу любви, и я совсем незаслуженно наслаждаюсь по вашей милости. Так я смотрю на дело. Поэтому, в свою очередь, люблю всех вас и, поскольку могу, молюсь. Молитва есть самое лучшее выражение любви и самое сильное ее действие. – Поэтому прошу тебя иногда помолиться за меня. Написал так много, что, право, совестно. Кстати попрошу, пусть это письмо между нами. Напиши ты о своем внутреннем мире. Любящий тебя твой и<еромонах> Михаил⁹²⁵

Примечание издателя

<Настоящее письмо> прислано было <епископом Михаилом> пред <его> отъездом в Таврическую епархию бывшему тогда ректором Полтавской семинарии протоиерею Иоанну Христофоровичу Пичете⁹²⁶ при следующем письме на имя отца ректора:

«Ваше Высокоблагословение, достоуважаемый отец ректор!

К моему глубокому сожалению, я не имею возможности лично проститься с воспитанниками вверенной Вам семинарии. В продолжение годичной своей службы с Вами я всегда видел, как дороги и близки для Вас духовные и материальные интересы учеников, как Вы всегда отечески горячо заступались за многих из тех, которым угрожало строгое дисциплинарное наказание, как Вы при всяком случае жалели и щадили их неопытность и горячность, изыскивая всякие средства поддержать дисциплину чисто отеческими мерами внушения и выговора, принимая, таким образом, всю тяжбу дела лично на себя, лишь бы только не портить их будущности. Зная все это и предполагая, что и воспитанники Ваши чувствуют эту незримую Вашу к ним любовь сквозь Вашу видимую суровость и, может быть, взыскательность, надеюсь доставить и Вам и им приятное, прося Вас прочитать и передать им мой прилагаемый при сем прощальный привет.

Преданный Вам епископ Михаил».

Дорогие питомцы Полтавской семинарии!

Искренно и глубоко сожалею, что мне невозможно лично проститься с вами, благословить вас и высказать вам свои сердечные пожелания.

Молю Бога, да поможет Он вам Своею благодатной силой быть достойными того великого звания, к которому Он призывает вас.

Не угашайте в себе духа, а воспламеняйте его. Заботьтесь всячески о его подъеме и не поддавайтесь той будничной рутине, тому будничному настроению, которое окружает каждого из вас и в жизни, и в школе и каждого старается втянуть в себя. Учебная сторона вашего дела представляется, м<ожет> б<ыть>, вам в виде скучных учебников и балловых отметок. Но станьте выше этого воззрения. Вдумайтесь, сколько человеческих усилий было положено, сколько Божией любви и мудрости было проявлено, чтобы открыть те истины, которые вам предлагаются в этих по-видимому сухих книгах! Подумайте, сколько в их кратких формулах сосредоточено света знания и как рвались и рвутся к нему лучшие из людей! Вспомните, приведите на память рассказы ваших отцов, как в старину проводили целые ночи над латинскими учебниками по богословию и философии, лишь бы почерпнуть крупицу знаний! Каждый из вас, я думаю, знает деревенских мальчиков, которые рады были бы просидеть часы и дни, лишь бы поучиться и знать кое-что, и однако для них нет такой возможности! Представьте, сколько можно просветить народу теми сведениями, которые вы получаете из учебников; сколько можно добра сделать, нравственно облагородить, привлечь ко Христу и Церкви, если живо и сознательно воспринять то, что предлагается вам, – и вы поймете, что будничный взгляд на учебное дело – взгляд низменный, ложный взгляд, к которому всегда склоняет нас враг человеческой жизни, враг Христова света и Христовой совершенной жизни. А если станете на высоту христианского взгляда на ваше просвещение, то само собой установится ваше отношение и к той дисциплине, к тому строю жизни, который установлен в вашем заведении. Вы будете выше всяких стеснений, вы не будете чувствовать их. Вы сами свободно пойдете и на молитву, сами свободно признаете и часы занятий, и часы отдыха и сна, и внешние основные требования будут совершенно совпадать с вашими внутренними. Ведь знайте, что внешний воспитательный порядок вашей жизни есть тоже результат усилий лучших людей и долговременного опыта, и кто смотрит на все это только как на произвол начальства или как на выдумку, придуманную лишь в видах одного бесцельного стеснения, тот глубоко и грубо ошибается, – это все тот же низменный, будничный взгляд, о котором я говорил выше и который недостоин вашего высокого призвания...

Наконец, не могу не умолять вас на прощание применить ту же высокую точку зрения и на будущее ваше служение в качестве просветителей народа и пастырей его. Вы, конечно, сами знаете, как велики и святы эти задачи; но вам нужно поработать над собой, чтобы сердцем и всей душой почувствовать это величье и святость их и отдаться безраздельно их выполнению. В вас будущее русской земли и Русской Православной Церкви... В ваших руках души народа, выполнение всех его надежд, осуществление всей его глубокой веры. Стыдно и горько будет, если мы окажемся недостойными своей высокой миссии, и страшное наказание ожидает нас за это от Бога, не говорю уже о презрении народа и будущей истории.

Вас страшит незаметность вашего будущего подвига? Но представьте, что хотя бы десяток из вас на каждый год выступали в жизнь с полным самоотвержением, с жаждой послужить народу и Церкви общими и дружными усилиями – ведь на ваших глазах наступило бы возрождение полтавской Церкви, а с ней и народной жизни, и народного просвещения. Неужели этого мало было бы, чтобы вполне удовлетворить самое великое сердце, самые пламенные его мечты? Нет, не незаметность подвига удерживает вас от стремлений к истине, а то же будничное низменное настроение, о котором я говорил выше и которое стоит при дверях сердца каждого из вас и ловит всякий момент, чтобы овладеть им! Будьте же свободны и стряхните его иго! Молитесь Господу, и Он поможет вам! И на сердце вашем, полном братской взаимной любви, будет весело и радостно, и вся жизнь, и все настоящее и будущее осветится таким светом, согреется такой теплотой, о которой теперь не можете и мечтать. От всей моей души молю об этом нашего Господа! И если кому-нибудь из вас сердце подскажет, что только любовь к вам водила сейчас моим пером и я говорю только сущую правду, – то я буду считать свою цель достигнутой; а если вы и в жизни вспомните и приложите к делу мои слова, то я буду вполне счастлив, – только при этом попрошу присоединить и ваши сердечные молитвы обо мне.

Михаил, епископ Каширский

19 декабря 1895 года

Полтава

Примечание издателя

Мать Анна – первая настоятельница и игумения Вировской пустыни, открытой высокопреосвященным Флавианом, бывшим тогда архиепископом Варшавским, 1 августа 1894 года в селе Вирове Соколовского уезда Седлецкой губернии.

Мать Анна (в миру Анна Александровна Потто) родилась в 1865 году в городе Брест-Литовске в аристократической военной семье (дядя ее – боевой генерал В. А. Потто). Блестяще окончив курс варшавской гимназии, она первоначально посвятила себя педагогической деятельности, заняв место преподавательницы Мариинского училища в городе Холме. Но вскоре, следуя внутреннему своему влечению, она решила уйти в монастырь, и в Леснинской обители, находящейся вблизи уездного города Белы Седлецкой губернии, облеклась в скромную одежду инокини. Здесь под руководством замечательной по своей самоотверженной просветительно-благотворительной деятельности игумении монастыря матери Екатерины (в миру графини Ефимовской⁹²⁷) она совершала свои первые иноческие подвиги, с любовью и необыкновенной ревностью исполняя возложенное на нее послушание – заведование монастырской школой.

В 1894 году, с открытием Вировской пустыни, мать Анна избрана была в устроительницы новой обители и сделалась ее первой настоятельницей. Деятельность ее в этом последнем звании, поистине изумительная, показывает, что может сделать обитель, имея во главе человека с горячею верой в силу добра, с неподдельной, пламенной любовью к ближнему, с твердой надеждой на Бога и небесную помощь.

За девять лет ее настоятельства Вировская пустынь, находясь в центре воинствующего католицизма, не пренебрегавшего никакими средствами для совращения униатов и православных, сделалась оплотом православия для западной окраины России и в этом отношении заявила себя достойным детищем Леснинский обители.

В 1903 году, 29 августа мать Анна (уже в сане игумении) скончалась от скоротечной чахотки. Плодами ее неутомимых, самоотверженных подвигов апостольской любви и милосердия остались: вполне благоустроенная обитель, вмещающая в себе до 600 сестер, всецело отдающих себя делу служения ближнему; в стенах обители – прекрасное двухэтажное здание второклассной школы для 200 девочек, две одноклассные церковно-приходские школы, приют для грудных детей и готовящихся к школе, богадельня для престарелых, больница и приемный покой. Мало того, трудами матери Анны и умело подобранных ею соработниц в ближайших к монастырю деревнях устроены ремесленные школы для малолеток и сельскохозяйственные – для девочек. (См.: Прибавления к церковным ведомостям. 1904, № 8.)

1

Скоро пробьет 12 часов и наступит Новый год, а я берусь за перо, чтобы пред началом наступающего лета испросить у Вас прощение, возлюбленная о Христе мать Анна, за мое непростительно долгое молчание на Ваше доброе, хорошее письмо. Простите. Такой недуг суеты и всяких хлопот обуял меня, что забросил всякую переписку. Приходится делать новое дело, и пока не привыкнешь к нему, все внимание уходит на него вместе с быстролетным временем. Теперь, с Новым годом нужно немного привести себя в порядок... От души Вам желаю того же вместе со всякими дарами благодатной помощи во внутреннем преуспеянии и внешнем процветании Вашей юной обители. Да будет новый год действительно новым в Вашей духовной жизни; пусть обновление внутреннего человека идет в Вас все быстрее и быстрее навстречу стареющемуся внешнему нашему облику. – Как Вы теперь устроились? Я с полным духовным услаждением читал Ваше письмо о том, как Вы попали в Виров. Слава Богу, что Он так милостив к Вам и дал Вам такую благодать. Помоги Бог в трудах. Но за внешними трудами не забывайте внутренних. Это главнее. Когда будет в обители сильный духовный рост, постепенно придет по Божьему устроению и внешнее преуспеяние. Спешить особенно не нужно. Ищите прежде Царствия Божия... Конечно, я не говорю о беззаботности и нерадении. Я имею в виду только мудрую постепенность и доверие к благому Промыслу Божию. – К великому моему сожалению, я доселе ни разу не виделся с N. N. Она как будто избегает меня, а я боюсь настаивать на знакомстве, чтобы не подать повод к различным предположениям с ее стороны. Сколько раз я ни заезжал к ней, ее не оказывалось дома. – Прошу Вас, пожалуйста, писать. Я буду теперь отвечать исправнее. И о духовных нуждах говорите. Я счастлив буду, если смогу чем-нибудь пособить Вам. Всей душой с Вами. Призываю благословение Божие.

Преданный Вам епископ Михаил

Имена сестер буду поминать; Вас поминаю в молитвах каждый день.

31 декабря 1894 г. 11.30 час<ов> ночи

2

Возлюбленнейшая о Господе мать Анна!

Я очень виноват перед Вами своим долгим молчанием. Простите ради одолевающих меня немощей. Вот уже с лишком два месяца, как я по настоянию докторов живу на южном берегу Крыма, в Гурзуфе. К 1-му декабря кончается срок отпуска, и я, если Бог благословит, надеюсь к этому времени быть в Полтаве... Слава Богу, что у Вас в обители все идет хорошо, и Бог видимо помогает Вам. Спасибо Вам за брошюрку: мне ее сюда не переслали; когда приеду в Полтаву – прочту. И школка, видимо, у Вас растет, а с нею и добрый православный обительский дух среди забитого, упорного и жалкого народа; однако видно, что он ищет истины, правды, света, только ему до сих пор ничего такого не давали, и даже упорно отвращали и от православной Церкви, и от духовной свободы... Послужите, послужите на этом невидном, но великом миссионерском посту. Этим подвигом наследуете Царство Небесное... Учите и воспитывайте, и Бог научит и воспитает Вас самих. Кто больше дает, тот невидимо и получает... Если же и относительно внешнего правила Вас совесть смущает, то я готов дать коротенькое правильцо на каждый день: Воскр<есенье>: канон Иисусу и 50 покл<онов>, из коих 5 земных. Понед<ельник>: Параклисис Бож<ией> М<атери> и 50 покл<онов>. Вторн<ик>: Канон Ангелу Хран<ителю> или Безплотным и 50 покл<онов>. Среда: Канон Предтече или Кресту и 50 покл<онов>. Четверг: Канон апостолам или Николаю Чуд<отворцу> и 50 покл<онов>. Пятница: Канон покаянный и 50 покл<онов>. Суббота: Канон всем свят<ым>; конечно, утренняя и вечерняя молитвы сами собой; акафисты при одушевлении и – если позволяет время. Во время говения можно ежедневно и всю четку пройти в молитве Иисусовой и поклонах. – Вот до испытания – как пойдет дело по Божьему благословению. – Много ли, мало ли кажется Вам – а Вы исполняйте и пишите о своем состоянии. Помоги Бог. Помолитесь за меня, слабого и никуда не годного. Благослови Бог Вашу обитель.

С молитвой преданный Вам епископ Михаил

21 ноября 1895 года.

3

Возлюбленная о Господе мать Анна!

Спешу Вам ответить хотя бы кратко. Спаси Вас Бог за письмо, за добрые пожелания, за Ваше доверие ко мне, недостойному. Прошу Господа, да обновляет Он со дня на день Ваши силы, дабы служили Вы Ему в чистой правде и в беззазорной совести, все направляя только к Его славе... Затем к Вашим частным делам. Во-первых, я не одобряю Вашего отказа сообщить всю историю роста Вашей обители для Ниж<егородской> выставки... Вы о чем хлопочете? О своем смирении? Но разве Вы в самом деле думаете, что Вы все сделали? Ведь все соделал Бог и добрые люди, а главное – Бог... Но вправе ли Вы замалчивать Его славу? Никако же. А что Ваше имя там будет упоминаться, так что из того? Не все ли равно, мной или Вами Бог прославляется, лишь бы прославлялся? Именно в таком безразличии и есть высота смирения. Вы обставьте рассказ так, чтобы во всем виден был Бог, и тогда хоть миллион раз будет упоминаться Ваше имя, тосковать о том нечего... Вы просто боитесь возгордиться... А для этого и огораживаете себя... Но нужно огораживать только себя, а не Бога с собою... Смиритесь и пишите. Не думайте, Бог и без таких забот о себе смирит еще Вас... Жизнь велика... и душа человеческая – бездна. Лучше по-детски отдаваться Богу, чем нарочито прятаться в скорлупу; лучше повиноваться, нежели самочинно смиряться... Во-вторых, дурно, что правильца уже успели не исполнить. Но Бог простит. А на будущее время имейте вот что: если внимание утруждено и бессильно, каждый канон заменяйте 50 поклонами; что будет – напишите. В-третьих, благослови Бог новопокрытых рясофором. Да осенит Господь их души Своею любовью и силой, и пусть своею жизнью послужат Богу, чтобы обрести новую жизнь в Царстве Христовом... У с<естры> Ф., мож<ет> быть, другая борьба внутри, более глубокая, чем только озлобление за болезнь?! Утиши ее Бог. Болезнь всегда ко благу. Это любовь Божия. Пусть с<естра> Ф. поисповедуется хорошенько, и да умягчит ее Бог... Мне чувствуется, что в ней другое говорит и озлобляет ее, а не просто одна болезнь. – Больше радости и доверия ей покажите – и все благоустроится... Порадован очень Вашими успехами по силе Божией. – Не нужна ли Вам учительница гимназии, лет 30, жаждущая отдаться святому делу и сильная душой?.. Простите, храни Вас Христос.

Преданный Вам о Христе епископ Михаил.

Адрес: Симферополь: пр<еосвященному> М<ихаилу>.

(Письмо не имеет даты. По некоторым данным можно думать,

написано в конце 1895 г.)

5

Возлюбленная о Господе мать Анна!

Простите меня за долгое молчание. Недосуг, леность, немощи – тому причиной. На этих днях переехал на дачу около Ялты, выписал сюда свою матушку и намерен запастись здоровьем на зиму, если Бог благословит. – Поговорим о деле. – Относительно молитвы за инославных вот что скажу. Представитель Церкви (то есть священник или епископ) от лица Церкви (то есть в общественном богослужении) вправе молиться только за тех, которые находятся в ограде Церкви. На дальнейшее он Церковью не уполномочен. Есть апостольское повеление молиться за власть, хотя бы и иноверную, но тут молитва не о личности, а о представителе власти, помогающей созиданию Церкви. – Бывали в Церкви случаи молитвы за язычников, но это были молитвы об обращении их ко Христу, о вразумлении их безумного ослепления, то есть опять-таки только в их отношениях к Церкви. В нарочитых молитвах о вразумлении и обращении заблуждающих и доселе могут быть употребляемы личные имена. Молиться о других душевных и телесных благах, как вытекающих уже из благодатной силы, обитающей в Церкви, имеет смысл лишь при условии влияния этой силы, то есть при жизни в Церкви. – Другое дело – молитва частная. Здесь человек своими родственными и сердечными связями жизненно соединен со многими лицами и не принадлежащими Церкви, и в силу любви он не может не молиться за них Богу, чтобы Он спас их, имиже веси судьбами, чтобы Он одарил их Своими благами и пр. В таком случае Вы молитесь не от лица Церкви, не по уполномочию от нее, а во имя и по уполномочию своей богосозданной человеческой природы, связанной органическими связями со всем человечеством, а наипаче с присными. Тут молитва действенная не по силе благодати Святого Духа, дарованной Искупителем Церкви Своей, а по силе Вашей любви и милости Божией, все и всех направляющей ко благу вечной жизни...

