cвященник Михаил Шполянский
Десять Заповедей Закона Божьего: их практическое применение в жизни

Верить в Бога и жить по вере не только спасительно, но и полезно. Это ясно и убедительно показано в данной книге путем разговора о Декалогии – десяти ветхозаветных заповедях закона Божия, вследствие  своей изначальности являющихся фундаментом богоустановленных отношений человека с Творцом. Каждая заповедь осмысливается на трех уровнях: первом – житейском, внерелигиозном; втором – именно религиозном, в контексте христианского мировоззрения; и третьем – мистическом, определяющем духовную жизнь личности.

От издателя

Задача нашего издания весьма скромна. Мы не предполагаем углубиться в тайны духовной жизни, не ставим задачи описания всех немощей человеческой природы, не надеемся дать сколько-либо ценные советы в отношении устроения христианской жизни. Наша цель иная – показать, что жить с Богом – добро зело; что это не тягостное бремя, не уход от реальности и не пустая формальность традиционного быта. Жить с Богом – это счастье. Это полноценная жизнь, это гармоничная жизнь, это в высшем смысле успешная жизнь. Верить в Бога и жить по вере не только спасительно, но и полезно. Эту мысль, в традиционном представлении парадоксальную1,  попытаемся обосновать на простых житейских примерах.

Конечно, нам не избежать и углубления в религиозную, мистическую сторону вопроса (иначе весь разговор наш был бы бессмыслен), однако и в этом постараемся обратить особое внимание именно на положительные аспекты веры и на отрицательные аспекты религиозного нигилизма. Для нашей цели мы выбрали путь разговора о десяти ветхозаветных заповедях Закона Божия («Десятисловии», или «Декалоги»). Неискушенному читателю наш выбор может показаться не обязательным (ибо новозаветные заповеди если не отменили, то, во всяком случае, придали им новое измерение); тем не менее, он не случаен. Ведь Декалогий, именно вследствие своей изначальности, является фундаментом богоустановленных отношений человека с Творцом. И пройти мимо этой «станции» невозможно. Ещё раз подчеркнем: нашей целью не является подробное рассмотрение десяти заповедей Закона Божиего с точки зрения типологии греха. Тех же, кого заинтересует именно этот вопрос, кто захочет углубиться в практику исполнения этих заповедей, отсылаем к прекрасной книге архимандрита Иоанна Крестьянкина «Опыт построения исповеди» (Свято-Успенский Псковско-Печерский монастырь, 1993).

Вступление

Удивительна судьба Декалогия в мире. Почти все знают о десяти заповедях – и почти никто их не знает. Из всех десяти вспомнят, напрягаясь, две-три: не укради, не убий, почитай родителей. Иногда – о лжи, совсем редко — о блуде. И все же, все же… Практически никто не сомневается в значимости этих заповедей, в их богооткровенности. По сути дела, эти заповеди коренятся в сердце любого человека, в его совести. Именно об этом пишет апостол Павел во второй главе Послания к Римлянам: «…дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их…» (Рим.2,15). Но страсти преисполняют сердце человека, утверждаются там как самодовлеющая ценность, и уже уста глаголют не от избытка в сердце благодати, а от избытка страстей. И заповеди вспоминаются только те, которые удобны в данный момент.

Поразительное помрачение сознания. Ведь логика проста: или Декалогия от Бога – и тогда ему нельзя противиться, или это измышление человеческое – и тогда дело пустое. Но считать себя человеком верующим, то есть признающим бытие Божие и основы религиозных учений, и не только не пытаться узнать установленные Богом фундаментальные законы жизни – это абсурд. Как возможно: верить в Бога и не интересоваться тем, что Бог о нас предусмотрел; быть христианином – и ничего не знать о Христе? Разве не самое важное познать, как устроить наши отношения с Богом? А ведь именно об этом говорят первые четыре заповеди Декалогия (которые почти никто и не вспоминает) – об отношениях Творца и творения, Бога и человека. Остальные шесть – об отношениях человека с миром вокруг и внутри себя. Символически это разделение заповедей на две группы в Церкви иногда изображается в верхней части иконостаса в виде двух скрижалей завета, написанных римскими цифрами  и I–IV и V–X.

Нужно отметить, что порядок расположения заповедей не является безразличным. И хотя нельзя сказать, что грехи нарушения последних заповедей «лучше» грехов нарушения предыдущих, тем не менее, некая мистическая иерархичность в нумерации заповедей существует. В этом смысле провал в общественном сознании относительно первых заповедей очень показателен. Это говорит о глобальном и катастрофическом процессе – дасакрализации сознания: человек теряет ощущение единения с Богом, обезьяна берет верх. То, что относится к сфере сугубо религиозной жизни, не только становиться не обязательным, но и как бы несуществующим. Распадаются основы «религии»2, то есть системы связи человека с горним миром; в конечном счете, исчезает сам смысл существования человека. Мироздание, теряя духовную опору своего бытия, содрогается в конвульсиях: невиданные наводнения, ураганы, деформации климата, экологические катастрофы, новые болезни. Природа словно сознательно демонстрирует самодостаточным в своем технологическом комфорте «развитым» странам эфемерность их мощи и покоя.

Действительно, пренебрежение установленными свыше основными законами жизни поражает творение на всех уровнях: от микрокосмоса (человека) до макрокосмоса. И поражение макрокосмоса идет именно от микрокосмоса, ибо только обладающий высшим даром свободы человек полномочен оспаривать волю своего Творца. Свободный выбор добра в согласии с Творцом и свободный выбор зла в отказе от Бога определяют всё бытие вселенной. И каждый из нас ответственен за происходящее, каждый своим противлением добру, или даже ленью и небрежностью в добре, может стать той соломинкой, которая «переломит спину верблюда» — нашего качающегося мира.

Однако не только «мировая скорбь» побуждает нас говорить об этой проблеме. Многим-то проблемы «внешнего» мира, как говорится «до лампочки» — «после нас хоть потоп!» Но в том-то и дело, что игнорируя законы высшего бытия,  можно и до «после нас» не дожить. Заповеди Божии на то и Божии, что воздействие их не частное, но тотальное на всех уровнях человеческого существования: от повседневного быта до мистических высот духа. И поражение именно в житейской сфере, хотя бы и не столь катастрофическое по глубине, но наиболее болезненное для неискушенного в религиозных вопросах человека, может быть очевидным знаком гнева Божия – ведь «бог поругаем не бывает» (Гал. 6:7). Но тут-то и сила лукавого: человека преследуют несчастья, и причины того очевидны, а он словно и не замечает, что ломает ему жизнь. Помочь открыть глаза, увидеть силу правды и бедственность лжи, постараться помочь жить по правде – наша задача.

Итак, именно об этом – обо всех уровнях отношений человека с Господом в контексте десяти заповедей Божиих – мы и побеседуем далее. Собственно, постараемся выделить три уровня: первый – житейский, внерелигиозный; второй — именно религиозный, в контексте христианского мировоззрения; и третий – мистический3 – постижение Бога в сверхразумном созерцании и чувстве, таинственное богообщение. Само по себе явление мистики нейтрально; в зависимости от своего содержания она может быть божественной – в христианстве, или демонический, «черной» — в оккультизме, определяющий духовную жизнь личности.

Первая заповедь

Исх.20:2-3

Я Господь, Бог твой,
Который вывел тебя из земли Египетской,
из дома рабства;
да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.

Аз есмь Господь Бог твой;
да не будут тебе бози инии,
разве Мене.

Начнем разговор с малого – житейский уровень осмысления. Казалось бы, на этом уровне – вне-, а точнее, до-религиозном – нарушение первых четырех, устанавливающих отношения человека с Богом, заповедей, не должно иметь видимых последствий. Однако такое представление совершенно ошибочно. Отношения человека с Богом – это высший уровень бытия, определяющий в конечном счете все остальное, вплоть даже до вопросов повседневного быта. Этимологически слово «быт» — производное от «бытия», и игнорировать эту глубинную связь, эту взаимозависимость, крайне неразумно.

Однако, даже и вне очевидного влияния духовной жизни на все происходящее, можно говорить о непосредственном воздействии всех заповедей Божиих на жизнь человека. И в этом смысле – о чем говорит нам первая заповедь? О необходимости иметь в жизни твердую, не зависящую от прихотей судьбы и настроения, опору. В мире все субъективно, переменчиво. Объективен один Бог, ибо Он существует вне мира, над миром. Ни болезнь, ни смерть, ни предательство друзей или измена любимой, ни крах благосостояния или потеря работы, ни неожиданная удача или нежданное горе – ничто не может поколебать основ жизни, утвержденных на религиозных истинах. Глубоко верующий человек непоколебим в своих принципах, причем основа этих принципов для христианина – тотальный оптимизм. Кажется, именно в советских тюрьмах, страшнее которых мало что есть на свете, возникла поражающая своей категоричностью и оптимизмом поговорка: «С Богом и в тюрьме рай; без Бога и во дворце ад». Александр Исаевич Солженицын в знаменитом «Архипелаге» писал, что религиозные люди – единственно, кто не был морально раздавлен советской репрессивной машиной, кто и в ужасе сталинских лагерей не утратил человеческого облика. Об этом же свидетельствует множество мемуарных произведений4, и, конечно же, жития тысяч новомучеников.

Итак, для верующего человека нет дурной бесконечности, коловращения случайностей: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр.11:1). Вот простой житейский пример. Я много лет знаком с человеком, который некогда, на заре наших отношений, снисходительно утверждал, что вера полезна только тем, что в качестве наркотика («опиум для народа») помогает слабым духом людям переносить тяготы этой жизни, людям же «полноценным» она не нужна. Однажды он отправился в длительную чреватую опасностями поездку; дома молилась жена, православная христианка. Отслужили молебен о путешествующих; он против этого не возражал – ради утешения близких. И вот, по молитвам любящей его супруги, Господь не только сохранил его в дороге, но и вразумил о смысле происходящего. Одни за другими случались видимо неблагоприятные происшествия, но буквально тут же открывался их благой смысл. То их машина из-за потери лобового стекла катастрофически отстает от каравана – и не подвергается, как все другие в караване, ограбления в пути. То на горной трассе лопается колесо, и, свернув на обочину, мой друг с товарищами становится свидетелями того, как шедшая за ними машина летит в пропасть, сшибленная встречным трейлером.

То небольшая поломка заставляет их остановиться на ночлег, оставив автомобиль в глубокой луже, –  и утром обнаруживается, что еще и сорвана резьба на наконечнике рулевой тяги, что обещало неизбежную аварию на горном серпантине. Из путешествия мой друг вернулся с «уверенностью в невидимом» – пониманием реальности Высшего смысла происходящих с нами событий.

Да, мы знаем смысл происходящего, мы знаем, куда идем и зачем. И мы знаем, что никто, кроме нас самих, не может нам помешать туда прийти. Идеальная методика для любого психотерапевта! Впрочем, в отличие от психотерапевтов, для нас это не методика – для нас это полнота жизни и истины.

Стало быть, как говорил Вольтер (в этом мы с ним согласимся): «Если бы Бога не было, Его следовало бы выдумать». Ведь только на краеугольном камне религиозной веры можно строить непоколебимый фундамент жизни.

Религиозный смысл первой заповеди непосредственно следует из ее текста: есть Бог, и это «мой» Бог, я Его чадо: не бессловесное животное – но высшее существо во вселенной. Бог не абстрактная Идея, не отвлеченная инстанция – Он рядом с нами. Он заботится о нас, спасает нас, Он вывел нас «из дома рабства». Мы живем «пред лицем» Его – Он всегда с нами, Он Отец. Поразительное единство, казалось бы, несовместимых полюсов: Творца и оторванного от него, поруганного грехом творения! В поэтической форме, с щемящей проникновенностью, это удивительное состояние выразил чудный подвижник ХХ века, преподобный Серафим Вырицкий, в своем духовном завещании «От Меня это было» (из послания находящемуся в заключении духовному чаду):

Таким образом, нет иных богов, «разве Мене» — есть «так называемые боги, или на небе, или на земле» (1Кор.8:5), которые суть бесы: не творческие, не спасающие.

Первая заповедь – великий принцип монотеизма6, на котором зиждутся все основные мировые религии (кроме буддизма, который и не вполне религия)7. Монотеизм – высшая форма религиозной жизни, единственная, обеспечивающая подлинное богообщение. Монотеизм возвышает Бога до Абсолюта, а человека до Бога. И именно в христианстве эта возможность стала реальностью: «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать Богом» (святитель Афанасий Великий).

В мистическом смысле первая заповедь – это заповедь о вере как таковой. Вера – удивительный дар Свыше и в то же время заповеданная каждому человеку обязанность. Вера есть одновременно условие и исполнение духовной жизни, единственный способ полноценной реализации человеческой личности, высшая форма познания. И, что важнее всего, вера – это прорастание временного в вечное. Ибо как вера в вечную жизнь (обратим внимание: вечность вне Бога – нирвана буддизма – есть не вечная жизнь, но вечное небытие) невозможна без веры в Бога, так и вера в Бога невозможна бессмысленна вне веры в бессмертие души: «Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если не воскрес, то …. Тщетна и вера ваша» (1Кор.15:13-14). Таким образом, вера как порыв ограниченного сознания к Истине, ограниченного существа к Абсолюту, ограниченного бытия к вечности, есть «единое на потребу» (Лк.10:42) в созидании высшего достоинства личности.

Итак, первая заповедь – о достоинстве человека. Вера как непоколебимый фундамент бытия, как стержень подлинной духовности, как онтологический прорыв в бесконечность – вот то, что созидает подлинного человека: не полубезумного «царя» поруганной природы, но живой и вечный образ Божий.

В буддизме нет Бога, нет как такового. Есть законы кармы, есть непознаваемые законы бытия. Но эти законы не являются личностным Богом. Христос как ипостась Пресвятой Троицы – это Бог у христиан, Аллах у мусульман, Яхве – у иудеев, а Будда – это не Бог. Это своего рода пророк, вернее сказать, праведник. С истории каждой религии таких было не тысячи, а миллионы. Будда прожил, с точки зрения его приверженцев, жизнь замечательную, советовал так же жить и остальным. Но эта замечательная жизнь заключается в том, что в ней, во-первых, нет веры в Бога, во-вторых, нет веры в бессмертие души и вечную жизнь. Есть бесконечные превращения души, можно сказать, мытарства («и будешь баобабом тыщу лет…»), но вечной жизни в христианском понимании нет. Чаемым концом переселения душ является нирвана, то есть покой внебытия, освобождение от дурной бесконечности реинкарнаций. Нирвана – антитеза рая, по сути дела это то же самое, что смерть для атеиста: все исчезает и ничего не остается – и в этом блаженство! Такова вечность буддиста. Ко всему прочему в буддизме нет никаких абсолютных нравственных и даже религиозных ценностей: все относительно, нет ничего плохого и хорошего, все зависит только от кармы, от мертвой и безнравственной судьбы.

Вторая заповедь

Исх.20:4-6

Не делай себе кумира
и никакого изображения того,
что на небе вверху,
и что на земле внизу, и что в воде ниже земли;
не покланяйся им и не служи им,
ибо я Господь, Бог твой, Бог ревнитель,
наказывающий детей за вину отцов
до  третьего и четвертого рода,
ненавидящих Меня,
и творящий милость до тысячи родов
любящим и соблюдающим заповеди Мои.

Не сотвори себе кумира и всякого подобия,
елика на небеси горе, и елика на земли низу,
и елика в водах под землею:
да не поклонишися им, ни послужиши им.

В своем пространном изложении эта заповедь носит явно воспитательный характер – для того, к которому она впервые непосредственно обращена. Малое стадо древних евреев, окруженное волнующимся океаном языческих племен и народов, постоянно подвергалось опасности ассимиляции и утери богооткровенного монотеизма —  а именно вера в Единого Бога была условием возможности пришествия Мессии. И во второй заповеди Господь со всей строгостью предупреждает от возможных отклонений… В то же время, в этих словах, грозно усиленных, явственно раскрывается и отцовство Творца – не только Его воспитательная строгость, но и бесконечность Его милосердия.

Итак, «Не сотвори себе кумира». Что говорит нам эта заповедь на первом, житейском уровне ее понимания? Это указание на необходимость построения гармоничной иерархии ценностей в нашей душе, в нашей жизни. «Все мне позволительно, но не все полезно» (1Кор.10:23) – не полезно то, что не находится на своем месте. Слезы и смех, труд и отдых, общение и молчание – все надлежит человеку, но все должно иметь свое время: «…время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное… время разбрасывать камни и время собирать камни…» (Еккл.3:2-5).

В любом деле следует ясно понимать, что есть главное, а что второстепенное, на что нужно направить все силы, а чем при нужде можно и пожертвовать. Для этого необходимо не только житейское здравомыслие, но и подлинная духовная мудрость. Что бы было, например, если бы святой Александр Невский поехал бы искать союзника не к Батыю в Орду, а к тевтонским рыцарям? А ведь по плотскому разуму это было бы естественно: в Орде погиб отец святого; этнически и религиозно ордынцы были гораздо более чужды русичам, чем западные соседи. Но для святого Александра интересы Родины были выше личных чувств и счетов, и не практический расчет, но молитвенное вручение своей воли Господу определили это решение. Он предпринимает шаг, противоречащий разуму мира, но согласный с Высшей волей –  и через горнило страданий Русь восходит к духовным вершинам своей истории. Что было бы в противном случае? Вполне возможный итог – национальная катастрофа: выжженное поле битвы и, аналогично Литве, окатоличенный и потерянный для Руси северо-западный (если не более) край. Чаше всего таковыми бывают плоды плотского мудрствования. Но даже без глобальных задач и роковых решений, в повседневности быта, и, более того, в сугубо внутренней жизни, правильная иерархия ценностей необходима. Без нее невозможна успешная профессиональная и коммерческая деятельность, невозможно гармонично выстроить отношения с людьми. И по сути все патопсихологические комплексы: рефлексия, эгоцентризм или неполноценность, довлеющая мечтательность и пр. – плоды деформированной иерархии ценностей. Итак, все должно быть гармонично в сердце и в сознании человека, тогда и жизнь его будет в гармонии с миром и Богом – этому учит нас вторая заповедь.

Религиозный смысл ее аналогичен  сказанному выше, однако, на ином уровне. Упоминавшаяся абстрактная «иерархия» наполняется своим подлинным содержанием. Во главе всего – Бог, источник и цель нашего существования. Все совершается для Бога, и с Богом все возможно. Любое доброе дело освящается памятованием о Боге и Божиим благословением. Когда мы помним, что все в руках Божиих, тогда и понимаем, что любой итог нашего труда, каким бы он ни был – видимо успешным или неуспешным – попущен Господом к нашей пользе. Только такое понимание может быть основой мирного и светлого устроения души.

Кумир же – это все то, что нами поставлено на место Бога. И совсем необязательно, чтобы грех кумирослужения заключался только в пленении низменными страстями: пьянством, алчностью, властолюбием и пр. кумиром может стать само по себе благородное дело или стремление – если оно занимает не предназначенное ему место в душе. Творчество, семья, дружба – все может быть извращено, обернуться уродливой гримасой, если ради того предается Бог. Примеры более чем очевидны: в быту, в окружающей жизни, в истории (при этом их сознательное осмысление – редкий случай). Гениальный писатель, мощный ум, глубокий религиозный мыслитель – Лев Толстой. Свои идеи он поставил выше божественного откровения – в результате духовный и житейский кризис и крах (момент истины – Астапово). Валерий Брюсов, личность многогранно одаренная, блестящий стилист, во главу угла своего творчества и всей жизни поставил совершенство формы. Итог творчества – многотомие мертвых сочинений: (совершенная оболочка не скрывает пустоты (если не сказать более резко) содержания. Итог жизни «коллаборационистское» служение большевистской власти и «лютая смерть грешника»8 (См. Пс.33:22). Примеры можно умножать бесконечно. Да и что говорить: не самый ли яркий пример – еще не вполне изжитая и пережитая для нашей страны история большевизма?

Не было ли среди большевиков страстных идеалистов9, самоотверженно готовых «положить душу свою» за близких (Ин.15:13) – но без Бога, и даже против и Бога? И каков итог? Более кровавую баню для тех самых «близких» знает ли история?

Итак, все доброе осмысляется и освящается только обращением к Богу. «Кто различает дни, для Господа различает, и кто не различает дней, для Господа не различает. Кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога, и кто не ест, для Господа не ест, и благодарит Бога» (Рим.14:6). Любое даже самое светское дело, может стать душеспасительным, если оно совершается с молитвой и упованием на Господа. Примеры можно приводить бесконечно: из жизни исторических личностей, из жизни наших близких и знакомых. Расскажу лишь только один случай – из своей жизни. В определенный момент (лет двадцать назад) я стоял на распутье: жить по-прежнему стало невозможно, будущее никак не просматривалось, душу искушало уныние и растерянность. За «невосторженный образ мысли» я был властью отлучен от своей профессии (военное кораблестроение), стабильность жизни в советском обществе никак не касалась изгоев. А нужно было содержать семью… Я искал работу, по сути дела пытался определить дальнейшее направление своей жизни – искал, суетливо перебирая варианты, забыв, что все уже определено Господом. За советом я приехал к духовнику в Псково-Печерский монастырь. «Ты не абстрактные пожелания высказывай, а перечисли конкретные предложения – тогда можно будет просить у Господа вразумления. Не волнуйся, не переживай. Доверься Господу. Я вам обещаю: ничего ужасного с вами не случится; будет так или иначе, будет жизнь немного полегче или потяжелее – это не главное. Вручи свою жизнь Богу, и Господь управит тебя ко благу. Вот с этого дня каждый вечер молись с земным поклоном словами псалмопевца Давида: «Господи, укажи мне путь, в онь же пойду (Пс.142:8) – и Господь управит». Я послушался слов батюшки; через две недели после приезда домой мне позвонил совершенно незнакомый мне человек (история, как он меня нашел, сама по себе удивительна) и предложил неожиданную и неизвестную для меня работу – но эта работа и знакомство с этим человеком определили мою будущую жизнь до сего дня.

