Слово, которое было в начале
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
Человек Адам и человек Хам
Удивительно, но язык каждого народа, пусть даже немногочисленного, обязательно содержит в себе информацию о Боге. Точнее, те представления о Творце, которые бытуют именно в этой конкретной общности людей. Даже у полудикого племени индейцев, затерянного где-нибудь в дебрях Амазонки, в их весьма скудном, на наш просвещённый взгляд, лексиконе наверняка найдутся слова, относящиеся к их божествам. Вот и получается, что если безбожный человек, увы, всё ещё не редкость, то безбожных языков попросту нет, да и быть не может.
Так, в некоторых тюркских языках мы встречаем интересные параллели со Священным Писанием. Скажем, в азербайджанском языке слово человек звучит как адом, что сразу же возводит нас к самым истокам ветхозаветной истории. Слово предатель (к слову, и у арабов) произносится как хаин — да-да, тот самый Каин, совершивший самое первое и тяжкое предательство: убийство единокровного брата. Несведущий означает хам; популярное мужское имя Яфет также не нуждается в особых комментариях для знакомых с Библией. Совсем недавно, спустя сорок лет после ухода из жизни моей мудрой бабушки, «расслышал» слово, которым она так часто именовала вероломных людей: фироун. Да-да, вы не ослышались, так в азербайджанском языке звучит титул египетского царя, фараона, принесшего столько бед соплеменникам святого пророка Моисея. Вспомним начальные строки Покаянного канона ко Господу нашему Иисусу Христу: «Яко по суху пешешествовав Израиль, по бездне стопами, гонителя фараона видя потопляема…» Да, тот самый «гонитель фараон». Такая вот причудливая ветхозаветная матрица!
Хотите улыбнуться? Яблоко в азербайджанском звучит как алма (с обязательным для этого языка ударением на последнем слоге), но если сдвинуть его на начальный, то получим глагол не бери. Получается, название библейского запретного плода и самого древнего запрета, по сути, один набор звуков… Этим открытием как-то поделились с автором семинаристы-казахи, обучающиеся в духовной семинарии, что в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.
Но не будем спешить, ибо впереди нас ожидает вечность, как говаривал мой дед, а обратим внимание, вернее, наш слух к слову вероломный. Оно, так редко встречающееся ныне в языке нашем, воистину поразительно! Какое важное предостережение всем нам опасаться людей, стремящихся сломать в нас самое важное из всего того, чем обладаем — нашу веру. Ведь нельзя же не услышать в нём евангельские слова Самого Христа, обращённые к ученикам: «Говорю же вам, друзьям Моим: не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать; но скажу вам, кого бояться: бойтесь того, кто по убиении может ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь» (Лк. 12:4-6).
Итак, язык каждого народа явление суть сакральное, есть дар Божий. Что же касается языка русского, то при внимательном, любовном рассмотрении нельзя не услышать, что в исконных словах своих он нередко повествует нам об Иисусе Христе, содержит сокровенное знание о Нём, о христианской вере.
Мало кто из современников наших сказал так глубоко о связи русского слова с душой нации, как доктор филологических наук профессор Всеволод Юрьевич Троицкий: «Одухотворённый русский язык — душа России, её святыня, предметное воплощение высших духовных ценностей, нерушимое духовное достояние, без которого человек (и народ!) теряет своё лицо, при поругании которого народ испытывает ущерб своего достоинства и духовной самостоятельности, оттесняется, становится нравственно уязвимым и духовно бессильным. Мы как зеницу ока должны беречь родное слово. Слово дано для стремления к истине. Судьба наша — в словах, нами произносимых».
«Человек — это звучит…»
Начнём со слова человек: что оно значит в русском языке?
Обращаясь с этим вопросом к различным аудиториям, нередко слышишь в ответ: «чело» и «век». Но чему, собственно, удивляться — разве не так же ответили мне в своё время мои, покойные ныне, дед и отец? Однако это предположение не несёт в себе никакого смысла. Посудите сами, пресловутое чело (лоб) в языке народном вовсе не овеяно (и мы убедимся в этом несколько позже) таинственным ореолом, как одной из двух составляющих названия «венца Божьего творения», коим и призван стать человек. Предлагаю проверить истинность этих слов самим языком нашим, который самым замечательным образом объясняет не только факты русского языка, но и загадочные, не подвластные иноземному разумению явления русской же жизни. Поясню: как отечественную, так и мировую историю у нас переписывали часто, всякий раз угождая прихоти очередной власти, что не поддаётся никакому разумному объяснению. Эта же печальная участь постигла многие произведения классической литературы, кои кромсали и перекраивали так, как считали нужным. Для примера можете сравнить тексты гоголевского шедевра «Тарас Бульба» в советском и дореволюционном изданиях. Или, к примеру, великую христианскую сказку Андерсена «Снежная королева». Да о чём говорить, если на пятидесятом году жизни автора этих строк случилась третья по счёту (!) Конституция. Уточняю, появилась принципиально иная Конституция, а не поправки к ней. Существует, однако, область словесности, не подвластная никаким правителям, даже самым могучим и деспотичным, и называется она — устное народное творчество, к нашему общему счастью бытующее именно в устной традиции. И по этой важной причине не подверженное никаким ревизиям. Правда, речь в данном случае пойдёт не обо всём драгоценном наследии, а о замечательных пословицах и поговорках.
Итак, приступим к испытанию (а ведь кто-то привычно сказал бы тестированию). «Заставь, — говорим, — дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт». Или, потеряв всякую надежду быть понятыми кем-то, изрекаем сокрушённо: «Что в лоб что полбу». Да и верзилу, обижающего малыша, стыдим, как водится, словами: «Ну, как не стыдно, а ещё здоровый лоб!» Лентяя же, снующего по квартире безо всякого занятия, привычно припечатаем как лоботряса. А хрестоматийная пушкинская «Сказка о попе и о работнике его Балде» с её знаменитой ироничной фразой: (да простят меня дорогие батюшки!) «Жил был поп, толоконный лоб…» Существует, правда, выражение «бить челом». Но, вслушаемся повнимательней, неужто оно есть свидетельство трепетного отношения к «самой высшей точке» самого высшего творения Господа?
Что же до слова век, то оно имеет два понятия в языке нашем. Первое, что приходит в голову, это, конечно же, сто лет: был двадцатый век, теперь вот двадцать первый. Но, справедливости ради, нельзя не припомнить и то, что есть ещё «век птичий», «лошадиный век»… В любом случае, это обозначение достаточно продолжительного отрезка времени, некоего полного жизненного цикла, не правда ли? Согласитесь, невероятно, чтобы слово, означающее в столь богатом языке понятие венец Божьего творения, было случайным набором не стыкующихся меж собой смыслов.
Как-то участвовал в отпевании блаженного младенца Иоанна, который прожил около недели, но, к счастью, его успели покрестить. Я ещё поинтересовался тогда у священника: какие же грехи у этого крошечного создания? И услышал в ответ, что даже новорождённый несёт на себе печать первородного греха, — и в этом заключается одна из тайн человеческой природы. Немало повидавший за свои более чем полвека, я не нашёл тогда в себе мужества взглянуть на чело этого ангелочка, лежащего в небольшой, чуть больше обувной, коробочке, обвитой нежными кружевами. А уж какой там век?! Но Церковь отпевала именно человека! И неужто о человеке, прожившем девяносто пять лет, как мой дед по отцу, можно изречь сокрушённо, что « недочел ове-чил» пяток лет? Господи, помилуй.
Вспоминаю, как во время одной из лекций в большой взрослой аудитории, когда речь коснулась этого момента, из зала послышался вопрос, который был сформулирован, как мне показалось, очень по-женски. «А почему, Василий Давидович, — вопрошала моя слушательница, — под словом «лоб» Вы понимаете именно лоб?» «Простите, — смутился лектор, — а что прикажете под этим словом понимать?» «То, что за этим лбом находится», — парировала она. «Уточните», — не сдавался оратор. «Мозг!» — с победным видом провозгласила учёная дама. Не скрою, в первую минуту, кажется, немного растерялся. Спасли два обстоятельства — раздался спасительный звонок и назавтра, к счастью, в расписании значилась вторая лекция в этой же аудитории. А потому пришлось взять, что называется, вынужденный тайм-аут. И вот остаток дня и до позднего вечера, в гостинице, занялся непривычным для себя делом: впервые попытался подвергнуть Библию своеобразному анализу. Подумалось: если мою собеседницу не смог убедить сам живой великорусский язык, то есть ведь непререкаемый авторитет, а именно — Священное Писание. Вот и принялся за дело, как кропотливый счетовод.
Айв самом деле интересно, сколько же раз в тексте великой Боговдохновенной Книги встречается это самое гордое слово — мозг? Признаюсь, в этой работе здорово помогла подаренная накануне книга под названием «Полная симфония на канонические книги Священного Писания», хорошо знакомая тем, кто учился в духовных учебных заведениях, и с которой с тех самых дней не расстаюсь, настолько она оказалась интересной и полезной. Что ж, терпение моё было вознаграждено сторицей! Выяснилось, что во всём тексте Священного Писания слово мозг встречается лишь дважды (!). Но, уважаемые почитатели мозга, не спешите и тут ликовать, потому как если внимательно вслушаться в эти строки, то нет в них, как мне кажется, прямого указания на то, что речь однозначно о головном мозге человека. Судите сам: «Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные» (Евр. 4:12); и второе упоминание: «Один умирает в самой полноте сил своих, совершенно спокойный и мирный; внутренности его полны жира, и кости его напоены мозгом» (Иов. 21:24). Это что же получается, господа хорошие, о головном мозге человека в Библии вообще нет упоминания? А если с натяжкой, то лишь одно?! …Наутро, войдя в аудиторию, не замедлил поведать об этом поразительном факте моему пытливому оппоненту.
И тем не менее испытываю благодарность к этой женщине по сию пору, потому как неожиданный, согласитесь, результат подвигнул меня продолжить эту работу. После фиаско с мозгом — и это в то время, как двадцатый век прошёл под знаменем научно-технической революции, а человек на учёной латыни вообще звучит как homo sapiens, что, как известно, переводится как человек разумный, да ещё в пору необычайной популярности всевозможных, заимствованных из-за океана понятий типа IQ (что для непосвящённых есть показатель уровня интеллекта), — меня не могло не заинтересовать понятие, которое — в отличие от предыдущего — не вызывает, увы, у современных людей должного пиетета. А жаль. Вы догадались, о чём речь? Конечно, о нашем с вами сердце! Так вот, положа на него же руку, хочу доверительно и радостно сообщить тебе, мой дорогой читатель, что число упоминаний его в Священном Писании достигает аж 724!
Глубокие слова об убийственности холодного рассудка принадлежат святителю Николаю Сербскому: «Анализ убивает любовь. Потому наука — холодит. Поэтому говорят не о красоте знания, а о пользе его. Любящий никогда не спрашивает о возрасте, происхождении и благосостоянии своей возлюбленной. И одухотворенная душа, то есть воспламененная любовью к Богу, отнюдь не соглашается на «анализирование» Бога. Любовь изгоняет рассудок, как бесполезного соглядатая. Но зато соединяет воедино три луча — ум, сердце и душу — и возжигает их в одну свечу».
Неужели так много места уделено обыкновенному «насосу», главное предназначение которого, как нередко приходится слышать, заключается в том, чтобы гонять кровь по нашему с вами организму?! Как же быть со словами Самого Господа о том, что «исходящее из уст-из сердца исходит» (Мф. 15 18). Как тут не вспомнить Ф.М. Достоевского: «Ум подлец и виляет». А ещё всплыло из глубин памяти вычитанное давным-давно, ещё в юности, у Антуана де Сент-Экзюпери в «Маленьком принце»: «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». Да и сердечная простота — как хороша она, как украшает человека, ничего общего не имея с той простотою, что хуже воровства. Согласно Преданию, когда звери растерзали святого Игнатия Богоносца в Колизее, сердце его было найдено невредимым, и на нём словно вырезаны две буквы: И(исус) и Х(ристос)…
Вслушаемся, какие на удивление проникновенные слова о сердце человеческом записал некогда в своём дневнике великий русский актёр Анатолий Солоницын: «… А жизнь ведь проста. Она, правда, не всегда сахар, но простоту жизни надо понимать сердцем, а не головой. Сердце никогда не усложняет жизни. Сердце у человека одно, а извилин в голове — миллиарды. Голова рождает сложности. Слушайся своего сердца».
