Михайловский монастырь
День спустя, во вторник, определенный еженедельно, со времен Митрополита Киевского Иоасафа, для чтения сложенного им акафиста над мощами Великомученицы Варвары, посетил я златоверхую обитель Михайловскую. Толпа народа уже заполнила преддверие придельной церкви, где почивает нетленно святая дева Илиопольская, и с трудом мог я проникнуть на хоры; с их вершины отрылось мне трогательное и величественное зрелище. Посреди церкви, исполненной усердными богомольцами, возвышался, как бы некий благодатный остров из шумного моря человеческих волн, среброизваянный столп под раззолоченною сению, и на нем в драгоценной раке сокровище мощей Великомученицы. Открыта была рака; в ней под богатейшим покровом покоилось нетленное тело, но вместо девственной главы, отсеченной жестоким родителем, приставлена была к изголовью великолепная икона, вся в алмазах, обыкновенно висящая над царскими дверьми сего придела, на коей изображен небесный лик пострадавшей. Взирая на сию прекрасную икону, думаешь видеть Великомученицу, которая как будто приподняла из раки ангельскую главу свою и, сквозь смертный сон, улыбается ликам, воспевающим на земле ее страдания, воспетые Ангелами на небесах.
Святитель в облачении стоял окруженный своим клиром на ступенях пред ракою, и в руках дьяконов горели светильники, коими от времени до времени осенял он народ. Облака фимиама подымались из кадильниц и вились около столпов великолепной сени, как бы готовые унести на небо все сие духовное зрелище; а между тем внятно оглашалось из уст Святителя все житие Великомученицы в словах и песнях ее акафиста, и на каждое земное ее страдание откликались лики, как бы из глубины неба: «Радуйся Варвара, невеста Христова прекрасная!»
Трогательна повесть краткого жития и долгих мучений сей юной, но доблестной невесты небесного Жениха, и не напрасно Церковь влагает ей в уста пламенные слова ее божественной любви: «Агница Твоя, Христе, Варвара зовет велиим гласом: Тебе, Женише мой, люблю и, Тебя ищущи, страдальчествую, и сраспинаюся, и спогребаюся крещению Твоему, и стражду Тебе ради, яко да царствую в Тебе и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но, яко жертву непорочную, приими мя, с любовию спожершуюся Тебе».
Единственная дочь именитого язычника Диоскора, рожденная во граде солнца и наученная поклоняться светилам, она, как некогда волхвы, звездою научилась поклоняться Солнцу Правды, и над нею сбылись слова Апостола Павла: «Невидимая Божия, Его присносущная сила и Божество, видимы нам бывают чрез рассматривание тварей» (Рим.1:20). Заключенная отцом своим на высокий столп, дабы никто не взирал на ее земную красоту, она возвела очи на красоту небесной тверди и, расспрашивая окружавших ее, кто столь дивно устроил весь чин вселенной, не могла поверить, чтобы бездушные идолы были ее творцами. Тогда коснулась чистого сердца ее благодать Божия, ибо созерцание Бога есть одно из блаженств, обещанных чистым сердцем. С тех пор уже мысль о Боге ее не оставляла, доколе небесный учитель, Дух Святой, не дал ей земного наставника в христианском пресвитере, который открыл ей все таинства нашего спасения и «тайне возродил водою крещения». Это случилось во время отсутствия ее отца. Напрасно предлагая дочери, уже достигшей полного возраста, самых именитых женихов, он предоставил ей, наконец, полную свободу в образе жизни, но не мог предполагать, какого жениха изберет себе Святая Варвара.