Третий, мистический, уровень понимания этой заповеди гармонизирует нашу духовную жизнь, все более исполняя смыслом лествицу ценностей в душе. Мы углубляемся в микрокосм человеческого духа; наша цель обустроить его, ибо по слову Спасителя «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:21).

Это – задача аскетики10. Прежде всего, осознаем трехмерность человеческой природы: телесный уровень, душевный и духовный – учение апостольское. «… вы еще плотские. Ибо если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы?» (1Кор.3:3) – вразумляет коринфян апостол Павел. Им же он говорит о недостаточности для христианина и второго уровня бытия: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия», и только человек «духовный судит о всем» (1Кор.2:14,15).

Итак, ясное зрение своего внутреннего мира, противодействие стремлению низших уровней преобладать над высшими – условие правильного устроения духовной жизни. Разве это не очевидно даже в повседневной жизни? Разве не приходится нам встречать на своем жизненном пути людей, похоронивших свою душу в недрах плоти? Печальное зрелище; слишком частое и омерзительное. На таком фоне  человек душевный выглядит вроде бы вполне привлекательно: внешняя корректность и благоустроенность, доброжелательность и участие (правда, строго дозированные). Высокого уровня душевности достигла современная западная цивилизация, чем привлекает к себе «тучи мотыльков» — неискушенных в духовной жизни сердец. Но поразительные срывы в стихию плотской необузданности (массовые психозы, или, например, неожиданно проявившиеся через Интернет глубинные страсти: педофилия, кровавые зрелища и т.п.) приоткрывают бездну, на краю которой балансирует не укрепленная духовностью душевность. И более того, душевность сопротивляется духовности, воюет за нее – «не принимает того, что от Духа Божия». Яркий пример того описан в книге Евлогия (Георгиевского) «Путь моей жизни» (М., 1994). Вот рассказ о его посещении великой христианской святыни – Почаевской Лавры – после освобождения Волыни от австрийской оккупации. «В Почаеве монастырские здания я нашел в порядке, но все австрийцы устроили по-своему. Они провели электричество и сделали водопровод. В окруженных деревнях соорудили красивые палисадники. Но все это благоустройство не могло искупить вины – осквернения почаевских церквей… Зимний храм (трапезный) превратили в синема, водрузив кинематографическую электрическую машину на место престола. Зрители, офицеры, сидели в шапках, курили, приходили выпивши, вели себя распущенно. Из моей маленькой церкви при архиерейском доме выбросили иконостас и устроили «кантину» — офицерский ресторан; стены испещрили, негодяи, гнусными, порнографическими рисунками… Как верующие, христиане, носители западной культуры могли дойти до такого бесстыдного кощунства! До такого варварства!». Таковы плоды «красивой» душевности в ее отрыве от духовности. И это было еще в те времена, когда традиционные ценности были относительно  крепки – что же сказать о нашем времени?

 Таким образом, только осознание подлинной иерархии ценностей с главенством духовности,11 устроение правильной «управляющей вертикали» внутреннего мира, созидает полноценную человеческую личность. И мистика духовности в этом контексте становится не экзотическим развлечением пресыщенного сознания, но абсолютной жизненной необходимостью. Этот труд необходимый и благодарный.

Чем же живет душа в ее стремлении к Духу? Любовь к Свету и ненавидение тьмы, смирение и настойчивость в достижении цели, молитва и труд. Заглянем еще глубже – увидим разные уровни и формы молитвы, опыт духовной рассудительности, собранности, богообщения. Все сие есть элементы стройной системы, взаимозависимые, находящиеся в  сложных взаимоотношениях друг с другом. Гармонизации этих элементов духовной жизни учит нас вторая заповедь; опыт этой гармонизации – слово Божественного Откровения12 и аскетическое учение святых отцов; цель – стяжание вечной жизни.  Именно это, в конечном счете, всё осмысливает и определяет. «Христиане призваны к вечной жизни (1Тим.6:12). Это единственная на потребу и благая часть, которая не отнимется у вас (Лк.10:42). Это единое мы и должны избрать и искать со всяким прилежанием»13 Итак, заповедь «не сотвори себе кумира» можно было бы продолжить   словами: «но сотвори себе гармоничный и одухотворенный внутренний мир – и стяжи жизнь вечную со Христом».

Третья заповедь

Исх.20:7

Не произноси имени Господа, Бога твоего напрасно,
Ибо Господь не оставит без наказания того,
кто произносит имя Его напрасно.

Не приемли имени Господа Бога твоего всуе.

«Не произноси имени Господа, Бога твоего напрасно». Многим кажется, что это крайне незначительная заповедь. Или ее вообще игнорируют, или относятся к ней с некоторым юмором. «Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить». А ведь это третья заповедь закона Божия и ее положение относительно других игнорировать никак нельзя. Так в чем же причина такого провала? Ведь, в конце концов, эта заповедь, в отличие от некоторых других, не стоит в принципиальной конфронтации с ценностями и нормами существования современного, оторванного от Церкви, общества. По сути дела, ее выполнение является только делом привычки – однако эта привычка почти ни в ком так и не выработалась. Думается, что причина сего в том же «духе мира сего» (1Кор.2:12), который поместил все первые четыре заповеди Декалогия в «слепое пятно» сознания современного человека.

Действительно, не ощущая реальности присутствия Бога Живаго в нашей жизни, невозможно и ощутить значимость любых форм вступления с Ним в контакт. Если человеку стечением обстоятельств попал в руки президентский чемоданчик с «красной кнопкой», а он считает, что это детская игрушка, можно ли ожидать от него должной трепетности и осторожности? А  будет ли нерадивый клерк так же разговаривать с работодателем, владельцем корпорации, как со своим собутыльником?

Итак, первый, житейский уровень понимания смысла третьей заповеди. «От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф.12:37). Эти слова Христа, во всей полноте, безусловно, относящиеся ко второму религиозному уровню, имеют вполне реальный смысл и на уровне первом. Внимание к слову. Более того, внимание к мысли. Внимание к тому, как воспринимают наши слова окружающие (обратная связь). Ответственность. Внутренняя собранность, четкость мышления, организованность. Эти, да и многие другие, именно в житейских обстоятельствах исключительно значимые качества, сокрыты за, казалось бы, частной заповедью Декалогия. Нужно ли доказывать, что при отсутствии таковых качеств бесполезно рассчитывать на успех – в трудовой деятельности, в устроении личной жизни? Человек в этом смысле недостаточный по сути дела аутичен14: его связь с окружающим миром если не разорвана, то, во всяком случае, чрезвычайно осложнена и деформирована. В крайней форме — это серьезная психическая болезнь.

Вот вам – мелочь, казалось бы! «Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя». Не множество ли бед нашей жизни – от общегосударственных до сугубо личных, коренятся в этой безответственности к слову, мысли, делу. Всем нам на жизненном пути встречались болтуны и хвастуны, любители наобещать и не сделать, самодовольные слушатели только своего «Я». В лучшем случае к этому можно отнестись с юмором – «жалкая и ничтожная личность», именно вроде самого старика Паниковского, его еще можно терпеть с состраданием и улыбкой.  В своей глупости и никчемности таковой человек иногда может быть забавен и почти – на расстоянии – симпатичен. Однако описание тоскливой кончины Паниковского – правдивый итог такой жизни; авторы романа подметили это с исключительной точностью. Да вот беда! Как часто от «паниковских» зависит наша жизнь, а хуже того – как часто мы сами себе «паниковские»! И этой «малостью» – расхлябанностью и безответственностью – ввергаем в хаос себя и мир вокруг нас. Вот этому-то  — на житейском уровне – и противостоит третья заповедь Закона Божиего.

При всем том, свое полное значение эта заповедь (как и все) приобретает только на уровне религиозном. И здесь можно выделить две стороны: частную и общую, но обе равнозначимые.

Частная – это непосредственно запрет на праздное упоминание имени Божия. Основание для этого в сакральном значении  любого имени; имя же Господа значимо сторицей. Имя – это связь. Имя это познание. Именование – это вхождение в установленную Богом систему взаимных отношений и ответственности. По меткому выражению одного священника, когда мы говорим «Господи», мы как бы снимаем телефонную трубку и набираем номер, и «на том конце» нам немедленно отвечают: «Слушаю».  Это мистика именования, немедленная связь; она присутствует всегда и во всем, но только в связи с Совершенным она существует в совершенной и абсолютной форме.  И не страшно ли  эту связь не заметить, проигнорировать?   Вызвать – и промолчать? Вызвать и заговорить о пустяках, а то даже и ругнуться: «Господи, яичница сгорела!» или «О Боже, этот тип настоящий идиот!». А ведь это случается не только с людьми нецерковными, но и с нами чадами Церкви Христовой, для которых заповеди Божии – непреложный закон бытия.  По сути дела, это прямое следствие духовного очерствения, нечуткости к мистической реальности жизни. Богообщение заменено убеждением, жизнь в Боге – знанием о Боге. Знание, безусловно, лучше незнания; однако, знание – только первая ступень к жизни подлинной, духовной. Такое положение – печальное знамение времен, которым бесполезно противиться, но которые необходимо трезвенно осознавать и рассудительно учитывать. Если уж мы не в силах кардинально изменить ситуацию, если наша духовность – это духовность новоначальных, если благодатный дар подлинного богообщения для нас малодоступен, то хотя бы понимать реальность и сообразовывать с ней свою жизнь – элементарное требование разума и совести. В этих условиях будем стараться выполнять заповедь – не произносить имя Господа напрасно – как минимум на поведенческом уровне, и это уже будет ее исполнением. За это Господь нас не осудит.

У этой медали есть и иная сторона – под запрет сей заповеди попадает также всяческое злословие Божие и призывание врага, как то чертыханье, поминанье нечистой силы, ругань (особенно матерная). Это естественно вытекает из вышесказанного о связи имени и объекта именования. Игра с нечистой силой – более чем, опасное занятие, и непонимание этой опасности вовсе не делает ее меньшей. Небезызвестный роман, «героем»,  которого автор решается сделать черта (Воланда), начинается эпизодом, в котором помянутый как бы невзначай, тут же на зов откликается.

«… Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновение куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой засевшей в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тот час же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер пот платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… сердце шалит… и переутомился. Пожалуй, пора бросить  все к черту и в Кисловодск….»

И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок…Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..»

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.

Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.

– Фу ты черт! – воскликнул редактор, – ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, – он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали».

Вот так. Стоит только позвать… «Позвали – я и тут!». А что с ним делать? Ведь сами пригласили! Пустили насильник в дом, более того, зазвали. Удивляться ли возникшим проблемам?

Высший дар Бога человеку – свобода. Без свободного соизволения души на грех дьявол бессилен творить над ней насилие. А тут его не просто пустили – призвали! И призывание это слышится со всех сторон: В как бы непроизвольном чертыханье, в шуточном и почти милом «Ни пуха, ни пера», в мате, переходящем из статуса ненормативной лексики в «нормативную». Ненормативная лексика всегда была уделом населения группы риска – преступников, пьяниц, так или иначе опустившихся личностей. Но что происходит сейчас? Матом ругаются даже дети. Ругаются девочки, не стесняясь, прилюдно, видимо, не ведая, что творят. Ругаются запросто, «в быту», при своих и при чужих детях люди, считающие себя интеллигентами и даже верующими. А ведь мат, по слову святых отцов, это молитва дьяволу. Отец моего крестного, будучи юношей, со своим отцом, священником, в двадцатые годы попал в «рукотворный ад» большевистского режима – Соловецкие лагеря. Там им приходилось пребывать в одном бараке, на соседних нарах, с самыми матерыми и отпетыми уголовниками. К ужасу своему, они услышали то, что обычно нам, «простым» людям, слышать не приходится, но что хорошо известно подонкам общества, мертвым душой, «сожженной в совести своей» (1Тим.4:2). Он услышал мат в полной форме, без «купюр», и это было страшно: вся ругань и поношение имели не абстрактный адресат, а относились непосредственно к Самому Господу и Духу Святому, и к Пречистей Богородице Марии. Это настолько мерзко и отвратительно, что и сам создатель мата, злодержитель дьявол, не решился такое откровенное богохульство в завершенной форме распространять по миру. Даже погрязший во грехе мир не способен был принять эту страшную, титаническую во зле хулу. Но сатана потому-то и лукавый, что ищет добиться своего не мытьем, так катаньем. Сократив и временно сокрыв самые мерзкие части мата, он обманул, надругался и посмеялся над глупыми, столь плохо учащимися на чужих ошибках, человеками. Им кажется, что в привычке или браваде употребляя эти «крутые» словечки и обороты, вроде бы не обращенные ни на кого персонально, они сильны, современны, независимы – но этим самым они сами низлагают себя в рабскую зависимость пред древним ужасом владыки преисподней. «Пусть эти глупцы пока не вполне ведают, что творят, но они уже говорят моим языком, сотни раз на день молятся мне – осталось совсем немного, и они уже будут моими навсегда! – это звучит подтекстом любого мата. И до дикости наивным на этом фоне кажется ханжеское изумление: «Что же это Бог столько зла в мире допускает!». А чего хотели? Именем Божиим ругаемся, именование Его врага наполняем свою жизнь. Последствия закономерны.

Далее. Общая, так сказать, сторона религиозного понимания сей заповеди. По сути дела, имеется в виду духовный уровень того, о чем в житейском смысле уже говорилось в начале главы – о значении слова в жизни человека: «от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 37). На этом уровне каждое слово, более того, каждая мысль, приобретает буквально космическое и вечное значение. «За каждое праздное  слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф. 12, 36). У Бога ничего не исчезает бесследно. К своеобразному согласию с этим евангельским текстом пришла даже современная наука. Ученые утверждают, что, порожденные нашей речью вибрации распространяются в пространстве и во времени бесконечно. На предстоящем всем нам Страшном Суде книги животные (т.е. книги жизни, в которых записано все бывшее с каждым человеком) разгнутся (см. 20 главу Апокалипсиса). Пред всеми – не только перед Господом, но и перед очами всего человечества – станут явными все наши дела, все наши слова, все наши промыслы. И воспомянем мы, увидим – всё старательно забытое, услужливой памятью вычеркнутое, от всех тщательно скрываемое. И мы, призванные к вечной жизни, не умрем ли от стыда, от невозможности существовать такими пред всеми? И все наши подлые, лукавые, трусливые, даже и пустые слова – они осудят нас пред лицом совести нашей, пред лицом Божественного Судии. Устоим ли мы на том Суде? Мы, люди, верующие в Бога, веруем ли в обетованные Богом события, в Суд, в вечную жизнь, в вечную смерть? Не должно ли нам не где-то и как-то, но сегодня, сейчас озаботиться решением того грядущего Суда? Не следует ли приложить реальные усилия к тому, чтобы и в немощи духовной, и в суете повседневности, быть посильными работниками Господу? Быть внимательным к своим мыслям и словам, не чертыхаться, не материться, не поминать имени Божия всуе – ведь это доступно каждому. Осознать необходимость строгого выполнения божественного становления, стремиться его исполнять, каяться в своем несовершенстве, даже в этих естественных нормах человеческого существования – вот религиозная задача для каждого христианина. Вне серьезного отношения к тому не может быть веры – эту аксиома: «покажи веру из дел твоих» (См.: Иак.2:18).

Наконец, третий уровень. Мистический. Мистика имени, именования – одна из самых древнейших, доступных человеку. «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями], и над скотом… и привел [их] к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так оно и было имя ей» (Быт.1:26;2,19). Право давать имена – право владычествовать. Право обращаться по имени – право находиться в общении. Для древних евреев имя Божие было сокрыто: оно было известно им только как описание свойства Божественности, изначальности Его Сущности15, да и то в сокровенной форме, как правило, непроизносимого буквосочетания. Чадам Церкви Христовой Господь открыл Свое имя и в переизбытке любви даровал им Себя: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего  Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин.3:16). Благовестие – это и откровение о имени Божием: «И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Ин.17:26). «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин.15:15). «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей» (Ин.15:9). «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф.19:29). Как всегда, говорить о явлениях такого порядка сложно. Некое указание на существо вопроса дает нам знание об «умном делании» – высшем состоянии духовности в православной аскетике. Практика «умного делания» – исихазм16 – учение глубоко мистическое в христианском духе; стержнем же «умного делания», как известно, является Иисусова молитва – непрестанное произношение в сердце имени Христова. В достаточно популярной форме рассказано об этом в известном произведении «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу»17. Послушаем же далее, что говорит об этом известнейший проповедник нашей Церкви, приснопамятный митрополит Сурожский Антоний: «Те, кто читал “Откровенные рассказы странника”, знакомым с выражением «Иисусова молитва». Так называется краткая молитва: Господи, Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, повторяемая непрестанно. «Рассказы странника» – это повествование о человеке, который хотел научиться молиться непрестанно (1Фес.5:17). Но, поскольку человек, чей опыт передан в этой книге, был странником, многие его психологические особенности, а также тот способ, каким он научился молитве и как употреблял ее, обусловлены именно его образом жизни, и это делает книгу менее общезначимой, чем она могла бы быть; и все же она – наилучшее введение к этой молитве, которая представляет собой одно из величайших сокровищ Православной Церкви. Эта молитва глубоко коренится в духе Евангелия, и не напрасно великие учители Православия всегда подчеркивали, что молитва Иисусова заключает в себе всю суть Евангелия. Вот почему молитвой Иисусовой во всей е полноте может молиться только тот, кто принадлежит Евангелию, кто действительно член Церкви Христовой. Все Евангельское благовестие, и более того, вся реальность Евангелия заключается в имени, в личности Иисуса. Если вы возьмете первую часть молитвы, вы увидите, как она выражает нашу веру в Господа: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий. В самом сердце молитвы мы находим имя Иисусово; это имя, перед которым преклонится всякое колено (Ис.45:23), и когда мы произносим его, мы утверждаем историческое событие Воплощения. Мы утверждаем, что Бог, Слово Божие, собезначальное Отцу, стало человеком и что в Его личности полнота Божества обитала среди нас телесно (Кол.2:9)»18 .

Понимая всю сложность этого явления, и то, что упрощенный к нему подход может более навредить неопытной душе, и, подчеркивая, что заниматься непрестанно молитвой можно только по благословению духовного отца, все же помещаем далее фрагмент первой главы «Откровенных рассказов» – с надеждой, что пытливый читатель обратится как к оригиналу самого повествования, так и к святоотеческому учению о сем предмете19.

«Я, по милости Божией, человек-христианин, по делам – великий грешник, по званию, бесприютный странник самого низкого сословия, скитающийся с места на место. Имение мое следующее: за плечами сумка сухарей да под пазухой Священная Библия – вот и все. В двадцать четвертую неделю после Троицына дня пришел я в церковь к обедне помолиться; читали Апостол, из Послания к Солунянам, зачало 273, в котором сказано: непрестанно молитеся (1Сол. 5, 17). Сие изречение особенно вперилось в ум мой, и начал я думать, как же можно беспрестанно молиться, когда необходимо нужно каждому человеку и в других делах упражняться для поддерживания своей жизни? Справился в Библии и там увидел собственными глазами то же, что слышал, а именно: надо непрестанно молиться (1Сол.5:17), молиться на всякое время духом (Еф.6:18), воздевать молитвенные руки на всяком месте (1Тим.2:8). Думал, думал, не знал, как решить.

«Что мне делать, –  подумал я, – где сыскать, кто бы растолковал мне? Пойду ходить по церквам, где славятся хорошие проповедники, авось там услышу себе вразумление». И пошел. Много слышал очень хороших проповедей о молитве. Но все они были наставления о молитве вообще: что есть молитва; как необходимо молиться; каковы плоды молитвы; а о том, как преуспеть в молитве, никто не говорил. Была проповедь о молитве духом и непрестанной молитве ; но как дойти до такой молитвы, не было указано. Так слушание проповедей и не привело меня к желаемому. Почему, наслушавшись их и не получив понятия, как непрестанно молиться, я уже не стал слушать публичных проповеданий, а решился при помощи Божией искать опытного и сведущего собеседника, который бы растолковал мне о непрестанной молитве, по неотступному влечению моему к сему познанию…

Шел так дней пять по большой дороге, наконец, под вечер нагнал меня какой-то старичок, по виду как будто из духовных.

На вопрос мой он сказал, что он схимонах их пустыни, которая верстах в десяти в сторону от большой дороги, и звал меня зайти к ним в их пустыню. У нас, говорит, странников принимают, успокаивают и кормят вместе с богомольцами в гостинице.

Мне что-то не захотелось заходить, и на приглашение его я отвечал, что покой мой зависит не от квартиры, а от духовного наставления; за пищей же я не гонюсь, у меня много сухарей в сумке.

— А какого рода ты ищешь наставления и в чем недоумеваешь? Зайди, зайди, любезный брат, к нам: у нас есть опытные старцы, могущие дать духовное окормление и наставить на путь истинный при свете слова Божия и рассуждения святых отцов.

— Вот видите, батюшка, около года тому назад, как я, быв у обедни, услышал в Апостоле такую заповедь: непрестанно молитеся. Не умея этого понять, я начал читать Библию. И там также во многих местах нашел повеление Божие, что надо непрестанно молиться: всегда, на всякое время, на всяком месте, не токмо при всех занятиях, не токмо в бодрствовании, но даже и во сне. Аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5, 2). Это очень удивило меня, и я не мог понять, как можно сие исполнить и какие к тому способны; сильное желание и любопытство возбудилось во мне; и день и ночь из ума моего сие не выходило. А посему я стал ходить по церквам, слушать проповеди о молитве; но сколько их ни выслушал – ни в одной не получил наставления, как непрестанно молиться; все только говорено было о приготовлении к молитве, о плодах ее и подобное, не научая, как непрестанно молиться и что значит такая молитва. Я часто читал Библию и ею проверял слышанное; но при сем не находил желаемого познания. И так я до сих пор остался в недоумении и беспокойстве…

В сем собеседовании мы нечувствительно подошли почти к самой пустыни. Чтобы не упустить мне сего мудрого старца, а поскорее получить разрешение моего желания, я поспешил сказать ему:

— Сделайте милость, честнейший батюшка, объясните мне, что значит непрестанная внутренняя молитва и как научиться оной. Я вижу, что вы подробно и опытно это знаете.

