III. Церковно-учительные повести и рассказы

Во дни Леона и Александра (царей) некто князь в Пелопонисе купи отрочища скифина родом и предаде и пресвитору служащему в молебнице в дому его (в домовой церкви), да наказав и научит грамоте. И научився отрок служаше попови на потребу его. И яко бысть лет двоюнадесяте вопроси его господин его: «аще христиане суть скифы?» И отвеща: «ни, господине мой, не суть христиане, якоже мню, и аз не крещен есмь». И рече ему господин его: «ты како причащаешися, не крещен сый? А аз мнех, яко христиан еси и того ради не возбранях пресвитеру подаяти животворящаго Тела и Крове Господа нашего Иисуса Христа». И глагола отрок: «аз, господине, не ведех, но яко виде ины дети причащающася, да и аз причащахся». Тогда призва князь пресвитера и повеле крестити отрока. Крестив же отрока и скончав божественную литургию, и прииде отрок к господину своему, держа свещу. И рече князь к нему: «шед, призови крестившаго тя». Отрок жо, шед, обрете пресвитера, похраняюща святые Дары, и обращся рече к господину: «несть уже, господи мои, крестившаго мене». И рече князь: «како толь скоро отшел есть»? И паки глагола отроку: «иди и призови крестившаго тя» Отрок же, паки шед, обрете пресвитера похраняюща святыя Дары и обращся рече ко господину: «несть уже, господи, крестившаго мене». И рече князь: «како толь скоро отшел есть?» И глагола отроку: «иди и призови крестившаго тя». Шед же отрок не виде попа и рече князю: «несть тамо крестившаго мя». Удивльжеся князь и рече иному отроку: «иди и призови пресвитера». И шед отрок обрете и, похраняюща святые Дары, и возва его. И пришедшу ему, и рече князь отроку крещеному: «како ты рекл еси, несть тамо крестившаго мене, кто сей есть»? Отрок же рече: «ей, не крестил бо есть мене сей, господине, ибо крестивый мене яко молнию имяше лицо и светяся, яко солнце, той сотвори божественную службу. И егда служаше той страшный пресвитер, а сей поп вне стояше пред церковию, связан ужем железным, наг по шии, и по руки и по ноги и держаста его два синца (беса) изувера и страшна, дóндеже сконча солнцеобразный божественную литургию. И яко еще бяше ов в церкве, аз же приидох к тебе, господине, и ты посла мя звати его». И, сия слышав, князь почудися, и страх объят и о таковых реченных от него. И ем за руку попа, введе и в ложницу свою и рече: «что се есть, еже отрок глагола?» Пресвитер же, пад на нозе князя, со слезами глаголя: «понеже Господь Бог же утаи господина моего, еже и мне, скажу: Аз убо, господине мой, в своем си отечествии, врагу душ наших запеншу (захвачену) ми, в согрешение впадох. И уведе епископ мой вдаде ми епитимию, иерейских не деяти. Аз же, убог сый и без поповства же могий жити, отыдох семо, и ты, господине мой, умилосердився на мое странство и нищету, прият мя в дом свой. Аз же окаянный, поправ свою совесть и правило Божие преобидев и вечных и страшных мук забыв, служах и до сего дне. Но понеже Бог яже о мне откры, несмь ныне достоин зрети на тя, господине мой». И сие слышав князь, рече ему: «о человече, полезнее ти было хлеба просити, нежели жизни ради временныя попрати заповедь Божию, неприкосновенных и страшных дерзнувшу, ибо в сия, по божественному апостолу, ангели желают приникнути, и како ты, недостоин сый, дерзнул еси»? Обаче, понеже человеколюбец есть Бог и приемлет истинною кающихся, иди, убо, рече, в монастирь и кайся крепко прочее (остальное) время живота твоего, да милостив будет Господь о таковем твоем нечестии. Аз же мню, яко ин несть грех, разве того, злее, егда иерей, не достоин сый, дерзнув служит Божия Тайны. И се рек, опусти и в монастирь.

Столпник некий во Едесе бяше; к сему прииде Феодор того же града епископ и вопроси его, глаголя: «отче духовный, колико ти есть лет на сем столпе живущу и кое дело твоего безмолвия, – не скрый от Мене, Господа ради». Старец же, из глубины сердца возстонав и слезами обият, отвеща: «запрещения ради Господня поведаю ти; ты же никомуже объяви, дóндеже от жития сего Господь отпустит мя. Аз во дни юности моея отвергся мира со старейшим мене братом и, за три лета в монастыре работавше, желахом безмолствовати. И советом духовнаго нашего отца изыдохом в пустыню и не далече себе обретохом вертепы и ту безмолствовахом, зелием токмо питающе себе. В субботу и в неделю вкупе молящеся и от зелия на месте вкушахом и паки по разну бехом, ангели же Божии беяху утешающе нас. И во един день по пустыни разно себе ходяще, зелие собирающе, и узрех аз брата моего внезапу ставша и крестообразно себе вообразивша и тако прескочи место и, бежав, в свое место влезе. Удивися же аз стоянию его и зелному бежанию, идох до места видети, кое зло брат мой видев бежа. И видех громаду злата просыпану и, сотворь молитву, снем мантию, поимах злато и едва донесох е в вертеп мой, ни брату же поведах. И идох во град и купих дом добр и палаты имущ твердо ограждены и внутрь воду добру имеяй, и создах церковь, и сотворих монастирь и собрах монахов 40, и странноприимницу на службу больным. И обрет мужа правителя, и поставих его игумена, преда все в руце его до тысящи злата, а тысящу раздаях убогим и не оставих себе ни единаго златника. И дав мир игумену и братию целовав, идох в пустыню, ища моего брата. И прииде ми помысл высокоумия, яко брат мой обретеным богатством не може устроити добра, – аз же благоприятно соверших дело. И уже вертеп виде братень, мятяхся помыслы, себе паче онаго предлагая. И се усрете мя иже бе исперва со мною ангел и ярым воззрев оком, рече ми: «почто славишися? Глаголю бо ти, яко весь труд твой – толика времене здание церкве и монастиря и все, еже сотворил еси, не сравняются ни единому скочению (скок – прыжок) брата твоего, идеже обретеную громаду злата прескочил есть, не бо злато прескочи, но онаго богатаго прескочи пропасть, якоже и убогий Лазарь, и легко во Авраамльское прииде место: он тщашеся Богови угодити, ты же человеком. Тем, без разсуждения, вышши тебе есть, ты же никако же во онаго место дойдеши, аще и хвалишися на истиннаго постника, но не узриши лица его во весь твой живот, ни моего получиши совокупления, дóндеже слезами многими и сокрушением сердца умолиши Бога; тогда узриши мя и утешишися». Сия рек, невидим бысть от очию моею. Аз же, потщався, доидох вертепа брата моего и не могох узрети его и возопих моего рыдания и безчестия, дóндеже не бысть мне мощи плакатися. Седмь же недель сотворих плачася в пустыни той, моля святаго ангела ущедрити мое воздыхание и плач. И в седмый день седмыя недели прииди ми глас: «подобает ти ити в Едес град и взыти на столп, близ святаго Георгия, и тамо покаятися, дóндеже милостив ти будет Господь». И, плачася, идох 40 дний доселе и на сий столп вшед и умолкох, и уже есть ми 40 и 9 лет, со многими же брався (боролся) мыслми. В пятдесятое же лето от ныне позде в субботу свет сладок осия ми сердце и страстный разгна мрак, и всю нощь со слезами бдех. И в третий час дне, недели сущи, глас бысть ко мне от ангела: «мир ти и спасение». Аз же, утешився сердцем, падох со слезами, глаголя: «почто от лица твоего отвергл мя еси и от брата моего разлучил мя еси: и се лежу, многими одержим напастми»? Ангел же, ем мя за руку, возстави мя и рече ми: «за высокоумие твое, понеже брата твоего уничижил еси, отступих от очию твоего; но не оставих тебе, сохраняя тя, якоже повеле ми Бог. Ныне же, во смирении твоем, помянул ми Бог о тебе и повеле ми с тобою быти в сем веце и в будущем, и се ти дал Бог дар – видети праведныя и грешныя; жив же и брат твой, но во оном веце совокупишися с ним». Да от того убо, отче, дне вижу ангелы и отгоню духи лукавыя; а иже аще вижу мужа праведна, то ангели обаполы его суть светли, беси же далече стоят, не смеюще приближитися ему, аще убог, то велика на нем благодать Божия; аще ли богат и грешен минует мя, вижу бесов стадо о нем, святый же ангел далече стоя печалует о погибели его; аще же хотят беси погубити душу человека того, не дает им ангел, оружие наго имея и отгоняет я. Сия же виде аз о праведных радуюся, о грешных же рыдаю и молю Бога, да обратятся от грехов и унше будут покаянием: ожидает бо благий Бог обращения грешника и покаяния и дает ему приложение жизни, дóндеже скончается коемуждо уставное время живота его». Сия убо душеполезная словеса чрез всю нощь беседоваста святый епископ и преподобный столпник. И отыде, радуяся, от старца, яко получив таковаго мужа обрести. Богу нашему слава ныне и присно и во веки веков.

