свящ. Ф. Преображенский
В чем истинное счастье

Опыт выяснения вопроса с христианской точки зрения

Я — путь, истина и жизнь.
Слова Христа Спасителя.

I

Мы переживаем последние годы нашего века. Наступает полный важности и серьезного значения час, когда человечеству надлежит сделать попытку нравственного самосознания, свести счеты своих умственных и нравственных капиталов, и с серьезною вдумчивостью, с возможным беспристрастием оглянувшись на доживаемый век, совершить акт всесторонней нравственной самопроверки, — этого необходимого момента в истории и личного и общественного прогресса. Перед порогом нового приближающегося века так необходимо и полезно серьезное и вдумчивое размышление о том, чем жило и живет человечество нашего века, чтобы по общим свойствам его жизни и характера предсозерцать будущие пути его жизни и нравственного развитая в дали, покрытой таинственной завесой будущего.

К печальным и грустным результатам приходит вдумчивый наблюдатель, обозревая пеструю, полную внешнего блеска и внутреннего нестроения картину жизни современного человечества. Это век технического богатства и духовной нищеты. Это век который, при всем величии и торжестве человеческого разума в области положительного знания, оставляет в наследие своему преемнику печальное сознание своего полного бессилия в указании таких идеалов, которые дали бы жизнь жаждущему обновления человечеству. В эффектной золотой раме, залитая электрическим светом стоит перед нами эта грустная картина людей с оскудевшей верой, заглохшими идеалами христианства, изжитыми надеждами, с потерянною любови к жизни, — людей, среди общего горя от внешних бедствий, столь оттеняемого внешним блеском комфорта сынов новейшей культуры, раздираемых внутренней мукой вечных вопросов, этой мучительной духовно — нравственной жаждой, для утоления которой, наука не в силах найти источники живой воды. Век поразительного торжества человеческого разума в области победы над природою, в сфере материального и реального, и век религиозного и нравственного оскудения, иссякшего философского, художественного и морального творчества. В религиозном отношении человечество переживает серьезный кризис. Бледнеет блеск и слабеет сила католичества, не смотря на все искусственные меры, принимаемые его служителями для поднятия его падающего авторитета. Все яснее становится его ложное христианство, не смотря на вешний блеск и твердость его церковной организации Протестантизм, верный своему внутреннему принципу, ведущему к раздору и разномыслию, идет по покатой плоскости разложения. Вместо религиозного объединения протестантские страны являют картину разделившегося царства. Некому поддержать чистое христианство, когда даже представители официальной церкви, пасторы открыто выражают свое отрицание личного Бога. Склонная, по-видимому, к консерватизму английская церковь, уже давно разделившаяся и продолжающая делиться, почти бессильна приостановить струю рационализма, которая начинает вторгаться в последнее время в религиозное сознание английского народа. Франции не скоро оправиться от гибельных, роковым образом являющихся в ее общественной нравственности жизни, плодов ее легкомысленной эмансипации от всякой религии. Трудно представить себе то многообразие общин и сект, ту причудливую форму их верований и внешней организации, какую представляет религиозная жизнь Америки. Но и везде представители официальной церкви, за немногими исключениями, только холодным признанием официального катехизиса и чисто формальным участием в церковно-обрядовой жизни обнаруживают свою внешнюю связь с церковью, в душе нося убеждения и верования, которыми не далеко до атеизма и которые, во всяком случае, потеряли христианскую окраску. В среде представителей свободных профессий и интеллигентного труда, руководителей юношества и стремящегося к самообразованию общества, мы видим не только равнодушие к вечным религиозным вопросам, но прямое насмешливое отношение к тому, что составляет сущность христианства, во имя истины, науки и свободы. В сравнительно темных и непросвещенных народных массах, наряду с практическим нигилизмом, плодом проповеди непризнанных «освободителей» человечества от власти тьмы, живет темное и невежественное суеверие, и друзьям христианства предстоит трудная задача внутреннего миссионерства.

Мнимые друзья человечества, ослепленные верой в силу и величие разума, одушевленные будто бы любовью к человечеству, в котором они бы желали видеть духовное единство вместо тяжелых сцен религиозной вражды сделали все, чтобы поколебать всякий религиозный авторитет, и вместо желаемого всеми единства веры работали на пользу единства неверия, единства индифферентизма.

Эмансипировав от всякого религиозного влияния нравственное сознание человечества, дискредитировав, по-видимому, христианство, как и всякую религию, в их основных положивших, наука сама взялась за изучение закона нравственной жизни, стремясь дать им авторитетное научное обоснование. Увлеченная торжеством своего успеха в сфере материально — практического знания, наука перешла предел своей компетенции и взялась за дело, в котором недостаточно было и ее метода, и ее научной силы, и обнаружила свою духовную скудость и бессилие. Стремясь построить нравственное учение на незыблемых основаниях точной науки, непоколебимом основании естествознания, наука уничтожила всякую нравственность и разнообразием своих системе, которые вели между собою ожесточенную борьбу, обнаружила не только бессилье мысли, прижатой слепой верой в точные факты, но и подорвала значение всякого нравственного авторитета. Плоды этой моральной беспринципности, с одной стороны, и печальным жертвы увлечения нравственными выводами новейших теорий морали, построенных на основах естествознания, с другой стороны, уже отмечены на страницах литературы. Моральные принципы, проведенные в жизнь, привели к плодам, гибельным для той теории, которая их предложила. Вместо доли участия в общемировой нравственной задаче, — влагать свой труд в дело нравственного прогресса человечества и при свете христианской морали работать для его целей, — наш век отмечает себя в истории, как время оскудения нравственного творчества. Ряд теорий, ведущих к сознательному обоснованию морали эгоизма, так блестяще закончился этой вполне цинической теорией Ницше, в которой нравственное оскудение нашего века нашло свое крайнее выражение.

Вместе с тем мысль, увлеченная слепой верой в факты и факты, прижатая своим односторонним методом к области внешнего и материального, обнаружила всю скудость философского творчества. Дух его, поднимавшей человечество над видимым и реальным в область идеальной творческой мысли, иссяк, и вместе с этим умственным и нравственным оскудением иссякло и художественное творчество. В декадентстве и символизме нашли себе выражение эта скудость художественного творчества и бледность наших художественных идеалов.

Полна мало отрадных явлений и политическая и социально-экономическая жизнь человечества. В области международных отношений мы не достигли ничего кроме хорошо вооруженного мира, — мира, держащего наготове жестокий меч… Столь сильно занимающее современные умы социально-экономические вопросы, от решения которых ставят в зависимость все судьбы человечества, достигли в наше время наибольшей остроты, но улучшение социально-экономического строя идет далеко не с тем успехом, каким обнадеживали человечество его руководители. Своими противоречивыми, друг друга уничтожающими теориями, своими разноречивыми проектами, от осуществления которых эти руководители ожидают наступления всеобщего счастья на земле, они на самом деле, едва ли что сделали для тех высоких целей, какими они, по-видимому, одушевлены, и их блестящие утопии очень и очень далеки от действительности. Они забыли, что одними внешними мерами, каковы бы они ни были, нельзя уничтожить этой ожесточенной борьбы эгоизмов, этой изобретенной наукой и возведенной ею в непреложный закон борьбы за существование. Эффектны их утопические мечты о дальнейших веках, которые продолжат с такою любови их работу, но действительность не дает сил верить их правдоподобности и осуществимости.

Достаточно этих общих указанных нами черт религиозно-нравственного и социально- экономического состояния современного человечества, чтоб не ошибиться относительно печальных последствий его, столь заметных теперь, при исходе нашего века.

Всеобщее оскудение религиозных верований и нравственных убеждений, которые составляют живую основу всякой живой и энергичной деятельности, обостряемое тяжелыми явлениями окружающих бедствий и зла, привело человечество к самому безотрадному пессимизму, который проявляется в жизни самыми печальными последствиями. Наука в некоторых отошедших обанкротилась; обмануты надежды, которые возлагались на нее с ее заманчивыми обещаниями. Религиозная вера изжита; действительность разрушает все утопии. В уме и сердце не осталось ничего заветного и дорогого. Ценность жизни оказалась фальшивой. Жизнь есть арена слепой погони за призрачным счастьем. Люди стремятся вверх по крутой лестнице, где на каждой ступени стоят манящие кубки, на дне которых постоянно оказывается горечь. Муки тщетных стремлений сменяются скукой разочарования. Повсюду борьба, ревность, зависть, глупость и злоба. Каждая дорога и каждое поприще есть сцена страдания. Можно прийти в отчаяние, если задуматься о том, какие беды угрожают нам ежеминутно, висят незримо над головой, извиваются среди нас змеями и щелкают челюстями отвратительных драконов. Мы живем по истине на поле бесконечного сражения; вся земля покрыта ранеными. Чтобы видеть это, достаточно обратить внимание на больницы, тюрьмы, углы нищеты, на явные и тайные слезы человечества. Отсюда, из нашего обыденного существования, можно взять материал для описания ада. (См. ст. «Страх смерти» К. Яроша, «Русск. Вести.» 1898 г. Январь стр. 53). Вот убеждения, к каким, под совокупным воздействием многих причин, пришло человечество в наши дни, и ненависть к жизни заменила собою любовь к ней, которая жила в человечестве, не смотря на окружающее зло, вдохновляемая теперь — увы! — потерянной верой в бессмертие души. «Умираю, потому что не нашел смысла жизни», «надоело жить» — вот слова слабовольных жертв, задохнувшихся в мрачной атмосфере скептицизма и безверия, — вот почти постоянный мотив все более и более увеличивающихся самоубийств.

Состояние человечества было бы очень безотрадно и безнадежно, если бы среди всеобщих нравственных сумерек не явились слабые просветы возможного для человечества поворота на истинный путь, в своих основах носящий животворную силу и вечное значение которого так было забыто и потеряно. Мрак ночи сгущается перед рассветом, и мы готовы приветствовать надежду на зарождающийся свет, который так нужен, которого так жаждут люди, еще не угасившие в себе порывов к истинным целям жизни. Едва заметно пробивается эта бодрящая струя животворной воды, едва показываются молодые всходы, но нельзя не заметить той внутренней работы, которая происходить в лучших людях, ее симптомов и проявлений, которые горят надеждой на лучшее будущее.

Посмотрим на эти симптомы и ободрим свои надежды.

