Источник

Глава III. РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В XIX ВЕКЕ

1. Русская Православная Церковь в 1801–1825 годы

В 1801 году после убийства императора Павла на Российский престол взошел его сын Александр I. В начале своего царствования император мало интересовался церковными делами. Ближайшее его окружение составляли католик князь Чарторыжский и безрелигиозные люди – князь Новосильцев, граф Кочубей, граф Строганов. Из его сотрудников один М.М. Сперанский, происходивший из духовного сословия и выпускник Петербургской Семинарии, хорошо знал церковные дела. Александр I поручил ему составить план преобразования всех правительственных и судебных учреждений империи. Сперанский первым в окружении царя поднял вопрос о состоянии Церкви, о духовном образовании и положении духовенства. Для проведения реформ по Ведомству Православного исповедания решено было назначить в Синод нового способного и энергичного обер-прокурора.

В 1803 году обер-прокурором стал друг юности царя князь А.Н. Голицын. С именем этого деятеля связано непомерное усиление обер-прокурорской власти, совершенно несравнимой с полномочиями обер-прокуроров ХVIII века. Голицын не получил никакого религиозного образования, и в молодости к Церкви относился неприязненно. Но поставленный для надзора над Синодом, он основательно разобрался в ходе церковных дел и занялся чтением религиозных книг. С годами он проникся религиозными настроениями. Но как это обыкновенно случалось со светскими людьми, оторванными от родной Православной веры, князь Голицын в поисках истины обратился к западным богословским и мистическим книгам, и поначалу увлекся католицизмом, а потом – бездогматным мистицизмом. Мечтательная религиозность, мистическое любопытство сочетались в нем с властным, деспотическим характером.

В 1807 году по утвержденному царем докладу Голицына был образован особый комитет из духовных и светских лиц. В него вошли митрополит Амвросий (Подобедов), архиепископ Феофилакт (Русанов), протопресвитер С. Краснопевков и обер-священник И. Державин, а также Голицын и Сперанский. Комитету поручено было составить план реформы духовного образования и изыскать способы лучшего обеспечения духовенства. Через год Комитет с успехом решил свою задачу. В 1808 году началось проведение важнейшей в истории богословского образования реформы.

В ту пору во главе церковного управления стоял Петербургский митрополит Амвросий, который имел хорошие административные способности, умел наладить хорошие отношения с собратьями-иерархами и светской властью, умел дипломатично, но твердо защитить Церковь от властного произвола обер-прокурора.

В 1812 году на Россию обрушились бедствия наполеоновского нашествия. Вражеские полчища опустошили и разорили те уезды, по которым они прошли, двигаясь на Москву. Разорению и сожжению подверглись первопрестольная столица – 12 церквей сгорели дотла в московском пожаре, 115 были сильно повреждены, все остальные разграблены. В храмах завоеватели устраивали казармы, конюшни и бойни. Успенский собор в Кремле, превращенный варварами в конюшню, был разграблен и ободран, на месте серебряного паникадила висели весы для взвешивания награбленных драгоценностей. Гробницы со святыми мощами Московских святителей были обнажены от металла, мощи священномученика Филиппа повержены на пол, а мощи святителя Алексия после ухода иноземцев были найдены в мусорной куче на паперти. Французы глумились над святыми иконами, в священные одежды одевали лошадей и блудниц.

Перед выходом из Москвы Наполеон велел взорвать Кремль. От пяти мощных взрывов потряслись стены Кремля. В воздух взлетели камни и бревна. Колокольня Ивана Великого дала трещину. Повреждена была Никольская башня. Но чудотворный образ святителя Николая на полуразрушенной башне остался невредимым. Хрупкое стекло киота погнулось, но не лопнуло. Не оборвалась и веревка, на которой висел фонарь со свечой.

В самом начале войны Святейший Синод в особом послании благословил православный народ на отпор врагу и защиту Отечества. В храмах служились молебны о победе русского оружия. Архиепископом Августином (Виноградским) была составлена «Молитва об изгнании врагов из Отечества», в тексте которой говорилось: «Боже отец наших… всех нас укрепи верою в Тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных…» Накануне Бородинского сражения Главнокомандующий князь М.И. Кутузов–Смоленский вместе с русскими воинами усердно молился перед Смоленской иконой Божией Матери. По воспоминаниям очевидца, во время этого молебна «духовенство шли в ризах, кадила дымились, свечи теплились, воздух оглашался пением, и святая икона шествовала. Сама собою, по велению сердца, стотысячная армия падала на колени и припадала челом к земле», а во французском лагере раздавалась веселая музыка – там заранее праздновали «победу».

Митрополит Платон, желая пострадать вместе с паствой, в день Бородинского сражения выехал из Троице-Сергиевой Лавры в Москву. Господь судил ему однако дожить до вести об изгнании французов из столицы. Он скончался 11 ноября 1812 г., оставив кафедру своему викарию архиепископу Августину. В канун сдачи столицы 1 сентября в Успенском соборе Кремля архиепископ Августин отслужил последнюю Литургию среди общего плача. Он едва успел вывезти из Москвы антиминс собора и вековые святыни – Владимирскую, Смоленскую и Иверскую иконы.

Оставшиеся в Москве священники напутствовали Святыми Тайнами не успевших выехать больных и умиравших. От неприятельских солдат они выносили поругания и оскорбления, многие из них мученически пострадали за веру от захватчиков. Полковые священники на полях битв проявляли бесстрашие. Духовные лица находились и в партизанских отрядах.

Синод пожертвовал на военные нужды 1,5 миллиона рублей. На спасение Родины жертвовали свои сбережения архиереи и монастыри, священнослужители и миряне. После войны всюду, где побывали французы, надо было восстанавливать монастыри и храмы, оказывать помощь разоренному духовенству. На эти цели Синод выделилеще 3,5 миллиона рублей.

Страшные бедствия, перенесенные Россией в Отечественную войну, вызвали глубокие перемены в настроениях общества. Прежние галломанские увлечения обнаружили свой противонациональный характер. В благодарственном молебне о спасении Отечества от врагов Церковь выразила горькое сознание: «О ихже ревновахом наставлениях, сих имеяхом врагов буиих и зверонравных». В обществе усилились патриотические и религиозные чувства.

Душевный перелом пережил и Александр I. Он говорил: «Пожар Москвы осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до сих пор не ощущал. Тогда я познал Бога, как Его описывает Священное Писание». Это признание характеризует настроения не только самого государя, но и значительной части высшего общества, переживавшего тогда реакцию на прежние вольнодумные увлечения екатерининского века. Но в этом состоянии люди, отставшие от основных начал русской жизни, забывшие о родной вере, нередко обращались не к Православию, а к книгам западных богословов, мистиков, философов.

Сам император, находясь с армией за границей, встречался со всякого рода религиозными мистиками сектантского толка. В Силезии он беседовал с моравскими братьями, которые умилили его своей кротостью и любовностью. В Лондоне Александр I встретился с квакерами, беседовал с ними о внутренней духовной молитве, сам молился вместе с ними и приглашал их в Россию для устройства ланкастерских школ, тюрем и филантропических учреждений. В Бадене он виделся со знаменитым мистическим писателем Юнгом-Штиллингом, и они оба пришли к выводу, что во всех христианских исповеданиях есть доля истины, но не одно из них не содержит всю полноту истины.

Мистические настроения захватили и обер-прокурора Голицына. Пользуясь столь влиятельным покровительством, проповедники не церковного мистицизма с большим размахом развернули прозелитическую пропаганду. Мистицизм, заимствованный на Западе, причудливо сливался с доморощенным мистическим хлыстовством. На собраниях у великосветской сектантки Татариновой устраивались хлыстовские и скопческие «радения».

В обстановке этой мистической одержимости возрождались и усиливались масонские ложи. К масонству с благожелательным интересом относился сам Александр I. В масонской ложе состоял его брат Константин. Среди «вольных каменщиков» числились такие влиятельные лица, как князь Репнин, граф Виельгорский, Уваров, А.И. Тургенев. В высшем обществе сложилась тогда поговорка: «да кто же ныне не масон». Ложи Коронованного Александра, Умирающий Сфинкс, Соединенных друзей, Палестины приобрели огромное влияние на все сферы государственной жизни.

Видный масон А. Лабзин возобновил масонское книгоиздательство, запрещенное при Екатерине II. Переводились и печатались книги западных «мистиков» Эккартсгаузена, Сен-Мартена, Гион, Юнга-Штиллинга. Лабзин издавал журнал «Сионский вестник», на страницах которого под видом вселенского, универсального христианства и внутренней церкви проповедовался адогматический религиозный синкретизм.

Мощным орудием строителей «внутренней церкви» стало основанное в 1813 году Петербургское библейское общество, переименованное через год в Российское. Оно действовало как секция английского Библейского общества, и главными заправилами в ней были пасторы Паттерсон и Пинкертон. Первое собрание общества состоялось в доме князя Голицына. Он же стал и его президентом. Своей целью общество объявляло распространение Библии среди иностранцев и инославных, но уже в 1814 году оно получило от государя право издавать Священное Писание и на славянском языке. В члены общества ввели несколько архиереев и других духовных лиц. В 1816 году было решено приступить к изданию Библии на русском языке.

Дела общества шли блестяще. Его отделения появились в самых глухих уголках страны. Имущество этого учреждения во много раз превышало казну Синода. Его покровителем состоял сам император. В общество входили министры, сенаторы, губернаторы, архиереи. Из общества частного, каким оно представлено было в уставе, оно превратилось в официальное, правительственное учреждение. Рост влияния общества, ставившего своей целью распространение слова Божия, не вызывал однако восторга у ревнителей Православия. Библейское общество придерживалось правила печатать Священные книги «без всяких на оныя примечаний и пояснений», чтобы устранить из своих изданий всякие вероисповедные особенности.

Курс на размывание конфессиональных границ, и значит, на принижение Православия в прикровенном виде выражен в отчете Общества за 1818 год: «Небесный союз веры и любви, учрежденный посредством Библейских обществ в великом христианском семействе, открывает прекрасную зарю… и то время, когда будет един Пастырь и едино стадо»; и чтобы приблизить эту «зарю», пастору Пинкертону дана была власть объезжать епархиальные города России и требовать отчета у архиереев в распространении слова Божия, делать им внушения и замечания, давать указания и советы. По свидетельству А. Стурдзы, присутствовавшего на заседаниях Общества, его коноводы «шумели, уверяли, что в идее Библейского общества новое излияние Святого Духа на всяку плоть, что с помощью одной книги можно будет христианству расторгнуть обветшалые пелены, обойтись без Церкви и достигнуть соединения в духе и истине».

В 1817 году ревнители «внутренней церкви» усилились еще более в результате важной административной реформы. В состав Министерства народного просвещения была включена канцелярия синодального обер-прокурора и департамент по делам иностранных исповеданий, подчинявшийся ранее министру внутренних дел. Новое ведомство получило наименование министерства духовных дел и народного просвещения. Во главе этого «двойного министерства» был поставлен князь Голицын. Все дела, касавшиеся религий, соединялись в департаменте духовных дел, директором которого назначался масон А.И. Тургенев. Одним из четырех отделений этого департамента стало отделение по делам греко-российского исповедания. Новым обер-прокурором, теперь уже представлявшим не лицо государя, а лицо министра, стал князь Мещерский. Реформа означала крайнее унижение Синода, поставленного теперь под надзор второстепенного чиновника и наравне с такими учреждениями, как евангелическая консистория или духовное управление евреев.

А главная беда и опасность заключалась в том, что «двойное министерство» откровенно действовало как орган Библейского общества и как орудие масонских лож. Всякая полемика против «мистических» писателей пресекалась цензурой. Дело доходило до таких курьезов, как, например, строгий выговор министра издателю «Духа журналов» за то, что в одной статье журнала автор посмел иронизировать над пророчеством Штиллинга о наступлении конца света в 1836 году.

Первоприсутствующий в Синоде митрополит Амвросий долгое время снисходительно относился к заблуждениям Голицына, благодаря свойственной ему осторожности и дипломатическому такту он умел поддерживать с ним хорошие отношения, но, наконец, и его терпение истощилось. Умножение сект, засилие враждебного Церкви синкретического мистицизма, шедшего по следам древних гностических ересей, заставили его решительно высказаться против Библейского общества. За этим последовало разделение Петербургской и Новгородской епархии на две отдельные епархии и удаление митрополита в Новгород. 26 марта 1818 года он выехал из Петербурга, а через 2 месяца, 21 мая, скончался в Новгороде.

На его место был переведен из Чернигова архиепископ Михаил (Десницкий). В прошлом он многие годы служил священником при московском храме святого мученика Иоанна Воина и славился своими сердечными проповедями. В 1796 году он принял постриг и через 5 лет был хиротонисан в епископа. Это был добрый, кроткий, мягкосердечный архипастырь. Богословская схоластика отталкивала его, человека теплого, сердечного благочестия. Его собственные богословские воззрения были проникнуты мистическим духом, но не мистицизмом Сведенборга или Сен-Мартина, а мистицизмом учителей духовной жизни святых преподобных Макария Великого, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова. Голицын, однако, надеялся на сочувствие нового митрополита своим религиозным идеям, а также рассчитывал на его мягкость и уступчивость. И ошибся в своих расчетах.

Митрополит Михаил оказался твердым архипастырем, стоявшим на страже Православия. Под его покровительством составилась «дружина» ревнителей, которые стали открыто выражать свою тревогу и негодование на вредное и опасное направление министра. Ректор Петербургской Академии архимандрит Иннокентий (Смирнов) отказался от звания члена Библейского общества и написал письмо А.И. Голицыну, в котором потребовал закрыть «Сионский вестник» Лабзина. Он прямо писал министру: «Вы нанесли рану Церкви, вы ее и уврачуйте».

Вскоре произошло новое столкновение. В конце 1818 года в качестве цензора архимандрит Иннокентий разрешил к печати книгу Е. Станевича «Разговор о бессмертии души над гробом младенца», в котором осуждались идеи, проповедовавшиеся «Сионским вестником». Выход этого сочинения произвел бурю в окружении Голицына. Министр добился от императора запрещения книги Станевича. Он писал царю, что книга наполнена «защищением наружной Церкви против внутренней» и «совершенно противна началам, руководствующим христианское наше правительство». Архимандрит Иннокентий был удален из Петербурга, его возвели в сан епископа и назначили в Пензу, где он скончался осенью того же года в возрасте 35 лет.

После устранения епископа Иннокентия митрополит остался в одиночестве. Тем не менее, он не уступил Голицыну, и в 1821 году, за две недели до кончины, писал императору, умоляя его спасти Церковь «от слепотствующего министра». Письмо произвело сильное впечатление на государя.

Преемником митрополита Михаила, по совету Аракчеева, соперничавшего с Голицыным за влияние на царя, был назначен митрополит Серафим (Глаголевский), переведенный из Москвы. В кругу иерархов он был известен как противник мистического направления. Он сразу после перевода в Петербург высказался против Библейского общества и вступил с ним в борьбу.

Передовым бойцом в этой борьбе был выставлен настоятель Новгородского Юрьевского монастыря архимандрит Фотий (Спасский). Он учился в Петербургской Академии у архимандритов Филарета (Дроздова) и Иннокентия (Смирнова). В 1817 году принял постриг и был определен законоучителем в Кадетский корпус. Архимандрит Фотий благоговел перед своим учителем архимандритом Иннокентием, человеком святой жизни. В монашестве он строго постился, носил вериги. О молодом монахе-постнике заговорили в свете. Его почитательницей и духовной дочерью стала графиня Орлова-Чесменская, богатейшая в России помещица. Ревностный законоучитель стал на уроках в Кадетском корпусе открыто обличать Библейское общество. Но в своих обличениях он сам впадал в тон, который царил в мистических кружках. Обрушиваясь на «мистиков», он аргументировал не от святых отцов, а от собственных видений, прозрений, вещих снов. Как и его оппоненты, преисполнен он был апокалиптической тревоги. «Теперь дрова уже подкладены, и огонь подкладывается», – говорил он.

О своей деятельности архимандрит Фотий вспоминал впоследствии – «действовал с опасностью для жизни против «Сионского вестника» Лабзина, лож масонских и ересей, старался ход расколов их остановить». Его шумное поведение привело к удалению его из Петербурга и назначению игуменом Новгородского Деревяницкого монастыря. А там он обрел нового покровителя – владельца села Грузино графа Аракчеева, и в 1822 году был назначен настоятелем древнего Юрьевского монастыря. Вскоре его снова вызвали в Петербург. И там он ринулся на борьбу с Голицыным.

Поводом для решительных действий явился русский перевод книги Госнера «О Евангелии от Матфея» – одного из многих издававшихся тогда в России мистически–пиетических сочинений. Архимандрит Фотий написал императору письмо, в котором сообщил, что в Вербное воскресение к нему был послан Ангел Божий, предстал ему во сне с книгой в руке, а на книге было начертано «сия книга составлена для революции и теперь намерение ее революция». Письмо архимандрита заинтересовало царя своим апокалиптическим тоном. Он захотел встретиться с новоявленным «пророком».

После аудиенции у Александра I архимандрит Фотий открыто напал на Голицына в доме Орловой. Он встретил министра пред иконами за аналоем, на котором были возложены Крест, Евангелие и Святые Дары. Князь Голицын просил благословения у архимандрита, однако он благословения не дал и сказал – «В книге «Таинство креста» под твоим надзором напечатано – духовенство есть зверь, – а я, Фотий, из числа духовенства есмь иерей Божий, то благословить тебя не хощу, да тебе и не нужно оно». Голицын ушел из дома в бешенстве. А архимандрит Фотий вслед ему кричал: «Анафема! Да будешь проклят». От Голицына и Фотия последовали доношения о случившемся на имя государя.

Вскоре после этого, по совету Аракчеева и еще одного противника Голицына, адмирала Шишкова, к императору поехал митрополит Серафим, и на аудиенции, сняв с себя белый клобук и положив его к ногам царя, с твердостью заявил, что не примет его, пока не услышит царского слова о смене министра и истреблении вредных книг.

15 мая 1824 года князь Голицын подал в отставку. Министром просвещения назначили А.С. Шишкова. Ведомство Православного исповедания было изъято из подчинения этого министерства. Президентом Библейского общества стал митрополит Серафим, который сразу же начал добиваться его упразднения. В конце 1825 года император Александр I скончался, и в скоре после его смерти Библейское общество было закрыто.

§ 2. Русская Православная Церковь в 1825–1855 годы

Царствование Николая I началось подавлением декабрьского восстания на Сенатской площади. В 1848 году русские войска помогли разгромить революцию в Европе. Во внутренней политике в этот период по всем линиям усиливался охранительный курс. Всякая оппозиция правительству искоренялась в зародыше. Политика эта распространялась и на Церковь. При Николае I в церковной политике правительства углублялись тенденции, наметившиеся в последний год царствования Александра, когда с удалением Голицына усилилось влияние Аракчеева и Шишкова.

Реакция на недавнее засилие враждебных Православию масонских кругов носила нетворческий, казенно-охранительный характер. Митрополит Филарет (Дроздов) назвал этот поворот «обратным ходом ко временам схоластическим». Новый курс правительства поддерживали митрополиты: Петербургский – Серафим и Киевский – Евгений (Болховитинов), а у Московского архипастыря митрополита Филарета «обратный ход» вызывал горестные чувства, тревожил его, хотя в своих попытках противодействовать ему он проявлял предельную осторожность.

После закрытия Библейского общества ревнители «обратного хода» добились прекращения работы над переводом Библии на русский язык. Усилия митрополита Филарета отстоять это дело не увенчались успехом. Некоторое время воспитанникам военно-учебных заведений запрещалось читать Библию «в предотвращение помешательства», под тем предлогом, что два кадета уже помешались.

Для борьбы с инославными влияниями, с ересями и сектами устрожалась духовная цензура, и эти цензурные строгости были направлены против всякого проявления живой богословской мысли. Напуганные разгулом «оккультного» мистицизма, ревнители «обратного хода» с опасливым недоверием стали относиться и к аскетическому мистицизму, к творениям святых отцов Макария Великого и Исаака Сирина и, по словам митрополита Филарета, «умная сердечная молитва» оказалась «уничтожена и осмеяна как зараза и пагуба». Цензура не пропускала в печать богословских сочинений А.С. Хомякова. Под подозрением оказалось даже православие митрополита Филарета, который метко охарактеризовал возобладавший тогда дух пугливого недоверия к богословию словами «дым ест глаза, а они говорят – так едок солнечный свет».

При Николае I усилился обер-прокурорский надзор за ходом церковных дел. Обер-прокурор получил министерские полномочия. Несмотря на подозрительное отношение Николаевского двора к деятелям Александровского царствования, связанным с масонскими кругами, в 1833 году обер-прокурором вместо князя П.С. Мещерского был назначен тайный масон С.Д. Нечаев. К духовенству он относился презрительно и враждебно, и сразу повел настоящую войну против иерархов из Синода, причем в этой борьбе не брезговал и интриганскими методами. Он инспирировал ложные доносы на архиереев, в которых те обвинялись в политической неблагонадежности, а чтобы придать доносам видимость правдоподобия, подталкивал членов Синода выражать недовольство жандармским давлением на Церковь. Нечаев добился того, что под негласный надзор поставлен был митрополит Московский Филарет. Недовольство Нечаевым в Синоде стало столь велико, что иерархи решились просить государя о замене его другим лицом. И ходатайство это, поддержанное важным синодальным чиновником А.И. Муравьевым, возымело успех. После отставки Нечаев поселился в Москве, посвящая свой досуг занятиям астрологией в узком кругу интимных друзей.

Преемником Нечаева стал граф Н.А. Протасов. Это был один из самых энергичных и умных сановников николаевской эпохи. Он получил воспитание у гувернера-иезуита, и оттого, вероятно, несмотря на его искреннюю преданность Православной Церкви, в его богословских воззрениях всегда был заметен сильный налет католицизма. Но к Риму Протасов относился недружелюбно, и в своих церковно-политических взглядах был далек от клерикальных латинских тенденций.

Протасов хотел сделать государство строго конфессиональным и отрицательно относился к политике широкой веротерпимости, проводившейся при Екатерине II и Александре I. Но на Церковь он смотрел, прежде всего, с точки зрения государственного интереса, государственной пользы, видел в ней одну из опор правительства, и в этом был верным продолжателем линии Петра I и архиепископа Феофана.

От своего покровителя Николая I Протасов усвоил убеждение во всесильных возможностях канцелярского способа управления и во всемогуществе приказа свыше. Исполненный энергии, он свою деятельность в кресле обер-прокурора начал с преобразования канцелярской части – увеличил число чиновников, повысил их ранги, разделил свою канцелярию на департаменты с директорами и обер-секретарями, «усовершенствовал» бумажное делопроизводство до такой степени, что чиновники, сидевшие за соседними столами, вели переписку между собой через экспедицию. Протасов скоро подчинил себе учреждения, находившиеся прежде в ведении Синода – Духовно-учебное управление, преобразованное из Комиссии духовных училищ, подведомственной Синоду, счетную часть Синода, которую он преобразовал в Хозяйственный комитет.

С членами Синода граф Протасов обращался заносчиво, грубо, позволяя себе кричать на них и даже пытался по-военному командовать ими. При этом он однако заботился о престиже Святейшего Синода и не позволял главам смежных министерств вмешиваться в церковные дела. Считая Русскую Православную Церковь своим ведомством, Протасов брал на себя инициативу в решении чисто церковных дел и даже вопросов богословского характера.

В конце 1830-х годов он поднял вопрос об исправлении «Катехизиса» митрополита Филарета, в котором усмотрел протестантский оттенок, заключавшийся будто бы в отсутствии 9 церковных заповедей, заимствованных митрополитом Петром Могилой в «Православное Исповедание» из католических катехизисов. «Православное Исповедание» Протасов ставил так высоко, что ввел обязательное изучение его во всех семинариях и настаивал на том, чтобы оно было объявлено «символической книгой».

Обер-прокурор решительно возражал против перевода Библии на русский язык и предлагал Синоду объявить славянский перевод каноническим, подобно тому, как Вульгата является канонической книгой для католической церкви. Этому намерению воспротивился Московский митрополит Филарет. Предложение Протасова было отвергнуто Синодом, но вскоре после этой неудачи, в 1842 году Протасов добился удаления из Синода в свои епархии Филарета, митрополита Московского, и Киевского митрополита Филарета (Амфитеатрова).

Московский святитель, однако, и после удаления из Петербурга никуда не выезжал из Москвы, продолжал оставаться средоточием церковной жизни. Русские иерархи смотрели на него как на своего вождя и, приезжая в Москву, шли к нему за советом и руководством.

В 1843 году скончался митрополит Петербургский Серафим, который умел поддерживать хорошие отношения с самовластным обер-прокурором, потому что вполне сочувствовал протасовской церковной политике. Его преемником стал переведенный из Варшавы митрополит Антоний (Рафальский), который привлек внимание жителей столицы торжественностью и красотой совершавшихся им Богослужений. После его смерти в 1848 году на его место пришел митрополит Никанор (Клементьевский).

По инициативе обер-прокурора был разработан Устав духовных консисторий, утвержденный в 1841 году, по Уставу епархиальные консистории являлись совещательными и исполнительными органами при епархиальных архиереях. Члены консисторий назначались архиереями из числа наиболее заслуженных священников. Кроме них в консисторских штатах состояли светские чиновники во главе с секретарем, которого назначал и увольнял обер-прокурор. Любое решение епархиального архиерея могло быть опротестовано секретарем, и в этом случае его исполнение приостанавливалось. В сущности, эти секретари были своеобразными местными «обер-прокурорами», практически независимыми от архиереев и имевшими огромное влияние на ход епархиальных дел. Постановлением Синода упразднялись промежуточные звенья между епархиальной властью и благочиниями – уездные духовные правления, которые по-старинному именовались протопопиями, потому что во главе их некогда стояли протопопы.

При Протасове границы епархий были приведены в соответствие с административным делением страны на губернии. За годы царствования Николая I открыт был ряд новых епархий – Олонецкая, Саратовская, Новочеркасская, Симбирская, Томская, Херсонская, Варшавская, Камчатская, Кавказская, Рижская, Самарская, Полоцкая и Литовская.

Конец царствования совпал с неудачной для России Крымской войной, когда на стороне мусульманской Турции против России, выступившей в защиту порабощенных Портой христиан, воевали христианские государства Европы – Великобритания, Франция, Сардинское королевство. Православная Церковь одушевлена была в эти годы патриотическим духом и самоотверженно служила Родине. Воодушевляло духовенство в войсках и в местах боевых действий, бойцов и жителей, заботилось о раненых, утешало их, напутствовало умиравших. Соловецкий монастырь мужественно выдержал двухдневную бомбардировку английской эскадры. Корсунский женский монастырь под Севастополем был обращен в лазарет, и инокини служили в нем сестрами милосердия. Женские обители по всей России готовили корпию и бинты для раненых. Многие из воспитанников Духовных школ записались в ополчение и отправились в действующую армию. Немало семинаристов сложило головы в боях с неприятелем. Епархиальные архиереи, монастыри, духовные школы, церковные причты собирали средства на военные нужды, на помощь раненым, инвалидам, вдовам и сиротам убитых воинов. Некоторые из архиереев пожертвовали свое жалование за все время войны.

В разгар Крымской кампании в 1855 году скончался император Николай I. Обер-прокурор Святейшего Синода граф Н.А. Протасов умер на месяц раньше монарха, которого он глубоко почитал.

§ 3. Русская Православная Церковь в 1855–1881 годы

Поражение в Крымской войне убедило нового императора Александра II в необходимости реформ, призванных оздоровить государственный строй и экономику России. Важнейшим преобразованием явилась отмена крепостного права, объявленная манифестом от 19 февраля 1861 года. За этим актом последовал ряд других реформ – земская, военная, судебная.

В самом начале царствования был поставлен и вопрос о церковных преобразованиях. Сложившийся при Николае I и Протасове строй церковного управления вызывал критику с разных сторон. В конце 50-х годов за границей вышли книги бывшего профессора богословия Д.И. Ростиславова и калязинского священника И.С. Беллюстина с желчными, ядовитыми обличениями существовавших церковных порядков. Обе книги направлены главным образом против иерархии и монашества и оттого носят грубо протестантствующий характер.

Но и людьми более церковных взглядов высказывались требования перемен. Славянофил К.С. Аксаков в 1855 году выступил за широкую гласность и свободу церковной печати: «Деятельность мысли, духовная свобода есть призвание человека... Если найдутся злонамеренные люди, которые захотят распространять вредные мысли, то найдутся люди благонамеренные, которые обличат их, уничтожат вред и тем доставят новое торжество и новую силу правде...»

Удивительно по своей прямоте и смелости высказывание Киевского митрополита Арсения (Москвина) – «Мы живем в век жестоких гонений на веру и Церковь под видом коварного об них попечения».

С обоснованной критикой формализма и бюрократизма в синодальном и консисторском управлении выступил известный церковный ревнитель А.И. Муравьев, в прошлом служивший при обер-прокуроре Синода. Он писал: «Число светских чиновников по особым поручениям и за обер-прокурорским столом, и в разных управлениях и канцеляриях умножилось до чрезвычайности». Крайнее усиление обер-прокурорской власти он находил в том, что «два таинственных слова «читал и исполнил», которыми обер-прокурор пропускал синодальные определения к исполнению, «решают дела церковные, самые важные, как и самые обыкновенные. Какой патриарх пользовался столь неограниченной властью»?

А.Н. Муравьев не помышлял ни об упразднении должности обер-прокурора, ни тем более об отмене самой синодальной системы управления. Он предлагал лишь ввести полномочия обер-прокурора в те рамки, в которых они держались до Голицына и Протасова и стремился к возвышению Первенствующего члена Синода. Муравьев выразил пожелание, чтобы Первенствующий член, «стоящий во главе Священного Синода, который поставлен во главе всей Российской Церкви, пользовался особым уважением всех архиереев, с некоторыми отеческими правами в отношении их. Если заметит он какие-либо беспорядки по епархиям, то пишет прямо от себя к архиереям, и каждый из них должен обращаться к нему за советом в затруднительных случаях... Первенствующий член сносится также и с патриархами восточными от лица Священного Синода. Таким образом, в лице его сосредоточится единство всей Российской Церкви и восстановится древний порядок, первенствующей Церкви Христовой». Не ставя вопрос о восстановлении Патриаршества, Муравьев стремился к тому, чтобы и в рамках синодального управления соблюдалось 34 Апостольское Правило о первом епископе в каждом народе.

С Муравьевым вполне согласны были митрополит Петербургский Григорий (Постников) и епископ Камчатский святитель Иннокентий (Вениаминов). Митрополит Московский Филарет сочувствовал критике Муравьева, но находил его замечания слишком торопливыми и не продуманными до конца. Мудрый святитель опасался проведения новой реформы сверху, руками светской власти. Ведь свои предначертания А.Н. Муравьев направил обер-прокурору графу А.П. Толстому и выразил мысль, что «один лишь обер-прокурор может вывести Церковь из того положения, в какое она поставлена, явив себя графом Протасовым в обратном смысле».

Митрополит Филарет, обращаясь к Муравьеву, писал: «Я возражаю не против сущности ваших замечаний на стеснительное положение синодального действования, но против неточности изложения, от которой могут произойти два неблагоприятных последствия – первое, что могут сделать возражения против сей неточности, и все ваше замечание окажется опровергнутым, второе, что неверно означенная неправильность может получить такое исправление, которое вновь будет неправильно и неудовлетворительно». По поводу сетований Муравьева на уничтожение Патриаршества Петром митрополит заметил: «Хорошо было бы не уничтожать Патриарха, и не колебать тем иерархию, но восстановлять Патриарха было бы не очень удобно, едва ли был бы он полезнее Синода. Если светская власть начала тяготеть над духовною, почему один Патриарх тверже вынес бы сию тягость, нежели Синод».

В 1856 году, воспользовавшись приездом архиереев в Москву на коронацию Александра II, митрополит Филарет провел совещание российского епископата, которое в печати получило наименование «Московского собора». По предложению святителя Филарета на совещании решено было возобновить труды по переводу Библии на русский язык. Решение «Московского собора» о значительном увеличении числа епархий осталось неисполненным.

Митрополит Филарет высказывался в эти годы и по вопросу об участии представителей иерархии в деятельности Государственного Совета. Он находил неудобным для духовных лиц заседать в этом учреждении; как правило, епископов мало посвящали в дела, которые обсуждались в Совете, но соединенное с членством в нем безмолвное подписывание документов могло бы уронить их в общем мнении. Вместо этого он считал целесообразным проводить в отдельных случаях совместные заседания Святейшего Синода и Государственного Совета для обсуждения вопросов, одинаково важных и для государства и для Церкви.

Осторожная и трезвая линия митрополита Филарета в отношениях с правительством исходила из его стремления оградить самостоятельность Церкви и достоинство епископата. Но он убежден был в том, что силы Русской Православной Церкви, подорванные Петровской реформой, недостаточны для решительного отпора светской власти.

После блаженной кончины митрополита Филарета в 1867 году Московскую кафедру занял известный миссионер святой Иннокентий, переведенный в столицу из далекой Камчатской епархии.

Первенствующим членом Синода с 1856 года был митрополит Новгородский и Петербургский Григорий (Постников), почитатель и друг митрополита Московского Филарета, в прошлом ректор Петербургской Духовной Академии, основатель выходившего с 1821 года богословского журнала «Христианское чтение». В 1825 году он был хиротонисан в епископа Калужского. Перед переводом в Петербург митрополит Григорий занимал Казанскую кафедру. Это был покровитель духовного просвещения (в свое время его очень любили студенты Академии) и замечательный проповедник. В проповедях он, в отличие от митрополита Филарета, избегал догматических тем, обращенные к простому народу, его проповеди исполнены искреннего религиозного одушевления и большой нравственной силы. Язык их чужд риторики и прикрас, прост, ясен, доступен неученому человеку. В 1855 г. митрополит Григорий написал книгу «Истинно-древняя и истинно-Православная Церковь», в которой спокойно и благожелательно полемизировал против старообрядческого раскола. Как и митрополит Филарет, он был настойчивым приверженцем перевода Священного Писания на русский язык.

Всего 4 года святитель занимал столичную кафедру, но паства успела за это время полюбить твердого в вере, предельно искреннего и прямого, благородного архипастыря. Внешне он бывал порой резок и даже грубоват, но в душе необычайно добр, мягок, отзывчив. После его кончины 17 июня 1860 года преемником по Петербургской кафедре и в Синоде стал митрополит Исидор (Никольский), многоопытный архиерей.

Обер-прокурорское кресло в первое десятилетие царствования Александра II занимали заурядные чиновники А.И. Карасевский и А.П. Ахматов. В период между ними, с 1856 по 1862 годы, обер-прокурором был граф А.П. Толстой; человек искреннего благочестия, любивший бывать в Оптиной пустыни. А.И. Толстой возражал против перевода Библии на русский язык, и после «Московского собора» 1856 года, решившего возобновить перевод, сумел заручиться поддержкой митрополита Киевского Филарета, чтобы затормозить это начинание, так что прошло еще два года, прежде чем, благодаря новым настойчивым усилиям митрополитов Московского Филарета и Петербургского Григория, работа над переводом была действительно возобновлена.

В 1865 году обер-прокурора Ахматова сменил граф Д.А. Толстой, приобретший настолько сильное влияние на ход церковных дел, что все вспомнили тогда о временах Голицына и Протасова. Возобновляя опыт «двойного министерства», Д.А. Толстой совмещал обер-прокурорскую службу с должностью министра народного просвещения. Во внутренней политике, в постановке школьного дела он был убежденным консерватором, «главным ретроградом», как его тогда называли, ограждавшим сословный характер образования, добившимся запрета принимать в гимназии «кухаркиных детей».

Но в отношении к Церкви он был подобен ненавистным ему нигилистам, вольнодумец, попросту говоря, едва ли верующий и совсем не церковный человек. Д.А. Толстой не скрывал своего пренебрежения к епископату и духовенству. При нем опять значительно усилилось давление на иерархию. Обер-прокурор старался подорвать влияние духовенства на народную и государственную жизнь. Он стремился отстранить духовенство от участия в организации начального образования для крестьянских детей. Своей реформой гимназического образования, когда главными дисциплинами в школе стали классические языки, Толстой низвел Закон Божий на место второстепенного предмета. За годы обер-прокурорства его в России закрыто было более 2000 приходов.

В области церковного управления он стремился деятельности всех церковных инстанций придать как можно более государственно-упорядоченный, казенный, канцелярский характер, чтобы отнять у Церкви всякую самостоятельность, чтобы обездушить ее, лишить ее ореола неотмирности. Для укрепления обер-прокурорской власти в 1865 году учреждена должность товарища обер-прокурора с правами товарищей министров. В 1867 году при Синоде создано контрольное отделение, поставленное в зависимость от обер-прокурора. Для упорядочения законодательной и судебной деятельности Синода в 1868 году начато было издание «Полного собрания постановлений и распоряжений по ведомству Православного исповедания Российской империи».

В конце 60-х годов Д.А. Толстым был поднят вопрос о реформе церковного суда. О не церковном подходе обер-прокурора к задуманной реформе говорит сама формулировка вопроса: не надлежит ли и церковные суды перестроить «сообразно тем началам, на которых преобразована судебная часть по гражданскому, военному и морскому ведомству», будто у Церкви нет своих канонов, независимых от государственного права.

