Очерк жизни преосвященнейшего митрополита Никанора

Особого рода чувства рождаются в душе, когда в тихую лунную ночь смотришь на струи одной из величественных рек, каких не мало в нашем Отечестве, обтекающих по нескольку отдельных стран его и всюду разносящих довольство и благосостояние. Тут не увидишь и не припомнишь поразительных, но и разрушительных бурь моря; не остановится здесь напряжённый взор на отдалённых громадах скал, на неожиданно встречаемых островах, возникающих из бездн моря: всё здесь тихо и близко; тихи текущие равномерно струи; близок цветущий берег, прильнувший к реке, как дитя к лону матери. Но здесь становится тихо и на душе зрителя, сладостно-тихо; здесь чувствует особенную отраду сердце, способное ценить мир и счастье.

Подобного рода чувства наполняют душу, когда, в полусвете воспоминаний о недавно покинувшем нас Архипастыре, обращаешься мыслию к жизни его, поникая главою над гробом его. Господь судил этой жизни долгое и разнообразное течение. Шестьдесят восемь лет её продолжения разделены были между годами воспитания и первоначального служения Церкви под сенью святой обители Преподобного Сергия, и тридцатилетием архипастырского служения почившего Святителя, в звании викария С.-Петербургской епархии и в паствах Калужской, Минской, Волынской, Варшавской и, наконец, Новгородской и С.-Петербургской – в сане уже Митрополита и Первенствующего Члена Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода: поприще, поистине, долгое и разнообразное. Но всегда и везде верен был себе избранник Божий. Везде величественный вид его привлекал к себе взоры, всюду кроткая душа его разливала мир, сердечное слово его умело находить путь к душам, и любящее, доброе сердце его умело покорять сердца. Тихо, но плодотворно, протекла его жизнь, мирно и тихо кончившаяся почти без стона.

Преосвященный Никанор был сын священника Московской епархии, Сергиева Посада, состоявшей при Лавре церкви Успения Божией Матери, что в Клементьеве, Стефана Алексеева. Родился 1787 года 26 ноября и при крещении назван был Николаем. При определении в лаврскую семинарию в 1797 году, ему дано было прозвание Клементьевского. В семинарию принят был девятилетний сын о. Стефана прямо во 2-й, переименованный из фары в низший грамматический класс, так как дома был уже подготовлен, обучен чтению и письму и «латинскому языку первоначальным литерам обучался». В тот же самый день представлен был в семинарию и Константин Богословский, наречённый потом в монашестве Кириллом и скончавшийся в сане архиепископа Подольского, с малолетства сдружившийся и до конца своей жизни сохранивший дружеские отношения с преосвященнейшим Никанором. Товарищами их по семинарии были: Матвей Богданов, впоследствии Моисей – Экзарх Грузии, Георгий Постников – ныне Высокопреосвященнейший Григорий, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский, и Пётр Подлипский – ныне Преосвящ. Павел, архиепископ Черниговский.

В низшем и высшем грамматических классах Николай Клементьевский обучался по два года и в 1801 переведён был в «поэзию». В это время, по случаю посещения Лавры блаженной памяти Государем Императором Александром I-м, Клементьевский, как один из лучших учеников, удостоился, вместе с Константином Богословским и Матфеем Богдановым, произносить пред Императором в семинарской зале составленный на этот случай разговор в стихах и в награду за то получил от монарших щедрот 20 рублей¹. Через год после того он переведён был в класс «риторики», в котором оставался три года. В «философии» пробыл два года, а в «богословии» один, уделяя в продолжении этих курсов, по собственному желанию и усердию, время занятию русскою историею и языками греческим и еврейским – с таким успехом, что по-гречески мог говорить и сочинять, а с еврейского языка делать переводы. Значительные успехи в изучении языков греческого и еврейского, при добром и кротком поведении, обратили на Клементьевского внимание начальников семинарии и, в особенности, митрополита Платона. По его назначению, Клементьевский, по окончании курса, определён был 1809 г. 8 января учителем греческого и еврейского языков в Троицкую семинарию. В 1811 году, оставаясь учителем еврейского языка, он перемещён был на должность учителя в высшем грамматическом классе. В 1812 лаврское семинарское правление ходатайствовало пред митрополитом Платоном об определении Клементьевского в должность учителя высшего красноречия и риторики «и по особенной наклонности к монашеству, и по отличным дарованиям, и по практическому знанию языков и словесности испытанного и надёжного к высшим должностям». 10 января того года состоялась резолюция преосвященного митрополита: «риторика Клементьевскому» – написанная дрожащею рукою изнемогавшего старца-Святителя².

Здесь мы прощаемся с именем Николая Клементьевского и встречаем новое имя – Никанора, сорок три года носимое почившим архипастырем. Новоопределённый учитель высшего красноречия и риторики, вероятно, тотчас же по определении своём на новую должность, на 25 году возраста изъявил давно питавшееся и уже примечаемое со стороны желание вступить в иноческий сан. От 4-го февраля 1812 года преосвященный Платон ходатайствовал пред Святейшим Синодом о разрешении постричь учителя Клементьевского в монашество. Указ последовал от 6-го марта. 9-го апреля последовало пострижение. 21-го числа того же месяца совершено было преосвященным митрополитом Платоном рукоположение новопостриженного во иеродиакона, – последнее рукоположение, совершённое знаменитым митрополитом³. Во иеромонаха

рукоположил новопостриженного уже преосвященный Августин, епископ Дмитровский, 16-го ноября 1812 г., в день погребения митрополита Платона. Новопосвящённому иеромонаху Никанору суждено было произнести последнее надгробное слово над телом почившего иерарха⁴.

