Ноябрь

—243—

Ст. 3. Вскую мне показал еси труды и болезни, смотрити страсть и нечестие?

Отсюда ты можешь видеть, что святые ненавидят зло, ибо страдания других называют своими собственными. Посему и премудрый Павел говорит: кто изнемогает и не изнемогаю! кто соблазняется, и аз не разжизаюся (2Кор.11:29)? и нам самим повелел плакать с плачущими (Рим.12:15), показывая тем, что сострадание и взаимная любовь всего более приличны святым. Говорит, что Бог показал ему труды и болезни (очевидно, что нечестие преступников закона, привыкших поступать неправедно) не тем, что причинил ему самому страдания, а тем, что долготерпел совершившим зло; или тем, что не избавил его от жизни, хотя и мог, чтоб не быть ему зрителем поистине ужасных деяний. Святые среди столь тяжких душевных скорбей обыкновенно желают избавиться от жизни, как например и блаженный Иона говорит: и ныне, Господи, возьми душу мою от меня, потому что уне ми умрети, нежели жити (Ион.4:8). И премудрый Павел пишет, что лучше разрешитися и со Христом быти (Флп.1:23). И подлинно, для желающих жить свято освобождение от совершающихся в мире дел и избавление от ужасных забот здешних есть именно отложение скорбей.

Ст. 3. 4. Противу мне бысть суд, и судия вземлет. Сего ради разорися закон, и непроизводится в совершение суд: яко нечестивый приобидит праведного, сего ради изыдет суд развращен.

Что в его собственной жизни нет ничего располагающего к скорби, но что он приходит во уныние, как святой и любящий правду при виде людей,

—244—

пренебрегающих божественной заповедью, и притом людей не простых каких-либо, но прославленных высшими почестями, предстоятелей народа и облечённых достоинством судей, – это ясно показывает, говоря, что прекратились праведные приговоры (суда), хотя закон ясно повелевает: не приемли лица в суде, яко суд Божий есть (Втор.1:17). Итак производство суда есть дело великое и неподкупный, не допускающий извращения приговора над праведником, судия становится мудрым подражателем божественной высоты и славы:, а судия, приемлющий подарки, есть оскорбитель Бога и противник самых божественных достоинств, потому что он обезображивает красоту истины и заботится об извращении правды, глаголя лукавое доброе, и доброе лукавое и тьму нечестиво считая светом и свет тьмой (Ис.5:20). Итак, пророк показывает, как с нарушением одной этой превосходнейшей и преславнейшей заповеди тотчас подвергся попранию весь закон; ибо нарушивший высочайшую из обязанностей как может удержаться от нарушения меньшей? Пророк самого себя выставил свидетелем и зрителем притеснения. Поскольку же, говорит, пренебрегается правый суд; то и закон теряет силу, и не совершается правда судов в угождение Тебе Владыке, и нечестивый приобидит праведного. В том же самом преступлении Бог упрекает сонмище иудейское и устами других пророков; ибо говорит, что старейшины его на дарех суждаху (Мих.3:11) и ему опять говорит устами Исаии: сребро ваше неискушено, корчемницы твои мешают вино с водою. Князи твои непокоряются, общницы татем, любяще дары, гоняще воздаяние, сирым не судящии, и суду вдовиц не вни-

—245—

мающии (Ис.1:22–23). Кажется пророк Аввакум и теперь хочет сделать то, на что указывается в книге Притчей: яже видеста очи Твои, глаголи (Притч.25:8). Он разъясняет и показывает наконец основание свойственной Богу не изглаголанной кротости, долготерпящей настолько, сколько Ему прилично, ибо Бог благ; впрочем, с точки зрения человеческого ума – долготерпение Его простирается даже далее всякой меры.

И над Христом совершён был суд развращен, и разорися закон. Кого следовало почитать как Бога, и потому как чудотворца, на Того начальники иудейские непрестанно клеветали и все силы напрягали к злословию Его. Не было ничего неприличного, чего бы они не дерзнули сказать против Него. То они думали, что Он изгоняет бесов Вельзевулом; то называли Его винопийцей и бесноватым. Потом: Его следовало называть Спасителем и Искупителем всяческих, а они жалкие нечестиво умертвили Его, произнеся над ним неправедный приговор, хотя закон ясно повелевает: неповинна и праведна да не убиеши (Исх.23:7). Обвинял также их Христос за то, что они не хотели помышлять о правде и святости, но молчали и как бы закрывали умственные очи от того, о чём говорит Моисей. Однажды, отменяя закон о субботе, когда они нападали на Него, и весьма сурово, за то, что Он совершал нечто приличное Богу в субботу, Он так сказал: едино дело сотворил и вси дивитеся. Сего ради Моисей даде вам обрезание, не яко от Моисеа есть, но от отец: и в субботу обрезаете человека. Аще обрезание человек приемлет в субботу, да не разорится закон Моисеов: на мя ли гневаетеся, яко всего человека здрава

—246—

сотворих в субботу? Не судите на лица, но праведный суд судите (Ин.7:21–24).

Ст. 5. Видите презорливии, и смотрите, и чудитеся чудесам, и исчезните: понеже дело аз делаю во днех ваших, ему же не имате веровати, аще кто исповесть вам.

Когда пророк возопил против жестокости законопреступников и как бы обвинял (Бога) за продолжительность долготерпения в отношении к ним (ибо праведная и любящая добродетель душа ненавидит зло); тогда Бог всяческих наконец взывает к презрителям закона, повелевая видеть, рассмотреть и удостоить удивления то, что заслуживает удивления. А это были бедствия, как бы висящие над головой и неотразимо приближающиеся с страшной силой и ужасной стремительностью, о которых и повелел предупредить их для их пользы, – бедствия, способные истребить тех, на кого они обрушатся, – удивительные потому, что они нечаянны, и неожиданны, и нестерпимы, и чрезмерной силой своей способны поразить и может быть даже возбудить недоверие. И действительно, когда приближаются какие-либо великие бедствия, то обыкновенно появляется недоверие к ним, особенно если эти бедствия угрожают людям, надеявшимся никогда не подвергаться им. Кто мог бы когда-либо подумать, что возлюбленный Израиль, первородный между чадами, ради которого погиб Египет, пали бесчисленные народы Хананеев, и Есеев, и Амореев, и Ферезеев, и Иевусеев, дойдёт до такого бедствия, что оставит всю свою страну и подвергнется бесславному и тяжёлому рабству, блуждая в чужой стране после военных бедствий, для изображения которых, если бы кто захотел сделать это, недостаточно было бы

—247—

никакого слова? – были пожары, убийства мужей, пленения женщин, избиения о землю младенцев и, как говорит пророк Иеремия, руце жен милосердых свариша дети своя (Плач.4:10); опустошены были и сами священные места, и победители не оставили несовершённым ни одного из возможных зол. Итак, они кажутся невероятными и рассказ о них неправдоподобным по причине чрезвычайной жестокости совершителей. Посему, говорит, во дни их сделаю дело, которому они не поверят, если бы кто-нибудь рассказал им о нём. Говоря же: во дни ваши, даёт понять, что не много времени остаётся до этих событий, но что война как бы при дверях, близко и в соседстве, и наказание не далеко.

Ст. 6. Зане се аз восставляю Халдеи, язык горкий и борзый, ходящий по широтам земли, еже наследити селения не своя.

Что невероятного, если ведущий повествование сейчас же и объяснил? Ибо он высказал угрозу навести на них Вавилонян – воинственное и весьма дикое племя, в жестокости никоим образом не уступающее диким зверям и подвергшееся порицанию за свою необузданную ярость. Борзым же (быстрым) народом назвал их потому, что они почти все всадники, а также горким и злобным, весьма тяжёлым, не без познаний в военном искусстве и очень опытным в военных хитростях. А телесная крепость в соединении с рассудительностью в отношении к военным потребностям, думаю, может привести в исполнение намерения нападающих и легко преодолевает решившихся оказать им сопротивление. Поскольку же у Вавилонян не было в обычае постоянно пребывать дома и, за-

—248—

щищая себя, отражать от себя нападения врагов своих, но они предпочитали распространяться как бы по всей земле и опустошать страны других и обращали в свою собственность отнюдь им не подобающее; то посему он основательно говорит: язык ходящий по широтам земли еже наследити селения не своя. Любили они, как я сказал, нападать на страны других и постоянно распространять своё владычество.

Нечто подобное случилось и с Иудеями, убившими Господа. Хотя они и могли беспрепятственно обитать в своей земле, потому что никто не угнетал их; но преданы в руки своих победителей, платят подати и налоги и находятся под властью постоянно распространяющихся и победивших всю поднебесную. Отрекаясь от царства Христова, они прямо говорили: не имамы царя токмо Кесаря (Ин.19:15). Надобно знать, что если душа человеческая ни во что поставила божественные законы; то окажется под властью жестоких тиранов – нечистых демонов и будет служить лукавым силам, постоянно жаждущим наследити не своя селения. Человек принадлежит Богу; посему Он обитает во святых и водворяется в душах праведных.

Ст. 7. Страшен и явлен есть, от него суд его (будет), и взятие его от него изыдет.

Речь переходит к вождю народа, то есть, к тирану Вавилонскому, может быть к Навуходоносору, который покорил Иудею и, предавши огню самый божественный храм, отвёл в свою страну, в качестве пленного, Иуду. Итак, называет его страшным по причине его свирепости и неукротимости в гневе, необузданности в мыслях и жестокости в мщении. Явленным же называет его,

—249—

как честолюбивого и тщеславного и ненасытного любителя славы; ибо цари Вавилона всегда были надменны и весьма славолюбивы. Поскольку же они во всяком деле и предприятии руководствовались своим произволом, требуя от подчинённых просто только исполнения своих повелений; то по этому говорит: от него суд его будет, то есть, он действует по своевольным побуждениям и, вследствие чрезмерной надменности, не терпит мнения других, хотя бы он требовал чего-нибудь невозможного; ибо замыслы Персов заносчивы. Но поскольку они имели обычай производить гадания перед битвами и при помощи искусства магов старались узнавать, чем окончится предприятие; то он опять говорит: и взятие его от него изыдет. Взятием (λῆμμα) же называет прорицание. За искусными в прорицании, говорит, не будет посылать к другим народам, или в другие страны; напротив, говорящих ложь и не знающих ничего истинного, но всегда только подстрекающих и обыкновенно предвозвещающих ему победу, он всегда будет иметь среди живущих с ним. Государство Вавилонское этим очень славилось. Поэтому-то и Валак, царь Моавитский, когда хотел подвергнуть проклятию Израильтян и старался узнать будущее, – из Месопотамии призвал Валаама. Он думал, что волхвы Вавилонские искусны и проницательны и, будучи весьма могущественны при помощи своего волшебного искусства, могут совершать всё, что угодно.

Но, если угодно, мы можем принять и иной смысл объясняемого места. Изобразив Вавилонского тирана, сказав, что он страшен и знаменит, тотчас прибавил, что от него суд ею бу–

—250—

дет и взятие его от него изыдет. Это можно будет понимать так. Бог всяческих определил наказать Израиля, проводившего постыдную и нечистую жизнь. Посему это выражение означает: над ним суд будет от самого Вавилонянина; он как бы так говорит: он будет орудием гнева моего и через него я накажу тебя. Предсказание же о тебе значит: какое я приму решение и определение, от него также изыдет, то есть, будет приведено в исполнение; ибо он приведёт в исполнение то, что происходит из моей воли и благоусмотрения.

Ст. 8. И изскочат паче рысей кони его, и быстрее волков Аравийских: и поедут конницы его, и устремятся издалеча, и полетят аки орел готов на яд.

Опять поражает их чрезвычайностью ужасных событий и старается показать, что множество врагов сильно и неодолимо; побуждает же их к покаянию и к познанию того, что им следовало бы исполнять. А что Вавилоняне были очень быстры в беге, весьма смелы и дерзки и нисколько не отличались от диких зверей и на возможную добычу весьма быстро устремляются, – на это опять указывает, уподобляя барсам коней их. Барс делает весьма быстрые прыжки и весьма легко может нападать на добычу. Уподобляет их и волкам аравийским, о которых говорят, что они превосходят всех других своей свирепостью и с большой стремительностью нападают на то, что желают изловить. И не волкам только, говорит, подобны они, но и орлам, немедленно устремляющимся и слетающимся к мёртвым телам, как я сказал.

И ум Иудеев стал весьма удобоуловимым и сердце их слабым и уступчивым и плотским страстям и самим нечистым духам и сверх

—251—

того весьма могущественным нападениям Римлян. Они прогневали Того, Кто говорит: и аз буду ему, глаголет Господь, стена огненна окрест, и в славу буду посреде его (Зах.2:5). Удобопленяем, думаю, и без труда одолеваем и всякий ум, который лишается подкрепления свыше, ибо всякая наша крепость и твёрдость от Бога: о Нем сотворим силу: и той уничижит стужающыя нам (Пс.59:14), по написанному.

Ст. 9. Скончание на нечестивыя приидет, сопротивляющиеся лицам их противу.

Таков конец предсказаний и таково заключение бедствий! Придут, говорит, Халдеи, и будут таковыми и сделают это и присовокупят к этому и другое и последствием всего этого будет то, что проводившие нечестивую жизнь погибнут до основания и со всем своим домом и вместе с самыми городами и селениями, потому что никоим образом не умилосердится над ними Бог и предаст опустошению нечестиво восставших против Его велений и как бы прямо идущих против Него и открыто противостоящих и явно противопоставляющих воле Божией свою собственную волю.

Погибла и синагога Иудейская, враждебно ко Христу настроенная и восстающая против Господних догматов (и это открыто) и бесстыдно превозносящаяся над Ним и совершающая и говорящая, так сказать, всё самое постыднейшее и Самого Его пригвождающая ко кресту и клевещущая на Его воскресение. Ведь они не только убили Спасителя и Искупителя всяческих, но и, когда Христос воскрес, воинам Пилата дали деньги, дабы они говорили, что Он никогда не воскресал, а что, напротив, ученики Его тайно украли Его.

—252—

Ст. 10. И соберет яко песок пленники, и той над царми посмеется, и мучители играние его, и той над всякою тверделию поругается, и обложит вал, и возобладает ею.

Не смотря на то, что святые пророки всесторонне предвозвестили народу Иудейскому грядущие на него бедствия и как бы постоянно твердили ему об этих бедствиях, – он дошёл до такого неразумия и столь нечестивых мыслей, что воспламенялся дерзостью и, надменно поднимая бровь свою, то мечтал, что он весьма легко преодолеет врагов своих своей собственной многочисленностью; то думал, что, призвав на помощь себе соседние царства, он сможет без труда заставить своих врагов уступить ему победу. Презрев отеческие обычаи и, полагаясь на помощь то Египтян, то Сирийцев, то Тирян, они питали твёрдую надежду на непоколебимое благополучие и продолжали жить в изнеженности и беспечности. Посему опять изъясняет им, что такие их мечты были весьма суетны и что исход событий будет совсем не таков. Прейдёт, говорит, Вавилонянин и хотя бы он нашёл народ Израильский равночисленным песку, но возвратится домой имея военнопленными жителей Иудеи. И хотя бы (народ Иудейский) имел бесчисленных и могущественнейших союзников; но и их он легко преодолеет. Над царями посмеётся и мучители играние его; ибо связанного отвёл он в Вавилон Иехонию и немало других начальников стран, которые сделались предметом потехи для их победителей. И над городами и даже самыми могущественными он обнаружил такую силу, что взятие каждого из них будет казаться ему забавой. Будет производить сооруже-

—263—

ние насыпей; так именно взял Александр Тир, хотя он выдавался далеко из твёрдой земли в море, наподобие острова.

И сатана взял в плен Израиля, оказавшего непослушание Христу, и сделались предметом потехи для него все вожди (Израиля) и величавшиеся славой священства, которых, думаю, не неприлично назвать тиранами за то, что они начальствовали над народом и пользовались большой славой и властью над ним. Но они не сделались бы предметом забавы для жестокости диавольской, если бы последовали заповедям Спасителя и соблюли веру и освящение Духом; Спаситель всех, покоряющий всякого врага под ноги, и им сказал бы: се даю всем власть наступати на змию, и на скорпию, и на всю силу вражию (Лк.10:19).

Ст. 11. Тогда пременит дух, и прейдет, и помолится.

Что народ Израильский не совсем погибнет и не будет презрен во век, но настанет для них время благополучия и избавление от тяжкого бедствия после возвращения их в родную страну и после свержения ими ига рабства – об этом даёт разуметь, говоря, что в Господе всяческих совершится перемена духа, то есть, перемена намерений и определений. Не то хотим сказать, что Он осудит уже совершившееся над ними Своё определение, как не вполне справедливое; но именно то, что Он, потребовав с них достаточное удовлетворение и соответственно их грехам подвергнув их наказанию, преклонится на милость, оставит Свой гнев и будет милостив к пострадавшим. Это, думаю, и означает слово: помолится (ἐξιλασεται, умилостивится).

—254—

Ст. 12. Сия крепость Богу моему. Неси ли ты искони Господи Боже святый мой? и не умрем.

Когда Бог возвестил, что помилует их и предсказал перемену скорбного их положения на лучшее; то Пророк от чрезмерной радости как бы скачет, говоря, что никому иному невозможно возвратить Израиля, освободить его от уз и рабства и помиловать сокрушённого, кроме Тебя, единого Бога, могущего соделать всё беспрепятственно, уравнивающего неравности, как бы расстилающего долу высоты и крутизны, Который может исполнить всё, что бы ни сказано было всяким святым, и ни в чём не изнеможет. Потом пророк говорит: неси ли ты искони Господи святый мой? и не умрем. Если, говорит, Израиль и был обольщён и введён в заблуждение и в странные идолослужения; то всё же Ты, Боже всяческих, как святый, миловал согрешающих и сохранял и не допускал Израиля до совершенной погибели. Итак, недалеко надежда, что если Ты сжалишься и повелишь, то он будет спасён и бедствия исчезнут. И святые, зная о спасении Израиля в последние времена, радовались, совершали молитвы и возносили благодарственные гласы и песни. Посему и блаженный Давид, духом предузнав будущее милосердие к ним и как бы видя их избавленными от уз плена, воспевает и говорит: благоволил еси Господи землю твою и далее (Пс.84).

Господи, на суд учинил еси его, и созда мя обличати наказание его. Ст. 13. Чисто око еже невидети зла, и взирати на труды болезненныя.

Опять речь Пророка. Но о чём он говорит в словах: на суд учинен от Бога, – весьма не ясно. Поэтому нам необходимо тщательно вник-

—255—

нуть в смысл сказанного и изъяснить его. Если говорится о царе Вавилонском, что он на суд поставлен от Бога; то мы утверждаем, что он поставлен исполнить определённый свыше суд над Израильтянами, то есть, опустошение, пленение, сожжение городов, словом, разорение Иудеи. Если же это не так, и мы смысл этого места будем относить к лицу Израиля; то опять мы скажем, что и он на суд поставлен от Бога. Под судом же разумеем осуждение. Посему и Господь наш Иисус Христос негде сказал об Иудеях: на суд аз в мир сей приидох, да не видящии видят, и видящии слепи будут (Ин.9:39). Итак, Израиль осуждён за то, что поступал не право, пренебрёг законами и безмерно оскорбил Господа всяческих. Меня же, то есть пророка, говорит, созда или сделал и уготовал обличити наказание, которое определил для них; ибо война была для Израиля наказанием и бичом, и случившееся с ними было средством наказания их, а не просто делом Вавилонян. Если же, говорит, кто-либо спросит и скажет: почему Вавилонянин избирается орудием наказания, а Израиль приговорён на осуждение и на страдание? – вопрошающий так пусть выслушает ответ. Поскольку око Господа чисто и Он не может быть зрителем нечистых и беззаконных дел и не может взирать на страдания слабейших, проистекающие от неправд и притеснения их; то Он отвращает око Своё от приобретших привычку так поступать. Когда же это будет, то всенепременно случатся бедствия и навлекший на себя Божие отвращение подвергнется крайним страданиям. Зная это, божественный Давид умолял: не отврати лица твоего от мене, и не

—256—

уклонися гневом от раба твоего (Пс.26:9); а отвращение Божие непременно сопровождается последствиями гнева (божественного).

Вскую призиравши на презорливыя? премолчаваеши, егда пожирает нечестивый праведнаго? Ст. 14. И сотвориши человеки яко рыбы морския, и яко гады, не имущыя старейшины.

Возвестив, что око Божества чисто и не может видеть совершающих лукавое и взирать благосклонно на тех, которые решаются притеснять слабейших и причинять им страдания, Пророк вслед за этим как бы увлекается такими размышлениями. Неисчислимые бедствия и весьма тяжкие страдания причинило народу иудейскому жесточайшее войско Вавилонян, которые излишество своей необузданности простирали до такой степени силы и крайности, что не остановились даже пред самыми священными местами и сожгли в Иерусалиме знаменитый храм и вместе с простым народом уводили в плен и священнослужителей при божественных жертвенниках и оскверняли святое, по написанному. Возвратившись же домой, они проводили весёлую жизнь, пользуясь награбленным богатством, не подвергаясь наказанию за нечестивые свои дела, не боясь врагов и не страшась войны; напротив, сами они восставали против всех и без труда покоряли кого хотели и наслаждались большим благополучием, величались бедствиями погибших, – неумеренность в гневе, необузданность в угнетении и преобладание над всеми поставляли себе в особую честь. Посему Пророк, видя их бесчувственное превозношение, пришёл в изумление и касается самых божественных судов и пытается понять и уразуметь никому недоступное и

—257—

никакому уму непостижимое. Он старается понять, какой смысл заключается в столь великом долготерпении всемогущего Бога, что Он снисходительным и кротким взором смотрит на привыкших ко всему относиться презрительно и проводящих нечестивую жизнь, и молчит, и бездействует, когда нечестивый человек как бы пожирает благочестивого и праведного. А так как, говорит, наказание не тотчас постигает грешников, напротив гнев (Божий) на них отклоняется; то жители земли дошли до того, что стали нападать друг на друга и подобно рыбам пожирать слабейших и проглатывать друг друга невоздержной и ненасытной пастью, – они проводят такую грубую и необщительную жизнь, как жизнь пресмыкающихся в горах, и не многим отличаются от тех, которые вследствие большой дикости и чрезвычайной свирепости неукротимы и не подражают свойствам других животных, пасущихся толпами и под предводительством одного вожака стада и являющихся как бы войском, управляемым военачальником. А Вавилоняне были не общительны и недоступны другим, жестоки, исполнены яда и погибели и жадно пожирали слабейших.

Не невероятно, что слова пророка, по-видимому, направлены против диавола и находящихся с ним лукавых сил. Эти по истинне презрители, всецело отвергающие страх божественный, весьма нечисты и доходят до крайней жестокости, между тем как Бог весьма долготерпелив. Как только раз мы подпали под их владычество, мы, несчастные, стали пожирать друг друга; ибо тогда не было посредника мира, нашего начальника, то есть Христа, Владыки земли и неба и всяческих.

—258—

Посему мы сделались подобно рыбам бессловеснейшими и совершенно безгласными; у нас не было ни слова благочестия, ни гласа славословия Богу; напротив, мы убивали друг друга, проводили самую неразумную жизнь и жили в мире подобно рыбам. У каждого ум был так груб, что, по-видимому, уже одичал совсем и, что касается раздражительности и жестокости, то или равнялся в этом с ядовитыми животными, или даже стремился превзойти их в этом.

Ст. 15–17. Окончание удою восхити, и привлече его мрежею, и собра его сетми своими: сего ради возвеселится, и возрадуется сердце его: сего ради пожрет мрежи своей и покадит сеть свою, яко теми разблажи часть свою, и пищи своя избранныя. Сего ради простреть мрежу свою, и присно избивати языков не пощадит.

Упомянув о рыбах, он продолжает держаться переносного образа речи и говорит как бы о ком-либо из мореплавателей и рыболовов. Рыбаки ведут свои занятия многими способами. Они ловят рыб или удами и трепещущих вытаскивают из воды волосяными шнурками (лесами), или окружая сетями извлекают во множестве, или делают это другими какими силками. Когда же сделают они удачный лов, тогда, собравшись во множестве, радуются своему искусству и как бы приносят жертву сетям, как доставившим им богатейшую добычу. Нечто подобное, говорит Пророк, сделано Навуходоносором, который, как бы удами и сетями и неводами изловив самого Израиля и другие вместе с ним народы, увлёк их в свою землю и, как бы предлагая своим оруженосцам званый обед, повелел им предаваться наслажде-

—259—

ниям, а пленникам быть богатейшею частью и добычей победителей. Поэтому-то может быть и говорит: послужит мрежи своей, собственным своим войскам, посредством которых он уловил народы и сверх того Израиля, воздавая благодарность. Поскольку же всё это, говорит, совершилось для него весьма удачно; то, говорит, не перестанет убивать народы, уводить в плен племена, подчинять себе страны и совершенно никому не оказывать пощады.

Точно также поступил со всем родом человеческим и в особенности с Израилем и сатана: как бы одним силком и одной сетью, сетью греха, говорю, он окружил всех, – и ради беззакония против Христа и особенно Израиля; ибо называет их пищи его избранныя. Приятными же (для него) по жизни своей паче всех других являются Иудеи; ибо егда, говорит, разделяше Вышний языки, яко разсея сыны Адамовы, постави пределы языков по числу Ангел Божиих. И бысть часть Господня, людие его Иаков: уже наследия его Исраиль (Втор.32:8–9). Итак, Израиль был избранником паче других, как первородный между детьми, как происшедший от святого корня, корня отцов, говорю, как имеющий закон своим руководителем и призванный к познанию единого и истинно сущего Бога. Но и такое имея преимущество славы и благодати, он вместе с другими попал в плен; одни за то, что заблудились и сделались частью диавольскою; другие же за то, что познав действительного Бога, рождённого от Него по естеству Сына и ставшего в образе и подобии человеческом таким же, как мы, нечестиво умертвили – преданы были в его сети;

—260—

а у него цель в конец погубить всех живущих на земле.

Глава II ст. 1. На стражи моей стану, и взыду на камень, и посмотрю еже видети, что возглаголет во мне и что отвещаю во обличение мое.

В этих словах раскрывается нам пророческая тайна. Обыкновенно святые, если они хотят узнать что-нибудь от Бога и получить откровения о будущем, стараются как можно больше удалить свой ум от развлечений и забот и всякого житейского попечения и таким образом имея и сохраняя его свободным и спокойным, восходят тогда как бы на некоторый холм, на стражу и скалу, для созерцания того, что хочет открыть им Господь знаний; ибо все низкое и презренное в мыслях отвратительно Ему; ищет же сердец способных возлететь на высоту и подняться над земными делами и привременными желаниями; ибо написано: яко Божии державнии земли зело вознесошася (Пс.46:10). И опять: птенцы суповы (коршуна) высоко парят (Иов.5:7); ибо ум святых очень возвышается над тленным и земными делами. Посему стану, говорит, на стражи моей, то есть, упражнением и подвигом приобрету себе трезвенность, опять очищу ум, освобожу его от мирской заботы, поднимусь как бы на камень, то есть к некоторой непоколебимости возвышенному постоянству мыслей. Находясь там, как бы с вершины горы буду созерцать умом, какие могут быть ко мне слова от Бога, и что сам я буду говорить, если Бог восхощет обличить меня за то, что я неосмотрительно сказал: вскую призираеши на презорливыя? премолчаваеши егда пожирает нечестивый праведнаго?

Ст. 2. 3. И отвеща Господь ко мне, и рече: впиши

—261—

видение, и яве на дске, яко да постигнет читаяй ея. Зане еще видение на время, и просияет в конец, а не вотще.

Повелевает предать письмена видение или откровение будущих событий; ибо это одно из самых достойных внимания и по преимуществу удивительных дел. Отмеченное письменами обыкновенно пользуется почти всегда продолжительной и вечной памятью. Итак, запиши, пророк, говорит, видение, чтоб будущие поколения знали предвозвещённое и встречаясь с твоими словами старались постигнуть их, то есть, пожелали уразуметь заключающийся в них смысл и таким образом уверовали, что предсказание непременно исполнится: ибо видение на время, то есть, отстрочено и задержано, и пройдёт не много времени (между ним и его исполнением). Оно исполнится в действительности, а не останется вотще; ибо Истина никогда не может сказать лжи, и ничто из сказанного ими не может быть тщетным и суетным.

Аще умедлит, потерпи ему, яко идый приидет, и не умедлит. Ст. 4. Аще усумнится, не благоволит душа моя в нем: праведник же от веры жив будет.

Никого не называя ясно по имени, потерплю, говорит, ему, то есть, ожидай и медлящего и имей на него надежду не шаткую, но твёрдую и непоколебимую, хотя бы и могло случиться некоторое замедление. Итак, Бог всяческих, кажется, внушил Пророку и таинственно открыл, что непременно придёт Предвозвещённый, и повелел терпеливо ожидать его в продолжении времени промедления, как я только что сказал об этом. Если бы со стороны уверовавшего обнаружились страх и малодушие; то

—262—

я, говорит, не благоволил бы в нём, видя в нём преданность порокам душевным; такому Я не дам прощения; напротив признаю его не верующим; а кто свидетельствует об истине Моих слов, тот получит участие в жизни, и это послужит наградой и прекрасным выражением благоволения. Что же касается исторического повествования; то это был Кир, сын Камбиза, о котором говорит: аще умедлит, потерпи ему; ибо он несомненно взял Вавилон, вместе с ним опустошивши и другие города.

Что же касается таинственного смысла значения и духовного изъяснения; то я сказал бы, что смысл этих слов по справедливости может быть отнесён к Спасителю всех нас Христу; ибо Он Сый и иже бе и грядый (Откр.1:8) и что предвозвестили о Нём пророки, то некогда исполнится. А что пришедши Он разрушит державу диавола и нечестивое и нечистое множество демонов лишит владычества над нами, – об этом ясно предвозвестило священное Писание, и самое наступление событий будет свидетелем сего. Впрочем – предсказание на время; ибо в последние времена настоящего века воссиял Единородный, и кто удалился от Него и безумно отверг веру в Него; тот оскорбил Бога и лишился участия в благах небесных и подвергся исключению из общества святых, по слову Пророка, яко дивия, мирика в пустыни, и не узрит, егда приидут благая (Иер.17:6). Победивший же в себе леность и уныние и поселивший в уме своём и сердце любовь и веру, получает за такое настроение души прекрасное вознаграждение – нескончаемую жизнь и отпущение грехов, и освящение Духом: ибо мы оправданы не от дел

—263—

закона, по написанному (Гал.2:16), напротив верою во Христа; закон гнев соделовает (Рим.4:15), а благодать, разрешающая от грехов, отвращает гнев.

Ст. 5. Презорливый же и обидливый муж и величавый ничесоже скончает.

Возвестив, что предвозвещённый придёт некогда, чтоб уничтожить скорби и избавить сокрушённых от всякого несчастия, наконец напоминает об опустошителе и совершившем всякий вид бесчеловечия и зверской жестокости. Этими словами указывается в историческом отношении нечистый и богопротивный Навуходоносор, в духовном же – опять сатана. Называет его презорливым, обидливым и надменным, и весьма справедливо. Сущность дела не изменяется, – относить ли смысл этих слов к самому сатане или разуметь мужа Вавилонского. Презорливым называет его или за его самонадеянность или за чванство, о, обидливым и величавым за то, что он вследствие великой надменности и пустой спеси, так сказать, никак не хочет допустить мысли о несравненном превосходстве всемогущего Бога. Такой ничесоже скончает, говорит; ибо у него никогда конец дел не будет соответствовать его замыслам; не всегда он будет роскошествовать, расширять власть свою и пользоваться блистательной славой. Истинно сказал Псалмопевец блаженный Давид: видех нечестиваго превозносящася, высящася, яко кедры ливанския: и мимо идох, и се не бе, и взысках его, и не обретеся место его (Пс.36:35–36); ибо гордость непременно приводит к унижению, напротив скромность увенчивается высшими почестями. В этом удостоверяет ученик Спасителя, написавший и сказавший: да хва–

—264—

лится же брат смиренный в высоте своей: богатый же во смирении своём, зане якоже цвет травный мимо идёт (Иак.1:9–10).

Иже расширит, аки ад душу свою, и сей яко смерть ненасыщен: и соберет к себе вся языки, и приимет к себе вся люди.

С пророком соглашается и Бог и показывает истину его, подтверждая своими словами истину обвинений как против диавола, так и против Навуходоносора. Пророк говорил: скончание удою восхити, и привлече его мрежею и далее: Бог же всяческих, ещё больше возвышая и точнее обозначая вины их, наконец уподобляет их аду и смерти; ибо ненасытны смерть и ад. Справедливо, что по воле Вавилонянина подчинены были его власти все народы. Можно думать не без основания, что и честолюбие Персидское было причиной таких же бедствий; ибо мала казалась им поднебесная и недовольствовались они рабством всех племён человеческих.

Может быть подразумеваем и сам изобретатель греха, то есть, сатана, старающийся подчинить себе, так сказать, всю землю и подобно аду проглатывающий погибающих от его злобы. Так и сам он негде сказал: и вселенную всю обиму рукою моею яко гнездо, и яко оставленая яйца возму: и несть, иже убежит мене, или противу мне речет (Ис.10:14): ибо это – зверь ненасытный и неукротимый и исполненный надменности, по истине отвратительный и человеко-ненавистный.

Ст. 6. Не сия ли вся на него притчу приимут, и гадание в повесть его? и рекут: горе умножающему себе не сущая его, доколе? и отягчающему узу свою тяжце.

—265—

Что владычество его – не непоколебимо и что не всегда он будет увеселяться множеством собранных (под его власть), но что он непременно лишится власти и славы и падение его послужит предметом песней, – на это он ясно указал, говоря: приимут причту на него, как бы сделают его предметом предположений и народной поговорки, и он будет на языке у многих. Итак, кто же это? Горе умножающему себе не сущая его и отягчающему узу свою тяжце, то есть, делающему всё тяжелее и тяжелее для себя наказание за своё нечестие, погубляющему народы, захватившему в свою власть целые страны, постоянно вторгающемуся в то, что ему совсем не принадлежит, и насилием подчиняющему своей власти и имеющему под своим начальством бесчисленные народы. В средине же этих слов возгласил: доколе? – показывая тем ненасытность властолюбия, необузданность, жестокость и ненависть к ограничению притеснений. Итак, тираны Вавилонские ненасытны, страшны своей жестокостью и наглы в совершении всего постыднейшего.

Тоже делает и сатана, всегда собирая не своя, и уготовляет себе тягчайшее наказание. Негде сказано ему: якоже риза в крови намочена не будет чиста, такожде и ты не будеши чист: зане землю мою погубил еси, и люди моя избил еси: не пребудеши в вечное время (Ис.14:20). Каких народов не погубил он или какие племена пощадил он? Какого самого ненавистного дела не совершил он нагло? Итак по справедливости его постигнет горе и будет притчей, после того как уничтожена будет его власть и прекращена будет его тирания над всеми. И на это опять указывает нам мудрый Иеремия.

—266—

говоря о нём: возгласи ряб (куропатка), собра, ихже не роди, творяй богатство своё не с судом, в преполовении дней своих оставит е, и напоследок свой будет безумен (Иер.17:11). Это: будет и исполнилось в действительности. Вавилонянин взял Иудею и Самарию и, опустошив вместе с ней другие страны, увёл жителей в свою землю. Когда же Персы и Мидяне под предводительством Кира победили Вавилонян; то собранные народы возвратились назад, как бы улетели домой, освободившись от уз плена. И верующие из язычников удалились от идолослужения, под влиянием учителя своего, – и древле вопиявшего и звавшего к себе оставив одиноким, устремились ко Христу; ибо тот собрал не сущая его; Христос же принял сущая его; ибо Он как Бог есть Господь всяческих.

Ст. 7. Яко внезапу востанут угрызающии его: и ободрятся наветницы твои, и будеши в разграбление им.

Говорит, что неожиданно восстанут угрызающие его и военными нападениями разоряющие страну его. Это были Кир и его воины Персы и Мидяне и Еламиты, которые, как бы стряхнув сон с очей своих и отрезвившись как бы от опьянения, с трудом освободятся от прежнего страха, и предприняв войну против него, мужественно устремятся на него. Потом после многообразных военных совещаний легко победят, унося с собой богатства Халдеев и расхищая страну Вавилонскую.

Тоже самое, как увидим, потерпел и преступный сатана. Он собрал к себе все народы, расширяя сеть многобожного заблуждения и привязывая путами греха. Но восстали угрызающие его, то есть, проповедники евангельских учений, как зубами

—267—

терзающие тело его, то есть имеющих одинаковый с ним образ мыслей и чувств: ибо как прилепляяйся Господеви един дух есть с Господем (1Кор.6:17), так и соединяющийся с диаволом есть одно тело с ним. Итак ободрятся злоумышляющие против него; так как уразумев, что он покорен наконец под ноги святых, потому что Христос ясно говорит: се даю вам власть наступати на змию и на скорпию, и на всю силу вражию (Лк.10:19), они будут расхищать единомысленных с тем и легко приводить их в познание истины, научая их, кто есть действительный и истинный Бог и изъясняя им тайну Христа, Который оказывается первым, начавшим расхищать его. Поэтому надобно послушать, что Он говорит: или како может кто внити в дом крепкаго, и сосуды его расхитити, аще не первее свяжет крепкаго, и тогда расхитит сосуды его (Мф.12:29). Как только он родился от святой Девы, Он начал расхищать сосуды его; ибо пришли с востока волхвы, глаголюще: где есть рождейся царь Иудейский? видехом бо звезду его на востоце и приидохом поклонитися ему (Мф.2:2). И они поклонились Ему и почтили Его дарами и сделались начатками наследия народов. Будучи сосудами диавольскими и по преимуществу почётнейшими из всех других членов его, они обратились ко Христу. А что Он будет расхищать сосуды крепкого, об этом прикровенно предвозвестил и пророк Исаия; о нём же опять он так сказал: зане прежде неже разумети отрочати назвати отца или матерь, приимет силу Дамаскову и корысти Самарийския пред царем Ассирийским (Пс.8:4). Мне кажется, что смысл сих слов намекает на одно из исторических

—268—

событий. Самария опустошена была царём и властелином Ассирийским; но в них несколько открывается и духовная тайна; ибо пророческое слово возвестило нам, что могущество Спасителя победит опустошивших народ Его.

Ст. 8. Понеже ты пленил еси страны многи, пленят тя вси оставшии людие; крове ради человечи, и нечестия земли и града, и всех живущих на ней.

Эти слова будут истинны, если их разуметь в отношении и к тому и другому; ибо и Вавилонянин разорил многие народы, и сатана сделал тоже самое. Поэтому они подверглись одинаковому наказанию: Киром сокрушено могущество Халдеев, святыми – могущество сатаны. У обоих одинаковы вины, родственны преступления, сродна необузданность и жестокость ко всем; ибо истребляли страны и города один в чувственном смысле, другой – в духовном, один острым оружием, другой – грехом. Посему прекрасно говорит: пленят его оставлшии. Когда Вавилонянин истребил всех, то, говорит, те, которые смогли убежать от него, сдеются самыми враждебными к нему и будучи в небольшом числе легко одолеют его, потому что Бог дарует им победу и посылает им силу всё совершить. Но не будет противоречия истине, если отнесём это и к самому врагу всех, говорю, сатане; ибо всех жителей земли он пленил и опустошил, и связал узами греха. Но и сам он расхищен был оставшими людьми, то есть, оправданными через Христа верой и освящёнными Духом; ибо спасён был останок Израиля (Рим.11:5). Из них божественные ученики сделались начатком, расхитивших беззаконника; а после них и теперь ещё расхищают вожди народов и

—269—

право правящие Слово истины и ведущие своих подчинённых путём благочестия.

Ст. 9:10. Горе лихоимствующим лихоимство злое дому своему, еже учинити на высоте гнездо свое, еже исторгнути от руки злых. Умыслил еси стыдение дому своему, скончал еси люди многи, и согреши душа твоя.

Речь опять направлена против Вавилонянина, желающего укрепить государство своё посредством притеснения всех, воздвигающего высоко дом свой и привыкшего украшать его излишеством чрезмерным и укреплять сильно, так чтоб успешно можно была избавлять его от бед, то есть, всегда отклонять возможные напасти. Вавилоняне всегда заботились о том, чтоб охранять себя множеством союзников, иметь множество опытных в тактике людей и изучивших законы войны, так что они без труда могут предотвратить бедствия от нападающих на них. Но что это обратится для него в позор и стыд и надежда его рушится совсем, это показал, говоря: умыслил еси стыдение дому своему, ибо скончал еси, то есть, истребил люди многи, подвергнув их всегубительству. Поскольку же согреши душа твоя, то ты подвергнешься жестокому наказанию; некогда славный, на высоте устрояющий гнездо своё, ты неожиданно окажешься жалким, низверженным и под ногами врагов.

Эти слова в высшей степени применимы и к самому сатане, и к изобретателям ересей, которые увлекаемые любоначалием и желанием управлять многими скончали люди многи, внесли в собственные дома по истине злое властительство, на высоте учиняли гнёзда свои, говоря напыщенные пустые слова и изрыгая против божественной славы нечто такое, что может излиться только с их языков

—270—

и из их умов. Итак, согрешиша души их. Они неистовствовали против самого Спасителя всех Христа, согрешая против братьев и биюще их немощную совесть, по написанному (1Кор.8:12).

Ст. 11. Зане камень из стены возопиет, и хрущ от древа возглаголет.

Божественное Писание часто усвояет бездушным и бесчувственным предметам членораздельную речь не в том смысле, чтобы они могли иногда говорить, но они как бы вопиют самыми делами. Посему и блаженный Исаия говорит: усрамися Сидоне рече море (Пс.23:4) и Давид говорит: небеса поведают славу Божию, творение же руку его возвещает твердь (Пс.18:1); ибо чем самая тварь, как прекрасно сотворённая, возбуждает удивление, этим самым она возвещает славу Сотворившего её. Посему голоса могут быть в предметах, хотя бы и не было слов. Нечто подобное разумей и здесь; ибо говорит, что камень из стены и хрущ от древа возглаголет против Вавилонянина. Каким же образом, об этом скажем. Вавилонянин, сделав нападение на города Иудеи и другие, предал пламени все жилища в них. Тогда по необходимости произошло то, что и камни разбились и стены рушились, а с ними вместе попадали и деревья, и кровля, вследствие большой ветхости имеющая маленьких жучков или моль. Посему, говорит, будет вопиять против его жестокости все низпровергнутое им: а это были рассыпанные и лежащие по средине улиц камни и совсем обгорелые деревья, своим гниением свидетельствующие о древности городов. Итак, преступление Вавилонянина состояло в том, что он сжёг столь старые и весьма древние города, разрушил дома, истребив,

—271—

очевидно, жителей их. Надобно заметить, что вместо выражения: хрущ от древа (κάνϑαϱος ἐκ ξύλου) другие толкователи читали: связь дерева (ἔνδεσμος ξύλου). В таком случае можно предположить, что верхи (μίτρας) жилищ и переплетение дерев в них (τὴν ἐν ἀυτᾶις ἀναπλοϰὴν τῶν ξύλων) или связь (σύνδεσμον) В то время называли κάνϑαϱος вследствие того, что лежащая на них кровля как бы держалась на многих ногах²¹⁵².

—272—

Ст. 12. 13. У люте созидающему град кровми и уготовляющему град неправдами. Не сия ли суть от Господа Вседержителя? и оскудеша людие мнози огнем и язы́цы мнози изнемогоша.

Опять упрекает Вавилонянина за то, что он возвышал свою славу и блеск своего государства не тем, чем должно, но старался совершать то, что меньше всего надлежало. Подобало ему быть знаменитым не тем, что он истребил многие народы, а напротив гордиться иным украшением и оказаться блистающим славой справедливости. Но он, признав это делом бесполезным, созидал город кровми и неправдами. А что государство Халдеев было самым жестоким и, нападая зверски вообще на все города и страны, причинило им несказанные бедствия, это известно всем, читавшим божественное Писание. Но это не от Господа Вседержителя; ибо невозможно, никак невозможно говорить, что такие беды были свыше: никак невозможно думать, что это дар Бога и что этим надобно гордиться. Итак, не будет утверждено, то есть не останется это без наказания; ибо чего не может одобрить божественный и чистый ум, то он непременно наказывает, как не правое. В самом деле не отвратительно ли и не совершенно ли нечестиво – истреблять многих людей огнём и народы приводить в уныние, то есть, предавать огню славные города вместе с их жителями, и страданиями приводить в отчаяние целые народы и их начальников?