Старец принял сие мое прошение с любовью и позвал меня к себе:

— Зайди теперь ко мне, я дам тебе книгу святых отцов, из которой ты ясно и подробно можешь уразуметь и научиться молитве при помощи Божией.

Мы вошли в келию, и старец начал говорить следующее:

— Непрестанная внутренняя Иисусова молитва есть беспрерывное, никогда не престающее призывание Божественного имени Иисуса Христа устами, умом и сердцем, при воображении всегдашнего Его присутствия и прошении Его помилования при всех занятиях, на всяком месте, во всяком времени, даже и во сне. Она выражается в таковых словах: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!». И если кто навыкнет сему призыванию, то будет ощущать великое утешение и потребность творить всегда сию молитву, так что уже без молитвы и быть не может; и она уже сама собой будет в нем изливаться. Теперь понятно ли тебе, что есть непрестанная молитва?

— Очень понятно, отец мой! Бога ради, научите меня, как ее достигнуть! – воскликнул я от радости.

Как научиться молитве, о сем прочти вот в этой книге. Сия книга называется «Добротолюбие». Она содержит в себе полную и подробную науку о непрестанной внутренней молитве, изложенную двадцатью пятью святыми отцами, и так высока и полезна, что почитается главным и первейшим наставником в созерцательно-духовной жизни и как выражается преподобный Никифор, «без труда и потов в спасение вводит»… Теперь слушай – я буду читать, каким образом научиться непрестанной внутренней молитве.

Старец раскрыл «Добротолюбие», отыскал наставление святого Симеона Нового Богослова и начал:

— Сядь безмолвно и уединенно, преклони главу, закрой глаза, потише дыши, воображением смотри внутрь сердца, своди ум, то есть мысль, из головы в сердце. При дыхании говори: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» — тихо устами или одним умом. Старайся отгонять помыслы, имей спокойное терпение и чаше повторяй сие занятие.

Потом старец все сие мне растолковал, показал сему пример, мы еще прочли из «Добротолюбия» святого Григория Синаита и преподобных Каллиста и Игнатия»20. Все прочтенное в «Добротолюбии» старец мне истолковал и своим еще словом. Я с восхищением внимательно слушал все, поглощал памятью, старался как можно подробнее все [за]помнить. Так мы просидели всю ночь и неспав пошли к заутрени.

Старец, отпуская меня, благословил и сказал, чтоб я, учась молитве, ходил к нему с простосердечным исповеданием и откровением, ибо без проверки наставника самочинно заниматься внутренним деланием неудобно и малоуспешно.

Стоя в церкви, я чувствовал в себе пламенное усердие, чтобы как можно прилежнее изучить внутреннюю непрестанную молитву, и просил о том Бога, чтобы Он помог мне. Потом я думал, как же я буду ходить к старцу на совет или на дух с откровением21, ведь в гостинице больше трех дней жить не дадут, около пустыни квартир нет?… Наконец услышал, что версты за четыре есть деревня. Пришел туда искать себе места, и, по счастью моему, Бог показал мне удобство. Я нанялся там на все лето у мужика стеречь огород, с тем, чтобы и жить мне в шалаше на сем огороде одному. Слава Богу! Нашел спокойное место. И так стал жить и учиться по показанному мне способу внутренней молитве да похаживать к старцу.

С неделю я пристально занимался в уединении на огороде изучением непрестанной молитвы точно так, как растолковал мне старец. Вначале как будто дело и пошло. Потом почувствовал большую тягость, лень, скуку, одолевающий сон, и разные помыслы тучею надвинулись на меня. Со скорбью я пошел к старцу и рассказал ему мое положение. Он, любезно встретивши меня начал говорить.

— Это, возлюбленный брат, война против тебя темного мира, которому ничто в нас так не страшно, как сердечная молитва; и потому он всячески старается помешать тебе и отвратить от изучения молитвы. Впрочем, и враг действует не иначе как по воле Божией и попущению; сколько это для нас нужно. Видно, еще потребно тебе испытание к смирению, а потому еще и рано с неумеренным рвением касаться высшего сердечного входа, дабы не впасть в духовное корыстолюбие.

Вот я тебе прочту об  одном случае наставление из «Добротолюбия». – Старец отыскал учение преподобного Никифора Монашествующего и начал читать: «Если, несколько потрудившись, ты не возможешь войти в страну сердечную так, как тебе было растолковано, то сделай, что скажу тебе, и при помощи Божией найдешь искомое. Знаешь, что способность словопроизношения находится у каждого человека в гортани. Сей способности, отгоняя помыслы (можешь, если захочешь) и дай беспрестанно говорить сие: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!» — и понудься всегда произносить оное. Если некоторое время в сем пробудешь, то отверзется  тебе через сие и сердечный вход без всякого сомнения. Это доказано по опыту».

— Вот, слышишь, как наставляют святые отцы в сем случае, — сказал старец. – А потому ты должен теперь с достоверностью принять заповедь, сколь можно более творить устную Иисусову молитву. Вот тебе четки, по коим совершай на первый раз хоть по три тысячи молитв в каждый день. Стоишь ли, сидишь ли, ходишь ли или лежишь, беспрестанно говори: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», негромко и неспешно, и непременно верно выполняй по три тысячи в день, не прибавляй и не убавляй самочинно: Бог поможет тебе через сие достигнуть и непрестанного сердечного действия.

С радостью я принял сие его приказание и пошел в свое место. Начал исполнять верно и в точности, как научил меня старец. Дня два мне было трудновато, а потом так сделалось легко и желательно, что, когда не говоришь молитвы, являлось какое-то требование, чтобы опять творить Иисусову молитву, и она стала произноситься удобнее и с легкостью, не так уже как прежде с понуждением.

Я объявил о сем старцу, и он приказал мне совершать уже по шести тысяч молитв в день, сказав: «Будь спокоен и токмо как можно вернее старайся выполнить заповеданное  тебе число молитв. Бог сотворит с тобою милость».

Целую неделю я в уединенном моем шалаше проходил каждодневно по шести тысяч раз Иисусову молитву, не заботясь ни о чем и не взирая на помыслы, как бы они ни воевали; только о том и старался, чтобы в точности выполнить старцеву заповедь. И что же? Так привык к  молитве, что если и на краткое время перестану ее творить,  то чувствую, как бы чего не достает, как бы что-нибудь потерял; начну молитву – и опять в ту же минуту сделается легко и отрадно. Когда встретишься с кем-нибудь, то и говорить уже неохота, и все хочется быть в уединении да творить молитву: так привык к ней в неделю.

Десять дней не видав меня, старец сам пришел навестить меня. Я объявил ему мое состояние. Он, выслушав, сказал: «Вот ты теперь привык к молитве, смотри же, поддерживай и усугубляй эту привычку, не теряй времени втуне и с Божией помощью решись неупустительно совершать по двенадцати тысяч молитв в день; держись уединения, вставай пораньше, ложись попозднее, через каждые две недели ходи ко мне на совет».

Стал я так поступать, как повелел мне старец, и на первый день едва-едва успел в поздний вечер окончить мое двенадцатитысячное правило.  На другой день совершил его легко и с удовольствием. Сперва чувствовал при беспрестанном изрекании молитвы усталость или как бы одеревенение языка и какую-то связанность в челюстях, впрочем, приятные, потом легкую и тонкую боль в большом пальце левой руки, который перебирал четки, и воспламенение всей кисти, которое простиралось до локтя и производило приятнейшее ощущение. Притом все сие как бы возбуждало и понуждало к большему творению молитвы. И так дней пять исполнял я верно по двенадцати тысяч раз молитву и вместе с привычкой получил приятность и охоту.

Однажды рано поутру как бы разбудила меня молитва. Стал, было, читать утренние молитвы, но язык неловко их выговаривал, и все желание само собой стремилось, чтобы творить Иисусову молитву. И когда ее начал, так стало легко, отрадно, и язык, и уста как бы сами собой выговаривали без моего понуждения! Весь день провел я в радости и был как бы отрешенным от всего прочего, был как будто на другой земле и с легкостью окончил двенадцать тысяч раз молитву в ранний вечер. Очень хотелось и еще творить молитву, но не смел более приказанного старцем. Таким образом и в прочие дни я продолжал призывание имени Иисуса Христа с легкостью и влечением к оному.

Потом пошел к старцу на откровение и рассказал ему все подробно. Он, выслушав, начал говорить:

— Слава Богу, что открылась в тебе охота и легкость молитвы. Это дело естественное, приходящее от частого упражнения и подвига, подобно как машина, у которой дадут толчок или форс главному колесу, после долго сама собой действует; а чтобы продлить ее движение, надо оное колесо подмазывать да подталкивать. Вот видишь ли, какими превосходными способностями человеколюбивый Бог снабдил даже и чувственную натуру человека, какие могут являться ощущения и вне благодати, и не в очищенной чувственности, и в греховной душе, как уже ты сам это испытал? А колико превосходно, восхитительно и насладительно, когда кому благоволит Господь открыть дар самодействующей духовной молитвы и очистить душу от страстей? Это состояние неизобразимо, и открытие этой молитвенной тайны есть предвкушение сладости небесной на земле. Сего сподобляются в простоте любвеобильного сердца ищущие Господа! Теперь разрешаю тебе: твори молитву сколько хочешь, как можно более, все время бодрствования старайся посвящать молитве и уже без счисления призывай имя Иисуса Христа, смиренно предавая себя в волю Божию и от него ожидая помощи; верую, что Он не оставит тебя и управит путь твой.

Принявши сие наставление, я все лето провождал в беспрестанной устной Иисусовой молитве и был очень покоен. Во сне почасту грезилось, что творю молитву. А в день, если случалось с кем встретиться, то все без изъятия представлялись мне так любезны, как бы родные, хотя и не занимался с ними. Помыслы сами собой совсем стихли, и ни о чем я не думал, кроме молитвы, к слушанью которой начал склоняться ум, а сердце само собой по временам начало ощущать теплоту и какую-то приятность. Когда случалось приходить в церковь, то длинная пустынная служба казалось краткой и уже не была утомительна для сил, как прежде. Уединенный шалаш мой представлялся мне великолепным чертогом, и я не знал, как благодарить Бога, что Он мне, такому окаянному и грешному, послал такого спасительного старца и наставника.

Но недолго я пользовался наставлениями моего любезного и богомудрого старца. В конце лета он скончался. Я, со слезами простившись с ним, поблагодарив его за отеческое учение меня, окаянного, выпросил себе после него на благословение четки, с которыми он всегда молился. Итак, я остался один. Наконец, и лето прошло, и огород убрали. Мне стало жить негде. Мужик рассчел меня, дал мне за сторожбу два целковых да насыпал сумку сухарей на дорогу, и я опять пошел странствовать по разным местам; но уже ходил не так, как прежде с нуждою; призывание имени Иисуса Христа веселило меня в пути, и все люди стали до меня добрее, казалось, как будто все меня стали любить.

Однажды стал я думать: «Куда мне девать полученные за хранение огорода деньги и на что мне они? Э! Постой! Старца теперь нет, учить некому, куплю себе “Добротолюбие” и стану по нему учиться внутренней молитве». Перекрестился и иду себе с молитвой. Дошел до одного губернского города и начал по лавкам спрашивать «Добротолюбие»; нашел в одном месте, но и то просят три целковых, а у меня только два; поторговался-поторговался, но купец не уступил нисколько; наконец, сказал: «Поди вон к этой церкви, там спроси старосту церковного; у него есть старенькая эта книга, может, он и уступит тебе за два-то целковых». Я пошел и действительно купил за два целковых  «Добротолюбие», все избитое и ветхое. Обрадовался, кое-как починил его, обшил тряпкой и положил в сумку с моей Библией.

Вот теперь так и хожу да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценней и слаще всего на свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день и не чувствую, что иду, а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня, я начну напряженнее говорить молитву – и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа – и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнется ломота в спине и ногах, стану внимать молитве  — и боли не слышу. Кто когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна Иисусова молитва, — тут же оскорбление и сердитость пройдут и все забуду. Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чем заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мной делается.

Конечно все это чувственное или, как говор покойный старец, естественно и искусственно от навыка; но вскоре приступить к изучению и усвоению духовной молитвы внутрь сердца еще не смею, по недостоинству моему и глупости. Жду часа воли Божией, надеясь на молитвы покойного старца моего. Итак, хотя я и не достиг непрестанной самодейст­вующей духовной молитвы в сердце, но, слава Богу, теперь ясно понимаю, что значит изречение, слышан­ное мною в Апостоле: «Непрестанно молитеся».

Итак, подлинное (совершенное) богообщение достигается посредством укоренения святого имени Христова в сердце подвижника. Именно в контексте такого понимания значения имени Божия можно осознать бедственность легкомысленного отношения к сему тончайшему и одновременно мощнейшему средству богообщения. И чем более душа приближается к Богу, тем опаснее таковая легкомысленность. А с некоторого момента жизни эти два явления — суетное поминание имени Божия и жизнь в Боге, становятся категорически несовместимыми. Тут уже место остается только падению в вере и жизни, или же прелести духовной, что в потаенности своей еще опасней.

Таким образом, имя Божие не пустой звук, не милое житейское присловье. Это величественное, страшное и неповторимое в своей специфике явление. Произнести имя Бога — это значит призвать Бога, и призывание это может иметь место только в молитве, в сердечной встрече с Небесным Отцом. Вне этого любое поминание Бога – богохульство.

Также богохульством, по сути дела, является любое недостойное, как зловредное, так и праздное, пользование великим даром Свыше: словом. И небрежение сей. По мысли людей поверхностных, «малой» заповедью, ведет к немалым неприятностям на всех уровнях бытия «Бог поругаем не бывает» (Гал.6:7).

Четвертая заповедь

Исх.20:8-11

Помни день субботний, чтобы святить его;
шесть дней работай и делай [в них]
всякие дела твои, а день седьмой — суббота
Господу, Богу твоему:
не делай в оный никакого дела ни ты,
ни сын твой, ни дочь твоя,
ни раб твой, ни рабыня твоя,
ни [вол твой, ни осел твой, ни всякий] скот твой,
ни пришлец, который в жилищах твоих;
 ибо в шесть дней создал Господь небо и землю,
море и все, что в них, а в день седьмой почил;
посему благословил Господь день субботний и освятил его. 

Помни день субботний, еже святити его:
Шесть дней делай,
и сотвориши в них вся дела твоя,
В день же седьмый, суббота,
Господу Богу твоему.

Прежде всего, ответим на широко распространенное недоумение по поводу дня Господня — субботы. Как так христиане заменили эту заповедь Божию установлением человеческим — чтят день воскресный? И добро бы — только недоумение, но вокруг вопроса развелось множество соблазнов и даже ересей и сект: от всех видов иудействующих до субботников, адвентистов и пр. Поразительно! Ведь для того, чтобы однозначно разрешить сей вопрос, достаточно только внимательно прочитать текст самой заповеди!

Дело в том, что русское (как и греческое) слово «суббота» представляют собой почти буквальную передачу еврейского слова «шаббад», что означает «покой», «празднование»22. Итак, зная перевод слова той заповеди, мы получим следующее звучание четвертой заповеди: «Помни день покоя, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой – праздник Господу, Богу твоему…». Где же тут повеление выделять некий астрономический день? И как его высчитывать? Только предельно наивный читатель Библии может видеть в днях творения дни суток; очевидно, что это периоды с длительностью времен по евангельскому слову «день, как тысяча лет» (2Пет.3:8). Да и об астрономических ли величинах заботится Господь? Не очевидно ли, что смысл этой заповеди – повеление Божие уделять своеобразную «десятину» не только с «мяты и руты»23 (См. Лк.11:42), но и ото всей жизни человека?

И в этом плане – что изменила Христианская Церковь? День седьмой почитаем, он посвящен Богу. То же, что день это преимущественно воскресенье – не естественно ли после происшедшего в этот день апофеоза мировой истории: Воскресения Господа нашего Иисуса Христа?

Впрочем, тут есть и свой нюанс. Дело в том, что соответствующее еврейскому летоисчислению празднование субботы также не отменено Церковью24. И это не только дань духовной традиции, но и следствие совершенно особого мистического смысла дня воскресного: воскресенье не заменяет субботу, но исполняет ее.

По учению Церкви, человек призван жить в «восьмом дне» творения, быть соработником Творцу в обустраивании мира. Однако это предназначение не было человеком исполнено; более того, отпав от Бога, человек обрушил в бездну и весь мир, исказил его до неузнаваемости. Человек перестал быть «соработником» в творении, «день восьмой» закрылся; осталась лишь надежда, трепетное ожидание на пороге — почитание «дня седьмого», субботы. Только Крестная жертва Спасителя вернула человеку возможность полноты богообщения, возможность вновь войти в «день восьмой». И день этот, День Господень, день Воскресения, вторгся в седмицу дней и занял в ней особое, выходящее за пределы нашего мира, — восьмое! — место. Воскресенье стало не только первым как в иудейской седмице, днем недели, но одновре­менно и восьмым, завершающим: новозаветной субботой Господу. Восемь в семи! В этом сокрытом для мирской логики понимании — «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1Кор.1:23) логика вечной жизни, логика ангельских миров, логика Пресвятой Троицы.

Ну, а теперь обратимся непосредственно к содер­жанию четвертой заповеди: «Помни день суббот­ний…». Что мы можем сказать об этой заповеди на первом, житейском уровне ее понимания? Да только повторить то, что уже многократно сказано в народ­ных пословицах: «Делу время, потехе час», «Время гнать и время бежать», «Либо ткать, либо прясть, либо песни петь», «Дело во время не бремя» и множество иных, суть которых одна: всему свое время. Мудрость библейская, мудрость народная, мудрость жизни… Нужно ли разъяснять очевидные истины? Будет ли порядок в жизни при беспорядочном ее устроении? Легко ли иметь дело с непунктуальным человеком? Доверят ли ответственное поручение лицу, не умею­щему организовать свое время и верно определить задачи? Да не забудем еще, что упорядоченная жизнь по своей эффективности минимум в два-три раза продолжительней неупорядоченной. Нужны ли еще доводы? Режим дня, ранний утренний подъем, пунктуальность – все это, как и другие полезные правила жизни, можно извлечь из житейского смысла четвертой заповеди Декалогия. Как-то мне пришлось услышать мудрый совет одного батюшки недоумевающему отроку: «Одолевает меня лень, как с этим бороться?». – Вставай каждое утро в шесть утра, и побудишь лень». Конечно, Обломов глубже и интересней «симметричного» Штольца, но конечный итог его деятельности – не та же самая пустота? Кто знает, что лучше –  реализованность без содержания или содержательность без возможности реализоваться? И то, и другое – жизненная фикция, и противопоставить этому можно только деятельную и одухотворенную энергию жизни; не мертвый макет «Востока» на ВДНХ, но рвущийся в бесконечность космический снаряд. Так что, «всему свое время, и время всякой вещи под небом…» (Еккл.3:1).

Итак, Библия, Священное Писание. Третья глава книги Екклесиаста, или Проповедника: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом…». И важнейшая из этих «вещей» – наше отношение с Богом. Только это в конечном итоге определяет смысл нашего прихода в мир сей. Второй уровень – религиозное понимание четвертой заповеди – выводит ее из коловращения повседневности и возводит на уровень духовного императива25: или мы с Богом в этой жизни и в вечности, или – никогда. И физическая точка нашей встречи с Господом в Воскресении Христовом в Гефсиманском саду, и встреча эта простирается в вечность через Евхаристию, возобновляясь каждый раз в «дне восьмом» — в воскресенье. День воскресный – еженедельное воспроизведение величайшего события мировой истории – Воскресения Спасителя, и присутствие наше на воскресной литургии есть участие в Воскресении. Что по сравнению с этим наше желание поспать подольше или почаевничать пораньше? Как просто мы, удивляясь наивности продавшего первородство за чечевичную похлебку Исава (См.: Быт 25:31-34), продаем за жидкий чаек и мятую подушку вечность! Удивляться ли последствиям? Я знал женщину, которая, считая себя верующей, с великим чувством своей правоты заявляла: «А я не могу утром чай не попить!». Не беремся предвосхищать суды Божии и толковать смысл событий, но все же констатируем: плод ее жизни – творческий крах, проблемы с детьми, надрывный распад семьи… Сколько же можно наступать на грабли, игнорируя фундаментальные законы бытия? Не пора ли начинать вырабатывать в себе рефлексы? Ведь даже у бессловесных животных это в конце концов получается…

Вот еще что замечательно: душевно умиляет отцовская забота Творца о Своем погрязшем в житейской суете чаде – человеке. Ведь не дана заповедь: шесть дней Богу святи, а седьмой, остаток денный, посвящай суете житейской, заботам о пропитании (монашеский опыт показывает, что и такой образ жизни возможен). Однако Милосердный и Долготерпеливый Отец заповедал: шесть дней можешь посвятить труду плоти ради плоти, и только седьмой день – день Господень, суббота Богу твоему.