Иеромонах Никанор не долго оставался на прежнем месте и при прежнем назначении. В июле следующего (1813) года он сделан был проповедником Академии и соборным иеромонахом московского Донского монастыря, и получил назначение, сообразное со своими дарованиями⁵. Через год после этого нового назначения, преосвященный Августин, которому поручено было собрать нужные сведения и сделать свои соображения об открытии московского Духовно-учебного Округа и московской дух. Академии, рекомендовал проповедника иеромонаха Никанора, как «имеющего отличные способности и сведения», в бакалавры исторических наук в Академию, вновь учреждаемую. Рекомендация Преосвященного принята во внимание, и иеромонах Никанор в 1814 году является уже бакалавром Академии (с 19 августа) и членом цензурного комитета, учреждённого при Академии (с 22 октября). Через несколько дней от последнего определения (31 октября), ему дано новое назначение, делавшее ему честь как человеку, который был способен «поддержать одобрение и оправдать выбор», но налагавшее новые заботы и новые труды, – назначение в наместники Троицко-Сергиевской Лавры, с оставлением при Академии в должности бакалавра. Правда, начальство не оставляло его и без ободрения, тотчас же почти после назначения в наместники Лавры возведши в сан архимандрита и настоятеля Спасо-Вифанского второклассного монастыря; в особенности преосвященный Августин, архиепископ Московский, поддерживал его своими доброжелательными советами и Самым благосклонным вниманием⁶. Но во всяком случае предполагать можно, что совместное служение в Лавре и в Академии было не лёгко, хотя не имеем оснований заключать, чтобы оно было не по силам для архим. Никанора: за успехи ручаются награды: драгоценными камнями украшенный наперсный крест, Всемилостивейше пожалованный ему 1818 г. января 18 дня, и назначение его Комиссией хуховных училищ в члены Конференции московской духовной академии 27 апреля того же года.

В 1818 же году, 18 августа, наместник Сергиевой Лавры определён был ректором и профессором богословских наук в Вифанскую семинарию, с оставлением при этом членом Конференции, Внешнего Академического Правления и цензурного комитета, и, сверх того, назначен в члены московской духовной консистории, с перемещением из Спасо-Вифанского в Новолутвин, что в Коломне, второклассный Монастырь. Недолго оставалось за архимандритом Никанором и это новое назначение: Промысл Божий как бы хотел в короткое время провести, путём опыта, по всем путям духовной службы того, кому судил впоследствии святительское служение в пяти епархиях и первенство в правительствующем Соборе российских иерархов. В 1819 году (апреля 17) он переведён был в московский Высокопетровский монастырь. Проповедник Академии и тут не оставил своего любимого дела: проповедью его оглашались своды храмов Высокопетровского монастыря, как свидетельствуют оставшиеся после покойного рукописи. Член Академической Конференции, обозревший прежде этого (в 1816 г.) Московскую духовную семинарию, не был чужд дел академического правления и в это время: в 1820 году он снова был командирован, по предписанию Комиссии духовных училищ для обозрения семинарий рязанской и тульской. Достойный служитель Церкви в должностях бакалавра Академии, наместника Лавры и Ректора семинарии, заслужил и здесь достойную награду – знаки ордена св. Анны 2-й ст., Всемилостивейше пожалованные ему в сентябре (8 ч.) 1820 года.

Здесь оканчивается первый период жизни Преосвященного Никанора, предшествовавший святительскому тридцатилетнему служению его, период приготовительный, начальный, положивший начала тому, чему в последствии судил Господь развиться и раскрыться на более обширном, видном и полезном поприще. О четырех-пяти годах, прошедших от этого времени до назначения Архимандрита Высокопетровского монастыря в Викария С.-Петербургской митрополии, мы не имеем сведений. Переходим к 1826 году, началу святительского служения Преосвященного Никанора.

В январе 1826 года Настоятель Высокопетровского монастыря Архимандрит Никанор, по докладу Святейшего Синода, Высочайше утвержден Епископом Ревельским, викарием С.-Петербургской митрополии, с поручением в управление его второклассной Сергиевской Пустыни⁷. «Получив указ из Святейшего Синода⁸, – писал новоназначенный викарий С.-Петербургский к преосвященному митрополиту Серафиму, – о назначении меня в викарного С.-Петербургского, епископа Ревельского, не могу не открыть пред Вашим Высокопреосвященством тех чувств, какие произвело во мне назначение меня в епископский сан. Живо чувствуя своё недостоинство, исполнился я страхом и трепетом, и, представляя трудность великого служения, пришёл в смятение и скорбь. Как могу быть пастырем Церкви Христовой, когда не живу по духу Его? Как могу проходить великое служение, когда я ещё не уготовал себя служить Господу в совершенной правде и преподобии? Но Господь, по благости Своей, призрев на недостойного раба Своего, поставляет меня под руководительством твоим: ободряюсь и утешаюсь, что ты научишь меня всему в деле великого служения своим назидательным словом и святым примером, укрепишь и утвердишь меня силою Божиею, которая в тебе крепка». Действительно, недаром прошло пятилетие, которое провёл преосвященный Никанор в С.-Петербурге в сане викария С.-Петербургского, под руководством преосвященнейшего Серафима, оставившего по себе память мудрого архипастыря. Усердие преосвященного митрополита, вспомоществуемое благоприятными, обстоятельствами времени, сделало всё, чтобы научить нового священноначальника «всему в деле великого служения». С первого раза повелено было Консистории все без изъятия дела представлять на предварительное рассмотрение преосвященного викария. В мае того же 1826 года, по особому представлению митрополита, преосвященный Никанор Высочайше назначен членом Совета Императорского Человеколюбивого общества. Семинария С.-Петербургская, с подведомственными ей училищами, вверена была ближайшему ведению преосвященного по особой инструкции. Духовная академия, членом Конференции которой преосвященный Никанор сделан был в 1827 году, два раза видела его в стенах своих в качестве ревизора – в 1827 и 1829 годах. Есть памятники, что преосвященный митрополит Серафим знакомил своего викария и с поручавшимися его ближайшему рассмотрению делами Святейшего Синода: как будто предусматривал он в своём тогдашнем помощнике будущего преемника! Особенные события 1826 года содействовали преосвященному Серафиму в наставлении его Викария в делах служения, которые, по преимуществу, лежат на Архипастырях первопрестольной столицы. 3-го июля 1826 года преосвященный Никанор, по Высочайше утвержденному докладу Святейшего Синода, от 24-го мая, назначен, членом Синодальной Конторы, временно открытой в С.-Петербурге по случаю отбытия Свят. Синода в Москву для священного помазания Государя Императора Николая Павловича. Вслед затем, вместе с управлением С.-Петербургскою епархиею, предоставлено было ему, во время отсутствия преосвященнейшего митрополита, исправление должности главного попечителя Императорского человеколюбивого общества и исполнение обязанностей помощника главного попечителя, вместо кн. П.С. Мещерского, также отбывшего в Москву⁹.