В том же не без основания можно обвинять и начальников Иудейских, которые избили всех пророков. И они думали, что они не мало принесут пользы Иерусалиму, созидая его на крови и притесняя всех. Так одних они оскорбили, дру-

—273—

гих убили, иных побили камнями и в заключение всего к другим присовокупили и Сына и благовидным предлогом к их безумию был закон; ибо они показывали вид, что они опечалены пренебрежением Христа к заповеди Моисея. Но что их ревность противна Богу и не по разуму (Рим.10:2.), как пишет божественный Павел, это легко может показать нам пророк, говоря: сия не от Господа Вседержителя. Посему они оскудели в серебре, пришли в уныние, когда война губила их. Ибо это случилось с народом Иудейским, нагло поступившим с Сыном и, как я сказал, прежде Него умертвившим пророков.

Ст. 14. Яко наполнится²¹⁵³ вся земля славы Господни, якоже вода многа в мори покрыет я.

Божественное Писание часто подразделяет различия во временах и будущее изображает как бы уже совершившимся. Это самое мы здесь и найдём; надобно сказать: наполнится, а сказано: наполнися. И так когда над Вавилоном разразился гнев божественный и всё это сбылось над ним через Кира и его воинов и прежде страшный, несокрушимый и всегда обнаруживавший тяжкую для других жестокость, напоследок оказался жалким и бессильным и всячески опустошённым и под ногами врагов; тогда-то наконец вся поднебесная уразумеет, как велика и какова божественная слава и наполнится ведения о ней. Ибо государство Халдеев было так могущественно и так знаменито и ужасно и неодолимо потому, что Бог долго терпел и дозволил ему овладеть и самой Иудеей

—274—

и разорить столь многие города. Когда же Бог определил подвергнуть его заслуженным им бедствиям; тогда оно было сокрушено и пало и предано опустошению. Нечто подобное говорит о нём и Иеремия: како сокрушися и сотреся млат всея земли? како обратися в пустыню Вавилон во языцех? Взыдут на тя, и пленен будеши, и не познаеши, яко Вавилон еси: обретен и ят еси: понеже разгневал еси Господа. Отверзе Господь сокровища²¹⁵⁴ своя и изнесе сосуды гнева своего, яко дело есть Господу Вседержителю к земли Халдейстей: яко приидоша времена его (Иер.50:23–26.). Надобно заметить, что после разорения Иерусалима, Христос переселился к язычникам, и наконец вся вселенная познала славу Бога и Отца, то есть, самого как бы источника, напояющего землю; ибо подобно реке Христос разлился по ней, что Он древле и обещал, говоря устами пророка: се аз уклоняю на ня, аки реку мира, и аки поток наводняемый, славу языков (Ис.66:12). Когда же Израиль устроил в пустыне тельца и тем оскорбил Бога; тогда Он обетовал явление и изобилие благодати через Спасителя, говоря: но живу аз, и присно живет имя мое и наполнит слава Господня всю землю (Числ.14:21). Ибо все со Христом, Который есть слава Отца. Посему и говорил: аз прославих тя на земли, дело соверших, еже дал еси мне да сотворю (Ин.17:4).

Ст. 15. 16. Горе напаяющему подруга своего развращением мутным, и упоявающему, яко да взирает к пещерам их. Сытость безчестия от славы испий.

Опять провозглашает горе Навуходоносору за его нечестивые дела, предвозвещая то, что он потерпит. А что удар будет исполнен горькой скорби,

(Продолжение следует)

—1—

Совершилось! С горьким стоном содрогнулась вся Русь православная. Плач и рыдания несутся теперь по всем её необъятным пределам. Праведный Господь не внял нашим горячим молитвам но по беззаконием нашим сотворил есть нам. Возлюбленного Государя нашего не стало!

Не мало было скорбей на том жизненном пути, который выпал на долю почившего Монарха, и под царственным бременем даже Его мощные силы надломились тяжким недугом. «Повинуясь золе Провидения и закону наследия государственного», писал почивший в Высочайшем манифесте²¹⁵⁵ по вступлении Своём на императорский престол, «Мы приняли бремя сие в страшный час всенародной скорби и ужаса». То был действительно ужасный час, при воспоминании о котором и доселе леденеет сердце всякого истиннорусского человека. Каково же было сыну вступать на родительский престол при гробе безвинно-истерзанного п умерщвлённого, горячо-любимого отца?! Каково было новому монарху принимать на себя и держать в руках своих ту власть, под которой злоба крамольников так непрерывно и настойчиво вела, свои подкопы?! Восшествие на престол при таких условиях было поистине восшествием на крест, и великую веру, великую силу нужно было иметь, чтобы бестрепетно подъять на себя этот самоотверженный подвиг.

—2—

«Мы приняли бремя сие»..., писал Государь, «пред лицом Всевышнего Бога, веруя, что, предопределив нам дело власти в столь тяжкое и многотрудное время, Он не оставит Нас Своей всесильной помощью»... «Посреди великой Нашей скорби глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело правления, в уповании на Божественный Промысл, с верой в силу и истину самодержавной власти».

И в страшный час всероссийской скорби и ужаса бодро стал Государь на дело правления, «призывая всех верных подданных своих служить верой и правдой... к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды»²¹⁵⁶. – Вот с какими чувствами глубоко-верующего христианина вступал Государь на оскорблённый цареубийством престол; вот какие благие задачи предначертывал Он своему царствованию!

И дал Ему Господь по вере Его и почило на делах Его Божие благословение.

«Есть в истории русской эпохи боевой славы, великих напряжений, громких деяний, блеска и шума в мире. Кто их не знает? Но есть другие лучшие эпохи, эпохи, в которых работа внутреннего роста государственного и народного происходила ровно, свободно, легко и так сказать весело, наполняя свежей кровью вещественный состав общества, наполняя новыми силами его состав духовный. Об них долго помнит народ; над их летописью задумываются мужи. При них благоденственно развивается внутренняя самобытная мощь страны, и славны те царские имена, с которыми связана память этих великих эпох»²¹⁵⁷.

Имя Императора Александра III-го несомненно навсегда останется в истории одним из таких славных имён. Единодушным приговором не России только, а всей Европы, Ему уже дано великое имя Царя-Миротворца, а под се-

—3—

нью твёрдо Им охраняемого мира «благоденственно развивалась внутренняя самобытная мощь нашей страны».

Мы не берём на себя смелость изобразить с должной полнотой всё то, над чем неусыпно трудился Царь-Миротворец, как много сделал Он для блага своего народа, как высоко поставил Россию среди всех держав мира; нам хочется сделать попытку указать лишь те Его благие деяния, какие совершил Он на пользу Святой нашей Православной Русской Церкви, стяжав Себе тем право на неизменную дань глубокого и благоговейного уважения со стороны всех её верных сынов.

Когда ученики фарисейские спрашивали Господа: следует ли платить подать кесарю, Он, указав им на динарий, – монету, которой платилась подать, говорил: «чий образ сей и написание? И глаголаша ему: кесарев. Тогда глагола им: воздадите убо кесарева кесареви». (Мф.22:20–21).

Если мы всмотримся внимательно в жизнь нашей церкви Православной за годы минувшего царствования, не раз мы увидим в ней ясные следы благодетельного влияния и покровительства почившего Благочестивейшего Государя. Его образ и написание отпечатлелся здесь неизгладимыми чертами, побуждая всю Русь Православную платить Ему за то от всего сердца неизменную дань признательности и благоговейного уважения. Поистине это был Царь-Православный. Глубоко убеждён был Он, что Святая Православная вера есть самое драгоценнейшие сокровище русского народа, а потому блюсти всемерно это сокровище Он поставлял для Себя главной задачей Своего царственного подвига.

Не мало врагов у церкви православной; но бодро стоял на страже против них её Благочестивейший Заступник. Против всех враждебных церкви попыток, со стороны ли воинствующего балтийского лютеранства, или сибирского ламайства, или южнорусского штундизма, энергично выступало правительство на защиту церкви. Именем Царя оно говорило, что «Россия должна тщательно охранять неприкосновенность своих духовных начал, вырастивших и укрепивших её самобытность», что врагам церкви православной она «не может дозволить пропаганды

—4—

отторжения единоверных сынов своих»... и «заявляет об этом открыто, прямо, в своих законах, вверяя себя суду высшему, правящему судьбами царств»²¹⁵⁸.

Чий образ сей и написание?

В древнехристианской церкви был святой обычай по поводу важных церковных вопросов, возникавших в какой-либо области, собираться окрестным архипастырям на соборы для их обсуждения и разрешения. Прошли века и, по изменившимся историческим условиям, обычай этот почти совсем вышел из употребления. Минувшему царствованию принадлежит заслуга посильного восстановления на Руси этого древнего святого обычая. Православные епископы юга и востока России, по призыву Своего Державного Покровителя, собирались в Киеве и Казани для соборного совещания о делах церковных. Церковь Православная, радуясь благим плодам этих соборных совещаний, всегда будет с признательностью помнить Того, Кто положил им начало.

Чий образ сей и написание?

Видя в святой вере Православной главнейшее духовное начало русской народной жизни, Царь-Православный признал необходимым именно эту святую веру положить незыблемой основой народного образования. Плодом такого убеждения было законоположение о церковно-приходских школах. Главной задачей этих школ поставлялось: «утверждение в народе православного учения веры и нравственности христианской»²¹⁵⁹. Эти школы должны быть «нераздельны с церковью» и, поручая руководство ими и преподавание в них православному духовенству, Государь писал: «надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле»²¹⁶⁰. И сотнями народились теперь на Руси церковноприходские школы и повсюду трудятся в них служители церкви, утверждая в народе святую Православную веру и христианскую нравственность.

—5—

Чий образ сей и написание?

Почтив служителей церкви Своим высоким доверием, Царь-Православный не оставлял их и своими щедрыми милостями. Непрерывно следовали одно за другим правительственные распоряжения об отпуске государственных сумм то на открытие новых епархий в пределах России, то на усиление средств далёких окраин православной церкви, то на обеспечение бедного духовенства ежегодным казённым жалованьем, то на возвышение окладов и пенсий служащим в духовно-учебных заведениях. Сколько помощи этими и многими другими подобными мерами оказано церкви православной в её святом деле! Сколько ими у её скромных деятелей отёрто горьких слез, прибавлено силы и бодрости!

Чий образ сей и написание? – Кесарев.

Воздадим же кесарева кесареви и, памятуя всё, совершённое Им добро, все Его неусыпные о нас заботы, вознесём за Него к престолу Всевышнего свои пламенные молитвы.

Молим Тя, Милосердый Господи, да Царю-Православному, подвизавшемуся добрым подвигом и достойно носившему тяжёлый венец царства земного, соблюдется венец правды в день он! (2Тим.4:7–8).

Печальная весть о кончине Благочестивейшего Государя получена была в Московской Духовной Академии ранним утром 21-го числа Октября. В тот же день, в 9 часов утра, в домовой академической церкви о. ректором архимандритом Антонием с собором академического духовенства совершена была, в присутствии всех профессоров, служащих и студентов, заупокойная литургия и панихида. Между служащими и поющими были учащиеся южные славяне, арабы, якуты, чуваши и абиссинцы, своей нелицемерной скорбью подтверждавшие вселенскую любовь к усопшему. По заамвонной молитве о. ректор академии произнёс следующее слово:

«Вот день! вот пришел, наступила напасть» (Иез.7:10).

Итак, наступил тот горестный день, когда Господь определил отнять у нас нашу радость, оставить нас

—6—

сиротами. Взято ныне Господом «дыхание жизни нашей, помазанник Господень… о котором мы говорили: под тенью его будем жить среди народов» (Плач.4:20). Взят тот, кого шесть лет тому назад чудесно возвратил нам Господь из когтей погибели. Тогда Всевышний поднял над Русью Свой угрожающий перст, призывая её к покаянию, а ныне опустил на неё Свою карающую десницу, увидев что первая угроза недостаточно воздействовала на сердца. Впрочем и та угроза была не первая: сколько раз Господь спасал из рук злодеев Государя Александра Николаевича, показывая этими устрашениями, что Россия виновна пред Ним, но до тех пор мы не одумывались, пока Бог не отвратил Свою защитительную десницу и потрясённая отчизна должна была омывать слезами покаяния искажённый ранами труп царя-страдальца. Однако и это временное просветление умов, выражавшееся в самоукорениях и в исправлении жизни многих, оказалось настолько непрочным, что даже и тот великий день, когда Господь грозил оставить нас не только без Царя, но и без потомства его, это незабвенное 17-е число сего месяца, не могло вразумить нас. Пусть же теперь русские люди изменят дни радости, на дни скорби, мучений совести и стыда пред Богом. Да, именно стыда пред Богом, праведно отвергающим нас. Ибо спросят нас теперь многие: где же Святая Русь твои прославленные молитвы? где твоя вера? где твоя любовь к твоему Государю? Или ты так оскудела всеми сими дарами, или настолько прогневал Бога народ твой, что даже святые мужи в тебе не могли умолить Его и отвратить гнев Его от тебя? Да поистине последний укор справедлив. Господь показывал нам делами Своего Промысла то, что говорил в древности народу Своему через пророка: «Я готовлю вам зло и замышляю против вас; итак обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши. Но они говорят: не надейся; мы будем жить по своим помыслам и будем поступать каждый по упорству злого своего сердца» (Иер.18:11–12). «Ты не молись о народе сем во благо ему. Если они будут поститься Я не услышу вопля их» (14:12). «Хотя б предстали

—7—

пред лице Мое Моисей и Самуил, душа Моя не приклонится к народу сему (Иер.15:1. и Иез.14).

Тщетны были для нас вразумления Божии, хотя были они многочисленны и разнообразны, ибо в последние годы уже не человеческой рукой устрашал он нас за Царя нашего и не ею спасал его, а Своей простёртой мышцей избавлял нас, пока не истощилось долготерпение Его и ниспала на нас сегодняшняя праведная кара.

Образумимся ли мы хотя ныне? Возненавидим ли свои отступления от духа евангельского и духа народного? – Смотрите у нас на лицах как бы вина какая, как бы смутное ощущение того, что не взял бы Господь от нас утехи очей наших, лучшего украшения нашей отчизны, если б мы сами ценили дары Его благодатного о нас промышления.

Не случайные только падения воли нашей восстановили против нас Всевышнего, но то дерзостное попрание духа Христова, то полное нежелание созидать в себе евангельскую жизнь, содержавшуюся предками нашими, та общая ложь, то блудное растление, которые проникли от высших кругов общества уже и в простой народ. Охладели русские люди ко святой вере, возлюбили иноземный обычай жизни, горделивый, сухой и холодный, и не только перестали стыдиться своего греховного ожесточения, но начали похваляться им, так, что уже не порок стал предметом презрения и насмешек, а целомудрие, набожность и смирение, сохранившееся у немногих. За это Господь и обездолил нашу землю, за то обрушил на неё сей удар и отнял тот залог нашего благополучия, пред которым стали склоняться с почтением горделивейшие главы иноземных народов, прежде презиравших нас, а ныне видящих в нашем Государе опору общего мира и справедливости.

Неоценима наша потеря, сердце наше подавляется глухой болью, мы чувствуем, что сами виновники нашей утраты и горько плачем, видя, что не могли вовремя возвратиться, ибо грехи наши стали между нами и небом медной стеной, об которую, разбиваясь, возвращались в недра наше все возносимые молитвы.

Оттого и наша печаль так глубока, горе так разъ-

—8—

едающе несмотря на то, что кончина Государя христианская, непостыдная и мирная. Учил он пас, как жить и служить ближнему, учил и тому, как умирать. Дай Бог всем нам такой завидной кончины! Царям земным многие завидуют при их жизни, но очень немногим государям возможно завидовать или соревновать в смерти; во главе этих немногих стоит наш благочестивейший Монарх, спокойно смотревший в глаза приближавшейся кончины и давно порадевший об исполнении врачебных советов, но искавший отрады в беседе с праведными пастырями, в совместных с ними молитвах, а наипаче в троекратном приобщении св. тайн. Его рука, поражённая предсмертным недугом, находила силу, чтобы начертывать слова сочувствия и благодарности на сыновние заявления подданных воинов и родителей детей, учащихся под Государевым покровительством, а его сердце, ослабевшее уже для правильной поддержки телесной жизни, продолжало согревать лаской окружающих, побеждая присущее сей тяжкой болезни мрачное настроение. Сия блаженная кончина, была венцом праведного царствования в течении почти четырнадцати лет. Это царское правление было поистине царским служением, этот венец – крестным бременем. Ибо едва ли многих монархов знает история, которые были бы столь чужды искания личной славы и угодничества пред толпой и пред соседними державами, как наш усопший Монарх. Не искал он в деяниях своих ни блеска, ни похвал, но только общей пользы, самой сущей правды, а наипаче милости к бедным, труждающимся, обременённым, к малым по возрасту и наконец к служителям веры, которую усопший справедливо считал высшей истиной и главным оплотом государственного процветания. Осторожно и сдержано начал он свои предприятии, а затем освоившись с делами правления, стал поступать всё твёрже и смелее; его нравственный образ выяснялся всё отчётливее пред лицом восхищённого народа и нежная, пламенная любовь миллионов окружала его трон. Он расцвёл в пышный прекрасный цвет, на который любовался весь мир; даже недоброжелатели отечества и трона против воли полюбили его и ради него начали любить Россию. Судя по челове-

—9—

чески теперь-то бы нам и жить, да радоваться на Царя нашего, да учиться у него исполнению долга своего и заповедей Божиих, – подражая его жизни и делам. О если бы действительно ему достойно подражало русское общество, столь щедрое на благородные слова и обыкновенно бессильное для благородных деянии! Но мы не шли по стопам его, мы оказались недостойными его сынами. Духовное разложение и разврат укоренялись в обществе и в народе всё глубже, за светильником мы не следовали и вот светильник отъят от нас, подвигнут со своего места.

Строго наказал пас Господь, но не для отмщения, а для вразумления. Он требует от нас, чтобы мы отвратили осуетившиеся взоры наши от своекорыстных целей и житейского рассеяния, а взглянули в себя самих, чтобы увидали, как далеко ушли мы от христианских заветов святых строителей нашего отечества и создателей народного духа, – чтобы ужаснулись своего ожесточённого нечувствия и в слезах покаяния, искреннего и всеобщего, умоляли Бога о народном и общественном возрождении. Сего требует Господь, нас посетивший Своей праведной карой, Он требует также и благодарности к отшедшему благодетелю России, и незримо простирающему к нам свои царственные руки и просящего теперь нашей молитвенной помощи для неукорного восхождения духа его в райские обители. Хотя праведен был дух сей, но и он нуждается в тёплых молитвах Церкви. Пусть же они возносятся, как фимиам к Богу и ограждают душу возлюбленного Государя от всякой напасти. Аминь.

—12—

«Вечер водворится плачь, и заутра радость». (Пс.29:6).

Святая Русь без Царя не бывает и Милосердый к нам грешным Господь, утешаяй нас о всякой скорби нашей (2Кор.1:4), обратил плач наш в радость (Пс.29:12), оправдав над нами царствовать Благочестивейшему Государю нашему Императору Николаю Александровичу.

Двадцать второго октября в домовой церкви академии, переполненной молящимися, о. ректором архимандритом Антонием, соборне, совершена была Божественная литургия. По окончании литургии о. ректор, в сопровождении о. архимандрита Рафаила и всего многочисленного сонма академического духовенства, вышел на средину храма, где приготовлен был аналой с Животворящим крестом и Св. Евангелием, для совершения благодарственного Господу Богу молебствия. Пред началом молебствия, одним из священнодействующих прочитан был с церковного амвона Высочайший Манифест о вступлении на Всероссийский престол Его Императорского Величества, Благочестивейшего Государя Императора Николая Александровича. После двукратного пения тропаря «Спаси Господи люди твоя», совершено было торжественное молебствие с установленными на ектении прошениями, коленопреклонной молитвой и многолетием Благочестивейшему, Самодержавнейшему, Великому Государю нашему Императору Николаю Александровичу, Матери Его, Благочестивейшей Государыне Императрице Марии Феодоровне, Высоконаречённой Невесте Его, Наследнику Его, Благоверному Государю, Цесаревичу и Великому Князю Георгию Александровичу и всему Их Царствующему дому. Затем, по приглашению о. рек-

—12—

тора, все профессоры, должностные лица и студенты академии, а также и все присутствовавшие в храме, подняли свои правые руки и о. ректор, с церковного амвона, прочитал текст верноподданнической присяги Его Величеству и законному Его Наследнику. Все присутствовавшие повторяли за о. ректором слова присяги и затем, при неумолкаемом пении тропаря «спаси Господи люди твоя», целовали св. крест и евангелие на приготовленных для того трёх аналоях. Глубоко-трогательные слова Высочайшего манифеста и молитвенных прошений так сильно действовали на молящихся, что в их благоговейной тишине невольно прорывались звуки умилительных рыданий, заглушавшиеся лишь торжественными аккордами церковных песнопений.

Господи, спаси царя, и услыша ны, в оньже аще день призовем тя! – (Пс.19:10).

По окончании присяги, вся академическая семья собралась в квартире своего предстоятеля. Здесь поданы были бокалы и о. ректор провозгласил тост за драгоценное здравие Государя Императора, встреченный пением народного гимна и восторженными кликами «ура». Следовавшие затем тосты за Государыню Императрицу Марию Феодоровну, Высокопарсчённую Невесту Государеву и Наследника-Цесаревича сопровождались одушевлённым пением «многая лета».

Так обратил Господь плач наш в радость.

Господи, спаси царя и услыши ны, в оньже аще день призовем тя!

—13—

Высочайший Манифест [о восшествии на престол Императора Николая II Александровича]

БОЖИЕЙ МИЛОСТЬЮ

МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ,

ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ,

ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ,

и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем всем верным Нашим подданным:

Богу Всемогущему угодно было в неисповедимых путях Своих прервать драгоценную жизнь горячо любимого Родителя Нашего Государя Императора Александра Александровича. Тяжкая болезнь не уступила ни лечению, ни благодатному климату Крыма, и 20-го октября Он скончался в Ливадии, окружённый Августейшей Семьёй Своей, на руках Её Императорского Величества Государыни Императрицы и Наших. Горя Нашего не выразить словами, но его поймёт каждое русское сердце, и Мы верим, что не будет места в обширном государстве Нашем, где бы не пролились горячие слёзы по Государю, безвременно отошедшему в вечность и оставившему родную землю, которую Он любил всей силой Своей русской души и на благоденствие которой Он полагал все помыслы Свои, не щадя ни здоровья Своего, ни жизни. И не в России только, а далеко за её пределами никогда не перестанут чтить память Царя, олицетворявшего непоколебимую правду и мир, ни разу не нарушенный во всё Его Царствование. Но да будет святая воля Всевышнего и да укрепит Нас незыблемая вера в пре-

—14—

мудрость Небесного Промысла; да утешит Нас сознание, что скорбь Наша – скорбь всего возлюбленного народа Нашего, и да не забудет он, что сила и крепость Святой Руси – в её единении с Нами и в беспредельной Нам преданности. Мы же в этот скорбный, но торжественный час вступления Нашего на Прародительский Престол Российской Империи и нераздельных с ней Царства Польского и Великого Княжества Финляндского вспоминаем заветы усопшего Родителя Нашего и, проникшись ими, приемлем священный обет перед лицом Всевышнего всегда иметь единой целью мирное преуспеяние, могущество и славу дорогой России и устроение счастья всех Наших верноподданных. Всемогущий Бог, Ему же угодно было призвать Нас к сему великому служению, да поможет Нам!

Вознося горячие молитвы к Престолу Вседержителя об упокоении чистой души незабвенного Родителя Нашего, повелеваем всем Нашим подданным учинить присягу в верности Нам и Наследнику Нашему Его Императорскому Высочеству Великому Князю Георгию Александровичу, Которому быть и титуловаться Наследником Цесаревичем, доколе Богу угодно будет благословить рождением Сына предстоящий брак Наш с Принцессой Алисой Гессен-Дармштадской.

Дан в Ливадии, в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот девяносто четвёртое, Царствования же Нашего в первое, октября 20 дня.

На подлинном Собственной Его Императорского Величества рукой подписано:

«НИКОЛАЙ».

—213—

С какими мыслями и чувствами, возлюбленные, должны мы проводить сей священный день нашего храмового праздника? Конечно прежде всего с теми, которые приличествуют каждому христианскому празднику, но кроме того, и с некоторым особенным настроением соответственно нарочитому значению прихода академической церкви.

Когда Господь с горы Синайской призывал народ Свой оставить Египетское нечестие и через исполнение заповедей Его приближаться к грядущему искуплению и возвращению райского блаженства в вечном единении с миром небесным: тогда Он повелел посвящать Себе седьмой день недели и некоторые установленные дни года, чтобы хотя в эти краткие сроки, хотя отчасти переживать то святое настроение близости к Богу, которое бывает доступно человеку в молитве при освобождении от суеты дел его, принижающих дух и прилепляющих его к земной персти. В эти дни бедный осуетившийся народ воспоминал то блаженное время, когда мир сей, ещё свободный от плачевных последствий его произвольного падения, во всей своей богозданной красоте предстоял всевидящему оку Творца своего, почившего от дел творения в день седьмой и увидевшего «вся елика сотвори, и се добра зело» (Быт.1:31). В эти святые дни седьмые, когда богатые и бедные, рабы и свободные одинаково покоились от суеты дел своих и любовь Божия открывалась в святых делах взаимного прощения, благотворения, гостеприимства и общих молитв, у людей прояснялась совесть и они, сравнивая дни посвящённые Богу с обычными днями нужды

—214—

и взаимной борьбы за наживу, проникались самоукорением и жаждой лучшей обещанной в будущем жизни в истинном и непрерывном субботстве, в полной близости к Господу, которую предвозвещал закон и пророки.

Обещания их исполнились. Христова страсть и воскресение возвратили верующих к теснейшему общению с Господом, но путь к сему общению нам указан в подвиге и борьбе, в крестоношении по образу Подвигоположника. Посему уже не суббота и новомесячье, но Его спасительное воскресение и прочие чудотворные деяния Его и Его святых последователей служат к нашему духовному просвещению, утешению и ободрению. Святая Церковь в умилительных песнопениях, молитвах и священнодействиях научает нас в эти дни переноситься к стопам Господа, жившего на земле между людьми, к делам и подвигам Его угодников, победивших мир верой и любовью и к явлениям Пречистой Матери Его, защищавшим людей от погибели и падений.

Добрые богомольные христиане издревле услаждали души свои этими священными воспоминаниями. Годичный круг был для них как бы светящимся церковным небом, сияющим звёздами радостных празднеств. Не только в эти священные дни отрешались они от забот земной жизни и молитвой очищались от своих прегрешений, но и дни труда и будничных занятий своих святили или воспоминаниями праздника прошедшего или ожиданием грядущего, постоянно повторяя приуроченные к ним молитвы и песнопения. Последние для них были, да и теперь остаются для истинно верующих, как бы небесным окликом, как бы постоянно повторяющимся призывом отрешаться от суеты страстей и греховного нечувствия и возноситься духом к Богу и друзьям Его, к святости евангельской жизни.

Особенное, исключительное значение имеет для доброго христианского братства праздник престольный. Это есть тезоименитый день той или иной местной церкви, воинствующей под знаменем святого угодника Божия или воспоминаемого события милости Божией. В день праздника своего каждый приход торжествует своё избранничество в стадо Божие не по заслугам своим, но единственно по милосердию Господню предназначенное; благодарит Со-

—215—

здателя о делах благодати Его, явленных в мимошедшем лете приходской жизни и оказывает гостеприимную любовь ближним своим, а бедным поставляет трапезы.

Теперь, возлюбленные, спросим сами себя, проникнуты ли мы, братие святого храма сего, теми возвышенными чувствами общения с Богом и небесами во дни торжеств св. Церкви и наипаче в престольный праздник нашего академического прихода, теми чувствами пламенного благодарения и умилённой молитвы, которыми богат предстоящий здесь православный народ наш, столь возлюбивший нашу церковь за те немногие крупицы духовного хлеба, которые здесь подаются ему от трапезы, господей своих (Мф.15:27), или напротив многие из нас с той же безрассудной неблагодарностью отвергаются звания Божия, как некогда неразумные иудеи и являются в очах Христовых столь же скудными верой в сравнении с предстоящими здесь смиренными простецами, как тот же Израиль в сравнении с верующей женой хананейской? Поистине, воспоминая высокое назначение наше и нашу малодушную рассеянность должно сказать тоже, что древний пророк от лица своего народа: «Тебе Господи есть правда, нам же стыдение лица» (Дан.9:7).

А между тем, какой высокий источник духовной радости открывался бы нам в день праздника нашего христианского братства, если бы мы стояли на высоте сего призвания – быть светом миру и солью земли! ибо всем известно, что русская церковь и богословская наука только в четырёх Академиях почерпает своих высших служителей и на них взирает, как на надежду своего процветания. Посему, когда совершается праздник Академии, и молитва Церкви сливает воедино имена её прежних и нынешних питомцев, не должно ли им проникаться теми же одушевлёнными славословиями, как некогда братство Апостолов, собиравшихся во святой град на день Пятидесятницы? Но «Тебе Господи есть правда, нам же стыдение лица». Ибо в то время, как на сегодняшнем торжественном акте будет читаться отчёт о внешней жизни Академии, наши Ангелы Хранители пред лицом долготерпения Божия читают неведомые никому

—216—

страницы, исписанные отчётом о нашей внутренней жизни, об её постепенном очищении и одушевлении или напротив – ожесточении и падении. Каких страниц будет более в этих страшных книгах?..

Впрочем не будем далее омрачать радости радующихся достойно, ни умножать печали унывающих, но спросим их: на какую цену меняют последние сокровища служения Христовой Церкви? какие блага мира сего удаляют их сердца от одушевлённой молитвы и общения с Господом? «Почто ты человече Меня оставил?» говорит к ним Христос: «почто Возлюбившего тебя отвратился? Почто пристал к врагу Моему? Вместо любви платишь ненавистью, вместо Меня любишь грех!.. Но что же ты нашёл во Мне достойное отвращения?» (Из Твор. святит. Тихона).

Всмотримся, однако, в истинную ценность тех приманок, которые овладевают легкомысленными юношами и увидим, сколь жестоко обманутыми оказываются все погнавшиеся за ними. Разумеем здесь, конечно, не грубые пороки и страсти, не ленивую и вялую праздность, ибо такие печальные явления если и встречаются в чьей-либо жизни, то разве в качестве ненавистных падений, сопровождаемых разъедающим стыдом, тяжкими укорами совести и сильным противоборством воли. Существуют более тонкие обольщения, удаляющие от Бога и Церкви юношей, не сумевших проникнуть в их истинную сущность, те обольщения, при которых неразумная юность покидает своё призвание в ложной надежде найти ещё что-то лучшее, благороднейшее и полезнейшее, нежели служение вере Христовой. Как ни странно такое нелепое стремление, но кто не встречал его в юном обществе? Куда же влекут они своих последователей? Обыкновенно либо к познанию, либо к общественной деятельности.

Искусительный голос говорит питомцу духовной науки: сбрось с себя путы богословия, где все вопросы предрешены раньше твоего исследования, где нет места для широкого размаха мысли и свободного исследования действительности. Предоставь старикам рыться в славянских и греческих книгах, а ты ухватись за последние слова мысли независимой; оставь длинные богослужения и

—217—

уединённую молитву, изучай лучше видимую природу и тогда встанешь в ряды передовых людей, дающих себе сознательный отчёт в каждом усвоенном убеждении.

Многие прислушиваются к сему искусительному голосу и не спрашивают себя, не требует ли тот самый разум, которого одного хотят они слушать, чтобы прежде решительного приговора над пренебрегаемой верой и Церковью, вникнуть в её учение, оценить те доводы, коими она себя защищает против отрицания. Так неразумны оказываются эти жалкие искатели разумности, так слепо доверчивы к учителям отрицания являются те, которые отказались от разумной проверки церковного учения! Не разум и не наука похищают от Церкви жертвы неверия, а нетерпеливая погоня за произволом, то самое горделивое искание своеволия, которое вооружает своих последователей и против достойнейших иногда родителей по плоти и против общей духовной матери нашей Церкви, лишь бы испытать свои силы помимо всякой посторонней помощи.

Какая участь ожидает этих сынов противления? Быть может они в самом деле построют себе широкое, прочное и самостоятельное мировоззрение, в котором всякая истина найдёт соответствующее место и всякая сторона жизни – разумное освещение? Быть может широта всесторонней образованности не хуже св. веры облагородит их поведение и направит внутреннюю жизнь духа к человеколюбию и чистоте? Увы, как далёкими от таких успехов оказываются погнавшиеся за ними изменники Церкви! Большинство их, только слегка прикоснувшись перстами к независимой науке, бросают и её, отдавшись погоне за житейскими выгодами и вспоминают о самом существовании каких-либо наук только тогда, когда им понадобится оправдывать своё отступление от живого общения с Церковью. Но обратимся к тем, очень немногим хулителям последней, которые до конца жизни остаются при книгах: и здесь мы не увидим ничего привлекательного. В лучшем случае отступник духовной школы втягивается в какую-нибудь учёную или литературную партию с определенным направлением, более или менее равнодушным или враждебным вере, но конечно ещё более враждебным

—218—

тому разуму и беспристрастному, свободному исследованию истины, за которым гнался неразумный юноша, заранее решивший, что его можно найти везде кроме Церкви. Теперь же он предался своей односторонности и отупел настолько, что не может даже и понять, до какой степени он плачевно обманут жизнью, обманут сам собою! Зато посторонний наблюдатель ясно видит, что нет в учёных партиях ни стройного мировоззрения, ни широкой образованности, ни даже сознания, чего ради стоят они за своё, кроме разве привычки, да ожесточённого самолюбия и неосмысленного недоброжелательства к вере. Кто видал этих упорных партизан разнообразных ложно-учёных партий, на все запросы критики отвечающих бранью или насмешкой или грубым искажением и затем осмеянием истин Откровения, – тот согласится, что истинная широта мировоззрения, совершенно свободная от какой-либо нужды замалчивать или искажать действительность, возможна только для сознательно верующего христианина. Он поймёт тогда, почему философы христианские с таким величавым спокойствием и полной невозмутимостью духа не только не стараются закрывать глаз пред творениями своих противников, но чем большее количество их усвояют, тем сильнее одушевляются преданностью христианским убеждениям. С живой любознательностью выслушивают они учения отрицателей и отвечают на них, тогда как последние затыкают уши, чтобы не слышать защитников веры.

Итак, кто отвергается веры, ища разума и упорствует в своём противлении, тот вместо разума отдаётся в руки безумия, т. е. тупого коснения в односторонней партии, часто не переживающей своих злополучных последователей,

Но есть и другой искуситель слабых душ, тех именно, которые, не имея собственной твёрдой воли, думают найти её в одном непослушании. Они говорят: тяжко быть верным сыном Церкви. Она меня стесняет, сковывает всё моё поведение многочисленными постановлениями своей дисциплины. Поступив в ряды её служителей, я окончательно порабощу ей весь свой быт: и в одежде и в пище, и в самых движениях и словах, – всё буду я

—219—

обязан одного избегать, к другому стремиться, никогда не выходя из-под этого ига. «Ибо все заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило на правило« (Ис.28:10). А между тем тут же около меня жизнь бьёт ключом в своих разнородных проявлениях, из коих ко многим даже приблизиться не дозволяют служителю Церкви. Выйду из под её крыл, оставлю храм, посты и говения, поступлю на гражданскую службу и там узнаю жизнь во всем её широком разнообразии и свободе и буду без всяких условных стеснений служить добру и развивать все прирождённые мне способности и силы.

Последуем и за этим искателем. Может быть он достиг сравнительно высокого положения в государстве, быть может обогатил себя и обеспечил своих детей средствами. Но достиг ли чего желал, освобождая себя от руководительного влияния Церкви? достиг ли свободы и полноты развития личности? стяжал ли широкое влияние на общественную жизнь и много ли принёс общей пользы? Увы, все ожидания обмануты. Вместо ига благого и лёгкого бремени, вместо условий церковного быта, проникнутого одной разумной целью постоянного одухотворения, – он наложил на себя узы светскости, узы изолгавшегося, бездушного и холодно-вежливого европеизма, подгоняющего всех людей под одну мерку так называемого интеллигента, не имеющего права, а затем уже и способности, ни с кем и никогда поделиться своими искренними чувствами, против воли искусственно холодного даже с своей женой и детьми и таким образом всюду вносящего дух канцелярии или гостиной, дух мертвящий собой всякую жизнь и лишающий всякой радости искателей культурного наслаждения. Не широкое влияние на жизнь, но узкую стезю какого-либо департамента они познали, да и в частных своих отношениях чувствуют себя одинокими. Да, не свободу нашли они, но рабство бесчисленным светским предрассудкам и суевериям. Что если б хотя половину своих постоянных бесцельных самоограничений приложили бы эти люди к образованию своей жизни по духу Церкви, к подавлению гнева и чувственности, к изучению слова Божия и добрым делам! Тут бы они

—220—

нашли ту широту истинной духовной свободы и мощного влияния на жизнь, каковых достигали подвижники истинного благочестия, как св. Златоуст или Тихон Задонский.

Но откроются ли когда-нибудь очи, ослеплённые от дней юности? открываются скоро для того, чтобы познать своё заблуждение, но редко, редко сохраняется у отпадшего настолько нравственных сил, чтобы, увидев себя прилепившимся к жестоким гражданам чуждой страны и идущим пищу свиней, вспомнить об оставленном отеческом богатстве и восстав идти в родной дом с покаянной исповедью.

А посему, возлюбленные братья, пока вы ещё здесь под кровом небесного Отца и Матери Божией, не отвергайтесь его ни ради служения страстям, ни ради обольстительных искушений, подобных тем, которые мы обличили. Спросите прежде себя, не гораздо ли лучше найдёте вы здесь в Божественном учении и в жизни Церкви всё то доброе, чем хочет хвалиться обманчивая жизнь мира. Не бойтесь того скромного и как бы уединённого положения, которое отведено деятелям Церкви в этой видимой внешней жизни. «Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире» (1Ин.4:4), и блестящая внешность последнего, его шумная и разнообразная жизнь, столь прельстительно бросающаяся в глаза, есть не иное что, как поваленный гроб, исполненный костей и всякой нечистоты (Мф.23:27).

Напротив, наша жизнь в приискреннем единении с Церковью необъятна по широте и бесконечна по времени. В живом чувстве, в порывах верующей молитвы и в разумном усвоении Священного Писания служитель и сын Церкви, хотя бы уединённый от других по телу, сознаёт себя сожителем святых и присным Богу (Еф.2:19), сознает себя служителем Его промысла, соработником у Бога (1Кор.3:9), исполненным всякого богатства духовного и сильным, чтобы нести немощи бессильных (Рим.15:1). Таково, братия, да будет ваше всегдашнее духовное настроение, чуждое зависти к миру, но исполненное к нему христианского сострадания. Если будете держаться сих заветов, то собираясь во святой храм в день тор-

—221—

жества нашего церковного братства, будете преисполняться того высокого духовного настроения, которое приличествует избранным служителям Христовым, представшим Ему в общей молитве друг за друга. Тогда со всей очевидностью постигнете наш неразрывный союз с небом и в живом чувстве взаимной христианской любви будете ощущать незримое присутствие среди нас Пастыреначальника – Христа, сказавшего: аминь глаголю вам, яко аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, еяже аще просита, будет има от Отца моего, иже на небесех» (Мф.18:19). Тогда, если не чувственными очами, подобно святому Андрею, то очами умными узрите Матерь Божию, распростёршую над нами днесь омофор свой, покрывающую нас покровом своего заступления и окружаемую сонмом всех святых Ангелов и святых человеков, от небесных кругов молитвенно споспешествующих нам в великом и святейшем деле – строении тела Христова. В сей вере и в сём общении да укрепляет вас Его всесильная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая. Аминь.

Архимандрит Антоний

—222—

Нынешнее чтение евангельское представляет нам одно из самих разительных доказательств божественного могущества, сокрывшего славу и силу своего божества под смиренным образом Сына Человеческого. В виду множества народа, одним прикосновением ко гробу и словом к умершему, Он возвращает оплакиваемого материю юношу к жизни (Лк.7:11 и след.). Это был первый ещё пример воскрешения, явленный Господом Иисусом Христом, который оправдывал собой слово Его: якоже Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит (Ин.5:21). Народ встретил это чудо удивлением и ужасом. Повсюду раздавались голоса: пророк велий воста в нас!

Но мне кажется, мы не погрешим, если сознавая всю важность этого события, проявляющего в Великом Чудотворце. Владыку живота и смерти, – по руководству другого чтения, предложенного нам церковью, – остановимся более на другом событии, совершившемся в виду Дамаска. В этом событии божественная сила Искупителя мира и Его промыслительная благость выразились ещё очевиднее, чем в воскрешении отрока наинского. Молодой Савл вырван из среды мёртвого иудейства, чтобы сделаться живым органом благодати Христовой для целого мира, утешить не одну матерь умершего, как отрок наинский, но утешить всю церковь воззванием к жизни народов языческих. Обращение Савла становится событием всемирным, одним из числа тех дел, о которых сам Господь сказал: и больша сих покажет ему дела, да вы

—223—

чудитеся (Ин.5:20). Ожесточённый гонитель становится не только ревностным исповедником имени Христова, но и в самом лике апостольском – деятельнейшим членом его; не слышав лично проповеди Христовой, глубже других её понял, и с неутомимой ревностью, против своих и против чуждых, отстаивает широкое, всемирное её значение, провозглашая новой церкви свободу евангельскую. Какое сравнение! Там утешена плачущая мать, здесь радуется целая церковь вселенская; там жители малого городка – здесь все народы языческие; там безвестный юноша, здесь Савл, обращённый в Павла, ничтоже имущего, а вся содержащаго (2Кор.6:10). И, однако же, там и здесь действует одна и та же сила гонимого Иисуса.

Итак, во славу Того, Кому так же легко было сокрушить упорство гонителя своего, как и расторгнуть узы смерти, Которого слово также действенно, когда говорит умершему: юноше, тебе глаголю, востани, как и тогда, когда обращено к ослеплённому ревнителю: Савле, Савле, что мя гониши? остановимся на словах Апостола, в которых он поведает нам, что с ним совершилось в великий день его избавления, и что сам он совершил?

Егда же благоволи Бог, избравый мя от чрева матере моея, и призвавый благодатию Своею, явити Сына Своего во мне, да благовествую Его во языцех, абие не приложихся плоти и крови (Гал.1:15–16).

В этих словах Апостол говорит о своём избрании к апостольскому служению, как об особенном действии благоволения к нему Бога Отца. К этому служению промышлением Божиим он был предназначен от младенчества; в своё время призван, и призвание это осуществилось откровением в нём Иисуса Христа.

Призвание к служению апостольскому, без сомнения, есть знак великого благоволения Божия. На Апостолах держится всё дело Иисуса Христа; на них зиждется церковь Божия, сущу краеугольну самому Иисусу Христу (Еф.2:20). Но чтобы уметь ценить это благоволение, нужен не общий, мирской взгляд на дело. Что такое были Апостолы среди мира им враждебного? Господь сказал им: се аз посылаю вас яко овцы посреде волков (Мф.

—224—

10:16). Что же испытали они? якоже отреби миру быхом, всем попрание доселе (1Кор.4:13). Присно мы, живии, в смерть предаемся Иисуса ради (2Кор.4:11). Послушайте, что говорит о себе лично удостоенный высокого избранничества: в темницах излиха, в смертех многащи. От иудеев пять раз дано было мне по сороку ударов без одного: три раза меня били палками; однажды камнями побивали (2Кор.11:23 и сл.). Всякий ли согласится в таком виде, при таких условиях принять благоволение Божие? – Но в том-то и открылся истинно апостольский характер служения Павлова, что он подъял всю эту тяжесть на свои рамена и ничего не видел в ней, кроме истинного и чрезвычайного благоволения Божия. Знамения Апостольства открылись во мне, пишет он к Коринфянам. В чём же открылись? прежде всего в терпении, – потом уже в знамениях, чудесах и силах (2Кор.12:12). Итак, всё множество страданий и скорбей его по устрашает. Он идёт в Иерусалим: по откровениям Духа он знает, что там ждут его узы и скорби. Но он говорит: я ни на что не взираю, и не дорожу своею жизнию, только бы с радостию совершить поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса (Деян.20:24). Так он дорожил призванием своим, так высоко ставил благоволение Божие, открывшееся в этом призвании.