Проникновенные слова о сердце читаем в рубаи великого поэта Востока Омара Хайяма:
Если в лучах ты надежды — сердце ищи себе, сердце,
Если ты в обществе друга — сердцем гляди в его сердце.
Храм и бесчисленность храмов меньше, чем малое сердце,
Брось же свою ты Каабу, сердцем ищи себе сердце.
Как не вспомнить замечательные откровения величайшего хирурга и святого архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) о том, что мозг является, по сути, идеальным диспетчером, мгновенно реагирующим на нервные импульсы, в то время как сердце человеческое есть, по сути, главный орган Богопознания… Да и у Святых Отцов находим мы немало рассуждений о том, что помыслы исходят именно из сердца, и только оттуда попадают в головной мозг, претворяясь в наши с вами действия (или бездействие). Замечательный русский врач, наш современник академик В.М. Успенский, задался вопросом: а каким образом мозг воспринимает это? И пришёл в итоге к удивительным выводам. Предположив, что мозг, являясь материальным органом и обладая колоссальными возможностями, должен на каком-то материальном языке эту самую информацию воспринимать, он оказался прав, обнаружив у человеческого сердца ещё одну, неведомую ранее науке, но издавна известную Церкви важнейшую функцию. Так впервые в мировой науке возникла теория информационной функции сердца. В ходе уникальных опытов, поставленных учёным, зафиксировано несколько случаев реакции сердца как духовного органа. Увлекательно, не правда ли?.. Но вернёмся к главной теме нашего разговора.
Так что же значит в великом русском языке это удивительное слово — человек?
Интерес к языку возник у меня давно, чуть не с раннего детства. Вспомним, так называемые сложные слова, все эти самолёты и паровозы, пулемёты и самовары, являются таковыми лишь по устроению своему. На самом же деле нет в них ничего сложного, а главное — тайны, которой так жаждало мальчишеское сердце. Но зато её в избытке таили в себе иные слова, такие «простые непростые», как хлеб, небо, дождь… Почему они звучат именно так? В ту давнюю пору никто мне этого так и не объяснил, и лишь гораздо позже, порой интуитивно, приходили эти маленькие, но от этого не менее радостные озарения. Однако слово человек ещё долго оставалось для меня неразрешимой загадкой и главной тайной, оно — словно непостижимый сфинкс — лежало поперёк всей моей жизни…
Как-то, около полувека назад, соседи наши приобрели маленькую, но, как выяснилось, очень породистую собачку, у которой к тому же имелись вполне «человечий» документ — паспорт — и очень внушительная родословная, ибо в ней было зафиксировано своеобразное родословное древо этой шавки, и именно это обстоятельство, помнится, было предметом особой гордости её хозяев. Удивила неблагозвучная кличка столь дорогого приобретения, по сути, набор звуков. На мой недоуменный вопрос по этому поводу разъяснили, что породистое животное вообще нельзя называть произвольно: в его кличке обязательно должна присутствовать память об отце и матери, хоть по буквочке из их кличек. Понятно, что комбинации ограничены… Вот это да! Какое завидное, какое трогательное отношение к «братьям нашим меньшим». И такое скорбное безучастие, когда речь заходит о нас самих, о нашем общем звании. Ещё одно обстоятельство поразило меня: выясняется, что кличка (по сути имя) этой крошечной твари вовсе не случайно, здесь не одна лишь прихоть её нынешних хозяев, оно, как выяснилось, складывалось десятилетиями (а у иных породистых животных столетиями). Что же это получается — маленькую зверушку нельзя назвать произвольно, порода, видите ли, нарушается. А человека можно? Ведь рядом со мной жили люди с весьма странными именами, к которым, при всём желании, всё же трудно было привыкнуть. Все эти Вилены (Владимир Ильич Ленин), Марлены (Маркс и Ленин), Оюшминальды (Отто Юльевич Шмидт на льдине)… да мало ли?!
К тому времени автор, как и большинство его сверстников, уже знал, что лев — это «царь зверей», а человек, как нас учили в школе, «царь природы». Но не может же быть такого, чтобы само название этого «царя» не таило бы в себе великую тайну?! И мне удалось-таки, правда, много лет спустя, найти-таки ответ на мучивший так долго вопрос. Воистину, «ищите, и найдете» (Лк. 11:9).
«Шишков, прости…»
Замечательная разгадка ожидала меня в «Славянорусском корнеслове» Александра Семёновича Шишкова. Дело в том, что ваш покорный слуга к тому времени трудился помощником настоятеля в одном подмосковном приходе. Вспоминаю, как подошёл ко мне один наш батюшка и, улыбнувшись, сказал, что ему известно о моём пристрастии к происхождению слова человек, а потому посоветовал поискать ответ в этой самой книге. Тогда она была ещё очень редкой, но, обретя её, с тех самых пор не расстаюсь с ней никогда. Она у меня настольная. Но вначале несколько слов об этом великом русском человеке, которого называют ещё — и совершенно заслуженно — патриархом русской словесности. Адмирал и государственный секретарь, один из славных защитников Отечества, верой и правдой служивший четырём царям, министр просвещения и президент Российской Академии наук, он посвятил эту свою книгу государю Николаю I. Цель труда всей своей жизни исследователь родного языка выразил в следующих словах: «Попытаемся, откроем многое доселе неизвестное, совершим главное дело и оставим будущим временам и народам обдуманное, обработанное и требующее для дальнейшего исправления уже мало попечений».
Человек необычайной популярности, яростный поборник чистоты родного языка, Александр Семёнович ратовал за удаление из него вошедших в моду многочисленных иноязычных заимствований, в том числе и связанных с тогдашним засильем французского. Протест его был направлен ещё и против засилья французских же гувернёров, в массе своей проходимцев, эдаких ловцов удачи, заполонивших тогдашнюю Россию, эдаких воспитателей будущей государственной элиты. И именно ему принадлежат слова, а по сути, гимн великому языку нашему, сказанные около двух столетий назад, но не потерявшие актуальности своей и по сей день: «Я почитаю язык наш столь древним, что источники его теряются во мраке времён; столь в звуках своих верным подражателем природы, что, кажется, она сама его составляла; столь изобильным в раздроблении мыслей на множество самых тонких отличий, и вместе столь важным и простым, что каждое говорящее им лицо может особыми… словами объясняться; столь вместе громким и нежным, что каждая труба и свирель, одна для возбуждения; другая для умиления сердец, могут находить в нём пристойные для себя звуки».
Однако А.С. Шишков, увы, находил поддержку и понимание не у многих своих современников, большинство которых считали иначе, нежели он: «Дитя играючи научится сперва говорить, потом читать, потом писать, и как французский язык необходимо нужен (заметьте это выражение. — Авт.), напоследок будет писать так складно, как бы родился в Париже… В этой-то самой мысли и заключается владычество его над нами и наше рабство. Для чего истинное просвещение и разум велят обучаться иностранным языкам? Для того чтоб приобрести познания. Но тогда все языки нужны. На греческом писали Платоны, Гомеры, Демосфены; на латинском Вергилии, Цицероны, Горации; на итальянском Данты, Петрарки; на английском Мильтоны, Шекспиры. Для чего ж без этих языков мы можем быть, а французский нам необходимо нужен? Ясно, что мы не о пользе языков думаем; иначе за что нам все другие так унижать пред французским, что мы их едва разумеем, а по-французски, ежели не так на нём говорим, как природные французы, стыдимся на свет показаться? Стало быть, мы не по разуму и не для пользы обучаемся ему; что ж это иное, как не рабство?» И далее: «Я сожалею о Европе, но ещё более о России. Для того-то, может быть, Европа и пьёт горькую чашу, что прежде, нежели оружием французским, побеждена уже была языком их».
Как же уродливо, только вслушаемся, звучали в устах русских аристократов и дворян все эти: маман и папа, Натали и Николя с непременным ударением на последнем слоге; и это в то время, когда французское войско уже вовсю катилось страшной своей лавиной по святой русской земле, убивая и сжигая всех и вся на своём пути, оскверняя православные храмы, превращая их то в стойла для своих лошадей, то в отхожие места, а то и убивая людей на святых престолах — ну чем не человеческие жертвоприношения?..
В записке, присланной на одной из лекций, прочёл: «Это случилось в войну 1812 года в селе Азаричи, что ныне в Злынковском районе Брянской области. В селе был храм в честь святителя Николая Чудотворца. Французские солдаты стали заводить в храм лошадей. Священник взывал к их разуму, сопротивлялся как мог. Французы схватили батюшку а храм сожгли…» Увы, случай типичный для тех времён.
Мрачной свинцовой тучей нависла галломания над тогдашней Россией. Вспомним, какой горечью напоены слова всеми нами любимого героя романа Л.Н. Толстого «Война и мир» Пьера Безухова: «Мы мыслим как французы, живём как французы…» А этот «французик из Бордо» из бессмертной комедии А.С. Грибоедова? А едкое суворовское: «Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?», обращённое ко многим современникам прославленного полководца? Да ещё этот «вопль души» генерала Ермолова Царю: «Произведите меня в немцы!»
Вот и в замечательной книге Н. Левитского «Житие, подвиги, чудеса и прославление преподобного Серафима, Саровского чудотворца», к слову, современника А.С. Шишкова, читаем: «Доброе воспитание детей в вере и благочестии, по наставлению преподобного отца Серафима, должно составлять священную обязанность родителей. «Матушка, матушка, — говорил святой старец одной матери, заботившейся о светском воспитании своих сыновей, — не торопись детей-то учить по-французски и по-немецки, а приготовь душу-то их прежде, а прочее приложится им потом»».
Если вспомнить, сколько усмешек и даже откровенных издёвок услышал в свой адрес почтенный старец А.С. Шишков лишь за то, что без устали пытался убедить соотечественников в непреложной истине: русский язык достаточно богат и замечательно пригоден для того, чтобы называть на нём многие и многие явления нашей жизни. Но даже и ныне приходится слышать едкую, подчас откровенно издевательскую, уничижительную критику в адрес патриарха слова за призыв к современникам называть, скажем, тот же бильярд шарокатом, как это кощунственно прозвучало в ходе Румянцевских чтений, что проходили несколько лет назад в стенах Государственного дома-музея А.С. Пушкина. Пришлось тогда заступиться за его светлую память, а заодно и напомнить некоторым уважаемым профессорам, откровенно глумившимся над почтенным адмиралом, что не было бы ничего страшного, если б так оно и осталось. Произносим же мы самокат и пулемёт, не заходясь при этом от хохота. А также по-прежнему называем наперекор многим иным народам летательные аппараты самолётами, а не аэропланами, вертолётами, а не геликоптерами. Разве не так?! Впрочем, с этим самым самокатом вышла совершенно особая история, о которой чуть позже.
Но прежде несколько слов о небольшом, но занятном эксперименте, который прошёл как-то в московском православном детском доме «Павлин», где автор время от времени проводит с мальчиками беседы о русском языке. Так вот, на встрече, посвящённой А.С. Шишкову, мальчикам было предложено попытаться назвать бильярд по-русски, как если бы предстояло заново, впервые самостоятельно придумать название для этой иноземной игры. Немного подумав, двое из ребят предложили довольно любопытный вариант шаромёт, а вот Добрыня (именно так зовут этого смышлёного, тогда ещё пятнадцатилетнего подростка) вдруг предложил: шарокат (!), не ведая о шишковском варианте. Вот и получается, господа хорошие, что вовсе не «чудил» великий защитник языка русского, как нам до сих пор пытаются это внушить некоторые, с позволения сказать, учёные. Он был, если можно так выразиться, прав на глубинном национальном уровне, который сработал в обыкновенном мальчишке из детского приюта даже через два столетия. Что же касается этих учёных, то автор вовсе не хотел бы ставить под сомнение их научный статус; учёные-то они учёные, да только вот беда — учёны не по-русски. Впрочем, об ощутимой разнице между понятиями образование и грамотность речь у нас с вами ещё впереди.
