Глава 11. Отец Иоанн о Божией Матери и мире сотворенном

1

Рассмотренные здесь свидетельства отца Иоанна Кронштадтского о его религиозной жизни, думается, в достаточной степени показывают, в какой мере его духовный опыт, питавший его богословие, связан с опытом Церкви. Из изложенного видно, что душа отца Иоанна, как всякого истинного христианина, не замкнута в себе, а открыта для постоянного общения в любви с Богом и Его Церковью. Поэтому, свидетельствуя о своей жизни во Христе, он свидетельствует не только о себе, а о целом, особом, светлом мире, в центре которого Бог – Духовное Солнце, а вокруг множество других светлых духов, отражающих Божественный свет. Этими излучениями постоянно озаряется его душа.

Как сказано выше, в задачу настоящего труда не входит вовсе передача всего содержания трудов кронштадтского пастыря. Его цель преимущественно лишь в привлечении внимания к ним. Полный обзор их содержания привел бы к изложению целой системы догматического и нравственного богословия по творениям отца Иоанна Кронштадтского, который любовно откликнулся почти на все, что запечатлено в нашем Символе веры. В особенности привлекали его духовное внимание искупительный подвиг Господа Иисуса Христа и освящающее действие Святого Духа. При ограниченности места и поставленной задачи всего этого не изложить, но все же, говоря о свидетельствах отца Иоанна о том светлом мире, в котором он жил и за который боролся, нельзя не коснуться еще двух тем. Темы эти – свидетельства отца Иоанна о Божией Матери и его отношение ко всему сотворенному миру – космосу. Последнюю тему можно определить, как его миропонимание или миросозерцание.

2

«Любовь к Богу тогда начинает в нас проявляться и действовать, когда мы начинаем любить ближнего, как себя, и не щадить ни себя и ничего своего для него, как образа Божия… Не любяй брата своего, егоже виде, егоже не виде како может любити Бога?(1Ин. 4:20)».⁶¹

Вот еще одно из слов отца Иоанна Кронштадтского о неразделимости любви к Богу и к ближнему. Основание этой неразделимости – образ Божий в человеке, неотъемлемый и от грешника, которого также надо любить: «Люби всякого человека, – пишет отец Иоанн, – несмотря на его грехопадения. Грехи грехами, а основа-то в человеке одна – образ Божий».

Если, любя Бога, нельзя ради образа Его не любить даже и грешника, в котором образ Божий потемнел от греха, то как не любить Матери Божией, Которую, по словам отца Иоанна Кронштадтского, Сам Бог любит за неповрежденный в Ней образ Свой? Уже по одному этому Пресвятая Дева является соединительным звеном между Богом и человеком, но благодаря чистоте образа Божия в Ней стало возможным и самое воплощение Самого Первообраза в человеке.

«Если бы люди не были созданы по образу Божию, то Бог не воплотился бы от Пречистой Девы. – О, как возвышенно наше естество – и в творении, и в искуплении… слава Тебе, Достойно славимая… ибо такую чистоту и благодать Ты обрела у Бога, что возмогла, по благоволению Бога Отца, содействием Святого Духа, воплотить Сына Божия!» Из этого отрывка видно, что почитание Божией Матери у отца Иоанна вполне богословски осознанно, что у него есть своя Мариология (учение о Богородице Деве Марии), связанная с учением об образе Божием в человеке.

Но его богословское сознание этим не ограничивается, и он постоянно находит все новые доводы, например, «Божия Матерь одна плоть и кровь, один дух со Спасителем, как Матерь Его. Какая безмерная заслуга Ее по благодати Божией, что Она стала Матерью Самого Бога, плоть взаимодавши Ему пречистую…питая Его млеком(молоком), на руках нося, одевая Его, всячески сохраняя Его юность, лобзая Его… лаская Его. Господи! Кто опишет величие Девы Богородицы?… Она едино с Богом, как и святые».

Самое изображение Матери Божией на иконах дает повод ему к прочувствованному богословскому размышлению о значении Пресвятой Девы для нашего спасения: «Смотря на икону Божией Матери с Предвечным Младенцем, подивись, как приискренне соединилось Божество с человечеством, прославь благость и всемогущество Божие и, познав свое достоинство человеческое, живи достойно высокого звания… чада Божия и наследника вечного блаженства».