Безумною яростию разгорелось сердце Диоскора, когда узнал он о нечаянном обращении своей дочери от тьмы язычества к свету Христову. Умножение света в устрояемой им купальне обличало ему духовное просвещение девы, ибо она, исполненная благоговения к таинству Пресвятой Троицы, велела сооружавшим здание устроить три окна вместо двух назначенных отцом, и сама изобразила перстом своим крест на мраморном водоеме. Спрошенная Диоскором о тройственном свете, святая Варвара исповедала пред ним Троицу Единосущную, Отца, Сына и Святого Духа, и осудила немощь его идолов, которых сокрушал крест распятого Господа Славы. Раздраженный, он в бешенстве схватил мечь и устремился за дочерью, но она укрылась от него в расселинах камней. Господь хотел спасти многих зрелищем ее страданий и потому допустил жестокому отцу обрести ее в пещере. Истомив дочь свою биением, голодом и жаждою в душной темнице, он предал, ее наконец в руки столь же суровых судей и требовал, чтобы и ее судили как отступницу веры отеческой. Игемон думал совратить ее сперва кроткими советами, потом угрозами, но, видя непреклонность исповедницы Христовой, велел терзать ее воловьими жилами, доколе вся земля вокруг не упилась ее невинною кровию. Тем мужествсвеннее становилась дева, чем более умножались ее муки. Брошенная в темницу вся в ранах, она вышла из нее исцеленною на другое утро, как бы из брачного чертога, для новых ран. Ожесточенные мучители требовали от нее опять жертвоприношения своим идолам и опять услышали доблестное исповедание того же великого имени Христова, пред коим преклоняется всякое колено небесных, земных и преисподних, ибо нет другого имени под небесами, чрез которое бы можно было спастись. Разъяренный игемон велел повесить на древе обнаженную мученицу, строгать тело ее железными когтями, опалять истерзанные ребра горящими свечами, и бить в нежную главу молотом. Все одолела укрепляемая свыше Варвара, и даже некая робкая жена, именем Иулиания, одушевясь тем же мужеством при зрелище ее страданий, дерзнула в лицо укорить жестокого игемона и разделила участь Великомученицы. Обеих, для большего поругания, послал он обнаженными по стогнам города, но Господь, покрывающий облаками небо, осенил и их невидимым покровом от наглых взоров. Наконец, когда нечестивый судья осудил их на смертную казнь, сам неистовый отец вызвался быть исполнителем приговора и не пощадил собственного рождения. Она же, великодушная дочь, преклонив колена, молила Небесного Жениха своего, сияющего солнцем Своим на злых и на добрых, сотворить милость каждому человеку, который с верою воспомянет ее страдания, да не приблизится к нему лютая болезнь и не восхитит его внезапная смерть, и под мечем отвергающего ее родителя предала дух свой восприявшему ее Небесному Отцу.
Странная судьба священных мощей Великомученицы! Из родственного Илиополиса, от подошвы гор Ливанских, приплыла она в Царьград и оттоле последовала за соименною ей Царицею греческою, супругою Великого князя Святополка, в новопросвещенный верою Киев, где устроилась для нее златоверхая обитель. Настала гроза монгольская, и скрыты были мощи под ступенями столпа церковного; миновалась гроза – и вот они опять воссияли из-под спуда и проливают благодать исцелений на притекающих к ним с верою и любовию. По окончании акафиста Варлаам, викарий митрополии Киевской, совершил Божественную литургию и говорил назидательное слово. Народ устремился к святым мощам, и я также обменял золотое кольцо с нетленного перста сей небесной невесты, обручавшейся на вечное царство с Божественным своим Женихом. Потом посетил я Преосвященного в его келлиях и после приятной беседы испросил у него дозволений осмотреть древнюю его обитель, которая служила одно время и кафедрою митрополитам Киевским, когда униаты похитили у них собор Софийский; теперь же назначена она местопребыванием их викариев, епископов Чигиринских.
Еще первый митрополит Киевский Михаил в исходе X века поселил иноков на горе, дотоле называвшейся Чертовым Беремищем, по соседству идола Перунова и по тем языческим требищам, какие на ней совершались. Он построил там деревянную церковь во имя своего Ангела, ибо Архистратиг Небесных Сил представляется сокрушителем преисподних; престол во имя его свидетельствовал о победе, одержанной над царством тьмы, на самом месте ее владычества. Внук великого Ярослава, Святополк Изяславич, названный во Святом крещении Михаилом, воздвиг во имя своего Ангела великолепную каменную церковь на место деревянной, и она прозвана, равно как и вся обитель, Златоверхою – от пятнадцати златокованных глав своих. Подражая славному деду в устройстве внутреннем нового храма, Святополк украсил мусиею стены алтаря, и остатки Тайной Вечери, совершенно сходной с Софийскою, с такими же греческими надписями над Горним местом свидетельствуют о древнем великолепии храма; но это одно лишь уцелело от священной старины, ибо обитель Михайловская много пострадала при разорении монгольском.