Слышите, звания святого причастницы! Так ли мы смотрим на своё служение? Дерзаем хвалиться, что мы призваны к участию в словесном служении церкви Божией, как и ученики Христовы. Но так ли, апостольскими ли очами смотрим на неудобства, лишения, скорби, соединённые с нашим высоким служением? Что с нами стало бы, если бы нам досталось понести хотя малую часть апостольских трудов и болезней Павла? Не отказались ли бы мы от высокого жребия нашего? Нам нужны особые права и преимущества, нам нужно полное обеспечение во всём, нам нужно ограждение от всяких неприятных столкновений, чтобы сколько-нибудь держаться на своём посту. А не то, мы скоро, может быть, и отказались бы от своего избранничества!

Егда, благоволи Бог, избравый мя от чрева матере

—225—

моея... С высоты своего служения Апостол бросает взор на всё предшествующее этому служению время своей жизни, – и видит в нём, от первых дней жизни, особенное приготовление к этому великому делу. Избравый мя, говорит он, от чрева матере моея... Избравый, точнее было бы сказать: отлучивший, отделивший... И может быть, в этом есть намёк на принадлежность Павла в иудействе к обществу фарисейскому, имя которого указывает на отлучение, на отделение от прочих ради строжайшего благочестия. Во всяком случае, Апостол Павел не почитал маловажным в своём роде, что он был Еврей от Евреев, по закону фарисей (Деян.3:5). Не почитал излишним указывать и на то, что он учился в Иерусалиме при ногах знаменитого учителя из фарисеев, Гамалиила, и что был ревнителем (ζηλωτὴς) Божиим (Деян.22:3). – Несмотря на то, что ревность фарисейская увлекала его некоторое время к открытому преследованию христианства, Апостол не сомневается сказать о себе, что он от утробы матери своей предназначался для служения апостольского. Как же так? Без сомнения потому, что он видел нужду и в этой ревности по законе, – и в этом знакомстве с учением ревнителей закона, – и в этом, дерзаем сказать, неразумном упорстве, чтобы после тем вернее соделаться истинным ревнителем Евангелия. Ему, будущему противнику оправдания от закона, нужно было собственным опытом дознать, что нет в законе силы для оправдания человека пред Богом. Ему нужно было образоваться у лучшего из учителей Израилевых, чтобы уверить себя и других, что он понимает закон, хорошо знает предания старец,– и потом добровольно признать всё это за уметы, да Христа приобрящет (Флп.3:8). – Итак, хотя он и скорбел, что гонил церковь Божию преизлиха, но не сомневается сказать, что обстоятельствами своей жизни он с самого начала ведён был к той высокой цели, какая предназначена ему в христианстве. Его воспитание, его образование, его практическое знакомство с правилами искреннего благочестия, хотя и в форме фарисейства, всё это было столько же для него полезно, сколько должно было остаться бесполезным при старой его вере.

—226—

Избравый мя от чрева матере моея... Апостол ведёт своё назначение от младенчества. У нас ныне говорят о призвании к служению алтарю, говорят о необходимости избирать это звание только в зрелом уже возрасте. Смотрите, откуда можно начинать своё призвание. В детстве Савл не сознавал своего апостольского назначения, но уже носил в себе это призвание и промыслом Божиим был готовым к нему.

Обратим внимание и на следующее обстоятельство. Вероятно, Савл оканчивал курс своего учения у Гамалиила в Иерусалиме в ту пору, когда Христос Спаситель посещал этот город для предложения своих уроков. И однако же Господь не призвал его тогда же в число своих учеников, хотя, конечно, не не знал, кого Отец готовит Ему в ревностного слугу Его дела (Ин.5:20). Как искусный строитель мусикийского согласия пользуется всяким орудием в своём месте, вводя те или другие звуки по требованию общего строя: так и своих деятелей Господь призывает и вводит каждого в своё время, И Савл говорит о себе, что он прежде знал Христа, но только по плоти; а теперь более не знает Его по плоти (2Кор.5:16). Это знание Христа только по плоти, или плотское разумение Его дела и отдаляло Савла от Христа, Который пришёл не для плоти; и нужно было, чтобы плотское разумение, доведённое до своей крайности, само обличило свою несостоятельность.

Как бы желательно было, други и братия, чтобы и мы внимательнее всматривались в пути, которыми ведёт нас Господь от утробы матери. Не думайте, что жребий такого промышления предоставлен только избранным. Господь Всеблагий, Всеведущий и Премудрый о каждом промышляет, как о своём присном в Иисусе Христе. Его отеческая любовь широка, сродства неистощимы, всемогущество не утомляется, пути действия разнообразны.

Но обратимся снова к Савлу.

В ученике Гамалиила рос будущий Павел, сам не подозревая, к чему готовит его Господь. Выйдя из школы, он вступил в жизнь общественную и пошёл совсем не по той дороге, которая для него назначалась, Но – тут-то, среди разгара его противохристианской рев-

—227—

ности и настигает его удар, который должен был всё преобразовать в нём. Не будем останавливаться на истории его обращения, которое всё было делом благодати. Обратим внимание на многознаменательные слова, которые объясняют нам перемену, с ним происшедшую.

Благоволи явити Сына Своего во мне. Казалось бы, правильнее было сказать: явити мне. Ибо, по повествованию самого Павла в книге Деяний, Господь действительно являлся ему вне его с обличительным голосом. Нет, Апостол не довольствуется указанием на одно это внешнее явление, говорит: благоволи явити или что тоже открыти Его во мне. Смысл такой: Господь Иисус Христос не на мгновение только, не внешним только образом явился ему, но оставил образ Свой в нём навсегда, или лучше сказать, не образ Свой оставил, но Самого Себя открыл в духе Павловом в таком виде, как Он был у Отца и каким надлежало проповедовать Его язычникам. Его земное явление, как посланника к овцам погибшим дому Израилева, кончилось. Его славное явление теперь для церкви – из иудеев и язычников. И будущий Апостол языков должен был познать Его с этой преимущественно стороны. Луч божественного света, облиставший его пред Дамаском, озарил весь хаос смятенной души его и во всём слышанном о Христе, Которого гнал он в Его последователях, указал ему свет, где видел он только мрак. Как некогда Петру не плоть и кровь открыли ту спасительную истину, что Иисус есть Христос Сын Бога живаго, но сам Отец (Мф.16:16–17): так теперь будущему сотруднику Петра Он же открыл Сына Своего, открыл величие Его Божества, открыл всемирное Его назначение, открыл как Единственного Спасителя, помимо закона. Свет Духа Святого загорелся в душе новообращённого и всё быстро изменил. Факты исторические, пророчества, уроки Гамалиила, практика жизни – всё получило другое значение. И является Павел вместо Савла, исповедающий себя вместо праведника – первым из грешников. Господь Иисус Христос как прочим Апостолам Сам раскрыл Себя в течении трёхлетнего с ними пребывания, так и Павлу открыл Себя в нём самом, не через посредство другого, Анании, Петра,

—228—

Иакова или кого иного, но Духом благодати Своей. Это откровение началось со дня славного явления Его пред Дамаском, и впоследствии обогащалось премногими новыми откровениями. Это откровение и есть то благовестие или Евангелие, на которое Апостол неоднократно указывает в своих посланиях (напр. Гал.1:11;2:1).

Абие не приложихся плоти и крови. Это даёт нам понятие о полноте сообщённого Павлу откровения. С самого начала оно уже так было достаточно, убедительно, ясно, многообъемлюще, что не было и нужды обращаться к кому-либо за дополнением и советом. Имея Христа в себе учащего, не было нужды искать другого учителя. Не по вражде к предварившим Павла учителям, но по недоверию к способу их учения, не по желанию стать самому во главе нового общества, он не обращается к церкви Иерусалимской, где тогда находились прочие Апостолы, но потому что достаточно силён был в нём самом голос Того, Кто призвал и учил и прочих Апостолов.

Не урок ли это нам, братие, цельно и нераздельно предаться Слову Божию, которое мы призваны возвещать людям Божиим?

Что же, вы скажете, не оставить ли нам все другие науки и исключительно посвятить себя одной науке Божественного Откровения? – Я не задумался бы отвечать на это утвердительно, если бы нам доступно было откровение непосредственно, и в такой же мере, как Апостолу. Но так как мы должны только усвоять себе то Откровение, которое сообщено было Павлу и другим богодухновенным проповедникам, каждый в доступной для него мере; так как нам указан не путь вдохновения, а труда и науки; то мы и должны собирать свет отовсюду, для уяснения себе преданного нам Откровения. Только бы силы наши не рассеивались на множество предметов, а все сосредоточивались на едином, что всем нам на потребу.

Ветхозаветная скиния, устроенная Моисеем по образу, показанному на горе, была устроена, как и всякая куща, без окон. Свет был в ней только от огня, взятого с жертвенника, но который упал от света при освящении этого жилища Божия на земле. Что это значит, как не то, что народ Божий, как и святилище Божие, раз-

—229—

общены со всем миром? Иегова для своего народа, и народ Израильский – для Иеговы. Одно было отрадно, по крайней мере для будущего, что скиния была обращена к Востоку, как бы в чаянии полного озарения от грядущего Солнца истины.

Храм христианский не только не погасил в себе света внутри, но и принимает в себя свет широкими струями отвне. Он не только соблюл семисвечник Слова Божия, но и умножил у себя свет, возжёгши светильники пред множеством человеческих деятелей, при помощи благодати Божией, потрудившихся на земле для просвещения своих ближних. Но не довольно этого. Храм христианский, не затворяющий дверей своих ни для дальних, ни для ближних, всегда готовый открыться для своих богослужений, пользуется и полным освещением светила небесного, наравне со всем миром. Символ ясен для имеющих очи видети. Сокровище истины Божией в церкви Христовой стало достоянием всех. И никакой жрец не посмеет наложить на неё своё клеймо, как бы на своё изобретение.

Служители храма христианского, мы не чуждаемся света отвне к нам приходящего. Напротив того, только желаем и просим: не преграждайте к нам входа свету Божию, разлитому в мире. Пусть и небеса с своими звёздами, и падающими и восходящими, поведают нам славу Божию; и бездна, над которой ещё носится Дух Божий, всё зиждущий и преобразующий, да не речет нам более, как говорила она древнему искателю мудрости, да не речет: несть во мне. – Свет от Света и да ведёт к Свету.

Но заметьте: никогда священнодействующий служитель алтаря и в самый полдень не будет совершать своего священнодействия при одном свете дневном. Он возожжёт священную, хотя и малую свечу пред престолом Вседержителя, и при ней будет совершать своё дело. Так служитель Слова Божия никогда не заменит света Откровения светом науки и не откажется предпочесть некоторый сумрак веры мнимому просвещению одного самозванного просветителя человечества. – Аминь.

Прот. А. Горский

—230—

(Продолжение опровержения Ренановой «Жизни Иисуса»)

С половины второго века положительное, всестороннее и непререкаемое выражение общехристианского веросознания касательно Евангелия, как и всех новозаветных писаний (так называемых, вслед за Оригеном и Евсевием Кесарийским, «омологумена»), дают нам представители всех почти главнейших поместных церквей. Таковы: а) древне-латинский до-иеронимовский перевод (так называемый Itala) священных книг Нового (и Ветхого) Завета²¹⁶³, – так называемый фрагмент Муратория, содержащий в себе список новозаветных книг^{2164 а}); – также Ипполит и др.^{2165 б}), – это в церкви Римской; б) Дионисий Коринфский может служить представителем церкви Греческой²¹⁶⁶; Поликрат Ефесский²¹⁶⁷, Клавдий Аполлинарий Иерапольский²¹⁶⁸, частью Мелитон Сардский²¹⁶⁹, главным же образом Ириней²¹⁷⁰ – засвидетельствовали веросознание церквей Малоазийских; д) тот же Ириней²¹⁷¹ и послание церкви Лионской²¹⁷² к церкви Римской выражают нам веросознание церкви Галльской; е) древне-сирский перевод Нового Завета²¹⁷³, Егезипп^{2174 а}) и Серапион^{2175 б}) суть свидетели от Иерусалимской и Сирской церквей; ж) представительство церкви Карфагенской (и Римской) принадлежит Тертуллиану²¹⁷⁶, Юлию Африкану²¹⁷⁷ и Киприану²¹⁷⁸, – и з) наконец Александрийской – Пантену²¹⁷⁹, Клименту Александрийскому²¹⁸⁰ и Оригену²¹⁸¹. В виду ясности, полноты и бесспорности этих показаний находим для ближайшей цели нашей излишним приводить теперь много-

—231—

численные и столь же ясные свидетельства других церковных писателей, отсылая за ними к специально исагогическим трудам по Новому Завету²¹⁸². Исключение делаем только для свидетельства и) Евсевия епископа Кесарийского, которое сей трудолюбивый, добросовестный и учёный историк Церкви получил путём научно-всесторонних исследований общехристианского предания и которое поэтому сосредоточивает и отражает в себе, как в фокусе, все отдельные лучи соборного веросознания древнехристианской Церкви²¹⁸³.

—232—

—233—

—234—

—235—

—236—

—237—

—238—

—239—

—240—

—241—

—242—

—243—

—244—

—245—

М. Муретов

2.

Мы будем разбирать гипотезы в том же порядке, в каком их излагали. Начнём с гипотезы Лаппарана. Мы лично высоко ценим этого геолога, являющегося в своих произведениях одновременно и замечательным натуралистом и благочестивым христианином, но тем не менее соображения и тезисы его реферата должны признать чрезвычайно странными. Во 1) если бы были даже верны те данные, из которых он исходит (а здесь возможны большие ошибки), то и тогда полученная им цифра в 4 миллиона лет была бы не только проблеметической, но прямо неверной. Он выставляет такое положение, что в будущем моря и реки будут также энергично разрушать континенты, как и теперь, но он сам знает, что реки разрушают континенты тем энергичнее, чем последние выше; чем более понижаются континенты, чем менее высокими становятся на них горы, с которых стекает вода в океан, тем менее разрушительною становится деятельность рек. Отсюда следует, что деятельность рек в будущем будет гораздо слабее, вследствие чего разрушение континентов будет происходить медленнее и, следовательно, не кончится в намеченные Лаппараном 4 миллиона лет. Во 2) – и это самое главное – Лаппаран говорит о существовании на земле нивелирующего деятеля, который постоянно стремится к тому, чтобы нашу планету сделать правильным шаром, но он упускает из виду другого деятеля, который по-

—247—

стоянно стремится изменять форму нашей земли и возводить на ней новые возвышенности. Это – внутренняя сила земли, проявляющая себя в землетрясениях и вулканах. Мы уже говорили выше о поглощении воды сушей, равно как и о том, что геология учит, что в прошедшем суши было гораздо меньше, чем в настоящем. Теперь мы должны прибавить, что и геология, и палеонтология учат нас, что нынешние горы в прошедшем были вовсе и не горами. На их высотах мы находим обильные останки таких существ, которые, если бы не жили на них, не могли бы на них взобраться сами, и которых некому было затащить туда. Очевидно, эти горы подняты на ту высоту, которую имеют ныне, внутренней силой земли. Тектоническая деятельность земли продолжается и ещё будет продолжаться. В 1893 году немецкий геолог Пробст в статье «Uber die Unebenheiten der Erdoberfläsche»²¹⁸⁵ предсказывает, что в будущем горы и континенты будут расти, а не малиться. Пробст стоит на почве геологии и строит свои выводы, выходя из существующих гипотез о строении земли, но нам кажется, что он мог бы аргументировать свои выводы и аналогиями из астрономии. Так луна, которая вследствие своей незначительной величины прожила свой жизненный цикл гораздо скорее земли, показывает нам на своей поверхности горы гораздо большей высоты, чем какие имеет земля, луна, мы видим далее, не имеет и воды. Кроме внутренней тектонической силы земли, которая препятствует нивелирующему действию водной стихии, существуют на земле и другие деятели, которые воздвигают сушу на месте моря это – полипы. Коралловых островов не мало на земном шаре и не трудно убедиться, что деятельность, полипов, созидающих эти острова, идёт успешнее деятельности водной стихии, разрушающей эти острова. Не трудно убедиться в этом, потому что если бы было наоборот, то и островов бы этих не было. Они возникают в океане и завоёвывают себе у него место. Какие выводы следуют из всех этих фактов? Нам кажется, следующие. Земной рельеф определяется действием

—248—

двух родов факторов: 1) нивелирующих его (кроме воды нивелирующим фактором является атмосфера, производящая выветривание и разрушение горных пород) и 2) производящих на нём неравенства. Эти факторы противоборствуют одни другим. Доселе, по-видимому, постепенную победу одерживали факторы второго рода, но это не определяет исхода борьбы. Деятельность коралловых полипов может стать и более и менее энергичной, может и прекратиться совсем, энергия тектонической силы земли тоже неизвестно в какую направится сторону в будущем. Кто знает, может быть в будущем между факторами обоих родов установится такое равновесие, что в общем вид земли будет оставаться неизменным: понижениям в одном месте будут отвечать возвышения в другом и может быть совместным действием всех этих факторов земля будет приведена к такому виду, который будет наиболее благоприятен для неё – исчезнут пустыни вроде Гоби или Сахары, исчезнут циклоны, смерчи и ураганы, – вредные на суше и гибельные на море. И затем впоследствии всё будет сохраняться suum statum quo ante. Так ли это или не так, это неизвестно, но во всяком случае показать, что это не так, труднее, чем показать ошибочность соображений Лаппарана.

По другим соображениям земля должна погибнуть от холода. Это мнение опирается на космогонию Лапласа, по которой солнце и его спутники владели некогда несравненно высшей температурой, чем какой владеют ныне, но постоянно отдают эту теплоту пространству и будут отдавать её до тех пор, пока не потеряют совсем. Это мнение опирается на данные геологии, будто бы показывающие, что земля в прошлом имела несравненно высшую температуру, чем теперь. Космогония Лапласа, понятно, является в данном случае основанием лишь для тех, кто верит в эту космогонию. Но кредит её в учёном мире сильно пошатнулся в последнее десятилетие: Фай, Локиер и другие, если и не сумели убедить других в истинности своих взглядов на развитие солнечной системы, во всяком случае выяснили, что учение Лапласа стоит в несомненном противоречии с фактами.

—249—

Что касается до геологии, то те явления, на которые ссылаются, как на доказывающие высокую температуру земли в прошедшем, могут быть объясняемы совершенно иначе. Указывают, что прежде в средней и северной Европе, в Сибири, в Северной Америке жили животные подобные тем, которых ныне мы встречаем под тропиками. Это ничего не доказывает. Когда прежде находили кости мамонтов, то очень удивлялись, каким образом эти слоновые животные могли жить на холодном севере, когда слоны живут лишь на юге. Но потом, когда нашли труп мамонта, покрытый густой шерстью, разгадка нашлась. Нужно очень немного изменений в покрове животного, чтобы оно, живши под тропиками, сделалось способным переносить полярный климат. Затем должно заметить, что многие животные предпочитают тропики не потому, что не могут переносить менее тёплого климата, а по другим причинам. Львы прежде жили в Фессалии, и не холод удалил их значительно к югу. Указывают на прежнюю флору. На Шпицбергене найдены следы каменного угля, но разве растения, из которых образовался уголь, непременно образовались на месте, разве они не могли быть принесены издалека течениями воды. Теория водного происхождения каменного угля, разработанная только недавно, имеет для себя много оснований. Совершенно верно, что прежние каламиты и папоротники достигали гигантских размеров сравнительно с нынешними представителями их видов. Но без сомнения, скажем мы, эти гиганты исчезли не вследствие ослабления производительной силы земли, пальмы, баобабы, араукарии существуют, а они больше их. Нет или те виды были вытеснены более сложными односеменодольными и двусеменодольными растениями или они вымерли потому, таинственному закону вымирания видов, о котором мы говорили выше. Отсутствие концентрических слоёв, наблюдаемое в ископаемых растениях объясняется отчасти самим строением стволов этих растений (именно расположением в них сосудов), отчасти может быть объясняемо тем, что прежде распределение климатов было иное (отсутствие перемен во временах года зависит не от высоты температуры, а от отношения земной оси к земной орбите).

—250—

Должно установить, что палеонтология вовсе не открывает нам, чтобы в прошедшем животная и растительная жизнь представляла более роскошные формы и обнаруживает более интенсивности, чем ныне. Правда, в прошедшем были гигантские ящерицы и гигантские папоротники, но прошедшее не знает, таких громадных существ, как кит, или растений такой длины, как саргасовы водоросли. В прошедшем существовали лишь низшие формы жизни, и они являли тогда из себя нечто более могущественное и «величественное, чем теперь. Но они принуждены были уступить место более высшим формам, более сложным, которые развились в настоящее время несравненно полнее и величественнее, чем те в своё время.

Нам может быть скажут: но ведь та теория, согласно которой солнце должно постоянно терять свою теплоту, отдавая её звёздному пространству, издавна считалась истиной? Да, издавна она считалась таковой, но в последнее время и она заподозрена. Не так давно явилась теория круговращения солнечной теплоты, согласно с которой теплота теряемая солнцем возвращается ему обратно и по которой нет никаких оснований полагать, что порядок вещей существующий в солнечной системе в настоящее время изменится в будущем, Теория эта принадлежит Сименсу. Вот её сущность. По этой теории круговорот солнечной теплоты происходит таким образом. Своим вращением вокруг оси солнце механически действует на окружающую его разреженную материю и притягивает к своим полюсам в огромном количестве водород, углеводород и кислород (так называемое пустое пространство по исследованиям оказывается наполненным различными газами и их соединениями, находящимися в весьма разреженном состоянии), откуда они под влиянием центробежной силы переходят сначала к экватору, затем опять в мировое пространство. С приближением к солнцу эти газы выходят из состояния крайнего разжижения и холода, соединяются химически между собой, развивая теплоту, и, достигнув световой сферы, воспламеняются; продукты же горение, водяной пар и углекислота, вследствие центробежной силы снова возвращаются в мировое пространство,

—251—

где, достигнув известной степени разрежения, под влиянием солнечных лучей снова разлагаются и опять начинают играть прежнюю роль в этом круговом движении (опыт показал, что если названные продукты горения приходят в состояние разрежения равного ¹/₂₀₀₀ плотности нашей атмосферы, то они разлагаются под влиянием солнечных лучей). Сименс не успел разработать своей теории, он умер, завещав её нам лишь в самом общем виде. Тем не менее она привлекла к себе внимание физиков, потому что оказалось, что при помощи её удобно объяснить многие явления (например, связь солнечных пятен с явлениями земного магнетизма). Ею физики пользуются и теперь. Но ведь, она заключала в себе ту мысль, что в солнечной системе всегда будет сохраняться status quo ante. Земля всегда будет получать от солнца тоже количество теплоты, что и ныне, и потому на земле всегда будет та жизнь, которая существует на ней теперь.

Доколе теория Сименса не будет опровергнута, дотоле нельзя будет принять и гипотез о погибели жизни на земле вследствие потери ею воды или вследствие изменения состава её атмосферы. Говорят, что вода будет вступать в химические соединения с другими телами, будет преобразовываться в то, что химия называет кристаллизационной водой и таким образом количество воды нужной для живых тварей будет всё уменьшаться. Но раз солнечная энергия будет всегда доставляться нам в таком же количестве, как и теперь, мы всегда будем иметь возможность – буде нам понадобится вода, извлекать её из тех соединений, в которые она вступила. А главное человек даже при той степени культуры, которою владеет ныне, может постепенно преобразовывать земную поверхность так, чтобы количество воды оставалось на ней неизменным. Воды на земле много, но она часто находится не там, где её желательно видеть, и имеет не то качество, которое должна иметь. Человек может позаботиться о перераспределении воды на поверхности земного шара и об улучшении её качества во многих местах. Говорят, что воды в прошедшем было больше, чем теперь. Но больше ли её было? Из того, что она облекала некогда весь земной шар этого вовсе не следует.

—252—

Крюммель вычислил, что если бы все горные массы с их вершинами были низринуты в океан, то вся земная поверхность покрылась бы морем, и это море имело бы 2520 метров глубины. Ланпаран полагает, что некогда это и будет, а Пробст, у которого мы заимствуем приведённое вычисление Крюммеля, полагает, что это некогда было, и что лишь впоследствии тектоническая сила земли выдвинула из глубины моря существующие континенты. Таким образом оказывается, что страхи за исчезновение воды на земле в будущем преждевременны. На столько же преждевременны опасения и за то, что земная атмосфера, изменившись в своём составе, сделает невозможной жизнь на земле. Солнце, сохраняя свою энергию, будет всегда посредством растений (похищающих из воздуха углекислоту, разлагающих её, усвояющих уголь себе и кислород отдающих обратно воздуху) возвращать атмосфере теряемый ею кислород. Но говорят, что возможно изменение атмосферы в будущем, потому что оно происходило в прошедшем, разумеется, перемены в прошедшем не ручательство за то, что таковые будут происходить и в будущем, может быть состав атмосферы достиг, так сказать, устойчивого равновесия. Кроме того, имела ли на самом деле атмосфера в прошедшем иной состав? Это имеет за собой тоже мало основания и при том имеет те же самые основания, как и мнение о том, что прежде на всей земле был тропический климат. Каламиты, лепидодендроны, сигиллярии развивались, говорят, так роскошно, потому что в воздухе было много углекислоты. Но мы указывали уже иные возможности, обусловливавшие их гигантское развитие в прошедшем.

Нам остаётся разобрать ещё две гипотезы естественной смерти земли, согласно которым погибель нашей планеты можно будет предвидеть за долго до её наступления. Это – гипотезы, представляющие, что земля может упасть на солнце или что она может очень удалиться от солнца. Первая из них основывается на предположении, что земля при движении вокруг солнца претерпевает трение от между планетной среды и вследствие этого центростремительная сила в её движении берёт перевес над центробежной. Но пока не открыто никаких следов такой среды.

—253—

Недавно умерший физик Гирн и ныне живущий астроном Фай много занимались вопросом о её существовании и отвергали это существование решительно. Как бы ни была разрежена эта среда, её действие должно было бы проявиться в течение тысячелетий, по никакие факты, никакие наблюдения не обнаруживают никаких её следов, мало этого её не предполагают никакие гипотезы строения солнечной системы. Допустим, на самом деле, что в междупланетном пространстве находились бы какие-нибудь весомые частицы – что в общем и допускается, – то они ведь непременно должны быть притянуты теми массами, которые им встречаются на пути, и следовательно они постоянно должны исчезать. Что касается до подающих звёзд, болидов, метеоритов, то они, встречаясь с землёй, сообщают ей толчки не только по направлению к солнцу, но и по направлению от солнца. Если же среды, оказывающей сопротивление движению земли, не существует, или по крайней мере не открыто, то значит нечего говорить и о возможности падения земли на солнце.

Но может быть земля удалится от солнца? для этого, скажем мы, очень трудно найти причину. В солнечной системе, нет тела, которое могло бы произвести такое отклонение, а если бы к ней приблизилось тело из иной системы, по своей массе способное оказать притягивающее действие на неё, то это действие сказалось бы прежде всего на солнце, которое в 700 раз больше всех своих спутников и не изменило бы отношения этих спутников к солнцу. Указывают, что изменения эксцентриситета земной орбиты представляют собой действительный факт. Это совершенно верно. Но эти изменения очень незначительны и имеют периодический характер. Были ли они в прошлом значительнее? Геология отрицает это. Причину ледниковой эпохи можно найти, вовсе не касаясь вопроса эксцентрицитета земной орбиты. Нам нет нужды приводить здесь существующие объяснения ледниковых явлений, скажем лишь, что, по мнению некоторых учёных, ледниковые эпохи периодически сменяются в северном и южном полушариях, и в настоящее время юг переживает ледниковую эпоху. На самом деле в южном полушарии теперь значительно холоднее, чем в север-

—254—

ном и ледники южного полушария заходят в гораздо более низкие широты, чем ледники северного. Если это так – а это так, – то значит причин ледниковой эпохи никаким образом нельзя отыскивать в эксцентрицитете земной орбиты, а нужно искать её в перемене отношений к солнцу северного и южного полушария в различные эпохи. Недавно Лаппаран предложил новое объяснение ледниковых явлений, предполагающее зависимость их от изменения взаимоотношения воды и суши на земле. Объяснение пока дано в довольно общем виде, но и им совершенно отрицается связь ледниковых эпох с изменениями в эксцентрицитете земной орбиты.

Так мы видим, что все гипотезы о том, что землю ожидает естественный конец, все эти гипотезы утверждаются на произвольных и противоречивых основаниях. В основе их всех лежит та мысль, что не может быть, чтобы тот порядок вещей на земле, который мы наблюдаем в течение тысячелетий оставался неизменным навсегда. Земля некогда не существовала, следовательно некогда она и должна перестать существовать, и вот, исходя из этой мысли, учёные пытались и пытаются простирать свой взгляд в отдалённое будущее и отыскивать, что приведёт землю к гибели. Они отыскивают причину её смерти и на небе и на земле и в воде и в огне, но все их пророчества о том, что земля застынет или сгорит, засохнет или будет залита водой, все эти пророчества являются лишёнными и малой доли вероятности. Когда для положения, что земля должна погибнуть естественно, не оказывается оснований, тогда выдвигается другой ряд гипотез, что земля может погибнуть от случая. Но случаем называют то, что может быть и не быть, может погибнуть, может и не погибнуть. Нам остаётся только рассмотреть вероятность предполагаемого случая.

Считая землю чем-то вроде бомбы с диаметром в 12 тысяч вёрст начинённой взрывчатыми веществами, некоторые полагают, что она разлетится на миллионы кусков в мировом пространстве, лишь только её внутренности коснётся воспламеняющий фитиль. В данном случае роль этого фитиля должна будет сыграть морская вода. Но число лиц, предполагающих это, с каждым днём становится

—255—

всё меньше и меньше. Представление, что вся внутренность земного пиара наполнена огнежидкой или даже газообразной массой, стоит в несогласии с новейшими космогоническими гипотезами, согласно которым земля образовалась из соединения твёрдых частиц. Это предположение, далее, не имеет для себя оснований. Вулканические извержения и землетрясения имеют для себя причину в явлениях, происходящих не далеко от земной поверхности. Потому, как расположены бывают предметы, сдвинутые, опрокинутые или отброшенные во время землетрясения всегда легко определить тот пункт во внутренности земного шара, из которого последовал удар – определив, в каком направлении был отброшен предмет А, далее, в каком направлении был отброшен предмет В, затем С, мы мысленно продолжаем линии этих направлений во внутренность земли, и точка их пересечения покажет нам место начала удара. Зная направления, мы легко вычислим её на бумаге. Оказывается, что эта точка всегда лежит на немного вёрст под землёй. Если бы на самом деле ниже этих точек давление внутренних масс везде было так велико, как в них (а по теории оно должно быть ещё больше), то от земли давно не осталось бы и воспоминания в мировых пространствах. Вследствие этого несомненно, что причины взрывов, обусловливающих землетрясения, лежат неподалёку под землёй и их не имеется далее в глубину. Как будто между центральным ядром земного шара и его внешней скорлупой находятся обильные расплавленные массы, пары и газы (магма). Они производит то, что называется пульсацией земного шара (сейсмические явления т. е. дрожание земли, происходят постоянно на всём земном шаре, но они имеют очень слабую интенсивность). Около морей, вследствие проникновения обильного количества воды в области с высокой температурой (в тысячи градусов), вулканические извержения и землетрясения особенно обильны и имеют особенно грозный характер. Но только здесь и страшен этот внутренний жар земли. Если сюда провести волны океана, то они разрушат берега, но им не разрушить континентов. Ведь и при тех землетрясениях, которые произвели такое глубокое впечатление на цивилизованный мир

—256—

в последнее время, несомненно вода могла влиться в те области, из которых исходило начало землетрясения, в каком угодно количестве, но дело в том, что эти области не могли принять её более известного количества, чем и определялись размеры землетрясений. Между тем эти области самые большие очаги внутреннего жара и если от них может исходить лишь разрушение небольших островов и небольших береговых полос, то значит нечего страшиться бо́льшего.

Представляя себе солнечную систему чем-то вроде корабля, несущегося по волнам бесконечности, полагают, что для неё возможно столкновение с какой-либо другой системой или вообще с какими-нибудь небесными телами, подобно тому как во время туманов сталкиваются корабли на море или как по неосторожности служащих сталкиваются на земле поезда железных дорог. Указывают, что такие случаи бывали на небе. Небесная статистика предполагает их 50 в 2 тысячелетия. Число небольшое, если принять во внимание количество двигающихся на небе светил и если сравнить это число с числом крушений железнодорожных поездов в России со времени возникновения железных дорог. Если мы, имея в виду эти 50 случаев, спросили себя, как велика вероятность столкновения земли с каким-либо опасным для неё небесным телом в течение последующего миллиона лет, то теория вероятностей ответит нам успокоительным образом. Но если мы спросим о возможности столкновения в больший период времени, то она ответит менее успокоительно. И если мы очень расширим этот период, то теория вероятностей скажет нам, что гибельное столкновение земли должно произойти почти несомненно. В течение каждых 40 лет происходит одно столкновение в известном нам звёздном мире. Число всех небесных тел в этом мире нам неизвестно (наприм., спутники звёзд не были открыты в телескопы), но мы не ошибёмся, считая его в сотни миллионов. Тогда вероятность для какого-нибудь тела столкнуться с другим в течение года выразится дробью, числитель который=1, а знаменатель=40, умноженных на сотни миллионов, т. е. дробью почти бесконечной малой. Но если мы спросили о вероятности столкновения в течение миллионов лет, тогда мы единицу числителя дол-

—257—

жны будем умножить на эти миллионы, и наша дробь станет значительной. В конце концов она приблизится к единице. Разумеется вероятность не есть ещё достоверность, и из того, что вероятность столкновения земли с каким-нибудь небесным телом будет становиться всё больше и больше, ещё не следует с необходимостью, что оно когда-нибудь произойдёт. Теория вероятностей часто погрешает в своих предсказаниях. Но вот в чём вопрос: был ли на самом деле на небе хоть один случай столкновения 2-х тел, имевший последствием величественный небесный фейерверк? Внезапное появление и исчезновение новых звёзд, внезапное усиление блеска звёзд не имеют ли для себя какой-либо иной причины? Астроном Лука в статье: «Nouvelle Etoile du Cocher» дал обзор гипотез,²¹⁸⁶ объясняющих появление новой звезды, в созвездии Возничего (Nova Anrigae=Г Возничего) и те из них, которые объясняют её появление столкновением он находит неудовлетворительным. Seeliger предположил, что Nova Aurigae была сначала громадным тёмным болидом и при движении по небу случайно врезалась в космическую туманность. Частицы туманности устремились на неё. Их падение дало свет и теплоту. Все перемены в блеске Nova объясняются тем, что она двигается то в более, то в менее плотной среде туманности. Лука указывает много соображений, почему не может быть принято это предположение. Приведём из этих соображений одно. Если бы Nova двигалась в туманности и претерпевала бы такое трение, какое предполагает Seeliger, то она должна бы была значительно замедлить своё движение, но спектроскоп показывает, что движение её все время оставалось неизменным. Предполагали, что Nova явилась следствием столкновения 2-х тёмных тел на небе, но если бы было так, феномены не происходили бы так, как они происходили: блеск Nova постепенно усиливался, затем ослабел, затем через несколько месяцев (в августе 92 г.) опять усилился. Предполагали, что Nova явилась как следствие не столкновения, а приближения к какому-нибудь астральному телу, вызвавшему вследствие притяжения на Nova феномены извержения, взрывов, во-

—258—

обще энергичную деятельность. Лука находит это предположение вероятным. Он устанавливает аналогию между периодическими звёздами, изменяющимися, новыми и нашим солнцем. Наше солнце есть звезда с переменным» блеском. Иногда энергия его становится больше, иногда – меньше. Замечают, что когда энергия солнца усиливается, то обнаруживается влияние на него какой-то новой силы. Лука полагает, что совершенно подобная сила, действуя на те или иные астральные тела, сообщает им свет, перемену блеска и т. д. Здесь вовсе не происходит гибели миров и пагубного столкновения светил, напротив, под действием этой сторонней силы миры как бы оживают, приобретают уже утраченную энергию. Если справедлива теория, что солнце постепенно охлаждается и если справедливо то предположение, которое считает вероятным Лука, то тогда можно надеяться, что под воздействием этой неведомой таинственной силы солнце некогда снова может усилить свою жизнедеятельность.

Из всего сказанного, кажется, с несомненностью следует вывод: наука не знает, погибнет ли земля и как и когда она погибнет. Учёным также мало известно это, как и простым смертным. Решение занимающего нас вопроса не может дать знание, его даёт только вера.

3.

В древнейших религиозных сказаниях человечества мы не находим пророчеств о конце мира: ни в древнейших ведах, ни в гатах (персидские древние религиозные гимны), ни в ассиро-вавилонских сказаниях, ни в египетских, ни в китайских мы не находим эсхатологии. Учения о конце мира нет и в древнейших книгах Св. Писания. Как будто юное человечество ещё не помышляло о том, что оно некогда должно погибнуть. Оно не было счастливым, но оно думало, что на земле его ещё ждёт счастье. Однако по мере того, как шли века, оптимистические представления человечества стали изменяться. Счастье не приходило на землю. Люди стали чувствовать, что устроиться счастливо на земле они, пожалуй, даже не в силах, отсюда естественно должен был возникнуть вопрос: неужели будет вечно существовать

—259—

этот несовершенный мир с его скорбями, болезнями и страданиями, неужели вечно волки будут пожирать овец и сильные притеснять слабых? И на эти вопросы стали отвечать: нет, это не может длиться вечно, это было бы слишком скучно и слишком печально. По учению позднейшего браманизма, бытие видимого мира делится на 4 века, 1-й Крита или Сатийя-юга был равен 1728 тысяч. человеч. лет. Это был век правды и чистой совести, люди непорочные, как агнцы, наслаждались блаженством и долголетием. 2-й Трета-юга был равен 1296 тысяч. лет челов. и в этот период люди были счастливы, но всё же не так, как в первый. 3-й Двапора-юга был равен 864 тыс. л. ч. и зло воцарилось на земле, нравы ожесточились, болезни и смерти укоротили человеческий век. 4-й Кали-юга равен 288 тысяч лет. Из них пока прошло 5 тысяч лет. Это худший из всех веков: век неправды, злобы и скорбей. В конце его произойдёт десятое превращение (Калькиаватора) Вишну. Вишну явится в божественном своём виде, на ослепительно белом коне, с мечом, сверкающим подобно комете. Нечестивцы будут низринуты в преисподнюю и сам мир обратится в прах. Всеразрушающий Шива в виде огненного вихря или огнедышащего змея Семи пронесётся по всей вселенной, огонь истребит миры, но из начатков обновления скрытых в чашечке лотоса явятся миры новые, а вместе с ними начнутся новые века блаженства, чистоты и непорочности. Учение персов на вопрос о судьбе мира отвечало подобным же образом, как и учение браманов. Борьба Ормузда с Ариманом, из которой слагается мировая драма – согласно Бундегешу – некогда кончится. Но чем сильнее и победоноснее становится (по действию благого закона его на людей) Ормузд, тем ожесточённее ведёт борьбу Ариман; потому окончательной победе Ормузда будут предшествовать ужаснейшие бедствия для людей: наступят голод и мор, земля будет дрожать, «как овца перед волком». Но наконец Ариман и его дэвы будут побеждены, и начнётся время совершенной чистоты и блаженства. Мёртвые воскреснут, облечённые в светлые тела, которые не будут нуждаться в пище и не будут отбрасывать от себя тени; земля

—260—

будет свободна от всего нечистого и вредного, будет ровной и вся одинаковой, – т. е. на ней не будет расселин и ям, не будет места для нечистых животных и для дэвов, на всей земле будет одно царство и один язык, и люди будут счастливы и будут все один народ. Позднейшие сказания к этому прибавляют, что перед концом мира на землю явится пророк Соссиош (мессия), он будет потомком Зароастра, принесёт последние книги Авесты и победит Аримана и будет судить души умерших; нечестивые будут ввергнуты в огненную реку, которая очистит их, пожрав всё нечистое. Праведные получат вечное блаженство. Но особенно поучительным по этому вопросу является мифология германцев. Согласно этой мифологии не только настоящий мир погибнет, но погибнут и те боги, которые управляют этим миром. Это печальное будущее в германской мифологии называется Götterdämmerung. Жизнь богов подобна жизни природы. Природа то умирает, то воскресает и в ней происходит вечный круговорот, так и боги, то они терпят нужду и притесняются, то побеждают и низлагают врагов. Окончится ли когда-нибудь это положение вещей? Да, кончится. Некогда все боги ныне властвующие над миром погибнут. Ужасные знамения будут предшествовать этой катастрофе. Страшная холодная зима, ужасное убиение людьми друг друга, братья не будут щадить братьев. Враждебные силы, ныне как бы закованные в оковы – явятся тогда на сцену, – тогда явятся великаны, чудовищные силы земли, явится Сутр, владыка огненного мира, со своими войсками, наконец явится Локи (бог зла) с волком ада, с змеёй Мидгард и со всеми союзниками. Волк будет стараться поглотить небо и солнце, луну и звёзды, а змея (море) будет стараться обвить всю землю. Боги будут сопротивляться угрожающей им гибели, но они погибнут, хотя и уничтожив много врагов. Наконец всё будет сожжено огнём. Сутр обовьёт мир. Тогда явится новое солнце над новой землёй, и над новым человеческим родом, и будет владычествовать бог мира Бальдер с потомками нынешних богов.

Можно проследить в учениях некоторых народов, как расширялись, развивались и пополнялись их эсхато-

—260—

логические сказания, как эти народы привносили в свои сказания элементы из других религий. Будущее более интересует человека, чем прошедшее. Интересно, конечно, знать, как образовывался этот мир, но несравненно важнее знать, что будет с этим миром. Можно даже сказать, что вопрос о происхождении возбуждает в нас интерес лишь потому, что нам присуща мысль, что происхождение предмета всегда в некоторой мере объясняет его назначение и судьбу. Прошедшего не вернёшь, но зная прошедшее, можно догадываться о будущем. Однако будущее может быть узнано человеком и при незнании прошедшего. Оно может быть открыто человеку свыше. Оставив теперь в стороне научные гадания и языческие верования о конце мира, обратимся к тому, что возвещает нам об этом Богооткровенная религия.

В пророческих книгах ветхого завета можно найти несколько мест, направляющих нашу мысль к последним судьбам мира. «Рыдайте, говорит пророк Исаия, ибо день Господа близок, идёт как разрушительная сила от Всемогущего... Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустыней и истребить с неё грешников её. Звёзды небесные и светила не дают от себя света; солнце меркнет при восходе своём, и луна не сияет светом своим. Я... потрясу небо и земля сдвинется с места своего от ярости Господа Саваофа, в день пылающего гнева Его»²¹⁸⁷. Полтора столетия спустя пророк Иезекииль, угрожая фараону Египетскому, говорит подобным же языком: «и когда ты угаснешь, закрою небеса и звёзды их помрачу, солнце закрою облаком, и луна не будет светить светом своим. Все светила, светящие на небе, помрачу пред тобою, и на землю твою наведу тьму, говорит Господь Бог»²¹⁸⁸. Пророк Иоиль, обращаясь к израильскому народу и прозревая его будущие судьбы, говорит: «потрясётся земля, поколеблется небо; солнце и луна помрачатся и звёзды потеряют свой свет... И покажу знамения на небе и на земле: кровь и огонь, и столпы дыма. Солнце превратится в тьму и луна – в кровь, прежде не-

—261—

жели наступит день Господень, великий, страшный.... Солнце и луна померкнут и звезды потеряют блеск свой. И возгремит Господ с Сиона, и даст глас свой из Иерусалима...»²¹⁸⁹. Книгу пророка Даниила называют Ветхозаветным апокалипсисом. Действительно пророческие видения ветхозаветного тайновидца, описанные им в VII гл. его книги замечательно сходны с видениями св. Иоанна, описанными в XIII гл. апокалипсиса.

Но на самом деле имеют ли в виду все эти пророческие повествования последние судьбы мира, не говорят ли они о чём-нибудь более близком для тех народов, к которым были обращены? Да, прежде всего так. Пророчество Исаии говорит о близкой печальной судьбе Вавилона, пророчество Иезекииля изречено на Египет, пророчество Иоиля – на Иудею. В видениях пророка Даниила таинственно изображались политические события, имевшие произойти, пред Р. X. в западной Азии – в тех областях, которые находились в соприкосновении с Палестиной. Выражения: солнце померкнет, луна не даст света, очевидно, являются здесь только метафорами, которые никак нельзя толковать буквально. Размышление тоже приводит нас к мысли, что для ветхозаветного человека не нужны были подробные пророчества о конце мира. Это человечество приготовлялось встретить не второе, но первое пришествие Мессии. Однако в этих пророчествах слышится и нечто такое, что направляет нашу мысль не на Вавилон, не на Иудею, а на весь мир. Можно думать, что, устремляя свой взор на ближайшее, пророки прозревали и отдалённейшее. Так предполагают многие экзегеты. Это понятно психологически и только при этом взгляде нам могут быть понятны многие пророческие места Ветхого и Нового Заветов.