Святому патриарху Геннадию происхождение творящу к мощем святыя мученицы Анастасии в созданную от Маркиана церковь, и множество народа провождающе ю со свещами и с фимиамом. Преподобному же Маркиану пред возилом идущу, и некто убог проси у него милостыни. Он же не помедлив, ни отрекся, но всем сердцем послушав, и утаився всех, иде в сокровенное место и совлек свиту свою даде нищему, и бысть наг, токмо в фелонь одеян (и сотвори дело по словеси Господню: всякому просящему у тебе дай). И вшед в ряд идяше, никому же ведущу сотвореннаго. Вшедшу же в церковь святыя Анастасии, положиша мощи честно. И бывши святей службе, прииде час умовения рукам, и закрывашеся фелонем своим божественный Маркиан, озираяся, да не увидят его, яко наг есть. Диакони же еси и пресвитери и патриарси видяще его в царскую ризу облечена под фелонем его, такоже егда и комкающа видеша. Некотории же от пресвитер обадиша его к патриарху. Он же рече: «и аз видех». И скончане бывши службе, призва его патриарх Геннадий в сосудохранительник и начат поносити ему, глаголя: «что сотворил еси, брате, чрез закон? Лепо ли тебе в царстей одежде литургисати?» Он же со смирением припаде к ногома его, глаголя: «прости мя, владыко, яко не сотворих ничтоже такового». Глагола ему патриарх: «мы вси видехом тя и почто запираешися?» И, приступлше, воздвигнуша и и, открывше фелонь, видеша тело его наго. И, уведевше во-истину от него бывшее, прославиша Бога, дающаго тайную благодать любящим его. И оттоле уведено бысть мноземи милостивное житие его. В толико же терпение нищеты и небрежение имения прииде, яко негде в дождь ходившу ему мокра бысть котыга (верхняя одежда) его. И вшед убо в храмину свою, и раздув углие, пребываше, суша котыгу свою, не имеяше бо ино что на обычное исходжение. По прилучаю же посла патриарх к преподобному. Послании же обретоша храмину его затворену и стужаху, зовуще его. Он же обещася поити и не идяше, понеже не изсхла бе котыга его. Видев же един от зовущих его сквозе дски бывающее и поведа сущим с ним, и возвестиша патриарху. Он же, слышав, рече сущим с ним: «никтоже дивится слышав о Маркиане, той бо наук имать от юности, единому дався человеколюбцу Богу и делом апостольское слово творя: имея пищу и одежду и сим доволен бывая». И сия слышавше похвалиша Бога. Противу же его благому житию подаде ему Бог дары чудотворения – бесы изгоняти, болящия исцеляти. И сие же чудо творяше: ходяше нощию по улицам, да идеже обрящет мертва лежаща, измываше его и облачаше и глаголаше мертвецу: «возстани, брате, целуемся». И воставаше мертвец, по словеси его, и целовав его паки почиваше. Сего же блаженнаго мужа Бог усвои и ангели похвалиша и цари устыдевшася, беси убоявшаяся, и вси народи удивишася и Бога прославиша.

Бе некая черноризица в стране Тавенисийстей, яже плоти воздержание стяжа, суровством же языка празднословия не остася. Сей же преставльшися и имения вдавши, погребена бысть в церкви. В первую же нощь церковный страж откровением Божием виде сию пред жертвенником извержену исполу горищу, ибо един пол ея во огнь ввержен горяше, другий же пол не горя бываше. Утро же возстав, всем исповедаше и место показа, на нем же та черноризица огнем сгоре. И пришедше пред жертвенник и обретоша место опалевшо на мраморе, на нем же сожжена. Сею вещию яве показася, яко иже греси не отпущени суть, не убежит суда, а от священных мест помощи не могут улучити. Богу нашему слава ныне и присно и во веки веков.

Валентин некто именем, Ладиокский (Медиоланский) судия, негде умре, муж отнюд лют и мздоприимец и всяким безчинием упражняяся. Сего тело в церкви святого мученика Уара погребоша. В полунощи же в церкви той гласи и вопли бываху, яко сему нужду от некоторого приемлющу тако вопити. К таковым же воплем текше стражи, видеша страшна и трепетна духа, того Валентина нозе сковавше (связаша) ужем и немилостивно вон из церкве влечаста, отнюдь зело горько вопиюща. И, се видевше, со страхом на своя ложа идоша. Утру же бывшу пред всеми отверзоша гроб, идеже Валентин положен бе, и не обретоша ту телесе его. И поискавше, далече от церкве обретоша е, в некоей яме повержено и по ногу связано, якоже бе из церкве влечено. – Тем вещь сию разумеем вси, яковым тяжцы суть греси, аще и в священных местех себе погребсти велят, а дела своя имеют осуждению достойна, святыми месты никакоже избавления приимут, но, от своих согрешений оглаголуеми (осуждаемы), горшее мучение приимут, – место бо никого же осудило, от дел же – и польза, и мука. Да сия разумеюще и ведуще, не тщимся грешных окаянных телес своих класти в церкви, иже не суть достойни. Помянем отцы пустынны, – еда у церкви лежат? – но в пусте месте; ови от скорби умроша, ови же зверми изъядени быша, инии же всякими различными нуждами жития сего лишишася, но душы их со ангелы радуются во свете жизни вечныя. Тем же и мы потщимся имети покаяние и милостыню, кротость и воздержание и всякая добрая дела, да будем причастницы жизни вечныя.

Иоанну Великому, сущия в Риме церкве экзарху, достойну памяти глаголющу беседу. Яко Валериан патрикий во граде Византии бысть, ключися ему преставитися. Того же града епископ имение от отрока его взем и место в церкви даде, идеже тело его погребсти хотяху. Той же Валериан патрикий от юности и до старости славо живый (славолюбец) и всякаго греха искусен сый, мзды же взимая никогда же остася. В ту нощь, в ню же погребен бысть, святый мученик Фаустин, его же бяше церковь, явися пономарю, глаголя: «иди и рцы епископу, яко да смердящия плоти извержет вон, аще ли того не сотворит, в тридесятый день умрет». Сие же убо явление стражие видевше и убояшася епископу поведати. Паки же второе явися ему, извествуя рече; он же отвержеся поведати епископу. В тридесятый же день епископ той здрав сый, в полудие на ложи своем почивая, внезапу смертию скончася.

Тако бо воздает Бог месть повеление Его преступающим. Ему же слава ныне и присно и во веки веков.

В земли Саворстей бысть некий черноризец христолюбив и нищелюбие и милостив, юн верстою (возрастом) и стар смыслом, и чисто житие имый, Мартирий именем. Сей убо обычай имяше от своего монастыря во ин ходити к духовному отцу молитвы ради. Единою же идущу ему обрете на пути нища лежаща и струпы слепшася, тамо же ити хотяща и не могуща, недуга ради. Блаженный же Мартирий помилова его, простер мантию свою любезно ношаше его. Егда же прииде к монастырю, отец же его духовный прозорливыми очима узрев и возопи к своим чернцем, глаголя: «тецыти скоро, отверзите врата монастыря, брат Мартирий грядет, Бога несый». Сей же яко прииде ко вратом несый нищаго, и взяся с плещу его, и явися ему образом, якоже и на иконе написан, Избавитель человеческаго рода, Бог и Человек, Спас Иисус Христос, и взятся на небо, Мартириеви видящу. Восходя же, рече к нему: «О Мартирие, ты Мене не презрел еси на земли и Аз тя на небесех; ты на Мя ныне воззрел еси милостию, Аз же тя во веки помилую». И сия рек, невидим бысть. Вшедшу же ему в монастырь, рече ему отец духовный: «брате Мартирие, где есть, егоже носил еси»? Отвеща глаголя: «аще бых ведал, отче, кто есть, ял бых твердо за нозе его». Тогда поведа всем черноризцем бывшее. И вопроси его отец, глаголя: «тяжко ли ти бе, чадо?» Он же рече: «ни, отче, егда несох не чуях тяготы», – «носях бо – рече – Носяшаго мене и весь мир нетрудно и словом всяческая Содержащаго».

Человек некто бе в Константине граде, разболевся и смерти убоявся нищим даде тридесять литр злата и тоя ради милостыни здрав бысть. И диаволим научением нача тужити по злате, раскаявся о милостыни, юже бе сотворил, и поведа се ближнему другу, богату сущу. Он же глагола ему: «никакоже, человече, приемли совета сего злаго, еда прогневаеши Бога, воскресившаго тя, милостыни ради, еда и смерть напрасну наведет на тя и отыдиши без покаяния». Сему же не послушающу, но паче телом отбегающу, и рече ему друг: «аще моих глагол не послушаеши, ихже на спасение твое не приемлеши, аз ти реку другий совет». Он же рече: «который и како»? Истинный же милостивец отвеща: «гряди со мною в церковь и рцы: не аз, Господи, сотворивый есть милостыню, но сего есть, и аз вдам ти тридесять литр злата». Он же обещася тако сотворити и, к церкви пришед, злато в руку приим, и понеже ему то изглагола и, исходя из дверей церковных, пад и умре. И всех обретшихся ту страх и трепет прият и праведному судии Богу песнь воздаша. Клириком же, велящим господину злата того взяти свое, сей же отвержеся его рек: «не буди ми того и в помышление прияти, еже намених Господу Богу, и того есть, и в вышних сокровищах написано есть, да не могу его имети во власть. Сице убо и Ананиа со женою своею Сапфирою, отдаста Богу цену села своего и утаиста от цены, напрасно умроста, но Бог не уничижится». И вси слышавше пользу прияша и даша нищим умершаго тридесять литр злата.