Опыт пастырского благоразумия и кротости, впоследствии постоянно отличавших преосвященного Никанора, показал он в своём путешествии по Финляндии, куда был командирован, по Высочайшему повелению, в августе 1827 года, для освящения соборной церкви в Гельсингфорсе¹⁰. Тогдашний военный генерал-губернатор Финляндии гр. З. писал в благодарственном письме своём к митрополиту Серафиму от 17-го августа: «Викарий Вашего Высокопреосвященства, преосвященный Никанор, епископ Ревельский, прибыв в Гельсингфорс 12 сего августа, 14 числа, в воскресенье, совершил освящение новоустроенной здесь Свято-Троицкой церкви с духовенством, сопровождавшим его из С.-Петербурга и пребывающим в пределах финляндских. Его Преосвященство исполнил сие священнодействие со всем тем благолепием, какое только видеть можно в архиерейском служении по чину нашего вероисповедания, и сам произнёс к народу поучительное слово, коим истинно тронул сердца слушателей, благоговейно в храме сем предстоявших. Он принял на себя служить в сей церкви в тот же вечер на Всенощной и 15 числа в праздник Успения Пресвятой Богородицы литургию, а 16-го, склонясь на приглашение обитателей Свеаборгской крепости, благоволил совершить литургию и в тамошней морского ведомства церкви. Вообще Его Преосвященство весьма терпеливо и охотно перенёс труды сего трёхдневного священнодействия; образом же обращения своего пленил не только греко-российских здешних исповедников, но и лютеран, коих великое стечение всюду и уважительно его сопровождало. Можно сказать, что прибытие сюда российского архиерея есть ещё первое не только в Гельсингфорсе, но даже по всей новой Финляндии, и я приятнейшим долгом поставляю принести Вашему Высокопреосвященству искреннейшую благодарность мою за избрание к таковому сей страны посещению преосвященного Никанора, который в глазах иноплеменников здешних поддержал с полным достоинством и сан свой, и благочестие, и священнослужение нашей православной веры¹¹». По засвидетельствованию Святейшего Синода об усердии и трудах преосвященного Никанора для блага св. Церкви, он Всемилостивейше сопричислен был в 1827 году к ордену св. Анны 1-й ст., знаки коего получил 25 декабря, в праздник Рождества Христова.