Долгое господство позитивного направления в науке, столь гибельно отразившееся в человечестве, не могло, однако, окончательно истребит в нем потребность высших идеальных интересов и целей в жизни. Духовная жажда, ложно утолявшаяся научными теориями, заменившими прежние верования, потребовала чистой воды. «Гони природу в дверь, она влетит в окно», — эти слова равно имеют силу и относительно духовной природы человека. Присущая человеческому духу неискоренимая потребность веры стала вырываться наружу. Она прежде всего выразилась в том разочаровании в полной силе разума и науки, отзвуки которого слышны повсюду. Сама наука в лице своих все более и более увеличивающихся представителей признала свое банкротство в той области, где она предполагала господствовать, и начинает обращать мысль человечества к гонимой прежде вере. В области моральных отношений слова «нравственный долг», «альтруизм», «любовь», «самопожертвование», «нравственная цель жизни» стали не прежними словами с тайным смыслом, ничего не имеющим общего с их действительным смыслом, а формулами, в которых заметна новая свежая струя нравственного сознания. И в науке и литературе раздаются сперва робкие, а потом и одушевленные призывы к нравственному обновлению, источник которого с похвальной откровенностью указывается в забытом, презираемом христианстве. Возрождаются, мало по малу, религиозные интересы, оживляются нравственные вопросы, и жизнь жаждет новых основ и преобразования. В области социально-экономической, успех внешних мер и предприятий, направленных к установлению должных границ между борющимися сторонами, все более и более ставится в зависимость от внутреннего преобразующего умы и сердца нравственного процесса. Вопросы о смысле и цели жизни ставятся с глубокой жаждой истины, и мысль начинает подниматься над узкою и меркантильною моралью в область высших задач и целей. Вера в бессмертие, эта отрада измученного злом мира сердца, начинает робко заявлять свои права. Отдельные личности, объединенные общим желанием нравственного возрождения, соединяются в кружки и общества с высокими целями нравственного самовоспитания. Со всех сторон раздается оживленный призыв к энергичной борьбе с недугами нравственной беспринципности и мрачного неверия в Бога, идеалы, людей и жизнь. Лучшие люди призываются к упорной аскетической работе над собою, чтобы благотворно влиять на ищущих света в жизни личностей.

Правда, это все слабые намеки, робкие надежды, неуверенные шаги. Правда, что истинные пути и цели еще далеко не сознаны в их чистом виде… И это не удивительно… Слишком долго было всеобщее ослепление перед разумом, слишком долго отучалось от христианства сознание человечества, слишком глубокие следы оставили недуги века в духовной организации современного человека. Человечество не в силах сразу отрешиться от той путаницы, какую произвела в его умах и сердцах переживаемая эпоха, и долго еще заметны будут следы старых идеалов и теорий, который, смешиваясь с элементами нового учения, образуют особое переходное состояние. Лучшим выразителем этого переходного состояния, представляющего плод внутренней работы в людях конца нашего века, является наш отечественный писатель, граф Л. Н. Толстой, который после своей жизненной катастрофы, заключившей его увлечения веяниями нашего века, отыскав потерянный им смысл жизни в перестроенном по своему пониманию христианском мировоззрении, явился талантливым, смелым и воодушевленным проповедником нравственного обновления. Как бы ни относились современники к его попыткам возбудить дремлющее сознание русского общества, никто не может отрицать, что в нем характерно нашли выражение и прежние увлечения, от которых он освободился только на словах, и новые чаяния, направленные современным человечеством к христианству, пусть очень далекие от чистого христианства, но все же более и более к нему приближающиеся. Пусть еще смутна для понимания человечества истинная цель человеческой жизни, как это показывают новейшие, так часто теперь появляющиеся книги и брошюры, посвященные вечному вопросу о человеческом счастье, так назойливо стоящему в наши дни перед сознанием… Пусть блуждающая мысль, не обращаясь к чистому источнику новой жизни, забредет иногда в дебри обновленного буддизма или приспособленной по научным меркам теософии, — пусть она с неразборчивостью, свойственной мучительной жажде, бросается ко всяким источникам, чтобы утолить свою жажду, — слово «жажду» произнесено человечеством, источник истинной жизни почти осознан, работа началась…

Таким образом, на пороге наступающего века человеческая мысль может, прикасаясь к таинственной завесе, скрывающей от нас будущее, обратиться к нему с очень важными запросами и чаяниями. Пусть исчезнет навсегда это идолопоклонство перед разумом, для которого открыты самые широкие горизонты в той области, где он действительно может царствовать во всем блеске своего величья! Пусть все больше и больше разгорается духовная жажда в человечестве, находя окончательное утоление в вечных глаголах Того, Кто имел власть сказать о себе: Я — истина, путь и жизнь! Только в духовной атмосфере веры и любви найдет человечество вечные и неизменные основы истинной жизни.

II

Из вопросов, которые поставила современная, ищущая исхода, человеческая мысль и на которых яснее всего выразились и симптомы происходящей ныне внутренней работы и основные недостатки ее направления, мы избираем для нашей беседы этот старый, но вечно новый и, в наши дни особенно живо поставленный вопрос, о человеческом счастье, личном и общечеловеческом.

Счастье! Едва ли в обиходе слов современного человека есть другое слово, которое бы с такою силою, как бы электрического тока, касалось той тайной муки, какую носит в глубине сердца человек нашего времени. Это оно, развитое или не найденное, увеличивает наши кладбища преждевременными могилами людей потерявших любовь к жизни. Это оно — предмет глубоких тайных дум и пламенных молитв современной матери, смущенной все более и более увеличивающимся количеством молодежи, без веры, без надежд, без любви, без опоры и привязанности к жизни. Это оно — тайная мечта всякого современного существа, темь более жадная и голодная, чем дальше отстоит от идеала действительность. Это оно — единственное слово, которое с таким глухим недоверием, таким сарказмом, но в тоже время и с тщательно скрываемой надеждой выслушивается современными преждевременными пессимистами из лиц молодого поколения, которые успели разочароваться в жизни, почти ее не начав. Счастье личности и счастье человечества — вот тайные пружины деятельности, упорной и мучительной, которую с нервностью, доходящею до болезненности, без руля и без ветрил, с чередующимися моментами отчаяния и надежды, ведут современные люди. В чем истинная жизнь, в чем счастье — эти вопросы с возбужденностию ставятся всюду и так или иначе решаются в современной литературе. Одна книга выходит за другой, отвечая на жадные запросы ищущего счастья человечества.

Я не стану подробно разбирать тех книжек и брошюр по занимающему нас вопросу, которых так не мало появилось в последнее время на нашем книжном рынке. Я скажу про них лишь одно: все они внушены любовью к человечеству, заключают много дельных и глубоких мыслей, но вот одна их общая черта: они едва одно или два слова говорят о значении в жизни человечества той животворной силы, которую мы называем христианством. Умалчивая об этой исторической силе человеческого развития, об этом двигателе нравственного развития каждой человеческой личности, эти книги предлагают человечеству создать возможное для него счастье на основах, которые выдуманы и проведены к жизни той самой силой, о которой они, полные или бессознательного или замалчиваемого ими влияния христианских идеалов, совершенно не говорят, но, лишенные внутренней возможности понят идеалы христианские во всей их чистоте и небесном величии, они представляют нам жалкие отблески того света, которому они не могут прямо смотреть в лицо. И оттого это — слабые намеки, обесцвеченные подобия, блуждающие попытки. Просветленные животворным светом христианства, эти элементы человеческого счастья, указываемые друзьями человечества, являются во всей своей силе и плодоносности только тогда, когда попадают в родившую их благодатную атмосферу христианской веры. Восполнит в слабой попытке существенные недочеты этих во множестве распространяющихся в наши дни книжек — составляет нашу задачу, и к христианскому решению вопроса о человеческом счастье я привлекаю ваше внимание.

Но вот я уже слышу возражение, которое я слышал ранее, чем приступил к своей работе. Христианство и счастье! Да что может быть общего между религией неба и темными стремлениями гоняющегося за плотскими интересами человечества? Что общего между христианским аскетизмом и любовью к жизни, как ее понимает осуетившийся человек? Что общего между блаженством и земным счастьем, когда это последнее, по-видимому, даже отрицается во имя первого? Что общего между печальными тонами тяготеющей к небу и скудной человеческими радостями христианской жизни и пестрыми роскошными красками воодушевленной любовью к жизни картины, рисуемой мечтами человечества? Что может сказать христианство и его служитель о счастье?

Я не стану особенно отвечать на это возражение в котором, по-видимому, при своем благоговении к христианству выражается такое грубое и, к сожалению, довольно часто встречающееся в наши дни понимание христианства. Ответом на эти недоумения будет мое чтение.

При всем разнообразии предлагаемых современному человечеству формул счастья, все они сходятся в одной общей черте — определяют общую сущность человеческого счастья, его логическую схему, почти одинаково. И это понятно. Не смотря на живое разнообразие индивидуальных черт умственных образов людей всех времен, умственная жизнь их идет по общим всем неизменным законам. Столь же неизменные общие законы заправляют и всею душевною жизнью человека, при всем разнообразии нравственных физиономий, разнообразии умственного и нравственного склада отдельных единиц. Понятно, что и все человечество сходится в общем определении сущности того счастья, за фантастическими призраками специальных выражений которого оно лихорадочно гонится, не смотря на то, что согласно умственному и нравственному складу, условиям общего умственного, религиозного и нравственного развития, отдельные понимания и требования жизни наполняют эту общую формулу таким живым и разнообразным содержанием, что они могут отрицать друг друга и, приведенные в жизнь, приносят вместо счастья ненависть к жизни. В чем же состоит эта общая формула счастья? Чувство счастья состоит в ощущаемом внутри человека, в тайниках его существа, чувстве наслаждения жизнию, жизнерадостности, блаженства и любви к жизни, — которое в человеке является как плод внутреннего и внешнего равновесия, возможной гармонии удовлетворяемых потребностей индивидуальной личности, сообразно запросам, предъявляемым степенью ее умственного и нравственного развития. Счастье человека внутри его: в этом согласны все, и различие между отдельными личностями состоит лишь в указании тех элементов, которые должны входить, как необходимые звенья золотой цепи счастья. Относительно этих элементов также существует возможное для такого вопроса однообразие в указании тех, наиболее общих, общечеловеческих элементов, из сочетания которых могло бы сложиться возможное на земле счастие современного человека. Таковы указываемые большинством современных писателей элементы: любовь к науке, любовь к искусству, любовь к природе, служение добру, служение обществу, служение человечеству, физический, умственный и нравственный труд, дружба, семья, возможное физическое и душевное здоровье. Кажется, что в этих элементах указаны все существенные запросы человеческого существа, и человечеству ничего не остается, как последовать умным и дельным советам современных теоретиков счастья. Но вот в чем существенный недостаток этих попыток указать человечеству единственную основу возможного человеческого счастья. Несмотря на всю серьезность и научную обоснованность этих положений раскрытых на почве точных данных всякого опыта, несмотря на всеоружие авторитетов науки из всех областей психологии, этики, физиологии, истории, философии, медицины п гигиены и вообще естествознания, которые так гордятся своим величием и победоносностью, — несмотря на все это, указанные механически соединенные элементы представляют нам не живого человека, а машину, для которой собраны почти все составные части, но которой не хватает объединяющей ее части животворной силы, для которой в ее мертвом материале не дано зародыша живой творческой души, способной дать этим мертвым элементам жизнь, объединить их в общем жизненном токе, сделаться источником, двигателем и силой всесторонней воодушевленной совместной деятельности этих элементов, произвести то, что, проникая все эти отдельные части, действительно дало бы так страстно искомое современным человечеством счастие.

И его, это страстно искомое счастье, дает всякому жаждущему истинно понятое христианство, не то, которое ныне выдают за него, не эта удивительная, смесь парадоксов и положений, в которых христианского одни лишь слова, скрывающие тайный смысл совершенно нехристианских воззрений, не эта подделка, которая дерзает называться истинным смыслом христианства, потерянного людьми, — а то чистое и беспримесное Христово учение, которое преобразило мир и дало человечеству столько великих нравственных характеров, познавших блаженство истинного христианского счастья на нашей тернистой земле, и которое доселе и всегда есть живой источник воды, утоляющий всякую жажду на веки, — воды текущей чрез путь этой жизни в жизнь вечную и с собой несущей и счастье жизни земной, и блаженство жизни небесной.

