Март

—161—

сего дня. Он старался превзойти не только Ария, своего учителя и виновника этого отступничества, но и всех других, попиравших славу Единородного, ибо он обвинялся в том, что, поклоняясь тварям и воздавая созданию почтение, подобающее одному Богу, он оказался явно идолопоклонником, как свидетельствуют об этом и славные богоносные отцы наши.²⁸⁸ Вполне естественно было, что и приверженцы и ученики его разделяли мнение учителя. Он наставлял их, что тело Христово нельзя изображать, рассуждая об этом поистине как грезящий во сне. Но кто не знает всего, что касается до Евсевия? Кому не известно это, хотя бы он был даже их простецов и неучёных? Пятьдесят лет с небольшим тому назад многочисленное и богоизбранное собрание в Никее, разумею, священный собор богоносных и дивных мужей, действовавших во всём по внушению божественного Духа, низложил и отторг от Церкви приверженцев Арианской ереси, объявив их отлучёнными со всеми их новоизмышлёнными и чуждыми догматами. И хотя Евсевий с притворным смирением и присоединился к православной вере, желая укрыться, однако он опять возвратился к своему образу мыслей, как это бывает с молодыми побегами, когда они вырываются из руки, их наклоняющей. Подобное же нечто ухищрялся делать и нечестивый Арий, так что некоторые, коим было неизвестно его коварство, в течение долгого времени удостаивали совершать о нём память, считая его принадлежащим к сонму православных, доколе собравшийся в Александрии

—162—

собор не подверг их каноническим запрещениям, определив, что никому из благочестивых христиан не подобает ходить (в храмы) в день памяти Евсевия.

Говорили ли о других, после них бывших, богоносных отцах, наставниках правой веры и учения, как они весьма храбро и мужественно подвизались в борьбе с этим заблуждением? Для одного только перечисления их сочинений и книг потребовалось бы много времени и труда. Таким образом, уже столь давнее время изгнанный из священного двора нашего, Евсевий теперь у них председательствует в качестве главы учения, или вернее сказать, глупости. Несчастные величаются и гордятся его догматами и выставляют и самому ему (ложно) приписанные нелепые изречения, не согласные ни с истиной, ни друг с другом. Таково уж свойство лжи. Каких-либо целых книг у них до настоящего времени совсем не оказывается. Тех же, кого они осмеливаются самовольно именовать отцами и объявляют первоначальниками своего пустословия, мы потом обличим в пустословии и ничтожестве их неверия, если Богу будет угодно и если нашему труду окажет благоволение и помощь Тот, Кто может изощрять язык немого, укреплять ослабевшие и немощные члены, так что и хромой вскакивает как олень и прекрасными и крепкими оказываются ноги благовествующих мир Церкви Бога нашего. Но перейдём к вопросу, который подлежит обсуждению.

13. Так как замыслы их представлялись им трудноосуществимыми, то, что же они делают для того, чтобы не казались опирающимися только на учение лиц, находящихся вне Церкви, говорящими для

—163—

многих неубедительно и не достигающими своей цели? И до чего доходит их коварство? К мутному и горькому потоку еретичествующих они подмешивают сладкий и чистый источник истины, подобно тому, как издавна дурные торговцы портят вино, смешивая его с водой. Вырывая некоторые изречения богословов, отцов наших, которые возжги свет истины миру, из целого содержания их книг, они причисляют их к своему заблуждению. А быть может они не в силах понять заключающийся в тех изречениях смысл, ибо предварительно они не очистили гноя со своих душевных очей. Или же на погибель свою, и обманываемых ими произвольно приводя и толкуя их, они искажают и подделывают слово истины, приготовляют приманку для крючка и таким образом авторитетом лиц эти шарлатаны завлекают и обольщают простых слушателей своих, усыплённых скрытым коварством нечестия. Эти изречения отцов – ясные, бесспорные и доступные пониманию каждого, они урезывают, переиначивают и коварно замалчивают пред теми, кои вовлечены в их замысел. О, ослепление и ожесточение! Они не сознают и не понимают, что делают, – вследствие этого блуждают в глубоком мраке и не хотят взирать на сияние истины. Если бы они понимали, то никогда бы не презрели Господа славы.

14. Что может быть тягостнее и вреднее этих замыслов? Что может быть несноснее и неприятнее этого разделения? Давно совершенно уничтоженную и изгнанную с языка христиан ересь они, неразумные, теперь силятся снова возжечь и оживотворить. Этим занимаются и этого добиваются её родители. Они дают врагу доступ для нашего обольщения

—164—

дабы то, чего никогда не в состоянии был он достигнуть даже через распинателей Господа, обретши себе таких помощников служителей своего нечестия, совершит это среди нас. И вот теперь с веху донизу протканный честной кровью Христа хитон разрывается и разделяется, и величайшее из благ мир и единомыслие нарушается и гибнет. Ужасно то, о чём повествуется и о чём мы слышим из древних времён: царство Давида, распавшееся и разделившееся; восстание колен, бывшее следствием неповиновения и дерзости сына; Израиль, разбегающийся по шатрам своим; Иеровоам, раб со скипетром и отступник на троне; борющаяся с Иерусалимом Самария, откуда полагается начало зол; народ, наученный поклоняться тварям вместо Творца и устремившийся нечестиво к идолослужению. Но ещё ужаснее то, что делается и что мы видим теперь, когда царство Христов растекается и разделяется, члены восстают против тела Христова и даже против Самой Главы, – язык свят, царское священство, людие в снабдение (1Петр.2:9), предназначенные возвещать божественную силу, провозглашать ясным и громким голосом величие божественного домостроительства, исповедовать благодать избавления и искупления, обратились в противную сторону и, в большинстве увлеченные служителями зла, оказываются совершенно беспомощными и пребывающими во мраке, хотя были посещены Востоком, свыше (Лк.1:78), и впадают в пропасть неверия – эти поистине неблагодарные твари и неразумные Иудеи. Сколь велико различие между тем и другим, это может уразуметь каждый: в первом случае колебания и несогласия во мнениях имели место в отношении к земному, перстному, скоропреходящему

—165—

и непорочному, а во втором – в отношении к самому небесному и вышнему царству и славе, которых мы не достойны зреть, хотя нам и обещает всё это православная вера в случае, если дела наши будут соответствовать вере.

Таким образом, нечто подобное случилось и в настоящее время, когда новое и беззаконное собрание, как другая Самария, отделяется от нового Иерусалима, т.е. Церкви. Восседают гордецы с надменным сердцем и служат золотым тельцам – этому второму идолопоклонству, страсти сребролюбия, ибо раболепствуют суетной славе мира. Не отказываются быть народом Ефраима и противостоять горе Сиону, т.е. нашему возвышенному богословию, выставляя против него своё пустословие и ничтожное сбивчивое учение, которым многих с помощью софизмов и ложных умозаключений увлекают в свою пропасть. Много есть нерадивых с легко увлекающимся умом, нетвёрдых в вере, которые взирают только на настоящее, домогаются мирской славы, полагают своё счастье в том мире и, побеждаемые всем этим, как пленники, оставляют Иерусалим, переходят к жертвенникам достойных посмеяния богов, входят в разбойничью пещеру служителей бесстыдства и там гибнут, навлекая пагубу на свою душу. Всякий желающий наполняет руку дарами, а душу преступлениями и нечистотой, или нечестиво рукополагается во служителя неба, или добровольно преклоняет колена перед богиней плотоугодия Астартой. После того как ловцы захватят их в свои сети, им предлагают награды, обещают доступ и хороший приём во дворце, возбуждая в них блестящие надежды, ободряют их похвалами, награждают и, сделав их своими едино-

—166—

мышленниками, выказываю им всякое благоволение.

15. Но много есть и мужественных умом, сильных благочестием, ревнителей доблестных дел, которые, будучи непреклонно и непоколебимо честны, презрели всё это. Глубоко презирая эти домогательства, как исполненные обмана и предрассудства, они подвергаются за это насилиям, всячески притесняются и даже против воли схватываются, как острожники и преступники. Отказываясь от сообщества с ними и гнушаясь сочинённых ими басней, они, однако не освобождаются от их лукавых домогательств. Сначала убеждая льстивыми словами, обманщики и клеветники пытаются увлечь их обещаниями больших даров, усиливаются заставить их, прежде всего, подписаться к нечестивой формуле и, при обещании блага и вместе с тем под угрозой бедствий, предлагают им на выбор то или другое. Когда же увидели твёрдость и непоколебимость их веры и что они ни в чём не поступят согласно их желаниям, тогда обращаются к расследованию их жизни и возводят на них обвинения, о которых оклеветанные даже слухом не слыхали. Теперь пускаются в дело уже не обещания, а страшные наказания, именно: заключение, тяжелые заточения, голод и ужасные истязания. Есть такие, которые, после наказания ударами по спине и разных других истязаний, потом присуждаются к долгим и тяжелым ссылкам, направляемые в места суровые и невыносимые, которые по своей дикости, отсутствию удобств для человеческого существования и тесноте, кажутся предназначенными для того, чтобы держать в плену подвергающихся насильственным мучениям. К како-

—167—

вым были присоединены и те, которые содействовали этому, ибо пленников сопровождал отряд государственной стражи, которая им прислуживала. В таком положении были первейшие из епископов, храбро защищавшие православное учение. Есть и ниже их стоящие по достоинству, но одинаково с ними поддерживавшие честную веру. Правда, их не много осталось в Церкви Божией, но они подобны теплящейся искре, которая в своё время от божественного дуновения разгорается в пламя и погруженных во мрак неверия приведёт к духовному свету, – чтобы и нам можно было сказать согласно с пророческими словами: аще не бы Господь Саваоф оставил нам семене, яко Сидон убо были быхом и яко Гоморру уподобился быхом (Ис.1:9).

16. Среди низшего клира оказывается много людей трусливых, не твёрдых, приспособляющихся ко времени и обстоятельствам и меняющихся подобно хамелеону, который, говорят, легко меняет свою окраску, с быстрой переменой цветов соединяя скорость движения, чтобы посредством разнообразного вида, укрываться от встречающихся с ним. Таким образом, склоняясь перед силой, они оказываются во власти притеснителей, хотя и недобровольно. Некоторых из них до т ого обуяло себялюбие и изнеженность и они ведут себя так по детски, влающеся и скитающеся всяким ветром учения, во лжи человеческой в коварстве козней лщения (Еф.4:14), что когда им предполагают одно из двух: или нанести ущерб душе и лишится мест, они дерзают говорить, что избирают первое, подвергают опасности своё спасение и думают, что не делаю ничего странного. Делающий это недостоин ли слёз? Не заслуживает ли это печали и плача?

—168—

И если люди не будут плакать, то бездушная тварь будет скорбеть и стенать. И каждому же суду они не подлежат? «Ибо если Бог, как посредник, говорит богословский язык,²⁸⁹ скрепляет договоры между собой, то какова же опасность, когда мы являемся нарушителями договоров, заключенных нами с Ним самим, и оказываемся виновными не только в грехах, но и даже во лжи перед Истиной»? Павел (не будем говорить, сколько он, подвигаемый любовью ко Христу, возмог перенести) претерпел всевозможные скорби, гонения и опасности, и его не могли ни настоящая, ни грядущая, ни иная тварь разлучити (Рим.8:38–39). Такова была теплота его любви, что даже дерзал молиться, чтобы быт, в некоторой мере, отлучённым от Христа (Рим.9:3). Эти же не могут перенести даже простого поношения ради благочестия. Но прощаясь со всем этим, они льнут только к матери, погружаются в страсти плотоугодия и нисколько не думают устремлять свою мысль горе. Как будто они спешат домой, чтобы поскорее видеть свои поля и дорогие имения, или любимый виноградник, – посмотреть, сколько у них вожделенной земли, вспаханной и оставленной под пар, – высчитать по пальцам доходы с неё, или взглянуть на отборных коней и мулов, красивых и упитанных, хорошо ли их объезжают наездники, хорошо ли они бегут, носят сёдла и годны ли к езде, – в хорошем ли состоянии находятся волы, пашущие землю, как и всякий другой скот, находящийся на пастбищах и в стадах. Не лишне сказать и о том, как усердно хлопочут они о пышности и красоте

—169—

верхнего платья, хитонов и плащей и, вообще говоря, направляют своё честолюбие на настоящую пустую славу. С таким дурным направлением ума, прилепившись любовью к преходящему и текущему (ибо, чем кто побеждается, тому и рабствует), они изменяют благочестивой вере и спасению, т.е. главнейшему из всего. Они также легко уловляются сетями беззаконных, как звери, попадающие в сети охотников. Павел мог бы удивляться более этим, чем Галатами (Гал.4:6), ибо они так скоро оставили раз преданные нам, свыше и от отцев снисшедшие, божественные и священные догматы и всегда непрерывно господствовавшие и пребывавшие установления и обычаи. И не вспоминали следующих слов: аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет (Гал.1:9). Таково их положение и так оно горестно

17. Но время обратить слово к начальникам нечестия: в также надо рассмотреть, не будет ли тоже самое относиться и к другим. Итак, отпав раз от истины, опираясь неразумно на свои поспешные суждения, они сочиняют ложь, насколько хватает их сил, задаются глупыми и странными вопросами, выдумывают бабьи и ребяческие басни, не согласные ни с истиной, ни с самим собой, переисследуют исследования, которые не имеют к ним ни какого отношения, не принимают ни того, что говорят, ни того, что утверждают. Вопросы (которыми задаются они) изобретены ими на пагубу себе и слушателям, чтобы дать ответ не только за свою погибель, но и за вред, причиняемый последним. Их злобу и погибель предвозвестило уже Св. Писание, – к ним можно приложить с полным правом следующие места из него. Когда глашатай евангелия и учитель божест-

—170—

венных тайн предвидел в духе их злобу, то провозгласил пророчески, что внидут волцы тяжцы в вас, не щадящи стада. И от вас самех востанут мужие глаголющии развращеная, еже отторгати ученики вслед себе (Деян.20:29–30). И в другом месте он говорит, что таковии бо лживи апостоли, делателе льстивии, преобразующеся во апостолы Христовы. И не дивно: сам бо сатана преобразуется во Ангела светла. Не велие убо, аще и служителие его преобразуются яко служители правды: имже кончина будет по делом их (2Кор.11:13–15). И не Дух ли, замечает он, явственне глаголет, яко в последняя времена отступят нецыи от веры, внемлюще духовным лестчым и учением бесовским. В лицемерии лжесловесник, сожженных своею совестию (1Тим.4:1–2). И затем: в последния дни настанут времена люта. Будут бо человецы самолюбцы, сребролюбцы, величави, горди, хулницы, родителем противящиися, неблагодарни, неправедни, нелюбовни, непримирителни, клеветницы, невоздержницы, некротцы, неблаголюбцы, предателе, нагли, напыщени, сластолюбцы паче нежели боголюбцы, имущии образ благочестия, силы же его отвегшиися (2Тим.3:1–5). Якоже Ианний и Иамврий противистася Моисею, такожде и сии противляются истине, человецы растленни умом и неискусни о вере. Но не преуспеют более: безумие бо их явлено будет всем (2Тим.3:8–9). И опять в другом месте: Бога исповедуют ведети, а делы отмещутся Его, мерзцы суще и непокориви и на всякое дело благое неискусни (Тит.1:16). И если Бог оставит и попустит преуспевать нечестивым, то слово их яко гаггрена жир обрящет… и возмущают некоторых веру. Твердое убо основание Божие стоит, имущее печать сию: позна Господь сущыя Своя, и: да отступит от неправды всяк именуяй имя Господне (2Тим.2:16–19).

—171—

Знаем, что Бог милосерд к ним и долготерпит, дабы наконец, вытрезвившись, они стали лучше. Знаем также, что Он испытует терпение и твёрдость упования верных, добре живущих по (учению) Христа, дабы они, не ослабев от скорбей, оказались ещё более испытанными и чистыми. – Затем посмотрим, как предаёт посрамлению их нечестие и безумие божественный Петр, первейший из учеников Спасителя, вершина богословия, основание и утверждение Церкви, говоря так: быша же и лживии пророцы в людех, якоже и в вас будут лживии учителие, иже внесут ереси погибели, и искупльшаго их Владыки отметающеся, приводяще себе скору погибель. И мнози последствуют их нечистотам, ихже ради путь истинный похулится. И в преумножении льстивых словес вас уловят: ихже суд искони не коснит, и погибель их не дремлет (2Петр.2:1–3). И: привнидоша ненцыи человецы, говорит другой ученик Господа, древле представленнии на сие осуждение, нечестивии, Бога нашего благодать прелагающии в скверну, и единого Владыки Бога и Господа нашего Иисуса Христа отметающиися – коих он и оплакивает: горе им, яко в путь Каинов поидоша, и в лесть Валаамовы мзды устремишася, и в пререкании Корреов погибоша (Иуд.4:11). Пусть выслушают также и то, что провозгласило о них в духе пророческое слово: ты умение отвергл еси, говорит божественный Осия, отвергну и аз тебе, еже не жречествовати мне (Ос.4:6). И: пругло бысте стражбе, и якоже мрежа распростерта на Итавирии, юже ловящии лов поткнуша (Ос.5:1), и быша яко прелагающе пределы: на ня излию яко воду гнев мой (Ос.5:10). А что (говорит) дивный Аввакум? Горе напаяющему подруга своего развращением мутным и упоявающему, яко да взирает ко пе-

—172—

щерам их сытость бесчестия от славы (Аввак.2:15–16). Бладженный Софония говорит: священницы его сквернять святая и нечествуют в закон. Господь же праведен посредь его и не имать сотворити неправды: утро утро даст суд свой и не в распри победу (Соф.3:4–5). Кроме того, божественный Захария: и не покоришася еже внимати, и даша плещы презирающыя, и ушеса своя отяготиша, еже не слышати, и сердце свое учиниша непокориво не послушати закона моего (Зах.7:11–12). И: на пастырей прогнивася ярость моя, и на агнцы пасещу. И посетит Господь Бог Вседержитель стадо свое, дом Иудин (Зах.10:3). О, насущии суетная, и оставльшии овец (Зах.11:17). И наведу руку Мою на пастыря (Зах.13:7), – и далее следующее, весьма суровое и тяжелое. Их же за поношения имя Божия обличает славный и божественный Малахия и показывает, в чём и как они противляются: аще не услышите и не положите на сердцах ваших, еже дати славу имени моему, глаголет Господь Вседержитель, то послю на вы клятву и проклену благословение ваше (Мал.2:2). А что следует за этим, ещё более сильно и сурово: вы же уклонистеся от пути и изнемоществисте многих в закон, растлисте завет Левин, глаголет Господь Вседержитель (Мал.2:8). Сильно о них вещает громогласнейший из пророков, очищенный огнём и Серафимами, иерей и пророк: изступиша ума от Сикеры, потрясоша от пиянства Сикеры, прельстишася: сие есть приведение. Проклятие пояти сей совет, сей бо совет ради лихоимства (Ис.28:7–8). Самый сострадательный из пророков говорит о них: священницы не рекоша, где есть господь? и держащии закон не ведеша мя, и пастыри не чествоваша на мя (Иер.2:8): и: скиния моя опусте. понеже обуяша пастыри и Господа не взыскаша (Иер.10:20–21).

—173—

И: пастырие мнози растлиша виноград мой, оскверниша часть мою, даша часть желаемую мою в пустыню непроходную (Иер.12:10). И ещё: горе пастырем, иже погубляют и расточают овцы паствы моея. Сего ради сия рече Господь Бог Израилев к пасущим людей моих: вы расточили есте овцы моя и отвергосте я, и не посетисте их, с аз посещу на вас по лукавству умышлении ваших. И аз соберу останки людей моих от всех земель, в неже извергох их тамо, и возвращу их к селениям их, и возрастут и умножатся (Иер.23:1–3). Об их преступности и безумии громко возглашает превышних и небесных видений зритель божественный Иезекиль: и жрецы его отвергошася закона моего, и оскверниша святая моя, между святым и сквернавым не разлучаху, и между нечистым и чистым не разделяху, и оскверняху мя посреде себе (Иез.22:26). К этим, наконец, да присоединится боговдохновенный муж желаний, выставляющий их вавилонский образ мыслей и развращённый суд, и скажет, что изыде беззаконие из Вавилона отстарец судей, иже мняхуся управляти людей (Дан.13:5). Таковы изречения святых Писаний, обличающих и порицающих их.

Итак, что же говорят начальники этого заблуждения? Мне кажется, теперь благовременно вступить в состязание с ними. «До времени царствования Константина²⁹⁰ мы христиане поклонялись идолам». Себе самим и всем христианам они приписывают гнусное дело. Дивится сему небо и сильно содрогается земля. Кто хладнокровно выслушает это? И чему тут больше изумляться: чрезмерности ли клеветы или излишеству неразумия? Не имея чем подтвердить

—174—

столь непомерное нечестие и ложь, они прибегают к богоненавистному и безбожному синедриону, собранному им²⁹¹ незаконно и вопреки всяким каноническим основаниям, поступая подобно некоторым древним Эллинам, которые воздавая честь учителю, ссылались на сам сказал. Неразумные не стесняются называть этот синедрион собором. Если уж нужно называть его так, то послушаем, что говорит о нём пророк: соборище преступников, налякоша язык свой яко лук: ложь и неверство укрепишася на земли (Иер.9:2–3). И если бы кто назвал его навозным собором (χοπζοσύνοδοζ), то не сделал бы ничего неприличного, как ввиду любви к навозу создавшего его,²⁹² так и в виду сильного зловонья, скопившегося от неразумных речей, ибо великое нечестие изрыгал и умышлял он против неба и особенно лаял против славы Единородного. Хуже этого поношения не мог бы изрыгнуть и сам тот, кто именуется у них Сатаной, ибо оно было величайшим противоречием догматам Церкви и нашим таинствам. Вот это-то подвизавшиеся за нечестие и ложь собрание и называется у них собором. Усвоив его нечистые догматы и следуя его пагубному учению, неразумные не устрашились попрать чистую и неповреждённую веру нашу, не понимая, что умышляют против святых, ибо изостриша язык свой, яко змиин, яд аспидов под устнами их (Ис.130:3), – и беззаконие весь день, не-

—175—

правду умысли язык их (Пс.51:2), ибо глаголы уст их беззаконие и лесть (Пс.35:4).

18. Теперь благовременно по возможности кратко изложить содержание нашего христианского исповедания. Итак, мы, как предали нам от начала самовидцы и служители Слова (Лук.1:2), а также после них приняли тоже учение богословы и божественные учителя наши.

Веруем во единого Бога Отца Вседержителя, всего видимого и невидимого Творца и Господа, безначального, невидимого, непостижимого, неизменяемого, бесконечного. И во единого Господа Иисуса Христа. Сына Его единородного, безначально и безвременно и прежде всех веков из отчей сущности воссиявшего. И в единого Духа Святаго, от Бога Отца исходящего, и вместе с Отцем и Сыном богоглаголемаго и славимого, как соприродного и совечного. Троицу славим в ипостасях или лицах и для каждого из лиц сохраняем отдельные и несмешиваемые определённые особенности, которые никоим образом не прелагаются и не изменяются. Отцу мы усвояем нерождаемость и причину сущих от Него, Сыну – рождение, а Духу – исхождение. Веруем, что как Рождаемый, так и Исходящий воссияли от Отца, как из причины, и тот и другой произошли, как свет от света, – единый премирный, троеслучный и троесолнечный Свет. Чтим Единицу по сущности и природе, сходящуюся во единой пресущественной и сверхестественной высоте Божества, обладающей нераздельной и неотторгаемой славой и могуществом, которую мы познаём в тожестве желания и воли, в единении силы и действования, которой мы поклоняемся, как царице всех и владычице всего, и которой служит вся тварь видимая и невидимая,

—176—

как равночестной и сопрестольной. Единое в трёх мы созерцаем Божество, соединяемое тожеством существа, но в едином Божестве – три лица, которые, не отделяясь одно от другого, отличаются различием присущих каждому свойств, – ни Сына через рождение, не отделяя от сущности не рождаемого Отца, ни Духа от Отца и Сына через исхождение, – не допуская также и слияния через единение и нераздельность природы, но общением природы объединяем особенности каждого. «Разделяется нераздельно и соединяется раздельно, ибо одно в трёх Божество и три одно, именно те, в которых Божество, или, точнее говоря, которые Божество», как наставляет нас величайший из богословов.²⁹³

Итак, почитаем Бога Отца, Которым всё из небытия произведено к существованию, прославляем Бога Сына, через коего всё произошло и сохраняет постоянство сущности, покланяемся божественному Духу Святому. Почитая трёх, не разделяем единое Божество на трёх богов, чтобы избежать безбожного требожия или скорее – многобожия. Но из Трёх совершенных образуется Единое сверхсовершенное и пресовершенное, как научает нас богословие боговдохновенных отцев.²⁹⁴ Ипостаси же мы определяем мы не как природе чуждые и различные, разделяя их неодинаковостью и неравенством, но различаем по свойствам, совокупляя в единство сущности, отвергая что-либо в них излишествующее или недостающее: ибо как в сущности нельзя

(Продолжение следует)h6C .

—381—

6.

Для древнего египтянина, как и для других людей древнего мира, религия не была теорией, которая имеется про запас и о которой вспоминают при случае. Вся его жизнь была выражением его верований. Он отдавал много времени, сил и средств на служение богам и он не делал ничего для себя, не призывая богов. Египетская религия имела богатый и сложный культ и по оставшимся следам этого культа собственно, и восстанавливают и выясняют теперь. Когда египтяне стали строить своим богам храмы, вопрос этот остаётся открытым. От мифического периода не осталось несомненных следов существования храмов. Но отсюда нельзя делать заключения к их не существованию в эту эпоху. Очень может быть, что тогда египтяне воздвигали деревянные храмы. Древесная растительность была тогда гораздо богаче в Египте, впоследствии строевой лес был вытеснен из нильской долины развившимся земледелием. Затем более роскошные постройки последующего времени, когда египтяне стали свободно эксплуатировать алебастр и гранит, могли легко вытеснить скромные здания первой эпохи. От времени четвёртой династии Мариеттом в 1853 г. найдены остатки здания, относительно которого он и многие другие склоняются к мысли, что оно было храмом. К юго-западу от

—382—

Каира у подножия громадного сфинкса в песке Мариетт разрыл здание «в варварском стиле» из алебастра и розового гранита. В основании оно было почти квадратным. С южной стороны (близко к западу) во внутренности здания вёл узкий коридор, в середине этого коридора направо имеется небольшая комната, налево лестница, ведущая на террасу, далее коридор вводит в большую залу, имеющую форму буквы т., поддерживающуюся колоннами в форме параллелепипеда, с восточной стороны несколько узких комнат коридоров. Т. ориентирован с севера на юг, на севере коридор соединяет его ещё с узкой залой, к которой прилегает северная стена здания. Судя по плану, каждая сторона здания была более 15 и менее 20 сажень. Мариетт нашёл здесь глубокий колодец засыпанный песком, девять разбитых статуй Хефрена (в разных возрастах) и несколько каменных фигур павлинов. Громадный сфинкс олицетворение Гора наводил на мысль, что это здание было храмом, но с другой стороны статуи Хефрена и план здания, сходный и только немного превосходящий размеры некоторых гробов, делает более вероятным предположение, что это была гробница. Несомненные остатки храмов к нам идут, начиная с двенадцатой династии. Особенно такими остатками богат западный берег стовратных Фив. Здесь находятся развалины карнакского храма, от которого сохранились колонны, один обелиск в разбитом виде и один в целом (обелиски символизировали собой лучи, имели вид четырёхугольный, к верху суживающийся и кончавшихся заострением столбов, иссекались большей частью из гранитного монолита, исписывались иероглифами, по-египетски назывались «техами»). Общий вид египетского храма, как об этом позволяют судить останки таковых, был следующий. «Своим входом храм был обращён к востоку или тоже к Нилу, так как храмы, как и кладбища, строились на западной стороне Нила. Для храмов, прежде всего, воздвигали громадную кирпичную платформу, имеющую вид продолговатого параллелограмма. На платформе с трёх сторон западной, северной и южной – воздвигали каменные стены несколько наклонные внутрь, что придавало храму вид усечённой пирамиды. Ко входу в храм

—382—

вела обыкновенно длинная аллея гранитных сфинксов или баранов, она доводила до двух башен-пилонов, между которыми открывался вход в храм. Пилоны были расписаны живописью и иероглифами, вверху им были сделаны отверстия для помещения мачт с узкими флагами: в праздничные дни. Над дверью между пилонами помещалось изображение крылатого солнечного диска, около которого изображались две змеи (uraei). Это – знак Озириса, он помещался над всеми дверями вне и внутри храма. Через дверь между пилонами посетитель не вступал ещё прямо в храм, перед ним открывался длинный двор, имевший с трёх сторон крытые галереи на колоннах, за этим двором иногда шёл другой подобный же. Далее открывалась обширная зала, её каменный потолок поддерживался колоннами, средняя часть залы была выше прочих и в её возвышающемся куполе прорубались четырёхугольные отверстия, свет, проникавший через которые и освещал залу. Эта зала называлась «залой проявления». Сюда в торжественные дни выносили для поклонения верующим святыни храма или ковчег, содержавший в себе статую Бога. Ковчег имел форму лодки (бари). Всего вероятнее, что эта форма указывала на лодку Ра, вообще на солнечную лодку, в которой божество объезжает мир. Некоторые хотят видеть в этой лодке указание на лодку Изиды, в которой она плавала по Нилу, отыскивая тело Озириса, но это – случайное событие, с которым не связывается представление об участии в нём всех божеств. За залой проявления обыкновенно находилась другая подобная же зала меньших размеров. Склоняются к мнению, что она служила для той же цели, как и первая, но только в менее торжественных случаях. Коридоры и комнаты вели из названных комнат во святилище. Это – сравнительно небольшая, низкая и совершенно тёмная комната, в которой помещались статуя бога, обыкновенно роскошно одетая, ковчег (бари), вообще святыни. К святилищу вели ещё коридоры и комнаты, в которых по всей вероятности помещались принадлежности культа. При храмах устраивались помещения для священных животных, имелись отделения прорицалищ. Жрецы не жили в храмах, их дома обыкновенно устраивались около. Аллеи сфинксов и

—384—

двери и сам храм постепенно суживались по направлению к святилищу так, что храм являлся чем-то вроде равнобедренного треугольника обращённого основанием к Нилу. Стены, потолки храмов, колонны, статуи, всё обыкновенно покрывалось изображениями и иероглифическими надписями. На капителях колон часто вырубалось лицо богини Гатор (четыре лица на одной капители). В надписях говорилось о богах и героических подвигах фараонов. Были храмы и более простого устройства. Таковые находят по верхнему течению Нила. Были храмы целиком или на половину высеченные в скалах. Они назывались спеосами и полуспеосами.

Предметом таких же, а часто и больших забот, чем храм, служили гробницы. Они имели несколько типов. Важнейший и известнейший из них суть пирамиды. Это – сооружения, имевшие квадратное основание и четыре трёх угольные боковины поверхности, относительно которых доселе неизвестно представляли ли они в своём верхнем окончании четырёхгранный угол или они не доводились до такой высоты и оканчивались площадкой. Т.е. мы не знаем, были ли пирамиды полными или усечёнными, так как теперь они существуют только в усечённом состоянии. К предположению, что в саркофагах последующего времени, когда уже не было пирамид, находятся около мумий маленькие пирамидки вполне соответствующие геометрическому определению четырёхгранной пирамиды. Полагают, что исторически пирамиды сменили собой курганы, подобные которым находятся в России. Но процесс смены вторых первыми не выяснен и неизвестен. Самая высочайшая из пирамид – Хеопсова. Хотя она теперь и уменьшилась, однако имеет высоты более 65 сажень и каждая из сторон её квадратного основания имеет около 110 сажень. Место погребения мумий в пирамидах обыкновенно тщательно закрывалось и замаскировывалось. Одной из целей этого может быть, было то, чтобы спасти мумию от разграбления и уничтожения и не только от людей, но и от стихий. Комнату, где погребалась мумия, замуровывали герметически, чтобы не допустить доступа свежего воздуха, сырости. С мумией клали амулеты, скарабеи, украшения, фи-

—385—

гурки богов, книгу мёртвых. Саму мумию в различных местах и в различные эпохи погребали различно. В пирамидах проводилось много коридоров и камер. Но кроме места погребения ещё важное значение имела камера, в которой помещались портретные статуи усопшего. Не только со статуями богов египтяне соединяли представление, что между ними и богами существует связь, и что через них действует божественная сила, но они то же самое думали и о статуях людей. Им казалось, что между статуей усопшего и его душой есть какая-то таинственная связь, и что если бы мумия усопшего, обусловливающая некоторым образом существование двойника, погибла, то тогда статуя могла бы в некоторой мере заменить мумию и поддержать существование души усопшего. Далее при гробницах или около них помещались поминальные покои. В них находилась покрытая иероглифами погребальная стела, письмена которой говорили об общественном и имущественном положении покойника. В поминальном покое находился жертвенник, на который клались приносимые дары. Доступ в поминальный покой был открыт. Иногда этот покой устраивался отдельно от пирамид. Не все пирамиды были строгими копиями указанного образца, но все они незначительно варьировали сравнительно с ним. Пирамиды были, прежде всего, усыпальницами царей. Сохранились пирамиды уже от второй династии, но обычай воздвигать их не просуществовал во всё время существования Египта: в эпоху нового царства фараоны прекратили обычай воздвигать себе грандиозные памятники. Другие египетские гробницы представляют два основных типа: одни высечены в скалах, другие сложены из камня на поверхности земли. Последние получили от арабов имя «мастаба». Они представляют собой усечённую пирамиду с продолговатым четырёхугольным основанием, которому отвечает совершенно подобная, но только меньших размеров платформа наверху. В мастабе необходимо были поминальный покой и камера со статуями покойника (называлась сердоб): мумия покойника помещалась в подземном склепе обыкновенно под поминальным покоем. Спускали её через отверстия в верхней платформе, устроив как бы нечто в роде колодца, и затем в поминальном покое отверстие, ведущее

—386—

в подземный склеп, заделывали так тщательно, что его трудно было найти.

В храмах должно было служить и в гробницах хоронить по выработанным веками ритуалам. Исполнителями и руководителями в деле исполнения этих ритуалов были жрецы. Образование вообще в Египте было достоянием канцелярских чиновников и жрецов, но последних преимущественно, они назывались рехиу хету – познавшие вещи «премудрые» Библии, ἱεραγραμματεῖς. В истории жреческого института должно различать два периода, из которых смена первого вторым может быть совершалась с неуловимой постепенностью, но которые в своём высшем развитии резко различаются между собой. В первый период кроме жрецов профессиональных существовали ещё, так сказать, жрецы добровольцы. Знатные и богатые люди считали честью служить богу своей области в качестве жреца, знатные и богатые женщины охотно выступали в качестве жриц богинь Гатор или Нейт. Но с течением времени профессионалисты всё более и более оттесняли добровольцев и затем, вытеснив их из храма, сами перешли в наступление и начали занимать светские должности. Жрецы имели различные ранги и в различное время и в различных местах, жреческая иерархия имела различное устройство. Были специальные жрецы, на обязанности которых лежало приготовление и совершение жертв. В религиозных церемониях они являлись с принадлежностями жертвенного культа и с мерой истины и жертвенной чашей в руках. Были жрецы, которые хранили священные предметы и при церемониях носили ковчеги с изображениями богов и религиозные символы. Были жрецы анатомы, жрецы, исполнявшие погребальные обязанности, были астрологи, были жрецы-певцы, были и певицы, были особые жрецы, которые трактовались, как жены богов. Их называли «гаремом» бога. В храмах для них были спальные комнаты, в которых они должны были проводить ночь. Известны некоторые наименования жрецов: уэб –

—387—

чистые, гор-геб – чтецы, гон-нутер – рабы божии. Гер-геб трактовались, как умевшие читать божественное слово, как служители Тота и владевшие знанием заклинаний. Они легко приобрели себе репутацию магов. В храме Амона-Ра жрецы назывались пророками. Были жрецы и пророки разных рангов. Верховный пророк Амона-Ра был религиозным главой Египта. Хотя жрецы образовали собой касту, однако жреческие достоинства не передавались непосредственно по наследству. Жрец должен был проходить иерархию должностей. Более была наследственна жреческая специальность, чем жреческое достоинство: сын чтеца становился чтецом и сын анатома – анатомом. У жрецов было много отличий, характеризовавших их профессию, и привилегий, показывавших, что эта профессия считалась в Египте в высшей степени почётной. «Жрецы богов в других местах, говорил Геродот, носят длинные волосы, а в Египте они стригутся… Будучи самыми религиозными из всех людей, они исполняют следующие обряды. Пьют из медных чаш, ополаскивая их ежедневно: причём это делают все, а не некоторые только; носят льняные одежды всегда чистые, о чём особенно заботятся; крайнюю плоть обрезывают так же ради чистоты и вообще предпочитают опрятность красоте. Жрецы через каждые три дня стригут волосы на всём теле, чтобы у них не было паразитов, ни другой какой-либо нечистоты, когда они служат богам; жрецы носят исключительно льняную одежду и обувь из коры папируса: иной одежды и иной обуви им не дозволено носить. Они моются в холодной воде два раза днём и два раза ночью; вообще можно сказать, что они исполняют бесчисленное множество разных обрядов, однако они обладают и немалыми преимуществами. Из собственных средств они ничего не тратят и не издерживают: у них всегда бывает много священных припасов так, что каждому ежедневно достаётся большое количество бычьего и иного мяса; для них позволяется и виноградное вино, но рыбу не позволено употреблять в пищу. Египтяне вовсе не сеют бобов, и хотя эти последние растут там, их не едят ни сырыми, ни варёными; жрецы не хотят и смотреть на них, считая овощи с шелухой не-

—388—

чистыми. При каждом из богов жреческие обязанности исполняются не одним человеком, а несколькими; из них один главный жрец: когда кто из них умрёт, его место заступает сын. (Герод. 11, 36, 37). Жрец был хранителем священных традиций и преданий, скромная одежда жрецов поздних эпох та же, что и раннего времени, но сохраняя старые обычаи, жрецы непрестанно стремились приобретать новые права и преимущества. Громадные доходы стекались в храмы. Они составлялись из жертвенных приношений, добровольных пожертвований, но главным образом их доставляли завоевания. Ко времени Рамзеса IV (приблизительно за 1200 л. до Рожд. Хр.) материальное благополучие храмов, по-видимому, достигло наивысшей степени. Храмы владели 169 городами, из которых 9 было в Сирии и Эфиопии, 113433 рабами обоего пола, 493386 головами скота, 1071780 арурами земли, 514 виноградными уделами, 88 барками и морскими судами, 336 граммами золота в изделиях и слитках, 2993964 граммами серебра, громадными количествами меди и драгоценных каменьев и сотнями магазинов, где складывались произведения из областей – пшеница, масло, вино, мёд, мясо в консервах. Каковы были эти складочные места, можно судить, напр., по данным большого папируса Гарриса, в котором число живых птиц магазина обозначается восходящим до 680714, число сушёных и копченых рыб – до 494800. Амону принадлежала львиная доля из всего этого, из рабов, напр., на его часть приходилось 86486, т.е. три четверти.

Жрецы были служителями общественного культа. Но прежде всего у египтян был культ личный. Все свои личные начинания и действия египтянин сообразовывал с волей богов и стихий, причём представления об этой воле его были грубо суеверными, а средства, которыми он стремился согласовать с нею своё благополучие, заключались в заклинаниях, магических действиях, приспособлениях к счастливым и несчастным дням. Египетский календарь был мистическим руководством, наставлявшим, в какой день что можно и чего нельзя делать. Год у египтян состоял из 12 месяцев, по 30 дней каждый, значит, имел 360 дней. Ошибки такого счисления не за-

—389—

медлили обнаружится. Египтяне прибавили к 12 месяцам тринадцатый и о происхождении его составили такое сказание. Ра заклял Нут так, что она не могло разрешиться детьми, зачатыми её от Себа ни в один из месяцев года. Тогда Тот, любивший богиню, стал играть в кости с луной и выиграл у неё одну шестидесятую (точно – одну семьдесят вторую) часть каждого дня, из чего составил пять дней и прибавил их к 360. Каждый день тогда у египтян был посвящён или особым божествам или воспоминанию особых событий или напр., даже поминовению умерших (5 прибавочных дней посвящены воспоминанию рождений Озириса, Сета, Гора, Изиды и Нейты).²⁹⁶ Каждый день был или счастливым или несчастным. Вот – отрывок из египетского календаря. «4 тиби: добрый, добрый, добрый (т.е. день). Чтобы ты не увидел в этот день, всё будет счастливым. Кто родится в этот день, умрёт старейшим из своих, он достигнет старости более глубокой, чем его отец. 5 тиби: злой, злой, злой. Это день, в который богиня Секкет, владычица двойного белого дворца, сожгла вождей, которые возбуждали толпы, поднимались и шли (разумеется, – против Ра. Речь идёт о восстании, которое кончилось истреблением людей и удалением Ра на небо). Хлебные жертвы Шу, Ита, Тоту, воскурят фимиам Ра и богам его свиты – Ита, Тоту, Ху-Шу, в этот день. Чтобы ты не увидел в этот день, будет счастливым. 6 тиби: добрый, добрый, добрый. Что ты не увидишь в этот день, будет счастливым. 7 тиби: злой, злой, злой. Не соединяйся с женщиной в присутствии глаза Гора. Об огне находящемся в твоём дому заботься, чтобы он не упал. 8 тиби: добрый, добрый, добрый. Чтобы ты не увидел своим глазом в этот день, девятерика богов поможет тебе, больной поправится. 9 тиби: добрый, добрый, добрый. Боги восклицают от радости, в полдень в этот день приносили в жертву праздничные пироги и свежие хлебы, которые услаждают сердце богов и усопших. 10 тиби: злой, злой, злой. Не помещай

—390—

огня на траве в этот день. Это день, в который Соиху произвела пожар в стране Буто (событие неизвестно). 11 тиби: злой, злой, злой. Ни приближайся ни к какому пламени в этот день, ибо Ра поместился в пламени для того, чтобы поражать всех врагов, и кто из них приблизится в этот день, то не получит добра во всю свою жизнь. 12 тиби: злой, злой, злой: постарайся не видеть крысы в этот день и чтобы крысы не приблизились к твоему дому. Это день, когда Сокхет даёт определения». Содержание календарных изречений вообще двояко. Одни из них предписывают что-нибудь делать или не делать, другие просто утверждают, что тот или иной день тем или другим лицам несёт ту или иную судьбу. Так, кто родится 4, 5 или 6 Паоти, тот умрёт от болотной лихорадки, от любви или пьянства. Родившийся 25 погибнет в зубах крокодила, родившийся 27 будет загрызем и умерщвлён змеёй. Но те, которые родятся 9 или 29, доживут до глубокой старости и мирно сойдут в гроб почитаемые всеми. Это – фаталистические изречения, а вот наставления, 21 тота: не убивать быков; 22 тота: не ешь и не соли рыбы; 13 паоти: не начинай постройки дома; 19 атира: не выезжай на Нил; 21 Сеак: не ходи гулять; 28 Сеак: не ешь никакого водного животного; 24 тиби: ней мёд.

Во всех случайностях и несчастиях жизни человека должна охранять силы спасительных заклинаний. Преподносится ли ему опасность от диких зверей, он обращает против них такие формулы: «Явись сюда, властелин богов, удали от меня любовь: появляющихся с земли, и крокодилов, выходящих из реки, и всех кусающих тварей, выползающих из своих нор. Прочь крокодил, мако, исчадие Сета! Не бей своим хвостом, не потрясывай своими лапами, не раскрывай своей пасти! Да будет вода, которая пред тобой, пылающим огнём: пусть копья семидесяти семи богов выколют тебе глаз, ты прикован к большому рулю бога Ра. Будешь ты вдруг прикован к четырём металлическим крюкам, к передней части корабля Ра. Стойте крокодилы, мако, исчадие Сета, ибо я – Амон, оплодотворивший собственную мать». Вот другое

—391—

заклинание: «Не будь против меня. Я – Амон, я – Ангур, милостивый защитник, я великий властелин силы, владыка меча, не подымайся на меня, я – Сет. Не прикасайся ко мне, я – Гор. Вы, которые в воде, не смеете выходить из неё, вы, которые вышли из воды, не смейте возвращаться в воду; вы, которые остаётесь в ней, должны выплыть наверх, как выплывают трупы на волнах. Ваша часть должна замкнуться так же, как замкнуты семь печатей вечности». В одном позднейшем папирусе, написанном уже по-гречески, но, несомненно, отражающем в себе верования эпох древнейших, проводится следующая формула, посредством которой кольцу сообщается магическая сила «я – Тот изобретший и создавший целебные средства и письмена. Приди ко мне ты, живущий над землёй. Явись передо мной, великий дух». Если я не буду знать всего, что таится в душах, всех египтян, греков, сирийцев и эфиопцев, всех народов и племён, если я не буду знать всего, что было и должно произойти, если я не получу объяснения об их обычаях, трудах, и жизни, об их именах и именах их отцов, матерей, сестёр и друзей, а так же и именах умерших, то я волью кровь черного в ухо собаки, лежащей в новом, не употреблявшемся сосуде. Я завожу это в новый котёл и сожгу вместе с костями Озириса; громким голосом назову его, Озириса, который был в реке, три дня и три ночи, который был вынесен в море течением реки». Хорошо, конечно, было знать заклинания и волю богов и силы стихий самому, но лучше всего было пользоваться в нужных случаях специалистом. Нужно ли чего-нибудь добиться или повредить кому-нибудь, должно было идти к знахарю. Когда нужно было наказать врага, знахарь имел возможность тысячью способами осуществить это. Он преследовал его страшными или обманчивыми сновидениями, тревожил таинственными голосами, делать его добычей болезней, напускать на него блуждающих теней (духов), которые поселялись у него и угнетали его. Знахарь на расстоянии мог сокрушить и изменить волю людей, он мог переменить желания женщины и заставить её бежать от того, что она любила, и полюбит то, что прежде внушало ей отвращение. Несколько капель крови, обрезки ногтя или волос, лоскуток рубашки

—392—

бывшей в соприкосновении с телом какого-либо лица, были достаточны для специалиста, чтобы сделать это лицо жертвой своих неотвратимых чар. Кровь, волосы или что иное соединялось с воском, из которого вылеплялась фигура, представлявшая подобные жертвы, и затем всё то, что производилось над фигурой, отражалось на лице. Изображённый должен был подвергнуться всему тому, чему подвергалось изображение. Изображение бросали в огонь, изображённый должен был умереть от лихорадки. Изображение поражали ножом, изображённый мучился болезнью от раны. Магии можно было противопоставлять магию и чары, навеянные одним, рассеивал другой. Конечно, магия бессильна предотвратить многое. Человек, родившийся 27 паоти должен был умереть от укушения змея. Судьбой мог быть точно определён день, в который он должен умереть, но год оставался неопределённым, и заклинатель силой своих чар мог отодвигать его на возможно позднее время. Должно было охранять себя не только заклинаниями, но и амулетами и талисманами. Мы выше говорили об изображении Гора – дитяти на крокодилах. Эта группа, где фигурирует бог Бес, попираются крокодилы, душатся львы и змеи, имела охранительное значение. Подобные талисманы ставились при входе в комнату или дом, маленькие амулеты носились с собой. Был и цикл определённых обрядов молений, омовений, содержание в домах священных змей, был ряд определений об отношениях к священным животным. Вообще вся жизнь египтянина была обставлена руководственно религиозными правилами. Но кроме этого он должен был принимать участие в общественном культе и затем особенные случаи в его жизни требовали особых священнодействий, совершавшихся жрецами.

Храмовые и вообще общественные богослужения египтян можно подразделить, на несколько типов: ежедневные, праздничные, мистерии, по особенным случаям. Ежедневные храмовые обряды известны нам лишь в общих чертах. Обряды, видно, были строго разработаны; молитвы, изречения, жесты, действия, всё совершалось по строго определённым правилам. Каждый день требовалось вычистить и убрать достойным образом жилище бога, облечь статую

—393—

бога в достойные одежды, предложить ему стол. Трапеза бога обыкновенно убиралась цветами. Всё это – очистка храма, смена одежды, устройство стола представляло собой ряд богослужебных церемоний, которых, наприм., в Абидосе вменялось в обязанность жрецу совершать ежедневно 36, а в Фивах даже 60. Вот, как в Египте совершались жертвоприношения по повествованию Геродота: «Отмеченное животное приводят к алтарю, где следует принести жертву, зажигают огонь и затем, совершивши около жертвы возлияние на алтарь вина, причём взывают к богу, закалывают животное и у него отрезают голову. Туловище обдирают, а над головой совершают длинное проклятие и потом относят её на рынок там, где у них бывают для торговли еллины, которым её и продают, а там где нет эллинов, голову бросают в реку. Смысл проклятия, которое они произносят над головой, таков: если должно случиться какое-нибудь несчастие с ним ли приносящим жертву или со всем Египтом, то пусть оно обратиться на эту голову. Все египтяне соблюдают эти обычаи относительно жертвенных голов и возлияния вина одинаково при всех священных животных, и вследствие такого обыкновения никогда египтянин не отведывает головы какого-либо животного. Способ потрошения и сжигания жертв бывает различен при различных священных животных» (Гер. 11, 39, 40). Праздничные богослужения, понятно, были торжественнее будничных и опять-таки имели различные степени торжественности и притом были местными или общими для всего Египта. Праздников у египтян было очень много. Праздновались все новолуния и каждый седьмой день недели (фазы луны), поднятие воды в Ниле, дни жатвы. Основной религиозной церемонией праздников было ношение статуи бога в ковчеге (в лодке) вокруг храма. Это ношение сопровождалось музыкой и пением. К процессии жрецов примыкали миряне, давшие обет послужить чествуемому божеству. Иногда эти объекты оказывались не безопасными. Так в Пакремисе религиозное торжество в честь Арея (полагаю, Себека, сына Нейт?) совершалось таким образом. «Когда солнце начинает клониться к западу, некоторые жрецы бывают заняты около статуи; дру-

—394—

гие в большом числе с деревянными палками в руках становится при входе в храм. Наконец те, которые хотят исполнить обеты в числе нескольких тысяч также с деревянными палками становится против первых. А статую, заключённую в маленьком деревянном позолоченном ковчеге переносят накануне в другое священное здание. Немногие жрецы, оставшиеся около статуи, тащат четырёхколёсную колесницу, на которой стоит ковчег со статуей. Жрецы находящиеся у дверей не пускают их. Тогда обязанные обетом бросаются на помощь богу, бьют их, те защищаются, происходит жестокий бой на палках; они разбивают друг другу головы и, как я думаю, многие даже умирают от ран, впрочем, сами египтяне уверяли, что никто не умирает. Это праздничное собрание, как утверждают туземцы, установлено по следующему поводу. Мать Арея жила в одном храме. Арей, который был воспитан вдали от родителей, по достижении совершеннолетия пришёл сюда, чтобы увидаться с матерью, но слуги матери никогда прежде не видавшие его, задержали. Тогда он, приведя с собой людей из другого города, сурово поступил со слугами и вошёл к матери. По этой-то причине, утверждают они, и устраивается в честь Арея драка на этом празднике» (Геродот, 11, 63, 64). Таким образом, религиозные церемонии в драматической форме представляли историю учреждения праздника. Иногда эти церемонии и процессии не ограничивались тесной территорией около храма, но принимали вид путешествия по Нилу. Так богиня Гатор посещала раз в год бога Гора в Едфу. Так совершались паломничества по Нилу в Бубастис, куда по свидетельству Геродота собиралось до 70000 человек. Подобные религиозные путешествия часто принимали органический характер. Род животных и способ принесения их в жертву при различных обстоятельствах и при чествовании различных богов были различными. Не приносили в жертву коров, считая их символом Изиды. В Фивах не приносили в жертву баранов, видя в них символ Амона. Только раз в год в честь этого бога заколался священный баран. В мендесском округе почитали коз и козлов и не приносили их в

—395—

жертву.²⁹⁷ Свиней вообще считали нечистыми, но в честь Изиды и Озириса их приносили в жертву и употребляли в пищу каждое новолуние. Любопытна одна подробность в этом обычае. Бедные люди, не имевшие свиней, вылепливали их из теста, пекли и приносили в жертву. Кому приходилось проводить Рождество в современной Германии, тот знает, что обычаи вылеплять и печь или покупать печеных свиней в этот праздник имеет всеобщий характер. Были у египтян мистерии. В настоящее время совершенно отвергнуто мнение, что посвященные в них исповедовали какую-то высшую религию сравнительно с другими – религию эсотерическую в отличие от экзотерической. Вернее всего, что мистериями, прежде всего, называлось истолкование обряда, каковое сообщалось только посвящённым. В то время как благочестивые люди в Пакремисе дрались без всякой задней мысли, посвящённые в мистерии находили смысл борьбы в сказании о боге, которого не пускали к собственной матери. Простолюдин принимал, как факт, что у Изиды – голова коровы, посвященному в мистерии объясняли, что Гора в гневе на Изиду вместо отрубленной приставил ей голову коровы. Так ритуала могли создать тайное предание, которое передавалось только посвящённым, как ἰερὸς λόγοϛ об Озирисе, Ра, горе, и только посвящённые могли вступать во внутренности храмов. Важнейшие мистерии у египтян были в честь Изиды и в честь Нейт. В мистериях Изиды, конечно, изображалась история Озириса, и неумеренное внимание к φαλλόϛ’у, о котором говорит Геродот, без сомнения намекает на эпизод неудачи Изиды в деле отыскания тела Озириса. Может быть, к историческому истолкованию обрядов в мистериях присоединили потом и философский элемент. По крайней мере, Нейт в изложении Плутарха рекомендует себя таким образом: «Я всё бывшее, настоящее и грядущее, моего покрывала никто не открывал, плод, рождённый мною, есть солнце». В египетских текстах, правда, позднего времени нахо-

—396—

дится следующая молитва к Нейте: «о великая мать, рождение которой непостижимо. О богиня юная, великая, покрывало которой не открывается! О открой твою завесу сокровенная, ибо не дано мне пути, чтобы войти к тебе. Явись, прими мою душу и защити её руками твоими». Таким образом, можно предполагать, что в мистериях мысль египтянина делала шаг вперёд в области философии религии, но это не было отрицанием прежней религии и противоположением её новой. Это была та же религия только несколько глубже понятая. Новое понимание рехiy (знающие, посвящённые) не спешили сообщать сами толпе, полагая, что высокие истины не поднимут толпы и исказятся и опошлятся в её представлении. Мистерии были богослужениями доступными немногим. Ежедневный культ, конечно, то же не привлекал многочисленных богомольцев. Толпа в Египте, как и везде, знала главным образом праздники. Но кроме праздников постоянных торжественный культ вызывался особыми событиями. Начало и окончание походов, бедствия и избавления от них давали повод к особым празднованиям. Закладка храмов, как показывают тексты, соединялась с особым ритуалом, и в жертву при этом приносились люди, чтобы души их потом сторожили здание храма. Геродот отрицает факт человеческих жертвоприношений у египтян, но из этого следует только то, что их не было в его время. Однако восковые фигуры, о которых говорит Порфирий, представлявшие коленопреклонённого человека с руками назад и мечом у горла, явно направляют мысль на жертву. Обычай строить на крови имел широкое распространение, в применение к городам он, кажется, существовал и в древней Руси.

Все особенные случаи в жизни частного человека требовали особых священнодействий. Таким первым особенным случаем являлось рождение. Рождённого подвергали особенным омовениям и затем через некоторое время обрезывали, «для очищения и изглаждения скверны». Впрочем, потом обрезание в Египте перестало быть всеобщим и стало отодвигаться к более зрелому возрасту. В случаях прикосновения к нечистым животным требовались омовения. При болезни тоже самыми спасительными средствами признавались жреческие заклинания и амулеты.

—397—

Врачей в Египте было бесчисленное множество и притом узких специалистов: одни лечили только голову, другие только глаза, но все главным образом надеялись на Тота и на врачебную магию, а не на врачебную науку. Но главным особенным случаем в жизни человека всегда была и остаётся смерть. Церемонии, совершавшиеся над умершим в Египте, представляли собой действия, совершаемые над телом Озириса Гором и другими богами. Весь египетский чин погребения представлял собой большую книгу. Но для ознакомления с его характером достаточно узнать какую-либо одну из входящих в состав его церемоний. Важной церемонией является открытие рта и глаз усопшего, чтобы он мог вкушать погребальную трапезу. Церемония совершалась или над мумией или над статуей умершего. Действующими лицами церемонии были: заведующий, который со свитком в руке руководил всем, указывая участникам их места, делал жесты, произносил или высвистывал речи. Вместе с ним принимали участие домашний, друг (или заместитель друга), сын, две плакальщицы – одна, представлявшая Изиду, другая – Нефтис и масса других фигурантов. По нужде один и тот же человек мог являться в церемонии в роли различных божественных лиц. Действующих лица, в сущности, требовалось четыре: Гор и его три сына – боги четырёх сторон света, которые некогда погребали Озириса и облекли его тело в саван. Мумию или статую клали лицом на юг на песке, который представлял собой бесплодную область запада, потом домашний или друг входил на сцену, он ходил по ней с кадилом, повторяя: ты чист, ты чист, Озирис N и начинал предварительные очищения водой из четырёх ваз. «Твоя чистота, говорил совершитель жертвоприношения, есть чистота Гора и наоборот, твоя чистота есть чистота Сета и наоборот, твоя чистота есть чистота Тота и наоборот, твоя чистота есть чистота Софу и наоборот. Ты принял голову, и ты очистил кости для Себа. Каждый из богов четырёх стран света совершал возлияние над умершим, чтобы возвратить ему употребление головы, которое отняло бальзамирование, и чтобы очистить его кости для удовлетворения Себа, в земле которого он будет покоиться. По окончании первых возлияний немедленно совер-

—398—

шаются вторые из ваз, так называемых красных, и домашний и друг, в четыре приёма обойдя покойного, сверх прежних формул говорили: «ты получил то, что находится в глазах Гора, и две красные вазы Тота очищающие тебя от того, что не должно существовать в тебе. Жертва, которую приносили умершему, называлась глазом Гора. Её составляли вода, бычья ляжка, вино, молоко, растения, драгоценный камень, благовоние, материя. Очищение водой, как и многие иные церемонии, совершалось два раза, потому, что было два Египта – северный и южный, Египет белой и красной короны. Умерший мог быть обеспечен в своём гробе только под условием иметь доступ в тот и другой и располагать в своей воле тем, что они заключали. Умершему давали пшеницу северную и южную, вино северное и южное и т.д. После очищения водой совершается церемония, с благовониями. Сначала домашний или друг берёт пять зёрен южного благовонного вещества из города Ненгаб (в древности южнейший из египетских городов) и пройдя четыре раза вокруг статуи за обычной формулой: ты чист, произносил: «благовоние, которое откроет твои уста, Озирис N, обоняй благовоние в божественных жилищах. Это благовоние – пот Сета, благовоние укрепляющее, сердце обоих Горов (т.е. южного и северного), благовоние твоих уст, ибо твоим ладаном совершают очищение боги следующие за Гором. Хотя в церемонии называются Гор северный и южный, однако затем та же церемония с новыми пятью зёрнами совершалась по отношению к северу. «Твоё благовоние – благовоние Гора и взаимно, твоё благовоние – благовоние Сета и взаимно и т.д. Стань среди этих богов, ибо уста твои так же чисты, как уста молочного тельца в день его рождения. Затем приносились ещё благовония иностранного происхождения. Домашний подносил к устам и глазам усопшего по два раза благовония, один раз к руке, потом он произносил свои молитвы: твоё благовоние есть благовоние Гора… ты чист, ты чист, твой двойник чист, ты благоухаешь, ты благоухаешь. Стань среди твоих братьев богов, ибо голова твоя благоухает, кости чисты от всего того, что не должно существовать в тебе. О, Озирис N, я дал тебе глаз Гора (фимиам) для того, чтобы украсить им твоё

—399—

лицо, восходи, восходи к себе». Вслед за тем начинается новое действие. Домашний человек или друг усопшего вместе с обитателями жилища усопшего располагаются около статуи. Домашний ложится на коротком ложе около статуи. Он весь закутывается в материю, кулак кладёт против кулака, его локти выдаются, он спит и грезит перед статуей, позади него стоит последний обитатель жилища умершего. Тогда показывается заведующий церемонией и живущий внутри. Обитатель гроба кричит (4 раза), видя их появление: «отец» и будит домашнего говоря: я нашёл живущих внутри стоящими у двери. Домашний просыпается и садится на корточках на своём ложе. Затем все четверо соединяются, представляя четырёх детей Гора – богов с головой ястреба, обезьяны, шакала и человека, которые одевали усопшего Озириса. Домашний первый прерывает молчание словами: «я видел моего отца во всех его формах». Все трое отвечают ему, указывая на статую: «не здесь ли твой отец?» Домашний отвечает, делая намёк на Озириса: бог, лицо которого покрыто и который закутан в свои погребальные повязки, бог, лицо которого покрыто плетеньем». Все повторяют слова: «я видел моего отца во всех его формах». Домашний говорит далее об усопшем, что нет волнения в нём. Масперо толкует это тёмное выражение в том смысле, что усопший не имеет тени. Лежащий после смерти он не отражался, но теперь он должен начать новую жизнь, и ему нужен его двойник, душа, светящееся начало или имя, или тень. Тень призывается теперь. Статуя, как и умерший, становится чистой. Начинается новая фаза церемонии. Домашний облачается в нечто вроде ефода, надевает брыжи из стекла или из драгоценных каменьев. Его три товарища теперь называются стражами тела, а все четверо они – дети Гора. Домашний приближается к статуе и приветствует её жезлом: я желал моего отца, я принёс жертву моему отцу, я сделал его великое изображение, он продолжает и все подхватывают: «вот, что полезно моему отцу». Один из стражей: «устрой ему голову». Все: «порази твоего отца». И с этими словами приближаются к статуе и прикасаются к ней орудиями, при помощи которых должны открыться рот и глаза усоп-

—400—

шего. «Я пришёл, говорит домашний, для того, чтобы обнять тебя, я – Гор, я коснулся твоих уст, я, Гор, твой сын, который тебя любит». С палкой в левой руке он поднимает правую руку к голове статуи, касается мизинцем её уст и потом становится позади неё, между тем как остальные трое становятся на его место. Дальше домашний преображается в Гора, сына умершего, который обязан отдать последний долг отцу. Ему говорят: иди, взгляни на своего отца. Он снимает с себя прежние инсигнии, облачается в шкуру пантеры и становится сзади статуи, но далее он является уже не Гором, а следующим за Гором. Роль Гора принимает на себя заведующий церемонией. Он возвещает, что скоро будет принесена жертва словами: «я освободил мой глаз из его уст и я приготовил ему бедро». Эти слова указывают на один из эпизодов борьбы Сета с Гором. Сет, превратившись в свинью, схватил глаз, который заключал в себе душу Гора, и хотел его проглотить. Но Гор спас свой глаз. После победы над Сетом его сторонники попрятались в телах птиц, четвероногих и рыб. Найдены они все были обезглавлены. Погребальная жертва представляла собой повторение этой сцены убийства. Убивая животных, убивали врагов Озириса. Принесение жертвы совершалось наружи и для жертвоприношения статую усопшего оставляли на некоторое время одну. Быков, вероятно, закалывали уже ранее. Управляющий церемонией приводил домашнего к животному, помещал у ног великой плакальщицы, которая представляла собой Изиду и кричал: «домашний! схвати быка полудня». Домашний совершал тогда симуляцию убиения быка, затем отрубались головы газелям, закалывался гусь. Мясник давал ляжку заведующему церемонией, сердце другу и они бежали тогда с этими частями к статуе, клали полученные части перед богом и заведующий говорил: «я принёс тебе бедро, глаз Гора, я принёс тебе сердце твоего врага. Пусть не нападают более на этого бога. Я принёс тебе газель, которая нападала на тебя. Я оторвал ей голову. Я принёс тебе гуся, отрезав ему голову. Затем начиналась церемония открытия гуся. Для этой цели употреблялись два специальные

—401—

орудия, называвшиеся два божественные (нутрити) тесла; их впервые употребил Анубис при погребении Озириса и затем, ещё целая серия инструментов. Возлагая эти орудия на уста статуи, домашний говорил: «твои уста были всегда замкнуты, я привёл их в такое положение, как и твои зубы, статуя Озириса N, я разделил твои уста, статуя Озириса N, я открыл твои глаза, статуя Озириса N, я разделил твои уста теслом Анубиса, я открыл твои уста теслом Анубиса, железной ляжкой (форма тесла), которой разделяют уста богов. Гор, открой уста статуи Озириса N… Ты открыл уста Озириса N, пусть он проходит и уходит, пусть его тело будет с великой девятерицей богов в великом храме владыки, который в Гелиополисе, и пусть он там примет диадему подле Гора – владыки людей. Обитатель погребального жилища полагает конец этой молитвы четырёх-кратным криком: «отец, отец». Губы и ресницы теперь разделены, но рана ещё не зарубцевалась. Нужны новые обряды для того, чтобы усопший мог действовать. На сцену является новое орудие – оприкау (металлическая фигура в форме змея, оканчивающаяся головой барана, над которой поднимается uraeus – змей). Заведующий церемонией говорит… «статуя Озириса N, Нут подняла тебе голову, тогда Гор взял свою диадему и свои доблести, тогда Сет взял свою диадему и свои доблести, тогда диадема сошла с твоей головы, привела к тебе всех богов, ты пленил их, ты заставил их жить, ты стал сильнейшим, ты проводишь жизнь с ними, позади статуи этого Озириса N. Да будет он счастлив и недвижим. Ты смешался с двойниками всех богов. И когда ты поднимаешься, царь верхнего Египта, когда ты поднимаешься, царь нижнего Египта, владыка между всеми богами и их двойниками, тогда Шу, сын Атму, становится Озирисом N. Если живёт он, живёшь ты. Он вооружил тебя Шу, он призвал Шу, он возбудил Шу, он сделал тебя властелином Шу и ты проводишь свою жизнь позади статуи Озириса N. Пусть твоя жизненная доблесть будет позади него, пусть он живёт и будет недвижим. Статуя Озириса N, Гор разделил тебе уста… Молитва погребального жилища: «отец, отец». После окон-

—402—

чания первой жертвы немедленно начинается вторая. Глаза и уста усопшего были открыты, но глаза ещё были тусклы и бесцветны, челюсти сжаты и не действовали свободно. В них нужно вдохнуть жизнь и им нужно дать новые силы. Выступают новые лица, но буквально повторяются прежние сцены. Те же речи об устах и глазах, только появляется ещё новый амулет – разделитель челюстей. Заведующий церемонией приносил его в обеих руках и приставлял к устам статуи. «Озирис N, говорил он, я прочно укрепил твои две челюсти в твоём лице и вот они разделены». Умерший мог теперь разжёвывать то, что ему предлагали, заведующий говорил домашнему: «приблизь зёрна к его устам». Тот приносил корзинку или вазу с чем-либо – зёрнами, маслом, сыром: «Озирис N, тебе подносят глаз Гора, чтобы ты взял, пусть он не ускользнёт от тебя, когда ты возьмёшь зерно в твои уста», после этого домашний обмахивал четыре раза лицо статуи страусовым пером, говоря: «глаз Гора предстал перед тобой, Озирис N, чтобы твоё лицо не было лишено его». Далее второй жертве предшествуют те же церемонии, что и первой, но только перед самым жертвоприношением жрецы прежде, чем уйти, разрешают сыну взять отпуск у отца и проститься с ним. Домашний или друг брал его правой рукой, а левой заставлял склонить голову перед статуей и затем совсем повергал перед статуей на землю и передавался словом «север» – бык севера, газель, гусь севера, и на место великой плакальщицы Нефтис. Буквальное повторение первой жертвы – вторая кончалась тем же восклицанием «отец, отец!» каждое слово, жест, движение, всё в этой длинной церемонии было точно предусмотрено, определено, регламентировано. Между тем эта церемония была только одним из моментов в длинном ряду религиозных попечений живых об умерших.

