Октябрь-ноябрь

—208—

Вступаем в новое столетие нашей академической ученой и учебной жизни; вступаем в труд целых поколений и не только в труд, но и в славу их. На нас теперь по преимуществу сбывается как бы слово Христово: «инии трудишася, а Вы в труд их внидосте». Да, был труд многих поколений, есть и слава многих трудившихся в нашей школе; надеемся и труд этот, и слава имен, трудившихся всем известны хорошо; об этом говорит уже история нашей школы, надеемся и еще будет говорить об этом какой-нибудь ученый историк нашей школы.²⁸⁷¹ Нам

—209—

—210—

же, входящим теперь в столетний труд и славу нашей: школы, нужно и самим приложить труд и умножить оставленный нам капитал и, если Бог даст, умножить или уже во всяком случае не затемнить славу тех, кои украсили своими славными деяниями чело своей и нашей общей духовной матери.

В таких учреждениях, какою является всякая школа, слава и величие их в коллективном труде, в собирательной работе и насколько в этой работе руководятся началами, положенными в основание самой школы, в задачу ее жизни, настолько самая смена поколений трудящихся в школе только умножает ее богатство, созидает ее дух, не нарушая общей печати жизни; постольку, далее, должна производиться и оценка деятельности поколений и отдельных лиц в их созидательной или разрушительной работе. Позволим себе сравнить всякую школу, не нашу только академию, как бы с неугасаемой лампадой, в которую периодически вливают елей для поддержания горения, и которая сама обычно бывает источником света, возжигающим новые светильники. Так, именно, в школе светится или должен светиться неугасаемо свет, определившийся в своей качественности и тоне в самом начале ее бытия, а потом поддерживаемый влиянием новой энергии новыми поколениями людей, входящих в школу и в свою очередь возжигающий иные меньшие светильники по тому же роду в лице уходящих поколений. От характера деятельности самих уже входящих поколений зависит, добрый ли елей они вливают в лампаду или настолько нечистый, что лампада начинает меркнуть и пускает копоть. Вот почему теперь нам, входящим в труд столетних поколений нашей школы, обязанных влить в эту лампаду духовного света энергию от себя, вместе с благоговейным поклонением памяти усопших

—211—

тружеников, вместе с любовным вниманием к труду настоящих, необходимо постараться внести свой чистый елей юношеского идеализма, свежие силы духа и святое одушевление, чтобы и в новом столетии наша школа, как светлая лампада, не угасала, а горела все ярче и ярче, умножая величие и славу прошлого. Глубокий духовный смысл труда нашей духовной школы и ее вечные задачи понятен и ясен достаточно: они, эти задачи и смысл труда, те же и теперь, что и сто лет назад при самом возникновении школы. То было время общего обновления жизни; оно повеяло новыми запросами и от духовного образования. То, что хотелось иметь от преобразованных духовных школ, хорошо выражено в указе Государя Императора Александра I-го, от 30 августа 1814 г., в котором им самим изъяснены Высочайшая намерения о воспитании духовного юношества и в котором сделано указание на открытие Московского Учебного Округа. Вот, что говорится в этом указе: «утвердив все, что комиссия духовных училищ мне представила докладом своим 27-го числа, сего месяца, я нужным считаю изъяснить мои намерения о воспитании духовного юношества. Первый учебный курс Александро-Невской Академии кончен, образовавший учителей для второго курса С.-Петербургского округа и открытия вновь Московского; но я желаю, чтобы комиссия обратила свое внимание, как на сих новообразованных учителей, так и на самые училища, чтобы устроить их в прямом смысле училищами истины. Просвещение, по своему значению, есть распространение света и, конечно, должно быть того (т.е. света), который «во тьме светит и тьма его не объят». Сего-то света держась во всех случаях, вести учащихся к истинным источникам и теми способами, коими Евангелие очень просто, не премудро учит; там сказано, что Христос есть путь, истина и живот, следовательно, внутреннее образование юношей к деятельному христианству да будет единственной целью сих училищ. На сем основании можно будет созидать то учение, кое нужно им по их состоянию, не опасаясь злоупотребления разума, который будет подчинен освящению Вышнему. Я удостоверен, что комиссия духовных училищ, призвав Спасителя в помощь, употребить все свои уси-

—212—

лия к достижению цели, без которой истинной пользы ожидать нельзя». Вот, что хотелось иметь от преобразованных духовных училищ; хотелось, чтобы чрез них и в них познавалась истина Христова и они служили этой истине. Поистине, высокая задача служить Христовой истине! Кто не старался служить ей, кто не лобызал эту истину, кто не страдал за нее!? Ее благовестили Апостолы, ее свидетельствовали своею кровью мученики, ее выстрадали святые духоносные отцы Церкви, ее воплощали в жизни подвижники, ее наследуем и мы и ей мы призываемся служить. Конечно, нам быть может не нужно будет проливать за нее кровь, нести гонения и скорби, но все же она и от нас требует жертв, хотя и в другом роде. Что такое Христова Истина? Она есть прежде всего Сам Христос, единая истина, путь и живот. Для нас эта истина есть, далее, Слово Божие, а Слово Божие по глаголу Самого Слова Воплощенного «есть дух и живот». Итак, кажется, что Христова Истина заключает в себе требование какого-то особого отношения к ней и служения ей особым каким-то путем. Ведь и Апостол Павел говорит, что «духовное востязуется духовно» и душевный человек не может принимать и понимать духовного. Итак, кажется, что служение Христовой Истине требует от нас духовности, какого-то духовного, благодатного (от Святого Духа) настроения, какого-то особого духовного восприятия и духовного ведения. Этот метод духовного ведения христианину должен быть хорошо известен; он кратко, но ясно выражен в словах Спасителя: «блажении чистии сердцем, яко тии Бога узрят». Вот почему оскудение духа благодати, оскудение духовности жизни, ее святости и нравственного опыта, как метода для познания Христовой Истины, сочетающей в себе одновременно и неразрывно начала онтологии и гносеологии, всегда сопровождалось упадком духовного творчества; упадком истинного богословия. И наоборот, расцвет духовной жизни, свет духовной праведности и святости, всегда выражался в глубине богословствования и церковного творчества, как это и видим в истории церкви первых веков и в творениях богомудрых отцов и святых подвижников. Всем известны более или менее в истории богословствования и богослов-

—213—

ской науки разная периоды и разные состояния богословской науки. Известно, конечно, всякому питомцу духовной школы и то, что называется схоластикой в богословии. Совсем не нужно искать этому явлению или направлению в богословии объяснения в чем-либо особенно мудреном, объяснение этому простое: это – оскудение духа благодатной жизни, а отсюда и восприятие христианской истины по типу истин человеческих только рассудком и раскрытие этих истин не на почве опыта духовно-нравственной жизни, а только на почве законов логики, выработанными для обычных теоретических положений и научных истин приемами рассудочного мышления. И мы знаем, как замерла вся богословская мысль, как прекратилось духовное, истинно-богословское творчество, знаем, как животворящие истины христианского вероучения обратились в безжизненные формулы, как святые начала христианской нравственности обратились в сухие правила жизни, как духовная христианская благодатная жизнь превратилась в схему и скелет прописной морали, и даже самая сущность христианства: дело спасения во Христе – в понимании его принизилось и исказилось введением сюда совершенно чуждых ему юридических начал человеческой жизни и греховной человеческой психологии. Да и что мог дать на самом деле духовной истине и сделать для этой истины голый человеческий рассудок, кроме своих мертвых схем?! Он стал господствовать на том гробе, в котором погребена была духовная жизнь, в котором заключился источник живой воды, который кругом оброс терньями и волчцами страстей и суетных человеческих помышлений и, конечно, доброго родить ничего не мог кроме искажения и опошления высокой святой истины. Кажется, и заслуга нашей школы за первое ее столетие жизни и труда может определиться первее всего, как разрыв цепей схоластики, вязавшей творчество богословской мысли; новая школа, какою явилась и наша духовная Академия, боролась с господством схоластики в богословской науке и, думается, не ошибемся, если скажем, что боролась успешно. По крайней мере то, что мы называем историческим методом в науке или вернее историко-критическим, это есть преимущественное направление в научной работе нашей Академии.

—214—

Пусть опять ученый историк Академии раскроет это обстоятельнее, а мы укажем здесь только имена всем известных работников в этом направлении: Филарета, Горского, Голубинского и пр. Наш святой сыновний долг воздать дань почтения и благодарности этим и другим труженикам нашей родной школы, искавших проявления и приложения в науке живых творческих сил человеческого разума вместо мертвой логомахии. Нужно, однако, помнить, что та самая живая сила, которая лежит в основе этого нового метода научной работы, разумеем рассудок в его критической самодеятельности, вовсе не выражает в приложении к христианской истине всей полноты средств к ее восприятию и уяснению; наоборот, по слову Св. Апостола Павла, он-то, т.е. человеческий разум, и есть по преимуществу разум, «возносящийся на разум Христов». Вот почему и критико-исторический метод, имеющий в себе зачатки рационализма (понятно почему) у худших представителей его, особенно при оскудении живой веры и духовности, всегда способен вырождаться в голый рационализм. Здесь опять та же самая, причина, что и в схоластике: оскудение духовной жизни и нравственного опыта жизни, почему и духовное творчество заменяется суррогатом его, т.е. творчеством голого рассудка по принципу только сомнения. Рассудок ставится на место веры, а сомнение делается методом вместо духовного опыта, и богословская мысль попадает в узы рационализма и отрицания, горшие уз схоластики, горшие потому, что в схоластике хранилась все же, хотя и не живая, вера, а здесь зачинается и родится живое неверие. Так это случилось с протестантством; это же угрожает и нам.

Современная научная и популярная протестантская богословская мысль, давно уже отрешившаяся от почвы и духа святоотеческой письменности, изучающая и Слово Божие не столько само по себе, сколько один (выразимся так) переплет Библии, во всем сомневающаяся, запуталась в узах рационализма, оказалась в своего рода Вавилонском пленении, и Бог знает, когда она выберется из этого пленения. Конечно, нельзя отрицать пользы в известной степени того рода научной работы, которую делает Запад, но сводить на нее всю богословскую науку и самое богословие

—215—

отожествлять с продуктами протестантской мысли, это, по меньшей мере, было бы странно. Еще вопрос: есть ли на Западе теперь богословие в собственном смысле этого слова и можно ли, употребив все время обучения, например, хотя в Академии, на изучение течений западной научной богословской мысли, стать действительно богословами.

Следует почаще вспоминать слова Григория Богослова о том, что нужно для того, чтобы стать богословом. Когда научная работа сводится только к критике текста Писания, к исследованию внешней стороны памятников, к разбору и сочинению разных теорий, как это и делается на Западе, выработка цельного православного богословского мiровоззрения парализуется, дух жизни, дышащий со страниц Откровения и творений св. Отцов и вводящий душу в светлую атмосферу истинного богословия, минует в этом случае изучающего, и он питается только суррогатом богословия.

Несомненно, благодаря тому, что протестантами забыты духовный сокровища богословствования свв. отцов, и замечается там теперь такой упадок истинной живой богословской мысли. Куда может зайти по этой дороге богословская мысль – угадать не трудно. Когда утерян критерий истины, и нет уже руководства святоотеческого, блуждание возможно и широкое, и свободное. Неудивительно, что теперь, под влиянием и в угоду современному настроению, насилуется даже святоотеческая мысль для оправдания, напр., идей социализма. Неудивительно, что личное мнение и личное чисто патологическое религиозное настроение возводится в источник для богословских концепций, и болезненный мистицизм преподносится любителю богословия, как последнее слово научного богословия в виде научных исследований.

В будущем, конечно, можно опасаться и еще худшего, если богословская мысль и работа не возвратятся к тем забытым сокровищам духа, которые способны, как бы живой водой, окроплять сухой скелет богословской науки и ввести в него дыхание жизни. Это, воистину, будет освобождением из тяжкого плена и вступлением на новый и в то же время на старый путь богословствования. Со всей решительностью и полной определенностью в противовес западному – рационализму нужно теперь говорить о необхо-

—216—

димости для нашей школы и богословия пути веры, нравственного развития и введения в свою личную жизнь духа христианской жизни для того, чтобы уразуметь тайны духовной мудрости и богословствовать. Этот личный опыт должен покоиться на опыте святоотеческом, и приобщение себя к этому сонму духоносных отцов, хотя бы мыслью и настроением, есть главное условие для богословствования.

Нам думается, что действительно едва ли возможно богословствовать тому, кто не воспринимает христианства. В себе как новую жизнь и не чувствует силы его прежде всего в явлениях и строе своей внутренней личной жизни.

Внешнее изучение христианства, как некоей только любопытной и оригинальной теории, или философемы, или как своеобразного исторического явления, так это и есть на Западе никогда не даст тех результатов, что первый путь. Вот почему всем, именующим себя богословами, по крайней мере необходимо восполнять недостаток личного нравственного опыта опытом тех, кои воплотили христианскую жизнь в своей личной и богословствовали на этой почве живого непосредственного опыта богоподобной жизни, а не на почве логического соотношения понятий и построения научных формул. Вот почему хочется теперь на пороге нового столетия академической жизни пожелать вступающим в него вместе с унаследованием духовного богатства, наших предшественников и великой задачи нашей школы – служить Христовой истине – начать решительную борьбу против гнета рационализма с Запада, как прежде наша школа боролась против уз схоластики, тоже пришедшей с Запада. Итак, расторгнем узы его (рационализма) и отвергнем господство его в той области, где ему не подобает быть. Господство его есть господство смерти духа, есть пустота и оскудение живой веры и благодати Духа Святого. Показатель этого налицо: духовное состояние Германии с господством в ней протестантского рационализма, доведшего культурный народ до духовного одичания, до полного попрания не только добрых христианских начал жизни, но даже обычных общечеловеческих, так называемых, гуманных начал. Нужно принести рассудок в жертву вере, скепсис и отрицание в жертву духовному опыту своему и церковному из боязни,

—217—

Чтобы и на нас не случилось того, от чего предостерегал Апостол Коринфян, т.е., чтобы «разумы наши не истлели от простоты, яже о Христе», как это случилось при обольщении Евы змием (2Кор.2:3). Нужно твердо усвоить совет Св. Апостола: «аще кто хощет мудр быти в веце сем, буй да бывает, да премудр будет» (1Кор.3:18); нужно внять голосу и последовать приглашению: «взыщите Бога, и жива будет душа ваша».

Е.Ф.

—218—

Сто лет назад догорал костер европейского пожара и тогда начала существовать Московская Духовная Академия. Зарево нового, еще более ужасного, европейского пожара освещает ее столетний юбилей. Против кого воевала наша Россия тогда, сто лет назад? Против Франции, против «просвещенной» передовой Франции. Тогда нашим врагом была страна, только что пережившая век просвещения, Вольтера, революцию, страна, провозгласившая великие принципы свободы, равенства и братства, и изобретшая гильотину для проведения в жизнь этих высоких принципов. Теперь мы воюем с Германией. Но не Германия ли за последнее время идет во главе европейской культуры и прогресса? Несомненно, она. По пути прогресса она бесспорно далеко опередила всех. Русский человек в Германии невольно изумляется тому, как много можно сделать для удобства жизни земной. В сознании невольно мелькает мысль: «как далеко мы отстали!». Я сам испытал это, проезжая Германию от Торна до Кёльна и Аахена. «Во всем, касающемся земного устроения, Германия занимает первое место, играет роль школы цивилизации, ей принадлежит сейчас культурная гегемония, ибо вся современная фабрично-капиталистическая и научно-идеалистическая культура, до известной степени, «made in Germany», носит на себе печать германского духа».²⁸⁷³

—219—

Что же это за судьба России вести войны против передовых и культурнейших человеческих обществ? Что такое мы, русские, – разрушители или спасители европейской культуры? Я думаю, что наш разлад, наше противоречие с Европой лежит глубже наблюдаемой поверхности текущих событий; противоречие касается идейных основ самого жизнепонимания.

Те культурные успехи, которых достигли наши просвещенные противники, конечно, возможны только при том условии, если на достижение этих успехов обращена наибольшая доля народного внимания. Культурный прогресс для своего процветания непременно требует полного пред ним рабства со стороны человеческого общества. Культурный прогресс достигается скорее теми, для кого он стал своего рода идолом. И то, конечно, несомненно, что для европейского сознания прогресс уже давно сделался не идеалом только, но именно идолом. Ведь, слова: «культура», «прогресс» и им подобный современным европейцем и нашими западниками произносятся прямо с каким-то благоговением; для них это – слова священные. Каждое слово против ценности культуры готовы объявить кощунством. Еретику, сомневающемуся в ценности прогресса или совсем этой ценности не признающему, грозить побиение всяким дрекольем.

Но не трудно показать, что прогресс и идейно, и практически неразрывно связан с войной и с некоторого рода необходимостью из него вытекают даже жестокости и зверства немцев, о которых мы читаем теперь в газетах. Ведь, идея прогресса есть приспособление к человеческой жизни общего принципа эволюции, а эволюционная теория есть узаконение борьбы за существование. В борьбе за существование погибают слабейшие и выживают наиболее к ней приспособленные. Перенесите борьбу за существование во взаимные отношения целых народов, – вы получите войну и поймете смысл железного германского кулака. Война есть международная борьба за существование, а вооруженный кулак – наилучшее к этой борьбе приспособление. Но последнее слово эволюции сказано, ведь, Ницше. Он указал цель дальнейшему развитию. Эта цель – сверхчеловек. По трупам слабых восходит на свою высоту

—220—

сверхчеловек. Он жесток и безжалостен. Христианство с его кротостью, смирением, прощением и милосердием для Ницше отвратительно. Сверхчеловек должен навсегда порвать с христианскими добродетелями; для него они – порок и погибель. У Горького Игнат Гордеев поучает в ницшеанском духе своего сына Фому, как относиться к людям: «Тут… такое дело: упали, скажем, две доски в грязь – одна гнилая, а другая – хорошая, здоровая доска. Что ты тут должен сделать? В гнилой доске – какой прок? Ты оставь ее, пускай в грязи лежит, по ней пройти можно, чтобы ног не замарать» («Фома Гордеев»). Перенесите вы эти слова, в политику, и вы получите политику Германии. Ведь, разве не ищет Германия, какой бы народ затоптать в грязь, по которому пройти бы можно, «чтобы ног не замарать»? Германская политика, можно сказать, проникнута духом ницшеанства. «Deutschland, Deutschland über alles!» – вот припев германского патриотизма. Слабые народы это – доски, до которым, не марая ног, идет вперед по пути прогресса великий германский народ. Даже на большие народы, даже на русский народ германцы готовы смотреть как на навоз для удобрения той почвы, на которой должен расти и процветать германский культурный прогресс. Для прогресса нужны богатства, – так подайте их нам! Разоритесь сами и хоть с голоду помрете, но да здравствует наш германский прогресс! Смотрите, какая политическая дружба у просвещенной Германии уж с несомненными варварами – турками! «Восстановившим истинное христианство» протестантам магометане, оказывается, несравненно милее православных христиан. Почему? Да потому, что те уж не протестуют против грабительства немцев и покорно готовы стать народом-навозом. В прошлом году воевали на Балканах. Какое бы, казалось, дело немцам! Но когда особенно сильно замахали немцы мечом? Когда сербы подошли к Адриатическому морю. Маленький народ получал возможность вести свою торговлю и стать независимым от немцев экономически. Этого прогрессивная немецкая нация снести не могла. Немецкое бряцание мечом в этом случае можно передать словами: «Не сметь! Вы должны работать, а обогащаться можем только мы, по-

—221—

тому что это необходимо для культурного процветания нашей подлинно-просвещенной страны». И вот теперь запылала Европа, подожженная немцами!

Так открывается неразрывная и существенная связь прогресса с войной и жестокостью. Железо и меч прокладывают человечеству дорогу вперед. Колесница прогресса едет по трупам и оставляет позади себя кровавый след.

Война это – лучший показатель внутреннего существа культурного прогресса и в этом внутреннем существе прогресса открывается ужасная трагедия. Что в самом деле прогрессирует быстрее всего? Несравненно быстрее культурных удобств жизни прогрессируют орудия войны, т.е. орудия уничтожения и человеческой культуры, и самой человеческой жизни. Броненосец стареет гораздо скорее человека: имея двадцать лет от роду, броненосец уж негодный старик. Так быстро идет совершенствование орудий смерти! Десять лет назад мы еще не знали слова «аэроплан», а теперь уже читаем о войне в воздухе. Жизнь еще не получила пользы от аэропланов, а смерть без них уж не может обойтись на кровавых полях брани. Страшно вообразить себе современную войну с ее ужасными орудиями и громадными снарядами, с минами и фугасами, с бомбами и шрапнелями, с волчьими ямами и проволочными заграждениями. Ведь это же какой-то ад и безумие! Войны недавно прошлого столетия порою кажутся детскими забавами. Это – прогресс! Поэтому и можем мы сказать, что война это – самопроклятие прогресса!

Но русский гений выносит суровый приговор европейской цивилизации и прогрессу со своей особенной точки зрения, с точки зрения своего идеала, существенно отличного от европейского идеала прогресса. В турецкую войну Достоевский писал в своем «дневнике»: «Между привезенными в Москву славянскими детьми есть один ребенок, девочка лет восьми или девяти, которая часто падает в обморок и за которою особенно ухаживают. Падает она в обморок от воспоминания: она сама, своими глазами, видела нынешним летом, как с отца ее сдирали черкесы кожу и – содрали всю. Это воспоминание при ней неотступно и, вероятнее всего, останется навсегда, может быть, с годами в смягченном виде, хотя, впрочем, не

—222—

знаю, может ли тут быть смягченный вид. О, цивилизация! О, Европа, которая столь пострадает в своих интересах, если серьезно запретить туркам сдирать кожу с отцов в глазах их детей! Эти, столь высшее интересы европейской цивилизации, конечно, – торговля, мореплавание, рынки, фабрики – что может быть выше в глазах Европы? Это такие интересы, до которых и дотронуться даже не позволяется не только пальцем, но даже мыслью, но… но «да будут они прокляты, эти интересы европейской цивилизации!». Я за честь считаю присоединиться к этому восклицанию; да, да будут прокляты эти интересы цивилизации, и даже самая цивилизация, если, для сохранения ее, необходимо сдирать с людей кожу. Но однако же это факт: для сохранения ее необходимо сдирать с людей кожу!».²⁸⁷⁴ Вот с чем не может примириться русская совесть! Кожа человека, хотя бы и маленького, и ничтожного, для русской совести дороже самых грандиозных успехов прогресса. Видит русская совесть, что для успеха цивилизации необходимо сдирать с людей кожу, – и не может успокоиться никакими речами о культуре и прогрессе. Это потому, конечно, что русская совесть имеет свой идеал, существенно отличный от европейского идола прогресса.

Где же и в чем этот идеал? Вместе со старыми славянофилами мы можем утверждать, что дух славянства определяется православием. Жизненный идеал славянства есть религиозный идеал православия.

Но в чем религиозный идеал православия? Идеал православия есть не прогресс, но преображение. О преображении человеческого естества говорит Новый Завить. О новом рождении говорил Христос Никодиму. По слову ап. Павла, кто во Христе, тот новая тварь (2Кор.5:17). Люди должны носить образ Адама небесного (1Кор.15:49). От славы в славу преображаются они от Духа Господня (2Кор.3:18). Происходит облечение в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Еф.4:24). «Будет новое небо и новая земля!» – говорил Господь устами древнего пророка (Ис.65:17). Нового неба и новой

—223—

земли христиане ожидают по слову ап. Петра (2Пет.3:13). А пророк Нового Завета говорит: «увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали. И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом: и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни не будет; ибо прежнее прошло» (Апок.21:1–4). Процесс преображения человеческого естества и твари земной будет развиваться неизменно и неуклонно, пока не скажет Сидящий на престоле: «се, творю все новое! Совершилось! Я есмь Алфа и Омега» (Апок.21:5–6). Некогда все покорится Сыну, и тогда Сам Сын покорится покорившему все Ему, да будет Бог все во всем (1Кор.15:28). Новый Завет не знает прогресса в европейском смысле этого слова, в смысле движения вперед в одной и той же плоскости. Новый Завет говорит о преображении естества и о движении вследствие этого не вперед, а вверх, к небу, к Богу. В своем кратком итоге Новый Завет гласит: будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный (Μф.5:48).

Идеалом преображения жило древнее христианство. Прочтите христианские писания первых двух веков, – и вы увидите, как проникнуты они этой идеей нового человека. «Мы новый народ!» – смело говорят христиане даже пред лицом языческого мiра. Христианин – новый, как бы только что родившийся человек.²⁸⁷⁵ Христианство, по мысли св. Игнатия Богоносца, есть οἰκονομία εἰς τὸν καινὸν ἄνθρωπον²⁸⁷⁶, Христиане возносятся на высоту орудием Иисуса Христа, которое есть крест, пользуясь вервию – Духом Святым. Вера их возводит, а любовь есть путь, которым они восходят. Поэтому христиане все – Богоносцы и храмоносцы, христоносцы, святоносцы.²⁸⁷⁷ Так повсюду эта идея

—224—

нового человека, не прогрессивного, а нового; всюду идеал внутреннего преображения, а не внешнего прогресса.

В период расцвета богословской церковной мысли в церковном богословии существенное значение получает идея обожения, которую вы найдете у всех величайших богословов Церкви, начиная с IV века. Эта идея опять ставит пред христианским сознанием как цель преображение, а не прогресс.

Наконец, идея обожения и преображения навсегда утвердилась в церковном богослужении. Наше богослужение – не слащаво-сентиментальное завывание самодовольного буржуя-протестанта в своей кирхе, не боязливая просьба несчастного католика о пощаде и помиловании, – наше богослужение – гимн человека из тьмы и сени смертной, из глубокой бездны греховной порывающегося к святости, к чистоте, к Богу и к небу, на гору преображения. Православная Церковь поет: «Во всего Адама облекся, Христе, очерневшее изменив, просветил еси древле естество, и изменением зрака Твоего богосоделал еси».²⁸⁷⁸ В воплощении Сына Божия усматривает Церковь основу и залог преображения и всего естества человеческого, а потому и приглашает своих чад: «Востаните ленивии, иже всегда низу поникшии в землю, возмитеся и возвыситеся на высоту божественнаго восхождения».²⁸⁷⁹

Итак, идеал православия есть преображение, а не прогресс. Не в материальном хотя бы и самом блестящем, прогрессе усматривает свое спасение православное сознание, но с Ареопагитом исповедует, что «спасение не иначе может быть совершено, как чрез обожение спасаемых. Обожение же есть уподобление, по мере возможности, Богу и единение с Ним».²⁸⁸⁰

При их проведении в жизнь идеалы прогресса и преображения, конечно, оказываются весьма различными. Их различие и даже порою полная противоположность обнаруживается в культе. В культе, говорю, потому что и эволюционно-позитивное мiровоззрение европейских народов пы-

—225—

лается порою создавать свой собственный культ. Европеец преклонял колена пред богиней разума, потом пред человечеством, вписывал в свои святцы имена великих людей. В Париже некогда христианский храм был обращен в Пантеон, где и теперь в довольно-таки непривлекательном и запущенном подземелье хранится давно истлевший прах Руссо, Вольтера и разных деятелей «великой» французской революции. По всем немецким городам едва не на каждом перекрестке то просто стоят, то сидят на коне фигуры Фридрихов, Вильгельмов или Бисмарка. Все это – прегордые фараоны прогресса, славные завоеватели, творцы великих культурных событий. Но загляните в православные церковные святцы. Там тоже увидите великих и прославляемых. Но кто изображен на тех иконах, вокруг которых мы совершаем каждение, пред которыми мы поем величание и которые мы, сотворив земное поклонение, благоговейно лобызаем? Здесь изображены преимущественно отшельники, пустынники. Они не только не были деятелями прогресса, но почти всегда принципиально его отрицали. За то они, живя на земле, преображались, часто сияли фаворским светом и на молитве возносились от земли на воздух. Церковь остается верна своему идеалу преображения, и в век пара, электричества и авиации канонизует смиренных и некультурных подвижников. За последнее время и у нас навязываются народу разные монументы. Плохо понятны они народу, потому что православное сознание понимает один памятник – храм, посвященный имени святого, а не великого только.

Я уже сказал, что идеалом православия определяется дух славянства, в частности дух великого народа русского. Воспитанный главным образом православной Церковью, русский народ в своем сознании всегда носит высокий идеал преображения и при свете этого идеала западноевропейский идеал прогресса кажется чем-то низким, а иногда даже противным. Вот почему при всем своем смирении русский народ всегда относится к европейцу свысока. Пред Западом готова ведь раболепно пресмыкаться только оторвавшаяся от народа интеллигенция, русского же народа всегда несколько скептическое отно-

—226—

шение к западноевропейскому прогрессу. Ему ясно и понятно, что за чечевичную похлебку культурной жизни европеец продал невозвратно права божественного первородства. Немец душу черту продал, а русский так отдал и в этом несомненное превосходство русского, потому что он так же и уйти от черта может, а немцу выкупиться нечем.

Вся культурная и политическая деятельность русскому кажется только поделием, на которое грешно отдать свою душу целиком. Интересы преображения для него несравненно выше интересов прогресса. Даже Пушкин однажды слагает такие стихи:

citataНедорого ценю я громкие права,

citataОт коих не одна кружится голова.

citataЯ не ропщу о том, что отказали боги

citataМне в сладкой участи оспаривать налоги,

citataИли мешать царям друг с другом воевать;

citataИ мало горя мне – свободно ли печать

citataМорочить олухов, иль чуткая цензура

citataВ журнальных замыслах стесняет балагура.

citataВсе это, видите ль, слова, слова, слова!…

citataИные, лучшие мне дороги права;

citataИная, лучшая потребна мне свобода…

citataЗависеть от властей, зависеть от народа –

citataНе все ли нам равно?… Бог с ними!

citataДивясь божественным природы красотам,

citataИ перед созданьями искусств и вдохновенья

citataБезмолвно утопать в восторгах умиленья –

citataВот счастье! Вот права!

Совершенно наоборот, европеец очень высоко ценит всякие громкие права, касающиеся жизни земной. Восторги же умиленья для него – излишняя роскошь; мало у него тоски по надзвездным мiрам. Отсюда, дешевый душевный покой европейца и его поразительное самодовольство. Русскому это самодовольство противно. Не напрасно даже такой западник, как Герцен, назвал его мещанством, а наш византиец Константин Леонтьев не мог об этом мещанстве говорить без отвращения.

Русский не может стать европейцем, ограниченным и самодовольным, потому что «русскому, по словам Достоевского, необходимо всемiрное счастье, чтоб успокоиться; де-

—227—

шевле он не примирится».²⁸⁸¹ Отбившись от народной веры и жизни – что стало случаться после Петровского окна в Европу, – русский делается скитальцем. Этот тип скитальца, по толкованию Достоевского, впервые в литературе указал Пушкин, у которого Алеко бежит к цыганам. Такими искателями и скитальцами полна русская литература до последних дней. Но еще у Пушкина полудикий цыган поучает европейца:

citataОставь нас, гордый человек!

citataТы для себя лишь хочешь воли.

citataТы зол и смел – оставь же нас.

Это поучение цыгана раскрывает в своей пушкинской речи Достоевский. «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве. Не вне тебя правда, а в тебе самом, найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой, и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя, – и станешь свободен как никогда, и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь, наконец, народ свой и святую правду его».²⁸⁸²

Чем дальше от народа и православия, тем больше у нас скитаний и блужданий. Много в богоискательстве последних лет уродливого, но и богоискательство – все же признак того, что не спокойно на душе у русского человека, нет европейского самодовольства. Народ же ищет праведной земли и резко протестует против того, что этой земли не показано на карте ученых. Без надежды на возможность преображения печальной и греховной действительности для русского нет смысла в жизни. У Горького Лука («На дне». Акт третий.) рассказывает: «Был примерно такой случай: знал я одного человека, который в праведную землю верил… Должна, говорил, быть на свете пра-

—228—

ведная земля… в той, дескать, земле, – особые люди населяют… хорошие люди! друг дружку они уважают, друг дружке – за всяко-просто – помогают… и все у них славно – хорошо! И вот человек все собирался идти… праведную эту землю искать. Был он – бедный, жил – плохо… и когда приходилось ему так уж трудно, что хоть ложись, да помирай – духа он не терял, а все, бывало, усмехался только да высказывал: ничего! потерплю! Еще несколько пожду, а потом – брошу всю эту жизнь и – уйду в праведную землю… Одна у него радость была – земля эта… И вот в это место – в Сибири дело-то было, – прислали ссыльного, ученого… с книгами, с планами он, ученый-то, и со всякими штуками… Человек и говорит ученому: покажи ты мне, сделай милость, где лежит праведная земля и как туда дорога? Сейчас это ученый книги раскрыл, планы разложил… глядел-глядел – нет нигде праведной земли! Все верно, все земли показаны, а праведной – нет! Человек – не верит… Должна, говорит, быть… ищи лучше… А то, говорит, книги и планы твои – ни к чему, если праведной земли нет… Ученый в обиду. Мои, говорит, планы самые верные, а праведной земли вовсе нигде нет. Ну, тут и человек рассердился – как так? Жил-жил, терпел-терпел, и все верил – есть! а по планам выходить – нету! Грабеж!… И говорит он ученому: ах, ты… сволочь эдакой! Подлец ты, а не ученый… да в ухо ему – раз! Да еще!… А после того пошел домой и – удавился!».

По этому представлению и наука должна служить не прогрессу, но преображению; должна она показывать путь в праведную землю. И на самом деле, русская философия – философия религиозная. Европейцы невольно изумляются тому, что наша литература неизменно живет интересами религиозными. У нас великий художник слова начинает «вечерами на хуторе близь Диканьки», а оканчивает «размышлением о Божественной литургии». Вместе с тем для нашей литературы высшая ценность – душа человека, а не внешнее его положение в водовороте культурной работы. Русский писатель верит в осуществимость идеала преображения, в торжество добра и правды, почему и нет для него погибших, нет для него гнилых досок, кото-

—229—

рые только затем и существуют, чтобы по ним ходили через грязь, не марая ног.

citataИ долго буду тем любезен я народу,

citataЧто чувства добрые я лирой пробуждал

citataИ милость к падшим призывал.

Так писал Пушкин, а Достоевский повел нас в «мертвый дом» и заставил плакать от умиленья пред красотой даже преступной души, показал нам «униженных и оскорбленных» и увидали мы богатство их души; у него убийца и блудница читают о воскрешении Лазаря; он потрясает нас образами Сони Мармеладовой в «Преступлении и наказании», Грушеньки в «Братьях Карамазовых», Настасьи Филипповны в «Идиоте». У него «преступление» обращается в «историю постепенного обновления человека, историю постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мiра в другой» («Преступление и наказание», конец). Даже неверующий, как рационалист, в Христово воскресение, как художник, Толстой пишет о нравственном «воскресении» человека. Всюду мы видим стремление к преображению и веру в его возможность. «Всеобщее исцеление во всеобщем преображении – в разных видоизменениях мы находим эту мысль у великих наших художников, у Гоголя, Достоевского, даже хотя и в искаженном, рационализированном виде – у Толстого, а из мыслителей – у славянофилов, у Федорова, у Соловьева и у многих продолжателей последнего».²⁸⁸³ У нас в 1914 году в Москве русский князь и профессор университета в многолюдном собрании читает о «свете фаворском и о преображении ума». У нас и легкомысленный и далеко не безгрешный поэт в дивные стихи облекает покаянную молитву преп. Ефрема Сирина и признается:

citataВсех чаще мне она приходит на уста –

citataИ падшего свежит неведомою силой.

Почему так? Да потому, конечно, что русской душе всегда понятна, близка и дорога цель всех сирийских и еги-

—230—

петских аскетов-подвижников; эта цель – «сердцем возлетать во области заочны».

Но на этом пути «во области заочны» лежит постоянное и не легкое препятствие.

citataНапрасно я бегу к сионским высотам –

citataГрех алчный гонится за мною по пятам.

Грех – вот самый главный враг преображения. Отсюда у носителя идеала преображения особое религиозное ощущение греха. Религиозное ощущение греха есть душевная мука и страдание. Это та мука душевной раздвоенности, которую так ярко описал ап. Павел в послании к римлянам. В восприятии и переживании греха и сказывается особенно ярко духовное превосходство русского пред европейцем. Европеец, можно сказать, утерял религиозное ощущение греха; оно кажется ему устарелым средневековым предрассудком. Вот почему грех перестал быть для него ужасом и мукой душевной. Грех обратился для европейца в веселый анекдот. Описывая грех, европеец смеется, а иногда и самый грех облекает в столь эстетически-прекрасные одежды, что грех начинает быть привлекательным. Конечно, грешат и в России, как и в Европе, немало, но каются по-разному. Запад знает «холодное неверие». Русский, по словам Герцена, потеряв веру, тотчас уверует в неверие и станет его самоотверженным апостолом. В Европа Ренан, Штраус и Древс пишут хулы на Христа легко, свободно и красиво, и как ни в чем не бывало доживают свой век спокойными буржуа. Там во время публичных диспутов на эстраде решают вопрос об историческом существовании Христа, а сами в это время кушают бутерброды и пьют пиво.²⁸⁸⁴ Европейский Иуда, предав Христа, спокойно прячет сребренники в карман и обращает их потом в доходную ренту. Русский же Иуда, предав Христа, бросает сребренники и беспокойным взором ищет дерева, чтобы удавиться. Неверие для русского есть ужас и душевный надрыв. У До-

—231—

стоевского далее каторжники кричат Раскольникову: «Ты – безбожники! Ты в Бога не веруешь! Убить тебя надо!».

При этом один каторжный бросился было на него в решительном исступлении.²⁸⁸⁵

А как наши писатели изображают порок и преступление! Я затрудняюсь назвать из русских писателей кого-нибудь, кто изображал бы пороки в привлекательность свете. Порочные люди в изображении наших писателей до самых новейших, до Куприна и Арцыбашева включительно, – люди несчастные, страдающие; они ощущают настоящий ад в своей душе. Греховное человечество в изображении наших писателей люте страждет и зле беснуется, ввергается многажды в огонь и в воду. Для наших писателей грех есть «тьма», «бездна», «яма» и «у последней черты», по их представлении, – страдание, ужас и отчаяние. Для русской души нет счастья и радости во грех; она страдает от греха, потому что стремится к преображению, а грех мешает не прогрессу, но преображению. Веселые песни земли, восторженные гимны прогрессу не могут заменить для русской души прекрасных звуков небес; знает и понимает она, что небесная песня не слагается из грохота машин и треска орудий и что ноты этой песни не в чертежах и сметах инженеров.

Итак, если идеал Запада – прогресс, то русский народный идеал – преображение. Русский народ стремится к городу, которого строитель и художник – Бог (Евр.11:10), и может сказать с Апостолом: вышний Иерусалим свободен: он – матерь всем нам (Гал.4:26).

Развертывающаяся пред нами великая борьба народов есть борьба двух идеалов: прогресс хочет уничтожить преображение, забывая слово Христа о том, что врата ада не одолеют истины.

В истории Московской Духовной Академии мы стоим на грани двух столетий и нам весьма полезно, хотя бы под давлением грандиозных событий, напомнил себе религиозный идеал православия и жизненный идеал русского народа. Нам нет особенной нужды подсчитывать, что сделала наша родная духовная школа для материального про-

—232—

гресса. Лучше подумать о том, что она сделала для духовного преображения нашего родного православного народа. А вступая во второе столетие родной и дорогой Академии, будем каждый иметь в качестве руководящего светоча наш русский идеал преображения, чтобы, когда придет время трудиться на ниве народной, не подавать жесткого европейского камня тому, кто просит настоящего русского хлеба.

Архимандрит Иларион

—233—

Свою вступительную лекцию я посвящаю памяти моего почившего наставника Алексея Ивановича Введенского. Но, в этом посвящении – не один лишь долг моей признательности и желание моего сердца, нет, здесь – нечто большее. Ведь, посвящается не одна из рядовых лекций, а «начаток» их, лекция первая, вступительная к целому курсу. От нее весь предстоящей курс лекций получает известное освещение и заранее определенный характер: имя, сознательно поставленное в начале работы, кладет печать на все ее содержание и, хотя бы и не упоминаемое в дальнейшем ее развитии, живет в ней «незримым, тайным бытием"…

Но сейчас нет и тайны, сейчас оно упомянуто явно, и дело идет лишь об его оправдании: если здесь уже не одно чувство сердца и долг личный, если мы видим в этом признании что-то принципиальное, то мы должны дать ясный отчет в своих действиях, ибо принципиальными вопросами занимается та наука, в область которой мы вступаем.

Итак, почему я посвящаю свою первую лекцию памяти Алексея Ивановича? – Потому, что та философская позиция, с которой он изучал и разрешал метафизические проблемы становится исходным пунктом и для нас в предстоящей нам, совместной с вами, работе. Изменяются су-

—234—

щественно лишь метод и объект исследования, но основная точка зрения у ученика общая с его учителем. Признание этой общности и дает право ученику, в самом начале его деятельности, упомянуть имя учителя. – В чем же заключается эта общая точка зрения?

Будущий историк русской философской мысли определит точно место, занимаемое в ней покойным профессором: в ряду крупных русских имен он перейдет в потомство, как талантливый защитник известного философского направления, как представитель одной из оригинальных философских школ. Но, я – не историк, меня интересует не общая характеристика его системы, в ее целом, а лишь ее основной тон, лишь тот скрытый импульс, который направил мысль покойного философа по руслу известного умственного течения.

Внешне Алексей Иванович примыкал к тому движению западной мысли, которое характеризуется волюнтаризмом, с одной стороны, и признанием решающего значения за проблемой аксиологической – с другой. Метафизическая оценка бытия с точки зрения «блага», абсолютного достоинства – проблема тео – или космодицеи – и волящая, интенсивная природа этого бытия, с точки зрения онтологической – вот две любимейшие идеи покойного Алексея Ивановича и, вместе, – два главные отдела, читанного им курса: тимологический (включавший космологию) и гносеологический, занимавшийся проблемой причинности и реальности внешнего мiра.

Впрочем, для слушавших Алексея Ивановича и особенно для тех, кому приходилось беседовать с ним на философские темы в часы неурочные, делалось ясно, что подобное расчленение проблем было произведено лишь в целях методологических, но что в сущности оба вопроса сливались в один – аксиологический, в вопрос Ивана Карамазова, хотя и с противоположным решением. В самом деле, лишь твердо веря в подлинное бытие мiра, ни на минуту, не сомневаясь в его реальной данности, можно обращаться к нему с суждением последней оценки. Самая непреодолимая данность этого мiра, этой жизни сообщают им волюнтаристический, как бы насильственный характер: проблема онтологическая дана и разрешена

—235—

implicite в самом факте оценивающего переживания. Может ли жаждущий в пустыне радоваться миражу оазиса, зная, что это – только миражу и кто будет поражать призраки, видя, как меч свободно проходит сквозь него! – «Я мiра этого Божьего не принимаю, говорит Иван Карамазов, и хоть знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе…». В этих словах – весь пафос аксиологии и вместе – вся ее онтология… Но отсюда же начинаются и ее философские мытарства.

Это бунт? спрашивает Алеша. Да, отвечают ему хором чистые философы: это – бунт против философской азбуки, против чистилищного «de omnibus dubitandum», против методического критицизма, против вековой философской культуры. Неужели философ-аксиолог не знает, что вещи в себе непознаваемы, что само я – результат чистой рефлексии, воля – безропотная раба трансцендентального долга, что никакой чистой данности, подлежащей «психологической» оценке, нет, а есть лишь одна абсолютная «заданность», вечное созидание, по непреложным логическим законам! Не есть ли поэтому аксиология какой-то запоздалый сенсуализм, разбирающий между «мое» и «чужое», болезненный метафизический рецидив, возвращающий мысль ко временами докантовским?

Так говорит чистая философия и, со снисходительным состраданием, посматривает, со своих университетских кафедр, на кафедру академическую. Да, вздыхает она, мы всегда замечали, что академии, и Московская в особенности, шли не в уровень с общим течением философской мысли: прежде, когда весь запад и вся светская Россия учились у Гегеля. Московская академия остановилась на мистическом Шеллинге теперь, когда бесчисленные неокантианские кружки наперерыв спешат построить систему чистой, беспредпосылочной мысли, академия вновь коснеет у нефилософских родников «слепой воли» и «бессознательного». Аксиология вырастает на почве дурного онтологизма, на давно уже заброшенных пустырях догматической метафизики.

В наши дни это обвинение тяжкое: назвать кого-нибудь догматическим, принципиальным онтологистом – это значит обвинить данное учение в привнесении в сферу чи-

—236—

стого разума иррациональных элементов. Если в известной философской концепции усматривается такой неразложимый мыслью осадок, то данное построение получает обидную, в устах кантианцев, кличку онтологизма, которая равносильна признанию некоторой умственной ограниченности, трусости перед силою факта. Чистый рационализм стремится и, как ему кажется с успехом, совершенно изгнать из области философии понятие факта, как какой-то простой голой данности. Для рационалиста мiр не только разлагается на чисто рассудочные моменты, но и обратно: он есть лишь чистый продукт взаимодействия этих априорных, рассудочных схем, притом без надежды на окончательную их кристаллизацию (иначе бы он снова оказался голым фактом), а лишь на вечное приближение к ней, как к некоторому идеальному, но никогда недостижимому пределу.

Несомненно, второе, чисто рационалистическое течение, искреннее и точнее выражает извечную тенденцию отвлеченной мысли. Конечно, поскольку рассудок стремится к познанию окружающего и себя самого, он всегда живет верой в то, что это окружающее – весь мiр и даже сам рассудок для себя – станут насквозь ясными, прозрачными для мысли. Правда, кажется, как будто это не мешает мiру оставаться самим собой: вещь, понятая до конца, все же сохраняет свою вещность и, хотя бы пронизанная насквозь мыслью, все еще стоит перед ней, как некоторый факт, как бы какая-то стеклянная фигура или обведенная тонкими контурами полупризрачная схема; сам разум представляется себе каким-то вместилищем чистых мыслей. Но, таким ожидает видеть мiр своего опыта лишь философ-эмпирик (в широком смысле): чистый философ-рационалист идет дальше: он внимательнее всматривается в этот процесс логической дематериализации вещи и скоро убеждается в том, что мысль не только выедает «чувственную» сердцевину вещи, сохраняя ее оболочку, но что та же участь постигает, должна постигнуть и эту последнюю физическую реальность ее, хотя бы в виде чистой интуитивной схемы. В самом деле, что значит познать вещь? Есть ли познание лишь разложение на первоначальные элементы? – конечно нет, иначе бы дело

—237—

философии перешло к микроскопам и спектроскопам, и атомистический, в широком смысле, материализм был бы единственно признанной философской системой. Однако мы видим, что чистая философия живет и благополучно процветает рядом с научным эмпиризмом. Чем же она питается?

Она живет верою в логическую разложимость всякого физического атома. – В чем же заключается это, по-видимому, безвредное для физики, разложение? – В том, что атом теряет права на элементарность и, как всякий объект мысли, должен дать строгий ответ на философское «что?». – Чем же это философское «что?» отличается от эмпирического? Почему ответ: «атом» для философа-рационалиста неудовлетворителен? – Потому что «атом» не есть определение (его единственно ищет мысль), а простое имя, кличка известного, хотя бы и предельного для эмпирии объекта. – Что же значит философски определить атом? – Это значит возвести его к его родовому понятию. – Но, атом не имеет физического родителя, он просто дан. – Тогда простая данность, чистое бытие и есть его genus proximum. – Это – чистое отвлечение, отвечает эмпиризм: мы не знаем данности вообще, а лишь данность атома. – Но тогда, отвечает логика, вы не знаете и атома; может быть вы его видите, но сказать, что атом познан наука не имеет права. – Чем же это предельное видение ниже мысли? – Тем, что оно безмысленно и, следовательно, бессмысленно. – Однако из него объясняется все! – Объяснить все из необъяснимого – значит вовсе не объяснить, а только описать. – С меня этого довольно, отвечает наука и, дурной онтологизм; – для меня этого слишком недостаточно, отвечает логика. Если атом не умеет назвать имени своего «физического» родителя, он должен оправдать себя из себя самого. Физический атом этого сделать не может, значит физический атом – не последнее звено в диалектической цепи, значит есть атом высший. – Психический, спешит подсказать онтологизм. – Нет, чисто логический, отвечает рационализм. – Что же это за логический атом? – очевидно, это – сама мысль в себе, но, – не как конечный факт, а как вечный акт. Схемы, контуры, атомы – это лишь остановки ленивой мысли и фантазии пассивного «воззрения». Чистая мысль

—238—

уходит в глубь факта-явления, не в трансцендентную область новых вещей в себе, а поднимается к той таинственной, трансцендентальной границе, на ту логическую «твердь», что лежит между верхними и нижними водами «онтологизма», и где вечно текущие светила-мысли, связанные стойкими узами логического тяготения, дышат и сияют чистым светом абсолютного ведения.

Но, не есть ли это восхождение в свою очередь фантазия? Где чистая мысль видит залог надежды на окончательный успех своего умозрительного подвига? – Этот залог дается ей в каждом акте познания: каждое частичное познание, каждое новое звено в диалектической цепи свидетельствует о том, что предмет, предметное – не вечны, что, напротив, познание только тогда говорит: понятно! когда объекта, подлежавшего познанию, уже нет. Как это возможно? разве мысль убивает? – Да, она убивает в каждой вещи ее фактичность. Правда, определение кажется вещью безобидною в «физическом смысле»: назвать вещь своим именем это значит, по-видимому, просто наклеить известный ярлык, причем сама вещь остается нетронутой. Но, это не так. Почему? – потому что всякая вещь для нас исчерпывается своим определением. Это кажется странным: определения часто случайны, внешни, в вещи остается еще много невидимого, неопознанного, неизвестного. Конечно, но мы и не говорим, что она исчерпывается нашими определениями в себе, или онтологически, мы говорим лишь, что для нас всякая вещь вполне исчерпана тем, что мы о ней знаем. – Да, но ведь мы живем вечною надеждою на то, что узнаем, о ней больше. – Несомненно, но будем ли мы в праве это новое, большее знание отнести к прежней вещи? – Почему же нет? – Да именно потому, что прежнего знания уже нет. – Но ведь новое знание лишь расширило прежнее? – Нет, новое знание и есть новое знание и новый объект. Что значит расширить знание? Если мы раньше говорили: трава зеленая, а теперь говорим: зеленый цвет травы зависит от хлорофилла, то разве мы только расширяем понятие зелености? не вводим ли мы, напротив, лишь новый объект познания – хлорофилл? – Но ведь зеленый цвет травы остается, – да, но уже как чистое восприятие, а «на самом деле» перед нами уже на зелень, а хло-

—239—

рофилл. Если мы далее познаем хлорофилл, изучим условия его появления или, может быть, разложим на составные части, тогда «хлорофилл», в свою очередь, окажется пустым звуком, и перед нами будет новый объект… Смутною верою в смертность, в полную уничтожимость объекта живет мысль с первых дней ее появления. Правда, она думает, что, убивая тело вещи она тем спасает и освобождает ее бессмертную душу, однако вполне ясный отчет в своих действиях отдает лишь философия. «Душа» науки, как мы знаем, оказывается лишь неуничтожимым тельцем – атомом, но философия идет дальше: если всякое новое определение, говорит она, убивает объект, как таковой, то ясно, что последний объект, притязающий на бессмертие, будет ничем иным, как чистым определением себя самого. Уловить характер этой самоопределенности философия все еще не может вполне, но она живет тайною надеждой на эту вечную жизнь мысли, хотя явно и говорит, что с нее достаточно вечной смерти всего «просто онтологического».

Но если, действительно, таков закон познания, то обвинение в намеренном онтологизме становится крайне обидным для философа. Ведь это в сущности значит сказать, что философ-онтологист вовсе и не философ, а скорее какой-то тупой, упершийся в «вещество» эмпирик. Прежде таким «веществом» был для нас субъект-объект Шеллинга, эта, по выражению Гегеля, ночь, где все кошки серы, позже – неразумная воля и, наконец, как достойное завершение всего, – само бессознательное, т.е. чистый отказ от мысли.

Обвинение тяжкое, притом подтверждаемое документально, грех, теперь уже вековой, и мы должны оправдаться в нем! Он кажется тем более тяжким, что наша академия получила начало своего существования как раз в год смерти Фихте, этого последнего «бессознательного метафизика», бессознательного потому, что Гегель и Шеллинг – принципиальный рационализм и принципиальный онтологизм – тогда еще только что вооружались на брань, и пароль и лозунг новейшей философии произносились еще вполголоса. В невинности перед еще неосознанной грядущей борьбой, Фихте слишком откровенно обнажил душу подлин-

—240—

ного критицизма, где сухая формальность логических схем была пронизана всепожирающим огнем алогического, стихийного самоутверждения. Фихте шокировал кантианство, раскрывая его метафизическое нутро, и вот почему от него отвернулся и чистый рационализм, видящий во всяком субъективизме следы непобежденного окончательно дурного онтологизма, и чистый онтологизм, боящийся одних логических схем. Но в год смерти Фихте два враждебные лагеря уже стояли друг против друга, для наивности места не было, предстояли выбор – αἴρεσις, и наша академия выбрала Шеллинга. В этом ее философская «ересь». В ней она коснела целый век и ей же она обещает служить и в будущем… Мы должны оправдать эту ересь. Как это возможно?

Все разрушается, ничто не вечно, говорит время; всякий факт снимается в движении диалектической мысли, говорит логика. Лишь мгновение может охватить в эстетическом восторге ускользающее бытие. Но, мгновение неуловимо, а с ним исчезает и бытие… Под этот монотонный напев времени возникла философия чистого рационализма, и в этом – все ее оправдание. Мы не знаем застывшего мгновения, говорят чистые философы: его уловил наш Фауст, но то была минута его смерти; а мысль бессмертна, поэтому она и не знает остановившегося мгновения, – косного бытия: его знает догматический онтологизм, поэтому он и имеет дело с трупом и сам мертв…

Да, и наш онтологизм имеет дело со смертью, но он не мертв, ибо то, перед чем он стоит, – не труп. Что же это? – Это нетленные мощи преп. Сергия.

Это и есть ваш «субъект-объект», усмехается рационализм? – Да, это – вечно живое, хотя и лежащее во гробе тело. Рефлексия тщетно пытается «снять» этот факт. – Вот мы придем и сожжем его, отвечают дети германского рационализма. Но, не будет ли это позором для чистой мысли, если ей на помощь должны прийти руки и слепая воля? – Пусть так, но, когда воля и руки сделают свое дело, наступит царство одного чистого разума. – Но, как же быть с теми пятью веками нетления? ведь это отрезок крута вечности: по его кривизне люди могут догадаться о бытии этой неподвижной вечности. – Они забудут о них и о ней. –

—241—

Итак, вы зовете на помощь и забвение, не есть ли это «бессознательное», которого так не любит логика?

Бог охранит нас от такого испытания в трудный час: наша философия уже целый век воспитывает нас в бесстрашии перед этим высшим испытанием. Да, есть вечный факт, есть застывшее мгновение: трансцендентальный рубеж между «стихийной» жизнью и смертью есть не только логическая, но и физическая «твердь». Есть почва для принципиального онтологизма, есть его оправдание… Оно – не чисто логическое, робко возражает рассудок, но теперь уже мы, с нашей неподвижной точки, будем задавать ему вопросы.

Где эта сфера чистой логики? кто там был? Есть ли хоть одно имя в царстве рационализма, которое, посмертным или прижизненным приговором окружающих, не было бы обличено в скрытом догматизме. Рационалистическая философия давно уже лишила мiр его красоты: утратив перед взором мысли все свои пестрые краски он стал похож на огромную чернильницу, в черную муть которой философы-рационалисты обмакивают свое перо, чтобы на белом листе чистого сознания воссоздавать его красоты «из головы». Впрочем, и чернильница шокирует, как догматическое conditio sine qua non, и со времен Декарта философия всеми уловками спешит ее замаскировать. Однако опыты доныне не удаются. На что был чист тот лист абсолютного скептицизма, на котором расположился воссоздавать свою систему Декарт, но предательская клякса онтологического «sum» испортила его. Спиноза и Лейбниц «отвели глаза», занявшись ее внешним видом и внутренним строением, как будто о ней именно и шла речь, и лишь Кант попытался ее стереть. Его самопишущее перо уже не нуждалось в чернильнице, но Фихте выдал чем оно было наполнено. С тех пор это обратилось в спорт. Каждый старался уличить соседа в скрытом логическом фокусе и каждый находил в чем уличить. Закон времени и диалектического движения, так нравившийся рационалистам, оказался и их предателем. В погоне за чистой жизнью, дальше от мертвого факта, рационалисты всюду натыкались на трупы предшествующих звеньев, моментов когда-то живых, теперь окоченевших

—242—

в прошлом. Пафос жизни стал пафосом смерти. Это ясно осознал еще сам родоначальник панлогизма. «Замкнутый круг, который покоится в себе и, как субстанция, содержит свои моменты, говорит Гегель, есть непосредственное и потому не вызывающее удивления отношение. Но то, что акцидентальное, как таковое, оторванное от своего целого, то, что связано с другим и только в своей связи с ним действительно, приобретает собственное наличное бытие и обособленную свободу, в этом состоит поражающая сила отрицательного; это – энергия мышления, чистого я. Смерть, если угодно назвать так такую недействительность, есть самое ужасное, и, чтобы удержать мертвое, требуется величайшая сила. Бессильная красота ненавидит рассудок, так как он требует от нее того, чего она не в силах дать»²⁸⁸⁷, т.е. видеть в трупе высшую красоту и мудрость. Однако и это разоблачение – не по сердцу следующим поколениям рационалистов: Наторп жестоко смеется над Гегелем за его круг; но дело, конечно, – не в круге, а в признании смертности, трупности, как составного момента в движении жизни. Начиная жизнью, рационализм кончает трупом – таков приговор каждого нового поколения над гробами отцов.

Но мы, у гроба отца нашего Сергия, скажем иное: если труп неизбежен даже в сфере бессмертной мысли, то это неумирающее тело не есть ли залог новой высшей мудрости? Если философия чистой рассудочной мысли ведет к мертвому факту, то не (поведет ли нас философия живого факта в царство мысли онтологической? – Что же это за «онтологическая» философия? не есть ли это чистый эмпиризм, уходящий как мы видели в старую область логических абстракций, или вращающийся в заколдованном кругу чистого описания? – Нет, философия живого факта есть философия чистого выбора, в ее первом моменте, и философия воплощения, в ее метафизической глубине. Она начинается с той трансцендентальной точки, где пята истины соприкасается с головой диалектического змия… Быстрой змеей извивается рефлексия, все члены ее в вечном движении, неподвижна лишь одна ее сплюснутая голова. Эта

—243—

голова, это – тот труп, тот голый факт, голая данность, от которой тщетно силится оторваться вьющееся тело змеи-диалектики. – Но почему же неподвижна глава? почему она не принимает участия в стремительных волнообразных движениях тела? – Она не может этого сделать, ибо она прижата к земле чьей-то твердой пятой. Эта пята, это – тоже чистая данность, это – тело какой-то высшей истины, это – сама Воплощенная Истина… И пята неподвижна, как придавленная глава змеи, но это – неподвижность не злобного бессилия и цепей, это – неподвижность последнего напряжения и победы, это – покой вечной жизни, не умирающей и во гробе, это – точка высшего духовного роста… «Он будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту», – эта картина мировой борьбы, после воплощения Истины, до ее последней победы, кладет свой отблеск и на гробницу преп. Сергия… И здесь нужен выбор, и здесь возможен бунт, еще более страшный, чем диалектическое «снятие» факта, но зато это – бунт последний, перед последней победой и победным венцом… Змий жалит истину в пяту: истина это – апокалипсический Агнец, стоящий перед престолом и «как бы закланный» («ὡς ἐσφαγμένον» Апок.5:6), но и одна из голов зверя «как бы ранена» («ὡς ἐσφαγμένην» Апок.13:3): между этими двумя образами предстоит и последний выбор, и благо тому, кто пойдет за закланным Агнцем, кто не убоится гвоздинных ран и плотяности Истины…

И вот, оглядываясь теперь на протекшее столетие, мы видим с радостью, что наша академия не только никогда не боялась факта, «онтологии», но, напротив, всегда расчищала для нее философские дебри. Ее философский выбор был не ересью, а исповеданием той высочайшей истины, что выше всех доказательств разума, выше всех авторитетов стоит факт последнего свободного выбора между истиной и ложью. Она всегда знала, что мысль лишь подводит волю к последнему пределу, к той без- или сверхсознательной точке, где весы субъект-объект – беспочвенной мысли и «безмысленного» факта – ждут не логического, а волевого усилия, способного наклонить их в любую сторону. Укрепленные руками предшественников эти весы были приведены в движение покойным Алексеем Иван-

—244—

вичем. Слушавшим его курс часто казалось неясным, которая из чаш должна перетянуть, но в этом открывалась лишь философская честность и последовательность его отологической позиции. В какую сторону клонилось его собственное решение – мы знаем, это знают все, видевшие его перед лекциями, склонявшимся у мощей пред. Сергия. Но победа была уже заложена в самом факте признании этих весов, этого онтологического равновесия: точка, на которой держались эти весы была уже как-то дана, это был факт нетления св. мощей; поэтому перетянула та чаша, где было больше «бытия».

И ныне, становясь участниками в этом вековом философском наследии, принимая его уже не в процессе его завоевания, а в его последнем выборе, мы вновь возвращаемся к самым онтологическим родникам нашей философии. Сто лет назад выбор был уже сделан не в сторону змеи, а в сторону воплощенной истины, сто лет были посвящены борьбе за онтологическую точку: выбор сердца был оправдан разумом, осуществлен волей. Онтология «бессознательного» пришла к сознательной аксиологии, и сама стала сознательной. На это вековое наследие, на эту оправданную онтологию и обращен теперь наш взор… Пусть же растет эта онтологическая точка, пусть вырастает она в живое тело: тайна этого роста и тайна тела должны отныне привлечь наше внимание… Мы верим, что на этом пути нас ждет не давящий мрак бессознательного, но светлое царство разумного созерцания, диалектика реальная, ничего не убивающая в своем поступательном движении, но сплетающая свои звенья в единство духовно телесной организации, по законам высшей гармонии, благодатной силой божественного строительства. За вековую историю своего развития академия уже далеко продвинулась на этом пути, и потому, посвящая ныне нашу первую лекцию имени покойного Алексея Ивановича Введенского, мы, тем самым, посвящаем ее всей вековой философии родной академии, приютившейся под сенью гробницы преп. Сергия, посвящаем ее имени самого преп. Сергия и – вершине всякого онтологизма – Истине, явившейся во плоти.

Ф. Андреев

—245—

«Все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещаннаго, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства» (Евр.11:39–40).

Какой длинный ряд имен проходит сейчас перед нами, дорогие братья и отцы!… Вы знаете, чьи это имена… То – имена прежних насельников и строителей дорогой нам Академии, то – имена прежних носителей священнейших идеалов нашего святилища духовной науки, имена незабвенных тружеников, мужей «великих и именитых», которые вот здесь, на этом самом месте, в этих самых стенах проходили свое жизненное поприще в тех же самых трудах, что и мы с вами, стремились к осуществлению тех же религиозно-научных идеалов, во имя служения которым пришли и мы с вами сюда…

Какие думы навевает на вас этот длинный ряд имен и что говорит он вашему сердцу? Бьется ли оно в благоговейном удивлении пред величием жизненного подвига их носителей?… скорбит ли оно, что этих «именитых» учителей уже нет среди нас?… недоумевает ли

—246—

оно: для чего вспоминать тех, кого давно уже нет?… Или же, может быть, иная, более глубокая дума завладевает душой, когда вслед за длинным рядом имен пред историческим взором встает длинный ряд их величавых носителей?!

Некогда великий апостол языков, оглядываясь так же как и мы сейчас, в даль веков прошедших и созерцая там длинный ряд праотцов, живших теми же самыми чаяниями, что и сам он, остановился, хотя, быть может, и на один только миг, в глубокой думе: все они, этот длинный ряд ветхозаветных мужей, до глубины души были проникнуты тем же чаянием и того же грядущего царства Божия, что и сам он. Это царство Божие было им обещано свыше и верою в него была проникнута вся их жизнь, труд и заботы. Но дождаться этого чаемого и обещанного царства им не пришлось: они так и сошли в могилу с своими великими чаяниями, не видев начала их осуществления, положенного давно жданным Мессией – Спасителем. Какой же смысл был в этой их вере и трудах по вере, если они, «свидетельствованные в вере, не получили обещанного»? Почему не напрасны были их вера и труды, если их целожизненные чаяния и ожидания не увенчались осуществлением? Вот и теперь, когда духовным взором окидываешь длинный ряд сошедших в могилу праотцов и отцов нашего святилища духовной науки и как бы стоишь над широким могильным кладбищем, усеянным их костями, мысль невольно погружается в думу, подобную думе апостола…

"Все сии, свидетельствованные в вере«… Все эти имена, которые проходят сейчас перед нами, все это имена «свидетельствованных в вере»; все это имена живших верою в священнейшие религиозно-научные идеалы нашего святилища духовной науки. А эти идеалы что иное представляют в конце концов как ни черты того грядущего царства Божия, основание которого положено явлением в мiр Христа Спасителя, и полного осуществления которого, по слову Господню, ждет весь христианский мiр при конце веков?! Праотцы и отцы нашей школы жили верою именно в это грядущее торжество Христовой истины,

—247—

добра и правды. Их духовный взор был направлен в ту многовековую грядущую даль, где во свете Божественного Откровения развертывается пред человеческим сознанием не частичная только, а полная, совершенная истина; где эта истина получает безраздельное господство над жизнью человеческой, преобразуя и определяя собою все стороны жизни и деятельности. Все они жили верою в осуществление этого именно идеала, и во имя этой веры трудились и работали, каждый по мере сил и в своей области способствуя этому осуществлению. Так же, как и мы, они из года в год слушали и читали лекции, проводили нередко целые дни и ночи за рабочими письменным столом, разбираясь иногда в самых мелких деталях различных областей религиозно-научного ведения; радовались каждому новому открытию здесь, каждому новому просвету, каждой новой победе Христовой истины в жизни и деятельности человеческой; самоотверженно тратили свои силы, чтобы достигнуть или по крайней мере содействовать достижению новых и новых таких просветов, и побед. И даже в часы ночного покоя они слышали внутренний небесный голос, «возбуждающей их к свету грядущего Сиона».²⁸⁸⁸

Но «все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного». Все они сошли в могилу, не достигнув познания совершенной полной истины и не узрев полного торжества добра, что обещала им вера в грядущее царство Божие, и не только, не достигнув и не узрев этого, но даже и не закончив начатых отдельных работ; они умирали с пером в руках и с недоконченными религиозно-научными и чисто научными замыслами.

Были среди них мужи, свидетельствованные в вере Ноевой. «Верою Ной, получив откровение о том, что еще не было видимо, благоговея, приготовил ковчег для спасения дома своего (7 ст.).

Но разве не тою же верою были движимы и строители ковчега нашей обители науки – ряд московских архипастырей, возглавляемый незабвенными светилами родной церкви митрополитами Платоном и Филаретом, а за ним ряд рек-

—248—

торов и инспекторов, среди которых блещут славные имена святителей Филарета (Амфитеатрова), после митр. Киевского, Филарета (Гумилевского), после архиеп. Черниговского, прот. С.К. Смирнова, и увенчанные бессмертным именем прот. Алек. Вас. Горского?! Духовным острым взором проникая в глубь грядущих судеб родной церкви, они с великою скорбью прозревали те громадные сильные волны неверующей антихристианской мысли и жизни, которые, возрастая, все с новою и новою силою, будут расшатывать, разбивать устои церковной жизни и христианского единомыслия. И вот здесь, на этом самом месте, «ревнуя о спасении дома своего», дома родной Церкви, создали они этот как бы оплот, эту крепкую бойницу против враждебных Христовой правде идейных течений. Здесь создали они духовный питомник крепких вооруженных с головы до ног стражей «дома Израилева», пред силой веры и научной мысли которых не могли бы устоять ни одна антихристианская мысль, ни какое антихристианское направление жизни, и которые бы чрез ряд веков провели родную Церковь к вечной славе и красоте Церкви торжествующих Духовным взором своим проникая в даль грядущих веков, они, согласно обетованию: сожизду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей (Мф.14:18), представляли себе там полную и совершенную победу и торжество веры, верующей мысли и жизни. Именно в чаянии этого потратили они свои силы и средства, время и земную жизнь. И конечно, «все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного», не видели желанного конца трудов своих. Все еще идет борьба веры и неверия и не только не утихает, но возгорается все яростнее и ожесточеннее; меняются пункты ожесточенных схваток, но не уничтожаются, утончаются орудия борьбы, но от этого борьба становится еще ожесточеннее и смертельнее. И где конец этой суровой битвы, еще не может даже и теперь определить ограниченный взор человеческий, лишь пред духовным оком веры, вне границ времен, стоит впереди эта победа, как необходимый завершительный момент провой истории, – ибо «сия есть победа, победившая мiр – вера наша» (1Ин.5:4).

Были среди прежних насельников родной Академии и

—249—

мужи веры Авраамовой. «Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие, и пошел, не зная куда идет» (8 ст.). Когда мысленным взором окидываешь длинные ряды живших или выросших здесь тружеников науки, то целожизненный труд каждого из них не знаешь, как точнее определить, чем этими именно словами, что они, «повинуясь призванию идти в страну, которую имели получить в наследие, пошли не зная, куда шли». Пред ними открывалось необозримое поле научных изысканий, поле, где различаешь только ближайшие тропы, видишь только ближайшие задачи научных работ, а как потом и к чему приведут они – не видишь и не представишь. На этом поле они имели получить участки в «наследие», должны были обрабатывать их и возделывать, прокладывать пути и дороги, чтобы постепенно сделать их своим достоянием. И вот, «повинуясь призванию», отвергнув более выгодные звания мiра сего, они пошли на это поле научной работы наследовали один за другим научные вопросы, от самых мелких до самых великих; роясь в памятниках седой старины, целыми годами изучали историю начертания какой-нибудь буквы, развитие какого-нибудь научного термина или понятия; изучая глубины человеческой души, старались приникнуть в самые сокровенные тончайшие ее изгибы; наконец, останавливаясь над величайшими вопросами о сущности и смысле мiрового бытия, тратили десятки годов в разборе бесконечно длинного ряда раннейших решений и воззрений. Но, несмотря на все эти усилия, они не могли вполне овладеть, сделать своим полным «наследием» ни одного участка на необозримом поле науки. Чем дальше переходили, как бы скитались, они с светочем могучей религиозно-научной мысли (анализа) от вопроса к вопросу, темь все более и более открывалось пред ними всюду новых и новых вопросов, необозримый ряд вопросов, за которыми чуется вдали желанное царство полной истины, но осветить которое не хватало им уж сил. Стоя пред развертывающеюся впереди безбрежною широтою новых религиозно-научных задач, они чувствовали себя уже бессильными идти дальше, внутри себя они слышали уже настойчивый голос усталого, изнемогшего

—250—

духа, властно призывающий в покой мiра загробного: «пора домой, не век скитаться»²⁸⁸⁹, «хочу домой».²⁸⁹⁰

Так «все сии умерли в вере, не получивши обетований, а только издали видели оные и радовались, и говорили себе, что они странники и пришельцы на земле» (ст. 13).

«Верою Авраам, будучи искушаем принес в жертву Исаака и, имея обетование, принес единородного» (ст. 17). Какой великий подвиг ветхозаветной веры в грядущее царство Божие: решиться принести в жертву, заклать единственного сына – единственный залог самых дорогих для ветхозаветного человека надежд и чаяний! Новозаветная вера в это грядущее царство знает подвиг не меньший. Он состоит в том, чтобы решиться принести в жертву все силы «единородной» души, потратить свой талант, ум, всю свою жизненную энергию, отдать все свои думы и дорогие мечты на дело Божие, из которого еще не знаешь, что должно получиться, торжествующего успеха которого не увидишь, и от плода которого не пожнешь (1Кор.9:7). Подобный именно подвиг и несли в себе почившие труженики академической науки. Они вложили свои таланты и жизнь, драгоценнее чего нет для человека, на дело православно-богословской науки, на разработку часто сухих, самих по себе не имеющих ближайшего жизненного значения вопросов, на утомительное, по истине мученическое безразгибное перелистывание и перечитывание десятков тысяч, миллионов страниц всевозможных литературных трудов, на убивающие здоровье трудовые дни и бессонные ночи за письменным столом, за упорным трудом… И они были «искушаемы"… и им иногда думалось: не напрасно ли они изнуряют себя, не напрасно ли так безжалостно растрачивают жизнь свою в бесконечных и часто, по-видимому, бесполезных поисках истины; не разумнее ли беречь жизнь свою для деятельности более легкой, выгодной и спокойной, не разумнее ли воспользоваться покоем, довольством и честью иных, более завидных общественных служений?! Но вера в грядущее торжество Христовой истины властно удерживала их при под-

—251—

виге служения ей. Они «жертвовали обыкновенно надеждою внешних преимуществ любви к науке».²⁸⁹¹

Они отрывались от родительской семьи, отказывались от своей собственной и в беспощадных трудах в 25-летний возраст становились стариками. Уклоняясь от сует и радостей общественной жизни, они почти всю свою жизнь проводили среди молчаливых груд книжных сокровищ, размещенных «и на столах, стульях, диванах, и под столами, стульями и диванами, расставленных в шкафах, этажерках и даже на полу».²⁸⁹²

«Верою Иаков, умирая, благословил каждаго сына Иосифова и поклонился на верх жезла своего» (21 ст.). «Верою Иосиф при кончине напоминал об исходе сынов Израилевых и завещал о костях своих» (24 ст.). Отцы нашей обители науки, подобно тем древним патриархам, хранили свою веру до последних минут своей жизни. Но и умирая в разгаре своих научных работ, обрывая их на половине, они и на смертном одре не покидали своей веры в грядущее торжество Христовой истины. Не имея возможности сами видеть его, они крепко надеялись и утешались мыслью, что его увидят рано или поздно их преемники, которых они с любовью благословляли стать на место свое. Своим преемникам завещали они свою веру в грядущее царство Божие и свое право на участие в его созидании, и в постоянное видимое свидетельство этого своего завета оставили им свои духовные кости – те богатые собрания ученых литературных трудов, которые составлять гордость, украшение и драгоценное сокровище нашего святилища духовной науки.

Так, дорогие собратья и отцы, «все сии, свидетельствованные в вере» в вожделеннейшие идеалы обетованного царства Божия, труженики нашей дорогой Академии, имена которых проходят сейчас перед нами, «умерли, не получивши обетований, а только издали видели оныя» (ст. 13). – Вот дума, которая захватывает сейчас ум и волнует сердце. Тяжелая, печальная дума!!

Грустно, тяжело кидать работу, не доведши ее до конца…

—252—

бесконечно обидно порывать с жизнью, не достигши той цели, ради которой жил и трудился. И эту грусть и это чувство обиды невольно переживаешь сейчас за почивших насельников нашей дорогой Академии. Но… это – благословенная грусть и доброе, благотворное чувство обиды!! Вы грустите и обижаетесь, что целожизненный труд их не увенчался завершением?… Значит, вы желали бы, чтобы это случилось, чтобы ими была достигнута та цель, во имя которой они жили и к которой стремились? Но тогда пусть ведает ваше сердце, что именно в ваших руках, в вашей воле находится возможность дать им достигнуть этой цели и снять с жизни их горечь обиды и грусти… Как же так?…

Великий апостол языков разъясняет нам эту тайну незаконченной жизни и деятельности наших предков. Отвечая на свою и нашу думу, он говорит, что «все сии, свидетельствованные в вере», именно потому «не получили обещанного», что «Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства». Их труд не напрасен, хотя ими самими и не был закончен, их дело не бесплодно, хотя в жизни земной они и не получили желанного плода. Их труд будет закончен и плод свой они приимут, если мы, их преемники, станем продолжателями их дела и труда. По закону правды Божией они должны достигнуть совершенства не иначе, как чрез нас. Почившие труженики родной Академии умерли сами, но не умерли их дела, их религиозно-научные идеи и планы. Эти идеи и планы живут здесь, в этих стенах, в духовной атмосфере нашего святилища духовной науки и ждут себе новых носителей, которые бы восприняли, усвоили их себе и на плодоносной почве своих свежих сил и талантов раскрыли, развили их дальше и осуществили шире и полнее. И вот теперь от каждого входящего в наше святилище духовной науки зависит: воспринять, усвоить себе эти заветные идеи и планы, стать их новым носителем и тем дать им дальнейшее развитее и жизнь, или же отречься от них и тем дело почивших тружеников осудить на бесплодие, лишить полного смысла и ценности. Конечно, никакому отдельному новому труженику не довершить единолично дела отцов

—253—

и дедов наших, но это должны сделать преемственно грядущие поколения насельников нашего святилища науки: там, где кончит работу наше поколение, ее станет продолжать новое поколение новых тружеников, а с того пункта, где смерть прервет их работу, ее продолжат еще новые поколения. И так, в конце концов, на духовном основании, заложенном почившими насельниками дорогой Академии, многовековыми трудами человечества будет создано то торжество истины, добра и правды царства Божия, которого они чаяли. Когда и как оно наступит, точно неведомо нам, но несомненно, оно наступит тогда, когда «придет Господь во славе своей» (Мф.16:27). Тогда ныне почившие труженики нашей дорогой Академии, по всемогущему Творческому слову, внидут в это царство и с веселием узрят плоды трудов своих, осуществление своих самых дорогих чаяний, и не только узрят, но и вместе с продолжателями и завершителями своей жизненной работы, пожнут от трудов своих во «сто крат», ибо «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящими Его» (1Кор.2:9).

Дорогие собратья и отцы! В настоящий момент очередь продолжения этой великой исторической работы созидания царства Божия, начатой почившими насельниками нашей обители наук, имена которых проходят сейчас перед нами, падает на нас. Мы пришли и стоим на месте их, как бы на их костях; мы живем в духовной атмосфере, пропитанной их идеями, планами и чаяниями… Что ж, усыновим ли себя им? Желаете ли стать новыми ревностными носителями этих идей, планов и чаяний, вместо тех почивших тружеников?… желаете ли продолжать целожизненный труд их, внести свою долю труда в начатую ими вековую работу созидания царства Божия?… Или же, может быть, вы предпочитаете отказаться от падающей на вас исторической миссии в пользу последующих поколений, находите более удобным осудить труды и чаяния своих славных предшественников на обидное, хотя бы и временное, забвение и бесплодие, предпочитаете служить иным идеалам и чаяниям?!… То и другое находится в ваших руках, в вашей воле. Вы вольны избрать как

—254—

то, так и другое… Но глашатай воли Божией с этого священного амвона может лишь, указывая на проходящий пред нами длинный ряд почивших славных тружеников дорогой Академии, призывать словами апостола к одному: «имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое иго… и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще» (Евр.12:1)!!

Василий Виноградов

19-IX-08.

—255—

I.

Суббота, 5 октября 1913 года. Ярославский вокзал в Москве. Поезд на Сергиево должен отправиться в 9 часов вечера. Сидим и дожидаемся. Когда едешь по Николаевской дороге, то на вокзале, в Москве видишь: солидных чиновников – лысых, спокойных, с аккуратно подстриженными бакенбардами, бородами и усами, – много военных – с гремящими по полу шпагами, в каких-то особенных фуражках, – барынь – с закутанными в креп головами; на Брестском (теперь Александровском) вокзале блестят заграничные цилиндры, шныряют еврейчики; на Рязанском – армяне, восточные человеки, бурки, бешметы, кинжалы… На Ярославском вокзале публика чинная и степенная: купеческое семейство, разместившееся около круглого стола и пьющее чай из двух чайников – маленького и большого, – духовные лица, удобно и тепло одетые, сидящие на мягких диванах широко и глубоко, – монахини – с узкими и длинными лицами, строго обрамленными черными платками, – старые барыни, которые постоянно роются в мешочках и сверточках, что-то пережевывают, пугаются звонков и грохота подходящего поезда, подозрительно оглядывают и провожают взором всякого проходящего мужчину, боясь, очевидно, жуликов...

Как незаметно промелькнули 26 лет! Точно вчера было 12-е августа 1887 года, когда я с новеньким брезенто-

—256—

вым чемоданом пробирался с Рязанского на Ярославский вокзал. И Москву-то я видал в первый раз, и как дрогнуло мое сердце, когда из окна вагона, сквозь утреннюю дымку, я увидел большой золотой купол Храма Спасителя и Ивана Великого! Дребезжащие конки, извозчики, множество снующего народа, башня на Николаевском вокзале (а от него ведь, – шутка ли, – отправляются в самый Петербург!) – с часами и развевающимся флагом – все так меня поражало, что я со своим чемоданом, которому там, у себя, в Рязани я так много придавал значения, казался себе маленьким и ничтожным. А на Ярославскими вокзале всякий высокий человек в пальто, шляпе и в очках казался мне профессором академии.

Наконец, сели в вагоны, скупо освещенные стеариновыми свечами. Все, – как тогда, и также краской пахнет от стен и желтых диванов. Только что же нет продавца газет? Наверно, это бывает только днем. Впрочем, едва ли и жив тот продавец, которого я заприметил в годы обучения в академии. Седой, с одними усами и красными лицом, с большой кипой газет под мышкой – он, войдя в вагон, громким и хриплым голосом возглашал: «сиводняшние газеты и жюрналы! описание Троицкой Лавры!«…, – приближаясь к противоположной двери: – «календари на будущий год!»…, – после 17 октября 1888 года: – «описание крушения царского поезда!».

Наконец, трогается. В полумраке вагона закрестились, завздыхали, зашептали, огни вокзальных окон поплыли назад, замелькали огни окраин города, и поезд понесся окруженный тьмою. Я напрягаю зрение, глядя в окно и стараясь уловить знакомые предметы. Но ничего не разобрать в осенней темноте.

Завтра воскресенье. Как жаль, что не удалось выбраться из Москвы пораньше, чтобы успеть в Лавру ко всенощной. Пошел бы я туда до 6 часов, стали бы я в темноте, недалеко от Троицкого собора и колокольни, и почудилось бы мне, что я не пожилой человек, убеленный сединами, а молоденький студент духовной академии. Маленькие колокола проиграли бы гамму четыре раза, колокол ударили бы шесть раз, со стороны собора зазвонил

—257—

бы колокол – повестка, в ответ бы с высоты колокольни раздался удар во второй, после «Царя», колокол, который я всегда особенно любил за его бархатный, гармоничный и вместе могучий звук. Потом я бы поспешил в собор к началу. Отверзаются царские врата, на престоле мигают разноцветные огоньки… «Восстаните!» – возглашает иеродиакон, выйдя из алтаря, и удаляется снова в алтарь, где происходит при общей тишине каждение. «Господи, благослови!» – возглашает иеродиакон, снова появившись на амвоне. Под темными сводами храма «Никонова строения», которые слышали молитвы и воздыхания человеческих сердец в продолжение 500 лет, раздается умилительное пение предначинательного псалма. Иеромонах в мантии, епитрахили и поручах, выйдя из алтаря, протягивает правую руку с кадилом в ту сторону, куда устремляются мысленно взоры и сердца русских православных людей, где мерцает множество лампад и свечей, – в сторону гробницы преподобного игумена обители, прося у него благословения, и продолжает каждение. «Господи Боже мой, возвеличился еси зело, благословен еси, Господи» – несется с одного клироса. «На горах станут воды, дивна дела Твоя, Господи», – поют на другом. О, этот умилительно-торжественный псалом! Было первое воскресенье в Лавре, когда я приехал держать экзамен в академии. Троицкие певчие – монахи пели в Успенском соборе, куда и я пошел ко всенощной. Громадный собор, иконостасе, стенная живопись, люстры поразили меня. Но смутно было у меня на душе: экзамены пугали меня. Но, вот, запели: «Благослови, душе моя, Господа! благословен еси, Господи»!… Оглянулся я на поющих: на ступеньках высоких клиросов чернели строгие ряды монахов, на верхней ступеньке виднелись старцы; обвел я глазами величественные своды храма, припомнил я, что храм этот построил Грозный царь, написавший над входом – «Ведомому Богу», оглянул я толпу сермяжных богомольцев, вспомнил я, что теперь нахожусь под покровом кроткого Сергия, и покатились из глаз моих слезы… Не бойся же, душа моя, и не смущайся, а благослови Господа, – подумал я. Никогда я не могу забыть этой всенощной. – Что, брат, как? – спрашиваю, когда мы вышли из собора,

—258—

своего товарища-земляка, приехавшего волонтером. «Слеза, прошибла», – коротко ответил он мне, и мы молча, как бы под влиянием новых, властных дум, направились к академическим зданиям.

А «Блажен муж»! Как величественно-трогательно запевал эти слова о. Иосиф! о. Иосиф – головщик, представительный старец, с умным, немного скорбным, взглядом кротких глаз, золотой крест, седая борода, седые волосы, густыми прядями выбившиеся из-под черного клобука, придавали ему вид величественный. Среди тишины, с высоты верхней ступени клироса раздавался его старческий, но крепкий голос. Ему отзывался громко звучный и свежий голос кононарха: «иже не иде на совет нечестивых»!…, а эти слова подхватывали на клиросе, и т.д.

А «Преславная днесь!». Многие студенты-товарищи холодно относились к лаврской служба. Но и среди них не мало было таких, которые говорили: «пойти в собор – послушать «Преславная днесь». Это, как известно, – стихира Пятидесятницы, и ее, как стихиру храма, поют в Лавре на литии под воскресные дни особым распевом. Стоишь, бывало, в толпе богомольцев и с замиранием сердца слушаешь, как эта дивная и по напеву, и по словам песнь, сначала как будто слабая и неуверенная, как были слабы и не уверенны сначала апостолы Христовы, потом крепнет, расширяется, растет и уже могучими волнами вливается из притвора, где начинается лития, чрез узкие двери в самый храм: «и вси начаша глаголати странными глаголы, странными учении, странными повелении Святыя Троицы». Когда я, после окончания академии, служил в одной из семинарий, то однажды в сборной комнате, вспоминая с сослуживцами – москвичами академию и Лавру, запел «Преславная днесь», за мной начал петь один голос, другой, третий, и не выдержал, наконец, почтенный старец, окончивший Московскую академию в 60-х годах. Мы так увлеклись пением, что только появление в сборной ректора, который начал хмуро глядеть в расписание уроков, напомнило нам, что урок давно начался.

«Софрино!» – раздалось за окном вагона. Что это за Софрино? Это – оказывается, – прежняя станция «Талицы». А

—259—

ведь в былое время, при этой остановке, по вагонам ходил горбатый монашек с кружкой и тихим голоском приговаривал: «преподобному Стефану на свечи и масло». Зимой монашек был в тулупе с большим воротником, из которого выглядывало его типичное лицо – горбуна. В вагоне было душно от накаленной железной печки, пахло овчиной; двери, белые снизу от мороза, пронзительно скрипели.

Вот, проехали и Хотьков. В вагоне стало меньше народа. В полутьме кто-то кому-то тягуче рассказывал. В окна видно, как взошла луна; но мутно было там, за окнами, лунный свет не мог побороть густой осенней мглы. И как я ни усиливался, все-таки не мог, подъезжая к Сергиеву, усмотреть очертания лаврской колокольни над зубчатою полосою леса.

Вот, и вокзал, – тот же самый, с тою же деревянною платформою, по которой в летние и осенние вечера, бывало, длинною вереницею прогуливались студенты. Нанимаем извозчика и едем. Все знакомое: налево – дом профессора Кудрявцева, направо – белый дом, на котором была прежде вывеска – «иконописец-художник Малышев», под гору тумбы, тумбы, мост, опять тумбы, лавки, часовни. – Лавра смутно выступает белыми очертаниями своих стен, в башне мелькают огни, смутно поблескивает в вышине золотой купол Успенского собора, мигает лампадка над святыми воротами, новая лаврская гостиница…

Гостиница не изменилась: дремлющий на скамье швейцар с потертым галуном на фуражке, железные полы, веревочные половики, в номерах огромные диваны и запах матрацев и подушек. Вон, внизу, под лестницей и дверь, ведущая в помещение, где когда-то проживал граф М. Вл. Толстой, известный любитель и знаток древнерусской церковной старины. Он плохо видел, и к нему для чтения и письма ходил один из студентов. Студент быль скромный и тихий и носил имя «Владимир». Остроумный старец-граф, – как мне передавали, – сочинил про него следующее четверостишие:

citata'Володенька –

citataМальчик молоденький,

citataОн не курить, не пьет

citataИ окошек не бьет».

—260—

Стихи имели отношение к печальному событию, имевшему место в Московской академии в ночь с 1 на 2 октября 1890 года.

Было 11 часов ночи, и нас встретил в гостинице полуодетый «коридорный», который шаркал по полу в чем-то мягком. Несмотря на поздний час, мне хотелось поговорить с коридорным: уж очень глубоко я почувствовал, что нахожусь в родном месте, и скорее хотелось мне показать, что я все тут знаю, что я тут жил и учился.

– Живет кто-нибудь из профессоров академии в гостинице?

– Из профессоров-с? живут-с. Вот, примерно сказать, священники… как его? – замялся коридорный.

– Воронцов?

– Кажется, что так их фамилия. – Я все-таки остался неуверенным, что именно было так. – А то вот еще, – уже сами разохотился коридорный, – живут-с… такой уж пожилой… вот забыл фамилию… Заморский не Заморский как его?…

– Заозерский?

– Вот-вот, – обрадовался мой собеседник. И говорили мы и про Лавру, и про Академию, и про Посад. Была уже полночь, и нужно было спать. Мне было приятно засыпать с мыслью, что я нахожусь опять под покровом печальника Русской земли, преподобного Сергия, что на высокой колокольне теперь, как тогда, колокола играют гамму.

II.

Воскресенье, 6 октября. Хмурое, сырое и туманное осеннее утро. По дороге от гостиницы к Лавре – липкая грязь, ряды арбузов и яблоки, которые оживляют и пестрят серый осенний фон картины, извозчики, нищие, богомольцы. Бульвар около стен Лавры не изменился, померзли и почернели только цветы. В послеобеденные часы когда-то здесь много прогуливалось студентов, а среди них очень часто можно было заметить крупную фигуру А.П. Лебедева, который по своей привычке много и громко говорил, шел мелкими шажками, помахивая тоненькой палочкой. В средине бульвара, бывало, скрываясь в тени деревьев,

—261—

где-нибудь в укромном местечке стоял старик-нищий высокого роста, согнутый, одетый не в лохмотья, а в крепкое пальто, но которое до того выгорело, выцвело, порыжело и было засалено, что мне издали казалось, будто от него пахнет. Согнувшись и опираясь на длинную палку, старик снимал остроконечную шапку-скуфью и так жалобно просил милостыни, лицо его было так страдальчески искажено, что рука невольно опускалась в карман отыскивая там мелкую монету. Потом я стал всматриваться в эту фигуру и в это страдальческое лицо, и моему воображению представлялись: затхлая коморка, засаленный матрац, а в нем зашитые десятки тысяч… А то мне этот человек напоминал нищего Морденко в «Петербургских трущобах» или старика с собакой, который ходил в немецкую кофейную, в «Униженных и оскорбленных». Товарищ-волынец, беседовавшей со стариком в рыжем пальто и скуфье, узнал, что он – католик и выходец из юго-западных губерний. Как он, поляк и католик, попал в самую средину России, к Троице, здесь прижился, вместо того, чтобы просить милостыню где-нибудь в Ченстохове у богомольных панн и паненок?…

Самых необыкновенных и замечательных нищих мне приходилось видеть в Киеве, около Лавры, около пещер, на пути в Троицкий монастырь: калеки без рук, без ног, с зияющими отверстиями на месте рта и носа, сидя в пыли и кланяются до земли головами, поют, читают псалтирь и акафисты, потрясают голыми култышками рук и ног… В Троицкой Лавре нищие не такие ужасные. Особая группа как бы привилегированных нищих сидела, бывало, внутри Лавры, около железной решетки, примыкающей к святым воротам. Опрятно одетые, зимой, – во все теплое, они сидели на маленьких скамеечках и, протягивая сквозь решетку руки с деревянными чашками, жалобно повторяли: «подайте, батюшки! подайте, матушки! помянуть ваших родителей!"… Слепые сидели, вытянувши головы как будто к чему прислушиваясь и как будто глядя куда-то высоко и далеко, и, заслышав в чашке подаяние, ощупывали деньги руками клали в карман, не изменяя положения головы и продолжая повторять: «подайте,

—262—

батюшки, подайте, матушки, слепенькому». Теперь этих нищих я почему-то не заметил!… Около входа в Успенский собор всегда стояло много монахинь с тарелочками или чашками, прикрытыми пеленами, или с клеенчатыми книжками, украшенными крестами из позумента. «Царице Небесной… благодетели… душе во спасение… на доброе здоровье… – повторяли они все на перебой и скороговоркой, кланяясь низко проходящим мимо богомольцам!… Монахини все были проворные, востроносые, подпоясанные по верхней одежде. И монахинь теперь нет.

В Лавре – утренняя суета и движение, какие вообще бывают в монастыре в праздник, между раннею и позднею обеднями. По главной дороге от св. ворот к Троицкому собору взад и вперед движутся богомольцы, послушники спешат вприпрыжку, снимая скуфейки, отвешивая на ходу низкие поклоны старшей братии и привычным движением пальцев поправляя волосы за ушами, идут пожилые монахи, тяжело передвигая калошами, купцы и купчихи с большими узлами просфор направляются пить чай после ранней обедни, мужики, грузно ступая сапогами по мокрому асфальту, смотрят по сторонам и, дойдя до колокольни, останавливаются и, запрокинувши головы и раскрывши рты, смотрят вверх с изумлением. Часы играют три четверти девятого. О, эти четверти! Как они меня мучили, когда писались приемные экзаменские сочинения в первой аудитории! Окна открыты, жарко и пахнет из академического сада первою осенью, а в аудитории – краской и мастикой паркета. Множество голов курчавых, гладких, черных, белых наклонилось над партами; изредка мелькают духовные лица. Почти все уже пишут, пишут, пишут… Боже мой, что же я не начинаю? Везде шуршат перевертываемые страницы, а у меня ни одной строчки… «Можно ли согласиться с мыслью, что любовь к человечеству есть чувство более возвышенное, чем любовь к отечеству«… и т.д.? – гвоздит в моем мозгу тема по философии. Да тему-то, кто дал? Профессор Кудрявцев! Это – не то, что какой-нибудь преподаватель семинарии Сацердотов. А чесы… часы в открытые окна знай-себе играют четверти, кажется каждую минуту. Ну, конечно, все эти тверяки, ярославцы, волынцы умнее меня

—263—

и напишут отлично, а я… Так всегда мне казалось и после, когда я учился в академии. Особенно это казалось в библиотеке. Общая тишина, пахнет книгами, сыростью и угаром; одни студенты роются в подвижном каталоге, другие приходят и уходят нагруженные до подбородка книгами; за деревянной решеткой раздается спокойный и важный голос библиотекаря: «Акты исторические… Минь – Патрология… Чтения в Императорском Обществе истории и древностей Российских»… Ну, конечно, – думал я; – «они» теперь уже все захватили, все взяли, все прочитали, все знают… И, взявши какую-нибудь тоненькую книжку, я с унынием уходил из библиотеки. С этим чувством, да еще с убеждением, что в сочинениях, внизу должно быть как можно больше ссылок и цитат, особенно немецких, я и проучился в академии.

До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до – проиграли часы, потом девять раз ударил колокол. Динь-динь-динь-динь! – раздалось со стороны Троицкого собора. Б-б-бум! – ударил с колокольни мой любимец. Он подождал, пока замрет звук, и ударил во второй раз, потом опять подождал, опять ударил, и полились, над Лаврой его прелестные бархатные звуки. Колокольня стояла, как живая, розовая и красивая, с золотой шапкой наверху. Ожили согбенные угодники под куполом Троицкого собора, заблестели золотом кресты, главы и крыши, замигали весело лампады и свечи сквозь стеклянные двери собора, закачались деревья, быстрее задвигались послушники и богомольцы. Это – ты, моя святая, дорогая Лавра!

В соборе послушники расстилают посредине ковры, раздвигают народ. А где же «параволаны»?²⁸⁹³ Так студенты звали так называемых соборных солдат, которые наблюдали за порядком в время богослужения. Одетые зимой в серые шинели с красными стоячими воротниками и высокие барашковые шапки с красными верхами, а летом в белые балахоны и картузы с красными околы-

—264—

шами, они рядами стояли у входа в Троицкий собор, поджидая с поезда богомольцев. Запрятавши зимой озябшие руки в рукава, постукивая нога-об-ногу, они перекидывались друг с другом короткими фразами, постоянно посматривая в сторону просфорни и церкви Смоленской Божией Матери, куда в прежнее время извозчики подвозили богомольцев. Наконец, когда на колокольне начинался трезвон, к просфорне подкатывали с утреннего поезда парные извозчики, и на каменной дорожке, около братских корпусов вдали показывались: бобровые воротники, золотые очки, обширные салопы, красные лацканы генералов. Все спешною походкой приближались к собору, неся белые узлы с просфорами. Параволаны кланялись, улыбались, шли за приехавшими в собор, нашептывая сбоку воротникам и салопам: «прикажете убрать? удобное местечко? просфоры в алтарь»?… Верхнее платье прибывших куда-то уносилось, сами они оказывались на хороших местах, белые узлы с просфорами двигались над головами толпы в алтарь. Во время службы параволаны в нужных случаях расталкивали народ, освобождая средину собора. «Осадите! осадите!» – махали они на толпу руками. «Иди, иди, матушка, там много места», – тащил параволан какую-нибудь богомолку за рукав и втискивал ее в толпу. Богомолка не успевала опомниться, как уже оказывалась где-нибудь в темном углу, стиснутая плечами, спинами, сумками.

– Кто будет служить? – спросил я, увидавши разостланные посредине ковры, но не видя архиерейского возвышения. «Екклесиарх», – коротко ответил мне послушник. Когда пришел екклесиарх, встреченный почти по-архиерейски, то я сразу узнал его. В наше время это был еще моложавый монах, живший под колокольней. В летнее время он все бывало, посиживает на скамеечке, на крыльце, обращенном в сторону академии, а то кормит голубей или вытряхивает какие-то коврики. Теперь это был глубокий старец. Видно, и мы состарились.

С иконостаса глядели темные лики святых, как они глядели и при Тишайшем царе, и при Грозном. Ведь в этом иконостасе есть произведения кисти Андрея Рублева и Симона Ушакова! Вот, так знакомые кроткие линии анге-

—265—

лов на храмовой иконе Св. Троицы, огромный, темный лик Спаса – Нерукотворенного, выше – мелкие очертанья двунадесятых праздников, еще выше – смиренные изгибы угодников, с мольбою простирающих пред собою сухие и длинные руки, – тоненькие колонки между иконами, обитая гладкими серебряными листами, на которых, среди сумрака собора, блестят и играют огни лампад и свечей… Пред этим иконостасом нельзя стоять равнодушно, нельзя не молиться… Есть и новости в соборе: прежний железный пол заменен новым – из разноцветных плиток, клиросы перенесены к задней стене. Осматриваю стоящих сзади пожилых монахов: ни одного знакомого лица!

«Блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк золь глагол, на вы лжуще Мене ради«… Я вздрагиваю и точно просыпаюсь от нахлынувших на меня воспоминаний; запали давно-давно знакомыми мне «троицким» напевом. «Снедию изведе из рая враг Адама!» – громко возглашает канонарх, и за ним протяжно повторяет клирос; – «крестом же разбойника введе Христос в онь» – еще отчетливее звучит канонарх, а за ним – и на клиросе. «Помяни мя, зовуща, егда приидеши во царствии Твоем»… Слезы закипели в моей душе…

III.

После обедни все двинулись к мощам. На клиросе появились три послушника, которые, равнодушно поглядывая на двигающуюся вокруг толпу, однообразно повторяли: «Преподобне отче Сергие, моли Бога о нас! преподобне отче Сергие, моли Бога о нас»! Лица у богомольцев молитвенные, сосредоточенные. Никто не смотрит вокруг; взоры всех устремлены туда, где горит множество свечей, мерцают лампады, а в углу, в ногах гробницы смутно чернеет за стеклом схима. Некоторые медлят идти прикладываться и, стоя поодаль, горячо молятся. Какой-то старичок, крестообразно опоясанный сумками, стоя на коленах посреди собора, то истово крестится и, приникнув лбом к полу, долго не поднимает головы, то, склонивши голову набок, равномерно покачивает ею, шевелит губами, а руки держит сложенными у груди, и видно, как слезы

—266—

струятся по его щекам. Многие женщины утирают платками глаза и, крестясь, долго не отнимают сложенных пальцев правой руки ото лба, точно хотят вдавить туда пальцы. Какая-то женщина в черном платке стоит совсем вдали, и все ее лицо выражает такой молитвенный порыв, что кажется вот-вот она закричит на всю церковь… «Вся Мне предана суть Отцом Моим«…, – читает иеромонах: «Приидите ко Мне вси труждаюшиеся и обремененнии, и Аз упокою вы»…

Спускаемся в церковь преподобного Никона. Серебряная гробница, несколько горящих свечей, холодный, ошлифованный миллионами ног, железный пол… Серапионовская палатка: тепло, тихо и уютно. Выходим из собора южною дверью. Широкая асфальтовая полоса ведет к красному митрополичьему дому. Когда-то видал я шествующим «со славою» по этой дороге покойного митрополита Иоанникия. Высоко над толпой белел его клобук, куда-то вдаль глядели его орлиные глаза… Не видал я в своей жизни такого владыки и таких глаз, особенно – когда он, возвращаясь по этой дороге после службы, терпеливо благословлял множество богомольцев. Правее асфальтовой дороги – спуск к воротам, ведущим в монастырский сад. Какой-то он теперь? Нравился он мне своим раздольем. Переходишь через мостик, под которым где-то глубоко-глубоко журчит и лепечет ручей, а там – открытая и просторная равнина, поросшая травой. Около стены белой чередой стоять старые березы, в вершинах которых шумит ветер. «Люблю я этот сад», – говорил товарищ-сибиряк, – «он мне своим раздольем напоминает Сибирь». В длинном и узком рыжем пальто с поднятым воротником, который почти закрывал добродушное лицо и спутанную бороду, в черной шляпе с огромными полями, сибиряк подолгу ходил под березами один своею раскачивающеюся походкой, прислушиваясь к шуму берез, как будто это шумела его родимая тайга.

Лестница с высокими каменными ступенями ведет нас сначала в притвор трапезной, а потом – в самую трапезную. В притворе сыро и холодно, и мокрая от грязных ног дорога ведет к большим дверям. Огромными картинами покрыты стены притвора, Адам и Ева прячутся

—267—

под деревьями рая, и от вида этих дрожащих, полуобнаженных людей кажется еще холоднее в притворе, с растворенными настежь входными дверями. На другой стене – «потоп». Вода поднимается выше и выше. Люди и звери, львы, тигры собрались на высокой горе и с ужасом видят, как вода подступает и к ним. Вон люди в отчаянии вскарабкались на высокие деревья, хватаются за сучья, а рядом с ними, вокруг сучьев обвились страшные змеи. Забыта и вражда у людей с страшными и хищными животными пред надвигающейся смертью. А вдали, над водою чернеется ковчег… И от этой картины холодно и зябко.

В трапезной пахнет монастырскою кухней и ладаном от церкви. Войдешь в трапезную, и не хочется двигаться, а хочется охватить взором открывшееся зрелище, как в сосновом лесу, когда набредешь на длинную просеку, которая стрелою полетела далеко-далеко, и над которой небо вытянулось голубою лентой, хочется постоять и долго-долго смотреть в эту даль и чувствовать себя маленьким среди стройных великанов – сосен. В два ряда вытянулись столы. Высокий полукруглый потолок величественно покоится на толстых стенах, прорезанных с той и другой стороны множеством окон. Простенки между окон, откосы, потолок – все покрыто картинами. Вдали виднеются огромные железные, решетчатые врата в церковь, с двумя решетчатыми окнами по бокам; сквозь железный переплет врат и окон красиво просвечивают золото и синее «тело» иконостаса. Огромная полукруглая картина занимает все пространство над дверью и окнами. Что-то много-много народу, и все как будто копошатся и движутся, и темно как! А вверху, среди этой темноты явственно вырисовывается Распятие, пред которым, как красная звездочка, мерцает лампадка.

«Вот, смотрите: умер богатый и попал в огонь, а душу Лазаря ангелы на небо отнесли"… Так в былое время один студент академии, с простым и добродушным лицом северянина, рассказывал содержание картин – притчей трапезной серым богомольцам. В послеобеденные часы, когда он мог или гулять, или читать книгу, или просто валяться на постели, ходил он в трапезную

—268—

и водил кучку богомольцев от картины к картине. И как хорошо он придумал это делать! И, конечно, просвещаемые притчами Господними, умилялись сердцем простые богомольцы. «Так-то, милая, – шептала, наверно, одна богомолка другой в тон, – сладко пожил на этом свете, а на том в огонь угодил. Видишь: и цепью за руку прикован, и язык высунул… А Лазарь-то, гляди: на соломе лежит, а душка-то его, душка на коленках у Авраама сидит… Ох, Господи, Господи, прости нас грешных!» – «А это, милый, – спрашивает робко другая богомолка у студента, – что же тут свиньи в корыте едят, а около них оборванный человек стоит и руками лицо закрыл, ровно бы плачет? – А это, – разъясняет студент, – блудный сын, ушел от отца родного и терпит нужду. Так и грешный человек«… – Так-то, милая, – шепчет она соседке, – у нашей у Дарьи-Грачихи сын Прошка тогда завешался, пропал, совсем сгинул, а потом опять пришел – оборванный, худой… И ведь остепенился, человеком стал». Всегда и я любил эти картины-притчи и подолгу стоял около них. Большая равнина. Человек в коротком одеянии, с приятным лицом, возвращается с поля корзина у него сбоку привязана через плечо. А вдали виднеется другой человек, с суровым и мрачным лицом, с такою же корзиною сбоку; он широко размахивает рукой и сеет… Кучка людей под деревом покоится глубоким сном. «Спящим же человеком, прииде враг его, и всея плевелы посреде пшеницы, и отъиде»… У человека с напыщенной осанкой и высоко поднятой головой большой обрубок дерева торчит из глаза, и человек презрительно смотрит на другого, плохо одетого и согбенного, в глазе которого чуть виднеется маленький сучок. «Что же видиши сучец, иже во оце брата твоего, бревна же, еже есть во оце твоем, не чуеши»?… Человек величественного вида, с спокойным и серьезным лицом, что-то говорит другому человеку, указывая ему на дерево среди сада; а этот другой, смиренного вида, в рабочей одежде, о чем-то усердно упрашивает первого и, держа заступ в руках, хочет, по-видимому, окапывать дерево. «Смоковницу имяше некий в винограде своем всаждену, и прииде ища плода на ней, и не обрете… Он же (вино-

—269—

градарь) отвещав рече ему: – Господи, остави ю и се лето, Дóндеже окопаю окрест ея и осыплю гноем«…

Крошечная церковка преподобного Михея. Это он, закрывши лицо руками, припал к земле, во время явления Божией Матери преподобному Сергию, а после говорил: «что это за чудное видение, отче? душа моя едва не разделилась от тела»… Церковь Сошествия Св. Духа и преп. Филарета-милостивого. Гробницы митрополитов Филарета и Иннокентия. Тепло и уютно, как в комнате. Монах сонным голосом читает псалтирь, еле поворачивая голову в сторону приходящих. В иконной лавке – гробница преподобного Максима-Грека. Много он пострадал в чужой для него Русской земле. Это он в заточении, в Волоколамском монастыре, среди оков, дыма и смрада, лишенный утешения во св. Причастии, на стене своей темницы углем написал канон св. Духу-Утешителю. Лампада мерцает над его гробницей. В лавке пахнет кипарисом и тем особенным монастырским маслом, которое мне очень знакомо с детства. Его приносили какие-то странники, кажется с Афона, и оно называлось «регальным».

В Успенском соборе просторно и холодно, шаги и голоса раздаются звонко. Тяжело висят массивные люстры широко и высоко развернулся золоченый иконостас с темными ликами святых, стены, простенки, столбы и своды до тесноты испещрены лицами, руками, ногами, цветами, деревьями…

В святых воротах – те же длинные, черные пушки. По стенам – картины из жизни преподобного Сергия. А я в былые времена любил останавливаться пред картинами из времен осады Лавры поляками. От стен Лавры мчатся белые лошади, а на них сидят монахи. Тощие лошади вытянулись в линию, черные одеяния седоков развиваются по ветру. Это – чудесные посланцы в Москву, чудесно снаряженные взбранным воеводою обители преподобным Сергием.

– Купец, вот я еду!… В Вифанию!… В Скит!… К Черниговской!… – наперебой кричать извозчики. Обычная суета за воротами Лавры.

IV.

7-е октября, день ангела преподобного Сергия. Ясное и

—270—

морозное осеннее утро. Спешу из гостиницы до обедни: нужно зайти в просфорную для закупки просфор на родину, хотя на минутку заглянуть в академический сад и послушать благовест и звон. Хорошо помню, что к обедни звонят в «Годунова»²⁸⁹⁴, а к молебну – в «Царя». В просфорной вкусно пахнет свежими просфорами, и лица у монахов, которые продают просфоры, белые, точно посыпаны мукой. Отдельно за длинным столом сидят послушники и надписывают на просфорах. В тишине слышно, как трещать перья и ножички, которыми очищается нижняя корка просфоры от муки. «За-здравие записал? ну, теперь клади за-упокой"…, – слышно из кучки богомольцев, вот и академический сад, вот и кедры, клумбы, беседка… Вот и «чертоги». Хорошо было гулять по этим дорожкам. В августе сад был напоен ароматом цветов. Зимой длинные и широкие ветви кедров отягчены пушистым и белым снегом. Бывало, робко заглядывали в сад богомольцы. Они вытягивали головы и долго смотрели на высокие академические здания. «Что это? монахов не видно, а гуляют какие-то «в польтах» и шляпах»²⁸⁹⁵, – так, вероятно, думали они. Любил я зимой, в лунную ночь, к концу всенощной под большой праздник, когда звонили в «Царя», выходить в сад. Морозно, и все звуки слышны отчетливо. Вот, из собора зазвонили, на колокольне слышен стук – звонари побежали по лестницам, по своим местам. – Бом – бом – бом – равномерно начинает, кажется, «Лебедь», чтобы дать размер всему звону, к нему присоединяются маленькие, втягиваются средние, тяжело загудел «Корноухий», и, наконец, охнул «Царь"… Звон несется могучий и потрясающий. Окна гудят и дребезжат, точно от канонады. В нижнем этаже колокольни большие колокола охают и стонут, но не заглушить им верхних маленьких, которые своими нежными детскими голосами рвутся в морозную высь. Красивая и гордая колокольня, вся пронизанная морозным лунным светом, наполненная торжествующими

—271—

звуками, стоит, как невеста под золотым венцом. – Драм – дам – дам – ударили наверху в последний раз и замолчали, но рев нижних колоколов продолжается некоторое время, потом смолкает. Тихо, морозно и лунно. Академические и монастырские здания, деревья, колокольня, лаврские церкви стоят, облитые лунным светом и загадочный, точно в себе что таящие. В морозном воздухе долетают только звуки шагов последних богомольцев, идущих от всенощной. Зачем прошло все это?…

На академическом кладбище много новых могил. Да, с 1891 года многих не стало. Вечная им память!

Кажется, все осмотрено. Куда же теперь? В академические корпуса? Мимолетно побывать не хочется: надо поглядеть и вспомнить каждый уголок. Осматривать подробно – нет времени: после обедни надо – на поезд. Конечно, все там не так теперь, как было в наше время. И, вероятно, там, в этих корпусах, мне было бы особенно грустно сознавать и чувствовать, что студенческие годы ушли безвозвратно. Так в лесу кажется грустным, одиноким и задумчивым старое дерево, окруженное молодою порослью. Впрочем, вчера, после вечерни хотел пойти к Преосвященному Ректору, но проходивший студент сообщил, что он выехал в Пустынь Параклита постригать в монашество студента академии.

В ризницу? Увы, с годов экспроприации она закрыта для публики. Да я и так все там помню и знаю, по крайней мере, – то, что прежде показывали. В студенческие годы любил я заходить сюда и толкаться среди богомольцев. Зимой в ризнице было холодно. «Первая святыня здешней Лавры, – громко возглашал на «о» заученные слова монах, тепло одетый, с сонными равнодушными глазами, слегка прикасаясь пальцами правой руки в толстой кожаной перчатке к стеклу шкафа, – сосуды богоносного отца нашего Сергия в которых он совершал литургию». Риза из простой крашенины… Подходите, подходите, господа! – говорил он через головы богомольцев новым посетителям которые, войдя в ризницу, сразу терялись и не знали, где и что смотреть. – Туфли из кожи! – продолжал он, спускаясь по стеклу рукой до нижней полки, но не глядя туда, а продолжая смотреть

—272—

через головы и даже делая левой рукой какие-то знаки параволану, стоящему в отдалении. – Смотрите: тридцать лет пробыли в земле и остались целы, только, нитки истлели… Сосуды и риза преподобного Никона, – движется монах задом к следующему шкафу, продолжая всю комнату держать в поле своего зрения, – служебник, переписанный рукою преподобного Никона… Не отставайте, не отставайте, господа! – обращается он к тем, которые делают попытку попристальнее разглядеть показываемые предметы. Некоторые овчинные полушубки и платки совсем не глядят на то, что показывают, а с напряжением в лице смотрят на монаха, изо рта которого идет пар от холода в ризнице, – должно быть, дивятся: как это он, не глядя на шкафы, говорить быстро и не переставая. – Кресты, евангелия, сосуды, митры, облачения, кадила, ковши, чаши, блюда – все жертвовано великими князьями – Димитрием Донским, Василием Дмитриевичем и др., царями – Иоанном Грозным, Михаилом Феодоровичем, Алексеем Михайловичем, императорами и императрицами… – Богомольцы толпятся, вытягивают головы во все стороны, толкаются, беспомощно мечутся глазами от одного предмета к другому. – Подвесная пелена, вышитая руками дочери Бориса Годунова Ксении, – не унимается монах, передвигаясь впереди толпы дальше и дальше.

– Не зевай, не зевай, матушка, – трогает он за плечо увязанную по самые глаза платком богомолку, которая прильнула лицом к стеклу шкафа и пристально что-то рассматривает. Вдруг монах неожиданно двинулся на средину комнаты, расталкивая толпу. Богомольцы шарахнулись, не ожидая такого движения. – Мозаичный стол! вывезен из Италии графом Шуваловым и подарен митрополиту Платону. – Сказавши эти слова, монах сильным движением повернул крышку стола, и стол, утвержденный на одной ножке, завертелся. Обступивши тесным кольцом стол, зрители не знают, чему дивиться; тому ли, что стол – мозаичный, тому ли, что он – из Италии, или тому, что он вертится, некоторые робко трогают пальцами крышку, а некоторые, нагнувшись, заглядывают вниз, под стол, чтобы узнать, как он вертится. А громкий голос монаха уже раздается в следующей комнате. – Ка-

—273—

мень-агат с изображением монаха, молящегося пред Распятием!… Найден в Уральских горах… Смотрите: здесь нет искусства рук человеческих, сама природа так устроила… – Впереди стоящие охают и вздыхают, сзади, конечно, ничего не понимают.

Последняя комната. Монах остановился у одного шкафа и терпеливо дожидается, чтобы подошли все богомольцы. За стеклом виднеется что-то желтое, очень ветхое, с висящими клочьями.

– Кафтан царя Иоанна Васильевича Грозного!… Уздечка и пороховница князя Пожарского!… Троицкий чеснок, при помощи которого обитель защищалась от поляков!… «Это что же такое?» – кто-то робко спрашивает из толпы.

– А это такие железные колючки, который монахи во время осады бросали со стены, чтобы польская конница не могла близко подъехать к стенам. – Монах вынул одну из шкафа и показал. В толпе – вздохи и тихие возгласы изумления. Наконец, монах растворяет стеклянные дверцы одного из шкафов, отдергивает еще завесу и, громко возглашает:

– Вид здешней Лавры! Вышивала генеральша Купреянова! Колокольня, Троицкий собор, Успенский, – бегло говорит он, скользя рукой по рисунку. – Вот, и вся ризница обители, – заключает он, кланяясь. Другой монах подает тарелку, звенят монеты: некоторые конфузливо отворачиваются, чтобы из глубины теплой одежды достать деньги, некоторые окидывают взором последнюю комнату, засматривают в пройденные комнаты, как будто им не хочется уходить отсюда. Многие крестятся и вздыхают: от того ли, что уж слишком много святого и хорошего в ризнице, или от того, что они ничего не разглядели и не разобрали, и, поэтому, хорошо бы еще посмотреть… Все направляются к выходу и в молчании, как бы под напором сильных впечатлений, спускаются по узкой и темной лестнице, где на поворотах, точно из земли вырастают параволаны с протянутыми незаметно, откуда-то из-за спины руками. Внизу движение, играют часы, снуют богомольцы, из Троицкого собора доносится пение…

Но возвратимся к рассказу. После обедни – молебен св. мученику Сергию и преподобному Сергию. К молебну за-

—274—

благовестили в «Царя». Бархатный звук колокола с силою врывался в собор, когда отворялась входная дверь. В задней части собора стали появляться молодые люди в черных форменных шинелях, – студенты академии. Несомненно, это были больше первокурсники; их, конечно, привлек неожиданный благовест в «Царя» в будний день. Некоторые из них шли к Распятию и образу Николая Чудотворца, горячо молились на коленях и прикладывались; лица у них были умные, сосредоточенный и целомудренные. О, как бы я желал видеть таким своего сына! Не прельщают меня все эти политехнические, электротехнические, инженерные учебные заведения, все эти веточки, топорики и молоточки на фуражках, золотые бляхи и пуговицы на тужурках… Хотелось бы мне, чтобы мой сын, заслышав могучий благовест «Царя», поспешил бы в Божий храм повергнуть пред Богом и свой ум, и свое образование, и свое сердце, и потом он бы в жизни все это отдал Церкви Божией…

Молебен достоять было нельзя, потому что в 12 часов дня отходил поезд. Я вышел из собора. Солнечно и морозно. Над обителью стоял могучий звон. На колокольне, за перилами, под маленькими колоколами чернели фигуры монахов в скуфейках. По ясной и холодной осенней лазури плыли редкие облака. Жаль было оставлять обитель.

Зашли на несколько минут в гостиницу, чтобы собраться в путь, и потом опять – лавки и лавчонки, вывески, тумбы, богомольцы… В вагонах разговаривают тихо и сдержанно, как будто всеми чувствуется грусть разлуки с обителью. Прозвонил третий звонок, и поезд тронулся. Продвинулись назад окна станции, и люди, промелькнули под самым окном вагона фуражка стрелочника и трепещущий от ветра зеленый флаг, кончились маленькие окраинные домики Посада, и поезд, выбравшись на открытое место, стал прибавлять ходу, стал делать полукруг… Лавра в последней раз открылась во всей красе, блестя на солнце золотом крестов, голов, крыш. Все в вагоне закрестились, зашептали, столпившись у окон, из которых видна была Лавра. Но вот, в окнах замелькали деревья, потом потянулась бесконечная насыпь, и все расселись по своим местам.