3

Но отец Иоанн не только умственно созерцает величие Божией Матери, он и здесь богословствует от опыта сердца, так как он постоянно призывает ЕЕ в молитвах и чувствует Ее духовную близость.

Этот опыт не раз дает ему повод жалеть тех, кто (как, например, протестанты) этого опыта не имеют.

«Величайшая для тебя потеря, – пишет он, – если ты не научился и не уверился, не привык с упованием, уверенностью, со смирением и благим дерзновением прибегать во всех скорбях и радостях к Матери Жизни, к этой пучине милосердия и щедрот».

У него немало и благодарственных слов, относящихся к оказанной Божией Матерью и святыми помощи. Среди доводов, оправдывающих обращение к Божией Матери и святым, из которых главный – единство всех в Боге, вне Которого нет подлинной жизни, есть еще один, очень простой: «Как в мирском быту есть бедные и богатые, – пишет он, – так и в духовном мире… Мы духовно-бедные, нищие, а святые духовно-богатые… К ним-то мы, бедняки, должны прибегать». На сомнения неверующих относительно помощи святых, «что тут действует (только)… вера… уверенность», отец Иоанн отвечает: «Нет. Из чего это видно? Из того, что если я не призову… святых, если не увижу их очами сердца, то и помощи никакой не получу… Все это делается так просто, что нужны только глаза – видеть».

Простота этой ясной веры дала ему не только возможность постоянно убеждаться в помощи Матери Божией и других небожителей и не только «сердечными очами» видеть их, но в особом, необыкновенном сне созерцать Пресвятую Богородицу как бы телесными глазами. Вот рассказ отца Иоанна об этом видении: «На 15-е августа⁶², в день Успения Богоматери, 1898 года, я имел счастье в первый раз видеть во сне явственно лицом к лицу Царицу Небесную и слышать Ее сладчайший, блаженный, ободрительный глас (голос): «Милейшие вы, чада Отца Небесного», тогда как я сознавал свое окаянство, взирал на пречистый лик Ее с трепетом и с мыслью: не отринет ли меня от Себя с гневом Царица Небесная! О, лик пресвятой и преблагой, о, очи голубые и голубиные, добрые, смиренные, спокойные, величественные, небесные, Божественные! Не забуду я вас, дивные очи! Минуту продолжалось это явление, потом Она ушла от меня неторопливо, перешагнула за небольшой овраг и – скрылась! Я видел сзади шествие Небесной Посетительницы. Сначала я видел Ее как бы на иконе, ясно, – а потом Она отделилась от нее, сошла и подвиглась в путь. В вечер я писал проповедь на день Успения, а лег поздно, в 2 часа ночи. За всенощной я читал с великим умилением акафист и канон Успения Богоматери в Успенской церкви».

Обращая внимание на слова отца Иоанна Кронштадтского: «… я имел счастье в первый раз видеть во сне явственно Царицу Небесную», некоторые почитатели отца Иоанна готовы сделать вывод, что подобное видение было у него не единственным. Так ли это или не так, но рассказ его об этом видении и постоянные слова благодарности за помощь в достаточной мере открывают нам, чем была для отца Иоанна Божия Матерь и откуда черпал он силу, чтобы написать, например, нижеследующие слова: «Как звезда пресветлая, Владычица, вся Она в сиянии Света – Боге, как уголь раскаленный в великом огне, вся пресветла и огненна. Как легко помыслить, что Он, Бог, есть Свет и Святость, так и Она есть вечный Свет и вечная Святость. Аминь».

4

Все приведенные здесь слова отца Иоанна Кронштадтского о Божией Матери и святых дают возможность лишний раз убедиться в том, что тот светлый мир, за который ему приходилось бороться, не есть только мир собственных его светлых ощущений и мыслей, но мир, в который, как очевидная для него реальность, вступают другие светлые, личные Силы.

5

Но к светлому миру, в котором жил отец Иоанн, надо отнести не только мир высоких мистических переживаний и не только всю область христианских отношений с людьми – любовных, мирных, терпеливых, но и отношение ко всему сотворенному миру – космосу, то есть его христианское миросозерцание.