По обе стороны переднего притвора главной церкви еще видны в стенах признаки гробниц, и полагают, что здесь погребены храмоздатель Великий князь Святополк, а напротив его супруга, греческая царевна Варвара, дочь Комнинов, принесшая с собою сокровище мощей Великомученицы в новое свое отечество. Три боковых придела: с северной стороны во имя Святой Варвары, где почивают ее мощи, и два с южной, празднующие Введению во храм Божией Матери и Великомученице Екатерине, устроены не ранее XVII века. И в этом приделе есть частицы Святых мощей: мучеников Пантелеймона и Харалампия и епископа Тримифунтского Спиридония. В соборной церкви, за правым клиросом, благоговейно притекают граждане Киевские к чудотворной иконе Божией Матери, именуемой Новодворскою. Богато раззолочен иконостас главного алтаря, но лучшее его украшение есть храмовая икона Архистратига Михаила, великолепно украшенная драгоценными каменьями; ею ознаменовалось благочестие Императора Александра в залог благодарности к Господу, спасшему его державу от нашествия иноплеменных. Возвратясь победителем из умиренной им Европы, он принес в колыбель веры отеческой, в древнюю обитель Архистратига Небесных Сил, сию драгоценную икону того невидимого вождя, который руководил путем побед полки русские, от зарева родной столицы до пощаженной им столицы врагов.
По правую сторону Михайловского собора находится, на монастырском дворе, каменная трапезная церковь Иоанна Богослова, заменившая женскую обитель того же имени. Она основана была в 1621 году митрополитом Иовом Порецким, которого, после долгого запустения митрополии Киевской, посвятил Патриарх Иерусалимский Феофан. В Златоверхой обители на время основалась тогда кафедра Киевская, по гонениям Униатским. Престарелая супруга Иова была первою игумениею девичьего монастыря, существовавшего целое столетие в такой смежности со Златоверхим, по древнему обычаю, когда мужеские и женские обители находились под одним настоятельством. Недавно при строении ограды Михайловской, открыто было на возвышенном месте, к юго-востоку, каменное основание нескольких церквей; полагают, что это остатки мужского Димитриевского монастыря, от которого и самая дорога с Крещатика на Подол называлась Димитриевским взвозом. Смежность сих развалин со Златоверхою обителию доказывает еще, в какой тесноте воздвигались в древности священные здания, одно близ другого. Сын великого Ярослава Изяслав, в Святом крещении Димитрий, столь мало достойный знаменитого отца своего, соорудил в 1081 году обитель Димитриевскую, надеясь богатствами ее привлечь многих иноков из лавры Печерской, от гонимого им Антония. Но, как говорит Преподобный Нестор, «многие монастыри от князей и бояр и богатства поставлены, но не таковы они, как те, которые поставлены слезами и пощением, молитвою и бдением». Сын Изяслава, Ярополк, убитый изменнически одним из своих оруженосцев после междоусобной брани с дядею Всеволодом, погребен был в обители, созданной его отцом. Митрополит Иоанн и Великий князь с сыном своим Мономахом, встретили с плачем тело убиенного и положили при церкви Верховных Апостолов, которую сам он начал сооружать, но не успел окончить.
Крайний холм горы по соседству Димитриева монастыря, на котором, вероятно, в древности стоял также кумир, назывался Крещатицким Беремищем и впосдедствии Кучинскою горою, от имени владетеля; место сие слыло околдованным в народе. Страшные рассказы о ночных явлениях злых духов сохранялись в преданиях народных, которые свидетельствуют истину событий летописных, о низвержении идола, здесь некогда стоявшего, ибо, по словам летописи, не даром плакал Перун, когда влекли его с Чертова Беремища в глубокий Днепр.