—275—

«Билеты ваши прошу приготовить!» – раздался возглас вошедшего кондуктора, вернувший нас к действительности. Все завозились, полезли в карманы, кошельки, сумки, узлы. Поезд опять выбежал на открытое место, с которого видна была вдали зубчатая полоса леса. Над полосой ярко блестели золотая чаша и крест лаврской колокольни. Прощай, дорогая и родимая Лавра!…

Свящ. С. Соколов

—276—

I.

Прип. рук. Ф.А.Г.:

Получил в светлое Христово

Воскресенье. Марта 25, 1828.

Отвечал Maя

23. 1828.

Достопочтеннейший и любезнейший Наставник!

Феодор Александрович!

Христос воскресе!

Сколько священным, столько и приятных почитаем долгом для нашего сердца поздравить Вас с великим

—277—

всерадостным Праздником Светлого Христова Воскресения, и пожелать Вам – праздновать оный с истинно свет-

—278—

лою радостью духа, в христианских утешениях сердца; о! да дарует, да излиет Бог с преизбытком свои утешения радостотворные в то сердце, от коего столь многим изливалось утешение, укрепление, назидание! И мы почерпали от сего богатства Вашей души, и, может быть, более нежели кто-либо другой – и мы обогащались! Сколько раз отходили мы от Вас с лучшими чувствами и расположениями, с большим спокойствием сердца, как бы с освеженною душой! Сколько живых, драгоценнейших уроков нами принято от Вас и теперь еще сохраняется во глубине души нашей; и да сохранятся они в ней навсегда – сего по крайней мере желаем мы, если уже не знаем, судит ли Бог еще когда-либо слышать от Вас подобные уроки. Может быть наши выражения преувеличенными Вам кажутся – но для нас они совершенно истинны; и Ведущий сердце видит, можем ли мы чувствовать, можем ли говорить иначе! Мы чувствуем также, что мы виноваты пред Вами, виноваты пред самими собою в продолжительном молчании; но у Вас – мы знаем, нет виноватых; пред самими собой – бесполезно оправдываться. – Что касается до нашего положения, оное вообще, как полагаем, Вам же известно, мы можем теперь прибавить к тому только некоторые частности, точнее оное определяющие. После помещения нас в Университете и определения на казенное содержание, долго еще мы ничего не знали определенно об образе, времени и даже предметах наших занятий, в частности. Программу наших уроков представляли Государю Императору сперва с означением только предметов и обучающих; но Государю угодно было потребовать расположение самых часов, – знак лестного внимания – и за сим то время несколько продолжилось. В Университете мы должны слушать уроки

—279—

по Римскому праву и языкам, – мы их уже слушаем давно, хотя не все (по Немецкому, Франц. и Английскому, еще не начались почти); в канцелярии – уроки по Праву Естест., Народному, Российскому, по Статистике, Истории и Полит. Экономии начаты уроки только в последнюю неделю, и то еще слегка. Здесь будут нас обучать четыре Профессора. Касательно пособий Государь Император изволил сказать, что «не надобно жалеть денег для покупки нужных и полезных книг для нашего образования». – Один из наших Профессоров, который должен преподавать Статистику и Историю, есть Арсеньев, сын, как я слышал, Костромского Протоиерея (конечно Якова Арсеньича) и Вам, может быть, известен; здесь он славится, и говорит, будто ему препоручено составить Статистику для Наследника А.Н. Трое других были прежде Профессорами в Университете, но вышли оттуда при каком-то перевороте, а после приняты Михайлом Мих. в канцелярию, на важные места, так же, как и Мих. Андр. Балугьянский, который еще образовал в Правоведении самого Государя Императора, тогда бывшего Великим Князем. – Скажем несколько слов об Университете. Он, можно сказать, весьма беден со всех сторон: строение очень невидное, помещение вообще тесное, хотя казенных студентов только 30 человек; они живут в одной обширной зале, только разгороженной на две половины, – в одной спят, в другой занимаются – это разделение наблюдается здесь во всех учеб. заведениях, и у нас также две комнатки. Кабинета при Университете – не бывало, Библиотека очень скудная; вся эта бедность от того, во-первых, что Универс. основан еще очень недавно, около 8-ми лет; но были еще и другие причины, истощившие сумму оного. Лучшие Профессоры: Щеглов (издатель указателя), Инспектор Университета, который и к нам приметно расположен, сам будучи из дух. звания; двое других по матем. Факультету – Чижов и Соловьев; Шнейдер, у коего мы слушаем Римское право; Грефе, обучающий Лат. и Греч. языкам превосходно. Более не знаем. – Из духовных познакомились мы с о. Владимиром, который весьма обласкал нас; и Мих. Мих. кроме того, что сам говорил нам, препоручил еще ему уверить нас, что мы будем довольны своею

—280—

участью. Касательно Вашего препоручения к о. Нафанаилу, кажется, нет уже нужды писать; потому что о. Нафанаил обещал послать к Вам книжку 18-го еще числа, и, думаем, уже выполнил это. Были также мы, по приезде сюда вскоре, у Барона Розенкампфа; принял нас с чрезвычайным добродушием и ласковостью; но тогда посидели немного, а после еще не удавалось нам видеть его; он слаб здоровьем. Наконец мы начинаем привыкать к месту своего жительства, и по малу рассевать скуку, происходившую от воспоминания того, что оставлено; надеемся, что исполнение Христ. долга на сих днях, и таинство Тела и Крови Христовой и паче укрепит силы духа. Светлый праздник воскресения оживит и утешит сердце, а весеннее время освежит силы телесные и душевные. За сим с глубочайшим сердечным почитанием и признательностью честь имеем пребыть, Ваши,

Достопочтеннейший Наставник и Благодетель,

покорнейшие слуги: Василий Знаменский,

Константин Неволин,

Алексий Благовещенский.

Марта 20-го 1828-го.

П.П. Просим Вас также принять труд засвидетельствовать от всех нас достопочтеннейшим нашим Наставникам, Феодору Алексеевичу и Петру Спиридоновичу истинное наше почитание и признательность; также Дмитрию Петровичу, если он не уехал, общее от всех, и в особенности от его единоземца, который всегда к нему сердечно привязан, хотя и виноват теперь пред ним; еще все не собрался писать. Равно просим объявить наше почтение и Александру Иродионовичу, общее от всех.

В особенности – я, и Константин Алекс. просим засвидетельствовать наше глубочайшее почитание Ее Сиятельству Графине Параскеве Николаевне, и Елисавете Андреевне; наше сердечное почтение и любовь любезнейшему Михаиле Владимировичу, о здоровье коего мы несколько имеем причин сомневаться, наше искреннее почитание Александре Ивановне, также Александре Владимировне и Людмиле Павловне. Мы не преминем конечно поздравить их со всерадостным Праздникам; но теперь еще сего не исполнили, и того еще не знаем верно, не уехали ли они.

—281—

…Здесь, у преосв. Филарета, живет теперь о. Макарий, прежний Костр. Ректор, и Ваш друг; давно ли он здесь и скоро ли уедет – не знаю; и не успел еще с ним повидаться.

II.

Прип. рук. Ф.А.Г.:

Отвечал мая 23. 1828.

Достопочтеннейший и любезнейший Наставник!

Феодор Александрович!

Непонятно для меня самого, как мог я так долго ничего не писать к Вам, так долго – что мне наконец стыдно уже писать! Как будто бы я хотел уже вовсе прервать сообщение с Вами – тогда как оно есть одно из лучших моих утешений, тогда как Ваш образ, Ваши слова, Ваше все, чего я назвать не могу, так неизгладимо так живо хранится в моем сердце, кажется, живее нежели прежде! При одном воспоминании о Вас душа моя готова излиться, но говорить Вам все, что бы мне хотелось, будет, может быть – нескромно! Скажу только, что я не имею, и, Бог знает, буду ли иметь еще такого Наставника, какого имел в Вас – так мое сердце привыкло прислушиваться к Вашим наставлениям и советам; но теперь наставление для меня есть воспоминание о Вас – оно же внушает мне лучшие чувства, или укрепляет меня в добрых расположениях, сколько, впрочем, они не слабы! Еще повторяю: оно – мой наставник! – впрочем я имел счастье раза два или три пользоваться беседою достопочт. о. Макария, беседою, полною мудрости опытной и – простой. Он препоручил мне засвидетельствовать Вам его искреннейшее почитание. Сам же уехал в один монастырь здешних краев на лето, или до приезда Преосв. Филарета, ибо он уверен, что Преосвященный приедет сюда назад к зиме. Мы уже простились с преосв. Филаретом; он едет на этой неделе. Познакомились мы также, еще с самого начала, с Александром Петр. его Секретарем, и ходили к нему нередко: человек очень добрый, сколько мы имели случай испытать. Много беспокоило нас то, что деньги, на платье нам употребленные, Преосв. не хотел было ставить на

—282—

счет казны, – но теперь, как мы слышали, это уже решено иначе. Что мне сказать о своем положении? – Теперь я довольно уже привык к этому образу жизни и предметы начинают становиться занимательными (говорю о себе, потому что мне труднее других было привыкать); с этим вместе, жизнь сия получает и некоторые своего рода приятности. Правда, предметы наши могут быть занимательны только для разума; но тем дороже становится то, что можно встретить питательного для сердца; тем приятнее на несколько минут возвращаться в чувство. Требуется труд постоянный, хотя не тяжелый – тем лучше, при этом и прогулка тем более имеет цены. Приятное теперешнее время имеет много доброго влияния на расположение духа. Не излишне кажется мне сообщить некоторые черты о наших Профессорах. Начальник этого отделения канцелярии, Балугьянский, бывший некогда Профессором из лучших в Европе (как наши же проф. отзывались) ничего нам не преподает: он отказался от этого за тем, что уже отвык от преподавания, да и дел у него много, как можно думать. Теперь он уехал на минеральные воды, – вместо его Правление Канцелярией поручено Куницыну. Сей человек из духовного звания, Статский Советник; есть в печати его Естест. Право: но оно запрещено; о причинах судить не могу, я и не читал этой книги. Он преподает нам Пропедевтику, или некоторого рода Энциклопедические познания о Праве также историю Росс. Законодательства: – человек как весьма трудолюбивый и степенный по характеру, так и богатый сведениями по свой части – он умеет очень хорошо занимать нас, и излагает привлекательным обр. Другой – Плисов – также из духов. звания, – преподает Политич. Экономию; хотя имеет тот недостаток, что в изъяснении часто теряет нить логическую, но заменяет это с избытком сведениями основательными, богатством опытов, и участием, с каким проходит свою науку. Также довольны мы и тем участием, какое он принимает в нас, особенно. Конст. Иван. Арсеньев, родственник Якова Арсеньича (а не, сын, как то явно из имени) нами по опыту еще не известен – почти не начинал: но известен во всеобщем мнении, как отличный Проф., как Автор Статистики Российской,

—283—

и Истории Греции. Ему препоручено написать Статистику для Наследника, новую ли, или только исправить прежнюю – сказать не могу. Четвертый Проф. – Клоков; проходит Госуд. законы, – о нем сказать – нечего. Эти четверо при канцелярии. При Университете Шнейдер, преподающий Римское право, человек знающий свое дело, вышедший из Моск. Университета. Проф. Грефе, почти состарившийся над древними языками, но не знающий Русского, страстный любитель поэтов древних, прекрасно знает их (доселе Гомера и Виргилия) на Латинском языке – хотя это для нас дело не существенное. Прежде я написал Вам, что здесь нет даже Кабинета – виноват! ошибся, на основании общего понятия о бедности Университета. Факультет физико-математ. здесь довольно небеден. Но философский – скажу только, что Метафизику проходят по Баумейстеру, в числе студд. я также ошибся. На казенном теперь 35, а всех за 170. – Возвращаюсь к Канцелярию, чтобы о ней сообщить некоторое понятие. Тут составляют Штат около 7-ми Чиновников Старших (так называемых), между коими разделены разные отделы законов для приведения их в состав; при них еще есть помощники старшие и младшие – всех чиновников около 25. Сверх Начальника Балугьянского над всем этим делом имеет надзор Мих. Мих. (имеющий должность чиновника по особенным поручениям при Государе) который, можно сказать, все это одушевляет и направляет. Теперь только кончен весь Свод Российск. законов, и рассматривается особенно для сего составленным Комитетом. Наконец о новостях, хотя их почти нет. Кроме нового Министра Просвещения (человека известного по благочестивому образу мыслей) еще новый Министр внутр. дел, Закревский, правитель (прежде) Финляндии, известный по прямодушию. – Викарием Киевским Ректор тамошней Академии, Кирилл; а Гавриил Нижегор. уже здесь для посвящения – сим я должен окончить на сей раз письмо. Примите глубочайшее сердечное почитание от преданного и благодарного навсегда Вам,

Достопочтеннейший Наставник!

Василия Знаменского

Мая 15-го 1828.

—284—

Достопочтеннейший и Незабвенный Наставник, Феодор Александрович! Примите и от меня, Вам всегда преданного и благодарного, истинное сердечное почитание и благодарность ныне и впредь. Впрочем, я не могу лучше благодарить Вас, как по слову Небесного Наставника, соблюдая слова Ваши в целой моей жизни. Пребываю преданный Вам Алексей Благовещенский.

Достопочтеннейшему и незабвенному своему наставнику Феодору Александровичу свидетельствую мое глубочайшее почтение.

Константин Неволин

Май 15. 1828.

П.П. еще несколько строк. Начавши говорить с Вами не хочется скоро кончить. Я ничего не сказал о себе самом, или о внутренней своей истории, хотя это должно бы занимать первое место – но потому, что заговорился о внешней. Признаться, надобно, что здесь немного и не от многих можно слышать напоминание о едином на потребу; а от некоторых из Профессоров – и никогда не услышишь; я не касаюсь их правил, нравственности: но оснований Религии – не у всех одинаково тверды. Если заслушаться, можно иное и забыть, или изгладить в душе – и тем легче, что это делается очень неприметно – вчера я слушал проповедь о. Иннокентия (известного) о том, не оставил ли нас ныне Дух Святой, и не труднее ли ныне спасение? великая сила мыслей и выражения; как и обыкновенно в его проповедях: впрочем, эта сила можно сказать теряется в многообразных искусственных оборотах мыслей; произношение – ученое, искусственное, с тонкими оттенками – но без жара, без силы душевной. Впрочем, талант виден во всем. Потому я коснулся этого, что мне самому давно хотелось слышать о. Иннокентия, хотя – признаюсь – более из любопытства – таков и плод. – Случилось мне также быть в одном месте, где публичное гуляние – (кстати ли это после проповеди, но что делать? я пишу то, что встречал замечательного). Можно почти сказать, что это антидот против гуляния; все чинно, в порядке, благородно и пр., но это – бесконечная пестрота и – бесконечная пустота! Прибавьте к этому смешение всех почти званий и тесноту такую, что с трудом можно, под-

—285—

вигаться по широким дорогам сада – и это возбудит только смех, так, как и во мне возбудило его, когда я, совершенно неожиданно увидел такое зрелище – или просто толкотню. Это толкучий рынок. – Но пора мне кончить видно, что я ничего уже не скажу лучше этих пустяков. Прошу засвидетельствовать глубочайшее мое почитание Графине Парасковье Андреевне (если то будет не неприлично); мое сердечное почитание и любовь Михаилу Владимировичу, не пишу к нему теперь, потому что писал недавно. – Прошу также засвидетельствовать мое почтение Александру Иродионовичу, если его увидите, и Ивану Михайловичу.

Также, если увидите, Козме Васильевичу и о. Иоанну – что может сказать и Михаил Владимирович.

III.

Прип. рук. Ф.А.Г.:

Отвечал при личном свидании

Июня 1829.

Получено Июня 17.

1828.

Достопочтеннейший и любезнейший Наставник! Феодор Александрович!

Любезное Ваше писание принесло мне и наставление, и утешение – или, в наставлении утешение. Не потому так говорю я, чтобы имел какую-либо скорбь, какую-либо особенную нужду в утешении – но потому что душа, озабочиваемая и отвне непрерывно, и еще, может быть, более возмущаемая извнутрь мятежными движениями, коих в ней неистощимый источник, запутывается во всем этом неприметно, утомляется – и потому всегда имеет нужду в том утешении, которое дает ей отдых, обращая взор наш к высоте, изъемля нас хотя на несколько минут из этих опутывающих нас сетей. Говоря истину, извнутрь, только извнутрь плодятся все эти беспокойства – там бездонный кладязь – но от чего? От того, что мы бедные не имеем, даже не хотим искать той свободы души, чтобы inter multas curas quasi sine cura transire, non more torpentis, sed praerogativa quadam liberae mentis, nulli creatur inordinata affectione adhaerentis (De im S. C. i. III с. XXVI). Благодарю Вас любезнейший Наставник мой! несказанно благодарю за того друга,

—286—

которого Вы со мной отпустили, и коего слова я привел теперь – этот верный друг и советник, часто прилагает к душе пластырь целебный, только эта неразумная больная скоро забывается, и срывает его с ран. Но и некоторые минуты – дорогие минуты!

Перескажу Вам, что запомнил из беседы почтеннейшего о. Арх. Макария (его здесь давно уже нет, он уехал в Брянск, почти в одно время с Преосв. Филаретом). «Как бы мне, спрашивал я его, сохранить в себе память о присутствии Божием? я чувствую, как сильно сие памятование обуздывает душу, но оно на краткое только время возобновляется, а никак не сохраняется постоянно – как это не казалось бы легко для меня самого?» – весьма простое средство для этого, говорил он: повторять непрестанно про себя: Господи помилуй! если же будут одолевать какие-нибудь дурные мысли, или чувства, – то прочитать молитву: Отче наш; сим надобно ограждать себя всегда, и вразумлять себя, чтобы все, от малого до большего, делать не для себя, но во славу Божию. Так, напр., и за столом, надобно сею мыслью освящать сие дело, чтобы не делать сего, только как животные, но как должно человеку». Советовал также чаще молиться, или стоять пред Богом в молитвенном расположении, чтобы чаще укреплять себя, и вводить в тот порядок, в котором всегда должны мы действовать и мыслить. Спрашивал я его также, как бы приобрести любовь к тем, с кем мы живем; (и теперь, и где бы то ни было) потому что испытывал я, что чем теснейшее имеем к кому отношение, тем легче и чаще возникают неудовольствия, если не внешне обнаруживающиеся, то внутри таящиеся, и охлаждающие доброе расположение – и, хотя, если посмотреть на себя, то все себя же найдешь виноватым: но между тем эти злые семена все снова вкрадываются и вырастают прежде, нежели успеешь осмотреться». – «Что делать? (гов. он) эта любовь и терпение приобретается долговременным трудом; но между тем можно научаться одной по малу тем, чтобы стараться, даже против воли своей, услуживать другим и внешним образом, хотя бы в самых мелких вещах; сим способом подавляться будет неприметно внутреннее враждующее самолюбие, и сердце опытно приучится, так

—287—

сказать, к любви». – Более теперь не припоминаю из его наставлений; да и не имел я случая много слышать их; не много раз я был у него, и то большею частью с другими.

Что Вы пишете о Вас. Вас., то весьма для нас утешительно; ибо много уже значит иметь такую добрую уверенность о Наставнике, по коей можно любить его; (а без этого и учение не живо), впрочем, я не имел случая видеться с ним иначе, как только в классе; очень занят, по разным должностям, поэтому я и совещусь, и не смею отвлекать его, да и упаси кроме праздников вовсе нет времени. Впрочем, он, говорил, что, когда найдет удобным, назначит нам всем время для того, чтобы заниматься с ним на дому у него. А теперь он приезжает к нам два раза в неделю, в 7-м часу утра, и занимается с нами особенно до 8 ми, а с 8-ми бывает общий класс. Разница в том, что он проходить с нами свой предмет на лат. языке, пространнее, и по порядку Institutioni Iustiniani. Так расположено Михайлом Мих. – Скажу еще нечто и о нашем почтеннейшем Попечителе (Мих. М.). Прежде нежели он принялся за это (великое) дело – составление существ, законов, известно, что давно уже трудилась комиссия над проектами разумных частей законодательства, но ничего сделать не могла: всякой строил в голове свою систему, заимствуя ее частью из разных иностранных законов, частью же из своих идейно ни один из этих проектов, коих составлено до 50-ти, не годился для практики – сочинители сами мало знали Россию и ее законы. Михайлу Мих. первому пришла мысль, – собрать в Систематически-Историческом порядке все законы Российские, начиная с Уложения – дабы тем положить основание к составлению нового Уложения (что собственно составляет цель Государя), сообразного с духом законов Русских. Он-то теперь и управляет один сим делом, будучи вице-президентом Госуд. Совета; и под его руководством трудятся чиновники сего 2-го отд. Канцелярии – кои сами все очень умные люди – каждый обрабатывает свою часть. Впрочем, кроме Исторического составляется еще, и большею частью уже составлен, Свод Догматический, т.е. тех законов, кои доселе имеют силу. Кстати

—288—

сказать: недавно объяснили мы (один из нас) некоторые свои нужды Михайлу Мих. и он обещавши делать нам некоторую выдачу ежемесячно, прислал за июнь по 10 р. – из своих денег, доколе нельзя испросить у Государя позволения выдавать нам из суммы казенной. Не знаю, за месяц ли это, или более; но если это полагается ежемесячно, то для нас будет уже слишком достаточно. На сей раз окончу свое письмо. Примите искреннейшее уверение в глубочайшем почитании и любви всею душой Вам преданного.

Василия Знаменского

Июня 10-го 1828.

Прошу засвидетельствовать мое истинное почитание Графине Парасковье Николаевне, Елисавете Андреевна, Александре Ивановне и Михаилу Владимировичу; также Ивану Михайловичу, если увидитесь, и Александру Родионовичу. – Константина Алекс. свидетельствует Вам усерднейшее почитание – (теперь он отлучился). Равномерно и Алексей Андреевич – впрочем, оба они располагаются сами писать к Вам по след. почте.

Прип. рук Ф.А.Г:

Отвеч. при личн. свид.

Июня 1829-го г.

Получено Июня 17. 1828.

Июня 11-го. Вы извините, почтеннейший Феодор Александрович, мой обычай – приставлять лоскуток к лоскутку – еще хочется, нечто сказать, потому что и говорить с Вами есть уже утешение для меня. Вы конечно простите меня в том, что я не поздравил Вас с рождением дочери в свое время, (потому что меня извещали об этом товарищи) – хотя, впрочем, радоваться о семь и сорадоваться всегда время. Я также должен известить Вас о домашней перемене – сестрица моя (если Вы ее когда видали) сочеталась браком с Вас. Петр. Серебровским, (которой год тому назад поступил в Семинарию на класс всеобщ. Истории) – в начале Мая.

Вы нечто писали еще в письме Вашем о том, чтобы не судить о началах религиозных В.В. Шнейдера, и может быть я подал о сем мысль тем, что прежде упомянул об этом нечто. Но я тогда вовсе не имел в

—289—

мысли его, а говорил только о некоторых других, от коих в уроках их случается слышать отзывы и мысли, не совсем (как мне кажется) согласные с духом общим Религии: и признаюсь, что такие мысли внушают и недоверие к учащему; даже прискорбно бывает слышать это. Но – боюсь, чтобы не сказать лишнего, в суждении о других.

Сюда собрались из трех Университетов, Московского Казанского и Виленского избранные для отправления в вояж – и ожидают экзамена. Всех назначено послать 20 чел., а может быть и более. В след. субботу будет здесь Акт. Новый Министр просвещения посещал Университет – но без нас, и мы его не видали. Когда Начальники Унив. приезжали к нему, чтобы представиться, то он не принял их, а обещался приехать сам в Унив. в назначенный день. И так в этот день все собрались, и ожидали его – но он не приехал, а приехал после нежданный.

У Вас теперь должно быть время многотрудное; вероятно начались экзамены, и, может быть, гостит у Вас Преосв. Митрополит, а это гость не на шутку. Участие, особенно в судьбе товарищей, представление скорого их разъезда весьма часто заставляет меня переноситься к Вам мыслью, как будто бы усильным желанием можно было несколько приблизиться к сему родному для меня месту, посмотреть на круг знакомый и проститься с ним. Верно много у них трудов, потому что давно уже никто к нам не пишет.

Я ничего не пишу Вам о новостях военных – они до нас доходят общим путем, и еще позже, нежели к другим – мы могли бы, узнавать о них скоро в Канцелярии, если бы хлопотали об этом, но – у нас довольно других хлопот, и не остается для этого времени. Другое уже воскресенье совершаются здесь молебствия о победах – на море и на Дунай, кои Вам уже конечно известны.

Слышали мы, что на Орловскую Епархию представлен о. Поликарп, – но вторым кандидатом (не обидно ли это?) а первыми о. Нафанаил. Сим оканчивается все, что я мог еще сказать о сторонних делах. В заключение осмелюсь просить; не лишите меня надежды и впредь иногда –

—290—

иногда только – получать любезные Ваши строки – я знаю, сколько Вы обремены и развлечены делами; но уверен, что не забудете вовсе Вам преданного

Усерднейшего Вашего слугу

В. Знаменского

IV.

Прип. рук. Ф.А.Г.:

Получил с благодарностью.

Не успел отвечать.

Достопочтеннейший Наставник мой,

Феодор Александрович!

С глубоким чувством почтения и притрепетной радости получил я Ваше писание, содержавшее, под печатью тайны, драгоценнейшие правила жизни христианской. Чтение и углубление в разум их есть ныне одно из лучших ежедневных занятий, которые совершаются прежде, и после исправления дел классических и сопровождается всякий раз новыми поучением и назиданием, все яснее и яснее открывая среди примраков совести и произволов сердца человеческого истинный путь к христианской, чистой и Богоугодной жизни.

Здание сокрушается от одного удара, но восстановляется медленно. Так всякая греховная нечистота содевается мгновенно, но очищение ее требует часто трудов и страданий целой жизни. После сего кто, ежели он имеет смирения сколько-нибудь и знает, сколь высоко небо, где обитает правда, сколь глубока бездна, в которую грех низвергает человека и сколь велика пропасть между ними, кто, не оттрясши прах греховный, дерзнет с буйной гордыней лететь в праведное небо? Кто из грешных земно-жителей может, не отрешившись от земли, жить в чистых небесах? Чистый небесный эфир не стихия бытия и движения душ грешных: подобно как нечистый земной воздух не есть стихия для чистейших Духов. Далее – кто из смиренных праведников земли дерзнет взять на рамена свои грешника и вознесши его в высокие круги с тем, чтобы сей последний пал и сокрушился до основания или проводил все свое время в бесполезном и опаснейшем кружении? Кто смиренный учинит дерзновенное по-

—291—

сягательство на славу Посредника Иисуса, который Един токмо может на всемощных раменах своих принести заблуждшее овча ко Отцу Своему? Кто смиренный похвалится, что он имеет крепкую веру, пламенную любовь и несомненную надежду? Как плотский человек может иметь сии плоды Духа? Животные, звери и гады, осужденные пресмыкаться по земле, не могут летать по подобию небесных птиц. Будем трудиться и молиться ко Господу, да созиждет в нас сердце чисто и Дух прав обновит в утробе нашей.

Изпадший из первоначального единства и простоты во многочисленность и многосложность отношений и связей, много ими обязавшийся и непрестанно снова опутываемый, подлинно не иначе должен возвращаться в прежнее состояние, как постепенно и как бы по одной нити развязывая узлы греховных сетей своих. Мы слабы и немощны: но сети греха коварнее уз Далилы. Конечно Благодать всемощнее Сампсона; но она приобретается медленно и постепенно, возрастает и укрепляется в нас по мере ослабления и совершенного обессиления сил и орудий греха. Я совершенно верую в те обряды, которые представляет св. Церковь для научения нас простоте, и не хочу признавать никаких иных.

Конечно, какой заблудившийся и утомленный путник не доспрашивается пути прямого и кратчайшего, который бы вел его к цели странствования и скорее, и надежнее? Между тем если сей путь еще далек от распутий заблуждения и пролегает к нему стезя многотрудная, болезненная и весьма опасная: с одной стороны, безрассудно было бы отказаться от усердия путеуказателя, готового провести чрез сии опасности, а с другой изъявить дерзкое желание очутиться на указанном пути мгновенно. А когда таковой путь уже предложен, то безумно было бы спрашивать еще другого какого-то пути. Для христианина – путника к небу единственный путь есть Иисус Христос. Какой же еще нужен ему путь прямейший и кратчайший? Правда, что путь сей чрезвычайно обширен и многосложен: но он во всех своих пунктах на всем бесконечном пространстве от глубочайшего повреждения до высочайшего освящения человека совершенно одинаков.

—292—

По таинственному разуму и руководству писания, смирение, самоотвержение, покаяние, и молитва, и память Господа нашего Иисуса Христа составляет лествицу истинного христианского совершенства. Признаем свою худость и ничтожество, отвергаемся от себя, наложим на себя покаяние, будем молиться, трудиться, воздыхать и терпеть!

Достопочтеннейший наставник мой! Вот мои скудные мысли о тех богатых глубиною мудрости предметах, которые Вы благоволили предложить мне для размышления. Думаю, что я не выразумел и десятой доли их; впрочем, чувствую, что они объемлют весь круг лучшей жизни и деятельности человеческой. Сие чувство безмерно возвышает цену Ваших благодетельных наставлений и располагает меня свидетельствовать Вам усерднейшую мою благодарность. Позвольте принести ее Вам. Но какая благодарность может сравниться с возвышеннейшею ценою благодеяния, Вами чрез наставление оказанного мне? Согласно с заповедью Небесного Учителя думаю принести и приношу вместо ее искреннейшее и непоколебимое обещание поступать по словам наставления Вашего во всех стезях христианского хождения. Слова: «тихое и неторопливое разобрание в себе разнородных начал Света и тьмы, устраненное от сонливости плотского духа и от нетерпеливых порывов и желания летать, благонадежнее» – составляют мой всегдашней урок, научающий с одной стороны спасительной заботе о Едином на потребу, а с другой – различению духов. О, какое неоцененное наставление! Как бы счастлив я был, если и впредь удостоен бы был слышать таковые! Они тем благоценнее и неоцененнее для нас, что от немногих и весьма редко имеем случай получать их. Занятия наши так многочисленны, что весьма мало оставляют времени для удовлетворения потребностей Марии, сестры многомоленой Марфы. Шесть дней непрестанного делания. Остается седьмой Господу Богу. Дай, Господи, проводить его всегда в занятиях дня седмичного! Та благодатная душа, к которой я имею доступ, всегда с дружеским усердием и христианскою простотой готова беседовать и преподавать чистые крупицы хлеба животного, и точно они много служат к пробавлению жизни алчущей души моей.

—293—

Сии нисколько строк написаны со всей искренностью и простотой… Позвольте мне еще, по случаю Ваших трудов настоящих, с сердечным благодерзновением пожелать Вам доброго здравия и крепости от Господа сил во всех путях и начинаниях делания Вашего; и сии благожелания благоволите принять снисходительно от бывшего и пребывающего к Вам, Д.М. Наставник! с истинною и совершенною преданностью Алексея Благовещенского.

19 Июня 1828 года.

С. Петербург.

П.П. Будучи уверен в Вашей благоснисходительности; покорнейше прошу Вас засвидетельствовать мою истинную и совершенную преданность Всечестнейшему Отцу Архимандриту Евлампию, незабвенному нашему Наставнику, и попросить у него благословения и св. молитв, а равно прощения сему моему дерзновению.

О существе, предметах и образе занятий наших конечно Вам известно из недавнего письма Василия Потаповича. Новости и редкости здешние, к сожалению, или к счастью нашему, очень мало известны нам; потому что выход наш весьма ограничен и простирается почти всегда по одному и тому же углообразному

направлению. – 16-го числа был у нас в Ун-те торжественный акт, на котором в присутствии г. Министра Народного Просвещения и других многих знаменитейших особ Духовного, Военного, Гражданского, Ученого сословия, читаны были гг. Профессорами: 1) отчет Уни-та за 1827 год, 2) рассуждение по минералогии, и 3) о Восточной словесности. Потом раздаваемы были дипломы кончившим кандидатам и студентам. Раздавать изволил сам г. Министр. Несколько слов о нем: муж величественного возраста, «убеленный сединами, крепкого сложения, имеет весьма важный вид, взор кроткий, внимание неутомимое, смирение и благоприветливость.

—294—

V.

Прип. рук. Ф.А.Г.:

Отвечал при личном свидании

Июня, 1829.

Получил Окт. 15. 1828.

Ваше Высокоблагословение!

Незабвенный Наставник!

Достопочтеннейший Отец Феодор!

Примите изъявление моего истинного сорадования о том, что Бог благоволил наконец принять Вам оный священный сан, по которому Вы имеете дерзновение предстоять алтарю Господню, совершать на оном великое Таинство и возносить молитвы за верных. Господь да укрепить Вас – в семь великом служении, и да дарует Вам силу и способы питать и словом и духом еще большее число душ, и еще действеннейшим образом, нежели прежде! Осмеливаюсь говорить так, ибо думаю, что никакое доброе желание не отвергается Богом, и что ничем не могу свидетельствовать Вам свое истиннейшее участие, как добрым желанием!

Первое известие о принятии Вами сего Сана получили мы от одного Вашего единоземца, который из Костр. Семинарии поступил – довольно странно – в СПБ. Университет; (конечно по особливым каким-нибудь удобностям); его родители виделись с Вами, как они сказывали; но и тут едва мог поверить, в рассуждении перемены Вашего состояния, довольно скоро совершившейся (по крайней мере мне так показалось); но уверившись, еще рази свидетельствую, не мог не чувствовать, вместе с Алексеем Андр. и Константином Алекс. истинного о том сорадования.

О нашем положении ничего нового сказать нельзя. Образ наших занятий один и тот же, и только разве в предметах занятий понемногу подвигаемся вперед. – Недавно получили мы некоторое ободрение: Михайло Мих. отзывался о нас о. Владимиру и велел сказать нам сей отзыв; что он весьма доволен нашими успехами, что его ожидания в рассуждении нас оправдываются, и пр., но это в самом деле мы должны принимать не более, как за ободрение, потому что не знаем, в чем мог он видеть наши успехи; нами только сообщают познания, но отчета

—295—

от нас не спрашивают: только один профессор повторял пройденное из Полит. Экономии – тут еще не много можно видеть успехов. Здесь я должен сказать, что о. Владимир, к которому мы ходим, неоднократно препоручал засвидетельствовать Вам его истинное почитание. – Слышали мы также, как от него, так и с других сторон, что Мих. Мих. имеет мысль, и уже приступает к приведению оной в исполнение – собрать около 100 чел. лучших, или по кр. мере хороших учеников Семинарии для составления из них Педагогического Института (каковой был и прежде) и, как кажется, особенно по части законоведения, а может быть, и единственно для сей цели. Но как не знаем ничего определенного ни об основаниях, ни о цели сего заведения, ни о том, как скоро это исполнено будет – то сии слухи до времени могут быть только домашними – давно уже твердят о преобразовании светских училищ, всех вообще которого проект, составленный Комитетом для сего учрежденным, представлен будет Государю по Его приезде. Государя ожидают сюда к 15-му сего мес., а Государыня Алекс. Феод. прибыла сюда 8-го, как то, думаю, уже известно Вам из газет. – Сколько между тем Государь, будучи в армии, заботится, и сколько знает о том, что происходит внутри, видно из след. случая. На днях, один Гувернер частного Пансиона, пришедши домой, не трезвый, упал из окна верхнего этажа и убился до смерти. Это не было известно в публике. Между тем, вскоре из лагеря под Варною Государь Император присылает замечание, по сему самому случаю, до него дошедшему, – Министру Просвещения, и предписание о строжайшем смотрении, над учебными заведениями; Министр рассылает подобные предписания Попечителям, и т.д. Надобно при сем заметить, что частные пансионы, имеют еще весьма мало отношения к Министру, не смотря на то, Государь к нему обратился с сим замечанием. – О новостях военных ничего не говорю, потому что прежние конечно Вам известны, а новейших и мы не имеем. – Сегодня только слышали, что о. Инспектор здешней Академии представлен к степени Доктора. О других слухах, если какие носятся, почитаю бесполезным писать: естественно, что в таком городе, каков СПБ, их

—296—

всегда много; но и собирать их и сообщать, кажется, равно пустой труд. – На сей раз не имея; или не придумавши ничего важнейшего, сим должен я кончить. – В рассуждении ответа на мои письма прошу Вас искренно не заботится, при Ваших столь многих и важных обязанностях, и оставить оный до того времени, когда само скажет Вам Ваше сердце, в расположениях коего я всегда уверен, хотя бы и не получал ни строки от Вас. Прошу Вас еще, достопочтеннейший Наставник! помянуть иногда меня в молитвах Ваших; за сим свидетельствуя мое истиннейшее почитание остаюсь Ваш душевно преданный

Василий Знаменский

Окт. 7-го 1828-го.

Прошу засвидетельствовать мое почитание Ее Сиятельству Графине Парасковье Николаевне, Елисавете Андреевне, Михаилу Владимировичу и Александре Ивановне. Прошу также, при случае объявить мое почтение почтеннейшему о. Анастасию, если он приехал или скоро приедет: и, если будет случай, Александру Иродионовичу.

Константин Алекс. не приписывает ничего, потому что сам располагается писать.

Достопочтеннейший Отец Феодор! Незабвенный Наставник!

Примите и от меня усердное приветствие и истинное сорадование о восприятии Вами свыше дарованной Благодати Священничества для содействия в великом деле Благодатного Домостроительства. С глубочайшим уважением нарицая Вас именем Наставника, уступите моему благодерзновению нарицать Вас сладчайшим именем Отца. – Благоволите, поучайте внимательного, благословляйте послушного молитесь о преданном Вам Алексее Благовещенском. – Имею еще поручение от Александра Петровича с его семейством свидетельствовать Вам нижайшее почтение и донести, что они очень ожидали от Вас письма на известное предложение, согласно Вашему обещанию; я объяснял им причины неписания Вашего. 27-го прошедшего месяца они, к сожалению, моему, отбыли отсюда в Москву водою. По прибытии туда, намеревались быть и в Лавре и видеться с Вами.

—297—

П.П. Достопочтеннейшим и Незабвенным: Платону Ивановичу, Петру Спиридоновичу и Феодору Алексеевичу свидетельствую мое истинное почитание и преданность: а у Его Высокопреподобия о. А. Евлампия испрашиваю благословения и молитв, преданный им

А. Благовещенский

VI.

Прип. рук. Ф.А.Г.:

Не успел отвечать.

Получил Окт. 21

1828-го года.

Ваше Высокоблагословение!

Достопочтеннейший мой Наставник!

Поставляю прежде всего своим священными долгом поздравить Вас с восприятием Божественной благодати и величественного служения в Церкви Христовой.

С сердечною к Вам благодарностью я читал и перечитывал немногие строки руки Вашей, коими Вы меня удостоили. Я живо чувствовал при сем, как и тогда, когда уже нельзя мне пользоваться Вашими стяжаниями, Вы хотели разделить их со мною. Известье Ваше о приобретенных Вами новых сочинениях Эшенмайера, Гейнрота, Зайлера перенесло меня внезапно в то незабвенное время, когда я мог свободно предаваться своему стремлению, – время, которым обязан единственно Вам, не только приемля из рук Ваших все средства для удовлетворения жадной наклонности, но и непосредственно от Вас самих получая драгоценные уроки мудрости. В полгода многое уже успело переработаться в душе, отовсюду окруженной предметами новыми, неожиданными – открылись новые стороны вещей, взор на действительное сделался ближе и яснее, различие между настоящим и тем, что должно быть, представилось несравненно разительнее; в духе – беспрерывный хаотический прилив небывалого, из коего беспрерывно творится новый мiр: но если и теперь светлое в духе всегда будет силиться преобладать над мрачным, то искренняя за сие моя благодарность принадлежит Вам.

—298—

У нас в Петербурге состояние Философии представляет очень мало радостного. В Университете, упав с удалением Галича от Педагогического Института, она и доселе еще не могла возвыситься. Преподавание всех ее предметов возложено на трех наставников, из коих один обучает Истории Философской, другой – самой Философии, кроме Права Естественного, для преподавания которого находится еще третий. Профессор сего последнего есть Лодий – Немец престарелый, воспитанный еще в школе Вольфа. Сие обстоятельство, также строгая привязанность Профессора к своим писанным (на Рос. языке) лекциям, кои он в классе только читает, не вдаваясь ни в какие дальнейшие объяснения, может быть и самая естественная сухость предмета, совсем не позволяют блеснуть в Университете Праву Естественному. – Другие части Философии преподает некто Пальмин – по Бавмейстеру, от коего он не позволяет себе отступать ни на шаг, едва ли сколько-нибудь знакомый с новейшими успехами Философии, вызванный за недостатком лучших из одной Гимназии, совсем не обладающей даром слова, говорящий редко, отрывисто, с беспрерывным кашлянием. – История Философская, хотя и вся, проходится очень коротко. – Времени для уроков философских определено очень мало: один год (первый) по 4 часа в нед. для Философии, кроме Права Естественного, и один (второй) для сего последнего и для истории Философской – на каждый предмет также по 4 часа в нед. – Библиотека Университетская, и вообще не богатая, всего менее богата книгами Философскими, коих в ней находится не более 200 № на всех языках. Но здесь есть многие сочинения Канта, некоторые – Шеллинга; хотя число же книг философских наполняют напр., духовное завещание Владимира Мономаха. – Что касается наших собственно наставников, по недостатку решительно каких-либо обнаружений, совсем нельзя определить, каких начал они держатся в Философии, только нельзя не заметить сильного влияния Канта на Александра Петровича Куницына – самого приятнейшего наставника, с обширнейшими познаниями, с крепким рассудком. – Единственные и теперь люди, какие славятся в Петербурге по Философии, суть Галич и Велланский. Галич ныне дает у себя только

—299—

на дому частные уроки философские. После Опыта об изящном он, сколько известно, ничего не выдал в печать; в рукописях ходят его Письма о Философии. – Велланский отличается в Медикохир. Академии – соединением Натуральной Философии с своими пафологическими уроками. Также и его некоторые сочинения ходят в рукописях. Но он весьма стеснен: ему не позволяется слишком умствовать. – Вообще в Петербурге Философия находится в состоянии сжатом. Впрочем, стремление к ней в молодых людях очень заметно. И со всею уверенностью можно полагать – оно не останется без успеха. Университеты ожидают преобразования, вместе с коим должна восстановиться в них в полной силе и Философия. Вот что я могу сказать об ее состоянии у нас. – Исполняя сим приятнейшую обязанность, Вами на меня возложенную, в медлительном исполнении коей покорнейше прошу извинения, и за тем пребывая с глубочайшим к Вам почтением, остаюсь

Ваш покорнейший слуга

Константин Неволин

1828 г. 16 окт.

VII.

Ваше Высокоблагословение!

Всечестнейший о. Протоиерей Феодор Александрович!

Ваша всеобъемлющая любовь, уведав о возвращении моем и моих любезнейших товарищей – Василия Потаповича и Константина Алексеевича из дальнего путешествия по чужим странами в любезное отечество, давно уже упредила нас свидетельством своей истинной радости и благожелательного усердия и чрез сие исполнив всеобилием благодарных чувствований давно уже внушила нам долг к неукоснительному засвидетельствованию оных пред лицом Вашего Высокоблагословения; но мы, особливо я, который по первенству удостоения Вашего свидетельства первый обязан ко взаимному свидетельству, так долго, да простит Ваше великодушие, замедлил оным. Не недостаток чувства цены, какую Ваше живейшее участие и бла-

—300—

горасположение к нам имеет в глазах моих, не недостаток усердия или дерзновения к изображению моей благодарной признательности, сколь бы слабо, впрочем, оно ни было в сравнении с величием чувств Ваших относительно нас, но главно и почти единственно множество дел по Канцелярии пред новым годом и отчасти медленный ход дел собственно наших – были виною моей косности в исполнении долга пред Вами. Теперь, по приближении наших дел к скорому окончательному решению и по совершенном окончании работ Канцелярских, имею несколько более свободы и спешу посвятить ее на написание нижеследующих строк.

Позвольте мне, Ваше Высокоблагословение, принести Вам хотя позднюю, но усерднейшую благодарность за чувствования Вашего живейшего участия и благорасположения ко мне, сообщенным Достопочт. о. Филаретом и мною полученным с глубокою благодарностью и почтением. Проистекая от любвеобильной души Достопочтеннейшего и Незабвенного моего Наставника в Святилище духовного образования, они воспроизвели в сердце моем все обилие многоразличных благ, каковыми сей Наставник ущедрил меня в общем излиянии даров своего наставления на учеников своих или в особенных беседах, от непосредственного собеседования о страхе Божием, яко начале премудрости, и о познании самого себя (1824 Авг. 28) до нынешнего заочного свидетельства своего благорасположения, объемлющего прошедшую, настоящую и будущую судьбу моей жизни, – и исполнили оное неизъяснимою радостью, возвышающею чувство благодарения к своему Виновнику.

Та же всеобъемлющая и непрестающая любовь, по водительству коей Ваше Высокоблагословение уведали о возвращении нашем из чужемного края в отечественный, конечно возбуждает в Вас желание слышать от нас нечто из достопримечательностей заграничной жизни нашей и о настоящем положении нашем. Со всею искренностью ученика сказал бы я Вам, Достопочтеннейший и Незабвенный мой Наставник, о всем, что я за границею в целые три года видел, слышал, мыслил, чувствовал, делал – вообще, как жил, для того, чтобы все это подвергнуть суду опытной мудрости Вашей: но, до удобнейшего

—301—

времени (желал бы, но Бог знает, когда случится, посетить М.Д. Академию и побеседовать с Вами как о сем важнейшем периоде в целой истории жизни моей и моих товарищей, так и о многих других полезнейших предметах), должен просить у Вас увольнения от сей, хотя и весьма приятной для меня обязанности. – О настоящем положении нашем и будущем окончательном устроении судьбы нашей могу кратко сказать следующее: с приезда нашего из-за границы сюда мы получили назначение заниматься и теперь занимаемся при 2-ом отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии систематическим обрабатыванием прав Остзейских Губерний, для приведения их в единство и единообразие с системою Общего Российского Законодательства, как оная устроена в представленных пред новым годом Его Императорскому Величеству на утверждение Сводах Российских Законов, Уставов и Учреждений. Как сии Своды, по получении Высочайшего утверждения и по рассуждении в Государственном Совете о мерах введения оных в действие, имеют быть введены в Судах для практического, а в училищах (высших) для теоретического употребления по всей Российской Империи: так и права Остзейских Губерний, по соображении их с общим действующим Российским Законодательством и с коренными Государственными постановлениями, должествуют чрез Государственный Совет поступить на Высочайшее утверждение и по сем введении в действие в кругу своего действования, т.е. только в Остзейских Губерниях. В связи с судьбой введения Сводов в высшие Училища для теоретического наукообразного употребления состоит окончательное решение нашей судьбы, как Профессоров Российского Законоведения; о чем теперь и по министерству народного просвещения делаются зависящие распоряжения и в Государственном Совете новый Устав Российских Университетов, подлежащий рассмотрению, уже скоро будет окончен рассмотрением и поступит на Высочайшее утверждение. – Между тем, по слову Апостола: «кийждо в звании, в нем же призван бысть, в том да пребывает» мы ходим теперь в Канцелярии на дело свое и на делание до вечера, трудимся со упованием, и благодарим Гос-

—302—

поду, даровавшему нам с новым годом новые силы для продолжения настоящих и подъятия будущих трудов.

Ваше Высокоблагословение! Позвольте приветствовать и Вас со вступлением в новый год и просить Вам от Господа, да вечное Его Провидение, содержащее в своей власти все времена и лета и благословившее нас сим новым годом, соделает оный в течении своем новым обильнейшим источником для поддержания и укрепления драгоценного здравия Вашего; да преизливает новые советы Своей вышней мудрости, потребные в Вашем служении Церкви; да знаменует все дела и начинания новыми небесными благословениями и да сохранит Вас впредь на многие лета. – Приимите сие истинное свидетельство моего благодарного и предадного Вашим св. молитвам сердца. С чувством глубочайшего почитания имею честь быть

Вашего Высокоблагословения

покорнейшим слугою, Алексей Благовещенский

С.-Петербург, 9 Января 1833 года.

Достопочтеннейший Наставник, Феодор Александрович! Стыжусь почти приписывать сии бедные строки, чувствуя и побуждение и долг сердца писать пространнее уже с давнего времени, – хотя внутреннее расположение конечно и не числом строк измеряется, и наипаче, в Ваших глазах; – впрочем здесь не позволяю себе даже распространиться в извинении себя пред Вами; одно только желал я здесь выразить: то, что я желаю – не смотря на долговременное мое молчание, желаю сохранить, или, по крайней мере, возобновить мои прежние, столь некогда мне любезные, отношения к Вам, – отношения, из коих произвожу я большую часть того доброго, которое еще остается во мне, и которое меня, может быть, при многих случаях от многого спасало. – Так, незабвенный Наставник-Друг (осмелюсь так назвать Вас) дай Бог при всех разнообразных опытах жизни не терять никогда из вида ту путеводящую звезду, на которую Вы всегда нам указывали, впрочем, надеюсь вскоре беседовать с Вами пространнее. Примите мое истинное сердечное почитание, с каковым есмь

Вам преданный Василий Знаменский

—303—

Достопочтеннейший Наставник, Феодор Александрович! Свидетельствую Вам мое сердечное глубокое почитание. – От Якова Ивановича Баршева, при нашем отъезде из Берлина, я получил для пересылки к Вам Bibeldeutungen von Meyer и Abhandlung etc. von Michelet. Оба сочинения, вместе с другими нашими книгами, были удержаны, при нашем переезде чрез границу в Россию, в Юрбургской таможне для препровождения оных на рассмотрение в Цензурной Комитет. Получивши Ваши книжки, я честь имел отправить оные к Вам – на Святках.

Вам преданный Константин Неволин

VIII.

Прип. рук. Ф.А.Г.:

Любезнейший Василий Потапович скончался Янв. 30. 1835-го г.

Достопочтеннейший Наставник!

Феодор Александрович!

Только старинное замечание, что письмо не умеет краснеть, дает мне смелость приняться за перо, чтобы после столь долговременного молчания начать с Вами беседу заочную; притом же и то приходит на мысль, что более должно быть стыдно так долго молчать, нежели прерывать молчание. Надеюсь, что, это молчание не совсем еще изгладило меня из Вашей памяти, по крайней мере мой голос, хотя и не живой, найдет путь к Вашей душе, которая, как я издавна уверен, для всех открыта, в которой никому не будет тесно. О причинах долгого этого молчания бесполезно распространяться: скажу только, что несколько раз моя душа, разогретая бывалою теплотой, в чувстве потребности благороднейшего внутреннего сообщения, готова была раскрыться перед Вами со всем; что есть в ней худого и доброго: и столько же раз остужалась прикосновением внешнего холодного воздуха, и опять сжималась в самой себе. И сколько западает к нам в сердце добрых семян, которым, при самом своем раскрытии, мелкими заботами ежедневной жизни подавляются и не совершают плода! Явиться к Вам с одними сухими известиями о нашем житье-бытье, о ходе наших

—304—

внешних дел, или с газетным перечнем новостей П. Бургских – на это я не мог никогда решиться. По моему собственному чувству это значило бы посылать скорлупу без ядра. Только порождения души, история мiра внутреннего – какова бы она, впрочем, ни была – может иметь какую-нибудь цену для того, кто привык жить более в мiре внутреннем. Но, эта история нам, может быть, всего менее известна. Часто ли мы имеем охоту в нее всматриваться? (Разумею нас, кружащихся доселе среди внешних ожиданий, страхов, надежд, планов и т.п.) всматриваясь, что можем схватить из нее, кроме отрывков? И эти отрывки умеем ли представить в ясных и живых чертах? И я не знаю теперь, что сообщить, кроме отрывков. Чувствую, что много, много произошло во мне перемен с тех пор, как вступил по воле высшей на этот путь, даже со времени последнего моего к Вам письма (которое, если не ошибаюсь, писал из Берлина). К лучшему они произошли, или к худшему – не знаю; да и нельзя этого сказать вообще. Чувствую, что теперь, более нежели когда-нибудь, нужна мне помощь друга – но не обыкновенного друга, а такого, каких редко находить можно, – друга, который – по выражению домашнего Поэта – был бы нашею совестью, вторым для нас Провидением (не знаю, не слишком ли смелое выражение). Нужна рука сильная, которая бы могла, сдержать и направить и колеблющийся разум, и шатающиеся порывы воли; нужен глаз зоркий, который бы верно измерили и силы, и потребности души, открыл ее болезни и средства врачующие. Нужен голос крепкий и вместе знакомый душе, который бы я всегда узнавал, которого бы всегда слушали, который бы повелевал мною, как собственное убеждение. – Но где они, такие друзья? есть ли они на земле? не есть ли такой друг более, нежели человек? – Не знаю! – Но не могу ли я высказать о себе что-нибудь яснее, в этих немногих строках? Испытаем. Не буду щадить себя; ибо знаю, что найду в Вас судью, которого ничто человеческое удивить не может.

До самого отправления за границу держался я детскою верою; вижу теперь, что разум мой дотоле был во младенчестве, ходил совершенно на помочах этой веры. Этой

—305—

детской веры, преданной, не испытующей, спокойной – ее нет более! Я отвращался холодных, убийственных умствований, Немец. Богословов, я ужасался дерзостных мечтаний Нем. Философов, хотящих перестроить по-своему самое Божественное, не подвергая испытанию ни тех, ни других; – мой разум был слаб! Но в то самое время смелость, с какою потрясали они все для меня священное, оставила, без моего ведома, следы в моей душе, коих я изгладить не мог. Не приметно падали для меня все внешние, исторические подпоры веры, вся наружная оболочка религии; находя в ней много произвольного, много человеческого, – я отсекал одно за другим, и наконец – не знал, где остановиться, не знаю этого и доселе! Я возвратился с верою, но с верою (назову одним словом для краткости) философскою; чувство Божественного, внутренняя вера в Существо Бесконечное, потребность Религии для души, для всего существа нашего – раскрылись во мне кажется сильнее нежели когда-нибудь; никогда, кажется доказательства бытия и совершенств Божественных не представлялись мне столь ясными и поразительными. Но в тоже время все это удаляется предо мной в какую-то туманную даль, неопределенную, безобразную бесконечность… Где предел, или где точка соединения между Божеством и человечеством?… Здесь является таинство воплощения, но – воплощение в том строгом смысле, как принимает его Церковь? для нашей бедной земли, которая составляет бесконечно малую пылинку среди миллионов мiров, среди бесконечности мiроздания? Но удовлетворение за грехи Правде Божией?… разум в трепете отступает назад! Божественность Христова учения для того только не очевидна, кто не хочет иметь глаз, чтобы видеть: но за чем примешано к нему столько человеческого? и если оно не могло быть без человеческого; за чем все это равно признавать за Божественное? за чем вечное хотеть навсегда заключить в рамки, изгнивающие от времени? За чем бесконечное развитие Божественного хотеть ограничить однажды наложенными мерами и очертаниями человеческими? – Но с другой стороны: как же обойтись без них? где взять общую меру для каждого времени? Или, неужели разуму каждого предоставить быть этою мерою? Или общему ра-

—306—

зуму и духу века, который обыкновенно сам не знает, откуда приходит и куда идет, и который опять всякий разумеет по-своему? – Вот распутье моей веры: но я не дошел еще до того, чтобы хвалиться этою верою, или чтобы ею успокаиваться. Напротив: в часы потребности сердечной чувство все еще схватывается за старое; (при этом я вспоминаю слова Якоби, который сравнивал себя где-то с Иеремией, спасшимся изо рва с помощью старых платков;) бежа от самого себя, невольно прибегаешь держаться за рог алтаря. Все еще эти звуки, столь некогда всесильные, знакомы душе, и голос Церкви отзывается чем-то матерним. Я представляю себя иногда в положении Фауста в ночи на Светлое Хр. воскресенье; но – благодарение Богу! – я не дошел еще до этой степени охлаждения, до такого раздвоения любознательности и чувства! Вера сердца в Божественное все-таки остается для меня крепким камнем, на котором можно удержаться среди волнений разума, и даже среди порывов страстей и пожеланий необузданных. И здесь опять вера Христова – как она согласна с верою духа человеческого, – я бы хотел сказать, духа Божественного, который живет в основании существа нашего! Но и здесь опять преткновение! Я могу только на этом оселке поверить веру откровенную, это для меня самое твердое основание убеждений: а от меня требуют, чтобы я опирался на основаниях исторических, внешних. Но если бы всеми этими чудесами была обличена религия Магометова, я все не признал бы ее за чистое откровение! – И, однако опять это самое Божественное, в нас живущее – как определить его? Какое дать ему очертание? – Мне говорят: «это только подлежательное; всякий чувствует по-своему; это последнее твое основание только для тебя имеет силу». Как же на этом подлежательном основании утвердить что-нибудь общее? Я чувствую, что это самое глубокое, самое владычественное, что живет в моей душе; я не имею высшего в себе суда, к которому бы мог перенести дело на решение; но этот суд только для меня имеет силу. Может быть воспитание дало мне этот внутренний образ бытия; может быть эти начала суть только извлечение и сущность из учения той веры, в коей я воспитан? Может быть, что они суть общее произведение этого

—307—

учения и особенного свойства моей души, полученное мною от природы и от воспитания (разумею не одно педагогическое воспитание)? Знаю все, что обыкновенно отвечают на это; чувствую и то, что мое внутреннее убеждение сильнее всех этих возражений: но в то же время вижу, что разум остается неудовлетворенным, что против возражений разума нет равносильных для разума же ответов. Но, что такое разум? что такое истина? одним ли умствующим разумом познается и поверяется истина? Не могу думать. Этот разум есть только одна сторона, один образ деятельности внутренней: а истина должна быть чем-то всесторонним, объемлющим все существо наше. Есть вещи, в коих я не могу убедиться, хотя бы они основывались на самых строгих математ. доказательствах; есть другие, коим я верю без этих доказательств. – Есть высшая сила, отвечают мне другие: есть ум (Vernunft). Но что он? Где он? Не должен ли я верить и в его бытие? И откуда он является, если мое сознание раскрывается так поздно, только мало-помалу? что я не сознавал в себе прежде, того для меня и не было; или оно было не во мне. Не естественно ли думать, что все силы души развиваются только со временем из какого-то семени недоведомого, а этот инстинкт, по которому они развиваются, есть только действие высших законов, для меня незнаемых, и познаваемых мною поздно и мало-помалу; след., моя душа развивается сначала так же, как растение, которое не знает о законах своего развития. Теперь вопрос: почему же полагать мне, что эти законы были уже с самого начала в моем уме, (как врожденные идеи), а не в том Едином Уме, по идеям коего развивается все конечное? – Но сии идеи отпечатлеваются в нашем уме, который для того и создан. – Так; но они отпечатлеваются только со временем чрез познание (cognitio) и размышление, а в начале мы не имеем ничего более, кроме способности к этому, возможность, но еще не действительность. – Но этому не было бы конца, если бы я хотел продолжать; довольно; в этом кругу сомнений я обращаюсь непрестанно; может быть, эта мгла когда-нибудь прояснится, может быть никогда. По крайней мере я имею ту утешительную уверенность, что драгоценнейшее, необходимейшее для моего зна-

—308—

ния и действования мне дано, (не знаю, как и откуда); что Существо Высочайшее, вложившее в меня искание истины, не отвергнет меня, не оставит в этом лабиринте, в который я зашел, ища истины. Но я доселе не казался еще моего состояния нравственного; и здесь великие перемены; и здесь я бы никогда не кончил, если бы хотел его описывать: и это более нежели гордость, более нежели какая-нибудь самолюбивая робость удерживает меня теперь от этого описания. Скажу коротко: заразительный воздух Берлина не остался без действия на меня. Я приехал туда с гордостью самоуверенности; с этою же гордостью выбрал себе квартиру, не взирая на некоторые признаки опасности (нравственной) – и наказан, тяжко, наказан за гордость! Только рука Провидения избавила меня от постыдных уз, меня связывавших; не я, но она одна видимо и помалу разрывала их предо мною. Но чувствую, что я неблагодарен, неверен пред Всеблагим: я возвратился с воображением развращенным, с удвоенною поползновенностью ко греху; я узнал на опыте, каким образом пожелание, сочетавшись со грехом (внешним), рождает смерть. Теперь я молю Бога, чтобы Он послал мне добрую и верную подругу жизни; но не знаю, достоин ли я того. И здесь заразительная атмосфера; хотя здесь порок является не в столь привлекательной форме, и более внушает отвращение: но это отвращение, почти невольное, – ненадежная защита. Равнодушие, с каким говорит здесь о сих вещах, убийственно. Разврат ограничивается большею частью только расчетом и прикрывается тонкими покровом благоприличия, в здешней столице, которую называют еще монастырем в сравнении с иноземными столицами. А что всего ужаснее, – и простой наши народ, стекающийся сюда от всех сторон, глотает этот разврат с жадностью, смешивая с необразованностью, перерабатывает в самые грубые формы, и, вероятно, приносит его потом с собою в села и деревни во все края России. Но надобно возвратиться к себе; врач исцелись сам! – Самый идеал для деятельности, кажется, в следствие перемены умственной, изменился: родилась оппозиция против уединенной, отрицательной, монашеской жизни; деятельность полезная общественная кажется мне выше всего.

—309—

Но на чем же она должна быть утверждена? – вот вопрос, который доселе не уяснен для меня. Он ведет назад к умственным началам. Отвлеченные идеалы шатки: ищешь образцов в действительности, чувствуешь нужду кому-нибудь удивляться, подражать воздавать уважение: но и тут – что мне делать с собой? В истории можно еще находить идеальные, высокие характеры, примеры деятельности, достойные подражания человечества (например, нельзя пройти мимо статуи великого Основателя этой столицы, чтобы каждый раз не быть потрясенным представлением этой исполинской силы духа и деятельности); из Пастырей Церкви всего чаще обращается мысль на Св. Димитрия Ростовского и на близкого к нам по времени Михаила Митр.). Но настоящими – почему бываем мы всегда так не довольны настоящими? Знаю, что это не язык христианского смирения, но – это моя исповедь пред Вами – он нередко отзывается во мне. «Где, укажите нам, отечества отцы, которых должно нам принять за образцы?» – видим довольно образцов по уму; но образцов для деятельности нравственной – как мало? все, что кажется издали великим, за чем с жадностью бросается душа – все это при приближении теряет сбою великость. И в самом высоком Гении без благородства нравственного характера нет еще великого! – Знаю, что отвечать на это: люди все со слабостями; нет под луной ничего совершенного; каждый должен заботиться о собственном исправлении; знаю и чувствую: но я хочу только открыть себя со всех сторон; я не ищу нравиться; желаю только высказать потребности и – грезы души, которая, может быть, сама себя не понимает. Здесь течение моих мыслей прервано сторонними обстоятельствами, и я не могу продолжать в том же тоне, не имея нужного для того спокойствия духа. Ограничусь сообщением фактов. Давно уже объявлено было нам Михаилом Мих. Спер.²⁸⁹⁸, что двое из нас должны будут отправиться в Киевский Университет: теперь приспело время исполнения. Начальник Отделения М.А. Балугьянский призывал нас недавно

—310—

к себе, и спрашивал, какую каждый из нас желает избрать кафедру по Правоведению, сказавши, что все мы²⁸⁹⁹ должны поступить в Киев. Университет. (Поводом к этому было сообщение Министра Просв. Михайлу Мих. коим первый спрашивает, не может ли последний отпустить из нас нескольких для занятия кафедр в К. Унив., о чем уже и прежде были разные сношения). Желающих из нас нет ни одного, но если будет решительная воля Начальства; то конечно мы готовы отправиться. Места хорошие: Ординарному Профессору жалованья с квартирными 4.500 р. – Теперь мы в состоянии самом нерешительном и довольно неспокойном. Что до меня, кроме личных причин, я имею еще разные родственные отношения, кои заставляют меня предпочитать П.Бург. (Я думаю, Вам не безызвестно, что я лишился в последние годы обоих Родителей). Теперь меня занимают вопросы: должно ли от этого назначения уклоняться? – Если должно (по личным причинам), можно ли уклониться? И если можно, каким образом? – Мы оканчиваем все еще наши диссертации; двое – я и Конст. Алекс. – кончили, а трое кончат чрез несколько недель. За сим должно будет их защищать публично, как водится. Мое предложение: de philosophica juris civilis tractandi ratione, per comparationem jurium diversarum gentium instituenda. Впрочем, думаю, что и об этом сведения дошли до Вас, чрез письма наши в Академию. Прочее о наших обстоятельствах сообщит Вам, как я надеюсь, податель письма, Иван Васильевич Плат.²⁹⁰⁰, равно как и о их собствен-

—311—

ных обстоятельствах. Они, т.е. весь их курс, возвратились ныне из-за границы, и должны выдержать экзамен тем же порядком, как и мы; только, вероятно, не будут дожидаться, по-нашему, 2-х годов. – Что касается до П.Бургских новостей; важнейшая новость есть у нас открытие Александровской колонны: но об этом без сомнения будет писано в разных газетах и полнее и лучше моего. Зрелище было великолепное: всего поразительнее и трогательнее для меня панихида и вечная память Освободителю Европы (так, как и в день Рождества Христова этот возглас всегда наполняет душу высокою и сладкою унылостью), и падение на колена войск покрывавших всю площадь (всего 147.000 – но не все были умещены на самой площади – что было бы невозможно). На колонне, как известно, поставлен Ангел, держащий крест одною рукой, а другою – указующий на небо. По общему слуху, Ангел представляет Блаж. памяти Императора Александра, и даже, говорят, имеет его черты лица (я не мог разглядеть – высоко): это многим не нравится, или кажется соблазнительным. Мне напротив нравится эта мысль; что нам до человеч. слабостей Почившего? Мы видим в нем теперь более идею, нежели человека; или пусть и человека, но такого, коего Провидение избрало быть орудием возвеличения России и освобождения Европы, такого, который характером своими действительно опирался на вере Христовой, – который поэтому может быть назван Ангелом Вестником Провидения народами земными. Но об этом довольно. Хотел было кстати приложить стихи на Греч., написанные на этот случай здешними Профессором Грефе: но вот уже пришел Ив. Вас. который торопит окончить письмо. – Не знаю, нужно ли извещать Вас о неприятном положении, в котором поставлен мой братец Павел Потап.; я думаю, Вы об этом

—312—

известны; за то я неизвестен об окончании этого дела; не получал писем от вел. Поста. Вы согласитесь, что очень неприятно быть подверженными ответственности за чужие грехи, – терпеть за легкомыслие Начальника, с которым нельзя же во всяком деле спорить. Я писал было к Отцу Инспектору; впрочем, не могу надеяться, кажется, ничего, так, как и не могу никого просить об изменении законного (Legate) порядка дела. Во всяком случае кажется, брат мой подвергнется вместе с другими взысканию, и кажется, немалому (по слухам) и сверх того, это будет прописано в послужном списке, тогда как он готовился оставить эту службу. Впрочем, это я пишу вовсе без цели, просто, потому что не мог не коснуться этого дела, пиша к Вам, принимающим такое близкое участие во всем нашем семействе. И так и об этом довольно. – Слышали мы – и это уже давно – что послана к Вам на рецензию книжка Сидонского: Введение в Науку Философию. Автор ее – с которым я знаком – был сперва в несколько беспокойном ожидании; даже просил было меня, (узнавши, что я с Вами знаком), написать к Вам об этом, но я отклонил это. Что я мог писать к Вам? я не могу ни Вас, никого другого просить – поступить вопреки своего убеждения или совести. Впрочем, и сам Автор, кажется, не желал этого; но он имел причину беспокоиться; и я могу, кажется, теперь объясниться о деле свободно, хотя бы это было даже вопреки Вашего мнения. Мне казалось, и кажется, что книга не заслужила того гонения, которое воздвигнуто на нее, и за нее на Автора: известно, что сей последний потерял за нее прежнее место при Академии, и остался кое-как на Франц. языке. Впрочем, я слышал от Автора, что он, не взирая ни на что, готов с ревностью трудиться для просвещения, так конечно, как он его понимает, и поскольку нет надежды, чтобы пропустили какую-либо книгу его по Богослов. предметам, он трудится по философии, хотя дома работает и над первыми. Да! должно отдать ему полную справедливость: он имеет ревность истинную, и отнюдь не корыстную, по одной любви к науке, трудиться для нее. Что до упомянутой книги: в ней много конечно недостатков, неопределенности, сбивчивости, неисправностей в слоге;

—313—

но и высказано направление благородное, много истин выражено с достоинством, и много такого, чего у нас, где так мало мыслят, доселе еще не говорили публике. Это только мое мнение. У этого же Автора есть много материалов для издания. По связи, хотя неприятной, можно бы коснуться о. Иннокентия, Ректора Киев. Академии – коего делу я не умею найти другого имени, как гонение: но боюсь зайти слишком далеко. Знаю, что находят в нем подозрительным: но – да прильпнет язык к гортани… Я не могу не восхищаться его ревностною, благородною деятельностью, не могу говорить вопреки моему собственному убеждению, или – должен молчать! – Время кончить. Знаю, что высказали многое, что более иди менее не согласуется с Вашим образом мыслей: но я предположил писать откровенно, как думаю, чтобы представить Вам себя и свой теперешний образ мыслей без закрытий; и готов бы был с радостно принять вразумление. Я раскрыл здесь более, нежели только образ мыслей; надеюсь, что Вы отдадите справедливость моему намерению. Жаль, что должен так поспешно кончить. Прошу объявить мое почтение о. Инспектору Филарету, Василью Григорьевичу, Павлу Игнатьевичу, и Ивану Прохор. в Вифании – более никого, кажется, нет знакомых.

Вас сердечно почитающий и преданный Вам, незабвенному Наставнику, которому одолжен многим, многим добрым –

В. Знаменский

Сентября 3-го

1834-го.

Константин Алексеевич и Алексей Андреевич свидетельствуют Вам свое почтение.

—314—

Внутренняя жизнь закрытого учебного заведения трудно доступна постороннему наблюдателю; отсюда и трудность в определения ее облика, характера и нравственного достоинства. И всякие официальные отчеты о ней недостаточны, а иной раз и недостоверны, – когда дело касается интимной жизни воспитанников: тут и воспитанники стараются себя защитить от сторонних нареканий или подвысить о себе мнение в обществе, и начальство наклонно и стремится «покрыть» грехи юности и ошибки неведения в жизни своих питомцев, с расчетом себя оправдать или – представить их и себя в выгодном, даже хотя бы приличном виде. Оттого и получается иногда: «отчет» сам по себе, а жизнь заведения сама по себе, – иначе, выходит то, что так наглядно выражает народная притча:

citata'Хороша наша деревня.

citataТолько улица грязна:

citataХороши наши ребята,

citataТолько… славушка худа». –

Посему, тем более ценны такие документы или вообще источники, кои не имеют официального значения. Наобо-

—315—

рот. Лучше, если они имеют характер частный, даже личный, при этом, конечно, отличаются искренностью, откровенностью, а вместе и подробностью. Таковы по преимуществу разного рода «записки» отдельных деятелей или совершенно частных лиц.

Однако, необходимо иметь в виду, что и такие «записки» далеко не всегда имеют одинаковую степень достоверности. Когда они представляют воспоминания отдельных лиц о давно былом и здесь же о себе самих и таковые воспоминания предназначают для издания во всеобщее сведение; то невольно внушают читателю подозрение и неизбежно затрагивают его критику. В этом случае, естественно, иное забывается в подробностях, иное преувеличивается до идеализирования, привносится нечто страстное и пристрастное, обнаруживающее иногда зависть к славе лучших деятелей, мстительность по личной неприязни, а то и просто «художественное» привирание, так называемое «красное словцо» и пр. т.п.

В виду этого, бесспорно, интереснее всех таковых «записок» те, которые для издания их в свет вовсе не предназначались, писались только для себя, – для напоминания только себе самому о бывшем с самим же собою и о перечувствованном в себе же самом. В этом деле ложь автора уже не имеет совершенно никакого смысла. И если такие «записки» поступают иногда в печать, то не по воле их составителей. Таковы именно «дневные записки» отдельных лиц, представляющие их самонаблюдение изо дня в день – среди окружающей их обстановки, со всеми впечатлениями, какие она производит при установившемся строе жизни и происходящих в ней повседневных переменах. Не стесненный ничем, автор в своих записках имеет побуждение говорить только правду, ибо говорит о себе и для себя самого – только.

Такие «дневные записки», ценные сами по себе, особенно ценны в научном отношении, если они касаются интимной жизни закрытого учебного заведения. Перечитывая их историк такого заведения как бы слушает рассказ самого же воспитанника о его жизни, со всеми его переживаниями, – рассказ, отличающийся, обыкновенно, неподдель-

—316—

ной искренностью, сердечностью, совместностью, откровенностью до излишества, живостью восприятия впечатлений, отзывчивостью, вообще юношеским благодушием и простодушием, доходящим до крайности – до наивности…

Известно, что в Московской Духовной Академии в давнее-былое не только воспитанники, но и наставники вели свои «дневники»; но, к сожалению, они или вовсе не появлялись в печати, или только отчасти – в извлечениях, как – «дневник» знаменитого Ректора Академии, достославной памяти прот. Ал. Вас. Горского.

В Тульской Епархиальной Палате Древностей имеется подлинная рукопись одного из студентов Московской Духовной Академии, представляющая собою «дневник» в точном смысле этого названия, и относящаяся к 1824 году, т.е. к первому десятилетию Академии на новом месте ее пребывания – в Лавре.

Вообще редкая в своем роде, а по своей относительной давности тем более, рукопись эта имеет особую ценность для историка Академии, как достовернейшее сказание одного из ее студентов о своем житие-бытие и сущих с ним в его время. Да уже и самый факт ведения студентом таких «записок» с целью наблюдения за самим собой изо дня в день, без пропусков, представляется характерным для студенчества того времени.

Рукопись носит название: «Дневные записки 1824 года, в течении Марта. Московской Духовной Академии Студента Василья Зарина».²⁹⁰¹

—317—

Дневник этот очень содержателен, так как автор, ведя его изо дня в день, касается как разных сторон повседневной студенческой жизни вообще, так и своей личной жизни, с ее мелкими обстоятельствами, а иногда и в соприкосновении ее с жизнью общественной, и пр.

Вот некоторые черты, в которых вырисовывается внутренняя жизнь студента Московской Духовной Академии по «Дневнику» одного из ее питомцев, г. Зарина.

Под влиянием монастырской обстановки, частого посещения храмового богослужения и совершения домашней молитвы, добрых советов и примеров жизни самих наставников (особенно таких авторитетных, как «умнейший из профессоров Академии» прот. Ф.А. Голубинский), а также чтения книг Фомы Кемпийского, Иоанна Арндта, Юнга и пр., у автора «Дневника» прочно слагалась и нередко очень заметно выступает благочестивая настроенность, а в отношении к храму, монастырю и святыням Лавры, возрастающая даже до ревности… – Под тем же влиянием юный автор размышляет, серьезно иной раз о борьбе своего духа с плотью, – совершенно в настроении инока. Однако автор не склонен к ханжеству; он критически относится к сказаниям и фактам из области суеверий и пр.

Кроме благочестия, очень заметно сказывается в студенте чувство патриотизма, – по разным обстоятельствам. Так, при чтении и размышлении о событиях Русской Истории, относящихся к давнему времени, но возвышающих достоинство народа и славу Отечества, автор приходит в умиление даже до слез, что в особенности вызывается у него красноречием знаменитого историографа Н.М. Карамзина.

В отношении к наставникам и начальникам «Дневники» свидетельствует искреннюю добрую расположенность и благопокорливость. Несмотря на то, что «классы» были до и после обеда, не смотря на некоторые обременительные и не легко переносимые труды, возлагаемые некоторыми наставниками, однако, осуждения их в «Дневнике» не

—318—

встречается. Так, занятый едва не каждый день переписыванием «лекций», преимущественно по «Философской Истории», студент не выражает негодования, ведет это дело с терпением и лишь шутливо называет эти лекции «философщиной».

Начальство, по отзыву Зарина, относилось к студентам «с обыкновенною благосклонностью», «снисходило множеству классических грехов», посему и в «Дневнике» нет жалоб на строгие взыскания Начальства со студентов за их слабости. Впрочем, кажется, и самые слабости эти были, относительно, не очень зазорны, да и подвержены то им студенты были также не дюже. Зарин раз только, отмечает в своем «Дневнике», что, прогуливаясь с своим товарищем, он выпил полпивца. И этот факт, как выдающейся, записан в «Дневнике«… Или еще: однажды сему памятописцу прислали 2 фунта нюхательного табаку; узнав об этом, товарищи немедленно «половину его рассыпали по табакеркам»…

Впрочем, поддаваясь этой слабости, некоторые не могли оставить ее и потом: в последствии протоиереи и архиереи нюхали табак и даже, так сказать, при официальной обстановке; а некоторые, и уже заслуженные, профессора совершали это нюханье даже на кафедре. Они делали это как-то торжественно и артистически – как бы ставя своего рода знак восклицанья в конце какого-либо серьезного периода своей ученой и мудреной речи. Затем медленно извлекался из кармана долгополого сюртука широкий цветной платок, обмахивались рыхлые ноздри носа и – opus operatum, а вместе, иной раз, кстати заканчивалась и лекция.

В частности, в отношении инспекторского надзора в Дневнике не заметно сколько-нибудь серьезного протеста; но в отдельных случаях проявлялось сетование (и, кажется, справедливое) на излишнюю строгость дисциплины. Когда, напр., некоторые студенты пожелали доставить своим товарищам развлечение музыкой, то, при появлении о. Инспектора, они и товарищи их сочли за благо «разбежаться«… Между тем, –

—319—

Домашняя обстановка студентов чужда была сколько-нибудь содержательных развлечений.

Время, свободное от классных занятий и домашних научных работ, обычно проводилось в товарищеских разговорах, оживленных, доходивших не редко до горячих споров, которые «обыкновенно оканчивались ничем». Разговаривали и о родине и – радостях и веселии, который обещает она, и о будущем в своей жизни, а то и о колдунах, о разбойниках и т.п. Спорили и по научным вопросам, а то – иной спор, иногда и горячий, каков, напр., «спор с криком» о достоинстве наречий Костромского и Московского, и о «превосходстве Костромских протопопов»…

Между делом, отдыха ради, студенты отправлялись на Лаврскую колокольню – послушать «царя», пробежать или «побродить» по монастырскими стенам, подняться на башню и полюбоваться окрестностями, которые, однако, «совершенно пустынны». – Совершались, конечно, прогулки и вне монастырских стен: в Лаврском Пафнутиевом саду, на бульваре и по улицам Посада, да и то, кажется, не часто…

Домашняя жизнь студентов шла очень скромно. В «Дневнике» совершенно не упоминаются карты, танцы, домашние спектакли и под. (что имело место позднее). Правда, было однажды «представление» домашнее, но оно состояло в том, что посредством какого-то самодельного ящика, со вставленным в него лорнетом, воспроизводились на экране теневые портреты Архиереев, философов и какие-то китайские картинки… К числу развлечений относились тогда и так называемые «рекреации» (нарочитые дни отдыха, свободные от классных занятий) – каждый по особому ходатайству «старших» и «с дозволения» Начальства. Они существовали в школьном быту с того времени и долго потом (до Устава пр. Макария и гр. Д.А. Толстого) – в училищах, Семинариях и Академиях. Но в Московской Академии и эти развлечения сводились опять-таки к прогулкам около да вокруг Лавры, разве только в несколько большем районе, чем в обычные дни.

—320—

Начальство понимало необходимость игр, укрепляющих телесное здоровье, и, кажется, постепенно вводило их: так, в этот 1824 год в Академическом обиходе появилась игра в кегли и, как «неизвестная» дотоле, отмечена в «Дневнике» с некоторыми подробностями…

Развлечений собственного изобретения студенты едва ли могли доставлять себе много, – по обычной в то время скудости денежных средств вообще всего учащегося духовного юношества. – Личные средства студента Зарина были весьма скудны; у него даже и на именины его не было ни одной копейки – «ни на колач, ни на свечьку"… Однако, он ни разу даже и Великим постом не жалуется на скудость казенного Академического содержания – в пище, в одежде я т.п. – Из «Дневника» известно, что в то время к услугам студентов были «кредиторы»; но и к этому источнику средств доступ студентам был не без затруднений: им выдавались ссуды, но при поручительстве надежных плательщиков, а за неимением таковых, отказывалось… Автору «Дневника» тоже один раз было отказано в такой ссуде и по той же причине; но он, внося это горестное обстоятельство в свой дневник, рекомендует сам себе переносить таковое лишение чисто с философским терпением…

Впрочем, тогда на обычные расходы студентам денег много и не требовалось, особенно если иметь в виду, что поездки в Москву, за отсутствием тогда железной дороги, вообще были затруднительны, особенно поездки – ради развлечений, каковы: театры, концерты, выставки, знакомства и т.п. – что имело место потом и, конечно, не воспрещается теперь.

Однообразная, скудная и скучная обстановка Академическая в стенах монастыря и вне его, и повседневная жизнь, лишенная сколько-нибудь содержательных развлечений, естественно настраивали студента на монастырский тон.

Автор «Дневника» понимает и чувствует свою отчужденность от «света» и общественной жизни и «мечтает», хотя не смело, когда-нибудь посещать общество; я в дру-

—321—

гой раз и несравненно тверже он тоже мечтает, но об «уединенной тихой жизни в какой-нибудь хижине«…

Только изредка скука студенческой жизни достигает повышенного тона и отзыв о ней студента делается резким, является как бы выражением ропота, скрываемого, но до времени. Так, когда студента Зарина спрашивал один воспитанник Костромской Семинарии, идти ли ему в Московскую Духовную Академию; то Зарин размышляет: «Что отвечать? дай отвечу так: Если имеешь жаркую (ибо просто теплую иметь, кажется, мало) и притом постоянную любовь к наукам, далее – если безропотно и в молчании готов переносить всякую тесноту, какая совместна с четырьмя стенами монастыря и с тесными углами студенческой комнаты, то ступай с благословением Божиим»… (16-е мая).

Что же касается, однако, Академического образования, то Зарин ставит его высоко, считает его несравненно лучшим, чем оно в светских (и высших) школах. Сам он мечтает о пастырстве и даже молится: «Помози ми, Господи! Ты видишь, что сердце мое ищет сей священнейшей обязанности. Веди меня к ней Божественным Словом Твоими!» (17-е мая).

Если таковая настроенность студентов была целью Академического воспитания, то такая цель, кажется, достигалась…

NB. 1. Содержание «Дневных записок» студ. Зарина может дать наблюдательному читателю хороший материал и еще для нескольких выводов, пригодных для характеристики внутреннего быта студентов Духовной Академии, в самом начале ее новобытия, – особенно, при сопоставлении давнопрошедшего с недавно-минувшим и настоящим: но я, с своей стороны, по некоторым соображениям, собственноличного свойства, воздерживаюсь от сего – до времени и времени…

2. Издаваемая мною подлинная рукопись «Дневных записок» В. Зарина, доведенных им только до 19-го мая

—322—

1824 года включительно, как мне кажется, сохранилась не вполне. В виду этого, мной предприняты некоторые меры к розыску окончания оной. Разумеется, все найденное представлено будет в редакции того же журнала – для напечатания в качестве «окончания» напечатанного уже.

Николай Троицкий

Тула.

1914 года, Октябрь, 1-е.

—323—

—324—

Господи! Благослови!

«Утром расположи, а вечером разбери поведение свое. Спрашивай себя по окончании каждого дня, каков ты был ныне на языке, в делах и помышлениях твоих. Не обидел ли ты ближнего? не погрешил ли против Бога? Не позабыл ли сам себя – т.е. своего долга – не очернил ли, не отяготил ли чем-нибудь своей совести – духа своего?»

Фома Кемпийский – в книге:

О подражании Иисусу Христу.

Часть 1. Гл. 19. Мнение 4.

Выписано 7-го Марта.

—325—

Март

1 число. Вчера, после молитвы, почитавши Гражданской Истории, я уснул, спокойно не чувствуя никакой болезни. – Но вдруг – еще в темноте ночи – пробуждаюсь от боли в лопатке правого плеча: недоумевая причины сего встаю и сажусь на постель – боль моя усиливается так, что чувствую ее во всей спине, и даже на левой лопатке ощущаю тоже. Сие так испугало меня, что я думал: «не все ли тело мое расстроилось, не весь ли я заболел, ах! – Боже праведный! Ты, верно, наказуешь меня за многие грехи мои, за нечистые мысли, которые так часто рождались, и рождаются в душе моей. Прости меня, Господи!». Тут воображение и память моя начали повторять мне, что могло и должно было оскорблять всесвятого Сердцеведца. – Словом: я раскаивался пред Богом. Кто здесь не видит пользы болезней! Кажется, можно назвать их чистилищем души нашей – нашей совести – они суть голос Божества, милующего нас. Они мир. По той же причине (болезни) я встал сегодня ранее обыкновенного. – После молитвы охотно принялся за дело и весь день провел сообразно с требованием должности. Поутру переписал и отнес к О.Г.²⁹⁰² главу из Ис., тут занимался лекцией историч. После обеда читал из Р.И. статью о Годунове, – о Самозванцах – и о сыне Годунова – и в том и в других дивился честолюбию человеческому, а в первом и тонкой политике умного человека. За сим читал Фому Кемпийского, которого мысли – христианские так показались мне, что я многие из них думал и хотел поместить вместо эпиграфа к сей записной книжке… После класса до всенощной время прошло не приметно в разборке тетрадей. Во время всенощной… но это знает более меня са-

—326—

мого тот, кто один все знает – все наши мысли и желания. Таким образом, сей день я провел гораздо лучше, нежели день прошедший. По крайней мере я не совсем не доволен был сам собою… Хотя не кстати, но дабы не забыть, записываю здесь мнение, которое считаю для себя полезным: «от сердитого – или вспыльчивого отойди на минуту, а от лицемера и льстеца навсегда». Аминь.

2. После Всенощной читал Российскую Историю от Петра до настоящих времен, – размышлял о пагубных следствиях честолюбия – о действиях его, об усилиях его в истощении всех средств для удовлетворения себя – каково было честолюбие умной и прекрасной сестры 1-го Императора – Софии. Приятно было видеть в зерцале Истории то, как возвышалось отечество наше в течение последнего столетия. Особенно чувствуешь благодарность к Промыслу за добрую власть и управление Государства, читая историю царствования Петра 1-го, Екатерины 2-й и Александра 1-го. При 1-м Россия как бы приближалась к храму славы, при 2-й она вступила в него, при Александре стяжала право приблизиться и приближается к святилищу славы. Приятно для любителя Отечества чувствовать силу его, слышать и видеть его в славе: но столько же прискорбно слышать и о бедствиях его. Война 1812-го года – война ужасная и незабвенная в роды род для России. Сколько мирных селений, украшенных и устроенных городов и целых богатых провинций разграблено, разорено, опустошено! Сколько семейств лишились спокойствия, потеряло имущество, родных детей, или отцов, жен или мужей – братьев или сестер. Сколько убито на сражениях и умерло в плену. Одно Бородинское поле прияло в себя не менее ста или 75-ти тысяч человек. В один день, на одном сражении столько потеряно! И можно ли исчислить всех, кои от меча, глада, хлада и плена лишились жизни… И все это приписывают честолюбию одного человека. Вот лавры Героев! Впрочем, нельзя думать, чтобы не было тут и участия со стороны Промысла. Конечно, оно, попустив Наполеона на такие действия, хотело наказать нас за себя, за то, что мы забыли нашего Бога, что всякий искал везде только себя – думал только о выгодах и удовольствиях плоти, погребая в них Дух Христов.

—327—

В сих и подобных сим размышлениям я продолжал чтение свое до благовеста к утренней. С ударом Карнауха²⁹⁰³ я стал читать общие замечания на 5-й период Р.И. Здесь видел ту истину, что и народы возрастают приходят в крепость, цветут силою и славою так же, как и один человек. Жизнь человеческая есть или может быть и эмблемою политической жизни государств!… Наконец я уснул уже вместе со 2-м звоном.

После обедни отдохнув, ходили на колокольню слушать Царя²⁹⁰⁴ и смотреть окрестности Лавры. Тут писали лекцию Вас. Ив. Кут.²⁹⁰⁵ За сим двое с Ив. Ив. Кут. ходили гулять уже за монастырь. В вечер опять писали ту же лекцию. Я покоен был во весь день и спокойно проспал от 11-ти до 7.

3. Встал – написал отчет за прошлый день и в сердце поздравил с именинами одного из старых Друзей, который уже забыл меня и мне бы надлежало забыть его, если бы позволено было, и можно было платить злом за зло. Но в таком случае, я бы должен был и забыть его благодеяния. О, избавь Боже, чтобы я был пред кем-либо не благодарным! – желаю чувствовать и чувствую все то, что делают для меня другие доброго. Если благоволит Господь дать мне средства платить за добро чем-нибудь другим, кроме чувствий, то тогда непременно постараюсь о том – и так, л.д.²⁹⁰⁶, теперь могу только желать тебе и желаю всего наилучшего, всего нужного для счастья на земли, и для блаженства на небесах.

Два стиха, слышанных от товарища на счет трудности дела, превышающего силы наши:

citata'Не можно Воробью Орлиный брать полет,

citataКогда такой способности летать в нем нет».

В сей день мы не ходили в класс – празднуя брак Михаила Павловича.²⁹⁰⁷ Между прочим ходили и в цер-

—328—

ковь к часам. После часов и обеда ходили с М.И. гулять по стенам монастыря, разговаривали о многом прошедшем – раскаивались в ошибках, и слабостях своих касательно… обещались воздерживаться от того впредь. Между прочим, в разговоре о молитве он сообщил мне средство отгонять от себя посторонние и соблазнительные мысли во время оной. Сие средство, – говорил он, представляя свидетельства Святых Отцов, есть низкие и частые поклоны при молитве. О, как бы я желал, чтобы это было справедливо! Постараюсь испытать себя. – А Тебя, Господи, прошу быть моим помощником. А Тебя, Ангел Хранитель мой, прошу быть моим ходатаем пред Богом. Припадаю ко всем Святым, да помогут мне в сем благом деле о Господе. В разговоре одного почт. студ. (Ип. Л. Кап.)²⁹⁰⁸ понравилось мне мнение о нашем земляке. Пр. Ф.А.Г.²⁹⁰⁹ «Ему способствует помнить других не одна его обширная память, но и добрейшее его сердце. Бывают такие люди, кои могли бы помнить других более, когда бы более добры были сердцем». Это кажется, справедливо. Иногда гордость, иногда сила, обольщение суть причины забытия других. Весь вечер до 1-го часа занимался переводом с Немецкого (Толк. Иоанна Арндта на 118-й псалом). Ложась спать слышал от Ив. Ив. К.²⁹¹⁰ следующую Историю. В их городе (Слободском в Вят. Г.) умер внезапно один светский человек. Его погребли за городом без службы: жены его также при сем не было. Несчастная вдова плакала и жаловалась на сие непрестанно, так что муж ее стал в каждую ночь являться ей в прежнем виде – останавливался пред постелью ее, когда она ложилась спать: видим был в углу комнаты, когда она сидела одна задумавшись. Наконец она вышла из терпения. Приходит к священнику, просит его совершить на могиле мужа службу по обряду христианскому. И как скоро священник исполнил сие – муж более не беспокоил жены явлениями. Что это значит? Неужели дух

—329—

его являлся жене? Но дух невидим. Неужели тело покойника переносилось пред глаза жены? Оно бесчувственно. Итак, и сего допустить нельзя. Как же думать о сем? Непрестанная мысль о смерти мужа, сильное сожаление о том, что он не удостоен и погребения христианского, без сомнения производили сии явления только в пылком воображении женщины. Не редко случается, что боишься ничего не видя, а представляя только какое-то пугалище, которого мы и описать не можем. Страх появляется в душе, когда нет в ней другой какой-либо мысли, или чувствования.

4. До обеда занимался переводом с Немецкого. Тут отдохнул. После пошел на Красную башню. Отсюда видел, что один проезжавший останавливался для покупки себе калача, а не остановился, даже не перекрестился, проезжая мимо монастыря. Так-то ревностно мы служим себе – своей плоти, между тем как не хотим и вздумать отдать долг молитвы Богу. Другой во время вечерни шел в церковь с такою гордостью, величавостью, как будто с торжества какого. За ним лакей в богатой ливрее с богатейшею шинелью барина. Можно ли подумать, чтобы прямо одно усердие было руководителем барина-молоденького в смиренную – святую обитель смиренного угодника Божия? А как самолюбив человек! И идучи в царство Небесное (таким именем кажется можно назвать в некоем отношении Церковь Божию), не оставляет земного. Сие замечание не есть как осуждения, а действия наблюдения – может быть – и над самим собою. Сегодняшний вечер был тот же перевод немецкого. В оба сии дни у нас не было классов для брака М.П. Разговоры наши после ужина касались прошедшей жизни Семинарской – насчет бедности – и нужды в малолетстве. Уединенная жизнь наша производит в нас то, что мы теперь, так сказать, будучи удалены от людей и заперты в пустыне, всегда с радостью, открытыми глазами смотрим на всякого, кто ни попадет нам из посторонних – особенно… а после – выглянув – или, так сказать, шагнувши в большой свет, в круг людей – особенно людей, воспитанных в большом свете – как бы боимся глядеть на них, не смеем, как говорят, рта разинуть – и становимся, по посло-

—330—

вице, столь часто употребляемой, учеными дураками или теми птицами, какие много думают да мало поют. К сему размышлению подали мне случай два вышеупомянутые проезжающие и еще другие трое проходящих монастырем…

5. Вчерась видел холодность к святыне в двух путешественниках: сегодня знак усердия: прохожий солдат (и верно не богатый) подает две копейки. Как приятно было смотреть на эту нищенскую руку, которая, может быть, последнюю лепту выняла²⁹¹¹ из тонкого кошелька. Вот истинное усердие ко храму Божию. Этот грош равняется с тремя²⁹¹² лептами вдовицы – в усердии подающего. Так-то мы должны жертвовать Богу. Не лишки только, и не для славолюбия должны класть от имущества нашего в церковь. А как много таких… Ввечеру занимался повторением философской Истории. После молитвы разговаривали о колдунах. Мне чудно показалось мнение, что многие из них делают одно добро, т.е. употребляют его только на вылечение. Впрочем, это доказывал И. Гр. Арх.²⁹¹³ примерами собственного семейства, которое почти все страдало и было избавлено от того одним из прихожан его отца. Ник. Гр. Жд.²⁹¹⁴ сказал об одном из колдунов, что он по ссоре с одним из студентов Вологодской Семинарии произвел в сем последнем сперва глубокую задумчивость, потом нерадение о себе, наконец он и умер подобно скоту на голой соломе, – без пищи и без одежды. Чудно, что такое действие и власть над природою человека выказывают люди злые, руководимые злыми духами. В размышлениях о сих извергах я заснул уже в 1-м часу. Страшною представлялась мне участь их еще и здесь, а там… Ник. Гр. Жд. сказывал, что вышеупомянутый злодей приял злодейскую и смерть. Пред смертью он мучился и кричал сильно целые три дня так, что не только домашние его, но и жители всей его деревни принуждены были выйти из домов от его неистового крика. А после, когда возвратились по его смерти, то нашли его простертого на

—331—

полу – весь разбит и в крови, кровь и на стенах, и в углах домов. Простонародно утверждают, что такая кончина постигает колдунов тогда, когда они не сдадут с рук злой силы другому кому-либо. Странно, странно! Я уснул в намерении встать поранее для повторения своих лекций по части Ист. ф.

6. Пробуждаюсь в 5 часов, вставать еще не хочется. Опять засыпаю, хотя с беспокойством, сон был краток и прерывист, но вставать все еще лень. Так-то сильно владычествует над нами плоть. Но в других случаях она бывает еще сильнее. О Боже мой! как слаб духом! Обличает – говорит, что это скверно и разум предохраняет, представляя вредные следствия порабощения плоти: но… не престаю ей раболепствовать. Это утро для меня пагубно – таким сделал его я сам для себя. Но и в день… В день уже я осквернил себя нечистыми, скверными – плотскими помыслами. Пишу себе, дабы помнить себя самого – дабы быть осторожному – избегать всякого, даже малейшего случая к таким мыслям, – иногда и разговор, а более обращение. Впрочем, сегодня я ходил к вечерне. – В вечер читал Фому Кемпийского – и по случаю дневных мыслей считаю нужными выписать сомнения его.

«Всякая плотская радость входить льстиво, но наконец грызет и убивает. Ты воображаешь себе, что им насытишься, но сему быть не можно». Ч. I. Г. 20.

7. Вчера вставши ранее обыкновенного, не отдохнув в день, и притом угоревши в бане, я так крепко спал всю ночь, что до 6 часов утра и не пробуждался. Посему не поспел к утренней службе, и вот добрый именинник! Однако ж я сам по себе прочитал утренние молитвы. Помолился и опять спать. Новое угождение плоти! сон тогда, как надобно бодрствовать! После обедни ходил на почту, но к сожалению, не получили ничего! Вот как помнят нас! Друзья – друзья! что вы значите! Так-то всегда бывает. Если б я был богат или почтен, или силен, кучи бы комплементов, а теперь – о бедность, бедность! Для именин записываю свои мысли с голодным – алчущим желудком. Ни на колач, ни на свечьку²⁹¹⁵ нет

—332—

ни копейки! Вот студенческая-то жизнь! Буду ли когда-нибудь быть именинником приятным для света? Долго – долго ждать. Особенно долго ждать благодарности от меня чадолюбивейшим родителям. Ах, как жалка участь бедности! Нет средств сделать и доброго дела – отдать долг благодарности тем, кто всех дороже – родителям. Но вот уже сумерки! Сбродить хоть на стену – пробежать раза два взад и вперед…

8. Между классами писал перевод из Арндта. Во время Немецкого класса читал сей перевод с Профессором.²⁹¹⁶ Во время всенощной читал нечто – псалмы – кафизмы и 1-й час. Эта была неделя Крестопоклонная. Служили всенощную в зале От. Р.²⁹¹⁷ К кресту подходили студенты по двое вместе. По два поклона пред целованием креста, поклон после, поклон служащим и поклон Начальникам. Вот процесс, который постановлен был на сей раз. Всякому, кто имеет дух религиозный, сие должно нравиться…

9. Во время литургии говорил проповедь наш Отец Сергий²⁹¹⁸ о несении креста Христова – из текста: Аще хощешь по мне идти, да отвержешся себе, и возмешь и прч. Я не могу изобразить всего, что было говорено, ибо и тихо, и скоро было говорено… После обеда ходил я гулять – осматривал дом Монастырский новопостроенный.²⁹¹⁹ Удивительная громада камней, слишком скоро складен дом сей, именно в одно лето. И вот сбылась пословица – скоро бывает не споро. Этот дом уже разваливается. Жаль смотреть на тщету усилий и надежд человеческих – на гордые замыслы человеческие. В этот день я испытал на себе сие слово Господне: не надейся на князи и на сыны человеческие. Я просил некоторых быть за меня поручителями пред одним из кредиторов; но или они сами,

—333—

или тот отказал, а я остался без всего. Скучно быть обманутым. Впрочем, лучше кажется в таких случаях перетерпеть неудовольствие, нежели после терпеть новую нужду.

10. По окончании классов ходил с Ив. Ив. К. гулять по стене; были на верху Каличьей башни. Прекрасно смотреть на окрестности Лавры с такой высокой пирамиды, только жаль, что эти окрестности слишком пусты, должно смотреть только на долины снежные и темный лес. Вифания дает прекрасный вид, но только летом, а зимою снег отнимает вид красоты. После гуляния писал лекцию В. Ив. Кутневича. После ужина слышал печальную историю болезни благодетеля моего, Отца нашего звания, достопочтеннейшего Архипастыря Рязанского и Зарайского Сергия. Он целые восемь дней мучился… Сколько не старались предотвратить сию болезнь, но не могли… После собрания консилиума лекарей Рязанских… было вынуто из больного какое-то каменно-видное яйцо. Оно столько было крепко, что пудовою гирею не могли разбить его. Величиною оно не более обыкновенного куриного яйца. Сколько болезней нам неведомых! Чудно, что и сам себе не знаешь. После молитвы, легши на постель, долго не мог заснуть – мечтал о Прошедшем и будущем. Как опасны мечты такие! Как сильно воображение действует! Чаще всего оно возвращает нас на старую блевотину грехов, или греховных мечтаний. То же было и со мной в этот вечер. Невольно я строил для себя план будущей жизни. Я представлял себя в уединенной хижине с X. Сие представление и прежде и после услаждало меня. Будет ли это когда-нибудь?…

11. Едва успел пробудиться от сна, слышу спор (толико раз производимый) между Мф. и историком. Неблагоразумно я вмешался в крик и сам кричал не осторожно, даже в классе, в собрании всех товарищей. Мы не престовали от споров – так, что все засмеялись сему. Но все споры наши, касательно сего предмета кончились так, как и прежде бывало всегда, ничем. Жаль было после, что не умел молчать, но уже сделано. Очень справедливо заметил один писатель: «когда я говорил, то всегда после раскаивался, а когда молчал, то был собою

—334—

доволен». И мне бы надобно молчать всегда… На немецком классе читал я перевод свой из Арндта: но как не кончил его, то Г. Пр. велел мне прийти к себе в, комнату. Я прихожу – он встречает меня похвалою Автора – Арндта, вынимает какую-то маленькую нем. книжку, и читает о нем след. анекдот. «Один Евангелик, или Лютеранин, углубясь в размышление о своем спасении, нашел себя далеким от сей возвышенной цели, стал искать для себя надежных руководителей, и после долгого размышления решился идти для сего в Рим. Этот город, как думал он, сам в себе, есть первая колыбель христианства на Западе, следов., там я и могу найти себе надежных руководителей к совершенству духовному. Пошел – приходит к одному Пастору (который был духовником и одного сильнейшего тогда Аббата, и след., муж умный). Сей, выслушав его нужду, сказал: «Сын мой! поди с миром домой, и читай с прилежанием и с ревностью творения Иоанна Арндта». Вот как высоко ценят творения сего мужа люди мудрые!

Другой случай почти невероятный еще более покажет важность и т.с. священность творений сего мужа. (Во время чаю Ф.А. вынес другую книгу, и читал в ней следующее):

«Один Лейтенант – папист, ненавистник Лютеран, ненавидел и книги их. Однажды увидели у трубача своего, жившего в его доме, книгу сочинений Иоанна Арндта. Тотчас схватил ее, и побежали с нею в кухню, где торилась тогда печь, бросили ее в оную. Сам простоял тут около четверти часа, дабы кто-нибудь не вынул книги из печи. Подумали, что книга сгорела, и ушел. Трубадур приходит в кухню, видит одни уголья раскаленные, сказывает хозяйке дома о своей потери, и опять уходит. Набожная хозяйка жалуется на постояльца со слезами. Дочери постояльца смеются над нею, и говорит – «простись с своею драгоценною книжкою, она сгорела, и папенька уже это 6 книгу так чествует». Хозяйка еще бранила сама в себе неприятеля слова Божия, как выражалась она, и еще сетовала на его. Вдруг ей приносят двух куриц с повелением изжарить их для Лейтенанта. Она берет их, разгребает в печи уголья лопат-

—335—

кою, дабы поставить ни них сковороду, и что же видит? книгу в печи, и в угольях не мало не поврежденную, даже ленточки, которыми была украшена книга, целы. Она с изумлением бросается к Трубачу. Сей сказывает о том своему Начальнику, и дело началось по форме суда. Суд нашел все то справедливым и сверхъестественным. И Лейтенант сделался искренним почитателем и читателем чудного Арндта"…

Ф.А. даже сказывал и нечто из его Жизни. Арндт был отличный сведениями, и примерный по сердцу Пастор. Так действительно было его учение (разумеется и теория, и практика), что многие стали жить сообразно с его учением. Зависть сему, и другие причины побудили многих Пасторов оклеветать его пред Гальским Университетом, тогда славнейшим в Германии. Его обвинили сперва в том, будто он вводит между лютеранами Папизм, и поставили виною, что употребляет терминологию (или строгие выражения) Фомы Кемпийского, Герарда и Иоанна Тейль. Но в первом он оправдан, а второе сочли нелепым, безрассудным обвинением. Итак, всегда страдают добрые от злых. Зависть всегда силится помрачить славу другого. И самое доброе дело представляет она в виде злого. Как низки, страшны и отвратительны страсти! Всякая из них есть безумие и смех.

После всенощной до самой утрени читал я книгу под заглавием: Иоанн Хейглинг 4-й и Последний владетель духов. Повесть X века. Сочинение Г. Шпис, в 6-ти частях. Сильно в ней описаны страсти человеческие! и довольно ясно показано достоинство человека, состоящее в его душевных силах, особенно важность разума, воли и совести. Довольно сильно выражена злоба духов злых, и доброта добрых. Лишь окончил чтение, вдруг ударяют к утрене в «царя». Ох, как величественно! Толстой гул, глухой стон величайшего в России колокола в состоянии был возбудить во мне сперва мысли мрачные. Но я применял этот сильный звон в темноте ночи к сильному голосу в сердце человеческом. И в самом деле, сходство разительное. Все спят глубоким сном, один он ревет, и потрясает стекла. Они дребезжат с визгом. Не есть ли это образ того состояния, когда чело-

—336—

век, утомившись наслаждением чувственности, наслаждением непозволительных удовольствий, борется с своею совестно? Она так же сильно говорит в обвинении его, как этот колокол звучит в стенах Лавры. В сих размышлениях я уснул, и спал крепко до самого утра…

12. Сие утро началось спорным криком о достоинстве наречий нашего и Московского.²⁹²⁰ Чуть было я не поссорился в такой безделице с Ив. Б.²⁹²¹ Он уже и начал было меня порядочно задевать, но к счастью я ушел, в залу, и все кончилось. Завет полагаю устном моим, да не разверзаются они для ссоры с товарищами! Из залы я возвратился в свою комнату написать отчет вчерашнему дню. Вот и написал уже и для настоящего не много. Теперь пора идти в Церковь – слушать проповедь Отца Инспектора.²⁹²² Чу, уж «царь» отревел к «достойну». Чу, уж реветь пред молебном – иду, бегу, лечу…

Говорено было о причинах благостояния народа. Расположение приступа таково: Мы теперь стеклись молиться за Царя. Но как благоденствие и добродетели его суть и наше благо потому, что благо Царя неразлучно от блага народа, то молясь за Царя, мы молимся вместе и о себе. Итак, предмет настоящей молитвы есть благоденствие: то и предлагается о причинах сего благоденствия. Трактация представляется в сем виде: многие причины содействуют ко благоденствию народа, и – 1, внешние, между ими первое 1, Гражданский порядок народа, 2, его богатство или бедность, и, наконец свойство окружающих или соседних народов. Все сие (служит или содействует) имеет влияние на благоденствие народа. Впрочем, не внешнюю его сторону, а внутреннее и главное основание сего благоденствия суть внутренние его качества, то есть добрая нравственность. Но наконец, как сия или такая нравственность не может быть без Иисуса Христа, потому что Он есть прямая истина, путь, и Живот, то следует, что тот только народ истинно благоденствует, который верует

—337—

в Иис. Христа, который руководит его Б. Словом, и в котором всякий человек, или гражданин есть истинный последователь И. Христа, кто и мыслит, и говорит и делает, взирая на Начальника и совершителя веры И. Христа. Заключение очевидно.

После обедни ходил с Ив. Ив. гулять по Моск. улице, прошли ее всю. Возвратились чрез сад на Балкон, куда в первый еще раз вступили при начале этой весны. Тогда как были на Балконе проходил Ф.А. Г. Встречаются с ним две старухи, он подает им милостыню, и подает с приличною ему скромностью. Вот сказал я сам себе: – так-то делают добро те, которые прямо добры сердцем, и еще: добрый человек всегда добр. Отсюда ходили на колокольню. Тут были до вечерен, любуясь окрестностями, а более слушать «царя», который так сильно ревет, что в другом ярусе, когда идешь во время благовесту вверх, чувствуешь в груди стеснение или потрясение, а как сидишь подле него во время благовеста, то чувствуешь будто вся колокольня дрожит, и шляпа на голове как бы также качается. Возвратившись домой легли спать. Тут в вечер и утром каждый день занимались повторением Философской Истории.

13. После вечерен я получил из К. от Брата письмо, где он писал о бунте в Семинарии, о лекаре в В. и о том, что были в К. дядя Гаврило Ив. и Алексей Васильевич. Во время сумерек занимались разговорами о различных предметах. Между прочим, я слышал смешную историю об одном из наших товарищей из Влад. Семинарии: Этот человек, будучи мал телом, имеет великое честолюбие, а притом уже гордость неуместную. В св. Семинарии будучи лектор Нем. языка, он всегда считал себя на ряду с Профессорами²⁹²³, за что часто и бывал конфужен. Вот что случилось с ним однажды. Семинарии Ректор был именинник (само собою разумеется, что) были у него на водке и при обеде все знатные духовные от Архиерея до почтенных священников. И сей явился туда, и он стал было пить водку, он уже взял и рюмку, но Архиерей, грозя перстом, кричит: рано,

—338—

рано! Это ему ничего. Стали садиться за стол – ему нет ни стула, ни прибора: бедняжка пятиться, пятиться, и тягу! Вот каково любочестие и в малом человеке! Что если он сделается сильным и славным? Беда – беда. И теперь приметен в нем дух господства. Но оставим его. Весь вечерь до 1-го часа писал я философскую Историю, за то на другой день я встал поздно.

14. Сегодня была пятница, но к удивлению, нашему приходит в класс В. Ив. Кутневич, тогда как надлежало бы Ф.А. После обеда быль я у Отца Сергия²⁹²⁴ с письмом брата. Отец Сергий не здоров быль простудою, что очень приметно из всего его тела и разговоров. К вечеру писал – брату письмо – советовал ему терпеливо сносить неудовольствия от Начальников, и не приобщаться к бунтовщикам. После молитвы до 2-го часу по полуночи сказывали друг другу повести о разбойниках – даже страшно было слушать, когда погасили огонь, но не хотелось тушить. Так-то и любопытство перерождается нередко в страсть.

15. Сегодня послал письмо к брату. После классов ходил к отцу Сергию – пил чай. Между прочим, читал любопытные и полезные статьи: 1. Изображение И. Хр. найденное в Риме, где Консул Римский, правящий Иудеей, описывает И.X. как совершенного человека. 2. Изображение человека в 4-х состояниях духа, а, до обращения его к Богу, b, лицемера, с, обратившегося и d, благодарного. Все сие полагаю себе за правило списать и перечитывать, как можно чаще. Первую половину Марта кончил всенощною. Кончается и первая тетрадь записок.

Вторая половина марта

16. Этот день был радостен для всей Академии. Лишь кончилась обедня, в ту же минуту входит в Алтарь Экспедитор в парадном платье (мундире).²⁹²⁵ Мы все с нетерпением желали узнать причину сего. И вдруг Отец Ректор выходит из Алтаря в Новой Кавалерии. св. Вла-

—339—

димира 3-й ст. Радость изобразилась на всех его питомцах. Вот пример любви к Начальнику доброму. И весь этот день в часы свободные от занятий, говорили об этой радости.

17. Сегодня я преступил долг воспитанника – между классами ходили гулять… с N. N. Едва просидел Греческий класс. После сего пил чай у В. Ив. A.²⁹²⁶ Многое говорил неосторожно, так что тот на другой день мне выговаривал. Конечно, пагубна неосторожность во всеми, то и мне бы надлежало воздержаться от того и другого.

18. Отец Р. праздновал в сей день св. Ангела. Служили преждеосвященную обедню и молебен о здравии его все духовные Академические. Стоя в церкви я начинал раза два плакать во время концерта. Таки меня тронули они, что я и сам не знаю, от него почувствовал умиление в сердце. Обедали мы уже поздно. После обеда, так, как и до обедни, я читал лекции В.И.К., а к вечеру философскую Историю. После звонка к спанью приходили Ф.П.И. Разговаривали, между прочим, мы о Вас. Алек., который оставил жизнь на Красной башне. Об этой же материи говорил и пред самым сном. Я уснул уже в 12 часу.

19. В сей день по обыкновению христиан было молебcтвие в зале О.Р., что бывает в Академии каждогодно в сей день, т.е. на Четверток пятой недели поста. Я чуть, чуть, простоял до конца службы. Резь в желудке чуть не заставила меня выйти из залы. Я таки утомился, что как скоро пришел домой, то и лег спать с намерениями заутра встать ранее.

20. Сегодня встали в 4-м часу – для повторения Ф. Истории Сегодня М.Г.М.²⁹²⁷ стал спрашивать новым методом, т.е. сказывал, кого намерен спросить другого, дабы этот мог приготовиться. Особенное на классе Гражд. Истории со мною случилось след. Когда П.П.²⁹²⁸ читал из Карамзина о последнем покорении Казани при Ив. В. Грозном, то у меня невольно вырывались слезы. И сами не знаю, от чего это собственно происходило. А кажется от сердечного же-

—340—

лания добра отечеству, т.е. когда видишь в истории, как оно возвышается, преодолевая все препятствия: то радуешься сему, а когда видишь его падающим под бременем бедствий: то болезнуешь и проч. Впрочем, кажется, более всего подействовало к возбуждению умиления в сердце чудное красноречие историка Н.М.К. Этот историк не однажды уже извлекал из меня слезы. Ах, как бы я желал (иметь) у себя драгоценный книги пера его! Я не знаю ни одного человека из Россиян, кто бы писал так нежно, и живо, как этот. Он ближе всех писателей (говорит) подходит к чувству, сильнее всех говорит сердцу чувствительному.

После бани ходили гулять с М.А.²⁹²⁹ выпили полпивца за здравие О.А., который прислал В.И. на этой неделе 10 руб. Пришедши у В.И.²⁹³⁰ пили чай. После спорили о превосходстве наших Костр. протопопов. Я за Груздева, а тот за Знаменского. Лишь подали огонь: то Баранов принес письмо от Тим. Ив. Он пишет, что печатка готова и посылает с 2 ф. табаку. Тут же пишет, что он не здоров одышкою, и кашлем, а вернее уже чахоткой. Жаль, жаль от всего сердца такого милого друга, друга можно сказать единственного в настоящем нашем положении. Он один с Павл. Ив. пишет к нам, и по мере сил благодетельствует… Прочие все, даже тот: на которого я более всего надеялся, даже Георгий П. забыл меня.

В вечер я писал И.Ф. Спать хотелось чрезвычайно, но не смел лечь, ожидая отца Инспектора. Ох, как тяжело иногда бывает чувствовать руку принуждения! Пусть бы одни пороки были воспящаемы; а то иногда не смеешь, если часы еще не вышли, пуститься и на такое удовольствие, которое невинно, и даже нужно, каков есть сон.

21. В 12-м часу В. Ив. Ам. принес с почты посылку от Ив. и П. Ив. Ябл., то есть, табаку два ф. и в нем печатка мне, и 20 коп. сереб. всем. Табаку чуть не половину рассыпали по табакеркам, лишь только я развернул его. Печатку хвалили все и дивились искусству мастера.

—341—

Многие не верили, чтобы это вырезал кто-нибудь не учившийся сему у искусного художника. Многие спрашивали, что за камень, сомневались, чтобы можно было простыми орудием обделать его таки браво. Словом, непрестанно спрашивали, хвалили, дивились и всякий желал и говорил: Ах, нельзя ли мне доставить такой? После часов, обедни и обеда ходили я к О. Сер.²⁹³¹ с присылкой своею, и тут было то же – та же похвала и удивление. Я пиль тут чай, хотя и рано было еще. В разговорах о болезнях я заметил сие мнение. Один больной жаловался часто одному отшельнику на свои болезни. Сей, после многократных таких жалоб, наконец сказал ему: перестань хвалиться своими грехами.

Они разумели, что болезни наши суть следствие греха. Да и правда, кажется, если не всегда распутство, то сколько невоздержание в пище бывает вредно для нас, сколько неумеренный сони и пр. В вечер было стояние в зале о. Р., поэтому я и не писал ответа к Т.И. и П.И.

22. Отец Гавриил пришел в класс и вышел ранее обыкновенного, так что многие не успели и быть в классе. В этот день страдал я головной болью и слабостью во всеми теле. Немецкого класса не было, т.е. профессор не приходил. После всенощной в 3-м № представляли различные тени – в темной комнате. Из ящика, в котором поставлены были две свечи, отражались чрез увеличительное стекло (ларнет) на алую простыню все те предметы, картинки или лица, какие ставили за свечами в ящике в верх ногами, напр., отражались Китайские тени, лица архиерейские как-то: Мефодия Тульского и Евгения Митр. Киевского в полном виде, как нарисовано, также философ Кант, Юнг и проч., и си табакерок лица отражаются также, как и с картин. Сие представление продолжалось с 10-го до 12-го часа. Тут я написали не много Ф.И. и лег спать, чувствуя сильную боль в голове и в глазах. Особенно с четверга занимает меня мысль о болезни в ногах моих от простуды. Я боюсь и даже думаю, что я не долго буду жить. О Боже, сохрани меня грешного!

—342—

23. Вчерашняя боль в голове и в глазах еще все продолжалась, так, что я уже побоялся идти в церковь, дабы более не простудить себя. Пришел было в залу, но опять ушел домой, и теперь сижу дома, и пишу эти строки пред самой «достойной». И чу, вот сей час ударили. После обедни отдохнул и ходил гулять на Башню. В вечер и по утру на другой день занимался повторением философской Истории.

24. Мф. Е.²⁹³² не стал повторять лекции, и я ушел из класса в Бальницу. По утру до класса принимал порошок… Сегодня ходил к часам, но я был в комнате. После часов и обедни отдыхал, тут ходил гулять. После пред ужином и после ужина читал книгу под заглавием «Следствия модного воспитания». В ней довольно живо описаны пагубные следы модного воспитания светского, которое не подкрепляется, религией. Довольно ясно изображены чувствия и страсти светского человека, хладнокровного к религии. Особенно ясно изображено его самообольщение, что он не грешник. Ясно так же показаны его гордость и самолюбие, пристрастие к мiру и забвение Божиих.

25. Так как вчерась не пели всенощной в зале, то сегодня ходили в Церковь молиться Богу. Отстоявши утреню, я перешел в Бальницу, и вот уж принял лекарство, т.е. порошок. Для ног дали мне спирту, которым должно тереть их. Пишу это в 10-ть часов во время обедни, сидя один в комнате своей. После обеда натирал ноги свои спиртом и после вечерен также. А после ужина подлекарь вытер мне и спину. Ноги я тер сам. Ночь проспал спокойно бы, есть ли бы не было холодно в комнате, и ноги были теплы, после того, как натер их спиртом.

26. По утру принявши порошок и запивши грудною травою, до обеда занимался повторением философской Истории. В 12-ть часов опять принял порошок. Перед отдохновением после обеда натирал ноги спиртом. После ужина натирали спину и ноги спиртом. В вечер и днем я занимался повторением философской истории.

