Ноябрь

—129—

на лжесоборе. Между тем, поскольку всё это было не угодно Богу, Он благоволил собраться второму Никейскому, седьмому вселенскому святому собору, составление которого было устроено рассудительно и согласно церковному обычаю тогдашними архиереями. Павел, выше названный архиерей Византии, видя, что архиереи старого Рима и прочих престолов не признаю́т его архиерейства, подвергают его анафеме и низложению, отказался от священного сана и явившись к царям, как об этом свидетельствуют многие и доселе существующие очевидцы, смело сказал: «вот до ныне я жил с неправою совестью, а теперь всем вам я объявляю, что, в виду господства ереси и анафематствования между прочими престолами, я не могу быть вашим епископом». Сказав это, он немного спустя объят был болезнью и подвергся смерти.

5. После него возведенный на святительский трон блаженной памяти Тарасий, выступил пред тогдашними царями, синклитом и всем народом столицы с таким заявлением: «если я не получу удостоверения в том, что состоится вселенский собор из епископов как находящихся в городе, так и прочих престолов, для исправления нового заблуждения в Церкви, то я не приму патриаршества». Получив такое удостоверение от всех, он был рукоположен во архиерея. И с Божиею помощью он достиг своей цели: собор был составлен законно и по канонам из епископов и местоблюстителей, причем были доставлены соборные послания от архиереев прочих престолов. Определение, составленное собором, было принято во всей вселенной, – с ним были согласны и императоры. И это определение не должно быть переисследуемо. Как про-

—130—

чие шесть святых вселенских соборов изложили свои определения и никто им не противоречил, а тогдашние цари, следуя решениям епископов, принимали и утверждали их, причем никто из правомыслящих после провозглашения их не возбуждал сомнения, но все христиане принимали провозглашенное, как запечатленное Духом Святым: так было и с названным седьмым собором, и по божественной благодати провозглашенное им определение было принято во всех пределах, – притом оно возобновляло и подтверждало древнее, прежде существовавшее в Церкви, предание и не вводило ничего своего и нового. Посему по справедливости это соборное определение должно всячески храниться христианами и вне всякого сомнения.

6. Когда свято и благочестиво закончился этот священный собор, то рукоположенные потом в священный сан с готовностью собственноручно, по преданному издревле Церкви обычаю, начертав кресты, подписались к составленному им определению. Из них некоторые теперь, удалившись и отторгшись от тела Церкви, подвергли себя возглашенным на этом самом соборе проклятьям. В определении же говорится: «веруя во единого Бога, в Троице воспеваемого, принимаем святые иконы; поступающие иначе да будут анафема; и мыслящие иначе да будут изгнаны из Церкви; мы следуем древним законоположениям: мы храним установления отцов, а преступающих их и упраздняющих мы отлучаем от кафолической Церкви, поступающих иначе мы подвергаем анафеме; изречения священного Писания, направляемые против идолов, прилагающим к честным иконам – анафема; называющим священные иконы идолами – ана-

—131—

фема». Всё это исповедали собственноручными подписями те, кои теперь отторгли себя от Церкви. И если они отказываются от своего исповедания, то попирают собственноручные свои кресты, подвергают себя выше упомянутому анафематствованию и ни в каком случае не пребывают в Церкви. Так как они отрицаются того учения веры, в котором были рукоположены, то они должны отречься и от рукоположения и быть низложены, как иначе учащие. Вследствие этого их не следует допускать до рассуждений и прений с человеком священного сана, ибо в противном случае тот, кто с ними спорит о церковных догматах, подвергает себя тем же самым анафематствованиям. Вина их возрастает и осуждение их становится еще бо́льшим потому, что не при исследовании новых вопросов, но зная о решении вопроса в Церкви с давних времен и подписавшись, они добровольно предались беззаконию, и это после прохождения ими должности учителей догматов Церкви и после долгого пребывания в этом учении. И другим образом оказываются они низложенными по божественным канонам, именно как составляющие сходбища и утруждающие слух царский²¹¹⁴. Наконец, им препятствует вступать в рассуждения с духовными лицами и удаляет их из священнического собрания еще и нечто другое, – именно то, о чем нарочито говорилось на святом шестом вселенском соборе, как это явствует из соборного послания Агафона, папы старого Рима. В этом послании говорится: «кто из иереев пожелает вместе с нами чистосердечно проповедовать содержащееся в сем ис-

—132—

поведании нашего смирения относительно нашей апостольской веры, тех мы приемлем как единомысленников, как соиереев, как сослужителей, как единоверцев и, говоря кратко, как духовных братьев и епископов наших. А тех, которые не хотят с нами соисповедать этого, мы признаем врагами кафолического и апостольского исповедания, достойными вечного осуждения, и никогда не примем таковых в сообщество нашего смирения, если они не исправятся. Пусть никто из них не думает, что мы преступим то, что приняли от наших предшественников».

7. Достойными еще большего осуждения, заслуживающими гнев Божий и недостойными покаяния и спасения выставляет и являет их то, что уже прежде говорилось вселенским светилом, украшавшим престол царствующего града, Иоанном Златоустом в толковании послания к Ефесянам божественного Апостола Павла, где содержится следующее: «ничто так не может разделять Церковь, как властолюбие. Ничто так не прогневляет Бога, как раздор в Церкви. И хотя бы мы творили бесчисленные добрые дела, мы понесем наказание не меньшее наказания истязавших тело Его, если будем рассекать тело церковное, ибо то (истязание) было на благо вселенной, хотя и не по мысли убийц, а это (разделение) не приносит никакой пользы, а только великий вред. И это говорится мною не только начальствующим, но и подчиненным. Один святой муж сказал нечто кажущееся дерзким, однако же он произнес это. И, говорят, даже кровь мученичества не изглаждает этого греха; ибо скажи мне, для чего ты претерпеваешь мученичество? Не для славы ли Христа? Зачем же ты вредишь Цер-

—133—

кви, за которую Христос предал кровь Свою? Послушай Павла, который говорит: несмь достоин нарещися апостол, зане гоних церковь Божию (1Кор.15:9) и разрушах ю (Гал.1:13). Вред этот не только не менее того, который причиняется врагами, но гораздо более, ибо тот делает ее только более блестящею, а этот постыжает ее пред врагами, когда она попирается ее собственными чадами. Ведь очевидным знаком обмана их служит то, что они, рожденные в ней и воспитанные и наученные ее неизреченным тайнам, безрассудно и неожиданно изменяют ей и переходят к ее врагам. Это я говорю против тех, которые свободно входят в общение с устрояющими в Церкви раздоры». Так говорит учитель.

8. Если они говорят о себе, что до настоящего времени служили идолам, то и пусть считаются идолопоклонниками, пусть стоят в качестве оглашенных и не смешиваются с христианами. Полезно будет им и то, если они раскаются в том, что замышляли и делали неразумно, так что хотя деяния их и не были благоусмотрительны, но покаяние их будет принято в Церкви. Если же они пребудут в этой самой ереси и, может быть, окажутся в силах совратить и других каких невежд и простецов, станут возбуждать народ и собирать толпы, то они суть вне священной ограды Церкви. Ведь если и совсем немногие останутся в православии и благочестии, то и тогда именно эти суть Церковь, и сила и власть церковных постановлений пребудет у них, хотя бы им предстала необходимость претерпеть и гонения за веру, кои послужат им только в вечную славу и спасение души. Никаких споров относительно священных икон

—134—

происходить не должно, ибо учение о них появилось не с недавнего времени, но обсуждалось уже давно и получило утверждение от собора. Ведь всякий догматический вопрос, возникающий в Церкви Божией, после соборного обсуждения и провозглашения прекращается и уже не допускает никакого сомнения. Так было на прочих святых и вселенских соборах.

9. А относительно нечестивых определений Константина, кажется, самое лучшее – лицам, принадлежащим к клиру не входить в их исследование и рассмотрение, ибо из доказательств, приводимых в его безбожных сочинениях, одни, как принадлежащие писателям-еретикам, должны быть совершенно отвергаемы, а другие, как неправильно им толкуемые, оказываются бездоказательными и к делу не относящимися. Если же между этими свидетельствами оказались некоторые идущие к делу (соборные) книги, в которых говорится об иконах, то Церковь для удостоверения благочестивейшего императора нашего приняла их и разъяснила. И как одних только удостоверений со стороны лиц церковного клира недостаточно, то они (эти лица), опираясь на церковный обычай и правила, созвали вселенский собор, чтобы архиереи и иереи прочих престолов приняли участие в обсуждении и рассмотрении подобных книг и под водительством божественного Духа провозгласили свои мнения о них. Необходимы также, и ныне сохраняются и действуют, правила святого шестого собора, провозглашенные благодатью божественного Духа, – и Церковь, принимая их, по их руководству карает вины лиц священного сана. Уже выше ста двадцати лет имеют в ней силу эти каноны и упразднение их причинило бы Церкви величайший вред, так как многие

—135—

проступки лиц священного сана оставались бы без исправления. Достоинство тех, которые их изложили, а также их численность и достоверность лиц известны всем христианам. Бывшие в то время святейшие патриархи и другие епископы числом до 240 признали эти каноны и скрепили их своими подписями. С ними был согласен и им содействовал тогдашний император Юстиниан²¹¹⁵, который своею подписью доказал, что он чтил преславную и пречистую веру нашу.

10. Посему разве не богохульно и не беззаконно – не принимать такого множества иереев и не предпочитать перед одним историком?²¹¹⁶ Повествуя о том, что было до собора²¹¹⁷, они говорят, что честные иконы существовали и что христиане почитали их. И не себя в образец поставили они, а видя изображения и зная повествования, высказались о них на благоустроение Церкви и распространение и прославление благодати. Это доказывают и первенствующие престолы и тогдашние цари и иереи, мыслившие одинаково с ними. Если же некоторые пустословы

—136—

говорят, что каноны эти были обнародованы несколько лет спустя после шестого собора, то учение Церкви относительно этого нисколько не страдает и промежуток времени не препятствует им называться канонами шестого собора, ибо причиной их (правил) собрания было то обстоятельство, что ни пятый, ни шестой собор правил не издавали. Посему полезно и необходимо их собрали и обнародовали для общей пользы Церкви. И (отцы собора) ни по числу, ни по достоинству ни в чем не уступали, напротив преимуществовали (перед отцами шестого собора), ибо на шестом соборе было около 170 отцов, а при составлении правил 240.

11. Относительно почитания святых икон нашему благочестивому императору были предложены многие свидетельства святых отцов, благодаря которым у всех должна была явиться непоколебимая уверенность. Этих свидетельств собор имел целые книги, как со всею истинностью свидетельствуют об этом те из присутствовавших на нем, кои живы еще доселе. Что же касается Евсевия Памфила, то во многих своих сочинениях он является чистым арианином, и особенно в том письме²¹¹⁸, где он высказывается против икон, оказывается, что он Сына Божия ясно называет вторым Богом, творением и слугою Отца. Кроме того он думал, что и человеческий образ, который принял Господь Бог наш ради нас, был растворен божеством Его и всецело изменился, что совершенно противоречит учению Православной Церкви. Известно также, что несколько лет после его смерти он соборным определением некоторых отцов²¹¹⁹ был

—137—

извержен из Церкви, как арианин, вместе с другими подобными еретиками, причем было выражено порицание и тем, которые совершали поминовение их. Итак, пусть рассудит каждый из православных христиан, может ли быть принят в Церкви тот, кто изрыгает такие богохульства на Спасителя нашего Христа Бога и можно ли даже сколько-нибудь похвалять его, как и Оригена и других многих находящихся вне Церкви? При таких условиях никто из благомыслящих не должен осуждать Церковь за замешательства, ни за вину и грехи тех, которые сами добровольно отделяют себя от Церкви, если только, по попущению Бога, продлится это восстание против Его уставов и канонов. Как выше сказано, Церковь обыкновенно созывает вселенский собор для устранения всяких споров и для водворения в ней, по благоволению и благодати Божией, мира во веки веков. Аминь.

—138—

Святого отца нашего Никифора, бывшего архиепископа Константинопольского Слово в защиту непорочной, чистой и истинной нашей христианской веры и против думающих, что мы поклоняемся идолам

1. Время всякой вещи (Екк.3:1), наставляет нас мудрое Соломоново изречение, устрояя здешнюю жизнь и направляя людей к благополучию и пользе, так что не всегда бы они решались на совершение действий неблагоразумных и неблаговременных и, руководясь неосмотрительно и без разбора своими соображениями, по своей нерассудительности не впадали часто в положение неожиданное и опасное. Время, говорит, молчати и время глаголати (Екк.3:7); и уже с детства нам внушается, чтобы мы научались не только делать должное и говорить благовременно, но и знать меру в каждом деле и слове нашем. Если справедливо допускается, что «всё имеет подобающую меру», то представляется необходимым также, чтобы разум основательно и тщательно взвешивал всё и в том, что ему кажется или представляется, всегда различал полезное от вредного. Руководясь этим и следуя полезным и священным

—139—

законоположениям, а также наставляемые и другими внушениями божественного учения, решили и мы возможно лучше, осмотрительно и с подобающею рассудительностью различать предметы. Хорошо знаем, что одно время для молчания, а другое – для беседы, и не имеем настолько дерзости и невежества, чтобы открывать неудержимый язык там, где нужно положить хранение устом своим, а с другой стороны, чтобы, когда нужно говорить, не проходить молчанием того, о чем хранить молчание не справедливо. Вследствие сего, оказавшись ныне в таких смутах, видя опасность, отовсюду наступающую на Церковь Божию, особенно же наблюдая грозный для православных водоворот нечестия и то, как бедствие постоянно с течением времени принимает всё бо́льшие размеры, мы нашли необходимым ныне подвигнуть язык и изощрить трость, чтобы нечестие еретичествующих, как позорный столб и трофей, было отныне известно через описание последующим поколениям, и чтобы наш настоящий труд, при помощи Божией, оказался оградою и утверждением верных и благочестивых. Не молчали мы касательно этого и прежде, чтобы не навлечь на себя обвинения в молчании, а также потому, что опасались осуждения, угрожающего предстоятелям за сокрытие учения. Итак, выступая на предстоящее состязание, постараемся прежде высказать кратко то, что считаем самым полезным и необходимым в настоящем случае, и таким образом положить начало посильному осуществлению нашего предприятия в надежде, что Бог откроет уста наши, ибо ради Него это сочинение предпринято и ради правого почитания Его мы теперь выступаем на состязание.

2. Итак, братие, вам, дожившим до последнего

—140—

часа, и до коих концы век достигоша (1Кор.10:11), по апостольскому изречению (ибо слово наше ко всем вообще), – особенно же вам, далеко отделившимся от них по беспечности и себялюбию, не следует думать и заботиться ни о чем, кроме того последнего и великого дня, в который наступит конец сего міра, надо ожидать его близкого наступления и помышлять о приближении той великой и страшной трубы, которая ясно, грозно и необычайно зазвучит с небес в слух всех. После нее нужно ожидать Судию всех, Господа и Бога всяческих со множеством блаженных и бестелесных сил, грядущего, как возвещается, с небес со славою Отчею, приводящего на суд всю тварь и воздающего каждому сообразно его жизни. И тогда того, кто рабски предавался только плотским страстям и не помышлял ни о чем, что выше видимого, он низринет во прах; а тот, кто возвышаясь духом, будущее прежде отшествия отсюда созерцает как настоящее и окрыляется Божественною любовью, узрит высшее блаженство. Особенно же следует наблюдать за самим собою, из числа наших влечений и склонностей предпочитать лучшие и полезнейшие, с трезвою мыслью, чистыми помыслами и недремлющим оком души делать всё во славу Божию и для благоугождения Ему и, говоря вообще, совершать путем исполнения заповедей со всяким тщанием всё, что касается спасения души. Вследствие сего становится возможным для исполнивших это достойно приступать и приближаться к Нему, ибо они подражают мудрым девам, которые зажгли светильники, наполненные маслом, чтобы быть готовыми встретить жениха, приходящего в поздний час ночи, и посему приобрели несомнительную надежду возлежать в желанных и отвер-

—141—

стых недрах патриархов, кои суть именно блаженные обители и наследия. Сие именно следует любить, в этом упражнять свой ум и не пещись ни о чем тленном и вредном. Если мы так будем любомудрствовать, если решимся так жить и настоящую жизнь станем считать достоянием смерти, то наследуем неложные обетования Его и блаженство, уготованное хранящим слово Его. Но о сем, хотя и кратко слово наше, вполне довольно и этого, ибо нет нужды подробно говорить об этом, когда требуется теперь неотложная речь о другом. Поведем беседу именно о произрастающих ныне терниях и плевелах, всеянных ненавистником, постоянным завистником добра, не выносящим мира стада Христова, – среди чистого хлеба церковной нивы, который воспитало и возрастило евангельское и отеческое учение, – и шипами нечестия начавших сильно ранить проходящих по пути жизни.

3. Учение святой и единой истинной христианской религии нашей было определено уже давно и основание его было заложено мудрыми строителями веры нашей и глашатаями истины, божественными и славными апостолами, как уже издревле предъизображено и предначертано в законе и у пророков, с краеугольным камнем Христом Богом нашим, Который для старающихся ныне потрясти Его является камнем преткновения и скалой соблазна, а для нас, построенных на камне сем, как слышал блаженный глава учеников Слова (Мф.16:77), камнем краеугольным честным (1Пет.2:6‒7), веруя в Который, мы никогда не постыдимся (Рим.9:33). Построен же дом мудрости, как бы из золота и драгоценных камней, из священных и божественных догматов, выработанных и провозглашенных

—142—

славными и богоносными отцами нашими, которые, как мужи дивные и боголюбезные, водимые Духом Божиим, блистали, собравшись на священных и богоизбранных соборах, и которые, как чистые и блистающие своею жизнью, возвышенным учением и мыслью, занимая священные кафедры и со всею возможною твердостью держась правого слова истины, превышали всех и всюду по вселенной сеяли и объясняли учение благочестия, терния же нечестия, пустившие корни, они посекали и заграждали и заставляли смыкаться уста еретичествовавших, как говоривших и умышлявших неправду против неба. Вследствие сего всеми христианами содержится и хранится единая вера и одно и тоже исповедание. Да и что из относящегося к благополучию и сохранению человеческой жизни, как в догматах, так и в делах осталось не испытанным и неисследованным в беспредельной дали истекшего времени? Мудро и человеколюбиво в течение времен было устроено божественным Промыслом всё, касающееся нас. Так древним некогда дан был в помощь закон, как некий превосходнейший детоводитель, который при посредстве некоторых начатков учения приводил и направлял младенцев и еще не достигших совершенства к познанию Бога, так как более совершенное учение для людей того времени было пока недоступно. Так и жившие после закона, исполненные Духа Божия, пророки и боговдохновенные мужи давали многочастные и многообразные нравственные наставления, соответственно тому, что действовавший в них Дух открывал им для пользы внимавших. Но так как человек не мог их выполнить и нуждался в большей помощи, то удостоился того, что пришел Глава законов и пророков. Не-

—143—

мощное бο закона, – говорит Апостол, – в немже немоществоваше плотию, Бог Сына своего посла в подобии плоти греха, и о гресе осуди грех во плоти, да onравдание закона исполнится в нас, не по плоти ходящих, но по духу (Рим.8:3‒4). А первое и последнее злое порождение греха есть идолослужение и перенесение поклонения с Творца на тварей.

Таким образом Слово Божие, сияние Отчей славы, совершив снисшествие, благоволением Отца и содействием живоначального Духа, облекшись в нищетунашу, ибо по неизреченной благости не могло допустить повреждения в творении рук Своих, соделалось человеком во всём, кроме греха, хотя бы христоборцы и не желали этого, пребывая в тоже время и совершеннейшим Богом, – и через крест, страдания и воскресение освободило нас от уз осуждения, избавило от страданий греха и, невидимого тирана лишив владычества над нами, возвратило нас к изначальному благосостоянию, дабы Приведший к бытию человеческую природу по преизобильному человеколюбию своему даровал ей и благобытие и созданный по Богу человек был совершен и благоустроен. Некогда это провозглашали пророки, благовествовали апостолы, мужественно проповедовали мученики, а их преемники и сотрудники – учители Церкви подвизались в значительном расширении сего. Через всех этих (мужей), коих Бог положил в Церкви Своей, твердо укрепил всё, относящееся к жизни нашей, чтобы всякий, кто заботится о своем спасении, отсюда познавал лучшее и полезнейшее. Чего же станешь искать ты, человек, хотя бы ты был весьма пытлив и проницателен умом, такого, что бы ты не усматривал уже как открытое и объявленное Духом? Не высоты ли богословия и возвы-

—144—

шенности догматов? Богатства ли благости божественного домостроительства, неисследимости судов Божиих? Наставлений ли касательно должных дел и запрещений того, чего следует избегать? Обетований ли благ, уготованных достойным людям, или славы, имеющей открыться для живущих праведно в страхе Божием и сохраняющих заповеди? Или угроз и наказаний, предстоящих постыдно и нечестиво живущим? И чтобы не перечислять частностей и не медлить словом, – разве изречения богомудрых (мужей), изобилующие премудростью и богодухновенностью, не превосходят всякое умозрение и действие?

4. Какая же нужда после этого вдаваться в пустословие и неуместные изыскания, выдвигать чудовищные мнения, наполненные великой пагубы и всуе изобретаемые людьми, поработившими себя своим страстям и похотям, растленным по телу и душе, с извращенным смыслом и умом, – те мнения, которые по сей именно причине уже были совершенно забыты, справедливо отвергнуты славными учителями Церкви и, рассеянные также легко, как пыль бурею, почитателями добра и истины были преданы забвению, как действительно достойные забвении? Итак, не следует увлекаться чужими и чуждыми голосами, учениями людей нечестивых, задолго прежде извергнутых церковными соборами, как еретики и враги правой веры, и преданы ими анафеме, – и внимать тем, которые извращают Писания в пользу своего богоненавистного учения. Напротив, нужно удаляться и отвращаться от их пустословия. Они давно уже болтают, вводя в заблуждение больше себя самих, чем тех, которых думают обмануть, и тщетно утруждая уши своих слушателей. Действительно из-

(Продолжение следует).

—369—

Посвящается памяти протоиерея Александра Васильевича Горского

11-го октября текущего 1900 года исполнилось двадцать пять лет со дня кончины незабвенного Ректора Московской Духовной Академии, Протоиерея Александра Васильевича Горского. В глубокой признательности к великим заслугам покойного, которому она обязана лучшими свойствами своей ученой и корпоративной жизни, Московская Академия не сочла возможным провести этот день, не ознаменовав его нарочитым торжеством в честь того, чье имя стоит в центре всех ее священных преданий. Так как 11-е октября в настоящем году падало на учебный день, то, чтобы не нарушать обычного течения академических дел, решено было чествование памяти Александра Васильевича Горского распределить на два дня – на 11-е и 22-е октября.

—370—

11-е Октября было посвящено церковному поминовению о рабе Божием Протоиерее Александре. В этот день, ранним утром, до начала учебных занятий, была отслужена в академическом храме заупокойная литургия, а затем в час дня, по окончании занятий, состоялась торжественная панихида, которую совершил Ректор Академии, Преосвященный Арсений, в сослужении прочего академического духовенства и в присутствии всех профессоров и студентов Академии.

На 22-е октября, – день празднования Казанской Божией Матери, – назначено было ученое торжество в честь славного деятеля науки и приснопамятного для Академии Ректора ее. Оно началось также молитвой в академическом храме, где праздничную литургию служили Преосв. Арсений и всё академическое духовенство. За литургией, во время запричастного стиха, проф. И.А. Заозерский произнес прочувствованное и назидательное слово об ученых заслугах и христианских достоинствах чествуемого. Тотчас после литургии священнослужители и все присутствовавшие в храме отправились на могилу А.В. Горского, находящуюся в академическом саду, чтобы здесь еще раз помолиться за упокой его души. Трогательна и величественна была эта панихида под открытым небом, в морозном воздухе, у самого гроба того, на котором сосредоточивались теперь все мысли и чувства академической семьи!

В 12-ть часов дня в актовом зале Акаде-

—371—

мии открылось торжественное собрание начальствующих, профессоров и студентов. Здесь первым взошел на кафедру С.И. Смирнов, предложивший вниманию собравшихся обстоятельную и яркую биографию-характеристику А.В. Горского, как ученого, профессора и ректора Академии и как человека-христианина. По окончании речи Смирнова хор студентов-певчих исполнил умилительную песнь: «Утоли печали». Затем, кафедру занял проф. Г.А. Воскресенский и поделился своими воспоминаниями о Горском, под руководством которого он начал свою ученую деятельность, а также охарактеризовал его высокие заслуги в области славяно-русской историко-филологической науки. Дальнейшее слово принадлежало проф. В.А. Соколову. Воспитанник времени Горского, непосредственно знакомый с тогдашним строем академической жизни, проф. Соколов в живой речи и с сильным одушевлением восстановил перед слушателями образ Александра Васильевича, как профессора и ректора, и картинно описал отношения его к Академии и студентам. Выслушав эту речь, всё собрание, по предложению Преосв. Ректора, пропело: «Со святыми упокой». Тогда на кафедру поднялся старейший профессор Академии, Д.Ф. Голубинский и предложил собранию еще несколько новых воспоминаний об А.В. Горском, проникнутых искренним уважением и благодарностью к почившему, – главным образом за участие его в деле учреждения при Академии

—372—

кафедры естественнонаучной апологетики, занимаемой лектором.

Акт закончился общим пением «вечной памяти» доблестному мужу науки и веры, – уже в 5-м часу вечера, – но этим еще не закончились все воспоминания академической семьи. После акта профессорская корпорация собралась в квартире Преосв. Ректора, и здесь снова беседа возвратилась к тому же предмету. Особенно заинтересованы были беседующие рассказами о Горском, предложенными в мастерской речи В.О. Ключевским, которые тут же пополнились или объяснялись присутствующими современниками Ал. Вас. Только в 8 ч. вечера, проведя весь день в стенах Академии в воспоминаниях о своем незабвенном Ректоре, профессорская корпорация разошлась по своим домам.

Глубокое впечатление оставил по себе академический праздник во всех участниках его. В этот день А.В. Горский как бы снова ожил для Академии и по-прежнему собрал около себя академическую семью. Как живой рисовался он в речах и воспоминаниях о нем, призывая всех идеальной чистотой своего несравненного образа к самоотверженному служению задачам, завещанным от него Академии и богословской науке.

—373—

Ревнуйте дарований больших и еще по превосхождению путь вам показую (1Кор.12:31).

Бесценные дары Божественного света от приснотекущей зиждительной силы Животворящего Духа изливаются на усыновленных Отцу над Божиих крестною жертвою Сына Божия. Все и каждый, удостоившиеся права сыноположения, воспринимают многоразличные дары Духа и, как люди, различно употребляют их. Одни, приемля пять талантов, делают и приобретают другие пять, иные – два, делают и приобретают другие два: но есть и такие, кои, приняв от Всевышнего Раздаятеля один талант – не пользуются ни сами, ни других не снабжают, а скрывают в землю. И вот Св. Апостол, имея в виду с одной стороны это многоразличие человеческой восприемлемости даров Духа, а с другой – неисчерпаемую глубину богатства премудрости и разума Божия, восторженно взывает чадам Божиим: ревнуйте бо́льших дарований. Не говорит: просите, ищите – но: ревнуйте; не просто дарований но: ревнуйте дарований бо́льших т.е. высших, и за тем – «я покажу вам, стяжавшим эти бо́льшие дары – путь, еще более высший – по превосхождению».

Что это за дары? Они многоразличны: дар исцелений, дар языков, дар пророчества, дар управления, но высший из всех даров – дар премудрости и разума. Это – верх человеческого желания, верх желаний человека, земного

—374—

жителя, с одной стороны уничиженного до подобия с пресмыкающимся червем и прахом земным, с другой – возвеличенного и украшенного до высоты сверхчувственного, равноангельского состояния – бесплотных небожителей, непосредственных созерцателей Божественного Источника света.

Удивительно ли, что из глубокой, седой древности мы слышим молебный к Источнику премудрости и разума вопль о даровании премудрости и похвалу ей; ведь не мириться же человеку с жребием червя и праха земного! «Я молился – вещает нам древний мудрец – и (Господь) даровал мне разум; я взыскивал и сошел на меня дух премудрости. Я предпочел ее скипетрам и престолам и богатство почитал за ничто в сравнении с нею. Драгоценного камня я не сравнял с нею, потому что пред нею всё золото – ничтожный песок, а серебро – грязь в сравнении с нею. Я возлюбил ее более здоровья и красоты, я избрал ее предпочтительно перед светом; ибо свет ее неугасим. Она есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя... Она есть отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия и образ благости Его. Она одна – но может всё, и пребывая в самой себе, всё обновляет и, переходя из рода в род в святые души, приготовляет друзей Божиих и пророков. Я возлюбил ее и взыскал от юности моей и пожелал взять ее в невесту себе и стал любителем красоты ее. Она возвышает свое благородство тем, что имеет сожитие с Богом и Владыка всех возлюбил ее… Посему я рассудил принять ее в сожитие с собою, зная, что она будет мне советницею на доброе и утешением в заботах и печали. Через нее я буду иметь славу в народе и честь пред старейшими, будучи юношею; окажусь проницательным в суде и в глазах сильных заслужу удивление. Чрез нее я достигну бессмертия и оставлю вечную память будущим после меня»²¹²⁰.

Но что нам, братие, эти речи древнего мудреца!

Прошло лишь 25 лет, как из скромной среды нашей изъят был избранник Божий, ревнитель христианской мудрости, начальник, учитель и отец Академии, блажен-

—375—

ный создатель сего всечестного храма Покрова Преблагословенной Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы. Его трудами, слезами и молитвами создан был храм сей; и да не смущается, но да возрадуется сердце ваше присоединением к мольбам Заступнице Усердной молитвенного воспоминания о приснопамятном создателе св. храма Ея.

Мы были свидетелями и самовидцами жизни этого ревнителя бо́льших дарований, этого христианского мудреца, его сожития с избранною им невестою – мудростью; были свидетелями блаженной кончины его, стяжавшего – в союзе с нею – славу, мало сказать в народе русском, но во всех народах славянских – православных; и эта слава не забудется в них, пока они будут знать или – по крайней мере – не забудут своей истории, пока не забудут начало – вождей своей истории – равноапостольных Кирилла и Мефодия. Тысяча лет разделяла их от нашего учителя и отца; но он был ревностнейшим продолжателем святого дела их, извлек из тьмы забвения и невежества на свет Божий прекрасные плоды их просветительной деятельности на славянорусской почве, и в разгар братоненавистнической распри безбоязненно и решительно с силою евангельской и канонической истины в сем храме защищал правое дело угнетаемых.

Свет мудрости неугасим – вещал древний мудрец: оправдание этой истины на глазах наших.

Прошло четверть века с того дня, как наш незабвенный любитель мудрости изъят из среды нашей. Но можно ли сказать, что не только угас, а лишь померк несколько свет его мудрости? Напротив, должно сказать, что прошло еще весьма мало времени для того чтобы свет этой христианской мудрости воссиял во всём блеске величия и красоты: многое из дел его должно еще храниться под спудом – ради злобы времен и по уважительным обстоятельствам. И кто знает, не будут ли отдаленные поколения счастливее нас, свидетелей жизни его, узнав и изучив то, что от нас остается сокрытым? Не даром же знаменитый вития – один из славных учеников его – в своем надгробном слове говорил о нем: «Он изъят от нас, но оставил дела и как счастлив, стократ счастлив тот, кому Бог судит, как избраннику, оста-

—376—

вить по себе такие дела, какие оставляет новопреставленный для назидания и подражания других, ближайших и дальних поколений»²¹²¹.

И не думаете ли вы, братие, что я осмелюсь в похвалу его повествовать о делах мудрости его? Нет и нет. Не достало бы мне для сего – не обинуясь скажу – ни времени, ни необходимого для сего нравственного совершенства. Не в похвалах нуждаются подобные Божии избранники, но мы, ничтожные свидетели дел их, нуждаемся в благодатном озарении и очищении, дабы право свидетельствовать об истине и не заслужить суда истории в извращении ее.

Простите мне вы, ревнители памяти нашего незабвенного христианского мудреца, что в меру силы своей я лишь кратко коснусь словом своим одного и первого свойства его христианской мудрости, которое Апостол называет чистотой: яже свыше премудрость первее убо чиста есть (Иак.3:17).

Один из позднейших учеников его, я помню его уже старцем, ветхим деньми, но никогда я не видел в нем старческой дряхлости. Обычный вид его – вид простого старика – православного священника. Но стоило лишь услышать голос его и приблизиться на такое расстояние, чтобы увидеть свет очей его, чтобы сразу ощутить свое ничтожество пред величием и красотою этого старца. Величествен был взор его, приосененный густыми бровями –мудрости, но в тοже время приветлив – привлекал к себе. Бывал, однако же, и гневен взор его. Помню я, как однажды в 10-й, вечерний час – час молитвы, которую мы совершали группами каждая, в своей занятной комнате, вместо молитвы мы тесно сплотились вокруг своего товарища – веселого рассказчика. В самый разгар его шумной речи вдруг раздался голос: «что вы делаете?» – Как громом поразил нас этот голос, мы увидали стоявшего пред нами старца-ректора – и онемели от стыда и ужаса. «Не ужели для таких бесед вам мало было времени! Вам нравятся такие беседы? И в этот час!» – Но за тем, видя, вероятно, что мы крайне сму-

—377—

щены, он продолжал значительно мягче: «Неужели одного этого часа вы не могли сберечь для себя! Как вы приступите к молитвенному общению с Богом, когда мне, человеку, противно быть с вами!» И с поникшею головою он тихо удалился от нас.

До сих пор я не могу забыть этого урока. Так чиста была его душа и так отражалась она во взоре его, что всё пошлое и низкое невольно сжималось пред ним стыдением лица.

Я живо помню обстановку жилища его и беседы с ним в этом жилище. Всё обширное помещение его имело вид палат библиотеки, уставленных полками и книжными шкафами – с полу до верху. Обычным часом для бесед его со студентами был послеужинный – 9-й. В этот час мы приходили к нему за книгами – пособиями для сочинений по всем наукам; в этот же час он призывал студента, проповедь которого он предназначал к произношению в храме; он поощрял эти хождения за книгами и охотно давал последние и беседовал с юношами во всей простоте. Безбоязненно можно было открывать ему всю свою душу. О чем же были эти беседы? Конечно, ближайшим образом о предмете сочинения, но они выходили и далеко за эти пределы. И было о чем беседовать....

Какое было то время? Семидесятые годы (1872‒1875). Время – быстро сменявших одна другую реформ, время кипучей литературной деятельности: время такой свободы печати и открытой, и подпольной, какая теперь представляется делом невероятным. Великих общественных деятелей, деятелей науки и литературы дало это время; но оно взлелеяло и не мало горячих голов, которые, схватив верхушки теорий материалистических, нигилистических, социалистических, отважно выходили на путь пропаганды их в среде народа, возбуждая по преимуществу юношество к ломке всех устоев жизни, беспощадно критикуя и разрушая быт отцов и призывая детей к устройству какого-то совершенно нового личного, семейного и общественного быта.

С больши́м тактом наш учитель и отец затрагивал и эту и щекотливую сферу вопросов мысли и жизни, которая, конечно, не могла быть не известна ни одному

—378—

мало-мальски развитому юноше – того времени. И вот нередко, в тоне речи нашего учителя в такого рода беседах можно было слышать: «уж не увлекаетесь ли и вы?»

В его распоряжении было так много средств для удаления всякого нравственного колебания, свойственного неустойчивому юношескому возрасту, что ему не было никаких оснований опасаться неудачи своего благотворного воздействия. Его начитанность была так обширна, его ученость так глубока, что всякая заманчивая для его юного собеседника новинка оказывалась ему хорошо известной, взвешенной и оцененной. Последствием такого духовного соприкосновения с этою живою мудростью выходило то, что юный собеседник выходил после беседы с ясным сознанием, что он не только еще не посвящен своею начитанностью в тайны науки и прогресса, а ознакомлен не более, как только с вывесками их, иногда грубо размалеванными дешевою кистью и красками публициста, популяризатора или беллетриста.

Его образовательно-воспитательную программу можно, кажется, свести к следующим началам:

1) Займитесь пристальнее делом самообразования и самовоспитания, прежде чем отваживаться учить других.

2) Не доверяйтесь авторитетам особенно пышно рекламируемым, не проверив те данные, на которых они основывают свои выводы;

3) Старайтесь изучать языки и знакомиться с литературою предмета по возможности шире: мы, русские, спешно усвояем перенятое и слишком спешно стремимся оповестить это, выдавая его за последнее слово науки и цивилизации.

4) Старайтесь изучать предмет глубже, не ограничиваясь даже и тщательным знакомством с готовыми исследованиями; нужно и их проверять первоисточниками.

Сам он, как ученый, в своих трудах представлял живое осуществление этой программы.

Я живо помню последний день его жизни – это суббота 11 октября. В этот день утро с 6 часов началось литургией, после причастного стиха которой служивший священник со св. чашею в сопровождении диакона и певчих – человек 7‒8 последовали в первый ректорский зал для приобщения страдальца Св. Таин; я был в числе

—379—

этих певчих. Меня поразил торжественный вид страдальца. Он стоял у кресла, поддерживаемый двумя служителями, облаченный в белую ризу и епитрахиль. Прерывающимся от затруднительного дыхания голосом, но явственно произнес он слова исповедания Тела и Крови Христовых, за тем приобщился и стоял провожая благоговейно молитвенными взорами удалявшегося священника. Нам не хотелось уходить, не получив его благословения и мы на некоторое время остались. Он опустился в кресло и мы подошли к нему, и вот его слова: «благодарю вас... вы потрудились для меня». Мы орошали слезами его руку, благословлявшую нас в последний раз.

Странное дело! У меня резко запечатлелся в памяти не вид страдальца, а образ белого, светлого старца не от міра сего. С определенным убеждением я вышел, что более уже нет с нами нашего земного учителя и отца!

Помню живо, что целый этот день была какая-то особенная тишина; все как будто в полголоса спрашивали: не слыхать ли чего?

В одиннадцатом часу вечера эта тишина разрешилась вестью, что отца нашего не стало!

Тогда не было в обычае выражать признательность усопшему венками. Да и странным представилось бы нам студентам венчать его такими лаврами. Никогда он не искал подобных венцов.

Но у нас быстро сформировалась мысль – установить из себя череды для ежедневных ранних обеден в течение сорокоуста. И мы осуществили эту мысль, не пропустив ни одного дня без того, чтобы после литургии не совершить на могиле его литии.

Меня долго занимал вопрос, как при жизни, так и по смерти почившего – какая внутренняя движущая сила определяла его жизнедеятельность? Какая страсть заставляла его так жить, так относиться к людям? В чем он находил цель жизни и свое счастье? Именно счастье: ибо я его всегда видел жизнерадостным.

Никакого, никакого, даже ученого честолюбия у него не было, корыстолюбия не было, искания популярности не было, пристрастия к удовольствиям не было.

Разрешение вопроса я нашел в дневнике его. Вот на-

—380—

чало его дневника, написанное им – двадцатилетним юношей:

«Что такое я? – О несносные оковы! От одного взора на вас, от одного присутствия вашего напуганная душа моя боится предаться всей свободе чувств своих!.... Во мне живет два я, но они тот же один я сам, только в двух различных, более или менее остепенившихся и укрепившихся положениях.

Есть я всеугодливое, которое подчиняется всякому обстоятельству, уживается со всяким отвратительным существом, существует ко внешнему счастью моему... Другое я самостоятельное, от которого каждый раз я получаю строгие выговоры за послушание первому, которое родилось со мною, это: природная живость, упругость и саморазгибаемостъ моих сил».

Это писал двадцатилетний юноша. Вся жизнь его за тем была непрерывным таким самобичеванием. Высшим судиею его был этот его внутренний человек – это всегда живое упругое, саморазгибающееся в силах своих духовно-нравственное существо. Оно свыше питалось общением с Богом, любовью к Которому он всегда желал гореть и непреодолимою склонностью к знанию. Эти две силы парализовали в нем все и всяческие обычные побуждения и страсти человеческие и делали его простым приятным со всеми человеком при неизмеримой высоте его интеллектуально-нравственной личности.

Возблагодарим Господа и Пречистую Матерь Его, Имени Которой великим старцем нашим посвящен храм сей, за дарование нашей высшей богословской школе мужа, составляющего славу и честь ее! Помолимся о нем, да вселит его Господь в невечернем царствии своем, где он воочию узрит свет истины и любви, которые он стремился воплотить в себе и других.

Н. Заозерский

—381—

Этот аскет-профессор, этот инок-мірянин, с подвижническою жизнью соединивший общительную, гуманность и готовность всякому служить своими знаниями и трудами, это было необыкновенное явление. Оно едва ли повторится. Оно было созданием особого духовного строя в известный период Московской академии....

Гиляров-Платонов

Летом 1828 года бакалавр Московской духовной академии иеромонах Афанасий, посланный ревизором в Костромскую семинарию, облюбовал для академии бойкого шестнадцатилетнего философа Александра Горского. Спустя пять лет, в августе 1833 г. конференция Московской академии вызвала из Московской семинарии бакалавром на церковную историю много обещавшего магистра восьмого курса Александра Васильевича Горского. Прошло 42 года и наша академия лишилась своего ректора, – ученого, известного в России и за границей, протоиерея Горского. Это случилось 25 лет тому назад 11 октября 1875 года. Московская духовная академия, взявшая себе Горского с лет его отрочества, только на один год его отпустила от себя в близкую семинарию, оплакала кончину, похоронила его останки вблизи своих стен и «гроб его с нами»... Он принадлежит академии, этот достойнейший из ее сынов, слава русской науки, украшение родной церкви. День 25-летия со дня его кончины наш академический великий праздник, а вместе

—382—

с тем праздник русского духовного просвещения. Прося снисхождения и терпения просвещенного собрания, я попытаюсь рассказать жизнь Александра Васильевича, как изображает ее мертвая бумага и живое наше академическое предание²¹²².

—383—

I. Воспитание

Горский родился в Костроме в 1812 году (16 августа). Семья Горских была видная в городе. Отец – Василий Сергеевич, получил образование в Троицкой Лаврской семинарии и был сначала профессором своей Костромской семинарии, затем перешел в собор во священники. Оставив должность преподавателя, он сделался смотрителем духовного училища, а получив сан протоиерея кафедрального собора, оставляет и смотрительство, ограничиваясь уроками в дворянских семействах. Письма Василия Сергеевича заставляют видеть в нем интеллигентного по своему времени человека, бывшего профессора российской

—384—

словесности и красноречия, не лишенного поэтического чувства, с умом крепким от природы, со здравомыслием, не поврежденным наукой, с определенными нравственными устоями²¹²³. Одна черта особенно отличала Василия Сергеевича – необыкновенная доброта, которая перешла по наследству к А.В-чу. Его мать Ольга Кузьминишна, дочь костромского протопопа, умная женщина, была воспитана по-домашнему по-старинному. Она обладала характером твердым и видимо правила домом как глава. Круг тех понятий, какие нужны для порядка жизни, был один и тот же у обоих родителей Горского. Оба они были люди религиозные, патриархальные, проникнутые безусловным повиновением церковному уставу и вековому укладу русской жизни, созданному церковью. Указанные черты – взаимно дополняющее различие в характерах и полное сходство жизненных понятий у родителей А.В-ча сообщили мир да лад их отношениям, необычайную устойчивость всей жизни семьи, сообщили наконец строгую определенность тому воспитанию, которое получил будущий ученый.

По природе А.В. был живым и резвым мальчиком, с необычайно чутким и отзывчивым сердцем. Сердцем он понял всё окружающее и развился раньше, чем следует. Преждевременное развитие вызывается обычно какой-нибудь ненормальностью в воспитании и она имела здесь место. Может быть слишком много будет сказать, что педагогические понятия родителей Горского совпадали с домостроевскими, но во всяком случае от них сильно отзывало Домостроем. Но педагогия древней Руси рассчитана на грубую натуру, непокорную или злую волю: она рекомендует грозу и лозу, но не ласку, вовсе запрещает родителям шутки и игры со своими детьми, ограничивает проявления сердечности, эта отжившая система была совершенно непригодна для мягкой, одаренной необычайными сокровищами сердца, природы А.В-ча. Между тем его родители, эти добрые люди, были суровыми воспитателями. Желая развить в детях чувство строжайшей подзаконности, они действовали страхом и болью наказаний. «Я воспи-

—385—

тан, – говорит сам Горский, – под грозящим жезлом скромности». Воспитатели забыли о сердце ребенка: не постарались основать его нравственность на собственных его чувствованиях и не потрудились для этого раскрыть в его сердце Бога и Его святую религию. Всё нравственное и религиозное содержание души не выращивалось в ней, а влагалось со стороны, прививалось совне. Вот в этом несоответствии между природой и воспитанием Горского и была, нам кажется, причина его преждевременного развития. А между тем о воспитании А.В-ча особенно позаботились, так как он был старшим ребенком. Его удаляли от сверстников-шалунов, держали постоянно дома только со взрослыми, не выводили ни в какое общество. Самая семья Горских была не велика: у А.В-ча была одна только сестра (Юлия) и один брат – Владимир, младший в семье, умерший китайским миссионером²¹²⁴. Годы детства Горского текли тихо, скромно, мертво. По его собственному сравнению, он прожил свои детские годы, «как монастырка в своей келье». Живой и впечатлительный ребенок мало шалил и никогда не резвился: тогдашней педагогии не были доступны такие тонкости, как различие между шалостью и резвостью – она запрещала и то и другое. Из него вышел скромный и благоразумный мальчик, любимец родителей. В суровой школе домашнего воспитания сердечность и мягкость ребенка обнаруживались только в слабодушии и в скучной всеугодливости своим воспитателям. Лет восьми он поступил в школу, стал ходить в духовное училище, продолжая жить дома. Множество шалунов встретил в школе благовоспитанный сын кафедрального протоиерея, стал шалить и сам, но всегда умеренно, не выходя из границ. Двенадцати лет А.В. перешел в семинарию. Его положение дома не изменилось нисколько; в классе одобряли его за скромность и послушание. Здесь

—386—

впервые обнаружился недостаток воспитания А.В-ча. Он переживал возраст, когда молодая душа нуждается в дружбе. Но он был мертв, как сам сознаётся, в ту пору, когда сердце начинает искать другого сердца; у него было много любящих и любимых товарищей, но ни одного друга²¹²⁵. Тяжелые оковы сурового воспитания сжали его сердце; годы детства, проведенные без друзей, наедине со своими мечтами и думами, развив раннюю детскую фантазию и мысль, не приучили его к откровенности и непосредственности в отношениях, чем питается дружба. Он остался монастырской и в школе.

На всю жизнь в душе Горского оставило свои следы его домашнее воспитание. Религиозность и церковность, добрые наставления и правила, как основы жизни хорошей духовной семьи, привитые прочно душе А.В-ча, остались неизменными спутниками его до конца дней. Но из домашнего воспитания он вынес замкнутость, некоторую боязнь сближаться с людьми, черту характера, которая совершенно не гармонировала с его сердечностью, с детской простотой в житейских делах, с удивительной доверчивостью к людям. – Воспитание не развило твердости характера А.В-ча. Он положительно боялся делать выбор в решительные моменты жизни²¹²⁶. Тогда управляла им не своя, хотя и не чужая, воля. Если в иных случаях и настаивал он на своем, то только силой пассивного противодействия. Весьма важное значение в жизни его имели ро-

—387—

дители, которые прожили долго (отец помер в 1857 г., мать в 1872). Из писем отца с нежными или деловыми приписками матери, с шершавыми стихотворениями «учи что тебе дано, после подумаешь о том, что выучил». Самодеятельности в нем не развивали и тяготили науками памяти. Сам А.В. чувствовал склонность к словесности, потому что она соответствовала его живости и давала возможность по край-

—388—

ней мере излагать своими словами чужое. Рано обнаружились у Горского филологические дарования: при изучении языков он не любил механического зазубривания слов, а больше занимался производством их. Старая духовная школа, слишком трудная для посредственного ученика и потому славная своей Камчаткой, не угашала, а воспитывала великие дарования. Но для А.В-ча при школьном обучении было еще одно благоприятное обстоятельство. Его отец, бывший ранее преподавателем семинарии, очень заботился об ученьи сына и вероятно не чужд был родительского тщеславия видеть его в числе первых учеников. Он внимательно следит за ученьем А.В-ча, помогает ему в занятиях, не спрашиваясь и не трогая его исправляет задачки, что было неприятно и обидно самому ученику. Александра Горского писали между первыми в списке и он был самым развитым учеником своего времени в Костромской семинарии. Этим объясняется раннее не по возрасту поступление А.В-ча в нашу академию. В апрельском заседании 1828 г. правление Московской академии постановило вытребовать 50 воспитанников из семинарий московского и казанского округов для составления восьмого курса, – из Костромской потребовали троих. В четырех семинариях, между прочим и в Костромской, выбор был поручен ревизорам, посланным самой академией. В Кострому отправился бакалавр академии по кафедре герменевтики иеромонах Афанасий Дроздов. Горский, бывший тогда в философском отделении, был признан наиболее способным учеником и, минуя богословские классы, прямо послан в академию один вместо троих. Достоверное предание, идущее от А. Голубинского, рассказывает, что Афанасий выбрал в студенты слишком молодого и не учившего богословия Горского, чтобы не упустить этого человека для своей академии, чтоб не перехватили его например в Питер. Следует до земли поклониться Афанасию за его выбор и догадку²¹²⁷.

—389—

младшего братца, можно видеть, что А.В., уже будучи профессором, оставался покорным сыном костромской семьи. Случалось, что родительская власть сталкивалась с самостоятельными стремлениями сына и слезы матери останавливали его решение. В неизданном отрывке дневника А.В-ча читаем: «Родителям первая дань любви и почтения? А не заставляю ли мать мою проливать слезы и сокрушаться о мне? Господа, разреши этот узел. Любящим и закон естественный велит воздавать любовью и всем! А не оскорбляю ли их горячности ко мне глухим сердцем? Не ввожу ли их в неприязненные расположения, не подаю ли им повода к различным огорчениям?» – А.В. жаловался после на раздвоение в душе, на свое всеугодливое я, которое подчиняется всякому обстоятельству, уживается со всяким отвратительным существом, существует ко внешнему счастью. Это я, по его признанию, родилось в нем в лета детства может быть от воспитания. Обличает себя в «слабодушии». Здесь он разумеет недостаток смелости, привычку непротивления злу, мягкость характера, граничившую со слабостью, свою неспособность стать героем-исповедником. А.В. привык со всем мириться и не умел бороться. Он чужд был заискиванья у имеющих власть, но из детского возраста вынес привычку беспрекословного повиновения начальству, которую в годы сознательной жизни превратил в принцип, дальше мы увидим, что Горский своим воспитанием как нельзя лучше был приспособлен для того времени, когда проходил свою службу, для времени императора Николая, графа Протасова и митрополита Филарета.

Образование будущего ученого началось в семье. Велось оно по-старому. Много заставляли учить на память, не справляясь, понято ли заученное. Воспитатели Горского, как он говорит, держались того застарелого правила:

II. Студенческие годы

Академия открывает своему питомцу некоторый простор и свободу деятельности. Простор и свободу почувствовал и юный Горский и... испугался их. Долго не мог он привыкнуть к академии «и здесь держался той нитки, конец которой крепко привязан был в Костроме». Всякий шаг он размерял и всякий шаг делал с робостью, хотя духовная атмосфера тогдашней академии не отличалась значительно от того направления, в котором он был воспитан, и наглядно отражала достоинства и недостатки современной духовной среды²¹²⁸. Отец поручил его заботам знаменитого земляка философа Феодора Александровича Голубинского. Но уж конечно молоденький студент не мог иметь в нем постоянного товарища. Феодор Александрович познакомил Горского со студентом Филаретом Гумилевским, который был одним курсом его старше. Но «неясные неопределенные черты души его» не произвели живого впечатления на А.В-ча и он без труда оставил

—390—

бы Филарета, если бы не рекомендация благодетеля. Впоследствии Горский и Филарет стали «хотя бы и друзьями», но их сближение произошло на почве научных симпатий. Было у А.В-ча среди студентов еще человека два-три близких, но тут была близость только, а не дружба, к которой он предъявлял «высшее требование». Уж очень многого требовал А.В. от своих друзей. Разборчивый на друзей, он хотел любить их нежно и искал такого же чувства к себе, любил он ревниво и не желал, чтоб его друг был еще чьим-нибудь другом. Отсюда неровностъ в отношениях: с одним из близких товарищей он ссорился и мирился ежедневно, а другого оставил потому, что не надеялся его отвлечь от дружбы с другими. Понятно, что не легко А.В-чу было найти друзей, и он не нашел. Он всегда чувствовал одиночество, скуку, пустоту души. В его душе бил живой, неиссякаемый родник мыслей, чувств и стремлений. Наблюдая себя Горский пишет, что «душа как воздух вечно в движении, как море вечно зыблется; каждые сутки – свой прилив и отлив мыслей и чувствований». Следствием полноты духовной жизни была потребность высказаться, «поделиться в избытке с другою душой». Но у А.В-ча не было этой другой души. «Моя внутренняя часть бытия, – жалуется он, – еще не находила себе ни чистого протока, ни крепкого сосуда; она полнеет и сгущается сама в себе и эта полнота губит меня"· Одно ничтожное обстоятельство показало Горскому, что он никогда не найдет себе среди товарищей друга по мысли и он отшатнулся от них. Раз вечером он играл в вист со своими однокурсниками приятелями. Горскому не везло. Партнеры шутили и обидели его. Чувство обиды скоро прошло, но расположения, близости к этим товарищам уже не вернулось. Он решил тогда жить с самим собою и разорвать связи с товарищами, – решил и исполнил решение. С этого момента он повел свой дневник, задачей которого поставил самонаблюдение во всех отношениях, особенно в нравственном. «Нет – начинаю, – пишет он, – и доколе не узнаю своей стихии, буду вписывать в эту тетрадку всё, что имело особенное влияние на мое сердце». «Полнота (жизни сердца) губит меня... Я хочу ее изливать по крайней мере чрез перо на бумагу.

—391—

Бумага теперь мне вѣрный друг. Буквы – история моего сердца; и как непрерывна деятельность последнего, так пусть будет непрерывно мое очертание самого себя; я хочу испытывать и замечать себя на всех точках». Это произошло в 1830 году, когда Горскому было всего 18 лет. Так один из сердечнейших юношей отказался от товарищеского общества, живой и жизнерадостный – принял угрюмый вид, скромница – он производил впечатление гордеца. Его боялись. Его угрюмость и замкнутость послужили поводом для обидных предположений на счет его товарищеской чести. По переходе в богословский класс, т.е. на третий курс, против своего желания А.В. был сделан старшим на младшем курсе в 9 №, в угловой комнате теперешней квартиры эконома²¹²⁹. Из товарищей однокурсников к Горскому почти никто не ходил, изредка приходили земляки. Он ни с кем почти из живших в его комнате студентов не говорил и всегда был за делом. У него, как у старшего, был отдельный столик для занятий в светлом углу между окнами. И когда он садился за этот столик, то никто из студентов не дозволял себе громких разговоров, говорили шепотом и не ходили по комнате. Впрочем после перевели в его номер еще одного сухорукого ярославца; этот порою шумел, но товарищи стращали его Горским и он утихал. Вот воспоминания современника студенческих лет Горского. В таких странных отношениях к товарищам стоял А.В., но это нисколько не соответствовало его нравственным качествам, метко указанным тогда в отзыве инспектора: «любовь к порядку и постоянная настроенность духа к добру». Одинок был А.В. среди школьных товарищей. Долго и потом мучительно чувствовал он свое одиночество, – недостаток друга, который был бы указателем во всех случаях внутренней его жизни, чтобы придти к нему отдохнуть, освежиться от

—392—

пыльной работы после беседы с «мертвыми друзьями». Обращение с людьми А.В. впоследствии непрестанной работой над собою совершенно изменил. Все, кто его помнят, свидетельствуют об его доступности, простоте в обращении, об его общительности и искренности: он относился как-то ко всем одинаково радушно. Т.И. Филипов передает трогательный рассказ о сближении А.В-ча с благочестивым, но безграмотным крестьянином-сборщиком, который, приходя на богомолье к Троице, пользовался его гостеприимством и радушием. А между тем у него всегда оставалась сторона жизни, которую он таил даже от самых близких людей. «Я не знал еще человека, – говорит П.С. Казанский, – который бы так уклонялся от объяснения внутреннего своего состояния, как покойный А.В. Никогда он не только не говорил о внутренних опытах духовной жизни, но и уклонялся от всяких советов касательно духовной жизни. Вызываемый неоднократно на разговоры подобного рода, он ограничивался какими-то отрывочными указаниями». Отсюда и выходило, что немало людей считали себя друзьями А.В-ча, а он всегда нуждался в друге...

На почве одиночества и скуки у Горского студента не раз возникало желание принять монашество. И если бы его родители не были так заботливы о своем сыне, если бы А.В-чем не руководил Феодор Александрович, он был бы монахом. Первый раз он разгорелся этим желанием, когда был на втором курсе академии. Тогда (19 августа 1829 г.) постригли в монашество Димитрия Гумилевского, будущего Филарета Черниговского. Насмотревшись на обряд «живого погребения». 17-тилетний мальчик пишет в Кострому просьбу благословить и его на путь иночества. В ответ на это отец Горского прислал ему замечательное письмо. «Друг наш милый, любезный сын Александр Васильевич! Благоговейные твои чувствия к равноангельному иночеству поставили меня в такое недоумение, что я не знаю, чему оные приписать и как их назвать. Счастливый путь к небесам юному Филарету! Но неужели только на воскрилиях иноческих и влетают в горние области? И за нами и перед нами и вокруг нас тысячи, не сотни опытов доказали и будут доказывать,

—393—

как скользка и как опасна стезя монастырская. Если бы не блеск митры и панагии обманывал своим сиянием пылкую и порывистую юность, то пустыни верно были бы пустыми. Прямое самоотвержение не в словах следовательно и не в повторении клятв и обетов, и мною и тобою данных и принятых. Сделай милость, если вперед случится тебе быть зрителем церемонии пострижения какого-либо сотрудника, то смотри на это без жару, гораздо поравнодушнее, с совершенным хладнокровием, без всякой зависти. Вообще на всё обворожительное и прелестное надо бы глядеть со стороны невыгодной; в противном случае мишуру примешь за золото или пустую тень за тело. Торопливая необдуманная поспешность в моих глазах ничего более не обещает, как минутный метеор, который блеснет и исчезнет. Мать твоя всё это прослушала и говорит: хорошенько его!»²¹³⁰ Но мысль о монашестве долго не покидала А.В-ча. Не раз во сне он видел себя монахом, а вместе и родителей, будто бы сочувствовавших его пострижению. На самом деле они были всегда против этого. После известного нам разрыва с товарищами А.В. опять стал просить домашних разрешить ему идти в монахи. Отец ответил ему уже не так энергично, но не советовал самому без предложения начальства принимать монашество. А между тем в академии был у А.В-ча добрый гений, который оберегал пылкого юношу от увлечения клобуком – А.А. Голубинский. Когда А.В. был бакалавром академии 28 лет от роду, он почувствовал неудовлетворенность в одних ученых занятиях, пришел к мысли, что не в них только заключается цель жизни и стал опять думать о пострижении. Отец уже не настаивает на своем запрещении, зато мать с большой энергией, ее отличавшей, убеждает сына отказаться от своего намерения. «Какое мы письмо от вас получили, – обращается она к сыну; – оно так нас поразило. День твоего ангела весь провели в тоске и слезах... На коленях молю тебя – не говорю, что плачу – слезы всегда со мною – и прошу, сжалься над нами, тебе быть нашим утешением. Вздумать не могу о тебе – какую долю выбираешь себе! Такою

—394—

скорбию объято сердце мое, что объяснять тебе не могу». Советы отца, слезы матери и влияние руководителя убедили наконец А.В-ча и спасли его для академии, для науки. Трудно точно указать время, с которого А.В. перестал стремиться к пострижению. Но когда впоследствии м. Филарет не раз предлагал А.В‒чу монашество, обещая викариатство в Москве, он всякий раз отказывался: он представлял владыке, что принятие иноческого сана отвлечет его от ученых и учебных занятий, которым желал он посвятить всю свою жизнь, удалит от любимой им академии и лавры и заставит заниматься делами чуждыми науке то в той, то в другой епархии.

Но и не приняв монашества, А.В. жил как монах, по признанию самого митр. Филарета, или был «святее монаха», как справедливо говорили в обществе. Он не имел никакого расположения к женитьбе. И хотя об этом мечтали и просили его родители, умолял перед смертью брат из далекого Китая, хотя родители некоторых девушек, а может быть и эти последние, любовались представительным, несколько побледневшим от науки, скромным бакалавром, – он всё-таки не женился, отказываясь угрюмой привычкой к одинокой жизни, представляя, что это «тяжелое состояние» стеснит свободу его сердца, которая «в тишине и уединении» и оторвет от науки. – Другой монашеский обет – повиновения, едва ли исполнял кто в такой степени как А.В. Он был очень религиозен и воздержен: с 25 лет не ел мяса. Одна была у него светская привычка – курить дешевые сигары, которую он бросил после замечания митрополита перед поставлением в священники.

Но я забежал несколько вперед. Воротимся к студенческим годам А.В-ча и посмотрим на его учебные занятия. В академию он попал очень рано: он кончил ее курс не имея и 20 лет, – возраст, в котором мы еще учимся в семинарии; в семинарии он не изучал богословских наук, и может быть от того учился в академии не так блестяще, как это несомненно мог по своим дарованиям и трудолюбию: в списке он значился пятым, четвертым и третьим студентом. А трудолюбие его действительно было велико. «Он всегда был за де-

—395—

лом, – вспоминает современник его студенческих годов П.С. Казанский. – Когда он садился за свой столик в углу 9 номера, то не видал никого». А.В. очень дорожил своим временем. По крайней мере отец читал между строками его писем, что у него и часов нет свободных, не только что дней. Он сдерживает ревностного юношу. «Совет мой старинный и обыкновенный – громадой не удивишь (речь идет о сочинениях), всего не вычерпаешь». В студенческие годы определилась у А.В-ча склонность к исторической науке, которой впоследствии он так славно послужил. Из профессоров оказал на него заметное влияние Федор Алексеевич Терновский-Платонов, который тогда (в 1828‒1832 годах) читал гражданскую историю. Сидя на его лекциях рядом с гр. М. Вл. Толстым, он увлекался красноречивым рассказом об основании новых государств на развалинах западной Римской империи или о крестовых походах и общими силами они записывали лекции даровитого бакалавра. Впрочем, А.В. усердно посещал аудитории и других профессоров, – тогда студенты не ленились слушать. Лекции Ф.А. Голубинского, который говорил их неторопливо на латинском языке, А.В. тоже записывал²¹³¹. Лучшими студенческими работами Горского были два сочинения по гражданской истории, писанные Терновскому. На одном рецензент писал: «рассуждение по основательности мыслей, правильности расположения их и по обработанности слога очень хорошее. Из многих исторических подробностей видна в сочинителе охота заниматься чтением книг исторических». В академии А.В. изучил хорошо три древних языка, знал он и три новых, хотя объясняться на них не мог.