Что касается Вашей ссылки на текст: «Молитесь друг за друга»,⁹²⁸ то тут, очевидно, разумеется взаимная молитва и, след<овательно>, принадлежность молящихся к одной Церкви; да при апостоле и не могло быть иначе, ибо никакого разделения не было. – Таков, по моему мнению, должен быть взгляд Церкви на молитву за неправоверующих; что подтверждает и практика Церкви с древних времен. Это не узость взгляда, а невозможность поступать иначе, невозможность заставить Церковь оживотворять то, что находится свободно и сознательно вне ее; это та же самая невозможность, которая ограничивает каждый живой организм известными пределами, внутри которых он только и может оказывать свое жизненное органическое действие. Не можем мы перенести свою жизненную силу на кусок хлеба, лежащий перед нами, раньше, чем не примем его внутрь себя, так и жизненная благодать тела Церкви действует только на то, что подчиняется ее влиянию внутри Церкви; и наши усилия и мечтание поставить дело иначе показывают только, что мы не усвоили себе глубокого и неотразимо разумного и жизненного взгляда Церкви, действующей по внушению Св<ятого> Духа, Подателя и Устроителя всякой жизни с ее непреложными законами. – Об отступлениях в обычной церковной жизни я говорить не буду. Вы их знаете, и они ничего не доказывают. – Относительно благословения сестер, не иерейского, не смущайтесь. Перекрестить другого не грешно всякому любящему во Христе, тем более любящей настоятельнице, отвечающей за спасение сестер...

Слава Богу, что дело Христово у Вас в обители созидается по всем направлениям. О своем недостоинстве и немощах не огорчайтесь, а только смиряйтесь, не приписывая себе ничего и отдавая всю себя делу. – Приезжие гости – докука, но нужно претерпевать, когда необходимо для обители; но только полагайте сему границы времени. – Сестру о<тца> Серафима⁹²⁹ пригласить нужно и дать почувствовать ей сладость самоотверженной монашеской жизни – должно, но уговаривать не следует: пусть уговаривает Сам Бог и небесные покровители вашей обители, да своя собственная совесть, и труд и жизнь вашего дела. – Той барыне⁹³⁰ сейчас пишу, сообщая Вам адрес. Полный недосуг не давал возможности и ей писать, хотя она знает о том, что Вы желали бы ее видеть, и знает адрес Десны.

Простите. Благословляю Ваших постриженниц. Христос да охранит их под сенью Вашей обители и Вашей любви.

Молю Бога о всех Вас и о благодатном преуспеянии Вашего дела на созидание Церкви православной.

С любовью и Божиим благословением епископ Михаил

19 июня 1896 г.

Ялта

6

Возлюбленная о Господе мать Анна!

Простите, Господа ради, за мое молчание. Письмо Ваше пришло, когда объезжал епархию, затем наступление учебного года принесло бездну дел и забот; затем в ноябре уехал в Петербург, а возвратившись оттуда, заболел жестокой инфлюэнцией, от которой только что поднялся. Сердечно приветствую Вас и в лице Вашем всю Вашу обитель с ее сестрами с наступившим новолетием и с приближающейся Четыредесятницей Святой. Дай Господи, чтобы молитвенный дух пламенел все сильнее, а добрые подвиги, труды и послушания процветали все больше к созиданию обители и к спасению души... Дай Бог, чтобы исповедь на первой неделе поста соделала бы всех чистыми, а причащение Тела и Крови дало бы силу сохранить эту чистоту как можно дольше... Храни и благослови Вас Господь! Прошу молиться за меня, многогрешного и многонемощного.

С молитвой и Божиим благословением преданный Вам Михаил, епископ Таврический.

28 января 1897 года

Симферополь

...Мы ничем не можем и никак не должны находить извинения нашим изменам Его любви... Главное, старайтесь жить в настоящей минуте и с настоящей минуты. Что бы Вы ни делали, отдавайтесь всецело, до самого внутреннего существа души, без всякого рассеяния. Только настоящее существует; прошедшее ушло, а будущего еще нет; кто хочет жить, тот должен жить только в настоящем. Точно так же, когда что-нибудь неладно, старайтесь уладить в себе и кругом себя сей же миг, начать с первого же вздоха после ясного решения совести. А если неясно, то и не старайтесь вымучить из себя решения, отвлекаясь от настоящего, а призовите с верою благодать Святого Духа и ждите ее прихода и озарения, работая с доверием в тех настоящих мгновениях, которые Бог дает нам для возделывания, как Адаму – рай. Это сравнение не аллегория, а действительность. Вы, конечно, чувствуете это.

Относительно ночной молитвы, я думаю, что лучше всего читать псалтирь и каноны. Первая, Вы пишете, Вас утешает и подбодряет, а последние введут Вас в дневное богослужение. Я полагаю, что времени у Вас на большее не останется. Читая псалтирь и все прочее, старайтесь внять, какие чувства и какие порывы в Вас возбуждаются, и отмечать это. Тогда при тех или других случаях и настроениях Вы будете знать соответственные лекарства, даруемые Божественною благодатью. – Если бы осталось время не занятым, то есть у Вас особенно любимые молитвы или слова, которые ставили бы Вас пред Господом и воспаряли бы на небо в сонм Богородицы, Ангелов и святых угодников.

(Письмо не имеет даты)

Примечание издателя

Первое и следующие за ним два письма писаны были преосвященным Михаилом из Гурзуфа, куда по совету докторов он уезжал из Полтавы для поправления своего здоровья и где пробыл 2 месяца (с 17 сентября 1890 года по 19 ноября того же года). В это время Владыка состоял епископом Прилукским, викарием Полтавской епархии.

Письма 4–9 писаны из Крыма, когда Владыка, в звании епископа Каширского, разделял с престарелым архиепископом Таврическим Мартинианом труды по управлению епархией. Остальные письма, 10-е и 11-е, <писаны>, когда он был уже самостоятельным епископом Таврическим.

1

...Я на днях читал о любви, искренности и полной откровенности, царствовавших в первоначальной христианской общине, и припоминал наши отношения, которые, право, могли бы служить зародышем чего-то подобного прежним временам...

Смотрю я на все присланное⁹³² Вами и говорю себе: «Они сделали меня счастливым в эти дни среди бесцельной тоски; да воздаст им всем Господь сторицею в счастии и радости и здесь и там». Храни Вас Господь, д<орогая> А. П. Радуюсь, что больной О. лучше.

1 окт<ября> 1895 г.

2

...Богоматерь прекрасно нарисована, и чем больше всматриваться, тем лучше. Я часто очень смотрю на Нее, и каждый раз внутри поднимается волна великого сострадания к необъятному, невыразимому горю... Картина Христа⁹³³ веет божественным спокойствием и благоволением, а картина Богоматери дает почувствовать вышечеловеческую скорбь высочайшей и чистейшей души на земле; а монастырь (карт<ина>) говорит мне о нашем общем скромном уделе, где каждому Бог положил работать во славу Его и спасать себя и других... И великое и скромное, и божественное и земное – все должно сочетаться в душе человека в одно гармоничное целое...

7 окт<ября> 1895 г.

3

Д<орогая> Л. П. Если бы Вы знали, как меня тронуло Ваше слово καθῆλθεν,⁹³⁴ написанное Вашей рукой, и притом так хорошо и красиво! Я живо представил, как Вы работали и сколько труда положили, чтобы переписать те листочки, которые я оставил...⁹³⁵ Душевно спасибо Вам. Дай Бог, чтобы Ваши труды принесли Вам духовную пользу, заставивши Вас вдумываться в Евангелие, этот неиссякаемый источник всякой жизни и радости... Только вот за другими листочками стало дело. То душевное настроение было очень плохо, то гостил у меня гр. Бальм[ен], проводя со мной все дни, – и не было возможности подумать о деле ни одной минуты. Уж простите с Ал. И. мне мою леность и косность. Вот за эти дни покончу с ответами на накопившиеся письма и возьмусь за дальнейший просмотр бумаг. Относительно славянск<ого> текста Вы напрасно беспокоитесь. Я писал по русскому тексту, и теперь он сохранится в переписке. Здоровье мое хорошо. Ныне чувствую себя очень бодро. Погода у нас дня четыре стояла оч<ень> холодная и бурная; на горах выпал снег. Сегодня потеплело, и солнышко тепло сильно; t-ra в тени 20° R, а на солнце 29°. Иван Дулыч заскучал без скрипки и все тянет меня в Полтаву. Из письма к М<ихаилу> Ник<олаевичу> Вы уже знаете, что я решил остаться еще на месяц. От всего сердца спасибо Вам за Ваши добрые письма. Когда проходит день и я не получу ни от кого, становится как-то скучно... Привет и благосл<овение> всем. Храни Вас Христос. С любовью и молитвой пред<анный> епископ Михаил.

24 окт<ября> 1895 г.

4

Пять уже дней, д<орогая> А. П., собираюсь писать Вам, а через Вас и всем моим близким. Но выпали такие денечки, что и вздохнуть некогда. Спасибо Вам за Ваше хорошее письмо. Удивительное дело, как помимо нас над нами бодрствует нежная, любящая десница Бога. Я позабыл совсем день своего пострижения. Накануне, однако, почувствовал себя очень хорошо, какую-то беспричинную радость. Стал домышляться, откуда и за что такая Божия благодать. И вдруг оказалось, что годовщина моего пострижения. А в этот же день подоспели письма от Вас и О. И. с Ал. И. Для меня вышел вдруг полный праздник души. Так и многое другое. За время моего пребывания в Полтаве столько можно найти случаев, когда помимо моего сознания вдруг устраивались такие обстоятельства, которые ясно показывали на любящую волю Божию. Потому и можно быть покойным за свое будущее. Нужно лишь предаться сердцем Богу и по совести исполнять все, что приняли на себя. А там только внимательно следить, чтобы усмотреть час Божией воли и не пропустить Его указаний, как бы ни были они неожиданны и, по-видимому, даже странны и неподходящи ко всему прошлому нашей жизни и к планам нашего сознания. У Бога бесконечно широкий кругозор, и отдающихся Ему Он ведет Своими вечными, а не их измышленными путями... Потому-то и радость, и покой должны быть в нашей душе, и полная готовность идти по Божьим указаниям... Сегодня месяц, как я простился со всеми вами... Вы и О. И. последние мелькнули в моих глазах.. Господь храни вас всех... Сегодня доктор Сачеванов говорил о письме к нему Саж. Меня до глубины души трогает ваша любовь. – В воскрес<енье> по его совету не служу. – Сегодня поеду в заседание Миссион<ерского> комитета. У нас ведь до 14 000 сектантов всех родов... Простите.

Всей душой преданный Вам и молящийся о Вас е<пископ> Михаил

Благослови Бог всех вас

19 января 1896 года

5

Д<орогая> А. П. Уже давно, давно собираюсь ответить Вам на Ваши хорошие и добрые письма... Но что делать! Верно, не приходил час Божией воли. Вы вот пишете, что не совсем понимаете, что такое час Божией воли и как можно следить за его наступлением в нашей душе и жизни... А между тем вся наша внутренняя жизнь должна созидаться по этому мерилу, иначе все выйдет непрочно, беспорядочно, выдуманно и вымученно, а потому и неустойчиво... Можно читать Евангелие и думать над ним и все-таки не понимать, не разуметь его. Вы можете десять раз прочитывать известное место и, по-видимому, сознавать его смысл, но вдруг в одиннадцатый раз открывается точно молнией вся благодать слов, вся глубина жизни, скрывающейся в них, и вы видите, что до сих пор ничего не понимали и только обманывали себя призрачным, поверхностным знанием. Это, значит, наступил час Божией воли для Вас...

Вы принимаетесь за молитву, настраиваете себя, мучаетесь, и ничего не выходит; вдруг внезапно обвевает Вас умиление, нисходит свыше, озаряет Вашу душу радостное желание стать пред Богом и помолиться Ему, – это значит – наступил час Божией воли... Вы идете своим путем жизни, строите планы, но все Ваши соображения и усилия рушатся, и Вы, усталая, оставляете все на волю Божию. Проходит известное время, Вы всматриваетесь в прожитое и настоящее и, к своему удивлению, замечаете, что совсем другими средствами исполнились, а м<ожет> б<ыть>, и преисполнились Ваши самые высокие желания и стремления, или же видите, что Вы вопреки своей воле повернули на другой, лучший путь, где именно и найдется то, что дороже всего на свете; это значит – приспел час Божией воли для Вас сознательно вступить в дарованную Богом действительность, сознательно работать в ней и доверчиво благодарить Бога за все соделанное Им...

А как наблюдать и следить за этим наступлением? Внутрь обращенным чувством, внутренним зрением и слухом, сердечным вниманием. Веяния свыше идут изнутри, из тихой и светлой глубины нашей внутренней жизни; веяния эти тихи и нежны; малейшее внешнее дуновенье, малейший шум суеты и суетных мыслей, и они становятся неслышны и неощутимы... Нужно учиться приникать к ним своим вниманием; нужно учиться хранить и оберегать их, как когда-то учились оберегать горящую свечу двенадцати Евангелий от всякого ветра и неосторожного дуновения... Это не значит совсем удалиться внешней жизни: можно и в ней находить постоянные побуждения обращаться внутрь себя, держать себя у себя же и если отдаваться чему-нибудь, то только добру и любви во имя Христа... Можно жить внутри, чувствовать веяние благодати и в то же время всецело отдаваться делу любви к ближнему. Более того. Чем ни решительнее отдаетесь другим, чем ни полнее забываете себя, тем живее чувствуете свою внутреннюю жизнь и проникающую ее благодать Божию, а с нею и радость, и все растущую чуткость ко всяким малейшим колебаниям своего настроения... Уж таков божественный круговой закон жизни: чем ни глубже идем в себя, тем горячее любим других и отдаемся им; и чем ни полнее отдаемся им, тем легче и глубже входим в себя... Это тайна, коренящаяся в тайне Троичности... – Ну, всего не перепишешь.. Рад, что наконец нашел время побеседовать в Вами... Как идет Ваше чтение? Мне вчера показалось, что послания лучше читать утром: они мудреней и в то же время ближе настраивают к деятельности дня... – Мое благословенье и самые горячие пожелания всего доброго всем нашим близким. Здоровье мое хорошо. Еще прибыль в весе на фунт. – Сегодня служу в соборе и читаю акафист Страстям. Храни Бог.

Всей душой преданный Вам е<пископ> Михаил. Вчера был со всеми вами

24 февраля 1896 г.

6

Д<орогая> А. П. Душевно был тронут Вашим письмом. От всего сердца благодарю. Вы теперь отдыхаете. Дай Господи, чтобы был отдых не тела, но и духа. Помните, что Вы писали о Вашем недостоинстве и что было поводом к этому? Отвечаю Вам: наше достоинство бывает по устроению Божию, и я надеюсь, что Вы окажетесь достойны того, чего желаете от чистого сердца. – М. Н.⁹³⁶ теперь уже едет, но в Рязани ей придется подождать с денек. Посмотрит город и помолится. Посылайте скорее ко мне А. И. с О. И. Они лучше все устроят... Не печальтесь... Еще раз душевно благодарю Вас. Пишу сейчас и А. И. Ваши слова об его проводах я понял действительно, что Вы его провожаете немедленно, но на след<ующее> утро уяснил себе настоящий их смысл. Вы чутко угадали мое недоумение, – и спасибо, что написали поправку. Храни Вас Бог.

С любовью и Божиим благословением преданный Вам епископ Михаил

30 мая 1896 г.

7

Д<орогая> А. П. Не следует жалеть о прошлом, а нужно благодарить за него Бога. Ваш приезд в Я<лту> доставил мне истинную радость, а доставил ли Вам пользу – это смотрите сами. Духовного роста, конечно, никакого, но если немного душевно отдохнули, то и за то слава Богу. – Как теперь устроились и все ли благополучно? Я хотя и обещался сейчас же по приезде наготовить Вам материал для переписки, но до сих пор не могу и дотронуться до него, по причине недосуга и образовавшейся в Исаре лени. Храни Вас Господь в мире и внутр<енней> радости. Привет и благословение всем близким и помнящим меня.

С благословением Божиим и любовью преданный Вам о Христе

епископ Михаил

5 сент<ября> 1896 г.

8

Д<орогая> А. П. Спасибо Вам за хорошее Ваше письмо. Слава Богу, что я могу по Божественному устроению доставлять иногда мир и радость в те минуты, когда у Вас на душе немирно и печально... Не волнуйтесь: делайте все, что в Вашей воле и любви, а остальное предоставьте Богу; оттачивайте на своем горе свое терпение и смирение. Нужно всегда помнить, что зло в мире внедрилось так глубоко, овладело темными сторонами нашей природы так крепко, – что никакая наша жертва не может рассчитывать на победу и одной миллионной части этого зла. Что наша жертва! Жертва Самого Бога – и то, смотрите, как медленно, с каким трудом дает плоды спасения, сколько требуется Божьего долготерпения и бесконечного милосердия! Мы должны знать, что боремся со страшным и сильным в мире врагом, а потому и должны смиренно смотреть на свои силы в этой борьбе. Наше дело – жертвовать всем, что в нашей власти, а остальное предоставить спасающей силе Христовой, действующей неослабно и вечно. Бог не посрамит нашей любви и молитвы веры, враг будет побежден, но когда?.. Сейчас ли, на смертном ли одре, там ли, где действуют лишь молитвы об усопших, – это не нам знать, не ведущим ни глубины, ни силы зла, которое мы искореняем... – Молюсь о Ваших родных вместе с молитвой о Вас. Храни Вас Бог. Привет и благословение нашим близким и всем помнящим меня.