Была образована комиссия во главе с архиепископом Тверским Филофеем (впоследствии митрополитом Киевским). Работа этой комиссии оказалась бесплодной, но в 1870 году учрежден особый Комитет о преобразовании судебной части под председательством архиепископа Литовского Макария (Булгакова). В этот Комитет граф Толстой, с особой неприязнью относившийся к монашествующим, постарался включить лишь светских специалистов по церковным делам и лиц из белого духовенства – ни одного епископа и монаха, кроме председателя. В 1873 году Комитет выработал проект реформы церковного суда, которым предполагалось перестроить его на тех же основаниях, на которых проведена была реформа светского судопроизводства. Проект исходил из той предпосылки, что не существует независимой от государства духовной юрисдикции, а судебные права принадлежат церковным учреждениям по полномочию от государственной власти.

Проект вызвал единодушно резкую критику со стороны епископата, а архиепископ Волынский Агафангел ответил на него отзывом о незаконности и вреде обер-прокурорского надзора. В 60–70-е годы на усиление обер-прокурорского давления епископат реагировал более остро и смело, чем в Николаевскую эпоху. Инициатору судебной реформы пришлось отказаться от своего замысла.

В 1867 году в области епархиального управления было произведено важное преобразование – отменялось разделение епархий на три класса, и титулы архиереев были обращены в их личное преимущество: без всякого отношения к достоинству епархии. С конца 60-х годов в жизнь Церкви вошло такое явление как регулярно проводившиеся епархиальные депутатские съезды, на которые собирались представители духовенства. На съездах обсуждались, главным образом, постановка дел в семинариях, духовных училищах и женских епархиальных училищах. Особое внимание съезды уделяли контролю над расходом средств, отпускавшихся на учебные заведения. Перед епархиальными съездами отчитывались и свечные заводы. В 1869 году повышены были консисторские оклады, что способствовало изживанию закоренелого зла подкупов и поборов.

При Александре II открылось несколько новых епархий – Таврическая, Уфимская, Туркенстанская, Енисейская, Якутская, Алеутская. На «Московском соборе» 1856 года ставился вопрос о значительном увеличении числа епархий. Проблема эта была достаточно острой. Епархии в ту пору были очень велики по числу приходов – их могло быть более тысячи. В окормлении столь огромной периферии архиерей сталкивался с великими трудностями. Многие приходы десятки лет не посещались епископами.

В 1865 году принято было половинчатое решение. Синод признал целесообразным открытие в каждой епархии викариатств, если содержание их могло быть обеспечено на епархиальные средства. Но права и обязанности викарных епископов не были определены достаточно четко. В некоторых епархиях викарные архиереи управляли частью приходов и имели местопребывание в тех городах, по названиям которых титуловались. В других епархиях в ведении викариев находились свечные заводы, женские монастыри, епархиальный суд, назначение псаломщиков. Особое положение было у епископов-ректоров Духовных Академий, вся деятельность которых сосредотачивалась на управлении вверенными их попечению школами.

Но увеличение епископата натолкнулось на серьезную кадровую проблему. Число ученых монахов, способных к архиерейскому служению, было весьма ограничено. И вот граф Толстой, известный своей неприязнью к «черному» духовенству, которое самим своим существованием символизировало неотмирную природу Церкви, пытался подготовить почву, чтобы поставить перед Синодом вопрос о введении «белого» епископата. Но это его противоканоничное намерение встретило решительный отпор. Первоприсутствующий в Синоде митрополит Исидор твердо заявил, что с «белыми архиереями» он общения иметь не станет.

Чтобы решить задачу, связанную с подбором подходящих кандидатов на занятие архиерейских кафедр, в 70-е годы стали чаще, чем прежде, хиротонисать принявших постриг вдовых священников. Как правило, такие архиереи, лучше знавшие приходскую жизнь, проявляли больше заботы о нуждах приходского духовенства. Из белого духовенства вышли святитель Иннокентий, митрополит Московский, епископ Астраханский Герасим (Добрадов), архиепископ Харьковский Амвросий (Ключарев), епископ Могилевский Виталий (Гречулевич).

В 60–70-е годы Русская Церковь упрочила свои вековые связи с Православным Востоком, в особенности с Константинопольским Патриархатом. Святейший Синод через Русское правительство постоянно прилагал усилия для защиты православных подданных Турции от произвола султанской власти.

В 1877 году Россия вступила в войну с Турцией ради защиты единоверных братьев на Балканах от геноцида. Война закончилась победой России и освобождением Болгарии от исламского ига. Православная Церковь благословила русское воинство на военную брань с вековым врагом христианства. В эти дни ректор Петербургской Академии протоиерей Иоанн Янышев говорил: «Мы, русские, прежде всего и больше всех должны помочь страдающим христианам на Востоке. Русская Церковь, некогда дщерь, а ныне сестра Восточных церквей, не забыла о во веки неразрывной духовной связи со страдающими восточными членами того же самого единого вселенского Тела Христова».

Архипастырские и пастырские воззрения всколыхнули страну. В образовавшийся тогда Славянский комитет стекались громадные пожертвования отовсюду. Синод пожертвовал на военные и санитарные нужды 100 000 рублей. Члены Синода пожертвовали все свое жалование за время войны. Свои пожертвования несли епархиальные архиереи, монастыри, духовные школы, церковные братства, приходское духовенство. Московские монастыри и духовенство во главе со святителем Иннокентием за две недели собрали и отослали в Черногорию более 30 тысяч рублей. В народе война вызвала религиозный и патриотический подъем. В церквах производился кружечный сбор. Прихожане, и не только состоятельные люди, но и простые крестьяне, с радостью жертвовали деньги и даже хлеб на нужды армии и на единоверных братьев.

При монастырях устраивались лазареты для раненых воинов. Около 200 монахов и до 700 инокинь посвятили себя уходу за ранеными и больными солдатами. Монастыри оказывали приют осиротевшим детям убитых воинов. Полковые священники, служившие в действующей армии, утешали раненых, напутствовали умиравших, под обстрелом противника служили молебны и панихиды.

§ 4. Русская Православная Церковь в 1881–1894 годы

Александр III взошел на престол в 1881 году после убийства его отца народниками. Началась эпоха жесткой реакции на либеральные реформы 60-х годов, эпоха подавления радикального вольнодумства и кровавой борьбы правительства с революционным подпольем. В то же время это шли годы быстрого экономического роста России и усиления ее позиций на мировой арене. Россия вновь, как и после Отечественной войны 1812 года, стала самой могучей державой в мире.

После либерального и радикального брожения 60-х годов в 80-е годы значительную часть интеллигенции захватили консервативные настроения. В сознании прежних вольнодумцев, как и в конце XVIII века, вновь пробуждались религиозно-мистические стремления, в обществе происходил новый возврат к вере, робкий, половинчатый, часто болезненный, но всеми ощутимый. Архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович) писал об атмосфере тех лет: «Это что-то новое, новое веяние,какое-то возрождение русского духа, религиозного духа. Надолго ли, не знаю... Чувствовалось, что это новое веяние – нового царствования, что во всем этом... веет дух К.П. Победоносцева».

К.П. Победоносцев (1827–1907), назначенный в 1880 году обер-прокурором Синода, действительно, был главным идеологом и вдохновителем новой охранительной политики правительства. Не только в церковных, но в государственных делах он был главным советником царя, архитектором политического курса правительства.

Юрист по специальности, профессор Московского университета по кафедре гражданского права, он имел блестящие и разносторонние знания, отличался острым, наблюдательным умом, по любому вопросу мог сформулировать продуманное, веское суждение. Известен он и как талантливый публицист, автор книг и статей на церковные, юридические и исторические темы. Победоносцев близко к сердцу принимал церковные дела и, в отличие от своего предшественника, был православным человеком. Это не мешало ему однако в духе синодальной эпохи, в духе Петра I, смотреть на Церковь преимущественно с точки зрения государственных интересов как на одну из опор незыблемости государственного строя.

Но по контрасту с Петровской идеологией европеизации России, которой русское правительство придерживалось в течение почти двух столетий, К.П. Победоносцев к современной ему западной цивилизации относился с нескрываемым отвращением. В европейском либерализме он видел последнюю ступень перед тотальной катастрофой; и в своей реакционной политике вдохновлялся надеждой удержать Россию от повторения пагубных тупиков западного пути. «Россию надо подморозить, – говорил он, – чтобы она не протухла».

Его собственные политические воззрения историки характеризуют как своеобразное реакционное народничество. Победоносцев верил в прочность патриархального народного быта, в стихийную мудрость простого народа. «Народ чует душой», – любил говорить он. И в своих религиозных воззрениях он, человек книжной культуры, воспитанный на западных книгах, пытался отождествиться с простым народом, слиться с ним. По его словам, он любил «исчезать со своим я в этой массе молящегося народа... Народ не понимает решительно ничего ни в словах службы церковной, ни даже в «Отче наш...», но это не важно, ибо истина постигается не разумом, не верою, и самые драгоценные понятия… находятся в самой глубине воли и в полумраке».

Церковь для него – это прежде всего «живое всенародное учреждение». В православии он дорожил не святостью и подвижничеством, и даже не истиной, а его обычными, привычными формами, его традиционализмом. Победоносцев терпеть не мог всякого рода отвлеченных умозаключений, всякой расплывчатой философии. Человек на редкость проницательного ума, он испытывал скептическое недоверие к разуму и даже к разуму церковному. Догматического богословия он не любил и считал его чуждым вере русского народа, русскому православию, ибо «простой народ у нас спасается без всякого богословия», – говорил он. Его пугали и яркие проявления духовного подвижничества. Победоносцева повергали в смущение и тревожили духоносные избранники Божии епископ Феофан Затворник (Говоров) и кронштадтский пастырь Иоанн Сергиев. В начале XX века он выступил против прославления преподобного Серафима.

Не доверял он и иерархии. Победоносцев опасался ее самостоятельности, ее инициативы, слишком большого влияния ее на народ, и потому стоял за самую жесткую правительственную опеку епископата. Он высказывался против созыва Поместного Собора, потому что и в церковном Соборе усматривал оттенок ненавистной ему демократии. Оберегая прочность государственных устоев, он склонен был противиться всяким новшествам. Любимым его словечком было «не надо».

Известный славянофил И.С. Аксаков писал ему в 1882 году: «Если бы в те времена спросили тебя: созывать ли Вселенские Соборы, которые мы признаем теперь святыми, ты представил бы столько основательных критических резонов против их созыва, что они бы, пожалуй, и не состоялись... Твоя душа слишком болезненно чувствительна ко всему ложному, нечистому, и потому ты стал отрицательно относиться ко всему живому, усматривая в нем примесь нечистоты и фальши. Но без этого ничего живое в мире и не живет, и нужно верить в силу добра, которое пребудет лишь в свободе».

Но заслугой К.П. Победоносцева является его забота о строительстве сельских храмов, об издании религиозно-назидательных книг и молитвенников для народа, о материальной помощи духовенству.

В 1883 г. при Победоносцеве, произошли важные перемены в управлении военным духовенством. Оно сосредоточено было в лице одного главного священника гвардии, гренадер армии и флота вместо прежних трех главных священников, а в 1890 году вышло новое положение о военном духовенстве. По нему главный священник был переименован в протопресвитера военного и морского духовенства, и при нем учреждалось правление из 3 штатных и 2 сверхштатных членов.

В 80-е годы было открыто две новых епархии: Екатеринбургская и Владикавказская. Таким образом, в составе Русской Церкви к 1890 году числилось уже 62 епархии. Кроме епархиальных архиереев, в состав епископата входило 37 викарных епископов, причем при митрополитах Петербургском, Московском и Киевском состояло по три викария.

Новым явлением церковной жизни явились окружные соборы архиереев. К.П. Победоносцев в самом начале своего обер-прокурорства заявил, что правительство стремится к «применению на практике древнего канонического права святителей православной Церкви соборно обсуждать важнейшие вопросы веры и церковной жизни». В церковных кругах пробудилась надежда, что начинается эпоха возрождения подлинной соборности. Но Победоносцев был исполнен глубокого недоверия к способности российского епископата самостоятельно, без государственной опеки, решать церковные дела. Он писал: «Опыт (правда невеселый) и наблюдение удостоверяют меня в том, что наша церковная иерархия нуждается в мирянине и ищет себе опоры вне круга церковного управления... Вообще у нас в России невозможно ни в какой сфере деятельности успокоиться на том, что все и сорганизуется и пойдет само собою; всюду надо хозяина». И в качестве властного «мирянина» и «хозяина» Победоносцев счел полезным созвать несколько окружных Соборов, но отнюдь не Всероссийский Поместный Собор.

В 1884 году в Киеве под председательством престарелого Киевского митрополита Платона (Городецкого) состоялся Собор архиереев южных и западных епархий. Собор обсуждал много важных вопросов церковной жизни: о положении духовенства, о свечных заводах, о соблюдении устава и церковном пении, о народном образовании, о мерах против влияния католичества и еврейства на православный народ. Но самой главной темой соборного обсуждения была борьба с усилившейся в южных епархиях штундой – насажденной немцами-колонистами сектой крайне протестантского толка, впоследствии слившейся с баптизмом. Собор обратился к пастве с посланием, предостерегавшим верных от уклонения в лжеучения, и особенно в штунду.

В том же 1884 году в связи с 50-летием святительского служения митрополита Исидора (Никольского) в Петербург съехалось несколько архиереев. Эта встреча архиереев тоже получила название «собора». В Петербурге обсуждали постановку образования в церковно-приходских школах, содержание церковных причтов. В 1886 году под руководством синодального чиновника В.К. Саблера в Казани был проведен окружной Собор епископов Поволжья, на котором преимущественно обсуждались меры по противодействию старообрядческому расколу. В том же году в Иркутске состоялся Сибирский собор архиереев, который тоже сосредоточил внимание на противостарообрядческой миссии. В 1888 году в Киеве, в связи с торжественным празднованием 900-летия крещения Руси, состоялся весьма представительный съезд архиереев, который получил в истории название Собора.

Во главе российской иерархии в 80-е годы стоял первоприсутствовавший в Синоде митрополит Исидор. Он родился в 1799 году в семье сельского дьякона Тульской епархии. Рано осиротев, он в детстве испытал горечь нужды. После окончания в 1825 году Петербургской Духовной Академии со степенью магистра, он принял постриг и был рукоположен в сан иеромонаха. До архиерейской хиротонии исполнял административно-педагогическое послушание.

58 лет продолжалось его святительское служение. До назначения на Петербургскую кафедру в 1860 году преосвященный Исидор был епископом Полоцким, экзархом в Грузии, Киевским митрополитом. Он был удостоен высших государственных и церковных наград, в том числе первосвятительского отличия – права совершать службу с преднесением креста.

Это был человек большого ума, трудолюбия, такта, неизменного спокойствия и ровности духа, умения ладить с людьми и с собратиями-архиереями, и с подчиненными клириками, и с правительственными чиновниками. Его правилом было: «Нечего не ищи, и ни отчего не отказывайся». Мудрый, осторожный, тонкий церковный деятель, он был также замечательным духовным писателем, знатоком Священного Писания, автором нескольких эгзегетических сочинений. После блаженной кончины митрополита Филарета преосвященный Исидор взял на себя главную заботу о переводе Библии на русский язык. Широкий размах имела и его благотворительная деятельность. Он был главным попечителем Императорского человеколюбивого общества. Скончался митрополит Исидор в глубокой старости, в 1892 году.

Московскую кафедру с 1882 по 1891 годы занимал митрополит Иоанникий (Руднев) (1826–1900). Как и митрополит Исидор, он был сыном диакона из Тульской епархии. Получив образование в Киевской Духовной Академии, он принял постриг от руки известного Печерского подвижника иеросхимонаха Парфения и до самой кончины оставался иноком высокой жизни, молитвенником и строгим постником.

В 1861 году его хиротонисали в епископа Выборгского. Перед переводом в Москву он исполнял должность экзарха Грузии. Митрополит Иоанникий особенно прославился своей широкой благотворительной деятельностью. Сам изведовавший в юности нужду и лишения, он был для бедных щедрым «милостивцем». Известен он также и как замечательный церковный администратор, энергичный, деятельный, инициативный. Пребывая на кафедре в Саратове, он основал там противораскольничье братство Святого Креста. В Нижнем Новгороде святитель основал такое же братство, открыл детский приют и ремесленную школу. В Грузии он учредил воскресные публичные собеседования о вере, открыл женское епархиальное училище. Все свое жалование за четыре с половиной года служения экзархом он пожертвовал на нужды духовного образования.

Введенный в состав Синода, митрополит Иоанникий был там твердым и непреклонным защитником независимости Церкви от давления светской власти. Когда в 1888 году в Синоде обсуждался вопрос о поминовении усопших инославных и первоприсутствующий митрополит Исидор готов был поддержать мнение Победоносцева, клонившееся к снисхождению в этом вопросе, митрополит Иоанникий самым решительным образом высказался против отпевания инославных. Мнение Московского митрополита поддерживало большинство членов и присутствующих в Синоде. Рассмотрение вопроса о поминовении инославных было отложено на неопределенный срок.

Характерно высказывание митрополита Иоанникия в Синоде по поводу появления в печати кощунственного стихотворения: «Не нужно нам гражданских казней». Государство не может или не хочет, это его дело; но мы должны сделать свое... Как его, автора-то? Если он не православный, то и Бог с ним; если же православный, то чрез епархиального архиерея потребовать бы от него, чтобы отрекся от своего богохульства и отрекся публично, что должен и заявить. Если же не захочет, то предать его отлучению что ли. Я знаю, что нас ругать за это станут. Но Бог с ними; пускай ругают». И Синод действительно стал рассуждать об анафеме. Но Победоносцев не поддержал эту идею: «Теперь так без шума дело и заглохнет, – утверждал он, – а поднимите вы шум, эта пакость разойдется в сотнях тысяч экземпляров».

В 1891 году, после кончины митрополита Киевского Платона, митрополит Иоанникий был переведен на его место из Москвы, что, конечно, было следствием нерасположения к нему правящих сфер. Оставаясь Киевским святителем, он за два года до кончины, в 1898 году, был назначен первоприсутствующим членом Синода.

В 80-х годах в состав российского епископата входило много других замечательных архиереев: архиепископы: Херсонский – Никанор (Бровкович), Харьковский – Амвросий (Ключарев), Тверской – Савва (Тихомиров), Варшавский – Леонтий (Либединский), который после перевода митрополита Иоанникия в Киев был поставлен на Московскую митрополию и занимал ее в течение двух лет до своей кончины в 1893 году. Тем не менее епископату в 80-е годы не доставало такого всеми признанного церковного вождя, каким в течение почти полувека был Московский святитель Филарет.

§ 5. Приходское духовенство в XIX веке

Начало XIX века застало русское духовенство замкнувшимся в отдельное сословие с особыми сословными правами, с передачей церковных мест по наследству. Вступление в это сословие для выходцев из дворян и податных состояний было затруднительно. Но поскольку в духовном чине постоянно образовывался избыток безместных взрослых детей, выход из него был не только открыт, но для многих и прямо принудителен.

В 1803 году всем праздным лицам духовного звания было дозволено свободно избирать себе род жизни, но уже через три года начался очередной разбор безместных детей духовенства, не получивших образование: годных для военной службы отправляли в полки, а непригодных – определяли в сторожа консисторий.

Последний разбор был проведен в 1830–1831 годах. На военную службу брали праздных лиц духовного сословия в возрасте от 15 до 40 лет. Исключение было сделано для не успевших определиться на место выпускников богословского и философского классов. Кроме того, разрешалось оставить по одному сыну при отцах для прокормления в старости.

Большие перемены в положении духовенства наступили в конце 50-х годов. Для обсуждения вопросов о положении духовенства составилось особое присутствие из членов Синода, обер-прокурора, нескольких министров и других высокопоставленных чиновников под председательством митрополита Исидора. В 1867 году Присутствие выработало положение, которым отменялись наследственные права на церковные места, а через 2 года после этого вышел указ, вносивший радикальные перемены в положение духовенства. Из духовного ведомства были исключены певчие, звонари, церковные сторожа, сверхштатные псаломщики, а самое главное – все взрослые дети клириков. Причем им присваивались весьма высокие сословные права. Сыновья священнослужителей получили личное дворянство или почетное потомственное гражданство, а дети церковнослужителей приравнивались к почетным личным гражданам. Им предоставлялось право поступать на военную или гражданскую службу, а также, по желанию, вступать в купеческие гильдии. Дети певчих, звонарей, сторожей обязаны были по достижении совершеннолетия приписываться в сельские или городские общества, но с освобождением от податей. В духовном чине остались лишь лица, состоявшие на действительной церковной службе. Юридически этим указом сословность духовенства упразднялась.

В 1863 году выпускникам семинарий был открыт доступ в университеты, и вскоре выходцы из духовенства составили почти половину студенчества. По успеваемости это были всегда лучшие студенты, но в силу ряда причин они часто разделяли радикальные и даже нигилистические взгляды. Детям духовных лиц разрешали также поступать в светские средние школы, но в отличие от семинарий, в гимназиях и реальных училищах образование было платным, поэтому даже те сыновья клириков, которые не собирались посвящать свою жизнь Церкви, предпочитали завершать среднее образование в семинарии, а потом идти в университет или на гражданскую службу. В то же время с конца 50-х годов шире открывался доступ к церковному служению для лиц из других сословий.

Материальное обеспечение духовенства в начале XIX века оставалось весьма недостаточным. При Александре I вдвое были повышены установленные Екатериной II таксы за требы, зато прекратились начатые при Павле наделения церковных причтов земельными участками. Это сделано было под тем предлогом, что Комитет 1808 года должен был изыскать средства для лучшего обеспечения духовенства. Комитет составил смету более чем на 7 миллионов рублей. На деле, однако, собрать такой суммы не удалось, и из задуманной кардинальной реформы осталось лишь положение о денежных окладах для священнослужителей с учеными степенями, о выдаче временных пособий духовенству, пострадавшему от неурожаев, пожаров и других бедствий, а также о финансировании попечительств о бедных духовного звания. Такие попечительства были учреждены в 1823 году при епархиальных консисториях. В их пользу шли особые кружечные сборы, отчисления из доходов кладбищенских церквей и остатки штатных сумм из монастырей.

Для обеспечения вдов духовного звания Синод по почину архиепископа Феофилакта (Русанова) узаконил так называемые «приходы со взятием». Это значило, что приходская вакансия преимущественно предоставлялась кандидату, соглашавшемуся жениться на дочери покойного священнослужителя и взять на себя обязательство содержать тещу пожизненно, а сестер жены – до выхода замуж. Кроме того, вакансии просфорниц предоставлялись в первую очередь вдовам духовного чина, одиноким или имевшим малолетних детей, либо взрослых дочерей, «не подающих надежды на замужество».

При императоре Николае I и обер-прокуроре Протасове материальному обеспечению духовенства уделялось больше внимания, чем прежде. Церковные причты щедро наделялись землей. Для священнослужителей и причетников строились церковные дома на казенный счет. В 1842 году в западных епархиях, где только что совершилось воссоединение униатов с Православной Церковью, были установлены оклады для духовенства. В следующем году казенное жалование стало постепенно вводиться и в других епархиях. Священнику выдавался оклад от 100 до 180 рублей в год, диакону – 80, дьячку – 40, пономарю – 32 и просфорнице – 14 рублей. К концу царствования Николая I почти половина причтов (числом 13214) пользовалась казенными окладами.

В 60–70-е годы материальное обеспечение духовенства рассматривалось Присутствием во главе с митрополитом Исидором. Положение, выработанное им в 1869 году, предусматривало введение новых сокращенных штатов приходского духовенства: бедные приходы соединялись с другими, более обеспеченными. По новым штатам нормальный причт состоял из священника и псаломщика. Второй священник и второй псаломщик, допускались в исключительных случаях, а диаконы вообще исключались из приходских причтов и могли служить лишь на вакансии псаломщика или без казенного оклада, на попечении прихожан.

Тогда закрыто было около 2 тысяч приходов. За штат увольняли престарелых и малоподготовленных священников, а вот из числа диаконов уволено было больше трети. По штатам 1869 года в Русской Церкви состояло 38075 священников, 11144 диакона и 68461 причетников. Сокращение штатов позволило в два раза повысить казенное жалование духовенству, но поскольку цены с 40-х годов к тому времени возросли тоже вдвое, на деле в обеспечении духовенства никакого улучшения в сравнении с 40-ми годами не произошло.

В 1866 году были составлены новые правила пенсионного обеспечения клириков. Священникам, прослужившим не менее 35 лет, назначались пенсии по 90 рублей в год, а их семьям – по 55–65 рублей, в 1878 году пенсионный оклад был повышен до 130 рублей для священников и протодиаконов, а с 1860 года пенсии стали также назначаться диаконам и их осиротевшим семьям.

Что касается сословных прав духовенства, то в начале XIX века священнослужители по свободе от телесных наказаний по суду приравнивались к дворянам. Впоследствии эту привилегию получили их жены, а при Николае I также и дети. Но церковнослужители, наравне с лицами податных сословий, в случае совершения уголовных преступлений, могли быть подвергнуты телесному наказанию. В 1863 г. телесные наказания как карательные меры, назначавшиеся судом, были отменены для всех подданных России.

Отмена крепостного права постепенно отучила помещиков от привычки своевольно и высокомерно держаться со священнослужителями церквей, расположенных в их владениях. Возвышение духовенства на сословной лестнице сблизило значительную его часть, особенно городских протоиереев с академическим образованием, с дворянской интеллигенцией. Сельское духовенство, ближе стоявшее к простому народу по житейским условиям, по взглядам на жизнь, по обычаям и нравам, крепче связано было со своей благочестивой, хотя и мало сведущей в церковном учении паствой.

В подавляющем большинстве приходские священники и в XIX веке оставались людьми искренней и теплой веры. Среди них мало было красноречивых проповедников, мало ученых богословов, но это были благоговейные совершители Тайн Божиих, пастыри, нелицемерно преданные Богу, Церкви и Отечеству.

Из пастырей, чьи ревностные труды увенчались особенно благодатными успехами, всероссийскую известность получил петербургский священник А.В. Гумилевский, который в своем приходе открыл братство и воскресную школу, многие годы он духовно окормлял больных в Обуховской больнице и умер, заразившись тифом. Другой петербургский протоиерей И.Н. Полисадов особенно знаменит своими проповедями, обращенными к рабочему люду столицы. Протоиерей А.В. Рождественский известен деятельным участием в организации обществ трезвости. Его называли «народным печальником». Он издавал религиозно-назидательные журналы для народа: «Отдых христианина», «Трудовая жизнь», «Воскресный благовест».

Один из пастырей, принадлежавших белому духовенству, известен всему миру как духоносный муж святой жизни. Имя его – протоиерей Иоанн Ильич Сергиев. Отец Иоанн родился в 1829 году в семье сельского причетника в Архангельской епархии. Свое образование он завершил в Петербургской Духовной Академии. В 1855 году его рукоположили в сан пресвитера и назначили священником Свято-Андреевского собора в Кронштадте, где он служил беспрерывно более полувека, до своей кончины. С 1882 года отец Иоанн развернул необычайно широкую благотворительную деятельность. Он устроил рабочий дом, детский приют, школу для бедных детей. С небывалым успехом ему удавалось вести борьбу с пьянством, распространенным среди портовых рабочих и моряков Кронштадта. Отец Иоанн был женат, но и в браке сохранил совершенное целомудрие. Он ежедневно совершал Божественную Литургию. Богослужения отца Иоанна в Андреевском соборе были явлением исключительным в церковной жизни. Его дерзновенная вера, чуждая и тени сомнений, подобная вере первых христиан, захватывала молящихся и многих перерождала духовно. За такими Богослужениями открывались необычайные проявления милости Божией. Русский народ чтил его еще при жизни как чудотворца.

Великий молитвенник, замечательный проповедник, в устах которого глаголы вечной жизни звучали с такой покоряющей силой, что они преображали сердца людей, пастырь-благотворитель, отец Иоанн Кронштадтский был еще и глубоким богословом. Его книги «Моя жизнь во Христе» и «Христианская философия» принадлежат к самому великому и подлинному в русском богословском наследии XIX века. В своих творениях Кронштадтский пастырь не рассуждает о догматах, а свидетельствует их истину, опираясь на святоотеческий и на свой жизненный духовный опыт. Его дневник под названием «Моя жизнь во Христе» содержит не размышления о Боге и не мечтания о Нем, а свидетельство о подлинной встрече с Ним и свидетельство о тайне Церкви как едином Теле, которое живет в Святой Евхаристии. Евхаристия, по учению отца Иоанна, средоточие христианского бытия. Духовная жизнь и Таинства – вот единственный надежный путь к встрече со Христом. Для отца Иоанна Кронштадтского христианство было не отвлеченным учением, не системой нравственности, а новой жизнью, не похожей на жизнь ветхого человека, порабощенного грехом.

«У истинного христианина, – писал он, – должно быть все иное в духе, в теле и в жизни: иные помыслы – духовные, святые, иные вожделения – небесные, духовные, иная воля – правая, святая, кроткая, благая; иное воображение – чистое, святое; иная память, иной взор – чистый, простой, святой, нелукавый; иное слово – целомудренное, чистое, степенное, кроткое, – словом, христианин должен быть иной человек, небесный, новый, святой, божественно живущий, мыслящий, чувствующий, говорящий и действующий Духом Божиим. Таковы были святые угодники».

Таким был и сам духоносный Кронштадтский праведник. Блаженная кончина его последовала 20 декабря 1908 года на 80-м году земной жизни. Он был оплакан всей православной Россией, которая уже при его земной жизни видела в нем своего молитвенника и заступника пред Богом. Согласно завещанию самого отца Иоанна, он был погребен в соборном храме Иоанновского женского монастыря в Петербурге, основанного отцом Иоанном в 1900 году и посвященного его небесному покровителю– преподобному Иоанну Рыльскому.

§ 6. Православие на Кавказе и на Западе России

В 1795 году Грузия подверглась последнему нашествию персидских полчищ. Города и села, монастыри и храмы были разорены и сожжены. Иконы и мощи святых поруганы и уничтожены. Тифлисского архиепископа Досифея схватили на молитве в Сионском соборе и утопили в реке Куре. Мирные жители избивались и тысячами уводились в плен. После этого страшного погрома царь Георгий XIII с согласия князей и народа обратился к русскому государю с просьбой принять Грузию в вечное подданство. В 1801 году Грузия была присоединена к России.

Еще до государственного присоединения, в 1783 году, Грузинский католикос был введен в состав Святейшего Синода. В 1811 году последний католикос царевич Антоний ушел на покой и поселился в России. После этого Грузинские епархии были включены в состав Русской Православной Церкви. Синод поставил во главе их экзарха Варлаама (Эристави), грузина по происхождению, но долгие годы жившего в Петербурге. При экзархе была учреждена Грузино-Имеретинская синодальная контора. После нескольких лет управления экзархом архиепископа Варлаама отозвали в Петербург, назначив постоянным членом Синода, а на его место в Тифлис послали архиепископа Досифея (Пицхелаури), который однако оказался приверженцем старых грузинских церковных порядков, и из-за этого в 1817 году был отправлен на покой в Московский Высокопетровский монастырь.

Экзархом Грузии впервые поставили русского по национальности архиерея – архиепископа Феофилакта (Русанова). Упразднение грузинской автокефалии не было актом безупречным с канонической точки зрения, что впоследствие вызывало раздражение у местного духовенства и народа. Но соединение Грузинской и Русской Церквей следует рассматривать в свете государственного единения двух единоверных народов, спасшего от исчезновения и грузинскую национальность и православие. Русская церковь оказала неоценимую помощь грузинам в устроении их церковной жизни.

Своеобразие церковного строя в Грузии заключалось в дробности епархий (по 10–75 приходов в каждой), избыточествовавших епископами, происходившими из семей владетельных князей и феодальной знати; в отсутствии каких бы то ни было епархиальных канцелярий и вытекавшей отсюда безответственности приходского духовенства перед своими архиереями, управлявшими епархиями через устные распоряжения, в самоуправном вмешательстве в церковные дела местных князей и азнауров. Грузинское духовенство страдало от крайней бедности – на одного священника часто приходилось по 10–20 крестьянских дворов; тарелочный сбор не практиковался, а плата за требы заменялась обильными угощениями. Образование духовенства стояло на крайне низком уровне. В Грузии было много монастырей, но монастырская жизнь находилась в расстроенном состоянии. В народе распространены были языческие обряды и даже языческие верования, уживавшиеся с христианством.

Архиепископ Феофилакт начал с укрупнения епархий по русскому образцу. Из 11 епархий осталось только 4: Карталинская и Кахетинская (во главе с экзархом), Имеретинская, Гурийская, Мингрельская. Сокращено было и число приходов, и материальное положение духовенства заметно улучшилось. Через месяц после прибытия в Тифлис преосвященный Феофилакт открыл в своей резиденции Духовную Семинарию, а в провинции несколько Духовно-светских училищ. Благодаря трудам экзарха в Грузии построено было более 30 храмов. Архиепископ Феофилакт потребовал строгой отчетности от архиереев и клириков. Возведенный в сан митрополита в 1819 году он скончался во время объезда своей епархии 19 июля 1821 года в период неутомимых трудов по устроению церковной жизни экзархата.

После него экзархами в Грузии обыкновенно назначались самые заслуженные и талантливые иерархи, и среди них Иона (Васильевский), Моисей (Богданов-Платонов), Исидор (Никольский), Иоанникий (Руднев), Палладий (Раев), Владимир (Богоявленский). Ранг экзарха был весьма высоким: он занимал по чести четвертое место после Петербургского, Московского и Киевского митрополитов. Включение Грузинской Церкви в состав Русской Православной Церкви открыло благоприятные возможности для миссионерской деятельности по восстановлению Православной веры среди кавказских горцев, утративших ее из-за непомерного давления ислама. В 1814 году Синод восстановил Осетинскую миссию, устроенную еще в ХVIII веке, наименовав ее Осетинской Духовной комиссией. Уже при митрополите Феофилакте вновь почти весь крещен был осетинский народ. Митрополит переводил на осетинский язык богослужебные тексты и Катехизис. В 1824 году вышло Евангелие на осетинском языке. В 1860 году Комиссия была преобразована в Общество восстановления православного христианства на Кавказе. В течение XIX века крещено было большинство абхазов. В осетинских и абхазских селениях строились церкви и открывались школы. Гораздо скромнее были успехи миссии среди народов Кавказа, принявших ислам несколько веков назад, – чеченцев, кабардинцев, адыгейцев. В начале XIX века на Западе России среди униатов усилилось тяготение к возвращению в праотеческое Православие. При Александре I правительство весьма благожелательно относилось к Католической церкви и не склонно было поощрять эти стремления. В западных губерниях иезуитский орден открывал школы, через которые вел католическую пропаганду среди русских.

Лишь в царствование Николая I, когда незыблемыми основами Русского государства провозглашены были православие, самодержавие и народность, и особенно после усмирения польского восстания 1830–1831 годов, охватившего значительную часть Белоруссии и Украины, воссоединение униатов стало, наконец, одной из целей государственной политики.

Инициатором и главным деятелем воссоединения стал митрополит Иосиф (Семашко). Он родился в 1798 году под Киевом, в семье бедного униатского священника. В детстве он, подобно крестьянским детям, сам пас скотину, был близок к православной среде, любил приходить в местный православный храм, пел и читал на клиросе. Образование Иосиф получил в Немировской гимназии и в главной семинарии при Виленском университете. В 1820 году он был назначен проповедником в Луцкий кафедральный собор, профессором богословия в епархиальной семинарии и членом Луцкой греко-униатской консистории. Через год был рукоположен в сан пресвитера целибатом. В 1822 году его ввели в униатский департамент римско-католической коллегии, и там он защищал униатов от посягательств со стороны католических прелатов. В 1829 году Иосиф (Семашко) был рукоположен в сан епископа Мстиславского. По убеждениям он был православным человеком и тяготился своим униатством. В 1827 году он подал государю докладную записку с описанием бедственного положения униатской церкви, порабощенной польским католицизмом, и с проектом воссоединения. Николай I благожелательно отнесся к этому плану.

По предложению Иосифа (Семашко) униатский департамент был выделен из римско-католической коллегии и преобразован в самостоятельную греко-униатскую коллегию. Попечением коллегии в Жировицах открылась новая семинария, устав и учебные программы которой совпадали с православными семинариями. Униатам было запрещено поступать в католическую Виленскую семинарию. После польского восстания базилианские монастыри, большей частью поддержавшие восставших, были подчинены епархиальным властям и очищены от римо-католиков. Часть монастырей закрыли, часть передали православным. В 1831 году Православной Церкви передана была древняя Успенская Почаевская Лавра, ставшая с тех пор очагом Православия на Волыни и на всем западе России.

Принимались решительные меры для отделения униатов от католиков: униатским священникам запретили служить в католических храмах, а униатским монахам – проживать в католических монастырях; кандидаты священства не могли жениться на католичках, униатам не разрешалось крестить детей у ксендзов. В 1834 году из церковного употребления стали изыматься униатские служебники и заменяться служебниками московской печати. Униатские церкви снабжались православными иконостасами, крестами, дароносицами. Униатское богослужение тщательно очищалось от всех заимствований из латинского обряда.