Мы говорим, что это понятно психологически. Представление одних событий легко направляет нашу мысль на аналогичные другие. Чужая смерть напоминает нам о нашей собственной смерти. Чужие бедствия наводят нас на мысль, что и нас могут постигнуть таковые. Когда Сцицион младший взял и разрушил Карфаген, он, говорят, на его развалинах произнёс слова:

—262—

«Будет некогда день и погибнет священная Троя

Древний погибнет Приам и народ копьеносца Приама».

И он плакал. Не о Трое скорбел он, которая погибла за столетия до его рождения, не о Карфагене он мог сокрушаться, потому что разрушение Карфагена было давнишней заветной мечтой римлян. Нет, если прежние столицы погибли, то естественно, заключал он, должны погибнуть и те столицы, которые существуют. Троя погибла, погиб Карфаген, некогда погибнет и Рим. Вечный город не будет существовать вечно. Подобно и пророки, получая откровения свыше о ближайшем будущем, в тоже время направлялись мыслью и на будущее дальнейшее. Св. Дух, открывая им близкие судьбы близких народов и государств, открывал им в тоже время, что частная погибель того или другого народа, конец тех или других государств, предшествует общему концу всех государств земли. Но если тем, которые руководили человечеством в ветхом завете и направляли людей к истине и свету, нужно было говорить главным образом о том, что истина воплотится некогда на земле и греховное проклятие будет снято с человечества, то тем, которые выступили с проповедью завета Нового, должно было пророчествовать уже не о воплощении истины – истина явилась на земле и о ней должно было лишь учить, – а о том, что и добро восторжествует некогда окончательно и что зло, которое теперь уже можно побеждать, будет побеждено совсем. Вот почему в Новом Завете мы встречаем многочисленные пророчества, относительно которых уже не может быть сомнения, что они говорят о последних временах мира, об окончательной судьбе вселенной и человечества. Прежде всего такие пророчества находятся в Евангелии. В XXIV гл. св. Матфея, в XIII гл. св. Марка и в XXI гл. св. Луки излагается содержание речи Господа о Его втором пришествии на землю. Замечательно, что второе пришествие описывается здесь почти в тех же выражениях, в каких пророки описывали гибель Египта или Вавилона. «И вдруг, читаем у св. ев. Матфея, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба и силы небесные поколеблются». У св. ев.

—263—

Марка читаем: «В те дни после скорби той, солнце померкнет, и луна не даст света своего. И звёзды спадут с неба и силы небесные поколеблются». Новейший экзегезис и по отношению к этим местам и по отношению ко всему, что говорится в указанных нами главах, поставил вопрос: имеется ли здесь действительно в виду кончина мира или говорится только об имевшей произойти погибели Иерусалима? Склоняются к последнему толкованию, потемнение солнца, падение звёзд, говорят, здесь только метафоры. Не о втором пришествии здесь идёт речь, а о последствиях первого. «И увидят Сына человеческого, грядущего на облаках небесных с силой и славой великого. И пошлёт ангелов своих с трубой громогласной; и соберут избранных Его от четырёх ветров, от края небес до края их... Истинно говорю Вам: не прейдёт род сей, как всё сие будет». Явление Сына человеческого, грядущего на облаках небесных с силой и славой великой, говорят, символически обозначает скорое распространение церкви, посылание ангелов с трубами для того, чтобы собрать избранных от 4-х ветров неба, означает отправление апостолов на проповедь во все концы земли, чтобы привести к Богу его избранных. Если бы здесь говорилось о последнем суде, то тогда, замечают толкователи, речь бы шла не только об избранных, по и о всех людях добрых и злых, которые должны быть избраны на суд к Богу. Наконец решительное доказательство того, что здесь говорится не о последнем суде, а имеется исключительно в виду близкое падение Иерусалима, разрушение храма и рассеяние иудеев, видят в словах Господа, которые повторяют все 3 синоптика: «истинно говорю Вам: не прейдёт род сей (ἡ γενεα αὕτη), как всё сие (πάντα ταῦτα) будет».

Однако нельзя признать того, чтобы аргументы, приводимые новейшими толкователями в доказательство того, что в указанных местах св. Евангелия говорится лишь о погибели Иерусалима, чтобы эти аргументы отличались неотразимой убедительностью. Выражение «род сей» может обозначать собой не только современников Господа Иисуса Христа, но и всё человечество или народ иудейский. Γενεὰ

—264—

может обозначать собой расу, потомство, род также, как и современников. Слово, которому можно приписывать различные значения, могло быть употреблено с особой целью. Пророчества всегда бывают окружены некоторой тайной, некоторой неясностью. Господь не имел в виду открыть человечеству признаки, по которым можно было бы определить хотя бы с вероятностью эпоху наступления конца времён. «О дне же и часе, сказал Он, никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец мой един». Выражение «всё сие», как и «род сей» может иметь в речи Господа 2 значения, оно может обозначать и гибель Иерусалима и конец мира. Основание, почему должно признавать за указанными выражениями это двойственное значение, кроется в том, что речь Господа является ответом на вопрос учеников, который касался, как гибели Иерусалима, так и кончины века». Приступили к нему ученики наедине и просили: скажи нам, когда это будет, и какой признак Твоего пришествия и кончины века?» Вопрос: «когда это будет»? относится к ранее возвещённым словам Господа о гибели Иерусалима, вторая половина вопроса имеет в виду совсем иное несравненно более отдалённое и несравненно более великое событие. Вопрос, правда, неясен уже потому, что несомненно, что для спрашивающих было неясно то, о чём они спрашивали. Если в речи Господа говорится, что при пришествии Сына человеческого будут собраны от 4-х ветров, только избранные, а не всё человечество, то здесь можно видеть простую метонимию, часть здесь берётся вместо целого и одни избранные упоминаются только потому, что они одни предназначены к славе, что лишь для них это пришествие будет радостным и желанным, отвергнутым же придётся услышать: «истинно говорю Вам: не знаю вас».

Подобно тому, как ветхозаветные пророчества имели в виду и ближайшее и отдалённое, так и речь Господа открывала человечеству и события 1-го века и события в копце времени. Много, подобных пророчеств мы находим в Деяниях, соборных посланиях и посланиях св. Павла. Все эти священные книги были написаны в ту пору, когда юная церковь переживала тяжёлую эпоху. Она уже столкнулась с язычеством, и язычество инстин-

—265—

ктивно почувствовало в ново-зарождающейся общине своего смертельного врага, она столкнулась и с иудейством, наконец, и это может быть ещё печальнее, чем первое и второе, жизнь церкви уже начала омрачаться раздорами, у ней уже явились внутренние враги, которые всегда опаснее внешних и которые уже рассеивали лжеучения. Для церкви гонимой такие враги, конечно несравненно опаснее, чем для церкви торжествующей. Церковь уже начала претерпевать бедствия и всё указывало, что в непосредственном будущем эти бедствия будут ещё усиливаться. Пророчествуя наступление этих бедствий, увещевая христиан явить себя в них твёрдыми, увещевая их быть готовыми ко всему, преднося своему богодухновенному взору имеющую наступить тяжёлую и кровавую борьбу со злом, апостолы естественно устремляли свой взор и в ту отдалённую эпоху, когда эта борьба добра со злом вступит в последний фазис, и затем наступит кончина.

Такое толкование, должно полагать, вполне применимо и к апокалипсису. То есть в толковании апокалипсиса справедлива так называемая школа претеристов, которые думают, что предсказания книги во многих частях уже исполнились. Сам св. Иоанн говорит, что он получил повеление: «напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего» (Откр.1:19). Без сомнения комментарием к словам, «что будет после сего», являются частые заявления Тайновидца, что описываемое им будущее имеет совершиться скоро (Ап. 11:5, 16; III, II; 11:14; 22:20). Язык апокалипсиса непонятен для нас, но он становится попятным, если мы вспомним о тех событиях, которые совершались около времени его написания, и постараемся поближе познакомиться с тем языком, на котором приходилось говорить людям в ту тяжёлую эпоху. Эти образы, эти символы, эти таинственные числа непонятные для нас были вполне понятны современникам св. Иоанна, по крайней мере тем из современников, для которых предназначался апокалипсис. Много людей потратили много времени и сил для того, чтобы разгадать таинственную загадку, предложенную св. Иоанном в конце 13-й главы: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое.

—266—

Число его шестьсот шестьдесят шесть». Но для тех из современников св. Иоанна, которые были знакомы с каббалистическим методом, называвшимся именем гематрии, и состоявшем в числовом обозначении имён, эта задача сама по себе не могла представиться трудной, только указание «здесь мудрость» предупреждало, что в задачу введено какое-то осложняющее её условие. Оно и введено действительно. Те черты, которыми был у Тайновидца изображён зверь ранее, естественно многим современникам должны были напомнить о Нероне, однако при вычислении греческих Ψ ξ ζ этого имени получить было нельзя, но достаточно вычислить Кесарь Нерон по-еврейски, чтобы получить 666. У св. Иоанна были основания, чтобы не делать тайну слишком явной. Могут сказать, что Нерон не возвратился после своей смерти, чтобы снова мучить и преследовать христиан, хотя правда, у христиан существовало убеждение, что он жив и снова явится в Рим. На это должен заметить следующее. Подобно тому, как появление Иоанна Крестителя называется возвращением пророка Илии, так появление на римском престоле гонителей подобных Нерону символически могло быть представлено под видом возвращения на престол Нерона. В частности можно полагать, что св. Иоанн имел сказать, что возвращение Нерона произойдёт в лице Домициана. Он есть Nero redivivus. Так и другие места апокалипсиса разрешаются, если обратиться к изучению тех условий, при которых был написан апокалипсис, а не руководиться приёмом тех толкователей, которые существовали во все времена, но которые, позволительно надеяться, не будут существовать в будущем и которые полагают, что апокалипсис говорит именно о том времени, в которое жили они, и описывает их современников.

Но если апокалипсис не содержит в себе истории церкви всех веков и много говорит о событиях первого века, то также несомненно, что он говорит о конце веков. Его главная тема выражена в седьмом стихе первой главы: «се грядёт с облаками и узрит его всякое око и те, которые пронзили Его; и возрыдают пред Ним все племена земные. Ей, аминь». Апокалипсис, так сказать, двусторонен: с одной стороны, он изображает

—267—

первую борьбу церкви с миром, начавшуюся после вознесения (отшествия) Господа, с другой он изображает последнюю борьбу мира и церкви перед пришествием Господа, о котором говорит так ясно. Он изображает и первых антихристов и последнего антихриста, ибо если один ряд признаков заставляет нас видеть в описываемом им звере Нерона, то другие признаки (творение знамений и чудес. Откр.13:13–15) показывают нам, что здесь речь идёт не о человеке в обычном смысле этого слова. И если число 666 соответствует имени «кесарь Нерон», то по исполнении времён человечество без сомнения увидит, что это число соответствует и иному имени, пытаться открыть которое теперь бесполезно.

Все места Нового Завета, направляющие нашу мысль к концу времён, могут быть подразделены на три рода: одни из них говорят о той физической катастрофе, которой окончится существование этого мира, другие – о тех нравственных признаках, которые будут предшествовать этой катастрофе, третьи о том, что произойдёт с людьми при кончине и по кончине этого мира. Некоторые исследователи новозаветного текста указывают ещё четвёртый ряд мест в священном тексте, говорящий о физических катастрофах и странных явлениях в природе, которые будут предшествовать кончине века. Землетрясения, глады, моры, потемнение солнца, помрачение луны, вот, говорят, что произойдёт перед кончиной. Но во 1) несомненно, что эти изречения – по крайней мере – в Значительной части говорят о событиях предшествовавших утверждению новозаветного царствия Божия на земле и говорят почти буквально так, как об этом говорилось и в Ветхом Завете (ср. Мф.25:29 с Ис.13:10; 24:23; 34:4; Иез.32:7; Иоиль.3:3)²¹⁹⁰; во 2) можно почти с несомненностью утверждать, что если в этих местах видеть речь и о втором пришествии Господа, то и тогда их должно понимать не буквально, а метафорически. На самом деле мы знаем, что землетрясения, глады и моры предшествовали, напр. падению Иерусалима. Что

—268—

касается до падения звёзд и потемнения луны, то мы тоже знаем, что этого нельзя понимать буквально. Падение звёзд на землю в буквальном смысле невозможно, потому что каждая из звёзд неизмеримо больше земли. Значит, слова Писания в данных местах должно понимать не буквально, во всяком случае они не говорят о физических катастрофах. Затем Св. Писание, говоря о катастрофах, не указывает их размеров, чтобы можно было определить, предвещает ли известная катастрофа кончину мира или она является лишь одним из многих бедствий, которые в течение, веков должны постигнуть человечество. Оценка бедствий людьми древнего и нового мира очень различна. Голод постигший в 1-м веке римскую империю, мог казаться современнику той эпохи голодом по всей вселенной и мог заставить его задуматься о будущем всего человечества. В настоящее время голод, поразивший такую территорию, представляет собой не общечеловеческое, а лишь местное бедствие. Равным образом извержения вулканов и землетрясения так пугавшие древних не могут казаться так страшными людям настоящего времени. Древние далеко не знали всей земли, им были известны немногие вулканы и немногие местности подверженные землетрясениям. В настоящее время известно 323 действующих вулкана и известно, что прежде их было гораздо больше. В настоящее время известны местности, в которых происходят землетрясения гораздо сильнее тех, которые знал древний мир. История почти каждый год записывает на свои страницы ужасные катастрофы, в которых гибнут десятки тысяч человек, древность не записывала их, потому что она интересовалась не всем тем, что происходит на всём земном шаре, а лишь тем, что происходило на его небольшом уголке. Геология не открывает нам, чтобы вообще в настоящее время сейсмическая и вулканическая деятельность на земле усилилась, напротив у нас имеются основания утверждать, что она была гораздо могущественнее в прошедшем, но если бы она и усилилась, то нужно быть очень смелым, чтобы утверждать, что это признак близкой кончины, а не обычное периодическое усиление деятельности внутренней энергии земного шара.

—269—

Главным основанием, почему по физическим явлениям, происходящим в природе, нельзя будет предугадывать о приближающейся кончине мира, нам кажется, должны служить слова св. ап. Петра: «приидет день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (2Пет.3:10). Выражение, как тать ночью, показывает, что пришествие Господа совершится внезапным образом и что оно не будет предвидено. Человечеству не будет дано никакого барометра, по которому оно могло бы предвидеть угрожающую ему гибель. Могут возразить, что слова св. Петра означают только то, что человечество не обратит внимания на угрожающие признаки, а не то, что этих признаков совсем не будет. Могут сказать, что и потоп захватил людей неожиданно, хотя за 120 лет до потопа они уже были извещены об угрожающей им опасности. На это должно сказать следующее. О потопе люди были извещены не знамениями природы, но проповедью, а к последней они относятся гораздо равнодушнее, чем к первым, как об этом сказал и Спаситель (Ев. Мф.16:3). Из Слова Божия явствует – что будет показано ниже, – что и пред концом мира по крайней мере часть человечества останется столь же равнодушной к угрожающим нравственным явлениям, как это было во дни Ноя. Но к поразительным явлениям в мире физическом люди очень чувствительны, так как вообще они более склонны поражаться внешней стороной явления, чем его сущностью. Кометы пугают их, эпидемии заставляют говорить о Божественном гневе, но к банковым крахам, к явлениям самого гнусного разврата и к возмутительным нравственным преступлениям они относятся с замечательным хладнокровием. Вот, почему мы думаем, что и день Господень застанет их, как тать в ночи, потому что они не будут предуведомлены о приближении его физической природой.

Но если в Св. Писании нельзя найти указаний на события в физическом мире, имеющие предшествовать концу мира, то там во всяком случае находятся указания, как кончится мир. Самым ясным местом, говорящим об

—270—

этом конце, является приведённый нами текст св. ап. Петра, говорящий, что мир погибнет неожиданно и что он погибнет от огня. Огонь этот, однако, как видно из слов св. апостола, будет не тот, который мы знаем обыкновенно, но совсем особенный: во 1) он сожжёт стихии. Обыкновенный огонь не может совершить этого; во 2) действие этого огня будет заключаться не в том только, что он сожжёт небо и землю, но в том, что он превратит их в новое небо и в новую землю (2Пет.3:13), в которых будет жить правда. В некоторую связь с приведёнными словами св. ап. Петра должно поставить следующие слова св. ап. Павла: «не все мы умрём, но все изменимся. Вдруг во мгновение ока при последней трубе; ибо вострубит, и мёртвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие» (1Кор.15:51–53). Должно полагать, что одно и тоже начало преобразует и очистит и небо, и землю, и наши тела, которые взяты из земли. Ignis sanat, говорили древние. Но обыкновенный огонь очищает лишь металлы, а не органические вещества, огонь, о котором пророчествует св. Пётр, очистит всю природу, значит это – огонь особенный. Учение об этом огне стоит ли в несогласии с современными теориями физики и химии? Огнём физика и химия называют не вещество, а физико-химический процесс. С химической стороны этот процесс состоит в окислении сгораемого вещества (соединения его с кислородом), с физической стороны он состоит в выделении теплоты из сгораемых тел. Но иногда огонь является исключительно физическим явлением, так когда в безвоздушном пространстве при помощи электрического тока производят накаливание платины или угля, то они начинают светиться вследствие того, что их частицы приходят в быстрое колебательное движение. Но вообще всегда огонь является деятелем приводящим элементы в новые физические или химические сочетания. Нет никаких оснований отрицать, что некогда явится огонь, который приведёт элементы в идеально-прекрасные сочетания. Современные технические науки, ведь, в тех же целях пользуются огнём, но то обстоятельство, что мир не знает

—271—

огня, который идеальным образом очистил бы мир, приводит нас к выводу, что мы не можем теперь представить себе, как совершится гибель земли. Не знаем мы и того, что будет в физическом мире предшествовать этой гибели. Учение Нового Завета о конце мира даёт нам возможность сделать лишь следующие заключения: 1) наука права, утверждая, что наш мир в его настоящем виде будет иметь конец; 2) несомненно, что ни одна из научных гипотез не представляет себе конца земли так, как он должен произойти согласно слову Писания. Это различие между гипотезами науки и учением Писания направляется не на одну только физическую сторону события. Научные гипотезы конец земли представляют бессмысленным – быстрым или медленным, решительно всё равно – уничтожением на земле всего живого, Св. Писание представляет конец земли, имеющий произойти по исполнении времён, как уничтожение на земле всего худого и превращение её в идеально-прекрасный мир. Если мы теперь примем во внимание, что ни одна из научных гипотез не является обоснованной и что вера в истинность Слова Божия имеет для себя многие и непререкаемые основания, то мы можем теперь с отрадным сердцем и духом отвергнуть фантазии учёных ради правды Божией.

Земля сгорит. Физических предвестников её гибели не указывает Писание, но признаки нравственные несомненно указываются. Однако и при исследовании последних требуется большая осторожность. Многое, что относилось прежде экзегетами к концу времён, на самом деле представляет описание событий 1-го века, предшествовавших гибели Иерусалима. Это должно сказать о некоторых местах эсхатологической речи Господа. Тогда говорил Господь: «многие прийдут под именем Моим» (Мф.24:5). Когда это прийдут? Мы знаем, что пред падением Иерусалима являлось много лжемессий (припомним хотя бы Баркохба), «тогда услышите о войнах и о военных слухах»... С половины первого века Иудея сделалась очагом мятежа, и на её территории, и в окрестных территориях постоянно происходили столкновения. «Но это ещё не конец, ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по

—272—

местам». При прокураторе Флоре началась эта ужасная война рас – эпидемия убийств беспримерная в истории. Нибур сказал, что ужаснейшие конвульсии природы часто совпадали по времени с политическими катастрофами. Это справедливо по отношению к описываемой эпохе. Тогда происходили великие землетрясения и римскую империю посетил страшный голод. «И проповедано будет сие Евангелие царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придёт конец». Вселенной (orbis ferrarum) называлась римская империя и к 70-му году христианское учение было проповедано по всем её концам, и затем Иерусалим пал, и Иудея пала навсегда. Так мы видим, что все слова Спасителя исполнились с буквальной точностью, но относительно того, должны ли мы ждать их вторичного исполнения, мы не имеем решительных утверждений в священном тексте.

Два несомненные признака указываются в Новом Завете, по которым можно узнать приближение второго пришествия. Оба они даются в посланиях св. Павла (Рим.11:11–32; 2Фес.2:3–12). Первый из них отрадного, второй – печального характера. В 11-й главе послания к Римлянам мы читаем: «не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей (чтобы вы не возмечтали о себе), что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени пока войдёт полное число язычников; и так весь Израиль спасётся, как написано: «приидет от Сиона Избавитель, и отвратит нечестие от Иакова» (ст. 25–26)». Несомненно, что здесь идёт речь об Израиле, как национальной и церковной единице. Иногда новозаветным Израилем называют вообще христиан, но в данной главе Израиль, как нация, противополагается язычникам, как совокупности всех прочих наций земли. Говорится о непринятии израильтянами Христа и о принятии Его язычниками. Затем следуют приведённые нами стихи. Нам кажется, что современное положение вещей даёт все основания для утверждения, что пророчество ап. языков несомненно исполнится. На самом деле культура в будущем должна распространяться более и более, эта культура должна будет распространиться и во всём Израиле и эта культура заставит Израиля признать свои верования

—273—

и упования несостоятельными. Ему тогда останется одно из двух: или принять христианство или обратиться к атеизму. Но Израиль – народ мудрый и он изберёт первое. Конечно, будут какие-нибудь единицы, которые последуют и второму, но они не поколеблют правды слов Апостола, что весь Израиль спасётся (ср. Откр.7:4–9). Пророчества об этом можно находить и в Ветхом Завете (пр. Ос.3:4–5; Мих.7:17; 2Пар.15:2–5). Прикровенные указания на это можно усматривать и в эсхатологической речи Господа (Ев. Лк.21:24). Обращение израильтян ко Христу произойдёт тогда, когда в Церковь Христову войдёт полнота язычников. Апостол не оставляет нас в неведении относительно того, что последует в Церкви за обращением Израиля. Если падение их богатство миру и оскудение их богатство язычникам: то тем более полнота их.... если отвержение их примирение мира, то что будет принятие, как не жизнь из мёртвых?» (12:15). Эти последние слова Апостола толкуют так, что обращение Израиля повлечёт за собой воскресение мёртвых²¹⁹¹. Итак, вот признак приближения кончины мира: обращение Израиля, признак радостный и утешительный.

Но уже в подробностях повествования об обращении Израиля указывается нечто такое, что показывает, что не одни радостные предвещения будут предшествовать кончине мира. Апостол говорит, что обращение Израиля последует, когда в Церковь Христову войдёт полнота язычников. Полнота, но не все, значит, некоторая часть человечества останется глуха к призыву последовать за Христом. В настоящее время жизнь различных народов движется многообразными и извилистыми путями, но в конце времён, когда Евангелие царствия будет проповедано по всей вселенной во свидетельство всех язык, несомненно в жизни человечества останется лишь два течения: одно – христианское, другое – натуралистическое. Человечество должно наконец прийти к заключению, что истина или в христианстве или непостижима и никогда не будет от-

—274—

крыта человечеству. Часть человечества, которая придёт к первому заключению, представит собой ту полноту язычников, которая войдёт в Церковь Христову, к ней присоединится и Израиль, другая часть станет жить совершенно атеистической жизнью, которой доселе ещё не жил ни один известный нам народ. Если первая часть человечества образует собой царство добра, то вторая, значит, представит собой царство зла. Апостол и сообщает нам, что в конце времён зло на земле достигнет своего крайнего развития, что оно, так сказать, воплотится в некотором лице, и что это крайнее развитие зла повлечёт за собой кончину мира. «День тот²¹⁹² не приидет, доколе не приидет прежде отступление, и не откроется человек греха, сын погибели. Противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом, или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога. Не помните ли, что я, ещё находясь у вас, говорил вам это. И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в своё время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех нор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь. И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьёт духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего. Того, которого пришествие по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих, за то, что они не приняли любви истины для своего спасения. И за сие пошлёт им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи. Да будут осуждены все, неверовавшие истине, но возлюбившие неправду» (2Фес.2:3–13). Таким образом перед концом мира явится лицо, представляющее собой воплощение чистого зла. Апостол описывает его чертами подобными тем, которыми пр. Даниил описывал Антиоха Епифана (см. Дан. гл. 11, особенно ст. 36). Между ними открывается сходство. Антиох хотел уничтожить почитание Иеговы и его храм превратил в храм Зевса, принуждая иудеев почитать последнего. Будущий беззаконник (ὁ αντικείμετος = αντιχριστος 1Ин.2:18; 4:3. 2Ин.7)

—275—

не только будет пытаться уничтожить почитание Бога среди новозаветного народа Божия и ввести почитание Бога языческого, но себя самого провозгласит за Бога и себе будет требовать Божеского почитания. Мы знаем, что такие примеры бывали. Навуходоносор требовал поклонения своему идолу, Александр Македонский провозгласил себя сыном Юпитера. В эпоху св. Павла римские кесари были обожествляемы и почитаемы, как боги, при жизни. Во время французской революции в христианский храм была введена и посажена на престол, как божественное воплощение разума, танцовщица, настоящая профессия которой могла считаться священной лишь поклонниками культа Ашеры. Человек греха, сын погибели всех их превзойдёт, как в богохульстве, так и в само-превозношении, он неизмеримо превзойдёт их и своей силой. Но он явится лишь тогда, когда придёт отступление и будут устранены удерживающее (τὸ κατέχον) и удерживающий (ὁ κατέχων). Мы вполне согласны с тем толкованием, по которому под τὸ κατέχον должно разуметь совокупность правовых и нравственных принципов, под ὁ κατέχων – лицо, следящее за осуществлением этих принципов и наказывающее их нарушение (правительственная власть)²¹⁹³. Относительно того, что понимать под отступлением нам представляется вероятным взгляд Гофмана. На основании кн. пр. Даниила (10:10, 13), говорит он, можно заключать, что у каждого отдельного народа кроме видимого правителя (или правительства) есть ещё сверхчеловеческий над-мирный правитель – добрый ангел, воспомоществующий правителям и проявляющий себя в нравственном и правовом порядке язычества, служа этим самым делу осуществления Господних определений относительно того или другого народа. Устранение Господом такого ангела от воздействия на ход жизни данного народа делает возможным появление в нем личностей подобных Антиоху Епифану – этому антихристу Ветхого Завета. Подобное устранение надмирного руководителя судьбами человечества может быть и даст в конце времён возможность анти-

—276—

христу выступить с своей пагубной деятельностью. Имеющее произойти тогда действие заблуждения подчинит многих его губительной власти²¹⁹⁴.

Таковы признаки приближения конца мира. За ними придёт и конец, воскрешение мёртвых, суд вторично явящегося на землю Господа над праведными и неправедными, преобразование земли и неба, блаженная жизнь праведных и муки удалённых от общения с ними в область ада нечестивых. О всём сём нам говорят многие места Писания: эсхатологическая речь Господа, 1Кор.15:20–28:1Фес.4:13–18, апокалипсис. Но в нашу задачу не входит исследование конечных судеб человечества. Мы имели своей целью обсудить лишь вопрос о признаках приближения этих конечных судеб и мы пришли к выводу, что из Св. Писания открывается, что кончине мира непосредственно будут предшествовать обращение Израиля и появление антихриста. Первое нам говорит, что в жизни человечества будет постепенно умножаться доброе, второе, – что рядом с возрастанием добра будет происходить и возрастание зла, по мере того как будет созревать пшеница, будут вырастать и плевелы. Последнее наполняет нашу душу скорбью, первое удерживает нас от отчаяния и даёт нам утешение. Только верой в то, что в человечестве хранятся добрые семена, имеющие принести добрые плоды, можно жить и только деятельность посвящённая тому, чтобы возгревать эти семена и в своей душе и в душе других, может сделать жизнь разумной и истинно счастливой. Вырастут плевелы и пшеница и придёт жатва и кончина века. Теперь мы ещё не видим явных признаков, показывающих, что пшеница и плевелы уже созрели и что должны явиться ангелы и начать жатву. Но кто знает, не скоро ли это будет? Нам не дано «знать времена и сроки, которые Отец положил в своей власти», посему не будем беспечны, воображая, что эти времена или сроки отстоят от нас на бесконечно далёком расстоянии. «Бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет».

С. Глоголев

II.

1). Прежде всего следует сделать общее замечание о психологической слабости теории Шопенгауэра, касающейся зла. Центром тяжести её служит, как мы видели, учение о чрезмерно развитой воле, способной дойти до жестокости. Это было бы так, если бы вся психическая жизнь человека в её целостном бытии представляла собой непрерывный ряд одних только актов воли с целью удовлетворения естественных потребностей тела, но беда-то в том, что в этой жизни есть другая область, имеющая громадное значение в наших делах и поступках: область настроений и чувств, обыкновенно игнорируемая Шопенгауэром. Мы (кажется) не ошибёмся, если скажем, что в основе наших поступков лежат добрые или злые влечения (стремления), приобретающие внутреннюю силу не иначе, как под влиянием других психических факторов – то чувства, то воображения, то разных индивидуальных настроений и наклонностей сердца. На этом основании самую страсть можно рассматривать, как порок, достигший высшей степени своего развития, т. е. как эгоистическое желание, сделавшееся привычкой под влиянием сложных психических причин. Общее и характерное объяснение всякой порочной жизни есть похоть, раздуваемая воображением, которая «заченши, по выражению апостола, рождает грех», – «заченши», т. е. получив свою оплодотворяющую силу от деятельности воображения. Но несомненно, что и другие стороны психической жизни влияют на область злых, порочных дел. Недаром вся вообще

—279—

греховная жизнь обнаруживает себя в самых разнообразных формах и проявлениях, то в форме беспечности и самосознательного рабства (уныние, частное отчаяние), то, как самообман философствующий, не редко приводящий к нравственному нигилизму (напр. Иуд.1:12–13), то как лицемерие из желания людей сделаться видными пред людьми, то, наконец, как ожесточение сердца, в котором исчезает восприимчивость к добру (так наз. ἀπηλγηϰότες = Ефес.4:19), а место её заступает ненависть к единому Благому и хула против Духа Святого, т. е. когда человек знает о Христе, но отвергает Его грехопрощающую благодать (Евр.6:4–6). Шопенгауэр старался показать, что все эти аффекты и страсти только более или менее слабые или сильные проявления воли, удовлетворённой или неудовлетворённой в своих стремлениях, и все они-де относятся к достижению или недостижению желаемого и устранению неприятного²¹⁹⁶, но, кроме простого утверждения, он не представил никаких тому доказательств, вследствие чего и сама мысль об аффектах, как проявлениях исключительно одной только воли, остаётся неясной, недоказанной и идущей, притом, в разрез с данными метафизической психологии. Философ Кант, у которого Шопенгауэр много заимствовал для своей метафизической системы, гораздо глубже взглянул на зло, рассматривая его преимущественно с точки зрения «слабости», «нечистоты» и «омрачения» сердца²¹⁹⁷, что прекрасно подтверждают и евангельские слова: «от сердца исходят помышления злые»: в то же время в нём кроется источник не только для злых помышлений, но и для всех порочных дел: «где сокровище ваше, сказано в евангелии, там будет и сердце ваше» (Mф.6:21).

Но самое главное возражение относится к тому, можно ли считать закон основания (principium individuationis) за источник зла, а с этим тесно связывается другой вопрос, – можем ли мы отрешиться от вышеименованного закона на любой стадии нашего развития умственного и морального? Если, по Шопен-

—280—

гауэру, закон основания составляет общее выражение всех априорных форм нашего сознания (времени, пространства и причинности), то, спрашивается, каким образом мы можем не следовать ему в каком угодно нашем естественном познании? Раз существует познание, оно должно иметь те или другие основания, – ложные или истинные – безразлично, но всё таки основания, на которые оно может опираться, а это приводит к тому, что закон основания, как форма познания, должен всегда и неизменно служить нам основой в нашем логическом мышлении: без него мы не можем ступить шагу во всём, что касается познания объективного порядка вещей. Но он необходим также и в приложении к человеческим поступкам, как основание, почему мы действуем в жизни так, а не иначе и, если без него немыслимо познание объективного мира вещей, то тем более не может быть мыслима всякая вообще разумная деятельность, потому что действовать разумно – значит действовать по закону основания, т. е. иметь в голове ясный, твёрдо обоснованный принцип наших действий. Правда, многие живут, не отдавая себе ясного отчёта в основаниях своих действий и руководясь чисто инстинктивными внушениями своего сердца, но здесь речь не о том, как бывает, а о том, что должно делать в тех случаях, когда является нужда осмыслить свою жизнь, понять её светлые и тёмные стороны и определить тот принцип, который мог бы послужить основанием для целей нравственно-разумной жизни. Правда, наконец, и то, что в самом законе основания нельзя найти того содержания, из которого черпается материал для разумно-духовной деятельности (ибо он по существу своему формален), но за то с помощью его мы можем ориентироваться в познании, почерпаемом из разных источников, и путём частных логических операций восходить к общим началам нашей деятельности и жизни, носящей нравственный характер, а это уже – немаловажная его заслуга. Если таково вообще значение закона основания в деле нравственной жизни, то неизвестно, почему у Шопенгауэра с представлением закона основания соединялось представление несомненного зла? Собственно говоря, как закон, или точ-

—281—

нее – как условие для правильного логического мышления, он не зло, а скорее благо, потому что если нельзя отрицать того, что злому человеку закон основания помогает быть злым, то ведь нельзя отвергать и того, что с помощью его совершается нередко переход от дурной жизни к нравственной, честной. Вот почему слышатся иногда такие слова: «Прежде я вёл дурную жизнь, потому что не понимал, что это дурно; теперь я это понимаю»; или: «я узнал, что основание, какое принял я для своей жизни, было ложно» и т. п. Едва ли кто стал бы отрицать, что в подобных случаях закон основания оказывает не малую долю своего содействия, потому что с помощью его разум решает, почему предшествующая жизнь была дурна и как нужно её исправить.

Тоже самое относится и к principio individuationis. Шопенгауэр придаёт особенное значение тому обстоятельству, что время и пространство суть то, от чего происходит множественность. Мысль эта показалась ему до того новой и оригинальной, что он постарался приложить её к сфере нравственных явлений, к объяснению существующего в мире зла.

Отчего происходит в мире зло?

Оттого, что воля посредством времени и пространства всюду является пред собой во множестве индивидуумов и, притом, в каждом индивидууме, как целая воля, или «само-в себе мира», след. как микрокосм, равный макрокосму. Оттого-то, замечает он, и происходит, что каждый в безграничном мире соделывает себя средоточием мира и своё собственное благополучие предпочитает всему другому, т. е. придерживается того образа мыслей, который составляет внутреннюю и сокровенную природу эгоизма.

Другими словами, зло происходит не от того, что человек злоупотребил данную от Бога свободу и соединил ложную любовь к миру с самолюбием в отчуждённости от Бога (что и составляет подлинный эгоизм), но от того, что он имел несчастие родиться, жить и мыслить в условиях времени и пространства, от которых однородное (воля) делается множественным и разнородным. Но тогда какой же смысл имеют слова: «по-

—282—

знание, следующее закону основания и объятое principio individuationis»? Причём тут вообще познание, если таков метафизический корень зла? – тем более, что, по словам самого Шопенгауэра, «воля есть первое и первобытное, познание только превзошло к проявлению воли, принадлежа ему как его орудие»²¹⁹⁸.

Если познание только «орудие воли», то следовало ли придавать ему такое значение, какое придавал ему Шопенгауэр в проявлениях зла? Познание, следующее закону основания и объятое principio individuationis – это, по воззрению его, значит: познание абсолютного различия между моим «я» и другими. Но мысль эта неверна уже в том отношении, что само по себе познание сходства или различия людей между собой оказывает мало влияния на жизнь, пока оно остаётся теоретической идеей, простым фактом мысли, и не получает себе поддержки в эгоистическом направлении воли и таковой же настроенности сердца. Вся сила этого познания, стало быть, – не в нём самом, а в настроении воли под влиянием греховных, эгоистических желаний. Следовательно, придавать какое-то особое, самостоятельное значение познанию в деле развития греховной жизни – нет основания. Очевидно, что и самая греховная жизнь побеждается не теоретическим только путём (прозрение эгоизма), а главным образом нравственно-практическим, – путём борьбы с греховными наклонностями и страстями при помощи благодати. – Если же Шопенгауэр настаивал на важности теоретически-познавательного элемента в развитии зла, то единственно (думается нам) для того, чтобы одному способу познания (следующему закону основания), от которого якобы происходит зло, противопоставит другой способ познания (прозрение principii individuationis), от которого, по нему, происходит истинная доброта настроения и всех благих чувств, т. е., другими словами, свести вопрос о зле с почвы нравственно-практической (на которой твёрдо стоит христианство), на почву чисто-теоретическую, отвлечённую и здесь, в этой умственной среде, поискать путей для избавления человечества от постигающих его зол.

—283—

Шопенгауэр, по-видимому, и сам сознавал шаткость этой почвы, иначе он не стал бы апеллировать к чувству совести в тех случаях, когда идёт речь о прозрении эгоизма. По его словам, как бы ни был зол человек, в глубине его сознания таится чувство, что такой порядок вещей – ненормален, что всякая жизнь, объятая principio individuationis, есть лишь явление, – «само же в себе дело обстоит иначе». Здесь уже выдвигается особый фактор познания зла, – внутренний, интуитивный, как сознание (чувство) ненормальности существования зла, или как чувство совести. Но если бы Шопенгауэр захотел последовательно довести свои мысли до конца, он должен бы был признать верность и того взгляда, по которому совесть включает в себя и практический монет стремления к идеалу святости и праведности, к освобождению себя от ненормальностей зла. У него же ничего этого нет. Вообще взгляды его на совесть довольно спутаны и неопределённы: – то он утверждает, что совесть есть сознание ненормальности жизни, объятой prinepio individuationis, как чувство, приуготовляющее раскаяние, в других случаях совесть – по нему – «всё совершеннее становящееся знакомство с самим собой, всё более и более пополняющийся протокол наших деяний». Только знакомство с собой – этого мало? В этом последнем определении проглядывает уже холодное, чисто-рассудочное отношение к деяниям и поступкам жизни; лучше всего это можно видеть в понимании Шопенгауэром чувства раскаяния.

Истинное раскаяние возможно только при полной уверенности в свободе воли и знании высших требований морального закона, т. е., с одной стороны, требуется знание закона, содержанием которого служит любовь к Богу в её единстве с мудростью и любовью к людям (Рим.13:8), с другой – уверенность в возможность изменения нашей воли совместным действием нашего самоопределения и воздействием божественной любви и воли (Ин.12:25; 2Кор.12:9). При этом условии раскаяние может быть глубоким и оказать плодотворное действие на жизнь в смысле отвращения человека от прежнего образа действий, даже отречения от злой воли с наме-

—284—

рением обратиться на новый путь жизни, противоположный первому. Шопенгауэр же старался доказать, что характер человека в течение всей его жизни остаётся одинаков, так что «как поступит он раз в одном случае, так всегда будет поступать и впредь» и что все вообще деяния человека запечатлены характером необходимости: «существенного и настоящего, чего я когда-то хотел, я должен и теперь хотеть, ибо я сам та воля, которая находится вне времени и пространства», – вот заключение, к которому приходит он. Что же останется тогда от идеи раскаяния? Простое, голое утверждение того, что в известных случаях «поступок выходит не вполне соответствующим воле» вследствие препятствия, какое воля находит себе в познании (безразлично каком), и что «исправленное познание» и есть раскаяние: не много же этим сказано, тем более, что, по Шопенгауэру, можно раскаиваться в поступках – «меньше эгоистических, чем свойственно моему характеру». Такое раскаяние, как видно, уже не заключает в себе ничего нравственного и возвышенного и более всего относится к подтверждению эгоистической воли, а не к отрицанию её.

По учению христианскому, главная наша обязанность, касающаяся личной морали, состоит в том, чтобы бороться с эгоизмом во всех формах и обнаружениях его. Вместе с тем указывается на высшее, нравственное назначение человека, состоящее в богоподобии. Высшее, нравственное назначение его обнаруживается не только в том, что он имеет душу, оживляемую духом, – этим царственным принципом в человеке, – но равным образом и в его телесности: органе речи, руке, основывающей царство культуры и осуществляющей, как благородные подвиги, так и преступления. Что каждый человек есть богоподобная индивидуальность, на это указывает способность к усовершенствованию, к духовному прогрессу и возрастанию в культуре, нравственности и религиозности, замечаемому даже у диких народов. Потому естественная, в опыте данная, индивидуальность только подкладка, для высшей жизни человека, для его вечной или существенной индивидуальности. Нравственность должна созреть и выработаться в течение всей этой временной жизни. Развитие

—285—

личности представляется, при этом, в качестве духовного процесса, в котором принимают участие различные способности: нравственная критика, способность свободного выбора между естественными предрасположениями ко греху и высшими нравственно-христианскими задачами и, наконец, полная преданность Христу и Его церкви, в духе живой веры и благочестия. Само собой разумеется, что для христианина, верующего, что только Христос есть хлеб жизни (Ин. 6:35), далеко не одно и то же: уничтожается ли со смертью личность, или имеет вечную продолжаемость, вечное бытие. Для него вопрос этот решён в христианском Откровении ясно и определённо и он с верой приемлет его, доказывая всеми своими делами и жизнью, что учение Откровения о будущей жизни не есть только предмет веры, но и постулят нравственно-практического сознания.

Что касается учения Шопенгауэра, то вопрос о продолжаемости личного бытия после смерти решается в нём отрицательно. В согласии с своими пантеистическими воззрениями, последний утверждает, что «индивидуум – только явление» и что он получает свою жизнь как подарок, исходит из ничего, терпит посредством смерти утрату такого подарка и возвращается в ничто. Бессмертна только природа, для которой индивидуум имеет значение по стольку, поскольку он способствует сохранению породы, но лишь только он послужил этой цели, – с той минуты гибель его уже определена и направляется на него самой природой. И так как человек сам природа и, притом, на высшей степени её самопознания, то он, по замечанию Шопенгауэра, имеет право утешиться в своей смерти или смерти друзей, оглянувшись на бессмертную жизнь природы, которая он сам, и твёрдо хранить в памяти, что «смерть есть сон, в котором индивидуальность забывается: всё же другое вновь пробуждается, или, лучше сказать, не засыпало»²¹⁹⁹.

—286—

Шопенгауэр забывает, что, при таком взгляде на индивидуальность человека, можно прийти к самым крайним и диким выводам и заключениям, как это и показала история развития греческих, философских школ – эпикурейской и киринейской. Если здесь нельзя отвергнуть того, что принцип атараксии, как высшей достижимой цели на земле, сложился на почве искания счастья, то, с другой стороны, такому представлению на жизненную цель много способствовал взгляд представителей означенных школ на человеческую индивидуальность в пантеистической окраске, – признание личности, как преходящего явления, до которого нет никакого дела абсолютному универсу природы. Конечным результатом этого было: полное охлаждение к общественным интересам жизни, изолированная жизнь индивидуума и стремление, состоявшее только в том, чтобы поддержать в себе душевное спокойствие, мир и радость замкнутой самой в себе жизни (атараксия). Едва ли кто стал бы доказывать, что такая жизнь может быть считаема соответствующей высшим моральным задачам.

В моральном отношении единственный исход пантеистических систем – не отрицание эгоизма, а скорее наоборот – самоподтверждение его.

Этой общей судьбы не избежал в своей «этике» и Спиноза²²⁰⁰, не смотря на серьёзное стремление этого философа сообщить своим взглядам строго-возвышенный, quasi-моральный характер.

Ту же участь разделяет и нравственная система Шопенгауэра. В самом деле, если признано, что всякий самому себе дан, как целая воля и целое представление,

—287—

а остальные индивидуумы даны ему только как его представления, с другой стороны – если признано, что индивидуум – только явление, что он исходит из ничего и возвращается в ничто, то зачем и по какому праву следует заботиться о подавлении в себе эгоизма, когда сама природа устроила так, что у каждого впереди всех других стоит его собственное благополучие (самосохранение) с полнейшим равнодушием к благополучию всех других? Не будет ли это нарушением закона природы и не пришлось бы поплатиться за это чем-нибудь худшим, как за всякое нарушение законов природы? Наконец, найдётся ли у нас силы, чтобы победить роковое влечение природы и поступать наперекор её основным, стихийным требованиям и, притом, во имя чего, какого положительного идеала, следовало бы предпринимать эту тяжёлую работу борьбы с эгоизмом, как основным влечением природы?