Таков был тот сложный культ, в котором воспитывался древний египтянин, который охватывал его всю жизнь и который провожал его за могилу. Трудно в не-

—403—

многих словах охарактеризовать этот грандиозный ритуал, который вырабатывался тысячелетиями и который под своей обычно драматической формой скрывал всё то, что выработала мысль и пережило чувство египтянина в течение этих тысячелетий. Мы видим в обрядовых формулах метафизические (характеристика Нейт), космогонические и теогонические элементы. Нельзя отказать им в присутствии морального элемента. Трогательные заботы Гора об усопшем отце говорят о чисто нравственном сыновьем чувстве. Посмертный суд над усопшим говорит тоже о высоком этическом понимании. Но рядом с этими элементами выступают иные. В обрядах открывается механический и магический характер. Строго разработанная теория обряда не оставляет никакого места для свободного порыва чувства, напротив, центр тяжести упорно переносится на искусное, а иногда и искусственное выполнение предписаний. Важны не чувство, не настроенность, производящие действия, а то, чтобы действия были произведены. Их можно производить и механически, и в Египте были орудия, аналогичные буддийским молитвенным мельницам, которые за людей совершали молитвенные действия и умиротворяли богов. Ещё более, чем механический, в Египте выдвигается магический характер культа. Постоянно – заклинания и заклинания, и сила их такова, что они поставляют заклинаемого в ряд богов или отождествляют с богами.

7.

Религия египтян была предметом особенного внимания уже для древних греков. Геродот считал египтян религиознейшими из всех народов, и если исследования последнего времени разъясняли, как заблуждение, представления древних о мудрости египтян, то вместе с тем они дали громадный новый материал для изучения их религии. Открытие чтения иероглифов дало ключ к пониманию первоисточников египетской религии. Открытая с тех пор обширная египетская литература оказалась на 9/10

религиозного содержания, но она получается в испорченном виде, частью оказывается неудобочитаемой, частью и ключ

—404—

к её чтению доселе ещё далеко не совершенен, вследствие чего и теперь свидетельства древних греков о египетской религии оказываются имеющими значение и вместе с ново прочитанными папирусами и надписями и при свете этих последних расширяют наши представления о религиознейших людях древности. Библия, ассиро-вавилонские летописи, азиатские надписи уже дают нам сведения о египетской религии, но первым трактовавшим о ней подробно является Геродот (485–425 г. Р.Х.). Он видел Египет ещё не утратившим самобытного характера. Не всё в египетской религии понял и истолковал правильно, но в общем, его сведения драгоценны и некоторые из них становятся нам понятными именно при свете новейших открытий. Вот почему, например, египтолог Видеман счел нужным издать его вторую книгу (в 1890 г.). Затем сведения о Египте даёт Гекатей Абдерит в своих Αἰγυπικά (в последней четверти IV в. до Р.Х.). Первый на основании египетских первоисточников дал египетскую историю на греческом языке Манетон (жил в первую половину III в. до Р.Х.). Его схема египетской религии дол сих пор служит основой, которую принимают египтологи и, благодаря которой, у них имеется, хотя условно сходное представление о последовательном ходе судеб Египта. Но история Манетона, равно как и его другие труды – против Геродота, о праздниках – не дошли до нашего времени, их приходится извлекать из вторых и даже из третьих рук. Из них делали извлечения Иосиф Флавий, Африкан, Евсевий, но и эти извлечения дошли до нас через Георгия Синкела, армянский перевод Евсевия и excepta Barbari. Эратосфен книдский (275–194) дал список египетских царей (в своих χρονογραφίαι) Агафаркид книдский (кон. II в.) составил «перикл эритрейского моря». Полибий (212–123), бывший в Египте при Птоломее V и следующих, в своей мировой истории дал об александрийцах сведения очевидца. Диодор Сицилийский (современник Юлия Цезаря и Авруста) первые книги своей обширной βιβλιοϑηκή – истории всех стран и народов посвятил Египту. Полагают, что источником для египетской религии у него служил Гекатей Абдерит. Недостаток критичности, резко выступающий у Диодора, привёл некото-

—405—

рых к гипотезе, что его произведения дошли до нас не в подлинном, а в переработанном виде. Замечательнейшим памятником греческой литературы, посвящённым египетской религии, является трактат Плутарха Херонейского (46–120 по Р.Х.) De Iside et Osiride (лучшее издание с комментариями опирающимися на данные египтологии принадлежит G. Partey. 1850). Наконец, у Клемента Александрийского (II–III вв. по Р.Х.) в его Στρωμάτεις находятся ценные указания по египетской религии. Писали и многие другие о Египте и его религии, но до нас от них не дошло ничего имеющего какую-либо ценность; из названных писателей только последний Климент относится строго отрицательно к египетской религии; напротив, его языческие предшественники не прочь поставить в пример своим греческим соотечественникам благочестие жителей нильской долины; ищущий фактической точности Геродот и влюблённый в римские порядки прагматист Полибий и философствующий Плутарх – не говорим уже о египетском жреце Манетоне – все платят некоторую дань почтения седой и священной древности Египта.

До девятнадцатого столетия европейские представления о египетской религии составлялись на основании названных писателей. Но когда гениальный Шампольон нашёл ключ к чтению иероглифов, в руках европейцев появились и с каждым днём умножаются документы о египетской религии, современные описываемым им религиозным формам и учениям. Важнейшим и наиболее изученным из документов является книга мёртвых. На неё обратил внимание уже Шампольон и назвал её погребальным требником; название «книги мёртвых» первый усвоил ей Лепсиус, который и издал её в 1842 г. Собственно и это название не отвечает её египетскому имени, но хорошо отвечает её содержанию. У египтян, мы видим, с древнейших времён существовал обычай на стенах могил и гробниц писать тексты, которые могли бы руководствовать душу в её загробных странствованиях. Впоследствии такие руководительные тексты, написанные в свитке, полагались с умершим или даже влагались ему в руки. С течением времени эти тексты и варьировались и разрастались. В общем, это – сборник песнопений и молитв,

—406—

из которых одни дают человеку общие сведения об участи ожидающей его за гробом, другие прилагаются к частным случаям загробного существования. Это, так сказать, гид по загробному миру. По-египетски этот гид или книга мёртвых называется: «книга о перт эм геру». Бругш переводил эти слова: выход в течение дня. Навиль в своём замечательном издании Das aegyptishe. Todtenbuch der XVIII bis XX Dynastie 1886, перевёл: выход из дня. По-видимому, это заглавие относится только к началу книги, именно к первым 15 главам. В развитии её отмечают три главных периода: 1) древнюю эпоху, 2) фиванскую (название Навиля) и 3) Псамметихов и последующих. Можно отметить содержание некоторых глав этой замечательной книги-библии египтян, как её называют некоторые, 15 глав содержат гимны в честь солнца, считающимися наилучшими. 17 глав представляют собой цельную теогоническую и космогоническую систему. Она начинается: «когда ещё не было неба, когда ещё не было земли, когда ещё не было людей и не родились боги и не существовало смерти», единое Ну существовало, водное начало всего и в этой первобытной воде Туму отец богов. День творения приблизился, шу поднял воды… (Шу от корня шу – поднимать). 27 глава говорит о возвращении сердца умершему. 44-я глава наставляет, как не умереть во второй раз. 64-я глава в кратком виде содержит в себе всё, что содержит книга мёртвых, в некоторых рукописях она носит заглавие: «глава излагающая в одной главе все главы об исходе дня». 125 глава описывает суд и произнесение приговора над умершим пред трибуналом Озириса. 130-я глава и следующая за ней, описывает вступление усопшего в лодку Ра и совместное путешествие с Ра. 180 содержит в себе заключительные литании, приветствующие солнце при его заходе и вступлении в подземную область. То обстоятельство, что книга мёртвых влагалась в руки усопшим, не устранило обычая выписывать отделы из неё на стенах гробниц. Содержание книги мёртвых или её отделов иногда повторяется и в других документах. Так, наприм., оправдательная исповедь «книги о вздохах», употреблявшейся у жрецов и жриц Амона, очень близко, напо-

—407—

минает 125 главу книги мёртвых. Из других документов, важных для изучения египетской религии и в настоящее время прочитанных, должны быть названы: книга о том, что находят в царстве мёртвых, книга о вратах царства мёртвых, книга о бальзамировании, книга о погребении, обрядник жертв за умерших. Из этого обрядника сделаны сокращенные извлечения в предшествовавшей главе настоящего трактата. Имеются ещё книги о происхождении вечности, скорбные песни Изиды и Нефтис. Найдена целая серия магических сочинений (наприм. папирус Гарриса). Раскопки в Тель-эль-Амарна осветили в религиозном отношении эпоху Аменготепа IV. Даже в описании походов, в трактатах по медицине, в сочинениях нравоучительных и беллетристических, ибо беллетристика (наприм., роман о двух братьях) существовала в древнем Египте, находятся религиозные элементы, которые могут помогать в выяснении вопросов относительно египетской религии. Религиозное прошлое Египта встаёт из гробниц и из-под развалин, но было бы ошибочно думать, что новая наука разгадала религиозные тайны старого царства. Многие открытия, напротив, скорее умножили число недоумений и загадок, чем решили их. Некоторые религиозные церемонии древнего Египта, благодаря новым открытиям, могут быть воспроизведены с скрупулёзной точностью, но смысл их часто остаётся тёмен.

8.

Пытаются дать историю развития египетской религии. Совершить полное построение такой истории доселе не удалось никому, но отмечено много частных фактов в этой истории и высказано немало ценных заключений. На предыдущих страницах уже не раз указывался исторический ход развития того или другого верования, теперь естественно заключить рассуждение о египетской религии рассмотрением важнейших моментов её развития в её целом. Во время, непосредственно предшествовавшее первым династиям, от которых у нас имеются памятники, по-видимому, многие божества, которые были потом объеди-

—408—

нены в семьи и соподчинены между собой, почитались отдельно. Так Изида почиталась в Будо отдельно от Озириса, почитавшегося в Абидосе. Гор ещё не выступал в качестве их сына, был Гор древний – бог солнца, совершенно самостоятельный. Сет ещё не противополагался безусловно Озирису. По-видимому, господствовал культ Ра. Учение о загробном мздовоздоянии в эту эпоху не заключало в себе суда Озириса. Умерший спасался силой дел, жертв и заклинаний без всякой юридической процедуры. Его ожидал божественный удел в общении с Ра, а не с Озирисом. Так было в эпоху древнего царства. Затем два ряда фактов, шедших из далеко отстоящих одна от другой областей, должны были изменить содержание религии. Происходило политическое объединение номов Египта и вместе с тем развивавшаяся философская мысль жрецов стремилась привести к объединению и согласию противоречивые мифы и верования египтян. Тогда началась разработка того, что дало потом содержание семнадцатой главы мёртвых, и эта богословская работа шла так энергично, что к эпохе двенадцатой династии 17 глава оказывается снабжённой тройным рядом примечаний. Вскоре после этого в Египте начинаются неурядицы, волнения, которыми пользуются азиатские народы, названные Манетоном гиксами, которые вступают в Египет и овладевают им. Главным божеством гиксов и вместе хеттеев, которые, по-видимому, представляли преобладающий элемент среди гиксов, был Сутех. Гиксы вообще приспособились и к египетской культуре и к египетской религии, но за тем всем фараоны из гиксов стремились своих богов поднять выше египетских, и это повело к падению и изгнанию гиксов. Апепи хотел принудить египтян поклоняться Сутеху, которого они отожествляли с Сетом. Началась борьба туземцев с пришельцами, и гиксы были изгнаны вместе с их богами. После этого начинается цветущий период Египта. Фараоны предпринимают походы в Азию и приводят от туда не только пленных людей, но и Ваала и Решуфа (финикийского и кипрского бога войны). Низшие слои населения, на которых война ложилась только своими тяготами, всех этих новых богов соединили с Сетом. Между тем

—409—

богатая военная добыча, жертвовавшаяся в значительной части на храмы, крайне усиливала могущество жрецов. Они были освобождены от повинностей, имели могущественные права и громадные владения. Из этих владений они сделали, так сказать, духовный лен и поставили его под управление «супруги бога», т.е. Амон-Ра. С «духовным леном» пришлось считаться фараонам. Удобный modus vivendi создавался вследствие того, что фараоны женились на «супруге бога». Но этот modus vivendi расстроился при Аменхотепе IV. Его отец Аменхотеп III женился на нахаринской (из Азии) принцессе Ти, которая принесла с собой культ солнечного диска – Атен, отказалась поклоняться Амон-Ра и воспитала своего сына в своей вере. Аменхотеп IV оставил Фивы с их Амоном и основал на восточном берегу Нила город, современная деревушка на месте которого называется Тель-Эль-Амарна. Атен был провозглашён творцом и промыслителем мира. Аменхотеп переменил своё имя и назвал себя Хунатеп (сияние Атена-солнечного диска). Все правительственные учреждения были перенесены в новую резиденцию. Как смотреть на эту религиозную реформу? Она совершилась, по-видимому, легко. Это значит, что Аменхотеп не был одинок и имел приверженцев и что предложенная им реформа не оказалась чем-то диким и кощунственным для египтян. Замечательно, что верховный жрец Атен носит тот же титул, что и верховный жрец Гелиополиса. Самого Атена иногда называют Ра, иногда Гором обоих горизонтов. Трудно высказать, что-либо решительное об этом предмете, но позволительна вот какая догадка. Может быть, рефлектирующее мышление ко времени Аменхотепа пришло к полному объединению богов и к поглощению их в одном, этот бог по своим свойствам есть древний бог солнца, но Аменхотеп и многие другие находили неудобным оставить за ним имя Амона-Ра во 1) потому, что с именем последнего связывалось представление и о свойствах чуждых единому богу, – это теоретическая сторона, и во 2) потому что поглощение всех богов в Амоне было бы новым торжеством жрецов Амона, могущество которых уже и так становилось опасным для царской власти. Это – практическая сторона. Подобные соо-

—410—

бражения может быть, и заставили Аменхотепа провозгласить почитание, в сущности, тому же Амону, но только под новым именем и на новом месте. Может быть, в истории развития египетской религии это был момент её наибольшего приближения к монотеизму. Мнение Пиэрэ, Ленормана, что египетская религия вначале была монотеистической, и что процесс её роста был процессом её духовного падения, теперь едва ли теперь может быть принять. Как не возвышенны древнейшие выражения египтян о божестве, они имеют около себя факт множества богов. Между тем учение 17 гл. книги мёртвых об одном, едином существовавшем сущностью, принадлежит, во всяком случае, не первым династиям. Вот почему позволительно думать, что процесс развития египетской религии в некоторых отношениях – не говорим: во всех – был процессом роста её метафизических и моральных элементов. Но сам этот рост был не равномерен и неправилен. Нашествие гиксов задержало его и может быть насильственное поднятие его на кульминационную высоту Аменхотепом IV положило ему конец. В интересах жрецов было противодействовать новому культу, и они добились того, что преемник Аменхотепа примирился с ним. Вскоре затем, основавший девятнадцатую династию Горемигб официально восстановил культ Амона. Затем идёт долгий период не официального господства Фиванских жрецов. Временно возникает фиванская теократия, и весь Египет становится, так сказать, духовным леном. Затем египтян опять волнуют внутренние смуты и внешние враги. Новый период в жизни Египта вообще, особенно в религиозной жизни начинается с двадцать шестой династии, основатель которой Псамметих утвердил свою столицу в Саисе. Отсюда эта эпоха носит имя самсской. Псамметих утвердился в Египте, опираясь на иностранцев; и с его времени в Египет устремляются евреи, греки, финикияне. Все эти народы несут сюда свои верования и свои культуры, и семитические божества смешиваются с египетскими. Даже и греческие боги начинают проникать в Египетский пантеон. Но само правительство пытается сообщить истории совсем иное течение. С религиозной точки зрения саисская эпоха есть поворот ко времени пирамид. Вос-

—411—

станавливаются и вводятся в употребление погребальные обряды царей четвёртой династии, снова начинают употребляться древние титулы царей, религиозное искусство возвращается к архаическим формам. Но как попытка Аменхотепа поднять египетскую религию до монотеизма, так и попытка Псамметиха и его преемников возвратить её к древним традициям кончилась крушением. Иностранцы и иностранные верования всё более и более профильтровывались в некогда замкнутую страну чудес. Наконец Камбиз после завоевания Египта (525 г. до Р.Х.) принял имя Месут-Ра (сын Ра) и жрецом Учагором был посвящён в мистерии Нейт. Что это не было торжеством египетской религии, об этом свидетельствует всё дальнейшее поведение Камбиза. Он убил Аписа и многократно проявлял крайнее неуважение к египетской религии. Камбиз явился и последователем и преследователем египетской религии. Он знаменует собой начало новой и важной религиозной эпохи в Египте, в котором теперь арийцы открыто вступают в сношения и связи с хамитами и семитами. Этот новый важный период может быть понять лишь после изучения, состояния арийских религий к концу VI в. до Р.Х.

С. Глаголев

—412—

1.

(Высшая иерархия в Иерусалимском патриархате, – быстрая эллинизация её; – сила и власть Иерусалимского патриарха во время его проживания в Константинополе; – упадок силы и власти этого патриарха с обратным водворением его в Иерусалиме, – возрастание значения синода и святогробского Братства на счет авторитета Иеруcалимского патриархата. – Низшее туземное (арабское) духовенство в Иерусалимском патриархате, – отношения к нему высшей иерархии; – отношения этой последней к народу (арабам). – Высшая иерархия в Антиохийском патриархате – частью из Греков, частью из Арабов; – отношения патриарха к архиереям из Арабов и своей пастве, – отношения этих архиереев к своей пастве; замечания о приходском духовенстве патриархата. – Характеристика православной паствы патриархата, – отношения её к архиереям и прочему духовенству, – Иерархия и народ в Александрийском патриархате (заметка). – Монастыри в рассматриваемых трёх патриархатах. – Школы и духовно-учебные заведения: нечто о школах Александрийского патриархата; – городские и сельские школы Антиохийского патриархата; – вопрос о духовно-учебных заведениях в нём: – школы патриархата Иерусалимского, – Крестная школа или духовно-учебное заведение в Иерусалиме).

Иногда говорят, что «борьба и разделение между двумя противоположными элементами: греческим, господствующим и негреческим, подчинённым составляют основу церковной жизни на всём церковном Востоке». Но будет

—413—

более правильным сказать, что борьба греческого элемента против не-греческого составляет указанную основу. Кроме Константинопольского патриархата, это особенно ясно видно в истории патриархата Иерусалимского, где шла прежде и идет, и теперь борьба между греческим пришлым элементом и туземным арабским элементом населения. Можно сказать – истории внутреннего церковного управления в этом патриархате только и вращается вокруг указанного вопроса.

Во времена владычества Мамелюков в Палестине православные «патриархи и епископы избирались здесь из туземных Арабов».²⁹⁹ Эти последние из опасения, чтобы Греки, отличавшиеся всегда особенной юркостью, не завладели исключительно св. местами, воспользовались тем не благоприятным положением, в котором находились Греки перед падением и вскоре после падения Константинополя, поставили правилом, чтобы никто из Греков не был посвящаем не только в патриархи, но и в епископы

—414—

в Палестине.³⁰⁰ Действительно ли существовало такое строгое правило – неизвестно. Потому что приведённое известие проистекает из греческих источников, а Греки имеют основание искажать истину в видах самооправдания в их собственном панэллинизме. Во всяком случае, это известие свидетельствует, что было время, когда высшая иерархия в Палестине состояла из туземцев Арабов: это просто объясняется и тем обстоятельством, что Мамелюки, вероятно, не благосклонно смотрели на Греков, которые напоминали им о враждебной исламу Византийской империи. Да наконец: что может быть естественнее того явления, что у Арабов была своя, а не чуждая им высшая иерархия? Но это столь естественное явление в течение изучавшего нами периода истории сменилось противоестественным: не только патриарх в Палестине (о чём мы уже говорили), но и вся высшая иерархия из арабской превратилась в греческую? Теперь спрашивается: как же это случилось? О первом же патриархе из Греков Германе рассказывают, что он начал постепенно посвящать епископов в патриархат из Греков; а так как его правление продолжалось долго, то со смертью последнего члена Иерусалимского синода из арабов, он постановил правило, чтобы и впредь не смели посвящать в местные епископы никого из Арабов.³⁰¹ Но если Герман и постановил такое правило, что весьма вероятно, то эллинизация высшего духовенства приведена к концу много позднее, в правление патриарха Паисия (с 1645 г.). О нём, Паисии, сообщают, что он назначал монахов в Иерусалиме исключительно из Греков, отстранив совершенно местных чад Иерусалимской церкви, и таким образом создал неслыханную дотоле в церкви систему ксенократии. В их руках находилось управление патриаршим престолом, из них избираются и рукополагаются архиереи, они же входят в состав синода. Этот патриарх создал так называемое греческое святогробское Братство, как видим,³⁰²

—415—

упрочил и расширил план Германа и окончательно принцип ксенократии провёл в практику. С тех пор и по настоящее время вся высшая иерархия в патриархат избирается из Греков. Поставление новых архиереев долгое время оставалось или в руках патриарха, проживавшего в Константинополе, или же его наместника, который был облечен от него всяким полномочием по управлению патриархией.³⁰³ Что же касается Иерусалимского синода, то он был безгласен – и делал только то, что ему прикажут. Так продолжалось до времени, когда патриарх снова возвратился на жительство в Иерусалим; с этих пор патриарх волей неволей стал совещаться с синодом и значение последнего возросло.

С возвращением резиденции Иерусалимского патриарха из Константинополя во св. град, значение синода здешнего – говорим – возросло. Это и понятно. Живя вдали от своего патриаршего города, высший иерусалимский иерарх не мог входить в сношения со своим синодом и действовал как неограниченный властелин; а с возвращением во св. град, патриарх неминуемо становился фактическим главой синода и вынужден был к совещанию с членами его, права его нашли ограничения. Укажем пример. Чувствуя усиливающееся значение синода, Иерусалимский патриарх Герасим (в 1893 году) возымел намерение увеличить благоприятствующую ему партию этого священного учреждения. Он решил назначить архиерея в Тивериаду, где до сих пор не было ещё такового. Но предложение Герасима открыть эту новую архиерейскую кафедру встретило оппозицию в синоде, потому что в указанном городе не существовало православного населения. Во главе несогласных стоял Епифаний архиепископ Иорданский. Тем не менее, патриарх захотел постоять на своём. Он воспользовался тем, что архиеп. Иорданский в начале января по обычаю уехал в свою безлюдную епархию – в Иерихон и на берега Иордана для богослужения в день богоявления. Главный оппонент, таким образом, выбыл из Иерусалима и не мог препятствовать выбору. Оставалось, так или иначе, уговорить некоторых из числа прочих оппо-

—416—

нентов, чтобы потом добиться требуемого большинства голосов в Синоде. И это благополучно устроено. Одному из противоречащих предложению Герасима членов синода обещано было воспособление деньгами для начатой постройки дома, и строптивый член был приобретён. Другого, известного детской простотой чем-то припугнули – и он легко сдался. С третьим поступили ещё проще: ему сказали, что большинство голосов за предложение будто бы образовалось, и он, не желая нажить себе врагов в лице большинства, обещал подать свой голос за предложение. Когда нашли, что голосовать будет теперь совершенно достаточно для открытия новой архиерейской кафедры, поспешили окончанием дела. Всё это устроилось так прекрасно, «благодаря искусным действиям заправилы патриарших дел, секретаря синода, архимандрита Фотия». Как неимоверно спешили окончанием указанного дела, явствует из того, что уже и сама хиротония архимандрита Поликарпа в епископа Тивериадского произошла в самый день богоявления. Когда на другой день «Епифаний Иорданский возвратился в Иерусалим, то дело уже было сделано».³⁰⁴ Таким образом, в последнее время и патриарх Иерусалимский всякими способами вынужден был добиваться, нужного ему в том или другом случае, парламентского большинства голосов в своём собственном синоде. Времена изменчивы. – Вслед за синодом, со времени переселения Иерусалимского патриарха из Константинополя во св. град, по разным причинам усилилось здесь и значение т.н. святогробского Братства, состоящего и ныне лишь из одних Греков. Стали встречаться следующие явления: если патриарх обнаруживает большую или меньшую наклонность к самостоятельности к действовании, то святогробское Братство идёт против него, ратуя в подобных случаях очень единодушно. Плодами такого единодушия было низложение с патриаршей кафедры патриархов Кирилла (в 1872 г.), Прокопия (в 1875 г.) и отчасти Никодима (в 1892 г.). Отсюда святогробцы уразумели, что при содействии местного синода, они могут возводить и низлагать патриархов. Пример частых смен Константинопольских

—417—

патриархов перенесён в Иерусалим с той разницей, что вес голоса Цареградской Порты заменялся в Иерусалиме лишь губернатором, а потому здесь избрание и низложение патриарха оказывалось всецело в руках одного святогробского Братства (конечно, в союзе с синодом) и стоило этому Братству сойтись с Иерусалимским пашей или Константинопольским патриархом, чтобы сместить старого патриарха и обеспечить выбор нового. В подобных случаях Братство действует сообща и единодушно. В остальных же – каждый ведёт борьбу против всех, с целью получить более доходное место, а если представится возможность и патриарший сан.³⁰⁵

Вот условия возникновения и дальнейшего комплектования греческой высшей иерархии в рассматриваемом патриархате; вот общая характеристика этой иерархии и т.н. святогробского Братства, служащего рассадником архиереев для Палестины.

Греки захватили в свои руки все иерархические места высшего ранга в Палестине. Что же делать? Можно было бы думать, что палестинские архиереи воспользуются таким благоприятным обстоятельством, чтобы начать эллинизацию туземного арабского народонаселения православной веры. Но этого не случилось. Для достижения такой цели нужно иметь много терпения и самоотверженности, но таких качеств у греческих архиереев не обреталось. Они додумались только до того, что отделили себя резкой чертой от туземного православного народа и замкнулись в своём кружке. Они считали себя какими-то аристократами, а местных Арабов третировали, как каких-то плебеев. По одному свидетельству, «Арабы признают Иерусалимской церковью (точнее: её иерархами) нечистым племенем, хуже того евангельского мытаря», который находил, что он не достоин принять у себя Христа.³⁰⁶ Греческие архиереи не знают и не желают изучать языка, на котором говорит их палестинская паства, находя такое изучение делом, не следующим внимания. При таком отношении к арабской

—418—

православной национальности, они хотя и ставят в арабские города и сёла туземных священников, но смотрят на это лишь как на неизбежное зло. Белое духовенство в Палестине, исключительно состоящее из Арабов (Грек не унизится до того, чтобы сделаться священником для арабской паствы), по словам Кирилла, епископа Мелитопольского, бывшего настоятелем при русской миссии в Иерусалиме, «находится в положении худшем последнего прислужника греческого монастыря».³⁰⁷ Архиереи, по свидетельству преосв. Порфирия, не принимали к себе в дом арабских священников и не желали иметь с ними разговора хотя бы при посредстве драгомана. «Вместо того, чтобы наставлять арабских священников, архиереи выгоняют их от себя, как презренных рабов». «Архиереи не принимают к себе арабских священников, дабы не уронить архиерейского достоинства». Если же кто со стороны замечал таким архиереям, что это не порядок и разъяснял им, в чём должны заключаться отношения архиерея к иерею, то таковой получал в ответ: «не нам вводить новые обычаи. Про то знает патриарх».³⁰⁸ Архиереи мало задумывались над вопросом о том, кого они рукополагают в пастыри арабским христианам. Между рукополагаемыми во священники встречались прямо нищие или же люди крайне невежественные, такие, «которые только за два месяца до посвящения начали учиться грамоте и выучились только читать псалтирь».³⁰⁹ Архиереи мало заботились о том, есть ли при известной городской или сельской церкви священник у православных Арабов. И случается, что если даже при городском храме с тысячным православным приходом умирает священник, а назначенный на его место находит это назначение не выгодным для себя, то за храмом поручается, смотреть простому прислужнику. Ещё чаще остаются без священника небольшие арабские

—419—

селения.³¹⁰ Раньше (до 40-х годов XIX в.) арабских священников из близлежащей местности допускали поочерёдно служить обедни в монастырях (палестинских) Крестном и Ильинском (остающихся обыкновенно без службы, по окончании поклоннического периода), но потом стал гнать их и отсюда. Араб не может помышлять сделаться не только архиереем, но и монахом.³¹¹

Таковы были отношения высшей палестинской иерархии к низшей – арабской национальности; не лучше были её отношения и к православной пастве той же национальности. Архиереи, под сердитую руку, именовали своих арабских пасомых «злодеями, варварами» и людьми, не имеющими «никакой веры». Пасомые жаловались, что на их головы сыплются проклятия от их архипастырей, и при том при самой торжественной обстановке. «Не проклинайте нас, говорили они, и не отлучайте от церкви без важной причины, и притом во время божественной литургии и молитвословий, ибо прежде не слыхивали этого ни мы, ни наши отцы и деды». О благоустроении храмов для арабских христиан ни кто не заботился. Преосв. Порфирий пишет: «храмы арабские находятся в столь жалком положении, содержатся в такой неопрятности, что я плакал при обозрении их».³¹² Само имущество арабских христиан не оставалось в безопасности. Один наблюдатель палестинских дел пишет: «имея пашей иерусалимских и других местных чиновников в своих руках, палестинские архиереи указывали паше или губернатору на кого-либо из зажиточных христиан-арабов в Иерусалиме, имеющего свой дом и жившего безбедно. Губернатор или паша, которого Греки давно уже приучили к бакшишам, тем менее церемонились с указанной ему жертвой, что знал, что ограбив араба – христианина, он этим угождал фанариотам и приобретал в них себе покровителей в Константинополе и тоже время набивал свой карман на счёт беззащитных и неопасных для него христиан – арабов. Араба, под ничто-

—420—

жным предлогом сажали в тюрьму, обвиняли его в таком преступлении, о котором он и думать не думал, грозили ему, иногда даже подвергали пыткам (надевали ему на голову раскалённые медные чашки), а между тем шептали ему, что от него самого зависит избавиться от всех бед, стоит только уплатить паше или кадию, столько-то тысяч пиастров. Если араб упрямился, его продолжали томить и стращать пытками. Доведённый до отчаяния, он решался продать свой дом, чтобы уплатить требуемую сумму. Но кому продать? При подобном самоуправстве властей немного было охотников покупать недвижимую собственность. Кто купит, кроме греческой патриархии? И посылал несчастный в патриархию уже не с предложением, а с слёзной просьбой купить его дом. Тогда обитатели её, выражая притворную печаль о несчастиях их собрата-араба, отвечали ему, что они сами угнетены магометанами и никак не в состоянии добыть требуемой суммы. Результатом таких переговоров было то, что, наконец, араб-христианин, доведённый до крайней степени отчаяния, решался продать свой дом за самую ничтожную сумму. Тогда покупатели делались удивительно великодушными: купив за 1.000 пиастров дом, стоивший 10.000, они утешали разорённого араба тем, что давали в его же собственном доме уголок, чтобы он там поместился с семейством по конец своей жизни. Другие христиане-арабы, запуганные этими примерами и боясь, чтобы рано или поздно и с ними не случилось того же самого, спешили делать свои дома вакуфами монастыря, т.е. объявляли, что они жертвуют эти дома в пользу патриархии, и при этом только выговаривали для своих детей маленькое помещение в доме. Бывали и такие примеры, что к лежащему при смерти владельцу дома-арабу подсылали монаха, который наедине уговаривал его сделать свой дом вакуфом монастыря. Таким образом, произошло то, что почти все дома в Иерусалиме, принадлежавшие прежде христианам-арабам, составили собственность греческой патриархии, которая отдаёт их внаймы поклонникам, получая за то немалый доход. Детей же, разорённых его домовладельцев, патриархия великодушно (?) помещает в тех хижинах, которые уже разваливаются и не годятся

—421—

для поклонников. Или же бедные семейства арабов были помещаемы в самых сырых и гнойных (?) землянках, хотя постоянно в неполомническое время оставалось весьма много сухих и здоровых квартир совершенно пустыми. От дурного помещения в разваливающихся землянках, где зимой во время дождей посреди комнаты всегда стоят лужи воды, и течёт с потолка прямо на постель – люди заболевали горячками и другими опасными болезнями. Таким образом, Греки иерусалимские имели полное право (?) говорить: «мы платим ежегодно огромные суммы мусульманам, мы делаем в наших собственных домах приют бедным арабам-христианам, следовательно, мы вполне имеем право ожидать себе помощи. Так было в старые годы, прибавляет повествователь, с тех пор обстоятельства много изменились».³¹³ Вот каким образом действовали Иерусалимские Греки, воображая, что служат пользам того эллинизма, которым до мозга костей проникнуты в особенности константинопольские фанариоты, считающие себя цветом своей нации.

Интересно отметить, что даже Иерусалимский патриарх Никодим (1882–8 г.), ставленник русской политики, на которого возлагалось так много надежд по части благоустроения дел палестинских, мало чем отличался от других грекофильствующих местных патриархов, ибо хотя он и не проявлял своего грекофильства в фактах, о которых мы сейчас упоминали, но, однако явно брал сторону палестинских Греков в ущерб даже существеннейших интересов православных арабов. Среда слишком властна здесь.³¹⁴

Взирая собственными глазами на то, как обращались в Палестине с христианами туземцами их же собратья православные Греки, преосвящ. Порфирий (Успенский) восклицал: «это – народ мученик!»³¹⁵

Другой опытный знаток палестинских церковных отношений, видный деятель Императорского палестинского

—422—

Общества, г. Хитрово ещё недавно даже предсказывал, что арабы, под влиянием гнетущих обстоятельств, перейдут на сторону врагов православия и что «менее, чем через полвека, во св. Земле останутся православными только 100 или 200 членов святогробского Братства».³¹⁶ Но к счастью, в настоящее время уже нет места для подобного пессимизма: немного воды утекло, как писал эти слова указанный палестиновед, но многое изменилось к лучшему, засветились лучшие надежды… но об этом речь ниже.

Переходим к обозрению патриархата Антиохийского, в котором тоже происходила борьба между греческим пришлым и туземным арабским элементами, но борьба далеко не имела здесь тех размеров, каких она достигала в Палестине. Автор, «Летописи церковных событий», преосв. Арсений, еписк. Кириловский, пишет: «в Антиохийском патриархате издавна (верно!) существовала некая рознь между паствой и патриархом из-за того, что епископские кафедры давались только Грекам».³¹⁷ Характеристику эту приводит почётный автор, когда ведёт речь о церковных событиях, относящихся к концу XIX-го века. Такое констатирование розни между патриархом и антиохийской паствой его, конечно, должно иметь значение в наших глазах. Но только напрасно автор называет её «некой», правильнее было назвать её значительной; с другой стороны едва ли справедливо утверждает он, что патриархи только Греков ставили в архиереи: такой эллинизации высшего духовенства в арабском Антиохийском патриархате, кажется, никогда не было.

Раньше мы имели случай сказать, при каких обстоятельствах в XVIII веке греческий фанариотский элемент появляется на Антиохийской патриаршей кафедре. Раз появившись здесь, он, как естественно, должен был внести свою закваску в управление церковью. Главным желанием Греков, восседавших на Антиохийской патриаршей кафедре – стало эллинизировать всё высшее духовенство, привести его

—423—

к такому же состоянию, какое отличало патриархат Иерусалимский. Но, однако, архиереи из туземцев арабов, сколько знаем, тут никогда не переводились. В начале 60-х годов XIX-го века их здесь было шестеро, т.е. до половины общего их числа.³¹⁸ При предшественнике нынешнего патриарха – патриархе Спиридоне число Греков на архиерейских кафедрах должно было бы, судя по человеческим соображениям, сильно возрасти. Вот что рассказывают об обстоятельствах поставления этого Спиридона в патриархи Антиохии. «Когда Фаворский епископ Спиридон выставил свою кандидатуру на Антиохийский престол и его эмиссары начали действовать, между прочим, и обещаниями греческих орденов, Иерусалимский патриарх Герасим созвал на совещание свой синод по этому предмету. На этом заседании потребовали от Спиридона, если он будет избран (Антиохийским синодом) в патриархи, клятвенного обещания быть всегда солидарным со святогробским Братством и рукополагать в епископы, в пределах Антиохийской патриархии, одних только Греков и преимущественно из Иерусалимского святогробского Братства. Патриарх Герасим заметил при этом, что это единственное средство покончит с претензиями и стремлениями сирийцев (арабов) и обеспечить навсегда за членами указанного братства Антиохийский патриарший престол со всеми его правами и доходами». Другими словами имелось в виду сделать Антиохийскую кафедру ни больше – ни меньше как епархиальной кафедрой, находящейся в ведении Иерусалимской патриархии. В самом деле, если весь синод Антиохийской патриархии состоял из святогробцев, то конечно, стали бы выбирать в патриархи лишь своего собрата. Спиридон обещался исполнить указанную волю патриарха и синода Иерусалимского. Сделавшись патриархом Антиохийским он «первым делом своим назначил епископом в один город архимандрита Иерусалимской патриархии Вениамина, а в другой своего архидиакона Нектария, приехавшего из Иерусалима вместе с ним». Тем не менее, Спиридону не удалось элли-

—424—

низировать высшую иерархию в своём патриархате. В 1893 г. из числа всех архиереев этого патриархата только 5-ро было Греков, а Арабов – семь.³¹⁹ Затем между греколюбивым патриархом и его арабской паствой начались раздоры – и Спиридон покинул свой престол и удалился на покой в столицу фанариотов – Константинополь. Как безуспешна была смелая попытка Спиридона окончательно эллинизировать патриархат, создать в нём ксенократию, видно из того, что к концу его правления две третьих из числа архиереев в Антиохийском патриархате были Арабы.³²⁰ Как реакция грекофильствующим патриархам Антиохийским, в настоящее время на Сирийский престол св. Петра воссел – Араб. Так кончилась продолжавшаяся более ста лет затея превратить эту арабскую патриархию в греческую!

Одна из причин, воспрепятствовавших успешному проведению в жизнь сирийской церкви вредной эллинистической идеи, заключалась в том, что Антиохийские патриархи – Греки не в состоянии делать того, что могли делать Иерусалимские патриархи – Греки. Известный писатель по истории Востока, Базили пишет: «назначение епископов в епархии, игуменов в монастыри и священников в приходы менее зависит от патриарха (Антиохийского) и от архиереев, чем от народного выбора».³²¹ Значит, сама паства спасла себя от иерархической ксенократии.

Хотя и против собственной воли и желания, Антиохийские патриархи должны были очень нередко поставлять в архиереи малосимпатичных им сирийцев или арабов. И они ставили; но каких, куда и как с ними обращались? На все эти вопросы любопытные ответы даёт преосв. Кирилл, еписк. Мелитопольский, бывший настоятель русской миссии в Иерусалиме, живот свой положивший за небоязненное служение нелицеприятной истине (да будет имя его священно в истории церкви!). Предоставим же слово святителю Кириллу. Куда ставили арабских архиереев? В медвежьи углы. «Эти архиереи (из Арабов) находились в полной власти Греков (патриархов), будучи рассеяны по

—425—

отдалённым концам патриархии, согласно с наперёд обдуманными планами греческих иерархов». Каких арабов хиротонисали в архиереи? «Патриархией принято за правило – поставлять на архиерейские места тех из арабов, которые менее всего к тому годны, чтобы самих Арабов убедить опытом, что из Арабов делать архиереев нельзя и что всё спасение в Греках». «Плохи эти архиереи, прибавляет летописец, хотя винить ни их, ни арабское племя за них нельзя». Как принято, было относиться к этим архипастырям? «Между арабскими епископами, говорит наш русский святитель, я нашёл только одного архиерея умного и вполне достойного своего звания, преосвященного Герасима, который, вероятно, по этой именно причине и состоял без епархии и под опалой патриарха». Вот краткий формуляр этого злосчастного Герасима, со слов того же наблюдателя Востока. «Герасим, прежде пользовавшийся особым доверием патриарха, в то время, т.е. с 1858 г., разошёлся с ним, получил беднейшую епархию, где невозможно было существовать, и потому оставил её, но не получил другой епархии, не получил даже дозволения жить в Дамаске. При этом попавший в опалу архиерей (т.е. Герасим) не получил никакого пособия от патриархии, которая предложила – было ему только помещение, иначе ссылку в одном из отдалённых монастырей. Посторонние старания примирить Антиохийского патриарха с этим преосвященным остались без всякого успеха». Наконец начальник русской миссии в Иерусалиме взял его к себе на скромное место толмача.³²²

При таком положении дела, когда патриархия частью состояла из Греков, искавших опоры единственно в лице единоплеменного патриарха, а частью из Арабов, чуждых всякого значения, Антиохийский иерарх являлся неограниченным распорядителем в делах сирийской церкви. Преосвящ. Мелитопольский говорит: «ни те, ни другие не принимали никакого участия в делах патриархии» (т.е. значит, синода не существовало). «Некоторые архиереи жили, а другие, не имевшие постоянного пристанища, скитались по своим епархиям, и все находились вне Дамаска, резиден-

—426—

ции патриарха: обстоятельство, отличавшее Антиохийский патриархат от Иерусалимского и имевшее свою хорошую и дурную сторону – хорошую в том, что архиереи всё таки были на своих местах и через них можно было действовать не все, самые отдалённые части патриархата; дурную же в том, что патриархия действовала уже совершенно самостоятельно (т.е. произвольно), не имея даже кажущегося (т.е. номинального) участия архиереев в делах церкви, как это было, наприм., в Иерусалиме».³²³

Кроме того несомненно благоприятного для хода дел церковных обстоятельства, что архиереи Антиохийского патриархата жили с паствой и среди паствы, нужно отметить ещё следующее явление, характеризующее с лучшей стороны – церковное управление в названном патриархате: «перемещение архиереев из одной епархии в другую, столь обычное в Константинопольском патриархате и столь предосудительное по своим корыстолюбивым мотивам, по своим последствиям, по своему влиянию на нравственность духовенства, как уверяют нас, – здесь совершенно не было известно. Смена патриарха – дело неслыханное в Антиохийской церкви. Пастыри живут и умирают при одной и той же пастве; разве глубокая старость подаст повод к добровольному, искреннему отречению.³²⁴ Если всё это так, то подобный порядок правления переносит нашу мысль в глубокую древность. Известно, наприм., что Григорий Богослов, вступивший было в управление Константинопольской церковью, по требованию отцов II вселенского собора должен был покинуть столицу и удалиться на покой, так как раньше он значился епископом местечка Сасима, хотя он здесь никогда и не был.

Но, в общем, правление патриархом лиц иноплеменных, пришельцев, не связанных родственной связью с паствой, не могло служить к утверждению благосостояния в Сирийской церкви. К положению провинциальных архиереев патриарх-грек оставался равнодушен, предоставляя им бороться с распространение латинской унии и протестантства как они хотят и как они умеют. А до борьбы ли

—427—

тут с врагами, когда положение некоторых из них среди паств, одолеваемых и унией и протестантством, было таково, что и при способностях они едва могли что-либо сделать в пользу православия. Кирилл Мелитопольский знал одного архиерея, занимавшего кафедру Тиросидонскую и находившегося среди самых жалких жизненных условий. «Он едва имел 3000 пиастров (150 руб.) годового дохода, не имел диакона для служения в церкви и служил с двумя священниками, получая за заказанную литургию 10–12 пиастров: такого жалкого явления, прибавляет описатель, я доселе не встречал, да признаться и не думал встретить».³²⁵ А какого печального состояния достигала иногда паства сирийской церкви, прямо или не прямо зависимая от патриарха, об этом достаточно свидетельствуют следующие фаты. Есть местечко Арбин, насчитывающее, среди его жителей, 300 православных, находящееся в 5 верстах от Дамаска и подведомое патриарху, как епархиальному архиерею. Что же видим? Здесь долгое время не было ни священника, ни церкви, к православным приезжал в крайних случаях, раза два в год, священник из Дамаска. В результате такого порядка, жители стали православными лишь по имени и никакого понятия не имели о Христе, ни о кресте, и совершенно омасульманились: они клялись Магометом, постились в рамадан и проч. Другой рассказ. В 20 верстах от Дамаска, следовательно, почти на глазах патриарха находится городок Катана: в нём живёт около 300 православных. И, однако, церкви у них нет, но в неё превращён какой-то жалкий домишко. Раньше здесь был священник, но потом он сбежал: жители бедняки платить ему ничего не могли, а от патриархии никакой поддержки не было; так и остались православные без священника.³²⁶ Даже униаты, только что возвратившиеся к православию и нуждающиеся в особой заботливости, не встречали её у иноплеменников – патриархов. Вот извлечения из любопытного письма, настоятеля православной церкви в Мусуле, архимандрита Кирилла, к Антиохийскому патриарху Спиридону (в 1896 г.).

—428—

Адресат – архимандрит, но это не мешает ему быть приходским священником, ибо на Востоке, где много неженатых священников, архимандриты, игумены и иеромонахи часто назначаются священниками в приходах. Паства арх. Кирилла состояла из православных, недавно обращённых от унии к церкви. Он писал патриарху. «Ради Христа, распятого за нас, читайте это письмо со вниманием и отвечайте нам, как можно скорее, так как мы находимся в большом затруднении». По словам автора письма, его пасомые, только что перешедшие из унии в православие «справедливо говорили: «мы в ужасном положении, никто о нас не думает, мы стали посмешищем и позором для других, мы не имеем ни церкви, ни кладбища, ни школы, и если вы (патриарх) откажите в своей помощи, мы не знаем, что нам делать». «Если бы ваше блаженство, пишет далее о. Кирилл, оказали бы нам пособие, то увидали бы и услыхали, какое большое число людей присоединилось к нашей церкви; но до сих пор мы ничего не имеем, а в вашем послании к нам, вы приказываете, чтобы мы побуждали чад ваших управляться самостоятельно и учреждать дом для молитвы. В моих прежних письмах, я извещал ваше блаженство о том, что у меня нет церковной утвари и нужных книг для богослужения и вы обещали прислать мне, но до сего времени я ничего не получил и вы оставили меня без внимания, по той причине, что я из арабов и надоедал вам своими письмами. Я не в состоянии больше тратиться на почтовые расходы, ведь вам известно, что все расходы по церкви на свечи, масло и ладан и другие церковные нужды я беру из моего собственного заработка, и никто обо мне не думает». Затем он говорит, что, не смотря на свой архимандричий сан, он занимался ремеслом ткача, чтобы и самому не умереть с голода и помочь вышеуказанным нуждам церковным. «Рассудите по справедливости, пишет обнищавший пастырь, и прикажите, что делать и кому описать своё положение? Я дошёл до крайности в нужде. Кто же терпит, что я терплю, я, который так работал для церкви. Вот моя награда от вашего блаженства, я оставлен беспомощным, нуждающимся, как сирота, с меня этого довольно, я готов и умереть, потому что нищеты этой

—429—

не могу выносить. Ещё просим вас, ради литургии, которую вы совершаете, не медлить ответом, ибо после этого от нас другого не получите».³²⁷ Вообще, как оказывается, униаты антиохийского патриархата потом главным образом медлили переходом в православие, что они не желали опять попасть под власть патриарха-грека. По мнению Кирилла Мелитопольского, «скорому положительному разрешению, обнаруживавшегося среди сирийских униатов, стремления к воссоединения с церковью больше всего препятствовала вражда между иерархией – греческой и паствой – арабской. Вражда эта была настолько сильна, что эти униаты изъявили желание возвратиться в православие под единственным условием, чтобы им не быть в подчинении у антиохийского патриарха». Униаты боялись (и по рассуждению преосвящ. Кирилла они были правы в этом отношении) «притеснений, обид и злоупотреблений, которые, по принятому здесь порядку, не замедлят явиться» в случае если униаты опять попадут под власть греческой патриархии.³²⁸ В том же роде рассуждает и современный нам востоковед г. Хитрово. «Будет во главе Антиохийской патриархии местный уроженец и число униатов, – говорит он, упадёт на половину и более, останется же во главе её пришлый архипелажец или пелопонесец и в таком размере уменьшится число православных. Отстаивание Грека-патриарха НА Антиохийском престоле равняется преданию сотни тысяч православных в унию».³²⁹ К счастью, в настоящее время нет надобности доказывать, что у православных сирийцев патриархом может быть только сириец: теперь патриарх и паства Антиохийского патриархата единоплеменны.

Как относились к своей пастве епархиальные архиереи Антиохийского патриархата из числа Греков мы не знаем; вероятнее всего, индифферентно. Что же касается епархиальных архиереев из Арабов, то они попечительно и задушевно относятся к своим пасомым. Высшее духовенство, если оно единоплеменно со своей паствой, то оно живёт с нею, по уверению наблюдателей, одним серд-

—430—

цем, заботясь о ней, насколько в его силах и борясь до истощения, как со своими единоверными, но иноплеменными сослуживцами, так в особенности с надвигающимися из всех стран инославными пропагандистами. Правда высшее сирийское духовенство не образованно, но не более его образовано и иноплеменное православное духовенство; однако этот недостаток куда легко искупается у сирийских иерархов беззаветной любовью к своей пастве, своему народу, любовью, ради которой оно нередко приносит себя в жертву. Может быть, неумело берутся они за дело, само дело может быть не то, как по нашим понятиям и взглядам оно должно быть, но кто поставит им это в вину, видя их ежечасную борьбу, видя их почти идеальное стремление, заявляет наблюдатель.³³⁰ – Приходское духовенство Антиохийского патриархата (а оно всецело арабское) производило на Кирилла Мелитопольского вообще отрадное впечатление. В самом Дамаске приходское духовенство, по его отзыву, было даже достойно всякого уважения. Между священниками здесь были люди очень умные, и все они вообще не были такими невеждами, как в Иерусалимском патриархате и держали себя весьма прилично. Причина этого быть может, заключалась, по объяснению преосв. Кирилла, и в том, что они были люди большей частью очень достаточные. И вне Дамаска, во всех местах, какие посетил он же, арабское духовенство не производило на него того безотрадного впечатления, какое поражало его в пределах Иерусалимского патриархата. Правда, оно было бедно, скудно, но вместе с тем не лишено смысла, не забито. Более других терпят в материальном отношении священники из новообратившихся греко-униатов, к которым патриархия относится непростительно холодно.³³¹ Но почему так? Не потому ли что они

—431—

причиняли много хлопот патриархии, требуя от неё много ли мало ли по устроению новых приходов, образовавшихся из ново-присоединившихся к православию?

Переходя к характеристики православного населения в Антиохийском патриархате, мы должны, прежде всего, сказать, что в Сирии и Палестине живут люди не только одной расы, но одного племени, мало того – одного языка (арабы). Православных в Сирии до 160.000 жителей и в процентном отношении они представляют несколько больший процент, чем в Палестине (если брать в расчёт общее народонаселение той и другой страны). Но ещё более сильный элемент представляют они по своему благосостоянию. Между тем как в Палестине мы встречаем православных только среди нищенствующих семейств, в Сирии мы наталкиваемся, и не на единичные примеры, православных сирийцев – миллионеров, а зажиточных можем насчитать тысячами. Наконец, в то время как в Палестине араб чувствует себя бесправным парием, угнетаемым не только местной властью, но и иноплеменными духовными пастырями (Греками), православный сириец, благодаря своему относительному благосостоянию терпит гораздо менее от местной власти и от кого бы то ни было.³³² Кирилл Мелитопольский со своей стороны замечал о православном народонаселении патриархата: по местам оно было богато, по местам оно было бедно и стеснено, но везде довольно живо и самостоятельно, обнаруживало здравое стремление к образованию и умело стоять за свою народность. Особенную черту, отличительную для православных патриархата этот же автор усматривает в удивительной приверженности его к России и русской власти. «Я не боюсь утверждать, говорит преосв. Кирилл, что весь этот народ живёт только верой в Россию, надеждой на Россию. Он убеждён, что престол православия

—432—

только в России; туда и обращает он свои заветные верования; оттуда влечет к себе успокоительные надежды. Выражения этой веры, встречавшие и сопровождавшие меня по всему пути от гор Ливанских до гор Иудейских, поражали меня, потрясали моё существо. Право, мне кажется, не иначе принимали апостолов Господних, когда они посещали свои паствы. Вместе с тем, какая безграничная и как поразительно высказывалась любовь и благоговение к имени Государя императора нашего! За него у всех здесь молитва пламенная! На него у всех здесь надежда! Он царствует здесь во всех сердцах безраздельно! За него все готовы положить души»!³³³ Ту же характеристическую особенность обрёл в самое недавнее время у православных сирийцев и почтенный г. Хитрово. «Есть ещё одна у них отличительная черта, пишет он, которая немало меня поражала и которую я в одинаковой степени замечал – и в церкви и в хижине и в мраморном дворце православного – это беззаветная любовь – мало любви, вера в Россию. Для православных сирийцев всех классов Россия представляется каким-то отдельным мифическим олицетворением всего хорошего, светлого, могущественного, через посредство которого когда-то наступит для них золотой век».³³⁴ Какая громадная разница в отношениях к России – с одной стороны неведомых нам сирийцев и с другой очень нам хорошо известных Греков! Кто не знает русофобства большинства теперешних Греков!³³⁵

В каких отношениях находится православный народ Антиохийского патриархата к своему духовенству – высшему и низшему? К сожалению, на этот вопрос мы не можем дать точного ответа. По свидетельству Кирилла Мелитопольского, высшее духовенство уже везде в патриархате потеряло доверие и уважение в глазах народа: здесь не было различия между архиереями из Греков и

—433—

архиереями из Арабов: Греки не любили, как Греков, а Арабов, за то, что они, как люди неспособные (замечено уже было, что патриархия нарочито выбирала таковых, прибавляет наш автор), не поднимали собой, а роняли арабское население в глазах единоверцев и иноверцев. Но отношение мирян к приходскому духовенству, продолжает наш автор, – здесь были так хороши, как можно было желать того, эти два элемента связаны были между собой крепким взаимным доверием и любовью: что было бы – восклицает он – если бы это духовенство было образованно, как должно».³³⁶

Другой писатель, ничего не говоря об отношениях православных сирийцев к Грекам (да и что говорить об этом!) делает существенную поправку к вопросу о взаимных отношениях этих же православных к арабскому высшему духовенству; он утверждает, что сирийцы близко стоят к своим архиереям – сирийцам и живут одной жизнью с ними.³³⁷ Свидетельство это появилось в самое последнее время – и можно думать, что в течение последних 40-ка лет произошло значительное изменение к лучшему во взглядах и расположении народа в патриархате к своим единоплеменным архиереям. А это явление нисколько не удивительно: между архиереями сирийской церкви встречались такие личности, как образованнейший и гуманнейший Герасим (Яред), родом араб, недавно скончавшийся.

Нельзя умолчать о том, что по адресу сирийских христиан нередко слышатся упрёки в отсутствии у них энергии в сфере церковных дел. Нам говорят: В Антиохийской патриархии мы видим 5 – 6 пришлых Греков с одной стороны, а с другой почти 160.000-ное православное население, не как в Палестине нищих с таким же неимущим духовенством, а с высшими собственными иерархами, миллионерами соотечественниками, жёны которых не носят другого платья, как сшитого в Париже. И эти 160.000 со своими иерархами, со своими миллионерами, не могут справится с 5–6 пришельцами (из

—434—

гнать их?) и не видят иного исхода, как в денежной подачке со стороны России, угрожая ей в противном случае, что она будет отвечать за поголовный переход в латинство».³³⁸ Ещё ранее в 40-х годах XIX-го века, проф. Порфирий упрекал тех же христиан в косности, в неумении действовать единодушно. Он писал: «церковь Сирийская подобна кораблю, обуреваемому ярыми волнами и поставленному на якорь у опасных скал. Православные не имеют единодушия и крайне легкомысленны и тщеславны. В храмах Божиих они бесчинствуют в присутствии архиереев и вовсе не молятся Богу, а только кланяются в ноги владыкам… Много жителей в Сирии, но их влияние на православие незначительно». При другом случае тот же автор замечает: «Антиохийскому престолу (т.е. Антиохийскому патриархату) нужна помощь России словом и делом. Без неё он рушится».³³⁹ Мы, конечно, не в состоянии решить вопроса о том, в какой мере Россия может пособить рассматриваемому делу; но, во всяком случае, наше отечество теперь взяло под своё покровительство Сирийскую церковь, как об этом скажем ниже, и тем привело в исполнение одно из заветных желаний человека, столь соболезновавшего несчастиями христианского Востока.³⁴⁰

—435—

Поведём речь о монастырях. В благоустроенных православных церквях монастыри, как известно, служат к утверждению и развитию благочестия и религиозных представлений. На христианском Востоке есть также достаточно монастырей, встречаются они и в рассматриваемых нами патриархатах. Но каковы монастыри этих патриархатов? Служат ли они вышеуказанной цели? Если и служат, то очень немного. В бедном Александрийском патриархате всего-навсего два монастыря: в Александрии св. Саввы и в Каире св. мученика Георгия. В первом, – в 50-х годах XIX-го века, кроме игумена, находились: один иеромонах, один иеродиакон и четыре белых священника, которые, за неимением приходской церкви в городе, исправляли для православных требы. В другом и совсем не было монахов, а здесь под наблюдением архимандрита проживало до 50 человек престарелых, увечных и больных.³⁴¹ Очевидно, первый монастырь будет правильнее считать приходской церковью, а второй – бого-

—436—

дельней. Оба эти монастыри номинальные, и оба они, по словам преосв. Порфирия, малы, но изрядны.

В пределах Антиохийского патриархата в настоящее время имеется 17 православных монастырей, из которых шесть считаются ставропигиальными, зависящими непосредственно от патриархата, а 11 принадлежат Бейрутской и Триполийской епархиям. Из числа этих монастырей 13 находится в Ливане,³⁴² и один из общего количества монастырей женский. Все эти монастыри имеют малочисленную братию. Преосв. Кирилл Мелитопольский идёт далее и утверждает, что монастыри в патриархате поддерживались только номинально, только для сборов, а монахов на самом деле в них не существовало.³⁴³ Но это не совсем справедливо: не все монастыри здесь стояли без монахов. Объединению монастырей много содействовали патриархи – Греки. Как чужеплеменники, они не заботились о поддержании иноческих обителей и смотрели на арабские монастыри, как на источник для покрытия своих дефицитов. Преосв. Порфирий в своём «Дневнике» под 2 числом декабря 1843 года записал следующее: «Белемеидский монастырь построен на склоне последнего хребта Ливана. Сегодня поутру монахи этого монастыря просили под проклятием о. Григория сказать мне, что они чрезвычайно обижены патриархом и что они все убегут в маропитскую (не православную) главную обитель, если не будет улучшено их содержание. Патриарх забирает из монастыря полотенца, салфетки и деньги, будто на сохранение. Монастырь имеет доходу до 120–130 тысяч пиастров, но на монахов (арабов) и прочие нужды расходуется от 20 до 30 тысяч пиастров. Варварство. Греки – разорители», восклицает автор. «Смелых монахов, прибавляет он же, патриарх вызывает в Дамаск и более не возвращает их, а рассылает в разные монастыри».³⁴⁴ Но это не единственное свидетельство в подобном роде. Автор одной статьи в Сообщен. Прав. Палест. Общества пишет: «если церкви и монастыри находятся в плачев-

—437—

ном состоянии в пределах Антиохийского патриархата, то этому виной не недостаток средств и на сами Сирийцы, а патриархи, главная забота которых состоит не в поддержании православия и православных, а в пользовании средствами патриархии для личных целей и для интересов и видов эллинского правительства». (Следуют примеры).³⁴⁵ Вообще, каковы бы то ни были тому причины, монастыри патриархата не могут считаться благоустроенными. В числе монастырей здесь выделятся своей древностью и значением Седнайский монастырь: в нём с особенным вниманием останавливается Павел Алепский, о нём, как достопримечательности, говорит Григорович-Барский. Это единственный на всём православном Востоке женский монастырь. И, однако, вот в каком состоянии он находился назад тому сорок лет. Кирилл еписк. Мелитопольский пишет: «древняя некогда величественная церковь этого монастыря оставалась без окон и с провалившейся по местам крышей». И затем прибавляет, говоря о монастырях: «всё это существует, не брошено совсем, обо всём этом ещё болит сердце народа» (т.е. арабских христиан).³⁴⁶ И вот в каком состоянии находится один монастырь, лежащий в 40 верстах от Дамаска в Малуле. При этом монастыре есть маленькая церковь в пещере во имя св. первомученницы Феклы, жившей по преданию в этой пещере: эта церковь-пещера и есть местная святыня для всего окружного населения как христианского, так и нехристианского. «Монастырь – говорит повествователь, как и все греческие монастыри (вероятно – тесен и невзрачен, – хочет сказать он), но здесь вместо монахов у настоятеля лишь две каких-то злополучных монашенки».³⁴⁷ И так встречаем странный мужской монастырь с обитательницами монахинями!

О монастырях патриархата Иерусалимского распространяться не станем. Приведём лишь отзыв о монастырях самого города Иерусалима, помещённый в периодическом

—438—

издании Православного Палестинского Общества. «В Иерусалиме монастырём называется несколько домов, соединённых вместе внутренними переходами. В каждом из таких монастырей есть несколько десятков комнат. В каждом монастыре живёт только один игумен и его прислуга; монахов же в монастырях вовсе нет. Монастыри эти назначаются для помещения в них приезжающих поклонников; каждый поклонник платит за своё помещение. Надеюсь, что теперь будет понятно, пишет автор, что в Иерусалиме монастырём называется гостиница, а игумен есть человек, взявший эту гостиницу на откуп у патриархии».³⁴⁸

В каком состоянии находится религиозное просвещение народа и богословское развитие пастырей церкви в рассматриваемых нами патриархатах? Тому и другому, конечно, способствуют школы, но школы в этих патриархатах до последнего времени были в пренебрежении, а потому указанное дело не могло иметь успехов. – Что касается Александрийского патриархата, то, если не ошибаемся, до XIX-го века там не было православных школ. За неимением этих последних, некоторые патриархи, как наприм., Кирилл Лукарис отправляли православных молодых людей, жаждущих просвещения, в Англию, пользуясь тем, что английское правительство само предлагало Александрийской патриархии оказывать помощь в рассматриваемом отношении. Но вскоре закрыт был и этот путь в получении образования православными юношами патриархата. Найдено было, что нецелесообразно православным учиться у не православных. В этом отношении очень любопытно письмо патриарха Паисия (1668–1676 г.) к какому-то англиканскому пресвитеру Вениамину (Вильяму?). «В 1673 г. мы получили от вас, пишет Паисий, некоторые книги и положили их в библиотеке. Потом в разные времена мы получили два письма, в коих вы писали, чтобы друзья эллинов посылали туда к вам молодых остроумных детей, способных к изучению философии и священного богословия по древнему изданию (преданию?), основанного на эллинских философах и древних отцах

—439—

нашей кафолической Христовой церкви. Недоумевая же, каких вы разумеете отцов и какое учение, мы получили некоторую книгу под названием Исповедание англиканской церкви, прямо противоречащую священному учению древних святых, чего мы не принимаем. Отсюда мы подозреваем, что если кто отправится к вам для учения, тот не возвратится православным. Подозревая же сие, мы не решаемся привести всего в действие. Ибо справедливость требует, чтобы учащие преподавали учащимся у них всё то, что они сами думают и учат. А может ли кто правильно преподавать то, чего он не понимает и чему он не верит. Сия-то пропасть разделяет тех и других. Мы с самого начала и поныне неизменно чтим божественные и священные правила св. вселенских соборов. Вы же, как папистане, возобновляете новые стези, т.е. как бы исправляете древнее, чего мы опасаемся и потому отказали вашему требованию и просим у вас извинения за свой отказ».³⁴⁹ Нам думается, что не одни подозрения, но и определённые факты побудили патриарха так нелюбезно отвечать на любезное предложение. – Православные школы открыты были в патриархате лишь в 40-х годах XIX-го века, не без постороннего содействия, и в частности не без помощи русских благотворителей. В Александрии появилось две школы, помещавшиеся в наёмных домах – ланкастерская и эллинская. В первой одним учителем преподаваемы были: сокращенный катехизис, свящ. история и начала арифметики; во второй также один учитель преподавал пространный катехизис Платона, митрополита Московского, в греческом переводе, изъяснение одного греческого классика; географию, нечто из гражданской истории и арифметику. Два совершенно подобные же училища находились в тоже время и в Каире, в новом церковном доме, примыкающем к патриархии.³⁵⁰ К сожалению, остаётся неизвестным: в каком состоянии были эти школы, и были ли допускаемы в высшую из них арабы или же она предназначалась для одних греческих мальчиков. Но во

—440—

всяком случае нужно полагать, что школы эти оставались в действии и в последующее время.

Нужно сказать, что все православные школы в Турции находятся в непосредственном заведовании и управлении патриархов: и потому, если они были бы благоустроены, то служили бы к развитию православного религиозного знания в народе.