III. Годы профессорства. Духовная личность

Скоро для научной любознательности Горского открылось обширное поприще. Окончив курс третьим магистром

—396—

(1832 г.), он подвергался опасности быть посланным в родимую Кострому и забытым в академии. Но при помощи Ф.А. Голубинского его устроили профессором Московской семинарии по предмету церковной и гражданской истории, а оттуда всего через год, в августе 1833 г., опять не без участия Феодора Александровича, выбрали в академию на кафедру церковной истории. Поприще открывалось обширное и у А.В-ча было много энергии. «Я люблю науки, – писал он своему покровителю, – мне дорог круг просвещения, меня радует большая свобода ума в высших кругах. Силы свежие и бодрые требуют деятельности». Но он не ушел в науку всецело. В его душе кроме страстной любознательности всегда жила пламенная религиозность. Воспитанный по-церковному, он был уставщиком в академии и с увлечением канонаршил своим громким тенором. В этой церковности не было места тупому обрядоверию, а в религиозности отсутствовало ханжество. Религиозность была жизнью духа А.В-ча и потому отличалась глубиною проникновения. С чувством восторга и умиления он описывает дни, когда приобщался св. Таин, «дни благословения и благодати»; по обычаю древних христиан причащался он в первый день Пасхи. Любимым местом его молитвы был Троицкий собор, где он становился обычно против мощей преп. Сергия между правым клиросом и стеной. В великие дни церковного года А.В. искал в себе настроения, соответствующего святым воспоминаниям, умел «чувствовать праздник» и с замечательной тонкостью анализирует истинно-христианское настроение недели страстей и светлого дня. В страстную неделю (как известно о последних десяти годах его жизни) А.В. выстаивал длинные службы в Троицком соборе. Его мысль неслась к Голгофе, сердце сострадало Распятому. Светлый праздник заставал его за евангелием. Не звон, не праздничная суета, не наслаждение трапезой, не оживленное общество создавали и составляли чувство праздника. «Праздник, – пишет он в первый день Пасхи, – начался только еще в области моих чувств, духа он коснулся только мимолетным звуком». Сущность праздничного настроения «в кротком наслаждении самыми высшими плодами; праздник – в глубоком мире, и радости, слышимой только для вну-

—397—

треннего слуха». Надо усердно беречь это святое настроение. Допустив чистую духовную радость, можно за нею впустить и другие не столько чистые, не прямо из духа праздника почерпнутые. Святая искра может истребиться от одного злого дуновения, при неосторожности сложиться с другим недостойным пламенем – и это всего чаще видим у людей. Для поддержания духовной радости он советует хранить и чувство постоянной скорби, какую носит в душе своей христианин. В своей жизни А.В. чувствует руку Божественного провидения и в знаменательные дни или трудные минуты, в часы душевного разлада ищет указания в первом открывшемся тексте вечной книги. Его религиозности не был чужд мистицизм, который он признавал «самой животворной и существенной частью христианского богопочитания». В этом может быть сказалось влияние его руководителя Ф.А. Голубинского²¹³². Из многих страниц дневника А.В-ча, дышущих религиозным восторгом, приведем только несколько строк. «Кто там? Кто хочет говорить со мной? Кто говорит со мною? Одна ли душа моя, увлекаемая прежнею настроенностью, созидает для себя новые образы и передает их моему внутреннему чувству. Или мой добрый ангел, посланный и ко мне хотящему, идущему, стремящемуся наследовати спасение, – беседует со мною в час нощного покоя, возбуждая меня ко свету грядущего Сиона? Нет! Сама душа моя говорит мне, что это голос небесного». Далее описывается сон встречи небесного жениха.

Ясно, что религиозная потребность в душе А.В-ча была не слабее стремления к научной истине. И вот проф. Горский ищет дополнения к своему состоянию в духовном звании – в священстве или монашестве. Но в монашество не пускала его родительская воля, а препятствием для священства была необходимость жениться. Со временем это препятствие было устранено и А.В. стал священником.

—398—

В 1859 г. митр. Филарет дает Горскому поручение составить записку о том, «необходимо ли требуют канонические постановления, чтобы приходские священники были женаты, и на каком основании, и с какого времени утвердился у нас обычай рукополагать не иначе, как когда предназначаемый к рукоположению вступит в брак». Митрополит имел в виду желание самого Горского сделаться священником не вступая в брак. Поручение было выполнено с обычной тщательностью и беспристрастием и вывод справки был такой, что «канонически не было воспрещено рукополагать во священники и диаконы из безбрачных; но вследствие разных причин само собою, как в Греции так и у нас на Руси, ввелось в обычай поставлять только вступивших в брак». Митрополит согласился с заключением Горского и предложил ему просить о поставлении в священники без брака. Так в 1860 г. (24 марта.) А.В. был рукоположен во священники и в том же году получил звание протоиерея. Много толков – за и против вызвало небывалое у нас происшествие посвящения холостого. Заинтересовались даже в высшем обществе²¹³³. Гиляров-Платонов рассказывает характерный случай, имеющий ближайшее отношение к посвящению А.В-ча. «Покойного митрополита Филарета раз спросили: «почему при посвящении во священники или дьяконы, если то мірянин, требуется непременно женитьба? И почему нельзя вдового дьякона произвести во священники?» – Нет, можно, – отвечал митрополит: – не запрещено ни то, ни другое. – От чего же вы не посвящаете? – Ищу достойного, – ответил иерарх». Предрассудок в обществе вкоренился. Митрополит искал, чтобы переломить предрассудок, такое лицо, перед которым бы смолкли все. И он нашел. После сорокалетнего искания, он предложил священную сте-

—399—

пень безженному профессору Горскому, уже известному ученому и притом подвижнику, о котором, узнававшие его несколько, спрашивали только с удивлением: «Что за странность! Что ж он не идет в монахи, исполняя монашеские обеты и ведя жизнь святее монаха?» Митрополит не обманулся: посвящение холостого Горского во священники удивило в свое время как новость, но никого не смутило²¹³⁴. По письмам А.В-ча можно судить, в какое восторженное состояние пришел он, получив «приближение к престолу благодати». Конечно безприходное священство (А.В. был приписан к Архангельскому Московскому собору) не открыло ему поприща пастырского служения. Впрочем, он и не искал этого поприща: он отказался например от духовничества, – от главнейшей сферы пастырского руководительства. Но положение священника удовлетворяло его религиозной потребности и, питая чувство, содействовало гармонии духа.

А.В. Горский был редкая нравственная личность. Постоянное самоуглубление, эта вечная борьба со своими иногда «неукротимыми» мыслями, настойчивое стремление осуществить евангелие в своей жизни, – поднимают его высоко из ряда вон. В одном месте дневника он перечисляет ряд своих грехов и мы видим отсюда, что это был человек духа, а не плоти. А.В. обладал живым критическим умом и острым языком. Возмущавшим или смешившим его людям и людишкам сильно доставалось порою от его насмешливых речей. Но он тотчас раскаивается в грехе осуждения, укоряет себя за гордость, пустословие. У обидевшегося сам просит прощения. Он имел живой воспламеняющийся темперамент, иногда не мог удержаться от гневной вспышки или выражения досады, но после этого чувствует «сердечное осквернение». Положение ученого, да еще выдающегося развивает разные виды самолюбия. В молодых летах, по собственному сознанию, А.В. был не чужд честолюбия, но и тогда оно не составляло его страсти, слепой и неразумной.

—400—

Его не прельщала светская карьера с почестями и чинами. «Да и напрасная мечта, – справедливо рассуждает он, – с спокойною совестью достигнуть порядочного значения в свете». Он не любовался самим собою и осуждал проявления самомечтательности, как и суетную любознательность и мелкое ученое тщеславие, от малейшего зародыша которого чувствовал «потерю душевной чистоты и мира». Так наш ученый воспитал в себе «бездну смирения» и не мог покланяться тем божкам, которым служит ученая ординарность, не мог удовлетвориться блеском своей ученой карьеры. Мало того, для душевной чистоты и мира ему недостаточно было тонкого духовного наслаждения, какое дается ученым трудом. В трудах кабинета есть доля эгоизма, умственного сибаритства: А.В. отлично это чувствовал, в нем жила всегда насущная потребность деятельной любви. Вот какие строки записаны им в дневнике после трудового дня. «Рука устала; голова утомилась; глаза слипаются. День трудился, ночь на покой. Ныне вечером приводя себе на память, что делал я днем, – что-то неприятное я почувствовал, вспомнив, что сей день трудился только для себя, не имев случая добра сделать кому-нибудь. Едва родилась сия мысль – нашелся случай исполнить ее: я услышал жалобу моего повара, и, чем мог и знал, сделал пособие».

Итак, Горский личность в высшей степени цельная. Это был ученый глубоко верующий, убежденный, что во все времена всё высокое в стремлениях духа человеческого истекает из источника святой веры. В своем служении науке видит он служение церкви, один из видов духовного звания. Это был искренно религиозный и просвещенно-религиозный человек, который писал один раз м. Филарету: «стыдение лица той науке, которая хочет защищать истину ложью». Эта была наконец редкая нравственная личность. Поставленный в положение, неудобное для проявлений деятельной любви, А.В. вносит христианскую добродетель в дело науки и научного руководительства. Кратко сказать, А.В. Горский был представитель религиозной науки, просвещенной религиозности и высоконравственной учености.

—401—

IV. Влияние времени

Горский преподавал в академии 30 лет церковную историю и 12 последних догматическое богословие. Тогдашняя кафедра церковной истории (по крайней мере в первые годы службы А.В-ча) обнимала целый ряд наук: библейскую историю, историю древней и византийской церкви, русскую церковную историю и историю западных исповеданий, т.е. четыре теперешних кафедры. А.В. был профессор в высшей степени добросовестный – не опускал ни одного важного отдела из своего необъятного предмета, как об этом свидетельствуют оставшиеся после него записки. И это обстоятельство вместе с необычайной любознательностью А.В-ча содействовало его всесторонней историко-богословской учености. Английский путешественник Стэнли был удивлен его глубокими познаниями относительно англиканского исповедания. А одного студента из светских А.В. руководил в изучении истории магометанства. Нелегко далась ему громадная ученость – да ведь это и предрассудок, будто можно сделать что-нибудь в науке без большого труда, одними дарованиями. Сделавшись бакалавром академии всего 21 года, Горский отдался неустанным трудам. Он редко ездил в Кострому, не смотря на зов и мольбы родителей, даже, случалось, не писал им по месяцу. Дома беспокоились, собирали сведения о здоровье сына на стороне. А видавшие в то время А.В-ча не скрывали, что он без меры и без пощады жертвовал собою академическим трудам, удивлялись его бесцветности и худобе и 25-ти-летней старости. «Мне сказали, – пишет ему один земляк, – что вы уже не тот Александр Васильевич, бодрый, крепкий, мощный, румяный, каков были прежде, но пустынный и с могильной физиономией». 24-х лет А.В. был экстраординарным профессором (в январе 1837 г.), а через два года ординарным. Скоро почувствовалось, какая громадная созидающая сила А.В. Горский. Филарет Гумилевский раз писал к нему. «На тебе важная лежит ответственность за направление целой академии. Твое влияние должно быть сильнее всех, потому что ты сильнее всех до одного из нас

—402—

(я никому не люблю льстить, а тебе и нет нужды)». Но Горский работал неутомимо не только в первые, для всех трудные, годы профессорства. Он скоро овладел науками в мере даже более чем достаточной для академического преподавания; рано пришла к ученому известность, а за нею слава, но он не почил на лаврах²¹³⁵. Когда А.В. уже был старцем-ректором, половину ректорской квартиры он обратил в библиотеку с разными отделениями и вечно читал. Его день был строго распределен для занятий и, можно сказать, светильник его не угасал ночью. Это – выразимся словами самого А.В-ча – «труженик просвещения праздновал всенощное бдение в честь истины».

Научные заслуги А.В. Горского не нашли до сих пор надлежащей оценки; да и сделать это более чем трудно. Этот «великан учености», как его назвали по смерти, не оставил после себя многотомного собрания сочинений; а вместо того четыре десятка статей, рассеянных по журналам, что для 42-х-летнего профессорства совсем немного. Нет у него работ, о которых бы знал всякий образованный человек. Не сделал он и подобных, всем бы известных, открытий. Памятником его поразительной учености служит Описание рукописей Синодальной Библиотеки, но этот труд он разделял с другим лицом и нелегко доискаться, что в нем принадлежит Горскому и что Невоструеву. В его бумагах остались курсы по разным наукам, которые он преподавал. Но это не отделанные труды, а просто уроки, как замечает проф. А.П. Лебедев, – уроки, «в которых в сжатом виде передаются главные научные результаты, впрочем, добытые большею частью его самостоятельным трудом». Свою ученость А.В. сеял, предоставляя собирать другим. Критические заметки на полях наших академических книг и рукописей, параллельные цитаты, соображения филологического характера, – вот сокровища его учености, подбираемые, но никем еще не подобранные. Он бескорыстно делился своими познаниями с другими нуждающимися, начиная от студента, кончая академиком. Но

—403—

рассеянного не соберешь. Такую ученость не оценишь даже и приблизительно. Горский – великий ученый, который навсегда останется под спудом²¹³⁶.

В этом в значительной степени было повинно время, в которое жил А.В. Тогда правил Московской паствой и «отечески пекся» об академии митр. Филарет. Близость Филарета к академии сообщала напряженность ее мысли и больший порядок жизни, но несомненно от нее страдала свобода научного исследования, а А.В-чу пришлось пострадать может быть больше других. Беспримерный ум Филарета был всё-таки умом своего времени, своего воспитания, это был единственный гений богословия, уродившийся на Руси. Но, – пусть не сочтут мои слова дерзостью или выходкой против памяти великого человека, – митр. Филарет не знал истории, ее новых методов и задач. Несколько страниц из дневника Горского, описывающих Филарета на его экзамене, лучше всего подтвердят это. К экзамену была представлена история «распространения и угнетения христианства после апостолов до Константина». Когда отвечали о препятствиях к его распространению и с самого начала указывали на разнообразное направление духа империи и духа христианского общества, Филарет начал свои замечания. «Что такое дух? Могли ли вы сами обнять и исследовать дух христианства? – обращается он к профессору. – Могли ли

—404—

вместить это головы ваших студентов? Ныне странное направление в истории. Смотрят на человечество, как на одного человека, и усвояют ему то то, то другое общее направление. Прекрасный взгляд на историю Боссюэтов». Но исторические воззрения Боссюэта были отсталыми и в свое время, в конце XVII стол. Это смелая попытка унизить историю до степени простой послушницы теологии. Один только фактор он признаёт в истории: волю Провидения, управляющего царствами и сердцами людей. «Впоследствии, – продолжает Филарет, – другим не захотелось всё сводить к христианству; они выдумали каждому веку своих представителей, каждому народу свою идею. Всё это пустяки!» В изложении причин гонений митрополиту не понравилось, что они оправдывались законами римской империи и потому были как бы законным делом. Он признавал одну только причину их – религиозную, языческое суеверие. «Вот вы, кажется, главное-то и упустили. Слона то и не приметили. Главною причиною... было языческое суеверие. А вы об нем ни слова». Но оказалось, что в курсе А.В-ча была указана и религиозная причина, только поставлена на третьем месте. Слушая о том, как влияла философия на образ мыслей о христианах, Филарет заметил. «Всё теории. Вы говорите о сектах, а о святых мучениках говорить не будете?»²¹³⁷ Но в конце экзамена услышал и о знаменитых мучениках. – Какие чувства испытывал после экзамена профессор церковной истории, он не передал в своем дневнике ни единым словом. Изменил ли он этот отдел к следующему году, к сожалению, мы не знаем. Знаем только, что метода Неандера он не переменил на Боссюэтов²¹³⁸. Строга была цензура над академическими лекциями, но еще строже над печатными работами наставников. У А.В-ча есть такое сообщение в дневнике. Ректор академии Филарет Гумилевский, воротившись от митрополита, рассказывал о своей беседе с ним – и жалобу владыки на недостаток у нас духовных сочинений: «ученые ду-

—405—

ховные, – говорил он, – ничего не пишут». «Да как и писать?– замечает от себя А.В. – Что ни будет написано со старанием раскрыть новую сторону в предмете, – всё это покажется ересью. Вот например ересь: мысль о развитии догматов». И в дальнейших речах излагает свой взгляд на этот коренной вопрос богословской и церковно-исторической науки, – взгляд вполне ортодоксальный²¹³⁹. Филарет и Горский были люди разных эпох, несродных воззрений на Христову истину. Филарет был догматист – христианство он считал неподвижной и всегда себе равной доктриной и в самом себе и в сознании человечества. Горский был церковный историк. Твердо и православно веруя, он допускал некоторое развитие христианской догмы в сознании церкви²¹⁴⁰. И он был поставлен в невозможность раскрывать новые стороны в этом главнейшем вопросе своей науки. Но А.В. привык подчиняться еще с детства, Филарет стал для него на место родителей. Впрочем было бы несправедливостью сказать, что А.В. преклонялся только перед внешней силой Филарета – перед его властью, несомненно он благоговел перед умом Московского святителя и в его глубоком богословствовании находил оправдание своих собственных строго православных воззрений. Помнящие то время люди передают, что никто в академии не понимал так хорошо научно-богословских требований Филарета, как А.В. Горский. Митрополиту ежегодно представляли лучшие магистерские сочинения студентов, представляли после переделки преподавателями и ничьи сочинения не проходили так благополучно, как побывавшие у А.В-ча²¹⁴¹. Ученый в таком

—406—

положении становится или мучеником научной идеи, или ее изменником. Но А.В. не погиб, потому что не был героем; он не был изменником и не продал своего пера. Он только скрывал порой свои открытия и очень мало писал, а если и писал, то почти без обобщений, без выводов, которые бы открывали его научные взгляды, затрагивающие систему церковного вероучения и господствующие вероисповедные понятия. Может быть в этом сказалась прежде

—407—

всего особенность природных дарований ученого – превосходство аналитической способности над синтезом, но несомненно не остались без влияния и обстоятельства, при которых он работал. После выхода исследования Макария, тогда еще архимандрита, инспектора Петербурской академии, (в 1846 г.) «История христианства в России до Владимира», Погодин просит А.В-ча написать разбор. А.В. ему отвечает. «Для себя я занимаюсь разбором, как могу и сколько могу, готов сообщить вам свои замечания. Но положение дел наших церковных и мое личное положение не позволяют говорить печатно, что по совести ученый может и должен сказать в своем кабинете»²¹⁴². Не по скромности только, но и для безопасности А.В. обычно не подписывал своих статей. – Вот почему он не сказал своего слова, не сделал переворота в науке, а памятником своей колоссальной учености оставил черную работу, нужную только специалистам – оставил Описание рукописей Синодальной Библиотеки²¹⁴³.

Любопытно проследить личные отношения митр. Филарета к А.В. Горскому. Митрополит выделял его из остальной академической братии и порой писал ему²¹⁴⁴. Он встречался с Горским, как сам свидетельствует, чаще, чем с другими, т.е. чаще приглашал его к себе²¹⁴⁵. Ученые подвиги и заслуги А.В-ча, его религиозность и нравственная чистота жизни нашли справедливую оценку со стороны взыскательного начальника в быстром повышении А.В-ча по службе, а особенно в письмах к обер-прокурорам по поводу разных наград ему²¹⁴⁶. Московский владыка, не

—408—

щедрый на заслуженные похвалы и очень строгий к проступкам подчиненных, редко, гораздо реже чем другим,

—408—

делал выговоры А.В-чу²¹⁴⁷, – и это от того, что не было более послушного и исполнительного человека в академии, как проф. Горский. Веря не только в его познания в церковных догматах и законоположениях, но и в духовное направление образа мыслей, Филарет доверяет ему такое важное и небезопасное для церкви с его точки зрения дело, как описание Синодальной библиотеки.

Но едва ли митр. Филарет был привязан к А.В-чу сердцем, по крайней мере он не мог простить ему одного обстоятельства – именно отказа от монашества, того единственного пункта, где властный характер святителя сталкивался с пассивным противодействием ученого. Не смотря на то, что митрополит хорошо знал и уважал мотивы отказа, он хотел настоять на своем. Поставив А.В-ча ректором, Филарет послал ему письмо. В печати оно занимает восемь неполных строк, а в нем три раза повторено слово «послушание»²¹⁴⁸. Скоро через других А.В-чу было предложено принять монашество. Тот поколебался в своем отказе, обратился к евангелию и ему открылся текст, поддержавший его прежнее решение: «аще кто хощет старей быти, да будет всех меньший и всем слуга». Веление Божие он предпочел воле святителя. Потом случилось, что в ректорство А.В-ча (в 1866 г.) кончили курс два вдовых священника и не постриглись в монахи. Митр. Филарет усмотрел в этом и несправедливо антимонашеское влияние нового ректора и стал даже раскаиваться в назначении А.В-ча. В 1866 г., Филарет, получив от св. Синода распоряжение ревизовать академию, поручил произвести ревизию преосв. Савве во время экзаменов. Возвратившись с экзаменов тот донес между прочим, что студенты неудовлетворительно отвечали по догматике, которую читал А.В., – не было подходящего руководства для подготовки. Филарет и

—410—

сам был потом в академии на публичном экзамене и слушал ответы по догматическому богословию, но заставил преосв. Савву изложить свои суждения на бумаге и его отчет вместе со своими нелестными для Горского замечаниями послал в св. Синод. Там были изумлены отзывом митр. Филарета о Московской академии, которую он в прежние годы всегда превозносил. После этого было предложено сделать строгий выговор протоиерею Горскому, но затем ограничились только внушением относительно преподавания догматического богословия. Вот факт, характерный для отношений Филарета к А.В-чу, недавно опубликованный в автобиографических записках преосв. Саввы²¹⁴⁹. Рассказывают, что это не единственный случай в таком роде.

В связи с близостью А.В. Горского к митр. Филарету стоит то обстоятельство, что ему много привелось работать по поручениям особенно со стороны Филарета. Доверяя академической науке, тогда охотно заваливали поручениями наиболее выдающихся людей в академиях. Но иногда эти поручения науки не касались совершенно или касались мало. И вот А.В. то участвует в переводе священного Писания на русский язык, то составляет историческое описание Троицкой лавры, то разбирает один запущенный архив, пишет замечания на проект университетских уставов, о синайском кодексе против Порфирия Успенского, наводит научные справки и пишет исследование по щекотливому вопросу о монашестве епископов. В 1860 г. А.В. был послан в Петербург для работ в комитете по преобразованию духовных училищ и когда отказывался ехать и указывал на В.Д. Кудрявцева, митрополит заметил: «он молод; тебя может быть лучше послушаются». В 1869 г. уже по поручению митр. Иннокентия А.В. снова был в Петербурге на юбилее университета и жалел, что «приходится бездельничать». Митр. Филарет шлет к нему свою речь о митр. Алексие, чтобы тот просмотрел ее в исторической части. Во время законодательных работ о земских учреждениях у Филарета спросили его мнения, а он поручает проф. Горскому навести справки о земских соборах в древней Руси. Знаменитый святи-

—411—

тель обращался к А.В-чу и в важных и в неважных случаях своих недоумений. Т.И. Филипов свидетельствует, как об обстоятельстве хорошо ему известном, что во многих важнейших вопросах церковного управления, в которых св. Синод требовал от московского владыки совета, он сам искал совета и ученых указаний А.В. Горского и в них находил твердую наукообразную опору для своих правительственных соображений. Но раз митрополиту захотелось знать – «какие наиболее знаменитые лица между архиереями были у нас из причетников», и А.В-чу пришлось разыскивать таких архиереев. Пробившись долго за скучным и бесплодным делом разборки архива, он возроптал, потому что был отвлечен от собственных планов и предначертаний, но потом раскаялся и упрекает «свою мятежную волю и кичливый разум» за противоречие обязанностям, сколько бы ни казались эти последние ниже первых. Но поручения научного характера увлекали А.В-ча и он исполнял их с образцовой тщательностью. Значительная часть его печатных трудов возникла благодаря поручениям. Не забудем и того, что Описание рукописей Синодальной библиотеки он составлял по поручению митр. Филарета.

V. Ученые труды

Лекции А.В. Горского отличались новостью материала, строгостью метода и окрашивались оттенком религиозного одушевления: местами они приближались к произведениям церковного красноречия. Его лекции в первые двадцать лет профессорства нравились слушателям, особенно чтения по евангельской истории. Некоторые из его учеников и после окончания академии хранили свои записки и читали, чтобы «возбудить и разогреть религиозное чувство»²¹⁵⁰. В половине пятидесятых годов пришло другое время, явились новые требования, а А.В. оставался при прежних

—412—

приемах лекторства. И с этого времени в его аудитории никогда не было тесно, – не потому только, что наши аудитории вообще «слишком просторны», а еще и от того, что в его лекциях видели «элемент слащавости и недостаток критики»²¹⁵¹. Да, видели недостаток критики у Горского, у которого научному методу учатся ученые... Один из тогдашних студентов сознавался, что к лекциям А.В-ча относились «легкомысленно». Не смотря на громкий голос лектора, который еще усиливался в наиболее одушевленных местах, ухитрялись его не слушать, занимаясь своей работой, газетой или романом. На репетиции, которую он раз задумал произвести, самый исправный и внимательный его слушатель почти ничего не ответил. Это огорчало впечатлительного А.В-ча. Он предлагал слушателям останавливать его вопросами, или класть записочку с вопросом в кафедру. Но вопросов не последовало. А между тем было что послушать в лекциях проф. Горского.

Проф. А.И. Лебедев изучал рукописные курсы и конспекты А.В-ча по истории древней церкви, которую тот читал дольше других наук, и пришел к следующим суждениям о Горском, как церковном историке. Он не имеет у нас предшественников, если не считать составителей учебников. А.В. первый на Руси ученый в этой важной науке. Метод его работы вполне научный. Он был убежден, что церковная история как наука подлежит общим законам исторической истины и должна пользоваться одними достоверными источниками. Но церковная история – не сборник только фактов мертвых и сухих, она наука, которая собирая их должна проникать во внутреннюю их связь, извлекать идеи факта из самого факта. Каждый отдел церковной жизни в известную эпоху должен излагаться таким образом, чтобы данные раскрывались во внутренней связи между собой, так чтобы целое представляло собою по возможности одно живое органическое развитие начал, находившихся внутри обозреваемой части церковной жизни. Следовательно, Горский был серьезный историк по своим научным планам. На свой предмет он держался самого возвышенного взгляда: – цер-

—413—

ковная история представляет Бога в самом ближайшем отношении к человечеству. (В частности главнейшие стороны церковно-исторической жизни ученый рассматривает, как обнаружение христианской жизни под непосредственным действием св. Троицы: обнаружение каждого Лица в известной группе фактов, составляющих в общем всё содержание науки церковной истории. В распространении христианства, твердости мучеников во время гонений, апологетической деятельности церкви, направленной ко вразумлению язычества, не хотевшего признать величие христианства, Горский примечал влияние Первого Лица св. Троицы, призывающего человечество в недра церкви. Другие группы церковно-исторических явлений, касающихся внутреннего развития и благоустройства церкви, А.В. поставляет под особенное действие Второго Лица св. Троицы, Сына Божия, Христа. Сюда относит он историю церковного учения, богослужения и иерархии. Область Духа Святого в истории церкви, по воззрению ученого, состоит в направлении всей жизни христианской к практическому осуществлению идеала добра и истины. Под особенным Его водительством находятся учреждения, касающиеся жизни христианской, напр. монашество. Эта богословская метафизика являлась следствием высокой религиозности А.B-ча. Hо она ровно ничему не мешала: не превращала его курса в благочестивые размышления. Мы видели, что Горский признавал «развитие догматики». К западной науке он относился с уважением, но самостоятельно. «Знакомство с современными мнениями немецких ученых (по священному писанию), хотя часто совершенно ложными, представляется необходимым для академического преподавателя», – заявлял А.В. в одном докладе митр. Филарету²¹⁵². Здесь он советовал следовать апостольскому правилу: «вся искушающе, добрая держите», – «искушающе, – объясняет он, – т.е. обращаясь к первоначальным источникам». При своей религиозности А.В. отличался очень широким научным кругозором с первых лет профессорства. В письмах к Филарету Гумилевскому он сравнивает два пути – два метода богословской науки: путь всеиспытания и путь всеверия. Первый признаёт своим пу-

—414—

тем, а в пути всеверия (веры во все предания) он не видит совершенного единства. Филарет, еще ранее по одной проповеди А.В-ча почувствовавший в нем дух, чуждый церкви, влияние рационалистического болота, или крепко запущенные когти немецкого волка, советует ему слепо держаться преданий церкви и переменить метод: вместо анализа, который у него господствовал, взять синтез, т.е. не от своих мыслей доходить до божественной истины, а наоборот – от божественной истины и преданий нисходить к своим мыслям.²¹⁵³ Но напрасно опасался Филарет за православие своего ученого друга. Он держал доброе «искушающе». Из западных историков Горский больше всех ценил Неандера, любил его и изучал и влияние этого ученого сказалось на лекциях А.В-ча. Но здесь не было рабского следования, потому что Горский был одним из лучших знатоков древней христианской и византийской письменности, был полным хозяином предмета. В иных случаях он является апологетом христианской истины и дорогих ему верований против протестантских ученых, напр. против Баура, защищает лицо Константина Великого. Те вопросы, которые решаются в науке не одинаково, А.В. подвергает всесторонней и беспристрастной критике, иногда, изложив разные взгляды, предлагает слушателям самим выбирать между ними, приведя только соображения – за и против, иногда сам решает затруднения. Наука церковной истории очень обширна и А.В. должен был выбирать для лекций только некоторые из нее части. Выбирал он самое существенное и главное и выбранное обрабатывал с тщательностью и трудолюбием. Несомненно А.В. был способен к прагматизму, к построению системы науки. Но в своих трудах он принадлежал к историкам объективного направления, старался как можно тщательнее изложить факты, не давая своего истолкования и объяснения. Проф. Лебедев объясняет это тем, что А.В. сознавал преждевременность построений науки истории церкви на Руси, а заимствовать готовые системы у западных ученых он, как православный ученый, не мог. Но мне кажется, на это повлияли и другие, внешние для науки, обстоятельства (см. выше). Очень по-

—415—

учительны те требования, какие предъявлял профессор к своим слушателям. Он желал, 1) чтобы учащийся знал сущность науки, 2) источники, из которых должно почерпать сведения, и 3) правильный метод. С этим нельзя не согласиться и прибавить к этому нечего²¹⁵⁴.

Не менее, а может быть более, чем для истории древней церкви, А.В. сделал для молодой тогда науки истории русской церкви. Заслуга его здесь также не оценена и курсы лекций лежат в рукописях в нашей библиотеке и в одной из библиотек Румянцевского музея²¹⁵⁵. С ними ознакомился наш известный ученый покойный Н.С. Тихонравов и мы приведем некоторые его замечания об этих курсах Горского²¹⁵⁶. Когда А.В. начинал свои чтения, живой интерес возбудила в литературе книга Полевого «История русского народа». Видимо она увлекала молодого профессора и в первом его курсе встречаются постоянные ссылки на Полевого. Но Горский был скоро в силах оценить поспешные выводы этого автора. Помогло этому влияние Филарета Гумилевского сначала инспектора (с 1833 г.) потом ректора (1835‒1841 гг.) нашей академии; он возбудил в А.В-че интерес к изучению рукописей академии и Троицкой лавры, поставил его на самостоятельную дорогу. Задача курса А.В-ча была широка и трудна. Он следит за постепенным раскрытием христианского учения: «как учение прежде распространялось, как прилагалось к уму, как раскрывалось и в чем обнаруживало свое действие». Он прямо обращается к внутренней истории русской церкви, когда и внешняя-то ее история была далеко не разработана. Чтобы решить этот сложный вопрос, ученый сосредоточивает свое внимание на проводнике христианских идей в языческую массу русского славянства – на литературе и проповеди. Но проповедь и в Византии того времени была слишком искусственна, переводная литература

—416—

недоступна; истинной драгоценностью оставался один перевод св. Писания. При этом единственном проводнике Христовой истины в народ ее усвоение было слабо не только в до-монгольский период, но и позднее. Недостаток просвещения на Руси вызвал в церкви раскол. Объясняя историю раскола, ученый умеет сохранить историческую правду во всей чистоте, не поступаясь ею для предвзятых воззрений. Он осторожный историк; он комментирует исторический факт, а не обличает старообрядцев и сожалеет, что в полемике «на помощь истине призывается явный подлог». В древних памятниках церковной литературы А.В. указывал следы двойного аллилуия и двуперстия. Древнее свидетельство о двоеперстии – открытие А.В. Горского, которым только воспользовался не А.В.... С другой стороны в никоновском исправлении книг он находил недостатки – утрату смысла при близости перевода. В угоду полемическим целям он не прибегал к софистике. Филарет напр. старался доказать, что Стоглав не имел юридического значения; А.В. отвергает это антиисторическое мнение.

Главное достоинство его историческим монографиям, которые изданы, придает то обстоятельство, что автор работал по рукописным источникам и руководился научным методом, который им усвоен у западных ученых. Изучение русской церковной истории опиралось у А.В-ча к тому же на широкое и близкое знакомство с историей древней и византийской церкви, на знакомство с источниками этой науки. Если отечественные памятники не представляли ему указания на отдаленные факты церковной истории, он обращается к церкви Константинопольской и там находит объяснение. Памятники русские наоборот объясняли ему темные вопросы в истории Константинопольского патриархата. Таким методом сравнительного изучения для русской церковной истории воспользовался достойный ученик Горского Е.Е. Голубинский. При своих работах А.В. пользовался целым рядом вспомогательных наук. Вот почему его работы носят печать редкой самостоятельности и, если можно так сказать, долговечности в науке. Многие его статьи по русской церковной истории были открытиями великой важности. Кроме паннонских житий назовем: открытие свидетельства о походе руссов на Ама-

—417—

стриду, доказательство подлинности послания митр. Леонтия «об опресноках», которое Карамзин относил к концу XIV в., знаменитое слово митр. Илариона. Горский открыл послание к Василию, архимандриту печерскому ХII стол., письмо «о нелюбках» между заволжцами и иосифлянами. Превосходно изданы и изучены им древние слова на четыредесятницу. Эти открытия, – говорит Тихонравов, – не были случайными находками – «это критическое завоевание великой ученой силы». И остальные статьи А.В-ча как основанные на рукописных данных, всесторонне изученных и осторожно подобранных, являлись в свое время открытиями и признаю́тся образцовыми до сих пор, например его биографии древних московских митрополитов, писанные по поручению митр. Филарета, его статья о сношениях русской церкви со святогорскими обителями до ХVIII стол.²¹⁵⁷. Русская церковная история составляла для А.В-ча, как сам он свидетельствует, «главный предмет изучения – по обязанности и по любви.» Но, как сказано выше, эта наука была тогда очень молода и А.В. сознавал, что время построения научной системы для нее еще не наступило. «Не знаю, – пишет он раз Погодину, – выйдет ли что-нибудь целое из моих замечаний. Нужно еще более знакомства с древними нашими церковными памятниками, – с историею церкви у других славянских племен, особенно южных. Нужно дождаться издания летописей. Ныне время, кажется, собрания и разработки материалов, а не составления историй. Пусть пишут, кому хочется писать поскорее. Слышно, что автор Русской Церковной Истории (А.Н. Муравьев) занимается новым, более обширным сочинением по этому предмету. Счастливого успеха! Но скороспелые произведения если где, то всего более в истории, непрочны». В то время, когда готовилась к выходу в свет История Филарета, А.В. занимался жизнеописаниями московских митрополитов, стараясь установить точно факты и истинное значение каждого из них. «Вот цель –

—418—

говорит он, – к которой стремлюсь в своих разысканиях, не пускаясь в общие обозрения, которые должны определиться сами собою по окончании предварительной работы». Всякое открытие русских источников одушевляло А.В-ча. «Радуюсь от всей души вашим открытиям, – обращается он к Погодину. – Дорожу каждой строкою оных. Видно, в недрах земли русской хранится не один самородок золота. Я здесь перечитываю, пересматриваю свои лаврские рукописи»... Далее идет прекрасное рассуждение о древнерусских поучениях. После открытия Филаретом Гумилевским слов Серапиона Владимирского (XIII ст.) Горский писал Погодину: «Слова святых, как мощи, в свое время являются и чрез избранных людей являются»²¹⁵⁸.

Свои занятия рукописями А.В. начал в академической и лаврской библиотеках. Но всего больше сделал он открытий для русской и славянской истории в Московской Синодальной библиотеке, над описанием которой работал в продолжение 13 лет (с 1849 по 1862 г.) Московская Синодальная библиотека едва ли не самое лучшее рукописное собрание на Руси и едва ли не самое драгоценное, – если не по количеству рукописей (кроме грамот и т.п. около 1430), то по крайней мере по древности и по редкости многих из них. Около трети рукописей – греческие²¹⁵⁹. Это собрание – историческая библиотека, а не книгохранилище, составленное в новое время более или менее случайно по мере находок и покупок. Синодальная библиотека, очень древняя по началу, составлялась до некоторой степени систематически, в нее, как и во многие монастырские библиотеки древности, собиралось всё, что было нужно для церковного обихода и для полного христианского просвещения. Что нельзя было приобрести в собственность, то списывалось, что не было переведено, переводилось; в

—419—

виду имелась полнота собрания. Первое начало этому собранию было положено вероятно древними московскими митрополитами. Новгород, Псков и разные монастыри, без всякого сомнения, внесли также в ее состав много рукописей. Главным же образом она обогатилась в период патриаршества, в эпоху книжного исправления и в связи с этим делом. Около 200 рукописей, вывезенных с востока, при патр. Никоне Арсением Сухановым попали сюда. Сюда же попали рукописи и книги после частных лиц, известных своею книжностью или образованностью: после митрополита сарского Павла, Сильвестра Медведева, патриарха Иоакима, ученого монаха Евнимия и св. Димитрия ростовского. Много рукописей было прислано из разных книгохранилищ по двум императорским указам – Петра I и Екатерины II. Синодальная библиотека никогда не терпела значитальных утрат от пожаров и войн²¹⁶⁰.

Раньше стали описываться греческие рукописи библиотеки иностранными учеными (Скиадою, проф. Маттеи). Главнейшее богатство – рукописи славяно-русские были почти недоступны. Попытки описать их возникли с начала нынешнего столетия – Калайдовичем (в 1825 г.), Ундольским (в 1847 г.). Но эти не выполненные работы были предприняты не по тому широкому плану, как впоследствии описывал А.В. со своим сотрудником. Уже во время работы его (в 1858 г.) архим. Савва (впоследствии архиеп. тверской) не без помощи А.В-ча составил указатель ко всей библиотеке. Но это только указатель рукописей, а не описание их. Мысль о поручении описи Синодальной библиотеки А.В. Горскому принадлежит митр. Филарету, который был встревожен намерением светских писателей (Ундольского и Погодина) напечатать описание библиотеки, а также жалобами на ее недоступность. «Светские писатели, – пишет митрополит в донесении св. Синоду, – уже напечатали обвинение в том, что Синодальная библиотека недовольно известна и не довольно открыта». Но Филарет держался своего взгляда на драгоценное книгохранилище. «Неверное или неосмотрительное

—420—

употребление древних рукописей, относящихся до церковных догматов, церковного законодательства, учения и церковной истории может произвести соблазн и дать пищу лжеучениям. Посему для всякого приходящего отворять дверь в церковную библиотеку не так удобно, как в светскую». Поэтому, описание «должно быть составляемо под ближайшим надзором духовного начальства, людьми, сведущими в церковных догматах и законоположениях». К тому же церковный взгляд откроет и внесет новые черты, полезные для церковной учености. Филарет искал между прочим в древних рукописях данных для обличения «неправых мнений, разномыслящих с православною церковью». И это важное дело святитель поручает А.В. Горскому. Когда выразил свое желание описывать синодальные рукописи Ундольский, Филарет сделал об А.В-че такой отзыв: «познания, опытность и духовное направление образа мыслей Проф. Горского располагают меня нимало не колебаться во мнении, мною представленном.»²¹⁶¹ Свою волю митрополит высказал в письме тогдашнему ректору академии Алексию Ржаницыну (в мае 1849 года). Предложение застало А.В-ча уже во всеоружии учености, подготовленным к работе такого рода. Посоветовавшись с ректором, он взялся выполнять поручение. А.В‒чу предоставлено было право выбрать себе сотрудника и он выбрал Капитона Ивановича Невоструева, профессора симбирской семинарии по священному писанию, магистра XII курса нашей академии²¹⁶². Невоструев отказывался первоначально своею неподготовленностью к работе и слабостью зрения. А.В. его убедил. Они выработали приемы описания, руководясь главным образом методом Востокова, и начали занятия в сентябре 1849 г. Невоструев жил в Москве в Чудовом монастыре, А.В. в посаде. Главная работа лежала на Невоструеве, который имел у себя помощниками двоих писцов. А.В-чу принадлежала высшая научная цензура над изысканиями чудовского труженика.

—421—

При издании Горский прочитывал вторую корректуру. Которому из двух ученых пришлось более потрудиться в этом деле – вопрос трудный и спорный. Одни приписывали весь труд Горскому, а на Невоструева смотрели как на чернорабочего; другие держались мысли, что Горский только слегка обделывал, очищал написанное Невоструевым. Изучение черновых тетрадей описания, что и сделал Н.С. Тихонравов, показывает несправедливость обоих суждений²¹⁶³. Сначала Невоструев был не подготовлен к специальной работе описания рукописей и Горскому приходилось показывать ему элементы, азбуку. Толстые тетради, исписанные в Чудовом монастыре, иногда зачеркивались крестом в лавре, покрывались крестиками, заметками, наставлениями, вопросами. Тетрадь переписывалась снова и снова исправлялась. Случалось иногда, что А.В. на основании своего глубокого изучения лаврских и академических рукописей делал догадку, не видя тех рукописей, которые описывал Невоструев, и его догадка оправдывалась. Или же делалось так, что работу начинал Горский; он брал к себе рукопись, прочитывал ее, делал свои заметки и наблюдения и потом отсылал в Москву для описания. При описании было поставлено задачей составить не сухой перечень статей рукописей, но изложить «историческую судьбу тех литературных произведений, списки которых попали в Синодальную библиотеку». Возникало множество вопросов, перед которыми терялись в Чудовом монастыре и останавливались в лавре. А.В. писал иногда Невоструеву: «подумаем, я еще не успел себе составить определенного понятия об этом предмете». И Невоструев ждет, до чего додумается и докопается А.В. Некоторые в высшей степени важные отделы Описания составлены самим Горским вместо написанного Невоструевым. Он прислал в посад толстую тетрадь с выдержками из Иоанна, экзарха болгарского. А.В. хоронит ее содержание под длинным крестом и пишет свою тетрадку, которую из деликатности пришивает к тетради Невоструева – это блестящее, обильное новыми выводами исследо-

—422—

вание об Иоанне экзархе. Вообще А.В. обращался со своим трудолюбивым, но еще неопытным сотрудником деликатно и гуманно, не оскорбляя его самолюбия. И Горский воспитал этого ученого. И.И. Срезневский, имевший случай наблюдать за работами по описанию, отдавая должное трудам А.В-ча, говорит: «велики и достойны всякого уважения в научном отношении были и заметки, замечания и соображения К.И. Невоструева»²¹⁶⁴. Но он не сравнялся с нашим ученым. Когда Невоструев сам понавык в работе, он стал высказывать суждения, несогласные с взглядами руководителя описания. Выходили споры и неудовольствия. Невоструев тяготился опекой Горского. Но проходит время, он чувствует нужду в указаниях А.В-ча и согласие восстановляется. Когда А.В. сделался ректором (1862 г.) и отказался от труда по описанию, Невоструев остался хозяином дела. Но здесь-то он и почувствовал нужду в опытном руководительстве. Последнюю часть описания – 5-ую, Невоструев выпустил уже один, но в предисловии заметил, что в ее составлении принимал большое участие и А.В. Горский. Есть основание думать, что Невоструев, живший в Москве при Синодальной библиотеке, знал ее хуже, чем Горский²¹⁶⁵. В результате получилось такое описание, каких, по заявлению ученых рецензентов, немного и в европейской литературе. «Это – сокровищница критически очищенных фактов для истории языка как русскаго, так и южно-славянского»; труд, «который составляет основу для изучения древней русской литературы». В нашей литературе, рядом с ним можно было тогда поставить только Описание рукописей Румянцевского музея, составленное Востоковым. Но труд двух ученых был выше даже и востоковского Описания, потому что Горский превосходил Востокова глубиной и широтой богословского образования, столь необходимого для верной оценки памятников древней русской литературы; превосходил знанием византийской письменности, по отношению к которой наша русская стоит в такой тесной зависимости. Вот от чего так плодотворен для науки этот труд. Помимо того, что здесь впервые поставлены и в значитель-

—423—

ной степени решены такие важные вопросы, как судьба кирилло-мефодиевского перевода св. Писания, вопрос о составе библии в древней Руси, – описатели сделали несколько открытий не только в области славяно-русской литературы (о чем говорилось ранее), но и литературы византийской: нашли в славянском переводе произведения греческой письменности, неизвестные в подлиннике. Таковы четыре слова Мефодия Патарского, новая редакция христианской переделки сочинения Эпиктета – Энхиридион, Кормчий, духовно-нравственное сочинение Максима исповедника, древний греческий патерик, описанный патр. Фотием, но неизвестный на греческом языке.

Появление в печати «Описания славянских рукописей Московской Синодальной Библиотеки» вызвало удивление ученого общества. Академия наук присудила авторам полную Уваровскую премию. Имена Горского и Невоструева стали известны заграничным ученым. Но потомство едва ли достаточно оценило этот труд. В изданных пяти книгах описаны только 432 рукописи. Тетради, приготовленные к печати, лежат без движения и отчасти растеряны. Составлен был, говорят, указатель к Описанию, но до сих пор он не увидел света и по-видимому затерян²¹⁶⁶.

>

VI. Научное руководительство

В дело науки и научного руководительства А.В. Горский вносит не только силу своего громадного ума и беспримерного трудолюбия, но и нравственную чистоту своей личности. Как великий святой не замечает своей святости, так истинно великий ученый своей учености: смирение необходимый

—424—

признак и того и другого. И А.В. владел этой редкой для ученого добродетелью. Своего авторитета он не навязывал никому. Он не шумел со своими открытиями, которых сделал немало, например, для истории русской церкви. В каком-нибудь журнале без подписи А.В. поместит короткую и осторожную статью, поднимающую новый вопрос, а полвека спустя ученые преемники сумеют внести в нее только мелкие поправки²¹⁶⁷. – Много терпения, чисто отеческой заботливости и педагогического такта проявлял А.В., руководя своих учеников. Ему приходилось иметь дело с начинающими учеными, степень научной уверенности которых часто обратно пропорциональна размерам познаний, и он деликатно исправляет произведения невежества, делая вид, что считается с ученым мнением, с которым несогласен. Только после этот человек поймет и оценит степень снисходительности своего руководителя. А.В. любил возбуждать научную самодеятельность среди студентов, видя в ней средство умственной и нравственной дисциплины студента, ожидая от нее большой пользы для отечественной науки. Ее он возбуждал то прямыми обращениями, то косвенными мерами. Нередко хаживал по студенческим нумерам, поднимал современные церковные или научные вопросы и вызывал споры. Вот несколько строк из дневника покойного проф. А.П. Смирнова. «27 марта 1869 г. Говорили о предполагаемом Ватиканском соборе. Папаша (так называли студенты А.В-ча) высказал мысль о возможности в церкви новых догматов, разумеется при санкции их вселенским собором. Кстати, когда он доказывал непогрешимость собора, мне казалось это недостаточно доказательным. Долго спорили». В бумагах А.В-ча отыскался

—425—

клочок, на котором его рукою записано для памяти: «студенту Волкову указать на слова Евстафия против тех, которые признают бездействие души по смерти». Это вероятно значит, что оппонент не сдавался и А.В-чу хотелось, как говорится, добить его словами Евстафия. Никакого желания навязать свое мнение ученику у него не было. Он разъяснит тему, укажет и решение вопроса, а студент придет как раз к противоположному. Это не обижало руководителя нисколько, никогда не влияло на оценку. Удивительную терпимость и снисходительность он обнаруживал к колебаниям и даже заблуждениям молодых умов. Один студент на экзамене горячо защищал учение Кальвина, о предопределении. А.В. старается навести его на правый взгляд, но тот оставался непреклонным, повторяя: «нет, очень основательно, очень основательно!» А.В. не возвел в ересь может быть влияние какой-нибудь немецкой книги, а может быть и простое незнание билета. Другой подаст ему сочинение; А.В. делает для себя такую отметку о нем. «Прости Господи грех неведения! Совершенный атеизм неверие», а на самом сочинении поставил – 3. Или вот заметка об одной студенческой проповеди в тетради А.В-ча. «Проповедь пустая; поспешно написана. Указывает на обиды «от начальствующих», говорится об учреждении раздела имуществ между всеми по примеру церкви иерусалимской. – Сказывать не дозволено». – Еще бы?! От такого радикализма А.В. не видел опасности ни для церкви, ни для государства. Он считал его просто шалостью молодого ума, или недомыслием; надеялся, что он пройдет с годами, и не ошибался.

Получив темы по какому угодно предмету, студенты шли к А.В-чу за справками и книгами. Вот как описывает эти «хождения к ректору» один из его учеников: «Бывало, окруженный массою книг, размещенных на столах, стульях, на диванах и под столами, стульями, диванами, расставленными в шкафах, этажерках и даже на полу, постоянно занимающийся, А.В. Горский всегда принимал студента, пришедшего к нему за советом или пособием, расспрашивал о ходе его занятий, наделял нужными или полезными книгами тотчас или спустя несколько часов, иногда несколько дней. Иногда он и сам любопытствовал

—426—

пообстоятельнее рассмотреть то дело, каким интересовался студент. Иногда интересный вопрос требовал многих справок по специальной литературе на разных языках; Горский по разным изданиям пересматривал всё, относящееся к делу, а за собой вел и любознательного студента»... «Случалось, что А.В. предлагает молодому ученому рукописи или же издания на неведомом языке. Тот отказывается неподготовленностью, а руководитель рекомендует ему поучиться тому да другому, приговаривая например так: «вы не решаетесь потрудиться прочитать этот памятник, уже обработанный другими, а чего стоило его обработать первоначально и так издать?» Порою в рекомендованных книгах студент очень мало находил нужного и прочитав их только усваивал основательнее их иностранный язык. Но это был педагогический прием А.В-ча. Шутя он заметит студенту: «вот видите, как много и как легко пишут, а прочитать нечего, – не всё заграничное дорого... Не получше ли сказано вот в этой книжке?» – Новая книжка к утешению студента действительно оказывалась уже годною для дела». Студентов старшего курса, пишущих курсовое (по-нынешнему кандидатское) сочинение, А.В. особенно усердно руководил и особенно заваливал работой. Вот несколько строк из студенческого дневника А.П. Смирнова. «Студента не редко вызывали: «пожалуйте к отцу ректору!» – Явившийся обыкновенно был встречаем вопросом: «имели ли в виду такого-то и такого-то автора?» и уходил нагруженный книгами. Еще не излишне отметить любопытную черту А.В-ча. Снабжая студента щедрою рукою всякого рода пособиями для ученых работ, папаша был своего рода вместе с тем и оригинальным скупцом. Желая заставить работающего обозреть предмет с возможною полнотою и с различных сторон, он заставлял студента читать толстые книги, чтобы из них воспользоваться для прямого дела пятью-десятью строками и часто тогда, когда студент кончал уже сочинение и близилось время представлять его, – присылал книгу самую нужную, самую главную в решении вопроса. Но силы были утомлены, времени не хватало. Не совсем нравилось нам это, своего рода, ученое мучительство. И если А.В. замечал в студенте недовольство такой позд-

—427—

ней помощью, – он то с благодушнейшей улыбкой, то с напускной суровостью, говорил ему словами апостола: «да ведь вы еще не до крови сражались?» Но за этими шутками, за этой дружественной простотой скрывалось совершенно сознательное стремление послужить родной науке свежими научными силами. А.В. ставил молодую силу нередко в курсе науки, направлял ее к разработке новых сторон. В одном письме ко преосв. Савве относительно двух литургийных молитв, сделав о них справку, А.В. замечает, что они не обследованы по рукописным источникам, что доселе занимались только вопросом о количестве просфор, а не составом литургийного чина, и прибавляет: «надобно будет дать об этом задачу в следующем году для курсового сочинения»²¹⁶⁸. И действительно, А.В. умел воспитывать ученых, очень много сделавших для русской исторической и филологической науки. Кому неизвестны имена их?..»

Было одно важное обстоятельство, которое поставило А.В-ча в центре научной жизни академии: в годы профессорства он 20 лет был библиотекарем (1842–1 862). Наша богатая библиотека А.В-чу больше, чем кому-либо, обязана своим богатством. Он был страстный библиоман. Уже не говоря о том, что он следил за всем, что выходило по богословским и историческим наукам на западе и у нас, и всё выписывал в библиотеку, – он прочитывал большую часть поступавших книг и испещрял их поля своими заметками. Кроме того ему обязана наша библиотека такими приобретениями, как редкие издания, оставшиеся после архиепископа тобольского Афанасия Протопопова, рукописи Волоколамского монастыря, дублеты старопечатных книг из библиотеки Московской синодальной типографии, старопечатные книги и рукописи, отобранные у раскольников и переданные в академию из Московской Синодальной библиотеки и консистории²¹⁶⁹, наконец собственная библиотека А.В-ча, поступившая в академию после его смерти. А.В. был идеальный библиотекарь. В то время наша библиотека не имела ни печатных каталогов, ни подвижного

—428—

и очень бедна была справочными пособиями. Библиотекарь заменял эти пособия и каталоги, потому что знал книги не только по названию, но и по содержанию. Обязанность библиотекаря портит обычно его нервы и настроение, приучает смотреть как на врагов на осаждающую его толпу и сообразно с этим обращаться с посетителями. А.В. был библиотекарь в высшей степени благодушный и предупредительный. Он не отказывался идти за книгами и днем и ночью. Рассказывают даже не в виде анекдота, что в вечернюю и ночную пору А.В. ходил в библиотеку из предосторожности без огня и отыскивал нужные книги ощупью. Свои библиотекарские обязанности он понимал несколько широко. Он не только подыскивал требуемые книги, но и рекомендовал их на темы по всем предметам: и больше того, что скажет и укажет студентам А.В., им не было и нужды искать и читать. – Если бы было позволено сравнить тогдашнюю учащуюся академию с фабрикой, то без большого преувеличения ее паровым двигателем надо признать А.В. Горского. «Наука, эрудиция, труд над перво- источниками, новые шаги, требуемые в разработке знаний, не только мірских но и духовных: вот тон, который слышался и задавался» поступившему тогда в академию и задавался главным образом А.В-чем²¹⁷⁰. Историческая постановка преподавания богословских наук в Московской академии есть дело преимущественно Горского. В те годы, когда учился А.В., самым любимым предметом в академии была философия. «Философия здесь в великом ходу, – пишет из лавры Погодин Шевыреву в 1830 г. – Сблизился я с нашею Троицкою академиею, в которой множество людей первоклассных. Вообрази, что там переведено почти всё из новой немецкой философии и Шеллинг известен там так, как и в голову не попадется какому-нибудь интригану Давыдову» (– тогдашний профессор философии в Московском университете). Филарет Гумилевский и А.В. Горский произвели переворот в учебной постановке академии и на самое видное место поставили историю церкви. Но влияние Филарета было не продолжительно – в конце 1841 года его перевели из академии – и главным

—429—

деятелем в этом направлении остался А.В. Проводником нового направления богословской науки в общество служил академический журнал «Прибавления к творениям св. отцов», – разрешенный к изданию в ректорство Филарета, но начавший издаваться уже после него (с 1843 г.). А.В. с самого начала был одним из его редакторов и всегда самым деятельным сотрудником²¹⁷¹.

Но ограничивать научное руководительство и влияние А.В-ча только академией значило бы уменьшать его заслуги. Он представлял пример удивительного научного бескорыстия. Кажется, он не считал своим того, что приобрел годами неусыпного труда, не дорожил теми находками, которые прославили бы его имя, и охотно, предупредительно, с наслаждением делился своими познаниями. Если существует добродетель научного альтруизма, то А.В. чистейший представитель этой добродетели. Чуждый авторского самолюбия, он забывал даже и о своем авторском праве. Он помогал тем ученым, которые годились ему в ученики; делился своими познаниями и соображениями с людьми, стоявшими на одной научной высоте с ним. При его помощи работали А.Н. Муравьев, Савва, впоследствии архиеп. тверской, гр. М.В. Толстой, Филарет, архиеп. черниговский²¹⁷². За его советами обращались такие ученые, как Погодин, Срезневский, Сухомлинов, Бодянский. В бумагах А.В-ча сохранилась часть огромной научной переписки, именно письма к нему. Она представляет несомненный интерес для истории отечественной науки и должна быть обследована. А теперь эта переписка может внушить благородную гордость нашей академической наукой. К профессору, потом ректору нашей академии обращаются за указаниями и справками ученые академики, ему шлют запросы из многих ученых центров русской земли. И получают его

—430—

справки и осторожные советы с почтением и благодарностью как в Казани, так и в Петербурге. Скромный ученый деревенской академии занимает одно из первых мест в ряду двигателей русской исторической и филологической науки. Немудрено, что «некоторые ученые общества без его искания, по выражению м. Филарета, избрали его в свои члены»²¹⁷³. В день юбилея академии 1 октября 1864 г. он получил от Московского университета диплом на звание почетного члена университета; в следующем году – степень доктора богословия от Св. Синода²¹⁷⁴, в 1867 г. признан доктором русской истории от совета Петербургского университета.

VII. Годы ректорства

В 1862 году (23 октября) А.В. был назначен ректором нашей академии. Еще раньше, после перевода архимандрита Сергия Ляпидевского, в декабре 1860 г., митр. Филарет знал о желании некоторых видеть ректором протоиерея Горского и сам этого желал. Но непременным условием митрополит поставил ему тогда вступление в монашество, потому что считал неудобным и необычным, чтобы белый священник-протоиерей первенствовал над архимандритом-инспектором; видел здесь московский святитель опасность церковного переворота – возвышения белого духовенства на счет монашества. «Да не поколеблются опоры дома Божия», – заключал он свои соображения²¹⁷⁵. А.В. решительно отказался от монашества и ректором был избран Савва (Тихомиров), впоследствии архиеп. твер-

—431—

ской. Этот ректор, как сам сознавался, неуклонно следовал добрым и благонамеренным советам А.В-ча²¹⁷⁶. Скоро место ректора опять освободилось и на него был назначен протоиерей Горский. Говорят, митрополита убедил в его назначении наместник лавры Антоний, духовник Филарета.

– Почему вы, – говорил он митрополиту, – не хотите назначить Горского?

– Он белый священник, не монах (отвечал митрополит).

– Какой он белый? Он серый и теперь, а может быть склонится быть и черным; а вам покойнее избрать постоянного ректора, чем заботиться вновь о замещении этого важного места.

Когда Савва, назначенный епископом можайским, явился к митрополиту и узнал о своем назначении, Филарет спросил его: «а кого же ты рекомендуешь на свое место?» Он назвал ректоров Московской и Вифанской семинарий и инспектора академии Михаила.

– А почему же не рекомендуешь протоиерея Горского?

– Владыка! да разве это возможно, – с изумлением спросил Савва.

– Почему же нет?

– В таком случае, это будет самый лучший выбор. Отец протоиерей Горский и достойнейший и самый прочный для академии будет начальник. Но почему же вы не изволили назначить его, вместо меня, после архимандрита Сергия?

– Тогда было еще не время, – ответил Филарет²¹⁷⁷.

«Академические, – как свидетельствует сам А.В.,– были очень удивлены этим назначением»²¹⁷⁸, удивлены вероятно тем, что митрополит уступил: не настояв на пострижении в монашество, поставил его ректором. То неудобство, что ректор протоиерей в служении должен был становиться выше архимандрита инспектора, было устранено пожалованием новому ректору митры²¹⁷⁹.

—432—

В следующем году (как говорилось ранее) митр. Филарет сделал последнюю попытку склонить А.В-ча к монашеству через наместника лавры Антония. Но он отказался снова, рассуждая, что не следует ему переходить на другое поприще служения. «Разве академия мало открывает дела усердию? – пишет А.В. в своем дневнике. – Разве неполезное для церкви служение воспитателя высшего духовного училища? Разве церковь не должна иметь в академии для себя опору, пользуясь добросовестными трудами ученой опытности?» Услышав снова желание митрополита, А.В. обратился к евангелию и отказался уже бесповоротно. В своем назначении в ректора он видел кроме того явление принципиально важное для духовно-учебного ведомства у нас. «Избранием ректора из белого духовенства сделан некоторый отвод для ослабления упреков в преобладании монашества над всем. Нужно ли уничтожать, что едва только положили? Не возбудит ли это новых жалоб? Избранием ректора из белого духовенства как бы открыт путь и на другие правительственные должности по духовно-училищному ведомству из белого духовенства. Нужно ли сейчас закрывать этот путь? Для чего не воспользоваться, при нынешней скудости в монашестве, добрыми элементами из другой области жизни, где давно оставались они без употребления для такого рода деятельности. Вводя в круг высшей администрации духовно-учебных заведений лицо белого духовенства, не возбудит ли начальство в самом монашестве ученом дух соревнования и тем не возвысит ли его?»²¹⁸⁰. В своем дневнике А.В. писал скромно: «в моем примере академия иерархически деградируется».

На первых порах отношения нового ректора к студентам как-то не ладились. Желание сблизиться с ними в духе и направлении, как говорил он им при вступлении на должность, пока не исполнялось. Во-первых страдала академическая экономия: комиссар крал, отец эконом редко бывал в столовой, дежурные студенты только списывали репортички комиссара, чистота и опрятность мало были знакомы академической кухне и столовой. Несвежие творож-

—433—

ники, припахивающая рыба, ременная говядина – вот предметы неудовольствий, с которыми пришлось считаться А.В-чу, – а в экономии он не чувствовал себя таким сильным, как в науке. Потом вышло неудовольствие из-за литературного вечера, устроенного студентами без ректорского разрешения. Ректор не был против такого полезного развлечения; он «не воспрещал и национальные песнопения», впрочем «с надлежащим выбором»; в его ректорство впервые в академических стенах послышались звуки рояли. Ему только не нравилось направление вечеров – этот непременно комический жанр, зубоскальство, как называл он. Не хотелось ему, чтобы этими вечерами переносился в академию театр с его галеркой. Его возмущали статьи одуряющего свойства, где выставлялось наружу только пошлое, низкое, где не встречалось ни одной одушевляющей мысли и чувства – он не любил например Помяловского. А.В. желал сообщить литературным развлечениям серьезный характер, считать их средством воспитания будущих проповедников. Между тем в студенчестве поднялся ропот, жаловались на стеснения от начальства. В попытках вызвать на откровенность и доверие усматривали заднюю мысль, почву благоприятную для шпионства и доносов. В том же учебном году разыгралась неприятная история с сочинением инспектору Михаилу, которое студенты отказались подавать. Ни уговоры ректора, ни угрозы, ни наивное желание заинтересовать вопросом темы – об изменении взглядов на библию в продолжении всех веков христианства – не привели ни к чему. Видно было, что не установилась еще почва для начальственного влияния А.В-ча в академии.