Отец Иоанн Кронштадтский не приводил его у себя в систему и мало поведал о нем, но в некоторых его, как бы случайно брошенных заметках – это миросозерцание выступает совершенно отчетливо.

В приведенных выше его свидетельствах говорилось о Боге преимущественно как об Истине и высшем нравственном благе, но для него Бог, Дух Святой в особенности, есть еще и Совершенство Красоты, и Источник всякой красоты. Этим определяется основное отношение отца Иоанна Кронштадтского к космосу, или все его миросозерцание: «Дух Святой купно (совместно) с Отцом и Сыном есть первоначальный Источник красоты всех тварей и прежде всего… всех ангельских чинов… красоты человеков, сотворенных изначала по образу и подобию Божию… особенно красоты святых Божиих человеков, имеющих в себе Духа Божия, живущего в них, как в храме. Он есть красота и свет или Источник красоты и света солнечного… звезд, луны… всех бесчисленных тварей… Итак, когда видишь красоту тварей, не останавливайся на ней одной и не прельщайся ею, но восходи тотчас мысленно к первоначальной, мысленной, вечной, разумной вине (причине) их, восходи, повторяю, к вечной, личной красоте Божией – и ею восхищайся, ее возлюби… и украшайся смирением, правоверием, благоговением к Богу, – разумением, созерцанием, мерностью нрава, милосердием, сочувствием, сорадованием и состраданием к ближнему – верностью, честностью в отношении к людям, трудолюбием».

Эта страница очень показательна; из нее видно, что мир для отца Иоанна иерархически строен и прекрасен. Во всем отражена Божия красота – от высшего ангельского мира до мира материального включительно.

Но красота низших ступеней мира имеет только символический, не самостоятельный характер. Она только указывает на высшую красоту духовной личности, зовет к ней, а эта высшая, духовная красота (присущая в полноте своей только Богу) – неотделимая от добра, единая с ним, отражается и сверкает в особенности в нравственных, богоподобных качествах человека. Такое миросозерцание можно назвать иерархически-символическим.

«В миревещественном – весьма много соответствующего миру духовному, – говорит в другом месте отец Иоанн, – потому что мир вещественный есть творение Духа, а может ли Дух-Творец не показать отчасти образ Свой и сродство в тварях, Им созданных? Человек есть только самый возможно-высокий образ Божий между тварями, причастными вещества и чисто вещественными».

Такой мир, космос, который даже в своей вещественности отражает в себе образ Божий, его красоту, конечно, не мертвый, а живой мир: «Мир, как произведение живого, премудрого Бога, полон жизни: везде и во всем жизнь и премудрость, во всем видим выражение мысли, как в целом, так и во всех частях. Это – настоящая книга, из которой можно, хотя и не так ясно, как из откровения, учиться богопознанию».

Все это не умозаключения холодного мыслителя: многочисленные свидетели показывают, что автор всех этих слов действительно любил весь Божий мир и, в частности, природу. О ней можно у него иногда найти очень любовные, выразительные слова… Вот, например, одно такое слово: «Когда Господь взирает милостиво на земнородных очами природы, очами ясной… погоды, всем становится легко и весело…».

Эта светлая космичность находила у отца Иоанна, как это видно из приведенных в другом месте свидетельств, выражение и в его жизни. Можно, например, указать не только на то, что он предпочитал молиться под открытым небом, чем в комнате, но и на то, что «космическое сознание» не покидало его и во время высоких литургических переживаний; он сознавал, что Бескровная Жертва приносится не только за людей, но и за всю вселенную. Не мог он думать иначе, так как он утверждал, что «через естественное действует Сам Господь Бог, потому что все естественное от Бога». К этому он прибавлял: «Дерзкое неверие лишено всякого основания – отнимать что-либо, бывающее естественным образом – у Господа Бога». Очевидно, последние слова имеют в виду попытки неверующих натуралистическими объяснениями поколебать веру в Бога.

6

Отец Иоанн Кронштадтский сознавал, что даже вещественная красота, как отражающая Бога, может иметь возвышающее значение: «Когда найдет на тебя омрачение страстью, – пишет он, – тогда взгляни ты на прекрасный мир Божий – на это светлое торжество жизни, всюду видимое в природе».

