1967
11 февраля
Сейгод была суровая зима. Морозы Никольские, Рождественские, Крещенские, Афанасьевские давали себя знать.
Пора кратких дневных часов, долгих ночей миновала. Наступил февраль. Зачирикали на солнышке воробьи. Пришло Сретенье, бокогрей, криво дороги.
7 августа
Кто мне даст крылья, да постигну дни мои претекшие — кто возвратит век мой?
В молодые годы как по цветущему лугу шёл: простые были цветочки, а всё радовано. Теперь этот луг будто стал зарастать.
Но как неугасимая искра живого огня (…)
9 августа
Лето с Борисова дня как бы повернуло на осень. Кусты за окном пашут траву, как веники. Но радость, осенявшая меня от дней отрочества, никогда не спрашивалась с погодой.
В Архангельске, было мне лет шестнадцать, принесу с чердака чёрную икону, протру постным маслом. Как бы из глубины веков чуть-чуть проглянут контуры, силуэты нездешнего мира. И я от радости на руках пройдусь по комнате. Потом, хмельной от радости, нанесу на бумагу то, что провидел.
Невдолги объявились около меня два друга единомысленных — Виктор Постников и Павел Кузнецов. Виктор уже отыде жития сего света, и прекрасна память его. А ты, Павел Геннадьевич? Лет сорок не могу уловить никакой вести о тебе. Если бы ты потрудился найти меня! Обнял бы я твои ноги со слезами благодарности. Ты был богаче меня, талантливее. Вместе сыскивали мы древнюю красоту, и твоя взволнованность передавалась мне. Ты соколиным своим взором сразу усматривал в древней красоте то, что «едино есть на потребу», что будет жить вечно. Благодаря тебе, Павел Кузнецов, юность моя видится мне как бы лик нерукотворный, позлащенный. Ты был цвет благоуханный, благоухание души твоей и поднесь живёт со мною. Весь ты был светлость, весь чистота пренебесная, весь утро весеннее. Но и теперь для меня ты день невечереющий.
10 августа
Радость о красоте есть грань, «юже никтоже во́зьмет от нас». Следственно, по природе своей будучи вечной, та самая радость, которая надмевала меня в годы юности, обдержит меня и сейчас. Скажут: то было пятьдесят лет назад. Отвечу: а весна текущего года, разве она не та же самая?
И в восемнадцать, и позже я не менял ни силы, ни свойства радости. Я, робея, приобучал себя освобождать древнюю живопись от чёрной олифы. Этот период связан у меня с сияющими белыми ночами, когда полночь в Архангельске разнится от полдня только безглагольной тишиной…
Жизнетворческая сокровищница наша состоит из богатств, которые собрали мы ещё в дни юности нашей. Богатства эти пополняются в течение всей жизни. К счастью, которое мы имели, прибавляется новая малость и радость.
Но великая и богатая малость и радость, пришедшая к тебе в годы последующие, преогорчена бывает неусыпающим сознанием твоих неисправностей и твоих вин. Скажем: как солнце, согревали меня годы и годы любовь братская, дружба верная. Жил в этих лучах беспечно. Но «солнышко на закат пошло, красное закатилось».
Но и то неложно сказано: «Ради скорбей спеется душа». Старая книга говорит: «Не добрая, братия, вдавшись в печаль, изнемощи. Печаль — моль в одежде, червь в плоде, печаль жжёт сердца крепость».
Всяк человек перед кем-нибудь виноват. Старый, немощный человек, например, виноват уж тем, что надоел своим близким. Но в то же время и ему, немогущному, по превосходному разуму, не положено падать в печаль.
Чем же ты отманиваешься от печали? Тем, что от юности стяжал богатство неиждиваемое. Вечно юнеет весна; всякий день наступает утро; разве к вечной весенней юности приложимо понятие: история, воспоминание, прошлое?
Я ещё в юности убедился, что заветные думы живут и цветут, когда ты делишься ими с человеком, который тебе по уму и по сердцу.