В 1835 году для подготовки соединения в Петербурге был учрежден секретный комитет по униатским делам в составе: Московского митрополита Филарета, епископа Иосифа (Семашко), обер-прокурора Нечаева и министра внутренних дел Блудова. Дела униатской церкви были переданы из ведения министерства внутренних дел обер-прокурору Синода, а униатские семинарии, подобно православным, подчинены Комиссии Духовных училищ.

Тем временем в униатских приходах умножилось число переходивших в Православие. За 4 года – с 1833 по 1837 годы – в отеческую веру вернулось до 150 тысяч белорусов и украинцев. Православный Полоцкий епископ Смарагд (Крыжановский) начал проводить воссоединение целых приходов, но епископ Иосиф считал более целесообразным не воссоединять отдельные приходы, а исподволь готовить полное воссоединение всей униатской церкви.

Среди униатских епископов у преосвященного Иосифа были искренние сторонники: его план поддерживал Оршанский епископ Василий (Лужинский) и викарий епископа Иосифа ректор Жировицкой семинарии Антоний (Зубко). Однако подготовке воссоединения противодействовал униатский митрополит Иосиф (Булгак), занимавший Полоцкую кафедру, а также епископ Иоасафат (Жарский). В 1838 году оба противника воссоединения скончались.

В этом же году униатской коллегией были затребованы от подведомого духовенства собственноручные заявления о желании присоединиться к Греко-Российской Церкви. Епископ Иосиф разъезжал по униатским приходам, проводил беседы с клириками, разъяснял, увещевал. Большинство священнослужителей высказалось за воссоединение.

И вот, 12 февраля 1839 года в Неделю Православия, в Полоцке состоялся Собор униатского духовенства во главе с 3 архиереями и с участием православного Полоцкого епископа, преемника Смарагда – Исидора (Никольского). Собор составил торжественный акт о присоединении: «Мы положили твердо и неизменно признать вновь единство нашей Церкви с Православно-кафолическою Восточною Церковью и посему пребывать отныне, купно с вверенными нам паствами, в единомыслии со Святейшими Восточными Патриархами и в послушании Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода». 25 марта Синод утвердил акт о воссоединении. Число воссоединенных превышало 1 миллион 600 тысяч христиан. В память об этом событии выбита медаль с надписью: «Отторгнутые насилием (1596) воссоединены любовью(1839)». После воссоединения произошло слияние православных епархий с бывшими униатскими. Вдохновитель воссоединения эпископ Иосиф (Семашко) был возведен в сан архиепископа. Скончался он членом Синода и митрополитом, удостоенным высшего российского ордена святого Андрея Первозванного, в 1868 году его погребли в соборе Виленского Свято-Духовского монастыря, рядом с пещерой святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия.

Движение униатов к воссоединению с Православием проникло и в Польшу, часть которой в 1815 году вошла в состав Российского государства. В Польше особенно много униатов было в исконно русской Холмщине. Ксендзы, базилианские монахи, польские магнаты и шляхты оказывали отчаянное противодействие стремлениям холмских униатов к церковному и национальному единению с русским народом.

После подавления польского восстания 1863 года в Польше усилилось русское влияние. Правительство обратило тогда внимание на судьбу униатских приходов. В 1870 году администратором Холмской епархии был назначен протоиерей Маркелл Онуфриевич Поппель, ревностный сторонник соединения. Поппель занялся очищением униатских обрядов от латинских заимствований. Многие приходы стали подавать заявления о желании присоединиться к Греко-Российской Церкви. В январе 1875 года, в Седлецкой губернии с Православной Церковью воссоединилось 50 тысяч униатов, а 18 февраля того же года в Холме открылся собор духовенства во главе с протоиереем Маркеллом Поппелем, на котором был составлен акт о воссоединении всей Холмской епархии с Православной Церковью. Само торжество воссоединения состоялось 11 мая, в день памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

В том же 1875 году отец Маркелл был рукоположен в сан епископа Люблинского, викария Варшавской епархии. Скончался он в 1903 году в сане архиепископа и членом Синода.

После воссоединения холмских униатов уния оставалась лишь в отторженной от России Австро-Венгрией Галиции и Прикарпатской Руси.

В 1830-х годах стремление к Православию пробудилось среди порабощенных немецкими баронами эстонцев и латышей, принадлежавших к лютеранскому вероисповеданию. В своих скорбях крестьяне Прибалтийского края издавна искали утешения вне лютеранства, которое слишком грубо проявляло себя как религия господствующего немецкого элемента. Латыши и эстонцы ходили на богомолье в православный Псково-Печерский монастырь.

В 1836 году в Риге было учреждено викариатство Псковской епархии. Викарием назначили преосвященного Иринарха (Попова). При нем, а особенно при его преемнике епископе Филарете (Гумилевском), в Ригу к архиерею приезжали тысячи крестьян с заявлением о желании присоединиться к Православной Церкви. В 40-х годах более 100 тысяч латышей и эстонцев обратились в Православие. В Риге было устроено православное Духовное училище, которое сразу же переполнилось местными уроженцами. Латыши и эстонцы, оставшиеся в лютеранстве, любили молиться в православных храмах, многие из них крестили детей у православных священников. Епископ Филарет открывал новые приходы, устраивал школы с преподаванием на местных языках, защищал новообращенных эстонцев и латышей от их помещиков-лютеран.

Бароны были крайне встревожены, опасаясь, что укрепление Православия в этом крае подорвет их господство. Опираясь на поддержку высших правительственных чиновников Бенкендорфа, Остен-Сакена, Дубельта, они оказывали противодействие усилиям епископа Филарета и движению самих эстонцев и латышей к Православию. Немецкая партия при императорском дворе, сломив сопротивление графа Протасова, добилась от Синода распоряжения о том, чтобы при принятии лютеран в Православие соблюдалась «сугубая осторожность и постепенность». Происходили события, казалось бы, невозможные в православном государстве: немецкая полиция в Риге оружием разгоняла людей от архиерейского дома, за одну попытку приблизиться к этому дому их избивали плетьми и бросали в тюрьмы. В 1845 году остзейские бароны исходатайствовали распоряжение об обязательном шестимесячном сроке между подачей заявления о переходе в Православие и самим присоединением. И в течение этого срока пожелавшие присоединиться подвергались жестоким издевательствам от своих озлобленных помещиков и пасторов.

В 1848 году немцы добились удаления епископа Филарета из Риги. Его преемник преосвященный Платон (Городецкий), при котором в 1850 году викариатство было преобразовано в самостоятельную епархию, действовал более осторожно и дипломатично, и все-таки добивался неуклонного упрочения позиций Православия и в Прибалтике.

Новая волна массовых присоединений среди эстонцев и латышей поднялась в 80-е годы, когда при Александре III правительство твердой рукой проводило национально ориентированную политику. Влияние немецкой клики при дворе потеряло прежнюю силу; противодействие остзейских баронов стремлению эстонцев и латышей к Православию было бесплодным. И немцы стали тогда жаловаться на гонение протестантства. В 1886 году обер-прокурору Синода из Швейцарии было прислано письмо от Евангелического союза с клеветническим обвинением в гонениях на лютеран и с требованием прекратить их. На это письмо последовал ответ, в котором справедливо утверждалось, что жалобы остзейских лютеран происходят из вполне мирских стремлений удержать господство над местным населением Прибалтики. Укреплению Православия в Прибалтийском крае способствовало и вытеснение из присутственных мест и школ немецкого языка и замена его русским.

§ 7. Миссионерство в XIX веке

В ХIX веке правительство благоприятно относилось к христианской проповеди среди язычников и мусульман, в христианизации оно видело надежный путь закрепления их верности России, их сближения с русским народом и христианской культурой.

В 1802 году вышел указ о переводе на инородческие языки кратких катехизисов и молитв. В 1828 году Синод постановил: «В тех частях государства, где жительствуют народы, не познавшие христианства или по обращении не довольно в оном утвержденные и наставленные, учреждать особых миссионеров». В селения новокрещенных назначались священники, знавшие местные языки.

В 1865 году в Петербурге было учреждено Православное Миссионерское общество, переведенное впоследствии в Москву. По уставу Общества его деятельность распространялась на все русские миссии: внутренние и заграничные, за исключением Кавказа, где действовало Общество восстановления православного христианства. Миссионерское общество занималось подготовкой миссионеров, оказывало помощь миссиям книгами, церковной утварью, деньгами на содержание церквей, школ, больниц. К Обществу был приписан московский Покровский монастырь. Во главе Миссионерского общества стоял митрополит Московский, а на местах епархиальные комитеты Общества действовали под председательством правивших или викарных архиереев.

Как и в предшествующее столетие, в XIX веке особенно много забот уделялось христианизации народов Поволжья. Состояние Миссии в этом крае в начале века, в результате Екатерининской политики неограниченной веротерпимости, вплоть до прямого покровительства исламскому духовенству, было печальным. Умножились случаи отпадения крещеных татар. Поэтому главные усилия пришлось направить не на приобретение новых чад Церкви, а на удержание уже крещеных. При Николае I власти шли даже на принудительные меры ради удержания в Православии желавших отпасть от него: применялись ссылки, насильственное расторжение браков крещенных с некрещенными, принудительное крещение детей в отпадавших семьях. Но от всех этих мер, противных христианскому духу, было мало проку.

Для христианского просвещения татар найден был другой, более дальновидный и надежный путь. В 1854 году при Казанской Духовной Академии открылось особое миссионерское отделение. Это отделение выработало новый подход к православной миссии среди татар. Профессор Н.И. Ильминский начал переводить христианские книги не на классический татарский язык, не понятный простому народу, а на живой, разговорный язык, для которого вместо арабской графики использовалась кириллица. Н.И. Ильминский открыл первую крещено-татарскую школу с преподаванием на современном татарском языке. Татары с доверием отнеслись к этой школе и охотно отдавали в нее детей. Такие же школы открывались и в других городах Поволжья.

В 1867 году в Казани было учреждено Просветительское братство святого Гурия. При его участии стали распространяться христианские книги не только на татарском, но и на других языках Поволжья. В 1869 году в Казани впервые было совершено православное Богослужение на татарском языке. Оно произвело значительное религиозное одушевление в крещено-татарской среде. Благодаря этим мерам массовое отпадение крещеных татар в конце XIX века стало явлением исключительным.

Но существенно потеснить ислам в продолжение всего столетия не удалось. По-прежнему он оставался религией большинства татарского народа. Среди башкир и киргизов (казахов) мусульманское духовенство не без успеха совершало свою пропаганду. Чуваши и мордва были полностью христианизированы, а у черемисов (марийцев) лишь немногие селения оставались языческими.

В Западной Сибири к началу XIX века миссионерское дело пребывало в глубоком застое. Архиепископ Евгений (Казанцев) после назначения на Тобольскую кафедру в 1825 году писал: «Многие из крещеных инородцев о вере Христовой понятия не имеют, в церквах бывают очень редко, и дома даже молятся идолам, многие не знают самого имени Иисуса Христа и не умеют изобразить на себе креста; кроме того, оставалось еще громадное число неверующих, для обращения которых ничего не предпринято». Он обратился в Синод с ходатайством об учреждении двух миссий в Сибири. Синод утвердил его ходатайство. Одна из миссий была устроена на севере – в Обдорске в 1832 году, другая на Алтае в 1830 году.

Во главе Алтайской миссии был поставлен архимандрит Макарий (Глухарев). Он родился в Вязьме в 1792 году в семье священника Смоленской епархии. Образование получил в Семинарии и Петербургской Академии, где на него обратил внимание ректор архимандрит Филарет (Дроздов), посоветовавший талантливому и аскетически настроенному студенту читать Добротолюбие, творения преподобных Макария Великого, Иоанна Лествичника. По окончании Академии со степенью магистра Глухарев принял постриг и исполнял административно-педагогическое послушание. Из-за ухудшевшегося здоровья в 1825 году был уволен с поста ректора Костромской семинарии и отправился на покой в Киево-Печерскую Лавру, а оттуда перешел в Глинскую пустынь под руководство духовно опытного старца Филарета.

Из этой пустыни он и выехал в Сибирь и вскоре обосновался в горах Алтая в селении Улале, среди язычников-телеутов. Архимандрит Макарий со своими помощниками без устали разъезжал по селениям язычников, устраивал в них миссионерские станы, освящал церкви. При обращении туземцев миссионеры поступали с крайней тщательностью: они не гнались за числом обращенных, крестили не иначе, как после долгого научения вере; проповедники Евангелия воспитывали новокрещенных в христианском духе, обучали их русскому языку, заботились об устроении их быта, приучали кочевников к оседлой жизни, лечили больных и для этого завели больницу, устраивали школы.

Содержание миссии было скудным, и архимандрит Макарий отдавал ей все свое магистерское жалование. У себя на квартире он приютил и содержал сирот-мальчиков, а во время голода на Алтае ездил в Москву за помощью для голодавших. За 13 лет пребывания на Алтае ему и его помощникам удалось крестить 675 человек, казалось бы, совсем немного, но все обращенные действительно внутренне преобразились, стали убежденными христианами. Другой известный миссионер митрополит Макарий (Невский), подвизавшийся в Алтайской миссии во второй половине XIX века, писал о первоначальнике Миссии: «Архимандрит Макарий был муж высокопросвещенный не одной наукой, но и Божественной благодатью, которая проявлялась в нем иногда даром прозорливости. В нем явственно почил дух премудрости, дух разума, страха Божия и ревности о славе Божией».

В 1844 году из-за крайне расстроенного здоровья отец Макарий (Глухарев) удалился в Болховский монастырь Орловской епархии. Апостол Алтая скончался в 1848 году. Последние слова его были: «Свет Христов просвещает всех».

Архимандрит Макарий был замечательным писателем. Он переводил Священное Писание на русский язык; составил словарь алтайского наречия, перевел молитвы на это наречие. Он написал ценное пособие для миссионеров «Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между магометанами, евреями и язычниками в Российской державе». Архимандрит Макарий обладал незаурядным поэтическим талантом. Посмертно его духовные гимны были собраны в книгу с названием «Первая лепта». Эта книга вышла в Томске в 1901 году. Апостол Алтая оставил также замечательные путевые заметки и записки. Сохранились и его письма. Архимандрит Макарий (Глухарев) в лике преподобных включен в состав Собора Сибирских и Смоленских святых, память которых установлена в 80-х годах текущего столетия.

Преемником архимандрита Макария на Алтае стал протоиерей Стефан Васильевич Ландышев, а после него во главе миссии стоял архимандрит Владимир (Петров), впоследствии епископ Бийский, викарий открытой в 1834 году Томской епархии, к которой отошла Алтайская миссия.

Во второй половине XIX века в Миссии подвизался святитель Макарий (Невский). Он родился в 1835 году и 19-летним юношей, по окончании Тобольской семинарии, приехал на Алтай. Свои апостольские труды он начал с изучения алтайского наречия. В 1861 году Михаил Андреевич Невский был пострижен и в память об основателе Миссии принял имя Макария. В сане иеромонаха он основал монастырь в глухой долине. Отец Макарий без устали разъезжал по аилам алтайцев, проповедуя им слово Божие. Молодой миссионер с ревностью совершал свое апостольское служение.

Свидетель его подвигов вспоминал о нем: «Дым от разведенного костра, точно фимиам, подымался к небу, и слова проникновенные, полные любви, на алтайском языке лились убедительно, властно, чарующе и правдиво... Какие это были слова? Молодая душа, горевшая любовью, влагалась в них, они звучали не выразительным убеждением, они трепетали бесконечной верой и звали за собой к Тому, о Ком вещали... Старик-алтаец бросил трубку, которая давно потухла, его молодые сыновья и подросток-дочь слушали, не спуская глаз, а другие, сидевшие поодаль, тихо придвинулись ближе, а по лицу толмача Чевалкова катились слезы, которых он не замечал».

После многих лет миссионерского послушания на низших должностях отец Макарий (Невский) был назначен начальником Миссии, а через год, в 1884 году, в связи с переводом епископа Владимира (Петрова) на Томскую кафедру, был хиротонисан в епископа Бийского. Впоследствии он занимал Томскую, а с 1912 по 1917 годы уже на склоне лет, Московскую митрополичью кафедру.

Скончался великий старец-иерарх в 1926 году в Подмосковье, в 90-летнем возрасте, удостоенный незадолго до смерти титула митрополита Алтайского. В 50-х годах его гробница была перенесена в храм во имя Всех святых в земле Российской просиявших, под Успенским Собором Троице-Сергиевой Лавры. Святитель Макарий включен в Собор Сибирских святых.

Еще будучи рядовым миссионером, он составил первый алтайский букварь и проделал большую работу по переводу на алтайский язык Четвероевангелия. С его участием переводились и другие Священные и Богослужебные книги. В Бийске святитель Макарий устроил типографию, в которой печатались книги на алтайском языке.

К концу столетия Алтайская миссия имела до 70 церквей и молитвенных домов, 3 монастыря, 48 школ. В 1880 году из Алтайской миссии выделена была Киргизская миссия с центром в Семипалатинске. В Енисейской епархии с успехом проповедовала христианскую веру язычникам-хакассам Минусинская миссия. На севере Сибири в Тобольской епархии подвизались миссионеры из Обдорской, Кондинской, Сургутской и Туруханской миссий, в Туркестане была устроена Семиреченская миссия в городе Верном (ныне Алма-Ата).

В Восточной Сибири Иркутский архиерей Михаил (Бурдуков) в 1814 году открыл Забайкальскую миссию для бурят. В этой Миссии трудились знаток бурятского языка священник Александр Бобровников и крещеный бурят Михаил Сперанский. Деятельным проповедником и просветителем язычников был иркутский архиепископ Нил (Исакович), занимавший кафедру в 1838–1853 годах. Он много путешествовал по бурятским селениям и считается в науке первым русским исследователем буддизма. Его сподвижником по переводу Священного Писания на бурятский язык стал Николай Нилов-Доржеев, по происхождению монгол и до крещения – ламаист. Он уверовал во Христа в Даурии после видения Креста на небе. Став миссионером, Николай Нилов-Доржеев принял священный сан, до конца жизни он переводил Священные и Богослужебные книги на бурятский язык.

Еще в конце ХVIII столетия апостольская проповедь русских миссионеров достигла Нового Света – Америки. По ходатайству основателя Американской компании Шелехова на Алеутские острова было послано 8 валаамских иноков во главе с архимандритом Иоасафом (Болотовым). Миссия обосновалась на острове Кадьяк. Монахи построили храм и начали проповедовать Евангелие алеутам и крестить их. Архимандрит Иоасаф в одном из писем писал: «1794 года, сентября с 24 живу на острове Кадьяк. Слава Богу, более 700 американцев перекрестил, да более 2000 браков обвенчал, построили церковь, а время позволит – сделаем другую, да походные две, а то и пятую нужно сделать». Один из миссионеров, иеромонах Макарий, после того как все жители Кадьяка были крещены, отправился на остров Уналашку, а иеромонах Ювеналий перебрался на Аляску и проповедовал там, пока не принял мученическую кончину от рук язычников.

В 1799 году по ходатайству русского предпринимателя Шелехова, была учреждена Кадьякская викарная кафедра при Иркутской епархии, на которую был назначен хиротонисанный в епископа Иоасаф (Болотов) но, возвращаясь на остров, он со своими спутниками погиб, застигнутый штормом. Новая епископия была закрыта. В помощь оставшимся миссионерам в 1804 году прислали иеромонаха Александро-Невской Лавры Гедеона, который, пробыв на островах 3 года, навсегда покинул их, оставив вместо себя монаха Германа.

Преподобный Герман Аляскинский родился в 1757 году в подмосковном городе Серпухове в купеческой семье. В 16-летнем возрасте он поступил послушником в Троице-Сергиеву пустынь на берегу Финского залива. Оттуда он переселился в Преображенский монастырь на Валаам и поступил под руководство мудрого игумена Назария, присланного на Валаам из Саровской пустыни.

Старец Назарий благословил инока на пустынножительство в лесу. На Валааме преподобный принял постриг с именем Герман. При учреждении Кадьякской миссии преподобного Германа призвали к апостольскому служению. В первое время он нес послушание в пекарне и занимался хозяйственными делами. Когда он был поставлен во главе Миссии, его хотели рукоположить в сан иеромонаха, однако он по смирению отказался от этого возвышения и остался навсегда простым монахом. Он поселился на острове Еловом, который назвал Новым Валаамом. Святой Герман не только проповедовал Христа жителям острова, он учил детей грамоте, всячески опекал и защищал алеутов от жадных пришельцев-промышленников. В заботе о людях, не искушенных цивилизацией, он видел свой христианский долг. Преподобный говорил о себе: «Я нижайший слуга здешних народов и нянька».

Жил святой Герман в крайней скудости и бедности. Одежда его была убогой и ветхой. Его келейные молитвы были никому неведомы, но дары благодати, которые он стяжал в трудах и молитве, светились в облике преподобного. Поучения старца производили на его собеседников неизгладимое впечатление. Правитель Российско-Американской компании С.И. Яновский, встречавшийся с иноком, вспоминал о нем: «Постоянными беседами и молитвами святого старца Господь совершенно обратил меня на путь истинный, и я сделался настоящим христианином».

Директор Российско-Американской компании К.Т. Хлебников писал об отце Германе: «Будучи одарен быстрым умом и твердой памятью, мысли его, так сказать, беспрестанно разгуливают в Библии, Священной истории... И хотя он уже более 10 лет как от слабого зрения не пишет и не совсем читает, но в упомянутых Писаниях память его находит богатый источник для рассуждения и разговора, который как бы у него никогда не истощается и разливается быстрою речью, при всей его старости.

Он нрава веселого, любит смешному посмеяться, принимает участие во всех мирских событиях, особенно исторических. Однако же о сих предметах разговаривает недолго и, наконец, перейдет непременно к своему предмету – к религии. Он обрел на Еловом острове уединение и безмятежную жизнь, за которой гнался во всю свою жизнь... Он не искал почестей, ибо отказывался от многих предложений, которые с радостью были бы приняты человеком, ищущим возвышения в обществе; он не хотел быть архимандритом, очень понимая, что с каждым возвышением он более и более был бы связан и более и более бы удалялся от любимой цели: отшельником мирославить Бога своего!»

Преподобный Герман предсказал день своей кончины. 13 декабря 1837 года он просил зажечь свечи и почитать ему Книгу Деяний. Слушая чтение, святой отошел к Господу. Над могилой старца сооружена деревянная церковь во имя преподобных Сергия и Германа Валаамских. В марте 1969 года Собор епископов Русской Православной Церкви в Америке совершил прославление преподобного Германа Аляскинского в лике святых.

В 1821 году русское правительство вменило в обязанность Американской компании иметь достаточное число храмов и священнослужителей на своей территории. С этой целью на Аляску и Алеутские острова Синод направил священников Фрументия Мордовского и Иакова Нецветова. В 1823 году на остров Уналашку прибыл отец Иоанн Вениаминов, впоследствии митрополит Иннокентий, великий миссионер, апостол Америки и Камчатки, причисленный к лику святых.

Он родился в 1797 году в семье пономаря села Агинского Иркутской епархии Евгения Попова. С семи лет мальчик читал Апостол в храме. В 1806 году он поступил в Иркутскую семинарию, где ему, как лучшему ученику, была усвоена фамилия Вениаминов в память о почившем Иркутском архиепископе Вениамине. По окончании семинарии, в 1821 году он был рукоположен в сан пресвитера, а через два года Господь призвал его к апостольским трудам. Миссионерское служение отца Иоанна началось с острова Уналашки, откуда он перебрался на остров Ситки. Свой подвиг он совершал на суровом севере, посреди океана, с постоянной опасностью для жизни. Однажды бесстрашный миссионер на бриге «Охотск» был застигнут штормом. Жизнь команды и пассажиров была под угрозой. Тогда он обратился с горячей молитвой к преподобному Герману: «Если ты, отец Герман, угодил Господу, то пусть переменится ветер», – и через четверть часа ветер переменился и стал попутным. Прибыв в гавань на остров Еловый, отец Иоанн сразу же отслужил панихиду на могиле преподобного.

В своих путешествиях по островам великий миссионер изучал языки, быт, обычаи народов, которым он проповедовал. Плодом этого изучения явились его труды по географии, этнографии и лингвистике, принесшие ему мировую известность как ученому. Он составил алфавит и грамматику алеутско-лысьевского языка и перевел на него Евангелие, Катехизис и молитвы.

Его лучшее творение «Указание пути в Царство Небесное», написанное в 1833 году и неоднократно издававшееся, было переведено на многие языки Севера и содействовало великому делу христианской миссии. В этом сочинении в предельно кратком виде, простым языком изложено учение о спасении. Наставления святителя Иннокентия при всей своей простоте исполнены духовной мудрости. О молитве он пишет: «Дух Святый научает истинной молитве. Никто, пока не получит Духа Святого, не может молиться такой молитвой, которая истинно приятна Богу... Всякий грех удаляет от нас Духа Святого, но особенно Ему противны телесная нечистота и духовная гордость... Молиться Богу можно всегда и везде, на всяком месте, и даже тогда, когда грех одолевает нас... Кто чувствует свою внутреннюю бедность, тот не перестанет молиться и среди своих занятий. Кто усердно желает войти в Царство Небесное, тот найдет случай и время молиться и внутренне и наружно... Не находит времени молиться только тот, кто не хочет молиться».

Совершая Богослужения, святой Иннокентий неизменно поучал свою новообретенную паству. Благовествуя язычникам путь в Царство Небесное, крестил он десятки тысяч людей, строил храмы, открывал школы, в которых сам обучал детей основам христианской жизни. В миссионерских трудах ему много помогало знание самых разных ремесел, его поистине золотые руки. «Человек удивительно разносторонний, он был искусным часовым мастером. И он обучал ремеслам туземцев Аляски и Алеутских островов».

Когда святой овдовел, он был пострижен митрополитом Московским Филаретом с именем Иннокентий. В 1850 году его хиротонисали в епископа Камчатского, Курильского и Алеутского с местопребыванием в Новоархангельске на острове Ситха. Епархия его была огромна, и святитель, объезжая ее, и в иные годы проделывал путь до 8000 верст: верхом на лошади, на собаках, на утлых суденышках по океану. В пределах его епархии находился обширный Якутский край, Приамурье и Уссурийская область. В Якутии святитель учредил Богослужение на местном языке и тем доставил большую радость якутам. В 1850 году святой Иннокентий открыл миссии на Чукотке – для обращения чукчей и юкагиров, и на Амуре – для проповеди Христа орочам, гилякам, гольдам и манчжурам. В Амурской миссии подвизался его сын священник Гавриил Вениаминов, погребенный после кончины в Ново-Девичьем монастыре в г. Москве.

В 1857 году святитель перенес свою кафедру на Амур в Благовещенск. А в Новоархангельске в 1858 году открылось викариатство. Через 10 лет в связи с продажей русских владений в Америке Соединенным Штатам Новоархангельская кафедра была упразднена, но в 1870 году, по почину святителя Иннокентия, в Америке учреждена самостоятельная Алеутская и Аляскинская епархия с центром однако не на островах, а в Сан-Франциско. Это была самая обширная епархия в мире; в ее состав входила вся Северная и Южная Америка.

В ту пору Промыслом Божиим святитель был уже переведен на Московскую кафедру, став с 1868 году преемником митрополита Филарета. Во время своего пребывания в Москве святой Иннокентий много потрудился над учреждением Миссионерского общества. Его трудами открыта Японская Духовная миссия во главе с равноапостольным Николаем. По благословению святителя Иннокентия основана церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Московской Духовной Академии. Святитель Иннокентий почил 31 марта 1879 года в Великую субботу и погребен в Свято-Духовском храме Троице-Сергиевой Лавры. Канонизация его в лике святых состоялась в 1977 году.

За пределами России в XIX веке продолжала действовать Православная Духовная миссия в Пекине. В основном Миссия занималась окормлением русских поселенцев в Китае. Кроме того она являлась связующим звеном в отношениях между двумя великими государствами. В начале прошлого столетия Миссию возглавлял выдающийся ученый-синолог, имя которого вошло в мировую науку, архимандрит Иакинф (Бичурин). Он 13 лет провел в Китае, собрав там обширный материал по языкам, истории, этнографии, религиоведению и географии Китая, Монголии и Тибета. В России опубликованы его многочисленные труды, доставившие ему звание академика. Он умер в 1853 году.

По трактату 1858 года китайское правительство предоставило Миссии полную свободу действий и обязалось не преследовать своих подданных за принятие христианства, это позволило русским миссионерам проповедовать среди китайцев с большим, чем прежде, успехом. В начале 60-х годов для Пекинской миссии была составлена новая инструкция и утверждены новые штаты. По этим штатам Миссия состояла из начальника в сане архимандрита, трех иеромонахов, священника, катехизатора и трех учителей. Члены Миссии отправлялись в Китай на бессрочное служение. Им запрещалось участвовать в политической жизни Китая и прибегать к интригам, хитрости и насилию по отношении к местному населению. В конце столетия Миссия располагала двумя училищами, в которых занималось более 50 учащихся. Много внимания Миссия уделяла переводческим трудам и изданию богослужебных и духовных книг не только на китайском, но и на японском, корейском и манчжурском языках.

§ 8. Духовное образование в XIX веке

В начале XIX столетия вслед за реформой системы светского образования встал вопрос о преобразовании Духовной школы. Епископу Евгению (Болховитинову) было поручено составить «предначертание» реформы. Разработанный им план поступил на рассмотрение временного комитета, в который вошли митрополит Петербургский Амвросий, архиепископ Калужский протопресвитер С. Краснопевков, обер-священник Н. Державин, Феофилакт (Русанов), обер-прокурор А.Н. Голицын и статс-секретарь М.М. Сперанский. В 1808 году комитет завершил труды над составлением плана кардинальной перестройки Духовной школы.

Главная мысль проекта заключалась в отделении высшего богословского образования от среднего и низшего. До тех пор в одних и тех же школах обучались и подростки, и зрелые люди. И в Академии и Семинарии курс начинался с обучения латинской грамматике, а заканчивался богословским классом. В Академии предполагалось впредь принимать выпускников Семинарий. «Духовные Академии, говорилось в проекте, не препоминались в поприще, им предназначенном, первоначальным и так сказать стихийным обучением наук, грамматических и исторических, займут в науках философских и богословских пространство, им приличное, и станут на чреде просвещения, высшему духовному образованию свойственной».

Академический курс рассчитан был на 4 года и разделен на 2 двухлетних отделения: общеобразовательное, на котором преподавались высшая математика, физика, философская грамматика, древние и новые языки, эстетика, всеобщая и церковная история, и специальное богословское с изучением догматики, нравственного и полемического богословия, герменевтики, гомилетики, канонического права. Выпускники Академии по окончании курса удостаивались ученых степеней кандидата и магистра.

На Академии возлагалось также научно-методическое и административное руководство Семинариями. В связи с этим образованы были Петербургский, Московский, Киевский и Казанский учебные округа. Казанскую Академию на новых началах устроить не удалось, и поэтому она временно была преобразована в Семинарию, а ее учебный округ соединен с Московским.

Средними духовными школами, по плану, являлись семинарии – по одной на епархию, с шестилетним обучением, разделенным на три двухлетних отделения, которые по-старинному именовались риторическим, философским и богословским. В Семинариях преподавали словесность, гражданскую историю, географию, математику, физику, философию, а из богословских дисциплин – Священное Писание, герменевтику, догматическое, нравственное и пастырское богословие, церковную историю с археологией, древние и новые языки.

В семинарии принимались выпускники уездных духовных училищ (с шестилетним курсом), в которых изучали грамматику, арифметику, историю, географию, пение, пространный катехизис, церковный устав и классические языки. Уездные училища подчинены были епархиальным Семинариям. Кроме того, планом комитета предусматривалось открытие в благочиннических округах приходских училищ с обучением чтению, чистописанию, грамматике, пению, арифметике и краткому катехизису.

Для управления Духовными школами из членов временного комитета в 1808 году была составлена комиссия Духовных училищ. По семинариям рассылались вновь составленные конспекты по богословским и философским наукам. К 1814 году трудами, главным образом, архиепископа Феофилакта (Русанова) и М.М. Сперанского были разработаны уставы новых Академий, Семинарий и училищ. Новый академический устав, в противоположность старой школе, главное внимание уделял не механическому запоминанию учебного материала, а его свободному, творческому усвоению: «Добрая метода учения заключается в том, чтобы способствовать к раскрытию собственных сил и деятельности разума воспитанников». Устав особое значение придавал письменным упражнениям учащихся на всех степенях обучения. Всячески поощрялось чтение литературы кроме учебных программ. В принципе в уставе осуждалось засилие латыни: «Введение в училищах латинской словесности, хотя в некотором отношении принесло им великую пользу, но исключительное в ней упражнение было причиною того, что во многих из них учение письмен словесных и еллинских, только для Церкви нашей необходимых, мало-помалу ослабевало». Тем не менее латынь осталась языком преподавания.

Преобразование Духовных школ проводилось постепенно, начиная с Петербургской Академии. В ней уже в 1809 году начинались занятия по новым программам, и первый выпуск преобразованной Академии, состоявшийся в 1814 году, убедил комиссию в целесообразности реформы. На очереди стояла Московская Академия, преобразованная в 1814 году, одновременно с переводом в Троице-Сергиеву Лавру; в связи с чем, Троицкую Семинарию переместили в подмосковный Перервинский монастырь. С 1819 года началось преобразование Киевской Академии, а для Казанской Академии вначале не удалось подобрать профессоров, способных читать лекции по новым программам, и открытие ее было отложено до 1842 года.

После реформы началось оживлённое строительство новых школьных помещений и общежитий. Заметно улучшилось содержание учителей и воспитанников, но средств по-прежнему не хватало, училищное начальство вынуждено было принимать на казенный кошт бедных учеников сверх предусмотренных штатов.

Не все из задуманного удалось осуществить. Количество Духовных школ, открытых к концу царствования Александр I, было значительно меньше предусмотренного проектом, но всё-таки оно заметно выросло. В 1808 году в России насчитывалось 150 Духовных школ, а в 1824 году их было уже 344. Уровень образования в Семинариях заметно вырос, а Академии, освобожденные от семинарского курса, становились ведущими центрами богословской науки.

После реформы в академическом и семинарском образовании происходил постепенный переход на русский язык. Митрополит Филарет (Дроздов) писал об этой перемене так: «От сего... знание латинского языка сделалось слабее, но зато, школьная терминология начала уступать место более чистому и ясному изложению истины; распространение существенных познаний усилилось, и сообщение оных народу в «поучениях» облегчилось... Богословские понятия, преподаваемые на латинском языке, не свободно действовали в умах во время учения, и после учения с трудом переносимы были на русский язык для сообщения народу». Но в 20-х годах против перехода в обучении на русский язык выступил архиепископ Рязанский Филарет (Амфитеатров). Он настаивал на сохранении латинского языка и для поддержания высокой учености, и главным образом, из опасений, как бы через русские книги и лекции не получили широкой огласки заблуждения, опровергаемые в догматике. Однако и он считал, что нравственное богословие надо преподавать по-русски.

В Петербургской Академии вслед за преосвященным Филаретом (Дроздовым) на русском языке читал лекции Григорий (Постников), впоследствии митрополит, а в Москве – Кирилл (Богословский-Платонов), в Киеве – ректор архимандрит Моисей, а за ним святой Мелетий (Леонтович). Постепенно и в Семинариях латынь стала выходить из употребления, оставаясь лишь одним из учебных предметов. В 40-е годы уже во всех школах богословие преподавалось на русском языке.

При обер-прокуроре Протасове в связи с общим изменением церковно-политического курса поставлен был вопрос о пересмотре уставов 1814 года. Но комиссия Духовных училищ не захотела поддержать замысел обер-прокурора. Тогда Протасов пошел на роспуск комиссии, вместо которой в 1839 году было учреждено Духовно-учебное управление, действовавшее не как авторитетная коллегия, а как служебное подразделение, подчиненное обер-прокурору. Замысел Протасова клонился к тому, чтобы понизить образовательно-культурный уровень Духовных школ, который казался ему не соответствующим потребностям церковной жизни.

Протасов крепко бранил «мертвящую ученость», особенно доставалось от него «нечестивой и безбожной науке» философии. В Семинариях, считал он, курс наук необходимо приспособить к условиям сельской жизни: «Из Семинарий поступают в священники по селам. Им надобно знать сельский быт и уметь быть полезными крестьянину даже в его делах житейских. И так, на что такая огромная богословия сельскому священнику? К чему нужна ему философия, наука вольномыслия, вздоров, эгоизма, фанфаронства? На что ему тригонометрия, дифференциалы, интегралы? Пусть лучше затвердит хорошенько катехизисы, церковный устав, нотное пение. И довольно. Высокие науки пусть останутся в Академиях», – так передавал наставления Протасова ректор Вятской Семинарии архимандрит Никодим (Казанцев). Всему духовному образованию Протасов предлагал придать направление, «сообразное с нуждами сельских прихожан».

Проведению Протасовской реформы решительно воспротивился митрополит Московский Филарет. И поэтому свой план крайнего «опрощения» среднего духовного образования Протасову не удалось осуществить вполне. Тем не менее, правила, введенные в 1840 году, значительно сокращали число общеобразовательных предметов в семинариях. Оставлены были только логика и психология (вместо философии), российская словесность, история, физика, геометрия и классические языки. Вместо упраздненных общеобразовательных дисциплин вводились основы медицины, сельское хозяйство, в отдельных семинариях – иконописание и инородческие языки. В учебные планы по богословию были включены библейская история и историческое учение об отцах Церкви; усиливалось изучение русской церковной истории. Вводились катехизические беседы с воспитанниками, которые должны были служить образцом для бесед священника с прихожанами. В академическом образовании больше внимания стали уделять истории Русской Церкви; вводились новые курсы – патристика, логика с психологией и педагогика. Новыми правилами приходские училища соединялись с уездными. Курс обучения в них разделялся на 3 двухлетних отделения.