Но, согласно ему, надо именно только взглянуть на эту красоту, не задерживаясь на ней, потому что она только образ, символ красоты высшей, лишь ступень, возводящая к ней. На этом он настаивает многократно.

«Не прельщайся красотой видимых тварей как тленных, преходящих, но прилепляйся сердцем к верховной, вечной, личной благости – к Богу, Который может совершенно наполнить и облаженствовать твою душу, как край, конец всех желаний». Кроме того, для него – красота и блага вещественного мира есть не только образ мира духовного, но и будущей, потусторонней жизни: «Многообразные блага временной жизни суть образы, указания и залог бесконечных благ будущего блаженства, красота их – образ будущей красоты». Последнее утверждение усиливает еще более аскетический характер его отношения к красоте, что делается еще отчетливее, когда дело идет о физической красоте людей. «Когда увидишь прекрасную девицу или женщину, или прекрасного юношу, немедленно вознесись к верховной, святейшей Красоте, виновнице всякой красоты земной и небесной, то есть к Богу; прославь Его за то, что Он из земли делает такую красоту; подивись в человеке красоте образа Божия, сияющего даже в поврежденном нашем состоянии; вообрази, каков будет наш образ в состоянии нашего прославления, если мы его удостоимся; вообрази, какова красота святых Божиих, святых Ангелов, Божией Матери, приукрашенной Божественною Славою, вообрази неизреченную добрόту (красоту) лица Божия, которое мы узрим, и не прельщайся земною красотою, этою плотью и кровью». Продолжительная остановка на созерцании земной красоты опасна, в особенности, если забыть, что она только ступень к высшему и, наконец, высочайшему. Ставшая самоцелью, земная краса делается кумиром, идолом и вместо радости чистого созерцания может возбудить похоть, уступив которой, человек теряет свою свободу. «Какое насилие ужасное, смертоносное – грех! Прелюбодействуем внутренне… потому что лица прекрасны… Причина ли блуда, греха – красота лица? Не причина ли удивления Творцу, создавшего так прекрасно человека?»

«Прилепляйся же всем сердцем, во всякое время, – пишет еще отец Иоанн, – к… нетленной, вечной красоте, славе, силе… и не отпадай от нее через земные, тленные, нечистые вожделения сердца твоего… помрачающих и обирающих… красоту души твоей, созданной по образу Божественной красоты».

7

Если узрение небесной красоты, или она сама может предохранить от греха, попалить его, то, обратно, страсти, помимо многоразличной тлетворности, в них заложенной, просто ослепляют духовный взор человека, не дают ему более возможности видеть свет небесной красоты.

«Чем более человек ведет духовную жизнь, тем более он одухотворяется: он начинает видеть во всем Бога… Но чем более плотский образ жизни ведет человек, тем он более делается плотяным: он ни в чем не видит Бога… Его Божественной силы, – во всем видит плоть, материю, и везде и во всякое время – несть Бога пред очами его (ср.: Пс. 35:2)».

Настоящий отрывок показывает, что всегда возможная зависимость миросозерцания от низшей сферы известна христианам, не является новостью, почему их не может удивить маленькая доля правды, заключенная в идее о «надстройках», присущая, например, экономическому материализму, фрейдизму и тому подобным учениям. Но христианство считает аномалией, грехом, когда высшее определяется низшим, а на истину настоящую и полную о том, что Высшее может и должно определять низшее, у изобретателей теорий о «надстройках» закрыты глаза, они ослепили свои духовные очи.

Для чистого сердца все чисто (ср.: Тит. 1:15) и для светлого (духовного) ока – все светло. Эта аксиома духовно-религиозной жизни, как нетрудно убедиться из всего изложенного, хорошо известна отцу Иоанну Кронштадтскому. Но за это чистое сердце и светлое око как раз и ведется духовная война. Сознавая ее неизбежность, отец Иоанн ставит здесь нам в пример святых людей: «Если враг прельщает красотою телесного и вообще вещественного, мирского, то в Боге – красота первоначальная, неписанная, вечная, от которой – всякая красота недуховная и телесная, вещественная имеет свое начало… Святые ею именно восхищались и наслаждались, и для нее всякую красоту земную презирали, и ради ней (нее) постились, молились непрестанно, страдали и терпели бесчисленные мучения, боясь осквернить себя грехом ни на одно мгновение, чтобы не лишиться наслаждения сею красотою».

8

Видеть же мир чистым оком – значит видеть его в свете Духа Святого, как бы через Самое Божие Око. Чистии сердцем Бога узрят (ср.: Мф. 5:8), –повторяет евангельское слово отец Иоанн Кронштадтский и прибавляет: «Бог есть Око всевидящее, как бы умное Солнце, стоящее над миром, проникающее умными (то есть духовными) очами Своими в мысли и сердца людей, озаряющее всякую тварь. Душа наша – око от Ока, зрение от Зрения, свет от Света. Но ныне, по грехопадении, на нашем оке-душе – болезни-грехи. Сними бельмо и увидишь Солнце мысленное, Око бесконечное, тьмами тем крат (в миллионы раз) светлейшее солнца вещественного».

Так некогда, когда Н.А. Мотовилов, ученик преподобного Серафима Саровского, увидел его в преображенном виде с лицом светлее солнца, преподобный пояснил ему: «Не устрашайтесь, и вы теперь сами таким же стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божьего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть».

В этом тайна не только особых светозарных видений, но и всякого подлинно светлого миросозерцания, которое дается тому, кто бывает озаряем вдохновением Духа Святого, в ком Он зажег Истинную Любовь, кто, как отец Иоанн Кронштадтский, мог бы с полной искренностью сказать: «Наивысшее благо в этой и будущей жизни есть Бог… Стяжавший это Благо, имеющий оное в душе… есть счастливейший человек».

9

В заключение трех последних глав, которые являются попыткой на основе собственных слов отца Иоанна показать, какова атмосфера, или каков, как принято ныне говорить, климат, в котором растет и расцветает его религиозная мысль, надлежит решительно сказать, что эта атмосфера, или климат не соответствует господствующему представлению о христианской жизни. В настоящее время и это, к сожалению, не со вчерашнего дня, законническое понимание христианства стало преобладающим.

Христианская жизнь чаще всего понимается лишь как некоторое добропорядочное поведение, соответствующее точным, заранее на все случаи установленным правилам, повиноваться которым следует больше всего из страха Божьих наказаний, особенно жестоких за гробом. Неудивительно, что такое мировоззрение вызывало и вызывает то сознательный, то бессознательный протест и отталкивание от Церкви.

Корни законничества можно отчасти найти в попытках излагать христианское нравственное учение систематически. Западные христиане уже издавна пытались Христову благую весть о полноте жизни и свободы представить, как систему христианской морали, которая постоянно превращалась у них в сводку правил доброго поведения, в свод нравственных законов или, точнее, обязанностей христианина к Богу, людям и к самому себе.

В Римской церкви такие, долго преобладавшие, представления о христианстве возникли не без влияния юридического духа древнего языческого Рима, а в среде протестантов – вследствие их увлечения Ветхим Заветом.

Под влиянием Запада такой законнический дух проникал и к нам в академические и семинарские курсы нравственного богословия, в детские учебники Закона Божия и, наконец, в души многих православных людей. Но тип человека-законника встречается всюду и вне действия указанных здесь некоторых исторических причин. По существу, это – тип умаленной религиозности; ведь всегда легче добиваться исполнения отдельных, внешних правил и предписаний, чем искать живого общения с Богом и внутреннего уподобления Ему.

Законничество, конечно, противоречит христианскому духу, и законниками никогда не были христианские святые и лучшие христианские мыслители. Внимая им, мы понимаем, что христианство вовсе не хочет, как думают теперь слишком многие, связать человека чуждыми его природе обязанностями, подчинить человека вопреки его разуму каким-то внешним авторитетам, словом – умалить его свободу.

Своею жизнью и учением отец Иоанн Кронштадтский с особой силой также свидетельствует о том, что жизнь христианина вовсе не есть лишь вид добропорядочного, подчиненного одним внешним правилам поведения, а жизнь – не ущербленная, свободная… и притом не просто человеческая, а богочеловеческая жизнь. Внимая ему, мы снова радостно вспоминаем и сознаем, что Господь Иисус Христос пришел на землю именно для того, чтобы даровать людям свободу и полноту жизни, о чем свидетельствовал и Сам Господь, а за Ним и Его апостолы.