Вот мы угнездимся с Павликом на моём мшистом камне лицом к воде, соглядаем подводное царство. Он говорит: «Там всегда всё к празднику умытое. Разноцветные камешки постланы узорными дорогами, во вкусе. Одни глазками глядят, карими, а другие смеются, как беленькие зубки. А на пыльной дороге всё это <это всё?> ослепнет». По дну, тихо шевеля плавниками, шли бронзовые рыбы. Одна, важно поводя хвостом, справила под наш камень. Павлик прошептал: «Это правым шкивом оборотень на тебя глядит, левым на меня». Я говорю: «Оба шкива на тебя глядят. Это наяда тобой любуется». Домой шли, думали, как нарисовать эту сказку.
Не воспоминаньем, а жизнью ликующей и обновляющей являются для человека избранные свидетели его юности.
12 августа
Потом полдесятка лет был я учеником Строгановского училища. Осень и зиму жил в Москве. Весну и лето жил дома, в Архангельске. Художественная жизнь Москвы 1913-1917 гг. была эпохой восторженного увлечения древнерусской живописью «Ум исхититься может от перезвона тех красок» (Никодим Сийский). И я ходил как хмельной.
Но прошли десятки лет. Теперь, на старости лет, не переизбытки впечатлений столичного Ренессанса древней живописи и связанная с этим эстетическая истома и суета… Нет, не эту эпоху вспоминаю я… И… окрыляет радостью моё сердце.
Любовь к древнерусской красоте породила во мне Северная Русь. Архангельский глас, а не московский вопиет во мне: «Радуйся!». Там «Свете тихий» поют в неизрекомой тишине и древний город Архангела, и зеркальные воды под ним, и острова… В мире, превосходящем всякий ум, в тишине, в свете тихом рождалась и крепла в сердце моём радость, которую ничто — ни болезни, ни лишения, ни уличный железный смрад — не смогли у меня отнять.
14 августа
Не как воспоминание, а как явь сего наречённого дня встаёт передо мною путеплаванье наше в Никольское устье Северной Двины. Здесь с незапамятных времён стоял монастырь Николы Морского (именуемый также Корельским).
В 1419 году этот монастырь разорён был норманнами. Берег-от был вотчиною новгородских посадников Борецких.
Около середины XV века посадница Марфа послала сюда, для досмотра, своих сыновей Феликса и Антония. Морская непогода разбила судно, на котором шли Феликс и Антоний. Тела их волною морскою вынесены были к подножию холма, под стены разорённой обители.
Над гробом своих сынов Марфа воздвигла истинное чудо архитектуры. Гениальный зодчий замыслил эту белокаменную «сказку». Величественный соборный храм, как лебедь крылья, простирает на север, на юг и запад торжественные входы и выходы. С какой бы стороны ни подходили к монастырю, с моря или протоками, меж островами, всегда казалось, что белая лебедь, вышедши из волн морских, отрясает свои крылья на все страны света. При этом кружится, опираясь на аркады подкрылий.
17 августа
В церквах города Архангельска, с древней иконописью соверничество столярство иконостасов.
Впрочем, формы барокко, занесенные в г. Архангельск в XVII веке, нравились горожанам и повторялись в отделке оконных наличников, слуховых окон, в бытовой живописи даже в начале века XX.
Но, как правило, северный люд считал кощунством или детским легкомыслием всякое украшательство священной живописи. «Нельзя-де играть неиграемым».
Прихожане, даже городских церквей, не позволяли украшать иконы ни бумажными, ни живыми цветами:
— У нас божество, а не барыни в шляпках.
В силу этой строгости религиозного мышления никто никогда не дерзал украсить какой бы то ни было резьбой и северные деревянные церкви.
Безукоризненный вкус старинных людей довольствовался красотою архитектурных форм.
Суетливая деревянная резьба всегда казалась северным плотникам чем-то «преизлишним и звягливым».
Когда в 1907 году архангельские пригородные крестьяне-безпоповцы построили в городе обширную моленную, они сыскали и иконописцев, умеющих новгородское письмо. Люди ходили туда восхищаться явственным художеством.
16 августа
Чувство ошеломляющее охватило меня, когда я, в дни ранней юности, переступил порог летнего собора Никольского монастыря. Сияние полуночных зорь наполняло храм. Ни единой души человеческой. Но в соборе шла торжественная служба. Я слышал, как пели херувимскую песнь: «Ныне силы небесные с нами невидимо служат». Кто пел? Кто совершал службу? Литурги(чали) и пели чины апостолов, архангелов и святителей. Нет, они не были написаны в чинах иконостаса.
Такова была динамика, такова сила вдохновения новгородских художников, что ты сам со страхом чувствовал «ветр Духа Святаго», который гонит апостолов, пророков, святителей к Христу, на херувимах несомому.
Ветр Духа Святаго развевает воскрылия одежд, хитоны, омофоры, рвёт из рук пророков хартии. Воздетые крылья архенголов уносят и тебя… Ленты античных повязок на кудрях ангелов. От стремительного ветра локоны и брады пророческие.
Древнерусская живопись наследница искусства Византии.
Русь XII-XV столетий в изобразительном искусстве и в зодчестве показала себя достойной наследницей эллинистической культуры восточной Европы (Константинополь, Александрия, Дамаск, Афон).
Одновременно Русь приняла и эллинистическую литературу. Здесь упомянем гимнологию — песнотворчество. И таков был орлиный, творческий полёт русских художников, что, претворяя в краски и линии литургические песнопения, русская храмовая живопись удесятеряет силу текстов и музыки гениального Иоанна Дамаскина.
В книге сказано, что толпа, стоящая у обедни, смотрит церковное действо только телесными глазами. Но в книгах же приводятся свидетельства святых тайновидцев. Они видели, что в час «литургии верных» съемлется кровля храма и в храм нисходит Небо. Херувимскую песнь поют вместе с людьми ангелы.
Грозные и рыдательные песнопения страстной пятницы и страстной субботы потрясающе вдохновенно отобразила Руси в своём искусстве.
Древнерусские плащаницы нередко являются шедеврами художественного шитья. Нежным и благородным переливом шелковистых тонов.
Плащаница:
Лежишь во гробе,
Празднуешь субботу,
По тру<дем?> тяжких,
По кровавеем поту.
Очи жизнедавцы
Смертным сном объяты,
Зиж<дителя руце>
У сердца прижаты…
Недвижно простёртое тело Творца и Бога окружает род человеческий, поющий с воплем крепким и со слезами.
Тело Христа простёрто посредине плащаницы. Род человеческий на переднем и заднем плане. И вот удивительное воздействие законов обратной перспективы: Тело Христово кажется заполняющим весь мир, всю Вселенную.
21 августа
Не как воспоминание, но как вечная жизнь в красоте встаёт передо мною совершаемое в ночь с Великой пятницы на Великую Субботу в соборной церкви г. Архангельска.
Дни страстной седмицы и Пасхи определяются весенним полнолунием. Но луна теряется уже в сиянии беззакатных «белых» ночей, когда заря праздновечерняя встречается с зарёй раннеутренней и встреча эта и тихий свет этой встречи озаряет полнеба.
Перед погребением в храме совершается особый чин «Плач богоматери», вдохновенное творение болгарского поэта Симеона Логофета.
Этот лик есть высоко поэтический диалог между безгласным бездыханным сыном и рыдающей над ним Матерью. Мать вопит:
— Увы мне сыне мой! Увы мне свете мой. Увы, дитя моё возлюбленное.
Хор прерывает этот вопль торжественным пением:
— Не рыдай, не рыдай мене мати,
Зрящее во гробе сына, его же родила
Я восстану из мёртвых. Моя смерть
Человеческому роду и всей твари.
23 августа
Если Пасха ранняя, лёд на Двине и по ея устьям ещё стоит, но его надмевают вешние воды, с городового берега летят вниз ручьи. Сколько этих потоков, будто по камертону настроенных! От Благовещенья, в дни страстные, на светлой недели, и в дни Радоницы и до Вознесенья, до Троицы берега Двинского понизовья оглашаемы были многоголосым пением вешних вод. Музыка. Музыка природы была, в эти дни пренебесной.
В ночь на Великую Субботу и вслед за нею в пасхальную, светозарную ночь горожане не спали, стояли со свечами в церквах и вкруг церквей. И у всех навеки запечатлевались в душе тихая блаженная симфония: пение весенних вод и пение церковное.
24 августа
На горе, на высокия
Храм — Божья церковь соборная.
Там звоны тихогласные,
Там горят воскояровы свещи,
Там поют епископы, попы…
Кирик елеисон, Христе елеисон,
Кирик елеисон…
В мерцающем свете неба белые стены собора, алтарные апсиды крыльца казались написанными на иконе. Но вот на соборной колокольне начинается перезвон.