На все эти вопросы в системе Шопенгауэра нет удовлетворительного ответа.

Наоборот, серьёзно рассуждать о подавлении эгоизма можно только тогда, когда с понятием о высшем нравственном достоинстве личности соединяется представление о бытии в ней вечных норм и законов, на которых утверждается чистая, не-эгоистическая мораль, и о том высочайшем положительном идеале, во имя которого ведётся борьба с дурными наклонностями, с эгоизмом, вообще со всем, что носит на себе печать греха: без этого понятия всякие рассуждения о смысле борьбы с эгоизмом могут поселять в умах людей одни только недоразумения,

2). А между тем неверное понимание зла, совести и человеческой индивидуальности сильно, отразилось у Шопенгауэра и на понимании добра и состояния спасения; и, прежде всего, чрезвычайно трудно совместить психологически принцип доброго настроения с принципом спасения так, как он изложен в системе Шопенгауэра. В самом деле, чего может требовать от нас начало сострадания, как источника добрых настроений и дел? – по его же собственным словам, принятия участия «в страданиях других индивидуумов», как в своих собственных,

—288—

обнаружения полной готовности прийти на помощь. нуждающимся в поддержке и сочувствии и даже «пожертвовать собственным индивидуумом», коль скоро этим можно спасти чужих, –- а чего требует принцип спасения по Шопенгауэру? – отрицания и устранения всякого хотения и тем самым полного избавления от мира, коего всё бытие оказалось для нас страданием. Идеал спасения – достигнуть «полного нежелания». Как же это так: требуется принять участие в нуждах ближнего до полной готовности пожертвовать своим счастьем и спокойствием и в то же время ничего не хотеть? Разве нужды ближнего не пробуждают в нас тьму желаний и разве вообще страдание не возбуждает в нас стремление избавиться от него тем или иным путём? Отрицать активно-возбуждающую силу страдания – значит идти против очевидных фактов, между тем у Шопенгауэра на этой противопсихологической идее построена целая нравственная система, лишь единственно, как нам кажется, потому, чтобы отстоять принципы буддийской философии, основной темой которой служит мысль о «нирване», о ничто. Исполнения этого желания произвело в мыслях писателя страшную путаницу при понимании нравственных задач. Какой напр. пессимистической иронией звучат слова, которыми отрицается абсолютное благо и полнота нравственного удовлетворения. По Шопенгауэру, добром называется всё, что в каком- либо отношении отвечает стремлениям индивидуальной воли, след. оно по существу – относительно. Высшее благо «summum bonum» – противоречие, потому что воля столь же мало может посредством какого-либо удовлетворения перестать постоянно желать, как время кончиться или начаться: для неё не существует чего-либо, вполне и навсегда удовлетворяющего её стремление. «Она – бочка Данаид: для неё нет высшего блага, нет абсолютного блага, а есть только постоянно временное²²⁰¹». Итак, мы можем стараться осуществлять в жизни нравственные задачи и в то же время должны помнить, что для воли ни-

—289—

когда не может быть полного нравственного удовлетворения: «она – бочка Данаид²²⁰²», – можем заботиться о благе ближних и в то же время должны тихомолком иметь в виду, что добро есть то, что отвечает моим индивидуальным стремлениям (как будто зло не входит также в круг индивидуальных стремлений!), – можем стремиться к истинному «безволию», зная в то же время, что воля никогда не перестаёт желать (по Шопенгауэру, конечно, эгоистически желать). Но при таком понимании дела самоубийство – не лучший ли исход, как в конце концов и приходят к этому последовательные пессимисты (напр. Гартман)? Правда, Шопенгауэр не одобряет его на том основании, что самоубийца отрицает «только индивидуум, а не род». Странно, как он мог проглядеть то обстоятельство, что, ведь, сам-то он, при взгляде на добро, становится на индивидуалистическую точку зрения, с которой можно оправдать даже такое возмутительное явление, как самоубийство: какое дело до бытия целого (рода) тому, кто интересуется только личным благом, кто рассматривает добро лишь в его отношении к желающей воле, причём может, ведь, случиться, что она перестанет удовлетворяться тем, что предлагает ей жизнь, или то «временное», на которое ссылается Шопенгауэр? Если абсолютное благо отвергнуто, то не имеет ли право субъект отвергнуть и саму жизнь, не удовлетворяющую его индивидуальным стремлениям, тем более, что в этом-то и заключается счастье Нирваны – достигнуть такого «состояния, в котором не бывает четырёх вещей: рождения, старости, болезни и смерти?» О чём же тут толковать: не лучше ли поскорее избавиться от этого мира, чтобы достигнуть счастья Нирваны? Оно (это счастье) так заманчиво, а жизнь так убийственно плоха, как одно только стремление без конца, без надежды на конечное удовлетворение... И нужно предоставить миру идти своим путём по пословице: «чем хуже, тем лучше». Страдание... Зачем людей избавлять от него? Оно по крайней мере приближает «к добродетели и святости», оно делает то, что «чем более кто страдает, тем более и корень болезни истребляется». Но в таком случае и злодею полезно быть злодеем? По теории

—290—

Шопенгауэра – да, потому что чем больше злой индивидуум подтверждает себя до совершенного отрицания воли чужих индивидуумов, тем больший ужас испытывает он перед собственным поступком, – тот ужас, который содержит рядом с догадкой о ничтожности и призрачности principii individuationis познание собственной его воли, – силы, с которой он ухватился за жизнь, впился в неё... Он должен испытать страдание, чтобы «уничтожить разницу между возможностью и действительностью и превратить все теперь лишь познаваемые им мучения в ощущаемые». Выходит, таким образом, что и злодею полезно быть злодеем.

Те же странности (чтобы не сказать больше) замечаются у Шопенгауэра и в учении о сострадании.

По нему, для сострадания нужны способности и – прежде всего – а) способность «к страданию»: он говорит, что приманки надежды, ласки настоящего, сладость наслаждений, благосостояние, которое выпадает на нашу долю среди горя страдающего мира, обыкновенно привлекают нас к миру и скрепляют узы, но стоит только нам, «при тяжком испытании собственных страданий, или при живом познании чужих», узнать ничтожество и горечь жизни, и в нас появится желание полным и навсегда решённым отречением сокрушить «жало вожделений», запереть доступ всем страданиям, очиститься и освятиться. С этими проникнутыми глубоким лиризмом словами нельзя не согласиться, но далее он продолжает: «поэтому говорит и Иисус: «удобее есть велбуду сквозе иглины уши проити, неже богату в царствие Божие внити». Богатство служит обыкновенно препятствием (хотя и не всегда) к осуществлению идеала высшего нравственного совершенствования, но верно ли, что только собственное страдание может вызвать в нас сострадание, как источник добродетели? Счастье также отличается способностью к доброте и, пожалуй, даже в большей степени, чем страдание. В данном случае ошибка Шопенгауэра произошла оттого, что он рассматривал сострадание, как нравственный феномен (Urphaenomen), приобретаемый чисто-опытным путём (путём страдания), тогда как на самом деле оно имеет тесную связь со всей метафизической при-

—291—

родой человека, с присущим (имманентным) ей чувством доброты (или точнее – добра), как трансцедентальным основанием всех наших добрых настроений и чувств. На этом базисе возникают и развиваются все сложные настроения благожелательности и добросердечности. Страдания имеют условное значение; именно – они нужны и важны постольку, поскольку они способствуют укреплению в нас добра и разных высших религиозно-нравственных убеждений (напр. веры в промыслительную силу Божию, направляющую людей к сознанию вечности и пр.). В христианском, божественном Откровении встречается множество выражений, касающихся страданий, – «взятие и несение креста», страдание «ради правды», «ради Христа», по все эти испытания имеют глубокий смысл и отвечают высшим целям развития самопознания и сочувственного отношения к несчастиям ближних (1Петр.1:6 и дал. Пс.30:2. ср. Фил.4:11–13). «Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе», – всё, т. е. опасности путешествия, опасности «между лжебратиями», изнурительный труд, голод и жажду, – ради чего? По ответу Апостола: 1) «ради превосходства познания Христа Иисуса» и 2) ради тех новоизбранных членов Христовых, «для созидания» которых (а вместе с тем и всей церкви) он трудился. В этом смысле нельзя не признать за страданием глубокого смысла, как орудия для высших религиозно-нравственных, спасительных целей. Но что такое страдание по учению Шопенгауэра? Это – что-то роковое, лежащее в самой сущности вещей, стихийное, непреоборимое, без всякого отношения к какой-либо высшей цели нравственного бытия. Когда ты страдаешь, то не спрашивай, говорит он, «для чего» это и «зачем»: «отсутствие всякой цели, всякой границы, действительно составляет существо воли в самой себе, которая вся бесконечное стремление». Воля постоянно знает, чего она теперь, чего она здесь желает, но никогда не знает, чего она вообще желает. Всякий индивидуум, каждое человеческое лицо и течение его жизни есть только краткий сон бесконечного духа природы, постоянной воли к жизни, есть только мимолётный образ, который он, играя, рисует на своём бесконечном листе, – пространстве и времени,

—292—

и оставляет нетронутым в течение ничтожно-малого срока, затем стирает, чтобы дать место новым. Тем не менее за каждое из этих мимолётных изображений заплачено многими и глубокими страданиями и, наконец, долго страшившей, окончательно наступающей горькой смертью. Мир – только зеркало воли: и вся конечность, все страдания, все муки, которые в нём содержатся, принадлежат к выражению того, чего она хочет, – такова потому что она так хочет. Такое бессмысленное страдание, быть может, и вызовет в нас чувство сострадания к несчастиям ближних, но совсем не может служить удобной и подходящей почвой для развития в себе истинно-добродетельного характера, так как психологически нельзя допустить, чтобы отрицательная величина, – минус (страдание без цели и смысла) могла дать положительный результат в смысле богатства душевной жизни, как общего условия для проявления высших свойств добродетели; скорее наоборот – равнодушие к жизни, апатия и отчаяние, – вот что ожидает человека при таком взгляде на жизнь, или же забота о самосохранении, как единственной цели жизни, без ясного сознания высших целей бытия, без мысли о нравственном совершенствовании для блага своего и блага людей: пускай-де мир страдает, – ведь «воля разыгрывает великую трагедию и комедию на свой собственный счёт, и она же собственный свой зритель». Не думаем, чтобы такая идея была особенно плодотворна для гуманных целей доброты. Во-вторых (b), Шопенгауэр полагает, что развитию сострадательности и, вообще, доброты помогает способность «любви», как нравственной силы. Против этого ничего нельзя возразить, в особенности – если смотреть на эту любовь, как на общечеловеческую способность, проявления которой мы видим чуть не на каждом шагу, начиная с материнской, жертвующей собой, любви к детям и кончая более сложными актами самоотверженного человеколюбия. По-видимому, индивидуальный характер здесь не причём, так как потенция нравственной любви заложена Богом в каждой индивидуальности независимо от свойств её характера. На это указывает тот общеизвестный факт, что лица, явно обнаруживающие индивидуальное различие, способны

—293—

сходиться в одной какой-нибудь цели нравственного сотрудничества, как вида этой любви: разница эмпирических свойств характера нисколько, по-видимому, не мешает людям заботиться об осуществлении вечных потенций духа, заложенных в психическую природу человека в виде высших, идеальных стремлений. Пред этою силой любви смолкают нередко самые грубые и пошлые наклонности нашей эгоистической природы, как пред высшей силой, в жертву которой должны быть принесены низшие, животные влечения, всё равно – будем ли мы судить о господстве нравственной любви по отдельным, фактическим проявлениям её в нашей жизни, или по общему стремлению нашего духа к победе над низшими влечениями животной природы; важно здесь то, что такое стремление существует, как общечеловеческий факт. Но для Шопенгауэра признание этого факта было невыгодно в том отношении, что оно разбивает его теорию индивидуально-прирождённых влечений, по которой существенно основное, решительное значение в моральном и физическом отношении, принадлежит тому, что прирождённо, почему всякий есть то, что он есть, как бы «милостью Божией» (jure divino, Δείᾳ μοίρᾳ); индивидуальный характер – врождён: он не есть дело искусства, или подверженных случайности обстоятельств, но дело самой природы. Из сущности этого положения следует, говорит Шопенгауэр, то, что добродетели и пороки врождены. Того, кто эгоист, невозможно отговорить от самого эгоизма, от самой злобы, всё равно как кошку от её склонности к мышам. Учение может применить выбор средств, но не последних целей: их ставит себе всякая воля сообразно с своей индивидуальной природой. В таком случае, может быть, способность любви есть только исключение, а не общее правило? Шопенгауэр и не отрицает отдельных случаев проявления бескорыстного человеколюбия, но делает оговорку, что они принадлежат к неожиданным вещам, к редким исключениям». Стало быть, общим-то правилом является для человека не любовь, как морализирующая сила жизни, а эгоизм, которым мы все изобилуем и для прикрытия которого, как своей partie honteuse, изобрели вежливость, –

—294—

тот самый эгоизм, который проглядывает из-под всех наброшенных на него покровов по большей части в том, что в каждом, с кем мы сталкиваемся, мы как бы инстинктивно ищем прежде всего лишь возможного средства для какой-либо из наших, всегда многочисленных, целей. При всяком новом знакомстве, говорит Шопенгауэр, нашей первой мыслью большей частью бывает, не может ли человек быть нам чем-нибудь полезен; если нет, то для большинства, как скоро оно в том убеждается, он становится ничем. Искать во всяком другом средство для наших целей, – это, замечает он, почти свойственно природе человеческого взгляда, причём в состояниях злобы и жестокости человек возвышается до того, что чужое страдание не есть уже средство к достижению целей собственной воли, но само в себе цель. Но если сопоставить все эти идеи, разбросанные по разным местам сочинений Шопенгауэра, то следует по необходимости сделать тот вывод, что, вообще говоря, нет места состраданию ни в одном уголке человеческого сердца, потому что эгоизм – его основная стихия, управляющая поступками людей, и, во 2-х, «есть характеры, которые находят наслаждение, причиняя другому страдание» и, в 3-х, наконец, мы можем преобразовать только поведение, но не собственно хотение, которому только и подобает нравственная ценность. И выходит, таким образом, что сострадание есть исключение, на которое способны только очень и очень немногие натуры, одарённые добрым характером и действующие в силу свойств своей редкой доброты. Что это так, подтверждается следующими словами Шопенгауэра: «есть характеры, которые принимают к сердцу чужое страдание ближе, чем своё собственное, и потому приносят другим жертвы, от которых сами страдают больше, нежели страдал тот, кому они помогли. Где нужно помочь нескольким или даже многим, они в случае необходимости решаются на полное самопожертвование; таков Арнольд фон-Винкельрид»²²⁰³. Не слишком помогает возбуждению сострадания и само познание чужого «страдания, нужды, страха и скорби», по-

—295—

тому что по словам самого же Шопенгауэра, перевес «имеет влияние воли над влиянием познания», а не наоборот, так что если хотение моё развивается не в пользу человеколюбивых чувств, то абстрактное познание вместе с интуитивным не может препобедить то, что, по его теории, составляет центральный интерес жизни, т. е. сумму эгоистических влечений, направленных всегда на удовлетворение наших личных целей. Вообще, отвергнув альтруистический элемент человеческой природы, обнаруживающийся в благородных и человеколюбивых поступках, Шопенгауэр запутался в массе противоречий, из которых трудно было найти какой-либо выход.

Далее (с), Шопенгауэр полагает, что в возбуждении сострадания большую роль играет способность «фантазии», как такая психическая деятельность, с помощью которой мы чувствуем живее страдания других и бываем способны плакать над бедствиями их. Плач – признак известной доброты характера и, притом, обусловлен фантазией, «почему, говорит он, как жестокосердые, так и лишённые фантазии люди редко плачут». Дабы не поднимались в тебе ни ненависть к известному человеку, ни презрение, этого достигнешь никак не отыскиванием его мнимых достоинств, но наоборот, единственно став в положение сострадания к нему, т. е. опять таки в том случае, если имеешь способность к любви и можешь вообразить бедствие другого с помощью фантазии. Нехорошо здесь то, что прекрасная сама по себе мысль о сострадании, как источнике доброты, поставлена в зависимость от такого случайного и побочного фактора наших действий, как деятельность воображения (фантазии), степень живости и восприимчивости которой обусловливается всегда очень многими вещами, напр. тем, воспринимаем ли мы настоящее событие, или вспоминаем прошедшее, какими органами – зрением или слухом, или тем и другим вместе и, притом, в какой форме, – в форме ли конкретного представления фантазии, или в виде абстрактной идеи; всё это имеет своё значение и, притом, стоит в полной зависимости от врождённых качеств воспринимающего впечатления субъекта и от степени его ум-

—296—

ственного развития. Все эти обстоятельства, от которых зависит интенсивность сострадания, – и посему моральный характер поступка, – совершенно случайной природы и только в самой незначительной мере зависят от воли поступающего. Неверность этой точки зрения вытекает также и из того, что, при коллизии двух обязанностей, которые, по Шопенгауэру, могут возникать только из сострадания, слабейший мотив должен быть побеждён сильнейшим, но если последний мотив сострадания является таковым не из нравственных оснований, а в силу только случайных обстоятельств, то это уже будет противоречить нашим нравственным требованиям, по которым моральная ценность поступка определяется не случайными расположениями и настроениями действующего субъекта, а вечными и неизменными правилами (принципами), стоящими выше всего временно-аффективного, случайного и личного.

На основании этих разъяснений нетрудно угадать характерные черты той специфически-женской морали, которая имеет дело, главным образом, с чувством сострадания, без всякой другой высшей мотивировки. Шопенгауэр напр. утверждает, что женщины более способны к состраданию, чем мужчины, но обыкновенно уступают им в добродетели справедливости, а следовательно, и в честности и совестливости; потому-то несправедливость и фальшивость – самые обыкновенные их пороки, а ложь – свойственный им элемент. Почему же так? Это объясняется тем, отвечает он, что «только наглядное, настоящее, непосредственно реальное имеет для них истинное значение; всё же отдалённое, познаваемое только посредством понятий, отсутствующее, прошедшее, будущее, для них не вполне понятно». Но не тоже ли самое следует сказать о психологической природе сострадания, пред судом которого всегда присутствующее имеет больше привилегий, чем отсутствующее, настоящее – больше прав сравнительно с прошедшим и будущим по влиянию представляющей деятельности фантазии? В таком разе может, пожалуй, случиться, что мы окажем полное внимание и сочувствие лицу, которое сумеет раскрыть пред нами свои муки и страдания, и не обратим никакого внимания на страдание более сильное, более тяжкое, но зато

—297—

тщательно скрываемое, потому что всё зависит от того, насколько возбуждён аффект сострадания чувственными, конкретно-живыми представлениями. В сфере такой комбинации наших представлений и чувств мы можем дойти до положительной несправедливости в своих симпатиях и антипатиях к другим и стать под охрану антиморальных побуждений, о которые должна разбиться истинная мораль. Недаром и Шопенгауэр провозгласил, что «без твёрдо усвоенных принципов мы не могли бы противостоять антиморальным побуждениям, когда последние доведены были бы внешними впечатлениями до состояния аффектов». Область аффекта показалась ему до такой степени шаткой, непрочной, что он постарался «главной» и «подлинной» добродетелью (Cardinaltugend) счесть справедливость, главный принцип которой – уважение прав других, и отнести её к «мужской добродетели», равно как человеколюбие – к «женской». Вот как скоро забываются излюбленные мысли!..

Замечательно, что даже и здесь, в учении о сострадании, Шопенгауэр не покидает той почвы индивидуализма, на которой он остановился при определении блага, а именно – анализируя психологически настроение плача, он рассуждает: когда нас побуждает к плачу не собственное, а чужое страдание, то это происходит так, что мы в воображении живо становимся на место страждущего, или же в его судьбе видим жребий всего человечества и, следовательно, прежде всего наш собственный, и таким образом далёкой околицей опять-таки плачем над самими собой, чувствуем к самим себе сострадание». В большинстве случаев бывает, конечно, так, по этим не исключается возможность такого высокого подъёма нравственного и религиозного чувства, при котором сострадание, обращённое к самому себе, заканчивается словами: «благодарю Бога моего» (Рим.7:24–5), – возможность таких слёз, о которых можно сказать: «любовь не ищет своего» (Иисус Христос – Лк.22:41–44), или у ап. Павла (Рим.9:2–3) мы читаем поразительные слова: «Я желал бы сам быть отлучённым от Христа за братьев моих, родных мне по плоти»; – здесь видна любовь, в которой индивидуальный интерес совершенно

—298—

исчезает вопреки стараниям Шопенгауэра доказать, что личный интерес составляет основную пружину человеческих действий (даже и моральных?). А если так, то зачем было утверждать (как утверждает он), что отсутствие эгоизма (Die Abwesenheit aller egoistischen Motivation) есть критерий, которым определяется нравственная ценность поступка? Что-нибудь одно: или совсем нет нравственных деяний без эгоистической мотивации, или таковые есть, но в таком случае нужно было поискать другого источника для наших нравственных деяний помимо идеи личного интереса, а не настаивать на этой последней мысли. Наконец, если мы забудем нравственные блуждания философа во всём, что касается основ морали, и обратим внимание на проявление чувства сострадания с его психологической стороны, то и в этом отношении обнаруживается слабость философской концепции рассматриваемого автора; ибо, при точном анализе и сопоставлении идей, положенных в основу нравственной системы Шопенгауэра, получится следующее: 1) чувство сострадания побуждает нас жить в мире дружественных отношений, всеми мерами способствовать физическому и нравственному благосостоянию людей, словом – принимать деятельное участие в судьбах человечества, делить его радости и горе, т. е. жить в полном смысле этого слова, и 2) кто хочет спастись, тот должен почувствовать отвращение к этому миру, – «к зерну и сущности его, – быть равнодушным ко всем вещам, ничем не трогаться, ничем не волноваться, подавить в себе всякое и всяческое хотение (даже и хотение добра?), за исключением одного – поскорее превратиться в ничто: «когда мы более не видим воли в этом зеркале (мире), то тщетно жалуемся и спрашиваем, куда она делась, так как у неё уже нет никакого «где и когда», она потерялась в ничто». Нет воли: нет представления, нет мира. Пред нами, конечно, остаётся одно ничто.

Два психологические положения – настолько существенно различны, что примирить их невозможно. Одно (сострадание) относится к сфере подтверждения воли, другое (спасение) – к сфере её отрицания; её совершенной отмены: что же может служить соединительным звеном между

—299—

этими двумя, диаметрально-противоположными, психическими состояниями?

Феномен, в котором обнаруживается этот переход от одного психического состояния к другому, есть, по словам Шопенгауэра, аскетизм. Аскет не ограничивается тем, что любит других, а в нём возникает отвращение к воле жизни, – «к зерну и сущности» того мира, который признан им в высшей степени несчастным. Испытывая такое настроение, он перестаёт чего-либо хотеть, остерегается прилепить свою волю к чему-нибудь и старается утвердить в себе величайшее равнодушие ко всем вещам, не исключая своего тела, которое он уличает во лжи. В силу этого, замечает Шопенгауэр, истинное спасение, избавление от жизни и страдания, без полного отрицания воли немыслимо.

Любить других и – быть равнодушным ко всему – это по меньшей мере странно. Но, самое главное, ценность аскетических подвигов обусловливается тем, ради какой цели они предпринимаются. Если эта цель сводится к тому только, чтобы достигнуть полного безжелания, то заслуга их, конечно, не велика. Можно сколько угодно заботиться о подавлении в себе всяческого хотения, но всё это имеет чисто-личный, субъективный характер и лишено высшей, всеозаряющей идеи, сообщающей поступкам этого рода глубочайший смысл и высшую, абсолютную ценность. Заметим, что по христианскому учению аскетизм в обширном смысле состоит в том, чтобы каждому христианину во всяком положении жить как рабу Господню и, через это отношение, развивать в себе отношение сыновства, или точнее – проявлять любовь к Богу во Христе Иисусе, и к людям, как царству Христа, и истинную любовь к себе, как члену царства Христова, в тех самых моментах, в каких проявлялась эта любовь у Богочеловека Христа, то как смирение, нравственная чистота и независимость от мирских почестей (1Кор.4:3), та как верность Богу, обнаруживающаяся в выносливости и терпении (Mф.10:22), через которые вместе с миром и радостью в Боге осуществляется христианская свобода (Фил.3:12). Здесь, правда, есть отказ, отречение от воли, но – какой? – злой, эгоистической, преданной похоти плоти и очес и

—300—

гордости житейской, во имя чего? – Во имя любви Бога, людей и истинной любви к себе вместе с идеалом высшей нравственной свободы. Здесь отвергается не сама воля, а её злые дела, которые, как болезненные наросты, налегают на душу и мешают ей развиваться в духе истины и правды, но зато воля, возрождённая «свыше», вновь подтверждает себя, только со стороны высшей, идеальнейшей, включая сюда и всю остальную область нравственно-безукоризненных влечений, не имеющих прямого отношения к морали (таковы напр. стремления художественные, научно-интеллектуальные).

3). О возрождении свыше упоминает и Шопенгауэр, но далеко не в христианском смысле. По нему, оно есть самоотменение воли, исходящее из познания. В другом месте он говорит яснее, что самая высшая ступень прозрения principii individuationis есть мистицизм, т. е. сознание тождественности собственного существа с существом всех вещей. На этом основании можно с правом сказать, что это-то и есть возрождение: таким образом, возродиться, по Шопенгауэру, значит достигнуть высшей степени прозрения тождественности своего я с существом всех вещей. При этом он замечает, что происходит оно в человеке «из глубочайшего отношения познания к хотению; находит, поэтому, вдруг и как бы налетает извне».

В чём же состоит дальнейшая жизнь возрождённого этим прозрением субъекта?

По учению Откровения и христианской церкви, после возрождения лица в таинствах крещения и миропомазания в церкви Христовой, дальнейшая жизнь его состоит в усвояющем восприятии благодати Божией через веру и личную работу духа, покоящуюся на свободной воле, в праведном следовании Иисусу Христу, как Спасителю мира (Ин.15:1–4; 16:7), и в пользовании благодатными средствами, установленными церковью для развития жизни веры, особенность которой состоит в том, что она (вера) есть откровение и явление спасающей благодати Божией во Христе для всех людей; для восприятия её нужна свободная самопреданность воли и отвержение эгоистического разума в пользу категории всеобщего сознания Бога. По Шопен-

—301—

гауэру же, наоборот, дальнейшая жизнь возрождённого субъекта состоит в том, чтобы отменить самую личность, – не эгоистический разум, а целую личность: «спасение, говорит он, совершенно чуждо нашей личности и указывает на необходимое для спасения отрицание и отмену именно этой личности». Об активной свободе не может быть и речи. Нет воли: нет представления, нет мира. Пред нами остаётся одно ничто. Однако, если бы кто пожелал узнать, что это за состояние, следующее за совершенным отрицанием воли, то «нам, говорит он, не оставалось бы ничего другого, как указать на то состояние, которое испытали все, достигнувшие совершенного отрицания воли, и которое обозначают именами экстаза, восторга²²⁰⁴, просветления, единения с Богом и т. д.». Это, конечно, мистика, но довольно своеобразная, расплывчатая, без определённого объекта, – без веры в Божество и внутренней самодеятельности экстазирующего субъекта.

Между тем, несколькими страницами назад Шопенгауэр прямо объявляет, что это-то отрицание хотения, или совершенная отмена воли и есть «вступление в свободу». По-видимому, следовало бы ожидать, что воля, вступивши в свободу, проявит величайшую деятельность (активность) в осуществлении нравственного идеала, так как она теперь уже ничем эгоистически-дурным не связана, не стеснена, а у него выходит наоборот, – что «воля не свободна, а первобытно подчинена наклонности ко злу» и что только вера спасает «без всякого содействия» с нашей стороны (вера, т. е. прозрение principii individuationis). Воля, с отменой всякого хотения, вступает в свободу, как чистую и совершенную активность и – воля несвободна, не в состоянии проявить никакой самодеятельности в деле нашего спасения?! Согласно основной тенденции Шопенгауэра считать сознание свободы призраком²²⁰⁵, мы имеем полное право утверждать, что, по нему, воля несвободна; но тогда незачем было ему высказывать мысль, что совершенная отмена воли есть вступление в свободу, что необходимость – царство природы; свобода – царство благодати.

—302—

Очевидно, что здесь подразумевается не индивидуальная свобода, которую он отвергает, а свобода, как действие универсальной воли, совершающей дело спасения независимо от человеческой воли. Вот почему Шопенгауэр и настаивает на том, что самоотменение воли происходит вдруг и «как бы налетает извне». Но тогда что же это за спасение? Человек не может ничего предпринять от себя; он должен постоянно находиться в каком-то выжидательном состоянии, пока-то универсальная воля осенит его глубочайшим прозрением. Наконец, акт этот совершился; вследствие действия прозрения, или, что тоже по Шопенгауэру, благодати существо человека преобразовывается: он как бы стал новым человеком; состояние экстаза, восторга даёт ему возможность понять, что возрождение совершилось. Что же дальше? Может ли возрождённый человек усвоить себе самодеятельно результаты влияния универсальной воли и путём свободного самоопределения начать новую жизнь в духе этого влияния? Нисколько: «вера происходит не из намерения или свободной воли, а из действия благодати, без нашего содействия сходящей на нас как бы извне», – вот ответ. Остаётся предположить, что человек является игрушкой этой воли, которая может делать с ним, что хочет, а то, какова эта воля но своей природе, можно видеть из следующих слов: «отсутствие всякой цели, всякой границы, подлинно составляет существо воли в самой себе, которая вся бесконечное стремление». Ничего высокого, нравственного, в этом влиянии нет и не может быть; никакого нравственного общения между человеком и этой мировой волей нет и не может быть, потому что это – сила безличная, которая, объективируясь на разных ступенях неорганической и органической природы, высказывается как «слепое влечение и бессознательное стремление» . Во всех этих интерпретациях общемировой и человеческой жизни проглядывает пантеистический фатализм, подкрашенный нездоровым, расплывчатым мистицизмом, потому что состояние экстаза, восторга, не имеющее определённого объекта и не опосредствованное нравственной работой духа легко переходит в мистический бред, галлюцинацию. Тут нет ничего общего и с мистицизмом

—303—

христианской религии, по учению которой личный Бог возрождает и освящает человека при свободном стремлении последнего к спасению и не с тем, конечно, чтобы личность теряла свою самобытность, но, наоборот, с тем и для того, чтобы она всесторонне развивалась в общении с Триединым Богом до бесконечного совершенства, – с полным сознанием, с непременной нравственной работой лично-живого духа (Лук.15:18. Ин.15:1–4; 16:7. Деян.20:28. 1Петр.1:24. Ин.7:38. 1Кор.5:7 и др.).

После этого нужно только удивляться тому, что Шопенгауэр воспользовался терминологией христианского богословия для проведения в людское сознание таких идей, которые не только не имеют ничего общего с учением христианской религии, но диаметрально-противоположны ему, как идеи, имеющие разрушительное влияние на мораль вообще, в частности – на учение христианской веры: делалось это, думается нам, для вящщего усиления впечатления, для большей убедительности, что вот-де и христианство учит так, как учил Артур Шопенгауэр, хотя оно учит и совершенно иначе.

В самом деле, то, как смотрит Шопенгауэр на религию и культ, видно из следующего места: «оно (богослужение) есть выражение и симптом двойной потребности человека, частью в помощи и покровительстве, и частью в занятии и времяпрепровождении, и хотя оно часто прямо противодействует первой потребности, так как, при случайных невзгодах и опасностях, вместо их устранения тратятся драгоценное время и силы на бесполезные молитвы и жертвоприношения; зато второй потребности оно лучше служит фантастической беседой с вымышленным духовным миром, и в этом заключается значительная выгода всех предрассудков». Комментарии тут излишни; всё очень ясно. Нет Бога, нет духовного мира; религия – предрассудок.

Мы рассмотрели обозначенный темой вопрос. Из этого рассмотрения можно было видеть, к каким крайним выводам пришёл Шопенгауэр в решении капитальнейших вопросов морали. В учении о добре, например, он является индивидуалистом, так как, по нему, и

—304—

само благо состоит в том, что имеет отношение к моей желающей воле, а в учении о спасении он переходит в другую крайность – в пантеистический мистицизм, в котором личность совершенно исчезает, теряет всякую самобытность, всякое проявление жизни и деятельности. Его альтернатива была такова: или утверждение воли жизни, а с тем вместе грех и страдание, или отрицание воли жизни, а с ним – святость и блаженство. Как будто, скажем мы словами Фрауенштедта, нельзя – утверждая временное, не терять при этом вечного? Разве невозможно соединить небесное с земным так, чтобы и то и другое нашло истинное себе оправдание? Мне думается, пишет он, что дело совсем не в том, чтобы или утверждать жизнь, или отрицать её, но правильным образом утверждать и отрицать, т. е. утверждать настолько, насколько она совместима с справедливостью и добродетелью, и отрицать, поскольку она им противоречит. Общая почва, на которой воззрения Шопенгауэра пышно расцвели, – отрицание высшего нравственного достоинства человека, отрицание индивидуальной свободы в пользу вечности и свободы всеединого, или, что тоже, универсальной воли самой в себе, и неверие в Бога, как личное Существо. Одно другого стоит – и трудно судить, что больше всего влияло на создание нравственной системы философа-пессимиста, – неправильное ли освещение антропологических вопросов, или разъедающие душу – скептицизм и неверие в высший, сверхъестественный мир. Оставалась одна страшная, безысходная тоска, убийственная скука, на которую так часто жаловался Шопенгауэр в своих сочинениях. Этим он бессознательно высказал ту великую истину, что без веры в Святое Божество, без высшего религиозно-нравственного идеала добра жизнь превращается во что-то тоскливое, нерадостное и – имя такой жизни – «ничто». Может быть, всё это объясняется какими-нибудь личными причинами, – душевно-телесным нездоровьем, разными житейскими неудачами и огорчениями? Может быть, но несомненно также и то, что всякая мораль, построенная на принципах отрицания Божества и высшего абсолютного идеала добра, должна быть уподоблена той бесплодной смоковнице, которой И. Христос сказал: «да николиже от тебе плода будет во веки» (Мф.21:19).

Ив. Розанов

—305—

Глубочайший интерес к православному миссионерскому делу, пробуждённый недавним празднованием столетия американской православной миссии и изданием Валаамского монастыря²²⁰⁶ обязывает лица и учреждения к опубликованию всякого рода документов, проливающих свет на обстановку деятельности свято почивших тружеников этого святого и славного дела во имя Христа. Это обязательство – высокой нравственной цены: здесь на первом плане не простой интерес точной исторической истины, но уплата долга на наследника – потомства своему, уже почившему завещателю. Последнего уже нет в среде живых, по результаты его подвига наше церковно-национальное достояние, которым мы обладаем в качестве законных наследников и которым – по-человечески говоря – можем хвалиться. Но и удовлетворения простого долга признательности здесь мало. Завещателя уже не может радовать и тем паче ни мало пользовать выражение этой признательности, не говоря уже о том, что никакая форма выражения признательности не будет соответствовать величине оставленного и завещанного дара. Здесь дело идёт не о завещателе, не об интересах его, а о нравственной репутации его наследников: ибо умолчание их в этом отношении равносильно сокрытию истины, и при

—306—

том какой истины? – Сокрытию дел Божиих, в целокупно самоотверженной деятельности Христовых благовестников явленных. Та сила веры, та твёрдость терпения, та безграничная самоотверженность любви православных благовестников к таким народцам, как Алеуты, Колоши или Якуты – что иное, как не дело Божие, являемое и в наш век в людях?

Во исполнение этого нравственного долга Редакция Богословского Вестника здесь печатает имеющиеся в её распоряжении три письма А. Н. Муравьева к Преосвященному Иннокентию, архиепископу Камчатскому (впоследствии митрополиту Московскому).

Заслуживает особенного внимания первое из этих писем. Оно показывает, как легко и человеку, более или менее достаточно осведомлённому с положением миссионерского дела, впасть в заблуждение относительно всей тяжести крестного подвига, который подъемлет преданный всей душой своему высокому призванию православный миссионер. Святитель Иннокентий был по отношению к Якутам, Колошам и Алеутам не только миссионером и архиереем, но и их нянькой, как называл себя знаменитый валаамский монах Герман, просветитель Алеутов. – Это письмо показывает – далее – как естественно самоотверженному деятелю в положении святителя Иннокентия подпасть укоризне за дело святой ревности даже от друзей своих потому именно, что эта ревность далеко превосходит веру обычного, рядового благочестия, представителем которого является в своём письме А. Н. Муравьев.

«Ты убо злопостражди, дело благовестника сотвори (2Тим.4–5) – вот что мог привести себе на память святитель Иннокентий, прочитав это письмо своего благочестивого друга!

Преосвященнейший Владыко!

Отрадно, но вместе и грустно было мне получить последнее письмо Ваше, в котором Вы излагаете подробно тягостное положение Ваше и беспомощность на истинно-Апостольском пути Вашем; но не взывал ли и сам Апостол языков: «беды в реках, беды от разбойник,

—307—

беды от сродник, беды от язык, беды в градех, беды в пустынях, беды в морях, беды в лжебратии». Это однако не препятствовало ему действовать и Господь увенчал успехом дело его проповеди, как венчает и Ваше, и судя по собственному Вашему отчёту, христианство распространяется в пределах Азии и Америки вверенных Вашему пастырскому надзору, и справедливо заключаете Вы Ваш отчёт такими словами: «без сомнения нам только кажется, что при больших средствах было бы более успеха; если бы пришло время обращения для всех, то послал бы Господь и многих делателей, а потому теперь нам остаётся только молить Его о том и действовать по колико возможно». Итак, позвольте мне утешить Вас собственными Вашими словами и примером Апостола, умоляя Вас не предаваться духу уныния, ибо довлеет Вам, как и для св. Павла, данная Вам от Бога благодать.

Вы просите моих советов: итак, позвольте сказать Вам откровенно то, что у меня на сердце; вникнем обстоятельнее в положение Ваше и Вашей паствы, чтобы придумать, как успешнее действовать в будущем. Вы сетуете на равнодушие – к Вашему делу и молчание: оно действительно прискорбно и останется на совести действующих таким образом; но не требуйте и чрезвычайного рвения в деле заочном и весьма отдалённом. Знаю по собственному опыту, что доколе не посетил я Грузии и Востока, все тамошние церковные вопросы, даже самые жизненные, менее меня занимали при всём моём усердии, потому что я не понимал истинных его нужд. Так, например много идёт милостыни на Афон, но надобно изучить весь внутренний быт Св. Горы, чтобы знать кому помочь и принести пользу; так и в Палестине, так и в Америке. Но вы можете сказать мне: дайте нам только эту милостыню и людей, а мы уже сами распорядимся; но дающим Вам немногое кажется, что они дают уже весьма много, как например 20:000 сер. на всю епархию Вашу, ибо она издали представляется вся одним пунктом. Это как пятна на луне, мало приметные с земли. По прежним опытам и соображениям надобно Вам искать других средств для достижения своей цели, и эти

—308—

средства должны быть необходимо к Вам ближе, даже у Вас самих; дальние же пособия должны только при случае приходить к Вам, а возлагать на них главные Ваши надежды – непрочно.

Теперь, при перенесении Вашей кафедры из Америки в Азию, совершенно изменяется основание Ваших действий и вместе с тем расширяется возможность действовать присоединением к Вам Якутской области. Я полагаю, что действительно было полезно основать на время кафедру в Америке, дабы оживить этот край, и Вы уже достигли сей цели, а теперь весьма благоразумно и спасительно для Вашей паствы жительство Ваше в Азии: посему многие требования Ваши и нужды сами собой изменились. Вам необходимы миссионеры и деньги: и так рассудим о сих двух предметах. Прежде всего вспомните, что Вы действуете апостольски, а не в качестве только Епархиального Архиерея, ибо ни один из них не мог бы подражать Вам в путях Ваших; следственно тут должны быть и другие начала. Как Вы думаете: Епископы, заброшенные в первые века христианства в Индию и Абиссинию и в другие отдалённые от тогдашнего церковного мира места, имели ли возможность прибегать непрестанно за советами и пособием в Константинополь или Антиохию и Александрию? Нет, они действовали своими средствами, как отдельные Католикосы, находясь только в духовном общении с первенствующими кафедрами; а ежели бы от них ожидали они ежегодно пособий и указаний, то дело проповеди остановилось бы по недостатку сообщений, что и у Вас повторяется, в Ваших пустынях моря и земли на 13:000 верстах Вашей Епархии.

Спросите, как же добыть эти средства? – «Пастырским благоразумием», как я часто слыхал от покойного митрополита Серафима, разрешающего таким образом трудные вопросы Архиереев Святейшему Синоду; ответ лёгкий, хотя исполнение трудно. Вы просите миссионеров и удивляетесь, что Вам их не посылают, а только разрешают прочим Архиереям отпускать к Вам кого угодно своими средствами. На первый взгляд это кажется жестоко, но в сущности едва ли может быть иначе. – Скажите, кто Вас самих послал в Америку? не собственная ли

—309—

Ваша ревность? Иначе бы Вы ничего не произвели; неуспех первой миссии минувшего столетия свидетельствует, что только таким образом можно что-либо сделать. Спрошу опять, многие ли из взятых Вами или присланных после из России миссионеров удались, несмотря на то, что Вы почти сами их избирали и убеждали? – Пропаганды, Вы знаете, у нас пет; миссионеры не образуются, а сами собой родятся; приходящие же к Вам, из каких-либо видов или с неведением того, что их ожидает, скоро остывают. Надобно искать своих, сродных для края, как Вы это прекрасно придумали для обращения Колош, покупкой двух колгов или рабов их, да и Вы сами скоро уже ожидаете хотя и малых плодов от Семинарии Вашей. Пождите ещё мало и жатели для жатвы будут, более прочные, нежели пришельцы. Вы сетуете, что нет миссионера в Нушагагской миссии; чем же не миссионер дьячок Шишкин, который в отсутствии священника и учит и крестит? Неужели пришлец, без опытности и языка, будет его усерднее и полезнее? Отчего не рукоположить его во священника? Если он и не женат, то Вы знаете, что по правилам соборным и по недавнему примеру присоединённых из унии это не может служить препоной, особенно в обстоятельствах столь крайних. Вот Вам и готовый природный миссионер, а быть может Вы можете найти столь же усердных из диаконов и дьячков, доколе не созреют Ваши семинарские юноши. Теперь, вероятно, у Вас можно найти и в Якутске одного или двух делателей, хотя, быть может, и несовершенных; но знаете ли что говорит одна весьма правдивая пословица на французском языке: «лучшее есть враг хорошего»; действительно в ожидании сего лучшего не надобно отлагать и того, что хорошо.

С переведением семинарии из Америки в Азию, Вы сами пишете, что откроется возможность священнослужителям Ситхи проповедовать у Колош: и так вот ещё одна миссия выполнится, а между тем Вы можете просить помощи у ближайших Преосвященных Иркутского и Томского, как это бывало прежде и откуда легче вызвать людей. Вы сетуете, что Вам доселе не присылают Ректора. Ах Владыко Святый! подумайте о чём Вы се-

—310—

туете. Уверены ли Вы в хорошем выборе сего Ректора, при всей даже благонамеренности избрать для Вас хорошего? А при нынешних отношениях ректора к духовно-учебному управлению, он станет почти рядом с Вами и если не вполне будет разделять Ваш образ мыслей, то из помощника может сделаться Вам препятствием. Привыкши к совершенно иному образу жизни, к школьному взгляду на предметы и чрезвычайной формальности, он может не понять апостольских форм Вашего управления, и разногласие между Вами может быть вредно для Вашей паствы; да и какой Архимандрит пойдёт охотно в Ваши пустыни, кроме разве Герасима? а неволей что и ходить. Без Епископа не могло никогда обходиться рождающееся христианство, но без ректоров Семинарии обходились, и Вы сами говорите, что у Вас поучают простым словом дьяконы и дьячки, без всяких учёных форм; не изменяйте сего порядка, при котором Ваша паства растёт.

