1963
8 января Рождества второй день
Сей год зима с морозом пришла на Николу. Морозы и стоят месяц. А осень после ненастливого лета была сухая. У Миши с осени были приступы холецистита. Было у меня горя-то.
8 апреля. Марта 26-го. Понеделок Страстной
Сейгод Благовещенье и Воскресенье Вербное в один день. А с и весна вдруг надошла. В городе с четверга на Вербной снега опали.
У нас с Рождественской горки на Трубу ручьи бегут. По дворам невылазно — инде снег, инде вода Сегодня мать убирала и у нас полы мыла Вербочек не добыли.
14 апреля
Воскресенье. Прибрались, встретили втроём, по силам, не грустно. День весенний. Под утро, за окном слышались голоса, народ шёл.
Душа-та потускнела, слухи не дослышат, очи недовидят. Светлость дня, будто за окном не в моей горнице.
14 апреля
В молодости, бывало, взволнует тебя мысль о любимом и тут же записываешь своё веселие сердечное.
А в старости, ежели тебя и взвеселило любимое, оттянешь запись до вечера, когда нет никаких помех и еле-еле мнимые помехи дня, напишешь конспект настроений дневных «светлых». За немощью тела немощна стала и душа.
22 мая
Вешний Никола. Недели с три весна пришла, а в городе и жара летняя О Егорьеве дни и дерева еле дымка зелёная. Сегодня, в Николин день, еле домы за бульваром сквозят. Дождей нет, травка… благоуханное время. Мне не тоскливо и в городе. На даче я попугай облезлый в клетке «Птичка, хочешь <?>
Диариус. 9 июля н/с
Сейгод выбрались в Хотьково с Ивана дня. Угадали к канунам Петрова дни. Время тихое, дни благоцветливые. К ночи аромат цветов скошенного сена.
Мнится мне, это ангелы кадят лику Сергия Чудного.
Оскудевши силами, не добрался я — ноги не донесли до ограды Сергиевой. Но близко он, всея Руси чудотворец.
Утром рано и вечером поздно, стоя на Хотьковской горке, в избном углу, кланяюсь в Север, в сторону его ограды, и чую, что персты рук моих и чело касаются, где он почивает, он не спящий, недремлющий.
10 июля
Только на лоне природы, творческие силы твои приходят в равновесие.
В городе ты как трава под стеной, ни солнце сияет, ни дождь идёт. На лоне природы, немощь телесная и горечь о неисправности твоей, перед близкими не гнетут тебя бесплодно.
Творческая радость в железном городском быту как птица в клетке сидит, подвернув голову под крыло.
Деревенская жизнь — светлооблачное небо, светлошумные леса, пение птиц, неоглядные дали. Душа твоя расправляет крылья, оживают думы и стремления, которыми ты был одержим от юности твоей.
Проклятый быт: в окна деннонощный скрежет машин, в двери червь неусыпающий, жильцы квартирные. Как жабы, нас кусают не для сытости, а для лихости. Только и следи, не сживают ли со свету кого, привитающего около меня.
От юности до старости корабль жизни моей ходил вдоль и вкруг берегов. Прекрасность русского искусства билинные реки родимого Севера, дивное искусство Новгорода и Москвы.
Куда ни причалю, то и скажу: «Здесь покой мой, тут веселюся».
А на склоне лет, видя близких, одолеваемых напастей бурею, я укорил и осудил сам себя: безмятежно плаваю по песенным рекам, соглядаю красоту искусств, а те, кому я, <нрзб.> волей являюсь опорой, тонут…
Когда жизнь твоя, Божьим изволом, сложится так, что хоть двоим, хоть троим ты явился опорой, оправданы твои «вдохновения и звуки сладкие».
Но, вот, вырвешься, как куропать из силка, из скаредного каземата, припадёшь к благоцветущему лону Матери-Земли, и оживёт душа, и обновится ум, и слышишь слово тайное. И то правда непререкаемая, что должен ты душу за други своя отдать, за каждого из малых сих. А сил на это ищи в нерукотворенной красоте природы.