С благословением Божиим и любовью епископ Михаил

24 сент<ября> 1896 г.

9

Д<орогая> А. П. Спасибо Вам, что не поленились присоединить свое письмецо к письму М. Н. Вы не обращайте внимания на мое молчание и не думайте, что я не пишу потому, что Ваши письма пустые. В этом Вы ошибаетесь. Я всегда с великой радостью читаю Ваши строки. А не отвечаю, надеясь на Вашу доброту и снисходительность к моим немощам и всякого рода затруднениям. Вы измучились своим горем. Жаль мне Вас. Отцы ели терние, а у детей оскомина.⁹³⁷ Носите бремена друг друга с терпением.⁹³⁸ Но что же нам делать в таких случаях? Только любить, делать все возможное для нас, молиться и все остальное со смирением предоставить воле Божией. И тогда мир превыше всякого мира снизойдет на душу Вашу. Храни Вас Господь! С благосл<овением> Бож<иим> и молитвой пред<анный> Вам епископ Михаил.

Надеюсь, что Симферополь будет ближе Вам с переездом А. И. и О. И.

7 дек<абря> 1896 г.

10

Д<орогая> А. П., Христос Воскресе! От всего сердца приветствую Вас с Великим Светлым Праздником. Да будет светло и радостно у Вас на сердце и во всей жизни. Проходит Великая, чудная Страстная неделя, и я часто молитвенно останавливался на Вас. От страданий – к воскресению, – вот путь нашей жизни. А. С. с благоговением говорит о Вашем настроении. Господь да устроит Вас Своею любовью... Бог видит, как душевно часто бываю близ Вас и с Вами... Много хотелось бы написать, но Вы поймете, что всего не написать. Да исполнится радость Ваша – об этом молюсь непрестанно и радуюсь вместе с Вами любви Божией и истине жизни, открытой нам той же любовью. Храни Вас Христос! Спасибо за цветы. Я и так полон воспоминаниями о всех Вас.

С молитвой и любовью епископ Михаил

11 апр<еля> 1897 г.

11

Приветствую Вас с наступлением Св<ятой> Четыредес<ятницы>. Дай Господи духовно провести св<ятые> дни поста и светло встретить праздник Христова Воскресения. – Благодарю Вас за письма; они мне доставляли утешения в скорбные дни моей немощи. Прошу прощения, что не находил сил ответствовать на них, но молитвенно всегда призывал благословение Божие за Вашу любовь и доброту ко мне. Первую неделю я не говел и слушал только единственную службу: сил было мало. Вспоминал полт<авские> службы и прошлогодние в Симферополе. Но видно, так угодно Господу...

Если списанное по моей просьбе Евангелие готово, то я буду очень рад и благодарен за присылку его мне. Приветствую всех близких. Всегда со всеми в молитвенном общении во Христе. Милость Божия да будет с Вами. С любовью и молитвой епископ Михаил.

27 февраля 1897 г.

1

Дорогая моя А. Ф.!

Сперва о деле. Относительно излишка в службах у нас, сверх Вашего ожидания, я частью с Вами согласен. Конечно, лучше бы поменьше, но посознательней, поинтенсивней в чувстве. Но только смущаться особенно нет оснований. – Во-первых, это нельзя назвать идолопоклонством, п<отому> ч<то> ведь Христос разумел тех, кто полагает значение в многочисленности молитв, так сказать, именно в ней видит заслугу. В Церкви этого нет. Умножение произошло просто исторически, и всякий Вам скажет, что одна кратенькая молитва, сказанная от всего сердца, стоит всех молитв, произнесенных механически. Значит, об идолопоклонстве не может быть и речи. Во-вторых, примите во внимание, что все наши службы, кроме литургий, носят монастырский характер, взяты из монастырей. Там они были совершенно уместны, п<отому> ч<то> там все усилия были направлены к поддержанию постоянного молитвенного настроения. Если же мы до сих пор не приспособили монастырского строя молитвы к своей обыденной жизни, то это потому, что наша светская среда совершенно разорвала связь с Церковью и нарушила ее правильный рост; поневоле пришлось закостенеть на древнем и заимствованном. В-третьих, я обратил бы Ваше внимание на то, что многочисленность молитв имеет свою хорошую сторону и для мирских людей. Дело в том, что мы страшно рассеянны. Дайте нам коротенькую молитву, и мы чрез несколько дней будем произносить ее без внимания, и так как по правилу все будет ограничиваться ею одной, то мы, собственно, останемся без молитвы. Теперь же сквозь всю суету мысли мы в продолжение, положим, часа все же выберем несколько фраз, несколько мгновений, когда сможем помолиться... В одном месте мы прозевали, вдруг то же повторяется в другом, и мы уже слышим. Я сам знаю по себе. Я читаю утренние молитвы. Их несколько. Я рассеян. Но все же, прозевавши одно, я воспринимаю другое; часто вдруг глубоко действует то, чего прежде и не замечал. Судя по логике, одна молитва повторяет другую, и, след<овательно>, излишек. А судя по живому опыту – это благодетельно, п<отому> ч<то> не здесь, так там вдруг придешь в себя и помолишься... Так и в церкви. Часто стоишь болваном долго и вдруг очнешься, и как хорошо чувствуешь, слыша, что повторяется то, что уже было... Если это рассеяние бывает у более или менее удаленных от жизни людей, то что же сказать о мирских? Сделайте богослужение только из молитвы Господней – и поверьте, что, кроме вреда, ничего не выйдет; и те несколько мгновений молитв, которые встречаются сейчас, пропадут. А что нужно делать все более ясным и понятным, читать раздельно, со смыслом – это само собой разумеется. Кто ж это может опровергать?..

Так, видите, карающей руки не оказалось... Относительно сомнений вообще не тревожьтесь. Любите Христа, любите Бога, любите людей, будьте готовы признать всякую истину, раз Ваше сердце, Ваша совесть признают это за истину – и больше ничего; все остальное само придет. Пагубен излишний консерватизм, упорное отстаивание своего во что бы то ни стало, гордое противление всему, что не от меня. Вот это опасно. А раз мы просто и с любовью ищем правды, не размышляя о своей персоне и о ее непогрешимости, то сомнений нечего бояться... Для такой души впереди свет... Да и что останавливаться на сомнениях?! Сомнения всегда появляются в пустых промежутках души. Когда любишь, когда работаешь во всю мочь – до сомнений ли тут? А ведь уж любить и работать ради любви и Христа – это может и не подлежать сомнению... Что касается Вашего чтения моих писем М. и П. А. – то я никак не возлагаю на это никаких надежд. Для Вас я живая личность. Вы читаете не слова, а мою душу, мое сердце, моего внутреннего человека. А для них мои письма – только слова и мысли. А в религиозных вопросах это очень и очень недостаточно; почти ничто... Впрочем, м<ожет> б<ыть>, какая-нибудь мысль и западет в душу и, м<ожет> б<ыть>, при случае окажет услугу. Я, во всяком случае, рад всякому добру... Ах, дорогая моя, у Вас тоска по деятельной работе, и у меня тоже. Вы тяготитесь аристократическим бездельем, в сущности, и я тоже. Право, мне становится иногда очень тяжело и стыдно. Я столько поглотил в себя и ничего еще не произвел. Мне хочется черной, непосредственной работы. Я чувствую, что все-таки довольно значительный запас мыслей, взглядов, чувств я должен применить к непосредственному делу. Даже книга меня не удовлетворит. Я не вижу живого повода к ней... Мне нужна жизнь, и я сейчас бы стал реагировать на нее для Христа всем запасом моих сил. Создалась бы и книга, но она имела бы жизненную основу; каждая строка в ней была бы по непосредственному требованию жизни. Книга составилась бы из актов моего долга по отношению к личностям. А теперь все как-то неопределенно: не знаешь, кому пишешь, и потому нет и крепкого чувства жизни... У меня теперь много личной переписки. И я рад этому. Все же знаешь, кому пишешь, и имеешь живую, конкретную цель. А там напишешь неизвестно кому... Да, христианская деятельность непременно должна иметь дело с жизнью, а книги имеют смысл только настолько, насколько они результат жизни... Господи! Сколько надумано! Кажется, и во всю жизнь не представится поводов высказать все... Нет, очевидно, скорее нужно браться за жизнь; будет барствовать... А впрочем, и тут Бог. Дай Господи и Вам устроить дела по совести...

2

Дорогая А. Ф.! Письмо Ваше, от 21 ноября, получил 30-го; постоянно на 9-й день. Это еще терпимо; навряд ли будут идти скорей. – Вы пишете с негодованием о современном обществе. Я совершенно его разделяю. Его разложение, и нравственное и умственное, идет все crescendo...⁹³⁹ А еще что будет из этой молодежи, которая ведь ничему не училась и, вероятно, а впрочем – не знаю, – и теперь не учится?! Но только я не согласен с Вами, когда вы ставите это разложение с какую-то связь с религиозностью. Что Вы разумеете под ней? Торговлю благочестием из-за куска хлеба? Маску ради честолюбия? Моду обезьян? Зуд на всякую новинку? Если да, то, конечно, Вы правы: теперь религиозности больше. Или, может быть, благочестие одного или двух высших представителей государственной власти? Но благочестие и религиозность не проводятся на бумагах; они в сердце и жизни; а бумаги – это мыльные пузыри; они создают пустой призрак религиозности, не более... Или, м<ожет> б<ыть>, Вы разумеете тот факт, что как будто стало больше интереса к религиозным вопросам? Но это лишь показывает, что прежние взгляды общества не удовлетворяют и ищут новых путей. Но искание еще не есть религиозность... Потому и ищут, что остались без принципов; и пока ищут лучшие, худшие пользуются сутолокой и мошенничают без всякого зазрения совести. Да и какая совесть, когда никто не знает, что истина, что добро, что зло...

Или, м<ожет> б<ыть>, Вы разумеете пробудившееся в сердцах средней интеллигентной публики тоскливое стремление к вере? Но это и произошло именно потому, что старые идеалы потускли, не удовлетворяют, а новых нет, а живется худо, и чем ни дальше, тем хуже... Когда худо, тогда и обращаются чаще всего к вере... Но какая же, собственно, это вера?!.

Я ставлю современную «религиозность» и разложение в такую связь: старые, крепостные основы общества рушились; новых основ нет; государственность начала рушиться; и вот крики о религии, о вере как об основе государства; отсюда все циркуляры, все заботы о благочестии; но это крик... не более.

Интеллектуальное развитие нашего общества очень слабо; в 60-х годах мы просто приняли на веру то, что нам казалось последними выводами западного просвещения. Это была мечта, вера, порыв... Конечно, он долго держаться не мог. Выступивши в жизнь, он сразу обнаружил нашу действительную дикость. А тут и сама Европа оказалась уж не такой непогрешимой, как мы воображали... И вот почти детски прямолинейные теории и мечтания рушились. Новых основ нет; мы решительно не подготовлены ни к каким серьезным творческим трудам мысли; мы рады бы опять ухватиться за Европу, но она сама разлагается на миллионы воззрений. И вот крики о принципах веры, об искании новых религиозных основ. И тут кажущаяся религиозность мысли явилась уже вслед за разложением...

Тот же процесс и в жизни чувства. Разочарование, уныние, тоска закрались в души тех, кто когда-то горел огнем одушевления. Где результаты? Где плоды? А в душе неудовлетворенность, разлад... И вот опять на помощь кричат: «Веру! дайте нам веру! С ней, наверно, лучше, легче!» Эти крики, собственно, в каждой интеллигентной семье настоящего времени; конечно, это великого значения факт, но... разве это религиозность?.. И разве она может служить основанием упрека: вот все становятся религиознее, а жизнь все хуже и хуже. Где же сила вашей религии? Отчего же это бессилие? Да оттого, что это и не вера! Это только тоска опустевшей и разочарованной, а часто и истерзанной души... Во всяком случае, и в государстве, и в обществе, и в мысли, и в чувстве религиозность является только той соломинкой, за которую хватается жизнь. Соломинка не виновата, что мы тонем, и было бы странно винить религию в нашем разложении...

Вот когда испытания, несчастья, может быть великие, потрясающие, очистят нас, взволнуют до той глубины духа, откуда идут все творческие силы, когда религия будет для нас положительной силой, когда мы сможем уверовать в ее возрождающую силу, когда мы будем вполне готовы отдать за нее свою жизнь, – вот тогда религия возродит нас... А теперь... какая у нас вера! Мы не знаем, во что и верить! Ныне готовы лампадки зажигать, а завтра – полегчает – готовы и Бога побоку! Разве это вера? Разве это тот огонь, что прожигал сердца святых? Разве мы понимаем, чувствуем, что значит новая жизнь? Новая радость, в сравнении с которой вся земная жизнь – ничто? Если та вера действительно спасла мир, то наша «вера» – только проблеск, звук... не больше. Нам нужно еще до нее дорастать... м<ожет> б<ыть>, нашими несчастиями... Наша мысль так плоска, наше сердце так мелко, что действительно мы не в силах воспринять удивительнейшее, несказанное, истинно божественнейшее величие христианства!.. Ах, я это время читал и перечитывал всего Шопенгауэра! Боже мой, насколько великая душа этого атеиста (так он сам себя называл) ближе подходила к христианству, чем наши доморощенные философы, кричащие, по-видимому, о Христе и православии... Великий и искрометный дух гения способен был подойти к грандиозным замыслам и божественному плану спасения христианства очень близко... И рядом – наши радетели, издавшие целый сборник о Шопенгауэре... Смешно и грустно... Самые его ошибки в миллион раз лучше приводят ко Христу, чем вся эта мелкопоместная куриная болтовня наших quasi-христианских философов вроде Грота, Лопатина и др. Мне очень тяжело было читать их; стыдно, страшно стыдно за себя. Да, христианство, по своим философским идеям, бесконечно высоко и глубоко и, помимо божественной помощи, только доступно гигантам мысли. Наши же мизеры только испошляют, принижают его. Вот теперь скандал с Соловьевым в Москве.⁹⁴⁰ Я вполне сочувствую, что он затрагивает живые религиозные вопросы и обличает современное христианство и православие. Все эти вспышки и скандалы все же подготовляют почву... Но я не понимаю, как – все же крупная фигура – Соловьев мог так опуститься в плоское рационализирование и низвести христианство к общественному реформаторству... Это – христианство-то! Имеющее весь свой смысл в коренном перерождении самой души человечества, всех источников всей его внутренней и внешней жизни! Это христианство-то, Основатель которого умер Один за всех на позорнейшем кресте, дабы внутренне Духом Святым всех верующих в Себя пересоздать, дать всем семя «нового» человека... И такую страшную глубину замысла низвести к плоскому реформаторству! Не испытано ли всем человечеством, что с своими внешними реформами мы вертимся как белка в колесе между Сциллой и Харибдой? И чем ни дальше, тем больше иссякает жизнь. Недостает жизни, недостает сил, все лезет врозь в самой глубине души, все сохнет и гибнет, точно старое растрескавшееся дерево... а тут и источник жизни, возродивший когда-то, насколько могли тогда воспринять, языческий мир, готовы свести на реформаторство внешней жизни. Впрочем, не знаю, м<ожет> б<ыть>, совсем и неверно передаю его мысль. Я был бы от души этому рад... А его противники? Один ужас. Какой-то Грингмут⁹⁴¹ разыскивает, православный ли он? Странно, чтобы не сказать: скверно... Я очень боюсь, как бы не заставили какое-либо духовное лицо написать против Соловьева... Наверное, провалится4. Наша религиозная мысль в заскорузлых тенетах схоластики. И какая бы истина ни была, она сквозь эти тенета не убедит, кого именно и следует убедить... Право, мы перескакиваем трагические моменты религиозной мысли... Так стоит дело, что чем более плоска мысль, тем она свободней и привлекательней... А истина запрятана в такие дебри сухих, изживших, испошлившихся схоластических терминов и фраз, что ее нужно постигать с терпением истинно мученика...

Простите, что столько написал и, кажется, бессвязно. Утешаюсь тем, что по неразборчивости Вы, наверно, пробежали, а не читали. – Мое здоровье хорошо. Работаю усердно. Весьма часто ощущаю, как будто ухожу, ухожу куда-то, откуда нет возврата. – Целую Лизушку крепко. Благослови ее Бог за то, что она утешает Вас и дает Вам чувствовать в сердце любовь; это все, что спасает нас. Привет Марусе. Храни Вас Господь! С любовью, Ваш архим<андрит> Михаил.

