Гражданами неба называли себя христиане языческой Римской империи, когда Церковь была гонима патриотами Рима. Сегодня в России патриотизм по-прежнему нередко противопоставляется христианству, хотя Церковь и государство не враждуют.
В каких случаях патриотизм противоречит христианству, а когда дополняет его, размышляют иерей Максим Первозванский, клирик храма Сорока мучеников Севастийских у Новоспасского моста, и протоиерей Дионисий Поздняев, представитель ОВЦС МП в Китае, иерей Димитрий Пашков, клирик храма Покрова Пресвятой Богородицы в Красном Селе.
Уранополитизм (от греч. Uranos — небо, polis — город) — введенное о. Даниилом Сысоевым понятие, утверждающее главенство Божественных законов над земными, примат любви к небесному Отцу и Его небесному Царству. Уранополитизм главным родством признает родство не по крови или стране происхождения, а родство во Христе.
Патриотизм (от греч. Πατριώτης — соотечественник, πατρίς — отечество) — любовь к отечеству, вытекающая из сознания солидарности интересов граждан данного государства или членов данной нации (Словарь Брокгауза и Ефрона).
Протоиерей Дионисий Поздняев: «Русский патриотизм помешал распространению Православия в Китае»
— Думаю, важнейшее чувство христианина, определяющее его отношение к тому месту, где он живет, — ответственность. Христианин должен быть ответствен за воцерковление мира вокруг себя, что, конечно, невозможно без творческой любви к месту, где Господь определил жить. В том случае, если место, с которым связан родовыми узами, находится в области греха, действия сил зла — конечно, нужно об этом месте молиться.
Нигде в Священном Писании Нового Завета не говорится о любви к родине. Новый Завет как раз преодолевает разделенность по роду, говоря о новом роде — роде и народе христиан. Потому, например, и ностальгия — род греховного состояния уныния, рождающегося из самолюбия. В любом месте, в любой ситуации рядом с нами есть мир и люди, которые нуждаются в нашей помощи. Нигде у святых отцов не говорится о том, чтобы это чувство было бы благодатным.
Уранополитизм не отвергает патриотизм, но находит ему подобающее место в системе ценностей. Ценностная разница между патриотизмом и уранополитизмом подобна разнице между крайними проявлениями этих концепций: героизмом и святостью. Патриотизм может стать и богоборческим — стоит вспомнить, что именно патриотизм израильского народа и его единство в этом вопросе привели к согласию о распятии Спасителя. Если народ в своем патриотизме высшими ценностями полагает силу, власть, могущество — но не ищет совершенства, веры и Самого Бога — это путь погибельный.
Высокий патриотизм русских, живших в Китае в 1930-1950-е годы, стал препятствием к распространению Православия среди китайского народа. Русские в Китае избрали путь сохранения своей национальной идентичности — и Православие в Китае стало ассоциироваться с Россией, и это во многом послужило препятствием к тому, чтобы развивалось Православие на собственно китайской почве. Сегодня в Харбине в православный храм не пускают китайцев потому, что они — не русские. Это, конечно, девиация — но не на пустом месте она возникла.
Иерей Максим Первозванский: «Небесное гражданство в смысле “на этой земле я никому не должен” — это безответственность»
— В Евангелии есть много мест, которые «нормального» человека шокируют. Например, «кто… не возненавидит отца своего и матери… тот не может быть Моим учеником» (Лк.14:26). Получается, я должен возненавидеть своих родственников? А как же «Бог есть любовь» (1Ин.4:8)? Но эти сверхъестественные требования Евангелия обращены к тем людям, которые как раз любить умеют! Для которых семья, почитание родителей, любовь к детям являются высшими ценностями — например, в традиционной семье на Востоке. И вот здесь эти категоричные слова Христа становятся понятны. Он говорит о том, что, если тебе вдруг придется ради Него выбирать, семья или Он, — ты должен выбрать Его. В этом и состоит жертва любящих Бога. То же самое относится к любви к родине. Если слова «мое отечество на небесах» понимаются в смысле «и потому здесь, на этой земле, я никому нечего не должен», они становятся подменой, оправданием пустоты там, где естественное чувство к родине, родным могло бы стать ответственностью за них. Конечно, здесь есть опасность. Наши естественные чувства имеют тенденцию абсолютизироваться, и любовь к детям, к родителям, к жене, к Родине может занять неподобающее место. Высшим смыслом жизни христианина не может быть служение родине. Но служение родине органично вписывается в иерархию ценностей и смыслов. Более того, именно тогда ценность любви и служение Родине приобретают настоящий смысл, когда они занимают подобающее им место. Патриотизм — это естественное чувство, которое присуще всем народам. Его можно сравнить с чувством к противоположному полу. Важно это чувство направить в правильное русло, но вообще-то оно нормальное, Богом вложенное. Но бывает и так, что человек отказывается от нормальных, естественных чувств ради более высоких, как, например, монахи отказываются от брачной жизни, посвящая себя полностью Богу. Но не все же призваны к монашеству! Так надо ли быть святее папы Римского в отдельно взятом вопросе патриотизма?