Осмотрев таким образом все, что доселе существует примечательного в Старом Киеве, искал я и следы давно мивувшего, еще взывающего из недр земли гласом своих развалин или уже только сохраненного одною памятию славных событий. Судное слово «земля еси и в землю отыдеши» (Быт. III) глубоко сбылось над поколениями и зданиями Старого Киева. Слоем камней и костей обозначены в недрах земных лета их и мимопротекшие над ними века. Где бы ни коснулся заступ–везде могилы, каких бы новых оснований ни хотели ископать в летописях земли сей: дома ли молитвы или частного жилища, или охранной бойницы – везде проглянут остатки бывших, давно уже стертых с лица земли; поглотившая их смерть оскалит свои каменные зубы, как бы в горькую насмешку новому поколению, ищущему себе основы в такой бездне минувшего. Осыпется ли вал, которым столько раз обносили старый Киев, и вот выглянут из-под него Златые врата Ярослав – памятник его могущества и величия Киева, или врата Батыевы – горькая память разорения монгольского. То мирный храм Ирины со своими усыпальницами, обретенными чрез столько лет забвения, начинает опять отогревать на родном солнце Киева прах своих усопших; то древняя Десятинная церковь на время раскроет тайны своих подземных сводов, чтобы опять укрыться под щит нового храма, хотя не достигшего ее широких размеров, однако осенившего благоговейно ее священные останки; или из-под горы Перуновой вымываются живыми ключами украшения мертвых кумиров, которые еще блюдет Киев, как в тайнике, вместе с костями их сокрушителей, в материнской утробе своих гор. Киев, колыбель нашей веры, новый Сион наш, подобно древнему, есть град Великого Царя, и к нему может также относиться псаломный стих сей: «Горы окрест него и Господь окрест людей своих» (Пс. 124:2).
На четыре неравные части разделен Старый Киев со своими отдельными холмами и зданиями. Вся обрывистая гора, на которой стоит он, возвышается, как крутобережный остров, из глубины окружающих его долин, неприступный только со стороны Днепра, более открытый с других сторон. На самой вершине его теснились в малом городке древние князья, там, где ныне церковь Первозванного; это есть первое отделение Старого Киева, искони обнесенное валом, и к нему принадлежала также верхняя часть Михайловского, а нижняя его половина укреплена только в позднейшие времена. Ярослав много распространил к западу столицу свою, соорудил митрополию и две обители на поле битвы с печенегами, но еще долго находилась вне ограды Старого Киева, глубокая долина, живописно врезавшаяся в недра горы Киевской; она слыла в древности Перевесищем, потому что лежит на скате Старого Киева. Из ограды Михайловской вступил я опять на летописную почву древнейшего населения Старого Киева.
Здесь, между монастырем и церковью трех Святителей, еще сохранялась отлогость бывшего Боричева взвоза, где основался Кий, князь Полянский, давший свое истинное или баснословное имя, вместе с братьями и сестрою, месту их жительства и окрестным урочищам. Здесь начало Киева и современных ему названий: Щекавицы, горы Олеговой, и Хоревицы, горы Ольгиной, и реки Лыбеди, – доселе сохранивших те имена, какими искони огласила их Русь. Еще тогда речка Почайна, ныне поглощенная Днепром, протекала у подошвы горы Киевской, и в устье ее, где теперь Крещатик, были пристань и перевоз чрез Днепр. Вверх сего Боричева взвоза киевляне несли в ладьях надменных послов Древлянских, приходившних сватать за своего князя языческую Ольгу после убиения ее супруга, и вниз по той же дороге влачим был, по слову Владимирову, кумир Перунов, гордо возвышавшийся на соседнем холме. Вот и церковь Трехсвятительская, сооруженная Святым князем в честь Ангела свого, Великого Василия, на том месте, где некогда князь тьмы в лице Перуна требовал от него идольских жертв и даже крови мученической.