В последней трети 1831 года открылось для преосвященного Никанора поприще самостоятельной деятельности в служении архипастырском. Двадцатипятилетний подвиг на этом поприще в разных концах России стяжал преосвященному самую добрую и благословенную память. Перемена положения не изменила в нём отличавших его всегда свойств – кротости и неистощимой любезности. Во всех местах своего управления всегда он был доступен для всех, всякого стороннего человека умел привязать к себе своим обхождением, всякого из подчинённых имел непобедимое терпение выслушать, в случаях просьб или жалоб, до малейших подробностей, наставить в случае нужды, уговорить в случае упорства, утешить в несчастии и скорби. От предшествовавших годов преосвященный перенёс в своё самостоятельное архипастырское служение обращавший на себя внимание паств приобретённый навык и сердечное расположение к священнослужению. Ни одного праздника или торжественного дня, ни одного даже дня воскресного, не оставлял он, доколе был в свежих силах, без священнодействия; ни одной положенной для соборных церквей панихиды не предоставлял совершить кому-либо, до тех, по крайней мере, пор, пока не имел у себя викария. Но преосвященный не ограничивал сим исполнения своего долга. Вступив в подвиг самостоятельного служения, он не замедлил воспользоваться случаем к доброму употреблению на пользу паств своих и дара, отличавшего его ещё в первом периоде служения Церкви, – дара проповеднического. Памятником ревностных трудов его в деле проповеди слова Божия остались шесть томов рукописных поучений¹², из которых избранные мы издаем в трёх томах. Прибавим и ещё одну черту, отличавшую архипастырское служение преосвященного Никанора, – его щедрую благотворительность, направленную к существенным пользам паств, которые ему были вверяемы и из которых ни одной не забыл он и не заделил своим архипастырским вниманием. Долго не кончить бы нам, если бы мы решились представить перечень всех пожертвований, сделанных преосвященным Никанором в продолжение жизни и пред кончиною. Для доброй памяти благотворительного архипастыря довольно будет, если мы перечислим только места, куда пожертвования сделаны, или предназначены, и укажем на важнейшие из всех пожертвования. Успенская церковь Сергиевского Посада, на родине почившего первосвятителя, первая обратила на себя заботливое внимание его и ещё в 1834 году получила от него парчёвую ризницу и священные сосуды, в 1835 также ризницу бархатную, в 1852 году ещё ризницу из золотого глазета; в 1852 же году внесено преосвященным на её имя в московский Опекунский совет 1500 рублей серебром на вечные времена; в 1856 г, пожертвовано св. Евангелие в сребропозлащенном окладе; сребропозлащенные св. сосуды; напрестольный крест, ковчег и кадило сребропозлащенные, и пр. На Волыни подворье Почаевской Лавры, архиерейский дом, библиотека и типография, волынский архиерейский дом и кафедральный собор приобрели в разное время от преосвященного Никанора множество драгоценных вещей, между которыми не раз упоминаются полные архиерейские облачения, панагии, кресты; а библиотека волынской семинарии − значительное количество разных книг. Варшавский архиерейский дом и ризница кафедрального собора также хранят ценные вещи, оставленные им от преосвященного. В С.-Петербурге и Новгороде памятников благотворения почившего cвятителя ещё более, чем где-либо. Упомянем об устроенной в 1852 году на счёт преосвященного митрополита сени над престолом главного алтаря Софийского собора, стоившей 1266 р. 95 к. сер.; о весьма значительном количестве драгоценных вещей, пожертвованных преосвященным в ризницу Александро-Невской лавры, икон, крестов и т. п., и о книгах, в числе более шестисот экз., переданных в лаврскую библиотеку¹³; о пожертвованиях в библиотеку С.-Петербургской семинарии, между которыми числятся два многотомных издания Scripturae sacrae curcus completus, 28 т., и Theologiae curcus completus, 28 т.¹⁴, и наконец, о достойных внимания пожертвованиях в библиотеку С.-Петербургской духовной академии¹⁵. В 1852 и 1853 годах преосвященный митрополит положил в с.-петербургский Опекунский совет, по 1000 р. сер. в пользу бедных, призреваемых духовными попечительствами в епархиях: С.-Петербургской, Новгородской, Калужской, Минской и Волынской, также на имя Спасо-Вифанского монастыря и С.-Петербургского Воскресенского женского монастыря. На богадельни Александро-невскую, состоящую при Лавре, и Знаменскую, что в Новгороде, внесено в то же время по 500 рублей. В 1854 г. пожертвовано 2300 р. на имя Правления Санкт-Петербургской семинарии и 2200 на имя Правления семинарии новгородской – для содержания на проценты с этих сумм по одному в каждой из тех семинарий ученику из сирот или детей бедных родителей; 3000 р. на имя духовно-учебного управления при Святейшем Синоде – на содержание, из процентов в Царскосельском училище девиц духовного звания двух воспитанниц – сирот или детей бедных родителей. В декабре 1855 года сдано в канцелярию Александро-Невской Лавры два билета, каждый на 1000 руб. сер., с надписью на пакете: «распечатать после моей смерти»: одна тысяча была, как в свое время оказалось, предназначена на погребение, а другая – в пользу Лавры на вечное поминовение самого преосвященного митрополита и его родителей. В то же почти время попечительный архипастырь внёс в Опекунский совет по 500 рублей на имя девичьих монастырей – староладожского Успенского, новгородского Святодухова, Покровского – Зверина, Десятинского, Сыркова и Воскресенского Горицкого. На имя Совета Императорского человеколюбивого общества положено в это же время 2000 р. сер. с тем, «чтобы проценты раздаваемы были ежегодно, пред праздником св. Пасхи, нуждающимся в дневном пропитании, для которых и малое пособие, благовремению оказанное, может благоприятно быть и возбудить в искренно приемлющих благодарные чувствования к Всевышнему Подателю всех благ¹⁶.

Любопытно и поучительно было бы проследить в подробностях подвиг архипастырского служения, запечатлённый в целом составе своём такими прекрасными свойствами. Но, по крайней мере, в настоящее время сделать это очень трудно, и мы должны ограничиться только кратким обзором времени служения преосвященного Никанора в епархиях Калужской, Минской, Волынской, Варшавской и, наконец, Новгородской и Санкт-Петербургской.

На долю паствы калужской выпало только три года из времени святительского служения преосвященного. 5 сентября 1831 года преосвященный Никанор назначен был на кафедру епископа Калужского и Боровского. 5 сентября 1834 года состоялось новое назначение его – на кафедру минскую с возведением в сан архиепископа. Государь Император Николай Павлович, прибыв 17 сентября в Калугу, 18 ч. лично, на данной преосвященному аудиенции, поздравил его архиепископом Минским... Это трёхлетие архипастырского служения преосвященного Никанора в благоустроенной епархии калужской пролетело для паствы, – по выражению одной из прощальных речей, произнесённых пред преосвященным при его отъезде из Калуги, – «как три мгновения». «Бывают минуты», – говорила преосвященному прощавшаяся с ним паства, – бывают минуты, кои кажутся продолжительнее годов, а твои годы короче минут. В самое короткое время ты успел сделать то, на что потребны были многие годы, – ты успел привязать к себе сердца наши так, что мы желали бы жить, желали бы и умереть с тобою¹⁷». В другой прощальной речи паства калужская не менее горячо выразила пред архипастырем свои чувства в следующих словах: «Некогда сыны израилевы, став пред Самуилом, готовившимся отъити от них, говорили Ему: не обидел еси нас, ниже утеснил еси нас, – и свидетельствовались в том Самим Господом. – Мы ныне в подобных находимся обстоятельствах; и при разлучении с Тобою, принося Тебе искреннейшую сыновнюю благодарность за мудрое и благостное управление сею паствою в продолжение трёхлетия, – торжественно, от лица всей паствы Твоей, свидетельствуем пред Богом и пред Тобою, яко не обидел еси, ниже утеснил еси нас. – Может быть, мы иногда оскорбляли Тебя: но любовь Твоя – всегда покрывала наши слабости; а Твоё благодушие никогда не показывало и тени неудовольствия. – Что скажем о благодеяниях, излиянных тобою на паству сию? Кто из нас не чувствовал оных? Кто не просвещался твоею сладкословесною мудростию? Кто не пленялся твоими ангельскими добродетелями? Кто не восхищался твоею любовию, твоею благостию, твоею кроткою и ласковою ко всем снисходительностью, не нарушавшею справедливости? всего этого мы должны теперь лишиться!.. Пришло время с тобою разлучиться... Воля Вышнего Промысла да исполнится! – Но сколько скорбим мы о сем лишении и разлучении с тобою, столько же и радуемся о звании Божием, ведущем Тебя на новый достославный подвиг, со благоволением монарха, облекающего тебя своею доверенностию; радуемся о том, что имели счастие быть и наслаждаться жизнию под твоим отеческим покровительством. Это венец нашего похваления, что мы имели такого архипастыря! – Пример твой, сей живой образ духовной красоты и совершенства, указал нам верный путь к истинному счастию жизни, и открыл понятию и чувству нашему изящнейшие черты того блаженства, которое состоит в общении небожителей посредством единения любви и мира. – Благодетельнейший архипастырь! Истинная любовь не ограничивается ни пространством, ни временем. Она вечна – и мы, не только здесь – во времени – будем утешаться воспоминанием любви твоей, но и там – в вечности – встретимся с тобою, и засвидетельствуем пред тобою истинную нашу признательность. Не оставляй нас, отец наш! В святительских молитвах своих, в благословениях любви и мира; не забывай нас в памяти любообильного сердца твоего! Ты всегда наш: ибо любовь твоя к нам и наша к тебе не изгладится из сердец наших во веки».