Резюме любовь красоте даст силу для жизни.
18 июля
Сергиев день. Вспоминается детская книжечка: хорошо лето красное, небо чистое да ясное, тишь кругом да благодать… Пленительны были акварельные рисунки.
Не успел дописать строку, ударил ливень.
Небо с полдня потянуто было. Нежный туск Старики, ходившие в Лавру, успели рассказать о «земном» рае. Народ, богомольцы, начал собираться к празднику ещё накануне. Поезда за полночь подвозили богомольцев из Москвы: ночью в ограде Преподобного народу было как в Пасху.
На восходе солнца отошли утрени. Начинались ранние обедни. Ранноутренние поезда из Москвы опять начали подваливать народ. Люди сдвигались толпами, из окрестностей шли непрерывными вереницами. Церкви заполнены были людьми ещё с вечера. Плотной стеной стоял народ вкруг каждого храма.
Усердные пришли пешком из Дмитрова, из Александрова, из Хотькова. Но будто и не устал никто. Лавра — это целый городок. Все проулки меж древних зданий заполнены были народом.
Но пренебесная тишина осеняла Сергиев град, благодатная тихость нисходила с небес, прозрачен был воздух. Этой тихости небесной, сходящей с небес, вторили перезвоны колоколов, шелест листвы на деревьях и древнее литургийное пение.
Удивителен был этот час литургии. Для людей, плотно окружавших храмы, не было зрелищ — высились древние стены с отверстными дверьми, окнами. Никто не входил, не выходил. Стоявшие против входов заглядывали туда. Куда же глядели бесчисленные очи человеческие? Восторг знаменался на лицах. Люди созерцали и видели как бы некое чудо. Казалось, что поёт литургию этот Троицкий собор и этот Успенский, поют возносящиеся ввысь белокаменные стены.
В этот пречистый день и час преподобный Сергий стоял среди нас. Он был в жемчужной бирюзе неба, в шелесте листвы, в аромате цветов, в ворковании голубей. Он и отец и учитель. Андрей Рублёв ходил сегодня меж нас, брал десницу каждого и говорил: «Божественные песни пресвятой Руси, божественная икона пресвятой Троицы, божественно зодчество».
Украдкой поглядел он на лица стоявших <…> тесно: капли пота или слёзы умиления катились по лицам, по этим лицам светлым, преображённым.
Праздник обретения, обретения радости нетленной. Из года в год, из века в век обретает Русь эту радость неотымаемую, творит святую память отцу своему, воскрешает в сердце тихий блаженный свет Сергиев.
18 июля. Сергиев День
Небо на Руси часто бывает потянуто облаком. Но, там, выше облачного полога, бесконечная лазурь и сияние солнца.
Человеческое наше сознание каждодневно покрыто бывает немытой будничной клеёнкой.
Утомленье, усталость от злоб дня, от злой суеты и забот семейных, квартирных, служебных. Привычка к табачной мгле, к гундосому вою, рождает праздное уныние. У тебя свободный час, раствори окно, прошёл летний дождь. До облака у меня деревья на бульваре. Нет, ты «отдыхаешь». Как осуждённый сидишь… Или лежишь, в состоянии анабиоза читаешь, жуёшь бумажную жвачку.
Слышу ответ: «Ты бы это твоё предисловие не растягивал, мне бы нечего было жевать-то».
Дитя, я ведь это сам с собой разговариваю. Все старики так
Дряхлость безвременная, слабость ли душевная, бельма внутреннего зрения. Это не значит, что если ты не видишь, не чувствуешь, то значит и нет ничего.
Будничная житуха-бытуха отучила нас искать мира душевного, радости сердечной, замутила прозрачность умного зрения.