—343—

27. Встал ранее обыкновенного для повторения Философской Истории. Тут ходил в класс, куда приходил О.Р. по окончании своего класса. Пришедши из класса, читали книгу под названием: «Юлия или подземелье замка Мадзини». Сочинение Радклиф.²⁹³³ Ужасные картины! Маркиз – хозяин этого замка, содержал в подземелье первую жену свою целые двадцать лет в замке, а после сам был отравлен ядом от второй жены, женщины гордой и распутной. После его остались наследниками сын его Ф-рд и Юлия с Эмилией, кои все родились от первой супруги. Таково содержание книги. Сочинительница заключает книгу сию следующими словами, которые слово в слово приводятся здесь: «Размышляя о происшествиях, представленных в сей книге, мы видим поразительный пример нравственного воздаяния, видим, что несчастия тех, которые свято исполняют свои обязанности, суть только искушения их добродетелей, которые дают им священные права на покровительство Божие, и что злодеи рано или поздно всегда делаются жертвами своих злодейств».

28. По утру, ходил было к эконому просить денег за рубашки и шляпу: но он отказал. Итак, я пошел к о. Ректору после обеда. Он велел выдать и за то, и за другое и я получил за рубашки денег 15 р. в вечерни, а после ужина и за шляпу. В этот день поутру занимался, и писанием философских лекций В.И. Кут. После обедни все пробегал и просуетился, то за билетом, то за деньгами, то за платьем. После вечерень, как пришел лекарь в Бальницу, то я выпрашивался у него из оной. Он приметно посердился на меня, когда узнал, что я еду в М., однако препятствовать не стал, сказал только, что я хотел было ныне делать какую-то припарку для ног. Но вдруг и отказал, только велел натереть спиртом ноги. Спину и ноги я сам уже вытирал, ибо Шнипер уже заснул. В вечер я занимался писанием начерно письма к Макар. Протопопу. Лег спать почти уже в 10-ть часов, когда и свечка совершенно догорела. Жаль было,

—344—

что опустил случай попросить казенных денег в Москву, но нечего делать – сам ошибся, что даже мне заметил и эконом.

Дневные записки в продолжении последней трети апреля

16 числа, предавши с М.А.²⁹³⁴ из Москвы еще до обеда явились к начальникам, которые не смотря на то, что мы опоздали, хотя было и против нашей воли, приняли нас с обыкновенною им благосклонностью. В этот день я ничего не делал, уставши с дороги и немного простудившись.

17. После классов и после бани ходил собирать сведения о схимонахине Е. по просьбе А.Ф., от которой еще до меня получено А. Авв. письмо. По сему случаю был у иером. Павла, духовника Хотьк. монахинь.

18. После классов писал ответ на письмо А.Ф. и благодарность Т.И. за печатку и П.И. за пищу для носа.²⁹³⁵

19. Ничего не случилось особенного со мною, только стоявши в церкви за всенощною, чувствовал какой-то холод, особенно в ногах. В этот день совершали в Лавре и в Академии поминки по Преос. Арх. Симеоне Ярославском. После обедни собирались в Конференцию. Наш старший Ив. Гр. Арх.²⁹³⁶ говорил речь и в продолжении речи, особенно в продолжении панихиды в церкви, при воззрении на толпу народа, нельзя было не чувствовать какого-то беспокойства, какого-то страха о собственной участи. Но при воспоминании покойника видишь, чувствуешь тщету здешней жизни, пустоту мiрской славы и ничтожество земного величия.

20. После обедни ходил гулять с А.А., но все что-то казалось скучным.

21. Исключая того, когда сидел в классе, непре-

—345—

станно занимался повторением философских лекций В.И.К. При всем том, что вставал рано и ложился поздно, чуть, чуть умел изготовиться к повторению. Так трудны для понятия кажутся мне лекции сии, что не знаю, как Бог поможет кончить труды философские.

23. То же повторение лекций заставило встать в три часа. В продолжении дня восставали в сердце какие-то печальные чувствования в те минуты, когда голова не занята, была философщиной. Всегда бывало, что я при воспоминании о друзьях представлял себе их вероломство и вообще обманчивость надежд на других, но особенно в этот день я не мог не помышлять о том, что люди всегда любят только самих себя, любят и других, но тогда, когда в них видят самих себя как бы на картине пред глазами. Так-то не постоянен человек! Так-то быстро переменяются в нас мысли и чувствования! Тебя любят, когда с тобою живут, но удались – любовь охладеет – замерзнет, и тебя забудут, забудут совершенно. Так поступили и со мной мои верные друзья. Все сии мысли возбуждены были воспоминанием именин Г.В.П.

24. Сегодня меня спрашивали по двум классам, по философской Истории и Истории Гражданской. По первой ответил неудачно, несмотря на то, что вчерась целых пять часов и сегодня по утру два часа занимался ею. Вот доказательство, что моя память час от часу становится слабее, к большему огорчению, самый язык, так сказать, изменяет в выговоре слов. После того страшусь, чтобы не потерять и всех моих трудов в будущности. Мысль печальная. Обращаюсь только с надеждою к Богу. Господи! Помози мне грешному. После обеда ходил я в 1-й раз после Пасхи в Пафнутьев сад гулять. Пришедши отдыхал до вечерен. Тут, напившись ромашки, взял в руки эти записки и написал в них то, что есть здесь. Теперь иду послушать полковой музыки со стенки… Да, вот забыл. По утру до класса проходила рота солдат в Москву. Лишь только сравнялись с монастырем, тотчас запели песню. Это меня очень тронуло. Так-то, думал я, мiр уважает пустыню, Соблазн для отшельников. Тогда как сидя на верху Красной башни я слушал музыку, с противной стороны поднялся ветер, пруд покрылся ряби-

—346—

нами, и полил дождик. В первый раз после Пасхи услышал я гром и увидел дождик в Лавре. Это было в 8-м часу вечера. После ужина ходил к о. Сергию с К. маком, который прислан был для пересылки в К. к П.И.Т. С О.Т. носил цветы в сад, прошел раз пять с М-м по Белому бульвару, пришел домой и лег спать, написавши сие, с намерением встать заутра ране.

25. Большею частью занимался писанием, писал именно к родителям – в Кострому и в Нерехту. Между классами приходил ко мне тот больной поручик, который лежал со мной в Университетской Больнице. Он пробирается в Петербург. Вот странный человек. Говорит, что сын Генерала и богатого, который имеет 700 душ вотчины, а между тем идет без хлеба и без ног, питается подаянием. Межу тем весел, как будто ни в чем не имеющий недостатка Он жалуется на родителей, что они бросили его. Они живут в Смоленс. Губернии, из фамилии Булычевых, именем Иван Михайлов сын Булычев.

После ужина ходил слушать за монастырь полковой музыки, полка Владимирского, который пробирался в Москву. Музыка очень хорошая. Особенно прекрасно играли самую последнюю штуку – «Коль славен наш Господь в Сионе».

26. Вчерашние письма сегодня досадили. Два раза я возвращался их перепечатывать – убавлять их. Экспедитор Гардеев так строг, что ни одной лишней унции, ни грана не приметь без других денег.²⁹³⁷ Поэтому я и проходил весь класс Исторический. А класс Немецкий проспал. Встал, или лучше, только пробудился уже в три часа с четвертью. Вот как можно не исполнить должности против воли! и хотел бы… но проспал.

Во время всенощной услышал имя Симеона, и вспомнил, что завтра именинник мой приятель. Поэтому в молитвах, может быть грешных и недостойных, просил и о нем, сколько мог. То же самое представлял и во время обедни на другой день.

27. Весь день почти шел небольшой дождик, и по утру

—347—

до обедни я любовался этою картиною с высоты двух башен к Москве. После обеда и после отдыха занимался повторением философской Истории.

28. Для той же истории встал ранее обыкновенного. После классов до ужина занимался лекциями В.И.К. После ужина разговаривал о бедности и недостатках жизни Семинарской, потом о вольнодумстве обучающихся в светских училищах, особенно Медико-Хирургической Академии, в которой столь мало дорожать жизнью, что почти без всяких причин делаются самоубийцами. Напр., и в нынешнем году один из студ. этой Академии, впрочем, отданный уже в военную службу, застрелился в Академии, приехавши побывать в Москву. Другой перед самою Пасхою хотел зарезаться, но не мог. Оба они, к сожалению, из нашего звания. Вот что производит воспитание без страха Божия. Если бы жили в Семинарии: то верно никогда бы не дошли до сего. Без религии, без нравственности человек есть погибшее творение. Поэтому я всегда буду помнить совет одного умнейшего из профессоров нашей Академии своему брату – солдату: любезный братец, держись религии… Ф А. Петру А. Голубинскому.

29. После классов занимался повторением философских лекций по классу Логики. Лег спать уже в 1-м часу. Особенного ничего не было.

30. После 1-го класса, в продолжении которого и мне случилось удачно ответить В.И.К, занимался весь день писанием философских лекций De judiciis… Пред ужином выпросили старшие на завтрашний день рекреацию. Поэтому после ужина в нашу комнату собрались было слушать музыки Г.Г. студентов. По приезде Отца Инсп. разрушил все. Все разбежались; по своим комнатам. Вот что значит жить под страхом, и невинные удовольствия считаются пороком. После ужина я опять писал de judiciis. Уснул также в 1-м часу.

Мая

1. В сегодняшнее число была рекреация. Я встал в 5-м часу, до обеда писал лекцию. После обеда гулял в Пафнут. саду с М.А.²⁹³⁸ За сим отдохнул с час, тут

—348—

пошел в Баню. После бани, напившись чаю у В.И.²⁹³⁹ пошли с ним гулять. Доходили до конца Переславки, отселе до половины дороги к Корбухе. Назад прошли через Нижний… в сад Паф., обошли, его кругом и возвратились домой в начале 8-го часа. Вот какова была вся наша рекреация. Это писано перед ужином. Что будет после – не знаю. Да, вот забыл было содержание нашего разговора. Главный предмет разговоров был родина, радости и веселья, которые обещает она или которыми наслаждались в прошедшие годы.

citataПриятно вспомнить старину (старое)

citataПриятно в будущность взглянуть:

citataКоль сердцем чистым обладаешь,

citataКоль вестник внутренний вещает

citataТебе, что ты исполнил долг –

citataДолг человека – сколько мог.

Но я заврался, пока кончить – пора ужинать. Ставлю перо в чернильницу опять с мыслями о родине. О родина! родина!…

2. После классов писал из толкования Св. П. о Пророках прибавление, вновь выданное. Более не знаю, что записать.

3. После классов писал из Истории Гражданской о Иоанне В. III-м или Великом, о сыне его Василии Иоан. и о сыне сего Иоанне IV Грозном. Впрочем, после Немецкого класса ходил с Н.Н. в сад Пафнутьев наслаждаться свежим воздухом молодых цветов и дерев.

4. До обедни писал тоже, что и вчерась. После обедни опять в Пафнутьев, тут отдыхал. После с М.А. ходили на Корбуху – я еще в 1-й раз после Пасхи и с удовольствием. Разговоры наши были обыкновенные входили туда и мечтали о прошедшем и будущем, о провождении времени в Языкине и пр. и пр. Возвратившись в комнату, я занялся писанием Фил. Истории, именно Канта. После ужина были в треугольном Садике. Возвращаясь слышал, что сегодня выдали одному солдату жалованья 300 палок за… насильство. Кажется, достойное

—349—

злодея наказание! Беда, если бы таких развращенных людей оставляли без наказания, тогда бы… ни порядка, ни добра не надлежало и ждать от этого сословия.

5. Весь день гнездились в голове какие-то химеры, особенно воображение занималось представлением того, будто бы пришли сюда из Горкина… или приехали из Языкина… Даже все это происходило почти против собственного желания, даже досадно было на самого себя, что мало делаю тогда, как дела не переделать. Среди сих химер я в четыре часа, от класса до ужина, выучил только одну четвертинку. Вот как действуют над нами посторонние мысли! Страшусь, если часто будет со мною… Только вчерась еще услышал я, что тот крестьянин, который прошедший год в 12-е Марта оказывался исцеленным от немоты, обманул всех. – Он точно не говорил целые 8 лет, но только по своей воле – и страха, чтобы не отдали его в солдаты. Все сие он объяснил духовнику на исповеди. Поэтому то и умолчали об этом мнимом чуде. Чего не делает этот страх быть отдану в солдаты! сколько калек! сколько уродов видим в сих страшащихся! даже иногда доходят они до самоубийства. Так, сказывал Ив. Гр. Арх.²⁹⁴⁰ Один молодой крестьянин, желая избавиться солдатства, захотел оторвать себе персты у ног в мельничном колесе, но у него оторвало и всю ногу, и он в тот же день умер…

6. Сегодня проспал до самого класса и между классами²⁹⁴¹ также спал. Столько было тяжко в этот день, как будто что-то особенное тяготило все тело. Однако после классов до ужина занимался повторением философских лекций почти без принуждения. После ужина, рассыпав землю по цветочным банкам, занимался так же повторением лекций до часа засыпания.

7. Между классами и после классов писал лекции по классу В.И.К. После вечерен ходил к О.С. взял у него цветочков и посадил в банки. Тут пошел ко Всенощной.

8. Поутру выправлял философские лекции по классу Исто-

—350—

рии. После обеда отдохнувши писал de judiciis до самой Всенощной, которую слушали сегодня в Успенском соборе, на хорах. После Всенощной тоже писание, уснул уже в час.

9. Сегодняшняя обедня замечательна для меня по чувству родившегося во время ее особенного благоговения. Поскольку я стоял на хорах, потому мог видеть то, что совершалось в алтаре священнодействующими²⁹⁴² и видеть то благоговение, с которым стояли они пред престолом, видел, как они проникнутые молитвою свидетельствовали ее внешними знаками. Все это сильно действовало на сердце, которое часто очень сильно забывает Того, кто создал и охраняет его. Особенно тронуло меня то, как служители Господни приготовлялись к принятию Святого Тела и Крови Спасителевой, как они стояли, поникши главы, и когда с умилением приступали к совершению непостижимого таинства. Я готов был тогда проливать слезы, уже навернувшиеся на глазах моих. Жаль, что многие во всю жизнь свою не ведают сего. Многие престали бы после сего быть в такой рассеянности во время Богослужения, с какой видим их теперь.

После обеда пошли было к Корбуху: но сильный ветер возвратил нас опять. Пришедши домой отдохнул и пошел после вечерен учить лекцию, но и оттоле возвратился так же тощ, как пошел. В голове, и сердце очутилась такая дрянь, что…, не сделав ничего, пошел в свою комнату. Да, вот еще: сегодня у нас началась в саду игра, которая не была мне известна – метание шаров в какие-то столбики, называемые маршалками, между коими есть и король, стоящие в средине.²⁹⁴³

10. После классов до Всенощной учили лекции по классу философской Истории. Всенощную стояли также на хорах, куда уже стали ходить после сего и всегда.

11. До обедни и после обедни до вечера учил ту же лекцию по классу философской Истории. Более сего и писать нечего.

12. После классов стал писать из философской Истории о Молебранше, Беркелее и Спинозе – и только.

—351—

13. Писать то же самое весь день, исключая того времени, когда был в классе.

14. В день Отдания Пасхи у нас была рекреация. До обеда писал. Тут в церковь, после сего к столу, после стола гулять. Были с NN… с Анд. Гр. С. ходили по полю. Пришедши писал то же, что вчерась и третьего дни. Сие написал после вечерен.

15. Кроме обедни весь день занимался повторением философских лекций В.И.К. День был самый прекраснейший, какой только видели ныне после Пасхи. Но никак недосуг было выйти из стен Лавры – насладиться зрением природы в хорошую погоду. Более нельзя ничего и писать, как только то, что нынешний праздник Вознесения Господня провел я на Соляной Башне.

16. С сего дни не стали ходить в класс после обедов по изволению Начальства, снисходящего множеству классических грехов наших. Сегодня я дописывал Истории философских систем. Сегодня же получил письмо от И.И.В. который просит у меня совета – идти или нет в нашу Академию. Что отвечать? дай отвечу так: если имеешь жаркую (ибо просто теплую иметь, кажется, мало) и притом постоянную любовь к наукам, далее – если безропотно и в молчании готовь перенести всякую тесноту, какая совместна с четырьмя стенами монастыря и с тесными углами студенческой комнаты: то ступай с благословением Божиим. А если только щекотание самолюбия возбуждает в тебе желание быть в Академии, то лучше останься дома в К. или в порядочном селе, где Бог велит.

17. После обеда до Всенощной писал Гражданскую Историю – лекции П.П.П. После Всенощной читал Жизнь Английского Пастора Иосифа Аллейна, переведенную с Немецкого языка пр. Ф.А.Г. Жизнь завидная! Если бы и мне Бог позволил, когда буду пастырем, жить и учить так же, или хотя подобно сему; то право и желать оставалось бы немногого. Помози ми Господи! Ты видишь, что сердце мое ищет сей священнейшей обязанности. Веди меня к ней Божественным светом слова Твоего. Сегодня же в разговорах одного товарища я заметил хорошее подобие. Мы говорили об экзамене, представляли его страш-

—352—

ною бурею, и он сказал мне: «не страшись, брат – ведь и в бурю иногда можно пройти благополучно, безвредно и добраться до цели. Авось Бог и нам поможет».

18. Поутру до обедни писал конспект философской истории. Тогда же читал в Образцовых сочинениях прошение Св. Синода, Государственного Совета и Сената Императору о том, чтобы Он, как избавитель Европы, и принял себе в титул имя: Благословенный, и позволили соорудить себе памятник. Но Государь смиренный отказался со смирением. И прошение, и отказ Государя так тронули меня, что я должен были отирать слезы. И в самом деле, Государь редкий, добрейший, милостивейший, особенно для нашего звания Отец чадолюбивый.

После обеда до вечерен время прошло то в прогулке, то в отдыхе на постели. Тут до ужина в повторении философской истории. После ужина и делал и нет.

Сегодня объявлено нам в столовой от О.Р., что с сего времени никакой поступок студента не останется без наказания – как в такое время, когда уже время собирания плодов, а не время исправления, – что и приведено в действие сегодня же над В.М.В. из В.С²⁹⁴⁴…

19. После обеда пришел из М. к М.А., изв. И. Ив. итак до 8-х часов время проведено с ним. Тут я писал ответ на письмо И.В. в К., после занимался повторением философских лекций.

Сообщил Н. Троицкий

—353—

Архимандрит Поликарп (в мiре Петр Гайтанников [или: Гойтанников – см. Русский Биографический словарь, том – «Плавильщиков – Примо», стр. 358])²⁹⁴⁵ был четвертым по счету ректором преобразованной Московской Академии. По своему происхождению, он принадлежал к духовному сословию; родился он в 1787 году в г. Торжке, Тверской губернии. Окончив Тверскую семинарию, Петр Гайтанников поступил в 1809 году в состав 1-го курса Петербургской Духовной Академии. В 1814 году он окончил Академию со степенью магистра и был назначен профессором философии, инспектором Петербургской семинарии и ректором бывшего при ней уездного училища. В декабре того же года Гайтанников принял монашество с именем Поликарпа; 1 января 1815 года был рукоположен в иеромонахи, а в 1817 году – получил сан архимандрита. В 1821 г. архимандрит Поликарп был избран в члены Российской Академии; а в следующем году получил степень доктора богословия за богословскую эрудицию и труды по переводу святоотеческих творений.

—354—

4-го ноября 1824 года архим. Поликарп был назначен ректором Московской Академии и настоятелем Московского Новоспасского монастыря. В Академии он читал лекции по догматическому, нравственному и полемическому богословию. По воспоминаниям прот. П. Покровского, архим. Поликарп, будучи ректором, «держал себя далеко от студентов и мало знал кого в лицо».²⁹⁴⁶ Печатаемые ниже сведения об архим. Поликарпе представляют некоторые данные для характеристики его личности. По словам неизвестного автора этих заметок, арх. Поликарп «был человек чуждый проворства, открытый, незлобивый, кроткий, не любил выказывать что имел доброго». Отличаясь тучностью, архим. Поликарп, как надо полагать, был флегматического темперамента; указание на это можно видеть в следующих словах автора воспоминаний: «мы… не видали его, сердившимся».

Назначенный ректором Московской Академии – вопреки желанию Московского митрополита Филарета – Поликарп нередко имел с ним столкновения.²⁹⁴⁷ Результатом неприязненных отношений между ними было увольнение архим. Поликарпа от должности ректора 14 декабря 1835 года. Неожиданное известие об этом архим. Поликарп принял спокойно («благодушно» и «кротко»). Хотя он и тяготился свой должностью, но расставание с Академией, где он пробыл одиннадцать лет (1824–1835), было для него тяжело; в твердом сознании, «что все, с нами случающееся, приходит от руки Божией» – он, очевидно, черпал силы для перенесения тяжкого удара. В феврале 1836 года архим. Поликарп переехал в Москву в Новоспасский монастырь, где и провел последний год своей жизни († 19 января. 1837 года), занимаясь научными трудами.

В тиши уединения он составлял свои поучения, которые не опустительно произносил в каждый воскресный и праздничный день.

Во время предсмертной болезни он имел таинственное видение. Об этом подробнее говорится в заметках о

—355—

нем неизвестного автора. Эти сведения найдены в рукописном сборнике XIX века, хранящемся в библиотеке Троице-Сергиевой Лавры (№ 240 по дополнит. описи).²⁹⁴⁸ Насколько можно судить по некоторым фразам заметок, автор их хорошо знал архим. Поликарпа и близко стоял к нему. Архим. Поликарп делится с автором своими переживаниями; рассказывает ему о своих снах и предчувствиях; посвящает его в свои личные дела. Архим. Поликарп и автор заметок находились в дружественных отношениях между собою. Это обстоятельство дает некоторый основания видеть в авторе сослуживца архим. Поликарпа. Рукопись заглавия не имеет. При печатании сохранены стиль и орфография подлинника. Воспроизводим его буквально:

«Архимандрит Поликарп был человек чуждый притворства, открытый, незлобивый, кроткий; не любил выказывать, что имел доброго. В одиннадцать лет его пребывания в Лавре, где он был Ректором Московской Духовной Академии, мы не слыхали, чтобы он чем-нибудь похвастался, и не видали его сердившимся.

Он имел нередко знаменательные сновидения и предчувствия. В 1829-м году, 2-го марта под утро, в тонком сне представилось ему, будто входит к нему Архимандрит Феоктист²⁹⁴⁹, и срывает с него одеяло. Ощущение этого так было в нем живо, что он в ту ж минуту проснулся, и смотрел на дверь, не тут ли Феоктист. Через нисколько дней получено известие, что Феоктист в это самое утро скончался. В 1835-м году (или в 1834-м году), в середу на Масляной неделе он нам рассказывал, что на этот день видел во сне, будто с ним за столом сидели мать его, и покойный брат Але-

—356—

ксандр – (Штаб-Лекарь, умерший в Молдавии), и будто брат, наклонясь к нему, говорил: «я беру матушку к себе». На той же неделе о. Поликарп получил письмо о смерти своей матери, случившейся в ту самую ночь, как он видел вышеописанный сон. С любопытством и вниманием читал он книги: смесь полезного с любопытным²⁹⁵⁰, и любопытные приключения и сны.²⁹⁵¹ Однажды просил одного из нас прочесть из Телеграфа пьесу: Таинственный жид; и когда, по прочтении оной, о. Архим. Паисий²⁹⁵² сказал: дьявол на всех языках говорить может, о. Поликарп хорошо ответил ему: «да, на всех языках может он говорить ложь, но ни на одном истину». Слишком за год до своей смерти находясь в бодрственном состоянии, видел перед собою себя самого, испугался и сказал: «видно, мне недолго жить». В 1835-м году, в Субботу на Светлой неделе, после служения выходя из церкви, он говорил окружавшим его: «в последний раз я служу здесь в этот день». И действительно, в следующий год его уже не было в Лавре. За два дня до получения предписания о его увольнении от Ректорской должности видел он во сне, что Митрополит приказывает Наместнику Лавры дать ему образ на благословенье. При прощанье он точно и получил от о. Наместника образ Преподобного Сергия.

В январь 1836-го года он уволен был от управления Академией. Предписание об этом совсем неожиданное он принял (28-го января 1836-го года) весьма благодушно и кротко. Возвращая оное новому о. Ректору²⁹⁵³, он сказал спокойно: «tibi gratulor, mihi gaudeo (тебя поздравляю, а за себя радуюсь)». Промысл ведет все к лучшему. Я и сам иногда тяготился этой должностью: но подавать просьбу о увольнении не считал себя в праве; потому что коли возложена на монаха должность, неси, доколе не скорчился; а я еще не скорчился. Не знаю, как относится

—357—

ко мне вятское дело (дело о растрате сумм в Вятской семинарии); но что об этом говорит: это знает лучше Начальство». По принятии присяги новым о. Ректором, о. Поликарп сказал ему: «желаю Вам! лучше меня править Академией». И в следовавшие за сим три недели всем показывался одинаковым, без гнева, без малодушия с обыкновенным веселым обращением. Только в последние три дня пребывания в Лавре, когда все вещи его были уложены и отправлены в Москву, был грустен и почти никого не принимал к себе. Вскоре по получении предписания, один из Профессоров сказал ему: «Вы дали нам урок, принявши это предписание, как от руки Божией». – Он отвечал: «да как же иначе? ведь я уже не ребенок, пора знать, что все, с нами случающееся, приходит от руки Божией. Я примечаю, что Промысл суживает путь мой, пока не дойду до той узкой стези, которой никому не миновать». 20-го февраля по вечеру о. Наместник Лавры, со многими из братий, для о. Поликарпа отправлял соборно молебен Пресв. Троице и Преподобному Сергию, и сам читал Акафист в Троицком соборе, который был наполнен и монахами, и студентами, пришедшими туда без созыва. Приложившись к Мощам, о. Поликарп вышел на средину церкви и говорил следующую неприготовленную речь: «Вот, отцы и братия, со мною случилось нечто такое… (не договорил)… Много я учился, но в разум истины не пришел… Для того я и прибегнул теперь к Преподобному Сергию, чтобы Он научил меня… Он не умер для нас: но еще прежде смерти телесной, он умер себе и диаволу. У него и должны учиться этой смерти, то есть чтобы умереть своей воле… Простите меня, отцы и братия, и не забывайте в своих молитвах». Все слышавшие это плакали, и он не мог удерживать слез.

Переехавши в Москву, в Новосспаский монастырь, он жил уединенно, и проводил время в трудах, исправлял свои Богословские лекции, составлял из сочинений отцов Святых поучения, которые и говорил в церкви в каждое Воскресенье и в каждой праздник. Из его журнала, найденного по смерти его усмотрено, что он предначертал себе правила жизни и времяпрепровожде-

—358—

ния, которые и выполнял постоянно. В сих правилах между прочим помещено было, чтобы каждый день непременно читать утренние и вечерние молитвы, – по его темпераменту, может быть, труднее других добродетелей было для него соблюдение умеренности в пище и питии²⁹⁵⁴: но и в этом он старался обуздывать себя: за три года до смерти перестал употреблять горячие напитки; а в последний год не давал себе есть, сколько хотелось; и потому не один раз надобно было переставлять крючки на его поясе. В последнюю болезнь убыло объема тела его на семь вершков, а пред самой смертью на три четверти против прежнего.

18-го января, 1837-го года, по окончании Елеосвящения, о. Поликарп, подозвав к себе Новоспасского Наместника, о. Иннокентия, просил его, – так как сам не мог говорить громко, – передать предстоявшим тут братиям следующие слова: «Отцы святые, подойдите ближе. Я видел ныне сон: в полночь некто из Святых явился мне, и сказал: «бедный Поликарп! ты страждешь: Иисус Христос прислал меня утешить тебя. Он прощает грехи твои, и дает тебе жизнь, не потому, чтобы ты был того достоин, но по Своему милосердию, и потому, что многие за тебя молятся и просят. Се здрав еси, к тому не согрешай». Итак, братия моя, по милости Божией мы еще поживем». С сего времени было ему легче, и в продолжении полутора суток он пересказывал свое сновидение многим; мужа, явившегося ему, он признавал за Димитрия Мироточивого. Во Вторник (19 января) говорил он бывшим при нем о. Наместнику и родным, что в ту же ночь, с Воскресенья на Понедельник, имел он двенадцать особенных видений, в которых видел приходившие к нему неизвестные лица, кои говорили ему:

—359—

Поликарп! ты умираешь, ты умрешь; хочешь ли умереть? и подобное сему. На такие вызовы, в продолжение одиннадцати явлений, он отзывался несогласием; а в двенадцатое явление согласился умереть. После сего уже утешал его св. Димитрий Мироточивый.²⁹⁵⁵

Скончался он 19-го января, во Вторник, во 2-м часу пополудни; тихо сказал своему келейнику, чтобы он поворотил его на бок, как бы желая уснуть, и тут же уснул сном смертным. Сознание сохранил до последней минуты. Погребен в Пятницу, 22-го января, под холодным собором. Отпевали его три Епископа (Исидор, Дионисий, Аарон); все Московские Архимандриты, и множество священников. Стечете народа при похоронах было чрезвычайное.

Родом был он из Торжка; родился в 1787-м году. По окончании курса в С.-Петербургской Духовной Академии в 1814-м году, был Инспектором и Профессором Философии в С.-Петербургской Семинарии; потом Ректором оной; с 1825-го года Ректором Московской Духовной Академии и Архимандритом Новоспасского Монастыря. В 1835-м году пожалованы ему на орден Св. Анны 2-ой степ, алмазные знаки, Императорскою короною украшенные. Издал в свет: 1) Латинскую Хрестоматию для Духовных Училищ; 2) в 1835-м году переводы с греческого из отцов церкви и 3) свои поучительные слова и беседы».

Сообщил М. Струменский

—360—

Здравствуй любезнейший брат Александр!

с Елизаветой Дмитриевной!

Не хотел было писать тебе, да набралось кое-что тебе неизвестного и нового, а притом же личное свидание с тобой отсрочила я до 5 июля. А что давно я не писал тебе, это потому что частое свидание с родными не поставляло меня в необходимость излагать на бумаге устно им переданное. Вот пункты:

I) «Bene me habeo animo et corpore. Sit Deus propter hoc celebrandus.

II) У нас пытка за пыткой! Частные экзамены окончились в пяток прошедшей недели, – благополучно. Я спрошен на всех предметах. Заседание открыто испытанием из менее важных предметов и потом шло в постепенном порядке. Для одного философского экзамена назначены были три дня, и каждый день беспрерывно нужно

—361—

было готовиться и тем строже, что экзамены производились по билетам, а на место не отпускали. Новый порядок, довольно трудный для нас, но за то благородно. Между экзаменами даваемы были темы для рассуждений и опять по новому распоряжению каждое экзаменическое сочинение нужно было приготовить непременно в продолжение 4-х часов, с 8-до 12 утра, далее срока не принимались.

I. предложение: почему нам нравится высокое?

II. Quomodo philosophia praeparat viam ad veritates revelatae fide percipiendas?

III. Какое влияние имеет учение о душе на раскрытие естественного Богопознания?

III) Наконец, conferentia назначена 23 и 24 числа. Шум смятение, надежда, отчаяние. Список составлен. У старших²⁹⁵⁷ Аничков²⁹⁵⁸, Соколов²⁹⁵⁹ (будущий монах) и Левитский²⁹⁶⁰ занимают первые места. Иван Александрович Ансеров кончает курс также, в 1 разряде. Всех 22 магистра. Больше не будет конференции. Тихомиров 9-м. Теперь речь о нас.²⁹⁶¹ Вот порядок: Ипполит²⁹⁶², я, Зернов²⁹⁶³, Кастальский²⁹⁶⁴,

—362—

Протопопов²⁹⁶⁵, Кротков и т.д. Васька²⁹⁶⁶ 18, Павел Некрасов 22, Ив. Световидов 21. Вот сколько наших в первом разряде. Благодарю Бога …

IV) Вчера вечером в 10-м часу приехал сюда Митрополит.²⁹⁶⁷ Наши сердца дрогнули. Была еще всенощная на отходе (нынче 10-я пятница), когда Митрополит взошел в собор, приложился к образам и мощам, и в алтаре достоял всенощную. Когда по окончании Богослужения Ректор²⁹⁶⁸ сопровождал его; он обратился к нему и спросил: что, долго ли мучил тебя Казанский протопоп? На молчание Ректора он повторил вопрос: что ж ты не отвечаешь? Долго ли?». Пять дней В. В-во!». Ну вот я еще буду мучить тебя: впрочем, я сам измучился и уж не приду к тебе завтра утром». Студентам велено собираться на экзамен в три часа после обеда.

V) Сегодня утром мы смотрели затмение. Видно было отлично. Остался один маленький светлый серп от солнца. Любопытно было смотреть на толпы баб и мужиков, которые с роду не видали такого чуда и с изумлением, разиня рот, стояли кучами в разных местах. «Скоро будет свету преставленье!».

VI) Сданы от Митрополита два рассуждения в печать, одно Аничкова: о крестных ходах²⁹⁶⁹, другое Левитского: о поведении христиан первых веков в отношении к неверным.²⁹⁷⁰ Много замечаний на том и на другом.

—363—

VII) Здесь было семейство Терента в числе 8 человек. Мы с Романовским славно провели у них время с Мих. Алексеевичем и молодым зятем его, который надобно сказать славный молодец. Ждали Другова, да получили от него уведомление, что он не может быть ранее 5 июля по каким-то делам. Прошедший раз писали ему письмо. Больше никого не видал. Да! Я ужасно срезался. 23 вечером лезу в синете²⁹⁷¹ и нанковых брюках к концу всенощной в собор и на встречу мне попадается, знаешь ли кто? Любовь П…²⁹⁷² – с мужем под руку! да! с мужем! я осатанел и пропал в бок! Sic transit gloria mundi!

VIII) Погода стоит ужасно бурная так что невозможно гулять. Только в прошедшее воскресенье вышел отличный день, и мы славно провели время в лесу, набрали грибов, которых здесь бездна, лазили по деревьям, s… и т.п.

IX) Пост провожу по-христиански: не употребляю ничего скоромного. Чай еще не пью. Холодная вода. Не купаюсь по причине беспрестанного дождя и ветров.

X) Вы навязываете на меня много обстоятельств, которые я должен привезти в Москву. А я думаю ехать в дилижансе 5 июля. Только одна невыгода – тряска и поздний въезд в Москву. Впрочем, что нужно будет отправить в Москву, отправлю с другими. За образом пошел было и купил его, да нечаянно споткнулся и разбил его об тумбу. Нынче лечу покупать еще. Не нужно ли еще каких поручений возложить на меня? Пишите, если хотите.

XI) Публичный будет 2 и 3-го, боимся не сделал бы и у нас частного Митрополит. То-то будет потеха. 2-го будет у нас словесность, физика и языки, а 3-го философия. Хотел было переслать Вам печатный конспект, да не с кем.

XII) Свидетельствую нижайшее почтение и целую заочно маменьку, Матвея Андреевича с Оленькой, Ивана Дмитри-

—364—

евича с Верушкой (записку получил) Николая с Пелагеей Сергеевной, Машу и Сашу, Елизавете Дмитриевне желаю всех благ и здоровья. Цедую Димитрия. Думал было звать Вас сюда к 5-му числу: да раздумал. Воскресенье, праздника и ребенок. Quadraginta dies jam exierunt, ut mihi videtur. Пиши, не придешь ли?

XIII). Почта от вас во вторник и пятницу: также, как и отсюда. Кланяются вам все наши. Вот какое огромное письмо! Ты таких не пишешь. Прости, что скверно написал: спешу повторять из метафизики.

Smirnoff. 26 июня 1842.

Ярмарка. –

Сообщил П. Каптерев

—365—

1. Исцеление больного М.А.С., «отчаянно больного, о котором просил молитв Владыки брать его и которого имя Владыка приказал записать для него. Больной сам во сне быль извещен о действии молитвы Святителя.

2. В 1855 Дек. исцеление К.И.М., больного горячкою, который во сне видел Святителя служащим всенощное бдение в церкви Николы – большого креста на полиелее кадившего.

3. Исцеление Е.С.Б. в 1857 г.; больная уже была особорована. Владыка чрез дочерь ее прислал ей образок пр. Сергия.

4. Тоже в Спб. больной преподано Исцеление через образок Спасителя.

5. Исцеление дочери Диакона, который пред литургией просил Владыку совершить о ней молитву. «Мы вместе с тобой о ней помолимся», – сказал Святитель, и потом, по литургии прибавил: «не унывай; Господь милосерд».

—366—

6. Девочка 8 лет, расслабленная и поднесенная на руках, после его благословения во храме, вышла из церкви на своих ногах, и укрепилась.

7. Исцеление девицы немой, которая до 7-ми лет говорила, но потом от испуга не могла говорить. Когда она была 20-ти лет, приведена была ко Владыке в Гефсиманский скит. Владыка приказал ей, во-первых, произнести свое имя; потом заставил произносить в след за тем молитву Господню. На первый раз она произнесла, но тупо. Благословив ее, заставил проговорить во второй раз. И немая исцелилась.

8. Больная горловою чахоткой А.О.Г., немогшая приобщиться св. Таин, – после совершения заздравной литургии священником, по распоряжению Владыки могла быть приобщена.

9. Больной – NN, доходивший до исступления, по просьбе одного из знакомых его пред Владыкой, чтобы помолился о нем, – выздоровел.

10. Исцеление москов. купеческого сына при помощи образка пр. Сергия, от Владыки полученного.

11. Б. страдавшая ногами, принесенная в келлию Владыки на простыне, после благословения от Владыки почувствовала такое укрепление, что могла сама сойти с нее, и уж 15 лет не чувствует никакой боли в ногах.

12. Дочь священника, после возложения на нее скуфьи, только что полученной из рук Святителя с мысленным обращением к нему о молитве для больной, погрузилась в сон и выздоровела.

13. А.Ф.К, болевшая от простуды, во сне видела благословляющего ее Владыку, и проснувшись почувствовала перемену к лучшему.

14. То же с неизвестною женщиною, страдавшею от нарыва в горле, в 1855 г.

15. В 1850 г. дочь московского купца Е., страдавшая ревматизмом, при посредстве молитв, которых просила у Владыки мать больной, исцелилась, 5 Марта.

16. Четырехлетняя дочь московского купца Е., по утрам и вечерам постоянно плакавшая, после благословения Владыки в 1849 г. 16 Октября, перестала плакать.

[А.В. Горский]

—367—

1834 г. Мои фантазмы

Еще юность ли лет, в которые душа любит жить в идеалах, более ли истинная и прочная неудовлетворимость ума и чувства на основании коренных начал добра утвержденная, – увлекают меня иногда далеко за пределы дей-

—368—

ствительного и возбуждают желать во многом его преобразования.

Есть искусительное стремление к устроению своей судьбы будущей: – Будущее, как говорят, не от нас зависит, но я скажу: однако же справедливо и то, что оно от нас зависит. Есть в нем часть независимого, и часть нам – от первой минуты времени, которую мы могли уж с сознанием нравственным и разумным назвать временем – даром неба для устроения вечности, – с этой еще минуты, говорю, уж нам принадлежит в порядке естества. Итак, почему же мне не дозволено проникать ко временам и в сей мрак со своим светочем? Почему и здесь не позволено мне избирать себе по приличию моему званию, образованию, намерениям касательно образа жизни, какую-либо точку, обставить себя такими и другими лицами, предметами, обстоятельствами, случаями, и в них предначертывать себе некоторые планы действования, так сказать привешиваться к той тяжести, которая со временем, может быть, падет на мои плечи, осмотреть ее со всех сторон – чтобы после удобнее ее взять» и проч. … Может быть некоторые из сих планов и удачны, и будут годны к приведению в действительность. – Я обязан например теперь своею должностью к прохождению известной науки, ей посвящаю все труды свои и силы; собираю относящиеся к ней сведения из различных источников и не только для настоящего ее преподавания, но еще с большими видами и надеждами на будущее; и меня, конечно, никто не будет за сие обвинять, хотя также никто не может заверить, что приведется исполнить все настоящие мои от себя требования и достигнуть предела моих исследований; не может уверить даже и в том, дано ли мне будет продолжать сии следования, – не говорю уж совершить! – Прилагаю сие к настоящему моему предмету мыслей; раздвигаю пределы моего примера; вместо частного, известными временами определенного, назначения и занятия – беру целое дело моей жизни, – смотрю на мое главное назначение и призвание в настоящем мiре, выраженное Державным Мiроправителем – в моем рождении, образовании, настоящем положении моего внутреннего, и внешнего состояния; я стою теперь на точке окончательного определения особенно сего последнего, так сказать, уж начав курс своей

—369—

судьбы, могу ли не сказать себе, не должен ли сказать себе: трудись, собирай наблюдения, уроки для звания, предназначаемые нам Богом; сравнивай примеры действующих уже там, где ты хочешь действовать; изъясняй для себя наставления; переносись чаще в сию область будущего; вызнавай тщательнее его тебя требования; заготовляй исподволь-издалека-заблаговременно, чем удовлетворить опыт; вооружайся против опасностей; предотвращай тяжесть убожества и оскудения, могущих тебя постигнуть – запасливым собиранием и скоплением нужных тебе сокровищ внутреннего достояния: добрых правил, полезных опытов, благоразумных планов на все случаи…

Вот в каких мыслях взял я перо, чтобы начертить в заглавии нарочито сшитой тетради: Мои фантазмы. Я назвал сии желания и мечты преобразований, и сии планы и наставления для себя в будущем – фантазмами, потому, что истина будущего и предначертание преобразований, имеющих непременно совершиться – могут быть только в уме того, кто действует выше, нежели человеческою силою.

Итак, виват, мои фантазмы!

C’est gros Jean qui remontre à son cure. Яйца курицу не учат. –

Нежность материнская измыслила в язычестве особых покровителей и покровительниц между небожителями – для приучения детей к пище: – Едуза или Едулия; для приучения их к питью: Понтика или Потика; для приучения их спать, после колыбели, на постели – Кубина или Куба.

Cui non risere parentes. Nec Deus hunc mensa, Dea noc dignata cubila est. Wirgilius – о несчастном младенце.²⁹⁷⁵

[1833 г.] Общий недуг, которым немоществует душа и тело, – нерадение о своем спасении²⁹⁷⁶

Источник жизни и спасения в Боге чрез Иисуса Христа. Средств, которыми можно приближаться к сему источнику и почерпать из него, много. Но для меня служило почти только одно: посещение общественного Богослужения,

—370—

хотя не только не всегдашнее, но иногда очень редкое. Другие средства, напр., чтение душеполезных книг, добрые беседы, – не были много изыскиваемы, но если я иногда ими пользовался, то потому, что они сами приходили в мои руки. Наука, которою я занимаюсь, приводила меня ко многому. Люди, которые меня окружают, намеренно и ненамеренно сообщали мне добрые наставления и возбуждали добрые желания. – Домашняя моя молитва была весьма недостаточна. Весьма часто и ложился я, и вставал без надлежащей молитвы. Это еще бывало, что иногда нисколько минут по утру или по вечеру ходя один, внутри себя я обращался к Господу и просил Его света, подкрепления, очищения грехов моих. И мне даже казалось, что нет особенной нужды в соблюдении принятых форм молитвы, – напр., чтение известных молитв, предстояний, преклонений. Поста или особенного воздержания от пищи – совсем не было.

Молитва в храме нередко холодная и развлеченная. Если же и случалось иметь усердные возбуждения, то тщеславие силилось их подавить. Оно овладевало душой, как скоро прекращалась молитва, внушало, что я делаю не малое для души своей. Старался я ограничивать его, но более мыслью, нежели самым делом. Услаждение от доброго дела – было приятно для моего самолюбивого сердца.

Так ли надобно, жить с Богом? Так ли помнить Его? Так ли служить Ему?

Стану ли разбирать дела свои по общественным обязанностям, найду их не в лучшем положении. Корень их – не желание угодить Богу, прославить Его, но иногда мертвое чувство долга, иногда еще хуже – побуждения любочестия. Часто ли было желание тем или другим путем привести к ясному познанию Бога-Всеправителя, Преблагого и Святого? Не всегда ли и в таком случае примешивалось собственное самолюбие? Сколько притом нарушений долга, по различным обстоятельствам, которые часто бывают в руках наших и которых благоприятное или неблагоприятное расположение для нашего блага зависит много от нас самих? Медленность в делах, нестрогое исполнение требований, обязанностей, уклонение от дел долга к делам, нравящимся – не такие ли это пороки, в которых совесть меня обличает?

—371—

В сношениях с другими – всегда ли сохраняется в памяти моей, что ни одно слово гнилое не должно исходить из уст моих? Неуместные шутки, разговоры о пустом, неблагоприятные отзывы о других не составляют ли лучшее времяпровождение в обществе? Как несловоохотлив язык на беседу душеполезную! – А неискренность?

– А в сердце? – Сколько чувств зависти, ревности, гордости, самомечтательности, – капризов, – упорства, своенравия.

Родителям первая дань – любовь и почтение. – А не заставляю ли я мать мою проливать слезы и сокрушаться о мне? Господи, разреши этот узел.

Любящим и закон естественный велит воздавать любовью и всем! – А не оскорбляю ли их горячности ко мне глухим сердцем? Не ввожу ли их в неприязненные расположения, не подаю ли им повода к различным огорчениям? Склонен ли сам к прощению огорчений, наносимых мне? Не вспыхивает ли гнев? Не остается ли в сердце злоба? Бывал ли когда-нибудь в таких состояниях, чтобы молиться за оскорбителя? – Между тем и это положительная обязанность христианина!

Имеем ли надлежащую строгость там, где это было нужно? Не слишком ли мало дорожил моими и других обязанностями?

1838 г. О молитве²⁹⁷⁷

Кто когда-нибудь будет чувствовать себя холодным к молитве, стоить припомнить Иисуса молитву, Иисус молящийся вообще нам представляется только с человеческой стороны. И этот человек, возвышеннейший из смертных – умом и сердцем, всегда носивший в себе сознание своего величайшего назначения, великих сил – всегда так близко Себя находивший к Божеству – молится! – и молитва Его исполняет особенных сил – без молитвы он не приступает ни к какому из важных действий. – Какой пример, какое сильное побуждение для последователя Иисусова – никогда не оставлять молитвы. Христианин должен быть совершенно мертв, след., должно перестать быть христианином, чтобы не чувствовать непрестанной молитвы. Это дыхание духа. Как дыханием телесным под-

—372—

держивается жизнь тела: так движением сердца молитвенными поддерживается жизнь духа, истинная жизнь христианина. Самые молитвы общественная, совершаемые при Богослужении, должны быть только временными проявлениями молитвы внутренней, а отсюда не единственными опытами молитвы христианской. Притом и молитвы общественные каждый собственным духом должен обращать в частный для себя молитвы. Но опыт показывает, что это возможно только под условием хранения в сердце своего духа молитвы. Кто не занимается молитвою если не непрестанно, по крайней мере частыми молитвенными обращениями к Богу в своем сердце, – тот не может иметь жаркого духа при молитвословии общественном. – Итак, надобно учиться помаленьку отверзать уста духа в молитвах наших, чтобы Господь исполнял их даров своих, как птенцу влагает в уста пищу матерь. Чем больше будем отверзать, тем более будем исполняться. Но и самые первые попытки наши будут Господу приятны, как приятно матери слышать первые совершенно невнятное лепетание младенца, называющего ее мамою.

[1839 г.]

Я не был давича²⁹⁷⁸ у вас простите мне. Мне как-то не захотелось из многолюдства опять идти в общество. Я желал быть наедине, и был. Нынешний день подает мне повод говорить о себе с вами. Мне больно, что я с каждым днем становлюсь черствее. Холодность, расчетливость, основанная на какой-то недоверчивости, въедаются в меня, как ржавчина. Давно не приступал я к делу с радушием, не встречал дня с радостью, что Бог дал мне его. И между тем так работаю, как бы принужденный какою-то необходимостью, со всею строгостью разбираю и унижаю всякий обнаружения свободного наслаждения жизнью. При этом нельзя быть без скрытности: кто недоверчив, тот скрытен. Обнаружение свободных чувств как будто для меня не дозволено и оттого они остаются в душе как бы поглощенными. Многие умерли, еще не раскрывшись к полной жизни. Это несвоевременная осень, но ранновременная осень. Когда же это время было, тогда я думал: этого времени было слишком мало. Да и теперь заступает место не ясное, зрелое, спокойное

—373—

размышление о жизни и о всем, что встречается в жизни, но часто, при старых порывах чувств, холодная безжизненность умствующего рассудка. Иногда вся душа обнимается каким-то сплином, надобно начинать с механических занятий, чтобы возбудить понемногу высшую деятельность умственных сил. Это просто порча душевных сил, которая происходит, как кажется от того, что им не дается правильного движения.

1840 г. Письмо Ректору Иркутской Семинарии

22 января. Имев некогда счастье быть под управлением Вашим и из-под Вашего руководства поступить в настоящее место моего учения и службы, я ласкаю себя надеждою не быть вовсе чуждым Вашему Высокопреподобию. Отправление брата моего в Ваши края, поступающего в Пекинскую миссию, по желанию легче познакомиться и ближе с Востоком, подало мне случай сим засвидетельствовать пред Вашим Высокопреподобием мое глубочайшее почтение и просить Вашего благосклонного участия в молодом путешественнике, Вашем земляке и у Вас чужеземце. Брат мой после двухлетнего обучения в С.П.Б. Д[уховной] Академии, при открывшемся требовании в Пекин, выпросил у родителей наших согласие на поступление туда в качестве студента светского звания. Быв принят в состав миссии нынешним ее начальником, по выходе уж из Академии получил от нее по экзамену степень кандидата словесных наук. По окончании своих дел в С.П.Б. приезжал к нам в Кострому на святки и, как пишет ко мне из дома, 12 числа сего января отправился в свой путь.

Вот краткое понятие о лице, которое имею честь рекомендовать Вашему Выс-ю. Не оставьте его своим радушием: в чужой стороне все родное особенно дорого…

1840 г. Петру Осип. Словцову

22 янв. Сколько случалось мне слыхать от Матвея Иваныча, Вы едва ли не более других поддерживаете общение с нашею обителью учения. Вот почему я решился прибегнуть к Вам с покорнейшею просьбою.

Скоро надобно быть в Ваших краях братцу моему

—374—

Владимиру, которого Вы может быть видели у меня в Академии. Он учился в С.П.Б. Академии. Но прожив два года, по случаю открывшегося требования в Пекинскую миссию, решился оставить все и ехать в Поднебесную империю; родители наши уступили сильному желанию, сколько это ни было для них горько. Вот он теперь едет к месту своего назначения. – Академия наградила его степенью кандидата словесных наук по выдержанию экзамена; довольно и в будущем преимуществ на избранном пути; товарищи его пути и службы по большей части из одной Академии; в Китае есть что посмотреть и чему учиться для малоопытного. Все это хорошо, но все это и для него, и для нас еще недостаточно к истреблению грусти разлуки.

Одно средство вознаградит сколько-нибудь этот недостаток личного общения – переписка, хотя и та между границами нашей империи и столицей сына неба не имеет и не может иметь такого быстрого движения как у нас. От братца слышал я, что письма из России к членам миссии и обратно, от членов миссии в Россию, отправляются с гонцами, которых по различным случаям раза два или три в год г. Иркутск. Генерал Губ. посылает до Пекина, и что письма, привозимые из Пекина, поступают потом в С.П.Б. Азиатский Департамент и от него уже рассылаются по принадлежности. Все это не может быть ни ускорено, ни как-нибудь изменено. Но нам можно было бы хоть немного облегчать для себя продолжительность промежутков переписки, если бы известно было, когда именно наши письма, доставленные на имя г.-Генерал губернатора для пересылки в Пекин, действительно будут туда отправлены и след., как скоро можно ожидать на них ответа с возвращением гонца из Пекина.

Вот об этом-то я и намерен Вась беспокоить своею просьбою. Не можете ли Вы принять на себя труда, по моим письмам к Вам, наведываться в канцелярию г. Генерал Губернатора, когда именно будут отправлены наши письма за границу и чрез сколько времени гонец Русский привезет письмо из Пекина; и когда получите о семь сведения, сообщите его в письме ко мне, или к Матвею Иванычу. Это нам кажется нужным по нашей нетерпеливости, по крайней мере на первое время. Впослед-

—375—

ствии мы сами, м.б., уж привыкнем к такому порядку переписки.

Проезжая Иркутск и братец, надеюсь, сам лично с Вами увидится и будет говорить об этом. Прошу покорнейше не оставить меня уведомлением, как и что Вы положите между собою касательно моей просьбы».

1852 г.

Января 14 д. В Ев[ангельской] притче (Мф.20:1) изображено, как Небесный Вертоградарь, устроив себе виноградники, с раннего утра вышел на торжище, чтобы память делателей к себе и совещавшись с ними по пенязю на день, послал их трудиться в своем саду. Но не довольствуясь этим первоначальными числом трудящихся, выходил потом и еще несколько раз, в разные часы дня, чтобы пригласить еще стоявших праздными к деланию в Его богатом винограднике, за ту же условленную плату.

День Господень велик, не единократным обращением земли вокруг себя измеряется. Часы Его – не кратковременные эпохи для мiра. И как часы наши не на всю землю в один момент начинаются, так часы Его, определяемые положением мiра в отношении к вечно-сияющему Солнцу Правды, – своею чередою, по своему закону переходят из страны в страну.

В раннее утро дня Господня великого и просвещенного – были призваны в вертоград Христов избранные из народа Б[ожия] и из народов, господствовавших тогда над мiром своею образованностью и своими могуществом, Греков и Римлян. Свет быстро пошел от В[остока] к Западу, и в Европе настал день делания в вертограде Христовом. Той порой, как одни начинают тесниться во вратах его, Господь призывает новых трудящихся – и по гласу Его идут в вертоград Его смешанными волнами народы германского племени. Оставалось еще праздными в В[осточной] половине Европы многолюднейшее племя Славянское. Наконец, коснулся и его глас Божественного призвания. – И мы уже видели первенцев этого племени и языка, вступивших в делание. За ними вошло Славянство Русское.

Сначала можно было подумать, что лучшая доля выпала предварившим; им назначено предводительствовать всем

—376—

одноязычным племенем; но на поприще труда не удержали они первенства, которое получили при начале.

В планах промышления Б[ожественного] уже предназначена была судьба всех племен. Отпадение Рима от чистоты веры и приготовлявшееся падение Греции решило судьбу северных племен Славянских, России. Вверено первенство, между славянскими племенами, и предоставлена доля главного труда – не тем народам славянским, которые лежали между Грецией и Римом, но тем, которых положение предохраняло от бедствий, какие угрожали со стороны ли падающей Греции, со стороны ли превозносящегося Рима, племенам Северно-славянским. Предоставление первенства тому народу Славянскому, которого крепкие рамена сильны были понести тяготу и вар, зноя. Обессиление Греции, подавленной игом лжепророка и неверного Рима с народами, некогда ему подвластными, в хранении священного залога, возлагали на нас сугубое бремя представительства и охранения Православия.²⁹⁷⁹

Вот назначение Церкви Русской, определяемое историческим ходом событий и современным нашим положением. Высокая честь, которую может оправдать только усугубленный труд. Кому вверено много талантов, с того много и взыщется. Утешительно помнить, что нам назначен свой час в делании, но надобно быть верными своему часу.

Жизнь Церкви раскрывается поди влиянием учения и Богослужения. Соблюдение того и другого в чистоте составляет характер православия. В жизни Церкви, Русской можно приметить преимущественно обладание одного элемента над другим, и притом сперва Богослужения, потом учения. Период патриаршества заключает собою первую половину. Среди борьбы в Ю[го] З[ападных] областях наших с латинством начинается новое направление и переходит на Север, сливается с общим преобразованием государственным.

Преосвященный Макарий делит Историю Русской Церкви на три периода: 1. период совершенной зависимости ее от Констант[инопольского] патриарха (988–1240); 2. период постепенного перехода ее от этой зависимости к само-

—377—

стоятельности (1240–1589); 3. период ее самостоятельности с 1589 г.

Но: 1) идея зависимости или самостоятельности Церкви не многое объясняет в нашей Истории. Потом как, отношение внешнее, не может служить к определению внутреннего хода событий, – с его видоизменениями, – достаточным основанием к делению периодов.

2) Характеристика не везде соответствует периодам. Спрашивается, во второй половине второго периода чем не самостоятельнее была Ц[ерковь] Русская, Московская, нежели во времена патриархов; – то есть в первой половине третьего периода? – Итак, самостоятельность на деле (de facto) началась гораздо ранее учреждения у нас патриаршества. И гораздо более мы сносились с Конст[антинопольским] патриархом в XVII ст., нежели во второй половине XV и в XVI в. – Если же укажут на то, что во второй половине второго периода зависимость Ц[еркви] Русской от Конст[антинопольского] патриарха продолжалась по крайней мере в Ю[го] З[ападной] митрополии Киевской: – на это заметим, что такая зависимость продолжалась и во времена патриархов у нас, до присоединения Церкви Малоросс[ийской] с Великоросс[ийской] при Патриархе Иоакиме.

[1854 г.]

Я не политик, не дипломат, а еще летом видел, что дело миром не кончится. Агенты французские ездили то в Италию, то к славянам. У нас молчали; а так действовали: написали одну ноту, да и ту невпопад.

Доколе Титов был в Кон[стантинопо]ле, Государь не знал положения дел Православия на Востоке, и как ослаблялись наши отношения к Турции. Озеров первый раскрыл это в донесении Государю: оно не попало в руки Государя. Около 5 месяцев ждал он инструкции – как действовать; послал второе прямо в руки Государя. Тогда только Государь узнал истинное положение дел.

Еще в июле м[есяце] печатали в комитете, что французы никогда не домогались никаких прав в пользу своих единоверцев на В[остоке]. В этом уж видно было нападение на Россию. Один из чиновников Министер[ства] Иностр[анных] дел написал было опровержение и представил министру: тот сказал, что теперь не время это выпускать в свет. – В декабре м[есяце] чиновник является к Нессельроду: тот встречает его словами: ваша

—378—

книжка напечатана в Париже. Тот отвечает: теперь уж поздно. – Да, правда, сказали министр: теперь уж поздно.

Письмо Государя (к Наполеону) хорошо: но невероятно, чтобы теперь оно могло произвести переворот в мнениях, уж проникших в народ.

По телеграфу известно, что Наполеон по получении письма Императора, уж объявил, что Русский Имп[ератор] не принимает предложения о мире, что поэтому предстоит война с Россией, что он, Наполеон, полагается на мужество французов, на союзницу Англии, на сочувствие Германии, которая не желает уничтожения Турции, что теперь представляется важная роль для Австрии.

Австрия поставлена сама в затруднительное положение, с одной стороны беспокойством в Милане, наклонность Неаполя к французской стороне; вооружения в Темонте; с другой стороны опасения за Славян.

Шварценберг умирая сказал, что Австрия явит Европе самый разительный пример неблагодарности.

Говорят, что, когда Орлов были послан в Вену для уяснения искренних расположений Австрии, Импер[атор] Австр[ийский] собирал совет для рассуждения. Здесь бар. Елачич объявил, что он переломить свою шпагу, а сражаться с Россией не будет; то же объявил Шлип. Радецкий прислал сказать, что если откроется война с Россией, то он выйдет в отставку; – а Радецкий прежде дал обет не оставлять нынешнего Императора.

Опасались объявить войну, чтобы не подать повод к революциям. Но не знаю, по случаю ли или намеренно произошло то, что все зачинщики революций теперь в Турции. –

В Англии есть национальный дух, который проникает все партии.

Пр. Викарий²⁹⁸⁰ сказывал, что Владыка показывал ему извлечение из какой-то немецкой книги, изд. в свет назад тому лет сто, где настоящая коалиция против России, и ее поход обозначены обстоятельно, с наименованием некоторых народов собственными их именами. Предсказатель с любовью обращается к России, обличает и ее в усвоении себе с Запада антихристианского духа и предрекает ей за то много бедствий. И Пруссия по его

—379—

представлению, увлечется течением событий против России. И правительство России отодвинуто будет на Восток. Но Россия соберет наконец последние свои силы и, тогда как огонь небесный поразит западные Вавилоны, прочие города будут истреблены торжествующею Россией и соединенною с нею Швецией. С окончанием сей брани где-то на Востоке (в Иерусалиме, Константинополе или где-то в другом месте) начнется тысячелетнее царство Христово, мирное, блаженное.

О согласии Государя Императора на мир Пр-кий говорил, что оно последовало вследствие совещания с семью из разных доверенных лиц. Все семеро подали голос в пользу мира, выставив расстройство наших финансов, недостаточность оружия и неимение хороших генералов. Когда выслушивал эти голоса Государь, ему не один раз становилось дурно, и он выходил из заседания. В заключение он потребовал, чтобы каждый свой голос подписал, и наконец сам подтвердил приговор своим подписом.

Орлов – приверженец мира более других. Когда окончилось заседание, члены совещания, выходя из Дворца, начали сами между собой колебаться, хорошо ли они сделали, что подали голоса в пользу мира. Именно Блудов стал так говорить какому-то другому своему товарищу (о. Леонид говорит: Мейендорфу). И когда тот спросил, для чего же он не стоял за войну, Блудов отвечал, что он убит мнением прочих… Это, говорят, дошло и до Государя, и Государь призывал Блудова к себе и выговаривал ему за нетвердость (и Государь более уже не имеет к нему прежней доверенности).

Лидерса не одобряют за недобросовестное пользование казенными суммами на счет солдат.

О расколе в Москве Владыка хотел писать в Св. Синод, что дело с ним в отчаянном положении. Священников на Рогожском теперь уж нет: там служат простые мужики.

о. Леонид рассказывал: Блудов свою речь в совещании начал с того, что соч. различные партии: одни желают мира, другие войны. – Но Орлов возразил: мнения партий мне более известны, нежели кому другому. Я думаю, что желающие войны не знакомы вообще с на-

—380—

шими средствами вести войну. Константин Николаич говорил на совещании, что доколе он не сделался министром, он желал войны, но теперь ближе всех видя дело, желает мира.

1856 г.

15 апреля. С вечера приготовившись к служению, встал в 10 часов ночи и около часа занимался еще молитвою. В течение 12 ч. собравшись совсем, отправился в собор еще до благовеста. Утреню стоял хорошо. Равно и обедню Господь привел совершить без всякого затруднения. Только усталость и душевное волнение от чувств, возбужденных праздником, и вероятно представлением своего положения, привели его в некоторое расслабление. По приходе из церкви не раз показывались у него слезы – при христосовании с домашними и при воспоминании об отсутствующих. Успокоение сном сделало его несколько свежее, но духом был не весел. После обедни, утомившись хождением по лестницам в собор и к Архиерею, возвратился снова усталым и жаловался на чередование – то ослабление, то усиление – болезни, в виде перемежающейся лихорадки. Но едва ли это справедливо: потому что потом вечером говорил, что чувствует себя хорошо, – слабость в ногах очень значительна. Доктор уверяет, что силы, расстроенные болезнью, должны укрепиться с употреблением пищи мясной. – Советует весною попользоваться свеж[ей] ухой и свободою от дел в деревне.

1856 г.

16 апреля. Встал папинька с чувством колотья в живот. Боль была довольна сильна, так что маменька встревожилась особенно посторонними внушениями, послала за доктором опасаясь, нет ли воспаления в кишках. Меня не было дома. Но вскоре после моего возвращения явился и доктор Пошехонов. Он признал эту болезнь не более как расстройством желудочным, велел кушать магнезию, пить мяту и согревать живот. – За обедом папинька кушал только уху. Аппетиту уж нет. К вечеру стала чувствоваться боль в голове. Сказывала маменька, что и прежде бывали у него боли в левой стороне нижней части живота, и что еще Албицкий называл это завалом.

17 апреля. По утру чувствовал сильную боль в левой части головы, в виде стрельбы, особенно подле виска. Жару нет. Мочили левую сторону головы вином. Ночью

—381—

спал до второго часу ночи хорошо; а с этой поры сна не было.

Апреля 24. В Красное приехали в ¼ пятого. Перед Солями лошади стали среди дороги на грязи, так что никакими способами не могли их выбить из колеи. Нужно было призывать четырех мужиков, чтобы вытащить повозку. Между тем простояли мы на этом месте около двух часов, и должны были заплатить мужикам за помощь. – В Солях река очень разлилась; ширина ее более полуверсты. Только что переехали с напором под сильным ветром, встретил нас крупный дождь. – На дороге деревень очень немного; проезжающих почти никого: только и встречались нам отправляющиеся в Кострому семинаристы. – Надобно Щербакову сделать выговор за то, что отпустил дурных лошадей, да и ямщик свое дело очень дурно правит. – Прямо на Коряково, на Песошню, на Левашево, на Соли и на Красное. На Песошне застали еще конец обедни (в ½ X часа), проходили мимо в церковь. – Переезжали Волгу в тумане. Бед никаких не приключалось. Но раз нужно было пробираться лодке между льдинами. – Правда ли, что пароход должен был в Костроме быть в тот день, когда мы выезжали? Если он был, то очень жаль, что я не на пароходе поехал. Дорога в селениях, по которым мы ехали, малопроезжая. В Левашеве сельская (оставить ик. было) так право стоит той похвалы, какую воспитывал ей Михаил Петрович. –

В Красном селе – во время нашей стоянки был значительный дождь. Так как наши лошади ко времени не съели своего овса и нисколько еще не отдохнули, между тем приближался темный вечер, по временам дождливый, то признали за лучшее остановиться здесь ночевать. Так[им] образом провели мы в Красном до половины 2-го часа. Той порой порядочно соснули. – О Красное село. Красное село! Почему ты называешься Красным? Разве потому, что в тебе кабак на видном месте? Среди села, – прямо против церкви, хотя и в порядочном расстоянии.

25 апреля. Не помогло нам и то, что мы долго кормили лошадей. Едва съехали с квартиры, – лопнул тяж. Поправились. Едва выехали из села, лошади стали от того, что коренная упрямится, нейдет. Едва успели их сдви-

—382—

нуть с места и сделали несколько шагов вперед, – они опять остановились. Наконец терпение наше лопнуло. Сам ямщик отказался далее везти нас на таких лошадях. Много, впрочем, стоило труда в 3 часу ночи приискать других лошадей в таком селе, где извозом не занимаются. С большим усилием могли мы убедить содержателя постоялого двора, на котором мы останавливались, подвезти нас по крайней мере до Тупосины. Наконец, он согласился за 2 р[уб.] с[еребром]. Петра мы оставили и с лошадьми при выезде из Красного села. С нами ехал сын того хозяина, Феодор Павлов. Дорога до Тупосины довольно порядочная и немного нашлось бы места, где могли бы мы встретить затруднения на прежних лошадях, если бы только не упрямился коренной. Часа три ехали мы до новой перемены лошадей; и, хотя была у нас пара деревенских лошадей, мы менее могли жаловаться на медленность чем прежде, когда ехали на тройках. От Тупосины взялись нас везти до Ярославля почтовые (26 верст) за 2 руб. сер. Расставаясь с ямщиком костромским, мы сделали с ним такой расчет: следовало ему отдать с моей стороны – 6 руб., со стороны седока Шешина – 3 руб. Мною отдано было 1 руб. с. в Костроме; 1 руб. на квартире в Красном селе и 30 коп. за перевоз в Солях. Итак, оставалось мне додать 3 руб. 70 коп., да спутнику моему 3 руб. Из сей суммы мы отдали Петру 1 руб. 70 коп. сер., а остальные деньги – 5 руб., – удержали для доплаты в Тупосине и Ярославле с тем, что, если тупосинский извозчик возьмет менее 3 руб., остальные Федор Павлов должен доставить Петру. Итак, в Тупосине мы отдали Федору Павлову 2 руб. сер. за проезд от Красного и 1 руб. сдачи Петру. В Ярославль приехали в половине 11 час. утра.

Июл. 10. Приехал я часу в 5-м вечера в Кострому. Папа лежал в постели, так что сам не мог подняться с нее. При первом же свидании он объявил, что ждал меня с нетерпением. И действительно, в особенно тяжкие времена болезни он уж приказывал сказать мне то или другое из его последних распоряжений на тот случай, если не увидится со мною. Тогда же мне сказал, что я должен исполнить его последнюю волю, выраженную в

—383—

запечатанном пакете, который должен разорвать и прочитать в собрании всех родных, в день смерти.

12-го. По приглашению приехал доктор Щепетильников за отсутствием из города Пошехонова. Новый доктор прямо объявил, что сил даровать больному не может, но может быть в состоянии только облегчить его болезнь, и прописал микстуру которая должна была действовать на устранение затруднений в дыхании. Микстура сказалась слишком сильно. Посему 13-го оставлена, но 14-го это отменено: потому что оказались усиленные послабления желудка. День трудный для папиньки.

15. Снова приобщался мой папа. День прошел довольно покойно. Скажу (сл. неразборч.) дов[ольно| бодр. – Саша уехал на пароходе до Ярославля, а оттуда в Москву.

16. Ночь на 16 папа спал спокойно; он видимо поправился, только нет еще аппетиту, ничего не кушает. Изменился у него и взгляд на свое положение. Теперь уж не говорит о близости часа смертного, и как будто жалеет о том, что он отдалился. Говорит, что с отъездом, моим затруднительно будет поднимать его с постели, некому будет ничего почитать зимою, и тому под. – День весь прошел, слава Богу, хорошо.

17. Ночь на 17 ч. прошла спокойно, но к утру чаще папа стал стонать. Впрочем, вообще он бодр. – День весь провел не спокойно; был сумрачен. Жаловался особенно на боль в правой ноге. Давал два раза лекарство Щепетильникова (микстуру) и мазал ногу муравьиным спиртом. – Сестрица уехала в деревню.

18. Ночь на 18 спал хорошо. Днем двукратно мазал ногу спиртом. Но пользы от того не чувствует больной. Жалуется на тоску и на духоту в комнате.

19. Ночь на 19 прошла неспокойно. Мазали еще ногу, но без пользы. День весь почти лежал закрытый платком. Покушал немного ухи и кашки манной с клюкв[енным] морсом. Слаб. И днем и ночью стал непроизвольно мочиться. Забывается, и говорит не дельно.

20. В ночь на 20 довольно часто пробуждался. Днем мало говорил, слаб; с трудом переступал ногами до кресла. Много раз во сне и в бодрственном состоянии мочился на постели; – а когда брал урильник, после дол-

—384—

гих усилий ничего не испускал. Кушал немного. Забывался, напр., спрашивал к вечеру: чье это селение, где мы живем? – Велел накормить каких-то монахов: и т.п.

21. Ночь на сие число до второго часа была очень беспокойна. К тому же и мамаша сделалась не здорова. Днем папаша отказался и от супа за обедом, и от вечернего чая. И вообще стал очень слаб. Боль из правой ноги стала переходить в левую, так что теперь ни одной ступить твердо не может. Особенно мучить его испущение мочи: сопряжено с ужасною болью. Часто днем снимал с себя одеяло, которое, казалось ему, не так было надето. Вечером, когда у него обыкновенно развивается охота говорить, упоминал он, что будто третьего дня был у него спорь с Анной Козьминишной о каком-то деле, которое она хотела унести к себе домой, к Анне Степановне, то папаша говорит о себе, что он удержал его. Это рассказал он на мои вопросы, на следующую речь, сказанную при снимании с себя одеяла, о чем упомянул я выше. «Снимите с меня все, сказал он: мне дадут другое белье». – П.И. Метелкин, посетивши больного, предложил симпатическое лекарство от пролежней: «положить под постелею больного два полена сосновых дров». Исполнено. Посмотрим, что буде.

22. В ночь на сие число проснувшись часов в 11 и оправившись через страдания от недостатка мочи, спросили: что за страшное явление? Я спросил: какое? – Несколько времени не отвечал он на это, потоми спросил: что за фамилия Арцыбашева? – Я сказал: это фамилия одного писателя. – Вот – он, сказал папа, пришел ко мне, весь огненный и нападает на меня. Хочет сронить меня к себе в яму. Обороти меня к стене, чтобы он не столкнул меня в яму. – Я старался разуверить, что врага такого здесь нет, что против угрожающих ему врагов самое лучшее оружие крест и молитва сам повторял прот[ив] их краткие воззвания к Господу Богу, Божией Матери, и предлагал обращаться к Ангелу Хранителю. – Но папа долго и после того повторяли эту фамилию, говоря: Арцыбашев нападает, – Арцыбашев одолевает. Прогони Арцыбашева, это диавольское навождение. – Сознание папаши не только в этом, но и во всеми прочем тогда было

—385—

очень смешанное. Его мучил недостаток течения мочи. Спрашивал еще папа меня: а где твоя квартира? И когда я сказал, что в соседней комнате, сказал: далеко. Ночь вообще была весьма беспокойна. По утру явился, по приглашению, о. духовный для приобщения Св. Таин. Папа об этом был предварен только за час и встретил известие не с большим расположением. Говорит, что к этому надлежало бы более приготовиться; приобщением шутить нельзя. Этою несвоевременностью он был встревожен и во время самого принятия таинства. И вообще весь этот день быль неспокоен.

3 часа по полудни. Натерли вином всего. – Начало показываться забытие (слово неразборч.) с бредом. Состояние более спокойное. «Чем все это кончится? – спрашивает больной. Кушал что-либо оч[ень] горячее. – Во сне часто призывает Христа Спасителя. Пробудился в 40 минут 4-го часа. И тогда же принял в первый раз лекарство (микстуру), не без сопротивления вначале. Жаловался, что озяб. – Доктор Ник. Евграфыч Щепетильников сказал, что это расстройство в душевных силах произошло вследствие задержания мочи, от того, что моча стала всасываться в кровь. Достигнуть прежнего полного самосознания трудно, говорил он: это не горячка, продолжающаяся известный сроки. (По окончания визита, наедине сказал мне на вопрос мой, что положение папаши более опасно, чем не опасно; что это явление довольно обыкновенное в ходе болезни и обыкновенно предваряет решительное ее окончание). – Через 25 минут после первого принятия лекарства было на-низ. При этом папа снова вышел из своего экзальтированного состояния, как и давеча часов в 12, то есть упал временно в силах до чрезвычайной степени, но дух пустословия, это новое ненормальное состояние его болезни не прекратилось, и снова показались необыкновенная энергия и в голосе, и в движениях. – Но лекарство папа принимал только до 3-й ложки, более – решительно отказался, впрочем, в вечер, часов в 9-ть приняли еще одну ложку из стакана. «Болезнь моя, говорит папа, называется Братчики».

23. В начале ночи больной наш соснул с час. Ночь провел больной в принужденном спокойствии, после того

—386—

как мама сильно настояла на том, чтобы больной не препятствовал своими разговорами спокойствию других. – И днем быль покойнее вчерашнего. Но в теле более и более слабеет! – Откуда это терпение в более покойном, хоть и менее духовном состоянии? Я думаю от действия микстуры, которая довольно значительные произвела очищения. – При всем том часто исторгались стоны, вопли от сильной по временам рези (в пузыре?), и, к сожалению, иногда нескромные изречения и выкрикивания. К концу дня стало плоше. Многих не узнал, или, правильнее сказать, наперекор не признал теми лицами, которыми они в действительности есть и к нему самому весьма близки, напр., Анна Сергеевна, Анна Кузьмин[ишна], Вас. Гр. Румянцев.

24. Ночь спал лучше предыдущей. Поутру был А.М. Пошехонов. Вместо всяких лекарств предписал употреблять бульон или навар из круп, пить миндальное молоко. Раздражительное состояние в папаше он объясняет из скопления мочи, которая не имела выхода. Кажется, это вернее объяснения Щепетильникова. Старец, обрадованный свиданием со своим доктором, сначала охотно последовал его советам. Раздражительное состояние прошло (слава Богу).

Во второй половине дня особенно усилились болезни от затруднительности мочеиспускания. Стенания и вопли ужасные. Нужно было во второй раз искать помощь Пошехонова, но дома я не застал его. Отложил до завтра. Прекрасны его чувство и выражения среди страданий…²⁹⁸¹ Часто в дремоте слышались отрывочные чтения из акафиста Богоматери.

25. Ночь беспокойна. Дважды сказал он: умру скоро – жить мне недолго. Страдает от мочезадержания ужасно. Пошехонов прописал для успокоения беленное масло на нижнюю часть живота, велели просить доктора Павлова о выпущении мочи клистиром, но тот, находя пузырь пораженными параличом, а не в воспалительном состоянии признал эго бесполезным и даже неудобным. Близок конец старца нашего…

Дневник мною оставлен в состоянии забытия.

—387—

26. Ночь прошла довольно спокойно, впрочем, не без сильных выкрикиваний, когда открывалась нужда мочиться. Последние часы ночи, 3-й и половину 4-го я провел у кровати больного. Он был совершенно спокоен, как будто присутствие живого человека останавливало в нем всякое чувство болезни. Ныне назначено еще раз приобщить болящего. – Господь привел совершить это пожелание. Кажется, папа довольно этим был утомлен. От того случилось, что часу в 11 дня едва не признали его уже отходящим из сего мiра. Часов с трех до семи действительно он был слаб, потом свежее.

27. Ночь провел довольно спокойно. Рассказал: пора домой.

Июля 28. Ночь была беспокойна, папа часто был тревожим своею мучительною болезнью. Часов с двух до пяти я сидел при его кровати и даже дремал, склонившись на его подушки со стороны. Часто ночью он повторял, кажется не всегда с самосознанием, некоторые отрывочные выражения из канона Богоматери и из акафиста. Утром, когда я спал, а сидела с папашей сестра, он сказал ей: как бы хорошо было умереть в день св. Богородицы. – За позднюю обедню ходил я в собор. После обедни, когда прихожу домой, сказывают мне, что по слабости папаши – послали за духовным отцом, чтобы пришел еще раз напутствовать его Св. Дарами. Вскоре действительно явился приглашенный священник. После приобщения Св. Таин, мамаша просила его (тихонько) прочитать и молитвы на исходи души. Папа все слушал, не спрашивая и не возражая. Когда отец духовный удалился, мамаша предложила папиньке благословить нас, и папа, приняв образ Божий Матери Феодоровской, благословил им меня, сестру, Олиньку и заочно прочих внуков. Вообще он был тогда слаб, но мы думали еще, что он проживет с нами до ночи. И после обеда еще предполагали.²⁹⁸²

1859 г.

1. Скажи Ректору, что я начал читать статью его об исхождении Св. Духа. Статья хороша. Только он слова, напр., Григория ab utroque объясняет несколько ухищренно. – Но нужно ли, указав на другие места его сочинений, сде-

—388—

лать оговорку, что тут, на этом месте можно считать ab utroque сомнительным, и при этом сослаться на Бадера, который в книге: «Католицизм без папства» указывал на какого-то издателя творений Григория Богослова, что он прямо говорит опять, что поправил в некоторых местах его слова… Впрочем, как хотите.

2. О Ф.А. Сер. сказал, что не отвечал частью по множеству дел, частью потому, что он еще кажется мало служить… Я указал на то, что он уж много прошел планов. Владыка заговорил о магистрах, не умеющих писать проповеди. И заметил: время еще не ушло.

3. Книгу Петра С. хотел скоро от себя сдать.

4. Труд Капитона Ив., кажется, согласен представить в Академию наук. Сказывают, что дадут за него премию. А что касается до печатания на счет синодальный, то не очень на это можно полагаться.

13 ноября 1859 г.

«Видно наступило время, когда надобно открыто бороться, как в первые времена, не пользуясь покровительством светской власти; но гонимая ею церковь должна была бороться с язычеством и защищаться сама собою: так и ныне должно бороться с человеческой мудростью. – От этого сейчас перешел Владыка к делам Константинопольским.

Припомнил о протесте геронтов, об ответе нам патриарха и народного собрания. Общественное мнение также против геронтов, но в Афинах напечатано, что русский Синод поддерживает геронтов. Не знаю, что там делают (Архим. Григорий да Лыкарев).

Я подавал мнение, чтобы Синод, получивши список протеста геронтов, не отвечал им сам, но только написал бы им первенствуюший член Митр. Григорий и против только выраженного сожаления о возникшем разделении.

Министр иностранных дел, уже, минуя Синод писал прямо ко мне, и я послал ответ с уведомлением в письме графу: важно: но от него никакого ответа нет.

А министр мне отвечал, что он весьма рад, что совершенно согласен с моим воззрением на дело, и что если смеет изложить свое мнение, то полагал бы только, чтобы геронтам вовсе не отвечать, но написать патриарху.

—389—

– О возвышении оклада дозволил представить записку.

1860 г.

3 сентября. По поручению Владыки я имел честь объяснить Высокопреосвященнейшему Архипастырю нашему, Владыке Митрополиту Московскому, мысли Вашего Высокопреосвященства о мерах к улучшению наших духовно-учебных заведений. Он пожелал видеть их изложенными на письме и приказал сделать для себя список представленной мною по этому случаю записки, которая вполне извлечена из данных мне Вашим Высокопреосвященством полулистов.

После прочтения сей записки и моих личных по некоторым вопросам объяснений, Его Вы-ство, отпуская меня в Академию, изволил сказать, что мысль его о содержащемся в записке еще не вполне определилась, что в настоящее время, по причине скопления дел и немощи телесной, препятствовавшей ему и служить в некоторые из миновавших праздников, намерен он заняться ближайшим рассмотрением записки, по времени сообщить свое мнение об изложенном в ней плане преобразования наших средних и низших училищ.

Высокопреосвященнейший Владыка! Не вмените в вину мне, что не могу я сделать более. Желание Ваше – привлечь святителя Московского к участию к рассуждению о наших учебных заведениях, как такому делу, которым в настоящее время неотложно надлежит заняться, – было передано мною в тех самых и глубоко-искренних выражениях, в коих сами Вы, Высокопреосвященнейший Владыка изволили изъяснить мне. Со своей стороны, сколько мог, я старался раскрыть положение наших дел. И надеюсь, что маститый архипастырь не напрасно взял себе срок.

Пользуюсь настоящим случаем, чтобы принести Вашему В-ству нижайшую благодарность за благосклонное внимание Ваше ко мне. Никогда не забуду я Вашего терпения в выслушивании всяких моих пререканий, в неутомимой готовности разрешить всякое мое недоумение. Господь да благопоспешит Вам начатый пересмотр наших учебных нужд и мер их удовлетворения благополучно окончить и привести наши духовно-учебные заведения в ближайшее соответствие настоящим потребностям Церкви.

—390—

Ректор Московской Духовной Академии Протоиерей А.Г. пред возвращением своим к месту службы, в первой половине наступившей недели покорнейше просил дозволения представиться Его Сиятельству, г. Обер-Прокурору Св. Синода графу Дмитрию Андреичу, имея в виду объяснить на месте, устроить в здании Академии церковь для Академического Богослужения на иждивение почетного блюстителя Толоконникова и просил разрешения на некоторые по сему предмету вопросы.

Р. Пр.

№ 41.

Квартиру нашел в гостинице на углу Невского Проспекта и Лиговки, в гостинице Иванова, № 3.

Послал 10 февраля 1864 года:

1., можно ли церковь устроить в чертогах без доклада Государю Императору.

2., можно ли – без представления в Св. Синод.

3., можно ли надеяться наградить храмоздателей.

Мысль об ограничении каждой епархии в содержании духовных училищ своими только средствами: а) не допускает учреждения семинарии там, где средств этих недостаточно. Напр., в Астрахани, да может быть и во многих других епархиях, где сборы свечных сумм недостаточны; б) не допускает контроля, надзора за ходом дел учебных в разделенных епархиях. Нельзя поручиться, что у всякого начальника епархии найдется довольно свободного времени, чтобы ближе заниматься учебною частью, т.е. не только преподаванием наук, но и приготовлением средств к содержанию училищ. Все ли будут довольно бескорыстны, чтобы не употреблять собираемых сумм на другие предметы, или счастливы на приобретение бескорыстных исполнителей. Все ли довольно образованы, чтобы вести все духовенство по своим путям? – в) даст видеть везде раздробление и ничего соединяющего. У нашего юношества не будет в виду ничего сосредоточивающего различные части огромной Церкви. В пользу удаленных частей могут быть сделаны исключения, но общее распоряжение должно быть одно: одна сила, одно правило…

—391—

Образование должно отразиться и в жизни. И здесь будет тоже разобщение. И центр единства русской церкви, Св. Синод, потеряется из виду. У французов, если каждый епископ и занимается отдельно своею семинарией, то в веровании Церкви есть еще высший центр, все собирающий к себе одному: это папа. У нас же кто? г) Что станет с Академиями? Им на что, на какие средства содержаться?

Отдельное образование полных учебных заведений, в роде духовных гимназий: а) требует лишних расходов; б) лишает целый курс духовного элемента. Теперь в продолжении всего учения в семинарии воспитанник в каждом классе, при занятиях другими науками, не оставляет знакомиться с какими-либо частями собственно церковного образования. Тогда этого не будет.

1860 г.

Сбор свечной прибыли увеличивается в соразмерность с уменьшением числа церквей и увеличением числа прихожан. Чем меньше церквей, но более при них прихожан, тем более можно надеяться [на] возвышение свечной прибыли. Чем более церквей, тем более сгорает воска для собственного их употребления.

* * *

Не определив число учеников и между ними содержащихся на казенный кошт, не имея понятия о вместимости имеющихся долго в для помещения классов и учащихся, не установив окладов учащим и не расчислив, сколько должно быть наставников и параллельных классов, словом – не составив сметы всех расходов на содержание учебных заведений на предполагаемых основаниях, нельзя и не спрашивать епархиального начальства, согласно ли оно принять все эти расходы на счет своей свечной прибыли, но сказать решительно, что такая-то епархия может это сделать или не может.

Опасность удобства выхода из наших учебных заведений в светское звание и службу в некоторых епархиях, напр., в Иркутской. По новому плану она увеличивается самым сокращением курса учения для получения чина.

Строго говоря, в нынешнем плане нет строго «общего образования», к нему многое прилагается ближайшим

—392—

образом относящееся к духовному образованию, как-то: чтение Писания.

Не полезно ли было бы разделить собрания Комитета на малые и большие, или полные? Первые, состоя из немногих членов, постепенно подготовляли бы работу, обслуживали вопросы, составляли проекты решения их, а по истечении известного времени предлагали бы продумать или на общее рассуждение в полных или больших собраниях.

– Idem не полезно ли было бы разделить между членами Комитета предметы, о которых нужно трактовать с тем, чтобы каждые двое предложили свои соображения о той или другой части училищного устройства? Малый Комитет предварительно обсудил бы их в своем собрании и потом передал на общее заключение.

– Idem, не нужно ли вести записи обо всех предметах рассуждений и о полагаемых решениях, если не тут в собрании, то на дому и при каждом новом собрании наперед прочитывать постановленное в предшествующее заседание, и исправив, если нужно, записанное, переходить к дальнейшим предметам рассуждения?

– Idem. Не нужно ли более держаться установленной формы для общих собраний, предварительно выспрашивая частное мнение каждого, и потом уже высказывать свое решение, а не смешанно говорить о том и о другом, прерывая рассуждение без заключительного вывода?

– Нужно ли совсем изгонять математику? Тогда не нужна она будет и в Академиях.

– Нужно ли совсем опускать язык Еврейский?

– Нужно ли совсем опускать полемику? Особенно против раскола.

– Отчего духовенство более достаточное не отдает своих детей в духовные училища? – Часто от неудобства воспитать их вне дома, за глазами, без надлежащего присмотра. – «Общие квартиры необходимы», хорошо вверить их, если угодно, самому духовенству. Пусть принимаются взносы не только деньгами, который бывают в иных местах дороги, но и материалом. Наверное, ни один поставщик не будет вернее доставлять.

Все сознают, что преобразование главным образом тре-

—393—

бует воспитания духовного юношества. Могут быть изменены, расширены или сокращены, программы.

– Нельзя ли постановить, чтобы вышедшие из семинарии до окончания полного курса поступали на государственную службу с правом на утверждение в чине через три года, если принадлежат к первому разряду?

– И прежде много уходило из духовного звания, а теперь будет уходить еще более, потому что двумя годами или даже четырьмя сократили срок на первый чин.

Нужно бы дознать:

1. Что сделано вследствие требования указа 26-го июня 1808 г., напечатанного при Начертании Правил, стр. 110 по предмету свечной продажи?

2. Как образовалось существующее положение о свечной прибыли?

3. Имеют ли, и какую имеют силу §§ 115 д., 147 а. б., и 151 Начертания Правил?

4. Как образовались оклады магистров и кандидатов?

5. Когда и почему Комиссия Д.У. отказалась от ежегодного ассигнования 2.000.000, назначенных ей указом 26 июня 1808 г. (Начерт. с. 13), на содержание училищ и причтов.

О сельских учителях. – Не пойдут семинаристы, потому что занятие не дает жалования. Правительство не дало денег на это, потому что не 20.000 потребовалось бы, а около 3.000.000 руб. А по министерству всего расходов 7.000.000.

Говорил я, о недостатках конкуренции при строго контрольном числе учеников; 2, о незаконных отпусках сельских учителей. Против 1-го указал на параллельные классы, которые предоставляется открывать духовенству. Против второго указал на множество безместных во многих Епархиях, напр., Тверской до 1.000 ч., Тульской 400, Московской много.

Штаты для семинарий недостаточны, составлены по большей части по теперешнему положению семинарий.

Скажу по глубокому секрету. Здесь повторяется дело о переводе Св. Писания на Русский в том же виде, как в 1842 г. было. Только вместо Серафима – Киевский Ф., вместо Афанасия – Антоний; но это дело повелено передать на рас-

—394—

смотрение Московского Владыки. Вероятно, узнаете вы все подробности от него. Толстой хотел то же сделать, что Протасов. Да слава Богу, хранящему церковь, предупредили его.

В феврале 1867 г. было докладываемо мною в Москве.

1. В члены конференции

Пр. И. Рождественского.

Пр. А. Невоструева.

Пр. Плат. Капустина.

Пр. Ипполита Богословского.

2. Об ордене А. Толоконникову.

3. О церкви для Академии.

4. О пересмотре Устава для Академии.

Замечания на книгу Ростиславова.

1. Спросить о деле к избранию и, приняв во внимание рассудительность оо. протоиереев и их занятия по службе епархиальной и частные труды, предложить избрать: 1) прот. И. Рождественского; 2) пр. Ал. Ключарева и 3) пр. Невоструева или И. Богословского.

2. Не изъявил согласия. Есть дела более важные, для которых нужно будет ходатайство.

3. Также. Нет надобности.

4. На разделение истории от математики согласился. Удивляется поспешности. Не расположен к значительным переменам.

1867 г.

29 июня. Разговор с графом Д.А. Толстым о семинариях. – Хорошо вводятся перемены, как пишет Сергий. В Костроме еще лучше, чем в Рязани. Только в Нижнем духовенство почему-то слишком было возмущено слухом, будто их детей не будут принимать в семинарию.

На вопрос: как нравятся эти реформы? – я отвечал: хорошо, что духовенство призвано к участию в воспитании своих детей и заинтересовано этим делом, но надобно опасаться, чтобы оно не было слишком подавлено требованиями взносов при его скудных средствах. – Отвечал: нельзя оставить духовенство в таком положении, нужно дать ему средства.²⁹⁸³ Заметил мой собеседник, что несо-

—395—

гласен с нашим о. инспектором и Киевским. Произошло из-за отделения богословского курса от гимназического и [из]-за исключения из гимназического курса всех предметов богословских.

Нужно было при преобразовании спасти семинарии, чтобы они не слились с гимназиями. Государь, наслышавшись всего дурного о семинариях, говорил: зачем тебе их беречь, у тебя есть гимназии? Публика также была предубеждена против нас не только такими газетами, как Голос, но и Москов. Вед[омости] с Москвой.

Читали статью в Моск. Вед. о духовенстве и об училищах. Тут много нелепого говорится, напр., нужно искоренить д. сословие (указы, потребовавшие преподавания новых языков в училищах). – Эта газета стоит за отделение богословского курса совсем от семинарии и преподавание его только в Академиях. Как это неудобно по-нынешнему положению? Академий потребуется более, чем университетов. Нужно будет студентов обложить платою за образование…

Жаль, что Академии помещены неудобно: в С.-Петербурге Академия на краю города, Ваша – в Посаде; Казанская за городом, Киевская – не ближе к центру города.

Рассуждал о реформе в Академ. Начнутся зимою. Комитета не объявлен. Что для нас непонятно – мнение С.-Петербургской конференции об исключении некоторых общеобязательных предметов из курса Академического, так словесности, истории. – Приметил, что Обер-Прокурор этому сочувствует; говорил, что на классе Русской словесности учат Бог, знает, чему. Я указал на естественную пользу, которую может она принести для утверждения здоровых начал вкуса и критики. А (у) вас более Обер-Прокурор нападал на математику. В Академии она будет не нужна, потому что в семинарии много ли будут заниматься? Указал в новых условиях на несовместимость избирательных начал и самоуправления с самовластной волей Архиереев: ничего помирятся.

Говорил – о составе нового Д[уховно]-У[чебного] Комитета; доволен им, но еще не достает двух членов-ревизоров: – об Академическом правлении, равно и предложении, сделанном А. Ф-чу. – Какое удобство для обмена этого

—396—

комитета со состоящими при митрополитах! Издадим правила, чтобы назначенные на содержание ученика 90 руб. все расходовались на одного, а не делились, как бывало прежде. Издадим еще правила в разрешение различных недоумений, известных из настоящих недоразумений.

Трудно было составлять Устав семинарии, потому что нужно было обнять нужды духовенства всей России, и нельзя было трактовать Архиереев, как чиновников семинарии. Это не то что гимназии по отношению к свет[ским] гражданским начальникам. Устав Академии будет легче.

Теперь уже не просятся из наставников семинарии в светские гимназии.

Спрашивали о затруднении для Академии приготовить для себя наставников. Соглашается на предварительное приготовление их среди домашних занятий. При этом проговорился: когда будем держать по магистру, тогда окажется, как он занимался, Академии могут меняться своими готовыми стипендиатами.

3 февраля. С утренним поездом приехал я в Москву. Здесь объяснилось, почему Обер-Прокурор непосредственно от себя относился к Преосвященному Леониду с предложением ему кафедры Нижегородской: это было сделано по личному побуждению Государя Императора, который приказал Обер-Прокурору о том написать и Преосвященному.

[1869 г.]

В отношении Обер-Прокурором было указано на нужды епархии, имеющей довольное расположение и «требующей достойного Епископа по самостоятельности управления и на виды большого возвышения в будущем». Прибавлено, что Обер-Прокурор сносился и с Владыкой. Отношение писано от 22-го января. – Но Преосвященный Леонид отказался от предложения, указывая на свои недуги и на прежние свои отречения от подобных предложений, – и просил себе временного отдохновения, или в Саввином монастыре, который, как он выражается, не соединяется с викариатством, или в Дубенском. – В настоящее время Преосвященный получил уже извещение, что Государь милостиво принял его нежелание быть на Нижегородской кафедре. И мне поручил благодарить святителя, который получив сведения от Преосвященного о собственном отказе, с

—397—

своей стороны благодарил, что он хотя ищет покоя, но не теперь еще.

Поручил Преосвященный спросить Владыку, к какому времени нужно приготовить ректорам свои замечания на Уставе.

– Сданы книги в Ригу кн. в контору компании Надежды 8 февраля за № 60, 276, в одном ящике, ценою в 500 руб.

– К Саше посылал, но он на дежурстве. Видно не придется мне с ним повидаться. – Нет, виделись пред отъездом из Москвы.

24 февраля. Понедельник. Утром был у Ректора Академии И.Л. Янышева. Занимались примерными распределением часов дня наук, преподаваемых в Академии. Потом у Сергиевского. Сказывал о решении по делу Беликова. Я упросил не делать ему выговора со внесением в послужной список. Тут узнал о назначении по 200 руб. нам, приглашенным в заседания. Вечером в заседании комитетском. Прочитал журнал 14 числа и следующих двух собраний наших. Далее начались пересмотры замечаний Преосвященных на Устав относительно власти Архиереев. Прискорбно было видеть слишком легкое отношение к таким вопросам капитальным. Пр. Нектарий вырывал что-нибудь из лежащей пред ним тетрадки, напр., о дополнении указаний дела Духовной Академии, об ограничении власти архиерейской, о правах Совета, о влиянии Архиерея на утверждение ученых степеней. Университетские члены Комитета особенно восставали против последнего; и когда собирали голоса, только четыре оказалось, в том числе мой и Ректора Киевской семинарии в пользу удержания прежнего нашего порядка. М.И. Богословский д. грубо относился к этому вопросу. Сергиевский – сказал: «в пользу Архиереев, а, впрочем, с большинством». Ректор Янышев против влияния Архиереев на ученые степени. Как видно, он очень что-то не расположен к нашей иерархии, толкует, что обстоятельствами вынуждены будут отступиться от монашества в Архиереях. Грустно. В этом смысле он высказывался ныне утром, когда я был у него. Нельзя же будет, говорил, поручать должности Архиерея какими-нибудь простачкам.

—398—

25 февраля. Вторник. День отъезда из С.-Петербурга. Слава Богу! Был у Владыки. Сказывал он, что в Воскресенье приезжал к нему Обер-Прокурор по поводу записки (см. мою запись 6 февраля). На первую совершенно согласен, и никакого затруднения не находит. На вторую возражал, что земства отказываются от наших учителей; имею пять отзывов такого рода, да и сами нейдут. Но если поставить правилом, чтобы ранее 25-ти лет их не производили в священников; а прежде еще проходили должность причетников или сельских учителей, то затруднение устранится. Между тем Архиереи постараются сладиться с начальством земств. – На третью – об этой, говорит граф, много спорил с покойным М-м. Теперь еще неудобство. Может образоваться в Малороссии, в других окраинах – партии, и целое раздробится. У меня больше мысли – к общему собору. Об этом надобно постараться. На четвертую – очень хорошо, только почему-то исключаются женские монастыри? У меня видно, кого собирают они к работам… На пятую. Избрание жребием показалось необыкновенным. Но Владыка указал на пример Тихона Свят. Шестая – о воскресных беседах с детьми – очень рад. Должно сделать! Можно ли со всеми? (при этом Владыка указал на соблазнительное последнее избрание в епископы. Граф отвечал: уж лучше и не говорить)… Слава Богу, – кажется, лучше будут почитать нашего Владыку. – Был перед отъездом у Обер-Прокурора. Граф благодарил за участие в Комитете: говорил о предложенном распределении наук; сомневался, что не примут вполне его предначертание. – Теперь у меня много математиков, но на языки людей еще недостаточно. Даже на Русский язык мало учителей готовых. – Говорил, что нужно убавить автономии; что в университетском Уставе много есть не полезного, что неосторожно усвоено новым нашим Уставом. Я указывал на вчерашние заседания; о множестве утвержденных в степенях. Граф сначала отстаивал, потом однако же сознался, что Архиереи, как блюстители Православия, имели право на это обращать внимание. Теперь же будет ли это через консистории? – Говорил о несогласиях о кумовстве у Синодалов – в некоторой их части. – Говорил о приготовляемых окладах для консистории; ныне ассигнуется

—399—

до 200, а предполагали до 600, так что секретарь будет получать по 1.500 р., члены четыре по 500 руб. В заключение отпуская благодарил снова за то, что будто бы быль полезен своею опытностью и добротой.

От графа зашел к Николаю Александровичу, – говорил о том, что мне во вчерашнем заседании не нравится.

8 июня. После утрени на Духов день Владыка призвал меня к себе, говорил о судьбе поданной им записки о недостатках в нынешнем Семинарском Уставе. Кроме этой записки, составленной ректорами семинарии, он кратко в письме к Обер-Прокурору снова сделал указание этих недостатков, с некоторыми от себя дополнениями, как-то: о значении духовного воспитания для Церкви и о готовности своей половину дел консисторских передать духовным мировым судьям, с теми, чтобы, было удобнее заниматься приготовлением лучших служителей Церкви.

Для рассмотрения этой записки и письма назначено было особое заседание не в Присутствии Св. Синода, а у Новгородского Митрополита, где собрались все члены Синода с Директором Канцелярии Обер-Прокурора – Сергиевским. Протопресвитер Бажанов первым своим появлением уж и дал разуметь, чего нужно было ожидать от этого заседания. Явившись в Собрание, он выразил крайнее неудовольствие на то, что его оторвали от наслаждения прекрасными весенним временем в Царском Селе: «Что за важное такое дело заставило собраться? Донос что ли на Св. Синод?». И потом, когда открылось чтение письма и записки, только один он делал привязки к словам, более других делал на них свои замечания, колкие и обидные, так что Владыка наш нашелся вынужденным сказать: «выражения оставьте; отберите их особо и судите за них меня и присуждайте к чему угодно, но не оставляйте дела без внимания. Но временами делал некоторые замечания Исидор, в роде того, что: горячиться не надобно. – Митрополит Арсений ничего не говорил, но на колкости Бажанова отвечали сочувственной улыбкой, с миною какою-то презрения отнесся к лицу Московского. Прочие все молчали, ни духовные, ни светские ничего не говорили, только Василий Полоцкий что-то сказал в пользу Владыки.

—400—

После оговорки должной, – Владыкою Бажанова, он не переставал восклицать: жалко, – как жалко, что так выразился, – ах как это жалко!… – Митрополит ему снова сказал: оставьте сожаления, судить меня можно за эти фразы, но скажите, дельны ли замечания. – Вся записка прочитана в одно заседание весьма бегло, без всякого рассуждения о предметах, которых она касается. Ни Макарий, ни Рождественский, ни Обер-Прокурор ничего не говорили. И положена резолюция: Синод видел эти недостатки, но не было средств их исправить (и еще что-то, что Владыка не припомнит).

Киевский прежде сам говорил нашему Владыке, что нужно настоять, чтобы спрошены были мнения всех Архиереев. В заседании, когда наш Владыка указал на эту меру, – ему возражали, что это поведет к нарушению повеления Государя, – не оглашать этого дела. И несмотря на то, что Владыка по разным случаям три раза заявлял это свое требование и в устранение гласности предлагал совсем не упоминать о настоящем поводе; а воспользоваться каким-нибудь другим обстоятельством и предложить вопрос – этого требования никто не поддержал. И Киевский ни слова не сказал в защиту его.

Не через много дней (дня через два) составлен был протокол по этому заседанию, но не для М. Исидора, а в Синод (Исидора не было). Подлинные подписи протокола с выше указанной резолюцией первый подписал Киевский. Наш Владыка сперва отказывался подписать, но Киевский его склонил и рассуждал, что протокол некому будет рассматривать, как тем же членам Синода, что разделение Синода может сделаться – гласным и подать повод говорить раскольникам, что вот, как скоро раздалось в Синоде слово правды, – Архиереи сами между собою перессорились. – Уступил. Но Владыка требовал, чтобы дали ему копию с этого протокола: ему обещал Обер-Прокурор, но до сих пор не присылает. А заседание по поводу записки было 6-го мая.

Киевский после выражал неудовольствие, зачем предварительно не показали ему записки, – между тем сам доставлял ему материалы для нее.

Обер-Прокурор стал особенно внимателен после того

—401—

ко Владыке. И при рассмотрении Академического Устава, пользуясь рассуждениями нашего Владыки, объявил себя против выборов Ректора Акад. Конференцией и против предоставления всех дел Совету, хотя в последнем случае он указал на затруднения от этого происходящие в университетах.

26 июня. Прежде смотрели мы на экзамены снисходительно; врали – требуем говорить правду.

Немногие отвечали удовлетворительно, один только хорошо; а то сбивались, переходили из одного вопроса в другой, или давали отрывочные ответы. (Я заметил, что это было только с одним). – Уроки преподаны верно, но нужно заботиться, чтобы они были больше усвоены студентами: нужно овладевать их мыслью и посредством строгого логического изложения уроков. Бывало прежде рвутся студенты отвечать на частные вопросы. Ныне стоят рядом и ничего не говорят. И в Вифании вызывают к столу по двое: а вы вызываете по трое. Предваряйте студентов, что могут спросить отметки будут присылать светских, чтобы ревизовать Академии, а тогда они, чтобы показать свою внимательность, постараются воспользоваться всякими недостатками.

Студенты говорят тихо, не слышно публике; – один все протягивает звуки, соединяя тем слова.

Слабы успехи студентов от того, что читают много постороннего и занимаются посторонним, пишут в журналах духовных.

Прежде к концу курса приготовляли какое-нибудь сочинение в печать. Ныне перестали это делать.

Вечер того же дня.

Не совсем неправду «Колокол» говорит, что покойный Государь столько наделал генералов дураков, что и на 100 лет их хватит. Все они заслоняют теперь другим дорогу. – Хвалился покойный Государь, что сделал он военным министром Вас. Долгорукого. Что за министр? Сделал министром Панина, взял его из каких-то агентов наших в Греции. Что вышло? Человек со сведениями, но упрямый.

30 июля. Часу в третьем, по прибытии от Владыки заходил Обер-Прокурор ко мне. Говорил о естественных

—402—

науках, в их связи с богословскими, и о затруднениях при определении наших воспитанников по новому порядку; о ревизиях специалистов через Академических наставников, о Воронце.

31 июля. Поручения о собрании сведений относительно соборов: когда? где? По какому случаю? составь лиц и способ действования на соборе? где сведения?

10 сентября 1869 г. усмотрены мною в нетрезвом виде Фирс Вересов, Сергей Солнцев и Ив. Владиславлев. Первый особенно был нетрезв. Так как первый из сих студентов замечен в этом пороке уж не в первый раз, то ему объявлено, что он будет снесен во второй разряд по поведению. А последними двум сделан мною выговор.

Тогда же примечен не совсем трезвым и студент младшего курса Дмитрий Люберзкий. Ему тоже сделан мною выговор.

13 сентября. Сделано замечание студенту старшего курса Николаю Никольскому за то, что он поздно явился после вакации, под предлогом болезни, о которой не представлено им докторского удостоверения.

16 сентября. В восьмом часу вечера, проходя мимо чайной комнаты младшего корпуса, услышал кого-то играющего на скрипке, нашел там за скрипкой студента Теория Рейс и сделал замечание за несвоевременные игры.

– Тогда, же по случаю пропуска дежурства старшего Безроднина призвал его к себе, в присутствии явившегося ко мне с донесением по курсу дежурного Николая Иванцева, сделал Безроднину замечание за то, что он самовольно уклонился от исполнения своей обязанности по должности старшего, и прибавил, что так как (у него) должность письмоводителя, приличествует ему должным образом заниматься делами студенческими, а так как он не выполнил обязанность старшего, то пусть он не считает себя письмоводителем и перейдя на жительство в номера студентов, что на его место переведу я в Правление другого студента, с тем, чтобы он был старшим, хотя и не будет письмоводителем.

1869 г.

23 сентября. Владыка говорил, что Обер-Прокурор, ныне летом бывши в Москве, снова заявлял свое согласие на учреждение Собора, только не вселенского наперед, а Рус-

—403—

ского, состоящего из одних русских Епископов, – но не соглашается ни за что на разделение Русской области церковной на округа и учреждение местных соборов. Это разделение, по его мнению, может вести к распадению, с отторжением, напр., округа Виленского, или Малороссийского, или Грузинского. Обер-Прокурор прибавил, что «и Государь ему говорил: не торопитесь с этим делом; и я ему ответил, что ни я, ни митрополит того не требуем скоро». – Затем на последние слова Владыка сказал, что Обер-Прокурор его одного только имеет в виду между желающими Собора.

Для учреждения Собора предварительно нужно, чтобы Синод составил вопросы и объявил Епископам для обсуждения, и чтобы эти вопросы были предметом свободного рассуждения в духовной литературе, чтобы занялись ими pro пли contra все Академии и даже светская литература. – На первый раз не нужно задаваться многими вопросами. Поместные соборы могут явиться у нас впоследствии всероссийскими; когда признаны будут необходимыми, тогда государство не решится отказать в них Церкви. – Нужно бы кого-нибудь послать на собор будущий Римский для наблюдения за внешним порядком на этих соборах.

Обер-Прокурор говорил, что он составил записку и непременно подаст ее Государю, – о назначении духовенству приличных окладов и учреждения для этого налога с земли, – что этому противятся теперь, но будут вынуждены сделать это, когда и в духовном звании с уничтожением теперь сословности, выходить будут более и более, а вступать в него, по причине бедного содержания, посторонние не будут. Я сам, как дворянин, – прибавил Обер-Прокурор, – должен в будущем платить 30-ую часть из своих земель в пользу духовенства.

Вообще Владыка заметил, что после известной истории с запиской о семинарском Уставе он видит в Обер-Прокуроре более уступчивости. В последнее время, когда читалось о соборах, Обер-Прокурор прямо сказал, «что сам он готов убавить свою власть, если будем на пути. Мне уж, говорил он, надоело самому читать всякие бумажки! Я уж много передал Товарищу». Эти слова, прибавил Владыка, побудили меня уж не говорить о возвы-

—404—

шении власти первенствующего в Синоде, с тем чтобы на нем лежала главная заботливость о делах Церкви. Это должно само собою устроиться с открытием Собора, как необходимое требование.

Пр. Казанский, говорит Владыка, за Собор частный. Но надобно опасаться, что, идя вопреки согласию светской власти, можно не получить ничего.

1869 г.

У нас не так, как у католиков, духовенство поступает не со стороны, но само себя воспитывает. В добрых и благочестивых семействах священнических держатся еще добрых дел. Поэтому нет такой усиленной необходимости ограждать воспитывающееся юношество от сообщения с внешним мiром, как у латинян.

Бывший у меня протоиерей Казанского собора Михаил Заболотский говорил с глубокою скорбью о беспорядках, происходящих в церквах со свечною суммою.

Не нужно ли будет удержать и училища? Где же будут причетники обучаться?

Откуда будут поступать в Академию? Где обучаться правилам жизни священнической? Начало духовных училищ во храме св. Ирины, о Поликарпе.²⁹⁸⁴ Планы (лекции). Огласительное училище. Монастыри.

Не слишком ли мало часов у наших наставников семинарии? Не лучше ли иметь немногих, но хороших учителей и хорошо вознаграждать их труды. Их много всяких и плохо вознаграждаемых. Не известно ли, что некоторые слишком много времени отдают картами и т.п.? А других мало времени для чтения задач. Поскольку часов у наставников гимназии.

Годичные курсы вместо двухгодичных потребуют двойного числа аудиторий и наставников.

Церковь дает посмертную пенсию своим служителям, принимая на свой отчет содержание и воспитание их детей.

М. поручение А.Ф. Лаврову – написать – против браков между двоюродными. – Если возьмется, то дать знать Николаю Александровичу.

– Когда пойдет дело о церкви, то написать к Николаю Ал.²⁹⁸⁵

—405—

Неизданные места из «Дневника» А.В. Горского

(опущенные места «Дневника», напечатанного в 34 и 35 книгах Прибавлений к изданию творений Святых Отцов в русском переводе – в 1884–1885 гг.)

Книга 34-ая

К стр. 97₂. Запись 1833 г. 6 июня. После точки нужно читать:

«Эта запись одному мне будет принадлежать и одному доступна и известна: следовательно, здесь мне нет нужды опасаться никаких осуждений или порицаний за бессмыслицу ли суждений, за неправильность ли ощущений, – кроме осуждений и порицаний собственного ума и сердца – в годы более зрелые, в часы более спокойные.

Пишу, что хочу, как хочу, когда хочу.

Ныне чувствую себя легче против вчерашнего: душа спокойнее, но есть какая-то рана, до которой я как будто еще не касался, но она уже ноет; исцелить ее – значило бы, кажется, подарить меня полным миром. «Эта рана – грех», – шепнул душе моей кто-то, когда я, дописав предыдущий пункт, остановился подумать, чтобы написать далее. Грех живет в нас: кто его изгонит из теплого логовища, которое находит в наше сердце, если не Ты, Всесильный Победитель греха и грехородителя? – О, победи же его и во мне; сотвори и меня сосуд Твоей правды!».

В книге 34-ой, на странице 144⁴-ой, с абзаца начинается новое письмо от 26 января. Против подлинника маленький пропуск. Подлинник читается: [января] «26. Довольно времени молчал! – 24-го числа быль я на проводах о. Евлампия», и дальн.).

На стр. 127¹³ опущено слово «только»: «Когда рассматривается догмат только как мысль Божественная» и далее…

К странице 129. В дневнике А.В. Горского находится и отдельная (на клочке 48-й) бумажки записка – конспект его недостатков:

«Недостаток каждодневного самоиспытания.

Недостаток молитвы и вообще живого обращения с Богом.

—406—

Благопокорливая преданность Господу. Гордость и самомечтательность – и уныние в унижении.

Нелюбовное обращение с любящими меня.

Суетная любознательность.

Лепость в исправлении обязанностей на мне лежащих.

Недостаток надлежащей распорядительности в употреблении д.» [денег? дарований? достояния?]

К 136 стр. В эту тетрадку дневника вложена записочка след. содержания:

«Господи, помилуй нас! И радость да будет о Господе, и скорбь возвергай на Господа. Не поддавайся скуке. Что такое скука? Недовольство своим положением, происходящее от каких-то неопределенных причин. Не допускай над собою господствовать таким представлениям».

Стран. 141₂. Должно читать: послание к Афанасию «было известно… из Макарьевских Четьих-миней, по приложенной при конце их, именно при Августе месяце, статье«…

К стр. 303. В подлиннике запись начинается так:

Письма Михаилу Петровичу Погодину.²⁹⁸⁶

1840 г.

»Июля 14. Много виноват пред Вами продолжительным молчанием на Вашу просьбу. Обещание, мною данное, не было забыто, но частью не казалось мне столько важным, чтобы нужно было поспешить выполнением его, частью устранялось другими делами. Теперь, когда стало посвободнее, первым долгом поставляю себе исполнить обещанное. Препровождаю к Вам: а) список первого слова нынешнего Архипастыря Московского, которым он обратил на себя особенное внимание М[итрополита] Платона, по преданию; – и б) список с приписки в р[у]к[описном] толковании на Пророков, хранящемся в Лаврской библиотеке, с некоторыми замечаниями. Вместе с сим, по поручению о. Ректора, прошу покорнейше принять опыт трудов воспитанников здешней Академии, ныне окончивших курс учения. Позвольте надеяться на продолжение Вашего расположения».

—407—

– А потом уже следует запись Дневника: «Нынешнее новолетие моей жизни«…

Во втором абзаце начало таково: «Вам известно, что²⁹⁸⁷ отличия светских почестей меня не прельщают. Так я смотрю на них не потому, чтобы сердце мое было чуждо всякого²⁹⁸⁸ честолюбия»…

Стран. 305³. «виде» оскобить, как редакционную вставку.

Стран. 305₄. В подлиннике заканчивается пометкой «26 августа», – время, когда письмо послано.

На стр. 325¹⁵. Бес׳еды Макария раскрывают «глубокие состояния христианской²⁹⁸⁹ жизни«…

Строка 9-ая снизу. «Напечатанная книга А.Н. Муравьева не расходится». В «Дневнике» в скобках читается «какая? – не знаю».

На стр. 328⁸ следует читать не «Сделан», а «сделал».

328⁶: «дети могут обучаться ныне».²⁹⁹⁰

На стр. 329. Письмо 5 ноября начинается: «В Коломенской семинарии учился Владыка до класса философского».²⁹⁹¹ – Далее следует читать: «Наставником по этому классу был такой человек, которого скудость постигать мог даровитый ученик».²⁹⁹²

Строка 13 сверху: Ляпидевский – в Троицкой семинарии (отец нынешнего протоиерея Ляпидевского). – Что в скобках – не напечатано.

Строка 13 снизу: «я имел», а следует читать: »Владыка имел желание».

Строка 11 снз.: «отец мой дал понять», а не заметить, как напечатано.

Строка 6 сн. читается: «В феврале месяце 1800 г. я прибыл», а следует: «В феврале месяце 1801 г. он«…

Строка 1 снз. Последнее слово «Я» нужно заменить: «Молодой Дроздов».

Стр. 330¹; «Рекомендовали мне» – следует читать »ему».

Строка 3 св.: «Но узнав», а нужно: «Но узнал я».

—408—

Строка 6 св. Читается: «указали мне», а нужно: «ему».

Строка 7 св. следует питать: »и сам».

Стр. 17 св.: «Сначала меня не хотели принять», а нужно: «Сначала молодого Дроздова«… Далее следует поправить в 15 строке снизу мне, а нужно ему; в 14 строка напечатано я, а в подлиннике читается он; в 10 строке снз. вместо: «на это ничего не мог бы я отвечать» следует поправить так: «на это ничего не мог бы он ответить». Первое лицо местоимений на третье переменить нужно: в 7 и 6 сн. вм. я – он; в 5-ой – моими, поставить его ответами, и далее. вм. меня – его, равно как и на стрк. 2 сн.

Стр. 331₁₃ «я застал там, говорил Владыка»…, а не продолжал, как напечатано.

Стр. 332¹. был сердит за бабу.²⁹⁹³

Стр. 332₃. Конспект поручено «перевести Владыке« – вм. мне.

Стр. 333¹⁶: «сам Евграф, взятый через год по окончании курса»… Подчеркнутое пропущено в печати.

Стр. 333₁₁: «Митр. Платон говорил проповеди сам. Если», т.е., вместо запятой поставить точку и далее прописную букву.

Строк. 3 сн.: «без соизволения начальства Лаврской Семинарии».

Стр. 336⁴. «Макарий, как более опытный и старший», а не старательный.

На стр. 338. В конце письма в скобах нужно поставить: «Надобно спросить, сколько экземпляров издания доставляется Владыке?».

Стр. 338₄: «тяжело бороться», а не нужно бороться.

Стр. 339³: после слов «приступил я к чаше Господней» – пропуск: «при этом мне сказалась особенная благость Спасителя в том, что, когда нужно было уж приблизиться к принятию Св. Таин и Крови Господней»…

11 строк, сн. После точки в конце нужно добавить; «Во время всенощной и обедни я его не наблюдал, но…».

Стр. 340⁵. «Я приписывал это недостатку сна», а не сил.

Стр. 340–342. Предметы разговора обозначены цифрами: 340_11–1; 341^2–2; 341_11–3; 341_3–4; 342_6–5; 342_13–6.

—409—

Стр. 345³. Министр Иностр. Дел… предложил архим. Порфирию, также и в строк. 7 св.

Стран. 345. Конец абзаца: «хотел поставить Порфирия (ездил по Египту, Пал[естине] ».

К стр. 348. Начало первого абзаца страницы кончая словами «и между прочим рассказывал» – редакц. вставка. Подлинная запись такого содержания:

«Митрополит Амвросий тем оказал услугу церкви, что не сдвинулся с места, когда хотели его заменить Феофилактом. Нерасположение к нему началось еще до нашего приезда. Академия его опозорила, чтобы обратить в семинарию. Учители его отвергли. Написали устав для Академии, в котором не дали митрополиту никакого влияния на (на местное.) Академ. правление, тогда как подчинили ему семинарские правления, которые должны были входить с представлением к своим Архиереям, в том числе в С.П.Б. к митрополиту… Эти представления с резолюциями митрополита и могли быть отвергаемы в Академ. правлении. Леониду, моему товарищу, который занимался сочинением о сем под руководством Феофилакта, был к нему близок, я говорил об этой несообразности. Но он уверял, что это сделано только на время. Вот будет Феофилакт митрополитом, – все переменится. – Феофилакт, поддерживаемый Сперанским, был светский человек. Какая бы порча была для дела церкви, если бы такой человек был первым митрополитом! Под его руководством переводимы были студентами рассуждения (сл. неразборчиво), где между прочим проповедовалась эмансипация женщины Хр-м. Я говорил, чтобы по крайней мере не печатали, что это перевод Духовной Академии. Мне указывали на недостатки этой книги даже светские люди; но меня не послушали. – Феофилакта послали обозревать разорённую Епархию (какую?) и более не требовали в С.П.Б.».

Стр. 348₄: государь «приказал сказать, что горностай присвоен только лицам царской фамилии, что, если бы его брать Константин позволил себе носить корону, он этого не потерпел бы».

К стр. 349³: «Амвросий передал мне" – нужно поправить: Владыке.

Конец записи 15 ноября 1858 г.:

—410—

«Князь Александр Николаевич быль мой благодетель, но я позволял себе не совсем соглашаться с ним. Когда был я Ярославским, напечатал он какую-то книгу, в которой первая половина написана против Рим[ской] церкви, а вторая – о внутреннем живом слове, с назначением выручки от продажи для бедных. Я послал к князю 10 руб. на бедных, но от распространения книги отказался. После узнал, что и Митропол. Михаил то же сделал. Князь требовал было, чтобы я ее поправил для второго издания, но я отказался… В другой раз подобным же образом поступил против книжки: о подражании младенчеству И. Христа… – А сделавшись Московским, в Лавре я узнал, что Серафим велел ее читать за трапезою. В этих книгах обращали внимание на то, что было писано против Рим[ской] церкви, а того не понимали, что, обращенная против него, шла против нашей церкви. – Князь и позлился на меня, но я рассуждал, что князь хотя и добрый человек, но у меня как Архиерея должны быть в виду другие интересы, церковные. Свой образ мысли я повторил сообщением своих суждений Митрополиту. [Он] находит их согласными с его мнениями».

На странице 359₁₂ пропуск в самом конце первого абзаца:

«Итак, выбор языка французского должен был иметь влияние на все последующее развитие молодого Филарета».

На стр. 363₄ небольшой пропуск: «Князь Голицын приехал к митрополиту с письмом Иннокентия… Вот что пишет Вам архимандрит».

Там же: Митрополит Михаил.

Книга 35-ая

На стр. 198¹³ первый абзац записи 17 июля кончается следующим:

«Филарет в противоречии членам Комитета доходит до дерзости».

На стр. 210³ начало первого абзаца должно быть такое:

«Князь припоминал, что Владыка Московск. против мысли Пр. Димитрия о содержании каждой семинарии на средства своей епархии. Послал Т. Ив. Филиппова» и т.д.

—411—

Стр. 211¹¹. В подлиннике написано полностью: «Тертий Иванович Филиппов»; там же, на 8 строк, сн. – Филиппов вм. Т.И.

На стр. 212⁵ нужно прибавить следующее:

«которую семинарию он ревизовал?» и в скобах тотчас за этим вопросом:

«О Василье рассказывали, что, приехав к ректору на обед, нашел прежде всего нужным сказать, что здесь не Москва, – рыбы нет, а надобно питаться тем, что Бог послал и вслед затем началась трапеза мясная. Это было в присутствии Вас. Ник. в день отпуска учеников на вакации».

На стр. 224₁₁ после слов: «Все стремится к свободе совета» нужно прибавить: «и к конституции».

На стран. 224₅ после точки в конце строки пропущено:

«Вот еще Австрия доколе борется против конституционного начала.

Если там оно возьмет верх, не долго будет ему утвердиться и у нас. Уж высказывались требования дворянством на прошлых выборах. И Государь не прочь от удовлетворения или"…

К стр. 226, в конце записи от 20 августа нужно добавить:

«Предположения относительно Д. Уч. Управления. Будто бы князь имеет в виду допустить сюда и лиц духовного сана. Имеем в виду проект Баранова, в котором предназначается к сему Чистович. Этот проект никак уж видели Государь с Императрицей. Но граф Ал. Петрович стоял против его».

На стрн. 227⁸ напечатано: «по соглашению», – нужно «по тайному соглашению». –

К стрн. 227_8–9, – место не совсем правильно передано: «потому избранный на Волынь Антоний Нижегородский – в Могилев».

5 декабря 1861 года С.К. Смирнов препроводил А.В. Горскому свою «Историю Троицкой Семинарии» в рукописи, исправленную по замечаниям А.В. Вместе с рукописью было прислано следующее письмо, интересное, как доказательство того, что А.В-ч очень тщательно исправлял чужие сочинения. Вот оно:

—412—

«Достоуважаемый Александр Васильевич! Имею честь препроводить Вам при сем историю Троицкой Семинарии, я ее исправил по Вашим замечаниям. Только оставил на Ваше благоусмотрение я исправление (ибо времени мало было дано мне на исправление) следующие места:

Стр. 35 обор. 36. Прошу Вас вставить нисколько строк для объяснения дела.

Стр. 39 об. Тоже.

Стр. 40 об. Тоже и просмотреть примечание.

Стр. 45 об. Стихи, мне кажется, нельзя назвать трёхстишием, если написать их, как следует, они составят только двустишие. В промежуточных словах нет ни смысла, ни метра.

Стр. 46 об. Sic. Я опять поверил слова рукописью.

Стр. 64. Проповедь Афанасия можно сократить если угодно.

Стр. 86. «Пословица».

Стр. 90 обор. …, думаю не должно.

Стр. 98 об. учители, действительно, доучивались в Сергиевом Посаде!

Стр. 105. Первый период идет до 1462 года. Во все это время слово и дело было.

о. Ректор желает, чтобы историю Семинарии Вы представили Владыке. Если Вы найдете это нужным представьте, впрочем, присоединив прошение, чтобы Владыка не задержал рукописи.

о. Ректор желает еще, чтобы сокращена была статья о яствах. Предоставляю сие Вашему распоряжению.

Простите, что дерзаю беспокоить Вас и похищать у Вас драгоценное время. Меня ободряет надежда на Ваше доброе расположение к искренно уважающему Вас С. Смирнову».

5 дек. 1861.

В конце письма А. В-ч карандашом приписал:

«а) Замечания о Богословии Афанасия надлежало бы поверить с книгой в руках, а не наобум исправлять. Первого не сделали. За второе не осмелился я приняться.

б) § 101 осталось необъясненным: не писали о поступивших в 1775 г. в Моск. университет, что «они определены по аудиторно российской и латинской логике».

—413—

Что такое это?».

Стрн. 228. Пропущено письмо от 22 дек.: «Слава Богу! Сестра пишет из Москвы, что она успела обменять билетов на 1.800 руб. и отсылает деньги в Болхов».

Стрн. 238₁₄ и ₈ и ₂: … «позвал к себе Миропольского – ий, – им».

Стрн. 239₁₁: … «позвал Акоронко»: 239¹⁵ Славского и 239₉ – Ольтова.

Стрн. 240₁₆ нужно читать: Николай Лебедев, а в 4-й строке снизу: Кудрявцев.

Стрн. 241¹²: «исключая Геликонского».

Стрн. 242⁵ в скобах: Фортинский стрк. 15 св. – Славский.

Стрнц. 243₁₁ – Акоронко и Добродеев.

Стрнц. 245₁₄ – Касицын.

Стрнц. 250. Письмо 3 авг. 1865 г. имеет такое окончание:

«Из кого его [Учебн. Комит.] составить? Наши Академии так удалены друг от друга и от СПБ., что необходимо ограничиться только СПБ духовенством. Жалованья дать большого не от чего, а пособия тысячи в полторы одного – для содержания каждого было бы недостаточно.

Рассуждения об организации Высшего Учебного Управления были предметом разговора, когда Обер-Прокурор посетил меня, в присутствии тех же лиц, т.е. ректора А[кадемии] и ректора с инспектором Виф[анской] семинарии. При этом выражался, что он и Государю высказался, что не будет так уступчив, как князь Сергей Николаич, что твердость нужна для борьбы: в Государственном Совете между министрами нет ни одного, который искренно стоял за церковь. По признанию самой Императрицы прежде было сочувствие к ней, а теперь развивается даже враждебность.

При этом Обер-Прокурор рассказал о проекте, уже проведенном чрез Св. Синод, относительно пенсии духовенству, – о своих сношениях с государственным контролером Татариновым касательно отпуска процентных сумм с капитала в 4½ миллиона, еще в 1861 г. отпущенных на пенсии духовенству».

На стрнц. 252₆ напечатано: «Зачем опущен Греческий язык в богословии, а Еврейский сделан обязательным?» –

—414—

Нужно добавить: «разве хотят сделать неопытными в Новом Завете?».

Стрнц. 253₁₃: «Да дарует же мне Господь"…

Стрнц. 253₁₃: «тело – гроб душе», а в скобках: (σωμασημα).

253 стрн. 1869 г. 3 февраля А.В. Г-ским выписан в «Дневник» попавшийся текст: «2Тим.2:15 – Право правяще слово истины».

254 стран. Из записи 5-го февраля 1869 г., после первого абзаца, пропущено:

«В Синоде часто изучаются донесения от преосвященных о разных непорядках по случаю введения нового Устава в семинариях. Я говорил, Владыка, только молчу. – Недавно был вопрос, принимать ли снова в семинарию исключенных из нее не за пороки? – Дан ответ: дозволить, если лета не ушли.

– А скольких лет, возразил Владыка, дозволим принять с известной церковной начитанностью? – Отвечали: двадцати восьми лет. Как же это? возразил Владыка. Свыше 16 лет нельзя принимать по великовозрастию; а 28 можно допускать? – Обер-Прокурор, заметил Святитель, – ничего не возражал».

254₉. Нужно читать: «Спрашивал Владыка о болезни о. Михаила».

255 стрнц. Письмо 5 февраля заканчивается таким образом²⁹⁹⁴:

«О церкви сделать вопрос Владыке забыл. В Синоде было рассуждение о избрании нового епископа в Нижний. Предлагали один того, другой-другого (СП-Бургский своего викария, Киевский своего). Преосвященный наш указывал на Феофана, и когда Бажанов заметил, что не было примера, чтобы сошедший на покой снова вступал на епархию, то напомнил о Петре. Но и этого по той же причине только считают кандидатом. Указывал на Филарета из западных губерний; – среди этих рассуждений Обер-Прокурор указал на какого-то своего кандидата. Бажанов заметил, что это полезно: уж посмеялись! – Но, кажется, дело осталось нерешенным.

—415—

За обедом говорил о нестройном течении дел в Синоде. Докладывают, что хотят, – какие-нибудь пустяки. Рассуждений о сословном духовенстве: Митрополит Исидор возбудил этот вопрос, а не Обер-Прокурор, – Бог знает, из каких видов. Легко может стать, что этим путем лучшие от нас уйдут, а средние и низшие останутся. Порешил Синод, нельзя ли просить, чтобы детей священников признавать личными дворянами, а причетнических – почетными гражданами. Но предоставляя каждому выходить из духовного звания, Св. Синод не желает принимать их снова и допускать ко всем правам, какими бы они могли пользоваться, если бы и долго служили. Это вызвало ироническое замечание тонкое, что члены Св. Синода стали бы добрее.

Кроме выбора Архиерея, занимались еще решением вопроса об епархиальных училищах, в пользу которых пять избирательных и пять же неизбирательных шаров. И однако же они не предоставлены решению Архиерея, а Обер-Прокурор настоял, что нужно произвести новые выборы. – Другой вопрос: допустим ли еврей к преподаванию еврейского языка в семинарии; – решено: допустить, если он христианин. Такими мелочами мы занимались».

«По делу об Аксакове.

О проповедях Орлова – в Синоде.

О поручении пересмотра Устава Ректорам Академии.

«Это значит подвергать суду епископа? …²⁹⁹⁵

Бажанов не приехал первый с визитом».

На стрн. 255₉ добавить пропуск «но потом [митрополит Исидор] сам стал говорить, что он там ничего не делает, не описывает. Сюда необходим Попов напр.».

Там же; письмо от 6 февраля далеко – не полно напечатано. Далее оно читается так (255₁).

«Об Обер-Прокуроре сказали, что ухал.

У Николая Александровича радушная встреча. Обещался содействовать по делам о церкви и выхлопотать награду

—416—

Толоконникову, только в следующем году. Разговор об Уставе Акад[емии], – о замечаниях, присланных от Владыки, которые уж читаны Обер-Прокурором. Выбор ректора самою Академией, кажется, отменен будет. Говорил о мнениях, поданных митр. Арсением, пр. Макарием. Первого слишком резки: слишком стоит за свою власть, прочитал тираду из мнения. Второго проект распределяет науки богословские на три отдела: отд. теоретический, отд. учительный, отд. практический, а кроме их еще два особых факультета: филологический, математический и еще какой-то. Слишком многосложный план. Он предлагает не во всех Академиях открыть все отделения, и в нашей если будет открыто филологическое, то перевести ее в Москву. – О нашем отзыве Н. Ал. выразился, что он написан спокойно, по крайней мере можно рассуждать о его положениях. – Звали усиленно к себе квартировать, приговаривая, что хорошо было призвать меня в Комитет… – Хвалил выбор инспектора в СПБ Академии; – вооружен против Московской семинарии.

М. Арсений принял хорошо, но весьма неприятно было слушать вопросы о Владыке Московском. Что, составил ли они Собор? – Каково относится к нему Москва? – Блаженствует ли Леонид. И когда сказали я, что он вместе си Владыкой, и что недавно отказался от Нижегородской епархии, – это, заметил, – чтобы дождаться митрополии. И при этом заметил, что будто г. Губернатор Москов. задними дверями хлопотал за него по смерти Владыки Филарета, чтобы его сделали митрополитом. Во всем этом высказывается какой-то саркастический дух (4 сл. неразборч.). Говорил о предложении Обери-Прокурора дать ход книге Хомякова и о передаче ее на рассмотрение Нектария. Императрица не пойдет в Крым. А Царь в июле или в августе обещался быть в Киеве».

На стран. 255₂ вм. «Ездил с визитами», – нужно читать: «Объезд с визитами, счастливый в том отношении, что никого но застал дома"…

Строк. 7 св. пропуск: «Ник. Ал. об участии в Комитете ни слова. Вообще гораздо скучно».

Запись 8 февраля кончается следующим:

«о. Хрисанф сказывал, что, из окончивших курс

—417—

два года назад, Кудрявцев забракован. – Владыко твердо стоит в своих мыслях переманить Обер-Прокурора на свою сторону.

Запись 9 февраля, стрн. 256¹³: «виделся с В.И. Аскоченским, который рекомендовал своего брата – доктора против зубной боли.

Строчк. 4 снз.: Палимпсестов, заведовавший пенсионной частью, «обещал разрешить вопрос о пенсии (монахам).

Стр. 257³, после точки читать «Министр хвалил заслуги Уварова для СПБ Университета, который им основан среди интриг, в трудное время».

Стрчк. 8 сверх, напечатано П.И. Савваитовым. В «Дневнике» в скобках стоит («шутом»).

Конец записи этого числа нет; нужно, после первого абзаца, прибавить: «Речь коснулась до употребления мясной пищи в постные дни; о. Янышев сознался, что неизбежно должно подумать о заповеди церкви относительно мясной пищи, при посещении посторонних людей в обществе».

Стрн. 257₄. Перед точкой пропуск: «После обеда Чистович мне говорил о судьбе Кудрявцева. Его, вероятно, не совсем лишили степени магистра, а только оставили до объяснения с Конференцией». «Я говорил с о. ректором"…

На стр. 258¹⁸ пропуск перед точкой:

«за 100 тыс. руб.».

Стрчк. ¹⁹ есть надписи на кодексах: «упоминающие о Самгаре, обратившем в VIII в. хозарского кагана в христианство «о путешествии в Киев по приглашению Владимира «кагана» в 980 г., в начале сего года для проповеди иудейства и т.п. Подписи должны быть подлинные. Фиркович, говорят, сам человек честный, но ему мог подслужиться кто-нибудь другой».

Стр. 258₁₆: «Иоанна Златоуста в переводе, стрчк. 13 снз. поправить: 8000. – Стрчк. 9 снз.: абзац не кончен:

– «Отправился в третий раз к Пр. Макарию; внизу на крыльце какой-то монах сказали мне, что он только сейчас приехал, вверху другой монах пошел с докладом о мне, но через минуту выходит снова с ответом, что преосвящ. садится кушать, теперь не может принять,

—418—

пожалуйте уж часов в 6 или завтра. Пред Синодальным заседанием я был крайне смущен этою неожиданностью, и таким образом, должен был возвратиться ни с чем… Без меня…

На стрц. 259¹ после точки пропущено: «граф написал ко мне карандашом: «нужно спросить согласия их и Св. Синода. Я, подумав, решил…».

Стрчк. 4 сврх. После точки также пропуск:

«Остается дело за Синодом, которого согласие, по мнению Сергиевского, не подлежит затруднению».

Конец письма не приведен. Вот он:

«Был у меня о. ректор Академии с Поповицким, издателем Современных листков. В начала 6 ч. заехал ко мне Путятин вторично, из Сергиевой пустыни и мы отправились к обеду. Видел все семейство; старший сын учился в Оксфорде, – старшая дочь знает по-гречески и учит своего меньшего брата этому языку. Воспитание видимо вообще строгое. Граф говорил о письме к нему нашего священника из Японии, что он успел обратить трех значит[ельных] японцев: одного жреца и двух врачей. У самого графа в доме живет японец, молодой человек, обучающийся в гимназии и готовящийся к крещению. – Вечер провел у Тертия Ив. Вопрос был об отношении к греческой церкви к болгарской, подавших повод и мысль о соборе вселенском греческом».

Стр. 259. Напечатано только начало записи 12 февраля. Продолжение таково:

«Граф высказал с самого начала, что Государю неугодно сделать из Академий факультет университетский, но он желает сохранить их самостоятельность. Причина та, что за университетом с нравственной стороны нельзя иметь строго наблюдение, а в Академии должно быть обращено внимание на эту сторону. Но не будучи факультетом университета, Духовная Академия не должна захватывать предметов университетского образования, должна быть собственно богословским высшим училищем, разрабатывать науки богословские. Поэтому науки математические у нас не должны оставаться. Словесность – лишняя. Учителей по математике для семинарии я найду по министерству народного просвещения. От прежней [сл. неразборч.] произошло,

—419—

что семинарии сгнили и Академии гниют (возражаю: – оговорили) никаких плодов Академии по наукам математическим не принесли. – Словесности учат в семинарии – и довольно. Пр. Макарий согласен на образование особых отделений и математического, и филологического, и признает необходимым образовать их не при всех Академиях. Для полемики с противниками Откровения одной физики недостаточно. Лучше не вступать в полемику с материалистами. Я сам, говорил граф, учился в Лицее и могу повторить с Пушкиными: мы все учились… понемногу. Таков был и Ярославский лицей; – науки математические так разнесли, что нельзя их вместить все в Академии. И университет делит математический факультет на два отделения. Наконец, нет у нас денег для того, чтобы в Академиях везде открывать кафедры по наукам не прямо богословских, исключая, впрочем, философии. – Философия издавна в дух. семинариях идет хорошо. Если в С.П.Б. Академии и удержан математический факультет, то по уважению к достоинству наставников. Но это несправедливо. Надобно смотреть не на лица, а на дела. Вот какие возражения высказал граф относительно наук общеобразовательных в Академиях. Я возражал. Он приметно раздражился, впрочем, к концу несколько смягчился в выражениях. В заключение сказал: преосв. Макарий будет вам противиться, защищайтесь против него, как знаете.

Граф спросил: как у вас дела идут в Академии, при новом митрополите? Обращает ли он внимание на ученые дела? Он говорит, что Апостолы не ученые, но просветили вселенную. – Я отвечал, что нас он заставляет учиться, что он имеет настолько здравый смысл, чтобы ценить пользу наук. Но если он говорит, что могут быть священники, не окончившие курс учения в Семинарии, то это относится только до некоторых избранных лиц и притом только в отношении к сельскому духовенству. – В вопросах и в самом произнесении их высказывался против. Я спросил о дозволении построить церковь. Граф рад этому, сказал, что нужно разрешение Св. Синода, – обещал наградить храмоздателя.

Граф говорил, что и богословские науки в Академиях

—420—

не процветают оттого, что много наук; я указал на другую причину – на чрезвычайную строгость наблюдения за православием. К слову графа упомянули; да, все ныне запретим соч. Хомякова за некоторые выражения».

Стр. 359¹⁴ опущено после точки:

«Сказали между прочими, о неприятных слухах касательно просвещения, пущенных недоброжелателями нашего владыки».

Стрнц. 260¹ после этой строчки пропуски; – «Был у своего владыки. Они советовал держаться своих мыслей касательно состава науки в Академии, и в случае крайности предложить сокращение Академий, вместо четырех в три. – Дал мне прочитать наскоро свою записку «О воскресных беседах с детьми», которую он вместе с прочими положил отправить теперь к Обер-Прокурору. Что будет из этого? Господь да благоустроит все во благое».

Стр. 260². После точки пропуск, и конец записки следующий:

«Те же жалобы на заседания Синода, на стеснения со стороны Учебн. Комитета, на занятие переводом Библии, и сам слышал я от нашего Владыки. Доверчиво пересказывал он о суете по случаю выборов на кафедру Нижегородскую, оби угодничестве Нектария в отношении к графу по делу о книге Хомякова. Исидор, говорил пр. Макарий, грубо относится к митрополиту Московскому. Связь и прочее послала его в Синод. Но хвалит преосвященный – Ивана Васильевича. – Пр. Макарий жаловался на Миропольского; отличный по дарованиям, но в которой семинарии; и кто-то из новых наставников, поступивших из нашей Академии, к нему приближается. Миропольский Петр вслед за лекцией инспектора об аскетических требованиях, говорил свою вопреки той. Впрочем, ревизор его расхвалил».

Стр. 260¹⁰: обязан я Тертию.

Стрчк. 14 сиз. После точки пропуск:

«Первый вопрос был о специализации; большинством голосов признана необходимою. Потоми обращено внимание на проект специализации наук пр. Макария… Так как по этому проекту не все отделы науки удерживались во всех Академиях, то предложен вопрос: все ли на сие согласны?

—421—

Оказалось, в пользу проекта только один голос Васильева. Преосвященный очень этим поражен и вскоре оставил собрание. Главная его идея – специализировать сколько возможно предметы, т.е., чтобы студенты изучали сколько можно менее наук, и по всякой из частных [слово неразборч.] наук могли получать степени. М. Измаилыч стоит за математические науки в Академиях. – Толковал, нельзя ли устроить три Академии полные, вместо четвертой – институт. Но институт не дает ученых степеней. (Пр. Макарий – вспыльчив и не всегда умел сдержать себя…). Видя, что не передаются на его сторону, он выразился, что если бы знал он, что хотят оставаться при старом положении дел, то не поехал бы в заседание; что [за] такой, не переделанный сообразно с мнением о специализации, устав будет стыдно нам перед протестантами; что это зло может только утверждать застой. В заключение положено пересмотреть особой комиссии…».

Стр. 260-я. Конец записи 14 февраля:

«Программа пр. Макария стройнее, но надобно было ожидать, что не примут: 1) потому что некоторые науки (философия, словесность, история гражданская) по ней должны преподаваться в двояком виде: кратко и пространно; 2) по приложению к действительности, должны в каждой Академии лишиться многих ныне находящихся личностей, отвергая то или другое отделение».

Стр. 260. Начало записи 15-го февраля:

«Быль у Владыки. При мне кто-то из членов мистического общества читал изданную этим обществом пасквильную книгу на Синод за длинное дело о Владимирском архимандрите, напечатанную в 80.000 экземпляров. На 21 февраля созывает это общество всех своих членов. Но благонастроенная сторона (Владыка и др.) находит более безопасным не ехать в собрание, чтобы не произошло здесь скандала. – После того передал я Владыке сведения».

Стр. 260₃. В строке нужно добавить после точки:

«Сказал, что он недостаточно сдерживается. Не прочь сделать уступки в пользу расширения наук в Академии против прежнего с большим размером знаний. С грустью продолжает отзываться о Синоде: нечего ожидать

—422—

от него по делам наших ученых. Что будет положено Комитетом, то и будет утверждено».

Стр. 261⁹. После точки пропуск: «Шестопсалмие читали все, – и это, сказал мне о. ректор, сделано было ради посетителя; верно студенты узнали, что здесь ректор Московской Академии».

Там же 18 строчка снз.: «Служил всенощную студент с монахом греком"…

Стр. 262. Конец записи 17 февраля:

«Представленный нам проект за исключением преосвящ. Нектария и Чистовича признан более годным, чем Комитетский. Но пр. Нектарий остановил окончательное суждение о нем до следующего заседания, в пятницу».

Запись 18 февраля 1869 г. Вторник.

«Был у Владыки. Застал у него Вас. Александр. Васильева, бывш. секретаря Московск. общества, с ново-напечатанной партией [слово неразборч.] отчетов общества за 1867 г., где помещены в изложении разные статьи против [неразб. сл.] духовенства и синода. Отчет этот предполагается прочесть собрании 21 ч.

Владыка не принял в смущении. Пусть, говорит, Синод сам себя защищает. – В 12 ч. был у Васильева, но не застал дома. – Вечером за всенощной – на подворье, а после службы у Владыки. Здесь читал его записку к Государыне – о принятии мер к предупреждению собрания.

Стр. 262¹⁴. После точки пропуск:

«Вечер у Блудовой в Зимнем дворце. Просила передать преосвящ. в Москву просьбу ее о тетрадях по Истории Русской. Возвращаясь оттуда, вечером"…

Там же, конец записи 22 февраля:

– «Сказывали, что Обер-Прокурор говорил Арсению Митрополиту обо мне, что отзывался, что власть даже Архиерею слишком большая. Это Арсений Владыка высказал 1–4 февраля, на молебне Кирилло-Мефодиевом».

К стр. 265₃. Нужно читать: Обер-Прокурор просил, чтобы вместо А.В. Горского «сопровождал его, при посещении лекций, или Виктор Дмитриевич, или Сергей Кон-ч».

К стр. 466₆. В самом конце строчки в скобках нужно добавить – о. Михаил.

—423—

Стр. 267⁷. После точки добавить в скобах П.И. Гор. и о. Михаилу), а на 8 стрчк. сверху же вм. «Инспектору» поставить – Сергею Константинычу, как и на стр. 268¹: с Сергеем Константинычем.²⁹⁹⁶

—424—

I. Из писем С.К. Смирнова к К.И. Богоявленскому²⁹⁹⁷

Любезнейший Константин Иванович!

25 Янв. 1865.

…Из серьезных известий сообщаю Вам известие о начале дела по составлению словаря. Владыка предлагал начать библейским словарем, но большинство голосов решило у нас, что лучше издавать общий богословско-исторический словарь. Не знаю, как решит святитель…

27 Февр. 1865 г.

…Что сказать Вам нового из нашей жизни? То разве, что у нас (в собрании 27 числа) решено издавать Богословский словарь²⁹⁹⁸ в нынешнем же году. Не знаю, как сладим с делом. Я составляю алфавит по расколу. Есть мысль пригласить в сотрудники кое-кого из иногородних.

—425—

Из великих мужей быль у нас на днях А.Н. Муравьев, новый Томский епископ и граф М.В. Толстой. Последний в воскресенье провел у меня вечер с друзьями.

Нашему о. Ректору пришла из Синода бумага, утверждающая его в степени доктора Богословия.²⁹⁹⁹

12 Марта, 1865.

…У нас еще продолжаются заседания по делу о словаре. Составлены наставниками алфавиты на первые буквы и читаны были в последнем собрании. Дело принимает обширные размеры. Теперь остановка только за решением Владыки, которому Ректор думает лично представить программу. Издание его пойдет лет на сорок и окончание его последует уже при наших внуках.

Из последних новостей нашего общества есть две не радостного свойства: Марья Николаевна схоронила отца своего в Ростове; П.И. Горский болен оспой и сильной

—426—

рожей на руке. В нем мы лишились компаньона до святой недели.

8 Февр. 1867.

…Нового у нас то, что о. Прокурор требует от Академии мнения, относительно предметов, которые должны подлежать обсуждению при составлении нового устава для Академий. Поэтому Правление вменило каждому из наставников в обязанность представить соображения, не нужно ли что-либо изменить в преподавании той или иной науки; при этом каждому предоставляется право, если желает, высказать мнение и относительно других сторон Академического быта – нравственной и экономической. Кажется, и в прочие Академии посланы подобные же требования. Т.о., еще будет составлен в Петербурге Комитет для реформы Академии.

8 Марта 1867.

…Спрашиваете: что у нас нового? Новое – начавшиеся заседания по делу об Академическом уставе. Одно уже было, завтра будет другое. Определили, какие науки³⁰⁰⁰…, какие ввести. Патристика уничтожена со всем (впрочем, не с преподавателем и не с женою его); предположена кафедра истории славянской и русской литературы; на класс св. Писания прибавлен еще один наставник: вводится чтение латинского языка; греческий усилен чтением древностей; история всеобщая и математика, каноника и археология будут преподаваться в параллельных классах, также история философии; курсы годичные: рождественские экзамены и публичные уничтожаются. Миссионерского отделения не будет, а история раскола будет для всех обязательна. Кто и как будет ее читать, об этом толк будет завтра. Я с своей стороны подаю голос о присоединении ее к полемике. О подробностях при личном свидании, которое состоится, если не здесь на этой неделе, то в Москве на следующей.

Вчера пришло из Д.У.У.³⁰⁰¹ предложение открыть при Академии кафедру педагогики с особым наставником. Вот наши новости, которые, впрочем, потрудитесь пока не оглашать.

—427—

2 Окт. 1867.

Любезнейший Константин Иванович!

…Вчера мы праздновали нарочито и торжественно.³⁰⁰² Альбом вышел изящный, и Ректор ничего не знал, что ему будет сюрприз. Он сильно тронут быль подарком и чтением того, что было написано в начале альбома. Надпись Вы прочтете в М. Ведомостях, в который Н.И. Субботин ныне послал статейку с нарочным. Но конечно не будет напечатано того, что он сказал; – а сказал он, что он не заслуживает такого внимания от наставников, что при нем остановилось издание.³⁰⁰³ Можете представить, с каким неподдельным и искренним чувством это было сказано; видно, что он сознает это тяжелое бремя; он сказал только об одном этом. Инспектор³⁰⁰⁴, успокоил его словами, что это не его вина. (Пишу сие, как ясно, не для сообщения другим).

7 Ноября 1867.

Редакционное дело у нас двинулось вперед; в воскресенье и в понедельник были у о. Ректора собрания и на них решено было: 1) окончить скорее издание за 1865 год, придав к переводу том прибавлений; 2) с будущего года сверх перевода издавать словарь. Ректор предполагал издавать библейский словарь, но большинством голосов решено издавать большой церковно-библейский по представленной программе. Декорация переменилась; наставники сами просили Ректора быть требовательнее и строже и назначить строгие сроки для подачи и статей для прибавлений и статей для словаря. Решено, между прочим, что желающие писать статьи для прибавлений должны объявить чрез две недели ректору придуманные ими предложения и чрез три месяца представить сочинения. Двинулся и Григорий Богослов и от Филарета³⁰⁰⁵ переходит к Инспектору для цензуры.

—428—

20 Марта 1868.

Спешу сообщить Вами новость о реформе Академии из письма А.Л. Катанского³⁰⁰⁶ к В. Никифорычу.³⁰⁰⁷ Математика и физика уничтожены. Не смотря на сие кафедр назначено 27. Прибав. особо: 1 кафедра по всеобщей словесности, 1 – по богословию, 1 по св. Писанию; кафедра гомилетики отдельная. Языки: еврейский, греческий, латинский, французский, немецкий и английский будут читать лектора, (итого – 6 отдельных преподавателей). Извещает еще Львович³⁰⁰⁸, что жалования секретарю правления назначено 1.000 р. сер.

17 Апреля 1868.

…Янышев³⁰⁰⁹ писал нашему Виктору³⁰¹⁰ между прочим о делах комитета. Известия те же, какие сообщены были прежде. Они выражали желание, чтобы Ректор сообщил ему свои соображения, что найдет нужным указать по делу реформы, и обещает, что его мнение будет принято охотно. Янышев извещает, что математику преподавать будут только в двух Академиях, а в двух других по недостатку финансов кафедра не будет открыта.

25 Августа 1868.

…Вчера в 5 часов все мы были у митрополита³⁰¹¹, который был очень любезен и благословил нас пред началом учения. С сожалением говорил, что некем замещать архиерейские кафедры и что напрасно в Академиях и Семинариях холостые преподаватели не идут в монахи.

13 Июня 1869.

Устав Академии утвержден. Между прочим, каждый ординарный профессор непременно должен иметь степень

—429—

доктора Богословия, и это требование простирается на профессоров и светских наук. Времени для приготовления диссертации дается три года, и если мужик³⁰¹² не получит степени доктора, он не может оставаться профессором. Ордин. профессоров положено 9, столько же экстраорд. и 6 доцентов… Ректор не будет подлежать выборам. Чрез 25 лет службы профессор баллотируется на 5-летие; и после 5 л-лет еще на пятилетие, потом удаляется. Математика и нравствен. философия уничтожены во всех Академиях. Штат жалования университетский.

4 Апреля 1870.

Н.Я. Фортинский³⁰¹³ был в Петербурге, но только ради свидания с братом, а не для получения места, ибо узнал еще в Москве, что умерший священник выздоравливает. На пасхе отправляется в Петербург Д.Ф. Голубинский с проектом о введении преподавания естественной науки в нашей Академии: эту кафедру он имеет в виду для себя.³⁰¹⁴

15 Февраля 1878.

Старый ректор³⁰¹⁵ завтра вечером уезжает отсюда после похорон Петра Симоновича³⁰¹⁶, который скончался 13 числа от возвратной горячки и воспаления в печени. О новом Ректоре ничего не слышно: Михаил говорит, что вопрос о нем будет, когда в Синоде получено будет из Академии сведение, что старый Ректор сдал Академию. Михаил считает вероятнейшим, что Ректором будет о. Алексий.³⁰¹⁷

—430—

Я вожусь еще с Историей Академии, для которой некоторых и при том немалочисленных справок не хватает, напр., мне очень нужна книга Иванова: опыт теории словесных наук 1832. Ея негде достать. Не попадется ли она на Сухаревке?

В прошедшее воскресенье Михаил³⁰¹⁸ служил в Академической церкви и давал обед, на который некоторые из наших, впрочем, не пошли. За обедом были маленькие спичи от Кудрявцева и Амфитеатрова; последний услужил Михаилу тем, что выяснил, почему тот не пользовался уважением в Академии. В своей речи Михаил между прочим заметил, что он не успел сделать в Академии, что желал, что не ввел дисциплины между наставниками. Эта фраза произвела волнение между доцентами, из которых один решился ему заметить, что лучше бы ему заняться этим вопросом в Киеве, куда он теперь отъезжает.³⁰¹⁹ Во вторник Академия давала обед Михаилу, и опять были не все.

21 Июня 1834.

Препровождаю Вам при сем часть дневника А.В. Горского, которую я предполагал поместить в Прибавлениях к 1-й книге творений св. отцов за 1885 год, но которую Обер-Прокурор Св. Синода не присоветовал предавать печати.³⁰²⁰

24 Июня 1884.

Я послал Вам выдержку из дневника А.В., которая не будет напечатана в нашем издании, но Вы можете ее, если угодно, всадить ее как-нибудь в свой экземпляр. Впрочем, я пришлю Вам отдельный оттиск всего дневника. В дневнике 1869 года пришлось выпустить еще больше, так что из него почти ничего не осталось. А све-

—431—

деяния там любопытный, а именно беседы Иннокентия с А.В. о ходе дел в Синоде, об Исидоре, Арсении и прочих. Жаль, а делать нечего.

18 Ноября 1884.

Два места из дневника того же времени я послал на рассмотрение Константина Петровича и получил от него письмо, в котором одно место разрешает он напечатать без изменения, а другое советует печатать не вполне, «да не соблазнит некиих», как он выражается.³⁰²¹ Еще придется ему послать целый корректурный лист, в котором передается разговор А.В. с Д.А. Толстым в 1801 году».³⁰²²

II. Письма к С.К. Смирнову: И.И. Срезневского. П.П. Пекарского, О.М. Бодянского, А.Ф. Бычкова, М.И. Сухомлинова, князя К.М. Оболенского, И.Д. Чистовича, протоиерея В.П. Полисадова, С.М. Соловьева, С.И. Пономарева, А.Е. Викторова, Макария Митрополита Московского, Ф.П. Богоявленского, Протопресвитера И. Янышева, В.О. Ключевского и Е.Е. Голубинского.

1.

7 Апр. 1857.

Христос Воскресе!

За два дна я должен был начать это письмо к Вам, глубокоуважаемый Сергей Константинович; но нездоровье дочери остановило. Не смотря на довольно обширный при-

—432—

ем книг, удостаиваемых рецензентами Демидовской премии, Ваше прекрасное сочинение³⁰²³ не миновало должного ей отличия: из шести половинных премий три вторые присуждены Ценковскому³⁰²⁴, Соколову и Карпову³⁰²⁵, а три первый Чечерину³⁰²⁶, Гофману³⁰²⁷ (Урал) и Вам. Душевно радуюсь и поздравляю Вас. Кстати сказать: по поводу рассуждений о достоинстве Вашей книги, некоторые из академиков показали на деле, что они знакомы с нею не только по рецензиям, но и сами лично, и отличили в ней то, что ставит ее в число необходимых.

С истинным почтением имею честь быть

Ваш покорный слуга

И. Срезневский.podpispodpis³⁰²⁸

2.

Милостивый Государь,

Сергей Константинович!

12 Января 1869 г. СПБург

Приношу Вам усерднейшую мою благодарность за доставление мне экземпляра Вашей «истории Троицкой Семинарии» и вместе с тем спешу разъяснить, что о Вашем любезном подарке узнал я только за несколько дней перед сим, так как по случаю тяжелой болезни пять почти месяцев жил в чужих краях. Душевно буду рад, если настоящий случай подаст повод к продолжению, хотя заочно, знакомства с Вами, и смею уверить, что сумею вполне оценить его.

—433—

Я очень люблю Москву, а воспоминание о Вашей Лавре у меня всегда одно из самых приятных, поэтому Вы не удивитесь, что поездка в Москву, а оттуда в Лавру всегда [была] моим заветным желанием. Если оно осуществиться, тогда позвольте надеяться на личное знакомство с Вами, В ожидании этого прошу покорнейше принять уверение в совершенном почтении и преданности.

П. Пекарскийpodpis³⁰²⁹

3.

Милостивый Государь,

Сергей Константинович!

На 2-ой неделе наступающего Великого поста имеет быть выбор нового Председателя Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете по причине увольнения графа С.Г. Строганова³⁰³⁰ от всех должностей и отъезда на неопределенное время за границу для поправления своего расстроенного здоровья. Но сему, не угодно ли будет Вам пожаловать в заседание Общества лично, или, если это невозможно, прислать нам свой голос на имя кого-либо из следующих сочленов: Графа Михаила Владимировича Толстого³⁰³¹, Николая Павловича Розанова³⁰³², Александра Ивановича Хмельницкого либо на мое, с правом передачи его, по усмотрению, другому?

Видите, мы Вас не забываем, а Вы, напротив; так, например, по сию пору библиотека нашего общества не имеет Вашего последнего произведения на докторскую степень. Только подобными приношениями членов Общества она преумножается время от времени.

—434—

Примите уверение в совершенном уважении и полной преданности

Милостивый Государь,

Вашего покорнейшего слуги

О. Бодянскогоpodpispodpis³⁰³³podpis

Февраля 9-го, 1874. Москва.

4.

Милостивый Государь,

Сергей Константинович.

Приятным для себя долгом считаю исполнить Ваше желание, которое доставляет мне случай письменно познакомиться с Вами. Жалею об одном, что питаемое мною уважение к ученым Вашим трудам выражается столь ничтожною послугой. Рукопись, содержащая в себе списки с грамот Саввина монастыря, хранится в Библиотеке под № 1910-м, а та, в которой помещены переписные книги монастырей, некогда приписных к Саввину – под № 1914-м. О Вашем намерении выставить в новом издании составленного Вами описания Саввина монастыря библиотечные номера упомянутых двух рукописей я докладывал г. Директору Библиотеки, который изъявил на то свое полное согласие.

С истинным почтением и совершенной преданностью, имею честь быть Вашим, Милостивый Государь,

покорным слугою

А. Бычков.podpispodpis³⁰³⁴

23 сентября 1859.

5.

Милостивый Государь,

Сергей Константинович.

Несколько дней тому назад, я отправил на Ваше имя посылку с книгами, из которых одни назначены для Вас, а другие А.Ф. Лаврову и Н.И. Субботину. Извините, что я Вас, затруднил их передачею, но для меня было легче отправить их все вместе, чем порознь. Ваше со-

—435—

чинение поступило на Уваровский конкурс, то только благодаря Вашему письму ко мне, в котором Вы написали, что книга уже давно отправлена в Комитет правления Академии наук. Письмо взяли у меня как доказательство Вашего личного желания представить книгу на конкурс, а один экземпляр Вашего сочинения, из двух у меня имевшихся, я передал Веселовскому для рецензента.

Потрудитесь написать письмо на имя непременного секретаря Академии наук Константина Степановича Веселовского с препровождением экземпляра Вашего сочинения, и сообщить ему, когда книга была отправлена из Посада.

Примите, Милостивый Государь, уверение в моем истинном почтении и совершенной преданности.

А. Бычков

12 февраля 1866 г.

6.

Милостивый Государь,

Сергей Константинович.

В бытность мою нынешним летом у Вас речь, между прочим зашла о недостатке имеющихся у Вас в руках биографических сведений о Бухареве (бывшем архимандрите Феодоре). Я обещал Вам навести по этому предмету справки у г. Межева³⁰³⁵, от которого и получил на днях следующие указания.

1) А.М. Бухарев. (архимандрит Феодор). Некролог. Московские Ведомости 1871 № 86.

2) Об А.М. Бухареве, бывшем архимандрите Феодоре. Голос 1871 № 121.

3) Воспоминание об Александре Матвеевиче Бухареве М. Погодина. Москов. Ведомости 1874 № 84.

4) По поводу статьи г. Погодина (об А.М. Бухареве). Церковно-Общественный Вестник 1874 № 43.

5) Бедственное положение архим. Феодора. Петерб. Газета 1868 № 7.

6) Письмо бывшего архимандрита Феодора. Петербургская Газета 1868 № 83.

7) Три письма к Н.В. Гоголю, писанные в 1848 г. Архимандритом Феодором. Спб. 1860.

—436—

Если эти указания Вам к чему-либо послужат, я буду чрезвычайно доволен.

Пользуюсь настоящим случаем для засвидетельствования Вам моего истинного почтения и совершенной преданности.

А. Бычков

С.-Петербург. 11 октября 1878 г.

7.

Милостивый Государь

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Долго я ждал от г. Межева сведений, касающихся Билярского³⁰³⁶, Ундольского и Невоструева³⁰³⁷, но, до сих их не получая и в виду Вашего письма, должен ограничиться тем, что имею под руками. Не взыщите за скудость сообщаемого.

I. О Билярском. В отчетах Императорской Академии Наук по отделению русского языка и словесности за 1852– 65 года, стр. 329–330 и 455–457; Русский Архив за 1869 год, столб. 1987; Иллюстрированная Газета 1867, т. XIX, № 3, стр. 47; С.-Петербургские Ведомости 1867 г. № 17 и 74; Журнал Мин. Народн. Просвещения, 1867 года, № 2, стр. 248–250; Херсонские епархиальные Ведомости 1867 г., № 3; Записки Академии Наук т. ХIII, Газета Москва № 15.

II. Об Ундольском. Русский Архив 1866 года, столбцы 577–578; Записки Академии Наук, т. VI, кн. 2, стр. 279– 284; Иллюстрированная Газета, 1864 года, т. XIV, № 45, стр. 319; День, 1864 года, № 45; Русские Ведомости 1864 года, № 136; Книжный Вестник 1864 года, № 21.

III. О Невоструеве. Сборник Отделения русского языка и словесности, т. X; Русский Архив, 1873 года, столб. 846–860, 1343–1344; 1874 года, книга 2, столб. 1109; Московские Епархиальные Ведомости 1872 года, № 22; Московские Ведомости 1872 года, Отчет II отделения Академии Наук за 1872 год.

Поздравляю Вас с наступившим праздником Рожде-

—437—

ства Христова и наступающим Новым Годом. Да подаст Вам Господь доброе здоровье и все благое. С нетерпением ожидаю выхода первой книжки возобновленных трудов Академии, в которых надеюсь встретиться и с покойным Александром Васильевичем, и с Вами.

С истинными почтением и совершенною преданностью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

А. Бычков

26 декабря 1878 г.

8.

Милостивый Государь,

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Приношу Вам мое искреннее поздравление с наступившим Новым Годом, сопровождаемое всеми благими пожеланиями, и душевную благодарность за Ваше доброе внимание и расположение ко мне. Монаршая награда, мною полученная, выше моих скромных заслуг и вызывает на новую усиленную деятельность. Относительно Якова Ивановича Баршева³⁰³⁸ я могу сообщить Вам самые скудные сведения: в записке, составленной Григорьевым, под заглавием: «Императорский С.-Петербургский Университет в течение первых пятидесяти лет его существования» помещена небольшая биография Баршева, основанием для которой послужила им самим написанная записка. Несколько данных о позднейшей его деятельности можно найти у Селезнева в Историческом очерке Александровского Лицея. В настоящее время Баршев служит во II-м отделении Собственной Е.И.В. Канцелярии Если Вам будет нужно иметь еще кое-какие сведения о нем, то их можно извлечь из его формулярного списка. Как жаль, что выход «Трудов» отложен на год, а я сильно рассчитывал читать в них биографию А.В. Горского, Вами написанную. Покорнейше прошу принять уверение в моем истинном почтении и совершенной преданности, с которою имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою.

А. Бычков

10 января 1870 г.

—438—

9.

Милостивый Государь,

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Искренне приветствую Вас с светлым праздником Христова Воскресения и душевно благодарю за присылку Вашего труда³⁰³⁹, который я прочел с большим удовольствием и пользой для себя, так как он сообщает много неизвестных фактов. Поручение Академии я исполнил и сочувственный ее адрес юбиляру прочел непосредственно за адресом С.-Петербургской Духовной Академии. Письмо и книги переданы мною Измаилу Ивановичу³⁰⁴⁰, а равно и М.И. Сухомлинову.

Скоро для Вас настанут усиленные занятия по Академии по случаю наступающих экзаменов. Кто будет у Вас на место почившего Иннокентия Владыкою? Здесь более речь идет о Макарии, чем о Димитрии. Впрочем, и тот, и другой будут достойными преемниками. Покорнейше прошу принять уверение в моем истинном к Вам почтении и преданности, с которыми имею честь быть

Вашим покорнейшим слугою

А. Бычков

7 апреля 1879 г.

10.

Милостивый Государь

Достоуважаемый Сергей Константинович.

Вчера я получил Ваше письмо и поспешаю моим на него ответом. Без письменного заявления со стороны авторов на имя академии, ни одно сочинение не может быть принято на конкурс для соискания Уваровских наград, а потому я просил бы Вас покорнейше выслать на мое имя письмо в Академию с представлением сочинения на конкурс, а я передам его, вместе с книгою, лично непременному секретарю.

Почти все находят весьма счастливым выбор Макария в Митрополита Московского, но есть некоторые, стоящие за

—439—

старшинство и полагающие, что этим выбором обижены Димитрий³⁰⁴¹, Евсевий³⁰⁴² и Платон.³⁰⁴³ Но так ли это?

Покорнейше прошу принять уважение в моем истинном к Вам почтении и совершенной преданности, с которыми имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугой

А. Бычков

15 апреля 1879 г.

11.

Ваше Высокопреподобие

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Примите благосклонно запоздалое приветствие с прошедшим праздником Светлого Христова Воскресения и искреннее пожелание доброго Вам здоровья, необходимого для Вашей многосторонней и полезной деятельности.

Согласно Вашему желанию, я отправил сегодня под казенною печатью Императорской Публичной Библиотеки две тетради словаря Невоструева для возвращения его наследникам.

Если мне не удастся труд Г.А. Воскресенского³⁰⁴⁴: Описание церковно-славянских рукописей поместить в журнале Министерства Народного Просвещения, то не будет ли он согласен напечатать его в сборнике II отделения Академии Наук. Буду ждать по этому вопросу Вашего ответа.

Несчастье, постигшее Россию³⁰⁴⁵, до сих пор лежит на всех нас тяжелым камнем. Надеемся, что скоро наступит время, когда религия займет в обществе подобающее ей место, а вместе с этим укрепится в людях пошатнувшаяся нравственность и упорядочится государственный строй.

—440—

С истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

Покорнейшим слугою

А. Бычков

27 сент. 1881 г.

12.

Ваше Высокопреподобие

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Письмо Ваше от 2 августа нашло меня в деревне, откуда мною и писано в Петербург о высылке необходимой Вам статьи Петербургских Ведомостей. Полагаю, что в настоящее время желание Ваше удовлетворено и Вы уже получили помянутую статью. Надеюсь в конце этого месяца увидеться с Вами лично. Покорнейше прошу принять уверение в совершенном моем почтении и преданности, с коими имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

podpisА. Бычков

12 августа 1882 г.

С. Солыгаево.

13.

Ваше Высокопреподобие

Многоуважаемый Сергей Константинович.

С наступившим Новым годом пересылаю Вам мое поздравление с искренним пожеланием доброго здоровья и всего хорошего в жизни. Поспешаю ответом на Ваше письмо от 28 декабря:

1) Брошюры Филарета, епископа Рижского, о крестном знамении, изданной в 1847 году, в Библиотеке нет, в печатных каталогах таковой не значится, и она не приведена в библиографическом указателе всех трудов преосв. Филарета, помещенном Пономаревым в Полтавских епархиальных ведомостях (1866 года №№ 18 и 19). Не разумеется ли здесь отдел под заглавием: «знаменание крестным знамением», находящейся в статье: «Богослужение русской церкви до монгольского времени», помещенной в Чтениях Московского Общества Истории (№ 7, заседание 28 февраля 1847 года).

2) Заглавие вышедшего на польском языке сочинения Мацеевского, которое упоминается в письме М. Филарета, есть следующее: История первобытной христианской церкви

—441—

у Славян. Перевел Орест Евецкий. Это сочинение напечатано в Варшава в 1840 году.

Пользуюсь настоящим случаем для засвидетельствования Вам моего истинного почтения, с которым имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

А. Бычков

2 января 1884 г.

14.

Ваше Высокопреподобие

Многоуважаемый Сергей Константинович!

Приношу Вам искренно благодарность за полученные мною на этих днях две Ваши брошюры: о преп. Сильвестре Обнорском и письма митрополита Филарета к Филарету Черниговскому. Обе книжки прочел я с большим интересом. Жития преподобного Сильвестра не имеется и в Публичной Библиотеке. Если же мне попадутся в рукописях какие-либо сведения, могущие дополнить известия о преподобном, Вами собранные, то сочту приятным долгом их Вам сообщить.

С истинным почтением и преданностью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейший слуга.

А. Бычков

27 марта 1884 г.

15.

18 июня 1885 года.

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Одновременно с настоящим письмом я отправляю на Ваше имя посылку, заключающую в себе несколько экземпляров изданного недавно под моею редакцией Х-го тома Полного Собрания Русских летописей. Из них один предназначен для Вас; остальные же потрудитесь передать в Духовную Академию, Н.И. Субботину, Б.Е. Голубинскому и И.Д. Мансветову.

Покорнейше прошу Вас принять уверение в истинном моем уважении и совершенной преданности

А. Бычков

—442—

16.

22 января 1856. С.-Петербург.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Немедленно по получении книги Вашей я доставил ее Измаилу Ивановичу³⁰⁴⁶: он поручил мне передать Вам живейшую благодарность. Теперь же начал я собирать сведения о том, как бы удобнее всего получить Вам вспоможение от Академии. Отъезд Миддендорфа³⁰⁴⁷ в Лифляндию задержал несколько дело. Теперь же и именно сегодня я узнал, что единственное и верное средство к этому – представить Вашу прекрасную книгу на Демидовский конкурс.³⁰⁴⁸ Формальностей не нужно никаких: стоит только Вам написать письмо к Измаилу Ивановичу с изъявлением желания, чтобы книга Ваша подверглась конкурсу для получения Демидовской премии, и приложить один экземпляр к письму. Надобно только сделать это как можно скорее. Я сейчас отправляюсь к ректору, который вместе с тем академик и повторю просьбу свою о Вашем деле.

Многоуважаемому Александру Васильевичу покорнейше прошу передать глубочайшую мою признательность за его драгоценный подарок. Не какой-нибудь 1, а целое сословие Петербургских ученых собирается благодарить его за его капитальный и превосходнейший труд.

Душевно преданный Вам покорный

Ваш слуга

М. Сухомлинов

17.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Продолжительное отсутствие и масса занятий были причиной, что я до сих пор не отвечал на письмо Ваше, которое нашел у себя по возвращении своем из-за границы, и не благодарил Вас за Вашу книгу.³⁰⁴⁹ По Вашему желанию,

—443—

я написал о ней и отослал статью свою в журнал министерства народного просвещения. Вероятно, она будет помещена в февральской книжке журнала. Книга Ваша так полна важных и любопытных сведений, что я счел за лучшее, хотя в самом беглом очерке, познакомить читателей с ее богатым содержанием. Крепко – крепко благодарим Вас все мы, занимающиеся русской историей и словестностью.

Передайте мой усердный привет Вашему ректору, а нашему доктору русской истории, душевно чтимому мною Александру Васильевичу Горскому.

Желаю Вам написать еще такую же прекрасную вещь (чтобы их было трое: история слав. грек. лат. акад., история Троицкой семинарии и Ваш будущий труд), остаюсь искренно преданным и признательным Вам

Ваш покорнейший слуга

Михаил Сухомлинов

31 янв. 1868 г.

18.

11 ноября 1873. Петербург.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

От всей души благодарю Вас за память обо мне за присылку Вашего филологического труда.³⁰⁵⁰ Я употреблю все усилия, чтобы исполнить Ваше желание, хотя и не могу обещать Вам ничего положительного по той простой причине, что не имею непосредственного участия в учреждении, которое будет судить о Вашей прекрасной книге.

Пользуюсь этим случаем, чтобы попросить Вас вот о чем. Мне в высшей степени необходима хранящаяся у Вас в Академии рукопись Дамаскина Семенова-Руднева: «Библиотека российская или сведение о всех книгах в России с начала типографии на свет вышедших». (Об этой рукописи говорит преосвящ. Филарет в обзоре русской духовной литературы, кн. 2-я, 1863, стр. 120–121). Я писал почтенному ректору Вашему, Академия Наук писала тоже отцу ректору; но ни я, ни академия до сих пор не получила ответа, а между тем работа моя остановилась. Что

—444—

значить это молчание душевно-чтимого Александра Васильевича? Сделайте одолжение – попросите ускорить присылку необходимой книги. Искренно Вась уважающий и преданный Вам

Михаил Сухомлинов

19.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Приношу Вам усердную благодарность за память обо мне! С душевным сочувствием прочел речь Вашу о достойнейшем из русских людей нашего времени.³⁰⁵¹ По Вашему желанию я передал два экземпляра Вашей речи – И.И. Срезневскому и А.Ф. Бычкову, поручившим мне благодарить Вас. Очень жаль, что мы не будем иметь удовольствие видеть Вас в среде своей в день юбилея. Крепко-крепко благодарю Вас за Ваше постоянное ко мне расположение и остаюсь навсегда Вашими искренним почитателем.

М. Сухомлинов

20 декабря 1876 г.

20.

18 апреля 1879 г. Петербург.

Воистину воскресе,

Многоуважаемый,

Сергей Константинович!

Приношу Вам усерднейшую благодарность за Ваш привет и за Вашу прекрасную книгу.³⁰⁵² С великим удовольствием приму участие в ее рассмотрении, когда она поступит на уваровский конкурс. Но мне неловко написать рецензию в журнале министерства народного просвещения потому что я, как член второго отделения академии наук, состою непременным членом комиссии для рассмотрения уваровских наград. Рецензия же в журнале министерства должна появиться ранее приговора академии и должна быть написана лицом, не участвующими в этом приговоре.

Я имею намерение, в двадцатых числах мая, побывать в Москве. Чтобы иметь удовольствие повидаться с Вами, многоуважаемый Сергей Константинович, я постараюсь при-

—445—

ехать хоть на несколько часов в Ваш благословенный край – в Лавру и в Академию, которые так дороги мне по воспоминаниям молодости.

В надежде скорого свидания свидетельствую Вам и достойнейшему семейству Вашему совершенное почтение.

Искренно преданный и уважающей Вас

М. Сухомлинов

21.

Милостивый Государь

Сергей Константинович.

С большою готовностью рад бы исполнить Ваше желание доставлением Вам тех записок и писем Лихудов, о которых упоминается в словаре Евгения Митрополита: но, к сожалению, нигде не мог открыть их следов. Эти драгоценные памятники принадлежали бывшему Управляющим московского Главного Архива Бантышу-Каменскому, который были намерен передать их на хранение в Архив, и даже желающим воспользоваться данными памятниками сообщал их под именем Архивских; но, по всему вероятию, намерение Бантыша-Каменского не было приведено в исполнение. Где находятся теперь означенные памятники? – не смотря на все мои старания, я не мог разузнать.

В библиотеке Московского Главного Архива хранятся только два рукописных сочинения братьев Лихудов: одно называется «Мечец духовный», а другое – «Врачевание, противополагаемое ядовитым угрызением змиевым». Если Вы пожелаете воспользоваться этими рукописцами, то я готов сообщить их Вам с особенным удовольствием.

Препровождая при сем экземпляр изданного мною «Летописца Переяславля Суздальского», благодарю Вас за то сочувствие, с которым Вы встретили появление этого памятника в свет, и прошу принять уверение в отличном почтении и совершенной преданности.

К.М. Оболенскийpodpis³⁰⁵³podpis

Москва № 324 Июня «8» дня 1851 г.

Его Высокоблагородию С.К. Смирнову.

—446—

С.-Петербург 24 авг. 1856 г.

22.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Не имею чести лично знать Вас, ни Вам быть известным: но могу Вас уверить что я тысячу раз с благодарностью вспоминал и всегда с уважением буду помнить Ваше имя за прекрасный труд Ваш – Историю Московской Академии.³⁰⁵⁴

Следовательно, мы уже не вовсе незнакомы?

По этому праву позвольте обратиться к Вам с покорнейшею просьбой след. содержания:

В Вашей Истории Вы изволили упомянуть о переписке М. Амвросия³⁰⁵⁵ с М. Платоном. Прошу Вашу любовь поделиться со мною сведениями, какие Вы имеете по этой части. Не говорю о себе. Сколько я знаю, они доставят большую приятность нашему Владыке-Митрополиту³⁰⁵⁶, которому я не премину сообщить о Вашей любезности. В крайнем случае позвольте просить Вас – послужить доброму намерению Владыки, по крайней мере, сообщением сведений, где хранится эта переписка и каким способом можно получить ее.

В свою очередь Ваш покорнейший слуга за честь для себя поставит, если Вы соблаговолите вызвать его к подобной услуге. В особенности, если бы понадобилось для Вас что-нибудь из доступных для меня архивов Св. Синода и Духовно уч. Управления. Я много раз жалел, что не знал о Вашем труде до появления его в свет. Я бы мог быть для Вас полезным по этой части. Удивляюсь одному, как Вы цитировали там я Синодские дела, которых Вы, очевидно, не имели под руками? Каково, например, весьма важное и большое дело о преобразовании Вашей Академии в 1775 году.

—447—

Прошу Вашего знакомства и вместе прошу принять уверение во всегдашней готовности к Вашим услугам

совершенно уважающего Вас

бакалавра СПБ Д. Ак.

И. Чистовичаpodpis³⁰⁵⁷podpis

С.-Петербург 26 сент. 1856 г.

23.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

За любезность, с какою Вы приняли мои желания и за Вашу готовность помочь мне, чем Бог пошлет, в моих трудах, покорно Вас благодарю. Со своей стороны, прошу Вас считать меня Вашим покорным слугою по части архивной, а если будет нужно и канцелярской.

Вы спрашиваете, что нужно знать мне о м. Амвросии. Мне нужно все – одно для истории нашей Академии, которую я приготовил уже к изданию в свет, другое для биографии м. Амвросия, пот. что я имею и это поручение от покойного нашего Владыки-Митрополита. Мы трудимся с известным Вам о. Макарием.³⁰⁵⁸ Он написал истории м. Гавриила³⁰⁵⁹, я Амвросия. Покойный Владыка занят был этим нашим трудом и доставил нам много пособий к нему: но, по крайней мере, по моей части далеко не все.

Так не найдется ли у Вас чего-нибудь по этому предмету? На иное, что мне легко будет отыскать в здешних архивах, Вы сделайте только намек или краткое указание; а если есть конфиденциальные сношения двух митрополитов, в особенности где рельефно выказываются образ действий и свойства м. Амвросия, – чего нельзя найти официальным путем: то за каждую лишнюю строчку по этой части я буду Вам весьма признателен.

Потрудитесь написать мне, что Вас теперь занимает по

—448—

ученой части, чтобы я мог одним теперь же служить Вам, а другое исподволь приготовить.

В добрый час. Желаю Вам всякого благополучия и остаюсь Вашим покорным и преданным слугою

И. Чистович

24.

Ваше Высокопреподобие

Милостивый Государь

Сергей Константинович.

Приношу Вам искреннюю душевную благодарность за любезно-обязательную присылку мне нового прекрасного труда Вашего: История Московской духовной Академии до ее преобразования в 1870 году. Я почти всю книгу прочитал в тот же день, как получил: до такой степени она завлекает живым интересом. Признаться, я с удивлением, но и с удовольствием узнал, что Вам принадлежат некоторые из помещенных в Москвитянине статьи по истории философии³⁰⁶⁰, который приписывались Ф.А. Голубинскому и что Вы также восходили на Парнас и пили из Кастальского источника. О покойном м. Филарете лучшие, как мне показалось, страницы те, в которых изложены его мысли и заметки относительно журнала творений св. отцов и показаны заботы его об улучшении содержания Академических наставников. Впрочем, все прекрасно и все интересующееся нашими учебными заведениями скажут Вам большое спасибо.

С отличным почтением и совершенною преданностью имею честь быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

И. Чистович

7 апреля 1879 г.

P.S. Поздравляю Вас с новым Митрополитом – Преосвященным Макарием.

8 апр.

—449—

25.

Берлин, ¹⁹/₃₁ янв. 1856.

Милостивый государь

Любезнейший Сергей Константинович.

В надежде на Ваше доброе ко мне расположение, принимаю смелость беспокоить Вас, как знакомого с предметом писателя, моею покорнейшею просьбою. Благоволите, Милостивый Государь, уделить от Ваших занятий, некоторую минуту на составление краткого очерка наших академических личностей, как выражаются немцы, и их полезной деятельности на поприще духовного образования. Мне желательно бы иметь беглый, но точный, очерк служебной деятельности особенно замечательных Начальников и Наставников родной мне Московской Академии, каковы о. Ректор³⁰⁶¹ (я знаю его, впрочем, дов. коротко сам): покойный Федор Александрович; о. Прот. Петр Спиридонович; Александр Васильевич; Егор Васильевич и прочих, кого Вы сами изберете. Для чего же мне это нужно? А вот для чего. Нападения, самые гнусные и самые несправедливые на нашу Св. Церковь в России и ее Духовенство, со стороны писателей католических и рационалистических множатся и растут. Пресловутые выражения: «l’eglise russe et son clergé se trouvent plongés dans la barbarie la plus detestable», est à l’ordre du jour. Живя там «в ограде ограждения», Вы не чувствуете ни силы, ни вреда подобных отзывов о нас. На меня же они производят – впечатление тем более горестное, что мы вечно молчим и молчанием ободряем негодную прессу западную к вымыслам и лжам новым. Сама св. Церковь не имеет нужды говорить en haut, но люди частные должны, всякой по своему крайнему разумению противодействовать сему потоку лукавому и злому. В моих личных разговорах с немцами я показал им всю нелепость их понятий о нашей Церкви и мне отвечают: «все это очень хорошо: да зачем же вы оставляете нас в неведении о себе? Пишите и разуверьте публику». Исходя из этого справедливого, по моему мнению, требования и ожидания, я не на шутку принялся марать бумагу и отрезанный от России затрудняюсь иногда подробностями. На первый раз хочу напечатать Une étude sur les Ecoles

—450—

Ecclesiastiques en Russie. Статью эту я написал по-французски; но думаю лучше написать и напечатать ее по-немецки. Тут есть и краткий исторический очерк дух. просвещения в России, заимствованный мною исключительно из «Истории Русской Церкви» Преосв. Филарета. Также для Московских школ пользовался статьей А. Васильевича³⁰⁶² в Приб. к Т. Св. Отцов. Современное состояние Дух. Училищ мне коротко и хорошо известно. Но сами знаете, говоря об ученой деятельности в Духовно-Учебных Заведениях, нельзя прейти молчанием и деятелей. Иностранная же публика поражена была бы, как обухом, встретив фактическое бытие в России Голубинских Горских, und anderen hervorragenden Persönlichkeiten! Имя почтеннейшего Сергея Константиновича фигурировало раз в наших немецких газетах; именно было сказано: «Русские газеты объявляют и дают отчет о появлении в свет истории М.Д. Академии, Соч. Профессора этой Академии Смирнова, einer sehr geistreichen und begabten Litteraten.

Мне известны, конечно, все мои незабвенные и достопочтеннейшие Наставники; но после меня много воды утекло! Дайте мне, Бога ради, коротенькие биографиицы Ваших и моих Наставников, с коротенькою характеристикой их профессорской осанки. Мне крайне необходимо бы иметь коротенький очерк главных событий из жизни Священной Главы Московской Академии, В. Пр. Митрополита Филарета.

Я полагаю, что Вы можете подержать это дело в секрете и будьте уверены, что моя книжка, или ряд журнальных статей, это еще не решено, имеет целью славу св. Церкви, честь Духовенства ее и просвещение истиною западного невежества и след., ни одного слова не будет сказано вкось. А в заключении и имя восторженного апологета останется, увы!, сокрытым под печатью умолчания. Я знаю скромность Москвичей, такую скромность, что и хорошего не смей о них сказать. Это не справедливо. Очерк личности Ф.А. Голубинского у Бар. Гакстгаузена³⁰⁶³ есть великое одолжение.

—451—

Уже не раз мне удавалось поражать им немецких моих приятелей. Я уверен, что чудный ensemble от Филарета до Смирнова и даже далее – лучше всяких рассуждений доказал бы, что Церковь Русская loin d’être un repaire de barbarie et de ténebres, possède des luminaires bien nourris par la science et qui rependent, à leur tour Ies lumières en tont endroit.

Наскрибачил я и еще une étude, – sur les rapportes du pouvoir temporel et spirituel en Russie, дабы сколько-нибудь загородить нечестивые рты, изрыгающее хулу и на наших благочестивейших Царей и на Церковь, но предмет этот слишком оказывается щекотлив. Трудно удержать равновесие и обойти все подводные камешки, которыми усеян путь этот. А толкуют много, очень много об этом предмете и все эти толки от друзей и недругов наших исходящие, носят на себе печать или невежества, или явной злобы. – В этом уже году журналы разнесли молву по всей Европе, яко бы все наши раскольнические секты слились в одну под именем «Перст Божий» и которая якобы в наших военных неудачах видят и кару Божию Императору Николаю I и Государству за подавление «самостоятельной патриаршей Церкви». Первое известие о сем принадлежит какому-то Петербургскому корреспонденту des Munsterschen Sontagsblattes. Отселе перешло оно и в другие газеты немецкие и даже французские. Оно сообщено в виде слуха (Gerücht), а другие передают его als eine bekannte Thatsache. Правда ли это? Что слышно у Вас? Должно быть это утка или canard. А публика принимает все с полным доверием, что относится к хуле Р. Церкви и Р. Царства. А мы молчим и тем утверждаем врагов наших в ложном слухе.

—452—

Много нападают на нас за пропаганду в остзейских провинциях и притеснения, чинимые там «русскими ионами». Хотелось бы и на это ответить, и я обращался с некоторыми вопросами к свящ. Поспелову³⁰⁶⁴, бывшему воспитаннику М.Д. Академии. Он дал моему частному письму характер официальный; отнесся к Преосв. Архиепископу Платону³⁰⁶⁵; а Владыка запретил отвечать, ссылаясь на запрещение свыше – сообщать в люди остзейские события. Ну, после этого не жалуйся, если какой-нибудь рижский торгаш льном или салом, прибыв в неметчину, скажет, не краснея «русские попы обманом обращают бедных леттов и Император так откатал Архиерея (l’Empereur a tellement roulé l’Evêque, как выразился один писатель о России), что этот решился более не обращать немцев «в Императорскую Церковь», как обыкновенно именуют здесь нашу православную. Время споров догматических прошло. Ныне атака ведется против Прав. Церкви с иной стороны, – со стороны ее социального значения, в котором отношении и бьют нас в грязь. N.B. гг. наставникам полемич. богословия не мешало бы это принять к сведению.

Вот Вам любезнейший Сергей Константинович мои побуждения и цели! Если соблаговолите удовлетворить меня желаемыми сведениями и всякими другими, который бы Вы нашли полезным и к делу относящимися: то благоволите переслать Ваш пакет: В Департамент Хозяйств, и Счетных Дел, Министерства Иностр. Дел, для пересылки Протоиерею Императорской Миссии в Берлине.

Еще одна просьбица: повидайте ради Бога иеромонаха Кирилла, в Лавре, моего земляка и родственника по плоти и попросите его еще разузнать: готовы ли и отосланы ли Иконы из Лавры в Министерство, назначенные для Берлинской нашей Церкви? Я сердечно благодарю его за уведомление меня и очень рад был слышать, что мастер обещал все кончить к 1 Декабря. – Вот и 19 Января, а об Иконах ни слуху, ни духу!

—453—

P.S. Сколько томов в библиотеке М.Д. Академии? Ах как бы хорошо иметь коротенькие сведения о наших главных Церковных библиотеках, напр., Патриаршей.

В каком положении находится наука о Миссионерстве?

Потрудитесь засвидетельствовать высокое почтение оо. Ректору и Инспектору Академии³⁰⁶⁶; Оо. Ректору и Инспектору Вифанской Семинарии; о. Протоиерею Петру Спиридоновичу³⁰⁶⁷; Александру Васильевичу³⁰⁶⁸; Петру Симоновичу³⁰⁶⁹; Егору Васильевичу³⁰⁷⁰; Дмитрию Григорьевичу³⁰⁷¹, вероятно он ныне с (неразборч. слово), вместо бороды; о. Эконому Геронтию, любезно почтившему меня припиской к письму о. Кирилла. Прочая братия, если не ошибаюсь переселилась в Москву, а потому ей при случае кланяйтесь, Александру Кирилычу³⁰⁷², Ивану Николаевичу Аничкову и проч. И супругам их.

Примите уверение в высоком почтении и совершенной преданности, с каковыми честь имею быть, Милостивый Государь, Вашим покорнейшим слугою и усердным богомольцем

Протоиерей Василий Полисадов

Je suis vraiment très peu galant en face du beau sexe. Mille pardons, si j’ai oublié de mettre les noms des épouses en regard de ceux de leurs maris!

Супруге Вашей, так усердно меня угощавшей, низко кланяюсь.

Не виделись ли Вы с Архитектором Мартыновым, по его возвращении из Берлина? Напомните ему, что я жду и его «Старины» и что оказалось по справке о хоругвях? Хоругвей иных не хочу, как на одной: «Св. София с Крестом; а Луна в дали и полусвете», а на другой «Московский Кремль, осеняемый Свв. Московскими». Все это на золоте и в стиле древне русском. Иначе останусь лучше без Хоругвей.

—454—

Сделайте и Вы, С.К. клич в Прав. Москве о снабжении нашей капеллы столь характерными хоругвями! Жаль, что-Меценат-то помре!

26.

Берлин 6 (18) июля 1856 г.

Милостивый Государь

Любезнейший Сергей Константинович!

Давным-давно имел я честь получить Ваше письмо от 28 апреля, с приложением книги и книжицы. За все и за все благое Ваше усерднейше благодарю. Историю сл. С.Г.Л. Академии и биографию Ф.А. Голубинского я выписал еще до получения Ваших экземпляров. Пока не сделал из этих книг никакого употребления. А надо бы составить un aperçu нашего дух. просвещения.

Я посылаю – в Ваш цензурный комитет (похлопочите, чтобы не задержали) некоторые из моих немецких. Имею мысль – напечатать оные в Берлине. – Не знаю, – удобно ли Цензор разберет немецкую грамоту, очень слепо, при том написанную. Тогда и не читавши может подмахнуть: дозволяется. А мне ведь только это и надобно. На книжице, назначаемой к сведению немецкой публики, было бы zu barbarisch выставить, что она напечатана с одобрения цензуры! Одобрение останется на рукописи сокрытым под спудом.

Хотел я Вашей любознательности послать прибавление (Beilage) к № 152 Новой Прусской Газеты от 2 июля нового стиля, где напечатана моя статейка: Wahrheit über den Perst Boschi (Finger Gottes). Я написал ее давно в ответ на корреспонденцию какого-то Петербургского католика в немецкие религ. Газеты о появлении, или лучше о слиянии всех русских сект в одну: «Перст Божий». Хотел, – да отдумал. Я имею всего два экземпляра, а желающих читать довольно является. А вы съищете это Прибавление в Москве. Да уж извините если найдете много лжи у меня. Лжецу нельзя отвечать без лжи.

Напечатав Проповедишки, займусь серьезно ответом на два рассуждения, публично в Берлине читанные о нашей Российской Церкви неким Г. Бонекемпфером, «пастором из России». Это просто Киевский Гимназист, сын одного из пасторов в немецких колониях наших на юге.

—455—

Отвечая ему, выскажу все необходимое о нашей Св. Вере и Церкви. Случай прекрасный. Бонекемпфер – уехал в Америку. Он у меня часто бывал, и я дурак, что не настаивал на его обращении. Он так быль близок к нему. А, впрочем, кто его знает! Филарета расхваливал, но и представил его таким «Русским Папой», который имеет несомненный симпатии к Евангелическому Протестантизму. Да почему же это? Да просто потому, что он много проповедует живым словом!!! Вот понятия этих людей. Всякий, кто говорит проповедь своего сочинения, есть уже протестант.

А вы строчите преизрядные книжки. – История Академии не даром была рекомендована и в немецких журналах.

Я полагаю, что Вы теперь в Москве белокаменной. Хотелось бы и мне посмотреть на коронацию: да верно умру, не видев ни одной. Хорошо хотя то, что-Царя-то недавно видел и удостоился и службу совершить, и руку Его целовать, и даже перстень с 10-ю бриллиантами чудного блеску получить. Берлинские жители едва не сошли с ума от восторга при появлении нашего Царя в столице их. – А король³⁰⁷³ так на моих глазах едва нос не разбил себе, побежав, во Дворце, навстречу Императору. Тот и другой шли поздравить Императрицу с добрым утром, и слепой Король споткнулся на паркете, да как полетит стремглав.

Потрудитесь, любезнейший Сергей Константинович, поклониться: Петру Симоновичу, Дмитрию Григорьевичу, Александру Кирилычу, Ивану Николаичу³⁰⁷⁴, Ипполиту Михайловичу³⁰⁷⁵ и иным.

Образа Лаврские я вставил в иконостас на Троицу. Исполлать Авве Антонию.³⁰⁷⁶ Имя его славится отныне «от Москвы и до Берлина». Отличные образа.

Почтеннейшей Вашей супруге, а равно и сестрице Madame de Levitsky³⁰⁷⁷ mille-choses et millions de compliments. С co-

—456—

вершенным почтением и преданностью послушный Ваш слуга и богомолец

Прот. Василии Полисадовpodpis³⁰⁷⁸podpis

27.

30 августа (1867 г).

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Приношу Вами усерднейшую благодарность, за Ваш дорогой подарок; с большим удовольствием читаю Вашу книгу³⁰⁷⁹, как и все, что прежде было Вами написано; не перестаю жалеть, что болезнь (следствие лечения водами) хотя и не важная, может быть даже полезная, но все же очень неприятная помешала мне присутствовать в Лавре на юбилейном торжестве Преосвященного Митрополита, а без этого не знаю, когда удастся приехать в Лавру и лично поблагодарить Вас за память.

С искреннейшим уважением и преданностью имею честь быть

Ваш покорнейший слуга

Сергей Соловьевpodpis³⁰⁸⁰podpis podpis

28.

10 февраля 1868 г., Киев.

Милостивый Государь

Сергей Константинович!

Великопостными поклоном кланяюсь Вам за Ваше внимание доброе, за Вашу помощь сильную, и, очертя голову, предстаю пред Вами с новой великой и умиленной просьбой. «К кому идем? глаголы живота вечнаго имаши» – говорили некогда апостолы; к кому пойду: ключи всякого знания имате – говорю я теперь Вам. Се узрите зде страничку, чающую движения пера Вашего. Сколько ни бился я, не мог уведать, когда были произнесены или хотя на-

—457—

печатаны, и где именно, обозначенные на том листке сорок шесть слов преосв. Филарета. А тут начат уже набором хронологический, подробнейший, слово за словом, список всего начертанного великим святителем. Еще две три недели – и выйдет в свет он в февральской книжке «Трудов К.Д. Ак.» Но сорока-то шести слов никак не определю времени: помогите! Велиим гласом вопию: помогите! Обозначьте же годы на сем листе, против каждого слова, и немедленно возвратите его мне. Заклинаю Вась всем милым для Вас – не откажите мне ныне.

Что Вы можете помочь, в том я не сомневаюсь ни на едино мгновение; в крайних случаях, у Вас есть к кому обратиться… А я… я здесь… поварите ли Вы, что я едва-едва мог найти здесь слова и речи Филарета, в издании 1848 и 1861 года. Поверите ли, что нет их ни в Военной гимназии (там ни одной строчки Филаретовой нет), ни у настоятеля ее; ни в Университете, ни у настоятеля его (это – у Фаворова!!!)³⁰⁸¹, ни в… (horresco referens!) ни в Академии Духовной (именно – третьего тома), ни у ректора ее!… Едва-едва нашел я третий том у одной благочестивой старушки, давней жительницы Клева и соседки Лавры; нарочно для этой цели далее поехал и познакомился с нею. Да и кроме этого факта, сколько слышу я, в Клеве не жалуют и крепко не жалуют Филарета. Вот Вам один образчик суждений о нем здешних протоиереев – магистров: «Филарет оставил церковь русскую точно в таком же виде, в каком Император Николай оставил армию. Это был человек, который любил низко-поклонство паче всего. Он был тормозом всякого разумного движения. Он опоздал умереть по крайней мере 15 годами. Церковь и учебные заведения духовных легче вздохнуть после него"… и проч. и пр. И подобные суждения изрекает целая когорта… Я только плечами пожимаю да головой покачиваю. И, что всего печальнее, при подобных отзывах не допускают никаких других отзывов обо всей его жизни и деятельности. «Где добрые следы его?» – кричат мне: «где ученики его, им открытые, или возлюбленные? кому он по-

—458—

мог? кого образовал? где его влияние? где его подражатели? Он гнал, он преследовал всякую даровитую личность, он притеснял даровитых проповедников, он… и тут уж мои собеседники до того зарапортовываются, что я беру шапку и ухожу.

Знаю, что и в солнце есть пятна, допускаю, что и у Филарета были свои слабости и недостатки (человек бо есть); но говорить о нем только в укор ему, вспоминать о нем только дурное – Господи упаси и помилуй! Это уж такое печальное одностороннее зрение, что хуже моей слепоты…

Перейдем к Евгению.³⁰⁸² Спасибо Вам, великое спасибо, что Вы поддерживаете меня. Вы да Ефремов – (библиограф, а не танцмейстер), да отчасти Погодин и Мурзакевич³⁰⁸³ помогает моей работе. Все прочие молчат, даже на письма не отвечают. Не слыхали ли хоть Вы, вышли в свет письма Евгения к Анастасевичу³⁰⁸⁴, Городчанинову, графу Румянцеву?…³⁰⁸⁵ Пока не явятся все сии источники, я ни единого слова не пущу на свет Божий. Теперь, как видите, компилирую нечто о Филарете (зрите Киевские Епарх. Ведомости; в 5 № кончу; затем перепечатывается в дополненном и исправленном виде в трудах К.Д. Ак.).

«Парнасская История» есть и в моей библиотеке (купил на толкучке в Москве за 10 коп.), тем не менее сердечно благодарю Вас за выписки из нее, а наипаче за выписки из жизней древних философов и письма Юрьевского Фотия.³⁰⁸⁶ О чем это толкует сей муж? О библейском обществе, что ли? Если есть у Вас больше что-нибудь об отношениях Фотия к Евгению – подарите; иначе, одно письмо может войти только в приложения. Да и Вы сами говорите, «покамест sat». Стало быть, будет еще и еще ток Ваших милостей – о, спаси Вас Господи! А Вы все-таки

—459—

молчите об отношениях Евгения к Филарету. Ведь они что-то не того!…

Но вот что еще сообщите мне ради истины: что такое за вещь Прекрасная Полонянка, открывающая собою литературное поприще Евгения? Ее содержание, характер, объем? Была ли она напечатана? У Смирдина (№ 9254 есть прекрасная Полянка, но переводчик назван П.Б.; у Сопикова IV, 8512 Полонянка, но переводчик назвал Н.Б. Кто прав? И одно ли и тоже это с переводом Евгения? Дайте хоть отрывок оттуда. И что стоит на книге, какие буквы?…

Еще вопрос: Письмо о грехопадении прародителей (Приб. к ТВ. Св. От. 1846. ч. XV, стр. 22–28) не Филарету ли принадлежит? Очень похоже! Так ли? А о призывании святых? (1856 г. ч. 15)? Еще: чьи вещи О посте, о стологадании (1853 г. ч. 12)? А темное место в Отчете Академии за 1842 год, стр. 42? Какие это исторические разыскания в 1842 г. принадлежат Филарету? Но… довольно! Мир Вам, мир моей пытливости! – Ваш глубоко признательный

С. Пономаревpodpis³⁰⁸⁷podpis

29.

23 июня 1878 г.

Глубокоуважаемый отец

Протоиерей Сергей Константинович.

Вы были так внимательны к моему подарку библиотеке Академии, что почтили меня официальным уведомлением и благодарностью от Совета Академии. А между тем пославши на Ваше имя большой тюк с экземплярами своего рукоделия и взваливши на Вас несколько неинтересную комиссию раздавать и рассылать их по адресам, доселе в этом не извинился перед Вами. Но в оправдание свое я могу указать на то, что чуть не каждый день собирался это сделать. Кстати я предполагал объяснить и историю своей книги, которая по заглавному листу принадлежит 1877 году, а к Вам явилась уже в 1878 г. Дело в том, что эта книга, составленная мною по званию Архивариуса Оружейной Палаты, печаталась на счет Министерства Двора и от сего Министерства зависело разрешение появления ее

—460—

на свет Божий. А так как Министр Двора на прошлый год и начало нынешнего был на Дунае, то и разрешение это получено только в начале июня. При этом дан такой приказ: 30 экземпл. книги разослать по университетам и разным ученым обществам, 200 экз. отдано мне, а остальные около 400 экз. велено хранить в Архиве и без разрешения Министра никуда не расходовать. – Т.о., моя книга с первых же дней появления своего сделалась библиографическою редкостью. Министр Двора в своем приказе приравнял ее к Камер-фурьерским журналам и другим изданиям Министра Двора, которые расходуются с Высочайшего разрешения, или с разрешения самого Министра. Конечно для книги это крайне невыгодно: большая часть экз. ее будет надолго, если не навсегда, погребена в складах Архива; но что ж поделать с самодурством великих мiра сего? Чтобы могли получить книгу лица, незнакомые мне, мне советуют несколько моих собств. экз. пустить в продажу; но на это, кажется, нужно будет особое разрешение. А то, пожалуй, рассердятся и не станут печатать 2-го тома.

Еще позвольте сделать небольшое прибавление к списку мои рукоделий, который по Вашему вызову я послал к Вам в начале нынешнего года. В этом списке я пропустил свою работу очень важную, которую почтил похвалою И.И. Срезневский в своих палеографических наблюдениях по памятникам греч. письма (Прилож. к XXVIII тому записок Академии Наук 1876 года, стр. X). Это именно «Фотографические снимки с миниатюр греч. рукописей Московской Синодальной Библиотеки», выпуск I-III, Москва 1862–1865 г. Роскошное издание Москов. Публ. Музея с принадлежащим мне текстом подробного описания 4-х украшенных миниатюрами греч. перг. рукописей Моск. Синод. Библиотеки: № 429 (Акафист): 183 (Четь-Минея, дополняющая Менологии Имп. Василия), 61 (Слова Григ. Богослова) и 407 (Новый Завет с Псалтирью). Это издание (напеч. в 50-ти экз.), с бывшим директором Н.В. Исаковым мы затеяли было с целью меняться с Европейскими Музеями и библиотеками на их издания, чтобы тем поставить наш Музей на твердую позицию сравнительно с его собратами. Но Исаков в 1864 г.

—461—

оставил место нашего Директора, а издание окончилось на 3-м выпуске. Все расходы по этому изданию были взяты на себя Русскою Фотографией Анасина за что последняя и получила Орла. Так как в прошлом своем письме я упомянул даже о незначительных своих quasi ученых работах; то, кстати, в интересе последовательности теперь считаю нужным сказать и об этом своем издании, которое тогда совсем улетучилось у меня из памяти и которое между тем стоило большой возни. Так как расходы все по этому изданию были на чужой счет, то оно издано великолепно, на слоновой и бристольской заграничной бумаге. Вместе с другими предметами, посланными Музеем, оно красовалось на всемирной Парижской выставке, которая присудила и Музею и мне именные бронзовые медали. Вот же я как расхвастался: даже и медали приплел сюда.

Собираюсь на юг, в Евпаторию, лечиться Саккскими ваннами, а потом на южный берег Крыма купаться в море; но все разные задержки, и потому доселе не мог выбраться из Москвы. На обратном пути мечтаю быть в Киеве, Чернигове, Вильне и Могилеве. Это по части старой славянской печати. Недавно я делал экскурсию в Ростов, Ярослав и Кострому, где имел честь быть на даче, у преосв. Игнатия, а в Ярославле у преосв. Ионафана.

С глубоким почтением и преданностью

имею честь быть Ваш покорнейший слуга

А. Викторовpodpis³⁰⁸⁸podpis

30.

Милостивый Государь,

Достопочтеннейший Сергей Константинович!

Сердечно благодарю Вас за присланный мне экземпляр Вашей прекрасной речи. С живейшим сочувствием я перечел вновь Ваши воспоминания об этом редком человеке, христианине и ученом, который навсегда будет составлять славу Московской Академии.³⁰⁸⁹

—462—

Благодарю Вас и за те добрые чувства ко мне, какие Вы выразили в Вашем письме и за которые я могу отвечать Вам только такими же чувствами.

Вслед за этим письмом я препровождаю на Ваше имя два экземпляра VIII-го тома моей истории Р. Церкви, недавно вышедшего в свет, и покорнейше прошу один экземпляр принять для Вашей собственной библиотеки, а другой передать от меня Н.И. Субботину.

Прошу свидетельствовать мое усерднейшее почтение всем Вашим гг. сотрудникам по академии и, в особенности, достопочтеннейшему о. Ректору.

Призывая на Вас и семейство Ваше Божие благословение; с чувствами искреннего уважения и благожелательства имею честь быть

Вашим покорнейшим слугой

Макарий А. Литовский

19 дек. 1876 г.

31.

Милостивый Государь,

Достопочтеннейший Сергей Константинович!

От всей души приветствую Вас с назначением в ректора московской духовной академии: сейчас только я подписал об этом протокол.

Искренне сорадуюсь Вам и призываю на Вас и вверенную Вам академию Божие благословение.

С совершенным почтением и преданностью остаюсь Вашим покорнейшим слугою

Макарий Архиеп. Литовский

31 марта 1878 г.

32.

Ваше Высокопреподобие,

Достопочтеннейший о. Ректор!

Прошу извинить; я замедлил ответом! на Ваше письмо. Мне хотелось прочесть те две статьи, о которых мнения моего Вы спрашиваете? Но, увы, сколько ни принимался за них, не успел прочесть: решительно нет досуга. Скажу только, что прочитанное мне очень понравилось.

Первою книжкою Вашего издания³⁰⁹⁰ не вполне здесь до-

—463—

вольны. Желали бы побольше статей и разнообразия. Говорят, что Вы поскупились: можно бы прибавить еще листов пять и более; протоколы, да и самый отчет по Академии не должны бы идти в счет. Надеюсь, что в следующих книжках мы поправимся.

Празднование 19-го февраля во всех духовно-учебных заведениях будет только церковное и ограничится торжественным молебствием. Об этом на днях, будет разослан указ Св. Синода.

Уставь Вашего Братства Преп. Сергия залежался в Канцелярии Министра Внутр. Дел: не служит ли там кто-либо из Ваших бывших питомцев или же знакомых, и нельзя ли хоть таким образом подвинуть дела?

Божие благословение да пребывает над Вами и всею Академией.

Вашего Высокопреподобия

покорнейший слуга

Макарий М. Московский

2 февр. 1880 г.

33.

Ваше Высокопреподобие

Достопочтеннейший и Многоуважаемый

Отец Ректор!

Простите мне Бога ради, что я не отвечал на последнее Ваше письмо; мне не удалось вскоре по получении его видеться с Синайскими, а потом и увидавшись ничего не мог сообщить Вам по интересующему Вась вопросу, – в Петербургской Академии до сих пор еще не было обсуждения относительно тех изменений, которые были бы желательны в новом уставе академическом – это я знаю не только от Синайского, но и от Приват-доцента Смирнова – моего товарища по Вифанской Семинарии. Носятся неопределенные слухи, что Янышев со своей стороны хочет предложить изменение устава в порядке замещения должности Ректора, т.е. чтобы ректор был избираем Академией и утверждался Св. Синодом, но должность все-таки оставалась бы пожизненной.

При представлении к награде о. Рафаила Владыка³⁰⁹¹ ска-

—464—

зал, что ему пора бы уже быть Архимандритом разве только неудобно потому, что он состоит помощником Библиотекаря? На это я ответил, что о. Ректор представляет к наперсному кресту вероятно потому, что при Академии он служит только два года. При представлении Г.А. Воскресенского Владыка припомнил его лицо и высказал, что слышал хороший отзыв об его диссертации от Ягича, а Ягич, прибавил он, известный знаток этого дела, точно также припомнил личность Ивана Даниловича³⁰⁹² и удивлялся, что во время ревизии говорили о нем, как об опасно больном человеке, тогда как теперь он высматривает таким живым и здоровым.

Вам конечно известно, что 21 ноября последовало Высочайшее соизволение на утверждение о. Кирилла Епископом Острожским, а так как Преосвященный Серафим не обладает большим здоровьем, то и хлопочет о поставлении о. Кирилла во Епископа к Рождественскими праздникам, – на его место представлен кандидатом Макарий Архимандрит из Орловской Епархии. Эконом Лавры Архимандрит Агафангел назначен настоятелем Махрищского монастыря на место более настоящего соответствующее его архимандритскому званию и летам. Носятся здесь слухи об увольнении Симоновского Архимандрита: но дело это еще не решено.

Бумага относительно предполагаемых изменений в академическом уставе еще не отослана Обер-Прокурору; Владыка оставил ее у Себя, сказав, что это дело не к спеху, а мне приказал просить Вас о возврате отношения Обер-Прокурора, которым требовались эти соображения.

Прошу передать мой глубокий поклон Ивану Александровичу, которому на днях я буду писать.

С истинными глубокими уважением и преданностью имею честь быть Вашего Высопреподобия покорнейшим слугой

О. Богоявленскийpodpis³⁰⁹³podpis

С.-Петербург 3 декабря 1880.

—465—

34.

Ваше Высокопреподобие

Достопочтеннейший и Многоуважаемый

Отец Ректор!

На другой день по получении Вашего письма Владыка сказал мне, что в Востоке³⁰⁹⁴ пропечатали наши академические спектакли, – на мои уверения, что спектакли составляют исстари невиннейшее и единственное удовольствие для остающихся на отпуски студентов, он было возразил, что пишут будто бы они составляют соблазн для Лавры, конечно не было никакой трудности опровергнут это; вообще на эту тему Владыка разговаривали минут 10 и в заключение сказал, что он со своей стороны не станет поднимать никакого дела, если только не начнет Обер-Прокурор, который будто бы читает «Восток». Вчера в Синоде Владыка виделся с Победоносцевым и ныне я спрашивал, не заговаривал ли Он об Академических спектаклях? Владыка ответил – нет, о. Ректор должно быть даром беспокоился.

Ныне был у Владыки И.А. Ненарокомов³⁰⁹⁵, но зачем – не знаю; если будут какие-нибудь новости в этом деле – тотчас же извещу Вас.

Мнение о желаемых переменах в академическом уставе Владыка отослал с оговоркой, что со многими положениями он не согласен, но пространного разбора не делал, надеясь высказать свое мнение при обсуждении в Синоде, – впрочем, завтра я пришлю Вами копию с отношения Его Обер-Прокурору.

Приложенный в пакете печатный лист о диссертации А.П. Лебедева прислан были в печатном так же пакете с иногородней маркой и Владыка приказал при случае отправить его к Вам, прибавив, что очень может быть, что такие листки разосланы и к прочим членам Синода и пусть они (т.е. Вы) знают, как нужно быть осторожными.

—466—

С искренним глубоким к Вам уважением и преданностью имею честь быть Нашего Высокопреподобия покорнейшим слугою

Ф. Богоявленский

С.-Петербург 15 января 1881 г.

При этом письме приложены два домашним способом печатных листка следующего содержания:

I.

Открытый нигилист проф. М.Д. Акад. А. Лебедев в сочин. Вселенские Соборы Москва 1879 года доказывает, что Первый Вселенский Собор выражает учение не Вселенской Церкви, а только одной александрийской школы.

Второй Вселенский Собор – только одной антиохийской школы.

Та и другая школы враждебны между собою.

Следовательно, враждебны между собою и оба Вселенские Соборы. Таким же образом трактуется и о других Вселенских Соборах!!

Итак, нет более Вселенских Соборов. И за это открытое

лжеучение Синод присудил автору степень Доктора Богословия. Не верите!! Прочтите сами наконец поручите кому-нибудь ужели так должно учить наших пастырей что ж станется с Вселенским учением. Не забудьте, что это произошло главным образом по вашей вине.

II.

В Московской Духовной Академии столпотворение из основания церкви вынули Вселенские Соборы и надевают на нее купол.

—467—

35.

Ваше Высокопредобие

Достопочтеннейший и Многоуважаемый

Отец Ректор!

Всю масляную я прохворал, да и теперь; кроме утреннего доклада ко Владыке, никуда не выхожу из своей комнаты и поэтому совершенно не мог тотчас ответить на письмо Ваше. Я говорил Владыке о последней выходке Наместника³⁰⁹⁶ против Вас и, как и следовало ожидать, услыхал полное неодобрение его действиям: «чего же он боится дать рукописи?» того, чтобы о. Ректор не написал чего-нибудь худого о монахах прошлого столетия. «А ему какое дело? – о. Ректор сам и будет за это отвечать». Но Владыка был уверен, что Вы находитесь в отличных отношениях Наместником: я сказал на это: о. Ректор всегда старался поддерживать мирные отношения, но подобные выходки хоть кого выведут из терпения. Владыка закончил речь тем, что авось как-нибудь уладят это дело между собой, а то уж о. Ректор напишет мне. Относительно перевода наместника в Москву вряд ли справедливы распространившиеся слухи; потому что в Симонов монастырь от Синодальной Конторы были представлены только два кандидата – Преосвящ. Иоанн и член здешнего Цензурного Комитета Архим. Иосиф, донесение об этом Св. Синоду подписано Владыкой; что же касается до ожидаемой вакансии в Новоспасском монастыре, – то слух такой идет и здесь, но насколько справедлив – не энаю. о. Мелетий Сретенский в последнее время скомпрометировал себя в глазах Владыки тем, что просил Преосвящ. Александра о переводе его опять в Литовскую Епархию, Владыка, услыхав об этой просьбе от Преосвященного, ответил: он (Мелетий) мне не нужен, но не ловко взглянет на это Синод, так как в течение полугола он переведен был в Высотский монастырь, отсюда в Сретенский, и теперь опять в Литовскую Епархию.

Вероятно, Вы читали, Отец Ректор, книгу изд. Елагина «Белое духовенство и его интересы»? – Здесь упорно носится слух, что книга эта принадлежит перу Преосвящ. Амвросия, слух этот распространился и между Членами Синода –

—468—

я слышал его и из уст Митрополита; но на днях брат Владыки, Протоиерей Казанского Собора, сообщил ему другой слух, что книжку эту написал Преосвящ. Минский, – Владыка просил меня узнать конфиденциально, не упоминая его имени, что думают о сем в Академии и не известно ли чего Цензурному Комитету, так как книга была в Московской цензуре? Не благоволите ли Ваше Высопреподобие помочь мне в этом деле? По поводу этой книги Владыка говорил, что досаднее всего в ней то, что она написана с видимым желанием и единственною целью подделаться к Обер-Прокурору, – все равно что О. Михаил – Киевский Ректор начал защищать устав 1810 г. из тех же видов.

Могу сообщить Вам приятную новость касательно Вифанской Семинарии: решено к следующему году преобразовать ее и притом с отнесением расхода на счет духовно-училищного капитала. Владыка так рассказывал об этом: в Синоде шел великий толк о Тверской Семинарии, тут же был и Директор Хозяйственного Управления, нашего Владыку этот доклад навел на мысль о Вифанской Семинарии, и он в сердцах сказал Ильинскому: долго ли же вы будете тянуть дело о Вифанской семинарии? – как Вам не стыдно столько времени проводить в соображениях? Тот начал уверять, что с его стороны скоро все будет готово к решению вопроса о ней; а Обер-Прокурор поспешил подтвердить, что к будущему учебному году она будет преобразована – это уже вопрос решеный.

Владыка не совсем доволен тем, что в Вифанию на должность Инспектора избрали Архимандрита, и с Преосвящ. Кириллом, говорил он, Синод затруднялся что делать, а тут опять избрали монаха да вдобавок и не молодого.

Первую неделю Владыка у себя ни разу не служил и не читает канона, не смотря на всю свою аккуратность он где-то получил легкую простуду и теперь каждое утро спрашивает, как я себя чувствую и сообщает в каком положении у него кашель и горло.

Душевно благодарен Вашему Высокопреподобию за присланные книжки Творений, с ними да с Историей Русской Церкви Евгения Евсигнеевича делю теперь свои вечера.

—469—

С истинным глубоким уважением и преданностью имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою

С.-Петербург 25 февр. 1881 года.

Ф. Богоявленский

36.

30 Сентября. 1888. С.-Петербург.

Достоуважаемый Отец Протоиерей

Сергей Константинович.

Возвращая при сем Вашему Высокопреподобию карточку, некогда по моей просьбе высланную Вами для художника Беккера, от его имени и от себя приношу Вам благодарность за это одолжение. Картина еще не окончена, но что касается нашего с Вами, весьма скромного на ней положения – это сделано окончательно и довольно удачно.³⁰⁹⁷

Вам, столь обогащенному историческими знаниями и, думаю, гораздо младшему меня по возрасту, грешно скучать в удалении от официальных, но за то не от кабинетных дел. Мне же Господь судил всю жизнь и до сей минуты вращаться в весьма подвижной и вечно разнообразной среде. Теперь, на старости лет, оканчиваю свои занятия по Закону Божию с Государем Наследником и должен еще продолжать с Его Августейшими Братьями и Сестрами. Благодарю Бога, что не в Академии нахожусь, для которой моих сил, в связи с другими делами, давно едва хватало. Я мечтаю о том времени, когда вполне освобожденный от всего официального, мог бы отдаться вполне свободно любимому предмету. Но настанет ли оно и останется ли к тому времени хоть что-нибудь из прежних сил? Да будет во всем воля Божья!

Вашего Высокопреподобия с глубоким уважением усерднейший слуга

Протопресвитер Иоанн Янышев

—470—

Поздравляю Ваше Высокопреподобие с наступающими праздниками, покорнейше прошу извинить, что несколько замедлил обещанной справкой. А.Е. Викторов ничего не знает касательно Невоструева кроме известной уже Вам статьи Е. Барсова в Р. Архива. Об Ундольском он помнит некролог в Моск. Ведомостях, вероятно, помещенный в каком-нибудь № за ноябрь или декабрь того года, когда умер Ундольский (1864). Потом отыскалась еще статья г. Срезневского в Зап. Акад. Наук т. VI (1865 г.) о сочинениях Ундольского. Самые сочинения и другие материалы, касающиеся ученой деятельности Ундольского, указаны г. Викторовым в обзоре рукописной библиотеки, приобретенной Музеем после смерти библиографа. Этот обзор, приложенный к составленному Ундольским началу описания его библиотеки, по всей вероятности, есть в Академической библиотеке. – Больше ничего не мог я узнать, не смотря на настойчивые справки у разных лиц, знавших обоих ученых. Если узнаю еще что-нибудь, не замедлю сообщить. Жаль, что статья г. Тихонравова об А.В. Горском и К.И. Невоструеве как составителях описания Синод. Б-ки, читанная им некогда в Общ. Люб. Р. Сл. и обещанная «Прав. Обозрении», кажется, еще не скоро появится в печати.

С истинным почтением и совершенной преданностью имею честь быть готовый к услугам

В. Ключевский

Москва, 21 дек. 1878 г.

37.

Ваше Высокопреподобие!

Письмо Ваше долго ходило за мной из Скобеева в Москву и обратно: вот почему я несколько замедлил своим ответом

Очень жаль, что И. Д. Мансветову нельзя ехать на археологический съезд. Если нет желающих предпринять эту поездку, я приму на себя поручение Академии, хотя и знаю, чти буду плохим заместителем настоящего археолога. Не знаю, удастся ли мне до съезда собрать достаточно материала, чтобы принять желательное активное участие в его занятиях. Впрочем, если здоровье И.Д. Мансветова понравится, я охотно передам ему свои полномочия.

—471—

Жена кланяется Вам, Софие Мартыновне и всему Вашему семейству. Анну Сергеевну³⁰⁹⁸ надеемся скоро видеть в Скобееве.

С истинным почтением и преданностью имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою

В. Ключевский

22 июня 1884 г.

P.S. Если поручение Академии останется за мной, то согласно с правилами съезда благоволите, Ваше Высокопреподобие, уведомить об этом комитет съезда для подлежащих с его стороны распоряжений. Адрес: Одесса, в Распорядительный Комитет VI съезда, в здании Университета.

38.

Достоуважаемый Сергей Константинович!

Вчера, к сожалению, моему, мне не удались попытки увидаться с Вами: утром этому помешало заседание Правления, а вечером перед поездом я уже не нашел Вас в Академии. Я хотел покорнейше просить Вас пожаловать ко мне в мое временное посадское жилище в Старой Гостинице в день моего рождения – 27 января. Я много раз пользовался Вашим гостеприимством и был бы особенно благодарен Вам, если бы Вы удостоили меня Вашим посещением в следующий понедельник вечером в 6–7 часов.

С истинным почтением и преданностью честь имею быть Вашего Высокопреподобия покорный слуга

В. Ключевский

22 янв. 1886 г.

39.

Ваше Высокопреподобие

Достоуважаемый Отец Ректор!

Сегодня пошлют Вам из типографии мою книгу³⁰⁹⁹ для получения билета на выпуск. Покорнейше прошу Вас не замедлить высылкой билета. В начале книги Вы заметите небольшой недостаток против рукописи: опущены преди-

—472—

словие и посвящение Александру Васильевичу. Предисловие я опустил по советам, данными мне у Троицы, а посвящение в следствие представлений, сделанных мне будущими читателями здесь в Москве. Заметку, которою сопровождалось посвящение, я прочел Викторову и некоторым другим: они нашли ее совершенно неудобной и неладной и перетолковали ее совсем по-своему, весьма вредным и обидным для меня образом (будто я унижаю в ней Александра Васильевича и возвеличиваю самого себя). В виду этого я и нашелся вынужденными его выпустить, оставив себе право исполнить мои обеты по отношению к Александру Васильевичу впоследствии

Ваш покорнейший слуга

Е. Голубинский

15 марта 1880 г.

Сообщил П.Н. Каптерев

—473—

В архиве известного расколоведа, профессора Московской Духовной Академии, Николая Ивановича Субботина († 30 мая 1905 года) сохранилось пятьдесят два письма к нему преосвященного Сергия (Ляпидевского), впоследствии Митрополита Московского и Коломенского († 11 февраля 1898 года). Совместная служба в родной Московской Академии, прямой, открытый у обоих характер, искренняя преданность святой православной Церкви, консервативное направление воззрений, взаимное сочувствие и симпатия: – всего этого вполне достаточно для объяснения самого факта возникновения переписки между Н.И. Субботиным и преосвященным Сергием. Но письма преосвященного, оказавшиеся в нашем распоряжении, начинаются только с 1875 года, тогда как он, назначенный епископом на Курскую и Белогородскую кафедру, покинул Московскую Академию в декабре 1860 года и едва ли за этот пятнадцатилетий срок не было переписки между Николаем Ивановичем и преосвященным Сергием; с другой стороны сомнительно, чтобы Николай Иванович, отличавшийся необыкновенной аккуратностью, не сохранил первоначальных писем к нему преосвященного Сергия, как сохранил его последующие. Напротив, мы склонны думать, что Николай Иванович, как человек чрезвычайно осторожный, уничтожил некоторые, особенно интимные письма к нему преосвященного. Вообще же нужно заметить, что пятьдесят писем за двадцать два года (с 1875–1897 гг.) это очень и очень немного, однако, эта немногочисленность вознаграждается самым содержанием писем, всегда серьезным, дельным

—474—

и интересным. Большинство из них посвящено вопросам интимного личного характера, во многих преосвященный касается явлений церковно-общественной жизни, в частности борьбы с расколом, некоторые письма служат откликом на современную преосвященному злободневную действительность, но все они отражают прямой решительный характер преосвященного, его ясный ум и строгий нравственный облик.

К сожалению, преосвященный Сергий ни на одном из своих писем к Н.И. Субботину не отмечал года, когда то или другое было написано; даже числа месяца встречаются далеко не на всех письмах, и это обстоятельство очень затрудняло хронологический подбор писем, конечно, необходимый в целях определенного порядка и систематизации.

Где встречается надобность, мы поясняем текст писем в подстрочных примечаниях, оставляя орфографию подлинника в неприкосновенности.

№ 1.

†

Апр. 12-го (1875 г.?). Поздравляю с праздником. Конец его, как вижу из письма, будет началом Вашей семейной жизни.³¹⁰⁰ Желаю, чтобы как радостна для Вас светлая неделя, так светла для Вас была Ваша новая супружеская жизнь. Вчера послал я Вам икону святителя Николая. Да будет для Вас знаком благословения свыше лик святого, имя которого носите, и который может быть назван покровителем частной семейной жизни.

Писал ко мне В.П. Рождественский³¹⁰¹ и просил 25 экз. моих «Слов» для продажи в епархиальной лавке; причем спрашивал и об условиях. В ответ я предложил ему, чтобы взял в складе 26 экз.: один от меня для себя, прочие для продажи по одному рублю серебром. Деньги

—475—

должны быть по выручке доставлены Вам. Узнайте, взяты ли книги из склада, или распорядитесь, чтобы переданы были Рождественскому (председателю отдела распространения нравственных книг).

При случае известите, когда о. Павел³¹⁰² будет в Москве, или уже он вернулся из северо-западного края.

С.Е. К(урский?).

№ 2.

†

Апр. 24-го (1881 г.?). Вчера я увидел в газетах, что Вы награждены почетными чином.³¹⁰³ От души поздравляю и желаю Вам дойти и до других наград, к которым этот чин отворяет дверь. Я очень рад за Вас. Хотя генералов ныне много, но справедливость требует сказать, что Вы принадлежите к числу немногих, которые этого чина достигли заслугою и трудами, приносимою (ими?) пользою.

Весьма Вам благодарен за прошедшее письмо. Академия здешняя, впрочем, не спешит. Несмотря на мои напоминания, дело доселе не двинулось; дождались внушения свыше, и по ныне ректор не представил мне «соображений».

Как у Вас думают о духовной цензуре, и какие предполагают перемены в ее уставе? – Сообщите хотя главный, немногие сведения. Могут ли быть светские члены в комитете?

Если можно, передайте Виктору Дмитриевичу³¹⁰⁴ от меня поздравление со звездой.

—476—

Я живу благополучно; но настроение духа грустное, по причине совершающихся в нашем дорогом отечестве событий.³¹⁰⁵ Желалось бы видеться с Вами. По обстоятельствам, о которых писать неудобно, с семейством никого принимать не могу: для семейных гостей, впрочем, и помещения иметь ни в городском, ни в загородном доме; потому и родным ездить ко мне (с семействами) я запретил. Но нельзя ли Вам одному приехать ко мне на неделю или дней на десять?

Не по Вашим ли соображениям устроен противо-раскольнический класс в семинарии? – Хотим и мы последовать Вашему примеру.³¹⁰⁶

Желаю Вам и Екатерине Ивановне³¹⁰⁷ здоровья и благополучия.

№ 3.

†

Авг. 14-го (1881 г.?). К глубокой скорби, которую с Вами разделяю, сбылось то, чего мы не желали и боялись, и что оказалось непредотвратимо.³¹⁰⁸ Да упокоит Господь душу доброй рабы Своей Екатерины; имя ее воспоминается в нашей крестовой. Она оставила Вам отрадное воспоминание, что Вы провели несколько лет сладостного супружества; а Ваша совесть будет Вам напоминать, что Вы служили ей утешением, и своими заботами о ней поддерживали жизнь ее.

—477—

Письмо Ваше я получил, но не теряю надежды видеть Вас здесь у меня. По прошествии сорока дней, приезжайте ко мне, и погостите у меня от Сергиева дня до Покрова. Путевые издержки конечно мои, особенно теперь, когда у Вас были неизбежные и большие расходы.

Да укрепит Вас Господь в терпении.

Преданный Вам

Сергий А. Казанский

№ 4.

†

Сент. 10 (1881 г.?). Вчера было суждение о книге «Деяний».³¹⁰⁹ Когда прочитан был Ваш благородный отказ, поняли, что давать Вам деньги не приходится. Возбужден был вопрос об исходатайствовании Вам Высочайшей награды; но, оказалось, что в этом году Вы чин получили. Положено иметь в виду заслугу Вашу по времени.³¹¹⁰ А относительно книги определено: 2.000 экземпляров пустить в продажу по рублю; по сто экземпляров дать Вам и Филарету³¹¹¹; остальные разослать в епархии для безмездной раздачи по раскольническим приходам. Константин Петрович³¹¹² стоял подле моего кресла; улучив

—478—

минуту, когда другие занялись посторонним разговором, я шепнул ему не лучше ли 2.000 экз. отдать Братству³¹¹³, для поддержки его. Он отвечал, что нужно покрыть типографские издержки, во избежание запутанности счетной части, и что он найдет, как поддержать Братство. Далее я удержался, чтобы не выступать в качестве ходатая

Была речь и о раскольнической книге.³¹¹⁴ Первенствующий³¹¹⁵ объявил, что поручил Нильскому³¹¹⁶ писать на нее опровержение, которое будет помещено в Церковном Вестнике. Но я советовал бы Вам немедленно дать об этой книге понятие, поместив статейку в Московских Ведомостях. Можно прямо писать, что в ней много ложного, подложного и извращенного.

За письмо благодарю. Вскоре снова писать буду. Желаю здоровья.

С.А. Казанский

№ 5.

†

Окт. 19 (1881 г.?). Четыре Ваши письма исправно дошли до меня. Из них о получении первого я и не мог упомя-

—479—

нуть в своей записке, которая писана в тот же день (2-го октября), как и Вы ко мне писали. Не отвечал же я потому, что ни с кем не видался, и не могу до ныне сказать ничего утешительного, по делу, оборот которого Вас печали и мне представляется едва ли поправимым.³¹¹⁷

Это очень хорошо, что Вы просите дозволения поместить девочку в институт, со взносом за нее, до зачисления ее на казенную вакансию. По крайней мере Вы сложите с себя обременительную для Вас заботу о ней. Невозможно Вам без печали и затруднений держать ее при себе.

С Деляновым³¹¹⁸ не предвижу повода видеться. Но если Вы пожелаете и поручите, то нарочито съезжу к нему, чтобы поговорить о Вашем деле.

Но с К-м П-м³¹¹⁹ непременно заведу речь. Его не видал я по возвращении.

При случае пришлите мне экземпляра два «Деяний собора».

Пишите Вы о новой квартире. Но та ли самая она, о которой Вы мне лично говорили?

Жаль, однако, что Вы не здоровы.

Преданный Вам

С.А. Казанский

№ 6.

†

Окт. 29 (1881 г.?). Мне прислали дело о раскольнической книге.³¹²⁰ Оно состоит из цензурного мнения, из отзыва здешнего митрополита³¹²¹, и синодального определения. Мнения своего³¹²² цензурного комитета Вы можете прочитать у себя. Но с отзыва, который в деле приписан митрополиту, однако же им не подписан, посылаю копию. Про-

—480—

тив места, означенного крестиком (†) написано кем-то: «В синодальном архиве дела с прошением единоверцев и с резолюциями на оном митрополита Платона нет».

А против последнего пункта, означенного у меня – NB, написано: «Синод не предлагал».³¹²³

Определение синодальное изложено в указе, первом, посланном в цензурный Ваш комитет; во втором, дополнительном, писано об изъятии книги из употребления. Если указа Вам не покажут, я могу прислать копию.

Не помню, писал ли я Вам, что преосв. Макарий³¹²⁴ хотел просить за Вас по делу о девочке. Я благодарил его. К.П.³¹²⁵ тоже говорил мне, что при свидании с Деляновым³¹²⁶ упоминает о Вашей падчерице.

Синод возлагает на меня участие в трудах комитета по пересмотру академического устава. Вызовут В.Д. Кудрявцева.³¹²⁷ Скажите ему, чтобы не отказывался. Сам буду писать к нему, когда состоится определение; а теперь

—481—

рано. Предназначают: из здешней академии Нильского³¹²⁸ и Троицкого³¹²⁹, из Киевской – Певницкого³¹³⁰, из Казанской – Бердникова³¹³¹; кроме сих еще: Васильева³¹³² и Ненарокомова.³¹³³ Об учреждении комитета готовят доклад Государю.³¹³⁴

Получили ли мое письмо, в котором просил экз. два «Деяний собора».³¹³⁵

Преданный Вам

С.А. Казанский

№ 7.

†

Ноябр. 9 (1881 г.?). За две книги соборных деяний искренно благодарю. Вчера я имел случай видеться с Деляновым. Он сам заговорил о Ваших достоинствах и заслугах ученых и литературных. Я ответил: «Его вдовство теперь сделалось большим препятствием его по-

—482—

лезным трудам; потому что сам и один должен заботиться о воспитании детей, и особенно отвлекает его от занятий положение его падчерицы? – Ответ: «Что ж делать? Мы хлопочем о ней». На вопрос мой, есть ли надежда, что будет принята, и когда, – дан такой ответ: «Через год, а если откроется вакансия, то и среди учебного года». Далее последовало объяснение, что очень много просящихся; как трудно удовлетворить всех. Говорить еще о письме Вашем к нему я почел излишним; ибо ничего более утешительного не обещал себе услышать. Мой совет: унынию бесполезно предаваться, а надо помещать девочку поскорее в институт за плату.

О вызове лиц, о которых я писал Вам³¹³⁶, протокол уже состоялся. Не помню писал ли я Вам, что, когда в Синоде предложено было мне председательство, я во всеуслышание предупредил о моем устарелом и отсталом взгляде на академическое образование. Но первенствующий³¹³⁷ объявил, что это не есть препятствие для делаемого мне поручения. Тогда я сказал, что повинуюсь. Напишите мне, как встречено мое назначение, и не должен ли я принять, и какие меры предосторожности.

От своей скуки собирайтесь ко мне на святки. А между тем против книги³¹³⁸ статью приготовьте.

Преданный Вам

С.А. Казанский

№ 8.

†

Ноябр. 19-го (1881 г.?). Сейчас был у меня В.К.³¹³⁹, и тоже с участием заговорил о Вашем деле.³¹⁴⁰ Но не-

—483—

утешительно и он рассуждает. «Средним числом, как он выражается, – приходится на год по полторы стипендиатки». А как Ваша третья, то ближе двух лет не может быть зачислена. Я спросил: а может ли теперь же за деньги? – Отвечал, что надобно сначала обратиться к институтскому начальству, и если оно найдет затруднение принять девочку среди учебного года и сверх штата, то можно надеяться, что на это здесь будет дано разрешение. В случае надобности будет доложено и Великой Княгине. Об этом прежде я Делянова и никого не спрашивал потому, что Вы считали и сами лучшим начать снизу.

О созыве в комиссию³¹⁴¹ дело затянулось, и рассчитываю, что члены едва ли могут собраться ближе нового³¹⁴² года. Указов академические архиереи не получали. Другие, получив, могут скоро своих вызвать; а я как поспешу распоряжением, когда в Казань десять дней почта ходит?

О Псковском ревнителе я и сам держусь Вашего мнения.³¹⁴³ А Братское предположение польза и справедливость требуют поддержать.³¹⁴⁴

Преданный Вам

Сергий А. Казанский

№ 9.

†

Янв. 9 (1882 г.?). Пред праздником я писал Вам, но от Вас поныне не имею письма. Предполагаю, или мое

—484—

пропало, или Ваше не дошло. Посылаю теперь казенный пакет.

В нем вложена книжка, экземпляр которой я представил г. обер-прокурору³¹⁴⁵, и он хотел было Вам отослать. Я остановил его, сказав, что Вам отдельно пошлю. «Что сим и исполняю».

Книжку эту он хвалит; говорит, что она полезна для светских, слыхавших, но не знающих, что такое «окружники».³¹⁴⁶

Вчера говорил о Вашем издании³¹⁴⁷, которое Вы возобновить хотите. Ожидает большой пользы, если поведете дело общедоступно. Я воспользовался случаем заметить, что без субсидии, по крайней мере на первое время, обойтись нельзя. Обещана.

В комитет³¹⁴⁸, вместо Васильева³¹⁴⁹, назначен к нам Парвов.³¹⁵⁰ Занимаемся пока перебором наук. Большая часть (до 17-ти) отнесена к числу общеобязательных; будут два, отдела предоставляемых выбору, – исторический и словесный; к первому принадлежит и Ваш предмет.³¹⁵¹ Четвертый год отдается на слушание лекций. Их будет не более четырех в день.

Заседаний у нас два в неделю: одно, утреннее, в Си-

—485—

ноде; другое, вечернее, в канцелярии, у Ненарокомова. Я согласился на последнее, больше, ради Виктора Дмитриевича³¹⁵², которому по вечерам не советуют выезжать. А от канцелярии он живет не далеко, и может безопасно приезжать.

Сергий А. Казанский

№ 10.