Поразумеем и уведаем, како первии со известием заповеди Божии соблюдаху, яко за ближния их души своя полагаху, по словеси рекшаго: больши сея любви несть, да кто положит душу свою за други своя. И сие сотвори Божий человек Павлин. Се бо все, елико име епископ, даде за избавление пленников, их же удалы (вандалы) от фракийския земли плениша, и до сего изда, яко не оста ему в келлии ничто же. И се прииде некая вдовица, сыну ея пленену от зятя ригова (рига-царь) и ведену во Ундалы (к вандалам), и та у человека Божия Павлина просящи цены его. Божий же раб Павлин поискав у себе и не обрет что дати, разве себе точию самого, и глагола к ней: «иного тебе не имею что дати, точию мене самого раба в твою власть вдаю, яко сына своего поймеши, мене же самого в работу за него продаждь». Она же, слышавше сие, ругание паче, нежели милость, мняше. Он же, мудрый муж, утешая жену, извествоваше словесы, яко реченным к ней веру имет и, сына ея ради, епископа на работу продати не ужаснется. И идоста оба во Фракию и сретоста зятя рихова, князя Ундольскаго (вандальского), еже вдовица имяше сына, и паде пред ним молящися, дабы сына ея отпустих. Варвар же он вознесеся, не токмо не хотяше вдати, но ниже слышати. Вдовица же рече, показующи епископа: «сего человека за него имам ти вдати, токмо сотвори милость на мне, единочад бо ми есть сын». Он же, тихим лицем видев человека, рече ему: «кую хитрость умееши». И отвеща Павлин: «ремества никакого же не умею, токмо оград (огород) добре возделати снем». Сие же слышав варвар, вдовице сына отдаде, и та поимши его в свою землю возвратися, Павлин же, о ограде попечение прием, добре делаше. Зять же Ригов часто во оград входити к нему начат и с своим огородником спрашаяся и зело сего мудра видев, о всем с ним беседоваше и питаше его словесы. Павлин же на трапезу его динтай и рекдов и ина добровонная зелия на всяк день приношаше и, хлеб взимая, на страду свою исхождаше. И сице много время пребысть. Во един же от дний господину его с ним беседующу, Павлин же в тайне рече ему: «блюди, еже хощеши где ити; но о Ундальстнем царстве подобает ти пещися, – се бо рикс напрасно умрет, да аще отыдеши, ин царство твое восхитит». Се же слышав от своего огородника, никакоже умолча, но шед поведа, яко паче всех от рикса любим бе. Рикс же рече ему: «аз хощу видети мужа сего, о нем же глаголеши». Сего же зять глагола: «ныне димента от ограда на обед принести тому к тебе повелю, яко да увеси и, той бо ми есть рекл». Егда же рикс седе обедати, Павлин, от страды своея благовонное зелие нося, влезе. Внезапу рикс, узрев его, вострепета и господина его близ призвав, тайну яви ему, глаголя: «истина есть, яже от него слышал еси, в нощи бо сей видех во сне боляры на суде со мною седяща и выше всех сий седяше, и власть, юже исперва имех, судов тех отъята ми бысть; вопрошай убо его, кто есть; аз бо сего мужа простца не мню, яко в велице сану его видех». Тогда риксов зять, поем Павлина особь, вопрошаше; к нему же человек Божий отвеща, глаголя: «раб твой есмь, егоже еси за сына вдовича поял». Он же с прилежанием вопрошая его: «по что еси в твоей земли был?» Павлин же стужав си и клятвы преступити не могий, епископа себе исповеда. Сей же, имя его слышав, убоявся и со всем смирением поклонися ему, глаголя: «проси у мене, егоже хощеши, да в свою землю с великими дары возвратишися». К нему же Божий человек Павлин рече: «единаго прошу у тебе блага дара, да вся града моего пленники опустиши». Тогда убо во всей Фригийстей стране изыскав пленные христианы и привед Павлинови даде, и в лодиах, и с брашном, и самого с честию с ними отпусти, и с радостию в свою землю приидоша. Не по мнозе же рикс преставися, якоже Павлин пророче. И иже себе единаго в работу предав, со многими рабы на свободу возвратися. Оному уподобився, иже образ рабий приим и вся человеки от работы диаволи свободи. Тем же да и мы не будем раби греху, свободи бо ны Христос, Его же стопам последовав, Павлин бысть чуден по всей земли и на небесех прославлен и царствие Христово наследова.

Поведаше Григорий папа Римский. Бяше, рече, монах в некоем монастыри присно ми работаше, и сий начен болети и на смерть прииде. Брат же ему присный работаше, именем Копиосий, иже и доселе жив есть, от своея хитрости живый. Мевеный же брат, егда виде себе на смерти суща, брату си поведа, яко имею сокровены три златники. Се же не може утаитися братии монастырския, с поспешением бо поискавше в руце братне, обретоша три златники. И яко се услышах о брате сем, живущем с нами в монастыри, не стерпех, – закон бо нашего монастиря сицев есть; да вся братия обще живут и никто же имеет ничто же у себе. Велми же попекохся, что сотворю на очищение онаго и на показание братии. Иконома же призвав и глаголах ему: «иди и не даждь ко умирающему брату никому же от братий приити, ни словесе утешна слышати от уст их, но егда начнет умирая призывати братию к себе, да ему речет присный брат: яко трех деля златниц, яже скры, всей еси братии в ненависти, дабы сим поне горким словом могл от тяжкаго онаго очиститися греха. И яко умрет, не погребайте его, идеже погребают братию, но в гнои удолище каково убо сотворше, ту его въвалите и три оны златники вкупе нань верзите, глаголюще: сребро твое в пагубу с тобою да будет, и се рекше посыплите и». И о сем убо две ползе сотворити восхотех – и оному, и братии, да онаго попечение в смерть очистит от греха, онех же паче страхом осужденаго от такового спасет греха, еже и бысть. Пришед убо он чернец на смерть, моли, дабы к нему братия пришли. Тужащу же ему, поведа ему присный брат, яко трех онех ради златниц вси сии тебе скаредуют. Сий же греха своего ради велми воздыхаше и в воздыхании оном от тела своего изыде; тако же и погребоша, яко же повелех. Братия же велми попекшеся о осуждении онаго и начаша приносити непотребныя и худыя пред мя вещи, еже им веляше монастирский чин имети. И велми убоявся аз, еда осудят о чем мое смирение. По тридесятих же днех умертвия ового, нача душа моя жалети по умершем брате и со страхом онаго помышляя муки и о избавлении его умышления некоего искати. Призвав же убо иконома к себе с великою печалию и рех ему: «доволно есть ктому оному умершему брату мучитися во огни, должни же есмы помощи ему по силе нашей, дабы негли муки оноя избавился. Иди же убо и до тридесяте дней жертву спасительную приноси о нем». Шед же убо и сотвори тако. И нам убо о онаго души такоже сотворшым, донеле же он сам, умерший брат, Копиосу присному своему брату явися, глаголя, яко доселе, брате, велми зле мучим бех, ныне же добре есмь и во свете: днесь бо святое комкание приях. Се же видев и слышав брат его, ту абие шед в монастырь и братии всей исповеда. Счетше же братия дни, обретоша, яко той день бяше, вонь же тридесятая просфора принесена о нем. И брат убо не ведяше, яко его ради брата, братия творят, и братия тако же, что о нем брат его присный видел. Но в той убо день уведе, что сии творят, тако же и сии уведаша, что о брате виде старец. И по скончании литургии, яже за него, о нем же яве укажется, яко спасительныя деля жертвы избавился брат он от муки, – да всего полезнее есть служити по умерших сорокоустие.

Беста два монаха во общем монастире, велика житием, и сподобистася видети благодать Божию на брате своем. И некия ради потребы изыде един ею пред врата монастирская и виде некоего из утра ядуща и рече ему: «в сий ли час яси хлеб в пяток?» И в другий день бысть собор по обычаю. Воззрев же брат его и виде благодать Божию отступльшу от него и возскорбе. И яко приидоста в келлию, рече ему: «что сотворил еси, брате, не вижу бо, яко и прежде, благодати Божия на тебе»? Он же отвещав рече ему: «аз ни делом, ни помышлением вем себе согрешиша». Рече ему брат: «ни словом не глоголал еси?» Брат же помянувся и рече: «вчера видех некоего вне монастиря ядуща со заутрия и рех ему: в сий ли час яси в пяток? То есть грех мой; но потрудися со мною две недели и помоли Бога за мя, да ми отдаст». И сотвориша пост. И по двою неделю виде паки благодать Божию пришедшу на брата и утешистася и благого Бога похвалиста. Темже, братие, не осуждайте никого же, но о своих попечемся согрешениих.

