Рабиндранат Р. Махарай
Смерть гуру

Глава 4. Карма и судьба

Нани сидела на своем обычном месте, у окна. Я приходил каждое утро и, поклонившись, садился перед ней на полу. Большую часть дня она занималась вышиванием, и я любил наблюдать за ее ловкими, быстрыми пальцами. Почти все свои вышивки она раздаривала.

У Нани были парализованы ноги. Это случилось после тяжелой болезни и, возможно, было следствием жестокости деда Сингха, из-за которого ей часто приходилось проводить дождливые ночи во дворе, под манговым деревом. Но свою боль и горе Нани переносила без жалоб. Она вообще была самым жизнерадостным человеком во всем доме, и если нам нужно было успокоиться или посоветоваться, мы всегда шли к ней.

Я понимал, что мне будет очень трудно следовать этому совету. У Нани был очень хороший характер. От нее невозможно было ожидать грубого слова и даже малейшего признака раздражения, в отличие от остальных обитателей нашего дома. Она всегда выступала в роли миротворца в семейных ссорах, иногда таких бурных, что казалось, будто их разжигает злой дух. И доброжелательность Нани всегда была как бальзам на рану.

Зато дедушка был странным человеком. Порой он казался воплощением доброты и великодушия, особенно когда давал деньги бедным, и даже неграм, которых индусы, как правило, презирали. Дедушка был для них лучшим другом и благодетелем. Иногда, стоя на веранде, он бросал горсти серебряных монет в толпу, к великой радости детей и взрослых, собиравших как будто упавшие с неба деньги. Он был первым человеком в нашей округе, который стал владельцем радиоприемника – большой дорогой модели, привезенной из Соединенных Штатов, и он часто приглашал всех желающих послушать этот волшебный ящик. Тогда в гостиной рядами выстраивались стулья, и приемник включали на полную громкость. Такой чести удостаивались все одинаково – и бедные, и богатые, и все они с восхищением слушали передачи.

Однако зло, скрытое в дедушке, внезапно прорывалось наружу. Обслуживая покупателей в магазине, на первом этаже, он мог вдруг в середине разговора резко повернуться и, взбежав по ступенькам наверх, где мы жили, схватить толстый кожаный ремень и в приступе ярости бить всех подряд – кроме меня – без всякой на то причины. В такие моменты казалось, что в нем просыпаются какие-то злые силы. Мы считали это его кармой, чем-то из прошлой жизни, что он должен искупить. Ходили слухи, что, возможно, духи, охранявшие его сокровища, владели и его душой, так как в силе и жестокости, проявлявшихся в этих взрывах гнева, было что-то сверхъестественное. Но, несмотря на все это, он был религиозным человеком и каждое утро и вечер собирал вокруг себя всю семью, чтобы вместе молиться и петь индуистские бхаджаны и мантры.

И хотя дедушка женился на другой женщине после того, как Нани парализовало, иногда он проявлял большую заботу о ней. Он покупал ей дорогие лекарства, платил большие деньги пандитам, обещавшим исцеление, возил ее к знахарям и колдунам, и в больницу, в Порт-оф-Спейн. Но ни деньги, которые дедушка потратил на это, ни духи, к которым он обращался, не принесли ни малейшего улучшения. Нани оставалась парализованной и почти не могла передвигаться.

По дому Нани с нежностью переносили ее дети – к окну, где стояло ее кресло, в столовую, в гостиную, когда друзья или родные приезжали в гости. Почти все время она проводила на своем любимом месте, у окна, откуда были видны поля сахарного тростника, мангровые заросли и проблескивающий сквозь кокосовые пальмы далекий залив.

Временами, отрываясь от своей работы, чтобы дать отдых глазам, она любила смотреть на ярких бабочек и птиц, перелетавших с дерева на дерево. Одна из них – я был уверен – и оставила след на пепле моего отца.

Когда Нани была в больнице, в Порт-оф-Спейне, кто-то подарил ей Библию, и она привезла ее домой. Она полюбила эту книгу, особенно Псалтирь, и часто тайком читала ее детям. Когда дедушка узнал об этом, он пришел в ярость.

– Я запрещаю тебе приносить в мой дом эту христианскую ложь!-. заревел он и, схватив свой ремень, начал бить ее, а затем выволок на веранду и сбросил с лестницы. И пока она лежала и стонала от боли, дед разорвал и выбросил ненавистную ему книгу. Каким-то образом Нани смогла достать другую Библию и снова была жестоко избита. Не имея возможности уйти из дома, она терпеливо переносила подобное обращение, считая его своей кармой.