«Странная вещь, — говорит один из признанных человечеством умов (Монтескье), что христианская религия, не имея, кажется, другой, цели кроме блаженства в загробной жизни, обеспечивает вполне земное счастье». Мы, напротив, в этом не находим ничего странного. Это вполне естественно проистекает из самой сущности христианств, как благой вести с неба бедной земле. Бог наделил человека любовью в жизни и вложили в его сердце, полное высоких потребностей ко всему светлому, доброму и прекрасному, живое стремление раскрывать полноту этой жизни в удовлетворении всех законных потребностей своей духовно-телесной природы. Вся психофизическая организация человека была приспособлена к тем высоким целям, которых достигать на бесконечном пространстве веков надлежало человечеству с его высокими запросами духа и сердца. Вера в Бога, непрестанное общение человеческого существа с источником всякой жизни — истины, добра и красоты, наслаждение красотами природы, разнообразный труд, направленный к правильному раскрытию всех физических, умственных и нравственных сил, общение между сродными по духу, цели и задачам существами, в семье, дружбе, обществе, взаимное восполнение не достающего среди окружающих во всех сферах общечеловеческих потребностей — вот содержание жизни, которое указано было человечеству основными чертами его духовно-телесной природы. Из этого сочетания для человека естественно должно было проистекать то чувство внутреннего удовлетворения, которое с полным правом может быть названо счастьем. Рай — это символ полного совпадения земного счастья и небесного блаженства. Но рай был потерян, и тщетно блуждал человек, пытаясь возвратить себе потерянный рай и обрести земное счастье. Та потрясающая катастрофа, которая одна только в состоянии объяснить этот удивительный трагический разлад в человеческом существе, эту непонятную смесь добра и зла, света и тьмы, красоты и безобразия, все — то, что обратило землю — увы! — не в тщетно искомый рай, а в подобие ада, — она, эта катастрофа, внесла в жизнь человечества ту темную и мрачную полосу, которую, все более и более сгущая, люди сочли единственной долей их ужасного существования и, блуждая в ее потемках, не могли выбраться на истинный путь. Остатки света в человечестве были бессильны просветить для него темные пути. Человечество выбивалось из сил жаждало, искало, хотело, и наконец благая весть с неба провозвестила новый и единственный путь получить потерянный рай. Единородный Сын Божий сходит на землю, томившуюся во мраке, и с Ним сходит свет на землю. Христос воплощается, принимая человеческую природу в ее нормальном, неискаженном грехом виде, и живет на земле человеческой жизнью благословляя скромную долю нашего земного существования. Он благословляет бедность, принимает участие в земных радостях, живет радостями и скорбит скорбями человечества. И Своею личностью, и Своим учением он проповедует пришествие царства Божия, а царство Божие может принести с собою только счастье, только мир, только блаженство. Христос не пересоздает человеческой природы, омраченной долгим рабством греху, — Он не уничтожает на земле человеческого горя, болезни и смерти, Он не перестраивает человеческого строя не уничтожает насильственно общечеловеческих бедствий; Он знает, что то семя царства Божия, которое он бросает, вырастит в древо, под сенью которого найдут себе отраду и счастье народы, естественно перерождаясь и преобразуясь, — что закваска, брошенная Им в мир, произведет такое броженье, что и личный мир каждого человека и общая жизнь человечества получить новое и мощное направление по новому пути, который принесет человечеству счастье на земле и блаженство на небе. Истинное счастье на земле — это то царство Божие, которое есть внутрь всякого человека и дается ищущему как Божий дар, как мир, струя небесной жизни, как чудная песня их горних селений, — ощущается внутри как гармония духа, претворенного силой Христовой, оплодотворившей все лучшие и высшие проявления человеческой души. Это — мир души, прощенной Богом и примиренной с Ним, — это блаженство духа в общении любви с источником любви, это — радость свободы выпущенного на простор родных полей узника, это — счастье удовлетворенной духовной и нравственной алчбы и жажды… Вечно горящая звезда небесного идеала, указующая светлую даль всякого существования, идет пред служителем Креста Христова и ведет его путями этой земной жизни, на которых каждый шаг его приближения к идеальной цели сопровождается тем высоким чувством внутреннего блаженства, которое одно может дать на земле ощущение счастья, — ведет чрез возможное счастье на земле к полному счастью и блаженству на небе.

На этом земном пути что отнимает христианство от тех светлых радостей, от тех чистых наслаждений, каких алчет на земле наше сердце? Ничего. На этом пути христианство что дает человечеству во всем, что касается его высшего блага? Все. Это мы покажем на следующих страницах.

Итак, мы указали общую схему человеческого счастья, в том его смысле, какой придает ему истинное христианство; мы нашли, что христианство сходно с современными теоретиками счастья указывает его внутри человеческого духа, но обосновывает его глубже и, связуя его с вечными целями человеческого существования, придает ему твердую основу и более жизненную силу. Но это заметнее будет для нас, когда мы обратимся к рассмотрению того, как относится истинное христианство ко всем указанным в современных книгах о счастье элементам, сочетание которых дает человечеству искомое им счастье.

III

В любви к истине, в светлой области просвещения, в наслаждениях умственного познания научают нас искать счастья современные учителя. Они не находят слов, чтобы воспеть восторженный гимн знанию и науке, и в своем поклонении перед разумом и наукой готовы дойти до религиозного экстаза. Свет разума — вот начало жизни, полной смысла. Просвещение — вот лекарство против всех духовных недугов. Наслаждение интеллектуальное — вот что способно дать человеку счастье. Мы не будем оспаривать этих положений. Христианство, и ничто другое, возвысило и одухотворило эту любовь человека к истине и знанию; смотря на разум человеческий, как на отражение разума Божественного, оно окрылило человеческий ум в его полете в бесконечные пределы знания; оно открыло своим возвышенным учением широкие горизонты, вложило любовь к совершенствованию в сфере знания. Мы глубоко согласны, что —

Кн. Цертелев.

но утверждаем, что это глубокое значение света знания и науки может иметь место только тогда, когда это знание и наука не прерывают духовной связи с той великой силой, которая их возродила, т. е. силой христианства. Чтобы понять истинное значение знания, обратимся к одному древнему мудрецу, который достаточно известен читающему обществу по ложным ссылкам на него таких учителей нравственности, как Шопенгауэр и Л. Толстой. Мы имеем в виду автора той непонятой многими книги, которая носить у нас название Екклезиаста. В этой книге содержится живая, прочувствованная исповедь одной ветхозаветной личности, которой по силе его дарования и положения в мире пришлось пережить все, увлечения своей эпохи. Подобно Л. Толстому, поведал он нам мучительную свою историю. «И предал я сердце мое тому — говорить он, — чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом» (Еккл. I, 13). Он видел все дела, какие делаются под солнцем; его сердце видело много мудрости и знания, так что он приобрел мудрости больше всех, которые были прежде над Иерусалимом». (I, 14—16). И что же? Бессилие и ограниченность человеческого разума отравляли все его искания истины. После тяжелых и мучительных поисков за теоретическою истиною, после лихорадочных умственных блужданий в полусвете истины и мраке заблуждений, Екклизиаст нашел, что «не может человек постигнут дел, которые делаются под солнцем, сколько бы не трудился в исследовании» (III, 11; VIII, 17). Если и бывают такие самоуверенные мудрецы, которые говорят, что знают все, то это ложь (VIII, 17) и им смело можно противопоставить искренних Сократов, которые знают только то, что они ничего не знают, — в чем и сознаются. Но даже и в области того относительного знания, какое дано в удел человеку, — в этой области, которая является маленьким островком среди необъятного океана непознанного, исследователь наталкивается на массы ошибок и промахов, доставляющих ему страдания.

Но если стремления к мудрости и знанию отравляются горьким сознанием своей ограниченности и бессилия, которые не только суживают в роковые границы эти стремления, но и сеют на пути к знанию терния ошибок и промахов, то это горькое сознание переходит в скорбь, когда вместе с умножением познания нарождаются новые вопросы, которых не в силах разрешить человек. «Кто умножает познания, умножает скорбь» (I, 19). Жажда человека к знанию неутолима. Самоуверенно, несмотря на постоянное сознание, что обрезаны крылья человеческого ума, шагая чрез ошибки и промахи, человек идет напролом вперед и потом со скорбью останавливается перед рядом новых вопросов, которых не обнять и не разрешить самоуверенному мудрецу. И вот человек походит на того, кто хотел бы ковшом исчерпать океан. Развитый и обогащенный познаниями ум мудреца яснее видит все несовершенства своей умственной организации, все противоречия своего отрывочного знания, все несовершенства и ненормальности в мире физическом и нравственном, и вместе свое бессилие в борьбе с последними1. Невежество и незнание не знает этих умственных мук, этой борьбы сомнений и противоречий, этой тоски и страданий при виде огненного херувима, охраняющего вход в тот рай мудрости, где весь универс и космос познаются во всей полноте. Вот посему во многой мудрости много печали (1, 19).

В самом деле, не знания ли его поставили перед его взором мучительную антитезу тленности человеческого бытия и вечно стоящего и не исчезающего механизма природы, где все круговращается и повторяется по ритму строгой законности (1, 4)? Не изучение ли явлений природы, где нет ничего нового, открыло ему наиболее ярко, что и человеческая культура подвержена тому же закону, и навело его на мысль, оправданную опытом человечества, им изученным что и в сфере человеческого труда и деятельности нет прогресса, что люди возобновляют лишь старое в подновленном виде и лишь питаются роковой иллюзией, когда это подновленное старое считают за новое, еще не бывшее под солнцем? (I, 9 — 11). Не мудрость ли его открыла ему тягостную для самолюбия зависимость человека от его природы, закона времени и всеобщего физического порядка (III, 1 —11)? Не мудрость ли его породила в его   душе претензию иметь преимущество перед глупцом и невеждою и не сама ли она разбила эту иллюзию преимущества, когда открыла, что мудрый умирает наравне с глупым и забывается в потомстве также скоро, как и глупец (II, 15 —16)? Не она ли, подавленная фактом смерти, оказалась бессильной связать этот ужасный физический жребий всего живущего с инстинктивным стремлением человека к вечности (III, 11) и привела его душу в ужасное состояние сомнения относительно бессмертного назначения человека, умирающего наравне со скотом (III, 19—21)? Не она ли раскрыла ему все человеческие заблуждения, обнажила все царящие над людьми иллюзии, обрисовала ему все ужасные противоречия в жизни между идеалом и действительностью, натолкнула на неразрешимые для нее вопросы о судьбах праведных и нечестивых (VII, 15; VIII, 10, 14; IX, 11), — столь поражавших своей кажущейся несправедливостью религиозных и мыслящих людей всех времен, особенно ветхозаветных, — и не она ли сама показала все свое бессилье «выпрямить кривое и восполнить недостающее» в области физического миропорядка и нравственной жизни человечества (I, 15; VII, 13)? Не она ли сама, наконец, раскрыла свою собственную ограниченность, свое бессилье, свою погрешимость, и сперва гордая и самоуверенная, потом пришла к самоотрицанию?