2 декабря. 12 час. ночи

3

Дорогая А. Ф.! Я теперь все работаю над воспроизведением жизни и характера Христа. И знаете ли, что больше всего мне бросается в глаза, конечно, помимо всех родов высоты и чистоты? Это – полнейшее отсутствие мечтательности, порывов к фантазийному, к фиктивному. Это – величайший реалист; Он только видит и исполняет то дело, которое у Него сейчас под руками; Он не роется вширь, а работает в глубину над теми, кто сейчас около Него; никогда ни одного сочиненного, общего слова; каждое вызывается сейчас представшим конкретным случаем; даже нет ни одного сочиненного сравнения; каждое из них взято из окружающей Его в данную минуту обстановки; за обедом Он – и сравнения взятые отсюда; в поле Он – и образы отсюда; на небе облака – и Он пользуется этим; скоро зайдет солнце и настанет тьма, и Он применяет к Себе. Просто, удивительно. У Него решительно нет ничего искусственно сочиненного; ни одной фикции ни в слове, ни в чувстве, ни в поступках. Он на каждом шагу всецело воспринимает реальную среду, реальную обстановку, реальное настроение окружающих лиц – и сейчас же всецело воздействует на них. Мы всегда живем где-то, всегда думаем и мечтаем о чем-то или из прошедшего, или из будущего; настоящее как-то скользит по нас, оно только между прочим и никогда не исчерпывает нас, уплывает от нас. У Него решительно этого нет. Он всецело воздействует на настоящее; у Него нет ни одного порыва к беспредметному, ни одной нотки неудовлетворенности; весь мир пред Ним, и Он действует в тесной среде, отвергнутый всеми, не понимаемый никем, и действует с полной, бесконечной удовлетворенностью. Даже будущее является Ему не как фантазия, мечта, сладостная или горькая, а как неизбежное настоящее, как определенная Богом реальность. И Он говорит об этом Своим ученикам просто как о факте, имеющем быть... Такое отсутствие пустой рефлексии, мечтательности, порывов неудовлетворенности настоящим делом и стремления к чему-то будущему, – отсутствие всякой такой фантазийности, сочиненности – по-моему, это одно из величайших чудес, если не самое великое... И оно поразительно особенно для нас, людей этой фиктивной эпохи, людей, все рвущихся к чему-то, мечтающих, рефлектирующих, копающихся и совсем не живущих настоящей, реальной жизнью, не работающих над тем, что сейчас есть у нас под руками, не удовлетворяющихся никаким делом, все кажущимся нам мелким, ничтожным... В каждую былинку можно вложить бесконечность, а мы и всем миром, пожалуй, не удовлетворимся... У нас все широкие размахи: скорбь – так мировая, а рядом живет несчастный, – мы не бросим ему взора или слова любви; нравственность – так абсолютная, а сами пьем, грязним себя злыми чувствами и нимало не замечаем этого... Ах, все это я пишу потому, что видел и вижу это сейчас и на каждое слово свое могу сказать несколько примеров, да и на самом себе вижу этого беса. Это мечтательство, эти порывы куда-то, – все это диавольский клапан, чрез который уходят наши силы, наша способность работать над тем реальным делом, которое сейчас, сию минуту есть у нас и просит нашего труда, нашего подвига, нашей любви... Потому-то мы и рвемся вдаль, что не умеем работать около себя; потому-то мы и мечтаем о любви ко всем, что не умеем любить действительно тех, кто около нас; потому-то мы и живем в будущем, что не умеем жить в настоящем. И потому-то настоящее уплывает, уходит от нас таким же худым, как было. Мы не улучшаем его своею любовью, своим трудом; окружающие нас люди не чувствуют нашего света; а мы, ленивые, нерадивые рабы, утешаем себя мечтами, порывами, мы любим что-то, мы работаем над чем-то... но, к сожалению, все это в фантазии, то есть в пустоте... Ах, дорогая моя, любите, любите Лизу; держитесь за нее; это реальное, реальнейшее, святейшее дело. Не рвитесь куда-то. Право, это призрак, который отнимает у Вас реальные силы. Читайте то, что должно помочь Вам в Вашем действительном деле; но смотрите, ведь тут хватит материала на сотни жизней; Лиза вырастает, и Вы свою любовь должны направить к ее правильному расцвету всех ее духовных и физических сил; смотрите, сколько здесь чудного, прекрасного, сколько знаний, сколько подвига, сколько самоотвержения!.. Весь мир не стоит человеческой души, и она под Вашим призором, под Вашим воздействием... О, эта фантазия! Я просто чувствую ужас пред ней. Это величайший враг. Все раскидываешься, рвешься, а то, что под руками, проходит без нашей любви, без нашего подвига... Нет, нет, дорогая моя: боритесь и Вы, ради Господа, боритесь с этой жаждой пустых порывов... Реализм, величайший реализм – вот что говорит нам Христос, и мы должны подчиниться, должны себя переломить во что бы то ни стало. Нечего мечтать и воображать себя таким-то и такими-то... нужно любить и работать, что есть перед глазами и руками, и тут, и тут сосредоточить все свои лучшие силы... – Пора кончать, а еще много, много хотелось бы писать... Я здоров вполне. Часто бываю у моря. В Россию, вероятно, поеду: во-первых, жара вредна, во-вторых, мать больна. Первая причина для меня важна потому, что работать, говорят, решительно нельзя – в жару; а если так, то зачем же и оставаться. – Но увижусь ли с Вами, – не знаю. У меня есть еще очень нужные дела, по которым нужно повидаться с некоторыми лицами, но навряд ли я успею приехать в Питер, когда они будут еще там. Одним словом, в Пет<ербург> попаду только по серьезному делу... по делу Христа, а не ради баловства себе. Храни Вас Господь. Крепко жму руки. Целую Лизушку крепко. Тут живут две русских, Елагина и Клендо. Была ли в Севастополе Елагина?

Вторник 11 января

4

Дорогая моя А. Ф.! Вчера получил Ваше письмо. Спасибо. И охота Вам читать о всех этих нервностях и наследственностях!.. Это только растравляет и отравляет жизнь, не принося ни малейшей пользы. Для настоящего верующего христианина наследственность не страшна, потому что есть возрождение, ради которого и приходил Христос. Неужели Вы думаете, что от дурной наследственности кто-нибудь и когда-нибудь был избавлен? И однако, вера во Христа возрождала, и люди становились одушевленными героями чистоты жизни, величия мыслей и дел... Мы, принимая все эти теории наследственности, безусловно преклоняясь пред ней, как перед роком, совершенно попадаем на дорогу язычников и позабываем, что именно ради избавления от зла этой наследственности и пришел Христос. Иначе зачем же Он и приходил? Если и с Ним над нами тяготеет рок и мы его рабы, – то какой смысл христианства?.. Потому-то так настойчиво Христос и призывал к возрождению, поэтому-то и послан был Святой Дух, чтобы вырвать из когтей наследственных недугов... Но мы забыли живую силу Христову, не знаем, что такое возрождение, не знакомы с вдохновением – и потому совершенно во власти роковых наследственных болезней и пр. – Теории и научные исследования наследственности очень полезны, но только для верующего и вдохновленного христианина. Он пользуется ими, чтобы облегчить борьбу с наследственностью. А для людей вне вдохновения во Христе эти исследования бесполезны, потому что кто же будет бороться с нею, если все безусловно в ее власти... Ведь это же ирония – развивать пред больным закон его болезни, когда нет никакой возможности бороться с ней и излечить ее не только в себе, но даже и в детях, и в будущих потомках, потому что ее роковая сила безраздельно царствует и над нами, воспитывающими наших детей, и над детьми, когда они будут воспитывать своих детей, и т. д. – Оставьте, моя дорогая, этот рабский страх пред своей стихийной природой и всякой наследственностью и воодушевитесь верой во Христа, Который даст силу бороться с ней и свою духовную личность освободить от нее... Ах, дорогая моя, мы в страшном ослеплении все... Вы не поверите, как с каждым днем, с каждым часом я все больше и больше вижу это, и мне страшно становится... Мы забыли и отвергли все, что составляло самую жизнь, самый смысл миссии Христа. И не только светские это сделали, но и духовные. Так жить нельзя... И скоро должен наступить кризис... и будут подвиги и жертвы; тьма, сгущенная над нами, слабыми и невеждами в вере, веяниями Запада, должна рассеяться, разразившись грозой и молниями.

Простите. Целую Лизу. Весь Ваш а<рхимандрит> Михаил.

Думаю, что Вы уже в Москве. Молюсь за Вас, моя родная. Сохрани, сохрани Вас Христос! – У нас, в Афинах, 30 000 в инфлюэнце. Нет дома, где бы не было больных. Вся королевская фамилия переболела. И в Петерб<урге> тоже и царь, и вся семья больны. Что Вы спрашиваете про Дейбнера? Разве Вы будете в Петербурге? Если да, то там скажут Вам, сколько заплатить. А в Москве не знают, и я не помню. Лучше оставьте. Когда-нибудь лично заплачу.

5

Дорогая А. Ф.! Что это Вас так занимает ад и вечные муки? Неужели уже все остальное во Христе, – чудное, положительное, прекрасное, несомненное, – Вы уже исчерпали своим сердцем и вот хотите довершить свое здание и обращаетесь к деталям, формам, к тому, что можно истолковывать и так и сяк, ничуть не изменяя любви Христовой и вере в Него? Вы, конечно, верите, что я от всей души радуюсь, когда Вы пишете мне о своих думах, чувствах, обращенных ко Христу, ищущих Его... Но мне хочется Вам поставить на вид следующее. Дорогая моя, чего Вы ищете во Христе? Зачем Вы к Нему обращаетесь? За тем ли, чтобы найти в Нем отраду мира, счастье, полноту и цельность внутренней жизни, или за тем, что <бы> Христос разрешал Вам те или другие теоретические вопросы, которые тревожат Вас и интересуют Вас?.. Идете ли Вы ко Христу как к Избавителю от той страды сердца, от тех мук жизни, от того бессилия воли, которые каждый из нас носит в себе, или же как к философу, к учителю? Это очень важно разрешить себе, потому что в том или другом случае получаются различные результаты. Посмотрите на жизнь Христа. За Ним везде ходят апостолы, бросивши семью и все остальное; неужели, Вы думаете, у них не было всяческих вопросов? А между тем, несмотря на то что Христос часто совершенно шел вопреки их верованиям и взглядам, они спорят ли с Ним, предлагают ли Ему вопросы? Нет, они так любят Его, так влекутся к Нему сердцем, чувствуя Его бесконечную чистоту и святость, что безусловно верят Ему и только слушают то, что Он находит нужным открыть им... Ко Христу прибегают грешники, грешницы... Неужели Вы думаете, что у них не было вопросов? Неужели грешница не могла спросить Христа: разве она виновата в том-то и том-то? И тысячи вопросов, конечно, она смогла бы предложить, переболевши сердцем, всю муку своей страстной грешной природы? Но она ничего не предлагает, а только ищет во Христе отрады, и мира чистой совести, прощенной, помилованной души... Посмотрите, кто из тех лиц, кого отличил Господь Своею любовью, кому Он дал счастье быть Его другом, кто предлагал Ему вопросы? Никто, решительно никто... Теперь обратите Ваше внимание на тех, кто именно с этими вопросами и подходил к Нему. Кто это были? Книжники, фарисеи, саддукеи – лица, руководящие интеллектуальным, политическим и нравственным строем иудейства. Они совсем уж не были так худы, такие злодеи, какими мы не прочь их вообразить... ничуть. Это – люди, создавшие свои собственные теории философского или политического характера, это были рьяные и в житейском смысле слова честные и высокие борцы за национальную и умственную свободу иудеев... Но они так ушли в свои человеческие соображения и теории, так отдались голове и рациональным житейским соображениям, что решительно не смогли своим сердцем ощутить божественной высоты Христа. Они подходили к Нему с вопросами и сомнениями, спорили с Ним, добивались от Него доказательств и знамений... И что же? Вы знаете, какое отношение было к ним Христа? Он если и говорил с ними, то для того только, чтобы уличить лукавство их мысли, а по существу не вступал с ними в подробные объяснения... А почему? Очень просто: потому что, разреши Он одно, они предложили бы дальше другое; из каждого ответа народились бы десятки вопросов, потому что область сомнения так же бесконечна, как и область мысли. Да и притом извне, одной мыслию ко Христу прийти нельзя. Ведь Христос – жизнь и пришел для того, чтобы дать жизнь. Значит, когда Ему предлагают те или другие вопросы теоретического свойства, то как это относится к миссии Христа? Ведь это все только вокруг и около; ведь все это уловки, чтобы оправдать свое равнодушие ко Христу. И Он только и изобличает это, а дальше не идет...

Когда мы любим, когда мы идем к кому-нибудь своим сердцем, тогда мы бросаем свои сомнения, они совершенно отходят в сторону; мы отдаемся просто, доверчиво... Именно только такое отношение ко Христу и плодотворно, только на такое отношение Он отзывался Своею любовью... Это совсем не значит, что Господь давит нашу мысль. Нет, Он только говорит этим, что нужно отдаться Ему сначала сердцем, полюбить все то, что в Нем есть, – а затем само собой придет и знание, и сами собой постепенно разрешатся и сомнения, и вопросы... Апостолы не спрашивали, а посмотрите, – возрожденные, до какой высоты понимания они возросли.

Не от теории к жизни, а от жизни к теории; не от сомнения ко Христу, а от Христа к разрешению сомнения; не от ума к сердцу, а от сердца к уму... Если Вы будете стоять пред Христом и предлагать Ему вопросы, то это может продолжаться вечно, потому что каждый факт, если его стараться примирить со всем миром, со всем, что мы знаем, каждый факт может породить бесконечное количество сомнений и вопросов, а уж тем более такой громадный факт, как Христос... И никогда мы в таком случае не придем ко Христу, не сумеем отдаться Ему и найти в Нем исцеление от своего коренного недуга – мук жизни... Не так приходили ко Христу, когда Он жил, те, кто жаждал Его сердцем...

Дорогая моя, я не хочу сказать, чтобы Вы не пытались решить свои сомнения; я только хочу предупредить, что не придавайте им решающего значения; не говорите себе: вот если Христос разрешит это так, а не иначе – то можно верить Ему... Полюбите Его сердцем, полюбите в Нем то, что в Нем ясно, божественно, высоко; полюбите не мыслию (ведь и Ирод, и Пилат признали Его невинным), а просто действительным сердцем, тем самым сердцем, которым Вы живете в Вашей ежедневной жизни; полюбите так, как будто Он сейчас перед Вами, и Вы вот идете за Ним, слушаете Его, и что понимаете, то и исполняйте просто, без затей... Ведь Вы вот в моем письме не станете разыскивать, а почему это я там-то не поставил запятой, там-то не так построил фразу. Ведь это мелочи. Ведь главное, суть-то совершенно понятна, и нужно только воспринять ее. Ну, если бы Вы слушали Христа и любили Его, ведь Вы, конечно, исполняли бы, отдали бы свою жизнь на исполнение того главного, что Он говорил и что совершенно понятно. Ну, также и нам всем нужно поступать и сейчас... Слиться с главным от всего сердца, а потом идти дальше и к подробностям. Дорогая моя, Вы скажете, что ад, муки – это не подробности, а самая суть... А я говорю, что подробности. Я и сам прежде так думал, а теперь нахожу, что это совершенно дело второстепенное. Кажется оно главным только до тех пор, пока мы не поверглись пред Христом, а стоим поодаль Его. А подойдем поближе, почувствуем всю бесконечную любовь и высоту Христа – и все эти вопросы покажутся нам крохотными, ничего не значащими. Ну, вот Вас беспокоит ад, Вы мучаетесь над вопросами, физические или внутренние будут муки? Вечные или не вечные? Все ли в конце концов спасутся или нет?.. Вам кажется это громадными вопросами. Но скажите, пожалуйста, предложит ли их Христу тот, кто ищет в Нем спасения от внутренних мук сердца? Физические или внутренние муки? Ну не все ли это равно для нас? Ведь суть-то в том, что муки, страдания, а каковы они – разве это не второстепенно? И затем подумайте: если Вы говорите о внутренних муках, то разве они по необходимости не будут в то же время и внешними? Разве наши внутренние потрясения не выражаются нервной горячкой? Разве печаль и чисто внутренние страдания не отражаются сейчас же на теле? Разве есть грань тут между внутренним и внешним? Разве не все внешнее отражается на внутреннем и не все внутреннее на внешнем? И разве современная наука не показывает, что тут нельзя провести границы?... Ну чего же мы рассуждаем: физические или психические муки? Не научный ли, не детальный ли это вопрос? Где мы видим у человека в чистом виде то или другое? Не соединено ли это в самой природе нераздельно? А мы делаем из этого спорный вопрос для веры во Христа. Мы хотим, чтобы Он ответил нам на него для удостоверения Своего божественного достоинства... Да не все ли нам равно? Разве нравственные муки не тяжелее физических и про что здесь, собственно, спорить?!. Разве в присутствии Христа может прийти этот вопрос?.. Ведь не придет же нам на ум спросить Его: а какая t-ra будет в аду? Ведь это смешно; совершенно также неважен вопрос о том, физические или внутренние будут муки... Дело в том только, что зло будет мучительно; всякий эгоизм, всякое дурное движение сердца влекут за собой муки; всякое отчуждение от сердца Христова – влечет страдания: вот суть, а остальное – просто дело второстепенной деятельности... Вы мучаетесь над сомнением – как это могут быть муки вечные? Разве это справедливо?.. Ну подумайте, можно ли тут спорить, когда мы с вами не знаем и понять не можем, что такое вечность. Ведь вечность не есть бесконечность. Вечность это постоянно настоящее время без всякого прошедшего и без всякого будущего... Ну чего же мы тут понимаем? Не очевидно ли, что с нашей теперешней организацией это для нас так же непонятно, как непонятно какое-нибудь четвертое измерение или ультрафиолетовый цвет... А мы спорим: справедливо или нет, когда не знаем, даже и не можем знать именно того, о чем и идет-то, собственно, речь... Да и потом главное, скажите, пожалуйста: Христос добрее Вас или нет? Больше Он Вас любит людей или менее? Если больше, и бесконечно больше, то разве Он мог выдумывать что-нибудь жестокое для людей и несправедливое? Не ясно ли, что нам нужно довериться Христу; уж наверное Он хоть немного посправедливее и подобрее нас; а не торговаться с Ним, сколько нам страдать за столько-то лет. Право, это странно. Тут просто скрытое недоверие... Уж как будто мы-то и судии справедливые, а Христос – жесток и несправедлив. И – главное – эти выводы строим на тех словах Христа, которые могут быть понимаемы очень различным образом... Вы мучаетесь над тем: все или не все спасутся? Ну подумайте: не чисто ли теоретический это вопрос? Спасутся те, которые войдут в согласие с жизнью Христовой, которые не воспротивятся Ему во что бы то ни стало... Много ли, мало ли, все или не все – разве это существенно и разве это можно знать? Ведь, конечно, уж Бог и Христос сделает все, что только в Его власти, чтобы привлечь к Себе свободу человека. Но все ли в конце концов отзовутся на это или найдутся такие, которые во что бы то ни стало не уверуют, по своей гордости, что все счастье в настроении Христовом и вся жизнь и вся высота в Христе, – это неизвестно, все равно как неизвестно, когда и в какой час придет Христос... Ведь суть-то вся в том, чтобы знать, что все могут спастись, что Христос совершил все, чтобы спасти; а уж все ли уступят этой любви, все ли поддадутся ей и прильнут к ней – разве это можно знать? Еще бы спросить Христа: а вот Петр Семенович, наш знакомый, спасется ли или нет когда-нибудь? Христос бы наверно сказал: Я умираю за него, Я делаю все, чтобы он полюбил Меня, но полюбит ли он – это зависит от него; Я и по смерти его сделаю все, чтобы привлечь его, но уступит ли он – это в руках его. Ведь подумайте, нельзя же насильно принудить любить. Ведь вся сущность любви, весь аромат ее именно в свободе – как же можно говорить о насилии, когда речь идет о свободной любви? Даже и Бог не может принудить любить – ибо это противоестественно, невозможно. Значит – как же можно решать вопрос: все или не все спасутся? И главное, этакие вопросы мы ставим как пробу Христу... Они все по самому существу своему построены на недоразумении, и мы выискиваем их Бог знает откуда, тогда как самое главное, самое существенное, ясное у Христа ускользает от нас, не возбуждает в нас той беззаветной любви, какой оно заслуживает... И так идет наша жизнь...