Новое назначение, указанное преосвященному Никанору державною волею, представило ему ещё обширнейшее поприще для доброго употребления свойств своего сердца – незлобия и кротости, которые, действительно, всеми были видимы и глубоко ценимы в пастве минской. Не без некоторого страха отправлялся преосвященный архиепископ в новый для него край, в котором предвидел много для себя «трудностей и столкновений». Но Бог помог ему и время совершенно оправдало выбор монарха. «Пастырская деятельность по епархии, вверенной его управлению, и растворённая духом любви и мира ревность о утверждении православия, сопровождаемая благими успехами», обратившая на себя благоволительное внимание Государя Императора¹⁸, оставили добрый след в памяти и православной паствы минской¹⁹, и в душах овец, которые были в то время ещё не от двора сего. По ходатайству его, в 1836 году утверждён для минского кафедрального собора новый штат. Усилиями его открыто несколько новых приходов и увеличилось число православных церквей чрез обращение греко-униатских церквей в православные. Мерами кроткого убеждения привлечено, в продолжение времени служения преосвященного в Минской епархии, до девятнадцати тысяч иноверцев к православию. Все эти труды на пользу православия в крае, изобиловавшем иноверцами, дают преосвященному Никанору право на имя одного из деятельнейших соучастников в великом деле присоединения униатов, «отторгнутых насилием и воссоединённых любовию», ознаменовавшем средину великого царствования Незабвенного Монарха. 11-го июня 1839 года преосвященный имел радости видеть плоды трудов, в которых принимал живое участие, в торжественном совокупном священнослужении своём с преосвященным архиепископом (ныне митрополитом) Литовским Иосифом в минском кафедральном соборе, и в том умилении, с каким нововоссоединённая паства взирала на совместное священнодействие двух архипастырей. Со своей стороны, он сделал при этом всё, чтобы глубже запечатлеть в народе память торжества православия и примирения разрозненных некогда братий по крови и по вере²⁰.

Год торжества присоединения униатов был последним годом святительского служения преосвященного Никанора в епархии Минской. В январе (28 ч.) 1840 года, именным Высочайшим указом, данным Святейшему Синоду, он назначен архиепископом Волынским и Житомирским и Почаевской Успенской Лавры архимандритом. Новое поприще вызвало новые заботы и труды, а вместе и представило случай к новым заслугам. В октябре того же года состоялось распоряжение правительства о перемещении волынской архиерейской кафедры из Почаевской лавры в Житомир. Первому архиепископу Волынскому, имевшему обязанность устроить местопребывание архипастырей волынских в главном городе Волыни, предстояло, конечно, не мало забот. Но заботы о новом помещении не отвлекли внимания преосвященного Никанора от нужд прежнего местопребывания владык волынских, Почаевской лавры. Летописи её записали много опытов попечений архипастыря об её устройстве и благосостоянии. Обращено было полное внимание на духовные нужды братии лаврской. Преосвященный пожертвовал в библиотеку лаврскую не мало книг из собственной библиотеки. Затем, попечением архипастыря устроен был особый придел в главном лаврском храме Успения Богоматери, на хорах, во имя Святителя и Чудотворца Николая, – в память посещения лавры Государем Императором Николаем Павловичем 25 сентября 1842 года, первого царского посещения лавры. Главнейшее сокровище лавры – чудотворная икона Божией Матери, именуемая Почаевскою, украшена в его время и частию из его пожертвований драгоценною ризою, устроенною из каменьев в Екатеринбурге. Здания Лавры поновлены или улучшены; лаврский хор певчих благоустроен... Паства волынская, в свою очередь, немало занимала преосвященного и немало получила пользы от его мудрых архипастырских распоряжений. Под его начальственным руководством приняты в Волыни деятельные и успешные меры к обучению поселянских детей, которые, наконец, охотно были отдаваемы родителями в школы при церквах, за что Святейший Синод нашёл справедливым изъявить ему благодарность²¹. Под его заботливою распорядительностью учреждены в Волыни катехизические поучения, которые с особенным вниманием и усердием и с большою пользою слушал православный народ, за что также изъявлена ему признательность Святейшего Синода²². Труды преосвященного на пользу паствы волынской вознаграждены были Всемилостивейшим рескриптом, при котором (в 1841 г.) препровождены были знаки ордена св. Александра Невского: «всегда усердное и отлично полезное служение ваше, ознаменованное в управлении преемственно вверяемых вам епархий действованием успешным, миролюбно ревностным о православии и вполне сообразным с духом святой церкви, приобретает вам право на особенное Наше внимание и благоволение. Во изъявление оных Мы сопричислили вас к ордену Св. благоверного великого князя Александра Невского, знаки коего препровождая, повелеваем возложить на себя и носить по установлению»²³. В 1842 году мая 17 дня Высочайше повелено преосвященному Никанору прибыть в С.-Петербург для присутствования в Святейшем Правительствующем Синоде.