Теперь поговорим и о другом, столь же жизненном для Вас вопросе, о деньгах. Не смотря на Ваши просьбы Вам не посылают никаких вспоможений, кроме назначенных уже окладов; такое равнодушие весьма грустно. Но неужели Вы думаете, что тот, кто ходатайствовал для Вас о сане Архиепископа, о присоединении к Вашей Епархии Якутской Области и перенесении Вашей кафедры из Америки в Азию, не будет иметь довольно ревности или уверенности, чтобы испросить какие-либо 2000 р. сер. к получаемой Вами тысяче, для того, чтобы сравнять Вашу необъятную Епархию, в двух частях мира, с нашими внутренними и особенно западными, которые недавно наделены окладами. Хотя и не делают новых штатов, как Вам пишут, исключая одного Рижского, только что устроенного; но весьма часто, по прошению самих преосвященных, прибавляют им оклады. Нужен только случай, а этот случай для Вас есть Генерал-Губернатор, искренно Вас уважающий и знающий, что Вас уважают в столице. Напишите ему краткое письмо о собственных Ваших нуждах и необходимых пособиях для некоторых миссий, без чего дело проповеди может остановиться и даже устраниться благая цель учреждения Епархии в краю от-

—311—

далённом, и без сомнения он испросит Всемилостивейшее повеление удовлетворит всем сим необходимым нуждам без всякого замедления со стороны духовного начальства; опишите только кратко и самое необходимое.

Не сомневайтесь также, что по его усердию к пользе духовной вверенного ему края, одно его слово к богатым золотопромышленникам и к благочестивому купечеству Восточной Сибири, конечно подвигнет, их составить какой-либо небольшой капитал для дела миссии, который дополнит или заменит Вам пособие Компании Американской или хотя временно поможет Вам поддержать старые миссии и устроить новые там, где они необходимы, о чём, конечно, Вы можете найти у него лучший и ближайший совет. Справедливо, чтобы каждый человек и даже край сам о себе заботился; следственно как Американская Компания озаботилась в своё время о средствах устроить миссию в её пределах, так и Восточной Сибири нельзя быть равнодушной к делу духовного её просвещения и ожидать пособия издали.

Вот то, что имел сказать Вам в простоте сердца, руководствуясь древними образцами христианства, которые недавно опять видел на Востоке и особенно в Епархии благословившего Вас блаженного Патриарха Антиохийского Мефодия, который в течении 27 лет пасторски подвизался на своём трудном поприще без всякой помощи и даже при постоянном угнетении от Магометан, посреди войн и грабежей; у нас же, благодарение Богу, все наслаждаются миром и покровительством местных властей. «Тем же убо толик имуще облежащ нас облак свидетелей, терпением да течем на предлежащий нам подвиг, взирающе на Начальника Веры и совершителя Иисуса»²²⁰⁷.

Поручая себя святым молитвам Вашим, остаюсь с искреннею любовью и душевным уважением.

М.

5 окт. 1851 г.

—312—

Преосвященнейший Владыко!

Поспешаю отвечать на благосклонное письмо Ваше и удовлетворить по мере возможности вопросам Вашим, дабы принести хоть некое утешение посреди обуревающих Вас забот. Повторяю опять: «беды от сродник» – сказанное Апостолом, и прошу Вас не унывать духом, оттого что не скоро исполняются благие предположения Ваши. По крайней мере, не должно ли Вас успокаивать то, что с Вашей стороны все сделано и даже более не-

—313—

жели сколько можно было ожидать, а прежде Вас и этого не было. Ведь поле Божие и по Его воле посылаются делатели или сокращается рука их.

По слухам до меня дошедшим, кажется, ещё не скоро Вы получите весть о присоединении Якутска к Епархии Вашей, потому что об этом в числе прочих соображений послан был запрос Преосвященному Иркутскому, хотя и согласны на самое присоединение; – скоро ли же это будет приведено в исполнение формальное? – Кажется о крещении Гиляков не получите желанного отзыва. Конечно, Епископ всегда и везде распространять может христианство, но весьма естественно, что по его сомнению и другие издали могут усомниться; если же однажды уже было спрошено, то необходимо ждать отзыва.

Грустно мне было читать о скудости священников Якутской области и о малой надежде на готовящихся к этому сану; но как Вы весьма справедливо замечаете, что необходимо перевести Богослужебные книги на язык Якутский, то поручите кому-либо из опытных заняться этим переводом, разумеется, самых необходимых только, и таким образом выиграется время до Вашего возвращения в Якутск. Если же находите нужным съездить летом в Америку, то и это будет сопряжено с большой пользой для того края, где Вы окончательно устроите дела, прежде совершенного перенесения кафедры Вашей в Азию. Слышал я, что прошедшим летом отправлены были к Вам отсюда два миссионера в Америку и часть требуемых Вами денег; но это не должно Вас останавливать рукоположить ревностного Шишкина, ибо поверьте, что никогда кто-либо из приезжих не будет лучше опытного местного человека. Жаль, что оскудевают вклады церковные и свечные сборы, но так как Николай Николаевич обещал Вам позаботиться о сборе пособия, то этот источник может заменить Вам оскудение прежнего, и так и в этом случае не должно унывать.

О замечаниях насчёт итогов нечего и говорить. Кто не имеет такого рода мелких огорчений, неприметных посреди обширной деятельности христианской, которой благословил Вас Бог. Идите только вперёд, не озираясь и не обращая внимания на человеческое; Господь же даст

—314—

Вам новые силы и средства, там, где их не чаете, ибо так обыкновенно творится дело Божие и Апостольское, лишь бы не усомниться подобно Петру. Вот всё, что имею сказать Вам в сию минуту; Владыке же Московскому, которого надеюсь увидеть в мае на всё лето, сообщу Ваши усердные приветствия.

О патриарших отзывах на Буллу Папскую я уже Вам писал, что они не произвели особого действия на западе и о них не писано в журналах; статья же Армянская, в ответ на мою книгу, весьма коротка и ничтожна и достать её нельзя отдельно, потому что она помещена в Сыне Отечества. При случае пошлю Вам новую, небольшую мою книжку: описание святых гор (монастырь в Харьковской губернии, недавно обновлённый Потёмкиной) и Оптина Пустынь.

Простите, поручая себя святым молитвам Вашим, остаюсь с душевным уважением

М.

С.-Петербург,

12 апреля 1852.

Архиепископу Иннокентию

Якутскому, Камчатскому, Алеутскому и Курильскому.

Христос Воскресе!

Долго не отвечал я на письмо Вашего Преосвященства, потому что знал, что Вы странствуете по океанам и в Америке, и что следственно моё письмо Вас не найдёт в Азии. Теперь же узнав от моего родича Николая Николаевича, что Вас опять ожидают в июле или августе в Азии, я решился послать Вам через его посредство на встречу это письмо.

Не сожалейте, что Вы ещё раз совершили дальнее путешествие в Америку; вероятно, оно принесло несомненную пользу тамошним духовным Миссиям, особенно ближайшим соседям Вашим Колошам. О успехах Ваших христианских трудов читал я из Вашего отчёта Владыке Московскому. Теперь Вам предстоит упрочить Азиатскую часть Вашей Епархии до устья Амура, когда

—315—

Вы утвердите Вашу кафедру в Якутске, отколе найдёте со временем больше способов для дела миссии, да и сами там успокоитесь в преклонные годы.

А между тем, хотя Вы и не жалуете мысли о Викариях, я бы осмелился советовать Вам просить себе сотрудника для Америки, потому что теперь Вам уже трудно будет предпринимать туда ещё странствия. – Впрочем, Вам виднее!

Я очень рад был свиданию с моим родичем, и мы много о Вас беседуем, потому что он весьма Вас уважает. О себе ничего не имею сказать нового. Прошлое лето провёл я в Москве и начал историю раскола поповщины и беспоповщины, которую здесь окончил зимой, и теперь всё вожусь с цензурой, дабы приступить к печати, и потому думаю остаться до осени в Петербурге, а потом опять в Москву; дальнейших же планов у меня никаких нет.

Добрый старец Иван Акимович Мальцов скончался скоропостижно от холеры 5 мая. Помяните его в молитвах!

Буду ждать от Вас известия и прошу кланяться Вашему сыну. Остаюсь с искренней любовью, преданный Вам

М.

С.-Петербург.

Май 1853 г.

—316—

Двадцать седьмого сентября религиозный парламент закончил свою деятельность и вечер этого дня назначен был для его последнего торжественного собрания. Ещё за целый час до объявленного срока толпа народа уже теснилась к дверям института искусств и длинной вереницей тянулась по прилегающим к нему улицам. Когда двери отворились, публика быстро переполнила не только главную залу Колумба, но и соседнюю с нею залу Вашингтона, где вся программа заседания должна была повторяться. Всех посетителей вместилось в эти залы более семи тысяч человек, а желающих присутствовать на заключительном собрании было так много, что, говорят, входные билеты только в Вашингтонову залу барышники продавали по четыре и по пяти долларов. По восторженному отзыву очевидца, «заключительная сцена великого парламента религий была такова, что навсегда останется в памяти тех, кто имел счастье быть её свидетелем». Сравнительно, впрочем, с описанным уже нами торжеством открытия парламента, последнее его заседание не представляло собой ничего нового: та же масса народа, шумно выражающая своё настроение; та же украшенная разноцветными флагами эстрада и те же пёстрые, живописные, ряды представителей религий. Сама программа последнего заседания парламента в сущности ничем не отличалась от того, что мы уже видели при его открытии. Одно только блестящее освещение нескольких тысяч ламп

—317—

придавало этому собранию некоторую особенность сравнительно с дневным торжеством открытия.

Заседание началось пением гимна Генделя: «Возмите врата князи ваша» (Пс.23). Этот гимн, а также и все последующие, превосходно были исполнены под управлением проф. Томлинса членами клуба Аполлона, которые, в количестве более пятисот человек, помещались на галереях. Когда смолкли последние аккорды гимна, всё собрание, по предложению президента м-ра Боннэй, поднялось со своих мест и, в молчании, каждый про себя молитвенно призвал Божие благословение на общее дело. Затем клуб Аполлона исполнил ещё гимн кардинала Ньюмана и начались речи. Заседание велось обычным порядком, т. е. председатель по очереди представлял собранию ораторов, приветствуя их при этом в самых лестных и сочувственных выражениях, а затем и сами они выступали с своими прощальными речами. Председательское место на заключительном собрании занимали попеременно мистер Боннэй и мистер Барроус. Мы не думаем, конечно, излагать здесь все речи в их полном виде, но ограничимся лишь передачей того, что нам представляется наиболее интересным.

Первым оратором выступил пред собранием англиканский священник, доктор А. Момери. Он начал свою речь восторженным выражением благодарности мистеру Барроус, как за лично ему оказанное гостеприимство, так в особенности за его председательскую деятельность, которой он стяжал себе бессмертную славу. «Я не думаю, говорил оратор, чтобы нашёлся кто-либо другой, который мог бы осуществить этот конгресс и с таким гигантским успехом. Для такого дела нужно было столько ума, столько сердца, энергии, здравого смысла и отваги, сколько мне никогда не приходилось видеть соединёнными в одном человеке». Сердечно поздравлял затем м. Момери и американский народ по поводу того, что парламент религий состоялся именно в новом свете. «С течением времени этот пример, конечно, найдёт себе подражание и в других странах, и у других народов, но честь первого шага навсегда останется за Америкой». «Переполненный впечатлениями парламента, я не могу также

—318—

забыть и выставку. Я видел все европейские выставки за последние десять или двенадцать лет и, наверное, не преувеличу если скажу, что ваша выставка больше всех их, сложенных вместе. Но ваш парламент религий более и вашей выставки. Выставок много бывало и прежде; ваша лучше других, но сравнительно она всё-таки дело обыкновенное, тогда как парламент религий есть нечто новое для всего мира. Очень многие, даже и сочувственно относившиеся к идее этого парламента, думали, что его осуществление невозможно, а между тем он состоялся. Здесь, в этой самой зале Колумба, люди всех церквей и сект, а иногда и не принадлежащие ни к какой церкви, собрались и сидели друг подле друга в течение многих часов, слушая презираемые ими дотоле учения с уважением, с сочувствием и с искренним желанием научиться чему-либо такому, что могло бы послужить к усовершенствованию и их собственных учений». – «Представители тех церквей и сект, которые в минувшие века ненавидели и проклинали друг друга, сидели здесь на одной эстраде, как братья, и не было сказано почти ни одного слова, которое могло бы показаться оскорбительным. Если иногда и проявлял себя ветхий Адам, если случайно что-либо и говорилось, что лучше было бы оставить невысказанным, не выходило от этого никакого вреда. Это служило лишь к тому, что братская любовь ваша разгоралась ярким пламенем всеобщего энтузиазма. Казалось, что это невозможно, но здесь в Чикаго невозможное осуществилось. Вы показали, что не верите в невозможности; но осуществиться это могло только вами и не осуществилось бы без вашего сочувствия и энтузиазма. Поздравляю вас, граждане Чикаго! Если вы и во всём другом покажете себя столь же великими, как показали себя в парламенте религий, то наверное придёт время, когда Чикаго станет первым городом Америки и первым городом мира».

М. Мозумдар говорил: «Братья разных вер! Прежде чем наступит заря, это духовное собрание – парламент религий уже окончится. Какие же уроки вынесли мы из наших непрестанных трудов? Во-первых, обвинение в материализме, возводимое на наш век вообще и на Америку в особенности, теперь опровергнуто навсегда.

—319—

Могли ли бы эти мириады людей тратить своё время и энергию, пренебрегать своими занятиями и удовольствиями, чтобы присутствовать вместе с нами, если бы дух их не возвышался над материальными нуждами и плотскими желаниями? Дух доселе господствует над материей и над человечеством».

«Во-вторых, единство намерений и чувств, несомненно обнаружившееся в гармонических действиях этих семнадцати дней, показывает, что люди противоположных взглядов и секты, различные по своим принципам и истории, могут составить одно собрание, одну семью, одно тело, если, хотя бы на короткое время, одушевлены одним духом. Что же это за дух? Это дух самого Бога. Это единение человека с человеком есть единение человека с Богом, а единение человека с человеком в Боге есть царство небесное. Когда я отправлялся сюда по вашему приглашению, г. президент, я надеялся увидеть здесь наконец осуществление того, что составляло предмет чаяний и трудов всей моей жизни, а именно – соглашение (the harmony) религий». – Оратор припомнил далее одну из последних лекций своего руководителя Кешуб-Чендер-Зена, произнесённую им ещё в 1883 году. В этой лекции, под заглавием «миссия Азии в Европе», между прочим, говорилось: «здесь соберутся представители мира, передовые умы, наиболее горячие сердца, руководящие мыслители и благочестивые люди каждой церкви и совокупно принесут общее поклонение царю царей и господу господей. Такая центральная объединённая церковь не есть мечта воображения, а осязательная действительность, начало которой мы уже видим среди народов мира. Уже правое крыло каждой церкви выступает вперёд, и выдающиеся либералы всё более сближаются друг с другом под средоточным знаменем завета нового». – «Поверьте мне, наступает время, когда наиболее либеральные ветви католицизма и протестантизма выступят вперёд, сойдутся на общей почве и образуют широкое христианское общество, в котором всё объединится, не смотря на все несогласия и различия в несущественных предметах веры. Баптисты и методисты, тринитарии и унитарии, ритуалисты и евангелики, все объединятся в широкой, универсальной церковной орга-

—320—

низации, с любовью и уважением служа общему делу, хотя и сохраняя особенности своей секты. Пока выступят в этом случае вперёд лишь свободомыслящие каждой секты, но со временем им последуют и другие» – …«Народная масса, низший слой каждой церкви, быть может ещё многие века останется там же, где он теперь; но если вы взглянете на вершины, вы увидите, что все смелые умы и возвышенные души каждой церкви стремятся вперёд, выше, к небу. Придите же, друзья мои, свободомыслящие всех церквей, выступим вперёд, протянем руку друг другу и осуществим то духовное братство, то царство небесное, которое предсказывал Христос».

«Эти слова, продолжал оратор сказаны были в 1883 году, а в 1893 г. каждая буква этого пророчества исполнилась. Царство небесное, по моему мнению, есть обширный концентрический круг с различными окружностями учений, авторитетов и организаций, которые идут отвне всё далее и далее внутрь, пока небо и земля не станут единым. Самый крайний ко внешности круг – это вера в Бога и любовь к человеку. Настоящий парламент по своей терпимости, по тому благодушию, взаимному расположению и по той мудрости, какие отличали его деятельность, служит выражением именно этого круга в царстве небесном. Великое множество мужей и жён всяких убеждений было здесь под нашим влиянием и это влияние станет распространяться ещё всё далее и далее. Вовлечение столь многих человеческих общин в этот магнетический круг духовного сродства не может остаться без влияния и, конечно, послужит к расширению сектантских разграничений. С течением времени и внутренние круги должны будут расшириться, и любовь человеческая и божественная завершатся в единой церкви, едином Боге, едином спасении».

Выразив свою искреннюю благодарность за то особенное внимание, каким пользовались в парламенте люди востока, мистер Мозумдар заключил свою речь словами: «Теперь прощайте! Только однажды в истории все религии заключили между собой мир, все народы называли друг друга братьями и их представители каждое утро в продолжении семнадцати дней становились на молитву к на-

—321—

шему Отцу небесному, общему отцу всех. Такова была Его воля, и пусть в грядущем великом будущем эта благословенная воля исполняется всё далее и далее во веки веков».

Князь Волконский, после нескольких слов благодарности, обращённых к президенту и публике, говорил: «перед прощаньем я чувствую потребность высказать одно желание: пусть те добрые чувства которые вы выражали так часто мне, распространятся через меня недостойного и на моё отечество, вам так мало известное, а мною так много любимое. Я прошу об этом потому, что мне знакомы те предубеждения, которые так распространены в вашей стране. Один мой соотечественник, как-то говорил, что русские считали всех американцев ангелами, а американцы русских – зверями. Но вот теперь, хотя однажды, эти ангелы и эти звери сошлись вместе и взаимно обманулись в своих ожиданиях. Мы видим, что вы совсем не ангелы, а вы видите также, что и мы далеко не такие звери, какими вы нас себе представляли».

«Откуда же такое разочарование? Такая неожиданность? Где причина нашего изумления? Причина в том, что мы обыкновенно не помним, что мы люди, – только люди и ничего более. Ничем более мы быть не можем, потому что быть человеком есть нечто самое высшее, на что только можем мы претендовать в этом мире. Я не знаю многие ли в заседаниях настоящего парламента узнали, что значит чтить Бога; но знаю, что ни один не покинет собрания не научившись уважать человека. И если бы, кроме этого, парламент религий 1893 г. не имел никакого другого результата, то и этого достаточно, чтобы имена доктора Барроус и его сотрудников не погибли в истории человечества».

После кратких приветственно-благодарственных речей японца Гираи и китайца Пунг-Куанг-Ю, встал и низко поклонился собранию первосвященник шинтоизма Реучи-Шибата. Так как он владеет только своим родным, японским, языком, то речь его была прочитана мистером Барроус. В этой речи, между прочим, говорилось: «настоящий парламент религий есть замечательнейшее событие в истории, и я считаю для себя величайшей в

—322—

жизни честью, что мне досталось преимущество выступить пред вами, чтобы высказать свою скромную идею, так сочувственно встреченную всеми вами. Вы выразили мне своё сочувствие, но я думаю, что не смертный Шибата был предметом вашего сочувствия, а бессмертная идея всеобщего братства»... – «Я желал бы содействовать вам в осуществлении плана образовать это всеобщее братство»... «Пока солнце и луна продолжают сиять, все друзья истины должны быть готовы храбро бороться за этот великий принцип. Не знаю, придётся ли мне когда-либо ещё раз увидеть вас в этой жизни, но наши души так прекрасно соединились здесь, что, надеюсь они ещё раз соединятся в жизни будущей». – «А теперь я молюсь, чтобы восемь миллионов божеств, покровительствующих прекрасной, плодородной стране Японии, во век покровительствовали и вам и вашему правительству, и затем... прощайте»!

Английский миссионер Джордж Кандлин, между прочим, говорил: «этот парламент более чем оправдал самые горячие мои ожидания. Как миссионер, я предчувствую, что он составит новую эру для миссионерской предприимчивости и миссионерских чаяний»… «Этим парламентом город Чикаго поставил себя выше всех городов мира. В этой школе вы научились тому, чего не знает ещё ни один из городов мира. Обычное представление о религии, распространённое между всеми христианами, что только христианство истинно, а все другие религии ложны; что христианство свет, а другие религии мрак; что христианство от Бога, тогда как другие религии от диавола или, говоря с несколько большей умеренностью, – христианство есть откровение небесное, тогда как другие религии – произведение человеческое. Вы же хорошо теперь знаете и с ясным сознанием и твёрдой уверенностью можете засвидетельствовать, что вместо антагонизма между религиями может быт и дружба; что как Бог есть наш общий отец, так и сердца всех нас одинаково стремятся к нему и души наши благоговейно стараются внимать всяким благодатным внушениям, исходящим от престола Божия. Это ведомо было лишь немногим одиноким мыслителям и пророкам в разных

—323—

частях света, но не народу и не гражданам какого-либо города, исключая Чикаго. В этом задача вашего благовествования, которое вам предназначено проповедовать по всем городам союза и с трубным звуком возвещать всему миру ».

Цейлонский буддист Дармапала, обращаясь к посетителям заседаний парламента, говорил: «вы, мои братья и сестры, рождённые в этой стране свободы, узнали от своих братьев далёкого востока о тех религиозных системах, которым они следуют. С похвальным терпением вы внимали учению всемилосердого Будды, излагаемому его скромными последователями. В продолжение своей сорокапятилетней земной жизни он трудился над освобождением ума человеческого от религиозных предрассудков, проповедуя такое учение, которое сделало Азию кроткой и доброй. Благодаря настойчивым и трудолюбивым изысканиям людей науки вы наслаждаетесь плодами материальной цивилизации, но эта цивилизация, сама по себе, не встречает хвалы даже со стороны самих великих естествоиспытателей настоящего времени».

«Учитесь мыслить без предубеждения, любите всех существующих ради самой любви, выражайте без страха свои убеждения, ведите непорочную жизнь, и свет истины просветит вас. Если богословие и догмат станут вам на пути в искании истины, оставьте их в стороне. Будьте ревностны, прилежно созидайте своё спасение и плоды святости будут вам уделом».

Суами Вивекананда высказал, между прочим, в своей речи нечто весьма любопытное. «Много было сказано, говорил он, об общей основе религиозного единства. Я не беру на себя смелость выступать теперь со своей собственной теорией; но если кто-либо здесь надеется, что это единство осуществится благодаря торжеству какой-нибудь одной из этих религий и уничтожению других, я скажу ему: «брат мой, твоя надежда неосуществима». Пожелаю ли я, чтобы христианин стал индусом? Боже сохрани. Пожелаю ли я, чтобы индус или буддист стал христианином? Боже сохрани».

«Семя сеется в поле и земля, воздух и вода окружают его. Становится ли семя землёй, воздухом или

—324—

водой? Нет. Оно делается растением: оно развивается по закону своего собственного роста, усвояет себе и воздух, и землю, и воду, превращает их в своё существо и вырастает растением».

«Нечто подобное и в религии. Христианину незачем становиться индусом или буддистом, а индусу или буддисту христианином; но каждый должен ассимилироваться с другими, сохраняя однако свою индивидуальность и возрастая по закону своего собственного роста». – «Если этот парламент религий показал что-либо миру, то именно следующее: он доказал, что святость, чистота и любовь не составляют исключительную принадлежность какой-либо одной церкви в мире и что всякая система производила мужей и жён с самым возвышенным характером». – «В виду этого доказательства, если кто-либо мечтает об исключительной жизненности только своей собственной религии и об уничтожении прочих, я жалею его от глубины своего сердца и замечу ему, что на знамени всех религий, даже вопреки их противодействию, скоро будет написано: «помощь, а не борьба», «объединение, а не истребление», «согласие и мир, а не раздор».

После этой речи издатели книги сочли, однако, нужным прибавить от себя следующие строки: «Суами Вивекананду парламент всегда выслушивал с интересом, однако некоторые мысли, высказанные в этих его заключительных словах, встретили очень мало одобрения».

Представитель джайнизма, бомбейский юрист м. Ганди, в своём заключительном обращении к парламенту рассказал такую басню: «однажды в большой город привели слона, а народ этого города никогда до тех пор слонов не видывал. Там было семеро слепых, которым сильно захотелось узнать, что за животное этот слон и вот они все вместе отправились в цирк. Один из слепцов стал ощупывать уши слона, другой его ноги, третий хвост и т. д. Когда же потом люди стали спрашивать их: что за животное – слон, один из слепых отвечал: «о, конечно, слон похож на толстый, развевающийся веер». Другой слепец говорил: «нет, дорогой мой, вы не правы. Слон больше похож на толстый, круглый столб», а третий возразил: «вы совер-

—325—

шенно ошибаетесь; он похож на заострённую палку». Все остальные слепцы высказали также самые различные мнения. Тогда содержатель цирка сказал им: «вы все ошиблись, друзья мои. Вы не исследовали слона со всех сторон, а если бы сделали это, не составили бы односторонних взглядов». – Умоляю вас, братья и сестры, заключил оратор, вслушайтесь в мораль этого рассказа и научитесь судить о различных религиозных системах со всех точек зрения».

Африканский принц Момолу Мазакуои начал свою речь выражением благодарности за предоставленную ему честь быть в парламенте религий представителем Африки. «Есть, говорил он, некоторое особенное отношение между Африкой и настоящим черезвычайным собранием. Почти тысячу девятьсот лет тому назад, ещё на заре христианства, находившаяся во мраке Африка дала приют младенцу Спасителю, Иисусу Христу, – впоследствии основателю одной из величайших религий, какие когда-либо провозглашались»... «Когда я сидел в настоящем собрании, внимая знаменитым представителям науки, философии и религиозных систем, я спрашивал самого себя: «каков же будет результат всего этого?» – ... «До настоящего собрания величайшая вражда существовала между религиями мира... а теперь... вместо борьбы друг с другом,., они сошлись вместе для дружественного совещания... Пусть же это собрание мудрых мужей завершится полным осуществлением на земле всеобщего отцовства Божия, братства людей и посвящения душ на служение Богу».

После речи принца, клуб Аполлона исполнил хор «Аллилуия» из «Мессии» Генделя. Исполнение этого хора вызвало целую бурю шумных выражений восторга, после чего клуб исполнил ещё гимн Мендельсона «Суди ми, Боже». Затем следовала торжественная овация со стороны всех присутствующих мистеру Боннэй, которого доктор Барроус представил как человека, более всех содействовавшего успеху конгрессов. Всё собрание поднялось со своих мест, махало шляпами и платками и громкими кликами свидетельствовало ему свою благодарность.

За этим небольшим перерывом снова потянулся ряд

—326—

прощально-приветственных речей. После нескольких слов, сказанных доктором Бордмэном из Филадельфии, стал говорить раввин доктор Гирш из Чикаго. «Никто не может с такой полнотой оценить глубокое значение настоящего парламента, как именно мы», говорил он от имени всех евреев. «Миллионы моих единоверцев надеялись, что с созванием настоящей великой синагоги пробьёт смертный час для той ненависти и для того предубеждения, от которых они столько страдали и страдают доселе, и надежда их не обманула. В старину холмы Палестины ежемесячно загорались кострами, возвещая наступление нового месяца. И здесь теперь зажжён радостный огонь, провозглашающий всему миру о наступлении нового священного времени»... «По древнему раввинскому обычаю, друзья никогда не расходятся, не обсудив сперва какого-либо вопроса, касающегося религиозной жизни. Весь наш парламент посвящён был такому обсуждению и, расставаясь, мы понесём отсюда с собой богатейшие сокровища религиозного назидания, когда-либо предлагавшиеся человеку»... «Теперь позвольте мне пожелать вам успеха словами старинного еврейского мирного привета. Когда кого-либо из нас несут к месту последнего упокоения, мы – евреи прощаемся с ним говоря: «иди в мире»; но когда кто-либо из живущих отправляется от нас к своим ежедневным занятиям, мы сопровождаем его словами: «иди к миру». Позвольте и мне приветствовать вас на вашем пути к миру. Наш парламент не был путём к смерти; это – новые врата к новой для нас всех жизни, к жизни большей любви и большего доверия друг к другу. Мир ещё не пришёл, но он уже приходит. Он придёт тогда, когда посеянное здесь семя прозябнет и принесёт цвет и плод, когда мы будем смотреть уже не через тусклое стекло, а, как в древности Моисей, через прозрачную среду. Да благословит Бог вас, брат президент, за вашу верность и ревность, которые благополучно провели нас через мрак сомнения к светлому часу счастливого и славного конца».

Американский методист, доктор Бристоль, говорил: «бесконечное благо и только благо будет результатом настоящего парламента. Всем тем, которые пришли к

—327—

нам из далека, мы глубоко и на век обязаны. Некоторые из них явились представителями цивилизаций, которые были уже древними, когда Ромул основывал Рим, философские системы и песни которых были уже зрелы мудростью и богаты стихом, прежде чем Гомер пел свою Илиаду грекам. Они расширили наши представления о человечестве. Они принесли ароматные цветы из садов восточных религий, драгоценные камни из древних россыпей великих философов, и мы теперь стали богаче, благодаря их умственным вкладам и в особенности благодаря духовному с ними общению». – ...«За те слова, какие принесли нам эти пришельцы, за то влияние, какое ими оказано, они богато будут вознаграждены сознанием того, что содействовали тому могучему движению, которое само по себе служит исполнением обетования о единой вере, едином Господе, едином Отце и едином братстве».

Секретарь парламента Ллойд-Джонс высказал мысль, что настоящее собрание не останется единственным. «Часто говорили, между прочими и я сам, будто бы то, чему мы были свидетелями в минувшие семнадцать дней, никому из нас уже не придётся видеть снова». Теперь, под впечатлением совершившегося, сомнения Ллойд-Джонса рассеялись, и он уже предвидит будущий парламент религий, ещё славнее и плодотворнее настоящего. Размышляя о месте этого будущего собрания, он хотел было остановиться на Токио, Бомбее или Калькутте; но наконец пришёл к решению, что всего лучше быть ему на берегах Ганга в древнем Бенаресе. Он уверен, что этого парламента ждать придётся не долго; мы начнём им двадцатое столетие, а Джона Генри Барроус снова выберем его председателем.

После краткой речи мадридского пастора Флиднера, на кафедре появилась мистрисс Чарльз Генротин и, по обычаю, остановила внимание слушателей на женском вопросе. «Весьма нетрудно, говорила она, предсказать будущее значение женщины в церкви. Доселе она была не мыслителем, не формулировала вероучений, а была лишь деятелем безгласным. Это время миновало. Ей предстоит теперь занять своё полноправное положение в деятель-

—328—

ном церковном управлении, а на вопрос: дадут ли ей такое место мужчины, мой собственный опыт и опыт председателей женских комитетов отвечает решительным «да». В церквах западных – будущее женщины в её собственных руках, а люди церквей восточных воодушевятся примером запада и, возвратившись на родину, внушат нашим сёстрам этих дальних стран, чтобы они шли вперёд и действовали точно также». – «Женщина поняла буквально Христову заповедь о том, чтобы накормить голодного, одеть нагого, помочь больному или послужить нуждающемуся; но с возрастанием её влияния и силы возросла также и ревность её к добрым делам. Опыт равного представительства мужчин и женщин в парламенте религий теперь сделан, а что он не сопровождался неудачей, доказательством тому может служить то участие, каким заявили себя здесь женщины, удостоившиеся получить приглашение к содействию этому великому собранию».

После нескольких приветственных слов мистрис Аугусты Чэпин, шумной овацией встречена была на кафедре поэтесса, мистрис Юлия Уорд-Гау, автор «военного гимна республики», и прочитала своё небольшое стихотворение.

Епископ африканских методистов Арнетт, между прочим, говорил: «все мы здесь оказались согласными в признании того, что источник истинного, прекрасного и доброго есть дух, любовь и свет, бесконечной силы, мудрости и благости. Таким образом все мы согласились в одном, – в признании единства и духовности существа Божия. Мы разногласим лишь в том, как приближаться к Богу и как заслуживать Его милость и благословение». – «Если бы парламент не сделал и ничего более, он доставил сравнительному богословию столько материала, что на будущее время не может уже быть и вопроса о существе и свойствах Божиих. Великий вопрос будущего состоит не в том, чтобы признать отцовство Бога или необходимость в отношениях между Богом и человеком искупителя, посредника и образца, а в том, чтобы братство всех людей осуществить на деле». – «Некоторые из христиан сомневались в разум-

—329—

ности такого предприятия, как парламент религий, но результат настоящего собрания вполне оправдал его разумность. Кажется, что мысль об этом предприятии была скорее от Бога, чем от человека; а её осуществление было удивительно во всех подробностях... Ни один из присутствовавших на собраниях не остался без убеждения, что христианство нимало не потеряло от бывшего в парламенте обсуждения или сравнения, но стоит теперь в таком свете, какой неведом был в прежнее время. То, что было предложено различными учителями религии и философии, не отменило десяти заповедей, нагорной проповеди и заповедей блаженства. Наши учения и теперь столь же высоки и чисты, как были и до настоящего собрания, и каждый мужчина и каждая женщина только укрепились в той вере, которая некогда была завещана святым». – «Есть и ещё один благой результат от настоящего собрания: оно научило нас, что хотя мы и имеем на своей стороне истину, но не всю. Мы обладаем истиной в теории, но на практике не совсем. Строгая критика, которой мы подверглись, касалась не учений наших, а нашей деятельности, которая не находится в согласии с нашей же проповедью и с нашими же учениями»...

За Арнеттом выступил с прощальной речью католический епископ Кин из Вашингтона. «Когда среди деятелей по устройству всемирных конгрессов», говорил Он, «поднялся доктор Барроус и провозгласил великую мысль, что все религии мира должны здесь собраться вместе, люди говорили: «это невозможно». Но он сделал это и да будет его имя бессмертным». – «Когда приглашение на настоящий парламент прислано было древней католической церкви и её спрашивали, пойдёт ли она сюда, народ говорил: «неужели она пойдёт? – А древняя католическая церковь сказала: кто же имеет всего больше права идти на парламент всех религий мира, как не древняя, католическая вселенская церковь?» – Народ говорил: «но если древняя католическая церковь пойдёт сюда, найдёт ли она там ещё кого-либо?» А древняя церковь сказала: «даже если бы ей пришлось одной стоять на этой эстраде, она всё-таки стала бы на ней». «И вот древняя церковь пришла сюда и с радостью встретила здесь сво-

—330—

их собратий, людей верующих и любящих, всяких племён и всяких религий. Она с радостью встретила здесь представителей древних религий мира и говорит им: теперь мы уезжаем отсюда. Мы расходимся по своим домам. Мы пойдём своими старыми путями. Неужели же, друзья мои, мы не станем оглядываться назад на это зрелище единения и не будем плакать о том, что разделение доселе все ещё продолжается? Неужели мы не станем молиться, чтобы посеянное здесь семя единения возросло в обилии и совершенстве? О, друзья мои, помолимся об этом. Лучше для нас быть в единении. Если бы единение не было для нас лучше разделения, Господь и Бог наш не молился бы Отцу Своему, чтобы как Он и Отец едино, так едино были бы и все мы». (Ин.17:21).

В заключительном слове президента, мистера Барроус, заслуживают внимания следующие интересные строки: «мы узнали, говорил он, что истина широка и, по Божественному провидению, не один есть, а много путей, которыми люди идут от мрака к небесному свету. Не путём одной какой-либо секты или философии Августин и Ориген, Джон Гендри Ньюмэн и Стэнли, Джонатан Эдвардс и Чаннинг, Генри Уорд Бичер и Кешуб Чендер Зен достигали вечного света. Двенадцать врат в великой стене царства небесного и, если мы когда-либо войдём в эти врата, без сомнения изумимся, встретив там многих из тех, которых совсем не ожидали видеть. Более надёжны, конечно, те, которые чисты в делах своих, хотя по вере и пребывают в полумраке, чем себялюбцы, успокаивающиеся на христианстве безжизненном» ...

Наконец поднялся с своего места президент мр. Боннэй, чтобы сказать парламенту религий последнее заключительное слово.

«Служители Бога и друзья человечества»! говорил он. «Настоящему великому предприятию нужно сказать теперь последнее слово, и я скажу его с невыразимой радостью и благодарностью. Дивный успех этого первого всемирного конгресса религий был осуществлением того моего задушевного убеждения, которого я держался многие годы. Ещё

—331—

в юности я познакомился с великими религиозными системами мира, а в зрелые годы стоял в близком общении с вождями многих церквей. Это привело меня к убеждению, что, если бы различные религии поставить в отношения дружественного взаимообщения, нашлись бы многие пункты согласия и единства и таким образом много облегчилось бы и подвинулось вперёд дело будущего объединения человечества в любви к Богу и в служении ближнему».

«Что многие считали невозможным, Господь наконец совершил. Религии мира действительно сошлись в величественном собрании; свободно и дружественно обсуждали они вместе насущные вопросы жизни и бессмертия и теперь расходятся в мире с горячими выражениями взаимного расположения и уважения. – Правила конгресса, запрещавшие споры и нападки, соблюдены были, в общем, с удивительною точностью; Исключений было так мало, что они легко могут быть изглажены из документов и памяти. Эти исключения послужили даже на пользу, как благовременные предостережения против несчастной наклонности вовлекаться в метафизические прения. Если неосторожная рука бросила в собрание горящую головню, будем благодарны за то, что другая рука, более нежная, погрузила эту головню в воду забвения и погасила её пламя». – «Если некий западный боец, забыв на время, что здесь дружественное собрание, а не поле битвы, выступил с своим воинским кликом, порадуемся, что наши восточные друзья кротко отвечали: «Отче, отпусти им, потому что не знают, что говорят»».

«На этом дружеском собрании никакая религиозная система по была скомпрометирована, ни один проповедник какой-либо религии не был поставлен в ложное положение каким-нибудь действием конгресса». – «Приобретённые здесь знания, как драгоценные сокровища, понесутся получившими их на родину и там, свободно и разумно, станут обсуждаться, оцениваться и применяться по достоинству» – «Изобразить то влияние, которое конгресс религий будет иметь на мир и благосостояние всего мира, – выше сил языка человеческого, ибо это влияние, разнесённое по всем странам земли теми, которые присут-

—332—

ствовали на заседаниях парламента религий, окажет своё важное действие на все племена, на все формы религии и даже на все правительства и социальные учреждения». – «Результаты этого влияния не скоро обнаружатся во внешних переменах, но они заявят о себе в мыслях и чувствах и в делах любви. Верования и учреждения долго могут оставаться неизменными по форме; но новый дух света и мира проникнет их, ибо этот конгресс мировых религий есть удивительнейшее обнаружение приближающегося исполнения апокалиптического пророчества: «се нова вся творю» (Откр.21:5).

«Как ни велик всемирный парламент религий сам по себе, его важность неизмеримо возвышается, благодаря его окружающей обстановке и отношениям; он есть центр и венец того великого движения, которое касается всех руководящих интересов человечества. Все эти интересы ему содействовали и сам он, с своей стороны, служит им на пользу». – «Религия составляла лишь одну двадцатую часть всей программы всемирных конгрессов. И в этом самом отделе, кроме главного парламента религий, было около пятидесяти других конгрессов, не считая множества специальных собраний по важным вопросам. В предшествовавших отделах 141 конгресс имел 926 заседаний, а в отделах последующих будет ещё более пятнадцати конгрессов. Таким образом божественное влияние религий поставлено в соотношение: с женским прогрессом, печатью, медициной и хирургией, трезвостью, нравственной и социальной реформой, торговлей и финансами, музыкой, литературой, воспитанием, инженерной наукой, управлением, искусством, наукой и философией, трудом, социальной и экономической наукой, воскресным отдыхом, общественным здравием, земледелием и другими важными областями, подвергавшимися обсуждению конгрессов»... «Теперь прощайте! Тысяча поздравлений и благодарностей за сотрудничество и помощь всем тем, кто содействовал достижению тех славных результатов, которые мы празднуем в настоящее время. Отныне религии мира будут вести войну не друг с другом, а против тех исполинских зол, которыми страдает человечество. Отныне пусть во всём мире все поклоняющиеся

—333—

Богу и любящие ближнего соединятся в ангельском славословии: «слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение»»!

По окончании речи мистера Боннэй, раввин доктор Гирш прочитал молитву Господню, слова которой, по обычаю, повторяло за ним все собрание, затем произнёс молитву и преподал общее благословение епископ Кин; клуб Аполлона при содействии всех присутствовавших исполнил гимн «Америка» и наконец президент м. Боннэй объявил парламент религий закрытым.

* * *

На театральных сценах появляются иногда такие пьесы, при созерцании которых зритель не знает, – плакать ему, или смеяться. Нечто подобное случается и с пьесами, разыгрывающимися на жизненной сцене, и Чикагский парламент религий можно, по-видимому, отнести к их числу. Занавес давно уже опустился; оригинальное собрание закончило свою деятельность, но зрители, в изумлении, кажется, и до сих пор не знают, – плакать им, или смеяться. Одни из них скорбят, другие радуются; одни бранят парламент, другие его превозносят; одни плачут, другие смеются. Так было и тогда, когда инициаторы предприятия только ещё хлопотали об его осуществлении; так продолжалось, когда парламент состоялся; так остаётся и доселе. Мы помним те восторженные отзывы, какими американская пресса напр. встречала открытие парламента, и какими переполнены были все приветственные речи на его первом заседании. Время, по-видимому, нисколько не охладило этих восторгов. И при закрытии парламента раздаются те же трубные звуки, та же несётся хвала и ораторы так же не находят достаточно слов, чтобы превознести совершившееся великое дело. По их словам, это – «замечательнейшее событие в истории», это – «новая эпоха в истории религий», «блестящая услуга делу истины», «новые врата к новой для всех нас жизни», «преддверие всеобщего братства». Это-такое предприятие, которое «составит новую эру для миссионерской предприимчивости и миссионерских чаяний». «Бесконечное благо и только благо будет результатом настоящего парламента», «кажется, что мысль об этом предприятии была скорее от Бога,

—334—

чем от человека, а её осуществление было удивительно во всех подробностях». «Изобразить то влияние, которое конгресс религий будет иметь на мир и благосостояние всего мира – выше сил языка человеческого». Но наряду с этим хвалебным хором слышится и нечто другое. Не мало есть и таких людей, которые говорили и говорят, что Чикагский парламент – «затея необдуманная и легкомысленная», «уродливое детище американской предприимчивости». Заседания этого парламента были лишь «пикантным препровождением времени для вечернего отдыха после утомительного хождения по разным отделам выставки». Эта была просто «комедия, хотя слишком длинная» и далеко не безопасная, так как религиозный парламент много содействовал «распространению микробов ложных религий», а один из самых влиятельных епископалов Соединённых Штатов, доктор Дикс, в своих проповедях в Нью-Йорке называл наконец это предприятие «образцовым произведением изобретательности врага человеческого, вредные последствия которого невозможно будет и исчислить». Где же правда? На чью сторону стать нам? Плакать нам, или смеяться?

Разность отзывов о Чикагском религиозном парламенте зависит, без сомнения, от различия тех точек зрения, с которых люди смотрят на это явление и производят его оценку. Чтобы быть как можно ближе к истине, постараемся взглянуть на это предприятие так, как нам представляется всего более законным и естественным и как дают нам право смотреть на него сами его устроители.

Организаторы парламента не редко и весьма настойчиво заявляют себя самыми искренними христианами. М. Барроус ещё за долго до открытия парламента, защищая своё дело против нападок на него, между прочим, писал: «мы веруем, что христианство должно заменить все другие религии, потому что оно не только содержит во всей полноте имеющуюся в них истину, но и гораздо более, открывая людям Бога–искупителя». В первой речи своей на торжественном открытии парламента тот же главный вождь его опять повторял, что «христианство, как мы веруем, совмещает в себе элементы и божественные

—335—

силы, соответствующие нуждам всех людей». А когда парламент закрылся и его организаторы, в официально изданном отчёте, стали подводить итоги завершившегося предприятия, они ещё раз сочли нужным заявить, что «по их убеждению, элементы религии всемирной уже даны в христианском идеале и в христианских Писаниях» и «никакая другая религия не может иметь равных с христианством притязаний на то, чтобы стать конечной религией всего человечества». Итак, убеждённые христиане были устроителями Чикагского религиозного парламента и мы, христиане же, желаем произнести о нём своё суждение. Не законно ли и не естественно ли нам в этом случае стать именно на христианскую, общую нам, точку зрения? Так мы и сделаем.