Итак, мудрость Екклезиаста наставила множество вопросов, но ни одного из них не разрешила, — раскрыла множество ненормальностей в мире физическом и нравственном, но ни одной из них не объяснила и не исправила. Осознав свое бессилие постигнуть дела, совершающиеся под солнцем, и исправить «кривизны» физического и нравственного мира, она разбила самоуверенную иллюзию Екклезиаста, в мудрости и знаниях искавшего самодовлеющего блага, и отрицаньем самой себя показала всю суетность стремлений к ней. Скорбь, как результат сознания бессилия, ограниченности и ничтожества своей мудрости, скорбь, как результат признания бесцельности и бесплодия жизненных стремлений в мудрости найти личное счастье и смысл жизни — вот то настроение, которое овладело душой Екклезиаста, когда он свел счеты со своими умственными блужданиями.

Но увы! это не личная его неудача. Его тяжелое чувство личной скорби переходит в чувство скорби мировой, когда он, присмотревшись к жизни других людей, нашел, что такова участь и всех мудрецов, что скорбное сознание бесплодия всех исканий истины и бесплодно потраченных сил на борьбу с физическими и нравственными несовершенствами есть роковой удел всех мыслящих людей, взявшихся за это «тяжелое занятие», за эту «тяжкую муку» (I, 13), как он называет стремление людей к мудрости и знаниям и их умственные блуждания без надежды выбраться на путь всеобъясняющей истины.

И вот он, в чувстве глубокой скорби, озирая страдальческим взором и свои личные, а затем и общечеловеческие стремления к мудрости, уныло восклицает:

Религиозная идея спасла его; при свете веры победил он и свой скептицизм в области знания и свой пессимизм в вопросе о жизни.

Так рассуждал древний мудрец при состоянии знания и мудрости его времени. Но что же мы скажем о современной науке? За нас ответят многие представители современной мысли, которые в наш век поклонения перед разумом, не теряя уважения к величию человеческого разума и своей любви к науке, нашли в себе смелость высказать протесты против ее чрезмерных притязаний в областях, ее ведению не подлежащих. Таковы Брюнетьер, Дю-буа-Реймонд, Карпентер и др. Поразительны эти голоса, все более и более увеличивающиеся, именно в конце нашего века, когда культ разума находил себе столько жрецов и поклонников. Призывы бросить эту слепую веру в разум, это рабское поклонение перед наукой раздаются все чаще и чаще. Когда наука, от христианства получившая свое возрождение, в своем ослеплении вступила в грехопадение своим желанием «быть, яко бози», отрешилась от его влияния и пошла своим путем, возвышая против христианства протест во имя свободы и разума, она лишила себя животворного влияния этой силы, и, не смотря на все свои успехи в области знания, должна была прийти к горькому сознанию своего бессилия решить вопросы, которые мучают человечество, — вопросы полные нравственного значения, от решения которых зависит сама жизнь. И вот вместо того, чтобы служить истинному просвещению людей и вместе их счастью, она явилась источником таких идей и убеждений, которые внесли в человеческое сердце внутреннюю муку. Она разрушила веру в Бога, эту силу человеческой жизни, и взамен не дала ничего. Она разрушила веру в бессмертие и приковала человеческий ум к этой бедной земле, оставив человека в жертву бесплодным мукам отчаяния. Во имя среды и наследственности она уничтожила понятие свободы и нравственной вменяемости. Своими теориями она развенчала человека и отдала его в рабство его животным свойствам. Своими утопиями об улучшении общественного строя она разожгла хищнические инстинкты, пожрала множество жертв, принесенных ей поклонниками, и, насулив рог изобилия, обманула все надежды. Учением о борьбе за существование она поколебала нравственную устойчивость и вместо нравственных требований и любви дала простор и обоснование эгоизму, самому хитрому и утонченному. Она разрушила все заветное и дорогое, а последним ее словом была безотрадная песня пессимизма, которая, при всем разнообразии своих напевов и мотивов, ноет об одном конце всякого существования — небытии после действительно ужасного бытия при свете науки. Литература уже дала нам те печальные типы, какие породила современная наука, отрешившаяся от всяких христианских идей, и жизнь с каждым днем выбрасывает новые и новые жертвы печального влияния той силы, которую называют светом. Мы не преувеличиваем. Во имя любви к науке мы призываем ее к ее границам, к ее источнику, в котором найдет она свое истинное значение и потом сослужит человечеству службу, достойную ее имени. Да,

Тютчев

Да, не в этом мнимом свете того тусклого и мрачного просвещения, какое дает нам неверующая наука, найдет себе долю действительного счастья современный человек, а в области возвышенных и широких идеалов христианского просвещения, в светлых лучах христианского знания и христианской науки.

(К. Романов).

Но и это еще не все. Воистину счастлив тот, кто, озаряемый светом христианской веры, имеет еще возможность наполнить свою жизнь умственными наслаждениями, в свете знания найти восполнение высших требований своей духовной природы. Но что делать тому темному народу, в котором едва-едва, среди темной власти суеверия и невежества, пробивается луч просвещения, часто даже удаленный от света той веры, которая в нем живет? Для него, этого темного человека, вера есть все: и знание, и нравственный кодекс, и закон природы, и начало жизни, все —- свет, утешение и отрада. В этом великое значение христианства, которое, освещая своими лучами темные пути человеческого знания, придавая своими идеалами высшую ценность умственному наслаждению, не лишает своего света и темную массу, не отказывая и ей в ее запросах высшей любознательности и уравнивая всех в праве пользоваться знанием, как необходимым элементом земного счастья. И тем более христианство призывает всех к энергичной работе просветит темные массы при свете той веры, которою она живет.

IV

Из области умственных наслаждений современные теоретики счастья ведут нас в светлую область эстетического наслаждения плодам художественного творчества, в область искусства в его разнообразных проявлениях. Искусство, наслаждена красотой — вот куда призывают наше изнервничавшееся, скудное верой в людей и лишенное любви к жизни, полное пессимизма поколение. Искусство способно поднять это поколение над мрачной действительностью в область светлых полетов фантазии; оно вносит мир и гармонию в изъеденную анализом и критикой душу современного человека, оно источник высших, прочных и благородных наслаждений среди страданий личного мира и окружающего человечества.

Прекрасные мысли, и чаще их следует повторять в наше томимое духовным голодом время. Но в них один недостаток: они висят на воздухе, они представляют прекрасные фразы, но не современному искусству исполнять эту светлую задачу. В самом деле, что сделало современное искусство в наши дни? Оно ниспало до натурализма и декадентства. Оно полно мрачного пессимизма, на нём отразилось печальное состояние общей духовной скудости. Вместо бодрости оно увеличило всеобщее уныние, вместо облагораживающего влияния светлых образов чистой целомудренной красоты оно цинизм возвело в перл высшей красоты, вместо высших наслаждений оно давало скуку и разочарование, и многие лучшие произведения, шедевры технического мастерства были лишены всякого высшего духовного смысла и благородной нравственной идеи. Печальное, унылое время! И вот мы видим, что тот, кто был великим художником, отрекся от чистых идеалов искусства во имя того, что оно отступило от своих чистых идеалов и спустилось до позорного дела развращения нравов.

Но это не то искусство, которое должно быть. Это даже не искусство, и то, что предлагают нам под этим именем, есть печальный плод того, что искусство лишило себя небесной струи христианского влияния, которое одно может оплодотворить это благородное проявление человеческого духа. Христианство часто упрекали в том, что оно своими высокими нравственными идеалами стесняло свободу искусства, но это грубое рассуждение не стоит того, чтобы на нем останавливаться подробно. Христианство против всего, к чему пришло современное ложное искусство, против которого так часто раздаются теперь правдивые голоса, и всегда за все то, что породило истинное искусство всех веков.

Небесный художник, вложив в нас благородное стремление к красоте, сотворив нас художниками, в тесной внутренней связи религиозных. стремлений, умственных потребностей и нравственных влечений, в их гармонии положить прочную основу истинного развития художественного творчества. Искусство есть один из путей, ведущих человека к совершенству, оно живет в тесной связи с религией и моралью. Это исторический факт, который прекрасно уясняется психологическими и философскими соображениями. Возьмите лучшие имена, лучшие произведения всех родов искусства во все христианские века, — они вдохновлены религиозной идеей, они порождены творческим духом, витавшим в высших сферах христианской атмосферы…. Данте, Мильтон, Моцарт, Бетховен, Рафаэль, Микеланджело, Пушкин, Лермонтов, Алексей Толстой, Полонский, Надсон, Хомяков, Чайковский, Майков, Достоевский и др. —э то все представители творчества в союзе с религиозной идеей и животворной силой христианства. Это — доказательства того научного положения, что истинное художественное творчество всегда соединяется с религиозностью, и недостаток религиозности художника можно объяснить несовершенством его художественного дарования. Нужно ли напоминать вам религиозные мотивы наших поэтов? Они всем известны, и многие из вас уже испытали наслаждение от их вдохновенных песен о Боге, о любви, о старании, о вечном мире? … Мы не имеем возможности долго распространяться по этому вопросу и смело утверждаем, что только живущее в атмосфере христианских идеалов искусство есть истинное искусство и истинный источник благородного наслаждения, полное нравственной силы и бодрящего значения, — истинный элемент Богом дарованного человеку счастья на земле, ведущего к вечному блаженству неба.

И так, только в союзе с христианством искусство может совершать свою благородную задачу просвещения людей; может служить своими песнями, образами и звуками, вдохновленными высшими идеалами христианского миросозерцания, делу земного счастья человека и нравственному прогрессу, ведущему человечество к вечным целям каждой отдельной души и всего человечества.

К истинным художникам обращается Шиллер с глубоко верными словами:

Счастливы во истину те, кто, одаренные эстетической душой, вдыхают грудью, в которой сердце бьется христианской жизнью, животворный воздух истинного искусства. В часы страдания, в часы раздумья, в часы нравственного одиночества в призывах поэта, в мелодиях музыки, в чудной картине, — проникнутых высшими идеалами, найдет его верующее сердце мир, отраду и счастье. Для него искусство — не только умиротворяющая песня, доставляющая высшие наслаждения счастья, но и призыв к небу и царство небесного идеала во всем величии его красоты.

Но это удел редких душ, когда свет христианства соединяется с ее идеалами истинного искусства и чистого эстетического наслаждения. Для темного народа, но со светлой верой и светлой душой, не исковерканной мнимыми благами современного искусства, доселе чудная живопись храма и религиозной картины светлые песни христианского богослужения, святые звуки церковных напевов составляют источник его эстетических наслаждений, а религиозное понимание природы и ее поэзии еще более усиливают значение веры для народа, как дающей ему взамен современного искусства истинную поэзию христианского чувства, которая одна в силах дать ему бодрость среди страданий жизни. К этому наслаждению красотой природы мы и обратимся.