Выступая на вышеупомянутых Румянцевских чтениях, сказал в своём докладе, что не смеяться надо над Шишковым, а плакать о сегодняшнем состоянии языка нашего, когда порой родители детей своих не понимают. Не миновала эта чаша и меня, когда несколько лет назад младшая дочь попросила купить ей — и тут внимание! — скутер. Я несколько растерялся, ибо впервые не понял своего ребёнка. Когда же она объяснила, что это такое, и я воскликнул: «Так это же самокат!» — наступил её черёд выразить своё недоумение: «Что?!» Ибо этим заморским словом, дорогой читатель, российская ребятня именует ныне наш старый добрый самокат. Но почему?! Самое время, как мне кажется, вспомнить слова В.Г. Короленко, звучащие сегодня воистину пророчески: «Мне страшно подумать, что моим детям был бы непонятен мой язык, а за ним — и мои понятия, мечты, стремления, моя любовь к своей бедной природе, к своему родному народу, к своей соломенной деревне, к своей стране, которой, хорошо ли, плохо ли, служишь сам».
Впрочем, отчуждение молодёжи от основ родного языка, как оказалось, вовсе и не волновало дам от науки, хуливших академика Шишкова. Для них личность великого сына русского народа, как и прежде, вожделенный объект для всевозможных издёвок. Представьте, они и поныне именуют его не иначе как реакционером и мракобесом. А вот многоуважаемый Владимир Иванович Даль вполне резонно полагал, что «от исключения из словаря чужих слов, их в обиходе конечно не убудет; а помещение их, с удачным переводом, могло бы иногда пробудить чувство, вкус и любовь к чистоте языка». Прошу уважаемого читателя обратить особое внимание на это иногда и сравнить его с тем, что все мы принуждены ныне видеть и слышать.
Да, именно к А.С. Шишкову обращается на страницах «Евгения Онегина» его автор, вновь и вновь используя в тексте романа иностранные слова в оригинале:
Du сотте il faut… (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.)…
В интереснейших мемуарах «Воспоминание об Александре Семёновиче Шишкове», оставленных нам С.Т. Аксаковым, близко знавшим этого замечательного человека, читаем: «Много несправедливого, неверного, смешного и нелепого говорило об этом человеке злоязычие человеческое. Но, откинув в сторону все тонкие рассуждения о недостатках и слабостях почившего брата, нельзя не сознаться, что, проходя обширное многозначительное поприще службы в самых трудных обстоятельствах государства, начав с Морского кадетского корпуса, где Шишков был при Екатерине учителем, дойдя до высокого места государственного секретаря, с которого он двигал духом России писанными им манифестами в 1912 году, — Шишков имел одну цель: общую пользу (выделено нами. — Авт.); но и для достижения этой святой цели никаких уступок он не делал. Никогда Шишков для себя ничего не искал, ни одному царю лично не льстил; он искренне верил, что цари от Бога, и был предан всей душою царскому сану, благоговел пред ним. Шишков без всякого унижения мог поклониться в ноги своему природному царю; но стоя на коленях, он говорил: «Не делай этого, государь, это нехорошо» …Эту твёрдость называли упрямством, изуверством; но Боже мой, как бы я желал многим добрым людям настоящего времени поболее этого упрямства, этой горячей ревности! На литературном поприще, которое предшествовало государственному, Шишков действовал точно так же. Он восстал… Один против несметного полчища поклонников торжествующей новизны, сильных и раздражительных; он был осмеян, унижен, ненавидим, гоним общественным мнением большинства… Но он сделал своё дело. Старовер, гасильник, славянофил Шишков — открыл глаза Каратину на вредные последствия его нововведений в русское слово… В деле суда и осуждения общественной нравственности, связанном неразрывно у Шишкова с делом литературы, он был ещё справедливее и заслуживает ещё более уважения, хотя мало имел влияния и оказал, может быть, менее пользы. Собственно же за русское направление, за славянофильство… которое он исповедовал и проповедовал с юных лет до гробовой доски, которого был мучеником, — он имеет полное право на безусловную, сердечную нашу благодарность. История будет безпристрастнее, справедливее нас. Имя Шишкова как литератора, как общественного и нравственного писателя, как государственного человека, как двигателя своей эпохи — займёт почётное место на её страницах, и потомство с большим сочувствием, чем мы, станет повторять стихи Пушкина:
«Сей старец дорог нам: он блещет средь народа
Священной памятью двенадцатого года».
Вернёмся, однако, к теме нашего разговора — о сокровенном значении слов в русском языке. В своей книге прославленный адмирал пишет: «Исследование языков возведёт нас к одному первобытному языку и откроет: как ни велика их разность, она не от того, чтоб каждый народ давал всякой вещи своё особое название. Одни и те же слова, первые, коренные, переходя из уст в уста, от поколения к поколению, изменялись, так что теперь сделались сами на себя не похожими, пуская от сих изменений своих тоже сильно изменённые ветви. Слова показывают нам, что каждое имеет свой корень и мысль, по которой оно так названо».
Не «век» и не «чело»
Так что же всё-таки значит это удивительное слово — человек? Не скрою, по этому поводу существует несколько точек зрения, однако автору ближе высказанная А.С. Шишковым, возводящим его происхождение непосредственно к понятию слово: слово — словек — цловек — чловек — человек. И дело не только в том (хотя и это немаловажно), что таким образом подчёркивается главное отличие людей, как существ словесных, мыслящих словами, от всего живого, сотворённого Богом. Недаром в Церкви все живые существа, кроме человека, именуются именно безсловесными. Эту же мысль находим мы и в письме учёного схиигумена Парфения (Агеева) к М.П. Погодину, датированном 8 апреля 1869 года: «А от чего произошли слова: словянин, словяне и человек? Это всё произошло от слова: словесный, потому что все животные безсловесные. Ещё не более 500 лет писали: «словек», и не более 250 лет, писали: «чловек «; это видно в требнике Петра Могилы. А потом начали произносить: «человек»».
Вот и в известном «Полном славянорусском словаре» протоиерея Григория Дьяченко читаем: «Самое славянорусское название «человек», по исследованию профессора Казанской духовной академии А. Некрасова (в «Православном Собеседнике»), образовалось из «селовек»или «словека», т.е. существо словесное, — следовательно, — указывает на дар слова, как на отличительную способность человека».
Эта мысль блестяще развита у самого А.С. Шишкова: «Бог сотворил человека бедным, слабым, но дал ему дар слова: тогда нагота его покрылась великолепными одеждами; бедность его превратилась в обладание всеми сокровищами земными; слабость его облеклась в броню силы и твёрдости. Всё ему покорилось; он повелевает всеми животными, борется с ветром, спорит с огнём, разверзает каменные недра гор, наводняет сушу, осушает глубину. Таков есть дар слова или то, что разумеем мы под именем языка и словесности. Если бы Творец во гневе своём отнял от нас его, тогда бы всё исчезло, общежитие, науки, художества, и человек, лишась величия своего и славы, сделалось бы самое несчастное и беднейшее животное».
Придёт время, и замечательные слова о феномене слова (простите великодушно за невольную тавтологию) выскажет блистательный русский учёный А.Ф. Лосев: «Слово есть необходимый результат мысли, и только в нём мысль достигает своего высшего напряжения и значения. Без слова нет вообще разумного бытия, разумного проявления бытия, разумной встречи с бытием».
Да, все мы обретаемся в стихии Слова, или Логоса, если называть по-гречески. И даже когда подолгу молчим, не перестаём мыслить, а это происходит — пусть незаметно для нас самих — лишь посредством слова. И не только те из нас, кто привычно эти слова произносят, но даже и лишённые этой способности, кого называют немыми. Ведь это для них бежит строчка на экране телевизора и трудятся сурдопереводчики. А как замечательна эта их способность читать по губам! «Книга Исхода» содержит во многом поучительную для нас сцену безмолвного моления святого пророка Моисея ко Господу и слышащего от Него: «что ты вопиешь ко Мне?» (Исх. 14:15).
Продолжая, теперь уже самостоятельно, наши размышления в этом направлении, приходим к иному, совершенно потрясающему открытию. Ведь Слово — это прежде всего имя Самого Бога, имя Христа! На какую же неизмеримую высоту поднимает нас эта мысль, какое высокое достоинство при таком рассмотрении придано всем нам русским языком. Вспомним первые строки Евангелия от Иоанна, знакомые даже тем, кто, увы, ни разу не брал в руки этой великой и таинственной Книги: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1:1). Эта же мысль звучит торжественным гимном в известной молитве Владычице Небесной «Достойно есть»: «Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем».
И ещё одна весьма немаловажная деталь. Да, в азербайджанском языке человек, как мы теперь знаем, назван именем первого человека, нашего праотца, но всё же — человека. Согласитесь, что это родство по плоти, иначе по горизонтали.
В русском же языке запечатлено высочайшее родство человека с Господом по духу, суть по вертикали. Вектор русского языка мистически устремлён, таким образом, в Небо, а потому он уникален ещё и в силу этой своей особенности. Вот и хочется возразить известному горьковскому персонажу, его напыщенной декларации, звучащей так пародийно на самом дне жизни, среди опустившихся людей: «Человек — это звучит гордо!» Да нет, не гордо звучит человек в русском языке, но воистину — божественно!
А потому так понятны слова, встреченные как-то у мудрого Е.И. Классена: «Беда современного языкознания в том, что во главе угла — человек. Но разве он был в начале. Разве сначала словесное стадо, а затем Пастух, Слово?»
Как же — не в лучшую сторону — должно было сместиться сознание наше, чтобы этим высоким словом стали некогда звать, да нет, что там звать, — попросту подзывать… официантов!? В бесчисленных же интернетовских чатах высокое слово человек вообще низвели чуть не до частицы — чел (?!). А ещё, помнится, не так давно сотням миллионов людей из поколения в поколение само государство настойчиво внушало мысль об их «обезьяньем» происхождении. Русская же поговорка гласит как раз о том, что если, к примеру, человеку раз сорок скажешь, что он свинья, то на сорок первый раз он громко хрюкнет. Что мы и имели возможность наблюдать десятилетиями, да и сегодня лицезреем в бесчисленном количестве вариантов. Как прискорбно это свинское отношение к самой жизни и тайне смерти, к вере, к святыням и — страшно вымолвить! — к Самому Создателю. Да и чего можно ожидать от того, кто ведёт свой род, простите, от обезьяны? Посмотрите, словно говорит он нам, посмотрите, кто выстроился нескончаемой вереницей за моей спиной и до самого горизонта? Разглядели? Так какой же с меня-то спрос? То-то-с…
А вот мнение, которое, к слову, довелось как-то встретить у Святых Отцов, показалось и впрямь занимательным.
Оно заключается в том, что отрицать совершенно очевидную внешнюю схожесть человека с высшими приматами неверно. Однако, выводы, которые при этом делаются, не имеют ничего общего с дарвинизмом. Обезьяны, полагают они, возможно, тупиковая ветвь древних людей, до такой степени погрязших во всевозможных страшных грехах, что неизбежно привело их к этой пугающей мутации. А что, в этом есть резон: как глянешь иной раз на манеры какого-нибудь самодостаточного (слово-то какое!) индивида, всерьёз полагающего себя хозяином жизни, у которого «всё схвачено», — ну, просто осталось сделать пару-другую коротеньких перебежек по направлению к давно заждавшейся его, призывно покачивающейся лиане…
А теперь прошу вашего сугубого внимания. Итак, в азербайджанском человек, как вы теперь знаете, — это адом. Но и мужчина. В английском и немецком — man — то же самое. Похожая ситуация, некий мужской шовинизм, присутствует во многих иных языках. И только в русском человек — это и мужчина и женщина. Интересно, не правда ли? Ответ, как мне кажется, кроется в тексте Священного Писания: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27-28). Мы услышали это откровение? Человек — это и мужчина и женщина. Этой сокровенной тайной владеет Библия, а ещё — святой великорусский язык, сохранивший, в отличие от всех иных, Божественное Откровение без каких-либо искажений…
Отчего-то вспомнилась беседа героев романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», в частности, слова Разумихина, сказанные им другу, Родиону Раскольникову: «Вот тут два с лишком листа немецкого текста, — по-моему, глупейшего шарлатанства: одним словом, рассматривается, человек ли женщина или не человек ? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек».