На первой же странице обнародованного парламентского отчёта мы читаем: «религия как белый небесный свет в призмах людей разбилась на разноцветные осколки. Одна из задач парламента религий состояла в том, чтобы эти разноцветные лучи снова превратить в белый свет небесной истины». Заключая свой отчёт, издатель говорит, что просвещённое христианство отныне никогда не станет считать язычество лишь «массой низменных и развращённых суеверий». «Приписывать всё только одному христианству и не признавать ничего доброго в других религиях значило бы поступать не по-христиански и унижать ту Божественную благость, которая не ограничивается какими-либо географическими пределами и дарует милости свои и праведным, и неправедным». Много раз и с особенной любовью, как в воззваниях, так и в речах, устроители и ораторы парламента повторяли, что «Божественный свет просвещает всякого человека», «что Бог не оставлял себя неосвидетельствованным», «что во всяком языце бояйся его и делаяй правду, приятен ему есть», а св. ап. Павел «не все языческие религии признавал злокачественными и учил афинян, что и он и они покланяются одному и тому же Богу, род которого все мы». «Я не сомневаюсь, писал м. Барроус ещё до открытия парламента, что это феноменальное собрание с полной ясностью обнаружит тот факт, что между религиями есть некоторое единство, т. е. что люди не только

—336—

имеют общие желания и нужды, но и содержат также, с большей или меньшей ясностью, и некоторые общие истины». В парламентской программе задачей собрания поставлено было, между прочим, «показать людям с возможно большей ясностью, во скольких и в каких именно важнейших истинах различные религии исповедуют и учат согласно». Итак, одним из основных положений Чикагского парламента была мысль, что во всех религиях есть некоторая доля истины. Против этой мысли никто, конечно, возражать не станет; но что же далее? Какой же дальнейший вывод следует сделать из неё? С нашей, христианской, точки зрения знакомство с другими религиями и обнаружение в них некоторой доли истины приводит лишь к тому убеждению, что человек, предоставленный своим собственным силам или вынужденный довольствоваться одним естественным откровением, бессилен приобрести себе истинное понятие о Боге и Его отношениях к миру и человеку. Только сверхъестественное Божественное откровение избавляет его от вечных блужданий во мраке и указывает ему прямой путь к вечной жизни. Все другие религии, кроме христианской, содержат в себе, в большей или меньшей степени, лишь слабые проблески той Божественной истины, которая в полноте и совершенстве дана в христианстве, как в религии, основанной на Божественном откровении, а потому христианство есть единая истинная религия, которая, как истина над заблуждением, должна восторжествовать над всеми другими. Все эти другие религии, как несовершенные и временные, должны уступить всемирному господству единой истине христианства. Организаторы Чикагского парламента действительно, как мы видели, не раз высказывали эту мысль, заявляя, что именно христианство должно заменить все другие религии и стать конечною религией всего человечества. Такие заявления однако, в массе всего того, что было написано и сказано парламентскими деятелями, являются лишь редкими и слабыми исключениями. С гораздо большей силой выставляется и развивается в парламенте мысль иного свойства, а именно что христианство есть лишь одна из многих религий, стоящая на ряду с другими и не имеющая какого-либо ис-

—337—

ключительного преимущества и значения. Наиболее решительным проповедником этой мысли явился, как мы видели, индус-монах Суами-Вивекананда. При открытии парламента он говорил: «мы веруем, что все религии истинны»... «Вот один из гимнов моей религии»... «разные потоки, текущие от источников разных мест, соединяют свои воды в море. Различны, Господи, пути, которыми люди идут по своим различным стремлениям; но как бы ни казались они различны, извилисты или прямы, все они ведут к Тебе». Ещё яснее высказался он, как мы сейчас видели, в своей заключительной речи. Рассуждая о религиозном единстве, он говорил: «если кто-либо здесь надеется, что это единство осуществится благодаря торжеству какой-либо одной из религий и уничтожению других, я скажу ему: брат мой, твоя надежда неосуществима»... «Пожелаю ли я, чтобы индус или буддист стал христианином? Боже сохрани»…

«Этот парламент религий показал, что святость, чистота и любовь не составляют исключительную принадлежность какой-либо одной церкви в мире и что всякая система производила мужей и жён с самым возвышенным характером»... «Если кто-либо мечтает об исключительной жизненности только своей собственной религии и об уничтожении прочих, я жалею его от глубины своего сердца»... Правда, эту последнюю речь Вивекананды в официальном парламентском отчёте издатель сопровождает, как мы видели, некоторой оговоркой; но индус виноват в этом случае нисколько не более многих других, – он только прямо и смело высказал то, что другие высказывали с большей осторожностью. Что удивляться если он, язычник, развивал такие воззрения, когда и представители христианства проповедовали часто почти то же самое. Разве не та же мысль сквозила в письме доктора Никкольса, когда он заявлял: «есть немало добродушных ханжей, которые воображают, что Бог не успокоится до тех пор, пока всех людей не сделает пресвитерианами.... Кроме их собственной религии, во всем свете нет будто бы никакой другой, которая заслуживала бы внимания»? Разве не та же мысль выражалась в словах англиканца Момери, когда он в речи своей при

—338—

открытии парламента говорил: «нужно признать фактом, что все религии в основе своей более или менее истинны, а во внешних проявлениях своих все они более или менее ложны»? Не тоже ли подтверждал на заключительном собрании и английский миссионер м. Кандлип, когда благим результатом парламента выставлял уничтожение того, «обычного представления о религии, распространённого между христианами, что только христианство истинно, а все другие религии ложны, что христианство свет, а другие религии мрак; что христианство от Бога, тогда как другие религии от диавола.... или христианство есть откровение небесное, тогда как другие религии – произведение человеческое»? На утреннем заседании в последний день парламента пастор Гугепгольтц, представитель так называемой свободной церкви в Голландии, говорил: «какой будет и должен быть результат парламента? Я уверен, что он положит предел соперничеству различных религий, стремящихся показать, что только одна религия, как единственно-благая и истинная, должна быть признана лучшей из всех. Религия до такой степени подчиняется влиянию климата, расы и традиции, что лучшее для одного кого- либо не может удовлетворять в той же мере нуждам другого». Не значило ли это тоже, что сказать словами Вивекананды: «пожелаю ли я, чтобы индус или буддист стал христианином? Боже сохрани»? – К самим заявлениям организаторов парламента, когда они говорят о превосходстве христианства, как религии конечной и всемирной, едва ли можно относиться с безусловным доверием. Тот же мистер Барроус на последнем собрании, как мы знаем, говорил, что «истина широка и, по Божественному провидению, не один есть, а много путей, которыми люди идут от мрака к небесному свету».... «Двенадцать врат в великой стене царства небесного и, если мы когда-либо войдём в эти врата, без сомнения изумимся, встретив там многих из тех, которых совсем не ожидали видеть». Основная тенденция чикагского парламента, нам кажется, с достаточной ясностью выразилась в указанном нами остроумном сравнении религии с лучом света, преломляющимся в призме. Религиозная истина, по смыслу этого сравнения, как белый луч света,

—339—

проходя через призму человеческого восприятия, у разных народов получает разный вид, являясь уже не одинаковым для всех белым, а многими разноцветными лучами. Задача парламента состоит, говорят, в том, чтобы эти разноцветные лучи снова соединить в один белый. Где же здесь место христианству? Никто не говорит нам, что белый луч чистой истины в христианстве остаётся в своей первоначальной чистоте и неприкосновенности и только в других религиях преломляется и получает изменённый вид. Никто не говорит, что разноцветные лучи, других религий должны возвратить себе первоначальную чистоту истины через обращение ко Христу. Нет, – белый луч чистой истины выставляется чем-то искомым, к достижению чего стремится, между прочим, и парламент, а если так, то христианство есть только одна из многих религий, в которой чистая истина, как и во всех других религиях, преломляется и изменяется под влиянием условий человеческого восприятия. Христианство ставится таким образом, на одну доску со всеми другими религиями, против чего именно и протестовал архиепископ Кентерберийский в своём, известном нам, послании.

Организаторы парламента не хотят, однако, признать за собой такой тенденции. Пастор Стэд в ответ архиеп. Кентерберийскому писал, что «ни от кого из членов парламента не требуется признания равноправности всех других религий с его собственной, а совершенно напротив». «Задача парламента, писал Барроус, одинаково не благоприятствует ни фанатизму, ни индифферентизму». Изданное комитетом воззвание «решительно отстраняло от себя всякий упрёк в содействии индифферентизму». Президент конгрессов мистер Боннэй, в речи при открытии парламента, говорил: «здесь нет никакой попытки представить все религии равными по их достоинству. Такая идея решительно отвергается», но вместе с тем он прибавлял: «на этом конгрессе каждая религиозная система стоит сама по себе, в совершенной своей неприкосновенности» и, закрывая парламент, хвалился: «на этом дружеском собрании никакая религиозная система не была скомпрометирована, ни один проповедник ка-

—340—

кой-либо религии не был поставлен в ложное положение каким-нибудь действием конгресса».

Люди разных стран и народностей собрались на Чикагский парламент «в убеждении, что каждый имеет право держаться своей религии», «которая может стоять в своей совершенной неприкосновенности». Для чего же, спрашивается, собрались они здесь? Была ли у этого парламента религий какая-либо «религиозная» цель? – М. Боннэй, открывая собрание, говорил: «мы хотим соединить здесь все религии против неверия и явить миру существенное единство многих религий в добрых делах благочестивой жизни», а в последней своей речи заявлял, что «дружественное взаимообщение различных религий облегчило бы и подвинуло вперёд дело будущего объединения человечества в любви к Богу и в служении ближнему». Парламентские ораторы много раз развивали мысль, что задача небывалого собрания состоит в служении великому делу «объединения» и «соглашения» (harmony) религий, в «содействии тому могучему движению, которое служит исполнением обетования о единой вере, едином Господе, едином Отце и едином братстве». Что же это за «соглашение религий» и в каком смысле понимать его? С нашей, христианской, точки зрения – это дело совсем немыслимое. Мы понимаем объединение религий лишь в одном смысле, – в смысле обращения всех их к христианству, как к единой истине, и никакого соглашения, в смысле взаимных уступок, допустить не можем. Парламентские ораторы Чикаго держались очевидно иных воззрений. Исходя из того основного положения, что все религии более или менее истинны, что одна и та же Божественная истина возвещалась людям и Христом, и Магометом, и Буддой, и Конфуцием, они не хотели признать ни за одной религией исключительного значения, а мечтали привести их к равноправному соглашению. Они желали выяснить те важнейшие пункты вероучения, которые общи всем религиям, и на этой общей почве установить их объединение, оставляя в стороне все существующие между ними догматические разности, как несущественные. Их мечта состояла таким образом в том, чтобы посредством сближения и сопоставления существующих ре-

—341—

лигий создать новую религию, универсальную, широкую, которая состояла бы из учений, общих всем религиям, и потому объединяла бы всё человечество. Мысль о таком именно соглашении религий подробно развивал, между прочим, м. Мозумдар в своей прощальной речи. Он припоминал, как мы видели, мечты Кешуб-Чендер-Зена о том, как передовые люди всех церквей соберутся вместе и принесут общее поклонение Царю царей, как либеральные ветви католицизма, протестантизма и всяких сект сойдутся на общей почве и образуют широкую универсальную церковь, не смотря на несогласия в несущественных предметах веры. Такая объединённая церковь будто бы уже и не мечта, а осязательная действительность, начало которой уже видится среди народов мира. Чикагский парламент, по мысли Мозумдара, и служит выражением именно этого стремления объединить все религии на широкой почве веры в Бога и любви к человеку. Конечно, на пути к водворению этой широкой, универсальной религии многим верующим людям может встретиться препятствие в тех отличительных догматах, которые составляют принадлежность их родной религии и не кажутся им несущественными, но с подобным препятствием особенно церемониться не следует. Другой парламентский оратор, м. Дармапала, даёт на этот случай своим слушателям такой совет: «если богословие и догмат станут вам на пути в искании истины, оставьте их в стороне». Нам думается, что и организаторы Чикагского парламента не чужды были, такой тенденции, как ни отрекались от неё и как ни решительно заявляли, что именно в христианстве они видят религию конечную и всемирную. Сами их заявления нередко звучат так, что невольно видится в них подтверждение нашему предположению и кажется нам, что только при таком предположении выясняются и устраняются те противоречия и недоумения, которые выступают на вид, когда с одной стороны говорится, что все религии более или менее истинны и представляют собой лишь разные пути к одной цели, а с другой – что христианство содержит в себе истину в полноте и должно быть конечною религией всего человечества; – с одной стороны, что христианство должно за-

—342—

менять все другие религии, а с другой, – что объединение человечества должно совершиться лишь на широкой почве веры в Бога и любви к человеку. В последней главе отчёта издатель говорит: «идея образования при посредстве парламента мировой или всеобщей религии не была на мысли у его главных организаторов. Они убеждены, что элементы такой религии уже содержатся в христианском идеале и в христианских писаниях. Пытаться формулировать такую всемирную религию они не думали... Наилучшая религия – должна обнаружиться и в конце концов она переживёт все другие, потому что будет содержать в себе всё, что только есть истинного во всех религиях». Смысл этого заявления, нам кажется, таков: организаторы парламента не поставляли его непосредственной, прямой задачей – формулировать универсальную религию. Они убеждены, что это совершится само собой, а парламент, сближая и сопоставляя все существующие религии, должен лишь содействовать скорейшему осуществлению этого великого дела. Не христианство будет такой конечной и всемирной религией, т. е. не то историческое христианство, которое существовало доселе и существует в настоящее время, а в христианском идеале и в христианских писаниях содержатся только элементы этой будущей мировой религии. Она ещё имеет обнаружиться в будущем и совместит в себе всё то, что только есть истинного во всех религиях. Это и есть то «искомое», тот белый луч чистой истины, в который должны снова соединиться все разноцветные лучи, образовавшиеся через преломление в призме человеческого восприятия и выражающие в различных религиях истину в изменённом виде.

Понимая так религиозную задачу Чикагского парламента, мы видим в нём яркое знамение времени, отголосок и выражение того направления, которое, к великому прискорбию, часто весьма сильно даёт себя заметить в современном западно-христианском мире. В последнее время очень много явилось таких людей, которые стараются придать исповедуемой ими христианской религии как можно более широкий и неопределённый вид, сближая её таким образом с другими религиями и отвергая её отличительные,

—343—

существенные догматы, как нечто совершенно излишнее и только вносящее напрасную рознь в жизнь человечества. Иностранные газеты приводят множество разного рода фактов, свидетельствующих о быстром росте этого печального явления современной религиозной жизни. Представители западной богословской науки и даже сами протестантские пасторы часто оказываются христианами только по имени. Виртембсргские граждане напр. подали недавно своему королю прошение, в котором, между прочим, писали, что «богословская наука в лице многих своих представителей принимает направление, всё больше и больше отклоняющееся от основоположений нашей церкви. Истины: о вечном сыновстве И. Христа, о Его умилостивительной жертве через крестную смерть, о Его воскресении и вознесении на небо или отрицаются... или подрываются. Св. Писание, признаваемое нашей церковью как Слово Божие, которому принадлежит безусловный авторитет в делах веры, всё чаще и чаще рассматривается как обыкновенное человеческое произведение, и в отношении к нему современная наука может будто бы и даже должна стать критически». У всех также на памяти, какие удивительные вещи высказывались и защищались протестантскими богословами Германии в эпоху недавнего горячего спора по поводу апостольского символа.²²⁰⁹ В Карлсруэ пастор Лэнгин произнёс в местной ратуше возмутительную по своим противо-христианским воззрениям речь, в которой между прочим, заявлял, что «церковь не имеет права говорить о божестве Иисуса в реальном смысле этого слова», что со стороны её злоупотребление – выдвигать божество Иисуса на первый план, и затем опровергал чудесность событий, которые, по свидетельству евангелия, совершились во время рождества Христова. В Бремене был некий доктор богословия, М. Швальб, который проповедовал самое радикальное учение во вкусе жидовской ереси и позволял себе самые кощунственные выходки против христианства и его Божественного Основателя. По отзыву немецкой газеты, он был настоящий лжеучитель

—344—

и «покончил с христианством начисто», а между тем в течение нескольких десятков лет занимал в своём городе церковную кафедру. Наряду с этими прямо противохристианскими воззрениями выступает в протестантизме более скромная тенденция сгладить и уничтожить лишь вероисповедные разности и, придав таким образом немецкому христианству более широкую и неопределённую форму, объединить в ней все существующие ныне разветвления протестантизма. Такую идею высказывал, между прочим, Лейшнер в своём реферате на собрании «Евангелического союза» в Шпейере, в августе 1893 г. Он доказывал, что, в видах религиозного объединения, необходимо произвести некоторое уравнение протестантского вероучения с другими исповеданиями, т. е. необходимо сгладить его особенности и сделать некоторые уступки. Идя всё далее и далее по этому опасному пути сглаживания и расширения, люди христианского общества доходят иногда не только до отрицания вероисповедных разностей, но и всяких догматов и всякой религии. Такого рода примером может служить «международное общество этической культуры», имеющее уже многих последователей в Европе и Америке и поставляющее свой задачей способствовать нравственному усовершенствованию человека независимо ни от каких религиозных верований и национальных предубеждений. Законы нравственности, по мысли этого общества, имеют свой источник в человеческом разуме; этот разум для них – автономный законодатель, а потому мораль, нравственность не нуждается в Боге, – напротив, нравственность, руководимая верой в Бога, и вытекающая из неё, унижает человека, потому что ставит его в зависимость от чуждых ему законодателей. Единственно-допускаемая этим обществом религия, – это «религия практического разума на основе точных наук». В то самое время, когда в Чикаго заседал парламент религий, в протестантском Берлине община людей, не признающих никакой религии (Freireligiosen), совершала торжественное «посвящение юношества» в число своих членов, причём д-р Вилле произнёс речь, в которой развивал положения современного неверия. Затем каждый из посвящённых произнёс стихотворение антирели-

—345—

гиозного содержания и получил в подарок такого же рода книжку. Благодаря развивающемуся всё более и более стремлению к так называемому «расширению» христианства, т. е. к сглаживанию и отрицанию его, часто основных, догматов, многие только называются христианами, а в сущности их религия сводится к широкому безразличию или даже совсем отсутствует. Отсюда оказывается возможной в христианском обществе даже пропаганда других религий. Ни для кого теперь не тайна напр. что в самых многолюдных и цветущих центрах западно-христианской цивилизации, каковы Париж, Лондон и Нью-Йорк в последнее время с значительным успехом распространяется буддизм, находя себе последователей в высших и наиболее просвещённых классах общества, а недавно основанная мусульманская газета, издаваемая на английском языке в Нью-Йорке, откровенно заявляет, что Соединённые Штаты представляют собой превосходную почву для распространения ислама. В современном Париже, в числе описываемых Юлием Буа так называемых «малых религий» существуют, оказывается, и гностики, и ессеи, и люцифериане, и последователи культа Изиды, и поклонники Юпитера, Меркурия и Минервы. Вот к каким результатам приводит иногда распространившееся на современном западе рационалистическое отношение к христианству, критика его догматов и отрицание их обязательного значения. «Сглаживание» и «расширение» доходит до того, что христиане остаются такими только по имени, или утрачивают даже и само имя.

Чикагский религиозный парламент в своём стремлении к «объединению» и «соглашению» всех религий является в значительной степени выражением того же «сглаживания» и «расширения», которое ознаменовало себя столь многими прискорбными последствиями на современном христианском западе. В иностранной церковной жизни за последнее время нередко встречаются факты, с достаточной ясностью свидетельствующие о том, что и этот парламент со своей стороны немало содействовал ещё большему усилению того же, указанного нами направления. Протестантские проповедники, возвратившись с парламентских

—346—

заседаний, смело стали распространять усвоенные там воззрения. Англиканец д-р Момери, ораторствовавший в парламенте, провозглашает напр.: что христианский священник имеет полное право отрицать тот или другой из догматов церкви, лишь бы только «в общем и он согласовался с её учением. Другие, конечно не замедлили приложить эту теорию и к делу. Американский пастор, д-р Ричардс, из Провиденса, заявляет, что Свящ. Писание боговдохновенно не более, чем и произведения современных поэтов и писателей. Иисус Христос, по словам этого, якобы христианского проповедника, был только простым человеком и Его заповеди будто бы нуждаются в пересмотре, чтобы быть приспособленными к воззрениям и потребностям нашего времени. Другой подобный же вероучитель, унитарианский пастор, с своей церковной кафедры проповедует, что «если бы Иисус Христос жил в девятнадцатом столетии, Он, быть может о многих предметах думал бы иначе». Под влиянием Чикагских речей о том, что все религии истинны, христианские пастыри Америки и на проповедников других религий стали смотреть, как на своих собратий и сотрудников в едином общем деле. Один из унитарианских проповедников в Давенпорте предоставил пользоваться своей церковной кафедрой для проповеди и иудейским раввинам и даже язычнику Нагаркару, одному из видных членов Чикагского парламента, где он выступал в качестве представителя брамаизма-сомаджи и особенно ратовал за «согласование религий». Вскоре после закрытия парламента обнаружились и попытки к практическому осуществлению в той или другой форме такого согласования. В Америке возникло движение, направленное к тому, чтобы основать так называемую «универсальную церковь», т. е, такую, которая была бы в состоянии совместить в себе и объединить представителей всех существующих религий. Воззвание, приглашающее к осуществлению этого предприятия, подписано прежде всего Чикагским раввином Гиршем, который как мы видели, был одним из самых энергичных деятелей религиозного парламента. Ближайшими сотрудниками его в настоящем случае являются: унитарианский пастор в Чикаго

—347—

м. Джонс, проповедник Чикагской же «народной» церкви м. Томас и ещё один проповедник-универсалист из Нью-Джерси. «Храм этой универсальной религии, по словам воззвания, должен быть воздвигнут на широком основании гуманности и посвящён испытующему духу прогресса и споспешествующей любви». – Другую попытку такого же рода мы видим в западной Европе. Месяца через два после Чикагского парламента в Лейпциге появилось воззвание некоего доктора Евгения Шмидта, обращённое «ко всем друзьям истины и человечества» и приглашающее «к основанию международного союза религии духа». «Мы очень хорошо знаем, гласит это воззвание, что благородно-мыслящие люди, как высоко, так и низко поставленные духовные и светские лица, не иначе как с отвращением сносят недостойное иго отживших формул веры и с тоской дожидаются того дня, когда истина, наконец, осмелится выглянуть на свет»... «Мы желаем основать международный союз религии духа без всяких ограничений какими-либо догматами. Мы признаём божественный смысл всех священных писаний, прежде всего Евангелия и вообще Библии, а затем священной литературы индусов, персов и других культурных народов. Божественное откровение мы видим во всех великих произведениях литературы и искусства. Мы не хотим, чтобы кто-либо оставлял своё вероисповедание, потому что основываемый нами союз религии духа не есть новая секта. То, что мы проповедуем, есть только религия духа и истины, есть внутренняя сторона всякого сердца и всякого духа, раскрытие таинственной стороны всякой религии. Наше божество есть солнце духовное и первобытие, которое, скрываясь в отдельных частях бытия, обнаруживается вечно во всём своём неописуемом величии. Наше божество не есть владыка этого мира, господствующий произвольно; оно есть свобода всех, любовь ко всякому, господствующая над всем. Оно и есть именно тот Бог Израилев, который обитает и действует среди людей; то безграничное сострадание, с которым Будда сошёл во все существа; тот чистый свет рая, который выступал пред очами Магомета; та тайна внутреннего небесного царства, которую, по представлению Евангелия, Христос раскрыл

—348—

наедине апостолам и которую мы в настоящее время объявляем миру во всём её чистом блеске; оно есть внутренний Христос, просвещающий всякого человека»... и т. д... Протестантские органы печати прямо признают эти и подобные им явления отголосками того, что происходило на религиозном парламенте в Чикаго. «Этот парламент, по их словам, содействовал ослаблению тех границ, которые отделяют различные религии одну от другой, и пошёл на встречу нивелирующему духу времени, стремящемуся к тому, чтобы лишить религию её догматического содержания и свести на общее религиозное чувство и условную мораль».

Если так, то в религиозном отношении Чикагский парламент нужно, следовательно, признать явлением печальным, таким предприятием, которое могло причинить христианству и причинило существенный вред? Организаторы и деятели парламента однако отнюдь не желают согласиться с таким заключением. По их воззрению совершенно напротив, – это собрание должно было быть и было для христианства великим торжеством. М. Барроус на первом заседании, обращаясь с вопросом к представителям нехристианских религий, как мы видели, говорил: «потерпело ли христианство что-либо в ваших глазах, созвавши этот парламент религий? Думаете ли вы, что его благотворная деятельность в мире хотя сколько-нибудь от того уменьшилась? Напротив, вы согласитесь с большинством христианских учёных Америки, что христианство может гордиться этим конгрессом религий и выставлять его как светоч истины и любви, который может стать утренней звездой двадцатого столетия». При закрытии парламента христианский епископ Арнетт говорил: «христианство ни мало не потеряло от бывшего в парламенте обсуждения или сравнения, но стоит теперь в таком свете, какой неведом был в прежнее время. То, что было предложено различными учителями религии и философии, не отменило десяти заповедей, нагорной проповеди и заповедей блаженства. Наши учения и теперь столь же высоки, и чисты, как были и до настоящего собрания, и каждый мужчина и каждая женщина только укрепились в той вере, которая некогда была завещана святым».

—349—

В последней главе отчёта, подводя итоги совершившемуся событию, его организаторы не думают изменять своего первоначального взгляда в этом отношении и стараются указать в частности всё то, в чём, по их мнению, заключалась великая польза парламента для христианства и выразилось на нём его торжество. Прежде всего, по их словам, этот парламент с особенной силой возбудил в людях далёкого востока глубокий интерес к христианству и, вместе с тем, дал им возможность, слушая его лучших представителей и проповедников, получить о нём ясное и правильное понятие, вполне соответствующее действительности. «Христианский дух господствовал в парламенте с его начала до конца. Молитва Господня употреблялась ежедневно. Имя Христа произносилось всегда с уважением. Не было сказано о Нём ни одного слова непочтительной критики. Учение Его проповедовалось целой сотней христианских ораторов и произносилось даже не-христианскими устами». Впечатление этой проповеди на слушателей было, говорят, в высшей степени благоприятное. Никогда ещё доселе христианству не представлялось столь блестящего случая раскрыть истинную сущность своего вероучения и если бы даже сказано было в парламенте гораздо меньше, чем сколько это сделано было в действительности, и тогда, это было бы вполне достаточным оправданием его созвания. По силе общего интереса и энтузиазма лучшими моментами парламента были именно те, когда красноречиво проповедовались в нём величайшие истины христианства. С уверенностью можно сказать, что проповедь о Христе никогда не была действенна так, как это было в то время, когда в парламенте епископ Дöдлей и др. возвещали евангелие всем народам. Эта проповедь была для христианства торжеством. Истины других религий при сопоставлении с высочайшими истинами христианства ясно обнаруживали свою недостаточность, а истина религии Христовой раскрылась во всей полноте и обнаружилась во всём своём блеске. Так было дело, таковы были результаты религиозного парламента по изображению его устроителей, но близко знакомый со всем ходом парламентских заседаний едва ли согласится признать такое изображение вполне соответствующим дей-

—350—

ствительности. Представители языческого востока на собраниях смело и резко говорили о христианстве много такого, что далеко ко могло способствовать его торжеству и прославлению. Их неблагосклонная критика касалась и жизни христиан и догматов христианского вероучения. Всего более подвергалась осуждению деятельность христианских миссионеров на востоке. В заседании 22-го сентября цейлонский буддист Дармапала говорил: «уже девятнадцать столетий христианство у вас в Европе, но только в последние три века стали делать попытки к его распространению на востоке и с неудачными результатами. Если христианство желает иметь успех на востоке, план ваших действий должен быть совершенно изменён. Вы должны посылать туда людей полных бескорыстия. Они должны быть проникнуты духом самопожертвования, духом любви и терпимости. Кроткие, смиренные и любвеобильные учения Христа нам нужны; но не потому, что таких учений нет у нас теперь, а потому, что мы желали бы иметь их ещё более. Миссионеры, посылаемые на Цейлон, в Китай или Бирму, почти всегда не обладают той терпимостью, которая для нас потребна. Миссионер и нетерпим, и эгоистичен. Почему туземцы не хотят иметь с ним дела? Именно потому, что нет в нём должной терпимости и бескорыстия. Кого он обращает? Только лишь людей низкого уровня. Видя эгоизм и нетерпимость миссионера, ни один интеллигентный человек не примет христианства. Буддизм имел своих миссионеров прежде, чем началась проповедь христианства; он покорил всю Азию и укротил монголов, но влияние западной цивилизации уничтожило его дело»... «Предупреждаю вас, что, если вы хотите утвердить христианство на востоке, это может быть сделано лишь на началах христианской любви и кротости. Пусть миссионеры изучают все религии, пусть они будут образцом кротости и смирения и тогда их будут встречать радушно во всех странах». – Деятельность христианских миссионеров, по изображению людей востока, большей частью отличается ревностью, совершенно излишней и неблагоразумной. «Ваши миссионеры, говорил мадрасский брамин Нарасима, в своём иконоборческом рвении нападают и на те из наших предрассудков,

—351—

которые совсем нет нужды считать противными христианству. Смешение каст напр. для обращённого индуса предписывается как необходимый член веры, но по собственному опыту скажу вам, что в нас это возбуждает физическое отвращение. Есть у браминов и другой обычай, ещё глубже утвердившийся и ещё более трудно искоренимый. Я разумею их предубеждение против животной пищи. Пока христиане как будто заставляют народ верить, что употребление животной пищи есть необходимый приготовительный шаг к крещению, до тех пор это всегда будет камнем преткновения при распространении Евангелия в Индии». Проповедь христианства на востоке, идущая об руку с распространением там европейской цивилизации и часто европейского господства, по мнению людей востока нередко приносит только зло. «Уже и сама по себе», по словам Нарасимы, «та религия, которую побеждающая нация в напыщенном сознании своего превосходства снисходительно предлагает побеждённой, как бы ни была она хороша, должна возбуждать отвращение у принимающих». «Наши друзья, последователи брамаизма – сомаджи, изображали вам христианство стоящим с библией в одной руке и с волшебным жезлом цивилизации – в другой. Но есть там и другая сторона, – когда богиня цивилизации с бутылкой рома в руке. О, если бы нога англичан никогда не была в Индии! О, если бы никогда не видали мы ни одного европейского лица! О, лучше было бы нам никогда не пробовать горьких сладостей вашей цивилизации, чем сделаться от неё народом пьяниц и скотов!» – К добрым чувствам и настроению исповедников христианства люди востока выражают явное недоверие. В собрании 20 сентября Суами Вивекананда говорил: «вы, христиане, очень любите посылать миссионеров, чтобы спасать души язычников, но почему вы не попытаетесь спасать от голода их тела? В Индии во время страшного голода, тысячи умирали голодной смертью, однако вы, христиане, не сделали ничего. По всей Индии вы воздвигаете храмы, но вопиющая нужда востока не в религии, – религии там достаточно; – страждущие миллионы населения жгучей Индии пересохшими устами умоляют вас о хлебе. Они просят у вас хлеба, а вы даёте им

—352—

камни. Не оскорбление ли голодающему народу предлагать религию? Не обида ли голодного человека поучать метафизике?.. Я пришёл сюда просить помощи для моего обедневшего народа и вполне убедился в том, как трудно добиться этой помощи для язычников от христиан и в христианской стране». – Нельзя сказать, чтобы и к догматам христианства языческие представители парламента относились с особенным преклонением. Вот что говорил напр. Нарасима: «между вашим характером и нашим есть различие. Мы воспитаны столь отлично от вас, что вещи, производящие на вас впечатление, на нас его не производят. Те притчи, в которых вы видите столько красот, те изречения и действия Спасителя, которые кажутся вам вседовлеющим руководством жизни, мало того – даже вера ваша в необходимость страждущего ходатая – Спасителя, составляющая краеугольный камень вашей религии, всё это для нас одни слова. Они не производят никакого впечатления, не убеждают»... «Характер индуса представляет собой странное и непонятное смешение. Не знаю почему, но религия за религией терпели в Индии неудачу. И в настоящее время различные новые религии, как брамо-сомаджи, ариа-сомаджи и разные другие общества, не очень много имеют последователей. Таким образом вы видите, что даже и те религии, которые возникают в их собственной среде, не встречают в индусах энтузиазма. Не удивительно если религия, подобная христианству, религия чужеземцев, содержащая в себе идеи то новые, то странные, то совсем противные нашим предвзятым понятиям, встречает так мало расположения». – Языческие ораторы отнюдь не хотели признать за христианством какого-либо превосходства. «Пожелаю ли я, говорил Вивекананда, чтобы индус или буддист стал христианином? Боже сохрани!.. Если кто-либо мечтает об исключительной жизненности только своей собственной религии и об уничтожении прочих, я жалею его от глубины своего сердца». В ответ на подобные мечтания он не без иронии рассказывает парламенту такую басню: «Жила-была в одном колодце лягушка... В этот колодезь попала однажды другая лягушка, жившая в море. «Откуда ты?» – «Я из моря». – «Из

—353—

моря? А велико оно? Будет с мой колодезь?» и лягушка сделала прыжок с одного конца колодца до. другого. «Друг мой», сказала ей лягушка морская, «как ты можешь сравнивать море с своим маленьким колодцем?» Тогда лягушка сделала второй прыжок и спросила: «неужели ваше море так же велико?» – «Какие глупости говоришь ты, сравниваешь море с своим колодцем»! – «Нет и быть не может ничего больше моего колодца», решила лягушка, «этот лгун всё врёт, гоните его вон!» – Христианскому проповеднику на Чикагском парламенте, доказывавшему превосходство своей религии, ясно таким образом давалось понять, что представитель языческого востока смотрит на него в этом случае только как на лягушку, не знающую ничего больше своего колодца. Едва ли, думается нам, можно утверждать, что собрание, в котором звучали такие речи, особенно содействовало торжеству и прославлению христианства. Нужно ещё заметить, что, по установленному в парламенте порядку, никакие прения не допускались, а потому чтобы ни говорилось, всё выслушивалось молча и оставалось без возражений. Благодаря такой постановке дела, языческие ораторы имели полную возможность смело и беспрепятственно развивать свои враждебные взгляды на христианство и не замедлили этим случаем воспользоваться; а христиане вынуждены были оставаться лишь безмолвными свидетелями своего уничижения. Не трудно себе представить, какое подчас удручающее впечатление должны были в этом случае вынести христианские слушатели из парламентских собраний. Не даром один пуританский священник в Бостоне, возвратившись из Чикаго, в своей церковной проповеди говорил, что нам следует перестать посылать своих миссионеров в Индию и Китай, так как эти азиаты знают об истинной религии гораздо больше, чем мы сами. Выслушанные им нападки языческих ораторов на христианство и их суровые порицания христианских миссионеров очевидно успели произвести на него своё действие. Сами устроители и главные деятели парламента сознаются, что не мало горьких слов было высказано на нём относительно христианства; они стараются утешить себя лишь тем, что выслушанная ими критика, всякие

—354—

упрёки и порицания, касались не учения, а жизни и самим же христианам должны послужить в будущем, как добрый урок, на пользу и исправление. В таком именно смысле говорил напр., как мы видели, еп. Арнетт при закрытии парламента: «это собрание научило нас, что хотя мы имеем на своей стороне истину, но не всю. Мы обладаем истиной в теории, но на практике не совсем. Строгая критика, которой мы подверглись, касалась не учений наших, а нашей деятельности, которая не находится в согласии с нашей же проповедью и с нашими же учениями». Хотя бы это была и правда, во всяком случае та неблагосклонная критика, которой языческие ораторы парламента подвергали христианство, не могла способствовать его торжеству и прославлению и в общем впечатлении на слушателей приносила ему не пользу, а только вред.

Смелой критикой со стороны языческих ораторов не ограничился ещё впрочем тот вред, который причинён был христианству Чикагским парламентом; в его многолюдных, эффектных и шумных собраниях была ещё другая сторона, гораздо более опасная и сопровождавшаяся для христианства ещё более тяжёлыми последствиями. Устроители парламента говорят, что христианству никогда не представлялось столь счастливого случая к блестящему раскрытию своих учений и Чикагская эстрада таким образом оказала и в миссионерском отношении великую услугу. Не спорим и искренно желаем, чтобы пламенные речи многих христианских ораторов запали в душу их иноверных слушателей. Но Чикагская эстрада одновременно служила миссионерским целям не христианства только, но и всех других религий. Каждый оратор беспрепятственно выступал здесь на защиту своих собственных убеждений, раскрывал и восхвалял достоинства той религии, которой сам был представителем. Мозумдар выступал защитником брамаизма – сомаджи, Исаак Уайз – иудейства, Ятсубучи – буддизма, Д’Виведи – индуизма, Пунг-Куанг-Ю – конфуцианства, Шибата – шинтоизма и т. д. Многие из них даже прямо проводили параллель своей религии с христианством и конечно давали своим речам известное, вполне естественное с их стороны, освещение. Нужно сознаться, что некоторые из этих орато-

—355—

ров заявили себя весьма глубокомысленными, талантливыми, красноречивыми и блестящими защитниками своих воззрений, а потому их речи, как Мозумдара или Вивекананды напр., имели в парламенте большой успех и, конечно, должны были произвести на слушателей сильное впечатление. Нашлись даже и такие ораторы, которые некогда именовались христианами, а теперь торжественно выступали в качестве ренегатов и проповедовали свою новую религию. Таков был ораторствовавший на собраниях 20-го и 21-го сентября м. Уэбб, американец, обратившийся в Магометанство. Его речи были убеждённым панегириком исламу. Личность Магомета и основанная им религия, по словам оратора, не ценятся должным образом только потому, что они не поняты, что в христианской литературе они изображаются в искажённом виде. Ни религиозного фанатизма, ни чувственного рая, ни фатализма, ни унижения женщины Магомет на самом деле не проповедовал. Всё это клевета и идеи мусульманского пророка отличаются в сущности необычайной высотой и чистотой. Оратор бесцеремонно заявлял, что он гордится своим переходом в ислам, что всякий, кто поймёт эту религию, должен сделать тоже самое и что именно ислам должен стать всеобщей и конечной религией всего мира. Правда, первая речь м. Уэбба неоднократно прерывалась шиканьем, свистками и негодующими криками слушателей, но, по единодушному свидетельству многих очевидцев, не возмущённое христианское чувство проявилось в этом негодовании, а только общественная щепетильность, которая не хотела простить природному американцу такой резкой измены традициям своего общества²²¹⁰. – В собрании 12-го сентября на Чикагской эстраде выступил даже проповедник явного неверия, – это был некий Ганноверский доктор Адольф Бродбек. В своём реферате он проповедовал новую религию под именем «идеализма», главным врагом которого служат всякие догматы. Люди этой новой религии, по его словам, не должны признавать существования личного Бога, ни воздавать кому-либо поклонения как Богу; они не верят ни

—356—

в бессмертие, ни в воскресение мёртвых, ни в небо, ни в ад, ни в чистилище, ни в какое-либо возмездие в жизни будущей; они не знают, откуда мы произошли и куда идём и уверены, что со смертью прекращается всякое личное существование. – Вот какие миссионеры подвизались, между прочим, на Чикагской эстраде! Правда, наряду с ними ораторствовали и проповедники христианства; но ещё вопрос, чему больше послужил Чикагский парламент: торжеству ли христианства, или пропаганде язычества и распространению «микробов ложных религий». Есть некоторое основание думать, что в религиозном отношении причинённый парламентом вред был значительнее пользы. Тысячами собиравшаяся в институте искусств толпа оставалась конечно толпой, со всеми теми свойствами, которые обычно её характеризуют. Христианских проповедников она и прежде видала и слышала постоянно, а потому, как бы ни были они красноречивы, для неё они не представляли особенного интереса, так как не имели прелести новизны и оригинальности. Совсем иное дело эти заморские люди далёкого востока; они были для толпы настоящими героями дня; всё в них было ново и оригинально, всё поражало и взгляд и слух, всё невольно приковывало к ним общее внимание. Когда на парламентской эстраде выступал какой-нибудь красавец – брамин или бонза в шёлковой розовой тюнике, или в каком-то жёлтом или зелёном халате, с оранжевым или белым тюрбаном на голове; когда из уст этого живописного оратора лилась эффектная речь, украшенная изысканными цветами своеобразного восточного красноречия; когда самые факты, им сообщавшиеся, и мысли, им раскрывавшиеся, для большинства были чем-то, известным дотоле лишь смутно и понаслышке, или даже и совсем неведомым, – понятно, этот оратор овладевал всеобщим вниманием и царил над увлечённой толпой. Как бы ни старался рядом с таким индусом или японцем какой-нибудь протестантский проповедник в своём чёрном сюртуке или блузе, ему трудно было конкурировать с интересным соперником; его внешность была слишком заурядна, а то, что говорил он и как он говорил, всем было уже давно известно. Вот почему никто

—357—

не пользовался в парламенте таким шумным успехом, как язычники востока; их встречали и провожали оглушительными рукоплесканиями, по окончании их речей им устраивали восторженные овации, стоя на стульях махали платками, дамы и мужчины взбирались на эстраду, теснились к оратору, чтобы выразить ему своё сочувствие, крепко жали ему руку и доходили даже до поцелуев. А эти-то вот увлекавшие толпу ораторы критиковали христианство и превозносили свой брамаизм или буддизм. Едва ли можно думать, чтобы, при таком сопоставлении, положение христианства в парламенте было особенно выгодным. Сами организаторы предприятия притом в своём отчёте сознаются, что языческие религии искусно выставлены были лишь с «показной своей стороны» и их талантливые представители, нападая на христианство, тщательно и ловко скрывали и замалчивали свои собственные слабые стороны. Нет конечно возможности определить размеры тех вредных последствий, какими сопровождался Чикагский парламент в религиозном отношении; но факт его печального влияния, факт, что он послужил могучим средством для пропаганды ложных религий, не может подлежать сомнению. Разительным доказательством этого может служить одно событие, воочию всех торжественно совершившееся на самой парламентской эстраде. Один американец, мистер Страусс, еврейского происхождения, во время парламентского заседания публично присоединился к буддийской религии и на санскритском языке произнёс установленную для этого присягу. Торжественное посвящение новообращённого, по настоящему буддийскому обряду, совершено было на самой эстраде залы Колумба. «В публике при этом случае не только не возникло никаких протестов, но театральная обстановка сцены, с настоящим священнодействующим брамином, возбудила даже громкие выражения восторга; публика себя чувствовала как в театре». Это происшествие представляется нам до такой степени странным, что рассказ о нём мы охотно признали бы вымыслом, если бы горькая действительность не подтверждалась авторитетным свидетельством очевидцев²²¹¹. Нужно впрочем заметить, что в официальном

—358—

отчёте не упоминается об этом ни единым словом. Вероятно и самим организатором парламента факт этот казался слишком громким, чтобы прямо выставлять его во всеобщее сведение. Последствия Чикагского парламента в смысле пропаганды ложных религий продолжали обнаруживаться и после его закрытия. По новейшим известиям, Суами Вивекананда выступил с целым рядом публичных лекций в прославление индусского брамаизма, как религии, стоящей-де выше христианства, чем произвёл в Америке немалое смущение; а христианский ренегат м. Уэбб публично проповедует теперь ислам и устраивает большие религиозные собрания в городских общественных залах. Мало того, он основал в Нью-Йорке Магометанскую общину и даже ввёл, по мусульманскому обычаю, способ созывания молящихся посредством громкого призыва человеческим голосом, хотя и не с минарета, которого ещё не имеется, а просто из окна своей молельни. В виду всего сказанного, мы, кажется, в праве прийти к тому заключению, что в религиозном отношении Чикагский парламент принёс христианству гораздо более вреда, чем пользы, и никак не может быть признан могучим средством к его торжеству и прославлению.

Более благоприятным будет наш вывод, если мы попытаемся произвести оценку рассматриваемого явления со стороны его нравственного влияния.