В животворную область величественной природы, в созерцание красот художественно созданного космоса увлекают затем современные теоретики счастья наболевшее сердце современного человека. Вот где источник исцеления души от ее ран и страданий. В величественной тиши природы найдет он мир от мук своего внутреннего разлада, в ее вечной жизни найдет он одобрение замершей в нем любви к жизни, в ее мощной энергии найдет он мощный призыв к наслаждению жизнью и энергической деятельности, в ее просторе и объятиях найдет он исцеление своим истерзанным нервам, в ее лоне обновят свои изжитые силы современные неврастеники и пессимисты, — в ней, и больше всего в ней, есть неисчерпаемый, вечно свежий запас жизни, ободрения, примирения, наслаждения, счастья… Нет слов чтобы воспеть достаточно красоты неба, моря, полей, цветов, всего, в чем бьет живой ключ вечной жизни и вечной красоты… Мы вполне согласны с этими прекрасными словами, хотя и думаем, что душа современного человека едва ли сохранила то чистое отношение к природе, которое возможно лишь в сердце, полном христианского света и нравственной высоты, и что в природу она вносить отражение своей омраченной души, находя здесь ложное свидетельство и подтверждение своих мрачных мыслей, злобных чувств, оправдание своих тленных порывов… То, что дает природе глубокое влияние на человека, что вносит в нее действительную мощную силу быть источником мира, наслаждения, отрады, примирения, блаженства, счастья, это именно глубоко религиозное отношение к природе, соединенное с возвышенным христианскою верою эстетически-поэтическим чувством. Не в этом бездушном и мертвом механическом взгляде на природу, который разложил это творение Божие, живую проповедь о Творце, на мертвые части с научной номенклатурой, — не в этом взгляде, с которым воспиталось наше поколение, руководимое наукой о природе, надо искать ключ к тому пониманию природы, которое ведет за собой источник наслаждения и блаженства. Абстрактные научные формулы ничего не говорят о жизни природы. Язык ее понимает только тот, кто верует в ее Творца. Немая пред философом и ученым, которые приступают к ней с резцом анализа и молотком критики, природа открывает свои тайны только религиозно-настроенному сердцу, душе подходящей к этой природе с нежной мольбой света, мира и любви. Религиозное чувство, христианское понимание — вот в чем надо искать ключ, чтобы понимать природу и наслаждаться ее красотой, находя в ней источник мира, отрады и счастья.

Небеса поведают нам славу Божию. Звездное небо ест объект религиозного обожания сыновей пустыни. «Печать вечности лежит на всем преходящем; скромный цветок проникнут для (религиозно-настроенного) мыслителя необъятностью, темной, лазурной и звездной; мы смотрим на поля, но приходим в восхищение от Бога. Лилия, которою ты любуешься, цветет в твоем сердце, и душа твоя украшается розами, на которые ты смотришь». «Когда бушует буря, вера моя крепнет; в урагане я созерцаю сознание долга и веру в истину, которая сверкает как молния». (В. Гюго). «Любите друг друга, говорит Иисус — и это слово вечно светит для нас, на небесах, в цветах, в обновленном нашем сердце, как сияние бесконечной любви». (Сюлли Прюдом). Наслаждаясь светом электричества, которое хочет переселить солнце, религиозное чувство невольно восклицает: молнии, хвалите Бога… Вот как говорить один поэт о природе, — его общеизвестные слова стоят того, чтобы их повторить:

Нужно ли говорить, что Христос любил природу и в ее недрах, в тиши Гефсиманского сада, на покрытой зеленью горе, находил себе отдых и отраду после утомления — и здесь, в уединении, в общении с природой, собирал Свои человеческие силы, в молитве и беседе с Отцом и Зодчим всей этой красоты? Лучшие выразители и носители христианских идеалов, подвижники всех веков, избирали местом своих подвигов самосовершенствования для великих дел истинного человеколюбия места, полные величия и красоты, где все проповедовало им о Том, Кто был Солнцем их жизни.

Для верующего сердца природа есть храм Божий, где вечно славится имя Творца. Звездное небо — это купол, наполненный бесчисленным множеством паникадил. Ни одному храму не сравняться с этим бесконечным храмом по величию, свету и великолепию. В восторженных песнях и звуках природы слышится гимн и хвала Творцу. Все краски, вся жизнь, все цветы, все растения от былинки до гиганта, вся живая тварь, от червя до человека — есть живая проповедь жизни, деятельности, разума, любви, бессмертия… Вся природа ликует и радуется с нами, плачет и говорит нам слова мира и утешения в часы испытаний и скорбей… Истинные художники не могли иначе понять природу, как храм Божества, вечную песню о жизни, истине и любви, и это можно сказать не о них только, не о лицах с высоким эстетическим чувством, но и о тех, кто сжился с природою и, не имея ни знаний, ни эстетического развития, одним чутьем своей неискалеченной натуры, озаряемые светом самой простой и детской веры, любят ее как родную, и считают ее своею учительницей. Я говорю о простом народе, для которого она орошена его слезами и потом, радуется и скорбит с ним и есть самая понятная проповедь Творца и Его любви ко всем. Он чувствует свое сродство с природой, лесом, полями, кормящими его животными, птицами, пчелка поет ему о Боге, а небо проповедует Евангелие.

Итак, только озаренное христианством эстетическое чувство может найти ъ природе истинный источник земного счастья, мир, отраду и ободрение в общении с ней, и к проповеди о религиозном понимании природы

VI

Жизнь человека, полная умственных наслаждений, эстетических эмоций и наслаждений красотою природы, может идти нормальным путем только при условии правильного развития духовно-телесных сил человека при помощи физического и умственного труда, который сам в себе заключает источник наслаждения свободным простором раскрытия сил и духовно-телесной природы. Труд и правильный отдых — вот условия истинной жизни. Безделье, лень, усталость нервов — это последствия взгляда на жизнь, который не видит в ней ничего великого и серьезного. Отсутствие физического труда, трата даров ума и сердца на бессмысленную игру в мысли и чувства — вот та удушливая атмосфера, в которой задыхается живая душа, обращаясь в мрачного пессимиста с его taedium vitae. Спасение всех — в нормальном труде, который дисциплинирует нервы, разгоняет скуку и разочарование и светлыми моментами здорового отдыха наполняют нашу скудную радостями жизнь. Труд есть источник самых здоровых и прочных наслаждений.

Эти истины современного воспитания и нравственной гигиены нигде не являются в таком глубоком смысле и значении, как в христианском мировоззрении, и только труд, озаренный христианской идеей, есть в действительности источник чистых и светло-здоровых радостей человека.

Искать развития своих умственных и физических сил и в нормальном труде и отдыхе видеть источник наслаждения и счастья — было указано человеку его Творцом еще в раю. Возделывание рая, называние животных по имени — вот проявления двух сторон труда — физического и умственного. Работать и мыслить — это также естественно, как питаться и дышать. Но то, что было благословением, стало проклятием, и то, что было делом свободного и вольного труда, сделалось работой каторжника, прикованного к своей тачке. Поле работы орошено слезами; хлеб смешан с горечью их; умственный труд стал мукой бессилия и тщетного блуждания по темным извилинам тернистой дороги. Труд стали нести как тяжелое бремя, с проклятием бессильной злобы, и лучшие люди дохристианских времен предоставляли это тяжелое бремя рабам, тому, что не имело права на имя и честь человека. Христос освятил Своим примером скромный труд плотника и считал за счастье нареченного сына — помогать нареченному отцу в его скромной доле плотницкого труда. Он возвратил труду то благословение, которое дано было ему в раю, и в неустанном труде для других, во всех формах человеческого труда, указал видеть истинное содержание земной жизни. Христос есть идеал труженика. В тот день, когда Он взял орудие плотника, Он освятил знамя смиренного труда. Вся Его земная жизнь была неустанным подвижничеством и, не имея где главы приклонить, Он отдал всего Себя на величайший труд, столь неблагодарно оцененный человечеством… Его пища была творить волю Пославшего Его и совершить дело Его, и Он делал это дело; доколе был день, ибо скоро наступит ночь, когда никто не может делать… Провозвесник неустанной работы, Христос благословил и сладость отдыха и Сам, конечно, испытал это наслаждение, когда в тиши природы, в общении с Отцом, в молитве, в святой тишине уединения отдыхал, собирая свои человеческие силы на новые подвиги неустанного труда… Лучшие носители христианских идеалов, первые ученики Христа и следовавшие им святой сонм служителей христианской идеи считали час, проведенный без труда, потерянным для вечности. Они смотрели на труд, как на радостное дело, которое является моментами и ступенью на лестнице их земного пути к небу. Труд с молитвою, согретый любовью к тем, ради кого трудишься, есть противоядие унынию и скуке и источник радостного наслаждения, а христиански проведенное время отдыха есть одна из величайших и прочных радостей жизни.

Христианство благословило труд, умерило эгоистические инстинкты, для которых требовалась сверхсильная работа, вложило в сердце дух терпения и довольства скромной долей, в которой еще величавее глядит жемчужина христианской души, и согрело трудовую долю христианскою любовью, которая во имя Христово готова, в забвении себя, пожертвовать все свои силы и дары на упорный труд для всех братьев во Христе. Неуклонно стремясь к раскрытию своих физических и нравственных сил путем неустанной работы над собой, полный терпения и довольства своей скромной долей смиренного труженика, не зная часов скуки и уныния, с сознанием радостности и глубокого смысла своей работы, идет христианин, озаряемый светом веры, согреваемый любовью к жизни, ценность которой для него бесконечна, и любовью к людям, которые для него все родные, — идет по тернистому пути жизни и, сея с горькими слезами, пожинает светлые радости. Тихий свет лампады наполняет небесным миром усталую душу работника, и слезная молитва есть единственный источник отрады и утешения для покрытого потом и пылью пахаря, для которого среди его тяжелого труда сладкий отдых души, вверившей судьбу своего посева Небесному Сеятелю, есть почти единственная его земная радость.

Да, не в этом бездушном физическом труде, без любви и охоты, по одним лишь основам гигиены и странных желаний «опрощения», в котором до комизма доходили жалкие и безыдейные поклонники того писателя, который, годный на великое служение умственному свету и делу истинного искусства, переменил его на дело печника и сапожника, — не в этих колониях людей, в физическом труде желавших забыть свои нравственный язвы, а в скромной, терпеливой трудовой доле, без излишних претензий и требований, но с неисчерпаемым запасом любви, есть истинное счастье и источник наслаждения, в труде всестороннем во имя Христа, при свете Его примера, в христианской атмосфере веры и любви. Вот куда, вот во имя чего нужно бодрыми голосами призывать современное не способное ни к каким духовным подвигам человечество: к труду, как противоядию против скуки и разочарования и источнику бодрых и чистых радостей. Но для этого потребно нравственное возрождение к делу личного нравственного развития мы и перейдём теперь.