«Над небом голубым…»
Не знаю, был ли знаком Николай Васильевич Гоголь с откровениями А.С. Шишкова и схиигумена Парфения (Агеева), но как проникновенны его слова из «Выбранных мест из переписки с друзьями»: «Нужно вспомнить человеку, что он вовсе нематериальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданства, до тех пор не придёт в порядок и земное гражданство».
Нелишне будет поведать и о той печальной метаморфозе, которую претерпело само это слово гражданин в советский период нашей истории. Ведь именно тогда оно стало ассоциироваться с понятием казёнщина, более того, с весьма специфичным стилем общения с «гражданином начальником». Вспомним, будучи заподозрен в чём-то противоправном, человек из дружественного разряда «товарищей» немедленно переходил в печальную группу изгоев — «граждан». А ведь изначально слово это означало высшую похвалу и пожелание православному человеку стать по завершении земного бытия насельником Небесного Града Иерусалима, и именно от этого Града ведёт своё происхождение высокое слово гражданин. Не потому ли в свете сказанного довольно нелепо звучат для нас, нынешних, бывшие некогда хрестоматийными строки: «Смотрите, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!»
Как известно, памятник гражданину Минину и князю Пожарскому, воздвигнутый в 1818 году на Красной площади, стал первой скульптурной композицией в Москве. В книге В. Муравьева «Московские слова, словечки и крылатые выражения» читаем: «В ту войну имена героев XVII века были символом освободительной борьбы и её знаменем: царский манифест о народном ополчении, приказы главнокомандующего призывали народ к тому, чтобы враг и ныне встретил в каждом дворянине Пожарского, в каждом гражданине — Минина».
Вот и в популярной песне в исполнении Б. Гребенщикова «Под небом голубым» (авторство его кажется весьма сомнительным, ведь мелодия и перевод стихов, известных не одно столетие, принадлежат нашим соотечественникам Владимиру Вавилову и Андрею Волхонскому) всего из-за одного-единственного предлога искажён её сокровенный смысл. На самом же деле стихи эти звучат несколько иначе: «Над небом голубым есть Город Золотой…» Ведь песня эта повествует нам всё о том же Небесном Граде Иерусалиме.
Радостное созвучие этим мыслям автор обнаружил в одной из статей так любимого им иеромонаха Серафима (Роуза): «Мы знаем, что с момента первой проповеди Евангелия до сего времени со всех концов мира собираются граждане одного и того же града, чтобы сделаться сынами Царствия Небесного. Все граждане этого града говорят на одном языке, все знают друг друга, потому что они прошли одну и ту же жизнь в Православии; прошли через одну и ту же борьбу по законам духовной жизни».
От себя же добавим, что и высокое слово награда наверняка из этого же замечательного ряда.
А взять, к примеру, слово славяне — по Шишкову, это люди, одарённые особым даром слова. И это правда: ни у одного народа в мире нет столь великой литературы, каковой является русская словесность. Конечно, есть множество народов, литература которых насчитывает не одно столетие и даже тысячелетие, но дело тут не в возрасте. Хотя по историческим меркам русская словесность ещё достаточно молода в силу юности самой нации, главное её отличие от всех иных прежде всего в том, что в творениях её классиков, как ни в какой иной литературе, показана вся глубина, все неуловимые оттенки движения души человеческой — её ангельские лучезарные взлёты и тяжкие мрачные падения. Никогда и нигде не ставились доселе так властно и с такой пронзительной любовью и болью «проклятые вопросы» человеческого бытия. А потому, отмечая то огромное влияние, которое она неизменно оказывала на весь строй души русского человека, его умонастроения и в конечном итоге на судьбы нации, находившийся в эмиграции Иван Алексеевич Бунин в 1925 году горько констатирует: «Нынешнему падению России… задолго предшествовал упадок её литературы».
Схожее мнение об этом слове высказал в своё время известный академик О.Н. Трубачёв, предположив, что славяне — это «ясно говорящие, понятные друг другу». Ведь, как известно, немцами поначалу и в течение довольно длительного периода на Руси называли вообще всех иностранцев-европейцев, потому как те не говорили по-русски, ну совсем как немые. Правда, довелось встретить иную версию происхождения данного слова, согласно которой немцы — это те, кто не мы. Но, признаюсь, лично мне она кажется куда менее убедительной.
Вспоминаю, как покойный дед мой, окончивший классическую гимназию, а позже преподававший в ней, неизменно называл литературу словесностью. Невольно задумываешься о том, как же правильно обозначали наши воистину просвещённые предки важнейшую область человеческой деятельности, более иных связанную с человеческой душою: именно словесностью, а не литературой, где литера — всего лишь буква. Воистину, «имеющий ухо (слышать), да слышит…» (Отк. 2:17).
Не «вроде Отца»…
Мы так привыкли к этой молитве, единственной подаренной нам Христом, а потому и называемой Господней, произносимой столько раз на дню, что порой забываем о поразительном смысле слов, сказанных в ней Самим Господом. А ведь в ней Он повелевает нам обращаться к Нему со словами: «Отец наш» (!). И это не мы так высоко о себе возомнили, это, повторяю, Он так повелел нам. Ещё и ещё раз хочу обратить внимание на то, что слово Отец здесь вовсе не иносказательно, не «как бы Отец», не «вроде Отца»… Припомним, как прискорбно язык наш за последние два десятилетия «обзавёлся» всевозможными: как бы, типа того, вроде как. Здесь же всё предельно конкретно — Отец. Осознаём ли мы высокую значимость этих двух коротких слов, произнесённых Им в Нагорной проповеди (Мф. 6:9)? Да эта высочайшая радость даже не может присниться!
Что же касается всего этого нашего «мусора», всей этой словесной шелухи, то здесь тоже всё непросто. К слову, в виртуальном пространстве слово мусор произносят не по-русски, как сделали сейчас мы, а как спам (тот же мусор, но сказанный по-английски). Это ведь вовсе не слова-сорняки, как может показаться на первый взгляд. Редко можно встретить человека, у которого не было бы в речи этих самых «сорняков». Иной раз устану или переволнуюсь — и давай выдавать это своё «так», попросту «такать». Жена реагирует мгновенно: «Так не так — перетакивать не будем!» И как рукой сняло!
«Как бы» муж
Здесь же, как мне кажется, случай всё же иной. И вот почему.
Как-то одна молодая женщина, знакомя меня с молодым же человеком, представила его совершенно неожиданным образом: «Знакомьтесь, это как бы мой муж!» Признаюсь, автор этих строк замер, ожидая от «как бы» мужа взрыва негодования. Да нет, ничего подобного — он протянул мне ладонь для рукопожатия и лучезарно улыбнулся как ни в чём ни бывало, похоже, всё его устраивало. Сам-то давно уже пребываю в мужьях, а потому о том, что есть муж, знаю не понаслышке. Знаком и с несколькими вариантами того, что «не муж», а… как те же получившее в последние годы необычайное распространение в Отечестве нашем и, соответственно, в языке пресловутые бой-френды, что в буквальном переводе мальчики-друзья. Правда, среди них нет-нет да и попадаются начинающие активно лысеть молодые мужчины. Ничего себе, мальчики! Но чтобы быть мужем «как бы»… Сам-то я давно уже живу на свете, не первое десятилетие женат, а потому, что такое муж, знаю наверняка; заодно осведомлён о нескольких вариантах того, что «не муж». А потому до сей поры пребываю в неведении — кому же это меня представили?
Нескольким днями позже, придя по приглашению в одну организацию, был встречен у входа представительным мужчиной, который приветливо протянул мне руку и на вопрос, с кем имею честь, ответил улыбаясь: «Ну, я здесь типа директор». Ничего себе! Можно быть заместителем директора, исполняющим его обязанности, но — «типа»?! Это уже слишком. Признаюсь, внутренне обмер тогда, стараясь не подавать вида. Представил себе ситуацию, когда какой-нибудь священник (да простится автору такое сравнение), благословляя, представился бы подобным образом: «Яздесь типа настоятель». Даже замотал головой от абсолютной немыслимости подобной ситуации. Совсем как у А.П. Чехова: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Как говорится, слава Богу! Всё, это стало последней каплей, потому как сил нет слышать эти звучащие отовсюду: «типа того», «как бы»… Правда, многие принимают их за слова-сорняки. Думается, что это не совсем так. Давайте-ка припомним, ещё два десятилетия назад не было в нашей речи всех этих бестолковых выражений. На страницах этой книги мы уже рассуждали с вами о том, что каждый человек независимо от национальности и веры, возраста и рода занятий призван к этой жизни Самим Христом, а потому есть живая икона Божия. И пока образ Божий в нас ясен и чёток, наше с вами словесное содержание так же чисто и незамутнённо. И тогда мы мужья и директора без всяких там «типа» и «вроде как». Когда же образ Его в нас расплывается, как фотография, снятая не в фокусе, тогда и слово наше, эта важнейшая суть человеков (словеков), замутнено и лишается подлинного, чёткого своего смысла. И когда в Отечестве нашем плодятся во всё угрожающем множестве «типа директора», «как бы мужья» и «вроде как жёны», у которых и дети соответствующие, «ну, короче, типа того»…
Как «Отче наш»!
Но вернёмся к удивительной молитве «Отче наш». Слыша её, нередко вспоминаю школьные свои годы, когда, стоя у доски и не зная каких-то очевидных вещей, скажем, той же таблицы умножения, частенько слышал от учителей, что это надо знать как «Отче наш»! Вы представили себе живо, осознали — кто, когда и кому это говорил? Поразительнее всего, однако, было то, что я, хлопая глазами, неизменно соглашался с этим доводом. Да, качал я послушно повинной (октябрятской, пионерской, комсомольской) головой, всё правильно, надо как «Отче наш». Весьма и весьма сомнительно, чтобы недавняя прилежная выпускница советского педагогического вуза сама имела хотя бы приблизительное представление о продолжении этого словосочетания, первых слов величайшего молитвословия. Парадоксальность, впрочем как и комичность, ситуации заключалась именно в том, что обе стороны (согласно некоей негласной договорённости) были убеждены, что, скажем, формулу воды, форму земного шара и число материков следует знать, конечно же, как «Отче наш». А ещё, помнится, наши советские учителя частенько прибегали в своей речи, обращаясь к нерадивым ученикам, к известной русской пословице: «Начал за здравие, а кончил за упокой». Вы понимаете, почему сейчас вспомнил об этом? Да, вы правы, подлинный, коренной смысл этого высказывания открылся автору много позже, когда вошло в привычку вечером, накануне воскресной или праздничной службы, сосредоточенно писать записки — о здравии и упокоении родных и близких, а ещё начальников, наставников и благодетелей…
Та же картина и дома. Дед мой по отцу, педант и аскет, проверяя домашние задания школяра, не раз и не два твердил мне про это самое «Отче наш», не удосуживаясь, впрочем, хотя б разочек спросить внука: а сам-то он в курсе? Ему, как давнему выпускнику классической гимназии, наверняка было всё понятно в этом коротком словосочетании. Самое же занятное заключалось в том, что это выговаривалось почтенным стариком Шир-Али Али Султанбек оглы Ирзабековым, азербайджанцем с дореволюционным партийным стажем и убеждённым атеистом, своему внуку Фазилю Давуд оглы…
Как «Отче наш»! Так невидимо, упрямо преодолевая заслоны, жёстко возводимые безбожными властями, к нам приходило, вернее, нас не покидало религиозное сознание, пусть даже в такой форме. Мы могли предавать Господа, но этого никогда не делал наш язык… Таким было то время, так несхожее со временем нынешним. Что же до Господней молитвы, то в возрасте сорока двух лет всё же «одолел» её, готовясь к принятию Таинства Святого Крещения, для чего укрывался во время обеденного перерыва от сослуживцев в недавно восстановленном Казанском храме на Красной площади, по соседству с которым в ту пору трудился.