†

Янв. 29 (1882 г.?). Письма Ваши оба получены. Представления же получают успех. В среду доложено было «об отнятии жалования», и решено предоставить эту сумму в Ваше распоряжение, согласно ходатайству. Я шепнул соседу не нужно ли и совсем убрать из Москвы получавшего это жалование; сосед отвечал, что «надобно погодить».³¹⁵³ О назначении пяти тысяч извещу, когда возьму точную справку.³¹⁵⁴ Сочувствие к Вашим трудам и предприятиям ясно видно.

Свой экземпляр «истории раскола» я отдал казанскому губернатору, который спрашивал у меня, где бы получить понятие о раскольнических сектах. Отдавши, хотел я эту книгу купить, но нет ее в продаже. Я обратился к автору³¹⁵⁵ с вопросом, отчего не печатает вторым изданием. Он отвечал, что без переделки нельзя, а переделывать некогда. При семь он перешел к негодованию,

—486—

что наши преподаватели по расколоучению очень ленятся; в пример указал Нильского, который как женился, так изленился. «Это, говорит, их бы дело написать историю раскола, по современным источникам, полную и общепонятную. В ней теперь большая нужда». Случалось, слышать и от других, чтобы именно Вы написали такую историю.

Вы с Кудрявцевым утверждены в звании ректорских помощников, но только до тридцатилетия Вашего. Эту пошлую баллотировку, впрочем, я всемерно постарался при содействии сочленов отменить.

Жаль, что на масленицу к нам не будете. Но когда бы не вздумали приехать, всегда готов принять, только предупредите.

Преданный Вам

А. Сергий

№ 11.

†

Вчера (14-го февраля) был у меня Московский Владыка.³¹⁵⁶ В разговоре он коснулся своего равнодушия к великим доходам. Я воспользовался этим и сообщил ему, что данное им Братству пожертвование произвело весьма благоприятное впечатление.³¹⁵⁷ Это приметно ему понравилось и он объявил, что если Св. Синод не даст субсидии, то он от себя в таком случае будет Вам давать по две тысячи рублей ежегодно.

Удивлялся, что его предместники были очень невнимательны к Братству. О чем он и слышал, и прочитал в отчете, который привезли Вы. Спросил, были ли Вы у меня. Я отвечал: «Он у меня и останавливался».

Говорил он, что уже представил Синоду о возобновлении «Братского Слова». Доклада, впрочем, не было. Не будет ли доложено в завтрашнем заседании, после которого с первым поездом он отъезжает. Вернется в начале второй недели.

—487—

Присылали ко мне лист, на котором, каждый из архиереев, назначенных на коронацию³¹⁵⁸, должен был написать, по именам, каких священнослужителей (двух) возьмет с собой в Успенский собор. Заключаю, что до мая не хотят высылать меня.

(1882 г.?).

Преданный Вам А.С.

№ 12.

†

Март. 19 (1882 г.?). Я медлил отвечать Вам, ожидав, когда определение по братскому делу войдет в законную силу.³¹⁵⁹ Вчера присылали протокол для подписания. Наскоро и вкратце списал я пункты определения. Выписку эту прилагаю. Если встретите что не ясное, пождите указа. Если и он не все Вам разъяснит; тогда известите, и я возьму дело, чтобы снять копию с какой бумаги будет нужно Вам. Дело решалось в отсутствии первенствующего³¹⁶⁰ и по указаниям Вашего.³¹⁶¹

Что Вы окружены больными, жалею не только по искрен-

—488—

нему к Вам состраданию, но и по тому ущербу, какой от Вашего неблагоприятного домашнего состояния несет наша церковная польза. Ее печальники ждут новых трудов от Вас, а Вам делать нельзя. Да облегчит Господь время Ваше; а Вы мужайтесь и не оставляйте совсем дела.

Многоличное передвижение не коснулось Вашей области. Примечательно, что по настоянию первенствующего и против воли Московского в Саратов назначен, или точнее, вчера в заседании избран мой викарий.³¹⁶² Удачно ли будет такое назначение, – я не скрывал в этом своего сомнения: но благоразумие требовало не вдаваться в противоречие.

Ивановский³¹⁶³ предлагает мне, чтобы отдельными оттисками и отчасти для безмездной рассылки была напечатана его статья: «Мнимая священническая присяга патриарха Иоакима». (Правосл. Собес. 1873 г. кн. 9). «Раскольники, пишет Ивановский, – опять стали указывать на небывалую «присягу», в подтверждение своей мысли, что церковь проклинает обряды.³¹⁶⁴ На замечание, что присяга эта подложная, требуют доказательства и объяснения со стороны церковной власти». Желаю знать Ваше мнение по поводу предложенья Ивановского. Не внесете ли его статью в число сочинений, который признаете заслуживающими перепечатывания и распространения?

Преданный Вам

Архиепископ Сергий

—489—

№ 13.

†

Июн. 3 (1882 г.?). Наречение о. Анастасия³¹⁶⁵ было вчера, а хиротонии быть назначено в воскресенье, 6-го числа.

Отсылаю Вам мои первоначальные замечания. Из них увидите, что не всего я мог достигнуть. Больше двух недель думали, что, и как изменить по сделанным мной вопросам. Не столько решительностью мер, но и резкостью (будто бы) выражений боятся раздражить раскольников, и тех, которые им покровительствуют.³¹⁶⁶

О Пафнутие³¹⁶⁷ вчера была речь у меня с К-м П-м.³¹⁶⁸ Оказалось, что он писал Московскому, и предостерегая не советовал отпускать.³¹⁶⁹

—490—

А «Ваш»³¹⁷⁰ и здесь «куда-то спешил». Это много препятствовало и в сношениях с ним, и делало его малополезным для коллегии, в которой членом.

Сейчас еду в академическое заседание³¹⁷¹ (дневное, а не вечернее). Продолжается редакционная работа, изменяем выражения (но не смысл) и переставляем параграфы. Виктору Дмитриевичу³¹⁷² скажите это, прибавив, что буду писать к нему, как окончится наш пересмотр.

А.С.

№ 14.

†

Июн. 24 (1882 г.?). Благодарю Вас за два письма и четыре книжки. Ответ удовлетворителен; но издадут ли какой глас противники церкви и защитники раскола?

А между тем прочтите, как они работают и как наши им помогают. Справлялся я здесь, возникал ли вопрос о раскольнических училищах и какой взгляд церковной власти. Оказалось, что «взгляда» не имеется, и никто не

—491—

слышал, чтобы когда-нибудь возбуждался подобный вопрос. Помнится, московские раскольники домогались завести у себя училища; во не знаю, как дело шло, и чем кончилось; получен ли был на эту попытку письменный отказ от начальства. Скажите мне, что знаете по сему предмету, и укажите основания, по которым мне можно было не согласиться с определением училищного совета. Конечно ответь Ваш должен быть в заказном письме… Меня теперь спрашивает член от духовенства (Лепоринский): жду вопроса и от совета.

Кто будет в Москве, здесь нет о семь речи, по крайней мере, при мне³¹⁷³; а мне о сем любопытствовать, значить подвергать себя насмешкам. – Тот, кто остался недоволен ректорскою проповедью, негодовал и против небрежности, с какою совершено отпевание.³¹⁷⁴ Опускаемы были будто бы существенные части богослужения; вместо пяти прочитаны были четыре евангелия. Главный же совершитель указывал на томившую его жару и на труд великий, им подъятый.

А.С.

Виктору Дмитриевичу, с поклоном от меня, скажите, что труды наши в переписке, и, не известно, когда делопроизводитель доставит их мне в готовом виде.³¹⁷⁵

№ 15.

†

Июл. 4 (1882 г.?). В прошедшую пятницу вечером был у меня И.Д. Делянов³¹⁷⁶; и просидел часа два. Между прочим, он сказывал, что падчерица Ваша представлена

—492—

Государю Императору на утверждение в числе его пансионерок для поступления в Николаевский институт, и что именно ныне должно последовать утверждение. Он даже об этом хотел письменно уведомить меня. Но Ваши скорые сборы в Шую³¹⁷⁷ заставляют меня сообщить Вам это, не дожидаясь известительной записки. Хорошо, если бы Вы объяснили мне до какого числа пробудете в Шуе и при Спасской ли церкви протоиерействует Михаил Васильевич.³¹⁷⁸ Быть может я и туда написал бы к Вам.

Тот, кого Вы назвали «недавним гостем», сам поздравил меня с новым митрополитом, и должно быть в объяснение такой неожиданности кратко и выразительно прибавил: «Настоял Михаил Николаевич».

Новому митрополиту³¹⁷⁹ я между прочим написал: «Братство св. Петра теперь радуется и торжествует». Хотя слова эти тоже несколько торжественны; но письмо Ваше показало, что не очень преувеличенны.³¹⁸⁰

Когда он «взыйдет» на престол свой, нельзя определительно сказать. Прислал он первенствующему³¹⁸¹ телеграмму; просить три недели сроку для пользования водами в Пятигорске. Но дано ли позволение, не знаю. В эти недели ни с кем почти не вижусь, чтобы не показаться заинтересованным.

Ответом об училище нужно было поспешить, и я отве-

—493—

чал согласно с Вашим мнением, прежде получения его; но за сообщение благодарю.³¹⁸²

Приятно мне и Ваше приветствие, по случаю моих именин. Вам желаю здоровья.

А.С.

Виктору Дмитриевичу³¹⁸³ скажите, что делопроизводитель ничего переписанного мне еще не доставлял.

№ 16.

†

Июл. 10 (1882 г.?). И.Д. Делянов исполнил обещание, и об утверждении Вашей институтки известил меня телеграммой, которую препровождаю. Дай Бог, чтобы барышня была здорова, и не скучала в институте.

Новому Владыке Вашему дозволено пробыть три недели в Пятигорске. Следовательно, ближе августа нельзя ожидать его в Москву. О преемнике его здесь хранится еще молчание, и кто имеется в виду еще неизвестно.³¹⁸⁴ Сидящие здесь³¹⁸⁵ говорят, что не хотят.

Троицкое посещение удивило меня. Приходится согласиться с Вами, что «оба хороши». О приезжавшем в гости и здесь слухи невыгодны; опасаются не допустил бы самоволия, пока управляет.³¹⁸⁶

Делянов спрашивал, кто будет продолжать историю Р. церкви.³¹⁸⁷ Я указал на Голубинского.³¹⁸⁸ Усомнился; видно

—494—

знает. Я потом указал на Вас время Никона. Это принял он с желанием, чтобы Вы писали больше.

А.С.

Иван Петрович Хрущов, член общества, учредившего народные чтения и издающего книги для народа, желает, чтобы Вы написали что-нибудь общедоступное, народное. Когда я заметил: «Разве в предостережение от раскола?» – он это одобрил; хорошо, если бы Вы согласились и избрали предмет, отвечающий целям общества, – Хрущов с значением: в прошедшее лето он был при Государе в Нижнем; сопровождал Ему (sic) во всей поездке; пользуется доверием Делянова.

№ 17.

†

Авг. 23 (1883 г.?). Замедлил и я по недосугам на новом месте³¹⁸⁹ не только подать Вам весть о себе, но и ответить на Ваше письмо. Однако же что нужно для Вашего издания³¹⁹⁰, то сделал. Объявление выйдет в следующем номере; но кроме того должна появиться статейка, которая должна привлечь внимание духовенства к Вашему изданию. Она принадлежит преподавателю Иосифу Пархомовичу, который отчасти известен совету братства.

Я дал ему две первых книжки, от Вас полученные, из которых уже можно безошибочный делать вывод о достоинстве возобновленного издания. С своей стороны скажу то, что может быть отнесено к недостаткам его. Вы сами хвалите степенный язык старообрядческий с его

—495—

«святоподобиями», но едва ли понравится и не старообрядцам – читателям, если будете пестрить речь пустыми и ненужными латинскими словами в роде – «sic» и «modus vivendi».

Разделение статей на несколько книжек тоже нельзя назвать удачным. Например, статья отца Павла³¹⁹¹ о Шутове³¹⁹² занимательна; но вдруг в книжке перерывается, когда хочется продолжать чтение, и надобно ждать следующей. – Мелкого шрифта надлежало бы всячески избегать; ибо Ваши читатели будут больше люда пожилые и не очень зоркие. – Частные замечания относительно мыслей некоторых и выражений, если будут сообщу Вам. А теперь кончаю желанием полного успеха.

Своим положением я пока доволен; ибо неприятностей не встречаю. Собор, где служу, такой же архитектуры, как Знаменский – Курский³¹⁹³; только вдвое меньше. Дом весьма поместителен; загородный мал. Сады преизобилуют плодами; абрикосы валялись под деревьями и гниют; это в июле: цена им копейка фунт. Принят я был кажется хорошо. Прилагаю статью. Она не противоречит заметкам и светских газет.

А.С.

№ 18.

†

Апр. 19 (1884 г.?). Весьма обрадовало меня Ваше письмо. Я думал, что Вы гневаетесь на меня. Когда писал я к Вам о Вашем начавшемся издании, я предложил Вам мои замечания, который могли показаться Вам лишними,

—496—

или по прямоте выражений обидными. Но я желал видеть Ваш журнал, каким он теперь является. На мой взгляд, это теперь весьма полезное, для всех удобочитаемое, прекрасное издание. Дай Бог Вам успеха. Число подписчиков должно увеличиваться. По крайней мере в своей епархии принимаю постепенные меры к тому.

Доселе не знаю, какая вышла Вам награда. Если Станиславская звезда, то сердечно радуюсь и сердечно поздравляю. Остается желать, чтобы жизнь наша продлилась, и не замедлила первая степень анненского ордена.³¹⁹⁴ Лучший экземпляр его знаков мною оставлен и бережется для Вас.

Живу тихо. Неприятностей не вижу. Скучаю бедностью храмов. Зато утешает природа. В великую пятницу после вечерни вышел я в сад. Вижу, что абрикосовые деревья начинают расцветать. Наломал я несколько веток, уже покрывшихся цветом, как снегом, и они поставлены были в вазу. Впрочем, абрикосы раньше всех дерев цветут; вишни и груши только готовятся. Холода задерживают. Морозов утренних нет, но дожди частые. Несколько раз была гроза, а в ночь на светлое воскресенье! – сильная, до 12-го часа. Когда вышли крестным ходом, был чистый майский воздух.

Приезжайте, если можете оставить семейство, на вакацию ко мне. Конечно издержки мои. Я очень Вам благодарен, что журнал свой мне высылаете.

На днях еду в придунайские места, недели на две. Жаль, что отец Павел изнемогает³¹⁹⁵; а я и его хотел бы вызвать сюда.

Ваш преданный

А. Сергий

—497—

№ 19.

†

Хотя теперь уже и поздно, но сожалею и поныне, что Вы отказываетесь побывать в Бессарабии. Это путешествие принесло бы пользу Вашему здоровью, и состоянию Вашего духа. Константин Петрович³¹⁹⁶ с сожалением сообщал мне, что Вы были больны, сделал намек, что Вы болеете и (мнительностью или унынием. Поездка развлекла бы Вас.

Вилковские³¹⁹⁷ действительно приняли меня с уважением. Они пожелали, чтобы я посмотрел их церковь. Вхожу; она полна народу. Я положил «начал», поклонился на все стороны; поблагодарил их, что пожелали видеть меня у себя; советовали жить с нашими церковными в любви и согласии; сказали, что не подлежали никакому осуждению их особенные, именуемые старыми, обряды; похвалили их усердие к храму своему, и то, (что?) в нем много украшений, повсюду лики святых, довольно хорошее стенное писание; советовали в недоуменных предметах обращаться к старым рукописям и книгам, путешествовать в Москву, для посещения тамошних древлехранилищ и храмов, иметь беседу с такими сведущими лицами, которые сами были прежде в мнимом старообрядчестве, а потом перешли к истинному старообрядству. Священники в алтаре показывали мне утварь; но они упорные и невежественные; протоиерей не к делу одно мне шептал, что евангелистом Лукою написана икона Богоматери с двуперстием. В церкви никто не подходил ко мне под благословение; но оттуда главные и богатые позвали меня в свои дома, и я был у четырех. Все подходили под благословение; предлагали угощение и толпою переходили за мною из дома в дом. Беседа была откровенная; сознавались, что и в их обществе нравы стали повреждаться… Приводили меня до пристани. А один прислал мне благодарственное письмо; оно прилагается.³¹⁹⁸

—498—

Живем три недели в Киеве, но дел еще не кончили.³¹⁹⁹ Долго шло суждение, какие принять меры. Теперь излагаются те, на принятие которых все согласились. Постановление о них изложено, и теперь пересматривается в наших заседаниях, и потом нужно переписать, и переписать. Константин Петрович настоял, чтобы мы составили послание.

Много нам прислано безъименных писем и наставле-

—499—

ний. Беллюстин³²⁰⁰ и Верховский³²⁰¹ за своими подписями. Последний требует усилить «начало соборности» и для этого советует учредить столько епископов, сколько у нас теперь благочинных, чтобы удобнее было составлять соборы; иначе борьба с штундой будет безуспешна. Все письма и записки розданы были нами по рукам чтобы каждый изложил пред собранием содержание данных рукописей. На мою долю досталась записка Верховского. Что в ней говорится о расколе, то я велел списать и эту выписку прилагаю. В собрании нашем, когда я передавал содержание записки, удивлялись и смеялись; но едва ли председатель даст ей дальнейшее движение, и она приобщена к делам.³²⁰²

Все, что нами положено председатель представит на усмотрение Синода. А теперь в неполноте ничего не предполагаем приводить.

Некоторые наши скучают, а Черниговский³²⁰³ уже уехал. Что до меня; то мне хорошо живется. Помещение мое внизу, в доме митрополита³²⁰⁴, который оказывает мне особенное доверие.

Ваши преданнейший слуга

А. Сергий

22 сентября (1884 г.?).

—500—

№ 20.

†

23 ноября (1884 г.?). Вчера в заседании первенствующим³²⁰⁵ предложено было рассудить о поддержании «Братского Слова», и о назначении субсидии. Ваш³²⁰⁶ объявил, что производится уже субсидия по две тысячи рублей ежегодно. Тогда постановлено было предписать епархиальным архиереям, чтобы они сделали распоряжение о выписки издания в более достаточные церкви.

В.К. в заседании не был. На днях однако же я виделся с ним, и сообщил ему, что Вы ждете от него письма. Обещался написать.

Говорит, что Ваш на святки остается здесь, а на сырную отправится домой.

В день именин к другим поздравлениям личным присоедините и мое заочное. Желаю Вами провести этот день и в добром здоровье и не без утешений.

А.С.

№ 21.

†

Любезнейший и почтеннейший Николай Иванович!

Письмо Ваше грустно; но нельзя с ним не согласиться. Все предположения Ваши кажутся такими, что надобно привести их в исполнение. А со стороны видно, что в трудах Вам мешают: не приметно ни оценки, ни поддержки. Остается позаботиться о своем здоровье, для которого необходимо спокойствие. Нужно бы обо всем лично поговорить; но очень жаль, что для Вас неудобное путешествие ко мне.

Вы спрашиваете, нужно ли возвращать полученные от меня бумаги. Одну тетрадь только возвратите, и, если можно поскорее. Это «Деяние» здешнего раскольнического собора. Рукопись эту просит у меня назад хоть священник, который мне и дал ее; ибо от него требуют ее возврата.

—501—

Священник Иларион еще очень молодой. Он благонамеренный, нисколько мечтательный и больной (чахоточный). Посему рассчитывать много на него не могу; от миссионерской должности отказался.

А Праведный³²⁰⁷ и совсем не оправдывает себя. Говорить он может, но не всегда основательно. Я пользуюсь им; но дать ему то, чего ищет, опасаюсь. Имеет склонность к сутяжничеству, и уже было следствие по учебному, министерскому ведомству.

Хорошо, если бы Вы дали мне понятие, чего от Академии желает господин Кристи³²⁰⁸, и какое о нем мнение в духовно-учебном мiре.

Искренно преданный Вам

А. Сергий

7 февраля (1885 г.?)

P.S. Чтобы судить о Праведном, посылаю его рукопись, которую принес мне редактор Стадницкий³²⁰⁹, с отзывом, что она не заслуживаете печатания. Посмотрите и отошлите мне назад: самообольщённый автор потребует ее возвращения. – Не далеко от Вилкова есть село Жабриены, исключительно раскольническое, с церковью. Туда на храмовой праздник он явился, и так запальчиво повел беседу, что его раскольники попросили больше к ним не являться.

№ 22.

†

Авг. 10 (1885 г.?). Так так в письме своем Вы заметили, что на пути Вы заедете в Шую³²¹⁰, не означили сколько времени там прогостите; то я не знал, куда к Вам писать. Но вчера пришедшая книжка «Братского Слова» дала мне понять, что теперь, конечно, Вы находитесь дома.³²¹¹

—502—

Прилагаю двадцать пять рублей. Что выслать, означаю ниже. Но кроме того потрудитесь для меня выслать в переплете две книги Корсунского³²¹², «Иудейское и новозаветное толкование Ветхого Завета».

Что останется от посылки употребите на гостинцы детям.

Циркуляр³²¹³, полагаю, поможет; по крайней мере мне развязал руки. Я теперь потребовал, чтобы Ваше издание, было выписываемо во все соборы и монастыри, и в каждый благочиннический округ (по два экземпляра). За исполнением следить буду.

Напишите, как Вы пребывали в моем, некогда престольном граде.³²¹⁴

Желаю здоровья и утешений.

А. Сергий

P.S. Желаю получить книги, объявленные на обертке последней одинадцатой книжки «Братского Слова», под №№ 6, 7 и 9, 10, 13, 14 и 15-м, – последние три в переплете.

Если при подписке из епархии будут оказываться лишние деньги; то не возвращайте, а прилагайте, какие подойдут к остаточной сумме, свои издания.

Пришлите мне прочитать последнюю часть писем М. Ф-та к А. А-ию.³²¹⁵

№ 23.

†

Сент. 7 (1885 г.?). Благодарю Вас Николай Иванович, за присланные книги. Получены теперь, какие мне требо-

—503—

вались, за исключением одной – «Новозаветного толкования». Если можно, вышлите и эту; она мне нужна для справок. О переплет

не заботьтесь; он не необходим; а Вы употребили еще очень роскошный.

В наш дом получается два экземпляра «Братского Слова»; ибо один Вы высылаете лично мне. Если уже Вы хотите продолжать это дарение; то нельзя ли по полугодиям присылать мне номера, соединяя их бумажным переплетом в одну книгу?

Из письма Вашего вижу, что при Вашем и Вл. К.³²¹⁶ участии в Казани дело шло лучше, нежели в Киеве.³²¹⁷ Отчего здесь хуже, неудобно объяснить на письме. Посему мне и хотелось лично видеться с Вами, чтобы обо всем нужном переговорить с Вами. Между прочим, озабочивает меня холодность (чтобы не сказать пренебрежение) ко мне К-на П-ча.³²¹⁸ Вот ужо около года не отвечает на деловые письма. Причины не знаю. Не приходилось ли Вам что слышать от В.К.³²¹⁹, с которым жили и путешествовали? Вы одолжите меня, если поясните что-нибудь, хотя и неприятное. По прочтении, письмо Ваше (конечно, заказное) будет предано огню.

Две книжки августовские «Братского слова» не возвратить ли Вам назад? – Кстати имею мысль отослать Вам старые тетради. Иные даже писаны Вашей рукой. Не извлечете ли что-нибудь для себя?

А.С.

№ 24.

†

Милостивый государь, Николай Иванович!

Я писал Вам, что имел намерение послать Вам некоторые рукописи. На письмо это ответа не получено. Между рукописями я разумел и ту, которую обещал мне при-

—504—

слать гостивший у меня Румынский преосвященный, Мельхиседек, епископ Романский. Он, действительно, прислал ее мне для прочтения. Это, как он называет, «полемическая книга русских староверов». Ему подарил ее «Измаильский липованский³²²⁰ архиерей». Мало зная раскольническую литературу, я затрудняюсь точно определить это произведение; но, несомненно, что не старое, ибо в нем насмешливо упоминается «многоуважаемый российский писатель, иеромонах Парфений», и приводится выписка из его «книги о промысле Божием». Не спросив Вас, послать рукопись к Вам удерживаюсь, во-первых, потому, что быть может она Вам известна, а, во-вторых, и потому, что она не мала. Она в лист в кожаном переплете; видом походит на богослужебный апостол; писана почерком славянским. Прежде чем справлять к Вам такую тяжелую посылку, я почел за лучшее показать Вам оглавление рукописи, которое и препровождаю; а Вы уведомьте меня, посылать ли к Вам ее.

Нахожусь эти дни в Киеве. С соизволения Синода, я приглашен митрополитом³²²¹ сюда для участия в хиротонии его викария.³²²² Кроме меня прибыл еще Волынский.³²²³ Пробуду здесь до 9-го числа; а к 14-му ноября рассчитываю быть дома.

—505—

Книгу «Новозаветное толкование» я получил, и приношу благодарность.

Издание Ваше прекрасно; с удовольствием читаю книжки от первой до последней страницы. Хвалят и те, которые понуждены были выписывать. Не прибавляйте только к книжкам отрывочных листов, в виде приложений.

Желаю Вам здоровья и благополучия.

Архиепископ Сергий

3 ноября (1885 г.?)

№ 25.

†

Дек. 1 (1885 г.?). Приветствую Вас со днем Ваших именин, храня сердечное желание, чтобы Вы еще на многие годы были здоровы, и да избавить Вас Господь от разных внешних неприятностей, вызываемых Вашею в высшей степени полезною деятельностью. Да внушит Бог сильным защищать Вас и Ваше дело, хотя и Вы пишите об их участии; оно и видно отчасти, ибо и «Церковный Вестник» становится к Вам благосклоннее.

Благодарю за сообщения, хотя и грустные. О давнопрошедшем и непоправимом объясняться пользы нет. Но желал бы знать определительно, чем не доволен сотрудник³²²⁴, чтобы, узнавши, содействовать к его умиротворению. Впрочем, мне он не подавал вида недовольного; а сам я всячески остерегаюсь подавать повода к недовольству. Человек он гордый, высоко о себе думающий; а тут ещё помогают ложные слухи. Когда в Екатеринославской епархии открылась вакансия, одна газета московская напечатала, что он назначается туда. Он стал собираться в дорогу. Когда же назначение не состоялось, его «домоправитель», человек постыдный, распустил слух, будто «архиепископ помешал». Сам он молчал, но вероятно неудовольствие затаил. Раз однако же по связи речи я

—506—

имели случай заметить, что, если ему желательно быть самостоятельным, я доведу до сведения кого следует. Он сказал, чтобы этого не делать; тем объяснение и кончилось. Близости нет; видимся, но только по делам.

О посланной рукописи уведомьте, какой нужен срок ее у Вас пребывания. Если по-Вашему усмотрению понадобится переписывать целые главы, то при возвращении Вы укажите, какие именно. Тогда я прикажу здесь сделать эти дополнительные выписки для Вас.

Вам преданный

А.С.

№ 26.

†

Христос воскресе!

Приветствую Вас, Николай Иванович, с продолжающимся пасхальным временем. Желаю, чтобы радость церковная отпечатлевалась на Вашем душевном и семейном положении, способствуя Вашему спокойствию и здоровью.

За Ваше приветствие и письмо весьма благодарен. Самое приятное то, что собираетесь на юг. Приму Вас, конечно, с прежнею любовью и радушием. О времени Вашего путешествия, разумеется, Вы меня известите. Но примите к сведению, что до двадцатых чисел июня буду в епархии (для обозрения церквей).

Удивило меня то, что Вы заметили о «племянниках».³²²⁵ Их дядя говорил мне, что родным много помогать не следует, и что не надобно выводить их из того скромного положения, в котором они воспитались и к которому привыкли. Правда, что этот разговор был давно. После того условия жизни так рассуждавшего совсем изменились, а с ним и взгляды на нее, как теперь, оказывается.

Разъяснили Вы мне, как состоялось празднование юбилея. Однако же остается для меня непонятным горячее участие в нем Михаила Никифоровича.³²²⁶ Он чего ищет,

—507—

и кому воскурял? – Кто-то здесь пропустил слух, будто он тронут умом.

Как бы туго ни шел Ваш журнал, но я принадлежу к первым его и Вашим почитателям. Он теперь совершенно в моем вкусе. Статьи не длинные, содержательные, основательные, спокойные, ясные. Я испугался, когда присылать стали прибавления, с особым счетом страниц. Остаюсь при желании, чтобы это не повторялось. Не прогневайтесь и за новое напоминание, чтобы не было модных и латинских слов. Поставлено (sic) после теи. На что же нужен этот знак? Кто усомнится, что речение «теи» принадлежит подлиннику? Ваше издание степенное, церковное, для простых читателей предназначенное. В нем не должно бы быть совсем иностранных слов, и притом без объяснений, как «гектограф». О прочем при свидании.

«Не забудьте привести мне четвертую часть писем к наместнику Антонию. Я еще не читал ее.

Вам преданный

А.С.

№ 27.

†

Ваше Превосходительство, Николай Иванович!

На миссионерский съезд³²²⁷ отправляется священник здешней единоверческой церкви Ермил Семенович Каменьщиков. Окажите ему Ваше внимание и участие, которого он вполне достоин. Уроженец Хотинского уезда и такого селения, которое наполнено раскольниками, он, по убеждению собственному принял православие; сделался священником, а недавно миссионером. Вижу, что, назначив его к этому делу, я не ошибся. Он действует ревностно, хотя успех труден. Единоверческая церковь здесь открыта в простой молдаванской хате. Необходимо строить новую; а здесь рассчитывать не на кого и не на что. Дал

—508—

ему, Ермилу, сборную книгу. Если имеете в виду, к кому бы он сходил, то укажите ему. Нужен также круг богослужебных книг. Нельзя ли снабдить; или по-прежнему надобно Синоду представлять? Я весьма благодарен, что Вы напечатали миссионерские заметки Ермила. Он представит Вам свой миссионерский отчет с моей подписью. Не признаете ли полезным напечатать из него извлечение. Примите на себя труд исправить грехи наши. Ермил сам удивился, увидев свое рукописание в печати; говорит: «совсем иной вид». О наших предположениях он Вам сам скажет, если досуг Вам дозволит любопытствовать. В чем нужно, посодействуйте.

Возвратившись из епархии, третий том книги я Вам послал. Это было с месяц назад. Получили ли?

Также с месяц назад был у нас с Ермилом разговор о раскольническом соборе. Я попросил его изложить на бумаге, какие соберет сведения об этом скопище. Он исполнил, и, хотя сведения скудны, однако же я почел не излишним препроводить к Вам его записку. Не сделаете ли из нее какое употребление, или не найдете ли нужным спросить что-либо у ее составителя по содержанию ее.

Преданный Вам

А. Сергий

(1886 г.?)

№ 28.

†

Милостивый Государь, Николай Иванович!

Не откажите в уведомлении, соглашается ли отец Филарет³²²⁸ перейти ко мне в епархию. Я просил Вас убедить его, чтобы не медлил переходить. Место для него и теперь готово. Остается праздною настоятельская вакансия в Горбовецком монастыре, где чтимая икона, носящая это название. Он находится верстах в пятидесяти от нашего города, и в 7-ми от станции железной дороги. Монастырь этот не беден; много бывает богомольцев;

—509—

богослужение на славянском. Я очень желал бы, если бы отец Филарет настоятельствовал в нем. Определить, по переходе его в епархию, я тотчас могу; так как монастырь заштатный. С собой может он взять кого угодно; всех приму. По учреждении же новой обители, может он с ними перейти туда. Попросите его известить меня по телеграфу, одним словом: «согласен», или «не согласен». Нужна мне поспешность, для соображений о замещении Горбовецкой вакансии.

Благодарю Вас за внимание, оказанное священнику Ермилу. Также отцу Павлу передайте мою благодарность, с желанием ему здоровья.

Заключаю, чем начал: не оставьте уведомлением.

Остаюсь Вам преданный

Архиепископ Сергий

16 августа (1886 г.?)

№ 29.

†

Возлюбленный Николай Иванович!

Благодарю за письмо и за внимание к священнику Ермилу. Сострадаю Вам в Ваших неприятностях, в недавнее время нашедших. Доставитель сего письма и, конечно, многие знающие Вас и дело, о котором ревнуете, стоят на Вашей стороне. Продолжайте трудиться не унывая.

Убедите отца Филарета Сапелкина³²²⁹ перейти ко мне. Если не ищет корысти; то ему будет у меня недурно. Для чего собственно приглашаю я его в Бессарабию, объяснит Владимир Карлович, который мое предположение одобряет.

Покойный Ферапонтов³²³⁰ говорил мне, что моих проповедей нет в продаже, и убеждал напечатать новое их собрание. Между тем в объявлении университетской книжной лавки (или типографии) значатся и мои «Слова». Не потрудитесь ли узнать, что это, – оставшиеся ли

—510—

экземпляры, или самовольная перепечатка, и есть ли спрос на книгу. Объявление нисколько раз повторялось в «Московских Ведомостях».

Посылаю Вам небольшую икону в благословение от Киево-Печерской лавры.

Остаюсь с искренним расположением

Вашим усерднейшим слугою

Архиепископ Сергий

(1886 г.?)

№ 30.

†

Возлюбленный Николай Иванович!

27 марта (1887 г.?)

Радуюсь, что восстановилась наша переписка, и возобновление ее начинаю приветствием с наступающим праздником, который провести желаю Вам в радости среди Вашего семейства, Вас утешающего, – как с удовольствием примечаю из Вашего письма.

За известия благодарю, хотя и не все радостны они. Кому ведать надлежит, видят, что портить удобно и скоро, а поправить и долго, и трудно.

Сумма, за полученные книги послана. Что следует братству, то потрудитесь передать сами. Будем и еще выписывать.

Утешаюсь Вашим изданием, и предпочтительно его читаю. Почти все статьи любопытны и дышать правдою. Но не могу скрыть от Вас, что ссылка Пимена³²³¹ в своих письмах на меня не совсем верна. Поправку я не могу писать. Но если снова будут указывать на меня; то прежде печатания спросите меня.

Получить брошюрованный экземпляр за прошлый год очень желаю. Приложите второй том и за 1885 год; ибо не имею.

Благодарю, что возвратили рукопись. Преосвященный Мельхиседек напоминал уже о ней, и между прочим, спрашивал, как показалось мне липованское богословие. Книга немедленно была отослана ему.

—511—

Когда печаталась первая мартовская книжка «Братского Слова», Вам должно быть еще неизвестно было, что Тарасий³²³² умер; ибо там упоминается о нем, как о живом, только «идиоте». Может быть теперь Вы уже имеете сведение; но я почел не излишним переслать Вам «донесение» (для меня не нужное) благочинного.

В феврале здешний судебный следователь прислал в консисторию книгу, Швецова³²³³, с требованием отзыва. Рассмотрение я велел поручить Иосифу Пархомовичу. С данного им отзыва представляю копию, для Ваших соображений. Мне обещали достать два экземпляра этой книги, и один я хотел послать Вам; но из 4-ой книжки увидел, что Вы уже имеете. Она захвачена, в количестве трехсот экземпляров, на австрийской границе, в Хотинском уезде; переносили будто бы раскольники в бурную, дождливую январскую ночь.

Но третий том – Карловича³²³⁴ уже доставлен мне в двух экземплярах. Если угодно; пришлю Вам один. Странным мне показался совет: «Занимался бы Сильвестр³²³⁵ своими прямыми обязанностями».³²³⁶ Какими же? Архиерейскими? Но они не суть прямые, и даже не обязанности. Хорошо бы исключить это выражение, когда летопись будет приготовляться отдельной книжкой к выпуску.

Говорю это по прямоте, которую мы оба привыкли соблюдать в беседах наших взаимных, и с которою соединена моя неизменная Вам преданность.

А. Сергий

—512—

№ 31.

†

Возлюбленный Николай Иванович!

На Фоминой неделе я уехал в епархию, и письмо Ваше не скоро дошло до меня. Отвечаю на него, находясь теперь в своем монастыре.

Заметка Ваша³²³⁷ против Каптерева³²³⁸ и Преображенского³²³⁹ ими вполне заслужена. В сущности, она необходима, и не могли Вы молчать: требовала Вашего отзыва самая задача Вашего издания. Посему напрасно опасаются, или поздно, – что статья Ваша вызовет полемику.³²⁴⁰ Эта полемика и сама собой неизбежна, – ибо против лжи нужно слово истины, и Вы ее уже обещали, сказав, что «не замедлите сделать разбор статей Каптерева». Именно его статей, а не действий Преображенского.

Вы хотели обратить внимание властей на сего редактора. Сомнительно. Я, напротив, уверен, что он пользуется покровительством какого-нибудь высокого лица, и единомыслием некоторых из петербургского духовного общества, которое кажется идет тем же путем. Припомните заметку в «Церковном Вестнике» о книге Швецова: «Истинность"… Рассказано содержание, и умолчанию о великой вредоносности, так, что возбуждается не только любопытство видеть книгу, но даже предрасположение в ее пользу. «Православное Обозрение» не закроют. Когда оно само собой скончалось, постарались возобновить, и какое было по этому случаю ликование. Не могу не пожалеть и о резкости выражений; в чем Вы сами сознаетесь. Еще хуже то, что они насмешливы и не совсем основательны. Журнал называет себя «Православным Обозрением». Но это название за ним утвердил митрополит Филарет, которому в самом начале были представлены признаки, что

—513—

издание это хочет быть не столько православным, сколько либеральным. «Редакторы пресловутого (тоже насмешка) обозрения не разборчив на гостей». Нет он разборчив, но с своей точки зрения. Ни, Вашей, ни моей статьи не примет. Вы сами признаете его силу, когда говорите, что Каптерев опирается на его плечо, и им поощряется. А эти выражения также и Каптерева поведут только к раздражению. Если будете против него писать; постарайтесь дать изложение спокойное, так Вашему характеру свойственное и отличающее почти все литературные труды Ваши.

Когда возвращусь в город, немедля, отошлю Вам третий том Карловича. Приложу и «Истинность»: мне судебный следователь доставил десять экземпляров ее.

Прилагаю «отчет» здешнего единоверческого священника. Отчеты этот есть сырой материал. Но Вы умеете и из такого вещества создать легко читаемые, художественные статьи. Из Бессарабии по части раскола, кажется, еще ничего не появлялось. Может быть найдете не излишним поместить в своем издании краткие заметки из «отчета».

А. Сергий

30 апреля (1887 г.?)

№ 32.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Приближение Ваших именин послужило мне побуждением прекратить молчание. Приветствую с этим днем; желаю Вам многократно встречать его и всегда в радости и добром здоровье.

Хотя Вы лучше нас знаете, что делают раскольники у нас в Бессарабии; однако ж не лишним считаю приложить два письма ко мне Вилковского священника. Не дадите ли по содержанию их какой мне совет? Бывши в Измаиле, я думал даже пригласить к себе Анастасия³²⁴¹; но удержался. Беседа с ним без свидетелей может быть извращена; а при свидетелях бесполезна.

—514—

О Филарете³²⁴², после Вашего письма, не тужу; но хорошо, если бы Вы нашли мне человека, хотя бы в уплату за Ермила, которого московские доходы соблазнили и увлекли.

О браке приходящих из раскола нужно бы твердое решение. Видите, что Ваше не удовлетворило.³²⁴³ Но не успокоительно и петербургское.³²⁴⁴ Таинство, совершенное беглым, запрещенным, не действительно; а просто беглым приемлемо. – Амвросий³²⁴⁵ ушел не в запрещении. Следовательно, совершенные им таинства действительны, и порожденная им иерархия несомнительна.³²⁴⁶

Против Каптерева хорошо начали говорить.³²⁴⁷

h6 (1887 г.?)

podpisА. Сергий

—515—

№ 33.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Вчера, 24-го января пришло письмо Ваше, а за день прежде получена книжка. Против издателя слышится обвинение, что он делает отзывы, обидные для лиц, почтенных и для коллегии, в которой некоторые из них заседают. Отсюда и гнев. Жалоба «затворника» не важна и потому уже, что причина его затворничества здесь известна. Но другой жалобщик пользуется давнею протекцией, и его боятся огорчать между прочим потому, «как бы не сделался с ним удар».³²⁴⁸

Не могу не уважить препятствия, которые отдаляют взаимное наше свидание. Из них более неприятно то, что Вы были больны, и теперь не совсем здоровы. Выздоравливайте совершенно, и тогда условимся о времени Вашего путешествия сюда.

Журнал Ваш прикажите не высылать на мое имя в Кишинев. Лучше отдать в переплет, когда составится том. При случае уведомьте меня, сколько подписчиков из Бессарабии.

Преданный Вам

А. Сергий

(1888 г.?)

№ 34.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Не писал я к Вам отлагая беседу до личного свидания.

Желаю Вам встретить праздник в радости, а главное, в добром здоровье. Оно теперь необходимое условие, без которого боюсь, не состоится наше свидание.

В первые дни праздника будет не мало выездов и от-

—516—

влечений. Приезжайте в четверг или в пятницу пасхальной недели, и пробудете до среды Фоминой.

О выезде и поезде телеграфируйте. Пошлю келейника.

А. Сергий

19 марта (1888 г.?)

№ 35.

†

Сердечноуважаемый Николай Иванович!

Весьма обрадован извещением, что Вы собираетесь во мне. Убедительно прошу не отменять предполагаемого путешествия. Нужно только условиться, когда Вам приехать.

В Киеве был я в мае. Теперь не поеду, ежели позван не буду. Отправив дома Владимиров праздник, отлучусь дней на десять в епархию. Август весь проведу дома. Так как у нас лучшее время, когда виноград созревает; то я и желал бы, чтобы Вы пожаловали в последней половине августа, и провели у меня несколько дней сентября. Впрочем, если нельзя остаться до сентября, приезжайте в половине августа; чтобы погостить не меньше назначенного Вами срока.

Издержками не затрудняйтесь. На всем продолжении пути помещайтесь в первом классе, чтобы Вам было спокойнее.

Назначив день отъезда, пошлите заказное, а из Раздельной, или из Киева телеграмму.

Рабу Божию Георгию вечное блаженство.³²⁴⁹

Вам желаю многолетнего здравия.

Преданный Вам

А. Сергий

4 июля (1888 г.?)

№ 36.

†

Возлюбленный Николай Иванович!

До начала сентября ждал я Вас к себе. Какие бы обстоятельства не воспрепятствовали Вашему путешествию, но не оставляет меня сожаление, что Вы не были у меня. Но

—517—

только приятно было бы видеться, но нужно было бы и поговорить.

В Киеве С. поручил мне убеждать Вас (конечно, письмами, ибо он не знал о Ваших сборах ко мне), чтобы Вы не прекращали издания. Я отвечал, что ни мои, никакие убеждения не помогут, если ему не обещается поддержка со стороны властей; доселе защиты его делу почти не оказывалось.

Праведный прислал мне рукопись, и просит, чтобы я переслали ее к Вам. Исполняю его желание. Решите сами, можно ли ее воспользоваться для Вашего издания. Сказанное обо мне верно.

Эти дни гостил у меня Киевский митрополит.³²⁵⁰ Своему посланию³²⁵¹ придает особенное значение. Посылал Государю. Но негодует, как позволяют газетам помещать статьи, в которых порицается это послание, и сам автор подвергается ругательствами со стороны раскольников.

Желаю Вами здоровья и спокойствия.

podpisА. Сергий

Сентября (1888 г.?)

№ 37.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Для нового года желаю Вами новых сил душевных и здоровья, чтобы противостоять враждебным силам, и если нельзя избежать огорчений, потому что издает слово правды, то дай Бог, чтобы их было меньше.

Что неблаговоление оказано ради «друга», – это очень вероятно; ибо не подлежит сомнению, что «друг» человек очень мстительный, и притом мстящий не только лично, но и чрез своих приближенных.

Я не откажусь посодействовать, чтобы болезненный³²⁵²

—518—

поселился на юге. Теперь вакансий нет. Но при свидании поговорим лично. Вы не оставляйте доброго намерения, и к масленице приезжайте. О дне и поезде предупредите телеграммой, чтобы я мог послать за Вами к вокзалу кого-нибудь из домочадцев

Преданный Вам

А. Сергий

31 декабря (1888 г.)?

№ 38.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Книжки Вашего издания, на мое имя высылаемые, уходят в Бессарабию по прежнему адресу. Нельзя ли сделать так, чтобы нововыходящие отправляемы были прямо ко мне сюда.³²⁵³ Очень печалюсь, что их не вижу.

На сих днях был у меня «Ваш»³²⁵⁴, и просидел целый вечер. Из разговора положительно открылось, что в феврале ехать не хочет, а отправится на шестой неделе поста.

Получили ль Вы мое письмо, в котором я спрашивал о дне прибытия Вашего сюда, чтобы послать за Вами келейника к вокзалу. Если решаетесь не отлагать поездку до пасхи; то предупредите меня.

Ваш искренний

А. Сергий

18 января (1889 г.?)

№ 39.

†

Любезнейший Николай Иванович!

О награде Вашей³²⁵⁵ я узнал за час до того, как послал Вам телеграмму. Писать не располагался; ибо после того, как Вы не ответили на два моих письма,

—519—

я подумал, что уже не удобно продолжать хотя и редкую между нами переписку. Последнее письмо Ваше вывело меня из неприятного сомнения.

Нечего и говорить, как обрадовала меня Ваша награда. На ее нужду я указывал и в Киеве, при свидании с лицами, от которых мы в зависимости. На сих днях пришлось писать к К-ну П-чу³²⁵⁶, и не утерпел, чтобы не выразить ему признательность за ходатайство о Вас. Мне и самому казалось, что не в Сергиевом Посаде оно началось, как это и письмом Вашим подтвердилось. Если нужна Вам другая лента; то не покупайте. У меня оказалась не заношенная, и с крестом.

Только приезжайте за нею сами. Я очень обрадовался, прочитав в Вашем письме, что Вы не оставляете мысли взглянуть на Бессарабию. О путевых издержках не заботьтесь. Семейным не давайте обещания скоро вернуться. Думаю, что здешние места Вам понравятся. Вы будете иметь полное удобство и делом (если возьмете с собой) заниматься и гулять. Удочками запаситесь. В последней половине июня буду ожидать Вас.

Между поздравлениями, которых не мало, мною полученными и неожиданные. Граф Михаил Владимирович³²⁵⁷ выражает «надежду дожить до того дня когда увидит меня на Московской кафедре». Ответил ему телеграммой в Сергиев Посад. Дошла ли до него?

А. Сергий

24 апреля (1889 г.?)

№ 40.

†

Милостивый государь, Николай Иванович!

Вслед за Вашим отъездом послана Вам книга, которую Вы желали иметь. А на другой или третий день после ее отсылки получено мною Ваше письмо. Благодарю за прописанное в нем.

Вчера я получил донесение от Софроновича³²⁵⁸, кото-

—520—

рое сообщаю Вам с тою целью, чтобы Вы сказали мне свои мысли по сему предмету. Дождавшись Вашего ответа, напишу ему и сделаю, что нужно, для его утверждения в его добром делании.

А. Сергий

9 мая (1889 г.?)

№ 41.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Жаль, что Вы летом не решились приехать. Что касается настоящего времени, я готов принять Вас и теперь; но положение мое неопределенное. Сказано мне, что вызовут меня; но, когда именно не означили. Теперь и жду со дня на день извещения, ехать или не ехать.

Виделся, я с Софроновичем. Он желает, чтобы приехал Шустов³²⁵⁹, к которому он уже и написал о сем. Если надобно ему денег на дорогу; то поспешите уведомить меня, и вышлю,

Преданный Вам

А. Сергий

(1889 г.?)

№ 42.

†

Высокопочтеннейший Николай Иванович!

Пишу к Вам из Вильны. Ответить на Ваше письмо я мог бы из Петербурга; но общий наш знакомый, к которому, по-Вашему же указанию, обращался я за советом, кого послать в Вилков, этот советник мой только за несколько минут до моего отъезда, уже в вагоне, сказал мне, что удобнее послать Шустова; так как Крючков³²⁶⁰ очень развлечен, имея много дела и разъездов впереди. Посему прошу Вас передать Шустову мое приглашение, и ежели примет, то уведомьте меня, когда он

—521—

может направиться в Бессарабию, и высылать ли денег на дорогу, или Вы дадите ему, чтобы получить в возврат от меня.

Впрочем, вопрос этот связан с другим; собираетесь ли Вы сами ко мне? В моем желании иметь Вас гостем Вы не должны сомневаться. Но если решитесь путешествовать, то не отправиться ли Вам вместе с Шустовым? Но я не знаю Ваших с ним отношений, и боюсь, не послужил бы он Вам в тягость. Рассудите сами.

«Советник» наш обещал позаботиться о высылке книг для Вилковских бесед, и переговорить, о сем с К-м П-чем, но еще не говорил. Конечно Шустов возьмет, что, нужно.

А.С.

11 июля (1889 г.?)

№ 43.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Напрасно Вы колеблетесь предпринять путешествие! Не только бы мне доставили утешение; но мне кажется, и Вы получили бы отдых и развлечение. Вы у меня провели время, как у себя дома. От Москвы до нас нужно ехать не более трех суток, ежели не будете останавливаться в Киеве.

До Петрова дня пробуду я в своем городском доме; 30-го июня предполагаю переехать в свой Гиржавский монастырь и провести там весь июль месяц. Куда и Вас приглашаю.

В Кишинев, если не располагаете прибыть до моего выезда в Гиржавку, Вы телеграфируете эконому архиерейского дома, игумену Паисию. Он вышлет за Вами к вокзалу экипаж, и Вас там встретит мой келейник Димитрий Иванович Касьянов. Вы остановитесь в моих комнатах и на другой день отправитесь ко мне в монастырь. Там также ожидают Вас все удобства.

На дорогах, как я Вам и прежде писал, берите место в первом классе.

А.С.

—522—

№ 44.

†

Высокопочтеннейший Николай Иванович!

Мы готовы принять Шашина³²⁶¹, и просим прислать его. Возмещение издержек путевых будет возмещено (сделано?). О времени приезда нужно предупреждение, чтобы послать за ним к вокзалу. Первоначально он ожидается в архиерейский дом, где познакомится с ним здешний единоверческий (миссионер?) Варфоломей Подлесный. Отсюда уже миссионер переедет в Вилков. Если бы мне и не удалось дождаться его; то здесь примут его со вниманием и попечением о нем. Поездка же моя считается «необходимою» хотя указа еще не имею.

Преданный Вам

А. Сергий

13 октября (1889 г.?)

№ 45.

†

Ноябр. 23 (1890 г.?). Вчера Владыка Ваш³²⁶² предложил Синоду прошение Вашего ректора³²⁶³ об увольнении от должности. Тотчас же было изъявлено единогласное согласие. Увольняется и от должности викария.³²⁶⁴ Предположено поместить его в Новом Иерусалиме, с управлением сим монастырем.

Отъезжая из дому, я сделал распоряжение о принятии Шашина. Ему скажите, чтобы телеграммой предупредил (на имя эконома архиерейского дома) о поездке, в каком

—523—

поедет. Мое распоряжение будет иметь силу и после святок.

В.К.³²⁶⁵ хотел быть у меня ныне вечером. Поговорим, что сделать к успеху подписки. Но слышу желание, чтобы Вы не прекращали издания.

Обещаю себе удовольствие иметь Вас своим гостем. Избирайте время.

А.С.

№ 46.

†

Возлюбленный Николай Иванович!

После долгого взаимного нашего молчания письмо Ваше очень обрадовало меня. Поздравляю Вас с переходом на житье в Москву. Полагаю, что Вы там найдете спокойствие, которого не доставало для Вас в Посаде. Не знаю, как писать к Вам туда в Москву; но надеюсь, что найдет Вас письмо это и в Посаде.

Я рассчитывал, что приедете ко мне в начале августа. Но может быть к лучшему, что поездка не состоялась. Постоянные слухи и толки о приближении болезни не дали бы Вам погостить спокойно; а засуха, и местность здешнюю сделала противною. Во все лето почти не было дождя, которым нельзя назвать нисколько упавших капель, что было раза два. Все посохло; жар, духота и пыль; с Бессарабией и сравнения нет.³²⁶⁶

Статью о Шашине оставьте у себя. На отчет его взгляните повнимательнее. Здесь о его пребывании не так говорят, как было печатано. Если встретите что в отчете «тенденциозное»; снеситесь со мной.

Преданный Вам

А. Сергий

3 сентября (1802 г.?)

№ 47.

†

Авг. 1 (1894 г.?). Жаль, что Вы не зашли ко мне во вторник. Отменить своего отъезда ныне не могу. Вам

—524—

желаю доброго пути. О Кузнецове³²⁶⁷ сказано мною Владыке Тихону.³²⁶⁸

М. Сергийpodpis³²⁶⁹podpis

№ 48.

†

Февр. 19 (1896 г.?). В дополнение к письму, посланному в субботу³²⁷⁰, извещаю Вас, что завтра же в синодальном заседании предложу пререкаемые места из акафиста.³²⁷¹

Каптерева³²⁷² я спросил, какое впечатление произвела на него Ваша статья³²⁷³, и намерен ли он последовать советам Вашим.³²⁷⁴ Он ответил мне письмом, кото-

—525—

рое прилагаю.³²⁷⁵ Кроме того он прислал мне собственноручные заметки А.В. Горского³²⁷⁶, на которые он и прежде неоднократно указывал мне, как на опору своих мнений. Вопросы свои я предлагал ему через ректора.³²⁷⁷

Прилагаю сведения о том, как заслуженный профессор прощался с академией.³²⁷⁸ Посылаемые теперь бумаги Вы возвратите мне лично; ибо видится, что Вы не уедете на юг, прежде моего прибытия в Москву.

Не будет ли у Вас священник Добров³²⁷⁹? – Скажите ему, что дозволить ему поездку сюда³²⁸⁰ нахожу неудобным. Он может в виде письма изложить все то, что хотел бы сказать на словах. А в Москве лично дополнит то, чего не хотел бы, или нельзя написать.

Я назначил выборы в Гуслицком³²⁸¹, убедясь, что

—526—

не полезно возвращать туда Иеронима. Если будет вреден в Никольском³²⁸²; то на глазах.

М.С.

№ 49.

†

Вы помнится, озабочены были ходатайством Солодовникова³²⁸³ о часовне. Достигнет ли он своей цели, еще неизвестно; но какой мною дан отзыв, поставляю Вас в известность, прилагая черновое мое отношение по сему делу.

К обер-прокурору Святейшего Синода. Отзыв по делу о ходатайстве Солдатенкова.

Коммерции советник Косьма Солдатенков ходатайствует о разрешении поставить на рогожском кладбище памятник над могилами его родственников. По сему предмету потребован отношением Вашим от 21 сентября за № 5613-м мой отзыв.

Благочинному единоверческих церквей предварительно было мной поручено осмотреть самое место, где предполагается воздвигнуть памятник. Оказалось, что оно огорожено железной решеткой, в 2½ аршина вышины, на пространстве в длину 15-ти аршин, а в ширину 14-ти. Внутри этой ограды расположены в два ряда могилы предков и родственников Солдатенкова, и на каждой из них стоит великолепный мраморный памятник, в виде гробницы. Эти монументы неизбежно (придется?) принять, чтобы на сем месте построить предположенную часовню, в которой может поместиться больше ста человек. Естественно рождается вопрос: для чего же это нужно?

На рогожском кладбище погребены лжеархиереи, лжепопы и многие чтимые старообрядцами лица; но нет на нем ни церкви, ни часовни, где бы могла совершаться заупокойная служба. Недостаток этот сильно ощущается раскольниками;

—527—

ибо вследствие запрещения служит под открытым небом, австрийские лжеиереи остерегаются над могилами отправлять панихиды. На помощь приходить Косьма Солдатенков, который есть покровитель австрийской лжиерархии и распространитель секты окружников. Он предположил создать часовню, в которой удобно может совершаться то, что и в церкви. Хоть сказано, что в ней будет только распятие; но явится и переносный престол, и полотняный иконостас, с священными изображениями. Окна в часовне проектированы выше роста человеческого; следовательно, снаружи не видно будет, что там происходить. В служащих недостатка нет; ибо на кладбище живут лжепопы – Прокопий, Елисей, Савва, Тимофей, лжедиаконы – Иван, Григорий, Елисей, и более сорока дьячков. А чтобы в часовне богослужения не было, следить за сим некому.

В 1896-ом году исполнится пятидесятилетие Австрийской лжеиерархии. Не в ознаменование ли сего события предположено создать часовню? – Ее величественный вид позволяет думать, что она избрана быть достойным выражением сего юбилейного торжества.

По долгу охраны православия и противодействия расколу, я могу дать не иной отзыв, как только отрицательный, то есть, что проект Солдатенкова не должен быть допускаем к осуществлению. В семь опорою мне служит и закон гражданский, воспрещающий на раскольнических кладбищах построение будок для чтения псалтири и часовен. (Уст. предупр. прест. ст. 63 Уст. врач. ст. 913). Чертеж часовни возвращается.

№ 162. 2 марта 1890.³²⁸⁴

«Слово правды»³²⁸⁵ возвращаю. На днях получил и «товарищ»³²⁸⁶, но также только первый номер. Отвечать не

—528—

буду; но по некоторым пунктами надобно поговорить с Вами.³²⁸⁷

Если Бог сохранит в благополучии, приеду я в пятницу вечером. А Вы посетите меня в субботу часу в четвертом.

Письмо Гуслицкое возвращаю.³²⁸⁸ Спешить делом не намерен. Жаль, что не имею благонадежного человека.³²⁸⁹ Но ни в каком случае Исаакий³²⁹⁰ не будет представлен. Как происходили выборы, – Угрешского³²⁹¹ лично, спрошу.

Обременяет, меня Свербеев.³²⁹² Прилагаю письмо его. Поручение осталось неисполненным.³²⁹³

При свидании скажите ему, что о Бухареве³²⁹⁴ я хорошего мнения, и вполне согласен, чтобы он стоял во главе духовного отдела.

До свидания.

М.С.

—529—

№ 50.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Приветствую Вас с праздником. Желаю Вам в благополучии провести не только эти праздничные дни, но и наступающий новый год.

Я вполне, согласен с желанием Братства³²⁹⁵, чтобы у него был свой миссионер. Если представите Мину³²⁹⁶; будет утвержден с увольнением от послушания в Никольском, и с помещением в Покровском.³²⁹⁷ Можно ли здесь выдавать ему что-либо из кружки, зависеть будет оттого, станет ли он отправлять там какое служение. Узнайте поточнее, чего он хочет и чем будет доволен.

Домогательство Максимова³²⁹⁸, без согласия Вашего, не будет иметь успеха.

О сумме, какая отпускалась³²⁹⁹ на отца Павла³³⁰⁰, наведу справки и переговорю с кем следует. Жаль, что пропущено время. Надлежало бы поднять вопрос о переводе ее в год его кончины.

Ежели отказываетесь от секретарства; кого на это дело имеете в виду?³³⁰¹

По вниманию к Вашему предстательству за Полянска-

—530—

го³³⁰², он уволен от учительства в Звенигороде, и сделан смотрителем духовного училища (в Жировицах).

М. Сергий

23 декабря (1896 г.?)

№ 51.

†

13 сентября (1897 г.?)

Любезнейший Николай Иванович!

Статью возвращаю.³³⁰³ В ней ничего нет сомнительного, и напечатать ее можно. Я никого из миссионеров не приглашала и никому не поручал писать ответы на раскольнические вопросы. Кроме тех книжек «Правды»³³⁰⁴, который Вы мне давали³³⁰⁵, я не видал, и вопросов, обращенных ко мне, не знаю. С Максимовым³³⁰⁶ хотя виделся, но ничего о раскольнической газете с ним не говорил. А говорили с ним о Кузнецов³³⁰⁷, и поручал

—531—

ему уведомить Вас, что из Гуслицкой суммы ежегодно будет выдаваемо этому миссионеру по шестисот рублей. Теперь слышу, что он тяжко заболел.

Радуюсь, что Вы живете «привольно». Запаситесь здоровьем.

М. Сергий

№ 52.

†

Любезнейший Николай Иванович!

Корректуру возвращаю. О ней заговорил со мной сам Константин Петрович. Он за лучшее почел статью не пропускать, а снестись по сему к генерал-губернатору. Я с своей стороны просил его сообщить мне, какие будут последствие этого сношения.³³⁰⁸

—532—

Воспользовавшись этим, я спросил его, хорошо ли то, что газеты светские возвещают о перенесении мощей митрополита Амвросия³³⁰⁹; а Братское Слово по этому предмету,

—533—

который однако же близко его касается совсем молчит. Тогда он сознался, что Вы писали ему; но также предпочел обратиться к генерал-губернатору, прося его о обуздании тех двух лиц, которые стараются осуществить эту затею. Он прибавил, что писал в Австрии и к послу, и к консулам, чтобы они с своей стороны предостерегли австрийское правительство, от содействия скандальному предприятию. В заключение я спросил: может ли Субботин что-либо печатать по этому предмету? – Он воскликнул: «Сделайте одолжение. Пусть печатает, не стесняясь».

Товарищ тех же мыслей, и сам хотел писать к Вам.

В начале февраля Викентий³³¹⁰ должен быть в часовне. Предъявите ему мое предписание; а о субсидии объяснитесь с Войтом.³³¹¹

Преданный Вам

М. Сергий

Сообщил Вл. Марков.

—534—

1.

Друг мой любезнейший,

Александр Васильевич!

Благодарю тебя за письмо. Рекомендованные тобою книги вношу в свой небольшой каталог.

Преосв. Иннокентия я не имел удовольствия видеть. Мы ожидали его в Семинарии, но он не приехал. Его слово о Церковности я давно читал в Студенч. записках на его уроки, хотя несколько несходно там это высказано.

Расширения круга деятельности Вашей Конференции очень желаю…

Ты, Друг мой, не спросил у меня, что я теперь делаю?

—535—

А если бы спросил, я бы со стыдом стал отвечать: вот с начала трети доселе, почти в буквальном смысле, ничего не делал на бумаге. Не знаю, посему то много случайных отрывок (от дела); не могу дня выбрать, чтобы посвятить его на любое дело…

Да, и Ваша корректура иногда два и три часа на день отнимает, хотя на это я никак не жалуюсь. А скажу тебе, Друг, по-дружески: пожалуйста, обращайте внимание на язык! Печатаемое сочинение с этой стороны не выгодно рекомендует нашу Академию. Есть в нем обороты весьма странные, – совсем не русские. Это стыд месту…! Где легко поправить, чрез изменение нескольких слов, я имел смелость поправлять; но это сопряжено с большими затруднениями. Случилось раз, что я четыре непонятных строки замарал; а в типографии поэтому должны были три четверки снова перебирать, что сделало труда одному человеку почти на целый день. Андрей Иванович³³¹³ (которому мое почитание!), пересматривая рукопись, кажется, смотрел собственно только на пунктацию: верно такое было поручение! Но и с этой стороны не без грехов осталось дело, хотя их гораздо менее прежнего. Нужно почаще печатать, чтобы приучиться приготовлять дело на показ свету!!!

Я, Друг, собираюсь что-нибудь написать для учеников о мiре, т.е. из Cosmolog…, но не знаю, как руки приложить, пособия совсем не имею, и какие дать ей пределы, не придумаю. Я другое дело – мои ученики конечно не так будут взыскательны, как Ваши г. Студенты: напишу листа два, три – и довольно. – Если бы Вы мне могли указать или дать пособие, я с большою бы благодарностью приняли и совет, и помощь.

Прости, Друг! – Мне что-то скучно; от чего-то ревность постепенно ослабевает; уж не отцветает ли деятельная жизнь моя? – Говорю, представляя непостоянство и ничтожество человека… Как он слаб, как мал, как преходящ в своем явлении!!

Прости, Друже! да укрепит тебя Господь в силах духа и тела – на дела благая!

Твой – гр. Евсевий.

Генвар. 31 д. 1831.

—536—

2.

Любезнейший мой Друг,

Александр Васильевич!

Милый Друг!

Где ты? Я спустил тебя с глаз, долго следил за тобою мыслями, но только до Ростова, – далее мои мысли потеряли дорогу. И теперь хочу представить и то, и другое, но все одни мечты, или и вещественность, но едва заметная в мечтах… Но что до того?…

Мир тебе, мой Друг, в стране родимой, в объятиях искренних, кровных! Здоровья и спокойствия тебе, мой Друг, желаю от всего сердца. – Как тебя Бог донес до милой родины? благополучно ли? спокойно ли? приятно ли? – Мирный, светлый Ангел Господень да будет твоим хранителем, покровителем и утешителем! Светлость лица небесного Посланника да озаряет твою душу лучами небесного мира и веселия! – Того же, Друг, желаю от сердца, пред Богом, и всем твоим искренним: и Папиньке, и Маминьке, и… мое им глубокое почитание! Твоего братца поцелуй от меня, – и пожелай всего доброго, особенно такого – вспомни какого желал я ему дня за два до нашего отпуска – сидя с тобою в саду около полуночи…

Я, мой Друг, не хотел к тебе писать прежде, нежели от тебя получу письмо: но вот одна ваша почта миновала; до следующей еще неделя, а мне вместо многих писем, коим я хотел посвятить вакацию, после одного, посланного к родителям, никуда более, кроме тебя, или нельзя или не хочется писать. Потому упреждая твое письмо к тебе пишу.

Что, Друг, прикажешь писать? От сердца ли и о сердце?… Об Академии ли? о новом ли, что слышно? О всем скажу хотя понемногу, сколько на семь листке поместиться может.

Я, Друг, доселе довольно спокоен, хотя и не весел. Но какое-то ровное, холодное. Сие спокойствие начинает уже и наскучивать. Бывало, найдут часы скорбные, смутные, несносные, – и какое же следствие? Чем сменялась сия душевная непогода? Ты знаешь!… А теперь, вот уже дней пять и шесть проходит, – и я ни на час не повстречался

—537—

с тем торжественным состоянием души моей, в котором все существо мое, как замерзшая от холода зелень – при благотворной теплоте солнца – оживлялось, и предавалось радостным восторгам. Теперь, куда ни пойду, везде – одно и то же равнодушие держит мое сердце: будто не скучно, но и не весело у себя – в моей уединенной комнатке; пойду в сад, и та тоже, пойду в другой, и там ни лучше, ни хуже; зайду в Церковь, и здесь ни хладен, ни горяч, – а таковым страшный приговор!… Тебе, мой Друг, желаю лучшего состояния! Дай Бог! – Но не мечтаю ли я? Жалуюсь на спокойствие! И состоянием спокойствия не доволен? Не безумие ли? Виноват, брат! Назад часа с три я очень хорошо отзывался о своем положении одному из товарищей: но положение духа переменилось, может быть, на четверть часа и я заговорил другим тоном. О непостоянство! Не верь, Друг мой: вот я в сию минуту совсем не таков, каким себя представил: душа торжествует; мир тебе, мой Друг! Чистой радости тебе, небесного веселия тебе желаю: дай Господи. Источник всякой радости и веселия! И на весь круг твоих – искренних да преизольется полнота небесного мира и веселия!… Друг! вспомним – и объясним настоящую перемену моего состояния; говорит более не стану о семь.

Ко мне, Друг, начал не редко заходить известный слепой П.И.: один приветливый прием с моей стороны подал ему повод заходить ко мне смелее. Но мне уже и не так приятно становится: в обращены с ним много нужно терпения, а я мало его имею; это и беда! При том знающие его более меня, совсем не советуют иметь с ним знакомства. – Оно началось против моего расположения – еще года два назад; а как избавиться от него, не знаю. – О, слепец – такой мудреной человек (подлинно, Господь умудряет слепцы); при всем моем к нему видимо нерасположении – не признает меня таковым: и по словам, и по движениям – в слух мне – изъясняет мое внутреннее состояние и действительное к нему отношение… И о сем довольно.

В Академии студентов около 50. Из Чиновников только Феодор Александрович³³¹⁴ вчера отправился в Москву, да

—538—

ныне ваш земляк – Бакал.³³¹⁵ в Кострому; прочие все пока дома. о. Ректор³³¹⁶ с о. Инспектором³³¹⁷ собираются ехать вместе до Москвы в Понедельник (6 ч.). Но вот их беда: не продет завтра Преосвященнейший³³¹⁸; в монастыре ждут, и он сам в письме к о. Наместнику³³¹⁹ обещался, хотя под условием, если важные обстоятельства не попрепятствуют. Если приедет, то, конечно, на несколько времени должны будут приостановится; а по нас, Бог бы с ними, хоть бы и поскорей: им также в единообразии жить наскучило!

Братия, Студенты, находящиеся в Академии, – скучают настоящим временем свободы. И как не скучать ищущим вне себя удовольствия? В комнатах – и тут, и там запустение; а вне комнат – куда не пойди, все только по старым следам, удовольствия же от собеседничества и у тех и у других нарушились отсутствием искренних. От того многие ходят, повесив голову, не зная, чем скуку рассеять. – Сад монастырский доселе довольно посещается Студентами; я там часто бываю; хожу по известной, довольно длинной, треугольной дорожке, и нередко встречаюсь то с тем, то с другим из товарищей… Встречался не раз и с С.Ф… чем; иногда он идет весело и напевает, а иногда в задумчивости, потупив глаза в землю; ныне поутру видел его с книгою в руках. – Одни надеются привыкнуть к сей скучной, свободной жизни; а другие хотят искать разнообразия, удалясь

—539—

куда-нибудь отселе, хотя на время, либо в Москву, либо в Ростов или, еще куда. А мне к одиночеству не стать привыкать…

Скажу на конец и о том, что у нас слышно нового. Новости все, Друг, неприятные! Конечно, они уже и в Костроме известны: но мне как о них не поговорить? Тебе известна моя к ним страсть!! – Из Москвы слышно, что там более и более открывается людей неблагонамеренных – и будто уже схвачено тысяч около трех. По прошлой почте молва пронеслась, что в том числе человек сто Студентов Университетских; которые, по сказам, захвачены в одном собрании, составившемся для мятежнических видов. В продолжение недели найдены другие тайные небольшие общества поляков для тех же целей; не в одном месте захвачены военные снаряды. Теперь предприняты против всего того строжайше меры. Да, душой заговоров было произвести в определенное время (говорили около 22 Августа) повсюду пожары и резать без пощады верных сынов Отечества. Ту же молву подтверждали в других городах. Впрочем, в молве трудно отделить прежде времени ложь от правды; и дай Бог, чтобы все это было только пустою молвой, а не самым делом!

О Петербурге говорят и страшное; холера там ужасно усилилась; и к одной беде присоединилась другая: по учреждении больниц, под присмотром Квартальных, как было в Москве, – чернь взволновалась и произвела страшное возмущение с жестокими неистовствами, о которых и говорить боюсь, если то правда. Государь Император со всею Своею отеческою кротостью и снисходительностью едва мог успокоить ожесточенных… Известно также по слуху, что корпусы Духовной Академий обращены в больницы; а Студенты переведены в Семинарию, которая по выпуске Семинаристов оставалось пустою. – Какие кругом беды? Повсюду гнев Божий! Размыслишь и сердце содрогается! Одно другого опаснее, одно другого ужаснее! – О Господи! утоли язву, смири народы, вразуми обуявших в земной мудрости!…

Прости, мой Друг! Мне время спать: уже настает час полуночи. Мирного тебе сна желаю; Господь да будет с

—540—

тобою, и радостное утро да встретить тебя на лоне родимой природы!

Твой искренний, и по руке, и по сердцу тебе известный…

Июля 3 дня 1831 г.

3.

Друг!

Любезнейший!

Не бранишь ли ты меня? – Но я молчу, – и ты молчишь: след., мы равны. Знаю, что и у тебя – не без дел: извинишь и меня по тем же делам. – Кажется, не ленюсь, а между тем – все неисправен!… Не беда ли!… Но Бог видит! – А я существо конечное, – и между конечными малое… Не ропщу, не скучаю…

Друже! у меня образ человечества пред глазами: это мертвый во гробе! Один из тех, о благе коих заботиться Промыслом предоставлено и мне! – Так, Друг, исчезают дни человеческой жизни! – Помыслил, – и смутился… Господи! спаси нас!

Тебе желаю мира, – не земного! Не забывай искать его: он недалеко от ищущих его; Господь богат им, и всем ищущим и просящим у Него дарует. Друг мой! возлюбленный мой! не обольщайся силою мiра и всеми его богатствами, всем, что дорого он ценит: все сгорит, развеется, исчезнет как мечта! – Господи! поели Ангела наставника, вразумлять нас!

Но позволь сократить письмо: нужно другое делать. О мне, что хочешь знать, спроси у какого-нибудь ученика из нашей Семинарии; может быть, скажет, что знает. Скажи, что я ему позволяю говорить о себе все, что хочет или знает!… Молвы я не боюсь: она ветер: пусть веет; пусть рвет; пусть забросит, или развеет, что сложено из праха! Это естественно! Но дух не прах: он выше области земной власти: вожделенная отрада земному узнику! – Кажется, я мечтаю! – мечтаю! –

Прости! Прости, Друг, пред Богом говорю или и прошу… Господь да простит и помилует тебя! (Но не будешь ли как-нибудь у меня? Очень буду рад! И жду!… Но Господь!

Искренний твой.

Февраля 5 дн. 1833 г.

—541—

4.

Любезный Друг,

Александр Васильич!

О Господе спасения тебе желаю…

Время говорить и время молчать… и мы молчим: оба заняты делами; нет досуга говорить, или не о чем… Мне и настояла нужда написать к тебе, но точно не было досуга. А нужно было написать тебе спасибо за салфетку. Деньги я послал к тебе за нее чрез своего о. Эконома: конечно лучше тебе быть в долгу у своей маминьки, нежели мне, на которого она раз в сумраке взглянула, и которого совсем не знает.

Друже, Друже! Господь тебя да успокоить Попроси, пожелай и мне мира от Господа: иногда я имею в нем нужду, как и сейчас, т.е. не имею его. Там жалоба, а там сам видишь беспорядок, – хочется и так, и иначе; как бы получше, – а смотришь и все не так… Беда! – Господи помоги! –

Как трудно ладить с молодыми людьми или с людьми… Гордость, дерзость, упорство, шалость, неопытность, невежество, – и все страсти растленной природы человеческой: это стрелы, который нужно уметь сокрушать, чтобы сколько-нибудь иметь успеха в достижении цели.

Скажите, что слышите о… виноват! – Думаю, уже знаете, или конечно прежде получения моего письма узнаете, если доселе не знаете, о переменах в Академии – как о. Инспектор наш бывший нисходит в Нижний, а о. Филарет заступает его место: это превратность дел человеческих! – Если жизнь продлится, чается, не минет посетить и… эта союзница человечества: Господи укрепи!

Я живу, по милости Божией, пока так, как немногим мне кажется, удается жить на земле, в этом шумном море бед, скорбей… т.е. спокойно большей частью, а совершенно жить спокойно – возможно ли под сим небом? – Как правлю, как учу – тебе другу я мог бы сам о себе говорить: но нет, кажется, нужды; можешь спросить у других; наших многих видишь; а другие иногда вернее судят о нас, нежели мы сами…

Сказать ли тебе, что я слышал о тебе: тебя хвалят

—542—

весьма – твои ученики, но опытные, или более опытные пред другими замечают, что ты нисколько не свободно объясняешься, а это, Друг, не маловажный недостаток. Помнишь, как скучали нам наставники, которые при подобных недостатках наскучивали нашему вниманию до нетерпения иногда… Нужно всегда запасаться ясными представлениями о предметах, о которых говорит преднамереваемся, чтобы быть в состоянии свободнее выражать свои мысли: это, кажется, главное! На кафедре приготовлять мысли поздно! От сей неготовности естественно рождается застенчивость и совершенное иногда молчание… Поговорил бы, поговорил бы… но прости! Желаю тебе, причастившись страстей Христовых насладиться полной радости о воскресении Господа Спасителя, Господь да спасет тебя!

Твой искренний…

Март. 26 дн. 1833 г.

P.S. Да скажи, получили ли ты мое письмо, которое было послано о сырной неделе с Василием Невоструевым?³³²⁰

5.

Февр. 15 дн. 1835 г.

Любезнейший друг мой,

Александр Васильевич!

Я очень рад твоему письму, которое сейчас получил.

Приятно слышать, что ты мало имеешь отдыха среди ученых занятий: чем более трудишься, тем, верно, ты спокойнее и душа полнее приятных ощущений. Я сужу так, основываясь на собственном опыте: я бываю спокоен и весел, когда мне не препятствуют заниматься делами. Но скучно, тяжело, больно, – когда то тот, то другой отрывают от дела, держат в бездействии, душат пустыми беседами!

О Друг! Ты бы пожалел теперь о мне, если бы видел и чувствовал мое положение. Не знаю, с чем сравнить мне свое положение. Мне кажется, я живу как бы на площади в гостинном или постоялом дворе, и меня обязы-

—543—

вают быть дворником. Сравнение грубо, но походит на дело. Может быть ты и не представишь, как мне бывает почасту тяжело от этой обязанности, принимать на двор то того, то другого, как прискорбно, а иногда почти несносно – убивать другое время в пустой недеятельности, от неудобства совместить мелочные разговоры с серьезными делами.

Февраля 10 дня.

Спасибо, что не позволили мне много говорить, а то бы я и не знать, что наговорил в жару негодования. – Поздравляю тебя, Друг, с Св. Постом. Да послужит он тебе во спасение, по благости Господа. – Уже минует другой день сей Четыредесятницы, и я начинаю отдыхать от тяготы… и успокаиваюсь до времени… Благодарю за тетрадки; видно наемные писцы писали. Так я остаюсь должным, а ты мне не сказал, сколько. Не много я заглянул; но не много и увидал, а думал больше видеть из-под руки О.А. – Друже! Даешь ли или берут ли у тебя писать для меня Св. Писание? т.е. дописать меньших Пророков, да еще Даниила Прор., а теперь, говорят, есть в Акад. и перевод кн. Пророк. Иеремии и Иезекииля, да еще что-то: если правда, то как-нибудь надо похлопотать.

Вы хлопочете о добром Журнале, да поможет вам Господь! Приятно и слушать о ваших хлопотах, а приятнее будет взглянуть на плоды сих хлопот. Конечно, трудов много предстоит; и сии труды будут стоить не малого. Смотрите, пожалуйста, за Батюшкою о. Инспектором³³²¹, чтобы он не слишком горячо трудился, как бы от того не подвергнуться чрезмерной усталости, я не стать среди пути. Я боюсь сего, смотря на предстоящие вам труды. Знаю, что все это дело будет преимущественно опираться на раменах очень немногих. Да и тебе, Друг, тоже поставлю на вид, хотя ты и сам это знаешь: всему время и всему мера, – это златая истина! Помни это и трудись с Богом!

Я бы желал принимать в ваших трудах деятельное участие; но не знаю, как удовлетворить этому желанию. Ты можешь ясно представить трудности, предлежащая мне при

—544—

исполнении моих намерений. Вот я хотел было в сырную неделю дня три посвятить одному делу: а вместо того не посвятил и трех часов, потому что нельзя было. Только ныне я написал строк десять; помолись Богу, да поможет Он мне. Перелетели бы я к вам, и сел бы хотя у тебя в прихожей, только бы книги было где положить, да другие поменьше мешали делом заниматься! – О мечты! отойдите вы от меня.

Готовится ли у вас Программа? Взглянули бы я [на] нее, чая утешения от выполнения оной. Не мешало бы, мне кажется, после сочинений Отцов Греческ. Церкви, удалить местечко и [для] сочинений древних или не так древних Отцов и Российской Церкви, напр., Димитрия Ростовского, Тихона Ростовского да можно бы кажется отрывать статейки и в рукописных томах Русск. Богословов, с Латинского ли или Славянск. переводя на Русский язык, и особенно статейки, годные против нынешних заблуждений или пороков. Для сего можно бы давать книги такого содержания и отдельными Студентам, чтобы они отмечали, которые места позамечательнее. При сем я бы заставил делать замечания и другого рода, именно: отмечать, как кто из наших Церк. Писателей учил о каком догмате, и как кто объяснял какое-нибудь трудное место в Св. Писании. Ведь у нас в нашей Греко-Российской Ц. древних толковников не видно; а очень немало можно находить толкований на Св. Писание в Проповедях и др. сочинениях. Посему и дух разумения Св. П. в нашей Церкви надобно отыскивать в сих памятниках. Пора бы нами полюбить и свои хорошие древности, и вырывать их из архивного праха! О как мне хочется видеть все отечественное Церковное в большем свете! – Завели бы Археологическое общество; заставили бы членов его трудиться в Архивах; заставили бы пересмотреть с нужными извлечениями – все и Русские и Греческие Священные древности по вернейшими кодексами! И что бы после того? – Много еще, очень много остается… Но от жужжания комара, конечно, ничего не будет: так лучше ему замолчать.

Вели, Друг, мне что-нибудь написать по Философии: я тебе напишу; да не назначай тяжелой работы, чтобы не слишком много времени требовалось на совершение оной.

—545—

Спрашивай, напр., что-нибудь: я тебе дам ответ. Разумеется, вопрос должен быть занимательный, чтобы ответ не был незанимательным. Письмо легче написать и занимательное, – чем какое-нибудь рассуждение. Ты не посмеешься ли моим затеям? И правда смешно, так поскорей раздери мое письмо, чтобы оно других не соблазняло. – А я бы тебя спросил; но ты можешь трудиться в другом направлении, имея более и средств, и времени, нежели я.

Зачем же ты мне присылал толкование Гейденрейха на столь короткое время? Какую ты предполагал цель, препровождая ко мне оное? – В две недели можно ли мне было оным воспользоваться? Да притом и других три книги надлежало прочитать? – С Ив. Феодоровичем³³²² я ни одной книги не пошлю; потому что еще первой недели только половина будет с середой; а он едет завтра. Зайдет ко мне Степан Тимофеич³³²³; – пошлю; а не зайдет, сам виноват будет; а я буду оправдываться тем, что не с кем было переслать, если и позже пришлю. А Батюшке Отцу Филофею³³²⁴ в ноги поклонюсь, – и он как добрый человек и монах простить меня. Впрочем, если придете Степан Тимофеич, все возвращу: нечего делать!

Да ты знаешь ли цель, для которой я ищу и прошу толковников на (1Кор.)? Если знаешь, то молчи: а не знаешь, то не спрашивай: мне не следует верить в таких затеях; иногда и несбыточные мечты мною овладевают, и я сам смеюсь над собою.

Как ты живешь? – это ты скажи, или сказывал; а я скажу о себе, хотя отчасти и говорил с начала письма. Видишь, что не совсем весело и спокойно, а иногда, правду сказать, и скучно. Все понятно? – Не всегда же так: вот теперь я спокоен и весел, можно сказать; хотя Св. Церковь призывает нас к Священной печали и сетованию о грехах. Но понимаешь, почему я в таком теперь состоянии? – Потому что, по выходе из Церкви, никто мне

—546—

не препятствует заниматься делом, сидя в келье, – вот почему.

Ездить я почти никуда не езжу вон из Семинарии, кроме, куда совершенно нельзя не ездит. Что говорят о мне Москвитяне, я и слушать не хочу. Когда меня вызывают из кельи; я, обыкновенно шутя, но откровенно отговариваюсь: я монах; а ему устав велит более сидеть в келье; Богу молиться, да своим делом заниматься. По улицам ездить монаху стыдно. Я не привык, и не люблю компаний, кроме келейных и монашеских или ученых. И т.п. Выехал было я с о. Ректором к одному Протоиерею в среду на сырной, да, зато после не поехал и к тем, к кому бы почти и надлежало; как то к брату и еще его родств. по супруге. А причиною сему было то, что первый выезд мне слишком много неудовольствий (хотя и неважных) наделал. – Позволь, Друг, перестать писать. О Московск. новостях или слухах не скажу ни слова: я мало слышу и знаю, сидя в келье; ваши придут домой к вам; больше, верно, скажут, или наскажут, нежели сколько я знаю; потому что, как я сказал, я не знаю, что о мне говорят. А если что нужно мне знать, и это услышишь, то мне передай, особенно такое, на что мне следует обратить внимание. – Прости, Друг! Да простить тебя Господь во всем, и да вселится Он в тебя обильною и деятельною Своею благодатью, в приобщении Св. Тела и Крови Своей!

Твои искренний… монах Евсевий

[P.S.] Его Высокопреподобию, Батюшке Отцу Инспектору свидет. мое почитание, благожелательство и поздравление с Св. Четыредесятницею.

6.

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильевич!

О Господе спасения!

Надеюсь, что ты не оскорбишься моею просьбою. Вот мой зять Диакон подает письмо твое; а с ним – старица моя матушка и еще сестра, которая была крайне нездорова, а

—547—

теперь по милости Божией, обмогается. Пожалуйста, Дружок, напой их чаем, чтобы им можно было сказать, что мы пили чай там, где мой сын, или наш братец учился. Спасибо тебе, Дружок, скажу…

Я принялся писать не шутя, вследствие твоего выговора…

Твой искренний М. Евсевий

Мая 28 дн. 1835 года.³³²⁵

7.

Любезнейший мой Друг,

Александр Васильевич!

Я виноват; но как-нибудь извини меня. И теперь только несколько строк могу написать.

Желаю тебе мира Божия; желает тебе сего моя душа… Тебе хотелось бы исправить и то, что… а я не хочу и спокоен! – Знаешь почему не хочу? – Потому что для нас это также невозможно, как невозможно мне взять себе на руки вашу Библиотеку, что [бы] свободно пользоваться всем, по произволу… Не правда ли? – Думать можно, но в таких случаях влияние думы на сердце надобно ограничивать. – Думаю, что на праздники будешь в Москву: тогда подольше о сем поговорим. Впрочем, что ты предполагал в моих расположениях касательно твоих дум, то ты почти безошибочно узнавал.

Вот, Друг, о чем я теперь забочусь. Если Бог даст мир и здоровье, то след. треть мне надобно будет употребить на чтение Фско[й]³³²⁶ Истории. А у меня, кроме Брукнера ничего нет: как быть? Я хочу писать к Федору Александровичу, – просить пособия; да какого? – А? – Не знаю; скажи мне. Всего брожения умов Ф[илософ]ских мне никак нельзя раскрывать моим слушателям: это не совместно ни со временем, ни с потребностями слушателей; а хочется мне сообщить им ясные понятия о древней, средней и особенно новейшей Философии. Для последней, чтобы го-

—548—

ворить о Канте, Фикте, Шеллинге и др. у меня уже ни клочка нет пособия. Что ж делать? – Кроме желания быть удовлетворительным для учеников, мне хочется и для себя – воспользоваться временем и собрать, если Богу угодно будет, для будущего яснейшие понятия о Философах. Я хотел было просить Буле, т.е. для древней и средней Философ. Истории, а для новой не знаю чего. Притом и Буле не знаю у кого просить: из Библ. ли? или у Ф. Александровича? – Скажи мне, Друг!

У меня, Друг, теперь начинается вакация: т.е. я кончил писать уроки для учеников; а теперь сяду за Богословский столик, который, знаешь, стоит в гостиной. Примусь или принимаюсь за прежнее дело, знаешь какое…

Да вот еще о чем тебя, Друг, прошу, потрудись, пожалуйста: попроси к себе Семена Михайловича Поспелова³³²⁷, если он здоров, и спроси у него: пришлет ли он мне что-нибудь, что обещался прислать? Я ждал, и ничего не получил; я писал к нему, и нет ответа! – Здоров ли он? жив ли? и сего не знаю. – Взял он у меня одну книгу, которую уже надобно бы было возвратить мне, – но и сего нет. Потрудись, Друг, узнай о сем. Умник будешь. –

Прости! будь здоров; будь добр и других учи добру, и будет тебе за это спасибо!…

Ноября 26 дн. 1835 года.

Твой – М.Е.

P.S. На Введение, Друг, я говорил проповедь в своей Церкви, – сказать ли тебе о чем? – О том, что детей с самых ранних лет детства надобно посвящать Богу или благочестию христианскому. Проповедь довольно длинна была, а написана в моем тоне – т.е. самым простым языком, и как можно ближе к собеседовательной речи, как я еще не говаривал. И слушателям это о. понравилось. Это меня более утверждает в желании или смелости так говорить. – И как мне желательно, чтобы и в Академии,

—549—

как можно, более приучали к этой методе, чтобы проповедники не рассуждали на церковных кафедрах по школьной методе!… О бесполезные мои желания!…

8.

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильевич!

Желаю тебе доброго здоровья в душе и теле. Благодарю тебя за письмо твое. – Ах, Батюшка наш, о. Филарет болен! Бога ради не оставляй его; посети его и за меня; утеши его в скорбях болезни, если имеет нужду в утешении – Правда, ты писал, что ему стало несколько уже полегче: дай Бог, чтобы и совсем было легко.

Благодарю, Друг, тебя за хлопоты ради меня. Благодарю сердечно Феодора Александровича за советы. Свидетельствую им мое глубокое почитание. Но, Друг, начавши хлопоты, уже потрудись их докончить: попомни, пожалуйста, о них в последние дни трети, и попроси у Феодора Александровича, что можно, или что они заблагорассудят ссудить мне: попомни, о чем просил в прежнем письме касательно Семена Михаиловича. – Да попросите Феодора Александровича, если они будут в Москве, не лишить меня своего посещения: я буду ждать их. Да и хочется мне с ними разделить времени побольше, если бы это удобно было с их стороны.

Я, Друг, еще был болен. А В один вечерний час собрался было умирать: но разгадал; потому что экзамен наступил. Впрочем, собрался было ехать к Доктору Высоцкому; но он, узнав о мне от своего племянника, моего ученика, сам приехал ко мне. Дело обошлось без аптекарских рецептов: он мне не велел только пить чаю по утрам, и больше двух чашек по вечерам: не велел употреблять пищи сдобной и вообще неудобоваримой и ветры возбуждающей, хотя это я и прежде знал, и соблюдал; велел по утрам на тощий желудок пить по стакану холодноватой воды и после закусывать непорядочнее чего-нибудь не тяжелого, и еще кое-что… поговорил.

Да сказывал при сем и о том случае, который думаю и вам уже давно известен т.е. как найден убитый Сту-

—550—

дент Университетский под Каменным Москворецким мостом. Это сын давнего приятеля Г. Высотского; 16-ти лет, по его словам, благовоспитанный (хотя не таков он был по отзывам других); живший в доме отца, какого-то Обер-Секретаря. Он оставил отцу своему записку с уведомлением, что умрет не мучительною смертью; у мертвого на руке найдено клеймо изображающее: чести моей не уступлю другому (или другими словами, но эта мысль, найдены, впоследствии и еще люди с подобным клеймом сумасбродства вне Университета; уличают некоторых из Университетских Студентов. – Но не наше дело, – а не хорошо? и жалко!

Михаил Егорович торгует с Сатариновым. Ему дают 2.500 руб. в год; а он еще хочет прибавки к сему тысячи.

О скорби Юлии Васильевны с Павлом Петровичем³³²⁸ я слышал давно. Да, Друг, вот как радость человеческая смежна со слезами! О человек, человек! –

Прости, Друг, – Думаю, что у вас кончится учение в субботу пред Праздником, – а в Воскресение ты будешь в Москве: а в Понедельник зайдешь ко мне, – тогда поговорим побольше, Если Господь позволит сему быть. Прости, Друг! Да сохранит, управит тебя Господь по своей благости!

Твой М.Е.

Декабря 18 д. 1835 г.

[P.S.] Батюшке Отцу Инспектору низко кланяюсь: сердечно желаю и прошу у Господа доброго здоровья. Не пишу к ним, потому что устал, экзамены довольно поутомили нас, О Празднике я к ним приеду если не телом, то душой; хотя, впрочем, первым способом и не думаю ехать. Прошу засвидетельст. мое низкое почитание Отцу Филофею и Отцу Платону.³³²⁹

—551—

9.

Любезнейший Друг!

Желаю тебе доброго здоровья и во всем милости Божией.

Пожелай от меня тоже и Батюшке Отцу Филарету. Благодарю его за сообщение некоторых новостей в письме с князьком.

Я живу, хожу, сижу-сижу и устаю. От усталости сегодня ездил в Новоспасский Монастырь и именно, чтобы хотя несколько отдохнуть и свежим воздухом подышать; кстати и в свои монастыри, т.е. к ученикам заехал.

У нас ничего нового не слышно. Вчера у нас один ученик из высшего отделения умер, именно Алексей Лебедев; да также вчера или третьего дня умер и ученик Вифанской Семинарии высшего отделения – Павел Доброхотова бывший кажется в Голицинской больнице.

Что будет у вас слышно нового, напиши, Друг; спасибо скажу. А теперь тетрадок кучку от тебя жду, за которые очень благодарен я тебе остаюсь… Я теперь пишу уроки ученикам, самые краткие, но эта краткость или эти урока! вообще мне скучают: времени много отнимают…

Прости, Друг! Будь весел о Господе!

Твой.

Январ. 12 дн. 1836 г.

10.

Благословение от Господа

да приидет на Друга моего Александра!

Поздравляю, Друг, тебя с новым начальником.³³³⁰ Желаю вам под управлением его наслаждаться желаемым миром. Содействуй, Друг, к водворению мира среди братии.

—552—

Гаданием вижу, как теперь сердца многих скудны миром! Да пошлеть Господь мир на вашу ученую обитель! Да разъедятся волны сомнений и беспокойств! Господь любит мир, и посылает благословение на хранящих святой мир, и благопоспешает трудящимся в сем мире. Желаю пред Господом, да будет он между вами!

Ну, Друг, помогай Другу-Ректору. Особенно вот в чем: удерживай его решительный и иногда тяжелый характеры. Можешь представить,…

Я Другу – теперь сказал о семь только для слова, указав на змия и голубя: но теперь не время говорить более.

Благодарю тебя много за тетрадки. Полумиль и от Петра Евдокимовича.³³³¹ Как быть, Друг! Я опять хочу предложить тебе просьбу… Не хочется говорить… стыдно… я все прошу… Замолчу… не хочется говорить… ай сказать… не почему мне прочитать подробнее уроков Философск. Истории с 17 стол. и особенно Канта. Под руками что есть, то это все сокращения и слишком короткие… Но не прошу, Друг! – Я еще дочитал только до Сократа. – Прости!

Твой Е.М.

Янв. 31 д. 1836 г.

[P.S.] Братии о Господе: Отцу Филофею (если он о. Инспектор, то поздравь его от меня), о. Платону и особенно Феодору Александровичу прошу засвид. мое усерднейшее почитание.

11.

Любезнейший Друг!

Александры Василич!

Поздравляю тебя с Св. Постом, и желаю тебе очищения и освящения. –

Аа! попался, Друг! Ну, теперь нечего делать; надобно трудиться н трудиться, чтобы скорее перейти пороги...

А я хотела! было воспользоваться несколькими днями сырной недели, да не удалось. То тот, то другой гость – встречай и провожай – вот и дело! Вот и сей гость, с

—553—

которым посылаю письмо, дня четыре погостил или просто поквартировал у меня. Это не новость на нашем подворье!

Твое письмо получено от Г. Световидова 9 числа; в нем не более сказано, как только о делах Секретарских… А, я желал слышать о чем-то более; не знаю о чем… Разве о том, как ваш новой О. Ректор приступаем к управлению, – и равно нареченный о. Инспектор.³³³²

Не бранишь ли ты меня, Друг, за тетради, – что долго не возвращаю. Виноват! еще не дочитал. А если нужны, то скажи: в таком случае я немедленно вышлю их. Мне хотелось добыть записок Киевской Академии О. Ректора на Догматическ. и Нравственное Богословие. Мой гость желает мне сделать это одолжение; сам он сих записок не имеет, но надеется испросить у вашего Ивана Иларионовича³³³³, его товарища. Устоит ли он в своем слове, да и сделает ли по его просьбе Иван Иларионович, не знаю. А если бы согласился сделать: то я тебя бы, Друг, попросил быть посредником, т.е. взяв у него записки переслать ко мне с каким угодно условием.³³³⁴ Несколько

—554—

тетрадок по Философии я занял у сего гостя с условием, списав, отправить их к нему в Тобольск. И это находка не малая: ибо часть тетрадей относится к новейшей истории, которую, хотя кратко мне хочется прочитать моим ученикам.

Да кто-то мне сказывал, что с Отцом Филаретом и меня представили кандидатом на инспекторскую должность в вашей Академии правда ли это? – Впрочем нет нужды знать о семь. – Нет основания думать, чтобы Владыка согласился на такое представление; а если бы и случилось так, то отчасти знаешь мои мысли о семь деле… Впрочем, я, как и прежде, все мое поручаю Богу… и в сей преданности на все стороны смотрю спокойно. Устою ли против искушений, не знаю; по крайней мере приготовляюсь стоять… и прошу помощи свыше… а искушений не избежать… Они по всем дорогам встречаются…

Желаю тебе мира и спасения

Грешный Евсевий.

Февр. 13 д. 1836 г.

[Р.8.] Отцу Ректору свидетельствую мое почитание, и пока только. Часы их я препроводил с г. Студентом Иваном Головиным. Как взяты они были от часовщика, так более и не были заводимы для избежания греха т.е. чтобы опять как-нибудь не испортили их кто-нибудь.

Марта 13 дн. 1836 г.³³³⁵

—555—

12.

Любезнейший мой Друг!

Александр Васильевич!

Да поможет тебе Господь! и да будет с тобою!

Что у вас нового? – У нас что-то мало слышно о вас. Бывало о. Инспектор Академический что-нибудь напишет ко мне; а ныне сей источник иссяк. Только из-под твоих рук чаю слышать об Академических новостях. Правда у о. Ректора теперь не до писем, может быть. И я не пишу к нему. Почему? спросишь. Не легко отвечать на этот вопрос; не скрою, скажу правду: что-то рука не так смело берется за перо, чтобы писать к нему. Богу известны сердца человеческие со всеми их изменениями, а сколько бывает их при разных обстоятельствах! – Я смело писывал к о.и. Академии; а могу ли также писать и к о. Ректору Академии? – Еще не знаю. Подожду.

Надобно правду сказать: в Москве носятся слухи не так приятные. Я бы прямо написал о них к о. Р. новому, но, право, недостает смелости. – А говорят вот что (скажу главное): будто о.Р. слишком далеко или высоко начал себя ставить перед своими сослуживцами. Это начало, и из него иное выводят… не могу всему верить, и не хочется, – и не стану говорить… пусть это для меня будет неправда!

Друг! помоги ты немощи Друга, чем можешь! Мудрено споткнуться тут или там – особенно без посоха идя по скользкой дороге? – А друг должен быть посохом для друга!…

Твое письмо, Друг, я как прочитал, так и бросил в печь в мелких клочках, чтобы оно как-нибудь не вышло за двери. – Прерываю свою речь: вот мой Александр просит меня спросить у тебя: возьмете ли вы меня или нет? Его душа томится с самых тех пор, как первая молва пронеслась о семь деле. Он молит Бога, чтобы сего не было. – А мне кажется, что не будет. Я стою на средине; а другие, и кроме моих учеников, того же желают за меня и гадают, будто он… так должен благорассудить… Если-де Моск. Инспектор быль исправен в своем деле, то что же ему за награда, если его за четырехлет-

—556—

нюю службу из Профессора пожалуют в Бакалавры М.Д.А.? – И что за находка опять и опять инспекторствовать?

Подобный суд не один раз мне приходилось слышать от других лично, это, кажется, и походить на правду. А в моих глазах, когда я стану на одну сторону с другими смотреть, то это еще более будет походить на правду. Я помню отношение О. Евлампия к о. Поликарпу³³³⁶: знаю обычное отношение о. Филарета к о. тому же. И могу при сих представлениях сделать такое наведение: если и мне суждено будет к вашему о. Ректору быть в таком же отношении; подвергаться таким же неудовольствиям, какие терпели и они: то можно сказать – лучше на настоящем месте еще оставаться до… на год и на два… Я здесь, по милости Божией, спокоен… Впрочем, я пойду, или поехал бы почти охотно, по настоящему расположению, если бы послали в Акад.: там книг много! И еще более потому; авось либо при единодушии мы что-нибудь успеем сделать! Буди воля Божия! Она лучше нашей!

Правда ли, что в М.Д.А. скоро, скоро начнется издание Журнала? – О, когда бы! – Я теперь занимаюсь между прочим выправкой переводов с французск. Ученики мои переводят книжку: Наставления юношам в христианск. благочестии – извлеченные из Св. Писания и писаний Св. Отц. М. Charles Ginet 1754. А я с ними же выправляю, хотя еще не много сделано, потому что начали делать только в В. пост. – Наставления очень простые и добрые. Книжка в 12 дол. 600 стран.; ученики перевели уже большую половину, а выправлено, хотя бегло, около 6-ой части. Позволь мне приготовить к изданию эту книжицу.

Большую часть времени у меня отнимает история Ф-ии, а если присоединить пустые ученические задачки, – то можно сказать – почти все время у меня проходит в сих занятиях. Историю средних веков я опускаю; скажу кое-что только в один класс… А займусь несколько подробнее с Бакона начиная и дал. Пособия имею не худые – в Русск. записках – с Бакона до Канта из М.Д.А.: а с Канта – до Гегеля, со включением сего – из Киева Пр.

—557—

Скворцова. И довольно с меня! – Из Евангельской истории – (по Гармонии) я наконец читаю страдания Иисуса Христа и, хотя кратко, но поспешу прочитать до Страстной недели, чтобы после Пасхи, если Господь даст жизнь и пр., начать говорить о Воскресении. Так приходит на конец и четвертый год моего чтения сей Спасительной Истории! А без сего чтения прошло не более двух или трех классов в Моск. Сем. со включением двухлетних суббот моего пребывания в Вифан. Семинар.

Прости, Друг! Господу помолимся! Господи помилуй!

Твой – грешный монах Евсевий.

[P.S.] Отцу Ректору низко кланяюсь, и желаю всего доброго ко здравию телесному и ко спасению душевному.

Марта 12 д. 1836 года.

13.

Христос воскресе,

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильевич!

И так мне не ехать к вам, а хотелось было, хотя не вполне, впрочем, по движению лучшей части моей природы. Понимаешь, что я говорю? – Ну, верно Господь так судил, а Он судит и определяет не по-нашему!

Вот вам опытнейший о. Инспектор – Ректор! Всмотритесь в него, и скажите мне, как он тебе покажется равно и другим. Я его знал в Семинарии: он только курсом выше меня шел. Он у меня квартировал в Москве, но мудрено вдруг распознать человека; одно только я узнал очень хорошо, именно то, что скорбь глубоко, очень глубоко сидит в душе его… Посуди, Друг, сам, как не скорбеть?… Мудрено победить природу человеческого сердца – А друг человечества должен быть другом такого человека, т.е. чтобы сколько-нибудь облегчить тяжесть душевной болезни! Слышишь, Друг, что я говорю? Я не заставляю тебя быть другом того человека, которого я сам не знаю, а прошу тебя только о том, чтобы твое слово было утешительно для сетующего. Надеюсь, что это будет. Мне жалко больно скорбящего! Поддержи в сей мысли, в сих

—558—

чувствах и Друга, о. Ректора. Это не малое благодеяние для человека! Мне кажется, что ему недолго быть у вас: потому зачем же ссориться или питать не радушие, когда случай к сему скоро минует; а если долго пробудет, то зачем начинать неприятность, могущую быть бременем на долгое время?

У тебя, Друг, новая работа: слава Богу! – Жалко, что дело идет все только еще о конспектах, а когда же напишется самая книга?

Друже, Друже! помогай о. Ректору! Окрылитесь вкупе, поднимитесь над мглою нашей, ученой недеятельности! О! на сии то дела я полетел бы к вам, чтобы вместе говорить, толковать, рассуждать, просить… предпринимать, распоряжаться, трудиться для общего блага… Дай Бог!!! Помоги Господи Боже!!

Составляй-ка, Друг, программу для общих занятий по всем частям нашей ученой деятельности! – Когда бы у меня была в руках сила… (конечно она и не у вас)… я бы непременно немедленно потребовал от всех учащих в наших Дух. училищах все, что они дов. хорошо обделали своими трудами. – Но немного кажется чрез сии меру будет получено (хотя верно и не ничего); потому что наши ученые большею частью находятся в слабой деятельности. – Это естественно; ибо нет побуждений к усильной деятельности, какая нужна для того, чтобы что-нибудь приготовить к изданию в свет. По ходу нашей учености, по… кто может предположить, чтобы его уроки или трактаты какие-нибудь вышли в свет? А более пользы можно будет ожидать, если каждому Профессору или учителю назначить свое дело – или отделать целую часть науки, или один трактат – в Реториках в Философских и Богословских классах, по предметам классов; кандидатов в поступающих в училища озаботить также составлением руководств для училищ напр., Русской, Латинск. Греческой Грамматике, – как у нас все это неисправно, а иное очень худо, – взгляните на Русскую грамматику – древнюю, третируются доселе в наших низших школах, взгляните на Латинскую Амвросия – что это!! – и проч., и проч. О Друг! душа моя горит в болезни, а как я мал, слаб, бессилен, чтобы сколько-нибудь пособить сему. Еще

—559—

посмотри-ка, Друг, что делается в наших низших училищах? Как там много учеников, и как мало учителей! Как много усердия, и как мало средств! Как много трудов, и как мало успехов! О какое там господствует маломыслие! Кроме классических книг дети ничего не имеют в руках своих; кроме школьных правил они почти ничего не знают (если т.е. не встретит дитя хорошего руководителя). Оттого часто поступают в Реторики совершенно огрубелыми в смысле… Нужно бы, очень нужно против сего употребить меры – или издавать детский журнал, или выбрать и составить особые книжки для чтения, к чему направляются многие светские альманахи, но негодные большею частью для наших заведений и пр. и пр. А это бы очень нетрудно было сделать, а дело было бы весьма благодетельное!! Если бы я имел власти тучу, да денег кучу, – непременно бы стал делать!…

Чего бы я не сделал, или лучше, чего бы я еще не наговорил только если бы, если бы… а теперь и говорить мало места. – Помоги вам Бог! –

Вот возвращаю твои, Друг, тетрадки. Виноват, – я их не дочитал немного, а читал не своими очами, но очень скоро, потому и не делал никаких отметок. Теперь я пишу историю Картезия, которую почти кончили. Напишу также и историю Спинозы, Лейбница, Волфа и Локка, а Бакона – написал. – Затем напишу историю Канта, Фихте, Шеллинга, Окена, Гегеля, Ешенмайера, Гербарта. Для этого дела есть у меня пособия. Но вся эта моя работа гнила: потому что слишком поспешна, как сам видишь, и малополезна, потому что… сам понимаешь: это только, может быть, для настоящего моего курса. Но и тут есть своя польза и награда… буду трудиться до… –

Прости, Друг! Желаю тебе доброго здоровья, радостного провождения Св. Праздника и всего доброго. Другу, о. Ректору поклонись от меня, а сам не чванься, а более смиряйся и Богу молись и добрых людей почитай, и меня за мои слова не брани, а пред Богом вспомяни. Прости! Господу помолимся! – Господи по-ми-луй!

Апрел. 2 дн. 1836 г.

Грешный Монах Е.

—560—

14.

Любезнейший Друг мой.

Высокопреподобнейший Отец Ректор!

Покорнейше благодарю Вас за письмецо. – Мне жалко стало, что мое письмо и Ивана Прохоровича были неприятного для Вас содержания. Если они Вас беспокоили, то еще более жалко. Я потому и не стал более говорить, нежели сколько сказал в большом письме, чтобы пустою молвой не нарушать спокойствия. Это дорого, а если всегда слушать молву и внимать ее суждениям: то она очень часто будет беспокоить нас совершенно незаконно. – Теперь я ничего не слышу; и не хочу слушать!

Вот я стал было писать, но позвали ко Всенощному, и я перестал; пришел из Церкви, и опять пишу. Когда стоял я в Церкви, – мне представилось, о Друг! разделяли бы сии минуты с Вами! – Как мне живо представилось – человек, земля и дела, которые на ней! Да, и теперь еще следы сего образа остаются на душе. Это суета и ничтожество всего!… К сему состоянию меня расположило чувство собственного ничтожества; я ныне пришел в класс и с трудом мог его окончить; голова кружилась; весь организм тела то горели, то озябал… и весь день я нездоров. Это от моей неосторожности: вчера с о. Ректором ездил я в Остермановский свой сад довольно прохладно одевшись, между тем как в настоящую весну я еще очень мало привык к свободному воздуху. Потому, что, проводив к вам о. Гедеона, я до сего времени со двора не сходил и по двору мало ходил, а все сидел за Философск. Историей. Вижу, что это ревность не по разуму: как будто мне быть Профессором Ф-ии в Академии! К чему такие усилия? – Конечно, ответ дам и на такие вопросы… Впрочем, попрошу у Вас извинения: мне тяжело писать простите! Желаю Вами доброго здоровья, мира и радости о Господе Спасителе нашем. Молю Господа, да не оставит Он Своею богатою милостью:

Грешный Евсевий.

Александру Васильевичу кланяюсь, и говорю – здорова! во имя Господа Иисуса: И довольно пока.

Апреля 11 дня, 1836 г.

—561—

P.S. От Вас ничего не слышно; а у нас говорят, будто Феодора Александровича в Университет, и будто уже совсем; – впрочем все это – говорят… а пишут ли где-нибудь кроме писем? Не знаю.

15.

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильевич!

Желаю тебе доброго здоровья и радости о Дусе Святе.

Я, друг, хотел было вчера заболеть, но ныне, по милости Божией, вместе с солнцем взошла надежда, что моя болезнь пойдет от меня на запад. Дай Бог, и радуюсь не столько за себя, хотя и это естественно, сколько за моих учеников. С ними еще много мне остается доделывать. Я теперь для них учусь новейшей Германской Философа! и как жалко, что нет у нас ни Канта, ни Шеллинга и др. в подлинниках! Верь другим, как слепой; а иногда и то бывает, что других мудрено хорошо и понять, что они хотят сказать о Философе. К сожалению, я имею в руках руководства слишком краткие, кроме одного. А из краткого руководства как постигнуть дух любомудра?

Да, и в Академии это горе могло бы встретиться: и там кажется мало подлинных сочинений новых Философов. Благоволить Академическое Правление на сей предмет обратить внимание! Что если бы мне довелось быть на посте о.Р.? Я бы закричал: благоволить, благоволить! Покорнейше прошу выписать все сочинения, по крайней мере особенно знаменитых мудрецов нынешнего света!! – В других Академиях это есть напр., (говорят) в Киевской.

Впрочем, для моих учеников я, кажется, нахожу довольно сведений и при скудных моих пособиях. Вот я уже принимаюсь за Канта. Я пишу по-русски, и язык меня очень стесняет; гораздо бы легче было писать по-латыне. Но зато гораздо легче ученикам учить по-русски, и гораздо полезнее для них. Это имея в виду я и стал писать на русском языке, начиная с Римской Философии, и жалею, что не с начала Истории; а повторять, впрочем, так и стану, т.е. по-русски, чтобы в конспекте не пестрить. Пусть уже вся История будет Русская.

—562—

Пиши, Друг, ты свой конспект поскорее и готовь, готовь – материал для самого дела! – Трудись, Друг, пока есть ревность, пока силы не устали! – Помнишь, как о сем когда-то (во время святок) мы рассуждали? Мне часто это приходит на мысль, и я жалею, о порядке наших дел! – Вот я теперь тружусь во весь напор(!) моих сил: но что же из моего дела выйдет? – Пройдет год, и все это в негодный наш колодезь бросится! – Часто у меня бывает желание или мысль, теперь бы заниматься с такою ревностью тем, что после можно будет доделывать!… Теперь бы, пока есть сила, пока ревность горит, пока обязанности не так многосложны, – теперь бы сбирать материал, очищать его, разлагать по своим местам… а после как это тяжело будет, или может быть!

О Друг! Как мiр вещественный мало соответствует идеальному! – Что у меня не бывает на уме? и что же я делаю? – Слишком мало против того, что я думаю. – Правда, в Семинарии довольно бы много можно делать, но я тут крайне бессилен: тебе известны, по проекту границы моей деятельности; да так они еще шире, нежели на самом деле бывает. Мой Патер Р[ектор] слишком строго держится проложенной дороги, хотя и кривой, и это беда, чтобы оставить старую и избрать новую, хотя и прямейшую! Что делать! Это слишком обыкновенно: так что не удобно иметь что-нибудь необыкновенное, чтобы поступать иначе. – Да, я виноват против сей формы, когда пишу по-русски и притом без спроса у Патера. А не спрашивал потому, лучше теперь сказать: я виноват, что не испросил у Вас соизволения и сделал так! – А когда бы сталь просить, он верно не позволил бы без позволения Владычня, а осмелился ли бы о семь докладывать Владыке? Сего никак нельзя было предполагать. – Так я бы в таком случае виновнее быль по форме, начав делать не по прежней форме.

Прости, Друг! Милости Божией тебе желаю! Помни, Друг, последняя твоя, а хорошо жить по совету мудрых!

М.Е.

Апр. 12 д. 1836.

—563—

P.S. Тебе я написал более, нежели о.Р., потому что ныне голова моя чище и легче стала, нежели какова вчера была.

Засвидетельствуйте мое высокопочитание Высокопреподобнейшим о. Гедеону, отцу Филофею, о. Платону, Василию Григориевичу³³³⁷, – если прилучатся и вспомнится.

16.

Любезнейший Друг мой

Александр Васильевич!

Милости Божией и доброго здоровья, и мира душевного и благопоспешений в трудах твоих желаю тебе.

Припоминаю твое письмо. Ты жалуешься на суету дел: кто, живя в мiре, не может жаловаться на эту суету? где нет ее? У вас в соседстве где-нибудь или у нас в Москве? О Друг! суета с нами родилась; она и будет с нами до гроба; а гроб, и могила, а тление – это торжество суеты! Так везде и всегда суета, и этот мiр есть просторное вместилище суеты, море суеты! Куда же уйти от суеты? Нет, Друг, не уйдешь! не хлопочи напрасно! – Среди моря куда не кидайся, а все-таки будешь среди воды! – Дай Бог, чтобы, плавая по морю суеты, не утонуть в водах ее!

Да, и ты, Друг, об этом воздыхаешь; скучаешь, что редки часы умиления, – и все реже и реже… Как же быть, Друг? Видно, что волны суеты выше и выше поднимаются; буря сильнеет… Что же делать? – Умей, учись, Друг. править кораблем; умей поворачивать и снимать паруса: не унывай духом, и не ослабевай в деятельности, и молись небесному Кормчему, Который основал и создал и сохраняет корабль Церкви, к которому принадлежим и мы. Он скажет, и буря утихнет, когда это нужно будет. Не даром Господь посылает и бури: они нужны; но после бури настанет тишина; только надобно беречься, чтобы среди бури не разбиться о камни. Господу помолимся! Да помилует нас Господь!

—564—

Час уныния недалеки, Друг, и от меня. Когда я, по большому нездоровью, не мог выходить из комнаты, один раз на меня нашли такие черные минуты, что у меня ручьем слезы потекли…

Это естественно; вся природа воздыхает, как не воздыхать нам, виновникам вздохов природы?

Друг! у меня есть до тебя просьба; не прогневайся, прошу! У вас конечно слишком много дел и без моих докук; но авось как-нибудь останется минутка на мою долю. Скажи мне, сколько тебе известно, каких бы нам теперь хороших русских книг купить или хотя и не все хороших, но и не совсем худых? Знаю, что в вашу Библиотеку новых русских книг дов. понакупали, и можно предположить, что, хотя некоторых достоинство вам известно. Мы худые знатоки сего дела; нужно купить для Библиотеки некоторый запас таких книг, и не знаем, что купить. Я разумею книги всякого содержания: по Истории, Физике, Географии, Словесности и проч., что есть на Руси доброго, особенно в наши времена явившегося. Знаю, что тятя о. Ректор по сей части дов. опытен; в досужий час ты и у него спросишь; а Андрей Иванович³³³⁸, чай, все словесное перерыл… Извини, Друг, что моя просьба довольно не ко времени попадает. – Я не раз хотел о сем просить или тебя, или о. Ректора, но все как-то забывал. А и дело-то это для нас нужное: мы в исполнение вашего предписания о покупке книг еще ничего не сделали, кроме отправления каталога в Лейпциг. – Владыка спросить… и мы будем отвечать только, что письмо послано… А ново-Русского в нашей Библиотеке слишком мало: это зависит от Оберов (а это слово разумеет о. Ректор?). А мне что тут делать? Ты знаешь, что я могу. – Вот у нас теперь ни одного Журнала кроме X. Чтения не получается на Семинарию: будто это хорошо? Да я не знаю, есть ли подобное в какой-нибудь другой Семинарии. Я говорил, и говорил, и уже хочу молчать: хоть говори, хоть молчи – все равно: видишь мое могущество, влияние моей ревности на образование подчиненного нам юного общества! – Ну так и быть. Молчу, а мое ворчание брось в огонь…

—565—

Я много всячины писал к о. Ректору; но забыл написать, что буде составив каталог на выписку книг из Лейпцига вздумаете посылать в то время, как мы, получив книги, станем отсылать деньги: то на сей случай надобно будет предварительно препроводить к ним каталог, да и прошение к нашему Оберу, чтобы так сделать. А с другой стороны, мне кажется в таком соединении вашего дела с нашим нет и нужды. Вам можно будет посылать совершенно независимо от нас; и, кажется, это будет лучше или по крайней мере не хуже. Только нужно подождать до времени присылки книг и отсылки за них денег. А после вам можно будет адресоваться An Wohlgeboren Herr Leopold Voss как к знакомому: уже в первом письме упомянуто было, что Моск. Дух. Акад. чрез наше дело хочет завести с ним корреспонденцию.

Господи помилуй нас!

Аминь.

Твой…

1836 г. Мая 14 дня.

[P.S.] Его Высокопреподобию, Отцу Гедеону прошу засвидетельствовать мое высокопочитание. – Их братец Афанасий Алексеевич заходил ко мне на самое короткое время, поспешая отправляться в дорогу.

17.

Любезнейший мой Друг,

Александр Васильевич!

Да поможет тебе Господь благоуспешно окончить труды свои!

Вот ваше дело к Вам поехало! Почти целую неделю оно у меня отняло, и то никак бы не могло быть приведено к концу в сие время, если бы ученики не помогали мне. Типографские корректоры совсем не участвовали в деле: в противном случае отделка печати много бы замедлилась.

Впрочем, я не о рассуждениях хочу говорить, хотя сле-

—566—

довало бы поговорить и о них. Я, Друг, прошу тебя, о чем прежде упоминал. Мне хочется об вакации обратить внимание на логику. Для сего дела нельзя ли у вас занять пособия хотя на вакацию? И нельзя ли у Феодора Александровича спросить о сем пособия? Кажется, есть Логика Кругова и другие? – Если можно, прошу тебя, Друг, усердно, потрудись…

А где ты, Друг, думаешь проводить вакацию? – Возьми меня с собой. Мне наскучила пыль Московская и опротивели зубцы китайской стены; хочется хоть на несколько дней скрыться от них…

Скажи. Друг, мне, как у вас дела окончатся? Не думай, чтобы я у тебя просил пророчества; а прошу, чтобы сказал, когда дела пред вашим взором явятся или вашего уха достигнут.