Антиохийский патриархат, несмотря на свою обширность и значительное число православного населения в нём, небогат школами, а существующие школы находятся в плохом состоянии. – Первое упоминание об устроении школы в патриархате относится к началу XVIII-го века, к началу правления антиохийского патриарха Сильвестра. О ней сообщает сведения наш Григорович-Барский. По обыкновению, этот автор, когда у него речь идёт о рассадниках просвещения, хвалит эту школу, как и другие православно-восточные школы, виденные им во время паломнического путешествия. Он, кроме того, отдаёт дань уважения вышеназванному патриарху за его отеческую заботливость о питомцах школы. Сильвестр приказал беднейших учеников учить даром, а одевать и кормить на его счёт. Школа эта, вследствие смутных обстоятельств времени, проводила жизнь бродячую: сначала утвердилась в Алеппо, а потом была перенесена в Триполи и наконец появляется в Дамаске – и всё это происходит в правление одного и того же патриарха Сильвестра. Успехи её, поэтому, были сомнительны; она имела одного учителя Иакова (с Патмоса) – но и тот потом покинул школу, оставив на месте себя учителем «единого от учеников» своих.³⁵¹ Затем судьба школы покрывается мраком неизвестности. Есть также известие о существовании православной школы в Дамаске, в начале XIX века. В правление патриарха Серафима (1813–23 г.) здесь находилась одна маленькая школа для мальчиков. В ней обучали простому чтению (по-арабски?) и закону Божию. Содержание преподавателя было самое жалкое: из церковных доходов выделялись ему гроши; сверх того, сами ученики платили ему по 10 пара за каждую неделю (т.е. по 1½ коп.),

—441—

и столько же за каждую выученную молитву, или псалом, или главу Евангелия. В таком виде и при таких условиях упомянутая школа продолжала держаться и при следующем патриархе Мефодии – до 1832 года.³⁵² К концу XIX-го века школы умножились в Антиохийском патриархате, но положение их оставляло много желать лучшего. Вот наприм., в каком положении ещё очень недавно найдены они очевидцем в самом Дамаске. «Православные школы здесь, говорит он, при правильной постановке дела в них могли бы быть приятным местом (как требует того здравая педагогия) для учащихся. К сожалению, живой интерес в этих школах принесён в жертву рутинному и бессмысленному затверживанию текстов по всем отраслям знаний. Ученик, как принято выражаться в таких случаях, долбит заданное ему и повторяет пред учителем заученное, как попугай, без всякого сознания смысла или значения им рассказываемого. И странное чувство приходится иной раз испытывать, говорит описатель, при виде бойкого мальчика, не умеющего рассказать, уже не только своими словами, но хотя бы и с заменой одних слов другими, простой эпизод из священной истории. Мерилом знаний для учащих и родителей учеников служит умение учащихся передать на память словами текста эпизод, начиная с любой строчки и даже слова страницы».³⁵³ Не лучше были православные школы и в другом важнейшем городе Сирии – Бейруте. Вот в каком виде находилась здесь ещё недавно школа для мальчиков. Внешняя сторона школы, по описанию очевидца, непривлекательна: учебных пособий – географических карт, глобусов, картин и т.п. – нет. Училищная библиотека помещалась в небольшом старом шкафчике. В четырёх классных комнатах (из 5-ти) не было даже образов, только в одном классе заметили мы небольшую иконку, подаренную, как нам сказывали, каким-то русским посетителем, да в приёмной комнате оказался небольшой образ иерусалимского письма. На неосторожное же наше замечание относительно недостатка икон в классах, мы

—442—

получили заслуженный ответ, что школа-де ждёт пожертвований икон из России.³⁵⁴ Судя по вышеизложенному, можно догадываться, что сельские школы обретаются в ещё более жалком положении. Оно так и есть. Приводим выдержки из записки одного русского путешественника обозревавшего сельские школы под Дамаском. Школа в селении Дарея. Полутёмная, грязная небольшая комнатка около церкви служит здесь помещением для школы; человек 10 ребятишек сидели на дворе и во весь голос кричали – кто молитву, кто псалмы; учителя в школе не было, он пришёл потом; оказалось, что он слеп на оба глаза и обучает детей по слуху. Этот слепой учитель, как мне удалось узнать, жалования от патриархии раньше не получал, хотя в списках патриархии ему числилось по 60 пиастров в месяц. Другая школа в селении Дждейде. Она помещается в тесной и грязной комнате, никакой классной мебели нет, дети сидят на полу – на рогожках. Самые маленькие заняты азбукой, а большие долбили псалтирь; читают Евангелие, пишут лишь несколько человек, арифметикой совсем не занимаются, креститься никто из детей не умеет. Ещё школа в селении Сахная. Помещается она в небольшой проходной комнате около церкви; это скорее какой-то подвал, а не комната. Здесь грязь страшная, дети сидят на старых овечьих шкурах, у кого таковые есть, а другие просто на полу. У некоторых детей есть псалтирь или октоих, но у большинства ничего нет. Учитель, житель этого же села, получал жалование от патриарха по 60 пиастров в месяц и столько же собирал с учеников.³⁵⁵

Духовных школ, назначенных быть рассадниками сколько-нибудь образованных пастырей церкви, до последнего времени не существовало в Антиохийском патриархате. И лишь в 1885 году возникло здесь духовное училище; оно основано в Бейруте по личному почину и на собственные средства местным митрополитом Гавриилом (арабом). Ещё при жизни патриарха Иерофея (1850–85 г.) духовенство и народ антиохийский неоднократно пытались склонить своего

—443—

патриарха к учреждению, хотя при одном из пяти не малодоходных (патриарших) ставропигиальных монастырей, духовной семинарии или духовного училища для образования и подготовления местных священнослужителей, но, не смотря на тогдашние значительные доходы антиохийской патриархии из преклонённых Румынских и Бессарабских имений и на громадную сумму семидесяти пяти тысяч турецких лир (ок. 750.000 руб.), которую получил патриарх Иерофей от турецкого правительства, как вознаграждение за убытки, причинённые антиохийской патриархии и православным храмам в Дамаске резнёй христиан магометанами в 1860 году, – он, однако постоянно отклонял под разными предлогами (и часто под предлогом скудных доходов своей патриархии!) указанное всеобщее желание своей паствы. Преемник его Герасим, желая задобрить антиохийскую паству, недовольную тем, что он вышел из чужаков, членов святогробского Братства, поднял с первого же года своего патриаршества дело об учреждении духовной школы при патриархии в Дамаске; и с этой целью он не замедлил обратиться за помощью к разным учреждениям и благотворителям, местным и чужеземным. На собранные деньги был отремонтирован смежный с патриархией домик и на этом дело остановилось. Одним из главных обещаний его преемника, Антиохийского патриарха Спиридона, было немедленное открытие вышеуказанной духовной школы в Дамаске, но обещание это осталось обещанием. Патриарх нашёл более полезным обратить назначенный его предшественником для духовного училища домик в жилище для своей многочисленной свиты (благо, он был рядом с патриархией). – Убедившись в суетности надежд на обещание патриархов – Иерофея, а потом Герасима и Спиридона, вышеназванный митрополит Гавриил сначала открыл духовную школу в Бейруте, а затем и озаботился её организацией. Дело это он делал без всякой посторонней помощи и поддержки, расходуя свои средства. Училище это в 1894 году состояло из четырёх классов при 7-ми преподавателях и 30-ти учениках, преимущественно из Бейрутской епархии, живущих в самом училище. В нём преподавались исключительно на арабском языке 29 научных предметов. Затем они

—444—

исчисляются в нашем источнике. Между предметами преподавания значатся: введение в В. и Н. Завет, экзегетика, литургика, церковная история, патристика, догматика, гомилетика, нравственное богословие, церковное право. Выходит, таким образом, что устроилась полная духовная семинария. Интересен следующий параграф устава этой школы: «ученикам, дающим обещание поступить в клирики, училище предоставляет даром всё необходимое: одежду, бельё, книги, стол, помещение и учение».³⁵⁶ Спрашивается: если епархиальный архиерей имел возможность так хорошо устроить духовную школу, то почему патриархи Антиохийские, как люди, обладавшие гораздо большим нравственным авторитетом и значительными материальными средствами, не озаботились сделать того, что сделал подчинённый им митрополит? Определённый ответ на вопрос находим и он свидетельствует, что виной указанной непопечительности патриархов всё то же, что служит подкладкой очень многих явлений в истории патриархов Антиохийского и Иерусалимского: антагонизм между прошлым – греческим и туземным – арабскими элементами. Нам говорят следующее: «чтобы закрепить за собой навсегда антиохийский патриарший престол, Антиохийские патриархи (т.е. Греки) не допускают к высшему духовному образованию местного Сирийского юношества, а открывающиеся архиерейские вакансии в епархиях замещают своими земляками. Как чужеземцы, имеющие в виду только эксплуатацию материальных средств патриархии, они находят свою выгоду не в образовании и прогрессе своей паствы, а в невежестве и деморализации её (конечно, стремления к деморализации не может быть у них, заметим мы, и мысль о таковом стремлении представляется преувеличением со стороны цитируемого автора), ибо только при подобных условиях, они могут господствовать и распоряжаться бесконтрольно. Антиохийские патриархи – прибавляет тот же автор, – не устроили доселе и не устроят, конечно, в будущем ни одной духовной школы для образования местного духовенства, сколько бы денег они не получали из России. Они всегда будут обещать и народу и нам (т.е. русским), но на

—445—

деле ничего не исполнят, потому что образование и подготовление местного сирийского духовенства идёт прямо в разрез с их личными видами и целями».³⁵⁷

К счастью для Антиохийского патриархата времена эти прошли, и вероятно, безвозвратно. В настоящее время, после векового господства Греков в Сирийской церкви, воссел на патриаршей кафедре Мелетий, муж арабской национальности. (Султанское утверждение нового патриарха произошло 26 октября 1899 г., а вступление его на патриаршую кафедру последовало 2 ноября). И что же мы видим? Этот патриарх уже утвердил (3 ноября, 1900 г.) на собственные средства духовную семинарию при монастыре Баламанд, на севере Сирии. Программа семинарии широкая, курс 6-ти летний. Ученики семинарии считаются стипендиантами его блаженства, учатся бесплатно и пользуются полным пансионом; по окончании курса, они обязаны поступать на службу по распоряжению патриарха.³⁵⁸ В добрый час!

Обращаемся к патриархату Иерусалимскому. Что поведают нам наз. школы патриаршие, здесь находившиеся? Мы не станем описывать внешнего состояния их: в этом отношении они были не лучше, а даже хуже подобных же школ Антиохийского патриархата.³⁵⁹ Коснёмся порядков в них господствовавших и отношения к ним местной духовной власти. Школ устойчивых и непрерывно продолжающих своё дело – было мало. Обыкновенно же, «по неотступным просьбам населения (арабов), патриархия приискивала учителей подешевле, платила ему некоторое время жалование, прекращала плату под предлогом безденежья и школа угасала».³⁶⁰ Население жаловалось на то, что хотя школы открывались собственно для арабов, но они-то меньше всего таковыми пользовались. Сохранилось прошение, представленное православными арабами в 1850 году в свят. Синод Русской церкви. В этом прошении, между прочим,

—446—

говорится: «в училищах (патриархата иерусалимского) учат только одной псалтири, ибо других книг кроме псалтири нет; нет даже катехизиса. И вы найдёте детей сей епархии (патриархии) ослами, ничего они не знают, ни чина церковного, ни духовных предметов. В нынешнем году открыли училище в самом городе Иерусалиме для научения детей языку арабскому и построили вновь училище, в котором учителем поставили грека. У него тридцать учеников из Греков, и все они набраны из учеников монахов, а в арабском училище, собственно назначенном для здешней епархии, только восемь учеников. После этого судите же, как они (Греки) пристрастны к своему роду».³⁶¹ Да и те мальчики, которым удавалось поступить в школу, не могли извлекать всей пользы от неё. Грекам мало было заботы до образования арабских детей. Встречаем следующее необычное известие: «для арабских детей греческая патриархия открыла училище; и в тоже время тайно было сообщено учителям, чтобы они всеми мерами старались продержать ребёнка в училище как можно долее, но так, чтобы он ничему не выучился. Потом Греки говорят: вот видите ли: чего-чего мы не делаем для этих арабов – и всё не впрок. Мы открыли для них училища, каждый год мы издерживаем большие суммы на покупку и печатание учебных книг, а они ничему не выучиваются; – наша ли вина, если они имеют такие тупые головы».³⁶² Но всё же некоторые из них достигали грамотности. А тут являлось новое не благоприятное обстоятельство, – оказывалось, что нечего читать. Правда в Иерусалиме была Английская книжная лавка, где продавались св. книги на арабском языке, напечатанные в Англии. Но патриархия внушала через арабских священников арабам, что Евангелия еретические, что читать их большой грех, и что будто эти Евангелия не согласны с Евангелиями православной церкви. Арабы поверили священникам и стали опасаться брать в руки Евангелия, продаваемые протестантами. Но запретивши им это, патриархия не позаботилась сама напечатать Евангелия. Но между тем арабы-православные

—447—

не согласились вполне с мнением патриархии, что будто им довольно читать одни святцы и что Евангелия читать вовсе не нужно. Поднялись жалобы. Чтобы заставить их молчать, патриархия в 1861 году приказала начать печатать Евангелие на арабском языке. К концу 1863 года было отпечатано листов уже с десять, но на этом дело всё и остановилось.³⁶³

Очень типический образчик обнаружения антагонизма греческого элемента с негреческим в Иерусалимском патриархате представляет история Иерусалимской духовной семинарии, иначе называемой иногда духовной Академией.

Конечно, везде в христианских церквах необходимы духовные школы, назначающиеся для подготовки пастырей и учителей, которые могли бы утверждать народ в истинах христианства. Но особенно это необходимо в рассматриваемом патриархате, где даже архиереи назад тому полвека не имели сведений по части обыкновенного катехизиса. Преосв. Порфирий рассказывает (со слов впрочем других): «отсюда (т.е. из Иерусалима) послано было представление Иерусалимскому патриарху (в Константинополь), в котором просили его учредить училище в самой патриархии для монашествующих и прислать учителя из Греков, если не архимандрита, то по крайней мере ученого иеромонаха, дабы у него могли слушать катехизические уроки здешние архиереи». Но вместо ученого архимандрита или иеромонаха патриарх почему-то прислал для указанной цели какого-то женатого грека, проходившего должность приходского учителя в одном селении, близ Константинополя. «Иерусалимский синод изумился, но должен был подчиниться воле патриарха. Таким образом, архиереи ходили к этому учителю слушать его уроки». Но учение архиереев катехизису скоро прекратилось по следующему случаю. «Так как учитель часто говорил, что внутреннее благочестие спасает, а не наружное лицемерное, что добрые дела важнее поста и продолжительных молитв и т.п., то архиереи взбунтовались против него, огласили его еретиком пред патриархом и успели отставить его».³⁶⁴

—448—

Таким образом, нужда в духовной школе была очень сильна в отношении Иерусалимского патриархата, а была нужда, последовало и удовлетворение её, хотя и поздно.

Вот внешняя история этой школы. Богословское училище в Иерусалиме было открыто патриархом Кириллом в 1855 году и помещалось в 3-х верстах от города в Крестном монастыре, почему школа называется иногда крестной. При приемнике Кирилла патриархе Прокопии, она была закрыта, тоже последовало при другом патриархе Иерофее: при нём она даже дважды закрывалась; причем запустение школы простиралось так далеко, что помещение для школы превратилось в конюшню для лошадей патриаршего архидиакона.³⁶⁵ В 1884 году патриарх Никодим вновь открыл школу, но он же в 1888 году опять закрыл её. В настоящее время школа существует и действует. Причиной закрытия каждый раз выставлялся недостаток материальных средств, но так ли это – по запутанности вопроса решать не берёмся.

Преосвящ. Кирилл Мелитопольский, имевший возможность в течение нескольких лет, наблюдать состояние указанной школы, говорит следующее: патриарх Кирилл был человеком без всякого образования, но не без природного ума, который ставил его много выше окружающего его большинства, человеком с самолюбием иногда мелочным, всегда сильным и щекотливым; он проявлял некоторого рода деятельность «если не на истинную пользу церкви, то на славу своего имени»; он устроил в Крестном монастыре нечто вроде духовной семинарии или академии, и открыл типографию. «Оба эти заведения имели цели односторонние и тенденциозные. Академия или семинария представляла тогда чисто греческую школу, в которой три пришлых Грека насчитывались на одного Араба, да и этим бедным Арабом то старались внушить, что они не Арабы, а Греки, забывшие своё происхождение, то на деле усиливались показать, что лучше выдавать себя за Грека, чтобы иметь какой-либо почет и внимание, нежели оставаться Арабом в приличествующем этому племени пренебрежении». По другому известию, уроженцам Пале-

—449—

стины не дозволялось оканчивать полный курс учения в Крестной школе, под тем предлогом, что им, как Арабам, не дозволяется вступать в монашество и принимать высшие иерархические степени.³⁶⁶ «Бог ведает, продолжает тот же преосв. Кирилл, к чему приведет эта школа, вовсе не соответствующая потребностям местной церкви: доброго не предвидится. Что будут делать с этими «учеными Арабами» при существующем здесь правиле – не допускать по возможности арабов до принятия обетов монашества?» – На типографию, основанную в Иерусалиме, Кирилл Мелитопольский, не возлагал особенных надежд в смысле просвещения края и смотрел на дело пессимистически. Типография «была занята только перепечаткой греческих книг; для арабских же удавалось едва несколько недель в году, и то разве по каким-либо особенным побуждениям. Правда, кладовые типографии на всякий случай, для виду были набиты арабскими псалтирями и катехизисами, которые лежали неподвижно, так как даром патриархия их никому не давала, а за деньги арабы не покупали, хотя, по замечанию того же автора, за 40 лет пред тем было ещё хуже: тогда жгли арабские богослужебные книги». В заключение автор пишет: «страшно подумать о последствиях этих предприятий патриарха (т.е. духовной школы и типографии), задуманных более с целью устранить участие русской духовной миссии в просвещении арабов, нежели с желанием истинной пользы для церкви».³⁶⁷

Нас уверяют, что между преподавателями Крестной школы встречались люди образованнейшие, но с другой стороны существует прямое указание на то, что «профессора Крестной школы» иногда приезжают доучиваться в наши духовные Академии и здесь оканчивают курс со степенью действительного студента,³⁶⁸ т.е. со степенью, которой удостаиваются в нашей высшей духовной школе лишь не совсем успевшие питомцы её. Значит, можно ду-

—450—

мать, что образованность указанных преподавателей стоит ниже той ступени, на которой стоит этого рода качество у наших молодых богословов.

Мы сказали выше, что Иерусалимская богословская школа в настоящее время находится в полном действии, а судя по кратким сообщениям, имеющимся в нашем распоряжении, даже, что называется, процветает. Классов в ней пять, воспитанников более 30, успехами их все довольны, преподавание прогрессирует и расширяется и проч.³⁶⁹ Но очень жаль, что в сообщениях последнего времени нет данных для решения вопроса: кому она приносит больше пользы: Грекам или Арабам? Только с решением этого вопроса можно составить себе понятие о действительном значении школы для местного православного населения.

Преос. Порфирий, обозревая общее состояние Иерусалимского патриархата своего времени, находил, что «Палестинская церковь возлежит расслабленная у самой купели Силоамской и непрестанно взывает к небесному Жениху Своему: Господи человека не имам. Сии истины, говорит он, (указывая и другие истины, кроме упомянутой) надлежит возвещать с дерзновением».³⁷⁰ После того, что сообщено было нами выше о состоянии Иерусалимского патриархата, можно судить – имеем ли мы право и в какой мере имеем его повторять вышеприведённые слова «соглядатая Востока», как именовал себя покойный знаменитый востоковедец?

А. Лебедев

—451—

XIII.

Вечерняя церковная служба есть первое Богослужение дня (первое суточное Богослужение), так как в древности день (сутки) на Востоке считался с вечера согласно с Библией, где в рассказе о днях творения мира говорится сначала о вечере, а уж потом об утре: «и бысть вечер и бысть утро; день первый» (Быт.1:15). А потому 103 псалом («Благослови, душе моя, Господа!»...), пением которого начинается первое Богослужение дня, и называется предначинательным псалмом. открытые при этом «царские врата» иконостаса и обильное каждение фимиамом всего храма, т.е. не только алтаря и иконостаса, но и икон, находящихся по всем стенам храма, символически изображается то время, когда царствие Божие было всецело открыто для первых людей и они ещё жили в раю и блаженствовали там при полном неведении греха. Хождение по храму среди молящихся священника с кадильницей, в предшествии диакона со светильником, таинственно напоминает библейское указание на хождение по раю при вечерней прохладе Самого Бога для ближайшего общения с наследниками рая – Адамом и Евой.

—452—

Содержание текста 103-го псалма как нельзя более выражает восторженное состояние человека при воспоминании о райском блаженстве. Больше того: псалом этот как бы изображает душевное настроение первых людей в моменты испытанного ими тогда райского блаженства, состоявшего в блаженнейшем общении их с Богом, в познавании ими весной истины и в созерцании ими величия и красоты мироздания. Очевидно, св. Псалмопевец, водимый Духом Святым, при писании этого псалма сам как бы пережил и перечувствовал то, что действительно пережили и перечувствовали наши прародители, находясь в раю вблизи Творца своего и не ведая отделявшего людей от Бога греха. Это выражается как бы в восторженном псаломском прославлении Творца твари и Промыслителя вселенной, так и в удивительно наглядном (конкретном) воспроизведении дивных творческих дел Господних. Картина только что сотворённой природы рисуется в псалме полной жизни и движения. Невидимый мир бесплотных духов становится видимым взору псалмопевца – то под образом волнующего дуновения ветра, то, как колеблющийся пламень огненный. Перед его очами обыкновенно неподвижные громады гор движутся вверх (восходят), а необозримые долины опускаются (нисходят) в назначенные им свободные пространства. Прикосновение Бога к горам заставляет их дымиться, а от одного взора господня на землю она начинает колебаться (трястись). Так велики и дивны дела Господни и так всё удивительно премудро сотворил Господь! В блаженном упоении премудростью, величием и красотой сотворённого, Псалмопевец восклицает: «воспою Господеви в животе моем (пока живу): пою Богу моему дóндеже есмь». Очевидно, Боговдохновенный автор псалма находил в пении наилучший исход для выражения своей высокой душевной настроенности от созерцания творческих дел Божиих и от вкушения блаженства в раю сладости.

Итак, сколько художественно-поэтического материала сообщает содержание предначинательного псалма для музыкального вдохновения композитора. Композитору не следует, однако музыкально иллюстрировать всё содержание этого псалма. Довольно сопровождать пением только указанные

—453—

того уставом места псалма, и притом так, чтобы пение чередовалось чтением. Положено же, чтобы лик пел от начала псалма до слов: «одеяйся светом яко ризою…», затем: «на горах станут воды; дивны дела твоя, Господи!», далее: «посредь гор пройдут воды; дивны дела Твоя Господи!...», и наконец: «вся премудростью сотворил еси; слава Ти, Господи, сотворившему вся!». Неупомянутые нами части псалма положено читать. Такое чередование чтения с пением постепенно возводит богомольца на высшую степень молитвенного восторга. Выразительное чтение о дивных делах Господних прерывается неудержимо восторженным пением славословия Творцу. Умственное созерцание чудес творения сменяется музыкальным излиянием в пении благоговейных чувств молящихся к Виновнику неба и земли и всего, яже в них.

Музыкальные темы для предначинательного псалма следовало бы, по нашему мнению, заимствовать из мелодии того гласа, на который положено по Уставу петь всю вечерню, так как пение этого псалма должно послужить своего рода музыкальным введением (интродукцией) ко всей службе вечерни. Конечно, композиция предначинательного псалма на темы одного какого-либо уставного гласа пригодна для службы вечерни только именно этого, а не иного, гласа. Но композитор, говоря вообще, желающий музыкально иллюстрировать вечерню, как отдельный богослужебный чин, не может ограничиться составлением службы на один какой-либо определённый глас. Согласно требованиям церковного устава, он должен написать, по меньшей мере, восемь полных музыкальных композиций вечерни – соответственно мелодиям восьми гласов, не говоря уже о вечернях праздничных, имеющих свои гласовые и текстуальные особенности.

Гармонизация мелодии предначинательного псалма должна быть торжественно-покойная и величественная. Нужно избегать порывистых и шумных (музыкально-сложных в высоких регистрах) изображения восторга при славословиях Творца вселенной, потому что это противоречит понятию о равно-ангельском бесстрастии славивших Бога первых насельников рая – наших прародителей, у которых до греха дух господствовал над плотью и не да-

—454—

вал развиваться порывам свойственных ограниченной человеческой природе страстей. В соответствии райскому равновесию между духом и плотью не следует надолго задерживать разрешение аккордов, что производит чувство слуховой неудовлетворённости, а также не нужно злоупотреблять диссонансами, противоречащими понятию о полной душевной гармонии у обитателей «рая сладости». Образцом для гармонизации предначинательного псалма может послужить прекрасное его переложение с греческого распева, сделанное покойным Г.Ф. Львовским.

По окончании пения предначинательного псалма царские врата закрываются, и следует великая ектенья с её обращениями к Господу о помиловании. Это есть символическое указание присутствующим во храме, что рай доступен лишь праведнику, для грешника же двери рая закрыты, и он заслуживает осуждения, а не блаженства, если не станет просить себе помилования у Господа («Господи помилуй!»).

Ектенья сменяется пением антифона из псалма 1-го с припевом: Аллилуйя. Псалом этот, начинающийся словами: «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…» представляет собой по уставу чередование пения с чтением и в своём содержании заключает советы умудрённого житейским опытом Царя Давида относительно того, как сохранить праведность и непорочность, живя среди нечестивых. Музыкальная тема антифона должна быть, по нашему мнению, так заимствована из мелодии гласа, на который положено петь всю вечерню. Вводить иную тему было бы неудобно уже потому, что вслед за антифоном непосредственно начинается исполнение 140-го псалма («Господи воззвах…»), каковой является исходным началом уставного на глас пения всей вечерни. Антифон, стало быть, по музыке должен служить продолжением предначинательного псалма, если последний принимать за музыкальное введение (интродукцию) к «Господи воззвах» и ко всему вообще гласовому пению на вечерни. От вдохновения и таланта композитора зависит разнообразие в развитии гласовой темы: он может разнообразить гласовое музыкальное содержание многоразличными средствами, какие в состоянии доставить ему те или другие способы гармонизации.

—455—

Псалом 140 («Господи воззвах…») есть наивысшая степень слёзной мольбы – вопля ко Господу грешника, изгнанного из рая сладости и поверженного на землю, полную волчцев и терния, как в некую смрадную темницу, выходу из коей жаждет заключённый («изведи из темницы душу мою…»). Отсюда характер усиленной мольбы – вопль должен проникать всё музыкальное содержание псалма.

Так как в «Господи воззвах» должна заключаться полностью вся основная мелодия того или другого гласа, то значит «Господи воззвах» (с «Да исправится молитва моя») в музыкальном отношении является темой, (Thema) для стихир на «Господи воззвах» при чём эти последние становятся в музыкально-подчинённое к «Господи воззвах» отношение, в каком обыкновенно находятся вариации к своей теме. Характер вариаций на тему (а не точное повторение темы) слышится даже в простом обиходном пении гласовых стихир на «Господи воззвах…», что происходит от неодинакового количества слов и их расстановки в тексте псалма и в тексте следующих за ним стихир (это само собой влияет также и на неодинаковость ритма в псалме и в стихирах).

При музыкальном изложении полного чина вечерни, композитор по собственному вкусу может принять для «Господи воззвах» тот или другой распев мелодии гласа (знаменный, киевский, придворного переложения и т.п.), но он обязан принять тот или иной распев гласа непременно в его общепринятом и так сказать «уставном», без мелодических отступлений, виде. Что касается стихир, то музыкальная разработка их под пером серьёзного композитора вряд ли выразится в виде случайных безъидейных вариаций гласовых мелодий, как-то иногда бывает напр. в произведениях инструментальной музыки, когда предлагается thema con variazioni. Мы думаем, что серьёзный духовный композитор, не придерживаясь в данном случае буквальных повторений гласовой мелодии и не придавая стихирам на «Господи воззвах» характера вариаций на тему, сумеет представить в этих стихирах вдохновенные образцы самостоятельной темати-

—456—

ческой разработки мелодий гласа, – образцы, иллюстрирующие высокое идейное содержание текста стихир. В этом отношении особенно содержательны стихиры, которые называются «Богородичными», или хвалебными песнями в честь Богородицы. Подобно тому, как женщина Ева, склонившая первого человека – Адама к преслушанию заповеди Божией, была причиной закрытия для всего происшедшего от неё человечества дверей рая, так и благословенная в женах – Приснодева Мария – Матерь Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, послужившая тайне воплощения Искупителя мира, отверзла нам, изгнанным с неба и сущим на земли – небесная. Отсюда Богородичен восхваляет Пресвятую Деву за то, что через рождённого от Неё Богочеловека, Она отверзла нам врата царства небесного.

Обрядовые действия, сопровождающие пение Богородичной стихиры, наглядно подтверждают значение этой стихиры, называемой «Догматиком», так как в ней излагается возвышенный догмат о воплощении через Приснодеву Христа Спасителя, Который светом Своего учения озарил в нашем сознании глубину нашего греховного падения, вызвал к нам раскаяние во грехах и Своей крестной смертью возвратил нам утерянный рай. При пении Богородичной стихиры (догматика) отверзаются царские врата, ведущие к алтарю (небу) и к св. престолу (таинственному седалищу Господа славы). В это время из северной двери алтаря выходит на амвон священнодействующий, символически знаменующий собой воплощенного Христа с предшествующим ему Предтечей-Крестителем (в лице диакона с благоухающей кадильницей) и в преднесении светильника, обозначающего свет принесённого на землю Христом евангельского учения. Всякий, кто знаком с удивительно возвышенным содержанием Богородичных стихир, может судить – какой благодарный материал они дают для музыкального вдохновения песнотворца и какую славу приобретает себе песнотворец, если ему удастся достойным образом воспеть в Богородичнах «всемирную славу, от человека прозябшую и Владыку (Христа) родшую, небесную дверь – Марию Деву, бесплотных песнь и верных (верующих) удобрение (украшение)…» (воскресн. Богородичен 1-го гласа).

—457—

При возвращении священнодействующего с амвона через царские врата в алтарь, поётся вечерняя песнь: «Свете тихий…», – творение Софрония, патриарха Иерусалимского. Склоняющийся во время вечернего Богослужения к солнечному закату день, с его тихим и спокойным вечерним светом, напоминает нам – смертным – близость заката наших собственных дней, – напоминает вечер земной жизни нашей и следующий за этим вечером вечный покой души нашей и побуждает обратить наши взоры к Иисусу Христу – этому «тихому свету святые славы бессмертного Святого и блаженного Отца небесного», – Иисусу Христу, Который может и наши души, по переселении их в вечность, осветить светом славы Отца небесного. В песне говорится далее, что мы, созерцая вечернюю зарю при солнечном закате («западе солнца»), воспеваем Бога Отца, Сына и Св. Духа, затем обращаясь к Лицу Спасителя, песнь прибавляет, что дающий жизнь Сын Божий достоин быть воспеваем голосами одних праведников, вследствие чего мир и прославляет Его.

Эта вдохновенная песнь – молитва к Иисусу Христу при заходе солнца должна, по нашему мнению, занимать особое исключительное место в чине вечерни – и соответствовать такому же исключительному положению в чине утрени молитвенной песни солнечного восхода («слава в вышних Богу») – после возгласа: «Слава Тебе, показавшему нам свет (утренний)!» А потому, при музыкальном своем изложении, она не требует для себя непременно гласовой мелодии, и может как в гармонии, так и в мелодии зависеть от музыкального вдохновения композитора. Само собой разумеется, что выделение песни «Свете Тихий» из гласового последования вечерни не должно причинить нарушение музыкального единства и целостности всей службы вечерни. Впрочем, опытный композитор всегда сумеет ввести новые темы и мотивы в своё творение, ни мало не нарушая тем общий музыкальный строй этого творения. Ради соблюдения церковности или – вернее – ради сохранения церковно-музыкальных преданий, можно было бы с успехом извлечь руководящий мотив или тему для «Свете Тихий» из мелодии этой вечерней песни в малом знаменном распеве (или киевском), которая удивительно

—458—

как пришлась по душе большинству православных русских богомольцев. Судя по текстуальному смыслу песни композитору в начале этой песни следовало бы озаботиться соблюдением наибольшей экономии в силе звука при медленном и певучем (cantabile) темпе. Но со слов текста: «пришедши на запад солнца» и далее можно постепенно увеличивать энергию звука (crescendo) и скорость темпа для того, чтобы заключительное славословие: «тем же мир Тя славит» прозвучало в громких многозвучных мажорных аккордах, – оставив в молящихся впечатление всемирного (вселенского) прославления всеми живущими на земле Сына Божия, потому что Он есть источник мировой жизни («живот даяй»), и Им, по выражению апостола, мы живем и движемся и есмы.

Навеянная на нас закатом солнца мысль о вечере собственной жизни и о неизбежной близости к нам смерти вызывают в свою очередь иметь кончину дней наших – мирную, полную упования на блаженную вечность, что как нельзя лучше выражается в предсмертной молитве св. Симеона Богоприимца: «ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром…» (из Еванг. от Луки, гл. 2, ст. 29–32). Эта молитва читается или поётся, по чинопоследованию вечерни, после сугубой и просительной ектеньи, а также после следующих за ними стихир на стиховне. Руководящие мотивы для «Ныне отпущаеши…», думается нам, следует заимствовать из вечерней песни, частью указания внутренней связи между этими песнопениями, частью же потому, что оба они не имеют гласового характера («Ныне отпущаеши»… даже принято большей частью читать, а не петь). Так как «Ныне отпущаеши» есть предсмертная молитва св. Симеона Богоприимца, то следует музыкально излагать её в печальном (минорном) тоне и только в конце песнопения для иллюстрации мысли о свете во откровении языков и о слове Израиля можно придать композиции светлый оттенок упования.

Заканчивается чин вечерни (на воскресные дни) радостным приветствием Архангела Гавриила Пресвятой Деве: «Богородице Дево, радуйся…» с целью пролить радостное и светлое чувство в наше сердце, смущённое пред тем

—459—

тяжелой для человеческого сознания мыслью о смерти. Так как радостное чувство всегда оживляет человека, то и пение радостного приветствия Архангела должно быть оживлённым и в светлых мажорных созвучиях, и при том на положенный уставом глас вечерни, ради напоминания гласовой мелодии в конце службы вечернего Богослужения.

Мы представили общую музыкально-текстуальную и обрядовую схему вечерни по чинопоследованию первой части всенощного бдения, совершаемого накануне воскресных дней. Всенощному же бдению (во второй его части) мы будем следовать и при изложении утреннего богослужения.

XV.

Утреннее богослужение (или утреня), должно начинаться «утру глубоку» т.е. до появления утренней зари, хотя и при первых признаках дневного света, рассеивающего ночную мглу. При всенощном бдении началом утрени служит чтение при закрытых царских вратах шестопсалмия, или шести избранных псалмов (3, 37, 62, 87, 102 и 142), с предварительным троекратным возглашением ангельской песни («слава в вышних Богу…»), воспетой в ночь Рождества Христова перед дневным рассветом. В храме ещё царит полумрак. Недостаточное количество светильников в храме символически напоминает те нравственные потёмки совести, в каких находилось человечество перед явлением Христа Спасителя в мир. Хотя некоторые особые избранники Божии (как Симеон Богоприимец) ещё до рождения Спасителя предчувствовали близость зари христианского просвещения человеческой совести; но большинство людей пребывало тогда во тьме ветхозаветно-фарисейской обрядности и в сени смертной язычества.

При произнесении следующей за шестопсалмием великой ектеньи и особенно при пении: «Бог Господь и явися нам…», освещение храма постепенно увеличивается во ознаменование явления в мир Христа Спасителя, Который есть «свет во откровение языков».

—460—

«Бог Господь и явися нам», равно и следующий за ним воскресный тропарь и Богородичен поются на положенный по Уставу один из восьми гласов, но мелодии гласов на «Бог Господь» в некоторых случаях значительно разнятся от мелодии гласов на «Господи воззвах». Это даёт духовному композитору благоприятный случай разнообразить мелодическое содержание одного и того же гласа при композиции вечерни и утрени. А имеющиеся уже в сокровищнице русской православной церкви переложения гласовых тропарей на «Бог Господь» дают композитору прекрасный материал для собственной разработки гласовых мелодий тропарей и Богородичнов на «Бог Господь»6 такая разработка пригодится ему для мелодического и гармонического изложения канонов, имеющих место в чинопоследовании утрени, каковые (каноны) по своему мелодическому гласовому содержанию так же разняться не только от гласовых мелодий «Господи воззвах», но и от гласовых же мелодий «Бог Господь и явися нам».³⁷² Чтением кафизм заканчивается первая (не торжественная) часть утрени, знаменующая собой как время перед Рождеством Спасителя, так и время, когда Он, хотя уже и родился на земле, но жил на ней ещё мало кем узнанный вплоть до Своего вступления на поприще открытого общественного служения, последовавшее после крещения Его от св. Иоанна Предтечи.

Вторая – торжественная (полиелейная) – часть утрени на всенощном бдении начинается отверстием царских врат. Это символически означает открытое служение Христа Спасителя роду человеческому, начатое его проповедью о приближении Царства Божия. При полном освещении храма (наименование «полиелей», обозначающее торжественную часть утрени, произошло, очевидно, от возжжения многих лампад с елеем) священнодействующий, в предшест-

—461—

вии диакона со светильником, совершает каждение алтаря, иконостаса и всех икон храма – (по образцу каждения, совершаемого в начале вечерни при пении предначинательного псалма). В это время хор певцов исполняет величественно и торжественно: «Хвалите имя Господне…» из псалма 134-го, стихи 1-й и 21-ый из псалма 135-го, стихи 1-й и 26-ой с припевом: Аллилуйя. Так как Устав не намечает гласового исполнения для «Хвалите имя Господне», то, стало быть, композитор вправе отдаться, при музыкальном изложении этого хвалебного псалма, собственному вдохновению. Впрочем, было бы не лишним при этом воспользоваться извлечением руководящих мотивов из древних русских церковных напевов, сохранивших в себе несомненные следы искреннего хвалебного восторга старинных певцов – слагателей мелодий для «Хвалите имя Господне».

Следующие за сим воскресные тропари: «Ангельский собор удивися» с припевом: «благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим» – творение св. Иоанна Дамаскина – хотя обыкновенно поются на 5 глас, но, подобно «Хвалите имя Господне», они по Уставу не имеют гласового значения и потому могут быть музыкально изложены по свободному вдохновению композитора. Следует заметить, что возвышенность священной поэзии этих тропарей в силах совершить необыкновенный подъём музыкального вдохновения композитора, особенно если в композиции тропарей будет чувствоваться их внутренняя музыкальная связь с «Хвалите имя Господне». Тогда как «Хвалите имя Господне» представляет собой общее и неопределённое восторженно-хвалебное настроение молящихся за вечно являемые человечеству благость и милость Господни («яко благ, яко в век милость Его»), в содержании воскресных тропарей Дамаскина поэтически указывается на плоды вечной благости и неистощимого милосердия Божия, – плоды, явленные в крестной смерти и живоносном воскресении Единородного Сына Божия. Отсюда музыкальная связь между «Хвалите» и тропарями будет заключаться в постепенном переходе от величественно-торжественной и покойной (adagio maestoso) полифонии (в характере органного grand jeu) к более живому (allegro) темпу, с умилитель-

—462—

ной мелодией, в коей должны слышаться слёзы глубокой печали, перемешанные со слезами радости и восторга («почто муро с милостивыми слезами о, ученицы, растворяете?... рыдания время преста, не плачите, воскресение же апостолом, рцыте!... Греха, Дево, Адама избавила еси, радость же Еве, в печали место, подала еси»…), при чём гармонизация мелодии отнюдь не должна быть загромождена звуками, а представлять, по возможности, несложную гармонию с приятным для слуха звукосочетаниями (в смысле византийского сладкоголосия – γλυκοφονία).

На воскресной утрени всенощного бдения положено за тем петь гласовые ипакои и антифоны. Но вместо них обыкновенно поют 1-ый антифон 4 гласа: «от юности моея…», хотя этот степенный антифон по Уставу положено петь только на полиелейных утренях в седмичные дни, когда эти дни совпадают с праздниками Господскими, Богородичными или Святого и на воскресных утренях, когда воскресенья совпадают с праздниками Воздвижения Креста, Рождества Христова, Богоявления, Преображения, а также на воскресных утренях неделей Ваий, Ап. Фомы и Пятидесятницы. Очевидно, несоответствующие Уставу повсеместное в России пение этого 1-го антифона 4 гласа за всякой воскресной утреней вызвано любовью богомольцев к возвышенно-умилительному содержанию антифона и желанием их чаще слышать за Богослужением его исполнение. Этим должен воспользоваться композитор, музыкально излагающий чинопоследование воскресной утрени, приняв за руководящий мотив мелодию 4-го гласа, постараться особенно художественно воспеть трогательные воздыхания к Спасителю грешника об избавлении его от страстей, волнующих его от лет юности, через всё освящающую благодать Духа Святого, могущую вновь оживить нравственно омертвевшую от страстей душу человека, возвысит её до первозданной чистоты и совершенства и священно-таинственным образом просветить светом Триипостасного Божества.

При воскресной утрени, вслед за чтением Евангелия, сообщающего неизменно весть о воскресении Господа, поётся торжественное молитвословие: «Воскресение Христово видевшие». Так как Уставом не обозначен гласовой ха-

—463—

рактер этого молитвословия (оно поётся обычно на 6-й глас), то его можно музыкально излагать в стиле предшествовавших ему воскресных тропарей творения св. И. Дамаскина, тем более, что по своему содержанию это песнопение весьма близко подходит к содержанию названных тропарей.

Чтением 50 псалма («Помилуй мя, Боже…»), пением припевов («молитвами Апостолов, Милостиве, очисти…» «молитвами Богородицы, Милостиве, очисти…») и стихиры на 6-й глас: «Воскрес Иисус от гроба, якоже пророче…», а также одним прошением из Литии («Спаси, Боже, люди Твоя…») заканчивается вторая (полиелейная) часть воскресной утрени.

XVI.

Третья часть утрени имеет совершенно особое независимое значение, выделяющее её из общего состава чинопоследования утрени, и состоит исключительно из чтения канона. Самостоятельное значение этой части утрени так велико, что если бы современному духовному композитору удалось художественно-музыкально и в тоже время умилительно-церковно иллюстрировать хотя один какой-либо канон, будет ли то канон воскресный, кресто-воскресный богородичный, праздничный или святому, то он вправе был бы почесть себя за песнотворца целого Богослужебного чина.

Каноном называется собрание священных песней новозаветного содержания, поёмых параллельно с ветхозаветными песнями, заимствованными из ветхозаветных священных книг (Исх.15:1–19; Втор.32:1–44; 1Цар.1:1; Авв.3:2–20; Исх.26:9–20; Ионы 2:1–7; Дан.3:26–72) и из Еванг. Луки 1:46–55 – песнь Богородицы, и Луки же 1, 68–79 – песнь праведного Захарии. Смысл песней канона – восхваление Господа Иисуса Христа, Пречистой Его Матери, Святых Божиих людей, а также событий великих праздников Христианской церкви. Первый стих каждой песни канона называется ирмосом (связью) – по связи своего текстуального содержания с соответствующей песней свящ. Писания, а остальные стихи песней канона называют тро-

—464—

парями, т.е. обращениями, так как не только по текстуальному, но и по мелодическому содержанию они должны обращаться к ирмосу, как своему источнику. В канонах древних Византийских песнотворцев (как напр. у Романа Сладкопевца и у св. И. Дамаскина), помимо связи ирмосов с тропарями по содержанию текста и по мелодии, есть ещё связи стихотворной рифмы. Тропари византийских канонов соединяются один с другим не только связью формы акростика (краестрочие) и точным соответствием числа слогов, но и созвучием гласных в конце двух последовательных стихов, что, несомненно, благоприятно отражалось на их мелодической звучности и музыкальной ритмичности. Исходя из сжатых, но многосодержательных по тексту и по мелодии ирмосов, как из своих родников, тропари византийских канонов, наполненные в тексте множеством вводных предложений, – при пении журчали, через модулированные мелодии, подобно ручейкам и стремились к заключительному припеву, как бы к месту своего впадения. Благодаря стихотворной форме византийских тропарей, их вводные предложения не похожи на скучные длинные периоды неразмерной прозаической речи. Наоборот, эти вводные предложения тропарей замечательно живы и не запутаны множеством излишних грамматических частиц: оттого мысль в них всегда ясна и доступна для быстрого усвоения богомольцем.

Конечно, перешедшие к нам из Византии каноны, вследствие перевода их на церковно-славянскую неразмеренную речь, не могли не утерять части своей художественной красоты как в форме изложения священной поэзии (стихотворный размер), так вероятно и в мелодической ритмичности своего музыкального содержания. Однако при всём том – глубокий, внутренний смысл собственно текстуального содержания канонов остался и в церковно-славянском переводе неповреждённым. В переводном тексте канонов с достаточной ясностью сохранились и истинно художественный блеск священной поэзии, и безупречная чистота евангельски-нравственных воззрений, и удивительная глубина христиански-философской мысли и, наконец, необычайная высота православно-богословского созерцания. Словом, в переводе на церковно-славянский язык вдохно-

—465—

венная лирика византийских канонов, с потерей формы, не утеряла богатства своего внутреннего содержания, представляющего собой целую энциклопедию нравственных, философских и богословских познаний, изложенных притом в общепонятной и доступной для всех форме. Это то богатство внутреннего содержания канонов и выделяло их всегда из общего состава утреннего Богослужения и привлекало к ним особенное внимание со стороны церковного клира и народа.

Так, по крайней мере, было в древней Византии, в самую блестящую эпоху её общественной жизни (VII–VIII в.). Величественный храм св. Софии в Константинополе перед началом пения канона обыкновенно переполнялся народом. Нередко во время пения канона приезжали в храм и сами Византийские императоры, окруженные свитой придворных. Не участвовавшее в совершении богослужения духовенство обыкновенно группировалось около патриаршего места в храме. Все богомольцы с нескрываемым нетерпением ожидали начала исполнения канона, устремляя глаза на канонарха, руководившего хором певцов. Но вот канонарх подал знак певцам, и пение канона началось. Весь храм – одно внимание и глубокая сосредоточенность. Стихи, строфы и припевы следуют одни за другими, сопровождаемые приятной для слуха сладкогласной мелодией. Голоса певцов растекаются под высокими сводами св. Софии. Гармонические звуки ирмосов и тропарей канона льются в душу богомольца, а вместе с ним доходят до его сердца и ума возвышенные мысли песнотворца.

Впрочем, такое исключительно благоговейное отношение клира и народа к канону на утрени было не только в старой Византии, но и на Руси в древние времена. Оно выражалось у нас тогда в составлении многочисленных русских оригинальных канонов, конечно по образцу византийских с целью прославления собственно русских святых, а также отечественных церковных праздников. И как в Византии, так и на Руси в старину духовные и миряне с особенной любовью и благоговением внимали пению канонов, вынося от слушания их бездну религиозно-нравственного назидания и умственного просвещения.

К сожалению, в ближайшее к нам время дело об-

—466—

стоит несколько иначе. Едва ли не около столетия назад, на пение канонов перестало у нас выделяться чем-либо особенным из круга песнопений всего утреннего Богослужения. Теперь богомольцы едва ли даже не меньше внимают песням канона, нежели прочим песнопениям службы – и, вообще говоря, эта часть утрени проходит сравнительно незаметной для религиозного назидания молящихся. Само духовенство наше, большей часть преемственно из рода в род служащее в церковном клире, хотя и сохранило, по преданию от отцов и дедов, воспоминание о былой торжественности пения канонов; но имея ныне весьма смутные представления о важном назидательном значении службы канонов, не прилагает особых стараний к восстановления надлежащего богослужебного величия этой части утрени. От того в наших церквях уже давно поются одни лишь ирмосы канонов, а тропари – никогда не поются, а только читаются, и притом чтение их нередко на полу фразе прерывается пением следующего по порядку ирмоса, как бы с намерением оттенить незначительность их назидательности для ума и сердца богомольцев. И не только тропари, но также и припевы к ним только читаются, а не поются. Единственный канон, который теперь поётся у нас в церквях как следует, т.е. с тропарями и припевами – это канон пасхальный, да и то может быть от того, что он короче других и в нём наименьшее, сравнительно с прочими канонами, число тропарей. Песни священного Писания, послужившие образцами для новозаветной поэзии канонов, за исключением песни Богородицы, тоже никогда у нас не поются, и даже редко читаются;³⁷³ а между тем каждая песнь канона называется ирмосом (связью): именно по непосредственной связи своей с соответствующей песней св. Писания. Даже в имеющихся в нашей духовно-музыкальной литературе гармонизованных переложениях некоторых канонов, музыкально изложены одни лишь ирмосы. Очевидно перелагатели, признав за закон

—467—

установившийся у нас неправильный обычай – читать, а не петь тропари канонов, не считали нужным заняться гармонизацией мелодий этих тропарей. В названных переложениях опущены также и припевы к тропарям, а между тем, кому неизвестно какое трогательно-умилительное впечатление производит пение этих припевов на богомольцев при совершении напр. молебствий («Пресвятая Богородице, спаси нас!... Святителю Отче Николае, моли Бога о нас!» и т.п.)!

Для подтверждения нашей мысли о глубоко-назидательном значении тропарей и припевов в канонах сошлёмся на пример великого молитвенника земли Русской, протоиерея Иоанна Ильича Сергиева (Кронштадтского). Не слыша в хаме Божием пения этих тропарей и припевов, по неимению таковых в нашей духовно-музыкальной литературе, и сознавая недостаточную выразительность обычного чтения этих высоко-назидательных образцов священной поэзии устами наших немудрённых церковников, досточтимый пастырь, при совершении утреннего богослужения, всегда сам неопустительно выходит из алтаря на клирос и своим вдохновенно-разумным и молитвенно-выразительным чтением возжигает пламень веры и созерцательного богомыслия в сердцах народа, молящегося за утреней.

Итак, службы канонов представляют собой совершенно ещё непочатый угол для продуктивной деятельности духовного композитора. Приступать к музыкальному изложению канонов, со всеми их ирмосами, тропарями и припевами, следует во всеоружии истинного таланта и обширных музыкальных познаний: того требует особенная высота содержания этих канонов. Помимо обстоятельного изучения текста и глубокой вдумчивости в смысл этого текста, композитору необходимо всесторонне ознакомиться со всеми старинными напевами древнерусских гласовых мелодий канонов. В этих напевах он найдёт не только черты музыкального вдохновения византийских песнопевцев – этих первичных творцов канонов, но и многое из того, что вылилось долгими веками из религиозно-музыкального сознания русского народного гения. Подобно историку, который, роясь в мёртвых архивных манускрип-

—468—

тах, восстанавливает иногда, путём исторического воображения, поразительно живую картину давнопрошедшей жизни и изящно излагает её современным нам литературным языком, и духовный композитор, разбираясь в старинных церковных напевах, может, путём музыкального воображения, воскресить в современной гармонии звуков то религиозно-музыкальное настроение, какое переживали за много веков тому назад византийцы и наши предки, когда благоговейно внимали песням канонов. Многообразное содержание этих чудных песен требует непременно возвышенной и сложной музыкальной гармонии. Как на образец подобной гармонии мы можем указать на прекрасную контрапунктическую разработку древней церковной мелодии в упомянутом уже нами музыкальном изложении ирмосов канона «Волной Морской», принадлежащем вдохновению г. Гречанинова.

XVII.

Служба канона, благодаря своему независимому значению представляет в общем строе утрени как бы вставку. Сами напевы гласа в канонах мало напоминают не только уставные мелодии гласов на «Господни воззвах» в вечерни, но и мелодию гласов утрени на «Бог Господь и явися нам». Только с окончанием пения канона и, стало быть, с началом четвертой (последней) части утрени вновь выступают мелодии гласа Октоиха (на «Господи воззвах» из чина вечерни) в пении хвалитных псалмов и стихир, следующих за этими псалмами. Это именно и подтверждает нашу мысль, что канон есть вставка в чинопоследовании утрени, но вставка не мало не нарушающая единства и целостности всей утрени, а скорее дополняющая богатство внутреннего содержания этого богослужебного чина. От того композитор, музыкально иллюстрирующий полный чин утреннего богослужения, вовсе не обязательно должен быть также и музыкальным творцом утренних канонов. Эти последние могут быть музыкально разработаны особыми, так сказать, специальными деятелями на ниве отечественного песнотворчества.

Собственно началом заключительной (четвёртой) части вос-

—469—

кресной утрени следует считать возглашение диаконом стиха: «Свят Господь Бог наш», повторяемого певцами на положенный по Уставу глас Октоиха.³⁷⁴ За стихом следует пение светильнов (ексапостилариев) на тот же глас и затем уже начинается исполнение хвалитных псалмов (148, 149 и 150), начинающихся словами: «Всякое дыхание да хвалит Господа…» со стихирами «на хвалитех» также на прилучившийся глас октоиха.

По ходу утреннего богослужения, пение светильнов (по словопроизводству от «свет») хвалитных псалмов и стихир «на хвалитех» предшествует рассвету дня. В древности, как только загоралась на небосводе утренняя заря – это первый явный признак дневного света, предстоятель клира, громким молитвенным возглашением» «Слава Тебе, показавшему нам Свет», подавал знак певцам начинать пение великого Славословия Источнику и Подателю физического и нравственного света. И теперь – после такого же возглашения священнодействующего поётся Великое Славословие (или пение утренней зари), начинающееся словами ангельской песни, воспетой в момент рождения на земле Солнца правды – Богомладенца Иисуса.

Великое Славословие, как утреннюю песнь солнечного восхода, можно поставить в параллель с вечерней песней солнечного заката, поёмой на службе вечерни. («Свете Тихий…»). Подобно этой последней песни и утреннее Великое Славословие, как песнопение «самопесное», т.е. независимое от гласовой мелодии, может быть музыкально изложено по собственным темам композитора, но непременно молитвенно-умилительно и в разнообразной многоголосной гармонии. Разнообразная многоголосная гармония послужит наглядным выражением того, что Великое Славословие приносится Богу – Светоподателю от лица всех живущих на земле, ибо, по выражению предшествовавшего Великому Славословию хвалительного псалма, всякое дыхание обязано хвалить

—470—

и славословить Господа, показавшего после мрака ночного свет дневной. Словесная форма множественного числа, присущая Великому Славословию («Хвалим Тя, благословим Тя, кланяемся, славословим Тя, благодарим Тя…» и т.п.), также подтверждает благопотребность полифонического разнообразия гармонии.

В нашей духовно-музыкальной литературе, к сожалению, нет ничего выдающегося по части композиций Великого Славословия. От того в русских церквях обыкновенно исполняют эту величественную утреннюю песнь речитативом на двух последовательно перемежающихся аккордах, в роде того, как речитативом же поют у нас Символ веры за Литургией. Разница только в том, что Символ поётся на двух аккордах в мажоре, и великое славословие на таких же двух аккордах – в миноре. Однако, этот монотонный речитатив, не смотря на своё очевидное несоответствие торжественно-хвалебному и умилительно-молитвенному характеру Великого Славословия, до такой степени укоренился в богослужебной практике, что даже одна, очень распространённая в домовых церквях наших духовно-учебных заведений, композиция Великого Славословия, представляющая собой попытку придать музыкальную выразительность этой утренней песни, всё-таки в своём крайне сдержанном мелодическом развитии едва переступает границы обычных при пении Великого Славословия двух минорных аккордов.

После Великого Славословия, заканчивающегося пением Тривятаго, поётся ещё на воскресной утрени тропарь воскресен точию (Тиникоп, гл. 3-я), по своей мелодии «самогласный», т.е. не похожий на уставной глас. Потом за ектеньями сугубой и просительной («Исполним утреннюю молитву нашу…») следует краткие заключительные молитвословия, исполняемые обыкновенно речитативом («Утверди Боже…», «Честнейшую…» и «Слава и ныне»), названными молитвословиями с благословением священно-действующего (отпуст) и завершается весь чин утреннего Богослужения, который, в содержании своих умилительных песнопений и в своём трогательном обряде, даёт духовному композитору прекраснейший материал для воплощения в нём художественного религиозно-музыкального вдохновения.

—471—

XVIII.

Служба Литургии или обедни (потому что совершение её приурочено ко времени перед вкушением пищи т.е. ко времени перед обедом) есть таинство. В ней не только возносятся молитвы и песнопения Богу, но и приносится бескровная жертва за спасение людей, причём верующим, под видом хлеба и вина, преподаются истинное тело и истинная кровь Господа нашего Иисуса Христа во исцеление их душ и телес, во оставление им грехов и в жизнь вечную. Так как Литургия установлена Самим Христом Спасителем в благодарственное воспоминание о Его бесконечной любви и искупительных заслугах роду человеческому, но она называется так же «евхаристией» т.е. «благодарением» (εὐχαριστία). Тогда как вечерня и утреня, по требованию обстоятельств, могут быть совершаемы не только во храмах Божиих, но и в часовнях и даже в кельях и частных домах; Литургия, как богослужение по преимуществу общественное (от слова λειτός – общественный), должна быть совершаема не иначе, как в храме Божием, имеющем специальное назначение быть местом общих молитвенных собраний всей церковной общины.

В виду своего высокого общественного значения, а так же, как служба высшего таинства Тела и Крови Христовых, служба Литургии и по содержанию своего текста, и по своему обряду, более прочих церковных служб является величественным образцом целостного и законченного религиозно-поэтического творения. А потому и музыка Литургии должна возвышаться над музыкальным содержанием прочих церковных служб своей особенной художественной целостностью и быть строго-законченным духовно-музыкальным произведением.

На христианском Западе издавна существует множество торжественных (Messe solennelle, hohe Messe) и заупокойных (Requiem) обеден, как художественно-законченных произведений, принадлежащих вдохновению гениальнейших представителей музыкального искусства, каковы: Палестрина, Иог. Себ. Бах, Моцарт, Бетховен, Россини, Верди, Берлиоз, Гуно и др. Но на всём христианском Востоке, стало быть, и у нас в России, первая художест-

—472—

венно-законченная обедня, для смешанного хора, появилась, как мы знаем, только 20 лет тому назад (в конце 1880 г.) и принадлежит перу Чайковского. Правда, пример Чайковского вызвал соревнование, и в ближайшее к нам время наша духовно-музыкальная литература обогатилась новыми художественно-музыкальными изложениями полной Литургии. Однако, по высоте вдохновения, по соответствию текста с музыкальным содержанием, по прекрасной гармонизации, по единству частей и стройности и законченности целого, едва ли не одну Литургию Чайковского можно пока поставить в ряд с многочисленными выдающимися произведениями того же рода на Западе Европы. Впрочем, сила таланта Чайковского в области церковной музыки так велика, что, пожалуй, переходит границы сравнения, особенно если принять во внимание, что Чайковский, распоряжаясь одними лишь человеческими голосами, сумели дать молящимся в своей Литургии необычайно высокие моменты религиозно-музыкального восторга, каких достигали западные композиторы обедни при помощи не одних только крайне ограниченных по регистру человеческих голосов, но и имея под руками множество вспомогательных, для вызова музыкальных эффектов, средств, каковы: орган обширнейшим диапазоном и массой различных по тембру звуков и оркестры – струнный и медный духовой, – способные доставить тысячи оттенков и в высоте, и в силе, и в характере звуков.

Общий смысл всех песнопений, исполняемых во время совершения Литургии, или таинств св. Причащения, ликом (хором) певцов от лица собравшихся в храме церковной общины, можно выразить так: Взывая ко Господу о помиловании и прося Его, Всещедрого и Многомилостивого, о даровании как земных, так и небесных благ, церковная община, за бескровную жертву спасения людей, являющуюся вместе и таинством бесконечной Божественной любви к людям, приносит со своей стороны словесную жертву хваления и благодарения Тому, Кто есть и приносяй бескровную жертву спасения людей, и в тоже время таинственно приносимый в ней.³⁷⁵

—473—

Соответственно понятию о Литургии, как о жертве хваления и благодарения, композитор, музыкально иллюстрирующий обедню, должен придать ей частью характер торжественно-хвалебный, частью благодарственно-умилительный. А так как одни и те же идеи хваления и благодарения, повторяясь, проходят через все песнопения Литургийного текста и через то связывают их в одно целое и законченное творение, то и композитор для соблюдения равновесия и единства частей в музыкальной иллюстрации литургийного текста, так же вынужден ограничится самым незначительным количеством музыкальных идей или тем, которые, повторяясь, должны будут проходить через всю его обедню, дабы тем дать возможность богомольцу получить от неё законченное музыкальное впечатление.

Для изображения монотонности, возможной при малом количестве тем, на которых композитор вынужден строить мелодии своей обедни, он должен разнообразить эти мелодии при помощи тех средств, какие в состоянии ему дать современная техника гармонии и контрапункта. Прекрасным средством против монотонности может послужить также употребление разнообразия в ритме и в силе звука. – Разнообразный подбор музыкальных размеров, а также умение пользоваться энергией звука – всё это результат новейших успехов в развитии музыкальной техники, который служит не только могучим средством против возможной монотонности в музыкальных творениях, но и доставлять этим творениям бездну жизненной правды, художественной красоты и изящества.

XIX.

По содержанию своего текста чин Литургии делится на три части: проскомидию, Литургию оглашенных и Литургию верных, причем собственно музыкальная часть (пение) начинается лишь с Литургии оглашенных.

Литургия оглашенных начинается возгласом священнодействующего, которым он благословляет царство св. Троицы. Затем следует произнесение великой, или мирной ектеньи, состоящей в ряд прошений к Господу о свышнем мире для всего мира (вселенной), о благосостоянии

—474—

святых Божиих церквей, о даровании верующим вечных и временных благ и о ниспослании им душевного спасения. Прошения прерываются частыми умилительными мольбами хора певцов от лица молящихся ко Господу о помиловании: «Господи помилуй!» В Литургии Чайковского почти каждое «Господи помилуй!» имеет свои мелодические особенности и, в общем, пение этой мольбы выходит весьма продолжительным. Нам думается, что как мелодическое разнообразие для «Господи помилуй!» излишне, так равно и не нужно и петь «Господи помилуй!» продолжительно. В самом деле, если текстуальный смысл: «Господи помилуй!» при повторениях остаётся неизменным, то зачем же музыкальное содержание одной и той же мольбы видоизменять при повторениях? Кроме того, все прошения в ектеньи так последовательно и логически связаны между собой, что перерывы этих прошений продолжительным пением «Господи помилуй!» только нарушают эту связь в сознании молящихся. От того в греческих церквях мирная ектенья прерывается пением: «Кирие Элейсон» не более двух или трёх раз. Но так как у нас всё-таки принято каждое прошение непременно сопровождать пением «Господи помилуй!», то будет разумнее дать этой мольбе самую краткую мелодию, или даже один какой-либо из кратких руководящих мотивов (который позже войдёт в содержание всей обедни), дабы перерывы пением ряда ектийных прошений не нарушали в сознании богомольцев логическую последовательность их содержания. Другое дело – сугубая ектенья, которую положено произносить на Литургии после чтения Евангелия. Она есть удвоенное (сугубое) или усиленное моление и её прямо указано сопровождать после каждого прошения не единичным, а троекратным пением «Господи помилуй!» Такой усиленной мольбе совершенно законно придать продолжительную и разнообразную мелодию умилительно-молитвенного характера.

За великой ектеньей следует на воскресной Литургии пение трёх изобразительных антифонов из псалма 130-го («Благослови душе моя, Господа» – первый антифон), из псалма 145-го («Хвали, душе моя, Господа» – второй антифон) и из Евангелия от Матфея гл. 5, ст. 3–12 («Бла-

—475—

женны» – третий антифон). По обрядовым действиям, сопровождающим пение этих антифонов и по самому текстуальному смыслу их, первые два антифона, вместе с присовокупляемым к ним гимном: «Единородный Сыне…!», служат выражением хвалебных чувств верующего при мысли о близости пришествия в мир Спасителя и о готовящемся через него спасении человечества, а также и саму мольбу человечества о спасении (в словах гимна: «спаси нас!», а последний (третий) антифон, поёмый во время малого с Евангелием входа (символически знаменующего шествие Спасителя по городам и весям св. земли с евангелической проповедью), буквально воспроизводит начало нагорной проповеди Спасителя.

Хотя по смыслу Устава, Литургия поётся независимо от уставных гласов и наше древнее обиходное пение на Литургии имело свою особенную (так сказать «самогласную») мелодию; тем не менее, у нас издавна принято пению антифонов на Литургии придавать гласовый характер (глас 1-й на «Бог Господь»). А потому композитор, музыкально иллюстрирующий чин Литургии, хорошо сделает, если сохранит намёк на гласовую тему в своей собственной обработке антифонов. Гласовая тема в начале службы Литургии напомнит молящимся подготовительные к Литургии службы вечерни и утрени, с их уставным гласовым мелодическим содержанием. Вообще думается нам, гласовые темы, хотя бы только в едва приметном намёке, не должны исчезать из композиции обедни в течение всей службы Литургии, иначе поёмые на малом входе (с Евангелием) на Литургии гласовые тропари и кондаки (большей частью из той утрени, которая предшествовала Литургии), а также гласовые прокимны и аллилуарии являются для слуха молящихся резким нарушением общего мелодического строя обедни, как целостного музыкального творения. К тому же не нужно упускать из виду, что в конце чина Литургии два песнопения: «Видехом свет истинный…» и «Да исполнятся уста наша…» также обычно поются на гласовую мелодию (глас 2-ый).

Но если в изобразительных антифонах следует сохранить, узаконенную давним обычаем, гласовую мелодию, то поёмая непосредственно за вторым антифоном песнь,

—476—

или гимн в честь Второго Лица св. Троицы («Единородный Сыне…»), как не имеющая гласовой мелодии (поётся обыкновенно в мирном речитативе), должна быть музыкально изложена, безусловно, самостоятельно. Начальный текст этого гимна говорит об униженном состоянии Сына Божия, «изволившего спасения нашего ради воплотитися… и непреложно вочеловечитися». Чувство благодарного умиления за таковой длинный акт Божия милосердия к грешнику пусть возбудит в молящемся тихое, в несложных минорных созвучиях, и медленное, мелодическое, пение этой начальной части гимна. Но далее, где в гимне повествуется об искупительной смерти Единородного Сына Божия, которой победоносно попрана наша собственная смерть, минорные созвучия пусть сменяются сложными и сильными мажорными звукосочетаниями, которые при постепенном ускоряемом темпе должны закончится величавым мощным и звучным, полным дерзновенной энергии, аккордом мольбы о спасении («спаси нас!»), – мольбы как бы в невзначай вырвавшейся из общей груди всего рода человеческого, долго и напряженно ждавшего перед тем пришествия в мир своего Искупителя и Спасителя.

Обыкновенно, возглашение диакона при малом входе: «Господу помолимся» с пением хора: «Господи помилуй!» следует по окончании пения, «блаженнов» (третьего изобразительного антифона). Но в музыкальном отношении удобно было бы этим возглашением диакона, с пением «Господи помилуй!», разделять пение «блаженнов» как раз перед заключительными словами их: «Радуйтеся и веселитися…!» (что впрочем, иногда и делается в некоторых церквях). Это от того, что предшествующие слова текста: «Блажени ести, егда поносят вам и ижденут…» и т.д. композитор вынужден, согласно их смыслу, музыкально излагать в скорбных (минорных), страдательных (диссонирующих и долго не разрешаемых) звукосочетаниях, а между тем, без вышесказанного промежуточного возглашения диакона с пением: «Господи помилуй!», непосредственный и быстрый переход к светлым и радостным (мажорным и консонирующим) разрешающим аккордам и заключительного восклицания «Радуйтеся и веселитеся…» был бы слишком резким и

—477—

неожиданным для предшествовавшего скорбно-минорного настроения чувств и слуха молящихся.