Для меня было загадкой, почему Нани читала эту христианскую книгу, а когда знакомый пандит привел цитату из Библии, я взорвался от негодования. Он был поклонником Рамакришны, считавшего, что каждая религия содержит истину и в конечном итоге приведет своих последователей к Брахману. Я был уже слишком фанатичным индуистом, чтобы согласиться с этим. И когда я прочитал в бхагавад-гите, что господь Кришна говорил о том же, мне это очень не понравилось, хотя и пришлось принять из уважения к священной книге. Но я утешал себя мыслью о том, что моя религия все же была самой лучшей. И я считал, что нельзя соединять индуизм с христианством, как это делала Нани, но мы никогда не обсуждали это. Моя тетя Ревати была убежденной индуисткой. Она не признавала Библии. – Читай бхагавад-гиту, Раби, снова и снова, – часто говорила она.

Я уважал тетю Ревати за ее религиозную жизнь. Она старалась заменить мне мать и учила меня многому: читала веды, которые любила больше всего, и другие книги. Я принимал все, о чем говорилось в священных писаниях, несмотря на то, что многое мне было трудно понять и казалось противоречивым. Я был твердо уверен в том, что Бог существовал всегда и что Он все сотворил, но в ведах утверждалось, что было такое время, когда ничего не существовало – и Брахма появился из ничего, а Кришна в гит е говорил: «Все то, чего нет, не может быть никогда». Этого не мог объяснить даже Госин.

Меня как индуиста учили, что бог – это каждый лист, каждый мотылек, каждая звезда, что Брахман -это все, и все – Брахман, но мое понимание Бога было иным. Я считал, что Бог – не часть вселенной, а ее Творец, Он велик и вовсе не заключен внутри меня, как говорили. Тетя Ревати и Госин объясняли мне, что я, как и почти все люди, был жертвой майи, иллюзии, которую воспринимал как реальность, в отличие от просвещенных. Мой отец преодолел эту иллюзию и соединился с Брахманом, и я решил сделать то же самое.

После загадочной смерти отца мной заинтересовались многие хироманты, астрологи и другие предсказатели, которые часто приходили к нам. Наша семья почти никогда не принимала серьезных решений, не посоветовавшись с астрологом, и мое будущее определялось таким же путем. Я должен был стремиться к тому, что предписано мне звездами, и поэтому меня очень радовало, что и линии на ладони, и звезды говорили о том, что я стану великим индуистским лидером. Йог, гуру, главный пандит в храме – такие предсказания будоражили мое юное воображение.

Одна хиромантка, красивая молодая дочь брамина, жила в маленькой деревне Майо, в семи милях от нас. Люди съезжались к ней со всего острова, чтобы получить совет. Однажды она посетила наш дом и, изучив мою руку, объявила:

– Ты тяжело заболеешь, когда тебе будет двадцать лет, а после этого будешь жить очень долго. Ты станешь известным йогом, и еще до того, как тебе исполнится двадцать пять, женишься на прекрасной девушке. У вас будет четверо детей, и ты будешь очень богат!

Мог ли я мечтать о большем? Истинно, боги улыбались мне! В нашем доме часто бывал очень популярный на острове брамин, который любил тетю Ревати и надеялся жениться на ней. Он тоже говорил, что в будущем я стану знаменитым, и я сиял от радости. Он обладал большими магическими силами, исцелил многих людей, и его предсказания считались непогрешимыми. Выслушивая все это, можно ли было сомневаться, что у меня особая судьба, как часто говорил Баба Джанкхи?

Каждый раз, когда мне предсказывали удачу, я больше и больше убеждался в своем высоком призвании. То, что я родился сыном йога, которого многие считали аватарой, не было случайностью. Это была моя судьба. И по мере того, как росло мое понимание кармы, крепло решение, которое я в конце концов принял: учитывая влияние моих предыдущих жизней, я должен в нынешнем воплощении очень серьезно учиться, чтобы стать индуистским пандитом.

Когда я заявил, что хочу провести следующие летние каникулы, учась в храме, Пхува Мохани очень обрадовалась. Она была глубоко религиозна и часто выступала с речами на больших церемониях. Я уважал Мохани за мудрость и всегда внимательно выслушивал ее советы. После смерти моего отца она очень заботилась обо мне и всегда приносила подарки: сладости, одежду или деньги. Такие дары брамину нравились богам и обеспечивали хорошую карму дающему. Узнав о моем решении, Мохани крепко обняла меня.

Она положила руку мне на голову и пристально посмотрела на меня. Ее глаза светились гордостью, но в голосе было что-то еще, кроме гордости, – уверенность пророка, от которой у меня побежали мурашки по коже.

– Ты станешь великим йогом, более великим, чем даже можно вообразить! – произнесла она торжественно.

Я всем сердцем верил ей. Я знал, что это была моя карма. Чести быть принятым на учебу при храме в Дурге удостаивались единицы. Мне было всего десять лет, однако я уже был известен в нашей части острова. Многие пандиты предсказывали мне большое будущее не только из-за моего отца, но и потому, что я сам вел строгую религиозную жизнь. И все помнили, как на двенадцатый день после моего рождения был совершен очень большой барахи.

Полностью подчиняясь ведам и законам Ману, я выполнял все пять ежедневных обязанностей брамина. Я не позволял себе никаких компромиссов: например, в отличие от тех индуистов, которые носили кожаные ремни и обувь, я содрогался при мысли, что смогу надеть на себя кожу какого-нибудь животного, особенно коровы. Ведь это мог быть мой предок или близкий родственник!

Меня все больше уважали как будущего пандита. Просыпаясь на рассвете, я с молитвой обращался к Вишну и просил его руководить предстоящей мне работой, а также повторял, что я – одно целое с Брахманом: «Я – господь, ничем не отличающийся от него, Брахман, не страдающий от печали и гнева. Я есть сущность, знание и блаженство и вечно свободен. О господь всего мира, всего разума, верховное божество, супруг Лакшми, о Вишну, я буду исполнять все обязанности моего земного существования.... О господь, владеющий моими чувствами, с тобою в моем сердце я буду делать все, что мне поручено».

После этого следовала церемония купания – акт очищения, подготавливавший меня к дальнейшей работе, и пение Гайатри-мантры: «Ом, Бху, Бхува, Сува -мы медитируем на восхитительное сияние блистающего жизнедателя, Савитры; да разбудит он наши разумы.» Я считал ее мантрой всех мантр, самой сутью духовной власти Брахмана, и мог повторять эту оду солнцу, взятую из риг-веды, каждый день сотни раз, на санскрите – языке богов. Ценность мантры – в повторении: чем больше, тем лучше, и я, будучи еще ребенком и не понимая, что она значит, повторял ее много раз. Гораздо важнее понимания смысла было правильное произношение санскритских звуков, что и делает мантру эффективной. Я был твердо уверен, как и все инду-исты, что мантра является воплощением самого божества и благодаря правильному повторению Гайатри-мантры и ежедневному поклонению солнце удерживалось на своем месте.

Затем я отправлялся в комнату для молитв. Торжественно, благоговейно я зажигал светильник-дейю, сосредотачивая внимание на дрожащем пламени, которое тоже было богом. Я брал пасту из сандалового дерева и с почтением наносил ее на лоб каждого бога, ощущая, какая мне оказана честь. Запах, наполнявший комнату, вызывал новый прилив волнения и радости от того, что я находился наедине с богами.

Я садился в позу лотоса, лицом на восток, маленькими глотками пил воду и окроплял ею себя и все вокруг, с помощью йоги контролировал дыхание, а потом призывал божество, которому служил, символически войти в мое тело. Я ощущал мистическое единство с каждым богом, которому поклонялся. Сидя перед алтарем, я проводил час в глубокой медитации, концентрируя все свое внимание, пока не терял контакт с окружающим миром и не начинал осознавать свое единство с Брахманом. Следующий час я посвящал солнцу, снова повторяя гайатри-мантру, веря, что это спасет душу, преданную ему. Я любил свою религию. И когда я поклонялся памяти моего отца, я знал, что он будет доволен.

* * *

Наступило утро, когда дядя Кумар должен был отвезти меня на своем большом желтом грузовике, единственном в своем роде на всем острове, в храм, в Дургу. И хотя я был переполнен радостным волнением и нетерпеливым ожиданием, мне взгрустнулось. Я пошел попрощаться с моим добрым другом Госином, который, казалось, с каждым днем старел все больше и больше. Он сидел под лучами утреннего солнца и тихо повторял свои мантры.

Конечно же, я знал, что ответит Госин, но было бы невежливо не спросить его об этом.

Мои глаза наполнились слезами, когда машина тихо тронулась и выехала на дорогу. Нани махала мне вслед, а мои двоюродные братья и сестры кричали что-то на прощанье. Мне было нелегко расставаться со всем этим, но я знал, что принял верное решение и что отец был бы очень доволен. Я гордился тем, что иду по стопам моего отца. Слова Госина звенели у меня в ушах, и я чувствовал растущее волнение. У меня была хорошая карма, и моя судьба звала меня.