А думаете ли за двумя рассуждениями печатать и другие? Хорошо бы, – да с большею осмотрительностью, чтобы загладить прежние просмотры. Не просмотр ли это, что Вы пред Публикою взялись доказывать то, в чем сомневающихся я еще никого не встретил? Разумею сочинение г. Терновского. В другом сочинении в самом выражении предложения бросаются в глаза просмотры. – Кажется, многие ошибки сами собою открылись и выпали бы, если бы было единодушие в просматривавших сочинения. И мои ученики, помогавшие мне, не в одном месте указывали ошибки и против языка, и против порядка мыслей. Не тоже ли могли бы сделать Ваши?… Жалко! Не будет единодушия, не будет откровенности… не много будет и успехов в общих делах. – В конспекте вашем опять есть явные просмотры, напр. на 7 стр. я было хотел поправить; но и без того от меня наборщикам немало было хлопот; а эта поправка заставила бы их почти полночи снова перебирать. Да притом, что заговорят и Ваши? Но о последнем я не думал, надеясь на любовь, которая все покрывает. – Прости Друг! Господи помилуй нас, Болярина Александра и Монаха Евсевия.

Июн. 20 д. 1830 года.

P.S. Скоро или не скоро, но получу и от тебя письмо.

—567—

18.

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильевич!

Желаю тебе, доброго здоровья, и призываю Бога тебе на помощь!

У вас уже нет вакации! – и наша вакация вот проходит; я почти не видал ее, и она для меня была беспокойнее учебного времени, – знаешь почему? Ну, знай про себя, а другим не сказывай. – Жаловаться грех, а нельзя не признаться, что в иной день среди красных дней вакации моей душе было очень, очень невесело! – И сейчас моя душа как бы под гнетом стенает; от чего же, спросишь? Охотно бы сказал, если бы я был в твоей комнате, или ты в моей; а писать не стану.

Скажи, Друг, нет ли у вас чего нового? Скажи, сколько принимаете в состав низшего отделения? Кого из Московских Студентов не принимаете? Кого из Тульских назад посылаете?

Я на Перерве немного побыл; 16 числа уже был в Москве. Опять бы туда уехал; но вот гости! а после сих надобно ожидать других, т.е. Вифан. о. Ректора с семейством его!… (Он проехал туда сам пять, а оттоле не будет ли сам шесть)! – О Друг, тяжело! Заплакал бы, если бы слезы помогли! Но, кажется, гораздо бы легче было…³³³⁹

Как время скоро проходит! и как состояние нашей души изменяется! – Правда, ты не можешь представить, в каком расположении теперь душа моя. – Стыдно, Друг, сказать, но Другу надобно признаться в немощи… авось будет легче немощному! Сегодня несколько часов для меня было самых тягостных, и от чего же? О немощь, немощь! О самолюбие, самолюбие! – Посмотри, Друг, на наши послужные списки, и ты сам догадаешься, от чего в продолжении нескольких часов было тяжело, и очень тяжело душе моей. Это от того, что я во втором разряде обозначен по поведению, а не как прежде. – Видишь, Друг.

—568—

спесь мою! Побрани меня. И посмотрел бы ты на мою душу, что было с нею в часы уныния? Послушал бы ты, как она в горести рассуждала! Да и теперь, кажется, еще не могу похвалиться ее спокойствием. Я позволяю ей беспокоиться: может быть и от сего будет польза; боюсь только, как бы не было вреда; а есть опасность: не хочется в руки брать дела! Можешь представить, какие тут встретятся мечты! О Друг! помоги мне, если можешь! – Господи спаси и помилуй нас!

Давно, Друг, я начал это письмо, как видишь: но то гости не позволяли окончить, а то начавшиеся дела, которые доводили меня до крайней усталости. Это началось особенно с 1-го сентября, когда ученики из училищ стали являться и подавать прошения о казенном коште. Беда мне с ними и доселе! В корпусе нет места, а бедным сиротам жить негде! Чего стоит бедняку и неделю прожить в Москве на квартире! Горе мне с ними! А авось Бог как-нибудь управит.

У Вас теперь новые г. Студенты; вот и у меня новая школа учеников, – 132! вот сколько у меня на этот курс последователей! Как-то они будут за мною следовать; а я их начал учить, кажется, без лености. Беседовать с ними – это утешение мое; это мой праздник, и ежедневная награда за труды мои для них!³³⁴⁰

Теперь, Друг, я спокоен или довольно спокоен. Описанное беспокойство продолжалось не долго, и кажется не долее того, как писано было письмо. Я по-прежнему учусь и учу. Впрочем, кажется, немного посмирел, т.е. мои ученые мечты постепенно сокращаются. Я теперь пишу для учеников Логику, но не редко с неохотою. Знаешь, Друг, почему? – Ты сиди, читай, пиши, из всех сил напрягайся для пользы учеников твоих; что ж после? хорошо, если молча будут смотреть на труды твои!! но не всегда это… Справедливо, Друг, при сих словах ты меня упрекнешь в… Так, я и сам себя не щажу, и иной взгляд на предметы, нежели каким сейчас смотрю, монаха, и заставляет действовать не по внушению плоти. Но и борьба уже мне препятствует занятию. Легко можно принудить себя

—569—

читать задачки малосмысленные; но не так легко – расположить себя на несколько дней с полным усердием заняться размышлением о какой-нибудь части науки. – Если бы у меня теперь были порядочные уроки для класса, я никак бы не сталь писать новых! И это дело почти такое, что не следует много и принуждать себя к нему.

Не раз, Друг, я жалел, что мне об вакации мало пришлось с тобою говорить. Как бы хотелось мне теперь с тобою видеться! Не подумай, что я сим словом высказываю свою охоту, перейти к Вам; нет, сего нет в моей душе, а приехал бы я к тебе так, как приезжал из Вифании, т.е. часа на два или на три

Не будет ли, Друг, случая тебе, сказать чрез кого-нибудь Вифанскому Отцу Ректору, что за деньгами в Москву приезжать еще нельзя: Казначейство доселе не получало на сей предмет предписания. Твои произведения уже посылали, и как им вопросами стали наскучивать; то уверяли, что они немедленно, по получении указа, дадут знать отношением. Тогда я немедленно письмом извещу Виф. о. Ректора согласно их желанию. А теперь – мое им высокопочитание.

Ну, Друг, мне пора готовиться к Богослужению. Я вчера служил без о. Ректора и ныне также. Вчера он служил на холтуре, а ныне в Соборе. Вчера по вечеру ждали сюда Государя, а приехал ли, не знаю; спрашивал у служителя и келейника, и они не знают. Впрочем, по предположена, что Государь ныне будет в Москве, и Владыка сам собирался служить в соборе, хотя не здоровый. 11-го числа я был у него с запиской; и он вышел ко мне с видом болезненным, и довольно части кашляет. Доктор верно не позволил бы и ныне Ему выезжать в собор, если бы Он не выше был доктора…

О новостях Московских я не могу тебе говорить: ибо не знаю! У вас больше о них известно, нежели у нас или у меня: я по-прежнему сижу дома; сам ни к кому и ко мне никто почти.

Прости, Друг! – Милости и благословения от Господа Спасителя – тебе прошу! Да поможет Он тебе и укрепить тебя Своею всемогущею десницею!

Сент. 14 д. 1836 г.

Твой.

—570—

[P.S.] Высокопреподобнейшему о. Ректору вашему мое высокопочитание засвидетельствуй. Хотелось было к ним писать, но не успею теперь. Высокопреподобнейшим: Феодору Александровичу, Отцу Инспектору, Отцу Филофею, о. Платону, Василию Григорьевичу при случае, буде будет, – прошу свид. мое высоко почитание.

Разорви и сожги, Друг, это письмо.

19.

Возлюбленный Друже мой!

Спасибо тебе за утешение и вразумление немощного друга. Слова Друга очень целительны: их нельзя купить за цену серебра пли золота. И трижды прочитал строки, который ближе относились к сердцу.

Стал я, Друг, писать к тебе, но не в час: беспрестанно то тот, то другой – вызывают. Слезы бедных и слезы сирот хотят потопить меня: что мне с ними делать? Скучно иногда было от этих слез в Вифанской Семинарии; но и сравнения нет той скуки с настоящею. Там все квартиру прямо получают и не плачут о том, что им приходится среди улицы ночлега искать; а здесь и до сего доходит. Сирот кучи, которых в корпусе поместить нельзя; денег им доселе не выдают, потому что: дела не приведены к концу, а когда приведутся, не видно, а бедные ученики и есть и пить хотят и в крове имеют нужду. В настоящее время я сравниваю эту свою Москов. Семинарию с известными мне, и нахожу ее несравненно менее устроенною, нежели другие… а пособить этому мудрено. Ну, Друже! Прости! велят перестать писать в этот раз.

Твой монах…

Окт. 6 д. 1836 года.

20.

Любезный Друг мой,

Александр Васильевич!

И я на твою беседу буду отвечать! С новым годом тебя поздравляю и с нынешним Праздником. Да радуется душа твоя о Господе, Спасителе нашем!

—571—

г. Головин вчера у меня был, и я ему твое письмо показывал: и ныне он у меня, и сказывал, что он к Вам прошение уже отправил. Но из слов его видно, что письмо, ой прошение его написано не складно. Я советовал ему послать на смену того другое прошение, согласное с мнением Отца Ректора, и похожее на прошение, а не на согласие. Да, на счет сего Господина я вот что нужным считаю прибавить: не думает ли о. Ректор, что я очень прошу их о сем деле. Нет, я в этом деле столько принимаю участия, сколько высказали в письме к ним. Человека я очень немного знаю, а отзывы его товарищей говорят не в его пользу, потому я даже боюсь, как бы мне не покривить правосудия о. Ректора.

О книгах я написал слова два к о. Ректору. Мне, Друг, хочется еще выписать книжки две, три получше. Я забыл, а ты мне, помнится, указывал на каких-то толковников, тебе нравящихся, которых у нас нет. Еще также мы, т.е. я и ты, – говорили, что хорошо бы что-нибудь и не новое попросить выслать из Лейпцига, буде там отыщется. Опять я не знаю, что бы такое записать. А? Не укажешь ли, Друг, на что-нибудь? – Я, впрочем, такой же вопрос предлагал и о. Ректору: не знаю, получу ли от кого-нибудь какой-нибудь ответ.

Так у вашей Костромской Семинарии отнимают О. Ректора, хотя не совсем! Кого же будут слушать ученики? Я забыл, кто помощником дань были о. Афанасию. Мне в нынешний день едва ли не дважды говорили, что Вифанского о. Ректора чуть ли не прямо в Митрополиты хотят поставить. Впрочем, эта молва – кажется не Московское произведение, а Вифанское!

Друг! Когда к тебе придет Алексей Иванович Зерченинов с просьбою о деньгах для уплаты за написание некоторых тетрадок для меня, то прошу пожалуйста, не откажите. Кажется, не много нужно будет. Забыл я, впрочем, сказать Алексею Ивановичу, чтобы он, буде что новенькое явится между г. Студентами, полезное для моего предмета, и то, при удобности, дал списать для меня на мой счет, а нужное для уплаты имел бы дерзновение от меня попросить у Александра Василича.

—572—

Желаю тебе, Друг, доброго здоровья и скорейшей беды над секретарскими делами.

Твой Мних Е.

Января 6 д. 1837 г.

P.S. Раcсуждение о Постах набирается. После завтра обещались мне принести первый поллистик для просмотра, а последний, не думается, чтобы скоро попал в станок. Работа здесь как-то довольно медленна.

Что будет у вас, Друг, нового, скажи тогда любопытному твоему другу.

21.

Друг мой! Христос да посетит душу твою любовью Своею!

Да – я виноват. Виноват в том, что неосторожно высказал нисколько слов жестких. И смотри же – Друг мой! как мы слепы в делах своих. Когда замечать стал, что дурное сделал? После стола о. Агафангел прощаясь со мной благодарил меня с чувством скорби за замечания, сделанные мной. Сперва я почти не понял скорбь его: но – после стал примечать, что виноват я. Твое письмо еще яснее показало мне мои ошибки. На экзамене – признаюсь – говорил я слова жесткие не с тем, чтобы сделать замечания О. Агафангелу. Напротив, мне хотелось собственно наказать Студентов; Наставника же имел в виду только малою частью. На деле же вышло – совсем, напротив. Да – делать грех – приятно; – легка работа, когда ошибаешься; даже чувствуешь приятность, когда в тебе свободно развевается начало злое, когда разыгрывается самолюбие. Для меня совсем не заметно было, что я дал волю своей гордости, суетному самолюбию или тщеславию высказать и выразить несколько несправедливостей. Не заметно было, что я снисходителен был к себе и к Студ., когда дело шло о моих уроках, – и строже сделался, когда началось дело не мое. Таков грех! Таковы действия его на душу. Действия его на душу – приятны. Душа принимает и совершает их легко. Потому-то, Друг мой! ты не брани себя, что сказал мне слово души о мне. Это слово очень нужно мне и полезно. Если бы только себя

—573—

стал я слушаться; смотри, как глух был бы к голосу оскорбленных мной! Ты делаешь свое дело в этом случае без вреда для себя, когда делаешь в простоте души, в спокойствии духа, без движений непорядочной души. Для души же моей ты делаешь пользу. А полезное для друга обязывает делать любовь.

Повторю: я не хотел, чтобы тяжесть слов моих чувствовал более Наставник, нежели Студент. Если дело вышло не так, как хотел я: то мое дело просить Господа, чтобы Он исправил последствия дела моего.

Надобно кажется сознаться, что трудно дело вести так, чтобы экзамен не был и для одной формы и не обращался в тяжесть лицам прикосновенным к нему. Что делать?

Не правда ли, что жизнь – наука? Надобно мне учиться, чтобы владеть собой. Надобно обучаться и тому, чтобы уметь обходиться с другими. Последнему особенно я плохо научился. Часто жесткость и суровость выражаются у меня, как повод гордости и самолюбия; а иногда они бывают делом почти одного невежества, неумения – сказать правду праведно. Это замечал я не раз. Иногда дикость обращения моего порождается дикостью характера моего, делает большую обиду другим. О! Господи-Господи! Научи меня творить волю твою. Скажи мне, Господи, пути Твоя!

Друг мой! Если станешь помнить твердо слова, которые помнишь теперь: не будешь вредить себе, говоря другому правду.

Прости, Христос с тобою.

21 июня 1837 г.

21.

Любезный мой Друг!

Александр Васильевич!

Извини меня, что я хочу несколько побеспокоить тебя. У Вас теперь, конечно, хлопот еще более, чем в другое время.

Вот, Друг, в чем дело: спеша Ваши книги отправить к Вам, я и забыл записать итог суммы, которую надобно выслать книгопродавцу Фоссу за Ваши книги; помню, что 2.009 руб., а сколько копеек забыл; а для точ-

—574—

ности счета это необходимо. Бывши, Друг, у о. Ректора посмотри и скажи мне.

Я доселе не разделался с Лейпцигскими книгами: расчеты с выписывавшими из Л. книги меня запутали, и заставляют меня даже несколько заплатить за них. Это конечно произошло от моей неосторожности при расчете с ними. А беда главная та, что у меня вот другая неделя пропадает в хлопотах с этим немецкими товаром. – Теперь, между прочим, задерживается дело и тем, что от Вас за книги и за доставление их денег еще не получено. Попроси, Друг, о сем Отца Ректора. Письмо в Лейпциг можно послать и помедлив, а деньги надобно отправить поскорее, чтобы у Фосса менее процентов пропадало, или чтобы он менее имел право прибавлять их к нашим счетам.

Что, Друг, у Вас нового? Скажи, если есть это. А я не знаю, что сказать. Правда, вот Рязанский бывший о. Ректор вчера приехал к о. Ректору, но это известно. – Я, в письме к о.Р. сказал, что меня хотят, по слухам, послать на Невские воды, т.е. будто меня хотят сделать Инспектором С.П.Б. Академии. Если так сбудется, то для людей… говорят такое распоряжение покажется довольно странным. А для меня, спросишь, как покажется? А я, скажу в ответ, должен припомнить обеты монашества и молчать или молча повиноваться… Ни мысли, ни расположения наши тут ничего не помогут… Буди воля Божия в воле начальства.

Вы теперь ждете Поста. Дай Бог, чтобы Он для Вас был также благ и ныне, как прошлый год!

Прости, Друг! Желаю тебе доброго здоровья и во всем милости Божией.

Твой – Е.

Июня 28 д. 1837 г.

Высокопреподобнейшему Отцу Ректору свидетельствую нижайшее почитание, также и Отцу Инспектору и Феодору Александровичу, достопочтеннейшему Отцу.

Р.S. ludaica Meger… o которой я в письме о. Ректору писал, найдена; а не найдено – Kaiser Coramentatio de Cosmogonia mosaica, что кажется не стоит и внимания: из 38 коп. цены видно, что это маловажная брошюрка.

—575—

22.

Любезный Друг мой

Александр Васильевич!

Благодарю тебе, много благодарю за дружеское письмо твое, которое я имел удовольствие сего дня читать. Желаю Друг, тебе милости Божией, желаю спокойствия внутреннего и внешнего, желаю, чтобы стук каменосечцев… не доходил до ушей твоих и не развлекал твоего внимания среди добрых твоих занятий. Радуюсь, что Господь Спаситель Своею благодатью питает в душе твоей постоянное расположение к благому деланию ради ближних! Дай Господи, чтобы эта ревность не охладевала.

Теперь, Друг, ты, думаю, уже читал письмо мое, вчера посланное к вашему о. Ректору, и из него отчасти мог узнать, почему я замолчал или долго молчал, не пиша к Вам. Я там, кажется сказал: то то, то другое меня удерживало; выражение неопределенное; – оно хорошо иногда указывает на неопределенную причину, которой и сами не знаем, или, и зная, хотим скрывать. У меня отпадаешь охота писать или по той, или по другой причине; боюсь, как бы не отпала охота и говорить! Больно, Друг, раскрывать те расположения души, которые тяготят и унижают ее, которых не хочется показывать и самому себе!

Подошел бы я поближе к Другу моему; разговорился бы с ним в уединении, в тишине – в удалении от человеческого шума: тогда душа душе лучше бы, может быть, показалась с теми расположениями, какие она таит в себе! – Как было мне хотелось быть у Вас под конец нашей вакации! – Но не удалось.

Слышал я, Друг, прежде о назначении твоего Вл. В. в С.П.Бургскую Академию. Мудрены и человеческие суды! Но конечно это делается не без Промысла Божественного, часто для нашего ока недоступного.

Вот, Друг, Вам книги! Извольте читать и судить! Я бы попросил Вас дать мне несколько суждений о лучших новых книгах, которых у нас нет, для того, чтобы смело можно было их выписывать. – В эту высылку мы получили из древних книг Opera S. Jsidori Pelusiotes graeca et latina за 30 руб. В библиотеку я получил Novum

—576—

Testamentum Millii за 15 руб. весь нов. in folio, в коже. Это находка! – Хочется мне еще что-нибудь такое из древних Писаний выписать из Лейпцига, да не знаю, что, а на удачу опасно. Довольно, что доселе меня о. Ректор мой мало бранил за самоволие касательно выписки книг; но не все будет даром проходить! – По случаю предшествовавших обстоятельств и настоящего получения книг я поставлен в борьбе с экономическими делами: месяца за два или за три я уже должен казне безмездными трудами; но вот еще мне выслали книг на 135 руб. Книги хороши, отказываться не хочется, а и… Из-за этих книг стал бы на холтуры ходить яко един от нашей братии, если бы приличие позволяло… – Трудностей не мало, но зато сколько тут утешения!

Слышно, что о. Гедеон отказался от Златоуст. Монастыря. Жалко! Дай Бог, чтобы он и сам не стал жалеть о своем отречении! Я не знаю, как судил о. Г.: верно он надеется, что его дело скоро окончится в Комиссии: хорошо, если сбудется так. Одна, говорят, надежда на Владыку нашего и его надобно просить, – а если не так, то за верное полагают, что дело по крайней мере год пролежит в Комиссии. А в течение года сколько должна будет испытать тяжелых часов душа о. Гедеона? – И как бы с другой стороны, говорят, он мог спокойно отдохнуть в это время в мирной обители, если бы только его душа не была занята дальними видами! Ну не наше дело судить об этих делах. Дай Бог, чтобы все обратилось во благое! – На место о. Г., носился слух, Владыка представил о. Михаила Лаврентьевича.

Не спросишь ли, Друг, что я теперь делаю? – Хожу в класс и по-прежнему говорю иногда часа два, а в келлиях не знаю, к чему руки приложить. Сам можешь представить, почему так? По отношению к С.П.Б. Академии я почти спокоен; кажется, что мне там не быть. о. Платон, говорят, опять остается на том месте по-своему желанию и прошению. Да и в другое место куда ехать едва ли мне придется; в П.Б. есть два старших кандидата и у Вас один, готовых к высшим послушаниям. А нашей братии, видно, еще надобно повторить свои курсы. А это дело не худое!

—577—

К о. Ректору я не пишу, а пишу только к его сожителю. А он засвидетельствует мое высокопочитание и о. Ректору. Книги я вручаю о. Казначею Богоявленск. Монастыря. Они завязаны в четырех тюках в картонной бумаге. – Прошу Вас покорнейше не медлить высылкой денег, по счету, показанному в письме к Отцу Ректору. 810 руб. 17 коп. ассигн. за книги, означ. в каталоге Фосса к о. Ректору, 37 руб. 32 коп. за книги, высланные в среду нашими книгами для Николая Андреевича и 34 р. 78½ к. – за книги… для Вифанского о. Ректора. Книги для о. Ректора Вифанск. и Николая Андреевича (коим при случае прошу свид. мое высокопочитание) завязаны в особом куверте с надписью. Это будет уже пятый тюк.

В заключение письма – желаю Другу моему доброго здоровья и благопоспешения от Господа во всех благих делах его.

Г. Евсевий

Сент. 7 дн. 1837 года.

Достопочтеннейшим Отцам: Феодору Александровичу, Отцу Гедеону, Отцу Филофею, о. Платону и Андрею Ивановичу – прошу передать свидетельство моего высокопочитания.

P.S. К тюку с книгами для Высокопреподобнейшего о. Р. Агапита и Николая Андреевича со стороны привязан V Tom Liebermann’а следующие о. Ректору для отсылки Отцу Василию, их брату.

P.S. Рекомендую Вам для употребления г. Студентам выписать несколько экземпляр. Τνεμον Bengelii in N.I. Он вновь издан сыном Bengelii с поправками in 2 Tom и продается по 10 р. 40 коп. Я выписал 3 экз.

23.

Другу моему,

Александру Васильевичу,

Любезнейшему Другу, –

Благодать, милость и мир от Господа да умножится в душе твоей, по молитвам Св. Преподобного Сергия и всех Святых Божиих!

Пишет друг к сетующему Другу, – пишет друг, се-

—578—

тующий о болезни своего Друга. – У друга, желающего от души пособить своему Другу, запинаются уста от неведения целительного слова, могущего уврачевать опасные раны души Его Друга… Увы мне немощному грешнику! Не чиста моя душа, чтобы могла в себе вмещать живоносную силу благодати! Не чисты мои уста, чтоб я мог с силою произносить живое и действенное Слово Божие! Не чисты мои руки, чтобы в писмени могли запечатать животворную силу Духа! – Увы мне, немощному, не могущему пособить немощи Друга!

Осмеливаюсь только втайне молить Господа, да умножит Он Свою благодать, милость и мир в душе моего Друга. Господь силен словом врачевать болезни, насыщать алчущих, повелевать стихиям, воскрешать умерших… Он силен и пособить, и облегчить немощи Друга моего, и я Ему молюсь, и только могу… Мои уста говорят, но бессильны их звуки; мои руки пишут, но нет целительного бальзама в их писмени.

О Друг! Мне не хочется верить тому, что я читал в письме твоем. Слишком больно моей душе, когда слышу, что и мой Друг, в котором друг его чаял видел светильник истины и образец любви святой, – и этот мой Друг сбивается к пучине умствований, кружится в неудержимых волнах мечтаний, и теряет из виду берег, к которому надлежало бы стремиться. Увы, как бы кораблекрушение не потопило корабля? – Да помилует нас Господь!

О Друг! Ужели мы для того должны учиться, чтобы нам терять и последний запас, нужный для вечности, а не приращать и умножать его? – К чему пригодятся наши взгляды, наша критика, наши умствования, все наши дознания, вся наша мудрость, если не будет любви? Нет любви, – и все потеряно! Нет основания, – не будет там и здания! Не правда ли, Друг? – Если так, зачем же забывать о сем? Зачем же на главное смотреть как на постороннее или не так важное?

Зачем забывать о сердце? – Хочешь просветить свой ум? – Да где ж ему будет светиться, если не будет стихии любви? Не погаснет, не исчезнет ли он, когда воссияет пред нами вечный свет небесный, – Бог в

—579—

Своем величии, Который весь есть любовь? – О горе! чего же будет там ожидать душа с хладным умом? – Бедная эта душа! Как ей будет родиться в тот мiр, где повсюду светит и владычествует любовь? Несчастная эта душа! она не взойдет в блаженный мiр, в котором живут стихией любви. Она неспособна к этой жизни, не имея любви!

О ум! приди и состяжись с любовью. Зачем ты восстаешь на любовь? Зачем хочешь разрушать, что созидает любовь? Приди и покажи, что ты устроил на месте того, что хочешь разрушить. Что ты поставишь на место веры, которою живет любовь? Укажи, где твои неложные, непоколебимые уставы? где твои законы? где твои праведники? Где твоя религия? где то успокоение в твоих объятиях, которого так жаждет душа человека?

О разум, разум! покажи твою родословную, прочти нам историю твоих славных предков – героев в брани с верою и любовью! Похвались благодетельными плодами славных побед их; похвались и своими подвигами, коими ты разрушаешь простоту, и охлаждаешь любовь повсюду! Возвести нам, сколько ты чрез это подвижничество сделал добра для бедных людей, без умолку роющихся в глубоком подземелье книжного мiра и никогда не находящих покоя! сколько – для семейств, для обществ, для целых государств, которые, под твоим руководством, отказываясь от древних уставов Церкви и Царств, хотят открыть новый путь к счастью, и подвергаются в злосчастия!

Глубокомысленный, многосведущий ум! Не кичись твоим могуществом, но признайся в немощи и покорись законам веры, чтобы беспрепятственно усовершаться в любви и тем приготовлять себя к лучшей жизни в лучшем мiре. Уже довольно испытаны твои силы: тысячелетия протекли в опытах твоей деятельности, и ничего не сделано подобного тому, что сделали и делает вера, любовью спомоществуемая!

Слышишь, Друг, мое состязание с умом или разумом (как хотите назовите)! Я таким и подобным образом борюсь с разумом, и не позволяю ему ослаблять мою веру и любовь, – и я спокоен. Я много говорю и рассуждаю; но

—580—

благодарю Бога, на преобладание ума не могу жаловаться. И ныне, и завтра – я ему не перестаю указывать его собственное ничтожество, и он не смеет слишком много присвоить себе, не могши не признаться в своей недальновидности и бессилии.

Не надейся, мой Друг, слишком много на ум свой: он без любви бледен и холоден, и в свое время (знаешь куда??) исчезнет как звезда пред солнцем. Все пройдет, все пройдет… одна только любовь не перестает!! Это мы знаем: зачем же так судим в сердце и не так делаем? Обличи, мой Друг, интерес свой; укажи своему уму обман его; дай ему силу веры и любви и с помощью их стань на брань против незаконных притязаний ума, если он стал слишком непокорен. Надеюсь, что, при Божией помощи, победа остается на стороне веры и любви, и твое сердце восторжествует в благоговении пред Господом Спасителем.

О Друг мой, Друг! бойся домашнего врага: он опаснее внешнего. И не увидим, как он все мало-помалу расхитит, если не будешь бдителен. И не заметишь, как он и все здание подкопает, если не будешь стоять на страже. В истории не один опыт, думаю, встретишь, как иногда маловажный случай увлекает человека с безопасного пути и ввергает его в пропасть заблуждений.

К чему такое пристрастие к уму, что не хочется час, полчаса – удалить сердцу? – Ужели в самом теле твоя, Друг, душа так стала холодна, как холодно твое милое письмецо? Это скучно и тяжело! – Ужели ты со всякими приходящими к тебе также рассуждаешь и философствуешь? И ум твой все хочет разрешать и решать? Если так; то какой он скучный! Мне, кажется, слишком скучно и тяжело, если ум впереди бежит, а сердце сзади остается без дела. Потому и в классе, и дома я стараюсь держать в союзе ум с сердцем… Когда бывает так, я спокоен; – а если не так, то я скоро устаю, и скучаю, – и не напрасно.

Почему бы, Друг, тебе не имеет человека, хотя из Студентов, с которыми бы ты мог говорить по движению сердца, да и за правило бы для себя приняли, говорить с ним для сердца, а не для ума. Думаю, между Студентами есть сколько-нибудь человек, способных к такой беседе.

—581—

А для тебя это было бы очень полезно. Да пусть человек будет и не совсем равен в расположениях души; нужно только, чтобы он сколько-нибудь был к доброму делу… расположен, а ты располагайся более, располагай и его. Тут будет двойная польза: ты будешь питать и укреплять свою душу, а слушающий и видящий тебя – свою. Один добрый час может настроить твою душу не на один день… я это делаю.

Ну, Друг, пора мне замолчать. Прости! Молись Господу Спасителю. Молись его угодникам. Они много имели веры, и много любили, – потому теперь близки к Господу, и сильны своим ходатайством у Него. Помолись и о мне грешнике.

Твой.

Тяте – Другу моему о. Инспектору почитание и полное благожелательство свидетельствую. Скорблю я с ним, и больно… Не оставляй, Друг, его посильным утешением: ему оно нужно, хотя от меня и скрывает болезнь души своей. Да, в мiре везде беды и скорби! – Потому-то и надобно нам и для себя, и для других более заботиться о том, что нужно для вечности, и чего никакая беды у нас отнять не могут. – Я, впрочем, не знаю, с каким мнением возвратились к о.И. собственные труды его; а желаю знать, чтобы учиться… Надеюсь, что или ты или сам о.И. не откажитесь удовлетворить моему желанию. – Не мудрено, что Журнал где-нибудь в грязи утонет: погода на Руси худа! Пошли, Господи, светлые дни!! – Батюшке Феодору Александровичу, Батюшкам о. Филофею и о. Платону – свидетельствовать прошу низкое почитание (при случае).³³⁴¹

24.

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильич!

Прошу уведомить о. Ректора, что деньги за книги получены, за исключением 64 руб. 55 коп., вычтенных за не отысканные книги. Я не знал до получения Ваших последних писем с каталогами о не высылке этих книг:

—582—

более половины Ваших книг были завязаны в особых тюках, и я рад был этому, чтобы менее копаться за ними. От. Ректор писал мне сказать Фоссу и то, и то, и г. Секретарь приписал к каталогам права свои на вычет у Фосса денег; но если так Вы хотите справляться с делами, то лучше Вам остановиться на ближайшем Комиссионере, т.е. Инспекторе М. Семинарии. Вычитайте у него за не высланные книги, взыскивайте с него, почему иностранная Цензура не пропустила Ваши книги? Доказывайте ему, что Вы имеете право на получение всяких заграничных книг. Пусть лучше этот Комиссионер понесет неприятность: ему уже не за новость принимать неприятность из-за этих книг и поплатиться приходилось за чужие книги. Он конечно впредь не возьмет на себя этой обязанности (хотя и не брал на себя такой ответственности), но может быть найдется и другой, и третий, который возьмется писать к Фоссу и хлопотать в сделке с ним. Зачем же оскорблять доброго Фосса? Его отгоните от себя, – другого может быть не скоро будете иметь знакомого в Лейпциге. Фосс ничем не более меня виноват в этом деле. Он высылает книги по присланным к нему каталогам; прав наших не понимает и иностранной цензуре доказывать их не сможет. В опущенном Словаре профессора он не виноват, да и пропущенное словцо кажется не так мощно, чтобы могло обессилить права и обязанности Цензоров иностранных книг. Посмотрите на Свод Законов: докажете ли вы из него, что ваши книги, выписываемые из-за границы, не подлежат цензуре? Укажите, в котором (после изданном) Указе Императорском сказано об этом праве? Об Императорск. Университетах и Академиях есть слово, а о Дух. Академиях не слышно. – И об этом, если Вам угодно завести дело, то надобно с ним относиться не к Фоссу, а в Иностранную Цензуру или в Главную Петербургскую Цензуру, или, кажется, правильнее в Д. Комиссии, чтобы она ходатайствовала об уравнении Ваших прав (в сем случае) с Университетскими! – Не думаю, чтобы Вы пустились в это пространное море хлопот, чтобы вытащить немецкую лягушку! Прости, Друг мой, вольности! Я виноват! Но не скроюсь и скажу правду, что Ваше письмо (разумею письмо о. Рек-

—583—

тора и твою приписку к реестру), на несколько часов больно было для меня. Я не знал, что делать, а и в первую минуту не думал винить Фосса; чтобы помирить дело, хотел было убыток взять на себя, но у меня денег, как знаешь, гораздо менее, нежели ничего; вот препятствие! – Я прошу совета: говорят относись в Иностр. Цензуру; хотя не буквальной силе законов, но по уважению к лицу и месту они вышлют книги. – Но как же я стану мешаться в чужое дело? Ужели я в самом деле, опубликованный Комиссионер Иностранной книжной торговли? – Ну, говорят, пусть сам о. Ректор хлопочет. – Но как о. Ректор станет хлопотать? Из-за каких книг? – Разве мало прежних опытов неприятной, бесчестной для Академии, молвы, – чтобы вновь не вызывать ее? Ужели в самом деле решитесь просить Комиссию об исходатайствовании новых прав? – Пожалуй, взыщут и за то, что имели непосредственную сделку с иностранцами, и за то, что много выписали книг не православных, и впредь свяжут покруче наши руки? – Посоветовавшись с добрыми людьми я вот на чем остановился: написать к Карлу Ланцу в СПБ., чтобы он книги непропущенные Цензурою возвратил к Фоссу, на основании существующих Законов для Иностранной Цензуры, а к Фоссу написать, чтобы он, буде понесет значительной убыток от сего, означил в будущем Re[c]hnung (что считаю нужным для умирения его совести, а не думаю, чтобы он из малости стал считаться, – а станет – нельзя отказаться!), – (а в Академию написать, чтобы она впредь остерегалась записывать в реестры свои книги, преследуемые полицией (что сим и исполняется!), и в заключение о себе пропубликовать на будущее время отказную от проходимой должности Комиссионерской по причине слабости здоровья и недостаточности моего капитала для поддержания сей коммерции! – Говорю смеясь, но обстоятельства серьезно сего требуют. Можете представить, сколько мне хлопот от этих дел? А Моск. Дух. более начинают приставать ко мне и посредственно и непосредственно. Ведь не в самом деле заводить торговлю, чтобы накладать проценты, по крайней мере на непредвиденные случаи и необходимые расходы? А без сего – почти каждый раз мне приходится приплачивать или при от-

—584—

сылке писем или в общем счете суммы за книги… А притязательность и непризнательность, которой иногда выписав книги не хотят или медлят их брать или медлят расплачиваться за них, – всего тягостнее, – да и на меня некоторые, конечно это очень немногие, мало знающие меня, смотрят в самом деле как на Комиссионера, получающего свои выгоды – и это не легко!

Франц. книг я еще не покупал, во-первых, потому, что у меня доныне не было денег и 5 руб., а во-вторых, и потому, что я хлопочу за реестром для отправления в Лейпциг. Хочется поскорее отправить, чтобы более не скучали другие, или прямо можно было отвечать, что дело отослано…

Петру Кузмичу³³⁴² с моим почитанием скажите, что я исполню их поручение, но после прошу не гневаться, если не угожу выбором книг: это поручение показалось очень не легкими для силы представительной или вообразительной (!): катя выбрать книги? – После при случае напишу, какие книги будут записаны.

К о. Казначею Богоявл. записка немедленно отправлена по получении письма твоего. Вот пришла мне на мысль просьба, с которою я думал на досуге отправиться к Вашему Отцу Ректору: у них в Монастыре стоят праздными настоятельские лошади; а у Моск. Сем. Инспектора нет ни монастыря, ни коня, а иногда от скуки (хотя в два месяца раз) проехался бы к которому-нибудь концу Москвы, но и пр. … Того для не соблаговолено ли будет позволить о. Казначею и пр. – Нечего сказать, – у нас в этом отношении хуже многих Семинарий. Я или должен дома без выхода сидеть или в каждой след нанимать. Но как для последнего я условий не имею, поэтому дома сижу. Прежде хотя изредка бирал коляску у о. Ректора, на проезд к Митрополиту или еще куда, а теперь – остался один возок, которого я просить не смею. – Ну, это все пусто!

Прости, Друг! Желаю тебе доброго здоровья и во всем милости Божией.

Т.Е.

Сент. 27 д. 1837 года.

—585—

Высокопреподобнейшему Отцу Ректору свидетельствую нижайшее почитание. К ним напишу, купив книги, если найду.

Прибав. Скажи мне, Друг, если есть в вашей Библиотеке эта книга – и была у тебя под руками, – какое имеет достоинство: Buc. Holstenii codex regularum monasticarum et canonicarum? – auctus a Marc. Brockie. Aug. Uindel 1759. 6 Bände, fol.?

P.S. Ваш реестр или весь и по крайней мере, наполовину надобно будет переписать. Объяснение о книгах я в письме напишу. При том im Buch[h]andlung dr-s. Voss едва ли есть знающий русский язык. А там русские не так часты, как в Риге.

25.

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильевич!

Благодарю тебя за твое письмо, столько снисходительное к моим немощам.

Не скажу, Друг, что ты угадал, когда сказал: неправда ли и проч.? Твоя догадка истинно дружеская или догадка любви к человеку, извиняемому по предположениям. Но скрою ли от Друга свой стыд? – А не скрывая должен (охотно или неохотно) признаться, что догадка Друга моего не верна. Мое письмо к тебе, очевидно, было выражением моей душевной болезни; в спокойный час, конечно, я того не наговорил бы, что написано в том письме. Но разбирая свое состояние и отношение его к письму, я по двум причинам, принужденным себя, нахожу признаться, что догадка моего Друга не совсем верна. 1) То состояние, в котором я писали, кажется, и доселе не совсем прошло: и доселе я не так спокоен, чтобы мог привести себе в сознание неосторожности или и глупости моего письма… до сожаления о посланном к тебе письме. 2) Хотя я не в спокойном состоянии писал, впрочем не будучи вне себя: потому я в письме уже и сознавал грехи свои и извинялся – но позволь, Друг, сказать главное, что нейдет в разряд с изложенными причинами, будучи несравненно сильнее их: это уверенность в Друге! Без сомнения, я

—586—

так не стал бы писать не к Другу. Когда не хорошо писал, и сознавал, что это не хорошо, я несколько извинялся и не принуждал себя ко многим извинениям, чтобы мое письмо перед Другом не было тем хуже. Не правда ли?

Кажется, об этом деле по началам ума произнести решение не легко, а с моим сознанием и ощущением мои слова согласны. Я или нимало не оправдываюсь, а напротив более обвиняю себя: обличаю болезненное расположение своего сердца. Видал ты, Друг, больных, которых все до крайности беспокоит, представляясь в преувеличенном виде? Кто скажет слово, а им кажется, кричать во весь голос; пройдет тихо, а им кажется, бежит и стучит; прикоснется к больному слегка, а ему кажется, бьет или ударяет? – Мое состояние, в котором я писал к тебе, несколько походит на состояние такого больного. В вашем письме было написано с опусками (которые ты в последнем письме пополнил), а мне эти опуски подали повод к недоумениям и сомнениям. Друг в моем письме мог заметить, что я после недоумений и советов с добрыми людьми и Сводом Законов решили дело точно так, как решено в письме Друга моего, и когда я получил последнее письмо от Друга, у меня уже было написано и письмо к Фоссу совершенно согласно с духом письма моего Друга; оно без переписки и отослано к Фоссу. Это выражение не страсти душевной! – Об одном я пожалел… получив письмо от Друга и узнав из него, что мой Друг, получив письмо от больного Друга не удержал этого письма при себе; – впрочем, я и не видал его перехода далее, как только к Другому Другу. – Как, спросишь, я узнал это? Мог я узнать от о. Казначея; но узнал скорее: получив твое письмо, я не одумавшись распечатал записочку, вложенную в твое письмо и прочитал все. И еще вот о чем я тут пожалел: мои слова в твоем письме помещенные, о. Ректор приняли за действительную просьбу, переданную через тебя. А я, одумавшись, никак бы не стал просить о.Р. об этом деле. о. Ректор предварил мою просьбу: но не знаю, воспользуюсь ли я этим снисхождением. Представь, Друг, как это покажется моему соседу? Второе,

—587—

кучер чужого Монастыря даром соскучи[тся] возить меня. Третье, ну в дрожках шин или что другое под моим поездом испортится, – не обязан ли я буду за это отвечать? – Сообразив это, не согласишься ли лучше дома сидеть, чем в сомнения или неприятности входить. Не так ли? По крайней мере мне так кажется.

Твое письмо, Друг, я, получив в те минуты, как я начал писать ваш книжный реестр; под ряд вписал или через умножение числа экземпляров поместил и вновь отмеченные тобою книги. Сегодня письмо с реестром отосланы на почту. Издержку при отсылке письма законно возложить на ответственность Академии: – ибо мы платим страх за письма, получаемые от Фосса с реестрами, который равняется, а иногда и превышает трату при отсылке письма, которая в известном случае простирается только до 4 р. 80 коп.

Французских книжек, о которых ты писал ко мне, мне не нашли в здешних лавках, потому я их и записал в каталоге к Фоссу. Разговоры найдены за 4 р. ныне и посланы были с Василием Григорьевичем. Здоров ли он теперь? Я с болезнью смотрел на него, когда он отправлялся отселе в болезненном состоянии.

А у, Друг, прости! Словом, или делом я согрешаю, прости меня! Вперед, авось не стану так неосторожно писать, но и не оскорбись, Друг, если я не скоро стану писать. Всему время. Есть периоды в жизни человека, когда душа его бежит вот из себя, любит казаться вне себя, а есть периоды, когда она скрывается от себя и неохотно выходить из себя, хочет лучше молчать, нежели к другим писать. Перемена говорливости на молчаливость, и радушия на скучливость по разным свойствам сих периодов легко может объясняться. По соображении, уже, Друг, ты можешь заметить, о чем мы прежде говаривали и о чем говорим? И то, о чем я говорю и о чем говаривал? – Такой разговор не прямо ли склоняет меня к молчанию? – Одного опасаюсь, как бы мне не замолчать перед учениками, а из прочего немного выйдет беды.

Сказать ли тебе, Друг, что я ныне день делал? – вписывал Лейпцигские книги в Правленский Журнал с того реестра, который мною был представлен в Семи-

—588—

нарское Правление: видишь, что я и Комиссионер, и письмоводитель тот же за недостатком людей! Не извинишь ли ты, Друг, меня поэтому и в том, что я стал скучать хлопотами из-за Лейпцигских книг? – Я составляю каталогов книг, – я их переписываю и пишу письма к Фоссу, получаю от него книги, разбираю, раздаю, рассчитываю, – отбираю для Сем. Библ., переписываю, предст. в С. Прав., опять переписываю и отдаю переплетчику и от него получаю, представляю опять в Правл. и вот опять так и еще так я принужден сам их вписывать в Правл. Журнал! На что это походит? – Походит на то, что я в этом виноват! – Ну простите меня!

Прости, Друг! Желаю тебе доброго здоровья, благого успеха в трудах и спасения о Господе! Помяни меня, и помолись о мне Христа ради!

Грешный Евсевий

Окт. 6 дн. 1837 г.

Приб. У нас слух пронесся, что Пермского Ректора переводят в Рязань, а на его место Арх. Климента из П.Бургской Д. Академии. Правда ли? – Узнаем от Вас.

26.

Любезнейший Друг мой,

Александр Васильевич!

Куверт я получил, к Семену Николаевичу немедленно отправлю; к корректуре он кажется еще непривычен; потому, если ему угодно будет для облегчения зрения, последнюю корректуру я на себя приму. Ведь к нему станут носить из-под первых тисков, а потому с чрезвычайно многими опечатками. – Вот сейчас я к нему посылал; но его нет дома.

Т.Е.

Июня 6 дня 1838 года.

27.

Любезнейший Друже!

Друже Мой!

Благодарю тебя за письмо; мое благодарение скажи и Андрею Ивановичу за участие в моем деле. Желаю Вам

—589—

за добрые дела доброго здоровья и щедрой милости Божией!

О книгах более я не смею тебя беспокоить: теперь у вас не до нас. А об одной попрошу, о которой я просил о. Ректора – издании сочинений Св. Златоустого. Это нужно о. Даниилу. Пусть он и не так скоро станет выписывать; но мне хочется поскорее удовлетворить его просьбе, а он человек добрый, и я раза три после Пасхи был у него и с миром душевным выходил от него, и тяжело сказал, а надобно бы сказать более. о. Ректор конечно теперь завален делами; ему я не стал напоминать. – Скажи, Друг, что у вас будет нового? Какие последуют перемены? Какие предопределения? И пр., и пр.

У нас не слышно ничего: Владыка к нам не так откровенен; думаю, у Вас будет откровеннее, и скажет более.

Ваш экзамен на дворе, а наш у ворот. Я своих учеников муштрую уже по билетам, разделив все уроки на несколько повторений, по 17 билет, заключающих; вызываю к столу; берет ученик билет, посмотрит на него у стола и отвечает. Теперь хорошо отвечают; не знаю, как будут отвечать на испытании. А билеты большею частью не менее поллиста, а некоторые и более. Это повторение делаю чрез два дня на третий; в промежутки читаю вперед; еще много не дочитал из Новейшей Истории притом по Конспекту обязал себя прочитать сравнительную характеристику Философы! всех периодов, а из сего рассуждения вывести заключительный рассуждения о бедности Философии без Откровения; и затем о необходимости подчинения Философии Откровению; и об отношении такой Философии к Откровению и прочим наукам, необходимым в обществе Государственном. Писать не буду, а заставлю мысли записывать самих учеников.

Прости, Друг! Уж я не спавши занимаюсь в другой день т.е. через ночь переваливаюсь к новому дню. – Когда окончатся дела, скажи мне, Друг, какие у Вас в Академии известны порядочные логики, кроме рассуждения Бахмана? Если мне придется в следующей курс учить тому же предмету (а есть надежда, что придется); то я думаю, если Господь поможет, писать Логику, которой я не пи-

—590—

сал, потому что она до меня пройдена. А потому мне хочется знать, на какие руководства мне тогда нужно будет обратить внимание, – хотя конечно и из одного Бахмана можно сделать очень хорошенькие урочки для школы; но может быть что-нибудь можно будет занять и у других.

Прости, Друг! Будь здоров и молись Богу и сидя, и стоя, и ходя. Молись, Друг! Господь всегда стоит пред нами, и душа способна всегда молиться Ему; и в келье, и в Храме, и в школе, и под открытым небом. Прости, Друг!

Пишет грешный монах Е.

А посылает письмо с своим зятем, за коим моя сестра София Поликарповна; Она с ним.

7 Июня.

28.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

С самого возвращения моего в Могилев, в первых числах минувшего июня месяца и до настоящего времени, повторялось в моей душе желание написать к Вам, чтобы благодарить Вас за радушный прием братчина, да так желание и оставалось желанием. Причин не стану показывать: они Вам и каждому должностному человеку знакомы. А теперь хотелось бы мне сказать, если бы о будущем могли мы решительно говорить: буду лично благодарить. Собираюсь в обратный путь, воспользовавшись льготным месяцем, данным мне по ходатайству г. Главнокомандующего в западных губерниях. Имею намерение оставить Могилев 16-го сего Октября; поеду на Москву, в которой уповаю быть около 25 ч. В Москве нужно мне исполнить некоторый поручения Могилевского Духовенства. Хотелось бы мне хотя на самое короткое время заехать в св. обитель Преподобного Сергия; но сомневаюсь, успею ли управиться с делами; а 30-го надобно быть в Питере.

Как путешествия мои по Могилевской епархии, так и пребывание в Могилеве, были без особых приключений, и без видимых опасностей. Хотя в путешествиях иногда

—591—

меня провожала стража из крестьян, но и это, кажется, было более для вида, чем по нужде. По-видимому, все тихо; но внутренние расположения католиков или поляков (здесь это синонимы) не удовлетворительны. Как это? Объясню примером. На днях один юноша из воспитанников Горыгорецкого Института, убежавший из шайки мятежников, по уважению его искреннего раскаяния Высочайше был прощен. По совету добрых людей, он решился принять православие, а вместе с этим ему, дан совет удалиться из Могилевской губернии в одну из внутренних, чтобы быть вне опасности. Он поступает в полк. Так мало верят видимой тишине!³³⁴³

Вот моя покорнейшая просьба. Деньги, следующие к получению по хранящемуся у Вас билету (500 р.) назначены на устройство новой ризницы для здешнего кафедрального собора в добавок к имеющимся при нем недостаточным средствам. Не будет ля в это время о. Геронтий³³⁴⁴ Ваш в Москве! Поручите ему получить деньги по билету, и передать о. Архимандриту Агапиту, Настоятелю Новоспасского Монастыря³³⁴⁵, за исключением того количества рублей, какое будет израсходовано по этому делу на извозчиков и проч. А если бы это совпало со временем моего пребывания в Москве, то и непосредственно мне мог бы передать, и эти деньги в тоже время моего пребывания в Москве должны быть переданы за материалы для ризницы.

Слышу из Москвы, что в стенах Лавры случилось грустное событие.³³⁴⁶ Но где в мiре не случается подобных несчастий? Хотя случаи и дают правила, а все-таки и правила, и предосторожности по ним не предостерегут от случайностей, если Господь не покроет Своим охранением.

—592—

Искренно желая Вашему Высокопреподобию всякого благопотребного блага от Всеблагого, с душевным почтением и братскою любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейший слуга

Евсевий А. Могилевский

Окт. 7 д. 1863 г.

29.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

Усердно благодарю Вас за долговременное исполнение моего поручения³³⁴⁷ и довершение его чрез доставление порученного о. Архимандриту Агапиту. А им, до прибытия моего в Москву, чрез доверенного исполнено то, о чем Вы просили его. Впрочем, ему же, о. Архимандриту, опять оставлено и полученное, и добавленное, для вручения по назначению за материалы для приготовляемой ризницы, когда они будут доставлены, по приготовлении их на фабрике.

Очень мне было жаль, что в минувший раз не мог я быть в обители Преподобного Сергия. Это случилось так. Прибыль я в Москву 26 Октябр. в 8-м часов утра. Квартира моя в Новоспасском и в этот приезд. Спрашиваю, Владыка в Москве ли? Говорят: еще не возвратился. Поехал я к Викарию, Преосвящ. Леониду.³³⁴⁸ К нему пришел Андрей Николаевич Муравьев.³³⁴⁹ Они, рассуждая, почти решали, что Владыка в этот день не будет в Москву. Возвращаясь в Новоспасский, я решался в мыслях, на другой день, т.е. в Воскресенье отправиться к обедни в Лавру, полагая, что Владыка, веро-

—593—

ятно, до обедни не поедет в Москву. В 4-м часу после полудня Владыка Леонид уведомил меня, что Владыка Митрополит³³⁵⁰ прибыл. Мой план о поездке в Лавру и разрушился. На другой день в 5-м часу вечера явился я ко Владыке, и на другой день т.е. 28-го в тоже время был у него; а на третий, 29-го, в 12 часов дня сел на чугунку. 30-го надлежало быть в Петербурге. Так и не мог я быть в блаженной обители угодника Божия. Прошу Вашей молитвы пред Ним о моем недостоинстве.

Путь мой, от Могилева до Петербурга, по милости Божией, совершился без больших приключений. Ехал я с Рославля³³⁵¹, который от границы вверенной мне епархии в 28 верстах, – на Орел и Тулу. Дважды встречался с зимою, сперва выезжая из Орла, и потом в Москве.

Здесь тихо. Ничего особенного не слышно. Ныне в присутствии Св. Синода г. Обер Прокурор³³⁵² предложил о назначении Вам добавочных к жалованью тысячи рублей.³³⁵³ Свят. Синод изъявил согласие. Сей час Мною подписан и протокол по этому предмету. И слава Богу! А Вас поздравляю с этим даром Божиим.

От всей души желая Вашему Высокопреподобию всех благотребных милостей от всеблагого Господа с душевным почтением и братскою любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

Возлюбленного Брата о Господе

покорнейшим слугою

Евсевий А. Могилевский

Ноября 13 д. 1863 г.

—594—

30.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

Могилевскому страннику³³⁵⁴ благоволите дать приют в Ваших келлиях. Может быть ему придется быть в стенах Святой Обители нисколько часов. Если Бог благословит полагаю быть в Москве 26 Июн., а 27-го под сенью Угодника Божия. Знаю, что Вам теперь не до странников. Сила Божия да поможет Вам и сущим с Вами!

С совершенным почтением и преданностью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшими слугою

Евсеев А. Могилевский

Июн. 23 д. 1864 г.

31.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

Приветствую Вас с предстоящими праздниками во славу Христа Спасителя, ради нашего спасения благоволившего родиться в вертепе Вифлеемском, принять обрезание в восьмой день и креститься от Иоанна в водах Иордана.

Свет, осиявший пастырей Вифлеемских, и мир, возвещенный им небесными Ангелами, да пребудут выну с Вами, по благодати Господа Спасителя. Он да пошлет Вам Ангела, благовестника мира и радости на чреду Ангела, отлетевшего в мiр горний.

Податель сего письма доставляет Вам несколько экземпляров новоизданной книги, под заглавием: Беседы на воскресный и праздничные чтения из Апостола, в двух томах. Прошу экземпляр принять для Вашей собственной библиотеки; из прочих по одному экземпляру передайте

—595—

Отцу Инспектору³³⁵⁵, Петру Симоновичу³³⁵⁶, Егору Васильевичу³³⁵⁷, Сергею Константиновичу³³⁵⁸, Дмитрий Феодоровичу Голубинскому. Один прошу переслать г. Горчаковым. А остальные раздайте по Вашему благоусмотрению.

Искренно желая Вам всех благопотребных милостей от всеблагого Господа, с истинным почтением и братскою о Господе любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий А. Могилевский

Декабря 7 д. 1867 года.

32.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

Первый помысл, побудивший меня писать это письмо, – это память о Вашем приглашении меня в Москву, и к Вам. Не обещался я, но в мыслях по временам не переставал повторять предположения, как бы исполнить желание и свое, и ближних. Из Москвы о. Архимандрит Агапит повторял тоже, что и Вы писали, и предлагал квартиру у себя. Но подвергая пересмотру свое предположение в разных отношениях, никак не мог убедиться, что должно исполнить желание. И если бы решился я поехать, то погрешил бы против апостольского правила: всяко, еже не от веры, грех есть. – А если Ваше рассуждение признает меня виноватым, то прошу снисходительного суда.

А о многом, и очень многом мне хотелось беседовать с Вами и с сущими в Москве. В настоящее время так много возбуждается вопросов неудоборазрешимых. Знаю, что и в Москве, и у Вас на иные вопросы не нашел бы

—596—

разрешения: но иногда и в этих случаях полезно бывает и знать другое, третье мнение, хотя и не решающее дела.

А Ваше путешествие в Киев³³⁵⁹ меня очень много занимало. Пожалел я, что к этому времени не подоспела полезная дорога на Могилев (которая, впрочем, еще и не начата). Если бы была эта дорога, Вы заехали бы в Могилев. Никого я не видел из тех лиц, которые были на киевском юбилейном празднике, и ни от кого не имел никаких сведений, кроме газетных. Может быть, среди праздников и не много можно было слышать о делах непраздничных. Но казалось, что собор многих представителей не мог не иметь рассуждений, в иные часы, и о делах, не относящихся к празднику. Мне хотелось быть и в Киеве, только не в этот праздник: хотелось встретиться с Владыкою Митрополитом. Но это свидание не оказалось удобным.

В минувшее лето я четыре раза выезжал в епархию, на непродолжительное время, и во все четыре раза проехал не более 1.300 верст. Остальное время провел в Печерске, т.е. в загородном (архиерейском) доме. Время, какое мог уберечь от текущих дел, употребил на собрание снопов, остававшихся на поле моей службы не собранными. Разумею свои проповеди, говоренные в воскресные и праздничные дни во все годы моего служения в разных местах. Два небольших тома отправлены в Петербург, и печатаются в типографии Пр. Гречулевича. Может быть в начале будущего года, если Бог благословит, будут окончены печатанием. Знакомый Вам иеродиакон Сергий, бывший послушник Иннокентий, доставит Вам экземпляр напечатанной книги. Он в то время, как будет напечатана книга, должен будет отправиться в Петербург и в Москву.

Обо мне спрашивают знакомые в Петербурге, не скучаю ли я здесь, в уединении своего рода. Думаю, что Вы такого вопроса не предложили бы. А я благодарю Бога, что в настоящее время Господь благословил меня сим уединением и тем освободил меня от немалых искушений.

—597—

О том, что пишут о Московской Д. Академии, не спрашиваю: пусть время говорить.³³⁶⁰ А если Д. Академия, пользуясь удобством пути, отправится в Москву: то благо было бы, если бы на ее месте водворилась апостольская академия, или миссионерское училище. А Академия в Москве иное приобретет, иное потеряет, может быть, наилучшее. Дай Бог, чтобы потеря не слишком была велика.

Смиренно прошу Вашей молитвенной памяти о моем недостоинстве.

С искренним почтением и благожеланием, и братскою о Господе любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий А. Могилевский

Ноябр. 18 д. 1869 года.

Могилев на Днепре.

Когда встретитесь с Отцом Наместником Лавры³³⁶¹, прошу сказать ему от меня почтение.

33.

Высокопреподобнейший Отец Ректор,

Возлюбленный о Господе Брат!

Прошу принять с братскою любовью при сем посылаемые Вам книги – 1 и 2 том ныне отпечатанных моих проповедей.³³⁶²

Один экземпляр прошу передать Отцу Архимандриту Михаилу, Инспектору Академии, а прочие лишние раздадите, по Вашему благоусмотрению, на Вашей стороне. А на другую сторону, – О. Наместнику Лавры посылаю особо.

Вашему Высокопреподобию искренно желая от Господа Бога всех милостей, благопотребных для жизни настоящей

—598—

и будущей, и усердно прося Вашей молитвенной памяти о моем недостоинстве, с душевным почтением и братской о Господе любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий А. Могилевский

Март. 6 д. 1870 года.

Введение о.А. Михаила в Новоз. Книги читаю с назиданием, хотя медленно подвигаюсь вперед по недосугам.

34.

Высокопреподобнейший о. Протоиерей,

Милостивый Государь!

Препровожденные при отношении Вашего Высокопреподобия от 2 минувшего Мая за № 75-м, экземпляры объявления о возобновлении издания Творений Св. Отцов в русском переводе³³⁶³ разосланы по епархии, с приглашением Духовенства к приобретению сего изданию по мере возможности.

Сообщая об этом Вашему Высокопреподобию, и принося Вам, Милостивый Государь, искреннюю благодарность за присланный при означенном отношении в дар мне экземпляр первой книжки Творений Св. Отцов, за текущий год, с совершенными почтением и преданностью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий А. Могилевский

Июня 22 дня 1871 года.

35.

Высокопреподобнейший Отец Протоиерей,

Возлюбленный о Господе Брат!³³⁶⁴

Письмо Ваше от 21 Января сего года почти постоянно

—599—

лежало перед моими глазами, на бюро, на котором всегда пищу. Мало будет преувеличения, или еще не доскажу, если скажу, что стократно хотел писать ответ на это письмо, и удерживался.

За письмо Ваше много благодарен я, и это чувство ношу в моей душе. Письмо Ваше много сказало мне, и между прочим и то, на что мне хотелось удовлетворительно отвечать Вам. Но как ни хотелось исполнить это желание, до сего времени не придумал, как исполнить это желание здесь, в Могилеве. Потому, впоследствии многократных соображений, остановился я на таком заключении обратиться к Вам с покорнейшею просьбой, по этому делу. У нас здесь нет порядочных мастеров, да и не умею остановиться на предмете, который бы отвечал хорошо Вашему желанию и обстоятельствам Академического святилища. Какая мысль встречалась мне неоднократно, скажу. Самый замечательный для меня день в Моск. Д. Академии – это день Пятидесятницы в 1832 году³³⁶⁵, день моего пострижения в Монашество. Поэтому и повторялась мысль – принести в Ваш храм икону Св. Троицы, с надписью года и дня.

Если это не противно будет Вашим соображениям, то я покорнейше прошу Ваше Высокопреподобие, благоволите поручить кому-нибудь написать икону рукою достойного мастера дела в размере, какой признаете более удобным по месту для него предназначенному в Вашем храме, и устроить для иконы приличную раму, также соответствующую местной обстановке. По заказе, по определении ценности и иконы и рамы, благоволите уведомить меня. Деньги вышлю без промедления в Ваше распоряжение. Искренно желаю, чтобы дело было исполнено хорошо, по Вашему указанию, и соответствовало своему назначению. Мне не хо-

—600—

телось Вас беспокоить, зная, как много у Вас хлопот; но решился просить Вас, уповая на Вашу доброту, на Вашу любовь.

У нас, в Могилеве, холера довольно сильная. Говорят, уже взяла и проводила на тот свет не менее двух сот с половиной или до трех сот христиан, и более чем вдвое евреев. И до сего времени еще много больных и довольно умирающих, хотя и значительно слабее действует, чем в начала. По уездам также во многих местах делает опустошения не малые. Сейчас, например, такой случай рассказали: от Могилева верстах семи или восьми крестьянские мальчики пасли лошадей около леса. В лесу нашли яблонь с яблоками. Нарвали яблок. Развели огонь: напекли яблок, поели и все заболели холерою, и в короткое время все померли. Их было семеро. Также несколько и ходивших за ними, больными, вскоре пошли на тот свет.

Живу я с последних чисел мая в Печерске. Служу в праздники и воскресные дни постоянно в Могилеве. Весною ста три верст проехал по епархии. Хотел еще ехать в сентябре; но теперь распространившаяся холера не позволяет предпринимать это путешествие. Около меня по милости Божией, до сего времени больных холерою не было, хотя признаки холерины по временами многие испытывали.

В Могилевской Семинарии теперь нет Ректора. Исправляющий его должность Инспектор, Архимандр. Израиль³³⁶⁶, не может быть Ректором, так как не имеет требуемой Уставом ученой степени. Делу дал я законное движение. Чем кончится, не знаю.

Вследствие новых правил касательно производства во священники³³⁶⁷, в Могилевск. Семинарии лучшая половина учеников среднего отделения взяли увольнение из Семинарии и отправились кто куда, искать себе дорогу к счастью чрез поступления в светские заведения. Этого нельзя

—601—

было не ожидать. Об этом писал я в П-Б. вскоре по получении новых законоположений. По-видимому, это сознают; но легче было сделать, чем сделанное переделать или исправить. Нужно время, что бы сознание утвердилось, и открылось удобство к поправлению сделанного.

Искренно желая Вам всех благопотребных милостей от Господа, и испрашивая Вашей молитвенной памяти о моем недостоинстве, с глубоким почтением и братскою о Господе любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий А. Могилевский

Авг. 24 д. 1871 года.

Могилев на Днепре.

36.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

С новым годом поздравляю Вас. Владыка времени и вечности да умножит и преумножит Ваши годы, дарует Вам совершенное здравие, и благопоспешествует подвигам Вашего служения на пользу многих, во славу имени Его.

Податель письма подает Вам пять экземпляров книги, в пятый раз напечатанной под названием: Беседы о семи спасительных таинствах Православной Церкви. Примите благосклонно и с братскою любовью, и употребите по Вашему благоусмотрению.

Письмо мое дополнит податель его, если Вам угодно будет спросить его о Могилевском архиерее. Прошу Вас сказать слово в ответ, если и он, о чем спросит. Он мне передаст Ваши слова.

Усердно прошу Вашей братолюбной, молитвенной памяти о моем недостоинстве.

С искренним почтением и братскою о Господе любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий, А. Могилевский

Январ. 7 д. 1872 года.

—602—

37.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

Примите мою искреннюю благодарность за Ваш радушный прием моего посланного и за Ваше благоснисходительное собеседование с ним. Он способен иногда предлагать вопросы не по своим силам; но он имеет от Бога дар хорошо сохранять в памяти и передавать слышанное. Одно слово, из переданных им, меня весьма обрадовало, если это слово вышло из уст Ваших не случайно и не в ином разуме, нежели как им понято. Это слово о Вашей мысли когда-нибудь, а может быть, и в будущее лето, совершить путешествие до Могилева.

Это слово так меня обрадовало, что я в тот же день, как услышал его, хотел писать Вам благодарность; но удержался, чтобы не показаться странным. Мысль просить Вас в Могилев многократно приходила; но я не позволял себе последовать ей; потому что почитал неудобоисполнимою для Вас, и дерзновенною для себя, не присвояя себе права ожидать от Вас столько внимания к моей просьбе, что бы Вы решились исполнить ее. Думал я; чем сделаю просьбу обязательной? Чем привлеку Вас к тому уединению, где я, по благословению Божию, уже несколько лет проводили летние месяцы, Июль и Август, а иногда и Июнь, и часть Сентября, – разумею загородный дом – в Печерске? Там все просто, как дает природа, почти без помощи искусства.

Дай Бог, что бы Ваше слово не затерялось в атмосфере Вашей многосторонней деятельности и разнообразных впечатлений. Дай Бог, чтобы мысль слова обнаружилась и оправдалась! Если возникнет движение по мысли слова, то покорнейше прошу Вас сказать, когда решитесь или предположите решиться на это путешествие? Полагаю, что, если это возможно, то возможно будет в Ваше вакациальное время, которое и я для себя считаю вакациальным, потому что не предпринимаю в Поле и Августе путешествий по епархии что бы не отнимать народ от обыкновенных занятий их.

Он, иерод. Сергий, передали мне и о том, о чем про-

—603—

сил я Вас.³³⁶⁸ Что бы не было сомнений, на днях пришлю залог.

Могилев ожидает нового Губернатора, если правда, что прежний, служивший здесь менее полутора года, не возвратится из Петербурга. При мне это был третий Начальники губернии.

С истинными почтением и братскою о Господе любовью честь имею пребыть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий, А. Могилевский

Март. 13 д. 1872 года.

Могилев на Днепре.

38.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

Посылаю при сем двести рублей на устройство иконы Св. Живоначальной Троицы, о которой писал я Вашему Высокопреподобию прежде.

Сколько потребуется в восполнение по этому предмету, прошу покорнейше о том уведомить меня.

С истинным почтением и братскою о Господе любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий, А. Могилевский

Март. 14 дн. 1872 г.

39.

Ваше Высокопреподобие,

Возлюбленный о Господе Брат!

Поздравляю Вас с новым летом Благодати Господней, и искренно желаю Вам обновления в силах душевных и телесных, чтобы в крепости сил с новою ревностью продолжать служение Церкви и Отечеству, во славу, Подателя всех благ.

—604—

По обычаю, податель письма, Иерод. Сергий повторяет свое дело чтобы быть в Петербурге, в Москве, поклониться своему Покровителю, Преподобному Сергию, видеть людей, слышать о них и мне сказать. В этом случае он для многих или заменяет, или дополняет мои письма, а также служит для меня вместо ответных писем, и в некоторой степени поддерживает мое знакомство с знакомыми местами. Так он является и к Вашему Высокопреподобию: он посмотрит на Вас, услышит слово от Вас, и мне скажет. А если Вам будет угодно, он дополнит мое письмо для Вас, насколько Вам будет угодно, и сколько ему возможно.

Усердно прошу Вашей молитвенной памяти о моем недостоинстве.

Искренно желаю Вам от всеблагого Господа всяких милостей, благопотребных для жизни настоящей и будущей, с истинным почтением и братскою любовью честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий, А. Могилевский

Январ. 11 д. 1873 года.

Могилев на Днепре.

40.

Высокопреподобнейший Отец Ректор,

Возлюбленный о Господе Брат!

Усердно благодарю Вас за одно и другое Ваше братолюбное писание. Хотел я и ныне и завтра отвечать на первое письмо, и дождался второго.

Благодарю Вас и за благословения, присланные при том и другом писании, разумею просфоры.

Слава Богу, что икона Святой Троицы так хорошо исполнена, как Вы описываете. Много благодарю Вас и за сие: Вашим добрым усердием это начато и исполнено. Прошу устроить приличный и иконостасец. Что потребуется, как писал я прежде, в восполнение, уведомьте: дополню с благодарностью.

Благодарю премного за Ваше молитвенное воспоминание о

—605—

моем недостоинстве. Да возраст Вам Господь Своими богатыми милостями.

А кто художник, писавший Св. Икону? И что бы я мог прислать ему в благословение? Не зная человека, неудобно решается такой вопрос. Если Вам удобно, скажите мне когда-нибудь об этом слово.

О кончине Вашей матушки узнал я только из Вашего письма. Да водворит ее Господь в селениях праведных, во свете лица Своего! Ее заменила около Вас Юлия Васильевна.³³⁶⁹ Благодарю ее за память. Передайте ей мое почтете и благословение.

Род проходит, род приходит; земля во век стоит. Часто припоминаются мне эти слова Екклесиаста.³³⁷⁰ Повсюду эта истина подтверждается опытом; наряду с другими и мы подлежим силе сего закона. Сколько прошло – и сколько пришло – на нашей памяти!

Где-то напечатано в газете, что Егор Васильевич³³⁷¹ избран Головою Сергиевского посада: правда ли это? Состоялось ли избрание, или утверждено ли оно? Если правда, поздравьте от меня его головенство. А мне приятно было слышать об этом. Надобно же когда-нибудь Моск. Д. Академии оказать услугу и Сергиевскому Посаду, не какую-нибудь вещественную, в которой недостатка не было, но гражданскую и нравственную, основанную на началах духовного просвещения.

Вопросов много и на других путях преобразований. По-видимому, в этом может оказать действительную помощь тот закон изменяемости, о котором упомянул я словами Премудрого. Он может ослабить ту упругость влияний, которая во многом была причиною не соответствующих цели перемен в преобразовании.

Мастера для устройства портрета, о котором Вы упомянули в первом письме, в Могилеве нет. Был хороший мастер года три назад, Академик: но больной, и скоро оставили Могилев, отправившись в Москву для

—606—

поправления здоровья, и, слышно, давно почил. А если откроется возможность, не откажусь удовлетворить Вашему желанию.

Писем я столько послал, сколько мне передано, и, кажется, передано мне столько, сколько было их найдено. Могло случиться, что письма, о коих Вы упоминаете, попали в другие руки, или затеряны.

Иеродиакон Сергий тает при воспоминании о Вашей доброте и о Вашем радушии, с каким Вы приняли его. Он мне довольно говорил, а все ли пересказал, не знаю. Может быть, и дополнит, если я спрошу на досуге.

В заключение, поздравляю Вась с приближающимся Светлым праздником. Свет Христов да просвещает Вас выну и исполняет Вас небесною радостью. Свет Христов да озаряет и всех Ваших сотрудников, и воспитанников, и дарует всем светить к прославлению имени Его, Спасителя и Бога нашего.

С истинным почтением и братскою о Господе любовью

Честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

покорнейшим слугою

Евсевий, А. Могилевский

Апрел. 3 д. 1873 г.

41.

Высокопреподобнейший Отец Ректор,

Возлюбленный о Господе Брат!

Виноват я моею косностью. На письмо Ваше от 16 Апреля отвечаю от 18 Июня: сознаю вину, и прошу покрыть ее Вашею любовью. Ждал я внешнего побуждения, чтобы писать к Вам, и действительно дождался, о чем скажу ниже. А между тем надобно было мне ехать в епархию, и я провел в этом путешествии довольно времени – с 15 Мая по 8-е Июня. Отправляясь в дорогу, располагался отвечать с дороги; но занятия с утра до вечера до того утомляли, что я спешил искать ночного отдыха. Каждый день служил и после каждой литургии говорил слово, какое находил более соответствующим или читанному Евангелию, или обстоятельствам, иногда говорил и на всенощном;

—607—

изредка и по литии обычной, где не совершал ни литургии, ни всенощного. Но, извините, я устранился от дела.

Благодарю, много благодарю Вас за Ваши благожелания во имя Господа Спасителя, для нашего спасения умершего и воскресшего, и восшедшего на небеса.

Благодарю Вас за приветствие с Монаршею милостью. Высоко ценю знак Монаршего внимания. Знак внушает мне, чем я должен быть. Он мне напоминает Апостольские слова; Христови сораспяхся: живу же не ктому аз, но живет во мне Христос: а еже ныне живу во плоти, верою живу Сына Божия, возлюбившаго мене и предавшаго Себе по мне.³³⁷²

Благодарю Вас и за слово наставления касательно художника. Как найду удобным, пришлю на Ваше имя, и попрошу Вас передать книгу ему.

Еще благодарю Вас и за известие о Вашем сотруднике, и моем бывшем.

Теперь позвольте сказать и о том, что отвне побудило меня писать к Вам. Слово о г. Злобине. По возвращении моем из епархии получил я от него письмо, в котором он просил меня, что бы я спросил Владыку Тульского³³⁷³, даст ли он ему священническое место, т.е. то, которого искал он, ища руки моей родственницы, и до решения этого вопроса, пишет, он удерживается искать увольнения из Академии. Это мне дало мысль, что г. Злобин отступает от своего прежнего намерения. Может быть, он обдуманно задал мне вопрос, на который трудно отвечать. Владыку Тульского просил я о возможной милости, и он отвечал мне чрез посредствующее лице (а сам он почти не пишет писем), что он сделает возможное. После этого снова просит о том, о чем пишет г. Злобин, нахожу неудобным. Он, Злобин, вызывался сам просить Владыку о милости: это иное дело: это не затруднить Владыку отвечать прямо по своей мысли. – Да и как Владыке отвечать на подобный вопрос от меня о лице, которое еще состоит в числе Студентов Академии?

—608—

Думаю, что г. Злобин на что-нибудь решился, несогласное с своими прежними планами. Может быть, он не хотел прямо сказать отрицание, и потому задал задачу, которой решение не по его мысли может служить некоторым оправданием его опрометчивых действий впереди. Подобные помыслы мне встречались прежде. Не писал я о них родным, не давая веры своим помыслам. Однажды хотел было послать и денег в пользу его; но удержался, до уяснения дела. Вас покорнейше прошу, не уясните ли Вы этого дела? Прошу любовь Вашу: спросите у г. Злобина, на что он решился? Скажите притом и то, что Тульского Владыку, в смысле его письма, я не нашел возможным просить. Могу я просить его о милости к сиротам; но определить способ милости для него нахожу неприличным; у каждого начальника есть свои взгляды и свои правила; просить изменения их нахожу неудобным. Просить об этом можно, но не мне. Покорнейше прошу Вас, скажите мне слово. Вдова с сиротами нуждается в сведенья о том, чем дело кончится. Если дело не пойдет на лад, то надобно же им узнать горькую истину, или ошибку. Теперь я не могу им ничего сказать, до получения слова от Вас. Прошу Вас и о том: простите меня, что занимаю Вас таким делом в то время, когда у Вас много важнейших дел службы. Ваша любовь к бедным успокаивает меня.

С 12-го Июня живу я в Печерске. Около меня теперь господствует цветущая зелень. Если бы Отцу Ректору Моск. Д. Академии пришла мысль отдохнуть среди зелени: то, думаю, ему приятно было бы отдохнуть среди Могилевск. зелени. Могилевск. архиерей до Сентября предполагает быть в Печерске. Он с радостью встретил бы Гостя, и предварительно, просил бы, сказать слово: буду тогда-то. Но, полагаю, все в деснице Промысла Божеского, пекущегося и о воробьях, которых множество перед моими глазами, живущих около меня: к этому разряду действий Промысла принадлежат и наши желания, и их исполнение или неисполнение. Да будет во всем воля Вседержителя.

От всей души желая Вам доброго здоровья, и благопоспешения во всех делах Ваших, и всякого благопо-

—609—

лучия от всещедрого Бога, с искренним почтением и братскою любовью

Честь имею быть

Вашего Высокопреподобия

преданнейшим слугою

Евсевий, А. Могилевский.

Июня 18 д. 1873 года.

Могилев на Днепре.

Печерск.

42.

Высокопреподобнейший Отец Ректор,

Возлюбленный о Господе Брат!

Благодарю Вас усердно за Ваше послание от 22 Июня, за Ваши благожелания и напоминания по воспоминании о моем небесном Покровителе, и о знамении крестном. Много благодарю Вас за братскую любовь Вашу.

Толкают Вас с места – это верно Ваши благожелатели. Это необходимо. Уважьте их благожелание, и двиньтесь с места, чтобы последовать закону движения, и удовлетворить требованиям природы. А может быть, благая мысль двинет на Москву, на Смоленск, на Оршу; доселе путь на крылах огненных³³⁷⁴, а от Орши настоятель Покровск. монастыря н Смотритель Оршанского Духовного Училища даст экипаж на проезд 70 верст, до Могилева и до Печерска. Могилевск. архиерей почел бы это событие даром неба. Впрочем, это его мечта. Сбудется ли она когда-нибудь, от него сокрыто. А природа около меня очень приятна по своему естественному и частью искусственному расположению и виду.

Благодарю Вас за слово о Злобине. О деле его с места моей родины не слышу; а по поводу Вашего слова буду неотложно писать.

О Московск. Владыке ничего не слышу. О деле игум. Митрофании³³⁷⁵ знаю из газет. Случай, Вами помянутый, назидателен. Он учит, какая нужна осторожность и в

—610—

добрых делах. А около начальников возможность неосторожности в делании, по-видимому, милости, часто встречается.

Понимаю Ваши скорби по упомянутым случаям. Помянутое в газетах возбуждало в моей мысли много вопросов; но не предлагаю их. Если Бог велит встретиться с Вами лично, спрошу. В настоящее время много споров в различных сферах общественной деятельности, и много будет поводов к ним при новых преобразованиях. Терпения и твердости разумной потреба…

Здесь гостит о. Инспектор Киевской Д. Академии, Архимандрит Сильвестр.³³⁷⁶ Впрочем, он не гостит, а пользует свои слабые глаза, при содействии простой лекарки. Живет у своего товарища по Академии, Смотрителя Могил. Д. Училища. Кажется, пробудет здесь до последних чисел Июля, – чтобы только возвратиться в Киев ко дню юбилея Киевск. Владыки Митрополита.³³⁷⁷

А я связан делами, которые не дозволяют мне оставить Могилев. Необходимый выезд, для обозрения церквей, заменяет мне выезд для движения, какой Вам рекомендуют. Хотя путешествие, для показанной цели, не есть отдых, и для меня – это труднейшее занятие, но движение есть, и после этой работы приятно возвратиться в келью, как бы после работы в поле.

Душевно желаю и молю Господа, да мир Божий будет с Вами и сущими около Вас.

С душевным почтением и братскою любовью

есмь и пребуду Вам преданный

Евсевий, А.М.

Июн. 28 д. 1883 г.

Могилев на Днепре.

—611—

Предлагаемые ниже материалы не относятся непосредственно к истории Московской Духовной Академии, но, характеризуя самый конец существования ее предшественницы – Академии Славяно-Греко-Латинской, они могут быть не бесполезны и для историка Московской Духовной Академии, сочнее оттеняя ту среду, из которой сформировалось новое учреждение.

Автор печатаемых стихотворных упражнений и слов – учитель немецкого класса Алексей Нарциссов, впоследствии Аарон, Епископ Архангельский. В 1807 году он был катехизатором Московской Академии и написал систематический курс «катехизического учения, с приобщением по сличности истолкования воскресных Евангелий чрез 1 целый год». Современники Нарциссова «с похвалами отзываются о его катехизических беседах, привлекавших множество слушателей в Академию, но ставят ему в недостаток излишнюю низкость и простонародность в выражениях».³³⁷⁸ А. Нарциссов, по сообщению Г. Геннади, «был весьма сведущ в языках и оставил много поучений, из каких по каталогу известны два». Ему же принадлежат переводы с немецкого, английского и латинского, заслужившие одобрение Митрополита Платона; список десяти изданных приводится у Г. Геннади.³³⁷⁹ Из них: «Зре-

—612—

лище Креста Христова» издано в Москве в 1810 г.³³⁸⁰ Рукопись его сочинений и переводов в 154 полулиста принадлежит Смотрителю Владимирского Духовного училища А.И. Троицкому. Печатаемые материалы сообщены в редакцию «Бог. Вестн. » им же.

Ред.

I. Благодарственные стихи

писанные мною 1808 года 11-го дня Июня, Его Преосвященству Преосвященнейшему Моисею, Епископу Пензенскому и Саратовскому, бывшему Московского Ставропигиального Заиконо-Спасского училищного монастыря Архимандритом, и Московской Славяно-Греко-Латинской Академии Ректором, поднесенные ему мною Нарциссовым – яко моему благодетелю в засвидетельствование благодарности моей, при его отъезде в свою Епархию.³³⁸¹

citataУдарил час и Ты – ты оставляешь нас! –

citataКак опустело всё!…

citataКак мало всё для глаз! –

citataОдин всё унесешь! – О Боже! как мы сиры!…

citataИ что пред Гением безмозглые кумиры?…

citataВот Академия! Настал и твой покой!

citataКоль хочешь, спи; – ушел страже-будитель твой…

citataПокойный сон тебе, и сладостный грезы! –

citataНо заревет гроза, – рекой польются слезы…

citataИ я – нещастный я – и я был столько зол,

citataЧто вопреки тебе с упорным сердцем шел!…

citataОтец! Прости меня! Я был такой невежда. –

—613—

citataНо я опомнился – и есть во мне надежда! –

citataХоть поздно – но тебя великого узнал:

citataИ как узнал, в тот миг я пред тобою пал.

citataТут мне представился вдали Твой образ дивный,

citataПред коим тысячи поют похвальны гимны,

citataПревознося – в труде неутомимый дух;

citataВокруг написано: надежный правды друг:

citataВесь содрогнулся я, узрев что до чертога –

citataГде ты живешь – другим ужасная дорога…

citataКакая твердость пять, пройти чтоб по кремням!

citataКакие рамена к геройским бременам!

citataКакие мышцы, чтоб терзать львов, тигров зевы!

citataКакой булат, – разить ехидны лютой чрево! –

citataСколь смелое чело, чтоб громы презирать!

citataЧто надобно к тому, чтоб победить и взять!…

citataТы мне открыл сие, муж дивный и священный!

citataЗнай, что слова твои не в Лете погребенны,

citataНо врезались на век внутри – в груди моей:

citataТвой дух во мне, – так ты – ты мною и владей! –

citataЯ точно стал таков, как быть тебе хотелось;

citataВсе бросил гнустное, взялся за ту же смелость,

citataЧтоб подражать тебе в тех подвигах трудах,

citataГде должен лоб трещать, – и мозг кипеть в костях…

citataХоть раз оставить класс за citataCrimencitata почитать!

citataИзгнанье, удержать – убийством называть –

citataГде можно что узнать, на страже там стою;

citataЧто сделать лишь могу, пот без пощады лью…

citataЯ прежде скользкою дорогой шел без цели:

citataНемного – вихри бы меня как прах свертели,

citataИ в бездну б унесли к потере многих слез:

citataНо ты, рожденный в свет щедротами небес!

citataТы спас меня, и путь мне показал надежный,

citataКак счастья в храм идти, нося дух безмятежный. –

citataВ дремоте я блуждал с презрением себе,

citataК великому – совсем надежду погубил:

citataНо ты как гром гремел и рано мне и поздно,

citataПредставил мне в челе своем то время грозно,

citataКак нас свирепый рок положить на вески

citataИ будет почитать все в нас золотники…

citataВдруг, воспрянув от сна, – себе я ужаснулся,

—614—

citataКогда на изверга себя я оглянулся

citataБлагодаренье мое к тебе, Отец!

citataОкончится тогда, как придет мой конец; –

citataК тебе усердый жар в груди моей – простынет,

citataТогда, как бледная смерть жизнь из сердца вынет.

citataПустился я в тот путь, что ты мне показал;

citataИ если бы не ты, я б вечно не дерзал. –

citataТеперь – когда во мне огнь к музам возгорелся,

citataКак с духом я Твоим в броню сию оделся,

citataТеперь – не трудно мне; хоть труд, но сладок он. –

citataГде ни бываю я, смотрю на Геликон;

citataСвященной высоты из вида не теряю;

citataХоть и отважусь что, – но с жаром прозираю…

citataЛукреций Кар и Локк учители мои,

citataРуссо наставник мой, а Кантовы статьи

citataМне страшны потому, что времени немного

citataНа математику употребил я строго:

citataА прочих авторов читаю без труда,

citataЧитаю и люблю. – Но вот моя беда,

citataЧто я по-гречески недавно стал учиться; –

citataНо, впрочем, не боюсь, – труду всё покорится. –

citataПрости, Священный Муж! Той дерзости моей,

citataЧто оскорблял тебя я грубостью своей!

citataНевежество всему тому причиной было,

citataМне нынешнему то – что в прежнем зрю – постыло.

citataСчастлива та страна, которая ждет тебя!

citataА мы – молчу… с Тобой, кто чувствует себя –

citataПусть благодетеля невежды очерняют:

citataПрости им! – Ах! они Тебя не понимают…

citataТы не оставишь нас, когда Твой с нами дух:

citataТы вечно говоришь к тому, кто был не глух.

citataСчастлив я, что схватил то хоть одной рукою,

citataЧто не завистно Ты всем рассыпал рукою!

citataЖелал бы день и ночь с Тобою говорить:

citataНо в свете – мы ль одни? Тебе там должно быть,

citataГор мертвые Тебя зовут к себе кумиры:

citataСпеши им душу дать, – спеши к ним Ангел мира!

citataБесчисленны Тебе курятся алтари!

citataБессмертный – будешь жить благих сердец внутри! –

citataДань благодарности моей, о Муж Священный!

—615—

citataПрими – приникнувши на дух мой откровенный!

citataО! если б вещию при помощи твоей

citataБлагодарил тебя Нарциссов Алексей! … 94.

II. Уроки Соломоновой мудрости

Урок 1-й. Увещание к правосудию и пробуждение к тщательному исканию премудрости

citataЗемные Судии! Суд, правду возлюбите;

citataИ в простоте святой вы Господа взыщите!

citataБог обретается неищущим Его,

citataСомнящимся – себе являет самого.

citataНе будут вместе – Бог и помыслы строптивы:

citataКараем виден всем безумец горделивый.

citataПремудрость в злой душе не может быть равно,

citataКак в теле что грехом вокруг осквернено.

citataСвятый Дух в истине единой обитает,

citataДалече от людей порочных отступает.

citataПремудрость так свята, что хульников казни?

citataБог слышит слово уст, Бог сердце, мысли зрит:

citataЗатем что Божий Дух разлит по всей вселенной,

citataВезде сый – слышит Бог глас в тайне сокровенный.

citataНеправду кто изрек, Бог слышит злой глагол,

citataИ суд произведет исполнен лютых зол:

citataДаст нечестивому в советах истязанье,

citataИ беззакониям въяв свету наказанье:

citataПред ухом рвения и шопот как труба,

citataКак шумный гром слышна роптания молва.

citataОт ропотов пустых, от хульных слов блюдитесь:

citataВсе явно. Гнусна ложь есть смерть души, страшитесь!

citataХотите заблуждать? Вас смерть с земли сорвет;

citataНечествовать? – Вас ров погибели пожрет.

citataБог – смерти не творец, Бог – жизни есть начало:

citataНе хощет, чтобы тварь живая погибала.

citataСоздал, чтоб твари все имели бытие;

citataВсе в мcitataicitataре хорошо, Бог любит все свое.

—616—

citataВещей зловредных нет, и на земли нет ада.

citataБессмертна правда в век (смерть есть одна неправда)

citataСмерть – нечестивых часть за их слова, дела:

citataОни ее взыскав как друга возлюбили,

citataИ неразрывный в век завет с ней положили.

citataВозможно ль, чтобы жизнь их долею была?

III. Господи помилуй 3-жды

citataЧеловек без Бога

citataСам ни до порога:

citataГосподи помилуй!

citataБог он по мечтанью,

citataЧервь он по деянью:

citataГосподи помилуй!

citataУм за облаками,

citataДело под ногами:

citataГосподи помилуй!

citataС разумом без веры

citataВ свете всё химера!

citataГосподи помилуй!

citataВидя всюду горе

citataКак не скажем вскоре:

citataГосподи помилуй!

citataСтрасти нам ужасны,

citataПрелести опасны.

citataГосподи помилуй!

citataСладко пахнут розы,

citataТерн дает занозы.

citataГосподи помилуй!

citataЧести надымают,

citataДеньги повреждают:

citataГосподи помилуй!

citataНыне с Крезом скачешь:

citataЗавтра с Иром плачешь;

citataГосподи помилуй!

—617—

citataНыне пир любовный,

citataЗавтра тоски слезны.

citataГосподи помилуй!

citataДай нам Бог именье,

citataДай же и уменье!

citataГосподи помилуй!

citataДай нам Боже славу,

citataДай и жизнь нам здраву!

citataГосподи помилуй!

citataОт неблагодарных,

citataОт врагов коварных,

citataГосподи помилуй!

citataОт людей безбожных,

citataОт друзей всех ложных.

citataГосподи помилуй!

citataОт жестока хлада,

citataОт смертельна глада,

citataГосподи помилуй!

citataОт огня, потопа,

citataОт меча жестока,

citataГосподи помилуй!

citataОт земли безводной,

citataКрамолы народной.

citataГосподи помилуй!

citataОт врачей нерусских,

citataОт умов французских,

citataГосподи помилуй!

citataОт ученых споров,

citataОт тяжелых вздоров,

citataГосподи помилуй!

citataОт проклятой моды.

citataБраков от свободы,

citataГосподи помилуй!

citataНаши все мученья

citataКазнь за согрешенья:

citataГосподи помилуй!

citataМcitataicitataр в нечестьи тонет

citataДол под нами стонет:

citataГосподи помилуй!

—618—

citataБог грозит нам громом.

citataА у нас – содомом…

citataГосподи помилуй!

citataНакажи нас, Боже,

citataКак Отец, нестроже

citataкак детей помилуй!

citataОт духов злых, темных,

citataОт огня геены –

citataСохрани помилуй!

IV. Слово

(говорено сентября 5 дня),

В неделю 16-ть о том, что мы словом Божиим яко самоважнейшим предметом заниматься долженствующим, из темы: имеяй уши слышати, да слышат (Мф.25:30).

Всевышний благословил дни наши, и мы начали новое лето. Слава человеколюбцу Богу, паки собравшему нас во храм святый для слышания слова Божия! С каким жаром избегший лова елень пожирает холодную воду, с таким же палимая огнем страстей и искушений душа пиет струи учения Христова. Сие чувствует сын веры, с чистым сердцем приемлющий Евангелие. Душа наша имеет свой голод, своей требует пищи (Мф.4:4); посему-то человек среди роскошей и пиршеств уныл и скучен бывает. Несчастен тот, кто лишает себя пищи учения Христова! О! каких удовольствий лишается он! Сие удовольствие душевное по истине чувствовал Клеопа с своим сопутником, когда, ревнуя по словеси Господа воскликнули они в восхищении духа: не сердце ли наше горя бе в нас, егда глаголаше нама на пути, и егда сказование нама писание? (Лк.24:32). Сие божественное удовольствие чувствовал Петр Святой, когда в восторгах душевных… вещал к небесному учителю: Господи! К кому идем? Глаголы живота вечнаго имаши (Ин.6:68). Кто хотя раз отворил сердце свое влиянию благодатных учений, тот без сомнения восклицает к Богу с пророком: коль сладка гортани моему словеса Твоя! паче меда устом моим (Пс.118:103). Если слово Божие в ком ни раз не поражало сердца

—619—

и не порождало в нем искры от огня Божественного; тот в груди своей носит камень, тот изверг – а не человек. Возможно, ли человеку не трогаться тем, что для него всех сокровищ важнее и драгоценнее? (Пс.118:72).

Мы видели красоты лета, и где они? – исчезли. Хладные ветры возвещают приближение зимы, черная мгла досаждает зрению нашему ищущему лазури; желтый лист падает на землю. Увы! Земля есть гроб и для самих человеков! Туда – в холодные объятия темной могилы все мы должны идти. Неумолимая смерть без жалости пожирает свои жертвы. Глагол вечной судьбы непременен: земля есть и в землю отыдеши (Быт.56:3:19). Каждый новый день платит новые дани тлению. Сколько раз при ужасном трауре дымящиеся факелы мимо наших домов сопровождали трупы мертвецов неоплаканных? Подобно сольному цвету вянет красота наша, подобно вечернему свету умирает слава наша, подобно легким облакам исчезают высокие намерения наши. – Но забывая свою ограниченность, мы далеко простираем желания наши. Не довольствуясь выгодностью домашней, спешим за пределы нашего отечества, ласкаясь надеждою собрать индийские сокровища. Забывая о благоденствии общественном, защищаем жарко собственную нашу частную пользу. Отнимая друг у друга вещи, отнимаем у себя время пользоваться вещами. За блестящий ком земли мы ссоримся, деремся и проливаем кровь человеческую. К возобладанию драгоценностей жертвуем спокойствием и здоровьем своим; но сия драгоценность приходит в руки наши с надписью: суета суетствий. Скучает Ир нищенским посохом, скучает скипетром и Александр, восточный завоеватель: стенает раб под бременем службы, стенает и владыка под бременем величия. Отрок льстить себя летами опытного мужества: совершеннолетний желает себе опять беззаботного младенчества. Сердце человеческое в желаниях своих подобно легкому перу, проносимому от ветра с одного места на другое: всего, желает, но ничем довольно быть не хочет. Видно нет истинного на земли счастья, когда нам судьба дает вещи, дабы опять у нас оные похитить, дабы и нас самих отнять у вещей. Долгота времени измеряется одною скукою нашею. Часто с нахмурен-

—620—

ным челом в забывчивости просиживаем дни и ночи, дожидаясь завтрашнего дня, но и завтрашний день радостей не приносит. Время обманывает нас: оно своей долготой наводит нам скуку, дабы после из груди нашей извлечь тяжело-вздошное раскаяние и жалобу на краткость времени. Дни лукавы; и не увидишь, как они длинным рядом пролетят – и оставят нас яко не мудрых. Посему то – Павел божественный мудрец говорит нам: Блюдитесь како опасно ходите, не яко же не мудри, но яко же премудры: искупующе время, яко дние лукавы суть (Еф.5:15:16). И не увидишь, как быстролетящее время вырвет у малосмыслящих игрушки, и проведет по челу их морщины. Мы большею частью хотим быть праздными зрителями того, как природа изменяется в коловращениях своих, а действовать сообразно природе нашей мы не умеем. Проведши светлое время в праздности, мы ловим ночью блудящие огни, и кроме призраков ничего не находим. Вот что значат вещи в мiре. Вот что мы, обладатели вещей.

Но прочь Химера! – Исчезните мраки от очей наших!… Вси мы сынове света есмы и сынове дне: несть нощи ниже тьмы (Сол.5:5). Свет Евангелия освещает пути нашей жизни, и мы ясно видим загробное состояние наше. Человек! ты не загадка! Не привидение! Не мечта! Христианин! В слове Божием явственно читается твое определение. Ты связь видимого с невидимым; ты сын праха, но вместе исчадие вечного духа (Быт.2:7). Ты житель земли, но только на время, тебя в объятия свои призывают вечные небеса! (2Кор.5:1). – Познай свои таланты, данные тебе от Бога в способностях души и тела! Поставленный торжником на время приобретай на торжище мiра своими талантами новые таланты: за тленное покупай нетленное, за малое великое, за временное вечное. Здоров ли ты и крепок? Помогай больным работать и трудами своими: чрез то умножится твоя крепость. Богат ли ты? Снабжай бедных, и тем усугубишь твое богатство. Силен ли ты? Защити слабых, и тем увеличится твоя сила. Разумен ли ты? Просвети невежду, и тем расширится твоя мудрость. Отец ли ты? Дай детям христианское воспитание, сделай их благомыслящими сынами веры, церкви и отечества, и чрез

—621—

то жить будешь в поздых потомках. Супруг ли ты? Чти свято союз оный священный и добро тебе будет. Жена твоя яко лоза плодовитая в странах дому твоего: Снови твои яко новосаждения масличная окрест трапезы твоея. (Пс.127:3 и следующий). Благословит тя Господь от Сиона, и узриши сыны сынов твоих (Исх.20:12). Сын ли ты? Чти отца твоего и матерь твою, и долголетен будеши на земли. Молод ли ты? Образуй ум твой ученеим полезным, и в старости возвеселишися. Премудрость бо сыны своя вознесе, и заступает ищущих ея (Сир.4:12:14). Держайся ея наследит славу, и идеже входит, благослови его Господь. Воспитан ли ты достодолжным порядком? Плати твоему отечеству благодарность, служа Государю и обществу. Старец ли ты? Предохраняй советами неопытных юношей от распутства и худых следствий. Судия ли ты? Научись доброго творити, взыщи суда, избави обидшаго, суди сиръи оправдай вдовиц (Ис.1:17). Служитель ты алтаря? Учи словом и делом, и проходи неленостно звание священного сана. Господин ли ты? Люби подчиненных, как детей своих отец. Воин ли ты? Не щади крови за отечество. Купец ли ты? Старайся о вещах общественных на основании честном и законном. Земледелец ты? Трудись охотно, и ведай, что труды крепких рук маловажны пред трудами крепких голов (Прит.16:32; 24:5). Таковое величественное учение о употреблении талантов преподает нам Павел святой в поразительных речениях: «яко же во едином телеси многи уды имамы, уды же вси нетожде имут делание (Рим.12:4): такожде мнози едино тело есмы о Христе, а по единому друг другу уди, имуще же дарования по благодати данней нам различно: аще пророчество, по мере веры: аще ли служение, в служении: аще учай, во учении: аще утешаяй, во утешении: подавай в простоте: предстояй с тщанием: милуй с добрым изволенем. Любы нелицемерна: ненавидяще злаго, прилепляйтесь благому: братолюбием друг ко другу любезни: честно друг друга больша творяще: тщанием нелениви, духом горяще, Господеви работающе: упованием радующеся, скорби терпяще, в молитве пребывающе: требованием святых приобщающеся, страннолюбия держащеся: благословляйте гонящия вы: бла-

—622—

гословите, а не клените», и проч. И для чего все сие предписывается человеку христианину? Для того, чтобы за исполнение христианских обязанностей приобресть ему надежду на небесех. Бог некогда потребует от нас отчета в употреблении талантов, куда обратили мы способности душевные и телесные, дары земные и небесные? Итак, не смущают нас житейские труды, не страшат нужды и беды, не ужасают смерть и тление: Мы имеем упование живота вечного. Путь к вечному блаженству есть многотрудное поприще добродетели. Смерть есть наш благий Ангел, преносящий нас в горние обители вечности; туда полетим оставя тление во гробе. Мздовоздаятельный владыка скажет христианину трудолюбно делавшему свои таланты: Рабе благий и верный, о мале был еси верен над многими тя поставлю: впади в радость Господа твоего (Мф.25:21). Таковую блаженную человека участь, равно как и истинную цену его и достоинство познали мы, слушатели, из слова Божия. Ибо в слове Божием состоит блаженство наше, спасение наше. Слово Божие научает нас познавать Бога и любить его, познавать наше определение и любить его, познавать наше бессмертие и побеждать мiр. Без слова Божия мы ни себя, ни Бога, ни мipa знать не можем, и прямо спешим к вечной погибели нашей. Вот почему Спаситель называет Евангельское учение источником воды текущия в живот вечный (Ин.4:14).

Посему слово Божие есть первый из всех важнейших в жизни предметов, достойнейших человека христианина. Убо слово Божие долженствует быть начальным предметом размышления нашего и любления сердечного.

И возможно ли быть нам хладнокровным к слышанию слова Божия? Возможно ли мало уважать учение Евангельское? Как дерзнем с вольнодумцами ругаться небесной истине? Ужели пойдем к нечестивцам учиться неистовому целомудрию, и призрев глаголы живота вечного будем у ложных философов просить себе имя пустого софиста? Неужели Павел святой, обманывая себя в Божественности учения христианского, вопием: Явися благодать Божия спасательная всем человеком, наказующи нас, да отвергшеся нечестия и мирских похотей, целомудренно и праведно и благочестно поживем в нынешнем веце, ждуще

—623—

блаженнаго упования и явления славы великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа? (Тит.2:11, 12:13). Ужели, обманывая самого себя, царствующий Пророк восклицал к Богу: Благ мне закон уст твоих паче тысящ злата и сребра (Пс.118:72). Не нам ли говорит языков учитель: Братие, блюдитеся, да никтоже вас будет прельщать философиею и тщетной лестью, по преданию человеческому, по стихиям мiра, а не по Христе (Кол.2:3). Имеяй уши слышати, да слышит. Аминь.

V. Слово

в день Воздвижения Честного Креста о том, что блаженство наше во умерщвлении плоти, из темы: Слово крестное погибающим убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божья есть (1Кор.1:18).

Когда злодеи распяли Всесвятого, освятился крест. Новый Иерусалиме! Красуйся и ликуй! Прийде бо к тебе слава Ливанова с кипарисом, и певгом, и кедром (Ис.60:13).

Пред лицом всего мiра днесь воздвижется пречестный крест Господень. Христиане! вот слава ваша! Вот знамя ваше! Вот скрижали нового завета! На сих скрижалях читаете вы самое воплощенное слово, самую небесную истину. Где премудр? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обуи ли Бог премудрость мiра сего? (1Кор.1:20). Высота благословенного древа сопрягает небо с землею, глубина его стирает главу адского змия, широта его биет духов злобы поднебесных. Воздвижется Крест Господень, восходит светило таинственное, сияет солнце невещественное, солнцы правды вечныя, земнородные! Се утверждается вам лествица к небеси. Сынове падшего Адама! Поклоняйтеся благословенному древу! Пригвоздите к нему сердца ваша! Обоймите крест Господень. Крепче и крепче прижимайте его к персям вашим! Да окропят вас капли неоцененные крове, да омыют пятна греховные, да освятят вас, да положат на челе вашем печать сынов Божиих. – Тамо при подножии жертвенника, где дымится кровь невинная – тамо пролейте слезы умиления, и повергните себя в недро Божия милосердия!… И что еще мы видим, слу-

—624—

шатели? В честь настоящего торжества обратим душевные взоры наши на поразительный предмет. На кресте, мнится, кровавыми буквами, написана высокая нам истина: Человеки! Распинайте плоть со страстьми и похотьми! Вот ваше блаженство!

Но нет, самолюбие наше противится закону самоотвержения. Для нас лучше предаваться мiрским удовольствиям и угождать пожеланиям плоти. Почему же? Потому что мы ищем в плотоугодии своего блаженства. «Как говорит мiролюбецъ? Ужели мы рождены для того, чтобы мучить себя жестокою жизнью? Чтобы изнурять себя, между темь как самая природа нас к веселостям приглашает? Человек сотворен для блаженства, сия истина сколько высока, столько несомненна. Так же несомненно и то, что в плотоугодии не состоит блаженство человека. Блаженство наше есть непрерывная радость; непрерывная радость есть душевная; душевная радость состоит в спокойствии духа. Кто угождает плоти со страстьми ее и похотьми, тот спокоен быть не может. Угождать плоти, значит усиливать в себе злые страсти, которые непрестанно воюют на духа (Гал.5:17). Обуреваемый страстоволнованиями дух наш спокоен быть не может. Представьте себе корабль, носимый ветрами по водам при изнеможении кормчего. Тако бывает с человеком, когда страсти увлекают его насильственно при изнеможении духа. В самую глубокую полночь терзается честолюбец, что имя его многим неизвестно. Подобно Танталу среди вод жаждет сребролюбец, и мучительную жажду свою приумножает звоном блестящего металла. Сохнет и бледнеет завистник при каждой встрече нового совершенства, нового дара в ближнем. Словом, страсти не дают покоя человеку, попеременно заставляют его то восхищаться, то бояться, то надеяться, то сожалеть, то желать, то досадовать, то гневаться, то ненавидеть, то раскаиваться, то отчаиваться, и страстоугодник спокоен быть не может. Хочешь ли ты знать дела плоти? Увидишь, что плотоугодие для человека гибель. Дела плотская, говорит Апостол, суть прелюбодеяние, блуд, нечистота, студодеяние, идолослужение, чародеяние, вражда, рвения, завиды, ярости, разжжения, распри, соблазны, ереси, зависти, убийства, пьянства, безчинны кличи, и подобная

—625—

сим (Гал.5:19, 20:21). И ужели во вражде и распрях, в убийствах и пьянствах, в студодеяниях и бесчинствах состоит счастье человеков? Прелюбодеяния разрывают союз священного супружества, истребляют благословенное чадородие, разлучают кровного с кровным, вооружают фамилии против фамилий, искореняют целые дома, и навлекают очевидно гнев Божий. Сей беззаконный пламень серокалящий низводит огнь с небеси на Содом и Гоморру. Идолослужение есть безумие безбожников, изобретающих себе столько богов, сколько любимых имеют страстей. Идолопоклонники приносили в жертву диаволу сынов своих и дщерей (Пс.105:37:38). Распри разрушают города и государства. Ереси раздирают недро матери нашей церкви, и вооружают христиан – против христиан. Пьянство делает человека скотом. Посмотрите строже в общежитии на плотоугодника. Кто беспечен, празден и гнусен? Плотоугодник. Кто на должности не исправлен, льстец, клеветник, обманщик, мздоимец, обидчик? Плотоугодник. Кто расстроен в домашних обстоятельствах, в своем здоровье? Плотоугодник. – Если ты укажешь плотоугодника счастливца, будь уверен, что скоро – очень скоро кончится его блаженство. Что? или думаешь напрасно текут слезы обиженных, и стоны сирот биют вотще воздух? Нет, вопли сирот и вдовиц проникают свод небесный, и наводят праведную месть на главу нечестивцев, для своего плотоугодия разоряющих ближнего. И ужели совесть – сей глас обличительный – молчит в груди плотоугодника? «Изверг! ты пресыщаешься, – но к чему готовишь свое тело? Ты называешь себя человеком», – но где же у тебя мысль о том, что будет еще вторая жизнь бессмертная? Ты работаешь чреву, идолопоклонник! Бойся Того, Который за невоздержание первых человеков распят!». Сей глас грозный часто потрясает душу дебелоплотного мiролюбца, и он уже довольное терпит наказание, что внутри себя ощущает предварительную геенну. Если же плотоугодник упорно все отвергает: и глас разума, – и глас совести, и глас закона Божия; значит, Бог предаде его в похотех сердца его в нечистоту: предал его в неискусен ум, творити неподобная (Рим.1:24:28). Таковый прямо идет к погибели своей невоз-

—626—

вратно. Приговор плотоугодникам учинен: Горе вам насыщении ныне: яко взалчете: Горе вам смеющимся ныне: яко возрыдаете и восплачете (Лк.6:25). Вот как обманываемся мы, когда в плотоугодии думаем найти блаженство наше. Истинное блаженство состоит в спокойствии духа. Спокойствие духа завысит от совести мирной, беспорочной. Беспорочная совесть живет в одном добродетельном. Добродетельный есть тот, кто Богу угождает, исполняя закон Божий. Следовательно, блажен только один добродетельный. О семь так говорит пророк: Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста (Пс.1:1). Блажен муж бояйся Господа (Пс.3:1). Или еще на другом месте: Блажени непорочнии в пути: ходящие в Законе Господни (Пс.118:1). А угождая плоти возможно ли угодить Богу? нет, говорит Апостол, Сущий во плоти Богу угодити не может (Рим.8:8). Почему же? Потому что сущии по плоти, плотская мудрствуют: а мудрование плотское вражда на Бога: Закону бо Божию не покоряется, ниже бо может (Там же с. 5 и 7]. Чтобы покоряться Божию Закону, должно иметь в себе духа Божия: все добродетели суть плоды Святого Духа: Плод духовный есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержания (Пс.5:22:23). Но как может плотоугодник приять в себя Духа Божия? –

Посему блаженство наше состоит в том, чтобы распинать плоть со страстьми и похотьми. Что же в плотоугодии? Грех, за грехом следует мучительная совесть и скорбение духа: Скорби тестота на всяку душу человека творящаго злое (Рим.2:9): Умертви в себе ветхого человека, облекись в нового по духу Христову; гром проклятия Божия не будет оглушать тебя, и почиешь в недрах блаженства под сению благодати Христовой.

Далее, чтобы совершенно блаженствовать, надобно приобрести такое добро, о котором бы непрестанно радоваться можно было. Но где же такое добро? В вещах ли телу нашему служащих? Но вещи мiра сего переменчивы, тленны, преисполнены тщетою. Ныне веселились о богатстве, заутра плачь о убожестве своем; ныне радуешься о здравии цветущем, заутра стенаешь в болезни мучительной: ныне

—627—

пиршествуешь с друзьями, заутра оплакиваешь смерть супруги твоей, сына твоего, или дщери твоей; ныне восхищаешься милостью и благоволением великих людей, заутра подпадаешь гневу сильного. Посему непостоянству земных вещей страдает в различных переменах и самое тело наше, страдает от глада и жажды, от хлада и наготы, от огня и воздуха. Где же то добро, которое бы непрестанно услаждало нас? Самое непрерывное пресыщение земными благами делается омерзением для нас. Дух наш скучает видимостью. Он алчет и жаждет, между тем как наше тело роскошествует. При умножении чувственных увеселений умножается печаль и уныние нашего духа. Следовательно, чувственные удовольствия суть нашему духу скорбь и раскаяние жестокое. Итак, чувственные блага суть мнимые, ложные. Познай человек, что истинное благо есть Бог. Дух есть Бог, существо самосовершенное, высочайшее. Дух наш радуется о том, в чем находит совершенства. Но в Боге совершенства беспредельны: следовательно, во едином Боге, о Боге, и Богом дух наш вечно радоваться имеет. И ты ли, страстям работающая тварь думаешь соединиться с Богом? Ты ли, плотоугодник, можешь быть едино с Духом? Кое общение плоти с Духом? Нечестивому со Всесвятым? Человек угождающий плоти далече отстоит от Духа, пребывая в состоянии скотском. Может ли Дух Божий пребывать в сердце нечистыми желаниями преисполненном? Бог раздраженный беззакониями первых сынов Адама так сказал: Неимать Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть (Быт.6:3). Чтобы соединиться с Духом, надобно себя очистить от грубой чувственности. Чтобы вознестись к Духу, надлежит свой дух освободить от уз похотствующей плоти. Кто занят весь плотскими пожеланиями, в том нет места Духу Божию, как говорит Апостол: Душевен человек неприемлет яже Духа Божия. (1Кор.2:14). Что скажем еще о блаженной вечности, коея сладость мы только частью предвкушаем на земли? Туда, в царство Духов чистейших, возможет ли что внити нечистое и греховное? Где горят лучи Божества, где сияет слава неприступного существа, где разливается огнь премiрного просвещения, таинственного очищения, во

—628—

святилище непостижимого, как тамо быти может плотоугодливая душа? Прочитаем у Святого Иоанна описание града небесного: и град не требуя солнца и луны, да светят в нем; слава бо Божия просвети его и светильник его, агнец: и язы́цы спасени во свете его пойдут, и цари земстии принесут славу и честь свою в него: и врата его неимут затворитися во дни: нощи бо небудет ту: и принесут славу и честь языков в него. И не имать в него внити всяко скверно (Апок.21:23 и след.). Послушаем еще, что говорит нам Спаситель о Царстве небесном: якоже убо собирают плевелы, и огнем сожигают: тако будешь в скончание века сего. Послет сын человеческий Ангелы своя и соберут от царствия его вся соблазны, и творящих беззаконие. И ввергут их в пещь огненну: ту будет плач и скрежет зубом (Мф.13:40 и след.). Посему то Павел святой поучает нас глаголя: Духом ходите, и похоти плотския не совершайте (Гал.5:16).

Вот самоважнейшие для нас причины со благоговением принять ту истину, что наше блаженство состоит в умерщвлении и распинании плоти со страстьми и похотьми. Иже Христовы суть, говорит Апостол, плоть распята со страстьми и похотьми (Гал.5:24). Пусть враги Христовы, юродством почитая учение о ношении креста, – погибают, истлевая в похотях плоти: нам же христианам да небудет хвалитися токмо о Кресте Господа нашего Иисуса Христа: Им же мы распинаемся мiру, мiр нам (Гал.6:14). Христианин, чувствуя свое пред Богом недостоинство, повергается пред жертвенником Креста в смирении глубоком, во исповедании грехов и в признании заслуг Иисусовых; От Креста ему дается благодать или сила противиться греху: Тогда он умирает греху, а оживет Богу (Рим.6:11). Если мертвость Господа Иисуса в теле носим: то и живот Иисусов в теле нашем явится (2Кор.4:10). Тако христианин соединяется с Богом. Человеки! распинайте плоть со страстьми и похотьми! вот ваше блаженство!

Неверующие и вольнодумцы! посмотрите, на Кресте же был распят Божественный Ходатай Бога и человеков! посмотрите и восчувствуйте, сколько Бог к нам есть милосерд и благоутробен! воззрите на окровавленное древо! –

—629—

Как? ужели кровь невинная и святая, кровь погасившая пламень адский, кровь, упоившая стрелы праведного Судии Небесного, кровь – ее же мiр весь недостоин, – ужели кровь сия несильна извлечь из очей ваших не единые слезы умиления и покаяния? ужели вечнующая любовь, распростершая на древе благоутробные объятия к собранию жестоковыйных сынов Адама, – ужели сия любовь не сильна породить в сердцах ваших любовь к самим себе, к истине вечной, к Отцу всеблагому, к вашему блаженству? – Грешники! враги Божественный веры! посмотрите на крест и представьте сколько раз вы распинали человеколюбца Иисуса!… – И Ты Спаситель наш! И Ты еще терпишь от неблагодарных тварей оплевания, заушения, биения и крест?… Еще велишь смолчать громам твоим?… Слава долготерпению Твоему, Господи!!!!…

VI. Слово в неделю 20-ю.

О том, как человек еще при жизни своей умирает, из темы: Юноше, тебе глаголю, востани. (Лк.7:14).

И что труднее? воскресить мертвеца, или сотворить человека? И то и другое равно трудно, равно для человека непостижно. Умер человек, значит, расстроилась организация его, жизненные силы разрушились, материя жизни унесена из тела воздухом тлетворным, огонь вылетел в бездну Эфира, ненасытимое тление изсосало все движителъные влажности, и Дух возвратился к Богу духов. (Еккл.12:7). Хладный труп есть расхищенная человеческая природа, малый останок величественного существа. Воскресить человека – значит воссоздать творение. Так, слушатели, возвать умершего паки в жизнь – равно великое дело, как и воззвать мiр из пустоты ничтожества, из небытия в бытие. Слово к умершему сказанное «востани» равняется творческому всемогущему слову; да будет. (Быт.1). Убо Иисус Христос есть Бог, когда словом единым, самосильным, начальномощным воскрешает мертвого. Человеки! приидите поклонимся, и припадем Хри-

—630—

сту Цареви и Богу нашему! в Его деснице жизнь и смерть: Он есть наше воскресение, От великомощного Иисусова гласа «востани» земля некогда очреватеет разумными существами и плодопринесет род человеческий умерший от Адама (1Кор.15). И куда сокрыться можем грешные от лица праведного Судии? Никто же бо нас себе живет, и никтоже себе умирает. Аще убо живем, Господеви живем: Аще же умираем, Господеви умираем. Аще убо живем, аще умираем, Господни есмы (Рим.14:7:8). Когда для нас умереть естественное дело: то первый страх наш должен быть тот, чтобы не умереть во грехах, чтобы не умереть на веки. Рассмотрим, слушатели, как человек еще при жизни своей умереть может.

Человек есть существо состоящее купно из души, и тела, одаренное разумом и волею. Коль скоро нет всех частей, составляющих одно целое, человек перестает быть человеком. В природе каждая вещь носит свое имя соответственно собственным ее свойствам. Отними у тела душу, останется труп, а не человек. Но что мы разумеем под именем человеческой души? Ужели то, когда человек родившись растет, движется, ест и пьет, и чувствует? Так и ползущее по глыбе земляной насекомое есть человек, потому что оно растет, движется, ест и пьет, и чувствует? И питающийся в лугу травой вол есть человек, потому что он растет, и движется, ест и пьет, и чувствует? Нет, иметь таковое понятие о душе человеческой значит не иметь разума. Под именем души человеческой мы понимаем различные действия, дальневидные намерения, дела – не на механизме слепом, а на свободе основанные, поступки благороднейшие, любление и хранение высоких законов небесной истины, способность возвышаться без меры в познании добра, услаждаться вечно любовью добра. Велика вещь человек, говорит премудрый; ибо все его достоинство состоять во внутренних и невидимых сокровищах. Внутренние же и невидимые человеческие сокровища заключаются в премудрости. И в чем познается премудрость? Послушаем самого премудрого. «Есть в премудрости Дух разума свят, единородный, много частный, тонкий, благодвижный, светлый, нескверный, ясный, невредительный, благолюбивый,

—631—

остр, невозбранен, благоделателен, человеколюбив, известный, крепкий, беспечальный, всесильный, всевидящий, и сквозь вся проходяй духи различные, чистые, тончайшие. Всякого бо движения подвижнейша есть премудрость: достизает же и проницает сквозь всяческая ради своей чистоты. Пара бо есть силы Божия, и излияние Вседержителя славы чистое: сего ради ничтоже осквернено на ню нападает. Сяние бо есть света присносущного, и зерцало непорочно Божия действия: и образ благостыни его» (Прем.7:22 и следующ.). Вот что говорит о Премудрости Соломон. Ее-то разуметь и другой пророк под словом дыхания жизни, когда описывает особо сотворяемое великое существо яко дивное приятелище лучей Божества: и созда Бог человека, персть взем от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни: и бысть человек в душу живу (Быт.2:7). Посему человек вмещает в себе Духа Божия: Невесте ли, говорит к нам Апостол, яко храм Божий есте, и Дух Божий живешь в вас (1Кор.3:16)? И что есть Дух Божий? Дух Божий есть Дух премудрости и разума, Дух Совета и крепости, Дух ведения и благочестия (Ис.11:2). В ком живет Дух Божий, тот по благодати есть уже сын Божий, умерщвляющий деяния плотская духом: Елицы Духом Божиим водятся, сии суть сынове Божии (Рим.8:14). Следовательно, что есть человек? Человек есть христианин. Кроме христианина человеком назваться никто права не имеет. И ежели там нет человека, где нет христианина; то кроме христианина живым человеком никто именовать себя не имеет; ибо дух животворит (2Кор.3:6). И вот что говорит о себе христианин: закон духа жизни о Христе Иисусе свободил мя есть от закона греховнаго и смерти (Рим.8:2). Имя человек предполагает разум и свободу. Но разум человеческий есть буйство у Бога (1Кор.3:19). И мы ум Христов имамы (1Кор.2:16). Что ж до свободы; Идеже Дух Господень, ту свобода (2Кор.3:17). Итак, где разум и свобода, тамо неутолимая деятельность в молении и делании добра; тамо любовь и делание добра состоят в неутолимой деятельности. Где нет добра, там нет жизни человеческой. Жизнь наша не числом дней, а добродетелями измеряется. Прожил ли кто до глубокой старости, а

—632—

добра ничего не сделал, тот не жил. Ибо и прежде своего рождения порочный также добра не делал. Не краса человеку седина, когда ничем добрым он похвалиться не может. Столетний старец – но без добродетели – есть младенец недостойный питаться между живыми. Недолго жил праведник, но совершил многие годы: Скончался вмале исполни лета долга. Почему ж? угодна бо бе Господеви душа его (Прем.4:13:14). Тысячи дней, проведенные в разврате с нечестивыми, не стоят одного дня, посвященного на богомыслие и благочестие, какие говорит к Богу псаломник: Боже! Лучше день един во дворех твоих паче тысящ, неже жити ми в селениях грешничих. Один праведник живет и во век не умирает (Прем.5:15). Итак, живет ли тот, кто и не помышляет о жизни Христианской? Ах, нет! Слушатели! Страстный мiролюбец или плотоугодник есть живой мертвец. Как может человек живым быть, когда в нем уже умерло то, что составляет человека? И как может человек живым быть, когда умерла в нем нравственность? Ужели жив есть тот, в ком нет Духа Божия? Ужели жив есть тот, в ком чувствие добра задушил грех. В ком совесть растлена потоками беззакония? Живет ли тот, кто живет единым злом и для зла? Зло есть оскудение, лишение, исключение добра: посему злодей есть оскудение, лишение, исключения человека. Живет ли тот, кто умер для общества: как гражданского, так и христианского? Что значит рука, пораженная параличом? Она умерла для тела. Что пользы, что она есть, а ею ничего делать нельзя? Что значит человек, весь пораженный параличом греха и нечестия? Он умер и для Бога, и для веры, и для церкви, и для всего тела общественного. Что пользы, что он существует, а души в нем деятельной не находится? Увы! Сколько между живыми гнусных мертвецов! – Из гноев смрадоносного болота вылетевшие в горный воздух блудящие огни приемлют разные виды животных и самих человеков. Но что значат сии блестящие существа? Что привидения, беглые страшилища, слитие горящего воздуха, раздуваемого ветром. И что значит скопище нечестивых? Это суть мелькающие тени душ, мертвых для добра и приемлющих, виды людей; это блудящие огни беззакония,

—633—

Огни, раздуваемые дыханием злобы диавольской. И тамо, где похоть плотская, и похоть очес, и гордость житейская (1Ин.2:16) взяли свою силу, там не ищи человека. Где живет богач, ометаллотворивший свою душу немилосердием и жестокостью к собрату своему, тамо не ищи человека. Тамо среди мертвых стен погребен труп человеческий, каменным сердцем прильпнувший ко хладному замку, хранящему злато и сребро. Если бы это живое было существо; оно бы имело глаза, и уши, и прочие чувства. Но сколько пытали бедняки и сироты пред дверьми благонадежных чертогов кричать о помощи, плакать о милостыни, рыдать горько и стонать!… Никто во внутренности драгоценного дома не слышит их, никто оттуда не видит их… Ежели какого сердца страждущее живое существо подвигнуть не может; чем то сердце живее мрамора хладного, или ржавого железа? – Нет в том жизни, в ком нет христианской души, христианского сердца. – Подобный ужас и отвращение породит в тебе живопись и прочих пороков, умерщвляющих в человеке самого человека. Представь отца, вдавшегося в распутство. Его дом есть дом плача. Мнимый домоправитель привалил ко дверям сердца своего неподвижный камень и запер себя от всех воплей, – от воплей совести, от воплей супруги, детей, друзей и ближних. Тщетно голодные дети обнимают колена черствые, тщетно теплыми слезами хотят они согреть плоть родителя своего, плоти хладные, твердые подобно стали, неимеющие пути к сердцу, или лучше – не имеющие сердца. Тщетно супруга с растрепанными власами повергается к ногам, поправшим все священное, потоптавшим скрижали Божия Закона. Тщетно глас церкви и Евангелия представляет глазам его окровавленные тени детей, страдающих во аде за нечестие отца. – И таковой ли родитель убийства – живым человеком почтен быть может? И что скажете еще о себе, вы, явные враги веры христианской? Ужели вас живыми существами нарицать надлежит? Небесная премудрость призывая вас ко хлебу животному (Прит.9:5) – утрудилась уже, и в поразительных тонах праведной жалобы страшный вам, произносит приговор: Понеже звах, и непослушасте, и простирах словеса и не внимаете, Но отметаете моя советы, и моим

—634—

обличениям не внимасте: Убо и аз вашей погибели посмеюся, порадуюся же, егда приидет вам пагуба, и егда приидет на вы внезапу мятеж, низвращение же подобно бури приидет, или егда приидет вам печаль и градоразорение, или егда найдет на вы пагуба. Будет бо егда призовете мя, аз же послушаю вас (Прит.1:24 и следующ.). Нет! жестокие противники вечной истине! Вы давно умерли, – нося в живых телах мертвые души, соблюдая в живых гробах таких мертвецов, которые для вечных страданий воскреснуть имеют!…

Ах как человек еще при жизни своей умирает, когда делается мертвым Богови, а жив единому греху!

Иисусе Спасителю наш! О сколь часто все мы умираем душой – приемля внутрь себя яд греха! Но Господи, Господи! У тебя источник живота! Не даждь нам во гресех наших умрети! Коснись благодарным перстом Твоим гробу тела нашего, в котором кроется мертвая душа – беззакониями смердящая! Прорцы ей всемогущное «востани», – и мертвец наш воскреснет к жизни духовной. О! воскреси нас по смерти и к вечной жизни, яко же уповахом на Тя! Аминь.

VII. Слово

В неделю 1-ю всех святых о том, что вера христианская едина истинная есть и важнейшая, из темы: святии вси верою победиша царствия, содеяша правду, получиша обетование, заградиша уста львов, угасиша силу огненную.

Справедливо святая церковь установила духовное празднество в честь всех святых. Совершая празднество сие, мы христиане прославляем торжество нашей веры. Прославляя торжество нашей веры, мы наслаждаемся пира велия, пира духовного, пира Божественного. Мы торжествуем днесь ту победу, которую святые одержали над мiром: мы воспеваем купно то блаженство, что мы родились в христианстве, что мы воспитанники таяжде веры: мы воспеваем то блаженство, которое верою получить имеем. Воздадим убо достойную честь всем святым, почтим другов Божиих сердцем и устами совоспевая кийждо

—635—

порфироносному пророку: мне же зело честни Быша друзи твои Боже (Пс.137:17). Воздадим от сердца благодарение всеблагому Богу, спасающему род человеческий верою во Иисуса Сына Божия. Неверующие за свое безумие стыдом покрыты будут, за свое ожесточение и окаянство вечным раскаянием и погибелью накажутся, яко презревшие заповедь оную Святого Духа: поминайте наставники ваша, иже глаголаша Вам слово Божие, их же взирающе на скончание жительства подражайте вере их (Евр.13:7).

А мы, христиане ( – да усугубится ныне веселие наше – ) повторим в ушах наших ту истину, что христианская вера едина истинная есть и важнейшая в свете.

Вера христианская со всех сторон величественна есть и чудесна: и, во-первых, по своему началу. Начальник и совершитель веры Иисус Христос (Евр.12:2) есть истинный Бог, Единородный Сын Божий. Иисус Христос есть тот Meccия, о нем же пророки глаголали, о нем же первее всех услышал изгнанник едема в самом проклятии на змия: семя жены сотрет тебе главу (Быт.3:15); Тот Мессия о нем же во Аврааме вся племена земная благословлялись (Быт.12:3); Тот Meccия иже бе чаяние языков (Быт.49:10); Тот Мессия коего прообразовал агнец пасхальный (1Пет.1:19); Тот Meccия на негоже перстом указуя болий в рожденных женами глагола: Се ангнец Божий вземляй грехи мiра (Ин.1:29). Тот Meccия, о нем же Петр, исполнився Духа Свята, рече к собравшимся в Иерусалим князем и старцем и книжникам, и Анне Архиерею и Каиафе и Иоанну и Александру, и елицы беша от рода архиерейска: сей есть камень укоренный от вас зиждущих, бывый во главу угла. И несть ни о едином же ином спасения: Несть бо иного под небесем даннаго в человецех, о нем же подобает спастися нам (Деян.4:11:12). Иисус есть той его же зачатие от Духа Свята благовестил Архангел Деве Марии (Лк.1). Иисус есть той его же рождение воспели ангели небесные: Слава в выших Богу, и на земли мiр: в человецах благоволение (Лк.2:14). Иисус есть той его же крещаема, отверзшимся небесам, приосенил Дух Божий, снисшедый яко голубь и грядущий на него, между тем как слышен был с небесе глас глаголющий: Сей есть сын Мой воз-

—636—

любленный, и о нем же благоволих (Мф.3:16:17). Иисус есть кроток, не возопиет, ниже ослабит, ниже услышится вне глас его. Трости сокрушены не сотрет, и льна курящася не угасит (Ис.42:2:3). Но он столько силен страшен, что ветры послушны ему (Мф.8:26), море твердеет под ногами его (Мф.14:25). Слепые прозирают велением его, прокаженные очищаются гласом уст его, бесы трепещут и бегут от лица его, мертвые выходят из гробов от великомощного его глагола. Страдание и смерть Иисуса ознаменованы были чудесным изменением природы. Не злодей то распинается между злодеями, но повешен всесвятый, тот, под коим камни расседаются, над коим солнце меркнет, вокруг коего день обвивается в темноту ночную, от силы коего гробы рождают живых, для коего церковная завеса раздирается, и трус восстает великий. Иисус есть той его же ни камень велий, ни печати, ни стража иудейская не могли удержать во гробе: той иже воскресе из мертвых силою Божества, живущего в нем телесне (Кол.2:9). И дверем пришед заключенным принеся ученикам и мiр и благословенье и благодать Святого Духа и уверение о воскресении мертвых и живота вечного упование, Иисус есть той иже по воскресении деньми четыредесятьми являлся апостолам и глаголав еже о царствии Божии, той его же глаголюща о силе Духа Святого имеюща прийти на учеников Божественных облако подъят от очию их со хребта горы Елеонской. Иисус есть той иже послал Апостолам Духа Святого в виде огненных языков егда скончавшася дние пятидесятницы, якоже благоглаголивый Лука повествует (Деян.2). Да будет реченное самим Господом Иисусом глаголющим: Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога, и в мя веруйте. В дому Отца моего обители многи суть: иду уготовати места вам (Ин.14). Гряду к Отцу моему, умолю Отца, и иного утешителя даст вам, иже есть Дух истины, Утешитель, Дух святый, его же послет Отец во имя мое (Мф.8:20). Иисус есть той иже в состоянии унижения не имел где главы подклонити, но в состоянии прославления седе одесную престола величествия на высоких (Евр.1:3). Ценою крови своя приобретый себе имя, еже паче всякаго имени: да о имени Иисусове всяко колено по-

—637—

клонится небесных и земных и преисподних (Флп.2:9:10). Убо величественна есть вера христианская столько же сколько велик есть Бог; истина есть вера христианская столько же, сколько Бог истинен есть и неизменен.

Вера христианская не содержит в себе ничего нелепого: в ней все высоко, спасительно, божественно. Простота христианского учения заграждает уста мудрецам света и посрамляют человеческую мудрость яко буйство. Светила умов человеческих были только малые звезды, кои мгновенно исчезли, воссиявшу правды солнцу Иисусу. Что значит пред христианином идолопоклонник, преклоняющий колена пред светилами небесными, пред камением, пред былием, пред скотами и гадами? Что значит пред христианином толпа гордых философов сотворяющих каждый своего Бога по страстям своим, то из воздуха и огня, то из воды и земли, то посаждающих на престоле слепой случай, то всякую тварь Бога именующих? Христианин символ веры так начинает: Верую в Бога, верую во единого Бога, в Бога Отца, вседержителя и пр., и что такое Бог? Ответствуем: Бог есть Дух (Ин.4:24). Мудрецы слепого света приписывают Богу человеческие слабости и страсти, или почитают Его существом, ограниченным по месту, или отъемлют у него провидение, или всеведение, или приписывают ему бездейственную праздность. Но Бог… – и не управляет мiром, Бог – и не смотрит на деяния человеческие, беззакониями раздражаются и добродетелями не трогаться, или Бог – и не имеет Божиих совершенств, не есть ли то безумная мудрость? Отсюда опасное учение: на что иметь различие между добром и злом? Люди самослучайно рождаются, умирая же погибают совершенно, исчезают невозвратно: Приидите убо насладимся настоящих благих: насилие сотворим убогу праведному, непощадим вдовицы, ниже старца устыдим седин долголетних (Прем.2). Вошь пагубные следствия от неправильных мыслей о Боге. Христиане так исповедают: Бог есть любы (Ин.4:16). Что может быть выше и вожделеннее сей истины? Отсюда родится нравственность самая чистейшая и спасительная. Когда Бог есть любы, то всех он любит нас, как чад своих отец;

—638—

когда Бог любить нас, то и промышляет о нас, и молитвы наши слышит, и в несчастиях помогает, и все к лучшему направляет. 2) Когда Бог есть любы, то он свят; когда Бог свят, то любит одну святость, а грехов отвращается; когда Бог любить святость, а грехов отвращается, то святость награждать, а нечестие наказывать имеет. Когда же Бог и награждает, и наказует, не есть ли Он строгий Судия? Когда Бог строгий есть судия, не должно ли страшиться пороков? 3) Когда Бог есть любы, то как не любить нам Бога? Когда мы должны любить Бога, то как не любить нам друг друга? Когда мы должны любить друг друга, не должны ли мы делать друг другу добро? Жить для ближнего, да всех нас Бог отеческою любовью возлюбит! 4) Когда Бог есть любы, возможно ли, чтобы нас сотворил на несчастия? Когда же Бог сотворил нас для блаженства, без сомнения сотворил нас для лучшей жизни, для будущей. Дух есть Бог. Дух есть вечен; следовательно, может Бог даровать нам вечное блаженство. Христианская вера говорит о бессмертии и души, о воскресении тела, о вечной жизни: Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Вемы, яко аще земная наша храмина тела разорится, сознание от Бога имамы, храмину нерукотворену, вечну, на небесех. Ибо о сем воздыхаем, в жилище наше небесное облещися желающе. Сотворивши же нас в сие истое Бог, и даде нам обручение духа. Всем бо явитися нам подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага или зла (2Кор.5:1 и след.). Наше бо житие на небесех есть, отонудуже и Спасителя ждем Господа нашего Иисуса Христа: Иже преобразить тело смирения нашего, яко быти сему сообразну телу славы его (Флп.3:20:21). Вот учение самое достойное Бога и человеческой природы! Здесь открыт высокий конец нашего существования на земли, нашего предопределения. Одна Христианская вера предоставляет человеку те блага, кои соответственны великим желаниям бессмертного Духа, того духа, который зде земные удовольствия презирая ничем кроме вечного доволен быть не хочет и не может.

Что ж грезили философы о душе? Кровь, заведенная судьбою машина, материализм, нечто переселяющееся из

—639—

тела в тело, хотя бо то было в тело скота или презренного животного, гармония телесных сил, пар, огонь и проч., вот учение философов о душе. Утешайся человек таковой! Вот твое благородство, вот твое блаженство!

Внемлите неверующие! внемлите вольнодумцы! одна христианская вера истинная есть и важнейшая в свете.

—640—

В актовой речи, произнесенной почившим профессором Алексеем Ивановичем за десять лет до его кончины, он говорил о времени и вечности. С философской точки зрения он определял время, с одной стороны, «как перспективу раскрывающейся пред нашими взорами, в истории и мiровом порядке, вечность», а с другой – «как символ усилий, употребляемых для того, чтобы войти своим знанием, волею и чувством в область вечного или укрыться от него». В этой же речи он приводил выразительное пояснение психолога Челпанова, сравнивавшего «настоящее» с обсерваторией, «находясь на которой мы созерцаем прошлое и будущее». За год до смерти почивший чаще и чаще стал вспоминать вечность. На своем юбилее по случаю двадцатипятилетней педагогической деятельности он говорил, что «до этого предела человек идет в гору, а потом под гору – к закату» и, как бы предчувствуя свою кончину, вспомнил «столетнюю старицу – Академию», которая должна «пережить всех своих сочленов».

И вот закат его жизни наступил. «Столетняя старица» пережила его, сама, не дожив еще ко дню его смерти до ста лет. Но теперь и ей исполнилось сто лет. И в ее

—641—

юбилей невольно вспоминается и говоривший о ее юбилее. Пишущий эти строки знал почившего как ученик, сослуживец и брат. Но, как учитель, почивший имеет многочисленных учеников, которые говорили и говорят о нем, как о своем учителе. Один из почтенных сослуживцев вспомнил его добрым словом в юбилейном био-библио-графическом академическом сборнике. Интимные же чувства, – а в данном случае и чувство брата, – чаще всего живут и умирают в сердце близких.

Я хочу в настоящий раз сказать только несколько слов о практическом предсмертном решении почившим всегда интересовавшего его вопроса о вечности, о его настроении в последние дни жизни. Часто приходится слышать, что теория одно, а практика другое. Философское мiросозерцание может быть одно, а практическое разрешение жизненных задач – другое… Для почившего же его философия была и его искренним исповеданием.

Почившей вошел уже в вечность, а с точки зрения вечности для него имеет теперь ценность лишь самосвидетельство его личной веры и жизни, а не свидетельство от внешних… Поэтому, казалось бы, и нет надобности говорить о его предсмертном христианском уповании. Но воспоминание о последних днях его жизни может иметь значение для тех, кто еще находится в «обсерватории», созерцает свое прошлое и заглядывает в будущее, а чрез это будущее и в вечность. В этом я и вижу главное побуждение для напечатания ниже следующих строк о последних переживаниях почившего.

Я помню первую встречу с заболевшим уже братом. Он встретил меня непоколебимой уверенностью… не в возможности новой земной жизнедеятельности, а в том, что он уже определенно встал пред вечностью. И я с первых же дней его болезни воспринял в сердце эту его уверенность и, глядя на него, уже начавшего страдать, успокаивался тем, что он так скоро, – скорее, чем я ожидал, – подошел к практическому разрешению вопроса о переходе от временного к вечному. Среди посещавших почившего были любившее и почитавшее его. Они искренно скорбели о нем. Таким он говорил: «может быть это и грустно, но, кажется, мне определенно постав-

—642—

лен для практического разрешения вопрос о вечности – а я уже готовлюсь к ней». Я слышал слова искренно сочувствовавших больному – и как-то решился сказать ему: «значит, твоя философия вполне примиряет тебя со всяким возможным исходом твоей болезни». – «Ужели ты сомневаешься в этом?! – сказал он на это – и прибавил: я постигаю, как постепенно надрываются нити, связывавшие меня с землей и как вечность, приближает меня к себе». При этом он решительно делал распоряжение о сдаче постоянно снимавшегося им номера в новой лаврской монастырской гостинице и о доставке ему книг и вещей, хранившихся в номере. Я убеждал его подождать с такими распоряжениями, но он оставался верен своему внутреннему чувству. И это то его внутреннее я, вставшее уже перед вечностью, особенно стало ясно для меня за два месяца пред его кончиною, когда он из Екатерининской больницы переехал в лечебницу Руднева, на Арбате.

Близились дни Рождества. Тоскливо было у больного на душе. Рождество он любил встречать и проводить в семье. К тому же, его недуг переходил в жгучую боль… Плоть его немощствовала, но, однако, дух бодрствовал, как и прежде. Он просил читать ему Евангелие и часто и подолгу смотрел на древнюю икону Спасителя в терновом венце, которая была прислана ему Ее Императорским Высочеством Великой Княгиней Елисаветой Феодоровной. Икона стояла пред ним на столике.

Тяжело было по временам смотреть на страдания умиравшего, но уверенность в том, что он сам принимает свой крест, мирила с этими страданиями. «Ведь, чем более отталкиваешь крест, тем он становится тяжелее» – не однажды повторял почивший мысль одного философа. Как раз в это время я привел с собой своего, сына-мальчика – крестника почившего. Последний благословил его и прочел ему целое наставление. Меня удивило его прекрасное знание библейских изречений, из которых состояло прощальное наставление. В это же время, помнится, приехал навещать больного брата студент Академии 4-го курса Ф.К. Андреев, занявший, позднее, по указанию почившего, его кафедру в Академии. Больной с радостью встретил своего ученика. «Вам придется занять, – так приблизительно на-

—643—

чал говорить почивший, – мою кафедру. Кафедра ответственная. Дела вам много"… И далее страдавший учитель повел беседу с своим учеником и будущим заместителем его о тех философских вопросах, которые ему надлежало поставить на первую очередь для разрешения. И во всех этих вопросах, как понял я, вопрос о высших ценностях занимал первое место.

Почитатели почившего нередко приносили к нему живые цветы. Он с любовью и благодарностью принимал их и следил за тем, чтобы в вазе с цветами менялась вода. «Это меня напутствуют… Я люблю цветы… Не буду против, если и после моей кончины будут возложены они. Может быть у меня нет той скромности, по которой отказываются иногда от цветов; но живым приятнее будет смотреть на меня умершего, если смертное будут прикрывать живые цветы. Цветы, как символ свежести и жизни, как-то примиряют со смертью».

Постепенно угасала жизнь почившего и вместе с этим далее, и далее отходила от него уверенность в благоприятном исходе его болезни. Посещавшее больного пробовали доказывать ему, что его болезнь не к смерти. Они приводили разные аналогии к его недугу с указанием на возможность полного восстановления здоровья. Больной как будто разделял их надежды, но после ухода их говорил: «нет эти аналогии, кажется, не для меня"…

Были среди успокаивавших почившего и лица, с которыми он расходился иногда при жизни в своем мiросозерцании, но которые, по-видимому, ценили в нем серьезного и вдумчивого мыслителя. Он приветливо встречал их, но после их ухода говори мне: «я примирился в душе со всеми – передай это всем. Всех прошу и меня простить; только своих убеждений я никогда не мог и не могу примирить с чужими, если мы находимся на разных полюсах».

Незадолго пред смертью почивший попросил принести ему богослужебные книги и пожелал, чтобы ему читали из них. Это делали или брат его – священник, или сестра – монахиня. Ночью, когда сидевшими у его постели овладевала дремота, он, уже совсем изнемогавший, нередко брал то ту, то другую богослужебную книгу и сам чи-

—644—

тал ее, подчеркивая карандашом те места, который почему-либо обращали особое внимание его. И доселе еще целы некоторые карандашные пометки на книгах, преимущественно богослужебных, который почивший читал в последние дни своей жизни. Однажды я застал его за чтением «Канона на исход души». «Как много в этих книгах, – заметил мне при этом почивший, – глубоких решений философских вопросов».

Я попросил однажды неотлучно находившуюся у постели больного сестру записывать свои наблюдения над умиравшим. Она сделала это. В ее записях часто отмечаются бессонные ночи больного, во время которых он по временам читал, или даже пел церковные песнопения и догматики, а иногда воспроизводил вслух целые лекции, которые, очевидно, были особенно близки сознанию умиравшего. И это были лекции о реальности потустороннего бытия.

Почивший часто приобщался Святых Таин. Еще на ногах соборовался он.

Незадолго пред смертью он также пожелал приобщиться. Желание его было исполнено.

На этот раз дежурившей у него сестрою оказалась еврейка. Догадываясь об этом, больной спросил: «сестра, вы еврейка?».

– Да, отвечала дежурившая.

– Вы внимательно ходите за мною – и я вам очень благодарен. Но сегодня я приобщался св. Таин, то есть Плоти и Крови Того, в Кого вы не веруете. А поэтому прошу вас сегодня уже не услуживать мне. Некогда и евреи войдут в Церковь Христову… Об этом есть и пророчество, а теперь оставьте меня…

Сестра-еврейка ответила: «я понимаю, понимаю вас«…

После я видел эту сестру на двух панихидах, которые служились у праха почившего. И сестра-еврейка сказала мне: «как я уважала его! Какой редкий организм – и какие страдания! С удивительным мужеством переносил он их»…

Были, конечно, у почившего и моменты наивысшего напряжения борьбы с тяжелым недугом и минуты скорбной подавленности, но за ними следовало и полное примирение со страданиями.

—645—

Почивший верил, что общее упразднение времени последует тогда, «когда исполнится его мера, и так как мерою времени является вечность, то время будет окончательно упразднено лишь тогда, когда во временном будет осуществлено вечное». Уповаю, что его страдания дали уже ему возможность чрез временную жизнь приблизить к себе вечность, где нет времени и где дух, свободный от уз греха и плоти, может как бы летать

citataНад всем, чрез все, преград не зная, –

citataЗабыв, что значит умереть, –

citataИ вечно в вечности витая.

Д. Введенский

—646—

Заявив начальству Рязанской семинарии о моем согласии продолжать образование в Духовной Академии, я мало заботился о том, в какую Академию меня пошлют. А о Московской Академии я даже не знал, что она находится в 66 верстах от Москвы, в Сергиевом Посаде. Уже долго спустя, потом, я обратил внимание на то, что наиболее сильное впечатление и влияние на меня имели наставники и начальники из питомцев Московской Академии – Грандилевский и Калинников по словесности и литературе, свящ. Феофилакт А. Орлов – по греческому языку, Садовников – по философии и психологии, в особенности Любомиров – по догматике и инспектор свящ. П.Л. Лосев – по основному богословию. А ректор, прот. В.И. Гаретовский, хотя и читал какие-то длиннейшие и скучнейшие выписки из разных книг и статей по нравственному богословию, но имел благотворное влияние как тем, что освобождал ученические головы от обременения их долблением бесчисленных рубрик учебника Солярского, так, и в несравненно большей мере, – своим добросердием, благожелательностью и нежно-отеческой расположенностью к семинаристам, явно под влиянием усвоенного им духа Московской Академии.³³⁸²

—647—

Уже когда стало известно о назначении меня в Московскую Академию, я стал проявлять любопытство к ней. Припомнилось одно заявление В.И. Любомирова, сделанное им классу под влиянием недовольства невнимательностью слушателей к его объяснениям, что ведь эти объяснения он дает на основании лекций замечательнейшего русского ученого богослова А.В. Горского, ректора Моск. Духовной Академии. А объяснения Любомирова ценились у семинаристов весьма высоко, так что он считался, так сказать, премьером среди наставников. И действительно, приятным баритоном и раздельно-медленной, певучей, дикцией он умел кратко, ясно и общепонятно излагать самые трудные и отвлеченные предметы догматики, напр., о предопределении, о свободе воли, о благодати, о происхождении зла и греха, о любви и правде Божией, о вечности мучений и пр. под. Сначала излагалась история догмата. Потом брались главнейшие и наиболее прямо идущие к делу тексты библейские и подвергались подробному истолковательному анализу. Далее – спорные стороны догмата с католиками и протестантами. Наконец – опровержение рационалистических возражений, о философско-логическом раскрытии и обосновании догмата. Это – метода и материал А.В. Горского. Как узнал я потом. Ничего подобного прежней долбежке богословами выписанных на отдельной тетрадке текстов

—648—

из учебника Антония или Макария. Кроме чтения записанных и легко усвояемых объяснений Любомирова мы ничего не учили, хотя официальным учебником значилась краткая догматика Макария.

Объяснения Любомирова были первым моим литературно-научным знакомством с А.В. Горским. И я особенную благодарность имею к незабвенному наставнику семинарии потому, что мне не пришлось слушать самого А. Васильевича: он умер в том академическом году (1875–76), когда мне следовало бы слушать его курс догматики. Странно, что этот курс доселе не издан.

Затем, при последнем прощании со мной³³⁸³, ректор Гаретовский, с заметным воодушевлением от приятных воспоминаний, сказал: «Прекрасно, что вас назначили в Московскую Академию, – жить там превосходно, – кругом рощи и прекрасные пруды, – есть где погулять с пользой для здоровья, – бывало, всласть и досыта нагуляешься, да и за работу – утром на лекции или к обедне, вечером к столу или конторке за книгу или за сочинение, – профессора – редкой доброты и учености». На мой вопрос: «Кто из них самый замечательный?» – ответил: «Ректор А.В. Горский, – поступайте на богословское отделение, будете слушать его и работать ему по догматике». Совет этот, благодаря Любомирову, был мне по душе. Известно мне было еще только имя Кудрявцева. Но никаких сочинений его я тогда не читал, да и было их в печати весьма мало. Я даже считал его историком и смешивал с профессором Университета.

По выходе от ректора, перед ступенями семинарского входа, встретился с Н.Ф. Глебовым. Он мне тоже посоветовал поступать на богословское отделение. Но на мой вопрос: «Кто там замечательные профессора?» – с обычной своей презрительной ужимкой губ и засверкавшими большими синими глазами резко ответил: «Никого». «А Горский», говорю, – «Кудрявцев?» – Более я никого не знал

—649—

назвать. «Горский? Да, это человек ученый», как-то пренебрежительно заметил Н.Ф., а о Кудрявцеве – ничего.³³⁸⁴

С такими скудными сведениями о Московской Академии прибыл я в Cepгиевский Посад на одном из вечерних поездов 12 или 13 августа 1873 года и остановился в номере новой лаврской гостиницы. После мытья и небольшой чистки отправляюсь в Академию. Встретившийся студент строго и решительно заявил, что «папашка» (первое слово, услышанное мною об Академии), т.е. ректор Академии А.В. Горский очень не любит, чтобы новички останавливались в гостиницах, и что надо сейчас же перебраться в академическое помещение и явиться к «папашке».

Я так и сделал. С пожитками в небольшом дешевеньком чемоданчике парусинном прихожу в спальни младшего корпуса, где уже были почти все экзаменаты-новички. Надо было сейчас же идти к ректору. Уже вечерело. Двери ректорской квартиры отворил и сделал доклад молодой, изящный и высокий брюнет в чистой черной суконной паре и белой крахмальной сорочке – служитель Николай.³³⁸⁵ Низкая и темноватая, с плоскими тяжелыми сводами и старинными рисунками, и барельефами, обширная и сараевидная, почти без мебели и цветов, ректорская приемная, как и вся квартира, так называемые «чертоги» – произвела на меня впечатление не уютного жилья, а строго-серьезной, даже хмурой, подвижнической обители, лишь временно приютившей у себя какого-нибудь странника и пришельца мipa сего.

Таким на первый раз показался мне и обитатель этого

—650—

«чертога». Из-за тяжелой, темно-красного цвета, портьеры, отделявшей гостиную от приемного зала, появился и медленно, без звука, тяжелой поступью по узкому ковру–дорожке шел, вернее, – шествовал приземистый, широкоплечий, несколько грузноватый старец седовласый в шелковой, блестящей, темно-малинового цвета рясе с белой орденской звездой на груди. Огромная, почти без растительности, круглая и несколько приплюснутая голова, – широкий лоб, – густая, окладистая и длинная серебристая борода, – короткий, прямой и резко очерченный нос с расширенными несколько ноздрями, – длинные и тонкие губы с высоко подстриженными усами (для совершения Евхаристии). Но особенно сильное впечатление на меня произвели большие, серые, широко раскрытые глаза, устремленные несколько вверх, куда-то вдаль, от земли к небу, или как-бы мимо земных предметов в мир потусторонний, – вообще взор какой-то внутренний, из глубины духа смотрящий и, в то же время, самососредоточенный, не блуждающий, но как бы остановившийся на чем-то одном, твердом и неподвижном. Такой взор, по-моему, должен быть у людей, после долгих исканий, нашедших истину, и спокойно ее созерцающих. Наконец, густые и длинные седые брови, несколько сдвинутые и нахмуренные, придавали строгий, и даже суровый, вид старцу. Величественный образ Святого Отца невольно возник во мне во время медленного и торжественного шествия этого маститого старца, какой-то особенной духовной красотой сиял лик его, и в мрачной приемной как будто стало светлее и приветливее. Потом, при благословении и первом близком взгляде на старца, явилось чувство ученического благоговения к великому учителю, соединенное с детской доверчивостью и сыновьим дерзновением к «папаше».

Эти святые минуты оставили во мне на всю жизнь неизгладимое впечатление. Доселе я, радостно и благоговейно, переживаю их с неослабной силой. Доселе, вместе с впечатлениями детства, они составляют для меня предметы самых приятных сновидений. Благодарю Бога, благоволившего мне испытать эти святые чувства!

«Из какой семинарии? – По назначению или волонтер? Как фамилия?» – Эти, по-видимому, казенные и официаль-

—651—

ные вопросы, говорились, однако ж как-то особенно, ласково, отечески, приятным, как бы женственно-материнским голосом – нежным тенорком. Следовали ответы. Все это в виде беседы как бы равных лиц, при их первом знакомстве, – просто, без всякой начальственной важности и натянутости.

Но дальнейший вопрос, как мне показалось, был дан каким-то другим голосом, наивно-пытливым, пожалуй, детски хитроватым: «Кто у Вас преосвященный и ходил ли я к нему за напутственным благословением?» – Папаша, конечно, хорошо знал преосв. Алексея, прежнего ректора Академии, и переписывался с ним. Но, наверно, по прежним курсам он заметил, что рязанцы не являются к своему архиерею перед отправлением в Академию. Пришлось смущенно ответить: «нет». – «Почему же?» – Сначала красноречивое молчание, а потом школьническое «не догадался». Вертелось на языке мальчишеское: «меня не посылали», но я все-таки не сказал этого, чем и остаюсь весьма доволен доселе. Последовал обычный в подобных случаях тяжелый вздох папаши, сильнее всяких слов выражавший, что подобало. Этот вздох доселе ясно слышится мной и стыдит меня, хотя и за бессознательную неловкость по отношению к рязанскому Преосвященному Алексею. Последним был вопрос: «Не родня ли я преосв. Димитрию Муретову?». На мой отрицательный ответ папаша нежно-материнским тенорком и несколько шутливо заметил: «А хорошо бы иметь такого родственника?» – «Да, не дурно бы», с бурсацкой, как кажется мне, и мало отвечавшей нежности папаши грубоватостью ответил я. Потом приказание явиться сейчас же к инспектору; благословение и конец приема.

Восхищенный, я спустился по широкой лестнице из ректорской квартиры как-бы с неба на землю. Уже совсем почти смерклось. На площадке, перед инспекторским домом, меня окончательно привел в себя и испугал громкий лай большой цепной собаки, раздавшийся из конуры направо от меня. Налево у дома в полутьме промелькнули две, как показалось мне, стройненькие и хорошенькие девушки–подростки. В маленькой прихожей слышались веселые детские голоса и звуки рояля. Сверху,

—652—

из светелки, по узкой скрипучей лесенке, тяжело спустилась грузная фигура господина, вместо ожидавшегося и привычного мне отца, инспектора, заполнившего большую часть прихожей. Все было в нем внушительно: рост, объем, басистый голос, тяжелая голова без растительности, круглое большое лицо без бороды и усов, нахмуренные брови, большие карие и строгие глаза, как-то особенно сжатые губы, даже руки, ноги и потертый засаленный халат. По-видимому, господин инспектор был не в духе, может быть не во время отвлечен от какой-нибудь спешной работы. «Из какой семинарии? Казенный или волонтер? Фамилия? Идите к эконому». Кратко, строго, по-военному, марш – без разговоров. Держиморда – инспектор: было первое мое впечатление от Сергея Константиновича, оказавшееся потом всецело ложным, так как он был инспектором добрейшим и благороднейшим на редкость.

В спальных младшего корпуса, на втором этаже, над номерами, мне, вместе с другими экзаменатами, были уже приготовлены постель и железная койка, под которой я поместил свой небольшой чемодан. Экзаменаты, в количестве 50 человек, собрались, кажется, почти все. Тут же со всеми перезнакомился и стал на товарищескую ногу, как будто со своими давними приятелями. Многие уже говорили на «ты» и звали друг друга только по отчествам или по имени и уменьшительными именами: Митрич, Ильич, Викторович, Костя, Яков… Прибыли из разных губерний: Московской, Вифанской, Рязанской, Тверской, Витебской, Курской, Черниговской, Минской, Могилевской, Ор­ловской, Смоленской, Воронежской, Волынской, Ярославской, Новгородской, Калужской, Архангельской, Рижской, Харьковской, Владимирской, Екатеринбургской, Полтавской, Орловской, Тульской. Эта смесь разноместных молодых людей вызывала живой обмен любопытных сведений. Были люди разных характеров и настроений: от молчаливых флегм до самых горячих сангвиников, – от благочестивцев, ходивших ежедневно и по два раза прикладываться к мощам преп. Сергия, до веселых анекдотистов, потешавших публику забавными рассказами. В этой сутолоке среди беззаботной молодежи потускнел образ «папаши» и сгладилось впечатление первого приема у него.

—653—

На первый план выступила забота об экзаменах. Явилось 50 человек, а казенных стипендий было только 30. Для меня содержание на свой счет было невозможно, и я пресерьезно струсил, так, что написал отцу, чтобы он на всякий случай выслал за мной подводу на станцию железной дороги в назначенное мной число, не помню какое. Ведь присланные были все из перваков, и волонтерами могли быть только студенты, т.е. перворазрядники. А наш класс в рязанской семинарии составлен был из второй, худшей половины прежнего риторического двухгодичного класса, так что, при преобразовании, первая и лучшая половина перешла во второй класс, а я остался в худшей половине, для образования первого класса.

Всего страшнее представлялись письменные работы, ибо им давалось главное значение при приеме студентов. Бывшие в Академии студенты старших курсов рассказывали, что самые трудные темы дает и наиболее строго относится к сочинениям ректор, – что незадолго перед нами был будто бы даже такой случай, когда все экзаменаты написали ему неудовлетворительные сочинения, – что он заставлял их писать вторично, и они были приняты только благодаря малочисленности экзаменатов, явившихся в количестве менее числа казенных стипендий.

Страшный день наступил. Мы собрались в самой большой аудитории, расселись по длинным партам, у каждого были казенные бумага, перо и чернила. Ровно в 9 часов утра величественно вошел инспектор в форменном фраке и торжественно, высоким и могучим басом, возгласил:

«Тема по догматическому богословию:

«Если Дух Святой, действующий в Церкви Христовой, и ныне живет в Ее членах и управляет Ею, то почему первоначальное устройство Церкви должно считаться нормой для Нее, когда в Церкви, как в живом организме, с течением времени могут появляться новые потребности»?

«Подать сочинение к 2-м часам». И также величественно и торжественно вышел.

Длинная и сложная тема ошеломила всех, – и меня. Ее написали сейчас же мелом на доске. Продолжительное молчание. Потом, стали перешептываться между собой со-

—654—

седи-земляки, – потом послышался шелест листов, ибо не запрещалось иметь книги и записки, – наконец громкие разговоры и совещания. У меня не было ничего. Но я очень скоро разобрался в теме и постиг ее задачу.

На листе крупного разгонистого письма, где сама тема заняла почти всю первую страницу, я дал приблизительно такой ответ:

Церковь, по учению Ап. Павла (1Кор.12; Еф.4:10–16 и пр.), есть живой организм Tела Христова. А всякий организм живет и развивается по своему типу-идеалу, служащему для него нормой его жизни. Во время жизни и развития организма в нем должны возникать и удовлетворяться только те потребности, кои наперед уже даны в его типе-идеале, всякие другие потребности будут инотипны по отношению к организму, вредны для него и даже убийственны. Так это в растениях и в человеческом теле. Следуют частные примеры и доказательства. Церковь, по учению апостольскому, есть также организм, живущий и стройно растущий под главенством Христа и живым воздействием Святого Духа – в меру возраста совершенного по Христу Богочеловеку, доколе Он вообразится во всех, – доколе Церковь станет полнотой Наполняющего все во всем, и Бог будет все во всем (цитаты). Христос-Богочеловек есть идеал и глава Церкви. Дух Святой – жизненная сила Ее исторического развития, а первоцерковь – наиболее чистое проявление и совершеннейшее осуществление типа Церкви, который и должен служить нормой для всей последующей истории церковного организма. Поэтому Церковью во все, назначенное Ей время жизни и исторического развития, должны восприниматься и осуществляться только те, вновь возникающие, потребности и запросы, что соответствуют Ее идеалу и типу – Богочеловеку-Христу и Первоцеркви. Только такие потребности могут служить к дальнейшей жизни и преуспеянию Церкви на пути Ее исторического движения к своему идеалу. Напротив, все противоречащее идеалу и типу, или уклоняющееся, даже только несоответствующее, – все таковое вредит церковной жизни, замедляет, временно задерживает проявление и осуществление предназначенной Ей полноты Наполняющего все во всем.

—655—

Может быть, теперь я не с буквальной точностью передаю содержание моего сочинения. Но мысли были изложены такие, в таком логическом построении и таким языком.

Сам я был очень доволен своим ответом, но только до ужина того дня. На послеужинном гулянье в академическом саду меня встретил студент 2-го курса, быстро со всеми новичками перезнакомившийся и словоохотливый гуляка. Начал разговор о трудности папашкиной темы и спросил, что я написал. Я вкратце изложил содержание моего ответа. Тот как-то сомнительно, даже неодобрительно покачал головой и сказал, что надо бы писать о не повторной полноте даров Святого Духа в первенствующей Церкви и о том, что все нужное для Церкви всех веков проявлено и осуществлено в ней (излагаю своими словами мысли этого студента).

Признаюсь, я сильно струсил от этих слов. Мне показались неопровержимо-верными и вполне православными эти мысли. Да и кого я ни спрашивал, все писали так. Напротив, мой ответ мне показался не только не основательным логически, но и не православным, неверным догматически.

Струхнул я так, что на следующий день уже самым решительным тоном написал отцу выслать к назначенному сроку лошадь за мной.

Удовлетворил ли мой ответ А. В-ча и соответствовал ли он его собственным взглядам, я не знаю пока, но он получил хорошую оценку, быть может не за решение вопроса, а только за литературность изложения и логичность построения. В официальном списке сочинения помечены баллами: одно – 4½, четыре – 4, четыре – 2, прочие – 3½ и 3.

Второе сочинение писалось профессору по теории эстетики и истории литературы иностранной и русской Е.В. Амфитеатрову. Студенты старших курсов нам сообщили, что этот старец очень строго и своеобразно ценит сочинения студентов: надо было непременно писать то, что думает он сам, и языком изысканно-картинным и поэтичным, – что он строгий блюститель старинных литературных преданий, – не терпит никаких новшеств и пр. в том же духе. И, действительно, как бы в подтверждение этих сообщений была дана тема:

—656—

«Можно ли одобрять усилия современных педагогов об облегчении способов обучения»?

Положение было затруднительное. Написать и раскрыть ответ решительно-отрицательный мне казалось самоочевидной нелепостью. А писать в положительном смысле, значило рисковать удовлетворительным баллом. Решил следовать методе, выражаемой поговоркой: «и овцы целы и волки сыты», по схеме уступительного периода: «хотя – однако». Разделил ответ на две половины. В первой раскрывалась польза новейших дидактических методов обучения (Ушинский и др., ускорение обучения, развитие любознательности, сообразительности, охоты к учению, примерные сопоставления с старыми: буки-он бо-бо-глаголь-ер-Бог, глаголь-он-го-го-слово-покой-он-спо-госпо-добро-ерь-дь-Господь). Во второй говорилось о вреде этих метод: недостаточное развитие в ученике памяти, самодеятельности, трудолюбия, сосредоточенности, настойчивости и пр. Все это изложено было на двух листах (16 страниц) мелкой скорописи, хлестким стилем, с знаками удивления и восклицания, резкими выражениями. И на этом сочинении в списке стоит отметка 4½ на моем и еще на двух сочинениях (Зеленева и Мигаева), прочие – 4, 3 и две 2.

Для третьего экспромта по Священному Писанию тема дана была архимандритом Михаилом, но не помню точно самой темы, – что-то об истинных и ложных пророчествах, кажется, об отличительных признаках тех и других. Тема простая, шаблонно-семинарская, вернее бестемная, притом подробно и прекрасными языком раскрытая в «Введении Макария», долбившемся семинаристами в 5-м классе. Не о чем было задумываться, я старался только о том, чтобы писать своими словами. Никакого впечатления это сочинение во мне не оставило, – не помню ни его содержания, ни размеров. Но балл на нем стоит выше, именно 5, имеющийся еще на сочинении Перова, затем две 4½, четыре 4, одна 2½, одна 2, прочие, 3½ и 3.

Началась страда экзаменационная.

По догматике экзаменовали А. В-ч с двумя ассистентами: П.И. Казанским и И.Д. Петропавловским. Во время каникул, кроме изучавшихся к семинарскому экзамену – учебника Макария и классных записей дополне-

—657—

ний Любомирова, я читал кое-что из большой догматики Макария и догматику Филарета. Предмет этот был в семинарии мною самый любимый, и я хорошо подготовился, – тем более, что в июне приходилось сдавать экзамен в семинарии. Вызывали в алфавитном порядке, и экзамен производился по билетам. Мне достался билет с краткой и общей надписью: «Об Ангелах». Билет из самых легких и простых, – тем более, что надпись открывала возможность говорить, что знаешь. Я стал излагать историю учения об Ангелах: сначала по книге Бытия – о грехопадении прародителей и архангеле при вратах рая, – об ангелах, являвшихся Аврааму, об Ангеле Иеговы, – потом по всему пятикнижию, книге Ииcyca Навина и другим историческим книгам, по книге Иова, Псалмам, Пророкам допленным и послепленным, по Новому Завету… Тут А.В-ч остановил меня и спросил: «А что же вы молчите о творении Ангелов»? Отвечаю: «о творении Ангелов в Библии не говорится, это – учение святоотеческое, а не библейское: Отцы под «небом» начального стиха Библии разумели мир небесных духов». Вопрос: «А что говорит прокимен в службе Михаилу Архангелу»? – Я смутился: в семинарии 8-е ноября не праздновалось, и я никогда не был на этом богослужении. Но подумал о (Пс.103:4; Евр.1:7), так как этот текст в каком-то из пособий моих толковался в смысле указания не на творение ангелов, а на служение Богу ветров и молний. Начинаю нерешительно и запинаясь: «это – псалом"… А.В-ч, быстро перебивая меня: «Да, да… Творяй Ангелы своя и пр.». Очевидно, он заметил мое литургическое невежество и явно торопился подсказать мне. Уже смело отвечаю: «Тут говорится не об Ангелах и их творении, а о том, что Бог всемогущую волю Свою проявляет и посредством ветров и молний, – и слово ангел здесь указует не на Ангелов – духов небесных, а имеет значение нарицательное – вестники». Такое толкование было дано в каком-то из бывших у меня пособий – у Филарета или в классных записях, а может быть там и здесь, не помню. «Кто в вашей семинарии преподает догматику»? спросил А.В-ч. «Любомиров», ответил я. Вероятно в моем ответе он услыхал изложение своих собствен-

—658—

ных лекций. Затем обычным «довольно» А.В-ч отпустил меня.

Во все время моего ответа А.В-ч, казалось мне, смотрел на меня или мимо меня как-то особенно приветливо: лицо его как будто становилось светлее, голос ласковее, в глазах виделось одобрение и удовлетворение.

Мое самочувствие очень поднялось. Сам я был вполне доволен своим ответом и считал его весьма удачным. А приветливость и, одобрение А.В-ча внушили мне мысль, что и сочинением моим он доволен, по крайней мере, оно не противно ему.

Самым неприятным для меня был экзамен по церковной истории. В семинарии я получил отвращение к истории, благодаря учебникам Иловайского: кроме побасенок я был не в состоянии усвоять и передавать написанное в нем, – отвратительной казалась сама печать – какая-то экономическая, слитная, не оставляющая в глазах и в памяти никаких впечатлений, кроме утомительного однообразия. К счастью наставник И.С. Протопопов не особенно утруждал учеников: посещал классы редко (он был подвержен ужасному национально-русскому недугу, теперь прекращенному, и удален потом из семинарии, как и другой наставник по словесности и литературе – Калинников). А когда посещал, то заменял Иловайского своими собственными рассказами, записывавшимися и усвоившимися очень легко. Любопытно, что к экзамену я мог выучить по Иловайскому только один первый билет, начинавшийся так: «Вдоль восточного берега Средиземного моря, по склонам Ливанских гор лежала страна, известная в Библии под именем Ханаана» и пр., – сильно о нем думал и вынул именно этот билет. То же было и по русской гражданской истории, но там я знал целый отдел, начинавшийся Петром Великим, и вынул билет именно из этого отдела. Счастье – это, или что иное, – не знаю. Не лучше были и уроки, – сначала литографированные, а потом печатные, – Евграфа Смирнова по церковной истории: какой-то конспективно-календарный справочник годов, лиц, событий, без внутренней прагматической связи. Смирнов заставлял учить свои записки буквально и всегда спрашивал из всего прежде выученного. Впрочем, мы

—659—

скоро приспособились к такой невозможной долбне: текущий урок отвечающий ученик читал прямо по записи, ибо преподаватель был очень близорук и сидел далеко от парт, – а вопросы из пройденного у него были одни и те же и в небольшом числе, так, что все они были выписаны на отдельном листке и обычно пробегались во время перемены теми, кто по догадкам и очереди, подвергался спросу в настоящий урок. Русская церковная история изучалась слабо, преподаватель был не строгий, витиевато и напыщенно написанный учебник Филарета проходился кое-как, с пятого на десятое. Притом позволялось заменять Филарета уже вышедшим тогда учебником Знаменского, написанным изящно и занимательно.

Не помню, кем распространено было пред каникулами известие, что экзамена по русской церковной истории в Московской Академии не будет, так как профессор этой науки (Е.Е. Голубинский) находился в заграничной командировке. Поэтому приятный учебник Знаменского я не брал в руки, а противные записи Е. Смирнова я даже и не имел у себя на каникулах, а подчитывал уже в Академии.

Как неприятно было узнать уже на самом экзамене, что к билетам А.П. Лебедева по общей церковной истории председательствовавший и на этом экзамене А.В. Горский подложил несколько билетов и по русской. Третьим сидел Н.И. Субботин.

Вынул билет о Константине Великом. Плоховато знал и весь учебник, а этот билет – хуже всего. Припомнил кое-что немногое об обращении Константина в христианство. В учебнике Смирнова был перерыв: с 313-го года рассказ сразу переносился к 325-му. Тут А.П. Лебедев меня остановил и резко заметил: «а что было после 313-го года»? Я посмотрел недоуменно и тоже, может быть грубовато, ответил: «ничего». А.П. заволновался, задвигался на кресле и раздражительно сказал: «как так ничего? Так ничего и не было»? – Вообще А.П. на экзамене держал себя не спокойно, горячился, отворачивался от А.В-ча и как будто пикировался с ним. А А.В-ч то глубоко вздыхал, то посматривал на него как будто насмешливо или даже с сожалением если не пренебрежитель-

—660—

но. Впоследствии, уже профессором, при близком знакомстве с А.П-м, я узнал, в чем было дело. Горский и его преемник, после иером. Иоанна Митропольского (1862–1870), Лебедев были полные противоположности. Горский – знаток и аналитик в подлинниках едва ли не на всех языках первоисточников не только церковной истории, но и всех смежных дисциплин: Священного Писания, догматики, патристики, каноники, литургики и т.д. – Лебедев едва ли читал и научно анализировал хотя бы один первоисточник в целом виде, всесторонне и в подлиннике, – он был всецело погружен в изучение новейшей иностранной литературы своего предмета. Горский – тяжелый, но глубокий мыслитель-богослов, – Лебедев – легкий и занимательный рассказчик. Горский – исследователь и проявитель идей и смысла истории, Лебедев – наблюдатель и раскладчик фактов и событий. Горский – богослов, Лебедев – историк. Контраст можно бы провести и далее. Понятно, почему Лебедев – профессор не сочувственно отзывался о Горском, даже пренебрежительно, – укорял его в отсталости, в незнакомстве с новейшими движениями научными на западе, – в том, что его знания остановились на Неандере и пр. Со своей стороны, и Горский не мог, конечно, сочувствовать направлению и методе Лебедева, его некоторой легкости. Этим объясняется и то, по-видимому, странное явление, что лекции А.В-ча по церковной истории доселе не напечатаны и составляют пока достояние высокоценного в научном отношении «Архива Горского» в библиотеке Императорской Московской Духовной Академии. Я хочу сказать, что на ближайших преемниках А.В-ча должна лежать главнейшая тяжесть ответственности за то, что его лекции доселе не изданы. Я убежден, что при общей зависимости этих лекций от Неандера, идейная сторона их глубоко оригинальна, – и что среди заимствований в них наверно есть немало самобытного в частных отступлениях и трактациях исторического, археологического, канонического и догматического характера. А его лекции по догматике, наверное, оригинальны все целиком и доселе имеют высокую научную ценность. Первый долг Академии, празднующей свое столетие – немедленно же издать эти лекции.

—661—

На последнее замечание Лебедева: «Так-таки ничего за двенадцать лет? Что же? Никаких событий и нигде»? Тут и я резко ответил: «Ну, конечно, не метафизическая или Торичеллиева пустота! Кому в голову взбредет такая невозможная нелепость! Исторические события, конечно, были, но мне они неизвестны, потому что о них ничего не сказано в учебнике»! – По-видимому, только такого ответа и добивался от меня Лебедев.

Во время этого нелепого и мальчишеского препирательства А.В-ч, мерещилось мне, стоял на моей стороне, улыбался снисходительно и даже, казалось, поощрительно.

Дело, однако ж, как узнал я потом от самого А.П-ча, могло принять неожиданно плохой для меня оборот. А.В-ч выручил. Он замял препирательство вопросами из всей программы. Спросил об Оригене, его учении, сочинениях, осужден ли он, на каком соборе осуждены монофелиты и пр. Почти все эти вопросы входили в опросный листок Е. Смирнова. На все вопросы я отвечал быстро и верно.

Впоследствии, уже находясь со мной в близком знакомстве и даже приятельстве, А.П-ч рассказал мне об этом экзамене. Не предполагая во мне скорого первака 32-го курса и будущего товарища-профессора, он поставил мне неудовлетворительный балл: 2. Но, когда комиссия стала выводить средний балл, А.В-ч решительно и даже с негодованием (как сообщал А.П-ч) возражал против такой отметки, между прочим сообщив, что я написал сочинение отлично, лучше всех экзаменатов.

Затем был экзамен по логике. Учебник Светилина я почти весь знал наизусть (это – не история Иловайского и Смирнова!). Билет: «о силлогизме». Ответил отчетливо. Председательствовавший на экзамене В.Д. Кудрявцев (присутствовал еще А-ндр. П. Смирнов – психолог) спросил, не знаю ли я какого примера из Нового Завета. Отвечаю указанием на известную речь Гамалиила в книге Деяний, при суде Синедриона над Апостолами. Этот пример, кажется, есть и в учебнике.

Последний экзамен – по греческому языку. Экзаменовал инспектор С.К. Смирнов. Спрашивал перевод с гре-

—662—

ческого à livre ouvert какого-то отца, кажется, Кирилла Александрийского, по хрестоматии, в порядке текста и вызывая по алфавиту. В партах были и лексиконы, и грамматики. Зная очередь и следя за текстом, нетрудно было наперед подготовиться к переводу своего отдельца. В экзаменационных табелях все ответы помечены баллами 5, кроме 4-ки по церковной истории.

Наконец – медицинский осмотр в больнице благодушнейшим остряком Нилом Петровичем Страховым. К больнице он без кучера подъехал в какой-то странной, мной никогда и нигде, и прежде и после невиданной, маленькой, чуть не игрушечной каретке, закрытой сверху, с окнами по бокам и отверстием для вожжей и окном спереди. В ней с трудом помещался довольно тучный доктор. Запряжка в одну лошадь, – большая и смешная кляча, с вытянутой мордой, длинными ушами и длинным хвостом, – поджарая, длинноногая, худая. Как бы в контраст лошади, из каретки, пыхтя и ворочаясь, едва вылез круглый, толстый, небольшого роста человек. Гладко стриженый, лицо крулое, бритое, красное, лоснящееся, смеющееся. Получалось впечатление клоунского номера в цирке. Начался осмотр, с разными шутками-прибаутками, в присутствии инспектора С.К. Смирнова, тоже порядочного каламбуриста. Меня, раздетого наголо, Н.П-ч не стал остукивать и выслушивать, а только заставил обернуться и сказал С.К-чу: «Годен в моряки, – плавать умеешь»? – «Умею». – «Ну, будешь тут ловить лягушек». – Впоследствии, летом, во время каникул, мне действительно приходилось разгонять скуку ловлей тритонов на удочку в прудике, находившемся в монастырском саду.

Во время экзаменов у меня стала являться надежда на то, что, пожалуй, я и поступлю в Академию. Но уверенности все-таки не было. Настал час приговора. Перед обедом, около часу дня, явился инспектор с листом в руках. Медленно, величественно и торжественно он вынул из бокового кармана форменного фрака футляр с очками, а из заднего – шелковый цветной платок, – достал и вытер очки, надел и стал читать высоким и сильным басом:

«Митрофан Муретов, Яков Зеленев и пр.». Этот пе-

—663—

речень фамилий С.К-ч не предварил ни одним словом, вероятно из склонности к шуткам, желая, может быть, постращать принятых студентов, – а, может быть, я от волнения не обратил внимания на тихо сказанные слова. Во всяком случае, с сердечным трепетом и затаенным дыханием, я услышал прежде всего свою фамилию. Что это значит? Первый из не выдержавших? – думаю, находясь в состоянии какого-то столбняка. Так далека была от меня мысль поступить перваком. Но вот по уходе инспектора ко мне на шею бросается и меня целует Зеленев. Радостно догадываюсь, наконец, узнаю. Началось общее ликованье, поздравки… Тридцать человек принято на полное казенное содержание, один – условно, восемь – на свое иждивение, а шестерым отказано в приеме. Потом, независимо от общего экзамена, были присоединены: черногорец и грузин, и вольнослушатели: В.С. Соловьев, известный потом философ, еврей Зюсьман и два студента семинарии. Что было с непринятыми и как они себя держали, не заметил, – ни с кем из них я не познакомился близко во время экзаменов.

Кончилось. Немедленно посылаю радостное и горделивое сообщение отцу (вот-де каковы мы!), извиняюсь за беспокойство с подводой. Но отец, как оказалось, зная мою мнительность и трусливость, и не думал делать напрасный 55-верстный променад, спокойно ожидая известия о моем поступлении в Академию.

Пишу письма своим бывшим начальникам – ректору и инспектору семинарии, – с сознанием собственного достоинства описываю письменный и устный экзамены, кажется, с критикой тем и экзаменаторов, особенно Лебедева, – как равный у равных прошу, как бы в награду себе, за отличие семинарии в моем лице, передать мою 40-рублевую годовую стипендию брату, находившемуся в 4-м классе и, занимавшему далеко не первое место в списке, кажется, даже и не в первом десятке. (Все-таки исполнили мою просьбу).

Так началась моя студенческая жизнь в составе, студентов 32-го курса Московской Духовной Академии (1873–1877 гг.). Как это ни странно, но я никак не могу припомнить молебна перед началом учения, кто служил, и

—664—

было ли произнесено слово. Не знаю, чем это объяснить. Остается только глубоко сожалеть об этом, особенно теперь, при писании этих воспоминаний.

Пользуясь свободным от занятий временем, я еду смотреть Москву с товарищем из Риги X.Н. Гроздовым. Остановились в Троицком подворье. Ничто в ней не произвело на нас особенно сильного впечатления: ни царь-пушка, ни царь-колокол, ни Минин с Пожарским, ни Москва-река, ни здания. Храм Христа Спасителя еще не был окончен. Только уже потом, спустя долгое время, я понял, что Москву нельзя смотреть, – ее надо изучать, в ней надо жить, чтобы постигнуть всю ее самобытно-русскую прелесть, – ее мощь внешнюю и внутреннюю, – именно то, что она есть сердце и душа великой и мощной Руси. Несколько удивили нас движение на улицах, тротуарах, площадях, – и сутолока в торговых рядах. С большим любопытством осмотрели Румянцевский Музей и Зоологический сад. Решили посетить самую лучшую тогда гостиницу или отель Дюссо, где, как мы слышали от кого-то, останавливались только архиереи и генералы. Парадный подъезд, величественный швейцар в ливрее, шикарная лестница. Несмотря на наши, совсем уж не барские пальто и фуражки, нас все-таки впустили в общий, роскошно отделанный бархатом, шелком и картинами зал. Лакей во фраке, крахмальной чистой сорочке и безукоризненно белых перчатках вежливо подал нам кофе на двоих в серебряном кофейнике и со всеми вообще серебряными приборами, – с булочками, сухариками и сливочным маслом. Показалось очень вкусно. Взяли только рубль, лакею на чай не дали, но швейцару соблаговолили вручить двугривенный. По-видимому, нас приняли за иностранцев, так как Гроздов – рижанин и латыш – говорил для шику по-немецки и лакей отвечал ему тоже по-немецки. Ездили в Петровско-Разумовскую Академию к товарищу Гроздова, он водил нас в академический зал-музей, по парку и пруду, – все очень понравилось.

Но театры были для меня новыми миром, как бы открытием Америки. В Рязани мне раза два-три, вместе с другими семинаристами, удавалось бесплатно проникать на галерку к концу спектаклей – фарсам и водевилям, да однажды ви-

—665—

дел гимнастику и фокусы. Теперь мне удалось видеть в Малом Театре серьезную и захватывающую пьесу Островского «Гроза» в игре тогдашних знаменитостей, а в Большом слышать «Жизнь за Царя» и «Снегурочку». Театр буквально ошеломил меня. Я не могу объяснить: как, почему и чем, но я переродился, стал другим, возымел другое сердце, иной ум, новые чувства. Особенно очаровал меня Лель – Кадмина в «Снегурочке». Никогда после ни один актер не производил на меня такого обаяния, чудилось что-то действительно сказочное, не теперешнее, не реальное, а какая-то неуловимая греза, таинственная даль без резких очертаний, – тонкая и трепещущая эфирность, – нежное, задумчиво-грустное, волшебное привидение. Чувствовалось, что это – не от мира сего. Не потому ли она так безвременно рано и покинула этот мир?

Я воротился в Академию под полным очарованием Леля. Его образ почти целый год ежедневно, с утра до ночи и даже во сне стоял пред моими глазами, – его песни неотступно звучали в моих ушах.

Отвлечением и спасением от этого наваждения для меня служили: рассеянность общежития среди товарищей и погружение в занятия, особенно сочинениями.

Студенческая жизнь собственно началась так называвшейся «Генеральной», т.е. выпивкой.³³⁸⁶ От всякого новичка требовалась известная сумма, рубля два-три, – если не было наличных, брали у эконома в счет будущих бельевых. На эти деньги распорядители Генеральной, под руководством опытных в этом деле студентов старших курсов, закупили разных вин, закусок, чая и сахара, печений, конфет, фруктов – всего в изобилии. Расставили в чайной младшего корпуса и часов в 6 вечера началась Генеральная. Собрались все студенты – всех курсов. Знакомились с новичками, особенно земляки. На старших курсах были только три рязанца: Доброхотев 4 к., Иня-

—666—

кин 3-го и Беляев А.Д. – 2-го. Я, хотя и познакомился с ними, но только шапочно. Вообще, по своей застенчивости, я ни с кем из студентов старшего курса не был близко знаком. Пили, закусывали, разговаривали, потом стали произносить речи, но всего более пели шумно и нестройно, некоторые даже дикими голосами и благим матом, как бы желая перекричать друг друга и побить рекорд на оранье, что особенно удавалось одному студенту из старших курсов. Песни почти все старые, знакомые, семинарские: «Вниз по матушке по Волге», «Волга реченька», «Как на матушке на Неве реке», «Мы по Питеру гуляли», «Чарочки по столику похаживают», «Хуторок» и др. С особенной экспрессией запевало диким и неистовым тенором выкрикивал: «сватался за вдовушку ученый кандидат, (в семинарии пели: семинарист); сказывал-показывал богачество свое, – семь словарей, все латинских», причем брал в руки по словарю и из всех сил хлопал ими по столу. Но были и новенькие, мне неизвестные, особенно из малороссийских: «Вышлы в поле косары, Солнце низенко, Засвистали казанченки» и др. Особенно остроумны были мне неизвестные и неистощимые варианты Дубинушки, в коих непосредственное творческое участье принималось и самими запевалами и притом применительно к студентам Академии. Также Некрасовская: «Много песен слыхал я в родной стороне».

Выпивать обязательно, даже насильственно заставляли всех. Кто не мог крепких напитков: водки, рома и коньяку, тех принуждали пить легкие вина: Кагор, Херес, Тенериф и так называвшееся Белое, – и заставляли быть виночерпиями при столах.

Начальство знало об этой выпивке и терпело ее, по исконной традиции. Вооружился против нее и, даже на некоторое время уничтожил ее первый П.И. Горский, если не ошибаюсь, в 1889-м году, а может быть и ранее, – смело явившись в столовую, он палкой перебил уже стоявшие на столах бутылки. Потом она на некоторое время была восстановлена. Когда и кем уничтожена совсем, этого не знаю пока.

Впрочем, упившихся «до положения риз», кажется, было весьма мало. Со старших курсов я не знаю никого,

—667—

может быть, следствия выпивки проявлялись после в ихних номерах и спальнях, – а из новичков я помню только двух-трех.

Но один из них стоил десятка. Явившись в спальню, когда почти все уже разделись и разговаривали на койках, он с огромной силой начал швырять и ломать весьма прочные и тяжелые табуреты, с шумом и треском над нашими головами бросать в стены, у коих они разбивались в дребезги. Все убежали в соседние спальни. Кое-как его усмирили, и все окончилось благополучно. Спустя немного, кажется 1-го октября, тот же новичок, в подобном же пьяно-буйном состоянии на монастырском Смоленском кладбище повалил и испортил ночью нисколько намогильных памятников, за что и был немедленно уволен из Академии.³³⁸⁷

Начались занятия.

Наш курс поместили в трех номерах младшего корпуса, в нижнем этаже, со спальнями в верхнем этаже над номерами, – по 10–11 человек в номере. А своекоштных устроили в одной из башен Лавры на счет монастыря. Двух поместили при канцелярии письмоводителями. В каждом номере стояли два широких продолговатых ясеневых стола с прочными ясеневыми табуретами и одной-двумя массивными и тоже ясеневыми конторками. Столы – поместительные, можно было держать на них много книг при себе, даже в фолиантах. Сидели друг против друга, у каждого сиденья в столе находился выдвижной ящик с ключом, куда клались книги, бумага, перья, чай, сахар, табак. Бумага, перья и карандаши выдавались ежемесячно в известном количестве, а чернила всегда были в наличности в комнате (конурой или печуркой называлась) номерного служителя. На каждый стол, смотря по количеству сидевших, полагалось по две или по три свечи, сначала сальные с железными щипцами – для снятия нагара фитильного, – но вскоре замененный калетовскими или экономическими (низший сорт стеариновых). Так на всех курсах, за исклю-

—668—

чением номерных старших, коим в спальнях давались отдельный столик и свеча. На конторках, поэтому, можно было заниматься только при дневном свете.

И, несмотря на такое скудное освещение, ни я и никто, кажется, из товарищей не жаловался на порчу зрения. Лет двадцать и после окончания курса я продолжал заниматься с одной свечой, потом потребовались две, – и только под старость пришлось прибегнуть к лампе сначала в 10, потом 15, а теперь в 20 линий. Очки или пенсне только при чтении употребляю, но не ношу постоянно, с 1898-го года, теперь № 18. Спальню с койкой и постелью менять не пришлось. Только чемоданчик, калоши и верхнее пальто надо было держать уже в гардеробной, где у каждого был также свой ящик с замком – для белья и всего прочего.

Надо было избрать языки и отделение. Из новых я уже в семинарии порядочно напрактиковался по-немецки, похуже знал язык французский, а английский не знал совсем. Записался на французский, – для экзамена и на английский, – для изучения. Из древних избрал греческий, как более потребный для истории философии и для богословия.

Без колебаний записался я и на отделение богословское. Это внушали мне уже семинарские наставники, к истории семинария образовала во мне отвращение, напротив, к богословию я имел особенное расположение. И среди студентов тогдашних установился взгляд на богословское отделение, как на самое серьезное и главное, где был и сам «Папаша». Об историческом говорили, что, хотя оно и интересно, но слишком обременено лекциями и много долбни. Практическое, несколько как бы презиралось и считалось самым легким, – для дельцов-практиков, желающих с наименьшей затратой сил получать обильнейшие плоды. Характеристика, как потом я убедился, не только безосновательная, но и ложная. Богословы могли быть и бывали и на историческом, и на практическом отделениях; как и историками и практиками – богословы, а практики – и богословами и историками. Все зависело от личных расположений и дарований студентов и профессоров.

Походил я на первых порах, любопытства ради, по лекциям всех, тогда читавших преподавателей всех

—669—

отделений и, с великой скорбью в душе должен был сознаться, что в выборе отделения сделал большой промах! Не только историки, особенно Ключевский, но и практики, не говоря уже об Амфитеатрове, даже скучнейшие Мансветов и Лавров – были интереснее всех богословов, не исключая и самого папаши. Я увидел, что история изучается в Академии совсем не так, как в семинарии, но идейно и прагматически, – и что никакой страшной для меня долбежки тут нет. Но еще решительнее изменили мой семинарский взгляд на историю прочитанные тогда мной в русском переводе Тэн и Фюстель-де-Куланж. а также Дрэппер и Гизо, – книги, находившиеся тогда у моих товарищей-историков.

Но ошибка была поправима, – старшие студенты говорили, что всегда можно переписаться, – надо только подать ректору прошение. Впрочем, предупреждали, что это будет неприятно папаше, так как он особенно ревновал о своем, богословском отделении.

Написал прошение и, после ужина иду к А.В-чу. Избрал нарочно тот день, когда мне надо было идти к нему в качестве дежурного по классу и столу.

Выходит, такой же, как при первом приеме: светлый, ласковый, милый. Благословляет, берет меня под руку и ведет по ковру-дорожке для обычной его прогулки в зале и гостиной. Дрогнуло сердце во мне, но я остался тверд, в своем намерении. Спрашивает о столе, о прочитанных лекциях. Тут я вынимаю из левого кармана сюртука прошение… Остановился папаша, отнял руку и стал против меня. «Что такое?» – спрашивает тревожно. Говорю: «Прошение о переводе меня на историческое отделение». – «Как? Почему?» спрашивает. Отвечаю: «Там профессора лучше!» – Увы! И сам Горский у меня попал в худшие профессора. Какую глубокую обиду нанес я тогда! Прости Папаша! «Да кто же, да чем же лучше?» скороговоркой и с волнением спрашивает». «Да вот, говорю, например, Ключевский, Касицын…, а на богословском кто же, кроме Вас?». Увы мне это «кроме Вас». Какая новая обида для А.В-ча. Но я тогда разве понимал, что один папаша стоил больше и стоял выше всех остальных преподавателей Академии вкупе? Со стыдом расска-

—670—

зываю теперь об этих грубостях рязанского бурсака, хотя на рязанской бурсе я жил только один день, ибо на другой был уже изгнан за курение папиросы в гардеробной.

Послышался глубокий вздох папаши, какой он часто делал при посещении лекций преподавателей, когда он был недоволен или самими лекциями, или же малочисленностью посетителей.

А.В-ч начал меня всячески убеждать и уговаривать. Между прочим, говорил, что я увлекся историческим отделением и думаю так о богословском по моей неопытности, – что это мне показалось так только на первый и поверхностный взгляд, – что история есть только внешняя и часто мишурная одежда, а что тело и существо в богословии, – не в интересных разных случаях и случайностях и не в остроумно-хитросплетенных комбинациях их, а в идеях и идеалах, раскрываемых богословием в догматах церкви, – и не в блестящих литературных характеристиках разных исторических лиц, а в постижении и проникновении внутреннего божественного смысла истории, руководимой божественным промыслом и осуществляющей божественную волю, – особенно истории Церкви и главнейшее – церковных догматов, как высших и точнейших выразителей исторической истины и пр. в том же роде. Говорил долго, увлекательно и с неотразимой убедительностью.

Затем указал на то, что и на богословском отделении все дисциплины строятся на историческом основании: догматика на истории догматов, патристика – на историческом изучении церковной литературы, также и сравнительное богословие и нравственное… Глубокий вздох! Этот вздох, догадываюсь теперь, выражал или сопровождал затаенную мысль А.В-ча о том, как плохо поставлены были в то время эти дисциплины на богословском отделении.³³⁸⁸

Наконец, А.В-ч как бы дал мне намеки на то, что я свободно могу ходить на лекции историков, даже во время специальных лекций богословского отделения. Надо заме-

—671—

тить, что таковых лекций на первом курсе было только четыре, по патристике, но преподаватель являлся редко, и А.В-ч, конечно, знал это. Таким образом, для посещения лекций исторического отделения не было препятствий.

Я уже поколебался. Но окончательно я отказался от своего намерения тогда, когда папаша, убеленный сединами старец, стал говорить, что он был обрадован моим предпочтением богословского отделения пред другими, что он постарается дать мне интересную тему для кандидатского сочинения по догматике, – что он, наконец, упрашивает меня остаться богословом… Последнего я не мог выдержать, – мне стало стыдно, что я заставляю папашу говорить это и я остался на богословском отделении.

Все, что говорил папаша о богословии и истории, было, конечно, сущая правда. Верно и то, что мое увлечение лекторами исторического отделения было поверхностно и легкомысленно: вскоре же я охладел к их лекциям и перестал их посещать. Но все же доселе тужу, что не перешел тогда с богословского отделения на историческое: папаша умер в начале того года, когда я должен был писать кандидатское сочинение, и работать под руководством папаши не пришлось, а из других преподавателей отделения писать было некому, да я и не желал. Пришлось работать по предмету общеобязательному, без всякого руководства и на собственную тему. Между тем, на отделении историческом были очень почтенные профессора и специалисты: Е.Е. Голубинский, А.П. Лебедев, В.О. Ключевский.

Покончив с отделением, я принялся за работу: посещение лекций, изучение французского и английского языков и написание третных сочинений, называвшихся у нас почему-то семестряками-полугодичниками.

Предметы разделялись на общеобязательные – для студентов всех отделений и специальные – для каждого отделения особо. Общеобязательными на первом курсе были: Философия – В.Д. Кудрявцев четыре часовых лекции в неделю, Психология – А.П. Смирнов – столько же, Священное Писание Ветхого Завета – Н.А. Елеонский 2 л., Естественнонаучная апологетика – Д.Ф. Голубинский 2 л., – новые – не-

—672—

мецкий, французский и английский языки по 2 л. и древние – латинский и греческий – по 2 л.

Философию, как называлась кафедра на официальном языке, или метафизику, по терминологии студентов, т.е. систему философии читал В.Д. Кудрявцев. Неопустительно в течение года он являлся в аудиторию № 1 и читал лекцию 50 или 55 минут. Небольшого, пожалуй, даже малого роста, с несоразмерно большой, продолговатой головой, – с немногими на ней уцелевшими длинными седеющими волосами, зачесанными слева на право для скудного прикрытия плеши, – небольшим низким и узковатым лбом, – большими, открытыми, редко моргающими, серыми глазами и густыми полусерыми бровями, – коротким сплюснутым носом, тонкими и длинными губами, скуловатым с впалыми щеками и сухим лицом желтоватого цвета и небольшой, кругло подстриженной, бородой с проседью, – старенький официальный фрак и жилет с серебряно­-пожелтелыми пуговицами: такова фигура В.Д. Кудрявцева. Небольшими медленными шагами коротких ног медленно взбирался он на огромную и неуютную кафедру, – как бы утопая в ней и теряясь за пюпитром, садился в кресло, – медленно доставал из левого кармана отчетливо, письмоводительски, без всяких помарок написанную тетрадку, откашливался, иногда сморкался и начинал чтение – медленное, ровное, спокойное, плавное, без повышений и понижений голоса, иногда только прерываемое кашлем, но отчетливое, ясное, всепонятное. Таково же и содержание, и изложение лекции: стройные, отчетливые, однообразные периоды («Но если – то почему, – хотя – однако, – как – так, – что касается – то» и под.), – прозрачно-ясная, простая, убедительная мысль. Казалось, это было не исследование или постижение истины человеком ее ищущим, а вещание уже о найденной истине человека, убежденного и обладающего истиной. Первая лекция была посвящена ответу на вопрос: «Что такое философия?» – Она эффектно начиналась известной беседой Пифагора с Леоном на эту тему. Эта, как и все прочие лекции В.Д-ч, напечатаны, с некоторыми изменениями, в собрании его сочинений и потому не требуют от нас изложения их содержания. Сочинения эти уже получили широкое распространение и оценку людей ком-

—673—

петентных. Но, как и все нам еще очень близкое по времени, сочинения В.Д-ча своей полной и беспристрастно-верной оценки должны ждать от будущих поколений и в более отдаленной исторической перспективе. Посещал я эти лекции более или менее исправно, исправнее всех других лекций на первом курсе.

Психологию читал Александр Петрович Смирнов (надо отличать от Андрея Петровича Смирнова – преподавателя библейской истории). Этот во всех отношениях представлял какое-то недоразумение и странность. Человек еще не старый, средних лет, он страдал, можно сказать теперь уже прошлым русским недугом. Посещал лекции не совсем исправно, жил уединенно, хотя и был женат, – добраться до него студенту едва ли было возможно, да к нему и не ходили ни за книгами, ни за советами. Являлся на лекции в двух видах: то подернутый румянцем и с специфическим запахом, – то мертвенно-бледный с помутившимся взором. Но в обоих видах своих он одинаково был невозможен на кафедре. Раскрывал тетрадь и каким-то замогильным, невнятным и нетвердым, несколько гнусавым голосом начинал чтение, большей частью держа пальцы левой руки у правой стороны рта, как будто у него ужасно ныл зуб верхней челюсти. Не слыхавшим трудно и представить себе, что это было за чтение. В начале года, когда читалась история психологии, еще можно было слушать, хотя и с большим и неприятным напряжением. Надо заметить, что лекции эти весьма сходствовали с книжкой Владиславлева и, очевидно, истекли из одного источника. Но изложение самой психологии было нечто невооброзимое: длинные и многоэтажные периоды плохо переведенного Ульрици, с немецкой расстановкой слов, – чтение, просто бессмысленное, с остановками там, где нет препинания, и безостановочное, где это препинание есть, например, в половине периода или перед придаточным предложением и после него и под. Мне было крайне противно слушать это издевательство над такой важной и всегда меня интересовавшей наукой. Иногда даже казалось, что лектор нарочно глумится над своими слушателями, – или же что у него страшно болит зуб, и ему не до лекций и не до слушателей.

—674—

Для меня было и остается полной загадкой, что эти лекции у студентов старших курсов и у некоторых моих товарищей считались очень дельными и глубокомысленными, а сам лектор мнился очень осведомленным в своем предмете и умным. Последнее – может быть, но первого доселе не могу понять. Уж не обычная ли это на Руси слава людей с русскими пороками и не мудреность ли принималась за мудрость! В психологической литературе А.П-ч. неизвестен и впоследствии он опустился до того, что не напечатал даже своей речи, по обязательному поручению Совета, произнесенной им на публичном акте академического праздника 1-го октября 1882-го года, на тему: «Язык и разум», – напечатанной после смерти лектора в журнале «Вера и Разум», и оказавшейся не оригинальной: По выслуге 25-летия, он тут же ушел в отставку и вскоре скончался в Москве.

Священное Писание Ветхого Завета читал тогда еще молодой доцент Н.А. Елеонский. Его чтения разделялись на два курса, по 2 лекции в каждом. На первом курсе преподавалось общее введение – история канона и текста и о Пятикнижии. Внешность молодого преподавателя, пока он не начинал говорить на кафедре, была весьма внушительная: массивная голова, высокий открытый лоб, большое русское лицо, широкие плечи и грудь. Все заставляло предполагать сильный голос и энергичную дикцию. В действительности наоборот: лектор имел вид какой-то блаженный, читал или говорил тихо-умилительным голосом, потрясал головой и узкой бородкой и делал такие жесты правой рукой, сжимая и разжимая ладонь пред собой, что как будто уяснял самому себе или же находившемуся перед ним ребенку какой-нибудь трудный урок. А между тем содержании лекций отличалось крайней элементарностью, в роде семинарского учебника Хергозерского, только с некоторыми еврейскими словами: берешит, ве-элле-шемот, тора и под. Студенты называли его и его предмет "шебала». Почему, не знаю. Может быть потому, что он употреблял на лекциях еврейские слова пред слушателями, не знавшими и знать не обязанными еврейский язык: богословы изучали еврейский язык только на втором курсе, а историки и практики совсем его не

—675—

изучали. Запомнилась первая лекция. Со славянской Библией большого формата в лист – Елизаветинского издания, плотно сложенный и коренастый лектор медленно уселся на кафедре, торжественно положил перед собой Библию и вместо ожидавшейся энергичной дикции, едва слышно, блаженно-умилительным и елейным гласом, потрясая большой головой, широким лицом и узкой бородкой, сжимая и разжимая перед собой ладонь, при всеобщей тишине ожидания, начал так: «Библия, Библия! Сколько веков пронеслось над тобой? Какие бури и волнения ты пережила? Сколько слез и крови пролито из-за тебя?» и прочее в том роде, с кратким указанием судеб Библии до новейшей отрицательной критики ее.

Шутники скоро сочинили смешную пародию на эту лекцию в виде следующего, якобы подслушанного, разговора Н.А-ча с извозчиком перед лаврскими вратами. Идет после лекций Н.А-ч домой с тяжелой славянской Библией в руках и нанимает извозчика довезти его до квартиры: «Извозчик, извозчик! Сколько возьмешь ты довезти меня до квартиры»? – Тот отвечает: «Двадцать копеек». На это Н.А., указуя на Библию: «Извозчик, извозчик! Знаешь ли, какая это книга? Ты не знаешь этой книги. Если бы ты знал, сколько веков и т.д. буквально из лекции, – то ты наверно довез бы меня за 5 копеек». Особенно хорошо удавался этот анекдот студенту 3-го курса Н.А. Богданову, неподражаемо точно передававшему фигуру, манеру и голос Н.А-ч., – да, судя по всему, он сам и сочинил этот анекдот, ибо был большой мастер художественно изображать всех своих знакомых.

Впрочем, как профессор, Н.А. Елеонский был любим студентами за его милый и благородный характер и чрезвычайно внимательное отношение к студентам в их ученых работах и на экзаменах. Только из-за меня у него вышла маленькая история с Михаилом на моем магистерском экзамене, о чем будет сказано далее в своем месте.

Н.А-ч был очень прилежен, добросовестно занимался своими предметами и из него наверно вышел бы дельный и плодотворный профессор и ученый, если бы

—676—

обычная в духовенстве многочадность, при скудости доцентского оклада, не вынудила его выбыть из нашей Академии в Москву, на должность сначала законоучителя Петровско-Разумовской Академии, а потом профессора Московского Университета, в каковой он и окончил свою жизнь.

Припоминается, что, когда я с Ал. П. Лебедевым однажды посетили Н.А-ча в Петровско-Разумовской Академии, он в разговоре бросил фразу, показавшуюся мне непонятной, что здесь – в Академии – он стал умнее. Означало ли это, что в бытность свою доцентом Духовной Академии он не считал себя и не считался умным, – или же он хотел указать на полученные им здесь и ему прежде неизвестные сведения по естествознанию, в частности по естественной географии Палестины (он печатал о горах, реках и пр. Святой Земли) – не знаю.

М. Муретов

—677—

Актовый зал И.М.Д. Академии представляет несомненный интерес и научное значение для истории декоративного искусства в России XVIII века не только со стороны идеологической, но и чисто технической.

Необходимо предварить, что это последнее, вообще и, в частности, елизаветинской эпохи, когда искусство приняло особое, совершенно необычное направление, смешавшись с ремеслом в собственном смысле, не только не разработано, не показано постепенное превращение одних форм в другие, но и остается неразрешенным вопрос о степени самобытности творчества работавших тогда художественных сил русских. Между тем, эта эпоха, когда наши художники начинают интересоваться красотой, перестают рабски копировать не только идеи, но и формы западные, создашь образцы, говорящие об утонченном, глубоком понимании прекрасного, несомненно, должна представлять большой интерес. Конечно, мы должны учитывать влияние, если не прямое, то все-же сильное, стиля «рококо», этого родного детища капризного легкомыслия эпохи французских королей Людовика XIV и XV, однако не можем не констатировать, что в это время русские художественные силы достаточно окрепли в своем самосознании и могли делать выбор.

—678—

В то время на западе, в художественной среде, появилось течете, которое вполне сознательно заявляло недовольство тяжелыми, серьезными формами предшествовавшего периода, требовало переоценки и стремилось к формам легким, нежным. Прямая линия сменяется волнистой, причудливые, почти бесформенные завитки (волюты), обломы в виде раковин, неопределенные картуши, все это сменяло расчетливую, строго планомерную декорацию. Полная асимметрия становилась как бы законом, определявшим творчество. Сильные тона и глубокая тени избегаются при внутренних декорировках, их место занимают светлые, розоватые или голубые краски с золотом. Искусство в собственном смысле, по-видимому, перестает существовать, его место занимает искусство прикладное, декоративное. Нарцисс из Неаполитанского музея немыслим без декоративного панно, которое, однако, само имеет отнюдь неслужебное значение.

Из всего этого логически следовало оправдание для больших художников, не считавших для себя унизительным делать эскизы потолков, стен, давать мотивы для росписи фарфора и т.п. И это – тем более, что постепенно входило в моду держать при королевских дворах художников, наравне с прочим служилым персоналом. Непосредственность, высота и самостоятельность художественного творчества исчезают, начинается «придворное» искусство. Несомненно, конечно, в таком измельчании, падении искусства в собственном смысле и появлении дурного вкуса была и своя положительная сторона. Прежде никакое ремесло не могло претендовать на художественную ценность, теперь же работа штукатура требовала внимания к себе со стороны историка искусства. Печник, готовивший изразцы с определенными рисунками или выкладывавший к камину какое-нибудь художественное по замыслу панно, был творцом в полном смысле.

Конечно, такое расширение сферы искусства ничего, кроме положительного, не могло иметь, потому что облагораживало низшие прикладные искусства, воспитывало художественный вкус и требовало, действительно, творчества, а не простого копирования. Индустрия делалась тоньше, изящнее, к предметам обихода прилагалась высшая мерка, и

—679—

какая-нибудь подставка для часов справедливо требовала большого внимания к себе, чем верность хода стрелок и правильность циферблата.

Так, в XVIII веке началось то постепенное оближете искусства с жизнью, которое, естественно, должно было незаметно воспитать, поднять вкус к подлинно изящному в массе.

Это направление художественной мысли было перенесено и к нам, в России, теми искателями хорошей жизни, подчас большими художниками, которые с легкой руки Петра Великого массами прибывали с запада и часто становились во главе художественных сил. Они выдвигались своим опытом, знаниями и становились даже руководителями в только что открывшейся Академии Художеств. Талантливый скульптор-француз Николай Жилле, проживший в России двадцать лет, занимал последовательно должности профессора, и, затем, директора Академии Художеств. Он поднял преподавание скульптуры и сам учил искусству декоративного орнамента. Не менее знаменитый скульптор Роллан «преподает орнаментику для построек», «комнатные уборы из металлов», «чеканку не токмо из меди, но и в серебре». Наряду с искусством бронзовщика и ювелира он показывает и «способы тиснения картона», также для внутреннего убранства домов».³³⁸⁹ «Резание и пусирование орнаментов» занимало важное место в преподавании, так как в эту эпоху получили свое начало все лучшие дворцы в самом Петрограде и его окрестностях. Все лучшие художественные силы привлекались к делу украшения этих последних, и из документов Дворцового Архива можно видеть, какая напряженная работа выполнялась ими. Все, чем восторгается наши глаз при посещении Большого, Царскосельского и др. дворцов, создано было именно в это время, и трудно найти там предмет, который не говорил бы об изящном вкусе своего автора.³³⁹⁰

До чего доходило преподавание в это время в Академии

—680—

Художеств, видно из некоторых документальных данных. Павел Брюлло преподавал «золотарное и лакировальное дело». Он же учит столярно-резному мастерству. Сам делает деревянные чернильницы, трон для академической конференц-залы, стулья, иконостасы церковные, картинные рамы. И вот, в 1796 г. цех ремесленный обратился в Академию с жалобой, что «реченной господин Брилло позабыв свое звание и впротивность ремесленного положения хлеб от нас отбивает».³³⁹¹

Время Елизаветы принято называть веком орнаментальной скульптуры. Идеи стиля «рококо», его мотивы послужили исходным пунктом для наших придворных художников, которые, главным образом, работали над рельефным орнаментом: лепили фигурные плафоны, резали из дерева дверные феленки, писали большие панно на стены. Им же поручалась гостинная и столовая мебель, художественные экраны для каминов, они готовили рисунки для печных изразцов, а иногда и сами писали на них. Всюду их рука вносила ту волнистую линию, которая так характерна для искусства этой эпохи. Без волюты, картуши не обходилась ни одна декоративная деталь, все было оправлено, как бы, в стружку, плоскостных украшений старались всячески избегать, придавая даже столам, стенкам шкафов гнутую форму. Фасадные площадки зданий убирали причудливыми кариатидами, с фантастическими хвостами, ненормально изогнутым телом, чтобы скрыть неизбежную прямую линию.

Особенное внимание уделялось всем видам барельефа.

Резные деревянные барельефы, лепные из гипса, формованные из картона помещались обычно на потолках, дверях, растягивались, в виде бордюра, на карнизах, подоконниках, считались необходимыми при отделке мебели, посуды и пр. Часто прибегали к раскраске барельефов, более принятым считалось помещать барельеф в медальон (клеймо), картушу, причем фон делался голубым или белым, а самый рельеф закрашивался однотонной краской, или же закрашивался фон, а рельеф оставался белым. Сюжеты для барельефов заимствовались

—681—

нашими художниками обычно из Русской истории, часто из событий последнего времени, особенно из эпохи Петра I. В темах преподавателей в скульптурном классе Академии Художеств большинство относятся к победам русского воинства: то это – «победа Петра над турками», то – «Рюрик, Синеус и Трувор», то – «крещение св. Ольги» и т.д. Это, конечно, было вполне естественно, так как современное общество еще жило восторгами петровских смелых походов, могло видеть на каждом шагу доказательства победоносности только что сформированного войска.

К сожалению, нужно сказать, очень редко пред зрителем бывали персонажи действительно из русской истории. Художники, еще не могли так скоро отказаться от ложноклассической манеры одевать современников Петра в латы антика или раннего средневековья; здесь были какие-то рыцари с забралами и в шлемах с перьями, а не петровские солдаты в немецких кафтанах и беретах. И тем, следовательно, дороже те рельефы, которые более близки к исторической правде. Очень часто елизаветинские художники пользовались аллегорическими изображениями, которые так часто встречаются на памятниках искусства предшествующей эпохи. В Общем Архиве Министерства Императорского Двора в Петрограде (Он. 572–1612. № 17) сохранилось следующее описание Пиетро Градици, сделанного им (1754 т.) плафона в первую антикамеру Большого Царскосельского дворца: «Au dessus de la porte, du côté de la salle, on voit dans le milieu de la frise, Minerve, Déesse de la sagesse qui montre le nom sa Majestè Imperiale representé dans son écusson qui est soutenu par le Merite que le Temps découvre enlevant le voile dont il était couvert. Prés du même écusson, on voit encore des Sceptres et des couronnes, avec un rameau d’Olivier, Simbole de la paix. Au dessus des nuées, paroissent des prophées remportés sur les ennemis vaincus; et un peu plus haut, la Renommée qui poublie tout ce qui est representé dans cet Embleme. – De l’autre côté, vis-á-vis de la même porte, paroit le même écusson, soutenu par la Prudence et par la Justice et couronné par la Magnanimité que la Renomme poublie partout. Plus bas, sont les Drapeaux de la Paix, avec des petits Amours qui ornent de fleurs l’écusson Jmperial. – Dans tout le tour de la frise, il y a plusieurs cartouches en mosaique avec diverses Bacchanales

—682—

allusives au tableau du milieu, lequel represente Bacchus couronnant Arianne en presence de Jupiter son per, auprès du quesont les Parques secrétaires des Dieux, ensuite Neptune et Pluton, freres de Jupiter, Thetis femme de Neptune, Venus avec Cupidon, et à ses côtes les Graces… Sur la terre on voit un bande de Bacchantes qui celebrent des fêtes et font des fêtes á l’occasion du couronnement d’Arianne».³³⁹²

Таково, в общих чертах, положение орнаментального искусства в эпоху Елизаветы.

К сказанному нужно добавить также, что все художники, работавшие в дворцах, находились в ведении так называемой «Гоф-интендантской конторы», которая командировала их в разные места по мере надобности.

К этой именно эпохе относятся лепные украшения плафона, панели и оконных пролетов в актовом зале Московской Духовной Академии, которые могут служить материалом для характеристики той орнаментальной скульптуры, которая так характерна для елизаветинской эпохи.

Актовый зал Академии в настоящее время занимает четыре комнаты в северо-западной, части царского дворца, который, по общему признанию историков (никаких документов о построении не сохранилось), был построен до 1702 года³³⁹³ для приема Высочайших особ. Как видно из зарисовки фасада это дворца от 1745 года³³⁹⁴, верхний этаж его был орнаментирован граненым камнем подобно Трапезной Симонова монастыря в Москве и Трапезной же нашей Лавры. На эту игривую и оригинальную орнаментировку и обратил свое внимайте голландец Корнилий де Бруин, бывший в Лавре 3 января 1702 года. Он говорит, между прочим, так: «палаты его царского величества, великолепные… снаружи…, но внутренность их не соответствует наружной красоте».³³⁹⁵ Из этого замечания можно заключать, что внутри покои не были еще украшены фигурной лепкой, чтό было сделано лишь спустя

—683—

45–46 лет, т.е. при Импер. Елисавете Петровне, которая любила посещать Лавру пр. Сергия и иногда путешествовала сюда даже пешком до трех раз в год.³³⁹⁶ Конечно, это обстоятельство, главным образом, и понудило привести в надлежащий вид царские покои; украсив их лепкой по современной моде. Указание на это мы находим и в самой орнаментировке: так, в одной из комнат на плафоне можно читать имя Елисаветы (рис. №). Историку «Троицкой Лаврской Семинарии», помещавшейся раньше в этом царском дворце, С. Смирнову, удалось найти в «Протоколах Учрежденного собора лавры» (1747 г. № 103– 1748 г. № 94) интересное указание на то, что залы в чертогах были украшены штукатурных дел мастером Ильей Саевичем, который был прислан сюда архиепископом тверским Митрофаном, кроме столовой и спальни Императрицы (крайние комнаты, обращенные в Каличьей башне, где происходят теперь заседания Совета (Академии). Эти последние, как значится в тех же «Протоколах», были украшены фигурной лепкой по потолку и панели резчиком Гоф-интендантской конторы Михаилом Зиминым в 1748 году.³³⁹⁷

В настоящий раз мы постараемся дать характеристику работы этого «скульптора».

К сожалению, нам не удалось отыскать ни в одном списке художников, работавших в XVIII веке в императорских дворцах, имени и характеристики деятельности этого Михаила Зимина. Возможно, что это был молодой, начинающий работник, не заявивший себя ничем особенным, имя которого могло легко затеряться в архивах, или же он был просто вольнонаемным, получившим настоящий заказ не в виде самостоятельной работы, а только для выполнения готового плана, эскиза, сделанного кем-нибудь из более опытных и известных мастеров. Можно, далее, предположить, что автор такого орнаментального проекта был из иностранцев: по крайней мере, трудно иначе объяснить, почему в подписях на клеймах

—684—

встречаются латинская буквы? Едва ли, Михаил Зимин мог бы писать таким испорченным языком, как, напр., «БОМВ (лат. бук.) А РОССИСКА НАШЛА МЕСТО ВКЕѯ (слав. букв.) ГОЛМЕ»; «ΝΑΡΒΑ ВЗЯТА 1704».

В первой комнате – столовой Императрицы – план орнаментировки таков (См. рис. № 1).

Потолок в форме плоского купола с ребрами, которыми он опирается на четыре угла стен, отграничен от этих последних узким простым карнизом. Главная барельефная орнаментировка нанесена на площади потолка. В центре представлена фигура Виктории, с трубою в руке, как бы несущая два медальона с полубюстовыми изображениями рельефом; «ПЕТР ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖАВ: ВСЕЙ РОСИИ» и «ЕКАТЕРИНА ИМПЕРАТРИЦА И САМОДЕРЖАВ: ВСЕЙ РОСИИ». Оба эти изображения сильно замазаны неумелыми реставраторами, так, что нет возможности определить, были ли это портретные лица или же свободно скомпонованные. Это срединное пространство заключено в особую, очень красивую, в стиле «рококо», рамку неправильной формы.

Все остальное пространство плафона занято тридцатью двумя клеймами с подобными же оправами. В каждом представлено какое-нибудь событие из военной деятельности Петра Великого начиная с 1703 г. и по 1720 г.

Верхний ряд:

1) «ШЛЮТЕБУРГ ВЗЯТ 1702». 2) «ПЕТЕРБУРГ ОСНОВАН 1703»; 3) «И НЕВА НЕ УКРЫЛА КАНЦОВ ОТ РОССИЙСКИЯ ПУШКИ 1703»; 4) «СИЛНЯ ЛАДИЯ РОСИСКА НА ЧЮДСКОМ ОЗЕРЕ 1704»; 5) «СИЛА ПЕТРОВА РАЗРУШИ СТЕНЫ ГРАДА ДЕРПТА 1704»; 6) «НΑΡΒΑ ВЗЯТА 1704»; 7) «НИТАВА СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ МУЖЕСТВО ПЕТРОВО 1705»; 8) КАЛИШСКАЯ БОТАЛИЯ 1706»;

Нижний ряд:

9) «РОСИСКИ САМѰОН ШВЕДСКАГО ПРИ ПОЛТАВЕ ЛВА РАСТЕРЗА 1709»; 10) У ПЕТРА ПОД ДОБРЫМ НЕБЕЗ ДОБРЫЯ ПОБЕДЫ» (года нет); 11) «КРЕПКОМУ ПОДЛЕСНЫМ ШВЕДУ КРЕПШАЙШИ СЛОМИ ПЕТР ВЫЮ 1708»; 12) «ЭЛБИН ПАДЕ Ѿ десницы ПЕТРОВЫ 1710»; 13) «КРЕПОСТЬ ВЫБУРГСКАЯ ПАДЕ ПРЕД ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ 1710»; 14) «ВЕЛИЕ ДЕРЗНОВЕНИЕ ВЕ-

—685—

ЛИКИМ ПЕТРОМ ВКРОНШТАТЕ УСМИРИСЯ» (года нет); 15) «БЕЗОПАСНАЯ РИГА НЕ УБЕЖА ОТ РУК ПЕТРОВЫХ 1710»; 16) «КРЪПКАЯ РЕВЕЛСКАЯ СТЕНА ПОТРЯСЕСЯ ПРИ ПЕТРЕ 1710»; 17) СТРАШЕН ПЕТР ПРИ ПЕЛКИНЕ ЯВИСЯ» (года нет); 18) «СКИПЕТР ОРЛА РОССИСКА СОКРУШИ ДИНАМЕНТ 1710»; 19) «БОМБА РОССИСКА НАШЛА МЕСТО ВКЕѮ ГОЛМЕ 1710»; 20) «В ЭРЕНСБУРГЕ ОРЕЛ ВОЗГНЕЗДИСЯ РОССИСКИ 1710»; 21) «РУКА РОССИСКА ПЕРНОВ ПОКОРИЛА 1710»; 22) «МЕЧ ОТЦА РОССИСКА ПОЖРЕ У ПРУТА ПОГАНЫЯ ТУРКИ 1711»; 23) «ФРИДРИХШТАД ТОРЖЕСТВО ПРОСЛАВЛЯЕТ ПЕТРА ПЕРВОГО. 1713»; 24) «ГЕЛСИФОРС РОССИЙКИМ П0ДЧИНИСЯ ГАЛЕРАМ 1713»; 25) «НЕСТЕРПЯ СИЛЫ ПЕТРОВЫ ШТЕТИН ПОКОРИСЯ 1713»; 26) «МАРС У ТОНИНГА УДИВИСЯ МУЖЕСТВУ ПЕТРОВУ 1713»; 27) МУЖЕСТВО ПЕТРОВО ПРИАНГУТЕ ЯВЛЕННО 1714»; 28) «КРЕПОСТЬ НЕНШЛОСА ОСЛАБЕЛА ОТРУКИ ПЕТРОВЫ 1714».

В концах ребер:

29) "Ѿ ГАЛЕР Р0ССИСКИХ НЕПРИКРЫЛ ГРЕНГАМ ЧЕТЫРЕ ФГЕГАТА 1720«; 30) «МИРНЫ ВО ВЕКИ ПРЕБУДЕМ» (года нет); 31) «ПРОГНА ПЕТР И СЛОМИ ВИЮ ПРОТИВЯЩИХСЯ ПРИ ВАС 1714»; 32) «ПЛЕНЕН… НЕРАЛ. ШТАБОХ (?) БЛИЗ ТЕКИНГА 1713»;

Как замечено выше, в каждом клейме помещено Зиминым изображение какой-нибудь «боталии», за исключением № 25, где перед зрителем – план города Штетина. Само собой разумеется, что исторического в этих изображениях очень мало. Скорее можно назвать их просто типическими; достаточно одного взгляда на некоторые клейма, чтобы убедиться, что художник не руководился никаким положительным принципом при размещении надписей, и историческая правда не потеряет ничего, если перемешать их. В этом отношении, клейма напоминают наши лубочные картины, в которых дается безличная тема для работы воображения зрителя. Более интересны и, пожалуй, имеют даже положительное историческое значение: изображение оружия, военного инвентаря, плана осады укрепленного города и т.п.

Что касается собственно художественной стороны клейм,

—686—

то нужно сказать, что они стоят не выше известных гравюр петровского времени с военными сюжетами. Почти все они страдают недостатком перспективы, изображения близки к плоскостным, подобно иконному древнерусскому письму. Правда, на некоторых клеймах мы видим попытки гравера дать и задний план (ср. напр., рис. № 2 «БОМВА… ВКЕѮГОЛМЕ»), однако это сделано так неумело, грубо, с нарушением самых элементарных законов перспективы, что является мысль о простом копировании художником раннейших образцов батальной живописи, а не о создании новых форм по старым темам. Так, напр., в зиминских клеймах пред нами прежнее наивное изображение стреляющей пушки не только с дымом и огнем, но и с графически (пунктиром) обозначенной траекторией (рис. № 3 «КРЕП0СТЬ НЕНШЛОСА… ПЕТРОВЫ) летящего ядра…

Такой плоскостной характер барельефов академического плафона заставляет признать, что автор его не был художником в собственном смысле, с высоким художественным чутьем и опытным глазом. Ему не хватало именно такого развития, школы: его приемы еще близки к приемам иконописцев, хотя и фряжских.³³⁹⁸

Итак, основная тема плафона в столовой Имп. Елизаветы – это восхваление ее отца, Импер. Петра I, как полководца и военного гения.

В следующей комнате, служившей спальней Императрице, плафон также украшен фигурной лепкой, но совершенно в ином духе.

Здесь потолок также в форме плоского купола с четырьмя ребрами.

В центре плафона помещен двуглавый орел старого типа, золотой, на синем фоне медальона.

Ниже, по четырем сторонам плафона, «стружковым», бордюром отделены десять продолговатых площадей с барельефами. Основной мотив этих барельефов – амурчики

—687—

итальянского барокко (Карраччи, Рени, Альбани, Доменикино, Гверчино) XVIII века. Пред нами, на изящных полотнах Альбани, грациозные идиллии: амурчики резвятся под деревьями, на мягкой траве, беззаботно качаясь на ветках и т.д. (Cp. «Danza degli Amori» в Milano, Brera)³³⁹⁹, или же с детской настойчивостью раздувают кузнечный горн, бросаются морской звездой и пр. (ср. его «Il foco» из аллегории «Quattro elementi» в Турине.³⁴⁰⁰

Вот – содержание зиминских барельефов в спальне.

1) 4 амурчика, оживленно беседуя, приближаются к бьющему источнику; вдали виден столб с буквой «Е». Подпись:

жаⷤдущих всѣⷹ проⷹладн забл́ждшиⷹ наⷵтави

имѧ єлисавети п́ть ѧви́в им пра́вїн.

2) три амурчика подбегают к четвертому, сидящему на кубике; в отдалении какие-то зверки вокруг короны и скипетра (рис. № 4). Подпись:

виждь вѣнє́ц виⷤдь искнпетр звѣⷬ҇ми окрꙋженⷩ҇ыи

ражⷤени их ободри́в҇ д҃х твои, кнам҇ зажⷤє́нныи.

3) Амурчик в одежде римского воина угрожает мечом трем своим товарищам (рис. № 4). Подпись:

си́м мєчєⷨ сотр́ врагоⷡ врныѧ покри́ю,

на оных ѧроⷵть на си́х щедро́ти излію

4) Амурчик с четырехконечным крестом указывает на стоящее позади него строение – башню и триумфальные ворота; с правой стороны ввергаются в море амурчики. Подпись:

хра́брость гр́дь сла́ва вє́рх кртⷵ р́кꙋ укрша́ет

зрниє сїє враго́в впро́пасть нізверга́ет

5) 4 амурчика в лучах солнца сыплют из рога и

—688—

корзины цветы, пятый сидит на троне в короне и с скипетром; в стороне ликторская связка, сабля, держава, венцы. Подпись:

кро́́в. храбрⷵоть. добродѣтел зд мѧ утвєрди́ли

се потм свт поⷵкорбѣ времѧ изобнанн

6) Амурчик в шлеме стоит между двумя постаментами с монограммами: X и ЕЛ. Подпись:

твⷬ҇еда мѧ внаⷵлѣдни россі́искои державн

творѧ́т сі́и́ два́ столпи́ симена́ми сла́вн.

7) Амурчик вынимает из сундука корону и несет ее к месяцу с лучами. Подпись:

вск́ю та́к доⷧго росским невладѣєт свѣтом

єижє кров ѿча вели́т зма́терным завтом

8) Амурчик с якорем в руках бредет к сияющему в лучах треугольнику. Подпись:

тѧ́жєⷵть мн нєобычна но надє́жда твє́ръдя

на про́мисль ищєдро́ти бо́га млⷵрда

9) Амурчик отдыхает под деревьями; вдали – церковные строения. Подпись:

зрє́ніє слⷣє доⷵто́їно и ві́д всепеча́ныⷨ ка́ко небрежє́нієⷨ допаⷧ

триⷨфа́лныⷡ

имѧ токмо еди́но зодчнѧ оⷵталось єже твє́дⷬо знача́ла на нєⷨ начєⷬталось

10) Амурчики пляшут около деревьев. Подпись:

ра́доватиⷵ в́ печа́ли в́ бѣд на́с игра́ти

сла́дко ты имѧ твори́т[ш?] єлисавє́т мт҃н (см. рис 5.)³⁴⁰¹

Ясно, что в этих аллегорических сценках художник изобразил желание и радость России видеть на престоле дочь Петра – Елизавету.³⁴⁰² Причем, нужно отметить, здесь

—689—

подчеркнут, главным образом, гуманитарный характер царствования императрицы.

Спальный плафон в художественном отношении производит хорошее впечатление. Пред нами тонкая, чистая работа, изящная компоновка сюжетов; видно, что автор был знаком с шедеврами Рени, Доменикино и др. корифеев итальянского барокко. Все пейзажи сделаны со знанием перспективы, линейной пропорции, персонажам придана индивидуальность в выражении лиц, жестов и пр. Показано именно действие.

Является вопрос, почему этот плафон в художественном отношении выше плафона столовой, хотя, как мы видели, оба они принадлежат одному и тому же лепщику Михаилу Зимину? Ответ на это легко найти в условиях работы граверов того времени. В конце XVI и в XVII веке западные художники, главным образом, итальянцы, особенно любили все представлять в аллегорической дымке. Обычные персонажи в этом случае заменялись или мифологическими, деятелями или же такими амурчиками, посредством которых можно было легко и просто объяснять зрителю тот или другой символический смысл картины. Такое отрешение сюжета от строгой натуральности отнюдь не усложняло его, а, наоборот, позволяло художнику легче выходить из некоторых пассажей. Искусство того времени заботилось прежде всего о том, чтобы дать картине движение, экспрессию, коснуться главным образом эмоций зрителя. Если сравнить «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи с такой же картиной Ф. Бароччио (в соборе Урбино), то, несмотря на гениальность первого и большую одухотворенность его композиции, придется сказать, что у Бароччио дано больше живости, яркости, сильнее подчеркнуто действие. Пред нами не только индивидуальные, одухотворенные лица Господа и Его учеников, как у Леонардо, но и какое-то особенное оживление в самой горнице, какая-то чудесная молитвенная сфера, подчеркнутая парящими здесь ангелами… Отнимите херувимов у «Авроры» Гверчино (вилла Людовизи в Риме), и картина потеряет весь тот порыв, какой выразил в ней художник. Поэтому, художники барокко изучали, разрабатывали этот мотив «амурчика», применяя его буквально всюду. Он был послуш-

—690—

ным орудием в их руках, и, конечно, к XVIII веку было создано множество сюжетов с самыми разнообразными позами и жестами этих античных гениев.

Когда наш скульптор Михаил Зимин приступил к аллегорической теме второго плафона, то прежде всего должен был задаться вопросом о сюжете. И, конечно, вполне естественно было ему обратиться к западному источнику, взять мотив, хорошо разработанный уже, мотив амурчика, выбрать подходящие компоновки и снабдить их соответствующими русскими надписями. Это избавляло его, с одной стороны, от нелегкого труда, а, с другой, гарантировало художественность формы. Так он и сделал. Указание на это мы находим в том, что, большею частью между текстом подписи и аллегорической сценкой нет органической связи: подписи случайны, аналогия натянутая.

В иных условиях находился Зимин, работая над плафоном с историческими барельефами. Там уже от него требовалось творчество, если он сам делал эскизы, а не лепил по данному картону. Разумеется, это было очень серьезным заданием, с которым, как мы видели, он справился с средним успехом.

В столовой и спальне имп. Елизаветы Петровны находятся две большие голландские печи с цветными изразцами. В настоящее время они представляются довольно любопытными в орнаментальном отношении

Печь столовой (рис. № 6) производит довольно однообразное впечатление одинаковостью рисунка своих изразцов. Пред нами мотив вазы с букетом цветов, фестоны, фрукты. Преобладают краски – желтая, синяя и коричневатая. В архитектонике рисунка наблюдается принцип симметрии: видно, что печник уже вышел из-под влияния ренессанса, подходившего под вкусы барокко, когда господствовала полная асимметрия.

Более интересны и заслуживают внимания изразцы второй печи, в спальне (рис. № 7). Для удобства обзора можно разделить их на крупные изразцы в собственном смысле и на изразцы декоративные, меньшие по величине, простого, несложного рисунка; сюда же можно отнести также

—691—

изразцы с «напуском», отделяющие основной куб печи от верхней части с декоративными колонками. Этот, довольно высокий, карниз не имеет рисунка.

На всех изразцах этой печи по белой поливе, не особенно чистой, нанесен фигурный элемент, который представляет для нас интерес в настоящем случае, светло-синей краской. Все изразцы одного типа: в центре – изображение, по краям бордюр ломаной линии (рококо), в виде рамки, той же светло-синей глазури. Из вершины бордюра спускается кольцо с сидящей птицей. Отличительной особенностью фигуративного элемента (см. рис. № 8) печи является полная асимметрия: каждый изразец отличен в этом отношении от всех прочих, и нет никакой возможности установить хотя какое-нибудь сходство или связь между ними. Правда, есть две-три группы изразцов, где, кажется на первый взгляд, можно видеть развитие одного сюжета: мужчина в странном головном уборе и немецкого покроя одежде приближается, на одной кафле, к дереву; на другой, он же удаляется от того же дерева с корзинкой за плечами, полный непропорционально крупных птиц. Но уже на других изразцах этого сюжета мы не находим. Женщина бежит к реке, переходит ее; на другом изразце она же сидит на лужке с ребенком на руках. Этим и ограничивается настоящий мотив. Отсюда, говорит о какой-нибудь идейной цельности рисунка не приходится. Все изразцы вышли с одного завода (одинаковая кайма, равность поливы и пр.), но каждый снабжен своим особенным рисунком, неповторяющимся в массе.

Что касается собственно фигуративного элемента, то он представляется в следующем виде. В общей массе изразцов выделяются прежде всего единичный изображения. Здесь – стрелок, натягивающий свой лук, человек в непонятной широкой, приближающейся к восточному типу, одежде, с чашкой курения в руке, женщина с поднятыми, как бы для молитвы, руками, в широкой красивой одежде, или же представленная в момент испуга, озирающаяся кругом. На других изразцах видим турка в чалме, женщину с ребенком на лужке, воина в фантастическом наряде и пр. Каждая фигура отмечена индиви-

—692—

дульностью, ей придана живая, выразительная поза, с сильными телодвижениями. Но особенно подчеркнута эта оживленность на изразцах с двумя-тремя персонажами, разыгрывающими какую-нибудь сценку. Здесь пред нами или мирно беседующие крестьяне в немного, пожалуй, странных костюмах, или всадник, замахивающий булавой на противника с мечом, или двое мужчин, напавшие на женщину и старающиеся побороть ее сопротивление. Нет надобности перечислять все подобнее сюжеты, так как, очевидно, все они случайны и, помимо чисто орнаментального значения, ни о чем более не говорят.

Во всех изразцах обращает внимание одежда персонажей. То пред нами крестьяне в низких длиннополых мягких шляпах, в короткой с поясом немецкой одежде, с закрученными штанами и в высоких полевых сапогах, то воины в средневековом одеянии с шлемами, то, будто, античные римляне в туниках с небрежно накинутыми тогами, то полуобнаженные крылатые гении и т.п. Между женскими одеждами почти не встречается покроя средней Европы позднейшего периода: чаще персонажи в широких бесформенных покрывалах, оставляющих на показ формы тела. Непринужденность, свобода чувствуется в них. Кажется, что художник подражал не современному фасону, а или имел в виду антик с его своеобразными формами одежд из одного цельного куска материи, или же кроил своим воображением одежду, какая отвечала бы изображенному сюжету. Так, напр., на одном изразце находим очень выразительную сценку: к спящему на траве, под деревом, мужчине приближается, наклонилась над ним женщина с жестом ласки; смысл сюжета поясняет меч, воткнутый невидимой рукой в ее сердце. Соответственно этому, художник одел ее в тончайший газ, через который просвечивает тело. Конечно, нет данных предполагать знакомство художника с мотивом помпейской фрески – «Зефир, слетающий к спящей Хлориде» (Неаполитанский музей, зала V, № 9202), но сходство, в отношении компоновки, здесь есть.

Наряду с такими, явно аллегорическими, сюжетами, которые имеют, конечно, общее значение, встречаются изображения с историческими мотивами. На одном изразце (он

—693—

составляет часть карниза, т.е. обращен лицевой частью к потолку) представлен Самсон; длинная борода, большее курчавые волосы, военная туника и латы; обеими руками он охватил два столпа и валит их. Конечно, и этот сюжет не имеет строго исторического смысла, художник хотел выразить какую-нибудь особую мысль посредством образа общеизвестного. Следовательно, в данном случае пред нами также аллегория. К группе таких аллегорических изображений нужно, конечно, отнести слишком фантастические сюжеты, попадающиеся на крупных изразцах. Так, напр., на одном (см. рис. № 8) представлен как бы крылатый гений; порыв ветра почти сдернул с него одежду, обнажив его упитанное тело: в руках он держит свинью с крыльями, которая старается вырваться на свободу.

Изразцы меньшего размера в анализируемой печи также снабжены фигуративным элементом. Положение и характер изображений говорят о служебном назначении этих изразцов. Они употреблены или в качестве бордюрной рамки для изразцов более крупных, или же ими выложен выпуклый (шнуровый и багетный) карниз (см. рис. № 8). Что касается собственно изображений на них, то они менее сложны и интересны: птицы, собаки в различных позах, архитектурные мотивы в виде домиков, башенок и т.п. Карниз снабжен жгутовым и волютным орнаментом.

Переходя к художественно-технической стороне анализируемых изразцов, нужно сказать, что рисунки на них делались рукой, без штампа и линейки. Это особенно ясно из бордюрного элемента: ни одна волюта, ни один завиток не совпадают с другими в отношении линий, так что и здесь пред нами та же асимметрия, какую мы подчеркнули в фигурах. Видно, что художник от руки делал даже самый карниз, не прибегая к помощи штампа, хотя и наносил однообразный рисунок. Это, конечно, возвышало его работу над обычным ремесленным производством кафли и несколько приближало к художественному творчеству. На самом деле, можно без преувеличения сказать, что каждый изразец представляет собою как бы отдельную картинку жанрового содержания, к кото-

—694—

рой можно применять даже некоторые требования с точки зрения стиля и техники. Я не говорю о декоративной, собственно, стороне изображаемых сюжетов: одежда всех персонажей показывает уменье художника набрасывать легко и изящно кусок материи на тело, грациозно группировать складки, оттеняя самую форму членов. Не ни одной лишней складки, сборки, все в меру. Особенно это нужно сказать о женской одежде. Гораздо важнее, конечно, другая сторона предмета – это уменье художника на таком неблагодарном материале, как полива, передавать чисто художественные эффекты; перспективу, индивидуальность лица и пр. Каждый персонаж представлен не на чистом фоне, а взят в своей обстановке, среди природы, чаще. Лужок пересекается извилистой речкой, вдали, сбоку, изгородь отделяет сад; пышное дерево оттеняет весь пейзаж, – в центре изображении женщина в кокетливом покрывале и легком одеянии. Натуральностью веет от подобной картинки… Конечно, встречаются и ляпсусы, чисто технические, у нашего художника, как, напр., на двух изразцах с изображениями какого-то охотника за птицами: последние слишком велики. Но, принимая во внимание общую пропорциональность этого персонажа и аллегорическую подпочву всех сюжетов, нужно думать, что эта непропорциональность намеренная, вызванная, возможно, самым замыслом художника. В общем же рисунок везде правильный, точный, мазок хотя и широкий, но в достаточной мере передающий даже детали. Недостает ему тонкости, изящества, рельефности: на некоторых изразцах рисунок приближается к плоскостному.

Документальных данных о времени изготовления изразцов описанных печей в бывших покоях императрицы Елизаветы не имеется. Неизвестно, также, когда были поставлены самые печи. Правда, на плане 1745 года³⁴⁰³ они показаны, но это еще не дает права принять без доказательств мнение Е.Е. Голубинского, что «к Елизаветинским же украшениям должны быть отнесены две печи из расписного и фигурного изразца».³⁴⁰⁴

—695—

Обратимся к сравнительному методу.

Прежде всего является вопрос, так сказать, о национальности изразцов: в России или заграницей были они сфабрикованы? Правда, что подобные вопросы в отношении предметов искусства, без специальных дат, из периода иностранного фаворитизма некоторые исследователи считают праздными. Однако нужно иметь в виду, что в елизаветинскую эпоху русское искусство начало постепенно отрешаться от рабского копирования всего западного, вносить свое, родное. Мы видели, что на плафоне спальни Михаил Зимин заимствовал амурчиков у западного барокко, но подписи сделал чистым славянским шрифтом: на клеймах столового плафона это отрешение более заметно на некоторых архитектурных деталях. В эту эпоху художники обращаются за сюжетами к древней русской истории, а не копируют только иностранный печатный гравюры. Вообще можно принять, что в предмете елизаветинской эпохи можно всегда найти элементе русского творчества: одежда, обстановка и пр. позволяют всегда художникам подчеркивать свою национальность и культурный уровень своей эпохи; это остается в силе даже в отношении ложноклассического искусства. Нужно быть очень хорошим археологом и художником, чтобы отрешиться вполне от субъективно-характерных черт и создать совершенное произведение в стиле иной эпохи.

