1966
29 января
Есть в мире Божье чудо — музыка. Прослушал «Концерт для фортепьяно с оркестром» Моцарта. Раздвинулись стены комнаты. Иду ли я по цветущему лугу? Поют птицы, звенят ручьи. Кто «виновник торжества»? Моцарт, Ван Клиберн. Великолепная слаженность оркестра. Чувствуется только одно: душа моя развернула крылья и, ликуя, кружит в каком-то нерукотворном храме или цветущим лугом кружит, касаясь крыльями весенних дерев.
Прекрасное это музыкальное произведение ощущается как некий целостный организм, как существо, которым зов времени и пространства осязаемо обладает вами полностью.
Три части концерта. Богатство переживаний творца этой музыки. Бедное воображение моё не успевало, не могло угнаться за богатством переливов-перезвонов моцартовской музыки.
Но душа, как птица в вешнем небе, неутомлённо купалась в радости.
Концерт окончился. Но ощущение, что ты был участником пира, что тебя наделили богатством и ты это богатство несёшь с собою, — счастье надмевает душу. Оно кажется неиждиваемым. И бедная душа верит и надеется, что оно не будет окрадено или утрачено.
От пространных музыкальных произведений у меня всегда оставалось впечатление расплывчатости. Сюиты, сонаты… Например, в «Лунной сонате» Бетховена привык слышать и помню только элегические повторения первой части. Остальное терялось.
Но, прослушав «Концерт» Моцарта, дивлюсь на себя: будто я получил во владение дом. Моё — стены, кровля. Всё осязаемо. Оглаживаю его, обстукиваю. Сижу в нём; ношу его в охапке. Это моё владенье, могу измерить аршином… Люди прочтут, подумают: купил невидаль…
1966 г. мая 15-го
Рос<?>товские звоны.
Припав ухом к прибрежному песку, слушали заутренние звоны, благовест китежских колоколов.
Люди, по древним памятям, знали, у какой церкви какой звон…
1966 г. июля 5-го с/с. Сергиев день.
Сорочьи голоса серебряные. Сорока трекочет, будто кошельком с мелкой, серебряной монетой играет. А то, опять, будто это серебро в саду на стол высыплет.
22 июля
«Откуда есть пошла Русская земля, откуда она стала есть?»
Откуда зачинается, зарождается в человеке художник? Нет сомнения, человек родится художником.
Я рассказывал о себе, как рисовал и «красил» в годы детства, рисовал запойно и, думается, бессознательно.
Мне любо вспомнить о годах юности, когда пришла на меня любовь к тому, что стало радостью моей навеки. Всю жизнь мой ум увеселялся искусством. Невнятно подошла старость. Теперь, когда почувствовал, что слово простое обидит мя, малая печаль повержет мя, смирился. Конец? Или в путь необратимый. Великими горестями не козыряю… Отёр слёзы. Но те, кто жив, кому надлежит по возрасту цвести и приходить из силы в силу, они как тёрн острый в сердце, как жало жалят душу неутомлённо.
Но слушайте, слушайте! Непроглядное уныние и нечувствие моё вдруг покрывает весенняя радость…
25 июля
В тихие, ненастливые дни охватит меня не воспоминание, а некая пречудная жизнь. Вижу себя юным. Сижу у окна. За окном дождливый день… Описывать исчезнувшее болезненно.
Немногие годы спустя в Москве пил я живую воду досыта. Но не художники, не музеи, не выставки — не этот слепящий глаза парад переживаю «при конце жизни». Тихий свет обнимает мой ум в тихостные, призрачные, серые, как жемчуг, дни.
Должно быть, весьма рано начались у меня муки творчества. Этот хмель, это смятение, эти искания в дождливые дни по улицам города, разглядывая «Деисусы», поставленные над входами и крыльцами, иногда у могил на кладбище.
Весь век переживал радости и горести любимого искусства.
И эти переживания становились воспоминаниями. Но переживания ранней юности, то, о чём пытаюсь рассказать, вдруг, хоть на малый час, становятся жизнью. Утро и весна жизни. Искания, стремления юности. Трепетное томленье само по себе счастье, счастье <нрзб> неиждиваемое.
1966 г. августа 11-го. Хотьково
Живу здесь седьмую неделю. Погоды на редкость хорошие. Жарко. Мухи жужжат. Окна день и ночь настежь. Но «старость не радость». Дух праздностии уныния. Немоществует тело, немоществует и душа. Солнце закатится в 8 часов и кряду падут сумерки. Ночи тёмные.
Михайлушко бывает по пятницам, на малые часы. Не с кем взвеселить сердце. Человек, сохранивший духовные силы, осудил бы меня, сказал бы:
— Посмотри, как живут настоящие люди и в худших обстоятельствах.
1966 г. сентября 28-го
Сейгод я жил в деревне два месяца, июль и август. Лето было красное — солнце-дождички. Но второй год ни ягод, ни яблок Родилась только картошка. Третий год не стрекочут кузнечики, ни бабочки не видал, ни комара не слыхал. Перевелись пчёлы на пасеках. В реках ни мелкой рыбёшки. Все обидятся на Химзавод, на фабрику. Но все и заработок оттуда имеют.
Михайлушко мой работает в Москве. Слава Богу, сейчас на нём вся забота и обо мне. Отдыхать ему некогда.
Сестра моя выбилась из сил — на ней больными старухами <?>. Утром рано и ночью поздно около болящих. Надо купить и приготовить и обиходить. А днём на службе.
Толя целый месяц лежал без помощи. Но Бог взыщет с людей за его страдания.
Покойный брат, на последнем прощании, заповедовал мне не бросать Толянку. Я презрел братню заповедь. Потому и живу безрадостно.
Комментировать