Божественная Кровь приносилась в ней, за cпасение уверовавших в Бога Владимирова, когда в первый раз удостоился я взойти в ее священную внутренность. Царские врата были отверсты и с ними Небо; священник стоял во вратах с Чашею в руках и возглашал: «Со страхом Божиим и верою приступите». Немного молитвенников было в храме, все они поверглись ниц у дверей царских, и с ними я, пораженный зрелищем святыни. Служитель алтаря, благословив паству, по древнему благочестивому обычаю Малоросии, прикоснулся священною Чашею ко главам нашим, когда опять возгласил: «Всегда, ныне и присно и во веки веков». Такая необъятная вечность, такая дивная Пасха, которой будем еще искреннее приобщаться в невечернем дне Царствия Христова, сретила меня на том месте, где совершал свою первую Пасху равноапостольный Князь, очищенный от грехов язычества, и сердце мое исполнилось радостным чувством благодарности к сему великому Просветителю нашего отечества.
Первобытная церковь Владимирова была, вероятно, деревянная, по скорости устроения, но впоследствии ее заменили каменной благочестивые князья Киева, ибо после разорения Батыева остались каменные ее развалины. В бедственном запустении оставалась она до XVII века, когда восстановил ее митрополит Петр Могила, движимый ревностию к святости места и памяти основателя. В последий раз еще обновлена она в исходе того же века и по желанию усердствовавших переименована Трехсвятительскою, ибо в числе сих иерархов и Великий Василий. В северо-восточной стене сей церкви доселе сохранялись кирпичи древней работы, свидетельствующие, что эта часть здания уцелела от разорения монгольского.
Около сей древнейшей церкви Старого Киева предполагают и первобытное жилище Великого князя, которое уже во времена Нестора перенесено было на иное место, ибо он говорит в летописи своей, что двор княжеский был прежде в городе там, где при нем стоял двор Вротиславль и Чудин. Место, противолежашее церквам Десятинной и Трехсвятительской, как находящееся посредине древнейшего населения Старого Киева, по всей вероятности, было занято палатами его возвеличившихся властителей. Но судя по описаниям Нестора, нет сомнения, что каменный терем Ольги стоял на месте нынешней Андреевской церкви; он указывает его позади Десятинной, над самою горою; и оттоле точно могла видеть Княгиня, как несли послов Древлянских, с Почайны по Боричеву взвозу, и любоваться живописною долиною, которая расстилается вверх по Днепру, до любимого села ее Вышгорода на горе Хоревице.
Около бывших княжьих палат в Старом Киеве, где и теперь находят много щебня и костей, должно искать двух обителей княжеских, женской и мужской, основанных властителями Киева по соседству дворца их, дабы присные их, сыны и дочери, могли постригаться близко от дома родительского и сами они обретали бы себе последний приют недалеко от своего жилища, под сению неумолкаемых молитв иноческих. Это Андреевский, или Янчин монастырь и Феодоровский, или Вотч, т. е. Отчий. Всеволод, сын Ярослава, заложил в Старом Киеве в 1086 году первую церковь во имя Первозванного и при ней устроил обитель для дочери своей Анны, или Янки которая подала пример постриженным княжеским инокиням и, собрав около себя девиц, сама обучала их пению, чтению Св. Писания и полезным искусствам. Там погребена была и супруга Всеволода, княжна Половецкая Анна, и, вероятно, погребались прочие особы княжеского дома, о коих, однако, молчат летописи. Но из мужской отрасли Ярослава они упоминают только о погребении в Анниной обители сына Мономахова, второго Великого князя Ярополка и сына Боголюбского Владимира, удельного князя Дорогобужского.