Спросишь: «С кем бывают эти светлости? На каких людей надо глядеть прозрачно? К каким особенным людям, к каким разительным происшествиям надобно применять пречудное прозрение?».
Подслепый наш взгляд на всё окружающее не видит истинной реальности.
Никуда не надо ни ходить, ни ездить. Лазурь небесная прозрачная вкруг тебя. Блаженная страна не где-то «за далью непогоды», а вот здесь, в Хотьковской деревушке. Я за образец называю Радонеж. У меня здесь сорока кашу варила, а у тебя в ином берегу пристань, иной человек там тебя ждёт. И дело иное запомни: всяк над своим делом радуется.
Радонежское княжение — удел чудного отца, мысленное моё пострижение.
Чуешь ли, как нежно, призывно играет свирель? Это добрый пастух сидит на Маковце, весть подаёт о себе. И слышим его, где бы нас нелёгкая ни носила.
Андрей Критский в Мефимонах не устаёт припевать: «Троица проста». Видишь тайна непостижная и та «просто».
Ещё сказано, — рубаха близка телу, а мир невидимый ещё ближе.
В рассказе «Студент» Чехов вдохновенно рассуждает об отречении Петра, греется с ним у костра, слышит пение петуха. И мы чувствуем, что всю эту предивную ночь пережил сам Чехов.
И тут же, в обстановке ранневесеннего рассвета автора, пронизываемого утренником, который подморозил и вешние лужицы. Автора охватывает неудержимая радость. В ночь на Великий Пяток Пасха таинственная накатывается на человека, Пасха вечная, радость неотымаемая, неиждиваемая. Дивно раскрываются внутренние очи, высшим ведением озарён разум. Человеческий счёт времени исчезает. Человек вдруг понял, что такое вечность.
Андрей Критский, который не то что плакал, а по слезам плавал, ликуя, поёт: «Троица-де проста». И русский писатель (уж какими пилами житьё-бытьё его перетиралось) напоследки понял, что такое вечность. Неприступный безначальный и бесконечный свет, присущий бывает русскому писателю.
«Дух дышит, где хочет». Дивное знание открывается «студенту» в этой предутренней пустыне, посреди полей, только что сбросивших зимние саваны.
События земной жизни Сына Божия — не история. Празднование Рожества, Преображения, Страстная неделя, Пасха — не воспоминания. Весна вечно юнеет, ночь сменяется утренними зорями всегда. Но разве весна и утро древние? И студент радостно сознаёт: «Правда, добро, красота живут вечно. И только в них смысл жизни».
Светел мне, светел сегодняшний день, весел мне, весел теперешний час. Весна вечно юнеет. Дивное дело, живоносное; животворная весна сошла на русскую землю в тяжкие времена татарщины. Ещё была ночь, но засияла над Радонежем заря русского дня. Сергий Радонежский — это новое рождение Руси. Сергий воскресил Русь. В Сергии Русь получила обновления. Здесь, в Радонежской, он зачался. Благоухание русской весны, отрок Варфоломей.
Сергий-воин, военачальник, организатор русского национального сознания. Сергий — вечная весна, вечно живёт с нами.
Пасха называется «таинственная». Тайна в том, что Христос воскресает каждую весну. Церковь поёт: «Днесь весна красуется, оживляющая земное естество. Днесь всяка тварь веселится и радуется, яко воскресе Христос и смерть умертвил. Воскресе Христос, и жизнь живёт во всём мире».
Русский народ искони верует, что по воскресении Христос сорок дней ходит по Русской земле. Все этапы события, все степени жизни Сергия существуют. Отрочество в Радонеже, юность в Хотькове и на Маковце в благословенном и препрославленном, где вечно бьёт родник живой воды.
Филарет на освящении Михайловой церкви видит реальность, откидывает завесу времени. Стоит в древней церквице, припадает к порогу келий Сергиевой, слушает молчание Исаакиево. «Ведь, всё это, всё это здесь и всё живёт, — говорит Филарет, — но только закрыто от нас временем».