Звонари тихогласно и редко ударяли попеременно в большие, середние и малые колокола. Начиналось «Погребение Христа». Шествие с плащаницею вокруг собора. Впереди шли мальчики, дисканты и альты. За ними мужской хор. Священники несли Плащаницу. По сторонам шли дьяконы со звенящими кадильницами.
У нас в соборном храме издревле допускалось только знаменное столповое пение. Знаменные напевы передают все оттенки чувств человека, но в них никогда не бывает чувствительности.
Вот и сейчас мальчики по уставу поют «глагол рыдающий». Но в мелизмах, передающих плач и исполняемых дискантами, ни тени человеческой.
Светская, мирская музыка в операх, романсах передаёт и томную элегическую грусть. Мужчины, изображая горе, ревут как быки, визжат как калеки. Но разве это музыка горнего мира? Разве не кощунство у гроба Того, кто взял на Себя грех всего мира, ариозно-оперная театральщина?
Август, 30-го
Лето прекрасное на редкость… пригорки, ручейки и мурава шёлкова. А не с кем молвить слова. Тоскливую скуку не с кем развеять. За столом болтовня пустая, пересуживают всех и вся. Михайлушко редко приезжает. О нём и о сыновьях его припадаю к Нерукотворному Лику.
Но весь вечер слушал «Феодора Иоанновича» Алексея Константиновича Толстого. Слушал один, сиротливо, впотьмах.
Впечатление сильное. Есть, есть она, бессмертная красота святой Руси!
Как люблю я слушать такие передачи с сыном богоданным, с Мишей моим.
Народная русская мысль убеждена была в том, что Христос каждогодно приходит на Русскую землю.
Таинственно полагается во гроб и таинственно и торжественно воскресает в пасхальную светозарную ночь.
Воскресеньем Христа обуславливал русский народ и наступление весны на русской земле.
Тайнозрители, поэты-художники воочию видели Воскресшего. Этой степени достиг Нестеров в картине «Святая Русь». Весь же народ, равночестно с поэтами-художниками, видел Воскресение Христово в благодатной теплоте воздуха, в чудной голубизне купола небесного, в радостном блеске вешних потоков, в цветущих вербах, в аромате вешних листочков на деревьях.
31 августа
Русская природа раннею весною — это икона Воскресения Христова. Рядом с этим вовеки жила вера в то, что Воскресший Христос от первого дня Пасхи до Вознесения, то есть в течение сорока дней, ходит по русской земле невидимо или под видом странника и нищего.
Помню, чуть прозвучит у крыльца или под окном голос просящего «Христа ради», мать бежит на улицу и, подавши красное яичко, колобок и шанежку, поклонится нищему в пояс. Приезжие сторонние люди дивились:
— Что вы это оборванцам чуть не в ноги кланяетесь? Ответ был один:
— Может, это сам Иисус Христос был.
2 сентября
Странствование Христа по Руси в марте-апреле я с детских лет принимал к сердцу. Но я не вглядывался в лица прохожих странников. Я знал — подлинный лик Христов глядит на нас со Спасовой иконы, в домах или в церквах.
Помню, семья наша подолгу гостила в подгородной деревне Уйма. Занимали здесь верхний этаж древнего дома.
С семилетнего возраста стал я соглядать Спасов лик в большом углу горницы. Когда в горнице никого не было, я становился ногами на лавку. Какие чувства могли волновать меня, шестилетнего? Но и в последующие годы.
Спасов лик с той поры стал обладать для меня силой, необоримо привлекательной.
Ещё отпечатлелся в моей душе лик Нерукотворного Спаса, что находился в иконной палате епархиального древлехранилища г. Архангельска. Большая храмовая икона. Не успеешь переступить порог, Лик, точно корабль, поплывёт к тебе, помавая чёрными косами власов.
4 сентября
Я не мог разобраться в чувствах, которые волновали меня, тогда ещё мальчишку. Позже в «губернских новостях» я поделился впечатлениями от помянутого собрания икон. Но о Лике Спаса я ничего не дерзнул сказать. Это был лик русского Христа, но отобразилось в нём всё величие русской души и непобедимая мощь народа русского.
На другой день Успения Русь праздновала «Нерукотворному Спасу». Тропарь начинается словами: «Пречистому Твоему образу поклонимся, Христе… Радости вся исполнившеся Спасе, пришедый спасти мир».
Комментировать