Впрочем, и в этом мы не добросовестны. Думаю, если бы и не седьмой, но хотя бы семьдесят седьмой мы могли бы посвятить Господу во всей полноте – это стало бы чуть ли не подвигом святости. А если бы посвятить Богу хоть малую толику убиваемого на телевизор времени – и то было бы душеспасительно. Ситуацию ничуть не улучшает распространенное в некоторой части церковной среды начетническое, по сути дела, фарисейское, отношение ко дню Божию – не вдеть нитку в иголку, не помыть посуду и т.п. Господь-то сказал: «…милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Ос.6:6), и подлинная суббота Господу – это милость26 сердца в любви к Богу и любви к ближнему. День субботы – не день «ничегонеделания»27, это как раз день самого активного делания «единого на потребу» (Лк.10:42), делания ради Господа. При этом естественный в ветхозаветной традиции упор на запрет физического труда (суета сует) обретает в Новом Завете содержание труда в первую очередь духовного. Это день молитвы, это день встречи с Небесным Отцом в Таинствах, это день душеполезных занятий – чтения и богомыслия, это день доброделания. Нам, членам Церкви, чающим сретения со Господом в вечности, должно готовиться к тому сегодня и всегда – учась и в суете мира сего обретать минуты, часы, дни подлинного богообщения. К этому призывает нас день Господень.

Третий уровень понимания сей заповеди выводит нас, как и вся мистика, из плоскости ограниченного и искаженного бытия в бытие совершенное, вечное. Это напоминание о реальности горнего в самой сердцевине дольнего. Более, исполнение сей заповеди (как и других, по-своему) уже есть фактическое соединение с горним; это точная настройка «инструмента» души в перспективе ее перехода в вечность. А вечность – это совсем не миф, не отвлеченная абстракция: вот она, рядом с нами. Современная наука знает достоверно о существовании параллельных миров, множественных измерений пространства-времени. По одной из теорий, кроме наших трех пространственных измерений необходимо существование еще семи. Не правда ли, трудно не провести параллель с семью «небесами», семью ангельскими мирами. В наше время Господь дал возможность пытливому человеческому разуму, переступив «детскую болезнь позитивизма», войти в чудный мир космического творчества – мир относительности пространства-времени, мир кварков и квазаров; мир, в котором физическое состояние сингулярности28 тождественно акту Творения, а цепочка ДНК ведет ученого-генетика на встречу с Адамом и Евой. Немощному духу нашего времени Господь дал в качестве подпорки разум – теперь в мир иной мы можем не только верить, но и «вынуждены» знать о неизбежности его существования. Закроем ли и в этом случае глаза, закоснеем ли в привычном горизонтальном бытии? Позвольте привести такой пример: люди живут в подвале, в подземелье. Сыро, холодно, затхлый воздух – но жить можно. Заняты тяжелым трудом добычи пропитания: охотятся на крыс, выращивают подземные грибы. Размножаются, борются за власть, за лучший угол… Посреди подвала – лестница ввысь, несколько пролетов – и дверь. Дверь массивна, закрыта, но не заперта. А за дверью – прекрасный мир: поля и леса, моря и реки, бездна благодатного неба в пении птиц. И светлые счастливые люди ждут прихода из подземной «страны далече» своих братьев и сестер. Не шагнуть ли нам к лестнице, не протянуть ли руку к двери? Блаженная вечность рядом с нами, она нас ждет, и Церковь – с ее Таинствами и традициями, с ее мудростью и красотой, с ее ритмами жизни – наши врата в вечность.

В контексте же разговора о четвертой заповеди отметим, что именно ритмы – годовые календарные, восьмеричные Октоихонные, седмиричные недельные, почасовые суточные – в Церкви играют весьма значительную роль. Вообще, как известно, ритмы исключительно важны для существования мира на всех уровнях: ритмы волновых движений материи и энергии, биоритмы человека, даже ритмы исторических процессов. Очевидно, что этот богоучрежденный закон мироздания простирается и в Божественной вечности. И можно предположить, что совершенно особая ритмика жизни Церкви – ритмы постов и праздников, сложное пересечение ритмики богослужений подвижного и неподвижного кругов: суточные, недельные, годовые – все это как бы вводит нас в ритм мира горнего, накладывая на повседневность жизни высшие закономерности. В этом плане седмеричный ритм недели является одним из самых существенных: ведь именно он был явлен Творцом в творении. Знание об этом основополагающем ритме – как особое отношение к цифре «7» — прошло через всю историю человечества, начиная с древнего Шумера. И установление именно этого ритма богообщения как одного из основных положений Закона Божия – подтверждение тому.

Итак, все вышесказанное обязывает нас к самому серьезному отношению и к точному исполнению четвертой заповеди Закона Божия.

Пятая заповедь

Исх.20:12

Почитай отца твоего и мать твою,
[чтобы тебе было хорошо и]
чтобы продлились дни твои на земле,
которую Господь, Бог твой, дает тебе.

Чти отца твоего и матерь твою,
да благо ти будет,
и да долголетен будеши на земли,
яже господь Бог твой даровал ти.

Удивительная особенность пятой заповеди: из всего Декалогия она единственная не только не грозит наказанием (прямо или косвенно, по умолчанию), но напротив, дает обетование благ, да к тому же благ вполне житейского порядка – «…чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь… дает тебе». Здесь мы слышим оправдание житейских ценностей даже этого падшего мира, слышим и о символе твердого основания мирской жизни – «твоей земле». Не будем слишком настойчиво пытаться объяснить таковую специфику пятой заповеди; при этом отметим, что в ней Господь как бы подтверждает естественное человеческое стремление к житейскому благополучию. И ставит это благополучие в зависимость от выполнения естественных, подчеркнем – даже не религиозных, а именно естественных для существа разумного и нравственного – обязанностей.

В то же время можно предположить, что пятая заповедь является как бы ветхозаветным предисловием к новозаветной заповеди о любви к ближним. Ибо, по смыслу притчи Господней о милосердном самарянине, ближний есть тот, кто послан нам Богом на путях этой жизни, тот, кому мы нужны. В этом плане – кто ближе нам нашей семьи? И при этом, если с течением времени потребность детей в нашей заботе и помощи умаляется, то потребность в том же наших родителей только возрастает. Таким образом, по мере нашего духовного взросления (чему время – вся жизнь), возрастает и наша естественная обязанность являть жертвенную любовь в заботе о близких. Итак, в сей заповеди смыкается мирское и религиозное начало жизни, нравственное и духовное ее содержание.

В самом звучании текста заповеди интересно умолчание о том, что же такое «чтобы тебе было хорошо». Это умолчание указует нам на то, что «хорошо» — это не набор неких благ, а состояние души; умение благодарно ценить то, что дано тебе Богом. По сути дела говориться о том, состоянии, которое мы называем счастьем. Ведь счастлив, как утверждает народная мудрость, не тот, палим огнем неудовлетворенных желаний, но тот, кто, ища лучшее, радуется имеющемуся.  Таким образом, эта заповедь как бы двояка: с одной стороны, она обещает необходимые для благополучного долгоденствия житейские блага («твоя земля»), а с другой призывает к гармонии души, которая только и делает человека благодарным и счастливым в мире сем.

В житейском смысле польза от соблюдения этой заповеди – в очевидной гармонии жизненного уклада. Преемственность поколений вместо конфликта отцов и детей, спокойствие совести, уважение окружающих, светлая и благодарная любовь стариков – разве все это не необходимые элементы подлинного житейского блага? И даже когда Господь попускает трудности в отношениях с пожилыми родителями (причиной которых, чаще всего, бывают духовно-нравственные деформации), подвиг терпения и заботы о них всегда вознаграждаются в жизни сторицей – как минимум в нашей же старости.

Конечно же, исполнение сей заповеди относится не только к присмотру за пожилыми родителями. Это и уважение к старости как к таковой. Это долг уважения и почтения молодых людей к своим родителям, от опеки которых они, возможно, только что отошли, но которые еще считают необходимым активно участвовать в устроении обстоятельств жизни своих детей (что зачастую гораздо более оправдано, чем это кажется детям).

В конце концов, это и умение учиться чужому опыту. А ведь это совсем не маловажно. Одному литературному герою принадлежат слова: «Только дураки учатся на своих ошибках; умные люди учатся на ошибках других». А мудрые люди возрастают в духе, учась у других любви и доброте. И действительно – чем глубже и гармоничней связь поколений, тем интенсивней воспринимается молодежью бесценный опыт отцов и предков. Наверное, многие из нас удивлялись той невероятной для нашего времени образованности, и, более того, личностной зрелости, которая была свойственна с юных лет представителям интеллигенции и высших слоев общества России XIX – начала ХХ веков.  Конечно, материальная обеспеченность и традиции образования, культурная среда, возможность, возможность учебы в различных, в том числе лучших европейских учебных заведениях – все это играло огромную роль. Но не было ли основной причиной этого явления живая преемственность поколений: при всех неизбежных психологических проблемах и трениях сохранялось главное – непрерывность культурной, интеллектуальной, и, в лучших проявлениях духовной традиции? И именно тогда, когда дети, повторяя трагический опыт древнего Хама, перестали почитать отцов – тогда и пошли «лишние люди», Печорины и Онегины, за ними Базаровы да Рудины, вырождающиеся в Шигалевых и Ставрогиных. Сначала их были единицы – тех, кто с неизбежной «водой» личностных ошибок и недостоинств старшего поколения выплеснули и «ребенка» — благой опыт их жизни, но, когда таковые стали определять лицо поколения, тогда «Золотой век» культуры скрылся в «Серебряном»; а за ним маячил уже «Железный из крови».

Отвратительную антитезу пятой заповеди – примат ценностей не нравственных, но классовых – пыталась насадить большевистская власть. Выдать, предать, обречь на мучение и смерть родного отца, сестру, сына, жену или друга – ради мертвых идеологических схем – представлялось не только доблестью, но и обязанностью. (Страшный исторический факт – у многих приспешников Сталина – Калинина, Молотова и др. – жены сидели в лагерях; это была проверка на лояльность, так «повязывали» подлостью). Однако «идеал» сей, несмотря на давление, все-таки в жизни не привился – настолько чужда человеческому естеству этакая классовая «нравственность». И напротив – что нам «чужие Палестины», Голландии и прочие Швеции? Однако вот «пепел Клааса стучится в сердце»: чувства далекого Тиля Уленшпигеля ближе нам, чем «подвиги» своего Павлуши. Вот в издательстве «Русский путь» вышла книга «Офицеры русской гвардии» — список 45 тысяч имен, и более ничего. Поразительно – раскупают, книга пользуется спросом! Люди, ужаснувшись и отшатнувшись от манкуртизма – большевистской антиутопии, ищут своих предков и родственников, расспрашивают стариков, роются в архивах и составляют генеалогии. Пусть иногда это приобретает карикатурные формы – но с этим оживает память, а с памятью любовь.

Религиозное понимание сей заповеди самой формулировкой стыкуется с житейским. По сути дела все, что было сказано выше, относится и ко второму уровню понимания, только подкрепленное уже Божественным обетованием. Не только блага житейские как следствие гармоничного устроения жизни, но и блага как дар Свыше – смысл пятой заповеди. И существенно то, что именно с этой заповеди, соединяющей духовное и плотское, освящающей законные интересы плоти, начинается вторая, так сказать «поведенческая», часть Декалогия. Таким образом, дух и плоть в нашем бытии как бы соединяются воедино. Актуализация любви в конкретных делах, школа послушания и рассудительности – это фундаментальные для христианства духовные состояния коренятся и в выполнении пятой заповеди. Естественно, что именно в религиозном контексте исполнение пятой заповеди обретает свою полноту и красоту: только присутствие Господа в отношениях между людьми придает им законченную гармонию. Церковь учит: «будьте братолюбивы друг к другу с нежностью; в почтительности друг друга предупреждайте…со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью… Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, кротость, воздержание» (Рим.12:10; Еф. 4:2; Гал. 5:22-23). В любви – терпение и нежность, кротость и милосердие, и плоды сего: радость, мир, благость – для верующего человека не красивая абстракция, а богоустановленная норма жизни, Свыше благословенная и Свыше благодатно даруемая. Любовь и молитва соединяют близких людей в вечности, являют и в земной жизни дивную красоту гармоничных отношений в семье. В качестве примера вспомним житие преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского.

«Он (отрок Варфоломей) стал питаться хлебом и водой, воздерживаясь от принятия всякой пищи в среды и пятницы. Мать свою он убедил не мешать ему. Когда Варфоломею было 15 лет, родители его, сильно обедневшие от татарских набегов, оставили древний Ростов и переселились в Московское княжество, в маленький город Радонеж, под покровительство московских князей. Двадцати лет Варфоломей стал просить у родителей благословить его постричься, но родители умоляли его не оставлять их до их кончины. И любящий сын повиновался»29. Варфоломей, будущий преподобный, уважив просьбу родителей, не отступился тем от Бога, ибо верой и любовью он всегда и везде пребывал с Господом, но ради любви к родителям отступился от своего душевного влечения – как можно скорее исполнить явленное буквально с младенчества30 предназначение его жизни: оставить мир ради единения с Богом. Легко ли это было? Ведь просьба «пожить с нами до смерти» предполагала неопределенное многолетие, а тут еще наверняка помысл о благости его выбора жизни с Богом нашептывал оправдание небрежения старикам. Однако трезвенный дух преподобного, во всем являвшего чудную гармонию христианской духовности, подсказал ему решение в духе Христовой любви и смирения, в духе пятой заповеди закона Божиего. И вот он, удерживая свои стремления, покоит старость родителей до времени угодного Господу. И Господь венчает их семью общей святостью: родители, постригшись в Хотьковском монастыре, отходят в Царство Небесное как преподобные, а сам Сергий становиться родоначальником великой семьи подвижников и праведников: сонма как прославленных Церковью святых отцов и жен, так и ведомых только Господу учеников и духовных последователей.

А теперь обратим внимание еще на одну особенность пятой заповеди  — не послушание родителям, но почитание их заповедал нам Господь. Ведь это далеко не одно и тоже; здесь как раз и есть место христианской добродетели рассуждения. «Почитание» в тексте ветхозаветной заповеди вместо естественного в мирском сознании «послушания» власти родителей как бы готовит нас к новозаветному наказу: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня…» (Мф.10:37). Почитание предполагает выполнение определенного круга душевных и житейских обязанностей: заботы, внимания, уважения, также и разумного послушания в должном порядке иерархии ценностей. При этом ничто на свете, даже и святыня семьи, не должны занимать в жизни христианина место Бога31. Не должны быть небрегомы первые заповеди Закона Божиего, и кто к этому не чуток – тот не достоин Бога. Именно безрелигиозное послушание довлеющему влиянию родителей ведет или к срыву семейных отношений, или к катастрофическим деформациям личности потомков. И потому Богом мы призваны именно к почитанию родителей.

Мистический уровень. Прежде всего, вдумаемся в мистический смысл деторождения. Чудо рождения жизни с очевидностью бесконечно мало зависит от нашего произволения и нашего разумения (своими действиями мы только даем на то согласие, но что от нас зависит далее в сем таинстве явления – начиная в промысла соединения определенных первоклеток до их фантастически сложного процесса умножения и развития?). Во всем этом, яснее чем где бы то ни было, являет себя Промысл Божий, и наше участие в сотворении нового человека – наше сотворчество Богу. В чем здесь разница с воспроизводством потомства в животном мире? В том, что, рождая человека, мы участвуем в рождении «души живой» (Быт.2:7), простирающейся в Божественную вечность, рождение бессловесной твари есть не более, чем воспроизводство детерминированного32 биологического механизма. Величие таковой роли человека столь необъятно, что не поддается простому описанию, но только взывает к молчаливому благоговению. Понимание сего величество «сотворчества» обязует нас к величайшей трепетности в отношениях с нашими «сотворцами» — родителями, к чему и призваны мы пятой заповедью Закона Божиего. И небрежение этой заповедью, пошлое низведения благодатного чуда до грубого физиологического акта с соответственно небрежным отношением к его последствиям (подробнее об этом в беседе по седьмой заповеди), несомненно, является одной из существеннейших причин расколотости нашего бытия, утерянности обетованного «хорошо» жизни в этом мире.

Далее обратим внимание на связь слов «отец» из пятой заповеди Декалогия и «Отец» из молитвы Господней. Эта связь не случайна. Генезис33 почитания земного отца есть подобие почитания Отца Небесного, и берет в нем свое начало. Действительно, от сотворения мира человек имел единого Отца – Бога, и в райском состоянии почитание Бога было тождественно полному с Ним единению. После грехопадения смерть вторглась в жизнь, но не допустил Господь ее всевластия: смерть не завершила жизнь, но только ее прервала. Пораженные смертным недугом родители промыслом Божиим преодолели смерть человечества рождением детей. Созданная еще от сотворения райского мира (См.: Быт.1:27-28) цепочка «отец – сын/отец – сын/отец…» стала богоучрежденным способом преодоления всевластия смерти. И начало этой цепочки – Отец/Сын, где Отец — Творец мира, а Сын – Спаситель мира. Поэтому почитание земного отца (и матери, ибо Богородицей включена в эту мистическую цепочку жизни также мать) есть вхождение в Божий Промысл Спасения.

Таким образом, сознательно выполняя заповедь о почитании родителей, мы не только исполняем условие Божиего обетования, но и мистически организуемся как часть системы Спасения, восходя в ней от малого к великому. И великое познается в малом, и достойные отношения  с земным отцом созидают условия личностных отношений с Отцом Небесным. А ведь только эти отношения реализуют основный принцип христианства – любовь. Таков высший смысл пятой заповеди.

Шестая заповедь

Исх.20:13

Не убивай.
Не убий.

«Не убий». Житейское понимание смысла этой заповеди более чем очевидно. Но ведь так было не всегда. Древний мир не знал самоценности челове­ческой личности. Только христианство привнесло в сознание человеческого общества идею о святости жизни и ее неприкосновенности. Таким образом, для ветхозаветного еврейского народа значение этой заповеди вовсе не было таким уж очевидным; более того, скорее оно было даже революционным. Вспом­ним естественные для человека древности заповеди «око за око», побивание камнями за житейские про­ступки, вспомним убиение Моисеем египтянина и пр. Но, подготавливая пришествие Спасителя, Бог даро­вал заповедь «Не убий» жившим в жестоких условиях борьбы за существование людям как условие исхождения из тьмы богоотступничества к свету богообщения.

Новая цивилизация оценила эту заповедь, и неприкосновенность личности возвела в культовый закон демократического общества. Впрочем, мы свидетели тому, как сдвинутый в свое время самим христи­анством маятник гуманизма (изначально как осознание богоподобия и самоценности личности пред Богом; затем, как и в земном раю, бунт личности против Бога) в своем полете давно ушел за границы христианского сознания. На новом витке богоотступ­ничества насаждается — в основном через СМИ — смерть как банальный и незначительный аспект жизни. Хотя смерть на экране еще воспринимается как игра, но игра эта все более становится жизнью – примеры этого множатся вокруг нас. И то, что это  пока еще не воспринимается всем обществом как норма существования – вопрос времени. По сути дела, это уже начало Армагеддона.

Тем не менее, пока – еще раз подчеркнем, пока – отношение к жизни и смерти, к шестой заповеди Закона Божия, в обществе вполне единодушное. Убийство все еще воспринимается как аномалия. Мир, где убивают – мир мафии, бандитских группировок, террористов – считается миром вне закона. Человек, виновный в сознательном убиении себе подобных, воспринимается со смесью страха и брезгливости. Даже к тем, кто сделал своей профессией убийство животных, например, к сельским резникам, которые забивают скот, отношение особое.

Так что можно сказать, что мы живем в обществе, где убийство уже и еще воспринимается вполне в духе религиозных категорий Декалогия. Пожалуй, это все-таки наиболее укорененная в сознании современного секуляризированного общества заповедь. И убеждать современного человека в том, что убийство плохо само по себе, нет необходимости. И доказывать, что страстные спутники убийства – корысть и злоба, гневливость и властолюбие – никому не симпатичны, не нужно. Поэтому переходим ко второму, религиозному уровню понимания этой заповеди.

Именно страсти, порождающие убийство делом или даже только помышлением, являются главным содержанием греха нарушения шестой заповеди.  И здесь нужно сказать нечто как бы противоречащее сказанному выше: Церковь не рассматривает сам факт убийства как преступление, но преступление против Бога видит в сопровождающем это действие страстном греховном состоянии. Эта, парадоксальная на первый взгляд, мысль естественно вытекает из признания необходимости бороться «за други своя» (Ин. 15:13) вплоть до крови и положения головы. Среди великих святых Церкви Христовой издревле и доныне немало воинов: сорок мучеников Севастийских, мученик Меркурий, Федор Стратилат, святые Александр Невский и Димитрий Донской, новопрославленный святой праведный воин Феодор Ушаков и множество других. Среди них были искусные бойцы, «спецназ» своего времени, такие, как Севастийская дружина, были полководцы, ответственные за кончины тысяч жизней на полях сражений. Церковь не только не возбраняет службу в армии, но считает дело защиты родины священным долгом каждого христианина. Как же примирить это с сутью шестой заповеди Декалогия? Прежде всего, отметим, что в традициях ветхозаветной праведности никак не было буквального запрета на любое прерывание жизни: и воинский подвиг почитался зачастую святостью (муче­ники Маккавеи), и смертная казнь отменена не была. То есть и тогда исполнение заповеди «не убий» было ситуационное, связывалось с обстоятельствами и с побуждениями. По сути дела водораздел проходит не по факту убийства как такового, а потому состоянию души, в котором оно совершено. То есть убийство из всех видов корыстных или страстных побуждений запре­щено как преступление, убийство как крайняя форма самопожертвования34 в любви (единственный способ защитить ближнего от насилия зла, предотвратить неизбежное горшее зло) рассматривается как допусти­мое. И потому Церковь в первую очередь учит трезвен­ному видению коренящихся в душе страстей и борьбе с убийством прежде всего в своем сердце.

