Июнь

—1—

1) Желающие поступить в студенты Московской духовной академии в текущем 1904 году должны подать лично или прислать по почте прошение на имя ректора академии до 15-го августа и явиться в академию для поверочных испытаний не позже 16 и не ранее 12 августа.

2) В академию принимаются лица всех состояний православного исповедания, если представят установленный аттестат о вполне удовлетворительном знании полного курса наук духовной семинарии и выдержат с успехом поверочное испытание. –

Примечание. Окончившие курс учения в классических гимназиях и соответствующих им светских учебных заведениях, для допущения к приёмному в духовные академии экзамену, представляют свидетельства об успешном выдержании ими испытаний при духовных семинариях по всем богословским предметам семинарского курса учения. (Уст. дух. акад., § 111).

Примечание 1. Женатые лица в число студентов академии не принимаются.

Примечание 2. Лица, поименованные в 79 статье, пункт 2, и 80 статье, пункт 3 Устава о воинской повинности (псаломщики, учителя духовных училищ, земских и церковноприходских школ, надзиратели духовных училищ и семинарий), зачисленные в запас армии и не выслужившие установленного пятилетнего срока в занимаемых ими должностях, не могут быть допущены к приёмным испытаниям.

3) К прошению о приёме в студенты академии должны быть приложены: а) аттестат об окончании курса в среднем учебном заведении (см. выше п. 2 прим.); б) метрическое свидетельство о рождении и крещении; в) документы о состоянии, к которому принадлежит проситель; г) свидетельство о явке к исполнению воинской повинности. Лица податных сословий обязаны, сверх того, представить свидетельство об увольнении их обществами на законном основании.

4) Желающие подвергнуться поверочным испытаниям должны иметь в аттестатах по поведению балл 5.

—2—

5) Окончившие курс в среднем учебном заведении за год и более до поступления в академию должны представить одобрительное свидетельство о своём поведении от местного подлежащего начальства.

6) Лица духовного звания (вдовые), желающие поступить в академию, обязаны представить при своём прошении одобрительное свидетельство епархиального начальства о своём поведении.

7) Приёмные в духовные академии испытания производятся: устные – по Священному Писанию Ветхого и Нового Завета (как двум отдельным предметам), догматическому богословию, всеобщей церковной истории (до разделения церквей) и по одному из древних языков, по выбору экзаменующихся, и два письменные: одно по богословским и другое по философским предметам, с написанием одного поучения.

Примечание. Воспитанники светских учебных заведений подвергаются испытаниям по тем же предметам, что и воспитанники семинарий, и притом с применением к ним всех требований, предъявляемых к воспитанникам духовно-учебных заведений, за исключением лишь испытания по одному из древних языков, от которого не изучавшие языков в среднем учебном заведении могут быть освобождены, с обязательством, однако же, в случае поступления в академию, в течение академического курса сдать экзамен по одному из древних языков.

8) Выдержавшими приёмные испытания в академию признаются те из державших экзамен воспитанников, которые, получив на испытаниях удовлетворительные отметки, соответствующие условному среднему баллу, займут в общем разрядном списке место не ниже 50; прочие же все объявляются в академию не принятыми.

9) Из выдержавших поверочное испытание удовлетворительно Совет принимает в академию лучших на казённое содержание, по числу имеющихся вакансий, остальных своекоштными (Уст. дух. акад. § 112).

10) Своекоштные студенты принимаются только в качестве пансионеров, с платой за содержание по 220 р. в год. Плата за содержание вносится в два срока – в сентябре и в январе, по 110 рублей, с прибавлением к первому взносу назначенной Правлением академии суммы (30 рублей) на первоначальное обзаведение. Не удовлетворившие этому требованию в течение месяца увольняются из академии (Уст. дух. акад., §§ 113 и 151).

11) В случае оставления академии пансионером в течение учебного года внесённые им деньги не возвращаются (Уст. дух. акад. § 152).

12) Вне зданий академии своекоштным студентам дозволяется жить только у родителей (Уст. дух. акад. прим. к § 113), имеющих постоянное, а не случайное или кратковременное жительство в Сергиевском посаде.

—257—

вёл речь об этом. Но хотя фарисеи и сильно негодовали и весьма возмущались на слова Его, однако ж не схватили Его, имея тогда полную возможность легко сделать это, ибо Он был, как я сказал, в сетях их. Что же заставило их, объятых яростью подобно свирепым зверям, оставаться в бездействии даже против своей воли? Что пресекло их гнев? Чем было укрощено смертоубийственное сердце фарисеев? Ещё не пришёл, сказано, час Его, то есть: ещё не настал срок смерти, определённый Спасителю Христу не кем-то другим и не от судьбы назначенный, по лжеучению Еллинов или зависящий от часа, как пустословят они, но определённый Им Самим согласно соизволению Бога и Отца. Как истинный Бог по природе, Он не мог уклоняться от того, чему надлежало быть, но хорошо знал, сколько времени подобало ему жить на земле с плотью и когда опять идти на небо, уничтожив смерть смертью Своей плоти. Для всякого мудрого, полагаю, совершено очевидно, что не по принуждению кого-либо причинена смерть Тому, Кто есть жизнь по природе. Каким, в самом деле, образом узы смерти могли бы возобладать над Жизнью по природе? И Сам Господь в одном месте свидетельствует, что „никто не возьмёт души Моей от Меня, Я полагаю её Сам от Себя, власть имею положить её, и опять власть имею взять её“ (Ин.10:18). Если бы время, когда Ему надлежало подвергнуться смерти, было бы назначено, как необходимое для Него, кем-либо другим, то каким образом у Него могла бы оказаться власть положить (добровольно) душу Свою? Ведь Он был бы взят и невольно, если бы страдание не было в Его власти. А если Он полагает её Сам от Себя, то

—258—

страдание Его мы должны усматривать (находившимися) не во власти кого-либо другого, но в одной только воле Его Самого. Вот почему Он допустил совершиться безумным замыслам Иудеев только тогда, когда сознал, что уже настал надлежащий срок для смерти Его.

Пусть же не великомудрствует дерзкий и надменный фарисей и не говорит, надутый гордостью по великой глупости своей: если Христос был Богом по природе, то как не оказался вне сетей моих? Как не избежал рук моих? На это он услышит от любящих Его: не твои сети оказались столь крепкими, ибо для Вседержителя Бога не было ничего трудного сокрушить твоё коварство и избежать тенёт твоего нечестия, но страдание было спасительно для мира, страсть служила разрушением смерти, великий крест нёс низвержение греха и тления. Ведая это, как Бог, Он подверг Себя твоему дерзкому нечестию, ибо что же препятствовало, скажи мне, уловить Его именно тогда, когда ты скрежетал зубами на Него, учившего в самой сокровищнице?. И если делом твоей силы было взять Христа, то почему тогда же ты не сделал Его узником? Но ты стоял тогда яростный и с явным намерением убить Христа, однако же бессильный исполнить желание своё, ибо Он ещё не желал пострадать и подчиниться как бы несокрушимой узде твоего безумия. Противопоставляя это болтовне Иудеев, каждый легко изобличит их дерзкое пустословие.

Не без основания можно подивиться тому, что святой Евангелист благовременно указал и ясно сказал, что этому Спаситель учил в храме у сокровищницы, и никто не взял Его. Этими словами он свидетельствовал тоже, что Сам Господь говорил

—259—

Иудеям, когда они явились взять Его: „как на разбойника вышли вы с мечами и копьями взять Меня; каждый день сидел Я в храме уча, и вы не брали Меня“ (Мф.26:55). Ни один благоразумный не станет конечно утверждать, будто Он обвинял Иудеев в том, что они не учинили Ему преждевременного страдания, или что они пропустили должное время и медлили в совершении смертоубийства. Напротив, Он изобличает их неразумное мнение, будто они могли иметь власть над Ним вопреки Его воле и силой взять Его, отнюдь не могшего подвергнуться страданию, если бы Сам не желал. „Я сидел, уча в храме, и вы не взяли Меня“, ибо Я не желал тогда, но и в настоящее время вы не в состоянии были бы сделать это, если бы Я добровольно не отдался в ваши руки.

Итак, отовсюду можно видеть, что не делом силы Иудеев было предание Господа на смерть, но их безбожной дерзости надо приписать только намерение (умертвить Господа), а Спасителю Христу – желание пострадать за всех, дабы всех освободить и, искупив кровью Своею, представить Богу и Отцу, „ибо Бог, по слову Павла, примирил во Христе мир с Собой“ (2Кор.5:19), и отпавшее от дружбы с Ним милосердно возвратил в первоначальное состояние.

VIII. 21. Рече же паки¹²¹⁴ им: Аз иду, и взыщете Мене, и во гресе¹²¹⁵ вашем умрете.

Весьма ясно Христос говорит здесь о том, что надлежит дорожить настоящим временем, в которое каждый может получить себе пользу. Напротив, небрежение своим благом и нерадение о нём

—260—

не только оказывается совсем бесполезным, но и причиняет подобающую небрежности скорбь. Итак, будучи „благ и кроток“, как написано (Пс.85:5), Господь наш терпит бесчестящих Его, благодеет оскорбляющих и, как Бог, оказывается выше человеческого малодушия. Благополезно угрожает Своим удалением от них и ясно говорит „ухожу“, дабы тем сильнее заставить их подумать о том, что пришедшего к ним Искупителя не следует оставлять бесполезным для них, – побудить их спешить к вере и соделать их уже более готовыми к благопослушанию.

Но возгласив это „ухожу“ и пригрозив Своим удалением от всего народа, благоусмотрительно присоединил и указание на имеющий быть отсюда вред для них, ибо умрете, говорит, в грехах своих. И сама уже природа предмета открывает нам истинность этого слова. В самом деле, совсем не принявшие Пришедшего к нам с небес для оправдания всех верой, разве не должны, без всякого сомнения, умереть в грехах своих? и не допустившие к себе Того, Кто может очищать, не будут ли иметь на себе постоянную скверну от своего нечестия? Неужели для кого-либо может быть сомнение в том, куда должна отправить человеческую душу смерть неискупленного и ещё обременённого тяжестью греха? Преисподняя, думаю, примет такого, во тьме долгой будет пребывать он, и в огне и пламени обитать, справедливо причислившись к тем, о коих сказано где-то гласом пророка: „червь их не умрет, и огонь их не погаснет, и будут в видение для всякой плоти“ (Пс.26:54). Вот для того, чтобы им избавиться от испытания этого, Христос многообразно и призывал их к скорейшему пре-

—261—

кращению своего обычного неверия, говоря им не просто только то, что уйдёт и удалится, но и считая необходимым присоединить и указание на ту беду, какой они подвергнутся вследствие этого: „умрете, говорит, во грехах ваших“.

Поскольку же в средине поставил ещё, что „и будете искать Меня“, а между тем мы доселе не видим, чтобы Иудеи искали Его, то, почитая истинными слова Его, нам следует обратиться вот к какому рассуждению. Хотя теперь они, находясь в телах и ещё обуреваемые игрой плотских страстей, благодаря весьма великой бесчувственности своей и не ищут Искупителя, но, попав в ад, несчастные, и очутившись в местах казней, когда окажутся в самых бедах, тогда то вот даже и невольно будут искать, ибо „там, сказано, плачь и скрежет зубов“ (Мф.8:12). Каждый из справедливо там находящихся оплакивает своё нерадение о благе и как бы говорит словами книги Притчей: „не слушал я слов воспитывавшего меня и учившего меня“ (Притч.5:13). Так и Павел говорит: „будем же опасаться, чтобы, пока остаётся обетование войти в покой Его, не оказался кто из вас опоздавшим“ (Евр.4:1), ибо надо бежать, чтобы получить“ (1Кор.9:24), и Извлекающего нас из жестокого рабства не досаждать непослушанием, а напротив – принимать и восхищать благодать как бы простёртыми руками.

VIII. 31. И¹²¹⁶ аможе Аз иду, вы не можете приити.

Не только умрут, говорит, в грехах своих, но и ясно возвещает, что останутся вне благ цар-

—262—

ствия (небесного) и не взойдут в вышние обители. И в самом деле, не принявшие Пришедшего свыше каким образом могли бы следовать за Ним в Его восхождении на небо? Таким образом наказание неверующих оказывается вредом не простым, но двойным. Как для впавших в телесную болезнь необходимо терпеть и переносить ужасные муки и страдания, а кроме того, ещё лишаться и благ здоровья, таким же точно образом, полагаю, и очутившиеся в аду и несущие там равномерное грехам возмездие одновременно и подвергаются беде наказания и лишаются усладительной надежды святых. Поэтому то Господь наш Иисус Христос и говорит, что не только умрут в грехах своих, но и не взойдут в вышние обители. Связав их как бы двойным ужом, Он старается извлечь их из присущего им безрассудства, всячески спасая погибшее, связуя разорванное и исправляя сокрушённое. Таково свойство Пастыря Доброго, даже и душу Свою охотно отдающего за спасение овец. Ученикам Своим Он дал обещание: „пойду, и уготовлю место вам, и опять приду и возьму вас с Собою“ (Ин.14:2: 3), показуя, что для святых доступно будет и само небо, и научая, что для любящих Его уготованы вышние обители. Напротив, решившимся неверовать в Него справедливо и необходимо говорит, что „куда Я ухожу, вы не можете прийти“. Разве тот, кто не возлюбил очищения через веру, может когда-либо последовать за Всесвятым Христом? Или каким образом тот, кто ещё осквернён и не смыл нечистоту своих страстей, может быть вместе с Человеколюбивым Владыкой? „Какое общение у света со тьмой“ (2Кор.6:14), по слову Павла? Напротив, святыми, пола-

—263—

гаю, должны быть желающие говорить Всесвятому Богу: „привязалась душа моя (в след) к Тебе“ (Пс.62:9).

Такой смысл, полагаю, и теперь вполне соответствует толкуемому изречению. Но если это место надо исследовать точнее и всесторонне и к сказанному присоединить опять и ещё другое нечто, то не замедлим сделать и это. „Куда Я ухожу, вы не можете прийти.“ Как истинный Бог, Я не удалён ни от чего, всё наполняю и присутствую во всём, но преимущественно живу на небе и с особенной приятностью обитаю среди святых духов. Но так как Я есмь и человеколюбивый творец всего, то не мог допустить погибели Моих творений. Поскольку Я видел, что человек идёт к совершенной гибели и вследствие греха подпадает смерти, то подобало подать наконец руку помощи лежавшему и всячески помочь побеждённому и падшему. Как же иначе можно было спасти погибшее? Надлежало, чтобы к болящим пришёл врач, к умирающим явилась жизнь, с находящимися во тьме обитал свет. Но вам, как людям по природе, было недоступно взлететь на небо и жить там вместе с Спасителем. Поэтому Я Сам пришёл к вам, ибо часто слышал вопли святых: „Господи, приклони небеса Твои и сниди“ (Пс.143:5). И вот Я сошёл, говорит, преклонив небеса, ибо иначе вам невозможно было надеяться прийти туда. Пока Я ещё допускаю сожительство с вами, сильнее стремитесь получить жизнь, и доколе присутствует у вас Обладающий силой и властью миловать, очищайтесь через веру, ибо Я уйду или снова вознесусь туда, куда вы не можете прийти. А если уже несвоевременно и запоздало и будете искать Подателя спасения, то не найдёте. Легко

—264—

видеть, что должно следовать отсюда. Вы умрёте, конечно, во грехах и, отягчённые прегрешениями своими, скорбные сойдёте наконец в темницу смерти и будете нести там наказание за столь продолжительное неверие. Итак, будучи благ и весьма человеколюбив, Спаситель страхом пред будущими бедствиями побуждает Иудеев, даже вопреки их воле, ко спасению.

VIII. 23. И глаголаше¹²¹⁷ им: вы от нижних есте, Аз от вышних есмь.

Опять может быть скажет кто-либо из имеющих любознательный ум и обыкших углубляться в божественные созерцания: что побудило Господа нашего Иисуса Христа, только что провозглашавшего Иудеям и говорившего: „Я ухожу и будете искать Меня“, как бы по какой необходимости присоединить: „вы от нижних есте. Я от вышних есмь.“ Но хотя эти слова по-видимому и не имеют близкой связи с предшествующими, однако ж в них скрывается глубокая мысль.

Как Бог, Он не имел нужды, по словам самого божественного евангелиста Иоанна, „дабы кто свидетельствовал о человеке, ибо Сам узнавал, что было в человеке“ (Ин.2:25), так как „проникает до разделения души и духа, сочленений и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные“ (Евр.4:12). Не неведал Он поэтому и глупые мысли Иудеев, кои, по своему грубому и тупому уму, услыхав от Спасителя слово „ухожу“, безрассудно подумали, или что Он убежит куда-либо, оставив Иудею, или что Он говорит нечто такое: доколе Я

—265—

остаюсь и жив, уверуйте, дабы таким образом не пришлось и умирать, ибо ὑπάγω может иметь и такое значение. И удивительного ничего нет в том, если Иудеи впали в такое безрассудство, что думали о Христе нечто подобное. Ведь они не знали, что Он есть Бог по природе, но, смотря на одно только земное тело Его, считали одним из подобных нам человеков. Поэтому то, поражая их, Спаситель и говорил: „вы по плоти судите“ (Ин.8:15).

Таким образом, отклоняя их от таких ребяческих и низменных мыслей, снова научает их, что они помышляют это не о ком-либо из сотворённых и смертных людей, но о Том, Кто истинно рождён свыше и от Бога Отца. Поэтому отнюдь не Мне, говорит, приличествует умереть и бежать, ибо „Я – свыше, то есть Бог от Бога, ибо то, что выше всего, есть Бог, – но вам это всего более должно подобать, ибо вы – снизу, то есть имеете природу, подверженную смерти и подлежащую тлению и ничтожеству. Итак, обо Мне, говорит, не помышляйте ничего подобного и оставьте свою слабость, ибо рабское не равночестно Владыке и то, что снизу и от земли – Тому, Кто свыше и от Бога Отца рождён.

А что „свыше“ означает здесь рождение Сына от Бога Отца, в этом убедит нас такое мудрое рассуждение. Взятое в местном значении „свыше“ очевидно значит „с неба“. Но ведь у Сына не было бы никакого преимущества перед низшей и подчинённой Богу тварью, если бы Он пришёл только с неба, так как и многие из ангелов, посылаемые на служение, приходят вниз, управляют свыше чем-либо на земле и нисходят с неба. Это свидетельствует нам Сам Спаситель в

—266—

словах: „истинно – истинно говорю вам; узрите небо отверстым и ангелов Божиих восходящими и нисходящими на Сына Человеческого“ (Ин.1:52). Если таким образом и ангелы нисходят свыше с неба, то зачем же напрасно возвышает Себя Христос, усвояя Себе, как некое великое преимущество пред всею тварью, Своё пришествие, как говорит, „свыше“? Но ведь без труда и усилий вполне очевидно, кто есть по природе Единородный и что такое созданные Им ангелы.

Итак, слово „свыше“ необходимо должно иметь не общее значение „с неба сходить“, но указывать на то, что Сын воссиял из Превышней и Превосходящей всё Природы. Поэтому и слово „свыше“ в отношении к одному только Единородному указывает на то, что Он от Бога по природе, и ни на что другое. Ведь из всех существ, о коих говорится, что они суть и существуют от Бога, Сыну принадлежит ещё и то пред всем преимущество, что Он существует как рождённый из самой сущности Отца, а не как созданный подобно тварям.

Глава IV. О том, что Сын есть Бог по природе, не имеющий совершенно никакого подобия с тварью, поскольку это касается до Его существа

VIII. 23. Вы от сего мира¹²¹⁸ есте, Аз несть от мира сего¹²¹⁹.

Весьма ясно показал здесь, что надо разуметь под „свыше“ и что – под „снизу“. И так как Господу нашему Иисусу Христу было вполне естественно

—267—

знать, что фарисеи могут придать этим выражениям чувственный смысл, понять эти „свыше“ и „снизу“ в местном значении и отсюда впасть во многие ложные мысли, то Он считает полезным снять с этого изречения всякую прикровенность и неясность, ещё раз и ещё яснее изложив им то, что высказал загадочно. „Вы, говорит, от сего мира есте“, то есть „снизу“, – „Я не (есмь) от сего мира“, а это значит „свыше“. Бог превосходит всё тварное не в отношении местных высот, ибо глупо и совсем неразумно бестелесное представлять пространственным, – но Он возвышается над тварью неизреченными преимуществами природы. Такое (божественное) существо усвояет Себе Логос, называя Себя не делом (тварью), но плодом и рождением (Сыном).

Замечай, что, как оказывается, не говорит: „свыше Я произошёл и сотворён“, но: „есмь“, дабы показать и то, откуда Он, и то, что вечно сосуществовал Своему Родителю, ибо Он есть „сущий“, как и Отец. А будучи „Сущим“, каким же образом не был и вечно сосуществующим „Сущему“, пусть на этот вопрос отвечает безумие иномыслящих.

Но враг истины выставит против нас такое возражение: „Христос сказал не просто только „Я не (есмь) от мира“, но присоединил ещё „сего“, чем со всей точностью показал, что и другой ещё есть мир духовный, из которого Он может быть“.

Но, стало быть, Сын оказывается среди творений, – ведь такое следствие вытекает из твоей речи, – и Творец помещается в разряд существ, имеющих тварную природу. И, приписав Ему ангельское и раболепное достоинство, ты, быть может, считаешь себя свободным от обвинения в богохуль-

—268—

стве? Или не знаешь опять, что если ты и усвоишь Ему самое высшее состояние и положение, какое только можно представлять у святых ангелов, – если и признаешь Его бытие превышающим всякое начало и власть и престолы, но будешь считать Его тварным: ты однако ж нисколько не менее оскорбляешь Его? Для Единородного никакого значения конечно не будет иметь в отношении достоинства Его преимущество над другими, как скоро Он представляется созданным, ибо слава Его состоит не в первенстве над другими тварями, но в том, что Он не тварен и как Бог существует от Бога по природе. Ты же напротив, – явившегося от Бога, и потому Бога, опять причисляешь к тварям и считаешь частью мира, хотя бы то и не этого, а другого (мира), ибо в отношении тварности это различие миров не будет иметь никакого значения.

Потом: неужели ты не стыдишься причислять Логоса, соприседящего Родителю, к служителям и предстоятелям Божиим? Неужели не слышишь слов Гавриила к Захарии: „Я – Гавриил, предстоящий пред Богом, и послан говорить с тобой“ (Лк.1:19)? Или ещё и слов Исаии: „я видел Господа Саваофа, сидящего на престоле высоком и возвышенном, и Серафимы стояли вокруг Него“ (Ис.6:1–2)? И удивительное дело: пророк видел Сына, и называл Его Господом Саваофом, и представляет Его в качестве Царя, окружённого служащими Ему вышними Силами. А что он созерцал славу Единородного, об этом ясно засвидетельствует премудрый Иоанн в словах: „сие же сказал Исаия, потому что видел славу Его и говорил о Нём“ (Ин.1:41). Вот почему и божественный Павел, от сидения Его рядом с Богом и Отцом и от

—269—

названия Его Сыном по природе приходя к точнейшему восприятию этой тайны и получая о ней созерцательное познание, говорит: „ибо кому сказал из ангелов когда: Сын Мой (еси) Ты“, очевидно Бог и Отец, „Я днесь родил Тебя“ (Евр.1:5)? Ведь в слове „Я родил“ указывается на то, что Сын существует от Бога как Бог природой. И опять: „кому же сказал когда из ангелов: седи одесную Меня?“ (Евр.1:13). И говоря это, он отнюдь конечно не обвиняет Бога и Отца в том, что Он может совершать что-либо несправедливое, или что Он бесчестит природу ангелов, когда заставляет чтить её на втором месте после Сына. Иначе чтобы препятствовало, может сказать кто-либо, если Бог и Отец справедлив и благ, и природу ангелов соделать приседящей Себе, как скоро Сын всецело находится среди тварей и однороден с ними в отношении тварности, хотя бы и превосходил присущую им меру (достоинств) какими-либо другими преимуществами, подобно тому как (превосходят) они (ангелы) нас (людей)? Но не несправедлив Бог и Отец, повелевающий ангелам предстоять (Себе, в качестве слуг) и это достоинство дающий их природе, а Своего Сына имеющий соприседящим (Себе), как скоро ведал, что собственное Его Рождение (Сын) есть Бог по природе и не чужд Его существа. Каким же образом Он может быть тварным и из мира тварного, а не наоборот – обладать тем, что свойственно Истинному Богу, то есть быть выше всего, мыслимого и считающегося существующим во всём мире?

А как вы указываете, как на что-то важное и непреодолимое на то, что Христос сказал выразительно: „Я не от мира „сего“, и утверждаете, что

—270—

посредством этого „сего“ указывается нам на другой мир, откуда и Он Сам, то посмотрим опять, не опираетесь ли вы на гнилые умозаключения и склоняетесь к таким рассуждениям и мыслям одним только легкомыслием своим. В самом деле, „сей“, или „сего“ и подобное употребляется вместо имени и есть указательное местоимение, но отнюдь конечно не содержит в себе необходимого указания на „другого“. Так например блаженный Варух, указуя нам на единого и единственного Бога, говорит: „Сей Бог наш, да не считается другой с Ним“ (Вар.3:36). Если бы „сей“ указывало на „другого“, каким образом другой не был бы признан при Нём? И Симеон праведный, пророчествуя тайну о Христе, говорит: „вот Сей лежит на падение и восстание мертвецов многих во Израиле и в знамение пререкаемое“ (Лк.2:34). Кому же не вполне очевидно, что праведный говорит здесь „Сей“ не для отклонения нас от других лиц, но указует на единично, так сказать, уже присутствующего и для сего назначенного.

Посему, когда Христос говорит: „Я – не от мира сего“, то употребляет это „сего“ конечно не как являющийся из другого мира, но более телесным образом указывает и определяет в виде как бы двух некоторых мест тварную природу и неизреченную, превышающую всякое существо человеческое. При этом словами: „вы от мира сего есте“ даёт видеть, что Иудеи пребывают в месте тварей, а в изречении: „Я не от мира сего“, совершенно отделяет Себя от тварных существ и относит к другому месту, то есть божества. Итак, поставив на вид противоположность между божеством и миром, ме-

—271—

стоимение „сего“ ставит при слове „мира“, а Себя Самого относит к Родившему Его Богу и Превышней Сущности.

„Но отнюдь не окажется, говорят, несправедливым по отношению к природе ангелов Бог и Отец, если уделил им не такую честь, как Сыну. Ведь нисколько не свидетельствует о несправедливости Бога разнообразие тварей или сообщение каждому подобающей ему славы, иначе каким образом мы оказываемся ниже ангелов, хотя и исповедуем Бога справедливым. Поэтому, что мы по сравнению с ангелами, то и ангелы по сравнению с Сыном: они уступают Ему как высшему и наделённому большими достоинствами, чем какими обладают они сами“.

Но вот что, любезнейший читатель, скажем мы опять в посрамление невежественного еретика. Хотя мы и не имеем славы ангелов, так как оказываемся и ниже присущего им благочестия, – и хотя в тварях есть большое разнообразие и различие в обладании большими или меньшими достоинствами, по воле Творца, но самая тварность есть общее всем свойство и в этом отношении отнюдь не может быть одно высшим, другое низшим. Поэтому ничего нет удивительного в том, что ангел преимуществует пред человеком в славе и чести, как и архангел пред ангелом. Но при этом мы не найдём, чтобы какой-либо из тварей была присуща возможность возвышаться до славы Самого Творца всего. Ничто тварное не может быть Богом по природе, ни рабское – равночестным Владыке, восседать одесную Его и соцарствовать с Ним. Какой же в таком случае мерой чести будет боголепное достоинство для Сына подобно нам тварного

—272—

и (только) из духовного мира? Каким образом однородное с тварями может возвыситься до славы, равной с Богом по природе, хотя Бог говорит: „славы Моей другому не дам“ (Ис.42:8)? А за что, скажи мне, диавол отпал от небесных обителей? Разве в том состояла вина его, что он возжаждал такой славы, какая подобает тварной природе, но только в высшей и большей мере, чем в какой он обладал ею? Или же, напротив, в том, что он дерзнул сказать: „буду подобен Вышнему“ (Ис.14:14)? Ведь Он вообразил, что создание может возвыситься до природы Создателя и соделаться сопрестольным Вседержителю Богу. Поэтому и пал, как молния с неба, по написанному (Лк.10:18). Ты же, столь безрассудно и неосторожно нападая на нас, не придаёшь никакого значения тому, что Сын, будучи (по твоему мнению) из некоего подобного нам (тварного, но духовного) мира и потому частью творения, в качестве чести призывается от Бога и Отца к сидению с Ним (на божеском престоле), – и эту честь (по твоему мнению) доставляет Ему отнюдь не Его существо, требующее подобающего ему и соответствующего достоинства. Ведь если это так, как болтаете вы, то Он только в качестве благодати приемлет то, что выше твари. Прочь от такой хулы, человек! Не так мы будем думать, не дай Бог! Веруем, что ангелы и архангелы и ещё высшие их силы удостоены различной чести по воле и всемогуществу Всемудрого Бога, определяющего справедливое решение о каждой твари. Но не будем думать, что среди них находится и Сын по природе. Не в качестве благодати и как дар имеет Он Свою (сыновнюю) славу, но потому, что Он есть из сущ-

h6C (Продолжение следует).

—179—

Область Вашей темы, о. протоиерей, или, точнее, – так как тема у Вас строго не отграничена, – наука, в области которой Вы трудились над диссертацией, до некоторой степени близка и мне. Не потому только, что Православная Догматика близка всякому православному христианину и что область этой науки, в некоторых пунктах, соприкасается с моими специальными занятиями философией, но и потому, что это был мой первый, сколько-нибудь серьёзный, умственный интерес.

Ровно двадцать лет тому назад, в 1884–5 учебном году, мой уважаемый коллега по оппозиции, проф. А.Д. Беляев, дал студентам третьего курса для семестрового сочинения, между другими темами, и такую: „Сравнительная оценка догматических систем преосвященного Макария и архимандрита (вскоре потом епископа) Сильвестра“. Я выбрал эту тему и очень ей заинтересовался¹²²¹.

Живо помню и доселе то неожиданное впечатление, какое от этого поучительного сравнения двух догматик у меня получилось тогда: точно бы в удушливую комнату ворва-

—180—

лась струя свежего воздуха и повеяло бодростью и простором... Впечатление естественное и вполне понятное! После так называемой „маленькой Догматики“ митрополита Макария, по которой и я учился в семинарии, с её бесконечной рубрицистикой и мозаикой текстов, с её безукоризненными, но как бы застывшими формулами, было, конечно, крупным шагом вперёд, на пути к расширению умственных горизонтов, ознакомление уже и с „большой“ Догматикою того же автора. Но преосвященный Сильвестр, с повсюду у него проступающим стремлением одухотворить и осмыслить догматические формулы, переработать их в одну органически-связную систему цельного знания, был тогда для меня положительным открытием: совершенно новые горизонты, интересы и духовные притяжения!

С летами этот мой тогдашний юношеский энтузиазм, конечно, значительно ослабел. Я понял, что классическое творение митрополита Макария есть не только исторически-необходимый момент в развитии нашей православно-русской догматической науки, но и дидактически весьма пригодное руководство, что бы ни говорили против него. Ибо ведь для того, чтобы позднее, в зрелые годы войти в разумение духа науки, необходимо сначала, в юношеские годы, как говорят „на свежую память“, усвоить, с возможной твёрдостью и отчётливостью, формулы, эту своего рода азбуку Догматики, – подобно тому, как, прежде чем перейти к чтению классиков, необходимо сначала усвоить „на память“ возможно большее количество вокабул и грамматику того или другого языка, на котором предстоит читать. Однако, с другой стороны, как при изучении языка дело не в вокабулах, этимологии и синтаксисе самих по себе, так и здесь, – дело не в формулах самих по себе, но в том духовном содержании, которое в эти формулы заключено. И вот вся задача сводится именно к тому, чтобы освободить дух и истину из её словесной оболочки. И вот достижению именно этой-то задачи, – таково моё убеждение и доселе, – „Система“ преосв. Сильвестра, при всём несовершенстве её обработки и цитации, содействует гораздо больше, чем „Система“ митрополита Макария. В сравнении с последней, я и тогда считал и теперь продолжаю считать первую крупным шагом вперёд.

—181—

Понятно из сказанного, с каким интересом и взялся за Ваше Догматическое· Богословие. Мне хотелось из него узнать, успело ли уже сказаться, на разработке школьных руководств и пособий для изучения у нас Догматики, не сомневаюсь плодотворное, влияние труда преосв. Сильвестра и что вообще сделано в этой научной области за двадцать последних лет. Увы! с самого же начала мне пришлось пережить довольно разочарований, – если не прямо, как говорят, „обман ожиданий“.

При чтении первой части Вашего Догматического Богословия, я снова почувствовал на своей голове как бы железный обруч, след от которого остался от изучения „маленькой Догматики“ митрополита Макария и который сжимал и давил её теперь тем сильнее, – до боли, до дурноты. Опять та же, „макариевская“, рубрицистика и мозаика. Тоже успокоение на формулах, без заметных усилий проникнуть в смысл, дух и истину догматов, что и там. При чтении второй части Вашего труда это первоначальное впечатление, правда, в значительной мере исправилось, но не окончательно. Кости, мёртвые кости, „духа же в них не бяше“...

Сознаю, конечно, и ни на минуту не забываю, что нельзя Вам одному вменять в вину то, в чём повинна, прямо или косвенно, стойкая вековая традиция школы. Но не могу не выразить недоумения относительно оказанного вами – самым делом – предпочтения преосв. Сильвестру митрополита Макария. Что здесь, в этом предпочтении: власть ли невольных симпатий и антипатий, или сознательно-критическое отношение к делу?

Я не специалист науки, к области которой относится ваша диссертация, и поэтому не буду, да и не могу входить в детали и тонкости, проверять цитаты, касаться вопроса о степени зависимости Вашей от источников и т. д.: всё это я предоставляю компетентной оценке моего почтенного коллеги по оппозиции. С своей же стороны, ставлю себе несравненно более скромную задачу: не столько в оппозицию к Вашему труду, сколько по поводу его, я предложу здесь несколько соображений общего, частнее методологического характера. Цель этих замечаний показать, что наступило, кажется, и для нашей православно-русской догмати-

—182—

ческой науки время сознательной и последовательной методологической реформы и именно – в линии стремлений позднейшего из двух названных выше догматистов, преосвященного Сильвестра.

I. Методологический принцип

Понятие о догматах на стр. 9 вашей книги (I-й части) Вы определяете таким образом:

„Догматы суть богооткровенные умозрительные истины, содержащие в себе учение о Боге и Его отношении к миру и человеку, хранимые, определяемые и преподаваемые православной Церковью, как непререкаемые, неизменные и обязательные для всех верующих правила веры“.

В Вашей книге приведённая формула напечатана вся курсивом. Но я подчёркиваю в ней лишь одно слово „умозрительные“, которое, на мой взгляд, поставлено в формуле чрезвычайно шатко. Скажу больше: мне кажется, что, с своей точки зрения, Вы ни в коем случае не будете в состоянии отстоять его законность или, как принято говорить, его логическую правоверность в формуле. В самом деле, сделаем в Вашей книге дополнительные справки. На стр. 4-й у Вас сказано: „из всех христианских истин догматами называются те..., которые содержат учение о Боге и отношении Его к миру“. Не имею побуждений оспаривать это замечание: и богословие, как другие науки, должно, конечно, отграничивать свою православно-христианскую метафизику (=Догматику) от своей морали (=Нравственное Богословие), от своего учения о праве (=Каноника) и т. д. Но если таков именно смысл выражения „умозрительные истины“, то, очевидно, что, рядом с раскрытым указанием в Вашей формуле (стр. 9) на это, так сказать, научно-территориальное отграничение областей богословского знания („истины, содержащие в себе“ и т. д.), он является в ней совершено-излишним, – плеоназмом. Вы могли бы, то есть Вам оставалось бы, как единственная, при таком условии, возможность, отстаивать термин, в его прямом и собственном смысле, то есть в смысле истин, для ума вполне прозрачных, так сказать, духовно-проницаемых, зримых

—183—

умом. Но на это, к сожалению, Вы не имеете логического права. Ибо настойчиво и повторно Вы напоминаете в своей книге, о том, что „догматы суть истины веры и должны быть усвояемы верой“ (стр. 4), так что „убеждение в их истинности основывается не на каких-либо опытных или рассудочных (=умозрительных) данных, а на доверии к свидетельству о них откровения“ (стр. 29). Как видим, все это очень решительно, – хотя, со свойственною Вашим книгам шаткостью научной формулы, Вы и оговариваетесь ниже (стр. 32), что „вера и значение по существу своему неотделимы“, что „в основе всякого познания лежит вера“, что „вера христианская не есть только внутреннее состояние (?) человека, но и высочайшее рациональное (?) учение“, что, поэтому, от нас „требуется разумное и сознательное усвоение веры“ (стр. 30) и т. д. Все эти ограничения, кроме приведённого выше, – повторяем достаточно решительного, – положения, снимаются ещё более решительным и категоричным заявлением Вашей книги: „Догматическое Богословие должно находиться в подчинении составленным Церковью образцам и исповеданиям веры“ (стр. 39). Значит, доверие к свидетельству откровения, во-первых, и подчинение церковным образцам, во-вторых. Ставлю здесь точку и подвожу итог: термин „умозрительные“ должен быть изъят из Вашей формулы, не только как излишний, раскрытый дальше, и притом двусмысленный (уж если здесь нужно какое-либо слово, то „теоретические“), но и как вносящий в формулу, без надлежащих разъяснений, мысль, ей не только чуждую, но с ней даже и несовместимую. Напротив, в конце формулы должна быть сделана соответствующая добавка, с которой вся формула – и это с Вашей точки зрения – должна быть прочитана так: „догматы суть богооткровенные истины, содержащие в себе учение о Боге и Его отношении к миру и человеку, хранимые, определяемые и преподаваемые православной Церковью, неизменные, обязательные для всех верующих и принимаемые ими по доверию к авторитету св. Писания и по силе подчинения Церкви, правила веры“.

Смею думать, что, изменив Вашу формулу, я лишь точнее и строже выразил Вашу же собственную мысль. Если же Ваше понимание догматов именно таково, как я уста-

—184—

новил, то о методе¹²²² Вашей Догматики можно было бы догадаться и без ознакомления с ней: сначала свидетельства Писания, потом свидетельства Отцов, наконец – соображения разума, которые признаются „уместными“, особенно для опровержения ложных учений, так как и Церковь не только „не чуждалась“ их, но даже „охотно ими пользовалась“ (стр. 39). Соответственно этому, и задача Догматики сводится Вами лишь к „систематическому изложению христианских догматов“ (стр. 2). Правда, в другом месте (стр. 9 и 37) Вы как будто несколько расширяете эту задачу: „изложение в системе, выяснение, научное обоснование догматов“, при „последовательности, возможной полноте и ясности“, – вот задача и, так сказать, идеал Вашей Догматики. Но какой смысл имеют эти нерешительные и шаткие формулы, это всего яснее показывает Ваше же собственное замечание, к сожалению затерявшееся под строкой (стр. 30): „другие науки начинают с анализа и восходят к синтетическим понятиям, как искомому выводу, найденному аналитическим путём, Догматика (и вообще Богословие) следует обратным путём, – она принимает и должна принимать исходным пунктом истины уже готовые, данные в откровении, содержание которых раскрывает путём анализа...; другие науки в своих исследованиях руководятся шаткими соображениями ума человеческого, часто не знающего пределов своей пытливости, догматические же исследования подчинены положительному учению откровения и Церкви“. Вот и обоснование! Анализ формул из св. Писания и церковных вероопределений!.. И действительно, Вы идёте именно этим путём. Справка, обширная и обыкновенно точная, в авторитетных источниках и анализ. Разума, правда, и Вы „не чуждаетесь“ и даже „охотно им пользуетесь“. Но всё же он у вас загнан куда-то в тёмный уголок... Так было и у преосв. Макария.

Вообразите, теперь, что богослов Вашей или, безобиднее, нашей, „макариевской“, выработки, попадает, – ну, поло-

—185—

жим, хоть на Петербургские Религиозно-философские собрания. Между ним и участниками этих собраний мог бы состояться „размен мнений“ приблизительно вроде следующего:

Богослов. Вот догмат (какой – это всё равно). Вот истина, хранимая, определяемая и преподаваемая Церковью.

Собеседник. Не приемлю, потому что не понимаю.

Богослов. Но она, эта хранимая Церковью истина, для вас обязательна. Она, во-первых, содержится в писании (начинается перечень свидетельств сначала Ветхого, потом Нового Завета) и в Предании (перечень святоотеческих свидетельств). Да и разум: он, хотя..., однако и т. д. В общем, из всех этих сводок получается некоторый устойчивый результат...

Собеседник. Верно. Но этот, всем богословским авторитетам, общий результат, итог или осадок мысли есть нечто каменное, твёрдое и сухое, даже мёртвое. Это какая-то таблица умножения, мучительная „магия слов“: доказано, как теорема, но тому, кто доказывает, хочется в благодарность... размозжить книгой, при помощи которой он доказывает, голову... Мёртвая догматика это – старая прислуга, которая не пускает нас к Хозяину, Жениху – Христу, зовущему на пир веры...

Диалог не сочинённый. О, к сожалению, нет! Он взят почти дословно из подлинных „протоколов“ собраний. И взята лишь одна сотая сказанного. Но и эта сотая доля – как она ужасна!

Но что же, спросите, делать?.. Не наша, скажете, вина, то есть не наша личная, а историческая, традиционная... Увы! – до некоторой степени и наша. Богослов нашей эпохи не может уже говорить, как мог бы говорить богослов полстолетия или даже четверть века тому назад, не может уже успокаивать себя ссылкой на традицию. Есть и в нашем богословии пионеры новых путей. Преосв. Сильвестр один из них. Догматы, сказал он, не формула, а сила и дух и задача догматики – проследить исторически, как они являли в себе и собой дух и силу, слагаясь мало-помалу и в определённые формулы, составляющие как бы капитализацию или конденсацию (не его термины) их. Именно в этом направлении делает свои поиски и охваченная

—186—

исканием „новых путей“ современность. Она не прочь видеть в догмате нечто кристаллическое и законченное. Но этот кристалл должен быть как бы живым, постоянно исходящим их того горнила, в котором вечно живёт не потухающий огонь религиозности, религиозной мысли и жизни. Догматика, идущая навстречу современным запросам, должна поэтому постоянно как бы заново создавать догматы, претворяя тёмный уголь традиционных формул в прозрачные и самосветящиеся камни истин веры. Современность ждёт от Догматики внедрения в отпавшую от Бога мысль мыслей Божиих, – тех Божественных начал духовного, частнее умственного нетления (ибо есть и такое нетление!), которые противодействовали бы распаду нашего духовного организма и вовлечению его в круговорот низменных притяжений эмпирического, позитивистического и материалистического характера.

Таким образом, обращённое к современным богословам требование одухотворить догматические формулы, разыскать и восстановить под „каменным“ христианством живое, „растительное“, идут не мимо нас и, в частности, наше православно-догматическое Богословие могло бы найти здесь для себя обширное поприще для новых замыслов и начинаний, для освежающей и плодотворной работы. Сознаю, конечно, что пожелания подобного рода легче высказывать, чем осуществлять и что, если возможно вообще их осуществление, то отнюдь не единоличное, но совокупное и преемственное – усилиями целого ряда или, точнее, поколения учёных. Но вопрос пока не об осуществлении и даже не об осуществимости, а лишь о возможно ясном и отчётливом сознании новых задач, нового принципа и метода.

И вот мне кажется, что метод, который удовлетворял бы вместе и требованиям исторической точности и запросам времени, который бы соблюдал законные права разума при полном уважении к авторитету Св. Писания и Предания, который бы, словом, отвечал разом и задачам строгой научности, и задачам апологетики, и даже задачам внутренней миссии, всё настойчивее и настойчивее заявляющей о себе именно в наше время, – что такой метод есть именно метод генетический, на путь которого в своё время

—187—

встал преосвящ. Сильвестр, хотя и прошедший им, к сожалению, не совсем решительно.

Мне нет, конечно, надобности, говорить о том, что называется в логиках „генетическим“ методом установки понятий, теорий, теорем и т. д. Напомню лишь одно из главнейших его преимуществ: с его помощью, мы можем проследить, как вносятся в понятие его элементы и, таким образом, в каждом из них дать себе отчёт, уяснить логическую правомерность или по крайней мере, этико-психологическую мотивировку его постановки в сознании, – если уж мы не можем, по характеру элемента, сделать его прозрачным. Нет сомнения, что этот метод уместен и в Догматике. Ибо, хотя догматы суть истины откровенные, однако степень, так сказать, их открываемости обусловлена законами психологическими, почему откровение и совершалось „многочастно и многообразно“. Нужно только, чтобы догматисты сознали и, так сказать, прочувствовали, – для чего в современных религиозно-философских веяниях есть много поводов и побуждений, – необходимость применения именно этого метода.

Но теперь дальнейший вопрос: где лежит точка отправления для возможной генетической конструкции догматов?

Богословы обыкновенно повторяют, – и Вы это неоднократно делаете в своей книге, – что догматы могут быть усвояемы только верой. Что это значит и в чем именно заключается это „усвоение верой“? Что такое это „увояющая“ вера?

Вера, по известному определению, есть уверенность, – уверенность в невидимом, как бы в видимом, в желаемом и ожидаемом, как бы в настоящем. Отнюдь не посягая на это определение (не имею к этому ни малейших побуждений), замечу лишь, что оно берёт, психологический акт веры лишь в моменте его завершения (акт состоявшийся), но не в процессе усвоения, который, поэтому, остаётся для нас в этом определении тёмным. Уверенность, антиципация (πρόληφίς Климента Александрийского) и т. д., – все это, как уже завершённый акт, как состоявшийся духовный синтез, закрыто (как и всякий вообще синтез) покровом тайны (духовное претворение, если не целое ново-творение). Проникнуть в эту тайну мы можем лишь через

—188—

анализ. И вот он-то нам открывает в акте веры (взятом не в завершении, а в процессе) три следующие элемента: 1) волевой элемент – постулят; 2) логический элемент по преимуществу элективный, – предварение истины и отвержение заблуждения и, наконец, 3) элемент чувства, показывающий степень соответствия или несоответствия, гармонии или дисгармонии утверждаемой актом веры истины со всем строем нашей жизни. Вера есть поэтому фактор духовной биологии: я хочу такой, а не иной истины, как условия моего существования, могу понять и принять только такую истину, удовлетворён только ею. Это – форма, и притом напряжённейшая, борьбы за моё духовное существование. Постулят и вместе критерий. С ним и только с ним я прохожу всю область доступного мне ведения, естественного и откровенного, и одно принимаю, а другое отвергаю лишь во имя его. Над ним ничего нет. Это – самоочевидность в троякой форме. И если бы я поставил что-либо выше её, то я подписал бы свой собственный смертный приговор. Здесь права знания и веры, логики и биологии – в широчайшем смысле слова – совпадают.

И вот здесь-то именно и должен лежать отправной пункт для Догматики, как, впрочем, и дли всякой другой науки: это – аналитика естественных запросов духа относительно той или другой истины. Сюда, в эту аналитику, с удобством мог бы войти и элемент сравнительно-исторический, и психологический, и критический. Результат, – так относительно всякой истины, какую бы мы ни взяли, – будет неизбежно двойственный: «вечное „да“ в одном отношении и вечное „нет“ в другом», – как у Карлейля в его Sartor Resartus.

Здесь выступает второй момент метода: авторитетные свидетельства из книг св. Писания. Но при этом, – весьма важное отличие генетического метода, – справки должны быть приводимы не иначе, как в освещении с точек зрения исторической, бытовой и психологической. Ведь Слово Божие всегда есть ответ на запрос, – на вечный запрос человеческой души, преломлённый через среду и эпоху. Количество текстов здесь не много значит. Главное их умелый подбор и освещение. Догматисты „макариевской“ формации очень погрешали и погрешают в

—189—

этом отношении (и Вам этот грех далеко не чужд). Они идут вопреки великому современному принципу умственной экономии и всегда чаще дают во многом (многочисленных текстах) очень мало, тогда как названный принцип учит как раз обратному – в малом давать многое. И вот здесь-то именно особенно незаменим для догматиста генетический метод: он даёт принцип выбора между бесконечным „облаком“ авторитетных свидетелей, согласно которому (принципу) нужно вносить лишь те из свидетельств, которые обогащают понятие новым элементом и возводят нашу мысль на высшую ступень, а саму истину, так сказать, в высшую потенцию. Если при этом и не окажется внешней полноты, в смысле перечня по возможности всех текстов, то будет достигнута полнота внутренняя, то есть будет генетически установлено исчерпывающее понятие, во всех его существенных моментах.

Τοже и относительно святоотеческих свидетельств. И здесь опять не всё необходимо выводить на справку, но лишь то, что обогащает понятие новыми элементами, так чтобы возможно полнее исчерпывалась сфера понятия. Значит, и здесь отнюдь не мозаика текстов, но органический рост понятия. Многократное повторение, с разными не существенными вариациями, одного и того же или даже просто однородного при этом было бы не только совершенно излишне, но даже и вредно. Напротив, внесение отдельных, пусть даже сравнительно редких, но характерных штрихов как нельзя более содействовало бы логическому оформлению, так сказать втелесению истины.

Итак, генетический метод рекомендует идти обратным путём, сравнительно с тем, каким, вслед за другими догматистами „макариевского“ типа, идёте Вы. И нетрудно заметить, что при нём догматист не только в большей мере удовлетворял бы великому принципу сохранения или экономии умственной энергии, для себя и для других, – это лишь формальное преимущество, – но давал бы и качественно лучшее содержание. Ибо при этом методе, и только при этом (во всяком случае, не при том, каким руководствуются догматисты „макариевской“ выработки), догматы в буквальном и собственном смысле оказывались бы, во-первых, истинами живыми, идущими на встречу жи-

—190—

вым запросам естественной мысли, и во-вторых – истинами умозрительными: может быть, не все элементы оказались бы при этом логически прозрачными, но все, без сомнения, были бы поставлены отчётливо и с мотивировкой.

Но что же, – быть может спросят меня, – останется, в таком случае, от догматов, как истин откровенных, определяемых, хранимых и преподаваемых Церковью? Не превратятся ли они, волшебством этого „генетического“ метода, в самые обыкновенные, „естественные“ истины?

Отнюдь нет. И с генетической точки зрения они останутся, – и даже, пожалуй, скорее и больше, чем со всякой другой, – тем же, что они и суть. А суть они:

Во-первых, Божественный ответ на человеческий запрос или даже прямо вопрос, Божественное „ей, ей, аминь“ в ответ на человеческие чаяния, прозрения, предварения (антиципацию) истины. С генетической точки зрения этот, так сказать, ответно-вопросный характер догматов выступает как нельзя более ясно, а через то с очевидностью почти осязаемой, выступает необходимость христианства, как богооткровенного ответа на мучительные запросы язычества: ведь язычество, в глубочайших его течениях, есть не что иное, как Гэйневский юноша, стоящий у берега синего моря, с вопросом о том, „Кто там вверху над звёздами живёт“, а христианство есть Божественно-авторитетный ответ на этот „тревожный“ вопрос.

Во-вторых, догматы суть свидетельство Церкви, говорящей языком Св. Писания и Предания, о том, как и почему именно в этих истинах она опознала Божественный ответ на человеческий и, в частности, её собственный, запрос, – почему именно это, а не иное что, признала за неложное Божественное: „ей, ей, аминь“. И опять именно генетический метод даёт возможность в полноте и совершенстве вскрыть всю так сказать церковную мотивировку, исключающую всякое сомнение, для постановки истин, как именно Божественных, – во всей полноте мотивов, логических, нравственно-деятельных и вообще жизненных.

Наконец, с точки зрения индивидуально-человеческой, догматы суть, и с генетической точки зрения оказались бы, истинами самоочевидными, противоположность которым и

—191—

немыслима, и нежелательна, и внутренне-мучительна, как вносящая дисгармонию: именно таким путём, путём приобщения к разуму Церкви, всего естественнее и проще можно убедиться в том, что догмат есть единственно истинная разгадка и решение тайн бытия и жизни, потому что противоположное недопустимо. Психологическая недопустимость противоположного, включая и немыслимость противоположного, – это, как известно, высший критерий истины, религиозной столько же, как и философской.

Я не знаю, что мог бы, даже самый строгий и требовательный, „научник“ возразить против Догматики, как именно науки, – науки в строгом и собственном смысле, – раз она была бы изложена по этому методу? Во всяком случае, не философ стал бы возражать. Напротив, всякий философ, без сомнения, с живейшей радостью приветствовал бы методологическую реформу Догматики, выполненную в только что указанном направлении. Ибо такая реформа была бы предвестием нарождения и у нас, на Православном Востоке, нового типа Догматики, – Догматики Философской.

Скептики с недоверием относятся к речам и замыслам этого рода. Но я лично не понимаю, какие могли бы здесь оказаться препятствия принципиального характера. Во всяком случае, на мой взгляд, такие препятствия лежали бы не в духе Православия, как именно Правословия, ибо, как говорили славянофилы, оно есть „организм истины“ и организм по преимуществу. Значит, – нечто целостное и связное, нечто внутренне единое и живое, именно, если угодно, „растительное“ а не „каменное“. При этом, – что очевидно, – богослову-догматисту не пришлось бы поступаться решительно ничем из специальных основ своей науки.

В самом деле, неподвижный полюс церковного догматизма, Св. Писание, при этом методе удерживается. Оттеняется лишь подвижность, с одной стороны, живых запросов философски непрестанно углубляющейся мысли, с другой – опытно-жизненных прозрений в истину. Но через это только становилось бы лишь всё яснее и яснее, как вечное Божественное „Да“, превозмогая тавтологическое человеческое „нет“, которое с различными изменениями

—192—

проходит через всю религиозную историю человечества, вплоть до современных, вновь зарождающихся, ересей, – как это Божественно „Да“ становится всё более и более приемлемым. Таким образом, при генетическом методе, неизменность догмата оказывается вполне совместимой с подвижностью формулы и притом так, что истина церковного догмата из дали веков могла бы всё ближе и ближе подходить к нам, с нашими новыми запросами, чаяниями и прозрениями.

Мне кажется, что все, научные и жизненные, преимущества сравнительно с традиционным, по существу, эклектическим методом, остаются на стороне именно генетического метода.

А теперь перейдём от разъяснений метологического принципа к частным примерам.

II. Применение принципа

В первой части Вашего Догматического Богословия Вы говорите о Боге в самом себе: в отделе первом – о Боге, едином в существе, в отделе втором – о Боге, троичном в Лицах. Отделам этим предпослано нечто вроде гносеологического введения, где Вы касаетесь вопросов о возможности и степени нашего познания о Боге, непостижимости Божества в Его существе и т. д. Изложение довольно тщательное. Источники, то есть существующие у нас курсы Догматического Богословия, а также и некоторые монографии, использованы хорошо. Но... „ничего мы вместе не сольём“. Эклектический метод даёт себя чувствовать уже и здесь во всем и повсюду.

Начнём сначала, – с гносеологического введения. Над ним, как его, так сказать, лейтмотив, носится традиционное и, надо сознаться, довольно-таки затасканное хотя и идущее из авторитетных источников, положение, согласно которому „дух наш ограничен, а Бог бесконечен“; „конечное никогда не может обнять бесконечное“: „бесконечное перестало бы быть бесконечным, если бы было постигнуто“ (стр. 82? и т. д. Где пролегает граница между познаваемым и непознаваемым в Божестве – не-

—193—

известно. есть и у Вас приведено – стран. 81 и 89 – место, к сожалению, неясно вами толкуемое, из которого догматистами обыкновенно делается тот вывод, что в Боге познаваема лишь, так сказать, периферическая, обращённая к миру сторона, но не Его собственная сущность. Во всём этом много искусственного, потому что и всё-то вообще отношение к делу здесь совсем нефилософское. Ещё покойный Вл. С. Соловьев остроумно вышучивал этот, как он выражался, „вульгарный скептицизм“, опирающийся на пространственное представление истины.

„Обыкновенно“, – писал он, – „познание истины по существу признаётся невозможным на основании предположения, которое в грубой схеме может быть представлено так: есть, с одной стороны, некоторое X, называемое истиной, о котором известно только, что оно есть нечто огромное, – μεγάλη ἡ ἀλήϑεια, – а с другой стороны, есть нечто по природе ограниченное, или сравнительно малое, называемое человеческим умом, и задача философии, предполагается, состоит в том, чтобы это огромное вместить в этом малом, задача, очевидно, неисполнимая для философа, хотя бы его ум вместительностью своей был подобен шароварам философа Хомы Брута. Словом сказать, этот вульгарный скептицизм, ищущий обыкновенно более тонких и прикрашенных выражений, не изменяющих существа дела, зиждется на пространственно-механическом представлении истины, познающего ума и отношения между ними. Так как подобное представление во всяком случае неосновательно, как принимаемое вполне безотчётно, то скептик серьёзный и последовательный должен заявить, что о существе истины, о познающем уме и об отношении между ними, он ровно ничего не знает, а потому и не может предрешать заранее неисполнимость философской задачи; но, видя наличность чужого замысла, должен отойти в сторону и смотреть, что из этого выйдет“¹²²³.

Вот именно! Школьно-традиционное богословие, проникнутое „пространственно-механическим представлением истины“, действительно, должно сделать над собой усилие и,

—194—

перейдя от „вульгарного скептицизма“ к „серьёзному и последовательному“, должно, по крайней мере, пристальнее посмотреть, что делается в соприкосновенных областях знания. А там, – разумею, конечно, философию, – кое-что делается и притом в таком именно направлении, которому Богословие вполне спокойно могло бы подать дружескую руку или, точнее, от которого оно могло бы принять дружескую руку помощи.

Именно, не только в Божестве, но и во всякой вообще реальности, современная философия различает, во-первых, мистико-волюнтаристическую природу, которая заявляет нам о себе внутренне, в переживаниях или, если угодно, „откровениях“ (здесь точки соприкосновения философии с религией), на основании которых мы утверждаем бытие реальности, и во-вторых – отвлечённо-логическую сторону, на основании которой мы мыслим данную реальность в её отношении к другим реальностям, а между прочим и к нам самим¹²²⁴. Само собой понятно, что эти два гносеологических момента, постановка предмета и мышление о нём, находятся в теснейшем между собой соотношении. Но отвлечённо и методологически их вполне можно обособить, причём каждый из них в отдельности можно развить в особую, органически-связную и законченную, концепцию.

Чтобы показать, что речь идёт здесь не о чём-либо туманно-философском, не имеющем отношения к Догматике, и чтобы приблизить эти философские различения (если угодно, даже „тонкости“) к обычному богословскому мышлению, я возьму точку отправления у современных представителей живого церковного сознания или так называемой учащей Церкви.

В „речи при наречении“ одного из новопоставленных епископов мы читаем, между прочим, вот что:

„Верю, что Ты со мною, Господи! Не археологическими доказательствами, не филологическими изысканиями, не фи-

—195—

лософскими доводами только я убеждался в Твоей всеблагой и всемогущей деснице. Нет, я зрел Тебя не раз в течении своей жизни (1Ин.3:6). Я даже как бы осязал Тебя (Ио.14:23. Флп.2:5). Ты не раз стучался в двери моего сердца (Откр.3:20). Я знаю, что Ты ближе к человеку, чем окружающий его воздух, ближе его одежды, ближе даже его собственного тела. Бросая беглый взгляд на прожитую жизнь, теперь только особенно ясно вижу я, как Ты не раз касался таинственных струн моего сердца, как Ты влёк меня с раннего детства на путь служения Тебе. Много раз я уклонялся от Тебя, но Ты неожиданно возвращал меня на путь, с которого, думал я, ушёл раз и навсегда“...

Другой епископ, разъясняя в своём глубокомысленном Слове, сказанном с церковной кафедры, в каком смысле Христос называет Себя, Своё учение и житие, дверью, сказал, между прочим, вот что:

„Если свойства и законы (разум) природы мы познаём посредством прилежного наблюдения и многоразличных размышлений и опытов, то и твёрдое убеждение, что Иисус есть единственная дверь в замкнутое со всех сторон естество Божественного Разума, может образоваться только через богоустановленое деловое соотношение каждой личности с Божественной Волей, изображённой в Писаниях и судьбах Церкви. Ибо как необозримый мир мы познаём через непрерывное чувство его сопротивления нашему телу, так и свойства Божественной Боли мы можем познать только посредством своей воли: там лабораторией служит внешняя среда – бессознательная природа, здесь лабораторией, местом познания должен быть свой сокровенный внутренний мир души, а предметом опыта волевый материал – характер (Ин.7:17). И тогда неземное происхождение Христова учения и образа жизни откроется прежде всего в его очевидной мучительной противоположности и несогласии с общим стремлением человеческой воли найти удовлетворение в вещах конечных; а продолжительное исправление своей воли Христовым законом, среди испытания бедствиями и телесными удовольствиями, покажет, что Триединый Творец мироздания открывается во внутреннем нашего существа только при мучительном добровольном подавлении эгоизма

—196—

и увлечений культом низших человеческих потребностей“.

В приведённых извлечениях, которые, очевидно, как нельзя более дополняют одно другое, мы имеем перед собой не только свидетельство об единично-личных опытах богопознания, но и указание на метод. Конечно, здесь идёт речь о богопознании на почве христианства. Но можно, от этих опытов и при их свете, спуститься и ниже, в глубь естественного богопознания. Повсюду и там мы найдём подобные же, то есть мистико-волюнтаристические приёмы постижения Высшей Реальности¹²²⁵. Повсюду её переживания и откровения. И вот на основании всех этих соображений я думаю, что православному богослову никак не следует делать из „догмата“ непостижимости Божества внешний барьер для человеческой пытливости. Совершенно напротив, необходимо тщательным разграничением отвлечённо-рассудочной мыслимости, с одной стороны, и мистико-волюнтаристического постижения, с другой, принципиально снять этот барьер. Современные пионеры „религиозного обновления“ часто упрекают православных богословов в своеобразном богословском позитивизме или агностицизме. И нельзя отрицать того, что фактически, в своём традиционно-школьном преломлении, Православная Догматика, увлекаясь догматикою римско-католической, проникнутой деистическими тенденциями, близко подходила к агностицизму. Но это отнюдь не лежит в её существе и духе. Православные догматы не суть ни путы для мысли, ни кандалы, – и это должно быть очевидным с самых первых страниц её, начиная с учения о Боге в себе самом, – но разве лишь предохранительные определения, которыми Церковь хочет поставить разум человеческий в надлежащую перспективу, в которой для него открывалась бы возможность беспрепятственного и безостановочного движения вперёд, с исключением опасностей уклонения в сторону и на пути обманчивые...

Если, таким образом, уже по вопросу о существе Бо-

—197—

жием мы должны снять внешний, пространственно-механически полагаемый (по формуле: „конечное не может обнять бесконечное“) предел постижимости, то тем более мы должны это сделать относительно свойств Божиих, доступных познанию и с точки зрения традиционно-школьной Догматики.

И здесь опять источники использованы Вами хорошо. Материал сгруппирован отчётливо. И тем не менее, – и именно благодаря тому, что повсюду слышится напоминание о том, что целесообразнее не усиливаться обнять необъятное, – чувствуется неудовлетворённость. Как на специальный недостаток этого отдела следует указать на то, что свойства Божества, как Бесконечного Духа, раскрываются Вами без внимания или разве лишь с очень малым вниманием к соотносительным свойствам духа и вообще бытия конечного. Так, напр., я лично совсем не понимаю, как можно говорить о вечности Божества, не касаясь, и притом, с философским углублением, вопроса о времени?¹²²⁶ Как можно говорить о Его вездесущии, сверхпро-

—198—

странственности или надмирности, не углубляясь в философское учение о пространстве? Как можно говорить о самобытности Божества, не касаясь учения о субстанции, с обычным в философии различением субстанции в собственном смысле и субстанции так называемой атрибутивной (относительной)?.. Как источник особых недоумений, отмечу параграф о „всеблаженстве Божием“ (стр. 157–158), в котором слабость традиционного метода, довольствующегося общими местами, выступает с особенной ясностью: на мой взгляд, это просто... что-то вроде канцелярской отписки... А между тем вопрос о „всеблаженстве“, если его поставить в перспективу соприкосновенных вопросов о страдании человечества, особенно же о вечных мучениях, есть труднейший и, замечу, мучительнейший вопрос, волнующий до глубины души.

Во втором отделе первой части Вашей диссертации, в учении о Св. Троице, у Вас слышится тот же методологический лейтмотив, с усиленным ударением, и здесь

—199—

по преимуществу, на непостижимости этой „преимущественнейшей“ тайны, тайны из тайн, а потому та же в сущности и архитектоника отдела. Как и повсюду у Вас, и здесь очень хороша, так сказать, экспозиция темы, то есть изложение учения Св. Писания и Св. Предания, но оставляет очень и очень многого желать отношение к вопросам о разумности и жизненном значении догмата.

Что касается первого вопроса, то есть вопроса об отношении к догмату нашего разума, то Вы, как будто, и сами сознаёте, что здесь далеко и далеко не всё обстоит у Вас благополучно. В одном месте, – стр. 338, примечание 2, – Вы сами говорите, что в традиционной Догматике есть по этому вопросу много совершенно излишних и никому не нужных тонкостей: „так как“, – пишете Вы, – „возражение (указанное – одно из многих) делается с точки зрения формального, рассудочного мышления, то с той же формальной точки зрения нередко давался и даётся и ответ на это возражение...: но“ и т. д. Характерное „примечание!“ Я, с своей стороны, добавил бы к нему, что так обстоит дело не относительно только „указанного“ вами возражения, действительно совершенно и насквозь формально-софистического, но и относительно многих других возражений. Всем этим возражениям и „опровержениям“, действительно, давным-давно была бы уже пора отойти в область прикладной логики, в качестве примеров ложных умозаключений и софизмов. Что Вы это сознаёте – это хорошо. Но горе в том, что это сознание не оказывает на Вас никакого воздействия в смысле положительном, то есть в смысле, хотя бы то и косвенного, указания на путь, каким нужно идти богослову, не удовлетворённому формально-логической точкой зрения на вопрос. Как я уже сказал, Вы и здесь, – и притом неоднократно и повторно (стр. 233, 333, 337:341), – напоминаете разуму о весьма узких пределах его компетенции. Из аналогий Вы без необходимости, сравнительно подробно, останавливаетесь на внешних, хотя и сознаёте их недостаточность. Наоборот, на внутренних не останавливаете, как бы следовало, надлежащего и углублённого внимания. Впрочем, и всего-то вопросу „об отношении догмата о Св. Троице к разуму“ у Вас посвящён какой-нибудь десяток страниц (стр. 333–346). Глубочай-

—200—

шие, подлинно-умозрительные и этические, мотивы догмата у Вас затронуты или случайно и вскользь, или же и совсем не затронуты... Почему, напр., Вы не остановились на глубокомысленном, способном сделаться исходным пунктом для последовательного умозрительно-психологического раскрытия догмата, различении, усвоенном, между прочим, и покойным Вл. С. Соловьевым, „трёх форм бытия духа“: духа в себе (идея или индивидуальный характер), духа в его (феноменальном) проявлении и духа, утверждающего это проявление, как своё или духа самосознающего? Почему не использовали плодотворных этико-умозрительных концепций преосв. Антония (Храповицкого) в его известной статье о нравственном значении догмата о Св. Троице? У вас об этом опять-таки можно находить разве лишь вскользь брошенные замечания (стр. 344–345), без надлежащего углубления. Почему не уделили внимания мысли, как всегда тонкой и яркой, Иннокентия Херсонского, находившего возможным уяснить „таинство совмещения Божественных Лиц в одном существе“ указанием на то, что, хотя существо человека одно, но лиц миллионы?¹²²⁷ Почему?.. Да именно по-

—201—

тому, мне кажется, что Вы идёте не генетическим методом, а эклектическим и оказываете вообще мало внимания усилиям позднейшего, в частности современного, церковного сознания, уяснить, для себя и с своей точки зрения, великую тайну...

Ещё менее, чем умозрительная глубина догмата, выступает пред нами в Вашем изложении его жизненный смысл. В параграфе пятидесятом первой части Вашей диссертации Вы крайне сдержанно, чтобы не сказать прямо отрицательно, относитесь к силам естественного разума, как они проявились в языческих религиях и философии. Но Ваши замечания здесь – простите – поверхностны и совершенно лишены исторического значения. Под ними не чувствуется надлежащих исторических справок. Не отрицаю, что по-христианские концепции троичности Божества в языческих религиях, какова, наприм., Тримутри Индуизма, как я разъяснял это в своей книге Религиозное сознание язычества, носят, действительно, наносно-подражательный, так сказать компилятивный характер. Но не следует терять из виду того, что под этими позднейшими осложнениями и наслоениями анализ всегда может различить постулятивно всеобщий (то есть данный лишь как требование и запрос, но запрос всеобщий и, следовательно, необходимый) элемент мысли. Так в Индуистской Тримутри, как её идейное зерно, можно различить идущее из глубочайшей, может быть про-этнической, древности требование мыслить Божество, во-первых, как Неточное начало всего, как универсального Родителя или Отца, во-вторых, как Его выявление в космосе, Слово или Сына и, Наконец, как Начало выделения в космическом подлинно-божественного, как Начало освящения и обожествления тварного. В своей только что названной книге я сделал попытку выяснить выступление этих потенций в древнейшем религиозном сознании Индии, в трёх главах: 1) Божество,

—202—

как начало мистическое, 2) Божество, как начало космическое, 3) Божество, как начало этическое. Не сомневаюсь, насколько могу судить, что и в истории других религий мы найдём нечто аналогичное. Но Вы это совершенно просмотрели, как просмотрели следы истины и в умозрительно-философских концепциях троичности. Вследствие этого оппозиционно-скептического отношения к естественным познавательным силам человеческого разума, в естественных религиях и философии, жизненный смысл догмата от Вас остался совершенно утаённым. В этом случае вы не только, что называется, берёте гораздо мельче наиболее глубоких прозрений, находимых в языческих религиях, но и вообще идёте не в линии запросов живой мысли. Всего яснее это выразилось в параграфе шестом (стр. 30 и след.) второй части Вашего Догматического Богословия, озаглавленном: „Участие всех лиц Св. Троицы в деле творения“. Этот параграф – простите – есть опять-таки не что иное, как простая формальная отписка и введён он исключительно по требованию архитектоники, для заполнения открывающейся здесь пустоты. Ничего ясного и жизненно-убедительного читатель здесь не найдёт. А между тем запросы здесь весьма определённы и, добавлю, совершенно настоятельны.

Вот что, наприм., в одной книге, принадлежащей перу весьма популярного современного писателя, вложено в уста „философа“, то есть представителя естественного разума, с его живыми запросами, по адресу „аскета“, то есть выразителя традиционно-богословских точек зрения на вопрос:

„Не научены ли вы, что Бог имеет Ипостаси, над чем издевался недомысленник Вольтер, и одна Ипостась – вечно рождает, другая–предвечно рождённое Слово – уже не рождает, и поэтому одному, сшедшая с небес на землю, научила человечество нравственному миропорядку, но умолчала о существе рождения, умолчала вовсе не по отрицанию его, но потому, что всякий о рождении глагол и всякому рождению соприсутствие принадлежит Первой Ипостаси?... Вы исповедуете Сына – Слово, но вовсе забыли Отца. И это забвение очень древнее... Идея Отчей Ипостаси не возбуждала вопросов, не породила сект, не обсуждалась на соборах, и осталась в тени, превратившись в веках только в упоминаемую, без всякой около неё философии. Между тем вся полнота бытия восходит к Богу. Вся мысль человеческая и

—203—

все науки, вся философия струится от Предвечного Слова. Но если б этим ограничивалось отношение человека к Богу, то и в Божестве была бы неполнота, и человек – недоумение. Откуда он сам? И неужели зачатие человека есть такая мгла, которую... бессильно что ли пронизать Существо Божие? Свет семьи не меньший, чем свет философии. Если бы Бог не обнимал рождения тварей, Он не обнимал бы главного в тварях, и даже тварь была бы без Творца.

«Уже давно, многие века в наше исповедание Три-Ипостасного Божества, Первая Ипостась входит только нумерационно, без образа, без мысли, без понимания тех „не слиянных“ черт, по существу коих она и называется около Второй и Третьей... Весь этот круг православного исповедания, где наблюдаем след работы всей Церкви, определил до последней степени тонкости и раздельности..., одну только Вторую Ипостась. Третья Ипостась, Дух Святый, „Дух Утешитель“, как назвал Его Спаситель, „Дух Истины“ – не назван, не выражен. В храмах своих мы видим его только „сходящим в виде голубя на крестящегося в Иордане“ Иисуса; и это, да ещё то, что „исходя от Отца. Он не исходит от Сына“, – есть всё, что мы о Нём знаем. Т. е. мы о Нём ничего не знаем и не приложили никакого внимания, усилий, рассмотрения мира, чтобы определить и уяснить: где, как и каким „не слиянным“ же способом в вещах мира, в делах мира выражается эта Третья Ипостась? Первая Ипостась выражена лишь относительно второй. Она – относительна (в словесном выражении), тогда как очевидно, она-то и безусловна, начальна, всезиждительна. В символике храмовых изображений Она отразилась древней, необыкновенно древней фигурой – Всевидящего Ока, заключённого в треугольнике. Второе храмовое изображение, это – „Ветхий деньми“, реющий в небесах, т. е. образ Старца, старости, древности. Итак: „ветхое“ и „видящее“ – суть два атрибута, под коими мы мыслим Первую Ипостась. Таким образом, в теизме нашем, как он выразился художественно (живопись в храмах) и выразился словесно (исповедание) и выражается сердечно и чувственно, есть та очевидная односторонность развития, что это есть теизм не Три–Ипостасного поклонения, но Второ-Ипостасного: поклонение собственно евангельской истории, евангельскому повествованию, евангельским отдельным событиям, с крайним ослаблением внимания к зиждительной Ипостаси... Где Всемирное родительство?... Нет ответа»¹²²⁸.

—204—

На приведённых страницах я нахожу весьма характерное преломление через христианское сознание тех постулятивно-всеобщих завязей естественной концепции троичности Божества, наличность которых можно проследить и в некоторых, наиболее выработанных, языческих религиях (о чём речь была выше). И нельзя не сознаться, что здесь пред нами совершенно реальные запросы – и это по меньшей мере! – живой религиозной мысли. И Богословие, в своих же собственных интересах, не должно бы оставлять их без внимания при раскрытии догмата о Св. Троице: они во всяком случае могли бы послужить импульсом для переработки соответственных трактатов Догматики, в смысле органически-целостного и философски-связного учения.

И ещё одно соображение относительно жизненного смысла догмата. Вам, конечно, известно, что в западном Богословии есть взгляд, по которому догмат о Св. Троице признаётся постижимым единственно с точки зрения сотериологической или христологической¹²²⁹. Метод здесь в общих чертах, такой. Раскрывается сначала, исторически и умозрительно (в связи с учением о Логосе), учение о Второй Ипостаси. Потом, как необходимое предположение этого учения, уясняется, при свете откровения и опять-таки умозрительно и этически, учение о двух других Ипостасях. Само собой понятно, что при этом и всю Догматику приходится перестраивать по другому плану, – по тому, наприм., плану, к которому у нас близко подошёл профессор-протоиерей П. Я. Светлов (хотя он и не проведён у него последовательно). Может быть, и в самом деле, с этой стороны, легче было бы дать для немощной человеческой мысли надёжную точку опоры в отношении к той истине, которую, как сказал один св. Отец, чтобы она не ослепила немощных очей человека, „Серафимы прикрывают своими крылами“?..

Вторая часть вашего Догматического Богословия, как я сказал уже и в своём официальном отзыве, обрабо-

—205—

тана гораздо лучше первой. Правда, методологический эклектизм даёт себя чувствовать и здесь. Так, наприм., в параграфе восьмом (стр. 36 и след.), – побуждения и цель творения, – желательно было бы найти более углублённое раскрытие понятия славы Божией, как цели творения, именно через установку связи этого понятия с общим понятием творения, как это, напр., сделал проф. Μ.М. Тареев, в своей книге о цели жизни (по его формуле, цель жизни, мировой и человеческой, есть явление славы Божией в ничтожестве). В раскрытии учения о происхождении человека (§ 24) желательно было бы найти более тонкое, в собственном смысле философское, отношение к основам дарвинизма, которое ставило и решало бы вопрос принципиально, а не на основании тех или других разрозненных критических замечаний более или менее внешнего характера. Вообще, и во второй части Вашей диссертации, можно было бы найти много достаточных поводов для выражения pia desideria. И тем не менее – повторяю – эта часть обработана с несравненно большей тщательностью и несравненно больше отвечает запросам цельного знания.

В заключение моих критических замечаний позволю себе предложить на Ваше обсуждение одну частность, по поводу самого последнего параграфа второй части Вашего Догматического Богословия, в котором вы говорите о приготовлении языческого мира к принятию Искупителя, частнее – по поводу одного из подразделений этого параграфа, озаглавленного: „Руководительство Божие духовной жизнью языческих народов“. Этот параграф задержал на себе моё внимание по особым мотивам, личного характера. У Вас, в самых первых строках, с решительностью высказана мысль, что (стр. 436) „языческие народы лишены были непосредственного откровения Божия“. Я же, в своей магистерской диссертации (Вера в Бога, её происхождение и основания) высказал другой, прямо противоположный, взгляд на этот вопрос, – взгляд, подтверждение которого, хотя и не в полном объёме, я затем встретил у моего уважаемого коллеги по оппозиции, проф. А.Д. Беляева, в его книге об Антихристе. Я вовсе не считал бы постыдным отказаться от раз высказанного мнения, если бы к этому меня вынудили достаточные основания

—206—

в данном случае, охотно откажусь от своего взгляда, если Вы мне разъясните его неосновательность (а он несовместим с Вашим). Для того, чтобы поставить вопрос с возможной точностью, позволю себе сделать здесь два извлечения: одно из моей книги, другое – из книги проф. А.Д. Беляева.

«Вопрос о существовании специального акта Божественной благодати, – писал я, – имеющего целью сохранение и воспитание в человечестве веры в Бога, с православной точки зрения должен быть решён положительно и именно на следующих основаниях. Православная церковь содержит ясно выраженное учение о подаваемой всем людям без исключения предваряющей благодати т. е. благодати, долженствующей приводить людей к спасительной вере Христовой, преподаваемой церковью: „поскольку благость Божия даровала Божественную и просвещающую благодать, называемую нами также предваряющей, которая, подобно свету, просвещающему ходящих во тьме, путеводит всех: то желающие свободно покоряться ей (ибо она споспешествует ищущим её, а не противящимся ей) получают по сему и особенную благодать“... (Послание восточных патриархов о Прав. вере. гл. 2-я: сравн. 5-е Правило 2-го Аравсийского собора). А fortiori, от, бо́льшего можно (?) заключать, что не иным чем, как тем же специальным актом Божественной благодати обусловлено „как приращение, так и начало веры и само расположение к ней“, а, следовательно, и некоторая доля истины в религиях внеоткровенных, естественных. В приведённых словах (из 5-го правила Аравсийского собора) речь идёт о вере собственно христианской, мы же заключаем от большего (?) к меньшему: предваряющая благодать, которая называется также всеобщей и промыслительной, имеет своим назначением возвести всех к вере (и жизни) совершенной, истинной; но кого не возводит она к вере совершенной, по отсутствию со стороны самого человека самодеятельности и даже свободного изволения (ибо благодать предоставляет людям „повиноваться или не повиноваться её действию“, Послание, Чл. 3-й), в тех, по крайней мере, сохраняет остатки естественного добра – естественной веры и нравственности... „Сущность благодатного действия“, – по словам Иннокентия, архиепископа херсонского,– „состоит в том, что Бог действует на нас, но мы не понимаем“, как это происходит. И естественная религия представляет тоже. Она есть реальный союз человека с Богом. Сила наша как бы висит на силе Божией». – Это написано в моей диссертации Вера в Бога и т. д. (стр. 441–442, прим.). С своей стороны, проф. А.Д. Беляев написал по этому вопросу, в своей книге об Анти-

—207—

христе (стр. 23), вот что; „Язычники не имели благодати, однако предваряющая благодать и их касалась, а иначе никто бы из них и не вошёл в Церковь Христову, и ни один человек не стоит вне действий промыслительной силы Божией, привлекающей к Богу даже тех, которые не ищут Его, и открывающей Его тем, которые о Нём не спрашивают».

Вот взгляд. Не знаю, что вы скажете относительно него с Вашей точки зрения. Что же касается меня, то я, с своей стороны, хотя и внёс бы в него теперь формальную поправку, но сущность его удержал бы. Именно, мне кажется, что аргумент по схеме а fortiori здесь не совсем уместен. Дело не в степени, не в силе, а в качестве. Выходит как бы так: если человек помогает, положим, своему другу выполнять важное и нравственно-достойное дело долга, то он должен помогать и в делах пошловатых и грязноватых... Конечно это нелепость! Но вот и скрытое под этим ложным умозаключением „зерно истины“: в меру приемлемости, Бог благодатью Своей – то есть именно непосредственно – озаряет душу человека, зажигая в ней искры света, которые, к несчастию, в дохристианском мире гасли почти тотчас же, как воспламенялись... Придаю значение этой, на первой взгляд совершенно бесплодной, богословской тонкости потому, что, на мой взгляд, её решение, в сейчас намеченном направлении, более чем Ваше, согласуется не только с соборными вероопределениями, но и с общим духом Догматики, развитой в смысле философски и жизненно углублённого православно-христианского теизма, тогда как Ваша точка зрения скорее гармонирует с догматикой, проникнутой деистическими тенденциями.

* * *

На первых страницах обеих частей Вашего Православного Догматического Богословия поставлено по три эпиграфа. Эпиграфы первой части особенно характерны. Во втором из них вы предостерегаете своих читателей, словами Св. Писания, от „лжепророков“. В третьем – от „прельщения философией и тщетной лестью, по преданию человеческому, по стихиям мира“. Это хорошо. Но не хорошо то, что, отгородив себя от лжепророков и представителей

—208—

„тщетной“ философии, вы попутно отгородились и ... от всякой философии вообще... Вследствие этого книги Ваши приняли такой характер, который, без сомнения, многих и очень многих совсем не удовлетворит. Отсюда моё искреннейшее пожелание Вам: по крайней мере, хоть при обработке последней части Вашего курса, исправьте эту вредную односторонность. И это Вы можете сделать именно при помощи генетического метода, – в том смысле, как он разъяснён мной выше.

Ну, а за всем тем, я всё же чувствую себя обязанным отдать должное: 1) Вашей широкой и обыкновенно очень точной осведомлённости в области Православной Догматики и областей знания, ближайшим образом с ней со-прикосновенных; 2) Вашему уважению к науке, которое, между прочим, привело Вас и сюда, на эту кафедру, в качестве соискателя учёной богословской степени и, наконец, – и это особенно ценно, – 3) повсюду проявленному Вами стремлению твёрдо стоять, среди современных богословских шатаний, на камне православной веры…

Алексей Введенский

—209—

Какая прелесть эта современная западная Европа с её могучей и блестящей культурой! Сколько в ней силы и богатства, сколько блеска и роскоши! Ключом бьёт там жизнь в городах, переполненных грандиозными сооружениями – чудесами архитектуры и техники; шумят поезда и по подземным и по воздушным дорогам; мчатся автомобили по сияющим электричеством улицам мимо магазинов, в громадных витринах которых, как будто из волшебного рога изобилия, рассыпаны груды всевозможных драгоценностей и предметов роскоши, обольстительных и для взора, и для желудка, и для мысли. Грохочут там машины заводов и фабрик, ежедневно выбрасывая на мировые рынки сотни тысяч утончённейших произведений всякого рода промышленности. А в тиши каких-либо швейцарских озёр или заливов Италии, живописные виллы, окутавшись роскошной зеленью, смотрятся в зеркальные воды, как бы сами любуясь своей красотой. Весёлая и нарядная толпа наполняет тысячи театров и кафе и фланирует под звуки оркестра по аллеям изящных курортов. Сколько золота во всём этом! Миллионами ворочают грандиозные торговые и промышленные предприятия. Миллионные доходы получают богачи-владельцы с своих многоэтажных палат; но миллионы и сыплются всюду в

—210—

ужасающей, безумной роскоши. Миллионы бросает богач на свою обстановку, на спорт и удовольствия. Многие сотни тысяч несёт толпа в театры приезжим знаменитостям: груды золота проигрываются в рулетку в Монако; громадные суммы тратятся на балы и туалеты, а то и совсем безумно бросаются на ветер, когда какой-нибудь парижский М. Лебоди обливает шампанским мимоходящих, или устрояет для приятелей бой быков, выписывая за бешеные деньги из Испании и быков и разных тореадоров. Так там много золота, что как будто и девать его некуда. Однако у этой, по-видимому, столь блестящей медали есть оборотная весьма некрасивая сторона. Богатство и роскошь, широкое пользование всеми благами утончённой культуры, составляет счастливый удел лишь ничтожного меньшинства; а, наряду с этим, миллионам людей выпадает на долю лишь напряженный, изнурительный труд и бедность, даже нищета. Возьмём хотя бы один Париж. На 2½ миллиона его населения сравнительно богатых людей (а именно получающих от шести и более тысяч рублей годового дохода) насчитывается лишь 36,000, т. е. менее 1½% всего населения. Большинству же его обитателей благами культуры наслаждаться совсем не приходится. Там есть напр. до 700,000 мелких промышленников и вот какое грустное существование выпадает им на долю: ютятся они по чердакам и подвалам, целыми семьями в одной или двух комнатках, где и спят и едят и работают; труд их продолжается до 15 и до 16 часов в сутки, а заработная плата такова, что по существующим ценам, при самом скудном удовлетворении только насущных потребностей, едва хватает, чтобы кое-как сводить концы с концами. А ведь это далеко не единственные и не самые последние бедняки, ибо за ними стоит целая армия подёнщиков, у которых нет ни семьи, ни крова, ни обеспечения на завтрашний день. Над всеми этими бедняками тяжёлой тучей висит ещё постоянная угроза безработицы. В современной Франции напр., включая и столицу и провинции, общая пропорция страдающих от отсутствия работы достигает 30% в году, т. е. чуть ли не один из трёх рабочих должен испытать в течение года, по крайней мере, один раз такое состояние, когда он не знает утром, будет

—211—

ли у него хотя крошка хлеба во рту за целый день, причём продолжительность этой безработицы и голодовки простирается от 8 дней и даже до 6-ти месяцев. Это бедствие стало теперь на западе хроническим и почти повсеместным, наблюдаясь с одинаковой силой и в Англии, и в Германии, и в Австрии, и в Италии, одним словом, повсюду. Итак, крайняя неравномерность в распределении материального достатка представляет собой факт, ярко бросающийся в глаза всякому наблюдателю современной европейской общественной жизни. С одной стороны – сотни тысяч счастливцев, которые, обладая толстым карманом, широко пользуются всеми утехами жизни; а с другой – миллионы недосыпающих, недоедающих, обречённых на тяжкий труд, а не редко и на безработицу и голод.

И крики оргии, и гимны ликованья

В сияньи праздничном торжественных огней –

А рядом – жгучий стон мятежного страданья.

Разнузданный разврат, увенчанный цветами –

И труд поруганный...

Голод, в самом прямом и ясном смысле этого печального слова является уделом многих! Что это за толпа напр. в предместьях Парижа, собралась у ворот пожарной казармы и дрожит, и мокнет под холодными струями ветра и дождя в продолжение нескольких часов? Тут и старики и молодые, и женщины и дети в лохмотьях и опорках. Это жертвы безработицы и голода. Они толпятся тут потому, что два раза в день им выносят остатки обеда пожарных и они, как голодные волки, набрасываются на эти остатки, захватывая их домой семье в какую-нибудь глиняную чашку или просто в старую банку, которая нашлась тут же на улице и вымыта у ближайшего фонтана. И это в весёлом и блестящем Париже! А припомните хотя бы один 92-й год и те народные волнения, которые разразились тогда на улицах многих блестящих городов зап. Европы. Трое суток бушевала напр. тысячная толпа на улицах Берлина, на Unter den Linden и вблизи императорского дворца, разбивая стекла в окнах домов и производя разгром булочных и магазинов, попадавшихся ей на пути. „Мы желаем работы!“ кричала эта толпа: „хлеба! дайте нам хлеба!“ Такая же голодная, оборванная толпа

—212—

волновалась на улицах Вены и также кричала: „дайте нам хлеба! мы есть хотим!“ Одновременно с этим, такие же народные бунты от безработицы и голода имели место и в Праге, и в Данциге, и в Кёнигсберге, и в Брауншвейге, и в городах Италии. И понятно!

Уж как нет беды кручиннее

Без работы парню маяться...

Мудрено ли, что эти изнурённые беспросветной жизнью, голодные толпы недовольны существующим общественным строем, который не даёт им ни денег, ни работы, ни хлеба. – Правда, подобное явление – не новость; всегда ведь были и счастливцы и обездоленные, всегда были и страдания и недовольство тех, которым приходилось страдать. Как в классической древности были патриции и плебеи, свободные и рабы; как в средневековом феодальном обществе были владельцы и крепостные, так и теперь есть собственники-капиталисты и рабочий пролетариат. Положение современного бедняка без сомнения даже гораздо лучше, чем рабство древности; но для него, конечно, это не может служить утешением. От исторических параллелей он сыт не будет; ему от них не легче, тем более, что века прошли не даром и, с просвещением, неизмеримо выше развито в нём его самосознание, которое заставляет его с бо́льшей впечатлительностью относиться к своим бедствиям и с бо́льшей критикой к окружающим явлениям. Естественно, что не только у самих обездоленных, но и у тех, которые, живя в довольстве, имеют всё-таки душу, способную скорбеть при созерцании страданий ближнего, зародился вопрос: нельзя ли как-нибудь уменьшить сумму этих страданий, нельзя ли устранить вопиющую неравномерность в распределении житейских благ и довести в этом смысле общественный строй до возможно большего совершенства? Одной из попыток дать ответ на этот вопрос и выступило то учение, которое известно под именем социализма.

Это учение в той или другой форме, с теми или другими особенностями, раскрывалось в произведениях целого ряда приобретших себе всемирную известность писателей, в списке которых наиболее выдающимися были: С. Симон, Фурье, Оуэн, Леру, Л. Блан, Прудон, Лас-

—213—

саль, Родбертус, Маркс, Энгельс, Генри Джордж, Д.С. Милль, а за ними следовали их многочисленные продолжатели и, последователи. Социализм проповедует коренную реформу современных общественных и экономических отношений, идеальная цель которой состоит в том, чтобы водворить на земле по возможности полное довольство и счастье для всего человечества. Главное зло современного порядка в том, что богатство, в виде ли земельной собственности, или капитала, сосредоточивается в руках меньшинства, большинство же оказывается обездоленным. Это большинство трудится в поте лица; но продукты его труда ему самому достаются лишь в ничтожной мере, так как львиная их доля идёт капиталистам и собственникам. Исходя из этих положений, социализм и стремится, устроить жизнь общества так, чтобы в нём частные интересы отдельных лиц подчинены были общей пользе всех, а потому чтобы не было собственности частной, но чтобы все орудия производства, посредством которых создаётся народное богатство, а именно: земля, капитал, фабрики, машины и т. д. принадлежали не тем или другим отдельным личностям, но всем членам общества вместе и находились в заведывании общественной власти, которая и распределяла бы приобретаемые продукты между всеми, соответственно их потребностям. Чтобы вместо существующей системы труда наёмного, при которой человеку трудящемуся достаются лишь гроши, а большая часть приобретённого трудом поступает на пользу капиталиста – собственника, установлена была система рабочих ассоциаций, причём каждому трудящемуся должен принадлежать всецело весь продукт его труда. Само собой разумеется, что при таком общественном строе не должно быть места никаким привилегиям, ни вероисповедным, ни имущественным, ни сословным.

Не трудно понять, что социализм является учением, решительно враждебным существующему общественному строю, одну из коренных основ которого представляет неприкосновенность права частной собственности. Конечно, если он не выходит за пределы теории, то может оставаться безвредным, как многие подобного рода утопии; но всякая его попытка к практическому осуществлению угро-

—214—

жает серьёзным потрясением и коренной ломкой современных условий жизни, ибо какое ни придумывай имя для предполагаемого общественного переворота, называй ли его „экспроприацией“ или „национализацией земли“, во всяком случае это не иное что, как принудительное отнятие собственности у тех, кто теперь ею владеет, чтобы сделать её общим достоянием всей народной массы.

Между тем социализм отнюдь не желает оставаться только теорией; он усиленно стремится перейти в жизнь и ведёт с этой целью энергичную пропаганду повсюду, изобретая всякие возможные средства. Издаются для распространения в народе целые серии мелких социалистических брошюр, в роде английских „Tracts“ фабианского общества, или „Special Reports“, выпускаемых „лигой возвращения земли“. Ежедневно выходит множество социалистических газет и листков, вроде берлинской „Volkstribune“, причём в некоторые, знаменательные для социалистов, дни эти газеты появляются с широкими красными каймами, или совсем на ярко-красных листах бумаги. По заявлению Бебеля на социалистическом конгрессе в Галле, в 1890 г., в одной Германии, не смотря на сильные тогда преследования правительства, насчитывалось 104 социалистических газеты с 600,000 подписчиков. За одно с печатью усиленно работает и проповедь устная. Социалисты устрояют сходки (у немцев verein’ы) в каком-либо маленьком театре, или трактире, где, пред попивающей пиво публикой, сперва выступает на эстраде оратор и предлагает свой доклад с язвительными нападками на существующий порядок и нередко с самой резкой критикой общепринятых религиозных, нравственных и общественных идеалов. Единомысленная ему публика шумно выражает своё сочувствие, иногда затевает дебаты, а затем услаждается пением социалистических песен, сборники которых заботливо печатаются и распространяются к её услугам. Эти сходки принимают иногда грандиозный и угрожающий характер, как напр. ежегодные социалистические митинги 1-го мая в Лондонском Гайд-парке, и не раз бывало, что эти сборища оканчивались кровавой схваткой с полицией и стоили многих жертв, как это было напр. при знаменитой лондонской битве в

—215—

Трафальгар-сквере в 1887 г., когда возбуждённая и собранная социалистами толпа доходила до ста тысяч человек. Чтобы настраивать и поднимать такие толпы, нужна, конечно, продолжительная предварительная пропаганда, которая действительно и ведётся с замечательной настойчивостью и самоотвержением. Вот напр. в Лондоне, у Гаммерсмитского моста, каждое воскресное утро появляется особого устройства телега – платформа. Над ней развёртывается красное знамя и затем на этой импровизированной кафедре выступают один за другим ораторы-социалисты, тотчас же собирая, конечно, подле своей телеги большую толпу слушателей. На проезжих дорогах в разных графствах Англии нередко можно встретить красную повозку или фуру, неторопливо передвигающуюся от селения к селению. В этой фуре обыкновенно пребывают два-три человека мужчин или женщин, конечно, при самых незатейливых условиях бивуачного существования. Это – проповедники социализма, которые по неделям и месяцам странствуют в своей фуре и, останавливаясь там, где им кажется лучшим, ораторствуют пред собравшейся толпой. Их миссия правильно организована и утомившихся деятелей сменяют по очереди другие. Вообще многие социалистические группы обладают надлежащим благоустройством, имеют свои финансовые средства, свои бюро на лучших улицах городов и собственные залы для собраний. Конечно, сходки устрояются, фуры останавливаются и проповеди социалистических ораторов раздаются главным образом там, где больше изнурённых трудом, голодающих, или страдающих от безработицы, а потому понятно, какое влияние оказывает эта проповедь. С каждым годом социализм приобретает в западной Европе всё бо́льшую и бо́льшую силу. Чтобы составить понятие о его росте, достаточно припомнить хотя бы только те завоевания, какие в последнее время сделал социализм в среде избирателей германского рейхстага. В 1871 г. социалистов-избирателей в Германии считалось лишь до 100,000, в 1877 их стало уже 490,000, в 1887 г. – 760 тысяч, в 1890 – уже 1,400,000, в 1893 – 1,780,000, а в 1898 – 2,100,000. Неудивительно, если эта, столь быстрорастущая, сила нередко даёт себя чувствовать угрожающими потрясениями: то гран-

—216—

диозными стачками рабочих, которые так недавно, напр., волновали Францию и Бельгию, то теми народными бунтами, во время которых вожаки движения, как в Вене напр. прямо взывали к бушующей толпе: „станем бороться против настоящего порядка вещей и ниспровергнем его“! И эта грозная сила ведёт своё дело открыто, устрояя международные социалистические конгрессы, то в Париже, то в Цюрихе, то в Лондоне, выставляя на них свои программы и учредив в 1900 г. в Брюсселе даже постоянный международный социалистический комитет.

Правительства европейских государств, наблюдая постоянный рост этой враждебной и угрожающей им общественной силы, естественно должны были призадуматься и поискать каких-либо средств для защиты существующего порядка. То пытались они предотвратить надвигающуюся грозу, идя по возможности навстречу народным желаниям и стараясь путём законодательных мер улучшить и обеспечить положение трудящихся и нуждающихся классов общества. Так создалось напр. фабричное законодательство, которым в особенности ознаменовала себя Англия и которое имеет своим предметом установить размеры рабочего дня и заработной платы, санитарные условия работы, страхование от несчастных случаев и т. д. То обращали правительства своё главное внимание на деятельность социалистических агитаторов и путём репрессивных мер старались подавить их влияние на массу, как это было напр.: в 80-х годах в Германии, при господстве исключительных законов Бисмарка, направленных против социалистов. Но уступки фабричного законодательства социалистов не удовлетворяли, а меры репрессии подавить их оказались не в состоянии. По заявлению Бебеля, не смотря на восемьдесят ссылок и полторы тысячи тюремных заключений, которые постигли германских социалистов в силу исключительных законов Бисмарка, число социалистов-избирателей неизменно возрастало и к 1890 году достигло почти полутора миллиона. Сам император Вильгельм 2-й признал непригодность насильственных мер, когда в 1890 г. отменил исключительные законы против социалистов и созвал в Берлине международную конференцию для того, чтобы представители европейских госу-

—217—

царств совместно обсудили необходимые законодательные меры по рабочему вопросу. – Ни уступки, ни меры насилия со стороны государственной власти не в состоянии были остановить угрожающий рост социализма и это потому, что в его основе было много правды; а от ничтожных уступок положение миллионов страждущих, труждающихся и обременённых, существенно улучшиться не могло и меры насилия тем менее, конечно, могли их успокоить. Чтобы помочь беде, нужно было подорвать социализм в самой его основе, противопоставить правде социализма другую правду, более глубокую, и призвать на борьбу с ним не физическую силу, но нравственную и более могущественную. Такую силу многие благомыслящие люди думали найти в религии и к первосвященнику Рима, как главе западной церкви, обращались в этом смысле с своим призывом. Ещё С. Симон писал папе: „ваши предки уже достаточно раскрыли и распространили христианское учение; вам нужно заняться его применением к жизни. Истинное христианство должно сделать людей счастливыми не только на небе, но и на земле. Ваша задача состоит в том, чтобы благоустроить человеческий род по основному принципу божественной нравственности“... „Вы должны направлять все средства церкви к тому, чтобы как можно скорее улучшить и нравственное и физическое положение самого многочисленного класса общества“... Подобные призывы не раз слышались и позднее из уст напр.: Перейра, Д’Эйхталя, Ламеннэ и др. Многие пытались даже путём своих личных усилий хотя бы до некоторой степени осуществить эту идею, т. е. по возможности содействовать разрешению социального вопроса на началах христианского учения. В таком смысле действовали напр.: во Франции – граф Де Мэн, в Германии – арх. Кеттелер, в Англии – кард. Маннинг и т. д. Но это были лишь отдельные попытки, не устранявшие, конечно, вопроса о том, как вся западная церковь, в лице своего главы – папы, отнесётся к призыву принять деятельное участие в разрешении столь тревожного для Европы социального вопроса.

В ту эпоху, когда социализм впервые стал принимать в западной Европе угрожающие размеры и положение, на римском престоле восседал Пий IX и ни личные свой-

—218—

ства этого папы, ни исторические обстоятельства его правления, не давали оснований надеяться на то, чтобы он мог отнестись к социальному вопросу с надлежащим вниманием. Довольно ограниченный по уму, из гвардейских офицеров случайно попавший на путь церковного служения и не получивший серьёзного образования, это был человек искренно благочестивый, доброго сердца и хороших нравов; но не обладавший ни глубокими научными познаниями, ни тонким пониманием современной жизни, ни административными способностями, ни дипломатической проницательностью. По отзыву министра Мамиани, выдающегося государственного деятеля того времени, это был „хороший сельский священник“... и только. Приходящих в Ватикан поклонников он очаровывал своей необыкновенной простотой и любезностью, награждая и самых смиренных богомольцев ласковым словом и весёлой шуткой и с готовностью благословляя протягиваемые ему чётки и образки. Ораторскими, одушевлёнными речами он приводил в восторг своих слушателей; но, когда не слова только нужны были, а дело, добродушный старец не стоял на высоте своего положения. Он только сам убеждён был в своей великой силе и самостоятельности, а в сущности им овладевали умные льстецы и вели его туда, куда им хотелось. Такой папа не был в состоянии должным образом понять и оценить волновавший Европу социальный вопрос. – И тем менее мог он понять его, что ему выпало на долю считаться с непосредственно его касавшимся политическим движением, которое всецело овладело его вниманием и привело к печальному для него полному крушению его светской власти. То была эпоха итальянского объединения, когда на месте прежних отдельных королевств, княжеств и герцогств, создавалось единое национальное королевство Италии. Не сумев стать во главе этого национального объединительного движения, Пий IX, бессильный помешать ему, вынужден был видеть, как революция постепенно захватывала его собственные владения, как провинция за провинцией отпадали от его церковной области, как итальянские войска подступили к его столице, как загремела бомбардировка и Рим был взят, как сам он из папы – государя превратился в ватиканского узника, а в квири-

—219—

нальском, прежде папском, дворце, вопреки всем протестам и проклятиям папы, водворился Виктор-Эммануил, король новосозданной Италии, и упрямо твердил: „мы здесь и мы здесь останемся“!

Под влиянием таких событий, Пий IX стал ярым защитником старого порядка и непримиримым врагом революции и всяких народных движений, не различая в них политического от социального. Народная толпа стала для него синонимом мятежа, насилия и разрушения, а потому он оставался глух на все призывы к участию в улучшении её положения. „Всему миру известно“, провозглашал он в своей энциклике, „что враги Бога и человеческого общества, злоупотребляя словами „свобода“ и „равенство“, поставляют себе главной целью распространять в народе пагубные измышления коммунизма и социализма. Обольщая обещаниями более счастливой жизни, они возбуждают рабочих и низшего класса людей восставать против верховной власти, грабить и разрушать, нарушать все божественные и человеческие права и ниспровергать всякий порядок в гражданских обществах. А между тем, полное равенство между людьми – это химера, а подчинение облечённым властью и уважение к чужой собственности есть непременный долг. Если люди послушаются превратных социалистических учений, то в результате получится лишь ниспровержение существующего порядка, всеобщая борьба и разрушение. – В своём знаменитом силлабусе Пий IX ещё раз подвергает социализм, как зловредную язву, безусловному осуждению. – Итак, папа только клеймит социализм, как язву; но ему как будто нет дела и он совсем не хочет знать, чем вызвана эта язва. По его словам, виной всему лишь злонамеренные агитаторы, которые смущают народ; а сам он не считает нужным поглубже вникнуть в истинный смысл и причины угрожающих европейскому обществу волнений; не желает подумать о том, что совсем не одна злонамеренность руководит агитаторами, но нередко и искреннее сочувствие и желание помочь народной нужде и горю. Папа не хочет слышать обращаемых к церкви призывов и как будто нет ему никакого дела до насущных запросов современной общественной жизни. В последнем параграфе

—220—

силлабуса он с решительностью осуждает, как заблуждение, ту мысль, что будто бы римский первосвященник может и должен примириться и согласоваться с прогрессом, либерализмом и новейшей цивилизацией. На жгучие запросы жизни он отвечает только анафемой. – Однако, такой взгляд хотя и провозглашённого непогрешимым был несомненной ошибкой, исправить которую взялся его преемник.

Это был тот самый Лев ХIII, которого лишь восемь месяцев тому назад оплакивала римско-католическая церковь; а печать всего мира единодушно провозглашала одним из величайших деятелей XIX-го века, имя которого может быть с полным правом поставлено рядом с Гладстоном и Бисмарком. С блестящими природными способностями, он с ранних лет был питомцем того знаменитого, хотя и с печальной репутацией общества, которое издавна славилось замечательным уменьем и привлекать к себе и воспитывать в своей среде высокие таланты и характеры. Он прошёл многолетнюю иезуитскую школу и выступил из неё на поприще общественной деятельности увенчанный учёными степенями и во всеоружии широкого, всестороннего образования. Мудростью практической, ловкостью администратора и тонкостью дипломата, чего, конечно, не могла дать ему школа, он в полной мере запасся тогда, когда стал правителем провинций церковной области, затем папским нунцием в Бельгии, епархиальным епископом и кардиналом. Пройдя эти долгие годы разносторонней практической деятельности, он явился человеком и обширных научных познаний и глубокого понимания совершающихся кругом событий, от крупного до самых последних мелочей.

Прогуливаясь однажды по садам Ватикана, Лев ХIII увидал одно вьющееся растение в очень заброшенном виде. „Что это вы даёте гибнуть этому растению?“ обратился он к садовнику. „Очень плохое здесь место для него, святой отец“, отвечал садовник. „Вы не знаете, что говорите и воображаете, что я поверю вашим рассказам“, возразил папа, и тотчас же преподал садовнику урок о том, что нужно сделать с растением. „Вот человек, говорил после садовник, вот человек, который может поучить всякого, начиная с кардиналов и кончая садовником

—221—

Обмануть его нет никакой возможности“! Таким и был он, когда застало его избрание конклава. Поднявшись теперь на высоту папского трона, он зорким, просвещённым взглядом окинул расстилавшийся у подножия католический мир и не мог, конечно, не заметить волновавших этот мир социальных движений. Он знал их, он задумывался над ними уже давно, когда был ещё епископом Перуджии и в своих пастырских посланиях уже останавливался на социальном вопросе, как на одном из таких, которые в современной жизни требуют к себе наибольшего внимания. Теперь, на папском престоле, он с сочувственным интересом стал следить за всем выдающимся, что предпринималось в области социального вопроса; а, с другой стороны, и в Европе люди трудившиеся над его разрешением скоро стали видеть в папе человека, более или менее им единомышленного. Когда напр. швейцарец Декюртэн выступил пред федеральным советом с своим проектом относительно международного законодательства о рабочих, кард. Якобини, по поручению Льва XIII, письменно выразил автору проекта полное сочувствие и благословение папы. А когда император Вильгельм созвал в Берлине международную конференцию по рабочему вопросу, он сам обратился с посланием к папе, выражая уверенность в нём, как в человеке, который, по его словам „всегда готов оказать своё влияние в пользу бедных и заброшенных человеческого общества“. В силу этой, распространившейся в Европе, уверенности Ватикан при Льве XIII стал свидетелем таких сцен, которые доселе были в нём невиданными. В октябре 1888 г. напр. до двух тысяч французских рабочих, под предводительством Армеля и Де-Мэна, прибыли в Рим, чтобы просить у папы благословения своих требований и своих надежд. В следующем году такая же толпа французских рабочих прибыла в Рим в количестве уже до 5,000 чел. И Лев XIII в залах Ватикана устроял этим рабочим торжественные приёмы, благосклонно выслушивал их адресы и отвечал на них сочувственными речами. При том папском престоле, который доселе был так глух к народным желаниям, они встречают теперь самый радушный приём.

—222—

Венцом и наиболее полным выражением этого нового папского настроения явилась в 91 году знаменитая энциклика Льва XIII-го „Rerum novarum,“ прямо и озаглавленная: „о положении рабочих“. –

В этой энциклике папа вполне признаёт неудовлетворительность существующего общественного строя и необходимость принять какие-либо быстрые и действительные меры, чтобы оказать помощь людям низших классов общества, так как их положение, благодаря жадной эксплуатации богатых и сильных, в высшей степени печально и доведено почти до рабства. Но где же средство, чтобы улучшить это их положение? Социализм указывает это средство в уничтожении частной собственности и требует превращения этой собственности в общую для всех, в коллективную, чтобы государство распоряжалось ею на пользу всех. Такую теорию папа решительно отвергает и подробно опровергает её на научных, социологических и политико-экономических основаниях. Он доказывает, что частная собственность утверждается на непреложном, самой природой установленном, праве; а потому посягать на неё значит грубо нарушать справедливость и отнимать у самого трудящегося плоды его трудов. Мало того, – это, указываемое социализмом, средство, по мысли папы, совсем и не достигает цели. Оно не только не улучшит положения дела, но, напротив, приведёт лишь к печальным последствиям. Свобода личности будет подавлена невыносимой тиранией государства; индивидуальным талантам не будет никаких побуждений прилагать свои старания к труду, а потому, вместо столь желаемого равенства, наступит лишь равенство всеобщей нищеты и бедствия. Итак, социализм – средство негодное и должен быть отвергнут. –

Истинное решение социального вопроса может быть дано только в религии и церкви. Прежде всего, она призывает человека с терпением переносить тот жребий, который выпал ему на долю. Сделать всех людей равными невозможно, ибо по самой природе своей они различаются умом, способностями, здоровьем, силой. Соответственно этому, как в организме члены различаются по достоинству и положению, так неизбежно это различие и в положениях общественных. Но ошибочно думать, что общественные

—223—

классы, богатые и бедные, непременно находятся между собой в непримиримой вражде. Они, как члены в организме, предназначены действовать в единстве и гармонии, ибо нет капитала без труда и нет труда без капитала. Только христианская церковь обладает средствами, чтобы утвердить эту гармонию и водворить мир между богатыми и бедными. Она учит их взаимным их обязанностям. Рабочему она внушает честно исполнять свой труд; не причинять вреда ни имуществу, ни личности хозяина; не предъявлять чрезмерных требований; не слушать вздорных и мятежных внушений. Богачу же и хозяину она внушает, не смотреть на рабочего, как на раба или только как на рабочую силу; но уважать в нём достоинство человека и христианина, заботиться не только о его теле, но и о душе, не притеснять его, не давать ему непосильной работы, оплачивать труд его надлежащим образом. Церковь не только водворяет мир между богатыми и бедными, но и соединяет их тесными узами дружбы и любви. Взоры тех и других она обращает от земли к небу. Она внушает им, что истинная ценность настоящей земной жизни определяется лишь по сравнению с жизнью будущей и вечной. Бог создал нас не для бренного и преходящего, а для небесного и вечного. Здесь на земле дано нам не вечное пребывание, а как бы временная ссылка. Здешние богатства не имеют цены для жизни вечной и за них придётся отдать суровый отчёт пред Судьёй Богом. Эти богатства даются человеку для надлежащего употребления. Богачи суть лишь раздаятели земных благ и христианская любовь предписывает им употреблять свой избыток на пользу ближнего. С другой стороны, и в бедности нет ничего унизительного. Сам Господь явился в мир и жил в нём сыном рабочего. Истинное достоинство человека не в его внешнем положении, а в его нравах, в его добродетели. Сердце Божие в особенности склоняется к бедным и несчастным; труждающихся и обременённых зовёт к Себе Господь, обещая им успокоение. Все классы общества примиряются и объединяются в братской христианской любви, ибо все люди – дети одного Отца – Бога, все одинаково искуплены и возрождены единой кровью Христа-Спасителя. – Христианская церковь не ограничивается однако

—224—

лишь указанием истинного пути к разрешению социального вопроса в правильном взгляде на жизнь и во взаимной любви, но и практически ведёт людей по этому пути. Как в древности языческий мир был обновлён христианством и его учреждениями, так и теперь исцеление общественных зол возможно лишь влиянием церкви. Пусть не думают, что она всецело поглощена лишь заботой о душах и презирает всё земное. Что касается в частности рабочих, то она употребляет все усилия к улучшению их положения, воспитывает в них добрые христианские нравы, которые устраняют чрезмерную жажду богатства и наслаждений и приучают к умеренности; создаёт разные общественные учреждения, предназначающиеся для улучшения положения рабочих, и развивает христианскую, лишь на братской любви основанную благотворительность. –

Государству она внушает, что забота об общем благе составляет его главную обязанность, а потому оно должно столько же заботиться о бедных рабочих, сколько и о других классах общества, так как они такие же граждане государства, как и все другие. Мы не имеем возможности подробно излагать здесь всё то, что внушает папа государству и очень сожалеем об этом, так как раскрытие и аргументация его положений под пером такого выдающегося мыслителя и стилиста, как Лев XIII, представляет высокий интерес. –

Но самым лучшим средством для улучшения положения нуждающихся, для примирения враждующих и вообще для мирного разрешения социального вопроса, папа признаёт свободные союзы, ассоциации рабочих, или рабочих и хозяев вместе. В основе таких союзов должна лежать, прежде всего, забота о душе, о развитии религиозно-нравственном. Материальных благ, по словам Господа, „ищут и язычники“... Вы же „ищите прежде царствия Божия и правды Его, и это всё приложится вам“ (Мф.6:32–33). На этой религиозно-нравственной основе установится в рабочей ассоциации правильный взгляд на взаимные отношения между людьми, утвердится мир, труд получит справедливое распределение, права и обязанности хозяев найдут должное согласование с интересами трудящихся, как это и было некогда у первенствующих хри-

—225—

стиан. – Пусть же, взывает папа, – пусть же каждый, по своим силам и званию, примет участие в осуществлении великого дела. Правители пусть покровительствуют ему законами и учреждениями; богатые пусть вспомнят о своих обязанностях; рабочие пусть добиваются целей своих законными путями; а так как лишь одна религия в состоянии уничтожить зло в самом его корне, то все пусть помнят, что, прежде всего, нужно утверждение христианских нравов, а потому пастыри церкви пусть идут в народ и употребляют все свои силы, чтобы утвердить в Душе его правила христианской жизни и водворить ту христианскую любовь, в которой одной спасение, – ту любовь, которая, по Апостолу „долготерпит, милосердствует, не завидует, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, всё покрывает, всё переносит“ (1Кор.13:4–7).

Таков был голос Льва XIII по социальному вопросу. Со всей решительностью стал он на сторону труждающихся и обременённых; но не трудно видеть, какая всё-таки глубокая разность существует между взглядами папы и проповедью социализма. Социализм смотрит только вниз и всех приглашает глядеть лишь на землю; а папа, руководясь христианским идеалом, поднимает очи вверх и всем указывает на небо. Социализм думает только о настоящей жизни. Он поставляет себе единственной целью, здесь, на земле, устроить для людей счастье, полагая всю сущность этого счастья в возможно более широком и для всех пользовании благами мира. Этого он и думает достигнуть путём искусственного и даже, быть может, насильственного имущественного переворота. Папа же указывает цель и назначение человека в жизни будущей, а на жизнь земную учит смотреть, как на состояние временное, несовершенное, в котором истинное счастье невозможно и полное равенство людей, по самой их природе, недостижимо. Соответственно этому и социальный вопрос, по его мысли, разрешается не искусственным переворотом, не переустройством форм общественной жизни, а религиозно-нравственным воспитанием самих людей, чтобы они прониклись сознанием своего братства и, христианскую любовь поставив принципом своих взаимных отношений, всегда готовы были протянуть друг другу руку помощи.

—226—

Что же? Имел ли папский голос какое-нибудь практическое значение? Успокоил ли он общественную тревогу и помог ли хотя сколько-нибудь разрешению грозного для Европы вопроса? – Теперь ещё не время подсчитывать его результаты; но несомненно, что влияние энциклики стало заметно обнаруживаться тотчас же после её распространения. В продолжении двух лет приходили в Рим многочисленные адресы, подписанные рабочими разных стран, где выражалось ими искреннее сочувствие идеям папы и полная готовность им следовать. В Бельгии, во Франции, в Германии, в Соединённых штатах и в других странах устроились рабочие ассоциации, основанные, в противодействие социалистическим, на христианских началах, полагавшие христианскую любовь своим принципом и действовавшие с молитвой, подле храмов и в союзе с церковью. Весной 1893 г., в Бьенне, в Швейцарии, на конгрессе представителей рабочих союзов этой страны было постановлено „организовать международную пропаганду для осуществления тех принципов, которые провозгласил Лев XIII в своей энциклике по рабочему вопросу“. Несомненно таким образом, что возбуждённое папой движение начинало развиваться и народная масса изъявляла свою готовность вступить в союз с церковью и её главой.

Говорят, что в этом союзе только и заключалась истинная цель папы; это была лишь „демократическая эволюция“ папства. Ватиканский узник, лишённый своей светской власти, не смотря на все свои протесты не видевший ниоткуда помощи против поглотившей его Италии и изверившийся таким образом в своих прежних коронованных покровителях, усмотрел новую, народившуюся в Европе, общественную силу в лице так называемого „четвёртого“ рабочего сословия и задумал в нём найти себе опору для достижения своих политических целей. Энциклика по рабочему вопросу и была, говорят, в этом смысле лишь ловким дипломатическим ходом со стороны такого дипломата, каким был Лев ХIII. Может быть; и мы не станем отрицать этого; но это не отнимает у энциклики её значения по существу. Высказанные в ней идеи, какая бы ни скрывалась за ними ближайшая практическая цель, сами по себе имеют свою цену, как выра-

—227—

жение христианского взгляда на социальную проблему, а потому как бы ни был величествен выступающий пред нами образ папы-дипломата, он во всяком случае не в силах заслонить собой и затмить гораздо более величественный образ папы-христианина.

На нашей свежей памяти Льва ХIII-го проводили в могилу и его преемником, вопреки всяким ожиданиям, выступил нынешний папа-Пий Х-й. Ещё слишком кратковременное пребывание его на папском престоле, конечно, не даёт нам права произносить о нём какой-либо твёрдый и решительный приговор; но единодушными отзывами европейской прессы этот сын крестьянина, долго бывший лишь приходским священником, характеризуется как очень простой и добрый человек, безукоризненной нравственности, глубоко верующий и благочестивый, никогда не занимавшийся политикой, а потому очень мало в ней смыслящий и совсем не дипломат. Таким он и высказался в первых же публичных заявлениях. По словам его первой энциклики, цель своего первосвященнического служения папа представляет себе чисто-религиозной, чуждой всяких политических расчётов. „Наша единственная цель“, говорит он, „состоит в том, чтобы всё соединить под главой Христом“ (Еф.1:10), да будет „всё и во всём Христос“ (Кол.3:11). „Мы хотим быть только служителем Бога и Ему посвятить все наши силы и нашу жизнь“. В беседе с одним из кардиналов он заявил: „никакой политики в Ватикане не будет“.

И вот этот новый папа, совсем не дипломат, в минувшем декабре издал документ, в котором повторил все главные мысли Льва XIII по социальному вопросу и предложил их для руководства всем католическим ассоциациям и кружкам. Очевидно, не „демократическую эволюцию“, не ловкий дипломатический ход усмотрел этот благочестивый папа в идеях своего предшественника, а выражение христианского взгляда на вопрос, вполне соответствующее его собственному религиозному настроению.

Вместе с Пием Х-м и мы от души пожелаем идеям Льва ХIII-го возможно более широкого распространения, ибо вполне с ним согласны, что одно только есть действительное средство к устранению общественных зол, к

—228—

водворению между людьми добрых отношений и к разрешению столь тревожного для Европы социального вопроса. Это средство – христианская, братская любовь. И мы верим, что наступит час её торжества.

„Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,

Кто б ты ни был, не падай душой:

Пусть неправда и зло полновластно царят

Над омытой слезами землёй,

Пусть разбит и поруган святой идеал

И струится невинная кровь: –

Верь, настанет пора – и погибнет Ваал,

И вернётся на землю любовь!“

„Верь в великую силу любви!..

Свято верь в её крест побеждающий,

В её свет, лучезарно спасающий

Мир, погрязший в грязи и крови...

Верь в великую силу любви!..“

В. Соколов

—229—

Кроме Грина, как уже упоминалось, у Канта много было и других друзей разных возрастов и положений. Ко всем им он относился очень участливо и интересовался малейшими подробностями их жизни, не говоря уже о более важных событиях и случаях. Когда Мотерби, сделавшийся по смерти Грина самым близким к Канту человеком, заболел и лежал при смерти, Кант был этим страшно расстроен. Яхман должен был два раза в день подробно сообщать ему о положении больного и о мнениях врачей. Когда, наконец, незадолго до смерти пришлось сказать ему, что нет более никакой надежды, Кант в горе воскликнул: „неужели суждено мне всех моих старых друзей видеть раньше меня сходящими в гроб“! Подобное же участливое отношение проявил он и к болезни брата Яхмана, и к смерти Руфмана. Из профессоров Кант был очень дружен с Краузом (SS. 58–59). В отношении к своим более молодым друзьям он всегда проявлял большую предупредительность, охотно и много говорил об их заслугах и достоинствах, – черта, в пожилом и притом знаменитом человеке весьма привлекательная. В тех случаях, когда эти молодые друзья философа оказывались людьми не особенно далёкими, он всемерно старался помочь им, поддержать их и так или иначе вывести на дорогу. Так, один юноша приобрёл себе особенную его любовь. Кант много занимался с ним на своих репетициях, приглашал его к себе, дал позво-

—230—

ление спрашивать себя о всех трудных философских предметах, наконец, приблизил его к себе настолько, что ввёл в круг самых близких своих друзей и вообще имел о нём совершенно отеческое попечение. Впоследствии он рекомендовал его одному начальнику полка на освободившееся место полкового проповедника. Чтобы получить это место, протеже его должен был сказать пробную проповедь. Кант, узнав каким-то образом заранее текст, предположенный для пробной проповеди, пригласил к себе своего кандидата и тонко навёл разговор на тему текста, развивши по этому поводу ряд мыслей, которыми потом молодой человек и мог воспользоваться при своей проповеди. В самый день проповеди он послал другого своего, друга послушать её и потом сообщить ему о произведённом ею впечатлении. Этому же молодому человеку во время его студенчества Кант выхлопотал у университетского сената стипендию. В день, когда он узнал об успехе своих хлопот, он был так рад, что предложил своим сотрапезникам распить за здоровье своего протеже даже бутылку шампанского. И потом в дальнейшей его жизненной карьере Кант оказывал ему весьма существенную поддержку (SS. 60–62). Не прочь он был помогать своим друзьям и деньгами. Напр., брату Яхмана настойчиво предлагал 500 талеров на путешествие с научной целью и был очень недоволен, что последний не воспользовался этим предложением, хотя и был человек бедный (S. 62). Но он отнюдь не был навязчив в отношении к своим друзьям. Советы он давал обыкновенно очень деликатно, а свои труды и старания в пользу их старался скрывать.

Сообщая о сердечных привязанностях и дружеских отношениях Канта, Яхман находит здесь вполне уместным коснуться и другого весьма близкого вопроса, – как относился Кант к женщинам, и играла ли какую-нибудь роль в его жизни любовь. Он „почти с полной достоверностью решается утверждать, что Кант в своей юности любил“ (S. 64). „Но, прибавляет он, я не могу сказать, осталась ли его первая любовь без взаимности, или его телесное сложение и решительная склонность к метафизическим спекуляциям и научным занятиям побудили

—231—

его отказаться от брака“ (S. 65). Будучи уже в зрелом возрасте, Кант часто давал своим неженатым друзьям совет жениться, причём давал даже указания насчёт выбора жены; нельзя, впрочем, сказать, – прибавим мы от себя, – чтобы эти указания были достойны его великого ума. Не прочь он был и сватать своим друзьям тех или иных Кёнигсбергских невест и оставался прямо недоволен, когда его советы оказывались ненужными или не принимались (SS. 65–67). Сам он до старости оставался неравнодушен к женской красоте. Ему даже в 70-летнем возрасте чрезвычайно нравилась мисс А., с которой он встречался в доме своего друга Мотерби; и он за обедом всегда старался сесть так, чтобы она сидела рядом с ним и притом – со стороны его здорового глаза (другим глазом К. плохо видел) (S. 67).

Девятое письмо характеризует отношение Канта к своим родным. Отношения эти и при жизни Канта, и по смерти его подвергались некоторым пересудам и даже нареканиям. Яхман старается защитить память своего учителя и друга и, – надо отдать ему справедливость, – делает это довольно объективно, т. е. не скрывая одних фактов и не преувеличивая значение других, а просто лишь устанавливая ту психологическую, этическую и житейскую перспективу, в какой надо рассматривать и понимать эти факты. Прежде всего, что касается отношения Канта к своей матери, то оно не только было совершенно безупречно, но и производило на всех очень трогательное впечатление. Кант лишился матери, когда ему было 13 лет. Таким образом, под её влиянием прошло его детство и часть отрочества. Влияние это было так глубоко, что он до конца дней своих сохранил самое благоговейное воспоминание о ней и нежную любовь к ней. „Моя мать, – так часто любил говорить Кант, – была любящая, чувствительная, благочестивая и правдивая женщина и нежная мать, которая благочестивыми наставлениями и добродетельным примером воспитывала своих детей в страхе Божием. Она часто выводила меня за город, обращала моё внимание на дела рук Божиих, изливалась в благочестивом восторге по поводу Его всемогущества, премудрости и благости и внедряла в моё сердце глубокое благоговение пред Творцом

—232—

всех вещей. Я никогда не забуду моей матери, потому что она насадила и воспитала во мне первые семена добра, она открыла моё сердце впечатлениям природы, она пробуждала и расширяла мои понятия, и её наставления имели никогда не прекращавшееся благотворное влияние на мою жизнь“. Всякий раз, когда Кант говорил о своей матери, он бывал сердечно растроган, глаза его блестели, и каждое слово выражало глубокую сыновнюю и сердечную преданность (SS. 67–69),

Иное отношение было к сёстрам и брату, и это-то, по-видимому, и служило главным источником пересудов относительно нашего философа. „О своих сёстрах и брате, говорит Яхман, Кант упоминал редко и имел мало к тому поводов. Брат его, по окончании университетского курса, жил вдали от него¹²³¹ и ограниченный круг его деятельности в качестве сельского пастора не давал Канту повода упоминать о нём. То же самое имело место и относительно сестёр, которые сначала жили в прислугах, а потом повышли замуж за мастеровых. Кант уже из одной скромности не стал бы заводить с своими друзьями и гостями разговоров о своих родственниках. С братом своим он, впрочем, поддерживал переписку, и нет никакого основания сомневаться в его (Канта) братских чувствах“. Любопытно, что, как однажды оказалось, он целых 25 лет не виделся с своими сёстрами, хотя и жил в одном городе с ними. „Я объясняю это замечательное явление тем, говорит Яхман, что его дух и его научные занятия исторгли его из сферы его семьи, а ещё более тем, что он в то время жил в таких стеснённых обстоятельствах, что не только не мог оказать какой-либо материальной поддержки своим сёстрам, – которые однако, по-видимому, рассчитывали на неё в виду высокого положения брата, – но должен был даже сам бояться, как бы не стать им в тягость. Кто сумеет поставить себя на место этого великого человека и разобраться в оттенках его чувств, тот найдёт, что такое его поведение скорее надо объяснить в похвальном для него смысле. Что, во всяком случае, основанием для него от-

—233—

нюдь не было глупое тщеславие, это непререкаемо видно из того, что в позднейшие годы, когда Кант пользовался громкой славой и занимал выдающееся положение в городе, он отнюдь не стыдился своих родных, поддерживал с ними общение и чем далее, тем более заботился о них. Между тем сёстры его ещё и в первые годы его профессорства обнаруживали гораздо большие притязания на его поддержку, чем действительно от него получали, и выражали по этому поводу жалобы. Но тогда Кант, применительно к своему положению, имел не больше, а может быть, даже меньше, чем они сами. Но и тогда, когда он уже получил возможность делать для них больше, в его планы отнюдь не входило – давать возможность (посредством богатых подарков) своим родным жить шире, чем другие средне-зажиточные люди их сословия, к чему особы низших сословий, имеющие богатых родственников, вообще очень склонны. Кант давал, сколько мог и сколько находил нужным, сообразно с обстоятельствами. Он объявил своим родным, что в случае болезни или нужды он никогда им не откажет в своей помощи, и искренно исполнил это обещание. Мне известно, что он выдавал своим племянницам при выходе их замуж по 100 талеров на первоначальное обзаведение. В случаях болезни кого-либо из родных, он поручал моему брату, как врачу, навещать и лечить их. Наконец, всё им нажитое, всё его имущество, после его смерти перешло к ним в собственность. Он отказал им по духовному завещанию всё своё состояние“ (SS. 69–72). На ряду с этими соображениями, не лишено значения и указание на стремление Канта к материальной независимости, гарантировавшей ему до известной степени независимость моральную. Например, в 1794 г. ему угрожало, – вследствие столкновения с Прусской цензурой, – лишение жалованья. Благодаря некоторым своим сбережениям, Кант мог без особенного страха глядеть в глаза этой опасности. А без этих сбережений, – если бы он все излишки своих средств немедленно раздавал родным, – ему, может быть, пришлось бы быть более покорным (Ср. стр. 72)¹²³².

—234—

Любопытные черты относительно эстетических вкусов и воззрений Канта сообщает десятое письмо. Из искусств наибольшее удовольствие доставляли ему поэзия и ораторское искусство. Он даже сам пробовал свои силы в сочинении стихов, которые, по словам Яхмана, отличались обилием мыслей и силой выражения. Внешней форме стиха он придавал большое значение и терпеть не мог не рифмованных (белых) стихов, называя их „сумасшедшей прозой“ (S. 73). Уверение Яхмана, будто К. очень любил слушать проповеди (S. 74), противоречив противоположному сообщению Боровского (S. 249). Меньше всего он любил музыку, хотя концерты знаменитых музыкантов всё-таки посещал. Сам не играл ни на каком инструменте (S. 74). В отношении к одежде он был очень внимателен. „Лучше до глупости следовать моде, чем быть одетым не по моде“, часто говорил он. Но, следуя существовавшим модам, он в возможных пределах проявлял не мало и личного вкуса (S. 75). В живописи он был поклонник полной естественности. Это требование он переносил и на собственные портреты. Особенно он был недоволен, даже прямо зол, на один гравированный портрет, на котором художник, – еврей, – по мнению Канта, „придал ему свои собственные национальные черты“, т. е. изобразил его с еврейским типом (SS. 76–77).

Одиннадцатое письмо касается религиозных взглядов и настроения Канта. Относительно этого предмета многие выра-

—235—

жали Яхману желание ближе и точнее знать истинные взгляды Канта. Яхман энергично протестует против такого желания, поскольку в нём скрыта тенденция простым примером великого человека оправдать свои собственные религиозные мнения. Эта тенденция противоречит всему духу Кантовой философии и самым основным его убеждениям, по которым вера есть плод личного нравственного опыта, а не должна быть внушаема авторитетом. Поскольку же в таком желании скрыто подозрение, будто интимные убеждения Канта могли быть иными, чем раскрытые в его сочинениях, постольку оно прямо оскорбительно для памяти такого правдивого человека, каким был Кант (SS. 77–78). Тем не менее, он даёт всё-таки несколько своих наблюдений над свойствами Кантовой религиозности. Кант был глубоко проникнут верой в Высочайшее Существо и нравственное мироправление (нр. миропорядок). И хотя он настойчиво заявлял, что не более всякого другого человека в состоянии понять непонятное и познать непознаваемое, и что вера в Бога основывается не на разумной очевидности, а на предписываемом нам разумом стремлении к святости, – следовательно, на субъективном основании, – тем не менее, он от всего сердца был убеждён, что мир управляется премудрым Промыслом (S. 79). Как существенную черту Кантовой религиозности, Яхман отмечает полнейшее отсутствие в ней какого бы то ни было мистицизма. Если ещё в детстве и юности пиетистическое воспитание могло заложить в его душу некоторые элементы мистицизма, то впоследствии от них не осталось и следа. „Он при всякой возможности заявлял, что всякая склонность к мистической мечтательности есть следствие и признак известной слабости ума“ (SS. 80–81). Отрицание Кантом всяких внешних и чувственных религиозных обрядов служит, по мнению Яхмана, ещё большим доказательством, что его религиозность не имела в себе ничего мистического. Посещал ли он в свои молодые годы церковь с целью религиозного назидания, это биографу осталось неизвестным; но в своём зрелом возрасте он уже не нуждался более ни в каких внешних средствах для оживления своего нравственного настроения (SS. 81–82). Очень любопытный случай

—236—

рассказывает здесь Яхман для характеристики Кантовой веры в загробное бессмертие. Когда однажды зашёл разговор об этом, то Кант поставил такой вопрос: „что должен бы выбрать разумный человек, при полной осмотрительности и по зрелом размышлении, если бы ему пред его кончиной явился ангел с неба, облечённый всякой властью относительно его будущей судьбы, и предложил бы ему сделать бесповоротный выбор, – существовать ли вечно, или после своей земной кончины совершенно уничтожиться?“ Сам Кант был того мнения, что было бы в высшей степени рискованным решиться на совершенно незнакомое и однако ж имеющее длиться вечно состояние; – добровольно подвергнуться неизвестной судьбе, которая, не смотря на возможное раскаяние в сделанном выборе, не смотря на возможное пресыщение бесконечным однообразием и страстное желание перемены, однако ж останется неизменной и вечной (SS. 82–83). Этот случай показывает, что у Канта убеждение в бессмертии души отнюдь не было лишь выражением его желаний, – по принципу quae volumus, ea libenter credimus, – а действительно философским (теоретическим) выводом из рассмотрения условий нравственной деятельности.

Двенадцатое письмо знакомит нас с политическими мнениями, вкусами и интересами Кёнигсбергского мудреца. „Кант, говорит Яхман, со времени французской революции ничем, может быть, так не возбуждал к себе внимания во всем мире и ничем не приобрёл себе столько друзей и врагов, как своими политическими идеями и принципами“ (S. 85). Конечно, последние известны всем, читавшим его сочинения – учение о праве и трактат о вечном мире; но в конкретных иллюстрациях они всё-таки выступают пред нами гораздо рельефнее и весьма характерны собственно для личности Канта. Поэтому очень жаль, что Яхман, не смотря на сознаваемую им важность подобных сообщений, даёт их всё-таки очень мало¹²³³. Известно, как близко совпадают с собственными политическими взглядами Канта провозглашённые французской Революцией

—237—

идеи: свободы, братства и равенства. Легко поэтому понять, с каким напряженным вниманием он должен был следить за предпринятой великим цивилизованным народом попыткой провести эти принципы в жизнь. Пользуясь всем своим знанием людей и всей своей проницательностью, он страстно стремился, опережая события, угадать, какие плоды принесёт та или иная затея революционного правительства, в какой мере она приближает человечество к идеальной государственной организации и к идеальному гражданскому строю или отдаляет от них. В это время самыми любимыми его разговорами сделались разговоры о политике, причём он не боялся пускаться в самые смелые предсказания, нередко, однако оправдывавшиеся и на деле. К чтению газет он в это время стал проявлять такую жадность, что нередко выходил за милю от города навстречу почте, чтобы только поскорее получить газету; и ничем его нельзя было так обрадовать, как сообщивши какую-либо частным путём узнанную политическую новость. Во французской революции он видел своего рода политический эксперимент, – попытку осуществить свойственную разуму идею совершеннейшего государственного устройства; и на ход событий революционной истории он смотрел с таким же удовольствием и интересом, с каким естествоиспытатель смотрит на эксперимент, подтверждающий известную важную для него гипотезу (SS. 88–89).

Много живых и весьма интересных подробностей даёт 13-ое письмо, характеризующее Канта, как члена Кёнигсбергского общества, как светского человека. Все знавшие Канта единогласно свидетельствуют, что самым замечательным в личности этого философа было его уменье держать себя в обществе. Особенно приятно поражались этим уменьем приезжие люди, которые, познакомившись с его глубокомысленными сочинениями, представляли себе автора этих трудов мрачным, замкнувшимся в себе самом и равнодушным ко всему миру мыслителем, а на самом деле вдруг встречали весёлого и разносторонне образованного светского человека. „Кант был в этом отношении, – прибавляет Яхман, – действительно редким человеком: он самым счастливым образом соединял

—238—

в себе два, обыкновенно не встречающиеся вместе, свойства – глубокую учёность и тонкий светский лоск. Как свои знания он не черпал только из книг, так точно и жил он отнюдь не для одного книжного мира. Сама жизнь была его школой, и для жизни же он пользовался своими знаниями; он был светским мудрецом“. „Будучи, как критический философ, доступен лишь немногим посвящённым, он, как философский представитель жизненной мудрости, собирал вокруг себя самых разнородных людей и для всех них был интересен и полезен. Кто знает Канта только по его сочинениям и лекциям, тот знает его лишь наполовину“ (SS. 91–92).

Обращаясь к частным примерам, характеризующим с этой стороны Канта, Яхман прежде всего отмечает замечательное уменье вести интересный разговор о всевозможных предметах. „Кант обладал, говорит он, большим искусством обо всём на свете говорить интересно. Его всеобъемлющая учёность, простиравшаяся даже и на мельчайшие предметы обыденной жизни, давала ему весьма обильный материал для разговора. Его оригинальный ум, всё рассматривавший с своей собственной точки зрения, придавал этому материалу новую, своеобразную форму. Не было такого предмета в житейском обиходе, о котором Канту не приходилось бы говорить; и в его устах всякий даже самый обыкновенный предмет приобретал интересный вид“ (S. 92). Кант был в высшей степени общителен и с каждым в обществе находил о чём поговорить. С дамами он говорил об их женских занятиях с таким же знанием дела и с такой же приятностью, с какими в обществе учёных рассуждал о научных предметах. В его обществе разговор никогда не прекращался (S. 93). В большом обществе, даже среди учёных, он обыкновенно избегал разговоров о своих научных занятиях; менее всего можно было услышать от него что-либо о его философии или его сочинениях (ibid.). Всякий разговор в обществе, по его убеждению, должен был быть прежде всего приятен, доставлять удовольствие. Сам он в своих разговорах, особенно за столом, был неисчерпаем. Если общество, по числу собравшихся, не превосходило числа муз, так что разговор мог быть об-

—239—

щим, то Кант обыкновенно получал в этом разговоре руководящую роль. Но он при этом отнюдь не изображал из себя профессора, читающего лекцию, а старался привлечь к беседе всё общество. Возражения и сомнения оживляли разговор. И только упорного и постоянного противоречия, равно как и бессмысленного поддакивания он не выносил. Разговор его частью принимал форму спора, частью вёлся в повествовательной форме, а иногда он просто делился с присутствующими своей опытностью и наблюдениями. При этом, – если разговор уклонялся от своей первоначальной темы, – Кант очень любил, когда кто-либо из присутствующих замечал это и старался восстановить нить рассуждений. Свою речь он любил оживлять анекдотами, рассказывать которые был мастер“ (SS. 94–95). Только со времени французской революции, прибавляет Яхман, разговор Канта много потерял в своей содержательности и в своём разнообразии. Наш мудрец почти утратил способность говорить о чём-либо, кроме этого великого политического события“ (S. 96). Под старость же он стал повторяться и вообще сделался довольно скучен (S. 97).

Кант отличался не только уменьем поговорить, но и вообще приятно держать себя в обществе. К дамам он был всегда очень любезен и предупредителен, но без всякой аффектации. Он очень охотно вращался в обществе образованных дам, которые, в свою очередь, видимо, его очень ценили (S. 97). На него самого приличная внешность и хороший тон, встречаемые в обществе, всегда производили приятное и возбуждающее впечатление. Особенно оживлялся он за хорошо сервированным столом и после стакана хорошего вина (SS. 97–98).

В свои молодые годы Кант любил посещать гостиницы (рестораны), где находил себе также многих собеседников. Здесь он нередко коротал время за карточной игрой в ломбер. Он был большой поклонник этой игры и говорил, что она полезна (конечно, в обществе приличных партнёров) не только как упражнение ума, но и в нравственном смысле, – как упражнение в самообладании. Дружба с Грином положила конец его увлечению карточной игрой. Он, впрочем, ещё и раньше при-

—240—

нял решение прекратить её, потому что он сам играл очень быстро, а медлительность его партнёров нагоняла на него скуку. До 63 лет он обедал обыкновенно в одном отеле, где обедали также многие из Кёнигсбергского общества, особенно военные. Но чаще всего он был приглашаем к обеду разными своими знакомыми (Яхман даёт длинный перечень этих знакомых; – SS. 98–99). Но на 63 году он завёл своё собственное хозяйство и стал сам собирать у себя небольшое общество своих приятелей. Обыкновенно приглашались к столу один или двое из них; иногда же Кант приглашал пятерых из своих друзей, и тогда стол накрывался на 6 персон. До 1794 года (пока Яхман оставался в Кёнигсберге) обычными сотрапезниками его были: Гиппель, Иенш, Вигилянций, Гаген, Шеффнер, Ринк, Краус, Першке, Гензихен, Руфман, Браль, Зоммер, Эренбот, Якоби, Мотерби и Яхман 2-й. Это были все люди самых разнообразных профессий и общественных положений: администраторы, судебные чиновники, военные, купцы, профессора, врачи, священники и т. п. Приходили к Канту эти его сотрапезники всегда по специальному его приглашению, которое он обыкновенно посылал утром того самого дня, на какой приглашал известное лицо к обеду. Делал он это из особого рода деликатности: приглашая раньше или вообще на известные дни, он мог бы поставить своих друзей в необходимость отказываться от других, может быть, для них более интересных приглашений. „Ich bleibe gern zuletzt“, любил он часто говорить по этому поводу. Даже профессору Краусу, обедавшему у него каждый день, он ежедневно посылал особое приглашение, – дабы дать ему возможность, если он пожелает, отказаться иной раз. Тем же отвечали и ему его друзья: напр., Мотерби, у которого он всегда обедал по воскресеньям, обязательно каждый раз приглашал его нарочно (SS. 100–101). К своим гостям он был необыкновенно внимателен: замечал их любимые кушанья и намеренно старался для них заказывать таковые. Ничто его так не радовало, как хороший аппетит его гостей (S. 102).

В четырнадцатом письме сообщается о наружности и физических свойствах Канта. По своему телосложению, Кант отнюдь не был предназначен к тому, чтобы прожить до

—241—

80 лет; но он, можно сказать, отвоевал у природы себе долгую жизнь. Он был среднего роста, имел очень большую голову, плоскую, почти впалую грудь, правое плечо несколько подавшееся назад. Мускульная сила его была весьма незначительна. Худ он был настолько, что одежда держалась на нём лишь при помощи разных искусственных приспособлений. Насколько слабы были его нервы, видно хотя бы из того, что не просохший свежеотпечатанный лист газетной бумаги уже вызывал у него насморк (S. 104). Но, не смотря на слабость груди, голос Канта, обыкновенно довольно тихий, в нужных случаях мог становится очень громким. Единственно что у него было необыкновенно здорово, – это желудок. Аппетит он всегда имел превосходный. Зрение его было достаточно хорошо, хотя вдали он видел уже слабо; но любопытно, что ни он сам, ни его друзья долгое время не замечали, что один глаз у него почти совсем перестал видеть (S. 105). Наружность Кант имел очень приятную, а в молодых годах был даже прямо красив; – волосы белокурые, цвет лица свежий, а щеки даже до старости сохранили здоровый румянец. Особенно приятное впечатление производили его голубые весьма выразительные и симпатичные глаза (SS. 105–107). Не смотря на свою физическую слабость, Кант во всю свою долгую жизнь ни разу не был болен. Это, несомненно, зависело от его в высшей степей аккуратного и гигиенического образа жизни. О своём здоровье он говорил очень охотно и вообще любил разные медицинские и гигиенические разговоры¹²³⁴ (S. 107–108).

Пятнадцатое и шестнадцатое письма дают описание образа жизни Канта. В своей молодости Кант не держался никаких определённых диететических правил, а жил просто так, как ему было приятнее; но с годами он стал более внимательно присматриваться к разным обстоятельствам своей жизни и, сообразно с ними, вводить для себя те или иные правила. Яхман начал знать его уже в зрелом возрасте, когда жизнь его уже отлилась в опре-

—242—

делённые формы. Кант вставал каждый день зимой и летом в 5 часов утра. Слуга его точно в три четверти 5-го стоял перед его постелью и будил его, причём не отходил до тех пор, пока он действительно не вставал. Одевшись, в халате и ночном колпаке, шёл он в свою рабочую комнату, где и завтракал. Завтрак его состоял из 2 чашек чая и трубки табаку. Кофе он страстно любил, но избегал, по возможности, его пить, считая для себя вредным (SS. 109–111). До 7 часов он работал и обдумывал лекцию. В 7, переодевшись, отправлялся в аудиторию. В 9 ч. он снова облачался в халат, колпак и туфли и работал до ¾ первого ч. Затем, в течение ¼ ч. одевался к столу и ровно в 1 ч. садился обедать. Обед длился обыкновенно до 4 часов, а если бывала большая компания, то, случалось, и до 6 ч. После обеда он гулял в течение часа. Летом ходил он обыкновенно медленно, чтобы не вспотеть. Гулять любил один, и ему было, заметно, неприятно, когда на прогулке кто-л. присоединялся к нему, хотя бы даже из друзей его. После прогулки до 10 ч. веч. он занимался чтением, а ровно в 10 ложился спать (SS. 111–112). От этого порядка Кант не отступал даже и в те дни, когда бывал в гостях (там же). Ел он только один раз в день, именно в обед, но с весьма большим аппетитом. В остальную часть дня он ничего не употреблял кроме воды. Его стол состоял обыкновенно из трёх блюд, с прибавлением масла и сыра или (в летнее время) фруктов. Первым блюдом был мясной суп, по большей части, из телятины с рисом, крупой или вермишелью; второе – рыба или сухие овощи с различными прибавлениями; третье – жареное. Горчицу он употреблял в большом количестве почти со всеми блюдами. После обеда любил закусить сыром. Хлеб предпочитал ржаной. Когда у него были гости, то подавалось ещё и пирожное. Пил он только вино (обыкновенно – медок) и воду; пива не любил (SS. 113–115). Кант слыл среди знавших его людей, особенно среди дам, за большого и тонкого гастронома, которому довольно трудно угодить; но это, по-видимому, было простым недоразумением, порождённым его манерой разговаривать с дамами о поваренном искусстве; к этим разговорам он, впро-

—243—

чем, имел не малую склонность и в других случаях, причём обнаруживал весьма детальные и точные познания; а хозяйку дома, где бывал в гостях, он обыкновенно, – по-видимому, из вежливости и любезности, – старался расспросить, как приготовлено то или иное кушанье. На этой почве, надо думать, и создалась упомянутая репутация. Справедливого в ней было только то, что Кант действительно поесть любил (SS. 115–116). Из других его пристрастий Яхман упоминает нюханье табаку, но прибавляет, что в аудиторию он с собой табакерки никогда не брал и не любил, когда кто-либо из его слушателей частыми понюшками раздражал его аппетит (S. 118). Спал он обыкновенно в холодной, нетопленой спальне, а в своей рабочей комнате всегда поддерживал одинаковую температуру, для чего топиться она должна была по термометру (S. 119). Так как погода оказывала большое влияние на его физическое состояние, то он понемногу привык чрезвычайно интересоваться всевозможными метеорологическими приборами,–флюгерами, термометрами, барометрами, гигрометрами, – по нескольку раз в день справлялся с их показаниями и мог делать довольно удачные предсказания (там-же). Говоря о его заботах касательно своего здоровья и физического состояния, Яхман приводит одну чрезвычайно любопытную подробность. Ему чрезвычайно хотелось дожить, по возможности, до самой глубокой старости. Поэтому он собирал сведения о всех наиболее долголетних Кёнигсбергских стариках и нередко выражал радость, что всё менее и менее остаётся среди его сограждан людей старше его. С целью определить вероятную продолжительность своей жизни, он в течение многих лет добывал из Кёнигсбергской полиции ежемесячную ведомость о смертности. Когда его спрашивали о его возрасте, он всегда считал до следующего 22 апреля (день его рождения) – в твёрдой надежде дожить до этого дня (S. 120).

Как уже было сказано, в последние 17 лет своей жизни Кант имел свой собственный дом. Дом этот был двухэтажный с мезонином и состоял из 8 комнат. В нижнем этаже в одной половине помещалась его аудитория, а в другой жилище его старой кухарки. В

—244—

верхнем этаже в одной половине были его столовая, библиотека и спальня, а в другой приёмная и рабочая комната. В мезонине жил его слуга. Меблировка его комнат была в высшей степени простая. Только в приёмной и столовой висело по зеркалу, а в остальных комнатах стояли только столы, стулья и небольшое канапе. Белые стены не были ничем украшены. В его кабинете, кроме письменного стола, были ещё комод и два стола, заваленных книгами и рукописями. На стене висел портрет Жан Жака Руссо (SS. 121–122).

Заслуживает упоминания отношение Канта к своему слуге Лампе. Пока этот Лампе был здоров и в силах, на нём лежало заведывание всем хозяйством. Обыкновенно Кант выдавал ему с вечера письменное распоряжение на будущий день, которое тот и должен был в точности исполнить. Когда Лампе сделался очень стар и слаб, Кант уволил его на покой, назначив ему пожизненную пенсию в размере его годового жалованья. Он очень ценил в своём слуге его правдивость, честность и преданность, но не без основания был весьма невысокого мнения о его ограниченном уме. Каждую мелочь ему надо было сначала показать во всех подробностях, – как её сделать, – и уже после того Лампе мог её исполнять аккуратно с точностью машины. „Вначале меня, говорит Яхман, несколько поражал тот бранчивый и раздражительный тон, с каким Кант обращался всегда к своему слуге. Но под конец я убедился, что с Лампе и нельзя было иначе обращаться, потому что он, при всей своей ограниченности, воображал однако себя весьма умным человеком, чрезвычайно гордился, что служил у такого великого философа, и вследствие этого нередко держал себя небрежно и чересчур развязно; – строгий тон господина и нужен был, чтобы поставить его в надлежащие границы“ (SS. 123–124).

После смерти Канта от него осталось состояние в 20,000 талеров, чему многие тогда удивлялись. Действительно, нельзя было не удивляться, если принять во внимание, что в годы своей приват-доцентуры он едва сводил концы с концами, профессорское жалованье тоже было довольно незначительное, кроме того, он был человек благотво-

—245—

рительный, да и себе самому ни в чём не отказывал. Существовало даже предположение, которого долгое время держался и Яхман (настоящий биограф), – будто он получил некоторое состояние, потом умноженное собственными сбережениями, от своего друга Грина по духовному завещанию. Но младший Яхман (брат биографа), многие годы заведовавший денежными делами Канта, положительно утверждает, что его состояние нажито им самим, преимущественно в позднейшие годы его службы, когда он стал больше получать за свои лекции и за часто повторявшиеся новые издания своих сочинений (SS. 125–126).

В семнадцатом письме Яхман сообщает о своём последнем посещении Канта, имевшем место 1 августа 1803 года. Как известно, Кант умер от старческой слабости (маразма). Упомянув о том волнении и о тех чувствах, с какими он ехал на свиданье с своим старым учителем и другом, знаменитым философом, которым привык гордиться, и с редким по сердцу человеком, которого привык любить, наш биограф продолжает: „Представьте же себе моё впечатление! Едва я вошёл в комнату, как предо мной поднялся с своего кресла сгорбленный старик и колеблющейся походкой пошёл мне навстречу. С болезненно сжавшимся сердцем бросился я ему на грудь и запечатлел на его губах мой сыновний поцелуй. Я стал говорить ему о моей радости, что опять его вижу, а он... он смотрел на меня усталым, недоумевающим взглядом и с дружественной миной спрашивал: кто я такой? Мой Кант не знал меня более!.. Тотчас же попросил он позволения сесть, так как стоять ему было трудно, с своей обычной любезностью заставил сесть и меня и снова осведомился, кто я такой. Я старался напомнить ему различные обстоятельства моей жизни, несомненно, ему хорошо известные, но они совершенно изгладились из его памяти. Я назвал ему различные важные события, в которых мы оба с ним принимали участие, но и они не оставили в его душе никакого следа. Я напоминал ему места и лица, где и с которыми мы чаще всего были вместе, называл поступки, которые он сам совершал для меня, но и это не помогало ему вспомнить меня. Больно было видеть, как слабый ста-

—246—

рик усиливался заглянуть за немного лет в прошедшее, чтобы соединить настоящее созерцание меня с своими тогдашними впечатлениями, и это, однако, ему не удавалось. Чтобы не прекращать совершенно разговора, я осведомился у него о таких его физических обстоятельствах, о которых он прежде любил говорить; ему, видимо, было приятно, что я вернул его в узкий интимный круг его мыслей. Он заговорил теперь о тех же самых вещах и теми же самыми словами, какие я часто слыхал из его уст в прежнее время; но и при этом столь привычном для него разговоре, мысль его оставалась неподвижна, и он не мог подыскать слов, чтобы закончить некоторые начатые небольшие фразы, так что его престарелая сестра, сидевшая позади его стула и, может быть, уже много раз слышавшая эти разговоры, подсказывала ему недостающие слова, а он потом повторял за ней. Во время нашего разговора, в течение которого он, не отрываясь, смотрел на меня, он несколько раз с выражением радости восклицал: „Ваш взгляд делается для меня всё более и более знакомым!“ Я с восторгом, при этих радостных восклицаниях, начинал надеяться, что, может быть, наконец, он меня и вспомнит, но – совершенно напрасно!... Так я и ушёл от него, не быв им узнан. Старик, видимо, и сам сознавал ослабление своей памяти. Когда я с ним прощался, он несколько раз просил меня, чтобы я подробно разъяснил его сестре, кто я такой, а она, при случае, передаст ему. Я сделал это, и, как оказалось, добрая старушка достаточно и сама знала меня в прежнее время, чтобы, насколько возможно, ещё раз привести меня на память брату. Затем я обнял моего великого учителя в последний раз и простился с ним с болью на сердце и со слезами на глазах“ (SS. 128–131)... Конечно, такой упадок сил и такое одряхление наступили не сразу. По словам Яхмана, первые признаки начали замечаться уже лет за 8 до описываемого времени. А за 4 года он начал пользоваться записочками, чтобы запомнить посещавших его лиц. Впоследствии в эти записочки он начал вносить всякую мелочь, которую слышал от других или которая самому ему приходила в голову. За 3 года Яхман сообщил ему о предстоящей перемене

—217—

в своём служебном положении; Кант долго не мог понять, в чём будет состоять новая должность Яхмана, и последний должен был продиктовать ему обстоятельную записку на этот счёт (SS. 132–133). Но, судя по тому, что сообщается в следующем письме, особенно резкую форму этот упадок принял сравнительно незадолго до смерти.

В последнем (восемнадцатом) письме Яхман, со слов своего друга, одного Кёнигсбергского врача, бывшего и к Канту близким человеком, нередко посещавшего нашего философа и пользовавшего его, даёт описание последних дней и смерти Канта. „Хотя упадок сил, говорит этот врач¹²³⁵, и делался заметным со дня на день в течение нескольких лет, однако вполне и особенно быстро он проявился в последние месяцы пред его смертью и сказался одновременно во всех органах – как чувств, так и прочих отправлений“ (SS. 133–134). Всегда прекрасно работавший желудок совсем отказался служить, хотя ему и варить-то стало почти нечего, так как вследствие потери аппетита и вкуса Кант почти ничего не ел. Почти полная потеря зубов делала и вообще питание крайне затруднительным. А состояние желудка ещё более усиливало это затруднение: больной стал страдать почти постоянным запором. Испытывавшиеся им иногда и прежде головные боли („давление на мозг“) теперь чрезвычайно усилились. Зрение ослабело настолько, что он с трудом находил возле себя на столе нож, вилку и пищу. Ко всему этому присоединились старческие капризы и слабоумие (SS. 135 и ff)... Незадолго до смерти с ним случился припадок (нервный удар), длившийся 24 часа (SS. 147–148). Наконец, 12 февраля 1804 г. в 12 часов дня благодетельная смерть пресекла это скорбное существование...

h6C (Продолжение следует).

П. Тихомиров

—248—

Преосвященнейшие Архипастыри,

Милостивые Государи

и всё досточтимое собрание!

Содержание и характер моего труда, имеющего быть предметом обсуждения в настоящем учёном собрании, побуждают меня просить Вас уделить своё просвещённое внимание на выслушание некоторых предварительных с моей стороны пояснений, тем более что в самых книгах моих нет обычно встречающегося авторского предисловия. В своих объяснениях постараюсь быть кратким.

Заглавие, данное мной своему труду, – „Православное Догматическое Богословие“, – показывает, что он не представляет собой нового, вполне оригинального произведения в отечественной богословской литературе. Не только людям науки, но и вообще любителям богословского чтения хорошо известны догматические системы преосвященных догматистов: Макария, Филарета и Сильвестра. И в моём труде рассматриваются и излагаются те же догматы веры, что и в указанных догматических системах, почему и дано ему обычное, а не какое-либо новое заглавие. В основных чертах и сам план или построение системы таково же, как и в названных трудах, в свою очередь весьма близких к плану известного учебного руководства по Догматике архимандрита Антония, впоследствии ар-

—249—

хиепископа Казанского. Изменения или отступления от общепринятого плана в моём труде касаются лишь некоторых частностей (распределения глав и §§). Этот план кратко намечен в никео-цареградском символе веры, подробнее – в „Катехизисе“ и „Прав. исповедании веры“. На сколько мне известна русская богословская литература, в ней нет основательных возражений против расположения догматического материала по этому плану (возражения о. Светлова не представляются таковыми). Но, в таком случае, – была ли надобность в появлении новой догматической системы, построенной по одинаковому плану с трудами, высокие достоинства которых и авторитетность общепризнаны? Конечно, появление таковой было бы излишним, если бы эти последние давали полное и всестороннее разъяснение и освещение догматических вопросов, и удовлетворяли в полной мере запросам, предъявляемым к богословию в настоящее время, так что ничего не оставалось бы, как только повторить уже сказанное в них. В действительности же дело обстоит иначе. И это следует сказать не только по отношению к догматической системе преосв. митр. Макария, появившейся полстолетия тому назад (1849–1853 г.) и в сокращённом изложении доселе являющейся учебником по Догматике в духовных семинариях, равно и системе преосв. архиеп. Филарета, тоже приближающейся к полустолетию со времени своего выхода в свет (1864 г.), но и новейшему обширному догматическому труду преосв. еп. Сильвестра (1877–1891 г.). Не думаю, чтобы была особая надобность в разъяснении этого. Это достаточно известно занимающимся богословием. Мне же лично пришлось убедиться в этом не теоретическим только, но и опытным путём. Да позволено будет мне рассказать о сём, ибо этот опыт расположил меня взяться за свой догматический труд и придать ему тот характер и те особенности, какие он имеет по сравнению с другими догматическими системами.

По окончании академического курса я был назначен преподавателем богословия в одну из духовных семинарий. Это было переходное время введения в действие нового устава дух. семинарий 1884 г., с изменённым распределением по классам учебных предметов и новыми програм-

—250—

мами. Я должен был преподавать четыре богословия: догматическое, основное, сравнительное и нравственное. Понятно, что хотелось поставить дело преподавания возможно основательно, расположить и воспитанников к изучению богословия. Широкие требования предъявлялись и программами. Скоро пришлось убедиться, что одна из главнейших трудностей к достижению этой цели заключалась в отсутствии удовлетворительных учебных пособий и руководств, – таких, в которых воспитанники находили бы доступное для себя и удовлетворительное разъяснение богословских вопросов. В очень и очень многих случаях не оказывалось таких разъяснений и в полных курсах Догматики, или имевшиеся не представлялись достаточными. Затруднения от сего происходили не для воспитанников только, но и для преподавателя. За разрешением возникавших вопросов, возражений и недоумений приходилось обращаться ко множеству книг, а иногда попытки разыскать нужные книги оказывались напрасными. Обстоятельства заставляли побуждать и воспитанников, по крайней мере лучших, готовить уроки по разным книгам, нередко по журнальным статьям. Вот где, между прочим, причина употребления почти во всех семинариях дополнительных к учебникам литографированных записок. Издавал таковые и я... Постепенное же ознакомление с русской богословской литературой привело меня к убеждению в необходимости внимательного пересмотра и поверки положительного обоснования, а тем более апологетических разъяснений истин веры в существующих системах Догматики, более жизненного раскрытия догматов, введения в Догматику в более широких размерах апологетического элемента, внесения и рассмотрения новых вопросов, исключения того, что уже для нашего времени потеряло значение, более точного формулирования разностей между христианскими исповеданиями, устранения ошибочных представлений по некоторым вопросам, более строгого выделения догматов от т. н. частных мнений и пр. Под влиянием такого убеждения и желания посильно удовлетворить насущной потребности средних духовно-учебных заведений при преподавании и изучении богословия, особенно догматического, и издана была мной в 1895 г. пока одна первая часть

—251—

опыта Догматического Богословия. Книга была признана полезной для духовно-учебных заведений; сочувственно она была встречена и обществом, интересующимся богословским чтением. Тогда я решился довести до конца свой труд по намеченному в первой части плану, но с более широкой постановкой вопросов и большим вниманием к научным требованиям. Таковы обстоятельства происхождения изданных частей моего труда, объясняющие его характер. Не стремясь непременно отыскивать и прокладывать новые пути, следуя общепринятому плану в расположении догматических истин, я старался в кратком и общедоступном изложении представить возможно полное и всестороннее освещение или рассмотрение каждого догматического вопроса: догматы мной рассматриваются с точки зрения откровения или учения св. Писания, с точки зрения символов исповедания вселенской церкви, с точки зрения святоотеческой литературы (или патристической), с точки зрения соображений разума, или философской, с точки зрения вероисповедной, и наконец, с точки зрения защиты христианских истин против неверия или апологетической.

Введение апологетического элемента в сравнительно широких размерах вызвано запросами и потребностями времени. Раскрывая с той или другой стороны догматический вопрос, я хотел представить всё наиболее ценное, проверенное, устойчивое, имеющееся в русской духовной литературе последнего полустолетия, что служит к обоснованию, выяснению или защите догмата, выделяя при этом догматическую область от т. н. частных мнений. По некоторым вопросам в русской литературе почти ничего не имеется, кроме того, что говорится в известных догматиках, а посему естественно, что в этих случаях ограничивался лишь поверкой сказанного в них, присоединяя, если оказывалось нужным, пояснительные замечания. По иным, впрочем немногим вопросам имелась лишь одна – две статьи в духовных журналах, на основании которых составлены были соответствующие §§ систем и другими догматистами; более других я заметил внимание к русской литературе в системе преосв. митр. Макария, хотя эта литература тогда была небогата догматическими тру-

—252—

дами, и почти не заметно такого внимания ни у пр. Филарета, ни у пр. Сильвестра, хотя ко времени выхода в свет системы последнего в русской литературе имелись труды, достойные полного внимания. Этими же статьями руководился и я, почему может казаться, что в этих немногих случаях мной лишь воспроизводится содержание других и из других догматик, хотя на самом деле это было не так. Но по многим вопросам имеется довольно богатая русская литература, имеются и тщательно составленные учёные монографии. Естественно, что эти вопросы должны были получить более полное и обстоятельное раскрытие в моём труде, особенно во 2-й части.

Поставив задачей своего труда изложить выводы отечественной догматической литературы по каждому догматическому вопросу, в своих книгах я указываю и существующую русскую литературу. На то, чтобы эти указатели были полны и точны, обращено мной особое внимание. И все указываемые мной догматические монографии или статьи в журналах были перечитаны, – за немногими исключениями, когда невозможно было иметь под руками то или иное издание, за ненахождением оного в доступных мне книгохранилищах, а иногда и в продаже. Между прочим, по той же причине и древне-отеческими творениями я пользовался в русских переводах. Указатели литературы помещены в подстрочных примечаниях в начале каждой главы или §, и при изложении самого содержания того или иного §. Указания на названные монографии или статьи, за немногими исключениями, уже не повторяются. Так много сделано не в целях сокрытия заимствований у того или иного автора, а потому, что повторные цитаты ничего не вносили бы в выяснение догмата, без нужды лишь увеличивая объём книги. Могли бы получиться цитаты и неудобные, напр. в тех нередких случаях, когда одна и таже мысль встречалась у многих авторов. Доискиваться же, кто у кого заимствовал эту мысль, я не видел надобности. Через помещение полных указателей литературы в начале главы или §, а не разбросанно, естественно даётся в более ясном виде и ответ на вопрос: богата ли русская богословская литература? Нередки жалобы, что будто бы тщетно ищут разъяснений у богословов разных вопросов. Думается,

—253—

что находящиеся в моих книгах указатели дают основания для заключения, что наша богословская литература не так бедна, как привыкли многие думать; нужно иметь большое учёное высокомерие, чтобы утверждать, как утверждает некто в своих писаниях, будто всё написанное русскими богословами (конечно, кроме его богословских произведений) есть лишь „схоластическое тряпье“. Но из тех же указателей можно видеть, что наша литература и не так богата, чтобы не оставалось места для сожалений, что многие догматические вопросы ещё не исследованы с учёной тщательностью.

Задача, поставленная мной, ещё не выполнена. Пока мной изданы подлежащие обсуждению две части. В рукописи в главнейших чертах окончена и последняя – третья, и даже печатается в виде отдельных догматических очерков. Но и по изданным частям, смею думать, можно судить, что мой труд не является излишним при существовании других общеизвестных систем Догматики, что он имеет по сравнении с ними свои особенности, и представляет собой не их повторение, а подведение вообще итогов, догматической и отчасти апологетической отечественной литературы последнего полустолетия.

С благодарностью готов буду принять замечания и руководственные указания по поводу изданных частей, чтобы воспользоваться ими при издании последнего выпуска и предполагаемом втором издании первой части. Должен при этом заявить, что мной самим уже намечены некоторые §§ этой части к полному исправлению и даже замене.

Протоиерей Н. Малиновский

—254—

9 апреля в большой аудитории Академии состоялся магистерский диспут Ректора Подольской Духовной Семинарии, протоиерея Η.П. Малиновского. Кроме, председательствовавшего в этом собрании, Преосвященного Ректора Академии, Епископа Евдокима, и членов академического Совета – ординарных и экстраординарных профессоров, – на диспуте этом присутствовали: прочие члены академической корпорации, Наместник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Товия, Синодальный Ризничий архимандрит Феодосий, Ректор и некоторые преподаватели Вифанской Духовной Семинарии и студенты Академии.

Диспут открылся в 6 часов вечера. В начале его секретарь Совета Академии Н.Д. Всехсвятский прочитал следующее curriculum vitae диспутанта: „Имеющий защищать в настоящем собрании диссертацию на учёную степень магистра богословия, Ректор Подольской Духовной Семинарии, протоиерей Николай Платонович Малиновский – сын священника из Вологодской епархии. По окончании курса в Вологодской Духовной Семинарии для продолжения образования в 1881 году поступил в Московскую Духовную Академию. В 1885 году окончил полный академический курс со степенью кандидата богословия и правом при искании степени магистра не держать новых устных испытаний, в каковом звании и утверждён Высокопреосвященнейшим Иоанникием Митрополитом Московским и Коломенским 27-го июня. В том же году 19-го октября определён на должность преподавателя догматического, нрав-

—255—

ственного, основного и сравнительного богословия в Харьковскую Духовную Семинарию. В 1889 году принял священство. В 1894 году – перемещён на должность Инспектора Ставропольской Духовной Семинарии. С 15 августа 1902 года состоит Ректором Подольской Духовной Семинарии.

Кроме подлежащей защите диссертации под заглавием: „Православное догматическое богословие“. Часть первая. Харьков 1895 год. Часть вторая. Ставрополь-губернский. 1903 год. О. протоиереем Η.П. Малиновским в разное время напечатаны в разных духовных изданиях следующие статьи и исследования:

В „Чтениях Общества любителей духовного просвещения“:

а) Празднование 1000-летия Св. Кирилла и Мефодия в Латинской церкви.

б) Пропаганда панства среди славян.

В журнале „Вера и Разум“:

Протестантское учение о церковной иерархии.

В журнале „Странник“:

К вопросу о религиозном образовании в наших светских учебных заведениях.

В „Подольских Епархиальных Ведомостях“:

а) Учение о таинствах, как средствах освящения человека (догматический очерк).

б) Учение о Боге Искупителе (продолжается печатанием) и друг.

И вышел отдельным изданием „Очерк догматического богословия“. Учебное пособие (1-ая половина)“.

После этого диспутант произнёс речь, в которой указал на мотивы, побудившие его к составлению полного курса православного догматического богословия и на принятый в последнем план раскрытия, освещения, доказательства и защиты догматических истин.

За речью последовали прения, которые открыл первый официальный оппонент, заслуженный ординарный профессор по кафедре Догматического Богословия, А.Д. Беляев.

Профессор А.Д. Беляев. Считаю не лишним отметить, что как в некоторых местах своего исследования, так и в сейчас произнесённой речи, Вы почему-то стараетесь избегать по возможности указаний на хронологическую по-

—256—

следовательность мнений тех авторов, которыми Вы пользовались.

О. Протоиерей Η.П. Малиновский. Я это делал в целях поддержания их авторитета. Память многих авторов, которыми я пользовался, ценна для русских людей.

А. Д. Б. Но Вы могли бы, и не оскорбляя памяти их, всё-таки говорить: это уже было сказано раннейшими.

О. Η. Π. Μ. Действительно, я мог бы из одного догматического курса Преосвященного Макария выделить и процитировать по крайней мере пятую часть, взятую из различных журнальных статей.

А. Д. Б. Занявшись такого рода сравнением, Вы оказали бы немалую услугу науке.

Перехожу теперь к более существенным возражениям. Прежде всего должен заметить Вам, что в своём труде Вы обнаруживаете недостаток внимания к первоисточнику Догматики – к тексту Священного Писания. Например: на странице 251-ой первой части в доказательство действительной ипостасности всех трёх лиц Божества Вы приводите слова 1-го Послания Иоанна (1Ин.5:7): „Трие суть свидетельствующий на небеси: Отец, Слово и Святый Дух: и сии три едино суть“, между тем, слов трие суть – в древних списках Новозаветного текста нет.

О. Η. Π. Μ. Но этот же текст и для такового же доказательства приведён и у Преосвященного Макария, что у меня и отмечено в примечании.

А. Д. Б. У Преосвященного Макария он ошибочно приведён. И Вы повторяете таким образом ошибку, сделанную пятьдесят лет тому назад, тогда, быть может, извинительную и неизвинительную теперь.

О. Н. П. Μ. Вместе с Преосвященным Макарием я цитирую исследование Е. Будрина 1889 года.

А. Д. Б. Согласитесь однако, что повторение чужих положений, когда бы они не были высказаны, без критической поверки их – есть приём далеко не научного свойства... Точно также на странице 31-й второй части, Вы говорите, что „в молитве Апостольской (Деян.4:24–28) начальные слова: Владыко, Ты Боже сотворивый небо и землю и море, и вся еже в них“, обращены собственно к Богу Отцу,“ тогда как не только начальные слова, но и вся мо-

—257—

литва обращена к Богу Отцу. Здесь опять нельзя не видеть, что Вы повторяете Преосвященного Макария, а в данном случае поверка его курса не представляла собой каких-либо трудностей: Библия, несомненно, была у Вас под руками.

О. Н. П. Μ. Молитва вся относится к Богу Отцу, но выделить её начальные слова я имел то основание, что в последующих её словах говорится и о „Духе Святом“, и о „Святом Сыне Иисусе“.

А. Д. Б. Точно также и на предшествующей странице в доказательство того, что Бог – Творец всего мира, Вы цитируете, не приводя самого текста, различные места из Священного Писания Ветхого и Нового Заветов, которые приведены и у Преосвященного Макария, но среди них есть такие, которые указывают более на установление нравственного миропорядка, чем на творение, как, напр., 7 стих 45 главы пророка Исаии: „Аз...творяй мир и зиждяй злая: Аз Господь Бог, творяй сия вся“; 12 стих 10 главы прор. Иеремии.

На странице 53-ей, как на доказательство того, что именем „elohim“ в Ветхом Завете назывались судьи и другие богоизбранные мужи, Вы ссылаетесь между прочим на 9 стих 46 псалма, но там слова „elohim“ нет вовсе, а в доказательство того, что имя сына Божия или сынов Божиих усвоилось народу израильскому, Вы приводите между прочим 2 стих 20 главы книги Судей, но там говорится о народе Божием, и 1 стих 2 главы книги пророка Осии, но там Бог говорит о народе израильском: мой народ.

О. Η. Π. Μ. Относительно первого случая, – употребления слова „elohim“, – я могу сказать только, что всё, касающиеся его, цитаты из Священного Писания я тщательно проверял; они же приведены у меня и в первой части. Во втором же случае приведёнными местами Священного Писания я желал подтвердить общую мысль о Богоизбранности Еврейского народа, как сына Божия.

А. Д. Б. Мысль эта совершенно верна, но нельзя так игнорировать буквою Библейского текста. Далее, например, в доказательство усвоения имени сынов Божиих избранным людям Вы ссылаетесь на 13-ый стих 102-го псалма, но слова Божиих там нет.

—258—

На странице 55-ой той же части в примечании Вы определяете время жизни последнего Ветхозаветного священного писателя, пророка Малахии 445–408 годами до Рождества Христова. В науке время жизни этого пророка в точности не установлено. Одни относят его жизнь к первой половине V века, другие – ко второй. Вы относите её ко второй и в тоже самое время период заключения канона священных еврейских книг определяете годами от 459-го до 445-го. Таким образом самый поздний год заключения канона (445-ый), по вашей хронологии, совпадает с указываемым Вами годом рождения пророка Малахии. Но как же тогда могла войти в канон его книга? Если он родился в 445 году, – то к этому времени канон священных книг ещё не мог быть заключён.

О. Н. П. Μ. Оба определения времени сделаны мной лишь приблизительно. Здесь область предположений, но не доказанных фактов. Образовавшееся противоречие постараюсь устранить при переиздании курса.

А. Д. Б. На странице 66-ой в числе мест Священного Писания, называющих ангелов именем вой небесных, у Вас указаны: 15-ый стих 15 главы и 7-ой стих 38 главы книги Иова, а также 21-й стих 102 псалма, но в первом говорится только про небо, во втором про сотворение звёзд и последующее за сим восхваление Господа ангелами, а в третьем ангелы хотя и именуются силами, но не называются небесными...

О. Η. Π. Μ. Принято разуметь и под этими именами (небо, звёзды) сил небесных.

А. Д. Б. На странице 392-ой за доказательствами того, что Спасителем называется иногда в Откровении Триипостасный Бог, Вы отсылаете к Посланию Иуды (25 стих), 1 Послан. к Тимофею (I гл. 1 ст.; 2 гл. 3–4 стихи) и Послан. к Титу (3 гл. 6 стих); но в указанных Вами местах из Посланий Иуды и к Тимофею Спасителем называется один только Бог Отец, а в 6-м стихе 3-ей главы Послания к Титу – ничего не говорится, как о Спасителе, о Духе Святом.

О. Н. П. Μ. Указанием на эти места я желал подтвердить только ту мысль, что наименование Спаситель в Священном Писании, кроме явившегося на землю ради на-

—259—

шего спасения Господа Иисуса Христа, приложимо и к другим Лицам Св. Троицы.

А. Д. Б. Сказанное мной о Вашем отношении к тексту Священного Писания приходится повторить и о Вашем отношении к другому, не менее важному источнику Православной Догматики – священному Преданию, и в частности, – к тексту святоотеческих творений.

Так, на странице 52-й 1 части Вашего курса, между прочим, читаем: „Св. Ириней, еп. лионский (ск. 202 г.) и Тертуллиан (220–240 г.)“ и т. д. Бесспорно, что первой цифрой, заключённой в скобки, Вы отмечаете год кончины св. Иринея, но что обозначают цифры второй скобки? По аналогии с цифрой первой скобки, может быть, и под ними нужно разуметь неясное указание на кончину Тертуллиана?

О. Н. П. Μ. Нет, они обозначают период писательской деятельности Тертуллиана. Вследствие недосмотра при корректуре оказалось выпущенным долженствовавшее предшествовать им пояснительное слово.

А. Д. Б. А как Вы думаете, когда жил Тертуллиан?

О. Η. Π. Μ. Скончался он в третьем веке.

А. Д. Б. Большую часть его жизни принято относить ко второму веку. Время его жизни в точности неизвестно. Данные к определению этого времени остались от Блаж. Иеронима. Он говорит, что Тертуллиан процветал и жил до глубокой старости и был современником Септимия Севера (193–211 гг.) и Каракаллы (211–212 гг.). Принимая во внимание кратковременное царствование последнего императора и исходя из свидетельства Блаж. Иеронима, что Тертуллиан жил до глубокой старости, время его кончины определяют 212 годом, а время рождения 135–160 годами.

О. Н. П. Μ. Приведённые у меня цифры заимствованы у Арх. Филарета.

А. Д. Б. Вряд ли можно также согласиться и с Вашим мнением касательно Стромат, которые Вы называете „опытом вполне научного исследования и изложения догматов, иногда не без перевеса философского элемента в ущерб вере“ (стр. 53).

Четвёртая книга сочинения Оригена: „Περὶ ἀρχῶν,“ по Ва-

—260—

шим словам, оказывается имеющей экзегетический характер, – между тем в ней не содержится никаких толкований.

О. Н. П. Μ. В ней имеются правила толкований.

А. Д. Б. Совершенно верно: в ней содержатся правила толкований – и только. Ни из Догматического Богословия, ни из области христианского нравоучения в ней ничего не имеется. Она даёт только теорию толкования, но в таком случае более правильным будет называть её имеющей характер герминевтический, но никак не экзегетический.

На 55-ой странице в примечании Вы указываете существующие русские переводы Катехизических поучений Кирилла Иерусалимского – Моск. Арх. Амвросия и сделанный при Ярославской семинарии, а про перевод этих поучений при Московской Духовной Академии ни одним словом не упоминаете.

О. Η. П. Μ. Мне не только был известен и последний перевод, но я им даже и неоднократно пользовался, хотя, каюсь, просмотрел такой пропуск его в примечании. Пропуск этот совершенно случайного характера.

А. Д. Б. На той же странице, причисляя к „опытам совокупного изложения догматов в некоторой системе“ – „Сокращённое изложение божественных догматов“ блаж. Феодорита, Вы указываете только 23 главы V книги его против ересей, тогда как известно, что всех глав 29. Чем руководились Вы в отдании предпочтения первой цифре пред второй?

О. Η. Π. Μ. Здесь приходится иметь дело с опечаткой.

А. Д. Б. Вовсе нет. Цифра 23 здесь совершенно уместна. Вы, по всей вероятности, заимствовали её у Преосв. Сильвестра. Дело в том, что из 29 глав V-ой книги против ересей не все догматического характера, а только 23.

О. Н. П. Μ. Каюсь в сделанном мной пропуске слов „догматического характера“.

А. Д. Б. В примечании на странице 57-ой Вы заявляете, что „Ἒϰδοσις“ или „Εϰϑεσις ἀϰριβὴς τῆς ὁρϑοδόζου πίστεως“ неизвестно кем впоследствии разделено было на четыре книги. Так ли это?

О. Η. Π. Μ. В то время, когда я составлял свою книгу, вопрос этот не лишён был затруднений. В русской ли-

—261—

тературе не было никаких данных к его разрешению. Теперь, после перевода г. Бронзова, разрешение ему дано, но я не имел уже возможности воспользоваться им: книга моя была уже изготовлена.

А. Д. Б. Указанный труд Иоанна Дамаскина, как утверждаете Вы на 59 странице, был забыт во времена схоластики. Утверждение неверное. В первый период схоластики он не был забыт. Забвению он был предан только во вторую половину, – со времён Фомы Аквината.

Считаю нужным отметить также Ваше невнимательное отношение к тексту подстрочных примечаний, касающихся Святоотеческих творений. Напр., втором примечании на странице 312-й первой части встречается такая странная цитата: „Епифан. Ер. 76 (опр. 35 гл. Аэтия),“ в примечании втором на странице 68-ой второй части: „Иларий (Lib. contra Aufnt n. 6.)“.

О. Η. Π. Μ. В первом случае разумеется „Опровержение Аэтия.“ Во втором – корректурная ошибка. При условиях, в которые я был поставлен, я не мог сам лично вести ответственной корректуры.

А. Д. Б. На стр. 72–73 второй части в числе писателей древности, называвших ангелов существами невещественными, бестелесными, бесплотными, чистыми духами, Вы указываете между прочим Лактанция, но, как известно, Лактанций в 16 главе II книги Божественных установлений разделял мнение о падении ангелов через плотское сношение с дочерями человеческими. Вы ссылаетесь на 21 главу VII книги Божественных установлений, но и в этом месте говорится только: они ничего не имеют твёрдого, но Бог их может наказывать.

Здесь же (на стр. 73-й) в числе писателей, разделявших мнение, которым предполагалось бытие в ангелах тела, подобного или близкого к чувственному телу человека, Вы указываете Афиногора и Климента Александрийского, но в указанном месте из первого (О воскр. 16 гл), о телесности ангелов ничего не говорится, там говорится только, что они существа совершенные; также не верна и сделанная Вами ссылка на Строматы (IV, 3) последнего.

О. Η. Π. Μ. По подлинному тексту указанных мест я не проверял. Я пользовался русским переводом Корсунского. Цитаты, может быть, и неверны, но Климент Алек-

—262—

сандрийский, несомненно, держался того мнения, которое я ему приписываю. Подтверждением этому может служить 259 страница моего труда.

А. Д. Б. И на указываемой Вами странице есть тоже некоторая неточность. Мнение о падении ангелов через плотское сношение, по Вашему утверждению, по преимуществу было распространено в Еврейской литературе“. Почему же „по преимуществу“? Вы сами же в подстрочном примечании приводите целый ряд имён древних христианских учителей, разделявших это мнение.

О. Η. Π. Μ. Да, но оно не было разделяемо отцами церкви.

А. Д. Б. Теперь я желаю остановить Ваше внимание на одном из недостатков, уже указанных мной в письменном отзыве о Вашем труде. По местам у Вас встречаются досадные перестановки текста. На странице 63-ей в первой части Христианское Православное Богословие, читанное Преосв. Георгием Конисским в Киевской Академии, Вы относите к 1795–1804 гг., то есть, к тем годам, когда его уже не было в живых, а Догматико-полемическое Богословие, читанное в той же Академии Преосв. Иринеем Фальковским, относите к 1751–1755 годам, как раз к тем годам, когда Богословие в Киевской Академии читалось Преосв. Георгием Конисским.

О. Η. П. Μ. Года указаны мною согласно с Проф. Певницким. В печатном тексте произошла перестановка скобок, заключающих их, – одной вместо другой.

А. Д. Б. На этой же странице Вы сначала указываете Христианскую Богословию Ювеналия Медведского, а потом Церкви восточные православное учение архим. Макария, – тогда как последнее раньше первой на тридцать лет.

О. Η. Π. Μ. Строго-хронологического порядка я не держался. Да в данном месте он и не имеет существенного значения.

А. Д. Б. Такое же отсутствие хронологической точности замечается и в сделанном Вами разделении истории Догматики на периоды. Второй период в истории Догматического Богословия Вы почему-то начинаете с Иоанна Дамаскина, – смотрите 57 страницу, – тогда как на этой же самой странице первый её период называете периодом догматики вселенских соборов.

—263—

О. Η. Π. Μ. К такому выделению Точного изложения Православной Веры св. Иоанна Дамаскина меня побудило то господственное положение, которое занимал этот труд среди других трудов и систем вплоть до третьего периода.

А. Д. Б. Но ведь Вы сами же утверждаете, как уже и было мной указано, что, когда на западе возникла и утвердилась схоластика, труд Дамаскина был забыт. И как я уже Вам заметил, такое утверждение, действительно, может иметь приложение ко второму периоду схоластики, начало которому было положено Фомой Аквинатом.

Характеризуя период третий, Вы выделяете года преподавания Догматического Богословия в России 1631–1711 и замечаете, что за это время не было строгого отделения догматов веры от истин нравственных. Это неверно. Пожалуй, есть основание сказать, что за это время в преподавание Догматического Богословия входил элемент и полемический, – но только не изложение истин нравственных. Первый, кто отделил Догматическое Богословие, как особую науку от Богословия Нравственного, по Вашему мнению, был Феофан Прокопович (стр. 62-я). Так ли это? На странице 73-ей в числе представителей конфессионального или церковного направления Богословия Вы указываете Делича, Шмидта. Делич не может быть причислен к богословам такого направления. Неизвестным также остаётся, которого Вы разумеете здесь Шмидта. Ведь их было несколько.

О. Η. Π. Μ. Здесь я повторил только то, что сказано у Преосв. Сильвестра.

А. Д. Б. На странице 205-ой, как на место распространения и господства Савеллианства, Вы указываете на Рим. Разве оно имело распространение только в Риме? Где оно появилось?

О. Η. П. Μ. Я указываю на Рим, как на место только особенного господства его. Появилось же оно не в Риме, но в Александрийском патриархате. Подробные указания, мне кажется, тут не требовались.

А. Д. Б. Но такие недоговорки, неясности и неточности в Вашем труде встречаются очень часто. Напр., во второй части на странице 87-ой, рассматривая вопрос о тво-

—264—

рении мира, Вы называете учение Бытописания о происхождении мира самым полным и подробным. По Вашим словам, восполнение сказания Бытописателя у позднейших священных писателей состоит только в более ясном, чем у Моисея, указании на участие в деле творения всех лиц Св. Троицы? Так ли это?

О. Η. П. Μ. Разумеется, в Новом Завете даны более ясные указания на то, что содержится и в повествовании о творении мира Моисея.

А. Д. Б. Но Вы должны же согласиться с тем, например, что из этого повествования не видно, Кем и когда были сотворены ангелы. И то и другое известно нам уже от Новозаветных писателей. А если это так, то и Вам следовало бы „восполнения Моисеева сказания у позднейших писателей“ назвать не только более ясными, но и новыми.

О. Η. Π. Μ. Касаясь повествования Моисея о творении мира, я разумел, главным образом, и вернее, исключительно, творение мира вещественного, на что указывает само заглавие, предшествующее этому параграфу, а о творении этого мира сказанию Моисея нельзя отказать в полноте и подробности.

А. Д. Б. Позволяю себе сделать ещё одну заметку, имеющую отношение к этому повествованию. Отмечая в подстрочном примечании на стр. 142–143 существование как в древности, так и в позднейшее время взглядов на это сказание, как на аллегорию и вымысел, Вы говорите, что такой взгляд особенно высказывается у Ленормана. Ссылка совершенно неверная. Ленорман в самом же начале своей книги заявляет, что нет рассказа более точного, чем повествование Священного Писания, что это повествование не было обезображено фантастическими вымыслами и так дал... Ленорман говорил только, что в нём трудно отделить, что нужно понимать буквально и что представляет собой аллегорию... Но ведь в близкие к сему затруднения иногда бывает поставлен и православный богослов. Возьмите, например, вопрос о „древе жизни“. Сколько по поводу его существовало мнений у самих Отцов Церкви? – Решения ему не дано и в наше время.

О. Η. Π. Μ. Занимаясь составлением „Очерка догмати-

—265—

ческого богословия“, я одно время склонен был к символическому пониманию „древа жизни“, но потом, по не зависящим от меня обстоятельствам, должен был оставить такое мнение. И как теперь мне кажется, если и есть некоторые данные к такому пониманию, то нет и данных, противоречащих буквальному пониманию. Именно таким приёмом и руководятся православные богословы. Особенно ясно выражен он у Преосв. Филарета.

А. Д. Б. Но держась только такого приёма, Вы всегда рискуете обойти очень многие вопросы, вызываемые текстом Библии. Вы, например, говорите, что Адам не был свидетелем разговора жены со змием (стр. 314), но ведь из текста Библии этого не видно. Другие думают иначе. Нужно считаться и с их мнениями.

О. Η. Π. Μ. Об особенном искушении Адама и побуждениях ко греху Библия, действительно, умалчивает. И посему мне кажется более удобным, не пускаясь в дальнейшие предположения и догадки, повторить вслед за другими православными богословами, что он пал вследствие убеждений жены и пристрастия к ней, разделив, конечно, и все греховные её помыслы и чувства. Наибольшую важность представляет собой сам факт его падения, обстановка же, при которой оно совершилось не имеет столь важного значения.

А. Д. Б. Нельзя не отметить и некоторых противоречий, встречающихся в Вашем труде: на странице 29-ой первой части Вы утверждаете, что убеждение в истинности догматов основывается не на каких-либо опытных или рассудочных данных, а на доверии к свидетельству Откровения, но далее (на следующей странице) сами же стараетесь доказать, что вера не исключает сознательного усвоения и уяснения догматов и проникновения в их глубочайший смысл и так далее. Во избежание такого противоречия Вам следовало бы сказать, что убеждение в истинности догматов основывается на том и другом: и на доверии к свидетельству о них Откровения, и на рассудочных данных.

О. Η. Π. Μ. По моему мнению, одним из главных признаков, определяющих догматы, является усвоение их верой. Они – предмет веры.

—266—

А. Д. Б. Но ведь Вы и не будете спорить против того, что требование одной только веры, „веры слепой“, безрассудно.

О. Η. Π. Μ. Но и со стороны рассудка может угрожать опасность. Рассудок может далеко завести.

А. Д. Б. Вы позабываете сказанное мной. Я сказал, что догматы должны усвоиться и тем, и другим – и верой, и рассудком.

Продолжу указание противоречий. Выражение „τὰ μὴ ὂντα“ иногда обозначает у Вас полное небытие, иногда же – небытие относительное.

Излагая историю творения мира и приводя слова: „да прорастит земля былие травное“..., „да изведут воды гады душ живых“ (стрр. 102:105), последовавшее за ними изведение из земли травы, из воды живых тварей Вы объясняете непосредственным действием Всемогущества Божия, но вместе с таким объяснением на последующих страницах допускаете участие на ряду с Всемогуществом Божиим другого фактора: обладание материи задатками жизни (См., напр., стр. 109-ую). „Такие слова, – пишете Вы, – ясно предполагают мысль и о естественном развитии или раскрытии сокровенной жизни сотворённого по творческому глаголу... При действии творческой силы Божией в образовании мира действовали и те силы, которые Бог вложил в материю при её творении“, и т. под. Получается ряд неясностей.

Указания Ветхого Завета на Ипостась Сына Вы усматриваете в различных изображениях Ангела-Иеговы при описании некоторых богоявлений (Напр., Быт.16:7–12, 21:17–19,2 2:15–17; Нав.5:14; Суд.6:11; ХIII и др.), (стр. 240–241 первой части), и эти же самые места Библии (во второй части стр. 49) у Вас приводятся при изложении учения о сотворённых духах или ангелах – в приложении к ангелам Божиим.

О. Η. Π. Μ. Последнее из указываемых противоречий мной уже сознано и устранено в изданном мной „Очерке догматического богословия“. Думаю, что и в первых случаях нет каких-либо материальных погрешностей, есть только погрешности языка.

А. Д. Б. Да, погрешности последнего рода у вас нередки: а) – На странице 335 первой части Вы пишете: „Идея

—267—

о различных самооткровениях Божественной жизни сверх положительного значения имеет ещё весьма важное отрицательное значение“ и в скобках поясняете: „метафизическое“. Неужели метафизика и отрицание одно и то же, – синонимы? б) – „Последовательно проведённый материализм“, – по Вашим словам, „ведёт к отрицанию науки“ (Часть II-ая 117 стр. 1 примечание). Пожалуй, можно говорить об отрицании таким материализмом философии, наук гуманитарных, но ведь и помимо гуманитарных наук, остаётся обширный цикл признаваемых им наук практических. в) – Свет и эфир у Вас оказываются почти совершенно тождественными друг другу (на 121 странице той же части). Разве свет и эфир одно и то же?

О. Η. Π. Μ. Во всех этих местах вкрались погрешности одинакового типа с вышеуказанными.

А. Д. Б. Вы утверждаете, что в пантеизме элеатов, Спинозы... мир рассматривается как временное проявление в разнообразных формах единой, вечной и абсолютной субстанции (стр. 81-ая). Слово временное здесь совершенно излишне. Место это у Вас заимствовано из моего исследования и заимствовано из первого его издания. Если бы Вы взяли на себя труд проверить его по второму изданию, то нашли бы там исправления, которые полезно было бы и Вам самим принять к сведению. Вообще, иногда Вы слишком доверяетесь тому или иному пособию, не проверяя одного пособия другим. Вы, например, утверждаете, что все высшие и совершенные органические формы, по мнению Дарвина, произошли от четырёх или пяти первобытных простых форм (II часть, стр. 130-я); к такому утверждению Вас побудил перевод „Происхождения видов“ Дарвина, сделанный Рачинским, но если бы Вы воспользовались переводом Филиппова, то должны были бы прийти к совершенно иному заключению.

По поводу того же самого Дарвина Вы утверждаете, что все наиболее видные естествоиспытатели отказываются принять и прямо отвергают его гипотезу о происхождении видов, как несогласную с очевидными законами природы, и в их числе указываете Кювье (стр. 134-я). Разве Кювье опровергал Дарвинизм?.. Да так и нельзя злоупотреблять словами: „все естествоиспытатели“. Далее (на

—268—

странице 148-ой) Вы утверждаете: учение о животном происхождении человека отказываются признавать „все выдающиеся представители естествознания“. Неужели все?

О. Η. Π. Μ. Точнее следовало бы сказать: многие.

А. Б. Д. Совершенно верно. Мне самому обратно возражали, что все учёные естествоиспытатели – дарвинисты. Подобного рода крайностей нужно избегать. Среди естествоиспытателей есть и дарвинисты, есть и анти-дарвинисты. Возьмите, напр., у нас в России – Тимирязев и Тихомиров. Такими выражениями Вы прямо вредите своей книге. Лишаете её научной ценности. Таким способом стараться оказать апологетическую услугу Догматике – не следует... Из древних предшественников Дарвина, производивших людей от животных, Вы ссылаетесь на Анаксимандра (последние слова 3-го примечания 144 страницы во второй части), но не находите почему-то нужным упомянуть в данном случае Эмпедокла, хотя мысль о происхождении людей от животных у него высказана более ясно, чем у Анаксимандра. Учение его, хотя и лишено обоснований, но очень близко подходит к позднейшему Дарвинизму...