Бысть в Римстей стране черноризец и чудотворец славен зело, именем Венедикт, свят и чуден, якоже и мертвыя воскрешати ему, за еже от юности Христа возлюбив и иноческому житию прилежа, милостив же зело по премногу и щедр всякому просящему, и отец многим монастирем быв и безъименник отнюд, яко и собранней от него братии во убожестве пребывати мнозе и в раздаянии, и тольма слово Господне со всем тщанием творяше с братиею, яко ни златнику обрестися в монастирех его во всех. Во един же от дней муж некий верен, бедою одержим от одолжившаго и, святый же, не имея ничто же вдати ему, скудостию одержим, кротким гласом рече ему: «брате, отпусти ми ныне, яко не имам двоюнадесять златнику, их же просиши, но иди о по двою днию паки приидеши». Отшедшу же сему и пребысть святый на молитве, прося у Боги искупа должному. В третий же день прииде должный к человеку Божию и кланяшеся ему. Сосуд же бяше в монастире, в нем же сочиво стояте, верху же сочива молитвами святаго отца тринадесять златниц обретошася, иже взем святый даде скорбящему, глаголя: «иди, чадо, и дай одолжившему тя сии, а един имей у себе домовныя ради потребы». Сия же вся имеет творити всемогущая милостыня и безъименство Христа ради.

Хочу вам притчу малу сказати, ея же сердца ваши со страхом послушают. Отец мой три сестры име, все же три чисты быша. Имя же первой Тарсила, а друзей – Емилиана, третией – Гордиана. И во един день вся оболчены быша в чернечество, единою мыслию горяще все к Богу, и во единой келлии обще житие имуще, ту сущаго монастиря черноризиц под правилом живуще. Тарасила же и Емилиана единем умом вечныя жизни возжелеста, постом и молитвою истинное житие черноризческое восприяста. Гордиана же по малу нача жития черноризческаго уступати и любви прилеплятися сего света, с мирскими девицами жити вкупе, и лице ея нача рдетися от ядения и пития. Емилиана же и Тарсила по вся дни печастася обратити ю к Богу и не могоста. Потом бо и за мужа посягну. Во едину же нощь частыми молитвами и слезами Тарсиле, тетце моей молящися к Богу, и явися ей дед мой Феликс, римския церкве епископ, глаголя: «гряди, яко в сию обитель света прииму тя». Тогда немощь трясовичная прият ю и на кончине смерти бысть. Всем же, предстоящим около одра ея, в них же и мати моя бе ту, скоро воззревши горе и виде Иисуса идуща и нача вопити предстоящим: «отидите, Иисус грядет», – Его же видящи святая душа от телесе разлучися и благия вони наполнися храмина та. Омывающе же видеша на руку и на колену ея с поклонов плоть, аки вельблужу кожу, отолстевшу. Потом же явися Емилиане сестре глаголющи: «гряди, яко без тебе Господне Рождество сотворих, святое же Богоявление уже с тобою сотворю». Глагола же Емилиана: «кому оставлю сестру наю Гордиану»? Отвеща же ей: «Гордиана уже к мирским причтена есть». И прежде дне Богоявления преставися в вечную жизнь. Слышасте же житие всех, како прежде единем горением сердечным к Богу жиша, но не во едином подвизе пребыша. И о сих словеси Господню тако глаголющу: Мнози звани, мало же избранных; сии бо две приясте вечную жизнь, сия же некончаемую муку. – Сие же проглаголах приведый притчу сию, да Божиим страхом устрашитеся и любви Его прилепитеся всем сердцем, житием смиреным, и яко сынове Божии будете, и милость Божия на вас да почивает.

Брат некто живый в киновии, сиречь во общем житии, унывая во учении и вопроси отца своего, глаголя: «что, отче, труждаюся в книгах и ничто же разумею, ему же служу?» Он же отвеща ему, глаголя: «чадо, овцы, егда обрящут пажить, в сладость ядят зело и часто несожваему пищу глотают, тщащеся каяждо, да множайщая похватит и вложит в себе пищу, и особь прочее ставши жует пищу, изрыгающе извнутрь, – тако и ты, чадо, елику убо помощь и благо время имаши, учися елико можеши без лености божественным книгам, Богу подавающу ти, или от бесед старец слышав навыкнеши, или сам навыкнув вопросиши, или от поучающих когда которых во святое, или сам Господь в безмолвии глаголати имать в сердце твоем. Но убо нынешняго от Бога даннаго ти времене и силы не погуби унынием».

Поведаше некто отец о сем Павле епископе, иже оставль свою епископию и прииде во Антиохию, и кормяшеся зданием (постройкой), работая с зиждущими. В то же время в той стране ту бе восточный воевода, Ефремий именем, муж благочестив и зело милостив, тем бо град здашеся, иже бе от труса (землетрясения) пался. Единою же в полудне, егда почиваху делатели, видяше Ефремий седяща епископа и от него до небесе стоящ столп огнен. Сие же виде ни единою, ни дважды, но множицею. Видев же и во ужас вниде Ефремий, бе бо чудо страшно и дива исполнено, и помышляте в себе, что сие будет; не домышляшебося, яко делатель епископ бяше, видяте бо на нем рубы худы и зело кааны и худа мужа и утомлена от многия алчбы и воздержания и сокрушена от труда многа. Воззва же его Ефремий, зане от него хотя уведети, кто есть муж сий или от которыя есть страны, и нача особь вопрошати его: «откуду еси ты, человече, и что наричется имя твое?» Он же отвещав рече: «аз един от худых есмь сирот града сего и не имею ремества, како ми бы ся кормити легко, здания си творю, и Бог кормит мя трудом моим». Ефремий же, Богом подвизаем, отвеща ему, глаголя: «веру ими ми, не оставлю тебе, дóндеже всю истину о себе речеши, не моги яже убо съкрыти о себе». Тогда глагола Павел: «даждь ми пред Богом слово, яко никому же ти поведати о мне». Тогда клятся ему блаженный Ефремий, яко не реку никому же о тебе, дóндеже хощет Бог в житии сем быти нама. Он же рече ему: «аз епископ есмь и, Бога ради оставль свою епископию, приидох семо, яко зде никому же знаем есмь, и злостраданием своим делаю и от труда моего сотворяю себе пищу, а прочее нищим даю в милостыню, ведый, яко тацеми жертвами угождати Богу». Сия же слышав блаженный Ефремий, прослави Бога, глаголя: «о, колико тайных раб своих имать Бог и Тому знаеми суть!» И рече ему: «прилежи к милостыни твоей, в сия бо дни Бог возводит тя на архиепископский стол сего Божия града и церкве, да пасеши люди его, яже Своею стяжа Кровию Христос, истинный Бог наш». Еже и бысть по малех днех. Сия же слышаще, о милостыни и о правоверии, братие, подвизайтеся.

Сущу святому Мартину лет двадесяти и не приимшу еще святаго крещения, житие имяше таково, яко ничтоже пощадети ему у себе, но все издая в милостыню убогим. И егда убо ничтоже ему оста, разве нож и едина риза, люте же сущи зиме и мразу велику, срете его нищий во вратех градных и моляше мимоходящия, да быша его помиловали, и минуша его еси, не подаша ему ничто же. Оскорбе же Мартин, яко никто же помилова нищаго, и не ведяше что сотворити, яко же имеяше иныя ризы, разве в юже бе одеян, все бо бяше раздал нищим свое имение, и извлек нож пререза ризу свою наполы, и половиною ея одея нищаго, а половиною сам ся приоде. И мнози ему ругахуся, зане нелепо бе одеян. И пришедши нощи, возлег зимен и усне, и виде во сне Христа одеждею оною одеяна, ею же бе нищаго одеял, и пред множеством ангел глаголюща: «Мартине, еще не прием крещения Моего, сею Мя ризою одеял, Аз ныне во всем мире одежу тя славою и потом приимеши царствие небесное». И сия слышав, от сна воста, и шед крестися во имя Отца и Сына и Святаго Духа. И бысть ко убогим милостив, яко слышати всем концем земли милостивое его житие. И бысть угоден Богови, и многа сотвори чудеса, и мертвыя воскреси. И посем преставися к Богу.

Прост муж некто людин, зело говеин, егда придоша мнози к Пимену, прииде и той с ними и вопрошаху словесе от старца. И рече Пимен к простому мужу: «рцы слово к братии». Отвеща он: «аз ли рещи имам окаянный»? И нудяше его многа. И глагола: «аз убо же вем ничтоже, но слышах притчу от великаго старца знаема, глаголя: понеже возжелавшу ми видети царя, веди мя тамо, – и той рече ему: «иду с тобою до полу пути». И рече паки иному приятелю: «веди мя к царю», – и глагола ему: «иду с тобою до палата». И тамо иному другу рече: «веди мя до царя», – глагола ему: «аз тя веду с дерзновением к царю и глаголю о тебе». И реша ему: «скажи нам притчу» И рече: «первый – пощение, доводя до среды спасенаго пути; вторый – чистота, доводя до небес; третий есть послушание, вводящее со дерзновением к Богу». И вси ползу приимше похвалиша Бога. Ему же слава, ныне и присно и во веки веков.

Прииде некто некогда от Иерусалима диакон и поведа святому Епифанию о Иоанне, епископе Иерусалимстем, яко сребролюбец есть и имение заключает, а требующым не подавает. Бе же той Иоанн обитал в монастире великаго Илариона. Епифаний же обита ту и написа к нему послание еже о нищих милование. Иоанн же никако же посланий сотвори. По летех же убо мнозеx рече Епифаний ученику своему: «прииди, чадо, да шествуем во Иерусалим и возвратимся». Изшедше же от Кипра, отъидохом во Иерусалим и поклонившеся возвратихомся и молитвовавше взыдохом в епископию. И видев Епифаний Иоанна и рече: «дай же ми, отче, пребывати зде». И даде нам добрейший дом и по вся дни зваше Иоанн Епифания; убогим же ропщущим о нем. И рече Епифаний: «отче Иоанне, даждь ми сребро на послужение, имам бо кормити мужи сия, да явлюся им твоим сребром, в добрейшем твоем дому; дай же рабу твоему, отче, на твою славу, и буду хваляся о твоих делех; не мне же единому приемлется даемое, но последи отдаси Богу достойная». Иоанн же принесе сребро много пред лицо Епифаниево. И рече Епифаний: «есть ли еще сребро, отче»? Рече же Иоанн к Епифанию: «довлеет тебе и се к твоему послужению». Рече же Епифаний ко Иоанну: «дай же ми отроки твоя в послужение». Иоанн же рече: отроки моя красныя приими и послужи изрядно. Приим же Епифаний сребра пятьсот литр и иде в дом, данный от Иоанна на пребывание. Бысть же некто сребропродавец, именем Астерий, иже бе пришел от Рима во Иерусалим неких ради вещей; сего призвав Епифаний, показа ему сребро. Приимшу же Епифанию сребро, нощь и день даяше требующим. Днем же мимошедшим, рече Иоанн к Епифанию: «дай же ми сребро, еже дах ти на послужение». И рече Епифаний к Иоанну: «потерпи ми, отче, вся ти отдам, яко и еще требую кормити». И пики, днем минувшим многим, рече Иоанн к Епифанию (стоящим нам в церкве, иде же спасителное древо лежит): «рех ти, дай же ми сребро, еже дах ти на послужение». Епифаний тихо рече ко Иоанну: «рех ти, отче, отдам вся». Иоанн же многи ярости исполнися, хватив за руку Епифания и сжем ю, глаголаше к нему: «не изыдеши, ни почиеши, ни сядеши, дóндеже отдаси сребро мое! О, муже злый, злохитре, дай же ми сребро, еже еси взял у мене, и отдаждь церковное церкве». От всех же сих не смятеся Епифаний, но бяше тожде устроение о нем. Пребысть Иоанн два часа, смущаяся и досаждая Епифанию. И вси, ту предстоящии, уныша от слышания, слышаще жестокая словеса Иоаннова, и убояшася. Епифаний же никакоже смятеся, но дуну ни лице Иоанново, и абие ослепе. И страх нападе на вся предстоящыя. Иоанн же паде на лицы пред ногама его, моляше и, да прозрит, и помолится о нем к Богу. Сему же глаголющу, Епифаний рече: «иди к честному кресту и поклонися, и даст ти прозрение». Той же пребываше, моляся Епифанию. Епифаний же, научив его, и возложи нань руце, и отверзеся ему десное око. Иоанн же убо моляше его и о левом. Рече же Епифаний ко Иоанну: «не мое дело, чадо, но Божие; Бог бо затвори е, Бог и отверзет: Той восхоте и сотвори, яко да уцеломудришися». Иоанн же, наказан и обличен быв от праведнаго, бысть преподобен и милостив к нищим.

Поведаше нам Иоанн пастух. Яко приидохом к Николаю Отшельнику и обретохом его в пещере седяща. И се бяше белец некий прииде к нему, и глаголющим нам о спасении души. И рече отец Николай белцу: «рцы нам ты некое слово ползы ради». И отвеща белец, и рече: «что убо имам рещи или кую ползу сотворити, человек бо есмь белец сый, дабы могл себе кую ползу сотворити»? Глагола ему старец: «все, елико ти велю слово рещи, рцы». Тогда рече белец: «имам двадесять и два лета стражда дело господей своих без покоя, кроме субботы и недели, и не виде мене солнце седяща, бе бо наемник у богата мужа на селе, обидлив же и лихоимец бе господин мой. Сотворих у него пятьнадесять лет, день и нощь, и не рачи даяти найма моего ни во едино лето, но по вся лета оскорбляша мя не мало. Аз же рех к себе: «Феодоре, аще стерпиши у сего мужа в найма место, еже бы ти дал Бог царство небесное приобрести». Сохраних же и тело мое чисто от жены и до нынешняго дне». И сия слышавше мы ползу прияхом вельми.

Слышавшу ми притчу, паче же проявление. Человек некто имеяше сына, иже чтяше отца своего зело и тщашеся блюсти вся заповеди его и угожая отцу своему о всем. Ин же некто, завистник, имея зависть о всем поспесе юнаго, пришед тай, рече ему: «кленися мне о отце своем, да еже реку ти, сотвори и сохрани без всякаго прекословия». Он же, не добре творя, клятся ему. Таже потом глаголаше: «шед сварися и досади отцу твоему и режь его на язвы, никако же устыдися лица его, и вся, елика ти есмь повелел сотворити, сотвори, яко же клялся ми еси, и не мози ослушатися реченных ти от Мене». Разумев же сын толикаго своего безумия и злочестия и к нему отвеща: «вижу тя человека не истинна суща, но врага отцу моему, моей же душе пагубника; но не прелстиши мене яко змия Еву, ни введеши мене в злочестие своею злобою многоплетеною, ибо не стужает на мя отец мой неповинувшумися твоему злочестию. Тем преобижу убо твой безбожный совет, отца моего ради угождения, душе же моея спасения. И уши моя назнаменую крестным и честным знамением, да не ктому во уши мои внидет слово твое, и тоя ради беседы отбегаю твоея льсти». Повелевает же нам и апостол от всякаго брата отлучатися, ходяща не в чин. Бог бо злых не требует. Тем же не ходи, возлюбленне, с мужи грешными, да не разгневаеши Отца твоего, Иже есть ка небесех. Ты же противная содеваеши Господеви в заповедех Его и не имаши дати ответа в день судный, преступления ради святаго Евангелия, и Бога разгневиши. Вонми конец слова пророком учимаго, глаголет бо пророк: кляхся и поставих всегда не преступити заповеди судьбы Твоея и ходити во оправданиих Твоих, и паки глаголет: хранити ми словеса Твоя, и еще глаголет: неправду возненавидих и омерзех, закон же Твой возлюбих всем сердцем моим (Пс. 118:106–113). И милостию Божиею убежиши напастей и великих бед. Буди же с тобою Господь, Ему же слава ныне и присно и во веки веков.

Святый священномученик Патрикий глаголет. Яко два места уготова Бог: едино многиx благих, их же праведны наслаждаются, другое же тмы и огня, иде же грешнии мучатся. Яко не точию огнь на земли положил есть Бог, но и на небесех есть огнь и вода. И на верху земли вода есть, еже глаголется море, и ина, яже глаголется преисподняя бездна, от нея же аки источницы точатся на живот наш, и от огня исходят теплыя воды, овы убо паче, овы же равно. А иже под землею вода и огнь – мучение есть душ грешных, яко же преисподняя ледяная вода, тартар, идеже еллинских богов мучатся слуги. Святый бо Пионий глаголет: яко аз всю Иудею прошед и прешед Иордан, видех землю, свидетельствующу гнев Божий, и до сего дне, на творящих грехи. Видех бо дым смраден исходящ, и огнем палиму и непричастну всякаго плода и всякаго влажнаго существа. Се бо издалеча видев Сикилийский темный курящся огнь. И се свидетельствуем вам и о будущем огни суда ради бывающаго от Бога. Видех же гору, точащу страшный огнь, яко воду, триста сажен выше горы, в длину же до шести поприщ, иже за шесть дней пожже землю ту и камение, дóндеже Стефан преподобный епископ, со кресты шед помолися Богу и преста огнь.

В некоем месте монастирь бе славен, имеяй монахов добре работающих Богу, в них же бе и затворник, чисто житие имый от юности. Уклонився бо всех житейских сластей и затвори себе во узце хлевине, и всячески работаше Богу, удручая тело свое постом и молитвами и бдением, и со многими слезами моляшеся Богу, прежде о спасении души своея, потом же о властелех и о всех христианех и о мире всего мира. Иного же не притяжа земнаго богатства, ни злата, ни сребра, ни иных вещей, но во едино вретище оболкся и мало сна приимаше на рогозинице, упражняя себе во псалмех и в песнех, и всю свою мысль к Богу имея. На потребу же телу своему урочную приемля пищу, от келаревы руки питашеся. А еже Бог посылаше христианы в монастырь злато и сребро, или пищу, или вино, – от тех ничто же никогда же приимаше. Во един же от дней старейшина града вниде в монастырь сотворити милостыню и даяше всем по сребренику. Прииде же и к затворнику, несый златницу, и моляше старца взяти ю. Усрамився же старец честна мужа, взят ю и положи ю во чпаг (сумку). И совершив своя каноны и уставныя молитвы, возлег на рогозинице, хотя мало сна прияти, и бысть в восторге, рекше в видении, и обретеся ни селе, и то полно терния. И виде некотораго юношу, страшна пришедша, и все монахи монастиря того, в нем же бе и затворник, нудяше я глаголя: «жните терние». Прииде же и к затворнику и рече: «препояшися и жни терние». Затворнику же нехотящу и отрицающуся, и рече к нему ангел: «не имаши извета, наялся еси вчера с сущыми с тобою монахи, по сребренику взем у онаго христолюбца, – и се есть дело дел его, да приступи и жни». Тогда возбудився от сна и размысли видение. И, послав, призва давшаго ему милостыню, моляше его взяти данную ему цату (мелкую монету). Он же отрицашеся, глаголя: «имей, отче, себе или ему же хощеши отдаждь ю». Старец же рече: «не хощу чужих грехов терния жати, – и своих грехов терния не могу потребити», – и поверг цату, и затвори оконце. Той же муж, уведев сия, болма нача творити милостыню, поминая писание, яко рече: милостынями и верою очищаются грехи (Притч. 15:27).

Пафнутий, великий пустынник, святый черноризец, моляшеся некогда Богови явити ему: «киим святым подобен есть»? И прииде Божий глас к нему, глаголя: «подобен еси ближния веси старейшине». Он же вскоре прииде к нему, и ударившу ему во врата, изыде он яко же по обычаю своему странныя приемля, и измыв нозе его и поставль трапезу, повеле ему вкусити. Вопрошающу же Пафнутию дел его и глаголющу: «о человече, исповеждь ми твою жизнь, многих бо черноризец, яко же ми сказа Бог, преходиши». Он же глаголаше себе грешна суща и недостойна и пуста всякаго дела блага. Да яко же пребысть вопрошая его прилежно, отвеща человек, глаголя: «аз убо не хотех ни нуждею поведати своя дела, но понеже от Бога, поведаеши ми, пришед, еже убо о мне исповем ти». – «Мне убо лет есть тридесять, от нележе сам ся от подружия отлучих, три точию лета жив с нею и три от нея сыны родих, иже на потребу ми служат. Не престах бо любя странныя до днешняго дне, и не имать похвалитися селянин прежде нас страннаго приемля. Не излез же нищий из дому моего, ни странен тщама рукама; ни презрех убога и нища отшедша, но подавах ему доволна утешения. Нелицемерен бых чаду моему, ни влезоша в дом мой плоды чуждии, и не бысть свара, его же не умирих, ни похули кто при зле дел моих. Дети же мои не прикоснушася чужих приплод, ни осеяв прежде своих нив, но требующим прежде подавая и остатком своя насевая. И не дах силному обидети нищаго, ни опечалих ни кого же в моей жизни, ни суть кривины, яже на кого изнесох. Сия Богу хотящу, не ведех себе сотворша». Слышав же Пафнутий сего добрая дела, лобызаше главу его, глаголя: «благословит тя Господь Бог от Сиона, и узриши блага Иерусалимова. Но едина ти не достала добрых дел главизна: премудрый о Бозе разум, его же не имаши без болезни стяжаши, аще убо и не мало слово о тебе божеству бысть. Не преобиди души твоея, мне бо о тебе Бог открыл есть, яко и взем крест твой вслед Спасителя пойдеши». Он же, яко слыша се, абие ни к своим себе возвести, и пойде вслед Пафнутия. И пришедшим им к реце, и никакова же корабля видеста, и повеле ему Пафнутий прейти реку, ея же никто же в тех местех прехождаше, глубины ради. Преходящим же им реку в воде им точию до пояса бывши. И устрои его в некоем месте, иде же и прежде его ина два скончастася. Пафнутий же отлучися от него и моляше Бога явити ему о нем, и не по мнозе времени виде душу его ангелы возносиму, и поющим Бога, и глаголющим: «блажен, его же избрал и приял еси, Господи, да вселится во дворех Твоих», – и паки праведным отвещающим и глаголющим: «мир мног любящим имя Твое». И разуме Пафнутий, яко муж той преставися к Богу. Ему же слава, ныне и присно и во веки веков.

Брата два во время гонения яти быша прияти муку, имеяху же вражду между собою. И затвориши я в темнице, и мучиша я. Покаявся же един их, глаголя другу своему: «смиримся, еда утре умрем и отыдем к Богу». Он же не хотяше сего. Во утрий же день изведоша я посещи. И иже с братом не смирися и греха не отдаде, отвержеся Христа, а другаго посекоша, во имя Христово верующа. Глагола же мучитель отвергшемуся Христа: «почто вчера не отверглся еси, да бы ран не приял»? Он же отвеща ему: «егда оставих Бога моего и не смирихся с братом моим, тогда остави мя сила Божия и помощь, и наг бых от нея и сего ради отвергохся Его». Да сие ведуще, братие, смиряйтеся и в любви пребывайте, да зде благородно поживше вечных благ причастницы будем. Богу нашему слава, ныне и присно и во веки веков.

Поведаше нам некто от отец, яко егда потребы ради некоея идох в Константин град, и седящу ми в церкви вниде некто христолюбив. И виде мя пришелца сущи, целова любезно со всею верою и целовав седе, и начат мя вопрошати о спасении души. Яко рех ему: «добре строящим земная небесная даруются». Глагола он: «добре рекл еси, отче, воистинну блажен, иже к Богу надежду имать, всего себе издав». И глагола: «аз бех чадо некоего в мире славных зело; бе же отец мой милостив и много даяше убогим. Во един же от дней воззва мя и показа ми вся имения своя, и рече ми: «чадо, что тебе требе есть, оставлю ли тебе имения сия, или Христа»? Аз же, разсмотрив о них же рече ми, рех ему: «Христа паче, сия убо суть днесь, а утре прейдут». Абие, отнеле же слыша от Мене, безпрестани даяше, яко же умершу ему мало оставити. Аз же прочее убог и смиренно хождах, имея надежду на Христа, Ему же остави мя. Бе же некто богат паки от великих, имеяй жену боголюбиву и боящуюся Бога, имеяху же дщерь единочаду. Глагола ему жена его: «сию дщерь имеем и даде нам толико добра Господь, чему се требе, аще взыщем дати ю некоему точну ним, недобра же нрава, оскорбит ю; но паче взыщем человека боящася Бога, да богобоязнством и любовию приимет ю». И глагола ей муж ея: «добре мыслиши; идем в церковь и помолимся прилежно Богу, и иже прежде внидет, сей есть посланный муж от Бога нам». И сотвориша тако. И яко же сотвориша молитву и седоша, обретохся аз. Прислаша же раба и воззваша мя и начаша вопрошати мене: «откуду еси?» Аз же рех им: «от сего града есмь, Онсицы сын». Они же рекоста: «онаго ли милостиваго»? И рекоста ко мне: «имаши ли жену»? И рех им: «ни», – и паки рех им, яже отец мой ко мне. Они же прославлше Бога и рекоста: «се добрый строитель Христос Бог наш, Его же избра, пусти тебе жену и имение, да приимеши обое со страхом Божиим». И даде ми ю и имение. И молюся Господу Богу путем отца моего ходити ми до конца.