А ведь таковое «убийство в сердце» — явление самое распространенное. И беда в том, что чаще всего с грехом убийства его никак не отождествляют. Спросишь, бывает, на исповеди: «В чем грешен пред Господом?» и слышишь: «Да ничего такого, никого не убил, не ограбил». При этом ближнего поедом ест, злопамятность в сердце лелеет, в людях только плохое замечает и греха во всем том не видит. А святые отцы учат, что не тот пост христианский, когда только мяса не ешь, но тот, когда не пожираешь осуждением и раздражением ближних своих. Таков христианский взгляд на грех убийства.

Да, непосредственное умерщвление человека, убийство, в обыденной жизни является событием из ряда вон выходящим. Но, как мы видим, страсти, в той или иной мере связанные с грехом убийства, живут в нашей душе постоянно. Подробнее об этом следует прочитать в специальном пособии, посвященном христианскому пониманию природы греха, покаянию и исповеди35. Мы же назовем здесь основные страсти, прямо или косвенно ведущие к нарушению шестой заповеди Закона Божия (некоторые из низ мы упомянули ранее). Приводим выдержку из так называемой «Общей исповеди», которой в форме исповедания грехов перечислены поступки и страсти, так или иначе связанные (как возможные причины или последствия) с грехом убийства. Некоторые из них – убийства, аборты, суицид –  являются убийствами в самом прямом смысле слова. Другие – рукоприкладство, вспыльчивость и т.п. – являются стадиями убийства. Наконец, третьи – как поступки (блуд, наркомания и пр.), так и страсти (ненависть, зависть и т.п.) могут следствием своим иметь убийство. Но, кроме непосредственного убийства человека, эти состояния могут стать причиной ущерба и даже убиения души еще при жизни тела. Так, прелюбодеяние, пьянство, ревность, зависть и пр. могут своей энергией зла умерщвлять как душу самого их носителя, так и души тех, на кого они обращены (развратив девушку, можно ввергнуть ее душу в отчаяние и ожесточение и даже подтолкнуть к самоубийству). Кроме того, пагубно влияет на душу человека любое, даже не связанное со смертью себе подобного, уничтожение жизни: жестокое и бессмысленное убийство животных или уничтожение растений (современная наука однозначно знает о том, что каждое биологическое существо живо). Скажем более – любое варварское уничтожение плодов человеческого труда, того, во что вложил человек частицу своей души, в глубинном смысле есть также нарушение шестой заповеди Декалогия.

Итак, «Общая исповедь»:

Согрешил вольным или невольным убийством, в том числе членовредительством36, рукоприкладством.
Согрешил абортами37 (это касается всех к ним причастных38), в том числе действиями, которые привели к прерыванию беременности, выкидышу или какому-либо ущербу здоровья плода.
Согрешил ненавистью и злобой, зложелательством, зловоздаянием39.
Согрешил страстной ревностью, подозрительностью.
Согрешил гневом, в том числе вспыльчивостью.
Согрешил непримиримостью, в том числе злопамятностью, нежеланием смирить себя перед ближними.
Согрешил нанесением оскорблений, в том числе поношением, злословием, пристрастностью40.
Согрешил клеветою, завистью, ложью, в том числе лукавством, лицемерием, хвастовством.
Согрешил блудом41или прелюбодеянием42.
Согрешил употреблением наркотиков, пьянством43.
Согрешил вольностью и дерзостью в обращении с людьми, в том числе: наглостью и бесчувственностью, издевательством и насмешками, бесстыдством.
Согрешил сребролюбием44, в том числе корыстолюбием45, любостяжательностью.
Согрешил злоприобретением46, в том числе лихоимством47, хищением48 (воровством).
Согрешил бессмысленным убийством животных и жестокостью к ним.

Особым случаем греха против шестой заповеди является самоубийство. По традиции Церкви, самоубийц, как заведомо непрощенных преступников воли Божией, даже не отпевают и не хоронят на церковных кладбищах. Единственными случаями возможности церковного погребения является ситуации, в которых очевидно, что в момент совершения суицида человек находился в состоянии умопомешательства и не осознавал своих действий (при этом дозволение на совершение погребения дается непосредственно епархиальным архиереем после тщательного рассмотрения дела).

Согрешил попытками суицида (самоубийства)49, не удержал при возможности кого-либо от сего греха или как-то тому был причиной или содействовал.

Но вот, обращаясь к третьему, мистическому уровню понимания шестой заповеди,  мы опять как бы противоречим тому, что было сказано ранее. Восходя по спирали понимания смыслов, вбирая в себя все понятое на уровнях первом и втором, мы вновь должны сказать: да, убийство есть подлинно смертных грех, грех соучастия в смерти. И, не отрицая сказанного прежде, добавим: любое убийство, даже непроизвольное, даже совершенно вынужденное, как крайняя мера спасения, в духовном плане все равно опасно для его совершителя. И Церковь, призывая к защите отечества, требует, тем не менее, очистительной исповеди в тех случаях, если при этом было совершено убиение делом. Тем более исповедания и епитимьи требует непроизвольное убийство – следствие рокового стечения обстоятельств.  Какова причина этого? Ведь о греховной страсти как причине убийства в этом случае говорить не приходится. Жизнь и смерть. Величайшая тайна мироздания. Что такое жизнь – сотворенная Богом, но автономная от Бога? Что такое смерть, Богом не сотворенная, но приобретшая довлеющую власть над творением? Вступая в область сих таинственных и страшных понятий, человек как бы вступает в запретные земли инобытия. Совершая убийство, он вторгается в область сугубо Божественно прерогативы – сотворения жизни, и вступает в загадочное «черное пятно» — сферу смерти. Происходящее здесь настолько таинственно50, что его невозможно описать, но можно только почувствовать. И этот «запах смерти» отталкивает от нее людей чутких, делая убийство явлением, безусловно, отвратительным. На этом, кстати, играют лукавые ловцы человеческих душ. Множество псевдорелигиозных51 сект – от полумистических оздоровительных систем до откровенного оккультизма52 – в качестве психологических приманки одним из центральных моментов своего учения ставят отказ от любого вида убийства, часто практически воплощая это в вегетарианстве. В этом плане любопытен пример основателя секты кришнаитов Шри Шриманд А.Ч. Бхактиведанта Свами Прабхупады. Этот хитрый старик, создавший синтетический культ из экзотических фрагментов религий индийского субконтинента, заманил в сети своей организации миллионы душ, в основном неискушенной и восторженной молодежи, малосведущих в духовных и философских вопросах. Так вот, понимая необходимость в православной стране убедительного аргумента в пользу прозелитизма53, Прабхупада обвинил христианство в нарушении заповеди «не убий». Построил он свои доводы на бесконечно наивном противопоставлении понятий «не убий» и «не убивай», утверждая, что Церковь подменила всеохватность первого термина частной применимостью второго (только в отношении человеческих существ). Мол, Бог заповедал не убивать никакое существо (о убиении жизни в растительном мире Прабхупаде приходится умалчивать, восторженным же поклонникам самим думать не положено), а потому христианство ложно, и всем предлагается поклониться вегетарианцу Прабхупаде. Все это, конечно, рассчитанная на неискушенных почитателей подтасовка, ибо «не убий» и «не убивай» — просто церковнославянский и русский перевод с древнееврейского текста заповеди Декалогия. О смысле этой заповеди мы сказали выше: любое убийство, даже в потенции, в страсти, есть тяжкий грех; допустимость его только при крайней необходимости, со страхом и со скорбью. И убиение животных ради питания здесь не исключение – ведь «хищничество», то есть плотоядие, появилось только в результате грехопадения. Эта вселенская катастрофа превратила гармонию животного мира в пищевую пирамиду пожирателей, что, естественно, затронуло и человека. Пресеклись духовные источники жизни, и, дабы не погибнуть от истощения, человечеству пришлось использовать в пищу органику54. Это – факт того мира, в котором мы существуем, и нечестно, лицемерно, безнравственно делить людей в нем на первосортных – вегетарианцев, и второго сорта – тех, кто смиренно употребляет в пищу все, что попущено Господом. В духовном же смысле воздержание от мясной пищи имеет значение сугубо вспомогательное; при скудости подлинного христианского нравственного и духовного подвига, телесный подвиг сам по себе принесет только вред (гордыня, самообман духовного преуспеяния). При этом «кто может вместить, да вместит» (Мф.19:12) – как известно, монашествующие воздерживаются от вкушения мяса: на фоне интенсивной, правильно направленной и организованной духовной жизни это оправданно.

Итак, неучастие в смерти – естественно чувство здоровой души. И чем тоньше духовное устроение человека, тем он острее это переживает. Помню впечатление детства: в романе Гюго «Отверженные» (если не подводит память) есть эпизод, в котором некий кюре, пытаясь не наступить на ползущего по дорожке червячка, споткнулся и сломал себе ногу. По правде говоря, не помню, что я тогда подумал по этому поводу, но, во всяком случае, факт – из всего романа я запомнил только этот эпизод. И действительно – не вызывает ли неприязнь не только мучитель кошек и разоритель гнезд, но и страстный отрыватель мушиных лапок и давитель муравьев? Да не из той ли череды (об этом мы уже упоминали) осквернитель любой красоты и разрушитель плодов труда?

Нужно сказать (в посрамление лукавого Прабхупады), что именно христианство – единственный подлинный враг смерти на Земле. Оно не учить примириться со смертью, как буддизм, не иллюминирует смерть отражением земных наслаждений, как ислам, но вступает с ней в борьбу, входит в ее глубины, дабы исторгнуть из нее поглощенную грехом вечную Жизнь в Царствии Небесном. Вслед за Христом-победителем в смерть вступили сонм мучеников Христовых от первых времен христианства и доныне. Отметим особое место в сей брани русского народа: в ХХ веке Россия даровала миру сонм новомученников более многочисленный, чем было явлено во все предыдущие века христианской истории. Ярким знаком предвестия такового жертвенного устроения русской души стало прославление первых русских святых Бориса и Глеба, открывших в христианской святости небывалый доселе чин страстотерпцев. Их подвиг – подвиг добровольного вхождения в смерть ради того, чтобы не допустить кровавой жатвы смерти в народе, настолько важен для нашей темы, что мы остановимся на нем подробнее. Далее мы приведем фрагменты главы, посвященной святым Борису и Глебу, из известного труда русского религиозного мыслителя Г.П. Федотова «Святые древней Руси».

«Князья Борис и Глеб были первыми святыми, канонизированными55Русской Церковью. Они не были первыми святыми русской земли. Позже их в разное время Церковь стала чтить варягов Федора и Иоанна, мучеников за веру,  погибших при Владимире – язычнике, княгиню Ольгу и князя Владимира как равноапостольных просветителей Руси. Но святые Борис и Глеб были первыми венчанными избранниками Русской Церкви, первыми чудотворцами ее и признанными небесными молитвенниками «за новые люди христианские». Именно поэтому образ их особенно важен для понимания характера русского народа, русской святости.

Летописным сказанием о святых князьях Борис и Глеб рисуются связанными тесной духовной дружбой. Юный Глеб («детеск телом») не разлучается с Борисом, слушая его день и ночь. Борис, наученный грамоте, читает жития и мучения святых, моля Бога о том, чтобы ходить по их стопам. Милостыня, которую любят творить князья, объясняется влиянием <их> отца Владимира, о нищелюбии которого <жизнеописатель святых братьев летописец> Нестор тут же сообщает известные летописные подробности. (Эти же милосердие и кротость Борис проявляет и на княжении в своей волости <… >).

Смерть князя Владимира (1015) застает Бориса в походе на печенегов. Не встретив врагов, он возвращается к Киеву и дорогой узнает о намерении Святополка убить его. Он решает не противиться брату, несмотря на уговоры дружины (в руках Бориса была реальная военная сила! – М.Ш.), которая после этого оставляет его. На реке Альте его настигают убийцы, вышгородцы, преданные Святополку. В своем шатре Князь проводит ночь на молитве, читает (или слушает) утреню, ожидая убийц. Путша с товарищами врываются в палатку и пронзают его копьями (24 июля). Верный слуга его, «угр» (венгр), пытавшийся прикрыть своим телом господина, убит на его груди. Обвернув в шатер, тело Бориса везут на телеге в Киев. Под городом видят, что он еще дышит, и два варяга приканчивают его мечами. Погребают его в Вышгороде у церкви св. Василия.

Глеба убийцы настигают на Днепре у Смоленска, в устье Медыни. По летописи <…> князь едет водным путем, по Волге и Днепру, из своей волости (Мурома), обманно вызванный Святополком. Предупреждение брата Ярослава, застигшее его у Смоленска, не останавливает его. Он не хочет верить в злодейство брата Святополка <…>. Ладья убийц встречается с ладьей Глеба, тщетно умоляющего о сострадании. По приказу Горясера собственный повар Глеба перерезает ножом его горло (5 сентября). Тело князя брошено на берегу «между двумя колодцами», и лишь через несколько лет (1019-1020), нетленное, найдено Ярославом, отмстившим братнюю смерть, и погребено в Вышгороде рядом с Борисом. Даже краткий летописных рассказ приводит молитвы и размышления святых князей, долженствующие объяснить их почти добровольную смерть (как сознательное самопожертвование ради «други своя» — М.Ш.) <…>

<…> Подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещенного русского народа.

Нестор в своем всемирно-историческом прологе к житию вызывает в памяти всю историю искупления человечества для того, чтобы в «последние дни» ввести в Церковь народ русский как «работников одиннадцатого часа». Эти работники сумели с гениальной простотой младенцев плениться образом Христа и абсолютной красотой евангельского пути. Такое же, но более бледное отражение евангельского света мы видим и в святых сомнениях князя Владимира казнить разбойников. Епископы-греки, разрешившие сомнения св. Владимира: «Достойно тебе казнить разбойников», — едва ли потребовали бы у сыновей его бесцельной жертвенной смерти. Святые Борис и Глеб сделали то, чего не требовала от них Церковь, как живое христианское предание, установившее перемирие с миром. Но они сделали то, чего ждал от них, последних работников, Виноградарь <…> Чрез жития святых страстотерпцев, как чрез Евангелие, образ кроткого и страдающего Спасителя вошел в сердце русского народа навеки как самая заветная его святыня…»

Святые Борис и Глеб создали на Руси особый чин «страстотерпцев», и знаменательно, что кровавый ХХ век как бы подвел итог одному из этапов русской святости, явив миру новых святых страстотерпцев, Царственную семью, кротко отдавших свою жизнь – и этим ее оправдавших – как сознательную жертву за народ.

Итак, мистика смерти – это черная мистика антихристианства, актуализация силы дьявола, печать его владычества над падшим миром. И потому все более плотное присутствие смерти в массовой культуре западной цивилизации56 говорит о крайней степени его духовного одичания. Только мертвенная нечуткость к таковым явлениям может породить моду на фильмы ужасов или дискуссию об эфтаназии57. А ведь плоды такой игры со смертью очевидны: рядом с ними находится реальный «мир смерти», мир, большинство жителей которого смертью заражено58, и из круга ее власти вырваться могут только Божиим чудом: это «зоны», экстракт криминального мира. Этот антимир существует рядом с нашим миром, миром жизни (пусть и временной, относительной) – и ничему не учит, напротив, все больше своих метастаз располагает посреди нас. Но ведь тот, кто вступает в «пятно смерти», как бы приражатеся ею, пускает ее в себя. Собственная смерть людей, вольно себя с ней сочетавших, или скора, или люта. И высшая степень этой лютости – смерть вечная, окончательное пленение дьяволу. «И изыдут делающие зло – в воскресение осуждения» (Ин.5:29). Даже как бы невольное или косвенное прикосновение к этому «пятну» опасно и может иметь трагические последствия59 (потому и требуется очистительная после такого события исповедь).

Итак, мы можем констатировать, что нарушение шестой заповеди Закона Божиего действительно крайне опасно. Это – врата смерти, простирающиеся в вечность. И можно только надеяться, что в обозримом будущем понимание этого в общественном сознании не будет окончательно стерто.

Седьмая заповедь

Исх.20:14

Не прелюбодействуй
Не прелюбы  сотвори

«Не прелюбы сотвори». Что это значит? Как кажется, это знают все – и, оказывается, никто. Но, в действительности, блуд не есть только незаконная плотская связь, а прелюбодеяние —  не только супружеская измена. Блуд – не постельные шалости, как легкомысленно смотрит на это безбожный мир. Блуд – это грязное и мерзкое извращение человеческой природы, это патология, отвратительная своей самосозданностью. Прелюбодеяние – не романтический побег от семейной «бытовухи». Прелюбодеяние – это предательство, подлость в высшем смысле: от надругательства над чувствами любимого человека до надругательства над Церковью, совершительницей христианского брака, и над Самим источником любви – Богом. Из всего текста Священного Писания очевидно, что седьмая заповедь, говоря о прелюбодеянии, подразумевает все виды блудных, то есть извращенных и патологических состояний души, все виды подлости и предательства в отношениях с ближним и с Господом. Святые отцы называли блудом уклонение в ересь, в ложную гибельную духовность. Есть понятия словоблудия, блудливости, заблуждения… Блудные похождения плоти, словоблудие лукавого разума, блуждание души в лабиринтах тьмы – все это катастрофы человеческой жизни. Но кто задумывается обо всем этом? Слишком, слишком немногие. Мир думает, что эта заповедь устарела…

Действительно, на житейском, внерелигиозном уровне, в условиях современной жизни, исключительно сложно убедительно обосновать опасность нарушения седьмой заповеди. Телесные отношения вне брака стали явлением настолько рядовым, что даже не воспринимаются как что-либо особое. Пожалуй, проще доказать вред мытья в бане или посещения магазинов. Целый комплекс психологических, экономических, социальных факторов способствует такому положению. Назовем хотя бы потерю семьей функции экономического бастиона жизни, распад традиционных моральных ценностей, преобладание в современном сознании представления о процессе получения удовольствий как цели существования. Естественно, сюда относится и практически полное исчезновение понимания абсолюта значимости религиозных норм устроения жизни (в полной мере это относится к Декалогию). Действительно, если внебрачные половые отношения никого не смущают, происходят по взаимному согласию и приносят взаимное удовлетворение – что можно на это возразить? И приходится признать, что возразить на это нечего – на первом, житейском, внерелигиозном уровне сознания. Вернее, не то чтобы совсем нечего: возразить-то как раз есть что: СПИД и венерические болезни, проблемы с устроением гармоничной семейной жизни, возможные моральные травмы. НО согласимся: ничего нового в этих возражениях нет, они общеизвестны, и, тем не менее, они никак не сдерживают торжество шествования идей «свободной (от морали) любви» по миру.

Но все-таки, все-таки… Для чуткого человека здесь уже звучит какой-то сигнал опасности, нечто трудноопределимое, но беспокоящее и настораживающее. Словно некий душок темной мистики просачивается в самую обыденную житейскую обстановку; что-то сродни дурному сну: все вроде бы так, как и должно быть60, но что-то ненормальное, недолжное присутствует. 

И наиболее очевидно это ощущение рождается от столкновения с явлением СПИДа. Конечно, упрощенно отождествлять эту болезнь с наказанием Божиим за разврат и наркоманию, слишком наивно. Врачи, в том числе православные, это хорошо понимают; слишком много в этом явлении неоднозначного. Но, нечто, явно выходящее за рамки очевидных житейских закономерностей, безусловно, здесь присутствует. Тревожный звоночек для человека светского, переходящий в набат для религиозного сознания.

«Не обманывайтесь: ни блудники … ни прелюбодеи, ни малакии61, ни мужеложники… — Царства Божия не наследуют» (Кор.6:9-10)  — страшное своей категоричностью определение. Попытаться принять причину такой категоричности можно только на мистическом уровне, на религиозном же уровне просто констатируется исключительное место сего запрета даже в общей системе религиозных ограничений низменных сторон человеческой натуры. Ни о ворах, ни о лжецах, даже об убийцах или нарушителях богоустановленных отношений человека с Творцом, не говорится так жестоко, безальтернативно. «Воздерживаться от … блуда» (Деян.15:29) – решение первого апостольского собора; «Бегайте блуда…» (1Кор.6:18); «никакой блудник… не имеет наследия в Царстве Христа и Бога» (Еф.5:5); «блудников же и прелюбодеев судит Бог» (Евр.13:4). В тексте Нового Завета о блудодеянии в виде запретительной заповеди говорится 23 раза, для сравнения: о запрете на убийство говориться 10 раз, на воровство – 7 раз.

Может быть, в этом случае Господь в сокрытом виде призывает нас к исполнению еще одной заповеди – не декларированной, но без которой не смогут быть действенными все остальные заповеди: «доверяй своему Небесному Отцу?». Действительно, в понятии «Заповедь Божия» именно второе слово – Божия – делает его абсолютом; вне этого все зыбко, относительно, временно – «моральный кодекс». И естественно, что абсолют этих заповедей для нас базируется не на нашем субъективном сознании или чувствах, но на безусловном доверии к Богу, к Его слову. В противном случае вся система религиозных отношений становится фикцией. Не доверяя Господу вполне и во всем, мы не имеем права говорить о вере, не должны дерзать называть себя верующими людьми, не можем рассчитывать на какие-то личностные отношения с Небесным отцом.

В этом плане седьмая заповедь является как бы лакмусовой бумажкой. Действительно: с одной стороны, полное неприятие миром сей заповеди62, с другой – усиленное звучание ее в тексте Священного питания. А ведь Господь предупредил: только «если  заповеди Мои  соблюдаете, пребудете в любви Моей» (Ин.15:10). Апостол говорит Христу: «Кто говорит: «я познал Его», но заповедей Его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины» (Ин.2:4).

Таким образом, по нашему отношению к заповеди о запрете блуда можно проверить, пребываем ли мы «в любви Божией». Именно здесь, в вопросе спорном и непонятном для многих, является мера нашего доверия ко Господу. Здесь происходит водораздел ценностей духовных и плотских, водораздел жизни в Боге и вне Бога.