Отправляясь в С.-Петербург, преосвященный не представлял, может быть, что Промыслу Божию благоугодно было призвать его к месту первоначального его служения святительского для того, чтобы он воздал последний долг своему благодетелю и руководителю на поприще пастырского служения – преосвященному митрополиту Серафиму, которому он сделался чрез несколько времени и преемником. Как бы то ни было, только преосвященный архиепископ Волынский, через восемь месяцев после своего вызова для присутствования в Святейшем Синоде, участвовал при погребении митрополита Серафима, получив уже, от 17 января 1843 года, дня кончины митрополита, новое назначение – быть архиепископом Варшавским и Новогеоргиевским, с оставлением в звании священно-архимандрита Почаевской Лавры и при управлении Волынскою епархиею. В то же самое время сделан был он членом Святейшего Синода.

Новая паства, вверенная преосвященному Никанору, сама по себе не обширная, не очень, конечно, много увеличивала труды архипастыря двух паств по епархиальному управлению. Но она налагала тяготу другого рода, которую предуказал преосвященному сам Помазанник Божий во время прощальной аудиенции, данной новоназначенному архиепископу Варшавскому 10 мая 1843 года, – тяготу быть представителем православного духовенства в крае, преизобилующем иноверцами и соприкасающемся с другими европейскими государствами. Требовалось много достоинств, много мудрости, много, наконец, доброты сердечной, чтобы на таком поприще приобрести себе уважение и привязанность окружающих. Преосвященному Никанору и то и другое приобрели – неутомимое усердие к богослужению²⁴, ревностное проповедание слова Божия²⁵, кроткое обращение со всеми и всегда готовое участие в делах общественного благотворения. В ободрение ему среди трудов его служения, место, ставившее его перед глазами тысяч наблюдателей, представило ему утешительную возможность часто встречать благоволительные взоры Государя Императора и всей Августейшей Фамилии. Годы, которые провел преосвященный в Варшаве, пропитаны, так сказать, светлыми событиями встреч, приветствий и представлений преосвященного Незабвенному Государю Императору и членам Его Августейшего Семейства²⁶. Драгоценнейшим памятником внимания Государя Императора к трудам и заслугам преосвященного Никанора, в этот период его служения, остались два Высочайших рескрипта, при которых препровождены были к преосвященному – алмазиты и крест для ношения на клобуке (в 1844 г.) и алмазные знаки ордена Св. благов. вел. князя Александра Невского (в 1847 г.). Они запечатлевают память «благоразумной, усердной и кроткой попечительности преосвященного, вполне сообразной с духом и пользами православия, по управлению вверенными ему епархиями».

Высочайшим именным указом, данным Святейшему Синоду в 4-й день ноября 1848 года, преосвященный Никанор назначен был митрополитом Новгородским с поручением ему и управления С.-Петербургскою епархиею во время болезни тогдашнего митрополита С.-Петербургского, преосв. Антония. Не успел ещё выехать он из Варшавы, как преосвященный Антоний преставился, и вскоре за тем (20 ч.) состоялось новое Высочайшее повеление – быть митрополиту Новгородскому вместе и С.-Петербургским, Эстляндским и Финляндским. 17 декабря прибыл преосвященный митрополит в Санкт-Петербург и вступил на новое, обширнейшее и последнее для него поприще служения, начав его молитвою у гроба Св. благ. вел. князя Александра Невского и молитвенным воспоминанием своих предшественников, к могилам которых поспешил в самые первые минуты своего пребывания в С.-Петербурге, прежде вступления в митрополичий дом. Паства, помнившая ещё начальные годы святительского служения преосвященного Никанора среди её, с отрадными надеждами взирала на любимого уже архипастыря: бодрый старец обещал много полезной деятельности и много ещё годов жизни. В первом не обманулась паства. Второе ожидание не сбылось: неоступно восемь только лет продолжалась служба Высокопреосвященнейшего Никанора в звании Первенствующего члена Святейшего Правительствующего Синода, митрополита Новгородского, С.-Петербургского, Эстляндского и Финляндского, и священно-архимандрита Александро-Невской Лавры.

Не имеем возможности и дерзновения касаться трудов первосвятителя по званию члена Святейшего Правительствующего Синода. Упомянем только об известной всем неизменной точности его в исполнении обязанностей этого звания и постоянно живой ревности к трудам, какие оно возлагало, занимавшим у преосвященного весьма значительную долю времени. Благоволительное царственное слово двух Помазанников запечатлело память «опытов усердия к общему благу Церкви» и «важнейших усердно понесённых трудов», какими ознаменовано было служение преосвященного Никанора, как члена Святейшего Синода и предстоятеля двух старейших епархий²⁷. Особенный знак отличия – греческий орден Спасителя 1-й ст., к которому король греческий сопричислил²⁸ преосвященного Никанора (в апреле 1851 года), желая выразить удовольствие своё по случаю установления сношений между Святейшим Синодом Всероссийским и Синодом Еллинским, останется также памятником высокого служения преосвященного в звании Первенствующего члена Святейшего Синода.

Более известна ревностная деятельность высокопреосвященного в кругу дел служения архипастырского, не только не ослабевавшая под влиянием разнообразных трудов, которые возлагаемы были на него вне круга епархиального управления, но и как будто оживлявшаяся и возраставшая с каждым годом. Неизменная точность в исполнении обязанностей службы отличала и в С.-Петербурге, до самого последнего времени, занятия его делами, обыкновенно начинавшиеся с пяти часов по полуночи. Терпеливый и всегда кроткий приём просителей повторялся у доступного всем владыки каждый день. Богослужение никогда не обременяло преосвященного²⁹ и иногда сопровождалось поучительным словом, хотя уже Петербург не так часто слышал слово учения из уст его, как прежние паствы, особенно в последнее время. Среди всех этих трудов преосвященный находил досуг и для самых заботливых попечений о духовно-учебных заведениях, вверенных его начальственному управлению, в особенности о С.-Петербургской духовной академии³⁰ и об устройстве Александро-Невской Лавры, которой он был священно-архимандритом³¹. Наконец, не ограничиваясь и тем, просвещённая заботливость Высокопреосвященного о назидании паствы и успехе науки нашла время восполнить недостатки лавры, не имевшей дотоле ни жизнеописания Св. бл. вел. князя Александра Невского, ни Акафиста Угоднику, ни описания своих достопримечательностей, и сделать несколько других общеполезных литературных предприятий³². По воле и под руководством преосвященного митрополита составлены и изданы в 1853 году жизнеописание Угодника и Акафист ему, почти в то же время явилось и описание достопримечательностей лавры и приступлено к сбору материалов для истории лавры. В последнее уже время, по воле архипастыря, обнаруживавшего особенное расположение и сочувствие к историческим изысканиям³³, составлена биография преосвященного митрополита С.-Петербургского Гавриила и предпринято составление жизнеописания преосв. митрополита Амвросия.

Особый круг деятельности открылся преосвященному Никанору вслед за назначением на кафедру С.-Петербургскую, вместе с определением его главным попечителем Императорского человеколюбивого общества и председателем Совета общества³⁴. И в этом круге деятельности преосвященный митрополит явил много усердия и доброты, и принёс Отечеству много пользы. Бедные, ежедневно сбиравшиеся к нему в более или менее значительном числе, помнят, конечно, его кроткое христианское участие, с каким он выслушивал их просьбы, никого не отпуская от себя неутешенным. Заведения для бедных, состоящие в ведомстве человеколюбивого общества, во время восьмилетнего управления высокопреосвященнейшего Никанора, иные получили, по личным указаниям Архипастыря, лучшее устройство, другие открыты вновь; благотворительные действия Общества распространены, между тем как средства его не только не уменьшились, но ещё получили значительное приращение³⁵. Милостивое Царское слово многократно обращалось к преосвященному Никанору с выражением благодарности и многократно запечатлевало заслуги его, оказанные на поприще служения в составе Императорского человеколюбивого общества, на котором действовал он два раза в жизни³⁶. Последнее слово Монаршей признательности и благоволения, принятое с душевным восторгом и благоговением другими членами Общества, не долетело до слуха преосвященного Никанора. Оно изречено было в Москве 15 сентября 1856 года; а 17 – дух Святителя витал уже в другом мире...

Таким образом мы приблизились уже и к кончине Святителя... Дивная была кончина! Тихо приблизилась она к архипастырю, от жизни которого веет сладостною тишиною редкого незлобия, кротости и благоснисходительности. Мирно, как у немногих, совершилась кончина Иерарха, которого вся жизнь запечатлена духом миролюбия и миротворения.

Года за полтора до кончины³⁷, старец-святитель стал заметно ослабевать в силах, хотя до последнего времени продолжал, по-прежнему, свои домашние занятия и труды епархиального управления и службы в Святейшем Синоде, с прежней точностью и со всегдашним своим благодушием. Паства со скорбью смотрела на изнеможение сил своего архипастыря, но ещё не теряла надежды: во время приёмов и священнодействия в нём проявлялось столько бодрости духа, что немощи тела становились почти неприметны, и казалось, что впереди у него ещё долгий, хотя уже и начавшийся, вечер жизни. Сам высокопреосвященный, не отрекаясь от врачебных пособий и ни мало не упадая духом под бременем недугов, предчувствовал, что конец близок. «Чувствуя, – писал он в своём завещании в декабре 1855 года, – чувствуя со дня на день более и более возрастающие немощи и недуги старости, а с ними упадок в силах телесных, вижу, сколько можно видеть омрачённому грехом внутреннему оку души, яко смерть не умедлит». В это время он уже сделал последние распоряжения на случай своей смерти.

В июне 1856 года, вскоре после праздника Пятидесятницы³⁸, преосвященный митрополит отправился в Новгород для обозрения епархии и в надежде освежить свои силы путешествием и отдохновением. По-видимому, цель была достигнута. В Новгороде преосвященный был весел и деятелен, посетил все тамошние обители, совершил шесть священнослужений, занимался делами. Паства новгородская провожала его со слезами, но в этих слезах не было и тени предчувствия скорой вечной разлуки её с архипастырем: то были слёзы любви и благодарности к святителю, который в это посещение Новгородской епархии быль особенно неистощим в любви и ласках. Паства с.-петербургская с утешением и радостью встретила своего владыку, по возвращении его из Новгорода, бодрым и веселым.

Сборы в Москву, к торжеству священнейшего миропомазания Их Величеств, занимавшие в это время преосвященного, видимо радовали его надеждою ещё раз видеть святую Лавру Сергиеву, под кровом которой он рос и начал своё служение Церкви и Отечеству, родину, невиденную им в продолжение тридцати лет, – поклониться гробу преподобного Сергия и могилам родителей. Прощанье преосвященного при отправлении в Москву было особенно радушно.

Первые же почти вести о высокопреосвященном митрополите из Москвы были уже смутны. С возвращением архипастыря в С.-Петербург (5 сентября), недоумение паствы его разрешилось, но не радостно. Преосвященный, радушно встреченный в древней столице, поспешил исполнить желание сердца – посетить св. Лавру Сергиеву и могилы родителей своих. Всё это сделал он бодро и благодушно. Но почти вслед за возвращением в Москву силы его стали видимо оскудевать. Провидение сохранило остатки сил преосвященного только до времени торжества всероссийского. На другой день торжества он приветствовал Их Императорские Величества от лица всего духовенства речью, излившеюся от сердца. И это был последний уже подвиг его в жизни. Каждый из последовавших затем дней приносил с собою только больший упадок сил.