Ошибки допущены у Вас и в указании числа первоначальных видов (рас) у различных полигенистов в примечании первом на странице 158-ой: Мортон различал не 32 первоначальных семейства, а 22, Глиддон – не 65, а 11.

О. Η. Π. Μ. Цифры для последнего примечания я заимствовал у прот. Сергиевского.

А. Д. Б. На 156-ой странице Вы упоминаете о том, что за основание для мысли о происхождении различных племён рода человеческого от различных прародителей бралось иногда родословие сынов Ноевых, между тем в последующих своих рассуждениях Вы совершенно умалчиваете о Хамитах. А на странице 160-ой все известные языки на земном шаре относите к трём главным семействам языков: индоевропейскому, семитическому или китайскому. Деление довольно странное. В каком смысле употреблено у Вас здесь „или“? Интересно было бы знать: к какому семейству Вы относите язык негрский?..

На странице 163-й без всяких фактических подтверждений заявляете, что число всех людей на земле и в

—269—

настоящее время едва превышает 1,000 миллионов. Откуда заимствовали Вы эту цифру?

О. Н. П. Μ. С большей вероятностью нужно было бы сказать полтора миллиарда.

А. Д. Б. На следующей странице, говоря про заселение разделённых большими пространствами материков и островов, Вы находите, что заселение Африки могло совершиться без затруднений (из Средней Азии через Суэцкий перешеек и Баб-эль-Мандебский пролив), и более затруднительным находите для себя вопрос о том, какими путями могли проникнуть в Америку её первоначальные поселенцы. По моему мнению, именно последний вопрос не может представлять для своего решения каких-либо трудностей. Очень может быть, что Берингова пролива, отделяющего Азию от Америки, в древности и не было. Назвав этот вопрос трудным, Вы повторили очень старое о нём мнение, давно оставленное наукой.

Позвольте теперь сделать несколько замечаний по поводу тех научных имён, которые Вы упоминаете в своём курсе. Отзывов о различных авторах, мнениями которых пользуетесь, Вы обыкновенно не делаете. Тем страннее бывает встречать иногда внезапные о них отзывы, как, напр., в примечании на странице 60-й второй части – о Тейлоре. И эти немногие отзывы иногда могут возбуждать недоумение в читателе Вашего курса. Например, на 309 странице той же части „Die Traditionen des Menschenge-schlechts“ Люкена Вы называете классическим сочинением. Такое определение ему Вы извлекли из непосредственного пользования им?

О. Η. Π. Μ. Да, я им пользовался. У меня из него сделаны очень большие извлечения.

А. Д. Б. Я с своей стороны должен заметить, что теперь в науке эта очень небольшого объёма книга не имеет никакого значения. Вспомните изречение Горация, что книги имеют свою судьбу. Прежде эта книга, действительно, пользовалась большим авторитетом, но авторитет её в науке давно уже утрачен, и поэтому очень странно называть её и в настоящее время „классическим сочинением“. Вы повторили взгляды на неё очень давнего времени и посему уклонились от истинно-научного направления.

—270—

В заключение своих возражений по поводу Вашего труда укажу на частые извращения в передаче на русский язык имён иностранных авторов. На 72 странице первой части среди догматистов супра-натуралистического направления Вы указываете Шпорра – вместо Шторра; на 169-ой среди новейших протестантских богословов Нитиса – вместо Никиша, на странице 136-ой второй части среди сторонников гипотезы дней творения – эпох (гипотезы соглашения) Рейма – вместо Рейша, среди защитников другой гипотезы, „гипотезы идеальной гармонии“ Михелиса, – точнее нужно было бы написать: „Михаелюса“·, на страницах 69 и 185 второй части приводите мнения Геннадия Мессалийского?

О. Η. Π. Μ. Ошибка. Геннадия Массилийского.

А. Д. Б. Павла Самосатского называете Павлом Самосадским.

Подобного же рода ошибки у Вас встречаются при указании имён даже русских авторов, например, на странице 62 первой части Вы цитируете труд Ю. Самарова.

О. Н. П. Μ. Ю. Самарина. Что здесь опечатка–это ясно.

В следующей же ссылке на него (на странице 65-ой примечание второе) этой погрешности нет.

А. Д. Б. Этим я считаю возможным ограничить свои возражения касательно текста Вашего труда. Труд Ваш – курс. Как всякий вообще курс, он изложен по общепринятому плану. И принципы, положенные в его основу – принципы общепринятые. По этой причине и большая часть моих возражений касалась различных мелких его частностей. Я соглашаюсь с избранным Вами планом при изложении своего курса и с главнейшими принципами, положенными в его основу.

По поводу не менее обильных возражений, составивших собой связный, выше помещённый трактат, второго официального оппонента, экстраординарного профессора по кафедре метафизики и логики, А.И. Введенского – диспутант давал посильные с своей стороны объяснения в защиту избранного им плана и метода. „Существующая русская богословская литература, – говорил он, – не содержит данных к изложению Догматического Богословия указываемым (синтетическим) методом, да этот метод сам по

—271—

себе едва ли и применим к Догматике. Этот метод может иметь приложение к Христианской Апологетике, Основному Богословию, философии религий, но только не к Догматике. И при обычном методе Догматика может разъяснять и приближать к человеческому уразумению догматы веры. Мне кажется, что достаточное разъяснение этому дано в § 6-м моего труда. Не смотря и на избранный мной метод, с которым не соглашается мой оппонент, мне кажется, что и то (разъяснение), и другое (приближение) есть и в моём курсе. При изложении Догматики должно и приходится всё время помнить, что догматы суть истины данные в Откровении, а не искомые истины, а сообразно с этим и каждый догматист отдаёт предпочтение именно тому самому методу, которым изложен и мой курс. Некоторое исключение представляет собой курс Преосв. Сильвестра, но и метод Преосв. Сильвестра не может быть назван методом в строгом смысле синтетическим; по моему мнению, к нему более приложимо название метода исторического“.

По окончании прений несколько замечаний по поводу них было сделано ординарным профессором по кафедре Введения в круг богословских наук С.С. Глаголевым.

С.С. Глаголев (обращаясь к диспутанту). Вы почему-то умолчали о том, какого именно Делича упоминаете в своём труде. Из богословских писателей с таким именем наибольшую известность имеют два: Делич – церковный апологет шестидесятых годов и Делич, известный исследователь Библии и Вавилона, (обративший на себя внимание с восьмидесятых годов).

А.Д. Беляев. Я с своей стороны возражал против того, что имена Делича и Шмидта поставлены среди догматистов; ни тот, ни другой к догматистам в строгом смысле не принадлежали.

С. С. Г. Вам возражали, что выражение μὴ ὅντα Вы употребляете для обозначения небытия безусловного и небытия относительного. Большой ошибки с Вашей стороны нет. И в глубокой древности это выражение имело двоякий смысл. Возьмите философию Платона, μὴ ὄν в ней обозначает материю. Близки Вы к истине и в своём определении направления Ленормана. Боговдохновенность Свя-

—272—

щенных книг с догматической стороны он признавал, но он не может быть причислен к аллегористам того типа, к которым принадлежал, например, Климент Александрийский. Он скорее мифолог. Например, Каин и Авель, по его пониманию, типы. Вам пришлось выслушать много возражений по поводу Вашего отношения к Дарвинизму. Для вопроса о происхождении жизни нет научных данных до сих пор. Вопросы о первоначальных особях – вопросы спорные. От Дарвина помимо опубликованных трудов осталась переписка, в которой он не всё разделяет из высказанного им в печати. В настоящее время, пожалуй, можно говорить, что Дарвинизм в чистом виде доживает свои дни, но это не умаляет лагеря защитников естественного происхождения жизни. Гипотеза его имеет большое приложение к различным научным построениям. Теперь, правда, появляются новые теории естественного происхождения видов, но представителей их противниками Дарвинизма в строгом смысле нельзя назвать.

А. Д. Б. Но нельзя отрицать и того, что существует многочисленный лагерь и противников Дарвинизма. Мне припоминается не особенно давнего времени статья Мензбира из Русской Мысли. В ней даже прямо говорится, что в некоторых странах, напр., Италии, Дарвинизм до сих пор ещё не имеет широкого распространения. Припоминаю я также два доклада, читанные на съезде естествоиспытателей в Техническом музее: Тимирязева и Ан. Ник. Бекетова. Последний в своём докладе, излагая данные опыта о приспособлении растений, так сказать, к регулам жизни, напр., к солнцу, можно сказать, даже иронически отнёсся к выводам относительно такого приспособления Дарвина.

С. С. Г. По моему мнению, достоинство Ваших книг, О. Протоиерей, может заключаться и в том, что ими Вы достаточно использовали существующую русскую богословскую литературу. Вы отдали ей должную дань. Наши богословы в большинстве случаев сепаратны в отношении друг к другу.

А. Д. Б. Не думаю, чтобы привнесение в область догматики чуждых ей элементов, данных, например, Бого-

—273—

словия нравственного, могло сообщить ей особенную жизненность. Пример тому – Антоний. Безопаснее для догматиста идти уже давно указанными путями. Изобретать свои особые системы для построения Догматического Богословия – дело очень трудное и для великих умов. Возьмите, например, Шлейермахера: замыслы построения символической Догматики окончились для него рационализмом. Подобное же можно сказать и относительно Ричля, построения которого оказались очень далёкими от Священного Писания. Употребление новых систем удобнее делать в проповедях, специальных монографиях, но только не в полных и подробных курсах. В последних это представляет собой дело очень трудное и небезопасное.

Μ. Б.

—274—

† Высокопреосвященный Савва Косанович, бывший митрополит дабро-боснийский. – † Высокопреосвященный Серафим Перович, митрополит герцеговинско-захолмский. – Новопосвященный митрополит герцеговинско-захолмский. – Статистические данные о баньялуко-бихачской митрополии за 1901 г. – † Барон Вениамин Каллай, бывший наместник Боснии и Герцеговины. – Преемник Каллая. – Церковно-школьный вопрос в Боснии и Герцеговине. – Депутация православного духовенства и народа Боснии и Герцеговины к константинопольскому патриарху Иоакиму III в сентябре 1902 г. – Отношение босно-герцеговинских митрополитов к распоряжениям константинопольского патриарха. – Возобновление в 1903 г. переговоров народных вождей с митрополитами по церковно-школьному вопросу. – Усиление римско-католической пропаганды в Боснии и Герцеговине. – Насильственное выселение православных сербов из оккупированных провинций. – Враждебное отношение органов оккупационных властей к православному населению Боснии и Герцеговины.

Босно-герцеговинская церковь в течение февраля месяца 1903 года понесла две тяжких утраты: 11 февраля скончался в Ульцине, в Черногории, высокопреосвященный Савва Косанович, бывший митрополит дабро-боснийский, на 65 году жизни, а 17 февраля скончался высокопреосвященный Серафим Перович, митрополит герцеговинско-захолмский, на 76 году жизни.

Высокопреосвященный Савва родился 1839 г. в селе Милянице, в баньском округе Герцеговины. Учился сначала в монастыре Житомысличе, затем окончил основную школу в Мостаре и в Белграде духовную семинарию. После того как ему не удалось поступить ни в киевскую духовную академию, ни в задрскую богословскую школу,

—275—

куда он стремился для получения высшего богословского образования, – пришлось ограничиться учительской должностью, которую он проходил в Мостаре и Сараево, где и женился. В 1863 г. рукоположен в священника к мостарской церкви. После смерти жены и детей вернулся он опять в Сараево, где состоял законоучителем гимназии и реальной школы до 1880 г. В 1872 г. пострижен в монашество и в том же году возведён в сан архимандрита. В 1873 г. пришлось ему отправиться в Россию для сбора пожертвований на новый храм в Сараево. В России пробыл больше года. Пользуясь пребыванием здесь архимандрита Саввы, жители Сараево обращались через него с просьбой к русскому правительству о заступничестве против турецких жестокостей. Архимандрит Савва Косанович ходатайствовал пред бывшим в то время в С.-Петербурге русским послом в Константинополе графом Н.П. Игнатьевым. Благодаря настояниям последнего, заключённые в сараевские турецкие темницы сербы были освобождены, а бежавшие за границу получили прощение и возвращены на свою родину. Тогда же связанные турками колокола на новой сараевской церкви вновь огласили город своим благовестом. Во время оккупации Боснии и Герцеговины Австрией архимандрит Савва явился ревностным поборником сербских церковных и народных прав¹²³⁶. Когда после оккупации в 1880 г. должен был оставить свою должность сараевский митрополит грек Анфим, архимандрит Савва был 8 декабря того же года избран, и 29 марта 1881 г. посвящён в сан митрополита дабро-боснийского и экзарха всей Далмации. Посвящение совершили митрополиты: Мелетий призренский, как представитель патриарха, Анфим сараевский, Игнатий мостарский и епископ боко-которский Герасим. Новопосвящённый был первым дабро-боснийским митрополитом из сербов. В митрополии своей он нашёл полный беспорядок, и первой заботой его было открыть консисторию и духовную семинарию. Консистория торжественно открыта

—276—

15 ноября 1882 г., а семинария („богословия“) 30 ноября 1883 г. Так как жители г. Сараево долго не приходили к соглашению относительно места, где строить семинарию, то митрополит Савва уступил бесплатно свою землю в с. Рельеве, близ Сараево, где и была выстроена „семинария восточно-православная священническая“, которая сделалась единственной школой для подготовления православных пастырей и учителей в Боснии и Герцеговине¹²³⁷. За этот щедрый дар митрополит Савва был награждён большим крестом ордена Франца Иосифа I со звездой и лентой. За четыре года управления митрополией много он принёс добра и пользы своей пастве и духовенству. Открыв консисторию и семинарию, митрополит Савва предпринял обширные и плодотворные труды по устройству приходов, построению новых храмов, улучшению материального положения духовенства, основанию сербских школ и т. д. За всё время управления митрополией он был самым ревностным защитником и опорой своего народа, имел частые столкновения с римско-католической пропагандой, но постоянно умело и решительно отбивал на-правленные с разных сторон стрелы на православную церковь. 14 июня 1885 г. митрополит Савва нашёл себя вынужденным просить об отставке, и 10 сентября того же года был уволен на покой с пенсией, но под условием обязательства жить в Вене. Осенью того же года митрополит Савва посетил Константинополь, Иерусалим и прочие святые места, также Александрию и Синайскую гору, и по возвращении оттуда прожил некоторое время в Вене, но не будучи в силах выносить постоянное соглядатайство за ним австрийских властей, переселился из Вены на постоянное жительство в Черногорию в г. Ульцинье, за что был лишён пенсии, не смотря на то, что пенсия эта шла из сумм, составлявшихся из доходов Боснии и Герцеговины, и что она дана ему по воле императора Франца Иосифа. Скромно и уединённо проводил он последующие годы до конца своей жизни. Погребение его со-

—277—

вершил черногорский митрополит высокопреосвященный Митрофан. Всё своё имущество стоимостью в 24 тысячи динаров (=франков) он завещал на пенсионный фонд учителей сербско-православных вероисповедных школ. В патриотизме своём и преданности церкви, и народу сербскому митрополит Савва может служить лучшим образцом и примером. Он был и жертвой за свой народ... Отличный проповедник, митрополит Савва много занимался литературным трудом и как самоучка приобрёл на этом поприще большую славу. Особенно он любил изучать и издавать древние письменные памятники. Сочинения его печатались в различных сербских изданиях, каковы: „Иавор“, „Гласникученог Друштва“, „Словинец“, „Застава“ и др. За свои литературные труды он был избран в почётные члены „Српског Ученог Друштва“ в Белграде, Славянского Благотворительного Комитета в С.-Петербурге, Антропологического Общества в Вене и „Матице Српске“ в Новом Саде¹²³⁸.

Высокопреосвященный митрополит Серафим Перович родился 22 июня 1827 г. в с. Горице, близ Требинья, Герцеговине. Первые годы детства провёл в монастыре Житомысличе, где научился и грамоте. Постригся в монашество в монастыре Дужи в 1848 г. и посвящённый в иеромонаха оставался в этом монастыре до 1853 г., когда вместе с покойным архимандритом Никифором Дучичем, тогда ещё иеромонахом, поступил в белградскую семинарию. По окончании семинарного курса посетил Фрушскую гору и фрушкогорские монастыри и в 1857 г. сделался учителем сербской основной школы в Мостаре. В 1858 г.

—278—

причислен к братству монастыря Житомыслича, где в том же году произведён был митрополитом Григорием в игумена, а 6 июня 1864 года митрополитом Прокопием в архимандрита, в каковом сане в том же 1864 г. отправился в Россию для собирания добровольных пожертвований на Житомыслич и остальные монастыри и церкви в герцеговинско-захолмской митрополии. В этом путешествии провёл два года и награждён был от Императора Александра II золотым наперсным крестом. В 1870 г. по обвинению в политическом преступлении заключён был турецкими властями в сараевскую темницу, а потом сослан в заточение в северную Африку сначала в Триполис, а по истечении трёх месяцев в Фезан, в г. Мурзик. В ссылке оставался до 1876 г., когда по настоянию России освобождён. Годы 1876–1878-й провёл в войне с турками. С 1878 года жил в Житомысличе до 13 октября 1888 года, когда после смерти митрополита Леонтия назначен был администратором герцеговинско-захолмской митрополии, а в 1889 г. посвящён в митрополита. Как митрополит, почивший сделал много доброго для своей митрополии. Он учредил консисторию, основал пенсионный фонд священнических вдов и сирот, организовал протопресвитерства (благочиния) и приходы; при нём построено много новых храмов и открыто несколько сербско-православных основных школ. Много содействовал он устройству сербско-православных церковных певческих обществ, заботился об улучшении материального положения своего духовенства. В течении своей архипастырской службы издал он много распоряжений и наставлений, относящихся ко благу церкви, школы и народа¹²³⁹. Многое намеченное им ко благу церкви и народа, не могло осуществиться вследствие крайне тяжёлых обстоя-

—279—

тельств, в которых и доныне находится босно-герцеговинская церковь. Несогласия и распри между народными вождями и высшей церковной иерархией коснулись и митрополита Серафима и принесли ему в последние годы жизни много огорчений. Вынужденный обстоятельствами стать в оппозицию народным вождям, митрополит Серафим в душе всегда оставался истинным благожелателем своего народа и церкви. Доказательства тому представляет его последняя воля или завещание. Он оставил фонд в 64 тыс. корон для вспомоществования бедным сербским школам в Герцеговине. На монастыри: Житомыслич. Дужи, Завало и Добричев завещал 1000 корон. Свою большую библиотеку он отказал в пользу сербской православной консистории в Мостаре, кроме книг педагогических и журналов, которые завещаны школам. Фондом, согласно завещанию, заведуют два члена консистории и два члена православной мостарской общины. Погребён, по нарочито выраженному желанию его, в монастыре Житомысличе¹²⁴⁰.

На освободившуюся вакансию герцеговинско-захолмского митрополита св. синод константинопольской церкви 22 апреля 1903 г. избрал и император Франц Иосиф 21 мая того же года утвердил из трёх предложенных кандидатов протосинкела Петра Зимонича¹²⁴¹. Новоизбранный митрополит – сын славного в своё время воеводы протоиерея Богдана Зимонича, родился в 1867 г. в Грахове, принадлежавшем в то время Герцеговине, а ныне присоединённом к Черногории. В 1884 г. он поступил в только что открытую рельевскую семинарию и потом на богословский факультет черновицкого университета, где пробыл с 1887 до 1892 г. и сдал два государственных экзамена.

—280—

За тем год был слушателем юридических наук в венском университете. В 1893 г. получил место преподавателя в рельевской духовной семинарии, через два года пострижен в монашество в монастыре Житомысличе, в 1899–1900 г. временно исполнял должность ректора семинарии и получил звание протосинкела, с 1900 г. состоял членом сараевской консистории. – Хиротония и интронизация новоназначенного митрополита совершены 27 мая в мостарском соборном храме при участии всех трёх митрополитов Боснии и Герцеговины: дабро-боснийского Николая, зворнико-тузланского Григория и баньялуко-бихачского Евгения, в присутствии представителей местных и окружных оккупационных властей военных и гражданских, в большинстве неправославных, и при почти полном отсутствии народа. Это последнее обстоятельство (отсутствие народа) объясняется из тех печальных и крайне-тягостных условий народно-церковных отношений, остающихся без перемены, при которых состоялось избрание нового митрополита. Известно, что в оккупированных землях у православного народа отнято его старинное право – избирать себе духовных пастырей, принимать участие в церковно-просветительных вопросах, в распоряжении народно-церковными средствами. Все эти права находятся ныне в руках политического комиссара, который пользуется ими по указанию свыше и чаще всего по своему усмотрению, мало соображаясь с пользами православной церкви и потребностями народными. Народ огорчён, негодует, жалуется, ищет правды и защиты у высших церковных и гражданских властей, но всё напрасно. Вот почему народ, в своём лучшем большинстве, несмотря на нескрываемые симпатии к новоизбранному, сыну общенародного любимца-героя, остался в выжидательном положении. Но, как бы то ни было, на нового митрополита возлагаются надежды, что он с своей стороны сделает всё возможное, чтобы раз навсегда уничтожить печальные взаимные недоразумения и таким образом развить, и улучшить религиозно-нравственную жизнь в герцеговинско-захолмской митрополии¹²⁴².

—281—

По шематизму баньялуко-бихачской митрополии за 1901 г.¹²⁴³, в ней насчитывается душ 300092, протопресвитерств 13, приходов 139, филиальных мест 794, приходских церквей 112, филиальных 42, капелл 21, приходских священников 93, администраторов (заведующих временно приходами) 36, капеллан 1. Монастырей три: 1) Моштаница с храмом во имя архистратига Михаила, 2) Гомионица, во имя Введения во храм Пресв. Богородицы и 3) Ермань с храмом во имя св. Николая Чудотворца. Игуменов 2, иеромонахов 4, иеродиакон 1. Есть и ещё несколько монастырей, но они находятся в развалинах (Гомела, Крупа, Липлье, Гнионица, Св. Георгий, Малый Рачич, Приедор, Юрьевац, Св. Илия, Ступлье). Школ сербских вероисповедных 21, коммунальных 43, сербско-православных учителей 30, учащихся детей в сербских основных школах 1710 и в коммунальных 2118¹²⁴⁴.

13 июня 1903 г. скончался наместник Боснии и Герцеговины барон Вениамин Каллай¹²⁴⁵. „Миллионы сердец –

—282—

пишет корреспондент „Христ. Весника“ под свежим впечатлением только что полученного известия – вздохнули свободно вчера, а миллионы вздохнут ныне и завтра. Ибо надобно, чтобы весть о смерти Каллаевой проникла в самые глухие углы, чтобы весь полностью народ единодушно из глубины своей оскорблённой и подавленной души воскликнул: „Слава Господу на небе!“ Каллай – демон целокупного сербства и один из величайших врагов славянства! Адскую деятельность его в Боснии и Герцеговине могли бы изобразить только слёзы тяжело намученных сербов из тех областей, потоками пролитые не только на родном пепелище, но и в Малой Азии, и в далёкой Америке“¹²⁴⁶. Ставши наместником Боснии и Герцеговины, Каллай задался целью „по-австриячить“ эти провинции, и для того сеял раздор между разноверным их населением. Пользуясь различием в вере населения, он натравлял магометан на православных, бесплодно стараясь создать из первых для себя надёжный оплот. Он усилил до последней крайности католическую пропаганду в крае, призвав на помощь хорватов, ослепив их призраком идеи „Великой Хорватии“; он вооружил брата на брата; он наводнил край немецкими и венгерскими колонистами; он всячески старался компрометировать в глазах босно-герцеговинских сербов дорогие для них Черногорию и Сербию и т. д. И вот в конце концов сам же Каллай должен был убедиться, что все его махинации не принесли ему желанных плодов, так как сербы и хорваты опять дружат, сербы православные и мусульмане – в виду общих бедствий – как бы побратимились, и королевство Сербия не хочет споспешествовать его планам.

Место Каллая занял бывший австро-венгерский посланник в Афинах – Буриан, ныне австро-венгерский министр

—283—

финансов и наместник Боснии и Герцеговины. Сербские журналы с удовольствием отмечают распоряжение нового наместника, чтобы впредь в официальных и служебных бумагах не употреблялось больше для означения языка название „боснийский“, а „сербо-хорватский“ язык. Все формуляры с прежним названием должны быть уничтожены и заменены новыми. Так хоть отчасти оказана справедливость сербскому народу, хотя, конечно, следовало бы называть язык прямо сербским. Так мало-помалу рушится гнилое сооружение пок. Каллая, и остаются от него только злое имя и тяжёлое воспоминание¹²⁴⁷.

Девять лет прошло с тех пор, как сербско-православный народ и духовенство Боснии и Герцеговины борются за свою веру и церковь, которые находятся в крайней опасности со стороны католической пропаганды и иноверного областного правительства, всячески поддерживающего ту пропаганду. Народ в лице своих вождей и духовенство прибегали ко всем средствам, чтобы спасти свою веру и церковь. Они неоднократно вступали в переговоры с своими митрополитами, посылали специальные депутации и в Вену, и в Пешт и к константинопольскому патриарху, подавали несколько меморандумов¹²⁴⁸ и представлений, в которых ярко изобразили всю неурядицу церковно-школьных отношений и доселе не добились сколько-либо утешительного результата. И вот до сих пор многие церкви пустуют, народ не посещает их из за силой навязанного священника или правительственного комиссара, доселе дети остаются без крещения, покойники хоронятся без церковного обряда, народ не причащается, доселе главнейшие церковно-школьные общины распущены и находятся под надзором иноверной власти, все исконные права народа попираются, и оттого повсюду господствуют раздор и разрушение. Иноверное правительство продолжает настойчиво свою деятельность в одном и том же направлении,

—281—

стараясь без участия народа и духовенства выработать и ввести в стране свой церковно-школьный статут, такой, какого не хочет народ и который может быть только вреден для православной веры и церкви. А чтобы народ не мог дать отпора, правительство старается сделать безвредными для себя вождей народных. Вожди сербов-мусульман почти все уже выселены из Боснии и Герцеговины. Тоже хотят сделать и с вождями православных сербов. Известный народный вожак Григорий Евтанович из Сараево и священники Стефан Трифкович из Сараево и Иоанн Новакович из Белины неоднократно по наговорам и необоснованным обвинениям подвергались и арестам, и заключениям в тюрьму. Цель подобных действий правительства – лишить православный сербский народ его вождей. В тоже время оккупационное правительство и непосредственно и посредством подчинённых ему митрополитов старается склонить константинопольскую патриархию к тому, чтобы она, без ведома и опроса босно-герцеговинского духовенства и народа, одобрила правительственный церковно-школьный статут. В предупреждение этой последней опасности, православное духовенство и народ Боснии и Герцеговины в сентябре 1902 года посылали нарочитую депутацию в Константинополь к патриарху Иоакиму III. В состав депутации вошли со стороны духовенства протоиерей Т. Илич из Тешнья и священники С. Трифкович из Сараево и И. Новакович из Белины. Со стороны народа депутатом был Г. Евтанович из Сараево. Депутация имела задачей настоять пред патриархом на сохранении исконных прав клира и народа, прав, гарантирующих участие их в выборе духовных лиц и в автономном управлении церковно-школьными делами. Правами этими пользовались они свободно при турках, ныне лишены их оккупационным правительством. 21 и 25 сентября 1902 г. патриарх Иоаким III милостиво принял депутатов, внимательно выслушал их и, приняв от них меморандум, сказал им на прощанье, что он рассмотрит меморандум и с своей стороны постарается удовлетворить справедливые требования православного населения Боснии и Герцеговины.

Нельзя здесь без сожаления упомянуть о том, как отно-

—285—

сятся высшие иерархи Боснии и Герцеговины к касающимся их распоряжениям константинопольского патриарха. В 1902 г. вселенская патриархия отправила митрополитам Боснии и Герцеговины два послания с тем, чтобы они были прочитаны духовенству и народу. В первом послании православному духовенству рекомендуется предостерегать учащуюся молодёжь от посещения иезуитских и иноверных школ и заведений¹²⁴⁹, во втором предлагается, чтобы в каждой церкви назначены были проповедники слова Божия, которые бы поучали православный народ в вере и утверждали его в доброй жизни. И что же? Первое послание покойный митрополит герцеговинско-захолмский Серафим Берович разослал своему духовенству, пока ещё правительство не было о нём осведомлено, и оно было прочитано в храмах. А остальные три митрополита: дабро-боснийский Николай Мандич, зворнико-тузланский Григорий Живкович и баньялуко-бихачский Евгений Летица не хотели его сообщить духовенству, чтобы не оскорбить оккупационную иноверную власть. Второе же послание ни одним митрополитом не направлено к духовенству, а просто-напросто скрыто. Вот как исполняются там распоряжения вселенского патриарха¹²⁵⁰. Официальный орган босно-герцеговинской церкви „Дабро-босански Источник“ (вых. в Сараево) совсем на службе иноверного правительства. Не нашли себе там места ни послания патриарха Иоакима III, ни послания самого герцеговинско-захолмского митрополита пок. Серафима о сборе пожертвований на Дечанский монастырь и об оказании содействия основанному в 1902 г. в Сараево, с дозволения оккупационного правительства, благотворительному обществу „Просвета“, имеющему задачей поддержку православных бедных детей и сирот, учащихся в местных и иностранных школах. Ни слова нет в „Дабро-босанском Источнике“ и о современном состоянии церковно-школьного вопроса.

—286—

Посвящение в митрополита герцеговинско-захолмского Петра Зимонича, сына славного в своё время воеводы, подало повод к тому, что народные вожди вновь вступили в переговоры с босно-герцеговинскими митрополитами для решения спорных пунктов церковно-школьного статута. Сербские журналы поспешили сообщить радостную весть, что в главном обе стороны пришли к соглашению, а в отношении оставшихся спорными пунктов решили, что окончательное постановление сделает константинопольский патриарх, каковому постановлению обе стороны должны подчиниться. „Христ. Весник“ (1903, ноябрь и декабрь) поместил следующее сообщение „С.-Петербургских Ведомостей“ о церковной автономии православных сербов в Боснии и Герцеговине. Долговременная борьба сербского народа в Боснии и Герцеговине, поддерживаемая Каллаем, окончена. Спор между народом и иерархией касался статута, который должен регулировать церковные и школьные отношения сербского народа в оккупированных землях. Митрополиты не хотели принять следующих трёх пунктов. 1) Народ желал, чтобы митрополитов избирал народный собор, 2) чтобы он же избирал членов консистории и 3) чтобы церковные и школьные общины стояли в непосредственных сношениях с константинопольским патриархом. Желания эти решительно не нравились Каллаю. Константинопольский патриарх, к которому спорящие стороны обратились за решением, установил следующие положения (уже после смерти Каллая). Ни патриарх, ни правительство не дают своего согласия на то, чтобы народ на своих соборах избирал себе митрополитов, так как это право принадлежит патриарху и правительству, но патриарх обещает, что, при назначении митрополита, он всегда будет сообразоваться с желаниями народа. Непосредственным сношениям с патриархией противится австрийское правительство, и в этом пункте патриархия ничем не может помочь. Право избрания членов консистории принадлежит митрополитам, и оно не может быть предоставлено народу или народному собору. Остальные пункты соглашения, заключённого между народом и иерархией, приняты. Важнейший из них тот, по которому устанавливается народный церковно-школьный собор (скупщина),

—287—

в который представителей-членов, духовных и светских, будет избирать народ и который будет обсуждать и решать вопросы церкви и просвещения. Собор будет созываться поочерёдно в Сараево и Мостаре. Сербской православной церкви гарантируется автономия. В сербских общинах только сербы могут быть священниками и учителями, и ни светские, ни духовные власти не имеют права вмешиваться в выборы священников и учителей. Правительство будет давать ежегодную субсидию в размере 600 тысяч корон, остальные расходы принимают на себя общины. – Статут этот, утверждённый константинопольским патриархом, должен получить одобрение в Вене. Газеты сообщали, что новый статут уже и одобрен наместником Боснии и Герцеговины Бурианом. К сожалению, газетные слухи и сообщения не оправдались. Хорошо осведомлённый „Српски Bjeсник“ (выход. в Мостаре) по поводу газетных слухов пишет следующее. Правда, состоялось некоторое соглашение между босно-герцеговинскими митрополитами и вождями, но оно не было окончательным. В Троицын день (25 мая 1903 г.) имели место переговоры народных вождей в Сараево с митрополитами, и достигнуто соглашение с обеих сторон во всех пунктах церковно-школьного статута кроме одного пункта, решить который обе стороны предоставили вселенскому патриарху в Константинополе. Предварительно же народные вожди представили австрийскому правительству на одобрение свой церковно-школьный статут, составленный по соглашению с митрополитами. Через двадцать дней народные вожди получили ответ от областного правительства относительно представленного статута. Правительство не одобрило в полном объёме народные требования, предъявленные по соглашению с митрополитами. Вследствие этого потребовалось ещё одно совещание народных вождей с митрополитами. Совещание это состоялось опять в Сараево, но и на этот раз народные вожди и митрополиты остались при своих требованиях, хотя правительство и не одобряет их полностью. Народные вожди и два митрополита нарочито ездили в Вену, чтобы лично просить нового министра и наместника Боснии и Герцеговины Буриана об одобрении выработанного ими церковно-школьного статута. Отношение

—288—

нового наместника к данному вопросу пока ещё не выяснилось¹²⁵¹.

Католическая пропаганда, поддерживаемая и защищаемая австрийским правительством, широко распространила свою деятельность в Боснии и Герцеговине. До оккупации в этих двух сербских областях между православными и католиками-сербами имела место полная религиозная веротерпимость и часто первые помогали материальными средствами последним. Но с тех пор, как свили себе там гнёзда римские миссионеры, братский мир и согласие между двумя вероисповеданиями были нарушены и настали тяжкие дни для православия. В Сараево, где до оккупации римская церковь имела в своём приходе только несколько бедных домов, имущество её ныне простирается до нескольких миллионов корон; также быстро растёт сила и значение римского влияния и в других городах и сёлах, где на средства местных римских епископов приобретены многочисленные недвижимые имущества, доходы с которых идут прямо на усиление пропаганды, имеющей ныне 72 основных училища, тогда как раньте школы существовали только в монастырях и исчислялись по пальцам. Кроме этих училищ католическая пропаганда успела создать и несколько средних учебных заведений, а именно: роскошную духовную семинарию и полную архиепископскую гимназию в Сараево; такие же гимназии в Травнике и Высоком; три высших женских училища в Сараево: две семинарии в монастырях близ Баньялуки и много других школ и приютов в больших городах. Притом, не только в тех местностях, где живут, хотя и в ограниченном количестве, католики, имеется по нескольку церквей, но они строятся и там, где ныне ещё совсем нет католиков¹²⁵². По официальной статистике, католи-

—289—

ческая пропаганда имеет ныне в Боснии и Герцеговине: 4 епископа, 194 священника, 276 монахов, 152 прихода, 179 церквей, 8 мужских и 11 женских монастырей, 11 коллегий, 7 богоугодных заведений и 320500 католиков.

Такой быстрый рост католицизма в Боснии и Герцеговине есть результат притеснительных мер, применяемых австрийским правительством к тамошнему православному населению¹²⁵³, и привилегированного положения, в какое поставлены католики. До оккупации православные имели свою реальную гимназию в Сараево, богословское училище в Баньялуке, духовно-учительскую семинарию в монастыре Житомысличе, высшее женское училище в Сараево и более 200 основных школ. А ныне, вследствие притеснений местных властей, православные сербы, при 700 тысячах душ, имеют одну семинарию в Рельеве, да и то бедную и неустроенную, высшую женскую школу в Сараево и около 80 основных школ.

Ценные сведения по вопросу о католической пропаганде в Боснии и Герцеговине сообщает „Revue d’ Orient et de Hongrie“. Сараевский католический архиепископ Штадлер – сообщается здесь – старается увеличить число католиков через обращение в католицизм мусульманских женщин и детей.

—290—

Он и помощники его употребляют в этом деле насильственные меры, почему и успехи их весьма незначительны. Кроме этой насильственной пропаганды, есть и другая, тайная. Она располагает большими средствами и ведётся большей частью администрацией. Когда Австро-Венгрия заняла Боснию и Герцеговину, в Риме вообразили, что католическая пропаганда может отныне удвоить свою деятельность на Балканах и что умственное и общественное положение тамошнего населения послужит прекрасной гарантией успеха. Тут-то монахи и монахини устремились в оккупированные провинции и принялись за работу. Они купили обширные земли, построили на них монастыри и училища. Правительство пришло им на помощь со всеми возможными средствами. Даже училища для мальчиков, построенные на государственный счёт, предоставлены были монахиням. Почти все высшие чиновники и их набожные супруги награждены от папы орденами за услуги, оказанные католической церкви. В первые двенадцать лет от оккупации Боснии и Герцеговины правительство и не думало предписывать какие-либо формальности при переходе из одного вероисповедания в другое. Только в 1896 г. барон Каллай принуждён был установить некоторые правила на этот предмет, и то только чтобы обмануть общественное мнение в Европе. Дела шли прекрасно, пока не переусердствовали крайне нетерпеливые пропагандисты (Штадлер, Маркович). Православное население первое подняло свой голос против тех ревностных пропагандистов, а скоро и мусульмане заявили свой голос. В 1900 г. мостарский муфтий Али Фехми Ефенди-Джабич и многие мусульманские вожаки энергично протестовали против католической пропаганды. Вследствие того Джабич был отстранён от должности, и все его приверженцы подверглись преследованию. Православное и мусульманское движение с одной стороны, и упорный отказ правительства войти в соглашение с недовольными с другой, возбудили чрезвычайное неудовольствие в населении и вырыли непроходимую пропасть между католическими и некатолическими элементами в оккупированных провинциях. Так как теперь положение в Боснии и Герцеговине крайне запутано, то правительство усиливается свалить всю ответ-

—291—

ственность на сараевского католического архиепископа. Хорватские журналы и газеты получили предписание нападать на Штадлера, и, если верить всему, что те пишут, отношения между этим прелатом и правительством должны быть очень натянутыми. Курьёзно, что барон Каллай в 1903 г. послал в Вену мусульманскую депутацию, которая, имея во главе далматинского депутата и католического священника Бианкини, жаловалась на католическую пропаганду.

В последние годы притеснения со стороны австрийского правительства направлены к тому, чтобы вытеснить православных сербов Боснии и Герцеговины из их страны и взамен их поселить немцев или славян-католиков. В 1900 г. австрийское правительство разослало по всей Боснии своих агентов, назвавшихся „русскими“, которые говорили, что русское правительство приготовило обширные земельные участки для бесплатной раздачи всем православным, желающим сохранить свою веру. Народ поверил этим басням, во множестве стал собираться в Россию и продавать свои земли. Только разъяснение русского консула в Сараево, г. Игельстрома, спасли бедный народ от разорения¹²⁵⁴. В Герцеговине австрийские агенты точно таким же образом направили толпы православных сербов в Сербию. Продав последнее имущество, герцеговинские сербы двинулись к границам Сербии, но там их не пустили. И они, прожив последние деньги, вырученные от продажи имущества, возвратились обратно в свои разорённые гнезда буквально без всяких средств. Но австрийское правительство и нарочито различными мерами, и в том числе крайне обременительной для народа, непосильной для него системой податей доводит православных сербов до обнищания и затем вытесняет их из насиженных мест на основании распоряжения пок. Каллая об удалении из страны всех лиц, не имеющих средств к существованию¹²⁵⁵. С той же целью удаления коренного

—292—

сербского населения из страны и усиления католического элемента, австрийским правительством стала практиковаться такая мера. Правительство стало раздавать свободные и неразработанные земли, известные под именем „султанских земель“, польским выходцам из Галичины, которые в короткое время и образовали в Боснии и Герцеговине колонии, числом до 15. В то же время в Сараево открыло свою деятельность вновь образованное польское общество, поставившее себе целью поднятие патриотизма и национального духа у поляков, живущих в оккупированных провинциях. Общество устраивает концерты, публичные лекции, театральные представления, народные торжества и т. д. в тех местах, где разбросанно живут поляки. Австрийское правительство, желая привлечь в оккупированные земли католическое население, предоставило султанские земли полякам на весьма льготных условиях: они вносят в казну за аренду незначительную плату в течение 6 лет, после чего земли поступают в полную их собственность. Размеры польских колоний, рассеянных главным образом между Сараевом и Баньялукой, и состояние польского хозяйства на столько удовлетворительны, что дают полную надежду на процветание польского элемента в крае. Ежегодно член католической миссии иезуит о. Черминский объезжает Боснию и Герцеговину, с одной стороны, чтобы укреплять в вере местных католиков, и с другой – с целью католической пропаганды среди местного православного и мусульманского населения. Нужно ли прибавлять, что такая политика австрийского правительства крайне гибельна для православного населения в Боснии и Герцеговине?

„Дело“ сербско-православной церковной общины в Белине с своим архипастырем зворнико-тузланским митрополитом Григорием Живковичем¹²⁵⁶ дало случай обвиняемым представителям общины в своих защитительных речах яркими и живыми красками изобразить угне-

—293—

тённое и бесправное положение православного сербского духовенства и народа в Боснии и Герцеговине. Один из видных представителей общины, Риста Манойлович в блестящей речи целым рядом фактов доказал, как враждебно относятся органы оккупационных властей к православному духовенству и народу. Вот этот скорбный лист¹²⁵⁷. 1) Нотариус драгальевской общины, католик, чтобы выразить своё презрение к православному священнику Шкоричу и унизить его в глазах своих прихожан, открыто нападал на упомянутого священника, угрожал, что правительство закроет православные церкви и дозволит священникам только крестить, а молитвы, освящение воды и празднование „славы“ будут воспрещены, т. е. православным сербам не будет позволено свободно исповедывать свою веру и исполнять религиозные обязанности. Неизвестно, с ведома ли высших властей делались эти нападки, но хорошо известно, что нападавший так вскоре получил повышение по службе. 2) Уездный начальник забордянский открыто угрожал местному священнику, что он скинет с него камилавку, обреет ему бороду и повесит котомку. 3) Престарелому почтенному протоиерею Михайловичу пришлось однажды выслушать от судьи такие слова: „что вы лаетесь как собака?“ 4) Учителю основной школы православному сербу поставлено в вину, что он за свою ревность и заботы о церкви получил благодарность от митрополита. 5) Начальник католик предписывает своему подчинённому чиновнику-сербу отказаться от должности секретаря сербско-православного певческого общества. 6) Нынешние власти в Боснии и Герцеговине не только всякими способами вредят сербам в их экономическом развитии, но и насильственно отнимают у них недвижимость. Так, в Броце отнят земельный участок сербской церковной общины, так и в монастыре Тавни и в других местах. Или, гражданские власти отводят в Белине лучшее место в средине города под католическую церковь, уступлен участок и для евангелической церкви, а для серб-

—294—

ской исконной церкви – ничего! Да ещё заставляют платить налоги за землю, на которой построена. Так, православная церковь пусть пропадает, а католикам – всякая помощь, хотя бы и неправедными средствами. 7) Вот ещё доказательство того, как противна католическим властям православная кирилловская азбука. Начальник зворничского уезда Рабатич распорядился приготовить для всех торговцев вывески латиницей под строгой угрозой, что торговля будет запрещена каждому, кто не примет этих вывесок и не заплатит определённой суммы за них. Он же арестует крестьян зворничского округа за то, что те празднуют сербскую „славу“. Сербские граждане в городах штрафуются 500 гульденами за пение сербских песен, и в сёлах даже не позволяют сербам петь своих песен. Так же поступает и другой начальник – католик Климбурс в Белине. 8) Директор белинского банка предлагает и советует сербам выйти из православной сербской общины с обещанием за то кредита и льгот по ссудам из банка. 9) Упомянутый начальник Климбурс запретил белинскому священнику И. Новаковичу совершить парастос по покойном народном вожде Радовиче. И священник Новакович должен был подчиниться. Не есть ли это явное доказательство неправды и обиды, нанесённых со стороны иноверной власти православно-сербской церковной святыне? Или, это добавочное вознаграждение бедным священникам, выдающееся в зависимости от расположения к ним начальства: если священник не угоден начальству, то, хоть с голоду умирай, добавочной платы ему не видать. 10) Белинские католические власти настояли на том, чтобы сербский учитель Николич был удалён из белинской сербской основной школы – и единственно за то, что был отличным сербом родолюбом. Для Боснии и Герцеговины обычное явление, что учителя и чиновники-сербы под тем или иным предлогом удаляются и заменяются хорватами с нескрываемой целью усиления хорватского элемента. 11) А стипендии сербских православных общин – кому назначаются? Обыкновенно пользуются ими дети хорватов, а не сербов. Так и в средних и в высших учебных заведениях. 12) В браньевской основной школе 73 сербских детей и 14 евангеликов,

—295—

и однако учитель – не серб и не православный. Оккупационному правительству видимо дороже и 1 иноверное дитя, чем 10 православных. 13) В торговых школах учителя большей частью хорваты, хотя бы имелись вполне достойные занять учительскую должность сербы. В девяти торговых школах только три православных директора, хотя, за исключением Травника, во всех школах большинство детей – православные. В Белине торговую школу посещают 60 учеников сербов и 9 католиков, из наставников же 3 православных и 3 католика. А в других местах ещё хуже, потому что при таком же числе учащихся сербов бывает всего один учитель серб, остальные же все католики и всего чаще хорваты. Так и в гимназиях, и во всех управлениях. Не особенно давно окружной начальник Фоглар демонстративно собственными руками сбросил кирилловскую вывеску с основной школы в Броце... Приведённых примеров достаточно, чтобы видеть, как относятся к православным сербам в обездоленных Боснии и Герцеговине.

Г. Воскресенский

—296—

Письма П. С-ча с 1861 года, обнимающие время преобразований в русской государственной и церковной жизни, отличаются обилием и разнообразием сведений о современных ему событиях и представляют интересную иллюстрацию к истории недавнего замечательного прошлого. 1861 г. начал ряд реформ великим государственным актом 19 февраля, вызвавшим особенное оживление в русской общественной жизни. Тогдашняя общественная жизнь, возбуждавшая живой интерес в людях чутких к жизненным явлениям, отражается в письмах П. С-ча, преимущественно в виде толков, циркулировавших в обществе, слухов, предположений, выходивших из разных осведомлённых сфер, в той форме частных сведений о современных событиях, которые мало проникали и могли проникать в печать. Доставляя материал для историка, письма П. С-ча могут иметь значение и для наблюдателя современной жизни, давая ему возможность яснее усмотреть в недавнем прошлом корни некоторых явлений современной жизни, определить значение и ценность тех явлений этой жизни, которые рассматриваются как знамение нашего времени, но представляют собой воспроизведение прежних жизненных течений в новой форме. Что касается до личных суждений П. С-ча о современных ему событиях, то нужно сказать, что известная точка зрения и источники сведений об них могли иногда приводить его и к ошибочным взглядам. Но присущее ему нрав-

—297—

ственное чувство правды сказывалось и в его суждениях о современных событиях и лицах. При своём строгом нравственном консерватизме он был горячим врагом проявлений либерализма, но он не был сторонником не глубокого ходячего консерватизма, который в благом начинании склонен усматривать колебание основ, в здравой свежей мысли отступление от завещанных верований. Во время оживлённой борьбы выступающих на поверхность жизни направлений либерального и охранительного люди нравственной правды в их отношениях к явлениям современной им жизни заслуживают особенного внимания.

1861 г., января 2. Поздравляю Вас с новым годом. Вчера было посвящение Сергия¹²⁵⁸ в Успенском соборе и после обед в келиях Заиконоспасского монастыря, на котором был и я. Кто преемником Ректора, я не знаю. Урусов приехал на один вчерашний день, был за обедом, допрашивал его, кто будет Ректором, но не узнал. Говорит, что незнакомый не будет. Был я при наречении Сергия, речь его была об обязанностях пастыря. Ответа митрополита не слыхал, равно и его речи при вручении жезла, хотя был и близко. Урусов после Крещения едет в южные губернии и берет с собой и Сергиевского Н.А.¹²⁵⁹.

1861 г., января 16. Вопрос о ректорстве решён. Савва¹²⁶⁰ назначен Ректором в академию, Игнатий¹²⁶¹ на его место, а Порфирий¹²⁶² на место Игнатия в Вифанию. Приходило ли кому-либо в голову из нас, принимая тому 14 лет назад этого сельского Владимирского священника в академию, что мы принимаем будущего Ректора?.. Но может

—298—

быть эта твёрдость¹²⁶³ будет не бесполезна для академии; только ему следовало бы отказаться от профессорства, чтобы не потерять уважения студентов.

Вчера у нас служил Евсевий Могилевский. Приехал в субботу и ныне по утру уехал. Он и Курский усердно Вам кланяются. Курский в субботу выехал из Москвы. Приезжал на новый год и Урусов, который всё оправдывается, что не он бунтовал студентов Московской академии¹²⁶⁴. Отправляется он в Тулу, Орёл, Киев, Могилев, Чернигов и Смоленск осматривать семинарии. Хочется ему схватить звезду. Надеется вернуться к пятой неделе.

—299—

Кудрявцев начал лекции Наследнику с 3-го числа и даёт по вторникам, четвергам и субботам 10-й час утра. Ездит в вицмундире, никому не представлялся, а введён был Строгановым. При лекциях присутствует только полковник Рихтер. Многие наставники кончили своё преподавание, не видев ни Государя, ни Государыни. Наследник пред классом и после класса протягивает руку, читают ему лекции одни прямо по тетрадкам, другие по конспекту. Теперь у него четыре урока в день, начиная с восьми часов утра и до 12-ти. Кудрявцева встретил Наследник словами: я знаю Вас по Вашим сочинениям, которые мне понравились. Жалованье академическое Кудрявцеву сохраняется.

О крестьянском вопросе вести в Москве неодинаковы. Некоторые из членов комиссии распустили слух, что решение его отлагается до октября вследствие вопроса, возбуждённого министром Муравьевым о судьбе государственных крестьян и уравнении их с помещичьими. Но приказ правительства, чтобы непременно в течение месяца избраны были чиновники для рассмотрения жалоб взаимных между крестьянами и помещиками, заставляет предполагать, что решение этого вопроса близко. У нас без тревоги ждут этого решения.

Инспектор к нам ещё не назначен. Мы думаем, что Михаил¹²⁶⁵, но думы часто не исполняются.

Евсевий свеж, весел, хотя и поседел. Извиняется пред Вами, что Вам не отвечал. Говорит, что начал писать замечания на Вашу книгу, но не докончил по недостатку времени, а всё-таки надеется прислать Вам.

Пирогова¹²⁶⁶ увольняют от должности попечителя Киевского, Илариона Воронежского – от должности Ректора.

1861 г., января 23. Новый Ректор приехал к нам в субботу с письмом от митрополита к Александру Васильевичу адресованным, но обращённым ко всем нам, чтобы

300–

мы приняли его с любовью и в мире и любви поддерживали достоинство академии. Было письмо и к о. наместнику, в котором он просит и его принять приветливо Ректора. Ныне по сему случаю назначил о. наместник служить о. Ректору в соборе молебен, на который велел облачиться всей братии. Сергий откинул ещё штуку. Не говоря никому, отрекомендовал на кафедру патристики митрополиту Вашего Корнилия¹²⁶⁷. Буду противодействовать сему назначению, зная, что некому будет поручить у Вас семинарию, притом Корнилий ничего не потеряет служа и у Вас. Очень рады мы, что освободились от Сергия,.. человека. Богатство епархии избавит его от взяточничества, но от пристрастного и неискреннего способа действий не спасёт никакое богатство. И студентам митрополит прислал с новым Ректором мир и благословение, извиняя легкомыслием их поступок. Но от инспектора вскоре по получении в свои руки письма с клятвой требовал объяснения, что не он возбуждал студентов к подаче просительного письма. О. Порфирий ответил просьбой о совершенном увольнении его от училищной службы, о чём он действительно нередко помышлял. На нынешней неделе кончится передача академии и семинарии и каждый из назначенных утвердится на своём месте.

Я писал Вам, кажется, что в Томске предполагалось съехаться Евсевию, Парфению и Порфирию. Порфирий просидел где-то в городе, выждав пока уедут Евсевий и Парфений. Предполагаю, что ему не нравится образ действия Парфения, а потому он не хотел себя связывать его советами. К митрополиту Московскому начальником миссии доставлены были все дела и отношения по миссии Парфения по случаю неприятностей с губернатором¹²⁶⁸. Митрополит, прочитав всё, сказал: видно, что Парфений добрый чело-

—301—

век, но совершенно не умеет действовать. Зачем таких делают архиереями? Он так дурно повёл дело, что губернатор вышел прав.

На обратном пути из Петербурга преосвящ. Александр¹²⁶⁹, зашёл к митрополиту, занятому тогда переводом священного Писания с А.В. Горским. Митрополит сказал, что не может принять преосвященного Александра по нездоровью, а разве вечером соберётся с силами, и потом говорит А. Васильевичу: „что мне с ним говорить“? „Прошедший раз прочитал мне целую лекцию о естественных произведениях Архангельска, объяснял, отчего треска воняет и как её готовить. Мне некогда слушать подобные вещи. Прежде его хорошо принимали в Петербурге; он думал и теперь также“.

1861 г., января 25. Савва привёз весть, которую подтверждают и другие, что Анатолий Могилевский¹²⁷⁰ назначен в Новый Иерусалим с управлением сим монастырём. Новоиерусалимский архимандрит возвращается в Задонск для жития на покое. Не ближе субботы уедет Игнатий в Москву, и Порфирий определяется на его место. Сдача академии и семинарии была одной формой. В пятницу хочет новый Ректор делать обед и с этим вступит в отправление должности. Митрополиту в ответ на его письмо к братству академических наставников написано письмо, излагающее благодарность за напоминовение о любви, и с нашей стороны желание того же мира и любви и сказано, что Савву приняли как и прежних Ректоров. К письму подписываются все. Новый Ректор пока только показывает смущение от своего назначения. Как будет действовать, не знаем.

Из Лондона пишет Н. Соколов, что Евгений Попов¹²⁷¹, тамошний священник, слишком сделался англоманом, не любит русского, а одно английское. Назначение Блудова¹²⁷²

—302—

председателем Государственного Совета, кажется, ручается за скорое и благоприятное для крестьян решение их дела.

1861 г., февраля 2. Корнилия терпеть не могут почему-то товарищи и теперь сговариваются, если он перейдёт в академию, не пускать его в свои комнаты, дабы не сочинял сплетней и не производил смуты между ними.

Урусов уже осмотрел Тулу, теперь в Орле и 7-го числа будет в Киеве. Осмотр и семинарий, и училищ очень подробный. По приезде в город обыкновенно является к архиерею, губернатору, предводителю дворянства и везде берет с собой Сергиевского. Писал я Вам прежде, что первое заседание государственного совета по крестьянскому делу назначено 9-го. Теперь дочь Гудовичевой, приехавшая из Петербурга, говорит, что на прошлой неделе назначалось первое заседание в день её выезда. Большинство склоняется на то, чтобы отклонить объявление свободы до осени, а в феврале объявить только личную свободу. Великий князь Константин был очень взволнован в день, когда назначено первое заседание, так что муж дочери Гудовичевой Голицын не решился делать ему доклад. По желанию покойной императрицы в честь старца Серафима будет устроен скит при Дивеевской пустыни. После исцеления Великой Княжны от мантии старца Серафима имя этого подвижника обносится в устах придворных, читаются его жизнь и поучения.

Теперь откуда-то пошли слухи, что не Анатолий, а Игнатий будет переведён в Новый Иерусалим. Это бы хорошо. Он привлёк бы пожертвования, так нужные для обновления сей обители.

1861 г., февраля 9. Из Петербурга несутся вести, что 19-го будет объявлена свобода крестьян; Петербург будто на военном положении; караулы усилены, ружья заряжены. Конечно это не против порядка, который доселе был мирен. Так чего же хотят либералы – душевладельцы? Едва коснулось их дело, то все громкие фразы забыты, и они являются уже огорчёнными и раздражёнными.

Бедный Порфирий очень болен. Не знаю, перенесёт ли он болезнь. У него ветренная оспа, которую он испортил, умывшись холодной водой.

—303—

В первом заседании Государственного Совета по крестьянскому вопросу решено: объявить личную свободу крестьян, а вопрос о пользовании землёй предоставить полюбовному соглашению крестьян с помещиками в течение пяти лет. Из Малороссии сообщают, что там остановилась всякая продажа хлеба.

1861 г., февраля 13. Курский архиерей пишет, что он нашёл дела крайне запущенными. Между прочим, там множество посвящено священников без места, которым не выдано грамот. Они существуют на всякий случай. Если умрёт или болен сделается священник, то они занимают его место. Если выздоровеет священник, то они опять остаются без места. Вы не дошли до этой мудрости?

Правду ли о Вас рассказывают, что Исидор прислал Вам письмо, в котором просит обратить внимание на службу протоиерея Беляева¹²⁷³. Вы призвали Беляева, спросили, пишет ли он Исидору? Тот отвечал, что только поздравил его как товарища с митрополией. Тогда Вы обругали его, показали ему представление его ко кресту и разорвали его. Мне не верится, и я бы не одобрил этого поступка. Вам не мало случается принимать рекомендации, и притом она совпадала с Вашим намерением. Зачем себе делать врага из первосвятителя?

Митрополит наконец предложил конференции приступить к решительному избранию инспектора, и она избрала Михаила, а на класс патристики переводится из Вифании профессор Боголепов¹²⁷⁴. Новому Ректору пришлось проявить суд над студентом, набунтовавшем в Посаде и хорошо, что он не задумался выгнать его из академии, хотя студенты и собрались было ходатайствовать о нём.

В четверг митрополит прислал какое-то письмо о. наместнику, вследствие которого он за ектенией во время

—304—

обедни и потом за молебном читал молитвы о здравии и благопоспешении Государя и его семейства¹²⁷⁵.

Кудрявцев пишет, что дела его идут, кажется, порядочно. На бедного о. Феодора¹²⁷⁶ всё нападает Кулжинский¹²⁷⁷ с его партией, которую поддерживает граф Толстой. Митрополит Исидор призывал о. Феодора и сильно ругал его за его идеи об отношении современности к православию, но разумеется о. Феодора никто не разуверит в раз принятых мнениях. Преосвященнейший Алексий¹²⁷⁸ очень жалуется на своё положение, пишет, что не имеет

—305—

экипажа и пешком ходит в консисторию, которую устрояет, что на его назначение в Крым там смотрят как на ссылку.

1861 г., февраля 15. О. Феодора ругал Исидор за его сочинение и разумеется о. Феодор не отступится от своих идей. И граф Толстой, принадлежа к партии Аскоченского¹²⁷⁹, также против него.

Комитета о преобразованиях училищ мы слушали последние журналы. Они нерадиво вели дело и мудрено думать, чтобы вышло что-нибудь доброе из этих отрывочных, бессвязных замечаний. Нужно будет кому-нибудь создать целое из этого сбора замечаний. Мы хохотали, читая суждения комитета последние.

1861 г., февраля 20. Митрополит писал о. наместнику, что предположено деньги и имения монастырей и церквей употребить на выкуп крестьян. Он получил о сём известие, как выражается от достоверного человека, и прежде всего падает это на богатые монастыри¹²⁸⁰. Поэтому мудрено ожидать, чтобы для бедного сделали что-либо. Письмо митрополита я сам читал.

В Московском университете ходит копия с манифеста о свободе крестьян, которая будто объявится на второй неделе и тогда на три дня закроют все кабаки. Строганов постоянно был занят этим вопросом, и Государь не принимал докладов по другим делам. При лекциях Кудрявцева постоянно присутствуют Строганов и Рождественский и требуют, чтобы он забывал, что это Наследник, а обращался как с мальчиком для развития и укрепления силы мышления. Мария Николаевна хотела поручить Кудрявцеву учить своих детей философии, но Строганов сказал: я думаю для вас это будет неудобно.

—306—

Вести о мнимой истории Вашей с Беляевым через наш монастырь дошли в Алексеевский и кроме того повторились у родных А. Васильевича, который сам не верит им, так как от самого Беляева никакого не было о сём не только известия, но и намёка. Уж не в Ваш ли Костромский праздник 14 марта хотят объявить манифест? По крайней мере из Петербурга пишут, что до второй недели отлагают обнародование его. На 19-е число и у нас в Лавре собралось простого народа как-то более обыкновенного и, что бывает редко, за царским молебном молились усердно.

1861 г., февраля 27. Циркуляр к духовенству по крестьянскому делу, кажется, писан Московским. Были по крайней мере слухи, что ему поручали. И я думаю, можно узнать его манеру в трудных вопросах так изложить дело, чтобы не легко было его понять.

Елагин пишет, что дело о святителе Тихоне поднялось и вероятно скоро последует открытие мощей его.

Наконец митрополит сдал первую часть моего учебника всеобщей истории с резолюцией: „всего прочитать не имел времени, а то, что прочитал, убеждает меня согласиться с мнением конференции. Журналы комитета о преобразовании семинарий прочитаны у них в конференции. Есть некоторые частные замечания дельные и ничего нет целого, не дано никакого единства. Не знаю, выйдет ли что-либо путное. Александр Васильевич везёт к митрополиту на рассмотрение.

1861 г., марта 6. Жизнь св. Тихона приняла другой вид от раздробления её на главы, не везде удачного.

Смотритель Галичский известен Костромичам как жестокий человек, хотя и аккуратный в делах. Кроме жестокости отличается и страшным взяточничеством. Жена его сечёт и сама учеников, и если случается, что сам Смирнов не хочет взять иной взятки потому, что она ничтожна, жена тащит, говоря, что для дома всё нужно. До Вашего сведения не доводят потому, как верно объяснил Беллюстин, что боятся мести смотрителя. Если бы уверены были, что Вы по жалобе отставите, то пожаловались бы, а если дело ограничится одним замечанием и он останется на своём месте, то родители не избегнут

—307—

его мести. Что он засек двух мальчиков – это известно здесь. Он может оправдаться разве тем, что мальчики умерли не под лозами, но немного спустя. Для страха смотрителям и инспекторам я бы не уклонился и от следствия об этом преступлении, или сделал бы прямо отношение к обер-прокурору о необходимости отставить смотрителя за бесчеловечную жестокость и взяточничество, инспектора и двух учителей за пьянство и просил бы сделать это без следствия, чтобы дать строгий урок. Не сомневаюсь, что это было бы исполнено.

В Москве 104 студента университета теперь отказались от преподавания в воскресных школах вследствие контроля. Всё дворянство высшее было против этих школ, где читались легенды Афанасьева, научающие кощунству и повести Марко-Во-чко, научающие ненависти к дворянству. Студенты не опускали при случае издеваться и над священным Писанием.

Слухи есть, что по письму митрополита Московского отложено объявление по крестьянскому делу до великого поста.

1861 г., марта 9. Читая манифест¹²⁸¹, конечно, Вы удивитесь его неясности. Разгадка в том, что митрополит Московский трое суток работал над окончательной его редакцией… И он составил его так, что никто не понял без чтения положения о крестьянах¹²⁸². Совершенно

—308—

мирно провозглашено это великое событие. Только покричали ура Государю. Крестьянам даны права, ограждены они от произвола помещиков, но соблюдены и выгоды помещиков, ибо земля оценена высоко (считая ценность десятины в 17 раз дороже платимого оброка). Кто не хочет уступить своей земли в собственность крестьянам, тот может оставить её за собой навсегда, или взять огромную сумму выкупа. У нас манифест будет читан вероятно в воскресенье.

Нам хотелось в академии открыть класс славянских наречий и филологии. Митрополит несогласен на это.

1861 г., марта 13. Вчера объявлен и у нас манифест. На народ, по-видимому, никакого действия он не имел. В Москве в 5-е число донесено было обер-полицмейстеру, что поднято пьяных от 12 часов ночи только шесть человек, тогда как в другое время поднимали до 60 человек. У нас в Посаде в день объявления манифеста в кабаках были выручки менее на 150 рублей, нежели в прежние годы… Не зная положения, конечно, мудрено и оцедить, что сделано крепостным. Губернатор Московский предписал, чтобы в кабаках не смели читать положения и толковать об них.

1861 г., марта 22. Брошюра: мысли старообрядца, кажется, изделие нашей академии. Сам Сапелкин неграмотный, т. е. умеет разве только своё имя подписать. Думаю, что она составлена Субботиным¹²⁸³ или под его редакцией, который был в близких отношениях к Сапелкину¹²⁸⁴.

У нас теперь митрополит требует строгости от цензуры, а мнимые ревнители православия поднимают сор в духовных сочинениях и оставляют светскую литературу молоть атеизм, материализм и всё прочее.

Ректор наш получил Петровский монастырь; в За-

—309—

иконоспасский переведён Иоанникий. С четверга первой недели и до вторника нынешней Ректор принимал монастырь в Москве. Мы довольны им, равно и студенты прямотой и простотой обращения.

1861 г., марта 27. В Москве учреждается публичная библиотека для духовенства. Место ей назначено в Петровском монастыре. Составляется она из разных пожертвований духовенства. Новоструевы Александр¹²⁸⁵ и Капитон¹²⁸⁶ жертвуют свои библиотеки. У первого есть cursus Porto-logriae completus, у последнего собрана весьма обширная библиотека русских книг. Дело доброе, в котором давно нуждается Московское духовенство и всего более чувствуют это издатели журналов.

Марта 3-го Высочайше утверждено в Москве дамское общество для издания и распространения полезных книг и теперь уже прислано к нам несколько статей для хрестоматии для воскресных школ. Председательницей общества Стрекалова¹²⁸⁷.

Что-то нам кажется странным, что Михаила до сих пор не утверждают инспектором. Более двух месяцев прошло с того времени, как митрополит сдал копию с своего представления в Синод.

1861 г., апреля 13. Елагин пишет мне, что слухи у них носятся, что в первый день Пасхи будет представлен Государю доклад об открытии мощей святителя Тихона. Митрополит Исидор говорил ему конфиденциально, что весной последует открытие 3-го или 4-го мая; ждут приезда царской фамилии в Москву. Государь куда-то отправляется в путешествие, а Государыня посетит лавру. Службу и акафист святителю Тихону отослал Елагину, хотя хотелось ещё пересмотреть, но он торопит, говоря, что есть много желающих заняться этим делом. Поэтому нужно иметь готовую уже службу, чтобы представить её

—310—

прямо по утверждении доклада. Акафист давал просмотреть Александру Васильевичу и по его замечаниям кое-что исправил, изменив по собственному рассуждению некоторые кондаки. Но saciant meriora potentes. Эта служба не слабее службы другим русским святителям. Канон я переделал, много взяв для него из писаний самого святителя Тихона. Не знаю, кому ещё будет охота недель шесть употребить на этот труд, особенно если прежде не занимался таким делом.

Сожалеют о смерти А.Н. Бахметева, который был не только просвещённый человек, но и добрый господин.

В Московском университете начались опять волнения против Ректора¹²⁸⁸, который, будучи женат на сестре Муханова¹²⁸⁹, бывшего в Варшаве, уехал повидаться с ним. Муханову кидали камнями в карету, когда он выезжал из Варшавы. Боясь проехать прямо в Петербург, он поехал через Берлин, но по телеграфу дали знать в Бреславль и там встретили тем же. Жена его, молоденькая очень дама, защищала собой от народа.

Вот и Алексей Петрович Ермолов¹²⁹⁰ скончался. Целый месяц умирал, но крепкая натура брала верх над смертью. У него осталось множество собственноручных записок, по годам расположенных в разных ящиках шкафов, которыми уставлен его кабинет.

1861 г., апреля 17. Наконец Михаил утверждён инспектором. Вчера, пришла бумага, синодское определение подписано 25-го марта. Дело задержано обычною медленностью.

Да! в Европе много горючих материалов. Вопрос национальностей, вопрос восточный долго будут тревожить мир Европы. Последний ещё мог бы разрешиться падением Турции, но где предел решению первого? Революционный век, начавшийся с конца прошлого века, ещё продолжается и только собирает себе новые силы из новых материалов. Задача мудрого правительства без сомне-

—311—

ния в том, чтобы, не преграждая совсем и не давая опустошительно разлиться, ввести этот поток в ровные берега и дать ему умеренное течение. Это предохранит общества от сильного потрясения и бесполезного пролития крови.

Царская фамилия приедет в Москву по одним 3-го, а по другим 10 числа. Все дворцы готовятся для них. Будет закладка нового дворца в Коломенском; посетят и нашу лавру. Говорят, что царь поедет по губерниям, куда – неизвестно.

1861 г., апреля 20. Рад я, что в Страннике сделали отзыв о памятной книге для священника¹²⁹¹. По крайней мере показали оригинал её. А то в Современнике помещён был пасквильный отзыв об этой книге. Теперь узнают, что это перевод и притом такой книги, которая пользуется уважением в католическом мире.

Пальмер¹²⁹² собирается приехать в Москву заниматься в синодальной библиотеке, но митрополит не берёт на себя дозволить ему эти занятия.

Станлей, профессор Оксфордского университета, с которым я познакомился, издал сочинение о русской церкви, где довольно её хвалит, с большой похвалой отзывается о нашей академии, называя её Оксфордом русским. Это, впрочем, он повторяет и у нас. Нил, известный своей

—312—

приверженностью к восточной церкви, критикует книгу Станлея там, где он говорит в духе протестантизма.

В Лондоне, говорят, печатают, что император французов покровительствует полякам и движет ими. Но когда посланник наш попросил у него объяснения, то он отрёкся, за что англичане и французы оскорбились на него.

1861 г., апреля 24. Пишут, что Филофей и Антоний Кишиневский делаются архиепископами. Евгений получил Анну, Леонид – Владимира 3-й степени. А. Васильевичу утвердили камилавку и наперстный крест. Митрополит представил к камилавке только, но в письме к графу выразил желание, чтобы дали и крест, ссылаясь на пример своего отца, которому в одно время даны были эти две награды.

О. наместник в первый день Пасхи получил от великой княгини Александры Петровны собственноручное письмо, очень доброе и почтительное, с приложением портрета мужа своего и сына. Пишет, что почти всякий день вспоминает об отце наместнике и время, проведённое в лавре, называет незабвенным в своей жизни. Филофей вызывается в Синод вместо Антония, который возвращается на епархию, Димитрий едет на лето в Одессу и на пути вероятно открывать будет мощи св. Тихона. Елагин собирается ехать на открытие мощей в Задонск и оттуда в Саров. Он занимается составлением жизни старца Серафима.

Один из знакомых мне богатых помещиков говорил, что в Рязанской губернии крестьяне отказываются работать, что Польша вся в восстании, Финляндия, Эстляндия, Курляндия, Лифляндия и Малороссия готовятся отложиться. Мне кажется это не более, как только отголосок неудовольствия за реформу крестьянского быта.

1861 г., мая 11. Приказ о невмешательстве духовенства возник вероятно, вследствие событий в Казани, куда мимо Костромы на прошлой неделе проехал на следствие Даниловский отец архимандрит Иаков¹²⁹³. Митрополит поручил узнать дух и направление академии тамошней. Неза-

—313—

висимо от бывшего там возмущения, наставники академии подали прошение на Ректора за его присвоение чужих статей в журнале, за самовольный образ действования¹²⁹⁴.

Министр народного просвещения вероятно скоро выйдет в отставку. Викарий объяснял причину так, что в отчёте он назвал университеты не воспитательными заведениями, но святилищами науки, а потому слагал с начальства всякую ответственность за поведение и направление духа университетов. У него потребовали объяснений и вместе с объяснениями он представил просьбу об увольнении.

Говорят, что Государь на докладе Синода по Восточным делам написал: пора понять, что, защищая Константинопольскую иерархию, защищают не православие, а одну партию.

Службу св. Тихону представлял частью Елагин преосвященному Димитрию. Он одобрил и обещал ещё сам написать четыре стихиры и поправить кое-что в акафисте. Службу Иверской, которую я составил осенью, читал Антоний Кишиневский официально и на Фоминой хотел сдать в Синод одобрительный отзыв.

1861 г., мая 12. Профессоров университета более 60-ти, а подписалось менее 20-ти¹²⁹⁵. Это уже доказывает, что не

—314—

все согласны были на протест. Он возбудил большое неудовольствие и в наставниках. С одной стороны привязанность Альфонского к Сергиевскому, с другой неприязнь к Аскоченскому увлекли остальных. Митрополит воспользовался протестом, как опорой для того, чтобы писать против Аскоченского. Но сам струсил, когда Зедергольм, проезжая в великий четверток в Оптину пустынь, не заехал к нему. „Не сердится ли на меня, спрашивал он Киреевскую, за Аскоченского“? Урусов хотел целый месяц прожить при нашей академии. По приезде в Москву Толстой сильно говорил против Сергиевского. Не напади Аскоченский на Сергиевского, никто не обратил бы внимания на его слово, а теперь читают из

—315—

любопытства. Сергиевский сделал по недостатку ума, а его слову придают важность¹²⁹⁶.

Зедергольм, кажется, опять возвращается к службе при графе, яко бы по совету Оптинских старцев. Толстой по приезде в Москву тотчас же послал телеграфическую депешу в Оптину пустынь. Царь выедет из Питера, говорят, 17 числа, а Государыня три недели проведёт в лавре.

Митрополит Московский протест университетских профессоров назвал единственным годным и добрым протестом.

1861 г., мая 18. Третьего дня был здесь Путятин адмирал. Проезжал с Н. А. Сергиевским. Его назначали министром народного просвещения; он прежде испросил у Государя позволение посоветоваться с Московским митрополитом, который и благословил его принять это бремя. Государь хочет религиозного воспитания. Путятин не чужд мысли уничтожить предварительную цензуру, заменив её определёнными законами, за нарушение которых будет отвечать карман.

—316—

Олферьев¹²⁹⁷ служит по тайной полиции св. Синода, равно и Тертий Филиппов. Это известие весьма секретное.

Вы писали мне, что звание профессора для Ректора самое лестное. Но после Филарета у нас не было порядочного профессора – Ректора. Евсевий¹²⁹⁸ был многоплодущ, трудолюбив, но слишком мелок; он обходил важные вопросы, никогда не мог возбудить внимания, расшевелить любознательности. Кроме нестерпимой скуки мы ничего не выносили из его классов. Алексий¹²⁹⁹ старался всячески только избежать класса. Если готовился, то не более как два, три часа и умел, написав три или четыре четверти, протянуть их на целый класс. Как объяснить появление его довольно дельных статей по догматическому богословию в нашем журнале – не знаю. Его я не считаю способным и по лени, и по силам к этому труду. Это чей-нибудь чужой труд. Евгений¹³⁰⁰, правда умный человек, был ленив и бакалавром, но прошедши ректору в двух семинариях ещё более отвык от составления лекций. Часто классы он занимал чтением богословия Макария, ещё чаще опускал их, или ходил на короткое время. Сергий, кажется, не написал ни одной лекции в бытность свою Ректором. Он читал курсовые сочинения студентов о богословских предметах, как будто свои лекции. Этот же способ чтения уроков указал он и своему преемнику. Не почитаю и нужным прибавлять, что нынешний Ректор не в состоянии написать ни одной лекции.

1861 г., августа 21. Слух у нас разнёсся, что Алексия в Енисейскую епархию хотят перевести, основываясь на том, что по высочайшему повелению протоиерей Симферопольский, сосланный Алексием в дьячки, возвращается к своей должности. Правда ли это, не знаю. В Задонске по одним сказаниям было 100,000, а по другим 500,000 че-

—317—

ловек. Одних экипажей было более 800. Много совершилось чудес и весьма поразительных. Немая стала сама читать верую и исповедую. Тридцативосьмилетний расслабленный сам стал при раке святителя. Вызван ещё Феофан Тамбовский¹³⁰¹. Сапелкин повёз с собой одного из жестоких раскольников. Дивные чудеса, может быть, вразумят его. Первое чудо совершилось 11-го числа.

Александр Васильевич говорил мне о Корнилии, что им очень недовольны, что ему не раз бросали камни в окна. Я сказал, что владыка не слыхал никаких жалоб на инспектора, и если чем мог быть недоволен, то только недостатком доверия со стороны инспектора. „Но тем опаснее, сказал А. Васильевич, может вспыхнуть большая история“.

Митрополит Московский сердится на медленность всех дел в Синоде и в учебном Управлении. Графиня Толстая восхищается тем, что множество чиновников графа отправилось в Задонск, но митрополит говорит, что лучше было бы, если бы они остались при своих местах и занимались делом.

Пр. А. Беляев

—318—

Вопрос о преподавании истории в средней школе особенно настойчиво выдвигается в последние годы в педагогической литературе. Так, между прочим, этому вопросу посвящён целый ряд статей проф. Кареева – в Русской школе за 1899 и 1900 г. и в журнале „Образование“ (1900 г.), в высшей степени интересная и обстоятельная статья проф. Виппера в журнале „Вестник воспитания“ (1898 г.) и множество мелких заметок, рассеянных в журналах самого различного направления. Такое внимание к школьной истории свидетельствует о том, во-первых, что она признаётся важным элементом общеобразовательной школы, и, во вторых, о том, что существующая постановка её слишком мало удовлетворяет тем научным и педагогическим задачам, которые должна бы выполнить история по отношению к питомцам средней школы.

Слишком хорошо всем известно, что из предмета живого и увлекательного школьная история в большинстве случаев сделалась сухим сборником цифр и имён, иногда настолько диковинных, что язык не всякого подростка в силах преодолеть трудность их произношения. Однако, выставлять в данном случае учителей, в качестве главных виновников этой ненормальности, было бы едва ли справедливо. Если указанный недостаток – общий для средней школы всех ведомств, безразлично, будет ли она классическая, реальная или духовная, то ясное дело, что коренную причину этого недостатка нельзя искать в

—319—

неспособности учителей, в их непонимании образовательных и воспитательных задач школы, в их рутинёрстве и пр. пр.; есть, очевидно, какие-то общие причины, которые подчиняют своей власти и самих служителей истории всех ведомств, нивелируя их личные вкусы и подводя их к одному нежелательному шаблону. Важнейшая из этих причин, без сомнения, заключается в общем строе средней школы, на которую наложил свою тяжёлую и гнетущую руку суровый формализм, изгоняющий из неё всякую свободную личную инициативу и подводящий живое дело обучения и воспитания под строго определённые обязательные рамки. Отсюда – слишком формальная постановка всего учебного дела, и учитель является не господином, а рабом программы, которая давит его самого на каждом шагу. Это – общая, коренная причина, источник многих ненормальностей в жизни средней школы. В частности, по отношению к преподаванию истории очень важное значение имеет совершенно неудовлетворительный учебник, по которому до самого последнего времени изучалась, а частью и до сих пор продолжает изучаться история в средне-учебных заведениях. Благодаря этим двум условиям и вырабатывается, действительно, весьма однообразный тип учителя-историка: программа вполне точно намечает рамки для его знаний, поскольку они требуются для целей преподавания, а учебник и частью рекомендованные программой же книги наполняют эти рамки содержанием. Из этого явственно обрисовываются и две существенные нужды средней школы применительно к предмету нашего рассуждения: предоставление преподавателю большей инициативы и самостоятельности в постановке преподавания, в выборе и распределении учебного материала и появление исторического учебника, отвечающего более или менее научным и педагогическим требованиям¹³⁰².

—320—

Удовлетворение этих двух нужд заметно скажется и на общем строе школьной жизни: педагог-чиновник, сам поставленный в узкие формальные рамки, естественно переносит тот же формализм и в свои отношения к своим питомцам; отсюда часто вырабатывается тип бездушного формалиста-педанта, для которого ученики становятся чем-то вроде материала, назначенного для выполнения известной предначертанной цели. Не имея возможности саму программу приноровить к силам и развитию ученика, такой педагог, естественно, все усилия направляет к тому, чтобы ученика приноровить к программе, которая, таким образом, является в известном отношении прокрустовым ложем, гибельным и для лучших и для слабых питомцев школы: те, интересы которых переросли требования программы, ускользают из-под влияния школы и развиваются под посторонними и не всегда благотворными влияниями; слабые же, не окрепшие настолько, чтобы усвоить тот громадный материал, который предлагается программой, выбрасываются школой, как неспособные. Остальных же школа формирует на один образец, и притом не очень высокого достоинства, как об этом единогласно свидетельствуют беспристрастные и компетентные отзывы профессоров высших учебных заведений. – Общая формальная постановка учебного дела, само собой понятно, отражается и на школьном преподавании истории, придавая ему тот сухой, мертвящий характер, на который так справедливо раздаются многочисленные жалобы. Малоудовлетворительный учебник помогает этому изгнанию духа жизни из школьной истории. Стоит лишь представить себе, что преподаватель – и талантливый, и сведущий – занимается русской историей по учебнику Иловайского. Если он захочет установить связь между фактами, поставить дело так, чтобы из его преподавания ученики хоть отчасти увидали сам ход развития исторической жизни, тогда он должен будет всё своё преподавание вести независимо от учебника, даже иногда со стороны изложения самого фактического материала. Но такая постановка изучения истории невозможна для средней школы, особенно при теперешних программах и требованиях, предъявляемых учителям, которые так стеснены временем, обширностью материала,

—321—

необходимостью выставлять четвертные отметки и пр., что иногда лишь бегло имеют возможность рассказать дальнейший урок, а о каких-либо сократических беседах с учениками могут лишь помечтать во внеклассное время. Таким образом, ученику необходим толковый учебник, которого мог бы без насилия над своей совестью придерживаться и сам учитель. При плохом же учебнике все дополнения и видоизменения, которыми сопровождается его изучение, ложатся тяжёлым бременем на учащихся, внося путаницу и двойственность в их познания. – Указывая эти невыгодные условия, какими обставлено преподавание истории, мы не хотим сказать, чтобы число их ограничивалось указанными двумя; но отмеченные ненормальности являются настолько важными, что при устранении их, особенно первой, совершенно, хотя, конечно, и не сразу, изменится положение дел: отойдут, с Божьей помощью, в область минувшего огульные жалобы на скудоумие и бессердечный формализм учителей и сделаются вполне исключительными такие явления, чтобы ученик, кончивший среднюю школу, помнил лишь такие имена, какие ему казались курьёзными, вроде Готфрида Бульонского, – чтобы великие деятели и целые важнейшие эпохи забывались, а смутно сохранялись в памяти такие сведения, что в 1477 году, кажется какой-то король вместе с лошадью завяз в Швейцарии, кажется в каком-то болоте¹³⁰³.

Эти общие замечания мы предпослали обзору семинарской программы по истории по следующим соображениям. Далее нам придётся говорить о недостатках, сравнительно второстепенных, и потому без предварительных замечаний читателю могло бы показаться, что этими только недостатками и характеризуется постановка преподавания истории в духовных семинариях. На самом же деле, указанные выше неблагоприятные условия так же мешают успешному преподаванию истории и в семинариях, как и в других средне-учебных заведениях: таже физическая и нравственная тяжесть давит преподавателя, вынужденного изучить с неподготовленными учениками обширный исторический материал по неудовлетворительному учебнику;

—322—

такая же поспешность и – отсюда – поверхностность в изучении и такая же малоплодность в окончательном результате совокупных усилий учителя и учеников. – Но цель настоящей заметки – не в том, чтобы подробно раскрывать эти коренные ненормальности в постановке школьной истории и обрисовать в деталях, какова должна быть желательная постановка её: первая, отрицательная задача достаточно выяснена, особенно с той стороны, по которой существующая система ложится тяжёлым бременем на учеников; забывают лишь часто, что эта же тяжесть давит и самих учителей. Выполнение же второй, положительной задачи, т. е. установка преподавания истории в школах на совершенно новых началах, является делом настолько трудным, что подобного рода задача по силам не каждому, даже признанному учёному. В январской книжке „Вестника воспитания“ за 1898 год напечатана статья проф. Виппера: „школьное преподавание древней истории и новая историческая наука“. Отметив недостатки в теперешней постановке изучения древней истории, проф. Виппер высказывает, между прочим, и общий взгляд, на каких научных основах должно быть построено преподавание истории. „Новая историческая наука“, пишет он, „хочет открыть основы жизни отдельных обществ в совокупности условий, в их взаимных сцеплениях, повторяющихся и в развитии других обществ; она хочет определить общие моменты и условия образования классов, распределения богатств, развития политической организации в соответствии с изменением морального уровня, расширением кругозора, сменой религиозных представлений в обществе и т. д.... Рядом с теми педагогическими целями, которые определённо намечает это новое направление исторической науки, стоит и другая задача для исторического преподавания, более специальная, но и более непосредственно нас затрагивающая: выяснить, как именно возник наш современный ново-европейский мир, его учреждения, его формы и идеи, в чем заключались и каковы были начала тех организаций, тех культурных заветов, понятий и вопросов, которыми мы в настоящее время живём. Сообразовать с этими задачами изучение систематического курса истории, думается, и возможно, и необходимо.

—323—

В самом деле, чрезвычайно поучительно показать начало общественности, её первые шаги, начало права, ранние формы религиозного настроения и религиозной мысли, начало научного и художественного интереса, возникновение международных сношений и т. д. С этих первых ступеней исторической эволюции должно бы было начинаться и правильное историческое преподавание“ (стр. 60–61). Если бы взять подобного рода взгляд за руководство и поставить истории в средне-учебных заведениях такую серьёзную задачу, то существующие программы пришлось бы; целиком сдать в архив. Правда, что пожалели бы об этом очень немногие школьные историки, но зато, при составлении нового курса истории на началах, указанных проф. Виппером, составители скоро бы убедились в неосуществимости этой задачи применительно к подросткам 15–16 лет. И сам профессор, по-видимому, сознавал невозможность практического осуществления своего pium desiderium, когда писал, что осуществление его, думается, и возможно, и необходимо. Не говоря о несоответствии изложенных выше требований от постановки истории с умственной подготовкой и интересами учеников средне-учебных заведений, подобного рода коренной реформы придётся ждать долго и по другим причинам. Во 1-х, научные основы истории ещё не настолько установлены, чтобы сделаться достоянием школьных учебников; в важнейших вопросах первоначальной истории ещё нужно согласиться самим учёным, чтобы затем учитель имел возможность предлагать своим слушателям не гадательные гипотезы, а более или менее общепринятые истины. Всякий, кому приходилось заниматься в школе, знает, какое недоумение и как бы неудовлетворённость поселяют в учениках всякие гадательные или двойственные ответы на тот или другой вопрос, например, о происхождении первых русских князей, о личности первого самозванца и т. п. Курс же истории, построенный на началах, указанных проф. Виппером, будет в значительной степени носить именно такой гипотетический характер и потому по отношению к средней школе является неподходящим: это – курс высших учебных заведений, где учащиеся сами способны разбираться в запутанных вопросах истории культуры и социологии. Во 2-х

—324—

подобного рода реформа преподавания истории не может скоро совершиться ещё и потому, что некому тогда будет преподавать её. Конечно, можно профессору, занятому чтением лекций сравнительно немного и изучающему лишь известный отдел истории, докопаться до самых основ её; но педагогу средней школы, занятому всё утро уроками, а вечернее время – чтением письменных работ и преподающему историю всего человечества, начиная, можно сказать, с самых пелёнок его (например, семинарская программа начинается с „единства происхождения человеческого рода“,... „различных видов человеческих обществ“ и кончается второй половиной XIX в.), эта работа будет непосильной, особенно в виду того, что и нужных книг не во всяком городе можно достать. – Благодаря этому рассчитывать на такие коренные перемены в постановке истории едва ли возможно: связное и осмысленное изложение фактов, на основании которых наставник может делать известные выводы соответственно возрасту учащихся, проводить аналогии и раскрывать идеи, проявившиеся в изучаемых фактах – такова задача изучения истории в средней школе. Мы указали выше, какие главнейшие причины препятствуют успешному осуществлению этой задачи; но кроме этих общих причин существуют ещё частные ненормальности и неудобства в постановке этого предмета в духовных семинариях.

I

Существующая программа гражданской истории в семинариях страдает искусственностью в распределении материала между классами. Изучение истории начинается прямо с I-го класса, курс которого, при трёх недельных уроках, обнимает: вводные сведения (единство происхождения человеческого рода; различные виды человеческих обществ: семья, род, племя, государство; родовой быт и государственный; различие людей по образу жизни и занятиям; сравнение быта дикарей с бытом образованных народов; исторические племена. Предмет и задача истории; источники истории; понятие о летосчислении; деление всеобщей истории по времени и причины этого деления), исто-

—325—

рию восточных народов: египтян, финикиян, ассиро-вавилонян, индусов и арийцев Иранского плоскогорий; далее в состав того же курса входят: история Греции, кончая её македонским периодом, вся история Рима и средневековая история до Карла Великого. Этот последний отдел заключает в себе этнографический обзор средневековой Европы, т. е. описание быта, нравов, религии и т. п. новых исторических народностей – кельтов, германцев и славян; историю великого переселения народов; историю Византии до половины XI в., южных и западных славян и историю арабов. Надо заметить при этом, что программа намечает не общие лишь рубрики вроде приведённых выше, но гораздо подробнее определяет объём исторического материала, подлежащего изучению. Вот, например, как изложен отдел о великом переселении народов: „гунны: краткое описание их внешности и образа жизни; их движение в Европе. Аттила: его нашествие на Западную Римскую империю; Каталаунская битва; смерть Аттилы; падение Гуннской державы. Перечисление германских королевств, возникших в провинциях Западной Римской Империи; падение последней. Теодорих Великий в Италии; покорение Ост-Готского королевства полководцами греческого императора Юстиниана I-го; Равенский экзархат; приход в Италию Лонгобардов; Альбоин; Хлодвиг: его завоевания и крещение. Слабость преемников Хлодвига и значение, которое получает у Франков должность майордома“... и т. д. – Таков курс первого класса. Мы отметим два существенных недостатка этого курса. Прежде всего, разделение средневековой истории на курсы 1-го и 2-го классов нам представляется весьма неудобным, так как от этого страдает у учеников цельность исторических представлений об этой эпохе всемирной истории. „Характеристическая черта средних веков“, по словам проф. Петрова (см. его „Лекции по всемирной истории“), есть всеобщая и повсеместная борьба, путём которой возникли и развились те общественные учреждения, нравы, законы и понятия, которыми, конечно в несколько видоизменённом виде, живём теперь и мы“; это – борьба учреждений и понятий римских, германских и христианских. Борьба этих начал и составляет главное содержание средней истории – и если

—326—

бы нужно было непременно ввести деление её на периоды, тогда первая половина должна обнимать время до конца XI в., когда происходило образование новых государств Европы и Азии под сильным влиянием христианства и ислама; а вторая – до исхода XV в., когда окреп в Европе определённый гражданский порядок. Существующей же программой средневековая история разделяется произвольно, так как время до второй половины VIII в. в истории Западной Европы было ещё временем полного, почти хаотического, брожения и оставлять на этом пункте изучение её крайне неудобно. Неудобство это сказывается, между прочим, в том, что при таком распределении средней истории между курсами 1-го и 2-го классов постоянно приходится преподавателю напоминать ученикам 2-го класса то, что они изучили в 1-м классе. Так, например, при изучении феодальной системы во 2-м классе необходимо бывает повторить с учениками об аллодиальной, знакомство с которой требуется курсом первого класса; изучение, самой феодальной системы разбивается на два года: общие сведения о ней ученики получают в 1-м классе, а подробная характеристика феодальной системы с её многосложными отношениями входит в курс второго класса. Само собой понятно, что в низших классах средне-учебного, заведения нет возможности в подробностях выяснять социальную и политическую стороны феодализма, особенна с той стороны, как повлиял на склад общественных отношений и порядков, на экономическую жизнь – на положение крупного землевладения и мелкого хозяйства, но выяснить, как создался такой строй, и обрисовать его характерные черты обязана и школьная история. Когда это сделать? По требованию существующей программы с историей происхождения феодального порядка учитель должен познакомить учеников в 1-м классе. Здесь ученики изучают жизнь западноевропейских народов, начавших осёдлую жизнь, узнают, какие „перемены в языке, обычаях и религии германцев произошли после сближения их с римлянами“; здесь же должны знакомиться с тем, как сложилась общественная и экономическая жизнь новых народов („аллоды и феоды“). Но так как окончательно сложилась и определилась феодальная система со

—327—

всей её иерархической полнотой не ранее IX века, то рассмотрение феодального порядка во всех его подробностях, с его влиянием на все классы тогдашнего общества („явления, обусловленные феодализмом в быте других сословий: крестьян, горожан, духовенства“), программа относит ко второму классу. Таким образом получается, что в 1-м классе ученики знакомятся с историей происхождения феодализма, но смутно представляют его сущность и значение в жизни западно-европейских народов; когда же знакомятся во 2-м классе с этими вопросами, то уже в значительной степени успевают забыть историю происхождения самого порядка. Во всяком случае такое деление одного отдела на курсы разных классов нельзя признать желательным. Также искусственно распределён между курсами 1-го и 2-го классов и отдел о возвышении папской власти: история первоначального возвышения пап до половины VIII в. рассматривается в 1-м классе; дальнейший же ход возвышения является предметом изучения во 2-м классе. Неудобства такого деления очевидны и из самой программы, которая требует, чтобы во 2-м классе преподаватель снова указал „на основании фактов предшествовавших, каким значением пользовались папы до Николая I“, т. е., чтобы повторил с учениками пройдённое в первом классе. Эта система постоянных повторений неизбежна при существующем распределении средней истории на двухгодичный курс, но едва ли этими повторениями достигается вполне та цельность исторических познаний, какой можно было бы достигнуть при ином распределении материала. – Курс 1-го класса заканчивается изучением истории арабов. В этом отделении истории арабов от средневековой истории, которая в существенной своей части изучается во втором классе, особенно наглядно обнаруживается искусственность деления: средневековый запад и со стороны материальной культуры и со стороны умственного просвещения находился в слишком тесной зависимости от влияния арабской культуры и образованности – и потому изучение истории арабов должно тесно примыкать к изучению средней истории, чтобы легче и нагляднее было оттенить значение арабов для средневековой Европы. – Тоже самое нужно сказать и относительно истории Византии: сис-

—328—

тематически она изучается в первом классе, заканчивается половиной XI в., причём требуется программой выяснить „миссионерское значение Византии“. В курсе второго класса встречаются отрывочные указания на события византийской истории, имевшие отношения к истории западно-европейской жизни; именно, к истории четвёртого крестового похода приурочивается знакомство со смутами в Византии в эпоху династии Ангелов; затем, восстановление восточной римской империи, флорентийская уния и взятие Константинополя турками – вот и всё, что полагается знать ученикам второго класса из истории Византии. Теперь, если мы заглянем в отдел программы 2-го класса о „состоянии просвещения в средние века“, то увидим, что в числе первостепенных факторов, работавших над созданием западно-европейской образованности, программой справедливо указано влияние византийской культуры, разумеется не тех её элементов, которые сложились после XI века. Опять, таким образом, разрывается исторический материал, представляющий тесное внутреннее единство: в первом классе ученики знакомятся с важнейшими сторонами внутренней жизни Византии: законодательной деятельностью, с характером византийской образованности; наука и искусство Византии, особенно архитектура, хоть отчасти трактуются на уроках истории в 1-м классе; отсюда, если бы изучение византийской истории не отрывалось от изучения западно-европейской средневековой жизни, тогда для учеников было бы гораздо яснее видно, в чём заключалась просветительная миссия Византии по отношению к Западу и как она её выполнила. Далее, тоже нужно сказать и об отношениях Византии к славянским народностям: „миссионерское значение Византии“ для славянского мира выясняется на уроках в 1-м классе, тогда как „влияние Византии на образованность славян и арабов“ относится к курсу 2-го класса, несмотря на то, что история арабов целиком, а история Византии и славян в существенных своих чертах изучается в 1 классе. Но кроме того, как разделить и разграничить миссионерское значение Византии (1-й класс) от просветительного, когда, например, восточные славяне одновременно заимствовали от Византии и христианскую веру и вместе с тем начатки

—329—

культуры вообще, – когда христианская религия была основой, на которой возникла и развивалась вся восточнославянская культура? Да и одна ли восточнославянская? – Мы не будем приводить более примеров неудобства в распределении материала между курсами 1-го и 2-го классов; думаем, достаточно и приведённых, тем более что они касаются важнейших вопросов средневековой истории (феодализм, папство, история арабов и Византии).

Отмеченная выше искусственность является не единственным только недостатком курса 1-го класса: курс этот настолько обширен, что изучить его, при трёх недельных уроках, сколько-нибудь основательно, нет возможности без крайнего напряжения сил учеников. Надо только представить себе, какую массу исторических фактов и понятий должен запомнить и усвоить ученик 1-го класса! Сколько различных исторических имён, начиная с мифических Менеса и Семирамиды и кончая именами деятелей VIII в. христианской эры! Сколько различного рода войн, сражений, то, на море, то на суше, полководцев, перемирий! Сколько реформ, и именных, и безымянных – религиозных, общественных и политических! Здесь выступают и Будда, и Зороастр, и Ликург, и Дракон, и Солон, и Клисфен, и Перикл и т, д.; Сервий Туллий, децемвиры, Лициний, Гракхи, Юлий Цезарь, Октавий Август, Диоклетиан, Константин Великий, Юлиан Отступник, Юстиниан, Магомет...! Сколько различного рода религиозных систем (и египетская религия, и персидский дуализм, индийский пантеизм, греческий антропоморфизм и пр. пр.), общественных и политических порядков и учреждений явилось результатом этих реформ, и с этими системами, порядками и реформами требуется познакомить ученика, которому ещё нужно бывает выяснять самые элементарные понятия о формах правления, так как в 1-м классе в большинстве случаев не понимают различия между монархией, например, и деспотией; аристократический строй правления отожествляют с монархическим. – Далее, какую массу памятников искусства узнают в первый же год 14–15-летние юноши, – начиная с египетских пирамид, лабиринта, персепольких развалин и циклопических построек и кончая храмом Св. Софии и произведениями арабского зодчества! –

—330—

Нет надобности перечислять все стороны исторической жизни, которые предлагаются вниманию учеников I-го класса – они слишком разнообразны. Как же можно после этого обвинять преподавателей, что они давят учеников непосильной работой, и удивляться почти идеальному забвению учениками изученного, когда эти последние, ещё при неокрепших умственных силах, при отсутствии почти всякого исторического интереса, в течение года, т. е. приблизительно в 75 часов, если только считать время классных занятий, должны изучить такой обширный и разнородный исторический материал! И нет ничего удивительного, если, после изучения всего курса, ученик, ещё не перешедши во 2-й класс, уже путается в изученном, как в египетском лабиринте, с гораздо меньшей вероятностью благополучно отделаться от всех этих амфиктионий, рогаций и провокаций, чем несчастный, попадавший в действительный лабиринт! Что же остаётся от такого изучения? В ответ напомним слова питомца средней школы, который из уроков истории сохранил лишь воспоминание о каком-то, кажется, короле, завязшем в Швейцарии, кажется, в каком-то болоте; иными словами, остаётся в памяти несколько имён, несколько смутно („кажется“) и неверно (Карл Смелый, о котором, по-видимому, помнит выше-упомянутый питомец, королём не был) представляемых фактов – и ничего связного, цельного и законченного. Это есть необходимое следствие совершенно непосильного для учеников, при недостатке времени, объёма программы и – отсюда – чисто формального и поверхностного выполнения её. – Есть и ещё одна причина малоплодности изучения истории в 1-м классе; но о ней – ниже. –

Распределение материала между курсами второго и третьего классов (в каждом по три недельных урока) носит тот же искусственный характер. По общей истории курс 2-го класса заканчивается первым веком существования реформации, т. е. с Карла Великого до начала XVII в.: история Германии заканчивается смертью Карла V; изучение Англии доходит до вступления на престол династии Стюартов; история Франции заканчивается обзором деятельности Ришелье, так что курс 3-го класса начинается с Мазарини. Дальнейшая история Западной Европы до событий

—331—

70-х годов XIX века включительно изучается в 3-м классе. – Против такого деления можно также сказать очень многое, но постараемся быть краткими, отмечая лишь самые выдающиеся факты. Курс 3-го класса обнимает историю Западной Европы приблизительно с XVII века, а между тем вся жизнь Западной Европы XVII в. есть лишь развитие того реформационного движения с одной стороны и борьбы с ним с другой, которые начались в XVI в. Великая английская революция, борьба с гугенотами во Франции при Людовике XIV, борьба католичества и протестантства в Германии при Рудольфе II – всё это стоит в неразрывной связи с предшествовавшими событиями, отнесёнными программой к курсу второго класса, т. е. с историей и первоначальным развитием реформационного движения в Англии, с историей Варфоломеевской ночи и Генриха IV, с Аугсбургским религиозным миром. Тридцатилетняя война, изучаемая в 3-м классе, есть ближайшее следствие того положения дел, которое было создано Аугсбургским религиозным миром, знакомство с которым относится ко 2-му классу. История возникновения иезуитского ордена и характеристика его строя рассматриваются во втором классе, тогда как о самой деятельности иезуитов курс этого класса не даёт почти никаких поводов говорить. Вообще, изучение истории реформации, благодаря распределению её между курсами двух классов по необходимости носит нежелательный характер: во 2-м классе ученики изучают начало без конца, а в 3-м – конец без начала; цельного представления реформационной эпохи таким образом получиться не может. –

Изучение русской истории во 2-м классе заканчивается царствованием Феодора Иоанновича; курс 3-го класса начинается с Бориса Годунова. Такое деление также нельзя признать удобным и потому именно, что царствование Бориса Годунова, как справедливо сказано в учебнике Иловайского, „характером своим почти не отличалось от времён Феодора, потому что правитель был тот же самый“. По программе о Борисе, как правителе при царе Феодоре, проходится во 2-м классе, а о Борисе-царе – в 3-м. История прикрепления крестьян и убиения царевича Димитрия рассказывается в курсе 2-го класса, а смутное время, ко-

—332—

торое стоить в тесной зависимости от этих фактов, в 3-м и т. п. Правда, нет возможности ввести такое деление истории на курсы отдельных классов, чтобы курс последующего класса не требовал знания предыдущего; но так сделать можно, чтобы курс каждого класса представлял собой законченное целое, обнимал собой известный исторический период, так что можно бы было, по изучении каждого курса, подвести итог всему пройденному. Кроме того, относительно курса 3-го класса нужно сказать также, что он слишком обширен (общая история с XVII в.; русская – с Бориса-царя, т. е. с самого конца XVI в.); это тем более неудобно, что в состав его входят важнейшие события общей и русской истории, которые, в силу своей важности, требовали бы особенно подробного и обстоятельного выяснения; при существующем же объёме курса 3-го класса это является решительно невозможным, если преподаватель желает пройти всё, указанное программой. –

Отмеченная выше искусственность в распределении материала в программе не есть явление случайное; оно, по-видимому, обусловливается самым началом, которое положено в основу этого распределения; это – начало сравнительного или синхронистического изучения общей и русской истории. Для проведения этого начала курс 2-го класса начинается по общей истории с VIII века, так как русская история по курсу того же класса начинается приблизительно с этого же времени; заканчивается курс II-го класса и по общей, и по русской истории около начала XVII века. Выгоды такого изучения истории довольно сомнительны, если возводить подобный сравнительный приём на степень руководящего метода изучения: проводить в широких размерах исторические параллели между жизнью Запада и нашего отечества или объяснять жизнь последнего в зависимости от Западного влияния нет возможности при изучении истории „древней“ России, жизнь которой хоть и подвергалась иноземному влиянию, но не западному, а византийскому, как об этом говорит и объяснительная записка к программе. Пользоваться этим сравнительным методом изучения для того, чтобы отмечать некоторое тожество в общем ходе исторической жизни Запада и России также дело очень трудное и часто невозможное вследствие

—333—

своеобразных особенностей русской истории. Единичные сопоставления исторических явлений западной и русской жизни возможны и небесполезны, – например сравнение политики капетингов с политикой московских князей-собирателей, характера Людовика XI и Иоанна IV в связи с сходными историческими условиями их деятельности и т. п.; но ни эти единичные сопоставления, ни даже сравнительный метод вообще, применяемый в более широких размерах, не требуют, чтобы общая и русская история изучалась настолько хронологически-параллельно, как это устанавливает теперешняя программа, – хотя бы по одному тому, что русская жизнь в своём развитии отстала от западно-европейской.

На основании всего сказанного выше полагаем, что было бы гораздо лучше ввести иное, самое естественное распределение исторического материала между классами. Курс 1-го года должен обнимать собой только историю древнего мира. В таком виде этот курс будет совершенно законченным целым, так что, кончая историю Рима, преподаватель может подвести общий итог всего пройденного, насколько доступно, понимание его ученикам¹³⁰⁴. Этот курс не будет и очень обременителен для них, если даже для изучения его оставить те же три недельных урока. Курс второго года открывается изучением средневековой истории, резко отличающейся от древней: выступают новые народности, новые религии и самый центр исторической жизни переносится в новые страны; заканчивается курс второго года по общей истории средними веками – до эпохи возрождения наук и искусств и реформации. Таким образом этот курс будет также представлять вполне законченный

—334—

отдел, так как заключённая в этом курсе эпоха отличается резко и от предыдущей, и от последующей, в которой, со времени возрождения и реформации, начинают действовать начала, отличные от тех, на которых основывалась жизнь средних веков. В пределах этого курса последовательно могут быть рассмотрены главнейшие явления средневековой истории – строй и развитие феодализма, его влияние на политическую и общественную жизнь, борьба с ним верховной власти и горожан, история папской власти и её борьба с императорской за всемирное главенство, постепенное усиление верховной власти, характер просвещения средних веков и т. д., – и по всем этим вопросам может быть подведён итог, который бы объединил все эти явления в одной общей исторической картине средневековой жизни. – Курс второго года по русской истории будет обнимать эпоху до Петра Великого, т. е. отдел, также законченный, так как с Петра Великого начинается новый период русской истории. К этому именно времени и в учебниках подводится общий итог русской исторической жизни древнего, до-петровского периода, рассматриваются вопросы о государственном устройстве и общественном, о состоянии просвещения, промышленности и торговли и т. п. Изучение русской истории XVI и первой половины XVII веков для учеников, незнакомых с историей западно-европейских государств за эти века, не представляет существенных неудобств именно вследствие почти полной изолированности русской жизни от западноевропейской за это время. Чтобы пройти указанный курс второго года необходимо не менее четырёх недельных уроков, так как сравнительно с существующим этот курс гораздо обширнее: в него вошли бы большие отделы из теперешних курсов 1-го и 3-го классов. – Курс 3-го года будет начинаться по общей истории с эпохи возрождения и обнимать всю новую и новейшую историю Западной Европы, а по русской – с царствования Петра Великого. Этот курс по своему объёму будет равен и даже несколько менее существующего; но так как в состав этого курса входят важнейшие события и общей, и русской истории (реформация, история революционных движений, реформы Петра Великого, Екатерины II, Александра I и Александра II), то

—335—

было бы весьма и весьма желательно прибавление одного урока к трём существующим; таким образом, всех уроков по гражданской истории вместо девяти было бы одиннадцать. Если принять во внимание обширность и важность предмета, то это число никак не может показаться большим.

II

Изучению истории „объяснительная записка к программе преподавания гражданской истории в духовных семинариях“ придаёт высокое воспитательное значение: история, „учительница человечества“, должна пробудить и развить в юношестве добрые человеческие качества, как, например, любовь к ближним, справедливость, беспристрастие и т. п.; она должна вселить веру в лучшее будущее, вызвать энергию и бодрость в жизни и деятельности. Отечественная же история, в особенности, присущую русскому юноше любовь к родине должна развить, укрепить, сделать этот патриотизм устойчивым в борьбе с вредными влияниями и способным возбудить к добрым и полезным делам на пользу церкви, престолу и отечеству. Сообразно с этим записка даёт указания относительно содержания уроков истории: должны быть опущены подробности, которые могут оскорблять нравственное чувство или придавать смешной вид лицам и событиям, – что противоречит требованиям школы. „Преподавание истории не должно отличаться также и критическим характером изложения, так как он совершенно не соответствует учебной постановке этого предмета в духовных семинариях. Напротив, более подробно следует излагать биографии лиц высоконравственных и принёсших большую пользу отечеству“. Основной принцип, на котором должно быть построено изучение истории, заключается в том, чтобы ученики, изучая историю возникновения и разрушения государств, укреплялись в той мысли, „что судьба людей и народов не есть игра разнородных случайностей, но что в ходе исторической жизни человечества, незаметно для него самого, проявляется действие Промысла Божия“. – Таким образом провиденциализм, как приём изложения, и нравственно-

—336—

воспитательное воздействие на учащихся, как цель изучения, являются основными чертами в постановке истории в семинариях. Само собой понятно, что, полагая подобного рода начало в основу истории, объяснительная записка не хочет этим самым отрицать естественную связь и зависимость событий; она требует от преподавателя прагматического изложения истории, с указанием на „причины и следствия событий, на факты главные и второстепенные“. Да это и понятно: действие Промысла Божия, по словам записки, проявляется в ходе исторической жизни человечества незаметно для него самого, и далеко не во всех случаях можно установить смысл и уяснить значение событий, руководствуясь этой точкой зрения. Если относительно истории древних народов, в силу её тесной связи с библейской историей, а также благодаря выяснившимся результатам её, можно делать сопоставления и выводы о действии Высшей Силы в событиях этой истории, – то кто возьмёт на себя смелость указать, к каким конечным целям ведёт эта Сила новые европейские народы и какое отношение к этим целям имеют те или другие факты в истории этих народов? Ясное дело, что разработка в деталях истории с этой точки зрения представляет непреодолимые трудности. Поэтому, требование объяснительной записки относительно преподавания истории можно вполне резюмировать так: преподавание истории должно представлять прагматическое изложение событий, освещённое высшей, богословско-философской точкой зрения, с особенным вниманием к тем лицам и событиям, знакомство с которыми может оказать наиболее благотворное влияние на нравственное воспитание учащихся. Несомненно, что при такой постановке история в руках умелого преподавателя сделалась бы не сухим только перечнем фактов, имён и цифр, но могучей образовательной и воспитательной силой: изучение её оказало бы большое влияние и на выработку мировоззрения и на склад нравственного характера учащихся.

Слишком много неблагоприятных условий мешают теперь школьной истории выполнить эту первостепенную задачу; в частности, преподаватель семинарии, поставивший себе подобную задачу, скоро должен был бы убедиться

—337—

в невозможности её выполнения благодаря недостаточной подготовке своих учеников. История изучается только в первых трёх классах семинарии – и это также нужно отнести к числу важнейших неудобств в постановке этой науки в семинариях.

Всякий, у кого есть в этом деле личный опыт, знает, с каким трудом даётся ученику 1-го класса изучение древней истории и к каким малоутешительным результатам приводит это изучение. „Чуждо звучащие термины „гегемония“, „архонты“, „булэ“ и т. п., говорит проф. Виппер, „покрывают столь же далёкие от круга представлений учащихся отношения, которые никакими силами нельзя пред ними конкретно воспроизвести... Очень существенные факты, напр. религиозного, экономического быта древних остаются невыясненными, и о понимании этой жизни в целом не может быть речи“ (стр. 21–22). Это говорится применительно к средним классам гимназии, но вполне приложимо и к первым классам семинарии. Для успешного изучения истории требуется хоть некоторая широта умственного кругозора у учащихся, чтобы они могли в целом обнять известный вопрос, чтобы их не задавили частности, отдельные уроки, но чтобы они никогда не утрачивали руководящей нити, связывающей отдельные факты в одно цельное историческое представление. Нет этой широты – и тогда бесполезны, в своих окончательных результатах, все старания преподавателя осмыслить известную сторону жизни, связать разрозненные факты: в голове учеников не к чему привязаться этим выводам и обобщениям – и они заучат преподавательские идеи так же механически, не продумав и не переварив их, как заучивают любую математическую формулу. Для человека, не имевшего возможности самому на опыте проверить отмеченный факт, может показаться странным следующее, несомненно действительное, явление: отвечает ученик, например, об Александре Македонском; на вопрос учителя – какое значение имели его походы? – ученик бойко отвечает, что они содействовали сближению востока и запада, дали возможность греческой культуре распространиться в странах востока, способствовали оживлению торговых сношений, развитию научных познаний и т. п. Но этой бой-

—338—

костью обольщаться не следует: очень часто бывает, что ученик не сознаёт на самом-то деле значения походов Александра, так как вполне осмысленные слова его ответа не связываются у него с соответствующими историческими представлениями; а благодаря этому он не даёт себе отчёта в той исторической связи, в какой находится эпоха Александра Великого с последующей историей, так как для того, чтобы ясно сознавать эту связь, мало одного повторения, хотя бы и сознательного, чужих слов, нужно, чтобы эти слова возбуждали и соответствующие исторические представления. А этому мешает недостаточная умственная подготовка учеников, отсутствие у них исторического интереса: была ли на востоке какая культура и какая именно и почему это важно – все такие и подобного рода вопросы встречают в учениках преступное равнодушие, пробить которое очень часто бывает непосильной работой, так как они не затрагивают никаких жизненных интересов, а чисто отвлечённые умственные интересы ещё не успевают окрепнуть в питомцах 14–15 лет. – И это, почти идеальное, равнодушие ученики обнаруживают не по отношению к мелочам, которые, напротив, могут привлечь внимание и возбудить интерес своим драматизмом и конкретностью, но к самым существенным вопросам древней истории: ход развития афинской демократии и причины её разложения, борьба патрициев с плебеями, оптиматов и пролетариев в связи с ненормальными экономическими отношениями, расстройство внутренней жизни Рима в период империи в связи с ненормальным строем общества и борьбой общественных классов и т. п. – все это такие вопросы, интерес к которым у учеников 1-го класса совершенно отсутствует. – Мы не будем далее развивать своей мысли: недостатки в школьной постановке древней истории основательно выяснены проф. Виппером в цитированной статье; мы поставим только вопрос: та задача, которая поставлена преподавателю истории объяснительной запиской, осуществима ли при изучении древней истории в I-м классе? Ответ должен быть ясен из предыдущего: занятие историей ученика 1-го класса можно сравнить с изнурительной подённой работой, которая, в совокупности с другими занятиями, давит его; ученик

—339—

в собственном смысле из-за деревьев не видит леса и не потому, чтобы ему его не показывали, а потому, что поле его зрения недостаточно широко для этого. Если о понимании в целом жизни древних народов, как справедливо говорит проф. Виппер, не может быть речи, то о каком-либо философском освещении этой жизни говорить ещё менее возможно. Косвенно эта невозможность признаётся как бы и самой программой. С той точки зрения, которая устанавливается запиской для преподавания истории, естественнее всего было бы в истории упадка Рима обратить внимание на то, как древний мир мало-помалу изживал свои прежние верования и идеалы и приготовлялся к принятию христианства; а между тем программой не требуется знакомить учеников ни с состоянием религиозных, ни с характером философских учений времён империи, и само появление христианства не отмечается программой. Как же объяснить это? Мы склонны видеть в этом доказательство того, что сами составители программы не нашли возможным провести в курс 1-го класса те начала, которые положены ими в основу при изучении истории, – без сомнения вследствие того, что ученики недостаточно подготовлены к усвоению общих идей. Что наше предположение о причине означенного пропуска имеет некоторую долю вероятия, видно из сопоставления теперешней программы с той, которая действовала до 80-х годов. В существующей программе сравнительно с прошлой в курсе 1-го класса опущены многие места, которые касаются идейной стороны исторической жизни; например: о развитии просвещения в век Перикла в теперешней сказано: „общий взгляд на успехи наук и искусств в век Перикла: Фидий, Софокл, Сократ, Геродот, Фукидид“; в прошлой: „греческая архитектура, её общественный характер. Замечательные здания. Фидиас и другие замечательные скульпторы и их произведения. Замечательные живописцы. Греческая поэзия: лирическая и драматическая; замечательные поэты. Состояние греческой философии до Сократа. Софисты и Сократ, Платон и Аристотель. Состояние истории и других наук у древних греков. Замечательные историки“. Или, относительно александрийской образованности существующая программа огра-

—340—

ничивается лаконической рубрикой: „общий взгляд на александрийскую образованность“; а прошлой подробно требуется рассмотреть различные стороны этой образованности: „музей с библиотекой; перевод 70 толковников; искусственный характер поэзии; замечательные грамматики; развитие наук математических и естественных; замечательные математики и географы; философские школы: Епикурейцы, Циники и Стоики“. Подобного рода сокращения, которые очевидны из приведённых примеров, подсказаны, без сомнения, опытом и вызваны выяснившейся неподготовленностью учеников 1-го класса к осмысленному усвоению идейных вопросов. – Всё это – и общие соображения, основанные на данных опыта, и данные, заимствованные из рассмотрения и сопоставления программ – приводит к тому заключению, что начинать преподавание истории с 1-го класса слишком преждевременно, так как умственный кругозор учеников ещё недостаточно широк для того, чтобы они могли в цельном представлении соединять разрозненные факты исторической жизни и освещать их, конечно при помощи преподавателя, высшей, обобщающей идеей, как того требует объяснительная записка.

Высокие нравственные задачи, которые поставлены объяснительной запиской истории, она также едва ли может выполнить по отношению к ученикам 1-го класса, так как, без сомнения, не их имели в виду составители записки, когда писали, что история должна вселить веру в лучшее будущее, вызвать энергию в жизни и деятельности. Для 14–15 летних юнцов, из которых некоторых едва видно из-за школьной скамьи, нет пока надобности в противоядии против разъедающего пессимизма, а жизнь и деятельность их вращается в такой узкой сфере учебных занятий, к условиям которой мало возможности применять нравственные уроки из истории классической жизни. Даже для развития таких нравственных качеств, как любовь к ближним, беспристрастие и т. п., едва ли хорошим средством может служить изучение истории восточных народов, с их жестокими взглядами и обычаями и деспотическим строем жизни, – греков, с их презрением ко всем иноплеменникам, как варварам, – римлян, с их гордым сознанием своего

—341—

всемирного могущества, деспотическим угнетением покорённых народов и беспримерной жестокостью по отношению к рабам! Да и само собой понятно, что если ученики изучают историю, не понимая общих интересов и причин, которые делали эту историю, то глубокого влияния, и умственного, и нравственного ожидать от такого изучения совершенно невозможно; из эпизодических же рассказов о тех или других характерах древнего мира, поражающих своей нравственной высотой, нельзя создать целой систематической школы нравственного воспитания особенно в виду того, что эти характеры во всей полноте обрисовываются только в связи с интересами времени, которые их создали и которым они служили; понимание же этих интересов мало доступно ученикам V-го класса.

Вообще, с какой бы стороны мы ни стали рассматривать значение изучения древней истории, мы придём к одному и тому же выводу: начинать в семинариях изучение её с 1-го класса преждевременно благодаря тому, что ученики в это время ещё гоняются за буквой учебника и усвояют часто только слова, а не понятия из объяснений учителя; самый строй древней жизни не вызывает интереса к себе в учениках, потому что он слишком чужд и далёк от теперешнего: ученики не представляют себе в конкретных образах и потому не понимают этого строя жизни. Отсюда – нравственно-воспитательного влияния знакомство с древней историей на учеников 1-го класса оказать едва ли может, так как оно ограничивается чисто механическим запоминанием отдельных фактов и выводов и так как слушатели настолько ещё юны, чтобы путём исторического изучения классической жизни в них могли быть заложены основы гражданского воспитания.

О преподавании других отделов общей истории мы говорить подробно не будем, так как то, что сказано относительно древней истории, в значительной степени относится и к изучению средней и новой истории во II и III классах. Впрочем, благодаря сравнительно большей подготовленности слушателей изучение истории во II-м классе может быть поставлено значительно лучше сравнительно с первым годом, хотя всё же и во II-м классе ученикам

—342—

трудно бывает не запутаться в сложных и, по-видимому, беспорядочных явлениях средневековой истории. Для примера возьмём хотя бы отдел о феодализме в том виде, как он изложен в статье проф. Кареева в журнале „Образование“ (Январь, 1900 г.). Множество отдельных параграфов, на которые распадается этот отдел, требует значительного развития и умственного напряжения, чтобы из сделанного профессором анализа различных сторон феодализма вынести ясное и цельное представление об этом явлении. Беда в том, что в головах таких историков, каковы ученики II-го класса, все знания также располагаются по особым параграфам, которые тесно замыкаются один от другого, а не входят, как составные части, в одну общую картину. Без сомнения, ученик II-го класса может составить себе довольно отчётливое понятие о сущности феодализма, его политической, социальной и экономической сторонах, – но его мысль не в состоянии будет охватить целого строя исторической жизни, отмеченного печатью феодализма: жизнь в её целом течении и феодализм, как движущая сила этой жизни за известный период – вот что всегда останется для историков II-го класса „китайской грамотой“. Быть может, кто-либо подумает, что слишком обширные задачи мы ставим школьной истории – обрисовать „жизнь в её целом течении“ – и если подумает, то совершенно напрасно: под данным выражением мы разумеем понимание внутренней связи между отдельными фактами, их взаимного влияния и сравнительного значения в жизни; применительно к данному примеру это требование значит, что изучающий среднюю историю должен хорошо представлять соотношение сил, которые делали эту историю, каковы: церковь, феодализм, верховная власть, городские общины и т. д., а не представлять их в виде отдельных параграфов учебника, обособленно, как это бывает обыкновенно со школьниками.

Русская история изучается в течение второго полугодия во II-м и III классах. Те неудобства изучения истории в низших классах, какие отмечены по отношению к всеобщей истории, существуют и при изучении отечественной; только при изучении последней эти неудобства сказываются ещё резче. Толковое и осмысленное знание и понимание оте-

—343—

чественной литературы и отечественной истории должно лежать в основе общего образования. Если школа обязана посеять в своих питомцах семена гражданских добродетелей, „развить и укрепить любовь к родине“, „возбудить к добрым и полезным делам на пользу Церкви, Престолу и Отечеству“, то, понятное дело, изучение истории может приводить к этому только при серьёзном и вдумчивом отношении питомцев школы к прошлой жизни родного народа. Не отдельные исторические эпизоды, как бы они ни были знаменательны и поучительны, представляют главный воспитательный исторический материал: они производят часто сильное впечатление, возбуждают известное настроение; но и то, и другое так же непрочно, как непрочно в голове ученика то отрывочное знание, которое создало само настроение. Во всяком случае не таким путём вырабатываются твёрдые понятия, которые руководят жизнью, – и если изучению истории действительно принадлежит заметная роль в выработке таких понятий, то, без сомнения, в том только случае, когда изучающий её может сам вывести те нравственные уроки и правила жизни, которые завещаны историей прошлого; а для этого нужно понимать историю, вдуматься в неё и полюбить её, т. е. требуется то, чего нельзя строго требовать от ученика II–III классов.

Есть и ещё одна причина, по которой положение истории, особенно русской, в низших классах семинарии нельзя признать явлением желательным. В программе духовных семинарий видное место принадлежит церковной истории, которая изучается в течение четырёх лет, начиная с III-го класса. По самому существу дела обе эти науки – история гражданская и церковная должны изучаться в тесной связи, как вскрывающие различные стороны жизни одного и того же общества; эта жизнь слагается из взаимодействия различных начал – религиозных, политических, экономических и т. п., так что самое выделение каждой стороны в особую науку есть уже нечто искусственное. И во всяком случае, если такое выделение по известным причинам необходимо, нужно стараться, чтобы ученики, изучая раздельно историю церковной и гражданской жизни, соединяли свои познания в одно, более или менее цельное,

—344—

историческое представление, чтобы при объяснении известных церковных событий могли не затрудняться подбором данных, заимствованных из сферы гражданской жизни и наоборот. Теперь же подобной взаимопомощи ожидать трудно: русская гражданская история, как сказано, изучается во II-м и III-м классах; русская церковная история в V и VI, т. е. изучение церковной истории отделено от изучения гражданской тремя годами; следовательно, когда ученики изучают историю гражданскую, они незнакомы бывают с церковной; а когда приступают к изучению этой последней, то успевают забыть первую. Таким же большим промежутком времени отделено изучение параллельных отделов общей истории – гражданской и церковной. Отсюда – новое побуждение к тому, чтобы перенести преподавание гражданской истории в более высшие классы; это нужно, как мы видели, в интересах не только гражданской, но и церковной истории.

—345—

Я где-то читал о том, как один путник, застигнутый зимой стаей волков, стал прислонившись к дереву, прикинулся мёртвым и так простоял неподвижно несколько времени. Волки, обнюхав его, убежали. Но сделай он одно движение, они его растерзали бы.

Этот человек, стоящий неподвижно на унылой однообразной снежной равнине, всегда вспоминается мне, когда я думаю о нашем богословии. Так уныла и однообразна его неподвижность. Сколько нетронутых вопросов, остающихся в своей первобытной девственности, сколько невыясненного, туманного! Но сделай какой-нибудь богослов одно только движение мысли, возымей он дерзкое намерение что-нибудь осветить, уяснить; как вдруг на него бросается стая критиков, готовых его растерзать. Как тараканы из щелей, выползают какие-то неизвестные в богословской литературе имена, выползают грозные, гневные на то, что побеспокоили их болотное царство, потревожили их непробудный сон. Эти критики обычно вооружены так, как будто они ограбили археологический музей: так все у них затхло, дрябло. Но более всего стрел они берут из колчана семи смертных грехов, причём самое излюбленное их орудие – ложь и клевета.

По поводу моей статьи в Бог. Вестн. (1903 г. Май) о Христовом воскресении, прот. В. Лаврский бросил резкое, обидное для моей чести и для чести академического журнала, обвинение, что будто я отрицаю действительность Христова воскресения. Это – клевета!

—346—

Прот. В. Лаврский (Мисс. 06. 1904 № 7) пишет (стр. 769): „… лишил нас учёный богослов веры в действительность Христова воскресения! Или и в самом деле подрывает веру в воскресение г. Тареев в статье своей, оставляя нам лишь надежду на продолжение личного бытия по смерти, а воскресение – даже и воскресение Христово – представляя только кажущимся, мнимым? Ведь есть же в настоящее время и философы, и богословы такие, что говорят о Боге, о бессмертии души, а на самом деле ни личного Бога, ни личного бессмертия, ни даже самой души не признают“.

Характерны эти последние слова о философах и богословах. Не слышится ли в них голос инквизитора, уловившего скрытую секту, духовного следователя, которого не проведёшь? „Вы говорите, что веруете в Бога, в бессмертие души... Хе-хе... Нас не обманете. Нам доподлинно известно, что на самом деле вы не признаёте ни Бога, ни личного бессмертия“... Какое недоверие человеку, какое читанее между строками, какое заглядывание на задний двор!

Много ещё придётся терпеть нашей богословской науке от такой критики...

На той же и следующей странице прот. Лаврский пишет: „По-видимому проф. Тареев не намерен был входить в исследование собственно о воскресении; наша проблема не метафизическая, а нравственная, говорит он. Не само воскресение, а смысл воскресения Христова и сущность его значения составляют предмет его богословского исследования. Однако же (и т. д.)... Не без намерения Тареев выражается: воззрение по предмету, а не воззрение на предмет; этим он хочет, кажется, как бы подчеркнуть, что его занимает не учение о воскресении, а учение о значении и смысле воскресения, так что и односторонность и даже ложь, которые он обличает, относятся не к вере в воскресение, а лежат уже в области выводов из факта. Но на самом деле“ (и т. д.)...

Как всё ясно! как наглядны приёмы критики! Ведь сказано автором, что его проблема нравственная, а не метафизическая, но критик этому не доверяет, он навязывает автору догматические задачи. Прими он мои слова за то, за что я их выдаю, у него не будет повода обви-

—347—

нять меня в догматической области. И вот прот. Лаврский навязывает мне мотивы и сокровенные мысли, над которыми затем и упражняет своё критическое остроумие.

На стр. 772 прот. Лаврский пишет: „В изложении простонародной метафизики воскресения... что составляет традиционно-догматическое изложение веры в воскресение, незыблемое г. Тареевым в его исследовании, и где начинается грубо-антропоморфное, иудейско-чувственное понимание догмата о воскресении, г. Тареев, к сожалению, не отделил. Приходится читателю его статьи самому разыскивать“ (и т. д.)...

Вот в том и беда, что писание прот. Лаврского не есть учёная критика, а консисторский розыск, и проще сказать – лжесвидетельство. Есть у меня в статье все нужные указания: названо у меня и то, что я считаю крайностью чувственного воззрения, и что его умеренным изложением. Моё исследование в этой части направлено против модной новопутейской теории святого сладострастия. „В наличности такого мнения, писал я, мы имеем сильнейший мотив с особой настойчивостью раскрывать мысль о духовности, или духовной телесности, воскресшего Христа... Говорить о плоти воскресшего Христа в связи с рассуждениями о святом сладострастии, или, по крайней мере, о святом язычестве с его наукой, искусствами, культурой, – говорить о плоти воскресшего Христа в оправдание этих рассуждений значит, с экзегетической точки зрения, говорить не то, что безосновательно, а в поразительно-грубое противоречие с словом Божиим“ (стр. 18:20). Почему же мой почтенный критик умолчал об этом мотиве моих рассуждений? Довольно ясно, почему. Ему не хотелось оказаться в положении явных защитников святого сладострастия.

На стр. 773 прот. Лаврский приводит значительную выдержку из моей статьи (хотя с нежелательными для меня сокращениями): „нам обетовано духовное тело, как вполне соответствующее духовной божественной жизни. Смертью и воскресением Христа снимается с человека тяжесть смертного тела (Рим.7:24)... Пусть это будет не окончательное уничтожение тела, но преобразование нашего уничижённого тела сообразно славному телу Христа (Флп.3:21) и мы будем иметь вместо тела душевного тело духовное (1Кор.15:44),

—348—

так что нельзя говорить о нашей абсолютной бестелесности по воскресении; но несомненно, что наше воскресшее тело не будет иметь в себе ничего материального, если только этому слову придавать реальное значение“...