Более того. Звучание совершенно особое, особую глубину смысла эта заповедь приобретает на третьем, мистическом уровне ее понимания. Предупредим, что изложенная далее трактовка сего вопроса не является общепринятым учением Церкви и не претендует на истину в последней инстанции. Но, по мнению автора, особое положение седьмой заповеди в христианской системе ценностей она объясняет весьма убедительно.

Чтобы разобраться в сути проблемы, следует  обратиться в буквальном смысле «к началу». К первосотворенному состоянию мира, к существованию человека в земном раю. В соответствии с буквальным пониманием 27 и 28 стихов первой главы Книги Бытия63, первым людям дано было повеление плодиться и размножаться. Мы далеки от того, чтобы переносить примитивный антропоморфизм из природы нашего падшего мира в то таинственное бытие, которое условно называется земным раем. Все, что мы знаем о состоянии мира до грехопадения, безусловно, есть только символы таинственных явлений, неописуемых в образах этого мира. Тем не менее, есть «опорные точки», некие утвержденные Откровением факты, опираясь на которые мы можем строить наше понимание ситуации. Ведь само дарование нам Свыше описания этих событий в Книге Бытия дает нам право извлекать из них доступные и необходимые нам смыслы.

Итак, однозначно известно, что человек был создан существом бесполым. Причем различие полов укоренено существом двуполым. Причем различие полов укоренено в самой глубине творения: не только по происхождению и физиологии, но и по природе самой души (на существование души женской в отличие от души мужской указывают богослужебные тексты Православной Церкви64. Изначально человеку была придана функция размножения; как ни непривычно это звучит, но мы можем сказать, что между первыми людьми существовали «половые отношения» — конечно, в непознаваемой нами, таинственной райской форме. И главным содержанием этих отношений была любовь. Это очевидно: ведь любовь есть нормообразующий фактор богосотворенного мира, любовь есть сущность бытия Божия и бытия мира, творца и творения. По сути дела именно любовь явилась источником Творчества, любовь главенствовала в земном раю в отношениях между всякой тварью. Любовью Бог сотворил человека, любовью даровал ему свободу. Человек должен был оправдать свою свободу в любви к Богу, послушанием в любви реализовать свое призвание. Райский эрос полов непрерывно пребывал в Эоне65 Любви, был неотъемлемой его частью. В динамике любви происходила полнота воссоединения мужа и жены, затем всей твари по мере ее обожения, в пределе — единение с Творцом.  Вне любви, как явление исключительно физиологическое, райский эрос существовать не мог – как не могли животные в раю пожирать друг друга. Но человек использовал свободу во зло.

Мир искажен, гармония разрушена, самовольным тираном воцарилась смерть. Плоть, зараженная тлением, подавляет бессмертный дух, и ведет его к вечной смерти. Свобода слишком часто становиться проводником зла, любовь приобретает изломанные черты страсти.

Однако мир искажен, извращен, но не изменен. В фундаментальных основах он перенимает из райского состояния граничные черты своего устроения. Вселенная, земля, природа, человек – пусть катастрофически деформированные, но, тем не менее, прямые наследники первоначального творения. Вместе с иными свойствами человеческой природы, в наш мир переходит и пол. Теперь он приобретает совершенно особое значение: вместо райского бессмертия он предлагает бессмертие механическое, родовое, как вынужденная полумера жизни в противостоянии смерти. Инструментом этого механического бессмертия становится размножение, причем таинственная райская задача «исполнение мира» приобретает  превратную форму – мир явно «переполняется» страждущим человечеством (человечеству в падшем мире все время тесно – сначала на своей  охотничей территории, затем на своих пастбищах, в своем государстве; теперь скоро уж — на всей планете). При этом любовь перестает быть главным, и по сути дела, единственным содержанием отношений полов, но, тем не менее, она остается содержанием совершенно необходимым66.  Ибо жизненная сила пола заключена в любви; без нее половые отношения быстро теряют также и функцию размножения, превращаются исключительно в способ удовлетворения страсти. Причем физиологическая основа этой страсти – стимулирование размножения (начало по сути своей внедуховное, животное) при давлении страсти парадоксальным образом теряет свою функцию, происходит своего рода коллапс чувств и духовная мастурбация.

Что мы видим? Половые отношения изначально являются неотъемлемой  составляющей райской любви. Вне любви они невозможны. После грехопадения, в отпавшем от Источника любви мире, любовь как состояние духа переживает тотальное поражение. В функции размножения половые отношения обосабливаются от чувств. И в этом суть дилеммы: или в любви эрос возносит человека к райскому состоянию, или в физиологичности низводит до уровня животной природы. Более того, половые отношения в своей высшей форме любви (и в этом они могут быть даже вне телесного соединения) святы — как и все, изначально дарованное человеку Богом. И их осквернение – святотатство. Как святотатством является любое непотребное употребление святыни67, так и использование функции любви вне любви есть святотатство – ибо смысл отношений в любви есть отдача себя другому, содержание же блуда есть потребление другого, духовный каннибализм. И в этом контексте становится понятным особое значение седьмой заповеди – запрет не пре-любо-деяние во всех формах, то есть на извращение (пре-деяние), а значит, на уничтожение, ЛЮБВИ. 

Итак, половые отношения есть естественная функция ЛЮБВИ в браке; в ЛЮБВИ они святы, вне ЛЮБВИ  — не только ущербны, не только порочны, но мистически губительны для души человека: «какая польза человеку, если он приобретает весь мир, а душе своей повредит?» (Мк. 8:36).

Скажут: мир изменился, невозможно «натягивать» средневековые формы отношений на современного человека. Это говорят продвинутые врачи68, педагоги, деятели культуры. Но не подмена ли здесь понятий – вопрос ведь не в форме, а в содержании явления. А подлинное содержание – как это не вытравливают – душа чувствует. Ну, что же, допустим идеалы любви и чистоты – Беатриче, Лаура, Изольда, Татьяна Ларина – для кого-то осталось в прошлом. Но и ныне – многие бы посчитали финал «Интердевочки» положительным, если бы героиня так и осталась проституткой? Время от времени нам сообщают результаты опросов (в достоверности которых я лично сомневаюсь), по которым чуть ли не более половины наших девочек-школьниц мечтают стать валютными проститутками — так кто бы из родителей хотел бы, чтобы их доченька была бы в числе таковых? Даже среди тех, кто ратует за легализацию проституции и свободу сексуальных отношений – нашлись бы такие родители? Что за подлый двойной стандарт? Вспоминается прочитанный несколько лет назад рассказ, в котором персонаж, приезжая в столицу в командировку, решает поразвлечься: заказывает проститутку в гостиничный номер. Портье присылает ему «заказ» — девочка по вызову оказывается его собственная дочь-студентка, подрабатывающая себе на тряпки. Каково? Кто захотел бы оказаться в такой ситуации? А если чужая дочь – то уже можно? А жена? Ты «отдыхаешь» с гулящей женщиной от «бытовухи» — а если и твоя жена «отдохнет»? Обычное ныне дело: парень не против «поразвлечься» с девчонкой; а вот если с его младшей сестренкой в подвале «поразвлекаются» старшеклассники, понравиться ли? Как все это двулично, нечестно, подло. Бой-френды, герл-френды – лакированная витрина легкой жизни с гнойным смрадом внутри, окрашенные гробы, «которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» (Мф.23,27) – прямо иллюстрация ко столь любимым ныне Западе фильмам ужасов. Не чувствуете ли вы, что нас, «просвещая», просто «опускают»  — во всех смыслах, включая самый грязный смысл уголовного мира? Уж очень кому-то хочется, приобщив нас к «свободам» плоти, раздавить тем самым дух: откуда  сила духа у «опущенного»? Признаком заката всех цивилизаций – Греции, Рима, «блистательных» монархий Европы и т.п. – было бесконечное преумножение всех видов распутства; империи подтачивались съедавшим их изнутри червем блуда, и, казалось бы, нерушимые колоссы рассыпались в прах. Напротив, дух аскетизма всегда сопутствовал растущей силе и героизму. Да, аскетизм – удел героев духа, а целомудрие и чистота – источник богатства любви и счастья жизни, ибо вне любви нет счастья. Сохранение девства в духовном и физическом смысле до его гармоничного разрешения в браке – это обеспечивающая полноту развития личности победа духа над плотью; развратное разрушение девства – это уничтожение человеческой природы, это грубое насилие над ней, это падение, «опускание» в самом грубом и точном смысле этого слова. Поражение целомудрия есть серьезное поражение личности, переходящее в поражение цивилизации. Это понимают уже в самом «продвинутом» западном обществе: объевшись сверх меры «свободной любовью», ощутили оскомину от такой «свободы». Плоды ее оказались безрадостны: счастья в блуде не обретешь, страстью не насытишься. Заговорили о целомудрии, появилась даже мода на девственность69. Курение в странах Запада уже не только не признак мужественности и раскрепощенности, то напротив, признак именно закрепощенности, примитивности, очевидный признак низкого социального положения. Не то ли ожидает вскоре развратников? Вчера «крутые» ребята посмеивались на некурящими «маменькиными сынками», сегодня некурящие свысока смотрят на примитивных «курцов»: сегодня сексуально раскрепощенные «френды» иронично относятся к закомплексованным, по их мнению «лопухам», недотрогам, завтра сегодняшние недотроги с высоты своего положения  — кто сочувственно, а кто пренебрежительно – глянут на копошащихся в грязи обитателей сексуальных бомжатников. Очень интересен в этом плане фильм Шахназарова «Мусорщик». При всей неоднозначности сюжета фильма, весьма показателен жизненный путь двух героев: целомудренного с юных лет идеалиста и сексуально и нравственно раскрепощенной герл-френды. Сила духа, выросшая из того, что могло показаться слабостью, и полное фиаско, вплоть до физической гибели того, что претендовало на силу и прагматичную свободу.

Так что цена насмешки над девством – это цена слюнявой ухмылки дебила, и не более того. И корни такового «дебилизма» уходят, как мы видим, в мистическую глубину падшей человеческой природы, в искаженную грехопадением природу всего творения. В этом вопросе сошлись в напряженной борьбе силы добра и зла, и главное оружие зла, как всегда, обман и подтасовка. А ведь король-то  в действительности голый! – видимая сладость и легкость блуда оказывается не чем иным, как дырявой ложкой «опущенного». Осознавать это – элементарная жизненная необходимость.

Итак, понимание греховности блуда как прелюбодейной связи полов вне любви вовсе не есть ханжеское требование формального «узаконивания отношений». Грех блуда – это глубочайшее поражение основной заповеди Господней о главенстве любви, и, более того, святотатство, осквернение святыни. А богоборцы и святотатцы всегда проигрывают – и в сей жизни, и в будущей: «…хула на Духа не простится человекам» (Мф.12:31).

Восьмая заповедь

Исх.20:15

Не кради
Не укради

Первый, житейский, уровень. Просматривается все тот же парадокс: очевидная бессмысленность и даже гибельность нарушений заповеди Божией – и всеобщее признание воровства как нормы существования в современном обществе. Опять же, выглядывают откровенно «ушки» (скорее, «рожки») «обманщика».

Удачливых воров ненавидят и ими восхищаются, завидуют и ханжески (не возражая оказаться на их месте) порицают. «Вор в законе» и «вор над законом» — государственные мужи – по-своему культовые фигуры. Куда делось наше славянское инстинктивное отвращение к самому понятию «вор»? Ведь было оно нарицательным ругательством для всякого подлеца на Руси. Хотя в императорской Руси воровали тоже удало, с размахом, однако тогда еще народное чувство нравственности не оскудело в конец, не размазано было в прах «классовой моралью». Хуже убийцы было – подлость. Как сильно описано это Достоевским в «Братьях Карамазовых»! Трагедия Дмитрия Федоровича. В состоянии, как говорится в православии, обстояния, обокрал Митя невесту, присвоил доверенные ему большие деньги, три тысячи, и прокутил. Да прокутил-то – еще не вся подлость, не простительно хоть, но в угаре понятно. Но деньги-то он не все прокутил, а половину отложил, утаил, да носил с собой «на особую нужду», на любовницу. И именно этой подлости сознательного воровства простить он себе не мог, позора так страшился, что убийство на себя взять готов был – только бы не раскрылось…

Вот эпизод следствия.

Говорит Митя: не мог открыть я «подлость мою, еще новый позор, хотя бы это и спасло меня от вашего обвинения».

Прокурор: допустим, Ваш «поступок легкомысленный, но не столь позорный, принимая, кроме того, во внимание и ваш характер… Ну, положим, даже и зазорный, все же не позорный… То есть я веду, собственно, к тому, что растраченные вами эти три тысячи от госпожи Верховцевой уже многие догадывались в этот месяц и без вашего признания, я слышал эту легенду сам… А потому и удивляет меня слишком, что вы придавали до сих пор, то есть до самой настоящей минуты, такую необычайную тайну этим отложенным, по вашим словам, полутора тысячам, сопрягая с вашей тайной этой какой-то даже ужас… Невероятно, чтобы подобная тайна могла стоить вам стольких мучений к признанию… потому что вы кричали сейчас даже, что лучше на каторгу, чем признаться…

Прокурор замолк. Он разгорячился. Он не скрывал своей досады, почти злобы, и выложил все накопившееся, даже не заботясь о красоте слога, то есть бессвязно и почти сбивчиво.

— Не в полутора тысячах заключался позор, а в том, что эти полторы тысячи я отделил от тех трех тысяч, — твердо произнес Митя.

— Но что же, — раздражительно усмехнулся прокурор, — что именно в том позорного, если уже от взятых зазорно, или, если сами желаете, то и позорно, трех тысяч вы отделили половину по своему усмотрению? Важнее то, что вы три тысячи присвоили, а не то, как вы ими распорядились. Кстати, почему вы именно так распорядились, для какой цели так сделали, можете это нам объяснить?

О, господа, да в цели-то и вся сила!  — воскликнул Митя. — Отделил по подлости, то есть, по расчету, ибо расчет в этом случае и есть подлость… И целый месяц продолжалась эта подлость!

— Непонятно.

— Удивляюсь вам. А впрочем, объяснюсь еще, действительно, может быть, непонятно. Видите, следите за мной: я присвояю три тысячи, вверенные моей чести, кучу на них, прокутил все, наутро являюсь к ней и говорю: «Катя, виноват, я прокутил твои три тысячи», — ну что, хорошо? Не прямой же ведь вор, не прямой, согласитесь! Прокутил, но не украл! Теперь второй, еще выгоднейший случай, следите за мной, а то я, пожалуй, опять собьюсь – как-то голова кружится – итак, второй случай: прокучиваю я здесь только полторы тысячи из трех, то есть половину. «Катя, возьми от меня, мерзавца и легкомысленного подлеца, эту половину, потому что половину я прокутил, прокучу, стало быть, и эту, так чтобы от греха долой!» Ну как в таком случае? Все что угодно, и зверь и подлец, но уже не вор, не вор окончательно, ибо, если б вор, то наверно бы не принес назад половину сдачи, а присвоил бы и ее. Тут же она видит, что коль скоро принес половину, то донесет и остальные, то есть прокученные, всю жизнь искать будет, работать будет, но найдет и отдаст. Таким образом, подлец, но не вор, не вор, как хотите, не вор!

– Положим, что есть некоторая разница, – холодно усмехнулся прокурор. – Но странно все-таки, что вы видите в этом такую роковую уже разницу.

– Да, вижу такую роковую разницу! Подлецом может быть всякий, да и есть, пожалуй, всякий, но вором может быть не всякий, а только архиподлец. Ну да я там этим тонкостям не умею… А только вор подлее подлеца, вот мое убеждение».

Итак, вот как считали наши предки не таких уж давних времен: «вором может быть не всякий, а только архиподлец».

А ныне? Смертным боем бьют рыночных воров, яростным инстинктом толпы ополчаются на мелких воришек. Покушаться на «кровную» мою, тяжким трудом заработанную или даже подгребенную копеечку, — не замай! Но вот брать как-то и у кого-то, воровство как принцип — дело личное, удачливое.

И все же, все же, все же… Завидуют удачливым ворам – но не из жизни, а их деньгам, этикетке: Канары, «Мерседесы» и пр. Хочется того же и на свою жизнь натянуть, но жить их жизнью – увольте. Как-то образ той жизни, украденной, не воодушевляет. Вор – клеймо каленое, ноздри целы, да душа щипцами порвана. Инстинктивно все это в той или иной степени чувствуют, участи такой «богатой» себе не желают.

Очевидно: нечистые деньги счастья не приносят. Зависть и предательство, жадность и подозрительность – все в себе и рядом. А денег никогда не хватает, жажда только сушит все больше и больше… Воровство как водоворот Мальстрим, в который засасывается вся жизнь. Смотрели ли вы замечательный фильм Георгия Чухрая «Вор»? Главный герой фильма вор, профессиональный вор. И то, что он показан глазами влюбленного в него мальчишки, особо страшно. Страшно то, что видит этот мальчишка: человека сильного, по-своему одаренного, способного к искренним чувствам, человека, которого мальчишка любит и которым восхищается – и этот человек гибнет, нет, не физически, но как личность: грех воровства разъедает его как рак, он мельчает до ничтожества, до гнусности. Вор теряет прежде всего самого себя, а значит – теряет все, и тянет он за собой в бездну тех, кто рядом с ним…

Участвовать в воровстве – это развращать себя и всех вокруг себя, И для того, чтобы понимать это, не нужно быть христианином, мусульманином или буддистом – для этого достаточно быть просто человеком. Какой тяжкий яд – воровство! В нашем детском доме одно время был период – слава Богу, он миновал! – когда стали пропадать вещи, деньги… Какая тягостная атмосфера воцарилась в семье  -гремучая смесь лжи, подозрений и обид, способная разрушить любые добрые отношения. То, что этого не произошло, что из такового состояния удалось выйти – чудо и милость Божия. А то время и вспоминать страшно – неизбежные подозрения всех и вся, сомнения, неискренность, невозможность спокойно отлучиться из дома, «вздрагивание» от каждой лежащей не на прежнем месте вещи. И ведь не в материальном ущербе дело – так или иначе, в жизни многое теряется, и в том трагедии нет – а именно в атмосфере не-доверия, разрушения доверия, а. значит, разрушения любви. И, как мы уже сказали, это разрушение проходит по всей оси человеческой жизни – и разрушение внутреннего мироустройства, и разрушение мира вокруг человека.

Забегая несколько вперед, приведу еще один пример из нашей жизни – пример страшной мистической связи между грехом воровства и распадом личности. Некоторое время назад к нашему дому прибился один несчастный человек, некто Г., почти половину из 35 лет своей жизни проведший в местах лишения свободы. Пришел он к нам в ужасном физическом состоянии, изможденный, почти без зубов, оборванный, без каких-либо документов. Он остался у нас жить. Через несколько месяцев Г. было не узнать: крепкий, красивый мужик, работящий, спокойный. Вставили ему зубные протезы, помогли восстановить паспорт; уже и супругу присматривали. Живя в доме священника, Г. естественным путем стал приобщаться к церковной жизни, исповедовался, начал причащаться. И тут произошла катастрофа. Не будем пытаться проанализировать ее причины – это не имеет прямого отношения к нашей беседе, но факт, что это случилось. Как впоследствии признался мне сам Г., в один из воскресных дней, приняв во время Литургии Святое Причастие, он не проглотил частичку Даров, но – вот очевидность бесовских козней! – вышел из храма и выплюнул ее в палисадник. Это страшно писать, страшно читать, но как страшно такое совершить, и как страшны последствия такого святотатства! Буквально с этого момента Г. словно подменили – в точности по слову Евангелия: «И вошел в него сатана» (Ин.13:27). Он потерял покой, не мог находиться дома, вскоре сбежал, запил, занаркоманил, и началось непрестанное воровство. За несколько приемов по ночам он вынес из нашего погреба все, что смог, угнал бычка, «обчистил» хоздвор и т.д. Через пару недель он выглядел хуже, чем до прихода к нам: грязный, исхудавший, растерявший зубы и снова потерявший документы. Остановиться Г. уже не мог; он приходил, каялся, плакал, но прекратить пить, воровать, бродяжничать был не в силах. Г. отринул Господа, и помощь Божия оставила его… Последний раз видели мы Г. раскапывающим контейнер с мусором на городской помойке. Человек, отпадший от Бога – это есть человек падший, и воровство является одним из неизбежных спутников такого падения.

В трясину этого падения засасываются миллионы душ. В нашей жизни печальная реальность склонности ко греху падшей человеческой природы была трагически усилена давлением безбожной, антихристианской идеологии. Подмена мистического абсолюта, понятия греха классовой моралью привела к полной потере критериев морали. В этом плане и воровство, перестав быть грехом, стало естественным элементом жизни. Психология «экспроприации экспроприаторов» выпустила на свободу свой табун бесов. Еще старшие поколения в ХХ веке, генетически храня верность духовным устоям жизни христианского общества, нередко являли образцы высокой нравственности и морали: чести и честности, самоотверженности и самопожертвования. Но уже во второй половине столетия занявшие положение государственной элиты поколения людей без памяти, манкуртов, продемонстрировали, как можно разворовать и разграбить страну, казалось бы, неисчерпаемо богатую. И эта язва – язва воровства – проела все общество. Отношение к обобществленной собственности – «все вокруг колхозное, и все вокруг мое» — естественно перекинулось на всю государственную собственность: «взять» что-либо государственное перестало восприниматься как воровство, уголовное наказание за это воспринималось не как кара за грех, но как борьба интересов, своего рода конкуренция. И процесс пошел… — из неуважения к чужой собственности естественно развилось и неуважение к личности, в конце концов – к душе. В результате живем мы в обществе тотального «неуважения». Неуважения к законам и к закономерностям, к разуму и к морали, в конечном итоге – ко всем нам: как сказал один неглупый человек, «мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».