Но установилась она скоро. А.В. имел неоспоримый авторитет умственный, ученый и нравственный, которого было достаточно для благоустройства академии, для сильного влияния ректора на молодые умы и волю. Митр. Филарет писал один раз: «В ученом академическом круге для поверхности над другими, кроме других достоинств, нужна признаваемая ученость, особенно в начальствующих»²¹⁸¹.

—434—

А конечно ученость А.В-ча стояла выше всякого сомнения и признавалась всеми. Этот обычай «хождения к ректору» по каждому научному вопросу свидетельствует о признании, что А.В. стои́т в этом отношении выше всех других в академическом круге. Но он не лишен был и других необходимых достоинств. Он любил студентов, а так как «любовь и искренность должно быть едино», по его выражению, то он был с ними искренен. Когда он называл их «детками», то выражал свои неподдельные чувства. Он не сочувствовал крутым мерам и слишком был добр для того, чтобы наказывать²¹⁸². Этот воспитатель обращался к лучшим сторонам человеческой природы, веря только в них, стараясь развить в подчиненной ему молодежи любовь к науке, любовь к школе, откровенность и доверие к себе. Кажется, здесь было больше оптимизма, чем нужно, но несомненно его педагогия достигала своих целей в значительной степени. Детки А.В-ча назвали его в ответ «папашей», студенты из хохлов звали его «сивий». Под одной фотографической группой курса студентов вместе с ректором, которую можно видеть в ректорской квартире, подписаны слова из пророка Исаии: «се аз и дети, яже ми даде Бог». Исполнилось 25 лет со дня смерти А.В-ча, а и теперь в беседе его учеников слышишь это слово – «папаша». Академия была семьей. Один воспитанник Петербургской гимназии, попавший в то время в нашу академию, был поражен и умилен этой простотой, семейностью в отношениях, которые у нас царили, которые передавались от ректора и к остальным, и свидетельствует о важном воспитательном влиянии такой атмосферы на студенчество²¹⁸³. В иных случаях эта атмосфера давала особенно себя знать, напр. в день св. Пасхи, о чем не могут забыть воспитанники А.В-ча. Много трогательных рассказов об его доброте к студентам записано и хранится в памяти его учеников. Он был доверчив как ребенок и некоторые проводили его. Но нередко случались примеры удивительного доверия и откровенности к

—435—

этому ректору. Вот он радуется узнав, что больной отец одного студента выздоровел. Здесь не удивительна радость этого бесконечно доброго сердца, удивительно то, что студент пошел со своим горем к ректору и открылся ему. Случалось и так, что, узнав стороною о невзгодах кого-нибудь, он призовет его к себе, разговорит и утешит. Радость каждого из учеников становилась его радостью, лицо его просветлялось, он улыбался и обычно дарил студенту что-нибудь на память об этом моменте – просфору, книжку. Если в его семье появлялся тяжелый больной, А.В. только и знал, что ходил в больницу: садился у его постели, развлекал его разговорами, сам поправлял подушку, исполнял больные капризы, для развлечения присылал легкие книги или лакомства больному. Смерть студента была для А.В-ча. горем отца. Говорят, слезы лились из его глаз ручьями при прощании с покойником. Среди надгробных речей его, полных высокого истинно христианского лиризма, слышались рыдания по безвременно утраченном сыне. На память о почившем он брал себе его карточку. Когда А.В. хлопотал об устройстве особого академического кладбища (1871 г.), вероятно у него была мысль как бы об отдельной усыпальнице для академической семьи. Вместе с духовной милостынею он раздавал и материальную, едва ли считая и помня. Конечно, в семье не без урода и не без огорчений. А.В. не терпел лжи или циничной откровенности о грехах без сожаления о них или с похвальбой, огорчался проявлениями холодности к религии. Возмущенный неисполнением религиозных обязанностей, он упрекал, гневался. Нелюбовь давала себя знать. «Голос, готовый сделаться грозным, – говорит один из его учеников, – являлся упрашивающим, жалобным... Упреки сменялись мольбами». Случалось, что огорченный или взволнованный он плакал на глазах у всех. Но над этими слезами не смеялись. Напротив, и студенты и подчиненное ректору начальство берегли А.В-ча от огорчений и далеко не всё доходило до него, что могло бы его расстроить. К тому же его стыдились. Академия того времени не могла похвалиться строгостью внешней дисциплины и приходилось нередко скрывать от ректора то, что ему нужно было знать: А.В. стоял над академией, выше многих ее

—436—

дрязг. Но она могла гордиться редкими в учебных заведениях нравствеными связями учеников и начальника. Влияние А.В-ча, как нравственного авторитета, простиралось на его воспитанников и после академии. Один студент, не чуждый известного русского порока, окончив курс, покупал карточку А.В-ча, тогдашнего ректора, и говорил товарищам, что приобретает ее больше нежели на память себе, – «на разум и волю».

А.В. обладал редким, почти исключительным, характером: власть не только не испортила его, напротив сделала выше и чище. Раньше он непрочь был подсмеяться за глаза и в глаза – это была потребность его живой критической мысли – сказать острое словечко о тех, кто его возмущал или смешил. Сделавшись начальником академии, он никогда не позволял себе этого. Даже больше того. Он стал сдержаннее, ласковее и деликатнее. Никогда никто из профессоров не слыхал от него выговоров или замечаний. Если необходимо было дать понять человеку его провинность, А.В. скажет о своем неудовольствии ему осторожно через другого, или только погорюет сам с собой. У него не было врагов и недоброжелателей: напротив, было немало сердечно преданных ему людей. С ними он был откровеннее, во многое посвящал их, чего не говорил другим. Но и эти другие, дальше стоявшие от него, признавали его власть, которая имела основание в бесспорном духовном превосходстве А.В-ча. В профессорских семействах А.В. был желанным, хотя очень редким гостем. Здесь он был другом и любимцем детей, которых сам очень любил и ласкал, и теперь рассказывают, как этот серьезный человек, впрочем еще будучи светским, играл иногда с детьми «в дурачки». Единство и согласие в профессорском кругу – вот чего больше хотелось А.В-чу. В последние годы А.В-ча в академической корпорации произошли некоторые неудовольствия, которые, говорилось после, убавили его жизни.

И отношение к студентам и отношение к профессорам покоились у А.В-ча на том возвышенном взгляде, какого он держался на академию. Он видел в ней духовно-ученое братство, опору церкви, источник богословского

—437—

ведения для православного общества. Вступительную лекцию по истории церкви, он начинал раз прошением великой ектении – «о святем храме сем и с верою, благоговением и страхом Божиим входящих в онь, Господу помолимся»; при чем под святым храмом разумел храм богословской науки; веры, благоговения и страха Божия, как настроений, он требовал от служителя науки богословской, иными словами, от служителя Христовой церкви в звании ученого богослова. И когда А.В. хлопотал и добился устройства храма в стенах академии, то кроме практических удобств им руководило желание, чтобы Господь даровал «нам счастье жить под одним кровом с Его жилищем», «дабы более и более самим и нашим юношам проникаться духа церковного»²¹⁸⁴. – От академии, как целого учреждения, А.В. требовал служения обществу и вместе церкви распространением богословских знаний: отсюда его проект богословского словаря, не осуществившийся не по вине А.В-ча. Это дело он вел вполне самостоятельно. Митр. Филарет «никогда не сочувствовал этому предприятию»: А.В. осаждает его просьбами, а в своей речи 1 окт. 1864 г. в день полувекового юбилея академии, посоветовавшись предварительно с академическим братством и конечно с владыкой, приглашал всех получивших высшее образование в академии, ознаменовать день собрания таким предприятием, в котором бы все могли принять участие. Здесь он разумел составление церковно-богословского словаря. Митр. Филарет только внезапно по какому-то вдохновению, как свидетельствует преосв. Савва, святками 1865 г. сам предложил деньги А.В-чу на его издание. Дальнейшая история этого предприятия известна. Дело было начато скоро: определились работы, разыскивались пособия и источники, составлялись алфавиты, уже в феврале шли обсуждения предприятия и распределение работ. А в октябре того же года А.В. писал преосв. Савве: «Мы теперь хлопочем, как вести дело по изданию словаря, – собираем «источники», собираем людей; стараемся уяснить себе требование, задачи требования

—438—

нашей публики духовной и не духовной». Некоторые статьи для словаря были уже написаны. Говорили о скором осуществлении предприятия, заинтересовавшего общество. Но оно не осуществилось и до сих пор и нет положительно никаких надежд, чтобы к вековому юбилею академии, который не за горами, мысль А.В-ча пришла в исполнение²¹⁸⁵. В годы ректорства А.В-ча в академии введен был новый устав 1870 г., которому он во многом не сочувствовал. Тем не менее ему пришлось переустраивать академию по-новому и он исполнил это со свойственной ему добросовестностью. Преосв. Макарий (Булгаков), ревизовавший преобразованную академию в год смерти А.В-ча, нашел ее в полном порядке и дал такой отзыв о ректоре. «Достоуважаемый отец протоиерей, всю жизнь свою посвятивший на служение науке, давно уже засвидетельствовал пред ученым міром свою основательную и многостороннюю богословскую ученость, особенно церковно-историческую, своими замечательными сочинениями и при своем зрелом уме, многолетней опытности и глубоко-религиозном и строго-нравственном направлении служит надежным руководителем не только для воспитанников, но и для самих наставников академии».

Еще была одна выдающаяся особенность в отношениях А.В-ча к академии, этот «прочный ректор», с детских лет почти взятый академией, любил ее как вторую родину, с нежностью сына. Еще в те годы, когда он был молодым профессором, трудно было его вытащить из посада и родные огорчались, что он редко навещал их на вакациях. Он прирастал к академии, хотя не забыл и родины. Много лет в конце жизни собирался он посетить свою Кострому, но так и не собрался. Уезжая по необходимости куда-нибудь из академии, он тосковал по ней. В последний год своей жизни, летом 1875 г., по совету врачей после долгих уговоров близких людей А.В. был отправлен на дачу в Ахтырку²¹⁸⁶, но не мог

—439—

прожить там и месяца, загрустил по академии и возвратился умереть сюда. Его последним желанием было похороняться вблизи академии на нашем, теперь закрытом, кладбище.

Болезнь, сведшая А.В-ча в могилу, была застарелая: врачи назвали ее воспалением внутренней оболочки артерий. Он не любил лечиться и за постоянным трудом забывал о себе. Первый раз А.В. почувствовал приступы болезни приблизительно около 45 года своей жизни. Не один раз давала она себя знать и после, а в декабре 1874 года оказалось, что болезнь неизлечима²¹⁸⁷. Когда, возвратившись с дачи, А.В. появлялся на креслах в академическом саду и, по народному выражению, наглядывался на свет Божий, его сослуживцы и воспитанники, окружая больного, чувствовали, кого они теряют. Не задолго до своей смерти

—440—

он говорил: «с меня довольно послужил». Здесь и скромное выражение чувства исполненного долга, и выражение благодарности Создателю. Последними предсмертными словами А.В-ча были: «я хочу скорее домой». Было ли это воспоминание о далекой родине – последняя мысль о земле, или первое откровение нового міра, более близкого его душе, чем земля, – неизвестно.

Смерть А.В-ча была великим горем академии. Один очевидец погребения рассказывает: «на домашних панихидах священнослужители едва могли произносить возгласы: рыдания заглушали их. В день похорон пространная трапезная церковь лавры была переполнена его почитателями... И наставники и студенты горячо оплакивали своего ректора. Я не видал сухих глаз». Памятник на могиле А.В-ча поставлен его учениками²¹⁸⁸.

* * *

Когда помер А.В. Горский, его ученик Η.П. Гиляров-Платонов писал: «Необходимо воссоздать всю духовную личность покойного, личность колоссальную, сказали бы мы, если бы нравственной высоте, высоте смирения, исполнения долга до самозабвения, мог приличествовать эпитет «колоссальности». Этот аскет-профессор, этот инок-мірянин, с подвижническою жизнью соединявший общительную гуманность и готовность всякому служить своими знаниями и трудами, это было необыкновенное явление. Оно едва ли повторится. Оно было созданием особого духовного строя в известный период Московской академии, где А.В. Горскому предшествовал первообраз его Ф.А. Голубинский, с тою же бездною эрудиции, с глубоким мыслительным умом, и не только отсутствием тщеславия, но и смирением, о котором трудно составить даже понятие: о таком смирении можно читать только в учебниках нрав-

—441—

ственного богословия»²¹⁸⁹... Слова покойного публициста: «это явление едва ли повторится» до сих пор оказываются пророческими: А.В. Горский не повторился. Но тот духовный строй нашей академии, высшим созданием которого был этот человек, не помер с ним. Просвещенная религиозность, честная наука, смиренная ученость, отеческие, сыновние или братские отношения в академической семье – вот главные черты этого духовного строя. Как рассеянные искры потухшего светила, они мелькают и тлеют там и здесь в этих славных стенах. И не погаснут эти искры, пока не умерла в нашей академии академия Горского. А этого, все мы веруем, никогда не случится.

С. Смирнов

—442—

Мы собрались сегодня, чтобы почтить память незабвенного в летописях нашей академии ее мудрого и любвеобильного отца ректора прот. А.В. Горского по поводу исполнившегося двадцатипятилетия со дня его кончины. Выступая перед Вами с моим кратким словом, невольно воспоминаю с благодарным чувством истинно-отеческую любовь и попечение о мне прот. А.В. Горского в течение моего почти четырехлетнего приготовления к академической кафедре. А.В. Горский в заседании совета академии 25 июля 1871 г. предложил совету предназначить меня на новую в духовных академиях, введенную уставом 1869 г. кафедру русского языка и славянских наречий, и когда 15 ноября того же года Св. Синодом утверждено было постановление совета командировать меня в университет и заграницу в славянские земли, прот. А.В. Горский избрал с.-петербургский университет и вверил меня ближайшему и непосредственному руководительству своего давнего и испытанного друга Измаила Ивановича Срезневского, который с тех пор – по его собственным словам – «видел и любил во мне птенца Александра Васильевича». Оттого-то достолюбезные имена Александра Васильевича Горского и Измаила Ивановича Срезневского стоят для меня рядом и одно вызывает другое... Перед отправлением в университет, Александр Васильевич предложил мне – ежемесячно сообщать ему подробные сведения о всём, что я услышу на лекциях университетских профессоров и о всех моих работах. Это был мудрый педагогический

—443—

прием, много способствовавший усвоению мною слышанного и читанного. Как внимательно относился А.В. к моим сообщениям, о том свидетельствуют его пометки на моих письмах (хранящихся в архиве прот. А.В. Горского) и подчеркнутые места. Напр. в письме моем от 24 мая 1873 г. перечисленные мною науки историко-филологического отделения, которые я слушал в С-Петербургском университете, А.В. карандашом разметил в систематическом порядке, начав с общего языкознания и санскритского языка (проф. И.П. Минаев), тогда как у меня на первом месте поставлены были предметы, читанные И.И. Срезневским. С живейшим вниманием и любовью относился А.В. к предпринятому мною, по совету И.И. Срезневского, первому ученому труду с филологическим характером, – исследованию славянского перевода Апостола по рукописям. Ученый автор классического описания славянских рукописей московской синодальной библиотеки, А.В. интересовался моим трудом, задавал вопросы, подавал советы и ободрение. Перед отправлением меня за границу, А.В. вместе с И.И. Срезневским обсуждал план путешествия и программу моих будущих занятий. В ответ на мои сообщения, прот. А.В. Горский писал мне и в Москву, и С.-Петербург, и за границу. И какою мудрою, истинно-отеческою попечительностью и любовью дышат эти большею частью довольно длинные письма его! «Радуюсь, что пред Вами открываются новые сокровищницы научного капитала. Усугубляйте, утрояйте талант, Вам вверенный... Прошу свидетельствовать о. Иосифу²¹⁹⁰ мое усердное почтение и благодарность за радушный прием Ваш» (письмо А.В. Горского ко мне в Москву от 11 сентября 1873 г.). «Прошу принять и от меня священное приветствие «Воистину Христос воскресе», хотя и поздно мною начертанное, но давно и к Вам духом посланное, и никогда в силе и животворности не оскудевающее. Как-то Вы провели Светлый Христов праздник, в первый раз, вне русского міра, не имея подле себя и православной церкви» (письмо в Прагу от 20 апреля 1874 г.). Желая ободрить меня на далекой

—444—

чужбине, А.В. в письмах сообщал мне новости академической жизни и передавал благожелания мне «от академического братства», «от академической братии и сотрудников». Из писем прот. А.В. Горского я узнал заграницей о докторской диссертации и докторском диспуте Η.И. Субботина, об отчете Е.Е. Голубинского о его заграничном путешествии, о выходе в отставку Е.В. Амфитеатрова, назначении профессора академии прот. Ф.А. Сергиевского ректором вифанской семинарии, о болезни И.Д. Мансветова, кончине Д.Д. Королькова, о предстоявшей ревизии нашей академии через высокопреосв. архиепископа Макария, об ожидавшимся посещении здешней лавры наследным принцем прусским и т.д. Книги по славянским наречиям, купленные мною заграницей, я посылал в академию, согласно воле прот. А.В. Горского, на его имя. В одном письме (от 20 апреля 1874 г.) он сообщил мне между прочим перечень ценных чешских изданий и книг, имеющихся в академической библиотеке (для того, конечно, чтобы я этих книг не покупал). «Что касается до полученных мною Ваших книг – пишет А.В. ко мне в Люблян (Laibach) от 31 августа 1874 г. – то я перебрал их по Вашему списку и нашел за исключением, кажется, только нескольких книжек старочешской библиотеки, все на лицо, от малой до великой. Господь да поспешит Вашим трудам в знакомстве с разноязычными отраслями одного и того же племени. А мы теперь принимаем Ваших будущих учеников: готовьте для них больше запаса знаний, думаю, не столько строго-филологических, сколько литературно-исторических». Последнее собственноручное письмо А.В. Горского ко мне – в Белград – помечено 2 декабря 1874 г. «Давно собираюсь беседовать с Вами, и всё откладывая до более свободного времени, остаюсь доселе виноватым пред Вами в молчании. Простите Бога ради, и не думайте, что мы Вас забыли... Поздравляю Вас с удовольствием, нечасто выпадающим на долю, видеть рождение нового святилища наук, и особенно у народа нам единоплеменного²¹⁹¹». В ответ

—445—

на выраженное мною желание продлить мою заграничную командировку, А.В. подробно изложив различные затруднения и препятствия к исполнению моего желания, пишет мне: «Итак, любезнейший мой Григорий Александрович, не лучше ли Вам, вместо того, чтобы помышлять о новых отдаленных странствованиях, поскорее поспешить в родное гнездышко и с Богом приниматься за работу, разобравшись с теми сокровищами знания, какие удалось или удастся Вам приобрести личным наблюдением и посредством уроков, – или в солидных пособиях и руководствах²¹⁹²?». «Радуюсь – пишет А.В. в заключение – что в старой Сербии находите Вы для себя обильную пищу. Жаль только, что не вижу из Ваших прежних и настоящего письма, нашлась ли хоть одна рукопись Апостола, расположенного не по чтениям, – как есть у нас Евангелия-тетры? Добрались ли Вы до первоначального текста переводного? Он может быть и не самым древним по спискам. И где, в каких именно рукописях полагаете этот первоначальный текст?»

Движимый чувством глубокой благодарности к незабвенному о. ректору прот. А.В. Горскому за его мудрую попечительность о мне, я посвятил его блаженной памяти некоторые свои ученые труды.

Как преподаватель славяно-русской филологии и истории литературы, я предложу Вашему благосклонному вниманию несколько замечаний о заслугах воспоминаемого ныне о. ректора прот. А.В. Горского для славяно-русской историко-филологической науки.

Назад тому двадцать пять лет, 14 октября 1875 г., при погребении прот. А.В. Горского один из церковных ораторов, профессор, впоследствии ректор нашей академии архимандрит Михаил (скончавшийся в 1887 г. в сане епископа курского) говорил о почившем: «С юных лет до самой смерти неутомимый труженик науки, ради удобнейшего приобретения блага учености презревший многое, считающееся благом в жизни, отвергнувший даже всякие, считающиеся невинными, удовольствия житейские, всегда в

—446—

тиши уединения как отшельник, или как евангельский приточный купец, продавший ради приобретения одной драгоценной жемчужины всё что имел (Мф.13:45–46), он успел так обогатиться ученостью, что нельзя было не дивиться ее многообъемлемости и глубине в таком совершенстве, в каком весьма редко встречается это в жизни. Это очевидно для всех как в его творениях, так особенно в бесценном руководительстве устном нескольких молодых поколений и учащих и учащихся. Эта глава была как бы богатейшею сокровищницей знаний, из которой каждый мог почерпать сколько мог и сколько хотел. Это особенно в богословии во всём обширном его объеме; но и во внешней учености сведения его были громадны, так что дивиться можно было их разнообразию и обширности; умный совет, меткое суждение, показывавшие серьёзное изучение, могли слышать от него специалисты и таких отраслей знания, которые по-видимому были далеки от круга его обычных занятий²¹⁹³». Действительно, многообъемлемость и совершенство познаний А.В. Горского невольно приводили всех в удивление. Сокровищами его познаний в изобилии пользовались в течение нескольких десятков лет и студенты академии и сами профессора; к его помощи обращались нередко такие высокопоставленные лица, как митрополит Филарет, обер-прокурор Св. Синода гр. А.П. Толстой и др. Ученый английский аббат Стэнли, во время одного из своих путешествий посетивший московскую духовную академию, был поражен познаниями А.В. Горского, без приготовления, прямо из запасов своей памяти предлагавшего самые точные и меткие суждения о разного рода темных и малоисследованных вопросах в истории англиканской церкви. Хорошо знали и высоко ценили ученый авторитет А.В. Горского многие светские русские ученые: Μ.П. Погодин, С.П. Шевырев, О.М. Бодянский, И.И. Срезневский, А.Ф. Бычков, Ф.И. Буслаев, Н.С. Тихонравов, ныне здравствующий академик и председательствующий Отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук М.И. Сухомлинов и другие, а также славянские и немецкие ученые, напр.

—447—

И.И. Шафарик, Дюмлер. За свои ученые труды А.В. был избран многими учеными обществами и учреждениями в свои почетные члены. Так он состоял почетным членом московского и петербургского обществ любителей духовного просвещения, киевской и казанской духовных академий, общества любителей российской словесности, московского университета. В 1864 г. возведен Св. Синодом в степень доктора богословия, в 1867 г. признан доктором русской истории от совета с.-петербургского университета.

Памятником многообъемлющей и глубокой учености А.В. Горского служат многочисленные ученые печатные труды его. Они могут быть разделены на следующие группы: I. Жизнеописания и исследования, относящиеся к общей церковной истории. II. Жизнеописания и исследования, относящиеся к русской церковной истории. III. Древние русские памятники, изданные с объяснением, и исследования о них. IV. Описание славянских рукописей московской синодальной библиотеки (4 тома). V. Поучения и речи²¹⁹⁴.

Обращаясь к трудам А.В. Горского по истории русской церкви и духовной литературы, мы должны прежде всего сказать, что эти труды его вполне самостоятельны и оригинальны. Высокое достоинство этим трудам Горского придает то, что он работал по рукописным источникам и руководился строго научным методом. А.В. Горскому открыты были библиотеки Троице-Сергиевой лавры, московской духовной академии, Иосифова-волоколамского монастыря, синодальная типографская и патриаршая. С первых годов своей профессорской деятельности А.В. с жаром принялся за изучение огромного материала, накопленного веками в этих хранилищах. Произведения древнерусской духовной литературы, летописи, грамоты, акты изучены им глубоко и основательно. Самое изучение этих памятников опиралось у Горского на широкое и близкое знакомство с

—448—

историей христианской церкви вообще и греческой и южнославянской в частности. А.В. в совершенстве владел всеми пособиями филологической критики, имел обширные палеографические сведения, изучал славянские наречия и русский язык в его историческом развитии. Горскому принадлежит и честь открытия некоторых замечательных памятников древней русской литературы, каковы произведения Илариона, митрополита киевского, поучения Кирилла II, митрополита киевского, митрополитов московских Петра и Алексия.

Остановлюсь несколько на исследовании А.В. Горского о свв. Кирилле и Мефодие и на отношении его к церковному празднованию памяти славянских первоучителей.

Каждому русскому, как и вообще каждому славянину одинаково дорого и священно бессмертное имя славянских просветителей свв. Кирилла и Мефодия. А занимающимся славянскою филологией известно и то великое значение, какое имеет в этой отрасли ученых изысканий правильно составленное жизнеописание славянских апостолов. Значение это основывается на том, что с биографией свв. Кирилла и Мефодия весьма тесно связаны многие важные вопросы славянской науки, как-то: о двух славянских азбуках, кирилловской и глаголической, о начале письменности у славян, о родине древнего церковно-славянского языка и др. Достоинство всякой биографии находится в тесной связи с качеством и количеством источников. История свв. Кирилла и Мефодия, после исследования чешского ученого аббата Иосифа Добровского, раскрывалась преимущественно на основании источников латинских, главное место между которыми занимала т.н. итальянская легенда о перенесении мощей св. Климента в Рим²¹⁹⁵. Так дело продолжалось до 1843 года, когда в «Москвитянине» явилась безымянная статья, произведшая решительный переворот в этом вопросе. Статья эта принадлежала – тогда еще молодому светскому ученому – А.В. Горскому. Величайшая заслуга Горского в том, что он первый в своей обстоя-

—449—

тельной статье раскрыл глубокую древность т.н. паннонских славянских житий свв. Кирилла и Мефодия и их первостепенную важность для правильного представления жизни и деятельности славянских просветителей. Списки обоих житий А.В. нашел в библиотеке московской духовной академии. Строго придерживаясь текста житий, Горский излагает по ним биографию свв. Кирилла и Мефодия, снабжая ее основательными критическими замечаниями, хронологическими и историческими, воспользовавшись для этого византийскими и западными источниками. Это исследование Горского легло в основу большей части позднейших исследований о первоучителях славянских, а открытые им пространные славянские жития отодвинули на второй план прежние источники и сами заняли первенствующее место в кирилло-мефодиевской литературе. Исследованием А.В. Горского скоро воспользовались архиеп. Филарет (черниговский) в своей статье о свв. Кирилле и Мефодие, архиеп. (впоследствии митрополит) Макарий в «Истории христианства в России до св. Владимира» и проф. Шевырев в «Истории русской словесности». Исследование Горского переведено было на чешский язык (Casopis Cesk. Mus. Praha, 1846) и стало известно славянским и немецким ученым. Дюмлер (Dümler, Die pannonische Legende wom heiligen Methodius, Wien, 1854) напечатал статью Горского в своих комментариях к паннонскому житию св. Мефодия, переведенному, по его просьбе, Фр. Миклошичем на латинский язык. Дюмлер принял почти все доводы и замечания Горского. В издании паннонских житий Π.И. Шафарика (Paniátky drevn. pisemnictví Iihoslovanûv, v Praze, 1851) житие св. Мефодия напечатано по списку, найденному А.В. Горским в одной из рукописей библиотеки московской дух. академии.

Ныне исполнилось 57 лет со времени начала научной разработки паннонских славянских житий. Как же теперь обстоит дело с ними? Так ли прочны и ныне выводы прот. А.В. Горского относительно личности составителя, времени и места их составления? Правда, рядом с многочисленными представителями положительного направления по вопросу о паннонских житиях, развивавшими воззрения А.В. Горского, не замедлили явиться сторонники и противоположного направления, отрицавшие в большей

—450—

или меньшей степени историческое значение обоих житий или одного жития Кириллова (Гинцель, Мюральт, патер Мартынов, Бильбасов и др.). Но достаточно ли обоснован отрицательный взгляд на паннонские жития? Нет, недостаточно. Мнение скептиков носит характер субъективности. Обозревая научную разработку славянских источников для биографии свв. Кирилла и Мефодия за истекшие 57 лет, мы должны признать, что для достойного завершения с таким успехом начатого слишком пятьдесят лет тому назад исследования мы должны вернуться к статье А.В. Горского и заняться решением намеченных в ней вопросов, оставленных доселе Кирилло-мефодиевской критикой без надлежащего, всестороннего и объективного рассмотрения.

Прот. А.В. Горский особенно чтил память свв. Кирилла и Мефодия, и когда установлено было совокупное празднование в честь их 11 мая, обычно сопровождал торжественное церковное богослужение словом с церковной кафедры. Одно из таких слов, на 11 мая 1863 г., напечатано в «Кирилло Мефодиевском сборнике», изданном М.П. Погодиным (М. 1865, стр. 441‒448). Предмет слова – заслуги свв. Кирилла и Мефодия для церкви. В «Богословском Вестнике» за 1895 г. напечатаны два поучения прот. А.В. Горского, произнесенные в академическом храме 14 мая 1872 г. и 13 мая 1873 г. при церковном праздновании памяти свв. Кирилла и Мефодия²¹⁹⁶. Оба поучения написаны по поводу греко-болгарского церковного спора. Этого же предмета касается А.В. в одном слове, не вошедшем в академическое издание 1895 года и произнесенном при совершении литургии в академическом храме на греческом языке (собственноручный А.В. Горского набросок – в его архиве). «Кто вспомнит, что вчера церковь болгарская собиралась праздновать свое тысячелетие, и слушая литургию греческую приведет себе на память несчастное разъединение, возникшее в последнее время ме-

—451—

жду церковью греческою и болгарскою, тот поймет, – говорит сей великий и любвеобильный муж, сердечно скорбевший по поводу этой церковной распри, – почему мы избрали для своего слова из истории церкви апостольской упоминаемое ап. Павлом событие – спор между христианами из иудеев и язычников²¹⁹⁷. В настоящем споре между церковью болгарскою и греческою нет никакого разномыслия догматического, нет даже и разности обряда, каковая естественно должна была открыться между уверовавшими иудеями и язычниками. Церковь болгарская как истины веры, так и все учреждения, относящиеся до богослужения, управления и жизни равно признаёт и сохраняет у себя, как и церковь греческая. Разногласие возбуждает вопрос о свободе и самостоятельности или о зависимости церкви болгарской от высшей иерархии греческой. Что скрывается глубже этого вопроса, это ясно не выставляется на вид. Но во всяком случае нам, свидетелям этой борьбы, по духу общения христианского, нельзя не молить Главу церкви Христовой, или лучше сказать надлежит с сугубым усердием просить Господа о мире и соединении церквей. Ап. Петр уступил сотруднику своему (ап. Павлу) и бо́льшую половину міра, сам оставшись апостолом только обрезания, т.е. иудеев. Да расположит Господь и дух иерархов греческих к свободному отпущению малого участка стада Христова из своей ограды, но не выходя из ограды православия. Ап. Павел охотно принял на себя единственное условие, на него возложенное собратиями, чтобы он помнил и заботился о убогих христианах иерусалимских. Да расположит Господь и церковь болгарскую вниманием к нуждам и стесненному положению церкви греческой, смягчить болезнь нового лишения, ей предстоящего. Как древле церковь эллинская этим средством поддержала свое единение с церковью из евреев, так теперь любовь деятельная и вспомоществующая да сохранит не-

—452—

разрывность мира, для обеих сторон необходимого». Нельзя не признать, что если бы в свое время греки и болгары воспользовались этим мудрым советом, основанным на примере первоверховных апостолов, то церковное дело болгар давно было бы, к обоюдному удовольствию, наилучшим образом улажено.

Высшая заслуга прот. А.В. Горского в области русско-славянской историко-филологической науки – это его громадный, монументальный труд: «Описание славянских рукописей московской синодальной библиотеки». Отд. 1 и 2. Четыре тома. М. 1855‒1862. Вот вкратце история этого труда. Митрополит Филарет от 6 мая 1849 г. писал к ректору московской духовной академии архим. Алексию (Ржаницыну, впоследствии архиепископу тверскому): «Говорят, что чужие .люди предпринимают без нас для синодальной библиотеки то, о чем я давно думаю, не достигая дела, – именно составление отчетливого каталога, и даже помышляют о напечатании²¹⁹⁸. Посему скажите цензорам, чтобы, если что в сем роде явится в цензуру, удержать от пропущения, без представления Св. Синоду. И я желаю знать, если что такое встретится. Но как желательно нам самим, так как и нужно, сделать дело, за несделание которого могут нас укорить: то поговорите с г. Горским, не возьмется ли он за сие дело с несколькими сотрудниками, которых можно было бы взять в Москве и которых дело он направлял бы и поверял, посещая Москву по временам? Займитесь сею мыслью, и дайте мне ответ.»²¹⁹⁹ А.В. Горский изъявил готовность принять на себя труд составления полного описания славянских рукописей, хранящихся в московской синодальной библиотеке. В сотрудники себе он указал на профессора симбирской семинарии К.И. Невоструева. В продолжение четырнадцати лет (с 1849 по 1862 г.) совокупными силами они работали над описанием славянских рукописей синодальной библиотеки, и плодом этих ревностных и усиленных трудов были

—453—

четыре печатных тома, содержащих в себе описание отделов рукописей: Св. Писания и писаний св. отцов²²⁰⁰.

«Описание славянских рукописей московской синодальной библиотеки» есть, можно сказать, неисчерпаемая сокровищница критически очищенных фактов для истории священного библейского текста, равно для истории текста святоотеческих творений и различных богословских сочинений. По широте плана труд А.В. Горского и К.И. Невоструева мало имеет себе подобных и в западноевропейской литературе. Это не простая опись многих рукописей (в четырех томах описаны 341 рукопись), а целый ряд глубоких исследований, снабженных в изобилии всеми данными филологии, палеографии, хронологии, истории и древностей, и направленных к объяснению исторической судьбы литературных произведений, хранящихся в московской синодальной библиотеке. Так, в частности в первом томе при исследовании текста древнего славянского перевода свящ. книг ученые авторы «Описания» поставили себе целью – «дознать, как образовалось то собрание библейских книг на славянском языке, которое мы имели до первых печатных изданий? и в каком виде вообще было известно Слово Божие нашим предкам?»²²⁰¹. Для достижения этой цели они занимались сличением библейских рукописей между собою, сличением перевода с подлинником, сличением текста рукописей с принятым в Острожское издание Библии. Заветною мыслью их было установление и характеристика редакций рукописной славянской Библии. «Внося замечания о разностях перевода Новозаветных книг по разным спискам, мы – говорят А.В. Горский и К.И. Невоструев – руководились между прочим и тою мыслью: когда более будет собрано наблюдений такого рода над

—454—

текстом Новозаветных списков, через рассмотрение большего числа древних рукописей, тогда удобнее будет определить характеристические признаки списков известной страны и времени, и составить понятие о фамилиях или разрядах списков, – подобно тому, как сие сделано учеными исследователями относительно греческих списков Нового Завета. Тогда можно будет сделать вероятные заключения о том, когда и где благочестивые ревнители Слова Божия трудились над сличением древнего перевода с греческими рукописями, или, ограничиваясь только личным разумением дошедшего до них перевода, старались сообщить ему более ясности, заменою древних, вышедших из употребления, чужестранных слов – новыми более известными»²²⁰². Второй, третий и четвертый томы «Описания» посвящены разбору рукописей, содержащих толкование Св. Писания, свято-отеческие творения, догматические, духовно-нравственные, учительные и различные богословские сочинения как переводные, так и русские. Сколько потребовалось здесь усилий только для приискания подлинников, с которых сделаны были славянские переводы! За то работы по сличению славянских переводов с греческим текстом привели к открытию некоторых новых, доселе неизвестных или неизданных творений отцов. Напр., по славянским рукописям открылись новые произведения Мефодия Патарского, а доселе известные найдены в лучшем виде. Открылось также, что нередко славянские переводы могут облегчать уразумение подлинного смысла греческих текстов, ошибкой или с намерением извращаемых иногда в западных изданиях. «Описание» А.В. Горского и К.И. Невоструева составило целую эпоху в истории описания рукописей и обогатило науку многими новыми фактами и выводами. Оно составляет основу для изучения древнерусской литературы, и вместе с тем содержит множество новых, объясненных и очищенных строгою критикой сведений, важных не для одних русских или славянских ученых, но для всех исследователей христианской древности и старины. В частности, для славянской филологии «Описание» представляет обильные

—455—

материалы как в грамматическом, так и в словарном отношениях; в нем собрано и подготовлено много соображений и указаний, драгоценных для филолога. Так, в выписках приведены особенности грамматических форм древнего церковно-славянского языка и древнего правописания по наречиям; объяснены невразумительные слова через сличение с позднейшими, принятыми в их замену, или через сопоставление славянского текста с греческим, отмечено много слов древних, неизвестных дотоле, или имеющих новые значения, не указанные в словарях. В подтверждение последнего можно указать на сотни слов, которые внес Миклошич из «Описания» Горского и Невоструева во второе издание своего словаря (Lexicon palaeo-slovenico-graeco-latinum emendatum auctum. Vindobonae, 1862‒1865) и которые не находились ни в первом его издании, ни в словаре церковно-славянского языка Востокова. Такое обогащение словаря церковно-славянского языка составляет в деле славянской филологии неоспоримую заслугу составителей описания рукописей московской синодальной библиотеки... В 1867 г. этот труд А.В. Горского и К.И. Невоструева удостоен был от Императорской Академии Наук первой по времени ломоносовской премии, как труд особенно важный и в отношении к знаменитому книгохранилищу, заключающему в себе произведения древнего и старинного письма, необходимые для всякого изучающего язык и литературу русского и всего славянского православия, и по своему научному значению не только в русской и славянской литературе, но и вообще в научной литературе европейской²²⁰³.

Сказанного достаточно, чтобы видеть, на сколько ценный вклад внесен А.В. Горским в область славяно-русской историко-филологической науки и духовной литературы.

Да послужит моя краткая речь благодарною данью незабвенной памяти прот. А.В. Горского.

Г. Воскресенский

17 октября

1900 г.

—456—

Прошло уже двадцать пять лет с той поры, как Московская Академия с единодушной, искренней и глубокой горестью опустила в могилу того, в ком видела свое наилучшее, и драгоценнейшее украшение. Конечно, в жизни учреждения четверть века срок не большой, но не таков он для отдельных лиц. Оглядываясь теперь кругом в среде своих сослуживцев, я с трудом могу насчитать лишь какой-либо десяток таких, которые могли бы в большей или меньшей степени назваться питомцами А.В. Горского, – для которых с этим именем соединяется живой образ знакомой им и дорогой для них личности. Эти уцелевшие доселе, младшие современники незабвенного А.В. сами теперь уже перешагнули далеко за половину жизни своей и переживают такой возраст, когда человеку в особенности свойственно оглядываться назад и жить воспоминаниями о своем прошедшем. Позвольте же и мне, как одному из них, хотя немножко перенестись мыслью туда, назад за четверть века.

И вообще говорится: «что пройдет, то будет мило», но не потому только несется туда мысль моя. Вдумываясь в самого себя, я, как и другие мне подобные, не можем не признать, что, если в нас имеется что-либо хорошее, то весьма значительной долей его мы обязаны нашей родной Академии, а в ней самой – больше всего великому благотворному примеру и влиянию Александра Васильевича. В прекрасные, но и самые опасные, годы жизни своей, в пору лишь складывающихся убеждений, пробуждающихся и борящихся чувств и увлечений, мы встретили здесь такую

—457—

серьезную и благородную среду, такой высокий образец в лице ее главного руководителя, что беспредельную признательность за это великое благо может изгладить в душе нашей только могила. Вот эта-то вечная признательность и просится теперь наружу, хочет хотя сколько-нибудь излиться в посильной попытке воскресить перед вами то глубокое впечатление, которое некогда производил на нас, юных тогда студентов, наш незабвенный о. ректор.

Собрались мы сюда в Академию, как и теперь всегда бывает, со всех концов Руси великой, проучившись уже не мало лет и в училищах и в семинариях, испытавши влияние разных начальников, нередко и достойнейших и любимых и оставивших нам по себе наилучшую память. Вступая в эту высшую богословскую школу, мы думали встретить и здесь, во главе ее, что-либо подобное, может быть еще более достойное и высокое, но во всяком случае обычное. В действительности же оказалось совсем, совсем не то. Не «один из многих», не обычный о. ректор встретил нас здесь, а такой благолепный, величественный старец, от которого прямо веяло чем-то совсем особенным, не земным, при созерцании которого мысль невольно переносилась ко временам христианской древности, искала параллелей в великих вселенских учителях, Василии Великом, или Григории Богослове. Привлекала к себе и самая внешность его. Хороший рост, плотная осанистая фигура, большая совсем открытая голова с одной лишь густой опушкой седых кудрей, окладистая, белая как снег, борода, густые нависшие брови над серьезными, в высшей степени выразительными и беспредельной добротой светящимися глазами, какая-то необыкновенная, лучезарная, прямо в душу проникающая улыбка широких уст... всё это производило глубокое, неотразимое впечатление. Люди совсем его не знавшие и видевшие в первый раз любовались им, заглядывались на него; до такой степени выделялся он из ряда людей обычных своим особенным благолепием. Два раза пришлось мне быть очевидцем его случайных служений в Москве в университетской и в одной из приходских церквей. При первом же его появлении я видел в народе приятное изумление, слышал то там, то

—458—

здесь вопросы: «кто это?», «откуда такая прелесть?» И действительно, Александром Васильевичем можно было искренно любоваться!

Но если и не знавшие его любовались им, то те, кому привел Господь узнать, не могли не полюбить его и не благоговеть перед ним.

Прежде всего, нас поражала и приводила в изумление его необычайная ученость. Если в этом отношении он удивлял даже самих ученых, не только русских, но и иностранных, как Стэнли напр., если такой выдающийся русский ученый как Срезневский, называл Александра Васильевича «великаном русской науки», в сравнении с которым многие другие наши ученые казались «пигмеями», то каким же недосягаемым колоссом представлялся он нам-студентам?! Самая обстановка жизни его была совсем не обычна. Он буквально весь был обложен книгами. Два громадных кабинета и спальная его ректорской квартиры представляли собою сплошное книгохранилище: по стенам большие стеклянные шкафы, полки и этажерки с книгами, средина комнат заставлена столами с теми же книгами, на диванах, на креслах, на стульях – везде, книги, даже на полу тянутся сплошные ряды книг, или возвышаются целые их груды. Сам А.В. занимался обыкновенно на большом мягком диване, перед раскрытым ломберным столом. Весь этот диван его был завален книгами: книги были и по бокам А.В-ча и за спиною его, и в ногах на полу. Когда случалось приходить к нему к вечернему чаю, то, чтобы сесть в стоящее подле кресло, нужно было сперва расчистить себе место на нем, а слуга, приносивший маленький самоварчик, не без труда успевал поместить его на краю стола, тоже заваленного книгами. Трудно было и представить себе, чтобы нашего о. ректора можно было застать иначе, как с книгою в руках. И эта «палата знаний» с любовью была открыта для всех. Правда, сам А.В. напечатал очень мало сравнительно с тем, что мог-бы напечатать при своих широких познаниях и неутомимом труде нескольких десятков лет жизни, почти всецело посвященной науке; но помимо внешних влияний, были для этого и глубокие, внутренние причины. В своей ученой деятельности А.В. обна-

—459—

руживал такие свойства, которые характеризуют его как явление исключительное в ряду людей, подвизающихся на том же поприще. К печатному слову он относился с необычайным уважением, которое нередко тяжело отзывалось и на произведениях других авторов, поступавших к нему на рассмотрение. Он требовал, чтобы каждое выражение и даже каждое слово сочинения, предназначавшегося к печати, было строго обдумано и вполне соответствовало своему назначению. Такая требовательность еще в гораздо большей степени находила себе применение в отношении к его собственным трудам. Если он отдавал в печать, то только уже такие произведения, которые казались ему обдуманными до последних подробностей, а подобные произведения требовали, конечно, слишком много времени для своей подготовки и потому не могли быть многочисленными. Но важнее всего то, что у А.В-ча не существовало тех побуждений, которые в большинстве случаев заставляют ученых людей усиленно печатать свои работы. К ученой славе, к общественному почету, к материальным выгодам он относился с полнейшим равнодушием. Если что могло побудить его к печатанию своих трудов, то только необходимость исполнить чье-либо требование. Если бы, по инициативе митр. Филарета, Св. Синод не предписал составить полное описание славянских рукописей синодальной библиотеки, если бы сам митр. Филарет не возлагал прямо на А.В-ча ученых работ и если бы не требовалось срочных трудов для академического журнала или актовой речи, то, мне кажется, не имели бы мы в печати и большей части тех сочинений А.В-ча, какие в настоящее время существуют. Посвятив всю жизнь свою научным занятиям, он работал из чистой любви к знанию, а потому давал место своим исследованиям не на печатных страницах, а карандашом на полях тех книг и рукописей, которые им читались, или на листках тех частных записок и писем, которые никогда не предназначались к печати. Этими заметками библиографического, лингвистического, хронологического, критического и всякого другого научного содержания, пользовался и доселе пользуется целый ряд ученых поколений, находя в них иногда некоторые драгоценные указания и

—460—

всегда благоговея перед широкою эрудицией их автора. Но для нас-студентов он сам был живою энциклопедией, которая раскрывалась перед нами не просто с добротой и снисхождением, а даже с радостью, с наслаждением. По какому бы предмету ни задавалось нам сочинение, мы, прежде всего, спешили за советами и пособиями к о. ректору. Мы так веровали во всеобъемлющую широту его учености, что нам как-то и в голову не приходила возможность такого случая, чтобы А.В. оказался несведущим в интересующем нас вопросе. И с искреннею радостью встречал он каждого из нас, кто только обнаруживал действительное желание серьезно заняться своею работой. Хотя и вечно занятой, он никогда не жалел времени на беседу со студентом: забывая свои лета, он на коленах ползал по полу в пыльных кипах нагроможденных книг и никто не уходил от него с пустыми руками. За ходом наших работ следил он с большим вниманием. При каждом свидании, придет ли к нему студент в качестве дежурного, или по своему какому-либо делу, он не преминет завести разговор о его занятиях, подробно расспросит о всем прочитанном, даст свой совет, иной раз любовно поспорит с увлекающимся юношей, который вынесет всегда из такой беседы великую пользу. Довольно часто совершал А.В. обход наших занятных студенческих комнат, всегда по вечерам, когда все должны были сидеть за своим делом. Переходя от стола к столу, от конторки к конторке, из номера в номер, А.В. останавливался у каждого студента и беседовал с ним о его работе. Вот почему, хотя, при тогдашнем разделении академических кафедр по факультетам, мы далеко не все, как и я в том числе, были непосредственными слушателями А.В-ча, но всё-таки все в сущности были его учениками.

Редкая ученость соединялась в А.В-че с еще более редкою силою веры. Трудно и представить себе более гармоническое сочетание умственного и религиозно-нравственного развития человеческой личности. Пламенная и непоколебимая вера была основою и его научной деятельности. «Во время самых сильных болезненных кризисов западной богословской науки, – говорит один из выдаю-

—461—

щихся учеников покойного, – кризисов, неизбежно отражавшихся более или менее сильно и у нас, особенно в высшей школе, он мог воскликнуть со св. Златоустом: сильные волны, жестокая буря, но я не боюсь потопления, потому что стою на скале; пусть воет буря, пусть ярятся волны, они ничего мне не сделают». Он стоял на несокрушимой скале своей глубокой веры. Как в ученых трудах, так и в академических лекциях, он всегда являл себя не только строго-научным исследователем, но и пламенноверующим человеком, что особенно ярко светило в его жизни. Не принимая на себя иноческих обетов, А.В. по жизни своей был всегда самым строгим монахом. Чистый девственник, он и в пище отличался чрезвычайною скромностью и воздержностью. Добровольно наложив на себя обет не вкушать мяса, он строго держался его в продолжении многих лет до самой свой смерти. Высшим для него наслаждением было участие в общественном богослужении; дни приобщения Св. Таин отмечались в дневнике его, как дни высочайшей духовной радости, а потому принятие священного сана было истинным торжеством для его религиозно-настроенного духа. Благодаря именно его ревностным стараниям, в здании Академии была устроена домовая церковь, которая стала предметом самых горячих забот его и попечений. Не проходило ни одного праздничного дня, когда А.В. уклонился бы от совершения богослужения, а когда он был в храме возвышенное религиозное настроение так глубоко проникало его, что невольно отражалось во всём его существе и производило сильное впечатление на всех присутствующих. По отзыву тех, которым приходилось служить вместе с А.В., их охватывал нередко благоговейный трепет, когда он со слезами восторженного умиления предстоял престолу Божию и дрожащим от волнения голосом произносил священные слова литургии. Глубоко западали в душу слушателей и слова назидания, с которыми он нередко обращался к своим питомцам в церковных поучениях, особенно во дни приобщения. Каждый невольно чувствовал и понимал, что не искусственные плоды красноречия касаются его слуха, а такие слова, которые прямо исходят от пламенеющего верою и любовью сердца. В храме, во

—462—

время богослужения, религиозное чувство о. ректора обнаруживалось, конечно, с особенною силой; но и вне храма и всегда оно было в нем господствующим, представляя живой назидательный пример исполнения апостольской заповеди: «непрестанно молитеся». Читая дневник А.В-ча, нельзя не заметить, что каждое сколько-либо выдающееся явление обыденной жизни наводит его прежде всего на религиозные размышления; каждое сомнение, недоумение, огорчение располагает его к молитве и побуждает искать подкрепления, назидания и утешения в чтении Св. Писания. Новый Завет был его постоянною настольною книгой, его неизменным советником и руководителем. Сам проникнутый глубоким религиозным чувством, А.В. всеми силами старался воспитать его и в своих питомцах. При всяком удобном случае он внушал нам необходимость неопустительного посещения церковного богослужения; когда мы иной раз отговаривались спешной работой в виду приближения срока сочинения, он убеждал нас, что «всё написанное во время богослужения в прок не пойдет», как лишенное Божьего благословения. Заботился он и о том, чтобы домашняя молитва в студенческих комнатах ежедневно, особенно во время поста, совершалась по установленному порядку и нередко сам приходил для присутствования на этой молитве. И ничто так сильно не действовало на нас, как его собственный живой пример. Не думайте однако, что он хотел сделать из нас непременно монахов и требовал от нас лишь молитвенных подвигов. Нет, и светские благородные развлечения для нашей юности он признавал вполне естественными и законными. При нем, именно в наше время, студенческие номера впервые огласились звуками рояля, который мы приобрели и снабдили ассортиментом нот, склонив к пожертвованию тогдашнего почетного блюстителя Академии и устроив подписку между собою и между профессорами.

Еще в 1854 г., в день св. Пасхи, А.В. писал в своем дневнике: «удар колокола к утрене на светлый день застал меня на этих словах Евангелия Иоанна: «о сем разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою». Мне показалось это знаменательно для меня, нужно мне часто повторять эту заповедь о любви». Вся

—463—

последующая жизнь А.В-ча служила доказательством того, что он не только не забыл этой заповеди, но как бы воплотил ее в себе, так что широкая, истинно-христианская любовь была господствующей характеристической чертой всей его нравственной личности. Более чем кто-либо другой это чувствовала та многочисленная семья юных питомцев, во главе которой он был поставлен. Его отношения к нам-студентам имели совершенно-своеобразный характер: высокопоставленный, властный и строгий начальник совсем стушевывался в нем за кротким, горячо-любящим отцом. Чрезвычайно редко можно было видеть его гневным и грозным; никакого страха мы никогда перед ним не испытывали, не потому чтобы он был слишком слаб и потворствовал нашим слабостям, а потому что «страха несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх». Его укоряющий взгляд, его глубокий горестный вздох, одно слово его кроткого назидания действовали на нас сильнее всяких грозных выговоров. Мы хорошо знали, что каждый наш проступок глубоко огорчит его, а потому старались быть осторожнее не из страха гнева и наказания, а только чтобы не расстроить и не огорчить А.В-ча и не заставить потом себя переживать тяжкие минуты стыда и раскаяния. И мы и наши ближайшие начальники до такой степени благоговели перед нравственною чистотой о. ректора, что прикасаться к ней с какими-либо низменными дрязгами обыденной действительности казалось каким-то святотатством. Если обнаруживалось какое-либо печальное явление в студенческой жизни, прежде всего старались о том, чтобы о нем, по крайней мере во всей наготе его, не узнал о. ректор. Никто не сомневался нимало в силе его всепрощающей любви, но всем было невыразимо больно причинять ему глубокое расстройство и огорчение. Провиниться в чем-либо и подвергнуться кроткому укору о. ректора было иногда для студента истинною пыткой, а поводы к ней встречались, конечно, не редко. А.В. имел напр. обыкновение посещать неожиданно профессорские лекции и заставал иногда в аудитории студентов в гораздо меньшем количестве, чем бы следовало. В таких случаях он приказывал дежурному студенту переписать всех отсутствую-

—464—

щих в журнал, где велся отчет о дневных занятиях. После подобной переписи долгое время провинившимся студентам приходилось расплачиваться за свою провинность. Каждый день, когда очередной дежурный являлся с журналами к о. ректору, А.В. прежде всего отыскивал роковую страницу переписи, и если находил в ней фамилию явившегося, начинал журить его за допущенную некогда неисправность. Вынести эти кроткие укоры, слушать эти глубокие вздохи было хуже всякого наказания. Но не столько начальник и ректор слышался нам в этих укорах и вздохах, сколько любящий, огорченный отец. Однажды мы каким-то, должно быть выдающимся, проступком сильно огорчили А.В-ча. Вечером этого дня, часу в десятом, в наших номерах разнесся слух, что к нам идет о. ректор. Мы тотчас же догадались, что идет он со специальною целью журить нас за наши деяния. Вдруг кому-то из нас блеснула счастливая мысль, которая тотчас же и приведена была в исполнение. Мы быстро собрались в тот номер, где обыкновенно совершалась молитва и несмотря на то, что время, назначенное для нее, еще не наступило, один из нас взялся за книгу и мерным голосом, с чувством, начал как бы уже давно продолжающееся чтение. Едва мы успели устроиться, как дверь отворилась и вошел А.В. Строгий взгляд, насупившиеся брови ясно свидетельствовали о том, в каком настроении и с какою целью пожаловал к нам о. ректор. Помолились мы на этот раз так, как не часто приходится молиться, голос чтеца звучал с особенною выразительностью, низкие поклоны виделись в гораздо большем количестве, чем в обыкновенное время, и с замиранием сердца следили мы за выражением лица дорогого о. ректора. Чем дальше продолжалась молитва, тем строгий взгляд его становился всё мягче и мягче, а когда прозвучали последние слова заключительного песнопения, светлая, любящая улыбка уже сияла на его кротком лице. Глубоко вздохнул он, глядя на нас, и сказал: «пришел было я с вами браниться, – ну, да уж Бог простит»! Затем низко поклонился и вышел из комнаты. И долго еще после его ухода мы никак не могли опомниться под влиянием того впечатления, какое произвело на нас это досто-

—465—

памятное посещение. – И любили мы АВ-ча именно как отца. В наше время в среде студентов не было ему и другого имени, как «папаша». Никто из нас не говорил: «пойду к о. ректору», или «меня зовет ректор», а непременно: «пойду к папаше», или «меня зовет папаша». И шел к нему каждый из нас со всеми своими нуждами и горестями, как к родному отцу. Постигало ли студента какое-либо семейное горе, он шел за советом и утешением к папаше. Понадобились ли ему деньги, чтобы помочь ради какой-либо случайности своей бедной семье, или просто чтобы поехать на праздниках на родину, «Братства» тогда не было и он шел просить в займы у того же папаши. И встречал он здесь всегда отеческий прием. Отеческий, прежде всего, даже по самой внешней форме. Нередко, бывало, выйдет к нему папаша в одном подряснике, ласково возьмет под руку, иной раз обнимет даже, и начнет тихонько прохаживаться по комнатам, выслушивая и расспрашивая пришедшего о его нуждах и горестях. И утешал он горюющих, и щедрою рукою раздавал на право и налево свои деньги, так что, отдавая всё другим, при всей своей личной умеренности, не оставил после себя ничего, кроме книг. Не только встречал он всякую нужду с готовностью помочь, но и сам шел к ней на встречу, без всякого вызова. Кто из питомцев А.В-ча не помнит напр. с какою нежною заботливостью относился он к каждому заболевшему студенту, которому приходилось поместиться в больнице. Навестить академическую больницу папаша считал своим священным долгом почти каждую неделю, а в особенных случаях и гораздо чаще. С каждым больным студентом он непременно побеседует, расспросит его и о здоровье, о делах семейных, о занятиях; подкрепит и утешит своим любящим словом, а вернувшись к себе, пришлет еще какой-нибудь гостинец, или книжку для легкого чтения. С особенною нежностью относился он, конечно, к лучшим студентам и главным образом к только что поступившим и дальним по происхождению, всеми силами стараясь вознаградить их своею ласкою за непривычную и долгую разлуку с семьей. Один из первых по успехам студентов, уроженец далекого юга, только

—466—

что принятый в академию, рассказывал мне, что в день его именин А.В. неожиданно призвал его к себе и вместе с ласковой беседой предложил ему персик и еще какой-то десерт, чтобы по возможности утешить именинника, оторванного от далекой родины. Можно себе представить, какое неизгладимое впечатление должна была оставить эта отеческая ласка всеми глубокоуважаемого начальника в сердце юноши, не ожидавшего, конечно, ничего подобного. А такие проявления любви и ласки каждый из нас видел со стороны нашего общего дорогого папаши почти на каждом шагу. Вот почему в сердцах своих питомцев этот незабвенный папаша Александр Васильевич оставил такой глубокий след, который может изгладиться только с самой жизнью. Вот почему его имя всегда было для нас и останется святыней!

В. Соколов

—467—

Воспоминания проф. Д.Ф. Голубинского

Ваше Преосвященство и все досточтимое собрание!

Прошу благосклонно выслушать мой рассказ о том добром участии, которое принимал приснопамятный отец ректор Александр Васильевич Горский в открытии при нашей Академии кафедры естественнонаучной апологетики.

Должно заметить, что дело о преобразовании духовно-учебных заведений началось давно. В первые годы царствования блаженной памяти Императора Александра Второго ходили уже слухи о проектах преобразования; а в 1858 году мы узнали о проекте Архиепископа Камчатского Иннокентия, который присутствовал тогда в Святейшем Синоде. Подробности этого проекта изгладились из моей памяти, но, между прочим, там говорилось, что в семинариях должно обратить внимание на естественные науки; это у меня твердо осталось в памяти. После этого дело понемногу созревало.

1860 года, 27 марта исполнилось давнее, заветное желание А.В. Горского: он сподобился священного сана. Помню с каким благоговением, с какою радостью он рассказывал мне об ежедневном по принятии сана участии, на святой неделе, в совершении Божественной Литургии.

Летом 1860 года А.В. был вызван в Санкт-Петербург в комитет о преобразовании духовно-учебных за-

—468—

ведений. Там он прожил полтора месяца, и виделся с Митрополитом Киевским Арсением; последний был по Костромской семинарии несколькими курсами старше А. Васильевича и очень любил его. Осенью М. Арсений приезжал в нашу Академию. Все мы, собравшиеся, приняли от него благословение. А.В. был так же с нами. – «Ах, Александр Васильевич, – сказал ему Владыка: – оставили Вы нас, отстали от нашего дела». Ректор отец Сергий ответил: «вероятно дело не остановилось и по отъезде Александра Васильевича». – «Как Вам правду сказать, оно равно стоит как при нем, так и без него», – сказал на это Митрополит. – Знаменательные слова: дело, действительно, остановилось на три года. Как на причину приостановки дела, Митрополит, кроме несогласия во мнениях разных лиц, указывал и на денежные затруднения. В самом деле, уже давно из государственного казначейства были ежегодно выдаваемы для светских учебных заведений полтора миллиона рублей. Митрополит Арсений, когда был в С.-Петербурге, то предлагал разделить эту сумму на две части: половину отпускать для светских, а другую половину для духовно-учебных заведений. Но это предложение не было принято.

Дело о преобразовании возобновилось к 1864 году. Тогда прислано было в Академию предложение созвать конференцию, чтобы собрать мнения относительно этого дела. И мы собрались у А.В-ча.

Летом 1805 года на должность обер-прокурора Святейшего Синода назначен был граф Димитрий Андреевич Толстой, человек энергичный. Августа 4 он посетил нашу Академию. Духовно-учебные заведения обязаны ему искреннею благодарностью за его ходатайство об отпуске для них сумм из государственного казначейства. И это ходатайство обер-прокурора, как говорил мне родственник его граф Михаил Владимирович Толстой, повторялось неоднократно и, наконец, увенчалось успехом. Но самый отпуск сумм был рассрочен на пять лет: в первый год отпущено триста тысяч, во второй – шесть сот тысяч, и так далее до пятого года, с которого ассигнуемо было уже полтора миллиона рублей.

Дело о преобразовании стало подвигаться быстро. В

—469—

1866 году инспектор нашей Академии отец Михаил вызван был в С.-Петербург и долго жил там, участвуя в делах комитета по преобразованию духовных семинарий и училищ, которых устав утвержден 14 мая 1867 года. В начале сего года поручено было нам представить мнения по вопросу о преобразовании духовных Академий. И мы собрались по этим делам у А.В-ча. Так, помню собрание, бывшее 6 марта 1867 года.

При всём уважении к графу Д.А. Толстому, должно заметить, что у него были своеобразные мнения, с которыми другие, серьезно мыслившие не могли согласиться. Так, по его мнению, Академия должна быть исключительно Богословским училищем, специально – Богословским факультетом; эту мысль он высказал А.В-чу, когда был у него летом 1867 года. А.В. со всею энергией стал объяснять и доказывать обер-прокурору, сколь для полноты Богословского образования необходимо преподавание в Академиях светских наук. Этот спор отца ректора с графом Д.А. Толстым окончился словами последнего: «по крайней мере Вы не убедите меня в необходимости преподавания математики в Академиях». Когда я узнал от А.В-ча о сем разговоре, то стали являться опасения, что кафедра физико-математических наук будет закрыта в Академиях.

1868 года 10 января, при начатии учебных дел, я был у А. В-ча и узнал, что на кафедру Митрополита Московского назначен Архиепископ Иннокентий. Вдруг пришел мне на мысль упомянутый выше проект его, и я сказал, что поэтому от него можно ожидать защиты физико-математических наук. А.В. с сочувствием принял эти слова.

В С.-Петербурге учрежден был комитет для решения вопроса о преобразовании духовных Академий и в первые месяцы 1868 года приступил к делу. Скоро и у нас получены были известия о том, что комитет находит нужным закрыть кафедры физико-математических наук в Академиях.

А.В. Горский в апреле 1868 года получил письмо от ректора С.-Петербургской Академии протоиерея Иоанна Леонтиевича Янышева и желал в ответном письме написать нечто в защиту физико-математических наук. А потому

—470—

и поручил мне представить записку об этом предмете. Скоро я представил и после забыл о сем. Но, блаженной памяти, Иван Николаевич Корсунский отыскал эту записку в архиве А.В-ча и напечатал в газете «Воскресный День», (1894 год, № 41).

Летом 1868 года в издававшейся министерством внутренних дел газете «Северная Почта» (№№ 145 и 146) напечатан был составленный упомянутым комитетом проект нового устава духовных Академий. В этом проекте (глава девятая) предположено было открыть особое отделение физико-математических наук, но только в одной С-Петербургской Академии. Однако же это предположение не осуществилось в действительности.