Достаточно беглого знакомства с фигуративными элементами наших изразцов, чтобы сказать, что в них нет ни одной черточки, ни одной детали, которая говорила бы о руке русского мастера. Даже такую деталь, как борода и большая шевелюра, мы находим лишь у персонажей в восточном одеянии и у Самсона, валящего столпы, согласно тезе о зависимости физической силы его от роста волос.

Наоборот, в фигуративном элементе на наших изразцах есть несколько черт, который не только говорят о руке иноземного мастера, но даже дают возможность приблизительно точно угадать его национальность.

Особенно характерными в этом отношении для нас являются одежды персонажей, преимущественно мужчин, и архитектурные мотивы.

Выше было замечено, что на некоторых изразцах пред-

—696—

ставлены группы крестьян в низких, длиннополых шляпах, широких куртках с поясом, в коротких подсученных штанах и высоких сапогах, или же в длинных чулках с грубыми башмаками.

Что касается архитектуры, то пред нами на мелких изразцах, наряду с изображениями птиц, собак, встречаются домики: вытянутый прямоугольник покрыт двускатной высокой крышей, с большой трубой посредине.

Если мы обратимся к жанристам, так называемого, «фландрского искусства», напр., к Тенье (отец и сын – конец XVI и почти все XVII стол.), то найдем на картинах их воспроизведение голландской бытовой культуры в таких именно чертах. Для примера остановимся на двух картинах: «Деревенский ландшафт» (Давид Тенье Старший), наход. в Брюсселе, и «Деревенская свадьба» (Давид Тенье Младший), наход. в Пинакотеке Мюнхена. Как известно, оба эти голландца сюжеты своих произведений брали из простой деревенской жизни и природы: незатейливый ландшафт с двумя-тремя деревьями на переднем плане и группой чистеньких домиков сбоку, внутренность какой-нибудь харчевни с пляшущими в игривом задоре крестьянами, пикантная сценка поцелуя и пр. Веселый юмор, идиллическая обстановка и нравственная непосредственность – вот что отличает картины Тенье. Вполне ясно, конечно, что к ним мы должны относиться, как к некоторым фотографическим воспроизведениям быта и культуры Голландии XVII века. На указанных двух картинах Тенье одежда крестьян даже в деталях представляет много сходства с одеждой персонажей на изразцах печи в бывшей спальне имп. Елизаветы. Там также – широкополые низкие шляпы, куртки с поясом, короткие штаны, заправленные в длинные чулки, и сапоги или грубые башмаки. Женщины одеты в широкого покроя платье, с открытым воротником, поясом, на голове косынка. Как там, так и здесь, необходимым дополнением персонажей служит пейзаж: развесистое дерево, заборчики сада, из-за которого свешиваются фруктовый деревья, речка с перекинутыми мостиком и т.п. Интересно, что даже идиллический, непосредственный характер голландской жизни, по воспроизведению Тенье, нашел свое

—697—

место на наших изразцах; там пред нами – немая, но очень выразительная сценка страданий влюбленной женщины, стоящей около спящего мужчины, крестьянка с грудным ребенком на руках, слишком откровенное обращение двух мужчин с женщиной, птицелов, возвращающейся с корзинкой наловленных в лесу птиц и пр. Между прочим, в такой именно постановке получает свое решение и вопрос о причине изображения на одном изразце Самсона. Известно, что голландские художники XVII века вообще и, в частности, Тенье нередко обращались к мотивам библейским и агиографическим, представляя персонажи в той же деревенской обстановке.

Подобное же, отнюдь не случайное, совпадение мы находим и в архитектурных деталях строений на наших изразцах и на картинах Тенье. Там и здесь тип совершенно одинаков: высокие двускатные крыши с дымящимися большими трубами, небольшие, узкие окна почти под самой крышей, иногда и цилиндрические или с ребрами башни и т.д.

Итаки, несомненно, что автор фигуративного элемента на академических изразцах копировали культурно-бытовые черты Голландии XVII века или на основании личного знакомства или же по готовым печатным образцам. Это предположение имеет под собой и историческую почву. Внимание отца имп. Елизаветы к иностранцам вообще обеспечивало им в России хороший прием, и они с понятной радостью предлагали свой труд и знания русской промышленности того времени. Сами Имп. Петр были лично знаком с голландским промышленным мастерством («голландская» архитектура в Петергофе) и, конечно, охотно принимали к себе печников, создавших тип «галанки», хотя известно, что у нас на Руси, так называемое, «ценинное дело», т.е. изготовление изразцов из обожжённой глины, стояло всегда очень высоко и началось едва ли не ранее, чем в западной Европе.³⁴⁰⁵ Известно, что при раскопках в Киеве были найдены поливные кафли или изразцы, несомненно, княжеского периода. Впоследствии керамическая техника была доведена у нас до высокой степени,

—698—

и в документах упоминается ценинный мастер Мартын Васильев, работавший во дворцах в 1616 г. Однако керамическое производство становится вполне легализованным и хорошо организованным у нас только со времени патриарха Никона, который вызвал к себе в Новый Иерусалим литовских и белорусских керамистов из Иверского монастыря и завел обширные мастерские для выделки изразцов печных и стенных. Кроме того, из Литвы был вызван художник-керамист Петр Заборовский, который превосходно украсил храм Вознесения внутри и снаружи изразцами. В 1666 году все никоновские печники были переведены в Москву, и изразцовое производство там упало. Имп. Петр, заботясь о поднятии его, прислал двух шведских керамистов Яна Флегнера и Кристана в 1709 году. Их изразцы с синими разводами по белому полю находили свое применение в барских хоромах по преимуществу.³⁴⁰⁶ С этого, собственно, времени начинается господство иноземных вкусов в нашем керамическом производстве. Печные изразцы формуются по рецептам немецких, голландских и шведских мастеров, фигуративный элемент находится в полной зависимости от готовых образцов запада, источником которых были, чаще, печатные гравюры.³⁴⁰⁷

К эпохе Петра I производство поливных изразцов достигло высшего развития в северной части Европы, главным образом – в Голландии, Англии и, отчасти, в Германии и Швеции. Собственно, основа производства была дана в промышленности первых двух стран, последние же несколько варьировали декоративный элемент, краски и пр.

Центром голландской фабрикации, имевшим такое сильное влияние на современную европейскую керамику, быль Дельфт, приблизительно с конца XVI в. На первых порах, конечно, дельфтская керамика не могла еще освободиться от германского наследства средних веков, когда производство печных кафель находилось в руках Гер-

—699—

мании.³⁴⁰⁸ Понемногу Дельфт освобождался от тяжеловесности германских продуктов и создавал свою керамику. Отличительными свойством последней было покрывание непрозрачной поливы, с нанесенным фигурным элементом, вторым слоем прозрачной глазури. Помимо прочности, этот прием давал особенную нежность рисунку и предохранял краски от изменений. Оригинальность и своеобразную тонкость придавало дельфтским изделиям знакомство и даже копирование восточных мотивов, в частности – мотивов китайского фаянса и японских рисунков. Отсюда именно и образовалось то пристрастие к изображениям цветов и персонажей синим по белому, красный и золотой орнамент, которые находим на голландском фаянсе.³⁴⁰⁹

К концу XVII века дельфтские кафли становятся в собственном смысле художественными произведениями. Синей краской наносились изображения цветов, фрукт в вазах, птицы, животные, миниатюрные ландшафты, жанровые сценки, копировались картины известных голландских мастеров и т.п. Самая краска синяя нюансировалась о темно-синего до мягкого серовато-голубого. Значительно позднее развивается полихромия: ярко-красная, бурая, оранжевая, фиолетовая краски.³⁴¹⁰ – Ко всему этому германские керамисты добавили библейские сюжеты и аллегорические фигуры (Нюрнберг), что и было принято голландцами в качестве необходимого фигуративного элемента изразцов.³⁴¹¹

– Такого краткого экскурса в историю художественной керамики северной Европы XVII и начала XVIII вв. достаточно, чтобы видеть, что изразцы печи в спальне имп. Елизаветы, служащей теперь местом торжественных собраний Совета Императорской Московской Духовной Академии, носят на себе все следы техники голландских мастеров. Два, слоя поливы (непрозрачной, покрывающей черепок, и верхней прозрачной), между которыми нанесены

—700—

синей краской изображения; библейские и аллегорические мотивы, жанровые сценки, напоминающие сюжеты фламандской живописи, все это говорит, что пред нами изделия не русских мастеров, а выучеников или подражателей дельфтских мастерских.

Так, на основании данных сравнительного метода нужно отнести изразцы печи в спальне к концу XVII-нач. XVIII вв.

Что касается изразцов столовой, на которых представлен симметричный орнамент мотива вазы с цветами и фруктами, то можно думать, что они сфабрикованы позднее. На это указывает прежде всего полихромия: ее находим значительно позднее, в начале и средине XVIII века, когда она применялась преимущественно для расцветки рельефного орнамента с растительными мотивами. Так, хорошо известны изразцы швейцарского керамиста Хафнера.³⁴¹² Чаще – квадратная форма, светло-синий ободок по краям, в центре – связки из цветов, фруктов и пр. Здесь же надпись: Н. Hafner 1717. На наших изразцах нет такой надписи, но по характеру изображений и по краскам они вполне подходят к таким работам XVIII в.

Н. Протасов

—701—

Мм. Гг.

1 октября исполнилось сто лет существования Московской Духовной Академии Благодарная память воскрешает образы и великих и скромных тружеников вековой исторической жизни славного рассадника богословской науки и просвещения: ряд изданий и трудов посвящается воспоминанию жизни и деятельности тех, кому родная для московского духовенства Академия обязана своей жизнью, своим развитием и своей славой.

Но мне кажется, что все эти юбилейные издания и труды начинают цикл воспоминаемых великих имен не с того имени, которому по праву принадлежит здесь самое первое место.

Я разумею знаменитого московского архипастыря – митрополита Платона (Левшина).

Московская Духовная Академия начинает свою жизнь от 1814 года, следовательно, чрез два года после смерти митрополита Платона, но было бы непростительной ошибкой и грубой исторической неблагодарностью забывать, что Академия явилась не как совершенно новое учреждение, а как преемница двух старинных рассадников духовного просвещения – Московской Славяно-Греко-Латинской Академии и Троицкой Лаврской Семинарии – двух знаменитых учре-

—702—

ждений, вскормленных, вспоенных и доведенных до самого цветущего состояния почти сорокалетними неусыпными трудами и глубокою чисто-отеческою любовью митрополита Платона. Пусть план учебного и административного строя новой Академии начертан отъинуду и сильно отличался от того, который установлен был в старой Славяно-Греко-Латинской Академии и Троицкой Семинарии, но все же, ведь, этот план осуществлен был над живым телом, так сказать, над плотью и кровью учреждений, только что возращенных до высшего процветания сорокалетней деятельностью митрополита Платона. Можно сказать: в жилах новой академии течет кровь славных платоновских детищ, а в основании ее лежат труд и заботы митрополита Платона.

В настоящем собрании я и хотел бы остановить Ваше внимание на этой начальной странице славной истории Московской Академии.

Затенение имени митрополита Платона в истории новой Московской Академии есть в сущности затенение идеи ее неразрывной генетической связи со старой Славяно-Греко-Латинской Академией, как с своей прямой матерью.

Одна из сильнейших причин последнего явления заключается в том, что новая Академия возродилась и существует совершенно в другом месте, чем старая, помещавшаяся, как известно, в московском Заиконоспасском монастыре.

В действительности же перемещение Академии из Москвы в Сергиев Посад и Троицкую Лавру не стоит в полной зависимости от совершившейся в 1814 году реформы Академии.

Вопрос о перемещении возник впервые именно в отношении старой Академии и был принципиально решен еще задолго до реформы 1814 года. Еще в 1775 году – первом году правления митрополита Платона московской епархией и Академией, правительство находило неудобными помещение учебного заведения в центре города, и 17 февраля этого года Св. Синоду дан был именной Высочайший указ, в котором было заявлено, что «так как Московская Академия состоит крайне в неспособном для училищ месте, то к переведению оной сыскать другое лучшее место». С

—703—

своей стороны академическое и епархиальное начальство имело не меньшее побуждение к перемещению Академии в том, что академические здания становились тесны для сильно возраставшего при митрополите Платоне числа учеников, от 600 человек (в 1779 г. – 594) дошедшего до 1.610 (в 1813 г.), и в то же время были настолько ветхи от древности, что клонились к разрушению. Однако, план и штат Академии, представленный Св. Синодом в 1777 году, остался без утверждения. Чрез двадцать лет, в 1797 году, при составлении штатов духовных училищ, предположение о перемещении Московской Академии было одобрено Св. Синодом и от ректора Академии архим. Евлампия в феврале 1798 г. потребованы были подробные сведения о состоянии академических зданий. Ректор в своем донесении описал тесноту и недостатки зданий, и перемещение Академии было признано необходимым; в виду же намерения перемещения именно в Донской монастырь, ректор Академии Евлампий в апреле 1798 г. был сделан и архимандритом Донского монастыря с оставлением при должности настоятеля и Заиконоспасского монастыря. 31 октября того же года митрополит Платон получил указ Св. Синода с предписанием: «классы, назначенные для Академии московской, учредить в Донском монастыре, а доколе не будут учреждены, обучаться слушателям ее по-прежнему в монастыре Заиконоспасском; сочинение же плана о учреждении в том монастыре классов возложить упомянутого Донского монастыря на архимандрита и Московской Академии ректора Евлампия, который, сочинив его, должен представить Вашему Преосвященству, а Вы в Святейший Синод с своим мнением». Но дело кончилось так же, как и в половине столетия: монастырских корпусов, годных и удобных для помещения классов, не оказалось; по сделанной смете требовалась огромная сумма для возведения новых зданий Академии, и Св. Синод указом от 2 февраля 1799 года признал помещение Академии в Донском монастыре неудобным. Главным неудобством было – недостаток суммы: это видно из того, что указом Св. Синода от 14 февраля того же года предписано академическому начальству оставлять от 12.000-й штатной суммы 2.000 рублей ежегодно в видах построения Академии в

—704—

Донском монастыре.³⁴¹⁴ В 1807 году, когда сумма на содержание Академии была удвоена, Академия по приказанию митрополита Платона стала оставлять на непредвиденные расходы по 4.000 рублей в год. Вследствие таких экономических распоряжений Академия внесла в 1808 году из остаточных денег в Сохранную Казну 5.000 рублей, в 1809-м – 9.000 рублей, в 1811 г. – 5.000 р., в 1812 году – 4.000 р., итого имела, кроме вкладных, своей суммы 23.000 рублей.³⁴¹⁵

Между тем в Синоде началось новое течете, в пользу перемещения Академии не в Донской монастырь, а в Троицкую Лавру. В этом смысле еще в 1800 году был дан митрополиту Платону указ Св. Синода. Платон в своем ответном представлении Синоду предлагал вместо Лавры Воскресенский монастырь: «полагаю, писал он, что предпочтительно выгоднее Академию Московскую перевести в Воскресенский монастырь; поскольку там и Академия, и монастырь составят едино начальство, а архимандрит первостепенного монастыря имеет быть и ректором Академии, чего в Троицкой Лавре, по ее положению, учредить не без трудности, и Академия осталась бы некоторым образом зависящею от лаврского начальства; в таком случае могли бы старшие семинарии преимуществовать пред Академией».³⁴¹⁶ Итак, митрополит Платон был против

—705—

перемещения Академии в Лавру. Эту свою тенденцию он не раз высказывал в своей переписке с архиеписко-

—706—

пом петроградским Амвросием и своим викарием, епископом Августином. 8-го марта 1800 года он пишет

—707—

первому: «Не знаю с чего вышло, чтоб Академию перемещать в Лавру. Я не предвижу еще удобности в том, а

—708—

более наклоняюсь на Воскресенский монастырь, как и всегда к тому расположен был. Прошу дать совет». Через

—709—

одиннадцать дней Платон снова пишет Амвросию³⁴¹⁷ о том же и с еще большей настойчивостью: «Академию в Лавре завести, кажется, невместительно; ибо для Академии надобно особое начальство, с другими не соединенное, и что будет ректор Академии в Лавре, когда семинарии в Москве он будет предпочтительнее. Да и Новгородский (митрополит Гавриил) ко мне писали, что Академии нельзя быть в Лавре, а надлежит быть в Москве, по воле государевой».³⁴¹⁸ Однако, несмотря на противодействие митрополита Платона мысль о переводе Академии в Лавру все более и более прививалась в правительственных сферах, и чрез девять лет Платон снова беспокоится в своем письме к епископу Августину: «что Академия переведется в Лавру, приятно ли то Академии».³⁴¹⁹ Нерешительность правительства в деле перемещения Академии прекратил 1812-год. Война сделала академические здания еще менее пригодными для Академии. Избегнув пожара, они потерпели большая повреждения; по донесению академического начальства «как в классических, так и жилых покоях оконницы были выбиты и многие покои сделались неспособными для жилья, коих поправление требует великих издержек.³⁴²⁰ И хотя по удалении неприятеля была произведена временная починка зданий и учебная жизнь Академии открыта в них снова 3 марта 1813 года³⁴²¹, однако перемещение стало неотложной необходимостью. И вот в 1814 году Комиссия Духовных Училищ бесповоротно решила перевести Академию в Троицкую Лавру, в здания Лаврской семинарии. Между теми Академия путем ежегодных 2.000-х, а затем 4.000-х сбережений, согласно указу Синода от 14 февраля 1799 г., и приказаниям митрополита Платона, на учреждение новых академических корпусов нако-

—710—

пила к этому времени 30.000 рублей. Эти-то кровные сбережения старой, платоновской Академии и пошли согласно указу Св. Синода, на устроение новой Академии в Троицкой Лавре. Новая Академия, таким образом, нашла себе приют в зданиях другого детища митрополита Платона – Лаврской семинарии, приспособляя и обновляя их для себя на деньги, скопленные старой, платоновской Академией.

Все здания Лаврской семинарии, занятые и переделанные под Академию, были или созданы, или возрождены к жизни никем иным, как митрополитом Платоном.

Теперешний аудиторный корпус был создан, в конце 30-х годов прошлого столетия при митрополите Филарете. Но до этого корпуса, с самого основания Троицкой семинарии (т.е. с начала XVIII века), на том же месте стоял прежде двухэтажный с подвальным этажом корпус, называвшийся учительским или профессорским. Здесь в бельэтаже, до реформы 1814 года, жили учителя, а в верхнем этаже – Троицкие семинаристы. С открытием Академии весь этот корпус, сильно обновленный при митрополите Платоне, был занят профессорами и бакалаврами и занимался ими до 30-х годов прошлого столетия. Учебная жизнь в новой Академии сначала сосредоточивалась в другом месте, в том же, где она сосредоточивалась в Троицкой семинарии, именно, во-первых, в корпусе, который идет на север, позади нынешних ректорских покоев и в котором помещается теперь столовая, и затем в нижнем этаже корпуса древних царских чертогов, теперь занятого церковью, ректорскими покоями, столовой, актовым залом и студенческими библиотекой и спальнями. Первый, двухэтажный корпус был выстроен митрополитом Платоном в 1803 году специально для богословской аудитории с библиотекой (вверху) и столовой (внизу). Постройка эта была дорога душе митрополита Платона, и он записал о ней в своей автобиографии: «летом 1802 года я начал новое строение в Лавре для семинарии. Ибо примечал, что богословская палата темна и тесна, а для трапезы семинарии палата не только тесна и темна, но и сыра, рассудил все вновь построить, на основании бывшего за нынешними «чертогами» и уже упраздненного дворца царя Иоанна Васильевича, где после устроены были

—711—

для нынешнего дворца кухни. Что все каменное устроено на 22 саженях в 2 яруса; внизу хорошая для семинаристов трапеза и подле нее кухня и хлебня, а вверху большая и прекрасная аудитория, а возле нее большие две палаты для библиотеки, а при том в оную аудиторию сделана галерея прямо из чертогов царских, что все с покрытием нового корпуса железом в 1803 году окончено».³⁴²² При открытии Академии верхний этаж этого корпуса сохранил за собою совершенно то же самое назначение, которое дал ему митрополит Платон; только чрез шесть лет, в 1820 году, богословская аудитория была переведена на место, занимаемое теперь церковью, уступив свое помещение расширившейся библиотеке, которая занимала весь верхний этаж платоновского корпуса даже до второй половины XIX столетия.

Аудитория философская и другие заняли и до построения в 1839 г. нового аудиторного корпуса занимали места прежних соответствующих классов семинарии, именно переднюю юго-восточную сторону нижнего этажа «чертогов», т.е., где теперь помещается студенческая библиотека. Остальное помещение нижнего этажа, занятое теперь студенческими спальнями, получило и до конца прошлого столетия сохраняло то же назначение, что и при Платоне в семинарии, именно служить жилыми комнатами для учащихся. Митрополит Платон много положил заботы на приспособление нижнего этажа чертогов под возможно-большее количество комнат и студентов. Часть студентов поместилась в особом помещении, специально взятом митрополитом Платоном у Лавры для семинаристов, именно в монастырских келлиях около каличьей башни.³⁴²³ Место, где теперь помещается инспекторский корпус, было взято для семинарии у Лавры, вместе с находившимся там до 1816 года келарским корпусом, митрополитом Платоном в 1775 г. для помещения ректора и префекта.

До 1883 года Академия пользовалась доставшимися ей от платоновской семинарии деревянными зданиями больницы и бани, стоявшими на том же самом месте, на котором

—712—

стоят нынешние здания; вместе с больницей, Академия унаследовала от времен Платона лекаря (титул, советник Степан Григорьевич Витовский, † 1827 г.) и аптеку, на которой была надпись, сделанная митрополитом Платном: «врачу, исцелися сам»; надпись эту сделал Платон в напоминание одному лекарю пьяному, но умному, и Академия ее сохранила.³⁴²⁴

Теперешний сад с цветником пред лицевой стороной аудиторного и ректорского корпусов и растительность пред тыловой его стороной являются отдаленным напоминанием тех садов, о разведении которых здесь митрополит Платон прилагал трогательную заботу, и которые окружали академические корпуса в первые годы существования Академии. Возникновение первого сада относится еще ко времени Петра Великого и обязано труду тогдашнего настоятеля Лавры архимандрита Тихона Писарева, по имени которого и самый сад стал называться писаревским. В писаревском саду семинаристы сажали лук, картофель, свеклу. В 1780 году митрополит Платон приказал ежегодно отпускать из семинарской суммы по 12 руб. на засаждение писаревского сада плодовыми деревьями. Через два года существования Академии писаревский сад был срублен, и находившийся в нем пруд завален. И лишь чрез 30 лет он был снова восстановлен в теперешнем его виде (особенно трудами знаменитого витии Амвросия, архиепископа Харьковского, тогда студента XIV курса). Другой сад, сзади академического главного корпуса, был устроен митрополитом Платоном на месте уничтоженного им житейного двора с амбарами; резолюцией Платона от 1797 г. ректору Августину было предписано: «с помощью уставника устроить сад и для того посадить 100 лучших яблонь из монастырского сада, 30 вишен, 6 груш и 6 слив».³⁴²⁵ Любопытно, наконец, что даже нынешний, так называемый, казенный двор с домом для некоторых лиц академической корпорации находится на земле и на месте дома, купленных в 1815 году для жилья семейным наставникам Академии у племянницы митрополита

—713—

Платона Анны Алексеевны Нестеровой; а другой дом, позади первого, на той же земле, где теперь помещается 1-я академическая церковно-приходская школа, устроен в 1835 году, для той же цели – помещения женатых наставников, из старой семинарской, а затем академической больницы платоновского времени.

Поместившись в зданиях платоновской семинарии и устроившись здесь сначала на 30.000 рублей, скопленных старой платоновской Академией, новая Академия и в последующее время стала содержать себя и до наших дней содержит себя в значительной мере на финансовые источники, приобретенные старой платоновской Академией. От старой Академии новая получила на свое содержание около 50.000 рублей процентных бумаг, из которых половина представляла кровные сбережения Академии, а остальные – пожертвования в пользу Академии, сделанные разными лицами в период правления Академией митрополита Платона. Восемь тысяч из них пожертвованы самим митрополитом Платоном³⁴²⁶, причем половина в 1784 г. предназначена на содержание отличных воспитанников Академии с наименованием их пожизненно Платоновыми и с особым строем жизни, определенным специальной инструкцией митрополита Платона³⁴²⁷; институт платоников перешел в новую Академию и существовал с небольшим перерывом (с 1824 по 1837 гг.) и с некоторыми видоизменениями до 1860 года.

Если здания и финансовые средства обеспечивают материальное существование всякого ученого учреждения, то необходимейшим прямым питательным источником его ученой и учебной жизнедеятельности является библиотека. И этот первейший источник своей ученой жизнедеятельности новая академия заимствовала от тех же детищ митрополита Платона. Именно, библиотека Троицкой семинарии легла в основу библиотеки новой Академии, войдя в нее полностью: а на обогащение и процветание этой библиотеки ми-

—714—

трополитом Платоном положено особенно много забот и трудов и немало собственных личных средств.³⁴²⁸ Около двух с половиной сотен томов ценных изданий пожертвованы митрополитом Платоном из собственной библиотеки с завещанием: «все сии книги, мне собственно принадлежащие, отдаю навсегда в библиотеку семинарии Троицкой Лавры. Почему их и числить казенными и поставить в особо устроенном шкафе, не смешивая с другими и при них и сей (представленный митрополиту Платону) каталог хранить». Другие книги приобретались по личной инициативе, выбору, или же во всяком случае при живом непосредственном участии митрополита Платона. Кроме библиотеки Троицкой семинарии в основание академической библиотеки легла часть книг старой академии, а также полные библиотеки бывших питомцев старой Академии и семинарии и ближайших учеников митрополита Платона – Мефодия, архиепископа псковского (в 1816 г.) и Августина, архиепископа московского (в 1823 г.), завещавших свое книжное богатство в лице Академии старым, воспитавшим их платоновским учреждениям. Такими образом, можно сказать, не обинуясь, что слава библиотеки новой Академии есть прежде всего слава митрополита Платона.

Из других научных средств Академии нелишне вспомнить, что основу минералогического кабинета новой Академии составили пожертвованные митрополитом Платоном в Троицкую семинарию (в 1790 г.) деревцо окаменелое и гриб окаменелый, и затем пожертвование, сделанное Академии в 1823 году одним из воспитанников Троицкой семинарии, с такой мотивировкой: «сие потому более для меня приятно, что я нахожу случай хотя несколько быть признательным к тому месту, где получили воспитание и образование»³⁴²⁹, т.е. следовательно, в лице Академии, Троицкой семинарии.

Передавши новой Академии все свои средства к жизни, старые детища митрополита Платона дали ей и главную долю первых деятелей и тружеников – учащего и учащегося персонала. Питомцы старой Академии и Троицкой семи-

—715—

нарии образовали целую треть состава первого курса новой Академии. Во главе Академии ректором поставлен быль ректор старой Академии – архимандрит Симеон Крылов. Из 12-ти бакалавров, определенных Комиссией Духовных Училищ в 1814 году, трое были из учителей старой Академии, именно иеромонах Гермоген Сперанский, Никанор Клементьевский и Феоктист Орловский, один – из учителей Лаврской семинарии – иеромонах Владимир Сорокин; восемь были из магистров первого курса Петроградской Академии, но и из них часть состояла из бывших воспитанников старой Московской Академии и Троицкой семинарии (напр., Василий Васильевичи Херсонский, Михаил Федорович Бажанов). В среде преемников этого первоначального состава бакалавров, преимущественно питомцев уже новой Академии, был также один магистр первого курса Петроградской Академии из питомцев старой Московской Академии (Платон Ивановичи Доброхотов с 1818 года). К тому же и в самой Петроградской Академии в первые годы ее существования ректором состоял бывший ректор Троицкой семинарии архимандрит Евграф, а три бакалавра: иеромонах Филарет, впоследствии митрополит Московский, Семен Платонов – бывшие учители Троицкой семинарии, и иером. Евгений Казанцев, бывший префект Вифанской семинарии – принадлежали к любимыми учениками м. Платона.

Наконец, и это чрезвычайно важно помнить, новая Академия устроилась, открылась и в продолжение первых пяти лет жила под непосредственным руководством бывшего питомца старой Московской Академии, а затем ректора Троицкой семинарии и самой Греко Латинской Академии, любимого ближайшего ученика, друга, помощника и преемника митрополита Платона – архиепископа московского Августина.

Жизнь новой Академии – учебную и ученую – возродили, таким образом, преимущественно питомцы славных платоновских детищ. Очень естественно отсюда, что они перенесли сюда и дух старых платоновских учреждений, дух митрополита Платона.

Конечно, учебный и воспитательный строй новой Академии был определен теперь извне, из Комиссии Духовных Училищ, и был сильно отличен от того, который был

—716—

создан митрополитом Платоном в старой Академии и Троицкой семинарии. В этом отношении смерть митрополита Платона является великой разделительной гранью между двумя периодами истории духовной школы и образования. В лице и деятельности митрополита Платона старое духовное образование достигло высшего и полного своего развития, и расцвета, а со смертью этого великого иерарха сошла в могилу целая столетняя эпоха старой духовной и школы. С митрополитом Платоном умерла старая домашне-епархиальная, домашне-архиерейская духовная школа, определявшаяся в своей жизнедеятельности почти исключительно волею и духом местного епархиального хозяина – епископа и местными же материальными средствами, и условиями. Новая духовная школа была прежде всего воплощением одного для всей России учебно-воспитательного плана и одной центральной воли, исходившей из центрального петроградского духовно-учебного управления. Но при всем том отнюдь не должно забывать и преемственной зависимости новой школы от старой.

Самое существенное отличие в новом плане от старого заключалось в том, что все духовно-учебные заведения были разделены на четыре разряда, представлявшие собою преемственный цикл духовного образования, низшего, среднего и высшего. Прежний тип академии и семинарии был смешанный, т.е. Академия включала в свой учебный план все науки, начиная от самых элементарных наук начальной школы; семинария представляла собою то же самое, только с более узкою программой для наук неэлементарных, причем степень узости и широты этой программы зависела всецело от местной епархиальной власти. При таком положении нет ничего удивительного, что митрополит Платон имел возможность довести учебный строй своей Троицкой семинарии до такой широты, что эта семинария стала совершенно на один уровень с Академией даже в глазах центральной власти Св. Синода. По-видимому, это именно последнее обстоятельство и дало мысль слить Троицкую семинарию с Академией. Указанная мысль зародилась не позже 1798 г., сначала в виде предположения приписать Троицкую семинарию к Академии в качестве составной части последней. Платон находил это унизительным для семинарии.

—717—

Для семинарии Троицкой, писал он от 6 сент. 1798 г. присутствовавшему тогда в Синоде архиепископу казанскому Амвросию, я более всего желаю, чтобы она сохранила тот порядок и успех, коими доселе Бог ее благословляет; а потому приписанной ей быть куда-либо почитаю оскорбительным и ненужным».³⁴³⁰ Чрез два года мысль правительства о слиянии Академии с семинарией приняла уже другое направление, еще менее желательное для митрополита Платона, именно в виде плана поглощения семинарии Академией, как однородной с первой по учебному строю. Митрополит Платон, как мы уже видели, горячо возражал против этого плана, ссылаясь на неудобство совмещения в Лавре местного монастырского и академического начальства. Но едва ли можно сомневаться, что действительная причина несогласия Платона была в том, что ему жаль было неизбежного при этом прекращения собственной самостоятельной учебно-воспитательной и ученой жизни цветущей Троицкой семинарии, этой, так сказать, второй Академии, которая была еще ближе сердцу великого иерарха, чем первая. В январе 1808 года митрополит Платон писал первоприсутствующему члену Св. Синода митрополиту новгородскому Амвросию по поводу просьбы последнего о принятии в Троицкую Семинарию его внука: «внука вашего по прошению вашему, когда явится, я велел принять в Троицкую семинарию, но с тем, чтобы в той семинарии оставлен был прежний учения и жительства метод, который сим прошением апробируется и который вами самими ознаменуется, к немалой чести Троицкой семинарии».³⁴³¹ А в декабре того же года митрополит Платон в письме к бывшему питомцу ректору Троицкой семинарии, назначенному ректором новой Петроградской Академии, архимандриту Евграфу высказывает уже совершенно откровенное свое истинное настроение: adhuc timemus, ne alma tua mater, seminarium Troizense, in nihilum redigatur – боимся, как бы твоя родная мать – Троицкая семинария – не была уничтожена».³⁴³² Та же боязнь за судьбу своих сорокалетних тру-

—718—

дов, которая заставляла противиться поглощению семинарии Академией, настраивала Платона подозрительно и решительно несочувственно ко всякой попытке реформы академической, поскольку она шла из чуждых ему административных сфер Петрограда. План духовно-учебной реформы, предположенный епископом Евгением Болховитиным и принятый, было правительством в 1805 году, намечал не коренную реформу, а просто некоторые изменения в школьном деле. Типы учебных заведений оставались прежние, программы по большей части тоже, система управления изменялась лишь подчинением семинарии академиям; даже с экономической стороны быт школы улучшался не так существенно.³⁴³³ В частности, в отношении академического образования «преосвященный Евгений не возвышался над старой системой». Он так же, как и та, представлял Академии в виде не высших, а смешанных учебных заведений. Курс академических наук Евгений разделял на семь классов. По этим классам распределялись прежние предметы академического курса, причем даже медицина, введенная по указу 1802 года, не исключалась из академического преподавания. Евгений только отказался от прежнего деления наук на ординарные и экстраординарные на том основании, что музы все равны, хотя, однако и он придавал одним наукам бόльшее, другим меньшее значение; напр., церковную историю он считал нужным изучать во всем пространстве, а об истории гражданской, истории философии и географии говорил, что полного их курса не нужно, так как им нет широкого применения в духовном звании. Семинары Евгений мыслил также по-прежнему в виде смешанных школ со старым, подобным академическому, но более кратким курсом.³⁴³⁴ Предположенная свыше задача реформы преобразовать духовно-учебный строй «применяясь к общим учреждениям об университетах и прочих гражданских училищах»³⁴³⁵, была лишь очень слабо намечена в проекте Евгения. И все же

—719—

митрополит Платон решительно высказывался против проекта Евгения. В первой половине марта 1808 г. Платон получил этот проект от первоприсутствующего члена Св. Синода новгородского митрополита Амвросия для мнения. 15 марта Платон пишет Амвросию: «Благодаря за письмо Вашего Преосвященства, теперь только получил другое об учреждении Академии новом с приложением того учреждения. Я, прочитав и подумав, отвечать на то не умедлю».³⁴³⁶ Чрез четыре дня митрополит поручил детальное рассмотрение проекта своему викарию епископу Августину. «Посылаю при сем учреждение об академии – пишет он Августину от 14 марта. Прислал ко мне преосвященный новгородский, требуя мнения, что прибавить, что убавить. Пожалуйте рассмотреть и скажите свое мнение. Право, я не могу в сие входить. Насилу сие написал. Глаза заболели».³⁴³⁷ В действительности уклонение Платона от исправления проекта имело своей главной причиной общее принципиальное отрицательное отношение Платона к намеченной из Петрограда учебной реформе с ее тенденцией «применения» к светскими учебными учреждениям. Уже чрез неделю – 26 марта – Платон пишет Амвросию: «новое об училищах учреждение я читали. История о духовных училищах выведена изрядно. И сие самое доказывает, что учреждение доселе было похвально и порядок учения производим быль основательно, когда столько пользы не только духовенству, но и светским училищам доставлено. Дай Бог, чтоб столько от светских училищ по новому просвещению происходить могло! А потому я и остаюсь при том мнении, какое прежде я Вашему Преосвященству сообщил. Может быть, я, яко человек, ошибаюсь: почему и должен Бога молить, дабы все устроил к лучшему, к утверждению веры и благочестия и к истреблению безверия, разврата, вольнодумства. Только при сем скажу: 1) где взять столько ученых людей? И ныне мы бьемся с учителями: не всегда то лучших найти можем. В монахи охотников мало: а бельцы, поучив год или два, просятся вон, или в духовное или в светское состояние; а чрез то академии

—720—

порядок не может соблюден быть; легче вообразить и написать, нежели исполнить; 2) студентов, по толиком их обучении и содержании, куда девать? Мало весьма охотников в села; не хотят быть на пашне или на руге недостаточной: но и в той, да и во всем почти, зависеть от власти по большей части помещиков, на коих непрестанные выходят жалобы; а управы сыскать трудно. О сем то прежде всего подумать надобно. Finis enim est ultimus in executione, sed primus in intentione». (Конец дела есть последнее при исполнении, но первое при определении направления).³⁴³⁸ Еще решительнее высказывается Платон в письме к Амвросию от 18 числа следующего, апреля месяца. «Об училищах, пишет он здесь, я того же мнения прежнего. Да и некоторые наши братия епископы то же ко мне пишут. Что за нужда соображаться светским? Пусть они от нас учатся. Об училищах должно рассуждать не по учреждению, но по успехам. Успех хорош – то видно и учреждение хорошо». По-видимому, в предшествовавшем письме самого Амвросия тот сваливал вину реформы на молодых деятелей реформы во главе с Евгением. Платон отвечает: «Что на молодых смотреть. Мы старики, да в сем деле, кажется, и довольно опытные. Вот Мефодий, Августин, Амвросий et caet, et caet. Дай Бог, чтоб такие и впредь выходили». В противовес ярым сторонникам реформы Платон советует вызвать в Петроград своего единомышленника Мефодия, архиепископа тверского. «Советую в сие дело (т.е. реформы) принять преосвященного Мефодия. Он на опыте ученость свою оказал. А ежели новый метод введется, то едва ли ожидать можно лучшего успеха; а затруднения и запутанности больше будет». По мнению Платона, необходима только реформа в материальном положении, в смысле прибавки жалования на школы, но это отнюдь не свидетельствует о необходимости реформы учебного строя. «Прибавка жалованья не от учреждения зависит; но от недостатка содержания. Теперь, напр., у меня (т.е. в троицкой семинарии) 150 человек на содержании и то на хлебе, щах и каше; а столько же и бедных на своем коште. Учители полу-

—721—

чают 100 p., 150 и 200, а префект 250 рублей. А светские получают по 300, 400, 500 и более. Вот истинная причина прибавки. Извините, что я не в свое дело вхожу. Бог вам сие поручил, а меня отставил, – вас он да умудрить».³⁴³⁹ В письме, на два дня раньше написанном (16 апреля) Августину, Платон открывает, почему он хотел бы видеть в числе участников в деле реформы именно епископа Мефодия. «Мне не верится, пишет он, чтобы полтора миллиона (на духовные школы) было определено. Преосвященный Мефодий согласен со мною, чтобы оставить Академию по-прежнему, спасибо ему, что на сторону, не глядит, а следует своему рассудку и чувству доброй совести. Кажется, я старик опытный в семь деле; почему ж бы кто не со мною согласен был. Училища не зависят от учреждения, но от успехов, коих довольно пред светскими. Ты учился не по нынешнему методу. Дай Бог, чтобы такие вышли из нового учреждения».³⁴⁴⁰ Но сам адресат последнего письма – Августин далеко не был склонен к такой же горячей и прямой оппозиции новой реформе и потому предпочел от данного ему Платоном в средине марта поручения уклониться молчанием. И вот через неделю (23 апр.) Платон пишет ему с укоризною: «я ожидал от вас объяснения об учреждении академии – вы умолчали, видно по политике морской. Надобно поступать во всем по одному своему рассудку, руководствуемому честностью совести, а на сторону не глядеть. Прошу на всякий мой пункт ответствовать искренно».³⁴⁴¹ Чрез три, приблизительно, года, когда евгениевский проект был отдан для пересмотра и детальной разработки во вновь образованный «Комитет о усовершении духовных училищ» во главе с самим митрополитом Амвросием, Платон снова в письме от 7 января 1808 г. выражает Амвросию свое отрицательное отношение к замышляемой реформе и свои излюбленные о ней мысли. «Чтоб комитет учредил в лучшее, помоги Господи, пишет он. Желательно, однако, чтобы науки в училищах наших

—722—

остались по-прежнему; совершенное не для чего совершенствовать; сие опыты доказали, да и ваша об училищах наших история тоже гласит. Пусть светские у нас перенимают, а не мы у них; вся сила в учителях способных, в коих есть недостаток».³⁴⁴² Но Комитет Духовных Училищ, в состав которого вошли такие энергичные и выдающиеся светские государственные люди, как М.М. Сперанский и кн. Голицын, далеко превзошел все опасения Платона. Проект Евгения был здесь переработан, как раз, в нежелательном для Платона направлении; тенденция приспособлена к строю светского образования, весьма слабо выраженная в проекте Евгения, теперь радикально изменила весь план духовно-учебного строя. Академия теперь стала институтом только высшего образования с преподаванием лишь высших частей всех наук духовно-школьного образования, тогда как элементарные их части отошли или к семинарии, которая стала институтом лишь среднего образования с курсом по кругу наук, тождественным с академическими, по объему же преподавания каждой из наук более элементарными, или к начальным училищам, – институтам низшего образования. Духовное тело старых платоновских Академии и Троицкой семинарии по этому плану должно было быть разорвано на три составных элемента, каждый из которых должен был дать жизнь новому самостоятельному учебному учреждению. Разумеется, что митрополит Платон, сорокалетними трудами возрастивший и вскормивший это духовное тело, как целое, как живое родное детище, не мог решиться или только согласиться на такую радикальную операцию.

Промыслу было угодно, чтоб эта исторически-неизбежная операция совершилась не на глазах митрополита Платона; они умер, оплакиваемый обоими еще целыми горячо любимыми духовными детищами. Другие совершили эту операцию над платоновскими детищами, и здоровые духовные соки последних дали жизнь новой Академии: начала и элементы ученой и научной жизни и жизненного быта платоновских старых Академии и Троицкой семинарии несо-

—723—

мненно легли краеугольным камнем и послужили духовной закваской жизни новой, теперешней Академии.

Что именно в частности из идейного и нравственного наследия митрополита Платона перешло в новую Академию и какую судьбу пережило это наследие в столетней жизни Академии, по самому существу этого наследия и по скудости данных о начальном периоде этой жизни, невозможно установить документально – объективно.

Но когда исследователь жизни и деятельности митрополита Платона сопоставляет ученый и нравственный облик великого иерарха, запечатленный и на созданном им строе духовных матерей новой Академии – старой Академии и Троицкой семинарии, когда, говорю, последователь, сопоставляет ученый и нравственный облик великого иерарха с историческими учеными и нравственными обликом новой Академии, он наблюдает здесь замечательное совпадение.

Благородно-самостоятельная критическая мысль, церковно-исторический наклон научных интересов и патриархальная домашность быта и личных отношений – таковы характерные черты знаменитого русского иерарха, которому принадлежит честь «первого опыта решительного изгнания из системы богословской приемов схоластических», первого же опыта первой и притом критической русской церковной истории и, наконец недостижимо высокий пример чисто отечески-любовного отношения к духовной школе с ее наставниками и учителями.

Те же славным черты великого духа митрополита Платона характеризуют и славный исторический облик Московской Академии.

В разные исторические периоды, соответственно общим условиям русской церковно-общественной жизни, эти черты то тускнели, то, наоборот, обрисовывались ярче, то более или менее равномерно, то с преобладанием какой-либо одной из них, но всегда они прочно характеризовали исторически-жизненный облик родной Академии.

Вот почему, когда на грани двух столетий академической истории с благоговением вглядываешься в этот исторический облик дорогой almae matris, исследователю жизни и деятельности митрополита Платона кажется, что в старых стенах преобразованных платоновских де-

—724—

тищ доныне живет и животворить дух их великого отца, дедушки новой Академии, что слава ее принадлежит первее всего этому ее бессмертному дедушке, и ему именно первое всего должна возглашать благодарную вечную память «теперешняя» академия на своем юбилейном торжестве.

В. Виноградов

19¹¹/_XI14.

День кончины м. Платона.

—725—

Более половины первого столетия своего существования Московская Духовная Академия не имела своего собственного храма. Академическая семья собиралась на молитву или в академическом зале, где совершались всенощные, или в лаврских храмах, преимущественно в трапезной церкви. Посещение богослужения связано было поэтому с некоторыми неудобствами, да и самое богослужение академическое страдало не мало. Менялось и место, и время богослужения и естественно, что и самое богослужение бывало иногда «не совсем стройно».³⁴⁴³ Устройством отдельного храма Академия обязана своему незабвенному ректору протоиерею А.В. Горскому. Несомненно, этот факт весьма знаменателен. Имя А.В. Горского есть самое славное ученое имя Московской Академии за первое столетие ее исторической жизни. В чувстве благоговейного уважения к памяти А.В. Горского объединяются все. И вот этот великий ученый сознавал неудобство высшей духовной школе оставаться без своего храма. Ученость в лице А.В. Горского не погашала его благочестия. Современники свидетельствует, что он был «великий охотник до церковных служб».³⁴⁴⁴ При одном случае А.В. Горский советовал студентам Академии внимательно изучать православное богослужение, потому что оно представляет «цвет и плод

—726—

древа жизни Церкви Христовой».³⁴⁴⁵ Когда началось дело об устройстве академического храма, А.В. Горский радовался тому, «что нам даровано будет утешение не только прилежати в дому Божием, но и жить под кровом его, дабы более и более самим и нашим юношам проникаться и исполняться духа церковного».³⁴⁴⁶

Храм быль устроен в академическом зале, где прежде происходили (около того времени отмененные) публичные испытания, и освящен 12 февраля 1870 года.

Первоначальный академический храм был очень невелик и алтарем обращен был на юг, что не согласно с 91 правилом св. Василия Великого, по которому «все зрим к востоку во время молитв» и «чрез сие ищем древнего отечества рая, который насадил Бог в Едеме на востоке».

Между тем и в Московской Академии начали появляться ректора в сане епископа. Академическое богослужение становилось торжественнее. Скоро стала ощущаться нужда в расширении академического храма. Храм и был более нежели вдвое расширен в 1892 году, когда ректором был архимандрит Антоний (ныне архиепископ Харьковский), причем алтарь был обращен уже на восток. В новом виде храм был освящен 20-го сентября 1892 года, за несколько дней до празднования 500-летия со дня блаженной кончины преподобного Сергия.³⁴⁴⁷

Но и в новом своем перестроенном виде храм простоял почти ровно столько же, сколько первоначальный храм А.В. Горского. Храм был низок и темен, не имел никаких архитектурных достоинств. Поэтому летом 1913 года над храмом был устроен новый железобетонный свод, благодаря чему храм стал вдвое выше, нежели был прежде. С 16-го ноября 1913 года началось совершение богослужения в перестроенном храме³⁴⁴⁸, но храму

—727—

не доставало того, что составляет красоту православного храма – соответствующего новой высоте храма иконостаса и стенной росписи. Ведь, по слову святых отцов седьмого вселенского собора церковное благолепие, состоящее из живописных изображений, «служит нам к уверению истинного, а не воображаемого воплощения Бога Слова и к подобной пользе», потому что взирающие на священные изображения «подвизаемы бывают воспоминати и любити первообразных». Придать академическому храму видь настоящего православного храма было особенно благовременно в виду приближавшегося дня столетнего юбилея Академии, который предполагалось праздновать торжественно. Но недостаток средств и даже полное их отсутствие тормозили дело. Еще при начале перестройки свода начали поэтому обращаться к различным частным благотворителям, а затем решено было обратиться и ко всем бывшим питомцам Академии с просьбою сделать посильное пожертвование на академический храм ко дню столетнего юбилея Академии. Еще прот. А.В. Горский, устроив храм, обращался к близким Академии лицам с просьбою о содействии благоукрашению академического храма. Дары этих старых питомцев Академии (преимущественно в виде икон) еще и теперь украшают академический храм.

В начала 1914 года было разослано не менее тысячи нижеследующих воззваний:

«В наступившем 1914 году Московская Духовная Академия будет праздновать свой столетий юбилей. Одна из самых насущных академических нужд ко времени этого юбилея – приведение в приличный вид академического храма. Перестроенный в прошлом году храм весьма нуждается в утвари, нет еще соответствующего новой высоте храма иконостаса, совсем обветшала ризница. А между тем нигде в Академии так не живет память об ее бывших учениках, как в академическом храме, где поминаются все в Академии, учившие и учившиеся, начальствовавшие и служившие. Это обстоятельство и дает нам смелость обратиться ко всем близким Академии лицам с просьбою вспомнить ко дню академического юбилея академический храм и присылкой посильного пожертвования посодействовать тому, чтобы ко дню юбилея родной Акаде-

—728—

мии можно было храму придать вид, сколько-нибудь достойный высшей церковной школы».

Не до всех, конечно, питомцев Академии достигло это воззвание, потому что мать-Академия не о всех своих детях знает, где они живут и где трудятся. Тем не менее приток пожертвований начался немедленно. Ниже мы печатаем полный список пожертвований на академический храм. От лица Академии приносим глубокую благодарность всем жертвователям и земно кланяемся от себя лично мы, настоящие представители столетней Академии.

Немедленно по окончании учебных занятий в июне месяце 1914 года приступили к росписи свода и стен академического храма. Роспись же алтаря взял на себя ктитор храма Сергей Семенович Макаров. Свод и стены храма расписывал петроградский художник Н.А. Протопопов, который прежде поступления в Академию художеств окончил со степенью кандидата богословия Казанскую Духовную Академию. Храм расписан в новом Киевском, преимущественно Васнецовском, стиле и многие сюжеты взяты из Владимирского Киевского собора. Но верху свода написаны Васнецовские картины: Бог-Слово, Распятие и Бог-Саваоф. Сзади, на хорах, Васнецовский же Страшный суды. По бокам свода Васнецовское Преддверие рая, а в четырех углах – Евангелисты со своими символами. Купол расписан византийским орнаментом вместе с символическими изображениями дней творения, а в самом верху – Спаситель с евангелием. На большом окне над иконостасом – три ангела. Стены сплошь заняты крупными изображениями святых – древних и русских. Благодаря уменью и таланту художника, храмовая роспись отличается единством и производит весьма сильное впечатление. В алтаре на потолке написан Покров Пресвятой Богородицы, на передней стене – Таинство Евхаристии, а по сторонам – Рождество Христово, Положение во гроб и изображения св. ап. Иакова, св. Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Двоеслова и др.

Иконостасы в храм׳е теперь в три яруса. В верхнем ярусе над царскими вратами икона Покрова Богородицы. Эта икона во время некоторых богослужений спускается на амвон.

—729—

Таким образом, любовь бывших питомцев Академии создала себе памятник. Во второе столетие Академия вступает с обширным благолепным и благоустроенным храмом.

Благодаря пожертвованиям же, обогатилась и церковная утварь академического храма. Церковный староста Сергей Семенович Макаров к 1-му октября 1914 года пожертвовал превосходное, ценное, художественно исполненное металлическое облачение на святой престол. По сторонам рельефные художественные изображения Таинства Евхаристии, Моления о чаше, Погребения Спасителя и Покрова Пресвятой Богородицы. Кроме того, много изображений святых. Тем же старостой поновлены и заново вызолочены все алтарные принадлежности. Бывшие воспитанники Академии чрез свою московскую комиссию пожертвовали напрестольное Евангелие в весьма ценном серебряном вызолоченом окладе, крест, полный также серебряный вызолоченый набор священных сосудов и ценную серебряную в древнем стиле лампаду к местной иконе Покрова Богородицы. Профессора и служащее в Академии пожертвовали большую художественную серебряную лампаду (ценою около 300 руб.) к спускающейся иконе Покрова. Лампада эта горит неугасимо. Инспектор Академии архим. Иларион пожертвовал запрестольную икону и запрестольный крест, то и другое в древнем стиле с басменным окладом. Воспитанники Академии, живущие и служащие в Петрограде, прислали большую и ценную икону с ликами небесных покровителей наиболее выдающихся деятелей Академии за прошлое столетие. Икона помещена в иконостасе против одного из клиросов. Академическое духовенство приобрело полный комплект богослужебных книг.

Список пожертвований на академический храм в 1913–1914 гг.

—730—

—731—

—732—

Кроме того, на перестройку и украшение храма израсходованы были все имевшиеся в наличности церковные суммы.

Академии инспектор

э.-орд. проф. архим. Иларион

—733—

Юбилейный день 1-го октября прошел весьма скромно, так как всякое торжественное официальное празднование столетнего юбилея Академии было отменено по случаю военного времени. Было только церковное празднование Покрова Пресвятой Богородицы, которому посвящен академический храм. 29-го и 30-го сентября были отслужены обычные заупокойные всенощная и литургия с поминовением всех в Академии начальствовавших, учивших, учившихся, благодеявших и служивших. 30-го прибыли в Академии немногие гости: прибыл Преосвященный ректор Императорской Казанской Духовной Академии Епископ Чистопольский Анатолий (бывший Инспектор Московской Академии) и депутаты от Московской юбилейной комиссии бывших воспитанников Академии о. протопресвитер Большого Успенского Собора Н.А. Любимов и московский протоиерей В.Ф. Соболев. Эти депутаты привезли ценные дары академическому храму от бывших питомцев Академии: полный набор серебряных вызолоченных священных сосудов, напрестольный серебряный вызолоченный крест, евангелие в массивном серебряном вызолоченном окладе и серебряную вызолоченную художественно исполненную в древнем стиле лампаду к местной иконе Покрова Пресвятой Богородицы.

Всенощное бдение накануне праздника и литургию в самый день праздника совершал в академическом храме Преосвященный епископ Анатолий в сослужении Преосвященного ректора Академии епископа Феодора, о. протопресвитера Н.А. Любимова, о. ректора Вифанской духовной семинарии архим. Германа, о. инспектора Академии архим.

—734—

Илариона и целого сонма профессоров и студентов Академии в священном сане.

По окончании литургии и молебна почетные гости направились в студенческую столовую. Здесь к студентам Академии обратился с речью Преосвященный епископ Анатолий, который приветствовал их от лица Казанской Академии. Затем произнеси прочувствованную речь от лица старых студентов о. протопресвитер Н.А. Любимов. о. протопресвитер сравнивал Академию своего времени с теперешней, говорил о том, как дорога бывает Академия своими питомцами в течение всей их жизни. В заключение своей речи о. протопресвитер пожелал, чтобы во все времена и при всех обстоятельствах Академия давала верных служителей Святой Православной Церкви и богословской науки. Краткое приветственное слово сказал и о. прот. В.Ф. Соболев.

После этого все собравшиеся на академический праздник перешли в квартиру Преосвященного ректора Академии, где был предложен чай.

От имени Академии была послана нижеследующая всеподданнейшая телеграмма:

ПЕТРОГРАД.

Его Высокопревосходительству, Обер-Прокурору Святейшего Синода.

Императорская Московская Духовная Академия начинает в нынешний день второе столетие своей исторической жизни под сенью обители печальника земли Русской преподобного Сергия.

Открытая повелением Императора Александра Благословенного и получившая наименование Императорской по благоволению ныне царствующего Монарха, Академия начала жить после тяжкой отечественной войны и вступает в свое новое столетие тоже при тяжкой мiровой войне. В сей знаменательный для нее день Академия возносит горячие молитвы Господу Богу, да подаст Он Его Величеству победоносно и со славою вывести нашу родину и родственные нами народы из постигшего их тяжкого испытания и просит повергнуть к стопам возлюбленного

—735—

Монарха чувства беспредельной любви и готовности пожертвовать всем за благо Его и отечества.

На эту телеграмму Академия удостоилась получить такой Высочайшей ответ:

Государь Император Высочайше повелеть изволил объявить всемилостивейшую благодарность Императорской Московской Духовной Академии за молитвенные пожелания и верноподданические чувства, выраженные в телеграмме Вашего Преосвященства. Государю Императору благоугодно было, воздавая должную похвалу Академии, воспитавшей в течение прошлого века стольких просвещенных служителей алтаря и мужей науки, выразить упование, что Академия под сенью обители преподобного Сергия, верная священным заветам своих приснопамятных руководителей, будет и впредь утверждать своих питомцев в любви к Православной Церкви и озарять их умы светом чистого богословского знания.

Владимир Саблер

С твердой надеждой оправдать выраженное в юбилейный день с высоты Монаршего престола упование Академия и вступила во второе столетие своей исторической жизни.

Ко дню юбилея Академией были получены следующие

Приветствия

Из МОСКВЫ

Приветствую Московскую Духовную Академию с знаменательным днем ее столетия. Да поможет ей Господь продолжать с тем же успехом дело духовно-православного просвещения.

Елисавета

Из МОСКВЫ

Ветшающий восьмидесятилетий старец приветствует нестареющую столетнюю старицу, Московскую Академию, да светить ярко, негасимо светильник ее светом Христовым со всяким разумом, благочестием и во второй век ее.

Митрополит Макарий

—736—

Из ПЕТРОГРАДА

Отлагая юбилейный привет до мирных дней, поздравляю Императорскую Московскую Духовную Академию с храмовым праздником. Да процветает Академия, рассадник высшего богословского знания, хранительница чистоты православного учения.

Владимир Саблер

Из ХАРЬКОВА

Приветствую возлюбленную Академии со вступлением во второе столетие. Никогда еще она не достигала такой высокой степени процветания, как в настоящее время.

Архиепископ Антоний

Из КАЗАНИ

Сердечно приветствую родную Академию в столетний ее юбилей, от души желаю ей процветания на многие, многие последующие столетия.

Иаков, Архиепископ Казанский

Из НОВГОРОДА

Земной поклон дорогой Академии. В день векового юбилея горячо приветствую, молитвенно желаю, чтобы она и в новом веке процветала на исконных основах славного исторического своего бытия, подготовляя просвещенных, мощных деятелей на служение Церкви и родине.

Арсений, Архиепископ Новгородский

Из КИШИНЕВА

С благоговением относясь к столетнему труду Императорской Московской Духовной Академии и ее заслугам пред наукой, Церковью и отечеством, прошу Вас, Преосвященнейший и Высокочтимый Ректор, принять и передать ей мой почтительный привет и молитвенным пожелания иметь такое же будущее, каким было ее славное прошлое.

Архиепископ Платон

—737—

Из ПЕТРОГРАДА

Петроградская Духовная Академия с чувством живейшей сочувственной радости приветствуем свою старшую сестру, Императорскую Московскую Духовную Академию, с исполнившимся, по истине, великим и славным столетним юбилеем служения Церкви и отечеству. Неустанная и на редкость плодотворная самостоятельная разработка богословской науки, на святоотеческих началах, с неослабным стремлением гармонически сочетать христианское ведение и благочестие, озаряемая лучезарным светом святой обители великого подвижника и печальника земли русской, преподобного Сергия, верная мудрым заветам приснопамятного Митрополита Филарета, и впредь Московская Академия да восходит от силы в силу, не оскудевая никогда славными светочами науки и благочестия, подобными Горскому, Кудрявцеву, Голубинскому и другим многим великим ее деятелям, стяжавшим Академии неувядаемую славу не только в России, но и во всем христианском мiре!

Ректор Академии Епископ Анастасий.

Инспектор профессор Зарин

Из ВЛАДИМИРА

Исполнилось столетие доблестного служения твоего, родная наша Академия, на пользу святой Церкви и дорогого отечества. Под священною сенью обители великого печальника земли русской, преподобного Сергия, свершаешь ты высокий просветительный подвиг за минувшее столетие, озаривший уже тебя лучами бессмертия. В стенах твоих скромно и благоговейно, как древний летописец, подвизались светила православно-богословской мысли и науки, трудами своими обогатившие сокровищницу отечественного духовного просвещения. Ты озаряешь питомцев своих обильным светом христианского разумения, теплотой нежной материнской любви согреваешь сердца их. Светлый чарующий лик твой, навсегда останется неизгладим в памяти их. Прими же, дорогая Alma Mater, и от нас, бывших питомцев твоих, подвизающихся ныне на пользу святой Церкви и духовного просвещения во граде Владимире, наш сыновний привет. В светлый праздник твоего векового юбилея ве-

—738—

рим, что и впредь, на алтаре богословской науки и родного просвещения, будет неугасимо гореть твой священный огонь, обильно распространяя свой дивный свет по лицу родной земли Русской.

Алексий, Архиепископ Владимирский и Суздальский, Евгений, Епископ Юрьевский, ректор семинарии протоиерей Борисовский, инспектор семинарии, протоиерей Садовский, законоучитель гимназии протоиерей Васильев, преподаватели семинарии: протоиерей Веселовский, иеромонах Афанасий, Иван Левкоев, Сергий Троицкий, Сергий Молчанов, Николай Соловьев, Александр Венустов.

Из САРАТОВА

Сердечно приветствую родную Академию со столетним юбилеем. Молитвенно желаю Академии дальнейшего процветания на благо Церкви.

Палладий, Епископ Саратовский.

Из ОРЛА

Сердечно приветствую родную мне Академию со столетием ее славного существования и молитвенно желаю, да будет она и впредь ярким светочем веры и знания на пользу святой Церкви Христовой.

Григорий, Епископ Орловский и Севский

Из ПЕРМИ

Приветствую родную Академии. Покровом Владычицы надолго да будет она светочем церкви Российской.

Епископ Андроник

Из КРАСНОЯРСКА

В день церковного Академического праздника, священный для всех питомцев Академии, старые студенты из далекой Сибири приветствуют свою Alma Matrem и желают ей с прежней славой и честью нести вперед высокое знамя научно-богословского знания.

Епископ Никон, Архимандрит Кирилл, Фигуровский, Соболев, Авраменко, Лисицын, Стеблев

—739—

Из РЯЗАНИ

Шлю родной Академии сыновний привет с праздником и столетним юбилеем.

Епископ Амвросий

Из ЯРОСЛАВЛЯ

Молитвенно приветствую дорогую Академию с столетним юбилеем и праздником. Многая лета Вам, учащим и учащимся.

Епископ Сильвестр.

Из РОСТОВА

Мысленно покрываю сыновними поцелуями мою обетованную землю, дорогую и родную Академию.

Иосиф

Из НОВГОРОДА

Любовью приветствую Академию в столетнюю годовщину ее славного бытия. Под покровом Владычицы хранимая, да прославляет она дело Господне в долготу дней.

Алексий, Епископ Тихвинский

Из МОСКВЫ

Собрание бывших питомцев Московской Духовной Академии, благодарно вознося молитвы о благоденствии и процветании родной Академии, шлет ей приветствия и пожелания возрастать от силы в силу и в новом веке ее жизни, твердо храня великие заветы ее славного прошлого.

Председатель собрания Епископ Можайский Димитрий.

Из Петрограда

Живущие в Петрограде питомцы Московской Духовной Академии на традиционном собрании 1-го октября с глубочайшей благодарностью вспоминают дорогую Almam Matrem, вступающую во второе столетие служения христианской науке и жизни, шлют сердечный привет родной Академии и горячее пожелание, чтобы еще многие века пронеслись над ее историческими стенами и незыблемо сохранялись в ней ее светлые идеалы, стяжавшие ей славу чистого родника богословской мысли и независимой науки.

По поручению общего собрания Скворцов.

—740—

Из МОСКВЫ

Приветствую Императорскую Московскую Духовную Академии с днем исполнившегося столетия плодотворной деятельности, от души желаю дальнейшего ее процветания на пользу дела христианского просвещения.

Почетный член Александр Тихомиров.

Из МОСКВЫ

В знаменательный день столетнего юбилея Императорской Духовной Академии, Императорский Лицей в память Цесаревича Николая с братскою любовью шлет ей сердечное приветствие и горячие молитвенные пожелания твердого стояния страже Христовой истины еще многие лета. Лицей особенно дорожит бывшими в его истории проявлениями духовного общения с Академией. Он глубоко чтить ее славного профессора философии Кудрявцева, преподававшего уроки истинно-христианского любомудрия царственному юноше, имя которого, как свое знамя, носит Лицей, он в благоговейной памяти хранит имена Голубинского, Горского и других ученых деятелей Академии, бывших в духовном содружестве с создателями Лицея, незабвенными Катковым и Леонтьевым. Верный священным заветам их, о единении школы с Церковью, Лицей не раз посылал своих питомцев для преуспеяния их в духовном просвещении в Московскую Духовную Академию и с благодаривши чувством к ней радуется, видя их твердо стоящими в вере и благочестии учителями Церкви.

Vivat Academia, vivant Professores et Studiosi!

Из ЯРОСЛАВЛЯ

Демидовский Юридический лицей, приветствуя Академию с столетними юбилеем, выражает пожелание, чтобы ее ученая и духовно-просветительная деятельность продолжалась впредь с тем же неослабными успехом, как и в прошлом столетии.

Директор Лицея Щеглов.

Из МОСКВЫ

Только из газет узнали мы об юбилее, который Духовная Академия отпраздновала на этих днях. Очень со-

—741—

жалеем, что не знали этого раньше и не могли во время приветствовать Академию. Делаем это ныне и шлем Академии самый теплый привет и лучшие пожелания к дальнейшему процветанию и преуспеванию ее ученых трудов. Вместе с тем Императорское Московское Археологическое Общество выражает надежду, что, если Академия издала к юбилею какой-либо Сборник, то не откажет выслать его для Библиотеки Общества.

Председатель Графиня Уварова.

За Секретаря С. Черторогов.

Из МОСКВЫ

Московская Духовная Семинария от души приветствует Московскую Духовную Академию с исполнившимся столетием ее плодотворной деятельности и желает горячо продолжения ее великого просветительного служения на пользу православной Церкви и дорогого отечества.

Ректор Московской Духовной Семинарии

Архимандрит Сергий.

Из НОВГОРОДА

Новгородская Духовная Семинария шлет самые лучшие приветствия Московской Духовной Академии в знаменательный день ее столетия и молитвенно желает ей служить Церкви Божией еще многие, многие лета.

Ректор Семинарии Архимандрит Тихон.

Из МОСКВЫ

От лица Московской Епархиальной миссии примите, дорогой отец Ректор, приветствие родной Матери-Академии в столетнем подвиге славной борьбы на передовых позициях за свет Христов.

Архимандрит Григорий.

Из ХАРЬКОВА

Собравшись на вечерней трапезе в Архиерейском доме, питомцы Московской Академии делились умиленными воспоминаниями о незабвенном святом прошлом и возноси-

—742—

ли молитвенный пожелания многих лет начальникам, наставникам и студентам дорогой Академии.

Архиепископ Антоний, Протоиерей Добровольский, Александровов, Захарьевский. Священники: Грома, Дмитриевский, Вишняков, Инспектор Семинарии Страхов. Преподаватели: Фоменко, Добронравов, Чистосердов, Смирнов, Тихомиров, Гогин, Дьяков, Казаков.

Из ВИТЕБСКА

Преклоняясь пред вековым славным служением Московской Духовной Академии, благодарные питомцы ее, свято хранящие ее заветы, члены корпорации Витебской Духовной Семинарии, молят Бога о дальнейшем ее процветании на пользу и славу Церкви и родины. Да подаст Господь здравие нынешним представителям Академической корпорации и сопричтет лику святых бескорыстных умерших служителей науки, в свое время представлявших гордость и честь Академии.

Ректор Протоиерей Артоболевский, Полозов, Богородский, Махаев, Белоусов, Ланге, Триодин, Каширенинов, Мицкевич.

Из МОСКВЫ

Родную Академию с вековым юбилеем приветствует ее признательный питомец.

Заслуженный профессор Соколов

Из ГАТЧИНО

Столетием славной глубокоученой деятельности почтительнейше приветствует дорогую Академию старый ее бакалавр, соучастник пятидесятилетнего юбилея. Крайне сожалею, что не могу лично поклониться ей до земли.

Профессор Катанский

Из ПЕТРОГРАДА

Сердечно поздравляю родную Академию с исполнившимся столетием ее славной ученой деятельности. Никакие тучи порохового дыма, заволакивающие в настоящие грозные дни небеса, не могут затемнить ее кроткого сияния. В насту-

—743—

пающем столетии желаю ей вечного процветания для блага святой Церкви. Как облагодетельствованный и благодарный во веки ученик, земно кланяюсь своей наставнице!

Профессор Остроумов

Из СЕНЬКОВА

Поздравляю дорогую Академию с началом второго столетия ее существования, желаю ей неизменного процветания.

Профессор Иерофей Татарский

Из ПЕТРОГРАДА

С сыновним чувством признательного и благоговейного преклонения пред столетним подвигом великого просветительного служения, почтительно приветствую родную Академию, сердечно желая нового восхождения от славы лучшего прошлого в славу светлого будущего.

Глубоковский

Из ПЕТРОГРАДА

В Вашем лице, Владыка святой, приветствую Академию с ее славным юбилеем. Да хранить ее Господь неизменно.

Профессор Петроградской Академии Бронзов.

Поздравляю Преосвященного Ректора и всю учительскую корпорацию Московской Духовной Академии с столетним юбилеем, служения Академии на пользу Церкви и духовной науки и очень сожалею, что я сам не могу присутствовать при этом празднике.

Профессор А. Спасский

Из ЯРОСЛАВЛЯ

Приветствую родную Академии, в течение столетия доблестно служившую Церкви и родине. Да настанет вскоре день спасения Руси от дерзкого врага и время благоприятно для любящих мир и ревнуюших о духовном преуспеянии народов.

Профессор-протоиерей Д. Глаголев

—744—

Из ЯРОСЛАВЛЯ

Дорогая Alma Mater, приветствую тебя с столетними юбилеем, преклоняюсь пред твоими громадными просветительными заслугами, желаю тебе процветания в духе заветов старой Академии. С любовно глубокими почтением и благодарностью памятующий о тебе

Профессор Мышцын

Из НЕЖИНА

Горячо приветствуем родную Академию с исполнившимся столетием славного служения науке и просвещения, желаем такого же достойного дальнейшего процветания.

Профессора Нежинского Института Тихомиров

и Киевского Университета Боголюбов

Из МОСКВЫ

В день столетнего юбилея дорогой Московской Духовной Академии шлем ей сердечный привет и пожелания процветания на пути неуклонного служения святому православию.

Новоселов, Кожевников

Из МОСКВЫ

Ваше Преосвященство!

Позвольте мне, в Вашем лице, принести родной Академии в день ее столетней годовщины почтительнейший сыновний привет и наилучшие пожелания.

Воспитанник L-го курса Академии

Священник Иоанн Артоболевский.

Из МОСКВЫ

Приветствуя дорогую Академии с двойным торжеством, горячо желаю, чтобы наступающее столетие являлось достойным продолжением ее славного прошлого.

Протоиерей Мальцев.

Из РИГИ

Сердечно приветствуем родную Академии с достохвальным столетними юбилеем, желаем ей процветать в

—745—

долготу веков на благо Церкви и отечества. Благодарные питомцы Московской Духовной Академии –

Ректор Семинарии протоиерей Алексей Лебедев, Инспектор семинарии Димитрий Брянцев, преподаватель семинарии Александр Иосифов, преподаватель семинарии протоиерей Шукин.

Из ВОРОНЕЖА

Приветствуем Родную Академию в столетнюю годовщину ее достославного служения православной Церкви.

Протоиерей Георгий Алферов, Василий Дикарев, Стефан Зверев, Тихон Крутиков, священник Симеон Замахаев, преподаватель духовного училища Иван Ублинский, Семен Попов, Василий Самецкий

Из МАКАРЬЕВА

В день исполнившегося столетия родной Академии приемлю смелость принести Вашему Преосвященству и всей корпорации усерднейшее поздравление, благословите.

Нижайший послушник смотритель Макарьевского училища

Леонид Багрецов

Из САРАТОВА

Восторженно приветствуем родную, дорогую нам Академию с ее вступлением в новое столетие плодотворной научной работы на благо Церкви и отчизны.

Сергеев, Лебедев, Протоиерей Воробьев, Иеромонах Герасим, Яхонтов, Кряжимский

Приветствуя Ваше Преосвященство, как Ректора Академии, с днем великого академического Праздника – Покрова Пресвятой Богородицы, считаю своим непременным долгом поздравить Императорскую Московскую Духовную Академию – almam matrem – с исполнившимся сего 1 Октября 1914-го года столетием ее выдающегося по заслугам существования, посвященного просветительному в духе Веры труду и ревностному служению Православной Церкви, дорогому Отечеству и Государству.

—746—

С радостным в душе волнением и с чувством глубочайшей благодарности вспоминаю свое, как студента, пребывание в Академии в 1854–1858 годах, которые, более чем чрез полу-столетие, все еще живо в душе чувствуются и сознаются, как самое счастливое в жизни время, к сожалению, слишком быстро, как все в жизни, промелькнувшее, чтобы затем более не повторяться уже в жизни.

Считаю за особенное для себя счастье, что среди всех современных тревог, превратностей, опасностей, доселе сохранившись, по милости Божией, целым и здравым, могу именно поэтому приветствовать и поздравить almam matrem со днем рождения ее, бывшего сто лет тому назад, и от души пожелать нашей Академии, при достижении ею совершенной зрелости и наивысшего развития сил, многие годы и многие века продолжать и совершенствовать свое многотрудное, но вместе с тем и благотворнейшее академическое дело, а также и чрез то совершать ревностнейшее служение Православной Церкви, Самодержавному Государю Императору и дорогому Отечеству.

Ultima mea desideria bona: Vivat, florescat et a gloria ad majorem gloriam transcendat Imperatoria Mosquensis Spiritualis Academia.

Salveant ac honorentur Academiae Professores!

Salveant in Academia ac in litteris proficiant studentes!

Действительный Статской Советник

Александр Флегонтович Спасский

Из ПЕТРОГРАДА

Радостно приветствую Императорскую Московскую Духовную Академию с исполнившимся столетием ее плодотворной научной деятельности. Да сияет Академия и впредь лучезарным светом во славу русской православной Церкви.

Благодарный воспитанник 50 курса

доктор церковной истории Луппов

Из МОСКВЫ

С сыновними чувствами приветствую Академию, зажегшую во мне зарю образования.

Ст. Сов. Валериан Калюцкий

—747—

Из ЦИВИЛЬСКА

Приветствую дорогую Академию в день юбилея.

Инспектор народных училищ Краско

Из МОСКВЫ

Заиконоспасское духовное училище, нашедшее приют в седых стенах Московской славяно-греко-латинской Академии и благоговейно хранящее священную память о ней, имеет счастье приветствовать ныне достойную преемницу древнего рассадника богословских наук Троицкую Академию с исполнившимся столетием ее высокого и славного служения под новым кровом Преподобного Сергия на пользу Родине, просвещению и Церкви, молится о своей сугубо родной матери-воспитательнице и шлет ей горячие пожелания всецелого процветания и преуспеяния в ее святом служении в непрерывной связи с лучшими заветами старой Академии.

Смотритель Ключарев.

Преподаватели: Левитский, Николин, Протопопов, Воскресенский

Из АКТЮБИНСКА

В сотую годовщину славного существования Московской Академии с чувством горячей признательности приветствую родной рассадник духовного просвещения. Под священным покровом Преподобного Сергия, вековечного заступника земли Русской, да процветает Академия. Многие годы по-прежнему пусть служит незыблемым отечеством православной богословской науки во славу верховного хранителя Православия, Государя Императора. На благо Церкви Святой и всей православной Руси, да воздвигает она и впредь мужей совета и разума, столпов православно-философической мысли.

Благодарный питомец академии

инспектор народных училищ Разумеев

Из ШУИ

Родную Академию в знаменательный день приветствует бывший питомец, протоиерей города Шуи

Светозаров

—748—

Из МОСКВЫ

Приветствую дорогую Академию с столетием славного служения Церкви и отечеству.

Питомец тридцать девятого курса

Протоиерей Сергий Садковский

Из МОСКВЫ

Сердечно приветствую родную Академию с юбилеем славной духовно-просветительной деятельности ее, желаю ей процветания и в грядущие веки.

Протоиерей Василий Быстрицкий

Из МОСКВЫ

Приветствую родную Академию с столетием достославной деятельности.

Протоиерей Сергий Недумов

Из СПАССКА

Храня благоговейную память о проведенных под сенью Академии годах и переживая вынесенные оттуда светлые настроения, имею счастье, в качестве питомца, приветствовать родную мать Академию с праздником в сотую годовщину ее славного бытия.

Протоиерей Леонид Краснов

Из ПОЛОЦКА

Приветствую родную Академию с столетием доблестного служения науке и вере православной, желаю процветания на бесконечное время.

Питомец 44 выпуска директор Полоцкой учительской

семинарии Соколов Михаил

Из НОВГОРОДА

Сыновне радуюсь вековому юбилею своей достохвальной Almae Matris, благодарно вспоминаю прежних своих наставников, сердечно поздравляю нынешних профессоров и душевно желаю Академию дальнейшего процветания на многие годы.

Благодарный воспитанника выпуска 1881 года Действительный Статский Советник Петр Спасский

—749—

Из КИНЕШМЫ

С самыми любвеобильными благодарными чувствами, шлем приветствие своей Alma Mater с вековым юбилеем; всем уважаемым профессорам желаем в будущем столь же высоко и твердо нести знамя высшего духовного просвещения, как они несли его доселе. Да процветает и славится наша столетняя Московская Академия под кровом преподобного Сергия многие лета!

Кинешемского духовного училища смотритель священники Димитрий Лебедев, помощник смотрителя Алексей Розин, преподаватели: Василий Кузнецова, Василий Ключарев

Из ПСКОВА

Приветь славной Академии с ее юбилейным храмовым праздником, да осеняет ее Богоматерь своим омофором, да возлагает его чаще на рамена питомцев.

Схиархимандрит Гавриил, Архимандрит Симеон

Неожиданно вызван в Петроград. Глубоко душевно жалею о невозможности быть на празднике родной Академии. Шлю сердечные поздравления, пожелания процветания:

Сергий

Из КОЛОМНЫ

Сердечно поздравляем родную Академию с ее вековым служением православной Церкви и дорогой родине, глубоко благодарим ее за семена правды, истины, добра и желаем ей славы и бессмертия.

Преданные кандидаты 62 выпуска:

Чистяков, Соколов, Исаев, Марков, Соколов, Знаменский, Вишневецкий, Процеров, Ключарев, Равицкий, Садиков, Селиванов

—750—

Из БАРНАУЛА

С благодарностью вспоминая дорогую наставницу родную Академию шлем ей в день юбилея горячее пожелание процветания на пользу родине многая лета.

Питомцы Академии преподаватели Барнаульского

духовного училища Булыгин, Суслов

Из МОСКВЫ

Сердечно приветствуем дорогую Академию со столетним юбилеем, желаем ей дальнейшего процветания на ниве духовно-нравственного просвещения русской земли.

Бывшие питомцы Академии слушатели педагогического

Шелапутинского института: Будрин, Лимачев, Исаев, Петропавловский, Таланкин

Из ЕКАТЕРИНОСЛАВА

Приветствуем дорогую Академии с столетним юбилеем. С гордостью озираясь на свое прошлое, пусть она почерпнет в нем для себя новые силы к дальнейшему славному служению Церкви и отечеству, высоко неся знамя богословской науки.

Москвичи – Екатеринославцы

Из ЧЕБОКСАР

Привет родной Академии в день столетнего юбилея, желаем дальнейших успехов в деле религиозно-нравственного просвещения русского народа.

Благодарные ученики, учителя Чебоксарского училища

Иван Приматов, Федор Рязановский

Из КРАСНОЯРСКА

Шлем родной Академии в день векового существования сыновний привет. Небесная Заступница, покровитель Преподобный Сергий да сохранят дух и лучшие заветы старой Академии в наступающем веке.

Борис Стеблев, Иван Фигуровский

Из МОСКВЫ

Приветствуя родную Академию со столетним юбилеем, желаю ей славного будущего.

Священник Ремизов

—751—

Из НОВГОРОДА

В день столетнего юбилея родной Академии с благоговением, благодарностью и любовно земно кланяюсь воспитавшей и научившей меня любвеобильной матери.

Преподаватель Новгородской семинарии

Николай Громцев.

Из ОРШИ

Славную, дорогую, незабвенную Академию бывшие питомцы поздравляют с столетним юбилеем.

Виноградов, Ионин

Из МОСКВЫ

Молитвенно приветствую с юбилеем Вас, досточтимый Владыка, и вверенную Вам Духовную Академию.

Прапорщик Волкович

Из БАЛАШОВА

Горячо любимой родной Академию желаю и впредь высоко держать знамя богословской науки и среди нищеты суетного мiра ярким светочем пролагать путь к истинному знанию и боговедению.

Даниленко

Из БЕЛЬЦ

Прошу Ваше Высокопреподобие передать в лице незабвенных наставников и юных студентов мой сердечный благодарный привет родной юбилярше и пожелания ей широкой животворной деятельности и впредь на страже Христовой Церкви и нашей многострадальной родины.

Преподаватель гимназии Моисеев

Из ПЕТРОГРАДА

Приношу родной Академии сыновнее поздравление по случаю сегодняшнего знаменательного дня.

Член Духовного Учебного Комитета

Петр Полянский

—752—

Из ПОЛТАВЫ

В день столетнего юбилея почтительно приветствую родную Академию в лице Вашего Преосвященства, господ профессоров и студентов. Vivat Academia, crescat, gloriat, храня славные предания Горского, Голубинского, Кудрявцева, Ключевского и иных именитых мужей, своих служителей веры и науки.

Директор учительского института Волнин

Из МОГИЛЕВА ГУБ.

Родной Академии сердечно желаю света, добра и славы.

Директор Могилевского Учительского Института

Тычинин

Из ПЕТРОГРАДА

Поздравляю Академию со столетним юбилеем ее славной деятельности, плодотворной для просвещения и блиставшей такими знаменитыми деятелями каковы Ф.А. и Е.Е. Голубинские, А.В. Горский, В.Д. Кудрявцев.

Благодарный питомец 22 курса Академии

Михаил Харанский.

Из МОСКВЫ

В знаменательный день векового юбилея досточтимой Академии, благодарно вспоминая, что мои покойные родитель и старший брат, как и сам я, получили в ней высшее образование, горячо приветствую Академическую семью, к которой за болезнью не могу присоединиться с задушевными пожеланиями. Да процветает наша общая дорогая учительница до многих и многих последующих юбилеев Церкви и отечеству на благо.

Владимир Назаревский.

Из ВОРОНЕЖА

С праздником родную Академию поздравляю.

Ватутин

—753—

Из Н.-НОВГОРОДА

Приветствуем родную Академию со днем ее столетнего юбилея.

Благодарные питомцы: законоучитель Алфеев, преподаватель Афонский.

Из Тарусы

В день столетнего юбилея шлю дорогой Академии земной поклон.

Богданов

Из РОСТОВА-НА-ДОНУ

Поздравляя родную Академию со столетними юбилеем, желаем ей еще веками быть стражем великой истины, да светить свет ее во всех концах мiра.

Питомцы Академии: протоиерей Лебедев, протоиерей Орлов, священник Добротворский.

De Biarritz

Salue respectueusement chère Academie lui souhaitant de coeur bien-être, gloire, prospérité son élève fidèle archiprêtre Nicolas Popoff.

Из КОСТРОМЫ

Ваше Преосвященство! В светлый день 100-летнего юбилея просветительной деятельности, воспитавшей и образовавшей меня, под всесильными покровом Царицы Небесной, Императорской-Московской Духовной Академии, вверенной Вашему руководству, почтительнейше прошу принять признательный приветь от студента XXXVII академического курса.

Многие лета здравствующим и поныне моим уважаемым, добрым наставникам! Вечная память усопши!

Преподаватель Костромской духовной семинарии

Ив. Студитский

Из ПЕРМИ

Сердечно поздравляю дорогого Владыку с великим праздником, да хранит Вас Господь на благо Академии и в грядущее столетие.

Иеромонах Феофил

—754—

Из ВОРОНЕЖА

Приветствую с светлым праздником дорогого Владыку, всех собравшихся почтить столетнюю мать в радостный день ее юбилея.

Иеромонах Нектарий

Из УЗУНОВО

Сердечно поздравляю Ваше Преосвященство и Академию с праздником.

Василий Попов

Из КИЕВА

Приветствуем Ваше Преосвященство со столетним юбилеем Академии и храмовым праздником, путешествуем прекрасно, просим благословения.

Иеромонах Вассиан, Александр Авдиев

Из ОДЕССЫ

В Московскую Духовную Академию, Одесский Союз Русских Людей, празднуя 8-ю годовщину своей деятельности, горячо приветствуем один из старейших очагов русского просвещения, давший в течение своей вековой жизни много славных имен Церкви, государству и науке. Да процветает и впредь Академия во славу Родины!

Председатель Ямин

Земной поклон. 1814–1914

Немецкая батальная копоть застилает сейчас приветливое мерцание мирных русских очагов. И в Покров этого года не может состояться торжественное празднование столетней истории Троице-Сергиевой Духовной Академии. Но сердца ее благодарных питомцев в тот день, разумеется, там.

В восьмидесятых годах мы были молоды: молодыми ощущениями соприкасались с белым светом, молодыми чувствами воспринимали мiр Божий, молодым рассудком

—755—

искали откровений, молодым сердцем отзывались на окружающее. Не было, конечно, опыта и зрелости, но нельзя отказать той поре в энергии и искренности. Молодости все-таки свойственен идеализм.

На этой м.б. хрупкой, но чувствительной пластинке сразу и навсегда запечатлелись яркие фигуры: с грозой в бровях и любовью в сердце ученый филолог новозаветного откровения о. ректор С.К. Смирнов, всеведущий и вездесущий, но незловредный инспектор редкий гебраист П.И. Горский. великий в своей глубочайшей скромности проф.-философ В.Д. Кудрявцев-Платонов, неподражаемый творец русской церковно-исторической науки проф. Е.Е. Голубинский, редкой учености фанатик православия в борьбе с расколом проф. Н.И. Субботин, великий историк России и чародей аудитории проф. В.О. Ключевский, огромного таланта и эрудиции проф. общей церковной истории А.П. Лебедев, проф. анахорет Д.Ф. Голубинский и много других, менее блестящих, но высоко почтенных имен. Уже все они сошли теперь под вечные своды; но драгоценная память о них свято сохранится не только в недолговечных, как всякая человеческая жизнь на земле, ученических чувствах, а эти имена навсегда останутся лучшим и дорогим украшением в истории русского просвещения. За ними, помимо личного, бесспорно историческое бессмертие.

Даже из молодой тогдашней профессуры весьма немногие дожили до академического юбилея, два-три человека. Как будто и не так давно, а поколения сменились, – коротка отдельная человеческая жизнь, ценна культурная преемственность поколений, почтенна должна быть история. Юные тогда преемники былого теперь уже старики. Не менее достойные лично и учеными заслугами, чем их покойные предшественники и старшие современники, они тем более дороги для нас в качестве живого предания и самоочевидной связи с прошлым. Давно седые ученики имеют возможность видеть живых своих учителей, – трогательно лично, важно для традиций.

Далеко, разумеется, не все ученики могут широкой рукой использовать нравственные, умственные и ученые капиталы своих учителей профессоров: но, как тон делает

—756—

музыка, так профессура может создавать не ученую только, а и житейскую образовательную школу. Легкие, надышавшись чистым воздухом полей и лесов, сохраняют свою жизнеспособность и в затхлых городах. Несет же что-нибудь с собою в жизнь ученик из пройденной им школы. Сила внутреннего влияния не поддается материальному учету; но прислушайтесь поспокойней и повнимательней к этим тонам, и действительность перестанет быть секретом. Если этот пульс недостаточно и не всегда деятелен, может быть, не школа и не профессора виноваты в этом. Во всяком случае Ключевские, Е. Голубинские, Кудрявцевы и др. достаточно настойчиво и с бесспорною убедительностью говорят за себя.

Что бы ни сделала с нами жизнь, и мы с жизнью, хороша она и мы, или плохи оба; но Московская Духовная Академия дала нам все то добро, крупицами которого мы доживаем свой век. За это то и кланяемся до земли столетней имениннице.

Директор Могилевского учительского института

В.Н. Тычинин

Гимн питомцев Московской Духовной, ныне Императорской, Академии в день ее столетнего юбилея 1914-го года, октября 1-го дня

citataВ стенах обители святой

citataТы, наша школа дорогая,

citataНашла себе приют родной,

citataМcitataicitataрского шума избегая.

citata

citataПронесся целый век с тех пор…

citataИ вот плоды Твоих трудов:

citataКуда ни возведешь свой взор.

citataТы там найдешь своих птенцов.

citata

citataПодобно звездочкам небесным

citataПо всем углам родной земли,

—757—

citataПо градам, весям неизвестным –

citataВезде рассыпались они.

citata

citataСмиренный инок и Святитель,

citataСвященник, мудрый управитель,

citataНауки доблестный служитель

citataИ скромный труженик – учитель:

citata

citataТвои все дети дорогие!

citataОни Тебе не изменили –

citataПознанья, силы молодые

citataНа благо ближних положили:

citata

citataВсех Словом Крестным просвещали,

citataЗаблудших в Церковь возвращали,

citataЛюдей порочных исправляли,

citataБольных, скорбящих утешали…

citata

citataТак, наша школа дорогая,

citataОбилен Твой столетий плод,

citataЗа то хвалу семья родная

citataПоет Тебе из рода в род.

citata

citataНо кто ж Тебе в труд тяжелом

citataВсегда незримо помогал?

citataВ печали, времени суровом

citataКто правый путь Твой охранял?

citata

citataДа Тот, Кто за сто лет с любовью

citataДал здесь Тебе родной приют,

citataК Кому и с радостью, и с скорбью

citataПитомцы все Твои текут.

citata

citataТо Авва Сергий!… Он незримо

citataУмы питомцев просветлял,

citataВ сердцах их мощно – нерушимо

citataСвятые чувства насаждал.

—758—

citataИ вот в сей день благословенный

citataМы citataAlmamcitata citataMatremcitata прославляем

citataТебя же, Отче Преблаженный,

citataВ молитвах присно ублажаем.

citata

citataНас всех ждет скорбная пора:

citataИссякнет мощь, застонет грудь, –

citataВ труде тяжелом, как всегда,

citataПомощник Ты нам, Сергий, будь!

Воспитанник XXXIX курса (1884 г.) Московской Духовной Академии, Преподаватель Московской Духовной Семинарии

Димитрий Минервин

—1—

Отчетным годом Императорская Московская Духовная Академия заканчивает первое столетие своего существования. Академия предполагала торжественно отпраздновать свой столетний юбилей и предложить общественному вниманию обозрение деятельности ее за все время ее существования. Но Промыслу Божию угодно было в этом году подвергнуть наше Отечество тяжкому испытанию. Наши западные соседи, благополучию которых Россия много содействовала в прошедшем, поднялись против нас с оружием в руках, и кровь наших братьев, защищающих родину и родственных нам славян, льется теперь на западной окраине нашего Государства. Такое тяжелое время – не время для празднований. Непоколебимо веруя, что Промысл Божий дает торжество нашей правде и нашему правому делу, Академия отменяет празднование и усиливает свои молитвы. Она благодарит милосердого Господа, даровавшего ей в течение столетия служить и приготовлять служителей для истинной Церкви Христовой, и просит помощи свыше на продолжение этой деятельности.

Не смотря на грозные события, Академия своевременно и усердно приступила к занятиям в наступившем учебном году и, твердо веря в помощь Божию, надеется на

—2—

успех своих трудов. В отчетном году Академия не только закончила первое столетие, но и вполне соорганизовалась для второго. Постепенно вводившийся в жизнь новый устав Академии утвержден прочно и в отчетном году закончилось замещение всех кафедр согласно требованиям этого устава.

А. Состав академии

I. а) Состав почетных членов

К началу отчетного 1913–1914 учебного года почетными членами Императорской Московской Духовной Академии состояли 36 лиц: 16 духовных и 20 светских. – В течение года вновь избраны Советом Академии в звание почетных членов и утверждены в этом звании Святейшим Синодом: а) Высокопреосвященнейший Макарий, Митрополит Московский и Коломенский, – во уважение к выдающейся миссионерской деятельности Его Высокопреосвященства и Архипастырской попечительности о преуспеянии духовного просвещения; б) Преосвященный Евдоким, Епископ Каширский, викарий Тульской епархии (ныне Высокопреосвященный Архиепископ Алеутский и Северо-Американский), – во уважение свыше десятилетнего служения его Академии в должностях инспектора и ректора и непрерывной широкой религиозно-просветительной деятельности; в) попечитель Московского Учебного Округа, Тайный Советник, Александр Андреевич Тихомиров – во внимание к его ученой и общественной деятельности в духе строгой церковности и христианского учения, и г) ординарный профессор Императорской Петроградской Духовной Академии, Действительный Статский Советник, Николай Никанорович Глубоковский, – во уважение к его двадцатипятилетней непрерывной и плодотворной учено-литературной деятельности.

—3—

Из числа почетных членов Академия в отчетном году лишилась четырех: а) Высокопреосвященного Арсения, Архиепископа Харьковского и Ахтырского, и б) Преосвященного Епископа Иоанна, бывшего Аксайского, Викария Донской епархии, состоявших почетными членами Академии с 1902 года; в) сенатора, Тайного Советника, Петра Ивановича Остроумова, избранного в это звание в 1904 г., и г) заслуженного ординарного профессора Московской Духовной Академии, Действительного Статского Советника, Петра Ивановича Цветкова, состоявшего почетным членом Академий с 1906 года.

б) Личный состав почетных членов Академии к 1-му октября 1914 года

С 1884 года

1) Преосвященный Епископ Мисаил, Член Московской Святейшего Синода Конторы и Настоятель Московского Ставропигиального Симонова Монастыря.

С 1893 года

2) Обер-Прокурор Святейшего Синода, Статс-Секретарь, Сенатор и Член Государственного Совета, Действительный Тайный Советник Владимир Карлович Саблер.

С 1899 года

3) Высокопреосвященный Антоний, Архиепископ Харьковский и Ахтырский, Член Святейшего Синода.

4) Преосвященный Епископ Никодим (Милаш), бывший Далматинский и Истрийский.

—4—

С 1901 года.

5) Заслуженный, ординарный профессор Императорской Петроградской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Михаил Иванович Каринский.

6) Заслуженный ординарный, профессор Императорской Казанской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Петр Васильевич Знаменский.

7) Директор Русского Археологического Института в Константинополе, ординарный академик Императорской Академии Наук, Тайный Советник Феодор Иванович Успенский.

С 1902 года.

8) Высокопреосвященнеший Владимир, Митрополит Петроградский и Ладожский, Первенствующий Член Святейшего Синода.

9) Заслуженный ординарный профессор Императорской Московской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Григорий Александрович Воскресенский.

10) Заслуженный экстраординарный профессор Императорской Московской Духовной Академии, Статский Советник Иерофей Алексеевич Татарский.

С 1903 года.

11) Высокопреосвященный Николай, Архиепископ Варшавский и Привислинский, Член Государственного Совета.

12) Настоятель Берлинской посольской церкви, протоиерей Алексей Петровичи Мальцев.

С 1904 года.

13) Высокопреосвященный Арсений, Архиепископ Новгородский и Старорусский, Член Государственного Совета.

—5—

14) Заслуженный ординарный профессор Императорской Петроградской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Александр Львович Катанский.

15) Действительный Статский Советник Елпидифор Васильевич Барсов.

С 1905 года.

16) Заслуженный ординарный профессор Императорской Московской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Василий Александрович Соколов.

17) Заслуженный ординарный профессор Императорской Московской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Николай Федорович Каптерев.

С 1909 года.

18) Высокопреосвященный Агафодор, Архиепископ Ставропольский и Екатеринодарский.

19) Заслуженный ординарный профессор Императорской Петроградской Духовной Академии и Директор Императорского Археологического Института в Петрограде, Тайный Советник Николай Васильевич Покровский.

С 1910 года.

20) Ее Императорское Высочество, Великая Княгиня Елисавета Феодоровна.

21) Высокопреосвященнейший Флавиан, Митрополит Киевский и Галицкий.

С 1911 года.

22) Высокопреосвященный Сергий, Архиепископ Финляндский и Выборгский, Член Святейшего Синода.

—6—

23) Заслуженный ординарный профессор Императорской Московской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Александр Дмитриевич Беляев.

24) Заслуженный ординарный профессор Императорской Московской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Николай Александрович Заозерский.

25) Заслуженный ординарный профессор Императорской Московской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Митрофан Дмитриевич Муретов.

С 1912 года.

26) Высокопреосвященный Иаков, Архиепископ Казанский и Свияжский.

27) Высокопреосвященный Архиепископ Никон, Член Святейшего Синода и Государственного Совета.

28) Высопреосвященный Алексий, Архиепископ Владимирский и Суздальский.

29) Владимир Александрович Кожевников.

30) Федор Дмитриевич Самарин.

31) Михаил Александрович Новоселов.

С 1913 года.

32) Блаженнейший Григорий IV, Патриарх Антиохии и всего Востока.

33) Высокопреосвященнейший Макарий, Митрополит Московский и Коломенский.

34) Высокопреосвященный Евдоким, Архиепископ Алеутский и Северо-Американский.

35) Попечитель Московского Учебного Округа, Тайный Советник Александр Андреевич Тихомиров.

—7—

С 1914 года.

36) Ординарный профессор Императорской Петроградской Духовной Академии, Действительный Статский Советник Николай Никанорович Глубоковский.

II. Состав служащих

К началу отчетного года на службе при Академии состояли: Ректор Академии Епископ Феодор, Инспектор – доцент архимандрит Иларион, 1 заслуженный профессор (и.д. ординарного), 5 ординарных профессоров, 8 экстраординарных профессоров, 3 доцента, 9 исправляющих должность доцента и 3 лектора новых языков. – Прочих должностных лиц было 9, а всех служащих при Академии – 40 лиц. – Сверх сего – 1 сверхштатный заслуженный ординарный профессор, продолжающий чтение лекций в Академии (без Особого вознаграждения), состоял членом академического Совета с правом решающего голоса.

В личном составе и служебном положении состоящих на службе в Академии лиц произошли в течение года следующие перемены:

Преосвященный Ректор Академии Феодор; Епископ Волоколамский, четвертый викарий Московской епархии, по Высочайше утвержденным 2 и 24 мая 1914 года всеподданнейшим докладам Святейшего Синода, переименован сначала в третьего, а затем во второго викария Московской епархии.

Инспектор Академии, доцент по 1-й кафедре Священного Писания Нового Завета архимандрит Иларион (Троиц-

—8—

кий) Советом Академии, в собрании 5 ноября 1913 года, избран и указом Святейшего Синода от 5 декабря того же года за № 19954 утвержден, со дня избрания, экстраординарным профессором Академии по занимаемой им кафедре.

Он же, о. архимандрит Иларион, указом Святейшего Синода от 12 августа 1914 года за № 13297 назначен председателем комитета для издания, – под руководством Члена Святейшего Синода, Высокопреосвященного Антония, Архиепископа Харьковского и Ахтырского, – полемических листков об унии.

Экстраординарный профессор по кафедре библейской истории, в связи с историей древнего мiра, Дмитрий Иванович Введенский, по удостоении его степени доктора богословия, Советом Академии избран и указом Святейшего Синода от 30 июля 1914 года за № 12602 утвержден, с 4-го июля – дня утверждении его в помянутой ученой степени, – в звании ординарного профессора Академии по занимаемой им кафедре.

Он же, профессор Д.И. Введенский, резолюцией Его Высокопреосвященства от 29 марта 1914 года за № 1666 назначен членом Совета Александро-Мариинского Дома Призрения в Сергиевском Посаде.

Доцент священник Илья Васильевич Гумилевский Советом Академии, в собрании 5 ноября 1913 года, избран и указом Святейшего Синода от 5 декабря того же года за № 19954 утвержден, со дня избрания, в звании экстраординарного профессора Академии по занимаемой им кафедре литургики.

Он же, священник И.В. Гумилевский, резолюцией Преосвященного Трифона, Епископа Дмитровского, Управлявшего Московскою епархией, от 3 июля 1914 года назначен на священническую вакансию при Московском Кафедральном

—9—

Христа Спасителя Соборе, с оставлением в должности экстраординарного профессора Академии.

Доцент по кафедре истории русской литературы Николай Леонидович Туницкий Советом Академии избран и указом Святейшего Синода от 9 декабря 1913 года утвержден в звании экстраординарного профессора Академии сверх штата, с положенным по должности экстраординарного профессора окладом содержания и правом участвовать в заседаниях Совета Академии.

Исправляющей должность доцента священник Павел Александрович Флоренский, по удостоении его степени магистра; богословия, избран Советом Академии в звание экстраординарного профессора по занимаемой им кафедре истории философии и указом Святейшего Синода от 27 августа 1914 года за № 14292 утвержден в помянутых – ученой степени и звании.

Исправляющей должность доцента по кафедре церковного права Николай Дмитриевич Кузнецов указом Святейшего Синода от 9 октября 1913 года за № 16008 уволен, согласно его прошению, от занимаемой им в Академии преподавательской должности.

Исправляющее должность доцента: по кафедре церковной археологии, в связи с историей христианского искусства, – Николай Дмитриевич Протасов, по 2-й кафедре Священного Писания Ветхого Завета – иеромонах Варфоломей (Ремов) и по кафедре пастырского богословия с аскетикой гомилетики – Василий Петрович Виноградов, по утверждении в степени магистра богословия, указами Святейшего Синода от 12 октября 1913 годя, 21 января, и 2 августа 1914 года за №№ 16351, 1308 и 12739 утверждены и в

—10—

должностях доцента Академии по занимаемым ими кафедрам.

Исправляющий должность доцента иеромонах Пантелеимон (Успенский) указом Святейшего Синода от 12 августа 1914 года за № 13297 назначен членом комитета, для издания, – под руководством Члена Святейшего Синода, Высокопреосвященного Антония, Архиепископа Харьковского и Ахтырского, – полемических листков об унии.

Лектор французского языка при Академии Александр Константинович Мишин распоряжением г. Попечителя Московского Учебного Округа от 9 декабря 1913 года за № 53317 определен, с 28 ноября 1913 года, учителем истории в Серпевопосадской женской гимназии, с оставлением в занимаемой при Академии должности.

Штатные и сверхштатные профессорские стипендиаты Академии выпуска, минувшего 1913 года – Алексей Иванович Архангельский, Николай Семенович Никольский, иеромонах Иероним (Чернов) и Николай Михайловичи Кочанов – обращены в ведение Учебного Комитета при Святейшем Синоде; – Сверхштатный профессорский стипендиат Александр Васильевич Ремезов оставлен на службе при Академии в звании исправляющего должность доцента по кафедре истории и обличения русского сектантства. – На 1914–1915 учебный год Советом Академии, с утверждения Его Высокопреосвященства, оставлены при Академии в звании профессорских стипендиатов, для усовершенствования в избранной Советом отрасли наук, в Частности и для приготовлений к занятию преподавательских должностей в Академии, окончившие в отчетном году академический курс по первому разряду кандидаты богословия: Александр Михайлович Плотников (при кафедре истории Греко-восточной, Славянских и Румынской церквей) и Михаил

—11—

Николаевичи Соколов (Моск.) (при кафедре еврейского языка с библейской археологией). – Кроме того, по ходатайству Совета Академии, Святейшим Синодом разрешено доставить при оной на 1914–1915 учебный год, для научных занятий (при кафедре истории русской литературы), окончившего в отчетном году академический курс по первому разряду кандидата богословия Михаила Константиновичи Струменского, с назначением на его содержание 700 руб. в год из духовно-учебного капитала, но без присвоения ему звания и служебных прав профессорского стипендиата (указ от 13 сентября 1914 года за № 15326).

За указанными здесь и в дальнейших отделах настоящего отчета переменами, к 1-му октября 1914 года; на службе при Академии состоят:

Ректор Академии Феодор, Епископ Волоколамский, второй викарий Московской епархии, магистр богословия, преподающий пастырское богословие (отдел аскетики).

Инспектор Академии, экстраординарный профессор по 1-ой кафедре Священного Писания Нового Завета, магистр богословия, архимандрит Иларион (Троицкий).

Сверхштатный заслуженный Ординарный профессор Академии, доктор богословия, Действительный Статский Советник Митрофан Дмитриевич Муретов, читающей (без особого вознаграждения) лекции по Священному Писанию Нового Завета и состоящий членом Совета Академии.

Исправляющий должность ординарного, заслуженной профессор по кафедре педагогики, член академического Правления, магистр богословия, Действительный Статский Советник Александр Павлович Шостьин.

Ординарный профессор Академии по кафедре церковного права и заслуженный ординарный профессор Императорского Московского Университета по кафедре церковной

—12—

истории, доктор церковного права, Действительный Статский Советник Александр Иванович Алмазов.

Ординарный профессор Академии по кафедре греческого языка и Императорского Московского Университета по кафедре классической филологии, доктор греческой словесности, Действительный Статский Советник Сергей Иванович Соболевский.

Ординарный профессор по кафедре основного богословия, член академического Правления, доктор богословия, Действительный Статский Советник Сергей Сергеевич Глаголев.

Ординарный профессор по кафедре истории древней церкви, член академического Правления, доктор церковной истории, Статский Советник Анатолий Алексеевич Спасский.

Ординарный профессор по кафедре нравственного богословия, доктор богословия, Статский Советник Михаил Михайлович Тареев.

Ординарный профессор Академии и экстраординарный профессор Императорского Московского Университета по кафедре русской гражданской истории, доктор русской истории, Статский Советник Михаил Михайлович Богословский.

Ординарный профессор по кафедре библейской истории, в связи с историей древнего мipa, доктор богословия, Статский Советник Дмитрий Иванович Введенский.

Экстраординарный профессор по кафедре психологии, магистр богословия, Статский Советник Павел Петрович Соколов.

Экстраординарный профессор по 1-й кафедре патрологии, магистр богословия, Статский Советник Иван Васильевич Попов.

Экстраординарный профессор по кафедре истории русской церкви, магистр богословия, Статский Советник Сергея Иванович Смирнов.

Экстраординарный профессор по кафедре еврейского

—13—

языка с библейской археологией, магистр богословия священник Евгений Александрович Воронцов.

Экстраординарный профессор (сверх штата) по кафедре истории русской литературы, магистр богословия, Коллежский Советник Николай Леонидович Туницкий.

Экстраординарный профессор по кафедре истории и обличения западных исповеданий, в связи с историей Западной церкви от 1054 года до настоящего времени, магистр богословия, Статский Советник Анатолий Петрович Орлов.

Экстраординарный профессор по 1-ой кафедре Священного Писания Ветхого Завета, магистр богословия, священник Димитрий Васильевич Рождественский.

Экстраординарный профессор по 2-й кафедре Священного Писания Нового Завета, магистр богословия, священник Владимир Николаевич Страхов.

Экстраординарный профессор по кафедре литургики, магистр богословия, священник Илья Васильевич Гумилевский.

Экстраординарный профессор по кафедре истории философии, магистр богословия, священник Павел Александрович Флоренский.

Доцент по кафедре истории и обличения русского раскола, магистр богословия, Статский Советник Николай Васильевич Лысогорский.

Доцент по кафедре пастырского богословия с аскетикой и гомилетики, магистр богословия, Титулярный Советник Василий Петрович Виноградов.

Доцент по кафедре церковной археологии, в связи с историей христианского искусства, магистр богословия, Надворный Советник Николай Дмитриевич Протасов.

Доцент по 2-й кафедре Священного Писания Ветхого Завета, магистр богословия, иеромонах Варфоломей (Ремов).

Исправляющей должность доцента по кафедре истории Греко-восточной церкви со времени отпадения Западной

—14—

церкви от вселенской до настоящего времени, в связи с историей Славянских церквей и Румынской, кандидат богословия, Титулярный Советник Федор Михайлович Россейкин.

Исправляющий должность доцента по кафедре догматического богословия, кандидат богословия, Титулярный Советник Александр Михайлович Туберовский.

Исправляющий должность доцента по 2-й кафедре патрологии, кандидат богословия, иеромонах Пантелеимон (Успенский).

Исправляющий должность доцента по кафедре русского и церковно-славянского языков с палеографией, кандидат богословия, священник Иоанн Михайлович Смирнов.

Исправляющий должность доцента по кафедре систематической философии и логики, кандидат богословия, Коллежский Секретарь Федор Константинович Андреев.

Исправляющий должность доцента по кафедре истории и обличения русского сектантства, кандидат богословия, Коллежский Секретарь Александр Васильевич Ремезов.

Лектор французского языка, кандидат богословия, Коллежский Советник Александр Константинович Мишин.

Лектор английского языка, кандидат богословия, священник Николай Алексеевич Преображенский.

Лектор немецкого языка Густав Яковлевич Томсон.

Секретарь Совета и Правления Академии, кандидат богословия, Коллежский Советник Николай Дмитриевич Всехсвятский.

Помощник секретаря, действительный студент Академии, Губернский Секретарь Константин Константинович Иванов.

Библиотекарь, действительный студент Академии, Коллежский Советник Константин Михайлович Попов.

Помощник библиотекаря, кандидат богословия, иеромонах Игнатий (Садковский).

—15—

Помощник инспектора, кандидат богословия, Николай Иванович Сомов.

Помощник, инспектора, кандидат богословия, иеромонах Иоасаф (Шишковский).

Эконом, Коллежский Регистратор Леонид Степанович Рященцев.

Врач, Коллежский Советник Аркадий Владимирович Танин.

Почетней, блюститель Академии по хозяйственной части, инспектор народных училищ Александровского уезда.

Владимирской губернии, кандидат юридических наук, Василий Дмитриевич Попов.

Церковный староста Покровской академической церкви, Московский купец Сергей Семенович Макаров.

Профессорские стипендиаты, кандидаты богословия: Александр Михайловича Плотников и Михаил Николаевич Соколов.

Оставленный при Академии на 1914–1915 уч. г. для научных занятий, кандидат богословия, Михаил Константинович Струменский.

III. Состав учащихся

К 1913–1914 учебному году оставались от предшествовавшего года три академических курса: IV, III и II в числе 176 студентов: 1-й же курс (LХХII со времени основания Академии) образовался в начале отчетного года после поверочных испытаний лиц, желавших поступить в состав этого курса.

К поверочным испытаниям явились 81 студентов духовных семинарий: 19 по назначению семинарских Правлений и 62 в качестве волонтеров (в числе их: 1 вдовый протоиерей, 1 вдовый священник, 5 священников

—16—

имеющих жен и 1 иеродиакон); кроме того, – 1 галичанин, окончившей курс Тернопольской гимназии, и 1 семейный поручик, окончившей курс Михайловского артиллерийского училища, допущенные к испытаниям на основании разрешительных указов Святейшего Синода от 10 и 17 августа 1913 года за №№ 12524 и 12850. – Не был допущен к испытаниям лишь один воспитанник Пермской духовной семинарии – волонтер, в виду неблагоприятного заключения академического врача о состоянии его здоровья.

Поверочные испытания, согласно § 140 устава духовных академий, произведены были, в объеме курса духовных семинарий: устные – по Священному Писанию Нового Завета, догматическому богословию, всеобщей церковной истории (до 1054 года) и по греческому языку (от последнего испытания освобожден был лишь, согласно указу Святейшего Синода за № 12850, вышеупомянутый семейный поручик); письменный – по основному богословию, психологии и составлению поучения. – Два студента духовных семинарии – волонтеры, представив: один – одну, другой – две письменных работы, – не пожелали подвергаться дальнейшим испытаниям и выбыли из Академии. – Их примеру, не смотря на данную семинарскому Правлению подписку «не отказываться от поступления в Академию», последовал и воспитанник, рекомендованный Правлением Архангельской духовной семинарии, который представил лишь две письменных работы (по основному богословию и психологии) и затем выбыл из Академии в г. Архангельск. – Таким образом всем, положенным академическим уставом, поверочным испытаниям подверглось лишь 79 лиц.

По окончании испытаний 63 студента духовных семинарий (в числе их: 1 вдовый протоиерей, 1 вдовый священник, 1 иеродиакон и 4 священника имеющие жен; последние – с особого разрешения Святейшего Синода), 1 галичанин

—17—

и 1 семейный поручик приняты были Советом Академии, с утверждения Его Высокопреосвященства, в число студентов I курса Академии; остальным же 14-ти студентам духовных семинарий (в числе их – 1-му семейному священнику) Советом было отказано в приеме по недостаточной подготовленности их к слушанию академических лекций.

Из студентов, принятых в Академию, 30 (в порядке разрядного списка, составленного после поверочных испытаний) зачислены были на казенный стипендии, 10 – на частные, а остальным предоставлено содержаться на свои средства.

Кроме упомянутых 65 лиц, Советом Академии в самом начале отчетного учебного года, на основании § 137 прим. 1 академического устава и с утверждения Его Высокопреосвященства, приняты были в состав I курса, без поверочных испытаний, 3 окончивших с успехом полный университетский курс.

При полном составе академических курсов в начале учебного года в Академии было 244 студента, именно: в I курсе – 68 студентов, во II – 67, в III – 54 и в IV – 55 студентов.

В этом числе казеннокоштных было – 120, стипендиатов, содержавшихся (вполне или частью) на проценты с пожертвованных Академии капиталов – 53³⁴⁴⁹, на счет

—18—

сумм Московской кафедры – 6, на счет специальных средств Святейшего Синода – 5 и своекоштных – 60. – Из

—19—

последних 11 студентов пользовались вспомоществованием от Духовного Собора Свято-Троицкой Сергиевой Лавры

—20—

в размере полных стипендий), громадное большинство получали пособия из сумм Братства Преподобного Сергия, а некоторым назначено было вспомоществование и из процентов с принадлежащих Академии благотворительных капиталов.

В течение отчетного года в составе студентов произошли следующие перемены:

а) один студент I-го курса, два – II-го курса и один – III-го курса – уволены из Академии по прошениям и

б) один студент II-го курса, черногорский уроженец, скончался в одной из Московских лечебниц от милиарного туберкулеза легких.

Б. Деятельность академии

I. Деятельность Совета Академии

В течение отчетного года Совет Академии имел 14 собраний: 1 торжественное в день годичного акта, 3 открытых по случаю магистерских коллоквиумов и 10 обыкновенных.

В ряду обычных занятий Совета наиболее важными были: 1) замещение вакантных кафедр в Академии, 2) удостоение ученых степеней, 3) пополнение и устройство академической библиотеки и 4) присуждение премий и распределение пособий.

1) К началу отчетного года оставалась вакантною одна академическая кафедра – истории и обличения русского сектантства, которая и замещена была порядком, указанным в 70 и 71 академического устава. – Соискателями названной кафедры явились два лица: а) преподаватель Вифанской ду-

—21—

ховной семинарии (бывшей профессорский стипендиат Академии выпуска 1911 года) Алексей Сперанский и б) сверхштатный профессорский стипендиат Академии выпуска 1913 г. Александр Ремезов. – Прошения их представлены были Преосвященным Ректором Академии (с благоприятным заключением о том и другом кандидате) на Архипастырское благоусмотрение Его Высокопреосвященства, причем Его Высокопреосвященству благоугодно было положить на означенном представлении таковую резолюцию: «23 окт. 1913. Пробные лекции произнести назначается стипендиату А. Ремезову». – Обе лекции, прочитанные кандидатом Ремезовым в собрании Совета Академии 20 ноября 1913 года (одна на тему по собственному избранию: «Об исторической критике материалов к изучению русского сектантства», другая – по назначению Совета Академии: «Современное хлыстовство, как религиозно-культурное явление») были признаны удовлетворительными и указом Святейшего Синода от 14 декабря 1913 года за № 20441 он утвержден был в должности преподавателя Академии по кафедре истории и обличения русского сектантства, в звании и.д. доцента, с 26 ноября 1913 года – дня избрания его на эту должность Советом Академии.

В начале же отчетного года, за увольнением, по прошению, от академической службы и.д. доцента Николая Дмитриевича Кузнецова, открылась в Академии кафедра церковного права. – Указом Святейшего Синода, от 30 ноября ]913 года за № 19647 ординарным профессором по названной кафедре назначен, согласно его прошению, заслуженный ординарный профессор Императорского Московского Университета по кафедре истории церкви, доктор церковного права, Действительный Статский Советник Александр Иванович Алмазов, с оставлением его в занимаемой им должности в университете.

—22—

По вопросу о замещении вакантных кафедр в Академиях Святейшим Синодом даны были в отчетном году нижеследующие руководственные указы:

а) От 9 января 1914 года за № 289:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Преосвященного Казанского, от 4 Ноября 1913 года № 5633. по ходатайству Совета Императорской Казанской духовной академии о разъяснении следующих недоумений, возникающих в названной академии при применении на практике §§ 70 и 71 Уст. Имп. дух. акад., изд. 1912 г., по вопросу о замещении вакантных кафедр в академии: 1) в какой срок должны быть указаны членами Совета кандидаты на вакантные в академии кафедры и представлены подробные рекомендации их, равно как поданы прошения других лиц, желающих занять свободные кафедры, и кто назначает и определяет этот срок: Совет или ректор академии? 2) имеют ли профессорские стипендиаты при свободных академических кафедрах, окончившие свои занятия, преимущественное пред другими лицами право на занятие вакантной академической кафедры по избранной ими специальности, или же они должны быть рекомендованы в качестве кандидатов на эти кафедры на общих основаниях? и 3) при избрании рекомендованного кем-либо из членов Совета и одобренного Епархиальным Преосвященным кандидата на академическую кафедру, чтό должно быть предметом обсуждения в Совете: научное ли достоинство прочитанных пробных лекций, или кандидатура вообще: если предметом обсуждения Совета является только научное достоинство лекций, то имеют ли право принимать участие в решении вопроса (голосовании) те из членов Совета, которые по тем или иным причинам не слышали

—23—

одной из двух пробных лекций? Приказали: Обсудив настоящее ходатайство Совета Императорской Казанской духовной академии, совокупно с подлежащими §§ действующего академического устава, Святейший Синод находит, что установление какого-либо общего во всех случаях срока для представления членами Совета академии кандидатов на вакантные в оной кафедры и для подачи прошений лицами, желающими занять свободную кафедру, представляется неудобным, в виду различных обстоятельств, сопровождающих замещение той или другой кафедры и могущих повлиять на продолжительность означенного срока, в каждом же отдельном случае срок этот может быть устанавливаем, если это является необходимыми ректором академии, с утверждения Епархиального Преосвященного, с тем, чтобы установление такового срока сообразовалось с указанием § 72 Уст. Имп. дух. акад. относительно крайней продолжительности срока для избрания на ту или другую кафедру преподавателя, 2) что Устав Императорских духовных академий не дает каких-либо преимуществ профессорским стипендиатам пред другими лицами на замещение свободной кафедры и посему означенные стипендиаты должны быть рекомендуемы, как и другие лица, в качестве кандидатов на преподавательскую в академии кафедру, и 3) что при избрании того или иного лица на академическую кафедру предметом обсуждения в Совете академии должно быть не только достоинство прочитанных им пробных лекций, но и вообще соответствие помянутого лица в научном отношении должности преподавателя академии, и посему право участвовать в решении вопроса о замещении той или другой кафедры принадлежит, всеми присутствующим в соответствующем заседании членами Совета академии, независимо от того, прослушали некоторые из них одну или обе пробные лекции, произнесенные ищущим кафедры лицом: о чем и определяет послать Пре-

—24—

освященному Казанскому указ, в разрешение настоящего ходатайства Совета Императорской Казанской духовной академии, уведомив таковыми же и Преосвященных Митрополитов С.-Петербургского, Киевского и Ваше Преосвященство, для сведения и в потребных случаях руководства Советов Императорских С.-Петербургской, Киевской и Московской духовных академии».

б) От 11 апреля 1914 года за № 6158: