Евангелие для русского
По-русски говорите, ради Бога!
Введите в моду эту новизну.
А.М. Жемчужников
Прекрасная премудрая Варвара
Некогда Святые Отцы окрестили пятым Евангелием сотворённый Господом мир. Даже не будучи знакомым с каноническими текстами Библии, рассуждали они, более того, не обладая элементарной грамотностью, можно тем не менее уверовать в Бога и в грядущее Воскресение, лишь… внимательно и любовно наблюдая окружающее нас: звёздный небосвод над головой, солнце и луну, землю, по которой ходим и из которой произрастают колосья будущего хлеба, удивительные плоды и цветы, моря и реки, животных, птиц и рыб, населяющих эти стихии, причудливую смену времён года, дня и ночи, света и тьмы… Вот и в Священном Писании, в Книге премудрости Соломона, читаем: «от величия красоты созданий сравнительно познается Виновник бытия их» (Прем. 13:5).
Таковым и стал путь к вере в истинного Бога необычайно красивой и столь же скромной девушки Варвары, родившейся в IV веке по Р.Х. в Финикии в богатой и именитой языческой семье, — будущей святой великомученицы. В житии её так и сказано: «Желая постичь истину, она часто, и днем и ночью, взирала на небо и была объята сильным желанием узнать, кто сотворил такую прекрасную высоту, ширь и светлость неба, внезапно в сердце ее воссиял свет Божественной благодати и открыл умственные очи ее к познанию неведомого для нее Единого Невидимого и Непостижимого Бога, премудро создавшего небо и землю… Так отроковица Варвара училась по творению распознавать Творца; и сбылись на ней слова Давида: «размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих»» (Пс. 142:5).
Ещё одним Евангелием, подлинным свидетельством Страстей Господних, с некоторых пор называют в Церкви нашей Туринскую Плащаницу. Автор же этих строк вот уже не первый год дерзает, многогрешный, называть русский язык ещё одним заветным Евангелием для русского человека. Ибо исконные слова его свидетельствуют нам — «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф. 11:15) — о Господе Нашем Иисусе Христе, о том сокровенном, что является сердцевиной Его Божественного учения.
Радостопечалие
Так, слова радостъ и страдание, как выясняется, являются духовно сродными, где буква «Т» (вспомним историю с суворовским солдатом Митрофановым, это «Слово Твёрдо») есть мистическое уподобление Голгофскому Кресту. А и в самом деле, неужто есть на свете что-то, превосходящее крепостью своей, своей твердыней Крест Господень?! И в этом, только вдумаемся, заложен глубочайший смысл. Чтобы мы с вами имели в сердце своём самую великую радость, радость Воскресения распятого Христа и нашего будущего воскрешения (а как же иначе, тогда и впрямь, по слову Апостола, «тщетна и вера ваша» — 1Кор. 15:14), — для этого Господь должен был пострадать на Кресте. Как созвучно этим мыслям удивительное русское слово, только вслушайтесь, — радостопечалие. Какое утешение несут эти слова всем нам: тебе сегодня радостно — это очень хорошо, но не забывай — Чьим страданием куплена твоя радость. Тебе сейчас трудно, ты страдаешь? Потерпи, родной, потерпи, как терпел Он — и тогда страдание твоё обернётся радостью. Всё это: и страдание, и радость сотканы воедино вкруг Креста, немыслимы без несения Креста. И это чрезвычайно важно, ибо не всякое страдание оборачивается радостью. Так, потеря сна, покоя и аппетита в связи с новой шубой подруги или поблёскивающей новой полировкой иномаркой соседа так и останутся реальными мучениями, не «конвертируемыми» в светлую радость.
Беседуя на эту тему, часто обнаруживаешь непонимание самого понятия страдание нашими с вами современниками, в особенности молодыми. Ведь зачастую страдание воспринимается ими как некий эквивалент физической боли, часто непомерной, изнуряющей. И как же бывают они удивлены, когда вдруг открывают для себя истину, заключающуюся в том, что для многих из нас страдание сегодня — это зачастую добровольное лишение себя той или иной степени комфорта. Причём хрестоматийный пример с общественным транспортом, где молодым людям надлежит уступать места детям, пожилым и женщинам в интересном положении — вовсе не исключение. Отнюдь не полагаю, что юные и молодые не устают: а если после долгой учёбы или изнурительной спортивной тренировки? Но тем и ценнее в глазах Божиих этот крошечный, но всё же подвиг, когда в буквальном смысле этого древнего слова следует взять самого себя за шиворот и подвигнуть, подвинуть. А вымыть посуду после семейного ужина? А вынести мусорное ведро так, чтобы это не привело к сердечному приступу мамы? А дотащить с рынка тяжеленные сумки? Продолжать? …Капелька за капелькой — натечёт озеро, говаривала моя добрая бабушка. Вот и русская поговорка гласит о том, что курочка по зёрнышку клюёт. К этим маленьким добрым делам, ведая об их спасительности, а ещё о нашей немощи, призывают во все времена Святые Отцы. Мы же… мы так часто боимся страданий и боли. «Будем предпочитать скорби и принимать их с большей отрадой, чем радость. Горькое лекарство часто полезнее, чем сладкое, потому что горькое исцеляет болезнь.
Настоящая радость рождается из боли» — эти проникновенные мудрые слова принадлежат святому старцу Паисию Святогорцу. Об этом говорится и в Евангелии от Иоанна: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Ин. 16:21). Как и известный академик И.П. Павлов полагал: «Точный исторический факт, что христианские мученики не только терпели, но и с радостью шли на мучения и умирали с хвалой Тому, во имя Кого они собой жертвовали».
Есть, однако, подвиг, есть страдание, мера которого, увы, по плечу не каждому. Вспомним, в некоторых семьях живут старые, часто больные люди — наши родители, а порой и их родители, случается, даже бабушки и дедушки наших пап и мам. Ухаживать за ними — это такая мука! То им душно, то из форточки дует, то слишком громко орёт ваш любимый певец… Вот вы пришли домой усталый и голодный, только бы поесть и отдохнуть. Но не тут-то было! Старики требуют самого подробного рассказа о делах-успехах. А купать старого человека — это же целая канитель. Недаром говорят: старый, что малый. И как же часто возникает искушение поступить так, как нередко случается это сегодня. Вот именно, переложить эту обузу на плечи специальных заведений, которые так часто показывают ныне в выпусках новостей. Сегодня их чаще называют интернатами, а раньше, помнится, домами для престарелых, а вот до революции — богадельнями. И вправду, люди там трудятся чаще именно для Бога. Вроде и есть в языке нашем это хорошее слово, но отчего-то, как и многие иные, отчего-то не в чести у себя на родине. И чего это власть предержащие, как и в прежние советские времена, так боятся слова Бог?! А без Бога, как говорят, не до порога…
Да старики и сами, случается, просят об этом — совестно им, в своём подавляющем большинстве прожившим нелёгкую и часто несытую жизнь, «мучить» родных. Да и картинки интернатовской жизни так заманчивы в вечерних выпусках новостей: тут у них и тренажёры, и танцы, и даже Интернет (!), и персонал улыбается в объектив телекамеры не хуже американских кинозвёзд. Только вот неизменно складывается навязчивое ощущение, что буйное это, не по годам, стариковское веселье от боязни — если вдруг остановятся и задумаются — расплакаться. Совсем как у американского поэта Ленгстона Хыоза: «…Ял, чтобы не расплакаться, во всю глотку захохотал».
Так какая же радость ожидает тех, кто встал на путь этого неброского, негромкого, каждодневного страдания? Впервые задав этот вопрос в одной юношеской аудитории, получил ответ, который очень порадовал. И вправду, у подъявшего этот крест наверняка будет радость ещё здесь, на земле: когда этот человек состарится, дети его,
памятуя об этой самоотверженной любви, в которой ведь и сами поучаствовали, возможно, не отдадут его в руки чужих людей, пусть даже заботливых. Остановимся же, пусть ненадолго, на слове самоотверженный — отвергнуть самого себя, самоотрешиться — оно ведь подлинно христианское, евангельское: «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16:24-26). До последнего дыхания будут его, счастливца, обихаживать и ублажать, когда же наступит заветный час — отойдёт в мир иной, омытый и оплаканный своей роднёй, а не чужими людьми. Таков наш замечательный язык — добрый и мудрый учитель.
«На свете счастья нет…»
Когда-то, войдя в благословенное лоно Русской Православной Церкви, автор этих строк был — правда, не сразу, а по прошествии некоторого времени — поражён тем обстоятельством, что слово счастье не встречается в церковном обиходе вовсе. Нет его ни в тексте Божественной Литургии, ни в канонах и акафистах, ни в одной из молитв. А и то правда, слышится в нём что-то сиюминутное, скоротечное — то, что сейчас есть. Хотя, если заглянем в словарь Даля, то обнаружим версии: «со-частье — доля, пай, а также случайность, желанная неожиданность, удача»; а еще: «благоденствие, благополучие, земное блаженство, желанная насущная жизнь, без горя, смут, тревоги; покой и довольство; вообще, всё желанное, всё то, что покоит и доволит человека, по убеждениям, вкусам и привычкам его». Вот и становится понятным, почему ни разу (!) не слышим мы этого слова в православном русском храме, где нет ничего сиюминутного и где всё дышит Вечностью, пронизано ею. Ау святителя Николая (Велимировича) Сербского, в упомянутой уже книге, в крошечной главке с красноречивым названием «Не верь счастью» читаем: «Будучи богат, думай, сможешь ли ты достойно переносить бедность. Будучи счастлив, представляй, как с достоинством встретить несчастье. Когда люди тебя хвалят, думай, сможешь ли ты достойно переносить поношения. И всю жизнь думай, как достойно встретить смерть».
И как же по-новому слышатся ныне драгоценные лермонтовские строчки из любимого стихотворения «Белеет парус одинокий»:
Увы, он счастия не ищет
И не от счастия бежит…
Ведь гениальное творение Михаила Юрьевича, если вслушаться, в необычайно лаконичной и изящной форме поведало миру о том трагическом событии, что случилось с первыми людьми на ранней заре человеческой истории, об утрате ими рая. Вдумаемся, знакомые с юности: «Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой…» — не напоминают ли они нам, нынешним, символические цвета Христа и Богородицы? Разве мог первый человек, после утраты им радостного рая, где даровано было ему свыше таинственное общение с Самим Творцом, искать какого-то там счастья? А потому он и «не от счастья бежит». А впереди — ожидание множества страданий и скорбей, через которые, возможно, и будет новое обретение утраченной некогда радости через воскресение в Царствии Небесном. Почему и Христос Бог наш именуется ещё и Новым Адамом.
Вот и наипервейший из поэтов наших, войдя в пору духовной зрелости, напишет своё знаменитое: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Справедливости ради не могу не сказать и о том, что для автора этих строк, как и для многих его современников, понятие счастья ещё несколько десятилетий назад было отлито в строчки популярнейшего тогда стихотворения Эдуарда Асадова, которое так и называется: «Что такое счастье». Ну что, вспомним молодость:
Что же такое счастье?
Одни говорят: — Это страсти:
Карты, вино, увлеченья –
Все острые ощущенья.
Другие верят, что счастье –
В окладе большом и власти,
В глазах секретарш пленённых
И трепете подчинённых.
Третьи считают, что счастье –
Это большое участие:
Забота, тепло, внимание
И общность переживания.
По мненью четвёртых, это
С милой сидеть до рассвета,
Однажды в любви признаться
И больше не расставаться.
Ещё есть такое мнение,
Что счастье — это горение:
Поиск, мечта, работа
И дерзкие крылья взлёта!
А счастье, по-моему, просто
Бывает разного роста:
От кочки и до Казбека,
В зависимости от человека!
Переходя же ныне к радости, припомним, сколько любимых нами икон содержат в себе это ёмкое слово: «Нечаянная радость», «Трёх радостей», «Всех скорбящих Радость»… «Радуйся, Радосте наша!..» — поём мы в умилении Богородице нашей. «Радуйся, душ наших радование», — поём в акафисте преподобному Сергию, игумену Радонежскому, и вторим: «радуйся, яко тобою приносится радование» (Икос 7).
«Радостьмоя!» — этими восторженными словами, идущими из глубины очищенного страданием сердца, встречал всяк входящего в его келью преподобный Серафим Саровский, утешая порой скорбящих пением 9-й песни канона, «поемаго во всякой скорби и обстоянии»: «Радости мое сердце исполни, Дево, Яже радости приемшая исполнение, греховную печаль потребляющи». Излюбленную же свою богородичную икону «Умиление», пред который провёл тысячу дней и ночей в коленопреклоненной молитве, преподобный ласково называл ещё и «Всех радостей Радость».
Да и Евангелие есть благая, а значит, ещё и радостная весть. Радостью буквально преизобилуют Священное Писание, церковные службы, акафисты, молитвы святым. В той или иной форме понятие это встречается на страницах Библии около восьми сотен раз, в то время как счастье — всего лишь двенадцать. Согласитесь, есть над чем поразмыслить.
Вот и Господь наш, беседуя с учениками, предваряет заповедь о любви словами: «Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин. 15:11). Настанет черёд — и святой апостол Иоанн Богослов вторит словам Божественного Учителя: «И сие пишем вам, чтобы радость ваша была совершенна» (1Ин. 1:4). «Се бо явися Христом радость всему миру!» — слышим мы в Пасхальном песнопении. Именно радость, а не счастье. Вот и Спаситель наставляет и утешает учеников словами: «…и возрадуется сердце ваше, радости вашей никто не отнимет от вас» (Ин. 16:22). И как же проникновенно звучат для нас ныне слова святителя Тихона (Беллавина), Патриарха Московского и всея Руси, сказанные им в тяжелейший период отечественной истории: «Пусть «невместимо»-«жестоко» кажется обмирщенному сознанию радость, черпающая себе источник в страданиях за Христа, — но Мы умоляем вас, умоляем всех Наших православных чад, не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина, не сходить с пути крестного, ниспосланного нам Богом, на путь восхищения мирской силы…»
Представьте, даже в коротком, состоящем всего из четырёх глав, Послании святого апостола Павла к Фи-липпийцам встречаем мы слово радость аж 16 (!) раз. А теперь сравните «нашу» радость с греческим хайре, что значит — здравствуй.
Какое же вдохновенное озарение посетило поэта А. Блока, когда в пьесе «Роза и Крест» написал он проникновенные слова, вложив их в уста своего героя, рыцаря Бертрана:
О, любовь, тяжела ты, как щит!
Одно страданье несёшь ты,
Радости нет в тебе никакой!
Что ж пророчит странная песня?
«Сердцу закон непреложный –
Радость-Страданье одно!»
Как может страданье радостью быть?
«Радость, о, Радость-Страданье,
Боль неизведанных ран…»
Радостью радугой окрасилась лазурная небесная твердь за много тысячелетий до Рождества Христа, знаменуя собою великое прощение рода человеческого, дарованного праведному Ною и его потомству как обетование того, что не будет больше гибельного потопа: «И сказал Бог:… Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением завета между Мною и между землею. И будет, когда Я наведу облако на землю, появится радуга в облаке; и Я вспомню завет Мой, который между Мною и между вами и между всякою душею живою во всякой плоти; и не будет более вода потопом на истребление всякой плоти. И будет радуга в облаке, и Я увижу ее, и вспомню завет вечный между Богом и между всякой душею живою во всякой плоти, которая на земле» (Быт. 9:12-17). Вспомним, радуга есть «видение подобия славы Господней» (Иез. 2:1). Как сокровенно сказано об этом в «Откровении» святого апостола Иоанна Богослова, наделённого от Господа великим даром тайнозрения. Любимый ученик Христа увидел радугу вокруг Престола, «на котором был Сидящий» (Отк. 4:3)!
А потому это была истинная победа — то, что приходит по беде, по её окончании.
Таинственная твердь
Между тем с понятием твердь тоже всё непросто. Помню, как ребёнком, впервые услышав его, воспринял это слово как обозначение чего-то твёрдого, очень прочного. Ведь это так очевидно, оно, кажется, само за себя говорит, только вслушайтесь! Но и много лет спустя, впервые взяв в руки Библию и встретив буквально в первой же главе фразу: «И назвал Бог твердь небом» (Быт. 1:8), не мог отделаться от чувства какой-то неправильности, что ли. Посудите сами, с детства автор весьма неплохо, как казалось, был осведомлён о том, что называется небом: не раз запускал в него воздушных змеев, отчаянно прыгал в его подобие с крыши, раскрыв над головой старый зонт, позже не раз летал по нему на самолете — и мог свидетельствовать, что ничего твёрдого в нём нет, да и быть не может. Одна пустота да облака. Там, вверху, всё не то чтобы твёрдо, а очень даже зыбко. А тут — твердь! И только в Церкви, да и то не сразу, пришло наконец-то понимание того, что зыбко-то как раз здесь, на земле, которая только кажется такой твёрдой и надёжной, на самом деле весьма условна, потому как преходяща. Ведь одно из пророчеств Господа нашего гласит о том, что «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф. 24:35). А вот твердь, то самое Небо, вечна. Как вечно Царствие, названное именем этого Неба, куда Господь вознёсся на глазах Своих изумлённых учеников, обещая вернуться. И ничего прочнее, ничего твёрже и основательней Неба нет, да и быть не может. И каждый из нас чает обрести надёжную почву не на этой, преходящей, а на той, незыблемой, Тверди. Иначе — смерть. То, что смердит.
Вспоминаю посещение Давидовой Пустыни, когда она находилась ещё в начальной стадии возрождения. Запомнилось изумление многочисленных паломников не только огромным количеством ярких бабочек, облепивших стены монастыря в холодный по-зимнему мартовский день, но и рассказом молодого монаха об обретении святых мощей. Стоя посреди храма на не прибитых ещё досках, припорошённых цементной пылью, он поведал нам о том, что отыскать святые останки помогло… благоухание, доносившееся сквозь толщу земной породы. Да и сейчас, наперекор привычным запахам большого ремонта, оно различимо ощущалось в восстанавливаемой церкви, больше напоминавшей тогда строительную площадку, как веское свидетельство по-христиански прожитой жизни и отсутствия смерти по её окончании — успении. Только вслушаемся в слова канона Пресвятой Богородице: «Пречистая Богородице, прими недостойную молитву мою и сохрани мя от наглая смерти, и даруй прежде конца покаяние».
Наверное, в этом случае при долгожданной и таинственной встрече, милостью Божией, лицом к Лику не придётся испытать стыд — или студ, то есть холод. Не потому ли грубое слово мразь, обозначающее крайнюю степень нравственного падения человека, есть не что иное, как мороз, всё тот же холод. А потому в одной из молитв вечернего правила читаем слова святителя Иоанна Златоуста: «Господи небесе и земли, помяни мя грешного раба Твоего, студнаго и нечистого, во Царствии Твоем. Аминь». Вот и в каноне Ангелу Хранителю просим: «Ума моего погрешения, заблуждения, пленения, лютости, и студомыслия нечистых и скверных помышлений, обращаяй в добрые мысли…» И там же: «Студных помышлений во мне точит наводнение тинное и мрачное, от Бога разлучающее ум мой, еже иссуши, о заступниче мой». А ещё: «Да покрыет срам и студ студная и смрадная и мрачная лица вражия, егда смиренная моя душа от тела распрягается: туюжде да покрыют, наставнице мой, светлая твоя и пресвященная крыла». Какое удивительное моление!
Но почему, почему стыд и студ выступают в этом контексте синонимами? Признаюсь, долгое время пребывал в мучительном неведении. До тех пор, пока с автором не приключилась некая история. А случилось так, что назначили меня директором воскресной школы одного подмосковного храма. И наступил тот волнительный день, когда надо было идти на первый урок. Трудность заключалась ещё и в том, что в классе ожидали малыши, до сердечек которых и надлежало донести первые, самые главные сведения о Боге. Но как?! Удивительным образом управил Господь, надоумив пребывающего в нешуточном волнении учителя прихватить с собой свечу, с возжигания которой и начался тот памятный урок. А потом попросил учеников собраться вокруг неё и приблизить к огоньку свои ладошки. Вспомнили эту детскую забаву? Следом предложил им найти то единственное расстояние между пламенем и собственной же рукой, когда тепло приятными волнами распространяется по ладони. К тому же она оказалась хорошо освещённой. Наверное, так и надлежит стараться жить христианам, если представить себе, что свеча в эту таинственную минуту олицетворяет для нас Самого Бога? Воистину, «блажен, кто верует, тепло ему на свете!»
Однако самое интересное ожидало ребят чуть позже, когда им было предложено постепенно отводить руку от свечи. По мере удаления от пламени — от Бога — поверхность ладони постепенно темнела (тот самый мрак), а ещё заметно убавилось тепла (тот самый студ). Но свеча-то всё это время находилась на одном и том же месте! И именно об этом, только вспомним, в одной из утренних молитв ко Господу: «Безначальный и Присносущный свете, у него же несть пременение, или преложения осенение».
На удивление глубоко и поэтично сказано об этом в стихотворении В. Соловьёва:
Смерть и время царят на земле,
Ты владыками их не зови.
Всё, кружась, исчезает во мгле –
Неподвижно лишь солнце любви.
Как после этого можно говорить о том, что, дескать, «Бог нас наказал», «Бог от нас отвернулся», «Бог нас оставил» и пр. Стало вдруг так наглядно, так очевидно, что это мы сами наказываем себя, удаляясь от Него. И вот получается, что эти-то наши греховные поступки и мысли, удаляя от Творца, отводят нас туда, где студ. А ещё мы не могли не заметить одну интересную деталь: когда мы были отдалены от пламени свечи (от Бога), то были удалены ещё и друг от друга. И по мере нашего движения к живительному — светлому и тёплому — огоньку все мы заметно сблизились, почти вплотную. Удивительно, не правда ли?! Воистину, враг разделяет, а Господь соединяет.
Господь сподобил нас жить в лукавое время, когда само слово стыд почти исчезло из употребления. Айв самом деле, что сегодня стыдно? Только и слышишь отовсюду: «Бери от жизни всё!», «Ты лучший!», «Ты первый!»… А вот Господь наш говорит о противоположном, что станут «последние первыми» (Мф. 19:30). А ведь ещё совсем недавно считалось стыдным излишне нарядно одеваться в школу. Ведь рядом учились товарищи, не имеющие возможности это себе позволить. А ещё приносить с рынка продукты в открытом виде, надеюсь, вы догадались почему. И ещё многое, многое другое…
Вот и получается, что стыд, смрад, мразь — это всё об аде, о том жутком месте вдали от Христа, богооставленность, уготованная для тех несчастных, что так и не сумели преодолеть собственного окаянства — полного отсутствия покаяния, того самого иудина греха. Там же, где Господь, не может быть ни зловония, ни холода, ни мрака. Ведь по слову святого апостола Иоанна: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви, пребывает в Боге» (1Ин. 4:16).
А между тем Церковь наша знает великую тайну о двух смертях, точнее, о двух её разновидностях. Наиболее распространённая — это именно та, которая так хорошо знакома всем нам и печальным итогом которой есть смердение. Удивительно глубоко и полно изложено об этом в замечательной повести «Архиерей» иеромонаха Тихона, написанной в начале прошлого века и не только не потерявшей за это время своей актуальности, но и приобретшей её. Вслушаемся, какие удивительные, какие таинственные слова о смерти произнёс когда-то святой апостол Павел: «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение. Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое; имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (Флп. 21-25).
В течение целой череды веков христианские паломники припадают к святым мощам тех, кто сподобился — как небесной награды за духовные подвиги — по окончании земной жизни успения; и в раке мы можем порой лицезреть по сути уснувшего человека. Более того, учёные неоднократно замеряют температуру их святых мощей (а так хочется назвать их телами) и диву даются, потому как она неизменно соответствует 36.6 — теплоте живого человеческого организма. А ещё они источают удивительное благоухание и истекают душистым многоцелебным миром. Когда-то, ещё юношей, встретил афоризм, поразивший меня, и по этой причине не мог не запомнить его: «О том, что он жил, узнали лишь из объявления о его смерти». Вот и получается, что если подлинная живость многих из нас, пока ещё топчущих землю, под большим вопросом, то эти святые живы в самом сокровенном смысле этого слова: богоносные отцы наши Александр Свирский, Спиридон Тримифунтский, Иов Почаевский…
Так уж получилось, что пишу эти строки на подмосковной даче, в самый день праздника Успения Божией Матери. И дело даже не в том, что никому из нас и в голову не придёт считать или называть этот день, прости Господи, днём смерти Пречистой. Одна эта мысль кажется кощунственной, и это справедливо. Автор сейчас о другом: день окончания земной жизни Приснодевы, только вдумаемся, нами празднуется… Воистину, «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18:36).
Урна или домовина?
Поскольку речь зашла о физической смерти, не могу не упомянуть в этой связи и о том, как правильно, как ёмко называлось раньше на Руси то, что ныне называется гробом и в названии чего слышится нам прежде сама форма (горб). А ведь это — «домовина», только вслушаемся, ничего пугающего нет в этом слове, а только ещё одно напоминание русскому человеку о том, что блуждание его в бренном мире есть состояние временное и — рано или поздно — телу его надлежит возлечь в истинном доме. И как не похожа основательная «домовина» на «урну с прахом», ведь сосуд в парке для пачек от сигарет и обёрток от мороженого, любого мелкого мусора тоже называется урной. Дело в том, что слово «урна» в ином, более высоком звучании попало в наш язык в период увлечения классицизмом и означало дословно «прах». Вспомним слова Ленского из «Евгения Онегина» о деве, что придёт «…пролить слезу над ранней урной». Конечно, всё это понятно. И всё же, всё же…
Чуть ранее мы попытались понять подлинный смысл слов «стыд», «мразь», «смерть» — этих непременных признаков тёмной стороны потустороннего бытия. А вот автора этих строк давно интересовало происхождение и смысл ещё одного слова, светлого и радостного. И слово это — воскресение. НИ разу, ни в одной аудитории не услышал на свой вопрос сколько-нибудь внятный ответ. Правда, приходилось порой слышать, что воскресенье (неужели не понимаете?!) — это выходной день. Вот так. Нелишне припомнить в этой связи и о том, что в своё время большевики даже пытались запретить, изъять воскресный день, эту «малую Пасху», как именуют его в Церкви, перекроив на свой лад Богоданную неделю. Как же обжигало это «архаичное» слово их пролетарский слух, «обновлённый» революцией! Только куда им… А ещё попытались обелить Иуду Искариота, воздвигнув в 20-е годы памятник омерзительному предателю, грозящему кулаками в небо, рядом со Свияжским монастырём, неподалёку от Казани…
А ведь слово это, согласитесь, из разряда ключевых, поскольку речь идёт о нашем с вами спасении. Подсказка была неожиданной и радостной. В «Слове о полку Игореве» читаем: «Игореве храброго полку не кресити». Чтобы понять смысл этой фразы, нужно раскрыть том словаря Даля и прочесть о том, что «кресать» означало некогда «высекать огонь». А потому и слово воскресение, которым в языке нашем названо само чудо Воскресения Христа Спасителя из мертвых, есть некий таинственный Божественный огонь, тепло и свет вопреки адским холоду и мраку. И опять, уже в который раз, это не только красивый поэтический образ, но и констатация непреложной истины, потрясающего научного факта! Вспомним, одно из чудес православной веры, Туринская Плащаница, которую именуют ещё и Евангелием Страстей Господних, свидетельствует — по бесстрастному мнению учёных, обследовавших её, — о необычайной силы и мощности вспышке, каком-то неимоверном выбросе таинственной энергии, в результате чего Тело, обёрнутое в неё, покинуло погребальные пелены самым непостижимым образом, не нарушая их, запечатлев напоследок на поверхности ткани в фотографическом негативе изображение Самого Господа.
Завершая эту небольшую главку, хотел бы свидетельствовать, что мягкий отсвет Царствия Небесного способен озарить даже привычные сотки съёмной подмосковной дачи. Произошло же это маленькое чудо позапрошлым летом, и, как это нередко случается, благодаря одному-един-ственному русскому слову. Наша хозяйка, слегка иронично наблюдая возню горожанина с высадкой в открытый грунт цветочных саженцев, вдруг назвала эту крошечную лужайку, что перед домиком, как бы вы думали? Ни за что не догадаетесь! Нет-нет, не газоном, не клумбой, не палисадником и даже не цветником. Ну что, сдаётесь? А теперь замрите — палестинкой!
«Пока сердца для чести живы…»
А вот извечного врага рода человеческого — ворога — русское сознание идентифицирует с расхитителем чужого имущества — вором. Помню, был немало удивлён, прочитав о том, что в монастырях могли простить инока, согрешившего грехом блуда, но никогда — вора. Объяснение на удивление просто и убедительно: блудник в конечном счёте наносит урон себе, своей бессмертной душе и телу, которое есть храм этой души; вор же сеет рознь, потому как все начинают подозревать друг друга. В результате возникшего разделения оскудевает любовь. Совсем как в поговорке: у кого украли — тому грешней. Вспомним, ведь Господь всегда соединяет, а враг разделяет.
Так стали наконец-то в полной мере понятны слова храброго вояки, поручика Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки», который перед лицом неминуемой гибели повторил слова своего благородного командира, бросив в лицо Емельяну Пугачёву: «Ты нам не государь… Ты, дядюшка, вор и самозванец». И вправду, так было во все времена: революции и бунты замышляли и осуществляли воры и самозванцы, похищающие у одурманенных ими людей самое драгоценное — Царствие Небесное. Вор — это и есть ворог, тот самый враг, что не дремлет. Никогда!
Закономерно, что эпиграфом к этой повести А.С. Пушкиным поставлена русская поговорка: «Береги честь смолоду!» Честышею, честное слово, честный человек, честной народ, всечестньсе отцы — как привыкли мы к этим сочетаниям слов, какими естественными, привычными кажутся они нам. А между тем смыслом, заложенным в них, может похвастать далеко не всякий язык. Нет, и в других языках, безусловно, присутствует понятие о чести как о благородном свойстве души и высоком уровне нравственности. Но чаще под честью подразумевается некий набор дворянских, рыцарских, самурайских, джигитских и прочих подобных качеств, когда чуть что — хватаешься за пистолет, шпагу, меч или кинжал. Как говорится, «чести дворянин не покинет, хоть головушка погибнет». Мы же поведём речь о несколько ином — о чести как понятии духовном.
И, если вдуматься, какой высокий духовный смысл заключён в хрестоматийных строчках М.Ю. Лермонтова: «Погиб поэт, невольник чести…» Невольничество — это ведь рабство. Но какое замечательное здесь — быть рабом ни денег, ни власти, ни страстей, но — чести.
Мать честная
Самое первое знакомство с этим словом происходит в раннем детстве, когда малышу внушают, что если нашёл чужую вещь или деньги, то надо непременно вернуть владельцу, иначе будет нечестно (что не подвергается сомнению ни в одной из культур). Но как тогда прикажете понимать обращённое к Богородице: «Честнейшая Херувим»? Помню признание одного нерусского человека, самостоятельно делающего первые шаги в православном храме, которого это выражение поначалу немало смутило. Случилось же это по той очевидной причине, что он — по давней светской привычке — прибегнул к формальной логике: как это прикажете понимать — что Херувимы (прости, Господи) менее честны?! А между тем значение словосочетания Честнейшая Херувим в языке нашем значит только, что небесная чистота и непорочность Богородицы нашей таковы, что превосходят святостью даже Херувимов — ангельский чин, наиболее приближенный к Престолу Всевышнего. Ибо честность в русском языке в самом высоком своём градусе означает именно святость. Этот смысл заложен и в традиционном русском восклицании: «Мать честная!»
Удивительное наблюдение заключается в том, что великий язык наш, в неистощимом разнообразии и неоскудевающем богатстве описывающий события этого мира, а ещё мир человеческих чувств и страстей, приближаясь ко Христу и Богородице, стремительно теряет эти свои качества, обнаруживает поразительное смирение, словно склоняет главу свою, не умея выговорить ничего более умилительного: «Честнейшая Херувим…» Вспомним, как об этом бессилии слова, об этой чудной немоте писал ещё незабвенный Василий Андреевич Жуковский: «Невыразимое подвластно ль выраженью?»
Курьёзный случай произошёл некогда в одной восточной бывшей союзной республике. Ночной сторож детского сада, малограмотная женщина коренной национальности, упрекнула главного бухгалтера, русскую, в том, что ей недоплатили. Та, в свою очередь, попыталась объяснить, что ей выплатили ровно столько, сколько она заработала, потому как посещала службу нерегулярно. Требовать же больше — нечестно. Той перевели, как смогли, и она устроила скандал. Много дней ходила кругами и, бия себя в грудь, горячо убеждала окружающих в том, что её оскорбили, назвав нечестной, потому как она честная, ибо …восемнадцать лет живёт без мужа (?!).
Такая вот давняя история. И вдруг в одном из отзывов, присланных автору на первую книгу, прочёл: «К рассказанному Вами давнишнему случаю с русской женщиной-бухгалтером могу добавить, что не только у восточных женщин существует именно такое понимание «чести » (честности). Так, в изумительных по своей искренности и живости языка автобиографических воспоминаниях Фёдора Ивановича Шаляпина есть эпизод, запомнившийся ему с детских лет: наутро после соседской свадьбы он с приятелем, соседским мальчишкой, проснувшись от шума, стал свидетелем странного зрелища: по двору с дикими криками и плясками скакали женщины, размахивая окровавленной тряпкой. В ужасе Федя спросил приятеля — что всё это значит. Тот с гордостью ответил, что это значит, что его сестра была честною, на что у Фёдора сразу возник соответственный недоуменный контрвопрос».
Честь не продаётся!
Вспоминаю, как ещё юнцом с упоением смотрел кинофильмы о «том» времени, и часто именно по той причине, что герои в них разговаривали на совершенно ином, отличном от современного, но каком-то несказанно упоительном русском языке. Всякий раз задавался вопросом: о чём это — пусть мимолётно — говорили друг другу, что такое сокровенное сообщали всякий раз при встрече царские офицеры? Что это за словесный ритуал — «честь имею!»? И пусть ум мой тогда ещё не постиг всей глубины этого воинского приветствия — это нисколько не мешало мальчишескому сердцу сладостно млеть от его пусть мимолетной, но всё же какой-то упоительной, возвышенной красоты. Немало размышлял об этом, и с годами, кажется, пришло понимание давней детской загадки. Ведь военные — это люди, у которых готовность погибнуть является, как принято выражаться на их же языке, так называемой штатной ситуацией. И не просто погибнуть — мало ли людей погибает, защищая личное имущество, жизнь родных и близких ему людей, собственную в конце концов жизнь. Тут, как мне кажется, всё же иное: готовность погибнуть за Родину, во имя сохранения жизней многих тысяч людей, неизвестных воину лично.
А ратная команда «смирно»? К какому удивительному смирению, если вдуматься, призывает она воинов. Ещё мгновение назад каждый из бойцов — это самостоятельная и в чём-то независимая личность. Но вот прозвучала краткая отрывистая команда — и всё! С этого мига ты лишь маленькая, послушная (вот и ещё одно христианское понятие — послушание) часть того огромного организма, что зовётся войском, армией. Отныне все твои желания, действия, сама судьба твоя подчинены лишь воле командира, в полной его власти, ответственности. Вплоть до команды: «Вольно!» (заметьте, именно «вольно», а не «свободно»!).
И пусть сегодня офицер блистает на балах и пишет стихи в альбомы томных красавиц, по первому же призыву набата он уже в седле, уже на передовой, уже готов, по слову Спасителя, «положить душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13), а потому, готов к блаженству, святости, честности, ведь, памятуя слова Господа, «нет больше той любви» (Ин. 15:13). Выходит, об этом, о всегдашней своей, не подверженной никаким сомнениям и колебаниям готовности к самопожертвованию за святую землю своих святых предков, за ближних и дальних, за всё, что зовётся высоким словом Отчизна, извещали друг дружку при встрече доблестные русские офицеры. Вспомним, замечательный русский поэт золотого века и бравый гусар Денис Давыдов в пору, когда Наполеоновы полчища вероломно вторглись в его родные просторы, удивительно преобразился: отныне и вплоть до изгнания врага это мужик с густой бородой (это аристократ-то!), дубиной побивающий ненавистного врага, — воистину Христа ради юродство. Но вот смолк последний залп войны — и взорам окружающих предстал всё тот же прежний офицер Давыдов, одарённый от Господа необычайными талантами и красотой, отважный воин, сподобившийся ещё при жизни облечься в живую вдохновенную легенду.
И раз так, если воин русский есть тот, кому Самим Господом вверено быть защитником и охранителем Святой Руси, то и сам он должен стремиться ко святости, ко спасению. И как же может он осквернять уста свои бранью и нечистыми словами, матерной руганью?!
На великие праздники загадывают порой заветные желания. Вот и автор этих строк в очередной святой праздник Дня Победы загадал: да настанет в Отечестве нашем благословенный день, когда доблестные русские офицеры, как встарь, взметнув правые ладони к козырьку, будут приветствовать друг друга именно так: «Честь имею!».
Вот и получается, что понятие чести, честности — многоступенчато, если так можно выразиться. Начинается оно на грешной земле, где, к примеру, всенепременно следует вернуть утерянную кем-то вещь, ценность, а потому означает элементарную человеческую порядочность. В высшем же градусе своего звучания — это величественный гимн Небесной святости. Так в русском языке запечатлено национальное, не подвергаемое никогда сомнению понимание правильно прожитой жизни именно как снискание святости, иначе честности. Что однако же не спасает в нынешние лукавые времена понятие чести (а потому и святости) от постыдного глумления. Как ещё прикажете расценить так называемую шутку, когда одна юмористическая радиостанция предложила своей молодёжной аудитории угадать ответ на «загадку» следующего содержания: «Бережётся смолоду, продаётся с голоду»?! Авторы этой мерзости сочинили и другие «перлы», только вслушайтесь: «Родина там, где ниже налоги»; а ещё: «Лучше маленький доллар, чем большое спасибо». Только вот обидятся они, если упрекнём их в том, что нет, мол, господа хорошие, у вас за душой ничего святого. Как это нет святого?! Есть у этих, с позволения сказать, господ на этот случай и поговорка расхожая, а как же: «Бизнес — это святое!» Неужто не слышали?! Увы, но для племени этого наверняка всё так и обстоит, так что тут и спорить с ними не о чем, ибо рассуждать о чести таким образом могут одни лишь нечестивцы.
Что ж, всяк, как говорится, судит по себе. А только покойный ныне архимандрит Павел (Груздев), проведший много тяжких лет в сталинских лагерях, признавался своим духовным чадам, что плакал в своей жизни три раза. И впервые — когда в лагере подал хлеба умирающей от голода девушке-украинке, а она, заподозрив его в нечистых мыслях, отодвинула руку с хлебом и сказала: «Ячесть за хлеб не продаю». Он удивился и не понял. Когда же ему разъяснили, передал ей хлеб через знакомую лагерницу. Сам же побежал тогда и заревел: какая бывает чистота и высота! Этот случай отец Павел часто рассказывал, как пример целомудрия, что есть цельность мудрости. Вот и читаем в икосе 1-м акафиста «Сладчайшему Господу нашему Иисусу Христу»: «Иисусе пречестный, девственных целомудрие».
Это позже понятие целомудрие стало восприниматься несколько приземлённо, как свидетельство по сути физиологической чистоты. Что само по себе — особенно в свете нынешнего всеобщего падения нравов — совершенно замечательно. Однако не будем забывать, что изначально целомудрие, согласно учению Матери Церкви, означает восстановление в человеке Богоданной иерархии (и только в этом порядке) ценностей, а потому и цельной мудрости — Духа, души и тела (плоти).
И как же дико слышать о том, что Интернет пестрит ныне объявлениями девушек, предлагающих в качестве товара (даже писать об этом жутковато) свою девственность.
Но вот на одном из последних отечественных кинофестивалей «Кинотавр» был представлен документальный фильм, повествующий о русской девушке из провинции, продавшей таки свою непорочность (!) за три тысячи долларов и ещё за пятьсот «зелёных» согласившейся поведать об этом перед кинокамерой. А ведь отечественная история свидетельствует о том, что ещё несколько веков назад на Руси, и даже в петровские уже времена, если случалось семье потерять кормильца, оставившего после себя долги, то вдове, как правило, предлагался выбор для списания долгов мужа: или сесть в долговую яму, или же прилюдно снять с себя головной убор, попросту опростоволоситься. Так вот, не сохранилось сведений о том, чтобы русская женщина предпочла для себя второй вариант. Какой же поразительный уровень благочестия, а значит, благой, святой чести, царил ещё недавно в Государстве Российском!
К слову, не могу без печальной улыбки слышать, как иной мужчина с самым серьёзным лицом сетует на то, что опростоволосился (дал, дескать, без расписки денег в долг, а их не вернули). Автор считает необходимым подчеркнуть, что не только мужчина, но и не всякая женщина ныне способна опростоволоситься. Увы, но число их на Святой Руси стремительно уменьшается.
Во время Великой Отечественной войны немецкие врачи, обследовавшие наших девушек, предназначенных для отправки на принудительные работы в Германию, откровенно недоумевали по поводу почти поголовной целомудренности наших девушек. Они писали родным и близким (а иные и в рапортах начальству) о том, что победить такую страну будет очень трудно, почти невозможно.
Честь. Какое удивительно слово, как бьётся в груди сердце при этих звуках! Вслушаемся напоследок в слова замечательной песни «Плещут холодные волны», в которой поётся о героической гибели экипажа легендарного крейсера «Варяг»:
Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть:
В битве врагу не сдалися,
Пали за русскую честь.
Русская честь, русская святость…
Исконный смысл наличествует и в слове богатый. Воистину богатым народ может стать лишь тогда, когда происходит обожение человека путём стяжания Духа Свята. А потому выражение «быть не в духе» по причине остывшего утреннего кофе или взбучки от начальства (часто заслуженной) всё-таки ненормальность, идущая от неумения слышать собственный язык. Наверняка выражение быть не в духе есть, по сути, обозначение ненормального, неправильного для православного человека состояния; ибо нормально — когда в Духе, чего и удостаивались многие наши святые.
Как же созвучно это словам Спасителя из Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:19-21).
Такому человеку и впрямь ничего не страшно, ведь он воистину — богатырь, то есть богатый, имеющий Бога. Как и сказано об этом в известном изречении святого Апостола: «Если Бог за нас, кто против нас?» (Рим. 8:31).
Живот и жито
Прочитывая как-то толкование на Евангелие своего любимого блаженного Феофилакта Болгарского, помню, был поражён тем, что Вифлеем в переводе с древнееврейского означает Дом Хлеба. Вспомним, ведь Спаситель называл Себя «хлебом, сшедшим с небес» (Мф. 6:41). Оказывается, в тексте Священного Писания нет ни одной «не говорящей» детали: любая мелочь, любой штрих исполнены глубочайшего смысла, открывающегося «имеющему ухо слышать» (Отк. 2:11). Каждый шаг Спасителя, каждый жест, время суток, название города или местности, число рыб и хлеба, которыми Он накормил алчущих, — всё-всё раскрывает перед изумлённым читателем совершенно иные, неведомые прежде глубины Божественного Откровения. Вот и автор, прочитав это место у святого толкователя, возрадовался ещё и потому, что вспомнил, как Господь называл Себя не просто хлебом (который и должен был явиться, конечно же, из Дома Хлеба!), но и хлебом жизни (Мф. 6:48).
Поразительно, как запечатлел это откровение язык наш! Вспомним, слова хлеб и жизнь, звучащие в исконно русском как жито и живот — однокорневые! Вот и к жизни вечной мы, православные христиане, приобщаемся, находясь ещё здесь, на земле, в величайшем Таинстве Евхаристии, вкушая под видом хлеба Пречистое Тело Христа. Как и в Евангелии, так и в языке нашем извечно едины и святы – Хлеб и Жизнь.
Только вот незадача, слово Живот, бывшее некогда синонимом Самого Христа, означает ныне… брюхо, да-да, ту самую: вечно ненасытную, требовательную, бездонную утробу. Совсем как в разухабистой поговорке: «Какая житуха, когда пустое брюхо?!» Помилуй нас, Живодавче Христе! А слово человек — как же могло случиться такое превращение: «Эй, человек, графин водки на этот стол»?! Как, почему это с нами произошло? Вот и получается, что язык наш есть некое мистическое зеркало, что стоит незримо как перед нацией, так и перед каждым говорящим на нём, нелицеприятно отражая — как это ни горько сознавать — наше духовное состояние в каждый период отечественной истории. А потому не будем пенять на зеркало, коли… Мы — ведомо или неведомо — унижаем нашу речь, лишая её святости, растаптывая, распиная; но со временем унижение это неотвратимым образом настигает нас самих, опуская на какой-то животный уровень. Ведь язык живой, только вслушайтесь, он — живой!
«Хлеб наш насущный…»
Порой бывает так: произносишь какую-то молитву бессчётное число раз, и только в очередной (тысячный?!) вдруг слышишь то, чего ранее отчего-то услышать не удосужился. Так случилось некогда и с автором, молитвой же была та, что звучит, пожалуй, чаще всех иных. Дойдя в Господней молитве, — ибо это и в самом деле среди неисчислимого количества христианских единственная молитва, заповеданная нам Самим Христом, — до слов «хлеб наш насущный», вдруг подумал о том, что если есть хлеб насущный, то наверняка должны быть и насущные вещи. Те, что не только не имеют никакого отношения к роскоши, но без которых попросту трудно обойтись. И что же это за вещи? Во-первых, стол. Да-да, самый обычный, на первый взгляд, стол, за которым мы едим каждый Божий день. И без которого не представляем себе нашей жизни, пусть даже самой скромной. Ведь русские люди не едят на полу, хотя есть множество народов, где это совершенно обычное явление. Просто это иная культура. Так вот, нельзя не обратить внимания на то, что в исконных словах русского языка нередко присутствуют два уровня. Один, как правило, очевидный. Второй же — всенепременно сакральный, часто небесного свойства. И если наш с вами привычный обеденный стол — это уровень очевидный, житейский, бытовой, то престол — уровень воистину Божественный. Ведь если за обыкновенным столом мы вкушаем обычный, свой насущный хлеб, то на святом церковном Престоле в ходе Литургии обыкновенный дрожжевой хлеб таинственным действием Духа Святаго и по соборной молитве прихожан и священников становится Хлебом Небесным. Стол и престол — этой редкостной гармонией может похвастать не каждый язык. Но ведь и царь восседает на престоле. Что это — совпадение? Ничуть. Проникновенно повествует об этом в своём «Катехизисе» святитель Филарет (Дроздов), именно о том, что Православное царство есть зеркальное отражение Царства Небесного. И если престол православного храма есть место таинственного и незримого обитания Царя Небесного, то на престоле земном восседал во все времена Царь Святой Руси… А потому и столица Государства Российского, красавица Москва, ещё и Первопрестольная. А теперь вспомним, как звучит столица по-английски. Вот-вот, capital То бишь главный город, по-ихнему, не там, где первый (и стало быть главный) престол, а там, где главные деньги, то бишь капитал. Вот так.
Как верно отражены слова и мысли эти в замечательной русской пословице, которую довелось как-то услышать:
Хлеб на стол —
То и стол престол.
Хлеба ни куска –
То и престол доска.
К слову, любезному читателю небезынтересно будет ознакомиться с отрывком из воспоминаний В.И. Даля, посвящённых приезду великого русского поэта в Оренбург для сбора материалов к «Истории пугачёвского бунта»: «Пушкин слушал всё это — извините, если не умею иначе выразиться, — с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошёл также в церковь. Народ расступился в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошёл прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: «Как я давно не сидел на престоле!» В мужицком невежестве своём он воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньёй и много хохотал…»
В одной из полученных мною записок прочёл: «Бабушка не разрешала класть на стол вещи, тем более садиться на него…» А теперь, скажите на милость, можете вы представить себе русского человека, взгромоздившего на стол ноги? Тот, за которым все мы едим хлеб? Да ни в коем случае! На этот счёт есть даже известная русская поговорка, с которой все мы знакомы с малолетства. Вот именно: «Посади свинью за стол — она и ноги на стол». Более того, многие из нас, слава Богу, не то что ноги, но не обзавелись привычкой присаживаться даже на краешек стола. Но, позвольте, существует трёхсотмиллионная нация, у которой класть ноги на стол — обычное дело, элемент их культуры. Так вот, глубоко убеждён в том, что если кому привычно класть ноги на стол, он способен положить их и на (Господи, помилуй!) престол. И ещё. Как привычно называем мы Москву первопрестольной. Но ведь есть сотни стран, у которых первопрестольной попросту нет, как и у упомянутых уже нами Соединённых Штатов Америки.
А ещё русские люди не могут обойтись без ложки. Хоть металлической, хоть деревянной, вырезанной умельцем из душистой, податливой липы. Это для них насущная вещь, потому как — свидетельствую всем опытом работы с иностранными студентами — существуют народы, легко обходящиеся без этого столового прибора. Они ловко едят руками (автор сейчас не о палочках, это совсем иная история) не только вторые блюда, но и суп, складывая ладонь наподобие ковшика. Такая культура… Так вот если ложка — это опять же уровень житейский, то лжица, коей причащают нас Святой Крови, — предмет, предуготованный для целей воистину Божественных.
Господи, какая красота!
Трансфигурация Преображения
Как-то на одной из встреч преподаватели иностранных языков с радостным удивлением поведали о том, что многие наши церковные выражения очень трудно, а то и вовсе невозможно адекватно перевести на иные языки. Например, в английском языке благая весть переводится как the good news (буквально: хорошие новости), благовест — как ringing of one church bell (буквально: звон одного церковного колокола), покровительница в буквальном переводе с английского означает патронесса (patroness). Ещё более чудовищно переводится на английский язык слово Преображение — Transfiguration (трансфигурация). Нет ничего близкого в английском языке и к названию Радоница. Этот праздник ликующего пасхального поминовения усопших на английский приходится переводить описательно: девятый день после Пасхи, или поминовение усопших во вторник после Фомина воскресенья. Но что поистине шокировало — так это упоминание Царя Небесного, Утешителя, один из переводов которого на английский звучит как Comforter (какое созвучие с комфортом)?!
Представьте, встретилось интересное рассуждение о том, что в русском языке не менее десяти слов, выражающих оттенки отношения человека к матери: мать, мати, матерь, праматерь, мама, маманя, мамочка, мамуля, матушка, мамка, матка, ма (от себя добавлю — мамаша). Как удивительно различает русский человек смысловую разницу фраз: «моя мать» и «мати моя». А вот англичанин едва ли. Ведь в этом языке только три слова, определяющих отношение англоязычного человека к матери…
Вдумаемся, как много вмещает душа наша в словосочетание Господь Иисус Христос! А вот в английском, представьте, можно встретить такое обращение ко Христу — Lord Jesus Christ. Как и, прости Господи, какой-нибудь Lord Elton John (!?). Как и в польском Господь Иисус Христос — это Пан Езус. Как и пан Ковальски… Господи, помилуй.
Ныне, когда все мы стали печальными свидетелями попыток вытеснить русский не только из стран Балтии, бывших наших союзных республик, но и из «единокровной» Украины, где умудрились даже запретить демонстрацию художественных и мультипликационных фильмов на русском, какой, казалось бы, соблазн подобного рода — и не один — должен закономерно возникнуть у русских людей.
Но русские не таковы, в лучших сынах и дочерях своих они по-прежнему великодушны, у них и в самом деле великая душа. А потому письмо-отзыв, полученное мною из Эстонии, показалось чрезвычайно интересным ещё и с этой позиции. Его автор, Надежда Алексеевна Бровцына, уроженка этих мест, родилась в начале войны, в 1942 году. «Ваше сообщение о Седьмом Евангелии (так вначале назывался курс моих лекций о русском языке. — Авт.), — пишет она, — прозвучало для меня как проповедь с амвона, и радость присутствия Божия вылилась в слезах. Да поможет Вам Бог в благородном деле защиты языка и воссоздания образа Божия в каждом человеке. Я живу в столице Эстонии с 1946 года, выросла в театральной семье среди красивой образной речи, а вокруг бегали эстонцы — и я выучила эстонский тоже. Русских в то время здесь было мало, и, например, в пионерском лагере я была одна и с радостью училась говорить и петь по-эстонски, а все с радостью мне в этом помогали. Язык этот очень красивый, певучий, и безумно интересно сравнивать его с нашим. К примеру, у нас говорят, что «каждый несёт свой крест», а у них — «у каждого свой горб»».
Что ж, мы и в самом деле разные. Но это вовсе не значит, что автор этих строк должен испытывать глухую неприязнь к американцам только на том основании, что наше овеянное дивным романтическим ароматом бабье лето называется у них летом индейским.
Одно из поразительных свойств языка нашего состоит в том, что порой даже самое незначительное слово, да что там слово — так, коротенькое словцо, способно — при любовном его рассмотрении — засиять гранями невыразимой красоты, свидетельствуя о Творце. Взять, к примеру, то же слово пол. Как часто ещё в юности, заполняя разного рода анкеты и доходя до этой обязательной графы, нет-нет да и слышали шутливое: пиши, мол, паркетный. Не осознавая при этом, как высок подлинный смысл этого и впрямь кратенького (всего-то три буквы!) словца, возводящего нас аж к самому Священному Писанию, к истории сотворения человека. Нередко на свой вопрос, что же значит наш с вами пол, слышу из зала: «Пол — это полчеловека». На что, как правило, отвечаю, что довелось как-то, ещё во времена далёкой юности, лицезреть половину человека в буквальном смысле этого слова, и случилось это в анатомическом театре медицинского института. Поверьте, дорогие мои, это совсем не то.
Так вслушаемся же в величественное, вдохновенное: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27). Язык наш, таким образом, запечатлел величайшую тайну творения, когда человек — это мужчина и женщина как единое целое (заметим, именно мужчина и женщина, но никак не мужчина и мужчина, а также женщина и женщина), как две ипостаси нового чина (сохрани нас, Господи, от бесчинства!), сотворённого Господом вослед девяти ангельских чинов и которого «умалил ecu малым чем от Ангел» (Пс. 8:6). А потому каждый из нас, заполняя известную графу в анкете, тем самым исповедует, что он (она) есть мужская (или женская) половина величайшего и таинственного замысла Божия о человеке. Как же важно каждому из нас строго следовать своему полу, хранить его таинство, предначертанное Самим Творцом. Чтобы прочувствовать небесную красоту этого неприметного на вид русского слова, припомним, что в таком модном ныне английском языке, претендующем на мировое господство, пол человека звучит несколько иначе, а именно — sex, освобождая нас тем самым не только от необходимости перевода, но и каких-либо комментариев. Всё, как здесь водится, строго функционально. И какое там Священное Писание…
Я уже упоминал в начале, что в отличие от украинского (чловис), английского и немецкого (man), азербайджанского (адам) и многих иных языков, где понятия мужчина (муж) и человек выражены одним словом (эдакий мужской шовинизм!), а значит налицо искажение Священного Писания, в русском языке человек — это и мужчина и женщина. Так две половины, мужская и женская, по замыслу Божию о человеке, становятся единым целым. Правильно подмечено, что, заглянув в пустую комнату, англоязычный человек произнесёт: nobody, что буквально переводится как — нет тела. В то время как русский скажет: «Ни души», умудрившись упомянуть бессмертную человеческую душу даже в ситуации, когда речь идёт, по сути, о пустоте.
Что же касается слова пол, употребляемого в ином смысле, то оно происходит от древнего способа строительства, когда брали бревно, распиливали его пополам и укладывали эти половины рядком плоскими поверхностями вверх.
Но вот довелось недавно прочитать о том, что австралийский наблюдательный орган по соблюдению прав человека собирается ввести в оборот новый человеческий пол под названием «интерсекс» для использования в паспортах и водительских удостоверениях. Кажется, это тот самый случай, когда комментарии, как говорится, излишни.
Господи, помилуй.
Ведьмы и невесты
Возьмём, к примеру, слово поцелуй. Ну что, казалось бы, в нём особенного? Однако и здесь заложен сокровенный смысл — призыв к целостности человека, пусть на одно летучее мгновенье, вопреки миру, который извечно разделяет людей. Потому и святой апостол Пётр призывает нас: «Приветствуйте друг друга лобзанием любви» (1Пет. 5:14). И как же разительно отличается наша церковная традиция от постыдного зрелища «долгоиграющих» поцелуев взасос, которые с некоторых пор стали непременным атрибутом многих наших свадеб. Когда же гости громко начинают при этом ещё и громко считать, становится неловко от мысли — а чему, собственно, ведётся этот счёт? А может, предположить, что это, по сути, некая шкала уровня публичного бесстыдства новобрачных, сделавших интимные отношения объектом позора, — слово это, если припомним, древний русский аналог слова шоу? А ведь они только-только приступают к созиданию собственной семьи, которую вера наша издревле именует ещё и малой Церковью. Заметьте, именно малой, а не маленькой. Потому как речь идёт об измерении не количественном, а сугубо духовном.
Это извечное стремление к целостности всего человека изначально восходит к коротенькому слову цель. И именно с этих позиций как-то по-иному воспринимаем и слово бесцельный. Как и исцеление — всё то же заветное стремление восстановления утраченного человеком единства бренной плоти и бессмертного духа.
Досадно, когда шутки дурного свойства, касаясь важных сторон человеческой жизни, её знаковых событий, тем самым лишают их некоего священного ореола. Признаемся, редко кто из нас, поздравляя счастливых молодожёнов со свадьбой, не слышал брошенную кем-то из гостей расхожую «хохму»: мол, хорошее дело браком не назовут. Сравнительно недавно узнал о том, что авторство этой недоброй шутки приписывается моему земляку, известному физику и лауреату Нобелевской премии Льву Ландау. Но даже в то далёкое теперь советское время эта, с позволения сказать, шутка, признаться, всё же резала слух, как-то царапала сердце. Ведь в ЗАГСе, где в торжественной обстановке вручали молодожёнам соответствующее свидетельство, их от имени государства поздравляли с созданием «новой ячейки общества». А тут, на тебе — брак. Сравним, этот ответственнейший шаг в жизни каждого взрослого человека именуется так же, как и… гайка, у которой упрямо проворачивается резьба. А ещё пара новой обуви, у которой через недельку отвалилась подошва. Так что же это такое на самом деле — брак?!
А ведь всё не так. Хорошее, радостное дело, каковым и является свадьба, предки современных русских людей назвали совершенно верно, потому как за шумным застольем выпивалось (да и ныне выпивается) немало брашна, позже браги, всякого хмельного пития. Не правда ли, созвучно слову брак? Однако размышления наши об этом слове будут наверняка неполными, — ведь речь о русском языке, — если не упомянем об одном удивительном месте в Евангелии от Иоанна. Следует, правда, оговориться, что сверяться будем по Евангелию, написанному на церковнославянском языке. «Плоть бо Моя истинно есть брашно, и Кровь Моя истинно есть пиво» (Ин. 6:55). В другом же месте Евангелия читаем: «И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею? Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мф. 19:3-7). Эти святые слова слышим мы во время совершения в церкви Таинства Венчания, когда супруги таинственно соединяются в единую неразделимую плоть, — брашно.
Что же до угрюмого термина, означающего недобросовестно сделанную работу или некондиционное изделие, на церковном языке звучащее лаконично и ёмко: сделано без любви — так он иного, немецкого происхождения. Однако это был бы не русский язык, если б наряду с очевидным смыслом не присутствовало бы в этом коротеньком слове — для имеющего уши слышать — Небо. Вспомним, во время венчания брачующиеся поочерёдно выпивают по три глотка вина из чаши, предлагаемой им священником, совершающим это красивейшее Таинство. Вино, если задуматься, есть напиток в чём-то и таинственный, в коем нераздельно сорастворены как сладость, так и горечь. Не зря в древности его прописывали в качестве лекарства. И потому сейчас оно выступает в качестве некоего глубокого символа того, что всё, посылаемое отныне Господом этим супругам, им надлежит принимать с благодарностью и нести вместе, обоюдно, пить равными глотками, как это самое брашно. А ещё вино так напоминает кровь…
А ведь две тысячи лет назад Сам Господь благословил и освятил брак не просто фактом Своего посещения, но и деятельного участия в этом торжестве, впервые сотворив чудо. Итак, раскроем Святое Евангелие: «На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там. Был также зван Иисус и ученики Его на брак. И как недоставало вина, то Матерь Иисуса говорит Ему: вина нету них. Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено? еще не пришел час Мой. Матерь Его сказала служителям: что скажет Он вам, то сделайте. Было же тут шесть каменных водоносов, стоявших по обычаю очищения Иудейского, вмещавших по две или по три меры. Иисус говорит им: наполните сосуды водою. И наполните их до верха. И говорит им: теперь почерпните и несите к распорядителю пира. И понесли. Когда же распорядитель отведал воды, сделавшейся вином, — а он не знал, откуда это вино, знали только служители, почерпавшие воду, — тогда распорядитель зовет жениха и говорит ему: всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе. Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его» (Ин. 2:1-11).
Воистину, подлинная глубина языка русского немыслима без Святого Евангелия.
Вспоминаю, с каким удивлением встретил когда-то в молитвослове, открытом впервые, обращение к Богородице — Невеста Неневестная. Что же значит это необычное слово — Неневестная? Оказалось, чтобы понять его значение, следует прежде «разгадать» вроде бы хорошо знакомое и не сулящее ничего необычного слово невеста. Но только на первый взгляд. А ведь смысл, заложенный в него, и в самом деле воистину замечательный. Каждый раз, задавая в различных аудиториях вопрос о значении этого слова, нет-нет да услышишь версии одна «лучше» другой: это и «не ведает что творит», и «неведомо откуда пришла», и «неизвестная», и «невидимая» (!), и «безветренная» (тихая) (!?), и «неведомая», и «невесть кто», и «навечно», и даже «весна»… Па самом же деле слово невеста в русском языке есть неведение греха, то бишь непорочность, невинность, что означает как духовную, так и телесную, физическую чистоту. Тех же, кто сподобился этого страшного ведения, на Руси испокон называют ведьмами.
Признаюсь, слово невеста, — узнав, что пишу книгу о русском языке, — подарил мне мой давний приятель, любящий и тонко чувствующий родную речь. За что автор премного ему благодарен. Представьте, прошло два года после выхода в свет первого издания «Тайны русского слова», когда в день тезоименитства автору подарили книгу о покойном архимандрите Павле (Груздеве), о котором уже упоминалось в нашем повествовании. Так вот, знакомясь с воспоминаниями об этом удивительном старце, нашёл одно, приятно поразившее созвучием с тем, о чём написал:
«А однажды при мне отец Павел открыл какой-то чемодан, а у него там — фаты от невест. Я говорю:
— Батюшка, тебе зачем? А он говорит:
— Ну, вот вечером придут: венчай. А как она называется: невеста — она должна не-ведать, а она уже ведала. Снимай фату, баба! Ты баба, а не невеста. Если невеста, значит она не ведает, а если ведает — значит ведьма».
Вот почему Богородица наша и пребывает присно Невестой Неневестной — как символ Превысшей Небесной Чистоты.
Семья должна случиться. Как судьба. А потому честность, чистота, святость невесты должны закладываться в основу будущей семьи, этой малой Церкви, так же, как закладывается крест в основание строящегося храма (если случалось присутствовать при этом знаменательном событии). Как говорится, каково семя, таково и племя. Или, как сказано в Священном Писании: «Напрасны усилия строителей, если Господь не положил основание дома» (Пс. 126:1). А потому и ставшее модным выражение сходила замуж есть не что иное, как глумление над извечной святостью семьи и брака. Не могу не обмолвиться хотя бы несколькими словами и о печальной скоротечности наших нынешних браков, о всё более устрашающей статистике разводов. И когда, увы, так популярна шутка дурного свойства о том, как невеста утешает одну из своих подруг, которую забыла пригласить на свадьбу, словами о том, что уж в следующий раз пригласит обязательно… Как пышны и дорогостоящи нынешние свадьбы, сколько горделивости в длиннющих лимузинах и умопомрачительных нарядах невест, в широких ресторанных разгульях. Тут главное — «никому не уступить»! Только бы жили! Статистика же неумолимо свидетельствует о том, что число разводов в течение одного года после заключённых браков достигла ныне в России угрожающей цифры. Во многом это происходит ещё и потому, что у молодых людей представление о предстоящей семейной жизни или искажено, или же отсутствует вовсе. Нередко брачующиеся (в особенности невесты) убеждены в том, что их взаимная роспись в заветной книге есть начало нескончаемого латиноамериканского (бразильского, мексиканского, аргентинского — нужное подчеркнуть) карнавала. Спешу уведомить таковых: только что они расписались в том, что карнавал этот торжественным образом завершился. Впереди жизнь, труд и новые непростые обязанности. Как не похоже это на только-только отгремевшие салюты, брызги шампанского, разноцветные шары и искристые огни разноцветных фейерверков…
Невольно вспоминаешь те сравнительно недалёкие времена, когда на свадьбах гуляли куда как скромнее, браки же были, по сути, нерушимы.
Семь я?
К слову, не перестаю умиляться, вновь и вновь слыша из уст разных людей доморощенную этимологию слова семья. Произносимую отчего-то с неизменным пафосом, дескать, семья — это семь я. А почему, собственно, семь? Выходит, если их трое — это что, не семья? А если шестеро — это что, чуток не дотянули до семьи? А молодые люди, только сочетавшиеся браком, молодожёны, которым до детей ещё долго, как минимум девять месяцев, — они не семья? И потом, если вслушаться повнимательней в пресловутое семья, то получается, что это — я как таковой плюс шесть моих клонов. Правда, клонировать себя не дам ни при каких условиях. Да и пока «клонята» подрастут, меня, как говорится, уже… Однако довольно. Если есть у вас несколько свободных минут, предлагаю вместе спуститься в московскую подземку. Несколько лет назад на её обширнейших площадях появилась так называемая социальная реклама. Хорошее дело в принципе. Однако нет такого хорошего дела, которое нельзя было бы не испортить. Так и здесь. Я остановлю ваше внимание всего на двух из рекламных щитов, имеющих самое прямое отношение к теме нашего разговора. Потому как посвящены именно семье. Так вот, на первом из них начертано: «Любовь к Родине начинается с семьи». И имя автора: «Ф. Бэкон». Да-да, тот самый знаменитый философ. И, к слову, выдающийся масон. Так вот, похоже, чтобы хоть как-то привязать иноземного мыслителя к русской почве, дабы не выглядел эдаким ананасом на берёзе, на этом плакате изображены красочные матрёшки. Вам подсказать их число или сами догадаетесь? Вот-вот. И ещё одна немаловажная деталь: в этой «матрёшечной» семье — представьте — нет папы! Такая вот нарядная весёлая безотцовщина… На другом читаем: «Семья — один из шедевров природы». И подпись: «Джордж Сантаяна, философ». Ну, хорошо, что пояснили. А то ведь на слух можно было принять и за борца сумо. Странно, что не привели полностью имя этого американца испанского происхождения, а именно Хорхе Агустин Николас Руне де Сантаяна. Куда как цветистее!
Однако, помимо всего прочего, автору этих строк не даёт покоя один вопрос: когда же в Отечестве нашем искоренится эта холуйская привычка преклоняться перед всем иноземным, неужто русская духовная мысль за тысячелетие великой христианской истории так и не сподобилась родить ни одной достойной внимания наших современников мысли?! До каких же пор будут кроить русский кафтан по зарубежным кривым лекалам?!
Семья — это не числительное, тут всё иное, ведь речь идёт о языке русском. Глубоко убеждён, что семья в нашем языке — понятие сокровенное (как и понятие род), потому как это семя, иначе зерно. Так испокон века называли русские люди самых близких своих людей, которым дали жизнь, продолжение своей плоти и крови. Припомним ещё раз, потому как к месту, поговорку: какое семя, такое и племя. И это правда: нет семени, значит, нет и не может быть будущего. Припомним, к слову, и замечательную повесть М.А. Шолохова «Шибалково семя». Слава Богу, что слово это вообще сохранилось в нашем языке, а не «полегло» под прессом Петровских реформ, когда в русский лексикон наряду с другими начало внедряться слово фамилия (что по смыслу одно и то же). Если же вдуматься, это короткое слово глубинным своим смыслом удивительным образом возводит нас к Божественному Откровению: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24). Вы услышали: зерно, то самое семя. Не случайно от жителей сельской местности и по сей день нет-нет да и услышишь это самое «семья» с непременным ударением на первом слоге. Если ж перевести слова этого иносказания на наш современный язык, то речь — когда читаем об умирании — идёт, по сути, о жертве как непременной составляющей и подлинной любви и семьи. Без этого семье попросту не состояться, иначе — подмена.
Да, это жертва ради того, кого тебе Бог послал, кого тебе судил. А сегодня это жуткое слово «партнёр»! Конечно, жертва, просто мы боимся жертвы, самого этого слова. Нам нередко кажется, что жертва — это когда нас берут под руки и подводят к колоде, а палач отрубает голову, или пытает, или сдирает заживо кожу. Это зависит от буйства нашей фантазии. Ну, вот жертва и принесена… Ничего подобного, на самом деле жертва для нас, сегодняшних немощных людей, есть добровольное лишение себя какого-то комфорта: недоспать, недоесть, недобаловать, в чём-то отказать себе, любимому, посуду помыть за ближними, полы протереть. Такие вот ежедневные, маленькие, спасительные дела … А примером для всех нас Сам Господь. Есть место в Евангелии, мне трудно его читать, потому как больно сжимается сердце. Помните, накануне Крестных Своих мук Христос опускается на колени перед Своими учениками, рыбаками, простыми людьми, чтобы омыть им ноги. Как ученик Пётр восстал тогда против, и его ведь можно понять! Но Господь довольно резко ему ответил. Так вот, Он всё это наверняка проделал ещё и для нас с вами. Представляете себе их ноги? Это ведь не наши добротные туфли, чулки, носки… Знаете, случалось не раз лежать в больнице с серьёзным заболеванием, и когда подходила сестра, чтобы в чём-то помочь, подсобить, помню, неизменно испытывал жгучую неловкость от того, что кто-то мне может в чём-то прислуживать, пусть даже находился в то время в довольно беспомощном состоянии. А тут — Учитель, да ещё в восточной стране! И Апостолы уже знали, кто Он, ведь накануне Он воскресил четверодневного, уже смердящего, Лазаря. Но Христос преклоняет перед ними колени. Он смог, а мы? Всегда обращаюсь к мужчинам, потому как считаю, что именно они должны нести большую ответственность. Кому-нибудь из нас приходило в голову принести тазик с горячей водой, поставить перед своей женой, потому что мы знаем, что от этого быстро снимается усталость, и сказать: миленькая, ты для меня детей рожала в муках, вот это тебе (и на календаре, заметьте, не 8 марта и не день её рождения!). Хорошо, близким своим очень трудно служить, сам знаю об этом, а дальним, Христа ради? А маме? Кто-нибудь к своей маме такую вот ласку проявил? Добровольно? Ну что вы, разве мы можем? А как у нас может случиться семья, если у нас этого нет, самого главного — любви и жертвенности!
Как не похоже это на стихотворение о семье А. Вознесенского:
Я — семья.
Во мне как в спектре живут семь «я»,
невыносимых, как семь зверей.
А самый синий
свистит в свирель!
А весной Мне снится,
что я —
восьмой!
Интересно, о чём оно?!
Как-то смотрел телевизионную передачу, в которой ведущий, стоя на оживлённых улицах столицы, задавал молодым людям один и тот же вопрос: кто для них любимый человек. Ответы подавляющего большинства девушек и парней могут повергнуть в уныние даже самого закоренелого оптимиста, потому как, главным образом, сводились, по сути, к одному: «Любимый человек — это тот, с которым приятно проводить время». Так и хотелось выкрикнуть: «А если с ним случилось несчастье, если стал инвалидом — как быть тогда?!» К чему лукавить, ухаживать за инвалидом, долго и тяжело болеющим человеком, лишённым возможности не только прилично зарабатывать, но и элементарно обслуживать самого себя, — это ведь совсем не приятное времяпрепровождение. Это ведь каждодневная — и немалая — жертва…
И если семья не случится, значит, не случится и того самого государства, в котором живём, о котором печёмся. Тогда кому нужны все наши полезные ископаемые, нефть и газ, нанотехнология? Запад убеждён, что здесь надо оставить не больше 30 миллионов человек коренного населения, главным образом, для обслуживания газо- и нефтепроводов, они уже говорят об этом открыто, давно сброшены все маски. Кому нужна эта великая культура, эта великая страна, удел Богородицы, если не будет здесь русских людей?
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Так написал когда-то А.С. Кушнер. Вот и нас с вами Господь сподобил жить в непростое время, когда размываются контуры вещей и понятий, ещё недавно кажущихся незыблемыми. Так, с 1 февраля 2011 года госдепартамент США отменил понятия «отец» и «мать» в официальных документах, их будут именовать как «родитель №1» и «родитель №2». Причина в том, что уже сегодня в этой стране около 300000 однополых семей… Кто-то из читателей может задать вопрос: а нам-то какое до них дело? Они там у себя, за океаном, как хотят, пусть так и живут. Никто с этим и не собирается спорить. Только вот какая незадача — вот уже почти три десятилетия, как в жизни нашей страны происходит всё больше прискорбных событий, чёрные сценарии которых пишутся вдали от нашей святой земли. Там, за океаном.
«Приди, приди, я твой супруг…»
Удивительное это слово — супруг. Много лет назад, в «той» жизни, работая с иностранными учащимися, нет-нет да и получал приглашение от их представительств на различные национальные праздники, где на бланке высокого полиграфического качества неизменно значилось: «Многоуважаемый господин Ирзабеков, имеем честь пригласить Вас с супругой…» И этот «господин» в то советское время, и эта «супруга»… А ведь могло возникнуть ощущение того, что супруга — это для каких-то особо высоких отношений и торжественных случаев (не то что «каждодневное» жена). И только много позже, открыв Святое Евангелие на церковнославянском, замереть сердцем от этого Жено, обращённого Христом к Своей Матери… Велик был соблазн и с понятием супружество, когда б не память, хранящая знание, полученное ещё в институте о том, что супруги — это два вола (!?) в одной упряжи. Правда, тогда не объяснили почему. Да это и не входило в задачу изучаемого предмета. Ныне же глубоко убеждён, что это самый что ни на есть честный образ совместной жизни мужа и жены, брачных отношений. И часто беседуя с молодыми людьми, прошу их нисколько этого символа семьи не бояться, поскольку он не только честный, но и на удивление радостный. И вот почему.
А ведь супружество и в самом деле упряжка, в которую запряжены два вола, которые поначалу её вовсе не замечают. Почему? Догадайтесь сами. Ну, конечно, оба ещё здоровы и молоды, со всех сторон помогают родители, которые и сами ещё так молоды, дядюшки и тётушки, неутомимые бабушки с деловитыми дедушками. И не только мудрыми советами. А главное — упряжка-то пуста! Но вот со временем в ней появляются первые пассажиры. И это так здорово! Иначе семья, как мне кажется, теряет свой изначальный смысл. А упряжка всё катится, всё ей, кажется, нипочём… Если бы, если бы — но вот случаются первые недомолвки, обиды, обманы и предательства, редко кого из счастливцев обошла сия горькая чаша. Да и родители имеют обыкновение стареть, болеть. Болеют, причём довольно часто, и те самые первые пассажиры. Серьёзно недомогают бабушки с дедушками, такие бодрые и неутомимые ещё вчера. Неужто оставим, побросаем их всех на обочине… Но тогда повозка наша должна прервать свой бег! По неумолимым законам физики — да. Но, милостью Божией, жизнь наша, многие её важнейшие события управляются не законами физики, а, милостью Божией, законами любви. Иначе «супружество нам будет мукой», как сказано в известном романе в стихах А.С. Пушкина. Именно поэтому так важно, наверное, не забывать просить у Господа послать в супруги того, кого Он Сам тебе судил — суженого.
И если мы правильно воспитали первых пассажиров, то в какой-то момент нашей жизни они спрыгивают с повозки, чтобы подставить нам плечо. А есть и такие, что говорят родителям, мол, хватит, поездили, повозили, теперь отдыхайте, займите, пожалуйста, наши места. Согласитесь, очень красивый и, главное, честный символ семьи — супружество.
В далёкой своей юности прочёл древнюю индийскую притчу о любви, которую запомнил. В ней слон, целый день ворочавший огромные брёвна, к вечеру устал так, что готов был упасть замертво. Но тут к нему подошла слониха и, улыбнувшись, нежно сдунула с плеча супруга щепочку. После чего он взбодрился и почувствовал в себе силы идти и продолжать тяжёлую работу как ни в чём не бывало. Мудрая притча. Она напоминает нам о той малой толике заботы, той нежности, которой так ждут от нас наши близкие и на которую мы, увы, так часто бываем скупы. А ведь нежность — это хлеб любви.
В одной из своих проповедей Патриарх Московский и всея Руси Кирилл сказал: «Семья распадается: супруги расходятся, дети отворачиваются от родителей тогда, когда из семьи исчезает любовь. И какие бы добрые, хорошие слова один из супругов ни произносил, там, где нет любви, — нет чистоты отношений и нет единства».
Недавно прочитал о том, что в христианской Италии принят закон, призванный защищать права супругов. Хорошее вроде бы дело, подумалось. Но не будем спешить. Оказывается, высший апелляционный суд страны призвал женщин… врать. Но только тех, кто изменяет своим мужьям в браке. По мнению разработчиков такого шага — это будет «ложь во спасение», закреплённая на законодательном уровне. А спасать при этом предполагается мужчин, точнее, их честь. Врать можно везде, в том числе и в суде, для того, чтобы избежать, во-первых, осложнения обстановки в семье, а в Италии это понятие очень растяжимое, и во-вторых, чтобы сохранить репутацию мужей, для которых такие «роговые» подозрения могут стать роковыми. Теперь судьи решают — можно ли подобную ложь разрешить мужчинам… Спаси, Господи, «просвещённую» Европу!
Вслушаемся, какие глубокие слова сказал о семье святитель Иоанн Златоуст: «Цените выше всего единодушие в семье и всё делайте так и направляйте к тому, чтобы в супружестве постоянно сохранялись мир и тишина. Тогда и дети будут подражать добродетелям родителей, и по всему дому будет процветать добродетель, и во всех делах будет благопоспешение. В том состоит крепость жизни всех нас, чтобы жена была единодушна с мужем; этим поверживается всё в мире. Как при потрясении основания ниспровергается всё здание, так и при супружеских раздорах разрушается вся жизнь наша. Мир состоит из городов, города из домов, дома из мужей и жён. Поэтому когда настаёт вражда между мужьями и жёнами, то входит война в дома. Тогда неспокойны бывают и города; когда же города приходят в смятение, то бывают войны и раздоры. Поэтому Бог особенно промышляет о мире и любви в семьях и не дозволяет так легко расторгать браки».
И всё же не этими словами хотелось бы завершить наши размышления о семье как малой Церкви, путеводной звездой в которых стал для нас русский святой язык. Для автора этих строк высочайшим образцом семьи была и есть семья нашего последнего Государя. И вот почему. Признаемся, когда случается нам получать неприятности на службе, когда не ладится с друзьями и знакомыми, то, приходя домой, всё это «выливаем» на своих близких. И считаем, что это нормально, близкие для того и существуют, полагаем мы, они ведь должны, просто обязаны понять нас тогда, когда не понимает никто. Вдумаемся, как поразительно, каким удивительным образом была устроена Господом семья царя: чем больше вокруг них сгущался мрак, ад, тем более благоуханный рай процветал у них внутри. Какие письма писали они друг дружке во дни самых страшных испытаний!
А ведь ещё менее ста лет назад (что для истории короче взмаха ресниц) Россия была огромной страной, одной из величественных империй, и всё население называло отцом — ласковым, тёплым словом батюшка — одного человека. Русского православного Царя. Но коль так, то и все они, все эти десятки миллионов людей, были одной семьёй. А значит, и для восстановления некогда дружной крепкой семьи, чего все мы так чаем, нужен, попросту необходим Царь-батюшка. Вот и Оптинский старец Анатолий (Потапов) предупреждал своих чад: «Судьба Царя — судьба России. Радоваться будет Царь, радоваться будет и Россия. Заплачет Царь, заплачет и Россия, а… не будет Царя, не будет и России… Как человек с отрезанной головою уже не человек, а смердящий труп, так и Россия без Царя будет трупом смердящим».
А значит и Россия, возрождаясь, не может не быть семьёй, не может не стать ею. Убеждён, что мы можем вновь состояться, возродиться только как семья. Если научимся любить и жалеть друг друга. И надо просить, молить Господа, чтобы Он послал нам православного Царя, которого вся наша великая нация снова назовёт отцом.
Страсти бесстрастные
Весьма показательно и слово искусство как обозначение той области человеческой деятельности, что наиболее приближена к душе. Трудно согласиться с теми, кто склонен видеть в основе этого понятия одно лишь искушение как символ некоего тотального запрета. Как же тогда быть с божественными искусствами — слова, иконописи, пения, музыки? Скорее, понятие искуса — это лишь некий предупреждающий знак для всех тех, кто вовлечён в эту сферу. Если кто-то из читателей водит автомобиль, то это — чтобы было нагляднее — тот самый восклицательный знак, заключённый в треугольник. Будь осторожен, взывает он! И ведь это правда — слишком много встречается здесь откровенной лести и похвал, поклонения кумирам. Вслушаемся в слова молитвы ко Господу нашему Иисусу Христу святого Антиоха, читаемой на сон грядущими: «…просвети ум мой светом разума святаго Евангелия Твоего, душу любовию Креста Твоего, сердце чистотою словесе Твоего, тело мое Твоею страстию безстраст-ной…» И если Церковь на протяжении столетий призывает своих чад жить «страстями безстрастными», то в этом мире, о котором автор этих строк, поверьте, знает не понаслышке, как раз наличие страстей и является нередко чуть ли не главнейшим мерилом таланта.
Отнюдь не случайно в театральной среде бытует невесёлая шутка о том, что актёр — это человек, которому становится скучно всякий раз, когда в его присутствии говорят не о нём. Вообще, сама идея перевоплощения в другую личность, выставление напоказ, на обозрение (на позор, как говорили когда-то, какое точное слово!) самых интимных, самых сокрытых движений бессмертной человеческой души — для этой самой души проходит зачастую весьма не безобидно. И если нынешнее иноязычное слово шоу никак не резонирует с русской душой, то изменение со временем смысла старинного русского названия театрального зрелища — позор — заставляет о многом задуматься.
Таким образом, само слово искусство призвано напоминать творческим (и всем иным) людям о том, что они, как никто иной, находятся в непосредственной близости от искушения и, следовательно, им надлежит пребывать в особом духовном трезвении. Потому как, влияя на мысли и чувства многих людей (вспомним, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…»), способны не только искушать, но и быть искушаемы. Не всем, увы, удаётся избежать падений, но таким прославленным отечественным деятелям искусства, снискавшим любовь и уважение миллионов соотечественников, как Нина Сазонова, Любовь Соколова, Нонна Мордюкова, Сергей Бондарчук, Иван Лапиков, Василий Шукшин, Олег Жаков, Анатолий Солоницын, Вячеслав Тихонов, создавшим незабываемые образы замечательных русских людей, это, похоже, всё же удалось. Дивным образом украсили, да и продолжают украшать нашу жизнь и радовать русские певицы Людмила Зыкина и Валентина Толкунова, отошедшие недавно к Богу, голоса которых, сохранённые в записях, очень хочется надеяться, будут звучать до тех пор, пока жива Россия.
Высокий смысл привычных слов
С понятием искусства неразрывно связано и такое понятие, как вдохновение. Вслушаемся, слово это есть некое прямое свидетельство, указывающее на главного участника творческого процесса, — Того, Кто даровал талант, Кто вдохнул в художника мысли, чувства, переживания, в конечном счёте вдохнул жизнь в его творения: будь то красивая икона, изящная скульптура, возвышенная стихотворная строка или прекрасная мелодия. Как же созвучно это процессу сотворения Богом самого человека: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт. 2:7). Всё неживое — будь то звук, буква или глина — не может одухотвориться без участия Бога, без Духа Свята. А потому о лучших творениях сынов человеческих во все времена говорили и будут говорить, что рукой художника водил Сам Бог.
Около двух столетий назад А.С. Шишков написал об этом удивительные слова, только вслушаемся: «Самое главное достоинство человека, причина всех его превосходств и величий, есть слово, сей дар небесный, вдохновенный в него, вместе с душою, устами Самого Создателя. Какое великое благо проистекло из сего священного дара!»
Похожие выводы можно сделать и о слове призвание, которое так же часто употребляется в среде людей, занимающихся художественным творчеством. Как же удивителен и совершенно ясно различим его исконный смысл: призывание. Кем и к чему ты призван, человек? Как важно различить и не перепутать в земной многоголосице зов Того Единственного, о чём так мудро сказано устами Святых Отцов: «Не пытайтесь делать всё — делайте только то, к чему вас призывает Бог». Вот и в ставших давно хрестоматийными заключительных строчках пушкинского «Памятника»: «Веленью Божьему, о муза, будь послушна…» — с годами делаешь смысловое ударение не на «будь послушна», а на «веленью Божьему»…
А ещё не может не настораживать так облюбованное людьми из мира искусства слово одержимый. Только и слышишь в этой среде: играл как одержимый, репетировал как одержимый, писал как одержимый. Но, позвольте, одержимым можно быть только… бесами. Как важно, наверное, творческому человеку помнить, что мир преизобилует нечистыми духами, что не все ангелы светлы и добропобедны. Отсюда и многочисленные «творения», выдаваемые за искусство, но которые способны лишь унизить образ Божий в человеке. Не секрет, что наиболее искушаемыми и склонными искушать других становятся те деятели искусств, кто и впрямь всерьёз поверил, что, занимаясь творчеством, способен конкурировать с Самим Творцом. С этого момента рассматриваемая проблема из нравственно-философской области плавно перетекает в медико-клиническую, чему мы с вами «тьму примеров сыщем». Возможно, таковым «деятелям искусств» небесполезно было бы регулярное прочтение наполненной глубокого смысла пушкинской строфы из «Пророка»: «Исполнись волею Моей…»
Не могу не сказать и о том, что понятие искусство в том сокровенном смысле, в том высоком духовно-нравственном градусе звучания, каковое наличествует в русском языке, не встретить в иных языках. И если в переводе с азербайджанского оно всё же значит хрупкое, нежное ремесло (профессия), то какая, к примеру, глубина заключена в английском art? Главной же целью искусства вообще, без которого нам всё же не обойтись, оправданием его должно быть, наверное, стремление угадать и раскрыть человеку замысел Божий о нём самом. Истинное искусство по-особому освещает и освящает нашу жизнь подобно тому, как в Церкви Духом Святым освящается обычная вода, становясь святыней. А потому отныне она и пьётся по-иному, непременно с особой молитвой.
Вспоминаю, как меня знакомили с одним пианистом (имени которого, признаться, так и не запомнил), называя его при этом гениальным. И если ваш покорный слуга всё же испытал при этом некую неловкость (памятуя пастернаков-ское «быть знаменитым некрасиво»), то музыкант — и это было поразительно — всем своим видом давал понять, что как бы и не возражает против такой оценки его «скромных способностей». Дескать, нуда, ну гений. Похоже, он как-то свыкся с этой формой превозношения, привычно принимая эту словесную россыпь как совершенно заслуженную, очевидную данность. Странно, не правда ли…
В своё время у автора этих строк состоялась беседа с талантливым литературоведом, профессором Т.А. Касаткиной как раз по поводу слова гений, которое так популярно среди людей, занятых в сфере искусства, и которое они с такой небрежной лёгкостью порой адресуют друг дружке. Диалог, который начала Татьяна Александровна, получился, как мне кажется, интересным, а потому охотно привожу его здесь:
— Дело в том, что слово «гений» совсем недавно стало тем, что оно сейчас у нас значит. Гений — понятие языческое. У Пушкина постоянно звучит: мой гений, май гений. Заметьте, не «я — гений» (как позже у Блока). То есть тот, кто слетает ко мне во время творчества.
— Муза?
— Возможно, муза, возможно, гений. Но, в любом случае, — это не я, не автор. А тот, кто сходит ко мне и пользуется мною как инструментом. И когда Блок говорит о том, что «сегодня я — гений…»
— Наутро после написания поэмы «Двенадцать» ?
— Да. Этим он говорит, что ему удалось слиться с этой сущностью. Вот! Поймал! Сделал, наконец-то, чего от него «требовали».
— То есть, как идеальный вариант, рупор?
— Естественно. А заявлять о себе «я — гений» — это вообще нонсенс!
Язык наш воистину удивителен. Его немеркнущие жемчужные россыпи всюду, куда ни кинь взор — только вслушивайся, только успевай подмечать, подбирать эти драгоценные брызги. Какая дивная музыка и духовный смысл заключены в одном лишь слове благопристойность! А вот в православных храмах и филармонических залах попадаются порой таблички следующего содержания: «Просим хранить благоговейную тишину». Только вслушаемся в это слово: в нём живой волшебной нитью сотканы воедино два замечательных русских церковных слова. Заметьте, нас с вами призывают не просто молчать, нет, а к какому-то иному состоянию души. В этих стенах можно и нужно благостно говеть, словно таинственно готовиться к некоему покаянию и очищению. Вспомним, в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» нигилиста Евгения Базарова так раздражала речь дядюшки его друга, как он издевался над этим его соблаговолите (а ведь это благая, святая воля). Если же вслушаться, вдуматься ныне, Боже, какая же благость была, разлита по благоуханному фиалковому полю русского языка! Куда, куда, скажите на милость, подевались напоённые душевной теплотой обращения к родителям батюшка и папенька, матушка и маменька, оставив напоследок эти, даже не слова, а некое подобие мычания: па-ап! ма-ам! А то и вовсе: па-а-а! ма-а-а! Правда, у тех же бурёнок это получается куда как нежнее, да и не дано им иного. Слава Богу, хоть в церкви ещё можно услышать такие сладостные, такие русские — батюшка и матушка.
И даже во фразе «чистосердечное признание» из казённо-холодного милицейского протокола «имеющему уши слышать» (Отк. 2:7) нельзя не уловить потрясающего душу откровения из псалма Царя и Пророка Давида: «Сердце чисто созижди во мне, Боже…» (Пс. 50). И не вздумайте переводить на современный русский язык!
Ну, скажите на милость, можно ли не благоговеть пред таким языком?!
Божье общежитие или расхристанная общага?
Своеобразным мерилом нарастающей апостасии нашего мира, отпадения его от Бога (что на языке науки называется ещё и секуляризацией) является не только искажение, но нередко и опошление подлинного смысла слов, обогативших наш лексикон, перейдя в него из церковной жизни, некогда неотделимой от каждодневного бытования русского человека. Один из немногих примеров иного свойства — это, пожалуй, увольнительный билету монахов и увольнительный билет в армии. Но это, повторяюсь, всё же радостное исключение. Кто-то, быть может, впервые узнает о том, что слово общежитие пришло к нам из монашеской же среды, почему и уставы монастырей называются общежительными. И как же разительно не похоже оно на печально знакомую многим из нас расхристанную общагу. Та же досадная метаморфоза произошла со словами вертеп (а оно-то, вспомним, из Евангелия!) и сожитель (сожительница), которое и ныне отдаёт не вполне чистым духом — вкралось в него что-то тёмное, нечистоплотное. А вот у Пушкина в «Капитанской дочке» встречаем это слово в его исконном смысле: «Гости требовали вина, хозяин кликал сожительницу». Причём хозяин — это священник Герасим, а сожительница-попадья Акулина Памфиловна. А ещё оно встретилось мне на страницах жития святителя Иоанна Златоуста, патриарха Константинопольского, в изложении святителя Димитрия, митрополита Ростовского: «Господь попустил Иоанну впасть в недуг, выводя его таким путём от пребывания со зверями к сожительству с людьми, дабы он был полезен не только для себя, но и для других». Понятно, что язык живёт, что множество слов приобретают со временем новые значения, но почему неизменно — с понижением смысла? Господь же, как мне кажется порой, всё чает, всё ожидает от нас с многотерпеливой любовью, что жизнь наша в конечном её итоге преобразится — невзирая ни на что — в житие.
Так, слово брат, перейдя из церковной лексики в нашу речь, а следом и в жаргон, выродилось в пошлейшие братва и брателло. И не только форма древнего слова изменилась — уродливой стала сама интонация. Правило, гласящее о том, что важно не столько что, а как — незыблемо во все времена. А ведь именно словом братия чаще всего взывает к нам Господь и святые Апостолы со страниц Священного Писания в православном храме.
Не случайно поэтому даже И.В. Сталин (некогда учащийся духовной семинарии) в один из самых трагических моментов отечественной истории, выступая в связи с общенациональным бедствием, — началом Великой Отечественной войны, — обратился к своему народу с традиционным церковным: братья и сестры.
Так же далёко ушло от своего «прародителя» слово калека, давным-давно ставшее обозначением какого-либо физического увечья. А ведь изначально калики, калики перехожие, калеки перехожие — это старинное название для странников-слепцов, поющих духовные стихи. Происхождение ведётся от слова сапоги, только на латыни. Были такие подвязные сандалии, в которые обувались паломники, отправляясь на Святую Землю. Так что в Древней Руси оно не было обозначением искалеченного человека, инвалида. В истории даже зафиксирован факт участия в стычке с немцами в 1341 году калики Карпа Даниловича, предводителя отряда молодых псковичей. Какая уж тут инвалидность?! Калики — странники и паломники — часто упоминаются в русских былинах. Так вот, эти былинные калики — часто дородные добрые молодцы, силачи, нередко красавцы, одетые в шубы соболиные, в «лапотки семи шелков, с вплетённым в носке камешком самоцветным». Костюм их дополняют сумки из рыжего бархата, клюки, иногда из дорогого «рыбья зуба» (моржовых клыков), и шляпы «земли греческой»…
Так что же произошло, что привело к «понижению» этого слова? Выясняется, что среди многочисленных русских странников в Святую Землю были зажиточные, по окончании паломничества сохранившие своё прежнее социальное положение. Но случались и неимущие, которых и брала под своё призрение Церковь. Последние во время своих странствий в Греции и Палестине встречали удивительных паломников, исполнявших перед народом священные песни и жития. Вот они и усвоили это занятие — петь духовные стихи, чем и добывали себе пропитание… Важно, что, слагая песни церковно-легендарного и апокрифического содержания и рассказывая виденное ими и слышанное во святых местах, наши калики перехожие оказывали сильное влияние на религиозные и нравственные представления русского народа, содействуя распространению в нём аскетического идеала. Вот как много интересного таит в себе такое, казалось бы, «унылое» слово, как калека.
А ещё есть хорошее русское слово надо. Как часто в своей жизни приходилось делать то, чего, признаться, не очень-то и хотелось, что было хлопотно и накладно… Но говорили: «Надо» — и это одно извечное слово как-то разом снимало все вопросы. Так воспитано моё поколение, поколения наших отцов и дедов.
Только вот всё чаще слышим мы ныне это изрядно поднадоевшее: «Я никому ничего не должен!» А как же известное из Достоевского: «Каждый перед всеми за всё виноват»? Вспомним известного героя романа «Робинзон Крузо», волею судьбы оказавшегося на необитаемом острове. Как, оказавшись в одиночку в тяжелейших жизненных обстоятельствах, он сразу же начал возводить для себя жильё, добывать огонь, готовить еду, сеять пшеницу, мастерить лук — всё то, на что человечеству понадобились многие тысячелетия. И потому каждый из нас, каким бы «самодостаточным» ни считал себя, всем должен. Мудрая книга, глубокая, совсем не случайно автор её, талантливейший писатель Даниэль Дефо, был ещё и одним из основателей службы внешней разведки Великобритании.
А вот слово обыск в церковных стенах означает вовсе не то, что в правоохранительных органах. Потому как означает процедуру, которую священник, готовящийся произвести Таинство Святого Крещения, должен произвести с его крёстными. Цель же этого обыска — выяснить, не состоят ли они в родственных отношениях, что запрещено Апостольскими правилами.
Читая письма святителя Феофана Затворника к своим духовным чадам, не мог не обратить внимания на то, что он нередко ставил в конце их подпись: доброхот. И какой же язвительно-ироничный смысл приобрело это слов за истекшее время, с какой недоброй интонацией произносится оно ныне.
То же случилось со словом соревнование, некогда воспринимаемым не как состязание и соперничество за первенство, а как совокупность духовных усилий, ревность ко Христу, стремление к святости. Не минуло сей печальной участи и слово событие, что означает ныне происшествие, значимостью своею или масштабом отличающееся от повседневности, возможно, не имеющее никакого отношения к самому человеку. А ведь в глубине изначального своего смысла оно и есть именно причастность, непосредственное отношение его самого (со-бытие) к чему-либо, что и сделало это происшествие знаковым. И если так, то и каждый день — в идеале — должен непременно стать событием!
Начальники и негодяи
«Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак»… Когда появилась эта, признаемся, не лучшая из русских поговорок? Кто обиженный, униженный, недовольный, затаившийся в оскорблённости своей придумал её в недобрый час? А в том, что она имеет конкретное авторство, у автора сомнений нет. Так называемые народные песни, сказки, пословицы и поговорки названы так именно потому, что обретаются, прежде, в народной речи, устном народном творчестве. Что никак не является обозначением авторства, как всё ещё пытаются нас порой уверить. Автор же всегда личностей: и у притчи, и у песни, и у анекдота, которым поначалу в России называли просто занятные истории. И если плод его творчества удачен, он принимается народом и потихоньку шлифуется, превращаясь из алмаза в бриллиант, передаваясь из уст в уста. Но изначально необходим тот самый алмаз! Что опять же под силу лишь талантливым, одарённым людям. И именно поэтому Сергей Есенин как-то обмолвился по поводу того, что, если бы он не был грамотным, стихи его наверняка стали бы считать народными.
Итак, начальник. Это привычное слово, как оказалось, значило поначалу вовсе не то, что ныне. И было оно наполнено высоким смыслом. Ведь начальником в старину именовали того, кто шёл впереди войска, когда оно вступало в битву, принимая на себя самые сокрушительные удары противника. И никогда не тот, кто, привычно прячась за спинами своих подчинённых, списывает на них все неудачи общего дела. Не забывая при случае отметить собственные «выдающиеся достоинства». Для автора этих строк удивительными русскими начальниками на все времена были и остаются, прежде всего, святые благоверные князья Александр Невский и Димитрий Донской. Вспомним, князь Димитрий, герой великой Куликовской битвы, находился в авангарде своего войска и получил множество тяжёлых ранений. А потому и по прошествии восьми с небольшим лет отошёл к Богу на тридцать восьмом году жизни по причине тяжёлых ранений, полученных им в кровавой сече при Непрядве. Подлинные русские начальники, которых мы называем военачальниками, — это Александр Васильевич Суворов, Михаил Илларионович Кутузов, адмиралы Нахимов и Фёдор Ушаков, прославленный ныне Церковью, Барклай-де-Толли и князь Багратион и многие, многие другие, знакомые нам по истории или не являющиеся таковыми (что случается чаще), но хорошо известные Господу. А ещё при упоминании слова начальник всё чаще вспоминается один эпизод Святого Евангелия: «Когда вошёл Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: Господи! Слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает» (Мф. 8:5-6). Как много проблем, непростых и порой казалось бы неразрешимых у каждого из нас. Наверняка были они и у этого римского воинского начальника. Но он предпочёл отчего-то попросить не за себя лично, а за своего слугу, человека, подчинённого ему. Поступил же так наверняка потому, что был настоящим начальником… Автор этих строк глубоко чтит одного русского начальника, служившего некогда генерал-губернатором Москвы, великого князя Сергея Александровича, много сделавшего за свою небольшую жизнь для нашей столицы и так безвременно погибшего от бомбы, брошенной в него террористом Каляевым, настолько мощной, что сердце его было найдено на кровле одного из соседних домов. Этого удивительного приснопоминаемого благороднейшего супруга великой княгини, пришедшей в тюремную камеру к убийце мужа и простившей (!) его, прославленной ныне русской святой, преподобномученицы Елисаветы, заживо погребённой большевиками в шахте под Алапаевском. Это её пронзительные слова повторяем мы с благоговением доныне: «Россия погибла, но Святая Русь жива».
Слышите, генерал-губернатор, градоначальник, а не мэр. А теперь давайте заново прочтём поговорку, с которой начали этот разговор. Противно, не правда ли?
Да и само слово правитель — как разительно отличается оно коренным своим смыслом от всевозможных лидеров, генеральных секретарей, президентов и премьер-министров. Только вслушаемся, правитель — это ведь тот, кто призван вести вверенный ему Богом народ по правому, си-речь спасительному пути, дабы восстал он, когда прейдут времена и наступят сроки, справа — одесную Престола Божия. Как созвучно это замечательным словам святителя Феофана Затворника: «Будущее России в безупречной нравственности её руководства».
Вот и в акафисте преподобному Сергию, игумену Радонежскому, поём: «Радуйся, добрый стада своего иночествующих наставниче и правителю» (Икос 9). И как же печально сознавать, что в каждом новом руководителе бесконечно терпеливый народ наш всё чает узреть истинного правителя, тогда как унылой вереницей всё тянутся и тянутся суть одни кривители.
А им бы заглянуть — хотя б разок — в канон Ангелу Хранителю и замереть, прочитав молитвенное обращение к нему: «руководителю мой».
А ещё, в свете изложенного, автор этих строк горячо советовал бы людям, несущим службу в милиции, всерьёз задуматься над глубоким смыслом, вложенным в слово правопорядок. Не раз приходилось слышать, как на редкость точно именуют сотрудников милиции в Церкви, а именно воинами правопорядка.
Негодяями же и негодниками на Руси испокон называли тех, кто в силу каких-либо причин не годился для самого почётного для мужчины занятия — службы в армии. Почему?
Возможно и потому, что оторванность в юные годы от здорового мужского коллектива способствовала развитию в этих молодых людях далеко не лучших, не годных черт. Да и ныне, когда попадаются на глаза стены вагонов метро и автобусные остановки, пестрящие объявлениями типа: «Поможем откосить от армии», из уст невольно срывается: «Ну, и негодяи!»
«А в этом огне…»
Сегодня, когда лучшая, неравнодушная (или, на церковном языке, не теплохладная) часть российского общества стремится к обретению своих подлинных духовных и исторических корней, нередко возникает желание — возможно, оправданное — пересмотреть некие штампы, доставшиеся нам от недавнего ещё советского прошлого. Как-то довелось услышать в проповеди одного известного священника слова о том, что Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата, других наших героев есть языческий символ, с которым надлежит покончить в самом близком будущем. И что единственно правильной формой памяти о павших на Руси всегда были поклонные кресты. Так кто же спорит?! И в самом деле, когда едешь по России, нельзя не заметить, что крестов этих становится всё больше и больше, и это не может не радовать сердце. Только вот подумалось: а что, если эти категоричные слова услышит кто-нибудь из ветеранов Великой Отечественной? Для них, которых осталось сегодня так мало, что сердце сжимается в каждый очередной День Победы, и о милосердном отношении к которым все мы так часто любим рассуждать, для них эти слова — милосердны? Никогда не поверю, что когда подходят они к Вечному огню, что в Александровском саду или на Мамаевом Кургане, чтобы помянуть своих однополчан, друзей, юность свою давнюю вспомнить, то сознательно отдают дань какому-то языческому божку. Господи, помилуй.
ЕСЛИ б всё было так просто… Просто же в России не бывает никогда. Вечный огонь воспет в десятках стихов и поэм, запёчатлён в документальном и художественном кино. А ещё в памяти миллионов людей, в том числе и моего поколения. Не знаю, как вы, мои дорогие читатели, но у меня всякий раз, когда оказываюсь перед Вечным огнём какого-нибудь русского (и нерусского) города, в памяти неизменно всплывают ставшие классическими в самом высоком смысле этого слова строки Владимира Семёновича Высоцкого. Помните?
…А в этом огне
Виден гибнущий танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск,
И горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
С этим-то как прикажете быть? Может, наконец-то научимся — всем миром — жалеть, а по-русски это часто значит любить, тех, кто так в этом нуждается и кого с каждым годом становится всё меньше и меньше, и негоже, наверное, надмеваться пред этими дорогими нашему сердцу стариками и старушками своей воцерковлённостью? Постараемся же не походить на того сына, что, как в известной поговорке, «ради красного словца не пожалеет и отца».
По следам наследства
Отрадно, что после выхода первой книги не иссякает живительный для автора ручеёк писем от благодарных читателей, которые признаются, что она пробудила в них ревность о родной речи, вследствие чего они стали по-иному слышать и воспринимать многие привычные доселе слова.
В своё время получил подобное письмо и от давней приятельницы, талантливого режиссёра одного их православных телеканалов, доставившее, не скрою, несказанную радость. В нём говорится: «Если Вы подробно и именно с духовной позиции ещё не рассматривали слово «наследник» то рада и за Вас, и за Ваших читателей и слушателей — какие перспективы у подобного «экскурса»! Итак, я столкнулась с наследством, когда умер свёкор и оставил нашу любимую маму-свекровь без квартиры. Именно так он распорядился своим имуществом, завещав его отчего-то одному из внуков, но не тяжело больной, немощной жене. Болезненность и несправедливость такой последней воли была очевидна, но мой батюшка сказал: «Не вздумайте что-то менять! Не надо спорить и искать человеческой справедливости. Согласитесь с тем, что за этим обстоятельством стоит благая для вас воля Божия. Получать наследство — это очень ответственно!»
И в самом деле, если задуматься, это не только физически присваивать себе чужое, но и духовно ступать в следы того человека, от которого ты получил наследство. Иногда у такого обладателя чужих благ жизнь становится тяжелее, а не легче, ибо духовное бремя почившего его материальными дарами облегчить нельзя. И тащит порой «наследник» новые скорби, не понимая и лишь недоумевая по поводу их происхождения, а значит, не зная — как их выравнивать и выправлять. Как и всегда в русском языке — всё очень ёмко и двухпланово…»
Согласимся, и в самом деле есть над чем задуматься.
Не забудь убогих чад Твоих
Вспоминаю, как ещё в далёком своём детстве нет-нет да и слышал от взрослых нелестную характеристику, которой они частенько награждали так называемых непрактичных людей, то есть тех, кто так и не смог, по их мнению, приспособиться к жёстким реалиям жизни: не ловчил, не заискивал, не стяжал, старался быть, а не казаться. О таковых неизменно говорили со снисходительной усмешкой, граничащей с жалостью: бедняга, не от мира сего. Могли вдобавок и пальцем покрутить у виска. Да и сегодня такое не редкость, ещё и добавят с оттенком плохо скрываемого превосходства: убогий] И каковым же было собственное моё изумление, когда взял когда-то в руки Евангелие и прочитал слова Христа, сказанные Им вначале о Себе Самом: «Я не от сего мира» (Ин. 8:23), а позже о Своих учениках: «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Ин. 15:18-19).
А ещё таковых людей — вы не могли этого не слышать — именуют порой, всё с той же невозможной интонацией, блаженными. И вновь раскроем Священное Писание: «Когда выходил Он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени и спросил Его: Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Мк. 10:17-19). Так в евангельском свете бездумные слова наши нередко оборачиваются, по сути, заурядным постылым богохульством. Как и слово благосостояние, искренне в этом убеждён, при рождении своём было вовсе не обозначением благ материальных, каковым, увы, стало ныне, как то: приличный счёт в банке, дорогая иномарка, роскошный загородный особняк и так далее, — а именно состоянием блага в самом человеке, иными словами, наличием в нём духовности, святости. Таким образом, то, что в миру звучит порой как некое уничижительное клеймо, пред очами Божиими оказывается высшей добродетелью. Воистину, тысячу раз прав святой Апостол: «Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1Кор. 3:19).
Что же касается пресловутой убогости, то слово это изначально вовсе не было обозначением некоей ущербности. Скорее, наоборот — в нём запёчатлён статус тех, кто изначально, от рождения, на особом счету у Самого Господа. Припомним, что у всех исконно русских слов наличествуют нередко два плана: земной, житейский, порой попросту низкий, и, непременно, высший. О нём мы только что упомянули. Ущербность же наша очевидно проявляется и в этом конкретном случае, когда словом этим клеймим нередко людей попросту нерадивых. Как удивительна народная поговорка, что гласит: «Не бойся богатого грозы, бойся убогого слезы». В духовных же песнопениях преподобному Сергию, игумену Радонежскому, взываем к святому: «Не забудь убогих чад твоих». Упоминание об убогости находим и в «Каноне Великом» святого Андрея Критского, читаемом в Церкви раз в году, с понедельника по четверг первой седмицы Великого поста: «Вся прежде закона претекши, о душе, Сифу не уподобится ecu, ни Еноса подражала ecu, ни Еноха преложением, ни Ноя: но яви-лося ecu убога праведных жизни». Воистину, «тот не богат, у кого много палат, а тот не убог, кого любит Бог». Как глубоко перекликается это со строчками московского поэта Владимира Лесового:
Пусть я — убогий,
Но я — у Бога.
«И не будь неверующим…»
Духовная глухота наша возникла не сегодня и не вчера. Подчас мы даже не в силах расслышать то, что произносим: страшно красивый, ужасно добрый… Признаемся, разве не приходилось всем нам и слышать и говорить о ком-то, что имярек, дескать, знает себе цену, характерно, что при этом высказывается множество различных оттенков, самый извинительный из которых, пожалуй, ирония. И уж совсем не до иронии и, поверьте, не до смеха, если таковым манером этот самый некто заявляет о себе сам. Ведь, если вдуматься, речь идёт о человеке, пусть и смертном, но наделённом бессмертной, а значит, и бесценной душой. Каковой может быть цена у тучного пшеничного колоса, у благоухающего, радующего глаз цветка и золотой пчелы, на наших глазах пьющей из него живительный нектар? Если очень постараться, то можно порой вывести стоимость отдельных вещей, произведённых человеком (этим даже занимается специальная наука), но никогда — цену! А туг — человек! С какой пронзительностью повествует об этом святое Евангелие: «Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: и взяли тридцать сребреников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника, как сказал мне Господь» (Мф. 27:7-10).
Получается, что пресловутая самоуверенность не так безобидна, как это может показаться на первый взгляд. Весьма интересное мнение по этому поводу встретилось автору у небезызвестного Г.К. Честертона в его «Ортодоксии»: «Однажды я гулял с преуспевающим издателем, и он произнёс фразу, которую я часто слышал и раньше, — это, можно сказать, девиз современности. Я слышал её слишком часто — и вдруг увидел, что в ней нет смысла. Издатель сказал о ком-то: «Этот человек далеко пойдёт, он верит в себя… «Я спросил: «Знаете, где надо искать людей, больше всего верящих в себя? Могу вам сказать. Я знаю людей, которые верят в себя сильнее, чем Наполеон или Цезарь. Люди, действительно верящие в себя, сидят в сумасшедшем доме». Если вы обратитесь к своему деловому опыту, а не к уродливой индивидуалистической философии, вы поймёте, что вера в себя — обычный признак несостоятельности. Актёры, не умеющие играть, верят в себя; и банкроты. Было бы куда вернее сказать, что человек непременно провалится, если он верит в себя. Самоуверенность не просто грех, это слабость. Безусловная вера в себя — чувство истерическое и суеверное».
К слову, о вере. Как часто слышим мы упрёки в чей-то адрес, что этот, дескать, неверный муж, а тот избрал в этой жизни неверный путь. Если же вслушаться, то неверный муж — это, прежде, неверующий человек, живущий не по-христиански. Потому как если бы жил по-христиански, то хранил бы верность супруге, памятуя о том, что измена ей, прелюбодеяние, есть смертный грех. Хранящий же верность своей половинке есть супруг благоверный. А вот избравший неверный путь есть также уклонившийся от спасительного пути, иначе грешник. Таким образом, быть верным значит быть верующим во Христа! Не случайно в тексте Евангелия слова неверныйи развращенный в речи Спасителя не просто соседствуют, но и звучат как суть синонимы: «…о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами ? доколе буду терпеть вас ?» (Мф. 17:17). Маленьких измен, как и маленькой смерти, наверняка не бывает. И об этом снова убедительно свидетельствует Евангелие устами опять же Самого Христа: «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом» (Лк. 16:10). Неудивительно поэтому, что некогда в языке нашем оба эти понятия обозначались одним словом.
В Евангелии от Иоанна читаем мы о недоверии, с которым святой апостол Фома отнёсся к рассказам своих товарищей о встрече их с Воскресшим Христом. И тогда Господь явился им вторично: «когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст свой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в рёб ра Мои; и не будь неверующим, но верующим» (Ин. 20:26-27). Признаюсь, неизменно болезненно отношусь к утвердившейся в обиходе традиции прибавлять к имени этого святого Апостола обидную — если не оскорбительную — характеристику неверующий. Главное, что это позволяем себе мы, унылые и грешные, забывая о том, что этот ученик Христа окончил свою жизнь мученически: его, живого, подняли на пять копий язычники в Индии, куда он дошёл с благовести-ем. Это он-то неверующий?! И кто тогда мы?
Хочется сказать ещё и о другом: читая это место в Евангелии, всякий раз содрогаюсь от мысли о том, что ученик всё же вложил перста в рёбра, в рану (!) своего Учителя. Какое несвоевременное послушание! Ему ведь больно!
Подлинная правда
Недавно услышал по радио песню, что была необычайно популярной, или, как принято ныне выражаться, хитом во времена моей юности. Ныне же это, скорее всего, ретро (ну, хлебом нас не корми, а дай назвать не по-своему, не по-русски), а попросту старина. Так вот, меня буквально ошеломили её слова, которые все мы ещё три десятилетия назад напевали, не слыша, не понимая, не осознавая их. Да и сейчас, все ли слышат? Вот они:
…Ну, что ж тебя
Так тянет танцевать?
Мне не понять,
Мне не понять,
Тебя мне не понять!
Когда в тебя
Вселился этот бес?…
И всё под «забойную» мелодию с весёленьким таким припевом. А между тем автор стихов, возможно, сам того не подозревая (скорее всего), неожиданным образом оказался абсолютно прав: согласитесь, если человека и впрямь «всё время тянет танцевать», здесь наверняка не обошлось без лукавого. Но как всё это весело, как бездумно, как жизнерадостно звучит!
Точно так же в который раз — как в первый — услышал (расслышал!) слова одной из популярных песен Окуджавы: «… но кларнетист красив, как чёрт!». А ведь кто-то неискушённый, но влюблённый в творчество этого талантливого поэта и композитора (а таковых немало), искренне доверяющий ему и впрямь поверит, что нечистый (тот, кто, по многочисленным свидетельствам, на самом деле ужасен и источает жуткое зловоние) красив. Позже узнал, что изначально у Булата Шалвовича было: «косит, как чёрт», но он почему-то изменил текст. Как говорится, ради красного словца… Что же до звучащей не первый год, как говорится, на каждом углу арии из популярного мюзикла «Собор Парижской Богоматери» (новая отечественная забава), где звучит: «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой…», то это, простите великодушно, без комментариев. А потому приятно было услышать на концерте необычайно талантливого певца Антона Макарского, где было немало молодёжи, предварившего исполнение этой песни предупреждением о том, что такие страшные слова может произнести человек, доведённый страстью до безумия.
Немногим лучше другой песенный «хит», который на протяжении многих лет распевают на всех радиоволнах, а ещё в многочисленных музыкальных телепередачах. Захотелось узнать: а что, собственно, означает, простите, слово стерва? Потому как именно оно то и дело звучало в припеве, а именно: «Все мы, бабы, стервы…» Дальше, правда, тоже ничего хорошего, но любопытно — что же это такое, чем, по словам авторов этого песенного «шедевра», являются «все бабы»? К слову, бабами на Руси всегда называли замужних женщин. Итак, полез, как водится, в словарь В.И. Даля. И тут… а впрочем, предоставим слово корифею нашего языка: «СТЕРВА ж. и стерео ср. труп околевшего животного, скота; падаль, мертвечина, дохлятина, упадь, дохлая, палая скотина. Ныне корова, завтра стерва. Стервяной, ко стерву относящ. Стервятина, падалина, мертвечина, мясо палого животного. Стервятник или стервяник, медведь самой крупной породы, охотнее прочих питающийся падалью; различают: овсяника, муравейника и стервятника, но учёные утверждают, что они разнятся только летами. Пек. бранное также стервень, стервюжник, бешеный сорванец, неистовый буян. Стервятничье логво. Стервятник, большой чёрный орёл, могильник, следящий стаями за гуртами и войсками. Стервоядные животные. Стервенеть, стервениться, стать, приходить в остервенены, в бешенство, неистовство, ярость, зверство; начать остервеняться».
А стоит ли, собственно, удивляться всему этому, если не одно поколение выросло в стране, где один из любимых фильмов детей и юношества, бывший для них предметом для подражания, назывался — только представьте! — «Красные дьяволята». Господи, помилуй!
Давайте же ещё раз остановимся на этой, воистину лукавой, большевистской традиции использовать в своём лексиконе, а по сути эксплуатировать в своих идеологических целях, слова и понятия, традиционно любимые русскими людьми, близкие и дорогие русскому сердцу: красно солнышко, красна девица, красный угол…
Как часто, желая обозначить высокую степень правды, мы привычно говорим о ней, что она подлинная. А ведь слово это ведёт своё, скажем прямо, весьма невысокое происхождение от печально известного некогда слова лин, что означает особо злой кнут, применяемый при пытках. Как и понятие некоей истинности, привычно называемой нами словом подноготная, оказывается всё из того же мрачного репертуара палачей и изуверов, о чём вы, надеюсь, уже догадались. Вот именно, сведения, добытые путём вбивания колюще-режущих предметов под ногти. Бр-р-р!
Поразительно, но мы совершенно спокойно произносим фразы типа «избили друг друга», ИЛИ же «оскорбили друг друга». Но если вдуматься: друг избил друга! Друг оскорбил друга, а значит, нанёс ему скорбь! Напрочь позабыв при этом древнюю истину, что гласит: «Рана, нанесённая оружием, порой заживает, словом же — никогда». А между тем друг (самый близкий) и другой (чужой) — слова однокорневые! Непонятное, а потому не объяснимое здравым смыслом и формальной логикой оказывается совершенно правильным с евангельской точки зрения: мы все другие, потому как разные, и все други, потому как дети прародителей наших Адама и Евы, сотворённых Отцом Небесным. И согласимся поэтому, что друг не может избить и оскорбить друга по определению. В противном случае один из них, а то и оба, сразу же перестают быть друзьями. И тогда всё по-иному: просто один может поколошматить или обозвать другого. Но никак не друг друга! Как тепло сказано о друге и дружбе у В. Шекспира: «Измучась всем — не стал бы жить и дня, да другу трудно будет без меня».
Автор этих строк — человек многогрешный, но не может, просто не в силах слышать, когда человеку, обратившемуся с какой-либо просьбой, швыряют (да-да, именно швыряют) в лицо холодно-презрительное: «Это твои проблемы!» Причём нередко нуждающимся в милости нашей оказывается вовсе не посторонний человек (что также не может служить оправданием), а сосед, сослуживец, родственник, просто знакомый. Да, не говорили так в нашей стране никогда, не относились подобным образом к чужой беде, просьбе, мольбе о помощи. Это не по-русски, а значит, и не по-человечески! Постылые слова эти попросту очередная постылая калька с чудовищного заокеанского: «It is your ргоblem», что тихой сапой вошла в нашу жизнь и нагло втёрлась в нормальные людские отношения за последние два с небольшим десятилетия наряду со многими понятиями и нравами, чуждыми русскому духу, противными христианской вере. А ведь проблема по-русски — это трудность. Как замечателен здесь, как о многом говорит нам сам корень труд!
Интересно, были бы возможны все наши многочисленные славные победы в далёком (и не очень) прошлом, если б люди русские исповедали эту циничную формулу?! Апостол же взывает к нам с совершенно иным, только вслушаемся в это спасительное для всех нас: «Носите бремена друг друга и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6:2). Да-да, тот самый величайший закон, равного которому никогда не было на земле до пришествия Спасителя и согласно которому: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15:13). А ведь это — только вслушаемся! — вовсе не одолжить денег или в чём-то уступить, подсобить, но даже эта мелочь приводит нас подчас (признаемся честно!) в нешуточное смятение. Какая же воистину Небесная награда ожидает того, кто сумеет, найдёт в себе силы исполнить эту Божественную заповедь. И именно об этом слова Господа Нашего: «Вы друзья мои, если исполняете то, что Я заповедую вам» (Ин. 15:14).
Не могу не привести здесь письмо от одного читателя, Владимира, полученное из Таллинна. Автор его пишет: «Хотел бы поделиться с Вами одной мыслью, речь пойдёт о слове «проблема». Это словцо некогда, подобно кукушкиному яйцу очутилось в русском языке и прочно в нём укорепилось. Вскоре вылупился весьма жизнеспособный птенец и, как и свойственно кукушонку, начал выпихивать коренных жителей гнезда, пожирая не предназначенные ему смыслы. Со временем «проблема» расползлась на очень широкое смысловое поле, некогда занимаемое словами: задача, трудность, неприятность, неурядица, беда. Слова эти не вышли из употреблены, но прибегать к ним почему-то стали реже, заменяя их надёжным, сподручным штампом, чтобы не вдаваться в подробности. А зря. Ведь на языке мы не только говорим, но и думаем. Отказываясь от богатой палитры исконных «задача», «трудность», «неприятность», «неурядица», «беда», мы пренебрегаем оттенками смысла, позволяющими нам чётко воспринимать действительность и давать ей точные оценки. Вместо этого мы мажем блёклым «проблема». Неуспеваемость в учёбе — проблема, ссоры в семье или с начальством — проблема, тяжелый заказ — проблема, бандиты жизни угрожают — проблема. За одним словом скрывается многообразие обстоятельств внешнего мира, оно не доносит до собеседника выпукло и метко ни их размеров, ни их важности. Мало того, проблема всегда как бы вне меня, это нечто внешнее, не под моей ответственностью. У проблемы заведомо нет решения (поэтому её и используют как угрозу: «Чё, типа, проблем захотел?»). А ведь согласитесь, в предложении: «Уменя трудности с учёбой» сам корень труд подсказывает выход из положения. Корни неурядиц в семье, неприятностей с начальством сами намекают, что нужно бы навести порядок в отношениях; неприятно, ну и что тут такого страшного, потерпишь. А вот угроза жизни — это уже беда, этим словом какой-нибудь пустяк не обзовёшь, русский язык не повернётся. Когда слышишь, что у человека беда, а не проблема, поневоле слушаешь внимательнее. Такое чёткое разграничение понятий, на мой взгляд, позволяет во-первых: трезво соображать что к чему, а во-вторых, не придумывать себе оправданий. И напоследок. Что может быть яснее слова «задача»? Задано — сделай! Трудно себе представить, чтобы какой-нибудь офицер говорил своим солдатам перед сражением: «Бойцы, перед нами поставлена боевая проблема!»».
И ещё. С некоторых пор нет-нет да услышишь вежливо-холодную фразу: Поверьте, искренне сочувствую вам, но помочь ничем немогу!» Но ведь это, если вдуматься, просто-напросто ложь. Потому как в понятие помощь с некоторых пор вкладывается прежде смысл помощи финансовой. А как же молитва? Или это уже не помощь? Какие глубокие слова, только вдумаемся, были произнесены когда-то святым старцем Силуаном Афонским: «За людей молиться — кровь проливать».
Твёрдый мягкий знак, или Памятник букве «Ё»
Вот мы всё о словах, да о словах, но, может, поговорим о букве? Да-да, обыкновенной русской букве из такого привычного алфавита. Так что не удивляйтесь, речь и в самом деле пойдёт о букве. Более того, о букве, которая и вовсе не звучит, да-да о мягком знаке. Почему именно о нём? Поясню. Как-то довелось увидеть на полке хозяйственного магазина целую пирамиду рулонов (простите!) туалетной бумаги, которая буквально ошарашила меня своим названием: «Мягкий знак». Что и говорить, создатели брэнда (есть теперь и такое слово в нашем языке) всё рассчитали правильно, мимо этой этикетки и в самом деле трудно пройти, не обратив на неё внимания. Только вот что смущает: отсутствие звучания у этой буквы вовсе не означает отсутствия её роли в нашем языке, как это может кому-то показаться. Между прочим, далеко не всякий алфавит может похвастать такой интересной буквой. А между тем функция мягкого знака в языке нашем воистину уникальна. Посудите сами: одно из самых высоких понятий воплощено словом мать, но стоит лишить это слово мягкого знака и получим одно из самых низменных понятий (есть ещё, правда, одноимённый спортивный инвентарь). Не хочется думать, что потуги авторов названного товара были вызваны сознательным глумлением над русским алфавитом, но с употреблением его в качестве наименования столь, мягко выражаясь, непрестижной товарной позиции можно было бы и подумать.
Как-то довелось прочесть о том, что во время Великой Отечественной войны тогдашний главнокомандующий вооружёнными силами страны И.В. Сталин сравнивал карты СССР, выпущенные в стране и за рубежом. Оказалось, что в картах, изданных в гитлеровской Германии, название известного русского города написано как Орёл, а вот в отечественных значился Орел. Получается, что захватчики отнеслись к нашему национальному языку с большим уважением, чем мы сами. И тогда Сталин настоял на возвращении к жизни гонимой буквы. А её вновь исключили из русского языка издатели книг. Вы представляете, что это значит, когда в детской книжке такой буквы нет? И вместо слова «ёжик» написано «ежик», а вместо «ёлка» — «елка»? Как прикажете ребёнку это читать и различать? Да и не только ребёнку.
А вот пришло известие, что в одном из российских городов собираются поставить памятник… букве Ё. Ну что ж, возможно, это хоть как-то послужит «спасению» одной из русских букв, не первое десятилетие планомерно «вымываемой» из нашей письменной речи.
«Уж сколько раз твердили миру…»
Прислушайтесь, пожалуйста, какой из двух синонимов: больница и лечебница — вам приятнее на слух? Что касается автора, то скорее отдам предпочтение второму, и по той очевидной причине, что в нём слышится, возможно, поболее надежды на излечение, нежели в первом, где очевидный корень есть слово боль. Ведь и незаметно оставляющее язык наш замечательное слово лекарь, всё чаще заменяемое на доктор, таит в себе — только вслушаемся — столько мягкости, тепла и надежды! Словно уверены мы, как дети, что лекарь не может не излечить; доктор же, может статься, вообще физико-математических наук, а то и юридических. Вообще, как мне кажется, если в слове укоренена эта самая боль, то в предмете или явлении, учреждении, им обозначенным, не может не преизобиловать любовь. Может, оттого и становится горько, когда всё чаще сталкиваемся с оскудением этой самой, такой необходимой всем нам, любви в стенах, куда люди приходят нередко именно с болью, как телесной, так и душевной: всё чаще в лечебницах и (что греха таить!) пусть изредка, но даже в храме…
Стоит нам завидеть крепкого румяного малыша, как спешим назвать его очаровательным. А теперь спросим самих себя, прислушаемся к самим себе, к своему сердцу, — могли бы назвать этим словом кого-либо из сонма наших прославленных святых, любимого батюшку? Точно, язык не поворачивается. В чём тут дело? Наверное, в том, что изначально очаровательный — это наделённый чарами. А раз так, то о какой святости вообще может идти речь? А потому, глядишь, бегает знакомый очаровательный малыш, все им любуются, восторгаются, бабушки с дедушками не нарадуются… Но вот очаровашка подрос — и куда что подевалось?! Знакомые и родня, как говорится, в шоке. А может, всё оттого, что чары имеют обыкновение улетучиваться? Стоит, однако, признать, что искоренить употребление данного слова в этом смысле, судя по всему, не удастся. Да и не следует вовсе, просто нужно понять, в каких случаях оно нежелательно, или, как говорят в Церкви, неполезно. Ведь сам Александр Сергеевич обессмертил его в ставших хрестоматийными строчках: «Осенняя пора, очей очарованье…»
«Какое восхитительное платье!», «У этой колбасы восхитительный вкус!», «Я просто в восхищении от вашей дачи!»… Как часто слышим мы подобные фразы и даже сами произносим их порой, так и не удосужившись расслышать: о чём это, собственно? А между тем восхищение, как таковое, знаменует собой некую оторванность от грешной земли, воспарение к Небу. Неужто это под силу колбаске или, пусть даже очень красивой, но всё же, простите, тряпочке? А между тем в тексте Священного Писания содержится уникальная информация о таинственном восхищении святого апостола Павла. Впрочем, по величайшему смирению своему автор не указывает на себя прямо: «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в тем ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которые человеку нельзя пересказать. Таким человеком могу хвалиться; собою же не похвалюсь, разве только немощами моими» (Кор. 12, 2-5).
Куда-куда, переспросит докучливый обыватель, на какое такое небо? Третье?! Да и многие из нас, если возьмёмся всерьёз порассуждать о небе, дальше известного вращающегося ресторана «Седьмое небо», что со времён моей юности разместился на острие Останкинской телебашни, и не воспарят. Что же до известного романа «Мастер и Маргарита», то Михаил Афанасьевич, похоже, совсем неплохо разбирался в этих смыслах, и потому так режут русский слух эти рефрены, эта извечная мартышечья гримаса, эта жалкая пародия на Создателя, что усердно талдычит глумливый персонаж Коровьев на балу у сатаны, понуждая к этому и его королеву: «Мы в восхищении! Королева в восхищении!» А между тем там, если задуматься, восхищений попросту быть не может… Никогда.
А ещё мы с вами давным-давно привыкли называть что-либо, особенно полюбившееся нам, прелестным. И невдомёк нам, что это вовсе не безобидно, потому как словом прелестник — и тут, возможно, кто-то неподдельно удивится — в языке русском испокон века называли дьявола. Вслушаемся, если корень его — лесть, то само слово представляет собой — если можно так выразиться — эту самую лесть в превосходной степени, и именно по этой очевидной причине одну из коварных уловок зловещего арсенала нечистого. Вот и о человеке, вдруг возомнившем о себе невесть что, пребывающем в противоестественном состоянии внутренней экзальтации, «слышащем» и «видящем» то, что нормальный человек не видит и не слышит, принято говорить в Церкви, что он, несчастный, находится в прелести, а потому нуждается в серьёзном духовном исцелении. Да и в Святом Евангелии читаем грозное предупреждение: «Иисус сказал им в ответ: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят» (Мф. 24:4-5). Настанет время, и святой апостол Павел, обращаясь к коринфским христианам, вторит словам своего Божественного Учителя: «Но боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе» (2Кор. 11:3). Эту же мысль встречаем мы и в Откровении святого апостола Иоанна: «Сатана есть и обольщающий всю вселенную» (Отк. 12:9). Слышим ли мы сегодня эти слова? И как тут не вспомнить добрым словом мудрого Ивана Андреевича Крылова:
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна;
Но только всё не в прок,
И в сердце льстец всегда
Отыщет уголок…
«Был У Христа-Младенца сад…»
А слово ясли? Да-да, те самые привычные детские ясли, из которых вышли мы с вами и в которые по сей день наскоро одетых полусонных малышей отводят ранним утром вечно спешащие по делам родители и неторопливые бабушки. Но детскими ясли не могут быть по определению! По той простой причине, что ясли — это кормушка для скота. И только одному Младенцу — а случилось это около двух тысячелетий тому назад — не нашлось место под кровом человеческого жилища. И Его Пречистой Матери ничего не оставалось, как, запеленав Новорождённого, уложить Его в мягкую солому, позволив домашним животным согревать Его своим дыханием.
Поразительно, но почти двадцать столетий спустя в далёкой от Святой Земли северной стране, в которой власть захватили безбожники и немедля принялись разрушать храмы, уничтожать священнослужителей и яростно преследовать простых христиан, в этой самой стране женщины и мужчины, многие из которых, возможно, сами участвовали в разгроме церквей и в кощунственных богохульных карнавалах, глумились над святыми мощами праведников, ежеутренне передавали своих малюток в… детские ясли. Или это русское сердце подсказывало им неслышно, что самое надёжное место для их драгоценных чад попросту не может называться по-иному, а именно как кормушка для скота, где мирно почивала некогда Величайшая Драгоценность мира.
А столь же привычный для всех нас детский сад… Он словно вырос из стихотворения А. Плещеева:
Был у Христа-Младенца сад,
И много вырастил Он роз.
Он трижды в день их поливал,
Чтобы сплести венок потом.
Когда же розы расцвели,
Собрал еврейских Он детей.
Они сорвали по цветку,
И сад был весь опустошён.
«С чего сплетём Тебе венок?
В Твоём саду не видно роз».
«А вы забыли, что шипы
Остались Мне», — сказал Христос.
И из шипов они сплели
Венок колючий для Него,
И капли крови вместо роз
Чело украсили Его…
Христос непостижимым образом пронизывает всю нашу жизнь — от младенческих яслей до смертного одра, а потому тысячу раз прав Александр Семёнович Шишков, утверждая, что «народ российский всегда крепок был языком и верою: язык делал его единомысленным, вера — единосущным». Что же до загадочной русской души, разность мнений о которой колеблется от высокопарных славословий до откровенного зубоскальства, то, по мнению автора этих строк, разгадка её проста и сложна одновременно — смотря для кого. Глубоко убеждён, что в истинно русской душе живёт незамутнённый образ Христа Бога, не понятый, а потому не принятый многими, а более всего — «просвещённой» Европой. И по этой очевидной причине душа эта загадочна и непонятна им в той же мере, в каковой загадочен и непонятен для них Сам Спаситель, Который и поныне «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1Кор. 1:23). В Россию, как и во Христа, по слову поэта, и в самом деле «можно только верить». Как глубоко звучит эта мысль в молебном каноне ко Пресвятой Богородице: «Избави нас от бед, Богородице чистая, вечное рождши избавление, и мир, всяк ум преимущий».
Так и слышу разумное (но только на первый взгляд) возражение: но ведь язык для русского народа куда более древнее понятие, нежели христианская вера! И что на это возразить? Выходит, и вправду чудо. А впрочем, пытливому читателю предлагаю поразмыслить: напоминает ли аскетический по форме и до времени лишённый аромата бутон розы — распустившийся цветок, поражающий взгляды наши каким-то неземным совершенством и столь же неземным благоуханием? Так и первозданный язык был похож, наверное, на бутон, в котором промыслительно было заложено всё то, чему ещё предстояло дивно распуститься. И ещё. Давным-давно, ещё мальчишкой, прочёл о том, как археологи обнаружили в одной из египетских пирамид закупоренные в древних сосудах зёрна пшеницы. Учёные дерзнули высадить их в грунт — и они проросли!
Так и язык русский. Изначально был он дарован людям, населяющим эти необозримые просторы, как те потаённые зёрна будущего хлеба. Оставалось лишь ожидать божественных солнца и влаги, каковыми и стала Православная вера. И явлена она была этому народу вовсе не тысячу лет назад, а десятью веками ранее. Вспомним, ещё святой апостол Господень Андрей приходил в эти земли, которые позже назовут Киевской Русью, побывал на Валааме, где водрузил в память об этом событии свой каменный крест и изрёк дивное пророчество о процветании в этих краях христианской веры. И всё это проявилось, проросло удивительными по красоте и силе всходами — живым великорусским языком, в котором всё проповедует нам о Самом Христе Иисусе.
Неужто позволим вытоптать заветную ниву?!
Новозаветный Авраам
Искренне убеждён, что в неотвратимом для каждого из нас финале, когда надлежит помимо всего иного держать ответ и за каждое слово (при условии, что нас вообще сочтут достойными диалога!), с нами будут говорить на русском языке. Так какого же качества, какой чистоты язык предъявим, на каком русском, вверенном нам для сохранения и умножения, будем ответствовать пред Судией?!
Как важно нам осознать это сейчас, пока ещё есть время и возможность хоть что-то исправить в собственной жизни и судьбе. Нам, терпящим одно за другим поражения в стремительно сужающемся геополитическом и духовном пространстве. Нам, стремительно уменьшающимся в своей численности, в том числе и матерям не без соучастия мужчин в ужасающем количестве убивающим собственных нерождённых детей. Нам, задыхающимся от табачного дыма и спиртового перегара, неизменно впадающим в уныние и отчаяние. Именно нам надлежит, наконец, осознать, что русский язык — один из последних форпостов самостояния народа — по-прежнему свидетельствует о высокой миссии, возложенной на русскую нацию, так чудно запёчатлённой в нём самом. Как и понимание того, что кому много дано, с того и много спросится.
Подтверждение богоизбранности народа находим и в событии вселенского масштаба, происшедшем на берегу реки Свирь, куда в 1485 году, повинуясь Божественному гласу, пришёл из Валаама для совершения духовного подвига инок Александр. Здесь был «бор красен зело, место сие было леса и озеро исполнено и красно отвсюду и никтоже там от человек прежде живяще», и именно здесь прославленный святой провёл несколько лет в полном уединении, не вкушая даже хлеба, а питаясь лишь «зелием зде растущим». Позже основал здесь обитель, где на двадцать третьем году поселения явился иноку Большой Свет — и услышал исходящее из уст Трёх лучезарных Мужей, вошедших к нему в храм, повеление: «Возлюбленный, якоже видиши в Триех Лицах Глаголющего с тобою, созижди церковь свою во имя Отца и Сына и СвятагоДуха, Единосущной Троицы… Аз же ти мир Мой оставлю и мир Мой подам ти».
И если впервые в истории человечества Троичный Бог явлен был человеческому взору в ветхозаветные времена святому праотцу Аврааму у Мамврийского дуба, то в новозаветное время — на русской земле, русскому святому (пусть и вепсу по национальности)…
В своем знаменитом дневнике святой праведный Иоанн Кронштадтский в 1904 году запишет: «Что значило это явление новозаветному святому — не будем дерзать отвечать. Только будем стремиться почтить эту землю, тот монастырь, который был воздвигнут на севере русской земли по велению Бога-Троицы и самого «новозаветного Авраама» — преподобного отца нашего и чудотворца Александра».
Воистину, смирение, как одна из доминирующих черт русского национального характера, нередко именуемая в миру скромностью, что есть весьма узкое её понимание, — тема для отдельного повествования. А потому нисколько не удивился, ознакомившись с результатами исследований группы учёных из медико-генетического центра Российской академии медицинских наук. Выделив в пяти условных регионах России — Северном, Центральном, Центрально-Западном, Центрально-Восточном и Южном — около 15 тысяч русских фамилий, учёные составили список из 250 самых популярных, где на первом месте фамилия Смирнов.
Страна Иванов
Всякий раз вздрагиваю внутренне, услышав или даже прочитав имя Господа нашего Христа, которым так щедро награждают своих мальчиков некоторые наши братья по вере — те же греки и болгары. Уточняю — не осуждаю, а просто не могу к этому привыкнуть. Возможно, они так буквально услышали призыв Христа быть как дети (Мф. 18:3). В конце концов, подбежать к всеми уважаемому, почтенному человеку и неожиданно для всех дёрнуть его за бороду — привилегия малышей, не так ли?
Русским же людям нарекать своих чад именем Христа и в голову не придёт. По сей день они нередко называют своих мальцов Иванами, и уже не первое столетие именно так кличут всех здешних мужчин за ближними и дальними пределами их необъятной сказочной земли. Правда, за глаза вкладывая отчего-то в это имя некий уничижительный оттенок. А жаль.
Издавна размышляя над феноменом исторического пристрастия русских людей к этому мужскому имени, автор этих строк пришёл к выводу, которым, похоже, и утешился.
Вспомним, в Евангелии от Матфея Господь, говоря народу об Иоанне Крестителе, даёт святому пророку самую высокую характеристику, которую может заслужить человек: «Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя…» (Мф. 11:11).
Как часто под словом послушание понимаем мы немедленное и буквальное исполнение воли того, кого признали для себя авторитетом, в том числе и духовным. Вот и младшая моя дочь, помнится, в детстве своём, только заслышав от отца начало просьбы, обращённой к ней, уже бежала сломя голову её исполнять. Торопыга моя, ты ведь не дослушала меня, только и оставалось сокрушаться. А и впрямь, дабы верно исполнить, не худо бы для начала верно услышать. Какое удивительное послушание (именно послушание-так услышать слова Христа!) проявил русский человек. Согласитесь, это такая радость — называть своих сыновей, дорогих своих мальчиков, продолжателей рода и фамилии, именем, освящённым пречистыми устами Самого Спасителя! А потому дерзну предположить, что число Иванов, Ванечек и Ванюшек в нашей стране не просто статистика, а ещё и некий показатель, если хотите, духовного состояния, духовного роста, духовной мощи русской нации.
В записках о. Павла Флоренского за 1915 год прочёл: «Знаю, что самое русское имя — Иван. Кротость, простоватость (или простота). У меня ноет желание, «желание чрева моего», иметь сына Ивана. Хочется родить сына Ивана… Удивительно, как среди студентов мало Иванов. Это худо. Очевидно, в духовной среде мало Иванов, а потому нет и ивановства: простоты и кротости».
Уже после выхода в свет «Тайны русского слова», вызвавшей много живых откликов буквально со всех концов земли, отовсюду, где живут говорящие по-русски люди, был и тот, что пришёл от И.И. Жежерун, талантливого поэта и литератора, в котором она, согласившись с моей версией разгадки необыкновенного пристрастия русских к имени Иван, предложила собственное видение этой темы, показавшееся небезынтересным, а потому и предлагаю её версию вашему вниманию почти без сокращений. «Моего отца, — пишет Ирина Ивановна, — звали Иваном, и его родного брата — тоже. История удивительная, а потому, простите за отступление, её стоит рассказать: дед мой Феодосий был очень верующим человеком, сам построил церковь, был в ней старостой, чтецом, канонархом. Когда родился старший сын, его назвали Иоанном; всё бы хорошо, но через несколько лет появился на свет мой отец, и родился он 22 июня (н.ст. 5 июля) 1915 года — за два дня до Рождества Предтечи и Крестителя Господня Иоанна — как мог дед назвать сына иначе?! Так и жили в одной семье два родных брата — обаЖежеруны Иваны Феодосъевичи. Но, думается, богомудрый русский народ едва ли руководствовался в своей любви к Крестителю Господню только высочайшей оценкой Спасителя, данной Предтече, как Вы предполагаете, и с чем я, конечно же, согласна. Предлагаю своё видение, которое заключается в том, что в православном сознании существует понимание особой миссии Руси как Третьего Рима — носителя и хранителя чистоты веры. Россия, в данном контексте, и есть тот град, стоящий на верху горы, и светильник, поставленный на свещнице, который светит всем (Мф. 5:14-15) во мраке последнего апокалипсического времени, чтобы подготовить человечество ко Второму Пришествию Господню. К Первому, случившемуся две тысячи лет назад, эту миссию осуществлял Иоанн Предтеча. То есть Россия в своей, возложенной на неё Богом миссии, есть некое олицетворение Предтечи Господня. Сравним предыдущую цитату со словами Господа об Иоанне Предтече: «Он был светильник, горящий и светящий» (Ин. 5:35). Потому и страна наша — страна Иванов, и любой мужчина в ней для иностранца — Иван (не умом, но душой чувствуют они эту истину). Но если уж она так понятна для всего мира, потерявшего Бога, то насколько очевидна она для самих русских, что и проявилось в обсуждаемом нами удивительном явлении. И, пожалуй, учитывая молодой возраст русской нации, вполне можно отнести и к ней пророчество праведного Захарии, отца Иоанна Предтечи: «И ты, младенец, наречешься пророком Всевышнего, ибо предъидешь пред лицем Господа приготовить пути Ему, дать уразуметь народу Его спасение… » (Лк. 1:76-77). Россия, Святая Русь, сохранившая Православие во всей чистоте, и несёт блуждающим во тьме людям его Божественный Свет. Кстати, ныне огромное количество народившихся мальчишек вновь называют Иванами. Даже наш хороший друг, серб, женатый на русской женщине и живущий в Москве, когда та родила сына, твёрдо сказал, что звать его будут «только Ваня»! С одной стороны, отрадно. Но вспомним, что Предтеча родился за полгода до Рождества Христова… Неужто, «близ есть, при дверех» (Мф. 24:33) ? Конечно, речь не о конкретных сроках и датах, а лишь об оценке явлений, ибо сказано: «…лице земли и неба распознавать умеете, как же времени сего не узнаете?»» (Лк. 12:26).
…Вот и все Марии (излюбленное русское женское имя) на Руси испокон были Марьи, потому как не дерзали называть чадушек своих в честь Матери Божией. Мария для истинного русского человека была и остаётся одна — Богородица. А так — Маша, Машенька, Маруся, Маня, Марьюшка, Маняша… И только пред Святой Чашей — благоуханное имя Мария.
Комментировать