А вот довольно грустная, на мой взгляд, современная история. Учительница русского языка и литературы моей младшей дочери решила как-то уяснить, сколько же семиклассников из двадцати восьми учеников средней общеобразовательной московской школы (из которых не менее двадцати природные русские люди) знают эту молитву. Подчёркиваю, Господню молитву, на которой — если образно выразиться — зиждется Православная вера. Сколько, как вы думаете? Не поверите, оказалось, всего две девочки. Те, что посещают с родителями храм. Самое же интересное случилось чуть позже. Как поведала мне дочь, её одноклассники, заворожённые неотмирной красотой слов Самого Спасителя, молитвы, прочитанной на церковнославянском языке, обратились к ней с горячей просьбой переписать её для них, что она и проделывала на переменках. «Ну, вы совсем как первые христиане», — пошутил я тогда.
Господи, в который раз убеждаешься в том, что не полюбить Тебя просто невозможно! Можно не знать Тебя. У меня же после рассказа дочери, помнится, возникло острое желание посмотреть в глаза родителям этих мальчиков и девочек, её одноклассников…
Благословите, батюшка!
Высочайшая миссия человеческой речи, самая высокая честь, оказанная нам, людям, наверняка есть богообщение, а миссия человеческого слова — молитва. А ведь и правда, Первый, с Кем довелось говорить, общаться первому человеку, был Сам Господь.
Встретил как-то глубокую мысль о том, что если отнять у нас слово как дар, то мы превратимся в мычащую биомассу. Вообще, слово как таковое есть та таинственная основа, по которой ткётся причудливый ковёр нашей жизни: неповторимый у каждого как по размеру, так и по количеству и плотности узелков, богатству и красочности узора, но единый именно в этой своей словесной незыблемости. И именно поэтому все мы, православные христиане, именуемся ещё и словесным стадом. Ибо Пастырь наш — Слово.
Призванные к жизни Самим Словом, пусть нередко и не подозревая об этом, все мы обретаемся в сакральной стихии Божественного Логоса: от первого крика новорождённого, покинувшего благословенное материнское лоно, до последнего вздоха, последнего слова старца, с мужеством и смирением переступающего порог Вечности.
Вот и мы, едва войдя в храм и завидев батюшку, а то и на улице, привычно тянемся к нему за благословением, за благими, а значит, святыми словами. Это нетрудно расслышать. Осеняя нас крестным знамением, он всенепременно произносит: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа». А иной нет-нет да добавит: «Не я благословляю — Бог благословляет». Молитв много, но именно с этих благих слов начинается каждая служба, молебны, всякое доброе дело, утреннее и вечернее правило. Этими словами напутствуем мы своих малышей перед тем, как отправиться им ко сну, а когда подрастут и войдут в пору зрелости, — благословляем на брак, осенив особо чтимым образом из домашнего иконостаса.
Проникновенные слова о молитве довелось прочитать в рассказе «Три калача и одна баранка» Н.Е. Сухининой, в котором она приводит интересный диалог об удивительной роли молитвы даже в таком не очень приметном, казалось бы, монастырском послушании, как приготовление трапезы: «Паломники, приезжающие в Троице-Сергиеву Лавру, удивляются, до чего вкусна монастырская еда. Казалось бы, каша на воде, суп без мяса, а вкусно. «С молитвой готовим, — объясняют монахи, — с молитвой оно и вкусно». Да, с молитвой. И на святой водичке из святого источника. А огонь в плите зажигают из лампады над ракой Преподобного Сергия. Рано утром послушник с фонариком идёт к раке, зажигает фонарик, несёт на кухню. А меня всегда удивляют монастырские просфоры. Даже ещё не освящённые, только из духовки, они удивительно вкусны, красивы, ровненькие, подрумяненные… В чём секрет? Всё в том же. С молитвой месят тесто послушники, с молитвой выкладывают его на листы. А теперь припомните искорёженный, горбатый нарезной батон белого с ближайшего хлебозавода. С какими словами замешивают его хлебомесы, хмурые, заспанные, озлобленные мужики? А если уж кто под руку попадётся… Да, в том-то и дело. А коли кто не верит ни во что, так пусть поверит в очевидное: добрые слова добрым делам всегда сопутствуют. С худым же словом или с усталым молчанием и дело хуже спорится».
«С человеческим словом безнаказанно шутить нельзя…»
Вся великая русская словесность пронизана благоговейным отношением к феномену человеческой речи, живого слова, этому чуду из чудес. Как же проникновенно поведал об этом в стихотворении «Слово», написанном в праздник Рождества Христова, Иван Алексеевич Бунин, сорокапятилетний, ещё живший на Родине, в такой родной писателю дореволюционной Москве, но уже в предчувствии величайшей русской трагедии, «дней злобы и страданья», до которых осталось всего-то два года:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
Спустя три десятилетия, в год окончания невиданного по сию пору национального испытания — Великой Отечественной войны — ему вторит Анна Андреевна Ахматова:
Ржавеет золото, и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти всё готово.
Всего прочнее на земле — печаль
И долговечней — царственное слово.
Но ещё задолго до них мудрейший Владимир Иванович Даль в своём знаменитом «Напутном слове, читанном в Обществе любителей русской словесности в Москве, 21 апреля 1862 года» выскажет мысль, и ныне звучащую для всех, кто любит и ценит русскую речь, грозным набатом: «Но с языком, с человеческим словом, с речью, безнаказанно шутить нельзя; словесная речь человека, это видимая, осязаемая связь, союзное звено между телом и духом: без слов нет сознательной мысли, а есть разве одно только чувство и мычанье».
В своё время замечательный русский философ И.А. Ильин, считая язык важнейшим средством самосознания народа, напишет: «Дивное орудие создал себе русский народ — орудие мысли, орудие душевного и духовного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие литературы, поэзии и театра, орудие права и государственности — наш чудесный, могучий и богомысленный русский язык. Язык, который вмещает в себе таинственным и сосредоточенным образом всю душу, всё прошлое, весь духовный уклад и все творческие замыслы народа».
«Мы снова говорим на разных языках…»
Больно слышать, когда Православную веру нашу пытаются (и попытки эти в последнее время становятся всё более ожесточёнными) представить всего лишь одной из религий. Можно ли с этим согласиться? Ни в коем случае. Ведь Господь Бог наш, Иисус Христос, в Которого мы веруем, Личностен. Именно в этом заключается коренное отличие нашей веры от иных религий. Воплотившись «нас ради человек», Господь был явлен нам, жил среди нас, учил и исцелял нас, радовался и горевал вместе с нами, принял за нас крестные муки. На Христе сбылись все 333 пророчества, бывшие о Нём задолго до Его Рождества. И разве не этим сокровенным делится с нами святой апостол Иоанн: «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, — ибо жизнь явилась и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам, — о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами: а наше общение — с Отцем и Сыном Его, Иисусом Христом» (1Ин. 1:1-3). И далее: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его» (Ин. 21:24).
Вспомним, любимый ученик Спасителя даже слышал биение сердца своего Божественного Учителя, скорбно приникнув к Нему во время Тайной Вечери после слов о предательстве. И если пафосом иных верований является мысль о ничтожестве человека пред лицом Всевышнего, то Священное Писание говорит нам о совершенно ином — что мы созданы по образу и подобию Божию. «Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство», — вслушаемся,
в этих поразительных словах Сам Господь называет Отца Своего и нашим Отцом (!) (Лк. 12:32). «Я сказал: вы — боги» (Пс. 81:6), — сквозь тысячелетия взывает к нам святой пророк и царь Давид, делясь откровением, полученным от Всевышнего, приглашающего нас (но только тех, кто окажется достойным этой чести и радости) к грядущему соуправлению Вселенной. Пречистыми устами Господа Иисуса Христа Священное Писание взывает к нашему с вами Небесному достоинству. «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», — читаем в Евангелии от Матфея (Мф. 5:48). «Посему ты уже не раб, но сын», — вторит святой апостол Павел (Гал. 4:7). Но если Отец наш есть Слово, то рождённые от Него, конечно же, словеки, чловеки, человеки. И это уже родство не только по плоти от ветхозаветного праотца Адама, о котором мы упомянули ранее. Всё неизмеримо выше, божественнее, сокровеннее…
А следом сопоставьте только что прочитанное вами с горестными строками известнейшего учёного, философа и поэта Востока Омара Хайяма:
В колыбели младенец,
Покойник в гробу.
Вот и всё, что известно
Про нашу судьбу.
Выпей чашу до дна
И не спрашивай много,
Господин не откроет
Секрета рабу.
Вы расслышали эту вселенскую скорбь? И разве ж это хоть как-то сопоставимо со словами Апостола: «уже не раб, но сын» (Гал. 4:7). Задумаемся над этим…
И ещё один существенный аспект Слова. Когда-то, много лет назад, автор этих строк сделал очень важное для себя открытие. Заключалось же оно в том, что все слова, все события, изложенные в Священном Писании, какими бы невероятными они ни казались, были приняты им как истинные абсолютно. Ведь это — вера. И ты или принимаешь её безоговорочно, или же «умничаешь» нередко до конца своих несчастливых дней… И если, скажем, читаем в Евангелии о Слове: «Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1:3), то так оно и есть. Неожиданное научное подтверждение этих слов святого апостола и евангелиста Иоанна автор нашёл в книге «Православная цивилизация» известного учёного проф. В.Н. Тростникова. В ней, в частности, говорится о том, что расшифрованный исследователями геном мыши представляет собой «набор записанных в четырёхбуквенном алфавите азотистых оснований кодов ДНК, текст общей длиной около миллиарда единиц. Через 2000 лет после того, как евангелист Иоанн Богослов оповестил мир о Слове, через Которое всё начало быть, наука убедилась: так оно и есть! Оказалось, что пушистый зверёк, как и всё живое на земле, получил свое бытие именно от слова, изречённого о нём Творцом, которое вводило, вводит и будет вводить в круг явлений миллионы особей, принадлежащих к виду «мышь»».
И если в русской науке о языке слово всё ещё традиционно рассматривается не только с филологической, но и с философско-нравственной, мистической, если хотите, позиций, то западный взгляд прямо противоположен и заключается в сугубо информационном, рационалистическом подходе к слову как таковому. Дошло уже до того, что некоторые западные лингвисты отказываются от самого понятия слова, воспринимая его лишь как техническое средство, своего рода сигнал или импульс. Письмо, полное боли за язык наш, так перекликающееся с предметом наших размышлений, пришло от доктора филологических наук заведующей кафедрой русского языка филологического факультета Воронежского государственного университета Л.М. Кольцовой: «Много лет по долгу своей профессии и велению сердца, — пишет Людмила Михайловна, — я занимаюсь делом сбережения, изучения, а теперь — и защиты нашего родного языка от нечисти. Хотя сила Слова такова, что Оно нас защищает и спасает. Ваша книга — поддержка в борьбе с разрушительными силами, в ней есть и истинные для меня открытия: например, я поняла, что смущало меня в песне «Под небом голубым…». Замена «всего » (!) одного предлога совершенно изменила образ Пространства и Мироустройства. Нет ничего случайного в языке, ничего мелкого и незначимого. Именно поэтому в современной лингвистической науке так настойчиво и целенаправленно идёт подмена понятий: вместо слова исследуются так называемые «концепты «, духовность заменена «ментальностью», и утверждение о том, что человек мыслит «при помощи универсального предметного кода «, уже мало кто осмеливается опровергать, несмотря на естественнонаучное подтверждение тому, что «В начале было Слово»…» (Ин. 1:1).
А недавно случилось радостное открытие: Людмила Михайловна, как оказалось, наделена от Господа ещё и щедрым поэтическим даром, которым спешу поделиться с вами:
Не жажда Истины и не стяжание Добра,
А беспокойный бес противоречья
Толкает осквернителей пера
На то, чтоб Слово Русское калечить.
Им ненавистен Русский Дух живой,
Высокой мысли строй и речь живая.
И всё черней над нашей головой
Клубятся тучи, небо закрывая.