VII

Светлая область нравственных идеалов, жизнь при свете нравственной идеи, постепенное восхождение по ступеням нравственного совершенствования и нравственное самоудовлетворение, как некоторое чувство счастия, на каждом моменте этого восхождения к идеалу — вот еще источник радости и счастия, более глубокий, и верный, чем разобранные нами выше. Правда, не в таком идеальном виде представляется этот источник счастья в книжках современных теоретиков счастья, и может быть именно в этом вопросе, как нигде более, христианство имеет глубочайшее и несравненное значение. Бледные отображения и подобия христианских идеалов находим мы у современных моралистов. Они лишили свои идеалы чистоты того идеала нравственности, какой проповедуется христианством и, ложно поняв его, не только сами подчинились принципу утилитарно-эгоистической морали, но навязали его и христианской морали, иногда даже признавая в себе большее бескорыстие принципов, сравнительно с христианством. Полный роз и шипов, торжественный и чудный путь нравственного совершенства совсем почти исчезает в их холодных формулах, в которых больше требований гигиены, выгодности поведения, эгоистических целей земной жизни, чем действительного стремления к небесам нравственной высоты. Построенная на таких началах, противоречивая в своих основных принципах, мораль современных теоретиков разменяла на мелочь драгоценную драхму Христова ученая, не дав ничего взамен светлого образа Христа, в котором в такой неподражаемой полноте осуществился высочайший нравственный идеал, как песня неба на скудной земле. Лишив нравственную деятельность твердой религиозной опоры и основы, она предоставила человека в жертву его собственного бессилия в борьбе с самим собою и, осудив на нравственную беспринципность, предала его печальной доле безверия и нравственной слепоты… А смотрите, что это за чудное зрелище человеческой души на пути ее нравственной деятельности, направленной к высочайшим целям существования, с мощной силой, сходящей с неба и дающей действительные, истинные радости на земле, какими, сопровождается каждый момент даже страдания на пути к небесным высотам христианского идеала! Что может быть выше этого идеала: будьте совершенны как Отец ваш небесный совершен есть! Кто укажет границы этого процесса, который, начинаясь здесь, на земле, растёт бесконечно, исполняя величайшим смыслом весь круг человеческой деятельности и переходя в светлые сферы вечности? Что способно заменить собою свет веры, который один, среди нравственных сумерек, может осветить темные пути человеку, предоставленному своей жалкой доле — плыть, без руля и ветрил, в безграничном и волнующемся жизненном море, при сомнительном руководстве идеалов без религиозной морали, расплывшейся в туманных абстракциях или с самодовольным бессердечием опочившей на холодных выводах науки? Вместо ссылок на наследственность, среду, эволюцию моральных взглядов, на законную необходимость преступлений и нравственную невменяемость, — на все то, что подорвало кредит всякого нравственного авторитета и лишило нравственность ее вечного и истинного содержания, христианство, своей духовной средой преобразуя наследственность и побеждая ее роковые последствия, возвысив ответственность человека до величайшей степени, влияя нравственным образом на человеческую свободу, действительно явилось нравственной силой, возродившей человечество, источником всей современной культуры в лучших ее выражениях, и действительно, возвышая человека над мертвыми границами действительности, есть благая весть с неба на землю, которую она претворяет в подобие неба. И солнце не сравнится с лучезарным образом, данным на веки в идеальном лике Христа, которого даже злая критика неверия не могла очернить ни одним словом! Это не неопределенный образ выдуманного в наши дни «сверхчеловека», это не туманное очертание скудного нравственным творчеством идеала нашего времени, а живое воплощение идеала на земле, в той или другой степени доступное и для каждого человека — христианина через тернистый путь личной Голгофы. Это не блуждающая в потемках непознанных целей и ненайденных путей современная мораль, приводящая ее служителей, после бесплодных мучений и страданий неизвестно куда стремящейся души, в нирвану отрицания и бездну уныния, а светлый и ясный, как Божий день, светлый и ясный для веры путь, который человека, при свете лучезарной звезды, через тернии внутренней борьбы и аскетизма, не исключающая, однако, истинных и светлых радостей, сопровождающих каждый момент его духовного роста, ведет к вечным целям полного усовершенствования и полного блаженства, ведет путем постепенного просветления к самому источнику света мира и жизни. Это не бесплодная и почти непосильная для человека борьба, которой плохо помогают самые лучшие и дельные советы современных моралистов от лица, по-видимому, вооруженной точными фактами науки, — той науки, которая осознала бессилие человека выйти из жестоких и узких границ эгоизма и выгоды, — а радостная дорога, на которой для человека, мучимого жаждой, везде готовы ключи живой воды и на которой жалкой немощи человеческой дается в дар неисчерпаемый запас мощной энергии и силы в благодатном общении виноградных ветвей с единственной в мире Лозой истинной жизни. Это не серые идеалы скудной современной мысли, исполненные холода современных сердец, для которых нет выше критерия, как выгоды утонченного эгоизма, а небесные идеалы истинной жизни, высоты которых не измерить человеческой мерой, которые будучи рождены в благодатной сфере Богочеловека, суть для людей сладостный путь, светлое отражение божественной жизни, ниспосылающее на землю небесное благоволение и исполняющее человека действительного счастья и радости в жизни. Нет высших советников и друзей в этой области для того, кто в процессе самоусовершенствования стал бы искать истинного смысла этой жизни, как великие подвижники христианства, бывшие не только  христианскими героями, которых недостоин весь мир, но и лучшими психологами и моралистами, у которых так можно научиться современным ученым тому знанию души и ее внутренней жизни, которого недостает современной психологии, в лаборатории Вундта ищущей разрешения вопросов, не укладывающихся в тиски физиологического метода. В своем истинно-аскетическом взгляде — увы, как многие не понимают этого перла нравственной науки! — в своем взгляде, требующем от человека возможных усилий для всесторонней борьбы с теми язвами плоти и духа, которые мешают внедрению в человеке истинного духа христианства, его идеала богоподобия, — они являются истинными выразителями христианских идеалов, отпечатлевшихся в их аскетических писаниях, столь мало еще разработанных нашей наукой, не осознавшей их ценности, но представляющих, бесспорно, лучшие произведения христианского творчества в области бесконечных вопросов совести и нравственного сознания.

Нет надобности долго об этом говорить. Достаточно и сказанного, которое может быть и слабо, но всё-таки подтверждает, что лишь в области озаренного светом веры христианского самопознания, согретого лучами любви ко Христу, может современный человек, изъеденный духовными язвами, не только найти исцеление своих ран и недугов, но и действительное счастье на земле, которое скудно и бледно без горных вершин христианских идеалов и роскошных цветов нравственно-христианского преуспеяния и совершенства.

Итак, призыв к Христовой вере, к действительному неугасающему свету жизни, призыв к ее светлым и неложным обетованиям, призыв к жизни неба на земле — вот указание пути счастья на земле и блаженства на небе.

VIII

Не достигаемая на пути личного нравственного усовершенствования, разобщенного от влияния христианских идеалов, цель человеческого счастья переносится затем в более широкую сферу служения обществу или даже шире — служения человечеству. Современным теоретикам счастья кажется эгоистичным христианство, которое, по-видимому, так усиленно требует сосредоточения воли человека на его внутреннем «я» в деле того, что на догматическом языке называется личным спасением. Это обвинение христианства, вернее даже клевета на него легко устраняется самым легким прикосновением критики, и мы увидим, что христианство и в этом вопросе не только опередило человеческую мысль, но и есть высший живой источник самой самоотверженной деятельности на пользу человечества и в узкой смысле земного счастья, и в широких целях нравственного прогресса.

Не в этом бездушном, скудном и по сухости его источника, и по бессилию его средств, и по бесцельности его процесса, холодном служении человечеству, этому новому богу современных альтруистов, может найти успокоение и исход своих нравственных сил сердце современного человека, которое лишено было здоровой атмосферы религиозной идеи, как городской житель лишен того здорового воздуха, которым дышит житель простора полей и лесов. Бездушна деятельность современного благотворителя. Отплачивающий деньгами за то, чтобы скорее ушел всколыхнувший его эпикурейское настроение бедный и безобразный калека, — отплачивающий самыми легкими материальными жертвами, чтоб оправдаться в отсутствии живого чувства любви к бедности и болезненности, благотворящий под громкими фразами любви к человечеству из-за мелких интересов славы благотворителя и еще более мелких целей удовлетворения своего мелкого самолюбия, в погоне за которым утрачено всякое чувство симпатии к душе человека, ищущей не только, материальной помощи, но и духовного понимания, современный человеколюбец или филантроп не заслуживает названия слуги заветов великого Человеколюбца. Холодом веет от такого благотворителя: скудость нравственной силы превращает его слова о благотворительности в подобие лицемерного чтения проповедей, которые скорее можно обратит к самому оратору, и переходит, наконец, в озлобление при совершении тех дел, какие указует ему его положение в обществе, его не признаваемый нравственный долг и его отсутствующая в действительности и живущая только на словах мнимая любовь к человечеству, которое он в сущности презирает. Даже там, где остаток часто несознаваемых христианских убеждений и верований заменяет ту низкую основу благотворительности, о которой мы сейчас говорили, начатая с идеальными мечтами и вспыхнувшей искрой любви к человечеству, деятельность на благо других не редко подобна семени, упавшему на каменистую почву: от скоро приходящей влаги оно быстро возрастает, но, не имея глубоких корней в христианских идеалах, скоро засыхает от палящих лучей солнца… Без духовной силы, без понимания души ближнего невозможна благотворительность или какое — либо служение человечеству. Без внутренней силы любви, которая растет бесконечно только в атмосфере христианской веры, невозможен пастырь, педагог, врач, адвокат и вообще представитель какого-нибудь служения благу человечества. Без веры в Бога, без благодатного общения с силой христианского упования, в котором только одном можно найти опору и силу жизни, невозможно ни это одушевленье, которое делает служение человечеству своею единственною целью жизни и ищет всех поводов, чтоб заявить свои человеколюбивые стремления, ни это постоянство и устойчивость, которые подтачиваются постоянно неблагодарностью человечества и своим внутренним недовольством, невозможно ни это самоотвержение истинных крестоносцев Христа, когда вся богато одаренная личность, со всей высотой нравственного развития, приносится в жертву человечеству даже до положения души своей за други своя, ни эта упорная мучительная борьба с глубоко гнездящимися в существе человека эгоистическими и плотскими стремлениями, — борьба, которая постоянно переживает часы победы и часы падения и которая может быть ведена с верою в ее победоносность и успех только тем, кто воспитался и дышит истинным духом христианских религиозно-одушевленных идеалов. Скудная духовной силой, такая деятельность кончается ужасным сознанием своего бессилия и мукой скуки и разочарования в той идее служения человечеству, которая сперва казалась таким манящим кубком, полным насладительной влаги. Разочаровавшийся альтруист, пришедший к полному сознанию бессмысленности и непосильности предпринятой им задачи, делается характерным поклонником Ницше, если только не найдет утешения в соблазнительной, но смертоносной для всякого нравственного чувства, бездне грубого эпикурейства. Самое человечество, как объект нашей сам-отверженной деятельности, только в христианстве является в своем истинном значении, как собрание душ, из которых каждая дороже всего мира, носит драгоценное подобие образа Божия и, искупленная Христом, удостаивается высокой чести быть меньшим — не рабом, нет, а братом Того, у Кого мы недостойны бы прикоснуться ъ ремню Его сапога. Для современного человека человечество есть не только фикция самого неопределенного очертания, — оно есть стадо существ, выродившихся из животных, с основными началами животной жизни, только путем эволюции, достигшей того духовного развития, на котором остановился XIX век. Человеческая личность исчезает в этой теории, как волна в океане; каждый день на алтарь этого бога-человечества приносятся кровавые жертвы, и лишенное духа любви человечество в своей жизни представляет видимую и невидимую повесть кровавых преступлений и жертв борьбы за существование, — этого закона, столь прекрасно выясненного представителями современной морали, удалившейся от тех христианских идеалов, которые ее породили и имеют силу возродит снова для счастья людей. Христианство признает ценность каждой отдельной человеческой личности и в их взаимной работе на пользу взаимного счастья и нравственного прогресса видит единственный смысл жизни и отдельного человека и всего человечества, связуя всех силою взаимной любви на дружную деятельность для высшей общей цели которая через пути этой жизни ведет всех к будущей жизни, полной света и любви, на новой земле и под новым небом, где все вспомнят все свои слезы и скорби и осознают, что ни одна из них не была пролита или пережита бесплодно для вечности. Только в этой, озаренной светом веры и согретой любовью христианства самоотверженной деятельности на пользу всеобщего счастья и нравственного прогресса есть для современного человека действительный неисчерпаемый источник наслаждений в этой жизни, дающий истинное счастье, как пут к небу. Но мир развенчал эту любовь, дар веры, перевел ее на язык человеческих бледных звуков и мелких чувств, — и оттого скука, разочарование и уныние — жалкие, бедные песни земли заменили чудные звуки небес, призывающие человека к счастью на земле и блаженству на небе.