Но, однако, Вы скажете, эти вопросы решались в Церкви. Да, решались, но уже после веры. Да, решались, но как вопросы личной любознательности. Поэтому и решались различно, и никогда не вносились в Символ веры. Почему же не попробовать решить их для себя, когда уже уверовал в Христа? Это так естественно; каждое слово Господа дорого, и хочется хорошенько уяснить его. Но только это уже тогда, когда со Христом, когда уже отдался Ему, доверился Ему, когда покоен, потому что Он с тобой и ты с Ним... А когда еще стоишь и раздумываешь, идти ли за Христом, тогда эти вопросы невозможны; это значит поставить себя на такую дорогу, с которой никогда не свернуть и никогда не прийти ко Христу, п<отому> ч<то> вопросы эти бесконечны, как бесконечна наша жизнь в своем анализе...

Дорогая моя, живая личность Христа такого необъятного значения, такая несказанная, чудесная драгоценность, что в биллионы, квадриллионы раз превышает все наши теоретические сомнения... Когда Господь предложил Свое учение о том, что кто вкусит Его тела и крови, тот жив будет во веки, это произвело великий соблазн, и многие ушли от Него, сказавши себе: жестоко, непонятно Его слово – и кто может понять его! Христос, обратившись к апостолам, сказал: может быть, и вы уйдете? Но они в ответ произнесли великие, чудные слова: «К кому, куда нам, Господи, идти? Ты имеешь глаголы жизни вечной!» Вот золотые сердца: разве у них не возбуждалось сомнений? Разве мысль не могла предъявить им вопросов? Но что все это для них сравнительно с их любовью к несравненному Учителю? Что такое их бедное разумение по сравнению с тою божественною мудростью и высотой, которая просвечивает сквозь всю личность Господа? Сердце, все, что они имели хорошего, святого, все им говорит, что в Нем жизнь, истина, Бог. Чего же еще? Если они еще не понимают некоторых Его слов – то что же из того?.. Он не может сказать ничего дурного; наверное, затем все разъяснится... И во всяком случае, доверие ко Христу стоит непоколебимо: к кому мы пойдем? – говорят они. Да, дорогая, а мы с Вами куда, к кому пойдем, если будем ставить на карту свою веру во Христа из-за тех или других сомнений и недоумений? Посмотрите на всю историю, на все окружающее, на всю совокупность того, что мы достигли на земле и даже мечтаем достигнуть – посмотрите на все это и скажите: что может приравняться Ему? Куда от Него мы пойдем? Где же, кроме Его, та чистота и жизнь, которой хватит на обновление целого мира?.. Имейте одно в виду, самое главное: все дело в личности, в живой личности. Только личность спасает, только личность можно любить, только в личность можно и должно верить. Все действия, все слова – все это только частные обнаружения, характеризующие личность, но не исчерпывающие ее. Все это только намек на нее; только средства привлечь к ней; это – отдельные иероглифы, которые д<олжна> истолковать себе другая личность или совокупность личностей. Личность – это нечто совершенно невыразимое вполне, несказанное; это – тайна, доступная только любви и вере... Возьмите наши обычные личности. Посмотрите, что если мы будем судить друг о друге только по отдельным словам... Да вот сейчас, уверяю Вас, я буквально миллионной доли не могу Вам написать того, что у меня в сердце и голове, и буквально ни одним словом из написанного не доволен; все мне кажется так бесконечно слабо, бесцветно... Я по получении от Вас писем всю неделю писал, столько родилось мыслей, но решительно ничего не исчерпал, что родилось в душе... Все и сейчас написанное – только один ничтожнейший и бесцветнейший намек... но я верю, что Ваша душа не отдалится от меня из того или другого слова...

Дорогая моя, мне еще раз хочется повторить Вам, что я совсем не имею в виду стеснять Вашу мысль. Я от всего сердца рад видеть, что она у Вас направляется ко Христу. Я только хлопочу о Вашем душевном покое, о Вашем мире. Не делайте из своих вопросов вопроса, так сказать, «кабинетского»; если это не так, то выхожу в отставку в целом составе; не ставьте из отдельных сомнений на карту Вашу веру во Христа. Ведь очень может случиться и постоянно случается, что те или другие сомнения сейчас не могут разрешиться для Вас. Напр<имер>, я Вам объясню что-нибудь неубедительно для Вас, а может быть, и просто неверно; обратитесь к другим и там, м<ожет> б<ыть>, не найдете вполне того, что было бы подходяще для Вас; станете сами думать и только запутаетесь... Вот тут-то и нужно следовать тому, что выше всяких сомнений, любви и доверию ко Христу... Собственно, об этом только и говорю. Не придавайте теоретическим недоумениям неподобающего им значения, не ставьте их на первое место, не мучьтесь над ними так, как будто бы здесь шло о Вашем спасении, о спасении всех других, о самом Христе... Ничуть... Личность Христа и доверие к ней д<олжно> б<ыть> поставлено непоколебимо. Христос никем не заменим. И наша вся жизнь д<олжна> б<ыть> всецело посвящена Ему... И поэтому сливаться, сживаться, сродниться с Ним – в этом все счастье, весь смысл, вся истина, все спасение. А потом уж и подробности, и разрешение недоумений. Это законно, но только именно в смысле личной любознательности, которая никогда не будет грозить вере и любви ко Христу... И Церковь в лице своих лучших сынов всегда по мере разумения трудилась над разрешением тех или других вопросов, но все это исходило уже из предварительной беззаветной преданности к живой, реальной личности Христа... Это безусловное доверие было во главе жизни, и настроения и сомнения никогда не касались этого, как бы они ни были трудны и неподатливы... Церковь всегда повторяла с апостолами: «Куда, к кому мы пойдем?!» Ты имеешь глаголы жизни вечной. И пусть наше слабое понимание иногда не в силах следить за Тобой – мы безраздельно с Тобой, и ни смерть, и ничто на свете не разлучат нас с Тобой!..

Теперь, в частности, о Ваших сомнениях. Я очень, очень жалею, что не вблизи Вас. По получении Ваших писем я много кое-чего заметил и написал. Но всего я не могу пересылать. Поэтому буду до самой последней крайности краток и сух...

Вас пугает геенна огненная. Примите во внимание при объяснении слов Господа, что Он пользовался, как и все на Востоке, ходячими изречениями, фразами и образами для выражения Своей мысли. Поэтому нельзя многим словам Его придавать точно буквального смысла; Он лишь употреблял их потому, что они всем были понятны, у всех были на устах и легко воспринимались и запоминались. Представьте, что кто-нибудь для выражения мысли пользовался бы народными пословицами. Ведь странно было бы выводить смысл их каждого отдельного слова. А на Востоке, при отсутствии книгопечатания, при постоянном изучении законов и преданий на память, – все мыслят и говорят такими пословицами, то есть всем известными образами и изречениями... Поэтому-то, если наша любознательность хочет проникнуть за известный образ, нужно знание современной Христу среды и писаний и преданий, находившихся в ней. – Геенна значит по-евр<ейски> – долина Енномова. Она около стен Иерусалима, прямо за ними. Это мрачное место, полное самых ужасных и омерзительных воспоминаний для евреев. Здесь много их легло костями в сражениях; здесь приносились самые жестокие жертвы Молоху и самые отвратительные – Астарте. На раскаленные руки Молоха бросали невинных младенцев, и они скатывались в огненное нутро истукана. Девы приносили свою невинность в жертву Астарте. Культ был полон самых противоестественных развратных оргий, где жрецы были кастраты, а жрицы – узаконенные развратницы. Так как Молох и Астарта были боги палящего солнца, – то им посвящался огонь; оргии совершались в глубине темных пещер; тьма и огонь были символами этих богов... Из долины Енномовой разливался этот разврат во времена царей. И пророк Иеремия в ней, собравши вокруг себя старейшин иудейских, предсказал падение царства и Иерусалима. И когда иудеи вернулись из плена, для них Ге-Еннон была просто предметом отвращения и ужаса. Сюда стали свозиться все нечистоты, и для предупреждения заразы здесь постоянно поддерживался огонь; здесь совершалась и смертная казнь, и трупы валялись и поедались червями... Для фарисеев и вообще евреев – Ге-Еннон было символом гибели всякого язычества.. Отсюда шла зараза идолопоклонства, погубившая иудеев, и вот воочию конец, постигший ее: смерть и смрад царил на его месте.. Отсюда Вы поймете, почему Христос пользовался словом «Ге-Еннон». Он не Сам выдумал его, не сочинял, чтобы точнее выразить мысль, а просто взял его как совершенно обиходное и сросшееся с народной историей. И заметьте, это слово Христос употребляет только тогда, когда говорит о прелюбодеянии, о разврате или в прямом смысле, или в духовном – в отношении детей, – или в религиозном – о прелюбодейной связи с миром (я тут много интересного отметил и нашел; Бог даст, когда кончу то, что работаю, – увидите и прочтете)... Т<аким> о<бразом>, мы напрасно придираемся к словам и делаем из геенны что-то буквально и точно выражающее мысль Господа. Это было бы так, если бы это слово составил Сам Христос для выражения идеи, как, напр<имер>, мы видим ясные понятия Его учения о любви и в заповедях блаженства... А здесь совсем не то. Это образ, понятный для всех и которым Христос хотел показать, что вот какой конец будет всякому злу и разврату... Тут важна идея гибели, а не слова... Где Христос говорит: где червь их не умирает и огонь не угасает (Мк.10:45), там Он пользуется буквально словами прор<ока> Исаии (66:24), которые тоже всем известны... Христос говорил публично; Его цель была прочнее запечатлеть в памяти; потому Он и пользовался именно тем, что у всех было на устах, лишь освещая с Своей особой, высшей точки зрения... То же самое приложимо и к другим выражениям об аде. Печь огненная – это общепринятый образ гибели, взятый из того, что иудеи после того, как провеяли хлеб, плевелы сжигали в нарочно устроенных очагах или печках. И еще Иоанн Крест<итель> говорит о Христе: лопата в руке Его, и Он отделит пшеницу от плевел, пшеницу соберет в житницы, а плевелы сожжет огнем неугасимым... (Ев<ангелие> Иоанна).⁹⁴² И Христос постоянно говорит, что Он пришел провести разделение между людьми, между добром и злом, и говорит, что плевелы, зло погибнет, как погибают плевелы и после обычной жатвы на полях в огне...

Если Вас соблазняет, что огонь называется неугасимым, – то примите во внимание опять то, что на Востоке мыслили и говорили целыми изречениями и связь слов так сливалась, что невозможно было их отделить... У Исаии еще огонь соединялся с словом «неугасимый», вероятно, как поэтический образ – и это так заучилось всеми, что само собой одно слово влекло за собой и другое... Ах, сколько, сколько можно бы Вам тут сказать. Но где же тут на бумаге? Да и невозможно по времени... Вас смущает слово «вечный». Но я уже упоминал, что во внутреннем своем смысле оно непонятно вообще для человека, живущего во времени. Но в каком смысле его употреблял Христос – это вопрос очень детальный и трудный. Слово «вечный» весьма часто у восточных народов употребляется как гипербола. И мы ведь говорим друг другу: ты вечно болтаешь и пр. Затем «вечный» опять-таки часто совершенно сливалось с некоторыми словами в народном языке, и именно в отношении будущей жизни. – Я не хочу тут прямо утверждать, что Христос употреблял это слово как гиперболу, ибо думаю, что раз мы в той жизни будем в «вечности», то почему же и те страдания не назвать вечными. А что такое это «вечность», мы решительно понять не можем сейчас... Это особая форма бытия, превышающая наши теперешние формы времени. Значит, тут мы не можем сделать никаких заключений и выводов; ни бояться, ни обвинять Христа в жестокости мы не имеем права, п<отому> ч<то> не знаем за что... А если не это разумел Господь, то, значит, Он говорил на обычном народном языке и, значит, опять хвататься за буквальный смысл нет основания...