Напротив того, мужской монастырь прославился погребением князей, Великих и удельных, и доселе открываются в частных домах к югу от Десятинной церкви погребные провалы и склепы, вероятно, ему принадлежавшие. Сын Мономаха, князь Мстислав, прозванный Великим, заложил в 1122 году каменную церковь во имя Великомученика Феодора Тирона и около нее устроил впоследствии монастырь мужской, который дети его привыкли называть Отеческим, или Вотчим. Сам основатель Мстислав, лучший из сыновей Мономаха, обновил собою княжескую усыпальницу своего племени, и 35 лет спустя, рядом с ним возлег доблестный, но многомятежный сын его Изяслав, княжение коего ознаменовало столькими бурями воинскими бедствующую столицу, ибо это было время самого сильного разгара междоусобиц Ольговичей с Мономаховичами. Братья его, Великие князья Ростислав и Мстислав, и удельные Владимир и сын Ярополка, другой Изяслав, князь Луцкий, один за другим после многих браней спустились под мирные своды Отчей обители, и смерть примирила и уравняла всех.
Но сия тихая обитель, усыпальница ратных князей, была однажды свидетельницею горького зрелища их междоусобиц. Самый несчастный из всех Ольговичей Игорь, кроткий и праведный, после шестинедельного княжения на престоле Киевском был свергнут племянником своим Изяславом, внуком Мономаха, и, переходя из темницы в темницу, испросил себе наконец мирный приют в келлиях Отчего монастыря. Игорь постригся, и, казалось, ангельский образ, отрешивший его от суеты мирской и всякого земного величия, должен был оградить и от сопряженной с ними опасности; совершилось противное, и пролилась невинная кровь его! Братья Ольговичи вступились за невольного инока, которому стены монастыря служили вместе и оградою темничною. Великий князь Изяслав, вызванный ими как бы на совещание в Чернигов, заблаговременно узнал о готовившейся измене и послал известить о том в Киев брата Владимира, митрополита Климента и народное Вече. Возмутился народ. «Ольговичи готовят гибель нашему князю! – воскликнула буйная толпа. – Убьем Игоря!» – и в слепом порыве ярости устремилась в монастырь его. Напрасно возбранял Владыка, напрасно князь Владимир на борзом коне хотел обскакать разъяренных, чтобы спасти единокровного – толпа заградила ему дорогу. Игорь, ничего не подозревая, стоял в церкви пред иконою Богоматери и слушал Божественную литургию. Буйная чернь, не уважая святости места, ни сана, извлекла инока из храма и ограды; смятенный Владимир встретил мучителей и жертву уже во вратах. «Брат мой, куда?» – воскликнул к нему болезненно Игорь. Владимир, соскочив с коня, покрыл его иноческую рясу своею княжеской мантиею, взывая к народу: «Братья, не могите делать зла, не убивайте Игоря!» Сам, осыпаемый ударами вместе с мучеником, он с трудом довел его до двора матери своей и ринулся в ворота, надеясь, что уважут хотя жилище Великой княгини. Но ничего не пощадила неистовая чернь, разбила ворота дома княжеского, и в сенях на самых стуненях умертвила Игоря. И князь, и инок – все было забыто в убиенном, виделся один Ольгович. Обнаженного повлекли за ноги сквозь торжище до Десятинной церкви, а оттоле, бросив его на случившуюся праздную телегу, свезли на
Подол; тогда только остыла безумная ярость. Князь Владимир послал сказать народу: «Вот вы уже убили Игоря, дайте хоть похоронить тело его!» – народ же, опамятовавшись, слагал вину на Ольговичей, умысливших злое на их князя. Невинный страдалец пролежал ночь в Новгородской часовне; утром митрополит послал игумена той обители, где провел Игорь остаток горьких дней своих, предать с честию священные останки в церкви Святого Симеона, что была на скате Старого Киева к Подолу. Церковь причла его к лику святых своих заступников вместе с первыми страстотерпцами русскими, Борисом и Глебом, столь же неправедно убиенными, и доселе призывается молитвенно имя Игоря в храмах древней столицы, близ самого места его убиения.
Позади бывшей обители Отчей, должно искать и древние ворота Батыевы, которые находились во внутренности города, на пути от Десятинной церкви к Святой Софии, и так названы, быть может, оттого, что башни их разорены завоевателем монгольским; остатки сих башен еще видны были до исхода прошедшего столетия.