К возврату этой мировой силы христианства и должны быть направлены все усилия истинных друзей человечества…

Жизнь есть достижение совершенства в постепенной победе человека над собой, над своими эгоистическими инстинктами, во имя всех объединяющей христианской любви. И мы верим и надеемся, что человечество утомится, наконец, безумной борьбой эгоизмов.

И тогда сама Бесконечная Любовь явит себя миру, и возрадуется мир, обновленный любовью и радостный.

IX

От наслаждений, которые приносит человечеству одушевленная деятельность на пользу общественного блага на основе любви к человечеству, современные теоретики счастья переносят нас в сферу светлых радостей семейного счастья. Счастливый брак и нормально поставленная семья — вот источник счастья на земле, дополняющий все другие стороны общечеловеческого счастья. Чтобы придать действительно отрадный вид этому благу на земле пользуются всеми данными гигиены и житейской мудрости, чтобы через посредство мудрых идеальных советов установить возможную почву для истинно-счастливого брака и нормальной семьи. Все данные точных наук привлекаются быть кирпичами этого чудного здания настоящей семьи. Но вычислив все условия правильности брачных отношений, условия правильного деторождения и гигиенических основ первоначального воспитания, значения чего нельзя, конечно, отрицать, современные теоретики счастья, верные духу времени, за всеми этими внешними условиями не усмотрели той нравственной идеи, которая лежит в основе всякого брака и семьи, и потому предложили современному человечеству все, но только не брак в нравственном смысле. Да и откуда им было заимствовать прочные данные для обоснования нравственной идеи брака? Они отвергают силу христианства в этом вопросе и навязывают даже ему отрицание брака, как чисто животного проявления человеческой природы, как акта служения благу одной лишь плотской личности, как это мы видим, например, у Л. Толстого. Они проповедуют свободу любви и в ограничениях христианской морали видят бездушную строгость неумеренного аскетизма. Из современной морали и в ее теоретических взглядах, основанных на естественно-научной почве, и в практическом осуществлении ее в жизни нельзя почерпнуть ничего, кроме отрицания форм современного брака. Брак поставлен в колеблющиеся и губительные условия изменчивости человеческого чувства и социальной сделки, а в иных случаях в узаконенную форму простого плотского сожития. Легкость игривой морали перешла и в область этого вопроса, и лишенное нравственных идеалов общество мало дает черт для указания положительных сторон брака и множество черт, которые ведут ко взглядам на брак, как на цепи каторжника, источник мук и проклятий. Современные браки, отторгнутые от света нравственной идеи и христианских идеалов, представляют действительно плодотворную почву для возрастающего все более и более пессимизма и потери любви к жизни и ее радостям. В картине Позднышевского брака, данной Л. Толстым в его «Крейцеровой Сонате», может быть, сгущены краски, но во всяком случае она — довольно правдивое отражение большинства современных браков, которые созданы или на почве скоропроходящей чувственной любви, или на зыбкой и обманчивой почве расчета, будет ли то положение в свете или финансовые соображения. Не проникнутые нравственной идеей браки часто, под видом внешних лицемерных приличий, заключают в себе не источник счастья, а источник тщательно скрываемой от людских взоров внутренней муки и проклятий истерзанного злобой и ложью сердца. Но как часто банкротство такой брачной сделки приводит к концу, который увеличивает происходящую в современном человечестве истинную драму отчаяния и пессимизма. Какою же может быть после этого семья, и какое ужасное горе тогда тем, кто бросил плоды этого ужасного брака гибельной случайности лица, лишенного здоровых условий истинного воспитания? … Чтобы понять и создать идеи нравственного брака, нужно сделать спасительный поворот от гибельных условий современной нравственной беспринципности к той силе, которая сделала брак нравственным союзом для высших нравственных целей, нужно возродиться современному человечеству и в животворной атмосфере христианства искать основ такого брака и семьи, который есть действительно дарованный Богом источник светлых и чистых радостей.

Тот, кто в наши дни со страстностью фанатика явился обличителем плотского направления жизни современного человечества и в крайности увлечения своими выдуманными психологическими и нравственными началами выступил с отрицанием брака и проповедью всеобщего девства без духовной чистоты, какую дает ему только христианство, — не мог, однако, не сознать и не высказать, что только там брак еще представляет отрадное явление, где еще веруют в таинство брака, т. е. в христианстве, и это невольное признание силы христианства в области этих человеческих отношений стоит того, чтоб к нему прислушаться и его поклонникам.

В полноте нравственного единства и взаимопомощи при выполнении жизненной задачи и в одухотворенном целомудрии отношений состоял благословленный Богом брачный союз первых людей. Мировая катастрофа нарушила эту нравственную норму, и преобладание чувственности вытеснило духовную сторону брака и унизило женщину, предоставив произвол мужским инстинктам. Нужно было новое Божественное учение, чтобы восстановит чистую идею брачной жизни. Христос не только благословил скромный свадебный пир одной бедной семьи, который сопровождал, вероятно, совершение союза на нравственной почве, но и возвысил его высоту до степени нерасторжимости союза, сочетанного Богом, призвав женщину на великое дело служения любви в семье и обществе. Проповедник Христова учения, св. Павел уподобил тайну брака дивному подобию союза Христа с Церковью. Преемники апостолов продолжали проповедовать святость и нравственное значение христианского брака, и вот вам свидетельство, как относились к нему даже те, кто по свойствам своего положения могли суровее смотреть на этот источник земной радости, но кто лучше знали человеческую душу и лучше понимали явления человеческой жизни, чем те, которые ныне выступают непризванными проповедниками. Вот, например, слова Тертуллитана: «Как я могу — говорил он — достойно изобразить счастье брака, который заключает Церковь, скрепляя принесенной жертвой и запечатлевая благословением, который возвещают ангелы и который объявляется действительным со стороны Отца Небесного? Какое славное иго двух верующих, которые имеют одну надежду, живут по одним правилам и служат одному Господу! Оба суть брат и сестра, оба сорабы — в них нет разделения плоти и духа. В нем, воистину, два в плоть едину, а где одна плот, там и один дух. Вместе молятся они, вместе постятся, поучая один другого, увещевая и поддерживая один другого. Вместе они в церкви, вместе за вечерей Господней, вместе в скорбях, в гонениях, во время покоя и радости. Никто из них не скрывает один от другого, никто не избегает другого, никто не бывает другому в тягость. Беспрепятственно посещаются больные, поддерживаются бедные. В нем без принуждения дается милостыня, без смущения приносится жертва, без препятствия совершается молитва. В совместном пении раздаются псалмы и песни. Супруги соперничают между собой, кто из них лучше хвалит Господа. Христос радуется, видя и слыша все это, и посылает им мир Свой; где — двое, там и Он, а где Он — там уже не место какому-либо злу» … Брак есть школа терпения и добродетели, — говорить Климент Александрийский. Св. Григорий Богослов, сам великий подвижник, говорит, что «жизнь без брачной любви не полна, сурова и бездомна. Необязавшиеся супружеством, по его словам, не находят себе утешения ни в народных собраньях, ни на пиршествах, они угрюмы, чужды для мира; родившись для жизни, не любят самого корня жизни, и в сердце их нет единодушия и любви». Он не скрывает и трудностей брачной жизни, но эти трудности в браке — по словам св. Григория, — легче переносятся, потому что разделяются между двоими; брак полнее печалями, но полнее и радостями; общие заботы супругов облегчают для них скорби, и общие радости для обоих восхитительнее; испытания переносятся силою любви и взаимной привязанности; в нем больше мира и здоровья. Часто бывает, что во время тяжкой болезни или в затруднительных обстоятельствах отступают от человека все, не только друзья, но и близкие родственники. Только жена не изменяет ему и всех превосходит своею заботливою, предупредительною любовью. И вот мы видим, что пророк и царь Давид, выражая чрезмерную любовь и оплакивая одного из любимых им и сердечно преданных ему, берет для этого в пример не любовь отца или матери, дитяти или брата… но чью? Удивися любовь твоя от мене, — сказал Давид, — яко любовь женская (2Цар.1:26). И поистине любовь эта имеет более силы, нежели всякое господство…

У св. Златоуста мы можем найти гораздо больше мудрых советов для построения здания брака и семьи, чем у современных теоретиков счастья.

Одним словом, христианство возвышает и одухотворяет все естественные человеческие чувства и стремления, внося всюду, во все земные радости, струю небесной силы. Не лишен этого света и истинный брак. Если мы прибавим, что Христос любил детей и свойства детской души ставил образцом духовного состояния, нужного для члена Царства Божия, то благотворное влияние христианства на брак и семью станет вполне ясным, равно как и то, что только в одухотворенной нравственной идеей христианства браке и семье может быть найден действительный источник человеческого счастья.

X

Остается последний необходимый элемент, входящий как условие общего счастья, — элемент того физического и душевного здоровья, при котором только возможно пользование всеми разобранными нами благами жизни. И это то, чего недостает современному человеку, и к возвращению его направлены заботы современных теоретиков счастья… Они восхваляют медицинскую науку, предсказывают победу ее над болезнями… Они прекрасно говорят о значении воздуха, питания, гимнастики, путешествий, всякого рода гигиены, они возлагают надежды на средства, изобретенные наукой, — а жизнь в ответ несет самые печальные результаты… Больницы переполнены, смертность повышается, кладбища увеличиваются… Несмотря на развитие медицины, которая однако еще далеко не перешла на путь точного метода и доселе имеет много колеблющихся положений, несмотря на лучшие — так утверждают — санитарные условия, несмотря на все старания поддержат дряхлеющее поколение и остановить процесс вырождения, болезненность не уменьшается, и хилое человечество, изверившись в самой науке, клянет эту полную стонов и мук земную жизнь.