В конце 40-х годов из-за быстрого роста числа учащихся недостаточность средств довела Духовные школы до нестерпимой бедности. Как и в XIII веке, казеннокоштные бурсаки голодали, здания школ годами стояли без ремонта. Переполнение Духовных школ воспитанниками заставило Святейший Синод в 1850 году отменить обязательное обучение детей клириков в Духовных училищах.

В царствование Александра II, когда глубоким преобразованиям подверглись все стороны национальной жизни, в церковной печати открыто стал обсуждаться вопрос о новой реформе Духовной школы. От архиереев, от ректоров Академий и Семинарий Синод затребовал их мнения и предложения, а в 1860 году под председательством архиепископа Херсонского Дмитрия (Муретова) был составлен особый комитет, который за 4 года разработал план новых преобразований. Архиепископ Дмитрий предложил радикальные меры. Он хотел перестроить существовавшие семинарии в общеобразовательные школы для детей духовенства, а богословские классы Семинарий преобразовать в закрытые пастырские школы с полумонастырским уставом, и принимать в них сложившихся, зрелых людей, искренне стремившихся послужить Церкви, причём не только из духовного чина, но из всех сословий. Комитет, однако, не пошёл на столь решительную ломку существовавшей системы. Часть его членов считала более целесообразным попросту вернуться к уставам 1814 года. В итоге решили в общих чертах сохранить сложившиеся типы Духовных школ, с той только переменной, чтобы в Семинариях богословские предметы были выделены в особый курс и сосредоточены в последних классах.

Разработанный прежде проект был передан на рассмотрение епархиальных архиереев, ректоров и академических конференций, и в 1866 году составился новый Комитет во главе с митрополитом Киевским Арсением (Москвиным). Через год были утверждены разработанные этим комитетом уставы Семинарий и Духовных училищ, в 1869 году – устав Духовных Академий.

Эти уставы предусматривали новое устройство управления Духовными школами. Оно сосредотачивалось в Учебном комитете при Святейшем Синоде, вместо прежнего Духовно-учебного управления, подчиненного непосредственно обер-прокурору. Упразднялись академические учебные округа, и Академии в связи с этим освобождались от управления Семинариями. Из ведения Академий изымалась возложенная на них старым уставом духовная цензура.

Внутренняя администрация Духовных школ строилась на началах широкой коллегиальности и самоуправления. Вводились академические советы, а также семинарские и училищные правления из преподавателей и выборных представителей местного духовенства. Педагогическим корпорациям предоставлялось право выбора ректоров и инспекторов, ректоры Академий назначались Синодом.

Новый устав ставил перед Академией двойную задачу: быть не только высшей богословской школой, но и своего рода педагогическим институтом духовного ведомства. В связи с этим учебные планы подвергались существенным изменениям. Круг наук сокращался, из учебных планов полностью устранялись физико-математические дисциплины, что позволяло сосредоточиться на богословских предметах и преподаванию их придать более научный характер. Общеобязательных дисциплин оставалось немного. Остальные предметы распределялись по трем отделениям, своего рода факультетам; богословскому, церковно-историческому и церковно-практическому; 2 двухгодичных курса заменялись четырьмя одногодичными. Лишь лучшие студенты оставлялись на четвертом курсе для работы над кандидатской или магистерской диссертацией – остальные выпускались после третьего курса со званием «действительного студента». Магистерские диссертации, как и в университетах, подавались в печатном виде и подлежали публичной защите.

Главным достоинством академического устава было требование научного характера высшей богословской школы. Но «жертвой» научности порой становилась церковность академического богословия. Стремясь придать своим академическим лекциям, диссертациям и монографиям научный характер, ученые богословы силились во что бы то ни стало догнать западноевропейскую науку, и часто совсем не критично заимствовали ее выводы, в эту эпоху опасные уже не столько своим инославием, сколько рационалистическим направлением.

В Духовных семинариях вместо прежних 3 двухгодичных классов риторики, философии и богословия вводилось два курса: общеобразовательный (1–4 классы) и богословский (5–6 классы). Из прежней многопредметной программы исключались сельское хозяйство, основы медицины, катехизаторское обучение, библейская история, патрология, полемическое богословие, учение о богослужебных книгах, церковная археология, в общем, предметы, введенные при Протасове. Вместо них вводились основное богословие и педагогика, усиленно было изучение Священного Писания, философии, математики, классических языков. Один из новых языков признан обязательным предметом.

В уездных Духовных училищах шестилетний курс заменялся четырехгодичным с приготовительным классом. Из училищ одни выпускники шли в семинарии, другие – псаломщиками на приходское послушание.

Во все Духовные школы, которые до тех пор сохраняли сословный характер, открыт был доступ выходцам из всякого чина, а выпускники семинарий получали право поступать в светские высшие школы. Значительно повышено было материальное обеспечение Духовных школ, содержание учащихся, оклады преподавателей. Немалые суммы стали отпускаться на ремонт и строительство учебных корпусов и общежитий.

В 70-х годах происходил быстрый рост числа Духовно-учебных заведений. К 1881 году в России насчитывалось уже 4 Академии,53 семинарии и 183 Духовных училища, а к концу века в дополнение к ним открыто еще 5 новых семинарий и 2 училища.

Однако ревизии, проведенные в 70-е годы, обнаружили серьезные недостатки в постановке учебно-воспитательной работы, снижение церковности учащихся и падение дисциплины. Уход выпускников Семинарий на светскую службу и в университеты был непомерно велик.

В 1881 году при Святейшем Синоде была образована комиссия для пересмотра учебных уставов во главе с епископом Сергием (Ляпидевским), впоследствии митрополитом Московским. Новые уставы были разработаны в 1884 году. На характер нововведений большое влияние оказали мнения обер-прокурора К.П. Победоносцева. Во всех Духовных школах была усилена власть епархиальных архиереев и ректоров. В Академиях отменялась специализация студентов по отделениям. Все богословские и философские дисциплины стали общеобразовательными, и лишь второстепенные исторические и филологические предметы подразделялись на два отдела и предлагались студентам на выбор. Отменялась публичность академических диспутов при защите диссертаций. Докторская степень присваивалась без защиты, по отзыву рецензентов. Вводилось также различение докторской степени: богословия, церковной истории и канонического права. Магистерские диссертации защищались на расширенном академическом совете.

В семинариях совершенно отменялось выборное начало. Богословские предметы распределялись по всем классам. Увеличилось количество отводившихся для них учебных часов. Восстановлено было преподавание библейской истории, сравнительного богословия. Вводился новый предмет под названием «история и обличение раскола». Церковное пение из факультативного сделано было обязательным. Сокращались программы по математике, философии, педагогике. Новые языки стали факультативными, а программы по классическим языкам, занимавшие прежде более трети всего учебного времени, были значительно сокращены. Для улучшения религиозно-нравственного воспитания учащихся вводилась должность духовника семинарии.

В уездных Духовных училищах усилено было изучение русского и церковнославянского языка, а также церковного пения.

В 1889 году были изданы особые «Правила для рассмотрения сочинений, представленных на соискание ученых богословских степеней». Правила требовали, «чтобы сочинения заключали в себе такую полноту и определенность изложения... при которой не оставалось бы сомнения в истинности православного учения, а также такую точность выражений, которые устраняли бы всякий повод к ложным вопросам... Не могут быть признаны соответствующими требованию ученого богословского сочинения такие труды, в которых отрицается, хотя бы и с видимостью научных оснований, достоверность таких событий, к которым церковное предание и народное верование привыкли относиться как к достоверным событиям».

Церковно-охранителъный характер этих правил, составленных по указанию Победоносцева, очевиден. Но запретительная политика Победоносцева оказалась не особенно плодотворной. Она не смогла искоренить в академической сфере либеральных настроений, которые в конце столетия приобрели тревожный характер.

В XIX веке появился новый тип школ, принадлежавших Духовному ведомству. В 1843 году в Царском Селе под покровительством императрицы было открыто первое училище для девиц духовного звания. Вскоре появились такие же школы в Ярославле, Казани, Иркутске, Вильне, Пензе, Киеве. Целью этих школ было приготовление достойных жен для священнослужителей. В них преподавали закон Божий, церковное право, русскую грамматику, арифметику, чистописание, рукоделие и домашнее хозяйство.

В 1860 году на средства духовенства открылись епархиальные женские училища. По уставу 1868 года учебные программы училищ рассчитаны на 6 лет. Кроме дочерей духовных лиц, в них за особую плату принимались и девицы других сословий. В конце XIX века в России было уже более 50 женских Духовных училищ.

§ 9. История Духовных Академий

Высшая богословская школа в Москве при Богоявленском монастыре открыта в 1685 году по благословению Патриарха Иоакима при содействии ученых мужей из Греции братьев иеромонахов Иоанникия и Софрония Лихудов. Она получила наименование Славяно-греко-латинской Академии. Сами Лихуды преподавали в ней все науки на греческом языке. Академия должна была стать очагом православной учёности для России и всего христианского Востока. После удаления братьев Лихудов из Академии их место заняли иеромонах Карион (Истомин), Николай Семенов и Феодор Поликарпов.

При Местоблюстителе Патриаршего Престола митрополите Стефане (Яворском) ректором Академии был назначен выходец из Малороссии архимандрит Палладий (Роговский), получивший образование на Западе. Учебные планы, методика преподавания, разделение на классы, весь строй академической жизни при нем перестраивались по киевскому образцу. Обучение стало вестись на латинском языке. Система преподавания приобрела латино-польский формальный и схоластический характер. Из ректоров Академии Петровской эпохи особенно знаменит архимандрит Феофилакт (Лопатинский), близкий по духу и взглядам Местоблюстителю. Он возглавлял Академию с 1706 по 1722 годы профессора и студенты Академии внесли решающий вклад в осуществление нового исправленного издания текста славянской Библии.

В XVIII веке из стен Академии вышли выдающиеся церковные деятели, и среди них митрополиты Гавриил (Петров) и Платон (Левшин). Академия была первой высшей школой в Москве, и пока на ее базе не был основан университет, она сама заменяла для русской науки университет. Многие из ее учеников посвятили себя впоследствии светским наукам. Из числа воспитанников Академии известно немало выдающихся деятелей русской культуры дипломат и поэт князь А.Д. Кантемир, выдающийся ученый М.В. Ломоносов, архитектор В.И. Баженов.

Во второй половине XVIII века, особенно при митрополите Платоне, которого называли «Петром Могилой» Московской Академии, и ректоре архимандрите Дамаскине (Семенове-Рудневе) в Академии происходили важные перемены. Расширился круг преподаваемых наук, вводились церковная и гражданская история, церковное право, пасхалия, физика, медицина, новые языки. Составлялись конспекты по богословским предметам, более свободные от схоластического формализма. В преподавании философии происходил поворот от Аристотеля к новейшим немецким мыслителям: Вольфу и Лейбницу. Смягчались нравы, гуманнее становились отношения между ректором, преподавателями и студентами. В эти годы Московская Академия опережала Киевскую своим научно-образовательным уровнем и становилась главным рассадником российского епископата.

После реформы духовного образования в 1814 году Академия была преобразована в четырехгодичную высшую школу и переведена в стены древней обители Живоначальной Троицы. Пребывание в Лавре, у гробницы с мощами преподобного Сергия, оказывает благодатное воздействие на жизнь Духовной школы. Лаврские святыни напоминали профессорам и студентам о неразрывном единстве православного богословия с живым духовным опытом, отвращали их от богословского рационализма и схоластики.

В первые два года после реформы ректором Академии был архимандрит Симеон (Крылов-Платонов), а с 1816 по 1819 годы – знаменитый впоследствии митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), инок святой жизни. Сам он преподавал догматику, и читал ее по-старинному на латинском языке. Слушатели его лекций говорили о необычайной сжатости, лаконизме и «математической точности» его изложения догматов. В то же время его лекции были исполнены живой проповеднической теплоты.

Большое влияние на жизнь Академии в течение полувека оказывал митрополит Московский Филарет (Дроздов). С 1819 по 1824 годы Академию возглавлял архимандрит Кирилл (Богословский Платонов). Он первым в Москве стал преподавать богословие по-русски. Лекции он читал в строго православном, аскетическое духе. Архимандрит Кирилл был близок к ученикам старца Паисия (Величковского). Он говорил. «Свойство Евангельского учения состоит в утешении сердец, поражаемых скорбью и ужасом правосудия небесного, при воззрении в глубину духовного своего состояния. Но как может тот постигнуть и другим изъяснить силу и утешение Евангельского учения, кто не испытал в себе крестной любви, чье сердце не проникнуто печалью по Боге, ведущей к спасению!»

Одним из самых замечательных профессоров и ректоров Московской Духовной Академии был архимандрит Филарет (Гумилевский), скончавшийся в сане архиепископа Черниговского. Он возглавлял Академию с 1835 по 1841 годы.

Историк Московской Академии писал: о нем; «Он выступил на поприще учения с новыми приемами, с критикою источников, с филологическими соображениями, с историею догматов, с резким опровержением мнений, порожденных рационализмом в протестантском Западе, что было занимательною новостью для его слушателей». Строгая верность православному Преданию, освобождение из плена инословных догматических схем сочетались в его лекциях с научной критикой источников, с тонким анализом текстов.

Архимандрит Филарет (Гумилевский) был инициатором предпринятого при Московской Академии издания творений святых отцов в русском переводе. На этом издании сосредоточены были главные научно-богословские силы академической профессуры. Специально созданный печатный орган Академии, выходивши с 1843 года, назывался «Прибавления к творениям святых отцов». В Академии были переведены и изданы творения святых Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Кирилла Александрийского, Макария Египетского, Кирилла Иерусалимского, Ефрема Сирина, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника. Этой переводческой и издательской деятельностью Академия по существу обессмертила свое имя в истории Русской Церкви. Московская Духовная Академия участвовала также в переводе Библии на русский язык.

Целую эпоху в истории Академии составили 60–70-е годы, когда ее ректором был протоиерей Александр Васильевич Горский (1812–1875), ученик и друг архиепископа Филарета (Гумилевского). Горский поступил в Академию в 16 лет из философского класса Костромской семинарии. В студенческие годы его необычайная любознательность и даровитость сочетались с благочестием и аскетической направленностью души. Лишь родительский запрет удержал его от принятия иночества. Оставленный в Академии преподавателем, он занял вскоре церковно-историческую кафедру. В лекциях он стремился показать не столько внешнюю последовательность исторических фактов, сколько их внутреннюю связь. Профессор-протоиерей А.В. Горский составил замечательные жизнеописания святых Афанасия Великого, Василия Великого, Епифания Кирпского и блаженного Феодорита. Это не просто биографии, а глубокие патрологические монографии. Но главным предметом его научных интересов была история Русской Церкви и русская духовная литература. Вместе с К.И. Невоструевым он составил 6-томное «Описание славянских рукописей Московской Патриаршей (синодальной) библиотеки», ценнейшее историческое, текстологическое и палеографическое исследование.

Вклад протоиерея А.В. Горского в науку не исчерпывается его собственными трудами. Он помогал своему другу архиепископу Филарету (Гумилевскому) в его изысканиях; он давал глубоко продуманные церковно-исторические и канонические консультации митрополиту Московскому Филарету, он помог епископу Владимирскому Сергию (Спасскому) в составлении фундаментально агиологического труда «Полный месяцеслов Востока».

Протоиерей А.В. Горским был несравненным ректором и учителем. Он учил воспитанников и лекциями, и беседами, и примером своей жизни. Его научный подвиг и энтузиазм благотворно воздействовали на студентов. В Московской Духовной Академии он сумел создать школу историков, из которой вышли академик Е.Е. Голубинский, профессор Н.Ф. Каптерев.

После издания устава 1884 года ректорами Академии назначались архимандриты и еще чаще архиереи. С 1890 по 1895 годы во главе Академии стоял архимандрит Антоний (Храповицкий). Многих воспитанников Академии он убедил выбрать иноческий путь служения Церкви. На рубеже веков ректором Академии был епископ Арсений (Стадницкий), а с 1910 года Академию возглавлял епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский).

В начале XX столетия в Академии преподавали выдающиеся ученые: историки В.О. Ключевский, Е.Е. Голубинский, Н.Ф. Каптерев, богословы архимандрит Иларион (Троицкий), И.В. Попов, М.Д. Муретов, М.М. Тареев, религиозный философ священник П.А. Флоренский.

Одним из лучших церковных периодических изданий начала XX столетия был выходивший при Московской Духовной Академии «Богословский вестник», преемственно заменивший «Прибавления к творениям святых отцов».

Из стен Московской Академии на пастырское служение вышло множество замечательных деятелей, и среди них Святейший Патриарх Алексий I (Симанский).

У истоков Петербургской Академии стоит «Славянская школа», устроенная в 1721 году при Александро-Невском монастыре. Через 4 года она была переименована в Славяно-греко-латинскую семинарию. Расположенная в столице семинария стала образцовой Духовной школой. К концу века уровень преподавания в ней сравнялся с Киевской и Московской Академиями, и в 1788 году по проекту митрополита Петербургского Гавриила она была преобразована в Главную Семинарию. В нее присылали лучших учеников из провинциальных семинарий, и здесь из них готовили семинарских учителей.

В 1797 году Петербургскую Семинарию переименовали в Академию, но поскольку в ту эпоху между учебными штатами семинарий и академий существенной разницы не было, переименование не повлекло за собой почти никаких перемен ни в составе изучавшихся дисциплин, ни в методике преподавания.

Важной вехой в истории Академии стал 1809 год, когда она была открыта как первая в России высшая богословская школа нового типа. Ректором преобразованной Академии стал архимандрит Евграф. Его преемником был архимандрит Филарет (Дроздов), которого пригласили в Петербург из подмосковной Троицкой Семинарии как одного из самых талантливых молодых богословов и педагогов. Это был блестящий, вдохновенный профессор. Его ученик архимандрит Фотий, относившийся к нему далеко не благожелательно, писал о нем: «Говорил остро, высоко, премудро, но все более к уму, менее же к сердцу. Свободно делал изъяснения Священного Писания, как бы все лилось из уст его. Привлекал учеников так к слушанию себя, что когда часы кончались ему преподавать, всегда оставалось великое усердие слушать его еще более без ястия и пития. Оставлял он сильные впечатления в уме от учений своих».

В 1814 году состоялся первый выпуск реформированной Академии. Ректор ее был тогда впервые в России удостоен ученой степени доктора богословия. После архиерейской хиротонии архимандрита Филарета ректором назначили апологета Православия и бесстрашного борца с Библейским обществом архимандрита Иннокентия (Смирнова).

В 20-е годы Петербургскую Академию возглавлял ученик и друг митрополита Филарета, выпускник ее первого курса архимандрит Григорий (Постников). Вслед за своим учителем он преподавал богословие на русском языке. Даже Священное Писание он разбирал на лекциях и цитировал в русском переводе. Особой заслугой будущего митрополита явилось основание при Академии богословского журнала «Христианское чтение», который начал выходить в 1821 году. На страницах журнала публиковались богословские, канонические, церковно-исторические события и статьи. Редакция журнала с самого начала стала помещать в нем переводы избранных творений святых отцов.

С 1848 г. трудами преподавателей и студентов Петербургской Академии начали в непрерывном порядке издаваться сочинения отцов Церкви. На русский язык были переведены творения святых Дионисия Ареопагита, Софрония Иерусалимского, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, Симеона Солунского, а также церковно-исторические труды Евсевия, Сократа, Созомена, блаженного Феодорита и сочинения византийских историков.

Совершенно исключительное значение имело участие Петербургской Академии в переводе Библии на русский язык, который выполнен был в 60–70-е годы. В сущности, Петербургская Академия была в это время средоточием всего дела библейского перевода.

При обер-прокуроре Протасове в 1842 году во главе Академии был поставлен архимандрит Афанасий (Дроздов), впоследствии архиепископ Астраханский, ученый редкой эрудиции и любознательности, вместо с тем он проявлял крайнее недоверие к богословской науке, к богословской мысли. По свидетельству епископа Филарета (Гумилевского), он говорил: «Для меня Исповедание Могилы и Кормчая все – и более ничего». Митрополит Московский Филарет, относившийся с тревогой к тому направлению, которое, по подсказке Протасова, старался придать академической науке новый ректор, считал, что тот «веровал в церковные книги более, нежели в слово Божие».

С 1851 по 1857 годы Академию возглавлял архимандрит Макарий (Булгаков), незаурядный церковный историк и догматист, впоследствии митрополит Московский. Его преемником стал знаменитый впоследствии Вышенский затворник епископ Феофан (Говоров). Новый период в истории Академии начался с введения академического устава 1869 года, когда существенно расширилось коллегиальное начало в управлении Духовной школой и введен был конкурсный порядок замещения вакантных преподавательских мест. В 70-х годах ректором Академии состоял протоиерей И.Л. Янышев, позже протопресвитер, читавший весьма популярные в то время лекции по нравственному богословию.

По уставу 1884 года в Академиях усилена была власть ректора. Во главе Петербургской Академии с этих пор, как правило, ставили архиереев. В 80-е годы Академию возглавлял епископ Антоний (Вадковский), впоследствии митрополит Петербургский. Он пользовался необычайной любовью у преподавателей и студентов. В начале XX века ректором Академии был епископ Гдовский Сергий (Страгородский), будущий Патриарх.

Среди преподавателей Академии много было незаурядных богословов, канонистов, историков: иеромонах Никанор (Бровкович), позже архиепископ; профессора А.Л. Катанский, В.В. Болотов, Н.Н. Глубоковский, И.М. Певницкий, С.И. Красноцветов. Из стен Академии вышли святитель Мелетий Харьковский и святой равноапостольный Николай, архиепископ Японский, Кронштадтский протоиерей Иоанн (Сергиев), миссионер-подвижник архимандрит Макарий (Глухарев). В Петербургской Академии получили образование выдающиеся церковные деятели XX века: Патриархи Тихон и Сергий, митрополиты Антоний (Храповицкий), Николай (Ярушевич), Григорий (Чуков).

История Киевской Академии восходит к 1615 году, когда в Киеве открылась Братская школа, устроенная по образцу греческих училищ и ставшая одним из очагов Православия в Речи Посполитой. В 1633 году, при митрополите Петре Могиле Братская школа была преобразована в училище латинского типа и получила название коллегии. Это была скорее общеобразовательная, чем специально богословская школа, ибо в Польше в православных школах не дозволялось открывать высшие богословские классы. Языком обучения в Могилянской коллегии служила латынь. Распорядок школьной жизни, методы преподавания, учебники были такими же, как и в западных коллегиях и академиях. Как и в иезуитских коллегиях, классы именовались фара, инфима, грамматика, синтаксима, пиитика, риторика, философия. Богословский класс открылся уже во второй половине ХVII века, после воссоединения Левобережной Украины с Россией.

Среди первых ректоров коллегии были известные церковные деятели и духовные писатели Западной Руси – Иннокентий (Гизель), Лазарь (Баранович), впоследствии Черниговский архиепископ, Иоанникий (Голятовский). В смутные 50-е годы коллегия пришла в запустение. Восстановлена она была в 70-х годах при ректорстве архимандрита Варлаама (Ясинского), позже Киевского митрополита. В 1701 году Киевская коллегия получила права академии. По ее образцу стали устраиваться Семинарии в малороссийских и великорусских кафедральных городах. Киевская Академия стояла тогда на самом высоком научном и образовательном уровне среди Духовных школ России. Поэтому из числа её выпускников восполнялся российский епископат, ученые киевские монахи назначались архимандритами самых крупных монастырей, ректорами семинарий. В Киеве получили образование святители Феодосий Черниговский, Димитрий Ростовский, Иоанн Тобольский, Иннокентий и Софроний Иркутские, Иоасаф Белгородский; Местоблюститель, митрополит Стефан (Яворский), митрополиты Арсений (Мацеевич) и Павел (Конюскевич), архиепископы Феофилакт (Лопатинский) и Феофан (Прокопович).

Даже в середине столетия Киевская Академия значительно опережала другие Духовные школы и по уровню научной подготовки и по числу студентов: в Московской Академии тогда обучалось около 500 воспитанников, а в Киевской – 1200.

В связи с реформой духовного образования в 1817 году Академию временно переименовали в Семинарию, но через два года, в сентябре 1819 года состоялось торжественное открытие новой Академии, устроенной в соответствии с уставом 1814 года как четырехгодичная высшая школа. Первым ректором преобразованной Академии стал архимандрит Моисей (Антипов-Гайтанников), позже экзарх Грузии.

В 20–30-е годы большое влияние на учебный процесс в Академии оказывал митрополит Киевский Евгений (Болховитинов), крупный ученый, церковный историк. Он содействовал развитию в Академии церковно-исторической науки. Под его руководством были написаны серьезные труды по истории Русской Церкви. В 30–40-е годы особое покровительство Академии оказывал преемник митрополита Евгения митрополит Филарет (Амфитеатров), богослов глубокой учености и инок высокого христианского благочестия.

В 20-е годы во главе Академии стоял святой Мелетий (Леонтович), впоследствии архиепископ Харьковский. Среди ректоров Академии были замечательные духовные писатели, ставшие впоследствии известными иерархами: архиепископы Иннокентий (Борисов), Антоний (Амфитеатров), Дмитрий (Муретов). В 80–90-е годы Академию возглавлял известный ученый догматист епископ Сильвестр (Малеванский).

В 1837 году, в ректорство архимандрита Иннокентия (Борисова), при Академии стал выходить журнал «Воскресное чтение», а в 1860 году началось издание «Трудов Киевской Духовной Академии», на страницах которых публиковались богословские, церковно-исторические и канонические исследования. В этом издании помещались выполненные силами Академии переводы творений Апостольских мужей, святого Иринея, епископа Лионского, и западных отцов: Тертуллиана, святого Ипполита, святого Киприана Карфагенского, блаженного Августина, блаженного Иеронима. В XIX веке Академия взрастила епископа-аскета Феофана Затворника, митрополитов Леонтия (Лебединского), Иоанникия (Руднева), Владимира (Богоявленского).

Киевская Академия всегда особое внимание уделяла церковному пению. Её студенческий хор пользовался большим уважением любителей духовного пения. Академия располагала на редкость богатой церковно-археологической и художественной коллекцией, которая принадлежала к числу лучших музейных собраний России.

Предшественницей Казанской Духовной Академии была Семинария, открытая в 1723 году. В 1797 году вместе с Петербургской Семинарией её переименовали в Академию, но после издания нового академического устава, в 1818 году, Казанская Академия вновь стала называться Семинарией, и только в 1842 году состоялось открытие преобразованной Академии.

Важнейшую особенность Казанской Академии, которая находилась в центре области с инородческим населением, составляло её Миссионерское отделение, открытое в 1854 году. Здесь преподавались арабский, турецкий, татарский, монгольский и калмыцкий языки, этнография, история и обличение ислама и ламаизма, история распространения христианства среди народов Востока, миссионерская педагогика. Выдающимся тружеником Миссионерского отделения был профессор И.И. Ильминский.

С середины 50-х годов профессора и студенты Казанской Академии проявляли особый интерес к церковно-исторической науке. Этому способствовала передача рукописного собрания Соловецкого Преображенского монастыря в Казанскую Академию. Студенты описывали рукописные книги, а также и акты. Соприкосновение с редкими археологическими и архивными материалами возбудило у них живой интерес к историческим исследованиям. Особое внимание в Академии уделялось истории раскола.

Среди профессоров Академии немало было крупных деятелей церковной науки, и среди них архимандрит Иоанн (Соколов) (1818–1860), впоследствии епископ Смоленский, который в 50-е годы возглавлял Академию. Это был незаурядный канонист, автор «Опыта курса церковного законоведения», в котором впервые на русском языке были излажены святые каноны с обстоятельными историческими комментариями. Человек необычно сильного и смелого ума, он был блестящим, остроумным лектором и вдохновенным проповедником, затрагивавшим в своих проповедях актуальные вопросы церковной и общественной жизни. В эпоху реформ он смело, открыто заговорил о житейской и социальной неправде. С 1868 по 1871 годы ректором Казанской Академии состоял архимандрит Никанор (Бровкович), впоследствии архиепископ Херсонский, крупный и оригинальный богослов-апологет и религиозный философ, автор замечательных «Воспоминаний». Большой вклад в церковно-историческую науку внесли казанские профессора А. Шапов, И. Добротворский, П.С. Знаменский, Ф. Курганов. Профессор Академии В.И. Несмелов написал фундаментальную монографию по христианской антропологии «Наука о человеке».

Учёная и литературная деятельность Казанской Академии сосредотачивалась на страницах «Православного собеседника», выходившего с 1855 году. Кроме оригинальных трудов, в нем печатались переводы святых отцов: святого Игнатия Богоносца, блаженного Феофилакта, архиепископа Болгарского, сочинения Оригена, Деяния Семи Вселенских и Девяти Поместных Соборов. В «Православном собеседнике» впервые опубликован «Просветитель» преподобного Максима Грека, «Стоглав». Преподаватели и студенты Казанской Духовной Академии переводили на языки восточных народов Священные книги, молитвы, катехизис.

Из стен Академии вышло много выдающихся церковных деятелей, и среди них митрополиты Петербургские Палладий (Раев) и Антоний (Вадковский).

§ 10. Перевод Библии на русский язык и митрополит Филарет

Мысль о переводе Библии на живой русский язык высказывалась уже в XVIII веке святителем Тихоном Задонским. Он сам переводил псалмы и отрывки из Нового Завета. Архиепископ Московский Амвросий (Зертис-Каменский) перевёл на русский язык Псалтирь, но перевод этот был опубликован только в конце XIX столетия. В 1794 году вышел русский перевод «Послания к Римлянам», выполненный архиепископом Мефодием (Смирновым).

В 1815 году Александр I выразил желание, чтобы «и россиянам был доставлен способ читать слово Божие на природном своём российском языке». Синод поручил Комиссии Духовных училищ подобрать способных переводчиков, а печатание перевода взяло на себя Библейское общество. Русская Библия предназначалась для домашнего чтения, а не для храма. Руководство трудами по переводу возложили на ректора Петербургской Академии архимандрита Филарета (Дроздова), который переводил Евангелие от Иоанна. Другие Новозаветные Книги переводили преподаватели Академии архимандрит Моисей (Антипов-Гайтанников), архимандрит Поликарп(Гайтанников), священник Герасим Павский. Перевод всего Нового Завета был закончен в 1820 году и через два года напечатан.

В том же 1822 году вышел перевод Псалтири, выполненный главным образом самим Филаретом. К переводу Ветхого Завета привлекли также преподавателей Московской и Киевской Академий, и к концу 1825 году вышел первый том русской Библии, включавшей Пятикнижие, Книгу Иисуса Навина, Судей и Руфь. Перевод выполнялся с еврейского Масоретского текста, а для объяснения расхождений со славянской Библией архиепископ Филарет составил особое предисловие.

Враждебная Церкви деятельность заправил Библейского общества в глазах чрезмерно подозрительных ревнителей Православия бросала тень и на само дело перевода Священного Писания на русский язык. И когда после падения «сугубого министерства» Библейское общество было закрыто, прекратились и труды по переводу Библии. Новый министр просвещения адмирал Шишков при поддержке митрополита Петербургского Серафима добился сожжения русского текста Пятикнижия на кирпичном заводе Александро-Невской Лавры. Новый Завет на русском языке с этих пор дозволялось распространять только в тюрьмах.

Но мысль о возобновлении перевода не покидала митрополита Филарета. Его убеждение в том, что перевод нужен для утоления «глада слышания слова Божия», разделял преосвященный Григорий (Постников), занимавший в последние годы жизни Петербургскую кафедру.

В Петербургской Академии особенно прочно держалась мысль о пользе, прежде всего перевода на русский язык Священного Писания. Профессор протоиерей Герасим (Павский) для классных занятий еврейским языком перевел Учительные и Пророческие книги. Студенты литографировали этот перевод. Его распространение встревожило не только принципиальных противников перевода Библии. Иеромонах Агафангел (Соловьев), инспектор Московской Академии, впоследствии архиепископ Волынский, в 1841 году направил трем митрополитам письмо, в котором выразил беспокойство в связи с языковыми и богословскими неточностями перевода Г. Павского, едва ли не намеренными. Эти неточности в передаче мессианских мест граничили с прямым кощунством, и иеромонах Агафангел дал самую резкую характеристику опыту Павского: «Произведение сего нового Маркиона… не глаголы Бога живого и истинного, но злоречие древнего змия». Критик, однако, считал, что лучшим средством против распространения негодных опытов будет полноценной перевод текста Библии. Такой была точка зрения и митрополита Филарета.

Но в Синоде решили иначе: не только изъяты и уничтожены были литографированные и рукописные тексты перевода Павского, но и сама мысль о русском переводе Библии была осуждена и отвергнута. Епитимией наказали за опыт перевода Священных книг (пророков Иова и Исаии) алтайского миссионера архимандрита Макария (Глухарева). Епитимию ему назначали при Тобольском архиерейском доме, и заключалась она в ежедневном служении Литургии в течение шести недель, что сам наказанный принял за проявление к нему особой милости Божией.

После смерти императора Николая I в результате настойчивых ходатайств митрополита Филарета святейший Синод в 1857 году принял окончательное решение о переводе Библии. Этот труд был поручен четырем Академиям под общей редакцией профессора греческого языка Петербургской Академии Е.И. Ловягина. Рассмотрение текстов производили митрополит Филарет и Святейший Синод. Новый Завет вышел в 1863 году. С 1860 году в церковной печати начали помещать частные опыты перевода Ветхозаветных книг. Эти переводы принадлежали архимандриту Макарию (Глухареву), М. Никольскому, профессорам Киевской Академии Максимовичу и М. Гуляеву. В «Христианском чтении» в 1861–1871 годах были напечатаны переводы петербургских профессоров М. Голубеева и Д. Хвольсова, при участии П. Савваитова и Е. Ловягина.

Святейший Синод поручил Духовным Академиям пересмотреть изданные «Христианским чтением» переводы. После этого редактированные тексты просматривались самим Синодом. Особенно много потрудились над редакцией перевода члены Синода – митрополит Петербургский Исидор и протопресвитер В.Б. Баженов. С 1868 года началось печатание Ветхого Завета отдельными частями. Четвертая и последняя его часть вышла в 1875 году, а в 1877 году русская Библия была напечатана в полном составе. Митрополит Филарет не дожил до этого события.

Святитель Филарет (в миру Василий Дроздов) родился в 1782 году в подмосковной Коломне в семье диакона, впоследствии протоиерея. Он учился в Коломенской и Троицкой Семинарии, где его оставили преподавателем. В Троицкой Семинарии близость святыни смягчала атмосферу школьной схоластики. И все же к старой дореформенной школе святитель Филарет относился критически. «Что там завидного?» – говорил он. Но из Семинарии он вынес блестящее знание древних языков, а свою обширную богословскую и философскую эрудицию приобрел самостоятельным трудом. Митрополит Платон, заметив его исключительные способности и редкий проповеднический дар, назначил его Лаврским проповедником и убедил принять постриг. Через год после пострига, в 1809 году, когда началось преобразование Духовных школ, иеромонаха Филарета вызвали в Училищный комитет для усмотрения. Его сильный и ясный ум, замечательная эрудиция обратили на себя внимание митрополита Амвросия и Голицина. Они стали его покровителями. Молодого иеромонаха назначили инспектором Петербургской Академии, и уже в 1812 году он стал ректором Петербургской Академии и архимандритом Новгородского Юрьева монастыря. В 1814 году ему, первому в России, была присвоена степень доктора богословия. В эти годы учено-педагогическая деятельность святителя Филарета была до крайности напряженной, превышала обыкновенные человеческие силы. С 1810 по 1817 годы он разработал почти полный курс богословских и церковно-исторических наук, читавшихся в Академии. Он вспоминал впоследствии: «Мне должно было преподавать, что не было мне преподано». В связи с академическими лекциями архимандрит Филарет написал свои первые книги. Начертание церковно-библейской истории и «Записки на книгу Бытия».

В Петербурге он произвел сильное впечатление глубокомыслием и красноречием своих проповедей. В его проповедях чувствовалось сильное влияние святых отцов, особенно святителя Григория Богослова. Темы для проповедей он выбирал современные, волновавшие людей в эпоху мистических увлечений – о дарах и явлениях Святого Духа, о тайне Креста, о «гласе вопиющего в пустыне».

Архимандрит Филарет знал увлечения и заблуждения современников. Как и все образованное общество, он много читал тогда «мистических» писателей: Юнга, Штиллинга, Эккартсгаузена, Фенелона. Его интересовали все явления духовной жизни, но при этом он оставался церковным мыслителем, чуждым мистического возбуждения.

В 1817 году архимандрит Филарет был хиротонисан в викарного епископа Ревельского, через два года получил самостоятельную Тверскую кафедру, в 1820 году переведен в Ярославль, через год – в Москву, в 1826 году возведен в сан митрополита.