Да, вором быть не выгодно. Не выигрывает от воровства никто: развращаются личности, распадается общество. Достигнутое вором благополучие – если такое и происходит – временно и эфемерно. На душе – вечная тревога. Близких нет, только окружающие, и окружение это – всегда враги, соперники.

Но только житейским дискомфортом последствия нарушения восьмой заповеди не ограничиваются. Наказание за этот грех в религиозном смысле еще более сурово. Ведь, как правило, воровство не бывает абстрактным, чем-то самим в себе. От воровства всегда кто-то страдает: от персоны до общества в целом. У воровства есть свой объект, жертва. Таким образом, преступается заповедь о любви к человеку, составляющая вместе с заповедью о любви к Богу главный завет, на котором, по слову Христа, «утверждается весь закон и пророки» (Мф.22:40). Преступление из частного проступка превращается в поругание всего Божественного правопорядка. Человек отвергает Бога, Бог отступает от человека. Да, внешне, на какое-то время, человек может мнить себя хозяином ситуации, он может многого достичь и много иметь. И не чувствует он, бедный, что крохотная его жизнь уже в лапах того хищника, к которому он сам в своем ослеплении подался… И нет хитрости, расчетливости, изворотливости, которая бы помогла ему избегнуть своей гибели: житейского краха и вечного проклятия. И особо страшно то, что до конца своей темной жизни вор, в отличие от явного богоборца, может считать себя даже верующим человеком – ведь столь многие к воровству относятся так снисходительно: «Велика ли беда? Все так делают!» — и думать, что вполне откупается от совести, пожертвовав на Церковь, поставив свечи… Так просто быть обманутым, но избави нас, Господи от лукавого!

Ах, как важно честно и трезвенно оценивать происходящее в своей душе, видеть «вора» в себе, и из самого себя его изгонять! А то кажется иногда, что нынче о воровстве говорят даже слишком много – но при том как-то отвлеченно: о «новых русских», об олигархах, о политиках. Создается впечатление, что тему эту используют в корыстных целях; в политической  и экономической борьбе. Шума много, но все это где-то. А с нами-то что происходит? Разве нас этот грех миновал? Осознаем ли мы, что многократно, явно или сокрыто, преступаем и эту заповедь Закона Божиего? Каемся ли в этом? Слишком часто нет. Феномен такого психологического замещения прекрасно описан в замечательной проповеди архимандрита Иоанна Крестьянкина «Слово о малом доброделании»70, как бы «великие» события вытесняют из сознания то живое, конкретное, то малое, чем мы непосредственно живем. Можно громко возмущаться, что американцы бомбят очередную жертву, и тихо есть поедом своих близких; можно выступать против «планирования семьи» — и тайком листать эротический журнал; можно клеймить олигархов, а дома спокойно, с ликованием, отматывать электрический счетчик. Я знаю человека, который просто не мог заставить себя пробить талон в троллейбусе. Я знаю семью, в которой ради экономии спичек (!) никогда не гасили газовую конфорку. Знаю человека, который не видел ничего плохого в том, чтобы взять без спроса почитать чужую книгу. (Все эти примеры – о людях верующих, церковных!). Друзья мои! Чем бесплотно возмущаться олигархами, не лучше ли «на себя оборотиться»? Сколь часто попускаем мы себе в той или иной мере поддаться соблазну – если лукавый представит нам это мелочью, или наоборот – очень нам необходимым. Но «Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становиться виновным во всем» (Иак.2:10) – в том-то и дело, что грех — понятие абсолютное, не подгоняемое удобно под обстоятельства. Как сказал герой известного романа «Рыба второй свежести не бывает; рыба бывает или свежая, или тухлая». Могут быть ситуации, в которых человек не может удержаться от греха, но не может быть ситуаций, в которых в грехе не нужно каяться. И здесь важнейшее дело – честность перед Богом и совестью. Небрежение своей работой и обязанностями, присвоение чего-либо просто «плохо лежащего», неуважение к правам другого человека, к его имуществу, труду, времени, все это и многое другое, что должна подсказать нам наша совесть71 — все это нарушение, а, значит, поругание Божией заповеди. Но «не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает». Что посеет человек, то и пожнет» (Гал.6:7). И жатва скорби простирается в вечность: «ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют» (1Кор.6:9-10).

Но не только вечный ад геенны ждет богоотступника. Как и всякая страсть, навык воровства возжигает ад в душе человека еще при его земной жизни – это неизбежное свойство греха. Отчасти мы уже говорили об этом на первом уровне понимания греха воровства: подозрительность, ненависть, предательство, вечная неудовлетворенность. Все это неизбежно сопутствует вору  — в нем самом, и вокруг него. Ах, знал бы воришка, какой «аромат» он распространяет  вокруг себя – так пахнут нечистоплотные люди, в своему запаху привыкшие и его не замечающие. Но как, почти рефлекторно, стараются отодвинуться от них окружающие! И так же естественная брезгливость к душевной нечистоплотности отодвигает от воришек людей чутких и порядочных. Тут «не пойман, не вор» — не помогает: грех для души чистой все равно смердит нестерпимо. Впрочем, чтобы «пропахнуть» смрадом греха, чтобы быть палимым породившими его страстями, делом предаваться воровству даже и не обязательно. Жадность, скупость, зависть, корыстолюбие – если мы позволяем этим гадам жить в нашей душе, то и от воровства не далеки: вопрос только в том, когда подходящий случай представится. И в этих страстях мы уже нарушители восьмой заповеди Закона Божиего со всеми вытекающими последствиями. Трезвение же над своими поступками, честность со своей совестью, внимание к внутренней жизни и лекарство покаяния – вот то, что поможет нам сих сетей лукавого избежать. Помоги, Господи!

И в заключение этой части беседы напомним о разновидностях греха воровства, которые существуют в покаянной практике Церкви.

Сребролюбие – страсть, при которой приобретение материального богатства становится основной целью жизни, кумиром; в начальной стадии развития страсти – особая любовь к деньгам. Своим естественным последствием имеет непосредственно воровство.

Злоприобретение – приобретение денег или имущества нечестными, недостойными христианина средствами.

Лихоимство – взятки, вымогательства и т.п.

Хищение – в церковной традиции под этим словом подразумевается кража государственного, общественного или иного имущество.

Воровство – кража у ближнего.

Наконец, третий уровень нашей беседы – мистический. Сразу скажем о мистической тайне уподобления. Уподобляясь некоему явлению в частном, мы неизбежно принимаем на себя и нечто от него гораздо большее. Так, пример, положительного уподобления – восприятие некоторых внешних форм древнего благочестия в современной религиозной жизни, восходящие к Библии, к самому Христу, к святым отцам символы в обрядах, облачениях, в иконописи, и так далее. Икона – это «образ, возводящий к первообразу»; также и во всем, уподобляясь чему-то великому в малом, мы через то восходим к высшему. Или вот страшное уподобление – заигравшиеся с образами нечистой силы рок-кумиры чаще всего кончают свой путь нечистой смертью – СПИД, наркотики, уголовщина. И вот, в связи с этим, задумаемся, кому из персонажей священного писания уподобляется вор? О ком сказал апостол любви Иоанн: «он … был вор»? (Ин.12:6). Иуда Искариот, предатель Иуда, самоубийца Иуда… Вот кто самый известный в истории человечества вор, вот образ, который принимает на себя воришка. Умолчим о последствиях – чуткому человеку они очевидны, бесчувственному говорить бесполезно…

Далее. Следует осознать, что грех воровства в основе своей всегда имеет отказ человека от промысла Божиего о его жизни. Это очевидно: человек не удовлетворяется тем, что ему послал Господь, и хочет «через черный ход» подгрести под себя поболее. «Маловато будет!». И что же в результате? Ведь в жизни мы имеем сколько-то добра, но и сколько-то скорбей (крестоношение) – во спасение, ибо путь на Небо ведет через Голгофу. И мера нашей жизни всегда точно определена Богом – оптимальная для нашего блага.

Однако если жжет нас огонь неудовлетворенности, а по сути дела – неблагодарности Небесному Отцу – то отнимется у нас и то, что имеем. И это касается, естественно, не только материальной сферы. Воровство как содеянный грех в материальной сфере жизни – только малое отражение катастрофического доверия ко Господу. Но без доверия – мы уже это прояснили – нет веры, нет любви. Потому  грех воровства и связанные с ним страсти указуют нам на глубинные зоны поражения нашей религиозной жизни, призывая к трезвению и действенному покаянию. В частности, чтобы помочь приобрести этот навык, святые отцы советовали не только не брать чужого, но более того, не брать ничего не принадлежащего непосредственно тебе (конечно, не в смысле запрета на сбор грибов, к примеру, но на присваивание находок). И, конечно же, всем нам прилежит основное средство христианского «осоления» жизни – молитва Небесному Отцу об очищении и умирении души.

Девятая заповедь

Исх.20:16

Не лжесвидетельствуй.
Не послушествуй на друга твоего
свидетельства ложна.

Житейский вред от нарушения девятой заповеди очевиден. Это со специфическим народным юмором выражено в разнообразных сказках о врунах-«шутниках»: «Волки», «Пожар»  и пр. Вруну не верят – банальность, но очевидная реальность. Ко лживому человеку отношение в лучшем случае настороженное, а, как правило – презрительное. У лгуна не может быть настоящих друзей. У лгуна не может быть полноценной любви.  У лгуна не может быть надежных деловых партнеров. Ложь есть ложь, она обманывает саму себя; уже этим она просто невыгодна. Но люди упорно лгут, лгут, лгут…

А ведь —  если не учитывать факт существования обманщика, лукавого – такое упорство просто объяснимо. Человек лжет, чтобы выгадать, и при этом всегда проигрывает. Но снова лжет – и снова теряет. Теряет друзей, уважение, доверие, иногда и имущество, и свободу. Даже следуя абсурдной логике Алисы из знаменитой сказки Кэрролла – «Если слишком долго держать в руках раскаленную кочергу, в конце концов, обожжешься» — уже следовало бы разобраться в последствиях лжи. Но нет, на швабру лжец готов наступать бесконечно…

Со всей очевидностью это проявляется в самооправдании. Простая и бесспорная истина – провинившегося простить гораздо легче, если тот в проступке искренне кается: «Повинную голову меч не сечет». Но страсть самооправдания, словно массовый психоз, довлеет над людьми.  Где логика? Зачем оправдываются? – Хотят себя выгородить, обелить. Но результат всегда противоположен: чем больше человек оправдывается, тес строже его накажут. Да хоть хитрость примени! Даже и не совсем искреннее извинение умалит меру наказания (преступников часто «раскалывают» на обещании оформить «добровольную явку с повинной»). Ан нет, будет юлить, глупо и нагло врать, выкручиваться – в результате против себя окружающих настроит и наказан будет в полную меру. И повторяться это будет вновь и вновь  …

Самооправдание – своего рода ложь в квадрате: ложью покрывается грех. Часто самооправдание влечет за собой клевету – в явном или сокрытом виде («по умолчанию»). Ложь в самооправдании нередко становиться настолько глупой и явной, что разоблачает саму себя. Чего только не услышишь! Вот несколько рядовых примеров из жизни нашего детского дома:

• Самый стандартный случай, повторяющийся в разных вариантах бесконечное количество раз: «Кто это сделал?» — «Не я» (а значит, кто-то другой из близких).
• Нередкий случай «виража» — попытка объехать правду на недомолвках: «Ира, почему детей еще не покормили обедом?» — «А уже ели!» — «А кто ел? Когда?» (тут вопрошающий проявил неожиданную въедливость) – «Вообще только я поела….» Или аналогичный случай: «Ты утром бегала?» (имеется в виду утренняя зарядка) — «Нет, не бегала». – «Проспала?» — «Нужно было правило к причастию читать». – «Читала?» — «Нет». – «А что же делала?» — «Опять спать легла….»
• Пример абсурдного самооправдания: ум помрачается на столько, что способен и на такое: «Игорь, ты вазу разбил?» — «Не я». – «Но ведь ты рядом с полкой стоял, когда она упала!» — «Нет, я тогда уже отошел, а только моя нога там оставалась».

Безумие самооправдания еще в том, что зачастую ложь так овладевает человеком, что он сам в нее  искренне верит – тогда, как окружающим она совершенно очевидна. Может быть, это самая страшная форма лжи – ложь внутри нас, самообман. Таковые состояния далеко не ограничены случаями самооправдания – самообман явление тотальное. Человек особенно привыкший потакать своим слабостям, любит и умеет самого себя обманывать. Сам себе артист, сам себе зритель. Разыграй какую угодно бездарную пьесу и аплодируй себе: ты — герой, ты — победитель, ты — всегда прав. Любые конфликты проще всего решить внутри себя: кому то их подлинным преодолением, а кому то — самообманом. Можно убедить себя, что во всех неудачах виноват кто-то или что-то: люди, бесы, обстоятельства. Можно жить «сырмяжной правдой», как Васисуалий Лоханкин. Можно – идеализированной марионеткой. Можно – грезами виртуального мира. Можно – наркотическим мороком. Возможностей много – результат один. Человеческая несостоятельность, истеричность характера, непостоянство, эгоцентризм… Кто может ужиться с таким человеком? Все перед ним виноваты, все ему должны: на работе его не ценят, в семье не понимают, все вокруг люди нечестные, непорядочные. Человек лжет всей своей жизнью, и тем создает вокруг себя «зону отчуждения». Он отталкивает от себя близких и их отдалении находит подтверждение своим подозрениям. Замкнутый круг, из которого вырваться человеческими силами невозможно. Тот, кто считает себя хитрецом и намеренно пытается обмануть окружающих, хот бы осознает свои действия. Он еще может опомниться и покаяться (хотя бы в плане общечеловеческой морали). Однако, человеку, привыкшему обманывать себя самого, покаяние почти недоступно. Его неизбежно засасывает виртуальный мир ложных понятий,  ценностей, состояний.

Этот мир – царство лукавого, и выход из него существует только в русле религиозной жизни: духовным усилием и благодатной помощью Божией. И на этом пути ложь внутри нас становиться не менее, если не более опасной, чем вовне. Может быть, эта ложь не столь заметна и не столь опасна для окружающих, но для сердца самого человека, она – ядовитый скорпион. Эта ложь – помрачение сознания, уничтожение трезвения и рассудительности, преграда покаянию, стена между душой человека и очищающей благодатью. Только в покаянии можно приобщение к благодати и преодоление довлеющей греховности падшей человеческой природы, а ведь начало покаяния – отказ от самооправдания, от лжи в самом себе. Трудная и настойчивая работа духа, трезвенность разума и усилие воли, смиренное обращение ко Господу, изучение аскетического опыта Церкви, доверие к духовному руководству – без всякого этого практически невозможно вырваться из ловушки самообмана. Скажем здесь еще о специфической религиозной форме самообмана – о духовной прелести (от слова лесть, т.е.  пре-лесть, пре-обманное состояние души. Прелесть72 – именно ложное духовное состояние. Как правило, состояние прелести – это самоутверждение и самоуслаждение внешними формами христианской жизни. При этом посты, молитвы и иные подвиги лишаются их внутреннего содержания: любви и смирения. Именно в этом состоянии особо очевидна «руководящая роль» лукавого:  самообман прелести поражает высшую духовную сторону человеческой личности; незаметно для себя самого человек становиться работником враждебной Богу силы. И ловит тут сатана свою жертву на древнейший и вернейший крючок  — страсть гордыни. Находящийся в состоянии духовной прелести человек уверен в своей праведности, даже смиреннословля73  он поглядывает на себя с восхищением. Впрочем, грех гордыни лежит в любой форме самообмана.  Самообман – это всегда или духовная прелесть, или самооправдание, или саможаление, или самовосхваление. Во всех этих состояниях присутствует гордое непризнание своей вины, гордое осуждение окружающих, гордое превозношение своими мнимыми достоинствами. И все это, так или иначе, рушит отношения гордеца с Богом и с ближними. Таково бедственное последствие лжи – поражение любви.

Действительно, нарушение девятой заповеди является прямым преступлением против Христовой заповеди любви, на которой «утверждается весь закон и пророки» (Мф.22:40). Это особо подчеркивается именно формулировкой заповеди.  «Лжесвидетельство» — ярко выраженный «общественный» грех, жертвой которого является кто-либо из ближних. Кто-то оклеветан, кто-то неоправдан по трусости свидетеля… В этом контексте любая ложь, которая по сути дела и стоит за этой заповедью, в той или иной форме, непосредственно или опосредованно, есть преступление против ближних. Ведь ложь – это всегда элемент диалога. Кто-то лжет, кто-то эту ложь воспринимает. Кто-то обманут, а значит поруган. Грех против любви – грех против Бога. Поруган ближний – поруган Бог. А ведь «Бог поругаем не бывает» (Галл.6,7), и жертва греха, в конечном итоге – сам лжец. Душа его горит от переполняющих его искушений. Корысть, страх, лень, тщеславие, злоба – это страсти и многие другие, как клубок змей сокрыты под поверхностью гладких слов или затаенного молчания, гневного самооправдания или деланной шутки. Все это сплетается в тугой узел греха, исподволь отравляющего наше бытие, своей лукавой незаметностью входя в нашу жизнь неистребимой привычкой. Есть страшное слово – лукавство. Страшное своей сродственностью имени сатаны – лукавый, и в то же время своей обыденностью: «Ну что же, немного пришлось слукавить…» И, «немного лукавя», проходит человек жизнь свою – там умолчит, там преувеличит, там намекнет. Иногда заметим в себе мы лукавство, и оправдаем его необходимостью ситуации и незначительностью лжи, а чаще не заметим вовсе. Мелочь? А ведь, чтобы быть погребенным, не обязательно попасть под огромный валун, достаточно быть засыпанным горой песка. Попробуем все-таки быть честными: разве маленькая ложь – уже не ложь? Разве маленькая подлость – добродетель? Разве воровать по мелочам – то же самое, что дарить? Осознаем: немного слукавить – это уже солгать, а ведь «от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» и «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф.12:37,36).

Однако, при всем том, нельзя не признать, что есть ситуации, которые вынуждают нас ко лжи. Когда ложь – не корыстна. Когда обстоятельства таковы, когда солгать мы должны из любви, из милосердия к ближнему. Об этом  — о вынужденной возможности лжи —  говориться  в книге духовных поучений аввы Дорофея, в главе с характерным названием «О том, что не должно лгать». При этом авва делает такую замечательную оговорку (учтем, что эта оговорка была сделана в IV веке по Рождестве Христовом для палестинских монахов): «… он должен делать это не часто, но разве в исключительном случае, однажды во много  лет…». Такова мера святых. Для нас же таковые ситуации должны быть не чем иным, как «нравственным мученичеством» — даже вынужденно вступать в сферу влияния лукавого следует крайне осторожно, со скорбью и покаянием.

И еще обратим внимание на славянский перевод девятой заповеди: «Не послушествуй на друга своего свидетельства ложна». В буквальном переводе «послушествовати» — лжесвидетельствовать. Ну, а «послух» — свидетель, сам не видевший дела, а слышавший о нем от других. Так не естественно ли нам услышать в звучании этой заповеди призыв не только самому не лгать, но и не слушать ложь и не верить слухам, клевете, не предаваться подозрительности? Пусть даже в буквальном этимологическом 74   смысле это и будет натяжкой – в духовном плане девятая заповедь буквально от нас этого требует. Понимаем ли мы вполне, что тяжкие грехи клеветы и осуждения – всегда грехи двоих: говорящего и слушающего? Понимаем ли, что подозревая в людях зло (и называя это реалистическим, трезвым взглядом на жизнь), мы распространяем ту же самую клевету и осуждение? Осознаем ли, что и это все есть наше «участие во лжи»?

«Не участвуй во лжи» — этот призыв великого христианского писателя Александра Исаевича Солженицына, обращенный к находящимся «под глыбами» советской идеологии соотечественникам, относится ко всем нам. Участвуя во лжи, мы становимся носителями лжи, пропитываемся ею. Мне пришлось близко знать человека, который настолько навык лжи, что, как кажется, уже не способен без нее обходиться. Он лжет всегда, лжет даже тогда, когда, как кажется, ему самому было бы выгодно сказать правду. Но правда для него стала невозможна, чужда… В своей лживости он настолько отождествился с ее носителем – лукавым —  что стал откровенным служителем зла. Его ложь уже не просто своекорыстна – она активно генерирует направленное вовне зло, она борется с добром. Таков итог компромиссов со своей совестью, закономерность «жизни во лжи». Такова мистика лжи  — «участие во лжи» неизбежно ведет к участию в делах сил тьмы. Собственно-то, природа  темной мистики лжи очевидна, и об этом мы уже упоминали – ее определил Господь, многократно отождествляя с ложью самого дьявола: «но избави нас от лукавого!» (Мф.6:13), «диавол… лжец и отец лжи» (Ин. 8:44). Ложь есть сфера бытия духов тьмы, форма их существования, метод их действия. Более того — в молитве «Отче наш» дьяволу присвоено наименование «лукавый» как имя собственное, сущностное. Как имена Бога – Сущий, Творец, Любовь, так имя дьявола – лжец. Лживая, лукавая сущность сил тьмы проявляется в их деятельности. Они всегда обманщики. Люцифер низверг с Неба сонм падших ангелов, нужно думать, не иначе, как обманом. Первые люди в раю были обмануты змием-сатаной (и метастазы этого обмана поразили первородным грехом все  потомство Адама). Дьявол, не зная сути событий, пытался искусить Христа в пустыне, обманом подчинить Его своей власти. На протяжении всей истории человечества и Церкви дьявол пытается обмануть человека – часто он в этом преуспевает. Дьявол туп. По сути своей он – служебный дух. (Евр. 1:14), отпавший от смысла своего служения, от Бога, и тем самым лишенный источника подлинного знания и света. Он живет во тьме, он генерирует тьму. Его воздействие отрицательного порядка: он – не-сущая (внебытийная) по своей природе сила, которая паразитируя на искажениях подлинного бытия, активна своим отрицательным зарядом. И главное оружие ее — ложь. Ведь в подлинном смысле сила тьмы – бессильна; но колоссальная мощь ее именно в обмане, в громадном, многотысячелетнем опыте обмана. Она заставляет человека в нее поверить, и тем самым материализуется, проникая в реальность и поглощая ее собою.