Нельзя, конечно, отрицать ни значения медицинской науки, ни силы санитарной работы, но есть нечто, очень сильное, чего не хватает современному человеку и что, воплощенное в жизни, возвратило бы скорее, чем все эти средства, телесное и нервное здоровье современному человеку. Это сила христианского аскетизма, насколько она касается того союза тела с духом, расстройство которого и ведет к таким печальным результатам вырождения и одряхления современного человечества. Темные взгляды на жизнь, лишенные нравственной основы, привели человечество к тому, что в развинчивающей нервы и губительной для тела удушливой атмосфере плотских удовольствий люди стали искать забвения той пустоты, какую обнаруживает их внутренний мир, и той муки, какую вносит в их сердца отсутствие нравственных принципов и убеждений. Жизнь коротка, и нечего жалеть ее сил. «Будем есть и пить, ибо завтра умрем» — этот девиз древней языческой распущенности стал девизом и современного, оскудевшего верой человечества. Среди грубых соблазнов действительности, разжигающих ничем не сдерживаемые инстинкты и пробуждающих преувеличенные потребности, в излишествах всякого рода растрачивает оно свои душевные и телесные силы — и наука оказывается бессильной бороться с нервным веком … Побольше христианства, этой вечно животворной силы, побольше его нравственных идеалов, побольше его аскетических начал — и положение исправится, и надежда воссияет над гибнущим миром. Христианство устанавливает правильные отношения между плотью и духом. Оно проповедует жизнь спокойного и радостного труда, одушевленного верою и любовью; оно предостерегает от излишеств эпикурейского бесстыдства и растраты сил, призывая к правильному и осмысленному пользованию благами жизни и временем; оно научает ценить не только небесный, но и земной смысл жизни; призывая к внутренней работе, оно воспитывает волю, способствует преобладанию духа над телом, вносит в жизнь человека гармонию, спасает его от мук личного мира, зависти, злобы, легкомысленной игры в жизнь, служит основой истинного воспитания и есть источник здоровых радостей правильно развитого, умеренного в потребностях и одухотворенного его нравственной силой, духовно и телесно здорового странника по дорогам мира в будущее царство, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыханий. Итак, в животворную область возрождающей силы христианства надо вести наш болезненный и нервный век. Дисциплиной аскетического подвига надо лечить современного человека. В здравых началах христианских взглядов на тело, душу и жизнь надо ждать обновления усталых воль и изжитых сил современного человека. Только в союзе с этой основной аскетической задачей, только на основе начала воздержания и умеренности можно успешно действовать современной науке в задаче ее борьбы со злом дряхлого современного человечества. И только здесь, только в христианстве, положена основа истинному счастью — пользоваться благами здоровья духовной и телесной природы, этому условию для возможного осуществления указанного христианством истинного смысла жизни. В нем — залог здоровья и долголетия. Оно спасет современное усталое человечество. Оно прольет мир и радость в сердца, способные доселе только к мелким чувствам и скучным песням пессимизма.

XI

Наша работа приходить к концу. Рассмотрев основные элементы указываемого современными мыслителями содержания человеческого счастья, мы не станем затруднять ваше внимание такими, например, меньшего значения элементами, как польза уединения, радости дружбы и т. п. И здоровый взгляд на значение в нравственном самовоспитании уединения, средства для самособранности духа, освященного примером Христа и истолкованного носителями христианской идеи аскетизма, и нравственные основы истинной дружбы, — все это освящается христианством и идет, как живые части, в то сложное явление, которое называется счастьем христианина. Вообще, христианство исполняет глубокого нравственного смысла всю жизнь человека и все одухотворяя и возвышая, вносит во все чистоту и прочность наслаждений, обогащая нашу жизнь небесными радостями, которых отражением служит наше земное счастье. Оно земной жизни противопоставляет будущую загробную, земному счастью — блага вечного общения с Богом, земной правде — правду вечную. Оно грозит судом Божиим угнетателям, поднимает взор угнетаемых к Богу, грозит скупцам и черствым богачам низвержением башни их материального благосостояния, а гордым мудрецам — разрушением и самоотрицанием их мудрости, обещает праведным спокойные дни земного благоденствия, обличает суетность земных стремлений, указывает истинный источник земного счастья и всех в виду вечности и загробного воздаяния призывает к религиозно-нравственной деятельности. Но христианство сделало еще больше. Возвратив человеку рай, исполнив нашу земную жизнь райскими песнями мира и любви, оно дало еще человечеству то, чего не может дать наука, где бессильно человеческое рассуждение, — объяснив причины, смысл, цели и нравственное значение таких фактов, как болезнь, скорби и смерть…

Болезни — как много горя приносят они человечеству! Какие стоны раздаются на земле! Сколько больниц и страданий! Христианство не уничтожило болезней, этого последствия нарушения первым человеком гармонии своих нормальных отношений. Но к тому, что аскетизм христианский сделал для вопроса о болезнях, о чем мы говорили уже, надо прибавить еще, что христианство создало в сердце человека субъективную силу в борьбе с болезнью — дух христианского смирения и терпения, дух покорности воле Божией и глубоко-примирительный взгляд на болезнь, как средство, ведущее к нравственному возростанию, а в объективной жизни оно противопоставило человеческому страданию великую силу христианского милосердия и любви. Там легче болеть и страдать, где дух терпения больного, его вера в Промысл, соединяется с отрадной атмосферой самоотверженного милосердия любящего сердца с его словом ласки, дружбы и смиренным служением христианской послушницы… Христианство, и только оно одно, произвело ту реформу и в истории больных, и в жизни женщин, —реформу, которая примиряет больного со злом болезни и дает ему столько нравственного света и утешения, истекающего из самоотверженной христианской любви… О, если бы этой любви, целительницы страданий болезни, исполнен был весь мир! О, если бы благоуханный алавастр мера любви никогда не оскудевал в человечестве!

Скорби — вот другое страшное горе, которое томит живое человеческое сердце… Одна печаль сменяет другую. Иногда слезы не успевают высохнуть… Сколько страданий от внутреннего разлада, от потерянных надежд, сомнений веры, мучений совести, неоправдавшихся мечтаний, от разлуки, от обмана, от гнета, — сколько страданий, которых не выскажешь словом, и которые во всей их полноте выстрадал один лишь Страдалец на Голгофе … Но у него же, Целителя душ, надо искать объяснений истинного смысла всех повинных и так называемых неповинных страданий, и только христианство объяснило этот смысл, указав значение человеческих страданий, как путей, ведущих к небесному идеалу. Страдания — великая истина жизни; они ее — необходимое условие, потому что, очищаемая страданиями, душа человека, наоборот, «заглохнет без горя, как буря без гроз». Под влиянием христианства лучшие поэты были певцами страдания и любви. «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать», — эта любовь к жизни несмотря на всю горечь страдания внушена христианством. Как муки Голгофы озарялись верой в будущий свет воскресения, так личная Голгофа каждого есть путь к счастью и блаженству. Псалтирь полна поэтических уроков о значении скорбей и страданий в деле приближения к идеалу. Слово Господа: «не оставлю вас сиры, прииду к вам» — в часы печали и скорби сияет над миром, как луч утешения и светлого упования, ниспосылаемый на землю, покрытую слезами. Оно порождает в верующей душе отрадную надежду, что «кто сеял горькими слезами, тот жатву радости пожнет».

Просветленное христианством сердце примиряется с страданиями жизни, и даже больше: оно — по слову поэта — «Не отдаст за блаженство покоя креста благодатных страданий и слез», потому что видит в них верный путь к светлой цели. «Душа поднимается к небу, когда теряешь то, что любишь. Ты, о Христос, знал, что в жизни есть единственное добро — любовь, и единственная истина — страдание» (Мюссе).

Скорбь — наставник строгий и суровый, но необходимо слушаться этого верного наставника. Она срывает покрывало с наших иллюзий и будит наш сон, когда мы забываемся в неверных мечтах. Она дает нам ключ — оценивать, чего стоит каждая вещь на земле. Как счастье притупляет чувство нравственного призвания! Человек привыкает думать, что он живет и действует безукоризненно, но грозный товарищ хоть однажды посещает наш очаг, он будит уснувшую совесть, указуя нам высшие нравственные цели; он смиряет нас, совершает перемены в нашем духовном мир, увлекая его туда, где не будет скорби, — и верно слово, что по следам печали входит в дом радость и спасение. Все, кто истинно страдал, чувствовал отрешение от земли, обновление веры, которая в минуту печали показывает нам отверстое небо. Будем благодарны страданиям: они научают нас любит, они дают нам светлые радости любви со стороны ближних. Луч любви, терпения и веры примиряет человека со скорбью, в которой он видит светлые цели…

Скорбь переносит нас к вопросу о вечности. Христианство не только примирило человека с болезнью, не только внесло высший смысл в страдания, но сделало бессильным и последнего врага человека — смерть. Оно не уничтожило смерти, как закона природы, но сделало ее новым рождением для новой жизни. Все пасхальные песни, которые так поднимают нашу душу в светлые сферы вечности, проповедуют одно: Христос победил смерть… Где, смерть, твое жало? Ад, где твоя победа?

Могила — это уготованная матерью сырой землей колыбель будущего насельника новой земли, где нет ни болезни, ни скорби, ни смерти, а одна жизнь вечности. Сила, которая всему дает жизнь, есть любовь, это отражение Божественной жизни в холодных сердцах людей: она — очаг счастья на земле и светлая мечта надежд вечности… Она просветляет духовный взор человека и делает понятной для сердца дивную связь всех отдельных явлений жизни с ее вечным первоисточником.

XII

Нам остается сказать несколько слов об отношении христианства не к личному счастью отдельных людей, но и к общему счастью всего человечества. И здесь наш взгляд на значение христианства не может быть иным, чем в предыдущих разъяснениях. Объединяя всех в союзе любви и указуя вечные цели историческому процессу, оно призывает всех к дружиной работе на служение общему счастью и нравственному прогрессу всех людей. Любовь излечивает язвы жизни и облегчает ее страдания: вечность дает смысл каждой эпохе, каждому народу, каждому историческому явлению. Там, где на поле человеческой истории светят бесчисленные звезды и лучи от Солнца всемирной любви; нет места для скучных песен пессимизма, и тернистый путь жизни ведет людей — каждого в личной его доле и всех в живом союзе и единстве — к совместной радости в сияющей в светлой дали, вечной жизни на новой земле, под новым небом, — жизни, приобретаемой тяжелым, но радостным подвигом взаимной работы на общее счастье и блаженство…

Итак, в христианстве исчезает роковая противоположность между счастьем отдельного лица и общим счастьем всех людей, и работа личного нравственного совершенствования незаметно сливается с готовностью отдать свои силы на «святую борьбу» для блага всех.

Христианство есть источник земных радостей и небесных упований. В нем спасение и основа жизни человечества, источник истинного человеческого счастья.

Да раздастся же, да не умолкает проповедь христианства, — да гремят бодрыми звуками призывы к единственному пристанищ от обманчивых призраков, соблазняющих душу современного человека. Пусть сознает приближающийся XX век, что «жизнь без Христа лишь случайный сон». Будем верить, думать, чувствовать и поступать по-христиански, и Бог мира и любви исполнит нашу жизнь радостей и счастья — прочного, чистого и вечного.

Мы слышим голос Христов: ищите царствия Божия и правды Его, и все приложится вам, и на вопрос: где и в чем искать истинного счастья? — с твердым убеждением, с верою в сердце, с восторгом отвечаем:

„Господи, куда нам идти? Ты имеешь глаголы жизни вечной».

---

Примечания:

1. Шопенгауэр ссылается на Екклезиаста, когда доказывает свою мысль, что гениальный человек страдает более посредственности; для гениального ума яснее все зло мира, все зло слепой и неразумной воли к жизни. Эту ссылку нельзя считать неудачной. Конечно, для мудреца яснее все кривизны физического и нравственного мира – отсюда мировая скорбь понятнее в устах мудреца, чем говорящей с чужих слов посредственности.
2. Изложение воззрений Екклезиаста на человеческую мудрость и знание взято из брошюры автора: К вопросу о счастье. Мнимый пессимизм ветхозаветного „Суета сует“, стр. 12—17. М. 1898.