Патриотизм — непременная идеология любого государства, точно так же как любовь к родителям — есть идеология любого ребенка, любовь к жене — есть идеология любого мужа. Но на первом месте должна быть любовь и служение Богу. А если служение отечеству входит в противоречие со служением Богу, истинный христианин выбирает истинное отечество.
Самые важные отношения — союз Бога и человека — в Священном Писании даны через образы родственных отношений: отца и сына, жениха и невесты. Разве было бы так, если бы любовь к родным Бог считал не важной? Можно ли, не любя своих родных, возлюбить врагов, не научившись любить земное отечество, возлюбить небесное? Дай Бог, чтобы все это органично соединялось, потому что это счастье, когда все это не входит в противоречие. А когда входит, то человек ставится в условия жесткого выбора. И это настоящая трагедия, когда человек должен выбирать, когда он должен мучиться.
Опыт земной, человеческой любви, привязанности крайне важен. Но иногда эта любовь может быть нарушена, как может быть нарушена любовь к родителям. Сам человек может быть и не виноват. Например, это происходит, когда его не принимают — во дворе, в школе, и в результате психологических травм естественные чувства оказываются повреждены. Можно сильно обидеться и на свою страну, уехать, стать эмигрантом, что не раз случалось в русской истории. Но и в этом проявляется промысел Божий об этом человеке и о его родине. Но если для человека это происходит легко, то, как правило, это говорит о том, что либо он вообще не способен на глубокие чувства (в чем он может быть не виноват), либо его легкость только кажущаяся или временная.
Есть потрясающий пример подлинно христианского отношения к патриотизму — это пример равноапостольного Николая Японского. Во время Русско-японской войны 1905 года все русские были высланы из Японии, разрешили остаться только православному миссионеру архиепископу Николаю (Касаткину). Он пользовался таким уважением среди японского народа, что был вне всяких подозрений. Почему? Достаточен только один пример, хотя его предваряет многолетняя мудрая и многоскорбная жизнь святителя в Японии и до войны. Святитель Николай благословил японцев молиться за победу своего императора. А сам уклонился от общественных богослужений, поскольку, как русский человек, не мог молиться о победе страны, воевавшей с его родиной. Святитель Николай келейно молился о победе в этой войне России. В письме японским христианам он писал: «Кому придется идти в сражение, не щадя своей жизни — сражайтесь, но не из ненависти к врагу, а из любви к вашим соотчинам». Он остался патриотом своей страны, будучи миссионером и апостолом христианства в другой стране. И так он учил их патриотизму, а не космополитизму, оставаясь сам и патриотом, и христианином.
Иерей Димитрий Пашков: Племя, государство и Церковь
Этнофилетизм, или просто филетизм (от греч. phylē – племя) – ересь, выявленная и осужденная на Константинопольском Соборе 1872 г.
К середине XIX века желание болгар создать свою национальную церковь, освободившись от власти Вселенского Патриарха, в юрисдикции которого они находились, стало настолько сильным, что заставило их не только пренебречь церковными канонам (см. правила VI Всел. Собора 34; Двукр. 15), но прибегнуть за помощью в борьбе за эмансипацию к власти турецкого султана. Положение усугублялось тем, что болгары стремились создать свою церковь повсюду, где они проживали, в том числе в местах со смешанным населением. Так, болгарский экзарх до начала первой Мировой войны резидировал в Константинополе; своих епископов болгары завели в Адрианополе, Скопье, Охриде, и других городах. Это делалось также вразрез с церковным правопорядком, запрещающим создание параллельных церковных структур (I Всел. Соб. пр. 8: «да не будет двух епископов во граде»).
Константинопольский Патриархат тщетно пытался удержать в своей законной юрисдикции болгар, охваченных стремлением обособиться в отношении церковного, а значит, и гражданского управления (в Османской Империи, как известно, отдельная народность не признавалась без существования самостоятельной церкви). Эта цель казалась болгарам настолько великой и важной, что ради нее болгарские епископы, заручившись поддержкой султана, не убоялись порвать узы церковного общения со всеми «восточными» Патриархами, и самовольно провозгласили весной 1872 года автокефалию. Национальные интересы болгары решили поставить выше общецерковных, и в дальнейшем не желали уже поступиться первыми во имя последних, признав власть над собою Вселенского Патриарха незаконной.