Еще что-то Вы писали об озере смоляном, что ли. Так и это ведь прямо указание на факт гибели Содома и Гоморры и, очевидно, символ. Да в Апокалипсисе все исполнено образов, и если мы будем всему придавать буквальный смысл – то что же получится?.. Говоря обо всем этом, я не хочу сказать, что Христос не учил о муках тех, кто не примет Его, не полюбит Его, кто будет держаться за зло и пр. Все это несомненно; зло непременно подвержено страданию. Я только хочу сказать, что не нужно полагать весь смысл в букве слов и сравнений; не нужно ими соблазняться; смысл их может быть очень сильный, но все же, м<ожет> б<ыть>, не буквальный. И во всяком случае, к этому смыслу нужно восходить из духа Христова и из других данных, а не от буквы... Если Вы желаете знать мое личное мнение, то оно вкоротке таково. Во-первых, зло непременно ведет к страданиям; 2) каковы эти страдания, это решительно все равно: и внешние, и внутренние так неразрывно связаны и так по ощущению своему однородны, что решительно нет интереса рассуждать об этом; 3) страдания совершенно параллельны злу; пока зло, дотоле и страдания; 4) страдания могут быть вечны, пот<ому> что человек свободен и может вечно противиться добру, а след<овательно>, и вечно страдать; даже и Сам Бог не может насильно избавить от страданий, дать счастье, пот<ому> что любовь к добру и к воплощению добра – Христу может быть только свободной; человек тут такой же бог, и насильно тут ничего нельзя поделать даже и Богу. 5) Что такое сопротивление добру возможно психологически – это видно и теперь; разве мы не страдаем от зла? Разве мы не в аду своего рода? А разве мы легко отказываемся от него? Разве мы не с трудом преодолеваем себя, чтобы полюбить Христа и полюбить в Нем добро и отдаться ему? И ведь чем ни дальше, тем труднее развязаться с путами зла. Почему же нельзя себе допустить, что могут найтись существа – люди ли, духи ли – которые так и не захотят отказаться от своей гордости, от своего эгоизма, от своих мечтаний и полюбить просто и смиренно чистого и смиренного Христа? Ведь истина и добро страшно просты, так сказать, прозрачно-идилличны, как прост и идилличен Христос. И в этом Его соблазн. Мы все рвемся к сложному, грандиозному; мы все запутали и перепутали в своих мечтах. И отказаться от всего этого нам не хочется. И несмотря на то что олицетворение простоты и любви за нас умирает, призывая и привлекая нас к себе, мы все же увертываемся, всячески обманываем себя и не поддаемся голосу смиренной простой любви... Почему то же самое не может продолжаться и дальше?.. Почему я не могу это продолжать и вечно?.. Кто и как может насильно меня заставить отказаться от моих мечтаний? Я знаю, что от них страдаю, знаю, что счастье и мир в простоте Христовой... а все-таки стою на своем и упорно мечтаю и осуществляю свои мечты вопреки Богу... Это очень понятно. И по-моему, христианское учение о возможности вечных мучений не только совершенно логично, но прямо вытекает из признания божественного достоинства и свободы человека... 6) Но в действительности останутся ли такие упорные или все в конце концов покорятся простоте истины – это неизвестно, потому что всецело зависит от свободы человека или духов. Пока будут противиться добру, будут страдать. Будут противиться вечно, будут страдать вечно. Преодолеют себя, откажутся от себя, – примкнут ко Христу – получат счастье... Все зависит от свободы человека или духа. Даже и для диавола этот исход не закрыт. Но только Церковь в лице св<ятых> отцов полагает, что если диавол не захотел отказаться от своей мечты, от своей гордости, от своего противления Богу, когда видел, что воплотившийся Бог из любви умирает за людей, – если он не отказался от себя, видя такую беспредельную любовь до бесконечного унижения и страдания, до крестной смерти – то что же может его еще побудить сильнее?.. Мы оправдываем себя недоразумениями, неясностью понимания и пр., и пр. Конечно, тот дух, который искушал Христа, не может оправдаться незнанием. Он знал, что это Сын Божий. И все-таки стоял на своей мечте и своей самостоятельности в заблуждении. – Поэтому Церковь и полагает, что трудно и по земным соображениям невозможно придумать, почему бы он отказался от себя, от всей той запутанной, горделивой мечты, которая обуяла его... Если же не откажется, то, конечно, будет страдать, как страдает и сейчас, потому что в этой запутанности, в этой самостоятельности, в этом отказе от Бога и истины и есть страдание... Церковь не внесла этого учения в Символ, но, по-моему, оно совершенно правильно... по логическим и земным соображениям. А как будет на самом деле – это нельзя предусмотреть, потому что это опять-таки дело свободы... В пределах земного рассуждения выходит так, но не превзойдет ли свобода эти рассуждения, этого мы не знаем и знать не можем. – Вот Вам мои взгляды. Вероятно, они изложены очень смутно, но спешу и решительно не обращаю внимания на точность и форму... Верю, что Вы поймете намеки и что непонятно – напишете мне... Еще Вы как-то писали об иссушении смоковницы. Вы находите это жестоким. «За что проклинать невинную смоковницу!» – восклицаете Вы... Простите, но, право, это восклицанье, которое довольно часто встречается у рационалистов и противников Христа, мне всегда казалось не то смешным, не то просто отвратительным по своему лицемерию, по своей мелочной, омерзительной, пигмейской придирчивости... Простите; я не Вас имею в виду; Вы говорите со слов Вашей знакомой, да и она с чужого голоса. Я говорю о тех, кто говорит об этом сознательно... Ну подумайте – вот факт. Это было пред самыми страданиями: в Великий Понедельник, после входа в Иерусалим, Христос сделал все, чтобы привлечь к Себе иудеев. Ничто не помогло. И Он произнес им правдивые притчи о том, что кто не приносит плодов добра, тот погибнет, засохнет, умрет... Все средства любви истощены – человек оставляется своей свободе... Ну, вот идет Христос мимо смоковницы. «Это не было время (собирания) смокв», – говорит евангелист, то есть смоквы не отрясали еще от дерев. Христос идет к ней, чтобы взять плода. Не оказалось ни одного. Очевидно, она уже потеряла силу производительности... Что же такого безнравственного и жестокого, если Христос воспользовался этим, чтобы символизировать на этом дереве судьбу иудейского народа и всех, кто не приносит плодов добра?.. Что такого здесь нелепого, если на этой бесплодной смоковнице Христос хотел показать Своим ученикам, что Его притчи народу иудейскому не пустые слова, а имеют за собой Его божественную силу? Боже мой! Нам так жалко бедную смоковницу! Ну не лицемерие ли это? Это нам-то, которые все купаемся в крови и злобе!.. Это мы-то вступаемся за невинное дерево!.. Почему же тогда уж не винить Христа и в том, что Он мял траву, рвал колосья хлеба, ел плоды? Чем, в самом деле, все это виновато?.. Да что Вы! постыдитесь Господа! Ведь скоро обвинения будут так сильны и пронзительны, что спросят Христа: а зачем Ты ступал по земле?.. Да разве смоковница – сознательное существо? Разве она ощущала страдания? Разве мы на каждом шагу не рубим деревья, не мнем тысячи существ? А если Христос воспользовался бесплодным деревом как символом для назидания Своих учеников, то это жестоко!.. Если Он на и так засыхающем, может быть, дереве дал образец силы веры, то это нелепо?.. И потом такое ужасное слово: «проклял» смоковницу. Во-первых, слова «проклял» совсем и нет в Евангелии в данном случае. Во-вторых, проклятие означает только, что нечто предоставляется своей судьбе, лишается поддержки; проклинаю значит: отлучаю. Так что делать пугало даже и из такого слова, как проклятие, совсем не следует. Это страшное слово, но оно не обнаруживает никакой активной жестокости... И если Судия говорит грешникам «проклятые», то это значит только: отлученные от Меня, предоставленные себе самим; но дело в том, что по отношению к смоковнице даже и этого слова не было употреблено. А просто Христос сказал: не будет от тебя плода с этих пор. Вот и все. Он лишь ускорил тот процесс, который в ней и так уже совершался и ясно выражался в ее бесплодии... Чего же тут жестокого? За что же тут винить Христа? Ведь это все равно, как если бы Он взял соломинку и переломил ее в знак того, что так же сломлена будет гордыня фарисеев. Конечно, и за это Вы бы Его осудили, что ли?. Нет, дорогая, ради Господа, не придирайтесь так ко Христу... Весь этот сентиментализм вытекает лишь из нелепой предвзятой вражды ко Христу и по самому существу нелеп, смешон, невозможен... Когда я слышу такие возражения, мне становится страшно за человека: столько в нем самой упорной ненависти ко Христу!.. Ничего нет, так он вымышляет что-то невозможное... только бы найти хоть малейшее пятнышко и оправдать свое неверие во Христа, свое равнодушие к Нему...

Пишу весь вечер, и рука положительно отказывается. Простите. Насколько вспомнил, в главном ответил. Все неясно, бегло, неубедительно. Но больше никак не могу. Пришлось бы писать чуть не книгу, если бы ухватить то, что рождается в душе. Но Господь откроет Вам... Наша механическая передача лишь намек, лишь толчок обратиться ко Христу. А Он уже постепенно в душе откроет истину изнутри... – Мое здоровье хорошо... Целую Лизочку очень. Привет Марусе. Жму Ваши руки крепко. Храни Вас Христос в Своей любви. Молюсь, усердно молюсь... Ну, рука очень ломит. Простите. Ах, даже досадно на свое ничтожество... Только и утешение в том, что веруешь, что Христос восполнит недосказанное... Не сердитесь, не сетуйте на меня, если что-нибудь сказал не так...

Любящий Вас Ваш а<рхимандрит> Михаил

Понедельник. 3 ноября 1892 года. 12 ч. ночи

6

Дорогая моя А. Ф.! Почта положительно шалит. Сейчас на почте сообщили, что из Бриндизи нужно посылать сегодня или дожидаться воскресенья (ныне среда). Спешу написать хоть несколько строк сегодня, так как обычный четверг почты почему-то эту неделю отменен, очевидно.

Как Вы решили? И когда выезжаете из Екатеринослава? Надеюсь скоро получить весточку. Молюсь просветить Ваш ум и сердце... А главное, всегда помните, что Христос пришел основать духовное царство и дать духовное счастье, а не изменяет чисто внешний порядок земной жизни, который идет фатально и придет сам собой к своему уничтожению. Потому-то не нужно требовать, чтобы при вере в Христа, при общении с Ним изменились для нас внешние события и уменьшилось внешних невзгод. Ничуть. Христос лишь предлагает силы – внутренне противостать этим невзгодам и среди них создать себе мир, счастье, бодрость и крепкую веру в жизнь духа. – Только это Он и даст. И весь небесный мир нисходит в нашу душу и озаряет нашу жизнь только изнутри. Мир земли, мир внешний, как испорченная машина, давит и мучит неизменно все, что попадается ей. Но и в ней мы можем чрез Христа найти такую область, которая недоступна ее колесам, область духа. И приходит время, когда и наше собственное тело от дисгармонии спадет и развалится, тогда дух выпорхнет из машины и будет жить теми силами, которые дал ему Христос, и будет поддерживаться и развиваться другими такими же выпорхнувшими душами... Придет время, и весь земной мир развалится от своих диссонансов и разрешится в хаотический атомный водоворот – мировой пожар. И вот тогда только дух наш, чистый и благодатный, ускользнет от этой катастрофы, так как недоступен ее материальной силе, выше ее... Христос и дает именно силу очищать и возвышать дух тот чрез общение с Ним и со всеми чистыми небесными душами. Поэтому-то верующий в Него и живущий Им не придет на суд, но перейдет прямо от смерти в жизнь... Эта мысль о полной независимости и отдельности Христова мира, Христова царствия, от окружающего нас фатального хода материальной внешней жизни – дает величайшее успокоение и разрешает многие сомнения и тревоги. – Недаром Христос постоянно оттенял мысль, что Он духовный царь, что царство Его не от мира сего, что этот мир земли идет по линии того толчка, который дала ему грешная человеческая воля... Он пришел не остановить, не исправить эту машину, а создать в ней такую стихию, которая для нее недоступна, и возвести туда тех, кто пойдет за Ним. Если бы Он исправил машину насильно, если бы стал земным царем и чудодеем, то плотские люди опять так же бы ее испортили, и все бы пошло по-старому. Но Он видел, что машина все равно сама изломается и рухнет, а людям нужно дать возможность и силу утончиться, одухотвориться, войти в тот эфир духа, в ту чистоту и высоту его, которая уже совершенно не недоступна колесам грубой материальной машины... Понимаете ли, что я хочу сказать и почему эта мысль так успокоительна? Понятно ли теперь, почему и в несчастиях, и в страданиях последователи Христа находили мир и счастье со Христом? Понятно ли, почему они стремились не к внешним реформам и переменам, а к внутреннему перерождению людей? Конечно, они и о внешних улучшениях заботились, потому что видели, как колеса перетирают шеи ближних и сочат из их сердец кровь. Но это лишь дело милосердия; оно нужно, оно требуется любовью, но не оно самое главное. Главное – дать человеку Христову силу духа, возродить его, приобщить его Христу и Небу, дать ему радость и мир в области высшей, недоступной этому плотяному, грубому миру... И сюда были направлены все силы христиан. Они именно выводили людей из египетского рабства земли в обетованную землю внутреннего Неба, где Христос и все Его с Ним... [пропуск в тексте письма].

...они все очень внимательны ко мне. Вероятно, потому, что все же худого особенно ничего не видят во мне, да и по службе я нравлюсь королеве очень... Ну и Господь с ними... Вообще, я замечаю, что становлюсь очень неподатлив и неуступчив. Мне в жизни придется очень тяжело, если не удастся устроить ее так, как я хотел бы, отстранившись от показной житейской суеты... Я не выношу никакого вмешательства в ту область, которую считаю своей и, кажется, ни пяди не уступлю из ней никому... А я знаю, что в практич<еской> жизни приходится постоянно уступать... Ну, что Бог даст! Посмотрим! На днях я опять было чуть не столкнулся с Философовым.⁹⁴³ Он заметил, почему мы не поминаем Конст<антина> Ник<олаевича> «новопреставленным».⁹⁴⁴ Я справился в книгах, нигде нет этого слова, – и приказал диакону отнюдь не употреблять этого слова. Но до сих пор Философов молчит и не претендует, что я не обратил внимания на его заявление. Затем был на последней торжественной панихиде; он во время обедни приходит мне сказать в алтарь, что королева ради Бога просит меня кадить сначала королю, а потом ей, и если ей трижды, то и ему столько же, так как неловко отдавать ей предпочтение пред королем в присутствии всех министров и посланников. Нужно сказать, что доселе я кадил трижды только королеве как православной, а королю однажды: так было ранее меня заведено. Я, конечно, изъявил полное согласие на желание королевы. Но когда стал кадить, то король стал несколько за столб, так что с амвона мне не стало видно его лица. Что же мне? Не на столб же кадить! Я стал кадить тем членам фамилии, которые были видны мне, а король и королева остались без каждения... Философов остался недоволен; по его мнению, я должен был кадить во что бы то ни стало. Но я заметил, что не считаю это возможным для себя; я могу кадить только лицам, а не столбам; вот если мне позволят к ним подходить ближе, тогда, конечно, я могу кадить им, хотя б с амвона их не было видно, а так как это не принято, то я не буду кадить, когда их с своего места не вижу. Философов, вероятно думая угрозить мне, сказал: «Я доложу Ее Величеству, что вы не могли исполнить ее приказание»; я добродушно отвечаю: «Так, пожалуйста, и доложите...» Не знаю, исполнил ли он это; но ныне приходил ко мне с просьбой королевы отслужить для нее завтра Литургию с такой сладкой и умиленной миной, что, если и доложил, то, вероятно, королева одобрила меня... – Ну, написал столько, что негде поговорить о самом главном из Вашего письма: о загробной жизни... Для меня самого все теоретические основания – в пользу бессмертия, а не против него. Развивать все их было бы долго и сию минуту невозможно. Если пожелаете, я напишу как-нибудь отдельное письмо об этом. Я только скажу одно: если мысли колеблются и за и против бессмертия, то все же в миллион раз лучше, радостней примкнуть ко Христу. Ведь если Он верил, то чего же мы-то, ничтожные, жалкие пигмеи, рассуждаем? Его вера не должна ли весить бесконечно тяжелее всех наших сомнений, ни на чем часто не основанных?.. Уж если такая чистая, божественная душа прямо непоколебимо верила, что загробная жизнь есть (Лк.20:34–38), то что же нам-то остается?.. А затем, верим мы или не верим, что Он воскрес? Что Он сейчас с нами? Если «да», то, значит, и рассуждать нечего. Если «нет», то, значит, мы не христиане, для нас Христос – тень, призрак, и мы самые несчастные люди; да и Христос самый несчастный, самый заблуждающийся и вводящий всех в заблуждение безумец! А если так, то стоить ли жить? Если Христос безумец, если Он ошибался – то я плюю на весь мир, презираю его и прямо заявляю, что я считаю себя бесконечно мудрейшим всех, присоединяясь к заблуждению Христа. Ибо это заблуждение в таком случае беспредельно выше, дороже, премудрее всякой бессмысленной действительности... Если взвесить на весах чудную личность Христа, то разве она не перетянет весь мир, всю действительность, всю жизнь, раз она вся здесь и кончается?! Боже мой, да в таком случае я сейчас готов идти на костер за идею Христа о бессмертии личности человеческой, и этот костер тем будет радостнее, чем больше мне бы доказали, что бессмертия нет. Именно тогда моя вера, моя «иллюзия» со Христом была бы бесконечно премудрее этой глупой, омерзительной, каннибальской действительности... Если Христос не истина, если Его дух, Его вера, Его любовь не истина – то я презираю всякую истину! Если Христос не жил, если Его били, заушали, надругались над Ним, и Он с тем и погиб и уничтожился навсегда (!), то я проклинаю всяким проклятием всю эту жизнь, проклинаю всю ее истину и становлюсь на сторону заблуждающегося, но чудного, божественного, неизъяснимо трогательного и чистого Страдальца... Не хочу я этой истины, если она не пощадила Христа! Я не люблю ее, не признаю ее, не преклоняюсь пред ней... Я выше ее, ибо со мною Христос с Его верой, с Его прекрасной, единственной в мире, в жизни, душой... Нет никакой истины, если истина не во Христе. Нет никакой правды, если Христос замучен и погиб! Не стоит мига, одного мига жить, если Христос умер – и нет Его. Не стоит ничего узнавать, никакой истины добиваться, если она разбила чудный лик Христа!.. Нет ни правды, ни истины, ни жизни, если Христос ложь и призрак: мир д<олжен> б<ыть> разбит вдребезги. Да и мира в таком случае, вероятно, нет, а одна диавольская майя, одни проклятые чары... Жалкие, ничтожные безумцы! Мы доискиваемся смысла мира, держимся за эту жизнь, не признавая загробной жизни! А не видим мы, что пред нами огненными буквами блестят слова: «А где Христос?». Где в таком случае Его чистая, измученная, убитая твоим «миром» душа? Если ты держишься за эту жизнь с отрицанием той, то, значит, и ты погубил, замучил, поглотил Христа вместе с этой жизнью, излюбленной тобою! Если ты находишь в ней смысл, хотя бы она и уничтожила в муках Христа, – то, значит, ты – Христоубийца! Если ты признаешь ее за истину – то что же для тебя Христовы муки? Ложь? Ой нет такого проклятия, которого достойна была бы та правда, та истина, которая исполосовала насквозь все голубиное, божественное сердце Господне и превратила Его в отвратительное, чудовищное «ничто»!.. Пусть разразит меня эта правда. Я проклинаю ее всеми фибрами всего моего существа. Нет, Христос жив. Его вера не призрак, не обман. Правда есть, и она сохранила Его. Истина есть, и она оправдала Христа... Христос жив. Значит, и мы будем живы. «Где Я, там будете и Вы», – сказал Он. И мы с Ним, с Ним: неразлучно во всем... Ни ад, ни смерть не отторгнут от Него... С ним жизнь и бессмертие для всякого.

Простите. Крепко жму Ваши руки. Целую Лизушку. Очень, очень люблю ее и молюсь за всех вас. Привет Марусе. Храни Вас Христос!.. Мое здоровье – ничего. Хотя устаю со службой, почти ежедневной и все официальной, – но все же, слава Богу, чувствую себя бодро.

20 декабря. 12 часов ночи. [1892 г.]

7

Дорогая А. Ф.! Буду продолжать Вам рассказ о своем путешествии. Я писал Вам из Бейрута, что пароход в Кайфу должен был пойти только через 10 дней и мне приходилось выбрать или езду верхом 3 суток, или на лодке по морю. Я предпочел последнее. Агент русск<ого> пароходства сладил мне барку; предстояло выехать ночью; пути при благоприятном ветре часов 9–10. Простодушный лодочник был так любезен, что предложил в случае холода помещение в трюме, где будет разная кладь. Несмотря на то что эта любезность навела меня на некоторые грустные сомнения в возможности для меня путешествия ночью по морю, я все-таки решился ехать. Затем отправился пока до вечера в русскую школу, где начальницей моя хорошая знакомая Мария Алекс<андровна> Черкасова...⁹⁴⁵ Я встретил самое теплое радушие и вынес самое прекрасное впечатление от школы. Черкасова поставила дело на чисто религиозную почву. Все ее учебники – Евангелие и жития святых; письмо и арифметика тоже стоят близко к тем же религиозным потребностям. Она воспитала учительниц-арабок, которые и ведут дело под ее руководством. Девочек около 400. Я был во всех классах. Отлично читают по-русски и сейчас же переводят по-арабски а livre ouvert.⁹⁴⁶ По Св<ященной> истории рассказывают очень толково. – Но главное, хорош дух. Все просто с восторгом и наперебой стремятся отвечать, и я было вызвал у многих слезы, когда вздумал обойти их и не спрашивать. Поют тоже довольно стройно и по-русски, и по-арабски. – Я обошел все классы, кончая самыми маленькими, чуть не грудными, – лет 3–4, которые тоже ходят в школу играть, петь, учатся креститься и пр. Они с восторгом пропели «Спаси, Господи, люди Твоя» и, когда поминали Александра Алекс<андровича>, то крестились: выходило очень умилительно.⁹⁴⁷ Вообще одушевление большое... Но беда в том, что нет мужской школы русской. И вот выходит то, что девочки кончают курс с знанием русского языка; а мальчики все учатся в франц<узских> школах и знают по-французски, это очень неудобно. И несмотря на то, арабки наперебой идут в рус<скую> школу... Лодочник, который перевозил меня с парохода, первым делом начал жаловаться, почему русские не пошлют в Бейрут священников-учителей и не откроют школы; приходится, говорит, посылать во франц<узско>-католические... Но дело в том, что греки этого ни за что не позволят; это раз. А потом, и сил у нас нет. Вот нашлась энергичная, самоотверженная женщина, и дело кипит, несмотря на все тормозы, ее не будет – и дело замрет; это очень грустно, но это будет так, если мы не возьмем это дело твердо в свои руки. – Учительницы-арабки отлично говорят по-русски; я с ними разговорился, и меня засыпали религиозными вопросами. Там при жестокой борьбе с католицизмом и протестантством, при пренебрежении православия греками и местным духовенством религиозные вопросы представляют жгучий интерес... – Я провел несколько часов, не успевая отвечать на вопросы... Думаю, что для них, с их пылкой борьбой, я показался очень мягким в отношении католиков, которых они готовы сейчас же изжарить живыми... Пока я пользовался гостеприимством, решение мое ехать на лодке в Кайфу вдруг получило неожиданный поворот. Арабы – друзья Черкасовой – мне начали отсоветывать. Можно доехать до Кайфы в 8–9 часов, но можно засесть на 8–9 дней. Дело в том, что все зависит от ветра. – Такая перспектива меня не утешила... Думал, думал я и решил ехать на своем же пароходе до Яффы, и там чрез Иерусалим и Самарию пробраться в Назарет, объехать Галилею и поспеть в Кайфу на тот пароход, который придет чрез 10 дней, и уехать на нем в Египет. Сказано – сделано. Я сейчас отправился назад на пароходе и в тот же вечер выехал в Яффу... Утром были там. Не стану описывать высадки: она все так же неприятна и возмутительна, как была и прежде... В Яффе построен прекрасный русский храм и дом; нечто вроде монастыря.⁹⁴⁸ На том месте, где ап<остол> Петр воскресил Тавифу. Прекрасное место; но... организации и устройства правильного тоже нет. Все создалось энергией иерусалимского архим<андрита> Антонина;⁹⁴⁹ он передал теперь Св<ятейшему> Синоду, и оттуда ничего нет: ни «тпру», ни «ну».⁹⁵⁰ – До Иерусалима доехали по жел<езной> дороге. Ехать долго – часа 4; делаем большой крюк. Дорога ничего себе, но дорогая. 1-й класс, если не ошибаюсь, 26 франков золота. – В Иерусалиме застали очень холодную погоду; ветер положительно пронизывал, и пришлось вынимать все теплое, что только имелось, чтобы доехать на извозчике до русских построек... – Там я как раз попал в борьбу враждующих сторон. Архимандрит борется с Палестинским обществом; теперь по случаю той катастрофы с поклонниками, о которой Вы, конечно, читали, – обе стороны очень в напряженном состоянии... Я ничего не знал. Привратник указал на помещение у архимандрита. Мы направились туда. Все темно. Кое-как достучались. «Архим<андрит> уехал в Горнее и вернется, м<ожет> б<ыть>, завтра». – Можно ли поместиться? «Пожалуйте, к экономке». Пошли по темным бесконечным коридорам, нашли где-то в каких-то закоулках приземистую и довольно мрачную старуху со связкой ключей. Она засветила огарочек свечки и повела нас опять разными коридорами и лестницами куда-то вверх и вдаль. Наконец отворила комнаты. Не могу сказать, чтобы было уютно. А главное – одна старушка в бесконечных темных переходах с едва мерцающим огоньком – производила какое-то жуткое и странное впечатление... Началась уборка комнаты. Но как ни убирай, – приветливости не создашь в таких условиях. Я решил с о<тцом> диаконом скорее разыскать знакомого мне по Академии регента. Пошли... не можем никак найти выхода. Ходили, ходили, наконец пришли к каким-то дверям. Чувствуем, что за ними свищет ветер. Значит, выход. Стали отворять... Заперто. И так и сяк – ничего не можем поделать... Давай ломать с отчаяния. Диакон силен. Кое-как разломали задвижку, отворили. Но оказалось, что это совсем не тот ход, которым мы вошли, а где-то в противоположной стороне. Ветер обдал нас и ворвался в коридор. Что делать? Нужно опять запирать и искать другого выхода... Опять труды, и немалые... Вот, думали, кто-нибудь придет и накроет нас да еще примет за воров... Ну, наконец устроили и опять ощупью пошли по коридорам... Долго ходили, пока встретили какого-то старичка. «Покажи ради Господа выход и путь к регенту». – «Пойдем». Слава Богу!.. Но тут неожиданно навстречу кавас. «Где здесь приезжий архимандрит?» – «Я». «Вас просят к е<го> в<ысокопревосходительст>ву В. Н. Хитрово» (это – главная пружина Пал<естинского> общ<ества>).⁹⁵¹ – Не успел кавас выговорить приглашения, смотрю, проводник-старик вдруг оживился, нахмурился и начал торопить нас: «Пойдемте, пойдемте к регенту. Ну чего там у Хитрово делать!» Тащит нас чуть не за рукава.. Я все-таки воспротивился. Диакона послал к регенту, а сам пошел в дом Палест<инского> общества.⁹⁵² Там меня встретил чисто европейский комфорт. Свет, прислуга, обстановка... Приемная даже роскошна. – Вышел Хитрово и предложил перейти сюда. Я указывал на то, что архим<андрит> может обидеться, но он упросил, справедливо указывал, что без архи-м<андрита> мне ничего не дадут и поесть, и засну я худо... Так как я завтра же должен уехать из Иерусалима, – я согласился. Сейчас же послали каваса за моим багажом, и я обосновался в Палест<инском> обществе. Номера прекрасные. Чистота безукоризненная. Прислуга русская самая вымуштрованная и услужливая. Удобства всевозможные. Я уснул прекрасно и на другой день рано утром отправился к Гробу Господню. Путеводителем был регент. Был я у Гроба Господня 7 лет тому назад. Вот и еще Бог привел. Сравнивая впечатления, нахожу, что теперь я чувствую глубже. Я плакал из глубины всего существа. Я чувствовал, что тут узел моей жизни и что переживаемая минута захватывает всего меня. – Обошедши весь храм, я опять пришел к Гробу и молился за всех мне близких. Не могу передать, как сладки были рыдания, вырывающиеся откуда-то из самой глубины сердца... Ну, на этом остановлюсь до следующего письма. – Получили ли Вы мою телеграмму и когда? Как Вы здоровы? Когда уезжаете на дачу и куда? Я здоров, но все же после такого путешествия, вероятно, устал. Вялость и сонливость одолевают. Сплю, сплю ужасно. – Писем застал целую массу и никому еще не отвечал. Должно быть, нужно отоспаться. – Правда ли, что в Петербурге и в других городах много арестов и за что? – Целую Лизочку. Привет всем помнящим меня. Я рад, что вы читали мой отрывок юноше. Это было напутствием к аресту... Вы не объяснили мне, почему и где он видел компромиссы... Да, я знаю, меня будут многие обличать и в нехристианстве, и в компромиссах... Крепко жму Ваши руки, дорогая. Храни Вас Христос! Щепетовым еще не писал. Уж до субботы.

Весь Ваш а<рхимандрит> Михаил 5 мая 1893 года

8

Дорогая Л. Ф. Я остановился на храме Воскресения. Я уже писал о том вновь неизгладимом впечатлении, которое произвело на меня поклонение Гробу Господню. Потрясается все существо человека... Затем я смотрел пещеру Иосифа Аримафейского. Она сзади Гроба Господня. Принадлежит коптам, устроен престол.⁹⁵³ Ни украшения, ни благоговения никакого. Эта пещера имеет в высокой степени важное научное значение. В ней высечена в скале гробница. Значит, это место было вне стен Иерусалима, так как евреи не хоронили в городах. А это показывает, что и то место, которое мы чтим как Голгофу, и место Воскресения, – подлинны. Многие ученые утверждали, что мы сейчас считаем Голгофой, было в древности в черте города и, след<овательно>, не могло быть местом распятия и погребения. Вот усыпальница, по преданию, Иосифа Арим<афейского> разрушает это предположение. – Впрочем, теперь подтверждение христианских традиций идет неопровержимо и с другой стороны... Около храма Воскресения есть теперь русская постройка – странноприимница. Внутри ее раскопана древняя еврейская городская стена и древний порог тех ворот, чрез которые должен был проходить Спаситель, неся Свой Крест... И стена, и порог несомненно древние. Это уже признано учеными-палестиноведами, и один из них, самый знаменитый, Шик,⁹⁵⁴ уже изменил свои предшествовавшие планы Иерусалима и составил новый, по которому Голгофа оказывается вне города, и именно на том святом месте, где издревле полагали ее христиане... Над этой стеной и порогом построен внутри храм: прекрасная живопись Коше-лева;⁹⁵⁵ чудные, громадные картины, изображающие всю Страстную неделю; всего будет 28 картин; они заполнят все стены храма, около половины их уже готовы; впечатление очень сильное; только, к сожалению, они очень тесно висят, друг к другу; глаза разбегаются, и не можешь вполне сосредоточиться... А из них каждая заслуживает величайшего внимания... – Храм очень светлый и чистый, но, представьте, до сих пор греки не позволяют его освятить. И когда этому будет конец – неизвестно. В странноприимнице тоже все чисто и хорошо; даже в платных комнатах – комфорт. – Из комнат можно пройти на террасу с чудным видом на Иерусалим, и, главное, сейчас же около вас боковой фасад храма Воскресения, не видный за строениями ниоткуда, кроме этого места. Только теперь я ясно представляю все расположение св<ятых> мест в храме... Между террасой и храмом буквально земляные конуры, где живут абиссинские монахини. Почти обнаженные старушки в конурах, где едва можно повернуться, производят потрясающее впечатление.

Из храма мы вернулись домой; здесь я узнал, что в три часа я могу выехать; будут готовы и лошадь, и кавас, и проводник, и провизия. Я очень был рад и поспешил воспользоваться временем, чтобы посетить Вифанию, где жил Лазарь. Это на склоне Елеонской горы, полчаса пути в карете. На месте, где сестры Лазаря встретили Господа, стоит церковка; когда ее недавно строили, нашли под ней развалины древней церкви времен Константина Великого.⁹⁵⁶ А одна путешественница IV века именно сообщает, что на месте встречи Марфой и Марией Господа Константин построил церковь.⁹⁵⁷ Таким образом, подлинность места подтверждается. – Подъезжая к самому месту, видишь в первый раз голубую полоску Иордана и глубокую долину Мертвого моря. Место очень красивое. Отсюда Христос с сестрами прошел все селение Вифанию и, вышедши из него по направлению и по склону Елеонской горы, пришел к склепу, где лежал умерший Лазарь. Шагов 700 будет. Теперешняя деревушка отодвинулась к самому склепу, так что он очутился среди домов. Грязь, нечистоты, скученные со всех сторон домишки окружают пещеру. Мусульмане тоже чтут место, и там мечеть над пещерой. Пещера очень глубокая, и идти туда очень трудно. Конечно, свечи зажигаются, но и они едва помогают по скользким узкими ступенькам, когда нужно не только изгибаться, но почти ползти... Крик мальчишек: «Бакшиша!»... грязь... все это производит тяжелое чувство... Но я рад был побывать в Вифании. Здесь любил бывать Господь. Все, вероятно, здесь зеленело и все ласкало взор. Кругом далеко видно... И друзья Господа любили Его здесь, как только может любить человек... Невыразимо жуткое и вместе сладкое ощущение от сознания, что вот здесь непреложно, достоверно был Господь, на этой самой земле, на этой самой дороге, любовался именно этим голубым клочком иорданской воды, который просвечивает в рамке тесно сходящихся гор...

Однако нужно было спешить, и мы сейчас же поехали обратно. Пообедавши – в 3 часа я уже готов к отъезду... Выехали в 4 часа. Нужно было доехать в тот же день до села Рамаллы: считается хорошего конного пути 3 S – 4 часа. Конечно, мне, никогда не ездившему верхом, нельзя было доехать в этот срок... Дорога шла прямо к северу от Иерусалима по голым скалам, извиваясь узкой тропинкой, которую мог различить только опытный глаз. Ветер дул изрядный. Когда стало темнеть и свежеть, я был очень рад непромокайке, которой меня предусмотрительно снабдило Палестинское общество, или, вернее сказать, В. Н. Хитрово... Весь путь прошел по обнаженным камням Иудейских гор. Мрачно и пустынно... Попадались бедненькие деревушки на месте когда-то древних городов. Здесь была граница между Иудейским и Израильским царствами, и все войны начинались здесь. В этих местах Саул когда-то преследовал Давида, и последний скрывался в пещерах. – Стемнело, по обычаю, быстро. Стали мелькать огоньки, и мне, признаться, очень хотелось поскорее на привал. – Только после 9 часов стали приближаться к Рамалле. Первое, что издали засветилось нам, – это английская школа. Прекрасное здание на открытом месте при самом выезде. Тут же процветает и реформатская школа. Живут и квакеры. Конечно, все это привлекает к себе арабов и делает их протестантами; хотя, впрочем, говорят, что кто больше дает подарков и денег, в тех веру они и переходят... Может быть, теперь это и так, но когда подрастут те дети, который теперь учатся у них, будет уже не то... Нечего и упоминать, что европ<ейские> дома чисты и хороши, а где живут арабы и греки, то есть православные и мусульмане – везде грязь страшная. – Приехали в греческий монастырь. Там оказалась партия поклонников наших (32 чел.). Они очень обрадовались нашему приезду, то есть собственно приезду каваса. Дело в том, что пред праздником Пасхи, как Вы знаете, случилось несчастие с поклонниками. Их застиг холод, дождь и буря, и более 25 человек умерли, и очень много больных.⁹⁵⁸ Теперь идет по этому поводу дело: разбирают, кто виноват и как предупредить подобные случаи на будущее время. Пока же Палестинское Общество не берет на себя ответственность за организацию паломничеств в Назарет, не дает каваса и не советует ходить. Но кто же может удержать наших мужичков и богомолок? Они нанимают арабов, осликов, берут какую-нибудь уже бывалую богомолку в путеводительницы и идут. Что они при этом терпят – трудно и передать. Арабы обирают всячески, грубят; недоразумения на каждом шагу по непониманию языка, а главное – боязнь; ведь что хотят, то и сделают... А когда кавас близко, ну, тогда дело иное. Арабы смиряются, и все идет лучше... Мы приехали, уже все ложились спать. Только три более привилегированных богомолки (из Петербурга) допивали чаек... Конечно, и нам сейчас самовар; у меня очутился и хлеб, и закуска. Начальник монастыря оказался хорошим сравнительно с другими, которых я видел после: меньше обирал. Отвели мне самую лучшую комнату. Жарко было, но я заснул как убитый, несмотря на клопов, которые, кажется, атаковывали сильно... В 4 часа утра я уже вставал; опять самовар, и сейчас же на лошадь... Игумену дал полнаполеона, и он был очень доволен. – Да, позабыл сказать: в Рамалле похоронены те 23 странника, которые не дошли живыми. Я ходил на их могилу. Вид оттуда прекрасный, широкий. Но место обложено просто камнями. Навряд ли возможно поставить памятник. Все растащат арабы... Помолившись, мы сейчас же двинулись вперед. Предстоял утомительнейший переезд – 11 с половиной часов.

Из Рамаллы мы выехали очень рано, так как предстоял длинный и самый неудобный дневной переход. Поклонники, однако, предупредили нас, так что мы едва настигли их на половине пути... Трудно представить себе, как тяжела и отвратительна дорога. Она вся из сплошь торчащих острых камней; бедные лошади выбирают место, где можно ступить и не поскользнуться, с великой осторожностью... Чего-нибудь похожего на нашу землю не существует; одни голые раздробленные скалы; и такая «дорожка» постоянно идет с горы на гору; и чем ни дальше, тем подъемы все выше и круче. Не успеешь спуститься с одной горы, как приходится подниматься на еще более высокую и, главное, еще более мрачную и обнаженную... Куда ни взглянешь кругом, везде видишь те же обнаженные вершины и по скату их изредка бедные деревушки, сливающиеся своим цветом с окружающей серой – каменной вулканической почвой. Нужно сказать, что теперешняя дорога идет по тому же направлению, что и древняя. Да и трудно выбрать другие перевалы по этой гористой местности... Недалеко от Рамаллы есть местечко Эль-Бир; тут предание указывает то место, где Пр<есвятая> Дева Мария заметила, что Иисус не идет с караваном и где-то отстал...⁹⁵⁹ И это место так же дико и бесприютно, как и вся последующая дорога... К полудню мы вступили к спуску в «разбойничье ущелье». Тут пришлось слезать с лошадей; спуск страшно крутой и идет, собственно, по обрыву высохшего источника или по самому дну его. Кругом сдвинувшиеся горы, изрытые пещерами; изредка маленькие колючие деревья и кактусы. Ущелье очень глубокое. С самого древнего времени это было любимое место разбойников; и теперь тревожат здесь наших богомольцев... Далее ущелье понемногу расширяется и переходит в долинку, где протекает источник и по берегу его травка. Здесь и богомольцы расположились отдохнуть, и мы присоединились к ним. Заварили чай и поели. Было около двух часов дня... Самая трудная часть пути пройдена. Отдохнувши, все уже весело подумывали, что к вечеру доберемся до первой на пути святыни – «Самарянки», то есть колодца Иакова, где Господь беседовал с Самарянкой (Ин., гл. 4). – Действительно, стало легче. Под ногами стала иногда попадаться мягкая землица, которую всячески высматривает лошадка, чтобы поставить туда свою уставшую от колючих камней ногу... Подъемы стали меньше, и мы часам к 4 вступили в долину Машна г[орода] Наблус, на ней зелень, хлеба, маслины; источники орошают ее. Глаз отдыхает. Кругом горы кажутся уже не так мрачными. Долиной идешь до полного поворота налево, к западу, и перед нами источники Иакова; было около 7–8 ч<асов> вечера. Здесь пред нами всюду исторические воспоминания. Здесь Авраам впервые пришел из Месопотамии и поставил жертвенник Богу. Здесь жил Иаков, когда братья Иосифа продали его египтянам; здесь и колодезь – источник Иакова, при котором жили все стада его; здесь недалеко от колодца указывают и могилу Иосифа, так как он велел здесь себя погрести; налево от нас гора Гаризим, где был знаменитый самарянский храм, о поклонении в котором и спрашивала Самарянка Господа; он виден должен был быть вполне с того места, где черпали воду; на склоне горы были похоронены израильские пророки: здесь стоит граница. Направо от нас гора Гевал. Между этими двумя горами читался закон Моисеев при Иисусе Навине; и народ стоял на горах: 6 колен на Гаризиме и 6 колен на Гевале; когда левиты возглашали благословение – колена на Гаризиме повторяли их; когда левиты возглашали проклятия тем, кто нарушит закон, – другие 6 колен подтверждали это. И как раз перед нами находились несколько домиков деревушки, которая своим древним еврейским именем дает повод ученым предполагать, что здесь был тот дуб, под который Иисус Навин закопал тот камень, который был, так сказать, свидетелем или памятником клятвенных обещаний иудейского народа блюсти закон Моисеев...⁹⁶⁰ В этой же долине между Гевалом и Гаризимом произошли многие события <истории> евр<ейского> народа и совершилось разделение царств на Иудейское и Израильское. Вся эта история, все эти воспоминания, конечно, проходили в сознании Господа, когда беседовал здесь с Самарянкой; Он давал новый закон, выше Моисеева; Он хотел соединить распавшиеся враждебные царства в одно; Он, может быть, думал, что дух Авраама, Исаака и Иакова, витающий в этих родных им местах, может найти здесь в Нем и Его слушательнице продолжение и чистейшее раскрытие той самой истинной веры в живого Бога, которая была их верой и которую потом так осуетили и затемнили последующие поколения... Цистерна и теперь очень глубокая, около 12 саж<еней>, так что самарянка имела полное право сказать: «Колодезь глубок: как же ты хочешь сам достать воды?». Над ним теперь каменное строение; устроен алтарь-престол. Богомольцы пропели там весь пасхальный канон; я сказал отпуст; вышло очень трогательно. Я кое-что рассказал им, какие события здесь произошли и пр., – затем тронулись в путь; до ночлега осталось недалеко – S – 1 час пути; это богатый город Наплуз – древний Сихем. Когда вошли в него, начинало уже совсем темнеть. Город очень большой; жителей более 20 000; фанатичный; – мы прошли не по самому городу, а по его окраинам; здания хорошие и богатые; есть древние мечети, здесь же живут около 100 потомков древних самарян. Они хранят древнюю самар<янскую> религию; молятся на месте древнего сам<арянского> храма; носят особую одежду – белую и красный тюрбан. У них особый квартал, и они ревниво оберегают чистоту своего племени; но, кажется, уже скоро совсем выродятся. У них же хранится одна из самых древних редакций пятикнижия Моисеева, несколько отличающаяся от иудейской редакции, так назыв<аемый> «самаритянский кодекс Пятикнижия».⁹⁶¹ Три раза в год они паломничают на гору Гаризим и справляют древние праздники... Мы остановились переночевать в греч<еском> монастыре. Я страшно возмущался здешними поборами. Как только пришли богомольцы, сейчас же отворилась церковь, и на первое место тарелочка, куда должны были сыпаться «парички».⁹⁶² Затем пошел всех обирать священник-араб, с записью: каждый говорит свое имя, тот записывает и получает деньгу. За ним отправился сам архимандрит-грек тоже с такой же процедурой. И эти процессии совершались до 11 часов. Все страшно утомились; ведь пройти пешком такой путь что-нибудь да значит, а они ходят да ходят... Мне отвели комнату архимандрита и приготовили ужин; но я так устал и так был сердит, что не мог ни до чего дотронуться и сейчас же лег. Но уснуть не мог от жары и клопов. Часа в два только что начал было дремать, как вдруг заблаговестили в колокол. Это – утреня. Опять, значит, обирать... Меня так возмутило, что я не пошел и в церковь. Впрочем, все слышно было и из комнаты. Крутили и вертели какую-то невозможную утреню и молебен; а затем «тарелочка». Стало рассветать, я выпил чаю, богомольцы тоже, и все двинулись в путь. Я был так рад вырваться из этой обиральни, что, несмотря на то что не спал, чувствовал себя бодро и весело... Я заплатил то же самое, что и в Рамалле. Не посмотрев, остались все довольны... Впрочем, я рад был бы, если бы скорчили гримасу. Мелким служкам, конечно, заплатил отдельно... Утро было чудесное, свежее, ясное. Кавас говорил, что и места будут веселые, и путь легче... Все бодро двинулись в путь... Первая передышка предстояла в «Самарии», у «Иоанна Крестителя», т. е. у темницы, где его обезглавили...

Дорога от Наплуза до Самарии очень легка и красива, ехать приходится по долинкам, покрытым зеленой травой или засеянным пшеницей. Правда, по сторонам возвышаются суровые, дикие горы, но полоски зелени все же скрашивают их неприветливость и дают отдых глазу. Часто попадаются ручьи; около них оливковые рощицы. Приходится несколько раз переваливать чрез горные проходы, но эти перевалы несравненно легче прежних. Так идет путь часа 3– 3S, вплоть до Самарии. Пред самой Самарией равнина представляет цветущий вид; старинные маслины считают свой возраст сотнями лет; много ключей, много зелени. На склоне горы, на которой стояла древняя Самария, теперь ютится маленькая арабская деревушка.. Сейчас же при въезде в нее находится место, где, по преданию, обезглавлен Иоанн Креститель. Но мы сначала отправились на самую гору, где стоял дворец Ирода Великого и вокруг которой был расположен самый город... На самой вершине никаких остатков дворца не сохранилось; только место, очевидно, было искусственно сглажено в виде террасы. Дворец мог быть громадный. Вид оттуда очень широкий и хороший. Видна большая полоса сверкающего Средиземного моря с одной стороны и затем со всех сторон надвигающиеся мрачные Самарийские горы с деревушками по их склонам... На одном из спусков с горы развалины башни, очевидно сторожевой, по направлению к морю. Вокруг горы сохранились группы громадных колонн. Это так на-з<ываемая> «колоннада Ирода»; вокруг всей этой большой горы, на которой возвышался роскошный дворец, шла величественная колоннада, от которой и расходились улицы города. Если вообразить, что гора вся была покрыта богатой растительностью, то это должно было выходить очень эффектно... В стороне на террасе стоят около 12 колонн в виде продолговатого четвероугольника; это, вероятно, был храм, посвященный Иродом Великим императору Августу. Осматривая это, мы довольно-таки измучились; гора довольно крутая и высокая; солнечный припек был в полной силе; жгло немилосердно; и идти иногда становилось просто невмочь. Спустившись, мы сейчас же направились в крипту, где указывают место Иоанна Крестителя. Крипта довольно глубокая и после жары для пылающих путников показалась очень холодной. Там три гробовых камеры, которые показывают гробами Иоанна Крестителя, прор<ока> Елисея и пророка Авдия. Я поклонился предполагаемым святым воспоминаниям и сейчас же отправился вверх, боясь простудиться, а богомольцы запели пасхальный канон... Отдыхать мы здесь не стали, а отправились дальше, чтобы часок-другой отдохнуть и поесть на вольном просторе, около одного большого источника... Нам опять приходилось подниматься все выше и выше, пока наконец часа чрез 1S показался давно желанный источник. Местность хорошая; оливковая роща; около ручья масса женщин и детей; одни берут воду, другие моют, третьи играют... Картина веселая и живописная; и совершенно в духе и колорите древнейших библейских времен. Женщины так же носят кувшины на головах или на плече; кувшины той же древней восточной формы; тип женщин очень красивый, множество браслет нанизано на ногах и руках; я купил четыре браслета местной работы из Наплуза, по франку за браслет. Девочки лет 13 уже, оказывается, выданы замуж и имеют детей; они резвятся, шалят, болтают, засматриваются на проезжих так же, как и дети. Некоторые богатые костюмы очень живописны; у бедных одна рубашка, и больше ничего; впрочем, иногда голова прикрыта от жары... В тени олив, на травке, около самого ручья попили мы чайку, закусили и отдохнули. Затем полегоньку направились к ночевке в деревню Буркин, где, по преданию, Христос исцелил 10 прокаженных; поэтому эта ночевка так и называется у русских богомольцев – «Прокаженный»... Дорога ничего собой не представляла особого, и у меня не сохранилось почти никакого воспоминания. Часа 3 или 4 мы шли до Буркина и добрались еще засветло. Кавас повел меня в самый богатый православный дом ночевать, а народ направился к греч<еской> церкви, где внутри ее и приготовлен был общий ночлег, точно на постоялом дворе. Наш хозяин – владелец стада баранов штук в 500–600; три брата, все женатые, семейные; у каждого вокруг двора свои домики; каждый имеет свое дело; все не разделены и подчиняются старшему брату; впрочем, есть и старушка мать, но она так уже, в виде гостьи, а не хозяйки... Двор, когда мы вошли, был безукоризненно чистый, хотя маленький. Прямо пред нами была хата старшего брата. Нас встретила его жена, молодая, и повела в самую хату. Перед ней высокий помост, весь каменный, затем дверь, и вы входите в одну большую избу, обмазанную глиной и обеленную, под тростниковой постилкой вместо потолка. Изба разделяется широкими арками на три части; как вы входите – самая широкая; затем и стены, и арки немного поуже; наконец, у дальней перед вами стены стены еще ближе друг к другу, пол повышен на три ступени и покрыт чистыми циновками; в задней стене, в средине, две ниши, там подушки и ковры; по бокам в стенах вроде наших старинных печурок и подпечников для склада всяких вещей... На это почетное возвышение и повели меня. Скоро пришел хозяин и, узнав, что я архиман<дрит>, попросил благословения и привел ко мне всех своих детей и братьев; все обязательно пред тем, как взойти на помост, снимали туфли, получали благословение и рассаживались по-восточному по сторонам на циновках; пришел и священник – старик, одноглазый и ветхий, и сделал то же самое... Признаюсь, я не особенно хорошо себя чувствовал. Кавас разливал чай; я предложил гостям, или, лучше – хозяевам; они были очень довольны. Налилось несколько чашек; и все принялись пить. Пошли расспросы и разговоры; женщины только хлопотали по хозяйству и к нам не поднимались. После чая хозяева мне предложили кофе; я должен был согласиться... Приходили и другие соседи; также снимали туфли, входили на помост, садились, поджавши ноги, смотрели на меня и говорили между собой... Наконец стали расходиться... Приготовлялись к ужину. Очаг был устроен в первом при входе помещении, или – лучше сказать – отделении. Тут были и куры, и кошки с котятами. Все приходили к кипятившемуся молоку, совали туда носы; никто на это не изъявлял претензий... Оказалось, что боковые помещения в стенах мазанки были именно предназначены для живности... Пред вечером стали загонять туда кур... Стало темнеть, и пригнали стадо баранов на двор. Двор оказался весь буквально набитым баранами; пройти можно было только силой расталкивая их и чрез них перескакивая... Шум, блеяние, лай собак-сторожей наполняли воздух... Сначала было занятно смотреть и играть с ними, а потом стало тяжело от воздуха и душно... Между тем приготовили ужин и пригласили меня. Но мне было не по себе, и я, воспользовавшись тем, что все было молочное и мясное, а день был постный, отговорился и только полюбопытствовал, посмотрев. Ужин был расположен на тех же циновках, на полу... Все кушанья были поданы зараз. Тут были и ягнятина под кислым молоком, и рис с чем-то вроде этого, и овечий сыр, и еще что-то – я не разобрал. Все ели то ложками, то пальцами; жены не участвовали... Наступила ночь; воздух невыносимый. Из одной печурки вылезают кошки с котятами; в другой поют петухи; в окно прыгает собака и дерется с кошкой... Блох целые стада облепляют всю постель. Хозяин спит с нами совершенно покойно... Я терпеливо жду утра, кидаясь от одного полчища блох к другому... Бараны и собаки хотя и успокаиваются понемногу, но зато пароксизмами раздается такой лай и такое блеяние, что вскакиваешь с постели... Наконец утро. Кое-как, задыхаясь от воздуха, умылся; достало еще сил выпить стакан чаю, и затем бросился вон чрез двор, превратившийся в совершенную клоаку нечистот, на улицу, где уже были готовы лошади... Мужья опять пойдут работать вне дома, а женам предстоит геркулесов труд очистки двора и всякие домашние работы вплоть до вечера... Заплативши полнаполеона и заехавши в бедную церковь, откуда уже ушли богомольцы, мы направились теперь к Назарету...

[1893 г.]

Дорогой Полиевкт Ильич! Сию минуту получил пересланную мне из Полтавы Вашу телеграмму к 8 ноября. И хотя сегодня я чувствую себя прескверно, t-pa 38°, кашель одолел, но мне хочется пусть несколько слов да написать Вам и сказать, что Вы доставили мне сердечную радость своею памятью. Простите, что и доселе я не ответил Вам на Ваше первое хорошее письмо, но все время болею и вот до сих пор не могу выбраться из Гурзуфа. Все-таки надеюсь к 1-му декабря, если опять не заболею, быть в Полтаве. Худо быть без здоровья, и лучшие намерения и стремления рассыпаются в прах...

Как живете Вы? У вас в Академии такие перемены и передряги, что, я думаю, спокойных занятий до сих пор не было... Большие ли перемены произошли и как они отозвались на духе академии? Как будто похвалиться нечем... Если бы что-нибудь написали по этому пункту, я бы очень был Вам благодарен. Кто теперь у вас инспектором? И почему взяли о<тца> Кирилла?

Простите, дорогой. Я всегда вспоминаю Вашу жизнь у меня с большою радостью. Дай Бог всего самого лучшего.

Сердечно любящий Вас епископ Михаил

13 ноября 1895 г. Гурзуф