Митрополит Филарет стал любимым иерархом москвичей, в нем они видели самую главную знаменитость столицы. В 1842 г. после резкой размолвки с обер-прокурором Протасовым, митрополит Филарет перестал выезжать в Петербург на заседание Синода, но и оставаясь безвыездно в Москве, он выковал свой исключительный, небывалый авторитет. За наставлениями к нему приезжали архиереи со всей России. К его мудрости обращалось и светское правительство, ища совета не только в церковных, но и в государственных делах. Уже в 20-е годы император Александр I настолько доверял ему, что сделал его вместе с Голициным и Аракчеевым хранителем государственной тайны об отречении от престолонаследия Константина и поручил ему составить об этом манифест, который до кончины Александра I хранился в Московском Успенском соборе. К его мнениям прислушивалось правительство при проведении реформ 60-х годов. Имя митрополита Филарета было хорошо известно и чтимо на Православном Востоке. Восточные Патриархи со вниманием знакомились с его суждениями.

Крайняя занятость церковно-административными трудами оставляла ему мало времени для богословских занятий. Много писал он только в ранние годы. Тогда появилась его статья «Разговор уверенного с испытующим» и первая редакция «Катехизиса». В свои поздние годы митрополит богословствовал только с церковного амвона. Его проповеди содержат в себе целостную богословскую систему. В них он, прежде всего, выступает как толкователь Священного Писания. Писание он называл «единым и достаточным источником учения веры», но Священное Писание митрополит Филарет никогда не рассматривал отвлеченно и обособлено от Церкви. Священное Писание – это запись Предания. С особым вниманием святитель останавливал в своих проповедях внимание на размышление о Кресте. В Евангелии главное для него – это Крест. «Судьба мира висит на Кресте Его, жизнь мира лежит во гробе Его. Сей Крест озаряет светом плачевную страну жизни, из гроба Его взыдет солнце блаженного бессмертия». В проповеди на Великую пятницу он говорил о тайне Креста как о таинстве Божественной любви: «Что там!.. Ничего, кроме святой и блаженной любви Отца и Сына и Святого Духа к грешному и окаянному роду человеческому. Любовь Отца – распинающая, любовь Сына – распинаемая, любовь Духа – торжествующая силою крестною». «Смерть Иисуса есть средоточие сотворенного бытия», – говорил он. «Богословие рассуждает», – любил повторять митрополит Филарет. В его богословском рассуждении, всегда взвешенном и отточенном, целомудренно строгом, чувствуется трепет верующего сердца.

В 1867 году состоялось празднование 50-летнего юбилея архиерейского служения святителя. Торжественные литургии совершались во всех храмах Вселенской Православной Церкви. После празднества митрополит отъехал в Троице-Сергиеву Лавру. 17 сентября он увидел во сне отца, который сказал ему: «Береги 19 число». Святитель приобщался Святых Христовых Таин 19 сентября и 19 октября. После литургии 19 ноября в Троицком подворье в Москве митрополит Филарет не вышел к обеду. Так последовала блаженная кончина Московского архипастыря. Великого иерарха погребли в Свято-Духовном храме Троице-Сергиевой Лавры.

Россия и Православная Церковь после его кончины почувствовала невосполнимую утрату.

§ 11. Святители Игнатий (Брянчанинов) и Феофан (Говоров), затворник Вышенский

Великими духовными писателями и учителями христианской жизни, верными выразителями святоотеческих традиций в русском богословии ХIХ века были епископы Игнатий и Феофан.

Епископ Игнатий (в миру Димитрий Александрович Брянчаников) родился 5 февраля 1807 году в селе Покровское Вологодской губернии. Брянчаниновы – старинный дворянский род, восходящий к оружейнику князя Дмитрия Донского – Михаилу Бренко. Уже в отроческие годы Дмитрий Брянчанинов мечтал о монашестве, но отец требовал от сына, чтобы тот выбрал карьеру, подобающую дворянину. «Детство мое, – писал впоследствии епископ Игнатий, – было преисполнено скорби».

По настоянию отца он поступил в Петербургское военно-инженерное училище. Благодаря своим способностям и прилежанию он обратил на себя внимание великого князя Николая Павловича, будущего императора, который опекал это училище. Но учебные успехи не давали внутреннего удовлетворения. «Родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, – писал он позже, – явился голод, явилась тоска невыносимая по Богу. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни. И точно – это было томление души, удалившейся от истины в жизни своей, Бога». В училище вокруг Дмитрия сложился кружок религиозно настроенных юнкеров, которые вечерами собирались для усердной молитвы и обсуждения богословских вопросов. К этому кружку принадлежали Михаил Чихачев (впоследствии монах) и Н.Ф. Фермор.

По окончании училища Брянчанинов был направлен на службу в Динабург. «В строгих думах снял я мундир юнкера, – писал он потом, – и надел мундир офицера. Я сожалел о юнкерском мундире, в нем можно было, приходя в храм Божий, стать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молится и рыдать сколько душе угодно». Офицерская служба его продолжалась недолго. Осенью 1827 года он заболел и подал прошение об отставке.

Уволенный со службы юный ревнитель благочестия отправился в Александро-Свирский монастырь и поступил в послушание в подвизавшемуся там опытному старцу Леониду. Свой послушнический искус он продолжил в Кирилловом Новоезерском монастыре под руководством старца Феофана, в Площанской и Оптиной пустыни, и, наконец, в Глушицкой обители под Вологдой, где 1831 году был пострижен в монашество с именем Игнатий в честь священномученика Игнатия Богоносца.

Когда император Николай вспомнил о своем любимце военном инженере Брянчанинове и узнал, что принял постриг и управляет древней Пельшемской обителью, он вызвал его к себе в Петербург и велел назначить строителем Троице-Сергиевой пустыни, расположенной возле столицы и находившейся тогда в упадке. 24 года управлял он этой обителью. Взгляды отца Игнатия на монашество складывались под влиянием святоотеческих аскетических творений и бесед со старцами Леонидом и Феофаном Новоезерским. Трудами настоятеля в Сергиевой пустыни был введен общежительный устав – в обители возобновилась аскетическая жизнь. В 1838 году архимандрит Игнатий был назначен благочинным монастырей Петербургской епархии. Он много сделал тогда для возрождения древнего Валаамского монастыря, поставив его настоятелем духовно опытного подвижника игумена Дамаскина.

В 1857 году архимандрит Игнатий был хиротонисан в епископа Кавказского и Черноморского. После хиротонии он прибыл в свой кафедральный город Ставрополь. Епископ Игнатий содействовал улучшению положения местного духовенства, благодаря его заботам в Ставрополе был создан хороший церковный хор, построен архиерейский дом, благоустроена Духовная Семинария.

Болезнь вынудила его летом 1861 года уйти на покой и поселиться в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Здесь он подвизался до самой кончины, последовавшей 30 апреля 1867 года в Неделю Жен-Мироносиц. В монастыре он вел обширную переписку с людьми, искавшими у него совета и наставления и писал богословские сочинения.

Самые значительные труды епископа Игнатия: «Аскетические опыты», «Аскетическая проповедь», «О молитве Иисусовой», «Приношение современному монашеству», «Слово старца с учеником», «О терпении скорбей», «Слово о смерти».

В «Аскетических опытах» начертан идеал духовного трезвения, собранности и смирения. Но аскетическое делание не заслоняло для епископа Игнатия конечной цели подвижничества: стяжания благодатного мира и встречи со Христом. «Ты приходишь! – писал он, – я не вижу образа пришествия Твоего, вижу Твое пришествие».

Мистические увлечения Александровской эпохи встревожили его, и святитель не уставал в своих творениях предостерегать против мистической мечтательности, против нетрезвой прелестной «духовности», отравленной гордыней и превозношением. Не одобрял он и чтения инославных мистических книг. В западных святых Терезе или Лойоле святитель Игнатий видел самообольщенных и духовно поврежденных людей, называл их сумасшедшими. Предостерегал он и против чтения знаменитого «Подражания» Фомы Кемпийского, которое пользовалось тогда необычайным успехом не только в кругу религиозно настроенных светских лиц, но и среди некоторых монахов. Жесткими и резкими словами характеризовал святитель и светскую культуру. «Ученость, – говорил он, – светильник ветхого человека».

Состояние современной ему церковной жизни вызывало у него тревогу и скорбь. Ещё будучи настоятелем Сергиевой пустыни, он в беседе с английским богословом В. Пальмером говорил с удивительной откровенностью: «Наше духовенство чрезвычайно лихо поддается новым и странным мнениям, читает книги неправославных и даже неверующих сочинителей… Россия, пожалуй, находится недалеко от взрыва в ней еретического либерализма. У нас есть хорошая внешность: мы сохранили все обряды и Символ первобытной Церкви, но все это мертвое тело, в нем мало жизни. Белое духовенство насильно сдерживается в лицемерном православии только боязнью народа».

Епископа Игнатия тревожило и состояние современного ему монашества, над которым, считал он, нависла опасность постепенного обмирщения. Монахам он советовал держаться подальше от мира.

Младшим современником епископа Игнатия был другой знаменитый аскетический писатель епископ Феофан (в миру Георгий Васильевич Говоров). Он родился в семье священника Орловской епархии в 1815 году. В восьмилетнем возрасте Георгий поступил в Ливенское Духовное училище, по окончании которого был переведён в Орловскую Семинарию. Своё образование он завершил в Киевской Духовной Академии. Благодатное влияние на него оказала Киево-Печерская Лавра. В последний год своего студенчества он принял иноческий постриг в Киево-Братском монастыре с именем Феофан. После пострижения он вместе с монахом Макарием (Булгаковым), впоследствии знаменитым митрополитом Московским, посетил духовника Лавры старца Парфения, который, благословив их, сказал: «Вот вы, ученые монахи, набрав себе правил, помните, что одно нужнее всего – молиться и молиться непрестанно умом в сердце Богу – вот чего добивайтесь».

Окончив Академию со степенью магистра в 1841 году, иеромонах Феофан проходил обычное для ученого монаха административно-педагогическое послушание – был ректором Киево-Софийского Духовного училища, инспектором Новгородской Духовной Семинарии, с 1844 года читал в Петербургской Духовной Академии лекции по нравственному и пастырскому богословию. Эти лекции он показал архимандриту Игнатию (Брянчанинову), который отнесся к ним одобрительно. Курс нравственного богословия, прочитанный в Академии, отец Феофан построил на святоотеческой аскетике. Отредактированные им впоследствии эти лекции составили книгу «Путь ко спасению».

В 1847 году иеромонах Феофан получил назначение в Иерусалим в Русскую Духовную Миссию и провел там, под началом архимандрита Порфирия (Успенского) 7 лет. На Востоке он довел до совершенства знание греческого языка, изучал еврейский и арабский язык, сам много читал святых отцов и занимался переводами с древних рукописей.

Возведенный в сан архимандрита, отец Феофан после возвращения в Россию снова преподавал в Петербургской Академии, был ректором Олонецкой Духовной Семинарии, настоятелем посольской церкви в Константинополе, а с 1857 года – ректором Петербургской Духовной Академии.

В 1859 году совершилась его хиротония в епископа Тамбовского. Во время одной из архипастырских поездок по Тамбовской епархии святитель посетил Вышенскую пустынь, которая понравилась ему и красотой местоположения, и особенно строгостью своего устава. Назначая настоятелем обители игумена Аркадия, Преосвященный на прощанье сказал ему: «Поезжайте, отец игумен, а там, Бог даст, и я к вам приеду». В 1861 году епископ Феофан принял участие в торжествах открытия мощей святителя Тихона Задонского. Это событие оказало благодатное воздействие на его собственную духовную жизнь. Переведенный в 1863 году на Владимирскую кафедру, он уже три года подал, по примеру новоявленного угодника святителя Тихона, прошение об увольнении его на покой в Вышенскую пустынь. Ходатайство его было удовлетворено.

В Вышенской пустыни святитель провел 28 лет. Образ его жизни в обители был крайне строгим. Он ежедневно ходил ко всем службам и за Богослужением стоял благоговейно, тихо, ради собранности ума и сердца в молитве закрывая глава. По воспоминаниям современников, случалось, что после Литургии подносивший ему антидор стоял перед ним минуты две, пока он не открывал глаза и не брал антидор. В алтаре он никогда не произносил праздного слова. Поучений не говорил, но само его служение было живой проповедью для молящихся.

После пасхальных дней 1872 года святитель Феофан уединился в затвор в монастырском флигеле, где принимал лишь настоятеля, духовника и келейника. В своей келлии он устроил и освятил церковь в честь Богоявления Господня, и последние 11 лет своего жития ежедневно служил в ней Божественную литургию. Службу совершал один и молча по служебнику, иногда пел. Келейное правило он порой заменял молитвой Иисусовой. Кроме молитвенного правила, святитель в затворе читал Священное Писание и творения святых отцов, занимался иконописанием и литературно-богословскими трудами. Сам он со смирением говорил о своем затворничестве: «Из моего запора сделали затвор. Ничего тут затворнического нет. Я заперся, чтобы не мешали, но не в видах строжайшего подвижничества, а в видах беспрепятственного книжничества… так выходит, то я книжник и больше ничего».

Епископ Феофан не преувеличивал значение затвора для духовного преуспеяния. «Когда молитва твоя до того укрепится, что все будет держать самого тебя в сердце пред Богом, тогда у тебя и без затвора будет затвор... Этого затвора ищи, – советовал он, – а о том не хлопочи. Можно и при затворенных дверях по миру шататься, или целый мир напустить в свою комнату». Затворнический подвиг открыл святителю глубины человеческой души, став знатоком души, он делился плодами своей богомудрой опытности с другими. В своей уединенной келлии святитель Феофан не прервал письменного общения с миром. Ему писали иноки, религиозно настроенные интеллигенты, простой народ. Для многих христиан, жаждавшие спасения, он стал заочным духовником. Каждый день святитель получал по 20–40 писем. По письму понять душу писавшего, и в ответе сказать самое главное и нужное. Свои письма он впоследствии соединял в сборнике и издавал. Из писем к княгине П.С. Лукомской была составлена одна из его главных книг «Письма о христианской жизни».

В Вышегонском затворе епископ Феофан написал свои сочинения, за которые его в 1890 году удостоили степени доктора богословия. В 1876 году в его переводе вышел первый том «Добротолюбия» на русском языке. «Добротолюбие» святителя Феофана Затворника не совпадает по составу ни со славянским сборником схиархимандрита Паисия (Величковского), ни с греческой «Филокалией» преподобного Никодима Святогорца. Оно значительно полнее греческого подлинника. Кроме «Добротолюбия» Вышенский Затворник перевел «Слова» преподобного Симеона Нового Богослова и «Невидимую Брань» святого Никодима Святогорца. Среди его оригинальных творений особое значение имеют Толкования на Послания апостола Павла. В них он опирается всегда на святоотеческую экзегезу, в основном на творения святителя Иоанна Златоуста и блаженного Феодорита. Но он пользовался и новейшими западными комментариями.

Огромную ценность представляют труды епископа Феофана по аскетике. Главная тема их – душа, предстоящая Богу в сокрушении, покаянии и молитве. «Вся надежда тогда Спаситель, – писал он, – а отсюда непрестанное «Господи помилуй», христианин, живя в Боге, «в изумлении погружается в Его непостижимой Беспредельности и пребывает в Божественном порядке». Молитву святитель Феофан Затворник называл «умным предстоянием Богу в сердце… Своя из сердца молитва делает ненужной ненужной молитву читательную». Обращаясь к ревнителю иноческого жития, он пишет: «Настоящего вам хочется? Но где же вы его найдете? Оно скрыто и невидимо, видимы только всякие послабления. Иной раз приходит на мысль, что лучше не видеть монахов, а, уединившись, жить строго по примеру древних иноков». «Один Бог да душа – вот монах, – учил он. – Келлия его окно на небо… Когда в сердце монастырь, тогда строение монастырское будь или не будь, все равно».

Епископ Феофан с тревогой смотрел на духовное состояние современного ему общества. «Того и гляди, что вера испарится, – писал он, – почти всюду спят… Через поколение, много через два иссякнет наше православие». Следовало бы завести целое общество апологетов, – мечтал он, – и писать, и писать». Но только писать мало, народ нуждается в настоящей апостольской проповеди, исполненной Духа и силы». «Поджигатели должны сами гореть. Горя, ходить повсюду и в устной беседе зажигать сердце».

Вышенский Затворник и епископ Игнатий имели разные мнения о природе человеческой души и духов. Святитель Игнатий полагал, что вполне невещественным и нематериальным является только Бог, а всякое существо непременно ограничено пространством и временем, и в силу этого некоторым образом вещественны даже ангелы и человеческие души. Он писал: «Душа – эфирное весьма тонкое летучее тело, имеющие весь вид нашего грубого тела, все его члены, даже волосы, его характер лица, словом, полное сходство с ним». Демоны, по словам святителя Игнатия, входят и выходят из человека, как воздух при дыхании. Иной взгляд выражал епископ Феофан. Он писал о простоте души, Для объяснения связи души и тела, считал он, нет нужды представлять душу вещественной, эту связь можно представить как динамическое средство между ними.

Труды епископа Феофана проникнуты живым святоотеческим духом, они являются чистейшим выражением церковного Предания. Творения святителя Феофана рано узнали и оценили на Западе. Они переведены на многие иностранные языки.

Жизнь святителя-подвижника постепенно угасла. Готовясь к кончине, он писал: «Умирать – это не особенность какая, и ждать надо как бодрствующий ждет ночи, чтобы уснуть, так и живущим надо впереди видеть конец, чтобы опочить. Только даруй, Боже, почить о Господе, чтобы с Господом быть всегда». 6 января 1894 года, накануне престольного праздника своего келейного храма Богоявления, богомудрый Вышенский Затворник тихо почил. При его кончине никто не присутствовал. Всю жизнь он любил уединение и скончался наедине с Богом.

§ 12. Богословие в XIX веке

В XIX веке отечественная богословская мысль достигла своего расцвета. После столетия инославных влияний, которое было одновременно эпохой собирания сил, эпохой культурного роста, русское богословие в возврате к святоотеческому наследию обрело для себя твердую почву. У истоков богословского подъема стоит фигура митрополита Московского Филарета.

В 50–60-х годах выходили исагогические и экзегетические труды профессора Казанской Духовной Академии архимандрита Феодора (Бухарева) «О подлинности и ценности некоторых Священных книг (Великих пророков, Посланий апостола Павла и 3 книги Ездры)», «Изъяснение на первую главу книги Бытия». Его книга «Исследование Апокалипсиса» была запрещена цензурой. Плохо зная историю, не имея исторического чутья, автор попытался в ней истолковать исторический процесс и судьбы мира, опираясь на произвольные и надуманные толкования отдельных мест Откровения. В «Исследовании Апокалипсиса» отразились настроения утопической мечтательности, унаследованные богословом от Александровской эпохи. Ответом Букарева на цензурный запрет было сложение иноческих обетов, отречение от священства и брак. За этим последовали неудачные попытки печататься, общественный остракизм, нищета и ранняя смерть.

Во второй половине столетия крупным экзегетом был архимадрит Михаил (Лузин) (1830–1887), профессор Московской, а потом ректор Киевской Духовной Академии, в конце жизни – епископ Курский. Его толкования на Евангелия и Книгу деяний апостольских легли в основу преподавания экзегетики в Духовной школе. Написанная им книга «О Евангелиях и евангельской истории» явилась тонким, умным и строго православным ответом на отрицательную критику тюбингенской школы, Штрауса и в особенности Ренана.

В конце века появилась незаурядная работа епископа Таврического Михаила (Грибановского) (1856–1898) «Над Евангелием». Книга носит не столько экзегетический, сколько апологетический характер. Магистерское сочинение епископа Михаила названо «Опыт изъяснения основных христианских истин естественною человеческой мыслью». В печати вышла лишь первая часть диссертации под названием «Истина бытия Божия».

В 1883 году вышел обстоятельный курс основного богословия профессора Н. Рождественского «Христианская апологетика». Этот труд отличается особенной полнотой в изложении материала.

В области богословской апологетики и христианской философии глубиной и оригинальностью мысли отличается трехтомное сочинение архиепископа Херсонского Никанора (Бровковича) «Положительная философия и сверхъестественное откровение». В нем ведется аргументированный спор с позитивизмом и материализмом ради оправдания веры разума. Архиепископу Никанору принадлежит также «Разбор римского учения о видимом главенстве в Церкви». Архиепископ Никанор был также замечательным проповедником. В проповедях о Завете Божием, произнесенных в 70-е годы, он развивает мысль о том, что до сотворения мира, в вечности, уже «Совершилась сущность творческого, искупительного, спасительного Завета». И Пресвятая Дева «прежде века стала посредницей между миром, человеком, воплощенным Сыном Божиим и Божеством. В своем гомилетическом наследии архиепископ Никанор ближе всего к митрополиту Филарету.

Ему принадлежали также мемуарный труд «Воспоминания», в которых живо и интересно повествуется о важных событиях церковной жизни, свидетелем которых был автор. В «Воспоминаниях» дан ряд талантливо очерченных портретов церковных и государственных деятелей, которых знал мемуарист архиепископов Смарагда (Кржановского), Афанасия (Дроздова), митрополитов Макария (Булгакова), Платона (Городецкого), Исидора (Никольского), обер-прокуроров К.П. Победоносцева, В.К. Саблера.

Первым опытом полного изложения догматики в XIX веке стал вышедший в 1848 году труд ректора Киевской Духовной Академии архимандрита Антония (Амфитеатрова), впоследствии архиепископа Казанского, «Догматическое богословие».

В 1852 году вышла пятитомная «Полная система догматического богословия» пресвященного Макария (Булгакова). Митрополит Макарий родился в 1816 году в Тамбовской епархии. Образование получил в Киевской Академии, с 1842 года преподавал в Петербургской Академии, несколько лет состоял ее ректором. После архиерейской хиротонии занимал Винницкую, Тамбовскую, Харьковскую и Литовскую кафедры. Скончался в 1882 году в сане митрополита Московского. Это был один из самых разносторонних и плодовитых духовных писателей-богословов и известный церковный историк, его труды составили целую эпоху в церковной науке. «Догматика» митрополита Макария многократно переиздавалась, была переведена на французский язык. В книге собран большой, почти исчерпывающий библейский и патристический материал. Архиепископ Никанор (Бровкович) находил в «Догматике» митрополита Макария «необыкновенную мерность и верность богословского взгляда, необыкновенный дар найти и указать границу между положением богословским и не богословским, между догматической богооткровенной истиной веры и положением человеческого, хотя и богословского мнения». А историк П. Знаменский писал, что это «труд совершеннейший из всех, какие до него являлись». В действительности по полноте материала Макариевская «Догматика» не знает себе равных в русской богословской литературе. Она и поныне остается прекрасным справочником.

В 1891 году вышел «Опыт православного догматического богословия с историческим изложением догматов» профессора архимандрита Сильвестра (Малеванского), позже епископа и ректора Киевской Духовной Академии. В отличие от «Догматики» митрополита Макария этот труд пронизан историзмом.

Историческая сторона догмата находилась в центре внимания и профессора Петербургской Духовной Академии А.Л. Катанского (1836–1919). В своих статьях и лекциях он писал о важности исторического и даже историко-филологического анализа отеческих текстов. А.Л. Катанский тщательно отделял «библейское» богословие от церковного, или «патристического», а «патристическое» распределял по эпохам и отдельным отцам.

По нравственному богословию одной из самых распространенных книг было «Православно-христианское учение о нравственности» (1887) ректора Петербургской Духовной Академии протоиерея И.Л. Янышева, впоследствии протопресвитера. В этой работе заметен «моралистический уклон» от святоотеческой аскетической антропологии.

В XIX веке вышел ряд руководств по пастырскому богословию – архимандрита Антония (Амфитеатрова), архимандрита Кирилла (Наумова), профессора В.Ф. Певницкого, архимандрита Бориса (Плотникова). Одним из наиболее глубокомысленных сочинений в этой области является труд протоиерея С.А. Соллертинского «Пастырство Христа Спасителя» (1887)

Кроме пасторологических сочинений научного характера в XIX веке выходили также практические руководства для пастырей. В первой половине столетия лучшей книгой в этом роде были «Письма о должностях священного сана» А.С. Стурдзы (1840), а во второй – «Практическое руководство для священнослужителей» П.И. Нечаева (1884) и «Святое, высокое служение иерея Божия – добровольное мученичество» игумена Тихона, в котором излагаются аскетические воззрения на пастырское служение, близкие к мыслям святителя Феофана Затворника. Крупными канонистами XIX века были епископ Смоленский Иоанн (Соколов), профессора Н.С. Суворов, А.С. Павлов.

В 1803 году вышел классический труд по истолковательной литургике «Новая скрижаль» епископа Вениамина (Румовского), который многократно переиздавался и долгое время служил семинарским учебником.

Во второй половине столетия в литургической науке возобладал исторический метод. С ним связаны труды по литургике, принадлежащие архиепископу Филарету (Гумилевскому) и профессору А.Л. Катанскому. Крупнейшим русским литургистом был Н.Д. Мансветов. В своих исследованиях он обратился к древним рукописям, содержавшим богослужебные последования. За каждым чинопоследованием он видел тысячелетнюю историю его становления.

Совершенно особое место в русской духовной литературе занимает «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» (1856) иеромонаха Парфения, написанное простодушно и бесхитростно. «Сказание» продолжает традицию древнерусских «Хождений» по Святой Земле, начатую игуменом Даниилом (XIII в.). Книга инока Парфения имела успех среди читателей разных сословий, и грамотных простолюдинов, и людей высшей культуры. Известна высокая оценка этой книги Ф.М. Достоевским.

Не менее своеобразно и ещё одно знаменитое творение отечественной духовной литературы – «Откровенные рассказы странника». Это книга о молитве Иисусовой, написанная от лица богомольца-подвижника из мирян-простолюдинов. «Откровенные рассказы», переведены на многие иностранные языки.

Из числа проповедников XIX века особенно знаменит архиепископ Херсонский Иннокентий (Борисов) (1800–1855), которого назвали русским Златоустом. Он выпускник, профессор и ректор Киевской Духовной Академии. Его гомилетическое наследие составляет около 500 проповедей. Они посвящены в основном изложению догматического и нравственного учения Церкви, но содержат в себе также и резкие обличения пороков паствы.

Архиепископ Иннокентий умел увлечь слушателей неожиданно острой постановкой вопросов. Он старался говорить, обращаясь не только к уму, но и к сердцу, воображению пасомых. По словам историка, «слушатели архиепископа Иннокентия видели у него богословскую истину, строгую и важную, в таком блестящем одеянии, какого они никогда себе не представляли». Живое чувство проповедника, образность и красочность его языка, необычайное искусство произношения и одушевление производили на слушателей сильное впечатление. Эти проповеди, изданные и много раз переизданные, читались во всех уголках России.

Архиепископу Иннокентию принадлежит книга «Последние дни земной жизни Иисуса Христа» (1847), написанная с замечательным литературным талантом. Митрополит Макарий (Булгаков) говорил, что преосвященный Иннокентий «не был богословом-ученым, искусство человеческого слова – вот в чём его призвание».

Замечательным проповедником был еще один Херсонский святитель архиепископ Дмитрий (Муретов) (1883). Его проповеди отличаются внешней безыскусственностью, но всегда глубоки по смыслу и проникнуты теплотой веры и искренним благочестием.

Проповеди протоиерея Родиона (Путятина) (1869), служившего в Рыбинске, отличаются краткостью не свойственной гомилетике, силой слова, особой задушевностью тона. Они обращены к простым, некнижным людям. Отцу Иродиону удавалось, как никому другому, излагать высокие истины христианства на языке, понятном народу. Его проповеди выдержали более 20 изданий, они и ныне служат прекрасным образцом для приходских пастырей.

§ 13. Церковно-историческая наука в XIX столетии

Рубеж XVIII и XIX веков был эпохой пробуждения национального самосознания и углубления интереса к отечественной истории. Уже в конце XVIII столетия в Духовных школах больше внимания стало уделяться исторической науке. Наиболее просвещенные иерархи по своей личной инициативе открывали в епархиальных Семинариях курсы церковной и гражданской истории. Благодаря настойчивости митрополита Платона в 1798 году вышел указ о преподавании церковной истории в богословском классе академии и семинарий.

В середине века церковно-исторические кафедры академий разделили на четыре отдельных кафедры: библейской истории, общецерковной истории, истории Русской Церкви и новой истории западных церквей. В 1869 году история Церкви была включена в учебные планы историко-филологических факультетов светских учебных заведений. Уже в первой четверти века церковно-историческая наука обрела под собой твёрдую почву благодаря тому, что в основу исторических исследований авторы стали полагать самостоятельный анализ рукописных исследований.

Крупнейшим историком этой эпохи был митрополит Киевский Евгений (Болховитинов). Он родился в 1767 году в Воронеже, получил образование в московской Духовной Академии. Хиротонисанный в епископа Старорусского в 1804 году, он занимал впоследствии Вологодскую, Калужскую, Псковскую, а с 1822 года – Киевскую кафедру. Скончался в 1837 году.

Митрополит Евгений был истинным и преданным науке ученым, история и археология были любимыми предметами его занятий. Во всех городах, где ему пришлось служить, он тщательно изучал местные архивы и библиотеки, собирал и издавал археографические памятники. Результатом тщательных текстологических, археологических изысканий стали «История княжества Псковского с историей Псковской иерархии», «Описание Воронежской губернии», «Исторические сведения о Вологодской епархии и о Пермских, Вологодских и Устюжских архиереях», «Описание монастырей Вологодского края», «Описание Киево-Софийского собора с историей Киевской иерархии», «Жизнеописание епископа Тихона Воронежского» и еще целый ряд исторических исследований по различным темам.

Чрезвычайно ценными справочными пособиями, не утратившими значения в настоящее время, являются два его библиографических словаря: Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской Церкви (1818) и Словарь светских писателей, изданный посмертно, в 1840 году. Самый значительный труд митрополита Евгения «История Российской иерархии» в шести частях вышел под именем архимандрита Амвросия (Орнатского), позже епископа Пензенского. Отец Амвросий был только помощником митрополита Евгения в составлении этой «Истории».

Широкую известность приобрели церковно-исторические сочинения А.Н. Муретова. Его «История Русской Церкви» (1838) служила учебным руководством для Духовных школ. Переведенная на иностранные языки, она долгое время являлась главным источником для ознакомления иностранцев с русской церковной историей. Муравьеву принадлежат «Жития святых Русской Церкви, также иверских и славянских», «Краткое изложение избранных житий святых по руководству Четьий-Миней», «Сношение России с Востоком по делам церковным».

Крупнейшим после митрополита Евгения церковным историком был архиепископ Черниговский Филарет (Гумилевский) (1805–1866), питомец Московской Духовной Академии, её профессор и ректор. В 1848 году он издал пятитомную «Историю Русской Церкви». Это было исследование настоящего историка, с широкими и продуманными обобщениями. У него впервые вся русская церковная история представлена как живое целое, от Крещения Руси до царствования Николая. И история эта рассказана вдумчиво, с глубокой заинтересованностью. Суждения автора отличаются резкостью, остротой. История синодальной эпохи написана у него по тем временам необычайно откровенно и смело.

Известно, сколь велико было влияние архиепископа Филарета на становление русской церковно-исторической школы, на углубление историзма в отечественных трудах по патрологии и догматическому богословию, на формирование научно-богословского мировоззрения протоиерея А. Горского, который в своих лекциях по церковной истории так изложил своё научное кредо: «История как наука подлежит общим законам исторической истины. Предмет церковной истории – истина абсолютная, истина вечная. История Церкви не есть набор фактов мертвых и сухих, не есть механическая регистрация событий и явлений, по науке, обобщающая факты, устанавливающая между ними внутреннюю связь, изучающая идейную сторону фактов, не простое собирание фактов и объединение по принципу однородности. История Церкви должна знакомить не с фактами церковно-историческими, а с жизнью церковно-исторической».

Соработником и в своём роде соперником архиепископа Филарета в области не только богословской, но и церковно-исторической науки был его современник митрополит Макарий (Булгаков). Ему принадлежит «История Русской Церкви» (1857–1883), прерванная кончиной автора на 12 томе, повествующем о Соборе 1667 года. По богатству и полноте материала этот капитальный труд не знает себе равных в историографии Русской Церкви. Он сопоставим разве что с гражданской «Историей России с древнейших времен» С.М. Соловьёва. Митрополит Макарий ввёл в научный оборот ряд новых документов – неизвестных ранее летописных текстов, рукописных житий святых. Благодаря ему, достоянием науки стало много неизвестных прежде исторических фактов. При этом встречавшиеся в источниках противоречия митрополит Макарий разрешал тонко и осторожно.

Русская Церковь, по верному представлению историка, является только частью Вселенской Православной Церкви, и она всегда сохраняла полное внутреннее единение с другими Поместными Церквами, содержала одинаковую с ними веру, один и тот же устав, свято блюла древние каноны. Автор разделяет историю Русской Церкви на 3 периода – период полной зависимости от Константинопольской Церкви – до 1240 года, период постепенного перехода к самостоятельности – до 1589 года и, наконец, период её автокефального бытия – с 1589 года.

Повествование митрополита Макария, в отличие от «Истории» архиепископа Филарета, ведется в беспристрастном и спокойном тоне. Профессор Н.Н. Глубоковский считал «Историю» митрополита Макария «историографической мозаикой». Этот монументальный труд является бессмертным памятником изумительного трудолюбия, любознательности и эрудиции её автора.

Митрополиту Макарию принадлежат и другие исторические труды – «История русского раскола», «История Киевской Духовной Академии».

В 1871 году вышло «Руководство к русской церковной истории» П.В. Знаменского, многократно переизданное и ставшее на многие годы лучшим семинарским учебником по истории Русской Церкви. «Руководство» Знаменского – не научное исследование, а учебное пособие, но эта работа, отличающаяся необычайной ёмкостью, умелым отбором наиболее важных исторических фактов, взвешенностью и продуманностью оценок, к тому же написанная живым, выразительным языком, является превосходной книгой для чтения по истории нашей Церкви. Профессору Знаменскому принадлежат также церковно-исторические монографии «Чтения из русской церковной истории за время царствования Екатерины», «Черты из истории Русской Церкви за время царствования императора Александра I», «Духовные школы в России до реформы 1808 года», «История Казанской Духовной Академии».

Появление в 1880 году «Истории Русской Церкви», написанной Е.Е. Голубинским (1834–1912), явилось событием в исторической науке. Вышедший из школы протоиерея А.В. Горского, Голубинский унаследовал у него стремление к документальности, к тщательному критическому анализу памятников. От Горского идёт и сравнительный метод Голубинского. Но в отношении Голубинского и к историческим документам, и к традиционным, устоявшимся оценкам, и даже к самим верованиям и благочестивым преданиям народа есть роднящий его с нигилистической публицистикой гиперкритицизм, мнительная недоверчивость и подозрительность. У него слишком заметен неуместный в историческом исследовании обличительный, почти разоблачительный пафос. По своему историческому мировоззрению Е.Е. Голубинский был западником, апологетом Петра I, склонным к весьма мрачной оценке всей допетровской старины. Положительную черту в исторических воззрениях учёного составляет его особый интерес к религиозно-нравственной жизни народа. Голубинский предлагает свою периодизацию русской церковной истории: киевский, московский, петербургский, или синодальный периоды.

Голубинским написаны также «История канонизации святых в Русской Церкви», «История Троице-Сергиевой Лавры», «Краткий очерк истории Православных Церквей Болгарской, Сербской и Румынской» и другие исследования.

В XIX веке вышел ряд научных трудов по истории западно-русской Церкви. Профессор Петербургской Духовной Академии М.О. Коялович написал «Историю русского самосознания», посвященную Брест-Литовской церковной унии. В 1883 году в Варшаве опубликована монография В.З. Завитневича «Палинодия Захария Копыстенского и её место в истории западнорусской полемики XVI-XVIII веков». Большую ценность для церковно-исторической науки представляют работы Малышева «Западная Русь в борьбе за веру и народность» и С.Т. Голубева «Пётр Могила и его сподвижники».

В области общецерковной истории русская наука XIX века открывается «Начертанием церковной истории» (в двух частях) (1817), принадлежащим епископу Иннокентию (Смирнову).

Крупнейшим знатоком церковной жизни христианского Востока был епископ Чигиринский Порфирий (Успенский). Родился он в семье псаломщика в Костроме в 1804 году. После окончания Петербургской Духовной Академии служил законоучителем в Петербурге и Одессе, был настоятелем Одесского Успенского монастыря, ректором Херсонской Духовной Семинарии. В 1848 году Синод поставил архимандрита Порфирия во главе новоучрежденной Палестинской Духовной Миссии. Вынужденный покинуть Палестину в 1854 году и в связи с началом Крымской войны, архимандрит Порфирий вновь отправился на Восток в 1858 году, на этот раз преимущественно с научной целью для разыскания и описания памятников церковной архитектуры, древних икон, архивов, библиотек и богослужебной утвари. Вернувшись в Россию, он привёз с собой богатую коллекцию археологических и археографических памятников, собранных на Афоне, в Малой Азии, Сирии, Палестине, Египте и Эфиопии. После посвящения в епископа Чигиринского Преосвященный Порфирий продолжил работу по изучению древних памятников.