Девица некая во Александрии, именем Моновия, от юности бывши черноризица, образом яко смирена, изволением же кумиролюбица. Любяше бо богатство и собираше злато, и николи же даяше милостыни от своего имения, ни странным, ни убогим, ни вдовицам, ни монахам. Имеяше же сердоболи, от них же чадо себе нарече сестриву дщерь, ей же нощь и день обещаваше свое богатство, небесныя отпадши любве. Дело бо сие есть от прелести диаволи, еже имение держати и не творити милостыни нищим. Диавол бо не дает о души пещися, но паче научает обидети сироты и ближняго и презирати отца и матерь, да яко убийцам уподобитися. Многажды бо и монаху налагает сердоболями пещися и тем имение хранити, а не в милостыню нищим творити, яве на душевную пагубу хранити я. Аще ли кто духовным разумом и Божиею благодатию первое подвигнется о своей души пещися и потом сердоболей любити, – таковый в страсе Божии поет, глаголя: Кто взыдет на гору Господню или кто станет на месте святем Его (Пс. 23:3)? неповинный рукама и чистый сердцем, иже не прият на суе души своея. Тии бо всуе душу свою полагают, мняще с плотию умирающу и тем духовное дело леностно творят и о плоти всячески подвизаются. Сию убо девицу, глаголемую Мононию, хотя превратити на милостыню и отвратити от лишшеимства, святый Макарий пресвитер, приставник нищих и клосных (убогих), пекийся о них, умысли таково дело. Бяше бо от юности драгаго камения делатель. И глагола к Мононии: «камение безценное смарагд и иакинф (драгоценные камни) отнекуду принесоша ко мне, и не вем, украдени суть, или куплени, не имею что изрещи, выше суть цены. Продает же я имеяй на пятих стах златников; подобни же суть на устрение утвари сестричне твоей». Сия слышавши Монония, со всяким усердием паде на ноги его, глаголющи: «молюся тебе, да никто же возмет их». И глагола ей: «пойди, госпоже, сама до храмины моея и виждь». Она же не хотяше ити, но вдаде ему пятьсот златники, глаголющи: «возми сия, молюся тебе, аз бо не исхожду из келлии и не хощу видети человека продающаго». И взем от нея пятьсот златники Макарий и вдаде я на потребу нищим. Времени же минувшу, понеже велику имеяше честь во Александрии боголюбец сей и милостивый старец, и сумняшеся девица помянути ему. Последи же срете его в церкви и глагола ему: «что велиши, молюся тебе, о оном камении, на ня же цену взял еси у мене пятьсот златниц»? Он же глагола ей: «от него же дне даде ми злато, дах е в цену камения; да аще хощеши видети я, пойди в хлевину мою, ту бо лежит камение, и виждь, аще суть годе, аще ли ни, да возмеши твое злато». И прииде Моновия радующися. Бяху же в хлевинах (помещениях) тех в горних мужие, а в долних жены. Пришедши же оной в дом его, глагола святый: «что хощеши видети иакинф ли, или смарагд»? Она же рече: «еже ты хощеши». И возведе ю на горнюю хлевину, и показа ей хромыя, и слепыя, и разслабленныя, и рече: «се есть иакинф». Таже сведе ю в долняя и показа ей жены, рек: «а се – смарагд, и мню, сих честнее ничто же обрящется; аще ти годе суть, аще ли ни, возми твое злато». Сим убо тако бывшим, обратися девица печална. И вшедши в дом свой, от многия печали в недуг впаде, яко же Бога ради сотворивши дело сие, но по нужди прельщена. И в болезни той при смерти бывши, яко до толика изнеможе, и виде себе в местех мучимых, ово огнь негасимый и червь неусыпаяй, и пристрашна бысть. И некоего светла мужа показующа сия и глаголюща ей: «яко от сих мук избавил тя есть преподобный Макарий, камение ово купил ти смарагд и иакинф». Ова же яко от сна возбнувши от болезни устраблшися (выздоровев), много зело хваляше старца. И бысть оттоле милостива зело к нищим.

Анастасий царь, во Евтихиеву ересь впад, изгна Илию патриарха от престола Иерусалимскаго и архиепископа Флавиана Антиохийскаго, собора ради, иже в Халкидоне. И заточи Илию во Аилу, Флавиана же в Петру. Во един же день послаша оба патриархи ко друг другу, глаголюще: «яко Анастасий царь умре, ди пойдем и примся с ним пред Богом, Той бо рече: Аз есмь судяй в правду и не обинуяся лица человеча». И по двою дню преставишася оба патриарха к Богу. Да сие ведуще, властели, не творите насилия немощным, да не предадят вас Богови, и тамо люте осуждени будете. О таковых бо речеся: червь их не умрет и огнь их не угаснет, не по правде судящих и отъемлющих чужая имения, с великою гордостию возносящихся и не поминающих дне смертнаго. Егда будет той час смертный, то аще бы всего света богатства лишитися, рад бы, дабы душа от тела не разлучилася, – смерть бо грешника люта. Воставше же от ложа того, то паки входите на горшая, и в домы богатых входите, обидите и грабите, не по правде судите, лицемеруете, и по насилию отъемлете, убогаго не милующе, сироты не оправдаете. Но не весте, кому собираете, пришедши бо смерть, вся сия погубит, а не помянем, яко Господня есть власть, ему же хощет, тому и дает. Да тако рече преподобный Савватий: аще постишися и не твориши милостыни, то не пост наречется, но объядающагося и упивающагося и упитеннаго горший еси. И что глаголю един пост, но аще и девство снабдиши чисто, вне останеши невестника, не имея милостыни. Ничто же есть девства выше, его же ни в новем законе выше положи Господь, обаче и девы изгонятся, понеже милостыни не имеша. Никто же бо может без сея улучити милость, но нужда погибнути всякому, неимущему сея; ибо в житейских никто же без сея живет, но рукоделник и воин, земледелец и купец вси сотворяют яже ближним на ползу: и се паче благотворение есть. А еже о себе жити единому, иныя же вся презирати: ненавистен человек той и чужд христианства. Иже бо хощет богат во оном веце быти, буди зде убог; разсыпли зде, да тамо собереши. Аще ли дивна сия и неверна сеющаго зде помышляй, и смотри, яко ни той могл бы вящше собрати, аще бы готовых не сеял. Чесо ради и ты не даси требующим? Глаголеши: «детей ми лик предстоит, и люблю я богаты оставити». Аще бо тем все оставиши, то нетверды хранители приставиши; аще ли Бога оставиши их печалника и промысленника, сие болше сокровище златых. Остави я промыслу Божию, иже им тело созда и душу и живот дарова, и всем отверзе богатство. Аще ли хощеши богаты дети оставити, остави им Бога должника, тии бо твой добыток вземше не ведят, где дают. Аще ли ты прежде верив вдаси Богови взаим, то много им будет воздание, им же Бог должен тех паче любити. Да аще хощеши друга себе имети Его, прежде Его сотвори должника. Ни заимодавец бо тако радуется, имея должника, яко же Бог должник сый, а им же несть должен, тех уклоняется. Что убо человеком даеши на соблюдение, а стоит Христос готов прияти и со многим прибытком отдати? от руки бо Его никто же исхитит. В человецех убо, иже кто хранит имение твое, мзды у тебе просит, – Христос же паче мзду к соблюдению дарует ти. Того ради велит ти Бог даяти требующим, да тебе е соблюдет. Боишися, да не кто восхитит е от Тебе – или клеветник, или тать, или смерть постижет: донеле же держиши един, нетвердо держиши е. Аще ли нищим раздаси, аз ти со известием сохраню. Не уяти бо хотя, рече Господь, приимаю, но да множае во оном веце вдам ти, в нестареющемся животе, в радости безконечней.

Подобни суть, рече старец, любящии жития сего красоту и тою сладости наслаждающиися и паче будущих и недвижимых тленная и немощная почетше – человеку, имевшу три други. От них же два убо велми почиташе и зело любве его держашеся, даже и до смерти о нею подвизася и беду приимати за не готов сый, о третием же много имяше небрежение, ни чести же, ни любве подобны того никогда же сподобив, но малу некую и ничто же сущу и лицемерну имея к нему любовь. Во един же убо от дний приидоша страшни неции и ужасни воини, тщащеся скоростию многою того вести к цареви, яко отдати слово о долзе тмы талант. Недоумевающую же тому искаше помощника, да поможет ему нечим в страшное царево словоположение. Тем же к первому всех приснейшему другу своему глагола: «ныне убо требую помощи в день сей от одержащия мя беды, коликом (чим) убо обещаваешися мне помощи ныне, и кая мне есть от Тебе призывающая надежда, возлюбленне»? Отвещав убо он, рече: «не есмь твой друг, человече, не знаю же, кто еси ты; иныя имам любовники, с ними же подобает ми днесь веселитися, а других по сих имети; се же вдаю ти рубища два, да имаши сия на путь, иде же идеши, в нею же никогда же будет ти отнюдь ползы, иныя же ни единыя чай надежди». Сия же слышав он, отчаявся помощи, ея же надеешеся от него прияти, иди к другому другу и рече: «помниши ли, о друже колико насладился еси от Мене чести и приятельства? днесь в скорбь впад и в беду велику и требую поспешника; колико убо можеши ми помощи ныне, повеждь ми»? Он же рече: «не есмь празден днесь подвигнутися с тобою, аз бо в печали и напасти и в скорби есмь; обаче же мало пойду с тобою, аще никую же ти ползу сотворю, и вскоре возвращуся в дом и моими пещися буду печалми». Тщима убо рукама и оттуду возвращася человек, отвсюду недоумеяся и окаяше себе в суетней надежди неразумных его другов и о неполезных его страстех, яже любви ради их претерпе. Отыде прочее к третиему другу, его же никогда же почте (почествова), ни послужи ему, ни на общение своего веселия призва. И рече к нему срамным и унылым лицем: «не имам устне разверсти к тебе, ведый добре, яко не помниши мене когда добро тебе сотворша или усердно прилежавша к тебе, но понеже напасть зла постиже мене и никую же от прочих моих другов обрет спасения надежду, приидох к тебе моляся, аще ти есть мощно малую некую помощь дати ми, не отрицайся, враждуя моему неразумию». Он же рече тихим и радостным лицем: «ей, тако се друга моего приснаго исповедаю тя быти, и малое оно помня твое благотворение с лихвою днесь отдам ти. Не бойся убо, ни ужасайся, аз бо пойду пред тобою; аз умолю о тебе царя, и не предаст тя в руки враг твоих; дерзай убо, любимиче, и не печалуй». Тогда умилився он глаголаше со слезами: «увы мне, о чем первее возрыдаю и о чем первее возплачуся и суетное мое окаю милосердие и любовь, юже сотворих на непамятную и неблагодарную другу оною, или душевредное окаю неразумие, еже истинное сему и ближнему не показах другу»?