За эту выдержку большое спасибо прот. Лаврскому. Если бы он хотел дать читателям „Миссионерского обозрения“ верное понятие о моей статье, он мог бы привести несколько таких выдержек, а особенно заключительный вывод статьи (июнь, стр. 213): „Так как верующие воскреснут не каждый сам по себе, а как сыны царства по закону органической связи людей между собой, то воскресшие будут не только живы для Бога (т. е. бессмертны), но будут реальны друг для друга, т. е. (собственно) воскреснут в некоторой телесности (σῶμα πνευματιϰὸν), воскресение будет всеобщим, равным образом объективно всеобщим будет суд над ними, объективной будет парусия Христа... И так воскресение из мёртвых составляет самое основное христианское чаяние“.

Вот из этих своих слов я отвечаю за каждый звук, с своими словами я готов предстать на суд собора, ибо верую, что моё исповедование вполне православно.

Что же прот. Лаврский? Он находчив. Приведя выдержку из моей статьи, он продолжает: „что такое хочет г. Тареев сказать этим прибавленьем: если только этому слову придавать реальное значение? Вероятно, следующее“ (и т. д.). Прот. Лаврский находит возможным и в этом случае вложить в мои слова свой смысл, дать им своё толкование. Но зачем же? Ведь у меня же мои слова объяснены. Буквально я писал так: „Наша проблема не мате-физическая, а нравственная, и мы всего менее расположены вступать в состязание о словах. Нас не привлекает метафизическое исследование „духовного тела“, так как несомненно, что оно не будет иметь в себе ничего материального, если только этому слову придавать реальное значение, – наша жизнь за гробом не будет иметь материального содержания, ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают как ангелы Божии на небесах (Мф.22:30 пар.), так что плоть и кровь не переступят за пределы гроба, в котором будет уничтожено чрево (1Кор.6:13,15:50).“ Можно ли говорить яснее того, как

—349—

я говорю? Было ли достаточное основание прот. Лаврскому прервать мою выдержку именно там, где начинается объяснение, и спрашивать: что хочет сказать г. Тареев? Но этого мало. Вслед за приведёнными словами я делаю обширное подстрочное примечание в объяснение того же слова. В этом примечании я между прочим пишу (стр. 24): „Если материальность нашего загробного телесного существования утверждается лишь по сущности ограниченного бытия, т. е. не более для воскресших людей, чем для ангелов, которых мы не называем материальными существами, если загробная материальность не будет сопровождаться земной стихийностью, если там не будет ни физических отправлений тела, ни физического страха и удовольствия, если там не будет материальных ценностей, если наше тело будет одухотворено; то очевидно, это будет материальность духовная, нематериальная, т. е. нечто такое, что лишено всякого реального значения и даже логического смысла. Каждое метафизическое понятие только в том случае не бывает пустым звуком или простой логической формулой, если оно может быть в дальнейшем или ближайшем сведено к нашему субъективному опыту. Так. обр. понятие материальной жизни всецело образуется опытом нашей материальной жизни и, если устраняются все действительные черты этого опыта, то от материальной жизни останется один пустой звук“. В виду этих подробных объяснений зачем же понадобилось прот. Лаврскому давать собственное „вероятное“ объяснение моим словам? У меня мысль в высшей степени ясная. Кроме метафизического значения, слово материальный имеет значение жизненно-этическое. В этом последнем смысле жить материально-телесной жизнью значит пить, есть, жениться, торговать и пр. Так как в этом смысле наша загробная жизнь не будет материальной, то я не интересуюсь тем, можно ли назвать наше тело по воскресении материальным в метафизическом смысле.

На стр. 774 критик пишет: „Итак, абсолютной бестелесности человека по воскресении допустить нельзя, а утверждать (абсолютную) нематериальность воскресшего тела возможно? Действительно, это было бы что-то похоже на состязание о словах“.

—350—

Вполне верю, что критик откровенно не понимает, как это греч. σωμα, переводимое по-русски словом тело, и допускающее сочетание „духовное тело“, может быть нематериально.... Но что же я могу поделать с этим непониманием критика? Могу только искренно посоветовать ему подумать, поучиться, в частности справиться в комментариях и словарях с значением гр. σῶμα. Из русских книг могу назвать ему Прав. Соб. 1902 г., окт., стр. 514–516, где даётся объяснение гр. слова проф. Несмеловым.

По словам прот. Лаврского, я утверждаю, что Христос „воскрес только духовно“ (см. стр. 772, 773:776). Уже одно то, что критик несколько раз повторяет это изречение, показывает, что оно составляет гвоздь в резком обвинении прот. Лаврского. И вот представьте себе, читатель, во всей моей обширной статье о воскресении нет такого выражения: „Христос воскрес только духовно“. Я раскрываю „мысль о духовности, или духовной телесности, воскресшего Христа“; я писал: „Христос воскрес духовно“ (стр. 18). Критик, излагая мою статью, добавляет от себя в основную формулу лишь одно лишнее слово. Ужели это важно? Да, важно, одно такое слово может изменить весь смысл формулы. Мой критик, кроме доходов по церкви, вероятно получает ещё жалованье как законоучитель прогимназии и приходской школы. Что он почувствует, если ему скажут: „отныне вы будете получать жалованье только по школе“? Что может быть законнее требования, чтобы критик верно передавал слова автора? Но этого так трудно добиться. Всего лишь в последней книжке нашего журнала я писал: „самое величайшее затруднение в литературной полемике происходит от неточности критиков и референтов при передаче авторских мыслей. Обычно критик сначала исказит авторскую мысль до пределов нелепости, и потом, подобно Дон Кихоту, сражается с мельницей, с искажённой мыслью, воображая, что одерживает победы. Приём самый употребительный, но неприглядный“ (стр. 141–142). И вот приходится повторять это снова и снова. Если сказать, что Христос воскрес духовно, то это значит лишь повторить слова апостола: Христос ожил духом (1Пет.3:18). А сказать: Христос воскрес только духовно, это значит высказать

—351—

мысль несостоятельную. Критик делает выгодную для себя, но недобросовестную подтасовку моих слов. Но дело не в одном лишь формальном нарушении законного требования быть точным при передаче чужих мыслей, но и по существу, критик, вставив это словечко в мою формулу, исказил мою мысль. Я именно не мог сказать, что Христос воскрес только духовно. Сказать так, значит подразумевать: а не телесно. Но я не только говорил „о духовности, или духовной телесности, Воскресшего“ (стр. 18), – я нарочито разъяснял, что „открывшийся в воскресении Христа дух есть божественный дух, божественное начало жизни, а не духовное в отличие от чувственного“ (стр. 19). Поэтому я дальше писал: „Факт воскресения Христова утверждает духовность Христа в противоположность непосредственно и прямо не душевно-телесной жизни, тем менее в сообразность с ней, а в прямую противоположность плотскому, человеческому направлению жизни... Наша душевно-телесная условность не затрагивается непосредственно идеей воскресения Христова“ (стр. 21) и т. д. Очевидно, протоиерей В. Лаврский решительно не понимает, о чём я говорю. Я верю в искренность его негодования, но не желаю, чтобы моя репутация страдала от его недомыслия.

Изложив таким-то образом мою статью, прот. Лаврский приступает к её критике. Он приводит мои слова: „повествования четырёх евангелистов о воскресении Христа принадлежат к числу тех евангельских сказаний, которые почти невозможно привести к единству в подробностях“. Прот. Лаврский на десяти страницах делает опыт „сведения к единству“ евангельских сказаний. И вот его последний результат: легко привести к единству евангельские сказания, если опустить одно из явлений Господа по воскресении (783–784)...

На такое возражение я могу только пожать плечами...

На стр. 771 прот. Лаврский пишет: „там, где дело идёт о выводах из понятия о воскресении Христовом, г. Тареев указывает много цитат и приводит дословные выписки из современных богословских писателей, чтобы его не могли обвинить в переиначивании чужих мыслей. К сожалению, он не сделал того же при изложении самого основания этих выводов“.

—352—

Это – клевета.

Анализ евангельских повествований о воскресении у меня изложен на стр. 27–45=18½ стр. Из ,них представляют из себя буквальные выдержки стр. 31, 32, 33 и половина 34-й из М. Филарета, Феофилакта, проф. Муретова; большая половина 35-й стр. из Златоустого; почти вся 36 из Феофилакта, 37 и 38 громадная выдержка из проф. Муретова (и В. Соловьева); на 40 стр. большая цитата из Златоустого. Итого, не менее ⅓ буквальных выдержек из авторитетов.

Только необычайная важность предмета и необходимость соблюдать наивозможную осторожность в выражениях заставили меня быть столь внимательным к авторитетам. Я смело могу сказать, что в моей статье нет ни одного характерного выражения, которое не было бы повторением или слова Божия (таковы: Христос воскрес духовно 1Пет.3:18, или в духовном теле 1Кор.15:44) или святоотеческого языка (таковы: тело Воскресшего было чуждо всякой материальности, или вещественной грубости, дебелости стр. 34:35)... Поэтому, кто не соглашается с моим изложением новозаветного учения, тому необходимо столкнуться с теми авторитетами, на которые я опираюсь. Любопытно, что прот. Лаврский не останавливается пред этим. Я объясняю Ин.20:20 („увидел и уверовал“) словами М.М. Филарета. Прот. Лаврский, не соглашаясь с моим объяснением, полемизирует с М. Филаретом. Не обходится при этом без курьёзов. Пред тем, в оправдание своего предположения о необходимости исключить из числа явлений воскресшего Господа явление Его женам, возвращавшимся от гроба, прот. Лаврский сослался на „благоговейнейшего истолкователя Писаний, преосвященного Феофана“, многозначительно добавив: „его никто уже без сомнения, не заподозрит и не завинит в недостатке веры“ (784 стр.). Но пять страниц ниже, прот. Лаврский полемизирует и с „синодальным переводом“ и с объяснением М. Филарета (стр. 789–790), очевидно допуская возможность завинить автора катехизиса в недостатке веры.

Ну, разумеется, с такими приёмами можно писать, что угодно (только цена таким писаниям медный грош).

—353—

Но дело не в этих частностях, а в общем духе статьи. Протоиерей Лаврский обвиняет меня в том, что я отрицаю „действительность Христова воскресения“ и „представляю воскресение Христово и наше только кажущимся, мнимым“.

На сие во всеуслышание отвечаю, что я никогда и нигде не называл воскресения только кажущимся, мнимым. Это обвинение чистая клевета.

Я представляю воскресение действительным и говорю, что Христос воскрес и мы воскреснем в духовном теле.

Чтобы оценить это учение с православной точки зрения, обратимся к православному учению.

В прав. катехизисе мы читаем: „Воскресение мёртвых есть действие всемогущества Божия, по которому все тела умерших человеков, соединясь опять с их душами, оживут и будут духовны и бессмертны“.

В прав. Исповедании каф. и ап. ц. восточной: „Тело будет прославленное, бессмертное, нетленное, не будет требовать пищи и пития; будет подобно духу“.

Пр. – догм. богословие М. Макария: „Воскресшие тела будут духовны, в противоположность нынешнему грубо вещественному телу, сделаются непричастными телесным потребностям, подобно духам бесплотным – ангелам“.

Вот учение, которому я буквально следую, а мнение протоиерея Лаврского о материальности воскресших тел, столь сродное ново-путейским фантазиям, вменяю в ничто.

Проф. М. Тареев

—49—

1879 г.

В 12 часов дня прибыл я в г. Ржев, где на станции встретили меня представители города, и мне предложено было враз два экипажа – один от супруги Тайного Советника Т. И. Филиппова, Марьи Ивановны Филипповой, запряжённый парой лошадей; другой от помещика Есипова, заложенный шестернёй. Я недоумевал, которым из двух экипажей воспользоваться, но предводитель дворянства Сосип. Евгр. Ланской почти силой посадил меня в экипаж Есипова и привёз к собору.

В соборе встречен был я всем градским духовенством, при многочисленном стечении народа. При вступлении моём в храм настоятель собора, Протоиерей Николай Лавров¹³⁰⁵ обратился ко мне с следующей речью:

„Преосвященнейший Владыко!

Кратким Ты воспользовался отдыхом, после дальнего Твоего путешествия от паствы Харьковской до паствы Тверской. И вот, уже, как благопопечительный Архипастырь, заботясь выполнить одну из возложенных на Тебя Господом Богом обязанностей – „посещение епархии“, предпринял новое трудное путешествие. Ты желаешь зреть новую Твою паству лицом к лицу, желаешь узнать, како пребывают Богом вручённые Тебе чада в вере и благочестии, Ты желаешь, так сказать, осязать Твою паству, чтобы начатое Твоё служение для чести и славы её было более благотворно и целесообразно с её нуждами. Высоко ценя Твой святой подвиг, с сердечной радостью встречаем Тебя, богодарованный нам Архипастырь, и умоляем Архиерея Великого, прошедшего небеса, Господа Иисуса Христа, да хранит Он Тебя, как зеницу ока на всех путях многотрудного Твоего служения и да сотворит Тебя Отца о чадах веселящегося.

Вниди же, святитель Божий, под сень св. храма сего, – здесь в этом святилище Твои богомудрые предшественники входили в первое с нами общение. Уповаем, что и Ты, благостнейший наш Архипастырь, здесь вознесёшь о нас и о граде нашем благоприятные свои молитвы Господу Богу и святительским своим благословением низведёшь на нас благословение небесное“.

—50—

1879 г.

Из собора привезли меня в дом братьев купцов Александра и Акима Алексеевичей Берсеневых, где я нашёл весьма удобное и спокойное помещение.

Ржев отличается очень красивым местоположением: он расположен по обоим берегам р. Волги. Левый берег реки значительно возвышается над правым, и самый высший пункт занимает городской собор. Притом Ржев один из населённейших городов Тверской губернии; в нём более 26,000 жителей, в том числе около 800 душ раскольников поповщинской секты. Церквей всех 14, в том числе 2 единоверческих, две кладбищенских и 2 домовых.

После обеда и краткого отдохновения, в 6-ть часов вечера слушал я всенощную в своей квартире.

После всенощной имел беседу с градским головой, купцом Берсеневым бывшим раскольником, но принявшим единоверие. Он уверял меня, что если бы Император Николай, принявший в последний год своего царствования некоторые репрессивные меры против раскольников, прожил ещё полгода, раскол в России сократился бы, по крайней мере, на половину. Подобную мысль не раз слышал я от разных лиц и прежде.

17-го ч. в 9 часов литургия в Успенском Соборе, которая совершена была мной при многолюдном собрании молящихся.

После литургии, в доме Протоиерея Лаврова, предложен был чай и завтрак. Здесь я встретился с помянутой выше М.И. Филипповой, которая выражала огорчение за то, что я не воспользовался предложенной ею каретой, о которой просил её Протоиерей Лавров.

Затем осмотрены были мной три приходских церкви: Николаевская, Христорождественская и Покровская. Из них при Христорождественской существует часовня, в которой находится древний очень больших размеров крест с живописным изображением на нём Распятия Господня. На нём сделана какая-то непонятная надпись, состоящая из монограмм.

В 2 часа предложен был обед в доме старосты Покровской Церкви, купца Новоторцева¹³⁰⁶ так как собор-

—51—

1879 г.

ный староста – содержатель гостиницы не мог принять меня у себя. К обеду приглашены были городские власти и старшее духовенство. В доме Новоторцева приятно удивил меня старинный головной убор его жены и других женщин, убор, сделанный из довольно крупного жемчуга, вроде чепца, и составляющий для головы ощутительную тяжесть.

Выслушавши с вечера опять в своей квартире всенощную, я на следующий день, 18-го числа, служил соборне литургию в приходской Спасопреображенской церкви, при которой, младший из братьев Берсеневых – моих странноприимцев, Аким Алексеевич состоит церковным старостой.

После обедни, напившись в своей квартире чаю, отправился обозревать церкви. Был, между прочим, в Благовещенской единоверческой церкви, где при встрече меня пели старинным напевом ирмос 9-й песни канона на праздник Успения Богоматери: „Побеждаются естества уставы“... Между поющими не без удивления заметил я девиц. На моё замечание о сём один из певцов, вероятно, начетчик указал на пример диаконисс в древней христианской церкви.

Из единоверческой церкви заехал я в домовую церковь, находящуюся при училище девиц духовного происхождения, основанного, как уже известно, в 1865 году Московской почётной гражданкой, девицей А.В. Мазуриной и вдовой Надворного Советника Н.А. Булах. Церковь показалась мне очень красивой и благолепной. Из церкви зашёл я и в училище, где всё нашёл в добром порядке; произвёл воспитанницам испытание по всем предметам училищной программы. Ответы слышались не вполне удовлетворительные. Тут, между прочими служащими при училище, находилась и одна из учредительниц – Булах. Не видя другой, главной основательницы училища – Мазуриной, я пожелал видеть и её, но Булах мне сказала, что г-жа Мазурина, по причине болезни, не может ни сама выйти, ни у себя принять. – Пользуясь личным свиданием с г-жой Булах, я убедительно просил её, чтобы она или сама продолжала быть начальницей училища, взявши назад своё заявление от 27-го мая, или указала

—52—

1879 г.

бы на эту должность достойную кандидатку, но она на первое не согласилась, а от второго уклонилась. Такое упрямство в Булах мне очень не полюбилось. Я спрашивал у некоторых Ржевских граждан, что значит такое решительное упорство со стороны Булах, мне отвечали, что она оскорблена какой-то газетной статьёй, и потому решилась отказаться от заведывания училищем, не отказываясь от права властвовать над служащими при училище. Между тем, в Ржеве ходили неясные толки о каких-то странных непонятных ни для кого отношениях Булах к Мазуриной и о совершенном затворничестве последней.

Не в далёком расстоянии от этого училища находится другое подобное же училище для бедных девиц, дочерей ржевских граждан, учреждённое также на средства девицы А.В. Мазуриной, и при нём также благолепная церковь. Я посетил и это училище с церковью.

После обеда в своей квартире, я отправился в приходскую Спасо-Преображенскую церковь, в которой утром совершал литургию, ко всенощной, которую отправлял приходский священник.

На другой день, 19-го ч. в воскресенье, служил я, по убедительной просьбе старосты, купца Соколовского¹³⁰⁷, в Богородице-Рождественской (Ильинской) церкви; но эта церковь, по причине очень малых размеров в ширину, для архиерейского служения оказалась очень неудобной, тем более, что стечение богомольцев было весьма значительное.

После литургии, напившись в доме церковного старосты чаю, я отправился в Смоленскую кладбищенскую церковь. Здесь встретил я заштатного священника, слишком 80-ти летнего старца, рукоположенного в 1825-м году в Москве пребывавшим там на покое Грузинским архиепископом Досифеем.

На обратном пути от Смоленской церкви я посетил Марью Ивановну Филиппову на даче, принадлежащей её мужу Тертию Ивановичу. Местность дачи на высоком берегу Волги превосходная. Обрадованная моим посещением, почтенная хозяйка радушно предложила мне чашку кофе.

—53—

1879 г.

К сожалению, я не застал уже в Ржеве самого владельца дачи. Он незадолго до моего приезда должен был возвратиться в СПБ., куда призывали его служебные дела.

В 2 часа обед в доме церковного старосты Соколовского.

Во время пребывания своего в Ржеве я читал, в свободные часы, поучения некоторых городских священников, между прочим, поучения Покровской церкви священника Д. Образцова¹³⁰⁸, которые оказались очень дельными.

Но в Ржеве сохраняется в продолжение многих лет самое живое воспоминание, как об отличном и замечательном импровизаторе, о соборном протоиерее Матфее Александровиче Константиновском, скончавшемся в 1857 году.

Это была личность и в других отношениях очень примечательная. Скажу о ней несколько подробнее.

Протоиерей М. А. Константиновский, сын диакона села Константиновского, Новоторжского уезда, родился 6 ноября 1791 года. С самых ранних лет он стал проявлять охоту к учению и любил посещать храм Божий. Обучаясь в Новоторжском духовном училище, он отличался сколько успехами в науках, столько же доброй нравственностью и благочестием; каждый день ходил он в монастырь Борисоглебский, где почивают мощи преп. архимандрита Ефрема. Квартируя на постоялом дворе, куда нередко собирался простой народ для ночлега, он, выучив свой урок, приходил к ночлежникам с евангелием или с катехизисом и читал им... Так ещё в годы детства обнаруживалось в нём то направление, которым отличался он потом в течении всей своей жизни.

По переходе из училища в Семинарию, Константиновский, кроме тщательного и прилежного изучения преподаваемых в ней наук, любил заниматься чтением назидательных книг, в особенности творений св. Василия Великого и Иоанна Златоустого. Часто посещая находящийся близ Твери Желтиков монастырь, где почивают мощи святителя Арсения, епископа Тверского, он избрал в Желтиковской роще, на берегу реки Тьмаки, уединённое место, куда нередко уходил для молитвы и оплакивания своих грехов. По окончании курса Семинарии, он ре-

—54—

1879 г.

шился было постричься в монашество, но слёзы матери удержали его от приведения в исполнение этой решимости. Он женился и 10-го февраля 1814 г. рукоположен был во диакона в погост Осечно Вышневолоцкого уезда. Через 7 почти лет, ему предложено было бывшим тогда архиепископом Тверским Филаретом священническое место в селе Диеве Бежецкого уезда, и он рукоположен был во священника 30-го октября 1820 г. преемником Филарета архиеп. Симеоном. В 1833 г. он переведён был из Диева в село Эско того же уезда.

В г. Ржеве начал усиливаться раскол. Ревнитель православия, всегда много заботившийся об искоренении раскола, преосвященный Григорий, архиепископ Тверский, нашёл о. Матфея способным состязаться с отпавшими от православной церкви и решился перевести его в Ржев для действования на раскольников; 17-го июня 1836 г. он переместил его туда к градской Спасо-Преображенской церкви, к крайнему огорчению прихожан Эсьской церкви. В 1849 г. 1-го мая, о. Матфей переведён был преосвященным архиепископом Гавриилом в Ржевский Успенский собор штатным протоиереем, где он и скончался 14-го апр. 1857 года.

О. Матфей обладал счастливым и, можно сказать, необыкновенным даром слова. Этот дар слова и вместе дар проповедничества составляли характеристическую черту его. Когда он говорил, речь его лилась рекой... На церковной кафедре он был неистощим и в высшей степени назидателен... Это был редкий импровизатор. Таков он был на всех местах своего служения; но в г. Ржеве главной его заботой, соответствовавшей и самому его назначению, было искоренение особенно усилившегося здесь в то время раскола, и распространение православной веры между заблуждающимися или удаляющимися от единения с св. церковью. В течение первых двух лет он ежедневно ходил по домам раскольников; весьма сильно и убедительно доказывал им несправедливость их верования... Но, к сожалению, этот проповедник истины не мог иметь больших успехов¹³⁰⁹.

—55—

1879 г.

Между тем, по излишней ревности к делу Божию, он допустил себя ввести в такое искушение, которое причинило ему и его семье великую скорбь, а именно: 1-го мая 1853 г. он принял от неизвестного человека ящик с какими-то мощами, будто бы главой преп. Саввы, похищенной в 1812 г. из Московского Андроньевского монастыря, и внёс эту мнимую святыню в собор, где пред оной совершил соборне молебное пение. Об этом произведено было, по распоряжению Св. Синода, строгое секретное дознание и требовалось заключение от Московского Митрополита Филарета. Дело кончилось тем что предписано было хранить эти мнимые мощи в ризнице Тверского Кафедрального собора под печатью, где они и до сего времени хранятся¹³¹⁰.

Возвращаюсь назад.

20-го ч. отправился я, по убедительной просьбе помещика Влад. Петр. Есипова, – в имение его, село Борисоглеб на Ржище, отстоящее от города в 8-ми верстах. Церковь в этом селе, при которой Есипов состоял старостой, по своему архитектурному стилю, по обширности и благолепию, можно сказать, единственная во всей епархии. Она сооружена родителем Есипова по образцу Конногвардейской церкви, в Петербурге.

После осмотра церкви, я приглашён был в дом помещика, находящийся в версте от церкви и расположенный на живописной местности, при Волге. Здесь мне предложен был роскошный завтрак, который разделяли со мной предводитель дворянства и Благочинный протоиерей Лавров.

По возвращении в Ржев, я немедленно собрался в обратный путь: в 4 ч. пополудни оставил город и через два часа был уже в г. Старице.

Город Старица, расположенный также, как и Ржев по обоим берегам Волги, основан, по сказанию летописи, в 1297 г, В нём жителей не более 5,500 душ обоего

—56—

1879 г.

пола, а между тем приходских церквей 9-ть и одна церковь кладбищенская, безприходная. Не смотря на такую несоразмерность церквей с количеством городского населения все церкви содержатся в приличном виде, а иные из них, как увидим далее, весьма даже благолепны.

В Старице, кроме того, находится мужской монастырь, в котором я имел пребывание.

Монастырь этот, с главным храмом в нём во имя Успения Пресв. Богородицы, существует с начала XVI столетия и расположен на левом берегу Волги. С этой древней обителью соединены важные исторические воспоминания.

Так помянутая сейчас церковь Успения Божией Матери построена удельным Старицким Князем Андреем Иоанновичем, умерщвлённым в 1537 г. в Москве, по повелению правительницы Елены¹³¹¹, матери Иоанна Грозного.

Другая церковь во имя Введения во храм Пресв. Богородицы – строение Царя и В. Князя Иоанна Васильевича¹³¹².

Между настоятелями монастыря достойны особенного внимания следующие.

1, Герман Садырев и Полев – 1552–1556, впоследствии архиепископ Казанский; с 1595 г. – в лике святых.

2, Иов – уроженец г. Старицы; он в этом же монастыре принял монашество и затем был настоятелем оного. Отсюда 1581 апр. 16 дня хиротонисан был во епископа Коломенского: 1586 г. янв. 9 д. – архиепископ Ростовский, а 11-го декабря того же года возведён на всероссийскую митрополию; с 1589 г. патриарх; но в июне 1605 г., по повелению Лжедмитрия, низложен был с патриаршего престола и послан в заточение в Старицкий монастырь, где через два года скончался и погребён Крутицким Митрополитом Пафнутием и Тверским архиепископом Феоктистом.

3, Дионисий (в мире Давид) родился в г. Ржеве; был священником. Овдовевши, поступил в Старицкий монастырь и здесь принял монашество. В 1606 г. возведён в

—57—

1879 г.

сан архимандрита, а в 1610 г. переведён в Троицкий Сергиев монастырь.

4, Иннокентий (Александров) – с 13 авг. 1821 г. архимандрит Старицкого монастыря, а 2-го авг. 1823 г. переведён в Смоленский Аврамиев монастырь. Оттуда 19-го мая 1832 г. рукоположен во епископа Слободско-Украинского (Харьковского).

Из сохранившихся в монастыре после разорения Литовского в 1609 г., или вновь устроенных священных предметов и письменных памятников достойны внимания следующие:

1. Напрестольный сребро-позлащённый крест 7107 (1599) года – вклад диакона Боголепа.

2. и 3. Крест и серебряное золочёное кадило – вклад архимандрита Троицкого Сергиева монастыря Дионисия.

4. Две священнических ризы с оплечьями, украшенные жемчугом и драгоценными камнями, с царскими наверху коронами.

5. Пролог с марта по сентябрь, рукописный, пожертвованный в декабре 7130 (1621) года Троицким архимандритом Дионисием в поминок по отце своём иноке Феодоре и матери своей инокине Улее и по инокине Ефросинии.

Сверх сего, в монастырской ризнице хранится много старинных царских и княжеских грамот, описных книг и других актов.

Между описными книгами церковного и монастырского имущества особенного внимания заслуживают: „Переписные книги 7115 (1607) года“. Книги эти, как заключающие в себе немало интересных материалов для истории не только Тверской епархии, но и всей отечественной церкви, я поручил редактору Тверских Епархиальных Ведомостей напечатать в особом приложении, под заглавием: „Историческая библиотека Тверской епархии“.

По приезде в Старицу мне подана была телеграмма от Предводителя Старицкого дворянства Сергея Валентиновича Де-Роберти, следующего содержания:

„Искони преданнейшее церкви Старицкое дворянство душевно приветствует своего архипастыря; глубоко сожалею, что болезнь лишает меня сегодня высокой чести встретить Ваше Высокопреосвященство“.

—58—

1879 г.

По выслушании с вечера в своих покоях всенощной, я совершил 21-го в 8 часов утра литургию в городском соборе, при значительном стечении богомольцев.

Соборная церковь во имя благоверных князей Бориса и Глеба сооружена в 1820 г. на Высочайше пожалованную сумму из материалов прежнего Борисоглебского собора, построенного при Царе Иоанне Васильевиче Грозном и разрушившегося в начале текущего столетия.

После литургии я возвратился в монастырь и, напившись здесь чаю, отправился, в сопровождении Благочинного, обозревать городские церкви. Из них преимущественного внимания заслуживают:

1. Церковь Преображенская. Это – одна из лучших городских церквей по своему благолепию. Настоятель этой церкви, священник Иаков Преображенский за самовольное устройство придела над папертью, совершенно ненужного при трёхпрестольном храме и неуместного, присуждён к денежному штрафу со внесением в его послужной список.

2. Вознесенская – двухэтажная. – При этой церкви существовал до конца прошедшего столетия женский монастырь, основанный в XVI веке, а в половине XVII возобновлённый и благоукрашенный игуменьей Мариной Исидоровой Лукьяновичевой (ум. 1668 апр. 9 д.) – От этой обители сохранились до настоящего времени оловянные сосуды и напрестольное Евангелие 1638 г.

По осмотре церквей, приехали в дом градского головы, купеческого сына Ив. Матв. Веревкина, где приготовлен был обеденный стол, к которому были приглашены все городские власти и старшее духовенство. –

В 5-ти верстах от Старицы, вниз по течению Волги, на красивой местности, основана в марте 1879 года вдовой помещицей Марией Николаевной Шишмаревой женская община. Начальницей этой Общины назначена сама Шишмарева, принявшая пострижение в монашество с именем также Марии. При ней сестёр на первый раз было 27. Я посетил после обеда эту Общину и при ней домовую церковь не обширную, но очень благовидную.

В Старице существует духовное училище. Оно помещается в стенах монастыря. Предположено устроить для

—59—

1879 г.

него особое помещение вне монастыря, но скоро ли это предположение осуществится, неизвестно.

22-го ч., после ранней литургии, напившись чаю, я оставил Старицу и отправился обратно в Торжок, куда и прибыл в 12 часов дня.

Послеобеденные часы 22-го числа и весь день 23-го числа, употреблены были мной на обозрение многочисленных храмов г. Торжка. Вот что особенного замечено было мной в некоторых из сих храмов.

1) В Вознесенской ближайшей к монастырю церкви всё блестит золотом, но библиотека церковная весьма скудна.

Близ этой церкви находится другая – деревянная церковь, построенная в 1653 г. В стенах тверда, но содержится, по небрежению причта и старосты, в крайнем запустении; стёкла в окнах выбиты, и птицы свободно влетают в церковь, оставляя в ней следы своего пребывания, между тем на престоле, ничем непокрытом, лежит свящ. антиминс, без всякой надобности. За такую небрежность о святыне мной сделано местному священнику строгое замечание и антиминс велено перенести в ту церковь, где совершается богослужение.

2) Благовещенская – стоит на высоком холме; церковь очень красивая по архитектуре и благолепная по внутреннему украшению. Настоятель, священник Н. Михайловский¹³¹³, кандидат С.-Петербургской дух. академии, он же и смотритель Новоторжского дух. училища.

3) Николаевская. Церковь благолепная, но в иконостасе усмотрены мной некоторые странные изображения. Так, на северной алтарной двери изображена лествица с означением по ступеням разных добродетелей и святых Иоанна Лествичника, Ефрема Новоторжского и других. Это, как мне объяснил свящ. Аниханов, выдумка предшественника его, умершего священника Ник. Рязанцева.

4) Власьевская. В ней существуют два престола в честь одного и того же священномученика Власия; непонятная странность!..

5) Дмитриевская. В ней сохранились от прежних времён два сосуда, звездица, лжица, ковш и дарохранитель-

—60—

1879 г.

ница – оловянные. Священнику А. Соколову сделано замечание за то, что не все частицы запасных св. Даров напаяны св. Кровью.

6) Васильевская. Настоятель протоиерей А. Митропольский¹³¹⁴ глубокий старец, 81 года, но ещё довольно бодр. В алтаре, между церковными документами, хранятся открыто банковые билеты, принадлежащие причту; крайняя неосторожность!..

7) Ильинская. При сей церкви имеется довольно значительная библиотека, состоящая более, нежели из 200 томов сочинений разного, преимущественно духовно-нравственного содержания. Такой библиотекой церковь обязана заботливости настоятеля, священника Дм. Соколова¹³¹⁵, который состоит законоучителем при Учительской Семинарии.

8) Климентовская, богато украшенная сплошь золотом, хотя и не с особенным эстетическим вкусом; снабжена также дорогими священными утварями, по усердию богатого старосты, купца Штанковского¹³¹⁶.

При этой церкви состоит сверх штата диакон, получающий для своего содержания 303 р. с капитала в 5050 р., вложенного в Банк церковным старостой Штанковским. Так как диакон в зависимости более состоит от старосты, чем от настоятеля церкви, то он не всегда участвует в богослужении даже в праздничные дни, отлучаясь, с согласия старосты и без ведома настоятеля, для служения в другие церкви, куда его приглашают, особенно в храмовые праздники. Отсюда взаимные неудовольствия священника на диакона и церковного старосты на священника. Таковы последствия новой реформы по сокращению церковных причтов.

9) Покровская единоверческая церковь. Здесь антиминс 7073 (1565) г.; напрестольное евангелие – апракос, рукопись XVI в., древний резной крест.

Из церкви пригласил меня в свой дом на завтрак попечитель церкви, купец Пётр Сем. Овчинников. Здесь встретился я с единоверцем Ефр. Ив. Цвилевым, собирателем древностей. Он показывал мне замечательное

—61—

1879 г.

собрание церковных крестов, панагий и монет, большей частью, медных.

После осмотра церквей я посетил духовное училище и учительскую семинарию. В первом я произвёл краткий экзамен по всем предметам, а в последней испытывал только по Закону Божию.

24 ч., после ранней литургии, оставил я Торжок и отправился в экипаже по шоссейной Петербургско-Московской дороге в Тверь. На пути посетил я помещика, помянутого выше Тайного Советника Александра Абрамовича Воскресенского, бывшего Попечителя Харьковского учебного Округа. Как старый знакомый, он с искренним радушием принял меня и предложил мне завтрак.

Далее на пути я осмотрел церковь в большом селении Медном.

Около 4-х часов пополудни благополучно возвратился в Тверь и поселился в настоятельских покоях Успенского Отроча монастыря по случаю продолжавшихся ещё переделок в моём архиерейском доме.

26-го ч., в день священного Коронования Государя Императора, я служил литургию и молебен в Кафедральном соборе. После служения заезжал к Начальнику губернии, А.Н. Сомову.

По возвращении домой, я нашёл письмо из СПб. от Товарища Государственного Контролёра, Т.И. Филиппова. Вот что он писал мне от 25-го числа:

„Получив от жены извещение о Вашем пребывании в моём родном городе и о Вашем посещении нашего скромного домика, чувствую сердечную потребность принести Вашему Преосвященству мою искреннейшую признательность. Очень жаль, что это случилось в моё отсутствие; я бы конечно с большой готовностью и радостью заехал к Вам в Тверь, но времени было слишком мало, да и во Ржев я ездил, не испрашивая на то особого Высочайшего разрешения, так что разъезжать не приходилось. А поговорить было бы о чём. Впрочем, аще Бог восхощет и живи будем, сотворим сие. Благодарю Вас и за дарованную мне книгу¹³¹⁷, напомнившую мне многих дорогих лиц и

—62—

1879 г.

памятные события. Переходят мало-помалу на тот берег наши спутники; какое огромное кладбище раскинулось пред моим мысленным взором за то время как мы виделись с Вами в последний раз, – 5-го августа 1867 года. А как бы казалось нужны были многие из отшедших для помощи родине, изнемогающей от изобилия нужд и от скудости в помогающих! Лишение сих есть явная кара Божия, и кара праведная, как и всё, от Бога находящее на нас.

О еже разрушитися сатане под стопами нашими вскоре Господу помолимся.

С отличным уважением и совершенной преданностью имею честь пребыть

Вашего Преосвященства,

Милостивого Архипастыря и Отца, недостойный по духу сын, требующий Вашего Святительского благословения и богоприятных молитв“.

В ответ на это писал я от 3-го сентября:

„С своей стороны и я крайне сожалею, что не имел чести и удовольствия видеться и побеседовать с Вами усты ко устом. Нет сомнения, что я мог бы услышать от Вас много важного и интересного о современных церковных и общественных обстоятельствах. Скоро ли может представиться благоприятный случай к нашему взаимному свиданию, Бог весть.

Но я очень рад, что имел, по крайней мере, возможность видеться и познакомиться с Вашей достойнейшей супругой. Посещая Ваш родительский дом, я очень любовался красивой его местностью.

Поездку по епархии я совершил на первый раз, по милости Божией, благополучно. Много вынес я из этой поездки разнообразных впечатлений, впрочем, большей частью, приятных. Особенно утешило меня благолепие храмов Божиих; это свидетельствует о добром христианском расположении населения тех местностей, которые мной были посещены.

Пишу Вашему Превосходительству эти строки из Отроча монастыря, где я живу, по возвращении из своего путешествия, по случаю переделок в моём доме.

Призывая на Вас и на Ваши служебные труды Божие

—63—

1879 г.

благословение, с истинным почтением и преданностью имею честь быть“.

27-го ч. был у меня сын Калязинского священника Белюстина, Товарищ Председателя С.-Петербургского Окружного Суда, Ник. Ив. Белюстин и просил снисхождения к своему отцу по делу об известных статьях, напечатанных в Церковно-Общественным Вестнике. На мой вопрос, зачем его отец занимается неуместными и неприличными для служителя алтаря корреспонденциями в светские газеты, большей частью лживыми и весьма оскорбительными для чести других, – он отвечал, что к этому побуждает его недостаток средств для воспитания детей и что такие корреспонденции хорошо оплачиваются редакциями. Ответ, достойный современного учёного юриста!..

29-го ч., в день Усекновения главы св. Иоанна Предтечи, служил я, по случаю храмового праздника, в Кладбищенской Предтеченской церкви, литургию и вслед за ней панихиду. После литургии обедал в доме старосты, купца Боброва. К обеду приглашён был начальник губернии и некоторые другие власти.

30-го ч., в день тезоименитства Государя Императора и Его Высочества Цесаревича, служил литургию и молебен в Кафедральном соборе.

31-го ч. утром отправился я в Вознесенский Оршин монастырь, приписанный к архиерейскому дому.

На пути в монастырь встретил я в 12-ти верстах от Твери село Саватьево, расположенное по обоим берегам р. Орши.

Здесь некогда существовала Савватиева пустынь, основанная в XVI столетии; 13-го июля 1693 г. приписана была к Воскресенскому (Новоиерусалимскому) монастырю; в 1764 г. упразднена и обращена в приходскую церковь.

До настоящего времени в селе Савватьеве существуют два оставшихся от упразднённой пустыни каменных храма. В главном из них во имя Сретения Господня, построенном в 1693 г., хранятся оловянные сосуды и дароносица, два древних креста, старинный служебник, и древний синодик, в котором записано имя Игумена Галактиона, с означением года; 1654.

В другой церкви, во имя Знамения Пресв. Богородицы,

—64—

1879 г.

построенной в 1754 г., при северной стене за клиросом почивает основатель Обители преподобный Савватий. Над могилой устроено деревянное надгробие, покрытое покровом с вышитым на нём изображением преп. Савватия, а поверх сего изображения Нерукотворенный образ Спасителя. По сторонам лика вышиты слова: „Преподобный Савватий Воршенский Тферский Чудотворец“. – От образа Спасова идёт кругом по полям покрова следующая надпись: „Сей святый покров в честь и славу Единому Премудрому Богу и преподобному отцу Савватию Игумену Воршинскому и Тферскому Чудотворцу. От града Тфери 12 поприщ. Лета от рождества Христова 1794 году“.

Над гробницей на стене изображён монастырь, где видно изображение Преподобного Савватия в венце.

При гробнице хранились до 40-х годов настоящего столетия железные вериги Преподобного, но они взяты, по распоряжению Преосв. Григория, Архиепископа Тверского, и переданы для хранения в Кафедральную ризницу.

В два часа пополудни приехал я в Оршин монастырь.

Об Оршине монастыре было уже говорено в своём месте. Здесь скажу только несколько слов о древностях, хранящихся в монастырской ризнице.

Вот эти древности:

1) Три святых антиминса холщёвые; один 7076 (1567 г.) 2-го ноября освящён Тверским епископом Варсонофием (святым); другой 7118 (1610 года), апреля 3 дня; третий 7121 (1613 г.) марта 15 д.

Все эти антиминсы найдены в 1846 году под срачицей, в сделанном на надпрестольной дске углублении, при упразднении престола.

2) Кадило серебряное 1603 г., весом 2 ф.

3) Оклады с икон серебряные, ярко-вызолоченные. Филигранной, весьма изящной работы.

Проведши в принадлежащей моему управлению обители несколько часов, я возвратился вечером в Тверь.

1-го сентября, в субботу, посетил я Тверское дух. училище. Здание не обширно, но содержится чисто и опрятно. Ученики отвечали по всем предметам бойко и толково.

—65—

1879 г.

Смотритель Данаев¹³¹⁸, кандидат С.-Петербургской дух. академии, очень внимателен к своим обязанностям.

4-го ч., в 4 ч. пополудни, посетил я существующий при Тверской классической гимназии Музей, где собрано довольно значительное количество предметов, как по части археологии, так и по этнографии и местной промышленности. Там встретили меня, кроме Директора Музея Авг. Казим. Жизневского¹³¹⁹, начальник губернии и председатель Губернской Земской Управы Н.П. Оленин.

8-го ч. получил я письмо от Н.П. Киреевской¹³²⁰; от 7-го числа она писала мне:

„Усердно благодарю Вас за приятную мне память. Нередко переношусь к Вам и мыслью и чувством. Особенно же, слышавши от некоторых знакомых мне, что нелегко Вам будет на Тверской епархии, – я очень смущаюсь, но, зная Ваш разум духовный, терпение и доброту сердца, водворяю в моём сердце твёрдое упование, что милосердие Божие во всём поможет Вашему Преосвященству.

С удовольствием прочли мы в „Современных Известиях“ о поездке Вашей в тарантасе, к сельскому священнику, у которого Вам угодно было иметь ночлег, что результатом посещения Вашего было совершенное исправление священника с его прихожанами. Вы себя не пощадили, Владыко Святый, по христианской любви Вашей к ближнему. В наше время – действие редкое и отрадное!

О себе позвольте помолчать; не имею сказать ничего порядочного, болезнь расшатывает силы и гасит жизнь; не в силах составить некоторые весьма интересные записки о замечательных лицах, и начатое уничтожаю.

С чувством совершенного почтения и душевной неизменной преданности остаюсь“...

Нелепая выдумка какого-то праздного Старицкого корреспондента – пролетария о моём будто бы посещении какого-то сельского священника, помещённая первоначально в

—66—

1879 г.

СПб. Ведомостях и перепечатанная затем в других газетах, ввела в заблуждение не только почтенную и умную Наталью Петровну, но и некоторых других моих знакомых.

Вот сущность этого рассказа о небывалом происшествии, перепечатанного в № 163 газеты „Новости“ за 1879 год:

„На место умершего в феврале месяце настоящего года Преосвященного Евсевия, в нашу епархию, – пишут в „СПб. Вед.“ из Старицы, – назначен архиепископ Харьковский преосвященный Савва. Для характеристики нового архиепископа может служить следующий рассказ, слышанный нами недавно в уезде. В одном из сёл, расположенном недалеко от губернского города, живёт священник, уже давно славившийся своим невниманием к делам прихода и, вообще, службы, особенно же в то время, когда он находится под влиянием весёлого бога Бахуса. В один вечер попросился к священнику на ночь какой-то проезжий монах. Священник уже второй день справлявший какой-то ему одному известный праздник и поэтому бывший в весёлом расположении духа не прекословил и просил только монаха разделить с ним кампанию „по единой“... Монах согласился, и начали они выпивать „по единой“... В самый разгар откровенной беседы к священнику постучался мужик – прихожанин с просьбой о панихиде по умершем только – что сыне. Но батюшка заартачился.

– У меня гость, дорогой гость! – кричал он, – а ты лезешь с панихидой. И завтра можно... ступай, ступай!..

Так и не пошёл, несмотря на все просьбы своего прихожанина. Гость – монах сидел, молчал и только слушал всё это; ни словом, ни движением не выразил он своих тайных мыслей. По уходе мужика, беседа продолжалась своим порядком; священник всё более и более откровенничал, монах всё внимательнее слушал. На другой день, рано утром, монах уехал в губернский город, а через сутки наш священник получает приказ явиться немедленно к архиерею для личных объяснений. Струсил и перепугался священник, но всё-таки поехал. Каково же было его удивление и ужас, когда в вышедшем к нему преосвященном он узнал своего

—67—

1879 г.

знакомца – монаха, ночевавшего у него и бывшего свидетелем, как он обошёлся с своим прихожанином! Ни жив, ни мёртв, грохнулся священник на пол. Преосвященный строго выразил ему своё порицание за его невнимательность и грубость с своими прихожанами и пригрозил кой-чем, если он на будущее время не исправится“.

„Как вам нравится, – прибавляет уже от себя велемудрая, но легковерная редакция жидовской газеты, как называют “Новости“, – этот преосвященный Гарун-эль Рашид? Мы находим его бесподобным и заслуживающим глубочайшего уважения!..“

12 ч. получил я письмо от ректора Моск. Д. Академии Протоиерея С.К. Смирнова, который от 9 числа писал мне следующее:

„Премного благодарен Вам за любезное послание Ваше и прошу прощения, что замедлил ответом. Со второй половины августа начались обычные в академии труды. Приёмные экзамены окончились 3-го сентября, потом были собрания Совета, и только ныне молебен пред учением. Из 66 юношей, явившихся на экзамен, приняты в число студентов 64, Тверских принято на казённый-кошт четверо. Число казённых вакансий увеличено в нашей академии на 60 человек, и это благодеяние подоспело вовремя: вместо 30 казённых мы приняли на новый учебной курс 45 студентов.

Радуюсь, слыша, что Вы довольны новым местом служения. После предшествующей встречи с Польским и Малорусским элементами Вам, действительно, должно быть приятно видеть в Вашей епархии элемент исключительно великорусский. Да дарует Вам Господь в мире и довольстве совершить Ваше служение на новом месте.

О гостях, бывших в Лавре нынешним летом, вероятно Вам известно из газет. Недавно был у меня Ф.В. Омиров¹³²¹, председатель Казённой Палаты в Каменце. Был ли он у Вас, как предполагал?

По поводу увеличения число казённых студентов, у нас начались уже постройки. В старой библиотеке готовят столовую. Предположение о надстройке третьих этажей над

—68—

1879 г.

инспекторским и классным корпусами утверждено, равно как и о устройстве корпуса над церковью и второго этажа над больницей.

Письма Ваши ко мне и к А.В. Горскому продолжаю подыскивать. Мои-то отыскались гораздо легче, а письма к А. В. извлекать из огромной массы писем к нему разных лиц весьма затруднительно.

E.Е. Голубинский печатает домонгольский период истории русской церкви, имея в виду представить это сочинение на степень доктора“¹³²².

На письмо это я отвечал от 19-го числа:

„Позвольте Вам представить молодого кандидата СПб. Д. академии Владимира Колосова¹³²³ и предстательствовать о нём. Он готовит магистерскую диссертацию о патриархе Никоне, и ему необходимо для сего посмотреть в Вашей академической и Лаврской библиотеках. Прошу Вас покорнейше доставить ему возможность проникнуть в ту и другую библиотеку. Между тем, мне известно, что в академическую библиотеку некогда передано было А.Н. Муравьевым множество материалов, относящихся к личности Патр. Никона. Нельзя ли открыть доступ г. Колосову и к этим материалам?

Омиров у меня не был. Между тем, у меня немало уже перебывало гостей из Москвы и Петербурга. А теперь, целый уже месяц, я сам в гостях, по случаю капитальных переделок в моём доме. С 24-го авг., по возвращении из путешествия по епархии, живу в Отроче монастыре, на берегу знаменитой Волги. На сих днях, впрочем, надеюсь переселиться под свой кров, хотя работы и не совершенно ещё окончены.

С 5-го сентября я принялся за свою литературную работу и переживаю уже 1854-й год. В 1852 г. мне встретилось Ваше первое письмо¹³²⁴ от 18 сент., коим Вы просили меня наведаться от М.П. Погодина¹³²⁵ о его статье

—69—

1879 г.

об открытии гробницы Пожарского. Я отвечал Вам от 29-го того же месяца, как это помечено мной на Вашем письме; но что я писал Вам, решительно не помню. Поэтому прошу убедительно поспешить высылкой мне моих к Вам писем. Письма к А.В. Горскому могут быть высланы после. –

Вчера получил я от Вашего молодого приват-доцента Воскресенского¹³²⁶ его диссертацию; „Древний Слав. перевод Апостола“ и пр. Прошу передать ему мою искреннюю благодарность за этот дар. Не из Тверских ли студентов этот почтенный автор; тем приятнее для меня его подарок. –

Позвольте заранее поздравить Вас с приближающимся днём Вашего ангела; да хранит Вас и любезное семейство Ваше Угодник Б. Сергий под своим благодатным кровом!“

15-го числа получено мной письмо из Владимира от Преосв. Иакова от 14-го ч. Он писал мне:

„Желаю Вам много лет здравствовати.

Наш Владыка¹³²⁷ всё суетится. Спешит открыть Александро-Невское Братство с целью распространения здравых понятий о вере и нравственности и против раскола. Много было толков о расколе, наконец уладили. Переписывается проект устава в последней редакции. Откроется Братство в октябре.

Написал правила для выбора благочинных. По переписке, обещал мне показать, не подскажу ли чего. Существующими недоволен.

Один из раскольничьих Архиереев, Конон лет 80 старик, давно заключённый в Суздальской крепости, объявляет своим, в Австрии и России, что не желает более называться епископом, считая недостойным носить высокое звание; но не присоединяется к православию. Человек очень разумный и нечуждающийся нас. Читает всё. Владыка говорил с ним, но ничего не успел. Я советую Владыке повторить своё ему увещание на письме.

—70—

1879 г.

Я печатаю поучения Протоиерея Белоцветова¹³²⁸ в пользу детей умершего и частью в пользу нашей епархиальной библиотеки. Поучения очень хорошие. Не прикажете ли выслать экз. сотню или более в пользу Вашей епархии? Деньги не даром пойдут“.

10-го ч. в воскресенье, на литургии, которую я совершил в Отроческом монастыре, возведена была мной в сан Игуменьи Настоятельница Бежецкого Благовещенского монастыря, монахиня София¹³²⁹. При вручении ей жезла сказана была мной следующая краткая речь:

„Возлюбленная о Господе Игуменья София!

Приими жезл сей в знамение духовного правления и путеводительства.

Держа его, продолжай пасти вручённое тебе Пастыреначальником Господом духовное стадо с материнской любовью, утешая малодушных, утверждая и врачуя немощных, исправляя духом кротости согрешающих.

Путеводи и словом назидания, а наипаче примером чистого и доброго жития Богодарованных тебе сестёр по стезям Христовых заповедей, памятуя, что за всякую душу вверенной тебе паствы, уклонившуюся, по твоему невниманию или небрежению, от спасительного пути Христовых заповедей и уставов монашества, имеешь дать ответ на последнем и страшном суде Христовом. Аминь“.

20-го ч. вечером переселился я из Отроча монастыря в свой архиерейский дом, хотя ещё не окончательно отделанный.

30-го ч. получено было мной, с разных сторон, 8 писем и 2 телеграммы, в коих заключались поздравления с предстоящим днём моего ангела.

В тот же день, т. е. 30-го числа, приехали ко мне, для личного поздравления со днём ангела, добрые знакомые – из Москвы А.В. Краснопевков (брат покойного Архиепископа Леонида) и из СПб. И.Г. Слиборский (бывший профессор Витебской Семинарии).

1-го октября Праздник Покрова Божией Матери и память

—71—

1879 г.

преп. Саввы Вишерского – день моего пострижения в монашество (в 1848 г.) и день моего ангела по монашеству. Совершивши в храме Богослужение с обычной торжественностью, я и в доме отпраздновал этот день по примеру прежних годов, т. е. принимал поздравителей и затем некоторым избранным лицам, в числе сорока пяти человек, предложил праздничную трапезу.

Между поздравителями был и знаменитый в своё время поэт, девяностолетний старец Феодор Николаевич Глинка¹³³⁰, давний обитатель г. Твери. Он удивил не только меня, но и всех бывших у меня поздравителей, своим неожиданным появлением тем более, что он пред обедней присылал ко мне своего слугу с поздравлением и визитной карточкой. Но этого мало: маститый старец не ограничился словесным только приветствием; он принёс даже мне подарок – шерстяную салфетку.

Кроме личных поздравлений, в этот день мной получено, с разных сторон, множество приветственных телеграмм.

Всех телеграмм получено 39-ть, в том числе 20-ть из Харькова, 6-ть из Витебска, 5-ть из Москвы и 8-м из разных мест Тверской губернии.

Сверх 39-ти телеграмм, получено мною 14-ть писем.

Вот содержание некоторых из них:

Из Киева от 28-го ч. писал мне профессоре академии, В.Ф. Певницкий¹³³¹:

„Приношу Вам усерднейшее поздравление со днём Вашего Ангела, и молитвенно желаю, чтобы небесное покровительство осеняло и поддерживало Вас на путях Вашего многотрудного служения.

По желанию Преосвященного Митрополита¹³³² мы возобновили издание „Воскресного Чтения“ по прежней программе и приняли на себя издание „Епархиальных Ведомостей“, так что академия с нынешнего года издаёт три журнала. Ведение „Трудов Академии“ возложено на Дм. В. Поспехова¹³³³, Епар-

—72—

1879 г.

хиальных Ведомостей на Ив. Игн. Малышевского¹³³⁴, а Воскресного Чтения на меня. Пр. Михаил¹³³⁵, сосредоточивая в себе редакцию всех трёх изданий, не принимает непосредственного участия в редакционной работе, а просматривает листы изданий уже в корректуре, и тогда узнаёт, что печатается в том или другом № Воскресного Чтения или Епархиальных Ведомостей, или в той или другой книжке Трудов.

В сентябре месяце нынешнего года исполнилось пятьдесят лет со времени вступления на службу Пр. Порфирия¹³³⁶, бывшего Викария Киевского. Совет академии хотел по этому поводу почтить его возведением в звание почётного члена академии; некоторые предлагали даже поднести ему докторский диплом. Но нам дано знать, что свыше на это посмотрят не очень хорошо. Преосв. Порфирий любит выставлять часто свои оригинальные мнения. Будучи в Киеве, он представил Обер-Прокурору Синода записку о штундистах, в которой чуть ли не доказывал, что штундисты-то и есть настоящие христиане. Переданная в Синод записка Преосв. Порфирия привела в недоумение Членов Синода, и на первых порах они думали послать его не в Новоспасский монастырь, а в другое место…

Вы спрашивали меня, кто такой Арсений¹³³⁷, служащий помощником настоятеля русской церкви при миссии в Константинополе. Я думаю, что он известен Вам, так как он долгое время жил в Москве в Новоспасском монастыре и исполнял там должность ризничего. Он старше меня курсом по семинарии и был одним из первых студентов семинарии. При окончании курса он не попал в академию, между прочим, потому, что Пр. Сергий¹³³⁸, бывший ревизором нашей семинарии, наметил для отправления в академию не тех, кого предназначала молва семинарская, а кто обратил на себя его внимание на экзаменах. Он хотел поступить в священники в село недалеко от

—73—

1879 г.

Мурома и жениться на одной моей родственнице. Но когда он с своим названным тестем явился к Преосв. Иустину для подачи прошения, Преосв. Иустин принял их очень сурово и отказал в том, чего они просили.

Но через месяц Преосв. Иустин место, которого искал нынешний о. Арсений, бывший Николай¹³³⁹ Орлов, предоставил другому, менее его достойному. Он увидел в этом указание на то, что он должен избрать другой род жизни и стал готовиться в Академию, но остановился на пути к ней в Москве, и о. Агапит¹³⁴⁰ дал ему место у себя в монастыре. Ещё при жизни о. Агапита он переселился в Александро-Невскую лавру и обратил на себя внимание Высокопреосв. Исидора несколько раз исповедовал его за болезнью его духовника. Преосв. Исидор сам предложил ему место в Константинополе, и он принял его с охотой, ещё года за два до войны.

Испрашивая Вашего Архипастырского благословения, и поручая себя и семейство моё молитвам Вашим, с чувством глубочайшего уважения, и совершенной преданности долг имею пребыть Вашим покорнейшим слугой“.

От 29-го ч. писали мне из Владимира преосвящ. Иаков и из Сергиева посада Ректор Моск. академии протоиерей С. К. Смирнов.

Преосвященный писал:

„Кланяюсь Вашему Преосвященству как имениннику и желаю Вам много лет здравствовать и о Господе радоваться.

Многое имел бы сказать, но не совсем досужно, а Вас прошу ответить, посвящали ль Вы или другие архиереи в стихарь, не служа литургии? Вчера я посвятил одного. Мой владыка удивлялся, сказав, что он этого никогда не делал. – Ещё. При рукоположении во диакона и священника, я полагаю на главу ставленника правый конец омофора и затем крещу 3 раза; Владыка наперёд покрестит, потом покрывает омофором и обеими концами. Как делал это Митр. Филарет? Когда служат два архиерея, что действует второй?

—74—

1879 г.

Московский владыка¹³⁴¹ тяготится частыми служениями в Москве и особенно обедами. Много времени отнимается. Ждёт разрешения ехать в СПб., чтоб поскорей убраться в уединение. В Питере он живёт взаперти...

Наш 23 сентября освящал Сергиевский престол в Переяславском Данииловом монастыре. Ездил туда и оттуда через Лавру, но с Митр. Макарием не видался и к Преподобному на поклонение не заходил, хотя часа полтора на обратном пути 24 ч. ожидал поезда. Сколько я ни убеждал его повидаться, не согласился. Мы, говорит, и в Питере только встречаемся друг с другом в Синоде. Можно ли после сего говорить о сближении духовенства с светскими, когда мы друг друга как бы избегаем? Не от того ли и враждуют против нас? – Правда, что у архиереев всегда много дела: не до визитов им; но нельзя же всё сидеть за делом. Визиты могут служить вместо отдыха. Преосвящ. Леонид, можно сказать, не жил дома, и через то не терял времени, а нёс своего рода службу, будучи всем вся... Так-ли? Митр. Филарет не раз выражал скорбь на необщительность архиереев, и сам находил время для письменных сношений и личных свиданий со многими.

Простите. Не лишайте меня и молитвенного и письменного общения“.

О. Ректор академии приветствовал меня в следующих выражениях:

„Непременным и приятнейшим долгом поставляю приветствовать Вас со днём Ангела Вашего и от души желаю Вам множайших милостей от Господа, а паче всего здравия. Прошу принять от меня троицкую просфору, над которой совершено было моление о Вашем здравии.

При сём препровождаю Вам и часть писем Ваших ко мне, какую успел отыскать в их массе. После 1-го октября пришлю Вам ещё партию их.

Сентября 24 Митрополит был в классах на трёх лекциях, впрочем, сидел не по долгу, потом посетил меня. Описание его пребывания в Лавре скоро прочитаете Вы в газетах. Владыка относится к академии ласково и милостиво“.

—75—

1879 г.

На это дружественное послание отвечал я от 15-го 1879 г. октября:

„За благожелательное приветствие и молебную просфору, достаточную для напитания многих душ, приношу Вам искреннейшую сердечную благодарность.

День ангела своего праздновал я на первый раз довольно торжественно, вопреки обычая своих досточтимых предшественников, которые уклонялись от празднования своих именин. – Вместе с своими именинами я праздновал и обновление своего жилища.

Описание вашего академического праздника я с удовольствием прочитал в Московских Ведомостях (№ 254). Да процветает наша общая alma mater!..

Письма, кои Вам угодно было прислать мне, не те, какие желательно мне иметь под руками. Я просил Вас доставить мне письма, писанные мной Вам, равно и Александру Васильевичу, до 1866 г., т. е. до моего поступления на Полоцкую кафедру, так как с этого времени у меня сохранились черновые письма. Если можно, благоволите поспешить высылкой этих, потребных для меня епистолий. Присланные же Вами возвращаю Вам при сём в целости“.

Вечером 6-го ч. прочитал я в газетах прискорбное известие о кончине знаменитого автора „Истории России“ Сергея Михаиловича Соловьева, последовавшей после тяжкой и продолжительной болезни в 4-й день октября.

Девятого числа писал я во Владимир преосвященному Иакову, в ответ на два его письма – от 14-го и 29-го сентября:

„Воздаю Вашему Преосвященству взаимное поклонение с благодарением за поздравление.

Ответствовать повинен я на два братских послания ваши. – Ответ буду держать по порядку.

Прочитал я присланный Вами проект Устава Братства, который и возвращаю Вам при сём.

Что касается выбора благочинных, то, какие правила не напишите, сущность дела от этого ничего не выиграет. Для страстей и пристрастий закон не писан. При нынешней поездке моей по епархии, некоторые благочинные горько жаловались мне на непокорность и нравственный гнёт со стороны избирателей.

—76—

1879 г.

Когда будут напечатаны поучения протоиерея Белоцветова, прошу доставить мне на первый раз экземпляров 10-ть. На большой расход их в своей епархии я не рассчитываю. Здешнее духовенство для приобретения книг не имеет достаточных собственных средств, а на церковные суммы выписывать препятствуют старосты. При обозрении церквей с прискорбием видел я крайнюю скудость церковных библиотек; между тем немало удивлялся благолепию храмов: везде блестит золото, инде даже до излишества.

Перехожу к последнему вашему письму от 29-го сентября.

В этом письме предлагаются мне на разрешение следующие вопросы:

1) Можно ли посвящать в стихарь, не служа литургии? Мне самому не случалось этого делать, но я знаю, что некоторые из Московских Викариев (напр. Игнатий) посвящали в стихарь даже на первом часе, после всенощной. – Но вопрос этот ясно разрешается в самом „Чине на поставление чтеца и певца“. Там после первой молитвы киноварью напечатано: „Ведательно же, яко егда не есть литургия, творит архиерей начало – такое-то... Аще же есть литургия – иное...“

2) Относительно благословения главы хиротонисаемых во диакона и пресвитера наставление преподаётся также в самых „Чинах“ той и другой хиротонии. „Архиерей, – пишется там, – полагает край омофора на главу хиротонисаемого и благословляет его по главе“. В Москве, у покойного Владыки, при хиротонии диакона и пресвитера, допускалось такое различие: на главу хиротонисаемого во диакона он полагал один край омофора и одну руку, разумеется – правую; – а на возводимого в сан пресвитера полагал оба края омофора и обе руки – в знамение сугубой благодати, даруемой пресвитеру. Так делали и мы – викарии. – В Петербурге, как я раз видел, делают иначе: там и на диакона, и на пресвитера, возлагаются оба края омофора и обе руки. – Где больше правды и смысла, судите сами.

3) Что действует при литургии вторый архиерей?

На великом входе, при проскомидии вторый архиерей вы-

—77—

1879 г.

нимает после первенствующего из просфор частицы о живых и умерших; затем после первого, принимает в царских вратах св. чашу и поминает Синод, епархиального архиерея и проч..., а возвращаясь к престолу, обращается к старшему архиерею и говорит; „архиерейство твоё да помянет Господь Бог и пр...“ После сего осенение народа трикирием и дикирием предоставляется также второму архиерею. Во время причащения, первенствующий архиерей преподаёт священникам и диаконам Тело Христово, а второй – Кровь Христову.

Вы легко можете сделать нечто желательное для меня. Мне сказывали, что Вашему Преосвященству с достоверностью известно, кто главный виновник моего перемещения из Харькова в Тверь, т. е. кто первый подал мысль о сём Петербургскому Владыке. Прошу открыть мне эту тайну. Это очень меня интересует“.

12 числа писал я в Киев профессору д. академии В.Ф. Певницкому:

„Примите от меня искреннейшую благодарность за память о дне моего ангела и за ваши молитвенные благожелания.

Киевская академия, совместно издающая три журнала, как бы восполняет, в этом отношении, лишение академии Московской. Последняя обещает возобновить издание своего прежнего журнала, но не знаю, будет ли иметь в этом надлежащий успех, при разобщённости рабочих сил. Притом, в настоящее время, не видится там центра, около которого могли бы группироваться интеллигентные академические силы. Впрочем, посмотрим, что будет.

Мимоездом через Москву я виделся с преосвященным Порфирием и получил от него в дар несколько брошюр учёного содержания. Он жаловался мне, что ему в Москве, при отдалённости Новоспасского монастыря от центра города, где сосредоточены все почти типографии, труднее издавать свои учёные произведения, чем в Киеве.

Теперь я припоминаю о. Арсения, о котором Вы пишете. Я часто видал его у о. архимандрита Агапита, и он казался мне всегда очень развитым и деликатным молодым монахом. Можно надеяться, что и в Константинополе он не посрамит себя“;

—78—

1879 г.

19-го ч. получено было мной письмо из Москвы от протоиерея Ст. Ив. Зернова¹³⁴².

Отец протоиерей писал мне:

„Мы понемногу привыкаем к новому своему Архипастырю. Говорят о нём, а на сколько верно, не знаю, что он человек вообще не тёплой души и держит себя от всех на известном расстоянии. Говорят, что и с Викариями своими не близок, и более холоден с Преосвященным Амвросием. Мне как-то Преосвящ. Амвросий рассказывал один случай, где Владыка дал ему заметить своё неудовольствие. Речь зашла, или вернее заведена преосвящ. Амвросием о затрате денег на похороны Преосвященнейшего Митрополита Иннокентия, которая оказалась очень значительной (кажется свыше 3 т. рублей). Каковая сумма и была удержана из хранившихся в Лавре его денег, по распоряжению Наместника. Преосвящ. Амвросий находил это распоряжение неправильным, особенно в том отношении, что Наместник даже и не спрашивал о. Гавриила (сына покойного Владыки) о согласии на такой расход. Владыка принял заявление преосвящ. Амвросия весьма неблагосклонно. Но теперь (а упомянутый разговор был 1 сентября, на обеде в Данилове монастыре) стоят между ними, по-видимому, хорошие отношения – чего и дай Бог.

Я у Владыки до сего месяца был только один раз. Принял меня он ласково. Знак особого внимания его ко мне вижу я в том, что он благоволил включить меня в число кандидатов на протопресвитерство в Успенском Соборе, а потом предложил мне место кафедрального протоиерея, после Ивана Николаевича¹³⁴³, по примеру которого я отказался принять сие звание. Теперь сделалось известным, что в звании кафедрального протоиерея утверждён протоиерей Симеоно-Столпнической на Поварской церкви Алексей Ив. Соколов. С перемещением его в Архангельский собор открывается в нашем Пречистенском сороке благочинническая вакансия, а с тем вместе и первый случай применения выборного начала, предоста-

—79—

1879 г.

вленного Владыкой духовенству на нынешнем Епархиальном съезде. У нас теперь будут и благочинные, и Члены Попечительства – выборные. Большинство духовенства кажется очень довольно этим распоряжением Владыки. О себе не скажу, чтобы я принадлежал на этот раз к большинству. Впрочем, от души желаю новому у нас началу успеха. Решено также на Съезде быть Епархиальному свечному заводу. Нельзя не пожелать и этому предприятию успеха, хотя новость дела и обширный размер, в котором повести его предполагается, в виду ожидаемой борьбы, внушает людям слишком может быть мнительным и недоверчивым опасения. Деятельно также под руководством преосвящ. Амвросия трудится предварительная Комиссия по разверстанию приходов в видах улучшения быта духовенства.

В субботу на прошлой неделе ездил я к Владыке просить его в наш Николоявленский храм на служение по случаю совершившегося XIV-летия Братства, открытого Вашим Святительским служением. При этом пришло мне на мысль смелое предположение, почему бы не пригласить к принятию участия в нашем Братстве и Ваше Преосвященство, в память Святительства Вашего в Москве и в знак общения в нуждах духовенства Московской Епархии, из среды которого многие и многие молятся за Ваше Преосвященство. Преосвященный Леонид почему-то не имел расположения к нашему Братству. Не знаю, какие он имел причины. Вам без сомнения они известны, если когда-нибудь была с ним речь у Вас об нём. Может быть и я чем-нибудь додал ему повод к этому нерасположению. Но Братство несомненно есть полезное для нашего духовенства учреждение. Число воспитанников, получающих от него помощь, – в Училищах и Семинариях Москов. Епархии и даже в Академии (с прошлого года) – простирается до 155 человек. Взнос полагается от 3 до 5 р. – а больше 3-рублевый. С утешением бы имя Ваше, напечатлённое у меня в душе, напечатал я в отчёте Братства за XIV год между участвующими в нём Святителями! Простите мне, Милостивейший Владыка, помышление моё, если оно почему-либо неблагоугодным явится пред Вами“.

—80—

1879 г.

20-го ч. получены мной письма из Костромы и Сергиева Посада.

Из Костромы писал мне от 16–17-го ч. преосв. Игнатий: „Приветствую с приближающимся днём Архиерейской Хиротонии¹³⁴⁴, днём, который я чествую паче именин. Ныне сей великий для Вашего Преосвященства день приходится в воскресенье.

И с обновлением жилища Вашего приветствую. Для нас жилище – не последнее дело по самому положению нашей жизни.

В Прав. Обозрении за сентябрь помещена статья – Семинарист – из записок Петра Сим. Казанского¹³⁴⁵. Жаль, что напечатана без всяких сокращений. Выведены два Виф. Ректора: Евлампий¹³⁴⁶ и о. Агапит Новоспасский¹³⁴⁷. Последний представляется в невыгодном положении. Статья даёт пищу либеральным газетам.

В Тамб. Семинарии по случаю юбилея, говорят, был в заключение домашний вечер, на котором ученики танцевали с воспитанницами Епарх. Училища. Что если бы жив был Святитель Филарет! Сказал бы сильное слово.

На свободе прошу написать, введены ли у Вас новые штаты, и как отражается сие на Епархии Тверской или прежней.

У нас ещё штатов нет, и окончившие богословский курс скоро расходятся по местам. Ныне окончили 33 человека, и уже половина из них на местах.

Места причетнические здесь очень бедны и нет охотников для них из окончивших курс.

Прошу извинения, что не мог отыскать известного № 18 Восток, от 28-го авг., и потому вынужденным нахожусь отложить присылку его до того времени, когда найду. – Сущность статьи, помещённой в Востоке, недавно изложена в передовой статье Церковно-общественного (№ 118) либерального вестника, где автор не постыдился говорить против Митроп. Филарета, думая через то возвысить на-

—81—

1879 г.

стоящего¹³⁴⁸, хотя слава Филарета нисколько не может служить к унижению другого. – В Востоке особенно обвиняли М. М.¹³⁴⁹ в том, что он вместо Успенских Соб. Сакеллариев начал делать распоряжение о служениях через Чудовского Ризничего, который и обязуется присутствовать при каждом Архиер. служении для наблюдения за порядком. В том же № Востока, владыка Казанский¹³⁵⁰ очень возвышен над другими. Высказана мысль, что ревнители Православия ждут не дождутся, пока сей великий светильник поставлен будет на высшем священнике, хотя, замечает газета, чиновники духов, ведомства действуют против него“.

Из Сергиева Посада писал мне от 19-го числа Ректор Московской академии, Протоиерей С.К. Смирнов:

„Препровождаю при сём Вам четыре письма, писанные до 1866-го года. Только и нашёл в своём собрании.

Занимаюсь теперь по редакции. Кирилл Александрийский тяжёл будет для чтения; по крайней мере такова первая статья о поклонении Богу духом и истиной, не знаю, каковы будут γλαφνϱὰ.

У меня на руках церковно-библейский славянско-греческий словарь Прот. А.И. Невоструева¹³⁵¹. Может быть Вы его видели когда-нибудь. Работы бездна, труд 20-летний. Не знаю, как пустить эту вещь в ход. Думаю спросить А.Ф. Бычкова¹³⁵², не возьмётся ли напечатать Академия Наук.

В Вашу Семинарию на Греческий язык назначен кандидат нашей Академии, Литовец Пашкевич¹³⁵³, человек весьма развитой, цивилизованный и вместе с тем скромный. Окажите ему Ваше милостивое внимание“.

21-го ч. был у меня по делам службы Смотритель Старицкого дух. училища Ив. Вас. Васильев¹³⁵⁴. Я пригласил его к обеду. За обедом, между прочим, он рассказал о себе, что он, по окончании в СПб. академии курса, с 1861–1865 г. был псаломщиком при церкви Русской Мис-

—82—

1879 г.

сии в Вене. Положение его там было не очень завидное и спокойное, при властолюбивом до деспотизма характере Настоятеля церкви, Протоиерея М.Ф. Раевского¹³⁵⁵. Об о. Раевском сообщил, что он доставлял Русскому Правительству секретные сведения о делах политических, что перевод славянского Требника на немецкий язык, сделанный, как известно, по желанию покойной В. Княгини Елены Павловны, принадлежит не ему, а одному Протестантскому Супер-Интенденту, и что он желал бы поступить на настоятельское место к храму Христа Спасителя в Москве. – 29-го ч. писал я в СПб. Сенатору и Директору Археологического Института, Тайному Советнику Николаю Васильевичу Калачову¹³⁵⁶, от которого получил я в дар через А.К. Жизневского¹³⁵⁷ книгу: „Сборник Археологического Института“:

„Полученная мной с Вашим надписанием книга свидетельствует о доброй памяти и расположении ко мне Вашего Превосходительства. Примите же за этот приятный для меня дар мою искреннейшую благодарность.

Печатные известия об учреждении Вашим Превосходительством Археологического Института читал я в своё время с особенным удовольствием.

Вполне сочувствуя этому полезному и в известном отношении необходимому учреждению, приятным долгом поставляю препроводить для библиотеки Вашего Института некоторые из моих прежних археологических и археографических изданий.

К ним прилагаю два листа начатой, по моей мысли, „Исторической библиотеки Тверской Епархии“, издаваемой при Епархиальных Ведомостях. Последующие листы будут высылаемы по мере выхода.

Изданную же мной и при сём прилагаемую книгу: „Воспоминания о высокопреосвященном Леониде, архиеп. Ярославском“ покорнейше прошу принять для Вашей собственной библиотеки.

Призывая на Вас и на Ваши многообразные труды Бо-

—83—

1879 г.

жие благословение, с глубоким почтением и душевной преданностью имею честь быть“.

1-го ноября получено мной письмо из Москвы от преосв. Алексия:

„Господь привёл мне совершить вторую поездку по Подольскому уезду с 9-го по 13 октября¹³⁵⁸. Мой путь, слава Богу, был вполне благополучен, мне не пришлось даже нигде пройти пешком в местах опасных, и путь творил я в открытой коляске. Ночлег имел в Екатерининской пустыне и у благочинных; немало отрадного встречал, но было хотя и немного и неприятного. Отрадно было видеть усердие народа и духовенства, но больно было видеть бедность духовенства, затруднения многосемейных священников с дочерьми и, хотя редко, наш бич и язву-нетрезвость. Но общее впечатление обозрения доброе. Какие прекрасные церкви встречаются и какое великое усердие к храмам Божиим в нашем народе! Нередко воспоминалось при этом о безумии наших нигилистов, детскими руками стремящихся поколебать каменную скалу. Верно слово и всякого приятия достойно: „на сем камени созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей“ (Мф.16:18).

Отношения Владыки¹³⁵⁹ ко мне, по милости Божией, доселе наилучшие. Полагаю, что впечатления отзывов о проекте реформы¹³⁶⁰ не воспоминаются, как давно прошедшие. И дай Боже, чтобы и никогда не были воспоминаемы.

Бывши у Троицы в последний раз, я узнал от Д.Ф. Голубинского¹³⁶¹, что один из протоиереев уездных Вашей Епархии, именно Вышне-Волоцкий, наш товарищ по Академии магистр Александр Иванович Яшин подвергся великому несчастию – потерял единственную и великую красавицу, по имени Зою, дочь 20-ти лет. Жены он лишился очень давно и жил единственно для дочери. Те-

—84—

1879 г.

перь и её нет. Это – человек прекрасной души, весьма основательный и рассудительный, и мог бы быть прекрасным архимандритом, а может быть и архиереем. Преосвященнейший Владыко, благоволите обратить на него Ваше милостивое внимание и не признаете ли для церкви полезным расположить его к монашеству.

Письмо сие вручит Вашему Преосвященству О. Димитрий Димитриевич. Благово, уже лет десять пребывающий в Угрешском монастыре в качестве послушника, но не могущий ещё получить монашества, потому что имеет жену, по закону принадлежащую ему, а живущую с другим. Теперь он ищет с ней развода и поэтому делу имеет нужду в содействии Тверских светских властей, которые понудили бы его жену явиться в Консисторию Московскую. Преосвященнейший Владыко, не откажите ему в Вашем милостивом содействии.

Письмо это пролежало неделю в ожидании, что явится человек, о котором писано в конце предыдущей страницы; но он не являлся и совсем не хочет ехать в Тверь, а посылает по почте прошение к Тверским властям“.

2-го числа получено мною письмо из Новочеркасска от Инспектора Народных Училищ А. Л. Крылова¹³⁶²:

„Завидую Вашему Преосвященству, что Вам суждено жить в старинном граде, среди памятников старины родной земли. А мы, должно быть, и кости сложим среди чуждых нам людей и мест. Пребывание минувшим летом в Москве, вид родных лесов заставили меня подумать о том, что не худо бы переселиться в родные места; со временем, быть может, это и случится.

За Вашу книгу¹³⁶³ ещё раз приношу Вам мою искреннюю и сердечную благодарность. Я не забуду тех хороших минут наслаждения, которые доставила мне книга. Буквально, я её читал, не отрываясь от неё“.

При этом письме любезный земляк прислал мне № 61 Донских Областных Ведомостей за 1879 г. (от 18-го ав-

—85—

1879 г.

густа), где помещена его „Библиографическая заметка о моей книге: „Воспоминания об архиепископе Леониде“¹³⁶⁴.

5-го ч. имел я честь получить знак „Красного Креста“ при Свидетельстве от 30-го июня 1879 г., в коем изображено:

„Главное Управление Общества попечения о раненых и больных воинах удостоверяет, что согласно постановления 14-го июня 1879 года, Высочайше установленный 13-го марта 1879 г. знак красного креста выдан Епископу Харьковскому и Ахтырскому Савве.

С.-Петербург. Июня 30 дня 1879 г.“

7-го ч. получено было мной три письма, одно из Полоцка и два из СПб.

Из Полоцка, от 3-го ч., писал мне законоучитель военной Гимназии, протоиерей А.М. Добрадин¹³⁶⁵:

„Прошу, Ваше Преосвященство, принять благодарность за присланную мне книгу: „Воспоминания о Высокопреосвященном Леониде, Архиепископе Ярославском и Ростовском“. Чувствую потребность высказать Вашему Преосвященству мысли и чувства, которые родились во мне при чтении этой книги.

Воспоминания о Высокопреосвященном Леониде я начал читать в свободные от служебных занятий минуты с 26-го октября и кончил в 8½ часов вечера 1-го ноября и должен сказать Вашему Преосвященству, с откровенностью сына, что эта книга доставила мне величайшее наслаждение.

Прежде всего узнав из ней, что 4-го ноября 1862 г. Ваше Преосвященство получили хиротонию от незабвенного и вечной памяти достойного Первосвятителя приснопамятного Митрополита Филарета, считаю долгом приветствовать Ваше Преосвященство с совершившимся семнадцатилетнем епископского служения и сердечно пожелать, чтобы это служение для пользы церкви и для блага вверяемых Вашему Преосвященству Епархий продолжалось по меньшей мере до лет хиротонисавшего Ваше Преосвященство Первосвятителя.

—86—

1879 г.

Далее, Ваши „Воспоминания“ возбудили во мне много приятных воспоминаний о лицах, мне дорогих и известных, если не лично, то по их литературным трудам или особенной деятельности в том или другом роде. Мне весьма приятно было вспомнить Преосвященного Евфимия¹³⁶⁶, В.Н. Карпова¹³⁶⁷, А.Н. Муравьева¹³⁶⁸, преосвящ. Игнатия (Брянчанинова)¹³⁶⁹, Высокопреосв. Никандра¹³⁷⁰, А.В. Горского. Особенно дороги воспоминания о Высокопреосвящ. Филарете, к которому я питал благоговейное почтение по семинарии.

Наконец, личный предмет книги – Высокопреосвящ. Леонид – какая это живая, симпатичная, светлая, умная, энергичная, истинно-монашеская, искренно-благочестивая, так увлекавшая светских, неустанно-работавшая личность! С каким удовольствием читаются его, как и Вашего Преосвященства, письма! С какой отрадой останавливаешься на его откровенных отзывах о нынешних реформах, напр., в быте духовенства! Как жаль, что не кончено драгоценное „приложение“ к книге! Признаюсь, эта книга значительно рассеивает тот туман, который нагоняет современная наша светская литература, мечтающая перестроить всё, не исключая неизменных учреждений Церкви.

Мне особенно было приятно читать те страницы, на которых Высокопреосв. Леонид говорит о посещении им Лавры по случаю погребения А.В. Горского, потом – Гефсиманского Скита и Вифании. И знаете, Ваше Преосвященство, почему? – потому что в минувшее лето мне Бог судил побывать в Москве и видеть эти святые места. Да, благодарение Богу, я наконец был в Белокаменной; посетил Соборы Кремля – Успенский, Архангельский, Благовещенский, Чудов монастырь; стоял раннюю обедню в церкви 12 апостолов; бегло осмотрел Патриаршую ризницу, Синодальную библиотеку, Грановитую и Оружейную Палату, дворец; был на колокольне Ивана Великого и полюбовался прелестным видом Москвы; посетил Заиконоспасский и Богоявленский

—87—

1879 г.

монастыри; осматривал Храм Спасителя, съездил в Новый Иерусалим, в Троице-Сергиеву Лавру, где стоял обедню, слушал молебен при мощах препод. и богоносного Сергия, панихиду на могиле незабвенного Первосвятителя Филарета; виделся там с о. ректором академии С.К. Смирновым, который показал мне академию и в ректорских покоях, между прочим, портрет Вашего Преосвященства, – потом с Н.И. Субботиным¹³⁷¹; отсюда ездил в Гефсиманский скит, был в келиях приснопамятного Филарета и подивился необычайной их простоте, поклонился Чудотворной иконе Черниговской Божией Матери; посетил также Вифанию и осмотрел её святыни и замечательности – в покоях Митр. Платона¹³⁷².

Много отрадного, много утешительного для души встретил я в Москве; там же при мощах препод. Сергия, во время молебствия Св. и Живоначальной Троице, я искал для себя решения вопроса: что мне делать? – вопроса, который беспокоил меня во время каникул. Вашему Преосвященству угодно знать, какой вопрос занимал меня? Это – вопрос о том, оставаться ли мне дальше в Полоцке (хотя мне здесь в настоящее время хорошо) или заявить желание, вместе с другими, баллотироваться на вакантную должность ректора Витебской семинарии. Ещё при Вашем Преосвященстве прислан мне был этот вопрос; но я тогда отмолчался. После того были мне предложения от преосвящ. Павла¹³⁷³ и Феогноста¹³⁷⁴, дальше – от Новгородской Дух. семинарии всё на ректорство; но я отказался, хотя по поводу последнего отказа выслушал отеческий выговор от Высокопр. Исидора¹³⁷⁵. В настоящий раз убеждает меня не отказываться от кандидатуры Преосвящ. Викторин¹³⁷⁶, – и вот я после поездки в Москву решил отдаться в волю Божию и потому на запрос Витебского Семинарского Правления отвечал (5 окт.), что с моей стороны препятствий к бал-

—88—

1879 г.

отированию меня вместе с другими кандидатами на должность ректора нет.

И так делается новый шаг вперёд: благословите, Преосвященнейший Владыко, и помолитесь, да будет этот новый шаг на пользу другим и во спасение мне недостойному“.

Из СПб. писали Сенатор и Директор Археологического Института Н.В. Калачов и протоиерей Знаменской церкви Арсений Двукраев.

Вот что писал мне от 6-го ч. о. Двукраев:

„В Тверской Духовной Консистории недавно рассматривалось и решено дело об устройстве придела в честь Иверской иконы Божией Матери в Старицкой Преображенской церкви. Позвольте мне, как уроженцу Старицы, сказать по этому поводу несколько слов.

Икона Пресвятой Богородицы Иверской, находящаяся в Преображенской церкви, особенно чтится всеми жителями г. Старицы: каждый из них, и в радости, и горе, прибегает именно к этой иконе и считает за особенное счастье принять её в свой дом. Давно чувствовалась всеми потребность устроить придел в честь этой с 1847-го года в особенности чтимой иконы. Когда, с разрешения Епархиального Начальства, стали поправлять хоры на паперти Преображенской церкви, старосте Чернятину пришла мысль исполнить давнишний свой обет Богу – устроить придел над прахом родителей, погребённых в церковной паперти. Священник Преображенский, вследствие своей пламенной любви к благолепию храма Божия, весь отдавшись мысли, как лучше устроить придел, несколько замедлил испросить на устройство его разрешение Начальства. Этим промедлением воспользовались и поспешили донести, что в Старицкой Преображенской церкви строят не хоры, а придел. После доноса испрашивать разрешения было уже поздно. Староста, между тем, не покинул своего благочестивого намерения и на собственные средства устроил давно желанный всеми придел: но, вместо освящения его, Консистория предписывает – нарушить придел... а иконостас разобрать и продать.

Не находите ли Ваше Преосвященство, что подобным распоряжением Консистории глубоко оскорбляется религиозное

—89—

1879 г.

чувство всех Старичан и подрывается в корне всякое желание жертвовать что-нибудь на храм Божий? Чем реже становятся жертвователи, тем более, казалось бы, следует дорожить ими, особенно такими, как Чернятин, двенадцать лет служащий церковным старостой и постоянно и много жертвующий даже и не на один только свой приходский храм. Считаю лишним говорить что-нибудь о распоряжении Консистории продать иконостас – притом чужую собственность: оно говорит само за себя. Но Вы позвольте мне остановить Ваше отеческое внимание на 2-м пункте указа Консистории: ...„Преображенского за допущение им устройства придела, без надлежащего разрешения, на основании 1409 ст. XV т. Св. Зак. (изд. 1857 г.) оштрафовать 25 р..., со внесением сего штрафа в послужной его список“. Во 1-х, указанная статья, в издании свода законов 1866 г, отменена и, значит, в настоящее время не имеет никакой силы. 1409 ст. заменена следующей 65 статьёй устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями: „за постройку или наружную перестройку зданий без надлежащего дозволения, когда оно требуется законом, виновный подвергается взысканию не свыше 50 рублей. Во 2-х, и отменённая и заменившая её статьи закона карают не того, кто допустил, а кто „предпримет, произведёт постройку“. Наконец, в 3-х, ни в указанной Консисторией статье, ни в заменившей её и ныне действующей, нет и помину о внесении штрафа в формулярный список даже виновного лица.

Преосвященнейший Владыко! потрудитесь отечески решить, справедливо ли наказывать, притом тяжко наказывать священника – пятнать его навсегда – на основании отменённой статьи закона, которая и до 1866 г., пока ещё имела силу закона, карала не допустителя, а предпринимателя постройки или починки церкви, без дозволения Начальства – карала денежным штрафом, но ни слова не говорила о внесении этого штрафа в послужной список его? А мне позвольте сказать два–три слова о священнике Преображенском. Я знаю его слишком 30 лет; он зять мне, потому-то и знаю его, как нельзя лучше, и, как честный человек, считаю святым долгом засвидетельствовать пред Вашим Преосвященством, что Преображенский –

—90—

1879 г.

образцовый священник и прекрасный человек. Что отзыв мой беспристрастен и не преувеличен, это подтвердит всякий старичанин, если обратиться к нему с вопросом, а устройство, порядок и благолепие Преображенской церкви, при грошовых средствах, послужат несомненным доказательством справедливости людских отзывов о священнике Преображенском.

Позвольте же мне, как уроженцу г. Старицы, как сыну священника, служившего 45 лет при Преображенской церкви, и как шурину настоящего священника, усерднейше и почтительнейше просить Ваше Преосвященство, будьте так милостивы, разрешите освятить устроенный придел; этим Вы доставите высокую духовную радость целой Старице и отечески простите медлительного, но не преступного священника Преображенского; оставьте ему незапятнанное имя, о чём он, через меня, слёзно умоляет Ваше Преосвященство.

Испрашиваю Вашего Архипастырского благословения и прошу позволить мне засвидетельствовать Вашему Преосвященству глубокое уважение.

Духовник Ея Императорского Высочества Великой Княгини Александры Иосифовны, законоучитель и духовник Их Высочеств Константина и Димитрия Константиновичей, Протоиерей С.-Петербургской Знаменской церкви Арсений Двукраев“.

Как ни громок титул о. Двукраева, коим он, по-видимому, хотел поразить меня, как ни близки его отношения ко Двору, но поскольку требование его, изложенное в письме, неосновательно, то я письмо это оставил без действия и не почёл нужным даже отвечать на оное.

От 6-го также числа писал мне Н.В. Калачов, в ответ на моё письмо от 29-го октября:

„Высланные Вашим Преосвященством в дар Археологическому Институту Ваши столь полезные ему издания и мне лично Ваши „Воспоминания о высокопреосв. Леониде, архиепископе Ярославском и Ростовском“ я имел тем большее удовольствие получить, что из приложенного к ним письма Вашего ко мне убедился, что Вы не забыли обо мне, не смотря на то, что прошло много-много лет с тех пор, как мы видались в столь дорогой для нас

—91—

1879 г.

обоих Москве. Не смотря, однако на всё желание моё передать Вам немедленно глубокую благодарность Института и лично мою за Ваше внимание, я позволил себе употребить два дня на прочтение Ваших „Воспоминаний“ и на получение из типографии только что отпечатанной второй книги „Сборника А. Института“, который и имею честь представить при сём Вашему Преосвященству. Что же касается первых, то сознаюсь откровенно, что читал их не только с таким наслаждением, с каким давно не читал ни одной из наиболее интересовавших меня книг, но и с большой пользой для себя. Причина та, что при старости лет (мне стукнуло 60)¹³⁷⁷ и, по случаю предстоящего выхода замуж последней из моих дочерей, оставаясь один с женой, я естественно стал думать, что мог бы я, столь щедро награждённый Всевышним во всех отношениях, сделать с пользой для души, пока ещё жив. Мне предстоит в нынешнее лето, если Богу будет угодно, освятить выстроенную мной вновь прекрасную каменную церковь в Саратовской губернии. Но в имении, где находится эта церковь, я не бываю уже с тех пор, как купил подмосковную (в Подольском уезде) в местности, близ которой любили быть и Вы и Высокопреосвящ. Леонид. Местность эта чрезвычайно живописная, но церковь, прилегающая к моему парку, бедная, приход малый и состоящий из народа весьма плохой нравственности, не имеющего никакого понятия о христианском значении религии и праздников. За то священник у нас такой, каких я ещё не знаю более. До крайности бедный и обременённый семейством, он бодр, деятелен и своей прекрасной жизнью служит образцом для всех его окружающих. И вот на мне, как на владельце имения, которому принадлежит его церковь, лежит очевидно обязанность принять ближайшее участие в улучшении всего, что касается её внешности и прихожан. Мне пришло на мысль устроить при этой церкви Попечительный Совет, который принял бы на себя все необходимые для того меры и труды, и я уже говорил об этом с преосвящ. Алексием¹³⁷⁸, ве-

—92—

1879 г.

дению которого подлежит церковь. Но как положить этому начало и притом начало официальное? – вот что затрудняет не только меня, но и Преосвященного. Поэтому решаюсь просить Вашего Архипастырского благословения на настоящее дело и совета, как его устроить. По Вашей опытности, Вы, конечно, можете преподать лучшие наставления и указания, к которым и позволяю себе обратиться, в полной уверенности, что в деле, столь богоугодном, Вы не откажетесь помочь нам, хотя и знаю, как много Ваше Преосвященство обременены другими заботами.

Поручая себя Вашим святым молитвам, с глубоким уважением и таковой же преданностью имею честь быть...“

На это почтенное письмо я отвечал от 12-го числа: „С душевной признательностью получил я вторую книжку Вашего Сборника. С любопытством успел прочитать в ней некоторые статьи; в особенности заинтересовало меня дело о Могилёвском Архиепископе Варлааме¹³⁷⁹, о котором доходили до меня только какие-то смутные легенды.

Душевно радуюсь, что чтение моей книги о преосвящ. Леониде доставило Вам не только удовольствие, но и пользу.

Утешительно слышать о вашем благочестивом попечении о благоустроении храма Божия и о благосостоянии служителей алтаря Господня.

Вы изволите спрашивать моего совета относительно учреждения при церкви в вашем имении Попечительного Совета. Ещё в 1864 г. Высочайше утверждено „Положение о приходских попечительствах при православных церквах“. По силе этого положения, инициатива учреждения попечительства принадлежит каждому приходу, при непременном участии членов причта. Особого разрешения для сего от Епархиального Начальства не требуется, а только сообщается оному, в случае открытия Попечительства, к сведению.

Высочайше утверждённое 2-го авг. 1864 г. Положение о приходских попечительствах в своё время было напеча-

—93—

1879 г.

тано конечно в Правительственном Вестнике, а затем 1879 г. перепечатано, думаю, во всех дух. журналах и теперь повторяется в некоторых изданиях, как напр. в книге: „Новые Духовные Законы“, А.Е. Никольского, М. 1879 г.

Извольте отыскать означенное положение и, с Божией помощью, приступайте к доброму делу, которому желаю полного успеха.

Р. S. Позвольте мне рекомендовать себя Вашему Превосходительству в качестве сверстника по летам: в марте и мне стукнуло также 60 лет. Да дарует нам Владеющий временами и летами вместе и окончить земное поприще и сподобиться, по Его милосердию, части спасаемых!..“

8-го ч. скончался в Казани преосвященный Архиепископ Антоний (Амфитеатров). Вечная ему память!..

14-го ч. посетил меня, мимоездом из СПб., родственник мой, муромский протоиерей Гавр. Вас. Ястребов¹³⁸⁰. – В откровенной между собой беседе вспоминали мы старое, былое; касались и современности. Речь, между прочим, была о разных учёных мужах, бывших некогда во Владимире на покое и на службе, о иеромонахе Рафаиле и Ив. Тихонов. Остроумове¹³⁸¹, и др.

О Рафаиле о. Ястребов сообщал, что он удалён от должности бакалавра Киевской академии вследствие грубого спора на экзамене с митрополитом Евгением¹³⁸² о значении еврейского слова, переведённого по-русски: Дева.

Об Остроумове сказывал, что он, бывши в числе первых студентов СПб. дух. академии, лишён был по окончании курса степени учёной за нетрезвость и буйство.

О протоиерее Мих. Изм. Богословском¹³⁸³ передавал, со слов свояка его прот. И.В. Рождественского¹³⁸⁴, что он с риторического класса ведёт подробный и обстоятельный Дневник.

Наконец о. Гавриил сказывал мне, что в СПб. распространён слух, что моё перемещение с Харьковской

—94—

1879 г.

кафедры на Тверскую состоялось под влиянием преосвящ. Макария¹³⁸⁵.

При прощании с о. Ястребовым, подарены были ему мной ряса, несколько книг и 25 р. деньгами.

16-го ч. получено было мной письмо из Москвы; от 14-го ч. писал мне старый знакомый, граф Мих. Влад. Толстой¹³⁸⁶:

„Преосвященнейший Владыко! Милостивейший Архипастырь и Отец!

Особенный случай доставляет мне возможность писать к Вашему Преосвященству, на что я не мог бы решиться без неотложной причины, чтобы своим письмом не отвлекать Вас от других более важных занятий.

Помещица Зубцовского уезда, села Архангельского-Чашникова, Надежда Владимировна Бырдина, рождённая Чашникова, лично ходатайствовала пред Вами о семействе отрешённого от места, священника того села Иоанна Архангельского. По доброте и чувствительности сердца, она принимает живое участие в бедственном положении семьи, невинно страдающей за вину своего отца. Ей хотелось бы, чтобы к старшей дочери его принят был жених для поступления на то же священническое место, и она неотступно просит меня подкрепить это желание моим ходатайством пред Вами. По уверенности в отеческом милосердии Вашем, Преосвященнейший Владыко, я не мог отказать ей и усерднейше прошу Вас явить милость несчастному семейству, каким возможно способом. Мне кажется, что предоставление сказанного места окончившему курс в семинарии, при женитьбе его на дочери отрешённого священника, не противоречит новым постановлениям. Впрочем, не моё дело судить о том, я могу только прибегать к милости Архипастыря и Отца.

Недавно случилось мне прочесть несколько слов о будущем Вашем издании, в котором должны появиться акты Старицкого монастыря и сведения о пребывании там изгнанника – патриарха Иова. Желал бы я иметь это издание, но где и на каких условиях можно приобрести его – не знаю.

—95—

1879 г.

Испрашивая святительского благословения Вашего себе и семейству своему, с искренним, глубоким почтением имею честь быть“...

В ответ на это писал я от 18-го ч.:

„Спешу уведомить Вас, что семейству, о котором Вы пишете, оказано немалое снисхождение в том, что отрешённому от места священнику предоставлено право искать другое место, тогда как он за свои непристойные поступки заслуживал бы низведения в причетники. Что касается до предоставления места дочери отрешённого священника, то это неудобоисполнимо при множестве соискателей вакантного места. Итак простите, граф, что не могу удовлетворить в этом случае Вашему ходатайству.

За то тем удобнее и охотнее исполняю Вашу другую просьбу – относительно предпринятого, по моей мысли, редакцией Епарх. Ведомостей издания, под названием: „Историческая библиотека Тверской епархии“.

Посылаемые вместе с сим первые четыре листа этого издания прошу принять от меня в дар. Последующие листы будут Вам доставляемы по мере выхода из типографии. Позвольте ожидать от Вас о нашем издании справедливого и беспристрастного отзыва“.

18-го ч. писал я в Сергиев Посад Ректору Московской дух. академии, протоиерею С.К. Смирнову, в ответ на его письмо от 19-го октября:

„Простите, что поздно отвечаю на Ваше краткое, но очень интересное послание от 10-го октября.

Господь да поможет Вам с вашей учёной братией преодолеть все трудности при переложении с Эллинского на российский язык творений Св. Кирилла александрийского. Но мне кажется, что творения, как этого отца св., так и других светил древней церкви, едва ли найдут многих читателей в современной б. ч. легкомысленной интеллигенции, любящей и чтение только лишь лёгкое. Что касается „Прибавлений к творениям отеческим“, то они, по всей вероятности, охотнее будут читаться читающей публикой.

Словарь покойного протоиерея Невоструева – труд, без сомнения, важный и полезный. Вам надлежит употребить все меры к его изданию. Ваш учённейший Вла-

—96—

1879 г.

дыка¹³⁸⁷ конечно не откажет Вам на этот раз в своём содействии. Если Академия наук не примет на себя издание этого словаря, почему бы Вам не печатать его в особом приложении к своему академич. журналу? Это, по-моему, немало прибавило бы Вам подписчиков, по крайней мере, между образованным духовенством. Во всяком случае я один из первых подписчиков на словарь прот. Невоструева.

Рекомендуемого Вами эллиниста Пашкевича я видел; он и мне понравился.

Посылаю Вам первых четыре листа предпринятого, по моей мысли, редакцией здешних Епархиальных Ведомостей издания, под заглавием: „Историческая библиотека Тверской епархии“. Последующие листы будут доставляемы Вам по мере напечатания.

Одобрите ли Вы такое предприятие?

Что скажу Вам о себе? – Привыкаю мало по малу к своему новому положению и осваиваюсь со своею новой паствой, в которой вижу много доброго, утешительного, но в которой есть, как и везде, немало и тёмных пятен. Один Белюстин немалое пятно. Завтра посылаю в Св. Синод мной комфирмованное решение о нём Епархиального суда. Это, впрочем, пока, между нами.

В настоящую пору я переживаю в своей хронике 1861-й г., встречаю при этом немало писем Ваших и покойного А. В-ча¹³⁸⁸, но ответов моих на эти письма, к сожалению, не имею под руками“.

19-го ч., при возвращении Государя Императора¹³⁸⁹ из Крыма, сделано злодейское покушение, близ Москвы, на Его драгоценную жизнь, через взрыв рельсов. Виновником сего впоследствии оказался некто Гартман.

22-го ч. – день памяти св. Благоверного В. Князя Михаила Тверского, почивающего в кафедральном соборе. Накануне молебен и всенощную, а в день праздника литургию совершал я в Соборе.

От 29-го ч. писал мне из Владимира преосвящ. Иаков:

h6C (Продолжение следует).

—193—

29) Заслуженного ординарного профессора Василия Ключевского о сочинении студента Пушкина Бориса на тему: „Вопрос о ереси жидовствующих в русской церковно-исторической литературе“:

„Автору предстояло разрешить сложную задачу – пересмотреть вопрос о ереси жидовствующих, имея в виду недавно изданные новые материалы, касающиеся этого движения. Он излагает свою работу в таком порядке. Очертив в первой главе сочинения „содержание и направление русской мысли в XIV и XV в. в связи с состоянием просвещения“, он во второй главе обозревает высказанные в нашей исторической литературе взгляды на ересь жидовствующих, в третьей, самой обширной и важной, после критического пересмотра истории ереси излагает свой собственный взгляд на её происхождение и сущность и наконец в четвёртой главе ищет подкрепления своему взгляду в религиозных вопросах, занимавших русское общество в XVI в., считая их отголоском религиозного движения, возбуждённого ересью жидовствующих. Основательно ознакомившись с памятниками, относящимися к теме, и её обширной литературой предмета, автор обнаружил в своём труде умение разбираться в сложном историческом вопросе, различать составные элементы и разнородные мотивы изучаемого движения. В основе ереси он видит „недоумение из области ветхозаветной экзегетики“ или „неумение разграничить область Ветхого и Нового Заветов“ и признаёт еретиков „русскими рационализирующими богословами“, притом не составлявшими плотного однородного общества, стоявшими „на разнообразных по силе отрицания ступенях“, так что лишь к самым крайним из них приложим термин „жидовствующих“ в прямом смысле слова. Убедительность соображений автора несколько ослабляется одним заметным пробелом в его труде, – отсутствием подробного критического разбора недавно изданных материалов о ереси, которыми он пользовался при пересмотре вопроса о ней, что помешало ему достаточно полно исчерпать эти новые источники. Впрочем, нахожу возможным признать труд ст. Пушкина очень хорошим“.

—194—

30) Исправляющего должность доцента Ильи Громогласова о сочинении студента Пятницкого Ивана на тему: „Раскол, как доктрина, в эпоху его возникновения“:

„Сочинение состоит из введения (стр. 1–26), очень подробно обосновывающего взгляд на старообрядческий раскол, как на явление церковно-религиозного характера, и двух неравных частей. Первая, состоящая из одной главы (стр. 27–61), должна, по мысли автора, представить доктрину раскола до собора 1667 г. Здесь, после довольно беглого обзора суждений первых расколо-учителей о неизменяемости до-никоновских богослужебных книг и обрядов, излагаются известные еретические мнения некоторых из этих расколо-учителей и делается попытка логически связать их с доктриной раскола, понимаемого как „букво-обрядо-верное направление религиозной жизни, исчерпываемое учением об известного рода церковно-богослужебных книгах и определённой совокупности обрядов“. В дальнейших четырёх главах второй части, имея в виду изложить доктрину раскола после собора 1667 г., автор последовательно излагает воззрения первоучителей раскола на этот собор, их учение об антихристе, и отстаивает взгляд на самоистребления в расколе, как на следствие этого учения (стр. 62–120); указывает главнейшие моменты в решении иерархического вопроса раскольниками XVII в. и причину образования в расколе поповщинского и безпоповщинского толков (стр. 121–177); даёт свод суждений и мнений первых расколо-учителей о таинствах, в особенности о браке (стр. 178–215); наконец, излагает споры в расколе по обрядовым вопросам – о старопечатных книгах и форме креста (стр. 216–232).

Из представленного перечня содержания отдельных глав сочинения видно, что г. Пятницкий без нужды расширяет рамки своего исследования, понимая под эпохой возникновения раскола всю вторую половину XVII века и пытаясь довольно натянуто установить связь между общими основоположениями раскола и частными еретическими мнениями некоторых его первоучителей. В то же самое время настоящая задача автора – выяснение характера и состава тех основоположений, в какие замыкал своё исповедание так называемый старообрядческий раскол и какими отли-

—195—

чал он себя от православной церкви в момент отпадения от неё – остаётся недостаточно разработанной. Причина указанного недостатка заключается, по-видимому, в том, что автор не дал себе труда самостоятельно вдуматься в свою тему, подавленный влиянием одного из лучших своих пособий – книги проф. Смирнова о внутренних вопросах в расколе XVII в., которой видимо следует в содержании и плане своей работы, упуская из виду, что названное исследование, как видно из самого заглавия его, имеет иной, более широкий предмет. Тем не менее, рассматриваемое сочинение не лишено и некоторых достоинств. Автору его нельзя отказать в умении, оставаясь в намеченных рамках своей работы, подобрать нужный для неё материал из существующей учёной литературы, которой он пользуется в общем довольно умело и всегда добросовестно. Изложение мыслей, при похвальной краткости и стройности, на всём протяжении сочинения вполне гладкое, без заметных стилистических дефектов. Для присуждения кандидатской степени признаю работу г. Пятницкого достаточной“.

31) Инспектора Академии Архимандрита Евдокима о сочинении студента Рижского Константина на тему: „Родион Путятин, как проповедник“:

„Поучения протоиерея Родиона Путятина выдержали уже 22 издания. Такой успех не выпадает иногда и на долю произведений, вышедших из-под пера даже самых известных писателей. Очевидно, проповеди рассматриваемого автора отличаются большими, так сказать, нестареющими достоинствами. Обозреть проповедническую деятельность выдающегося русского проповедника, уяснить причины столь глубокого влияния его на людей и взял на себя труд наш автор.

Труд г. Ряжского состоит из введения (1–10 стр.) и пяти глав (10–544 стр.). Мы не будем излагать содержание сочинения автора хотя бы даже бегло и кратко, потому что автором сделано всё, что нужно и можно было сделать в данном случае. Им не пропущены почти ни одна мелочь, ни одна подробность. Вместо этого лучше обратим внимание на нечто другое, более важное и ценное.

Среди источников, которыми пользовался автор при составлении своего труда, заслуживает особенного внимания

—196—

один, это „Дневник“ протоиерея Родиона Путятина, впервые открытый автором, а потому совершенно не использованный в литературе. Благодаря этому „Дневнику“ автор проливает новый свет на многие стороны жизни и деятельности проповедника, начиная с годов образования и кончая последними годами его жизни. Многие из этих страниц весьма оригинальны и ценны. Так о семинарском образовании он пишет: „Да, нас не только не учили мыслить, но, напротив, отучали, не давали, запрещали мысль. Не смей своего суждения иметь, вот главное правило, которого мы в Семинарии должны были держаться“ (11–12). Об академическом: „нас не приучали мыслить, а учили сочинять, составлять из чужих мыслей целое, что-нибудь. Как, обыкновенно, мы писали? Тут почитаешь, в другом месте, в третьем; подумаешь, посообразишь немного, а иногда и много, долго, и думая, не о том заботишься, чтобы дело сказать, правду, а о том, чтобы правильно сказать, т. е., по правилам риторики сказать. Приучая нас сочинять, отучали мыслить. Не то, что мы боимся высказывать свои мысли, а мы не умеем их высказать, выразить, и не только мыслей своих не умеем высказать, но и мыслить по-своему, так сказать, не умеем, не привыкли“ (27–28). Не на этой мудрости останавливается его духовный взор. Читая живые, проникающие в душу и затрагивающие сердце беседы Спасителя, Путятин говаривал: „что может быть лучше, проще и назидательнее этих бесед; хорошо бы так говорить каждому проповеднику“ (29). В другом месте Родион Путятин пишет: „читал послания Ап. Павла. Как хорошо, как всё просто, искренно, откровенно, безыскусственно. Вот бы как надо нам писать“ (30). Во время пребывания в Академии у него уже отчасти сложилась та оригинальная гомилетическая теория, которой он держался впоследствии всё время. „Когда я был, – учился в Академии, и тогда ещё я замышлял держаться, главным образом, исторических фактов, примеров, опытов, поучений важных лиц. При окончании курса, поступая на должность, я не оставлял своей мысли. Помню, как читал я Прологи, Четьи-Минеи, отмечал в них, выписывал из них интересное. И на должности то же занимало меня преимущественно. Покупал книги такие,

—197—

в которых описываются опыты, примеры благочестия. Наконец, я положил написать краткие поучения о истинах веры и деятельности из этих исторических опытов“ (30–31). На служение слова он смотрел необыкновенно высоко: „сейчас, пишет он, хотел было я петь Лазаря – приготовить к печати такое поучение, ради которого можно барыш получить... Нет не хочу! Свободна убо тварь познаваюсь. Нет не стоит игра свеч. Если не грех, то всё-таки правды нет. Надобно печатать то, что само за себя постоит, само по себе печати стоит“ (74). Он сам о себе говорит: „Бог сроднил меня с вами (с прихожанами); во всём мире теперь нет людей, которые бы по духу были так близки ко мне, как близки вы; вы теперь для моего духа всё – и предмет забот, и источник утешений; вашим спасением я спасаюсь, ваша погибель и мне грозит гибелью. Моему сану надлежит слово Божие проповедати не точию языком, но пишущей рукою. То моё дело, то моё звание, то моя должность“ (114). Поэтому весьма часто выступал с словом назидания о. протоиерей. „Замечает ли он пороки в обществе, обиды, злоупотребления, направедный суд, нарушение прав ближнего – это даёт ему повод запретить, обличить, умолить; устрояется ли церковь в приходе, производятся ли выборы на общественные должности, появляется ли эпидемия, распространяется ли раскол, обнаруживаются ли факты невежества, необразованности – всё он обсуждает просто, с христианской точки зрения. Нет такого маленького события, на которое не обратил бы внимания о. Родион. Покойный преосвященный Муромский Андрей, бывший инспектор Ярославской семинарии, рассказывал, что одно время в Рыбинске было несколько случаев отравления рыбой. Желая предохранить свою паству от несчастных случаев, о. Родион произнёс поучение „о солёной рыбе“, начавши его так: „сегодня, слушатели, я буду говорить о солёной рыбе“. Он сеял семя слова Божия везде и всегда, и в храме, и на стогнах, и в домах, и при божественной литургии, и при браке, и при погребении, и в столах, и после оных. В те дни, когда он служил сам, он почти всегда произносил поучение. „Надобно непрестанно говорить, писал он, непрестанно говорить в Церкви проповеди, всякий праздник. Давно я чувствовал, со-

—198—

знавал эту необходимость. Теперь ещё больше нахожу это необходимым. Люди нынешние забылись, не помнят своих существенных обязанностей. Надобно непременно говорить, говорить. Не знаю, как сказать, как это необходимо, нужно, полезно. И говорить надобно как можно чаще, всегда, при всяком случае, по крайней мере, при больших всех собраниях“. Когда о. Родиону почему либо не удавалось говорить поучение в Церкви, то он искренно об этом скорбел; по крайней мере, в тот период своей жизни, когда он обладал достаточным запасом физических сил и болезнь не сломила его здоровья, он сожалел и скорбел, если в праздник идёт в Церковь без поучения. В своём дневнике в 1861 году он писал: „было время, когда я скорбел, если в праздник иду, бывало, к обедни без поучения. Ныне нет. Отчего? От слабости сил, частью же потому, что не считают нужным эти поучения наши“. Когда ему почему-либо не приходилось долго писать поучения, то это его беспокоило. В дневнике своём он писал: „ныне с беспокойством думаю о том, что я давно не пишу. А как давно? месяца полтора, чуть не два. Правда я думал, затевал, но этим всё и оканчивалось“. Он постоянно думал о планах для поучений; постоянно строил планы для новых поучений. В своём дневнике он почти ежедневно даёт отчёт о том, что он сделал, что написал, о чём думал. „Всё планы строю, писал он, а построить ещё ничего не построил. И как же что-нибудь построю, когда планы строю. Время всё уходит в черчении то того, то другого плана, а на постройку ничего не остаётся. Хоть что-нибудь маленькое да целое. Думал сейчас о проповеди. Всё не клеится у меня. Отчего? Оттого, что берусь за многое и за разное. Нет одним надобно заняться, одному надобно себя посвятить. Я всё думаю, размышляю, планы строю, хочу, т. е., что-нибудь сделать, и не то, что хочу, а хочется мне что-нибудь сделать, т. е. написать, сочинить. За чем же дело? Мне хочется сделать больше с небольшими трудами. Да, так. И потому не знаю, что мне делать. Большое маленькими силами не делается. И вот я досадую, скорблю, что силы у меня мало. Я готов, рад сделать и маленькое, только хорошенькое: но и это не даётся, не делается“. Или вот ещё пример

—199—

того, какими планами задавался о. Родион. „Нынешний день, пишет он 10 октября 1859 года, я брался говорить о многом: дневное Евангелие готовился изъяснить, или что-нибудь из него; „Отче наш“ хотел начать изъяснять; о необходимости для каждого христианина иметь у себя дома Евангелие и другие Божественные книги; о необходимости для каждого из нас трудиться, делать что-нибудь такое, что могло бы приносить пользу нам и другим. Чем же кончится? Да ничем“. Иногда планы о. Родиона были очень обширны. Он задавался целью написать изъяснение символа веры, молитвы Господней, изъяснить литургию, богослужение, написать общедоступно систему христианского учения. „Чего-чего я в свой век не затевал, писал он, символ веры хотел объяснить, потом литургию, прочие службы и уже написал проповеди две три, после хотел писать беседы на разные манеры. В Рыбинске было много покушений. Кажется всё перепробовал. Чем же всё это кончится? Ужели ничем? Нет, во чтобы то ни стало буду заниматься тем, для чего переплетены начатки христианского учения“ (115–116, 120, 121–124). Не легко давались о. протоиерею поучения, которыми все так увлекались. При писании поучений ему приходилось много мучиться и страдать. „И самое краткое поучение, говорит он, не малого труда мне стоит; вчера я часа три, четыре всё рождал и десять строк, не больше, написал. Чем же кончилось? Ничем. Да, я всю ночь мучился, не спал по милости приготовления поучения и доходил вчера ночью до совершенного изнеможения. Дорого бы я дал, если бы кто меня избавил от моего труда. Просто я страдал, мучился ужасно. Тяжёлое дело, скорбное дело сочинительство. Сколько одних тревог, сомнений, недоумений, опасений! Вот искушение: 1-й час за полночь, а я не сплю, потому не спится, часа полтора лежал на постели и никак уснуть не могу. Думал о поучении к завтрему: ничего не мог придумать. Отчего эти поучения не даются нам так, без труда? Мало того, что труд для них необходим, нет, надобно... уж не знаю, как сказать, что надобно: измучиться, из сил выбиться, после больших усилий, после долгого напряжения, и всё-таки этого мало. Не напрасно говорят, что для всякого писателя вдохновение необходимо: т. е. необходимо,

—200—

чтобы свыше что-нибудь пришло к тебе, чтобы что-нибудь натолкнуло тебя на мысль. Что меня заставляет заниматься или, вернее сказать, мучиться над поучениями?.. А я в собственном смысле мучусь или мучился над некоторыми“. В тех случаях, когда поучение почему-либо не давалось о. Родиону, он обращался с молитвой к Богу. Вот как он молился после неудачной попытки написать поучение: „всё не то, всё не так. Так что же, так как же? Господи! Вразуми меня, вразуми меня, что я должен говорить. Мне хочется говорить, мне больно, что не умею, не могу говорить, как мне хочется. Ты, Господи, Сам скажи мне, что и как я должен говорить“. Вот ещё: „пошли, Господи, мне мысль какую-нибудь святую, которой бы освятилась и оживилась холодная моя душа и которую я мог бы завтра передать другим, подобным мне“ (126–128). Не легко давались поучения о. протоиерею потому, что он не хотел говорить ничего чужого, ничего шаблонного, ничего непродуманного, невыношенного в своей груди. „Для поучения, пишет он, довольно одной минуты или даже секунды довольно. Но этой секунды приходится долго ждать, иногда несколько часов, целые сутки и дни. Иногда так ждёшь, ждёшь этой секунды, да и бросишь все и ничего не сделаешь“ (129). После продолжительных забот о проповеди, иногда его осеняло то давно ожидаемое им вдохновение. „Вчера очень довольно писал, говорит он, и ныне после утрени писал, наконец, бросил всё. Так и решил было ничего не говорить. Вдруг пришла одна мысль, давно бывшая в голове, определённая, хоть и весьма неважная, самая простая, обыкновенная; я за перо, и поучение через час готово. Странно, многим очень оно понравилось, А всё-то оно не более четвертинки листа. Ныне я говорил поучение, пишет о. Родион, в котором касался современных военных дел. Поучение не было задумано вчера, а было написано утром, с одного маху; не успел даже прочитать написанное“ (130–131). Прежде чем отдать в печать поучение, он тщательно исправлял его; если же оно оказывалось очень неудачным, то уничтожал его, „Просматривал, пишет он, старый хлам свой. Некоторые, впрочем, одно только, до того приторно, что тотчас разодрал. Препорядочно мучусь я за поучениями. Доселе испра-

—201—

вил их немного. Четыре почти совершенно вновь переделал. Впрочем, придётся, кажется, всякое – вновь почти. Должно быть с первого числа я начал их поправлять. Следовательно, ныне три недели... Доселе занимался рассматриванием своих катехизических бесед – с тем, чтобы послать их в Епархиальные Ведомости. Нет, не стоят того. И потому досаду одну на себя принесло мне это рассматривание. Нет, не годятся. Почему нет в них, почти нет ни одного живого слова? Только живое слово живо и действенно. Одно живое слово лучше тысячи. Да, досаду навели на меня эти беседы. Я продолжаю себя разбирать, разлагать, и хочу всё или все оставить, потому что в них во всех дела мало сказано, а недела, не к делу очень много, много для одной круглоты речи, для складу, для того только, чтобы читать или слушать было приятно... Нет, видно я не в духе, оттого и своё мне ничто не нравится“ (132). И не один год так трудился выдающийся проповедник. Последние два года Родион Путятин не мог даже неопустительно посещать богослужение. Но дома у себя он, хотя и больной, продолжал трудиться над своими поучениями. За несколько дней до смерти его видели работающим за письменным столом (144). Не привожу других многочисленных подобных мест из сочинения автора, одинаково интересных по своему содержанию и новизне (172–195 и др.).

Существенных недостатков нельзя указать в сочинении г. Ряжского. Автор сделал всё, что можно и нужно было сделать. За немногое лишь можно упрекнуть его. Есть кое-что в его сочинении лишнее (48 стр. 57–80 и др.), по местам наблюдается внешняя, случайная связь между целыми отделами (258–267 и др.). Не всегда и не всюду выдержан у него план, вследствие чего встречаются повторения, изложение однородного материала в различных частях сочинения, смешение разнородного материала в одном отделе (340 сл. 440 сл. 455, 462 сл. и др.). Обзор проповедей со стороны содержания нельзя назвать вполне удачным и полным. Его метод в данной части сочинения нуждается в значительной поправке. В сочинении г. Ряжского встречаются досадные описки (1, 8, 37, 40, 41, 48, 63, 66, 69, 74, 90, 95, 125, 138, 146, 149, 164, 282,

—202—

340, 409, 458, 462, 531 и др.), иностранные слова (43, 58, 271 и др.), по местам и стиль нуждается в поправке (50, 52, 158, 163:188). Наконец скорбно, что автор не воспользовался „Дневником“ как должно, просмотрев в нём много весьма ценных страниц и отдельных замечаний.

Г. Ряжского за его сочинение признаю заслуживающим степени кандидата богословия вполне. Мало того, настоятельно советую ему немедленно напечатать те части сочинения, которые написаны им на основании новооткрытого „Дневника“. Гомилетический и пасторологический материал, собранный здесь автором, будет весьма ценной новинкой в нашей литературе“.

32) Экстраординарного профессора Алексея Введенского о сочинении студента Славгородского Николая на тему: „Учение о прогрессе с христианско-философской точки зрения“:

„Необширное по объёму, сочинение г. Славгородского производит, однако, довольно удовлетворительное впечатление. Исторические справки, хотя и не обильны, но достаточно определённы и приводятся обыкновенно целесообразно. Решение вопроса, хотя и не везде раскрыто с надлежащей убедительностью и одинаково доказательно, однако, в общем проведено в направлении правильном. „Центр тяжести при решении вопроса о прогрессе“, – пишет автор (стр. 170–1), – „нужно перенести с общества на личность. Личность и она только одна стоит в центре истории и движет прогресс. Если в известной части человечества нельзя не отметить прогрессивных успехов культуры, создания общественных идеалов, то это плод деятельности не общества в его целом, а отдельных личностей. Само понятие общества не конкретное, а дискретное. Как таковое, общество состоит из отдельных индивидов, живых личностей. Личность и есть единственно реальное существо, с которым считаются жизнь и наука“. Чтобы жизнь прогрессировала, – рассуждает автор, – индивидуумы должны быть одушевлены лучшими стремлениями и идеалами, а таковы только христианские. Так он подходит к богословскому освещению вопроса и на этом пути вырабатывает формулу прогресса, правда несколько громоздкую, но за то достаточно определённую и

—203—

решительную, а именно (стр. 245–6): „Прогресс есть активный процесс всестороннего духовного совершенствования индивидуума, постепенного приближения конечного к Бесконечному, – процесс, осуществляющийся в определённых материально-социальных условиях, которые, в свою очередь, по мере развития индивидуума и в зависимости от этого развития, подвергаются соответствующим изменениям“. Мысль автора логична, язык выработан, изложение правильно. – Для получения степени кандидата богословия сочинение удовлетворительно“.

33) Ординарного профессора Николая Заозерского о сочинении студента Соболева Александра на тему: „О церковных наказаниях для лиц духовного и монашеского чина за XVIII век“:

„Основательно выяснив в предисловии (I–XIII), что избранный для сочинения предмет, хотя и был затронут в нашей церковно-исторической и канонической литературе, однако ж заслуживает специального исследования, автор и ставит своей задачей представить таковое.

Для выполнения этой задачи ему предстояло преодолеть затруднения двоякого рода: во 1-х – найтись в обширной массе материала: нужно было время и усердие собрать и изучить его; во 2-х – нужно было суметь расположить его в системе. И должно признать, что автор с полным успехом преодолел оба затруднения. В своём предисловии он говорит между прочим: „мы старались собрать всё, что заключается по данному вопросу в литературных памятниках описываемого времени, чтобы по возможности нарисовать полную картину того, что было“ (стр. VIII). Если вместо неудачно употреблённого здесь выражения: „литературные памятники“ поставить более соответственное „законодательные памятники и изданные архивные материалы“, то это заявление автора должно будет признать совершенно верным. Этот юридический и изданный материал автором собран полно и изучен тщательно.

Заслуживает полного одобрения и план, придуманный автором для изложения разнообразного материала, им изученного. План этот прост, целесообразен и придуман самим автором, как об этом свидетельствует следующее его признание:

—204—

„Главную и основную часть сочинения составляет система церковных наказаний XVIII века. Она подразделяется на две главы, из которых первая занимается наказаниями, имеющими для себя оправдание или основу в церковных канонах, а вторая – не имеющими оной. Причина такого несколько необычного деления заключается в самом существе церковных наказаний описываемого времени. Первоначально предполагалось разделить церковные наказания на меры дисциплины очистительной и на меры дисциплины исправительной. Подобного деления в отношении наказаний держится проф. Суворов. Однако в приложении к XVIII веку это деление оказывается не совсем пригодным: многие из наказаний этого времени с удобством могут быть отнесены и к мерам исправительным, и к мерам очистительным. Отсюда в сочинении будет удержано первое деление. Каждая из этих двух глав в свою очередь содержит несколько отделов. В первой их три: 1) отлучение; 2) извержение; 3) запрещение. Во второй – десять: 1) ссылка в заточение, или в Сибирь; 2) монастырское подначальство; 3) содержание в колодничьей избе; 4) отрешение от должности; 5) перевод с одного места на другое; 6) телесные наказания; 7) штрафы; 8) поклоны; 9) выговоры и отдача под особенный надзор, и 10) наказания, употреблявшиеся в исключительных случаях... Но эти обе главы не исчерпывают всего предмета сочинения. Им предшествует особая часть, посвящённая изложению теоретических соображений автора о характере и целях церковных наказаний XVIII в., о влияниях, под действием коих наказания этого времени приняли одно направление, а не другое, и наконец – о тех основаниях, которыми духовная власть думала оправдать свою карательную систему“ (Предисл. IX–XIII).

По этому плану автор весьма удобно расположил свой разнообразный материал. Его сочинение читается легко и по временам с живым интересом, возбуждаемым яркими описаниями безмерной жестокости некоторых видов наказаний. Но в сочинении есть крупный недостаток, особенно неприятно поражающий читателя своим несоответствием указанным его достоинствам. Этот недостаток – грубый, почти необработанный стиль. Нередко встречаются

—205—

неправильные периоды, грубые, совсем нелитературные обороты речи и отдельные выражения, напр. „будучи считаем“ (стр. 343) „...стерегли целых два солдата“ (стр. 261): как будто могут стеречь 1½ солдата!

Если бы автор взял на себя труд снова тщательно пересмотреть своё сочинение с целью очистить его от подобной шелухи, которой найдётся в нём не мало, то его сочинение можно бы рекомендовать для напечатания.

Почитаю его вполне удовлетворительным для присуждения автору кандидатской степени“.

34) Исправляющего должность доцента иеромонаха Иосифа о сочинении студента Соловьева Николая на тему: „Библейско-исторический пробел 440–175 г. г. до Р. Хр.“:

„Последовательное течение свящ. первоисточника Библейской Истории прерывается, между прочим, крупным пробелом в несколько столетий, границы которого определяются, с одной стороны, событиями конца книги Неемии (обыкновенно, относимыми к 440 г. до Хр.), и с другой – началом событий периода Маккавейского, точнее – выступлением Антиоха Епифана (175 г. до Хр.). Некоторые попытки восполнить этот пробел – употребил ещё Иосиф Флавий, который, впрочем, так же не идёт в данном случае далее воспроизведения пары легендарных событий (каковы – рассказ об Александре Великом и история перевода LXX), крайне слабых, в своих деталях, пред строго-исторической критикой, а главное – заполняющих только лишь ничтожную часть всего громадного пробела. Подобная же попытка в Маккавейских книгах также ограничивается лишь самыми незначительными и, при том, исторически-слабыми или слишком конспективными повествованиями (1Макк1:1–10).

Был ли причиной сказанного указываемый Wellhausen’ом характер времени, неблагоприятный для развития и выступления отдельных личностей, или – что не менее правдоподобно, – не нашлось лица, способного взглянуть на значение складывавшихся и протекавших событий глазами серьёзного историка и увековечить эти события для будущего, – только скудость политических событий и исторических картин за всё время означенного периода, действительно, неприятно бросается в глаза и вызывает немалые за-

—206—

труднения. То же самое заставляет сказать и внутренняя жизнь Иудейства, которая, под тёмным покровом истории, несомненно, шла своей дорогой, указанной Ездрой и Неемией, и так же не нашла себе способного и внимательного описателя.

Не смотря на все эти невыгоды в положении историка, лишённого возможности связать сколько-нибудь прочным звеном порванные нити Библейского повествования, дружная кропотливая работа целого ряда веков успела пролить немало света в эту „долгую тёмную ночь“ на историческом небе Иудейства, „среди которой не блестит ни одной звезды, не светит месяц“. Если внешне-политическая сторона исторической жизни за означенный период так и не обогатилась почти ни одним лишним штрихом, ни одной существенно-важной деталью, по сравнению с первобытной скудостью Флавия, зато по части разработки картины внутреннего состояния жизни Иудейства сделано немало, благодаря тому, что подробности этого состояния даётся возможность устанавливать самым прагматизмом истории, связью и взаимоотношением последующего к предшествующему, и наоборот, а также – и путём извлечения освещающего материала из сведений вообще по истории тогдашнего мира и его состояния.

Задачу – привести в известность существенное, что сделала в данном случае Библейско-Историческая наука, – и ставит себе сочинение г. Соловьева. Насколько не бесплодны были его труды и изыскания для своей области, здесь можно привести в подтверждение и то, что многовековой Библейско-Исторический „пробел“ он „заполняет“ 457-ю страницами достаточно удовлетворяющего, обстоятельного и содержательного материала, основанного на изучении изысканий авторитетнейших исследователей тогдашней жизни Иудейства. Если нельзя, по вышесказанному, вменять в недостаток г. Соловьеву того, что в первой части своего труда (Персидский период) он мало мог привести ценных подробностей внешне- исторического характера, сверх обычной скудости, зато нельзя не поставить ему в похвалу значительного собрания подобных подробностей во второй части (Греческий период). Внутреннее состояние Иудейства, как оно сложилось приблизительно в то время, осо-

—207—

бенно под влиянием реформ Неемии и Ездры, полно и содержательно представляется в I части труда, хотя и путём не безыскуственного сближения отдельных подробностей, вследствие чего многие из этих подробностей более или менее значительно выходят из пределов отмежёванного периода. Впрочем, вообще при трудности разместить все эти подробности по одним определённым местам их, заключить в строго-определённых границах, – нельзя и этого ставить в особенную вину г. Соловьеву, тем более что воспользоваться ими он должен был в видах большей законченности и полноты своих „глав“.

Для получения степени кандидата богословия сочинение вполне достаточно“.

35) Заслуженного ординарного профессора Василия Соколова о сочинении студента Спасского Алексея на тему: „Анабаптисты. (К вопросу о значении религиозной реформации XVI в. в общем ходе истории западной Европы) “:

„Обширное (XII+516 стр. убористого письма) сочинение г. Спасского представляет собой полное и весьма обстоятельное исследование анабаптизма, т. е. одного из важных и интересных явлений религиозной истории христианского запада. Тем больший интерес представляет это явление, что оно тесно сплетается с одной стороны с историей немецкой религиозной реформации, а с другой – с теми социально- политическими движениями, которые навели ужас на всю Германию, наполнив целые области её огнём пожаров и потоками крови. Задача автора в том и состояла, чтобы определить истинный смысл этого явления, указав его отношение и к реформации, и к социальным движениям.

После краткого введения, состоящего из общих вступительных замечаний и перечня источников и пособий, само исследование г. Спасского распадается на части под следующими заглавиями: „происхождение анабаптизма; сущность, название и вопрос о начале секты анабаптистов: история анабаптистов, разделяющаяся на периоды саксонский, швейцарский и вестфальский или мюнстерский; последующая судьба анабаптистов и, наконец, реформация и анабаптизм в их взаимоотношении и их значение в истории западной Европы“.

Уже по одним этим заглавиям читатель может ви-

—208—

деть, что исследуемый автором вопрос взят во всей его полноте и рассматривается в сочинении со всех существенных сторон; знакомство же с самым исследованием убеждает его, что задуманный г. Спасским план выполнен так обстоятельно, что, в общем, труд автора даёт полное и ясное представление о рассматриваемом предмете.

Для осуществления своей задачи г. Спасский добросовестно воспользовался всем тем материалом, который был ему доступен, начиная с основных данных и документов, заключающихся в сочинениях Лютера и Цвингли и в приложениях к исследованиям некоторых позднейших авторов, и продолжая многочисленными трудами Арнольда, Келлера, Бецольда, Эрбкама, Гаста, Газе, Геберле, Готтингера, Ранке, Менделя, Штерна, Рöриха, Вишнякова, Дородницына, Циммермана, Михайлова, Песоцкого и многих других.

С наибольшим вниманием останавливается автор на истории анабаптистов, причём эта история подробно излагает все наиболее важные моменты в развитии рассматриваемого явления, старается надлежащим образом выяснить и осветить их в их взаимном отношении и в их зависимости от различных посторонних явлений, представляет иногда весьма удачные характеристики наиболее выдающихся деятелей секты, выясняет существенные особенности её воззрений и, по возможности, приводит эти воззрения в систему. Эта историческая часть исследования, составляющая бо́льшую часть всего труда (стр. 55–460), имеет наибольшую ценность и по существу, хотя желательно было бы видеть в ней более цельности и проникновения одной основной идеей, которая менее заслонялась бы фактическими подробностями.

К предмету своего исследования автор относится с увлечением, которое побуждает его иногда доходить и до крайностей. Такую крайность нельзя не видеть напр. в стремлении автора преувеличить значение анабаптизма, поставляя его в прямую связь с некоторыми современными явлениями религиозной жизни (стр. V), а также в чрезмерных иногда восхвалениях по его адресу (напр. стр. 197, 493 и др.), причём автор сосредоточивает своё внима-

—209—

ние лишь на светлых идеях секты, забывая о том, что эти светлые идеи, благодаря невежеству большинства сектантов и крайнему настроению их вождей, являются искажёнными и доведёнными до чудовищной нелепости.

В частностях исследования г. Спасского можно указать как на недостаток, напр., на то, что иногда автор называет невероятным и недостоверным то или другое историческое положение, не принимая на себя труда указать для того какие-либо основания (стр. 63, 78, 136:167).

Встречаются в сочинении, хотя очень редко, некоторые мелкие ошибки и неточности, напр. на стр. 24, 26, 76 и др., конечно, вполне понятные в обширном историческом исследовании и не умаляющие его достоинства.

Для присуждения автору степени кандидата богословия признаю сочинение г. Спасского, как труд добросовестный, серьёзный и научный, представляющий собой полное и обстоятельное исследование своего предмета, вполне удовлетворительным“.

36) Экстраординарного профессора Алексея Введенского о сочинении студента Струминского Василия на тему: „О познаваемости Божества“:

„Не часто, но всё же приходится иногда встречать и отмечать среди обычных студенческих сочинений и такие, в которых из-за философских формул ясно выступает живая личность автора. В большинстве случаев это – сочинения на тему общего характера, не связывающие, следовательно, выражение того, что передумано и пережито их юными авторами в течение долгих учебных годов.

Таково, во всяком случае, сочинение г. Струминского. И именно в этом, – в богатстве, глубине и тонкости личных дум и религиозно-философских переживаний автора, – его главное достоинство, сообщающее ему интерес далеко не обычный.

С большой чуткостью к современным запросам мысли, в которых автор обнаруживает далеко не заурядную, даже и для не-студента, осведомлённость, он делает разведки в прошлом человеческой мысли, дабы оттуда вынести ответы настоящему. Вследствие этого, несмотря на то что тема сочинения никогда, в христианской истории, не переставала служить предметом больших и малых трак-

—210—

татов, он всё же сумел подойти к ней с очень интересных сторон, делающих чтение „диссертации“ очень лёгким.

К достоинствам сочинения нужно отнести также большую начитанность автора в философии, причём он далеко не всегда наклонен подчиняться общепринятому и традиционному, но нередко пытается освещать и старые вопросы с новых точек зрения. В этом отношении заслуживает внимания его обширная глава о Канте, в которой он вносит значительные поправки в популярное представление, стремящееся сделать из Канта скептика на практической основе. К сожалению, глава эта, по обилию введённых в неё вопросов, вышла недостаточно отчётливой.

С формальной стороны, сочинение г. Струминского ярко выделяется раздельностью изложения: всё оно есть как бы одна распространённая схема, усвоение которой дело чрезвычайно лёгкое.

Стиль автора местами излишне растянут и словообилен. Ему недостаёт иногда сжатости и логической строгости. Личный элемент, в общем достойный похвалы, не всегда, однако, ставится автором в рамки изложения объективно-научного и нередко заставляет его переходить в тон проповедническо-публицистический. Всё это, конечно, минусы. Но затем всем следует сказать, что лучше иметь пред собой эти минусы, чем бесцветно-безличную, сухую и невыразительную, подбитую общими местами фразу, которую сплошь и рядом приходится встречать в так называемых „кандидатских“ сочинениях.

Степени кандидата богословия автор заслуживает вполне“.

37) Исправляющего должность доцента Сергея Смирнова о сочинении студента Студенского Аркадия на тему: „Церковные люди в древней Руси“:

„Сочинение написано по следующему плану: I гл. содержит рассуждение о происхождении института церковных людей; II гл., самая обширная, трактует о составе церковных людей, которых автор делит на четыре группы, и об изменении в составе церковных людей; в III гл. описывается отношение их к епископу.

К своей задаче – „представить полное по возможности

—211—

изображение всех жизненных отношений церковных людей“ автор отнёсся добросовестно. Перечитав главнейшие первоисточники для церковной истории древней Руси, он по крупинке собрал достаточный материал для своей интересной темы. А изучение (по хорошим пособиям) истории древнерусского права помогло автору толково и умело воспользоваться добытым материалом. С похвальной сжатостью, просто, но точно он ведёт своё изложение вопроса – внимательный анализ свидетельств о разных видах церковных людей, не пропуская главных данных, и в общем даёт дельный, иногда совершенно самостоятельный комментарий. В сочинении есть пропуски: не изложена история самого термина „церковные люди“, „церковный человек“, – как он употребляется в древней нашей письменности, опущен целый отдел о материальном положении церковных людей; есть неправильности в плане: при классификации церковных людей „задушные люди“ и „прощеники“ почему-то отнесены к хозяйственному разряду церковных людей, к группе разных епископских слуг; есть отделы, изложенные не достаточно критически и вызывающие не мало возражений, – об „изгоях“; в иных случаях автор только намечает конспект отдела, а не излагает его подробно, таков важный отдел – „изменения в составе церковных людей древней Руси“, другими словами – история церковного ведомства в древней Руси.

И однако, не смотря на всё это, сочинение студента А. Студенского следует признать дельной кандидатской работой“.

38) Ординарного профессора Митрофана Муретова о сочинении студента Тсолакиса Саввы на тему: „Нравственный идеал Ап. Павла в сравнении с учением Филона о добродетели“:

„Автор превратил тему в „изложение учения Филона о зле“, причём натуралистическо (?)-пантеистический характер системы Филона хотя и дал полную противоположность теистическим воззрениям Ап. Павла, однако ж ближайшее выяснение этой противоположности не занимает автора. К этому главному недостатку присоединяется не всегда правильная русская речь. Но судя по обширным

—212—

приложениям, представляющим последовательные выписки из сочинений Филона всего, что автор считал относящимся к учению этого философа о добродетели, – г-н Цолакис, по моему мнению, потрудился над предметом в достаточной мере и с достаточной научностью для учёной степени кандидата богословия“.

39) Заслуженного ординарного профессора Григория Воскресенского о сочинении студента Туницкого Николая на тему: „Св. Климент Величский. Его жизнь и литературная деятельность“:

„Обширное (VIII+548+XLI стр.) сочинение г. Туницкого состоит из предисловия, двух частей исследования (по три главы в каждой) и двух приложений.

В предисловии (I–VIII), указав на непосредственную близость и тесную связь жизни и деятельности св. Климента с просветительным делом свв. Кирилла и Мефодия и отметив необычайно широкий план исследования о Клименте, предносившийся Ундольскому, автор определяет задачу своего труда. „Задача настоящего труда – говорит автор – несравненно скромнее. Мы хотим на основании добытых из верных источников фактических данных, проверенных критическим путём, установить важнейшие моменты из жизни и деятельности Климента и представить посильную характеристику его литературных трудов. Разумеется, говоря о Клименте, нельзя не говорить о паннонских житиях, о происхождении славянских алфавитов, об истории просветительного дела первоучителей, равно как и об обстановке, в которой он жил и действовал, но всего этого мы касаемся лишь настолько, насколько необходимо для цельности представления об избранном авторе и объёме его трудов, а не настолько, насколько того требует важность и сложность самых затрагиваемых вопросов. При такой постановке дела устанавливаемые нами факты и положения могут иметь значение лишь единичных доводов для решения таких более принципиальных вопросов в том или ином смысле (IV–V)“. Сообразно с двояким интересом, какой представляет собой личность Климента, как общественного деятеля и как писателя, труд г. Туницкого разделяется на две половины. „В первой – говорит автор – имеется в виду воз-

—213—

можно полно очертить жизнь и деятельность Климента в связи с всей совокупностью условий, в которых ему пришлось жить и действовать, определить принадлежавшую ему долю личного почина и усилий, приложенных к проведению в жизнь идеи первоучителей, наконец, с подобающей правдой выяснить воздействие внешних влияний и препятствий, которые неизбежно отразились на практическом осуществлении его стремлений. Но так как достоверность наших сведений о Клименте стоит в зависимости от ценности исторического материала, имеющегося в нашем распоряжении, то биографии святителя мы предпошлём критику древних источников, которые к тому же имеют существенный интерес и для истории деятельности Кирилла и Мефодия. Предмет второй части составляет определение объёма литературной деятельности Климента, приведение в известность разнообразных списков его творений и их филологический и литературный анализ (V–VI)“.

В главе первой (1–98) автор даёт обозрение источников для жизнеописания Климента: болгарской и охридской легенд и служб святому. По отношению к болгарской легенде перечисляет издания, представляет историю критической оценки памятника, довольно подробно останавливается на вопросе о принадлежности наличной редакции пространного жития архиепископу Феофилакту, вскрывает лежащие в основе болгарской легенды монастырские летописные записи и делает выводы относительно ценности её фактического материала. По отношению к охридской легенде отмечает издания, относящиеся к ней учёные труды и принадлежность её XII веку. В конце главы автор устанавливает незначительную ценность церковных служб св. Клименту, как исторического источника.

Глава вторая (99–168) посвящена обозрению жизни и деятельности Климента до изгнания из Моравии, глава третья (169–256) – обозрению болгарского периода жизни и деятельности Климента. В частности, в главе второй, сказав о происхождении Климента и посвящении его в священнический и епископский сан, автор даёт картину положения моравской церкви при первоучителях, останавливается на документах, подтверждающих сказания болгар-

—214—

ской легенды о преследовании Мефодия и его учеников и излагает борьбу Климента и его сотрудников с латино-немецким духовенством, борьбу, закончившуюся изгнанием учеников славянских первоучителей из Моравии. В главе третьей автор, после изложения вопроса о славянской письменности в Болгарии до прихода Климента, изображает деятельность его, как миссионера и учителя области Кутмичевицы при князе Борисе и как епископа Велицы при царе Симеоне. Даются сведения о географическом положении той и другой области. Глава оканчивается изложением известий о кончине Климента и его канонизации и о вещественных памятниках, относящихся к св. Клименту.

В главе четвёртой (257–361) автор представляет историю постепенного открытия и изучения сочинений Климента, причём подробнее останавливается на „Слове о св. Троице, о твари и о суде“ по рукописи Киевского Михайловского монастыря (№ 490), каковую рукопись автор имел случай видеть и рассматривать на месте. Затем автор останавливается на вопросе о принадлежности Клименту паннонских житий Кирилла и Мефодия, кратких проложных поучений и слов, усвояемых Клименту, по-видимому, без достаточных оснований некоторыми учёными. В заключении главы автор довольно подробно говорит об участии Климента в реформе славянского письма.

Глава пятая (363–442) посвящена обозрению списков и редакций поучений Климента. О каждом из пятнадцати поучений речь ведётся отдельно. Автор имел возможность непосредственно познакомиться с списками поучений Климента в московских и киевских библиотеках, остальные списки он вносит в свой перечень по описаниям рукописных собраний. Затем дано место замечаниям о языке произведений Климента со стороны звуков, форм грамматических и лексических особенностей.

В главе шестой (443–548) автор говорит о характере и источниках сочинений Климента: поучений и похвальных слов. Представив кратко состояние современной проповеди в Византии и степень её влияния на Климента, автор отмечает поучения, написанные по западным образцам, устанавливает связь их с Фрейзингенскими статьями и

—215—

западными гомилиями. По отношению к похвальным словам автор указывает составные части их и источники. Свои замечания об источниках и характере сочинений Климента автор резюмировал кратко в шести положениях. В заключение главы автор представил сличение некоторых текстов Св. Писания, встречающихся в проповедях Климента, с древнейшими славянскими списками библейских книг.

Из двух приложений в первом (I–ХХХIII) дан текст сочинения Климента: „Слоⷡ҇ ѡ̑ ст҃ѣи трⷪ҇ци. и ѡ̑ соꙋдѣ. сотворено клименътомъ“ (по рукописи Киевск. Михайл. мон. № 490, ХVв., лл. 56–63) с разночтениями из четырёх списков, и во втором (XXXV–ХLI) „Климента е҆пп꙼҇а похвⷧ҇ стⷪ҇мꙋ мч҃нкꙋ дмїтрїю“ (по рукописи Волокол. б. XV в. № 193, лл. 291–294).

Таково содержание рассматриваемого сочинения. В главе четвертой (273–274) автор вслед за проф. Лавровым приводит доказательства принадлежности Клименту похвалы 40 мученикам из словарного материала сохранившейся рукописи. Но, конечно, здесь имеют силу выражения характерные, наряду с которыми приводятся и слова так сказать безразличные. Притом сходства выражений не всегда могут иметь решающее значение. Так и в характеристике редакций поучений Климента приводятся иногда примеры разностей языка неважные, – На стр. 434 и 437 автор говорит: „благодеть – более древнее, чем благодать“, „въскрешениие – старше, чем въстаниие“ и т. д. На самом деле такие формы и слова всего более важны как показатели различных южнославянских и русских говоров, отразившихся в тех или иных списках поучений Климента. Сравнительная же древность этих и подобных слов и форм и относительна, и проблематична. – На стр. 385 автор отмечает в одной рукописи „употребление с вм. з: сдравъ.“ В интересах самого автора не лишне было бы заметить, что такое написание (собственно: съдравъ) и древнее и правильное, согласное с этимологией этого слова. – Не лишне было бы также приводить под строкой русский перевод иногда довольно пространных выдержек из греческих и латинских памятников.

Сочинение г. Туницкого отличается многими существенны-

—216—

ми достоинствами; полнотой, так как рассмотрены в большей или меньшей степени все намеченные стороны избранного им предмета, основательностью в пользовании источниками и в раскрытии мыслей, последовательностью, систематичностью и так сказать симметричностью исследования. Автор насколько мог обращался к рукописным материалам. Кроме рукописи Киевского Михайловского монастыря № 490, автор пользовался и многими другими рукописями доступных ему библиотек (академической, лаврской и московских), в которых хранятся многочисленные списки тех или иных сочинений Климента. Обширный материал сочинения автором хорошо усвоен и тщательно обработан. Автор обнаружил основательное знакомство как с источниками биографии Климента и его сочинениями, так и с различными взглядами и мнениями учёных, начиная от древних до новейших. В отношении к мнениям учёных, нередко взаимно противоречащим, автор проявил достаточно и находчивости, и оригинальности. Сочинение написано ясным правильным языком, от иностранных слов почти совсем свободно.

Для получения кандидатской степени признаю сочинение г. Туницкого вполне удовлетворительным“.

40) Экстраординарного профессора Василия Мышцына о сочинении студента Успенского Константина на тему: „Ascensio Isaiae Uatis. Историко-критический очерк“:

„В начале сочинения (стр. I–XLV) автор даёт русский перевод апокрифа, сделанный им с латинского текста издания Дилльманна. К переводу присоединены краткие критические примечания (стр. XLV–LXXXVI). В главе первой автор говорит об изданиях текстов, редакции, оригинале и названии памятника. Во второй главе, анализируя апокриф, автор в общем признаёт взгляд Дилльманна на происхождение апокрифа. В третьей главе, рассуждая о первой части памятника, об иудейском апокрифе („мученичество Исаии“), автор приводит свидетельство Оригена о нём, намечает процесс образования предания о мученичестве Исаии и указывает время происхождения иудейского апокрифа не позднее 2 века по Р. Хр. Язык оригинала по нему вероятнее всего арамейский. Обследуя в четвёртой главе вторую часть апокрифа – христианский апок-

—217—

риф (Видение Исаии), автор делает экскурсии в талмудическую и гностическую литературу. Находящиеся в этом апокрифе учение о семи небесах, хотя в основе имеет иудейское учение, встречающееся в Талмуде, книге Эноха и в Завещании 12 патриархов, однако одухотворено здесь христианским пониманием. Сравнивая его с гностическим учением, автор ставит в историческую связь с ним и само происхождение апокрифа. В пятой главе автор говорит об окончательной редакции всего апокрифа, а в шестой о дальнейшей судьбе его.

Предмет исследован автором весьма полно. Он воспользовался всем материалом, какой нашёл в нашей библиотеке, привлекая его из разных областей, талмудической, патристической и апокалипсической. Автор рассуждает дельно и здраво. В нём видна способность к исторической критике. Благодаря ей и изучению предмета по первоисточникам, автор судит самостоятельно, устанавливая иногда свои взгляды. Мы от души желаем, чтобы этот серьёзный учёный труд, носящий на себе все признаки работы опытного, осторожного исследователя, появился в печати. Предварительно мы рекомендовали бы автору сравнить древние славянские рукописи, находящиеся в Москве с их печатными изданиями, отметить все варианты славянского текста в критических замечаниях и ознакомиться с изданием Charles R., вышедшем недавно и не бывшем у автора под руками. Для получения же кандидатской степени сочинение автора и в настоящем своём виде вполне достаточно“.

41) Ординарного профессора Николая Заозерского о сочинении студента Успенского Михаила на тему. „Организация епархиального суда в XVIII веке“:

„Небольшое (1–235) сочинение автора представляет собой цельную, тщательно обработанную монографию на данную тему.

Организация епархиального суда XVIII в. в нём изображена во всех деталях основательно, сжато и живо. Но не этот описательный элемент только делает привлекательным труд автора, не менее усилий автор употребил на то, чтобы осветить изображаемое им историческое явление, каковым выступает в церковной истории епархиальный

—218—

суд, прагматически – выяснить, каким образом этот суд являлся с такими именно, а не иными своими характерными чертами. Эту задачу своего труда автор сам поставил на вид, поместив в качестве эпиграфа к первой главе сочинения следующие слова Кавелина: „Изучить исторически какое-нибудь явление, значит выяснить – из каких явлений оно возникает, по каким законам изменяется, в каких формах совершается“ (стр. 12). И эту задачу свою автор исполнил безукоризненно. Из его сочинения можно не только узнать, каков был в XVIII в. епархиальный суд, но и понять, почему он был именно таков...

Содержание сочинения располагается по следующему плану:

Исходным пунктом для автора служит ясно, по крайней мере de jure, установленное различение ведомств суда духовного и гражданского по предметам, а не по лицам. Это явление, по совершенно верному выражению автора, было „завершением длинной восьми-вековой эпопеи разграничения ведомств между государственным и духовным судом“ (стр. 1–2). Этот факт громадной по своим последствиям важности и служит побуждением исследовать вопрос: „что же после него судилось в епархиальном суде, какие дела каких лиц? – иначе – вопрос о компетенции его“ (стр. 4).

„Но перемены, свойственные этой эпохе (т. е. началу XVIII в.) отразились не на одной только указанной области епархиального суда, но коснулись судоустройства и даже судопроизводства“ (стр. 5): отсюда естественно намечается содержание 2-й главы: подробный обзор епархиального судоустройства, и 3-й – епархиального судопроизводства.

Глава 4-я, обозначенная не вполне ясной рубрикой: „Конкретный обзор епархиального суда по предметам епархиальной подсудности“ (см. оглавление), имеет своей задачей – как можно судить по её содержанию – представить фактическое оправдание теории епархиального суда, начертанной в предыдущих главах, заимствованное из судебной практики XVIII века. Точнее и проще эту главу можно обозначить так: образцы церковно-судебных процессов XVIII в. по различным предметам церковной подсудности.

Надобно признать, что эта последняя глава, при всех

—219—

усилиях автора, оказалась слабее предыдущих, но это произошло по обстоятельствам совершенно независящим от автора, именно по отсутствию достаточного изданного материала церковно-судебной епархиальной практики: что нашёл автор в доступных для него изданиях – тем он воспользовался. Дополнить же скудость изданного можно единственным путём – самостоятельным собиранием рукописных материалов, хранящихся в архивах наших духовных консисторий. Но это, конечно, уже выходит за пределы занятий студента IV-го курса в деле составления кандидатской диссертации. Признаю сочинение достойным высшего кандидатского балла и нахожу возможным дальнейшую обработку его для соискания магистерской степени“.

42) Заслуженного ординарного профессора Александра Беляева о сочинении студента Фигуровского Ивана на тему: „Учение Святого Иоанна Златоуста об Иисусе Христе“:

„Святый Иоанн Златоуст знаменит, как величайший церковный проповедник, толкователь Писания и нравоучитель. Но догматических сочинений у него почти совсем нет. Этим отчасти объясняется отсутствие исследований о догматическом учении Златоуста не только в России, но и на Западе, изобилующем богословскими сочинениями всякого рода. Между тем в истолковательных и нравоучительных церковных беседах или гомилиях, равно как и в прочих сочинениях Златоуста рассеяно множество догматических мыслей и сделать свод его разъяснений о догматах представляет труд полезный и благодарный,, если принять во внимание, что мысль и слово этого вселенского учителя, какого бы предмета они не касались, изобильно изливались мёдоточными струями, по выражению церковной песни.

Само собой понятно, что Иоанн Златоуст своими вдохновенными речами тем чаще возводил умы и сердца слушателей к созерцанию истин христианской веры, чем важнее эти последние. А что же может быть важнее для христианина учения о самом Основателе христианства Иисусе Христе? Златоуст оставил нам беседы на Евангелия от Матфея и Иоанна, на книгу Деяний Апостолов и на послания Апостола Павла, т. е., на те книги, в которых описана жизнь Иисуса Христа и раскрыто учение о Христе как Его

—220—

Самого, так и апостолов. Поэтому Златоуст имел множество случаев говорить об Иисусе Христе.

Систематическое изложение его учения об этом важнейшем предмете богословия и составляет главную задачу труда Ивана Фигуровского. Эту задачу он выполнил прилежно и вполне удовлетворительно. Его обширное сочинение, кроме введения, распадается на шесть глав. В первой главе он дал краткий очерк истории христологии до Златоуста, руководствуясь несколькими церковно-историческими и петрологическими трудами русских учёных. Во второй главе раскрыты мысли Златоуста о важности, необходимости, непостижимости и обстоятельствах воплощения Бога и о возможности спасения человека через воплощение Бога. В третьей главе пространно изложено учение Златоуста о Божестве Иисуса Христа, а в четвёртой столь же обстоятельно сообщено учение его о человечестве Иисуса Христа. В пятой главе предложено учение Златоуста об единстве лица воплотившегося Бога-Слова. В шестой главе дана оценка христологии Златоуста.

При выполнении основной своей задачи – систематического изложения учения Златоуста о Христе – г. Фигуровский не имел каких бы то ни было руководственных пособий; а, имея под руками сочинения Златоуста, сам извлёк из них материал, распределил его на отделы и изложил в системе. При изложении он большей частью приводит собственные слова Златоуста, разъясняя в потребных случаях смысл их, указывая, напр., ереси, против которых направлены слова Златоуста и т. п. Сочинениями Златоуста г. Фигуровский пользовался в русском переводе, но обращался также и к подлинному тексту их в Патрологии Миня. Как по полноте и обилию извлечённого им из сочинений Златоуста материала, так и по обработке его и систематизации сочинение заслуживает полного одобрения. Гораздо менее обстоятельна собственно критическая часть сочинения, заключающаяся в краткой последней главе его. Тема и не требовала оценки Златоуста как богослова, или как церковного оратора, или как толкователя Писания, или как нравоучителя и проч. Но достоинство и значение сочинения много повысилось бы, если бы автор его написал обстоятельную и подробную, а не общую, оценку того

—221—

самого учения Златоуста об Иисусе Христе, изложением которого наполнено почти всё его сочинение. Быть может, это и не особенно трудно было сделать, но для этого не достало времени. Изложено сочинение вполне научно и литературно. Мы заметили только немногие неточности, как напр. выражение „воплощение Христа“ (55 и 77 стр.).

Степени кандидата автор труда вполне достоин“.

43) Заслуженного ординарного профессора Александра Беляева о сочинении студента Фиолетова Сергея на тему: „Богословское учение и естественно-научные мнения о смерти человека, её происхождении и значении“:

„В первой главе своего сочинения г. Фиолетов из общераспространённого факта, что все люди боятся смерти, делает вывод, что смерть в человеческом роде есть явление не необходимое, случайное, неестественное и ненормальное. Во второй главе он рассуждает о происхождении смерти и раскрывает, каково было отношение к ней в Ветхом Завете, в язычестве и христианстве. Третья глава посвящена изъяснению значения смерти. Четвёртая глава содержит изложение и разбор естественнонаучных мнений о смерти человека.

При раскрытии богословского воззрения на смерть г. Фиолетов руководствовался преимущественно учением святых отцов. Но как в богословской, так и в естественно-научной части сочинение его не есть только сборник мнений, не есть только компиляция, а представляет попытку осмыслить и осветить вопросы о смерти, кстати сказать, очень трудные, если не довольствоваться готовыми ответами.

Степени кандидата автор сочинения достоин“.

44) Исправляющего должность доцента Ильи Громогласова о сочинении студента Цветкова Сергея на тему: „Влияние реформ Петра Великого на судьбу русского раскола“:

„Под вышеприведённым заглавием г. Цветков представил исследование, состоящее из небольшого, с обычным в подобного рода работах содержанием, введения и пяти глав. Из них первая (стр. 1–36) имеет характер подготовительный: в ней представлен краткий очерк состояния раскола „до того времени, когда Пётр Великий своими руками крепко захватил бразды правления полуазиат-

—222—

ской и полуевропейской русской державы“. Автор показывает здесь, как старообрядческий раскол в указанный период своего существования, не переставая быть в основе своей явлением церковно-религиозным, не восставая против государственных учреждений и порядков, постепенно теряет, однако, „солидарность с правительством, доверие к нему, уважение к его авторитету“. Во второй главе (стр. 37–101), вместе с обозрением петровских реформ и нововведений, автор старается выяснить то впечатление, какое должна была произвести на русский народ ускоренная ломка старых, веками выработанных порядков и отношений ради подражания иноземным образцам. В качестве показателей этого впечатления взяты народные легенды о царе Петре и толки о нём, как об антихристе, бывшие „крайним развитием отрицательных взглядов на петровские реформы, последним ответом на них“. Глава третья (стр. 102–133) выясняет те точки соприкосновения, которые сближали протест против петровских реформ с расколом и открывали возможность их объединения, следствием чего был усиленный рост раскола в царствование Петра В. и широкое распространение его последователей, колонизировавших окраины и даже уходивших за рубеж. В главе четвёртой (стр. 134–229) исследуется влияние петровских реформ на осложнение самой доктрины раскола и на изменение его основных начал. Сущность этой перемены указывается в том, что „начав с старой веры, он (раскол) отстаивает теперь старые порядки государственной и общественной жизни и вооружается против новых. Изменяется вследствие этого самый характер раскола, так как он из чисто церковной сферы переходит в гражданскую. Вместе с тем в нём развивается направление противо-правительственное и даже в известном смысле (?) противогосударственное“. Раскрывая эту мысль, автор останавливается, с одной стороны, на некоторых новых положениях раскольнической доктрины (учение о царе Петре, как антихристе, о немолении за царя), с другой – на фактических проявлениях раскольнического протеста против мероприятий власти государственной (поносные слова и подмётные письма, карикатуры на Петра, народно-раскольнические бунты, самоистребление в расколе

—223—

бегство и укрывательство) и в заключение приходит к выводу, что лишь благодаря реформам Петра Великого могли образоваться в расколе толки, которые „ставили свои противогосударственные отношения на степень доктрины“. Последняя глава (стр. 230–271) говорит о влиянии реформ Петра Великого на „развитие внутренней жизни в расколе“. Автор разумеет, во-первых, образование нескольких, централизировавших вокруг себя раскольническое население, старообрядческих общин с своеобразным укладом жизни в них; во-2-х, приведение самой раскольнической доктрины в систему, ставя то и другое в зависимость от новых условий жизни раскола, созданных реформами Петра и изменившимися отношениями правительства к раскольникам.

Как видно из представленного краткого очерка содержания рассматриваемой работы, автор очень обдуманно наметил путь для своего исследования, дающий возможность обнять его предмет с совершенно достаточной полнотой. Правда, ему не везде удалось строго выдержать свой хорошо задуманный план, и распределение материала в частностях, преимущественно во второй половине сочинения, может по местам давать повод к возражениям: при некоторых перестановках возможно было бы дать больше стройности изложению и избежать ненужных повторений. Думается, что сам автор, более свободно располагая временем, легко устранил бы недочёты подобного рода, неизбежные при срочной и спешной работе. То же самое нужно сказать относительно случая ошибочной цитации (стр. 5), а также и некоторой шероховатости слога, замеченной в двух-трёх местах. Не смотря, однако, на эти дефекты, сочинение в целом вполне убедительно свидетельствует о том, что г. Цветков, при серьёзном интересе к предмету своего исследования и внимательном изучении относящихся к нему материалов, владеет вполне удовлетворительной подготовкой к учёной работе и достаточно выработанным литературным языком. Степени кандидата богословия считаю его вполне достойным“.

45) Экстраординарного профессора Анатолия Спасского о сочинении студента Чанишвили Георгия на тему: „Отношение Грузинской церкви к Армянской“:

—224—

„В предисловии к сочинению (I–XXXVIII) автор даёт общую характеристику современного состояния изучения грузинской истории, указывает на скудость, неразработанность и противоречивость её источников, определяет задачу своей работы и рассматривает четыре наиболее важных для его вопроса древнегрузинских памятника, недавно изданные. Первая глава (1–96) ведёт речь об отношениях Грузии и Армении за IV–VI вв., – эпоху мира и согласия между обоими народами, основанного на географическом соседстве, единстве политических интересов и скреплённого, затем, принятием христианства. Здесь автор излагает историю распространения христианства в Грузии, доказывает независимость обращения грузин от армян и определяет время и обстоятельства учреждения в Грузии автокефальной церкви. Единство, проникавшее отношения грузинской и армянской церкви за эту эпоху, сказывалось в постоянном общении их членов, в почитании общих святых, в соборах и пр. Конец главы занимается вопросами о степени влияния армянства на происхождение грузинского алфавита и переводы Св. Писания, святоотеческой и вообще церковной письменности. Во второй главе обследуется история религиозных споров между Грузией и Арменией по поводу определения Халкидонского собора и вызванный ими окончательный разрыв грузинской и армянской церквей. Объясняя причины отпадения армян от союза с вселенской церковью, автор основательно видит их не столько в ложном истолковании ими терминологии Халкидонского определения, как это принято думать, сколько в политических условиях и национальных стремлениях Армении. Ту же точку зрения он применяет отчасти и к грузинской церкви. Третья глава (191–270) обозревает отношения грузинской и армянской Церквей, как они сложились после окончательного их разрыва; здесь же даётся очерк грузинской полемики против армян и перечисляются догматические и обрядовые заблуждения их. Сочинение заканчивается четвёртой главой (271–339), содержащей в себе изложение попыток грузинской церкви к присоединению армян к православию и причины их неуспешности.

Для своей работы автор воспользовался учёной литературой по истории Грузии и Армении, существующей на рус-

—225—

ском, грузинском и французском языках, поскольку она, вследствие дороговизны и редкости некоторых изданий, была доступна ему, и добытый отсюда материал дополнил данными, заимствованными отчасти из некоторых рукописей, хранящихся в Тифлисском церковном музее и лично рассмотренных автором, главным же образом из ново-изданных памятников грузинской письменности, но ещё не использованных в применении к изучаемому им вопросу. Его сочинение, не смотря на скудость и запутанность сохранившихся сведений, даёт довольно полный и последовательный очерк взаимных отношений грузинской и армянской церквей, причём изложение фактов в нужных случаях сопровождается надлежащим выяснением их причин и следствий. В особую заслугу можно поставить автору то, что он чужд той ложно-патриотической тенденции, – не редко наблюдаемой в трудах грузинских учёных, – которая во всех известиях армянской историографии касательно Грузии усматривает одну сознательную ложь. В этом пункте суждения автора сдержанны и осторожны. Язык сочинения, за малыми исключениями, вполне литературный.

Для получения степени кандидата богословия сочинение удовлетворительно“.

46) Исправляющего должность доцента Ильи Громогласова о сочинении студента Чернявского Александра на тему: „Протопоп Иоанн Неронов. Его жизнь и деятельность“:

„Вышеприведённое заглавие даёт читателю право ожидать исторической монографии, написанной по плану, обычному для этого рода учёных работ. Такое ожидание не оправдывается, однако, действительным составом и содержанием рассматриваемого сочинения. Здесь мы напрасно стали бы искать, напр., вступительного очерка, знакомящего с источниками и пособиями для данной работы; само исследование, не смотря на его довольно значительный объём, не распределено на отделы или главы, соответственно различным периодам жизни изучаемого лица или различным сторонам его деятельности, а представляет сплошное повествование, переходящее иногда в простой хронологический перечень фактов, прерываемый более или менее обширными отступлениями, имеющими не одинаково близкое

—226—

отношение к специальному предмету исследования. Одно из таких отступлений, выделенное, правда, в особое приложение, трактует на пространстве 124 страниц об актах собора 1654 г. и о предисловии к Служебнику 1655 г.; между тем о сочинениях самого Ивана Неронова автор ограничивается лишь немногими замечаниями, сделанными как бы мимоходом и во всяком случае недостаточными. Такой состав и внутренний распорядок сочинения нельзя, конечно, не признать крупным его недостатком, избежать которого можно было тем легче, что исследования с аналогичным предметом и содержанием уже имеются в нашей исторической литературе.

Но указанный формальный недостаток сочинения с избытком искупается его внутренними достоинствами, которые заставляют отозваться о работе г. Чернавского в целом с решительной и большой похвалой. Можно сказать с полной уверенностью, что в срочной студенческой работе не часто встречается такое серьёзное знание своего предмета, – знание не показное, выражающееся в громоздкой цитации, а настоящее, дающее себя чувствовать почти на каждой странице исследования самостоятельностью взглядов автора, вескостью и основательностью высказываемых им положений и мнений. Это не шаблонный продукт трудолюбивого компиляторства, с робкими и неуверенными попытками самостоятельных частичных изысканий; в данном сочинении мы имеем действительно учёную работу, хотя лишь в эскизе, не получившем законченности и соразмерности в отдельных своих частях. Но и сама эта формальная неупорядоченность сочинения, при ближайшем знакомстве с ним, говорит в пользу автора: чуждый наклонности к показной эрудиции, он сознательно уклоняется от подробного воспроизведения готовых результатов чужих работ (стр. 339), всё своё внимание направляя на разработку тех вопросов, которые оставались ещё не выясненными или, по его мнению, нуждались в новом пересмотре. Вот почему всё исследование приняло вид неравномерно разработанных очерков о личности Неронова и современной ему эпохе, вставленных в рамки краткого хронологического перечня главнейших фактов жизни и деятельности названного лица. В этих очерках мы на-

—227—

ходим ряд смелых попыток произвести пересмотр некоторых ходячих, поддерживаемых весьма авторитетными именами, мнений и дать новое освещение некоторым тёмным сторонам никоновского исправления церковно-богослужебных обрядов и книг. Правда, далеко не все положения автора могут быть признаны вполне убедительно им обоснованными; но, независимо от их фактической достоверности, в самом способе их обоснования им обнаружено так много знакомства с историческими материалами и с истинно научными приёмами их исследования, что ради этих качеств можно без ущерба для справедливости не ставить в большую вину некоторой поспешности выводов в одних случаях (стр. 415–416) и излишней резкости отзывов об исторических деятелях г. современных учёных исследователях в других. Присоединив к вышеуказанным достоинствам данного труда яркость и живость изложения, а к недостаткам неприятную склонность автора к вульгарным выражениям и словам („напакостить“ – стр. 58, „якшаться“ – стр. 124 и т. п.), в окончательном выводе я нахожу возможным признать сочинение г. Чернявского очень хорошей диссертацией на кандидатскую степень, а его самого – вполне достойным этой степени и способным к дальнейшему научному труду“.

47) Исправляющего должность доцента Сергея Смирнова о сочинении студента Чулкова Павла на тему: „Гавриил Бужинский“:

„Сочинение распадается на четыре главы: I. содержит начальные биографические данные о Гаврииле, II. охватывает Петербургский период его деятельности, III. проповеднические труды, IV. деятельность Гавриила в сане епископа рязанского.

Изучив не только проповеди самого Гавриила Бужинского, недавно изданные проф. Петуховым, но и главнейшую литературу, относящуюся к его времени, автор составил обстоятельную монографию об избранном им для исследования сотруднике царя Преобразователя: его биографию, довольно полный очерк его литературных трудов и картину общественной деятельности трудолюбивого Гавриила. По всему видно, что положено не мало сил и труда для

—228—

написания этого обширного сочинения (974 стр.), что автор работал с любовью к взятому вопросу и в особенности к самому изучаемому лицу. Но, к сожалению, сочинение не свободно от серьёзных недостатков. Прежде всего автор пристрастен к Гавриилу: является не объективным исследователем его дел и писаний, а поклонником его, – отсюда панегиристом и апологетом. Это было бы и понятно, и простительно для молодого автора, но указанный недостаток присущ его работе в очень значительной, уже непростительной степени. Например, он называет Гавриила „великим“ как проповедника, как учёного и как общественного деятеля (664, 947:973). Описывая одну проповедь Гавриила, автор так представляет её убедительность: „от одной характеристики (развращённого петербургского общества) можно возненавидеть этот порок и чистому от него навсегда остаться чистым, а виновному исправиться“ (614). Возвышая нравственную личность изучаемого деятеля, он несправедливо осуждает других сотрудников Петра из духовенства, как интриганов и честолюбцев, и тем самым объясняет их известность в исторической науке (см. введение). Автор защищает Гавриила в его неумеренном панегиризме относительно Петра, хотя сам же однажды сознаётся, что в проповедях Гавриила встречаются „кощунственно преувеличенные восклицания“ (814). Далее, некоторые отделы сочинения страдают крайностями и преувеличениями. Такова характеристика религиозно-нравственного состояния русского общества времени преобразований. Автор договаривается до того, будто „от (русской) церкви в то время осталось только имя“, будто у неё „было отнято даже каноническое право и право следить за исполнением догматов“ (sic! 407:414). Но главный недостаток сочинения в стороне литературной. Оно очень растянуто. Без малейшего ущерба для его содержания, а вероятнее – для положительной выгоды, можно было изложить его в два раза короче. Теперь же правильные мысли и дельные суждения приходится искать в потоке многословия. Пространно излагая, автор в то же время старается выразиться как можно помудрёнее и не замечает, когда его речь становится напыщенной и перестаёт быть складной. Эти стилистические недостатки, соединяясь вместе,

—229—

дают положительно литературные курьёзы, которых не мало в сочинении студента Чулкова. „Двадцатилетним юношей, в полном, высшем расцвете молодых умственных и физических сил, с жаждой деятельности, с неудержимым стремлением быть полезным церкви и обществу, вышел Гавриил победителем из гостеприимного храма высшей науки“ (72). „Цель задачи Гавриила была исправить или изменить кое-что в чине“ избрания и рукоположения епископа (266). „Проповедь эта ... обличает в проповеднике уменье вовремя ударить по струнам внутренней лиры и получить желаемый мелодичный аккорд“ (642). Встречается выражение „триумфальное шествие к престолу Праведного Судии“ с „лучезарным венцом мученика“ (875). Следующими словами описывается преобразовательная деятельность Петра. „С лихорадочной поспешностью он торопится наверстать беспечно потерянное прошлое, встряхнуть дремавшую Русь, сообщить ей жизнь, силы, захватить в свои объятия и вместе с ней, помогая ей, бежать к свету, к жизни, к действительной жизни человечества, всё узнать, всему научиться, чувствовать себя равным с другими, по праву считать себя венцом творения, царём видимой природы“ (299).

С сожалением отмечаем литературные недостатки, испортившие работу студ. Чулкова. Недостатки эти не смотря на трудолюбие и полную добросовестность автора заставляют признать его сочинение только хорошим“.

48) Ординарного профессора Митрофана Муретова о сочинении студента Шестова Александра на тему. „Вторые узы Апостола Павла“:

„Небольшое, но содержательное сочинение г-на Шестова представляет основательно продуманный, обстоятельно составленный и отчётливо изложенный реферат о внимательно и всесторонне им изученной новейшей иностранной (немецкой) литературе касательно вторых уз Апостола Павла и тесно с этим вопросом связанных исследованиях исторической ценности, относящихся к данному предмету, новозаветных апокрифов. За исключением некоторых немногих частностей, требующих исправления и проверки (Юст Тиверий? – цитации первоисточников по литературным пособиям, – отсылки читателя за нужными подробно-

—230—

стями к иностранным исследователям, напр. Цану и под.), прекрасная работа автора была бы весьма полезна для русской богословской литературы и, как кандидатская диссертация, заслуживает полного одобрения“.

Справка: 1) Устава духовных академий – а) § 132: „По окончании испытаний на каждом курсе составляется Советом список студентов по успехам и поведению. При составлении списка на четвёртом курсе принимаются во внимание успехи студентов за всё время академического образования“. б) § 135: „При окончании полного академического курса студенты академии удостаиваются степени кандидата богословия и звания действительного студента“, в) § 136: „Студенты академии, оказавшие за весь четырёхлетний курс отличные успехи и представившие сочинение, признанное Советом удовлетворительным для степени магистра, утверждаются в степени кандидата, с правом получения степени магистра богословия без нового устного испытания, но удостаиваются этой последней степени не иначе, как по напечатании сочинения и удовлетворительном защищении его в присутствии Совета и приглашённых Советом сторонних лиц (коллоквиуме)“, г) § 137: „Студенты, оказавшие в течение четырёхлетнего курса очень хорошие и хорошие успехи и представившие при окончании курса удовлетворительное для степени кандидата сочинение, утверждаются в этой степени. Но для получения степени магистра они должны выдержать новое устное испытание по тем предметам, по коим не оказали успехов, соответствующих сей степени, и представить новое сочинение“, д) § 138: „Студенты, оказавшие в течение академического курса посредственные успехи и не представившие сочинения на степень кандидата или представившие сочинение неудовлетворительное для сей степени, получают звание действительного студента“, ж) § 139: „Если получивший степень кандидата за весь четырёхлетний курс оказал отличные успехи в науках, но не удовлетворил требованиям относительно сочинения на степень магистра, или если представил сочинение, заслуживающее сей степени, но не оказал успехов, соответствующих оной, то, при искании такими лицами степени магистра, Совет не требует от первого из них нового устного испытания, а от последнего но-

—231—

вого сочинения“, з) § 140: „Применительно к сему Совет поступает и при искании действительными студентами степени кандидата“. 2) Правил касательно значения неудовлетворительных баллов по ответам и сочинениям студентов академии – а) § 1: „В случае получения студентом на каком-либо сочинении, за какую-либо из проповедей, или на устных испытаниях по какому-либо предмету балла ниже 3, но не ниже 2½ , считать этот балл удовлетворительным для степени кандидата лишь в том случае, когда средний балл по сочинениям и ответам будет равняться баллу не ниже 4“. б) § 2: „Получивший в течение академического курса по одному какому-либо предмету балл ниже 2½, но не ниже 2, или по двум предметам – 2½, по окончании полного курса удостаивается звания действительного студента с правом на получение степени кандидата богословия при окончании курса или в продолжение следующего учебного года под условием удовлетворительного ответа на новом устном испытании (причём балл должно получить не ниже 4), если неудовлетворительный балл поставлен за устный ответ, или по представлении удовлетворительного сочинения (причём балл должен быть получен не ниже 3), если неудовлетворительный балл был поставлен за сочинение. Примечание. Право подвергаться испытанию предоставляется всего один раз“. 3) По § 81 лит. б п. 10 устава духовных академий „присуждение звания действительного студента и степени кандидата“ значится в числе дел Совета Академии, представляемых на утверждение Епархиального Преосвященного.

Определили: I) Окончивших полный академический курс студентов:

1) Малевича Анатолия,

Туницкого Николая,

Зеленцова Ивана,

Струминского Василия,

5) Успенского Константина,

Шестова Александра,

Спасского Алексея,

Воскресенского Ивана,

Алмазова Михаила,

10) Головачева Потапа,

—232—

Фигуровского Ивана,

12) Муравьева Василия –

удостоить степени кандидата богословия с предоставлением им права на получение степени магистра без нового устного испытания.

13) Славгородского Николая,

Священника Купленского Владимира,

15) Соловьева Николая,

Иеромонаха Арсения (Жадановского),

Чернявского Александра,

Богоявленского Дмитрия,

Чулкова Павла,

20) Воронова Николая,

Кудинова Павла,

Студенского Аркадия,

Чанишвили Георгия,

Заозерского Александра,

25) Афанасьева (он же Анисимов) Петра,

Фиолетова Сергея,

Кесарийского Ивана,

Лучинина Льва,

Зеленина Николая,

30) Орлова Дмитрия,

Священника Никитина Тихона,

Рижского Константина,

Цветкова Сергея,

Арефьева Ивана,

35) Соболева Александра,

Пушкина Бориса,

Архим. Дионисия (Марангудакиса), грека,

Знаменского Василия,

Неклюкова Петра,

40) Тсолакиса Савву, грека,

41) Пятницкого Ивана –

удостоить степени кандидата богословия с правом на получение степени магистра по исполнении требований, означенных в § 137 академического устава.

42) Абурруса Илью, сирийца,

Иеродиак. Афанасия (Трифонова), болгар. уроженца,

Бунтовникова Стефана, болгар. уроженца,

—233—

45) Ващенко Григория,

Евладова Петра,

Иеродиак. Клариона (Николова), болгар. уроженца,

Нечаева Ксенофонта,

Покровского Дмитрия,

50) Попова Христо, болгарского уроженца,

Смирнова Александра,

52) Троицкого Дмитрия –

удостоить звания действительного студента Академии с предоставлением им права на получение степени кандидата богословия: Абуррусу – по представлении новых семестровых сочинений по Священному Писанию Нового Завета и церковной археологии и литургике; иеродиакону Афанасию – по представлении новых семестровых сочинений по метафизике и церковной археологии и литургике; Бунтовникову – по представлении удовлетворительного кандидатского сочинения; Ващенко – по представлении нового семестрового сочинения по Священному Писанию Нового Завета; Евладову – по представлении новых семестровых сочинений по метафизике и церковной археологии и литургике; иеродиакону Илариону – по представлении удовлетворительного кандидатского сочинения, новых семестровых сочинений по словесности и церковной археологии и литургике и одной проповеди; Нечаеву – по представлении удовлетворительного кандидатского сочинения; Покровскому – по представлении удовлетворительного кандидатского сочинения, нового семестрового сочинения по церковной археологии и литургике и одной проповеди; Попову – по представлении новых семестровых сочинений по психологии и общей церковной истории; Смирнову – по представлении удовлетворительного кандидатского сочинения и нового семестрового сочинения по метафизике и Троицкому – по представлении удовлетворительного кандидатского сочинения. – II). Студентам Лепехину Николаю, Линькову Александру и Успенскому Михаилу, в виду засвидетельствованного академическим врачом болезненного состояния их, дозволить сдать устные испытания по предметам IV курса в августе месяце текущего 1903 года, после чего и иметь суждение об удостоении их степени кандидата богословия. – III) Высотского Павла, в случае обратного принятия его Правлением Академии в число студентов, оставить в IV курсе

—234—

на второй год. – IV). Постановления сии представить на Архипастырское утверждение Его Высокопреосвященства.

III. Предложение Ректора Академии Арсения, Епископа Волоколамского:

„Долгом считаю предложить Совету Академии избрать кого-либо из ныне окончивших академический курс студентов для приготовления в будущем учебном году к замещению вакантных преподавательских кафедр в Академии“.

Справка: 1) § 54 устава духовных академий: „Для приготовления к занятию преподавательских вакансий в Академии, Совету предоставляется оставлять при оной на годичный срок наиболее даровитых студентов, кончивших курс с отличным успехом. Примечание. Лица сии получают содержание из особо назначенных для того сумм, в размере не свыше 700 рублей на каждого“. 2) По § 81 лит. б. п. 5 того же устава „оставление при Академии окончивших курс студентов, для приготовления к занятию преподавательских кафедр в оной, и назначение им содержания“ значится в числе дел Совета Академии, представляемых на утверждение Епархиального Преосвященного.

Определили: 1) Оставить для приготовления в будущем учебном году к замещению вакантных преподавательских кафедр в Академии окончивших ныне академический курс воспитанников Николая Туницкого и Ивана Зеленцова, с производством им, с 16 августа текущего года, содержания по 700 рублей каждому, за вычетом 2% на пенсии. 2) Мнение сие представить на Архипастырское утверждение Его Высокопреосвященства.

IV. Докладную записку временного преподавателя русского и церковно-славянского языков (с палеографией) и истории русской литературы, заслуженного ординарного профессора Академии Григория Воскресенского:

„Честь имею доложить Совету Московской Духовной Академии, что я признаю студента IV курса Николая Тунпцкого достойным кандидатом на кафедру русского и церковнославянского языков (с палеографией) и истории русской литературы, как оказавшего в кандидатской диссертации основательные филологические и литературные познания,

—235—

наклонность и способность к филолого-литературным занятиям. Вместе с тем полагаю, что для полного подготовления г. Туницкого к означенной кафедре весьма полезно было бы для него 1) прослушать в одном из столичных университетов курсы общего и сравнительного языкознания, греко-славянской палеографии, славяно-русской филологии и литературы и 2) получить командировку за границу в славянские земли для ознакомления на месте с языком и литературными памятниками западных и южных славян“.

Справка: 1) По определению Совета Академии от 1 февраля 1902 года, утверждённому Его Высокопреосвященством, в виду отсутствия кандидата, вполне подготовленного к замещению вакантной кафедры русского и церковно-славянского языков (с палеографией) и истории русской литературы, временное исполнение преподавательских обязанностей по означенной кафедре поручено, с 1 февраля 1902 года, бывшему преподавателю сих предметов – заслуженному ординарному профессору Академии Григорию Воскресенскому, изъявившему на то своё согласие, с производством ему, согласно § 60 академического устава, вознаграждения в размере 900 рублей в год. – 2) Определением от 4 июня того же 1902 года Совет Академии просил профессора Воскресенского „озаботиться приготовлением достойного преемника себе из настоящих или бывших учеников своих и свои предположения по этому делу представить на обсуждение Совета Академии“. 3) По § 81 лит. а п. 7 устава духовных академий „принятие мер к замещению профессорских и других преподавательских вакансий“ значится в числе дел, окончательно решаемых самим Советом Академии.

Определили: 1) В случае утверждения Его Высокопреосвященством постановления Совета, изложенного в предшествующей (III) статье настоящего журнала, – окончившего в текущем году курс и оставленного при Академии на год для приготовления к замещению вакантных преподавательских кафедр, кандидата богословия, Николая Туницкого иметь в виду для замещения вакантной ныне в Академии кафедры русского и церковно-славянского языков (с палеографией) и истории русской литературы. –

—236—

2) Предложить профессорскому стипендиату Туницкому для полной научной подготовки к занятию означенной кафедры прослушать в течении 1903–1904 учебного года курс лекций по указанным в докладной записке профессора Воскресенского предметам на историко-филологическом факультете Императорского С.-Петербургского Университета, для чего и просить Его Высокопреосвященство возбудить, через Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода, ходатайство пред Г. Министром Народного Просвещения о прикомандировании Туницкого к означенному факультету на 1903–1904 учебный год, с освобождением от платы за слушание лекций. – Окончательное же суждение об избрании профессорского стипендиата Туницкого на кафедру иметь после представления им отчёта о своих годичных занятиях и прочтения пробных лекций.

V. Заявления стипендиатов и своекоштных студентов, ныне окончивших курс в Академии: Евладова Петра, Знаменского Василия, Кесарийского Ивана, Лучинина Льва, Неклюкова Петра, священника Никитина Тихона, Покровского Дмитрия, Пушкина Бориса, Пятницкого Ивана, Соболева Александра, Фиолетова Сергея, Цветкова Сергея и Чанишвили Георгия о желании их служить по духовно-учебному ведомству.

Справка: Определением Святейшего Синода от 3 марта/11 апреля 1892 года за № 590 предписано Советам Академий, чтобы они не позже 15 июля доставляли в Святейший Синод сведения об окончивших курс студентах, имеющих священный сан, а в Учебный Комитет сообщали списки всех прочих студентов как казённокоштных, так и тех из своекоштных, которые изъявят желание служить по духовно-учебному ведомству, с обозначением в том и другом случае: а) места их происхождения; б) отметок об их успехах и поведении; в) требуемых определениями Святейшего Синода от 25/27 апреля 1884 года и 27 января/17 февраля 1888 года сведений о том, кто из них на какую учительскую кафедру или должность в семинариях и училищах признаётся более способным, а относительно тех, которые не имеют полного балла по поведению, сведений, на основании инспекторских записей, о качестве совершенных ими во время пребывания в Академии проступ-

—237—

ков, и чтобы, по сообщении Святейшему Синоду и Учебному Комитету вышеупомянутых сведений, обращали всех казённокоштных студентов, а равно и тех своекоштных, которые по окончании академического курса заявили о своём желании служить по духовно-учебному ведомству, в епархии, по принадлежности, с выдачей им на проезд билетов, а казённокоштным и прогонных денег и с отсылкой документов таковых студентов в подлежащие духовные консистории.

Определили: 1) По утверждении окончивших курс в текущем году студентов Академии в степени кандидата богословия и звании действительного студента сообщить в Святейший Синод и в Учебный Комитет требуемые Синодальным определением от 3 марта / 11 апреля 1892 года за № 590 сведения о них. – 2) Всех казённокоштных студентов, а равно и тех из своекоштных и стипендиатов, которые заявили о своём желании служить по духовно-учебному ведомству, уволить в епархиальное ведомство с выдачей им на проезд билетов, а казённокоштным и прогонных денег, и препроводить их документы в подлежащие духовные, консистории.

VI. Рассуждали о назначении на 1903–1904 учебный год стипендий студентам Академии.

Справка: 1) В настоящее время, за окончанием полного академического курса и выбытием из Академии студентов бывшего IV курса, остаются свободными следующие стипендии: две имени А.И. Хлудова – по 265 рублей каждая, семь Троице-Сергиевой Лавры – по 220 рублей каждая, две Московской кафедры – по 110 руб. каждая, по одной имени: Митрополита Иоанникия в 217 руб., Архиепископа Макария в 220 руб., архимандрита Павла и профессора Н.И. Субботина в 220 р., протоиерея И.В. Рождественского в 194 р., протоиерея Ф.А. Голубинского и П.С. Делицына в 173 р., П.А. Мухановой в 220 р. и одна академическая в 210 р. – Кроме того подлежит назначению одному из студентов II курса стипендия имени покойного Митрополита Московского Сергия в 220 р., одному из студентов III курса – казённая стипендия (после умершего студента Ивана Дгебуадзе) и одна стипендия имени Г.И. Хлудова в 80 р. (после уволенного по семейным обстоятельствам студента

—238—

II курса Ивана Станиславского). – 2) Утверждённых Его Высокопреосвященством „Правил относительно распределения казённых и частных стипендий между студентами Академии“ а) п. I: „По составлении, в конце учебного года, переводных списков студентов академии, но в том же заседании, Совет обсуждает каждый раз особо вопрос о распределении на предстоящий учебный год стипендий на трёх последних курсах“; б) п. II: „При распределении стипендий на трёх последних курсах Совет руководствуется, в качестве основного, тем же правилом, которым определяется назначение стипендий на первом курсе, а именно: все наличные казённые и те из частных стипендий, назначение и определение срока пользования которыми зависит всецело от Совета Академии, назначаются соответствующему числу студентов в порядке разрядного списка, начиная с первого“; в) п. III: „Исключения из этого правила допускаются Советом Академии лишь по тщательном исследовании причин понижения студентов в разрядном списке, причём в случае резкого понижения, происшедшего от невнимательного отношения к исполнению учебных обязанностей, студент может быть лишён стипендии на год, хотя бы по занимаемому им месту в списке он и сохранил право на пользование ею, и, наоборот, стипендия может быть сохранена за студентом, лишившимся её вследствие незначительного понижения в списке, происшедшего не от лености или рассеянности“; г) п. IV: „Студент, потерявший место вследствие продолжительной болезни, сохраняет за собой стипендию, которой пользовался“. 3) Положения о стипендии имени покойного Митрополита Московского Сергия: а) § 3: „Размер годичной стипендии определяется в двести двадцать (220) р., и она назначается Советом Академии одному из лучших и способнейших студентов I курса, причём преимущество отдаётся, согласно воле жертвователя, воспитанникам Тульской семинарии. Примечание. В виду того, что в начале первого курса нельзя с точностью определить сравнительное достоинство вновь поступивших в Академию воспитанников, означенная стипендия, сделавшись свободной, причисляется к тридцати казённым вакансиям первого курса и только по истечении года – назначается в

—239—

частности тому или другому студенту, избранному Советом, согласно с условиями сего параграфа“; б) § 6: „Согласно воле жертвователя, воспитывающийся на означенной стипендии в течении всего академического курса студент получает право к своей фамилии прибавлять фамилию „Сергиев“, сохраняя эту прибавку и по выходе из Академии“.

Определили: 1) Принимая во внимание ведомости об успехах и поведении студентов Академии за минувший учебный год, лишить казённых стипендий на будущий 1903–1904 учебный год студентов: 3 курса – Александра Петропавловского, 2 курса – Харитона Иванова, Виктора Соколова, Сергея Петрова и Александра Бартенева и оставленных во 2-м курсе на второй год – Андрея Белявского и Михаила Попцова, а также частных стипендий: П.А. Мухановой в 220 рублей – студента 4 курса Александра Минераллова и В.М. Ундольского в 200 рублей – студента того же курса Сергея Ильинского и передать: казённые стипендии студентам: 3 курса – Александру Грандилевскому (пользовавшемуся стипендией протоиерея И.В. Рождественского в 194 рубля), Ивану Стоянову (пользовавшемуся стипендией Московской кафедры в 110 рублей) и Михаилу Соловьеву (пользовавшемуся стипендией М.А. Хлудова в 118 рублей); 2 курса – Николаю Рождественскому (пользовавшемуся стипендией Ю.Ф. Самарина в 173 рубля), Николаю Краско, Павлу Лепехину и Николаю Писаревскому (пользовавшимся стипендиями Г. П. Хлудова по 80 рублей); частную стипендию П.А. Мухановой – студенту 4 курса Константину Денисову (пользовавшемуся стипендией Епископа Христофора в 160 рублей); стипендию В.М. Ундольского – студенту 2 курса Виктору Соколову. – 2) Стипендии имени А.И. Хлудова назначить студентам 2 курса Николаю Чернявскому и Владимиру Семидалову (пользовавшимся казёнными стипендиями). – Семь стипендий Троице-Сергиевой Лавры – студентам: 4 курса – иеродиакону Алексию (Симанскому), Александру Моисееву (пользовавшемуся стипендией Ломоносовского Комитета в 202 рубля) и Ивану Недригайлову (пользовавшемуся стипендией Архиепископа Алексия в 170 рублей), 3 курса – Сергею Булыгину (пользовавшемуся академической стипендией в 210 рублей) и Александру Троицкому (пользовавшемуся стипендией Епископа Никодима в 192 рубля), 2 курса – Андрею Белявскому

—240—

и Михаилу Попцову. – Две стипендии Московской кафедры – студенту 2 курса Виктору Лебедеву и имеющему в августе месяце держать переводные испытания во 2-й курс студенту Всеволоду Меньшихову. – Стипендию Архиепископа Макария – студенту 3 курса Михаилу Смирнову (пользовавшемуся стипендией прот. Невоструева в 142 рубля). – Стипендию архимандрита Павла и профессора Н.И. Субботина – студенту 4 курса Владимиру Кирикову (пользовавшемуся казённой стипендией). – Стипендию протоиерея И.В. Рождественского – студенту 3 курса Александру Петропавловскому. – Стипендию протоиереев Ф.А. Голубинского и П.С. Делицына – студенту 3 курса Филиппу Ершову (пользовавшемуся стипендией Московской кафедры в 110 руб.). – Стипендию П.А. Мухановой – студенту 3 курса Василию Флорову (пользовавшемуся стипендией Московской кафедры в 110 рублей). – Академическую стипендию – студенту 3 курса Григорию Павскому (пользовавшемуся стипендией Г.И. Хлудова в 80 р.). – Казённую стипендию на 3 курсе – студенту означенного курса Николаю Ястребову (пользовавшемуся стипендией Московской кафедры в 110 рублей). – 3) Стипендии: протоиерея И.В. Рождественского (после А. Грандилевского) передать студенту 3 курса Всеволоду Соболеву, Ю.Ф. Самарина (после Н. Рождественского) студенту 3 курса Александру Батину (пользовавшемуся стипендией М.А. Хлудова в 118 рублей); Епископа Христофора (после К. Денисова) – студенту 2 курса Михаилу Веретенникову, две казённые стипендии (после Н. Чернявского и В. Семидалова) – студентам 2 курса Константину Владиславлеву и Нилу Пятницкому, Ломоносовского Комитета (после А. Моисеева) – студенту 3 курса Ивану Неутриевскому, Архиепископа Алексия (после И. Недригайлова) – студенту 4 курса Александру Минераллову, Епископа Никодима (после А. Троицкого) – студенту 2 курса священнику Иоанну Звездкину; казённую (после В. Кирикова) – студенту 4 курса Василию Бензину. – 4) Стипендиатом имени покойного Митрополита Московского Сергия назначить студента 2 курса Михаила Беляева. – 5) За прочими студентами оставить на будущий 1903–1904 год те стипендии, которыми они пользовались в минувшем году; двенадцать стипендий: академическую в 210 р., протоиерея А.И. Невоструева в 142 руб., две М.А. Хлудова по 118 р., четыре Москов-

h6C (Продолжение следует).