Итак, ложь в мистическом смысле – это орудие и энергия сил тьмы, их действие и их природа. И потому «участие во лжи» есть не что иное, как участие в смерти – апофеозе деятельности темных сил.

Десятая заповедь

Исх.20:17

Не желай дома ближнего твоего;
не желай жены ближнего твоего;
[ни поля его,] ни раба его, ни рабыни его,
ни вола его, ни вола его, [ни всякого скота его,]
ничего, что у ближнего твоего.
Не пожелай жены искренняго твоего,
не пожелай дому ближнего твоего,
ни села его, ни раба его, ни рабыни его,
ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его,
ни всего, елика суть ближняго твоего.

Зависть. Странное чувство, самоистязательное помрачение. Как это удивительно – человек, считая себя существом разумным, может погрязать в столь диком и жестоком самоедстве. «Злое, которого не хочу, но делаю» (Рим.7:19). Каково бытие завистника?   Даже на житейском уровне это рукотворный ад. И окружающим мерзок, и внутри себя червьми неусыпающими точим. Кому приятно общаться с завистником? Кто довериться ему в делах, в частной жизни?

Ты завидуешь тому, что кто-то благополучнее тебя, и тем самым уничтожаешь остатки своего благополучия. Хочешь большего – теряешь и то, что «думаешь иметь» (Лк. 8:18). Состояние души завистника – тотальный пессимизм. То, что хорошо кому-то – плохо, потому что не у меня. То, что хорошо мне  –  тоже плохо, потому что у кого-то может быть лучше. А что-то кому-то всегда может быть лучше. Удовлетворение недостижимо.

В духовном смысле состояние души завистника сродственно тому, о ком мы говорим в восьмой заповеди – не кради. Действительно, страсть зависти – одно из основных побуждений к совершению греха воровства. Помрачение ума заканчивается жизненным падением.

А то, что зависть — помрачение ума, очевидно. Народная мудрость говорит, что счастлив не тот, у кого все есть, а тот, кто довольствуется тем, что у него есть.

Давайте проведем мысленный эксперимент. В любой жизненной ситуации – как в масштабе целой жизни, так и в конкретных случаях – есть некий (и весьма широкий) интервал возможных состояний: от самого негативного до самого позитивного. Это касается всего: здоровья – от смертельной болезни до идеального здоровья; обеспеченности – от полной нищеты до фантастического богатства; семейного положения – от полной катастрофы до идеала и так далее. Вся наша жизнь состоит из совокупности этих состояний. И вот, осознав это, посмотрим на свое положение по «шкале» жизненных обстоятельств.

Что увидим? В чем-то мы находимся в положении хуже среднего, в чем-то лучше. А в целом наше состояние – где-то в середине возможностей: равно далеко как от наихудшего, так и от наилучшего. Суть же психологического обмана (говорим это на первом уровне понимания, а в действительности – обмана духовного) в том, что мы всегда смотрим «вправо» — туда, где наилучшие возможности. И всегда недовольны нашей недостаточностью в этой перспективе.

Вот это и есть лукавая зависть. Лукавая – именно потому, что как бы застилает глаза видеть благо, которым мы уже обладаем, в чем как-либо достаточны: не ценим этого, не замечаем, считаем обладание само собой разумеющейся необходимостью. А вот на том, что кажется нам недостатком во благе – на этом мы буквально зацикливаемся, ропщем и завидуем.

Но посмотри на себя, посмотри вокруг! У тебя низкая зарплата? Но не ценней ли любых денег доброе здоровье? А у тебя здоровье качается? Но не утешение ли тебе счастье и гармония в семье? С мужем проблемы? Но не чудо ли, что в таких условиях выросли благополучные и благодарные дети? Радуйся, друг, тому, что дал тебе Господь – и будешь счастлив в жизни. Тянись к лучшему, трудись ради обретения добра – но умей благодарно и радостно ценить то доброе, что ты уже имеешь.

И не стоит мифологизировать благополучие окружающих – у всех свои проблемы, часто сокрытые; поверьте мне: не дай Бог нам взвалить на себя проблемы тех, кто кажется в жизни устроившимся лучше нас75. Учись радоваться успехам окружающих, и эта радость принесет успех тебе самому, с тобой захотят сотрудничать, общаться, тебе с радостью помогут в трудных обстоятельствах. И тогда в жизни ничего не страшно: «сто друзей» — самое лучшее, что может быть в жизни.

Но для завистника нет друзей – ведь друг это тот, которому ты с радостью готов отдать что-то свое. А чем может поделиться завистник? Ему самому всегда и всего мало. Конечно, жизнь не одномерна, и не так часто встречаются люди, всецело пораженные и поглощенные завистью. Но – встречаются, и судьба их трагична. Так, я знаю человека, облаченного немалой властью, руководителя областного масштаба, вершителя больших дел и судеб многих людей. И при этом он настолько завистлив, что даже малые успехи его подчиненных вызывают в нем жгучую ревность. Эти успехи могли бы послужить и к его славе, как руководителя – но нет, безумие завистника толкает его на то, чтобы уничтожить плоды трудов его сотрудников – только бы кто-то не был успешен рядом с ним. Имя его стало притчей во языцех – как человека непорядочного, недоброго.

Или еще один житейский пример – из моей молодости. Некто В.Т. работал со мной в конце 70-х в проектном отделе конструкторского бюро. Работал в достаточно благоприятных условиях, как и многие молодые инженеры в серьезном оборонном КБ, должным образом продвигаясь по служебной лестнице. Но такой жизни для В. было мало – хотелось ему жизни «красивой». Позавидовал он тем, кто в советском обществе элитой считались – кто спецпайками питался и на служебных машинах катался. В партаппарат ему пути не было: блата не имел, а был блат в КГБ – дружок давнишний там лейтенантствовал. Чин у дружка не великий, буксиром на вершины не затащит, но посоветовал он – иди во внештатные сотрудники, в осведомители. Мол, дельце успешно сварганишь, а там и в штат возьмем. Дальше уже вопрос времени и удачи. Согласился В., на что не пойдешь ради мечты! Ведь КГБ-то особый клан: власть, обеспеченность, защищенность. А «дельце сварганить» решил В. на мне, на соседе по рабочему кульману. Три года ежедневно доносы писал – я эту стопку видел, толщиной, честное слово, в пол метра. Таким другом сердечным представлялся – утром встречал перед работой, вечером домой провожал. Все разговоры заводил: «А что там по радио “Свобода“ вчера сообщили?». А еще про девочек любил поговорить: это у него уж неистребимое пристрастие было – женолюб В. был пламенный. К лову, книг он особо не читал, но одной дорожил чрезвычайно: «Мужчина и женщина», дореволюционное издание, здоровенный том с золотым обрезом – то самое, что так ценил Васисуалий Лоханкин. Но обманула судьба искателя благ, рухнул Союз, разогнали тогдашних гебешников, дружок, его, лейтенант, спился. Остался В.Т. у разбитого корыта, его роль в моем деле наружу выплыла, уважение и доверие людей он потерял, карьеры не сделал, и. что при его женолюбии характерно, так семью и не создал, одиноким остался в пустоте жизни, «лишний человек». Сейчас ему впору даже своей прошлой жизни позавидовать, да что уж толку: зависть не утоляет, а пожигает…

Да, зависть не утоляет, но пожигает – для человека со здоровой душой это очевидно, но убеждать в том завистника – не «бесплатные ли советы»? Если человек завистлив – то это, как говорится, надолго. Не то же  ли самое убеждать одноногого в пользе утренней пробежки? Что же, может быть, и так – но только для безрелигиозного сознания. Ведь зависть – это страсть, понятие сугубо религиозное. И потому только на религиозном уровне бытия можно обрести адекватные инструменты и способы исцеления сей духовной язвы.

В связи с этим отметим особое положение десятой заповеди в структуре Декалогия. Представим себе декалогий как конструкцию: на верхнем этаже находятся заповеди отношений с Богом, высшие заповеди, фундаментом же является заповедь десятая – запрет на завистливое вожделение. А что такое вожделение само по себе? Это страсть как таковая. Может быть половое вожделение – блудная страсть; может быть вожделение чуждого блага  — страсть зависти; может быть вожделение ущерба близкому – страсть братоненавидения и так далее. И именно этот запрет на самовластие страстей налагает десятая заповедь Закона Божиего.

Что же такое страсть? Источник ее лежит в самых глубинах нашей души. По определению «Полного церковнославянского словаря» страсть (греч. παφος)  —  это «сильное  желание чего-либо запрещенного», то есть желание совершить грех. Сама по себе страсть есть уже грех — «грех состоянием», но это и потенциальная возможность совершения греха делом, воплощение его в конкретном поступке.  Так, страсть сребролюбия (любовь к деньгам, богатству), при непротивлении ей и при способствующих внешних обстоятельствах, может реализоваться  в грех воровства; страсть раздражительности – в грех рукоприкладства (побои, драка); страстное состояние отчаяния – в грех самоубийства. Как мы видим, все эти грехи: воровство, рукоприкладство, самоубийство и прочие – коренятся в соответствующих страстях. Но и сами страсти эти также есть грехи, более того, именно они – страсти – и есть грехи «в первую очередь», ибо, постоянно гнездясь в душе человека, побуждают его к совершению грехов делом – к падениям. Поэтому грехи делом не только вторичны по происхождению, но и гораздо легче преодолеваемы на практике (удержать себя от воровства, к примеру, гораздо проще, чем удержать свою душу от страстного желания приобретать материальные блага). Искоренение страстей – основное содержания православной аскетики. Святые отцы учат, что источник страстей – искушающая душу человека бесовская воля; почва для их произрастания – зараженная первородным грехом падшая природа человека; сила, противостоящая страстям, — свободная воля богоподобной человеческой личности; оружие для борьбы со страстями преподается Православной Церковью. Однако все это уже тема отдельного, большого разговора 76.

Здесь же мы приводим только перечень основных страстей (по мере возрастания их опасности для души), как они определяются святыми отцами Церкви, — с противопоставлением или соответствующих добродетелей.

Страсть	Добродетель
ЧРЕВОУГОДИЕ	ВОЗДЕРЖАНИЕ
ЛЮБОДЕЯНИЕ (блуд)	ЦЕЛОМУДРИЕ
СРЕБРОЛЮБИЕ	НЕСТЯЖАНИЕ
ГНЕВ	КРОТОСТЬ
ПЕЧАЛЬ	ТЕРПЕНИЕ
УНЫНИЕ	ТРЕЗВЕНИЕ (духовная собранность)
ТЩЕСЛАВИЕ	СМИРЕНИЕ
ГОРДОСТЬ	ЛЮБОВЬ

Итак, десятая заповедь Закона Божиего, как мы видим, содержит в себе гораздо большие глубины, чем это может показаться на первый взгляд. В этом плане характерна текстуальная близость четвертой и десятой заповедей: « Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего; [ни поля его] ни раба его, не рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скота его,] ничего, что у ближнего твоего» и «Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай [в них] всякие дела твои, а седьмой день – суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя,  ни [вол твой, ни осел твой, ни всякий] скот твой, ни пришелец, который в жилищах твоих, ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его».  Четвертая заповедь, заповедь о хранении субботы, пожалуй, самая характерная для Ветхого Завета, содержит требование практического послушания и обетования благополучия. Десятая заповедь – самая «новозаветная», предуготовляет к напряженной духовной жизни христианства. Заповедь четвертая завершает первую часть Декалогия, заповедь десятая – завершает вторую его часть; обе они как бы венчают две скрижали. Таким образом, четвертая заповедь, утверждающая реальность богоприсутствия, встречается с заповедью, открывающей условие богообщения – очищения от страстей. В их текстуальной близости, являющейся как бы внешним знаком внутреннего единения, ветхозаветный текст пророчествует о своем новозаветном содержании. И именно десятая заповедь по сути своей становится связью между ветхозаветным Законом веры и послушания и новозаветным Законом  любви, между Декалогием и Заповедями Блаженства.

И, наконец, мистический уровень понимания десятой заповеди. По сути дела, здесь должно соединиться всему, что было сказано выше о борьбе со страстями: об аскетике как о главном стержне православной мистики. Мы обязаны противостоять страстям, всеянным в нашу природу первородным грехом – это смысл существования, это путь обожения. Можем ли мы противостоять им?  Безусловно. Глубочайшей школой очищения души от яда страстей и является христианская аскетика.

Попробуем хотя бы кратко сказать об этом. Здесь следует вспомнить древнейшую человеческую мудрость (по преданию – как  цель жизни, сформулированную Сократом): «Познай самого себя». Эта же мысль лежит в основе и христианского духовного делания. Нужно научиться зреть свое сердце, ощущать малейшие движения  своей души и правильно их оценивать. Достигается это понуждением себя к трезвению, своего рода тренировкой внимания, а также молитвенным деланием, памятованием о Господе, проверкой себя по Священному Писанию и опытом святых отцов. Нужно научиться различать страстные состояния как проявления нашей падшей природы, и страсти, всеваемые в нас извне как прилоги бесовских сил, и должным образом им противоборствовать. Следует глубоко осознать свою немощь, поврежденность своей натуры, неспособность к созиданию подлинного блага без Божией помощи; это научит нас покаянию, покаяние родит смирение, а смирение откроет нашей душе врата благодати Божией. Благодать Божия в преизобилии своем даруется в Церкви Христовой – таков промысел Божий – и в первую очередь через Таинства Церкви.

Итак, мистика христианской духовности – это борьба с атакующими нашу душу бесовскими силами и с их «агентами» в нас самих – страстями. Двухтысячелетний опыт Церкви здесь исчерпывающ: трезвение, покаяние, благодатное укрепление Дарами Господними. Все сохранено Церковью, и все для нас открыто. Захочешь ли ты, друг, прибегнуть в этому опыту – зависит только от тебя: «пойди и посмотри» (Ин.1:46).

И еще несколько слов о мистике «титульной» для десятой заповеди страсти – о мистике зависти. И это всегда, в конечном счете, ропот против нашего Небесного Отца. Это страшное в духовном смысле состояние  — отказ от дарованного Господом спасительного креста жизни, отказ от милости Божией. С чем же мы тогда останемся?

Вкратце мы уже говорили об этом бедственном состоянии духа; остановимся на нем немного более подробно. Вдумаемся в смысл происходящего. Человек-ропотник как бы стучит кулаком по столу и кричит Господу: «Мало! Мало Ты мне благ дал! И того хочу еще, и сего!» Человек не желает принять смиренно и малейшей скорби, при этом полагая все имеющиеся у него блага чем-то самим собой разумеющимся. Однако вне скорбей, вне креста нет спасения. Нет человека, не погрязшего в грехах – но ведь грехи свои на Небо унести невозможно: они должны быть искуплены, как бы «нейтрализованы». И дай Бог, чтобы произошло это не в страдании вечной смерти. Средством же искупления грехов в земной жизни является терпеливое и покаянное приятие посылаемых Господом испытаний, скорбей; то, что в Церкви называется спасительным крестоношением. При этом крестоношение – никак не изуверство, мучительное наказание человеку за то, что он не так хорош, как хотелось бы Богу, но закономерное следствие ситуации, созданной самим человеком в его превратном пользовании высших Божественным даром свободы. Не Бог, но человек ввел грех и смерть в мир – своим отказом от Бога. Сейчас это реальный факт существования мира, и только вырвавшись из него, как из трясины, можно вернуться к райскому бессмертию. Смерть страшна, преодоление ее – подвиг, лечение от нее – дело тяжелое и болезненное. Но мы не одиноки на этом пути – Сам Подвигоположник Богочеловек Иисус через Крест взошел на небо, тем взнеся в горние чертоги и немощствующую после грехопадения человеческую природу. В Своей крестной смерти и Вознесении Господь даровал крест и нам – как орудие спасения: «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать богом». Итак, крест – это лестница на Небо, пробитая брешь в твердыне смерти. Крестоношение – наше врачевание, наше искупление, наше спасение. Оттолкнем ли спасительный крест?  Оттолкнем ли руку, зашивающую наши раны, скальпель, удаляющий наши язвы? Безумие, но именно это совершаем мы, ропща на нашу жизнь – фактически на Самого Жизнодателя. Действительно, оттолкнув крест, определенный нам Господом, возможно – однако этим никак не избавимся от скорбей, но только приумножим их. Ведь каждому Господь дарует именно ему необходимый крест: более тяжелый был бы непосилен, а более легкий – не спасителен. Есть церковная притча, повествующая о человеке, считавшем, что ему приходится нести по жизни крест для него слишком тяжелый. Вот он взял этот деревянный крест, который нес на своей спине, да и отпилил пилой часть его ножки. Крест стал гораздо легче, и пошел человек с веселием. Однако вот путь жизни завершился, он, как сотни людей подошел к пропасти, дно которой ад, а на другой стороне рай. Положили люди свои кресты, словно мостики через пропасть, и перешли к обителям райским. Наш же хитрец кресс свой мостил, мостил – короток! – да и уронил в пропасть, и сам за ним полетел, потеряв опору жизни. Вот такая печальная поучительная история. Да, скинуть свой кресс человек может – желание Господа привести каждое свое чадо ко спасению уступает свободе человека. Но каковы последствия? Свой благоприятнейший для спасения крест мы сбросим – и что же? Возможно и добьемся облегчения земной жизни – за счет бесконечных страданий в вечности; а возможно, что жизнь еще и отяготиться – ибо получим иной крест, не свойственный нам и непривычный (так, ропща на бедность, можем одновременно с чаемым богатством получить и невыносимую болезнь). И еще раз подчеркнем: один из основных постулатов христианства есть утверждение того, что Господь никогда и ни при каких обстоятельствах не пошлет человеку крест (испытания) более тяжелый, чем он может вынести; такой крест, который был бы ему непосилен, который неизбежно сломал бы жизненные силы человека. Однако спросите – не происходит ли такое в жизни слишком часто? Да, бывает – но при одном условии: если человек сам оттолкнул от себя помощь Божию, не принял Его, не поверил Ему. Тогда и кресс жизни – не кресс Божий, но крест нашей греховной природы, и слишком часто приражается к нему сам сатана – сперва заманивая сладостями, а затем, ломая непомерным бременем, при этом еще и подстрекая проклясть Бога за Его якобы немилосердие! Но и на кресте смерти злой разбойник может стать благоразумным, и крест сей станет Крестом Жизни – нет такой бездны, из которой нельзя было бы воззвать ко Господу.

Итак, для ропота нет причины, нет оправдания. Ропот – это ржа, поедающая добро. Ропот – это грех, неблагодарность Господу и недоверие Ему, это губительный обман лукавого. Ропот – это отказ от милости Божией. Ропот – это самосозидание ада: таков мистический плод страсти зависти (впрочем, как и всех иных греховных страстей при потакании им).

Умение чувствовать реальность присутствия Господа, доверять Господу, принимать все происходящее как из руки Божией – вот по сути дела содержание христианской жизни. Здесь, как в фокусе, сходятся задачи аскетики и богомыслия, послушания и рассуждения, этому учит и это дарует евхаристическое и молитвенное богообщение. И на этом уровне десятая заповедь Декалогия достигает свей полноты христианской духовности. В этом ее уникальность, в этом ее высшая значимость.

Послесловие

Конечно, то, о чем мы беседовали с вами, — это еще духовная жизнь сама по себе, это только некоторая информация о ней. Мы попытались показать, что содержание десяти ветхозаветных заповедей вполне жизненно и в наше время; это не исторический и культурный раритет, но основа для гармоничного существования человека. Недооценка этого катастрофична: век абсолюта ценностей Декалогия из сознания вымываются принципы ощущения человека как неповторимой богозданной личности. Последствия – крайний индивидуализм в страстях вплоть до аутизма – с одной стороны, и глобализация в духовной сфере, созидающая бессловесное и управляемое стадо, — в другой (очевидные примеры у всех перед глазами: растущие как на дрожжах коммерческие культы, политические пиар-компании, похожие на репетиции будущих армагеддонов, массовые истерии по поводу празднования Миллениума и др.).

Этой тенденции противостоит православное учение о человеке как образе Божием – поруганном, но неуничтожимом. Задаче восстановления этого образа в первозданной красоте – по сути дела, задаче спасения – служит православное душепопечительство.

Сей опыт Церкви бесконечно многообразен, осваивать его можно (и должно) всю жизнь. Но в то же время это опыт и крайне прост, естественен, доступен каждому. Об этом многократно и многообразно повествует нам Евангелие. Притча о талантах, о работниках одиннадцатого часа, о драгоценной жемчужине и многие другие учат нас путям встречи с Царствием Божиим. О том же повествует и евангельский эпизод о бесноватом юноше.

Отец бесноватого юноши, о котором рассказано в девятой главе Евангелия от Марка, дошел до отчаяния, ибо ничем не мог помочь своему несчастному сыну. Даже ученики Христовы не могли  исцелить больного – у отца было горе, но не было веры. И вот последняя надежда – великий Учитель Иисус из Назарета. «Иисус казал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему. И тот час отец отрока воскликнул со слезами: верую Господи! Помоги моему неверию … и он (отрок) встал» (Мк.9:23-27). Желание уверовать принято Господом как вера, и с этого горячего, искреннего, деятельного желания начинается вера. Ты хочешь обрести веру? Не жди каких-либо откровений свыше, сделай шаг к Богу, и уже это будет вера твоя….

Сделай шаг.

---

Примечания: