Рабиндранат Р. Махарай
Смерть гуру

Глава 12. Пуджа гуру

Я никогда не предполагал, что в нем может быть скрыто столько негодования. Зачем же тогда он просил меня благословить его машину и затем настаивал на том, чтобы я взял деньги за это?

На следующее утро, когда мы с дядей Деонарином ехали в колледж, он, к сожалению, погрузился в утопические мечты о том, какие чудесные изменения совершит на Тринидаде прогрессивная система образования. Он был влюблен в просвещение и настолько увлечен своим монологом, что начать разговор о йоге было просто невозможно. И в этот момент я вдруг ясно увидел, насколько мы противоположны. Он любил обсуждать мировые проблемы, которые я считал просто иллюзией, с энтузиазмом говорил о том, что только массовое просвещение сможет привести Тринидад к процветанию и независимости. Как я мог обсуждать с ним то внутреннее просветление, которого достигает гуру и передает своим ученикам? Противоречие между миром, в который я переносился в медитации, и миром, в котором мне приходилось жить, достигло в это утро какой-то критической точки. Я не мог рассказать дяде о своем внутреннем конфликте, и поэтому мне просто приходилось сидеть и слушать его.

Во время занятий, общаясь со многими ребятами разных рас и религий, я почти забывал об этом конфликте. У меня теперь было много друзей, и внешне я казался счастливым. Ребята больше не приставали ко мне со сложными религиозными вопросами. Я с большим удовольствием играл в крикет, футбол и принимал участие почти во всех спортивных состязаниях. Конечно, не обходилось без ушибов и других травм, но все это было естественно для спорта.

И вот однажды произошло нечто неожиданное. В самом разгаре игры в футбол, когда я бежал по полю, пытаясь завладеть мячом, вдруг что-то случилось. Я упал на траву, корчась от острой боли внизу живота. Вокруг меня тут же собрались товарищи.

Когда меня везли на машине, я видел все как во сне или в тумане. В больнице я уже перестал различать голоса и воспринимать течение времени. Последнее, что я помнил, это слова доктора о том, что если бы меня привезли на несколько минут позже, у меня был бы перитонит. Очнулся я в палате, на белоснежной постели. Боль в правом боку была еще весьма ощутима, хотя и стала слабее.

– Тебе повезло, Раби! – радостно сказал дядя Деона-рин, когда пришел навестить меня на следующее утро. – Доктор считает, что твоя жизнь теперь вне опасности.

На третий день я чувствовал себя уже намного лучше, и мне даже разрешили встать и самому пойти в туалет. Когда я выходил оттуда, внезапно мой правый бок буквально разорвала нахлынувшая волна боли. Все вокруг закружилось и стало меркнуть. Стараясь не потерять сознание, я отчаянно попытался ухватиться за ручку двери, но не дотянулся до нее. В памяти промелькнула сцена со змеей на краю обрыва и то, что говорила мне Нани.

– Иисус, помоги мне! – закричал я. Я почувствовал руку, поддержавшую меня, хотя знал, что в туалете никого больше не было. Тьма рассеялась. Все встало на свои места. От боли не осталось и следа, и я ощущал спокойствие и силу.

Я вернулся в палату и лег на кровать, пытаясь понять, что же произошло. Комнату наполнила странная тишина, и я заснул.

Когда я проснулся, то обнаружил, что мне на тумбочку кто-то положил маленькую христианскую брошюрку, которых я до этого никогда не видел. Она была написана Освальдом Смитом (я, конечно же, ничего о нем не слышал), и в ней рассказывалось об одном молодом человеке, который стал последователем Христа. И хотя эта история меня заинтересовала, мой ум, наполненный индуизмом, не смог воспринять сущность христианства. Вскоре я снова забыл об Иисусе…

Каждый раз, возвращаясь из колледжа домой, я уединялся в комнате для молитв. Ровно в шесть часов вечера я с благоговением зажигал священное пламя дейи в самом центре алтаря. Перед тем как начать медитацию, я совершал арти. С маленьким колокольчиком в левой руке и с зажженной дейей, украшенной цветами, – в правой, я обходил три раза вокруг алтаря в честь каждого божества, повторяя соответствующую мантру. И вот в один из таких вечеров случилось нечто страшное. Совершая арти перед Шивой, я нечаянно столкнул локтем статуэтку Кришны, и великий бог упал с алтаря на пол!

Содрогнувшись, я осторожно поднял маленькую латунную фигурку и с ужасом увидел, что она повреждена. Как я испугался! Я прижал Кришну к сердцу, полный раскаяния и желания объяснить богу, что мне очень жаль, хотя и знал, что никакие извинения не будут приняты. Мне не было прощения. Неизменный закон кармы говорил об этом. Расплата, которую я получу в следующей жизни, или даже в этой, будет так ужасна! Несомненно, она будет жестокой. Но если в этом маленьком идоле скрыто столько могущества, то почему же он так легко упал? Значит, фигурки богов абсолютно беспомощны и мой страх перед ними начинал казаться мне абсурдным.

Несмотря на растущий внутренний конфликт и все эти сложные вопросы, на которые я не мог ответить, каждую минуту, которая не была занята сном, учебой в колледже или работой над домашним заданием – что бывало достаточно редко, я выполнял свои религиозные обязанности. Я мог надеяться только на то, что моя верность будет отмечена и вознаграждена, хотя самосознание стало для меня уже больше мечтой, чем надеждой. Я много медитировал и все еще слышал небесную музыку, видел невероятные цвета, совершал астральные путешествия и встречался с духами. Но ощущение того, что я был Брахманом, господом вселенной, великим разумом, воплощенным во многих Формах, которое существовало во мне долгие годы, сейчас оставило меня. Нирвана казалась недостижимой в этой жизни. Я боялся, что для этого потребуется еще много перевоплощений. Но сколько? Почему будущее должно быть таким неизвестным?

Достижения моего отца казались еще более великими, чем когда-либо раньше. Ясно, что он был аватарой, а я – нет. Я решил стать великим гуру и в глазах многих уже был им. Но я не достигну нирваны в этой жизни. Я не был уверен ни в чем. Но я никогда ни с кем не смог бы поделиться своими сомнениями. Внешне я был уверен в своей религии, и индуисты все больше и больше почитали меня.

К концу третьего года моего обучения в колледже Нани и тетя Ревати пригласили к нам в дом многих соседей и родственников, чтобы совершить особую пуджу. Все гости старались выразить мне свое уважение и сказать что-нибудь хорошее о моем отце. Они превозносили мои заслуги, с обожанием смотрели на меня, и я снова подумал о том, что стану йогом, который принесет славу нашему городку, гуру, собирающим вокруг себя много последователей. Мои внутренние конфликты были забыты. И хотя мне еще не было пятнадцати лет, я знал, что добился высокого положения среди индуистов. Это давало мне твердую уверенность в том, что я не был в числе тех лицемеров, которых критиковал дядя Деонарин.

Церемонию совершал Баба, мой духовный наставник и вдохновитель, признанный на всем Тринидаде индуистский лидер. Я с гордостью помогал ему, и это было для меня значительным событием.

Перебирая яркие цветы в гирлянде, украшавшей мою шею, я стоял около алтаря. Одна из соседок положила к моим ногам несколько монет и склонилась, ожидая благословения. Я знал, что она была бедной вдовой и зарабатывала жалкие гроши тяжелым ежедневным трудом. Те приношения, которые я получал за одну церемонию, во много раз превышали ее месячный заработок. Но если сами боги установили это правило -давать брамину деньги, и веды говорили, что это приносит большую пользу, то почему я должен чувствовать себя виноватым? У меня в памяти отчетливо всплыли гневные слова дяди Деонарина: «Это касается их всех, они ничего не делают бесплатно… они получают так много денег — особенно от бедных!» Я с чувством неловкости посмотрел на ее монетки.

Конечно же, я мог многое дать ей взамен и уже протянул руку, чтобы прикоснуться к ее лбу, но вдруг услышал голос, сказавший мне: «Ты не бог, Раби!» Моя рука застыла в воздухе. «Ты… не… бог!» Я был сражен.

Я инстинктивно почувствовал, что эти слова сказал мне истинный Бог, Творец вселенной, и задрожал. Притворяться, что я благословляю эту женщину, было бы наглым обманом. Я знал, что должен упасть к святым ногам истинного Бога и умолять его о прощении -но как объяснить это всем присутствующим?! Я резко повернулся и стал пробираться через толпу, оставив бедную женщину в полной растерянности. Зайдя в свою комнату, я запер за собой дверь, дрожащими пальцами разорвал висевшую на шее цветочную гирлянду, бросил ее на пол и, рыдая, упал на кровать.

Ма видела все это и смотрела мне вслед с состраданием и добротой, которых я не заслуживал. Уже около месяца я не разговаривал с ней. Однажды она спокойно попыталась убедить меня, что я должен извиниться перед тетей. Она считала, что произошедшее было результатом моей уверенности в собственной праведности, проявлением эгоизма. Я не поддался на уговоры Ма. Более того, я выбежал из ее комнаты, крича, что никогда больше не буду с ней разговаривать. Она посылала ко мне моих двоюродных братьев и сестер, одного за другим, они приносили от нее фрукты и подарки и говорили, что она умоляет меня о примирении, но я отвергал все предложения. Эти горькие воспоминания мучили меня, когда я лежал на кровати, пораженный словами истинного Бога. Мое сознание было разрушено: ведь я осмелился принимать поклонение, которого достоин только Он один. Весь мой мир гордыни раскололся на кусочки.

Я хотел попросить у Бога прощения за то, что так плохо обращался с тетей, и Ма, и со многими другими людьми, а больше всего я раскаивался в том, что крал у Него поклонение людей, которое было предназначено только Ему. Но я не знал, как к Нему обратиться, и, очевидно, мне не будет никакого прощения. Закон кармы накажет меня. Те преступления, которые я совершил, сделают мое следующее воплощение наихудшим. Может быть, для того, чтобы снова достичь касты браминов, мне потребуются тысячи или миллионы перевоплощений. Кто мог поведать мне о том горестном пути, который предстояло совершить, чтобы снова взобраться так высоко?

Но встретиться лицом к лицу с моим настоящим было еще больнее, чем думать об ужасающем будущем. Я никогда не смогу больше принимать поклонение ни от одного живого существа. Как мне избежать этого? И как я вообще смогу найти в себе силы признать публично перед теми, кто поставил меня на пьедестал, что я был всего лишь вором, который крал славу, принадлежавшую только Единому Богу, бывшему над всеми нами? Я не мог даже представить себе, как смогу выйти из комнаты и снова увидеть людей. Они не поверят мне, если я скажу им, что ни один человек не является богом и не достоин поклонения. И неужели я смогу им признаться, что узнал о себе такую горькую правду? Я не смогу преодолеть этот стыд. Но я также не мог больше жить ложью. Я видел только один выход – самоубийство. Снова и снова я возвращался к мысли, что, по-видимому, у меня нет иного пути. Я не мог точно представить, как это повлияет на мое следующее воплощение, но настоящего я боялся гораздо сильнее.

День за днем я не выходил из своей комнаты. Я ходил взад и вперед, заламывая руки, затем в изнеможении падал на кровать, чтобы забыться на короткое время беспокойным сном, а потом снова измерял комнату шагами или сидел на кровати, подперев голову руками. Иногда я плакал, жалея о том, что вообще родился на свет. В моей жизни все было не так, как надо. Мне всегда недоставало любви, нежности и заботы родителей. Мой отец никогда не разговаривал со мной и умер, когда я был еще совсем ребенком. Я столько лет не видел своей матери. И я еще когда-то гордился тем, что у меня хорошая карма! Но почему же она так ужасна? Ведь совершенно несправедливо наказывать меня за мои прошлые жизни, из которых я не мог вспомнить ни одного эпизода, несмотря на то, что очень старался и даже иногда притворялся, что могу.

На протяжении этих долгих часов одиночества я все больше углублялся в воспоминания о своем прошлом и не мог понять: как я мог быть настолько слеп? Как могла корова или змея – или даже я – быть богом? Как могло творение сотворить само себя? Как могло все на свете быть одной и той же божественной сущностью? Ведь мы же знаем, что есть разница между личностью и предметом, несмотря на то, что говорили веды. Если я имею ту же сущность, что и сахарный тростник, то, значит, между нами нет никакой разницы, – но это абсурдно!

Единство всего сущего, которое я познавал во время медитации, теперь казалось нелепостью. Я просто был ослеплен своей гордыней. Я настолько хотел быть господом вселенной, что верил чему угодно. Что могло быть отвратительнее? Я был наихудшим лицемером!

Когда-то я думал, что совсем скоро достигну самосознания, а теперь все больше и больше обвинял себя во всех грехах. Я вспомнил все украденные мною сигареты, всю ложь, исходившую когда-либо из моих уст, всю мою горделивую и самовлюбленную жизнь, всю ненависть, с которой я относился к моей тете. Несколько раз я даже желал ее смерти, хотя сам всегда проповедовал ненасилие. И все мои добрые дела никогда не смогут перевесить это зло. Я ужасался при мысли о перевоплощении, уверенный, что карма сбросит меня на самое дно, на самый низ лестницы. Как я хотел найти способ обратиться к истинному Богу и сказать Ему о том, насколько я раскаивался! Может быть, Он сжалится надо мною. Но в этом не было никакого смысла, ведь карму нельзя изменить.

Сейчас я боялся пускаться в астральные путешествия, несмотря на то, что раньше это доставляло мне радость, но я не знал никакого иного способа познать Бога. Моя религия, опыт, занятия медитацией — все говорило мне, что я смогу найти истину только лишь заглянув в себя, и я снова попытался это сделать. Однако это ни к чему не привело. Вместо того, чтобы найти Бога, я только разворошил осиное гнездо зла и почувствовал свою полную испорченность. Мои страдания усилились, и вина и стыд стали для меня невыносимой ношей.

Если я не смогу найти Бога в самое ближайшее время, мне придется совершить самоубийство, несмотря на то, что последствия такого малодушия будут ужасными. Я больше не мог жить без Бога…

Однако я боялся отнимать у себя жизнь, зная, что это испортит следующее воплощение. Будущее казалось темным и безрадостным. Мне необходимо было как-нибудь спасти свой рассудок.

На пятый день я вышел, помылся, немного поел и, ничего никому не сказав, вернулся в комнату. Но впервые я оставил свою дверь открытой. Это было маленьким знаком к примирению, и я надеялся, что семья поймет его правильно. На большее я пока еще не был способен.