Многое, случавшееся во времени, в ту или другую эпоху исчезает, преходит вместе со своим временем. Но добро, светлость и красота продолжают существовать, пребывают вне времени.
Мы знаем, как живёт добро и красота, воплощенные в личности Сергия Радонежского. Мы призывали его на помощь, зная, что он слышит нас. Мы с любовью целуем его святое Изображение. Многим он являлся воочию.
Иди в Лавру, стань с народом, припадающим к нему, отцу любимому и живому. Жив он, благодатная наша весна, жив. Не только в обстановке моления и пения. На протяжении столетий бесчисленно раз видали воочию спешащего на помощь. И в наши дни человек некто видел Сергия там, в Посаде, переходящего линию путей. Другой видел Его на Ярославском шоссе. Человек узнал, кто идёт навстречу, пал на колени и преклонил голову до земли. Преподобный прошёл мимо, но край святой одежды коснулся преклонённой главы человека.
Светлость и красота вокруг нас. Чтобы ощутить и увидеть это, надобно скинуть с разума ветхий ночной колпак. Здесь чудо. В этих чудесных явлениях внутренняя церковная жизнь. Эта жизнь таинственная, столь же благодатно проявляется в Христе, в христианском искусстве.
Скажем о живописи.
На Сергии дивно знаменался свет святой Троицы. Самое слово «Радонеж» стало синонимом радости, радости заветной, заповедной. Свет Радонежа дивным образом знаменался в творчестве М. Нестерова. Любовь к чудному, загоревшаяся в сердце художника, породила ответную любовь. Совершается чудо: время исчезает как дым.
Художник, на самом деле, исходил блаженную, радонежскую землю. Художник сам поспешал лошадь. Вслед за отроком, неутомлённо поднимался на холмы Абрамцева и Хотькова, спускался в долины Вори и Пажи. Запечатлел в памяти нежное и прекрасное лицо отрока, запомнил, во что он был одет. Наконец, увидел и тихую святую славу, которую в своём «Видении Отроку Варфоломею» запечатлел.
В записках своих художник касается написания «Видения Отроку», говорит о поисках натуры. Но нигде, никогда не раскрывает он мыслей сердца своего. Только, в сюите, посвященной Сергию, в чудной музыке Китежских видений («В лесах и на горах») «поёт и зовёт и глаголет». В картинах Нестерова светлое умиление.
Брате, ты сам стань перед «картиной». Сам соглядай то, что видел вдохновенный художник. Перед тобою «прекрасная мати пустыня», мечта русской души.
Холм, реденькие травы — отавы, ёлочки, внизу вьётся речка, вдали стеною темнеет бор. Невыразимая нежная красота русской природы. Но сейчас, когда таинственный инок, лик которого закрыт схимой, возносит Святые Дары и отрок, молитвенно сжавший рученки, стоит как свеча перед Богом и весь он как ангел земной, этот мальчик Пренебесный. Сейчас, брате, чуешь, какая безглагольная торжественность осеняет эти радонежские холмы и берёзки. Радуешься ли, соглядая «Видение», что вся природа стала нерукотворенная церковь.
Слышишь пение «херувимской»: «Ныне силы небесные с нами невидимо служат». Кто поёт? Берёзки и вербочки. Или это холмы святие или сердце твоё хвалит ангела земли русской.
18 июля
Существует жизнь таинственная. Высокое и прекрасное, совершавшееся на земле, повторяется вневременно. Давно, годы и годы назад, пришли мы с братом в Хотьков. Сели на крутом обрыве, в тени древней монастырской стены. Внизу перед нами зеленеющая долина реки Пажи. В её воды, как в зеркале, глядятся нежные берёзки.