Результатом его неутомимых трудов явились фундаментальные исследования по церковной истории, патристике, археологии, и среди них – «Вероучение египетских христиан», «Христианский Восток», «Богослужение абиссинцев», «История Афона», «Дионисий Ареопагит и его творения». Часть сочинений епископа Порфирия осталась неопубликованной – «Богослужение Константинопольской Церкви», «Путешествия» по Италии, по Фессалонике. Ценнейший материал содержится в его многотомных мемуарах «Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки». Труды епископа Порфирия заложили твёрдую основу для разработки истории Византийской Церкви и нехалкидонских церквей Востока. Великий подвижник церковной науки скончался в 1885 году на покое, в Московском Новоспасском монастыре.

В области византологии большим ученым был профессор Петербургской Духовной Академии И.Е. Троицкий (1832–1902). Его исследования отличает широкий богословский и исторический кругозор. В центре научных интересов И.Е. Троицкого стояли взаимоотношения между Церковью и государством в Византии. Его лучшая монография «Арсений, патриарх Никейский и Константинопольский, и арсениты» посвящена одному из острых моментов в истории Византии.

Профессор А.П. Лебедев, читавший лекции в Московских Духовной Академии и университете, был крупным византологом и великолепным знатоком истории древней Церкви. Лучшая его книга – «История первых Вселенских Соборов» (1879). Им написан также целый цикл работ по истории Византийской Церкви.

В области истории древней Церкви самым большим русским ученым был профессор Петербургской Духовной академии В.В. Болотов (1853–1900). Он соединял в себе дар историка-аналитика и патролога с широким богословским кругозором. В его первой книге, посвященной Оригену, дан исчерпывающий анализ учения этого мыслителя о Святой Троице, включенного в общую историю отеческой мысли, соотнесённого со Священным Преданием. В монографии вскрыты сложные взаимоотношения между оригенизмом и арианством.

Главный труд Болотова – академический курс «Истории Древней Церкви», изданный после кончины профессора по студенческим записям. Для «Истории» Болотова характерна высокая достоверность и надёжность излагаемых фактов, умелое их соединение. На фоне живо написанной общей картины церковной жизни дан глубокий анализ отдельных исторических и богословских вопросов. Особенно велики достоинства четвертого тома, где содержится чрезвычайно ёмкий очерк истории богословской мысли эпохи Вселенских Соборов. По глубине и тонкости анализа, по доказательности аргументов, по убедительности выводов этот том принадлежит к лучшему из всего, что написано отечественными церковными историками и патрологами. Ранняя кончина прервала труд выдающегося ученого.

§ 14. Монастыри и монашество в XIX веке

В XIX веке у русского правительства складывалось иное, в сравнении с XVIII столетием, отношение к монастырям. В народном благочестии, в Православии, в монашестве власти научились видеть одну из самых твёрдых духовных опор государства. Император Александр I часто посещал православные обители и беседовал с духовно опытными подвижниками и старцами. В 1812 году монах Александро-Невской Лавры Авель предсказал ему взятие Парижа. В 1816 году в Киеве царь исповедовался у иеросхимонаха Вассиана, в 1823 году в Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре Александр I посетил иеромонаха Амфилохия, в 1825 году в Александро-Невской Лавре он беседовал со схимником Алексием. Он посещал также Валаамский монастырь, где беседовал с известным подвижником старцем схимонахом Николаем. К монастырям благосклонно относились Николай I и Александр III.

На протяжении всего XIX века открывались новые и восстанавливались ранее упразднённые обители. В 1828 году возобновлён был Дивногорский Успенский монастырь в Воронежской епархии, в 1844 году – Святогорская Успенская пустынь в Харьковской, в 1850 году восстановили Нило-Сорскую пустынь, а в 1886 году – Межигорский монастырь под Киевом. В 1881 году право возобновлять и открывать новые монастыри передано было правительством Синоду.

Монастырские штаты 1764 года включали 225 монастыре с 5105 монашествующими, кроме того, удалось сохранить ещё 161 заштатную обитель. Но уже к 1810 году число монастырей в России увеличилось до 452, в 1836 году их было 461, в 1855 году – 544, в 1881 году – 560, в 1889 году – 631 и в 1907 году насчитывалось уже 970 монастырей (522 мужских с 24144 насельниками, и 448 женских с 65989 насельницами). Таким образом, за столетие количество монастырей выросло более чем в 2 раза, а число монашествующих с 1764 по 1907 годы увеличилось почти в 18 раз.

Из первоклассных монастырей четыре самых знаменитых именовались Лаврами – Киево-Печерская, Троице-Сергиева, Александро-Невская (с 1797 года) и Почаевская Успенская (с 1833 года). Настоятелями Лавр состояли местные архиереи, а управлялись они наместниками и духовными соборами. 7 монастырей считались ставропигиальными и находились в ведении Святейшего Синода: Новоспасский, Симонов, Донской и Заиконоспасский в Москве, Воскресенский в Новом Иерусалиме, Соловецкий на Белом море и Спасо-Яковлевский в Ростове Великом.

Гораздо благополучнее, чем в первые годы после секуляризации церковных земель, складывалось материальное положение монастырей. Уже по указу 1805 года монастыри получили право приобретать ненаселённые участки земли в дар и по завещанию, но на покупку земли по-прежнему каждый раз требовалось особое разрешение высочайшей власти, но указ 1835 года предоставлял епархиальным кафедрам и монастырям право покупать участки размером до 300 десятин. Из казны монастырям выдавались денежные пособия и строительные материалы. Особым преимуществом пользовались монастыри в западных областях России, пострадавшие от католической и униатской экспансии. Некоторым обителям предоставлялись особые льготы: Валаамский монастырь получил право беспошлинного провоза товаров через границу.

Материальное положение монастырей улучшалось и благодаря пожертвованиям от благотворителей из разных сословий, особенно от купцов. Купцы дарили и завещали монастырям на помин души не только деньги, но и иконы с золотыми и серебряными окладами и с камнями, парчовое облачение, колокола, строили за свой счет монастырские церкви, корпуса келлий. Пожертвования поступали от богатых помещиков, а еще чаще помещиц. Графиня Орлова-Чесменская в 1848 году завещала 340 обителям более 1,5 миллиона рублей: по 5 тысяч на каждый монастырь. Немалую часть монастырских доходов составляли доброхотные приношения благочестивых простолюдинов крестьян, мещан, мастеровых.

В XIX веке монастыри с большим размахом развернули строительные работы: возводились новые просторные храмы, кирпичные корпуса келлий и хозяйственных помещений, гостиницы для богомольцев. О былой нищете и разорении, которое пережили русские обители в XVIII столетии, к середине XIX века остались лишь смутные воспоминания.

Содействуя внешнему благоустройству монастырей, духовная власть и правительство издавали постановления, направленные на упорядочение их внутренней жизни. Этими постановлениями предусматривалась осмотрительность в принятии послушников и постригах, пресекалось пьянство, регламентировалось правило отпуска монашествующих, поддерживался общежительный устав, запрещалось производить сборы пожертвований в увеселительных заведениях.

Рост благосостояния монастырей позволил им проводить широкую благотворительную деятельность. Они строили школы для крестьянских детей, открывали детские и странноприимные дома, больницы, богадельни. Троице-Сергиева Лавра, кроме обычных благотворительных учреждений, содержала школы: иконописную, певческую и ремесленную. Успех монастырей в благотворительном делании оказался тем прочнее, что это служение монашества миру было не исполнением повинности, которая возлагалась на иноческую братию указами Петра и его преемников, а добровольным делом. Особенной ревностью в благотворительном подвиге отличались женские обители, число которых в XIX веке значительно выросло. В первой половине столетия религиозное одушевление захватило немалую часть дворянского общества, что привело к умножению постригов среди девушек и вдов из дворян. После реформ 60-х годов перед одинокими крестьянками, освобожденными от крепостной зависимости, открылись почти беспрепятственные возможности для поступления в монастыри. В монастыре крестьянская девушка или вдова находила обстановку, близкую ее сердцу: монастырские послушания были похожи на ее домашние хозяйственные работы.

Женские обители, как правило, были беднее мужских. Даже штатные монастыри получали скудную помощь из государственной казны, а большинство женских монастырей числилось за штатом. Почти все новые женские обители создавались по личному почину их первоначальниц. Многие из них выросли из сестрических общин. Эти общины начинались с собраний верующих девушек за каким-нибудь рукоделием, которое начиналось и заканчивалось молитвой. Грамотные читали вслух жития святых и другие душеполезные писания. Со временем из этих благочестивых «посиделок» складывалась община с совместным проживанием сестер, а общая молитва разрасталась в уставное Богослужение, на которое приглашались священники из близлежащих приходов. Наконец сестры-чернички обращались к архиерею или в Синод с прошением о преобразовании общины в монастырь. Начинались долгие хлопоты: весьма часто у духовной власти возникали подозрения, не заражена ли община сектантскими настроениями. Когда эти подозрения рассеивались и хлопоты увенчивались успехом, то одних сестер постригали в мантию или рясофор, а другие оставались послушницами. Первоначальными средствами для новоучрежденного монастыря служили пожертвования богатых дарительниц или самих основательниц.

Так в 1823 году в деревне Аносине под Москвой возник Борисо-Глебский монастырь. Его основательницей была княгиня Евдокия Мещерская, которая, овдовев через два месяца после замужества, собрала вокруг себя благочестивых крестьянок для общих трудов и молитв. В рукодельном труде княгиня не отставала от своих крепостных. После многолетних хлопот она достигла преобразования общины в монастырь, игуменьей которой Московский архиепископ Филарет назначил саму княгиню, несмотря на ее отказ, дав ей при постриге имя Евгении. Мать Евгения скончалась в 1837 году в возрасте 63 лет. Под ее началом Аносин Борисо-Глебский монастырь прославился высокой аскетической жизнью сестер и широким размахом благотворительности.

Подобным образом возник и Спасо-Бородинский монастырь, основанный М.М. Тучковой, вдовой знаменитого генерала, прославившегося в Отечественную войну 1812 года.

В 1813 году в лесу, в окрестностях Задонска, была построена часовня, возле которой в маленьких избушках поселилось несколько крестьянок из близлежащих деревень. Здесь они проводили время в молитве и труде. В 1860 году по почину крестьянки Е.П. Богатыревой это поселение получило устройство сестрической общины, а еще через семь лет община была преобразована в общежительный монастырь.

Некоторые из общин были основаны под влиянием старцев. В сибирском городке Туринске под окормлением старца Зосимы сложилась одна такая община, но несмотря на хлопоты в Петербурге, старцу не удалось получить разрешения на открытие обители. В 1826 году сестры вместе со старцем приехали в Москву и поселились в доме приютившей их вдовы Бахметивой. Часть своего подмосковного имения вдова пожертвовала на основание монастыря – так появилась Троицкая, или Зосимова пустынь. Уже после кончины старца, наступившей в 1833 году, Зосимова община была преобразована в монастырь с общежительным уставом.

Основателем Дмитриевского женского монастыря в селе Троекурове Тамбовской епархии был пустынножитель старец Илларион (Фокин). Под окормлением преподобного Серафима Саровского пребывала Казанская Дивеевская община, устроенная еще в 1780 году, а также основанная самим святым «Мельничная» девичья община. Оптинский старец Амвросий был основателем и духовником сестринской общины в Шамордине.

В последней четверти XIX века из женских монастырей особенно знаменит был Свято-Богородский Леснинский, расположенный около современного польского города Бяла. В 1881 году униатский храм в Леснее перешел к православным. Через 3 года после этого вокруг него сложилась сестрическая община во главе с матерью Екатериной, урожденной графиней Ефимовской (1925 в Сербии). Сестры открыли школу для крестьянских детей, в которую принимали не только православных, но и католиков. В 1889 году община была преобразована в монастырь, игуменьей которого стала мать Екатерина. К 1914 году в обители было 20 монахинь и 300 рясофорных сестер и послушниц. Инокини содержали больницу, приют для престарелых женщин, бесплатную амбулаторию, аптеку и даже медицинское училище. Они открыли среднюю школу для крестьян с обучением ремеслам, учительскую семинарию, сельскохозяйственное училище, держали обувную и переплетную мастерские, иконописную мастерскую, развели фруктовый сад и огород, устроили ферму и пасеку. Вокруг Леснинского монастыря сложилось еще четыре общины, тоже посвятивших себя главным образом служению ближним.

О размахе благотворительной деятельности всех вообще русских монастырей говорят такие статистические сведения: в 1887 году монастыри содержали 94 больницы и 66 приютов для престарелых, две трети из этих учреждений приходилось на женские обители. И все-таки благотворительность не составляла и не могла составлять главного содержания иноческого подвижничества.

В XIX веке монашество переживало подлинное духовное возрождение. После ряда катастроф, выпавших на долю монастырей при Петре I, Анне и Екатерине II, они вновь восставали из разрухи как очаги духовной жизни, как живые свидетели неотмирности и святости Церкви. Под духовным руководством учеников «чудного старца» Паисия аскетическое подвижничество возродились в древней Валаамской обители, Саровской и Оптиной, в Глинской и Санаксарской пустынях, в Новоезерском и Николо-Бабаевском монастырях. Во многих монастырях укоренилось старчество, и влияние старцев выходило далеко за монастырские стены, оказывая благодатное воздействие на жизнь всех слоев русского общества. Возрождение аскетического подвижничества в монастырях способствовали многие иерархи-иноки.

Особенной любовью к монашеству отличался Киевский митрополит Филарет (в миру Федор Георгиевич Амфитеатров). Он родился в 1779 году в семье священника Орловской епархии. Образование получил в Севской Духовной Семинарии. Приняв постриг, служил ректором сначала в Севской, потом в Уфимской, и, наконец, в Тобольской Семинариях. В 1813 году его назначили инспектором Московской Духовной Семинарии и архимандритом древнего монастыря преподобного Иосифа Волоцкого. Удостоенный степени доктора богословия, он в 1816 году стал ректором преобразованной Московской Духовной Академии, а в 1819 году – хиротонисан в епископа Калужского. После шести лет преобразования на этой кафедре Синод перевел его в Рязань. Преосвященный Филарет занимал также Казанскую и Ярославскую кафедры. В 1837 году он стал приемником почившего Киевского митрополита Евгения.

Занимая высокое иерархическое положение, он оставался смиренным и кротким монахом, для которого главным делом жизни был молитвенный подвиг. Истинное смирение, совершенное незлобие и любовное отношение ко всякому человеку ему удавалось сочетать с высоким достоинством архипастыря, с разумной требовательностью к подчиненным клирикам. Митрополит Филарет был ревнителем аскетического возрождения. Он, может быть, первым из русских архиереев понял благодатный смысл старческого служения миру и, вопреки предрассудкам многих из своих собратий, видевших в старчестве посягательство на иерархический строй Церкви, всячески поощрял старцев. Еще в бытность Калужским архиереем, он много сделал для укоренения старчества в находившейся в его ведении Оптиной пустыни. В Киеве митрополит Филарет поддерживал тесное духовное общение с известным Печерским подвижником схииеромонохом Парфением.

К синодальной системе митрополит Филарет относился критически, и порой это свое отношение проявлял открыто. После 1842 года он, подобно Филарету, митрополиту Московскому, перестал выезжать в Петербург на заседания Синода, из-за высокого авторитета обоих иерархов обер-прокурор Протасов молча терпел эту их обструкцию.

В отличие от Московского святителя Киевский митрополит не был поборником перевода Библии на русский язык. Не одобрял он и преподавания догматического богословия на русском языке и сам в свое время читал догматику по-латыни, но эта его позиция объяснялась вовсе не западничеством, скорее наоборот, он опасался, что преподавание богословия на общедоступном языке дает слишком широкую огласку еретическим учениям, что послужит соблазном для недостойных людей.

Митрополит Филарет писал не много, но оставшиеся его «Беседы» на 5, 6, 7, 8, 9, 10 и 11 главы Евангелия от Матфея и на Евангелие от Иоанна, строго православные по духу, являются весомым вкладом в отечественную экзегетику. Проповеди святителя отличались сердечностью и искренностью, теплотой веры и глубоким благочестием. Замечательны оставшиеся после него письма.

В народе обоим Филаретам, которые при Николае I были всеми признанными столпами Русской Церкви, усвоили характерные имена: Московского иерарха называли Филаретом Мудрым, а Киевского – Благочестивым. Несмотря на разногласия по ряду вопросов церковной жизни, митрополит Филарет (Амфитеатров) относился с великим почтением к уму и опытности своего собрата и соименника, к глубине его богословских познаний, к безукоризненной строгости и точности его богомыслия. Он говорил, что каждую неделю перечитывает «Пространный катехизис», чтобы проверить свою мысль, сколь строго держится она в границах православного вероучения.

Еще в 1841 году, ревнуя о иноческом подвиге и спасении души, Киевский святитель принял тайно великую схиму с именем Феодосия. Иерарх-молитвенник, иерарх-инок скончался в 1857 году, оплаканный своей паствой и всеми благочестивыми русскими людьми, которые любили и чтили его за высоту христианского духа, за чистоту и святость его жизни.

§ 15. Подвижники иноческого благочестия

Среди подвижников благочестия в XIX веке немало было монахов в архиерейском сане. Один из них – святитель Мелетий Харьковский (в миру Михаил Иванович Леонтович). Он родился в 1784 году. По окончании Полтавского приходского училища мать-вдова определила сына в Екатеринославское Духовное училище, потом – в семинарию в том же городе. В духовных школах Михаил воспитывался в холоде, голоде и нищете. Среди товарищей он выделялся благочестивым настроением, кротостью и способностями к наукам. Свое образование юноша завершил в Петербургской Духовной Академии, которую закончил в 1814 году со степенью магистра, и был оставлен преподавателем греческого языка.

Из Петербурга его перевели в Киев инспектором семинарии, а потом Академии. 11 февраля 1820 года митрополит Евгений постриг Михаила Леонтовича в мантию с наречением имени Мелетий. После пострига святого Мелетия переводили из одной духовной школы в другую, пока, наконец, он не стал ректором Киевской Духовной Академии. В 1826 году состоялась его хиротония в епископа Чигиринского, а через два года епископа Мелетия назначили на самостоятельную Пермскую кафедру. В Перми он совершал Богослужения с таким пламенным молитвенным усердием, что народ посчитал его за святого. После трех лет служения в Перми святителя перевели на Иркутскую кафедру с возведением в сан архиепископа. В Иркутске он стремился усилить евангельскую проповедь среди инородцев. Он ввел в епархии общерусский обычай стоять всем молящимся в храме с зажженными свечами при чтении страстных Евангелий.

Неутомимые труды и суровый сибирский климат расстроили здоровье архимандрита, и в 1835 году состоялся его перевод на Харьковскую кафедру. До него в Харькове редко совершали архиерейские Богослужения, а святитель Мелетий служил постоянно во все воскресные и праздничные дни. Свою душу архипастырь питал келейным молитвенным правилом и молитвой Иисусовой. Непрестанное творение Иисусовой молитвы и постнический подвиг очистили его душу, уготовили ее для принятия благодатных даров.

В июне 1838 года в Харькове произошла сильная гроза с бурей, которая привела жителей в ужас. Но когда святитель преклонил колена пред иконами и помолился Богу, гроза и буря утихли. Поучая паству, святой сказал: «Этот настоящий страх быстротечен, а будущий вечен». После этого случая святитель занемог и болел уже почти беспрерывно до самой кончины.

Однажды ректор Харьковской Семинарии архимандрит Иоанн обратился в Синод с доносом на своего архипастыря, обвиняя его в медлительности при решении епархиальных дел. Синод сделал внушение архиерею. После этого святитель Мелетий пригласил к себе ректора и спросил, какие дела тот имел в виду, ибо все дела он, несмотря на свои недуги, рассматривал срочно. Во время беседы он велел келейнику снять с себя рубаху, чтобы показать свои раны. Зрелище было поразительным, на правом плече кожи не было и виднелась голая сухая кость, такие же раны были на ребрах и на обоих бедрах. Архимандрит в раскаянии, со слезами пал к ногам архиерея и услышал от него: «Бог тебя да простит, и я прощаю, иди с миром да молчи».

С узелком и палкой в руках, в простой монашеской ряске, святой навещал больных, лечившихся в университетской клинике. Около тяжело больных садился и тихо беседовал с ними, уча их переносить страдания с христианским терпением, молиться умной молитвой и предавать себя воле Божией. Он раздавал больным духовные книги, а бедным полагал деньги под подушки.

6 декабря 1839 года святитель в последний раз совершил Литургию. С этих пор он уже не вставал, но продолжал еще заниматься епархиальными делами. За три дня до его кончины келейник, спавший на полу у ног святителя в тонком сне увидел Мужа в багряной рясе с ликом, источавшим сияние, а с Ним двух ангелов в облике юношей древней красоты и старца в схиме, в котором он узнал святого Митрофана Воронежского. «Откройте!» – велел Муж в багряной рясе юношам, и те вскрыли грудь архипастыря до самого сердца, из которого высоко поднялось светлое пламя. «Довольно, – сказал Он, – пора успокоить». «Повели, Владыко!» – отвечали юноши. Святитель Митрофан своей схимой покрыл разверстую грудь. На этом келейник со страхом проснулся, а святитель, успокаивая его, сказал: «Чего ты испугался? Не бойся, через три дня будет кончина».

Ранним утром 29 февраля 1840 года святитель Мелетий в последний раз причастился, произнес благодарственные молитвы, простился с окружавшими и со словами: «Простите меня», – предал дух Богу.

6 дней стояли его мощи в ожидании погребения, и на них не появилось признаков тления. Тело святого погребли в усыпальнице, под колокольней Харьковского Покровского монастыря. В 1875 году в усыпальнице случился пожар. Вокруг гробницы все обгорело, распаялся металлический гроб, но заключенный в нем деревянный гроб остался невредимым. Народное почитание святителя Мелетия началось сразу после его кончины. Особым заступничеством были ознаменованы его молитвы в годы Великой Отечественной войны. Мощи святителя ныне почивают в Благовещенском кафедральном соборе.

Подвижником высокой жизни был и Пензенский епископ Амвросий (Орнатский), известный в церковной науке как соавтор «Истории Российской иерархии», написанной им вместе с митрополитом Евгением (Болховитиновым). Он родился в 1778 году. По окончании Петербургской Духовной Академии преподавал в Духовных школах. После смерти управлял последовательно тремя обителями, в том числе Московским Новоспасским монастырем, где при нем происходил подъем аскетического подвижничества.

В 1816 году архимандрита Амвросия хиротонисали в викарного епископа Новгородской епархии, а через три года перевели на самостоятельную Пензенскую кафедру. Архиереем он был требовательным и властным, с твердой волей, подчиненные клирики прозвали его за строгость Грозным. Объезжая епархии, он всматривался во все и за всякое нарушение неминуемо взыскивал с провинившегося. Но всего суровей и безжалостней он был к самому себе. Постничество его простиралось до того, что он не ел ничего, кроме хлеба, редьки и огурцов, а в Великий пост одна или две просфоры составляли его пропитание. Все свои деньги, и почти все вещи, вплоть до полотенец, он раздавал нуждавшимся.

В 1825 году епископ Амвросий обратился в Синод с прошением уволить его на покой. Он поселился в Кирилло-Белозерском монастыре и подвизался там два последних года жизни, безысходно пребывая в келлии и лишь изредка принимая монахов. Письма, которые приходили к нему, оставались лежать нераспечатанными у порога его келлии, но его ответы на них, по свидетельству келейника, были удивительно меткими и мудрыми и вполне удовлетворяли писавших ему. По ночам инок-архиерей выходил из келлии и до рассвета простаивал на паперти перед церковными вратами, безмолвно молясь воздетыми горе руками. Подвижник скончался 27 декабря 1827 года.

В православном народе сохранилась благоговейная память о еще одном иноке-архиерее Воронежском архиепископе Антоние (в миру Авраамий Гаврилович Смирницкий). Он родился в 1773 году в Полтавской епархии в семье священника. С детства выделялся среди сверстников усердием к храму, любовью к Богу и тихостью нрава. Образование он получил в Киевской Духовной Академии, после окончания которой поступил в Печерскую Лавру и принял постриг с именем Антоний. В Лавре он строго хранил келейное правило, на тело надевал власяницу, ночи проводил в молитве, лишь краткое время отдыхая на жестком ложе.

Митрополит Платон, посетив Киевскую Лавру, упрекнул инока Антония за то, что тот не пошел в учители, сказав ему, что он ищет себе покоя. Смиренный монах ответил на это: «Точно, того покоя, о котором Спаситель наш говорил – Придите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы».

В 1815 году отец Антоний был назначен наместником Лавры и вскоре возведен в сан архимандрита. Наместником он был учительным и мудрым. Назидая, иноческую братию, архимандрит Антоний не оставлял без внимания и богомольцев, поучал их в вере и добрых нравах.

В 1826 году архимандрита Антония хиротонисали во епископа Воронежского. Перед отъездом в епархию он говорил: «Не надеюсь на себя, там есть два святителя – Митрофан и Тихон. Их молитвы подкрепят меня». В годы своего архиерейства он часто служил, после Литургии любил приглашать клириков и мирян к себе в келлию и там назидал их своей беседой. К нему шли и ехали как к родному, он вникал в жизнь пасомых, помогал им молитвой, советом, деньгами. Зная о его высоком благочестии, многие с робостью приступали к нему, но после беседы с ним ощущали необыкновенную радость. Он любил угощать богомольцев трапезой, говоря: «Нельзя не принять приезжих, они гости святителя Митрофана, а я его служка». Во время объезда епархии архипастырь заходил в крестьянские избы, благословлял трапезы, которые устраивались для целого прихода, порой на них собиралось до пяти тысяч народу.

Молитвами и трудами архиепископа Антония в 1832 году состоялось прославление в лике святых угодника Божия святителя Митрофана. Он верил в святость и другого великого подвижника – епископа Тихона Задонского, мощи которого почивали в пределах его епархии. Однажды, при проведении строительных работ в Задонском монастыре, святитель велел негласно освидетельствовать их, а сам в это время стал в келлии на молитву. Когда мощи святого были открыты, он подошел к могиле и, приняв их, благодарил Бога за Его милость.

Шел 1846 год, последний год земного жития архиепископа Антония. Исполненный непритворного смирения, он со скорбью говорил о себе: «Много лет я прожил, а нет добрых дел». Скончался он 20 декабря, в пятницу. Его погребли в Благовещенском соборе, возле усыпальницы святителя Митрофана.

В бытность архиепископа Антония настоятелем Киевской Лавры в ней принял постриг инок святой жизни иеросхимонах Парфений. Он родился в 1790 году в Тульской епархии в семье причетника Иоанна Краснопевцева. Когда отрок учился в Тульском Духовном училище, в его душе зародилась жажда иной, лучшей жизни, чуждой земной суеты. Он полюбил молитвенное уединение. Однажды, уже студентом семинарии, он ушел в лес для молитвы, и там ему было видение: явился благообразный старец и сказал слова, глубоко запавшие в душу юноши: «Странен монах и земен мертвец». Это видение утвердило его в намерении отречься от мира, и в 1815 году, уволившись из семинарии, он пешком отправился в Киевскую Лавру.

Там отец Антоний ласково принял его и назначил на послушание в просфорню. Вскоре он был поставлен начальником просфорни. Не предаваясь чрезмерным постническим подвигам, во всем умеренный, тихий, мирный, незлобивый Петр без искушений проходил свой послушнический искус. Плотских страстей и нечистых помыслов он вовсе не знал.

В 1824 году послушник принял постриг с именем Пафнутий. В ночное время, кроме молитв, инок Пафнутий занимался переписыванием святоотеческих книг. Его по-прежнему посещали видения, особенно часто являлась ему Пресвятая Богородица. После иерейского рукопожатия он был назначен духовником Лавры. Познание грехов человеческих погружало его в сокрушение и скорбь. «Бедные люди, – говорил он, – если б они знали, какие блага они меняют на смрад греховный».

В 1838 году митрополит Киевский Филарет облек его в схиму с наречением имени Парфений. С еще большей силой предался он молитве, которая срослась с его умом и сердцем, и действовал даже во сне. Схимника смущала мысль, что он не испытал в своей жизни гонений. На это митрополит Филарет, успокаивая его, говорил: «На что тебе гонение? – ты сам себя гонишь. Кто пожелает жить твоей жизнью?» Самой большой его радостью было служение Литургии в домовой церкви митрополита, с которым он был особенно близок духовно. Весну и лето он проводил с ним в Голосевской пустыни. Его пустынная келлия стояла в чаще леса. В эту келлию к старцу стекались посетители, и он вразумлял и утешал их.

Последние годы своего жития схимник провел в темной келлии у Ближних пещер. С радостью ожидал он смерти и, сидя у гроба, приготовленного им для себя, говорил о будущей жизни, где праведники просияют как солнце. Скончался старец Парфений в праздник Благовещения в 1885 году, который совпал с Великой пятницей. Митрополит Филарет на своих руках выносил его гроб и совершил чин погребения в Голосевской пустыни.

Схииеромонах Парфений обладал даром церковного песнотворчества. Одна из составленных им молитв помещена в современном издании Молитвослова. Она начинаетсясловами: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, не попусти, чтобы суетность, самолюбие, чувственность, нерадение, гнев господствовали надо мною и похищали меня у любви Твоей…» После него остались также замечательные по духовной глубине изречения: «Кто сам не достиг в миру совершенства и начинает учить других – погубляет и то, что имел». «У человека нечистого и страстного и вещи все заражены страстями, не прикасайся к ним, не употребляй их». «Без молитвы нельзя снести уединения, без уединения нельзя стяжать молитвы». «Потеря благодати страшнее всех потерь». «Чем ближе приближаешься ты к Богу, тем сильнее враг ухватится за тебя».

Удивительна, подобна житию древних отшельников жизнь Троекуровского старца Иллариона (Фокина). Он родился в 1774 году в крестьянской семье в Рязанской губернии. Илларион был молчаливым и робким мальчиком. Когда его обижали, он молился Богу за обидчика. Склонный к уединению, он чуждался не только сверстников, но и родителей. С детства полюбил он храм Божий, колокольный благовест наполнял его сердце несказанной радостью. Самым близким человеком мальчику был его богобоязненный дедушка, с которым он вместе ходил в церковь. Совершали они и дальние богомолья: к Киево-Печерским угодникам, в Троице-Сергиеву Лавру. Молитва у нетленных мощей воспламеняла сердце мальчика духовной радостью. А родителям их странное дитя внушало тревогу: они опасались, что из него не выйдет настоящего хозяйственного крестьянина.

После смерти дедушки родители стали понуждать сына жениться. После долгих уговоров он согласился на это, но с тем условием, что по совершении брака отправится на богомолье. Согласно уговору, сразу после венчания Илларион скрылся из дому и втайне от родителей и жены ушел из Киева. Вернувшись домой, он томился семейной жизнью и на двадцатом году ушел из родной деревни в странствие по монастырям. Между тем жена подала на него жалобу в консисторию. Тогда Илларион оставил монастырь, в котором жил в ту пору, и скрылся в лес, недалеко от родного села.

Но мысль о монашестве не покидала его, и ему удалось упросить настоятеля Раненбургской Петропавловской пустыни постричь его в рясофор. Молодой инок выделялся среди братии строгим хранением устава и суровым постом, и это возбуждало к нему зависть. А его жена не оставляла попыток вернуть мужа домой. Тогда настоятель решил удалить инока Илария из пустыни.

Он поселился в овраге в выкопанных им пещерах, на Литургию ходил в церковь в ближайшее село, а вечерю, утреню и келейное правило совершал в пещерах. В летний зной он полагал по три тысячи поклонов на открытой поляне под лучами солнца. Питался он одной редькой, а постель себе изготовил из сучьев дуба. Когда однажды его нашли в обмороке от истощения, на его теле обнаружили вериги и сорочку из железной проволоки. К иноку начали приходить за советом и молитвами верующие люди. Он всех принимал, беседовал, утешал, от богатых брал дары и раздавал бедным. Но многолюдство тяготило его.

И он опять отправился в странствие: ходил в Киев, в Задонск, а чаще всего в Елец. В Ельце народ знал его, и когда он появлялся в городе, его окружала толпа людей, просила у него молитв и советов. Городское духовенство из ревности подавало на него жалобы, после чего городничий велел посадить его в тюрьму. После этого распоряжения городничий опасно занемог, и, раскаявшись, приказал выпустить инока на волю.

Старец Илларион вернулся в свои пещеры. Однажды во время засухи соседний помещик князь Долгоруков в письме просил его помолиться о спасении урожая. И по молитве подвижника над полями князя пролил обильный дождь. Помещик пригласил старца в свою усадьбу и построил для него келлию. После смерти князя дворовые люди стали обижать подвижника, стараясь выгнать его из усадьбы. Блаженный Илларион переселился к помещику Суханову, а от него в село Троекурово к Раевскому, где провел последние 29 лет своей жизни, в отведенной для него келлии. Он жил в ней полузатворником, выходил только в церковь и принимал посетителей. К нему отовсюду стекались приношения, которые он раздавал нищим или жертвовал на постройку храмов. В великие праздники посылал в тюрьмы деньги, хлеб, сыр, яйца, рыбу.

И в глубокой старости облик его поражал духовной красотой. В одном из воспоминаний о нем сказано: «Ему было уже почти 80 лет, а казался он как в первой юности и редкой красоты, невольно приходило на мысль: «Дивен Бог во святых Своих!»

За шесть лет до кончины старец Илларион ослеп, но перед смертью чудесно прозрел. Преставился он 5 ноября 1853 года. Его погребли в погребе, который он сколотил своими руками, в выкопанной им самим пещере.

Подвижником высокого благочестия был и блаженный Георгий Машурин, которого знали до конца жизни как простого послушника, хотя он тайно принял монашеский постриг с именем Стратоника. Он был дворянин и офицер, но в 29-летнем возрасте вышел в отставку и поступил в Задонский монастырь. Через год послушник затворился в маленькой келлии, которая отапливалась лишь зимой. Под землей он вырыл пещерку, и в ней коленопреклоненно молился целыми днями, а ночи проводил за чтением Священного Писания и святоотеческих творений. Пищу он вкушал не каждый день. Народ относился к нему с великим почитанием, но он крайне редко допускал к себе посетителей, однако со многими вел переписку, давал мудрые духовные советы. Скончался монах Стратоник, известный больше под именем Задонского затворника Георгия Машурина, в 1836 году на 47 году от рождения.

В XIX веке особой строгостью жизни и аскетическими подвигами иноков славился Валаамский Преображенский монастырь и его скиты, восстановленные трудами отца Назария. Несколько лет на Валааме подвизался старец Леонид (Наголкин). В середине столетия суровостью жизни прославился Валаамский схимонах Феоктист, который последние 10 лет своей жизни спасался в уединенной лесной хижине. Скончался он в 1863 году. В эту пору на Валаам стекались тысячи богомольцев ежегодно.

Настоятелем обители с 1839 по 1881 годы был игумен Дамаскин (Кононов), по происхождению крестьянин Тверской губернии. Он родился в 1795 году и при крещении наречен был Дамианом. В 24-летнем возрасте вступил в число Валаамской братии и после 20 лет усердных трудов был поставлен игуменом. При его настоятельстве на Валааме строили каменные церкви, корпуса келлий, гостиницы для богомольцев и хозяйственные строения: мельницы, мастерские, электростанцию. Отец Дамаскин отличался не одной предприимчивостью и деловитостью. Это был духовно опытный богомудрый наставник братии, который умел поддерживать в обители высокий аскетический строй жизни. Скончался он в 1881 году. Замечательно составленное им завещание: «Прежде всего, припадая, прошу простить меня, если кто из вас какое-либо имеет на меня поречение, я всю жизнь любил Валаам, – это святое место, место нашего обитания, любил каждого из вас и по мере моих сил и разумения, от всей души старался о процветании обители и о спасении и малого и большого ее сына, двери келлии моей и мое сердце были всегда отверзты для нужд ваших, но я был человек грубый, простой, необразованный – естественно, что не крайняя, глубокая любовь моя к вам иногда и не находила себе приличных внешних выражений, молю, будьте ко мне снисходительны, – простите!… От глубины души благодарю вас за обилие вашей любви и уважения ко мне недостойному, поминайте, молю, меня в ваших святых молитвах. Прощайте! Мир вам! Аминь».

§ 16. Саровская пустынь и преподобный Серафим

Одним из очагов аскетического подвижничества была Саровская пустынь, расположенная в Темниковском уезде Тамбовской епархии. Эта обитель основана в 1692 году иеромонахом Исаакием, который в 1731 году передал настоятельство в ней игумену Дорофею, а сам принял великую схиму с именем Иоанн. Через год после этого отца Иоанна арестовали, отправили под конвоем в Петербург и заточили в застенок Тайной канцелярии, где после долгих истязаний в 1737 году он скончался. Его обвинили в том, что он держал у себя сочинения, направленные против архиепископа Феофана(Прокоповича).

Введенный первоначальником пустыни строгий общежительный устав, составленный по образцу Афонского, хранился и при его преемниках: отцах Дорофее, Филарете, Ефреме, Пахомии, Исаии I, Исаии II, Нифонте, которые все были духовно опытными и учительными наставниками братии. Среди монахов Саровской пустыни немало было подвижников высокой духовности. Иеромонах Иоаким (1732–1802) провел в обители около 50 лет, нес в ней послушание псаломщика и библиотекаря, много времени посвящал переписыванию аскетических творений преподобных Макария Великого, Ефрема Сирина и других святых отцов. За советом и наставлением к нему обращались не только иноки, но и богомольцы, для которых Саров стал святым местом. До перевода на Валаам в пустыни подвизался старец Назарий (1735–1809), здесь же провел он и свои последние годы. Большой славой в народе пользовался и Саровский инок Марк Пустынник (†1817).

Но самым ярким светочем Саровской пустыни стал преподобный Серафим (в миру Прохор Исидорович Мошнин). Он родился 19 июля 1759 года в семье курского купца, который рано умер, оставив трехлетнего сына на попечение матери. Исидор Мошнин был богобоязненен и нищелюбив. Он занимался каменными подрядами по строительству домов и храмов. После его кончины вдова продолжала вести начатое мужем строительство нового храма во имя преподобного Сергия.

Однажды Агафия взяла с собой семилетнего мальчика на стройку. Они поднялись на недостроенную колокольню, и Прохор упал с нее. Сбежав в ужасе вниз, мать нашла сына живым и невредимым. В спасении мальчика она увидела особое смотрение Божие о нем. Через несколько лет после этого происшествия Прохор тяжко заболел, и когда был уже при смерти, в сонном видении ему явилась Пресвятая Богородица и обещала посетить и исцелить его. Вскоре по городу пронесли крестным ходом Курскую-Коренную икону Божией Матери Знамение, мать вынесла больного сына на руках к иконе. Он приложился к ней, и после этого быстро поправился.

Прохор с детства любил церковные службы и храм. Выучившись грамоте, он читал сверстникам вслух Священное Писание и жития святых. В отрочестве он сблизился с чтимым в Курске юродивым, и под его влиянием у него окрепло намерение оставить мир. В 16 лет он отпросился у матери уйти в монастырь. Агафия благословила его медным распятием, которое он свято хранил всю жизнь и носил его на груди. Вначале юноша вместе с богомольцами отправился в Киев на поклонение Печерским угодникам. Живший в Китаевской пустыни возле Лавры прозорливый затворник схимонах Досифей благословил ему идти в Саров. Вернувшись в Курск и простившись с матерью и родными, юноша отправился в Саровскую пустынь, и пришел туда 20 ноября 1778 года при настоятеле старце Пахомии.

Отец Пахомий ласково принял Прохора и отдал его в научение казначею обители иеромонаху Иосифу. Под его руководством Прохор проходил послушание в хлебне, просфорне, столярне, нес обязанности пономаря и все исполнял с усердием и послушанием. По примеру других иноков, в свободное время он уходил в лес и в полном уединении творил молитву Иисусову.

В 1780 году послушник заболел водянкой – тело его распухло, больной испытывал тяжкие страдания в течение трех лет. Собратия хотели вызвать к нему врача, но Прохор попросил не делать этого, сказав: «Я предал себя Истинному Врачу душ и телес Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери». Старец Иосиф отслужил о его здравии Всенощную и Литургию. Прохор исповедался и приобщился Святых Христовых Тайн. После причастия ему было видение: в несказанном свете явилась Божия Матерь с апостолами Петром и Иоанном и, указав на больного, сказала: «Сей от рода нашего». Богородица возложила руку на его голову и вскоре после этого он выздоровел. На месте явления была построена больничная церковь с приделом во имя преподобных Зосимы и Савватия Соловецких. Престол для придела исцеленный соорудил своими руками из кипарисового дерева, и причащался в нем Святых Тайн.

После восьми лет послушничества, в 1786 году Прохор был пострижен в мантию с наречением имени Серафим. Через год его рукоположили в иеродиакона, и шесть лет он оставался в этом сане. Служил почти каждый день. Ночи под воскресные и праздничные дни проводил без сна, в молитве. Господь удостоил его благодатных видений во время церковных служб, не раз он видел ангелов, сослуживших иереям.

Однажды за Литургией в Великий четверг преподобный лицезрел Спасителя в окружении Небесных сил, идущего от западных дверей храма к алтарю. Дойдя по воздуху до амвона, Господь благословил служащих и молящихся и вступил в местный образ справа от Царских врат. Охваченный духовным восторгом, преподобный Серафим не мог сказать ни слова. Его под руки увели в алтарь, где он простоял неподвижно три часа. После видения он усилил подвиги и ночи проводил в молитве в лесной келлии за стенами монастыря.

2 сентября 1793 года в Тамбове святой Серафим был рукоположен в сан иеромонаха, и с этого дня стал служить ежедневно. После кончины настоятеля отца Пахомия, преподобный Серафим по его предсмертному благословению и с согласия нового настоятеля удалился в пустынную келлию в дремучем лесу. Одежда его была самой убогой, на голове – поношенная скуфья, на плечах – балахон из белого полотна, на ногах – кожаные бахилы и лапти, а на груди – медный материнский крест. А за плечами в сумке он неразлучно носил Евангелие. В течение недели святой прочитывал Новый Завет, читал святоотеческие и богослужебные книги, выучил наизусть много песнопений и воспевал их, работая на огороде или в лесу. Питался он один раз в день, а в среду и пятницу совершенно воздерживался от пищи. В первую неделю Великого поста преподобный не принимал пищи до субботы.

В монастырь он приходил по субботам и под праздники на Всенощную и Литургию. Навещавшие его пустынножитель схимонах Марк и иеродиакон Александр заставали его часто неподвижным, ничего не слышащим и не видящим, погруженным в умную молитву. В летнюю жару преподобный Серафим собирал мох для удобрения огорода на болоте, где его нещадно кусали комары. Около трех лет он питался только травой снитью, которая росла вокруг келлии. Кроме братии, к преподобному начали приходить и миряне за советом и утешением. Это нарушало его уединение, и святой старался избегать посещений. Встретив кого-нибудь в лесу, он кланялся и отходил, ибо, как он говорил впоследствии, «от молчания никто никогда не раскаивался». По его молитве дорогу в келлию преградили сучья вековых сосен. С этих пор его келлию, кроме монахов, посещали только птицы и дикие звери. Преподобный инок из рук кормил приходившего к нему за хлебом медведя, которого не раз видели издали возле старца.

Враг спасения ополчился на инока искушениями. Пустыннику представлялось, что его келлия рушится на четыре стороны и к нему рвутся звери с диким ревом. Но эти искушения он побеждал силою крестного знамения. Три года, больше тысячи ночей, он простоял в молитве на гранитном камне, который лежал на полпути от келии в пустынь, взывая: «Боже, милостив буди мне грешному», а днем молился у себя в келлии, и тоже на камне, который принес из леса. Когда мысленная брань утихла, столпник сошел с камня, но с тех пор не оставляла его болезнь в ногах.

12 сентября 1804 года, когда старец рубил в лесу дрова, на него напали разбойники, потребовавшие у него денег. Святой ответил: «Я ни от кого ничего не беру». В руках у него был топор, но он опустил его, сложил руки на груди и сказал: «Делайте, что вам надобно». Разбойники стали избивать преподобного, обухом проломили ему голову, сломали ребра, топтали ногами. Связав его веревками, они бросились к нему в келлию искать деньги и драгоценности, но кроме иконы нашли лишь несколько картофелин, и в страхе убежали. Придя в сознание, преподобный дополз в келлию и пролежал в ней всю ночь, а наутро встал и с великими муками добрался до монастыря. Врачи, вызванные к нему, удивились, что он не умер от столь тяжких ран. Исцеление он опять получил от Царицы Небесной, как любил называть Божию Матерь святой старец, явившуюся ему в видении с апостолами Петром и Иоанном. Разбойников вскоре схватили, но преподобный Серафим просил начальство простить их. Он сказал, что если их накажут, то навсегда уйдет из Сарова. В скором времени пожар уничтожил дома злодеев, которые были из местных крестьян. Они раскаялись и впоследствии, приходили к старцу за благословением и советом.

После этого злоключения преподобный почти полгода провел в монастыре, но, поправившись, опять ушел в лесную келлию. Оставшись навсегда согбенным после этих истязаний, он ходил, опираясь на посох или топорик. После кончины игумена Исаии, братия просили его взять на себя настоятельство, но святой со смирением отказался от этой чести. Он приступил тогда к подвигу безмолвия: если ему в лесу встречался человек, он падал ниц и не вставал, пока тот не уходил. Старец перестал посещать обитель даже в воскресные дни. Раз в неделю монах приносил ему пищу, ставил ее в сенях на землю и уходил, не встречаясь со святым.

После трех лет молчальничества в пустыни, в 1810 году преподобный Серафим вернулся в обитель. Во время вечерни в память святителя Николая, он тихо прошел в свою келлию, а на следующий день за Литургией причастился Святых Христовых Тайн.

Не оставляя безмолвия, он перешел к новому подвигу – затворничеству. В монастырской келлии у него была лишь икона с лампадой и обрубок пня вместо стула. Печь он никогда не топил. Для умерщвления плоти святой носил под рубахой тяжелый железный крест весом в 20 фунтов. Вериг и власяницы он не носил. «Кто нас оскорбит, – словом или делом, – он, и если мы переносим обиды по-евангельски – вот и вериги наши, вот и власяница». В праздники к нему приносили Святые Дары для причащения. Чтобы всегда помнить о смерти, преподобный просил сделать ему гроб и поставил его в своих сенях. Совершая в затворе подвиг безмолвия, молитвы и богомыслия, старец Серафим стяжал душевную чистоту и удостоился благодатных даров – прозорливости и чудотворений.

Тогда Господь поставил его на служение людям. После 10 лет затворничества он начал принимать посетителей у себя в келлии, а 25 ноября 1825 года в сонном видении ему явилась Божия Матерь вместе со святыми дня, повелела выйти из затвора и принимать всех ищущих наставления и помощи. Для преподобного началась пора старческого служения миру. Приходившие к «убогому Серафиму» видели его великую любовь к ним – он обращался ко всем с ласковыми словами «Радость моя», «сокровище мое». После беседы старец произносил, отпустительную молитву, давал благословение и, целуя, говорил: «Христос воскресе, радость моя».

Преподобный любил ходить в свою лесную келлию и к Богословскому роднику, возле которого ему выстроили маленькую келейку. Выйдя из нее, он всегда нес за плечами котомку с камнями. На вопрос, зачем он это делает, святой отвечал: «Томлю томящего меня».

Богомольцы шли к нему толпами. Случалось, что за один день в келлии бывало до двух тысяч человек. Больных и увечных старец исцелял от недугов. Обладая даром прозорливости, великий старец, предупреждал о приближающейся холере за несколько лет до вспышки эпидемии, а когда она началась – предвозвестил, что мор обойдёт стороной Саров и Дивеево. Один крестьянин, заболев холерой, приполз к преподобному, старец приложил его к своему келейному образу, напоил святой водой, дал просфоры и велел обойти вокруг обители и помолиться, – и крестьянин выздоровел.

Во время польского бунта в 1831 году армейская рота, направлявшаяся на войну, завернула в Саров. Старец благословил солдат и предсказал, что никто из них не погибнет. Эта рота прошла всю польскую кампанию, участвовала в штурме Варшавы, и все солдаты остались невредимы.

Великим даром для паломников была беседа старца. Его речи были смиренны, просты, но они согревали сердца, озаряли ум духовной мудростью. Одному из посетителей монахов он сказал: «Радость моя, молю тебя, стяжи дух мирен, и тогда тысячи душ спасутся около тебя». О Евхаристии преподобный говорил: «Если бы мы и весь океан наполнили слезами, то и тогда не могли бы удовлетворить Господа за то, что он изливает на нас жизнь и питает нас Пречистою Своею Кровию и Телом, которые нас омывают, очищают, оживотворяют и воскрешают. Но приступай без сомнения и не смущайся, а верь только».

Слово его действовало на людей всегда со властью, ибо он сам исполнял то, чему научал. «Учить других, – говорил он, – так же легко, как с нашего собора бросать на землю камешки, а проходить делом то, чему учишь, все равно, как бы самому носить камешки на верх собора». После бесед со старцем, исполненных духом и силой, многие из тех, кто сомневался в истинах Христовой веры или вовсе утрачивал ее, приходили в себя и духовно возвращались в ограду Церкви.

С особенной любовью относился старец к исцеленному им Николаю Александровичу Мотовилову. В ноябре 1831 года Мотовилов на лесной поляне удостоился получить от старца поучение о стяжании Святого Духа. «Пост, молитва, бдение и всякие другие дела христианские, – поучал его святой старец, – сколько ни хороши сами по себе, однако не в делании лишь только их состоит цель нашей жизни христианской, хотя они и служат средствами для достижения ее. Истинная цель жизни христианской есть стяжание Духа Святого Божия... Когда при всемогущей силе веры и молитвы Господь Бог Дух Святой посетит нас и прейдет к нам в полноте неизреченной Своей благости, то надобно и от молитвы упраздниться. Молвит душа и в молитве находится, когда молитву творит, а при нашествия Духа Святого надлежит быть в полном безмолвии, слышать явственно и вразумительно все глаголы живота вечного, которые Он тогда возвестить соизволит. Надлежит при том быть в полном трезвении и души и духа, и в целомудренной чистоте плоти».

Эта беседа старца, записанная Мотовиловым и изданная в начале XX века, явилась одним из самых драгоценных вкладов в сокровищницу русского святоотеческого богомыслия. И.А. Мотовилов во время беседы сподобился лицезреть лицо святого, преображенное и осиянное Божественной благодатью.

В последние годы своего жития старец особенно много заботился об инокинях Дивеевской обители. Еще в сане иеродиакона он сопровождал отца Пахомия в его поездке в Дивеево, и старец Пахомий благословил ему тогда заботиться о «дивеевских сиротах». Преподобный Серафим духовно окормлял сестер, помогал им в житейских затруднениях.

Своими подвигами, исполненными великой любовью к Богу и людям, он удостоился взойти на такую духовную высоту, что даже в его внешнем облике появились черты, передавшие отблеск сияния горнего мира. Один богомолец, исцеленный им, видел его стоявшим на воздухе во время молитвы.

За год и девять месяцев до преставления преподобный еще раз удостоился видения Царицы Небесной в сопровождении сонма святых. Пресвятая Дева долго беседовала с преподобным Серафимом, поручая ему дивеевских сестер. А в конце беседы Она сказала: «Скоро, любимиче Мой, будешь с нами». В последний год земной жизни преподобного часто видели стоявшим на коленях у своего гроба.

1 января 1833 года, в воскресенье он в последний раз причастился Святых Христовых Тайн за Литургией, после чего благословил братию и сказал на прощанье:"Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте, днесь нам венцы готовятся». В келлии он пел пасхальные песнопения, а на следующий день, в шестом часу утра, его келейник, проходя мимо келлии Преподобного, почувствовал запах гари. В келлии у святого подвижника всегда горели свечи, и он говорил: «Пока я жив, пожара не будет, а когда умру, кончина моя откроется пожаром». Открыли дверь: книги и другие вещи тлели, а сам старец стоял на коленях перед иконой Божией Матери «Умиление» в молитвенном положении, но уже бездыханным.

После его блаженной кончины православные люди с благоговением приходили в Саров поклониться святому и помолиться на его могиле. По молитвам к нему совершались многие проявления милости Божией. 19 июня 1903 года состоялось перенесение мощей преподобного Серафима. Великий молитвенник и чудотворец был причислен к лику святых угодников Русской Церкви.

Духовный образ преподобного Серафима, с его евангельским смирением и дерзновением, являет самые сокровенные черты русской святости. «Господь ищет сердца, преисполненные любовью к Богу и ближнему, – поучал святой старец, – вот престол, на котором Он любит восседать и являться в полноте Своей пренебесной Славы». «Сыне, даждь Ми сердце твое, – говорит Он, – а все прочее Я сам приложу тебе», – ибо в сердце человеческом Царство Божие вмещаться может». Таким уготованным престолом было сердце светильника Русской земли преподобного Серафима.

§ 17. Оптина пустынь

Ученики «молдавского старца» Паисия (Величковского), расходясь по обителям Россия, всюду стремились насадить старчество. Особенно прочно укоренилось оно во Введенской Оптиной пустыни.

Пустыня расположена около города Козельска на берегу Жиздры, на лесной опушке. Для доступа к монастырю из города был устроен паром. Монастырь обнесен стеной с башнями по углам. Внутри стен стоит несколько церквей, самая большая из них освящена в честь Введения Богородицы. Рядом с монастырем, но уже в лесу, расположен Предтеченский скит, в котором спасались иноки, искавшие уединения. Там подвизались и знаменитые Оптинские старцы.

Монастырь жил по общежительному уставу. Богослужения продолжались до 8 часов в сутки. Но для иноков не обязательно было приходить на все службы – каждый мог свободно руководствоваться в этом своей монашеской совестью, однако дух Устава так глубоко проникал в сознание насельников и даже богомольцев, что храмы обители всегда были переполнены молящимися. Пение в Оптиной обычно было столповым – в ней сохранялось древнее пение на «подобны», в XIX веке уже везде почти забытое. Для поминовения усопших обитель имела 4 больших синодика, древнейший из которых вел начало с 1670 года, в нем значилось более 50 тысяч имен. Если синодик не успевали прочитывать за Литургией, то делали закладку и завершали чтение на следующей Литургии.

Монастырь почти никогда не нанимал работников. Все основные работы, полевые, лесные, на поварне и в мастерских, выполнялись самими монахами и послушниками. Такой строй монастырской жизни сложился уже в XIX веке, а начало Оптиной уходит в глубокую древность – в ХV век. По преданию, ее основателем был отшельник Опта. Но в ХVIII столетии это была малобратственная обитель, пришедшая в запустение. В екатерининскую эпоху великого разорения монастырей в Оптиной осталось всего три насельника, Митрополит Московский и Калужский Платон (Левшин), остановившись здесь проездом, был поражен красотой места и велел привести пустынь в порядок.

Назначенный в Оптину настоятелем иеромонах Авраамий занялся благоустроением обители. Вместе с ним в пустынь перешло несколько иноков из подмосковного Песношского монастыря. Со временем к ним присоединились монахи из других обителей. Общими усилиями они возродили Оптину. В монастыре была воздвигнута колокольня и начато строительство храма в честь Казанской иконы Божией Матери. Митрополит Платон с этих пор называть Оптину «второй Лаврой своей епархии».

В начале 1825 года настоятелем Оптиной был поставлен монах Моисей (в миру Тимофей Путилов). Он родился в 1782 году в Борисоглебске Ярославской епархии. Монашеское призвание почувствовал уже в юности. В Москве, куда Тимофея вместе с братом Ионой послали для обучения коммерческому делу, встретились с затворницей матерью Досифеей, а она познакомила их с Новоспасскими старцами Александром и Филаретом, которые состояли в переписке со схиархимандритом Паисием (Величковским).

В 1804 году оба брата, оставив дела, отправились в Саров и были приняты там послушниками. Иона, постриженный с именем Исаия, впоследствии стал Саровским настоятелем, a Тимофей, оставив Саров, поселился отшельником в Рославльских дремучих лесах в сообществе нескольких старцев, которые пришли из Молдавии от преподобного Паисия. Здесь он принял монашеский постриг, сюда к нему прибыл и его младший брат Александр, постриженный с именем Антоний.

Однажды отец Моисей, проездом из Москвы, посетил Оптину, где его представили архиепископу Калужскому Филарету, который поручил ему устроить скит при Оптиной. В 1821 году отец Моисей вместе с братом Антонием переселился в Оптину и приступил к устройству скита. Новоприбывшие пустынники очистили место от растущего здесь леса, из выкорчеванных деревьев выстроили церковь, освященную во имя Пророка и Предтечи Иоанна, и келлии, которые стали наполняться монахами.

В 1825 году отец Моисей был поставлен во главе Оптиной пустыни. 37 лет продолжались его непрерывные настоятельские труды. За время его настоятельства число братии увеличилось во много раз, и к началу 1860 года приблизилось к 150. В обители развели фруктовые сады, построили трапезную, гостиницу, семь корпусов келлий, мельницу, воздвигли две новые церкви, устроили библиотеку.

И все постройки начинались без средств.

• Есть ли у вас; батюшка, деньги? – спрашивали иногда отца архимандрита при начале стройки.

• Есть, есть, – говорил он, и показывал 15, 20 рублей.

• Да ведь это ничего.

• А про Бога забыл, у меня нет, так у Него есть.

И никогда его вера не была посрамлена.

Нищелюбие отца Моисея не знало пределов. Чтобы помочь нуждавшимся, он иногда покупал у них за высокую цену гнилые припасы и сам употреблял их в пищу, держал на жаловании сирот, назначал их отпугивать ворон или ловить кротов. Богомольцы, приезжавшие в Оптину, неизменно встречали самый заботливый прием. В оптинской гостинице не было установлено платы. Один купец спросил настоятеля, не боится ли он, что все будут жить даром, а в ответ услышал: «Не заплатят 99, Бог пошлет сотого, который за всех заплатит».

Свое отношение к богомольцам настоятель никогда не соизмерял с их приношениями. Одна семья, много жертвовавшая обители, пришла к нему жаловаться на гостиника, и при этом упомянула о своих благодеяниях. «Мы думали, – ответил отец Моисей, – что вы благотворили ради Бога и от Него ждете награды, а мы, убогие и неисправные, чем воздадим?»

В 80 лет отец Моисей заболел водянкой, но еще продолжал управлять монастырем. Уже на смертном одре он принял схиму, сохранив свое прежнее монашеское имя. Перед кончиной он часто повторял: «Теперь дознал я, что, действительно, я хуже всех». За два дня до смерти он велел вынести из своей келлии все вещи, кроме иконы новопрославленного святителя Тихона Задонского. Отец Моисей преставился 16 июня 1862 года, когда ему читали Евангельские слова: «Приити бо имать Сын Человеческий во славе Отца Своего, со ангелы Своими, и тогда воздаст комуждо по деяниям его» (Мф. 16:27).

Первого из великих Оптинских старцев звали Леонидом (в миру Лев Даниилович Наголкин) (1768–1841). Он вырос в мещанской семье в городе Карачеве. В молодости служил приказчиком, и по торговым делам объездил всю Россию, приобретя в разъездах превосходное знание людей и житейскую опытность.

В 29-летнем возрасте он оставил мир и поступил послушником в Оптину, оттуда перешел в Белобережскую пустынь под духовное руководство друга старца Паисия – отца Василия (Кишкина). Постригли его с именем Леонид. Когда старец Василий оставил настоятельство, чтобы подвизаться в уединении, братия избрали настоятелем иеромонаха Леонида. Но через два года после этого, сложив с себя настоятельство, отец Леонид вместе со старцем Феодором, другим учеником схиархимандрита Паисия, ушел в лес. Они построили келлию в двух верстах от монастыря. Слава старцев привлекала к ним множество народа и отшельники, ища уединения, ушли с Орловщины на север и поселились в маленьком скиту на Валааме. За советом к ним приходили монахи. Келлия трех старцев стала духовным средоточием Валаамского монастыря. Настоятеля смущало старчество иноков, и ради сохранения мира в обители старцы перешли в Александро-Свирский монастырь. После кончины отца Феодора старец Леонид в 1829 году вернулся в Оптину, где много лет назад начался его монашеский путь.

Он поселился в Предтеченском скиту, куда к нему потянулись люди не только из окрестных мест, но и со всей России. Всем, кто находился возле него, передавалось его необычайное спокойствие, душевный мир, внутренняя радость. Старца никогда не видели угрюмым, раздраженным, нетерпеливым. Его редкая прямота не терпела ни надуманного пафоса, ни елейности. Он говорил выразительным народным языком, пересыпанном шутками. Любимым его словечком было «химера». В свои поговорки и шутки он вкладывал глубокий смысл – в нем много было от того «юродства во Христе», которое столь сродно русскому народному благочестию. Своеобразен был и его внешний вид. Несмотря на болезненную полноту, он был прямой, высокий, ходил легкой и твердой походкой.

На долю отца Леонида и в Оптиной пустыни выпали многие скорби. Некоторые монахи считали откровение помыслов ересью. На старца писали доносы архиерею и в Синод. С него велено было снять схиму под тем предлогом, что его постригли в нее келейно, без консисторского указа. Но когда в 1837 году Оптину посетил бывший Калужский архиепископ Филарет, назначенный на Киевскую кафедру, он спросил старца: «Почему вы не в схиме?» Старец не отвечал. – «Ты схимник, и должен носить схиму». С этого дня отец Леонид носил схиму до самой кончины.

Время от времени ему запрещали принимать посетителей, и настоятель отец Моисей вынужден был считаться с этим запретом. Однажды, увидев около келлии старца огромную толпу, он напомнил ему о запрещении архиерея, а отец Леонид, указав на лежавшего у его дверей неподвижного калеку, сказал: «Посмотрите на него – он живой в аду, но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил... Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, – я буду все тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать от себя не могу». Отец Леонид исцелял больных и бесноватых, помазывал их маслом от Владимирской иконы Божией Матери, Часто он отсылал недужных к мощам святителя Митрофана Воронежского, которого глубоко чтил.

В 1841 году старец стал говорить о своей кончине. В сентябре он тяжело занемог и уже не мог принимать пищи. Он причащался каждый день и просил братию молиться о сокращении его мучений. Утром 11 октября он сказал: «Слава Богу! Сегодня посетит меня благодать Господня». Несмотря на страдания, лицо его постепенно светлело. Началась праздничная вечерня в канун памяти Святых отцов Седьмого Вселенского Собора. Умиравший не дослушал конца службы. Один послушник сказал ему: «Батюшка, прочнее вы, верно, будете править там, в Соборе святых отец!» Старец в последний раз взглянул на икону Божией Матери, закрыл глаза и предал дух Богу. Погребли отца Леонида (в схиме Льва) у восточной стены соборного Введенского храма.

Продолжателем его старческого служения был его друг и ученик отец Макарий (в миру Михаил Николаевич Иванов). Он родился в 1788 году в благочестивой дворянской семье в имении под Калугой. Его детство прошло в деревне поблизости от монастыря, колокольный звон которого разносился до усадьбы. Это был кроткий, задумчивый мальчик, он избегал шумных игр, любил заниматься клейкой домиков и вырезанием фигур. Восьми лет Михаил потерял мать, и отец переселился с детьми в родовую Орловскую вотчину. В 14 лет мальчик поступил на службу по финансовой части, но после смерти отца вышел в отставку и жил в своем имении. Однако его душа не лежала к хозяйственным попечениям – она искала уединения, внутренней тишины, Бога.

В 1810 году Михаил отправился на богомолье в Площанскую пустынь, откуда написал братьям, что остается в монастыре, а от имения отказался в их пользу. В обители послушника постригли вначале в рясофор с именем Мелхиседек, а в 1815 году – в мантию и нарекли Макарием. Вскоре он был рукоположен в иеромонаха. Его духовным наставником стал старец Афанасий (Захаров). Он был ученик великого старца Паисия. От своего наставника отец Макарий усвоил склонность углубляться в изучение аскетических творений. Он больше других Оптинских старцев опирался в монашеском делании на творения святых отцов.

По кончине старца Афанасия иеромонах Макарий нашел нового духовного отца в лице старца Леонида, который провел в Площанской пустыни полгода, а после окончательного переселения Оптину состоял в переписке со своим учеником. На отца Макария возлагались обязанности духовного отца Севского девичьего монастыря, потом благочинного. Целый год он провел в Петербурге в должности казначея и эконома своего епархиального архиерея. Но хозяйственные заботы и городская суета тяготили монаха. Он стал хлопотать о переводе в Оптину.

В 1834 году его просьба увенчалась успехом. В Оптиной он поселился в скиту и помогал старцу Леониду вести переписку. В 1836 году отец Макарий был назначен духовником монастыря, а еще через три года скитоначальннком, но по своему смирению, оставался в послушании у старца, ничего не дерзая предпринимать без его благословения. Отец Леонид, испытывая терпение ученика, однажды при народе гневно укорил его – скитоначальник, опустив голову, повторял: «Виноват, простите Бога ради, батюшка», – а когда старец умолк, он поклонился ему в ноги. После кончины старца Леонида он оплакал его так же горько, как и своего первого учителя отца Афанасия.

Отец Макарий прилагал особые старания об украшении храма и скита. Он сумел превратить скит в сад, устроил в нем библиотеку духовных книг, в которой монахи могли изучать святоотеческие творения. Маленький, тщедушный, всегда болезненный, он с детства страдал тяжелой бессонницей. Из-за своей болезненности иеромонах Макарий не совершал Богослужений, но он никогда не оставался без дел. Он вставал в 2 часа ночи, несколько часов молился, потом, выпив чаю, садился за рабочий стол, читал, писал письма. После смерти его письма были изданы и составили 5 томов.

Эта работа часто прерывалась посетителями, которые искали беседы с ним. В отличие от отца Леонида, беседовал он без шуток, его поучения были наполнены святоотеческими изречениями. Он с одинаковой естественностью мог поговорить и с простецом, и с образованным интеллигентом, и с ученым богословом. И часто взгляды посетителя полностью переосмысливались после одного разговора со старцем. Многие дивились тому, с какой легкостью и простотой он разрешал самые трудные богословские вопросы.

Имя старца Макария связано с великим делом издания аскетических творений святых отцов. С помощью ученых монахов пустыни отцов Амвросия (Гренкова) и Климента (Зедергольма), а также профессора Московской Духовной Академии протоиерея Феодора Голубинского и философа-славянофила И.В. Киреевского иеромонах Макарий осуществил перевод и издание творений преподобных Иоанна Лествичника, Марка Подвижника, Варсонофия Великого и Иоанна, аввы Дорофея, аввы Фалассия, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, Феодора Студита, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Анастасия Синаита. В Оптиной были подготовлены к изданию творения старца Паисия Величковского и «Предание ученикам» преподобного Нила Сорского. Книги, изданные в Оптиной, рассылались в дар библиотекам Академий и Семинарий, епархиальным архиереям, а главное, по многочисленным монастырям России.

За два года до кончины старец Макарий келейно был пострижен в великую схиму. Он почил 7 сентября 1860 года, в предпразднство Рождества Пресвятой Богородицы, через час после причащения. Его тело после кончины не издавало запаха тления. Перенесение останков из скита в монастырь при стечении богомольцев было подобно светлому празднику. Иеросхимонах Макарий погребен рядом с могилой своего учителя старца Леонида.

После кончины архимандрита Моисея в 1862 году новым настоятелем Оптиной был назначен архимандрит Исаакий, который управлял обителью более 30 лет, до своей смерти в 1894 году.

В эти годы совершал свое старческое служение самый знаменитый из Оптинских подвижников иеросхимонах Амвросий (в миру Александр Михайлович Гренков). Он родился в 1812 году в Тамбовской епархии, в семье сельского дьячка. В детстве отличался чрезвычайной живостью нрава и сообразительностью. Учась в приходской школе, никогда не готовил уроков, но всегда был первым учеником. Образование Александр Гренков завершил в Тамбовской Духовной Семинарии, по окончании которой служил учителем вначале в помещичьей семье, а потом в приходской школе родного села Большие Липовицы. Веселый и остроумный юноша был всеобщим любимцем, но в поведении его внезапно наступил перелом. Он стал искать уединения. Потом заметили, что по ночам он уходил в сад или забирался на чердак для молитвы. В его воображении уже рисовалась монашеская келлия.

Среди таких мыслей он тяжело заболел и во время болезни дал обет уйти в монастырь, если поправится. Выздоровев, он медлил с исполнением обета – и опять заболел. Поправившись во второй раз, он отправился за советом к Троекуровскому старцу Илариону, который сказал ему: «Ступай в Оптину и будешь опытным».

В Оптиной пустыни его приняли в скит и дали послушание на кухне. Затем старец Леонид взял его к себе в чтецы. Своего нового ученика старец называл «химерой». Умирая, он передал его «из полы в полу» отцу Макарию, который назначил его своим келейником.

Приняв постриг в 1842 году, Александр Гренков был наречен Амвросием. Вскоре после пострига его рукоположили в сан иеромонаха. Но недолго прослушал он пред алтарем. Простудившись, отец Амвросий тяжело заболел и на всю жизнь остался инвалидом, с больными ногами. Из-за крайней слабости он не мог совершать Богослужений. В декабре 1847 году он вынужден был по болезни уйти за штат, но, как говорил сам старец: «Господь тогда начинает являть Свою помощь, когда увидит, что все человеческие средства к подаянию помощи истощены». Болезнь принудила его к самоуглублению, приучила к молитвенному труду. Впоследствии старец говорил, что монаху полезно болеть, и в болезни «не надо лечиться, а только подлечиваться».

Как человек образованный, знавший греческий язык и латынь, отец Амвросий помогал старцу Макарию в переводе и подготовке к изданию святоотеческих творений. Под его руководством он проходил послушание духовничества. После кончины старца Макария вся его паства перешла к отцу Амвросию.

Его живой и проницательный ум, обогащенный духовной мудростью, почерпнутой из чтения аскетических книг и молитвы, интересовался всем, что волновало людей – и потаенной жизнью человеческого сердца и их семейными и хозяйственными заботами. Под действием непрестанной молитвы его естественная проницательность перешла в прозорливость. Он читал в душе человека, как в книге, – говорили о нем. Посетитель мог молчать, держаться в стороне, за спинами других, но старец тем не менее, зная состояние его души, его тревоги и мысли, знал, зачем тот пришел в Оптину.

Одна богомольная дама тщательно скрывала от него свою страсть к карточной игре. Однажды она попросила у отца Амвросия его карточку. Старец улыбнулся и сказал: «Что ты, мать? Разве мы в монастыре играем в карточки?» Устыдившись, женщина покаялась в своей страсти. Одна девушка из Москвы в разговоре о старце Амвросии с неприязнью называла его старым лицемером, но из любопытства однажды приехала в Оптину и стала позади других ожидавших старца посетителей. Выйдя в приемную, отец Амвросий посмотрел на собравшихся и вдруг обратился к этой девушке со словами: «А вот и Вера пришла посмотреть на старого лицемера». После беседы со старцем Вера решительно переменилась и впоследствии постриглась в Шамординском монастыре, основанном отцом Амвросием.

Для старца не было мелочей, недостойных внимания. Пришла однажды к нему крестьянка со своим горем – помещица наняла ее пасти индюшек, а индюшки дохли одна за другой. «Хоть ты помоги мне. Сил моих нет. Сама над ними не доедаю, пуще глаз берегу а колеют они. Согнать меня барыня хочет. Помоги, родимый!» Присутствовавшие при этом разговоре рассмеялись над глупостью бабы, к чему с такими пустяками идти к старцу. А отец Амвросий терпеливо поговорил с бедной женщиной, дал ей несколько советов и благословил ее, а тем, которые смеялись над ней, сказал: «Ведь в этих индюшках вся ее жизнь». После беседы со старцем индюшки у крестьянки перестали сдыхать.

Принимая новых посетителей: старец всегда обращался к самым несчастным из них, выбирая тех, кому нужнее всего были утешение, совет, помощь. Никогда иникому он не сказал – ничего не могу сделать.

Молитвами и заботами старца Амвросия основана была женская община вблизи от Оптиной, в Шамордине. В этой обители подвизалось до 800 насельниц. Под руководством старца в Шамордине сложилась крепкая духовная семья, сплоченная молитвой и трудом. Отец Амвросий любил приезжать в Шамордино и останавливался там порой на несколько дней.

Его переписка была огромна. Каждый день он получал по 30–40 писем. Их раскладывали перед ним на полу, а он палкой указывал на те письма, на которые следовало ответить немедленно, Часто содержание писем бывало ему известно прежде; чем вскрывали конверт. К старцу шли богомольцы-простецы, верующие интеллигенты, богоискатели, которых немало было в образованном обществе в конце XIX века, шли и люди, далекие от христианства и даже враждебные ему, и часто беседа с ним внутренне преображала их. Один господин пришел в Оптину, только чтобы «посмотреть» на старца. «Что ж, – сказал отец Амвросий, – смотрите», и, встав со своей кровати, выпрямился во весь рост и вгляделся в посетителя своим ясным взором. Пораженный чистотой и ясностью этого взгляда, посетитель поселился близ старца и ежедневно вел с ним беседы. Через несколько месяцев он поведал ему: «Я уверовал». Но, когда к нему приходили люди равнодушные, отец Амвросий старался уклониться от них коротким вежливым разговором. Такие люди обыкновенно отзывались о нем потом: «Очень умный монах».

В Оптиной у старца Амвросия побывали выдающиеся деятели русской культуры: Ф.М. Достоевский, К.Н. Леонтьев, В.С. Соловьев, и беседы с ним оставили благотворный след в их творчестве. Л.Н. Толстой имел несколько бесед с отцом Амвросием, которые крепко запомнились ему. Непомерная гордость Толстого привела к тому, что он был отлучен от Церкви. Одинокий, больной, он за несколько дней до смерти в порыве тоски отправился к сестре-монахине в Шамордино, чтобы только взглянуть на Оптину, побродить около ее скита, но так и умер он без покаяния.

Приехав летом 1890 году в Шамордино, старец Амвросий заболел и должен был зимовать здесь. В Шамординской обители он провел последний год своей жизни, где и скончался 10 октября 1891 года, после чтения канона на исход души. Лицо его было светло, на губах осталась улыбка тихой радости. За несколько лет до кончины, старец заказал икону Богоматери, благословляющей жатву, и назвал ее Божия Матерь Спорительница хлебов». Он установил ей празднование 15 октября. В этот именно день тело схииеромонаха Амвросия было погребено возле могилы его учителей старцев Леонида и Макария. На его надгробии начертаны слова апостола Павла: «Бых немощным яко немощен, да немощных приобрящу. Всем бых вся, да всяко некия спасу».