1868 года 19 ноября исполнился год по кончине Митрополита Филарета. К этому дню в Лавру приехал Митрополит Иннокентий. Помянув своего предшественника, вечером Владыка был у отца ректора. Приглашены были и все мы. Дорог и памятен для нас этот вечер! Владыка долго беседовал о миссионерстве, а потом речь перешла к физико-математическим наукам. И Митрополит и А.В. согласно признавали необходимость того, чтобы в Академиях продолжалось преподавание сих наук, но при сем заметили, что преподавание физики и космографии должно быть направлено к апологетической цели. Владыка сказал мне: «это прямая ваша обязанность».

1869 года на 8 февраля назначено было празднование пятидесятилетия С.-Петербургского университета. Митрополит Иннокентий желал, чтобы А.В. в этом участвовал. Довольно долго пробыл А.В. в С.-Петербурге. Новый устав Академий еще не был утвержден, в комитете происходили дополнительные заседания и А.В. приглашен был для участия в них. Должно заметить, что в уставе многое было изменено сравнительно с тем, как было в напечатанном 1868 года проекте. Для нас особенно важно то, что в уставе явился новый, не бывший в проекте, следующий параграф: «С разрешения Святейшего Синода, по усмотрению нужды, могут быть вводимы и новые предметы сверх поименованных, а так же вообще делаемы изменения в учебной части Академии». (По уставу 1869 года § 115, по уставу 1884 года § 104).

—471—

Об этом параграфе говорили тогда, что своим происхождением он всецело обязан Александру Васильевичу. То есть, участвуя в заседаниях комитета, А.В. по ходу дела видел, что преподавание математики не могло уже быть удержано в нашей Академии, как это было прежде; но он желал, чтобы открыта была кафедра естественных наук. Для беспрепятственного достижения этой цели он предложил комитету, чтобы в новый устав был внесен таковой параграф. И это было принято.

Устав духовных Академий, утвержден был 30 мая 1869 года. Но самое введение его в нашей Академии отложено было на год. Таким образом наступивший учебный год прошел по прежнему.

1869 года 1 декабря пришел я к А.В. Он спросил меня о том, как я думаю о моей дальнейшей деятельности. На это я отвечал, что не теряю надежды на возможность открытия в нашей Академии кафедры естественных наук и желаю составить проект. С полным участием принял это А.В. и просил потрудиться. Представленный мною к концу декабря проект А.В. рассмотрел внимательно и говорил, что главная цель предполагаемой кафедры должна быть апологетическая. Исправленный мною по его указаниям проект был представлен ему и одобрен им в великом посте 1870 года. А.В. благословил меня отправиться в С.-Петербург для личного объяснения дела Митрополиту Иннокентию, к которому потом дал мне большое письмо.

1870 года, апреля 16 приехал я в С.-Петербург, а 19-го вечером я явился к Митрополиту Иннокентию. В это время беседовал с ним Константин Петрович Победоносцев. Помню, с какою радостью Владыка воспоминал о совершившемся 25 января сего года открытии православного миссионерского общества. Когда окончилась их беседа, подал я Владыке письмо А.В-ча, который, как известно, писал мелко. А потому Владыка сказал: «трудно мне читать его письма, конечно здесь секретов нет, прочитайте сами». Читаю, и мне становится весьма совестно, потому что А.В. в этом письме очень хвалил меня. Владыка благосклонно принял мое дело, выслушал и чтение проекта, и со всею готовностью обещал дать средства для новой академиче-

—472—

ской кафедры. Скоро по возвращении домой явился я к А.В., который с большою радостью встретил принесенную мною весть.

По делу о преобразовании нашей Академии вечером 21 июня 1870 года было у нас первое собрание. В журнал его внесено было ходатайство об открытии кафедры естественнонаучной апологетики и о назначении преподавателем сего предмета меня, преподававшего прежде физико-математические науки. На сем журнале Владыка своею рукою написал, что средства будут даны. А.В. показал мне это. Но дело не скоро было решено.

Между тем летом 1870 года к нам надвинулась новая гроза: из С.-Петербурга прислано было предписание передать физический кабинет в Московскую семинарию. Но А.В. очень основательно устроил дело: часть инструментов передана в Московскую, часть в Вифанскую семинарию, а самое существенное и главное осталось у нас.

В сентябре 1870 года находился в С.-Петербурге мой добрый товарищ Александр Феодорович Лавров (в последствии Архиепископ Литовский Алексий). 20 сентября получил я от него частное известие о том, что дело идет в мою пользу, что разрешено уже открыть в нашей Академии преподавание естественнонаучной апологетики. В тот же день я передал это известие А.В-чу.

1870 года 27 сентября Митрополит Иннокентий служил в академическом храме, устроенном по его благословению в сем году, а потом разделил с нами трапезу. А.В. за обедом в краткой речи выразил сердечную благодарность сему Архипастырю, дарующему средства «для полноты и широты Богословского образования», и предложил тост за здоровье Владыки.

Помню, ровно тридцать лет тому назад, – погода была такая же пасмурная, как и теперь, – в сей самый праздник получил я приглашение к А. Васильевичу. Догадываюсь для чего он зовет меня – и прихожу вечером. Он благословил меня и подал относящийся к учреждению новой кафедры присланный из Святейшего Синода указ, к которому приложено было о сем предмете заключение учебного комитета. А.В. продолжал заниматься своими делами, а я читал молча сии бумаги. «Довольны ли Вы?» –

—473—

спросил он меня. «Очень доволен», – ответил я, прочитав указ. Но сам А.В. не очень доволен был тем, что учебный комитет не сочувственно отнесся к делу естественнонаучной апологетики. С 31 октября 1870 года начались мои лекции по сему предмету.

Неоднократно приснопамятный отец ректор посещал мои лекции и с участием относился к ним. Помню, в его присутствии на одной лекции я объяснял приливы и отливы в океанах; он так заинтересовался этим, что после, при свидании, завел разговор о сем вопросе. Бывал иногда А.В. и в физическом кабинете. Так, в марте 1873 года много дней стояла ясная и безоблачная погода; в один из таких дней внимательно А.В. рассматривал производимые при закрытых ставнях опыты с солнечным микроскопом, а за сим обратил особенное внимание на мои слова о том, как при помощи таковых опытов опровергается гипотеза самопроизвольного зарождения живых тварей.

1875 года 23‒30 апреля ревизовал нашу Академию Архиепископ Литовский Макарий, – в последствии Митрополит Московский. Два раза он был на моих лекциях и с участием относился к моему предмету. А.В. был столько этим доволен, что записал о нем в дневнике следующее: говорил «о своем намерении рекомендовать учреждение класса естественнонаучной апологетики и в других Академиях»²²⁰⁴.

Летом 1875 года А.В. жил в нижнем этаже корпуса, в котором была его квартира. Это нужно было для того, чтобы чаще выходить в сад и пользоваться воздухом. Июля 10 был я у него, нашел его лежащим на диване, голос его был слаб, здоровье расстроено; однако же он не переставал заботиться об академических делах. С наступлением осеннего времени он возвратился в свою квартиру.

Последнее благословение его я сподобился получить 30 сентября. В этот день было обычное поминовение служивших в Академии и ее благотворителей. А вместе прине-

—474—

сена была икона Преподобного Сергия, которую после молебствия прямо понесли в ректорскую квартиру. Пользуясь этим, и мы вошли туда. Видим, А.В., которого силы до того ослабели, что он не мог быть в академическом храме, сидит в креслах, он одет в рясу и на нем докторский крест. Приложившись к святой иконе, он благословил нас.

Утром октября 12 мы получили горестную весть о последовавшей ночью на сей день кончине нашего незабвенного наставника.

Знаменательно было то, что девятнадцатое число ноября, – сороковой день по кончине Александра Васильевича, было вместе и днем кончины его наставника Митрополита Филарета. Поручено было мне приготовить на этот день проповедь. Закончу же сии воспоминания словами премудрого Иисуса, сына Сирахова, которыми начато было мое церковное слово:

Восхвалим убо мужы славны, и отцы наши в бытии.... Мужы имениты силою, советующе разумом своим… Премудрость их поведят людие, и похвалу их исповесть церковь. (Сир.44:1, 3, 14).

Д. Голубинский

—475—

Высокие ученые достоинства составленного А.В. Горским и К.И. Невоструевым описания славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки и важное значение его для русской историко-филологической науки в настоящее

—476—

время безусловно признаю́тся всеми, кто имел случай и надобность так или иначе ознакомиться с этим замечательным произведением русской учености. Но едва ли кому-нибудь теперь известно, что было время, когда Описанию, выполненному уже в главной своей части, грозила печальная участь остаться, если не на всегда, то на долго, в портфеле его авторов, когда то, что дает этому труду право занять почетное место в ряду лучших памятников общеевропейской науки, – широта и методичность постановки дела и новизна выводов, – едва не послужило главным препятствием к опубликованию его в печати. Оказывается, что существовало официальное предложение – исключить из Описания, при печатании его, весь ученый, историко-критический аппарат и самое Описание обратить в простой указатель славянских рукописей Синодальной библиотеки, без всякого исследования о составе их и происхождении, – в указатель, который, конечно, мог бы иметь свое практическое значение, но для науки не давал бы ровно ничего. С этим любопытным эпизодом из истории описания Синодальных рукописей знакомят нас два документа, хранящиеся в академическом архиве А.В. Горского, доселе не появлявшиеся в печати и мало кому известные, о которых, вероятно, знали только немногие и из современников А.В-ча. Один из этих документов содержит в себе копию с отзыва члена С.-Петербургского духовно-цензурного Комитета, архимандрита Иоанна (Соколова) – впоследствии епископа Смоленского, а тогда инспектора С.-Петербургской дух. Академии, – о первой части Описания славянских рукописей Синодальной библиотеки, представленной Митрополитом Филаретом в Синод для разрешения к печати и, по поручению Синода, рассмотренной Иоанном. Другой является ответом составителей Описания А.В. Горского и К.И. Невоструева, на цензорский от-

—477—

зыв, обсуждает его замечания и защищает Описание от цензорских возражений. Этот второй документ сохранился в нескольких черновых экземплярах с помарками, поправками и дополнениями А.В. Горского, при чем в экземпляре, заключающем окончательную редакцию его, в какой он был послан в св. Синод, имеется следующая надпись, сделанная карандашом неизвестною рукою и позднее составления документа: «Апология Описания славянских рукописей Синодальной библиотеки и Слово обличительное на отца Иоанна (ныне ректора Казанской духовной Академии²²⁰⁶. Писано в 1853 году²²⁰⁷».

Ниже мы помещаем оба эти замечательные документа в полном виде, а теперь скажем несколько слов в объяснение их происхождения.

Как известно, описание рукописей Синодальной библиотеки было предпринято Горским и Невоструевым по инициативе Митрополита Филарета и выполнялось под его непосредственным контролем и руководством. И надо поставить великому Митрополиту в особую заслугу перед русской наукой то, что он не только понял важность и необходимость описания книжных сокровищ, хранящихся в Синодальной библиотеке, но сам стал во главе этого дела, обеспечив тем благополучный его исход. Не будь этого условия, не окажись во главе всего предприятия такое мощное и авторитетное лицо, как Филарет, описание синодальных рукописей, даже если бы оно было выполнено теми же – Горским и Невоструевым, едва ли бы скоро увидело свет, да без сомнения и появилось бы не в том виде, в каком оно существует теперь.

В то время, как Горский и Невоструев приступали к своему грандиозному предприятию, изучение древних памятников нашей истории стояло уже на достаточно твердой почве; однако, среди людей, заправлявших внешними судьбами науки, было не мало таких лиц, которые не вполне одобритель-

—478—

ными глазами смотрели на это стремление к восстановлению русской старины во всей ее, иногда очень неприглядной, подлинности. Объективно-историческая точка зрения на прошлое только что начала раскрываться и усвоивалась с трудом, и точное воспроизведение памятников древней жизни многим казалось ничем неоправдываемым укором старине, ударом для национальной гордости и лишним поводом к нареканиям и недовольству. Особенно зорко следила за этим течением в нашей науке тогдашняя духовная цензура. В архивных документах, обрисовывающих прошлую жизнь нашей церкви, конечно, не всё и не всегда совпадало с наличным порядком вещей, а напротив многое уклонялось от него – и в этом усматривали серьёзную опасность для интересов церкви. Боялись всего, – боялись «суждений иномыслящих», боялись раскола, боялись, наконец, «соблазна» и для правоверных членов церкви²²⁰⁸. Изучение самых архивов не запрещалось безусловно; за то строго блюли за тем, чтобы результаты этого изучения не выходили за пределы кабинетной учености и не делались общим достоянием публики. Как наша духовная цензура относилась к изданию в печати древне-русских церковных памятников, об этом хорошо свидетельствует случай с Остромировым Евангелием, происшедший не задолго до появления в свет Описания Синодальной библиотеки. Издание этого древнейшего памятника славяно-русской литературы (XI в.) задумано было известным знатоком наших древностей, А.X. Востоковым, по поручению Академии Наук и на ее средства; в нем были заинтересованы некоторые высокопоставленные лица; сам Обер-Прокурор Св. Синода, граф Протасов стоял на стороне его; но при всём том требовалось еще особое разрешение Св. Синода. Когда рукопись Евангелия была из-

—479—

готовлена Востоковым и представлена в Синод, то, следуя обычному порядку, Синод отдал ее на рассмотрение С.-Петербурскому духовно-цензурному Комитету, а Комитет в 1841-м году вошел снова в Синод с особым докладом по вопросу печатания Остромирова Евангелия, очень характерным для цензурных взглядов того времени. Указывая на несходство Остромирова Евангелия с печатными, славянским и греческим, текстами, на добавки и опущения в месяцесловах рукописи и на неудобства надписей при изображении Евангелистов²²⁰⁹, Комитет в этом докладе полагал, что Остромирово Евангелие по рукописи Востокова может быть допущено к печатанию лишь под тем условием, если издатель присоединит замечания на все несходные с принятым текстом места Евангелия, изберет греческий текст более близкий к Остромирову Евангелию и объяснит разности в месяцеслове. Комитет духовной цензуры, как видим, не запрещал безусловно издания Остромирова Евангелия, но обставлял его такими условиями, которые были по существу дела почти невыполнимы. Не говоря о том, что решение Комитета возлагало новые, еще более тяжелые труды на издателя, оно неопределенностью своих требований не давало оснований надеяться на желательный исход и в том случае, если требования эти будут удовлетворены, так как Комитет мог снова выставить против них свои возражения. Работу Востокова спасли заступничество графа Протасова и ясный взгляд Митрополита Филарета. Протасов обратился к Московскому Владыке с запросом по поводу доклада, и Филарет формулировал свое решение в следующих замечательных положениях: 1) невозможно ожидать, чтобы текст XI в. был буквально сходен с текстом XVIII ст.; 2) греческого текста, утвержденного для всеобщего употребления, нет, и потому от издателя можно требовать только того, чтобы он избрал хорошее греческое издание, а он это сделал; 3) нет никакой беды, что в месяцеслове встречаются разности; это бывает и в других месяцесловах; 4) несообразности при изображении Еванг. Луки

—480—

опустить нельзя, так как это сделало бы вред точному воспроизведению памятника. Оспаривать резолюцию Филарета по многим причинам было трудно, и Остромирово Евангелие удостоилось разрешения к печати²²¹⁰.

Подлинная рукопись Остромирова Евангелия принадлежала (как и теперь принадлежит) С.-Петербургской публичной библиотеке²²¹¹, куда доступ был открыт более или менее всем на равных правах. Однако, если и здесь научное исследование древне-церковных памятников наталкивалось на почти непреодолимые препятствия (так как, ведь, не всякий мог рассчитывать на помощь Филарета), то тем труднее было пользоваться таким единственным по своей важности книгохранилищем, как Синодальная библиотека. Владея редкими книжными сокровищами, скопленными в течение веков, Синодальная библиотека долго оставалась недоступной ученому міру и давно дразнила его любопытство. Мысль об описании ее славянских памятников для общего сведения и пользы научной была высказана еще в 1816-м году, но не так легко было осуществить эту мысль, как высказать ее. Духовное начальство ревниво берегло библиотеку и неохотно отворяло ее двери для посторонних, кроме тех случаев, когда к этому вынуждало вмешательство влиятельных лиц. Так, в 1824-м году Калайдовичу удалось было через графа Румянцева получить разрешение начать описание славянских рукописей, но его занятия в библиотеке продержались как раз столько времени, пока жив был егo меценат. Через два года гр. Румянцев умер, и работы Калайдовича не только не увидели своего конца, но и не были изданы в той части, в какой исполнены²²¹². Сам Митрополит Филарет, так прекрасно высказавшийся по поводу издания Остромирова Евангелия, на Синодальную библиотеку смотрел другими глазами, – и для него это была церковная библиотека, которая должна служить прежде всего ин-

—481—

тересам церкви и куда доступ не может быть открыт всякому желающему. «Неверное и неосмотрительное употребление древних документов, – писал он при одном случае, – относящихся до церковных догматов, церковного законодательства, учения и церковной истории, может произвести соблазн и дать пищу лжеучениям». Исследовать такого рода документы, изучать библиотеку в должном направлении, по мысли Филарета, правоспособны только люди со специальной богословской подготовкой, «сведующие в церковных догматах и законоположениях», да и они могут это делать не иначе, как «под ближайшим надзором духовного начальства»²²¹³. Поэтому, он подозрительно встречал попытки «чужих людей» проникнуть в эти сокровища и воспользоваться ими. Филарет, по его собственным словам, давно думал о составлении «отчетливого Описания» рукописей Синодальной библиотеки и понимал общую нужду в нем, – понимал, что «за неделание его могут укорить»²²¹⁴, но быть может это его намерение и не осуществилось бы так скоро, если бы не вынудили его к тому внешние обстоятельства. Пришло время, когда задерживать открытие библиотеки для науки стало неудобным и для Филарета. Чем глубже и дальше шло у нас изучение памятников древнерусской жизни, тем яснее чувствовалась нужда воспользоваться наиболее ценным их собранием и тем сильнее становились голоса, требовавшие ученого обследования Синодальных рукописных сокровищ. В обществе и печати раздались обвинения на духовное ведомство в косности и нерадении, упреки в пренебрежении к интересам русской науки²²¹⁵. В 1848 году Μ.П. Погодин, в своей реценизии об описании библиотеки Н. Царского, сделанном Π.М. Строевым, печатно призывал

—482—

последнего заняться Синодальной библиотекой и тем, «воздвигнуть себе памятник»²²¹⁶, но еще ранее этого призыва Погодина, в заветную библиотеку успел проникнуть известный библиограф В.М. Ундольский и начал собирать материалы для ее описания, которое предполагалось помещать в чтениях Московского общества истории и древностей²²¹⁷. Энергичные шаги «чужих людей» встревожили Митрополита Филарета, и он принял решительные меры. 6-го Мая 1849 года, в известном письме к тогдашнему ректору Московской Академии Архимандриту Алексею, он распорядился «удержать от пропущения, без представления Синоду, если что-нибудь появится в этом роде» и, вместе с тем, предложил Горскому заняться этим делом²²¹⁸.

Взяв на себя инициативу такого важного и давно ожидаемого предприятия, как описание Синодальной библиотеки, Филарет постарался обеспечить его с той стороны, которая наиболее внушала ему опасений. А.В. Горский был, конечно, такой человек, за которого можно было поручиться, что из-под пера его не выйдет ничего, что действительно могло бы «произвести соблазн и дать пищу лжеучениям». Но этого было мало. Описание должно было раскрыть собой все книжные тайны библиотеки, должно было ознакомить с новыми фактами, повести к новым выводам. При недостаточно развитом у нас историческом понимании, при подозрительном отношении к опубликованию древних документов, эти стороны описания могли вызвать нежелательные последствия, породить тот соблазн, которого так боялся Филарет, и пожалуй погубить всё дело. Для предупреждения этих возможностей недостаточно было одного ученого авторитета составителей описания. Митрополит блистательно разрешил эту задачу. Всё дело описания он поставил под свое непосредственное руководство и контроль и официально принял на себя ответственность за его характер и результаты. В указе Св. Синода от 30 июля 1849 г., разрешавшем приступить к описанию Синодальной библиотеки, на Московского Митрополита, – разу-

—483—

меется, с ведома и согласия его, – возлагалось «подробное распределение занятий между Горским и Невоструевым, главное руководство в сих занятиях, разрешение могущих встретиться вопросов в затруднительных случаях и самое пополнение плана описания, если в том встретится надобность»²²¹⁹. Переписка А.В. Горского и К.И. Невоструева²²²⁰, а также и другие документы, хранящиеся частью в архиве Горского, а частью в Синодальной библиотеке, наглядно удостоверяют, что это главное руководство Филарета в описании библиотеки было не формальным только, начальническим надзором за работами описателей, но постоянным и непосредственным соучастием в них. Всё дело описания организовано было так, что каждый более или менее значительный вопрос подвергался обследованию по предварительном обсуждении его с Филаретом и окончательно решался только после его одобрения. Сначала А.В. Горским вырабатывался общий план описания известной группы славянских рукописей, намечались основные пункты, какие нужно иметь в виду при изучении рукописей, составлялась обстоятельная программа работы, – и всё это шло на рассмотрение и одобрение Филарета²²²¹. За каждую истекшую треть года обоими описателями представлялись Митрополиту отчеты о сделанных за это время работах, которые затем отсылались в Синод²²²². К.И. Невоструев обязывался еще к ежемесячному письменному отчету о движении дела и относил их к Филарету обыкновенно первого числа. Некоторые рукописи Митрополит требовал к себе и прочитывал сам. Точно также он прочитывал предварительно и описания более важных манускриптов, делал о них свои замечания и иногда просил перерабатывать их²²²³. Таким образом, с точки зрения охранительных задач, дело описания Синодальной библиотеки было поставлено в самые благоприятные условия. Описанием руководил высший член русской иерархии и всё в нем совершалось с его ведома, разрешения и одобрения²²²⁴. При таких исключительных условиях, казалось, уже не было ни малейших оснований беспокоиться, что результаты описания не совпадут с интересами церкви, что труд, составляемый под контролем всеми признанного авторитета, не достигнет благополучного исхода. Однако, и теперь на деле случилось не то.

Занятия в Синодальной библиотеке были начаты Горским и Невоструевым в сентябре 1849 года с изучения рукописей, содержавших в себе славянские списки Св. Писания. Важность манускриптов этого рода, широта намеченных в отношении к ним задач, естественные при начале дела недосмотры во внешней и внутренней его постановке, – всё это затянуло работу надолго. Описание славянских кодексов Св. Писания было изготовлено, не без нарочитых побуждений со стороны Митрополита, только к осени 1852 года, т.е. через три года усидчивых и постоянных занятий. Не смотря на то, что в этой части Описания каждая деталь была известна Филарету, он не решился своею властью пустить ее в печать. Для пользы всего дела он находил нужным обратиться в Св. Синод и от него получить одобрение к напечатанию. При свидании с

—485—

К.И. Невоструевым, объясняя ему свое намерение, Митрополит добавил: «при последнем (т.е. при одобрении Синода) дело будет яснее и нам веселее»²²²⁵. Беловой экземпляр первой части Описания был представлен в Москву А.В. Горским в первых числах сентября²²²⁶, а в средине этого месяца он послан уже в Синод «с одобрением Митрополита и предложением напечатать его.»²²²⁷ А. В-ч приветствовал решение Митрополита, как «счастливый задаток для будущего²²²⁸» и надеялся, что в Петербурге труды их найдут себе снисходительных ценителей²²²⁹... Но сверх всяких ожиданий здесь всё дело приняло совсем другое направление. Св. Синод, не удовольствовавшись отзывом и рекомендацией Митрополита Филарета, решил подвергнуть первую часть Описания новому рассмотрению и для этого передал ее архимандриту Иоанну²²³⁰. Выбор цензора был крайне неблагоприятный. При блестящих способностях, – характеризует его проф. Знаменский²²³¹, – отличных литературных талантах и критическом уме, Иоанн очень рано составил о себе славу, как о человеке гордом, недоступном и чрезмерно самовластном. Как цензор, он отличался двумя, хорошо знакомыми тогда многим чертами: крайнею придирчивостью и полным неуважением к чужим мыслям, и сумел вооружить против себя даже самых безобидных людей²²³². И к порученной ему на рассмотрение первой части Описания он отнесся с обычными ему приемами. Трудно сказать, что побудило Иоанна выступить против несомненно полезного труда, научную важность которого он сам хорошо видел: свойственное ли ему самолюбие, желание ли строгостью цензорских требований обратить на себя внимание начальства, или действительное убеждение в преждевременности таких изданий для русского общества²²³³; но во всяком случае его рецензии нельзя отказать ни в диалектическом искусстве, ни в литературной ловкости. Ученых заслуг Описания он не отвергает, – да и возможно ли было отвергать их? За то с изобретательностью, достойной лучшего дела, в этой именно учености он находит опасность для церкви и в своем отзыве принимает на себя обязанность предупредить ее. Два пункта в Описании кажутся ему особенно неблаговидными: Описание показывает, что 1) во всём множестве славянских списков Св. Писания, рассмотренных в нем, нет ни одного исправного, и что 2) полное собрание Ветхозаветных книг в славянском языке у нас появилось только в XV веке,

—487—

причем в него вошли заимствования из Вульгаты, из латинских и даже немецких изданий. Первый тезис он считает укоризной на русскую церковь, рождающей мысль, что «в продолжение стольких веков» наша церковь не имела Слова Божия в чистом, целостном виде, а принимала и читала его в виде поврежденном (?); второй он находит не благоприятным для суждений о нашей церкви, особенно иномыслящих, и неблаговидным и неполезным для общего чтения. Самая попытка описателей критически исследовать славянский текст Библии представляется цензору чуть не дерзостью, посягающей на самую Библию. «Если бы описатели, – говорит он в отзыве, – ограничились только одной библиографической целью.., то в таком случае несовершенства наших древних переводов Св. Писания не были бы обнаружены... Но описатели пошли далее. Они вооружились ученой критикой и стали исследовать и судить о достоинстве самых переводов Св. Писания.., но нужно ли это?» Поэтому цензорская рецензия, на ряду с другими исправлениями, предлагает совсем исключить учено-критическую часть и под этим условием только признаёт, что Описание может быть допущено к печатанию. Отзыв Иоанна ставил вопрос о печатании Описания с самой критической его стороны. При той недоверчивости, с какой у нас относились к опубликованию древне-церковных памятников, он мог вызвать серьезное сомнение в том, – да нужно ли, полезно ли такое описание? К счастью для русской науки, Описание было близко и дорого Митрополиту Филарету, и не Иоанну было бороться с ним. Отзыв не решил собой окончательно дела; его передали Филарету для соображений...

Судя по переписке А.В. Горского с Невоструевым, весь этот эпизод с рассмотрением первой части Описания в Петербурге падает на зимнюю сессию Св. Синода 1852‒1853 г.г. А.В. Горский, проводивший зиму в Сергиевом посаде, вдали от всяких новостей, и К.И. Невоструев, поглощенный работами в библиотеке, едва ли что знали о нем. Первое известие о судьбе их работы привез Невоструеву Архиепископ Казанский Григорий, возвращавшийся из Петербурга весной 1853 года. В письме к А.В. Горскому от 22 мая этого года Невоструев сообщает

—488—

ему следующее: «Высокопреосвященный Григорий в проезд чрез Москву требовал меня к себе и, поговорив о прочем, сказал, что Описание наше в Св. Синоде найдено удовлетворительным и ему, Владыке, особенно понравилось, но некоторые места оказались резкими к тому, чтобы обнародовать оные публике, и только за этим судьба его в Синоде окончательно не решена, о чем Владыка Григорий приказал отписать Вам». Преосв. Григорий, очевидно, скрасил дело, так что Горский в ответном письме Невоструеву не придал особого значения его известию и ограничился только благодарностью за сообщение²²³⁴. По-видимому, А.В. Горский ознакомился с подробностями рецензии Иоанна только с прибытием Митрополита в Лавру в июне месяце 1853 г. на экзамены в Академию. Не известно, какое впечатление вызвало у обоих сотрудников вмешательство Петербургского цензора; наш главный источник по этому делу, переписка А.В. Горского с Невоструевым, – как раз на этом пункте обрывается на всё лето 1853 года, так как Невоструев к июлю получил отпуск на вакацию и, по приглашению Горского, прежде всего явился к нему. О таких делах тогда говорили наедине.

Филарет решил дать урок Иоанну. По его поручению, А.В. Горский должен был спешно приняться за составление подробного объяснения на возражения и требования цензорской рецензии. Хранящиеся в акад. архиве его черновые тетради ответа еще и теперь дают видеть то, с какой тщательностью велась эта работа. Проект ответа несколько раз пополнялся, исправлялся, переписывался, – быть может, каждый раз после обсуждения его с Митрополитом. За то и в результате получилось то, что с правом можно назвать шедевром полемического искусства. В серьёзном, ученом, далеком от всяких выходок тоне ответ на рецензию Иоанна давал не только отпор на все его замечания, но и преследовал противника до последнего шага, изобличая преувеличенность его заключений и коварность замыслов. Он действительно являлся не только Апологией Описания, но и обличительным

—489—

Словом на Иоанна. Отстаивая все выводы Описания касательно истории священного текста у нас, ответ с особенной энергией защищает ученую постановку труда, непоколебимыми доводами доказывая, что неблаговидным и неполезным для общего чтения их может признать только ложное суждение и придирчивый взгляд. В некоторых местах Апология оставляет свой официальный тон и возвышается до лирического воодушевления, поражая противника его же оружием. На предложение устранить учено-критическую часть она отвечает энергичными словами с чувством сознания исполненного долга перед церковью и наукой. «Под благовидным предлогом прикрытия недостатков древнего текста, – говорится здесь, – рецензия устраняет из Описания и все другие исследования... Но когда любознательность ученых уже касается вопросов, которым дано место в Описании; когда и светские ученые обращают внимание на разности списков библейских, на отношение их к греческому тексту; когда исследования о древнем переводе Св. Писания могут быть производимы и по рукописям других библиотек, кроме Синодальной; – прилично ли, полезно ли будет духовным ученым устранять себя от дела, ближайшим образом относящегося к области их занятий? Если и без них дело будет ведено правильно, не прискорбно ли будет им видеть себя предупрежденными от посторонних? Если же примет ложное направление, не представит ли новых трудностей в борьбе за истину, – борьбе, для которой нужно приготовление?»... Неосновательная догадка рецензента, что списки с латинским влиянием появились не в центре России, а в соприкосновенных с западным міром окраинах ее, вызывает в апологии справедливое негодование. «Итак, по мнению рецензента, надлежало бы лишить Церковь Велико-Российскую и тех списков Библии, какие она доселе признавала своими, и наперекор свидетельствам подписей и языка, наперекор обстоятельствам историческим, приписать их происхождение Литовским и Польским епархиям! Князь Острожский нигде не мог найти полного списка Библии, как только в Москве; а мы, имея у себя не один, а несколько таких списков, которые гораздо ранее его времени, будем от них отрекаться и произвольно искать

—490—

им чужеземного происхождения? К чему же наконец приведет такая критика?»²²³⁵.

Над составлением ответа на рецензию трудился один А.В. Горский. Это видно не только из черновых его тетрадей, но и из замечания в письме к К.И. Невоструеву от 24 июня 1853 года. «У нас уже настала вакация, – пишет он здесь, – но я еще дня два или три пробуду в посаде; приготовляю ответ на рецензию С.-Петербургскую, который, показав вам и дополнив справками, должен представить Владыке». Этим же летом ответ был отослан в Св. Синод, а в первых числах ноября Митрополит уже уведомлял А.В. Горского через Невоструева, что «представленное в Синод Описание разрешено к напечатанию так, как оно есть и защищено нами, без исключения исследования»²²³⁶.

Рецензия Иоанна не достигла своей цели; но нельзя сказать, чтобы она прошла совсем бесследно для Описания. В одном отношении она имела даже благотворное последствие. Между прочим Иоанн в своем отзыве поставлял в обязанность составителям Описания присоединить к нему введение, из которого было бы видно, какими правилами руководствовались они при рассмотрении рукописей и суждении о них. Это требование рецензии было признано законным в ответе на нее, при чем в объяснение отсутствия введения в первой части Описания указывалось на то, что составители предполагали дать отчет о своих правилах по окончании обозрения всех рукописей. Введение к первой части Описания появилось, а затем оно стало прилагаться и ко всем дальнейшим частям. Если принять во внимание, что Описание славянских рукописей Синодальной библиотеки не увидело конца, то можно быть благодарным Иоанну за его своевременный совет. Отразилась рецензия и на содержании самого введения в той апологетической тенденции, которая явно выступает в нем и стремится предупредить возможные недоумения, указанные Иоанном. Наконец, согласно с заявлением ответа, к заключитель-

—491—

ным выводам к рассмотрению списков Ветхозаветных книг, изложенным на стр. 132‒137 печатного издания прибавлены § 1, 2 и 3-й, трактующие о том, что данные Описания не приводят к отрицанию существования у нас в глубокой древности Ветхозаветных книг в славянском переводе. Первый параграф этих заключений был, правда, и до рецензии, но как показывает имеющийся в архиве А.В. Горского рукописный экземпляр первой части Описания, он содержал в себе только следующее: «полные списки Синодальной библиотеки не могут подтверждать той мысли, что книги Ветхого Завета изначала образовали у нас один состав» – и только; далее следовал теперешний четвертый параграф. Всё же остальное, что имеется теперь в первом параграфе, начиная словами: «однако же и не представляют доказательств против известности у нас Ветхозаветных книг в полном и изначальном переводе»..., внесено под влиянием рецензии. Впрочем, указанными сейчас изменениями и ограничилось это влияние; все остальные замечания рецензии оставлены без внимания, как тому и следовало быть. Даже статья об Ариевом леде²²³⁷, на исключение которой соглашался А.В. Горский в своем ответе, вошла в печать неприкосновенною.

Печатание первой части Описания, как мы видели, разрешено было в ноябре 1853 года, но работы в типографии надолго затянулись. Нужно было отливать новый шрифт для извлечений из славянского текста, а затем много времени отняла ревизия Синодальной библиотеки, производившаяся в 1854 году. Описание увидело свет только осенью 1855 года. Оно встречено было единодушным признанием его ученых заслуг. Первый отзыв, подписанный инициалами «П. К-в», появился в Журнале Министерства народного просвещения. Здесь говорилось об Описании так: «к чести русского имени вполне добросовестное разрешение задачи превзошло все ожидания: мы теперь имеем образцовое в своем роде творение, далеко превосходящее все предшествовавшие труды по части русской библиографии и долженствующее занять почетное место в ряду современных филологических исследований. Только пламенная лю-

—492—

бовь к науке при обширной учености и неослабном терпении могла дать силы составителям Описания совершить этот по-истине капитальный труд во славу русского имени и русской науки». В заключении отзыва выражалась искренняя благодарность духовному начальству, доставившему возможность и средства выполнить этот замечательный труд²²³⁸. Дело было выиграно окончательно. Довольный одобрительной рецензией Министерского журнала, Митрополит Филарет поспешил известить о ней А.В. Горского и вместе с тем нашел своевременным ослабить ту осторожность, в какой велось описание. В письме к ректору Академии, Архимандриту Алексею, препровождая нумер журнала с рецензией, он поручал сказать Горскому: «после сего осторожность наших описаний рукописей, думаю, должна быть обращена уже не на то, чтобы не смущать выставлением иных редкостей, а на то, чтобы скромность описаний не дала повода обвинению в неточности и неполноте»²²³⁹.

Так благополучно закончилась история с первою частью Описания, поднятая Иоанном. Но этим благополучным окончанием она обязана Митрополиту Филарету. Не будь его, – повторим еще раз, – во главе всего предприятия, такой цензорский отзыв, как отзыв Иоанна, мог бы погубить собой всё дело. Поручая К.И. Невоструеву поднести Митрополиту только что вышедшую из печати первую часть Описания, А.В. Горский писал: «прошу покорнейше Вас представить ее от нас Святителю, который указал нам этот труд и постоянно руководил нас своими советами и ободрял милостивым вниманием. Мы помним и будем помнить, что без его сильного слова не видать бы нашей книге света. Представляя книгу, прошу всё это изъяснить нашему Покровителю смелым голосом чистой, искренней благодарности, чтобы он видел в этом не один формальный обряд, но чтобы в душе его ясно сказались наши чувства»²²⁴⁰. Нам думается, что это искреннее чув-

—492—

ство благодарности к Митрополиту Филарету за защиту Описания, выраженное А.В. Горским, должно быть близко всякому, кто дорожит успехами русской науки.

1. Рецензия на «Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки»

Описание Славянских рукописей в Синодальной Московской библиотеке находящихся есть труд, заслуживающий всякого уважения; оно составлено со всею тщательностью, обширною ученостью и точною отчетливостью. Описание это важно не только в библиографическом отношении, но и, можно сказать, в церковно-историческом, потому что дает понятие о состоянии книг св. Писания в нашей отечественной церкви от древнейшего до позднейшего времени. Но именно в этом последнем отношении описание рукописей возбуждает некоторые сомнения, касательно возможности напечатать и издать оное в настоящем виде. Ибо в описании такого множества списков св. Писания, относящихся к разным векам, не встречается ни одного списка вполне исправного; 1) во всех списках, здесь описанных, открываются весьма важные недостатки, таковы: различие в чтениях одних и тех же мест Св. Писания, различие в переводах, произвольные со стороны переводчиков и переписчиков изменения священного текста (ст. 25 об. 27 и об. 33. 37. 38. 49. 50. 52. 327. 405), опущения, вставки, даже внесение ложных толкований, грубые ошибки в понятиях, словах, выражениях. Подробное описание таких списков представляется неблаговидным в том отношении, что ведет или может вести к мысли, будто в продолжение стольких веков церковь наша не имела Слова Божия в чистом, целостном виде, а принимала и читала его в виде поврежденном. Сами описатели рукописей приходят еще к другому, не менее важному заключению, что полное собрание книг ветхозаветных у нас явилось, по всей вероятности, не ранее ХV века, и притом последнего десятилетия его, а до того времени священные книги у нас не были даже и приведены в один состав. В подтверждение сего описатели приводят и слова

—494—

Геннадия, Архиепископа Новгородского (XV века) (Описан. стр. 183‒184). Во 2) особенно заметно в наших переводах и в составе Св. Писания влияние латинских изданий Библии, и преимущественно Вульгаты. Влияние это оказывается: а) в названиях и в порядке расположения книг священных, несогласно с греческими изданиями, но вполне согласно с Вульгатою (стр. 5. 7 и обор. 13 и 60); б) даже в распорядке самых глав некоторых книг (112); в) в полном переводе весьма многих мест с Вульгаты, так что не только некоторые книги в целом составе переведены с нее (61. 64. 107. 172), но и в книгах, переложенных с греческого, многие части взяты из Вульгаты (72. 73. 78. 95. 131. 137. 144. 228); г) в прямых указаниях по многим спискам на Вульгату, хотя и не называется она по имени (128 и проч.); д) большая часть предварительных сказаний и разных замечаний о священных книгах переведены также с латинского (стр. 58. 59. 61. 107. 171. 218. 263), с именным указанием на западных писателей, особенно Иеронима, названного здесь святым, о котором даже и нарочитое сказание в некоторых списках прилагается (стр. 57. 59. 79), также Августина, который называется божественным (стр. 7 и 9). Кроме того внесены замечания и других, менее важных западных писателей, как то: Николая de Lyra (III. 176. 263). Встречаются между замечаниями этих писателей и неправильные мнения, как напр. отзыв Иеронима о книгах Ездры (стр. 10 об.). Влияние латинское простирается до того, что в некоторых списках целые стихи изложены без перевода, латинскими словами, которые только русскими буквами написаны (стр. 65. 71. 108. 132. 173). Некоторые же списки Библии носят на себе печать влияния немецких переводов (стр. 9. 218. 251). В 3) нет ни одного списка Св. Писания, который в переводе Ветхого Завета был бы вполне составлен по LXX толковникам, а в изложении Нового Завета соответствовал бы принятому ныне у нас чтению греческому, или славянскому изданию Библии, в нашей Церкви ныне употребляемому (стр. 301. 303. 304. 413). За всем тем 4) списки, даже ближайшие между собою по времени и месту происхождения, ни в отношении один к другому не имеют полного сходства, ни сами себе не остаются верными. Один и тот

—495—

же список в одном месте следует таким из древнейших рукописей или переводов, в других ближе подходит к другому; даже одно и тоже слово, или выражение, в одном месте передается так, в другом иначе. Таков вообще вид, в котором, по описанию Синодальной Библиотеки, представляется состояние Св. Писания в нашей Церкви в прежние времена, и который, конечно, нельзя назвать благоприятным для суждений, особенно иномыслящих, о нашей Церкви. Для науки это не соблазнительно и невредно; из подробного описания стольких рукописей наука может извлечь не мало для себя пользы. Но благовидно ли и полезно будет издавать такое описание для общего чтения?

Вообще касательно такого описания рукописей представляется нужным заметить следующее:

1) Описатели предположили в своем труде цель, не только собственно библиографическую, но учено-критическую. Если бы они ограничились одною первою целью, то довольно было бы описать время и место происхождения каждой рукописи, состав ее, особенности языка, – каковое описание рукописей, и очень удовлетворительное, находим напр. В описании Музеума Графа Румянцева. В таком случае несовершенства наших древних переводов Св. Писания не были бы обнаружены, а могли бы быть обличены разве только при нарочитом чтении каждой рукописи, если бы кто захотел читать рукописи в самой библиотеке. Но описатели ее пошли далее. Они вооружились ученою критикою и стали исследовать и судить о достоинстве самых переводов Св. Писания, сличая их с греческими и другими изданиями его. В таком случае уже невозможно скрыть всех неисправностей в наших переводах Библии. Но нужно ли это в предположенном описании рукописей библиотеки? 2) В описании недовольно определительно рассматривается место происхождения и употребления рукописей. Конечно может быть и нельзя с точностью определить происхождения и употребления многих рукописей. Но если есть возможность доказать, что напр. списки священных книг, наиболее подвергшиеся влиянию латинскому, имели свое происхождение и употребление в местах Литовских, или польских, или в сопредельных с ними:

—496—

тогда это влияние объяснялось бы само собою и не было бы для православных читателей странно. Даже не худо, казалось бы, отделить такие списки, под особую рубрику, от тех, которых происхождение внутри России несомненно и которые свободнее от иноземного влияния. 3) Для сличения и поверки списков описатели приняли за образцы два важнейшие издания Св. Писания в России: для ветхозаветных книг издание Острожское; а для новозаветных – Остромирово Евангелие. Но не видно, чтобы преимущественное внимание обращено было на нынешнее наше издание Библии, как образец, так что в некоторых списках старых описатели показывают более близости к греческому тексту, нежели в нынешнем славянском издании, в нашей Церкви употребляемом, стр. 23. 376. 379. 380. 1. 414‒15. Благовидно ли будет и это в печати? 4) Общим и главным недостатком описания можно считать то, что в начале не приложено введения, или предварительного объяснения: какая задача, – какая цель предположена в описании синодальной библиотеки? какими правилами руководствовались описатели при рассмотрении рукописей и суждении о них? какие особенности или преимущества и какую важность в Церкви имеют те списки Священного Писания, которые приняты в описании за образцы для сличения и поверки всех рукописей, как-то из греческих списков Александрийский и Ватиканский, а из славянских Острожский и Остромиров? Ибо это не всем, и ученым, известно. Без такого предварительного объяснения, читателям трудно соображать замечания, излагаемые в описании рукописей.

>

2. Апология «Описания славянских рукописей Синодальной библиотеки» и Слово обличительное на отца Иоанна (ныне Казанской Духовной Академии ректора)

Так как в рецензии на описание Славянских рукописей Синодальной библиотеки некоторые обстоятельства совсем опускаются из вида, другие представляются в преувеличенном виде: то нужно подробное рассмотрение ее замечаний и ее требований.

1) В первом пункте рецензии сказано: «во всех списках, здесь описываемых, открываются весьма важные не-

—497—

достатки, каковы: различие в чтениях одних и тех же мест Св. Писания, различие в переводах, произвольные со стороны переводчиков и переписчиков изменения священного текста (ст. 25 об. 27 и об. 33. 37. 38. 49. 50. 52. 327. 405), опущения, вставки, даже внесение ложных толкований, грубые ошибки в понятиях, выражениях. Подробное описание таких списков представляется неблаговидным в том отношении, что ведет, или может вести к мысли – будто в продолжение стольких веков Церковь наша не имела слова Божия в чистом целостном виде, а принимала и читала оное в виде поврежденном».

Здесь описанию поставляется в вину обнаружение недостатков древнего текста, которые все сводятся к трем главным разрядам: а) к разности чтений греческого текста, которым следовали наши списки, от общепринятых ныне; б) к разности перевода одних и тех же слов греческих, и в) к погрешностям переводчиков, исправителей и переписчиков.

Но а) разность чтений греческого текста не впервые обнаруживается описанием. Уже в предисловии к изданию Славянской Библии 1751 г. о различных списках Ветхого Завета сказано было: «многие различествующие составы святыя Библии произошли, аще и не весьма с собою не сходны: обаче в множайших несогласны. И того ради зело трудно изследити, в коем составе греческаго языка истинный 70-ти толковников содержится». (Издан. 1816. л. 6.).

В точных переводах писаний Отцов Церкви необходимо обнаруживаются отступления в некоторых местах от общепринятого ныне св. текста, зависевшие от разности в чтениях, и взаимно имевшие влияние на списки книг библейских. И это простирается на книги как Ветхого, так и Нового Завета.

В издании Евангелия по списку Остромирову много найдется таких разностей в чтении: – некоторые из них и указаны в описании. Но это не воспрепятствовало издать сие Евангелие без всяких изменений для ученых целей.

б) Что касается до «различия в переводе», оно более или менее известно всякому, кто занимался чтением древних рукописей Св. Писания. Никто, конечно, не воображает, чтобы нашлась хотя одна древняя рукопись, которая пред-

—498—

ставляла бы текст той или другой священной книги совершенно в том виде, в каком находим его в печатных изданиях Библии.

В изданиях древних памятников русской Церковной словесности, как то: в слове Илариона Митрополита Киевского, в словах св. Кирилла Туровского, в древних сказаниях и словах, изданных в Христианском чтении, в прибавлениях к изданию Творений Св. Отцов, в описании рукописей Румянцевского Музея и в других книгах, неизбежно встречаются подобные отступления от общепринятого ныне перевода, и никто этим различием, зависевшим от свойств древнего языка и от способов разумения Св. Писания, какие имели у себя первоначальные переводчики, не соблазняется.

Даже и в нынешних изданиях Библии Славянской можно указать довольно таких мест, которые в них объясняются иным переводом. Напр. Лк.11:24 в тексте читается: горе вам богатым: яко отстоите утешения вашего. Внизу страницы предложен иной перевод последних слов: яко восприемлете утешение ваше. Ин.15:22: Ныне же вины не имут о гресе своем. Внизу: извинения. – Рим.11:8; Даде им Бог духа умиления. Внизу: даде им Бог духа нечувствия. Евр.4:6: Понеже убо лишена нецыи внити в него. Внизу: остается некиим внити в него. Подобное объяснение не совсем вразумительного перевода новым часто было допускаемо и в древние времена и было причиною разнообразия текста в рукописях: ибо здесь текст древний совсем был заменяем новым для того, чтобы не подать повода переписчикам к сбивчивости. Но отступление в букве, с соблюдением точности в мысли, может ли быть поставлено в осуждение нашим рукописям? А потому и указание таких разностей в переводе может ли быть предосудительно в описании?

в) О погрешностях в переводе, в исправлениях разного рода, и в переписке древнего текста не было также неизвестно и до описания Синодальных рукописей. Подобное обличение несовершенств древнего текста можно видеть в предисловии Св. Синода к изданию Библии 1751 г., где о первоначальном издании Славянской Библии, Острожском, сказано: «в тойже Острожской (Библии) якоже при

—499—

печатании первом в Москве, тако и при нынешнем свидетельствовании – премного не точию грамматических, но и самой истине противных погрешений усмотрено (л. 8 по изд. 1816)». И потом для примера указано довольно погрешностей в переводе разных книг Св. Писания, потребовавших исправления. Сличение рукописей с Острожским изданием показало, что упомянутые погрешности перешли в Острожское издание из рукописей и что в рукописях таких погрешностей еще более. Итак, мысль о несовершенстве древнего текста не новая.

Из описания каждый может усмотреть только то, что замеченные недостатки не всему переводу свящ. книг принадлежат в одинаковой степени; напротив того в нем раскрыто, что многие книги переведены вообще исправно, напр., Пятокнижие Моисеево, 16 книг пророков и др. При этом сравнивая состояние древнего текста с тем изданием, которое Св. Синод, после тщательного исследования и исправления, даровал Российской Церкви назад тому сто лет, каждый благомыслящий читатель тем яснее уразумеет достоинство сего издания и воздаст благодарность попечительности Архипастырей и других ученых мужей, занимавшихся очищением перевода Слова Божия от тех недостатков, какие имел он прежде.

Кого же «может привести описание к той мысли, будто в продолжении стольких веков Церковь Российская не имела Слова Божия в чистом целостном виде, а принимала и читала его в виде поврежденном»? Православного читателя? Но он знает, что пользуется исправленным переводом Св. Писания (а исправлением предполагаются неточности и ошибки, которые отчасти уже и обнародованы); и в тоже время благопокорно верит объявлению Св. Синода, который о своем издании Библии 1751 г. сказал: «сия ныне напечатанная не есть иная от прежде напечатанныя Библии в Москве, но сама таяжде, точию по греческом 70 толковников переводе вернее исправлена, а первопечатанная едва не до слова с Острожской перепечатана. (Предислов. л. 3 изд. 1816).» Сличение списков Библии с Острожским изданием, представляемое в описании, поможет православному читателю распространить тоже убеждение в единстве древнего и нового текста и на

—500—

те времена, когда Св. Писание известно было у нас только в рукописях. – Приверженец ли старины извлечет из описания предполагаемое заключение? – Но сего и надлежало бы желать, чтобы он сознал нужду исправления в своей старине.

Вообще, обращая внимание на библейские рукописи, имеющий нужду защищать заботливость православной Церкви об исправлении церковных книг найдет, особенно в рассмотрении тех книг Св. Писания, которые наиболее обращаются в церковном употреблении, сильное оружие против нерассудительной привязанности к старинному тексту церковных книг до исправления. Из сличения сих рукописей, представленного в описании, он может доказать 1) что исправление церковных книг отнюдь не есть дело нового только времени, что св. Церковь всегда стремилась к тому, чтобы иметь священные книги в совершеннейшем виде, и что нет достаточной причины, почему бы приверженец старины должен был остановиться на первоначальных изданиях, которые и сами не представляют вполне текста первоначальной древности; 2) что по недостаточности средств в древние времена к удовлетворительному во всех отношениях исправлению свящ. книг, был необходим новый тщательнейший их пересмотр.

Здесь нельзя не обратить внимания на некоторые частные примеры недостатков древнего перевода, обнаруживаемых в описании, указываемые в рецензии. Она указывает на замечания о переводе книг царств (опис. стр. 49. 50. 52.) и о некоторых списках Евангелия (стр. 327) и Апостола (стр. 405).

В переводе четырех книг царств усмотрено более неисправностей, нежели в переводе предшествующих книг, и это раскрыто в такой мере, чтобы по представленным примерам можно было ясно различить переводчика книг царств, от переводившего Пятокнижие и др. книги. Недавно найдено историческое указание на перевод книг царств, совершенный иеромонахом Григорием при царе болгарском Симеоне (в нач. X ст.). Может быть этот перевод и вошел в состав рассматриваемого собрания книг библейских.

—501—

Об одном из списков Евангелия (№ 30) в описании сказано: «пред всеми прочими списками отличается своевольным изменением текста», и в доказательство сего приведено несколько примеров. В объяснение таких неисправностей списка прибавлено: «некоторые произошли от того, что писец не разбирал, или не понимал слов в подлиннике, с которого списывал» – и это подтверждается еще примерами. – При таких замечаниях, конечно, никто не будет считать грубых погрешностей одного списка принадлежностью всех списков.

В списке Апостола (№ 51), на который указывает рецензент, вероятно, остановила его внимание краткая статья об Ариеве леде (Ареопаге), помещенная не в тексте, а между предварительными статьями о писаниях и жизни Апостолов. В этой статье, как замечено и в описании, содержится «неосновательное толкование», будто Ариев лед назывался камень, на котором стоял Арий, прельстивший Афинян своим учением, – и здесь же Ап. Павел увидел икону Христа Спасителя, поставленную наряду с идолами, и проповедовал язычникам Бога, ими неведомого. – Конечно под именем Ария разумеется здесь не еретик, а языческий Арей. Что же касается до иконы Спасителя, то неизвестный толкователь хотел этим объяснить, каким образом Апостол мог сказать язычникам, что он проповедует Бога, Его же они неведуще чтут. Впрочем, если сия краткая выписка подверглась осуждению рецензента, она может быть исключена.

II. В первом же пункте рецензии приписывается описанию, будто оно утверждает, что «полное собрание книг Ветхозаветных у нас явилось, по всей вероятности, не ранее XV века, и притом последнего десятилетия его, а до того времени свящ. книги у нас не были даже и приведены в один состав». Такое заключение несправедливо приписывается описанию: в нем сказано только о том собрании книг ветхозаветных, которое находится в трех списках Синодальной библиотеки, содержащих в себе полную Библию, что оно составлено не ранее конца ХV столетия, и именно в Новгороде, при архиепископе Геннадии. Составители описания не увлеклись мнением Пр. Митрополита Евгения, который, на основании одного из сих трех

—502—

списков, сличенного с Острожским изданием Библии, поспешно заключил, что «перевод сей Библии новейших времен». (Словар. о писат. Дух. ч. ч. II. с. 65). Тщательным разбором всех книг ветхозаветных они дознали, какие книги вошли в это собрание в древнем первоначальном переводе, какие заимствованы из древних же переводов толкований, и какие переведены вновь около времени составления сего полного собрания. Заключению о сих последних книгах, составленному непосредственно на основании собственных исследований, впоследствии они нашли подтверждение в одной из рукописей Г. Погодина, где указано и время перевода некоторых из сих книг, и даже сказано, кто именно трудился в их переводе²²⁴¹.

Составители описания нигде не отвергали существования полного перевода Библии, во время св. Кирилла и Мефодия, или во время св. Владимира, и не входили в рассмотрение сего вопроса, как не относящегося прямо к их делу. Но по рассмотрении трех полных списков Библии, какие находится в Синодальной библиотеке, могли бы повторить слова предисловия св. Синода к изданию Библии 1751 года: «толикое сокровище около 580 лет (от времени св. Владимира до издания Острожского) убереженное, по толиких летех, увы гибели невозвратныя, потеряно (л. 3 об. по изд. 1816).» По крайней мере должны сказать, что между упоминутыми тремя списками его нет вполне.

—503—

Впрочем для устранения мысли, приписываемой в рецензии описанию, признаётся полезным определительнее выразиться, что составлением полного собрания Библии в конце XV ст. в Новгороде не отрицается существование такового же собрания у нас в более совершенном виде еще во время св. Владимира, и указать на некоторые места летописи пр. Нестора и других древнейших памятников, где приводятся слова разных книг Ветхого Завета не по тому переводу, какой содержится в упомянутых трех списках Библии. Может быть по сим указаниям и найден будет этот перевод в рукописях других библиотек вполне, или по частям. На сем основании прилагается взамен стр. 181 и след. описания изложение заключительных выводов из рассмотрения ветхозаветных книг по трем полным спискам Библии – в измененном виде.

III. Во втором пункте рецензии поставляется на вид то, что в описании обнаруживается «влияние латинских изданий Библии и преимущественно Вульгаты на перевод и на состав св. Писания» в трех упомянутых списках. Действительно в описании к переводам с латинского языка отнесены: предварительные сказания о св. Писании, переводы некоторых книг В. Завета и несколько глав и стихов в книгах, переложенных с греческого языка. Доказательства на это представлены очевидные и против них в рецензии не сделано никаких возражений.

Мысль о переводе некоторых книг и глав В. Завета с латинской Библии печатно была высказана и Пр. Митрополитом Евгением (словарь о писат. Дух. ч. ч. 11, с. 65.)²²⁴². Тоже еще ранее сказано в предисловии св. Синода к изданию Библии 1751 г. Исправляя издание Острожское, он положил: «книги Товита и Иудифи целые превести вновь, с Александрийского состава; понеже оныя в сла-

—504—

венской с латинской Вульгаты преведены. Книгу 3-ю Ездры, яко на греческом диалекте нигде не обретающуюся, в первопечатной же с Вульгаты переведенную, с той же Вульгаты исправив, положити на конце Священные Библии по книгах Маккавейских». Здесь предисловие говорит о переводе только трех книг с латинского языка, потому что в Острожском издании прочие книги, переведенные с латинского, или исправлены по греческому тексту, или вновь переведены с греческого. Итак еще за сто лет до нас объявлено было, что некоторые книги В. Завета в славянской Библии, какую имели мы до исправления, переведены были с латинского языка. Да и ныне в славянской Библии, перед началом 3-й книги Ездры, печатается: «следующая книга, нарицаемая третия книга Езрды, а по Вульгате четвертая Ездры, перенесена в конец Библии вины ради сея, яко на греческом диалекте оная не обретается, точию на латинском, и в славянской Библии переведена с Вульгаты, чего ради правлена сия книга по Вульгате жь.»

Что допущено Св. Синодом по нужде относительно третьей книги Ездры, то же в свое время допущено было в Новгороде относительно сей же и других книг, не найденных собирателями в переводе с греческого языка. Может быть не было у них и греческого текста сих книг, или не было переводчиков достаточно знающих сей язык. Но открылась нужда иметь весь состав свящ. книг на своем языке. Еретики жидовствующие хвалились, что у них есть вся Библия, как пишет Геннадий, Архиепископ Новгородский. Потому собиратели и решились удовольствоваться переводом недостававших у них книг, хотя с латинской Библии, для которой нашелся переводчик. Вместе с тем переведены и предварительные сказания о книгах Св. Писания не св. Афанасия Александрийского, не св. Иоанна Златоустого, потому что их надлежало бы переводить опять с греческого, но те сказания, какие нашлись при латинском переводе Библии. Тогда же просмотрен перевод и прочих ветхозаветных книг и восполнены опущения, особенно значительные в книге пророка Иеремии; потому что древний перевод сей книги, извлеченный из толкования известного еще в первой половине XI столетия, представлял многие опущения. Вот как объясняется странное на

—505—

первый взгляд влияние латинского перевода Библии на славянскую. Но всё это в описании относится, – надлежит повторить опять, – собственно к Новгородскому, а не к древнейшему, первоначальному собранию книг Ветхозаветных, какое оставили славянским племенам Св. Кирилл и Meфодий, но которое ныне вполне нам неизвестно.

При этом описание не дает однако же права представлять влияние латинской Библии на состав библейских книг в наших списках, – в преувеличенном виде.

«Влияние это, – говорит рецензия, – оказывается: а) в названиях и в порядке расположения книг священных, несогласно с греческими изданиями, но вполне согласно с Вульгатою (стр. 5. 7 и об. 13. 60).»

По такому представлению дела можно было бы подумать, будто все или по крайней мере бо́льшая часть книг в славянских списках Библии носят названия латинские, и будто порядок книг совершенно отступает от принятого в греческой Библии. Не то оказывается на самом деле.

В описании (стр. 5) замечено только, что для двух первых книг Царств взяты «Еврейские наименования из латинского издания Библии», именно они названы: 1 и 2 книги Самуила. – А что касается до порядка книг, то замечено только (л. 5) о книгах Маккавейских, помещенных после книг пророческих, что они «в греческих рукописях (а не изданиях) обыкновенно помещаются вместе с прочими книгами исторического содержания, а не после пророков». На стр. 60 сказано еще о 3-й книге Ездры, что в нынешнем издании славянской Библии она помещена после 3-й книги Маккавейской, а в списках согласно с латинским изданием (до Тридентского собора), после 2-й книги Ездры. При этом само собою очевидно, что если книги сии переведены с латинского, а 3-я книга Ездры в греческой Библии и не находится, то и место в наших списках они должны были занять то же, какое имели в латинском издании.

Наконец, указания на порядок книг, сделанные 113 стр. 7. и об. и 13, относятся совсем к иному предмету: ибо здесь говорится о том, в каком порядке исчисляются книги библейские в предварительных сказаниях к Биб-

—506—

лии, а не в самых списках библейских, которые тому порядку не следуют.

В рецензии говорится еще: (влияние латинской Библии оказывается) «б) даже в распорядке самых глав некоторых книг (112)».

В указанном месте (стр. 112) о книге Иисуса сына Сирахова сказано только, что «порядок и объем глав 30‒36, отступающие в греческих рукописях от Вульгаты, приведены в сообразность с нею». И если принять во внимание, что такая перестановка глав и стихов признана правильною, и потому удержана и в нынешних изданиях Библии: то, без сомнения, указание на такой частный случай ни в ком не возбудит неблагоприятного впечатления.

Рецензия говорит: (влияние латинской Библии оказывается) в) «в полном переводе весьма многих мест с Вульгаты, так что не только некоторые книги в целом составе переведены с нее (61. 64. 107. 172), но и в книгах, переведенных с греческого многие части взяты из Вульгаты (72. 73. 78. 95. 131. 137. 144. 228)».

Из числа 75 книг Ветхого и Нового Завета, помещенных в полных списках Библии, переведено с латинского в целом составе 11-ть, и именно: две Паралипоменон, три Ездры, Неемия, Товия, Юдифь, премудрость Соломонова и две книги Маккавейские.

Что касается до отдельных глав и стихов, переведенных также с латинского, то в описании замечено, что некоторые из них известны также в переводе с греческого и помещены в полных списках, только на другом месте, или же находятся в других списках. Так на стр. 72 сказано, что три стиха 10 главы Есфири, которыми оканчивается сия книга на еврейском, в полных списках переведенные с латинского, в отдельных списках сей книги приводятся в переводе с того же текста, с какого переведена и вся половина книги еврейская.

Стр. 95. В книге Притчей 29:27 и 30:1‒14 переведены с латинского, но по греческому распорядку, те же самые стихи помещены в XXIV главе в переводе с греческого.

Стр. 144. Пророка Иезекииля гл. 45, 46 переведены с ла-

—507—

тинского, но помещен и перевод их с греческого, только ниже в 48 главе.

Затем из числа указанных в рецензии мест, переведенных с латинского, только дополнительные части в книге Есфири и 1‒25 и 46‒51 главы в книге Иеремии не нашлись в полных списках Библии в переводе с греческого.

Рецензия прибавляет: (влияние латинской Библии оказывается) г) «в прямых указаниях по многим спискам на Вульгату, хотя и не называется она по имени (228 и пр.).»

Здесь напрасно говорится о многих списках: ибо дело идет об одном списке Библии, правленом учеными XVIII столетия, только разделенном на 8 томов, где издание латинской Библии неоднократно приводится исправителями во свидетельство. – Но соображение с древним переводом Библии латинским при исправлении первопечатного славянского издания, – равно как и с другими древними переводами и оригинальным текстом Ветхого Завета, конечно, не может быть поставлено в предосуждение исправителям, а следовательно, и описанию, которое перечисление сих пособий заимствовало из собственноручных заметок исправителей.

д) «Большая часть предварительных сказаний и разных замечаний о священных книгах переведены также с латинского (58. 59. 61. 107. 171. 218. 263) с именным указанием на западных писателей, особенно Иеронима, названного здесь святым, о котором даже и нарочитое сказание в некоторых списках прилагается (57. 59. 79), также Августина, который называется божественным (7 и 9)».