Песнопение: «Придите поклонимся и припадем ко Христу…», как следующее непосредственно за «блаженными» – при входе священнодействующих в алтарь, – в музыкальном (да и в текстуальном) отношении служит продолжением «Радуйтеся и веселитеся…» и может с успехом быть выражено в таких же, как и заключительные слова «блаженнов», светлых и радостных мажорных аккордах, наполненных звуками ликующей энергии при мысли о возможности припасть к стопам Христа и, умоляя о спасении, воспевать Его, явившегося в мир, торжественным славословием: «Аллилуйя». Нужно заметить, что это Аллилуйя должно быть спето единожды, а не трижды, так как оно в данном случае относится исключительно к Лицу Сына Божия, а не ко всем трём Лицам св. Троицы.³⁷⁶

Повторяемое певцами возглашение диакона: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны», подготовляет молящихся к одному из торжественных моментов службы Литургии – к пению Трисвятаго («Святый Боже…!).

ХХ.

Трисвятое есть пение неземного происхождения. По одному старинному у Византийцев благочестивому преданию, однажды жители Константинополя, устрашенные сильным землетрясением (трусом), бывшим в этом городе во дни царствования Императора Феодосия II, ушли за город и там при нарочитом молебствии, которое совершалось им архиепископ Прокл, усердно молились Богу об отвращении от них беды. Молившийся тут же один отрок, придя вдруг в несказанный восторг, поведал собравшимся, что он только что удостоился, во время этого молебствия, слышать Трисвятое в пении самих ангелов Божиих. Из особого уважения к Трисвятому, как песни небесного происхождения, она обыкновенно поётся на Востоке у греков – очень торжественно и продолжительно. У

—478—

нас же в России Трисвятое почти не выделяется из ряда прочих литургийных песнопений и только при архиерейском служении поётся несколько дольше обыкновенного, так как исполняется попеременно – то хором певцов на клиросе, то сонмом священнослужителей в алтаре; то, наконец, «исполатчиками» на амвоне. А потому – в общем музыкальном строе Литургии следует Трисвятому всегда отводить выдающееся музыкальное положение, а по мелодии и гармонии даже, по возможности, выделять эту песнь из общего музыкального строя всей Литургии.

В этом отношении весьма удачно по замыслу и по осуществлению Трисвятое Архиерейской обедни Львова. В Литургии Чайковского Трисвятое тоже прекрасно задумано, красиво гармонизировано и к нему очень удачно подобран музыкальный ритм; но почему-то при исполнении этой композиции даже наилучшими церковными хорами всегда слышится Свя́тый Боже, а не Святы́й Боже. Есть ещё музыкальное изложение Трисвятаго, принадлежащее перу г. Азеева. Умилительная мелодия этой композиции весьма изящно гармонизирована.

После пения «Трисвятаго» молящиеся приготовляются к слушанию св. Писания через чтение прокимна с его стихом – (перед Апостолом) и через чтение и пение Аллилуйя с его стихом – аллилуйярием (перед Евангелием).

Прокимен (προκείμενος – впереди лежащий), выражает, большей частью словами Священного Писания, или значение древнего Апостола, или даже смысл молитвословий и песнопений дня (воскресного, праздничного, седмичного). Произносимый сначала чтецом, прокимен поётся затем на присвоенный ему глас – два раза в полном и один раз в половинном виде. В промежутке пения прочитывается чтецом, сопутствующий прокимну, его стих. Первая половина литургийных воскресных прокимнов всех гласов (за исключением прокимна седьмого гласа) поётся у нас обыкновенно речитативом и только во второй их половине слышится гласовая мелодия. Из того, что в прокимне седьмого гласа сохранилась мелодия и в первой его половине, можно заключать, что в древности гласовая мелодия заключалась полностью в прокимнах всех гласов, и

—479—

только позже затерялась, вероятно, от того, что чтецы, ради сокращения пения, сами прочитывали первую половину каждого прокимна. Намерение чтецов сократить пение прокимнов доказывает былую продолжительность пения этих прокимнов, вполне соответствующую важности богослужебного момента, приуготовляющего богомольцев к слушанию свящ. Писания. В партитуре нашего собственного музыкального изложения «Воскресной Обедни в C-dur» – для смешанного хора – мы сделали посильную попытку восстановить, в гармонизированном виде, полностью все мелодии восьми воскресных литургийных прокимнов, по готовым уже вторым половинам этих мелодий – с целью придать пению прокимнов надлежащую торжественность и величие.

После прокимна читается Апостол, а после Апостола положено Уставом, как уже сказано было выше, петь Аллилуйя с Аллилуарием. Аллилуарий, подобно прокимну, заимствует своё содержание из свящ. Писания и имеет связь с древним Евангелием и службой дня. Подобно прокимну, он также должен быть произнесён чтецом и затем пропет певцами на присвоенную ему гласовую мелодию. В промежутке между повторениями аллилуария произносится чтецом особый, соответствующий каждому аллилуарию, стих. Способ пения аллилуария – одинаков со способом пения прокимна, т.е. два раза он поётся в полном и один раз в половинном виде.

Между тем у нас, в настоящее время, чтец, по прочтении положенного зачала из Апостола, в ответ на благословение ему священнодействующего – словами: «мир ти», обыкновенно, тихо, про себя, произносит: «и духови твоему. Аллилуйя» – (трижды) и, как только певчие запоют Аллилуйя, он уже уходит со своего места перед амвоном, и аллилуарий со стихом совсем опускается, т.е. не читается, и не поётся. Оттого и каждение алтаря, иконостаса и народа, положенное Уставом во время исполнения Аллилуйя с аллилуарием переносится, в противность Уставу, на время пения прокимна перед Апостолом и оканчивается во время самого чтения Апостола.

Если бы наша духовно-музыкальная литература обогатилась теперь хорошей композицией аллилуариев на мелодии присвоенных им гласов (очевидно схожих с гласо-

—480—

выми мелодиями прокимнов), то, быть может, теперь же восстановился бы и первый обряд торжественного пения аллилуариев (давно уже покинутый в явное нарушение Устава), а также восстановилось бы уставное каждение перед чтением Евангелия, взамен теперешнего каждения при чтении Апостола, которое только рассеивает внимание чтеца и богомольцев, долженствующих в это время всецело вникать в смысл наставлений, предлагаемых апостольскими посланиями, или книгой апостольских деяний, а не следить за движениями кадильницы, дабы успеть воздать во время поклонение каждению.

Тотчас по прочтении на Литургии Евангелия, следует произносить проповедь, так как содержание всякой проповеди состоит главным образом в применении евангельских истин к нравственным потребностям слушателей. В древности поучения на Литургии именно и произносились вслед за чтениями из Апостола и Евангелия, которые своим содержанием давали проповеднику надлежащий материал. Правда, знаменитый византийский церковный вития св. Иоанн Златоуст проповедовал иногда и в конце Литургии; но к этому вынуждаем он был желанием удержать своих слушателей во храме до конца службы св. Евхаристии, потому что они, привлекаемые более проповедническим талантом Златоуста, нежели своим усердием к богослужению, часто оставляли храм Божий тотчас после чтения Евангелия и произнесения поучения, и таким образом не выслушивали всей службы Литургии до конца.

У нас почему-то практикой установилось говорить поучения на Литургии не в первой её части (Литургия оглашенных), а во второй (Литургия верных) и обыкновенно проповедь произносится или вместо причастна, или же после «Буди имя Господне». Между тем место для проповеди – именно в Литургии оглашенных, как специально поучительной части обедни. Священник, проповедующий во время причастия (при служениях соборно) обыкновенно не участвует в совершении Литургии и таким образом не только лишает своё проповедническое слово, как слово совершителя таинства, обыкновенной силы воздействия на сердца слушателей, но и самого себя лишает спаситель-

—481—

ного участия в трапезе Господней. Говорить же поучение после «Буди имя Господне» хотя и возможно священнику, участвовавшему в совершении таинства, но не удобнее, так как в конце службы и сам проповедник и его слушатели естественно чувствуют некоторое утомление и потому не могут с достаточным вниманием и сосредоточенностью отнестись – один – к делу своего духовного учительства, другие же к своему нравственно-религиозному назиданию. Хотя дух в них, быть может, и бодр, но немощная плоть требует отдохновения, труда ради бденного. Если бы в наших церквях восстановился древний обычай говорит поучения сразу после Евангелия, то приличнее было бы петь: «Слава Тебе, Господи, Слава Тебе» не два раза, а три, т.е. перед и после чтения Евангелия и после произнесения поучения, как вытекающего, большей частью, из того же Евангельского чтения. Петь: «Слава Тебе, Господи, Слава Тебе» – после произнесения проповеди вызывается так же самим благообразием богослужебного чина. Такое благообразие нарушалось бы, если бы диакон начал произнесение ектеньи сразу после заключительных слов проповедника – без того, чтобы в промежутке слышалось пение.

О сугубой ектеньи, следующей за проповедью, было уже выше говорено. Что касается ектеньи об оглашенных то она представляет собой заключительное молитвословие первой части обедни (Литургии оглашенных), и состоит из двух прошений. Первым из них («Помолитеся оглашении Господеви») оглашенные приглашаются, перед их выходом из собрания верных, помолится о себе самих, а вторым прошение верные призываются помолиться об оглашенных. Это второе прошение состоит из одного главного предположения с несколькими краткими дополнительными предложениями, и потому петь за каждым из этих кратких дополнительных предложений «Господи, помилуй!», как то у нас принято, нет ни какой надобности. Лучше предоставить диакону произносить всю эту ектенью подряд – без перерывов и одновременно петь в полголоса речитативно и в одном аккорде «Господи помилуй!» – по образцу такого же пения «Господи, помилуй!» при произнесении на повечерии и на полунощнице ектеньи,

—482—

начинающийся словами: «Помолимся о благочестивейшем…» и оканчивающейся: «Рцем и о них». Заканчивается ектенья об оглашенных приглашением диакона: «Оглашении! главы ваша Господеви приклоните!» В это время священник читает тайную молитву об оглашенных.

XXI.

Началом Литургии верных считаются две небольшие ектеньи, предшествующие Херувимской песни. Но, в сущности, Литургия верных, понимаемая, как служба самого совершения Таинства св. Евхаристии, начинается несколько позднее, а именно с просительной ектеньи, т.е. после перенесения Даров с жертвенника (во время перерыва в пении Херувимской) и постановления их на св. престол. Вышеупомянутые же две небольшие ектеньи, как содержащие в себе лишь моления о мире, свыше посылаемом равно и следующая за этими ектеньями Херувимская Песнь, как не содержащая в себе никакого молитвенного к Богу обращения,³⁷⁷ предназначены исключительно для приготовления духа молящихся к переходу от прошений о земных благах (составляющих существенное содержание Литургии оглашенных) к прошениям о благах небесных (составляющих исключительное содержание Литургии верных). Долго и горячо изливавший перед Богом – Сердцеведцем скорбь своего сердца и утомлённый продолжительными молениями ко Господу о своих земных нуждах, молящийся чувствует, наконец, потребность кратковременного отдыха, который особенно необходим ему теперь, дабы собрать воедино его мысли и чувства, успокоить взволнованное горячей мольбой сердце, сосредоточится духом и приготовится к участию в принесении святейшей Евхаристии в том смысле, в каком именно требует имеющее скоро последо-

—483—

вать приглашение диакона: «станем добре, станем со страхом, – вонмем, святое возношение в мире приносити».

При пении Херувимской Песни, присутствующая во храме церковная община таинственно изображает из себя бесплотных духов («иже херувимы тайно образующе…»). Члены общины собираются воспевать «животворящей Троице – Трисвятую песнь» ангелов Божиих (Аллилуйя) и для того предварительно призывают друг друга к особенной сосредоточенности духа. Они призываются «отложить – всякое житейское попечение», забыть всё земное и плотское, уподобиться ангелам и при их невидимом содействии («ангельскими невидимо дориносима чинами») подъять Царя всех Христа (несомого на главе священнослужителя в виде Агнца, приготовленного для Таинства) и возложить Его на жертвенник (св. Престол), на коем Он, Святейший и Безгрешный, принесётся в жертву за грехи людей при имеющейся совершиться св. Евхаристии.

Сообразно вышеизложенному пониманию смысла и значения Херувимской Песни, композитор должен озаботится, чтобы музыкальное её содержание приводило дух молящегося в успокоительное настроение. При медленном темпе (adagio, lento) и ограниченной силе звука, доходящей местами до pianissimo, мелодия Херувимской Песни, долженствующая выразить собой равноангельское бесстрастие, самым незначительным движением (ходом), причём гармонизация этой мелодии пусть отличается светлым и ясным характером. Слова текста: «всякое ныне житейское отложим попечение» в их музыкальном освещении пусть выразят едва слышимый, отдалённый отзвук земной суеты. По мере того, как постепенно замирает для слуха (morendo) этот отзвук земной суеты, душа молящегося, в своём настроении, должна всё более и более освобождаться от житейских попечение и плотских привязанностей – для того, чтобы иметь силу всецело устремить свои духовные взоры на грядущего (в великом входе) по пути на Голгофу Агнца Божия, вземлющего грехи мира.

Во время перерыва Херувимской Песни на великом входе (при перенесении Даров – с поминовением Царствующего Дома, св. Синода, местного епископа и всех православных

—484—

христиан), присутствующие во храме богомольцы, отложив всякое житейское попечение, мысленно обращаются к грядущему на Голгофу Господу Иисусу Христу с молитвой покаявшегося разбойника: «помяни мя, Господи, во царствии Твоем»,³⁷⁸ и как бы в ответ на их тайную молитву получают молитвенное же обещание священнодействующего: «всех вас, православных христиан, да помянет Господь Бог во царствии Своем» (разбойнику обещано было Господом: «днесь со мной будеши в раю»).

После своего перерыва (по великом входе) пение Херувимской Песни продолжается не в прежнем, спокойном и медленном (adagio или lento), а в восторженно-живом и ускоренном (allegro) музыкальном темпе, долженствующим выразить торжественное поднятие и триумфальное несение Агнца при невидимом содействии бесплотных сил. Вся Херувимская Песнь заканчивается пением Аллилуйя. Так как по смыслу Песни, пение этого Аллилуйя, как бы происходит одновременно и на небе (ангельскими чинами) и на земле (людьми), то композитор мог бы гармонизировать восьмиголосно (при смешанном хоре) Аллилуйю, чтобы её можно было одновременно исполнять и полным мужским (1 и 2 теноры, 1 и 2 басы) и полным детским (1 и 2 дисканты, 1 и 2 альты) хорами.

После Херувимской следует просительная ектенья с умилительным воззванием: «Подай Господи!», а потом поётся Символ веры.

XXII.

Что такое Символ веры? – Это не молитва, не обращение к Богу души человеческой, а лишь точное и краткое изложение того, во что верует православный христианин. Казалось бы, что при изложении истин (догматов) веры можно было бы ограничится простым чтением их вслух, а не придумывать ещё особого воплощения их в звуках. На Востоке у православных греков – так и делается: у

—485—

них «Верую» всегда читается за литургией, а не поётся. Да и на Западе – у римских католиков – Credo большей частью читается, а если когда поётся, то лишь при самых торжественных обеднях. Но так как христианину не довольно православно веровать, а следует для спасения ещё и исповедовать свою веру устами (Рим.10:10), т.е., открыто заявлять о ней во всеуслышание, то отсюда произнесение Символа, часто не всегда отчётливое и довольно громкое в устах одного чтеца, можно с удобством заменить далеко раздающимся пением его устами целого хора певцов – от лица всей церковной общины. Это будет, пожалуй, наиболее наглядный способ выразить понятие об исповедании веры во всеуслышание. Принятое Русской Церковью хоровое пение Символа веры должно выражать, таким образом, многоустное и одновременное чтение его всей церковной общиной.

Выходя отсюда, некоторые полагают, что употребляемое у нас певческими хорами речитативное исполнение Символа на двух последовательно перемежающихся аккордах самым удовлетворительным образом подражает принятому в наших церквях псалмодическому чтению, т.е. монотонному чтению на распев с небольшими повышениями или понижениями доминирующей ноты в конце особенно длинной фразы, или продолжительного периода речи. Такое чтение действительно немногосложно и не требует от слушателя напряжения мысли. Своим однообразием псалмодическое чтение удерживает на одном и том же уровне подъём духа в богомольце и не дозволяет сему последнему уклоняться в сторону от установившейся в нём молитвенной настроенности.

Однако, Символ веры, по своему содержанию, несомненно, сложнее содержания молитвословий, так как излагает смысл и значение возвышеннейших догматов веры. При произнесении Символа нужно заботиться не столько о поддержке молитвенного настроения, сколько о поддержке в богомольце известной доли умственного напряжения, содействующего усвоению всего богатства внутреннего содержания Символа. А это богатство так разносторонне, что если бы Символ произносить вслух устами одного чтеца, то недо-

—486—

статочно было бы ограничиться однозвучным псалмодическим чтением, а потребовалось бы так называемое выразительное чтение, при котором чтец не может не перебрать всю необычайную полную гамму человеческого слова, соответствующую оттенкам человеческой мысли.

Отсюда, если уже допускать хоровое пение Символа, то это пение не должно подражать псалмодическому чтению, и быть монотонным и малосодержательным речитативом на двух последовательно перемежающихся аккордах, или упражнением в переходах из одного тона в другой, как в «Верую» Березовского, а скорее походить на выразительное чтение и быть самостоятельным, проникнутым известной музыкальной идеей и законченным номером обедни. Так именно понял «Верую» Чайковский в своей музыкальной Литургии для смешанного хора: так понимали Credo и лучшие композиторы на Западе Европы, хотя идея о многоустном и одновременном исповедании веры всей церковной общиной и не преподносилась отчётливо их сознанию, потому что некоторые из них (напр. Иог. Себ. Бах в своей Hohe Messe in H-moll) нередко наряду с хоровым исполнением вводили в Credo solo, дует и трио.

При писании «Верую» нашей собственной композиции (вошедшей в состав нашей же «Воскресной Обедни в C-dur» – для смешанного хора и «Обедни в Es-dur» для мужского хора) мы мыслили его как бы произносимым по способу выразительного, а не псалмодического чтения. Через это наше «Верую» само приблизилось к типу так наз. программной музыки. Всё «Верую» построено главным образом на одной небольшой мелодии, начинающейся со слов: «во единого Бога Отца, Вседержителя». В первом члене Символа партия баса мощно и величественно выделяется в словах текста: «творца небу и земли». Начиная с третьего члена господствующий тон «Верую» (он же и основной тон композиции всей нашей обедни) уступает место другим тонам, причём временно оставляются и главная мелодия Символа, хотя связь этой части с целым всё-таки поддерживается прежним ритмом. Сила звука на словах текста: «нас ради человек», исходя от рр. постепенно увеличивается и crescendo доходит до ff на слове

—487—

«вочеловечшася». Постепенное crescendo выражает последовательное уничижение Бога – Слова, сшедшего с небес, ставшего плотью, зрак раба приимшаго и в подобии человечествем бывшаго, т.е. «вочеловечившагося». В этом месте Символа, где излагается текст четвёртого члена: «распятаго же за ны при Понтийском Пилате, страдавша и погребенна…» сила звука вновь ниспадает до р и господствовавший доселе темп – allegro переходит в медленное adagio с целью подольше удержать внимание слушателя на трогательном событии искупительных страданий и смерти Богочеловека. Но на тексте пятого члена: «и воскресшаго в третий день по Писанием» возвращается прежний, живой и ускоренный темп (tempo 1-mo) и сила звука увеличивается. Текст шестого члена Символа в музыкальном отношении представляет возвращение (унисонными октавами) к господствующему тону «Верую», а с седьмого члена вновь появляется (оставленная ещё перед третьим членом) главная мелодия, которая слышится непрерывно до самого конца Символа.

XXIII.

После того, как церковная община исповедала во всеуслышание свою веру в Бога Отца-Вседержителя и Творца мира видимого и невидимого, – свою веру в Бога Сына-Искупителя падшего человека и – свою веру в Бога-Духа Святого, благодатно, через таинства Церкви, усвояющего искупительные заслуги Христа Спасителя падшему человеку и через то восстановляющего этого человека до первозданной нравственной красоты и совершенства, начинается св. Евхаристия в тесном смысле этого слова (со слов священнодействующего: «благодарим Господа»).

«Милость мира» и «Достойно и праведно…» в музыкальном отношении должны быть изложены молитвенно-мелодично и в самой простой и не сложной гармонии. Пением же: «Свят, Свят, Свят…» следует музыкально выразить, при помощи серьёзной контрапунктической разработки мелодии, всю энергию стремящегося к Богу человеческого сердца и тот духовный восторг, которым оно невольно проникается, когда живо приводит себе на память образ

—488—

Господа, при звуках «Осанны» грядущего на жребяти осли во Иерусалим для принесения Себя там в жертву правде Божией – за мирский живот (за жизнь мира) и спасение всех (спасение всего человечества).

Слова установления таинства св. Причащения («примите, ядите…» и «пийте от нея вси…»), возношение св. Даров («Твоя от Твоих…») и тайные молитвы священника, предшествующие пению: «Достойно есть яко воистину…» составляют священные моменты пресуществления хлеба и вина в истинное Тело и в истинную Кровь Христа Спасителя, или – что тоже – повторительные моменты Голгофской искупительной Жертвы. И как во время оное на Иерусалимской Голгофе ученики Христовы стояли в отдалении от шумной толпы, окружавшей Распятого на кресте и только безмолвно созерцали издали таинство совершавшейся там искупительной смерти Богочеловека; так точно и во время повторительного, за Божественной Литургией, Голгофского жертвоприношения, члены церковной общины, возглавив дважды «аминь», не произносят за тем слов какой-либо молитвы с готовым содержанием, а каждый из них погружается в умственное созерцание великой тайны своего искупления бесценной кровью Богочеловека и молится про себя о том, что особенно близко в данную минуту его сердцу. И действительно в словах песнопения «Тебе поем», которое следует за «аминь», собственно говоря, нет готового предметного содержания. В «Тебе поем» говорится только, что мы воспеваем, благодарим и благословляем Господа (приносящего и приносимого во Св. Евхаристии) и молимся Ему… но о чем именно молимся – не упоминается в этом песнопении. Очевидно, песнопение «Тебе поем», наполняя время тайных евхаристических молитв священнодействующего, вместе с тем отсутствием предметности в своём содержании желает каждому, присутствующему во храме, члену церковной общины, предоставить свободу творить «умственную молитву» без слов, содержание для коей дают сокровенные тайники озарённого Духом Святым сердца человеческого.

Итак, «Тебе поем» является в некотором роде песней без слов и в музыкальном отношении должно сопровождаться тихим звуковым сопровождением (аккомпанементом) со-

—489—

зерцательного Богомыслия и «умной» без слов молитвы, исходящей из потаённых сокровищниц нашего сердца. Отсюда – мелодия «Тебе поем» должна быть проста, гармонизация – несложная, темп – крайне умеренной скорости, а в силе звука должна быть соблюдена необычайная экономия. «Так как Западная (римская) Церковь допускает при Богослужении орган, то во время возношения Св. даров, по чину римской Литургии, совсем не бывает ни какого пения (и даже нет слов для пения); но взамен того органист исполняет под сурдину какую-нибудь медленную и несложную мелодию.

В песнопении: «Достойно есть яко воистину…», как ублажающем присноблаженную и пренепорочную Матерь Бога нашего, композитор может излить всю силу своего религиозно-музыкального вдохновения для того, чтобы достойным образом воспеть «честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим».

Что касается музыкального изложения молитвы Господней («Отче Наш»), поёмой на Литургии после просительной ектеньи – незадолго перед тем, как священнодействующие приобщаются св. Тайн в алтаре, то следует заметить, что и в нашей, и в западной духовно-музыкальных литературах, трудно указать хотя бы одну какую-нибудь композицию «Отче наш», которая соответствовала бы содержанию этой святейшей из молитв. Если доселе никому из художников-композиторов не по силам было удовлетворительно коснуться звуками текста этой священной молитвы, преподанной нам Самим Иисусом Христом, то вероятно и позже все попытки музыкально иллюстрировать эту молитву окажутся неудачными. А потому мы предлагаем петь её речитативом, но не так как обыкновенно поют у нас речитативом же «Отче наш» и «Верую» (на двух последовательно перемежающихся аккордах, – что напоминает псалмодическое чтение), а на одном аккорде, напоминающем общее многоустное чтение на Литургии причастников, когда они повторяют за священником молитву Златоуста: «Верую Господи и исповедую, яко Ты еси во истину» и т.д. Словом, мы предлагаем петь на Литургии «Отче наш» так, как обыкновенно наше духовенство поёт (в одном аккорде) «Святый Боже», «Пре-

—490—

святая Троица» и «Отче наш» при положении во гроб умерших. Конечно, при таком пении «Отче наш» певчие должны делать ферматы на последних словах призывания и каждого из отдельных прошений молитвы Господней.

В то время, когда священнодействующие причащаются в алтаре, певцы должны петь стих, называемый «причастен» или «каноник». Вследствие того, что у нас вошло в практику произносить, при служениях соборне, проповеди вместо причастна, этот последний нередко поётся, для сокращения времени, очень кратко, четко́м, и даже иногда четко́м же поётся только один причастен вместо нескольких, положенных в известные дни по Уставу. Словом, на причастен смотрят у нас как нечто несущественное, которое можно опустить, и время, назначенное для его пения, заменить произнесением проповеди. Между тем причастен имеет в чинопоследовании Литургии такое же существенное значение, как прокимен и аллилуарий. по своему содержанию, причастен имеет отношение к дневной службе, или к службе воспоминаемого Святаго или к службе праздника, а потому и называется «причастен дне», «святаго» или «праздника», причём каждый причастен заканчивается пением Аллилуйя. Подобно прокимнам и аллилуариям, причастны находятся в тесной связи с чтениями из Апостола и Евангелия. Устав о пении причастна находится в богослужебных книгах вместе с Уставом о пении прокимна и аллилуария и, в большей части, одинаков с последним. В качестве стиха, характеризующего службу дня, причастен должен музыкально выделяться среди прочих Литургических мелодий, и его музыкальное изложение должно быть выразительным и продолжительным: вот почему и пению причастна должно быть отдано всё то время, какое необходимо священнослужителям для их приобщения в алтаре. В музыкальное содержание причастна, как в стих, характеризующий всю службу дня, должны войти по возможности, все главные мотивы Литургии. Так как время причащения священнодействующих в алтаре, когда поётся причастен, таинственно изображает время Тайной вечери Господа Иисуса Христа с апостолами, то композитор – при творческом процессе музыкальной иллюстрации

—491—

причастна – должен всецело быть проникнуто мыслью об этом великом моменте общения Божества с человечеством, как акте необычайной Божественной любви и милосердия к людям.

По окончании причастна открываются царские двери при пении: «Благословен грядый во имя Господне…». Это символически изображает явление воскресшего Господа. Следующее за сим благословение молящихся святыми Дарами – символически же выражает вознесение Его на небо. В это время поют благодарственные за причащение песнопения: «Видохом свете истинный…» и «Да исполнятся уста наша», о которых уже было выше замечено, что в музыкальном их изложении должна слышаться гласовая мелодия (2-го гласа).

Два заключительных песнопения Литургии представляют собой славословия святой, единосущной, животворящей и нераздельной Троице. Первое из этих славословий: «Буди имя Господне» – поётся трижды в честь достопоклоняемых имён триипостасного Божества: Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Духа Святого.³⁷⁹Второе же славословие: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков», называемое также Малым Славословием (в отличие от Великого Славословия: «Слава в вышних Богу», поёмая на утрени) заканчивается троекратным: «Господи, помилуй!» и обращением к священнодействующему: «Благослови!». Священнодействующий произносит «отпустить», т.е. благословение на выход из храма, а певчие заканчивают службу Литургии многолетствованием царствующего Дома, св. Синода, местного епископа и всех православных христиан.

При музыкальном изложении вышеназванных двух заключительных славословий следует провести в них особенно выдающиеся главные руководящие мотивы всей Литургии. Что же касается многолетствования, то его можно

—492—

петь обычным у нас речитативом – с тем, однако, чтобы на конечных словах этого многолетствования «Господи, сохрани их на многие лета!» расположены были заключительные, многоголосные и мощные аккорды для всей Литургии, долженствующей быть целостным и законченным, вдохновенно-художественным, религиозно-музыкальным творением.

Протоиерей Сергей Протопопов

20 января 1901 г.

—493—

(Описание путешествия в Св. Землю, совершённого летом 1900 года преосвященным Арсением, епископом Волоколамским, Ректором Московской Духовной Академии, в сопровождении некоторых профессоров и студентов).

Летом 1900 года, пользуясь каникулярным временем, преосвященный Арсений, Ректор нашей академии, в сопровождении нескольких профессоров и студентов её, совершил путешествие на Восток – в Палестину и на Афон. Инициатором и организатором этого путешествия был сам преосвященный Ректор, уже ранее, ещё студентом Киевской академии, побывавший на Афоне два раза (в 1883 и в 1884 годах и издавший «Дневник студента-паломника на Афон»). Лелея с тех пор мысль о путешествии в Палестину, которой он тогда не посетил по некоторым, независящим от него, обстоятельствам, и главным образом вследствие долговременных карантинов, Преосвященный только теперь нашёл удобным и возможным осуществить её. Причём преосвященному Ректору желательно было привлечь к участию в этом религиозно-образовательном путешествии профессоров и студентов, устроить первую «академическую поездку ко святым местам Востока. И действительно, на эту мысль Преосвященного, высказанную им ещё летом 1899 года, сочувственно отозвалось несколько профессоров, и вопрос о поездке в Палестину стал обсуждаться среди профессорской корпорации. Сначала охотников находилось много, но по мере того, как вопрос о путешествии с теоретической почвы переходил на практическую и когда, наконец, в

—494—

начале 1900 года, он решён был окончательно, то только трое профессоров решились ехать. Это были: сам инициатор поездки преосв. Арсений, профессора Н.Ф. Каптерев и В.Н. Мышцын. К ним присоединился помощник инспектора академии иеромонах Анастасий. Преосв. Арсений желал посетить Палестину не только как поклонник св. мест, но и как преподаватель Библейской истории, – знакомство с Палестиной было для него важно и с чисто научной стороны. Тоже нужно сказать и о В.Н. М-не. Как преподаватель в академии Св. Писания В. Завета, он желал осмотреть те места, на которых совершались библейские события, те памятники в Палестине, какие в ней оставила библейская старина. Кроме того, он имел особое поручение от г. Обер-Прокурора Св. Синода – составить опись библиотеки и музея бывшего начальника Иерусалимской миссии архимандрита Антония, завещавшего библиотеку Св. Синоду, а музей – миссии. Что касается Н.Ф. К-ва, то он был заинтересован поездкой потому, что ранее специально изучал как вообще сношения России с православным Востоком, так и в частности – историю сношений Иерусалимских патриархов с русским правительством, – почему личное живое знакомство с православным Востоком имело для него особое значение. О. Арсений стремился посетить св. места православного Востока главным образом для удовлетворения своего горячего религиозного чувства.

Когда к концу учебного академического года задуманная поездка разрешена была преосвященнейшим Московским митрополитом Владимиром и затем Св. Синодом дан отпуск преосвященному на два с половиной месяца, с 1-го июня по 15-е августа, тогда к участию в паломничестве приглашены были и мы – студенты академии. Желающих между нами сначала оказалось слишком много, но потом некоторые стали очень скоро отказываться. Одних пугала дальность и трудность пути; других – непосильные для студента расходы на далёкое и долговременное путешествие; третьи отказались от поездки после того, как из газет узнали, что Порт-Саид, Александрия, а потом и Смирна, объявлены по чуме неблагополучными. Так что окончательно решилось ехать только десять студентов; 4-го курса (кон-

—495—

чившие курс) – П. Ив. Богуславский, П.М. Минин, Н.Е. Румянцев, А. Матв. Смирнов, В.П. Шипулин; 3-го курса: М.В. Войцехович, М.Ив. Сенцов, А.И. Никольский, С.Гр. Колмаков и 2-го курса – Абу-Русь, араб, уроженец Бейрута. Затем, под руководством Преосвященного, был выработан предварительный маршрут путешествия, согласно которого главной и конечной целью путешествия ставилась Палестина, причём не только Иудея, но и Галилея. Кроме того, в зависимости от расписания пароходных рейсов, предполагалось побывать в Константинополе, на св. горе Афонской, в портовых городах Малой Азии: Смирне, Бейруте, Триполи и, – если позволит время и средства, – посетить Египет, Грецию и Рим. Само собой разумеется, что собиравшиеся отправиться на Восток задолго начали готовится к путешествию и с терпением дожидались конца экзаменов, после которых предполагалось отправиться из России. У многих, кажется, только и было разговору, что про путешествие; сходились два-три путешественника, и разговорам не было конца: мечтали, строили планы, читали путеводители и другие книги, относящиеся к путешествию. Когда весть о путешествии проникла за стены академии, и когда появились заметки о нём в газетах, многие посторонние (духовные и миряне разных классов, званий и состояний) выражали желание присоединиться к нашей компании и обращались, письменно и лично, с просьбой об этом к преосвященному Ректору. Но в виду специальной цели нашей миссии, Преосвященный вынужден был отказывать многим из желающих сопутствовать нам и позволил присоединиться к нашей академической группе паломников только тем, кто мог быть в каком-нибудь отношении полезен для цели путешествия. Так, разрешение присоединиться к нашей группе получили иеромонахи Троицкой Лавры: Гедеон и Смарагд, архидиакон Димитриан, Новгородский епархиальный миссионер иеромонах Варсанофий, лично известный преосвященному Ректору, и доктор медицины, приват-доцент Московского университета, В. К. Недзвецкий, обещавший помогать паломникам в случае болезни во время пути. Для необходимых в пути услуг был взят академический служитель Михаил Селезнев, уже ранее бывавший в Палестине. В послед-

—496—

ствии, когда мы оставили Афон и направились в Яффу, в Дарданеллах к нашей компании присоединились ещё двое: Петербургский протоиерей Н. Вишняков и его сын преподаватель Петербургской семинарии С.Н. Вишняков, путешествовавшие за тем всё время вместе с нами.

Таким образом, составилась у нас довольно многочисленная и разнообразная по своему характеру группа паломников. Главой своей она имела иерарха русской Церкви, – что должно было всюду на Востоке придать ей особое исключительное значение, так как со времён существования Св. Земли, и то в течение настоящего столетия, кажется только при русских иерархах посетили св. места.³⁸⁰ Поэтому паломник – русский архиерей необходимо должен был всюду на православном Востоке привлечь на себя особое внимание (что и случилось, как увидим, в действительности), тем более, что он был главой и представителем одного из высших духовных учебных заведений в России. Рядом с Преосвященным стояли два наших профессора, ради своих специальных занятий уже ранее теоретически-научно хорошо знакомые с православным Востоком, – они естественно вносили в наше паломническое общество ученую струю, ученый интерес, столь дорогой и близкий и всем нам – учащейся молодёжи. За профессорами следовали их ученики: или ещё учащаяся, или уже отучившаяся в этом году молодёжь, живая и подвижная, всем крайне интересовавшаяся, желавшая всё видеть, знать, наблюдать, напряжённо желавшая испытать все прелести далёкого пути, со всем разнообразием новых, небывалых для неё впечатлений. Рядом с нами стояло четверо иеромонахов и один архидиакон, что давало нам возможность на Востоке только наличными своими силами совершать всюду чисто русское богослужение, чем мы, как увидим, вполне и воспользовались в Палестине, благодаря высокой любезности к нам Иерусалимского патриарха Дамиана, предоставившего нам относительно отправления церковных служб

—497—

в св. местах полную свободу. Вообще трудно было удачнее подобрать состав паломников. Тут были представители чуть ли не всех положений: владыка и послушник, доктор богословия и доктор медицины, монах и священник, миссионер и не миссионер, просвещённые люди и люди простые, некнижные, чтецы и певцы. У нас был свой фотографический аппарат для снимания всего выдающегося и достойного внимания. Словом в нашем паломническом кружке всё было предусмотрено, чтобы путешествие наше было благоприятным. И действительно, это путешествие неизгладимыми чертами запечатлелось в нашей душе: по научно-образовательному значению его для нас, по обилию новых и разнообразных впечатлений, по священным чувствованиям, испытанным нами от поклонения Гробу Господню, молитвам на Голгофе и в других святых и освященных местах Палестины.

Описание этого путешествия предлагается здесь, причём без всякой претензии на научный характер его, хотя и эта сторона путешествия не чужда была нам. Наше описание будет воспроизведением пережитого и перечувствованного нами в нашем единодушном паломническом кружке. Если же оно возбудит, хотя некоторую долю подобных чувствований и у наших читателей, – тогда цель наша сугубо будет достигнута.

* * *

Май месяц для собравшихся путешествовать прошёл в тревожных ожиданиях. Боялись, что развивающаяся на востоке чума захватит весь район предполагаемого путешествия и потому жадно прислушивались к идущим из Смирны и Александрии известиям о чуме. Но к концу мая известия из зачумлённых местностей стали благоприятные, чума не распространялась далее Порт-Саида и Смирны, следовательно, путешествие не расстраивалось, приходилось только ограничить маршрут.

25 мая в квартире преосвященного Ректора академии собрались участники предстоящего путешествия для обсуждения и окончательного решения некоторых паломнических вопросов. В виду продолжающейся чумы в Порт-Саиде и Александрии, решено было: остановившись дней

—498—

на шесть в Константинополе для его осмотра, ехать затем на Афон, а с Афона прямо в Палестину, не заезжая в Египет. Днём отъезда из России назначено было 4 июня; к этому дню, и по возможности 2 июня, все участники поездки должны были прибыть в Одессу. Чтобы не случилось какой-либо задержки с получением заграничных паспортов, решено было на следующий же день отправить в Одессу со всеми нашими документами иеромонаха Гедеона, который должен был всё подготовить там к нашему приезду. Сумму, потребованную на всё путешествие по третьему классу, как предполагали ехать студенты, определили в сто рублей с каждого, и решено было внести эти деньги, в видах экономии и удобства, перед началом путешествия, в общую кассу, которую вверить из среды студентов «эконому», – что потом и сделано было.

29-го мая, в Духов день, в шесть часов вечера, у раки преподобного Сергия отслужен был торжественный напутственный молебен, совершённый преосвященным Ректором в сослужении отправляющихся иеромонахов, архидиакона, в присутствии всех других паломников, при большом стечении народа. Никогда не забудется этот чудный молебен перед нашим академическим Покровителем и Угодником земли русской, Преподобным Сергием!... После молебна ещё раз зашли мы к Преосвященному, где за стаканами чая побеседовали о тех или иных паломнических вопросах, а затем, напутствуемые его благословением, расстались до скорого свидания в Одессе.

В Одессу паломники направлялись в разное время и разными путями. Одни поехали ранее, чтобы остановиться хотя бы на денёк в Киеве, другие выехали позже, чтобы ехать в Одессу не останавливаясь. Некоторые успели заехать на родину, или повидаться с родными, жившими на пути.

2-го июня утром почти все паломники прибыли в Одессу и остановились на подворье Пантелеймоновского монастыря. Вечером того же дня прибыл в Одессу и преосвященный Арсений, заезжавший на пути повидаться со своим братом, преподавателем Полтавской семинарии. Он был встречен на вокзале всеми своими спутниками по путешествию, ранее его прибывшими в Одессу, а также заведующим

—499—

Пантелеймоновским подворьем о. Феотекном с другими иноками и уполномоченным Палестинского Общества М.И. Осиповым. С вокзала все толпой и пешком отправились на Пантелей, подворье, находящееся очень близко от вокзала. Около подворья уже собралась толпа народа, узнавшая о приезде Преосвященного. Благословив собравшихся, Преосвященный прошёл в церковь подворья, где выслушал краткий благословенный молебен, после которого обратился к инокам с речью. В начале речи Преосвященный поблагодарил иноков за торжественную встречу, устроенную ему, как архиерею Бога Вышнего, а затем сказал приблизительно следующее: «много лет тому назад, когда я ещё был студентом духовной академии, Господь сподобил меня, в качестве простого паломника, дважды посетить св. гору Афонскую; оба раза я останавливался на перепутье в этой обители и молился в малом и не богатом тогда храме её. Теперь вижу обширный храм, благолепный, украшенный живописью и прекрасными иконами, слышу в нём стройное пение иночествующих; знаю, что и обитель сия расширена и приукрашена. Это – явное знамение благословения Божия, почивающего над обителью и насельниками её за их труды во славу Божию и во благо ближних, обретающих здесь гостеприимный кров, обличение и утешение перед отправлением во святые места. Да пребывает же на вас выну благословение Господне! Исполняйте возложенное на вас послушание с радостью, а не воздыхающе; усовершайтесь в вере и познании Господа нашего Иисуса Христа, возрастайте в любви и добродетельной жизни, спасайтесь сами и будьте спасительным примером для тех, которые, объятые высоким религиозным чувством, оставляя родину, дом, родных, идут зреть благая Иерусалима, облобызать св. Гроб Господний и другие святые места». В заключение Преосвященный, вспомнив с благодарностью о том радушии и гостеприимстве, которыми он пользовался и прежде здесь, выразил надежду, что и теперь, в третий раз, он вместе со своими спутниками встретит такой же радушный приём.

И действительно, заведующий Пантелеймон. подворьем о. Феотекн и все соприкасавшиеся с нами иноки подворья оказали нам самый радушный приём и самое ши-

—500—

рокое гостеприимство. Нам всем отведены были на подворье лучшие номера, в которых мы с удобством расположились, для нашего стола готовились особые кушанья, конечно постные, но разнообразные и обильные; прислуживавшие нам иноки подворья радушно оказывали всякие услуги, так что мы прожили в Пантелеймон. подворье двое суток, ни в чём не нуждаясь, окружённые вниманием и ласковой услужливостью Пантелеймоновских иноков.

Двое суток пребывания нашего в Одессе прошли незаметно. На другой день, по прибытии в Одессу, после утреннего чая на подворье и морского купания на Лонжероне, мы, с преосвященным Ректором во главе, посетили подворья Андреевского и Ильинского Афонских скитов; на обоих подворьях, после торжественной встречи Преосвященного, мы проходили в церковь, где выслушивали краткий молебен и прикладывались к чтимым иконам и частицам мощей, существующих в церкви каждого подворья. Преосвященный после молебна приветствовал иноков речью, в которой, наставляя их в жизни во Христе, указывал на особую важность и значение их послушания – оказывать приют и гостеприимство паломникам всей земли русской. Затем, посетив заведующих подворьями и откушав чаю, подробно осматривали сами подворья. Все три подворья похожи друг на друга и вполне отвечаю предназначенным целям, служа не только приютом для паломников, но и являясь вместе с тем и религиозно-просветительными учреждениями, так как при них находятся содержательные по предметам книжные и иконные лавки. В каждом подворье есть общие палаты для простых паломников и отдельные номера для привилегированных, – и те и другие содержатся опрятно. Стены комнат и проходные коридоры украшены картинами библейского содержания, изречениями св. отцов и объявлениями под заглавием: «необходимые расходы для паломников, отправляющихся в Святую Землю». На этой таблице значится: за бланк паломнического паспорта – 50 коп; гербовую марку на прошении градоначальнику – 80 к., за прописку вида в полиции и пр. 70 к; за засвидетельствование турецкого консула – 2 р.; за билет 3-го класса до Яффы и обратно – 25 рублей. Следовательно, простому паломнику на

—501—

проезд до Палестины от Одессы и обратно нужно всего только 29 рублей, т.е. очень небольшая сумма, а до Афона, куда пароходный билет 3-го класса стоит 14 р. 80 к., нужно только 18 рублей 80 копеек. Андреевцы, между прочим, приглашали Владыку на освящение нового громадного собора в Афонском Андреевском скиту, назначенном на 16-ое число июня. На это Владыка ответил, что и он желает ещё раз побывать на св. горе и тем более разделить их духовную радость, но всё будет зависеть от расписания пароходных рейсов. Цель нашего путешествия – Палестина, и на Афоне мы можем пробыть не более недели; между тем русские пароходы с Афона в Яффу отправляются один раз в две недели. Если можно будет это как-нибудь устроить, то мы непременно заедим на Афон. С подворий, простившись с гостеприимными иноками, Преосвященный поехал к Херсонскому архиепископу, высокопреосвященному Иустину, принявшему его братски радушно, а некоторые из нас отправились в город для обозрения его, иные – за покупками, необходимыми в путешествии. Для ознакомления с Одессой, мы прошли по главным улицам города, осмотрели памятники, выдающиеся здания, посетили музеи и городской сад. На улицах теперь царило полное оживление, свойственное большому городу. По тротуарам взад и вперёд торопились обыватели, на мостовой шумели извозчики, в ушах жужжал рожок кондуктора конки и нестройный говор толпы, среди которой то и дело виднелись не русские лица. В Одессе, как говорят, евреев и греков столько же, сколько и русских, и вся торговля в руках первых двух национальностей. И действительно, стоит зайти в две, три лавки, чтобы убедиться в этом. В Одессе несколько памятников (Александру II-му, герцогу Ришелье – устроителю города, Пушкину, генерал-губернатору Новороссии Воронцову и Императрице Екатерине, недавно открытого (6-го мая), прекрасного по своей художественности и идейности, не производят особенного впечатления. Приятное впечатление по себе оставила прогулка по Александровскому парку, в котором находится, обнесённый чугунной оградой, молодой дуб, посаженный рукой Царя-Освободителя в 75 году, и памятник – послед-

—502—

нему. Парк – чистый и уютный, а с возвышения памятника открывается прекрасный вид на море и город. Город отсюда – как на ладони. Утопающий своими большими, и большей частью, белыми домами в зелени акаций и опоясанный с двух сторон тёмной лентой моря, раскинувшийся на громадное пространство, город производит отсюда очень приятное впечатление. Одно, что в этой картине неприятно поражает, особенно жителя северных губерний, сроднившегося с другими видами, это – отсутствие храмов, сверкающих в солнечных лучах своими золотыми главами и крестами. В Одессе, с её несколькими стами тысяч жителей (400 т. слишком), очень мало храмов (всего только 24 с дом. ц.). В то время, когда смотришь на Москву с вершины Воробьёвых гор или Ивана Великого, с Волжской набережной на Ярославль, с соборной колокольни на Вологду, или с палубы парохода на Великий Устюг, то из-за множества возвышающихся над городом храмов не различаешь домов; здесь же, в Одессе, с трудом среди груды громадных домов отыскиваешь купол церковного храма. Одно, что незаменимо в Одессе, это – море! Сливаясь с горизонтом, оно темнеется в дали величественное и торжественно-спокойное, думающее свою вековечную думу. Все из нас, кажется, видели море раньше, но и теперь все остановились перед ним словно очарованные и не могли оторвать глаз от его синеющей бездны. Беспредельное, как вечность, таинственное, как сама смерть, и могучее, как жизнь, оно обладает какой-то волшебной, магической силой над бедным сердцем человека, заставляя его то усиленнее биться, то замирать. Оно то восторгает, то пугает человека, но всегда влечёт к себе. Не даром древние греки, жившие с природой одной жизнью и лучше нашего понимавшие её таинственный язык, оставили столько прекрасных поэтических мифов, связанных с морем… Вечером, по случаю кануна воскресенья, были у всенощной, сначала в соборе, потом на подворье. Архитектура собора довольно оригинальна. Он имеет форму узкого длинного прямоугольника, разделённого колоннами на три части. Ныне со стороны алтарной части сооружается пристройка, так что теперь собор в лесах. Внутри храм благолепен. Поклонившись праху почивающих здесь свя-

—503—

тителей Одесских, известных всей России, – каковы: знаменитый вития Иннокентий, Дмитрий, Никанор, мы отправились на подворье, где богослужение ещё продолжалось. Храм подворья был полон молящимися, поют недурно, хотя очень своеобразно, служение совершается по афонскому чиноположению и можно заметить некоторые особенности в нём, сравнительно с обычным богослужением. Так, например, во время полиелея царских врат здесь не отворяли, вопреки общепринятому в России обычаю. Так как пароход «Николай II», Александрийской прямой линии, на котором мы должны были ехать в Константинополь, отходит из Одессы утром следующего дня, то после всенощной в храме подворья иноками был отслужен напутственный молебен.

Теперь уже, кажется, всё готово к завтрашнему отъезду: Богу помолились, паспорта выправлены, билеты куплены. Все хлопоты по выправке заграничных паспортов взяли на себя Пантелеймоновские иноки; заботы же о приобретении билетов на пароход и о возможно удобном размещении там всей нашей компании принял на себя очень любезный и в высшей степени предупредительный агент палестинского общества М.И. Осипов, которому и удалось уладить к выгоде нашей недоразумение с Пароходным Обществом. Дело в том, что ещё до нашего отъезда из Сергиева Посада одесский агент Р. Общества Пароходства и Торговли известил нас, что «директор Общества в виде особого исключения разрешил взыскать с участвующих в нашей поездке только 50% со стоимости обыкновенных билетов (без продовольствия) в Яффу и обратно». Не зная ещё «обыкновенного» и паломнического тарифа, мы рассчитывали получить билет 3-го класса за 12 р. 50 к. (паломнический билет стоит за пароход 24 р. и за лодку в Яффе 1 р.). Но к нашему огорчению оказалось, что обыкновенным тарифом считается почему-то стоимость отдельно взятых билетов в Яффу и обратно (в Яффу – круговой линией – 22 р., из Яффы прямой линией – 18 р., всего 40 р., кроме 1 рубля за лодку). Значительная для билетов 2-го класса (вместо 93 р. ехавшие из нас во 2-м классе уплатили лишь около 63 р.), предоставленная нам льгота была ничтожна для пассажи-

—504—

ров 3-го класса. Вместо предполагаемых 12 р. 50 к. нам приходилось платить 20 р. 20 к., – потеря очень чувствительная для нашего тощего паломнического кармана. Получив инструкции содействовать нашему паломничеству от секретаря Палестинского Общества В. Н. Хитрово, отнёсшегося к нашему путешествию очень сочувственно и, как впоследствии мы увидим, не мало способствовавшего успеху нашего паломничества, М. И. Осипов сделал всё возможное, чтобы решить дело в нашу пользу. Он обратился к директору Русского Общества Пароходства и Торговли О. Л. Радлову лично и выхлопотал у него для нас скидку в 50% с паломнического тарифа, за что мы сердечно его поблагодарили. От Михаила Ивановича мы узнали много интересных фактов, иллюстрирующих современное паломничество во Св. Землю простого народа. Михаил Иванович – это живая летопись русского паломничества за последние 10–15 лет. «Много хлопот с этим народом, говорил нам обязательный М. И-ч, особенно в паломнический период, но и отрадно хлопотать, когда видишь, какие невероятные усилия способен переносить русский крестьянин, чтобы достигнуть иногда заветной цели своей жизни, поклониться Св. Гробу Господню. Часто откуда-нибудь, чуть не из Сибири, приходят богомолки не только что без паспорта, но даже без какой бы то ни было бумаги, удостоверяющей личность, приходят за несколько тысяч вёрст пешком; грешно, разумеется, отправлять таких домой за паспортом, и приходится всеми правдами и неправдами улаживать дело. Часто у богомолки, пришедшей за тысячи вёрст, не хватает денег даже на пароходный билет; не вернёшь же такую обратно. А что было, например, три года тому назад, когда для предупреждения занесения в Империю чумы, свирепствовавшей на Востоке, было Высочайше запрещено отпускать богомольцев в святую землю?! Паломнические книжки не выдавались; тогда стали покупать десяти рублёвые заграничные паспорта. И вот какой-нибудь из северных губернией мужик в овчинном полушубке, или старуха в лаптях подавали прошение градоначальнику с просьбой о выдаче паспорта на поездку в Ментону или Ниццу, для поправления здоровья (sic!)». И много – много интересного и поучительного из паломнической и

—505—

соприкасающейся с ней жизни рассказывал нам Михаил Иванович со свойственным ему умением и навыком…

Воскресение 4 июня, по Чёрному морю

Наконец наступило утро 4 июня, день нашего отъезда из Одессы и вместе из России. Мы сходили к ранней обедне, и затем быстро начали приготовляться к отъезду. Наш пароход должен был отплыть из Одессы в 10 часов утра. Около десяти часов мы простились с гостеприимными и радушными иноками Пантелеймоновского подворья и отправились в карантинную гавань, где стоял наш пароход «Николай II», принадлежащих к числу лучших, сильных и больших пароходов Общества Пароходства и Торговли. Подъехав к пристани, мы получили из рук жандарма наши заграничные паспорта и затем вошли на пароход. Здесь, по просьбе добрейшего агента общества Иванова, любезности которого мы обязаны многими удобствами во время пути, капитан парохода дозволил нам занять особое, так называемое эмигрантское, отделение, составляющее нечто совершенно отдельное от помещения обыкновенной палубной публики. Здесь мы поместились все вместе с о. Анастасием, о. Варсанофием и доктором. Остальные путники заняли места во 2 классе, а Преосвященный в 1-м.

Между тем наступило 10 часов, а пароход ещё не думал трогаться. Оказалось, что поджидают нашего Константинопольского посла И.А. Зиновьева, который должен был ехать на нашем пароходе. Наконец через несколько минут приехал посол, и тогда капитан отдал приказ отчаливать. Заработала машина, зазвенели якорные цепи, отданы причалы и пароход лениво покачиваясь, стал медленно отделяться от берега. С набережной, где собралось довольно много народу, начали махать платками и шляпами. Пантелеймоновские иноки, сопровождавшие нас до пристани, кучкой стояли на набережной и посылали нам прощальный привет. Преосвященный, имевший с собой фотографический аппарат, моментально снял с парохода всю толпу, которая собралась на набережной провожать отъезжавший пароход.

—506—

По мере того, как мы отплывали из гавани, перед нами красиво обрисовывалась Одесса, широко раскинувшаяся по набережной и ярко блестевшая своими белыми домами под горячими лучами южного солнца. Мы долго любовались с палубы красивым видом этого красивого со стороны моря города. Наконец город всё более и более стал застилаться синеватой дымкой, и вот уже мы в открытом море. Куда не посмотришь кругом, везде без конца одно слегка волнующееся море, тёмные волны которого наш пароход смело рассекает своей мощной грудью, оставляя за собой широкий серебристый след. Всюду кругом ширь, раздолье… Хорошо! Почти у всех путешественников, описывавших своё путешествие в Палестину, обыкновенно встречаются изображения тех тяжёлых, скорбных чувств, которые они переживали, удаляясь на пароходе от своей родины, те страхи и тревоги, которые невольно закрадывались в их душу при начале предстоящего длинного пути; или удаляющимся от родного берега казалось, что у них внутри что-то как будто обрывается, как будто они навсегда прощаются со своей родиной и со всем тем дорогим,

—507—

что в ней осталось для них. Нужно сознаться, что ничего подобного мы не испытывали, что при виде удаляющейся дорогой родины ничто внутри нас не обрывалось, что никаких скорбных и гнетущих чувств мы в себе не ощущали, никакие страхи и тревоги за будущее нас не обуревали. Наоборот, мы все находились в каком-то радостно-возбуждённом настроении, настроении бодром, смелом и прямо весёлом. Радость наполняла наши сердца при мысли, что Рубикон пройден, что мы на пути в ту страну, которую многие пророки и цари желали видеть, куда на протяжении 19-ти веков стремился, можно сказать, весь мир… Одно, чего мы боялись, и то не все, это – коварства и изменчивости моря, правда теперь спокойного, но надолго ли? А некоторые, любители сильных ощущений, как будто были недовольны таким необычным спокойствием Черного моря, желая испытать прелести морской качки с её последствиями. Впрочем, впоследствии и они смирились в своей самонадеянности.

Звонок пригласил классных пассажиров к завтраку, и мы спустились в своё изолированное от всех пассажиров отделение, устроили импровизированный стол из двух досок и «организовали» чай и закуску, за которым незаметно бежало время в дорожных воспоминаниях и пересыпавшихся добродушными шутками разговорах. Казалось, что мы не за пределами России, на гиганте – пароходе качаемся на волнах грозного моря, а у себя дома, под тихой сенью родной академии, которую только что оставили, собрались студенческим кружком, чтобы поделиться впечатлениями от последней прослушанной лекции или новой прочитанной книги, горячо поспорить об отвлечённых вопросах и вместе помечтать о будущем России, Европы и даже человечества. Для довершения иллюзии, к нам спускались преосвященный Ректор и Николай Фёдорович с Василием Никаноровичем. «Не одевайтесь, не одевайтесь, господа, говорил Преосвященный, будем попросту, мы пришли с господами профессорами к вам чай пить. Еге! да вы здесь прекрасно устроились, не хуже, чем у нас в 1-ом классе. Не правда ли, Николай Фёдорович? Со мной, в 1-м классе, говорил Преосвященный, едет русский посол в Турции И.

—508—

А. Зиновьев. Я с ним имел удовольствие познакомиться, рассказал о нашем путешествии и он обещал оказать содействие во время путешествия по Турецкой империи». Это известие всех обрадовало. Мы знали, что в Турции, благодаря своеобразным порядкам этого государства, туристам часто приходилось страдать от произвола чиновников и от других случайностей. Разговор за чаем естественно крутился вокруг путешествия. Говорили о том, как надо путешествовать, чтобы извлечь из путешествия наибольшую пользу, чтобы оправдать изречение Премудрого: «обтекай страны, умножай разум». Преосвященный советовал записывать непременно все впечатления, вести дневник – этим обусловливается успех путешествия – и записывать тот час же всё обратившее на себя внимание. Многие сомневались, возможно ли будет делать это во время пути, когда впечатлений так много, а удобства, необходимые для того, чтобы сосредоточиться, осмыслить впечатления и изложить их, обратно пропорциональны количеству впечатлений. Василий Никанорович советовал само путешествие только, и не позднее двух дней после первого впечатления, иначе воспоминания, при постоянно повторяющихся новых и новых впечатлениях, не будут так отчетливы и непосредственны.

После ухода Преосвященного и профессоров, в наше отделение явился небольшого роста господин, в очках, извинился и спросил, не чувствуем ли мы недостатка в воздухе, не дует ли где, не нужно ли кому-нибудь чего? Мы поблагодарили любезного господина, приняв его за доктора, хотя, как потом оказалось, это был агент Общества. Покамест будем называть его доктором. Вместе с доктором поднялись на палубу. Он оказался обаятельно любезным человеком и знатоком Черного моря и всего пути, и мы, перебивая друг друга, торопились эксплуатировать его знание, предпочитая, по вполне понятной причине, живого руководителя мертвому гиду. «Мы идём довольно быстро, – заметил кто-то из нас, – интересно узнать, как приводится в движение такой колосс». Доктор предложил нам спуститься вниз и под его руководством осмотреть машину. Мы поспешили воспользоваться приглашением и через минуту очутились в страшном пекле

—509—

среди бесконечного ряда двигающихся с пыхтением и визгом поршней. Машина – на полном ходу; кругом всё двигается и шипит, слова заглушаются шумом машины, спускаемся ещё ниже, – пот градом катится со всех, здесь около двух громадных печей стоят два кочегара с лопатами и ежеминутно бросают в печь каменный уголь, механически сыплющийся сверху. Отсюда доктор ведёт нас далее к средоточию всей машины; здесь не особенно толстый продолговатый валик необыкновенно быстро кружится вдоль своей оси, приводя во вращательное движение выходящий наружу винт, рассекающий воду и двигающий пароход вперёд; все многочисленные машины, занимающие целый ярус парохода, устроены только для того, чтобы заставить вертеться валик. Но знакомство с пароходом даётся недаром: от жары начинает кружиться голова и мы торопимся подняться на свежий воздух. Тёмная ночь повисла над морем. Небо загорелось мириадами звёзд, они светятся необыкновенно ярко и трепещут, как живые, потемневшее море уснуло, только всплеск волн, поднимаемых пароходом, нарушает его немую тишину, – свежий ветерок ласкает лицо. Кто-то из нас обратил внимание на особый блеск звёзд и их расположение, сравнительно со звёздным небом севера. Доктор услыхал разговор и прочитал целую лекцию о южном звёздном небе, переходя с трубой в руке от одного борта парохода к другому. Ещё долго пассажиры ходят по палубе и смотрят на море, или шёпотом разговаривают. Кончился первый день нашего морского странствования. Клонит ко сну. Палуба начинает пустеть. Все расходятся по своим каютам, чтобы заплатить долг сну.

5 июня, понедельник. На Босфоре

День богатый впечатлениями. Проехали Босфор и приехали в Царь-град. Впрочем, по порядку. Встали рано. На пароходе долго не спится и сейчас же, конечно, на палубу. Всё та же бесконечная равнина моря, оно также спокойно и бесстрастно, как и вчера. Доктор уже здесь. Он спрашивает – хорошо ли спали, и советует любоваться морем, пока оно кажется беспредельным. По небу забегали

—510—

тучки, они набегают иногда на солнце и тогда на море ложится серый, угрюмый колорит; оно, как будто, начинает беспокоится, предчувствуя что-то недоброе, серы волны вздымаются выше и энергичнее, толкают друг друга; но пройдёт тучка мимо солнца и снова всё кругом принимает жизнерадостный вид. – 8 часов – звонок зовёт классных пассажиров к чаю. К этому времени, и мы приурочиваем еду и отправляемся к себе. Подкрепившись, снова высыпаем все на палубу и с путеводителями в руках разбрелись по пароходу. Пароход идёт в Александрию, не заходит ни на Афон, ни в Яффу, и потому пассажиров третьего класса в нём немного. Это большей частью торговые люди, отправляющиеся по делам в Константинополь: греки и армяне. Среди них только один показался нам несомненно русским: так типично было его угрюмое, изборождённое морщинами лицо и длинная всклокоченная борода. С ним мы разговорились. Он оказался Одесским купцом, едет в Константинополь, чтобы оттуда со следующим пароходом кругового рейса отправится на Афон, хорошо знаком с жизнью обитателей его, воздаёт должное святости их, не умалчивая и о тёмных пятнах, которые и «на светлом солнышке бывают, а не то, что среди грешных людей», читал много описаний святой горы, но не совсем-то они его удовлетворяют, – думает составить своё. Пожелали мы ему, конечно, всякого успеха на «литературном поприще». На палубе 1 и 2 классов пассажиров больше. Кроме посла И.А. Зиновьева и причисленного к посольству Мандельштама, молодого ученого, недавно защищавшего на степень магистра в Петербургском университете диссертацию по политическому праву и удостоенного прямо степени доктора права, тут был сотрудник Петербургских Ведомостей Дурново с сыном-студентом университета, путешествовавшие в Константинополь и Афины, виднеются бледно-спокойные лица гречанок, которые легко узнать по их (анти) классическим носам и тёмным, как осенняя ночь, волосам, бегают дети жены греческого посла в Петербурге; русских и здесь немного. Они скучились на краю палубы, и, как это бывает только во

—511—

время пути, не знакомясь, разговаривают друг с другом. Учительница Московской гимназии, отправляющаяся в Рим, едет 3-й раз в Константинополь, необыкновенными красками живописует Босфор и Константинополь. – Это зрелище, говорит она, подзадоривая любопытство слушателей, неописуемой красоты. – Наш «путеводитель», щедрый на похвалы, называет вид на Босфор едва ли не красивейшим видом во всём мире. Всё это заставляет с нетерпением дожидаться двух часов, когда мы по расписанию войдём в Босфор. Мечта забегает вперёд и в воображении встаёт картина, нарисованная поэтом:

Там, пред Эюбом³⁸¹ живописным,

Венчаясь лесом кипарисным,

Картина чудной красоты

Свои раскинула узоры….

Волшебный край! Шехерезады

Живая, сказочная ночь!

Души дремоты и услады

Там ум не в силах превозмочь…

Но в действительности ещё ничего этого пока нет; кругом безбрежное море, приковывающее к себе внимание своей необъятностью, величием, таинственностью и непостоянством. Не эти ли качества дали повод отцам церкви, жившим большей частью при море, сравнивать жизнь человеческую с морем; это сравнение в свято-отеческих творениях встречается чаще других. После полудня вдали постепенно стала обрисовываться земля. Пассажиры, вооружаясь биноклями, подходили к борту парохода, но долго ещё ничего не было интересного. Наконец, около 2 часов пополудни, пароход подошёл к гористому, угрюмому европейскому берегу и, повернув направо, стал в Босфор – это водяной мост между Азией и Европой, имеющий в длину 3 с половиной мили и 1–2 версты в ширину. Он открывается не сразу, и по мере того, как пароход поворачивается на изгибах пролива, перед зрителями открываются новые и новые перспективы. Вот и азиатский берег. Он такой же угрюмый, как и европейский, и в душу начинает прокрадываться сомнение, не

—512—

преувеличены ли восторженные описания Босфора, называющие его чудом, сказкой Шехерезады, волшебным сновидением, миражами детства, и т.п. Но прошло ещё несколько минут и все сомнения рассеялись.

Пред минаретами пророка,

Здесь, весь объятый цепью гор,

Под небом голубым востока

Светлеет голубой Босфор.

Навстречу нам бегут волнистые холмы европейского и азиатского берегов, сплошь застроенными громоздящимися друг на друга своеобразной архитектурой домами, купающимся здесь в голубых волнах Босфора, а вверху, на горе, утопающим в зелени садов. Ярко-синее небо, голубые волны Босфора, причудливые очертания холмов, унизанных белыми домами, вырисовывающимися сквозь зелень кипарисов, платанов и буков, знойное солнце, оживляющее всё кругом и играющее своими золотыми лучами на полумесяцах красивых мечетей, обилие красок, чередование света и теней, – это, если и не сказка Шехерезады, то, во всяком случае, чудная картина, на которую нельзя не залюбоваться. Но этой картиной, как и произведениями художников, нужно любоваться только издали. Чудная картина Айвазовского вблизи оказывается грубо-размалёванным полотном. И Босфор, если всматриваться в его детали, покажется далеко не волшебным. Архитектура восточных домов не отличается особым изяществом; это какие-то длинные узкие ящики с плоскими крышами и заделанными решётками окнами. В них и около них словно всё вымерло: ни человеческого лица, ни звука, ни движения. Восточные дома перемежаются дворцами, похожими на казармы, и громадными казармами, похожими на дворцы. Казарм и казарменных построек здесь много, особенно при самом входе на Босфор; есть и земляные укрепления, откуда вызывающе глядят дула пушек. И только по временам, среди ящекообразных восточных домов и других казарменных построек Босфора, изящно выделяется прекрасной архитектуры здание – дача, или фантастические развалины древних крепостей. Лишь только мы миновали турецкие крепости, наш пароход остановился против дачи русского посла – Буюк-дере, боль-

—513—

шого каменного дома, за которым далеко по горе раскинулась роскошная роща, так и манившая под свою тень с накалённой знойным солнцем палубы парохода. За послом выехал раззолочённый каик; его встречают члены посольства, представители султана, явившиеся от лица своего государя приветствовать посла при его возвращении, турецкая полиция, в необычайно резком и бросающемся в глаза костюме. Распростившись весьма любезно с Преосвященным и ещё раз пообещав оказать нам всякое содействие во время пребывания в Константинополе, г. посол отбыл на том же каике в Буюк-дере. После отъезда посла, пароход медленно пошёл к Константинополю, обгоняя и встречая на каждом шагу пароходы, парусные суда, паровые катера и турецкие каики, режущие в разных направлениях воды Босфора. Оживление на воде становилось всё сильнее и сильнее по мере того, как мы подъезжали к древнему городу, колыбели православия – Царь-граду. переходя с борта на борт, с биноклем в руках, пассажиры торопятся посмотреть на то или другое выдающееся здание на европейском или азиатском берегу и вспоминают совершившиеся здесь события древней и новой истории. За Буюк-дере не европейском берегу показывают Терапию с красивыми дворцами посольств других иностранных государств; далее обращает на себя внимание построенная ещё в 1452 г. Магометом 2-м крепость: Румели-гиссар, которую строитель остроумно называл: «Багхаз-Кетчен» – поверни назад. Ранее в этом месте переходили Босфор: Дарий, шедший войной на скифов, и 10 тысяч греков, возвращавшихся из Персии под предводительством Ксенофонта. Далее – виллы богатых турок и дворцы падишаха самой причудливой архитектуры: Долма-Бахче, вверху – Ильдыз Киоск – резиденция султана Абдул-Гамида, Чараган, где заключен бывший султан Мурад. По Босфору пароход идёт уже более 1½ часа, и быстрая смена новых и новых видов начинает утомлять пассажиров, всем хочется увидать поскорее сам город, про который византийский историк Михаил Дука с пафосом говорил: «о город, всем городам голова!» Но город, как будто для того, чтобы усилить впечатление, показывается сразу, лишь только пароход сде-

—514—

лает последний поворот. Он обрисовывается во всём своём величии перед зрителем и картина, которой мы любуемся с парохода, не столько красива, сколько эффектна. Босфор разветвляется: один рукав его – Золотой Рог – синей лентой перепоясывает город, отделяя турецкую часть его – Стамбул от европейской – Пера и Галата; другой – греки называют Пропонтидой – впадающей в Мраморное море, омывает южную часть Стамбула, разделяет Европу от Азии. На холмах, опоясанной голубой лентой Пропонтиды и Золотого Рога, амфитеатром раскинулся древний город, столько же европейский и христианский, сколько и азиатский и мусульманский, и в настоящее время одинаково дорогой, как для тех, так и для других. Среди громоздящихся друг на друга восточных зданий с плоскими крышами, красивые мечети с высокими круглыми куполами и тонкими, стройными минаретами царят над городом. На азиатском берегу – Скутари – город кладбищ, тонущих в зелени кипарисов, уходящих своими стройными вершинами в далёкое небо. В отдалении за Стамбулом обрисовываются тёмные силуэты Принцевых островов, купающихся в бирюзовых водах Мраморного моря. Золотой Рог загружен сотнями судов и издали виднеется лишь лес мачт. Среди домов Стамбула выделяется громадное, белое здание Сераля, а за ним, словно согнувшаяся под тяжестью лет старушка, Св. София. На правой стороне бросается в глаза высокая, круглая генуэзская башня, господствующая над Галатой.

Около 4 часов вечера наш пароход бросил якорь против Золотого Рога и довольно далеко от берега Галаты, где находится турецкая таможня. Турецкие каики, давно уже кружившиеся, как стая воронов над трупом около парохода, окружили его со всех сторон и, отталкивая друг друга, торопились занять место ближе к трапу; а некоторые лодочники карабкались на сам пароход. Для человека, не привыкшего к восточным нравам, всё кажется интересным и своеобразным, начиная с оригинальных костюмов гребцов. Некоторые сцены так и просятся на полотно. Пользуясь отсутствием хозяина, один лодочник отталкивает каик от трапа; как коршун налетел сверху на него хозяин лодки и фреска первого с шумом

—515—

летит в море; тот в свою очередь пускает в ход весло; крик и шум невообразимый. В другом месте два лодочника вцепились друг другу в волоса и обмениваются любезностями. Но лишь только трап спущен, лодочники забывают личные обиды и дружно нападают на пассажиров, предлагая на всевозможных языках услуги и вырывая из рук чемоданы. К ним присоединяются не менее назойливые гиды и комиссионеры. «Monsieur, сэр, челеби, ефенди, господин» – раздаётся во всех углах парохода. Наконец появились и монахи с 3-х Афонских подворий, выезжающие к каждому приходящему в город пароходу за богомольцами, а теперь и предупреждённые о нашем приезде. Мы заняли две лодки Пантелеймонцев и Андреевцев и, лавируя между другими лодками, направились к берегу. Море, казавшееся с парохода совершенно спокойным, на самом деле довольно сильно волновалось, хмурилось и высоко подбрасывало нашу небольшую лодку. «А что, глубоко здесь?» «Да, дна не достать», ответил монах и как бы про себя прибавил, «и народу же погибло тут – во время резни армян, – весь пролив был красный, трупы плавали десятками».

Высадившись на берегу Галаты, мы все вместе во главе с Преосвященным, предводительствуемые монахами, отправились на Пантелеймоновское подворье, отстоящее не более пол версты от берега. Пройдя по тёмному коридору большого каменного здания, похожего на заброшенный сарай – это была, как мы потом узнали, турецкая таможня, – мы через несколько узких, грязных переулков, замощённых так, что на них легко сломать ноги, прыгая через собак, кучками мирно спящих среди дороги, проталкиваясь среди снующих во все стороны обывателей Галаты, дошли, наконец, до большого пятиэтажного дома Пантелеймоновского подворья. На колокольне подворья не громко, но по православному обычаю звонили. Навстречу Преосвященному вышел настоятель подворья о. Мисаил с братией. Сопровождаемые ими, мы направились в небольшую, но уютную церковь подворья, помещающуюся на крыше пятиэтажного здания. Преосвященного здесь встретили пением: «Достойно», входной; после чего мы выслушали благодарственный молебен по случаю благополучного при-

—516—

бытия, приложились к частицам мощей и местным иконам. После молебна Владыка обратился к инокам с речью, в которой, высказав радость о том, что ему в третий раз пришлось быть здесь, среди известной своим страннолюбием братии и, поблагодарив иноков за радушную встречи, пожелал им спасения о Господе. Затем Преосвященный, применительно к послушанию здешних иночествующих и обитанию из в разновременном и разноплеменном граде, развил в своей речи мысль о святости жизни христиан в связи с прославлением имени Божия. «Жизнь христиан, поучал Преосвященный, дела их, и слава Божия находятся в тесной связи между собой, как говорит Господь наш Иисус Христос (Мф.5:16) и Апостол Павел; добрыми делами христиан имя Божие прославляется, дурными – хулится (Рим.2:24). Понятна причина этого. По жизни людей обыкновенно судят о достоинстве их веры, о содержимом ими религиозном учении и о Самом Боге – Виновнике веры. Истинные последователи веры Христовой в своей жизни необходимо должны отображать и отображают содержимое ими вероучение и нравоучение, со всеми его достоинствами, и уподобляются и должны уподобляться своему небесному Отцу и Господу нашему Иисусу Христу. А такая жизнь христиан, как жизнь совершеннейшая, невольно возбуждает уважение к ним и побуждает людей прославлять и Отца их небесного, породившего и воспитавшего таких добрых детей. Святость жизни – спасительное требование от всякого христианина, но преимущественно – от пастырей духовных и иночествующих, отрекшихся от страстей и соблазнов мира сего. Вы по послушанию живёте здесь в городе, населённом и инославными, и евреями, магометанами, язычниками. Что, если неблаговидной жизнью своей дадите кому-нибудь из них благовидный предлог к порицанию православной веры? О, да не будет сего! Знаю, что вам труднее, чем вашим афонским братьям, блюсти святость жизни своей, в виду тех искушений и соблазнов, среди которых вы находитесь… Но молитесь, да не внидите в напасть. Труднее борьба – бо́льшая награда. Молю Господа Бога, да дарует нам Свою благодатную помощь в спасительном несении вашего послушания. Да прославляется вами имя Божие у

—517—

магометан, евреев и язычников, а не хулится, как оно некогда хулилось среди язычников ради дурных иудеев». Преподав затем благословение братии и богомольцам, видимо обрадованных лицезрением русского Архипастыря, и прохладившись в общем зале обычным на востоке глико с холодной водой, Преосвященный вместе с нами посетил и другие, вблизи находящиеся, подворья, где встреча была такая же торжественная и радушная. Преосвященный и здесь назидал братию и богомольцев своим словом.

Преосвященный вместе с нами остановился в подворье Пантелеймоновского монастыря, профессора с лаврскими монахами в Андреевском подворье. Нам отвели прекрасные, чистые комнаты с чудным видом на Золотой Рог и Стамбул. – Не успели мы переодеться, как любезнейший и услужливейший гостиник отец Евгений уже бегал по номерам, приглашая в общую столовую кушать. В столовой мы были только одни, пропели молитву, Владыка благословил трапезу и уселись перед возвышающимися пирамидой тарелками. Обед был сытный и разнообразный. Православное афонское гостеприимство оправдало себя. От. Евгений из всех сил старался услужить и, не уставая, угощал, приправляя приглашение невинными прибаутками. Казалось, что мы не в далёкой чужой стране, а в родной Руси, в гостеприимном доме хлебосольного хозяина. «Грех вам, о. Евгений, говорил Преосвященный, так закармливать гостей», но о. Евгений был неумолим, приглашая отведать нового блюда.

Пообедав и напившись чаю, мы отправились знакомиться с городом, а Преосвященный отправился в экипаже с визитом к послу, который к вечеру должен был приехать из Буюк-дере в город. О. Евгений любезно предложил нам в провожатые монаха о. Галактиона. Но чтобы познакомиться с физиономией города, не надо далеко ходить: стоит лишь повернуть направо от подворья и переулком выйти на узкую, грязную и тёмную от нависших с двух сторон домов улицу. Улица кишмя кишит народом различных племён, национальностей и общественных положений. Все торопятся и бегут в разные стороны, не обращая друг на друга внимания. Только жен-

—518—

щин почти не видно в этой толпе. Изредка тенью мелькнёт закутанная, как мумия, в своё шелковое фередже (покрывало) турчанка, сопровождаемая служанкой, и не успеешь за чёрным тонким яшмаком (вуалью) рассмотреть её одутловатое, бледное, правильное лицо с потупленными вниз глазами, как она уже скрылась в волнующейся и шумящей толпе. Вообще шум на улице невообразимый. Шум конки, неистовый крик бегущего впереди неё и расталкивающего толпу негра, галдение разносчиков, рёв ослов, мулов, лошадей и волов, хлопанье бичей, визг придавленных собак, странные и разнообразные выкрикивания разносчиков фруктов и овощей, звон денег многочисленных меновщиков, расположившихся прямо на тротуаре, побрякивание стаканами, встречающихся на каждом шагу, продавцов лимонада – всё это сливается в такой невообразимый концерт, от которого становится жутко непривычному человеку. «Идите среди улицы, предупреждает о. Г-он, иначе вас обольют помоями: здесь принято выливать и выбрасывать всё ненужное прямо на улицу». Дей1ствительно, все стремятся на середину улицы, на которой едва-едва могут разъехаться два экипажа, тем самым увеличивая толкотню и давку. А на тротуарах, и без того узких, сидят, покуривая кальян или посасывая кофе из микроскопических чашечек, турки, флегматично посматривающие на прохожих; здесь же расположились сарафы (менялы) и сюда же продавцы вынесли из лавок свои произведения. Последние редко пропустят проходящего мимо, а особенно иностранца, которого они узнают каким-то чутьём, без того, чтобы ему не предложить своего товара и не пробежать за ним нескольких шагов, расхваливая достоинство товара. К ним присоединяются в нападении на иностранцев: менялы, комиссионеры, гиды и разносчики, часто заставляющие покупать вещь совершенно ненужную, чтобы только отвязаться. Большинство их хотя и плохо, но говорят по-русски. Всюду грязь и вонь. Но дополняют и венчают достойным образом эту своеобразную картину собаки. Среди улицы, пристроившись к куче мусора, десятками валяются эти невозможные животные, прежде всего поражающие туриста. Нельзя говорить, конечно, о современном Константинополе и

—519—

не сказать о собаках. Но едва ли можно что-нибудь прибавить к характеристике своеобразных Константинопольских собак, сделанной известным натуралистом Брэмом, кроме того, что она, безусловно, справедлива. Вот что говорит о них почтенный автор «Жизни животных» (т. I, стр. 341, СПб. 66 г.) «С мыслью об улицах столицы неразлучна мысль об их постоянных обитателях – не имеющих хозяев собак, которых видишь на них в бесчисленном множестве. Обыкновенно представляешь себе слишком высокое представление о тех видах, о которых часто читаешь. Относительно же этих собак дело другое. Хотя все путешественники согласны в том, что представляют их, как мучение человечества, однако большая часть их отзывается слишком умеренно, говоря об этих животных. Это животное – совершенно особой породы: по наружной форме оно ближе всего подходит, конечно, к овчаркам, но у них нет ни загнутого хвоста, ни коротких волос грязно-желтого цвета. Когда они лениво подкрадываются или лежат на солнце, то нужно сознаться, что ни одно животное не имеет более наглого, я хотел сказать, более грубого вида. Все улицы, все площади покрыты ими; они или стоят рядами около домов, выжидая куска, который им случайно выбросят, или лежат посреди улицы, и турок, который сильно боится причинить зло живому существу, уступает им дорогу. Я никогда не видел также, чтобы мусульманин наступил на одно из этих животных или ударил бы его: скорей купец выбросит им из лавки остатки своего обеда. Каждая улица имеет своих собак, никогда не покидающих её, и горе собаке, которая осмелится забрести в чужую область. Я часто видал, как на такую несчастную бросались все остальные и, если она не спасалась бегством, то просто рвали её на части. Насколько эти собаки спокойны днём, настолько же они опасны европейцам, которым ночью случилось заблудиться на улицах Стамбула… Почти на каждом шагу можно видеть на улице круглые ямы, сделанные в грязи, и в них целое семейство маленьких голодных собак, выжидающих той минуты, когда сделаются настолько самостоятельными, чтобы, подобно своим предкам, делать улицы столицы неприятными и небезопасными».

—520—

Голова начинала кружиться от разнообразия впечатлений, шума и вони. «Пойдёмте, о. Г-он, домой, скоро солнце будет садиться, а вечером Преосвященный приглашал собраться всем вместе, чтобы выработать маршрут осмотра города. «До дому недалеко, говорит о. Г., стоит только повернуть в переулок налево и мы выйдем к самому подворью, но лучше сделаем небольшой крюк и обойдём эти переулки: нехорошие они». Эти переулки, как мы потом узнали, являются центром разврата, нашедшего для себя надёжный приют в Галате; некоторые из товарищей, рискнувшие пройти по ним, едва не поплатились за свою смелость полами сюртуков и пальто. Дорогой к дому о. Г. утешал нас тем, что Константинополь имеет такую физиономию только в интернациональной части города: Галате и Пере, а в Стамбуле – турецкой части города – нравы несколько иные. О. Евгений встретил нас у входа в подворье. «Пожалуйте, господа студенты, пожалуйте наверх, на крышу, там Преосвященный и господа профессора пьют чай и вас приглашают туда». По широкой каменной лестнице мы поднялись на крышу здания; среди неё церковь подворья, вокруг которой довольно широкая галерея, огороженная решёткой и заставленная цветами. На одной стороне галереи был сервирован чай. С трёх сторон галереи открывается широкий вид на город и Мраморное море с Принцевыми островами. Босфор несколько загораживает от Пантелеймоновского подворья ещё более высокое и грандиозное здание Андреевского подворья. Солнце уже село и, как это бывает только на юге, ночь моментально окутала город тёмным густым покровом. С крыши Пантелеймоновского монастыря открылась волшебная панорама: город загорелся миллионами то вспыхивающих, то снова потухающих огней; за блестящей от многочисленных пароходных огней струёй Золотого Рога, по которому без устали снуют пароходы, вырисовываются на тёмном небе высокие, стройные, уходящие ввысь неба минареты турецких мечетей. На плоских крышах домов прогуливаются, наслаждаясь чудной тёплой ночью, их обитатели и обитательницы, черноглазые гречанки. Но очарование поэтически прекрасной ночи скоро разрушается начи-

—521—

нающимся кругом шабашем. Иначе нельзя назвать то, что происходит по вечерам, и даже по ночам, в Галате и, преимущественно, в примыкающих к подворью домах. Это восточные кафе – шантаны. Едва лишь ночь избавит окна этих домов от дневного света, которого они боятся, как жизнь здесь закипает ключом. Сюда спешат со всех сторон Константинопольские босяки, имя которым легион, и начинается содом. Завывание скрипок, бренчание барабанов, нестройные звуки смешанных хоров: всё это сливается в один дисгармонирующий с уснувшей природой и тишиной ночи – аккорд.

– О. Евгений, что это такое у вас тут делается? «Ох, искушение, ох, искушение!, машет рукой о. Евгений. «Благословите ещё чашечку налить, – и для монахов искушение, и богомольцы жалуются, что спать не дают, да ничего не поделаешь. Всё по грехам нашим посылает Господь искушения эти, чтобы не забывали его милосердного, да больше Богу молились».

Выработать маршрут осмотра достопримечательностей Константинополя в пять дней, какими мы располагали до отхода следующего парохода «Нахимов», – оказалось делом не лёгким, но с помощью о. Евгения его всё-таки удалось привести к благополучному концу. При этом о. Евгений всегда сумел поставить на своём. «Я Вам советую, Ваше Преосвященство, посетить то-то в такой день, так и запишите, иначе вы не успеете сделать по расписанию и всё равно всё выйдет по-моему. Я, слава Богу, не мало времени прожил в Царь-граде и знаю здесь каждый клочок земли, как свои пять пальцев». В конце концов, решили время пребывания в Константинополе распределить следующим образом. Во вторник – осмотреть древние христианские храмы, обращённые в мечети, начиная, разумеется, с Св. Софии, и другие священные места и представиться Вселенскому патриарху – Константину V; в среду – съездить на остров Халки, где осмотреть греческую богословскую семинарию и посетить бывшего Иерусалимского патриарха Никодима, хорошо известного России; в четверг – осмотреть безестень, русскую школу при русской больнице и съездить по Босфору в Буюк-дере, на дачу русского посла; в пятницу – посмотреть торжественный выезд

—522—

султана в мечеть и богослужение вертящихся дервишей; в субботу – турецкий музей; посещение археологического института и остальных достопримечательностей города было отложено до обратного пути, когда пароход стоит два дня в Константинополе. Было уже поздно, когда мы ушли по своим номерам, но уснуть удалось не сразу под своеобразную музыку и пение разгулявшейся Галаты.

6 июня, вторник. В Царь-граде

День через чур богатый впечатлениями. Проснулись рано, поднятые самых разнообразных тонов криками разносчиков. А о. Евгений бегает уже по номерам, приглашая кушать чай. «А что, о. Евгений, сегодня ночью никого собаки около вас не загрызли, не знаете?» – Не слыхать, кажется всё слава Богу, говорит о. Евгений, а грызутся они по ночам – это между собой постоянно.

Чтобы успеть выполнить намеченный маршрут – осмотреть выдающиеся археологические памятники Византии и представиться сегодня же патриарху – необходимо пораньше начать выполнение его, и притом не пешком, а на извозчиках. К 9-ти часам все были готовы; прибыл к этому времени и кавас, любезно присланный послом, для почетного сопровождения и охраны нашей, если бы она понадобилась. Преосвященный вместе с профессорами и кавасом на козлах отправились в фаэтоне прямо с подворья. А мы, по совету предусмотрительного и заботливого о. Евгения, должны были сначала отправиться пешечком, пройти минут 15–20, и за мостом через Золотой Рог нанять извозчиков: «так оно выйдет значительно дешевле, наставлял добрый о. Евгений, а то они – искушение с ними, – пользуются всяким случаем, чтобы залезть в карман, а они у вас должно быть не слишком толсты. Да не слишком долго пробавляйтесь, а то устанете, – кушать ничего, пожалуй, не сможете». Поблагодарив о. Евгения за его заботы о наших карманах и желудках, мы, предводительствуемые о. Галактионом, отправились по грязной набережной Золотого Рога, сплошь застроенной турецкими кофейнями. Впереди, отделённый Золотым Рогом, виднеется Стамбул со своими большими

—523—

красивыми мечетями и дворцами, утопающими в зелени кипарисов. На мосту невообразимая суматоха: его справедливо называют центром Константинополя, который в свою очередь можно назвать громадным мостом между севером и югом, востоком и западом, где временно сходятся все национальности. По нему в день пройдёт несколько тысяч человек, отправляющихся по ту и другую сторону Золотого Рога и на пароходы, пристани которых устроены с левой стороны моста. За проход по мосту два турка, одетые в длинные балахоны, бегая из стороны в сторону, собирают со всех проходящих по паричке (2½ к.). Эти деньги идут, по словам одних, на кухню, а, по словам других на гарем султана, но ни в каком случае, как уверяют третьи, не на починку моста, так как мост еле жив и его, по-видимому, ещё никогда не чинили. С военных всех национальностей за проход по мосту не берут: не брали и с нас, принимая, вероятно, нас за военных, судя по нашим форменным костюмам со светлыми пуговицами. За мостом мы сели в прекрасные парные коляски, нанятые для нас о. Г-ом, и вереницей тронулись вперёд, обращая на себя внимание турок, кричавших нам вслед: «москов таиб, русс карош». А в головах наших в это время роился ряд мыслей, которыми мы и делились друг с другом, о многострадальной судьбе «Нового Рима», как называл языческую Византию её строитель, или вернее, основатель, Константин Великий, желавший сделать его столицей христианского мира и, по преданию, вверивший его покровительству и заступничеству Божией Матери. Много сокровищ древнего искусства было привезено сюда Константином из всех городов древнего мира. Со времени Юстиниана город Константина действительно сделался столицей христианского Востока «оплотом православия». Благоустроенные храмы возвышались на всех холмах Царь-града и их позолоченные кресты отражались в светлых водах Золотого Рога. Владимир Святой породнил Царь-град с Русью, уже давно завязавшей с ним торговые сношения. Отсюда животворная струя христианства облагодатствовала варварскую Русь. С тех пор Византия является для нас настоящим духовным отечеством. Припоминались и после-

—524—

дующие внутренние смуты, обессилившие некогда могучую Империю до того, что в начале 13-го века (1204) ею легко завладели крестоносцы, уничтожившие большинство её старинных памятников. Припомнился и ужасный 1453 год. Уносились мыслью и к будущему, к известному пророчеству о дальнейшей судьбе славной некогда Византии… Проехав через площадь и несколько узких и грязных переулков, мы скоро очутились, недалеко от берега Мраморного моря, у Св. Софии, про которую ещё наши предки, посланные Св. Владимиром отыскивать лучшую веру и побывавшие в чудном храме Юстиниана, говорили: «несть бо на земли такого вида, ни красоты таковыя». Как-то не верилось, что мы стоим перед этим единственным в мире зданием, с историей построения которого связано столько полуисторических легендарных сказаний о многочисленных чудесах, бывших при созидании его, о несметных богатствах, истраченных на него, о поразительной, по верованию многих сверхъестественной (при помощи Ангела), скорости построения такого грандиозного храма³⁸² в очень ко-

—525—

роткий срок, именно – в 5 лет, 11 месяцев и 10 дней.³⁸³ Словом не верилось, что это тот храм, при виде которого, во время обряда освящения его, Юстиниан мог воскликнуть: Νενίχηχά σε, Σολομών, – в знамение каковой победы он и поставил вблизи храма медную статую Соломона, взирающим с удивлением на него, а вместе с тем и как бы смущённого от признания превосходства этого храма перед построенным им Иерусалимским. Такой «скепсис» подтверждался и внешним видом его, который, признаемся, не произвёл на нас особенного впечатления; и в нашу душу невольно стало закрадываться опасение, что действительность помрачает тот величавый образ, который составился у нас, по книжкам и лекциям, об этом величайшем произведении византийского зодчества. С первого взгляда Ая-София действительно не поражает ни величием, ни красотой. Это как будто громадная масса камней, похожая больше на причудливую гору, нагромождённую природой, чем на художественное здание – классическое создание знаменитых зодчих: Исидора Милетского и Анфимия Тральского. Пристроенные к нему турками со всех четырёх сторон минареты и контрфорсы для поддержания разрушающихся стен, придают этому перлу архитектурного искусства неуклюжий, громоздкий вид. Но в этой чудовищной груде камней таится, говорят, прекрасный храм. Успокоенные этой мыслью, мы горели нетерпением скорее увидеть внутренность Св. Софии. Между тем о. Г-он уплатил за каждого из нас (кажется по чиреку – 40 коп.) и мы получили право войти в мечеть. Надев бабуши, мы вслед за имамом по тёмной каменной лестнице пошли, – о чём много потом жалели, – прямо на хоры, вследствие чего первое впечатление от великого храма было не в его пользу. На лестнице, по которой нужно идти с осторожностью, прохладно и сыро; получается впечатление заброшенности и не уютности, ещё более увеличивающееся, когда входишь в

—526—

широкий коридор гинекея, который наш русский паломник 12-го века, архиепископ Новгородский Антоний, называл полатями (см. Путешествие Новгородского архиепископа Антония в Царь-град в конце 12 века. Издание Археологич. комиссии. СПб. 72 г. стр. 76). Здесь пусто, грязно и неуютно. Даже расстилающийся почти над нашими головами грандиозный купол, опоясанный цепью окон, обильно льющих свет на середину мечети, не производит сильно впечатления; единственно, что поражает зрителя с хор – это необыкновенная величина и простор здания, сравнивать с которым нельзя даже самые большие храмы России, как например, Христа Спасителя в Москве или Исаакия в Петербурге. Этот простор, обусловливаемый отсутствием обычных колон, поддерживающих купол и загромождающих середину храма, увеличивается ещё тем, что мечеть почти пуста. Несколько сот железных кругов с лампадами, низко спускающихся на тонкой проволоке с вершины здания и развешанные по стенам щиты, с изящно написанными (разумеется, по-турецки) изречениями Корана, ни мало не нарушают впечатления пустынности здания, а разостланные по всему полу чистые мягкие циновки, заглушающие шум шагов, даже увеличивают его. Освоившись с первым впечатлением, мы обратили свои взоры и мысли на устройство единственного в своём роде Софийского купола, который современникам «казался не на твёрдом здании покоющемся, но на золотой цепи с неба повешенным», а для учёных нашего времени и до сих пор является архитектурной загадкой. Само построение его не было обычным. Согласно преданию, для построения купола кирпичи были сделаны в Родосе из материала особого рода, как думает современная архитектура, из пемзы. Дюжина их весила не более одного обыкновенного кирпича. На каждом кирпиче была надпись: «Господь, да поможет». Кирпичи клали правильными рядами. Через каждые двенадцать рядов ставили на них мощи, священники непрерывно воссылали молитвы о благополучном окончании грандиозного предприятия. И молитвы их были услышаны: грандиозный купол украсил храм и увенчал византийское строительное искусство. Этот центральный купол (в 15 сажень в

—527—

поперечнике и 7 в вышину) имеет форму несколько сплюснутого полукруга, опоясанного цепью окон (40 шт.) и опирающегося на 8-м других пропорционально меньших полукругов, покоящихся в свою очередь на двойном ряде мраморных колонн, связанных арками и симметрично расположенных. Всех колон 100:40 внизу и 60 вверху. Хотя время и взяло своё, однако эти колонны, вывезенные по приказанию Юстиниана, из знаменитейших зданий Рима, Ефеса, Афин, Трои, Циклад, Мемфиса, Александрии, Гелиополиса, Кизика, Делоса и других мест, до сих пор поражают своей лёгкостью, красотой и изяществом, вполне гармонируя с красотой и воздушностью перекинутого через них сферического небоподобного купола. Вверху очень немногое напоминает, не говорим – о древнем благолепии, а даже о том, что здесь некогда был христианский храм. Мозаичные христианские изображения уничтожены временем, или замазаны турками. Потолки боковых куполов вызолочены и разрисованы какими-то фигурами и цветами; но позолота сделана так небрежно, что сквозь неё часто просвечивают христианские мозаики. В переднем алтарном полукуполе можно рассмотреть проглядывающее из-за краски изображение молящейся Богоматери с поднятыми к верху руками и строгим, грустным лицом, словно скорбящей о поругании храма, посвящённого её предвечному Сыну – Божией Премудрости и Божию Слову. Другие мозаики сохранились ещё менее. Над столбами, поддерживающими полукуполы, можно рассмотреть остатки мозаичных изображений шестикрылых серафимов, лица которых закрыты. С трудом можно найти остатки и нескольких других мозаичных изображений. И мы долго ходили, осматривая каждую стену и каждую колонну. Когда проходили по южной стороне хор, монах рассказал известную легенду о том, как здесь в стене чудесным образом скрылся священник, совершавший богослужение в то время, когда турки, взявшие Константинополь, ворвались в Святую Софию и избивали христиан. Согласно легенде, стена расступится и священник оживёт, когда Константинополь снова будет православным городом. По поводу этого рассказа невольно рождается в голове мысль: оживёт ли когда-нибудь служитель Божий?... Много времени

—528—

можно бы было провести с интересом на хорах Св. Софии, но всем хотелось скорее спуститься вниз, откуда сразу видно всё здание; поэтому мы снова вышли по лестнице наружу и другими дверями вошли в мечеть, пройдя через атриум и тёмный нартекс. Вошли и остановились, невольно подняв глаза к верху, к раскинувшемуся над нашими головами полусферическому куполу, уходящему в далёкую высь, который отсюда, снизу, производит гораздо более сильное впечатление, чем с хор. Это не купол – это само небо, опустившееся над громадной площадью храма. Площадь храма двумя рядами громадных колонн, расположенных симметрически и на равных друг от друга расстояниях, делится на три корабля, из которых средний большой, а два боковые – более низкие. Эти колонны связаны арками, на которых встают попарно новые колонны, подпирающие своды другими рядами величественных арок. Эта сквозная сеть колоннад, наполняющих храм, придаёт ему неописуемую красоту и величественную таинственность. Описания, хотя бы и самые подробные, и рисунки Св. Софии, хотя бы и прекрасные, отнюдь не могут заменить непосредственного созерцания её. В немом созерцании открывшегося величественного зрелища, мы простояли несколько времени, объятые невольным чувством изумления, благоговения и поражённые необыкновенным величием и красотой храма. Лишь воспоминания толпой неслись в голове. Припомнилось, что ещё до Юстиниана в Константинополе был храм во имя Премудрости Божией (Софии), построенный Константином Великим. Но храм этот существовал очень недолго: был ли он слишком мал, или его разрушило землетрясение, только сын Константина, Констанций, должен был построить его вновь. После многих перестроек этого храма при приемниках Константина, император Юстиниан, в начале VI века, решил воздвигнуть храм, способный противостоять и землетрясениям, часто случавшимся в Константинополе, и пожарам, нередко опустошавшими столицу, который вместе с тем должен был быть достойным монументом его царствования. Словом, Юстиниан, желал, чтобы это был самый прочный, самый великолепный собор на земном шаре, – чего он вполне и достиг… А сколько с тех пор, за слишком тысячелетнее существо-

—529—

вание храма, под его сводами совершилось исторических событий, имевших значение и не для одной только Византии! В нём происходили постоянно коронования императоров и даже соборы; здесь (в прежнем храме) произносил свои вдохновенные проповеди Иоанн Златоуст. Здесь молилась наша русская княгиня Ольга. Несомненно, и он имел решающее влияние на судьбы христианства в России, очаровав, согласно преданию, послов Св. князя Владимира. Действительно, если сейчас опустошенная мечеть производит чарующее впечатление на зрителя, то, какое же впечатление должны были получить наши русские послы, видевшие Св. Софию в золотой век её существования? В то время, т.е. до разорения Софии крестоносцами (по свидетельству паломника 12 века Новгор. архиепископа Антония, оставившего лучшее описание её, и других) она блистала роскошью. Алтарь отделялся от остального храмового пространства серебряно-вызолоченной перегородкой, укреплённой на 12 таких же столбах, на которых помещались иконы. Престол был сооружён из золота, серебра, драгоценных камней и с украшениями из эмали. Находившееся здесь кресло патриарха было сделано из драгоценного резного дерева с перламутровыми инкрустациями, а седалище для епископов и духовенства были украшены резьбой и перламутром. Над престолом была устроена пирамидальная сень (киворий), утверждённая на 4-х огромных серебряных и вызолоченных столбах, эмалированных и с чеканкой превосходной работы. С четырёх столбов кивория четыре парчовых завесы с вытканными на них иконами отдергивались во время богослужения. Над киворием сиял крест из чистого золота, весом в 75 фунтов, утверждённый на яблоке также из чистого золота. Посреди храма, прямо против св. врат, находился «амвон», возвышенное место в виде башни, с колоннами и позолоченным на них куполом, украшенным жемчугами и драгоценными камнями. Другие 360 престолов храма³⁸⁴ были

—530—

окованы серебром и золотом и покрыты драгоценными камнями; её многочисленные двери были вылиты из позолоченной меди и бронзы. Стены были покрыты драгоценным мрамором: порфиритом и офитом, капители и карнизы вызолочены, своды расписаны, купол покрыт вызолоченной мозаикой; пол храма был устлан разноцветным мрамором. Если ко всему этому прибавить торжественность богослужения (при Юстиниане клириков, пресвитеров, диаконов, чтецов и пр. было 1000 человек; при Ираклии – 600), то становятся вполне понятными слова Владимировых послов: «и не свемы, на небе ли были есьмы». Теперь нет и подобия былого великолепия. Алтарь уничтожен. В углублении бывшего алтаря стоит кафедра с аль-кораном. Направо от него старый ковер, на который, по преданию, Магомет становился на колена для молитвы. На месте бывшего патриаршего трона – трон Калифа, – возвышенное, закрытое решёткой место. К юго-восточному столбу, поддерживающему алтарный свод, прислонена курси (кафедра), с которой киатибы (священники) произносят поучения. На стенах щиты. Единственно, что сохранилось от былого великолепия и может быть дороже всего погибшего золота – это открываемые на стенах храма мозаики. Мы долго рассматривали и любовались лучше других сохранившейся мозаикой над дверью внутреннего нартекса, где изображён Спаситель на троне с коленопреклонённым перед ним императором (по мнению Н. Кандакова – Львом Философом), а по бокам Его, в двух медальонах, Божия Матерь и Архангел Михаил. Спаситель изображён с продолговатым лицом, короткой бородой и круглыми глазами. Проф. Кондаков относит эту мозаику к началу Х-го века. Впрочем, мозаики можно рассмотреть только с трудом.

В нескольких местах громадного здания поместились медресе – духовные школы. Учитель и ученики сидели по-восточному, поджав под себя ноги. В руках у всех были книги; у учителя, кроме того, очень внушительная «указка». Учитель, средних лет, с воодушевлением объяснял им коран, как мы узнали от товарища араба

—531—

Ученики, юноши разных возрастов, слушали его с особенным вниманием. Но мы своим бесцеремонным разглядыванием отвлекли несколько внимание их. По другую сторону подобным же образом назидал почтенный старец уже довольно пожилых турок. Эти не удостоили нас никаким вниманием, всецело погружённые в свои занятия. Преосвященный, обратив наше внимание на примерное (и для нас) усердие этих учеников в изучении корана, указал на целесообразный способ подготовки будущих имамов, духовных лиц, именно в мечетях. – Осмотре боковые нефы, нартексы, баптистерий, сохранившиеся от древности колонны и резные двери, сделанные из коринфского металла, выслушав обычный рассказ – легенду о том, как завоеватель Царь-града Магомет второй, въехал верхом по трупам убитых христиан, ударил окровавленной рукой мечом по одной из колонн храма, оставив на ней след довольно высоко от пола, мы со скорбным чувством ушли из опустошенной, заброшенной, но всё ещё грандиозной Св. Софии, решив посетить её ещё раз на обратном пути.

(Продолжение следует)h6C .

—532—

Кончина Сильвестра. Епископа Хушского. – Биографические сведения. – Характеристика его педагогической и административной деятельности. – 25-летие архипастырского служения в сане митрополита Иосифа, митрополита Молдавского. – Характеристика его деятельности и значение для Румынской церкви. Речь Преосв. Афанасия, епископа Новосеверинского. о ненормальном состоянии религиозного обучения в частных пансионах, содержимых иностранцами. – действия католической пропаганды. – Окружное послание преосв. Сильвестра об опасностях католицизма для Румын. – Вопрос о построении кафедрального Собора в Бухаресте. – Вопрос о посте.

Настоящее обозрение современной церковной жизни в Румынии начинаем с печального события в ней. 25 ноября истекшего года после непродолжительной, но тяжкой болезни – крупозного воспаления лёгких – скончался преосвященный Сильвестр, епископ Хушский. Кончина его, последовавшая в Бухарестах, где он заседал в осенней сессии Святейшего Синода, является весьма тяжёлой утратой для Румынской церкви, одним из достойнейших представителей которой он был, в течение почти 20-ти лет, право правя слово истины в сане архипастыря.

Кончина его отзовётся тяжёлым чувством грусти и в сердцах ревнителей более тесного церковного взаимообщения между православными автокефальными церквами. Узы духовного родства соединяли покойного архипастыря и с нашим отечеством, так как он здесь – в Киевской академии – окончил высшее богословское образование со степенью кандидата богословия и состоял за свои учёно-литературные труды и архипастырскую деятельность по-

—533—

чётным членом Петербургской академии. Высокие личные достоинства его нам ведомы, так как мы имели честь лично знать его и пользоваться его гостеприимством во время путешествия нашего по Румынии. В виду сего мы почитаем нужным и уместным сказать о нём несколько более, чем принято обыкновенно в «обозрениях», связав имя его с современной церковной жизнью в Румынии, главным деятелем которой он и был в последнее время.

Преосвященный Сильвестр, в мире Симеон Васильевым Баланеску, родился 16-го июля, 1838 года, в селе Пынгорацах, в северной части Молдавии, у подошвы Карпатских гор. Местность это изобиловала монастырями, которых до 1859 года, печального времени Кузы, было до 30-ти; из них затем осталось только пять, и в числе их знаменитая Нямецкая лавра. Такое обилие монастырей, которые неоднократно посещаемы были юным Симеоном, не могло не оказать влияния на его впечатлительную душу: ещё тогда быть может зародилась в нём мысль об отречении от мира. Такое настроение в нём всё более и более утверждалось, когда он, оставшись сиротой, нёс послушание в разных монастырях, пока, наконец, не поселился в Нямецкой Лавре, имеющей такое же значение для Румынии, как Киевская или Троице-Сергиева Лавры для России. Духовный Собор Лавры, усмотрев недюжинные способности в молодом послушнике, решил отправить его для получения систематического образования в славившуюся в то время восьмиклассную Сокольскую семинарию, в 5-ти верстах от Ясс, основанную знаменитым Молдавским митрополитом Вениамином Костаки († 1846 г.). Ректором семинарии был в то время известный Филарет Скрибан, титулярный епископ Ставропольский, магистр Киевской академии, выпуска 1841 г. Это было время самого высшего процветания семинарии, находившейся под управлением такого учёного святителя, аскета. Перед окончанием курса он постриг в монахи Симеона с именем Сильвестра, в 1862 году, а затем до 1868 года он был оставлен преподавателем семинарии по разным предметам. Жажда духовного знания устремляла взоры молодого инока – педагога туда, где его начальник – святитель довершил своё

—534—

образование. Желание его совпало с желанием преосв. Филарета, который и отправил его в Киевскую академию, курс которой он и окончил в 1873 году по богословскому отделению со степенью кандидата богословия. Возвратившись на родину, он последовательно занимал должности преподавателя (с 1873–76 гг.) и Ректора восьмиклассной Бухарестской семинарии (с 1876–1886 г.) в сане иеромонаха, архимандрита и наконец, епископа, викария Арджеской епархии (с 1879 г.). Одновременно с этим он состоял деканом и профессором догматического богословия и церковного права богословского факультета Бухарестского университета; 10-го декабря 1886 года он был избран в епископы Хушской епархии, на которой и святительствовал до кончины своей.

Таковы формулярные, так сказать, сведения о деятельности епископа Сильвестра. отсюда видно, что почти две трети её было посвящено воспитательному делу, а треть – архипастырской деятельности. В том и другом отношении деятельность его всегда была плодотворна, что обусловливалось главным образом его высокими нравственными достоинствами и тем обилием любви, которой было проникнуто всё существо его.

Характер педагогической деятельности его определялся непосредственной целью семинарий – которая состоит в образовании достойных пастырей Церкви. Посему он всемерно заботился о воспитании учеников в духе церковности, возжигая в них живую веру в Бога, с которой всё возможно верующему, вкореняя страх Божий, который служит зерном истинно благочестивой жизни, и воспламеняя ту любовь к делу пастырского служения, с которой неизбежно связано и то благоговейное дерзновение к Господу, с каким пастырю следует совершать великое дело своего служения. В продолжительный срок высшего руководительства педагогическим делом он воспитал не одно поколение будущих пастырей Церкви и общественных деятелей. О благотворности его педагогической деятельности вот как говорит со слов его учеников известный румынский учёный Г.И. Самурян, духовный сын усопшего и глубокий почитатель его. «Как учащие, так и учащиеся одинаково могли учиться, на живом примере своего начальника, истинному и бескорыстному исполнению слу-

—535—

жебного долга и горячей, беззаветной преданности делу. Это был первый и самый ревностный труженик, не умевший делить дел на более важные и менее важные, но в каждое дело вносивший свежую, здравую мысль, влагавший в него свою душу. Человек высокого ума и многостороннего образования, но в то же время необыкновенно добрый, кроткий и смиренный сердцем, но во всём чуждый односторонности и исключительности, он с отеческой любовью входил во все подробности училищного быта, всем здесь живо интересовался, всё основательно и всесторонне изучал, особенно зорко наблюдал за тем, чтобы неизбежные в таком живом деле, как учебно-воспитательное, те или другие частные улучшения и исправления, не были поздними, а потому – бесполезными. Каждое слово его дышало самим усердием и не поддельным участием, чуждым всякого самомнения и высокомерия, – проявлением истинно-христианской любви и благодушия запечатлено каждое его действие в духовно-воспитательной практике. Мудрый, простосердечный и любвеобильный воспитатель, он являлся в одинаковой мере носителем этих светлых качеств и в своём священнослужении. Идеи правды, мира и порядка – эти прочные начала всякой организации, при его энергии и труде, нашли себе самое строгое применение во вверенных ему учреждениях и прочили за ним имя доброго начальника и опытного администратора».³⁸⁵

В качестве воспитательного средства Преосвященный широко пользовался живыми беседами с воспитанниками при всяком случае – с одними или с толпой. Такой способ, имевший особенное широкое применение в средней школе, он применял и к студентам богословского факультета, посвящая для беседы с ними определённые дни и часы. «Эти беседы, говорит тот же удручённый горем Самурян, прекрасно влияли на воспитание характера студентов, сообщали устойчивое направление их воле, возбуждали интерес к серьёзным занятиям науками, укрепляли любовь к святой православной Церкви и преданность предстоящему делу спасения людей, так как этот факультет, согласно своему уставу, имеет целью не только достав-

—536—

лять высшее богословское образование, но и, по возможности, приготовлять учащихся к будущему их служению в качестве городских пастырей, наставников по богословским предметам в средних учебных заведениях, руководителей народа в деле веры и нравственности».³⁸⁶

Круг деятельности Преосвященного значительно расширился, когда он стал самостоятельным епископом древней Хушской епархии. Он является истинным пастырем своих пасомых, заботясь о их спасении и научении истиной веры и нравственности. С этой целью он предпринимает частые объезды своей епархии, лично знакомится с нуждами своей паствы – пастырей и пасомых, беседует запросто с теми и другими, совершает торжественные священнослужения, говорит поучения. Мало того; по поводу тех или иных недостатков часто обращается к своей пастве с пастырскими посланиями, в которых поучает, назидает, обличает, предостерегает. Особенное внимание Преосвященный обращал на то, чтобы ближайшие руководители народа – сельские пастыри – были вполне достойны того высокого служения, к которому призваны. Семинария, в которой приготовляются кандидаты священства для сельских приходов, составляла предмет его особенного попечения. К великому сожалению для Преосвященного, в 1893 году эта семинария, наряду с другими 6-ю семинариями, была закрыта по настоянию бывшего тогда министра исповеданий и просвещения, с целью отнять из рук духовенства руководство духовным просвещением… Развитие благотворительных учреждений составляло также предмет особых забот Преосвященного, испытавшего на себе горечь раннего сиротства. Для этого во всех мужских монастырях Хушской епархии открыты им начальные училища и богадельни, а в женских монастырях – приюты для престарелых бедных женщин и мастерские для приготовления церковных одежд.

В целях просветительных он открыл в г. Хушах церковно-археологический музей и епархиальную библиотеку с отделениями и в других городах. Вместе с этим им составлена обстоятельная записка о сохранении церковных

—537—

архивов и о мерах против начавшегося варварского разрушения письменных, печатных и вообще вещественных памятников старины в Румынии.

Преосв. Сильвестр навсегда являлся ревностным защитником прав православной румынской Церкви в качестве сенатора. (По закону все Архиереи – члены Сената). На этой деятельности его мы несколько и остановимся. И из многих вопросов, по которым приходилось Преосвященному высказывать свой взгляд в Сенате, мы остановим внимание своё и читателей на двух: на вопросе устранения правительством духовенства от народного учительства, и – о необходимости материального обеспечения духовенства.

Преосв. Сильвестр глубоко сожалел о том, что духовенство в Румынии устранено правительством от участия в народном образовании и, таким образом, лишено одного из важных средств, могущих служить к возвышению религиозно-нравственного состояния народа. По этому поводу в 1890 году сказана им прекрасная речь, – некоторые мысли её мы и приводим.

Первая обязанность священника есть научение народа истинам веры и христианской нравственности. Что худого, что несообразного в том, что священник, служитель престола Божия, пойдёт в школу и будет научать детей этим истинам, а также преподавать предметы, необходимые для практической жизни? Быть может священник по своему образованию не подготовлен к педагогической деятельности? Но образование, получаемое в семинариях, отнюдь не ниже, чем в светских школах. Неужели более основательное изучение богословских наук в семинариях делает семинаристов неспособными, недостойными учителями? Если в семинариях не обращалось достаточного внимания на педагогическую подготовку будущих пастырей, то можно было бы позаботиться об устранении этого. Что же правительство делает? Оно изобретает новые школы, так называемые – нормальные. Что же достигли учреждением этих школ? Умножилось количество государственных чиновников, получающих жалование из скудного государственного бюджета. Мотивом для открытия этих школ, в связи с запрещением священникам и вообще семинаристам быть народными учителями, является страх, что ду-

—538—

ховенство будет проповедовать в школах космополитизм религиозный, который не принимает во внимание национальности, и, таким образом, здесь будут воспитываться космополиты. Печальное недоразумение! Что касается патриотизма клира нашего, то всякий, хоть немало знающий историю нашего отечества, должен убедиться, что наши священно-церковные служители, начиная с самого Владыки и кончая самым низшим членом клира, всегда были самыми искренними патриотами. При этом социальное положение нашего православного священника иное, чем католического ксендза. Наш православный священник, прежде всего, семьянин и потому тесно связан как со своей страной, так и с обществом, среди которого он живёт. Наш священник имеет детей, которых естественно, как и всякий отец, желает видеть счастливыми, а потому и учит их быть добрыми христианами, полезными гражданами и искренними патриотами. Этому же самому он учит и детей других родителей. Кроме того, православие не уничтожает национальности, и мы – румыны – с давних пор имеем национальный клир. Национальность клира нашего вместе с православием сохранила и развила наш язык в церкви и школе. И как же? В прежние тяжёлые времена наши пастыри были добрыми патриотами и просветителями народными, а теперь – во времена более благополучные – неспособны ни к чему? Не способны настолько, что им боятся вверить даже первоначальное образование народа? Разве наши священники не такие же румыны, как и другие народные учителя? Неужели дар священства и костюм священнический тушат огонь патриотизма в сердцах их?... Итак, устранение священника от обязанности учительства есть великое недоразумение, чтобы не сказать больше, потому что учительство составляет непременный долг пастыря. Если священник почему-либо не может быть учителем по всем предметам, то, во всяком случае, необходимо, чтобы он был блюстителем народной школы, следил за направлением в ней и непременно преподавал Закон Божий.

По вопросу о необходимости улучшения материального положения духовенства Преосвященный держал речь в Сенате, защищая проект, выработанный главным образом

—539—

им, при содействии некоторых других преосвященных. Мысль её – следующая.

Преосвященный начал свою речь с того неопровержимого положения, что религия и нравственность составляют необходимое условие бытия и благополучного существования народов. При существовании истинной религии возможно правильное отношение к Богу, людям и к самому себе. В этом только случае возможно существование законности во всех международных отношениях; произвол, который есть не что иное, как нарушение законности вообще, здесь не будет иметь места… Что же мы видим в нашей стране? Мы заботимся о построении различных фортификаций, укреплений против предполагаемых внешних врагов. Между тем к созиданию моральных фортификаций сердца, нравственных устоев, мы мало прилагаем старания. Не говоря о высших классах общества, спрошу: развито ли понятие законности в простом народе? Замечается всё более усиливающееся нравственное растление народа. Скажут: он имеет пастырей, обязанных пещись о нём: что же пастыри делают? К сожалению, все знают об обязанности священников, а о правах их как бы забывают, или не хотят знать. Ожидают от них исцеления от всех зол, а содействия им никакого не оказывают. Их всех гнетёт материальная нужда. Скудным куском хлеба они обязаны своим прихожанам, которые же могут лишить их и этого. Благодаря материальной не обеспеченности, они не могут исполнять, как следует, своих обязанностей, и в заботах об изыскании средств для насущного пропитания всё более и более грубеют. Вследствие этого нравственный авторитет их среди прихожан постепенно падает. Служение священническое – духовное служение; но лицо, которое служит, вместе с духом имеет и тело, нуждающееся в пище, одеянии…

Это правдивое и мужественное слово Архипастыря пришлось не по сердцу многим сенаторам, которые часто останавливали Преосвященного, то под тем предлогом, что он обвиняет правительство, то под предлогом позднего времени, то по другим причинам.

Характер других речей преосвященного отчасти можно видеть из предыдущего «Обозрения».

—540—

Остаётся сказать несколько об учено-литературных трудах покойного Преосвященного. И в этой области он оставил очень заметный след. Он много лет состоял редактором синодального журнала «Biserica orthodoxa Romana», где помещал много самостоятельных и переводных статей догматического, канонического, литургического, исторического, апологетического содержания, из которых особенно: «о правилах святых Апостолов», «о таинствах», «о нравственном законе», «о праздниках святой православной Церкви» составляют весьма ценный вклад в румынскую богословскую науку. Вышел также сборник его весьма сердечных проповедей и любвеобильных пастырских посланий. Кроме того, благодаря преосв. Сильвестру, румынская богословская и каноническая литература обогатилась переводами известного «Догматического Богословия», в пяти томах, преосв. Сильвестра Малеванского, бывшего Ректора Киевской Академии, и – сочинения И. С. Бердникова «Церковное право».

Вечный покой, великий Святитель Церкви! Архиерейство твоё да помянет Господь Бог во Царствии Своём»

Этому печальному событию в церковной жизни Румынии противополагаем и радостное, по времени предшествовавшее первому. Разумеем юбилейное празднование 6-го июля истекшего года 25-летия архипастырского служения в сане митрополита Иосифа, митрополита Молдавского и Сочавского. Событие это, единственное в летописях истории румынской Церкви, и вообще весьма редкое в летописях других православных Церквей, не могло пройти незамеченным. Румынская церковь, общество и народ, во главе с королём, отпраздновали это событие с особой торжественностью, в благодарность великому иерарху за его неусыпные труды на пользу Церкви и государства, а также в утешение и подкрепление маститой старости его. Вся нация приняла участие в этом церковно-национальном торжестве: одни – личным участием, другие – присылкой депутаций и письменных приветствий. Король весьма тепло и искренно почтил приветствием маститого святителя. И наш Синод приветствовал Митрополита с таким явлением милости Божией к нему.

В виду действительно особенно важного значения архи-

—541—

пастырской деятельности митрополита Иосифа, считаем нужным представить здесь краткие биографические сведения о нём.

Преосвященный митрополит Иосиф Ананиеско, по происхождению из духовного звания, родился в 1820 году, 27-го июля, и при крещении наименован Иоанном. Лишившись в раннем детстве отца, он до 10-ти лет находился дома, под руководством матери, а затем в нескольких монастырях проходил монастырские послушания, и преимущественно клиросное, благодаря своему прекрасному голосу. В 1835 году он пострижен был в монашество знаменитым Бузевским епископом Кесарием и вскоре рукоположен в сан иеродиакона к кафедральному собору. Одновременно с эти, с 1836–40 гг., он проходил курс учения в местной семинарии, а затем довершил своё образование в Бухаресте, в национальной коллегии Св. Саввы, высшей образовательной школе того времени. Благодаря своему трудолюбию и любознательности, он пользовался большим уважением со стороны профессоров школы; а своим истовым служением в подворье Бузевской епископии, прекрасным пением и чтением он привлекал в храм массу богомольцев всех классов. В 1850 году, 29-го августа, он был посвящён в сан иеромонаха, в 1860 году – в сан архимандрита, будучи вместе с тем настоятелем нескольких монастырей. Шестидесятые годы были весьма тяжёлым временем для Румынской Церкви вследствие антиканонических реформ князя Кузы и секуляризации монастырских имуществ. Поэтому арх. Иосиф оставил монастырское начальствование и посвятил себя педагогическому поприщу в разных коллегиях и в центральной семинарии в Бухаресте, директором которой он в одно время состоял.

Плодотворная педагогическая деятельность его обратила на себя особенное внимание Угро-Влахийского Митрополита, который и хиротописал его в титулярного епископа Лидского в 1872 г., 23 апреля; а в 1873 году он уже получает самостоятельную кафедру епископа древнего Ардмеса. Не более двух лет святительствовал он здесь; но и за это короткое время он заявил себя добрыми начинаниями на пользу Церкви. При нём, между прочим, на-

—542—

чалась реставрация знаменитого Арджеского храма, построенного Нягой Воеводой. Вообще же о плодотворной архипастырской деятельности епископа Иосифа говорит тот факт, что уже в 1875 году, 6-го июля, по смерти Молдавского митрополита Каллиника Миклеску, он избран не его место. С тех пор он твёрдо и неуклонно исполняет свой долг первосвятителя Молдавской церкви, не смотря на многократную смену различных политических партий. Архипастырская деятельность его всегда была в духе мира и любви, – что не исключало иногда в потребных случаях, когда угрожала благу Церкви, обнаруживать и непреклонную твёрдость.

Укажем вкратце на некоторые памятники его деятельности. Таким памятником, несомненно, является построение в Яссах величественного кафедрального собора, именуемого «Митрополией». Этот собор заложен был ещё в 1833 году знаменитым Молдавским митрополитом Вениамином Костаки и должен был служить национальным памятником. Но кладка выведена была только до куполов и в таком виде предположенный собор оставался до 1881 года. Неоконченный вид начатой грандиозной постройки производил тяжкое впечатление, от атмосферических влияний стены стали разрушаться, угрожая падением. Не раз происходили и торги относительно срытия их. Преосв. митр. Иосиф, по вступлении своём на кафедру, решил осуществить идею своего знаменитого предшественника о создании храма – памятника национального величия молдавского народа. Начавшаяся вскоре русско-турецкая война 1877 года, в которой принимали участие и румыны, несколько затормозила это дело; но по окончании её, митрополит исходатайствовал у короля разрешение на достройку храма, а также – и необходимые средства. С 1881-го по 1887 г. строился этот храм; тогда же освящён Митрополитом в присутствии короля и королевы. Своим внутренним благолепием и оригинальностью архитектуры, собор этот занимает одно из первых мест среди храмов православного мира. – Митрополиту Иосифу принадлежит также мысль и осуществление её о переводе семинарии в Яссы. Основанная митр. Вениамином в 1803 году, семинария находилась в монастыре Сокольском, вблизи Яссы. Будучи единствен-

—543—

ным рассадником духовного просвещения, она особенно при жизни своего основателя († 1844 г.) находилась в цветущем состоянии. А затем, после отобрания монастырских имуществ в казну, стала падать как с внутренней, так и внешней сторон. Здания, не будучи ремонтируемы, стали разрушаться, угрожая падением, так что нужно было или закрыть семинарию, или же построить совершенно новую. М. Иосиф решил перевести её в Яссы, чтобы иметь возможность непосредственно наблюдать за ходом учебно-воспитательного дела в семинарии. Для этой цели он приобрёл в Яссах бывший дворец Михаила Стурдзы, находящийся вблизи Митрополии, приспособив его к потребностям школьного заведения, и семинария теперь, по своему внешнему и внутреннему благоустройству, является вполне достойным памятником основателя её митрополита Вениамина и преобразователя – митрополита Иосифа. Уже этими двумя памятниками митр. Иосиф стяжал себе почетную память в потомстве, связав своё имя с именем великого Молдавского святителя Вениамина Костаки.

В своей иерархической деятельности митр. Иосиф всегда являлся неусыпным стражем Церкви, её установлений, охранителем и защитником её самостоятельности против посягательств на неё светской, часто безбожной, власти. Голос его всегда в таких случаях смело возвышался в сенате. В прошлом обозрении церковной жизни в Румынии (Б. В. 1900 г. № 4), мы приводили отрывки из его речи в сенате по поводу несправедливых нападок на духовенство. Теперь, для характеристики его взглядов на отношение Церкви к государству, приведём несколько выдержек из замечательной речи его, сказанной в сенате в 1893 г., 13 и 14 апреля, по поводу проекта нового церковного закона, внесённого министром исповеданий в сенате. Этот закон, к сожалению ныне действующий в Румынской церкви, принёс и продолжает приносить много вреда Церкви, почти всецело подчинив её светской власти. Правда, благодаря мужеству некоторых Архипастырей, в нём уже сделаны некоторые изменения антицерковных постановлений.

Прежде всего, митрополит Иосиф восставал против слова реформа, часто встречавшегося в этом проекте церковного

—544—

закона. «Меня смущает и возмущает слово реформа, весьма знакомое и часто употребляемое в разговоре, – по нужде, или без неё, с разумением, или без оного. Но говорить о «реформе клира, реформе православного клира у нас» – весьма странно! Речь о подобной реформе могла бы быть уместна в других странах, на другой почве, в других религиозных исповеданиях, а не в религии православной Церкви, которая не приемлет реформ, как учреждение божественное, вечное, основанное на святом евангелии и святых канонах. Основание же иного никтоже может положити паче лежащего, еже есть Христос. Церковь есть столп и утверждение истины. Нам не дозволено изменять святые каноны и даже толковать Священное Писание в ином смысле, чем толковали святые отцы» (кан. 19, всел. Соб. 6-го). «Какова же тенденция реформ г. министра? унижение авторитета Церкви и подчинения её светской власти. Г. министр хочет господствовать над духовенством. В проекте закона г. министр присваивает себе право избирать кандидатов священства, а епископам предоставляет только право рекомендовать, под тем между прочим предлогом, что так бывает в Трансальвании или Буковине. Но сравнение совершенно неудачное, так как положение Румынской церкви в свободном и независимом государстве отлично от положения Церкви в Трансальвании, находящейся под иноплеменным и инославным владычеством. Какое дело г. министру до избрания священников? И не унизительно ли это для низшей и высшей иерархии, – для епископов и самих кандидатов священства? Я знаю, что г. министр в своё оправдание в качестве мотива укажет на изобилие священников и диаконов, рукополагавшихся и назначавшихся по нескольку на один приход. Но это – злоупотребление, это – симония, к прискорбию действительно имевшая широкое развитие вначале нынешнего столетия, постепенно она сокращалась самими же просвещёнными архипастырями, а теперь уже никого нельзя изобличить в ней. Светская власть в лице г. министра проектирует присвоение себе права церковного суда, назначив для этого так называемых церковных защитников, – должность, неизвестную в нашей Церкви. Это уже совершенно антиканонически…» К сожалению, не смотря

—545—

на этот смелый протест митрополита, проект закона был принят сенатом, тем более, что и некоторые архиереи были на стороне министра. Борьба против этого закона и теперь продолжается и, слава Богу, благодаря смелым протестам некоторых истинных архипастырей, антиканонические постановления отменяются.

Такая смелая деятельность митрополита в защиту прав Церкви снискала ему всеобщее уважение даже со стороны врагов его, – что и выразилось на юбилее, который был отпразднован с особенной торжественностью. Король Карл почтил маститого юбиляра следующей приветственной телеграммой: «С радостью приношу Вашему Высокопреосвященству искреннее приветствие Моё с 25-летием Вашей весьма плодотворной архипастырской деятельности в сане митрополита. От всей души желаю здравия и многих лет для охранения и благопоспешения Святой Церкви, которой Вы посвятили всю жизнь свою и которая ныне воздаёт Вам такой любовью и почтением».

Пожелаем и мы славному святителю, да свети он ещё долго – долго светом истинной веры и добрых дел во благо Святой Церкви!

Ревностная деятельность некоторых архипастырей Румынской Церкви тем более достойна уважения, что она часто является и мужественной в борьбе с антицерковным направлением той или иной политической партии, с индиферентизмом, чем пользуется инославная пропаганда особенно католическая. В этом отношении достойна внимания речь в прошлогоднем заседании сената преосвященного Афанасия, епископа Рымнико-новосеверинского. Предмет речи – плохое состояние религиозного обучения в школах, а особенно – в частных, содержимых инославными иностранцами. Цель её – обратить внимание на это правительства. «С грустью должен констатировать факт, – говорил Преосвященный, – что г. министр народного просвещения оставляет в стороне вопрос о частном обучении. Желая по возможности более широкого применения частной инициативы в этом деле, он не принимает никаких мер для ограждения в них религии, нравственности, а вместе с этим и нашей национальности. Между тем школы эти, может быть и полезные в других отноше-

—546—

ниях, часто вредны для румынских детей, посещающих их. В этих школах не только не преподаются детям православные истины веры, но имеются в виду совращения, а вследствие этого происходит то, что мальчики, особенно девочки, учащиеся в подобных пансионатах, мало по малу охладеваю к отцовской вере, перестают ходить в православные храмы и переходят в исповедание содержателей школ. Я взываю о скорой помощи. Одним из противодействующих средств должен быть контроль над этими частными пансионатами, которыми весьма тонко пользуется преимущественно католическая пропаганда, выработав для своих целей строго обдуманную систему, в основе которой лежит совращение молодого поколения. Правительство обязано пресечь её усилением в школах православного учения и введением контроля над пансионатами, не жалея для этого средств, которые к сожалению урезаются, когда дело касается Церкви». Затем Преосвященный указал на весьма нежелательное сокращение бюджета, предназначавшегося до сих пор правительством в распоряжение митрополитов для оказания помощи бедным, неимущим и на другие нужды. «С древних пор, говорил Преосвященный, в Румынской Церкви существовал обычай, по которому все несчастные находили в Церкви утешение и помощь. В давние времена, господари, возвращаясь из победоносных войн с неверными, воздвигали храмы, украшая их, наделяя и одаряя богатейшими сокровищами для приюта сирот, странников, старцев, отягченных годами; здесь юность наставлялась в законе Господнем, грешники исправлялись, неверные обращались. Наступило затем время так называемых церковных реформ. Государство взяло на себя попечение о клире, о монастырях и всех вообще церковных учреждениях. Но в каком жалком положении находятся теперь напр. монастыри? На месте прежних грандиозных строений, величественных храмов, купола которых высились над вершинами гор, теперь одни руины… Сердце обливается кровью, когда переносишься мыслью к прежним временам и сравнишь с настоящим печальным положением дел; а между тем правительство, конфисковав церковные имения в 1864 г., обещало заботиться о монастырях и церквях. Напрасное обещание! Постепенно

—547—

отнимают то, что сначала в виде милости давали, а скоро и всё отымут, а вместе с тем всё и рушится. Но когда замрёт в сердцах народа и любовь к Богу, к ближним, оскудеют жертвы, падёт нравственность, а вместе с тем и сознание национального чувства. Во всех других ведомствах бюджеты увеличиваются, а на Церковь и монастыри всё уменьшаются, сокращаются, как и теперь: на следующий год вычеркнута из бюджета помощь, выдававшаяся до сих пор митрополитам для раздачи по их усмотрению, – чем поддерживались благочестивые, исконные предания страны».

Опасность католической пропаганды для румын, и именно с той стороны, которой коснулся в своей речи преосв. Афанасий, т.е. со стороны совращения ею молодого поколения, должно быть действительно велика, так как на неё обратил внимание и недавно скончавшийся преосв. Сильвестр в своём предсмертном пастырском послании к пастырям своей епархии. Это место из послания, как весьма характерное для современной церковной жизни в Румынии, мы приводим. «Весьма серьёзный вопрос, требующий особенного внимания каждого румынского православного священника, представляет та беспредельная дерзость, та безбоязненность католического священства, благодаря которой оно занимается прозелитизмом в нашей стране, как будто языческой, не смотря на то, что по конституции нашей католичество только терпимо и должно заботиться только о принадлежащих к его церкви. Правда, не с нынешнего или вчерашнего дня католическая церковь делала попытки пропагандировать своё учение; но и то правда, что, встречая надлежащее противодействие, она не достигла особенных результатов. Поэтому можно было утешать себя надеждой, что настанет наконец время, когда католическая пропаганда перестанет смущать православных румын, трактуя их за язычников, которых нужно обращать в христианство; перестанет простирать виды свои и закидывать золотые удочки для уловления молодых, неопытных сердец; что она направит свою деятельность, если хочет добро делать, на просвещение находящихся во тьме и не ведающих Христа, а не на нас, искони верующих во единую святую, соборную и Апостольскую Церковь, от которой ни-

—548—

когда ни в чём мы не отступали. Между тем агенты католической церкви употребляют всевозможные средства к совращению православных румын в свою веру, погрешающую во многих пунктах, особенно же в вопросе о непогрешимости папы, престол которого они поставляют рядом с престолом Божиим. Во всём они делаю уступки православным: в соблюдении последними напр. православного обряда, в содержании ими православных догматов, но с единственным условием признания главенства папы. Доказательством этого служит энциклика папы Льва XIII-го, обнародованная несколько лет тому назад, об унии с православной Церковью. Не видна ли здесь погоня за славой мира сего? Не слышится ли здесь голос искусителя: видишь ли? Всё это дам Тебе, если падши поклонишься мне? Где же смирение Христово? – В виду особенной настойчивости папских агентов, не брезгающих никакими средствами для достижения своих целей, – ибо, по их учению, цель оправдывает средства, – вы должны быть особенно осторожными и предусмотрительными. Вы должны вооружиться знанием и благоразумием, дабы никто не мог исхитить из вашего стада ни одной овцы. Обратите внимание: вся система их направлена теперь на школы, на молодое, невинное поколение, с тем, чтобы мало по малу отвратить их от веры их отцов, а вместе с тем заглушить и любовь к родине. Вы должны предостеречь отцов и матерей от того, что их ожидает от посещения детьми таких школ. Вы должны представить им дело так, как оно есть, именно: что они будут лишены любви и расположения своих сыновей и дщерей; что у них ослабнет любовь к родине, так как в католических школах учат: ubi bene, ibi payria, а древние витязи страны представляются не добрыми патриотами, а какими-то бандитами; что православную веру представляют их сыновьям и дочерям как остатки восточной схизмы, так что им больше не будет нравиться ни дом, ни церковь, которую они прежде с любовью посещали, ни служение в ней, ни ты, приходский священник, уступающий в своей простоте и неотёсанности тонкому и изящному аббату. К этому направлена вся организация католических школ. Поэтому в этих школах нет православного священника, который

—549—

преподавал бы детям православных румын истины православной веры; нет и учителей – румын, которые бы преподавали отечественную историю. Ввиду этого будьте внимательны и не нерадите о своём даровании, данном вам с возложением рук священства, будьте истинными пастырями православной румынской Церкви, охранителями вверенного вам стада Христова».

Забота о построении новых и поддержания старых храмов является одной из главнейших забот преосвященных, встречающих при этом редко сочувствие со стороны правительства, владеющего церковными фондами от секвестрованных церковных имуществ. Об этих затруднениях можно заключить по вопросу о построении кафедрального собора в столице Румынии – Бухаресте, какой вопрос имеет и свою историю.

Кафедральный собор в Бухаресте очень плохой, мало вместительный и совершенно не соответствует своему назначению столичного храма в 7-ми миллионном православном независимом государстве, особенно после того, как вторая столица – Яссы недавно украсилась великолепным храмом кафедральным во имя трёх Святителей. Правда, собор этот – довольно древний. Он построен Константином Бассарабом, князем Валахии (1654–58), известным христолюбцем и благотворителем православного Востока, во имя святого Константина Великого, своего небесного покровителя, в память победы его над Георгием Стефаном, князем Молдавии. Первоначальный храм этот был монастырским. В кафедральный собор обращён при митрополите Стефане II, в 1732 г., будучи с тех пор свидетелем славных и печальных событий Валахии, а с 1862 года – и всей Румынии. Будучи маловместительным, он не отличается и обилием света, так как от времени потемнел, а окна, как и вообще в храмах на православном Востоке, высоки, малы, с железными решетками.³⁸⁷ Вопрос о построении нового собора возник вскоре после русско-турецкой войны 1877 года, в которой и Ру-

—550—

мыны принимали участие, приписывая себе преувеличенное значение, особенно при взятии Плевны. В силу исконного обычая страны, по которому все господари после победоносных войн, в благодарность Богу и на молитвенную память о себе, воздвигали храмы, и по окончании этой войны имелось в виду воздвигнуть величественный кафедральный собор, который был бы памятником исторических событий – победоносной войны, последовавшей затем независимости государства и коронования первого короля Карла I. Мысль эту особенно лелеял бывший в то время известный румынский патриот министр президент Братиану, благодаря которому сенат и вотировал для начала пять миллионов франков. Но затем, по смерти Братиану и перемене прежнего состава парламента, новые министры, под предлогом блага стране, дали другое назначение этому фонду, к большому огорчению представителей Церкви. Тогда последние решили было, игнорируя правительство, самостоятельно изыскать средства на построение собора, обратившись к религиозным и патриотическим чувствам румынского народа. Но это решение так и осталось до последнего времени pia desideria. Только в прошлогоднем заседании Синода снова возбудил этот вопрос г. Истрати, министр исповеданий и народного просвещения. «Тяжело видеть, грустно признаться, – говорил министр, – что в столице нашей православной страны, где столько миллионов издержано на казармы, школы и другие здания, нет подобающего величественного храма, который, служа местом святых общественных молитв, вместе с тем был бы памятником исторических событий и украшением нашей столицы. Св. Синод должен взять в своё ведение листы для записи пожертвований на такое славное дело. Я доложу об

—551—

этом Его Величеству, и уверен в его сочувствии и содействии этому делу, которое в деяниях Синода будет одним из величайших дел». Затем этот вопрос дебатировался. Все сенаторы согласились в необходимости построения кафедрального собора; но расходились во мнении относительно источника средств. Г. министр, как мы видели, предложил добровольную подписку. Епископ Рымникский высказался против этого, считая подобный сбор пожертвований унизительным даже для правительства, которое всецело должно дать средства на это великое государственное и религиозное дело. «Как! воскликнул он, – государство нашло средств на ведение войны, возведение крепостей, сооружение железных дорог, построение различных зданий, а для построения храма не найдёт средств? Не верю этому. Напротив, я вполне уверен, что само государство изыщет для этого средства. Оно должно показать первый пример подобной жертвы, а за ним, я уверен, последуют и лепты верующих. Поэтому нет надобности прибегать к подписному листу, а г. министр пусть внесёт в бюджет, потребный для этого фонд».

Молдавский митрополит тоже склонялся на эту сторону, выходя из того положения, что церковь Румынская прежде владела большими средствами, дававшимися её разными благотворителями, но государство отняло их. Посему теперь государство и должно быть инициатором в этом деле, а затем народ и клир. О желании правительства не может быть и сомнения, особенно ныне, при благочестивом короле Карле I, девиз которого «Nihil sine deo».

После долгих прений избрана особая комиссия, под председательством короля; членами её состоят все румынские преосвященные, множество профессоров, адвокатов, инженеров, архитекторов, медиков, литераторов. Способ собирания пожертвований – добровольная подписка. Надо думать, что правительство доплатит недостающую сумму пожертвований, даже если она будет и весьма значительная. Пожелаем успеха этому благому делу.

В одном из прошлогодних заседаний сессии Св. Синода заслушано было препровождённое сюда министром

—552—

исповеданий отношение дирекции высшего санитарного учреждения об облегчении великого поста для больных.

Санитарное управление, указав на основании статистических данных по медицинским отчетам о сравнительно большой смертности в марте месяце, в числе других причин, одной из главных считает недостаточность питания во время поста, большая часть которого обыкновенно приходится на март; и посему просило, чтобы Св. Синод, обратив на это своё просвещённое внимание и во имя христианской любви, облегчил пост для детей, стариков, больных, немощных, дозволив им, как и в России, употребление в пищу рыбы, а то – и молока, масла и яиц.

Святейший Синод почёл излишним по сему вопросу делать какое-либо постановление в виду существующих издревле церковных постановлений о постах и об образе пощения, а также – исключений для немощных и болящих (69 пр. Апостол., Гангр. 19).

Подобный же вопрос, кстати, вспоминается, был возбуждён и в майской сессии 1899 года, только не об облегчении постов, а о сокращении, и притом не светскими лицами, а духовными – двумя епископами. Поводом для этого послужил неурожай, постигший Румынию в 1899 году, выразившийся в недороде овощей, исключительно употребляемых в Румынии и вообще в восточных странах во время постов в пищу. Предложение это внесли два преосвященных: Парфений Клинча, епископ Нижнедунайский, лиценциат и доктор афинского университета, побывавший в Лейпциге и Париже, и Калистрат Орлян, викарий Хушской епархии, лиценциат богословия афонского и прав бухарестского университета, побывавший также в Лейпциге и Париже. Предложение это, по словам г. Самуряна (Христ. Чт. № 3, 1900 г.), вызвало не только смех, но и негодование, в виду того, что подобное предложение их как нельзя более отвечает и без того весьма легкомысленным воззрениям на посты современного румынского общества, которое в этом готово будет найти оправдание для себя. Вообще предложение этих преосвященных наделало много шума, не принесло никакой пользы, а вреда и соблазна много. По этому поводу один из достойнейших

—553—

румынских святителей, по словам того же Г. П. Самуряна, (Ibid.) так выразился: «Церковь, истинная хранительница и истолковательница догматов, обрядов, постов, свята и непорочна, ибо ею водит Дух Святый, и ко всему, касающемуся Церкви, нужно относиться осторожно, почтительно, как к матери со стороны детей».

А. С.

—554—

«Вопросы философии и психологии», кнн. 51–55 и «Вера и разум», №№ 1–24.

Социально-философское журнальное дело в России. – Краткая характеристика «Вопросов философии и психологии» и «Веры и разума». – Группировка статей в «Вопросах философии и психологии». – Статья г. Лапшина о трусости в мышлении. – Статьи об умерших русских философах, Н. Я. Грот, М. М. Троицком и В. П. преображенском. – Статья г. Новгородцева об историческом и философском изучении идей. – Г. Иванцов о Лейбнице. – Замечание о психологических статьях. – Защита метафизики, как науки, Б. Н. Чичериным. – Статья проф. Лопатина о бессознательной душевной жизни. – Очерк современных философских учений о душе проф. Челпанова. – Проф. Огнев о неовитализме. – Философия войны проф. гр. Л. А. Комаровского. – Группировка статей в «Вере и разуме». – Г. Вержболович о пособиях философского самообразования. – Статья г. Краснюка о старом славянофильстве. – Избранные трактаты плотина в переводе проф. Малеванского. – исследование проф. о. Буткевича о философском монизме Геккеля. – Проф. Струве о материи, духе и энергии. – Заключительное замечание.

За последние десятилетия философия в России сделалась настолько существенным элементом умственного развития общества, что оказалась нужда и явилась возможность издавать даже два специально-философских журнала. Старейший из них, «Вера и разум», основанный преосвященным Амвросием, архиепископом Харьковским, издаётся с 1884 года двухнедельными книжками; – всего, таким образом, он существует уже 18-й год, и доселе вышло его 413 №№. Второй журнал, «Вопросы философии и пси-

—555—

хологии», основан при Московском психологическом обществе покойным профессором Московского университета Н.Я. Гротом и А.А. Абрикосовым, издаётся 12-й год и выходит двухмесячными книжками (кроме июня и июля) пять раз в год (вначале выпускалось четыре книжки в год); – всего доселе вышло 55 книжек. Два журнала на всю Россию – нельзя сказать, чтобы этого было много, особенно, если сравнивать с нашей западной соседкой Германией, где издаётся (если не ошибаемся) десять философских журналов. Нельзя, правда, сказать, чтобы и эти два журнала имели очень много подписчиков. По «материалам для журнальной статистики за 1900 г.», сообщенным редакцией «Вопросов философии и психологии», видно, что этот журнал в прошлом году расходился в количестве 1199 экземпляров.³⁸⁸ В каком количестве расходилась «Вера и разум», мы не знаем. Известно только, что этот журнал обязательно выписывается всеми причтами Харьковской епархии. Во всяком случае, мы без риска ошибиться можем принять для обоих журналов общую цифру подписчиков в 2½ – 3 тысячи. Это, – повторяем, – величина не слишком-то крупная. Но важно то, что она является уже до известной степени устойчивой и имеет надежды на повышение. Если же мы ещё примем во внимание, что, с одной стороны, большинство образованной публики (не считая специалистов) предпочитает пользоваться специальными журналами в библиотеках, а с другой, – что по самому существу дела интерес к философии может быть свойственен только наиболее развитой части в среде самой интеллигенции, то должны будем признать, что вообще философские журналы имеют у нас достаточный контингент читателей. И надо сказать, что на этот же круг читателей мог бы приблизительно рассчитывать и всякий вновь открывшийся философский журнал.³⁸⁹ Спрос

—556—

на философское чтение стоит твёрдо. В этом-то смысле мы и назвали философию существенным элементом в умственном развитии современного русского общества; и несомненно, что этот элемент должен так или иначе сказываться на выработке общественных настроений в нашем отечестве, или, по крайней мере, сам служить их выражением.

Какие же идеи проводят в сознание образованного общества эти два журнала? Кратко и в общем виде ответить на этот вопрос мы в настоящем случае не берёмся, потому что для этого понадобилось бы подвергнуть тщательному анализу всё напечатанное в обоих журналах с самого их основания и затем обобщить результаты такого анализа. Мы хотим только познакомить читателей «Богословского Вестника» с некоторыми заслуживающими внимания статьями обоих журналов за прошлый 1900 год,³⁹⁰ что, конечно, хоть отчасти даст всё-таки некоторое представление о том, куда движется русская философская мысль. Но предварительно мы позволим себе несколько замечаний

—557—

об отличительных особенностях каждого из рассматриваемых журналов.

«Вопросы философии и психологии» являются органом независимой философии самых разнообразных направлений. Журнал не связывает себя каким-либо обязательным credo, чуждается тенденциозности в подборе статей, даёт место писателям самых различных школ. Здесь можно под ряд встретить статьи и гегельянца, и кантианца, и позитивиста, и спиритуалиста, и материалиста, и пантеиста, и теиста и т.д. Единственное требование, предъявляемое к сотрудникам, есть требование научной серьёзности и знакомства с современным положением обсуждаемых вопросов в соответственной литературе. Последнее обстоятельство, впрочем, не ведёт к обременению статей обильной цитацией, обнаруживающей эрудицию авторов; напротив, эта эрудиция обыкновенно лишь предполагается, статьи же по большей части сопровождаются лишь самым ограниченным числом необходимых цитат, а часто печатаются и совсем без них. Благодаря своей беспартийности, журнал с полным правом может считать себя ареной для обнародования всех существующих и вновь возникающих в России философских доктрин, ареной даже борьбы между разнородными направлениями (в нём вполне допускается и полемика между сотрудниками). Разумеется, нельзя не сочувствовать такому характеру журнала. Русская философия ещё так молода, самостоятельные направления в ней ещё только намечаются, и было бы преждевременным монополизировать существующие у нас философские журналы в пользу одной какой-либо партии.

«Вера и разум» по самому своему назначению отличается несколько иным духом. Прежде всего, имеет значение то обстоятельство, что это – журнал не просто философский, а богословско-философский и, притом, – издаваемый под духовной цензурой. Ясно, что на его страницах не могут найти себе места статьи с враждебным богословию содержанием, статьи материалистического и антирелигиозного характера. Но мало этого, – помимо такого отрицательного требования от сотрудников, журнал не чужд и некоторой положительной тенденции. Девизом своим он избрал изречение Евр.11:3: «πίστει νοούμεν – верой разумеваем».

—558—

Философия на страницах этого журнала, по-видимому, должна быть «в послушании вере». И, насколько нам известно, преосв. Амвросий, почти до последнего времени прочитывавший предварительно большинство статей, строго наблюдал за исполнением этого требования. Статьи и исследование во многих случаях носили ярко выраженную апологетическую окраску. Журнал стремится быть органом специально-христианской философии. Но это совершенно естественное стремление не ведет, однако же, к посягательству на чисто философские принципы сотрудников, и редакция никогда не связывала своего направления исключительно с той или иной исторически известной философией (подобно тому, как, напр., католическое философствование связано с томизмом). Напротив, если вникнуть в основные принципы и предположения различных авторов, то мы встретимся с поразительным разнообразием, доходящим иногда до полной противоположности: скептицизм и догматизм, априоризм и эмпиризм, рационализм и позитивизм, дуализм и монизм – эти и тому подобные противоположные тенденции одинаково находили себе защитников и пропагандистов среди сотрудников «Веры и разума». Редакция ограничивается лишь наблюдением, чтобы в статьях не апологетических явно не нарушались интересы богословия и христианства; в апологетических же статьях для неё открывается безразличным, – на какие философские принципы и предположения опираются авторы.³⁹¹ Таким

—559—

образом, и «Вера и разум», – если не считать некоторых неизбежных в духовном журнале формальных ограничений, – представляет, в сущности, достаточно простора для свободного раскрытия самых разнообразных философских начал. Это, разумеется, – весьма хорошо, потому что в философии более, чем где-либо, свобода исследования есть condition sine qua non собственно философия.

Посмотрим же теперь, что дал каждый из рассматриваемых журналов за прошлый год.

* * *

Начнём свой обзор с «Вопросов философии и психологии». Разнообразный материал, помещённый здесь в течение прошлого года, может быть распределён по следующим группам (при этом распределении мы не принимаем в расчет статей критико-библиографического характера, известий и заметок). а) Введение в философию представлено статьёй И.И. Лапшина «О трудности в мышлении» (кн. 55). б) К Истории философии могут быть, прежде всего, отнесены статьи, посвящённые памяти недавно умерших русских философов – Н.Я. Грота (в кн. 51 статьи: В.И. Ивановского «Очерки жизни и деятельности Н.Я. Грота», Д.В. Викторова «Памяти Н.Я. Грота, как профессора», Ю.И. Айхенвальда «Очерк этических воззрений Н.Я. Грота», П.П. Соколова «Н.Я. Грот, как мыслитель»), М.М. Троицкого (в кн. 52 статьи – А.С. Белкина «М.М. Троицкий» и В.Н. Ивановского «К характеристике М.М. Троицкого»), В.П. Преображенского (в кн. 54 статьи: кн. С.Н. Трубецкого «Памяти В.П. Преображенского», Н.А. Котляровского «Воспоминания о В.П. Преображенском»). Затем, к этой же группе должны быть отнесены статьи и по истории за-

—560—

падно-европейской древне-греческой философии: И.И. Житейского «В. Гумбольдт в истории философского языкознания» (кн. 51), И.И. Иванова «Поиски за миросозерцанием» (кн. 53, 52 и 55), Вл. С. Соловьева «Об авторе диалога Протагор» (кн. 53), П.И. Новгородцева «Об историческом и философском изучении идей» (кн. 54), Г.А. Рачинского «Трагедия Ницше» (кн. 55), Н. А. Иванцова «Лейбниц» и П.Д. Боборыкина «О ницшеянстве» (кн. 54). в) Статьи по Психологии: А. Нечаева «Экспериментальные данные к вопросу о внимании и внушении» (кн. 52), Вл. А. Вагнера «Физические страдания и чувства страха» (кн. 53), А. Ф. Лазурского «О взаимной связи душевных свойств и способах её изучения» (ib.), Ц.П. Балталона «Наблюдения и опыты по эстетике зрительных восприятий» (ib. и кн. 55), Н.В. Згурского «Психофизиологическая теория чувствований» (ib. и кн. 55). г) К Метафизике могут быть отнесены три статьи: в кн. 54 – Б.Н. Чичерина «Метафизика есть ли наука?», Л. М. Лопатина «К вопросу о бессознательной душевной жизни» и в кн. 52 – Г.И. Челпанова «Очерк современных учений о душе». д) По Натурфилософии – статьи: А.Н. Щукарева «Очерки по философии естествознания» (кн. 52) и И.Ф. Огнева «Витализм в современном естествознании» (кн. 54). е) По Эстетике: Н.Г. Дебольского «Об эстетическом идеале» (кн. 55) и В.Е. Гиацинтова «Об отношении искусства к действительности» (ib.). ж) По Философии права: Б.Н. Чичерина «Философия права» (кн. 51) и гр. Л.А. Комаровского «К вопросу о философии войны» (кн. 53). з) По Философии истории – статья Р. Ю. Виппера «Несколько замечаний о теории исторического познания» (кн. 53) и и) по Философии религии – Вл. С. Соловьева «Последняя лекция в С.-Петербургском Университете в 1882 году (кн. 54).³⁹²

Наибольший общий и принципиально-философский интерес, – как по важности затрагиваемого предмета, так равно и

—561—

по литературным достоинствам, – представляет, несомненно, первая из перечисленных статей, г. Лапшина. Молодой, начинающий философ поднял вопрос, правда не новый, но весьма уместный для обсуждения именно у нас в России, где не только внешние условия и строгости обязательной и добровольной цензуры, но и сам характер нашего просвещения, ещё не вполне умеющего стоять на своих собственных ногах и не эмансипировавшегося от рабства всевозможным авторитетом, способствуют развитию именно мыслебоязни. Под «трусостью в мышлении» г. Лапшин разумеет «страх перед известными представлениями», способными, с точки зрения боящегося, подорвать всякое значение некоторых других весьма ценных истин и представлений. Например, страх перед материализмом легко может порождаться таким соображениям, что «если я примыкаю к материалистической точке зрения в теории знания, я должен в этике отказаться от представления о загробном существовании нематериальной души». Что подобного рода страх вообще свойственен человеческой природе, это было подмечено давно. Так, уже Аристотель в своей «Риторике» указывает возможность влиять на логические убеждения других людей путём «интимидации» (кн. II, гл. VII). Особенно красноречиво характеризует этот приём в споре Шопенгауэр (он называет его «argumentum ab utili»); «Если вам удастся заставить почувствовать вашего оппонента, что его мнение, будь оно истинно, явно наносит ущерб его интересам, он отбросит его, как горячую картошку, и признаёт, что с его стороны было очень неосторожно отстаивать такое мнение. Священник, напр., защищает известную философскую догму; вы даёте ему понять, что эта догма непосредственно противоречит одному из основных учений церкви – и он покидает её. Помещик утверждает, что введение машин в земледельческие работы, практикуемое в Англии, превосходная затея, ибо одна машина выполняет работу многих людей. Дайте ему понять, что недалеко то время, когда экипажи будут приводиться в движение паром, и что тогда стоимость его обширного конского завода значительно упадёт – и вы увидите, что он скажет».

Рассматриваемая г. Лапшиным «трусость в мышлении»

—562—

обыкновенно проявляется при знакомстве с новыми и необычными миросозерцаниями и теориями. Ей подвержены и философствующие люди. «Знакомясь с миросозерцанием, которое чуждо усвоенным ими ранее метафизическим воззрениям, они, не поняв, как следует, последнего, пугаются возможной утраты известных ценностей, которая постигает их, если они станут на новую точку зрения, не подозревая того, что эти ценности отнюдь не потеряют своего значения, если философы, как следуют, усвоят себе новый взгляд на мир и познание». Задачей своей статьи автор ставит – иллюстрировать эту «трусость» примерами предубеждённо-отрицательного отношения к т.н. «философскому идеализму» (феноменализму). «Подобно индейской сказочной царевне, слепо веривший, что, если роза её увянет – это значит, что отец её, находящийся в походе, умер, хотя между обоими событиями не могло быть ровно никакой связи, реалисты, полагают, что, утратив догматическую веру в независящую от сознания реальность бытия, они потеряют нечто ценное: такие выводы пугают их, и иногда этот страх, а не убеждение в логической несостоятельности идеализма, имеет для них решающее значение». Этот страх проявляется различно, смотря по профессии мыслителя: «в духовном лице, в общественном деятеле, в учёном, в поэте идеализм вызывает различного рода страхи».

Автор подробно останавливается на анализе каждого из видов этого «страха перед идеализмом». В главе «опасность идеализма с точки зрения духовного лица» он говорит о вражде к идеализму со стороны католических писателей, для которых «идеализм представляется опаснейшим учением, так как он подрывает веру в два рода реальностей, ценных по преимуществу: 1) в сверхчувственный мир и 2) в видимую церковь». Здесь много любопытных данных, характеризующих нежелание и неспособность католических богословов вникнуть в основания критического идеализма по существу, – «потому что он должен быть неправ во всяком случае». Только, нам думается, автор напрасно дал этой главе такое заглавие, инсинуируя, будто всякое духовное лицо заражено подобной «трусостью». Ведь католическое богословие находится

—563—

В особом и исключительном отношении к философии: аристотелизм и томизм настолько тесно слились с ним, что мешают ему не только участвовать в развитии новейшей философии, но и понимать его. Совсем в ином положении находятся духовные лица протестантства и православия. Относительно первых автор, наверное, сам знает, что они отнюдь не чуждаются влияний новейшей философии вообще и идеалистической в частности. Не мешало бы ему также знать, что и православное богословие отнюдь не связывает своей судьбы с какой-либо специальной гносеологической или метафизической доктриной; и православное духовное лицо охотно признаёт соображение г. Лапшина, что теизм может удобно сочетаться с различными гносеологическими, метафизическими и тимологическими доктринами, – напр., и с идеализмом и оптимизмом (Берклей) и с реализмом (Локк) и т.п. В главе о страхе перед идеализмом общественных деятелей автор приводит много любопытных и даже комичных примеров негодования и инсинуаций, с какими англичане относились к идеализму Берклея, скептицизму Юма и т.п. учениям.³⁹³ С точки зрения естествоиспытателей идеализм «представляет нарост на современной философии, раковую опухоль, которая питается её жизненными соками»; сама возможность его существования есть «просто скандал», допуска-

—564—

емый философией. Для поэта идеализм оказывается просто иллюзионизмом, и ему кажется, что – 1) «во внешнем мире – галлюцинации красота становится бледным вымыслом»; – 2) качественное разнообразие мира страдает; – 3) наконец, идеализм ведёт к отрицанию других живых существ, а «солипсизм для поэта – нечто худшее смерти: он вселяет в него безграничный ужас».

За этими примерами следуют весьма любопытные и по местам тонкие психологические соображения касательно рассматриваемого явления. Последняя глава посвящена вопросу о средстве против трусости в мышлении. Иногда достаточно бывает выяснить мыслителю только присутствие в его размышлениях этого страха, чтобы он отстал от него. Главным же средством является широкое научное и историко-философское образование.

Статья г. Лапшина с удовольствием и глубоким интересом прочитается всяким, – как специалистом, так и вообще образованным человеком. Каждый легко и сам может припомнить множество других примеров, кроме приведённых автором, потому что мыслебоязнь проявляется не в отношении только к идеализму и не только в философии, а и во многих других случаях, – напр., в обсуждении вопросов общественных, политических, религиозных и т.п.

Последние годы для русской философии сказываются весьма ощутительными потерями. Большинство сходящих в могилу философов обыкновенно и находят себе оценку на страницах «Вопросов». Смерть Н. Я. Грота была настолько неожиданной, настолько же и чувствительной потерей для психологического общества и русской философии. Посвящённые его памяти статьи довольно полно освещают личность и учение этого покойного философа. Жаль только, что его сослуживцы не дали характеристики его, как члена ученой университетской семьи. Все статьи о нём принадлежат частью его ученикам, частью лицам посторонним для Московского университета. Из этих статей читатели могут видеть, какой богато одарённой, энергичной, предприимчивой, прогрессивной и отзывчивой на всё доброе и высокое натурой был Н. Я. Грот (статьи В.Н. Ивановского); каким он был образцовым профессором, чуж-

—565—

Дым всякой рутины и олимпийства, готовым на самопожертвование в пользу студентов и стремившимся быть для них не столько авторитетным учителем, сколько лишь опытным руководителем и другом (Д.В. Викторов). Что касается собственно воззрений Н. Я-ча, то совершенно верно указывают на глубокий нравственный интерес, проникавший все его работы и двигавший ими; своеобразная, несколько эвдемоническая этика Грота замечательно гармонирует с его духовным складом и, несмотря на свою незаконченность и несогласованность в некоторых частях, производит чрезвычайно подкупающее и приятное впечатление в пользу цельной и симпатичной личности философа (см. статью Ю.И. Айхенвальда). В выработке чисто философских своих взглядов Н.Я. прошёл несколько стадий: «период позитивизма, период метафизического идеализма и период примирения позитивизма и идеализма в духе современной научной философии» (П.П. Соколов).³⁹⁴ Напомним, кстати, читателям, что Н. Я. Грот был одним из самых плодовитых писателей нашего времени. Полный перечень его учёных и публицистических трудов (сделанный В.Н. Ивановским) обнимает 88 названий. Между ними есть и крупные работы высокой научной ценности.

В характеристиках М. М. Троицкого справедливо ставится ему в особенную заслугу энергичное требование эмпирического, индуктивного метода для психологии. В своё время «Немецкая психология» М. М-ча была крупнейшим явлением в области русской философской литературы. Теперь уже не один серьёзный психолог, сколько-нибудь понимающий задачи своей науки, не решится вести её на метафизических помочах. Теперь даже люди, в философии далеко не примыкающие к английскому эмпиризму, в психологии всё-таки необходимо являются сторонниками и продолжателями здравых заветов английской школы. Для конца же 60-х годов диссертация М. М-ча была чрезвычайно прогрессивным явлением. История русской философии никогда не забудет этой заслуги М.М. Троицкого. Увле-

—566—

чение его английским эмпиризмом явилось в нём не сразу: в бытность его бакалавром Киевской духовной академии³⁹⁵ и некоторое время после того он более придерживался немецкой философии, провозглашая даже Фихте старшего гениальнейшим мыслителем. Тем ценнее его позднейшая пропаганда эмпиризма, как плод глубокого и всесторонне продуманного убеждения.

В. П. Преображенский русской читающей публике известен, только как автор двух прекрасно и талантливо написанных статей – о Ницше и Шопенгауэре и как редактор переводов и изданий психологического общества. Но он весьма много потрудился для организации и ведения журнала. А затем в воспоминаниях близких к нему лиц (с особенным интересом читается в этом случае чрезвычайно красиво и тепло составленная речь кн. С. Н. Трубецкого) он рисуется, как богато одарённая, высоко интеллигентная и разносторонне образованная личность, как тонкий философский ум, который лишь вследствие крайней критической требовательности к самому себе так мало оставил в наследство русской философии. Этим и объясняется то, – на первый взгляд чрезмерно участливое, – внимание, с каким отнеслось к его памяти психологическое общество, посвятившее ему целую отдельную книгу своего журнала (№ 54).

Из статей по общей философии следует отметить статью П.И. Новгородцева, выясняющую важный методологический вопрос. Несомненно, что исторической изучение идей весьма важно и для самой истории, и для философии. Но, несомненно, также, что историки, как у нас, так и за границей, сильно преувеличивают ценность и значение своих изысканий. Понять и объяснить возникновение идеи в связи с жизнью и культурными условиями её эпохи, конечно, важно: но важно ли это само по себе? К чему мне знать подобный генезис, если это знание никоим образом не служит мне в выработке собствен-

—567—

ного мировоззрения?³⁹⁶ Философские идеи (включая сюда и идеи т.н. практической философии – политические, нравственные и т.п.) не суть только цветы всеобщего культурного процесса, а в значительной мере ценны для нас и по своему содержанию, которым они могут влиять и на людей самых разнообразных культур; философские идеи суть элементы, претендующие на то, чтобы войти в состав нашего мировоззрения, и потому они подлежат не только изучению со стороны своего происхождения, но и в критике со стороны своей ценности. Вот почему, как справедливо утверждает г. Новгородцев, к чисто историческому изучению идей должно присоединяться «философское» (иначе его называют ещё «систематическим», «догматическим»,³⁹⁷ «критическим»); у нас есть законная «потребность выяснить значение доктрины с точки зрения принятых нами точек зрения или одушевляющих нас стремлений». Что одного исторического изучения идеи в рамках её эпохи недостаточно, это видно, между прочим, из того, что «подобно тому, как в своём происхождении каждая более глубокая доктрина не покрывается ближайшими и непосредственными впечатлениями, так и в своём влиянии она может простираться далеко за пределы своей эпохи, являясь источником поучений для последующих веков и поколений; логический объём доктрины, как системы абстрактных определений, шире тех непосредственных реальных поводов, которыми она вызывается в жизни». Наконец, само надлежащее полное и основательное историческое изучение не возможно без соответственного философского.

Значительный общий интерес могли бы представлять

—568—

статьи о Ницше. Но статья г. Рачинского ещё не окончена в прошлом году, поэтому и суждение о ней мы отлагаем до следующего обозрения. Статья же г. Боборыкина более посвящена памяти В. П. Преображенского, как толкователя Ницше. Остальные статьи отличаются более специальным характером. Общедоступно и интересно написана статья Н.А. Иванцова. Воззрения Лейбница им изложены правильно и с ясным пониманием дела; но историческое положение и значение Лейбница указано очень односторонне: «немецкая философия, по словам автора, есть дитя немецкого протестантизма и имеет к последнему такое же отношение, какое схоластика и картезианство в его правой мысли имели к католичеству;… в общем, философия Лейбница носит все черты старой схоластики». Едва ли историк философии сможет согласиться с таким расширенным пониманием схоластики и такой упрощённой оценкой Лейбница.

Статьи по психологии все затрагивают весьма интересные темы, знакомят со множеством любопытных фактов и наблюдений, дают не мало довольно поучительных выводов. Но, к сожалению, в рамках настоящего обозрения мы не можем их коснуться, потому что познакомить с ними читателей и особенно оценить их было бы невозможно на двух страницах: без приведения фактов и дов. многочисленных примеров изложение превратилось бы в сухую ничего не говорящую читателю схему. Но, впрочем, может быть, со временем на страницах «Богословского Вестника» и будет специальное обозрение русской психологической литературы. Мы же теперь переходим к статьям по метафизике.

Ветеран русской философии Б.Н. Чичерин выступает на защиту метафизики, как науки. Статья его представляет реферат, посланный на международный философский конгресс в Париже. «Противоположение метафизики и науки, – говорит автор, – составляет одну из многих ходячих мыслей в настоящее время. Наука – это то, что мы знаем достоверно, познание истины вещей; метафизика – это не более, как пустые отвлеченности, произведения воображения, не имеющие ничего общего с реальным миром. В крайнем случае, считают её собранием гипотез на счет того, о чём мы не можем иметь никаких досто-

—569—

верных сведений. Такова точка зрения, на которую становятся все те, для которых опыт составляет единственный источник всего, что мы можем знать об окружающих нас предметах и о себе самих». Автор решительно восстаёт против такого воззрения и старается доказать, что «опыт отнюдь не служит единственным источником нашего знания»; – что «сама наука, будучи руководима разумом, не может обходиться без метафизических понятий, которые, сознательно или бессознательно, примешиваются ко всему, что мы думаем и исследуем». Доказательство ведётся сначала отрицательным путём: анализ эмпирической гносеологии показывает, что скептицизм, а затем и мистицизм – её законные последствия. Затем положительный довод: рассматривая приёмы положительных наук, мы видим, что они не могут обойтись без априорных понятий «причины», «субстанции» и «силы». Далее, математика, бесспорнейшая из наук, самим своим существованием являет убедительнейшее опровержение эмпиризма. «Математическая наука доказывает неопровержимым образом, что источник нашего знания двоякий, опыт и мышление, причём последнее, исходя из данных чистого разума, может прийти к совершенно достоверным выводам на счёт законов, управляющих миром». Исследование категорий, из разнородного применения в области познания и построение системы понятий, руководящих разумом в познании вещей, и составляет предмет логики и, главным образом, метафизики. В понимании задач метафизики автор совершенно открыто примыкает к Гегелю и даже утверждает, что «Гегель положил прочные основания этому зданию, вся дальнейшая работа должна примыкать к нему, и в этом состоит главная задача настоящего времени». Согласно с Гегелем он говорит, что «законы разума суть вместе и законы реального мира, а потому понятия разума являются выражением этих законов и соответствуют природе вещей». В этих рассуждениях почтенного философа очень много справедливого и поучительного, хотя, – надо прямо сказать, – гегельянская точка зрения, с которой ведётся здесь защита метафизики, в глазах многих современных философов может быть дискредитирующим признаком.

—570—

Проф. Л.М. Лопатин старается факты т.н. бессознательной душевной жизни привлечь к решению вопроса о сравнительном достоинстве двух типов спиритуализма: 1) «картезианского, признающего душу и тело за начало субстанциально противоположные одно другому, непостижимым образом друг с другом связанные, видящего в душе абсолютно единую, простую сущность, вся жизнь которой исчерпывается её сознательными процессами и состояниями, и обращающими наш телесный организм в чисто внешний агрегат протяженных частей, в котором ничего не совершается, кроме механических движений в пространстве; – 2) лейбницианского или монадологического, принципиально отрицающего существенную противоположность между духовным и материальным бытием и полагающего, что наш сознательный дух есть, хотя и высший, но не единственный центр психической жизни в нас». По мнению автора, «гипотеза монадологическая имеет несомненные и огромные преимущества, если только устранить из неё в высшей степени произвольное метафизическое предположение Лейбница о совершенной непроницаемости и замкнутости монад друг для друга и заменит его гораздо более естественным признанием их реального взаимодействия и возможности взаимных отражений их внутреннего содержания. С этой точки зрения вполне совмещаются субстанциальное единство нашего сознания с внутренней сложностью основы нашей психической жизни в её целом. При этой гипотезе, далее, становятся понятными бесчисленные воздействия бессознательной психики на сознательный ход наших душевных явлений, понятна при ней и глубокая зависимость душевных процессов от физиологических отправлений нашего мозга – ведь тогда у каждого такого отправления надо предположить свою особую психологическую изнанку более или менее сложного типа». Эта работа проф. Лопатина стоит в тесной связи с прежними его статьями, посвященными защите дуализма в учении о человеке. Свой дуализм он, впрочем, желает отличать от метафизического дуализма, абсолютно противополагающего дух и материю: его дуализм только «полагает, что душа и тело, какова бы не была их внутренняя природа, и какова бы ни были они тесно связаны, суть всё-таки различные ис-

—571—

точники разных явлений».³⁹⁸ Проф. Л.М. Лопатин уже давно известен образованной публике, как один из выдающихся, солидных современных русских мыслителей, как защитник и пропагандист оригинальной, серьёзно задуманной и основательно раскрываемой спиритуалистической системы.³⁹⁹ В виду существенной однородности этого нового его произведения с прежними трудами, нам нет надобности теперь касаться его научной и философской ценности.

Статья проф. Г.П. Челпанова имеет целью «познакомить читателей с современными философскими учениями о душе». Любопытно, что, подобно Л.М. Лопатину, и он считает свою статью отнюдь не трактатом по метафизике, а по психологии, забывая, что эмпирической психологии до души нет никакого дела.⁴⁰⁰ Очевидно, что даже наиболее беспристрастными и трезвыми умами нашего времени владеет инстинктивный horror metaphysicae, и они предпочитают проводить метафизические теории в сознание образованного общества под психологическим флагом. Автор начинает с рассмотрения того учения, которое называется обыкновенно психофизическим монизмом или параллелизмом. Он находит, что это учение возникает в связи с учением Декарта и его преемников – окказионалистов и Спинозы. «В текущем столетии опытные науки: анатомия, физиология, химия и др. доставили огромный материал, доказывающий соответствие между физическими и психиче-

—572—

скими явлениями». Материализм пытался истолковать это соответствие в свою пользу. Недостатки материалистического понимания причинности «дали повод современным эмпирикам-философам (Авенариус и Мах) устранить само понятие причинности и ввести вместо него понятие функционального отношения», утверждающего параллелизм физических и психических процессов, т.е. в сущности вернуться к точке зрения Декарта, окказионалистов и Лейбница. Различное решение вопроса, – «отчего действие этих двух различных миров находится друг с другом в согласии», – создало между сторонниками параллелизма два направления: 1) теория эмпирического параллелизма и 2) теория монизма или неоспинозизма. Обзор этих учений автор заканчивает выводом: «Если такой выдающийся писатель, как Вундт, не мог провести последовательно принципа монизма, и потому кажется, что в настоящее время на вопрос, что можно считать более правильным, монизм или дуализм, следовало бы ответить, что дуализм, признающий материальный и особенный духовный принцип, во всяком случае лучше объясняет явления, чем монизм». После этого он переходит к рассмотрению вопроса о «душе». В решении этого вопроса «в настоящее время среди философов одни являются сторонниками, так называемой актуальности; сущность этого различия сводится к тому, что, по мнению первых, душа есть субстанция, по мнению вторых, она есть непрерывно сменяющаяся связь процессов или актов». Защитниками этой последней теории являются Паульсен и Вундт. Критический анализ различных мнений по этому вопросу приводит автора к заключению, что «в современной философии те, которые признают существование души, признают также и её субстанциальность, если не прямо, то, во всяком случае, косвенно». Статья г. Челпанова производит весьма приятное впечатление, как дельный историко-критический очерк, соединяющий с научной основательностью и полную общедоступность.

Из статей по натурфилософии необходимо отметить статью проф. И. Ф. Огнева о неовитализме, как знаменательное

—573—

указание на возможность торжества идеалистического мировоззрения и в области естествознания, в этом исконном убежище материалистической и механической теорий. По мнению проф. И. Ф. Огнева, хотя «попытка определить на основании характерных черт в современном естествознании его дальнейшее развитие и ход основных воззрений в нём не может не заключать в себе вероятностей ошибки, однако всё же не может быть сомнения и в том, что из теперешних течений научной мысли два перейдут в новое столетие и должны будут вступить между собой в решительную борьбу; одно из этих течений является в настоящее время господствующим, другое только нарождается». Эти два течения суть механическое мировоззрение и новый витализм. «Характерной чертой для господствующего теперь течения научной мысли, говорит автор, является взгляд на жизнь, как на чисто механический процесс. Между живым и мёртвым нет по существу никакой разницы. В том и другом действуют одни и те же центральные силы. Жизнь есть только особая форма движения частиц вещества или комбинация их. Весь этот мир, блестящий светом и красками, полный различных звуков и тепла, дающий нам столько радости и печалей, в сущности лишен качества. Поперечные колебания частиц эфира отражаются в нас как цвета или тепло, продольные волны воспринимаются как звук. Сами мы, как и всякий организм, представляем собой лишь очень сложную машину. Необъятную машину представляет собой и весь мир. Казалось, что такое механическое мировоззрение завладело очень надолго, если не навсегда, естествознанием. Однако такое ожидание не оправдалось. Прежнее, казалось, давно и навсегда погребённое, учение о жизненной силе воскресло вновь и притом в несколько новой форме, чем прежде. Учение это получило название неовитализма и в настоящее время усиливается и распространяется всё более и более. В противоположность механическому мировоззрению, оно выдвигает на первое место в органической жизни особую психическую силу, которая и является главной руководительницей жизни. Таким образом, наряду с господствующим механическим взглядом на природу явилось новое учение, которое, не отрицая вполне в организ-

—574—

мах, подобно прежнему витализму, значения центральных сил и механических отношений, отводит им, однако второе место в объяснении жизни». Обзору неовиталистических учений г. Огнев и посвящает свою статью. Он разбирает здесь воззрения – Бородина, Бунге, Ферворна, Риндфлейша, Фаминцына и Дриша. К сожалению, мы не имеем места, чтобы коснуться каких-либо подробностей этого в высшей степени любопытного анализа. Но мы позволим себе привести из него заключительные строки, дышащие замечательным беспристрастием и тонкой наблюдательностью. «Если сопоставить, говорит проф. Огнев, неовиталистов с механистами, то невольно приходится отметить, что против ясной, глубоко проработанной, широко захватывающей системы (механической теории) выдвигаются более или менее разрозненные мнения и гипотезы, частью носящие характер, частью являющиеся чисто произвольными. Трудно ожидать поэтому, чтобы одно мировоззрение могло быстро, легко и просто заменить другое, тем более, что сами неовиталисты в значительной мере или даже совершенно остаются на почве механизма. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что механизм нисколько не оправдал тех ожиданий, которые на него возлагались, он вовсе не объяснил всех явлений природы, как думали наши отцы и деды в конце сороковых и до шестидесятых годов. Наоборот, всё более накоплялось фактов, с механической точки зрения непостижимых. Кому, напр., не казалось возможным отожествить нервную силу с электричеством с одной стороны, с психической деятельностью с другой – и кто бы теперь мог стать на подобную точку зрения, вполне понятную и естественную ещё в шестидесятых годах? – Механическое понимание природы стало теперь только одним из возможных методов изучения природы, а не единственным возможным, как это можно было утверждать ещё недавно. Нельзя не заметить при этом, что между чистой механикой и биологическими науками установилось при этом самое странное на первый взгляд различие в воззрениях на самые основные исходные понятия в той и другой области. В то время, как в механике и физике атом, сила, материя превратились в словесные фикции, которыми обозначаются

—575—

Совершенно неведомые сущности, в биологии атом и материя не только продолжают сохранять свою полную реальность, но наделяются ещё многочисленными новыми атрибутами для объяснения, напр., наследственности, так часто наряду с обычными атомами, в конце концов, приводятся особые физиологические (инотагмы, биобласты, оды), или даже говорят о колоссальных молекулах белка, так что целый организм рассматривается, как одна молекула. Странно видеть, что такие приёмы делаются в биологии во имя чистой механики, и рядом провозглашается, что всё должно быть сведена на последнюю… Быть может, проблесками идеалистического мировоззрения, которые находят теперь своё выражение в неовитализме, и суждено развиться в будущем в стройную синтетическую систему такого мировоззрения; быть может они опять на время заглохнут, охваченные бездной нарождающихся теперь в таком изобилии механических, часто уже шаблонных гипотез, но нельзя забывать, что искра зажигает и пожар, и тот светоч, при помощи которого путник находит верную дорогу в самую тёмную ночь». Мы не станем, конечно, утверждать, что витализм есть более философское учение, чем механическая теория; но нам весьма отрадно видеть, что наши естествоиспытатели не продолжают упорно поклоняться старым идолам, а в благородном, чисто философском одушевлении любовью к истине, оказываются чуткими даже опороченными тенденциям, прозревая в них проблески будущего мировоззрения.

В заключение своего обзора «Вопросов философии и психологии» мы не можем не упомянуть одного чрезвычайно интересного и поучительного очерка по философии права;⁴⁰¹ – разумеем статью гр. Л.А. Комаровского «К вопросу о философии войны». Автор разбирает воззрения на войну Вл.С. Соловьева и Б.Н. Чичерина и на этом разборе строит свои общие заключения. Содержание статьи им самим резюмировано в следующих шести тезисах:

«1) Споры о характере и назначении войны особенно ожи-

—576—

вились за последнее время и вызвали обширную литературу».

«2) Желательно, чтобы научной разработкой этого вопроса занялось и Московское психологическое общество».

«3) В последних своих трудах высказались о войне В.С. Соловьев и Б.Н. Чичерин. Мысли их, при некотором сходстве, представляют, однако, не мало между собой и различий».

«4) По мнению Соловьева, в войне следует различать не один, а три вопроса: общенравственный (теоретический), исторический и лично-нравственный (практический); но конечный вывод его страдает некоторой двойственностью и нерешительностью мысли».

«5) В отличие от Соловьева, положившего в основание своих рассуждений нравственный принцип, Чичерин смотрит на войну преимущественно с политической точки зрения и стоит под видимым давлением, с одной стороны, фактов прошлого, с другой – философия Гегеля».

«6) Задача философии, по отношению к войне, сводится к тому, чтобы путём критического и самостоятельного изучения войны, содействовать распространению в обществе здравых о ней понятий и в особенности выставлять всё возрастающее несоответствие её всему современному культурному строю, требующему решительного и общего признания, как основного начала общежития, принципа мира».

Нельзя, конечно, не согласиться, что философы должны взять на себя предлагаемую почтенным автором задачу: но надо также признать, что голос философии может быть услышан лишь ничтожным меньшинством современного общества. Было бы весьма важно, если бы к философской пропаганде мира и разоружения присоединилась таковая же на почве религиозной проповеди и педагогических влияний.

* * *

Обращаюсь к другому философскому журналу, «Вере и разуму», необходимо сказать, что состав философских статей здесь несколько менее разнообразен; но зато среди статей есть длинные исследования, тянущиеся через весь год. Все статьи представляют собой следующие группы. а) По введению в философию – статья М. Вержболовича «Философское самообразование при посредстве современной нам

—577—

Философской литературы» (т. 1, стр. 451 сл.).⁴⁰² б) По истории философии – статьи: Н.П. «Древнегреческие мистерии» (т. I, стр. 493 сл.), М. Краснюка «Религиозно-философское учение прежних славянофилов» ( т. II, 93 сл. 174 сл.) и перевод проф. Г.В. Малеванского «Избранные трактаты Плотина» (т. II, стр. 265 сл., 303 сл., 335 сл., 394 сл.). в) По Гносеологии – статья П.В. Тихомирова «Реализм Спенсера» (т. II, стр. 275 сл. И 313 сл.), г) По Метафизике – длинное исследование проф. прот. Т. Буткевича «Философия монизма» (весь т. I и из т. II, стр. 135 сл. И 187 сл.), статья Н. Боголюбова «Основной вопрос о мировой жизни и сущность пантеизма» (т. I, 28 сл. 79 сл.) и проф. Г. Струве «Материя, дух и энергия, как начала объективного бытия. Критический разбор этих понятий» (т. II, стр. 349 сл., 423 сл., 453 сл.). д) По Философии религии: Исследование проф. С.С. Глаголева «Естественное богопознание» (т. I, стр. 246 сл., 295 сл., 355 сл., 411 сл., 473 сл. 525 сл. т. II, стр. 1 сл. 41 сл.) и статья Ив. Сперанского «Вл. Соловьев, как проповедник христианских идей, и отношение к нему светской и духовной печати» (т. II, стр. 466 сл.); сюда же может быть отнесена апологетическая статья Н. Н. Страхова «Истинная наука и ложные притязания современной учености» (т. II, стр. 224 сл., 241 сл., 366 сл., 435 сл.). е) По этике – статьи: проф. Г. Струве «Современная анархия духа и её философ Фридрих Ницше» (т. I, стр. 107 сл., 151 сл., 199 сл.), В. Лаврова «О свободе воли человека с нравственной точки зрения» (т. I, стр. 553 сл. и т. II, стр. 21 сл.) и Волива «Критический разбор этических воззрений Спенсера» (т. II, стр. 75 сл. и 122 сл.).

Из этих статей первая, г. Вержболовича, указав на необходимость выработки более или менее устойчивого и чуждого односторонностей мировоззрения, старается показать, какое значение для этой цели может иметь выходящая с 1896 г. «Избранная библиотека современных западных мыслителей» под довольно претенциозным заглавием: «В защиту идеалов разума». Отношение автора к книжкам этой «библиотеки» – безусловно, панегирическое. Мы не име-

—578—

ем надобности вдаваться в переоценку этих книг; но не можем не заметить, что для философского самообразования они далеко не являются единственными и, тем более, лучшими пособиями.

Г. Краснюк старается выяснить, что «славянофильство представляет полное миросозерцание, обнимающее на основе религиозной идеи все человеческие отношения». Автор приглашает нас к усвоению и дальнейшей разработке этого учения. Хотя отношение к своему предмету далеко не беспристрастно и не чуждо многих преувеличений и натяжек, тем не менее, в общем, статья производит приятное впечатление тем, что обнаруживает в авторе несомненное знакомство с делом и почти полное отсутствие воинственно-обличительного элемента по отношению к современности. А заключительный вывод автора можно признать в известном смысле и вполне справедливым: «пусть, говорит он, космополиты мечтают о будущем отдалённом слиянии всех племён и национальностей в одну человеческую семью, пусть этому суждению когда-нибудь и исполнится, но до тех пор, и даже для этой самой цели – если б такова была, в самом деле, конечная цель людского бытия – необходимо каждому народу переработать все соки своей жизни, извлечь из неё все силы, весь смысл, все качества и дары, какими он наделён, и принести эти национальные дары в общечеловеческий капитал! Чем сильнее русский народ, тем богаче будет этот вклад, и тем глубже и заметнее будет та черта, которую он прибавит к всемирному образу человеческого бытия». Этот вывод, повторяем, мы находим вполне справедливым, как призыв к самостоятельной и независимой умственной работе. Рабское стремление к каким-либо образцам всегда создаёт умственные уродства. Мы должны брать из сокровищницы западного просвещения всё, что только она может дать, но мы должны оставаться в положении вечных учеников. Но всё же сам призыв г. Краснюка легко может быть понят и в дурном смысле, как призыв к самобичеванию, – к искусственному и намеренному воплощению в своём мировоззрении и в своей жизни какого-то quasi-православно-русского типа. Это тем легче может случиться, что и сами славянофилы, восхваляемые

—579—

Автором, не чужды были такого «сотворения себе кумира». Подобному призыву мы, разумеется, одобрения дать не можем, потому что не признаём, чтобы уже существовал какой-то специфический тип православно-русской философии. Национальные особенности русской философии скажутся сами собой, и в чём они состоят, этого, конечно, и мы не знаем, и славянофилы не знали; это в состоянии будет определять только позднейший, будущий историк русского просвещения. А наше дело – только пользоваться добросовестно и независимо своими силами для отыскания истины.

Нельзя не приветствовать предпринятый проф. Малеванским перевод избранных трактатов Плотина. За представителями русской философии давно уже считается долг перед русским просвещением, – в том, что классики философии, древней и новой, доселе ещё не переведены на русский язык. В частности, перевод Плотина тем необходимее, что в нём заинтересованы кроме философов и богословы. Первохристианские отцы и учители церкви в значительной степени стояли под влиянием неплатонической философии. Относительно качеств самого перевода мы в настоящем случае говорить не можем, потому что это далеко бы вывело нас за пределы краткого журнального обозрения.

Обширное исследование проф. Буткевича посвящено критическому разбору книги Геккеля: «Die Welträthsel. Gemeinverständliche Studien ümonistische Philosophie». Сущность мировоззрения Геккеля автор резюмирует следующим образом: «им отрицается бытие Божие и Промысл, весь духовный мир, бытие души, как особого нематериального существа, самостоятельность психических явлений, бессмертие человека, свобода воли, различие между добром и злом, ответственность за грех и вообще за поведение человека; в основании всей мировой жизни, по учению Геккеля, лежит какая-то универсальная субстанция с её вечными атрибутами – материей и энергией; мир существует от вечности; организмы произошли из неорганической природы посредством произвольного самозарождения, вследствие чего не признаётся существенного различия между неорганической природой и организмом; более сложные организмы произошли будто бы из низших и простых по рецепту Дарвина; человек произошёл от обезьяны и ничем – ни

—580—

мышлением, недаром слова от неё не отличается; его религия есть дело намеренного или ненамеренного обмана, а худшая и для человечества вреднейшая из всех религий – христианство; мир существует и будет существовать вечно, носам Геккель не знает, – зачем и для кого; он есть слепое, безотчётное, беспричинное и бесцельное (нецелесообразное) дело слепой и неразумной субстанции, а его жизнь, поистине, какая-то пустая и глупая шутка». Окончательную оценку этого мировоззрения мы находим в следующих словах автора: «всё вообще мировоззрение Геккеля, по содержанию своему, не представляет ничего нового и ничего оригинального; Геккелю принадлежит только изложение чужих мыслей и чужих выводов: слово субстанция им взято для чего-то у Спинозы, а в остальном его учение представляет пёструю смесь грубого материализма, дарвинизма и эволюционизма; факты и выводы естествознания, которыми Геккель хотел бы подкрепить материалистические и дарвинистические положения, также заимствованы им у различных учёных. Характеристическими особенностями, принадлежащими собственно Геккелю, нужно признать: эксцентричность, неспособность к строго логическому и последовательному мышлению, невежество относительно многих областей знания, которые он, однако ж, подвергает своему суждению, легкомыслие и упорство в защищении явно несостоятельных теорий». В этом общем приговоре о Геккеле, а равно и в различных деталях самой критики, почтенный о. протоиерей высказал много справедливого. Если же он, кое где поддаваясь апологетическому увлечению, и сгустил несколько краски, то мы, во всяком случае, не находим этого важным, и вообще так или иначе брать под свою защиту Геккеля считаем излишним, потому что решительно не признаём, чтобы он имел сколько-нибудь серьёзное значение в истории философской мысли новейшего времени: справедливо говорил Фалькенберг о Геккеле и всей группе близких к нему мыслителей, что «до сих пор тут больше было мужества и шума, чем успеха» (Ист. нов. фил., рус. пер. 1 изд. стр. 543).

Весьма ценной работой надо признать статью проф. Струве о материи, духе и энергии, как началах объективного бытия. Критический разбор этих понятий обнимает у автора

—581—

Три следующих момента: «1) их историческое развитие, указывающее на то, как возникло их содержание с первых начал по настоящее время; – 2) объяснение их психологического генезиса, следовательно, определение тех фактических данных нашего ума, которым исследуемые понятия обязаны своим существованием; – 3) разбор познавательного применения, или метафизического значения исследуемых понятий, т.е. объяснение то их методического значения, как пособия при разрешении известных познавательных проблем, то их объективного, предметного значения, как ответ на вопрос: заключают ли они в себе содержание, которое следует признать существующим в самом бытии, независимо от нашей мысли, или нет?» Общая мысль всего исследования – та, что из рассматриваемых понятий понятие об энергии имеет основное значение и служит исходной точной для объяснения, в последней инстанции, всех явлений в области духа и материи. Проф. Струве известен, как автор солидных философских работ (некоторые даже на иностранных языках), сторонник доктрины и т.н. идеал-реализма. Настоящая его работа отличается всеми обычными для автора достоинствами.

Статьёй проф. Струве мы и закончим обзор «Веры и разума».

Окончивши обзор наших философских журналов за прошлый год, мы должны сказать, что они дают читателям материал весьма разнообразный, достаточно доступный и очень интересный. Со стороны научной основательности большинство статей не может быть в чём-либо упрекнуто, что, впрочем, совершенно понятно, так как сотрудниками состоят большей частью профессора высших учебных заведений. Какую-либо общую тенденцию, позволяющую судить о физиономии всей русской философии, в этом разнообразии статей открыть трудно. Отчасти лишь, – и то с большими оговорками, – можно отметить, что большинство авторов сильнее тяготеют к идеалистическому и спиритуалистическому мировоззрению, чем к противоположным типам мысли. Но, повторяем, это – лишь в высшей степени приблизительное и условное обобщение.

П. Тихомиров

—582—

Полноту благодатных даров и благ истинной духовной жизни сообщает человеку только истинное христианство, осуществляемое и пребывающее в Православной Церкви. Принадлежащие к инославным исповеданиям и сектам отторжены от истиной Православной Церкви и потому не имеют возможности пользоваться во всей полноте благодатными средствами, которые приобретены для человечества через искупление, совершённое Иисусом Христом. Каждое инославное исповедание и сектантское общество более или менее значительно погрешает и заблуждается в вероучении, в нравоучении, в устройстве, характере и совершении Богослужения; а от этого и личное миросозерцание, внутренняя вера, строй и направление жизни их последователей не могут быть правыми.

Но христианство есть сила столь могущественная, что даже в извращённых его видах люди могут почерпать просвещение и освещение, если только извращение не коснулось самых основ христианства, если только неправославные общества принимают и исповедуют все основные христианские догматы и если они, имея искреннюю и твёрдую христианскую веру, поставляют задачей своей жизни спасение души и стараются жить по-христиански, т.е., так,

—583—

как заповедал Христос. Конечно, не может быть ни малейшего сомнения в том, что неправославные христиане имеют менее возможности и средств обладать спасительной христианской верой и вести истинно христианскую жизнь, нежели православные христиане, однако и они не совсем лишены благодатной помощи Божией и разнообразных благ христианства, и усилия их жить по заповедям Христовым не останутся тщетными. Быть может, о таких следует сказать тоже, что сказал Иисус Христос книжнику за его разумный ответ: не далеко ты от Царствия Божия (Мк.12:34). Они – не истинные христиане, а всё-таки – христиане. Уже одно то, что они признают Евангелие и другие священные библейские книги откровение Божием и считают обязательным для себя веровать и жить согласно с выраженной в них истиной и волей Божией и что, в частности, они веруют во Христа, как Богочеловека, совершившего искупление человеческого рода, и надеются спастись через Него благодатью Святого Духа, даёт им неизмеримое преимущество перед Иудеями, мухаммеданами и язычниками.

Нельзя этого сказать только о тех сектах, которые представляют коренное извращение христианства, в которых поколеблены сами основы христианства и извращены или прямо отвергнуты главные истины христианского вероучения и нравоучения. Особенно печально то, что с глубоким извращением христианства последователи таких сект обыкновенно соединяют фанатическую ненависть и непримиримую вражду к истинной, Православной Церкви, равно как и ко всем вообще христианским исповеданиям и обществам. Ужасно ещё и то, что еретики и сектанты держатся своих заблуждений, иногда явно нелепых и диких, с непобедимым упорством, страдают неисцельной закоснелостью, впадают в ожесточение; изобличая их заблуждения, истина становится для них неприятной, даже невыносимой, как яркий солнечный свел для больных глаз. Они имеют глаза, которыми не видят, и уши, которыми не слышат, даже до сего дня (Рим.11:8). Такие еретики не лучше язычников, а в иных отношениях даже хуже; потому что при упорстве и ожесточение им труднее сделаться истинными христианами, чем язычникам, а их фанатизм и ненависть к Церкви

—584—

делает их опасными для сынов её. Вот почему отцы Церкви иных еретиков своего времени, как-то: гностиков, антитринитариев, манихеев, ариан, считали не лучше язычников. В новое время таковыми нужно признать на Западе социниан и последователей крайних мистических и рационалистических сект, а у нас в России принадлежащих к некоторым толкам раскола и приверженцев сумасбродных сект, мистических и рационалистических, напр., хлыстов и т.п.

но не таковы так называемые инославные исповедания, в которых существо христианской веры не повреждено, и основные христианские догматы соблюдены, как это видно уже из того, что они удержали наш православный, он же и вселенский, символ веры, сделавши только прибавку в нём об исхождении Святого Духа и от Сына. Впрочем, вероисповедная нетерпимость, достигающая часто степени выраженной вражды и неукротимой ненависти, крепко привилась и к инославным исповеданиям. Католики ненавидят протестантов; протестанты враждуют против католиков; те и другие питают неприязнь к Православной Церкви.

Каждое инославное исповедание имеет свои недостатки, но имеет также и свои хорошие свойства, частью общие с Православной Церковью, частью составляющие характерную особенность каждого из них.

В частности одно из протестантских обществ, названное по имени своего основателя кальвинистическим и составляющего ветвь реформаторского исповедания, кроме многих других недостатков, имеет тот очень заметный порок, что оно внедряет в своих последователей религиозный и вероисповедный фанатизм. За то оно же сообщает им нравственную строгость. Правда, эта последняя часто получает у них не симпатичный, даже отталкивающий отпечаток нравственного ригоризма, фарисейского самоуслаждения своей праведностью и чрезмерной строгости к грешникам, тем не менее, её нельзя не признать характерной, а в значении противовеса распущенности нравов, особенно распространённой в больших и богатых городах, даже хорошей чертой этого исповедания.

В настоящие дни об этом характерном свойстве каль-

—585—

винизма напомнила миру одна из кальвинистических общин, переселившаяся некогда в Южную Африку и основавшая там две республики – Оранжевую и Трансвааль. Буры по вероисповеданию кальвинисты. Весь мир изумился, услыхавши, что две ничтожные и малоизвестные республики, населённые полуобразованными крестьянами, потомками некогда переселившихся туда Голландцев, дерзновенно объявили войну богатейшей и могущественнейшей мировой державе. Сначала едва ли кто верил, чтобы Буры имели хоть малый успех в этой неравной и опасной борьбе. Войско у Буров милиционное, малочисленное; союзников у них нет; ждать им помощи не от кого. Даже доступ к ним со стороны затруднён, так как их страна со всех сторон окружена частью владениями той самой Англии, которой они объявили войну, частью землями неприязненных им Чернокожих, частью владениями Португалии, на помощь которой нельзя было рассчитывать. Не смотря на это, в первые месяцы борьбы они одержали множество блестящих побед над своим врагом. Позже, когда Бурам пришлось бороться с неприятельским войском, вдесятеро сильнейшим их, они стали терпеть поражения; тысячи их попадали в плен; другие погибли в беспрерывных боях. Но и теснимые превосходными силами, они отступали, а не бежали; и, отступая, они били своих врагов. В самом отступлении и даже в поражениях они проявляли больше мужества, героизма, воинского достоинства, нежели Англичане в своих победах; потому что какая честь десятерым, когда они, нападая на одного – двух воинов, вынуждают последних отступать и несут от отступающих чувствительные потери. Но вот Англичане, подавляя Буров своей многочисленностью, прошли всю их страну из конца в конец, заняли их главные города и крепости, завладели всей страной. Всем стало казаться, что Буры подавлены, сломлены, что страна их стала собственностью Англии. Как же иначе? Но сила духа в человеке иногда бывает почти безмерна. Не имея операционного базиса и даже уголка или пристанища, лишившись крова, имущества, близких сердцу людей, не имея места, где бы они могли сложить и откуда бы могли получить съестные и боевые припасы, пробавляясь

—586—

большей частью неприятельскими оружием и запасами, которыми нужно ещё овладеть, Буры не упали духом, не положили оружия, не ушли в далёкие страны, где им обещаю дать земли, но продолжаю бороться до последней капли крови. Страна их опустошена и переполнена неприятелями, сами они рассеяны, обессилены, утомлены войной, надежды на вмешательство в их пользу держав мало, а на счастливый исход борьбы ещё меньше, и всё-таки они не кладут оружия, а, по-видимому, хотят сражаться без конца.

Какая же сила воодушевила их на совершение этого великого подвига? Что подвигло их начать опасную, неравную борьбу с могущественным врагом? Откуда берётся у этих мирных и добродушных земледельцев неустрашимое мужество в сражениях с сильнейшими в десятеро неприятелями? Что даёт терпение и неистощимую бодрость этим воинам, изнурённым продолжительной и тяжелой войной? Что предохраняет их от отчаяния и даёт им необычайный подъём духа в их беспомощном и безнадёжном положении?

Не наука и образованность: они простые малообразованные фермеры и земледельцы; не неприступные крепости, не усовершенствованные пушки и ружья: их вооружение не хуже, но и не лучше английского; не деньги; потому что хотя у них есть золотые и алмазные копи, но могут ли они сравняться с Англией в богатствах? и не жажда славы, свойственная великим завоевателям: они не чужие страны хотят завоевать и не чужие народы поработить, а свою родную страну спасти от завоевания и порабощения; и не жажда хищничества, так как они совсем не желают захватить чужое, а защищают свою землю от расхищения.

В тяжком кровавом подвиге одушевляет их вера в Бога и крепкая надежда на Его помощь. Их дело правое, и они непоколебимо уверены, что Бог рано или поздно поможет им и защитит их от врага. Они патриархально-добродетельны и христиански-благочестивы. Христианское благочестие, на всё полезное, имея обетование жизни настоящей и будущей (1Тим.4:8), оно-то и даёт им непобедимую силу в борьбе. Они не с кафедры, а на бранном поле, не словами, а громом победоносного оружия

—587—

произнесли во всеуслышание всего мира проповедь о том, что как не разрушительны теперешние орудия, но без нравственной силы, владеющие ими не одержат победы над народами нравственно-сильными, что также не спасут от поражения ни несметные богатства, ни наука и образованность, ни высота развития технических искусств и промышленности, ни всемирная торговля, что ценнее всего этого нравственная сила, добродетель, и что неиссякаемый источник этой силы заключается в вере в Бога, в религии и, особенно в религии христианской. Они показали и доказали всему миру, как безумны и лживы те, которые утверждают, что Бога нет, что религия и христианство порождены невежеством, что с развитием науки и распространением просвещения религия исчезнет, и что, будто бы, она уже и теперь отжила свой век. Быть может, промысел Божий попустил воздвигнуться этой удивительной войне на закате XIX-го и на заре XX-го века, чтобы предостеречь христианские народы от неверия и предвозвестить им, что они сами приготовят себе погибель, если будут слушаться безумцев, отрицающих бытие Бога и признающих веру в него заблуждением, и если и в новом веке безбожие, отрицание Христа и христианства и ненависть к ним не ослабеют, а будут усиливаться ещё более, нежели как это было в XVIII и XIX-м веках, и что для предотвращения бед и погибели и для упрочения государственного и народного благосостояния они первее всего должны укрепить в себе веру в Бога и Христа и водворить в своей жизни христианское благочестие.