Хотьковская Пажа, прихотливо извиваясь, течёт меж высоких лесистых холмов по широким луговинам. Перед нами — произведения Нестерова, эти светлые его видения: «Из жизни преподобного Сергия», «Святая Русь» (Христос со святыми встречает идущую к нему бродячую Русь), «Тише воды», «Пустынник» — всё озарённое «светом невечерним».
Картины Нестерова вызывают чувства, равновеликие, хочется сказать, величанию на Благовещенье. Празднуется «вечная благостная тайна». Велик день, а в величии, в дивном напеве «Архангельский глас» какое умиление «Предначатия радости».
Брат говорит: «Видение Отроку не здесь ли было?».
Я говорю: «Прежде коней-то без опасения пускали. Потом ходят, ищут по берегам. Отрок-то Варфоломей, может, и за те холмы перешёл, к Абрамцеву?».
Кругом была тишина безглагольная. Прострекочет в траве кузнечик и молчит. Далеко, на Митиной Горе, пропоёт петух. Ему с выжиданием ответит другой.
Брат говорит: «Не по этой ли тропочке юный Сергий спускался к Паже умыть лицо и руки? Всё будто вчера было».
Я хотел что-то ответить, и оба мы умолкли на полуслове.
Мимо нас, неслышно ступая босыми ногами по траве, шёл мальчик-подросток Шёл, не замечая нас. Шёл, углубившись в чтение книги, которую держал обеими руками. Шёл, чуть склонив темнокудрую голову.
Удивительна была задумчивость юного лица. Читал он или думал над раскрытой книгой? Мы глядели вслед, и непонятно было, берёзки ли белеют или мерцает лёгкая одежда нашего видения.
Это «видение» было как золотая заставка или тихим и торжественным запевом к нашему житию.
С того благословенного дня и часа <как> явился нам здесь, в древнем Радонеже, «отрок Варфоломей», прошло много лет. Отрок, Божиим изволом пришед к нам на малой радонежской речке, стал для нашей семьи сыном богоданным, Божиим благословением.
Брат мой оставил ныне юдоль земную горькоплачевную. Он, друг мой, сотаинник, уже при конце своего земного пути, высказывал мне слово тайное и крайнее:
— Сознаёшь ли ты, брат, умом, чувствуешь ли сердцем, что это существо, так светло и удивительно вошедшее в нашу жизнь, есть чудный залог и знак милости Божией к нам, худым и нестоящим.
Чаятельно, у вас и дома такое пребывание бысть, как на нестеровских картинах?
Ни близко: извне — неусыпающий машинный лязг, бензинное удушье; внутрь — человеконенавистническая квартирная склока.
«Отрок Варфоломей» (имя условное) зван и призван к искусству музыкальному… Что о нём скажу, как расходуются душевные силы?..
«…Жизнь даёт только Бог, а отнимает всякая гадина».
Попробуй урвись в тихость безмолвную, в палату лесовольную, в прекрасную мати Пустыню… Кто теперь смыслит загадку: «Стоит мост на семь вёрст. При конце моста золотая верста». (Мост — семь недель великого поста. Золотая верста — Пасха.)
Но радость неиждиваемая многолика. Лик радости светло и верно может проявиться и в нашем многомутном быту. Чем же можно озарить и осветить наш быт? Это, во-первых, если ты примешь в семью сироту…
Значит ли, что над нами непригодный небелёный потолок да лампочка, засиженная мухами, а под ногами неумытый пол да стоптанный асфальт? Не будь то! Приходит день, настанет час — откатится от сердца ненастье, сияет над головой небесная голубизна.
Единым мгновением исчезнет мгла унылая, как дым. Очи сердечные видят и душа чует, что есть она наяву, страна Радонежская. Как озёра в тундре, ширятся бирюзовые небесные просветы.
Телесные глазки смотрят на муть квартирную. Явится какой-то разум, и начинаешь понимать, что действительность и реальность только в том, что видят очи внутренние, сердечные.
Комментировать