Кроме предварительных сказаний, помещенных в начале и оглавления книг библейских с предисловиями на некоторые книги Нового Завета, помещенного на конце полных списков Библии, – в описании к переводам с латинского отнесены краткие сказания, взятые по большей части из писем блаженного Иеронима, перед некоторыми книгами, переведенными с латинского. Затем все сказания, помещенные перед книгами и после книг пророков, больших и меньших, и все сказания о книгах новозаветных, находящиеся перед текстом каждой в полных спис-

—508—

ках Библии и в частных, как показывает описание, принадлежат к переводам с греческого.

Наименования – блаженного Иеронима святым, – Августина божественным, – встречаются в тех же сказаниях, о переводе которых с латинского уже сказано. При этом должно заметить, что Иероним в переводе называется Герасимом и по некоторым памятникам XVI и XVII ст. известно, что его считали у нас за одно лицо с пр. Герасимом иже на Иордане. Может быть это смешение лиц и расположило удержать в переводе при имени Герасима, или Иеронима, наименование святого, а вместе облегчило доступ в Новгородское собрание книг библейских переводам с Иеронимова перевода Библии.

Как бы то ни было, но отцы церкви римской Иероним и Августин, отличены и в православной Церкви наименованием блаженных; слова их с уважением приводятся в предисловии к изданию Библии 1751 г. и описание, указывая источник, из которого заимствованы вышеприведенные наименования т.е. латинское издание Библии, никого не введет в заблуждение, касательно должного уважения к тем лицам.

«Кроме того внесены замечания и других, менее важных западных писателей, как-то Николая de Lyra (III, 176, 263)».

На стр. III и 176 действительно указаны два краткие отрывка из его толкования, помещенные после переводов с латинского книги Премудрости Соломоновой и 2-й книги Маккавейской. Но это замечание может только вести ученого исследователя к заключению, с какого издания сделан перевод упомянутых книг.

«Встречаются между замечаниями этих писателей и не правильные мнения, как напр. отзыв Иеронима о книгах Ездры стр. 10 об.».

Но этот отзыв не выписан ни по-славянски, ни по-латыни, а только упомянут, как доказательство, что предварительное сказание на Библию, где он приводится, переведено с латинского. При этом отзыв Иеронима относится к книгам Ездры, по латинской Библии, 3-й и 4-й, у нас 2-й и 3-й, из коих ни та, ни другая не причисляются к каноническим книгам Ветхого Завета.

—509—

«Влияние латинское простирается до того, что в некоторых списках целые стихи изложены без перевода, латинскими словами, которые только русскими буквами написаны (стр. 65. 71. 108. 132. 173)».

Слов латинских, оставленных без перевода в вышеупомянутых книгах, переведенных с латинского много: но целых стихов – в описании не замечено.

«Некоторые же списки Библии носят на себе печать влияния немецких переводов (стр. 9. 218. 251.)».

В описании стр. 9 и 218 говорится об одном сказании, переведенном с немецкого; но нигде не замечено влияние немецкого перевода Библии на славянский и таких списков не найдено. На стр. 251 говорится только о частном, позднейшем и тогда же отвергнутом переводе Псалтыри с немецкого.

Итак, что же открывается из рассмотрения сих раздробленных замечаний? Не более того, что сказано выше. При составлении полного списка Библии на славянском языке в Новгороде, удержаны были в переводе с греческого все книги, сохранившиеся от древних времен, или какие можно было извлечь из толкований. Затем книги, не отысканные в переводе с греческого, ни в толкованиях, равно как и места в некоторых книгах переведенных с греческого, по каким-либо обстоятельствам, не найденные в сем переводе, – переведены с латинского. Также точно поступили собиратели Новгородские и с переводом сказаний: оставив неприкосновенным переведенное с греческого, приложили к тому некоторые новые статьи, заимствованные из латинской Библии.

IV. Третий пункт рецензии содержит в себе вывод из двух предыдущих ее пунктов. Указав замеченные в описании разности в списках библейских и влияние латинской Библии на Новгородское собрание священных книг, автор рецензии справедливо мог вывести такое заключение: «нет ни одного списка Св. Писания, который в переводе Ветхого Завета был бы вполне составлен по LXX толковникам, а в изложении Нового Завета соответствовал бы принятому ныне у нас чтению греческому, или славянскому изданию Библии, в нашей Церкви ныне употребляемому».

—510—

Из предисловия к изданию Библии 1751 г. известно, что над приготовлением сего издания трудилось назначенное при Государе Императоре Петре 1-м общество ученых мужей одиннадцать лет. Потом при Императрице Елисавете Петровне исправленный список снова был пересмотрен в Св. Синоде. Что же удивительного, что в рукописях текст, оставшийся неправильным, найден несходным с исправленным печатным изданием? И если бы нашелся хотя один список во всём сходный с печатным изданием: тогда напрасно было бы предпринимать тяжкий и продолжительный труд исправления.

V. В четвертом пункте рецензии указывается на несогласие списков между собою, но в таких общих чертах, что можно было бы подумать, будто в описании все списки Ветхого и Нового Завета представляются одинаково разноречащими между собою. Такое мнение несправедливо было бы усвоить описанию. Три полные списка Библии столько сходны между собою, что в описании признано за нужное рассматривать их все вместе. Рукописи, содержащие в себе книги Ветхого Завета по частям, представляют текст по большей части согласный с помещенным в полных списках Библии. Более разнообразия между списками Евангелия и Апостола: но и здесь в описании указан предел, до которого простирается сие разнообразие: именно с XV столетия текст в списках Евангелия и Апостола становится однообразнее. Указан также в описании список Евангелия, писанный в Константинополе в конце XIV века, который представляет текст в ближайшем сходстве с принятым ныне, и в этом открыт след влияния, послужившего к дальнейшему сближению списков между собою. – При всём том, может быть, справедливо было бы присовокупить в описании догадку, что в Синодальной библиотеке, прежде бывшей патриаршею, нарочито собраны списки разных мест и времен, разнящиеся между собою по чтениям, чтобы при первом издании новозаветных книг в печати были в виду все сии разности и могли быть избраны лучшие чтения.

VI. За изложенными замечаниями о недостатках описания, в рецензии следуют четыре предложения о средствах к их устранению.

—511—

Во-первых, предлагается: чтобы несовершенства наших древних переводов Св. Писания не были обнаруживаемы, не нужно ли совсем исключить из описания часть учено-критическую и ограничиться только описательною, показывая время и место происхождения каждой рукописи, состав ее и особенности языка?

Но 1) после того как объяснено выше, какого рода сии несовершенства, действительно ли они, без описания, никому не были известны, какое употребление может сделать из предлагаемых в описании исследований защитник Православия против нерассудительных приверженцев старины, предлагаемая мера не представляется необходимою.

2) Под благовидным предлогом прикрытия недостатков древнего текста, рецензия устраняет из описания и все другие исследования: тогда как, при известном мнении об утрате первоначального перевода ветхозаветных книг, представляются необходимыми вопросы: откуда же взялись у нас переводы ветхозаветных книг в полных списках Библии и в отдельных рукописях? Что составляет первоначальную основу нынешнего нашего кодекса св. книг? В какой мере древние переводы могли удовлетворять спасительному желанию знать Слово Божие? – Все сии вопросы, разрешаемые сличением списков между собою, ближайшим рассмотрением древности перевода каждой книги, поверкою перевода с подлинником, автор рецензии хочет изгнать из описания под наименованием учено-критической работы. – Описание представляет убедительные доказательства, что Пятокнижие Моисеево, книги Иисуса Навина, Судей, Руфь известны у нас в переводе глубокой древности; что текст книг пророческих извлечен из перевода толкований на Пророков, который известен у нас еще в первой половине XI столетия; что также извлечен из древних переводов и текст книги Иова и Песни Песней, что книга Есфирь переведена с еврейского языка. Автор рецензии, не опровергая ни чем этих выводов, не хочет дать им места в описании. Ужели же лучше оставаться при той мысли, что первоначальный перевод ветхозаветных книг потерян, а новый явился не известно как и когда?

3) Когда любознательность ученых то в своих филоло-

—512—

гических исследованиях, то в разысканиях исторических, уже касается вопросов, которым дано место в описании; когда и светские ученые обращают внимание на разности списков библейских, на отношение их к греческому тексту²²⁴³; когда исследования о древнем переводе Св. Писания могут быть производимы и по рукописям других библиотек, кроме синодальной: прилично ли и полезно ли будет духовным ученым устранять себя от дела, ближайшим образом относящегося к области их занятий? Если и без них дело будет ведено правильно, не прискорбно ли будет им видеть себя предупрежденными от посторонних? Если примет ложное направление, – не представит ли новых трудностей в борьбе за истину, – борьбе, для которой нужно приготовление? Автор рецензии указывает составителям описания Синодальных рукописей, как на образец, на описание Румянцевских рукописей Г. Востокова. – Однако и у него, хотя слегка обращается внимание на разности списков Св. Писания, на разности переводов его (Опис. Румянц. Муз. Рк.104:106). Но благомыслящий исследователь, издавая Евангелие по списку Остромирову, сам предоставляет объяснение подобных разностей богословам.

Наконец 4) Св. Синод, как изъяснено в указе его 30 июля 1849 г. № 8464, признал за нужное составить «полное ученое описание славянских рукописей синодальной библиотеки» и утвердил предварительно начертанный для сего план, в котором между прочим было сказано: пункт 11, «при рассмотрении рукописей особенное внимание должно быть обращено на их содержание и древность. Чем древнее рукопись, и чем важнее она по своему содержанию в отношении к Церкви и ее истории, тем более заслуживает внимательного рассмотрения». Тот и другой характер вполне принадлежит рукописям библейским. Посему и нужно было, чтобы они рассмотрены были в описании с нарочитою полнотою. Одно наблюдение за особен-

—513—

ностями языка, допускаемое и рецензиею, – не удовлетворяло бы сему требованию, особенно если бы не было подчинено другим высшим вопросам, напр. вопросу о древности перевода той или другой книги.

Во-вторых, автор рецензии предлагает точнее определить место происхождения тех рукописей, в которых более заметно влияние латинской Библии и даже отделить их в описании под особую рубрику.

Но всего более заметно влияние латинской Библии в полных списках ее славянского перевода. Из них старший писан в Новгороде, следующие за ним в Волоколамском монастыре. Об этом свидетельствуют несомненные подписи. Итак, по мнению рецензента, надлежало бы лишить Церковь Великороссийскую и тех списков Библии, какие она доселе признавала своими, и, наперекор свидетельствам подписей и языка, наперекор обстоятельствам историческим, приписать их происхождение литовским и польским епархиям. Князь Острожский нигде не мог найти полного списка Библии, как только в Москве: а мы, имея у себя ни один, а несколько таких списков, которые гораздо ранее его времени, будем от них отрекаться и совершенно произвольно искать их чужеземного происхождения? К чему же, наконец, приведет такая критика?

Если же требование рецензента прямо упадает на книги в полных списках Библии, переведенные с латинского, то как их выделить из рукописей? Как подвести под особую рубрику дополнения в некоторых главах?

В-третьих, замечая, что в описании рукописи сличаются в ветхозаветных книгах с Острожским изданием Библии, а в Новом Завете с Евангелием по списку Остромирову, автор рецензии высказывает желание, чтобы сличение было производимо с общепринятым ныне изданием славянских переводов Св. Писания.

Указания на Острожское издание и на список Остромиров допущены по уважительным причинам. Острожское издание есть самое ближайшее к рукописям, которые рассматриваются в описании. Им объясняется переход библейского текста от рукописей к нынешнему, совершеннейшему его состоянию в исправленных изданиях Биб-

—514—

лии. Нарушать эту историческую связь не позволяют ни метод ученого исследования, ни образ действования Св. Синода, который это издание, перепечатанное в 1663 г. в Москве, принял в основание своего исправленного. Евангелие по списку Остромирову приводится в описании, как старшая из Евангельских рукописей на славянском языке. Исследователь древнего текста Евангельского допустил бы погрешность неизвинительную, если бы не воспользовался сим списком, посредством печати сделавшимся для всех доступным.

Между тем составители описания постоянно имели в виду и тот текст книг Ветхого и Нового Завета, который находится в исправленном издании Славянской Библии, и если не всегда приводили его слова, – то с намерением не увеличивать без нужды объема описания. Опущение нынешнего славянского текста представлялось тем удобнее, что он заменяем был постоянно приводимыми словами греческого текста, с которым, при исправлении, приведен в точное соглашение. Греческими же чтениями объяснялись и многие особенности древнего перевода, – чего нельзя было бы показать, приводя один только нынешний славянский текст.

Рецензент прибавляет: «в некоторых списках старых описатели показывают более близости к греческому тексту, нежели в нынешнем славянском издании, в нашей церкви употребляемом, стр. 23. 376. 379. 380. 381. 414‒415».

В описании нигде не говорится о предпочтительной близости списков к греческому тексту в сравнении с общепринятым ныне переводом. На указанных страницах представляются примеры, где списки, следуя известным греческим рукописям, отступают от упомянутого перевода. Но это не значит того, что списки здесь ближе к тексту греческому, нежели общепринятый перевод. И списки, и печатный текст равно могут быть близки к греческому тексту. Представим примеры из описания: в списках Апостола, расположенных по чтениям церковным, 1Кор.4:16 читается так: последницы ми будете. В общепринятом ныне переводе: подобни мне бывайте, якоже аз Христу. Последних слов в списках нет.

—515—

В объяснение сего в описании замечено, что слова сии опускаются и по некоторым спискам греческим, приведенным у Шольца. Но в других списках они находятся, и потому встречаются в известном нашем переводе – 2Кор.5:14: аще любы Божия (вм. Бога, Θεοῦ) сдержит нас изволившаго се, яко един за вся умре. Ныне: любы Божия обдержит нас суждших сие и проч. В греч. рукописях представляются здесь два чтения: κρίναντος и κρινάντας. Список имел в виду первое чтение и отнесши слово κρίναντος к Θεοῦ, перевел: Божия (вм. Бога) изволившаго. Нынешний печатный текст следует второму чтению и, справедливо отнесши κρινάντας к ближайшему ἡμᾶς, переводит: нас суждших. Перевод в обоих случаях близок к греческому, только по разным его чтениям. Даже большинство рукописей, которому иногда следуют списки, еще не означает преимущества их чтений, и нигде не представляется с такой стороны в описании. Известно, что слова 1Ин.5:7 о трех свидетельствующих на небеси не имеют в свою пользу большинства греческих рукописей, но тем не менее филологические доказательства, в соображении с некоторыми свидетельствами западной церкви, сильно защищают общепринятое ныне чтение.

Последнее требование автора рецензии, чтобы к описанию приложено было введение, объясняющее цель и правила, служившие руководством при описании, представляется вполне сообразным с существом дела. И если не было выполнено составителями описания ранее, то потому, что по окончании обозрения всех рукописей синодальных, предполагали они составить общее введение к своему описанию, где надлежало объяснить общие правила, какими они руководствовались при описании, с применением их к тому или другому разряду рукописей.

—517—

Нижепечатаемые замечания А.В. Горского на богословские сочинения А.С. Хомякова найдены в академическом архиве его, на отдельных листках почтовой бумаги, и писаны карандашом, рукой самого А.В-ча. Некоторые из них имеют цельный характер и стоят в связи по содержанию; другие же представляют собой лишь отрывочные мысли, занесенные на бумагу наскоро, мимоходом, в том непосредственном виде, как они возникали по какому-нибудь случайному поводу. Большая часть замечаний относится к воззрениям А.С. Хомякова на Церковь, развитым в его «Опыте катехизического изложения учения о Церкви»²²⁴⁴. Эта их группа содержит в себе довольно подробный и последовательный разбор названного сочинения Хомякова в порядке его изложения, разделенный самим А.В. на параграфы; она не раз пересматривалась А.В. Горским, исправлялась и дополнялась. Эти замечания на «Опыт катехизического учения о Церкви» мы главным образом и предлагаем ниже читателям, из прочих же берем только то, что сохранилось в более и менее законченном виде.

Время и обстоятельства происхождения предлагаемых замечаний – точно неизвестны. Несомненно, что А.В. весьма интересовался богословским учением Хомякова, хотя воззрений его не разделял и, как свидетельствует о нем в своих воспоминаниях проф. А.П. Лебедев²²⁴⁵, победоносно опровергал его на лекциях по догматике. Листки, найденные в архиве, дают

—517—

возможность видеть, что он усердно изучал богословские сочинения Хомякова, выписывал и отмечал для себя более замечательные их места; по некоторым вопросам, выдвинутым у Хомякова, он собирал ученые справки; так напр. один листок содержит в себе целый историко-критический аппарат по вопросу о том, почему у нас в 9-м члене символа веры слово: καθολικὴν (ἐκκλησίαν) переведено: (в) соборную церковь): здесь собран обширный ряд цитат, указывающий употребление этого слова в греческой, – церковной и светской, – литературе и в древнеславянском переводах.

Несколько более сведений имеется относительно упомянутых выше замечаний на «Опыт катихизического изложения учения о Церкви». В листках, содержащих разбор этого сочинения, оказались два письма, отчасти объясняющие их происхождение. Одно из этих писем, хотя не имеет ни подписи, ни адреса, ни даты, несомненно принадлежит П.С. Казанскому, оригинальный почерк которого нельзя смешать ни с каким другим, и назначено А.В. Горскому. Оно ведет речь именно об этих замечаниях на «Опыт», составленных А.В-чем. Вот это письмо:

«Вот что полагаю нужным заметить. Вы говорите о таинствах, а не упомянули о миропомазании²²⁴⁶, в учении о котором особенно погрешает Хомяков, давая ему значение так сказать благодати священства для всех христиан. Это его учение раскрыто в полемических статьях против Лютеран н Католиков. Изложение этого учения и опровержение его служит к уяснению понятий Хомякова о Церкви. Параграфы 2-й, 3-й, 4-й требуют пересмотра. Чтобы яснее видеть мысль Хомякова, следует перечитать все его статьи. Ключ к ним дает философия откровения Шеллинга и Шопенгауера. Помнится мне: есть у него место, где язычников и магометан они не прочь включить в Церковь, по крайней мере из числа спасающихся не исключает.

Возражать против того, что он Ангелов включает в Церковь нечего кажется²²⁴⁷, ибо и православная Церковь включает их в один состав, отличая наименованием

—518—

торжествующих. За литургией приносятся молитвы и о Пресв. Владычице и всей небесной Церкви. Потому и в этой мысли есть часть правды.

Нужно отрешиться со всем от наших понятий о Церкви, чтобы стать на точку зрения Хомякова. Благодать дается, т.е. предлагается в учении ли слова жизни или в естественном законе или в непосредственном действии Св. Духа всем разумным тварям, и Ангелам, и человекам. Это широкое, всеобщее действие Духа Божия и есть та Церковь, которая принимается Хомяковым. Кажется, прежде частного разбора, следовало бы указать на это его понятие. В тесном же смысле Церковью он называет тех, которые в душе своей причастны благодати. Потому у него и видимая Церковь т.е. общество собственно христиан, определяется, (как) Дух Божий и благодать таинств.

Выражение: Церковь земная и видимая не есть еще полнота всей церкви²²⁴⁸ т.е. в полноту ее входит и невидимая Церковь, существующая среди не христиан.

Выражение: при конечном суде творения, всего творения²²⁴⁹, разумеется всеобщий суд, и потому не излишне ли Ваше возражение об оскудении веры пред концом міра.

Во второй строке на 1-м листе глаголал²²⁵⁰, бросается как-то этот славянизм; лучше бы сказать: говорил.

Если Вы не находите того учения о Церкви, какое я приписываю Хомякову, всё же не излишне бы предположить возможным, и сказать несколько слов против подобного понимания Церкви. Потом уже безопаснее будет оговорить, что Вы с православной точки понимания будете разбивать учение, – разбивать его так, как Вы разбиваете.

Но не опустите сказать о миропомазании – по-моему это существенный пункт в мнениях Хомякова.

Очень рад, что Вы решились сопоставить здравое учение с учением фантазии.

Если не имеете в виду преследовать дальнейшие сочинения Хомякова, то из его письма к Бунзену, нужно бы

—519—

привести для объяснения понятий его о Св. Писания тот отзыв, который Хомяков делает, – именно он отвергает всякое достоинство буквы текста, допускает ошибки и погрешности писателей Богодухновенных, а усвояет Церкви или точнее своему смыслу право понимать и толковать Писание, как вздумается».

Другое письмо принадлежит А.В. Горскому; оно сохранилось в черновом экземпляре, писанном рукой Горского, не доведено до конца и не имеет никакой хронологической пометки. Содержание его следующее:

«Возвращаю Вам, любезнейший Петр Симонович²²⁵¹, письмо Наталии Петровны²²⁵² с приложением.

Что сказать о заметках на книгу Алексея Степановича Хомякова?

Указаны в ней (sic) некоторые, очень резко выдающиеся места, но немного, и не все одинаково важные, и не редко, – или лучше, почти везде – без доказательств. Что же за польза в таком виде печатать. Не будет ли это показывать, что защитники православия не в состоянии сказать что-либо поважнее против мудрости Хомякова?

Прочитал я книгу его; мне не представилось, чтобы Хомяков хотел быть провозвестником какой-нибудь философской теории под личиною христианства. Это не высказывается ни в опубликованным им статьях, ни в письмах интимных, по смерти его изданных, хотя, конечно, по выбору. В его любомудрии богословском всего яснее сказывается одно чувство – свободы. Ему ни власть, ни закон, ни символ – ничто не препятствуй. Любовью, свободно он хочет покоряться Евангелию, но и в этой покорности он не перестает себя чувствовать и считать свободным».

В каком отношении между собой стоят оба эти письма, – решить трудно. Возможно думать, что приведенное сейчас, последнее письмо было послано А.В. Горским к П.С. Казанскому вместе с заметками на книгу Хомякова, которые и разумеются под именем «приложения», письмо же Казанского было ответом Горскому, составленным по прочтении его заметок. Но

—520—

с этим не согласуется фраза в письме Казанского: «очень рад, что Вы решили сопоставить здравое учение с учением фантазии» – сопоставить, конечно, для печати²²⁵³, – между тем как Горский решительно заявлял, что он не находит пользы печатать заметки «в таком виде». Радоваться, очевидно, было нечему. Ничто не препятствует принять и обратный порядок, и тогда дело нужно представлять себе по-видимому так. П.С. Казанский, узнав о существовании у А.В. Горского заметок на сочинения Хомякова, пожелал ознакомиться с ними, чтобы побудить последнего к печатанию их, и свой отзыв о заметках высказал в письме к нему, но А.В‒ч, находя заметки недостаточными, раздумал их печатать и, быть может, в намерении дать им более обстоятельную обработку, отложил их до поры, до времени. Во всяком случае, оба письма любопытны, поскольку они выражают собой суждения о Хомякове двух замечательных богословов своего времени и свидетельствуют о том интересе, какой вызывало у них учение Хомякова.

Богословские воззрения Хомякова, не смотря на их оригинальность и довольно широкую распространенность в читающей публике, еще недостаточно оценены в нашей литературе, особенно с точки зрения строго православного учения о Церкви. Поэтому, думаем, что предлагаемые ниже замечания на эти воззрения, принадлежащие перу выдающегося русского ученого богослова-историка и глубоко православного христианина, при всей их неполноте и отрывочности, будут приняты с должным вниманием²²⁵⁴.

* * *

Мое учение несть Мое, но пославшаго Мя (Ин.7:16), – глаголал Христос Спаситель, указывая на единственный источник, из которого Сам почерпал возвещаемые Им истины. И о Духе Своем, которого обещал послать Своим ученикам, как единственного Учителя, который наставит их на всяку истину, возвестил: от Моего прии-

—521—

мет (Ин.16:13, 14), указывая тем на единство Евангельского учения в его начале и дальнейшем развитии через Апостолов.

Слово Христа, слово Духа Святого, изглаголанное Апостолами и дошедшее до нас в письмени и предании, есть таким образом единственное свидетельство истины, на котором опиралась и опирается Церковь всех времен. Слово Церкви, слово Отцов Церкви есть тоже слово Христа в разъяснении. Отселе самый простой и удобный способ для удостоверения в том, истинно ли какое-нибудь учение, состоит в сличении его с указанными несомненными свидетельствами истины.

С этою мыслью предполагаем рассмотреть некоторые статьи богословские, принадлежащие А.С. Хомякову.

В рассматриваемых богословских статьях Хомякова весьма редко приводятся слова Писания или слова Отцов Церкви в точности. Нет сомнения, что глубоким воззрением на предметы христианской веры он обязан весьма обширному, продолжительному и добросовестному изучению Слова Божия и писаний отеческих, и не только этому, но и внутреннему практическому усвоению истины Христовой сердцем и жизнью. Тем не менее должно согласиться, что в изложении мыслей автора значительное участие принимала и перерабатывающая, своеобразно всё изменяющая и под влиянием философии увлекающаяся некоторыми своими идеями сила собственного его рассуждения.

Сделаем опыт проверки над некоторыми положениями автора²²⁵⁵.

1) Статья, названная: «Опыт катехизического изложения учения о Церкви» в самом начале своем (§ 1) дает такое понятие о Церкви: «Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати»²²⁵⁶. Чтобы яснее видеть характеристические особенности такого понятия о Церкви, противопоставим ему

—522—

определение Церкви, данное православным катехизисом: «Церковь есть от Бога установленное общество человеков, соединенных православною верою, законом Божиим, священноначалием и таинствами».

С первого раза нельзя не видеть, что в Опыте катехизического учения обращается главное, и почти исключительное внимание на внутреннее, одушевляющее и оживляющее начало Церкви, Божественную благодать, и опускается из виду ее видимое органическое устройство. «Церковь не есть множество лиц». Конечно, так; однако же и без множества лиц не может быть Церкви. «Единство благодати» доколе не перешло от Духа Святого во Множество лиц, дотоле не могла образовать из себя Церкви. Благодать принадлежит Духу Св.; (но) Дух Св. не есть Церковь, и обратно Церковь не есть Дух Св. Или это будет не точное, не строго апостольское учение о Церкви, подобное учению монтаниста Тертуллиана: Ecclesia proprie et principaliter ipse est spiritus, – non numerus episcoporum²²⁵⁷.

Далее в Опыте Божественное начало жизни церковной называется именем благодати; следовательно, имеется (в виду) преимущественно освящающая его сила, действующая посредством таинства. Но это не обнимает всей полноты жизни Божественной, действующей в Церкви. Христос Спаситель как в жизни Своей на земле явил Себя не только жертвою и Первосвященником, но и Пророком и Царем, так и в Церкви Своей продолжает действовать и Своим словом, и Своею Божественною властью. Потому-то в понятии о Церкви, сообщаемом в православном катехизисе, упоминается о вере православной, о законе Божием и о священноначалии, как необходимых принадлежностях Церкви.

В Опыте не совсем устранена и человеческая сторона Церкви; здесь говорится о множестве разумных творений, покоряющихся благодати. Но «множество» не дает понятия о правильном, органическом устройстве известнрго собрания лиц. По учению (же) православного катихизиса, Церковь не только множество, но и правильно организованное общество, – общество Богоустановленное, – общество со сво-

—523—

им священноначалием. Такое понятие о Церкви основывается во всех чертах своих на учении Христа Спасителя и Апостолов.

Из этого сопоставления двух определений Церкви можно видеть, как многого недостает для точного и полного понятия о Церкви в Опыте. Этот недостаток – не случайный, но во многом зависит от коренного взгляда на Церковь, который проходит через всю статью.

2) В изложенном понятии о Церкви, упомянув о множестве разумных творений, покоряющихся благодати, автор Опыта продолжает: «дается же благодать и непокорным и непользующимся ею (зарывающим талант), но они не в Церкви»²²⁵⁸. Что хочет этим сказать автор? По-видимому то, что все не покоряющиеся благодати не принадлежат к составу Церкви. Они приняли благодать, но не повиновались ее требованиям; получили талант, но не воспользовались им соответственно Божественному назначению. При решительном сопротивлении духу благодати они действительно выходят из Церкви и отсекаются от Церкви, и потому становятся вне Церкви, согласно со словом Спасителя: аще и Церковь преслушает, буди тебе яко язычник и мытарь. (Мф.18:17) Но, во-первых, почему же говорится, что и таким дается благодать? на чем основано такое учение? и как дается им благодать вне Церкви? Во-вторых, если же автор разумеет здесь не собственно отверженных членов Церкви, но грешников слабых, падающих, часто изменяющих благодати, то конечно справедливо то, что им еще дается благодать; но почему же автор ставит их вне Церкви? Правда, они не принадлежат к существу Церкви и не составляют здравых членов истинного тела Христова, но долготерпением Божиим еще держатся в составе истинной Церкви, и этим способом могут даже соделаться снова живыми членами ее. Христос Спаситель, по притче Евангельской (Мф.13:24 сл.), терпит на Своем поле и плевелы до жатвы. Это поле есть Царствие Божие т.е. Церковь.

3) В понятии о Церкви, сообщаемом в Опыте, мы не можем не заметить, что говорится здесь не о людях, а

—524—

вообще о разумных творениях. И далее автор к числу членов Церкви присоединяет и Ангелов, говоря: «живущий на земле, совершивший земной путь, несозданный для земного пути (как Ангелы), не начинавший еще земного пути (будущие поколения), все соединены в одной Церкви, – в одной благодати Божией»²²⁵⁹.

4) «Только в отношении к человеку, – говорит Опыт, – можно признавать раздел Церкви на видимую и невидимую»²²⁶⁰. Что он разумеет под видимою Церковью, – здесь не объясняется; приведем другие места, где автор касается того же предмета. В § 2 он говорит: «Церковь видимая или земная живет в совершенном общении и единстве со всем телом церковным, коего глава есть Христос»²²⁶¹. По-видимому, здесь Церковью видимою называется сущая на земле Церковь, не достигшая еще отечества небесного, а под именем всего тела Церковного разумеется та и другая Церковь совместно с міром ангельским. В § 8 сказано: «Церковь видимая не есть видимое общество Христиан, но Дух Божий и благодать таинств живущих в этом обществе»²²⁶². – Односторонность такого понятия о Церкви мы раскрыли выше. Не надобно быть духовнее духовного Слова Божия. Церковь, – говорит оно, – есть тело Христово (Еф.1:23). Сие тело, по благодати Божией, суть все искупленные Иисусом Христом; мнози едино тело есмы о Христе (Рим.12:5). Таким образом, Церковь земная или сущая на земле есть часть тела Христова, обнимающего собой весь чистый и очищающийся при помощи благодати мір духовных существ на земле. Что же будет Церковь невидимая? Опыт катехизического учения не дает на это ответа. Но справедливо было бы одну и ту же Церковь почитать и видимой и невидимой, – только в различных отношениях²²⁶³.

5) «Церковь земная и видимая не есть еще полнота и совершение всей Церкви, которым Господь назначил явиться

—525—

при конечном суде всего творения»²²⁶⁴. Если, по выражению автора, Церковь видимая есть Дух Божий и благодать таинств, то непонятно, на каком основании он утверждает, что полнота и совершение Церкви т.е. Духа Божия и благодати таинств должны открыться только при конце міра? Евангелие (не?)²²⁶⁵ представляет нам последнее время міра самым обильным по излиянию Духа Божия.

6) «Церковь земная и видимая... творит и ведает только в своих пределах, не судя остальному человечеству»²²⁶⁶. Т.е. пребывающему в неверии язычества, иудейства и магометанства? Конечно так; своего суда о стоящих вне ее ограды она не износит, но знает суд Божий: не веруяй, т.е. отвергающий ее проповедь уже осужден есть (Ин.3:18).

7) Церковь земная признаётся существующей с сотворения міра и признаками ее поставляются внутренняя святость и внешняя неизменность²²⁶⁷. Под именем святости разумеется не одна только нравственная чистота и совершенство духовное, но и вообще отсутствие всякой лжи. Что разумеется под именем внешней неизменности и как утверждать внешнюю неизменность Церкви при переходе ее из Ветхого Завета в Новозаветные события, не понятно, – тем более, что через несколько строк допускается внешнее изменение обряда не только при переходе Ветхозаветной Церкви в Новозаветную, но и в самой Церкви Новозаветной.

8) «Признаки Церкви, – святость и неизменность, – познаю́тся только ею самою и теми, которых благодать призывает быть ее членами. Для чуждых же и непризванных, они непонятны»²²⁶⁸. – Но разве во время борьбы христианства с язычеством греко-римским не была примечаема и не действовала на язычников святость жизни членов Церкви? Разве Апостол не говорит: да о немже клевещут вас, аки злодеев, постыдятся злословящии ваше благое о Христе житие (1Пет.3:16)? Разве Сам Спаситель не сказал: не мо-

—526—

жет град укрытися в верху горы стоя (Мф.5:14)? Конечно, Божественное достоинство Церкви вполне может быть постигаемо только полными участниками ее духовных благ: духовная духовным востязуются. Но Церковь, разливая свой внутренний свет и во вне, невольно привлекает к себе взоры и стоящих вне ее, – мало того, она не может сама не стараться о том, чтобы ее познавали более и более остающиеся еще в неведении Бога истинного и Его благодати. Тако да просветится свет ваш пред человеки (Мф.5:16). – Здесь говорится еще о чуждых и непризванных. Кто же не призывается благодатью в недра Церкви? – Спрашивается: достаточно ли указанных признаков для отличения истинной Церкви от заблуждающейся? Нет, – по тому самому, что они, по признанию автора, для посторонних невидимы. В таком случае зачем же они и указываются? – Недостаток точного определения Церкви и строгого разграничения частных понятий о различных состояниях и отношениях Церкви много вредит ясному разумению высказываемых автором положений.

9) «В Церкви, то есть, членах ее, зарождаются ложные учения, но тогда зараженные члены отпадают, составляя ересь или раскол и не оскверняя уже собой святости церковной»²²⁶⁹. – Но разве всегда заблуждение членов Церкви образует ересь или раскол? Как же опускать из внимания то, что и состоящие в недрах Церкви не свободны как от разных заблуждений, так и от заразы греха, но находятся в Церкви, как во врачебнице? – Несправедливо осуждение папы Гонория, или, как выражается автор, объявление ошибки в его учении, приписывается собору Халкидонскому²²⁷⁰.

10) Хотя выше и указаны были два признака Церкви: внутренняя святость и внешняя неизменность, но в § 4 снова говорится о четырех свойствах, отличающих Общество Церкви от всякого иного общества человеческого, как они выражены в Символе веры²²⁷¹. При этом в объяснение наименования Церкви Апостольскою замечено,

—527—

что «в писании и учении Апостольском содержится вся полнота ее веры, ее упований и ее любви». Но ниже, в § 5, сказано: «нет пределов Писанию, ибо всякое Писание, которое Церковь признает своим, есть Священное Писание..; было до нашего времени Священное Писание и, если Богу угодно, будет еще Священное Писание»²²⁷². Если под именем Писания разумеется именно то, что и следует разуметь, т.е. Богодухновенные писания, то признавая полноту писаний Апостольских, для чего еще ожидать новых Богодухновенных писаний? И на каком основании? Уравнивая Богодухновенные книги Апостолов с собственно произведениями Церкви, как-то с символами, автор как будто забывает, что все... ею принимаемые²²⁷³... достоверные и несомненные истины уже основываются на словах писаний Апостольских.

11) «Ни одна община и ни один пастырь не могут быть признаны за хранителей всей Веры»²²⁷⁴. – Выше замечено, что в писании и учении Апостольском содержится вся полнота веры церкви, ее упований и ее любви. Во втором веке Церковь имела уже и писания Апостольские вполне, и сохраняла их предание. От второго века наследовала то и другое Церковь третьего века и т.д. Почему же и в настоящее время нельзя признать, что Церковь сохраняет в себе всю веру Апостольскую²²⁷⁵?

12) «Всякая община христианская, не присваивая себе права догматического толкования или учения, имеет вполне право изменять свои обряды, вводить новые, не вводя в соблазн другие общины»²²⁷⁶. – Кажется, здесь та и другая мысль выражена недовольно определенно, и обе бездоказательно. Почему нельзя учить догматически никакой общине на основании Слова Божия и предания? А не на основании Слова Божия и предания не дозволяется учить и всей Цер-

—528—

кви. – На каком основании всякой общине усвояется право изменять обряды без всяких ограничений? Что же это будет за порядок и благочиние, о которых так заботились Апостолы? Обряды входят в состав и таинств. И здесь та же свобода, и при том для всякой общины? И почему предоставляется это право общине, а не епископу, тогда как известно, что устроение всех порядков в церкви Ефесской Апостол предоставил не самой церкви, но епископу Тимофею? Сам же автор говорит далее: «единством обрядов церковных должен дорожить всякий христианин».

13) «Дух Божий, живущий в Церкви, правящий ею и умудряющий ее, является в ней многообразно; в Писании, предании и в деле, ибо Церковь, творящая дела Божии, есть таже Церковь, которая хранит предание и писала Писание»²²⁷⁷. – Почему Церкви всей усвояется написание св. книг, когда нам известно, напр. что Апостол Павел писал по данной ему премудрости, равно и другие Апостолы не от лица той или другой церкви, но по данной им от Иисуса Христа власти? Почему автор соглашается сказать, что Церковь хранит предание, следовательно, приняла его; а не соглашается сказать, что она также приняла и Писание? – «Не лица и не множество лиц в Церкви хранят предание и пишут, но Дух Божий, живущий в совокупности Церковной»²²⁷⁸. Везде автор уничтожает личную деятельность членов Церкви. Но Дух Божий не сам непосредственно пишет и не через всю совокупность Церкви, а через избранных лиц, которые для того наделяются особыми дарами Духа на пользу Церкви. Еда вcu Апостоли, еда вcu пророцы, еда вcu учители? Вот язык Апостольский.

14) «Потому ни в Писании искать основы преданию, ни в предании доказательств Писания, ни в деле искать оправдания для Писания и предания – нельзя и не должно»²²⁷⁹«. Отчего же не так? Если всё от единого Духа, то одно другим необходимо должно доказываться. Единство начала, единство духа и силы должно служить верным ручательством истинности того, или другого, или третьего.

—529—

15) «Вне Церкви живущему непостижимо ни Писание, ни предание, ни дело»²²⁸⁰. Афоризм не точно выраженный. Иначе, если это принято безусловно, то напрасно трудятся распространять Слово Божие все библейские общества, все миссионеры и переводчики Библии для язычников. – И Апостол говорит о настоящем состоянии в Церкви: отчасти разумеваем, отчасти пророчествуем. Итак, и живущие в Церкви (как Апостолы) не всё еще разумеют. Но и для живущих вне Церкви не всё непостижимо в Писании, в предании, в деле. Кто из язычников, читавших Евангелие, скажет, что нет для него ничего здесь постижимого?

16) «Всякий ищущий доказательств Церковной истины тем самым или показывает свое сомнение и исключает себя из Церкви или дает себе вид сомневающегося»²²⁸¹. – Отрицая всякие способы удостоверения в Церковной истине, как показывающие сомнение и призывающие в участие разум²²⁸², автор высказывает мысль, что от предания одного, от Писания, или от дела может почерпать человек только знание внешнее и неполное, и потому необходимо ложное. Автор говорит: «не спрашивает Церковь: какое Писание истинно, какое предание истинно и какой собор истинен и какое дело угодно Богу?»²²⁸³. Как же принято писание Нового Завета и Ветхого Завета? Без испытания? без исследований? Нет; как Евангелисты поверяли одни сказания другими и передавали в своих книгах только то, что исследовали испытно (Лк.1:3), так и Церковь или свидетельством Апостольским, или другими средствами историческими удостоверялась, что то или другое писание есть истинно, и принимала его. – Вы скажете, что у Вас речь о Церкви в существе ее: для Духа Божия, живущего в Церкви, если Вы его разумеете

—530—

под именем Церкви, как сказали выше, – конечно нет нужды дознавать, какое писание его истинно и пр. Но для чего говоря о том, что не подлежит никакому вопросу, не говорите ничего о Церкви действительной? Какое значение для нее имеет и Писание, и предание, и дела? И как ей удостовериться и в том, и в другом, и в третьем? Кто ей это укажет? Для чего избегаете говорить об иерархии?

«Священным Писанием называется собрание Ветхозаветных и Новозаветных книг, которые Церковь признала своими. Но нет пределов Писанию: ибо всякое писание, которое Церковь признает своим, есть Священное Писание. Таковы, по-преимуществу, исповедания соборов и особенно Никео-Константинопольское. Посему, было до нашего времени Священное Писание и, если угодно Богу, будет еще Священное Писание²²⁸⁴». – Позволительно ли православному богослову смешивать Богодухновенные писания Ветхого и Нового Завета с произведениями собственно церковными? Символические изложения вероучения церковного сами основываются на писании. Таков символ Никео-Царьградский, выбранный по слову из Св. Писания. – «Будет еще писание». Автор пророчит нам новое откровение? Церковь нигде не высказывала такой надежды. Если будут новые Писания, то будут и новые догматы? Почему тогда не оправдывать и прибавления filioque и другие новоизобретенные догматы досужего католичества?

Г. Хомяков не переносит ли на всю Церковь то мистическое состояние, какое испытывают некоторые лица в особенных обстоятельствах? Но справедливо ли Ап. Павла, восхищенного до третьего неба, который слышал там неизреченные глаголы и, потому, не сообщал и не мог сообщить их никому, представлять себе в одном положении с прочими членами Церкви²²⁸⁵?

17) «Не у всех одна вера или одна надежда или одна любовь; ибо ты можешь любить плоть, надеяться на мір и исповедовать ложь; можешь также любить, надеяться и

—531—

веровать не вполне, а отчасти; и Церковь называет твою надежду надеждой, твою любовь любовью, твою веру верой; ибо ты их так называешь и она с тобой о словах спорить не будет»²²⁸⁶. – Не значит ли это проповедовать совершенное отрицание истинной веры, надежды и любви? И как спорить Церковь не будет? А разве Апостолы мало спорили об истинном значении веры с иудействующими? разве довольствовались их полуверием? и т.д. Если держаться строго сего воззрения, то нечего спорить ни с католичеством и протестанством, ни даже с кем-либо еще более чуждым православной Церкви; непонятны тогда собственные споры автора о Церкви.

18) «Сие исповедание (Никео-Константинопольское) постижимо, также как и вся жизнь Духа, только верующему и члену Церкви»²²⁸⁷. – Не много ли сказано: постижимо? Тайна св. Троицы постижима-ли? тайна воплощения постижима-ли? вся жизнь Духа постижима-ли? Не хвалились постижением таких тайн и Апостолы, их провозглашавшие в своих писаниях по откровению Духа Святого.

19) «Общины христианские, оторвавшиеся от Святой Церкви, не могли уже исповедовать исхождение Духа Св. от Отца одного, в самом Божестве; но должны были исповедовать одно только внешнее послание Духа во всю тварь, послание, совершаемое не только от Отца, но и через Сына»²²⁸⁸. – Но 1) Церковь Римская, за нею и другие общины не только исповедуют так называемое внешнее послание Духа Св. от Отца чрез Сына, но и признают исхождение Духа Св. от Отца, только им одним не ограничиваются, вопреки словам Спасителя. 2) Непонятно, каким образом нарушение братской любви самовластным прибавлением нового догмата в общее исповедание, без сношения с другими, восточными, братьями, должно было привести церковь Римскую именно к повреждению сего пункта вероучения? Почему не могла она правильно исповедовать только исхождение Духа Святого. 3) И как считать это лжемудрование следствием нарушения духа любви, когда

—532—

оно зародилось в духе Римского богословия еще ранее этого нарушения и при помощи самомнения привело к разрыву братского союза?

«Благодать Божию утратили они (т.е. церковь Римская и другие) как в исповедании, так и в жизни»²²⁸⁹. – Выше автор с крайней осторожностью выражался о язычниках и не признавал за Церковью права произносить на них суд осуждения. А здесь, помимо суда церковного, произносит решительный приговор на всё западное христианство. «Утратили благодать в исповедании и жизни». Однако же Церковь православная признаёт в церкви Римской таинство крещения, не повторяет конфирмации, не рукополагает в ней рукоположенных и т.д. Что же? Ужели это есть только наружная уступка, а не имеется основания в мысли, что благодать Св. Духа еще не вполне отступила от западного христианства.

20) По мнению автора существуют²²⁹⁰: 1) церковь невидимая, 2) церковь видимая, т.е., Дух Божий и благодать таинств и 3) видимое общество носящих имя христиан. Последнее он не удостаивает и имени церкви, хотя сам сознаёт, что в этом видимом обществе невидимо пребывает Церковь на земле. Нет. Слово Божие и подлинное учение православной Церкви не так строго относятся к последнему, чтобы лишать его имени Церкви. В откровении Иоанновом читаем откровение Иисуса Христа к семи церквам; бо́льшую часть этих церквей суд главы Церкви находит подлежащими обличению, следовательно, дает видеть, что не все члены этих церквей суть члены истинного тела Христова, и однако же не лишает эти общества наименования Церкви. Апостол Павел обличает Галатских христиан в важных уклонениях от чистоты веры и однако же пишет свое послание церквам Галатским, а не обществу. И Церковь православная, требуя от всех чистоты и святости жизни, в то же время не извергает из недр своих и заблуждающихся не по упорству, и грешников не нераскаянных, в чаянии их исправить при помощи благодати Божией и любви братий.

—533—

21) Сказав: «исповедуя едино крещение, как начало всех таинств, мы не отвергаем и других», после перечисления прочих шести таинств прибавляет: «много есть и других таинств; ибо всякое дело, совершаемое в Вере, Любви и Надежде, внушается человеку Духом Божиим и призывает невидимую благодать»²²⁹¹. – Итак, автор не признаёт существенного различия между крещением или другими таинствами и всяким другим благодатным делом человека? Конечно, нет: он признаёт это различие. Для чего же смешивать понятия, без нужды не по указанию церкви расширяя понятие о таинствах.

«Седмь таинств совершаются не одним каким-либо лицом, достойным милости Божией, но всею Церковью в одном лице, хотя и недостойном²²⁹²». И далее, говоря о рукоположениях, автор прибавляет: «таинство дает рукоположенному то великое значение, что хотя и недостойный, он в совершении своего таинственного (?) служения действует уже не от себя, но от всей Церкви т.е. от Христа, живущего в ней»²²⁹³. – Если вся Церковь совершает в лице одного, то, значит, всякий, без особенного уполномочения, без особых даров благодати, без особого приготовления может совершать таинство, – тем более, что автор говорит конечно о действительных членах истинной Церкви. Нет, вся Церковь избирает совершителя таинств, но не вся Церковь совершает таинства. Для совершения таинств нужно сообщение особой благодати, преподаваемой от Христа через Церковь. Иначе, если вся Церковь совершает таинства, то не нужно и особое рукоположение и сообщение особой благодати для избираемого в служителя таинств. Или рукоположение должно будет обратиться в простой обряд, означающий только поручительство должности, а не призывание благодати немощное врачующей и оскудевающее восполняющей. Церковь есть живой, оживляемый Духом Святым организм. В нем каждый орган имеет свое назначение и служение. Аще все тело око, где слух, аще же все слух, где дхание (1Кор.

—534—

12:17 и далее см. 19)? Если бы все были одним членом, то где было бы тело?

22) «Никакой Дух, кроме Бога, не может вполне назваться бестелесным»²²⁹⁴. Это изрекается, но не доказывается.

23) «Рукоположение содержит в себе всю полноту благодати, даруемой Христом своей Церкви²²⁹⁵». Не всю, а каждому преподается в своей мере. Могут быть и нерукоположенные облагодатствованы известными дарами Духа Святого паче получивших Духа Св. в рукоположении, хотя неприявшие таинства рукоположения и не позволяют себе совершения действий, предоставленных посвящающимся на служение алтарю.

«Сама же Церковь, сообщающая членам своим полноту духовных даров, назначила, в силу своей Богоданной свободы, различия в степенях рукоположения²²⁹⁶». – На чем основано это учение? Апостолы получили полноту даров духовных, но не от Церкви, а от самого Христа, их избравшего и определившего на служение и потом ниспославшего им Духа Святого. И Апостол Павел говорит: Той дал есть овы убо Апостолы, овы же пророцы, овы же благовестники, овы же пастыри и учители. Видите, не от Церкви получают свои права и дары пастыри и учители. В другом случае Апостол говорит епископам: Дух Святый постави вас пасти стадо Христово. Если бы различие степеней не исходило от Духа Святого, как бы Церковь сама собой могла бы ограничить его излияния на низшие степени или расширить на высшие? Епископов, пресвитеров и диаконов представляет нам еще Апостольская Церковь. Действие Апостолов в распределении сих степеней не может быть названо собственно церковным. Они давали законы и Церкви.

Очевидно, как мало удовлетворительного заключают в себе эти слова об иерархии. И однако же это единственное место в учении о Церкви единой, где говорится об учреждении иерархии. Но и здесь говорится о членах иерархии,

—535—

только как о совершенствах таинств, – не как об учителях веры и правителях Церкви.

24) Рассуждая о таинстве брака, автор говорит: «великие Учители Церкви – Апостолы признаю́т таинство брака даже у язычников, ибо, запрещая наложничество, они утверждают брак между язычниками и Христианами, говоря, что муж святится женою верною, и жена мужем верным²²⁹⁷». – Здесь 1) странно, что брак называется таинством даже у язычников, тогда как таинство может быть только в Церкви и для Церкви, как сам автор выше тоже утверждал. 2) Брак между новообращенным христианином и язычницей Апостол не утверждает, а только терпит до времени под условием расположения неверующей стороны оставаться в браке по-прежнему. Это не значит утверждать брак. Если же неверующий, – продолжает Апостол (1Кор.7:12‒16), – хочет развестись: пусть разводится; брат или сестра (т.е. христианская сторона в супружестве) в таком случае несвязаны. Если бы Апостол утверждал брак с язычниками, то не позволил бы так легко расторгать союз; если бы утверждал брак у язычников, то разрешил бы и вступать в брак с язычниками, но сего Церковь, на основании Апостольского предания (1Кор.7:33) отнюдь не допускала. 3) Что же касается до слов Апостола: святится муж неверен о жене верне, то они не относятся к таинству христианскому, о котором и речи здесь нет, а к тому, что язычник, не смотря на разноверие, хочет жить в браке с христианкою, и этим добровольным сожительством уже показывает наклонность к сближению к христианству и надежду вполне сделаться членом св. общества Церкви.

25) Говоря о таинстве покаяния, автор высказывает мысль, что «одна только Церковь имеет силу оправдания²²⁹⁸». – Прощает грех нам кающимся Сам Господь Бог. Оправдываемся же мы, по учению Апостола, благодатью Иисуса Христа. Христос и Церковь не одно и тоже. Церковь без Христа ничто, Христос без Церкви есть

—536—

Бог Слово. Автор часто сливает Божественное и человеческое в понятии о Церкви.

Говоря о таинстве елеосвящения, автор заметно придерживается католического учения о сем таинстве, как о предсмертном освящении; «в нем, – говорит он, – совершается благословение всего подвига, совершенного человеком на земле и всего пути им пройденного в вере и смирении²²⁹⁹». Ни слова Апостола Иакова, ни учение Церкви православной не ограничивают употребление этого таинства только в виду предстоящей смерти.

«Церковь живет даже на земле не земною человеческою жизнью, но жизнью Божественною и благодатною. По сему не только каждый из ея членов, но и вся она торжественно называет себя Святою»²³⁰⁰. Церковь несомненно есть святая, но не каждый член ее свят, хотя каждый из них званию святого причастен.

«Она не признаёт над собою ни чьей власти, кроме собственной»²³⁰¹. – Глава Церкви видимой и невидимой есть Христос. Христос не член Церкви, чтобы его власть Церковь могла считать своею. – Если автор думает своими словами отразить притязания на единовластное господство пап в Церкви, то спорить об этом не будем; при всём том желали бы, чтобы мысль автора была выражена ближе к Апостольскому учению. Где какой-либо Апостол сказал, что Церковь не признаёт над собою никакой власти, кроме собственной? Напротив он говорит: Церковь повинуется Христу (Еф.5:24). Церковь повинуется Христу, а не Христос повинуется Церкви.

«Не потому Церковь положила (младенцев крестить, миропомазывать и причащать), чтобы осуждала некрещенных младенцев, коих Ангелы всегда видят лице Божие; но положила сие по духу любви в ней живущему»²³⁰². – Вопрос об участи младенцев, несподобившихся крещения, Церковным образом не разработан. Посему и не касаемся его здесь. Но сомнительною нам кажется мысль, будто все мла-

—537—

денцы имеют своих Ангелов. Господь говоря о младенцах, что Ангелы их выну видят лице Отца небесного, не имеет ли в виду сынов завета, а не язычников? И церковь, употребляя перед крещением заклинание, дает разуметь, что некрещенный состоит под другим блюдением, а не ангелов добрых, и только уже после заклинания молит: сопрязи животу его ангела светла, избавляющаго его от всякаго навета сопротиволежащаго (молитва четвертая).

«Поклоняясь и славя святых, мы просим, дабы прославил их Бог». – На чем основывается эта мысль? Вот на чем: «кто нам запретит просить, да прославит Он Святых Своих»²³⁰³. Не для всякого удовлетворительно такое основание.

«За неизбранных не молимся, как и Христос молился не о всём міре, но о тех, кого дал Ему Господь»²³⁰⁴ (д. б. Отец). Поскольку мы своим судом не можем определить, кто избран и кто не избран, то в этом не имеем и основания не молиться о ком-либо. Есть указания в писаниях Апостольских на грехи к смерти и грехи не к смерти. Есть грех к смерти, – говорит Иоанн Богослов, – не о том говорю, чтобы он молился (1Ин.5:16). Здесь основанием, почему не молиться, полагается грех видимый или греховное состояние, а не сокровенный от нас суд Божий. Что же касается до указания на пример Евангелия, то в настоящем случае он не идет к делу. Ходатай міра принес свою жертву за всех. Правда, в первосвященнической молитве Сам Он говорит: Аз о сих молю, не о всем міре молю (Ин.17:9), но это ограничение относится только к известной части Его молитвы. В дальнейшем Он молится и о верующих в Него (из среды міра) по слову Апостолов²³⁰⁵.

* * *

Хомяков утверждает, что охраняет Церковь от погрешностей не иерархия, а народ, и приводит слова грамоты патриархов²³⁰⁶.

—538—

Это несправедливо. Он воображает, что после соборов вселенских бывали какие-то еще рассуждения у неприсутствовавших на соборах о том, правильно ли решен тот или другой догматический вопрос, и только после рассмотрения и единогласного одобрения принимались эти определения²³⁰⁷. Это фикция. Таких суждений никто снова не предпринимал, тем менее міряне. Если и было после некоторых соборов, именовавших себя вселенскими, опровержение их, как после собора иконоборческого или флорентийского, то не міряне единственно восставили, но с ними и остальные иерархи, на соборе не присутствовавшие или на соборе терпевшие насилие. Что касается до слов грамоты, то она имеет в виду только внешнее охранение, а не развитие и разъяснение учения. Во времена гонения на православие множество православных естественно должно было защищать пастырей своих, готовых стоять за православие, и императоры опасались их трогать, напр. Валент – Василия Великого. С другой стороны, конечно, и пастыри иногда побаивались своего народа, когда они желали в чем-либо изменить истине. В этом смысле говорится, что и наш раскол не мало содействовал сохранению нашей церкви в древнем ее положении. Но это не дает еще права объяснять непогрешимость Церкви міром т.е. обществом мірян, помимо иерархии: без учителей веры что было бы это стадо?

* * *

На стр. 338 и 339²³⁰⁸ Хомяков, выясняя свое понятие о Церкви в отличие не только от учения католиков и протестантов, но и в отличие от православных богословов, будто бы не освободившихся от влияния западной науки, ссылается на послание восточных патриархов.

Приводимые по памяти²³⁰⁹ слова послания в ответ на

—539—

приглашение папы к союзу, передаются не точно. По переводу послания, помещенному в Христ. Чт. 1849 г.²³¹⁰, вот как излагается указанное место. Папа, упрекая восточных в разных недостатках между прочим писал: между вами не могло сохраниться единства учения и священного управления²³¹¹. Отвечая на это, послание говорит: «у нас православие сохранило соборную (καθολικὴν) церковь непорочною невестою Жениху ее, хотя мы и не имеем никакого светского надзирательства (ἀστυνομίαν κοσμικὴν) или, как говорит Его Блаженство, священного управления (ἱερὰν ἐπιστασίαν), а только соединены союзом любви и усердия к общей матери, в единстве веры, запечатленной семью печатями Духа т.е. семью вселенскими соборами, и в послушании истине»²³¹². По этому переводу выходит странная мысль, будто патриархи, сами священноначальники церкви восточной, сознаю́тся, что у них нет священного управления. Или они не то хотят сказать. Отражая обвинение в недостатке единства управления, они соглашаются, что нет у них того мірского градоправления (ἀστυνομίαν) т.е. мірского владычества, какое присвоил себе папа под благовидным наименованием «священного управления», но все патриархи соединены между собою общею любовью к своей Церкви, единством веры и послушанием истины. Этого союза любви, веры и послушания достаточно для сохранения истины в чистоте и церкви в неразрывности. Итак, дело идет совсем не об отрицании иерархии и ее обязанности учить и хранить истину исповедания. Под именем ἱερὰν ἐπιστασίαν, от которого отрицаются они, разумеют не свою власть, а папскую власть. Далее патриаршее послание прибавляет (§ 17): «у нас ни патриархи, ни соборы не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви т.е. самый народ, который

—540—

всегда желает сохранить веру свою неизменною и согласною с верою отцов его, как то испытали многие и из пап и латинствующих патриархов, со времени разделения нисколько не успевшие в своих покушениях против нее»²³¹³. Здесь говорится не собственно об учительстве, и не приписывается учительство народу или каждому из членов Церкви, и не отрицается ни право, ни обязанность иерархии учить, а только указывается, какую услугу в Церкви оказывал и оказывает самый простой народ на Востоке своею верностью православию, – дабы тем отразить папское приглашение к союзу, обращенное к патриархам. Какое участие в учительстве и охранении истин православия усвояют восточные иерархи самой иерархии, можно видеть из того же послания (§ 21). «Наши святые и Божественные Отцы и предшественники, непрерывно преемствующие друг другу, начиная от Апостолов и, поставленных Апостолами, преемников их даже до настоящего времени, – составляя одну неразрывную цепь и соединясь рука в руку, образуют священную ограду, которой дверь – Христос, где пасется вся православная паства на плодородных нивах таинственного Эдема»²³¹⁴.

Расширяя право учительства на всех, Хомяков говорит²³¹⁵: «в истинной Церкви нет Церкви учащей». Самое понятие об учительстве он предлагает не в строгом догматическом значении его: «всякое слово, – говорит он далее, – внушенное чувством истинно Христианской любви, живой веры или надежды, есть поучение»²³¹⁶. Но никакого права не имеется отказываться от понятия об учительстве в строгом его смысле. Учение веры заключает в себе тайны не для всех доступные; потому Ап. Павел заповедует Тимофею принятое от него учение передать другим верным, которые будут способны иных научать. Потому от епископа и требовалось, чтобы он был учителен. Не стоим за фразу: церковь учащая в отличие ее от Церкви учимой; не присваиваем иерархии наименование

—541—

церкви в каком-либо исключительном смысле. Все пастыри и пасомые, учащие и наставляемые суть члены единой Церкви. Но с другой стороны странно слышать из уст православного такие слова: «кто обращает учительство в чью-либо исключительную привилегию, впадает в безумие; кто приурочивает учительство к какой-либо должности, предполагая, что с нею неразлучно связан божественный дар учения, тот впадает в ересь»²³¹⁷. Православный верит, что обязанность учительства в Церкви лежит главным образом на епископе и, потом, по его поручению, на подчиненных ему служителях алтаря, что для сих степеней предварительно ищется член Церкви учительный и испрашивается ему освящение сего дара. А прочим сказано: не мнози бывайте учители, или: жене не подобает учити.

Основательно, но не вполне, сам же Хомяков говорит в другом месте о епископах и «священниках»: «епископ и священник – не служители частной общины, а служители Христа во вселенской общине; чрез них примыкает Церковь земная, в нисхождении веков, к своему Божественному Основателю и чрез них чувствует она себя постоянно восходящей к Тому, Чья рука поставила Апостолов, и далее»²³¹⁸. Здесь Хомяков признаёт учительство²³¹⁹ преимущественною обязанностью епископов, признаёт это право соединенным с иерархической должностью, признаёт его не стоящим ни в какой зависимости, от внутренней жизни облеченных в эти должности²³²⁰. В этом и мы согласны с ним. Но Хомяков 1) говорит, что епископам Церковь предоставляет «право и честь объявлять ее догматические решения»²³²¹. Спрашивается, – кто же постановляет эти догматические решения?

—542—

Конечно, не одно какое-либо лицо, напр. папа, а сама Церковь. Где же? без сомнения на соборах. Через кого? через кого же иначе, как через епископов? Только здесь, в постановлении решений, принимают участие они все, – и епископы же потом объявляют каждый в своей области утвержденное на соборе учение, но не как свое постановление, но как определение догматическое и правило Церкви. 2) Хомяков говорит, что Церковь «оставляет за собой право судить о том, верно ли засвидетельствованы ее вера и ее предание»²³²². Это выводится из истории некоторых соборов, даже имевших притязание на наименование вселенских, которые однако же потом были отринуты Церковью, напр., собор Флорентийский. Но что-же? кто отрицал его? кто осудил его? Народ, но не один народ. А формально осудили его патриархи и епископы, не бывшие во Флоренции, – патриархи, которые давали полномочия свои местоблюстителям, представлявшим их лица на соборе, и которые потом могли и даже обязаны были поверить действия своих представителей на соборе. 3) Хомяков говорит, что Церковь «никого из своих членов не лишает высокого права поучать слову Божию»²³²³. Т.е. он хочет сказать, что и мірянин может пользоваться правом учительства в Церкви. Шестого вселенского собора правило 64 говорит не то: не подобает мірянину пред народом произносити слово или учити, и тако брати на себя учительское достоинство, но повиноватися преданному от Господа чину (τάξιν), – отверзати ухо приявшим благодать учительского слова и от них поучатися Божественному. Излагая основания сей заповеди, собор продолжает: ибо в единой Церкви разные члены сотворил Бог, по слову Апостола (1Кор.12:25), которое изъясняя Григорий Богослов ясно показывает находящийся в них чин, глаголя: сей, братие, чин почтим, сей сохраним. Сей да будет ухом, а тот языком; сей рукой, а другий иным чем либо; сей да учит, тот же учится. И после немногих слов, далее глаголет: учащийся да будет в повиновении, раздающий да раздает с веселием, служащий да

—543—

служит с усердием. Да не будем все языком, аще всего и ближе сие, ни вси Апостолами, ни вси пророками, ни вси истолкователями. – Приведши сие наставление собор постановил мірянина за нарушение сего правила подвергать сорокадневному отлучению от общения Церковного. Итак нельзя сказать, чтобы Церковь признавала за всяким из своих членов право учительства.

* * *

У Хомякова хорошо раскрывается, что между Церквами не может быть унии, союза, но должно быть единство²³²⁴. Это не политические тела, не государства, но единое тело Христово.

Но восстановить такое единство на основании одной общей, жизни Церкви до церковного разделения IX века, невозможно. Мы сами переросли этот возраст, не остались с тем, что нам было известно по IX столетие (учение о благодати и о таинствах, о Писании и предании). Старо-католики еще более. Им от всего, начиная с XI века, отказаться невозможно.

Вменяют Хомякову в заслугу, что в своих сочинениях он первый обличил церковь католическую в рационализме, как и протестантство. Но не есть ли это самое древнее объяснение происхождения всех разделений и ересей от разума? Разум кичит, любы созидает.

—545—

А.В. Горский родился в 1812-м году в Костроме, когда отец его Василий Сергеевич, кончивший курс в Троицкой семинарии в 1807 году, был еще светским учителем в Костромской семинарии. В 1815 году отец его рукоположен в священники при Успенском Костромском соборе, который тогда не был еще кафедральным. Главная святыня Успенского собора – чудотворная икона Божией Матери Феодоровская. Здесь у А.В. и воспитались в его юности благоговейные чувства к Богоматери и усердие к церковному богослужению. В 1824 году вступил он в семинарию, где так отличался успехами и дарованиями, что прибывший из Московской академии ревизировать семинарию в 1828 году иеромонах Афанасий Дроздов (после арх. Астраханский) прямо из философского класса 16-ти летнего А. Горского назначил к поступлению в Московскую Академию. И здесь А.В. отличался благонравием, прилежанием, благочестием, любовью к церковному богослужению и потому состоял в числе певчих. Проживал он в так называемых Афинах – это бывший тогда нумер 9-й под инспекторскими комнатами, ныне нумер 4-й. Здесь на старшем курсе Горский был старшим. Здесь впервые и я узнал его, потому что ходил учиться к братьям своим, которые курсом были ниже Горского и жили один в нумере 9, другой в нумере 10. На время утрен-

—545—

них классов я обыкновенно оставался в нумерах готовить уроки. Нередко случалось мне, когда казалось очень трудным перевести какую-либо фразу из греческой хрестоматии, обращаться с просьбой о переводе к А.В. и он мне переводил; случалось, что при этом он испытывал мои знания в греческом языке. Мне было тогда от 10 до 12 лет, а ему от 18 до 20. Он нисколько не затруднялся переводом с греческого. По латинским переводам я, кажется, не обращался к его помощи, может быть потому, что сам надеялся сладить с трудными местами. Это было в 1830‒1832 гг. В холерное время классы продолжались, курили в комнатах хлором, но и молились. По праздникам хаживал я ко всенощной в Академию и становился на клирос. Не осталось в памяти, на каком клиросе пел А.В. и как. В классы А.В. ходил не опустительно. Не помню, чтобы он оставался вместе со мною в Ν., когда были классы. Впрочем, тогда и все студенты посещали классы неопустительно.

Пробыв год по окончании курса наставником Московской семинарии по церковной и гражданской истории, А.В. назначен был (1833 г.) бакалавром церковной истории в Академию. Преподавание исторических наук и особенно церковной истории было тогда здесь в жалком положении. В год поступления А.В-ча в Академию преподаватель церковной истории Терновский-Платонов переведен был на гражданскую историю за плохое преподавание своей науки. Его преемник Амвросий не учил и году, как переведен был из Академии на другое место. Преемник Амвросия Платон по особенным своим убеждениям, за которые и пострадал потом, вместо церковной истории читал сочинения г-жи Гион, Юнга-Штиллинга и подобные книги. Его сменил Филарет, впоследствии известный ученый; но он год только читал историю. Неутомимым трудом и размышлением достигнув после вполне заслуженной известности, Филарет в начале своей учебной деятельности не мог сделать что-либо для науки истории как потому, что только год один преподавал ее, так и потому, что не обладал вначале ясностью мысли и способностью выражаться ясно. Чтение церковной истории опять поручили Терновскому-Платонову. Уже по смерти его в мае в 1833 г.

—546—

сделан был наконец счастливый выбор: назначен был А.В. Горский.

Взгляды А.В-ча на свою науку отразились в сочинении студента Павла Фивейского (потом Костромского архиепископа), напечатанном в 1834 г. и читанном на публичном экзамене²³²⁶. Студент этот по летам был старше своего наставника тремя годами, имел, если не большие, то и не меньшие сведения по предметам академического курса и с 1830 года связан был с ним тесною дружбой. А.В. Горский восполнял его своим критическим талантом, которого не доставало у студента. Этот критический талант, можно сказать, в натуре А.В-ча. Сочинение это было плодом совокупных трудов студента и наставника. Митрополиту оно понравилось, и он обратил внимание на молодого бакалавра. При всём неутомимом трудолюбии, конечно, не скоро мог ознакомиться со своим предметом и А.В., хотя и обладал весьма счастливой памятью. Он должен был один читать то, что теперь разделено между четырьмя наставниками, даже более, ибо патристика и археология не имели особых кафедр. Археология и Библейская история были выделены только в 1844 году (первая для А.К. Соколова), а русская церковная история в 1858 году (для Н.К. Соколова). Приходилось читать едва ли не каждый день; при трудности подготовки к лекциям А.В. поневоле читал часто экспромтом. В два года он должен был прочитать церковную историю библейскую, общую и русскую. Кажется, впервые познакомило его со славянскими рукописями то обстоятельство, что на Академии лежала обязанность написать сочинение о ересях и расколах по предложению гр. Румянцева. Отдельные вопросы из этой задачи пытались решать еще прежде, нежели было возложено общее решение ее на студента Руднева. Необходимо было обратиться к рукописям. Любознательному наставнику открылся тут новый неведомый мір. Карамзин указал уже, как можно им пользоваться. Рвение к науке разделял с А.В-чем Филарет, с которым он и связался узами самой тесной, самой искренней дружбы.

—547—

Это был такой друг А.В-ча, подобного которому он не имел в жизни. Их соединяли и любовь к науке и искреннее благочестие и несколько поэтическая настроенность обоих. С одинаковою ревностью начали они работать над рукописями, соревнуя друг – другу, но не влияя друг на друга, и всё изданное Филаретом впоследствии по русской церковной истории было сделано в Академии в это время.

В конце 1835-го года Филарет назначен был ректором Академии. Это было для нее началом новой эпохи. В большем числе стали выписывать немецкие ученые сочинения по богословским и церковно-историческом наукам, началось знакомство с рукописями Академии и Лавры. Друг друга поддерживая, один другого ободряя, начали они в новом виде излагать свои науки и указывать студентам доселе им невидимые источники для сочинений, заявляли новые требования. Доселе преобладало в Академии богословско-философское направление, дававшее уму исключительно формальное развитие. Теперь стало возникать историческое направление, возбуждавшее интерес к положительному знанию. Вслед за церковной историей оживились и другие академические науки. В 1836 г. нашли уже возможным возложить на студента Н. Руднева исследование о ересях и расколах в Русской церкви. В 1838 г. оно было напечатано. Но это сочинение, обнаружив даровитость студента и весьма значительные сведения его наставников, вместе с тем показало, что немецкие книги имели частью и недоброе влияние на усердных тружеников. Здесь высказан был лютеранский взгля на церковные предания. Это возбудило не мало шума и опасений; но дело кончилось перепечаткою некоторых страниц, а между тем послужило полезным уроком и для Филарета, и для А.В-ча, у которого митрополит усмотрел те же немецкие неправильные мудрования в лекциях о пророческих училищах (лекции эти представлены были на публичный экзамен). Доселе библейская история, составленная митр. Филаретом, считалась единственною учебной книгой по этому предмету. А.В. нашел ее оригинал: это труд Шрекка, которого она не более как сокращение. Сам митр. Филарет потом рассказывал, что разбирая библиотеку

—548—

Петербургской духовной Академии, он встретил книгу Шрекка. Достоинства ее побудили его переделать ее для русских духовных школ. Немецкие разборы этой книги помогли А.В-чу указать ее недостатки и заставили его обратить внимание на те стороны предмета, которые опущены были Шрекком.

Кажется, что с 1836 года А.В. увлекался более русской церковной историей. Между прочим он занялся составлением исторического описания Троице-Сергиевой лавры, которое в объеме, сокращенном почти на половину сравнительно с рукописью автора, напечатано было в 1842 году. Сокращения сделал сам митрополит: ему казались излишними некоторые сведения и критические исследования, бывшие в этой рукописи.

Впрочем и по библейской и по общей церковной истории были уже составлены им полные курсы к тому времени, когда я начал слушать лекции А.В-ча (1840‒1842 гг.). Из ветхозаветной истории мне остались особенно памятны лекции об Аврааме. Кажется, в изложении их он пользовался рассказом Гесса. Евангельскую историю слушали мы с живым сочувствием. Вообще лекции А.В-ча если не увлекали, то весьма занимали. В наше время трое студентов П. Палимсестов, Н. Соколов и Пальмов записывали его лекции каждый класс, потом сличали записанное и составляли уже исправленный список. Этот список, помнится, заключал в себе до 400 листов. Курс этот распространился по России и стал руководством для многих в преподавании церковной истории, по которой тогда не было пособий на русском языке²³²⁷. Лекции читал А.В. очень громко и одушевленно и написаны были они довольно живо. Свою аккуратность в чтении он доводил до некоторого излишества: бывало, прибежит в аудиторию минут за 5 до срока. Мы тогда были мало подготовлены,

—549—

чтобы оценить достоинство этих лекций. Основанием их, кажется, был труд Неандера. Когда я сам получил довольно сведений по этому предмету, мне как-то не представилось случая перечитать эти лекции, чтобы составить сознательное суждение об их достоинстве. Но ничего противо-церковного, ничего, что шло бы против наших взглядов и убеждений, мы в них не замечали. Лекции были вполне православные и нам даже не давали в руки самого Неандера, чтобы мы не увлеклись его иногда ложными взглядами и суждениями. Для повторения к экзаменам по общей церковной истории нам сдавались сокращенные записки по некоторым только отделам науки. Из этих лекций доселе (1875 г.) ничего не напечатано, кроме небольшого отдела, помещенного в Христианском Чтении за 1848-й год, впрочем, в сжатом виде²³²⁸. Впоследствии А.В. много дополнял и переделывал свои лекции по мере того, как сам становился самостоятельнее в изучении церковной истории. Он перечитал всю греко-византийскую литературу. Прекрасно зная греческий язык, он внимательно следил за подлинными выражениями памятников и это-то давало ему возможность усматривать ошибки у лучших иностранных историков церкви, из которых ни один, в чем не сомневаюсь, не был так знаком с греко-византийской письменностью как А.В. В первое время он не изучал истории западной церкви в подробностях. После она обратила на себя его внимание, когда издание Миня дало возможность просмотреть всё, что было писано по этому предмету на латинском языке до 13 века. Из западных историков он с особенною похвалою относился к труду Герике в его последних изданиях: это слышал я от него не раз. В какой степени пользовался он историей Флери, не знаю, и мне не помнится, чтобы у нас заходил подробный разговор об этом труде. Неандера он всегда ценил высоко и считал несправедливым, что некоторые ставили в упрек Чельцову, зачем

—550—

он пользовался Неандером. «Им нельзя не пользоваться, – говорил он, – только нужно отсекать его пристрастные суждения и проверять некоторые известия, которые можно объяснять совсем иначе, чем объясняет их Неандер».

А.В. навел меня на занятие русской церковной историей. Вышла книга мною написанная, но без моего имени (Величие Божией Матери). В Современнике сделан был очень одобрительный отзыв об этой книге, писанный, вероятно, Плетневым. В то время я составил описание села Новоспасского и родословную Головиных. Вместе с ректором Евсевием А.В. обратился ко мне с вопросом, почему я не тружусь для академического журнала, где была помещена только одна моя статья Учение Макария Великого о благодати. Это мое студенческое сочинение, несколько мною переделанное. Тогда же А.В. предложил мне заняться жизнеописанием преп. Иосифа Волоколамского. Когда я был студентом, то писал А.В-чу сочинение о религиозном состоянии евреев во времена судей; в пособие мне даны были сочинения Генстенберга. Жизнь Саввы Сербского заставил меня писать ректор Филарет, может быть имея в виду помощью живо написанною учеником Саввы Дометианом жития сего святого решительнее привлечь меня к монашеству. Филарет уехал от нас в 1841 г. и сочинение о Савве сербском я представил уже А.В-чу. В этом сочинении я увлекся более нравственною, чем историческою стороной, да и не много можно было тогда найти пособий для критической проверки и дополнения этого жития. Устав св. Саввы был нам доставлен А.Н. Муравьевым. Тогда для прибавлений к Творениям св. Отцов я и решил составить эту биографию уже после, к чему еще получил побуждение от князя сербского Михаила, который приезжал в лавру с А.Н. Муравьевым.

В наш курс впервые назначены были студентам так называемые курсовые сочинения для получения ученой степени. Доселе обыкновенно из месячных сочинений избиралось лучшее, которое по одобрении его академической конференцией и было представляемо в Св. Синод. Исторические вопросы стали преобладать в академическом преподавании и требовалось уже знакомство с предшествующими трудами по решению этих вопросов. В 1838 г. со-

—551—

чинение Мухина о праздниках в честь Богородицы было уже написано под влиянием Филарета и А.В. Горского. По выходе Филарета представителем и двигателем исторической науки в Академии остался один А.В‒ч. С 1841 года, когда он стал библиотекарем, начинается более ощутительное влияние его на студентов и наставников Академии. Он был библиотекарем 20 лет и всю академическую библиотеку знал доточно, как никто. Ни каталога печатных книг, ни какого-либо описания рукописей библиотеки не было; их заменяла удивительная память А.В-ча; книги и рукописи были, как бы сказать, описаны у него в голове. Е.Е. Голубинский может засвидетельствовать, что когда он был преподавателем Вифанской семинарии, А.В-ч отыскивал для него статьи по расколу даже в рукописных сборниках. Ни в какое время, по крайней мере для меня, он не отказывался идти в библиотеку за нужными мне книгами. Случалось иногда, в темный осенний или зимний вечер побежит туда с фонариком или даже без него и подавая с полок одну книгу за другой, спрашивает только, та ли это книга, которую достать требовалось. Он мог впотьмах отыскать в библиотеке надобную книгу. Для наставников и студентов он был не простым библиотекарем, но и библиографом-указателем и руководителем. Он не только давал просимую книгу, но при этом указывал и на другие, где можно читать о занимавшем просителя предмете, а потом заходила речь о книгах, известных ему по рецензиям, но которых не было в академической библиотеке, и тут же принималось решение выписать ту или другую из этих книг. Наконец обратилось уже в привычку не спрашивать у него той или другой книги, а прямо просить общего указания, что прочитать для ознакомления с тем или другим вопросом. Студенты, прежде чем обращаться за справками по заданным им темам к преподавателям, их задавшим, обыкновенно прибегали за указаниями к библиотекарю. Кто писал по его предмету, тех он заваливал книгами и был очень взыскателен. Трудно было угодить ему. Студент должен был предварительно развить данную ему тему в подробный план и с одобрения наставника работал по этому плану. Но к концу года обыкно-

—552—

венно оказывалось необходимым изменить этот план, и сам наставник старался облегчить это дело своему студенту, работая во всю мочь. Это, конечно, затрудняло студентов, но вместе и возбуждало их, вызывало строго-серьезное отношение к делу. Впрочем, в свои радушные ученые советы он вносил и некоторое цензорство, руководимое осторожностью. Так студентам он часто отказывал в некоторых книгах, в которых, по его мнению, они не могли найти ничего дельного, чтобы они даром не тратили времени. В преподаваемой мною науке, всеобщей гражданской истории, он не имел специальных познаний, а потому у нас не заходило и речи об этом предмете, кроме суждений о выписке того или другого сочинения, на что не щедро было академическое начальство по скудости самой суммы, ассигнованной на библиотеку. При Филарете немало книг выписано было на сбережения из экономической суммы, при Евсевии насчет редакции академического журнала. Со всеми ректорами А.В-ч жил в наилучших отношениях, и выписка книг предоставлялась его усмотрению. Книги отрицательного направления были запретным плодом не только для студентов, но и для наставников; они проникали в Академию помимо желания А.В-ча. Даже Эвальд (История Еврейского народа) не был допускаем. Между тем и А.В-ч и Филарет говаривали, что каждому суждено пройти период сомнения, что бояться этого нечего. Но, вероятно, не легкую борьбу пришлось вынести в этом отношении А.В-чу и впоследствии он, кажется, старался ограничить собственную пытливость известными пределами. По крайней мере, когда я написал первую статью против принадлежности древнейшей летописи Нестору, он выразил свое неудовольствие. Пользуясь такими приемами, говорил он, можно опровергать всё. Но он сам же явился моим защитником перед митрополитом, когда он, получив от академика Буткова критику моей статьи, потребовал от меня объяснения²³²⁹. Митрополит удовлетворился объяснениями и моими, и А.В-ча,

—553—

который перед ним высказался решительным защитником моего воззрения. Когда он более созрел в своих познаниях, он спокойнее относился к сочинениям отрицательного направления, потому что увидал, что уступку им придется сделать только в частностях, а нападки их на существенное были так слабы, что не возбуждали опасений и могли действовать только на умы недозрелые.

При своей удивительной памяти он обладал необычайной начитанностью, приобретенной многолетним неимоверно усидчивым трудом. Он вставал в 5 часов, после чая тотчас садился за работу, после обеда немного отдыхал на том же диване, на котором занимался, и потом сидел до глубокой ночи. Его редко можно видеть в обществе вне монастыря: церковь, аудитория и библиотека – между ними делил он свое время, остававшееся от кабинетных занятий. Можно подивиться, что при своей учености он не оставил после себя ничего капитального, если не считать его громадного совместного с К.И. Невоструевым труда по описанию рукописей Синодальной библиотеки. У него не было желания быть писателем, да и время тому не благоприятствовало. Охранительное влияние Филарета слабо поощряло мысль, мешало сформировываться выработанным взглядам, какому-либо устойчивому отношению к научным вопросам. Но огромным запасом познаний, какой накопился у А.В-ча, он любил делиться с другими. Многие ученые, думаю, могли бы это засвидетельствовать²³³⁰. Это научное общение доставляло ему удовольствие, даже когда ему приходилось оказывать ученые услуги людям лично ему неприятным. Сколько безыменного труда положил он, делая многотрудные справки для разных лиц и обществ, для самого митрополита Филарета по разным иногда очень важным вопросам русской церковной жизни! Русская Церковь не забудет этих скрытых работ, в свое время бесшумно исполненных на ее благо. Он писал или переделывал целые диссертации, известные под другими именами, например, о преп. Димитрии Ростовском, о Флорентийском соборе.

—554—

Пока жив был митроп. Филарет, все магистерские сочинения в академии обыкновенно тщательно исправлялись наставниками. Особенно нужно было наблюдать за изложением, к которому митрополит чаще всего привязывался, и бранил он за непонравившиеся ему студенческие сочинения обыкновенно самого пропустившего их наставника. «Чего ты смотрел?» Потому во всех тогдашних академических сочинениях по церковной истории не только указание источников, но и самое изложение в значительной степени принадлежит А.В-чу. Вот один случай. А. был студент очень некрепкий. Но так как он очень понравился митрополиту, который сам и постриг его в монахи, то на академической конференции, когда стали читать сочинение этого студента, владыка сказал: «да это лучше всех, его (студента) и надобно писать (в списке, не помню, первым или вторым)». Прочитан был только приступ сочинения. А.В-ч заметил: «мысли для приступа были ему даны». – «За то он умел хорошо изложить их!» – «И изложение не ему принадлежит», – скромно добавил А.В-ч. Студент был записан в списке не выше пятого. Когда он потом стал ректором Московской академии, не мало горького пришлось претерпеть А.В-чу. Но так как А.В-ч был человек необходимо нужный всякому ректору академии, то между ними постепенно установились хорошие отношения, хотя дружбы и не было. По напечатании диссертации о Флорентийском соборе А.В-ч с грустью сказал мне: «не могу подарить тебе экземпляра этой книги, потому что даже мне за труды мои дали только один экземпляр». Это сочинение было не исправлено, а прямо всё написано вновь А.В-чем и стоило ему трех месяцев работы, которая шла на моих глазах.

Во всех своих церковно-исторических работах, что касалось источников, я пользовался указаниями А.В-ча. Он всегда воздерживался высказывать свои суждения об ученых вопросах, даже и тогда, когда я спрашивал его об этом. Он обыкновенно отвечал на такие вопросы: «об этом можно прочитать» там-то и там-то. Только иногда по усиленной его рекомендации какой-либо книги можно было догадаться о его сочувствии тому или другому воззрению. Иногда и свои сочинения присылал он мне

—555—

на просмотр. Так Жизнь Афанасия Великого предварительно просматривал я и по моему указанию он переделал введение к этому труду, нисколько не посетовав на мою дружескую сердитую критику. С самого поступления в наставники Академии я начал сближаться с ним и потом мы виделись с ним почти ежедневно, нередко вместе гуляли, вместе езжали в Москву, в его родную Кострому и даже к соседним помещикам, к Головину под Дмитров в село Новоспасское, к Куманину в Дубровы по Переяславской дороге за 35 верст от Сергиева посада, где и гостили суток по-двое. Раз на маслянице отправились в Иосифов Волоколамский монастырь, но сделалась оттепель и мы, доехав до Песношского монастыря (25 верст за Дмитровом), едва не утонули в овраге и воротились назад.

Никогда он не был вполне откровенен даже в советах. Вырвется, бывало, у него как-то быстро, точно невзначай, слово совета или какое-либо задушевное признание – и он тотчас покраснеет, словно в чем провинился. Но он любил и ценил мою откровенность. Задавал я ему и письменные вопросы духовной жизни. Ответы его были очень кратки. Сам он никогда не высказывал своего направления.

До своего посвящения в сан священника А. В-ч ходил в длиннополом сюртуке археологического покроя, в цилиндре, просившемся на покой, в шинели с длиннейшим капюшоном. Таким одеянием он очень напоминал своего досточтимого сотрудника по описанию рукописей Синодальной библиотеки Капитона Ивановича Невоструева. Когда их назначили на это дело, тогдашние академические остряки говорили, что рукописи будут описывать два Капитона.

О своем намерении принять священство он сказал мне уже тогда, когда дело это решено было митрополитом. Когда я выразил недоумение, он в подтверждение своего сообщения привел то обстоятельство, что шубу свою отдал перешить на ряску. Когда после доклада ректора Сергия о желании А.В-ча принять священство он явился к митрополиту, сей спросил: «почему же ты давно не сказал мне об этом?» – «Я думал, что дело это трудное, и не

—556—

знал, согласятся ли на представление о сем». – «Да я никого и не спрошусь», – отвечал митрополит. Принять священство А.В-ч желал для того, чтобы иметь право предстоять престолу Божию и совершать литургию. Благочестие его было искреннее, глубокое. Митрополит после посвящения сказал ему: «желаю, чтобы у тебя нашлось поболее подражателей». А.В-ч надеялся, что я последую его примеру. Но священник для себя, а не для других не удовлетворял моему понятию о священстве. Может быть, надев ряску, он думал, что на него падет и жребий епископства. По крайней мере и я ему говорил, что цветная ряска не ограждает его от возможности быть избранным в епископы. Раз прихожу я к нему и он говорит мне: «знаешь ли, что мне ныне пригрезилось». – «Как мне знать, что Вам грезится?» – «Будто я собираюсь посвящаться в архиереи, а ты, обратясь ко мне, строго сказал: что ты задумал? тебе ли быть архиереем, годишься ли ты в архиереи, – и говорил это так строго, что я решил оставить это». Я сказал на это: «и наяву скажу то же самое, что Вы не годитесь быть архиереем».

Он был рукоположен во священника в 1860 г. к московскому кафедральному Архангельскому собору: тогда у Академии еще не было своей церкви. Гораздо ранее, в 1849 г. по определению Св. Синода поручено было ему совместно с К.И. Невоструевым описание славянских рукописей московской Синодальной библиотеки. С тех пор он почти исчез для академического общества, быв и прежде его редким гостем. Прежде он еще игрывал в пяточки с дамами у своих семейных товарищей, даже советовал молодым людям не чуждаться общества. Теперь он покинул свет, замкнулся в свою археографическую пустыню. Бывало, когда устроялась вечеринка у кого-нибудь из преподавателей вне монастыря, в верхнем этаже академического корпуса, где обитали холостые наставники Академии, было темно во всех квартирах; только в окнах А.В-ча всю ночь теплился огонек.

Он не был обходим милостями начальства. Так в 1847 г. «за усердное и полезное исправление должности бакалавра церковно-библейской истории» он был награжден 45 рубл. 35 ³/₄ коп., а в 1851 г. «за трудолюбие и основа-

—557—

тельность, с какими он обработал во многих частях предметы, им преподаваемые», получил в награду годовой оклад жалованья по профессорской должности 715 руб. Так значится в его послужном списке. Главным, самым большим его ученым делом было, конечно, его описание славянских рукописей Синодальной библиотеки, которым увековечено его имя. Оно не осталось без участия и в назначении его ректором Московской Духовной Академии в 1862 году, каковую должность он занимал до конца своей жизни.

Назначение его ректором я приветствовал с самыми благими надеждами. С 1836 г. он был самым доверенным лицом у всех ректоров Академии и вполне заслуживал это доверие: ученая часть Академии лежала на нем почти исключительно. С 1843 г. начали издаваться Прибавления к Творениям св. отцов. А.В-ч, как главный редактор, был душой этого издания. Да и кроме того, через его руки проходило всё, что шло из Академии к митрополиту, всё им обрабатывалось. Во всех важных вопросах академической жизни спрашивали его мнения. Порою он и тяготился возлагаемыми на него делами, но бывало только вздохнет и снова примется за работу или побегает несколько минут по своей комнате, подпоясанный платком по халату.

Митрополит не без колебания назначил его ректором. Он советовался об этом с о. наместником лавры (Антонием), который и указал на А.В-ча, как на достойнейшего и притом такого, который постоянно останется при Академии. У митрополита было опасение, чтобы не подать нежелательного ему примера назначением в ректоры академии немонаха.

– Но ведь это совсем монах, кроме цвета ряски, – возражал владыке о. наместник.

Митрополит спросил Савву, бывшего ректора:

– Кого на твое место?

– Савва отвечал: о. Игнатия.

– А почему же не Горского?

– Конечно, достойнейшего ректора нельзя выбрать; но если уж Вы желали видеть его ректором, то зачем же назначали меня?

– Ну, тогда нужно было назначить тебя, а теперь можно и Горского.

Может быть, причиной колебания митрополита было и то, что в Академии был тогда старейший протоиерей П.С. Делицын.

—558—

А.В-ч принял ректорство потому, что его честолюбию льстила надежда быть полезным Академии. Но после он сам раскаивался в своей решимости: он ясно сознавал, что не стал администратором, а только перестал быть ученым, принужден пробавляться старым, что угнетало его нравственно.

С ректорством кончилась моя особая близость к А. В-чу. Я сам удалился от него, чтобы не говорили, что я управляю Академией. Потом люди, которые не желали моего влияния на Академию, старались предубедить его против меня. Притом я рассуждал и так, что при изменившихся служебных отношениях его дело определить наши отношения личные. При своем открытом характере и дружбе к нему я сам опасался сделаться передатчиком ему таких вестей, которые без того не должны бы доходить до него по желанию многих. А быть с ним постоянно на стороже за собою, чтобы не проговориться, не в моем характере. Когда нужно было что-либо сказать ему, я всегда говорил ему при свидетелях. Не раз он с огорчением пенял мне, зачем я не наедине сообщаю ему о каких-либо беспорядках по Академии. «А для того, – отвечал я, – чтобы виновный имел возможность или доказать несправедливость моих слов, или оправдать свои действия». Но у него осталась слабость принимать сведения наедине и, к сожалению, только слагать их в своем сердце, не спрашивая прямого объяснения у того, кого касалось сообщенное сведение. Это и держало его же самого в постоянной тревоге и колебании. Сам он был честный человек, лукавить был неспособен, потому был доверчив и не верил чужому лукавству.

В домашней жизни и в частных отношениях у него были свои слабости, но были и свойства, способные глубоко к нему привязывать. Была в нем наклонность к насмешке; но, бывало, побранишь его за то, – и он просил прощения. Имел он привычку курить сигары и очень крепкие. Этому безделью научил его, как он говорил, ректор Филарет во время холеры, когда курение табаку признавали предохранительным средством против этой болезни. «Сам Филарет, – по словам А.В-ча, – скоро отстал и начал нюхать, а у меня привычка осталась». Когда

—559—

митрополит восстал против табакокурения, замеченного в Академии, и написал против этого неизвестного природе лакомства дымом и прахом худородного зелья, А.В-ч решился бросить свою привычку и зараз прекратил курение. «Дня три, – говорил он, – было тяжело, но потом – ничего». До ректорства он держал для меня трубку и табак и даже вскоре после того, как стал ректором, предлагал завести в задних комнатах трубку, чтобы я мог покурить.

При его скрытности и замкнутости в нем было много благодушия, задушевности. Во время частных и тяжких моих болезней он навещал меня с самым искренним участием. Он легко поддавался стороннему влиянию; недостаток характера сказывался в нем нередко; его можно было поколебать в каком угодно решении и мнении.

Он не был свободен и от пристрастий. Впрочем, его слабость к родству и землячеству проистекала не из того, чтобы именно родство или землячество он считал достоинством, а из наклонности преувеличивать достоинства родных и земляков.

Доброта его сердца была неистощима. Он, кажется, никому не отказывал в посильной денежной помощи, ходатайствовал, где только мог, за всякого, кто просил у него ходатайства. Студентам он много передавал денег и взаймы, и так.

Во многих отношениях он был словно дитя, не знал многих обычных житейских отношений, не умел распознавать людей, плохо вел свои хозяйственные дела. Прислуга его обкрадывала, и он привязывался к ней. Он не только не искал земных стяжаний, но нередко отказывался от них, когда они шли к нему законным путем, хотя постоянно нуждался в деньгах.

Мать свою он, можно сказать, обожал. Когда он выражал скорбь о ее смерти и я начал что-то говорить о ее летах, он возразил: «мать одна у меня». Скрытный и осторожный в кругу сослуживцев, особенно во время своего ректорства, при возникшем несогласии, он отводил душу в откровенности с матерью.

Велико было его усердие к храму Божию. Много лет в Страстную неделю он выстаивал службы в лаврском

—560—

Троицком соборе, а там одна обедня с часами в понедельник продолжается семь часов. Причащался всегда в Светлое воскресенье в Трапезной церкви; на первой неделе великого поста также говел. Посты соблюдал строго, весь великий пост никогда не ел рыбного, кроме дней, когда это разрешается Церковью. Мясную пищу он оставил рано, признавая ее для себя вредной; ел один раз в день, никогда не ужинал. Бывало, окончит обед и утирается красным бумажным платком. Чай пить любил.

Пустынник среди міра, постник, примиритель, ко всем доброжелательный, беспримерно неутомимый в ученых занятиях, с громадными познаниями, он производил сильное нравственное впечатление. Даже люди, только раз его видевшие, долго оставались под обаянием его благочестия и назидательного слова. Наделенный живым темпераментом, но сдержанный и скромный без притворства, он до конца жизни остался монахом без упрека.

17 октября 1875 г.

—625—

1866 г.

лучен из Св. Синода указ об увольнении его, Смирнова, от занимаемой им должности. Поэтому вычета из его жалованья, для уплаты долга вашему высокопреосвященству, сделать было невозможно.

Между тем Смирнов объявил мне, что он писал к вашему высокопреосвященству и просил отложить требование долга до личного его с вами свидания в Петербурге, куда он намерен отправиться немедленно по сдаче консисторских дел.

Возвращая при сем вашему высокопреосвященству расписку г. Смирнова, прошу великодушно простить, что я не мог удовлетворить вашему требованию. Декабря 3 дня 1866 г.»...

Отпустивши одного секретаря консистории, я ожидал другого, но он не скоро явился. В последних числах ноября новоопределенный секретарь Мир. Гр. Никольский писал мне из Петербурга:

«К крайнему прискорбию моему, я до сих пор не могу выехать из Петербурга. Сдача дел, соединенная с формальностями и даже притязательностью, требующая от меня, за недостатком рабочих рук, много черной работы, задержит, по всей вероятности до конца недели.

Долгом поставляю довести о сем до сведения вашего преосвященства и присовокупить, что как только Синодальная канцелярия освободит меня от упомянутых скучных занятий, я в тот же день поспешу отправиться в Витебск один, без семейства; семейство же намерен перевезти, наняв в Витебске и устроив квартиру.

Всепокорнейше прошу извинить меня, если бы мое замедление послужило к каким-либо неустройствам и опущениям по епархиальному делопроизводству».

28-го ч. писал я в Москву Н.В. Сушкову:

«Очень вам благодарен за вашу доброю о мне память.

Не знаю, что сообщить нового для вас собственно.

В сношениях своих со здешнего высшею гражданскою властно я следую тем наставлениям, какие мне преподаны были вами. Я начинаю теперь опытно дознавать, что между двумя равносильными и независимыми друг от друга властями могут сохраниться мирные отношения только до пор, пока та и другая власть ограничивается испол-

—626—

1866 г.

нением своих лишь обязанностей и не вмешивается в дела другой. Правда, нельзя не желать, чтобы одна власть подавала руку помощи другой, но для сего надобно знать в точности нужды и потребности того, кому желаем оказать помощь и содействие; иначе выйдет то, что сказано в басне Крылова: «услужливый.... опаснее врага».

В Витебске есть один из питомцев воспетого вами Благородного Университетского пансиона: это вице-губернатор Н.П. Мезенцов, которому я подарил экземпляр вашего описания этого пансиона и который очень им заинтересован. Г. Мезенцов благонамеренный и добрый христианин, которого я очень полюбил и пользуюсь его взаимным расположением; им одним пока и ограничивается мое здешнее знакомство.

Время мое от раннего утра до поздней ночи – всё без остатка поглощается частью епархиальными делами, частью корреспонденцией, которая, можно сказать, удесятерилась здесь у меня сравнительно с Москвой, так что о каких-нибудь ученых занятиях и даже о чтении книг мне пока и думать непозволительно. А между тем меня продолжают чествовать разными учеными титулами. Витебский Статистический Комитет и Московское общество Истории и Древностей Российских почтили меня избранием в свои Почетные члены. Должно признаться, что совестно быть мертвым членом какого бы то ни было Общества, а быть живым и деятельным нет возможности».

В след за тем Н. В. писал мне от 8-го декабря:

«Ваше Преосвященство, Добрый пастырь и усердный молитвенник!

Вечером 2-го декабря долетела до меня ваша грамотка. Тотчас же она была прочтена вслух: мои жена и племянница пожелали насладиться вашею беседою. Ваш твердый почерк так же легко читается, как приятно слушается ваша речь. А разбирать мои каракули – труд и скука. Дорожа вашим временем и оберегая ваши глаза, я пишу вам чужою рукой.

Сношения наши по времени были не очень продолжительны, а чувства мои к можайскому епископу понеслись всецело за Полоцким и всегда будут носиться за ним по пути его шествия и превращений архиепископа,

—627—

1866 г.

из епархиального начальника в члена Св. Правительствующего Синода и т.д.

Встречаются, хоть не часто, и в среде римского духовенства личности не иезуитские. В Пинске был один прелат (Домбровский), который не только содействовал мне в наблюдении за обращенными униатами, а даже готов был присоединиться и присоединить к православной церкви всех членов латинской ереси. Не его и не моя вина, что желание наше не исполнилось. Что до евреев, мне сдается, что они давно уже перестали ожидать второго пришествия Мессии: они придут к вашему преосвященству с поздравлением в день Р. Христова и в день Его Воскресения. Так бывало в мое время в Жмуди, Вильне, Минске, вероятно, и в других местах. Да это не обязывает духовные власти хлопотать о взыскании сомнительных им долгов священников, диаконов и причетников. На то суд и расправа. А в житейском быту без услуги еврейской в вашей стране не обойдешься. Но все же они надежнее поляков. Паны сетуют на праздники. Временно – обязанных крестьян не должны они в нерабочие дни утруждать работой: это так. Но нанимать охотников едва ли можно им запрещать.

Посмотрел бы я на ваше житье-бытье, да не всё так с нами делается, как хочется, а как Бог велит. А старцу-полуслепцу, вступающему с пути жизненной деятельности в день труда и болезни, Бог велит сидеть дома.

Москва помнит вас. Все уверены здесь, что ваша паства будет приведена в цветущее состояние. Пособи вам Бог во всех намерениях и начинаниях.

Давно бы избрать вас в почетные члены «Общества Ист. и Др. Р. В архивах Полоцких и Витебских найдутся исторические материалы, а в народе устные предания о Полоцком княжестве о религиозной борьбе в крае, об иезуитах и т.д. Вот и передавайте всё это Бодянскому²³³¹.

Новостей нет и быть не может: всё, что было ново вчера, вчера же, или поздно завтра, узнается; пары и прово-

—628—

1866 г.

локи все передают скорее письма и даже журналов. Итак, о юбилее в честь Карамзина²³³², о переменах на берегах Невы, о разных покойниках и покойницах, о глупостях человеческих, о суете мирской о болтовне людской, – всё это вы знаете из ежедневных и еженедельных газет и журналов, из летучих вестей по проволоке, из грузных книг пересылаемых к вам на парах.

Св. Старец наш всё тот же в духе и силе. Недавно был у него известный Джунковский²³³³. Вот его формуляр: по рождению русский и православный, по произволу покинул отечество и вступил в братство иезуитов; оставил братство и, получив от него аттестат, проповедовал на всех концах земли римское католичество; будучи священником, женился и явился в Петербург. Тут напечатал прощальное пастырское и окружное послание²³³⁴, в котором как будто бы обличает иезуитов и указывает на отступления латинского обряда от православия; но, в сущности, ничего нового не сказал. Уж не волк ли он в овечьей шкуре.

Владыка не пленился им. Дав ему волю наговориться досыта и, стало быть, вполне высказаться, сам почти не говорил».

При написании этого письма, очевидно Н.В. имел в виду не только мое письмо, но и письма мои к Викариям, а может быть, и к самому владыке Московскому.

1-го декабря писал мне из Петербурга А.Н. Муравьев:

«Благодарю вас за поздравление со днем моего ангела (30-го ноября).

Понимаю, что вам трудно в Витебске, но вас там очень любят и ценят, как мне известно от местных

—629—

1866 г.

властей. Вас и самих должен утешать успех, который вы уже сами замечаете. Если же вы с вашей опытностью и при вашем твердом характере не надеетесь ничего сделать, то кто же после вас может что-либо там успеть? Итак, благодушествуйте и действуйте как доселе».

В изложенном мною выше письме московского владыки Филарета от 29-го сентября, между прочим, написано: «немалый, думаю, предлежит вам труд в очищении православия от праха прежней унии. Циркулярные подтвердительные предписания не сильно ведут к цели». Имея в виду эти слова мудрого Святителя, я так и начал действовать на новом месте служения. Ежедневно видя и слыша о разных церковных непорядках, сохранившихся, под защитою моего предместника, от бывшей унии, я не прибегал к письменным официальным распоряжениям к прекращению этих непорядков, но старался лично и словесно, при всяком удобном случае разъяснять тому или другому должностному лицу, всю несообразность и всю неуместность в православной церкви того или другого латинского или униатского обычая. И, благодарение Господу, внушения мои не оставались без добрых последствий: с первых же, можно сказать дней моего управления епархией, начали мало по малу оставляться те или другие прежние обычаи и заменяться новыми – православными, хотя и не везде на первый раз без ропота и сетования. Официальные сведения об этом изменения церковных обычаев я начал вскоре получать и от благочинных, и от самих приходских священников. Так:

Лепельского уезда Бобыницкий благочинный, священник Виктор Игнатович, доносил мне от 8-го декабря 1866 г. за № 378:

«Словесное приказание вашего преосвященства, 19-го октября мне данное, относительно совершения таинства Св. крещения чрез погружение, лично мною было передано всякому, в ведомстве моем состоящему, священнику, со внушением в точном и неотступном исполнении сего; при чем предложено всякому и наставление, как погружать. Для сей надобности заготовив, по числу церквей, приличные купели, снабдил оными подведомые мне церкви с подтверждением совершать Св. таинство

—630—

1866 г.

по чиноположению Св. православной церкви чрез погружение».

Причт Михаило-Архангельской церкви местечка Бешенкович, того же Лепельского уезда, в донесении своем от 18-го авг. 1867 г., объяснял, что никаких особенностей при таинствах не соблюдается, кроме таинства Св. крещения, которое совершалось доныне чрез троекратное обливание, а не погружение, а теперь совершается таким порядком только в крайних случаях. – В том же смысле были донесения относительно совершения крещения и от других причтов.

Причт Витебской Ильинской церкви, при которой существовал обычай, в праздник Рождества Христова, ночью ходить по домам со звездой, доносил мне в 1867 г., что обычай этот, по стечению неблагоприятных обстоятельств для тех, которые звездословят, совершенно уничтожен в прошлом 1866 году самими же прихожанами.

Военный начальник Лепельского уезда конфиденциально доносил начальнику Витебской губернии от 6-го февраля 1867 г., что священник Пышнянской приходской церкви Никифоровский, явясь к нему лично, объявил, что 2-го февраля, во время совершения им литургии, собравшиеся в церковь прихожане имели каждый свечу, которые держали в руках зажженными, а, по окончании обедни, просили священника по принятому издавна обычаю, освятить те.

Когда священник объявил, что этого обычая в церковном уставе не положено, а затем и освящать свечей он не намерен, то между всеми прихожанами послышался шепот: «Москаль».

Велижский благочинный, священник Вл. Щербов, в донесении от 12-го января 1868 г., между прочим, доносил, что в г. Велиже было обыкновение просить отслужить литургию за чистовые души (т. е. за души, находящиеся в чистилище), по римско-католическому обыкновению, то оно, при добром внушении пастырей, уничтожилось, несмотря на заботливость велижских ксендзов поддержать это обыкновение. – Было также обыкновение, перед опущением гроба в могилу, бросать в нее деньги и тем купить место умершему у других усопших, но и это уничтожено.

—631—

1866г.

Тот жe блaгoчинный Щepбoв в пoлyгoдичнoм донесении от 22-го июня 1868-гo г., изложив сведения о рeлигиозных обычаях, употреблявшихся православными прихожанами велижского благочиния при совершении разных церковных обрядов и св. таинств (как-то: при совершении заупокойных литургий – черное сукно с нашитым крестом – на полу; при браке – приглашение знахарей; при елеосвящении – помазание ног больного; при напутствовании больного таинствами исповеди и причащения – суеверное опасение за выздоровление больного; при братчинах – пьянство; празднование под 24-е июня ночью – Купале), в заключение пишет: «вcё yниaтcкoe и вooбщe несообразное с ycтaнoвлeниями пpaвocлaвнoй цepкви иcкopeнeнo. Резные изoбpaжeния пo церквам, польские и лaтинские нaдпиcи на иконах, писанные в латинском духе, кресты, и т. под. заменены православными».

3-гo декабря писал я в Москву к H.П. Киреевской:

«Усерднейше благодарю вас за ваше горячее участие в моем церковном деле. Я и сам тоже думал поручить работу иконостаса честному и благочестивому Павлу Варфоломеевичу²³³⁵: у нас в Витебске, где же найти бы то ни было мастеров по этой части? Если что особенно горько и прискорбно для меня здесь, то это совершенный недостаток в русских православных мастерах по всем родам церковных поделок и поправок. Нужно ли сделать вновь, или починить старые ризничные вещи? Надобно приглашать еврея. Нужно ли переплесть церковную книгу? Надобно обращаться к еврею. Нужно ли, наконец, исправить какую-нибудь священную утварь? – Опять нельзя обойтись без жида. Вот в какой жалкой зависимости от презренных евреев находимся мы – господствующее племя в русском православном царстве-государстве!... И на освобождение от этой постыдной зависимости не предвидится никакой надежды. – Итак, без П. Варфоломеевича, при устройстве иконостаса для моей домовой церкви, обойтись нельзя. Но вот какая беда: у меня нет еще в руках средств; П.Н. Батюшков мне пишет, что в настоящее время, по не-

—632—

1866 г.

достатку денег, он не может исполнить данного мне обещания ранее нового года. Таким образом, до нового года я не могу делать никаких распоряжений. Когда же будет отпущена мне сумма, тогда я немедленно напишу вам и пришлю рисунок иконостаса с планом церкви.

Меня еще утешает здесь, при моих ежедневных скорбях и затруднениях, любовь ко мне Москвы… О, если бы и здесь Господь даровал мне, начав службу слезами и скорбями, оставить по себе такую же память, какую сохраняет ко мне незабвенная для меня Москва!

В день тезоименитства (1-го числа) Московского первосвятителя я совершал торжественное служение в кафедральном соборе, который в первый еще раз огласился молитвенным призыванием имени праведного Филарета. После литургии и молебна явились ко мне высшие городские власти и принесли мне поздравление с высоким именинником. Этим выразили они и свое уважение к имениннику и засвидетельствовали свою любовь и расположение ко мне».

4-го того же декабря писал мне из Москвы преосвящ. Игнатий:

«Письмо ваше, адресованное к Святителю на Троицкое подворье, 2-го декабря вечером было мною читано. Кажется, имеете скоро получить обстоятельный ответ по вопросу о раскольниках. – Возможность совмещения магометанского учения с начальством по церковной части показалась нам зело удивительною, равно цензура проповеди ректора семинарии г. Веревкиным.

Святитель совершал на Троицком подворье литургию 1-го декабря и даже казначею Рождественского монастыря Евфросинию посвятил в сан игумении. Получил он немало поздравительных телеграмм от Императорского Двора.

Архимандрит Знаменский (Сергий)²³³⁶ напечатал подробное описание своего монастыря²³³⁷ к 27-му ноября, отпразднованному светло архиерейским служением».

—633—

1866 г.

В то самое время, как возлюбленный мой преемник чертил эти строки, я сам вел с ним письменную беседу. Вот что писал я 4-го дек. его преосвященству:

«Приветствую вас с прошедшим днем тезоименитства великого Святителя. Приснопамятный день 1-го декабря ознаменован был мною торжественным служением в витебском кафедральном соборе. После литургии и молебна неожиданно явились ко мне все почти высшие городские власти, начиная с начальника губернии и принесли мне поздравление с высоким именинником. Такая внимательность и такое сочувствие к Московскому Первосвященнику со стороны здешних светских властей для меня были весьма утешительны.

Назначение на должность ректора СПб. академии, наконец, состоялось. Протоиерей Янышев – человек, конечно, весьма достойный, но слышно, что даже академические не совсем довольны назначением, вместо монашествующего, белого протоиерея. До меня достиг вот какой, достойный примечания, слух, что один из заграничных протоиереев (Базаров), к которому обращались с приглашением на ректорство, соглашался принять эту должность, между прочим, с таким непременным условием, чтобы академия изъята была из-под ведения митрополита. Знаменательное требование!..

Сегодня (4 ч.) утром, мимоездом, посетил меня новый преосвященный Смоленский (Иоанн): впрочем, пробыл у меня не более часа. Утешительного из Петербурга привез очень мало.

Приготовляюсь к празднованию храмового праздника в кафедральном соборе в первый, да, может быть, и в последний раз. С будущей весны предполагается капитальная перестройка собора, которая продолжится не менее 4-х лет; доживу ли я, по крайней мере, пробуду ли здесь до того времени, Бог весть».

7-го числа получил я письмо из Мурома от шурина своего, В.В. Царевского²³³⁸, с прискорбною вестью о смерти мужа сестры его Варвары Васильевны – Василия Андре-

—634—

1866 г.

евича Терновского, учителя Муромского духовного училища.

9-го декабря писал я в Москву к почтенному благотворителю С.П. Оконешникову и благодарил его за пожертвования для кафедрального собора, причем изъяснял ему следующее:

«Многоценные и благолепные свещники и горящие на них свечи будут служить надолго драгоценным памятником вашего пламенного усердия к храму Божию.

Подсвечники еще не внесены в собор, но те, кому уже случилось видеть их, восхищаются ими, потому что ничего подобного здесь нет и, вероятно, не бывало.

Великое доставили бы вы мне удовольствие, если бы поспешили исполнением своего обещания посетить меня... Очень буду рад видеть у себя и почтенного вашего друга, Ив. Степановича²³³⁹.

6-го числа совершил я храмовый праздник с подобающею торжественностью; только жаль, что, к этому дню не поспели ваши подсвечники и массивные свечи, которые еще более сообщили бы благолепия празднику».

12-го дек. обратился ко мне с письмом протоиерей погоста Неведро (Невельск. уезда) Стеф. Дубровский²³⁴⁰ такого содержания:

«Одиннадцать лет с половиною прошло, как перемещен я из г. Городка, был я протоиереем собора, в погост Неведро совершенно безвинно, и с того времени вся 36-ти летняя служба моя церкви забыта и как бы погребена. За выслугою 15-ти лет законоучителем, мне оставалось до пенсии только 10-ть лет, и я лишен ее. За 14-летнюю службу по должности благочинного на мою долю досталась скучная, печальная, в уголку епархии, деревня. В Городке и поныне остается собственный домик мой с садом, насаженным собственными моими руками, плодами коего не довелось мне пользоваться, а пользуются другие без всякой для меня пользы. При бывшем епархиальном управлении, в которое древле-православное духовенство было загнано и унижено, мне не оставалось никакой на-

—635—

1866 г.

дежды к возвращению потерянного. Но судьбы Всевышнего изменили положение дел, и полоцкой епархии суждено ныне обновиться в правом суде, милости и истине, при милостивом правдолюбивейшем архипастыре. А потому и мне блеснул радостный луч надежды, что милостивое, человеколюбивое воззрение архипастыря на прописанные обстоятельства моей жизни может воскресить и меня и мою службу. И если справедливо, как разнесся слух, что Городецкого собора протоиерей Иоанн Бобровский, по старости лет просится в заштат, то я у святительских ног вашего преосвященства просил бы об оказании мне архипастырской милости перемещением меня в Городок на прежнее протоиерейское место к собору, где прослужил я двенадцать лет.

Причем неизлишним считаю довести до архипастырского вашего преосвященства сведения, что перемещен я из Городка в Неведро по следующему случаю. Чиновники римско-католики г. Городка подавали прошение митрополиту своему в Петербург, прося его разрешить им устроить в Городе костел. По сношении об этом митрополита с г. Министром Вн. дел, потребованы были от меня чрез епархиальное начальство сведения, нет ли местных каких-либо препятствий к устройству в Городке римско-католического костела. Так как Городецкий приход недавно тогда еще был присоединен из унии к православию и прихожане, увлекаясь еще римско-католическими обрядами, часто ходили в Витебск даже и другие ближайшие около Городка костелы на богомолье, то я и дал отзыв, что устройство в Городке римско-католического костела решительно невозможно, как по означенному обстоятельству, по которому оно могло бы только послужить к совращению прихожан и обременительным перепискам по начальству, ослабить даже самый дух православия в прихожанах вредными внушениями римско-католических ксендзов, так и потому, что для 10-ти каких-либо человек в Городке чиновников римско-католического вероисповедания, имеющих и вблизи Городка костелы для богомоления, не заслуживало уважения строить костел внутри православного, из 3000 душ (обоего пола) состоящего, прихода. На основании какового отзыва и отказано

—636—

1866 г.

было Министром Вн. Дел в постройке p.-католического костела в г. Городке.

Этoт случай cильнo вооружил пpoтив мeня как помещиков Гopoдeцкогo уезда и чинoвникoв г. Гopoдкa, так ocoбeнно Гopoдeцкогo уездного cyдью Яцынo, преданногo душею папизму, выpaбoтaннoмy в нем иeзyитcким образованием. Он-то, имея близкий дocтyп к бывшему пpeocвящeннoмy Василию, как родственник, yпoтpeбил все силы cвoи к выведению меня из Гopoдка, как пpeграду его замыслам. А чтобы хитрые cвoи действия oблечь в фopмy cyдeбногo пopядкa и дать им вид зaкoнности, он возмутил против меня человек дo 20-ти молoдых, неопытных моиx пpиxoжaн, которые не были дaжe домoxoзяeвaми, и нacтpoил их подать нa меня прощение его выcокoпpeосвящeнcтву, в котором прописано было, будто я горд и отказываю пpиxoжaнaм в исполнении xpиcтиaнcкиx тpeб. Bcё это, по xoдaтaйcтвy Яцыны, принято было пpeocвящ. Bacилиeм в уважение, и я без законного расследования и cyдa выведен был из Городка в Heвeдpo; не пpиняты в уважение ни мои oпpaвдaния, ни самый даже одобрительный отзыв обо мне всех пpиxoжaн, как чиновников пpaвocлaвногo исповедания, всех мещан и кpecтьян, так и caмогo пpeдвoдитeля двopянcтвa, пpocивших ocтaвить меня в Городке для самой пользы службы. В последствии вpeмeни, хотя по просьбе моей и произведено было исследование по этому делу пpoтoиepeeм Гopoдeцкогo coбopa, Иоанном Бобpoвcким, по коему я совершенно оправдан, но это ocтaвлeнo без вcякогo внимания. А между тем, по выбытии моем из Городка, pимcкo-кaтолики, ко вреду православия, успели выхлопотать разрешение и устроить в Городке костел²³⁴¹ и приходского ксендза, а я за действия мои в пользу православия и за ограждение моих прихожан от иноверного, вредного для них, влияния, пострадал и разорен».

Просьба эта осталась без последствий, так как протоиерей Бобровский вовсе не думал оставлять своего места в Городке.

—637—

1866 г.

Получив в дар от знаменитого историка нашего, С.М. Соловьева²³⁴², только лишь вышедший 16-й том его истории России, я писал ему 12-го числа:

«Вы и на чужбине преследуете меня своим вниманием и своим добрым расположением, тем обязательнее это для меня. Примите мою искреннюю сердечную благодарность за ваш дорогой дар.

В XVI томе вашей Истории я успел прочитать те только страницы, где говорится об учреждении Св. Синода. Любопытно и вместе с тем грустно читать эти страницы. Даже такое важное дело, как учреждение Синода, не обошлось без кощунственных острот со стороны великого преобразователя России и его достойного споспешника в делах церковных – Феофана²³⁴³.

Позвольте мне снова предложить вам мои услуги. У нас, в Витебске, имеется какой-то т. н. центральный архив, в котором, говорят, собрано много весьма любопытных и редких документов, относящихся к истории Зап. России XVI, XVII и след. веков. Не окажется ли для вас нужным и полезным осмотреть это хранилище древних актов и воспользоваться его сокровищами? – Приезжайте – всё будет сделано для ваших услуг. Помещение у меня теперь, хотя и не патриаршее, но много просторнее и светлее Никоновских палат. А если вы пожалуете ко мне летом, то найдете у меня и воздух не хуже Покровского, а купанье еще лучше. У меня, при архиерейском доме, имеется загородная дача с большим садом и двумя прудами, на берегу небольшой, но чистой pечки, вообще на прекрасном местоположении».

14-го числа получил я письмо из Москвы от одной из самых благорасположенных ко мне особ, супруги Д. Ст. Сов. Н.А. Кашинцова²³⁴⁴, Евдокии Владимировны. Вот что она писала от 9-го числа:

«Кладя на весы мысль, что, может быть, при ваших занятиях, письма неуместны, и требование души напомнить вам о себе, ясно вижу, что последнее должно пере-

—638—

1866г.

весить, а чувство признательности за ваше постоянно милостивое к нам расположение, ваши молитвы за нас у престола Божия, столь многочисленные ваши благословения, которые я на себе ношу и в кивоте храню, даже увлекают к разговору с вами.

Какой христианин не поймет высокого вашего сана! Я, сколько вы меня знаете, одна из тех, которые высоко его чтут, но не уступлю никому 1-го № из тех, кто предан вам душой. Простите дерзновение, если скажу, что всегда видела в вас друга, разлука с вами, по преклонности моих лет, может быть вечная и тем для меня тяжелее; знаю и уверена, что в молитвах ваших мы не забыты; думаю и то, что и на память вашу мы часто приходим и что иногда и вам по нас сгрустнется. Но хотя это для нас и утешительно, но от души и чистого сердца желаю, чтобы грусть от вас была далека во всяких случаях вашей жизни. Как бы хотелось заглянуть в теперешний ваш быт, по-прежнему найти отраду в вашей беседе.... Но можно ли желать невозможного? – Останавливаюсь на мысли, что Господь милосердием Своим отвлекает нас от земли; ибо каждая потеря родных есть уже ступенька к нашему собственному переходу к той жизни; каждая разлука с ближними и в многочисленном обществе заставляет находить одиночество, а одиночество вводит нас в нас самих, и тут только мы можем понимать ничтожество мира.

В заключение вам скажу, что здоровье мое всё хуже и хуже: ноша дел на мне лежит более, чем когда-нибудь».

В ответ на это я писал 18-го числа:

«Дорогое и утешительное послание ваше предварило мое намерение писать к вам.

Приношу вам душевную благодарность за ваше многолетнее, искреннее и вполне христианское ко мне расположение, которое я всегда ценил и буду ценить. В беседах с вами я всегда находил духовное утешение и всегда восхищался вашим высоконравственным настроением мыслей и душевных расположений. В вас я всегда видел пример благочестия, достойный подражания для каждой светской женщины, желающей быть доброй христианкой, и

—639—

1866 г.

многим из моих московских знакомых поставлял вас в образец. Я никогда не высказывал этого пред вами лично, не желая показаться льстивым, но теперь пишу об этом смело и прошу не оскорбляться моим откровенным и правдивым отзывом о ваших нравственно-религиозных качествах.

Напрасно вы считаете свои письма неуместными для меня в настоящем моем положении: теперь-то, при моем одиночестве на чужбине, они напротив всего более уместны и отрадны для меня. Если что еще утешает меня здесь, то это именно любовь и добрая о мне память моих добрых друзей и приятелей московских.

Сердечно поскорбел я о том, что оставил Москву, не видавшись и не простившись с достопочтеннейшим Николаем Андреевичем, которому я обязан многими приятными часами в моей московской жизни».

14-го же декабря писал я в село Иваново Владимирской губернии, к известному мне священнику и благочинному. Дм. Фед. Певницкому²³⁴⁵:

«По уверенности в вашем добром ко мне расположении, решаюсь обратиться к вам с поручением, которое да не покажется вам странным. Чрез несколько дней я намерен послать на ваше имя некоторую сумму (100 р.) денег с тем, чтобы вы приняли на себя труда доставить эти деньги сестре моей Марье Михайловне²³⁴⁶ лично, не давая о том знать ни кому из ее семейных и родных. Это делаю я потому, чтобы мою сестру избавить от беспокойства и от неприятностей, которых она не может избежать в случае, если бы я послал деньги прямо на ее имя.

Если вам любопытно знать о моем настоящем положении, то скажу, что оно в некоторых отношениях до сих пор было не очень приятное. Если бы я приехал в Витебск не из Москвы, а из другого какого бы то ни было, места, положим, даже, из Петербурга, или Киева, – вероятно не был бы я так неприятно поражен многим здесь, как поражен теперь. Характер народонаселения,

—640—

1866 г.

по преимуществу еврейский, церковные порядки – на половину униатские, архитектура храмов и внутренние их украшения чисто католические: всё это и многое другое произвело на меня, прибывшего из православной Москвы, самое тяжелое впечатление. Теперь, мало по малу начинаю ко всему привыкать и присматриваться. Правда, я успел уже, с помощью Божиею, кое-что, особенно в церковном богослужении, привести в порядок и устроить на свой московский лад; и это сделать для меня было тем легче, что я привез с собою из Москвы людей, сведущих в церковных порядках, у меня и регент из Москвы.

Очень много на первый раз затрудняли и беспокоили меня беспорядки по делам Консисторским: теперь и это дело у меня улаживается. На днях явился ко мне новый секретарь из Петербурга – земляк, вероятно, и вам не безызвестный по службе во владимирской семинарии, М.Г. Никольский. С ним, надеюсь, дела наши пойдут быстрее и исправнее.

Много озабочивает меня крайняя скудость здешних храмов. Многие церкви, не говорю уже о сельских, даже городские нуждаются в самых существенных предметах по части утварей и ризницы; некоторые церкви не имеют даже полного круга богослужебных книг; в некоторых церквах не на что будто бы приобресть купели, и под этим предлогом совершают крещение не по чину православной церкви.

Достопочтенный Дмитрий Феодорович! Издавна известно мне благочестивое усердие почтенного Ивановского купечества к благолепию храмов Божиих. Посему великую оказали бы вы услугу моей бедной епархии, и много обязали бы меня, если бы, изъяснив о крайних церковных нуждах оной, предложили известным вам особенною любовью и усердием к храмам Божиим лицам, как, напр., Я.И. Гарелину²³⁴⁷ и др., принесть возможную жертву на пользу вверенной мне епархии…

Есть у меня в епархии два женских училища, в коих учатся и воспитываются дочери священнические, а частью причетнические и даже вовсе сироты. Немалое было бы до-

—641—

1866 г.

ставлено этим питомцам, в особенности сиротам, утешение, если бы кто-нибудь из Ивановских Христолюбцев поусердствовал прислать от своих мануфактурных произведений хотя бы самого скромного ситчику на платья. Горячо помолились бы эти сиротки о таком благодетеле, и эта молитва, конечно, услышана была бы небесным Отцом сирых»...

Но почтенный о. Димитрий, хотя и обещал обратиться к известным ему благотворителям с просьбою о пособии бедным церквам и училищам полоцкой епархии, с, надеждою на успех, но успеха никакого не получил: богатое Иваново не оказало ни малейшего сочувствия к нуждам бедной полоцкой епархии.

Расскажу затем нечто курьезное.

Известно, что дисгармония цветов, где бы то ни было – в живописи, или в одежде, так же неприятно поражает эстетически развитое зрение, как дисгармония звуков болезненно раздражает гармоническое ухо. В следствие этого, как светские образованные люда, так и духовные, не чуждые эстетического развития, тщательно стараются избегать в своей одежде, всякой пестроты и сочетания цветов, не гармонирующих между собою.

Покойный митрополит московский Филарет и особенно преосвящ. Леонид обращали большое внимание на взаимное соответствие цветов в своих церковных облачениях. Не чужд был этой заботы и я, пока был в Москве, но, когда переселился в Витебск, предоставил заботиться об этом ризничим, у которых, конечно, не было никакого понятия о гармонии цветов. Светские дамы начали мне делать на этот счет замечания. Чтобы не оскорблять впредь их тонкого эстетического вкуса, я поручил им же самим составить таблицу, с показанием, какой цвет с каким не гармонирует и дать эту таблицу в руки для руководства хранителям и распорядителям моих облачений. – Такая таблица и была действительно составлена целым комитетом нескольких высокопоставленных дам и прислана была мне при письме от 18-го декабря моим добрым приятелем. Н. П. Мезенцовым.

—642—

1866 г.

Вот эта таблица:

—643—

1866 г.

Вступивший на место отозванного от должности Главного Начальника Северо-западного края К.И. Кауфмана Граф Ед. Троф. Баранов обратился ко мне с официальною бумагою от 20-го декабря за № 2619 следующего содержания:

«В бытность Витебского губернатора в Вильне возбужден был вопрос о пользе, которую могли бы принести довольно значительному латышскому населению витебской губернии православные священники, знающие латышский язык, относительно распространения и укрепления между ними правил господствующей православной веры.

Предварительно какого-либо распоряжения по настоящему предмету, я имею честь покорнейше просить вас, милостивый архипастырь, почтить меня вашим заключением о том, не признаете ли вы полезным пригласить во вверенную вам епархию на первый раз хотя двух православных священников, знающих латышский язык, дабы, по получении от вас уведомления, можно было сделать выбор способных лиц, о которых не оставлю своевременно сообщить вашему преосвященству надлежащие сведения».

На это я ответствовал Его Сиятельству 9-го февраля следующего 1867 г.:

«В июне прошедшего 1866 г. Полоцкая Д. Консистория, вследствие отношения г. Начальника витебской губернии, входила донесением в Св. Синод о необходимости в местности Люцинского уезда: Ержепольскую, Боловскую и Липинскую, населенные Латышами, назначить, сверх имеющегося там священника, еще одного священника и двоих причетников, знающих латышский язык, с жалованьем первому 400 рублей, а последним по 120 рублей каждому.

Г. Товарищ Обер-Прокурора Св. Синода, препроводив ко мне упомянутое донесение Полоцкой Консистории, отношением от 21-го июля требовал от меня по сему предмету отзыва.

Признавая с своей стороны необходимым иметь в помянутых местностях другого священника и при нем двоих причетников, знающих латышский язык, я подтвердил мнение Консистории и сообщил о том Г. Товарищу Обер-Прокурора с присовокуплением, что, в след-

—644—

1866 г.

ствие донесения местного благочинного относительно назначения помощника Боловскому священнику Попову, я определил туда временно другого священника из числа заштатных, с назначением ему месячного жалованья по 15 р. из суммы, отпускаемой правительством в распоряжение епархиального начальства для оказания единовременных пособий нуждающимся лицам белого духовенства».

Этим и окончились наши сношения по настоящему предмету с графом Барановым.

С 22-го декабря начал я получать с разных сторон и от разных персон поздравительные письма с приближавшимся праздником Р. Христова. Кроме общих обычных приветствий и благожеланий, в письмах этих немало заключалось разнообразных, более или менее интересных для меня, сведений. Изложу здесь по порядку эти сведения.

Ранее других приветствовал меня профессор моск. академии С.К. Смирнов. Он писал мне 17-го числа:

«Душевно благодарю вас, что удостоили меня послания вашего.

О. Ректору²³⁴⁸ я читал письмо ваше и мог заметить, что он желал бы сам иметь от вас письмо. Простите, если я осмелюсь просить вас написать ему. Письмо ваше, как доказательство сохранения прежних ваших добрых отношений к нему, вместе с тем будет иметь особое значение при определении на службу некоторых лиц, в которых вы принимаете родственное участие. Я разумею В.В. Царевского²³⁴⁹, который до сих пор еще не назначен на место.

Радуюсь, что у вас будет новый секретарь консистории, которого я знал с отличной стороны и питал к нему расположение, когда он был студентом. Да устроит Господь всё окружающее вас так, чтобы вы могли пользоваться миром и спокойствием!

Новостей пока у нас нет, и мы на днях ожидаем великого собрания их из Петербурга, откуда возвращается

—645—

1866 г.

о. Михаил (Инспектор академии)²³⁵⁰. На этой неделе прислан к Владыке Н.А. Сергиевский²³⁵¹ с поконченными делами Комитета о духовных училищах; дела эти поручается пересмотреть нашему святителю. Надеюсь видеть Сергиевского в Лавре.

12 и 13 числ был в Лавре преосвящ. Антоний²³⁵², бывший Смоленский. Он служил литургию в Троицком соборе, и мы с ним провели обеденное время у о. Наместника²³⁵³, а вечер у о. Ректора. Он говорил много прекрасного о вас, а о предместнике вашем много курьезного.

Юбилей Карамзина²³⁵⁴ у нас не праздновали по причине другого великого праздника. О. Ректор посылал телеграмму в академию наук и получил известие, что Петербургский Университет избрал его (т.е. о. Ректора) доктором Русской Истории.

О новом Смоленском епископе (Иоанне)²³⁵⁵ – он предварительно известил, что не желает встречи и приехал ночью 4-го декабря. Ни в этот день, ни на другой никого не принимал, 6-го числа служил в домовой церкви раннюю литургию, потом явился в собор к молебну, но в служения молебна не участвовал, а по окончании оного уехал прямо к губернатору».

Вняв доброму совету почтенного Сергея Константиновича, я поспешил написать к о. Ректору академии, протоиерею А.В. Горскому, и вот что писал я ему от 23-го декабря:

«Простите, достопочтеннейший Александр Васильевич, что я до сих пор не писал к вам и не поблагодарил вас за ваше многолетнее доброе ко мне расположение, которого, быть может, я и не заслуживал. Я всегда высоко ценил ваши, можно сказать, дружественные ко мне отношения и всегда дорожил вашими мудрыми и опытными советами. И здесь я ощущаю под час крайнюю потреб-

—646—

1866г.

ность в добром совете, но, к прискорбию моему, не вижу пока ни в ком из окружающих меня благонадежного советника. За разрешением некоторых вопросов я обращался к прежнему моему Руководителю и Наставнику – разумею московского первосвятителя – и получал от него, потребные вразумления. Спаси его Господи!...

Мне сделалось известным, что вы, по вашему христианскому ко мне благорасположению, по поводу вести о моей якобы опасной болезни, соборне вознесли усердное моление ко Господу об избавлении меня от болезни²³⁵⁶; примите за сие мою глубочайшую благодарность и на будущее время не лишите меня ваших святых молитв. Действительно, в последних числах сентября я испытал довольно сильную простуду, которая угрожала мне продолжительным заключением в четырех стенах, но Господь, предстательством Пречистой Его Матери и преп. Серг. Радонежского и Саввы Вишерского, к которым я молитвенно воззвал в своей болезни, скоро воздвиг меня от одра болезненного.

Теперь по милости Божией я не изнемогаю телом, но душевно страдаю почти каждый день, при продолжающихся непорядках и неустройствах, которые вижу и о которых еще более слышу. Много, очень много потребно терпения и сил, чтобы сколько-нибудь привести в благоустроенный вид вверенную мне епархию.

Недавно явился ко мне из Петербурга новый секретарь консистории, ваш питомец по академии, Мирон Никольский. Не видно еще, чтобы он достаточно был знаком со всей консисторской процедурой; но есть надежда, что он, как человек толковый, скоро поймет канцелярские хитрости; тогда и мне будет полегче.

Есть также надежда, что и семинария с училищами, в руках настоящего начальства, придут в лучшее сравнительно с прежним состояние. Был я в семинарии на некоторых экзаменах и порадовался успехам учеников.

—647—

1866г.

Слышно, что и нравственное состояние семинарии сравнительно с прежним теперь лучше. Прежнее, предшествующее нынешнему, семинарское начальство немало посеяло плевел в сердцах юношей, из коих некоторые начинают уже обнаруживать плоды своего школьного воспитания»²³⁵⁷.

На письмо не было, да и не могло быть ответа, вследствие печальной истории по поводу произведенной мною в июне академической ревизии, о чем было сказано в своем месте.

23-го ч. приветствовал меня с праздником К.И. Невоструев в следующих задушевных выражениях:

«Честь имею покорнейше приветствовать вас с праздником Р. Христова и наступающим новолетием, искреннейше желая вам внити в радость и благодать воплотившегося Господа.

Покорнейше благодарю ваше Преосвященство за ваше благоснисходительное ко мне писание.

Искреннее почтение приказал мне свидетельствовать вам высокопреосвящ. архиепископ Камчатский Иннокентий²³⁵⁸, от которого недавно получил я писание. В нем, между прочим, владыка изъявляет, что Гольды, обитающие в средней части Амура, желают креститься, но горе, что нет у нас миссионеров, и что трое Синодом присланных монахов оказываются неспособными даже и к требоисправлению; весною владыка сам намеревается посетить страну тех Гольдов. И в Америке благоуспешно дело проповеди по ревности одного из купцов иеромонаха Илариона, о чем преосвященный донес уже Св. Синоду.

Так как описание Типографской библиотеки известным вам комитетом медленно подвигается вперед (как и Синодальной), то Обер-Прокурор, желая скорее решить ее участь, поручил Прокурору Синод. Конторы набрать

—648—

1866 г.

для сего новых лиц. Сей прокурор с И.И. Гиляровым²³⁵⁹ усильно тянули меня в это дело, но я решительно отказался, и некоторым рекомендуемым на то лицам обещал лишь, в случае нужды, пособие советами.

Сказывал также мне проезжающий из Далматских училищ на ректуру архим. Мефодий, что нигилизм и революционное направление в наставниках Пермской Семинарии (давно уже растасованных) проистекали собственно из Казанского Университета и в академии распространялись Щаповым²³⁶⁰, что Ректор Палладий²³⁶¹, вам известный, в свое правление подавил было это зло, совсем выгнав из семинарии главного виновника его, профессора Никонова, который при слабом преемнике Палладия в сообществе с оставшимися единомышленниками, тем ожесточеннее стал действовать со стороны. По Польскому делу и Симбирскому пожару 80 человек студентов университетских содержатся в замке и двое, говорят, приговорены к расстрелянию, прочие – в Сибирь.

Сейчас получил я выписанный чрез Дейбнера знаменитый «Codex Friderico – Augustanus sive Fragmenta Veteris Testamenti e codice graeco antiqnissimo». – Это есть часть нашего Синайского кодекса Библии, вырванная из него и отпечатанная на счет Прусского правительства тем же Тишендорфом еще в 1846 г.²³⁶², служащая поэтому необходимым дополнением Синайского кодекса. Есть еще экземпляр (если уже не продан), стоящий 18 талеров вместо 32-х объявленных».

Того же 23-го ч. писал мне Настоятель Московского Данилова монастыря, о. архим. Иаков²³⁶³:

«От всего сердца благодарю вас, преосвященнейший, за утешение, которое доставили мне и братии моей вашим милостивым писанием.

На вашу долю выпала запущенная и поросшая тернием нива. Мы вместе с вами скорбим; но не этим ли только

—649—

1866 г.

и может ограничиться наше сочувствие к вашему трудному положению? Вам не столько вещи нужны, сколько люди. Будут люди: найдутся и потребные вещи. Подвиг ваш велик; но не оставит вас без благодатной помощи великий Подвигоположник, пекущийся и о муравье и дающий огненную ревность ангелам неба и церкви. Вашим девизом должны быть терпение и вера. Мы молимся и будем молиться, да не оскудеют у вас эти великие силы.

Что вам сказать о себе? По консистории у меня не прекращаются, а умножаются дела о пьянстве, драках и других беспорядках низшего клира. Страшно надоели. Хоть бы и уйти из консистории!.. В Обществе Любителей Духовного Просвещения есть, по-видимому, деятельность. Члены по очереди читают по воскресеньям, или просто беседуют с народом, изъясняя дневные евангелия и апостол. Слушателей бывает до 100 и более человек. Но собеседование требует твердой программы и избранных собеседников. Публика не всеми довольна. После святок нужно будет сделать перемены к лучшему. Печатать еще ничего не собрались. Владыка оказал обществу милость по случаю новых выборов: мы получили ³/т.р. на расходы. Председателем избран паки я.

Николаевское братство²³⁶⁴ лишилось отличной надзирательницы, Ек. Ив. Коротковой, заведывавшей детьми в Ризположенском доме. Бескорыстная служительница умерла. Поплакали дети; поплакали и мы с Алексеем Осиповичем (Ключаревым). Найдем ли похожую на нее, Бог весть. Из отчета, который при сем прилагаю, изволите усмотреть, что за женщина г-жа Короткова. Ал. Ос. почтил ее словом и обещает напечатать в Душепол. Чтении воспоминания о ней²³⁶⁵. Стоит!..

В заседании 15-го дек. я предложил Обществу войти в соображения, как нам праздновать 5-е августа, день 50-ти летнего юбилея нашего Владыки. Есть надежда, что юбиляр доживет и переживет этот день. Нам, академии, всем служившим под руководством владыки и состоящим на службе по иным епархиям и чуть ли не по всей

—650—

1866 г.

России предстоит долг принять участие в юбилее всероссийского митрополита. Нужно бы, по моему мнению, возбудить к сему всех, более или менее заинтересованных. Не укажете ли, преосвященнейший, чем бы Обществу приветствовать Попечителя и Владыку. Хорошо бы посвятить ему какой-либо сборник, но какой дать ему состав? – При жизни юбиляра многое неудобно. Помогите решению важного вопроса».

24-го п. писала: из Москвы И.А. Муханова и к поздравлению с праздником присовокупляла благодарность за посланные ей мною икону и житие преп. Саввы Вишерского. При том извещала, что игуменья Никитского монастыря Флора отправляет ко мне по почте вышитые у ней в монастыре пять орлов для употребления при священнослужении.

Получив эти орлы, я писал от 31-го ч. почтенной старице-игуменьи:

«Орлы, выпущенные из Московской Никитской обители, благополучно прилетели в Витебск 29-го сего декабря.

Приношу вам и трудившимся художницам мою душевную благодарность. Орлы ваши будут мною употреблены при первом богослужении.

Повторяю вам мою усерднейшую благодарность за ваш священный дар, которым вы напутствовали меня в дальний путь. Дар этот (наперсный крест с частицею мощей преп. Евфросинии Полоцкой) я употребляю каждый раз с особенною любовью и, само собою разумеется, с молитвенным воспоминанием о принесшей оный. Желательно было бы мне иметь хотя краткое письменное сведение о происхождении этой святыни. Не откажите мне в этом, пришлите краткую записку, от кого, когда и по какому случаю досталось вам эта святыня. Вы мне сообщали это на словах, но я не могу припомнить теперь».

24-го декабря писал мне из Владимира инспектор дух. училища И.Г. Соколов²³⁶⁶:

«Как мне хотелось прошедшим летом приехать в Москву и принять лично благословение ваше, но о. ректор

—651—

1866 г.

семинарии не решился отпустить без владыки²³⁶⁷, а владыка приехал в конце августа.

На прошедшей неделе пришла весть из Питера, что нашего о. ректора²³⁶⁸ назначают в Томск на место скончавшегося владыки Виталия²³⁶⁹. Кто-то будет здесь ректором? А если будет наш Феодор Михайлович (Надеждин)²³⁷⁰, то кто-то будет у нас училищным начальником? Если случится эта перемена, она будет очень важна для меня. С иным трудно ужиться и приведется, может быть, расстаться с училищем, в котором привелось прослужить 35 лет, и последние годы пожить так спокойно в казенном помещении. Этим обязан вашей любви. Никогда не забуду вашего благодеяния.

С нового года наши учебные заведения будут содержаться на епархиальные средства. Жалованье наставнику положено до 600 р. в семинарии, а в училище – 200, 250 и 300 р. Теперь можно будет существовать и наставнику училища».

Какие скромные и ограниченные, подумаешь, желания почтенного ветерана-педагога!..

30-го декабря протоиерей А. Юркевич частною запиской извещал меня, что 29-го ч., в зале Полоцкого Мирового съезда, было собрание, состоявшее из 14 лиц, для предварительного рассуждения об учреждении в г. Полоцке Братства и, по общему соглашению в основных правилах, решили: составление Устава поручить трем из числа бывших в собрании лицам, а именно: Законоучителю Военной гимназии о. Алексею Добрадину, Директору гимназии генерал-майору Григорию Кузмин-Короваеву и Председателю Полоцкого мирового съезда половнику Леониду Черкасову. Предположено братству быть при церкви военной гимназии, во имя Свят. Николая и пр. Евфросинии.

Так окончился для меня, на новом месте моего служения первый, 1866 г.

—652—

1867 г.

Немного прошло времени со дня прибытия моего в Витебск, но как много уже, в этот короткий срок, мною передумано, перечувствовано, переиспытано!..

А что ожидало меня еще впереди!..

Под влиянием испытанных мною в течение полугода со времени назначения моего на полоцкую паству, разнообразных чувств и душевных волнений, я думал было заключить представленный мною в Св. Синод первый отчет о состоянии Полоцкой епархии в 1866 г. такими словами:

Вообще религиозно-нравственное состояние Полоцкой паствы, в каком она найдена мною, таково, что оставляет многого желать для ее возвышения и утверждения в здравых понятиях веры и в чистых правилах христианской нравственности. Но при том множестве разнородных элементов, более или менее враждебных православию, действование православного пастыря сопряжено здесь с немалыми затруднениями, и в особенности затруднительно быть преемником на Полоцкой кафедре такого архипастыря, который, быв воспитан вне сферы православных понятий, в течение многих лет, действовал здесь в особенном, ему лишь свойственном направлении. Его преемнику, рожденному и воспитанному в инаковых совершенно условиях, неудобно продолжать действование по принятой до него системе, но и действование вопреки этой системе может быть для него еще затруднительнее и опаснее. Посему желательно и благопотребно было бы иметь особое наставление от Св. Синода касательно управления вверенною мне епархией, дабы непогрешительно действовать ко благу св. церкви и на пользу паствы».

Но опасаясь, что в Синоде, где заседал и мой достопочтенный предшественник, могут сказать: «жестоки слова сии, кто может послушати их?», я смягчил эти слова и заменил их следующими:

«Вообще религиозно-нравственное состояние Полоцкой паствы, в каком она найдена мною, таково, что оставляет еще многого желать для ее просвещения и утверждения в здравых понятиях веры и в чистых правилах христианской нравственности. Но при множестве разнородных элементов, более или менее враждебных право-

—653—

1867 г.

славию, действование православного пастыря сопряжено здесь с великими затруднениями, и в особенности затруднительно на первый раз для епископа, мало знакомого с местными особенностями, как общественными, так и церковными.

В отчете обер-прокурора Св. Синода за 1866 г. на стр. 11-й о Полоцкой епархии сказано: «В епархии Полоцкой хотя и держится еще при некоторых церквах обычай обливания, но народ православный глубоко уважает погружение и считает его преимуществом в таинстве (крещения), что должно служить залогом успешности предпринимаемых мер к уничтожению в пастве последних остатков латинства».

День нового, 1867 г., я встретил и начал, вместе с новою, Богом врученною мне паствой, общею молитвою в своем Кафедральном Храме. После литургии соборне совершен обычный молебен. Читаемые на этом молебне прошения к Богу «о еже низложити вся ереси и отступства и насадити всюду правоверие и благочестие и обратити всех отступивших от правые веры к познанию своей истины и соединити их святой своей православной Церкви» повторены были мною в душе теперь с более живым и глубоким чувством, чем когда-либо прежде.

После обедни по обычаю приветствовали меня с новым годом, как городское духовенство, так и светские власти, – Но при этих личных поздравлениях, я получил одно письменное приветствие из отдаленного уездного городка. Протоиерей г. Лепеля Иоаким Копаевич²³⁷¹ писал мне от 1-го января, и в одушевленном письме своем выражал такие чувства:

«Ваше преосвященство, милостивейший архипастырь и отец!

В настоящий день отверзаются двери нового лета, и новый сын вечности – новый год вступает в пределы свои, нося с собою новые дары щедрот Строителя времен и судеб человеческих. Если кто может и должен понимать ощутительнее и достойно ценить такое и столь премудрое распределение лет времени и всех событий на земли благим Небом, то это именно счастливая паства

—654—

1867 г.

Твоя, которая, с новым годом сим, встречает в Тебе новую восходящую зарю своего благоденствия и, в восторге духа и сердца, торжествует лето спасения своего, еже сотвори нам Господь, призревший на скорбь и тесноту нашу.

Преосвященнейший владыка! не зная еще тебя, но проливая горькие слезы, воздыхало о тебе к Отцу Небесному немощное здешнее православие, которое, едва только было возрождено здесь многотрудным насаждением деятельных вертоградарей Христовых, как вслед затем и внезапно даже, конечно, для очищения его, яко злата в горниле, неисповедимым судьбам Божиим угодно было подвергнуть оное тяжкому искушению, и – Боже наш! – сколько оно бедное, в это последующее время, вытерпело разного рода сокрушений, в существенных даже уставах Св. церкви, – сколько также пало страдальчески на своем поприще и подвижников веры, на долю которых, более других, досталось бороться за пользу и интересы Св. церкви! – о сем-то, именно, воздыхало о Тебе св. православие, в том уповании, что ты, с помощью Божиею, паки вознасадишь его здесь и благодатным напоением своим возрастишь и возвеличишь к славе Божией. Не менее горько плакала о тебе к Богу-сердцеведцу невинность томимая и без вины обвиняемая, – плакала в той надежде, что ты избавиши ее от утеснений, отрешь слезы ее, прекратишь воздыхания, да тако отдохнет она от долговременных томлений, нашедши при тебе свое оправдание. О тебе умоляла благость Божию опутанная здесь сетями предательства истина, – умоляла в том несомненном чаянии, что Ты Иераршеским жезлом своим рассечешь хитросплетенные узлы неправды, заградишь уста лживые, разрушишь советы лукавые и пастырски уврачуешь членовные неправедных. О тебе ходатайствовал у Бога самый закон, не мало страдавший от злоупотреблений, – ходатайствовал в отрадном ожидании найти в тебе своего поборника, имеющего изглаголать суд и правду, – найти пастыря по сердцу Божию и Цареву. Сего-то именно чаяла и чает распуганная на пажитях своих паства твоя, веруя, что чаяние наше не посрамит нас.

И вот, почему именно, для возрождаемой тобою право-

—655—

1867 г.

славной паствы здешней, отрадно встречать новое лето сие спасения своего и, в восторге радости, приветствовать тебя – милостивейшего архипастыря и отца нашего, с таким благодатным назначением о тебе Отца Небесного. Продли, Господи, лета жизни и драгоценное здравие твое для счастья нашего! А мы, ублажая при тебе жребий свой и проходя служение наше с радостью и невоздыхающе, никогда не престанем воссылать к Богу утренние наши молитвы и возносить жертву вечернюю, да благодать и милость Его святая укрепляет силы твои в многотрудных твоих подвигах к неувядаемой твоей славе и нашему спасению и благоговению пред Тобою.

Примите ваше преосвященство таковое молитвенное благожелание и от моего недостоинства и верьте, что я никому не желаю уступить в моем благоговении к Святительской Особе Вашей».

Начало нового года ознаменовано было для меня значительным приношением на пользу моего кафедрального собора от одного из Московских купцов, именно Рыбникова²³⁷². – И.П. Рыбников, уроженец г. Можайска, по сочувствию ко мне, как бывшему епископу Можайскому, еще пред отбытием моим из Москвы в Витебск, в августе прошедшего 1866 г., представил мне для бедных церквей Полоцкой епархии несколько священнических и диаконских облачений. Изъявляя ему за это благодарность в письме от 21 ноября 1866 г., я обращался к нему с просьбою устроить, для соборного праздничного служения, полное облачение для всех участвующих в священнослужении, из одинаковой, хотя бы и не весьма богатой, материи. Почтенный Иван Петрович не замедлил отозваться на мою просьбу: 5-го января он прислал 6-ть священнических полных облачений, 5-ть стихарей диаконских и 6-ть причетнических, 3 стихаря для исполатчиков и проч. – все из малинового полубархата. При этом он просил, чтобы пожертвованные им облачения употреблены были в первый раз 19-го февраля, в день восшествия на престол Государя Императора. Само собою разумеется, что желание благочестивого жертвователя было ис-

—656—

1867 г.

полнено. Присутствующие 19-го февраля в Соборе богомольцы приятно поражены были однообразным видом облачений, чего прежде никогда не видали.

За столь благопотребное и довольно ценное приношение я поспешил выразить Рыбникову искреннюю признательность и послал ему в благословение икону Спасителя. Этот священный дар вызвал в благочестивом жертвователе порыв к новому пожертвованию: он прислал бархатные одинакового с облачениями цвета одежды на престол и жертвенник. Таким образом ценность всех пожертвований, сделанных для Кафедрального Собора купцом Рыбниковым, простиралась до 1565 руб. О столь значительных пожертвованиях я счел долгом довести до сведения Св. Синода и просил преподать жертвователю благословение.

Так как Рыбников торговал комнатными бумажными обоями, то я просил его выслать мне несколько образцов этих обоев. Он не замедлил выслать мне множество разнообразных и очень красивых образцов, так что я затруднился сделать из них выбор. Поэтому я призвал на помощь себе знакомых витебских барынь, отличающихся эстетическим вкусом, и они отобрали для каждой из моих комнат соответственные назначению той или другой из них образцы обоев. Между прочим, для кабинета выбраны были обои густо-зеленого цвета с золотыми полосками, но эти красивые и изящные обои причинили было мне великую беду. Как скоро кабинет оклеен был этими обоями, я тотчас же начал ощущать в своем организме действие отравы, вследствие оказавшегося, по химическому исследованию, присутствия в зеленом колере обоев ядовитого мышьяка. Само собою разумеется, что эти обои были немедленно сняты со стен кабинета и заменены другими безвредными для здоровья. – За обои с разными к ним принадлежностями следовало заплатить до 200 руб., но добрый Иван Петрович не взял с меня ни копейки.

Полоцкий благочинный, прот. Юркевич доносил мне от 12-го января за № 16-м, что в г. Полоцке в латинском костеле у Боболи²³⁷³ продаются литографированные

—657—

1867 г.

литании²³⁷⁴ Боболе без цензуры и раздаются ксендзами из воска вытиснутые изображения в особенное благословение от римского первосвященника, при чем представил мне по экземпляру тех и других.

Препроводив эти предметы к начальнику губернии В.Н. Веревкину на его усмотрение и законное распоряжение, я просил уведомить меня, какое будет сделано по сему распоряжение.

На это г. Веревкин уведомил меня отношением от 26-го апреля за № 4826, что он поручил военному начальнику полоцкого уезда произвести строгое исследование, но капитан Скляренко донес, что продажа как облаток, имеющих особое значение, так и литографированных литаний Боболе при полоцком костеле не производится, но продаются простые облатки, употребляемые для причастия, и литании ходят по рукам переписанные; военный начальник полагает, что весьма трудно отвратить соблазн, производимый на православных крестьян присутствием Боболи в Полоцке и что полезнее всего было бы его перенесение в другую местность.

Тем дело это и кончилось.

Н.П. Киреевская²³⁷⁵ в письме своем от 17-го числа, выразив недоумение относительно моего продолжительного молчания, продолжает:

«Что сообщу вам, владыко святый? Радостного мало! Полагаю, что вам небезызвестны случаи настоящего времени – речь велегласная обер-прокурора в Синоде о том, что будут белые архиереи, иначе сказать: уничтожение монашества и монастырей. Издревле белое духовенство ненавидело и преследовало монашество, которое никогда не вредило белому духовенству. Если оно будет во главе, то, конечно, гонением и ненавистью своею уничтожит монашество, столь полезное для России и Отечества. Хотя в России только горсть монашества, но к нему идет народ, идет к нему открывать совесть, а не к белому духовенству, от которого и на исповеди скрывает грехи, потому что не уважает и не имеет доверия к священни-

—658—

1867г.

кам. Это обстоятельство особенную имеет важность, пренебрегать им невозможно, оно грозит гибелью – и единственная надежда, что Господь не попустит гибели народа.

Ненависть белого духовенства, вышедшего и в светское звание и в чины, убранного орденами, не остывает к монашеству. Вот бывший профессор С.-П.-б. академии, получающий 800 р. годовой пенсии, не устрашился написать и заграницей напечатать отвратительную книгу «О белом и черном духовенстве в России»²³⁷⁶. – Преосв. Игнатий имел в руках эту ужасную книгу и говорил, что на второй станице книга выпадает из рук, – так она отвратительна. В ней маковые зерна правды, а громады клеветы! И этот изверг касается нашего святителя! Горе и ужас нашего страшного времени, в которое всё без разбора допускается. – А в газете «Москва»²³⁷⁷, кажется 5-го января, статья также против монастырей и монашества, начало которой будто бы еще за пользу монастырей, но средина и конец совершенно всё порицающие и ссылка даже на книгу «О белом и черном духовенстве». – Хвалят только три монастыря: Гуслицкий, Арзамасскую Алексеевскую общину и Серафимовскую²³⁷⁸. Первую хвалят в угоду раскольникам и вторую также, а последнюю в угождение жене редактора газеты «Москва» – Аксакова²³⁷⁹. И кто же эту статью написал? Г. Гиляров²³⁸⁰! Вот он и тайный (?) советник по гражданской службе, но ему ничто не возбраняет хранить тайную ненависть в душе своей – духовного сословия, белого духовенства к монашеству. Невыразимо больно слышать и знать и видеть успех злостного коварства людей – разрушителей – реформаторов. Желалось

—659—

1867 г.

бы сообщить вам и о С.-П.-б., но как доверить письму? Ныне это опасно. Скажу одно: более чем когда-нибудь должно пожалеть, что нет в живых преданного Отечеству и Престолу Михаила Николаевича²³⁸¹!»

Для успокоения почтенной Наталии Петровны я поспешил ответить ей. Вот что писал я ей от 23-го числа:

«Сообщаемые вами вести относительно архиерейства и монашества очень печальны. О речи обер-прокурора, о которой упоминаете вы, я ничего не слыхал; но книгу Ростиславова имею под руками и, хотя с отвращением, читаю для того собственно, чтоб иметь возможность отражать гнусные клеветы и нелепые софизмы, какие доводится иногда слышать и в здешнем провинциальном захолустье относительно монашества и архиерейства. Цель памфлета Ростиславова на церковную иерархию, очевидно, та же самая, какую имел в виду по отношению к монархической власти и пресловутый Герцен²³⁸² с своею компаниею. – Но Господь, Глава Церкви, силен оградить и защитить ее от всех наветов вражиих…

Статью газеты «Москва» я также читал, и нашел ее сообразною с взглядами: или точнее, предубеждениями против монашества редактора оной, но я не знал, что это произведение велемудрого Гилярова, которого мысли и убеждения нередко изменяются, смотря по направлению ветра.

Что удивительного, что, при нынешней быстротечной на всё моде, черный цвет архиерейства оказывается скучным и неприятным; пусть попытают белый, а затем, вероятно, явится и красный».

31-го января я, озабочиваясь приведением в должный порядок подведомой мне Консистории, почел нужным дать оной предложение такого содержания:

«При рассмотрении мною 25-го сего января настольных консисторских журналов оказалось, что из 129 бумаг, значащихся по 24-е число в журнале 3-го стола, по 62-м бумагам, к удивлению моему, не было положено никакой

—660—

1867 г.

резолюции. Это показывает или невнимательность к делу или неспособность члена заведывающего сим столом.

Посему члену Консистории, священнику Александру Хруцкому²³⁸³, заведывающему делами 3-го стола, внушается, что, если впредь будет мною усмотрена такая же неисправность в делах по заведываемому им столу, то он будет признан неспособным и неблагонадежным к дальнейшему прохождению службы по Консистории.

Объявить сие священнику Хруцкому в присутствии Консистории».

Московское Археологическое Общество, в котором я числился с 1864 г. действительным членом, предпринимая новое повременное издание под названием «Археологический Вестник», обратилось ко мне от 1-го февраля (№ 627) с печатными (циркулярным) приглашением содействовать посильным трудом этому предприятию, в особенности сообщением о памятниках местной отечественной археологии, до сих пор неисследованных или мало исследованных. С 1867 г. новый журнал начал издаваться по следующей программе: 1, Статьи по археологии языческой и христианской: объяснения вещественных памятников, явлений внутреннего быта, верований, нравов, обычаев древних и новых народов, преимущественно племен славянских. 2, Критическая библиография новейших произведений археологической науки, в особенности тех, которые имеют какое-нибудь отношение к отечественной науке древностей. 3, Известия о новейших открытиях мало известных памятников, ученых предприятиях и их результатах, и 4, Известия о заседаниях Общества.

Нет сомнения, что в пределах вверенной мне Полоцкой епархии могли найтись какие-либо неисследованные или мало исследованные археологические памятники; нельзя также сказать, что бы и любовь к археологическим и палеографическим исследованиям, возбужденная во мне, в продолжении 9-ти летнего моего служения в должности Синодального Ризничего, совсем во мне угасла, но настоящие служебные обстоятельства мои вовсе не благоприятствовали каким бы то ни было серьезным ученым заня-

—661—

1867 г.

тиям. Вся умственная деятельность моя в то время ограничивалась литературой – епистолярной, полемической и канцелярской. Таким образом, при всем моем желании и усердии, я не мог отозваться обещанием содействия на приглашение почтенного Археологического Общества.

3-го числа я приветствовал телеграммой Графиню А.Г. Толстую²³⁸⁴ со днем ее ангела, и в тот же день получил от нее из Москвы, тем же телеграфическим путем, следующий ответ: «очень была тронута воспоминанием вашего преосвященства; благодарю от всей души; прошу ваших молитв».

В след затем добрая и благорасположенная Графиня прислала мне со своим приходским, (от Покрова в Кудрине) диаконом²³⁸⁵, перемещавшимся в Полоцкою епархию на священническую должность, Московского гостинца – ящик лучшего цветочного чаю. Разумеется, нельзя было не поблагодарить Ее Сиятельства за такой приятный гостинец, и вот что писал я графине от 2-го марта:

«Приношу вашему сиятельству душевную благодарность за новый знак вашей доброй о мне памяти и вашего ко мне усердия. Тем ценнее для меня ваш дар, что здесь трудно иметь такого достоинства эти вещи; у меня до сих пор выписывалось китайское произрастение из чаелюбивой Москвы.

Доставитель вашего дорогого гостинца – старец диакон возведен мною в прошедшее воскресенье в сан иерея и причислен к клиру кафедрального собора. Я не ожидаю от него, при его преклонных летах, больших услуг для церкви и особенной деятельности, но надеюсь что он, при своей известной честности, будет служил примером доброй жизни для прочей братии; и это уже с его стороны немалые будет услуга.

С искренним удовольствием получил я известие, что вам, наконец даровано от Господа утешение иметь близкое и доступное вам святилище, в котором вы можете теперь во всякое время удовлетворять вашим духовным

—662—

1867 г.

потребностям. От полноты преданной Вам души приветствую вас с получением столь великого дара от Господа.

В настоящее время и я занят, если не созиданием нового, то обновлением прежнего храма при моем архиерейском доме. Мне хочется и здесь устроить домовую церковь в том же роде, в каком была мною устроена и так скоро, к крайнему сожалению, оставлена домовая церковь в Москве. Иконостас для моей здешней церкви заказан, при посредстве Нат. П. Киреевской, в Москве тому же мастеру, который делал оный и для высокопетровской церкви; иконы пишутся в Троицкой Лавре. Средства для возобновления настоящей моей церкви даны мне от казны, но не в достаточном количестве; для восполнения недостатка нет у меня в виду другого источника, кроме усердия моих добрых благотворителей Московских: Москва истинная благодетельница всех нуждающихся. По прибытии моем в Витебск, я нашел кафедральный собор в самом убогом виде, а теперь, при помощи Божией, и при содействии Христолюбивых Москвичей, я привел отчасти и самый собор, а более всего ризницу и церковные утвари в такой порядок, что все приходят в удивление и восхищение; и это внешнее благолепие Храма Божия привлекает к Богослужению не только православных, но и католиков.

С наступлением весны, начнется у меня капитальная перестройка и обновление Кафедрального собора. На этот предмет обещана от казны весьма значительная сумма. Не знаю, даст ли мне Господь утешение видеть совершение этого дела. Моя судьба всегда была такова, что мне везде приходилось восстановлять развалины и никогда не пользоваться плодами трудов своих».

С 7-го февраля началась у меня продолжительная и деятельная переписка с Москвою и Троицкою Лаврой по устройству иконостаса и по написанию икон для моей домовой церкви. В Москву писал я к Н. П. Киреевской – моей доброй и усердной благотворительнице, а в лавру к известному мне еще со времени моего студенчества в академии о. Казначею соборному иеромонаху Мелетию²³⁸⁶.

—663—

1867 г.

Наталии Петровне писал я от 7-го числа:

«Наконец слава Богу, получено мною официальное уведомление об отпуске 2900 рублей на обновление моей домовой церкви.

Спешу препроводить к вам рисунки иконостаса. По смете архитектора на устройство иконостаса назначено только 750 рублей.

Все работы, какие будут производиться здесь, на месте, предполагается окончить непременно к 1-му будущего августа. Поэтому желательно, чтобы и иконостас приготовлен был к этому времени. К тому же сроку должны быть готовы и иконы, которые будут писаться в Лавре, под сенью преп. Сергия.

Не помню, сообщал ли я вам, что иконы для моей домовой церкви вызвался поусердствовать Лаврский казначей, о. Мелетий. К нему я пишу теперь же и посылаю рисунки иконостаса с означением точных размеров для икон.

О себе не многу сказать вам ничего особенно утешительного: всё идет по-прежнему, т.е. большею частью худо, не смотря на мои крайние усилия всё направлять к лучшему. Для приведения в лучший порядок дел по консистории, я решился, наконец, переменивши секретаря, переменять мало по малу и членов. На сих днях намерен писать в Синод об удалении из консистории кафедрального протоиерея²³⁸⁷, который, хотя и считается окончившим когда-то курс учения в Униатской семинарии, но не вельми грамотен. Об образовании своем в школах едва ли сам протоиерей помнит, хотя ему лет и не очень много (около 55). Из любопытства посмотрел я его послужной список за 1839 г., когда он только еще произведен был во священника; там написано о нем: «в младенчестве обучался классическим наукам в Полоцкой дух. семинарии и окончил полный курс оной». Но, с другой стороны, не правда ли, какой знаменитый гений мой протопресвитер: еще в младенчестве он изучал классические науки… По сему же разумевайте и прочих моих сотрудников, за исключением одного молодого и довольно даровитого священника, который назад тому лет десять вы-

—664—

1867 г.

зван в здешнюю епархию из Черниговской во священника единоверческой церкви; из лучших студентов, с добрым сердцем и живым характером, вообще человек способный и благонамеренный, он года два служит в Консистории и, хотя не имеет еще достаточной опытности в делах, но при своих дарованиях подает добрую о себе надежду, а главное оказывает мне полную преданность и готовность к услугам²³⁸⁸.

Моя твердая и настойчивая деятельности приобрела мне в епархии репутацию архиерея строгого, но вместе доброго и милостивого. Иной репутации, правду сказать, я и не желаю заслуживать».

В ответ на это я получил от Г-жи Киреевской от 15-го ч. следующий ответ:

«Вчера я имела утешение получить от вас посылку с планом, рисунками иконостаса при почтеннейшем письме вашем. Сорадуюсь вам, владыко святый, в истинном утешении иметь храм молитвы, в котором будете иметь высшую душевную отраду – приносить бескровную жертву!

Мое искренне желание – исполнить вами желаемое, и потому, с благословением и помощью Божиею, вы будете иметь иконостас по присланному вами рисунку, за назначаемую цену 750 руб. сер. К 1-му числу августа иконостас будет готов.

Прошу ваших святительских молитв и святого благословения, всегда радостно готовая к услугам вашим»…

7-го же февраля писал я к Лаврскому о. Казначею – Мелетию.

«Пришло, наконец, время обратиться мне к вашей братской любви с напоминанием об исполнении данного вами при последнем со мною свидании обещания в рассуждении написания икон для моей домовой церкви.

Препровождаю к вам два рисунка – один иконостаса, другой отдельный от иконостаса с точными размерами для икон.

Так как иконостас в моей церкви устрояется по образцу иконостаса домовой церкви Моск. Высокопетровского монастыря, то желательно, чтобы и иконы для настоящей

—665—

1867 г.

моей церкви написаны были в том же роде, как они написаны там. По этому прошу вас покорнейше распорядиться, чтобы художник, который по вашему поручению, будет писать иконы, побывал в Московской Высокопетровской церкви и присмотрелся к стилю тамошних икон.

Усердно прошу вас, чтобы иконы написаны были по Лаврски: это доставит мне среди латинства истинное душевное утешение. Прошу вас также не оставлять без уведомления о том, как будут идти работы. Мне хочется непременно к осени приготовить домовую церковь, потому что с началом лета предполагается также переделывать и обновлять Кафедральный собор, и потому будущею зимою мне негде будет ни служить, ни слушать Богослужение, если не будет окончено обновление домовой церкви».

В ответ на это о. Мелетий писал мне от 21-го числа:

«Полученный рисунок иконостаса для домовой вашей церкви я казал нашему мастеру о. Симеону, который по указанию вашему уже и ездил в Москву смотреть в Петровском монастыре иконостас домовой церкви над воротами. О. Симеон вот что мне сказал об этих иконах, кои он видел, что, если он возьмется писать для вас, несравненно лучше напишет, нежели те».

В след за этим письмом о. Мелетий снова писал мне от 29-го марта:

«Посылаю вам с от. архимандритом Полиевктом²³⁸⁹ святую просфору из нашей обители, за ваше здоровье вынутую. Я очень рад за вас, что к вам едет на службу такой прекрасный человек; он был у нас в Вологде ректором, и притом самым лучшим и примерным начальником заведения. При выезде его из Вологды вся семинария плакала. Вы это сами на деле увидите, когда он будет служить у вас. Я знаю, что вам нужны такие люди, поэтому радуюсь за вас. Но из разговора его видно, что он глубоко оскорблен своим положением

—666—

1867 г.

от бывшего своего начальника²³⁹⁰. Отец наместник²³⁹¹ наш много утешал его и ободрял, что это всё делается не без промысла Божия, что у вас ему лучше будет. В настоящее время отец Полиевкт успокоился и с любовью едет к вам».

В ответ на то и другое письмо я писал о. Мелетию 6-го апреля:

«Вручителя последнего письма, о. архимандрита Полиевкта я принял с любовью и надеждою, что он будет добрым мне помощникам в делах епархиальных. Признаюсь, жатва здесь очень и очень многа, а делателей до сих пор, к сожалению, было слишком мало.

Усерднейше благодарю вас за присланную мне просфору. Я принял ее, как залог и свидетельство молитвенного вашего о мне воспоминания».

С 9-го февраля начались у меня письменные сношения по делам епархиального управления с Первенствующим Членом Св. Синода, высокопреосвященным митрополитом Новгородским и С.-Петербургским Исидором. На первый раз я писал его высокопреосвященству следующее:

«Пользуясь вашим милостивыми дозволением, в случае нужды, писать к вашему высокопреосвященству, решаюсь изъяснить пред вами, милостивейший архипастырь, некоторые затруднения по управлению вверенной мне епархией и просить вашего отеческого содействия к устранению этих затруднений.

По прибытии моем в Витебск, вскоре усмотрено было мною немало разного рода опущений и беспорядков, требующих исправления. В особенности неприятно поразил меня на первый раз крайний беспорядок в ведении дел консисторских; и чем дальше, тем более и более открывается опущений и запутанности по этим делам. Причина такого расстроенного состояния консисторских дел заключается, по моему пятимесячному наблюдению, частью в малоспособности канцелярских чиновников, а частью

—667—

1867 г.

и в неспособности и невнимательности некоторых из членов присутствия. С назначением в Полоцкую консистории нового Секретаря²³⁹² можно надеяться, что канцелярия более или менее будет приведена в лучший порядок, но вместе с тем неотложно требуется и изменение в составе членов присутствия; ибо некоторые из сих последних не только не имеют качеств, потребных для должного исполнения своих обязанностей, но и не отличаются благонамеренностью. Посему представляется необходимым удалить таковых из консистории и заменить их другими, более способными и благонадежными людьми.

На первый раз я полагал бы устранить Кафедрального протоиерея Никоновича и архимандрита Маркова монастыря А... Первый, хотя и считается окончившим курс семинарии, но весьма ограничен в познаниях и неспособен основательно рассуждать о делах, а при большом родстве, какое имеется у него в епархии, не раз замечаем был в наклонности к пристрастному решению дел. – Архимандрит А., хотя и мог бы, при своем академическом образовании, с пользою заниматься делами по консистории, но не имеет достаточного к сему усердия; и если бывает иногда в консистории, то подписывает только бумаги, и притом не читавши их, так что не раз подписывал указы, заготовленные на его собственное имя. По этой же невнимательности к исполнению своих обязанностей и частью по болезненному состоянию, он уволен мною от должности благочинного монастырей.

Не желая унижать пред высшим начальством протоиерея Никоновича, я предлагал ему самому просить об увольнении его от кафедрального собора и от Консистории, но он, под разными предлогами, уклонялся от такого предложения. Посему я решился донести (и вместе с сим доношу) Св. Синоду об удалении прот. Никоновича от присутствования в Консистории, а равно и от кафедрального собора, представляя на его место рекомендованного мне вашим высокопреосвященством протоиерея Иоакима Копаевича, которого я не раз уже видел и относительно кото-

—668—

1867 г.

рого имел случай убедиться в его способности и благонамеренности.

Что же касается до архимандрита А., то я не решился писать о нем, не испросив предварительно вашего, милостивейший архипастырь, совета и наставления. В бытность мою в Петербурге вы изволили говорить мне, что, в случае нужды, архиман. А. можно будет перевесть в другую епархию. Такое распоряжение было бы благодетельно и для него и полезно для Полоцкой епархии. Он сам желал бы, как слышно, переместиться на свою родину, в Литовскую епархию».

Вместе с письмом к Новгородскому владыке послал я в Св. Синод формальное донесение за № 472. В нем излагал я следующее:

«В течение пяти месяцев, со времени вступления моего в управление Полоцкою епархией, много усмотрено мною опущений и беспорядков по делам Полоцкой дух. консистории. Опущения и беспорядки сии зависят частью от неспособности и неопытности чиновников канцелярии, а частью и от невнимательности и также неспособности членов консистории.

Более опущения и крайняя медлительность в делах замечаются в особенности по 1-му столу Канцелярии, состоящему в заведывании кафедрального протоиерея Онуфрия Никоновича. Это объясняется, между прочим, тем, что протоиерей Никонович не имеет достаточного образования, потребного к правильному и ясному пониманию дел и основательному суждению о них.

Протоиерей Никонович не отличается также особенным усердием и внимательностью к службе в качестве настоятеля кафедрального собора. По прибытии моем в Витебск, кафедральный собор найден был мною не в должной чистоте и благообразии; ризница оказалась в совершенном беспорядке; многие, вновь прибылые вещи, не внесены были в опись; некоторые из значащихся в описи, по донесению членов назначенной мною для составления описи комиссии, оказываются не в совершенной целости. В членах соборного клира, равно как и в самом протоиерее, не усматривается достаточного знания церковного устава и порядков Богослужебных.

—669—

1867 г.

Посему, для устранения дальнейших беспорядков по делам Консистории и для приведения в лучший порядок дел по Кафедральному собору, представляется необходимым удалить протоиерея Никоновича как от присутствования в Консистории, так и от заведывания кафедральным собором и на его место определить более способного и благонадежного человека.

Таковым по моему мнению представляется протоиерей и благочинный Лепельского собора Иоаким Копаевич, который, при честном поведении, при достаточном образовании и многолетней опытности, отличается необыкновенною ревностью и усердием к исполнению своих обязанностей.

Если Святейшему Синоду благоугодно будет утвердить протоиерея Копаевича в звании члена Полоцкой дух. консистории, с перемещением его к Витебскому кафедральному собору в качестве настоятеля оного, то на его место полагал бы я перевесть протоиерея Онуфрия Никоновича.

Послужный список протоиерея Иоакима Копаевича при сем препровождается».

В тот же день, т.е. 9-го февраля писал я и обер-прокурору Св. Синода графу Димитрию Андреевичу Толстому:

«Позвольте обратить внимание Вашего Сиятельства на положение приходского духовенства Полоцкой епархии, в особенности низшего клира. Несовершенно обеспечено положение и священников, хотя жалованье им, сравнительно с священниками других внутренних епархий, довольно значительно (300–400 р.), но положение причетников, особенно семейных, при жаловании около 60 р. в год, и при отсутствии всяких почти других доходов, поистине жалкое при крайней притом в здешнем крае дороговизне и проч. От того многие причетнические места долгое время оставались и остаются вовсе незанятыми, или занимались людьми безграмотными (по крайней мере, пономарские места) и неблагонадежными; и между тем, как на священнические места есть немало желающих поступить из других соседних епархий, на причетнические вовсе нет охотников. Посему не изволите ли признать удобным употребить ваше ходатайство пред Св. Синодом о возможном улучшении положения причетников Полоцкой епархии, что-

—670—

1867 г.

бы таким образом можно было привлекать к занятию причетнических должностей людей, более или менее способных и благонадежных. В настоящее время, при повсюдном открытии приходских школ, тем благопотребнее иметь способных и благонравных причетников, которые могут служить (как действительно инде служат) ближайшими и необходимыми помощниками для священников в деле обучения грамоте крестьянских детей в помянутых школах».

Когда мое донесение доложено было присутствию Синода, член Синода Архиеп. Василий, мой досточтимый предшественник по Полоцкой кафедре, встал и громогласно произнес: «торжественно протестую против этого донесения: это явное гонение на людей, которые столько подвизались в защиту православия в западном крае»! – Это мне передавал один из очевидцев такой выходки архиеп. Василия (именно преосв. Филофей, тогда архиеп. Тверский).

Громогласный протест преосвящ. Василия так озадачил прочих членов Синода, что они не знали, что делать. Наконец, пришли к той мысли, чтобы поручить первенствующему члену войти со мною в полуофициальное сношение и потребовать от меня хотя некоторой уступки относительно протоиерея Никоновича. – В следствие сего преосвящ. митрополит Исидор обратился ко мне с письмом от 13-го февраля такого содержания:

«Ваше преосвященство, милостивый архипастырь! Сегодня было доложено представление ваше об удалении Никоновича от кафедрального собора и консистории. Преосвящ. Василий так горячо принял к сердцу это дело, что положительно протестовал против представления, называя это явным гонением на тех, которые столько уже страдали для пользы православия. Посему мне поручено снестись с вами частным образом, не признаете ли возможным оставить Никоновича на его месте при соборе, с увольнением от консистории, а на его место в члены консистории представить кого-либо из градского духовенства, или в Лепель перевесть кого-либо из Витебских священников, способных для законоучительской должности в двух тамошних училищах, а на его место взять в Витебск Копаевича. Само собою разумеется, что Копае-

—671—

1867 г.

вича нельзя назначать ни к какой воссоединенной церкви в Витебске. Соображения ваши по сему предмету изложите без излишеств, потому что письмо ваше должно быть предъявлено Синоду, а частности, какие найдете нужными, поместите в особой записке».

Далее, в том же письме его высокопреосвященство благоволил сообщить мне, что настоятеля Маркова монастыря А. предположено перевесть в первоклассный Новгород-Северский монастырь Черниговской епархии, а на его место в Марков – ректора Вологодской семинарии, Магистра академии Полиевкта, который не желает продолжать училищную службу, хотя еще не стар, и которого после можно представить в члены Консистории.

В ответ на первую половину этого столь важного для меня письма Первенствующего члена Св. Синода я поспешил написать два письма – одно полуофициальное, а другое частное. То и другое отправлено было в Петербург в один день, 21-го февраля.

В первом письме я изложил следующее:

«Высокопреосвяшеннейший Владыко, Милостивейший Отец и Архипастырь!

На Архипастырское Вашего Высокопреосвященства требование от меня объяснений, по поводу моего представления Святейшему Синоду об удалении Протоиерея Никоновича от кафедрального Собора и консистории и о назначении на его место Протоиерея Копаевича, имею долг почтительнейше представить следующее:

I. Одною из немаловажных выгод моего назначения на Полоцкую кафедру я почитал и почитаю то обстоятельство, что я послан и пришел в страну, для меня совершенно неизвестную, где ни между духовенством, ни между светским обществом, не встретил я никого знакомого, за исключением Инспектора Семинарии²³⁹³, которого раза два или три видел я в Москве. Следовательно, я явился в Витебск без всяких личных предубеждений и пристрастий, и потому не имел никаких особенных побуждений одних слепо возвышать, а других преследовать; для меня первый раз все пасомые были совершенно равны,

—672—

1867 г.

из древле-православных ли кто, или из воссоединенных. Доказательством тому служит мое представление Св. Синоду о награждении духовных лиц, где я, не справляясь о том, кто из древле-православных, и кто из воссоединенных, имел в виду лишь личные достоинства и особые заслуги представляемых, и притом на первый раз я полагался в этом случае не столько на собственное усмотрение, сколько на указание консистории, в которой большинство членов принадлежит к числу воссоединенных. Равным образом и в тех случаях, когда к прискорбию моему, приходилось уже и приходится подвергать кого-либо взысканию, я действовал и действую по строгому соображению поступков виновных с церковными законами и правилами, а не по соображению с тем, из древле-православных ли кто, или из воссоединенных; в этом убедиться весьма не трудно всякому, кто пожелал бы сего. Итак, подозревать меня в каком-то особом гонении на Протоиерея Никоновича, кажется, нет никакого основания.

II. Если же я решился сделать представление Св. Синоду об удалении Протоиерея Никоновичу от консистории и кафедрального Собора, то побуждением к сему были именно те причины, которые изъяснены мною в донесении и по которым Никонович, будучи терпим на другом месте, не может, без соблазна для епархии и без вреда для православия, оставаться на таком видном и важном месте, как настоятельство кафедрального собора.

Если Св. Синоду благоугодно будет выслушать более обстоятельное раскрытие этих причин, я готов и почитаю своим долгом это сделать.

Доказательством недостаточного образования Протоиерея Никоновича служат: 1, то, что он, как видно из дела о произведении его в 1839 г. во священника, по увольнении в июле 1833 г. из 1-го (по нынешнему – низшего) отделения Белорусской Греко-Униатской Семинарии во 2-м разряде, состоя в течение года в числе ставленников, обучался нравственному и пастырскому Богословию, церковной истории и догматическому Богословию; между тем в клировых ведомостях пишет о себе, что он окончил полный курс Семинарии; 2, поучений не говорил никогда, как свидетельствуют его сослуживцы; 3, резолюции на жур-

(Продолжение следует).

—1—

А. Состав Академии

I. а) Состав почетных членов

К началу отчетного года почетными членами Московской Духовной Академии состояли 24 лица: 18 духовных и 6 светских. – В течение года вновь избраны в звание почетных членов Академии и утверждены в означенном звании Святейшим Синодом: а) Преосвященный Никодим (Милаш), Епископ Далматинский и Истрийский, – во уважение ревностных и плодотворных ученых трудов его по разработке церковного права православных поместных церквей; б) Преосвященный Димитрий, Епископ Чигиринский, Ректор Киевской Духовной Академии, – во уважение свыше тридцатилетней многополезной профессорской деятельности его в Киевской Духовной Академии и ученых трудов по церковной истории; в) Преосвященный Антоний, Епископ Чистопольский, Ректор Казанской Духовной Академии (ныне Епископ Уфимский и Мензелинский), – во уважение к плодотворной религиозно-просветительной деятельности его, выразившейся в многочисленных печатных и проповеднических трудах; г) Преосвященный Борис, Епископ Ямбургский, Ректор С.-Петербургской Духовной Академии, – во уважение его учено-литературных трудов по разработке предметов богословского образования; д) заслуженный экстра-

—2—

ординарный профессор Московской Духовной Академии, Статский Советник, Павел Иванович Горский-Платонов, – во уважение к плодотворной тридцатисемилетней профессорской деятельности его в Академии и ученым трудам по переводу и изъяснению Священного Писания Ветхого Завета; е) заслуженный профессор Московской Духовной Академии, Статский Советник Петр Иванович Казанский, – во уважение к многополезной тридцатичетырехлетней профессорской деятельности его в Академии и трудам по переводу святоотеческих творений и ж) заслуженный ординарный профессор Императорского Московского Университета, Действительный Статский Советник Алексей Петрович Лебедев, – во уважение к плодотворной двадцатипятилетней профессорской деятельности его в Московской Духовной Академии, ознаменованной обильными учеными трудами по истории церкви.

Из числа почетных членов Академия в течение отчетного года лишилась двух: Высокопреосвященнейшего Иоанникия, Митрополита Киевского и Галицкого, состоявшего почетным членом Академии с 1892 года, и Г. Государственного Контролера, Действительного Тайного Советника, Тертия Ивановича Филиппова, избранного в это звание в 1893 г.

б) Личный состав почетных членов Академии к 1-му октября 1900 года.

С 1878 года:

1) Высокопреосвященный Амвросий, Архиепископ Харьковский и Ахтырский.

С 1880 года:

2) Обер-Прокурор Святейшего Синода, Статс-Секретарь, Действительный Тайный Советник Константин Петрович Победоносцев.

С 1884 года:

3) Преосвященный Виссарион, Епископ Костромский и Галичский.

—3—

4) Преосвященный Мисаил, Епископ Могилевский и Мстиславский.

С 1885 года:

5) Его Императорское Высочество, Великий Князь Сергий Александрович.

6) Высокопреосвященный Сергий, Архиепископ Владимирский и Суздальский.

С 1886 года:

7) Преосвященный Сильвестр, Епископ Каневский, викарий Киевской епархии.

8) Духовник Их Императорских Величеств, Протопресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев.

9) Председатель Учебного Комитета при Святейшем Синоде, Протоиерей Петр Алексеевич Смирнов.

С 1887 года:

10) Член Учебного Комитета при Святейшем Синоде, Протоиерей Александр Поликарпович Владимирский.

С 1889 года:

11) Протоиерей Московской Зачатиевской, в Углу, церкви Михаил Симонович Боголюбский.

С 1891 года:

12) Высокопреосвященнейший Феогност, Митрополит Киевский и Галицкий.

13) Преосвященный Арсений, Епископ Кирилловский, викарий Новгородской епархии.

С 1892 года:

14) Высокопреосвященнейший Антоний, Митрополит С.-Петербургский и Ладожский.

С 1893 года:

15) Высокопреосвященный Ионафан, Архиепископ Ярославский и Ростовский.

—4—

16) Высокопреосвященный Димитрий, Архиепископ Тверский и Кашинский.

17) Протоиерей Кронштадтского Собора Иоанн Ильин Сергиев.

18) Протоиерей Московской Николаевской, в Толмачах, церкви Димитрий Феодоровичъ Касицын.

19) Товарищ Обер-Прокурора Святейшего Синода, Сенатор, Тайный Советник Владимир Карлович Саблер.

С 1898 года:

20) Протоиерей Московской Сергиевской, в Рогожской слободе, церкви Иоанн Григорьевич Виноградов.

21) Заслуженный ординарный профессор Московской Духовной Академии, Тайный Советник, Николай Иванович Субботин.

22) Заслуженный ординарный профессор Московской Духовной Академии, Статский Советник, Евгений Евсигнеевич Голубинский.

С 1899 года:

23) Преосвященный Никодим (Милаш), Епископ Далматинский и Истрийский.

24) Преосвященный Антоний, Епископ Уфимский и Meнзелинский.

25) Преосвященный Димитрий, Епископ Чигиринский, Ректор Киевской Духовной Академии.

26) Преосвященный Борис, Епископ Ямбургский, Ректор С.-Петербургской Духовной Академии.

27) Заслуженный экстраординарный профессор Московской Духовной Академии, Статский Советник, Павел Иванович Горский-Платонов.

28) Заслуженный профессор Московской Духовной Академии, Статский Советник, Петръ Ивановичъ Казанский.

—5—

29) Заслуженный ординарный профессор Императорского Московского Университета, Действительный Статский Советник, Алексей Петрович Лебедев.

II. Состав служащих

В начале отчетного года на службе при Академии состояли: Ректор Академии Епископ Арсений, Инспектор Академии Архимандрит Евдоким, 8 ординарных профессоров, 9 экстраординарных профессоров, 1 доцент, 6 исправляющих должность доцента, 1 лектор и 1 сверхштатный преподаватель со званием ординарного профессора. Прочих должностных лиц было 8, а всех служащих при Академии 36 лиц. – Двое из доцентов были вместе и лекторами новых языков: один – французского, а другой – английского.

В личном составе и служебном положении состоящих на службе при Академии лиц произошли в течение годследующие перемены:

Заслуженный ординарный профессор Петр Цветков Г. Обер-Прокурором Святейшего Синода назначен 21 декабря 1899 года членом Совета Александро-Мариинского Дома Призрения.

Ординарный профессор Василий Соколов, прослуживший при Академии в штатных преподавательских должностях 25 лет, указом Святейшего Синода от 24 января 1900 года за № 481 утвержден в звании заслуженного ординарного профессора Академии.

Ординарный профессор Иван Корсунский, указом Святейшего Синода от 25 ноября 1899 года за № 7533 уволенный, согласно прошению, вследствие тяжкой и неизлечимой болезни, от службы при Академии, 10 декабря того же года волею Божиею скончался.

Экстраординарный профессор Александр Беляев и доцент Иван Андреев избраны Советом Академии 8 декабря

—6—

1899 гола: первый – в звание ординарного, а второй в звание экстраординарного профессора Академии и утверждены в означенных званиях, со дня избрания, указом Святейшего Синода от 24 января 1900 года за № 476.

Экстраординарный профессор Иван Андреев резолюциею Его Высокопреосвященства от 19 сентября 1900 года уволен, согласно его прошению, от должности лектора английского языка. – На его место Советом Академии избран и тою же резолюциею Его Высокопреосвященства утвержден в должности лектора английского языка исправляющий должностъ доцента Академии Илья Громогласов.

Исправляющий должность доцента Михаил Никольский, за переводом его по Министерству Внутренних Дел на службу в г. С.-Петербург, резолюциею Его Высокопреосвященства от 31 августа 1900 года уволен, согласно его прошению, от службы при Академии.

Исправляющий должность доцента Илья Громогласов распоряжением Г. Директора Департамента Торговли и Мануфактур от 3 мая 1900 года за № 18255 назначен, с 4 марта 1900 года, штатным преподавателем общеобразовательных предметов в Торговой школе В.В. и И.В. Кузьминых, с оставлением в занимаемой им должности.

Эконом Академии Аполлон Репьев резолюциею Его Высокопреосвященства от 29 февраля 1900 года уволен, согласно его прошению, от занимаемой им должности. – На его место Правлением Академии избран и резолюциею Его Высокопреосвященства от 18 марта 1900 года утвержден в должности эконома Академии ризничий Новгородского Антониева монастыря иеродиакон Иринарх.

Вольнонаемный врач академической больницы Иван Соколов вследствие расстроенного здоровья оставил исполнение возложенных на него обязанностей. – На штатную должность врача академической больницы Правлением Академии

—7—

избран и резолюциею Его Высокопреосвященства от 18 марта 1900 года утвержден земский врач Дмитровского уезда, Московской губернии, Сергей Успенский.

Профессорский стипендиат выпуска 1898 года Дмитрий Введенский по утвержденному Г. Обер-Прокурором Святейшего Синода 27 ноября 1899 года докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде назначен на должности преподавателя Вифанской духовной семинарии по библейской истории, общей церковной истории и истории русской церкви.

Из профессорских стипендиатов выпуска 1899 года один (Иван Петровых) оставлен на службе при Академии, другой (Константин Орлов) назначения на духовно-учебную службу до сего времени не получил. – Вместо них на 1900‒1901 учебный год Советом Академии, с утверждения Его Высокопреосвященства, оставлены при Академии для приготовления к замещению вакантных преподавательских кафедр окончившие в отчетном году курс кандидаты богословия: Петр Минин, Алексей Малинин и Александр Платонов.

За указанными здесь и в дальнейших отделах настоящего отчета переменами, к 1-му октября 1900 года на службе при Академии состоят:

Ректор Академии Арсений, Епископ Волоколамский, третий викарий Московской епархии, магистр богословия, преподающий библейскую историю.

Инспектор Академии, экстраординарный профессор по кафедре гомилетики и истории проповедничества, магистр богословия, Архимандрит Евдоким.

Заслуженный ординарный профессор по кафедре русской гражданской истории, доктор русской истории, Действительный Статский Советник Василий Ключевский.

Заслуженный ординарный профессор ио кафедре латинского языка и его словесности, член академического Правле-

—8—

ния, доктор богословия, Статский Советник Петр Цветков.

Заслуженный ординарный профессор по кафедре древней гражданской истории, член академического Правления, доктор церковной истории, Статский Советник Николай Каптерев.