Что не любовь только к родине и не чувство только самосохранения воодушевляет Буров в борьбе, а преимущественно христианские чувства и христианское благочестие, это видно из того, как благородно, как человечно, как, можно сказать, свято ведут они эту борьбу со своими врагами, погребая их убитых, не позволяя себе в отношении к врагам никакой жестокости, никакого излишнего кровопролития.

И с какими людьми они так человечно, так христиански обращаются? С хищниками, которые, ни в чём сами не нуждаясь и владея множеством богатств захваченных

—588—

ими стран во всех концах земли, пришли в отечество Буров с целью завладеть открытыми и разработанными трудами Буров золотыми и алмазными копями, и отнять саму землю их, которые Буры добыли тяжкой, кровавой борьбой с дикарями, – отнять для того, чтобы иметь непрерывную цепь владений во всю длину Африки, от северного до южного конца её. Замыслившие присоединить республики Буров к своей территории и лишив Буров политической свободы и независимости, Англичане наводнили обе страны Буров своими войсками, опустошили их города и селения, рассеяли жён и детей, побили или угнали в плен их отцов, мужей и сыновей.

Без сомнения, не одна простота нравов и патриархальность жизни вместе с пламенным патриотизмом снабдили Буров не только мужественным бесстрашием в войне, но и милосердием к злейшим врагам – убийцам, разорителям, поработителям; милосердие и сострадательность к врагам – христианские добродетели и эти высокие добродетели взращены в Бурах их твёрдой верой в Бога и Христа, они цвет и плод их христианского благочестия и набожности, их христианского духа.

Конечно, возникает недоумение, почему же Англичане оказались своекорыстны, бесчеловечны и жестоки, между тем как и они – христиане, и значительная часть их принадлежит к вероисповеданию, почти одинаковому с вероисповеданием Буров.

Это недоумение легко разрешается, если припомнить, что теперь среди образованных народов очень много христиан только по имени, которые далеки от Христа и не руководятся Его учением, которое ни в своём образе мыслей, ни в своей жизни и деятельности не имеют почти ничего христианского, которые ни мало не думают о вечной жизни, для которых бог – их чрево и золото. Вызвавшие войну с Бурами ради корысти и завоевательных целей – христиане по имени. Чемберлен занимает высокую государственную должность в Англии, и вместе с тем он и члены его семьи – акционеры и участвуют в таких денежных предприятиях, которые не мирятся с государственными интересами их отечества. Такие люди не стесняясь приносят в жертву золотому тельцу всё, что угодно.

—589—

И как много таких людей в торгашеской Англии! Для них едва ли даже понятен смысл золотых слов великого поэта, их соотечественника, Байрона:

Лишь добродетели светило

Переживёт все времена,

Бессмертной славой поражая

Тебя, ничтожный человек.

Так на вершинах горных снег,

И зимой и весной

Лучи солнца отражая,

Светит ясной белизной.

И Англичане, – не все, а верующие из них, – читают по воскресениям Библию, как и Крюгер. Но ведь и книжники и фарисеи читали и знали Библию. Не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут (Рим.2:13). И не применимы ли к Англичанам слова, обращённые Апостолом Павлом к Иудеям: Хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога? (Рим.2:23). Англичане гордятся тем, что они в своих владениях не стесняют свободы личности и общественного мнения, а сами домогаются поработить себе маленький народ, который им вовсе не опасен и который вовсе не желает им подчиниться.

Англичане хвастаются своей образованностью и надменно считают себя первым народом в мире, а вызвали войну, которая позорит цивилизацию XIX-го века. Как бы не исполнились на них строгие слова ветхозаветного законодателя: Предаст тебя Господь на поражение врагам твоим; одним путем выступишь против них, а семью путями побежишь от них (Втор.28:25). Но могут оправдаться на них и ещё более грозные слова Иисуса Христа о книжниках и фарисеях, лицемерах: Да придет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле (Мф.23:35). Уже и теперь все народы осуждают Англичан за эту беззаконную и хищническую войну. Уже и теперь за кровь неповинных Буров они дорого заплатили кровью десятков тысяч своих солдат и огромной массой столь любезного им золота. Англичане, захватившие обширные владения во всех частях света, собирающие богатство со всех концов земли, домогающиеся владычествовать чуть не над всей

—590—

землёй, глухи к словам Христа: Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мк.8:36). Но горе тому человеку и тому народу, которому сокровища земли стали дороже души. Лондон – величайший и богатейший город в свете; но ведь и Карфаген, и Вавилон, и Ниневия, были многолюдные и богатые города: но уже давным-давно лежат они в развалинах, и на месте их пустыня, населённая дикими зверями. Конечно, то были города языческие; но и христианские города могут подвергнуться разрушению и даже совершенному запустению, если жители их будут веровать, мыслить и жить не по-христиански. Огромным и пышным городам, подобным Лондону, особенно нужно помнить изображение погибели апокалипсического Вавилона (Апок. 18 гл.). В конце XVIII-го века североамериканские колонии Англии, отложившись от своей митрополии и с необычайной быстротой возросши в государство обширное, многолюдное, богатое, могущественное и опасное для самой Англии, дали Англии первое предостережение. В конце XIX-го века Буры своей войной, разорительной и унизительной для Англии, сделали ей второе предостережение. Возможно, что в наступившем ХХ-м веке ей будут даны и ещё более внушительные уроки.

Но возвратимся, однако, к вероисповеданию Буров – кальвинизму.

Нравственная строгость и набожность современных Буров естественно переносят нашу мысль к колыбели их вероисповедания. Замечательно, что набожность и строгость, даже суровость нравов были присущи и первоначальной кальвинистической общине, основанной самим Кальвином, вот уже более трёх с половиной веков тому назад, в иной части света, среди другого народа, совсем при иных условиях быта и в другой политической и гражданской обстановке, – разумеем кальвинистическую общину в Женеве в XVI веке. Женевцы XVI века и по национальности, и по международным отношениям, и по своим занятиям, и по строю общественной жизни, и по исповеданию, которого они держались до перехода в кальвинизм, были совсем не то, что теперешние Буры Трансваальской и Оранжевой республик; а между тем

—591—

кальвинизм наложил свой резкий отпечаток и на женевцев XVI века и на Буров XIX столетия, что невольно чувствуется, что тех и других связывает какое-то глубокое духовное родство, что эти две общины, разделённые одна от другой несколькими веками и огромным пространственным расстоянием и совершенно чуждые одна другой во всех отношениях, похожи одна на другую по внутренней своей жизни, по духу и характеру. Кальвинизм – христианство сектантское, далёкое от православного, истинного христианства во многих пунктах вероучения и, особенно в Богослужении, тем не менее, и это вероисповедание сообщает своим последователям столь резкий и сильный религиозно-нравственный характер, что он прививается самым разнообразным племенам и удерживается в течение веков.

Это религиозно-нравственное сродство между Бурами и кальвинистами Женевы эпохи Кальвина даёт нам повод сообщить несколько замечаний о книге, двойное заглавие которой мы выписали, хотя она вошла в свет уже семь лет тому назад. Автор этой книги-диссертации – Роберт Виппер, профессор Московского университета по всеобщей истории.

Книга его есть нечто в роде гражданско-церковной истории Женевы за XVI-й век. Он описывает церковно-гражданскую жизнь этого города в эпоху Кальвина и его непосредственных учеников, когда Женева, превратившись из католического города в кальвинистический, усвоила суровый сектантский дух своего реформатора и строгий ригористический уклад жизни, свойственный кальвинистическим общинам.

В пятнадцати главах книги профессора Виппера (1–686 с.) раскрываются следующие предметы: политическое развитие Женевы до реформации; переход Женевы к протестантизму; политические и церковные идеи Кальвина; его практическая деятельность в Женеве, а отчасти и учёная, причём отмечаются фазы развития главного богословского сочинения Кальвина, его догматической системы Institutio religionis christianae; обстоятельства трёхлетнего пребывания Кальвина в Германии во время смуты в Женеве; процесс Сервета; последние годы Кальвина; деятельность в Же-

—592—

неве преемников Кальвина. Но особенно обширно и подробно раскрывается процесс развития политического и церковного устройства и жизни Женевской общины под влиянием Кальвина и его преемников в течение всего 16-го века и сопровождавшая этот процесс непрерывная борьба между церковными и гражданскими властями.

В конце книги помещены «Приложения», заключающие четырнадцать документов из истории Женевы в подлиннике, на французском языке (1–54 стр.).

Источниками и пособиями при составлении книги автору её служили:

1) Сочинения Кальвина в издании Страсбургских учёных Баума, Купица и Реуса, начатом в 1863 г., во время писания профессором Виппером своей книги ещё не оконченном и входящим, как часть, в более обширное издание под общим заглавием: Corpus reformatorum, где сочинения Кальвина начинаются с 29-го тома.⁴⁰³ Кроме сочинений Кальвина и писем его и к нему, в этом издании напечатано множество документов (церковные и другие ордонансы, акты процессов эпохи Кальвина и извлечения из протоколов Женевского Совета, Консистории и Коллегии пасторов).

2) Собрание писем в издании Herminjard’a под заглавием: Correspondansce des rėformateurs dans les pays langue francaise («Переписка реформатов в странах французского языка»).

3) Полулетописная очень обширная история Женевского народа А. Роже под заглавием: Histore du people de Genėre depuis la reforme jusqia Escalade. Voll. 1–7. Genėve 1870–1883 г. Заглавие обещало, что история Женевы будет произведена до 1602 г.; но Роже умер, успевши написать историю этого города только до 1568 г. Заключая множество добросовестно составленных выдержек из документов 16-го века, эта семитомная книга до некоторой степени может заменять первоисточники.

4) Рукописи, хранящиеся в архивах Женевы – государственном и консисторском, а именно: Протоколы Совета, сохраняющиеся в виде переплетённых фолиантов, из

—593—

которых каждый обыкновенно обнимает целый год: Аналы Коллегии пасторов; Протоколы Консисторского суда и ещё некоторые исторические документы.

Этим рукописным материалом проф. Виппер пользовался при составлении только последних четырёх глав своей книги, в которых излагается история Женевы с 1564 по 1604-й год, в эпоху, следовавшую за смертью Кальвина. При составлении первых же одиннадцати глав, т.е., более трёх четвертей книги, главным пособием ему служила История Руже, очень облегчившая его труд. Много пользовался он также сочинением Кампшульте, тоже не оконченным: Iohann Calvin, seine Kirche und sein Staat in Genf. Leipzig, 1869. I B. («Иоанн Кальвин, его церковь и его государство в Женеве»). Вторым томом этого сочинения профессор Виппер не мог воспользоваться: он был издан в Лейпциге Вальтером Гётцем уже после смерти Кампшульте, в 1900 г., тридцать лет спустя после издания первого тома. В этом втором томе подробно раскрываются взаимные отношения партий в Женеве и по содержанию он совпадает с книгой Виппера. Кампшульте мастерски освещает запутанные отношения, столкновения и борьбу между партиями в Женеве; он оставляет в тени непоколебимую и горячую религиозную веру, которая сообщала Кальвину непреклонную энергию в деле водворения в Женеве теократии и строгого нравственного уклада жизни. Кампшульте – историк, а не богослов. Тоже можно сказать и о книге профессора Виппера: богословско-религиозного содержания в ней меньше, чем сколько можно было ожидать от книги, посвящённой исследованию кальвинизма в Женеве.

Кроме этих, главнейших и лучших по истории Женевы и женевского кальвинизма, книг профессор Виппер часто ссылается на сочинения Генриха Фази, Иакова Фази, Розе, Галиффа – отца, Галиффа – сына, а при рассмотрении многих частных примеров – на сочинения Бонивара, Бореля, Лефрана, Безы, Корнелия, Мале, Селерье и друг.

За исключение сочинения Кампшульте и нескольких журнальных немецкий статей, все прочие многочисленные сочинения, на которые есть ссылки в книге г. Виппера, написаны на французском языке. Иначе и быть не могло;

—594—

о Женеве, о Кальвине, проведшем почти всю жизнь в Женеве, и о кальвинизме, зародившемся и распространившемся в XVI веке в Женеве, писали преимущественно сами же женевцы, а они говорят и пишут на французском языке.

Кстати, следует упомянуть, что после выхода в свете книги профессора Виппера иностранная литература обогатилась многими сочинениями о Кальвине и о женевском кальвинизме, из которых иные очень ценны. Так, в 1897 г. В одном из немецких журналов появилась статья Ланга под заглавием: Die Bekenrung Iohannes Calvin («Обращение Иоанна Кальвина»), в которой решается вопрос о том, когда именно в Кальвине произошло отпадение от католичества и обращение в протестантство. Этот вопрос, не затронутый в книге профессора Виппера, и раньше был обсуждаем не однократно. Напр., Дальтон напечатал об этом статью в 1893 г. в Deutsch-evangelischen Blatter. В 1898 г. Пастор Шуази (Choisy) напечатал в Женеве своё сочинение: La Theocratie a Geneve au temps de Calvin («Теократия в Женеве во время Кальвина»). В этом сочинении раскрывается следующий взгляд: Если под теократией разуметь подчинение гражданского управления и гражданской власти Церкви, то теократия не была введена в Женеве; а под теократией разумеет то, что обществу Женевы был привит религиозный характер, то она была введена в этом городе; Кальвин и его единомышленники признавали церковную и гражданскую власть равноправными и взаимно помогающими друг другу факторами общественной жизни; они не подчиняли всё гражданское церковному, а то и другое подчиняли норме, данной в Священном Писании, и ввели собственно не теократию, а библиократию. В книге профессора Виппера есть материал для решения этого вопроса, но сам вопрос нарочито не обсуждается. В 1899 г. в Лозанне вышло начало нового обширного сочинения о Кальвине профессора богословского факультета в Монтобане Е. Думерга (E. Doumergue) под заглавием: Iohan Calvin. Les hommes et les choses de son temps. Tome I: La jennesse de Calvin («Иоанн Кальвин. Люди и события его времени. Том I: Юность Кальвина»). Этот большой том (в нём 634 стр.), снабжённый рисунками и во-

—595—

обще превосходно изданный, распадается на пять отделов и обнимает жизнь Кальвина от рождения до 1536 г., до издания догматической системы Кальвина в её первоначальном виде. Всё сочинение рассчитано на пять таких же больших томов. В том же году Думерг напечатал в Лозане же небольшую книжку под заглавием: Une poignės des faux. La mort de Calvin et les Iėsuites («Рукоятка меча лжецов. Смерть Кальвина и иезуиты»), в которой старается разоблачить клеветы на Кальвина. В том же голу вышла брошюра Дюрана (Duran): Le mysticism de Calvin d’ après l’Institution chrėtienne («Мистицизм Кальвина по Христианскому наставлению»). Разумеется здесь главное сочинение Кальвина, его догматическая система, написанная на латинском языке под заглавием: Institutiones christianae religionis («Наставления христианской веры»). В том же 1900 г. закончено издание полного собрания сочинений Кальвина в Corpus reformatorum выпуском LXXXVI и LXXXVII томов Corpus’а, а творений Кальвина LVIII и LIX томов. В этих двух томах из сочинений Кальвина напечатаны всего только 13 проповедей, прежде не напечатанных. Зато оба тома наполнены разнообразными указателями, облегчающими изучение сочинений Кальвина. В 1900 же году вышел в свет второй том сочинений Кампшульте. Должно, наконец, упомянуть о лекциях на английском языке Kuyper’а, вышедших под заглавием: Calvinism («Кальвинизм»), также о книге Бернуса: «Thėodore de Beze à Lausanne». 1900 u.

Уже этот перечень показывает, что на Западе каждый год появляются статьи, брошюры и даже обширные труды о Кальвине и кальвинизме на немецком, английском и в особенности на французском языке.

У нас в России после выхода в свет книги г. Виппера ничего не появилось в печати о Кальвине и кальвинизме. Но раньше было напечатано в Православном Обозрении за 1878 и 1879-й годы обширное исследование Вл. Назоревского: «Иоанн Кальвин, реформатор XVI века». Профессор Виппер не упоминает о нём ни разу и, можно думать, не знает и о существовании его. Подобно огромному большинству наших светских учёных он, без сомнения, совершенно не знаком с русской богословской литературой. Впрочем, он имел под руками все те ино-

—596—

странные сочинения, которыми пользовался г. Назоревский, с прибавлением ещё тех, которые вышли в свет за последнюю четверть века, а потому ознакомление с сочинением г. Назоревского не могло иметь важности для профессора Виппера. Но если он не опустил из внимания даже незначительных статей в иностранных журналах, то из уважения науки в России следовало хотя бы упомянуть о труде г. Назоревского, во всяком случае, не маловажном и представляющим первый опыт в русской литературе, довольно обширного учёного исследования о Кальвине и кальвинизме. Недавно некто с кафедры того самого университета, в котором состоит профессором г. Виппер, обозвал русскую богословскую науку «обнищавшей». Однако о Кальвине и кальвинизме русский богослов написал учёное исследование пятнадцатью годами раньше, нежели гражданский историк – университетский профессор.

h6C (Окончание следует)

А. Беляев

—1—

1868 г.

1868 г.

Начало нового 1868 г. ознаменовано было для меня тем, что я начал с этого времени употреблять очки.⁴⁰⁴ От ежедневных занятий, с раннего утра и до поздней ночи, чтением книг и разного рода бумаг, а также писанием резолюций, писем и пр., зрение мое к концу минувшего года стало значительно ослабевать, а между тем к помощи стекол прибегать еще не хотелось. Но живший в Витебске и ко мне расположенный помощник попечителя Виленского учебного округа, действ. ст. сов. А.К. Серно-Соловьевич⁴⁰⁵ на основании собственного опыта, настойчиво убеждал меня немедленно начать употребление очков, если я не желаю вовсе ослабить свое зрение. Вняв этому доброму совету, я призвал к себе Витебского окулиста Цвигмана и заставил его подобрать мне по глазам стекла. Подходящими, как нельзя лучше, оказались стекла № 20-го concave (вогнутые). Когда я в первый раз надел себе на нос очки с такими стеклами, то я как будто бы совершенно прозрел, и в первое время не знал устали в чтении и письме.

Письменные сношения в наступившем году особенно часты были с известным неутомимым деятелем на пользу церквей Западного края, Московским потомственным дворянином, И. И. Четвериковым,⁴⁰⁶ который не только продолжал доставлять в Витебск собранные мною в Москве и оставленные там для исправления утварные

—2—

1868 г.

и ризничные вещи, но и исполнял новые мои просьбы и разного рода поручения.

1-го Января И. Ив. извещал меня, что он надеется скоро послать мне колокол в 30 пудов взамен разбитого. От 6 ч. писал: «о. благочинный Платон Иванович Капустин⁴⁰⁷ доставил ящик с сосудами, который послан вам с пассажирским поездом. Послано еще пять мест». При этом уведомлял, что цена колоколам в Москве по 15 руб. 50 к. за пуд, а старая колокольная медь, если променять ее на новый колокол, принята будет по 13 рублей, без промены 12 руб.

3-го числа, получил я из Москвы от Даниловского настоятеля и председателя Общества любителей духовного просвещения, о. архимандрита Иакова,⁴⁰⁸ письмо от 23-го декабря минувшего года следующего содержания:

«С праздниками Христова Рождества и Нового года честь имею поздравить, желая вашему преосвященству избыточествующей благодати от Бога и от человек.

Нас сиротствующих еще не утешил Господь вестью о преемнике незабвенному владыке.⁴⁰⁹ После 40-го дня, вероятно, будет известно, кто сей избранный.

Вам, думаю, уже известно, что все бумаги после покойного владыки, без всякого разбора, взяли в Питер.⁴¹⁰ Не помог и протест против такого бесцеремонного захвата. В библиотеке владыки, разбором и описью которой, между прочим, занимаюсь и я, доселе ничего рукописного не оказалось, разумею сочинения владыки. Серебра и платья довольно. Денег мало: всего 265 руб. кредитными билетами и золота рублей 150. В народе толкуют, что осталось полтора миллиона. Так могут говорить не знавшие нестяжательности владыки.

Наше Общество положило и заявило в газетах, что будет издавать материалы для биографии митрополита Филарета. Это слово ко всем; к вам обращаюсь с особенною просьбою поделиться письмами владыки и всем, что интересно и дорого по отношению к нему. Покорнейше прошу

—3—

1868 г.

собрать и прислать. Если угодно, подлинники возвратим, сняв для себя копии. Печатать все еще не приходится. Многое до времени будет храниться втайне. У вас есть записи из разговоров и бесед владыки: сообщите и это. Общество будет благодарно вам, а я наипаче».

На другой же день, т. е. 4-го числа, писал я о. архимандриту в ответ на его письмо:

«Я намеревался на сих днях сам писать вам и благодарить вас за вашу благую мысль относительно передачи икон из Московской консистории в Полоцкую епархию, но вы предварили меня, и это обязывает меня поспешить как исполнением моего намерения, так и ответом на ваше братское послание.

Усерднейше благодарю вас, достопочтеннейший о. архимандрит, за ваше обязательное предложение в рассуждении икон, с которыми вы не знали, что делать, но которые получили и получат у меня самое приличное употребление. Лучшими иконами, и в особенности в металлических окладах, я украсил столбы Кафедрального Собора, взамен висевших на них неблагообразных и неприятно поражавших взор православного богомольца униатских изображений. Таких древних и святолепных икон, какими украсил я собор, здесь никто и нигде не видал; не только древле-православные, но и воссоединенные из унии любуются ими и с благоговением поклоняются им. Остальные иконы розданы будут мною как по городским, так и по сельским церквам, где они также составят наилучшее украшение.

Известие о захвате бумаг и даже всей частной и конфиденциальной переписки почившего в Бозе Святителя возмутило меня до глубины души.

Ваше намерение собирать и издавать материалы для биографии Святопочившего Архипастыря Московского весьма похвально. С своей стороны, я постараюсь доставить вам, что будет возможно. К сожалению, я не записывал, да и не имел возможности записывать те беседы, коих имел счастье быть свидетелем и участником в течение немалого времени. Я думаю доставить вам только выдержки из некоторых писем ко мне усопшего Рукоположителя и Благодетеля моего».

—4—

1868 г.

9-го ч. я получил из Петербурга от бывшего секретаря Полоцкой консистории М.Г. Никольского⁴¹¹ первое достоверное известие о назначении на Московскую кафедру нового митрополита. Вот что писал он мне от 6-го числа:

«По прибытии в Петербург узнал я из источника, весьма достоверного, что на кафедру Московской митрополии назначается высокопреосвященнейший Иннокентий,⁴¹² архиепископ Камчатский. Вчера, 5 января, Высочайше утвержден всеподданнейший о сем доклад, а ныне послана владыке Камчатскому телеграмма чрез Верхнеудинск».

11-го ч. писал я в Петербург А.П. Муравьеву⁴¹³:

«Приветствуя вас с наступившим Новым годом, усердно желаю вам прежних милостей и благодатных утешений от Великодаровитого Господа и Владыки времени и лет.

Весть о назначении на Московскую кафедру Камчатского Святителя столь же неожиданна, сколь нечаянна была весть о кончине его предшественника. Вероятно, с этим назначением соединены какие-либо особенные намерения. Но для вас, я думаю, это назначение имеет ту добрую сторону, что вы спокойно можете оставаться до весны в своей квартире.⁴¹⁴ Желательно бы знать, имели ли вы и какие, именно, имели отношения к новому Московскому владыке. Не знаю, известно ли вам, что высокопреосв. Иннокентий в 1858 г. приглашал меня к себе в викарии на Ситху, и, когда я не изъявил на это согласие, он был не совсем доволен моим отказом».

На это немедленно ответил мне А.Н., и вот что́ писал он от 14-го числа:

«Благодарю вас за поздравление с новым годом.

Назначение митрополитом Иннокентия есть истинное благословение Божие и притом прямое исполнение воли

—5—

1868 г.

усопшего владыки, ибо он мне говорил еще в Октябре, когда речь зашла об Иннокентии, что «был бы весьма доволен, если бы он занял по нем его кафедру, так как его особенно любит и уважает». Действительно, один лишь Иннокентий из всех наших архиереев, от первого до последнего, может по достоинству своего твердого и апостольского характера, заменить гения-усопшего и быть истинным оплотом Церкви. Знаю, что некоторые ученые в академиях желали бы ученого оратора и молчальника на деле, каких у нас много, но не так судил о нем промысл Божий, и человека, по-видимому, простого, но подвижника и создавшего, подобно Кириллу и Мефодию, язык Алеутский и Якутский для слова Божия, поставил на кафедру гениального Филарета, как истинное духовное его чадо, им рожденное на пользу церкви. Москва очень этим утешена и преосв. Леонид⁴¹⁵ также, который при нем остается».

15 ч. писала мне из Москвы Н.И. Киреевская:⁴¹⁶

«Хотя очень немногими словами, но желаю передать вам, глубокоуважаемый владыко святый, что Господь сподобил меня быть на поминовении 40-го дня, но благодетеле нашем покойном владыке, митрополите Филарете.

Служение было великолепное. Но немного, и даже очень мало, было посетителей, что грустно и тяжело отозвалось в сердце!

Молитва у св. мощей препод. Сергия за вас и от вас поклонение дорогому праху св. владыки с любовью мною исполнены. Выразить же грустное чувство сиротства моего не в силах; рана в сердце становится все глубже и глубже и лишение бывшего счастья и отрады душевной чувствительнее.

С Сергеем Константиновичем Смирновым⁴¹⁷ я имела удовольствие познакомиться, но времени для беседы было слишком мало, о чем жалею, хотя успела видеть в нем человека истинно прямого, умного и доброго. Желала

—6—

1868 г.

бы очень продолжить с ним знакомство; он мне пришелся по духу; может быть ему женское общество только не будет по вкусу?

Не видя в служении о. архимандрита Михаила⁴¹⁸, я спросила о нем и с грустью узнала, что не служил он, по причине болезни; это побудило меня его навестить. Он меня добро принял. Страдает жестоко ревматизмом в ногах. Недолго я была у него, а вынесла чувство глубокое; приятно видеть в этом замечательном человеке, немало и напрасно потерпевшем на Севере,⁴¹⁹ чувство искренней любви и преданности к покойному владыке митрополиту, ревность и верность Православию и безропотную покорность не жалостной судьбе. О. архимандрит Михаил человек замечательный и вполне достойный истинного уважения.

Здесь все ожидают назначения нового митрополита и желания многих различны. Славянофилы, действуя чрез известное вам дамское лицо,⁴²⁰ достигают своего желания в назначении Камчатского Иннокентия, о котором не раз слышала от св. владыки, что вовсе не может быть нигде епархиальным начальником, кроме миссии, для которой он как бы сотворен, а что если бы назначили его куда-либо, то он все переломает, разрушит и ничего, кроме вредного, от его действий не будет.

Дамское большинство и древний генералитет желают преосвященного Леонида.⁴²¹

Священство желает преосв. Димитрия.⁴²² – А что должно на днях утвердиться, что угодно Богу, или что за грехи наши попустит Господь в наказание, покуда неизвестно: и если не откажется Иннокентий, то очень странно!..⁴²³

—7—

Поведаю вам, владыка святый, мое грустное удивление о преосвящ. Игнатии⁴²⁴ в отношении меня. Он как бы раззнакомился со мною. По кончине владыки, как только имела силы, поехала к нему нарочно, как к родному покойного выразить чувство участия и общей нашей скорби и печали. Он не принял. Потом вторично была 26-го декабря в день рождения покойного владыки, не застала его дома. И он до сего дня не удостоил меня посещением?! Что-то несколько странно?! впрочем, я ведь не желаю отягощать его собою. Но со мною как то еще не случалось, чтобы, познакомившись раз, потом не желали знать.

Да сохранятся между вами и мною искренние отношения и любовь о Господе. Дорожу ими, как единственным утешением моим на земле, и, поручая себя вашей отеческой любви, желаю вам всех благ и совершенного здоровья».

В ответ на это писал я от 6 февраля:

«Если в назначении на Московскую кафедру нового архипастыря и допустить участие каких-либо человеческих расчетов, то оно отнюдь не могло исключить и действия Божественного Провидения. Впрочем, от чего бы ни зависело это назначение, нельзя не обратить здесь внимания на то, что Московская святительская кафедра ни разу еще не была занята лицом, не получившим так называемое высшее академическое образование. Это обстоятельство очень знаменательно.

Опыт, я думаю, скоро обнаружит, на своем ли месте поставлен Камчатский святитель или нет.⁴²⁵

В преосвященном Игнатии замечается некоторая перемена и в отношении ко мне. Бывало, не ожидая от меня ответа, он почти каждую неделю писал ко мне; а ныне не спешит ответами и на мои письма. Видно, он или обременен до крайности делами, или чрезмерно потрясен в духе лишением мощной и крепкой для него опоры. Вероятным представляется то и другое объяснение.

Архимандрит Михаил, сколько отличается ученостью, столько же мягкостью и благородством характера, но здо-

—8—

1868 г.

ровьем никогда не отличался. В настоящее же время, к физической его немощи, естественно присоединяется и нравственное страдание. При его несомненных достоинствах, ему надлежало бы стоять на более возвышенном посте, но, видно, придется ему еще, потерпеть немалое время, при неблагоприятном на него воззрении власть имущих. Впрочем, терпение есть неизбежный удел всякого христианина, тем паче монаха. Притом и на высших степенях служения, как на высоких вершинах гор, человек еще более открыт для всяких ветров и бурь. Скромное положение Синодального ризничего я не променял бы, по доброй воле, ни на какое другое положение в мире.

Как вам рекомендовал я С.К. Смирнова, так и ему писал о вас и выражал надежду, что знакомство с вами для него будет весьма приятно.

О себе не могу сказать вам ничего особенно приятного: каждый день одни и те же заботы с дополнением непредвиденных иногда огорчений со стороны пасомых, и в особенности духовных персон. Консистория все еще не в порядке. По дому, впрочем, слава Богу, все обстоит благополучно».

17-го ч. писал я в Москву К.И. Новоструеву:⁴²⁶

«Приношу вам усерднейшую благодарность за праздничный привет и за сообщение Московских вестей и толков о назначении преемника святопочившему первосвятителю.⁴²⁷ Итак, ни одно из предположений Москвы не оправдалось. Но признаюсь, как для меня, так, вероятно, и для многих, назначение на Московскую кафедру святителя Камчатского совершенно неожиданно. Любопытно бы знать, какие соображения имелись в виду при этом назначении в Петербурге, и как приняла это назначение Москва? Что касается собственно вас, я думаю, это назначение для вас приятно и благонадежно. Ваше положение при новом, вас знающем, владыке может быть прочно и нерушимо.

С любопытством прочитал или вернее повторил я вашу многоученую статью «о скуфье и камилавке» в Душеполезном чтении.⁴²⁸ На основании вашего исследования, я думаю разрешать в своей епархии употребление черных скуфей священникам в крестных ходах, и в особенности при провождении покойников в зимнее время, о чем некоторые уже и начали меня просить. До сих пор здесь при похоронах, как католики, так и православные, и не только миряне, но и священники, имели и имеют обычай идти с покрытою головою – в шапках».

Того же 18 ч. писал я профессору М. Д. Академии С.К. Смирнову:

«Кончина великого Московского Святителя, поразившая глубокою скорбью весь православный мир, составляет для меня величайшее лишение. В нем я лишился не только рукоположителя, но и благодетеля в моем, поистине, тягостном положении. Теперь я не знаю, к кому обратиться, в случае недоумения или какого-либо затруднения по служебным делам. Осталось у меня одно только утешение – драгоценные, преисполненные отеческой любви и участия, письма почившего в Боге Святителя.⁴²⁹

Общество любителей дух. просвещения, предпринимая издание материалов для биографии блаженно почившего Святителя, делает прекрасное дело, но это труд только приготовительный. Составление же самой биографии, достойной великого иерарха, по моему мнению, есть нравственный долг Московской Дух. Академии. Вероятно, Академия этим делом уже озабочена.

Приветствую Вас с новым Владыкою. Признаюсь, сколь нечаянна была для меня весть о кончине Святителя Филарета, столь же неожиданно было известие и о назначении ему преемником Святителя Иннокентия. Любопытно знать, было ли в Москве известно ранее 5го числа об этом назначении. Слышно, что Москва с утешением приняла это назначение.

—10—

1868 г.

О себе утешительного сказать Вам почти ничего не могу. Заботы, скорби и душевные огорчения не только не прекращаются, но как будто с каждым днем умножаются. Помолитесь за меня Бога ради Преп. Сергию, чтобы он не оставил меня своею благодатною помощью и утешением».

23го числа Преосвященный Леонид, Епископ Дмитровский, препровождая ко мне образ почивающего во гробе Спасителя с вделанным в оный небольшим камнем от скалы Св. Гроба, писал:

«Очень долго был в деле образ с камнем от скалы Св. Гроба. Теперь он препровожден к Вам. Прошу принять его как благоговейно приносимый обителью⁴³⁰ и мною дар церкви вам от Господа вверенной. Св. Преподобная Ефрросиния да вознесет ко Господу о нас иноках Саввинских св. свои молитвы.

Я погружен в дела моего звания и радуюсь, что могу служить по мере сил своих владыке моему и по успении его. Только вчера получил указ о новоназначенном Архипастыре. Это назначение дает надежду, что меня не сгонят еще с Саввинского подворья. Впрочем, полагаюсь во всем на Господа, благодарный ему за все его дары.

Господь да поможет Вам в Вашем подвиге, видном не только для иноков, но и для человеков».

На это я отвечал ему от 5го февраля:

«С чувством благоговения и с глубокою признательностью к Вашему Преосвященству принят мною и православными обитателями града Витебска Ваш священный дар. Драгоценный дар этот навсегда будет служить памятником духовного общения церкви Московской с церковью Полоцкой, и в частности священным залогом братского союза Вашего Преосвященства с моим не достоинством. Нетленно почивший во гробе Пречистою Плотью Своею и тридневно из него воссиявший Господь И. Христос сторицею да воздаст Вам за Вашу братскую ко мне любовь!

В настоящие дни совершилось пятидесятилетие Вашего земного поприща: приятнейшим долгом поставляю при-

—11—

1868 г.

нести по сему случаю Вашему Преосвященству мое усерднейшее поздравление. Содержащий в своей власти времена и лета да умножит дни жития Вашего и да сохранит Вас на многие лета во здравии и благополучии, к благу Православной церкви и к утешению присных Вам и всех любящих и чтущих Вас!

Приветствую Вас с новым Архипастырем и радуюсь, что сие назначение приятно для Вас и что им обеспечивается Ваше личное спокойствие. Но, если новый Владыка для Вас приятен, Вы для него, в свою очередь, не только полезны, но и необходимы. Некогда Вы, им призываемые, не рассудили идти к нему на помощь; теперь Он сам идет к Вам, чтоб воспользоваться Вашею благопотребной для него помощью. Но его пришествие к Вам, я думаю, нескоро еще последует. Правда ли, что на место Высокопреосвящ. Иннокентия в Благовещенск имеется в виду Преосвящ. Гурий?⁴³¹

Пока дела Московского епархиального управления состоят во власти Вашего Преосвященства, позвольте воспользоваться мне Вашим полномочием. В прошедшем году, с благословения и разрешения покойного Владыки, из Московской Консистории было выслано мне несколько разного рода дел, для рассмотрения и научения делопроизводству моих почтенных, но мало сведущих, Членов Консистории, но, в 1-х, то были дела только 1-й Экспедиции Московской Консистории, и во 2-х с недавнего времени в мою Консисторию вступили два новых члена, которые не видели тех дел. Посему, не благоволите ли разрешить Г. Секретарю 2-й Экспедиции Московской Консистории отобрать несколько разнородных дел, более важных и обстоятельнее рассмотренных, и препроводить ко мне на непродолжительное время, для той же надобности, как и в минувшем году? Беспорядки по Консистории до сих пор служат для меня источником ежедневных огорчений».

Изъясненная в этом письме просьба относительно доставления из Московской Консистории решенных дел благосклонно была исполнена.

—12—

1868 г.

29 ч. писал мне из Петербурга Август Матвеевич Гезен,⁴³² с давних пор знакомый мне по Москве:

«Недавно я получил из Рима от Кардинала Питры⁴³³ письмо с приложением двух экземпляров нового его сочинения: «Hymnographie de l’eglise grecque». Один из них назначен для меня, а другой он просит меня переслать Вашему Преосвященству, что я исполнил сегодня, и считаю долгом известить Вас об этом.

Я не успел еще прочесть все введение, но и поверхностное перелистывание убедило меня, что оно очень интересно в том отношении, что доказывает существование особого рода силлабического размера в греческих ирмосах и тропарях.

Не будем ли мы иметь счастье видеть Вас в продолжение наступившего года в С.-Петербурге? В таком случае льщу себя надеждою, что Ваше Преосвященство не оставите известить меня о вашем прибытии».

В ответ на это писал я от 14 февраля:

«Письмо Ваше от 29 минувшего января и одновременно с ним посланную книгу – новое произведение ученых трудов достопочтенного Кардинала Питры – имел я удовольствие получить своевременно, но, простите, несвоевременно извещаю вас о сем.

Если вы писали уже монсеньору Питра, надеюсь, что изъяснили Его Высокопреосвященству и мою признательность за его добрую о мне память и приятный дар; а если нет, то прошу вас принять на себя труд исполнить это.

К сожалению, в настоящую пору и в настоящем моем положении, я не только не имею возможности сам заниматься исследованиями о церковных древностях, но не имею времени даже читать издаваемый другими по этой части сочинения: все мое время поглощено делами и заботами по службе.

В Петербурге я всегда желал побывать только один раз, но сверх моего чаяния я был там уже три раза. Не предвижу случая в скором времени быть опять в

—13—

1868 г.

северной столице, но если бы довелось быть там, за удовольствие почту видеться с вами, как с старым добрым знакомым».

30 ч. приветствовал я со днем Ангела (3-го февраля) Графиню Анну Георгиевну Толстую,⁴³⁴ причем писал ей:

«К многочисленному сонму личных поздравителей спешу присоединиться и я с моим заочным приветствием Вашего Сиятельства со днем вашего ангела и с усерднейшим желанием, да продлит Господь, предстательством вашей небесной Покровительницы, дорогие дни вашей земной жизни, посвященные не светской суете, но делам христианской благотворительности!

В ряду облагодетельствованных Вами я поставляю и себя с вверенною мне паствою. Ваше щедрое приношение на пользу бедствующих церквей Полоцкой епархии навсегда сохранится в ее летописях. Но для вашего благочестивого и человеколюбивого сердца не довольно было оказать помощь нуждающимся храмам Божиим, вы обещали свою помощь и их служителям. На мое предложение касательно помещения в Полоцкое училище девиц духовного звания одной из священнических сирот в качестве пансионерки Вашего Сиятельства, вы благосклонно изъявили ваше согласие. Начальница училища представила мне на сих днях одиннадцатилетнюю дочь умершего сельского священника по имени Надежду Соколову, как способную и оказавшуюся, по испытании, достаточно подготовленною к принятию в училище. Не благоволите ли, милостивая и благодетельнейшая графиня, ознаменовать день вашего ангела новым делом христианского милосердия – обеспечением воспитания бедной сироты, и тем присоединить к бесчисленному множеству о вас молящихся еще одну усердную молитвенницу.

Содержание воспитанницы, в течение шестилетнего курса, стоит 300 р. сер., полагая за каждый год по 50 рублей.

Приношу Вашему Сиятельству усерднейшую благодарность за телеграфическое известие меня о кончин е Московского Первосвятителя. Не трудно представить, какое впечатление произвела на меня эта печальная весть. В почившем

—14—

1868 г.

Святителе я лишился не только рукоположителя и благодетеля, но и руководителя и мудрого советника в моем поистине затруднительном положении. Да воздаст Ему Господь своею милостью за его великие ко мне благодеяния».

Ответа на это письмо не получил.

По поводу словесного заявления Директора Народных училищ о неспособности к законоучительской должности священника села Апанаскова Лепельского уезда, Автонома Клодницкого, дана была мною 5-го числа следующая резолюция:

1. Из послужного списка свящ. Клодницкого за 1867 г. видно, что он уволен из низшего отделения Полоцкой Семинарии за болезнью, имеет от роду 60 лет.

2. В том же списке, против имени его, рукою Благочинного отмечено, что а) он, Клодницкий, своих проповедей не произносил по неспособности к тому; печатные же поучения читал лишь изредка по недостатку усердия к назиданию паствы; церковный устав мало знает, а потому мало оного придерживается; б) не имеет особенной любви к богослужению, а по слабости зрения немного полезен на приходе; в) в 1862 г. состоял под следствием по делу о причинении оскорблений и ругательств гражданке Спижинской и штрафован 6 р. 15 коп.

Из вышеизложенного следует, что священник Клодницкий, по недостатку образования, по преклонности лет и слабости зрения, к должности законоучителя не может быть признан способным, а по недостатку усердия к назиданию паствы и любви к богослужению, и как состоявший под судом и штрафом, не благонадежен и для пастырского служения. Посему его, Клодницкого, как неспособного и неблагонадежного, уволить за штат, и на его место определить другого, более способного и благонадежного, с назначением в должность законоучителя в Апанасковское народное училище».

На место Клодницкого переведен был священник Россицкой церкви Дриссенского уезда Игнатий Котырло – человек способный и благонравный. Между тем, священник Клодницкий, почитая себя обиженным, принес на меня в июле жалобу Св. Синоду, в которой, объясняя свое будто бы бедственное положение, просил о возвращении его

—15—

1868 г.

на прежнее место. В след за тем, он обратился с докладною запиской к Обер-Прокурору Св. Синода, в которой просил его принять участие в его положении. Но в конверте, заключавшем эту записку, оказался писанный другою рукою безыменный донос, исполненный, как выразился в своем письме ко мне от 6-го сентября 1868 г. за № 4126 Товарищ Обер-Прокурора, самых наглых обвинений против меня и против священников Альбицкого⁴³⁵ и Преферансова.⁴³⁶ В безыменном доносе сообщалось: 1, о взятии священником Альбицким (во время поездки со мною в октябре 1867 г. в г. Велиж по случаю освящения церкви) по 30-ти рублей с каждой будто бы велижской церкви; 2, о двукратной якобы выдаче священнику Преферансову по 150 руб. (из суммы, разумеется, 19,000 р. ежегодно отпускавшейся тогда в непосредственное распоряжение Архиерея для пособия духовенству); 3, о двух каких-то антиминсах, освященных Преосвященным Исидором⁴³⁷ и Василием;⁴³⁸ 4, об удержании яко бы половины из назначаемых пособий; 5, о поднятии в Консистории старых дел и о марании послужных списков; 6, о жалобе на священника Малишевского по делу о корчме. – В заключение доноса высказана угроза о том, что обстоятельства Полоцкой епархии могут сделаться известными в Хельме и во Львове и выражено требование удаления из Полоцкой епархии Владимирцев.

Товарищ Обер-Прокурора Ю. В. Толстой, препровождая ко мне докладную записку священника Клодницкого и безыменный донос, писал от 5 Сентября:

«Не считая себя в праве не сообщить Вашему Преосвященству упоминаемый в официальном моем отношении бумаги, полученные от свящ. Клодницкого, имею честь при сем препроводить их в подлиннике с покорнейшею просьбою по прочтении их возвратить. При этом позволяю себе просить об оставлении их без последствий в полной уверенности, что уже исполнение официальной моей просьбы

—16—

1868 г.

послужит для свящ. Клодницкого достаточным убеждением, что он не достигнет своих целей путем тайных ябед и безыменных доносов».

Возвращая Г. Товарищу Обер-Прокурора докладную записку священника Клодницкого и безыменный донос, я писал Его Превосходительству от 21-го сентября следующее:

1. Что касается безыменного доноса, то, если бы требовалось от меня по оному объяснение, опровергнуть его не стоило бы никакого труда: в нем от первой до последней строки недобросовестная ложь и клевета.

Высказанная в доносе угроза, что обстоятельства Полоцкой епархии могут сделаться известными в Хельме и во Львове, меня не устрашает и не может отклонить от пути, по которому я иду и намерен идти вперед при управлении вверенною мне епархией. Если опасаться подобного рода угроз, то православному епископу не следует оставаться здесь ни одного дня.

2. К крайнему прискорбию моему, людей, подобных Клодницкому, оказывается здесь очень довольно. В течение двухлетнего пребывания моего на Полоцкой кафедре, немало уже получено мною безыменных пасквильных писем и доносов, и мне известно, что такой образ действования всегда составлял отличительную черту Полоцкого духовенства. Такая мрачная и унизительная черта в характер е здешнего духовенства, без сомнения, есть горький и печальный плод векового преобладания над ним латинства и в особенности иезуитизма. Один из протоиереев, без зазрения совести, признавался мне, что написать пасквиль составляет для него приятное удовольствие; и этот же самый протоиерей не далее как третьего дня имел бесстыдство угрожать мне самому пасквилем, и притом печатным, если я ему не возвращу должность благочинного, от которой он удален мною в прошедшем году за неправильное и неблагонамеренное действование. Вот до какой наглости способны доходить некоторые из здешних служителей алтаря Господня. В случае появления в печати обещанного пасквиля, я не премину, конечно, довести до сведения Св. Синода о виновнике этого пасквиля. Но, если высшему начальству неугодно будет принять надлежащих мер к ограждению меня от неблагонамеренных доно-

—17—

1868 г.

сов и в особенности от безыменных пасквилей, то мое дальнейшее пребывание на Полоцкой кафедре будет самое тягостное и безотрадное, потому что, с течением времени, более и более усматривается мною всякого рода беспорядков, к прекращению коих я по необходимости должен принимать более или менее строгие меры. Но меры взыскания, как бы они справедливы не были, в людях неблагомыслящих и неблагонамеренных, естественно, не могут возбуждать добрых чувствований в отношении к епархиальному начальству».

Впоследствии дело разъяснилось. Священник Клодницкий сам признался мне, что первоначальную мысль о жалобе на меня Св. Синоду внушил ему священник села Струни Стеф. Конюшевский, а прошение сочинял протоиерей Юркевич.⁴³⁹ Тот же Юркевич писал потом и докладную записку на имя Обер-Прокурора и отправлял ее на почту. Ему же, без сомнения, принадлежит и составление безыменного доноса.

Жалоба свящ. Клодницкого оставлена была без всяких последствий.

Но я должен возвратиться назад.

6-го февраля писал мне из Москвы бывший Витебский Губернатор В. Н. Веревкин:⁴⁴⁰

«Горячее участие, выраженное Вашим Преосвященством в прошлом году к Елисавете Петровне⁴⁴¹ и моему семейству, в те дни, когда Провидению угодно было посетить меня тяжелым испытанием, привязало меня к Вам навсегда, так что ныне одну из сильнейших потребностей моего сердца составляет желание поручить Вашим теплым молитвам новорожденного моего сына Всеволода. Родился он 31-го января в 5 часов и 20 минут по полудни. Бог благословил явление его на свет, и все совершилось благополучно, но третий, четвертый и пятый дни были весьма тяжелыми днями, так что живо возобновили те же впечатления, которые столь глубоко перечувствовал я во время прошлогодней болезни жены. Ныне ей уже

—18—

1868 г.

лучше, и я спешу воспользоваться первыми свободными минутами, чтобы сообщить Вам о нашем счастье иметь сына. Я назвал его Всеволодом, чтобы день его Ангела 11 февраля, совпадающий с прошлогодним днем кризиса болезни Елисаветы Петровны, был отныне всегда днем праздничным в моем семействе, и нынешний год этот же день будет с помощью Божьей днем его Св. Крещения. Ежели это письмо будет доставлено вам своевременно, то позвольте мне надеяться, что вы, Ваше Преосвященство, призовете помощь Вышнюю на новое чадо Православной церкви и помолитесь о здоровье жены моей с тем же любвеобильным расположением, каковым сопровождалась Ваша молитва о ней год назад, во время тяжкой болезни, от которой она исцелилась, конечно, не ради человеческого искусства, а ради особенной благодати Божией, испрошенной у Господа всеми любившими ее. Воспоминание о том, как Вы, Преосвященнейший Владыка, относились к моему горю, никогда не изгладится из памяти моей, и я поставляю себе священным долгом теперь, по случаю годовщины болезни жены, еще раз выразить Вам чувства моей глубокой признательности. Мое новое назначение командующим 16 дивизией возвращает меня в пределы Витебской губернии и даст мне возможность свидания с теми, которые сохранили ко мне и за пределами службы свое доброе расположение. В настоящую минуту болезнь жены удерживает меня еще в Москве, но после 17-го Февраля я полагаю иметь возможность отправиться к месту служения, и позволяю себе надеяться, что, при первом посещении Вами Динабурга, мы с Вами увидимся».

С архимандритом Полоцкого Богоявленского монастыря Григорием,⁴⁴² отправившимся в Москву за получением мира, 22 числа послал я в Петербург А.Н. Муравьеву образ преп. Евфросинии, причем писал ему:

«В вашей молитвенной храмине, между множеством древних и святолепных икон, я не приметил изображения преп. Евфросинии, княжны Полоцкой.

Для восполнения сего недостатка, пользуясь благоприят-

—19—

1868 г.

ным случаем, препровождаю к вам при сем икону 1308 г. преп. Евфросинии – список с довольно древнего образа, находящегося в Полоцкой обители, где преподобная совершала свои молитвенные подвиги и где на память по себе оставила драгоценный Крест. Вместе с тем посылаю службу и краткое Житие преп. Евфросинии.

С истинным утешением и душевным умилением прочитал я в «Православном Обозрении» ваши «Впечатления кончины и погребения митрополита Московского Филарета».⁴⁴³ Нельзя не принести вам душевной благодарности за эту художественную и трогательную картину.

В последнем письме вашем ко мне, вы предлагаете, между прочим, чтобы я открыто, хотя, и осторожно, возвестил о моих душевных скорбях. Не почитаю это удобным; да и трудно в коротких словах передать все, что приходится мне испытывать в настоящем моем положении.

Если бы вам, по вашему доброму ко мне расположению и участию, угодно было получить хотя некоторое понятие о моих служебных затруднениях и огорчениях, то в этом может отчасти удовлетворить вас податель сего письма. Ему близко известны мои обстоятельства».

За дар и за письмо А. Н. не остался у меня в долгу. Он писал мне от 1-го марта:

«Сейчас был у меня ваш архимандрит, и, казалось, остерегался быть слишком многоглаголивым, а быть может это есть природная Белорусская молчаливость. Приношу вам благодарность за прекрасную икону препод. Евфросинии, которой, действительно, у меня не было. Она последует за мною и в Киев, куда совсем переселяюсь после Пасхи, опустеют мои гостеприимные палаты, коими вы так любовались. Они нужны для нового владыки, ожидаемого в исходе мая, ибо Пасху проведет в Иркутске. Жаль, что не могу его дождаться, но я должен спешить в Киев для работ по укреплению Андреевской горы.⁴⁴⁴

Я думаю теперь вы уже получили посланную мною брошюру о погребении владыки. Я сам ее получил очень

—20—

1868 г.

поздно из печати и, конечно, не мог вас забыть. Жаль, что тревожат память усопшего печатанием его писем и документов в светских журналах и газетах; а тут и премудрый Сушков удружил изданием нелепых своих записок⁴⁴⁵ столько же о себе, сколько и о владыке, с приложением и других щекотливых писем, в том числе и моих, которые он не имел никакого права издавать.... Хвать друга камнем в лоб! И все это происходило пред глазами преосвящ. Леонида; это не делает чести его прозорливости, и я написал ему по сему случаю весьма сильное письмо».

Письмом от 23-го числа уведомил меня из Москвы И.И. Четвериков, что он посылает мне 4 места с разными церковными вещами, в том числе 10 священнослужебных сосудов от П.Г. Цурикова,⁴⁴⁶ и что к 5-му марта будут готовы 3 колокола.

Вначале 1868 г. последовало Высочайше утвержденное сокращение штатов клира в Кафедральных соборах: вместо 4-х священников, кроме настоятеля, положено быть только 3-м. Вследствие сего, резолюцией от 23-го февраля я перевел от Витебского кафедрального собора к Софийскому собору г. Полоцка младшего священника Николая Сенкевича. Обиженный таким перемещением, Сенкевич не хотел отправляться к новому месту своего назначения, а вместо того подал мне прошение об увольнении на 28-мь дней в Петербург под предлогом лечения какой-то застарелой болезни, не допускающей ни малейшего отлагательства; при чем представил и медицинское свидетельство. Проникая в его тайные и лукавые намерения, я сдал его прошение в Консисторию с такою резолюцией: «Марта 1 дня. Священник Н. Сенкевич резолюцией от 23-го минувшего февраля, на основании указа Св. Синода от 5-го того же февраля, перемещен мною от Витебского Кафедрального к Полоцкому Софийскому собору. Как по Уставу духовных консисторий (ст. 33), в Соборных

—21—

1868 г.

церквах Богослужение должно быть ежедневно, и как для одного священника, в течение целого месяца, и особенно в настоящую пору Св. Четыредесятницы, ежедневно исправлять все церковные службы и совершать все мирские требы, может быть обременительно и неудобоисполнимо, то увольнение свящ. Сенкевича в Петербург на 28 дней представляется затруднительным. Притом, если болезнь Свящ. Сенкевича, для излечения коей он предпринимает ныне поездку в Петербург, продолжается у него несколько лет, как он объясняет в прошении, то почему он не заботился о поездке в Петербург для совета с врачами-специалистами прежде, когда он, состоя в Кафедральном причте, мог совершить эту поездку гораздо беспрепятственнее, чем ныне, когда он перемещен к Полоцкому собору? Впрочем, чтобы и не погрешить с одной стороны против свящ. Сенкевича, и не допустить, с другой, остановки в совершении богослужения и исправлении мирских треб по Полоцкому собору, консистория рассудит и даст мнение, не следует ли препроводить во Врачебную управу как приложенное к прошению Сенкевича свидетельство градского врача Бергнера, так и самого свящ. Сенкевича для освидетельствования, и просить уведомления, действительно ли свящ. Сенкевич страдает такою болезнью, какая показана в свидетельстве врача, и в такой степени развития эта болезнь, чтобы она не могла быть уврачевана или облегчена с помощью местных врачей и непременно требовала бы поездки в Петербург для совещания со столичными врачами – специалистами и притом на столь продолжительное время и в настоящую, именно, пору, не терпя отлагательства до другого времени».

При освидетельствовании Сенкевича в присутствии врачебной управы оказалось, что его болезнь не только не требует безотложной поездки в Петербург, но что, напротив, его болезнь от пребывания там в настоящую весеннюю пору может усилиться. В числе свидетельствовавших мнимо-больного Сенкевича врачей был семинарский врач Гартман, и он-то в особенности отвергал необходимость поездки Сенкевича в Петербург, к крайней досаде и огорчению последнего. В свою очередь и Сенкевич не остался в долгу у Гартмана; он, как член Се-

—22—

1868 г.

минарского правления от духовенства, всячески старался удалить Гартмана от службы при Семинарии, но это, конечно, ему не удалось.

В феврале Витебский вице-губернатор Н.П. Мезенцов⁴⁴⁷ внезапно лишился своей супруги, Анны Ивановны: она скончалась от апоплексического удара. По дружбе с Н. П. я воздал усопшей подобающую почесть: сам отпевал ее в Кафедральном соборе и проводил до кладбища, откуда тело ее было перевезено в их Ярославское имение. В чувстве признательности ко мне за такое внимание, Ник. Пав. писал мне из Петербурга от 4-го марта:

«Начинаю с повторения истинных чувств моей душевной благодарности за все оказанные милости мне горькому. Выразить этих чувств я не умею, но понимаю всем моим сердцем все добро, делаемое мне вами и тем более ценю ваше драгоценное ко мне внимание не по заслугам моим и не по достоинству. Благодарю, благодарю и вечно благодарить буду.

Сегодня видел я Андрея Николаевича,⁴⁴⁸ он не в дух е, но ваше преосвященство истинно уважает и любит. Называл мне Сергиевского,⁴⁴⁹ которого вы будто бы давно знаете, и предлагает вам писать к нему обо всех нуждах.

Простите мне, преосвященнейший владыко, нескладицу этого письма, тороплюсь, завтра выезжаю в Москву и думаю через десять дней опять быть в Петербурге; тогда буду знать, что предпринять в моем одиноком будущем».

Известный Московский иконописец, уроженец села Палеха, Владимирской губернии, (где был мой родитель причетником), Андрей Семенович Рогожкин препроводил ко мне 28-го февраля запрестольный крест и до 30-ти икон разных наименований, своего искусного, в византийском стиле, письма, о чем и извещал меня письмом от 8-го марта, прося уведомления о получении посланных икон.

—23—

1868 г.

12-го марта писал мне профессор Моск. Д. Академии С.К. Смирнов:

«Простите мне, что только теперь исполняю давнее мое желание и долг мой ответствовать на письмо ваше, за которое приношу вам глубочайшую благодарность. Посещение, сделанное мне вашим о. архимандритом, сказало мне, между прочим, что я согрешил пред вами молчанием.

Много сокрушает душу мою слово ваше о скорбях и огорчениях, которые вы претерпеваете. Удивляюсь безумию людей, не могущих оценить дар, посланный им от Господа в лице вашем. Верно, слепота многая наведена на них вашим предместником. Но я верю, что пройдет в них и скоро должен пройти этот недуг, и ваши достоинства поняты и оценены будут вполне.

Ныне и для многих время терпения. Эти, так называемые, улучшения сбили всех с толку, и сами не отличаются толком. Вопиющих, начиная с духовных сирот, много.

Комитет по реформе Академии действует, но чрезвычайно сокровенно, ubi mus est illis in omnibus rebus. Есть слухи, что самостоятельность Академии будет сохранена, что в окладах жалованья и в правах наставники Академии будут сравнены с университетскими, что вакации в Академиях будут с 1-го Июня до 15 Августа; более ничего пока неизвестно.

Заменяющий Незаменимого выехал из Иркутска. Назначение его совершенный сюрприз для всех чаявших утешения после скорбной утраты великого Филарета. Преосвящ. Леонид, кажется, был в полной уверенности, что он займет кафедру Московскую, и были для него основания так думать. Положение преосв. Игнатия в настоящее время тяжело и грустно. Каково будет положение Академии при новом владыке, трудно представить.

Приветствую вас с новым окладом жалованья.⁴⁵⁰

За рекомендацию меня Н. П. Киреевской душевно благо-

—24—

1868 г.

дарю вас. Дама весьма замечательная по образованию и направлению образования, но жаль мне, что мало имел я времени беседовать с нею.

Спросите, чем занимаюсь. Собирал кое-какие материалы касательно жизни и деятельности покойного святителя, а теперь пишу для «Прав. Обозр.» о Русской церкви при Александре 1-м.⁴⁵¹ Биографию владыки начинать еще очень рано: пусть отыскивают и печатают материалы, которых открывается все больше и больше. Книгу Сушкова,⁴⁵² вероятно, вы уже имеете. Она богата материалами, но поспешность издания не дала автору времени привести их в надлежащий порядок».

Священник Троицкой Голышевской церкви, Люцинского уезда, Симеон Шаровский просил моего наставления, как должно поступать священнику при исповеди глухонемого. По этому поводу мною были написаны 12-го числа следующие правила:

«1. Если пришедший на исповедь глухонемой грамотен, то духовник может указывать ему вопросы в требнике и написать необходимые для кающегося наставления, и, если нужно, и епитимию. Если кающийся понимает грехи и изъявляет сокрушение, то, без сомнения, должно разрешить его и допустить до причащения Св. Таин.

2. Если же глухонемой неграмотен, то предварительно исповеди, дознаться, кто из его родственников или знакомых, может объясняться с ним и понимать его посредством каких-либо знаков и телодвижений. Если окажутся таковые, то духовник, с помощью их, испытает глухонемого, имеет ли он какое-либо понятие о Боге, о Христе Спасителе, о христианских обязанностях и о грехах; и если имеет, то духовник, приметивши хотя некоторые знаки, посредством коих можно с ним объясняться, воспользуется этими знаками при исповеди глухонемого.

—25—

1868 г.

3. Если же, паче чаяния, глухонемой не имеет никакого понятия об истинах христианской религии и священник не может объясняться с ним посредством знаков, то священник, приведши и поставивши глухонемого пред изображением Распятого Господа, собственными благоговейным воззрением на сие изображение и другими знаками (наприм., биением в грудь) потщится возбудить в нем религиозное чувство и сокрушение о грехах; и, если приметит на лице его обнаружение сих чувств, данной от Бога властью разрешит его от ведомых Всеведущему грехов его и сподобит его причащения Св. Тайны восполнивши недостаток ясного понимания христианских истин в исповедующемся собственною живою верою в Божественного Искупителя, пришедшего в мир грешный спасти, по примеру принесших к И. Христу упоминаемого в Евангелии расслабленного».

14-го ч. писал мне Преосвященный Можайский:⁴⁵³

«Усердно благодарю ваше Преосвященство за присланные мне книги. Думаю, что в о. архимандрите Григории вы нашли верного сотрудника.

Известие о назначении высокопреосвященного Иннокентия приняли мы с удовольствием. Думают, что он так много обязанный почившему в Бозе владыке пойдет по его следам; и оба Викария останутся здесь по-прежнему. Он изволить приехать не ранее Мая месяца.

Н.В. Сушков желал бы знать, какое впечатление на вас произвела его книга, чрез меня посланная. Здесь уже разобрано 800 экземпляров. Прошу извинения, что я не успел написать письма, когда посылал книгу.

Каждый вторник и пятницу приходят на мысль заседания на Троицком подворье, в которых так много было утешительного».

В ответ на это писал я его преосвященству от 4 Апреля:

«Архимандрит Григорий возвратился из Москвы с самыми приятными впечатлениями; с особенною признательностью отзывался он о благосклонном приеме, оказанном ему Вашим Преосвященством. За ваше милостивое вни-

—26—

1868 г.

мание к моему архимандриту прошу принять, и от меня усерднейшую благодарность.

Получив книгу Н.В. Сушкова в пакете под печатью епископа Можайского, я недоумевал, кому собственно обязан я этим даром – автору или владельцу печати. Если же, как оказывается из последнего вашего письма, книга послана мне в дар самим почтенным автором, то покорнейше прошу вас передать Его Превосходительству Николаю Васильевичу мою искреннюю благодарность за новый знак его доброго ко мне расположения. Что касается впечатления, произведенного на меня книгою Николая Васильевича, то я должен признаться, что мною прочитаны теперь только последние страницы книги, так как большую часть этого произведения я читал еще в рукописи. Говоря вообще, книга заключает в себе много интересных сведений о великом святителе, в особенности для тех, кто не имел счастья пользоваться такою близостью к особе почившего, какою пользовались его викарии. Но есть места, против которых можно сделать замечания. Для примера укажу на одно место: в конце стр. 281 описывается разговор владыки с каким-то священником о Протестантстве. Мне представляется невероятным ответ владыки. Для того чтобы решить вопрос: Протестантство – ересь или нет, вовсе нет надобности в новом Вселенском Соборе. Заблуждения протестантские, относительно, напр., Свящ. Предания, почитания и поклонения св. иконам и т. п. давным-давно осуждены, и, следовательно, признаны ересями, на Вселенских Соборах. Поэтому, мне думается, что о таком предмете безопаснее было бы умолчать. Между тем, то же самое напечатано было и в Московских Ведомостях, а затем повторено, к сожалению, и в Трудах Киевской Академии».

22 ч. писал я к директору канцелярии Обер-Прокурора св. Синода Николая Александровичу Сергиевскому:

«С нынешнею почтою, я отправляю его сиятельству, Графу Димитрию Андреевичу⁴⁵⁴ отношение с просьбою об исходатайствовании Высочайшей награды, именно, ордена

—27—

1868 г.

Станислава 2-й степ, с Императорскою короною, небезызвестному вероятно вам почетному блюстителю Моск. Дух. Академии, Алексею Васильевичу Толоконникову,⁴⁵⁵ за его весьма значительное приношение ризничными и другими вещами на пользу Витебского кафедр. Собора.

Сообщая о сем вашему превосходительству, позволяю себе обратиться к вам с покорнейшею просьбою употребить, если можно, с вашей стороны содействие к удовлетворению моего ходатайства о награждении Толоконникова.

Исходатайствованная мною награда послужит, с одной стороны, справедливым воздаянием Толоконникову за его весьма значительное, простирающееся до 2435 руб. пожертвование для моего столь скудного собственными средствами кафедрального Собора, а с другой – поощрением для него к дальнейшим благотворительным приношениям.

При личном свидании в прошедшем году с графом Димитрием Андреевичем, я просил его сиятельство, и было обещано обращать особенное внимание на жертвующих в пользу церквей вверенной мне епархии, по особенному значению, какого бы то ни было приношения для этих церквей при их во всем скудости».

27го ч. писал мне из Москвы К.И. Невоструев:

«Достоверное получено известие, что Владыка наш с 13 Марта находится в Иркутске и в Москву будет разве в конце Мая. Меня из занимаемых комнат выбираться не побуждают и, кажется, не готовят уже ему предварительное пристанище в Чудове, убедившись в неудобности оного. Владычьи покои на Троицком подворье уже совсем почти отделали».

29-го ч. писал мне из Петербурга официальное приветственное письмо, за № 1501, Товарищ Обер-Прокурора Св. Синода, Ю.В. Толстой:

«Произнося радостные слова пасхального приветствия, поспешаю поздравить Ваше Преосвященство с наступающими торжественными днями Воскресения Христова и выразить сердечное желание мое, да благодать Воскресшего Господа всегда пребывает с вами, укрепляя вас в трудах ар-

—28—

1868 г.

хипастырского служения вашего, и да хранит на долю вашу жизнь для блага и славы Св. Его Церкви».

На это приветствие отвечал я взаимно поздравлением от 3-го апреля:

«С сердечною признательностью приняв от вашего превосходительства поздравление с праздником Христова Воскресения, спешу взаимно принести вам, милостивый государь, мое усерднейшее приветствие с этим торжественным и всерадостным праздником и взаимно пожелать, дабы благодать Воскресшего Жизнодавца выну осеняла вас и подкрепляла ваши силы на многотрудном поприще вашего служения ко благу Церкви и славе Отечества».

31 ч. в день Пасхи, я Высочайше удостоен был той награды, о которой ходатайствовал для меня еще в сентябре 1866 г. блаженной памяти Филарет, Митрополит Московский.⁴⁵⁶ Орденские знаки 1-й степени Св. Анны присланы были мне при следующей Высочайшей Грамоте:

«По засвидетельствованию приснопамятного Митрополита Московского Филарета о пастырских достоинствах ваших, вверив вам управление Полоцкой епархией, мы, к утешению нашему, видим, что вы оправдали наше доверие неутомимыми трудами и попечительного заботливостью о благоустройстве епархии и местных духовных учреждений.

В изъявление Монаршего за сие благоволения, Всемилостивейше сопричисляем вас к Императорскому Ордену Нашему святой Анны первой степени, знаки коего, при сем препровождаемые, повелеваем возложить на себя и носить по установлению.

Пребываем Императорскою Нашею милостью к вам благосклонны.

Александр»

Само собой разумеется, что эта Царская награда сопровождалась для меня многочисленными, более или менее искренними, поздравлениями, как личными, так и письменными.

