XII. Пустыни Китаева и Голосеевская

За неделю до праздника Успения Богоматери, которое так светло торжествуется в Киеве в древнейшей из обителей нашего отечества, переселился я для говения в лавру и милостиво был принят под ее гостеприимный кров. Владыка велел мне отвести прекрасные кельи в нижнем жилье своего дома, обращенные окнами в сад: при первом шаге из них я уже мог опять наслаждаться благословенною природою Киева и тенью роскошных дерев, обремененных плодами, и очаровательным видом на мой любимый Днепр, с которым так сроднился во время пребывания в Киеве. Из сего сада мог я спускаться кратчайшею стезею и в ближние пещеры для ранней литургии; а в крестовой церкви владыки ежедневно служил обедню схимник, духовник его, умиротворитель сердечный посещающих св. места Печерские, где он посвятил себя в тесной кельи на служение Богу с совершенным отречением от всего мирского. – На следующее утро я был свидетелем в ближних пещерах, в подземной церкви Антониевой, пострижения иноческого, которое совершал сам Митрополит в качестве его преемника. Никогда не казались мне более трогательными священные обеты отречения от мира, как во глубине сего подземелья при тусклом свете лампад над гробом отца иночествующих Русских, воспринимавшего повое чадо пещеры из бури житейской в свое безбурное пристанище. – Невыразимо горько и сладко оглашалась под мрачными сводами тихая покаянная песнь братий, вводивших в пещерную церковь под своими мантиями нового собрата: «объятия отча отверзсти ми потщися: блудно иждих мое житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое сердце не презри. Тебе бо, Господи во умилении зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою.»

После литургии и посещения ближних и дальних пещер, Митрополит милостиво предложил мне сопровождать его в две соседние пустыни, Китаеву и Голосеевскую, где устроил себе уединенное жилище. – Мы спустились с гор Киевских на берег Днепра ниже монастыря Выдубицкого, на устье Лыбеди, а оттуда вдоль самой реки под навесом утесов продолжали живописное путешествие до пустыни Китаевской. – Пустыня сия, любимое место отдохновения князя Андрея Боголюбского, где был и загородный дом его, получила от него свое название, ибо он прозывался в простонародии Китаем, и доселе еще показывают на вершине горы место дворца княжеского. Разоренная татарами обитель обновлена в начале XVIII века Киевским наместником, князем Голицыным, во имя преподобного Сергия, и новая ее каменная церковь и Кивоначальной Троицы с приделами сего великого угодника и Святителей Московских заменила прежнюю деревянную. – Там отдохновение престарелых братий лавры в последние годы их труженического жития, там и братская их усыпальница, огражденная густым лесом и неприступными горами от мира, ими заживо оставленного. – По звуку колокола, возвестившего приезд Владыки, собралась вся братия принять благословение своего Архипастыря; ибо общая к нему любовь подчиненных есть отличительная черта его начальства, и она повсюду выражается в духовенстве и народе. Всех радушно благословил Владыка, помолился в храме и посетил работы вновь строившегося дома для келий: потом же сказал мне с приветливою улыбкой:

«хочешь ли, я покажу тебе Русский Афон с его глубокими лесами и маленькими скитами? Я приведу тебя в такие горы и леса, каких ты верно не видал. Есть где нобезмолствовать игумену лавры и всей братии; схимник наш успевает всегда прочесть наизусть целый псалтирь, покамест он обходит по сим дебрям от пустыни Китаевской до Голосеевской.»

Во время сей беседы, мы уже подымались медленно и с большим трудом по узкой дороге, промытой дождями в крутой горе, как бы в глубоком русле, которое было мрачно от густой зелени нависших дерев, переплетавшихся ветвями в виде свода. Ветви их, с усилием разделяемые движением кареты, с треском ударяли в окно ее, и какое-то странное чувство наполняло сердце при этом путешествии под сводами древесными, которые напоминали подземелья Киева. В полугоре мы остановились, и лай собак огласил жилье; несколько братий отворили замкнутые ворота их малой усадьбы и радостно встретили своего Владыку: он приветствовал каждого по имени с простотою патриархальных времен, столь отрадною посреди зрелища сей девственной природы, к которой почти не касалась рука человеческая. – Тут на малой поляне были виноградники и фруктовые сады лавры: Владыка велел собрать плодов и сам бодро повел меня на вершину горы до креста, где стояли некогда палаты Китаевы Боголюбского; оттоле сквозь чащу леса прорывался местами очаровательный вид на синюю струю Днепровскую и необъятный горизонт Черниговской дебри. Насладившись чудным зрелищем, мы спустились опять мимо виноградинков к вратам усадьбы; добрые иноки уже приготовили для нас целые корзины плодов, и мы продолжали путь все в гору по такому же тесному ущелью до другой усадьбы: там богатейший пчельник, снабжающий воском лавру на все течение года.

Опять несколько человек братий, приставленных к пчелам, встретили своего Архипастыря с тем же взаимным благодушием, которое весьма трогательно при расстоянии степеней мирских и духовных. «Отец диакон, сказал Владыка одному из братий, принеси нам хлеба и сота, я хочу угостить ими этого пришельца, который никогда не видал, как роятся наши пчелы.» – Покамест обязательный инок устремился исполнить волю своего настоятеля, я с любопытством смотрел на это обширное царство мудрых насекомых, которые, как некий отдельный мир, часто назидательный для нашего, под руководством одной матери-царицы деятельно трудились не столько для себя, сколько для чужого услаждения; ибо все отнимает у них человек, не всегда пользуясь их примером труда, единства и послушания. Бесчисленный ряд ульев тянется от самой беседки, где мы сидели, в глубину леса, и целое облако пчел роилось около каждого улья, наполняя все сие пространство шумом своей деятельности. – Странно было слышать такое громкое жужжание, слитое вместе в тишине леса, как бы отдаленный гул толпы народной, вобравшейся на какой-либо подвиг. Не столь же ли малыми представляются и все величайшие деяния смертных из иного лучшего мира, если только они не обращены к тому, что есть единое на потребу, по словам Спасителя многозаботливой Марфе!

С вершины уединенной горы мы стали спускаться к пустыне Голосеевской, не выходя однако из дремучего леса, то глубоким оврагом, то узкою тропинкой, где невозможно было разъехаться; эконом пустыни, встретившийся нам на дороге, должен был осаживать свою малую повозку, доколе небольшое пространство между дерев не позволило ему вытащить ее из глубокой колеи. Но какие деревья нас осеняли! – серебристые тополи, яворы и клен, и развесистые дубы, и душистые липы, с дикими яблонями и грушами на полянах; южная природа щедро наделяет ими свои глухие дебри, когда северная едва видит их в ограде искусственных садов.

Наконец при довольно крутом спуске нам открылась на тесной поляне между двух оврагов, поросших лесом, церковь и усадьба из нескольких домиков с малым садом внутри ограды. «Вот моя пустыня!» сказал мне Владыка, с любовью указывая на свое отрадное жилище, где отдыхает он в безмолвии от трудов пастырских. Еще Митрополит Петр Могила положил основание сей пустыни, соорудив в ней церковь во имя одного из святых угодников родственной ему Молдавии, Иоанна Сочавского; нынешний же Владыка полюбил уединенное место сие, имеющее точно нечто привлекательное, потому что оно выглянуло из среды густого леса, как яркий луч солнца из-за туч. Там устроил он себе малый скит с домовою церковью Иоанна многострадального, чьи святые мощи вкопаны по иереи в пещерах, и там он бывает точно, как отец с детьми, посреди окружающей его братии большею частью из заслуженных иноков лавры, пришедших искать успокоения под сенью той же пустыни. – После трапезы я воспользовался кратким отдыхом Владыки до всенощной, чтобы идти с одним из монашествующих во глубину леса, к обрыву горы, отколе открывается дальний Киев. Он нам мелькнул вдали над глубоким провалом между раздвинувшихся дерев, как некое видение, плавающее в вечернем тумане с румяными призраками своих куполов и колоколен. – Казалось, еще мгновение, и видение сие сольется с облаками, останется одна лишь ясная лазурь неба; но вот оно все пред глазами, как Апокалиптический образ нового Иерусалима, исполняющий душу сладким восторгом: – это просвет иного мира из оконца здешнего. Место сие служит ежедневною прогулкой преосвященного, утром и вечером; на самом краю утеса поставлена скамья под навесом дерев; оттоле, созерцая паству свою не только мысленным, но и чувственным оком, он осеняет ее своими благословениями и пастырскими молитвами, как бы с горнего места лавры Печерской или Софийского собора.