Почитатели почившего старца никогда не сомневались в том, что он имеет великое дерзновение перед Богом. По замечанию продолжателя его великих трудов старца Иосифа, «осень, когда скончался батюшка отец Амвросий, была суха и грозила на будущий год неурожаем, но со дня перенесения тела из общины (Шамординской) в Оптинский монастырь, как испрошенная им у Господа милость, пошли дожди».

Одновременно с иеросхимонахом Иосифом (Литовкиным) (†1911) в пустыни старчествовал схиархимандрит Варсанофий (Плиханков) (†1914). Последние оптинские старцы Анатолий и Нектарий дожили до 20-х годов XX века. Иеромонах Анатолий (Потапов) преставился в 1922 году, а иеромонах Нектарий – в 1928 году. Старец Нектарий отличался особой сердечностью, теплотой, милосердием. В пустынь он пришел отроком и провел в ней почти всю свою жизнь. Лишь после кончины отца Иосифа он ради послушания взял на себя подвиг старчества.

Оптина пустынь в течение почти всего XIX столетия была рассадником духовно опытных устроителей монастырского подвижничества. В 30-е годы строителем Калужской Тихоновой пустыни был назначен Оптинский иеромонах Геронтий. Настоятелем Малоярославецкого Свято-Николаевского монастыря стал родной брат архимандрита Моисея (Путилова) игумен Антоний. На духовных традициях Оптиной воспитан великий учитель монашества святитель Игнатий (Брянчанинов).

Оптинские иноки совершали свое служение Церкви и за пределами нашей Родины. Оптина пустынь возрастила иеромонаха Ювеналия (Половцева), который в конце 50-х годов был направлен в Иерусалимскую Духовную Миссию. Впоследствии он был удостоен архиерейского сана. Из Оптиной пустыни вышел и архимандрит Леонид (Кавелин), знаменитый не только в истории Иерусалимской Миссии, но и в отечественной церковной науке. В конце жизни он был настоятелем Троице-Сергиевой Лавры, где и погребен (†1891).

Ученики последних Оптинских старцев передали духовные заветы Оптиной новым поколениям православных христиан. Одним из таких подвижников-продолжателей Оптинского старчества был схиархимандрит Севастиан (Фомин), подвизавшийся уже в нашу эпоху и скончавшийся в 1966 году.

§ 18. Религиозно-нравственное состояние общества и религиозно-философская мысль в XIX веке

В XIX столетии простой верующий народ еще хранил свое исконное благочестие, свой унаследованный от предков и церковно-освященный бытовой уклад. До реформ 60-х годов в религиозно-нравственном типе богомольного русского крестьянина, в складе его души не многое изменилось по сравнению с допетровской стариной.

Но реформы – крестьянская, земская, военная и судебная поколебали устойчивый крестьянский быт. Всеобщая воинская повинность, введенная военной реформой, свобода передвижений, затрудненная прежде для крепостных, пролетаризация деревенской бедноты, усилившаяся после отмены крепостного права, переселение разорившихся крестьян в города и фабричные поселки вырывали людей из устоявшегося в веках жизненного уклада, вносили в крестьянскую среду разобщенность. Новые житейские обстоятельства становились для многих соблазном, вели к религизной теплохладности, а в исключительных случаях и к утрате веры.

Во второй половине XIX века в народе умножились случаи отпадения в сектантство. Серьёзную тревогу у пастырей вызывало распространение пьянства, вначале среди городской бедноты, а потом и в деревне, представлявшее собой грозную опасность для физического и нравственного здоровья нации. В конце 50-х годов по почину приходского духовенства и под его руководством стали учреждаться общества трезвости. Церковь в этом своем служении народу вдохновлялась апостольским предостережением о том, что пьяницы «Царствия Божия не наследуют» (1Кор. 6:10). Во главе обществ стояли энергичные, самоотверженные пастыри, которым приходилось действовать в весьма трудных обстоятельствах. На спаивании людей наживались винные откупщики, часто не христианского вероисповедания, связанные с ними взаимным интересом акцизные чиновники уверяли правительство, что продажа водки это великолепное средство пополнения государственной казны. А в кругах радикально настроенной интеллигенции на общества трезвости смотрели как на бесплодную филантропическую затею.

Между тем, десятки тысяч спившихся людей, вступая в общества и давая обет полного воздержания от алкоголя, действительно становились трезвенниками, и тем спасали не только жизнь, но и душу. Число членов этих обществ в начале XIX века приблизилось к 500 тысячам.

В 60-х годах в России стали открываться земские начальные школы для крестьянских детей. Но учителями в них не всегда были люди православных убеждений. Учебные планы земских школ мало времени отводили занятиям Законом Божьим, и оттого народ не особенно сочувствовал этим школам. А церковно-приходских школ, впервые введенных при Александре I, было еще крайне мало. К тому же уровень общего образования в них отставал от земских школ. Такое положение в области народного образования вызывало озабоченность у духовенства и высшей церковной власти. Святейший Синод считал, что народные школы должны иметь тесную связь с Церковью, чтобы знание грамоты открывало народу доступ к церковным книгам, чтобы грамотные крестьянские дети могли участвовать в Богослужении и читать дома родителям душеспасительные книги. Но обер-прокурор Синода граф Д. Толстой был противником церковных школ для крестьянских детей. Иной точки зрения придерживался по этому вопросу сменивший его в обер-прокурорском кресле К.П. Победоносцев. Он стремился расширить влияние духовенства на народное образование.

При нем в 1882 году была учреждена особая синодальная комиссия под председательством Холмско-Варшавского архиепископа Леонтия (Лебединского), позже митрополита Московского. Эта комиссия разработала утвержденные в 1884 году Правила церковно-приходских школ. В программы школ включались Закон Божий, церковнославянский и русский языки, арифметика, церковное пение. Кроме приходских школ, открывались также одногодичные школы грамотности. Преподавать в церковных школах могли не только клирики, но и выпускники семинарий в светском звании и даже выпускницы женских епархиальных училищ – так называемые «епархиалки». При семинариях открывались образцовые начальные школы, где разрабатывались педагогические и дидактические приемы. Для обеспечения приходских школ книгами устраивались епархиальные, благочиннические и приходские склады, открывались приходские библиотеки.

В развитие системы церковного образования для народа большой вклад внес замечательный педагог С.А. Рачинский. Число приходских школ в 80-е годы быстро росло: в 1882 году всех церковных школ в России насчитывалось 4590, а к 1889 году открылось уже 8498 приходских школ и 9217 школ грамотности.

XIX век был эпохой расцвета русский светской культуры, которая, овладев достижениями западноевропейской культуры, преодолела былую ученическую зависимость от Запада. В мировоззренческом отношении в эту эпоху интеллигентный слой общества был далеко не однороден: у разных течений общественной мысли по-разному складывались и отношения с Православной Церковью.

В Александровскую эпоху значительная часть образованного дворянства соприкоснулась с масонством. Масонские ложи были закрыты при Николае I, но в 20-е годы в Москве появились студенческие философские кружки, в которых читались и обсуждались старые филофские книги и новейшие немецкие теории Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. Первым из этих кружков было «Общество любомудрия», в него входили В.Ф. Одоевский, И.В. Киреевский, Д.В. Веневитинов. Любомудры с таким пылким увлечением погружались в изучение философских систем, что философия становилась для них «новой религией». Кошелев вспоминал впоследствии: «Христианское учение казалось нам пригодным для народных масс, а не для нас, любомудров… Мы высоко ценили Спинозу, и его творения считали много выше Евангелия и других Священных Книг».

К середине 30-х годов в философских кружках углубился интерес к религиозно-нравственной теме. Одновременно в центр идейных интересов выдвигалась историко-философская тема. Причины этому были разные: и увлечение Гегелем со свойственным его философии историзмом, и появление «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, которая открыла глаза читателям на величие допетровского прошлого России, и пережитый народом 1812 год.

Думающих людей волновал вопрос о месте России в общем потоке всемирной истории, вопрос о России и Западе. И с самого начала наиболее чуткими мыслителями было угадано, что главный водораздел между Россией и Западной Европой носит религиозный характер, что своеобразие нашей исторической судьбы связано с Православием. В зависимости от того, какая оценка давалась этой связи, в общественной мысли обозначилось два противоположных направления: западники и славянофилы. С изумительной четкостью вопрос о месте России во всемирной истории поставлен в «Философическом письме» П.Я. Чаадаева. И он дал на него самый мрачный ответ: «Мы не принадлежим ни к одному из великих семей человеческого рода… мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества», – а коренная причина неисторичности России, утверждал он, – кроется в её оторванности от христианского Запада, от Рима. В последствии Чаадаев переменил свои мнения. В «Апологии сумасшедшего», продолжая настаивать на мнимой неисторичности русского народа, он увидел в ней залог блестящего будущего России.

Чаадаев был первым религиозным западником. Его идейные последователи, не отличающиеся изощренной тонкостью Чаадаевской мысли, люди более прямолинейные, князь Гагарин, Печорин в своей духовной измене Отечеству дошли до религиозного отступничества и перехода в католичество. А безрелигиозными продолжателями Чаадаева явились идеологи русского либерализма: Грановский, Кавелин, Чичерин. С западничеством связано и увеличение незрелой студенческой молодежи 60-х годов нигилизмом.

В противоположность западникам, славянофилы в своеобразии русского исторического пути, органически связанного с православной верой, видели не слабость, а силу России. Пагубным и тупиковым они находили не русский, а как раз западноевропейский исторический путь. Отправной точкой в духовном блуждании Запада славянофилы считал великую схизму 1054 года – отпадение Рима от Вселенской Православной Церкви.

В петровских реформах они видели роковую ошибку. Смыкаясь с западниками в критическом отношении к современности, они расходились с ними в объяснении причин негативных явлений. Либералы-западники утверждали, что России не хватает политических свобод и что ее несвобода – это продолжение исконного русского деспотизма, унаследованного Московским государством у Византии и Золотой Орды; а славянофилы убеждены были в том, что бюрократическая казенщина Николаевской эпохи порождена Петровскими реформами, которые исказили русскую православную и народную государственность, привив византийско-московскому самодержавию чуждые ему черты западноевропейского абсолютизма.

Допетровская старина, которую одни славянофилы, вроде К.С. Аксакова, видели в радужном свете, другие же расценивали гораздо более трезво, без особой идеализации, для всех них была мерилом в оценке исторического процесса понесенных после Петра утрат.

Одним из наиболее глубокомысленных авторов-славянофилов был А.С. Хомяков (1804–1860), мыслитель, необычайно разносторонний богослов, философ, историк, поэт. Он удачно был назван «рыцарем Православной Церкви». По словам Н. Бердяева: «Хомяков родился на свет Божий религиозно готовым, церковным, твердым». Сыновняя преданность Церкви этого на редкость талантливого и остроумного человека, непревзойденного полемиста и диалектика, опиралась на его молитвенный опыт. Его почитатель и друг Ю. Самарин вспоминал о том, как однажды, оставшись в гостях в имении Хомякова, он проснулся заполночь от какого-то говора в соседней комнате: «Я начал всматриваться и вслушиваться: он стоял на коленях перед походной своей иконой, руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось до утра…».

В средоточии богословской мысли Хомякова стояла Церковь, и его главное богословское сочинение озаглавлено – «Опыт катехизического изложение учения о Церкви». Он писал: «Ты понимаешь Писание, во сколько хранишь Предание и во сколько творишь дела, угодные мудрости и в тебе живущей. Но мудрость, живущая в тебе, как члену Церкви и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь, – дана же Церкви, в полноте истины и без примеси лжи. Посему не суди Церкви, но повинуйся ей, чтобы не отнялась от тебя мудрость».

Особенно дорога была Хомякову мысль о соборности Церкви. Под соборностью он понимал вовсе не «всемирность» Церкви. Соборность, в его понимании, не человеческое, а Божественное свойство Церкви. «Не лица и не множество лиц в Церкви, – говорил он, – хранят Предание и истину, но Дух Божий, живущий в совокупности церковной». Хомяков не уставал повторять свой главный тезис: «Церковь одна». Поэтому о западных исповеданиях он писал всегда, как об обществах, отделившихся от Единой Церкви. Коренной причиной западной схизмы Хомяков считал «недостаток любви».

При жизни Хомякова академическое богословие с подозрением относилось к его экклезиологическим воззрениям. Но на рубеже столетий его авторитет и его влияние на богословскую науку были чрезвычайно велики. Чтобы убедится в этом, достаточно ознакомится с богословскими трудами митрополита Антония (Храповицкого) и архиепископа Илариона (Троицкого), в меньшей степени это влияния сказалось и в экклезиологических построениях Патриарха Сергия (Страгородского).

Глубоким мыслителем был и другой славянофил И.В. Киреевский (1806–1856), хотя его литературное наследие невелико по объему. В отличие от Хомякова, в своем духовном становлении он проделал непрямой путь. Воспитанный в семье, связанной с масонскими кругами, в молодости он увлекался Кантом и особенно Шеллингом. В ту пору он, по собственному признанию, был «совершенно чужд христианского мировоззрения».

Но его жена оказалась благочестивой христианкой, духовной дочерью старца Новоспасского монастыря Филарета; и она познакомила мужа со своим духовником, под влиянием которого Киреевский убедился в истине Евангелия и учения святых отцов. Опираясь на пережитый им самим опыт мировоззренческих исканий, он писал: «Вырвавшийся из-под гнета рассудочных систем европейского любомудрия, русский образованный человек в глубине особенного, недоступного для западных понятий, живого цельного умозрения святых отцов Церкви найдет самые полные ответы именно на те вопросы ума и сердца, которые всего более тревожат душу, обманутую последними результатами западного самосознания».

В последние годы главным делом жизни И.В. Киреевского стало участие в переводе и издании аскетических творений, предпринятом в Оптиной пустыни под руководством старца Макария. Свои собственные богословские и философские суждения, а тем более сочинения, он вполне подчинял суду духовника – отца Макария. В Оптиной пустыни И.В. Киреевский и погребен (1856 г.).

В сочинениях поздних славянофилов религиозная и богословская проблематики отступают на второй план, в сравнении с вопросами историософского и национально-политического характера. Это относится и к идеям Н.Я. Данилевского о разнородных типах культуры Православного Востока и Запада, изложенным в книге «Россия и Запад», и к его политической публицистике, главной темой которой было освобождение славян от турецкого ига. За освобождение славян ратовал и И.С. Аксаков: и в статьях, и в своей общественной деятельности.

Славянский вопрос с редкой глубиной и проницательностью осуждается и в знаменитом «Дневнике Писателя» Ф.М. Достоевского, составляя, однако, лишь одну из многих тем этой книги. Достоевский сам называл себя «почвенником» и «старым славянофилом», хотя его воззрение и его творчество слишком сложны и трагичны, чтобы уложиться в рамки славянофильской идеологии. В своих сочинениях он раскрыл религиозный характер глубокого кризиса русской жизни. По словам протоиерея Г. Флоровского, «история открывалась ему как непрерывный Апокалипсис, и в ней решался вопрос о Христе. В истории вновь строится Вавилонская башня. Достоевский видел, как вновь Христос встречается с Апостолами, истина о богочеловеке с мечтой о человекобоге». Сам Достоевский писал: «Бог с диаволом борется, а поле битвы в сердцах людей».

Своеобразным мыслителем был К.Н. Леонтьев (1831–1891), писатель, публицист, дипломат. Он резко обвинял Ф.М. Достоевского в проповеди «розового» христианства. «Сочиненному», как он утверждал, христианству Достоевского Леонтьев противопоставлял монастырский быт, Афон. Но считать Леонтьева выразителем подлинного аскетического предания Православной Церкви было бы неверно. В его апологии аскетизма есть совсем не святоотеческий и едва ли христианский оттенок своеобразного эстетизма. Странно звучат его слова: «И христианская проповедь и прогресс европейский совокупленными усилиями стремятся убить эстетику жизни на земле, то есть самую жизнь. Что же делать? Христианству мы должны помогать даже и в ущерб любимой нами эстетики, из трансцендентального эгоизма из страху загробного суда!» В христианстве он искал не столько истины, сколько спасение от ада. Последние годы жизни он провел в Оптиной пустыни, и незадолго до кончины принял монашеский постриг с именем Климента (Задергольма).

Необычную философско-утопическую систему разрабатывал Н.Ф. Федоров (1828–1903). При жизни этот бессеребреник не печатался вовсе. Опубликованы его сочинения уже посмертно. В них он развивал фантастический проект воскрешения мертвых, воскрешение «предков» творческой силой самих «людей-сыновей», воскрешения, осуществляемого научно-техническими средствами. В связи с этим проектом перед Федоровым встала проблема расселения миллиардов воскресших. Решение этой проблемы он находил в освоение космоса и заселении планет. Почитателем Федорова был знаменитый ученый К.Э. Циолковский.

Сам Федоров полагал, что его проект согласуется с ортодоксальным учением Церкви. На деле же он, несомненно, разногласит с Откровением. В нем не трудно обнаружить странную смесь доведенного до крайности оптимистического пелагианства с социальным утопизмом и сциентистским магизмом. Фантастические идеи Федорова, мало кому ведомые из его современников, оказали заметное влияние на духовные искания религиозно настроенной интеллигенции начала XX века.

§ 19. Церковная жизнь и церковное искусство в XIX веке

В XIX веке, как и в предшествующее столетие, Святейший Синод проявлял чрезмерную осмотрительность при канонизации святых. Прославление новоявленных угодников бывали исключительно редкими событиями.

Лишь через 40 лет обретения мощей Иркутского святителя Иннокентия, в 1804 году Синод установил празднования в его честь, назначив его на 26 ноября, днем раньше кончины святого, ибо в самый день его преставления совершается празднование иконы Божией Матери «Знамение».

Память Воронежского святителя Митрофана благоговейно чтилась в его епархии со времени кончины святого. С 1820 году увеличился поток почитателей подвижника, стекавшихся в Воронеж к его мощам; умножились и случаи благодатных знамений. Воронежский архиепископ Антоний многократно сообщал в Синод о чудесах и ходатайствовал о причислении епископа Митрофана к лику святых. В 1831 году Синод назначил комиссию для освидетельствования его мощей и чудесных знамений, совершавшихся по молитвам к нему. По заключению комиссии 7 августа 1832 года состоялось прославление угодника. Память его определено праздновать 7 августа и 23 октября – день преставления святого.

В день, предшествовавший открытию мощей святого, архиепископ Антоний, собираясь идти в храм возложить на мощи новое архиерейское облачение, почувствовал внезапное расслабление и услышал тихий голос: «Не нарушай моего завещания». Размышляя об услышанном, он открыл ризницу и обнаружил там схиму принесенную незадолго перед тем неизвестной монахиней, сказавшей, что скоро эта схима понадобится. Тогда архипастырь понял, что воля святителя Митрофана в том, чтобы не полагать на его мощи архиерейского облачения, а оставить их в схиме.

13 августа 1861 года, в день преставления другого Воронежского святителя, Тихона Задонского, состоялась его канонизация. Церковные праздники устанавливались в честь икон, прославившихся чудесными знамениями. В 1843 году древняя и ветхая икона Богоматери «Споручница грешных», хранившаяся в старой часовне Николаевского Одрина монастыря Орловской епархии была торжественно принесена в церковь. К образу Богородицы стали стекаться верующие, чтобы помолиться перед ним о врачевании своих болезней и скорбей. По молитвам матери перед иконой получил исцеление расслабленный мальчик. Во время холеры многие из больных исцелялись предстательством Споручницы грешных. В 1848 году усердием москвича Димитрия Бонческула был сделан список с этой иконы, который прославился цельбоносным мироточением. Этот список перенесли в храм святителя Николая в Хамовниках. Празднество в честь «Споручницы грешных» совершается 7 марта и 29 мая.

В XIX веке благодатными проявлениями милости Божией прославились и другие Богородичные иконы – два списка (Рыбинский и Угличский) иконы «Недремлющее Око», названный так в связи с надписью над образом «Аз сплю, а сердце Мое бдит» (Песн. 5:2) празднование 29 мая. В тот же день с 1859 года совершается празднование Цесарской – Боровской иконы. 29 июня и 1 октября чествуется Одесская святыня – Касперовский образ Божией Матери, названный так по имени помещицы Юлиании Ивановны Касперовой, в доме которой хранилась эта святыня до ее прославления. Касперовская икона защитила свой город от вторжения неприятеля в Крымскую войну.

В XIX веке было установлено празднование Звенигородской и Барской иконам Божией Матери и иконе, именуемой «Тучная Гора», местное почитание которой началось еще в XVIII столетии, с тех пор как в Твери одна молодая женщина, доведенная до отчаяния притеснениями в семье мужа, собиралась покончить самоубийством в пустой бане, но на пути ей явился инок и сказал: «Куда ты, несчастная идешь? Воротись назад; иди помолись Божией Матери Тучной Горе – и будешь жить хорошо и спокойно». Монаха искали и не нашли, а икона была найдена в доме чудесно вразумленной женщины на чердаке.

Новоявленным угодникам и прославленным иконам составлялись службы и акафисты. Писались новые акафисты и службы святым, память которых давно уже чтилась Церковью. В 1802 году иеромонах Ювеналий (Медведский) написал акафист святителю Алексию. Архиепископ Херсонский Иннокентий (Борисов) составил акафисты Покрову Богородицы и Страждущему Спасителю, службу Собору Вологодских святых. В 1814 году архимандрит Филарет (Дроздов) составил молебствие в память об избавлении России от нашествия галлов. В 1856 году, уже будучи митрополитом Московским, святитель Филарет пересмотрел и исправил Чин архиерейского исповедания и обещания перед рукоположением и Чин присоединения иноверцев.

Синод неизменно уделял внимание иконографии, требовал избегать не каноничных элементов при печатании образов. В XIX веке русская иконопись сохраняла зависимость от художественных приемов западной религиозной живописи. Смена стилей – классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, – которая наблюдалась в светской живописи, отражалась и на священных изображениях, создававшихся часто теми же художниками, которые писали и светские картины. Из художников, посвятивших свой талант преимущественно иконописному искусству, своим высоким мастерством выделялись Прахов и Самохин.

Наряду с художниками-иконописцами, прошедшими академическую школу, в провинции иконы писались и ремесленниками. Эти иконы предназначались для сельских храмов и для частных, главным образом, крестьянских и мещанских домов. В этом ремесленном иконописании «богомазов» сохранялись отзвуки древней иконописи. Особенным совершенством отличались иконы, которые писались в знаменитом Палехе, где навыки иконописного мастерства передавались из поколения в поколение.

Во второй половине XIX века стало отчетливо сознаваться духовное несоответствие между языком религиозной живописи и иконописным преданием Православной Церкви. Привлекать пристальное внимание к себе древняя икона стала и церковных археологов и художников, но о древнерусской иконописи судили тогда по ее позднейшим образцам – по иконе Строгановского письма, по школе Оружейной палаты, по Симону Ушакову.

Храмостроительство синодальной эпохи в художественном отношении, безусловно, превосходило современную ему религиозную живопись. Заказы на сооружение церквей в Москве и Петербурге давались самым талантливым русским и иностранным архитекторам.

С 1801 по 1811 годы по проекту А.М. Воронихина в Петербурге на Невском проспекте был воздвигнут Казанский собор. В плане храм имеет форму креста. Огромный купол собора представляет собой шедевр архитектурного инженерного искусства. Украшением Невского проспекта является легкая и стройная колоннада Казанского собора, образующая могучие полукруглые крылья. Казанский собор сильно украшен скульптурой: в нишах за колоннами стоят изображения святых Иоанна Предтечи, апостола Андрея Первозванного, святых князей равноапостольного Владимира и благоверного Александра Невского, выполненные С.С. Пименовым, И.П. Прокофьевым, И.П. Мартосом.

В течение сорока лет, с 1818 по 1858 годы, по проекту О. Монферрана перестраивался в Петербурге кафедральный Исаакиевский собор. Это самый грандиозный по размерам храм северной столицы – он может вместить 12 тысяч человек. Со всех сторон собор окружают колонные портики. Над основным объемом храма возвышается барабан, завершенный центральным куполом. Его высота составляет 101,5 метра. По углам воздвигнуты четыре купола меньших размеров. Собор в изобилии украшен скульптурой, рельефами и колоннами, мрамором и позолотой. Настенные росписи выполнены замечательными художниками К.П. Брюлловым, Ф.А. Бруни, скульптурные изображения – П.К. Клодтом, И.П. Витали.

Одна из лучших в архитектурном отношении московских церквей первой половины XIX века – Преображенский храм на Ордынке. По хранящийся здесь чтимой иконе «Всех Скорбящих Радость» храм называют Скорбященским. Церковь на этом месте была построена еще в XVII веке, но в 1780 году она была перестроена В.И. Брежневым. Новую перестройку храма в 1828–1836 годах осуществил О.И. Бове. В плане Скорбященская церковь представляет ротонду. Интерьер храма, с его гармоничным расчленением пространства, с мраморным иконостасом в виде классической триумфальной арки, создают у молящихся чувство покоя и умиротворенности.

С 1835 по 1845 годы в Елохове по проекту Б.Д. Тюрина строился большой пятиглавый храм в честь Богоявления Господня, ныне патриарший кафедральный собор. Он построен в стиле позднего классицизма, но при решении внутреннего пространства собора архитектор вдохновился интерьером Киевской и Константинопольской Софии. Ныне это самый большой храм Москвы.

В середине ХIХ века в храмостроительстве происходили серьезные перемены. Классицизм изжил себя. Поэтому русские зодчие предпринимали попытки воскресить в храмостроительстве византийские или древнерусские архитектурные традиции. Но попытки эти были половинчатыми и не часто приводили к творческим удачам. И все-таки в середине и особенно во второй половине ХIХ века в России построено несколько замечательных соборов в «византийском» стиле: в Риге, Ревеле (Таллине), Варшаве, в Херсонесе под Севастополем.

Одна из самых грандиозных построек такого типа – храм Христа Спасителя, воздвигнутый в Москве на народные пожертвования в память о спасении в Отечественную войну. В 1812 году начато было строительство храма-памятника на Воробьевых горах по проекту архитектора Витберга, обильно уснащенному таинственными символами. Песчаный грунт Воробьевых гор не выдержал тяжести постройки, и воздвижение храма было прекращено. В 1837 году под руководством архитектора К. Тона возобновлено возведение храма Христа Спасителя, но уже в византийском стиле и на новом месте в центре Москвы. Освящение храма состоялось в 1883 году. В плане храм имел форму равноконечного креста. Снаружи этот величественный храм был облицован белым камнем и украшен рельефами.

В Киеве в 1896 году завершилось строительство собора святого равноапостольного князя Владимира, сооруженного в память 900-летия Крещения Руси тоже в византийском стиле. Храм расписан под руководством А. Прахова лучшими художниками конца ХIХ столетия: В. Васнецовым, М. Нестеровым, М. Врубелем.

Уже с конца 40-х годов при строительстве каменных храмов Синод требовал по возможности соблюдать византийский стиль. В качестве руководства рекомендовались чертежи К. Тона. В 1858 году был утвержден специальный атлас проектов на постройку сельских деревянных храмов.

Самыми известными композиторами, писавшими церковную музыку в первой половине ХIХ века были директора Придворной капеллы Д.С. Бортнянский (1751–1825) и протоиерей П.И. Турчанинов (1779–1856). Они не только писали музыкальные сочинения для клироса, но и пытались гармонизировать древние церковные распевы. Гармонизации протоиерея Петра Турчанинова строже и ближе по духу древним напевам, чем опыты Бортнянского.

Новый директор Придворной капеллы А.Ф. Львов (1798–1870) гармонизовал осмогласные напевы и издал «Полный круг простого нотного пения (Обиход) на четыре голоса». Выход нового Обихода стал большим событием в церковной жизни, ибо до него осмогласные песнопения исполнялись церковными хорами без нот, на память, и разучивались на слух.

Старинные напевы, сохранившиеся еще в монастырских хорах, особенно в древних обителях, вдохновляли больших русских композиторов ХIХ века: М.И. Глинку, М.А. Балакирева, П.И. Чайковского на написание музыкальных сочинений для Богослужения.

Синод в конце века уделял много внимания церковному пению. Для приготовления искусных регентов в Петербургскую Придворную капеллу вызывались лучшие певчие из архиерейских хоров. После окончания курса при капелле им выдавались аттестаты на право обучения регенству и хоровому пению. В 1886 году при Московском синодальном хоре, который наряду с Придворной капеллой, был крупнейшим очагом церковно-певческой культуры, открылось училище церковного пения, в котором готовили учителей пения и регентов церковных хоров. По семинарскому уставу 1884 года церковное пение стало обязательным предметом.

§ 20. Русская Церковь и Православный Восток

С давних времен благочестивые русские люди совершали паломничества на Святую Землю. Учитывая все возраставшее число паломников, желавших поклониться святыням, связанным с земной жизнью Спасителя, Синод принял решение об учреждении Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Открытие Миссии состоялось в 1847 году, начальником ее был назначен известный богослов и исследователь древностей Христианского Востока архимандрит Порфирий (Успенский). В состав Духовной Миссии вошли бакалавр Петербургской Академии иеромонах Феофан (Говоров), впоследствии знаменитый Вышенский Затворник, и студенты Академии.

Миссия расположилась в Архангельском монастыре, который был предоставлен ей Патриархом Иерусалимским.

В скором времени Миссия смогла открыть свою типографию, где печатались Богослужебные книги на греческом и, главным образом, на арабском языке. Наряду с разносторонней помощью Иерусалимской Церкви, Миссия много сделала для улучшения условий, в которых находились русские паломники в Палестине.

Архимандрит Порфирий и его помощники занимались также и научной деятельностью. Они совершали путешествия по Палестине, Сирии, Синаю, Египту, изучали жизнь и историю древних обителей Востока, исследовали уникальные книжные сокровища монастырских библиотек. Своими изысканиями они внесли большой вклад в отечественную богословскую церковно-историческую науку. Иеромонах Феофан долгое время жил в Лавре преподобного Саввы Освященного. В библиотеке этого монастыря он собирал и изучал хранившиеся там творения святых отцов.

В связи с началом Крымской войны 1853–1856 годов Духовная Миссия вынуждена была покинуть Святую Землю. Но вскоре после войны, в 1857 году, был образован новый состав Миссии во главе с архимандритом Кириллом (Наумовым), который перед отправлением в Иерусалим был хиротонисан в епископа Мелитопольского. Епископ Кирилл, по прибытии в Иерусалим, ознакомился с состоянием дел Духовной Миссии. Благодаря хорошим отношениям, которые он сумел завязать и с турецкой администрацией, и с греческой иерархией, и с местным христианским и мусульманским населением, епископ Кирилл в короткий срок существенно облегчил положение русских паломников.

В Петербурге в это время образовался Палестинский комитет, который изыскивал средства для улучшения жизни русских паломников в Палестине. Благодаря организации денежных сборов для Святой Земли по всем храмам России, к середине 60-х годов образовался солидный фонд, который позволил приобрести в Иерусалиме и других местах Палестины земельные участки, построить на них храмы, богадельни, странноприимные дома, гостиницы.

За шесть лет пребывания в Иерусалиме епископ Кирилл установил тесные связи с Иерусалимской Патриархией. Кроме того, русские миссионеры содействовали возвращению в лоно Православной Церкви арабов-униатов, отторгнутых от Православия латинской пропагандой. Еще со времени архимандрита Порфирия (Успенского) Русская Миссия предпринимала шаги к сближению с Коптской и Эфиопской церквями.

С 1865 по 1894 годы, в течение почти 30 лет, Русской Духовной Миссией в Палестине управлял архимандрит Антонин (Капустин), Оптинский монах, магистр богословия, энергичный и одаренный пастырь. В Иерусалим он прибыл с большим опытом церковно-представительской работы: ранее служил настоятелем посольских церквей в Афинах и Константинополе. Его деятельность носила разносторонний и масштабный характер. Он был, подобно епископу Порфирию (Успенскому), замечательным ученым, историком и археологом, знатоком библейских и христианских древностей Востока. Архимандрит Антонин детально изучил Палестину, ее историю и географию, организовал раскопки библейских мест. Одновременно он приобретал участки земли и благоустраивал их; в этом деле ему приходилось преодолевать многочисленные препятствия, чинимые со стороны турецких властей. Благодаря его предприимчивости Русская Церковь стала хранительницей многих священных мест Палестины. Одним из первых и самых памятных приобретений архимандрита Антонина была покупка участка близ Хеврона с Мамврийским дубом.

Еще в середине 60-х годов в здании Миссии была освящена Крестовая церковь во имя святой мученицы царицы Александры. В 1872 году Патриарх Иерусалимский Кирилл освятил соборный храм Миссии во имя Святой Троицы.

В 1871 году на русском участке в Горнем неподалеку от Иерусалима архимандрит Антонин основал женскую обитель. Устав этого монастыря был утвержден Синодом в 1886 году. Через два года после этого в Горненской обители был освящен храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Благодаря трудолюбию настоятельницы монастыря матери Валентины обитель процветала. В ней были открыты иконописная и золотошвейная мастерские. Слава об искусных швеях Горненской обители распространилась далеко за пределы Палестины. К 1914 году в Горненском монастыре подвизалось около 200 сестер.

При архимандрите Антонине Миссия открыла свои подворья в Иерихоне, в Тивериаде на берегу Галилейского моря.

Тщательно изучая приобретенные и намеченные к приобретению места, отец Антонин проводил в них раскопки, которые дали богатейший материал библейской и церковно-исторической науке. Раскопки на Елеонской горе позволили обнаружить декоративные эпиграфические фрагменты, относящиеся к VI-IX векам. Были обнаружены следы базилики времен святого равноапостольного Константина Великого. Найденные благодаря раскопкам древности послужили основой для открытого в Русской Миссии историко-археологического музея.

После блаженной кончины архимандрита Антонина, последовавшей в 1894 году, деятельность Духовной Миссии с успехом продолжалась до Первой мировой войны, с началом которой Миссия вынуждена была оставить Иерусалим. Начальник Миссии архимандрит Леонид, возглавлявший ее с 1903 года, благодаря покровительству Александрийского Патриарха Фотия, обосновался со своими сотрудниками в Египте. К началу Мировой войны Русская Духовная Миссия в Иерусалиме располагала 37 участками земли, 8 храмами, 2 женскими обителями, несколькими молитвенными домами, а также подворьями, гостиницами, богадельнями, школами.

Святая Гора Афон вот уже второе тысячелетие является очагом аскетического подвижничества Вселенской Православной Церкви. Братия Святой Горы многонациональна. Первые русские иноки появились на Афоне в XI века.

В эпоху турецкого ига русское правительство неизменно оказывало покровительство афонским монастырям. Во время греческого восстания 1812 года турецкие власти жестоко мстили афонским монахам за их поддержку повстанцам. Святогорские монахи были избиты и изранены, монастыри разграблены, разорены, некоторые монахи приняли мученическую кончину. Султан Махмуд собирался уничтожить афонские монастыри до основания; но вмешательство Российского императора Александра I предотвратило этот варварский акт.

В XIX веке русские обители Святой Горы переживали духовное возрождение, связанное прежде всего с именами иноков Виссариона и Варсонофия, которые прибыли на Афон из России в 1830-е годы и подвизались сначала в Иверской обители, затем в скитах Афона, где оба они приняли сан иеромонахов, а впоследствии великую схиму. В 1841 году отцы Виссарион и Варсонофий приобрели себе келию, в которой в скором времени собралось около 20 монахов.

Большую помощь русским монастыря на Афоне оказал известный церковный деятель Андрей Николаевич Муравьев. Благодаря его содействию келлия иеросхимонахов Виссариона и Варсанофия была возведена в степень скита; за свои благодеяния этой обители А.Н. Муравьев получил титул свитского ктитора. Торжественное открытие скита состоялось в 1849 году по благословению митрополита Григория, который возвел отца Виссариона в сан игумена и благославил иноков иконой Пресвятой Богородицы «В скорбях и печалях Утешение». Новооснованный скит был посвящен святому апостолу Андрею Первозванному. Этот скит имел более 10 церквей, главная из которых, собор апостола Андрея Первозванного, построенный из белого и серого мрамора, один из самых величественных на Святой Горе. Андреевский скит имел подворья в Константинополе, Петербурге, Одессе, и Ростове-на-Дону. В начале XX века в нем спасалось около 500 иноков.

Самой большой русской обителью на Афоне является Пантелеимонов монастырь. Он расположен на юго-западной стороне Святой горы. С 1830 года игуменом этой обители стал архимандрит Герасим. Здесь подвизались старцы архимандрит Макарий и иеросхимонах Иероним. Благодаря трудам и хлопотам настоятелей и братии Пантелеимонова монастыря многие пришедшие в упадок келии, принадлежавшие прежде грекам, перешли в ведение русской обители. В начале XX в. в монастыре было 20 храмов. В главном из них, соборе святого Пантелемиона, хранится честная глава великомученика. Монастырь располагал своей типографией, в которой издавались святоотеческие творения и другие богословские, аскетические и религиозно-назидательные сочинения. Пантелеимонов монастырь имел подворья в Константинополе, Москве, Петербурге, Одессе. Иноки этой обители помогли устроить Ново-Афонский Симоно-Канонитский монастырь на Кавказе.


Источник: История Русской Церкви : (Синодальный период) : Учебное пособие для 4 класса семинарии / Проф. протоиерей Владислав Цыпин. - Сергиев Пoсад : Тип. Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2004. - 241 с.

Комментарии для сайта Cackle