2 апреля писал я в Петербург В.И. Веревкину:

«Письмо Ваше от 6го февраля, в котором вы, между прочим, изволите сообщать мне о радостном семейном

—29—

1868 г.

событии, получено мною 10-го того же месяца, накануне того дня, когда предположено было и, без сомнения, совершено крещение вашего новорожденного сына. В день духовного рождения вашего сына, при совершении мною Божественной литургии, сколько по вашему желанию, столько же и по собственному побуждению, вознесено мною к Верховному Подателю и Источнику всякой жизни усердное моление как о новорожденном, так и о его родителях.

Нельзя не одобрить вашей благочестивой мысли увековечить в своем семействе благодарное воспоминание о дне, в который чудесно возвращена жизнь вашей достойнейшей супруге. Итак, ваш Всеволод – живой и постоянный памятник милости Божией к виновнице его жизни.

Честь имею приветствовать ваше превосходительство с новым назначением. По обязанностям вашей службы, вероятно, доведется вам бывать иногда в Витебске. Следовательно, есть надежда на приятное с вами свидание.

Приношение вашей достопочтенной матушки на пользу церквей вверенной мне епархии мною получено и будет употреблено по назначению. Прошу передать за такое усердие мою душевную благодарность».

3-го ч. имел я честь получить из Белграда в Сербии от Высокопреосвященного Михаила, Митрополита Сербского,⁴⁵⁷ архипастырское послание, от 26-го марта, следующего содержания:

«Ваше преосвященство, возлюбленный о Господе Сослужитель! Госпожа Александра Цехановецкая, Сербского происхождения, писала мне, что вы изволили поручить ей переслать мне от вас сочинения ваши о древних Московских священ. ризах.

Спешу усердно благодарить ваше преосвященство за братолюбивую память обо мне, чем пользуясь, прошу вашего архипастырского покровительства для этого семейства.

Во время моего учения в Киеве, я был знаком и посещал семейство Статского Советника Иоанна Ризнича Серба, где был принимаем, как родной член его. Считая своим долгом не забывать благодарность, которою обязан этому честному семейству, тем более что оно предано России,

—30—

1868 г.

благодетельнице народа Сербского. Госпожа Александра, дочь Ризнича Серба, неспособна сделать ничего, что способны делать Польки ультрамонтанки;⁴⁵⁸ она – добрая мать своих детей, которых желает оставить в России и воспитать их, верно служить Русскому Государю. Правда, некоторые члены фамилии Цехановецких были замешаны в последнем безумном восстании поляков; но ни муж госпожи Александры – Павел, ни она, ни сколько не участвовали и не поддерживали бунтовщиков.

Я просил Государя, чтобы сделал милость сему семейству и оставил его в имении на правах Русских помещиков. И Государь Император всемилостивейше благоизволил повелеть генералу Потапову⁴⁵⁹ навести справки по этой просьбе. Надеюсь, что генерал не может найти ничего, чтобы обвиняло это семейство в недоброжелательстве к России. Поэтому думаю, вам представится возможность похлопотать у генерала Потапова об этом семействе и содействовать, чтобы оно получило милость Государя Императора и тем сохранить его от разорения, о чем усердно прошу».

Преосвященный Михаил (Иоаннович) мне лично был известен. По окончании курса в Киевской дух. академии в 1853 г. в сане иеромонаха и со степенью магистра, он в том же году, мимоездом в Петербург, был в Москве и посещал Патриаршую ризницу и библиотеку, где я тогда был ризничим. Его наружный вид и черты лица его почти уже изгладились из моей памяти.

Вскоре по прибытии моем в Витебск, познакомилась со мною помещица села Бочейкова Лепельского уезда, Александра Ивановна Цехановецкая, урожденная Ризнич. Отец ее был православный Серб, а мать римская католичка. По прежним нашим законам, при смешанных браках, дети мужеского пола крещены были по обрядам вероисповедания, к которому принадлежал отец, а дети женского пола – по обрядам вероисповедания матери. Вследствие сего, А.И. Цехановецкая была исповедания римско-католического.

—31—

1868 г.

При разговоре со мною, г-жа Цехановецкая не раз объясняла мне, что она близко знакома с Сербским митрополитом Михаилом и что ведет с ним постоянную переписку. Поэтому я счел приличным препроводить чрез нее к Сербскому владыке мои археологическо-палеографические издания, которые могли воспроизвести в его памяти те достопримечательные предметы, кои он обозревал некогда в Москве под моим руководством.

Что касается поручения, которое преосвященный Михаил возлагал на меня, в своем письме, в отношении к г-же Цехановецкой, то, разумеется, я не мог его исполнить, так как оно было политического свойства. Притом, за политическую благонадежность этой госпожи ни он, ни я поручиться не могли; поручиться мог разве только г. Потапов, который питал особенную склонность ко всем Полькам, не исключая Цехановецкой. По милости г-жи Цехановецкой, я при первом личном свидании с А.А. Потаповым, когда он в июле 1868 г., прибыль в первый раз в Витебск, в качестве главного начальника Северо-Западного края, тотчас же и разошелся с ним навсегда. Но об этом речь будет впереди.

В конце светлой недели приехали ко мне из Москвы три почтенных гостя – купцы: Сергей Петрович Оконнишников, Иван Степанович Камынин и Никита Алексеевич Молодцов.⁴⁶⁰ Приезд их, сколько обрадовал меня на чужбине, при моих тяжелых обстоятельствах, столько же приятно удивил Витебское духовенство и граждан. В прежнее время таких гостей в архиерейском доме никогда не видали: там обычными гостями были только польские паны и латинские ксендзы. Посещение Московских гостей не осталось бесплодным для Полоцкой епархии. Все они приняли на себя звание почетных блюстителей в духовных училищах: Оконнишников – в женском училище, называющемся Полоцким, но находящемся в Витебске; Камынин – в Полоцком мужском, а Молодцов – в таком же Витебском. О том, сколько каждый из них сделал пользы и добра для этих училищ, во время пребывания моего в Витебске, будет сказано в своем месте.

—32—

1868 г.

Кроме училищ немало приношений сделано ими и для церквей вверенной мне епархии.

В Марте распространился по Витебску слух, будто меня переводят на Минскую кафедру. Это крайне меня смутило, и я поручил отправлявшемуся в Петербург Секретарю Витебского Статистического Комитета Александру Максимовичу Сементовскому⁴⁶¹ наведаться об этом у кого-либо из близких к Синоду. Об исполнении этого поручения Александр Максимович Сементовский писал мне из Петербурга от 8-го апреля:

«Прибыв вчерашнего числа в Петербург, я немедленно приступил к исполнению данного мне Вашим Преосвященством поручения, и ныне, возвратясь от Высокопреосвященного Василия,⁴⁶² спешу сообщить следующее.

Что касается разнесшихся в Витебске слухов о переводе Вашего Преосвященства в Минск, ни Андрей Николаевич,⁴⁶³ ни Высокопреос. Василий, не подтвердили их справедливости,, впрочем, последний не отвергает возможности осуществления этой мысли, в виду того, что для успешного и сообразного с видами Правительства управления Минской епархией требуется лицо с энергией и хотя сколько либо знакомое с положением Православия в Западном Крае. Во всяком случае, верно только, что до сих пор имя Вашего Преосвященства, как кандидата на Минскую епархию, в Св. Синоде не произносилось. Однако же в виду того, что вопрос о назначении в Минск архиерея может быть поставлен на решение довольно скоро, Андрей Николаевич советует написать к Митр. Исидору письмо о разнесшихся в Витебске слухах, и, изложив причины, по которым признаете перемещение ваше в Минск для дела Православия неполезным, просить Его Высокопреосвященство, как первоприсутствующего Члена Синода, иметь это в виду. Андрей Николаевич выразил также мысль, что если бы Ваше Преосвященство написали к нему письмо по этому же предмету, он также мог бы пере-

—33—

1868 г.

дать его, кому следует, и результаты для вас были бы одни и те же».

На это писал я г. Сементовскому:

«Душевно благодарю вас за обязательное письмо ваше от 8 сего апреля.

Вы успокоили меня относительно Минска. Писать об этом в Петербург к кому бы то ни было, не вижу особенной надобности».

13-го ч. писал я в Москву Преосвящ. Леониду:⁴⁶⁴

«С истинным удовольствием спешу принести Вашему Преосвященству сугубое приветствие во 1-х, со днем вашего Ангела, а во 2-х, с новым знаком Монаршего к вам благоволения. От души приветствую с тем и другим и ваших присных, для которых без сомнения весьма приятна и утешительна, быть может, даже утешительнее, чем для вас самих, ваша награда.

Суждено и мне, наконец, быть звездоносцем,⁴⁶⁵ но признаюсь откровенно, при моих настоящих служебных обстоятельствах, пожалованная мне награда не доставила моему духу и сердцу никакого почти утешения и успокоения; для меня требуются иного рода награды и поощрения: мне нужны не вещи, а люди.

Не прошло еще двух лет моего пребывания на новой кафедре, как уже сменилось у меня три секретаря консистории. Последний секретарь,⁴⁶⁶ явившийся ко мне из Петербурга в конце прошедшего января, с явными признаками неисцельной болезни, 10-го сего апреля скончался, оставив дела консистории в том же положении в каком и нашел их. Жду четвертого секретаря и теряю всякую почти надежду на приведение в должный порядок епархиальных дел.

Среди тягостного моего положения, мне послано было, однако от Господа и некое утешение. В последних днях Светлой недели меня посетили три добрых купца из Москвы. Эти почтенные гости надолго оставили в Ви-

—34—

1868 г.

тебске добрую о себе память: все они приняли на себя звание Почетных блюстителей в здешних духовных училищах. Посещение их произвело в городе необыкновенное впечатление: они были предметом общего любопытства и разговоров; не только православные, но и евреи интересовались видеть их; и один из богатых евреев, пригласил их даже к себе в гости».

С 13-го апреля начались у меня письменные сношения с Обер-Прокурором Св. Синода о назначении в подведомую мне консисторию нового, четвертого уже в течение полутора года моего пребывания на Полоцкой кафедре, секретаря.

Назначенный в январе, на место Никольскаго, секретарем Полоцкой Консистории Коллежский Секретарь Борис Дунаев первым появлением своим произвел на меня самое безотрадное впечатление. Я увидел в нем живого мертвеца; на его лице и во всем организме были ясны признаки совершенно расстроенного здоровья. При таком состоянии здоровья, служба Дунаева могла ли приносить мне какую-либо пользу? Но эта служба была весьма непродолжительна: 10-го апреля неисцельная чахотка свела в могилу моего юного секретаря.

Претендентом на его место явился прежний секретарь Полоцкой Консистории, Коллежский Советник, Конст. Михаил. Квятковский.⁴⁶⁷

Квятковский, родом из Полоцкой епархии, по окончании в 1845 г. курса в С.-Петербургской Дух. Академии со званием Магистра, был много лет преподавателем и в Полоцкой дух. семинарии; затем, по каким-то побуждениям, по всей вероятности, корыстным, решился предпочесть почетной должности профессора семинарии должность секретаря Консистории; но в 1863 г., вследствие личных неудовольствий на него Архиепископа Василия, он оставил службу консисторскую и определен был на должность Мирового Посредника в Лепельский уезд Витебской губернии. Впрочем, и здесь его положение оказалось непрочным: в начале 1868 г., вследствие общего будто бы неудовольствия на него как со стороны помещиков, так и крестьян, ему угрожала отставка и, действительно, он удален был от должности новым начальником Северо-Западного края, Генерал-адъютантом Потаповым.⁴⁶⁸ Квятковский, при многочисленном семействе, очутился в положении самом критическом: у него не было ни средств к жизни, ни надежды на получение какой бы то ни было должности в пределах Витебской губернии, так как всем известен был его задорный характер.

Когда Квятковский узнал о смерти секретаря Консистории Дунаева, он тотчас же явился ко мне и со слезами умолял меня принять его опять на епархиальную службу. Бывал он у меня не раз и прежде, но я не мог, конечно, близко узнать его, принимая его в качестве постороннего посетителя, хотя в беседах не мог не примечать его умственных способностей и достаточного образования. Некоторые из близких ко мне лиц, услыхавши, что Квятковский домогается секретарской должности в Консистории, предостерегали меня на счет его, поставляя на вид его пристрастие к многочисленным в епархии родственникам и его наклонность к мздоимству. Но я, переживши уже в полтора года трех секретарей, так рассуждал сам с собою: если я откажу Квятковскому, человеку бесспорно способному, получившему высшее духовное образование, знакомому уже с Консисторскою службою и с состоянием Полоцкой епархии, находящемуся при том в таком критическом положении, и, следовательно, сумеющему оценить мое внимание к его бедственному семейному положению, то мне опять пришлют из Петербурга секретаря в роде Дунаева – неопытного и ни к чему неспособного. В таких мыслях я решился написать к Обер-Прокурору Св. Синода и просить об определении на вакантную секретарскую должность бывшего Мирового Посредника К. Квятковского. Я писал от 13-го апреля за № 1046 Графу Д.А. Толстому:

«Мировой Посредник 4-го участка Лепельского уезда Константин Квятковский вошел ко мне с прошением, коим просит моего ходатайства пред Вашим Сиятель-

—36—

1868 г.

ством об определении на вакансию секретаря Полоцкой Д. Консистории, открывшуюся за смертью исправлявшего должность секретаря Консистории Коллежского Секретаря Бориса Дунаева, скончавшегося 10-го текущего апреля.

Имея в виду, что г. Квятковский духовного происхождения, получил высшее духовное образование в С.-Петербургсской Д. Академии и окончил курс в оной со степенью Магистра, был наставником в Полоцкой семинарии, проходил затем должность секретаря Полоцкой Консистории с 1853 по 1861-й г., по отзыву сослуживцев, с ревностно и знанием дела, полагаю, что назначение Квятковского вторично на должность секретаря Консистории могло бы послужить на пользу для приведения в порядок дел по Полоцкой Консистории, значительно запутанных по причине частой смены в последнее время секретарей, из коих притом не все отличались способностями и усердием к службе.

Посему, если на вакансию секретаря Полоцкой Консистории не будет усмотрен Вашим Сиятельством другой кандидат, более способный и благонадежный, чем Квятковский, я покорнейше прошу назначить сего последнего.

При сем имею честь препроводить и подлинное прошение Г. Квятковского с засвидетельствованною копией с его формулярного списка».

Но прежде, чем я получил ответ на эту бумагу, Квятковский писал мне от 3-го мая:

«С благоговением приношу Святительской Особе Вашего Преосвященства живейшую благодарность за Архипастырское представление меня на Вакансию секретаря Консистории и как прежде словесно, так ныне письменно, позволяю себе заявить, что неизменною задачею моею и обязанностью будет не щадить всех усилий, чтобы служба моя была полезна.

Счастливейшим почту себя, если Господь позволит потрудиться под начальством и руководством вашего преосвященства. Предвижу ожидающие труды и с нетерпением жду минуты начать их с рвением и привычкою к занятиям. Жизнь много прибавила опыта.

В трудной, хотя и предвиденной давно, настоящей минуте дерзая испрашивать архипастырского благословения моей

—37—

1868 г.

семье и себе, с почтительностью и благодарностью целую святительскую вашу руку».

В какой мере Квятковский оправдал и свои обеты предо мною, и мои надежды на него, объяснено будет в своем месте.

Между тем, обер-прокурор, получивши мое отношение от 13 апреля, поручил товарищу своему, Ю. В. Толстому снестись относительно Квятковского с начальником Витебской губернии Коссаговским.⁴⁶⁹

В ответ на запрос Ю. В., г. Коссаговский писал от 15 мая за № 3901:

«На письмо вашего превосходительства от 23 апреля за № 45, имею честь уведомить, что бывший Мировой Посредник Квятковский не считался в числе лучших Посредников, потому что, допуская некоторые неправильные действия, он не сумел внушить к себе доверия и уважения ни помещикам, ни крестьянам, впрочем, занимался очень усердно и делопроизводство вел в порядке. Вообще г. Квятковский человек весьма способный».

В след затем товарищ обер-прокурора конфиденциально писал мне от 23-го мая за № 60:

«Ваше преосвященство от 13-го минувшего апреля за № 1046 изволите представлять об определении на вакантную должность секретаря Полоцкой Дух. Консистории коллежского советника Квятковского.

Предварительно распоряжения по сему предмету, признавая нужным иметь некоторые сведения о помянутом чиновнике, я входил в сношение с начальником Витебской губернии и полученный от него ныне отзыв за № 3901 долгом считаю сообщить вашему преосвященству, покорнейше прося, по прочтении, возвратить оный и почтить сообщением заключения вашего, может ли коллежский советник Квятковский, в виду изъясненных о нем в означенном отношении действительного статского советника Коссаговского сведений, занять предполагаемое место, именно, в Полоцкой епархии, где он уже два раза занимал оное».

На это я отвечал 30-го того же мая:

—38—

1868 г.

«На конфиденциальное письмо вашего превосходительства от 23-го текущего мая за № 60, коим требуется от меня отзыв, может ли коллежский советник Квятковский, в виду изъясненных о нем в отношении к вашему превосходительству начальника Витебской губернии сведений, занять место секретаря в Полоцкой консистории, долгом поставляю сообщить следующее:

1) Какие, именно, неправильные действия, лишавшие доверия и уважения помещиков и крестьян, допускал Квятковский, состоя на должности Мирового Посредника, мне неизвестно. Если таковые действия усмотрены самим г. начальником губернии непосредственно, то против этого я ничего возразить не могу. Если же невыгодное понятие о действовании Квятковского составилось на основании жалоб и претензий помещиков, то это основание не может быть признано твердым и непоколебимым. Если Квятковский, по отзыву самого г. Коссаговского, делами занимался очень усердно и делопроизводство вел в порядке, и вообще человек весьма способный; если к этому присовокупить, что Квятковский, духовного происхождения, и притом сын священнослужителя древлеправославного (а не воссоединенного из Унии), получивший солидное образование в высшем духовном заведении, то что удивительного, если он не всегда мог сходиться в мыслях и взглядах с помещиками – католиками, из коих притом, как известно, очень немногие отличаются образованием, и, следовательно, легко мог, а иногда и должен был, поступать вопреки их желаниям и расчетам, а чрез сие естественно мог возбуждать их неудовольствие и ропот. Чем и как мог возбудить Квятковский нерасположение к себе простого народа, этого понять я не могу, если не предположить только, что это нерасположение обнаруживалось, может быть, лишь со стороны крестьян, принадлежащих к Латинскому вероисповеданию.

2) Добрый секретарь консистории составляет, по моему мнению, очень важную пружину в механизме епархиального управления. От его благоразумия, ревности и благонамеренности зависит правильность и быстрота в движении дел, также как, наоборот, при отсутствии этих качеств в секретаре, все приходит в беспорядок. Никакие уси-

—39—

1868 г.

лия со стороны членов консистории, ни даже твердая настойчивость со стороны Епархиального архиерея, не могут в этом случае помочь беде. Это я утверждаю на основании собственного двухлетнего опыта. По милости неисправного секретаря делопроизводство в Полоцкой консистории, при вступлении моем на Полоцкую кафедру, найдено было мною в таком положении, хуже которого и представить трудно. Оно остается в таком же почти положении и до настоящего времени, и будет оставаться, пока не будет назначен способный и благонадежный секретарь. – Что касается до коллежского советника Квятковского, то он, и по моему личному усмотрению, и по отзыву людей, давно и близко его знающих, может удовлетворить всем условиям, какие требуются от исправного секретаря консистории. Устранение его от должности Мирового Посредника не может служить препятствием к назначению его секретарем Консистории, так как он всегда пользовался и теперь не утратил в глазах людей благомыслящих и православных доброй о себе репутации честного и ревностного чиновника.

3) Впрочем, если у вашего превосходительства имеется в виду другой, не менее Квятковского способный и благонадежный чиновник для занятия должности секретаря в Полоцкой Консистории, я отнюдь не настаиваю на своем мнении и желании. Об одном только позволяю себе покорнейше просить вас, милостивый государь, не замедлить назначением секретаря.

Письмо г. Коссаговского при сем возвращается».

После сего ходатайство мое было удовлетворено. Коллежский Советник Квятковский был назначен секретарем Полоцкой дух. консистории и немедленно вступил в отправление своей должности.

Возвратимся назад.

17-го ч. имел я удовольствие получить от высокопочтенного соседа моего, Преосвященнейшего Евсевия,⁴⁷⁰ архиепископа Могилевского, послание от 15 числа:

«Письмо ваше от 10 Марта постоянно лежало пред гла-

—40—

1868 г.

зами у меня, чтобы отвечать на него. Но ныне и завтра хочу отвечать, и чем-нибудь, отвлекаюсь. Так и до настоящего времени.

Ваше Преосвященство пишете к благотворителям бедствующих церквей; это проповедь о благотворении во славу Христа Спасителя, Создателя и Главы, церкви. И Апостол Павел не почитал чуждым своему апостольскому служению проповедовать и писать о нуждах Иерусалимских бедствующих церквей, но благотворениях в пользу их. А. Ваше Архипастырское попечение о благоустроении бедных церквей есть поучительнейшая проповедь делом, дающая силу и устному и письменному учению. Да будет Господь Вашим мощным Помощником во всех Ваших трудах и предприятиях!

Приветствую Ваше Преосвященство с Монаршею Милостью: Да будет сия милость, или этот знак Монаршего внимания к Вашим и достоинствам и заслугам утешением и ободрением для Вас среди трудов и трудных обстоятельств».⁴⁷¹

17-го ч. писал мне из Москвы Преосвященный Леонид⁴⁷² в ответ на мое поздравительное письмо от 13-го числа:

«Приношу усерднейшую благодарность Вашему Преосвященству за приветствие, которое особенную цену получает от сильной уверенности в его искренности. Письмо Ваше было именинным мне подарком: оно пришло в самый день моего тезоименитства. Скажу Вам, что другим подарком было первое письмо Преосвященнейшего нового Владыки нашего, от первых чисел Марта, из Посольского.⁴⁷³ Его здоровье удовлетворительно и он из Иркутска надеется выехать 20-го Апреля, чтобы в Москву прибыть в последних числах Мая. Ожидаю к Юрьеву дню Андрея Николаевича, который пишет мне меланхолически: «иду на вы – в последний раз», ибо переселяется в Киев.

—41—

1868 г.

Благодарение Богу, наша здешняя жизнь такова, какою Вы ее знаете. Дел безмерно много и, если не удаляться иногда из города для работы, решительно некогда заниматься бумагами консисторскими. Теперь только с некоторою ясностью вижу, что епархия Московская есть центр православия русского и, может быть, в настоящее время, вселенского, и что лицо, восседающее по преемству на престоле Петра Митрополита, может необыкновенно или возвыситься или понизиться так, как нигде в России. Дай Бог, чтобы новому Иерарху Московскому досталось стать на высотах Платона и Филарета. Страшит ответственность; но множество и разнообразие бесконечное дел и отношений приятно занимает душу, может быть, потому что дела делаются не мною, а Святителями Отшедшим и Грядущим.

Все мы искренно поздравляем Вас с праздниками и с красною лентою, вместо красного яйца, тою, которая должна была, вместе со звездою, давным-давно украшать Вашу одежду, как знак благоволения Монарха и высших Иерархов. Чувства, которые Вы высказываете, очень понятны. Господь да поможет Вам ими же весть судьбами. – Позвольте мне прислать Вам небольшой кусок ленты аннинской и также владимирской, которых у меня много, и из которых последняя мне более не нужна».

Того же 17 числа писал мне профессор Моск. Дух. Академии С.К. Смирнов:

«Вчера только прочитал я известие о Монаршей Вам милости и спешу принести Вашему Преосвященству мое полное сочувствия и сорадования поздравление с дарованною Вам Государем Императором милостью. Радуюсь и паки реку, радуюсь. Вместе с сим имею честь приветствовать Вас с текущим еще праздником Воскресения Христова и желаю Вам при благодатном озарении Воскресшего благополучно и в добром здравии продолжать труд святого служения Вашего во благо Церкви Христовой.

Господь и меня удостоил в недавнее время милости возлюбленного Монарха. 18-го Марта Обер-Прокурор имел счастье поднести Его Величеству экземпляр «Истории Троицкой Лаврской Семинарии»,⁴⁷⁴ и Государь Император Высо-

—42—

1868 г.

чайше повелеть соизволил: «благодарить автора и выдать ему денежный подарок в 400 руб.» Порадуйтесь, Преосвященнейший, и моей радости!

Новостей здесь пока мало слышно. Ждем нового Владыку и нового Устава Академии».

В ответ на это писал я от 22 числа:

«За Ваши приветствия и усердные благожелания приношу Вам искреннюю благодарность.

Взаимно и Вам приношу мое душевное поздравление с Монаршим даром. Благодарение Господу, что Ваши ученые труды не остаются без должного вознаграждения. Нельзя не поблагодарить Графа Дмитрия Андреевича⁴⁷⁵ за его участие к Вашим трудам.

Вы, по доброму ко мне расположению, выражаете сожаление о том, что окружающие меня не умеют ценить моих достоинств; не в этом моя главная беда и скорбь, а в том, что я: желал бы ценить в других достоинства и поощрять, но, к крайнему моему сожалению, очень мало вижу в окружающей меня толпе этих достоинств. Радовался было я, смотря на главных деятелей по Семинарии, но и эта радость оказывается непродолжительною. Есть слух, что берут у меня Ректора Семинарии⁴⁷⁶ на должность Ректора Казанской Академии. Нельзя не радоваться за о. Ректора, что начинают ценить его достоинства и заслуги, но не могу не скорбеть за несчастную Семинарию, которая в нем потеряет очень много. Инспектор⁴⁷⁷ очень добрый и благонамеренный человек, и я весьма был бы рад, если бы он сделался преемником О. Никанору, но, как не имеющий степени Магистра; едва ли будет определен Ректором. Притом, против него Петербург предубежден. Еще осенью я представлял его к сану Архимандрита, но мое ходатайство не уважено».⁴⁷⁸

—43—

1868 г.

18-го ч. выражал я в коротких словах чувство признательности супруге Виленского Генерал-Губернатора, Екатерине Васильевне Потаповой (урожденной княгине Оболенской), за пожертвование для церквей Полоцкой епархии дарохранительницы и большого медного посеребренного подсвечника, присланное ею из Петербурга.

Того же 18-го числа писал я в Москву почетному гражданину, П. Г. Цурикову⁴⁷⁹ и благодарил его за пожертвование 10-ти священно-служебных сосудов.

24-го ч. почтил меня высокопреосвященный Платон, архиепископ Донский, следующею телеграммой:

«Поздравляю с Монаршей милостью, о которой узнал вчера и радуюсь ей; благодарю за прошлогодний прием».

Прием, о котором упоминается в телеграмме, сделан был мною преосвященному Платону в марте 1867 г., когда он, перемещенный по Высочайшему повелению из Риги в Новочеркаск, проезжал чрез Витебск.⁴⁸⁰

Почти двадцатилетняя борьба (с 1848 по 1867 г.) преосвящ. Платона на Рижской кафедре с немецкою лютеранскою пропагандой окончилась для него, как и для его предшественников – Иринарха⁴⁸¹ и Филарета,⁴⁸² изгнанием из Риги. Он своею энергическою деятельностью в защиту православия и своими резкими проповедями в обличение лютеранства до того возбудил против себя господствующую в Риге Немецкую партию, что она всячески старалась удалить его и, наконец, достигла своей цели.⁴⁸³ Преосвящ.

—44—

1868 г.

Платон, как известно, по непосредственному Высочайшему повелению, переведен был на Донскую кафедру, и притом так, что ему предписано было немедленно оставить Ригу, не смотря на весеннюю распутицу. Преосвященному хотелось, по крайней мере, совершить свой путь к Новочеркаску чрез Петербурга и Москву, но ему и этого не было дозволено, а предписано ехать чрез Витебск, Смоленск, Орел и т. д. Этому-то распоряжение высшего начальства я и обязан был посещением такого важного гостя. Преосвященный провел у меня целые сутки; я принял его с подобающим почетом и радушием. Его сопровождали до Витебска некоторые из наиболее преданных ему рижских граждан.

7-го мая писал я в Москву преосвящен. Леониду:⁴⁸⁴

«Русская пословица гласит: «не дорог подарок, дорога любовь».

В обещанном вами в письме от 17-го апреля и полученном мною 4-го сего мая подарке для меня дорога и ваша любовь, дорог и самый подарок; потому что таких вещей, как орденские ленты, и особенно широкие, в нашем бедном и скудном Витебске вовсе нельзя иметь; да правду сказать на такие вещи не велик здесь и запрос. Аннинских, например, звездоносцев до настоящего времени не было ни одного, да и по штату, видно, мало полагается. Есть Станиславские рыцари, но и тех только двое. Итак, усерднейше вас благодарю за дар, который здесь имеет для меня сугубую цену.

С 5-го числа я поселился в своем прекрасном Залучесье⁴⁸⁵ и начинаю, с Божьей помощью, оживать после восьмимесячного затворничества, и особенно после довольно тяжкой болезни, какую пришлось мне испытать на сих

—45—

1868 г.

днях вследствие сильной простуды на реке в день Преполовения. После должных медицинских пособий, теперь пользуюсь даровою врачебною силою благодетельной природы. Довольно было одного дня, проведенного мною в загородном доме, чтоб почувствовать спасительную перемену в моем организме и освежение в душевных силах.

К прежним удовольствиям моей загородной жизни ныне присоединилось новое развлечение. На противоположном берегу речки, прямо против окон моего кабинета, проведена новая Смоленская дорога. С раннего утра и до позднего вечера, почти ежечасно, мелькают у меня пред глазами паровозы с разными тяжестями, потребными для устройства дороги. Среди глубокой тишины это движение составляет приятное разнообразие. Когда Бог даст, проведена будет железная дорога от Москвы до Смоленска, тогда я, прямо из Залучесья, не заезжая в Витебск, могу сесть в вагон и явиться на Саввинском подворье меньше, чем чрез сутки. Дал бы Бог дожить до этого блаженного времени».

11-го числа получено было мною из Тобольска от жены ссыльного подпоручика Тимковского, Анны Александр. Тимковской, письмо следующего содержания:

«Простите несчастной страдалице, что она решается утруждать вас своим письмом, но выслушайте, в чем дело, и тогда, быть может, Ваше сердце тронется моими бедствиями и несчастиями. Отец моего мужа, покойный Генерал Тимковский, спас жизнь Императору Николаю 1-му, захватив 16 декабря 1825 г. бунтовщика Поручика Панова в ту минуту, когда он намеревался проникнуть в кабинет Его Величества для Цареубийства. То было время смут и подвиг этот вскоре был забыт, но Императрица Александра Феодоровна никогда не забывала его и, когда у него родился сын, мой настоящий муж, соизволила лично воспринимать от купели с Августейшим Своим Сыном, ныне Царствующим Императором,⁴⁸⁶ и потом дала ему воспитание на свой счет. Не забывал этого подвига и покойный митрополит Филарет, который, когда Гвардия при-

—46—

1868 г.

шла на Коронацию в Москву, лично приветствовал моего свекра, и потом в сороковых годах, когда он служил при Московском Генерал-Губернаторе князе Голицыне, воспринимал у него от купели старшую дочь и до конца дней благоволил к семейству. Дядя мой Генерал Арбенев, которого вы лично знали, был Прокурором Московской Синодальной Конторы под начальством усопшего митрополита. Все это дает мне смелость надеяться, что вы, Преосвященнейший Архипастырь, не останетесь равнодушными к моему бедствию.

Муж мой, находясь в отставке за ранами, во время последнего мятежа в Полынь, вновь поступил на службу, но судьба нанесла нам тяжкий удар. Его назначили сопровождать партию Польских арестантов, осужденных в каторжный работы, и когда партия расположилась на ночлеги на одном этапе, вспыхнул пожар, и пламя так быстро охватило все здание, что муж сам едва успел спастись, выскочив в окно, а казенные деньги и бумаги сделались жертвою огня. Притом три преступника убежали и не пойманы. Так как все это произошло в стране мятежа, и мы не могли уплатить сгоревших денег, мужа моего осудили очень строго, но Государь, приняв во внимание его раны и прежние отличия, назначил его на житье в Тобольск. От этого удара я получила одну из тех болезней, которые сводят в раннюю могилу, если не будут приняты самые решительные меры. Все доктора единогласно признают единственным спасением моей жизни возможно скорый, отъезд в Москву и там радикальное лечение в клинике, иначе, я не переживу и трех месяцев. Положение мое самое безвыходное, ужасное. Я подала просьбу Наследнику, прося исходатайствовать дозволение мужу возвратиться в Москву и поступить на службу, представив нужные документы, но, увы! при неизбежных в этом случае формальностях, я не могу ожидать никакой милости для мужа ранее глубокой осени, а до тех пор я рискую уже быть в сырой земле. При одной мысли об угрожающей мне опасности, сердце мое обливается кровью и волос становится дыбом, потому что я ничего не могу предпринять без денег, а мы совершенно нищие, часто не имеющие даже куска хлеба. Во всяком другом городе,

—47—

1868 г.

мы легко могли бы иметь помощь, но здесь несравненно легче умереть с голода, чем достать один рубль: сердца Сибиряков из гранита и не трогаются несчастиями ближнего.

Вот почему в такую ужасную минуту, когда жизнь моя почти висит на волоске, я припадаю к стопам Вашим. Всемилостивейший Архипастырь, в полной уверенности, что в Вашем сердце найду сострадание и что вы не допустите меня погибнуть в Сибири, уделив по возможности от щедрот своих на дорогу. Жизнь моя и счастье детей в руках Ваших».

При этом письме приложены копии со следующих документов: 1) с метрической записи в книгах дворцовой церкви о рождении 1830 г. Ноября 17-го дня мужа ее Николая Павлова Тимковского, причем восприемниками показаны: Ее Императорское Величество Государыня Императрица Александра Феодоровна и Его Высочество Государь Наследник Александр Николаевич; 2) с свидетельства врачей о болезни Тимковской и 3) с удостоверения 12-ти человек Тобольских граждан о поведении и бедности Тимковских.

18-го числа получено мною от бывших у меня на Пасхе Московских гостей Оконишникова, Камынина и Молодцова коллективное послание, в котором благодарили они за угощение, сообщали, что многие из Москвичей сожалеют, что не могли быть участниками их поездки в Витебск, извещали о смерти (8-го ч.) И.П. Рыбникова, советовали обратиться к душеприказчику покойного И. А. Лямину с просьбою о пожертвовании и проч.

18-го числа писал я в Петербург к г. министру Государственных имуществ, генерал-адъютанту А.А. Зеленому:⁴⁸⁷

«По ходатайству Витебского Управления Государственных имуществ и по благосклонному соизволению Вашего Высокопревосходительства, Витебский Архиерейский дом наделен, в прошедшем году, рыбными ловлями, которых он вовсе не имел.

Ныне в следствие ходатайства того же Управления Госу-

—48—

1868 г.

дарственных Имуществ, означенный Архиерейский дом обнадежен наделом лесной дачи, в количестве 142 десятин. Исполнение этой надежды и, следовательно, удовлетворение одной из существеннейших потребностей архиерейского дома, без сомнения, зависит также от милостивого соизволения Вашего Высокопревосходительства.

Принося Вашему Высокопревосходительству глубокую благодарность за оказание моему архиерейскому дому милости, прошу, милостивейший государь, принять препровождаемое при сем священное изображение преп. Евфросинии, княжны Полоцкой, имени коей посвящена одна из двух церквей архиерейского дома».

22-го ч. отправился в Полоцк для участия, на другой день, в празднестве в честь препод. Евфросинии, кн. Полоцкой, а затем в празднестве церковного братства⁴⁸⁸ по случаю первой годовщины его открытия, и для присутствования на экзаменах по Закону Божию в тамошних учебных заведениях.

По прибытии в Полоцк, я распорядился, чтобы всенощное бдение в Спасо-Евфросиниевском монастыре отправлено было с подобающею торжественностью архимандритом Богоявленского монастыря Григорием, а сам я слушал всенощную службу в этом последнем монастыре, где имел, по обыкновению, свое пребывание. На другой день, 23-го ч., отправился, в сопровождении архимандрита, в Спасский монастырь к литургии. Пред началом литургии встречен был мною крестный ход, ежегодно совершаемый сюда из градского Софийского собора, при котором некогда преп. Евфросиния полагала начало своего монашеского жития. После литургии обыкновенно бывает на реку Полоту, на берегу которой расположена обитель, крестный ход с Животворящим Крестом, устроенным преп. Евфросиниею, для совершения водоосвящения, и затем, по возвращении с реки, молебен оканчивается на открытом воздухе пред церковью, ради многочисленного всегда стечения богомольцев. По окончании богослужения, посетил я, на короткое время, игумене и затем был в женском

(Продолжение следует)h6C .

—65—

необходимы в труде каждого юного писателя, имевшего дело с обширной литературой. Все эти недостатки легко могут быть исправлены при самом незначительном труде с его стороны. Принимая во внимание всё это, я признаю сочинение г. Бугославского не только заслуживающим кандидатской степени, но и таким трудом, который желательно было бы видеть в печати».

5. Исправляющего должность доцента Ильи Громогласова о сочинении студента Бутомо Павла: «Греки и южно-руссы в истории книжно-обрядовых исправлений при п. Никоне».

«Не смотря на первостепенное значение для начальной истории русского раскола всестороннего уяснения вопроса о главных деятелях и образцах книжной справы при п. Никоне, вопрос этот в настоящее время ещё далеко не может считаться разработанным с надлежащей полнотой. Сходясь в признании того, что основную идею книжно-обрядового исправления в указанную эпоху составляла мысль о восстановлении обрядового единства русской церкви с греческой, учёный исследователи не одинаково решают вопрос о том, кто были ближайшими и непосредственными проводниками этой мысли в жизнь и в практику печатного двора в половине XVII в. Между тем, как одни настойчиво отмечают первостепенное значение в этом случае пришельцев с православного востока (внушения восточных иерархов и деятельность Арсения грека), другие обращают внимание на участие в справе южно-руссов (напр. Епифания Славинецкого) и признают необходимым обращение к южно-русским печатным изданиям для решения вопроса об источниках и образцах никоновской справы. В виду такого разногласия по указанному вопросу, задача автора рассматриваемого сочинения состояла в том, чтобы разобраться в противоречивых воззрениях и подвергнуть их основания тщательной критической проверке. Во исполнение этой задачи г. Бутомо составил обширное (407 стр.) исследование в пяти главах (гл. I: греки до п. Никона; гл. II: южно-руссы до п. Никона; гл. III: греки при п. Никоне; гл. IV: южно-руссы при п. Никоне; гл. V: сличение московского Служебника 1655 года с греческим подлинником и южно-русскими служебниками), общий вывод которого можно формулировать его собствен-

—66—

ными словами так: «всё, что было нехорошего в никоновских реформах, всё, что вызвало русский раскол (разумеется, за исключением причин, таившихся в самой русской жизни), должно связывать с именем греков; всё хорошее, ценное, всю действительную работу никоновских реформ должно связывать с именами южно-руссов и московским реформаторским кружком времён п. Иосифа» (стр. 230–231).

Нельзя сказать, что автору удалось убедительно доказать и твёрдо обосновать этот свой взгляд. В одностороннем увлечении своей мыслью он тенденциозно истолковывает в её пользу, хотя и с большой натяжкой, исторические свидетельства (напр. На стр. 242; ср. стр. 269 и др.), игнорирует общеизвестные факты (напр. Касающиеся участия Арсения грека в переводе и исправлении книг, стр. 209–229) и наоборот – передаёт, как бесспорные факты, свои неосновательные предположения (напр., приписывая на стр. 326 Епифанию Славинецкому составление предисловия к Служебнику 1655 г. И т.п.), причём без нужды пестрит свою речь излишне-запальчивыми выражениями относительно не пользующихся его сочувствием греков. Вообще отсутствие строгой объективности и спокойной исторической критики составляет главный недостаток рассматриваемого сочинения. Тем не менее, ему нельзя отказать в некоторых положительных качествах: автор много прочитал, по многим частным вопросам установил верные взгляды и высказал дельные соображения; изложил свои мысли языком живым и литературным. В виду этого сочинение может быть признано удовлетворительным для своей цели».

6. Экстраординарного профессора Александра Голубцова о сочинении студента Величкина Николая: «Богослужение Великой Константинопольской церкви на основании Типика, изданного проф. Дмитриевским»:

«Охарактеризовав изданный проф. Дмитриевским Типик Великой Константинопольской церкви со стороны его содержания и состава, автор переходит к подробному анализу заключающегося в нём литературного материала и рассматривает его приблизительно в том порядке, в каком изложен он в самом памятнике. Богослу-

—67—

жение синаксарного круга и преимущественно двунадесятых и некоторых других праздников, начиная с новолетия и кончая памятями малоизвестных святых, составляет предмет первой и бо́льшей части всего сочинения. Службы предпостные, великопостные, пасхальные и послепасхальные до недели всех святых обозреваются во второй части, подразделённой на две главы, соответственно Постной и Цветной Триодями. Местный календарь, а именно праздники, установленные в память основания Царя-града и освящения церквей, в воспоминание избавления его от землетрясений и нашествия варваров, в честь бывших в Византии вселенских соборов и святых составляют содержание третьей и последней части сочинения. Ни в начале его, ни потом автор не выясняет причин принятого им плана в изложении, и для читателя остаётся непонятным, на каком основании календарь Великой церкви совершенно отделён от обще-церковного месяцеслова и, если настояла неотложная надобность в выделении из последнего первого, почему бы не поместить службы местных праздников в особой главе первой части сочинения? Задавшись мыслью возможно полнее изобразить богослужение Великой церкви, автор видимо не хотел обходить молчанием в своих речах ни одного праздника, ни одной памяти. Но это стремление его сопровождалось весьма не выгодными для его сочинения последствиями. Автору нередко приходилось говорить о таких праздниках и памятях, о которых Типик говорит очень кратко, и даже совсем не упоминает. Недостающее он восполнял из других однородных и одновременных с Типиком памятников, чего темой прямо не требовалось, если ограничивался голым почти перечнем памятей святых (стрр. 157–179). То и другое стоили автору немалых усилий и времени, и он, погнавшись за многим и второстепенным, не успел сделать главного и, добавим от себя, более трудного и интересного: не дал никакого представления о вседневных службах. Получилось по его собственному признанию (см. план сочинения, а также стрр. 188–189, 195, 209, 214), работа без начала и, пожалуй, без объяснительного ключа к праздничному богослужению св. Софии. Этим можно отчасти объяснить и другие менее

—68—

существенные недостатки сочинения и прежде всего его небезупречную внешность. Не говоря уже об описках и орфографических ошибках (стрр. 18, 145, 168, 188, 193, 201, 230, 233, 250, 281, 331, 335, 340, 371), многих неточных и нелитературных фразах (стрр. 46, 55, 63, 80, 91, 184, 188, 195, 201, 215, 230, 271, 306, 328), сочинение переполнено греческими текстами и множеством иностранных слов (атрибуты, киноникон, прогрессивно, дефектны, лутир, ниптир, ваптистирон, синорон, структура, солидарен, минологийный, интенсивность, диссонирует, манускрипт, репертуар, топологический и друг.). Вообще у автора есть дурная привычка писать не просто, изыскано и многословно. Изредка встречается у него противоречивые и несколько своеобразные суждения (74, 123, 183, 215, 218–219, 231, 233), поспешные выводы, совсем непонятные или же неверно объяснённые места из Типика Великой церкви (стр. 9, 89–90, 191, 192, 198, 260). Но все эти недочёты вполне покрываются не маловажными достоинствами сочинения. Автор не только хорошо изучил свой памятник, но и обстоятельно познакомился со всей прямо и косвенно относившейся к нему литературой; привлёк даже рукописный материал (греческий Апостол XI в. Московск. духовн. академии). И это дало ему возможность основательно трактовать праздничное богослужение Великой церкви и во многих случаях дополнить и несколько поправить первого исследователя и издателя Типика (69–70, 79, 104, 191, 369, 372, 374 и др.). Но ничто так не располагает нас в пользу г. Величкина, как его незаурядное трудолюбие и живой интерес к изучаемому предмету. Про него нельзя сказать, что он отбывал тяжелую повинность, пиша сочинение, но от начала до конца с любовью относился к делу, и потому вполне заслуживает степени кандидата богословия. Сочинение очень хорошее».

7. Экстраординарного профессора Александра Голубцова о сочинении студента Другова Александра: «Богослужение Московского Успенского собора в XVII столетии».

«Дав общее представление во введении к сочинению (стр. I-XII) о характере и содержании главных источников его, автор предлагает затем краткую историю и довольно пространные речи о «политическом, служебно-исто-

—69—

рическом и религиозном» значении Большого Успенского собора. Нередко видавший по праздникам в стенах своих государя, свидетель всех важнейших событий в его жизни и в том числе венчание на царство, соборный храм, по выражению г. Другова, «должен был пользоваться в XVII столетии высоким политическим значением». Как центр русской церковно-богослужебной жизни, в котором по распоряжениям патриарха и изволению царя вырабатывались образцовые литургические порядки и откуда распространялись они по церквям не одной Москвы, но и всей Руси, собор имел важное церковно-практическое значение и оказал «несомненное влияние на действующий ныне во всей Русской церкви Типикон». А в глазах наших благочестивых предков, «дом преосв. Богородицы» был хранилищем обще-русской святыни, и местом особенного присутствия благодатной силы, к которому невольно в случаях тяжелых испытаний и опасностей, грозивших Москве, а через неё, как сердца России, и всему государству, обращались взоры народа. Высокому значению собора вполне отвечало состояние совершавшегося в нём богослужения, торжественный характер которого определялся, с одной стороны, внешне-обрядовым направлением религиозности того времени, с другой – служебными средствами собора. Рассмотрению обстановки патриаршего служения, числу служивших в нём лиц, утварям и одеждам, благовесту и звонам, как и следовало ожидать, автором отведён особый отдел, служащий у него введением к обозрению самого богослужения. Выходы к службам царя и патриарха, богослужение Пасхи и местных праздников Успенского собора, так называемые действа и крестные ходы описываются автором довольно подробно и составляют предмет последней и большей части его сочинения. – Не распределив заранее по рубрикам своего материала и вообще не обдумав план своего сочинения во всех его подробностях, автор приступил к изложению своего предмета. Отсюда произошли нередкие в его сочинении повторения (стрр. I, IV, 24–25, 33–34, 40, 128, 159 и др.), и этим же следует объяснять разъединённость однородных материй в рассуждениях, например, о «политическом» и «религиозном» значении собора, в речах о крестных

—70—

ходах и действах. Не отчётливо представлял себе автор и главную задачу своего сочинения. Путём внимательного изучения записей устава Успенского собора и дотошного сличения их между собой и с другими богослужебными памятниками того времени требовалось уяснить отличительные особенности богослужения Московского Успенского собора сравнительно с литургической практикой других соборных храмов. Между тем многое из сказанного теперь о богослужении Московского собора применимо и ко всем другим соборным церквам того времени. Есть у автора преувеличенные суждения и прямо неверные утверждения (стрр. 38, 45–46, 99, 137, 140, 143, 172), зависевшие или от поверхностного знакомства с предметом, или от не критического отношения к своим источникам, особенно к показаниям Павла Алеппского; попадаются изредка предположения, в которых не было нужды, которых не следовало допускать. Так, например, для читателя остаётся неизвестным: где происходило действо страшного суда, о каких придельных священниках идёт речь на стр. 41, почему на Дмитрия Солунского полагалось торжественное архиерейское служение, что такое воздухи и Иерусалимы в обстановке великого входа и «тричисленное» в пещном чине (стр. 29, 102, 174, 176)? Не безупречно и изложение сочинения, по местам растянутое и без нужды испещрённое буквальными выписками из первоисточников (стр. IV–V, 27–29, 62–65, 89–90, 95–96, 161–162), не чуждое уклонение в сторону (стр. 17–19, 21–22), не точных и не литературных выражений (стр. X, XII, 5, 10, 13, 24, 33, 63 и т.д.), описок и даже грубых грамматических ошибок (I, 28, 37, 75, 89, 91, 124, 146 и др.). Но при указанных недостатках сочинению нельзя отказать и в некоторых достоинствах. У автора не было предшественников по работе. Не смотря на весьма важное значение Московского Успенского собора в нашей истории и значительный интерес, представляемый его богослужением, в литературе кроме общих, как бы случайно оброненных фраз ничего не имеется по данному вопросу. Г. Другову приходилось идти не по протоптанной тропе и при этом иметь дело с таким материалом, который своей отрывочностью,

—71—

мелочностью и однообразием нагоняет скуку и на усидчивого специалиста, а от случайно взявшегося за обработку его требует не малых усилий над собой. И автор поборол в возможной для него степени предстоявшие трудности: в рассуждениях его о значении Успенского собора не мало совершенно правильных мыслей, общих характер богослужения изображён и объяснён верно; наконец само богослужение, как и ближайшие источники его изучены вполне удовлетворительно. Сочинение хорошее и его автор степени кандидата заслуживает».

8. Ординарного профессора Александра Беляева о сочинении студента Зеленцова Василия: «Библейское учение о Промысле».

«Принимая во внимание характер и свойства откровений Божиих, содержащихся в священных книгах, и форму их выражения, приходится, по мнению г. Зеленцова, «во первых отдельно обследовать учение Писания, заключённое в плотские образы, и отдельно учение, изложенное простым, точным языком. Во вторых, сначала приходится исследовать библейское учение о промысле в его логическом развитии, чтобы создать систему библейского учения об этом предмете, а потом уже становится возможным подробное историческое исследование откровения о примышлении»… «В заключение исследовать должен сопоставить процесс логического развития библейского учения о промысле с процессом исторического сообщения откровений об этом предмете». Эти задачи сам автор ограничил, исследовавши «только общие провиденциальные воззрения Библии и самые общие образы промышления».

Осуществляя эти задачи, г. Зеленцов разделил своё сочинение на две части. «Часть I-я. Общие провиденциальные воззрения Библии. Главы: 1, принцип промысла; 2, принцип жизни; 3, условия существования мира; 4, об освящении мира; 5, об укреплении немощей мира и врачевании его недугов и тления. Часть II-я: общие провиденциальные образы. Главы: 1, образ политической теократии; 2, образ домашней теократии или Божественного домоправления». Этот план не выполнен только в том, что первые три главы изложены кратко и соединены в одну главу. Всё сочинение наполнено библейскими текстами, особенно ветхо-

—72—

заветными. Ими автор изобильно подтверждает и разъясняет свои основные положения и частные взгляды и мысли. К сожалению, сами тексты он оставляет без разъяснения, или же поясняет их поверхностно и слишком элементарно. Между тем для богословия важно изъяснённое Писание. Другой недостаток тот, что при объяснении текстов он полагается только на свой здравый смысл, не прибегая к помощи толкований ни святых отцов, ни других знаменитых толкователей. Только при изъяснений нескольких изречений о последних временах мира он ссылается на толкования Иоанна Златоуста. Впрочем, самостоятельность автора в постановке задач и основных вопросов, в начертании плана и в разработке всего вообще сочинения составляет высокое достоинство этого последнего. Степени кандидата автор достоин».

9. Исправляющего должность доцента Ильи Громогласова о сочинении студента Зерцалова Григория: «Государственное положение раскола и гражданские права раскольников в царствование императора Николая I».

«Под указанным заглавием г. Зерцалов представил довольно обширное (267 стр. большого формата) и прекрасно составленное исследование в шести главах, содержание которых указано на стр. 7–8 предисловия, а более подробно – в конце конспекта в начале каждой главы. Это устраняет необходимость излагать здесь содержание рассматриваемого сочинения и даёт возможность прямо перейти к оценке его научных и литературных качеств. В том и другом отношении труд г. Зерцалова заслуживает полной похвалы. Автор внимательно изучил свои первоисточники – обширный круг законодательных и административных постановлений по части раскола в царствование императора Николая I, достаточно полно ознакомился с существующей литературой исследований и журнальных статей, так или иначе соприкасающихся с областью его изучения, и – видимо – не мало потрудился над обработкой собранных материалов. Результатом этого явилось стройное по плану, чужое ненужного многоречия и бесполезных обширных экскурсов в область общеизвестного, но весьма содержательное исследование, с замечательной полнотой обнимающее свой предмет и дающее ему яркое и

—73—

разностороннее освещение. Только последняя глава носит на себе некоторые признаки спешно-заканчиваемой работы. При всей кажущейся сухости предмета исследования, изложение мыслей в нём живое и, за двумя-тремя исключениями, безукоризненное. В общем, рассматриваемое сочинение должно быть признано очень хорошей кандидатской диссертацией».

10. Ординарного профессора Александра Беляева о сочинении студента Ивановского Михаила: «Православное учение о Церкви в связи с разбором римско-латинской книги: Церковное предание и русская богословская литература».

«Недавно за границей, в Фрейбурге на Бризгове, вышла в свет на русском языке книга под заглавием: Церковное предание и русская богословская литература. В предисловии к этой книге сказано, что автор её умер, и что он не желал издать свою книгу при жизни. Однако издатели его книги и по смерти его не обнародовали его фамилии. Быть может, книга написана каким-либо русским ренегатом, перешедшим из православия в латинскую веру. В этой книге содержится защита, вышедшая в 1888 г. в Берлине также на русском языке книге какого-то паписта о Церкви и вселенском священстве и опровержение доводов против латинского учения о папстве и о церкви, изложенных в полемистических сочинениях и статьях покойных – профессора Казанской Духовной Академии Н.Я. Беляева и настоятеля Казанского собора в Петербурге протоиерея А.А. Лебедева и здравствующего доселе заслуженного профессора Петербургской Духовной Академии А. Л. Катанского. В виду того, что профессор Беляев и протоиерей Лебедев уже умерли, а потому не могут ничего сказать в защиту своих сочинений и изложенных в них православных взглядов на Церковь и папство и опровергнуть направленные против них возражения в книге, напечатанной во Фрейбурге, г. Ивановскому и предложено было подвигнуть учёному разбору эту папистическую книгу. Выполняя эту задачу, он распределил подлежавший его исследованию материал на две части, на которые и распадается его сочинение. Первая, большая, часть сочинения (13–434 стр.) посвящена изложению православного и разбору римско-ла-

—74—

тинского учения о единстве Церкви. В этой части три главы, содержание которых указано в их заголовках. Глава I. Православное учение о единстве Церкви и разбор возражений против него, заключающихся в книге: Церковное предание и русская богословская литература. Глава II. Учение о единстве Церкви, заключающееся в книге: Церковное предание и русская богословская литература, и разбор его: а) о главенстве Апостола Петра. Глава III. Учение о единстве Церкви, заключающееся в книге: Церковное предание и русская богословская литература. б) о главенстве римского первосвященника.

Вторая часть сочинения состоит из одной главы (435–511 стр.) и содержит краткое изложение православного учения о непогрешимости Церкви и разбор замечаний об этом предмете, заключающихся в рассматриваемой книге.

Из вышеизложенного видно, что г. Ивановский рассматривает в своём сочинении два предмета: а) православное и римско-латинское учение о единстве Церкви в первой части; б) православное и римско-латинское учение о непогрешимости Церкви во второй части. Православное учение об обоих этих свойствах Церкви он излагает в общих чертах и кратко. Римско-латинское учение о непогрешимости Церкви он исследует тоже не обширно; но зато он уделил много внимания и труда исследованию римско-латинского учения о единстве Церкви. Римско-латинское учение, как о единстве, так и о непогрешимости Церкви он излагает исключительно по книге: Церковное предание и русская богословская литература. Он приводит изречение святых отцов и церковно-исторические факты, как те и другие изложены в этой книге, и разъясняет, что при правильном их понимании они не подтверждают римско-латинского учения о папе, как непогрешимом и едином верховном главе Церкви. Все его усилия направлены к тому, чтобы показать софистичность и неправильность изъяснения этих свидетельств и фактов в разбираемой книге. Эта задача выполнена им удовлетворительно. Оружие для полемики с анонимом он взял главным образом из сочинений тех же Н.Я. Беляева и А.А. Лебедева, на которых нападает аноним. Само-

—75—

стоятельного изучения отеческой литературы с целью извлечь из неё доводы против папизма, ещё не извлечённые православными полемистами, он не предлагал, конечно, по недостатку времени. Но хорошо уже и то, что он умело воспользовался материалом, собранным и обработанным в главнейших произведениях русской полемической против папизма литературы, изложив его систематично и дал отпор книге анонимного паписта, изобилующей утонченными, искусно поставленными и построенными опровержениями взглядов православных богословов. Автор сочинения степени кандидата достоин».

11. Экстраординарного профессора Ивана Попова о сочинении студента Купленского Александра: «Преподобный Макарий Египетский»:

«Сочинение г. Купленского составлено по простому и естественному плану. Оно разделяется на две части. Содержанием первой служит трактат об источниках для жизнеописания преп. Макария и затем изложение на основании этих источников его биографии. Во второй части автор рассматривает вопрос о подлинности творений св. Макария и излагает его догматическое и нравственное учение.

Крупнейшим недостатком сочинения г. Купленского служат пробелы в тех пунктах, в которых автор мог бы пополнить существующие исследования о преп. Макарии. Сюда нужно отнести: 1) более тщательное и детальное сравнение и сопоставление сочинений преп. Макария со стороны их содержания с данными его житий, которое могло бы пролить свет с одной стороны на вопрос о подлинности сочинений, предписываемых преподобному Макарию, с другой на вопрос о достоверности сказаний о его жизни. 2) Прямые исторические свидетельства о сочинениях преп. Макария очень скудны и ограничиваются почти исключительно надписаниями манускриптов. Тем более оснований было тщательнее и подробнее исследовать свидетельства косвенные – сочинения св. Исаака Сирина и компиляцию Симеона Метафраста. Путём старательного сравнения автор должен был выяснить, какие именно беседы из числа 50-ти изданных, были известны преп. Исааку Сирину и легли в основу компиляции Симеона Метафраста. Такое сравнение могло бы выяснить, в каком объёме сочинения преп.

—76—

Макария были известны в VI и X в.в. Оно могло бы пролить свет и на свидетельство арабской рукописи Ватиканской библиотеки (XI в.), содержащей в себе 26 бесед преп. Макария, из которых 12 совпадают с различными беседами из числа 50-ти изданных. 3) Для выяснения вопроса о подлинности и тесно связанного с ним вопроса о времени происхождения сочинений, приписываемых преп. Макарию, автору следовало как можно тщательнее выяснить: а) отношение составителя бесед, известных с именем преп. Макария, к древней философии, б) его отношение к предшествующим церковным писателям – главным образом к Оригену и св. Афанасию Великому и в) отношение его к вопросу о благодати и свободе. Всё это, так или иначе, говорило бы за или против подлинности сочинений, приписываемых Макарию Египетскому. Правда, вопрос об отношении бесед к пелагианству автором затронут, но он требовал более подробной разработки на основании изучения восточных писателей современных и несколько младших, чем преп. Макарий.

Недостаточное знакомство с другими памятниками предшествующей и современной преп. Макарию литературы имело дурное последствие и для заключительной части сочинения автора – изложения преп. Макария. Не имея ясного представления о том, какими интересами и идеями были проникнуты другие писатели этой эпохи, автор естественно не мог ясно оттенить тех особенностей, которые свойственны исключительно св. Макарию. С другой стороны, по этой же причине автор не мог указать, что в сочинениях преп. Макария было плодом собственного духовного опыта и размышления подвижника и что заимствовано им из общего достояния своей эпохи.

В изложенном учении Макария Египетского не могу не отметить также некоторых частных недостатков. Система богословских воззрений преп. Макария очень стройна и последовательна. Центральное значение в ней имеет идея тесного, как бы ипостасного единения души человека с Богом. Она настолько господствовала в сознании преп. Макария, что отражалась почти в каждом пункте его догматического и нравственного учения. Понимая такое главенствующее значение этой идеи в учении Макария Еги-

—77—

петского, автор иногда указывает её отношение к некоторым частным пунктам догматических и нравственных воззрений св. Макария. Но эта точка зрения проведена им недостаточно полно и последовательно. Мистический оттенок многих пунктов воззрений Макария от него ускользнул.

Кроме того автор не всегда обнаруживает ясное понимание терминов изучаемого писателя или же определяет их в слишком общих чертах, вследствие чего исчезает их конкретное содержание. Так, напр., желательно было бы больше ясности в изложении учения преп. Макария о вере, о разъяснении помыслов (стр. 361–362), плототворении (308–309), воплощении Сына Божия и др.

Перечисленные недостатки находят для себя извинение в том обстоятельстве, что тема, избранная г. Купленским для своего кандидатского сочинения, представляет значительные трудности. Не ясность предания о нескольких Макариях, существовавших одновременно, сомнительность источников для жизнеописания преп. Макария египетского, сложность вопроса о его сочинениях – всё это требовалось от автора выдающихся критических способностей, тонкой внимательности к подробностям и научной находчивости. Автор не вполне удовлетворил этим требованиям. Он проявил, однако, много трудолюбия и старательности. Он собрал и воспользовался всеми относящимися к делу источниками, но и с второстепенными пособиями, изучил в достаточной мере литературу своего предмета. На основании всего этого он примкнул к более или менее принятым в науке взглядам, несколько пополнил их и изложил всё это без ошибок, ясно, наглядно и последовательно. На основании перечисленных светлых сторон сочинения считаю г. Купленского вполне достойным степени кандидата богословия».

12. Заслуженного ординарного профессора Петра Цветкова о сочинении студента Левитского Александра: «Три книги о вере к Автолику» – Св. Феофила Антиохийского, как памятник греческого языка и словесности».

«Сочинение г. Левитского делится на две части. В первой части труд Св. Феофила Антиохийского рассматривается,

—78—

как памятник греческой словесности: говорится о поводе к написанию сего труда, излагается содержание его, а затем указаются существующие в настоящее время рукописи и печатные издания его. Во второй части, более обширной и несравненно более значительной по своему содержанию, означенный труд рассматривается, как памятник греческого языка.

Общий вывод, к которому пришёл автор относительно языка в «Трёх книгах о вере к Автолику», есть следующий: как в лексическом и грамматическом отношении, так и в стиле, язык св. Феофила представляет гармоническое сочетание трёх элементов: языка патристического, языка ветхо-и ново-заветного и языка древних греческих писателей (стр. 159). Автор тщательно изучил избранный им предмет, и свой выбор обосновал на рассмотрении его с разных сторон. Но нельзя не заметить, что его сочинение носит по преимуществу описательный характер. Содержание «Трёх книг о вере к Автолику» изложено поглавно (стр. 34 и след.): догматические воззрения св. Феофила не приведены в систему, не разъяснены надлежащим образом (хотя ср. стр. 49 и след.), не сопоставлены с воззрениями других древних Отцев и Учителей Церкви. Равно и язык в труде св. Феофила автор рассматривает, совершенно обособляя его, не становясь на сравнительную точку зрения, не сопоставляя со словоупотреблением других церковных писателей II и III веков.

Впрочем, как монография по языку одного из памятников древнейшей святоотеческой письменности, представляющая значительный, хорошо сгруппированный материал, сочинение г. Левитского имеет значительную научную ценность».

13. Исправляющего должность доцента Ильи Громогласова о сочинении студента Лилеева Михаила: «Критический обзор учебной литературы по истории и обличению русского раскола».

«Названное сочинение, общая схема которого указана в предпосланном ему подробном оглавлении (стр. I-IV), представляет ряд отрывочных замечаний по разным вопросам расследования: на 157 страницах разгонистого по-

—79—

черка автор пытается сопоставить сведения и суждения по этим вопросам, содержащиеся в современной учебной литературе по истории и обличению раскола, с результатами учёных изысканий в этой области и отметить несоответствие тех и других. При этом весь свой учёный арсенал он берёт из чужих рук, предпочитая говорить буквальными словами указываемых им исследований и не давая себе труд навести самостоятельные справки даже в таких первоисточниках, как «Материалы для истории раскола», изд. Н.П. Субботиным. Собственные суждения автора в большинстве случаев не достаточно продуманы, изложение их не отличается литературными достоинствами. Вообще вся работа производит впечатление черновых отметок, сделанных при первоначальном, самом беглом и поверхностном ознакомлении с предметом. Этому соответствует и внешний вид сочинения, со множеством зачёркнутых строк и плохо изглаженными заметками на полях, сделанными неизвестно чьей рукой (быть может, самого автора). В виду сказанного сочинение г. Лилеева не может быть признано удовлетворительным для своей цели».

14. Исправляющего должность доцента Николая Горденского о сочинении студента Любомудрова Георгия: «Нравственное учение блаженного Августина».

«Обширное сочинение г. Любомудрова (609 стр.) состоит кроме введения, в котором автор указывает задачу и план своего исследования и перечисляет свои источники и пособия – из двух частей. Первая часть содержит в себе изложение нравственных воззрений Августина и состоит из пяти глав: 1-я излагает воззрения бл. Августина на предмет этики и основные предположения нравственной жизни человека (высшее благо, нравственный закон, зло, первородный грех, благодать); 2-я заключает в себе учение бл. Августина о добродетели вообще и о частных её видах; 3-я – учение о грехах, его источниках, развитии и видах; 4-я – учение бл. Августина о граде Божием и граде диавола; 5-я – о нравственном вменении. Вторую часть, гораздо меньшую по объёму, автор посвящает вопросу о происхождении системы бл. Августина (1-я глава, и её общий характеристике (2-я глава). Наконец в заклю-

—80—

чении г. Любомудров кратко отмечает влияние этики и психологии бл. Августина на последующую западную науку. – Достоинство сочинения г. Любомудрова состоит в полноте и обстоятельности по большей части самостоятельного изложения учения бл. Августина; автор изучил это учение по источникам, т.е. сочинениям бл. Августина, из которых некоторые были им прочитаны по латинскому подлиннику, другие по русским переводам; с похвальным усердием автор собрал материал, относящийся к его теме и тщательно подтверждает цитатами всё своё изложение. Но это же изобилие цитат и собранный в большом количестве сырой материал отразились на сочинении и неблагоприятными последствиями. Автор не успел в достаточной мере продумать всю эту массу выдержек, изложение его получило характер механического пересказа с очень слабыми попытками осветить собранный материал и без всяких попыток облечь его в живую органическую систему. Что касается второй части сочинения, то она не может быть поставлена автору в научную заслугу: вопрос о происхождении системы бл. Августина, по недостатку времени, не мог быть разработан автором самостоятельно и полно, а характеристика учения бл. Августина не стоит в органической связи с его изложением, не является логическим выводом из него, а имеет вид случайного придатка, представляющего собой не результат самостоятельного изучения бл. Августина, а краткое развитие положений, заимствованных из пособий. Нам думается, что сочинение г. Любомудрова выиграло бы во всех отношениях, если бы автор попытался дать характеристику учения бл. Августина при самом его изложении: тогда изложение по необходимости утратило бы характер механической передачи по порядку, а характеристика получила бы большую реальность, содержательность и обоснованность. Только что указанные недостатки сочинения в значительной мере извиняются обширностью предмета и ограниченностью срока, в какой этот предмет должен был быть изучен, а достоинства сочинения, проявившиеся в полноте и обстоятельности исследования, требовавшего большего и усидчивого труда, дают автору полное право на получение степени кандидата».