Заслуженный ординарный профессор по кафедре истории и разбора западных исповеданий, доктор богословия, Статский Советник Василий Соколов.

Ординарный профессор по кафедре русского и церковно-славянского языков (с палеографией) и истории русской литературы, член академического Правления, доктор богословия, Статский Советник Григорий Воскресенский.

Ординарный профессор по кафедре догматического богословия, доктор богословия, Статский Советник Александр Беляев.

Ординарный профессор по кафедре церковного права, доктор церковного права, Статский Советник Николай Заозерский.

Ординарный профессор по кафедре Священного Писания Нового Завета и временный преподаватель греческого языка и его словесности, доктор богословия, Статский Советник Митрофан Муретов.

Сверхштатный преподаватель естественно-научной апологетики, в звании ординарного профессора, магистр богословия, Действительный Статский Советник Димитрий Голубинский.

Экстраординарный профессор по кафедре теории словесности и истории иностранных литератур, магистр богословия, Статский Советник Иерофей Татарский.

Экстраординарный профессор по кафедре пастырского богословия и педагогики, магистр богословия, Статский Советник Александр Шостьин.

Экстраординарный профессор по кафедре церковной ар-

—9—

хеологии и литургики, магистр богословия, Коллежский Советник Александр Голубцов.

Экстраординарный профессор по кафедре метафизики и логики, магистр богословия, Статский Советник Алексей Введенский.

Экстраординарный профессор по кафедре введения в круг богословских наук, магистр богословия, Коллежский Советник Сергей Глаголев.

Экстраординарный профессор по кафедре общей церковной истории, магистр богословия, Надворный Советник Анатолий Спасский.

Экстраординарный профессор по кафедре Священного Писания Ветхого Завета, магистр богословия, Коллежский Советник Василий Мышцын.

Экстраординарный профессор по кафедре патристики, магистр богословия, Надворный Советник Иван Попов.

Экстраординарный профессор по кафедре новой гражданской истории, магистр богословия, Надворный Советник Иван Андреев.

Исправляющий должность доцента по кафедре психологии и лектор французского языка, кандидат богословия, Павел Соколов.

Исправляющий должность доцента по кафедре истории и обличения русского раскола и лектор английского языка, кандидат богословия, Илья Громогласов.

Исправляющий должность доцента по кафедре истории философии, кандидат богословия, Павел Тихомиров.

Исправляющий должность доцента по кафедре нравственного богословия, кандидат богословия, Николай Городинский.

Исправляющий должность доцента по кафедре русской церковной истории, кандидат богословия, Сергей Смирнов.

Исправляющий должность доцента по кафедре еврейского языка и библейской археологии, кандидат богословия, Евгений Воронцов.

—10—

Исправляющий должность доцента по кафедре библейской истории, кандидат богословия, Иван Петровых.

Лектор немецкого языка, студент семинарии, Коллежский Советник Василий Лучинин.

Секретарь Совета и Правления Академии, кандидат богословия, Надворный Советник Николай Всехсвятский.

Помощник секретаря, кандидат богословия, Коллежский Секретарь Борис Забавин.

Библиотекарь, действительный студент Академии, Коллежский Секретарь Константин Попов.

Помощник библиотекаря, кандидат богословия, Губернский Секретарь Василий Протопопов.

Помощник инспектора, кандидат богословия иеромонах Анастасий.

Помощник инспектора, кандидат богословия, Коллежский Секретарь Александр Покровский.

Эконом иеродиаконъ Иринарх.

Почетный блюститель Академии ио хозяйственной части, Московский купец Сергей Моргунов.

Врач академической больницы, лекарь Сергей Успенский.

Профессорские стипендиаты – Петр Минин, Алексей Малинин и Александр Платонов.

III. Состав учащихся

К 1899‒1900 учебному году оставались от предшествовавшего года три академические курса: IV, III и II в числе 149 студентов: І же курс (LVIII со времени основания Академии) образовался в начале отчетного года после поверочных испытаний лиц, желавших поступить в состав этого курса.

К поверочным испытаниям явились 65 студентов духовных семинарий: 19 по назначению семинарских Правлений и 46 в качестве волонтеров; в числе последних 2 священника и 1 иеродиакон.

—11—

Испытания произведены были с 17 по 26 августа 1899 года включительно; устные – по Священному Писанию Нового Завета, общей (до разделения церквей) и русской (до учреждения Святейшего Синода) церковной истории, латинскому языку и одному из новых языков, по выбору экзаменующихся, а для письменных упражнений были даны три темы: по догматическому богословию, истории и обличению русского раскола и философии. Двое из допущенных к приемным испытаниям лиц (1 студент присланный из Тифлисской семинарии и 1 волонтер – студент Уфимской духовной семинарии) не держали испытания ни по одному из новых языков.

По окончании испытаний 52 студента духовных семинарий приняты были в число студентов I курса Академии; остальным 13-ти студентам было отказано в приеме по недостаточной подготовленности их к слушанию академических лекций. Из студентов, принятых в Академию, 30 были зачислены на казенные стипендии, 8 – на частные, а остальным предоставлено содержаться на свои средства.

Кроме означенных лиц в самом начале отчетного года приняты были в состав I курса еще 9 человек: трое из невыдержавших приемных испытаний (2 волонтера Московской семинарии и 1 священник – волонтер Воронежской семинарии), – по особой резолюции Его Высокопреосвященства, и шесть иностранных уроженцев. Хотя последние явились в Академию уже после начала учебных занятий, но во исполнение указов Святейшего Синода от 15 июля, 23, 26 и 31 августа, 2 и 29 сентября и 20 октября 1899 года за №№ 4042, 5078, 5167, 5360, 5375, 5974 и 6538, коими разрешалось Совету Академии допустить означенных иностранных уроженцев к приемным испытаниям, им произведен был сокращенный экзамен: устный – по Священному Писанию Нового Завета и общей церковной истории, письменный – по догматическому богословию, при чем

—12—

один из иностранцев (испытанию подвергались 7 человек) оказался совершенно неподготовленным к прохождению академического курса наук и зачислен в вольные слушатели академических лекций; прочие же приняты в число студентов I курса Академии.

При полном составе академических курсов в начале учебного года в Академии было 214 студентов, именно: в I курсе – 65 студентов (в том числе 4 оставленных на повторительный курс), во II – 55, в ІII – 49 и в IV – 45.

В этом числе казеннокоштных было – 120, стипендиатов, содержавшихся на проценты с пожертвованных Академии капиталов – 37²³⁹⁴; на счет сумм Московской

—13—

кафедры – 4, на счет специальных средств Святейшего Синода – 15, стипендиатов Троице-Сергиевой Лавры – 16 и

—14—

своекоштных – 22. Последние, а также и неполные стипендиаты, в значительном большинстве в течение отчетного года пользовались пособием от Братства Преподобного Сергия, а некоторым назначено было вспомоществование из процентов с капитала, завещанного покойною И.А. Мухановою.

В течение отчетного года в составе студентов произошли следующие перемены:

На IV курсе: вновь принят один студент, по определению Правления Академии от 17 декабря 1898 года уволенный из Академии на полгода с правом обратного поступления на тот же IV курс.

На III курсе: а) По указу Святейшего Синода от 31 августа 1899 года за № 5360 принят обратно в Академию уволенный из числа студентов II курса по малоуспешности один сербский уроженец и б) он же, по определению Правления Академии от 22 сентября 1899 года, снова уволен из Академии, согласно его прошению, для поступления в Московский Университет.

На II курсе: а) принят в число студентов, по указу Святейшего Синода от 24 мая 1899 года за № 2905, один болгарский уроженец, бывший воспитанник С.-Петербургской Духовной Академии, и б) он же, по определению Правления Академии от 10 мая 1900 года, утвержденному Его Высокопреосвященством, уволен из Академии за неявкою без уважительной причины из отпуска и неизвестностью местопребывания; в) по определению Совета Академии от 12 октября 1899 года, утвержденному Его Высокопреосвященством, принят обратно в Академию, под особыми условиями, один сербский уроженец, пробывший два года на I курсе и затем уволенный из числа студентов по малоуспешности, и г) два студента (из них один – боснийский уроженец) уволены из Академии по прошениям.

—15—

На I курсе: уволены из Академии, по прошениям, два студента; из них один – болгарский уроженец, поступивший затем в число студентов Киевской Духовной Академии.

За происшедшими переменами студенты к концу отчетного года распределялись по группам и классам языков в таком числе: в I курсе – в первой группе – 23 студента, во второй – 40; во II курсе: в первой группе – 26 студентов, во второй – 28; в ІII и ΙV курсах распределения по группам не было. – Греческий язык изучали в I курсе – 35 студентов, во II – 34, в III – 29; латинский язык: в I курсе – 28 студентов, во II – 20; в III – 20; французский язык – 13 студентов I курса, немецкий – 46 и английский – 4. – Изъявили желание слушать лекции по естественнонаучной апологетике все студенты I курса.

Из студентов Академии в отчетном году некоторые жили вне академических зданий, а именно: а) IV курса Дмитрий Шувалов, III курса Михаил Горский и I курса Лев Лучинин – у своих родителей, с разрешения Совета Академии, данного на основании примечания к § 113 устава духовных академий; б) IV курса: Иван Пампулов – болгарский уроженец, Савва Попович – сербский уроженец; III курса: Федор Евстратиадис и Евангел Саригиани – греческие уроженцы; II курса: архимандрит Анфим (Вербанов) – болгарский уроженец, Константин Фотопулос – греческий уроженец, Бранислав Повольни – австро-венгерский подданный, Томо Буркович, Светислав Давидович, Лука Иокич, Иован Мачкич и Симон Саввич – сербские уроженцы; I курса: Стефан Бунтовников, Христо Попов и Атанас Трифонов – болгарские уроженцы, Панайот Коцампопуло и Савва Тсолакис – греческие уроженцы – все семнадцать на частных квартирах, с разрешения Совета Академии, данного на основании указа Святейшего Синода от 28 апреля 1887 года за № 1377, коим разрешается сту-

—16—

дентам-иностранцам жить вне академических зданий, на частных квартирах.

Б. Деятельность Академии

I. Деятельность Совета Академии

В течение отчетного года Совет имел 19 собраний: 1 торжественное в день годичного акта, 8 публичных, из коих 5 по случаю коллоквиумов и 3 при чтении пробных лекций, и 10 обыкновенных.

В ряду обычных занятий Совета наиболее важными были: 1) замещение вакантных кафедр в Академии; 2) присуждение ученых степеней; 3) пополнение и устройство академической библиотеки и церковно-археологического музея и 4) присуждение премий и распределение пособий.

1) В отчетном году вакантными были три академические кафедры: греческого языка и его словесности – за выходом в отставку и последовавшею вскоре затем смертью ординарного профессора Ивана Корсунского; еврейского языка и библейской археологии – за увольнением от службы при Академии исправляющего должность доцента Михаила Никольского, и библейской истории, уже в течение двух учебных годов замещаемая временными преподавателями. – На кафедру греческого языка и его словесности избран был Советом Академии преподаватель Минской духовной семинарии, бывший профессорский стипендиат Академии Евгений Воронцов, который, по прочтении в собраниях Совета 10 и 14 января 1900 года двух пробных лекций: одной на тему по собственному избранию, другой – по назначению Совета Академии, резолюциею Его Высокопреосвященства от 5 февраля того же года утвержден исправляющим должность доцента Академии по означенной кафедре, при чем Советом Академии разрешено было ему чтение лекций начать с 1900‒1901 учебного года. – Но оставление службы при Академии исправляющим должность доцента Михаилом

—17—

Никольским, происшедшее в самом начале означенного учебного года, дало г. Воронцову возможность избрать для преподавания предмет, более соответствующий его склонностям и научной подготовке, и он, согласно его прошению, по определению Совета Академии от 2 сентября 1900 года, с утверждения Его Высокопреосвященства, перемещен на кафедру еврейского языка и библейской археологии. – Временное же преподавание греческого языка и его словесности на 1900‒1901 учебный год поручено Советом Академии, с утверждения Его Высокопреосвященства, ординарному профессору по кафедре Священного Писания Нового Завета Митрофану Муретову. – На кафедру библейской истории избран был ранее намеченный кандидат – профессорский стипендиат Академии выпуска 1899 года Иван Петровых. По прочтении в собрании Совета 4 сентября 1900 года двух пробных лекций, г. Петровых резолюциею Его Высокопреосвященства от 9 числа того же месяца утвержден исправляющим должность доцента Академии по означенной кафедре.

2) Ученых степеней удостоены Советом Академии следующие лица.

А. Степени магистра богословия: кандидаты богословия – а) помощник столоначальника Хозяйственного Управления при Святейшем Синоде Михаил Сменцовский за сочинение под заглавием: «Братья Лпхуды». Опыт исследования из истории церковного просвещения и церковной жизни конца XVII и начала ХVIII веков. СПб. 1899 г.; б) преподаватель Вифанской духовной семинарии Иван Артоболевский за сочинение: «Первое путешествие Святого Апостола Павла с проповедью Евангелия. Опыт историко-зкзегетического исследования». Троице-Сергиева Лавра, 1900 г.; в) делопроизводитель Статистического Отдела Училищного Совета при Святейшем Синоде Павел Луппов за сочинение: «Христианство у вотяков со времени первых исторических

—18—

известий о них до XIX века». СПб. 1899 г.; г) преподаватель Нижегородского епархиального женского училища Николай Боголюбов за сочинение: «Теизм и пантеизм. Опыт выяснения логического взаимоотношения данных систем». Нижний Новгород, 1899 г. и д) преподаватель Смоленской духовной семинарии Николай Виноградский за сочинение: «Церковный собор в Москве 1682 года. Опыт историко-критического исследования». Смоленск, 1899 г. Все означенные лица удостоены были степени магистра после предварительного защищения своих диссертаций в присутствии Совета Академии и приглашенных им сторонних лиц и утверждены в означенной степени указами Святейшего Синода: Семенцовский – от 2 ноября 1899 года за № 6863, Артоболевский – от 18 ноября того же года за № 7370, Луппов – от 7 февраля 1900 года за № 817 и Боголюбов – от 23 мая того же года за № 3302. – Ходатайство же Совета Академии об утверждении в степени магистра богословия преподавателя Смоленской духовной семинарии Николая Виноградского Святейшим Синодом (по указу от 19 августа 1900 года за № 5731) отклонено.

Б. Степени кандидата богословия удостоены Советом Академии, с утверждения Его Высокопреосвященства, 31 студентов, окончивших в отчетном году академический курс; из них 12 – с правом на получение степени магистра без нового устного испытания, если представят диссертации на степень магистра и защитят их установленным порядком; остальные 19 – с правом на получение означенной степени по выдержании новых устных испытаний по тем предметам, по коим они не оказали успехов, соответствующих степени магистра, и представлении нового сочинения. Кроме того, утверждены в отчетном году в степени кандидата богословия, по удовлетворительном выполнении поставленных им при окончании курса условий, 6 действительных студентов выпусков 1898 (1) и 1899

—19—

(5) г.г., из них один – с правом на получение степени магистра без нового устного испытания.

В. В звании действительного студента утверждены 15 студентов, окончивших в отчетном году академический курс, с правом на получение степени кандидата богословия: 1 – по представлении одной проповеди, 1 – по представлении одной проповеди и выдержании нового устного испытания по одному предмету, 1 – по представлении нового семестрового сочинения по одному предмету и проповеди, 1 – по выдержании новых устных испытаний по двум предметам, 1 – по представлении новых семестровых сочинений по двум предметам, 1 – по представлении новых семестровых сочинений по трем предметам и выдержании новых устных испытаний по двум предметам, 3 – по представлении кандидатского сочинения, нового семестрового сочинения по одному предмету и проповеди, 2 – по представлении кандидатского сочинения и новых семестровых сочинений по двум предметам, 2 – по представлении кандидатского сочинения и новых семестровых сочинений по трем предметам, 1 – по представлении кандидатского сочинения в исправленном виде, новых семестровых сочинений по двум предметам и выдержании нового устного испытания по одному предмету и 1 – по представлении кандидатского сочинения, новых семестровых сочинений по двум предметам, проповеди и выдержании новых устных испытаний по двум предметам. – В течение вакационного времени шестью действительными студентами означенные условия были выполнены, и они утверждены в степени кандидата богословия.

3) А. В 1899‒1900 учебном году библиотека пополнилась 1582 названиями книг и журналов в 4876 томах, тетрадях и фасцикулах. Из них 786 названий в 2323 томах, тетрадях и фасцикулах приобретены покупкой, а 796 названий в 2553 томах, тетрадях и фасцикулах по-

—20—

ступили в библиотеку как дар разных лиц и учреждений и в обмен ла академический журнал. Примечательно пожертвование Преосвященного Никандра, Епископа Симбирского и Сызранского, приславшего в библиотеку 178 названий богослужебных книг и последований разным святым на греческом языке, частью рукописных, и в их числе рукописный греческий типик 10 в.

Книги для академической библиотеки приобретались, с разрешения Совета Академии, по запискам наставников Академии, сверенным с наличностью библиотеки.

Выдача книг производилась наставникам, в случае надобности, во всякое время, а студентам в учебные дни. С начала учебного года заведены были для студентов печатные требовательные листки, рассчитанные на 5 названий и 15 томов. В течение отчетного года израсходовано было таких листков 6169. Полагая, что по каждому листку средним числом затребовано было 4 названия и 7 томов, всего студентами за отчетный год по 6169 листкам затребовано было 24676 названий и 43183 тома, и таким образом на каждого студента приходилось за год 114 названий и 199 томов. Профессорам и преподавателям Академии в течение года выдано было 2056 названий в 3698 томах и тетрадях. В это число не входят книги, о которых для профессоров и преподавателей Академии наводились справки, как о взятых.

Кроме исполнения текущих обязанностей по библиотеке, библиотекарь Константин Попов составил и напечатал восемь последних листов первого выпуска систематического каталога библиотеки Высокопреосвященного Архиепископа Саввы, три листа указателя к сему выпуску и три листа 9-го выпуска систематического каталога академической библиотеки (отдел общей церковной истории). Помощник библиотекаря Василий Протопопов занимался новой перестановкой книг по топографическому каталогу.

—21—

Б. В церковно-археологический музей в отчетном году пожертвованы нижеследующие предметы: древний воздвизательный крест, оловянная дарохранительница, две таковых же дароносицы, медный литой образок священномуч. Антипы и мученн. Флора и Лавра, небольшой медальон с католическим изображением распятия, два терракоттовых слепка с древних катакомбных лампочек, десять серебряных и пять медных древне-русских и иностранных монет (в числе их три императоров: Нервы, Адриана и Антонина Пия), три жетона, литографированный портрет преосвящ. Иоасафа Горленко (рис. Брожом, в рамке), рублевый кредитный билет 1861 г., ставленная граммата 1711 года, подложная книжка для записи вкладов на помин души и сбора подаяний на Гроб Господень и Афонские монастыри, жестяная чернильница (для последней народной переписи изготовлен.), одна печатная брошюра и две Spiel–marке. Из перечисленных предметов по древности и относительной ценности заметно выделяется тонкой резной работы с гравированным окладом напрестольный крест, поступивший от протоиерея села Николаевской Тумы Рязанской епархии Стеф. Иоанн. Остроумова. Кроме его жертвователями были: преосв. Арсений еп. Волоколамский, В.П. Беляев, А.П. Голубцов, В.В. Кузьмин, А.Н. Львов, К.М. Попов и студент московской духовной академии, пожелавший остаться неизвестным.

4) В распоряжении Совета Академии в отчетном году было 11 премий:

а) Митрополита Московского Макария в 485 рублей – за лучшие печатные труды наставников Академии.

б) Митрополита Московского Макария, в 291 рубль – за лучшие магистерские сочинения воспитанников Академии.

в) Епископа Курского Михаила две премии, по 201 руб. каждая, – за лучшие печатные труды наставников и воспитанников Академии по Священному Писанию.

—22—

Назначение означенных четырех премий отложено Советом Академии до следующего года.

г) Митрополита Литовского Иосифа в 165 р. – за лучшие кандидатские сочинения воспитанников Академии. – Выдана Советом кандидату Академии выпуска 1899 года Ивану Петровых за сочинение на тему: «Археология Иосифа Флавия, как источник библейской истории».

д) Протоиерея А.И. Невоструева в 158 р., имеющая то же назначение. – Выдана кандидату того же выпуска Константину Орлову за сочинение: «Святой Архидиакон Стефан, первомученик христианский (Деян. VI‒VII главы)».

е) Протоиерея А.М. Иванцова-Платонова в 183 р. 75 к. – за лучшие кандидатские сочинения по церковной истории. – Присуждена кандидату того же выпуска Николаю Богоявленскому за сочинение: «Афанасий, первый архиепископ Холмогорский и Важеский, и его деятельность против раскола».

ж) Архиепископа Тверского и Кашинского Димитрия в 76 р. – за лучшие кандидатские сочинения, посвященные преимущественно описанию жизни и деятельности в Бозе почивших иерархов отечественной церкви. – Назначение этой премии отложено Советом Академии до следующего года.

з) Митрополита Московского Макария две премии, по 97 руб. каждая, – за лучшие семестровые сочинения студентов Академии, написанные ими в течение первых трех курсов. Назначены кандидатам Ивану Петровых и Евгению Пясецкому, которыми были поданы все семестровые сочинения и из них более половины означено баллом 5 и не было ни одного, имеющего балл ниже 4.

и) Протоиерея И. Орлова в 32 р. – за лучшие успехи в сочинении проповедей. – Присуждена кандидату того же выпуска Александру Петропавловскому.

Кроме означенных премий в распоряжении Совета Академии находилась половина процентов с капитала, поступившего по завещанию покойной И.А. Мухановой, предназ-

—23—

наченная на выдачу дополнительных к казенному жалованью пособий членам академической корпорации. – На основании п. 4 правил распределения процентов с Мухановского капитала, Совет Академии в отчетном году, с утверждения Его Высокопреосвященства, постановил выдать пособия следующим пяти членам академической корпорации: ординарному профессору Митрофану Муретову, экстраординарным профессорам – Алексею Введенскому, Сергею Глаголеву и Анатолию Спасскому и секретарю Совета и Правления Академии Николаю Всесвятскому, по равной сумме – 237 р. 50 к. каждому.

II. Занятия Правления Академии

Занятия Правления, согласно требованиям академического устава, состояли в приеме, хранении и расходовании сумм, поступавших на содержание Академии, в своевременном и сообразном с действительными потребностями заготовлении и употреблении различных припасов и материалов по содержанию студентов и академических зданий, при чем большинство из них приобретаемы были хозяйственным способом, вообще в управлении хозяйственною частью по Академии; в наблюдении за порядком и чисто- тою в академических зданиях и содержанием их в исправности. Кроме того, предметом занятий Правления были и некоторые другие дела по административной, учебной и воспитательной частям.

Главными источниками доходов, поступавших на содержание Академии, в отчетном году, как и прежде, служили: а) суммы, ассигнованные по штату и смете из духовно-учебного капитала и Государственного Казначейства; б) проценты с принадлежащих Академии капиталов: в) сумма, ежегодно поступающая от Московской кафедры на жалованье одному сверхштатному преподавателю и содержание шести неполных стипендиатов кафедры из студентов

—24—

Академии; г) поступления от Духовного Собора Свято-Троицкой Сергиевой Лавры на содержание 16 полных стипендиатов Лавры из студентов Академии и д) взносы своекоштных студентов.

Принадлежащие Академии капиталы, заключавшиеся к началу отчетного года в сумме 297 740 р. (по номинальной стоимости процентных бумаг) получили в течение года следующее приращение:

1) На проценты за 1899-й год с капиталов: а) поступившего по завещанию покойного Высокопреосвященного Макария, Архиепископа Донского и Новочеркасского, на учреждение при Академии стипендии его имени; б) завещанного с таковым же назначением потомственным почетным гражданином В.И. Феолого; в) пожертвованного покойною А.Ф. Аксаковою на учреждение стипендии имени И.С. Аксакова и г) эмеритального капитала для наставников Академии – приобретены Правлением Академии 4 свидетельства Государственной 4% ренты на сумму 500 рублей и один 5% билет 2-го внутреннего с выигрышами займа в 100 рублей.

2) Бывшими воспитанниками Академии выпуска 1874 года внесено, через ординарного профессора Академии Василия Соколова, 880 рублей наличными деньгами на учреждение при Академии премии «имени XXIX курса» за одно из лучших кандидатских сочинений воспитанников Академии. – На означенную сумму Правлением Академии приобретено 4 свидетельства Государственной 4% ренты на сумму 800 рублей.

3) Покойным о. Протопресвитером Московского Большого Успенского Собора Александром Симеоновичем Ильинским завещан капитал в 5000 рублей (в одном свидетельстве Государственной 4% ренты) на учреждение при Академии стипендии его имени для одного из беднейших студентов Академии.

Расходование сумм сметных и сверхсметных и процен-

—25—

тов с принадлежащих Академии капиталов производилось по мере надобности, согласно со сметою, специальным назначением сумм и особыми предписаниями высшего начальства. – Находившиеся в распоряжении Правления проценты с капитала, пожертвованного покойным Высокопреосвященным Митрополитом Московским Филаретом, по случаю исполнившегося в 1864 году пятидесятилетия Московской Духовной Академии, на ежегодное награждение одного из наставников Академии, – в количестве 553 р. 50 к., – выданы в отчетном году, с утверждения Его Высокопреосвященства, исправляющему должность доцента Академии Павлу Соколову, а половина процентов с Мухановского капитала, в количестве 1187 р. 50 к., предназначенная на выдачу пособий беднейшим студентам Академии и также предоставленная, за вычетом 660 р. на содержание трех полных стипендиатов имени И.А. Мухановой, в распоряжение Правления Академии, распределена им в двух заседаниях, предшествовавших крайнему сроку взноса денег своекоштными студентами за содержание в Академии (в сентябре и январе месяцах) между теми из них, которые ни из сумм Братства Преподобного Сергия, ни из собственных средств не имели возможности обеспечить свое дальнейшее пребывание в Академии.

Деятельность Правления как по экономической, так и по другим частям была контролируема Высокопреосвященным Митрополитом Московским по журналам собраний Правления, а по экономической части, сверх того, по окончании сметного года, – и местным Ревизионным комитетом.

III. Занятия наставников Академии

Занятия наставников Академии состояли в разработке предметов академического образования, в чтении лекций по программам, представленным в начале учебного года и утвержденным Советом Академии, в руководствовании

—26—

студентов в самостоятельных их научных занятиях, в исполнении поручений Совета и обязанностей, возлагаемых начальством, а также в исполнении обязанностей, соединенных со званием членов различных ученых и благотворительных обществ. – Наставники, занимающие штатные кафедры, и преподаватель естественнонаучной апологетики имели от трех до пяти лекций в неделю. – При таком числе лекций наставники исполнили по преподаванию своих предметов следующее:

Ректор Академии Арсений, Епископ Волоколамский, по кафедре библейской истории студентам I курса прочитал:

Введение в науку. Здесь были рассмотрены вопросы: понятие о науке, уясняемое из анализа названия ее и из отношения ее к другим богословским наукам, близким к ней по содержанию; научный метод изложения и его ограничение; разделение истории Ветхозаветной Церкви на периоды; источники науки – библейские и вне-библейские; очерк литературы библейской истории.

А. Первый период истории Ветхозаветной Церкви (патриархальный). После краткого очерка истории Ветхозаветной Церкви от начала ее до призвания Авраама, подробно был рассмотрен патриархальный период от отца верующих до конца времени патриархов. Особенное внимание посвящено было обзору внутреннего состояния Ветхозаветной Церкви в период патриархальный.

Б. Период Синайского законодательства. Рассмотрены были следующие отделы: а) образование избранного народа и приготовление его к вступлению в Завет с Богом; б) устройство Церкви и гражданского общества по Синайскому законодательству: в) события во время странствования Израильтян от Синая к Ханаану; г) состояние Израильского народа во времена Иисуса Навина и Судей.

В. Период пророческо-царский. Сообщены предварительные сведения об общем характерѣ церковно-исторической

—27—

жизни во времена пророков и царей, о начале этого периода, о пророчестве и пророческом служении, в частности о высоком значении деятельности Самуила, как шофета и как пророка, и об установлении царской власти. Эпоха трех первых царей неразделенного царства.

Инспектор Академии, экстраординарный профессор по кафедре гомилетики и ucmoрии проповедничества Архимандрит Евдоким студентам III курса прочитал:

1. По истории проповеди: проповедь Спасителя, Апостолов, мужей Апостольских, Климента Александрийского, Оригена, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста.

2. По истории гомилетики: историю гомилетики свято-отеческой и средневековой.

Заслуженный ординарный профессор Василий Ключевский по кафедре русской гражданской истории студентам II курса прочитал курс русской истории до конца царствования Императрицы Екатерины II с кратким обзором дальнейшего времени до половины XIX века.

Заслуженный ординарный профессор Петр Цветков по латинскому языку и его словесности студентам I курса объяснял «Fasti» Овидия, при чем особенное внимание обращал на разъяснение религиозных верований и религиозной обрядности в древнем Риме; студентам II курса объяснял «Georgica» Виргилия; студентам III курса – сатиры Горация. Кроме того, студентам III курса изложил историю римской литературы в архаический и классический периоды.

Заслуженный ординарный профессор Николай Каптерев по древней гражданской истории прочитал студентам I курса: 1) историю науки, 2) историю Востока и 3) историю Греции. – История Рима не была прочитана.

Заслуженный ординарный профессор Василий Соколов по истории и разбору западных исповеданий прочитал студентам III курса:

Введение в науку. I) О причинах разделения церквей.

—28—

Историю отделения западной церкви от союза с восточной и попыток к их воссоединению.

И) О причинах реформации XVI века. О предшественниках реформации, о гуманизме, о реформаторских соборах. О начале протестантизма, его существенных чертах и его разветвлении.

III) О символических книгах римско-католического исповедания и подробный критический разбор главнейших догматов этого исповедания с предварительным их изложением и очерком их истории.

IV) Обзор важнейших событий в жизни западной церкви за время правления папы Пия IX.

Остались неоконченными отделы о сектах и о событиях за время правления папы Льва XIII.

Ординарный профессор Григорий Воскресенский по русскому и церковно-славянскому языкам (с палеографией) прочитал студентам II курса, после общих замечаний о значении древнего церковно-славянского языка для науки общего сравнительного языковедения и в частности для славяно-русской филологии: 1) краткий очерк новейшего сравнительного языкознания и более подробный очерк изучения церковно-славянского и русского языков, 2) общие и более частные понятия и правила по предмету славяно-русской палеографии, 3) историко-филологическое обозрение церковно-славянского и русского языков – по программе, сопровождая чтения палеографическим и грамматическим разбором древних церковно-славянских и русских памятников по составленной тем же профессором «Славянской христоматии», вып. 1, М. 1882 г. и 4) обозрение первоначальной церковно-славянской письменности (ученые труды, относящиеся к жизнеописанию свв. Кирилла и Мефодия, критическая оценка источников, жизнь и просветительная деятельность свв. Кирилла и Мефодия и их ближайших учеников). По истории русской литературы, после общего

—29—

введения (понятие об истории литературы, как науке, объем, содержание и ученые труды по истории русской литературы) и более частного введения в курс русской народной словесности (понятие о народной словесности, различные взгляды на нее, важность ее для народной психологии и эстетики, научные приемы, труды по славяно-русской мифологии), прочитал согласно программе: 1) о песнях, сопровождающих народные праздники, свадебных песнях и обрядах, народных заклятиях, сказках, пословицах, и богатырском эпосе (предварительные статьи: сборники богатырских былин, сочинения о былинах, различные взгляды на былины – эстетический, исторический, мифологический, критико-сравнительный прием изучения, разбор теорий о происхождении былин Стасова, Потанина, Вс. Миллера), при чем более подробно изложено и разобрано содержание былин о богатыре Илье Муромце, 2) из древнерусской литературы о Слове о полку Игореве и 3) из истории новой русской литературы – о Ломоносове, Державине, Фон-Визине²³⁹⁵, Карамзине, Жуковском, Крылове, Грибоедове, Пушкине и Лермонтове. – Остался непрочитанным отдел древнерусской литературы.

Ординарный профессор Александр Беляев студентам ІV курса преподал историю догматического богословия по первоисточникам и систему его, с историей главнейших догматов, до отдела о Церкви.

Ординарным профессором Николаем Заозерским по кафедре церковного права прочитано было студентам III курса:

Введение в науку церковного права: общее учение о праве; классификация права: особенности церковного права: задачи науки церковного права.

История церковного права: историческое обозрение источников права: а) канонических, б) исторических и в) действующего законодательства.

Система церковного права: состав церковного общества;

—30—

учение о лицах церковных; устройство и управление церкви; общие начала церковной организации и церковной власти.

А. Епархиальное Управление. Его формы. Состав учреждений епархиальных; круг их ведомства и порядок делопроизводства.

В. Окружное управление. Его формы. Состав учреждений окружного управления; круг ведения их; порядок делопроизводства.

Не было прочитано из представленной в начале года программы: о церковном имуществе, о церковном судопроизводстве и о браке.

Ординарный профессор Митрофан Муретов по Священному Писанию Нового Завета студентам III курса прочитал: 1) О евангелии по Матфею: разбор свидетельства св. Папия о евангелии Матфея, первоначальный язык евангелия, отношение евангелия Матфея к неканоническому и впоследствии еретическому евангелию, известному под именем евангелия Евреев, Назореев, Евионеев и др., подлинность евангелия Матфея, время и место написания евангелия, его главная цель и особенности по сравнению с другими евангелиями. – 2) О евангелии по Марку: разбор свидетельства Папия о сем евангелии, писатель евангелидя, время написания, назначение и особенности евангелия по сравнению с евангелиями Матфея и Луки. – 3) О евангелии по Луке: толкование пролога сего евангелия, писатель евангелия, время написания, назначение и особенности евангелия по сравнению с другими синоптиками, отношение евангелия Луки к еретическому евангелию Маркиона. – 4) О взаимном отношении синоптических евангелий: гипотезы устного первоевангелия, письменных первоисточников и взаимного пользования, краткое сравнение синоптического текста с точки зрения гипотезы взаимного пользования синоптиков. – 5) О евангелии по Иоанну: жизнь, апостольские труды и особенности ду-

—31—

ховной природы Иоанна Богослова, внешние свидетельства и внутренние, признаки подлинности евангелия, его отношение к синоптикам и отличительные особенности. – 6) О времени совершения Господом последней вечери с учениками, поскольку вопрос сей стоит в неразрывной связи с вопросом о подлинности четвероевангелия. – 7) О книге Деяний Святых Апостолов: писатель книги, ее источники, время и цель написания. – 8) Краткие сведения о соборных посланиях: о характере, времени, способе и цели написания посланий Иакова, Петра и Иуды, – о времени и цели написания посланий Иоанна и об отношении 1-го послания Иоанна к его евангелию. – 9) Краткие сведения об Апокалипсисе: характер книги, время и цель написания, ее писатель. – 10) О жизни и посланиях Св. Апостола Павла: а) жизнь Апостола до обращения его в христианство и после обращения – до написания им 1-го послания к Фессалоникийцам; – б) о посланиях Апостола, написанных до первых уз его: 1-м и 2-м к Фессалоникийцам, 1-м и 2-м к Коринфянам, к Галатам и Римлянам; – в) о посланиях, написанных во время первых уз Апостола: к Ефесянам, Колоссянам, Филиппийцам, Филимону и к Евреям; – г) о посланиях, написанных после первых уз Апостола и во время вторых уз его: 1-м и 2-м к Тимофею и Титу. – 11) Краткое изъяснительное обозрение содержания евангелий по Матфею и Иоанну и посланий Св. Ап. Павла с подробным экзегетическим анализом избранных из них отделов, особенно же Мф.1:1‒17, 13 и Рим. 1:1‒5, 11.

Экстраординарный профессор Иерофей Татарский по кафедре теории словесности и истории иностранных литератур, после общего введения в науку, прочитал студентам I курса: 1) теорию словесности, с разделением ее на три отдела. В первом отделе изложено было учение о прекрасном и искусстве, во втором – специальное учение о поэзии по срав-

—32—

нению ее с прозой, а в третьем – рассмотрение родов и частнейших видов поэзии. – 2) За теорией словесности следовало изложение истории иностранных литератур, при чем ее содержание распределялось по трем главным периодам. В первом периоде рассматриваема была поэтическая литература средних веков от ее начала до эпохи возрождения, во втором – европейская литература с эпохи возрождения до ХVIII века, а в третьем – обозреваемы были важнейшие европейские литературы с начала ХVIII в. до новейшего времени. В этом последнем периоде не сполна прочитан был небольшой отдел о новейшей французской литературе за недостатком времени при обширности намеченной программы.

Экстраординарный профессор Александр Шостьин а) по пастырскому богословию студентам IV курса, изложил: 1) историю христианского пастырства и 2) теорию его. – Частнее, в первый отдел чтений вошли: 1) Пастырство Господа нашего Иисуса Христа. 2) Учение Св. Апостолов об обязанностях пастырей церкви и пастырская их деятельность, как образец для пастырей. 3) Пастырские воззрения Св. Отцов Церкви: Григория Нисского, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского, Блаженного Иеронима и Св. Григория Двоеслова. – Во втором отделе чтений были рассмотрены: понятие о науке пастырского богословия и отношение ее к другим богословским наукам; литература ее (западная и отечественная) со второй половины прошлого века; основная цель христианского пастырства и вытекающая из нее обязанность частного душепопечения по Слову Божию и по учению Св. Отцев Церкви; общие условия пастырской деятельности (призвание к пастырству и приготовление к нему; любовь и доверие пасомых к пастырю) и средства для выполнения ее (пастырские посещения; школа; содействие пасомых; исповедь); наконец, было указано и применение этих средств в частных случаях

—33—

пастырского служения человечеству, недугующему физически (посещение больных и умирающих), умственно (вразумление неверующих, суеверных и сектантов) и нравственно (наложение епитимий сообразно с индивидуальными особенностями кающихся грешников, или – по выражению Отцов IV всел. Собора – «рассматривая качество греха и готовность согрешившего к обращению» – Прав. 102).

б) По педагогике студентам III курса изложил историю педагогики до христианской (в ее развитии у народов восточных, классических и еврейского) и христианской до появления трудов Песталоцци, при чем системы Коменского, Локка и Руссо были рассмотрены с особенной подробностью, а также было указано их значение для всего дальнейшего развития европейской педагогики. К этому историческому изложению тесно примыкало теоретическое обсуждение основных вопросов педагогики (о цели воспитания, его объекте и субъекте) и дидактики (о воспитательном значении различных предметов обучения и важнейших методов его).

Экстраординарный профессор Александр Голубцов по церковной археологии и литургике преподал студентам IV курса: Введение в науку; историю древнехристианского, византийского и древнерусского храмов с их внутренним устройством; краткий очерк западной храмовой архитектуры; историю древнехристианской, византийской и древнерусской церковной живописи с обзором важнейших памятников мозаики и миниатюры; историю литургии с очерком толкования ее на востоке и в России и с историко-археологическим объяснением литургийного текста по современному служебнику. Из предположенной в начале учебного года программы не выполненными, за недостатком времени, остались отделы о церковных одеждах и таинствах.

Экстраординарный профессор Алексей Введенский по кафедре метафизики и логики студентам I курса изложил: 1) введе-

—34—

ние в философию, с подробным обозрением неправильных современных взглядов на философию; 2) курс метафизики и 3) систему теоретико-познавательной (гносеологической) логики.

Экстраординарный профессор Сергѣй Глаголев по введению в круг богословских наук студентам III и I курсов прочитал: 1) о религии и науке в их взаимоотношении к наступающему XX столетию: 2) о религии, как психологической необходимости (критико-исторический обзор философских учений о религии со времени реформации до наших дней и раскрытие и обоснование существенных религиозных истин): 3) о религии, как исторической действительности (о верованиях доисторических народов и о религиях культурных народов древнего востока).

Экстраординарный профессор Анатолий Спасский по кафедре общей церковной истории студентам II курса прочитал: 1) введение в науку: историко-критический обзор главнейших источников и пособий для церковной истории; 2) историю христианской церкви за первые три века ее существования и 3) историю первых двух вселенских соборов в связи с догматическими движениями IV-го века.

Экстраординарный профессор Василий Мышцын по Священному Писанию Ветхого Завета студентам II курса прочитал: историю подлинного библейского текста и переводов – греческого, сирского, арамейского, самарянского, латинского, славянского и русского, их характеристику и оценку: основные правила критики библейского текста; предварительные сведения о Пятокнижии и толкование некоторых мест из него, преимущественно первых 10-ти глав книги Бытия; о происхождении, содержании и характере учительных книг: Псалтири, кн. Иова, Притчей, Екклезиаста и Песни Песней, с толкованием важнейших и труднейших мест из них; историю происхождения пророческих книг Исаии, Иеремии, Езекииля и Даниила, их отличитель-

—35—

ные особенности в содержании и языке, объяснение важнейших мессианских отделов их: о происхождении ветхозаветного канона и истории его в христианской церкви; об общем характере неканонических книг и неканонических прибавлений, подробные сведения о книгах Товита, Юдифь и Маккавейских.

Экстраординарный профессор Иван Попов по кафедре патристики студентам II курса изложил: предварительные замечания об этой науке, ее задачах и методе, и сведения о жизни, литературных трудах и догматическом учении следующих церковных писателей: св. Климента Римского, св. ап. Варнавы, Ерма, св. Игнатия Богоносца, св. Поликарпа Смирнского, св. Иустина Философа, Тациана, Афинагора, св. Феофила Антиохийского, св. Иринея Лионского , Тертуллиана, Климента Александрийского, Оригена, свв. Афанасия Великого, Кирилла Иерусалимского, Василия Великого и Григория Богослова. – Остался не оконченным третий отдел программы – период вселенских соборов.

Экстраординарный профессор Иван Андреев по кафедре новой гражданской истории прочитал студентам I курса историю государственных, общественных и экономических учреждений средневековой, новой и новейшей Франции.

Исправляющим должность доцента Михаилом Никольским –

1) По предмету еврейского языка со студентами I курса пройдено: алфавит, фонетика: консонантизм, вокализм, масоретская вокализация и акцептуация. Морфология: строение корней, местоимения, глаголы, имена. Этимологический разбор текста 24-й главы книги Бытия.

2) По предмету библейской археологии со студентами II курса пройдено: библейская эпиграфика или чтение древних надписей, имеющих ближайшее отношение к письму, языку и содержанию Ветхого Завета. Прочитаны подлинные тексты: моавитская надпись Меши (IX в. до Р.X.), финикийская надпись царя Хирама из храма Ваала на Ливане (X в. до

—36—

Р.X.), финикийская надпись Эшмупазара, царя Сидонского (IV в. до Р.X.), Силоамская надпись (еврейская), найденная в Иерусалиме (VIII в. до Р.X.), надписи на еврейских резных камнях (геммах) различных эпох, надписи на монетах: маккавейского времени (половины II в. до Р.X.), первого разрушения Иерусалима римлянами (66‒67 г.г. по Р.X.) и второго разрушения Иерусалима римлянами (133‒134 г.г. по Р.X.); надписи самаританские (V в. по Р. Х., древнейшие еврейские надписи, написанные квадратными буквами (II в. по Р.X.). Кроме того прочитаны значительные по объему отделения из Библии Ветхого Завета в связи с надписями.

И. д. доцента Павлом Соколовым по кафедре психологии студентам II курса прочитаны: 1) введение в психологию (теоретические, исторические и методологические вопросы; обзор литературы): 2) общая психология (исследование душевной жизни в ее целом, в связи с ее телесными условиями): 3) специальная психология (исследование душевной жизни в ее отдельных явлениях).

И. д. доцента Илья Громогласов по истории и обличению русского раскола прочитал студентам III курса подробно – о возникновении и внутреннем состоянии старообрядческого раскола в первое время его существования (XVII в.), с историко-полемическими замечаниями о разностях его с православною церковью в учении и обрядах, и в более кратком изложении – внутреннюю историю безпоповщины и поповщины, с их частнейшими подразделениями.

И. д. доцента Павел Тихомиров по кафедре истории философии прочитал студентам II курса: 1) Введение в науку. 2) Историю древней философии от Фалеса до Аристотеля включительно (Ионийская натурфилософия, пифагорейство, Гераклит, элейство, Эмпедокл, Анаксагор, Демокрит, софисты, Сократ и сократики, Платон и Аристотель); 3) Историю новой философии от Декарта до Канта включительно

—37—

(Декарт, Гёлинкс, Мальбранш, Спиноза, Локк, Берклей, Юм, Шотландская школа, деисты, Лейбниц и Кант).

И. д. доцента Николай Городенский по нравственному богословию прочитал студентам IV курса: о психологических основах нравственности, о сущности и историческом положении христианского нравственного учения и об основных понятиях христианской этики.

И. д. доцента Сергей Смирнов по предмету истории русской церкви читал студентам III курса киевский период истории. Появление, утверждение и распространение христианства на Руси. Церковное управление и законодательство. Монашество. Просвещение. Религиозно-нравственное состояние общества. Отдельные очерки: Паломничество в древней Руси. Древнерусский духовник. Как говели в древней Руси?

Сверхштатный преподаватель естественнонаучной апологетики профессор Димитрий Голубинский студентам I курса, после вступления, объяснял, при помощи разных примеров, необходимость для апологетики тщательного исследования фактов, говорил о значении веры для знания и о целесообразном устройстве міра. Далее преподавал физический отдел о веществе и силах, с частным обозрением сил природы, их законов и действий; при сем указывал на следы премудрости и благости Божией в явлениях природы. Из отделов о свете и небесных светилах в сем году преподано было немного.

Лектором английского языка экстраординарным профессором Иваном Андреевым студентам I курса преподаны были правила произношения, грамматика и синтаксис английского языка и переведена с ними значительная часть книги Freeman’а – А short history of Norman conquest of England.

Лектором французского языка и. д. доцента Павлом Соколовым студентам I курса были преподаны систематический курс этимологии и основные правила синтаксиса: прочитаны и разобраны отрывки из Боссюэта, Монтескье, Ла-

—38—

мартина, Сегюра, Руссо, Фенелона, Вольтера, Сталь, Мольера, Бюффона, Декарта, д’Аламбера, Паскаля, Ларошфуко, Лябрюйера и Ламеннэ.

Лектором немецкого языка Василием Лучининым – со студентами I курса, ио прочтении систематического курса этимологии немецкого языка и важнейших отделов синтаксиса, были переведены четырнадцать статей из хрестоматии Berthe и 1-я книга «Истории тридцатилетней войны» Schiller’a.

Для оценки успехов студентов в течение отчетного года рассмотрены наставниками 436 семестровых сочинений, представленных студентами I, II и III курсов, и 39 – представленных студентами IV курса на степень кандидата богословия.

Проповеди, представляемые студентами всех четырех курсов по особому расписанию, рассматривались, а частью и исправлялись о. Инспектором Академии. – Лучшие из них, с благословения Преосвященного Ректора Академии, произносимы были в академическом храме.

Для производства испытаний были составлены 66 комиссий: 11 в начале учебного года для производства приемных испытаний и 55 в конце года для производства переводных и выпускных испытаний.

Сосредоточивая свою деятельность на исполнении прямых обязанностей профессорского звания, наставники Академии занимались в тоже время и учено-литературными трудами. Так:

Ректор Академии Епископ Арсений в «Богословском Вестнике» напечатал статью под заглавием: «Из современной церковной жизни в Румынии»; в том же журнале и «Церковных Ведомостях», издаваемых при Святейшем Синоде, поместил несколько слов и речей.

Инспектор Академии Архимандрит Евдоким напечатал: а) в «Богословском Вестнике» статьи под заглавиями: «Новооткрытый рукописный Стоглав 16 века. (Его особен-

—39—

ности и значение)», «О христианском браке. (По поводу современных толков в печати о браке и безбрачии)», «Два дня в Кронштадте. (Из дневника студента)» и «Из академической жизни»: б) в журнале «Вера и Церковь» статью: «Соловки. (Страничка из дневника паломника)» и в разных духовных журналах несколько мелких библиографических заметок. Три первые и последняя статьи выпущены отдельными изданиями.

Заслуженный ординарный профессор Василий Ключевский в «Сборнике Московского Главного Архива Министерства Иностранных Дел» 1900 года напечатал замечания о так называемом «Судебнике царя Феодора Иоанновича».

Заслуженный ординарный профессор Петр Цветков напечатал в журнале «Радость христианина» русский перевод древне-христианской песни «Благодатная» и в том же журнале небольшую статью под заглавием: «Песни Св. Романа Сладкопевца о Христе Воскресшем и явлениях Его по воскресении».

Заслуженный ординарный профессор Василий Соколов составил для «Православной Богословской Энциклопедии», издаваемой при журнале «Странник», статью под заглавием: «Англиканская церковь»; напечатал в «Богословском Вестнике» статьи: «Знаменательный факт в истории междуцерковных отношений» и «Поездка в Рим» (август и сентябрь 1900 г.); по приглашению Учебного Комитета при Святейшем Синоде составил отзыв об одном из сочинений, представленных на соискание премии Высокопреосвященного Митрополита Макария.

Ординарный профессор Григорий Воскресенский напечатал в «Богословском Вестнике» четыре статьи под заглавием: «Из церковной жизни православных славян», содержащие в себе обзор церковных событий за 1899-й год в Болгарии, Сербии, Черногории, Карловицкой и Буковинско-Далматинской митрополиях, Боснии и Герцеговине (1899,

—40—

ноябрь; 1900, март, май, июнь) и составил, по поручению Учебного Комитета при Святейшем Синоде, отзыв об одном сочинении, представленном на соискание премии Высокопреосвященного Митрополита Макария.

Ординарный профессор Александр Беляев в журнале «Вера и Церковь» напечатал две статьи «О прогрессе»; в Православной Богословской Энциклопедии Лопухина – статью об «антихристе».

Ординарный профессор Николай Заозерский напечатал в «Богословском Вестнике» статью под заглавием: «Духовный следователь»; в «Московских Ведомостях» статью: «Власть и право».

Ординарный профессор Митрофан Муретов 1) редактировал перевод составленного диаконом Игнатием жития св. Никифора Исповедника и творений св. Отца; 2) перевел и снабдил примечаниями вторую книгу толкований св. Кирилла Александрийского на евангелие Иоанна; 3) напечатал статью: «Христос как носитель немощей и болезней человечества» (толкование на Мф.8:1‒17). Переводы и статья напечатаны в «Богословском Вестнике».

Экстраординарный профессор Иерофей Татарский напечатал в «Богословском Вестнике» статью под заглавием: «Религиозный элемент в Энеиде Виргилия».

Экстраординарный профессор Алексей Введенский 1) напечатал: а) в журнале «Вера и Церковь» статью: «Смысл язычества» (издана отдельною брошюрой); б) в «Русском Вестнике» статьи: «Поэзия графа А.А. Голенищева-Кутузова» и «Религия и социология» (издана отдельною брошюрой): в) в «Московских Ведомостях» статьи: «О свободе науки», «Спор о душе» (анализ взглядов Лопатина и Соловьева), «Целостное міросозерцание, как условие государственного строительства», «Призыв к самоуглублению» (памяти Вл.С. Соловьева) и несколько других статей литературно-философского характера; 2) закончил редактиро-

—41—

вание перевода книги Секретина: «Цивилизация и вера» (которая и издана); 3) издал отдельною книжкой сборник статей популярно-философского характера, напечатанных в прежние годы (1897) в «Московских Ведомостях», – под общим заглавием: «На современные темы».

Экстраординарный профессор Сергей Глаголев 1) в журнале «Вера и Разум» окончил печатанием и выпустил отдельною книгой исследование: «Сверхъестественное Откровение и естественное Богопознание вне истинной церкви»; 2) в «Богословском Вестнике» напечатал статью под заглавием: «Религия и наука в их взаимоотношении к наступающему XX столетию» и начал печатанием «Очерки по истории религий»; 3) в Православной Богословской Энциклопедии, издаваемой проф. Лопухиным, напечатал статьи: «авеста», «агностицизм», «апологетика».

Экстраординарный профессор Анатолий Спасский напечатал в «Богословском Вестнике» статьи: «Памяти Ивана Николаевича Корсунского (некролог)», «Памяти Митрополита Киевского Иоанникия» и исследование «Об авторе четвертой и пятой книги св. Василия Великого против Евномия».

Экстраординарный профессор Василий Мышцын напечатал: а) в журнале «Вера и Разум» статью: «Какую можно усматривать цель Христа Спасителя в Его поучениях народа притчами?» б) в «Богословском Вестнике» статью: «Эмеритальные кассы духовенства» и ряд статей под заглавием: «Из периодической печати»; в) по поручению Учебного Комитета при Святейшем Синоде составил рецензию на одно из сочинений, представленных на соискание премии Высокопреосвященного Митрополита Макария.

Экстраординарный профессор Иван Андреев напечатал в «Богословском Вестнике» перевод жития и творений св. Никифора, патриарха Константинопольского».

И. д. доцента Павел Соколов 1) закончил печатанием в «Богословском Вестнике» свой очерк: «Философский

—42—

скиталец. Памяти Н.Я. Грота»; 2) напечатал в «Вопросах философии и психологии» речь, сказанную в публичном собрании Московского Психологического Общества, «Н.Я. Грот, как мыслитель» 3) проредактировал, дополнил и переработал переведенную и изданную студентами Академии книгу Фонсегрива: «Элементы психологии».

И. д. доцента Илья Громогласов редактировал печатаемые на страницах «Богословского Вестника» лекции по церковному праву покойного почетного члена Московской Духовной Академии, заслуженного профессора Императорского Московского Университета, А.С. Павлова, и поместил в том же журнале (1899, октябрь; 1900, июнь) две заметки по поводу названных лекций.

И. д. доцента Павел Тихомиров напечатал в «Богословском Вестнике» статьи: «Типы гносеологических учений», «Философические упражнения кн. В.Н. Тенишева в «Вестнике Европы» (критическая заметка), «Новые книги по истории философии» (библиографическая заметка) и «Владимир Сергеевич Соловьев» (некролог и философская характеристика).

И. д. доцента Николай Городенский напечатал статьи: в журнале «Вера и Разум» – «Закон причинности и закон достаточного основания»; в «Богословском Вестнике»: – «Новости иностранной литературы по нравственной философии».

И. д. доцента Сергей Смирнов напечатал: в «Богословском Вестнике» статью под заглавием: «Водокрещи (Материалы для истории крещенских обрядов в древней Руси)»; в «Церковных Ведомостях», издаваемых при Святейшем Синоде, статью: «Праздник Пасхи в древней Руси» и несколько библиографических статей в тех же изданиях.

И. д. доцента Евгений Воронцов напечатал: в «Богословском Вестнике» статью под заглавием: «Религиозно-нравственное значение трагедий Эсхила»; в журнале «Вера

—43—

и Разум» статьи: «Исторические судьбы буддизма в Азии от его возникновения до 7-го века по Р.X.» и «Аскетические воззрения св. Кирилла Туровского».

Профессор Димитрий Голубинский напечатал в «Московских Ведомостях» (1899, ноябрь, №№ 300, 303 и 305) статью под названием: «Вопрос об уравнении года гражданского с астрономическим», это исследование напечатано было и отдельною книжкой в небольшом количестве экземпляров.

Сверх сего: 1) Преосвященный Ректор Академии Епископ Арсений состоял ответственным цензором академического журнала «Богословский Вестник», а 2) экстраординарный профессор Анатолий Спасский – редактором его; 3) заслуженный ординарный профессор Василий Ключевский, – профессором Императорского Московского Университета и председателем Императорского Общества Истории и Древностей Российских; 4) заслуженный ординарный профессор Петр Цветков – членом Совета при состоящем под Высочайшим Ее Императорского Величества покровительством Александро-Мариинском Доме Призрения; 5) заслуженный ординарный профессор Николай Каптерев – городским старостой Сергиевского Посада; б) Профессор Димитрий Голубинский – председателем Совета Братства Преподобного Сергия для вспомоществования нуждающимся студентам и воспитанникам Академии: 7) и. д. доцента Михаил Никольский – цензором Московского Цензурного Комитета и 8) и. д. доцента Илья Громогласов – преподавателем общеобразовательных предметов в Торговой школе В.В. и И.В. Кузьминых.

IV. Занятия студентов, их поведение и состояние здоровья

Занятия студентов состояли в слушании и усвоении лекций, составлении сочинений и чтении книг, имеющих по содержанию своему отношение к преподаваемым предме-

—44—

там; вообще – в умственном труде, определяемом целями их воспитания в высшем духовно-учебном заведении. – Студенты всех курсов слушали от 14 до 30 лекций в неделю, именно: на I курсе: студенты первой группы – 26 лекций, второй – 30; на II курсе: студенты первой и второй группы – 27 лекций; на III курсе: студенты первой и второй группы – 30 лекций и на ІV курсе: студенты первой и второй группы – 14 лекций. – Студентам I, II и III курсов назначено было по три сочинения и одной проповеди, при чем относительно сочинений соблюдался порядок, указанный в § 124 устава духовных академий, т.е. по наукам богословским было назначено не менее двух третей общего числа сочинений. – Студенты IV курса писали одну проповедь и сочинение на степень кандидата богословия на следующие, предложенные наставниками и утвержденные Его Высокопреосвященством темы: Алексинский Федор: «Симеон, новый Богослов, и его учение о созерцательной жизни»; Артамонов Петр: «Призвание пророка Иеремии. (Опыт толкования 1-й главы книги пр. Иеремии)»; Бондарь Семен: «Арабский перевод книги пророка Амоса»; Бугославский Петр: «Современное состояние проповеди во Франции»; Бутомо Павел: «Греки и южно-руссы в истории книжно-обрядовых исправлений при патриархе Никоне»; Величкин Николай: «Богослужение Великой Константинопольской Церкви на основании Типика, изданного проф. Дмитриевским»; Пругов Александр: «Богослужение Московского Успенского собора в ΧVII столетии»; Зеленцов Василий: «Библейское учение о Промысле»; Зерцалов Григорий: «Государственное положение раскола и гражданские права раскольников в царствование Императора Николая I»; Ивановский Михаил: «Православное учение о Церкви в связи с разбором римско-латинской книги: Церковное предание и русская богословская литература»; Купленский Александр: «Преподобный Макарий Египетский»; Левитский Александр: "Три книги о вере

—45—

к Автолику Св. Феофила Антиохийского, как памятник греческого языка и словесности»; Лилеев Михаил: «Критический разбор учебной литературы по истории и обличению русского раскола»; Любомудров Георгий: «Нравственное учение блаженного Августина»; Максимов Василий: «Свидетельства памятников права поместных православных церквей об участии мірян в церковном управлении»; Малинин Алексей: «О бессмертии души (Историческое обозрение главных направлений в учении о бессмертии души и положительное решение вопроса)»; Минин Петр: «Психологические основы аскетизма»; Нарский Николай: «Признаки и причины упадка религиозности в русском образованном (светском) обществе второй половины ΧVIII в.»; Пампулов Иван: «Евфимий, последний Терновский патриарх»; Платонов Александр: «Паломничество в древней Руси»; Попович Савва: «Арсений III Черноевич, патриарх Сербский»; Попов Иосиф: «Иезуиты и янсенизм. (К вопросу о значении иезуитского ордена в истории развития римско-католической догматической системы)»; Приклонский Николай: «Начало общественности в церковном праве»; Протопопов Петр: «Древний историк Орозий»; Рудаков Иван: «Влияние схоластики на Божественную комедию Данта»; Румянцев Николай: «Психологические основы религиозно-нравственного воспитания»: иеромонах Сильвестр (Братановский): «Обязательное безбрачие римско-католического духовенства»; Смирнов Алексей: «Задачи нравственного воспитания в святоотеческой пастырской педагогике и в педагогике современной»; Смирнов Сергей: «Влияние церкви на семейный быт древней Руси»; Соболев Александр: «Первая апология св. Иустина Философа, как памятник греческого языка и словесности»; Соколов Петр: «Библейское учение о Промысле. (Опыт историко-философского изложения)»; Стыранкевич Виталий: «Духовное развитие ребенка»; Суворовский Александр: «Духовные завещания и дела об опеке и попечительстве над мало-

—46—

летними сиротами, как предмет ведения церкви по древне-русскому праву»; Третьяков Василий «Записки архидиакона Павла Алепского, как церковно-исторический источник»; Успенский Павел: «Об отношении веры к знанию»; Фаминский Николай: «Учение Нового Завета о возрождающей человека в новую тварь силе веры во Христа Спасителя»; Червинский Агафон: «Культ цезарей и его значение для положения христиан в римской империи в первые три века христианства»; Шипулин Владимир «Святой Владимир»; Федоровский Всеволод: «Критико-библиографический обзор литературы о хлыстовстве и скопчестве».

Учебный год закончился переводными и выпускными испытаниями, произведенными в мае месяце по особому, составленному Советом Академии и утвержденному Его Высокопреосвященством, расписанию.

Из 63 студентов I курса двое не держали устных испытаний, не представили семестровых сочинений и проповеди вследствие болезни и оставлены Советом Академии на повторительный курс; остальные 61 переведены в следующий курс (из них 1 в течение каникулярного времени скончался в доме родителей). –

Из 54 студентов II курса один студент не держал устных испытаний по всем и трое – по одному из предметов II курса. Для двух студентов Советом Академии испрошено было, на основании указа Святейшего Синода от 16 января 1891 года за № 212, особое разрешение Его Высокопреосвященства сдать означенные испытания после летних каникул, что ими и исполнено; остальные двое (болгарские уроженцы) за невзнос, после многократных предупреждений, платы за содержание в Академии во втором полугодии 1899‒1900 учебного года и неблагоповедение уволены Правлением Академии из числа студентов. – 51 студентов II курса переведены в следующий курс и 1 студент (сербский уроженец) уволен из Академии по малоуспешности.

—47—

Из 49 студентов III курса один студент вследствие тяжкой болезни не держал устных испытаний, не представил семестровых сочинений и проповеди и оставлен был Советом Академии на повторительный курс, но в течение каникулярного времени скончался в Ялте; другой – не представил третьего семестрового сочинения, исполнив, с разрешения Совета Академии, эту обязанность после летних каникул. Все 48 студентов III курса переведены в следующий курс.

Из 46 студентов IV курса – 12 студентов имели в среднем выводе по ответам и сочинениям за все четыре года академического курса балл не менее 4¹/₂, 30 – не менее 4 и 4 – не менее 3; один студент представил неудовлетворительное для степени кандидата сочинение, другой – не вполне удовлетворительное и семь студентов вовсе не представили кандидатских сочинений. – 31 студентов IV курса выпущены из Академии со степенью кандидата богословия и 15 – с званием действительного студента Академии.

Что касается поведения студентов, то оно в отчетном году было удовлетворительно и в общем сообразовалось с особыми правилами об их обязанностях, определяемыми целями Академии, как высшего духовно-учебного заведения, приготовляющего своих питомцев для просвещенного служения Церкви по преимуществу на пастырском и духовно-учебном поприщах деятельности. – В представленных Инспектором Академии к концу отчетного года списках поведение 196 студентов отмечено баллом 5, 10-ти – баллом 4 и 6-ти баллом 3.

Состояние здоровья студентов было вообще удовлетворительно; в течение отчетного года коечным лечением в академической больнице пользовались 49 человек из общего числа 212 студентов. Из них поступавших в больницу по одному разу было 39; по два раза и более – 10.