Прибыв в С.-Петербург, преосвященный митрополит не вдруг ещё слёг на болезненный одр, хотя в беседах его уже часто выражалось убеждение, что надежды на выздоровление его нет. Во всё это время, совершенно спокойный в духе, он был постоянно в молитвенном настроении, часто возводил к небу очи свои и глубокими воздыханиями взывал к Отцу небесному, намеренно удаляя, по временам, от себя всех приближенных, чтобы в уединении молитвенно беседовать только с Богом. С 12 сентября он уже не восставал со своего болезненного одра, соделавшегося для него одром смертным: в этот день он в последний раз был исповедан и приобщён святых Христовых Тайн. 16 числа принял святое таинство Елеосвящения с живою верою и видимою радостию. В продолжении ночи с 16 на 17 число ожидали кончины с минуты на минуту. В три часа по полуночи прочитана была молитва на исход души. Но и ещё двенадцать часов длилась жизнь болящего, с сохранением сознания почти до последних часов. В два часа пополудни, примечая уже последнюю борьбу жизни со смертию, преосвященный викарий прочёл разрешительную молитву. В исходе третьего часа бывшие при одре архипастыря преклонили колена. Сдерживаемые слёзы и тайные молитвы не возмущали глубокой тишины в комнате умирающего. Вдруг часы пробили три раза. В безотчётном чувстве трепета сердечного присутствующие невольно усугубили молитвы, и преосвященный викарий тихо произнёс трогательную молитву известного святителя Иоасафа (Горленки): «Буди благословен день и час, в оньже Господь мой Иисус Христос мене ради родися, распятие и смерть претерпе. О, Господи Иисусе! В час смерти приими дух раба твоего, в странствии суща, молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех Святых Твоих. Аминь». С последним словом молитвы вылетел последний вздох святителя. Было три часа и пять минут³⁹...

Двенадцать ударов лаврского колокола дали знать пастве, чрез несколько минут, что архипастыря её не стало: паства отозвалась живым сочувствием. Особенно тяжко было это чувство у тех, кому пришлось совершать первую литию над телом его и быть свидетелями и участниками последнего, посмертного облачения святителя. Пение пред ликом почившего иерарха обычных стихов при облачении архиерейском до глубины потрясало души и исторгало вопли. Когда облаченный иерарх возложен был на приготовленный стол, начатая, панихида непрестанно прерывалась: слёзы и стенания не давали возможности явственно выговорить слово. С утра следующего дня дом митрополичий наполнен был желавшими поклониться телу почившего архипастыря. Панихиды, совершавшиеся в 12 часов пополуночи и в 6 часов пополудни, сопровождались слезами горести, сменившими слёзы мольбы о здравии владыки. 20 сентября в 10 часу утра совершено членами Святейшего Синода, в присутствии всего духовенства столицы, перенесение тела почившего иерарха из архиерейского дома в лаврский собор. После краткой литии, инспектор академии, архимандрит Кирилл, произнёс речь, в которой выразил чувства подчинённых почившего митрополита, никогда не выходивших от него без слова истинно-отеческой любви... Тело святителя пронесено было архимандритами среди многочисленного собрания парода, между рядами воспитанников академии и семинарии. Тотчас по внесении его в собор началась божественная литургия, которую служил преосвященный Феодотий, архиепископ Симбирский. После литургии совершена панихида высокопреосвященным Григорием, митрополитом Казанским, со всем духовенством, участвовавшим в перенесении.

На другой день (в пятницу, 21 сентября) печальный перезвон лаврских колоколов с 8 часов утра начал сзывать паству к одру пастыря в последний раз. В 10 часу утра начался трогательный обряд обнесения тела почившего иерарха вокруг собора и перенесения в храм Св. Духа, где совершено погребение. В предшествии воспитанников школ Императорского человеколюбивого общества, духовной семинарии и академии, в предшествии длинного ряда священнослужителей, хоругвий, икон и креста, среди многочисленного собрания народа, который едва был вмещаем лаврою, гроб был пронесён архимандритами и протоиереями вокруг Свято-Троицкого собора. При этом совершено было две литии у западных дверей храма и одна пред алтарем, также у входа в митрополичий дом и наконец, пред входом в церковь Св. Духа. После сего, тело иерарха внесено в церковь, где уже приготовлена была могила. Литургию совершал высокопреосвященнейший Григорий, митрополит Казанский, с четырьмя архимандритами и двумя иеромонахами. В конце литургии преосвященный Макарий, епископ Винницкий, ректор академии, произнёс трогательное слово, в котором воздал благодарение Всевышнему раздаятелю даров, за те дары, коими Он ущедрил почившего, и самому почившему за доброе и благотворное употребление даров Провидения⁴⁰. Начался обряд погребения. Собор шести иерархов и множество пресвитеров, занявших всё пространство от катафалка до горнего места в алтаре; два хора певчих и лик диаконов впереди гроба, певших, по церковному чину, умилительные антифоны; многочисленное собрание молящихся, наполнявшее весь храм и хоры его, с возженными свечами в руках; народ, окружавший церковь; прекрасное пение в особенности великосубботнего канона, и наконец, внезапное открытие заранее приготовленной могилы под царскими вратами, между могил предшественников почившего, митрополитов Серафима и Антония, делали эти священные минуты глубокоумилительными; их не забудут свидетели и участники погребения святителя!

Его Императорское Высочество, Принц Пётр Георгиевич Ольденбургский, недавно пред тем возвратившийся из Москвы, изволил почтить память усопшего иерарха присутствием своим при сём священном обряде.

Кончина архипастыря последовала в день памяти Святых Софии и трёх её дщерей: Веры, Надежды и Любви; погребение совершено в день памяти святителя Димитрия Ростовского. Да простят нашей любви к почившему, – мы видели в этих случайностях отрадное знаменование. Невольно припоминались всегда одушевлявшие его – живая вера, твёрдое упование на Господа и неистощимая любовь. И рождалась в сердце несомненная надежда, что Господь причтёт почившего святителя к лику добрых пастырей, верно и праведно послуживших Церкви и почивших в блаженном уповании жизни вечной.