Не на живот, а на смерть бой идёт,
И кажется, что тьмы неисчислимы силы.
Но грянет гром и молния блеснёт,
Вернув нам Слово, что в Начале было!
Когда-то Господь сурово покарал людей, Свои словесные создания, за непомерную гордыню, разделив их именно таким образом, — смешав языки. Но нельзя не видеть в этом и извечную, непреходящую заботу о нас Творца, потому как греховные людские наклонности куда как скоро передавались, конечно же, при наличии единого языкового пространства. Но и поныне, устав от тщеты доказать кому-либо свою правоту, мы говорим с печальной обречённостью упрямому собеседнику: «Мы с Вами говорим на разных языках!»
Начальник Тишины
Как известно, самые коварные вопросы — это так называемые детские. Вот и автору этих строк как-то во время урока в воскресной школе был задан вопрос, который не мог не озадачить. Сформулирован он был следующим образом: на каком языке разговаривали в раю Адам и Ева? Вот так: ни много ни мало. Нередко адресую его своим многочисленным слушателям в самых различных аудиториях и получаю ответы один любопытнее другого. Так, иные полагают, что первые люди говорили на еврейском, греческом, санскрите, славянском, русском языках… Интересно, как бы ответили на него вы? Дети, однако, народ нетерпеливый. Им нельзя сказать: знаете, мне надобно кое-куда заглянуть и кое с кем посоветоваться, им тотчас вынь да положь. Помнится, предложил ребятам поискать ответ сообща. Прозвучала поговорка о том, что с «хорошим человеком и помолчать приятно», а ещё слова популярной некогда эстрадной песни: «Мы так близки, что слов не нужно…» Вспомнили об удивительном подвиге молчальничества, что могли подъять лишь немногие из известных нам святых. Главное же заключалось в том, что мы, пытаясь найти ответ на этот, как оказалось, весьма непростой вопрос, подходили к той, незапамятных времён, истории с позиции дня сегодняшнего, с позиций повреждённого грехом человека. Человека, которому предуготованы болезни и смерть… Но ведь первые люди до падения своего были бессмертными, иными. И если прибегнуть к языку науки, то Адам и Ева были иными онтологически. Мы же нередко берёмся рассуждать об этих таинственных для нас созданиях, облачённых светом (померкнувшим после их падения), совершенно не принимая во внимание это немаловажное обстоятельство. Уже потом, ставши причастными ко греху, а значит, ко времени и смерти, они стали подобными нам. И не только сами — неузнаваемо печально изменилась и сама Земля наша. Там, где не было страдания и страха, где никто никого не поедал, земля покрылась «волчцами и терниями» (Быт. 3:18), то бишь ядовитыми плодами и ягодами, а также колючками. И в то же время Священное Писание неопровержимо свидетельствует о некоем общении первых людей, облечённом в тексте Библии в слова, возможно, всё по той же причине нашего с вами, простите, несовершенства. Но вот прочитываешь одно из посланий святого апостола Павла и обращаешь внимание на слова, которых раньше отчего-то не замечал. Рассуждая об истинной любви, он пишет в том числе и о том, что: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» (1Кор. 13:8-10). Вы услышали — «языки умолкнут»!?
Вот и в одной из утренних молитв, обращённой ко Господу, просим: «…да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Как и взываем в каноне Ангелу Хранителю: «…настави мя чудно к тишине животней». Животная тишина — какая великая тайна слышится сердцу нашему в этих древних словах…
Неожиданное радостное открытие ожидало автора при знакомстве со стихотворением великого служителя Матери Церкви, архиепископа Иоанна Сан-Францисского Иоанна (Шаховского) «Чистота». Только вслушаемся:
Без веры нет ни в чём у нас участья.
В садах незримых вечные цветы.
Меж равнодушьем и пристрастьем
Лежит дорога чистоты.
И нет для нас уже пути иного –
Как вера, чистота земле дана.
Чем чище жизнь, тем тише слово
И сокровенней тишина.
Да, сия тайна велика есть. Ответ на неё откроется нам, возможно, в Веке Будущем, в Великий Восьмой День Творения Божия, дальние отголоски которого слышатся нам в молитве ко Пресвятой Богородице: «Яко Начальника Тишины родила еси».
Говорящий суть творящий
Между тем слово — и об этом хочется сказать особо — есть, возможно, древнейший вид творчества. Да-да, проблема в том, что зачастую под творческими людьми мы, как водится, подразумеваем тех, кто сочиняет художественную прозу, пишет стихи и живописные полотна, увлекается вокалом и архитектурой, актёрским и кузнечным ремеслом, шьёт бисером и моделирует одежду, ткёт ковры — да мало ли. А потому нет-нет да и услышишь чей-нибудь украдкой вздох: дескать, обделил Господь талантом — ни слуха в помине, ни голоса. Но ведь это не так, совсем не так. Ведь каждый из нас — вне зависимости от возраста, пола и национальности — наделён от Бога даром живой речи. Впрочем, становится ли она в устах наших живой, животворящей, зависит от нас же самих. Вообразите, какой удивительный, воистину неповторимый творец и художник заложен в каждом, буквально в каждом человеке! Причём — и это поразительно — для этого воистину творческого процесса не нужны ни резец и кисти, ни молот с наковальней, ни раскатистый бас или томное контральто, ни привлекательная внешность, ни краски и ни глина, ни даже образование… Нужно попросту начать говорить. Но не всё так просто, как может показаться на первый взгляд. Ибо именно с этого момента, с начала нашей речи, с её течением, станет очевидным: возникло ли, случилось ли то самое вожделенное творчество или же — и это, увы, всё чаще и чаще происходит ныне — ещё одна хула на Создателя и Его словесные творения. Та самая пропасть между сотворить и натворить. Вот и святитель Григорий Богослов наставляет нас: «Равно худы и негодная жизнь, и негодное слово. Если имеешь одно, будешь иметь и другое».
Да и величайшее в мире Таинство — Божественная Евхаристия — не может совершиться без деятельного словесного участия в нём не только священника, но и нашего с вами, молящимися в храме. Вот как поведал об этом в книге «Я, конечно, вернусь…» священник Михаил Ходанов: «Ты причащаешься Святых Даров, и при этом вещество хлеба и вина, по установленным словам Христа, произнесённым Им на Тайной Вечери, делается, не меняя своего естества, Его подлинными Плотью и Кровью. И мы, по его заповеди, молитвенно и физически «творим», то есть повторяем это Таинство в Его воспоминание на Литургии в храме — и соединяемся с Богом, приобретая начаток нетления в теле, поскольку оно пропитывается Его Божественным телесным составом и полагает основание нашему личному бессмертию».
«Рана от меча ещё может затянуться, от слова же — никогда», — говаривала моя мудрая бабушка. Как-то довелось услышать глубокую по смыслу притчу о слове, которой хотел бы поделиться с вами. В ней говорится о том, как отец повелел своему сыну, который славился грубостью и злословием, после каждого такого случая забивать в столб по гвоздю. Впрочем, разрешил ему после каждого доброго слова или поступка вынимать по одному из них. И вот наступил, наконец, тот день, когда торжествующий сын объявил родителю, что на столбе не осталось ни единого гвоздя. Мудрый же отец подвёл его поближе и указал на многочисленные отверстия от гвоздей, которые всё же остались и теперь с этим, как принято говорить, ничего не поделаешь. Вот и подумалось о том, что если б вдруг представилась такая возможность и мы смогли бы узреть сердца близких и дальних наших, а также своё собственное, то сколько подобных ран обнаружили в них. Ран, нанесённых нам и нами же нанесённых.
Пронзительные слова о силе человеческого слова написал так любимый всеми нами иеромонах Роман:
О, слово, в таинстве рождаясь,
Таишь в себе родство с былым:
Гнилую душу покидая,
Само становишься гнилым.
О, слово! Духа вдохновенье,
Что значишь ты в любой судьбе,
Когда погибель иль спасенье
Зависят от любви к тебе?
Храните слово с колыбели,
Перевивая чистотой,
Чтоб матери, как прежде, пели
Напевы Родины святой.
Спасайте слово всенабатно
От пошлых уст, заморской тли,
Оно воздаст тысячекратно –
Спасением Родной Земли.
…«Молви слово доброе», «Доброе слово лечит, а злое калечит», «Доброе слово и кошке приятно», «Спаси, Господи, на добром слове», «Доброе слово сказать — посох в руку дать», «От доброго слова язык не отсохнет», «Доброе слово человеку — что дождь в засуху», «С добрым словом и чёрствая корка — сдоба» — это лишь немногие перлы того изумительного богатства, той волшебной кладези, что зовётся человеческой речью, русским живым словом. Порой даже не столь важно, о чём вы поведёте сейчас речь, сколько то — как вы её поведёте. Сколько раз, к примеру, приходилось наблюдать умилительную сцену примирения супругов после того, как один из них в очередной раз, как водится, приревновал свою ненаглядную половинку. И вот сидят голубки рядышком, она поглаживает его по кучерявой (или лысой) макушке, приговаривая: «Дурачок ты мой!», от чего этот самый «дурачок» приходит в неописуемый восторг, словно ему подарили целый мир или, по меньшей мере, присудили Нобелевскую премию мира. А между тем она его только что — если перевести буквально — назвала умственно неполноценным. Но как! Как она это сказала!
Вспомним, сколько раз приходилось встречать людей, владеющих этим удивительным даром — доброго слова. Как живителен их приход к постели больного, что всерьёз занемог, как благостно их участие в трудную минуту, когда уже небо кажется нам с овчинку. Как хорошо сказано об этой тайне у Н.С. Лескова: «Один скажет «Бог» — и нет ничего, а другой произнёс — и всё вокруг перевернётся» …Но вот пришёл этот человек, сказал что-то доброе… нет-нет, вовсе немудрёное, нехитрое, просто достал что-то невидимо из таинственных глубин своей озарённой души, облёк это в подвластное ему, лёгкое ободряющее слово… И разом стало легче на душе, и словно светлее стало вокруг, мы снова поверили в себя, в свои силы, и что Бог не оставил нас и всё ещё образуется. Но вот он уходит, исполнив своё поразительное делание, мы же ещё долго живём словом, что он молвил, всё ещё отогреваемся в невидимых лучах его таинственного тёплого света. Лучшие из священнослужителей, с которыми судьба сводила автора, владеют именно этой животворящей особенностью речи. А потому каждый из них — ещё и выдающийся творческий человек. Разве могу забыть, как в один из тяжёлых периодов своей жизни, когда ещё не мог разглядеть уготованной мне Господом стези, а потому всё маялся, унывал и страдал неимоверно, пришёл как-то в свой приход. Но даже исповедь не принесла облегчения, что только усилило страдание; и тогда, уже подойдя к кресту, уже приложившись к нему, в отчаянии почти выкрикнул: «Но для чего-то же Господь создал меня ?!» На что батюшка, без паузы, почти мгновенно, словно ожидал этого моего вопроса и готовился к нему, проговорил с улыбкой: «Конечно, для Царствия Небесного!» Затем обнял и поцеловал в макушку. Боже, всего четыре слова, но как это было верно, какой рай процвёл тогда в моей измученной душе. Помню, домой я летел как на крыльях! Но почему, как? Они и в самом деле выросли в тот воскресный день у меня за спиной, ещё понурой утром. Слава Богу за всё — за всё, но, Господи, спасибо Тебе ещё и за этих удивительных людей — дорогих русских священников. Что бы мы делали без них, без их деятельного участия в наших непростых судьбах, без их отеческого мудрого и доброго слова!
Глубокие и неожиданные слова о творчестве как состоянии души сказал в одном из интервью настоятель Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов): «Вы знаете, к тому времени я понял, что жизнь священника, монаха, христианина (ведь монах — это христианин в первую очередь) — это и есть самое настоящее, самое высокое в мире творчество, доступное человеку Художник украшает холст и приносит его в дар людям. Композитор создаёт музыкальное произведение. А христианин пытается очистить, преобразить свою душу и принести её Богу. Это самое потрясающее, самое интересное творчество из тех, что есть на земле. Поэтому мне кажется, что все христиане — удивительно творческие люди».
«Говорите-говорите, я вас не слушаю!»
Не могу не поделиться с тобой, мой добрый читатель, одной давней болью. Один из самых мудрых людей, когда-либо живших на нашей земле, философ Сократ, справедливо полагал величайшим на земле блаженством беседу умных людей. Отчего мне пришли вдруг на память эти слова великого грека? В том-то и дело, что не вдруг; хочу обратить внимание на то, что, как правило, остаётся за рамками нашей речи, а именно — как мы разговариваем друг с другом. Исконное русское слово наука по Шишкову значит на ухо. Интересная версия, и если следовать ей, то выходит, что давным-давно русский человек понял, осознал: воистину просветить, умудрить человека может удивительная способность слышать другого. Да-да, как и многое в русском языке, это тоже связано со Христом, с Его, звучащим рефреном сквозь два тысячелетия, евангельским назиданием: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф. 11:15,13:9,43; Лк. 8:8,15,14:35). Заметьте, именно слышать, а не помногу говорить (что нередко называют ещё пусть едким, но таким точным словом умничать) или же много читать. И разве не знакомы нам люди, прочитывающие «запоем» горы всевозможных книг, но не приобретшие не только твёрдых основ каких-либо знаний, но даже навыков нормального человеческого общения? Есть, правда, иная небезынтересная версия, объясняющая происхождение этого гордого слова от глагола научаться. Но, согласитесь, и тут слышится всё то же ухо.
…Во время ссылки на Кавказ М.Ю. Лермонтов проживал в том числе и у меня на родине, в Азербайджане, где в горном районе, который и по сей день называется Гусары (потому как там квартировал в своё время гусарский полк), сохранился его домик, давно ставший музеем. Современники свидетельствуют, что великий поэт живо интересовался историей и культурой моего народа, и плодом его стараний стала знаменитая поэма «Ашик-Кериб». К слову, неизменно с благодарностью вспоминаю выдающегося режиссёра, тбилисского армянина Сергея Параджанова, с трогательной бережностью подошедшего к экранизации этого шедевра и создавшего, в свой черёд, шедевр кинематографический — ведь у него герои за кадром говорят на азербайджанском языке. Так вот, Михаил Юрьевич, как свидетельствуют современники, не терял времени даром и довольно сносно овладел местным языком, даже заучивал пословицы и поговорки, любимая из которых нравилась ему своей звукописью. Сказанная дословно по-русски она, увы, теряет своё очарование по причине непереводимой игры слов. Смысл же состоит в том, что если ты молвил одно слово, другое обязательно выслушай. Иначе, призыв к чередованию говорения со вниманием собеседнику. Предпочтение гениального поэта кажется мне весьма закономерным, до того трепетно относился он в своём творчестве к каждому слову. А теперь давайте-ка припомним, как общаемся, как беседуем порой друг с другом, посмотрим на самих себя, как в некое зеркало, со стороны. Причём в данном случае непринципиально, происходит ли общение по телефону или в уличной толчее, за праздничной трапезой или в вагоне метро. В любом случае это надо слышать! Итак, двое вступают в беседу, но едва только начавший успевает договорить собственную фразу, как другой перебивает его. Догадываетесь почему? Вот именно, он-то ведь вовсе не простак и сразу уловил суть того, о чём ему собираются так долго (а время-то ныне — деньги!) и нудно вещать. Но и первый собеседник не промах, а потому, конечно же, не даёт ему договорить, ибо разгадал, похоже, его коварный замысел. И до того ему обидно, что его глубокие мысли сочли такими примитивными. А потому с удвоенной силой будет теперь доказывать, что вовсе не так прост, как показалось его приятелю (или приятельнице). Надо видеть оппонента: по мере общения из мирного собеседника он превращается в разобиженного, тщательно, впрочем, скрывающего свою досаду (а то подумают ещё, что некультурный человек). На этом витке общения его задача (или сверхзадача, если использовать терминологию великого К.С. Станиславского) состоит в том, чтобы как можно скорее (и желательно безобиднее) дать понять этому болтуну и пустобрёху… Дальше продолжать? Одним словом, молчи, когда мы с тобой разговариваем! Да, дорогой читатель, описанная мною картина — глубоко в этом убеждён — знакома до боли и тебе. Как же это модное ныне пресловутое «общение» не похоже на традиционное русское: «Наговорились, как мёда напились…»
Когда-то аристократы обучали своих отпрысков искусству (!) беседы и риторики, в среде же простого народа залогом достойного словесного общения служило почитание старших, воспринятое чуть не с молоком матери. Поразительно, но ныне между говорящими часто нет никакого различения возраста и пола. Чтобы убедиться в этом, достаточно побывать в любой — на выбор — средней общеобразовательной школе или высшем учебном заведении и стать свидетелем таких словесных баталий между учителями и учащимися, преподавателями и студентами, девушками и юношами, о которых в приличном обществе не принято упоминать. А уж повсеместное тыканье незнакомым и малознакомым с первого слова… Вспоминаю в этой связи давние, необычайно интересные воспоминания покойного деда о порядках в «царской» гимназии, где директор этого среднего общеобразовательного учебного заведения (в отличие от нынешних, лицо очень влиятельное) даже к учащимся из нулевого класса (!) обращался исключительно на «вы». К слову, довелось как-то познакомиться с прелюбопытнейшей точкой зрения по поводу того, что если, к примеру, к Самому Господу обращаемся на «Ты», так зачем же «выкать» Его тварным созданиям? Суть её в том, что говоря человеку «вы», подспудно имеются в виду роды и роды, что незримо наличествуют за его плечами. В отличие от Бога.
Что ж, вернёмся к великому греческому философу, с высказывания которого и началась эта главка. Наверняка мудрый Сократ, наслушавшись всевозможных современных «базаров», «тёрок» и «толковищ», изрёк бы горестно: «Ну, нет, уважаемые, я-то имел в виду совсем иное…»
«Магизм» печатного слова
Признаюсь, вопрос этот не давал мне покоя много лет. А именно, почему русские люди — как никакие иные — так доверчивы к печатному слову? И не просто доверчивы, а доверчивы прямо-таки по-детски. Иной раз услышишь от какого-нибудь взрослого почтенного человека такое — аж волосы дыбом! Спрашиваешь: дорогой мой, ну кто вам это сказал, где вы это увидели, с чего вы это взяли, этот бред, эту дичь? И слышишь нередко в ответ: так это же в газете написано, я сам читал, своими глазами! Описанная ситуация наверняка хорошо знакома и вам. Начинаешь выяснять, а что это за газета такая, что за журнал, откуда вычитаны эти, с позволения сказать, мысли и идеи? И тут начинается самое интересное: оказывается, что «источник информации» из разряда таковых (порой и листовка у входа в метро, всученная не пойми кем), который порядочному человеку и в руки-то брать не надо бы, а не то чтобы читать и строить на этом основании свои взгляды и умозаключения. Этой так называемой жёлтой, а по сути серой прессы сегодня, увы и ах, пруд пруди. Тот беспредел, что творится на поприще, традиционно называемом русской словесностью, вообще заслуживает отдельного строгого разговора. Чего стоят многочисленные «литературные произведения», которыми уставлены сегодня полки книжных магазинов. Их страницы наводнены героями, которые, не замечая нас с вами, читателей, матерятся, грязно совокупляются, говорят пошлости, «ботают по фене»… Правда, это не мешает их активной рекламе, в том числе и нередко такими средствами массовой информации, как радио с обязывающим ко многому названием «Культура». Чего стоят названия только некоторых из них: «Блуда и МУДО», «Роман с кокаином», «Черничная тошниловка»… Небезынтересная деталь: МУДО — это, как выясняется, аббревиатура, и в расшифрованном виде есть муниципальное управление дошкольного образования (конечно же плод авторской фантазии), вроде как ничего криминального. Однако цель достигнута — признайтесь, вы уже испытали невольный шок, прочитав или услышав эти слова. Что-то передёрнулось внутри, в душе, что-то непристойное и двусмысленное слышится во всём этом русскому уху. Так на это ж и расчёт! Разве может не поцарапать душу, не оскорбить её название пьесы на предновогодней театральной афише: «Дед Мороз негодяй»? Ведь все, что связано с Дедом Морозом, дорого нам сызмальства. Словом, тот самый случай, о котором принято говорить — ничего святого! Но, как говорится, чем дальше в лес… Известная литературная премия «Русский букер» побила все мыслимые рекорды собственной скандальности. По итогам 2010 года она была присуждена роману «Цветочный крест» жительницы Вологды Елены Колядиной. Никогда не относил себя к разряду рафинированных интеллигентов, да и в чистоплюях, милостью Божией, не значусь. Но, поверьте, первая же фраза этого «произведения» ввергла даже не в шок, а в физически ощутимое чувство омерзения. Все последующие фразы того же «уровня» и тональности. Правда, дальше третьей читать не смог. Это даже не похабщина… Понимаю, что на свете немало болящих людей, сексуальных извращенцев и психически ненормальных. Но при чём здесь русская словесность?!
В Год русского языка довелось поучаствовать в работе интересной конференции в г. Сыктывкар, столице Республики Коми, где в числе прочих проблем рассматривалась и злободневная тема пропаганды сквернословия и мата в словесности, претендующей на высокое звание художественной. В числе прочего запомнилось яркое выступление местного поэта Андрея Попова, прочитавшего стихотворение «Африка в Год русского языка», эпиграфом к которому взяты хрестоматийные строки В.В. Маяковского: «Да будь я негром преклонных годов, и то без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». Послушайте, оно того заслуживает:
Если б я родился в Гане,
Негром был бы я, поди.
Наблюдал бы, как в саванне
Льют муссонные дожди.
На берег слоновой кости,
После дождичка в четверг,
Я ходил бы к неграм в гости
На костёр и фейерверк.
И, томим духовной жаждой,
Ел бананы на обед…
Так состарился б однажды –
Негром стал преклонных лет.
И готовился б на небо
Уходить, да в некий миг
Вдруг решил, что надо мне бы
Русский выучить язык.
Эх, ребята-негритята,
До седых дожил волос,
А ни слова русским матом
Слышать мне не довелось!
А на нём, под звуки лиры,
Говорят любимцы муз,
Например, Тимур Кибиров
Или Алешковский Юз.
Рано жизнь ещё итожить –
Умирать я не готов.
Как же это с чёрной кожей
Прожил я без чёрных слов?!
Зловещая тень ворона либерализации, как и всех представителей этого семейства, предпочитающих лакомиться падалью, нависла и над не подозревающими ничего дурного головами наших с вами детей, скажем прямо, не шибко читающих, но всё же порой берущих в руки книжки и журнальчики. А потому даже в школьных (!) книжных киосках можно встретить подчас журнал для девочек, напичканный всевозможными магическими и колдовскими ухищрениями, с весьма красноречивым названием «Маленькая ведьма». А вот объемистая, ярко проиллюстрированная книга с весьма респектабельным названием «Энциклопедия для девочек», которую соседский мальчик как-то преподнёс моей младшей дочери на именины, содержит такое, что отроковицам нашим лучше бы её не касаться вовсе. Попадались похожие «энциклопедии» и для мальчиков. Так что, будьте бдительны, и да не обманет, не введёт вас в заблуждение слово «энциклопедия», утратившее в нынешние лукавые времена свой былой благородный ореол.
Но разве ж подобная макулатура издаётся только в нашем Отечестве? Да нет, и за его рубежами этого «добра» хоть отбавляй, но там её распространение строго регламентировано. У нас же, если решил прикупить какой-нибудь сравнительно безобидный еженедельник типа «АиФ», непременно столкнёшься со множеством изданий откровенно эротического и магически колдовского содержания, призывно расставленных по всему периметру газетного киоска по соседству с… детскими журнальчиками.
И всё же, всё же… Почему именно у нас такое беспредельное, чуть не на уровне подсознания, доверие к печатному слову вообще?
Интересно, что по этому поводу думаете вы. Что же до автора, то он, по некотором размышлении, пришёл к выводу, что эта черта русского характера, а вернее сказать, русской натуры является чуть не генетической. И вот почему. Если вспомним, первой печатной книгой на Руси был «Апостол», изданный первопечатником Иваном Фёдоровым. В этом-то и кроется, как мне кажется, корень проблемы. В течение целого ряда столетий эта священная книга, да ещё «Псалтирь» с «Часословом», были первыми, по которым русские детки учились грамоте. Таким образом, первая печатная продукция, которую юный (и не совсем) русский человек трепетно брал в руки, было, по сути, Священное Писание. И потому могут ли книга как таковая, печатное слово вообще быть вульгарными, пошлыми, нечистыми, греховными? И, возможно, поэтому фраза «я сам читал» приобрела со временем на Руси чуть не сакральный смысл и звучание. Вспомним, в нашем детстве, отправляясь надень рождения к другу или соседу, неизменно прижимали к себе заветный подарок — надписанную книгу. А как же иначе, когда даже стены магазинов радовали глаз плакатами (помните?) «Книга — лучший подарок». Если вдуматься, это очень русская фраза… Ныне же детки нередко приносят на именины друзей вместо традиционного подарка конвертик с купюрами.
Не мною сказано, что нередко досадные изъяны русской жизни есть прямое продолжение русских же высочайших достоинств. И как же умело воспользовались этим обстоятельством лукавые большевички, столетие назад наводнившие страну нашу подлыми листовками да лживыми прокламациями. И как же воистину иезуитски был назван главный печатный орган коммунистов — «Правда». Как тонко был сделан расчёт на того русского человека, что из века в век, каждую Божественную Литургию, слышал в храме, да и сам пел слова, изречённые Самим Спасителем, заповеди блаженства: «Блаженны алчущие и жаждущие правды…» (Мф. 5:6), а ещё: «Блаженны изгнанные за правду…» (Мф. 5:10). А эти удивительные, очень по-русски изречённые некогда слова святого благоверного князя Александра Невского, пережившие века: «Не в силе Бог, а в правде!» И не Солнцем ли Правды именуем мы Господа нашего Иисуса Христа в молитвах?!
Чего уж там, «правд» этих в нашем недавнем прошлом было пруд пруди: тут тебе и «пионерская» по копеечке за штучку, и «комсомольская» за двушку, и «московская»… Да всех и не перечислишь, что ни город, что ни район — своя «правда». И каждая самая что ни на есть правдивая из всех на свете правд…
«Да я сам читал!» — знакомая расхожая фраза. Выходит, не зря мы из поколения в поколение слыли самой читающей страной в мире. Чего только за это время не было впихнуто в наши бедовые головушки, каким только ядом не отравлены наши бедные души. По сей день горько отрыгивается. Ныне же к этой дурной привычке прибавилось ещё: «Да я сам по телевизору видел!» Но говорить об этом, поверьте, нет уже никаких сил. Так что увольте, ради всего святого. Христа ради!
Колбаса — это такая рыба?
Вспомним, как ещё со школьной скамьи прививали нам полезную привычку пользоваться словарями, что было очень верно. А потому любой — на выбор — словарь по инерции воспринимается многими как истина в последней инстанции. Одна из печальных примет нашего времени заключается ещё и в том, что ныне словарь словарю рознь. И не только потому, что на полках наших книжных магазинов уже не первый год можно лицезреть такие, с позволения сказать, издания, как «Словарь русского мата». Автору довелось познакомиться с учебным этимолого-орфографическим словарём «Славянизмы», изданным в 2005 году Новосибирским институтом повышения квалификации и переподготовки работников образования. Остановлюсь лишь на двух словах, об одном из которых уже мы говорили ранее, да-да, всё о том же человеке. И не только потому, что здесь те же «чело» и «век», правда, со ссылкой на «языковеда Шахматова». Но почему такая унылая однобокость, почему полностью отсутствуют ссылки на иную версию, на тех же А.С. Шишкова, учёного схиигумена Парфения, «Полный славяно-русский словарь» Дьяченко? Не правильнее ли показать читателю весь спектр мнений по этому важному вопросу — ведь речь-то идёт о нас самих, о человеках!? Но самое потешное «открытие» ожидает пользователей этого словаря ещё впереди, если решите, к примеру, полюбопытствовать о происхождении такого популярного русского слова, как колбаса. Надо воистину обладать недюжинным чувством юмора, чтобы всерьёз воспринять изложенную здесь версию о происхождении названия этого вкусного продукта от слова колбь — «рыба». Далее авторы пишут, что «исходный корень кол — тот же, что и в словах колоть, колючий». Да, «колоть колючую колбасу» — это, простите, уже из области сюрреализма. Или два филолога, Е.П. Филатова и Н.В. Максимова, с детской наивностью приняли на веру расхожую поговорку о том, что лучшая рыба — это колбаса? Но тогда информацию об этом наверняка уместнее расположить в каком-нибудь юмористическом журнале. Самое же нелепое состоит в том, что татарское по происхождению слово колбаса оказывается ещё и славянизмом (!). Родилось же оно, уважаемый читатель, от сложения двух татарских слов: кол — что значит рука, и бас — что значит давить. То есть по сути это описание самого процесса приготовления популярного в народе нашем деликатеса, когда рукой продавливали мясной фарш в приготовленную для этого кишку. И пусть прошли века, технология изменилась лишь тем, что роль этой самой руки выполняет ныне машина.
А теперь о совсем не смешном, точнее, об очень грустном. Листая упомянутую книжку, авторами которой, судя по их фамилиям, являются два русских человека, не мог не обратить внимания на то прискорбное обстоятельство, что слово Бог прописано всюду с маленькой буквы. Да вы что, господа хорошие?! И потом, вглядитесь-ка повнимательней в календарь — власть-то в стране нашей вроде как давным-давно сменилась. Или нет?!
Свобода слова
А теперь, дорогой мой читатель, хочу предложить тебе небольшое испытание (признаться, рука так и тянется начертать куда более привычное для нас сегодня слово тест). Заключается оно вот в чём: предлагаю вашему вниманию отрывок некоего текста; вам же следует попытаться установить если не авторство, то хотя бы время его написания. Итак, будьте, пожалуйста, повнимательнее: «Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея деньги, основать газету, собрать по первому кличу толпу писак, фельетонистов, готовых разглагольствовать о чём угодно, репортёров, поставляющих безграмотные сплетни и слухи, — и штаб у него готов, и он может с завтрашнего дня стать в положение власти, судящей всех и каждого, действовать на министров и правителей, на искусство и литературу, на биржу и промышленность.
Всякий, кто хочет, первый встречный, может стать органом этой власти, и притом вполне безответственным, как никакая иная власть в мире. Никто не выбирает его и не утверждает. Можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова?
Люди до того измельчали, характеры до того выветрились, фраза до того овладела всеми, что, уверяю честью, глядишь около себя и не знаешь, на ком остановиться…»
Ну и как? Угадали? Не правда ли, очень современно? Да и не просто современно, а даже, я сказал бы, на редкость актуально. Только вот как подумаешь, что автор этих удивительных строк, досточтимый Константин Петрович Победоносцев, начертал их твёрдою своей рукою в позапрошлом (!) веке… Так понять, так чудно предвидеть, так болезновать сердцем о Родине. Воистину, в России величие поэта и писателя, народного общественного деятеля всегда имело ещё и эту особенность, — все они, до единого, неложные пророки в Отечестве своём.
Что же до потока информации, которая с раннего утра до поздней ночи (да что это я, в самом деле, — круглосуточно, без передыху, или, как принято выражаться ныне на заморский манер, — в режиме нон-стоп) — обрушивается на бедные головушки наших граждан… А знаете, что мне это с некоторых пор напоминает? Помните старую добрую сказку про горшочек каши? Вот этот самый злополучный горшочек и напоминает: всё варит и варит, всё варит и варит, уже под самую крышу (так ведь именуют порой наш ум, сознание — ещё говорят, что крыша съехала) добралась эта каша (или разваренная лапша?!). Того и гляди, она всех нас съест (да что там съест — слопает!) с потрохами, так и норовит… Только вот какое дело: та, сказочная, кашка, помнится, была вкусной-превкусной, а эта — бр-р-р!!! И что самое тревожное — творцы сего варева, похоже, напрочь позабыли то самое слово, заветное.
А между тем патриарх русской словесности имел об этом предмете своё, чрезвычайно интересное, на мой взгляд, мнение. «Наши слова свобода, освободить, — рассуждает Александр Семёнович Шишков, — в просторечии произносятся правильнее: слобода, ослабодитъ, поскольку происходят от понятия о слабости; ибо чем что-либо слабее держимо, тем более имеет свободы. Слабость верёвки даёт свободу привязанному на ней зверю; слабость смотрения за детьми даёт им свободу баловаться; итак, слабость и свобода суть смежные понятия. Так из слободы сделалась свобода, остающаяся и поныне в просторечии слободою… Наше слово прост и однокоренные с ним опростать, простор, хотя прямо не означают свободы, однако со словом простор оная скорее воображается, нежели с противным ему словом теснота. Отсюда выражение «прости меня » не иное что значит, как опростай, освободи меня от наказания или гнева твоего».
Как же не похожа эта свобода, произрастающая из слабости, на излюбленное русское — воля. Согласитесь, есть над чем задуматься. Как глубоко понимал, как тонко чувствовал это А.С. Пушкин:
На свете счастья нет,
Но есть покой и воля…
«Эх ты, деревня!», или Вся правда Христова
Несколько лет назад в культурной жизни нашей страны, да что там страны, бери выше, планеты, произошло событие — празднование юбилея именитой балерины Майи Плисецкой. В одном из телевизионных интервью восьмидесятилетняя балерина (она мужественно не скрывала своего возраста, а потому не будет делать этого и автор) заявила: «Вот говорят, что в начале было слово, а я говорю, что в начале был жест». И грациозно так отвела правой рукой в сторону. Эффектно, ничего не скажешь, но отчего-то стало грустно. Не хочется думать, что великая танцовщица так и не удосужилась открыть Евангелие от Иоанна. Или, может, не заметила, что в первой же фразе Слово написано с заглавной буквы. Ибо так назван Сам Христос, вторая ипостась Пресвятой Троицы…
Как оказалось, можно дожить до весьма солидного возраста, сохранив прекрасную физическую форму (согласитесь, сегодня это всё же редкость), снискать заслуженную мировую славу, но так и не уразуметь того, что было осознано и, что гораздо ценнее, прочувствовано полуграмотным, а то и вовсе безграмотным простым русским человеком и два, и три, и пять веков назад. Помню, как удивлялся когда-то, что вослед малограмотному, невежественному человеку бросали (да и по сей день случается такое) это пренебрежительное — деревня, но никогда — село. Отчего же? Возможно, кто-то не знает разницы, как не знал её когда-то автор; заключена же она именно в том, что в селе — в отличие от деревни — всенепременно наличествует церковь. А раз так, то ни о какой необразованности, «дремучести» говорить не приходится. Чуть позже на страницах этой книги мы с вами ещё поведём нелицеприятный разговор о разности этих двух понятий, — грамотность и образование, — которые многие (как и до сравнительно недавнего времени сам автор этих строк) склонны считать чуть не абсолютными синонимами. Сейчас же предоставим слово дорогому Фёдору Михайловичу Достоевскому, высказавшемуся об этом как нельзя лучше. «Я утверждаю, — пишет он в «Дневнике писателя», — что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят, — но это возражение пустое: всё знает, всё то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молитвы ещё в лесах, спасаясь от врагов своих, в Батыево нашествие ещё, может быть, пел: «Господи Сил, с нами буди!» И тогда-то, может быть, и заучил этот гимн, потому что кроме Христа у него тогда ничего не оставалось, а в нём, в этом гимне, уже в одном вся правда Христова».
Так можем ли мы не дорожить языком русским как великой святыней, не ощущать драгоценности его, несущего нам «всю правду Христову»? Можем ли остаться равнодушными к раздумьям великого писателя: «Главная же школа христианства, которую он прошёл — это века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных за всю историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и на вся, оставался лишь с одним Христом-Утешителем, Которого и принял тогда в свою душу навеки, и Который за то спас от отчаяния его душу!»
Комментировать