Главы Восточных Патриархатов, а также архиепископ Кипра и представители Элладской Церкви немедленно составили в Константинополе Собор, на котором осудили и отлучили от Церкви болгарских епископов, расценив подобного рода национальную борьбу, направленную на деле против церковного единства, как ересь «филетизма»: «Приемлющих филетизм и дерзающих основывать на нём племенные сборища, мы провозглашаем, согласно священным канонам, чуждыми Единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви или, что то же, раскольниками».
Русское правительство и общественность всей душой солидаризировались с болгарами. Пожалуй, лишь неподдатливый славянофильскому доктринерству К.Н. Леонтьев, лично (в должности консула в Турции) наблюдавший за греко-болгарской распрей, выступал с резкой критикой русского «болгаробесия», прозревая истинные мотивы балканского автокефализма: «Какой страх Божий в православной нации, которая начинает свою новую историю борьбой противу Вселенского Патриарха и против принципа епископской власти, — нации, которую свои демагоги лет 20 подряд учили не слушаться архиереев, изгонять их, оскорблять, не платить имъ денег? Поэтому-то и болгарское национальное движение противу Патриарха и канонов для России опаснее и вреднее всего остального на свете; это самый злокачественный припадок проклятой либерально-прогрессивной (т. е. космополитической) заразы!». Леонтьев не преувеличивал: борьба болгар с епископами греческой культуры была наглой и беспощадной: препятствовали совершать Таинства, устраивали антигреческие демонстрации в церквях, вероломно проникали в архиерейские покои; в Прилепе один «народный» учитель запер Витольского митрополита Венедикта на несколько часов в уборной, на всеобщую потеху горожан.
Впрочем, и свт. Филарет Московский не менее сурово, чем Леонтьев, судил о болгарах незадолго до катастрофы 1872 г.: «Просить у Порты самим учредить свою народную независимую иерархию, это показывает, что болгары, хотя уже довольно имели времени обдумать свое дело, но все еще имеют упрямое желание, а понятия не приобрели. Учредить новую независимую иерархию можно только с благословения законно существующей иерархии».
Но эти голоса остались одинокими. Тщетно Константинопольский Патриарх дважды (в 1868 и 1870 годах) призывал русский Святейший Синод поддержать идею Всеправославного Собора, на котором греки надеялись обсудить создавшееся положение. Из Петербурга приходили ответы наставительного характера: «Его Святейшество призывается самым своим пастырским долгом удовлетворить, по возможности, этим (болгар – Д.П.) желаниям во имя Христианской правды и любви, для мира и блага своей духовной паствы, и чем больше удовлетворить, тем лучше». Особенно пикантно для нашего времени звучит следующая мысль членов Св. Синода: «Если бы Болгары составляли отдельное государство, как составляют Русские и жители Греции, тогда существование самостоятельной Болгарской церкви было бы и естественно, и безопасно» (из Послания Патриарху Григорию от 1868 г.). Получается, что для безусловного признания болгарской правоты требовалась лишь их политическая независимость от Порты… Русская Церковь не могла признать правоту болгар безусловно, — это противоречило бы церковному правопорядку, но как видим, косвенно вступалась за них перед Вселенской Патриархией самым энергичным образом. Чуть позднее митр. Макарий (Булгаков) в своей специальной статье с каноническим анализом случившейся трагедии, сделал следующий вывод: «Мы можем, мы должны признавать и болгар, как и греков, несмотря на совершившийся между ними разрыв, равно нашими братьями по вере и православию» (курсив мой — Д.П.). Из этого будет справедливым заключить, что Русская Церковь, формально избрав в тот момент позицию стороннего наблюдателя, фактически не признала ни справедливости постановления Константинопольского Собора, ни действительности проблемы этнофилетизма…
На настоящий момент, Греческая Церковь, как можно судить по самым свежим сведениям, остается верной своим постановлениям 1872 года. Так, на Совещании Предстоятелей Православных Церквей в Стамбуле в октябре минувшего года, Патрирах Варфоломей заявил: «В новейшее время и под воздействием светского влияния в систему автокефалии проник дух этнофилетизма или, что еще хуже, этатизма. Таким образом, основой автокефалии уже является светское государство, пределы которого, как известно, не остаются стабильными, но зависят от исторической конъюнктуры… мы призываемся содействовать любыми путями единству Православной Церкви, преодолевая всякого рода местническое или этнофилетическое искушение».
Журнал «Нескучный Сад», 2010