Толкование.

Первый убо друг есть пагубное богатство имения и златолюбие речено, его же ради человек тмами в беды впадает и многи претерпевает страсти. Пришедшу же смертному часу последнему, ничто же от всех тех с собою возмет, но токмо на погребение два рубища: срачицу и саван. Другий же друг наречен есть жена и дети и прочии сродницы и друзи, к ним же страстми прилеплени суще, неудобь отторгнутися от них имут, саму душу и тело тех ради презряще, и ни единыя же кто приимет от них ползы в час смертный, но токмо до гроба проводят его, и тако скоро возвращшеся своих приимутся печалей и напастей. Единаче бо и не мню забытия памяти, тело же гробом некогда возлюбленнаго покрывше. Третий же друг презираемый и тяжкий, иже неприступен и ненавидим и яко же се отвратен, добрых дел есть лик, яже суть: вера, надежда, любовь, милостыня, человеколюбие и прочия добродетели, могущия ти предстати, исходящу от телесе, и за тя умолити Бога и от враг избавити лютых мытарств, словоположение нам горко на воздусе подвижуших и прияти горко ищущих. Сей есть благоразумный друг и благий, иже и малое наше благотворение на памяти имея и с лихвою нам отдавая вся.

Старица убога име два чада мужеск пол и женск. И убо мужеский пол отшед и бысть монах. Сестра же его от нищеты впаде в напасть во ограждении банвем, и ята бывши, и предана князю, и той хотяше ю убити по закону суда. Мати же ея седины терзаше своя и, пришедши, к ногам княжим припаде, глаголющи: «молюся тебе, княже, аще убиеши сию, то и мене с нею убий, яко не имам, да кто даст ми воды мало; имех бо и ино чадо, и отшед в монастир и бысть монах и есть свят». Князь же не яко хотяше отпустити дщерь ея, но ругаяся к ней, рече: «приведи ми сына твоего, его же глаголеши свята, да помолится за ню, и отпущу ю». Старица же, шедши к нему, моляше и, глаголя: «понеже сестра твоя в напасть вниде, и хощет князь убити ю, и уведев, яко брат у нея монах, и рече ми, аще помолится за ню отпущу ю, и ныне, чадо, пойди сестры ради». Монах же рече матери своей: «веру ими ми, мати, аще и тебе побиют с нею, аз о том орудия не имам, умрох бо прежде вас миру». Она же, по мнозе молении, укоривши его яко немисерда, и возвратився, яко ничто же успеши и, шедши, возвести князю. И рече ей князь: «привела ли еси сына твоего монаха, его же глаголеши свята»? Она же рече: «ни, владыко, не имать Бога, много бо молих его, и рече ми: аще и тебе побиют с нею, аз не имам о том орудия, умерл бо есмь прежде вас, и мню, яко не имать Бога». Подивися же князь монаху, и верова, яко быти ему во велице Христове вере, и рече ей: «веру ими ми, старице, аще бы ты привела еси сына, не отпустил бых ея, но понеже не пришел есть, верую, яко велик есть муж и молит за мя; пойми убо ныне дщерь твою целомудрену». Се же все ведети от вещи сея, яко не утаится всяка добродетель от Бога.

Бе некто магистриан, иже пущен бысть на посольство царево. И по пути идый, обрете нища, нага на пути лежаща, и видев его умилосердися. И рече отроку: «пойми ми конь и отыди мало». И сниде с коня, и совлече срачицу свою и положив на лежащем мертвеце, и отыде. И паки, по времени, послан бысть от царя той же магистриан на иное посольство. И случися ему изыти из града, спаде с коня и разбися и возвратися к дом свой. Врачеве же, иже прилежаху ему, приидоша посетити его и видевше его намануша (указали знаком) друг ко другу, яко подобает ногу его отсещи, аще ли не отсечется, то все тело его изгниет и умрет человек. И глаголаша ему: «Заутра приидем и исцелим тя». Больный же рече рабу своему: «изыди вслед врачев и слыши, что глаголют о мне». И глаголаша ему: «нога господина твоего осинела есть; аще не отсечет ея, то умрет. Но приидем заутра, и иже что повелит, то и сотворим ему». Шед же раб поведа господину своему, глаголя: «тако совешаща о тебе». Он же, слышав то, печален бысть, и от многия туги нача не спати. Бе же кандило в храмине его горя. Полунощи же виде человека дверми влезша и пришедша к нему и глаголавша: «что плачешися»? Он же рече: «господине, како ми не плакати, яко есмь разбился, и врачеве совещаша отсещи ногу мою». И глагола ему явивыйся: «покажи ми ногу твою», – и показа ему. Он же рече: «возстани и походи ныне». И рече магистриан: «не могу, яко сокрушилася ми нога». И глагола ему: «утвердися о мне». И востав пойде с болезнию. И рече ему явлейся: «еще ли хромаеши? аще ли, то возлязи мало», и яко бы помаза некоего мастию, потирая по нозе его, и глагола ему: «возлязи и поспи уже». И некая словеса о милостыни рече ему, яже рече Господь: блажени милостивии, яко тии помиловани будут (Мф. 5:7), и – немилостивен суд несотворшим милости (Иак. 2:13). И рече ему исцеленый: «отходиши уже от Мене»? Он же рече ему: «что хощеши, понеже исцелел еси». Рече ему Магистриан: «тако ти Бога пославшаго тя, рцы ми, кто еси ты»? Он же рече: «воззри на мя и знаеши ли лняницу сию». Он же рече: «ей, моя есть, господи». И рече явлейся: «аз есмь, его же ты видел еси нага ни пути лежаща мертва и возложи на мя сию лняницу, и сего ради послал мя Бог исцелити тебе, да убо хвали Бога всегда». И сие рек, излезе из дверей, ими же влезл бе. Исцеленый же Бога прослави и бысть здрав.

Иже древле бысть сие, поведа нам некто от верных. Бе муж некий богобоязнив и той сына име единаго. И бысть в стране той глад крепок, и оскуде богобоязнивый той муж, и рече сынови своему: «о чадо, видиши ли, яко осиротехом и не имамы что ясти? Хощеши ли, да тя продам, да и ты будеши жив, и мы, твои родители, гладом не умрем»? И глагола сын: «твори, отче, еже хощеши». Отец же, поим, веде его к единому от велмож и взят цену на сыне своем. И рече ему: «чадо, се заповедаю ти, егда ти будет служба и узриши поющих во святей церкви, не мози отыти, доколе скончают», – и то рек, отыде в дом свой. Отрок же послушлив бяше и совершаше отца своего повеление. И минувшу лету, виде госпожу свою творящу блуд с слугою, и никому сего поведа, но моляше Бога, да има грехи оставит. Госпожа же его, исполншися гнева, срама не терпящи, глагола мужу своему: «сей новокупленный раб несть добр, о главе бо твоей мыслит, да лучше его убити, неже он тебе, моего живота», – сия блудная лстивая жена мужеви своему глаголаше. Он же, лукавая ея слышав словеса, ят веру и осуди праведнаго умертвити. Сего же он не ведяше. И совещася с епархом, его же ти со убрусом пришлю, того усецы главу, и даси ю кто к тебе по нем приидет, а не нарече ни единаго слуги именем. И пришед в дом, посла праведнаго, дав ему убрус. Он же не ведяше, на смерть идый. Бысть же идущу ему мимо церковь, слыша божественную песнь поему и воспомяну отца своего наказание, ста в церкви, ждый совершения службы. Госпожа же его, гневом одержима, ускори послати виноватаго к мечнику. Той же иде и виде друга своего стояща в церкви. Ов же рече: «камо идеши»? Посланный же рече: «к мечнику рече ми ити». И той глагола: «и аз к тому же есмь послан с убрусом, неси ты, да не оба трудимся». Он же, взем убрус, иде, и в той час отсече мечник главу виноватаго и во убрус обвит ю. Совершене же бывши божественней службе в церкви, прииде праведный отрок к мечнику. Ов же, главу взем, даде ю, рек: «неси ю господину твоему». Госпожа же его и господин удивистася, яко посланный на смерть прииде жив, а иже по главу иде, той умре, и вопросиша его. Отрок же поведаше пред всеми: «аз не ослушаяся отца моего заповеди, стоях в церкви до совершения службы, пойде же друг мой скоро, и дах ему убрус, и се умре зле, аз же приидох жив». И вси прославиша Бога, яко соблюден бысть отрок от смерти, сотворивый заповедь отчу, а виноватый зле умре. Сие же, братие и сестры, слышаще, не мозите исходити из церкве прежде конца пения, паче же в час литургии, да избавлени будете бед и добре поживете. Богу нашему слава, ныне и присно и во веки веков.