В обнародованной комитетом программе задачей парламента, между прочим, поставлялось: «возбудить и усилить между представителями различных религий дух человеческого братства при помощи дружественного совещания и взаимообщения»... «привести народы вселенной к более дружественному общению, в надежде обеспечить таким образом постоянный международный мир». В этом отношении парламентские деятели приписывали своему предприятию великое значение. Не было почти ни одной речи, где с пламенным увлечением не говорилось бы об общечеловеческом братстве, где не воздавались бы хвалы чи-

—359—

кагскому парламенту, как громадному шагу вперёд на пути к осуществлению этого братства во вселенной. Религиозный парламент Чикаго «знаменует собой начало новой эпохи братства и мира» (м. Боннэй); «на нём впервые поднято знамя любви, общения и братства (м. Барроус); «представители племён и религий мира, собираясь здесь вместе, беседуя и созерцая друг друга, приобретут в конце концов искреннее взаимное уважение и сердечные, братские чувства дружбы» (арх. Фиган); «мы стоим здесь под одним общим знаменем любви, гуманности и милосердия», «все мы покинем это собрание проникнутые большей любовью друг к другу» (кард. Джиббонс); мы «собрались здесь представителями одного общего всем людям чувства, – сознания, что все люди братья» (м. Гигинботэм); «ораторы всюду говорили о том, что все люди братья, и ревностно возбуждали у своих слушателей братские чувства любви ко всему человечеству» (кн. Волконский); «великое благо..., что последователи разных религий могут теперь дружественно собраться для обмена мыслей по важнейшим вопросам» (Р. Шибата); «представители тех церквей и сект, которые в минувшие века ненавидели и проклинали друг друга, сидели здесь на одной эстраде, как братья» (м. Момери); «ледяные преграды религиозной вражды теперь растаяли под лучами солнца любви» (проф. Черьянц); «до настоящего времени величайшая вражда существовала между религиями мира, а теперь вместо борьбы друг с другом, они сошлись вместе для дружественного совещания» (принц Момолу); «колокол, звучавший в честь настоящего собрания, пробил смертный час всякому фанатизму, всяким гонениям и мечом и пером, всяким неприязненным чувствам между теми, кто идёт хотя разными путями, но к одной и той же цели» (Вивекананда); «отныне религии мира будут вести войну не друг с другом, а против тех исполинских зол, которыми страдает человечество». «Отныне пусть во всём мире все поклоняющиеся Богу и любящие ближнего соединятся в ангельском славословии: «Слава в вышних Богу и на земли мир в человецех благоволение!» (м. Боннэй). – Что же собственно сделал Чикагский парламент и в чём его заслуга, что ему придают такое великое

—360—

значение, расточают столь обильные хвалы? Не он, конечно, впервые провозгласил идею общечеловеческого братства. Что все люди братья, – это мы знаем давно, и девизом самого парламентского отчёта поставлены слова ещё ветхозаветного пророка: «не отец ли един всем нам? Не Бог ли един созда нас?» Чикагский парламент не сделал в этом отношении никакого открытия; он только показал, что в настоящее время потеряла свою силу и даже совсем почти уничтожилась одна из могучих преград, препятствовавших прежде дружественному, братскому общению людей между собой, а именно – религиозная вражда. Он показал, что давно прошла та пора, когда из-за религиозных разногласий проливались потоки крови. Он созвал теперь для спокойной беседы о предметах веры, собрал и мирно посадил рядом таких людей, которые в былые времена сходились и могли сойтись лишь для ожесточённого спора, или смертельной битвы. Не парламент, конечно, создал такое положение дел; напротив, сам он явился лишь его результатом. Было время, когда никаким Боннэям и Барроусам не удалось бы соединить в мирной религиозной беседе христианина с мусульманином, или католика с протестантом, а теперь, при настоящем уровне развития человечества, при современных условиях его обыденной жизни, представители различных, прежде враждебных друг другу религий и исповеданий, имеют на всех концах мира так много точек соприкосновения, так много животрепещущих общих интересов, стоят в столь близких, непосредственных отношениях, что прежнему узкому религиозному фанатизму уже не остаётся места. Люди теперь так научились взаимно понимать и уважать друг друга, что даже и о серьёзных религиозных разногласиях способны рассуждать спокойно без неизбежных прежде обоюдных оскорблений. Чикагский парламент и явился результатом и красноречивым выражением этого современного фазиса общечеловеческого развития. Он потому только и стал возможным, что существуют теперь благоприятные для него условия. Эта мысль высказана была и на самом парламенте. В речи своей на первом торжественном заседании мистрис Августа Чэпин, как мы

—361—

знаем, говорила: «всемирный парламент религий не мог быть созван ранее настоящего времени и не мог собрать вместе всех присутствующих здесь представителей религий. Нужно было дождаться пока пробьёт тот час, когда пароходы, железные дороги и телеграфы соединят людей друг с другом, разрушат все, разъединявшие их дотоле, преграды и заставят их узнать друг друга; когда учёные проложат путь через непроходимую дичь невежества, суеверия и лжи и научат людей взаимному уважению»... и т. д. Час этот наступил и парламент религий стал возможным. Его значение прежде всего в том именно и состоит, что он служит выражением, показателем, современного настроения. Что прежде было невозможным и немыслимым, на нём оказалось действительностью. Люди разных религий мирно сидели на одной эстраде, слушали взаимно со вниманием и уважением, часто даже восторженно выражали друг другу своё сочувствие. Христиане и язычники единодушно склоняли свои головы при звуках общей молитвы к единому Отцу всех – Богу, благоговейно принимали благословение и от христианского епископа, и от еврейского раввина. Правда, старинный дух религиозной вражды изредка прорывался и здесь, выражаясь в жёстких отзывах, в нападках и упрёках; но подобные случаи были немногими исключениями, а в общем дух миролюбия и терпимости был на собрании несомненно господствующим. Идея общечеловеческого братства постоянно была на устах всех разно-племенных и разно-верных ораторов, ясно свидетельствуя о том, что для фанатической религиозной ненависти действительно бьёт уже смертный час.

Но этого мало. Чикагский парламент не только самим фактом своего существования свидетельствовал об ослаблении религиозной вражды в современных человеческих обществах, но и употреблял с своей стороны все усилия к её конечному уничтожению. Главный источник этой вражды деятели парламента видели в том, что соперничествующие религии слишком мало знают одна другую и, руководясь часто искажёнными представлениями, смотрят друг на друга с совершенно неосновательным предубеждением. Теперь, когда на парламентских собраниях ре-

—362—

лигии сошлись лицом к лицу и устами своих представителей изобразили себя в своём истинном виде, таким предубеждениям уже не должно быть и не будет места. «Религии мира, говорил м. Боннэй, в высшей степени неправильно понимают и ценят одна другую... Настоящий парламент много будет содействовать тому, чтобы исправить эти ошибки и сделать их отныне невозможными». Старательно развивая мысль о существенном единстве всех религий и указывая основание этого единства в общем признании единого Отца всех – Бога и братства всех людей, парламентские ораторы доказывали, что «у всех благочестивых людей, где бы они ни были, – одни стремления, одни надежды и желания» (м. Барроус), что «любовь не знает различия религий» (кард. Джиббонс), что «как бы мы ни различались в вопросах веры, есть одно общее у всех нас, – это сознание человеческой общности» (арх. Фиган) – «сознание, что все люди братья», (м. Гигинботэм). «Люди противоположных взглядов и секты, различные по своим принципам и истории, могут составить одно собрание, одну семью, одно тело»... (Мозумдар) «вместо антагонизма между религиями может быть и дружба». (Кандлин). Соединив на своих собраниях представителей разных религий, Чикагский парламент должен был содействовать их знакомству, а потому и привести их к сближению и дружбе. «Я уверен, говорил Р. Шибата, что такие повторяющиеся собрания будут способствовать объединению всех религий мира и приведут все враждующие нации к мирным отношениям». «Отныне, восклицал м. Боннэй, религии мира уже не будут вести войну друг с другом».

Итак, фанатизму пришёл конец, религиозных войн больше не будет. С этой надеждой и мы, пожалуй, согласны; нам тоже думается, что для такого рода явлений пора теперь действительно уже миновала; но причина этого не в Чикагском парламенте, который на дело осуществления этого великого результата внёс с своей стороны лишь посильную маленькую лепту. Не потому, конечно, не будет больше религиозных войн, что состоялся парламент в Чикаго; их так же не было бы и без него, ибо и он сам явился лишь выражением того современ-

—363—

ного настроения, которое уничтожает возможность резких обнаружений религиозного фанатизма. Значение парламента в этом отношении очевидно стараются преувеличить, не пренебрегая часто употреблением таких громких слов, которые выражают гораздо более, чем есть на самом деле. «Все люди братья», провозгласил парламент, «подняв знамя любви, общения и братства», и, если верить его ораторам, «отныне наступила новая эпоха братства и мира». Но так ли и не слишком ли сильны эти выражения? В самом лучшем случае за парламентом можно признать лишь содействие к уничтожению религиозного фанатизма, а отсюда ещё очень далеко до водворения на земле общечеловеческого братства. Религиозная вражда служит, конечно, могучим препятствием к братскому общению людей между собой, но, устранив только это препятствие, ещё нельзя торжественно провозглашать, что наступила отныне эпоха братства. Если люди не проливают кровь и не ссорятся друг с другом из-за религиозных вопросов, это ещё не значит, что они находятся в братских отношениях. Только тогда водворится общечеловеческое братство, когда люди и разноверные и единоверные, не в межрелигиозных только сношениях, но и во всех обстоятельствах жизни своей, постоянно будут помнить, что они друг другу братья, и станут посильно выражать память об этом в своих взаимных отношениях. Только тогда люди будут достойно носить имя братьев, когда об этом братстве своём станет помнить не только мусульманин или буддист при встрече с христианином, но и богатый с бедняком, образованный с неграмотным, властный и сильный с подчинённым и слабым. Как это ни странно, но отсутствие религиозной вражды, по существу своему, не всегда даже и может быть явлением отрадным. Оно может подчас свидетельствовать лишь об упадке в людях религии, о господстве в них того религиозного индифферентизма, которому, как мы видели, не мало с своей стороны посодействовал и Чикагский парламент. Что же касается истинного человеческого братства, то оно возможно лишь на религиозной основе. Человек, гордый своими преимуществами силы, ума, богатства или общественного положения, может смириться,

—364—

признать себя равным и братом другого, обделённого судьбой, тогда только, когда сильна в нём вера в Того, Кто над миром, Кто неизмеримо выше и совершеннее всего существующего, пред Кем уравниваются все ничтожные земные преимущества. Одна такая вера побудит его забыть о своих преимуществах, смиренно преклониться пред общим Отцом и Творцом всех Богом и протянуть руку своему брату ближнему. Усиленно проповедовал Чикагский парламент, что Бог есть общий всем Отец и что все люди братья и эту проповедь нужно, конечно, поставить ему в заслугу; но сделал ли он что-либо для осуществления на земле общечеловеческого братства? «Осуществить на деле братство всех людей», говорил епископ Арнетт, «это великий вопрос будущего». Подошёл к этому вопросу и попытался дать ему посильное решение один лишь наш соотечественник, кн. Волконский, в той парламентской речи своей, которая в своё время обратила на себя общее внимание и воспроизведена была во многих наших органах печати. «Мы трактуем о братстве людей, говорил он, как о предмете, которому следует положить основание; мы смотрим на него как на какое-то установление, которое необходимо создать и организовать; смотрим как на вещь несуществующую, которую необходимо призвать к жизни. Люди как будто хотят сказать: мы не братья между собой, но постараемся сделаться таковыми. Да, попробуем сделаться братьями, как ни трудно это осуществить; сделаем над собой усилие: ведь мы люди цивилизованные, просвещённые! А настоящее просвещение немыслимо без идеи о всеобщем братстве. Братство есть венец цивилизации! – Нет, леди и джентльмены, идея о братстве не есть венец, а основа цивилизации, и если образование не построено на такой прочной основе, то никакие последующие усилия не исправят ошибки, сделанной при закладке. Нам не для чего делаться братьями. Нам нужно лишь стараться не забывать, что мы есмы братья»... «Я думаю, что вопрос о братстве людей есть чисто вопрос воспитательный и что идея о нём должна прививаться нам с детства и быть положена в основание первоначальной школы»...

—365—

Недостаточно только проповедовать идею братства; нужно воспитывать людей так, чтобы они действительно были братьями.

Для возможной полноты своего очерка мы должны наконец указать на то научное значение, которое приписывали и приписывают Чикагскому парламенту многие учёные люди с Максом Мюллером во главе. М. Боннэй заявлял, как мы видели, что обильным источником всякого рода предубеждений служит недостаточное знакомство религий между собой. В особенности представители язычества в парламенте не раз горько жаловалось на то, что об их религиях имеются в христианских обществах большей частью весьма скудные, смутные и даже совсем искажённые представления. Один из ораторов, Цейлонский буддист Дармапала, ловким манёвром искусно подтвердил и иллюстрировал эту мысль даже на самом парламенте. В одном из второстепенных собраний (не в Колумбовой зале) он обратился к своим многочисленным слушателям с вопросом: кто из них читал жизнеописание Будды? В знак утвердительного ответа пятеро из присутствовавших подняли свои руки. «Только пять!» воскликнул Дармапала. «А ведь четыреста семьдесят пять миллионов людей держатся этой нашей религии любви и надежды. Вы называете себя нацией, великой нацией, и не знаете истории этого великого учителя. Как же вы осмеливаетесь судить о нас!» Вот этой-то беде, этому недостаточному знакомству с различными религиями, и должен был помочь Чикагский парламент. Открывая его собрания, м. Барроус называл его «первой сравнительной школой религий» и хвалился, что пред слушателями «раскрыта будет великая и удивления достойная программа»; им дано будет «слишком много, чтобы во всей полноте вместить одному уму в продолжение семнадцати дней наших сессий»... «Из всех научных исследований настоящего времени, говорил м. Момери, всего серьёзнее, интереснее и важнее сравнительное изучение религий, и я уверен, что урок, даваемый теперь по этой части Америкой всему миру, будет гораздо плодотворнее всяких частных кабинетных занятий»... «Этот парламент, по словам д-ра Мак-Ферсона, представляет со-

—366—

бой наилучший и единственный в истории человечества случай к сравнительному изучению религий. Если припомним, что в парламентских рефератах, кроме истин христианских, кроме обще-богословских, философских, социальных и разных других вопросов, подробно и с различных сторон изображались и иудейство, и буддизм, и Магометанство, и шинтоизм, и парсизм, и джайнизм и т. д., то можно, кажется, сказать, что Чикагский парламент был действительно замечательной школой для сравнительного изучения религий. Тем более эта школа должна была иметь значения, что каждая религия изображалась здесь её собственным убеждённым представителем. По замыслу организаторов парламента, религия, как мы знаем, стала предметом выставки, а потому, понятно, и приложено было всё старание, чтобы её различные ветви предстали пред взором публики с надлежащей характерностью и полнотой. Мы не берёмся судить, насколько представленные публике изображения были точным воспроизведением действительности, насколько научно-достоверны были те сведения, которые сообщались в парламенте о разных религиях; но нам думается, что к ним во всяком случае следует относиться с некоторой осторожностью. Ведь критики и возражений в парламенте, как известно, не допускалось, и сами организаторы предприятия сознаются, что языческие религии напр. представлены были с их «показной стороны». Выставка религиозная была в этом случае, как и всякая другая выставка, где по красиво расположенным в витринах экспонатам далеко не всегда можно с уверенностью судить о действительном состоянии той или другой отрасли искусства и промышленности. Впрочем, как бы то ни было, хотя бы сообщавшиеся в рефератах сведения и не всегда отличались безукоризненной точностью, во всяком случае, по громадному количеству предложенного материала и по своеобразности его источников, нельзя, нам кажется, не признать за Чикагским парламентом серьёзного научного значения. Вопрос только в том: имела ли право христианская Америка в интересах науки сравнительного изучения религий прибегать к такому средству, как религиозный парламент? Ответ на этот вопрос может

—367—

быть, по нашему мнению, только отрицательным. Как бы ни велика была научная польза Чикагского предприятия, она ничтожна в сравнении с теми существенными вредными последствиями, какими сопровождалось оно в религиозном отношении. Многие хорошо понимали это гораздо ранее открытия парламента, а другие, к сожалению, поняли только впоследствии. Архиепископ Кентерберийский напр., к огорчению многих своих соотечественников, смело и прямо, как мы видели, выразил своё несочувствие унизительной и вредной для христианства американской затее, а протестантский епископ Кэмбпль имел несчастие, уже побывавши на парламенте, публично выражать своё сожаление о том, что дал на него своё согласие. Мы с своей стороны можем лишь порадоваться, что наша Православная Русская церковь не приняла официального участия в Чикагском предприятии, не смотря на обращённые к ней настойчивые приглашения. Христианским организаторам парламента следовало бы с гораздо большей серьёзностью подумать о возможных последствиях затеваемого ими предприятия; но его бьющая в глаза оригинальность и внешний эффект были, очевидно, настолько в американском вкусе, настолько льстили национальному тщеславию, что, осуществляя свою затею, американцы, по-видимому, больше заботились об успехе своей всемирной выставки, чем об интересах христианства.

Теперь пресловутый религиозный парламент уже давно закрылся. Занавес опущен; пьеса окончена. Что же, опять спросим мы, плакать нам, или смеяться? – Да, это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

В. Соколов

II.

Начало шестого курса всего более ознакомило меня с внешностью Академии. Этому знакомству особенно содействовало свободное от учения время, которым я пользовался потому, что вылечивший меня доктор В. А. Мичурин ещё требовал для меня отдыха от занятий. Послеобеденное время я проводил обыкновенно между студентами, завёл знакомство со многими из них, узнал образ их жизни и помещение. Постараюсь припомнить, что ещё не изгладилось совершенно из памяти.

Прежде всего скажу о зданиях. При открытии Академии, в Лавре, были переданы ей следующие здания:

1) Царские чертоги. Это красивое двухэтажное каменное здание длиною в 40 сажень, по открытии Академии, не долго сохранялось в том виде, какой имело оно во времена Елисаветы и Екатерины II. Во второй этаж прежде входили по двум великолепным каменным входам, или крыльцам, устроенным в 1775 году и начинавшимся с южной стороны против чертогов от семинарской ограды, состоявшей из каменных столбов и решётки, – один против колокольни, другой против Успенского собора. Под окнами второго этажа чертогов между крыльцами тянулась деревянная галерея. И крыльца и галерея уничтожены в августе 1815 года. Западная оконечность верхнего этажа чертогов, где были столовая и почивальня императрицы Елисаветы и где теперь находится актовая зала, назначена

—369—

была для конференции, правления и канцелярии правления; здесь не сделано никаких изменений, две оригинальные кафельные печи времён императрицы Елисаветы, равно как лепные на сводах работы того же времени, сохранены в их первоначальном виде, в каком находятся и доныне. Теперь залы конференции и правления, с прибавкой исторической аудитории, украшенной портретами ректоров Академии, соединены в общую актовую залу. Середина чертогов (кроме – одной комнаты задней её части) назначена для помещения ректора Академии. Восточная сторона чертогов занята была залой для публичных собраний, служившей вместе с тем и богословской аудиторией. Потолок её был расписан: в средине изображено было окружённое сиянием и облаками Евангелие, разогнутое на словах: «В начале бе Слово», на обоих концах потолка представлены были символы Ветхого и Нового Заветов. Здесь совершали в моё время всенощные под праздники и воскресные дни зимой.

Нижний этаж, кроме восточной его части, переделанной в столовую, кухню и хлебную, был занят номерами для житья студентов; особых комнат для занятий тогда не было. Теперь почти все они обращены в спальни.

2) Учительский или профессорский корпус, – длинное, узкое двухэтажное с подвальным этажом каменное здание, начинавшееся от чертогов и простиравшееся до башни, находящейся на восточной стороне монастырской ограды и называвшейся келарской. Оно занимает 39 сажень в длину и прозвано было кишкой, в официальных же бумагах обозначалось названием жёлтого корпуса. Старый корпус – кишка в 1838 году сломан. В моё время в двух этажах этого корпуса жили Ал. И. Сергиевский, бакалавр Д.П. Новский (бывший после протопресвитером Московского Успенского собора) и другие бакалавры. Одна комната отдана была студентам-монахам, не помещавшимся в комнате, где жили их предшественники, за тем, что в шестом курсе было десять монахов и студенты прозвали его монашеским курсом.

3) Корпус инспекторский, каменный двухэтажный, построен в 1816 году у восточной ограды монастыря на том месте, где стоял прежде так называемый келарский

—370—

корпус, простиравшийся от келарской башни до святых ворот и занимавший пространство в 50 сажен. В верхнем этаже вновь выстроенного инспекторского корпуса дано помещение инспектору и бакалаврам Академии, преимущественно монашествующим (4 квартиры). При мне жили тут инспектор, бакалавр Афанасий, экстраординарный профессор Пл. Ив. Доброхотов и эконом. В нижнем этаже жили младшие студенты академии. По новому уставу особые спальные комнаты для студентов устроены в бакалаврских квартирах этого корпуса в 1848 г., а комнаты нижнего этажа предоставлены только для занятий студентам.

4) Библиотечный корпус. Позади царских чертогов, к северу до самой ограды, стояли в прошедшем столетии дворцовые кухни, устроенные на месте бывшего дворца царя Иоанна Васильевича. В 1801 г. по причине ветхости они разобраны и на том месте в 1803 году построено на 22-х саженях новое, двухэтажное каменное здание, нижний ярус которого занят был столовой для троицких семинаристов, хлебной и кухней, а в верхнем большая зала назначена была для богословской аудитории, другие же две для библиотеки. Первая и самая большая комната была украшена лепным изображением Моисея на Синайской горе. Гора эта была внутри пустая с небольшими скважинами снаружи; во время семинарских актов, при митрополите Платоне, ставили внутри горы благовонные куренья, и Синай дымился пред глазами посетителей. Теперь библиотека перенесена в новопостроенный корпус, а прежнее её здание переделано для студенческой столовой. По открытии Академии, в течении двух курсов, назначение верхнего этажа оставалось такое же, но в 1820 г. он весь занят был библиотекой. В это время уничтожена галерея, тянувшаяся под окнами верхнего этажа библиотечного здания и с восточной стороны устроено крыльцо с каменными колоннами и с лестницей, ведшей в библиотеку. В библиотеке бывал я часто с библиотекарем Ал. И. Сергиевским. Он давал мне книги на дом.

5) Больница. Тогда при Академии, Лавре и Вифанской семинарии был один очень своеобразный врач штаб-лекарь Степ. Григ. Витовский, пожалованный императо-

—371—

ром Павлом в медики из фельдшеров, без всякого экзамена, единственно по рекомендации митрополита Платона, что он хорошо лечит Вифанских семинаристов. Познания его в медицине были самые ничтожные; в лечении он ограничивался хиной, ялаппой и грудным чаем, но фельдшерскую часть знал хорошо: искусно перевязывал раны, исправлял вывихнутые и переломленные члены. Впрочем, в академической больнице очень редко бывали больные: если кто из студентов занемогал посерьёзнее, его тотчас же отправляли в Москву. Деревянная ветхая больница, в которой распоряжался Витовский, очень часто пьяный, стояла в заднем академическом саду; в ней было четыре комнаты для больных и одна для аптеки, с надписью над дверями, сделанной ещё митрополитом Платоном в честь Витовского: «врачу, исцелися сам».

В феврале 1827 года внезапно поражён был апоплексией студент Русанов; он через несколько часов умер несмотря на то, что к нему призваны были двое врачей: доктор Мичурин, живший у нас, и лекарь Гойтанников, гостивший у брата своего, о. ректора Поликарпа. Между тем, как два врача заботились об умирающем, а множество студентов, вместе со мной, наполняло комнату, взошёл Витовский, хмельной и очень ослабевший. Не подходя к больному, он сел на одну из кроватей и говорил про себя: «что он Арх-ий, или Астр-ий, Костр-ой или Волог-ский? умрет! умрет?» Вслед за тем Витовский уволен по болезни от службы. На место его просился доктор Мичурин, который успел к этому времени совершенно меня вылечить. Об нём ходатайствовала у митрополита мать моя; но академическое правление, желая дать это место брату ректора, старалась устранить Мичурина будто бы по неопытности, – и получило от митрополита такую резолюцию: «суждение академического правления о неопытности доктора Мичурина за основательное признать не можно; ибо он занимался практикой не два месяца, как пишет правление, но по самому аттестату несколько сверх того месяцев во время самого производства в лекаря, и потом, как известно, и прежде и после своей уездной службы практику всегда имел. Производство в лекаря первого отделения

—372—

и через несколько потом лет в доктора доказывают способность и успехи, признанные в нём судиями, знающими его дело, а не такими, как члены академического правления. Впрочем, если правление имеет в виду опытнейшего, такового может представить, только не родственника никому из членов правления, дабы избрание было беспристрастно» (намёк на Гойтанникова). Витовский через несколько месяцев умер, оставив после себя вдовой вторую жену, молодую и очень красивую. В неё был страстно влюблён Пл. Ив. Доброхотов и по смерти Витовского хотел жениться на ней, не смотря на её болезненное состояние. Но бедная Лина Николаевна, измученная старым, пьяным и ревнивым мужем, вслед за ним кончила жизнь от чахотки, на 26 году от рождения. Она была побочная дочь Николая Михайловича Желябужского, двоюродного брата моей матери. Последняя очень любила и часто навещала больную, в последние дни её жизни. Грустно было смотреть на Платона Ивановича во время её похорон. Он постановил памятник на её могиле с надписью: «до свидания», и действительно пережил её только немногими годами. Замечали, что после смерти Витовской характер его совершенно изменился и утратил всю свою прежнюю едкость.

Чтобы окончить прерванную речь об академических зданиях, скажу несколько слов об академической бане. Она была деревянная и находилась между больницей и библиотекой в расстоянии от последней на 7 сажень. В 1827 году правление определило по ветхости сломать её и на месте её построить новую деревянную же. Но собор лавры не согласился на возведение новых деревянных строений в монастыре; поэтому составлены были план и смета на построение каменной бани, но Комиссия дух. училищ потребовала сократить сметную сумму, и дело о постройке бани затянулось до 1833 года. В 1847 году заменена каменной. В 1832 г. старая академическая баня загоралась. Митрополит по этому поводу писал наместнику Антонию: «проговорились вы, сказали правду, которую от меня таили. Договаривайте же, когда загоралась академическая баня? Почему мне не донесли о сём от собора? Или собор рассуждает донести уже тогда, когда

—373—

Академия сожжёт Лавру? Не поздно ли будет?» Теперь баня – каменная и пользуется водой из монастырского водопровода.

Окончив осмотр Академических зданий, перейдём к описанию быта студентов, хорошо знакомому мне в шестом курсе, т. е. штатному числу их, разделённому на две половины, столу, одежде и другим потребностям учащейся молодёжи.

Стол студенческий был очень незатейлив и даже груб. Ежедневно предлагались им только щи и каша, а в воскресные и праздничные дни прибавлялись к тому пироги. При постном столе в постное время – употреблялось конопляное масло. Однажды, когда студенты жаловались инспектору на дурно пропечённый хлеб, Евлампий сказал им: «не о хлебе едином жив будет человек»...

Одежда студентов состояла из выдававшихся на два года суконного сюртука синего или серого цвета и пары замшевых перчаток и из устрояемого ежегодно шлафрока тикового или затрапезного, китайчатых панталон и жилета, кроме того каждый год назначено выдавать по три сорочки с исподницами, одному чёрному платку, или двум косынкам, по три пары нитяных чулок, по две пары сапог и одной паре голов сапожных, по пуховой круглой шляпе. На четыре года выдавался тюфяк со всеми постельными принадлежностями. При окончании курса студент получал фрак синего или серого сукна с гладкими бронзовыми пуговицами без герба. Такое устройство одежды требовалось академическим уставом. Шинели не полагалось и студент должен был устроять для себя зимнюю одежду на собственные средства. Конечно, большая часть студентов имело своё собственное верхнее платье, но были и такие бедняки, которые должны были в одних сюртучках проходить из Академии в трапезную церковь, где, за неимением ещё своей домовой церкви, совершались тогда академические богослужения. Одному из последних студентов Ив. Ив. Богословскому матушка моя, узнав от кого-то о его бедности, вздумала сшить шинель на вате, грубого сукна и домашней работы. Богословский (впоследствии о. Иосиф) был в восхищении и приходил благодарить за подарок, как будто за великое благодеяние.

—374—

По окончании курса, он был последовательно – инспектором и ректором Московской семинарии и епископом Дмитровским, и наконец архиепископом Воронежским. Скончался он на покое в 1892 году. Возвышаясь в почестях, он не забыл прежнего подарка, навещал мать мою и, будучи уже епископом, сидел у постели её во время последней её болезни. Позднее, когда я был у него со всей своей семьёй в Воронеже, он сказал мне: «скажу вам откровенно, что я со времени рукоположения в священный сан, не пропустил ни одной литургии без того, чтобы не помянуть на проскомидии имени покойной графини». Такова была благодарность старца святителя за подарок, весьма неважный и не ценный!

Число студентов, по штату, простиралось до 120 человек. Приём в Академию производился по экзамену один раз в два года. Студенты после приёма поступали в младшее отделение, а через два года переходили в старшее. В каждом номере, т. е. в каждой из комнат, населённых студентами, были, по назначению инспектора, старшие из лучших студентов, готовящихся к окончанию курса. Они обязаны были наблюдать за поведением товарищей и подавать о том инспектору ежедневные записки такого содержания: «В номере таком-то всё благополучно. Студенты все здоровы, занимались лекциями; особых происшествий не было». Такая же обязанность возложена была и на фельдшера, если некоторые студенты находились в больнице. Этот человек, довольно наученный Витовским своему ремеслу, но глупый и пьяный, подал однажды Евлампию такую записку: «в больнице все благополучно; больной студент здоров; особых происшествий не было».

Особых развлечений, необходимых для молодёжи, было очень мало. Летом студенты могли гулять в монастырском саду, на Корбухе и в Вифанских рощах, но для зимнего времени оставались одни монастырские стены. Музыка и пение светских песен не дозволялись. В виде развлечения случалось иногда служение Бахусу, особенно в праздники, именины и т. п.

Церковное пение было весьма развито; некоторые из приезжающих москвичей уверяли, что академический хор не только не уступает синодальному и чудовскому, но и

—375—

превосходит их обоих. В шестом курсе он отличался особенным изяществом; в нём были тогда отличные голоса, как напр. регента Левицкого. Главным недостатком хора было отсутствие малолетних певчих; впрочем один студент (кажется, Розов) пел почти дискантом. – Нынешний хор много уступает тогдашнему.

Лето 1827 года ознаменовалось особенным приключением. На северо-восточном углу Лавры стоит башня, отличающаяся от прочих своей архитектурой и стоящим над ней небольшим бельведером с уткой на верху. В день праздника 5-го июля 1822 года в ней повесился повреждённый в уме студент. После того неоднократно, особенно по вечерам, слышались ходящим по стене или снаружи около башни тихие жалобные звуки, подобные стонам. Вечером 4-го июля 1827 года приехал к нам родной дядя мой – граф Андрей Степанович Толстой (бывший позднее родителем министра внутренних дел графа Димитрия Андреевича). Он вместе с нами поехал в монастырь, но наскучив продолжительностью службы, отправился гулять по ограде. Подходя к Красной башне, он услышал стон и, думая, что там кто-нибудь занемог и просит помощи, вошёл в башню и стал подниматься по лестнице. Чем выше он поднимался, тем более усиливался стоп, и наконец на самом верху, под той несчастной перекладиной, на которой совершилось, за 5 лет перед тем, самоубийство студента, звуки сделались настолько громки, что навели ужас на дядю. Поспешно сошёл он с ограды, и мы, при выходе из церкви, нашли его бледным и сильно смущённым. Он рассказал нам о том, что с ним случилось и тут только узнал от моей матери о несчастно-погибшем студенте. Как объяснить этот случай? Действием воображения объяснить нельзя, потому что дядя прежде ничего не знал о таинственных звуках в Красной башне; сверх того он был человек смелого характера, отличался храбростью в отечественной войне и не верил никаким явлениям духов. Многие думали, что душа несчастного самоубийцы приходила стонать на то место, где насильственно разлучилась с телом. Другие полагали, что звуки зависят от сквозного ветра, который прорывается, постепенно усили-

—376—

ваясь, с ограды сквозь отворённую дверь до самого верха башни. Это последнее мнение подтвердилось в последствии, когда в башне устроен был водоём, и дверь с ограды заперта. С тех пор ни на ограде, ни снаружи, под стенами башни, никаких звуков не слышно. При рассуждении об этом случае, наставник мой Ф.А. Голубинский, собиравший сведения об отношениях усопших к живым, склонялся на мнение о стонах самоубийцы, а товарищ его, профессор П.С. Делицин, считал причиной звуков действие сквозного ветра.

В том же 1827 году почтенный наставник мой Ф.А. Голубинский вступил в брак с сестрой своего учителя и друга – Василия Ивановича Кутневича (тогда протоиерея Московского Архангельского собора, а позднее протопресвитера армии и флотов и члена св. Синода), Анной Ивановной. Он должен был оставить казённую квартиру в Академии, как человек женатый, и поселился в наёмной квартире, потому что оба помещения в казённом академическом доме в Ильинской слободе были заняты двумя семейными профессорами. Тогда, при жалованье довольно скудном, не выдавалось квартирных денег; впоследствии наставники Академии стали получать пособие по этому предмету.

Выше сказал я, что в шестом курсе я был знаком с весьма многими (почти со всеми) студентами, но из числа их были приняты покойной матушкой весьма немногие, а именно:

Василий Потапович Знаменский, пользовавшийся особенным покровительством Ф. А. Голубинского. Он был уроженец г. Ярославля и постоянно занимал в разрядных списках первое место. При переходе в старшее отделение он отличился стихотворениями, написанными на посещение Лавры и академии императором Николаем Первым. Привожу для ознакомления с этими песнопениями две строфы первого из них:

Когда, как гром, раздался глас:

«Благословенный взят от нас!»

И свет очей от нас сокрылся,

И день нам в ночь преобразился,

И, мнилось нам, земля тряслась,

—377—

И буря над главой неслась, –

И мы, питаяся слезами:

«Почто его от нас Ты взял,

Утеху Россиян отъял? »

Вопили к Вышнему сердцами:

Тогда Благословенный в век,

С престола благости изрек:

«Хотя светильник твой преставил, –

Мой Росс! тебя я не оставил: –

И се Моя тебе любовь:

Творить дни Александра вновь

Хощу, да в духе Николая

Воскреснет Александра дух:

Да сонмы бдят небесных слуг,

Его державу ограждая».

Кроме этой прекрасной оды, Знаменский написал ещё одно небольшое стихотворение на тот же случай. Оба эти произведения, вместе с стихами экстр. профессора Ф.А. Терновского-Платонова были напечатаны и поднесены Государю. Остались ненапечатанными сочинённый тем же Фёдором Алексеевичем carmen gratulatorium, и ода, написанная орд. профессором П.С. Делицыным. Об них скажем после.

При необыкновенных способностях и постоянном прилежании Знаменский был необыкновенно набожен и чувствителен; на страстной неделе, приготовляясь к причащению Святых Таин, он проливал искренние слёзы. Ему оставалось только полгода до окончания курса, как, вследствие доклада Сперанского Императору о необходимости избрать из духовных академий – Петербургской и Московской по трое воспитанников для образования их в российском законоведении, был избран и в феврале 1828 года, вместе с двумя своими товарищами, Благовещенским и Неволиным, отправлен в Петербург. Здесь они слушали в университете уроки по юридическим наукам, и кроме того во 2-м отделении канцелярии Его Величества у Балугьянского, Куницына. Плисова и Клокова. За ходом их образования наблюдал сам Сперанский. После экзамена, который произвёл им Спе-

—378—

ранский вместе с профессорами-юристами, они в сентябре 1828 года отправлены были за границу и в Берлине отданы в руководство профессора гражданского права Савиньи. Кроме его лекций они слушали в Берлинском университете лекции у Кленце, Гофмана, у знаменитых Риттера, Гегеля (недолго), Бенеке и у других более чем 25 профессоров. Пробыв два с половиной года в заграничном путешествии, во время которого два раза посещали разные города в Швейцарии и Германии, они в сентябре 1832 года возвратились в Петербург. Савиньи отозвался о них Сперанскому, что из числа 500 студентов Берлинского университета они были первые. Их предназначали к занятию кафедр юридических наук в университетах, или в предполагавшемся к открытию Училище правоведения, а до времени их причислили ко 2-му отделению канцелярии Его Величества, и Сперанский поручил им обрабатывать свод законов Остзейских губерний. В 1833 году им дано Высочайшее разрешение держать экзамен прямо на доктора. Весной 1834 года этот экзамен был ими выдержан и потом они представили докторские диссертации. Знаменский писал на тему: De philosophica juris civilis tractandi ratione, per comparationem jurium diversorum gentium instituenda. Диссертация одобрена и уже печаталась, автору назначена кафедра законоведения в Киевском университете, как вдруг он сильно занемог воспалением лёгких и скончался в январе 1835 года.

Константин Алексеевич Неволин в одно время с Знаменским, в начале 1828 года, избран из студентов академии и отправлен в Петербург и потом в Берлин для изучения правоведения. Возвратившись из-за границы, выдержал докторский экзамен и защитил в феврале 1835 года диссертацию на степень доктора: «О философии законодательства у древних», и назначен профессором энциклопедии законоведения в Киевский университет, из которого в 1843 году переведён в С.-Петербургский на кафедру русских гражданских законов и гражданского судопроизводства. Он был человек весьма твёрдого, непреклонного характера и вместе с тем, до выезда из академии, отличался необыкновенной наивностью

—379—

в обращении. Скончался в октябре 1855 года, оставив после себя значительное количество сочинений, которые изданы в 1857 году в шести томах. Из этих сочинений имеют особенно важное значение Энциклопедия законоведения, в двух томах (изд. в Киеве в 1839 г.), История Российских законов, в 3-х частях (Спб. 1851 г.) и О Новгородских пятинах (Спб. 1853 г.). До отъезда в Петербург, К. А. Неволин гостил у меня в Каменке в вакационное время. (Во время служения в Киеве он не боялся опасностей, грозивших ему от поляков). Оба мои приятеля – Знаменский и Неволин присылали мне письма из Берлина; этими письмами воспользовался С. К. Смирнов при составлении кратких отзывов о них в Истории Московской Духовной Академии.

От. Иоанн Чистяков, воспитанник Калужской семинарии, сын известного в своё время образцового благочинного, отца протоиерея Иакова Чистякова, очень привлекательный в обращении, живого характера и блестящих способностей, но к несчастью очень мнительный и подверженный ипохондрии. В непрестанной заботе о своём здоровье, он жаловался однажды доктору Мичурину, что у него, при головной боли, болят даже волосы и ветер ходит в сапогах. Даже в богослужении не снимал калоши, несмотря на то что в трапезной церкви пол был тёплый, от находившейся под ней кухни. Хорошо писал и мастерски произносил проповеди, подражая своему двоюродному брату Илиодору (впоследствии архиепископу Курскому). Назначен инспектором Рязанской семинарии. Скончался в 1833 году архимандритом и ректором в Тамбовской семинарии. Он приходил к нам в дом довольно часто, но никогда не обедал, питаясь своеобразной пищей.

Козьма Васильевич Левицкий из Пензенской семинарии, регент академического хора, отлично устроенного в шестом курсе; назначен профессором в Вифанскую семинарию. Скончался в 1835 году, будучи священником в Москве.

Константин Петрович Успенский, из Вифанской семинарии. Отличался любовью к математическим наукам

—380—

и постоянно занимал первое место в списке профессора Делицына. Вместе с Левицким гостил у нас в Каменке в 1828 году; был профессором в Вифанской семинарии, а после священником, благочинным и протоиереем в Москве.

Кроме исчисленных выше, мне были знакомы почти все студенты шестого курса, но после того времени прошло уже более шестидесяти лет, и я позабыл многих из них. Назову теперь тех, кого упомнил.

Пётр Евдокимович Покровский, из Московской семинарии, человек благодушный и ласковый, не терпевший хмельных напитков. Был старшим в первом номере по отъезде В.П. Знаменского в Петербург. В этом № сходилось по воскресным дням после литургии для разбора журналов и газет большинство студентов, которые выписывали их сами. В этой выписке и я участвовал. По окончании курса П.Е. определён профессором Московской семинарии. В 1834 году принял сан священства и определён к Московской Параскевиевской, в Охотном ряду, церкви. В 1855 году назначен настоятелем Московского Архангельского собора. В ноябре 1871 года назначен главным священником армии и флотов. Скончался в 1888 г.

От. Спиридон Грацианов, необыкновенно красивый монах, вовсе не занимавшийся своей наружностью, с прекрасными белокурыми кудрями, но всегда спутанными и торчащими копной, бегавший от женщин, как от заразы, но всегда ласковый, приветливый и весёлый в товарищеском кругу. Был ректором Саратовской семинарии, где и скончался в 1855 году.

От. Агапит Введенский, из Владимирской семинарии, строгий подвижник, не вкушавший ещё до монашества мяса. Назначен инспектором Владимирской семинарии. В 1834 году определён ректором Вифанской семинарии и произведён в сан архимандрита. В 1842 году по прошению уволен во вверенный управлению его Иосифов Волоколамский монастырь. В 1851 году назначен настоятелем Московского Новоспасского монастыря и был членом Московской Синодальной конторы. Скончался 28 мая 1877 года. Епископ Владимирский Парфений в письме к митрополиту Серафиму так отзывался об Агапите: «инспектор

—381—

наш – раб Божий, воистину израильтянин, младенец по чувствам в новой духовной жизни». Митрополит Филарет писал об Агапите: «из моих мог бы я представить в настоятели Донского монастыря Агапита, Иосифовского архимандрита, бывшего Вифанского ректора: но он не обещает быть довольно благовидным в обращении с знатными посетителями, которые многочисленны ради монастыря и ради кладбища в нём».

Иеромонах Евграф Казанцев-Платонов из Вифанской семинарии, первый магистр шестого курса. Оставлен бакалавром при академии по классу священного писания. Человек с блестящими способностями, но к несчастью не подражавший своим товарищам Агапиту и Спиридону в трезвости, а напротив крепко привязанный к хмельным напиткам, которые и погубили его. Через год с небольшим он был лишён духовно-учебной службы и отправлен для исправления в Старо-Голутвинский монастырь близ Коломны, но исправления не было. Митрополит, надеясь, что Евграф придёт в себя, перевёл его в Ростовский Иаковлевский монастырь. Там настоятель, известный архимандрит Иннокентий, запер Евграфа в комнате, устроенной в угловой башне. Оттуда он выбросился в окно и убился, в 1833 году. По-видимому, он был помешан; оставил после себя какое-то сочинение, совершенно лишённое смысла и пробу пера на нескольких листах: «Евграф митрополит Московский». Это я слышал от покойного от. архим. Иннокентия. Видел сочинение Евграфа и листы с пробой пера. То и другое долго сохранялось в библиотеке монастыря.

Василий Григорьевич Примеров, из Пензенской семинарии, оставлен при академии бакалавром по физике. С октября 1828 года до июля 1829 г. преподавал полемическое богословие, с августа 1829 в течение года преподавал истолковательное богословие. Выбыл из академии в 1837 году и поступил на службу в М. опекунский совет, где был директором и выслужил пенсию.

Ещё много мог бы я перечислить имён, но они остались бы одними именами. Замечу только, что из десяти студентов-монахов, окончивших курс, достигли архиерейского сана только два кандидата. О первом из них,

—382—

преосвящ. Варлааме Тобольском (в мире Вас. Ив. Успенском) ничего не скажу, потому что мало знал его и совершенно потерял из виду по выходе его из академии. Со вторым (преосвящ, Иосифом Воронежским) я сохранил искренние, дружеские отношения. В последний раз я видел его маститым старцем, лишённым зрения и удалившимся в уединение. Остальные восемь монахов (магистры и кандидаты) рано похищены смертью, или оставили учёную дорогу и окончили жизнь свою в монастырях.

Граф М. Толстой

—384—

«Нам как-то приходилось говорить, пишет С. А. К. в № 40 Церк. Вестн. за 1893 г., по поводу того, что наше духовенство довольно инертно на дела благие. Не смотря на длинное своё прошлое, на сравнительно благоприятные бытовые условия, оно не сумело создать себе ни литературы с церковным направлением, ни даже в своей жизни освободиться от влияния светской, часто совсем с неправославными идеалами... «Православно-русской литературы, – говорилось, – в создании которой русское духовенство могло бы считать себя виновником, – у нас не существует. Даже о быте самого духовенства общество и само духовенство знает от светских писателей; изредка только послышится отголосок, как весть из Китайской земли, в форме каких-нибудь «записок сельского священника» и смолкнет на целый десяток, а то и больше лет. Да и эти отголоски из недр духовной жизни постоянно заглушаются не громом журнальных статей, а трескотнёй и болтовнёй пошлых газеток. Так слабо слово духовенства в нашей литературе. Что же удивительного в том, что часто и само духовенство смотрит на народ (и на всё) через призму светской печати! На светских журналах и газетах духовенство выращивает свои семьи. Кто во всём этом виноват и виноват ли кто, судить трудно, но факт на лицо: православное духовенство воспитывается на литературе (насколько литература может воспитывать), проникнутой духом не православным». (Стр. 629–630; сн. Сам. Епарх. Ведом. 1893 г. № 6).

—384—

Приведённая тирада побуждает нас сказать несколько слов по поводу вышедших из печати двух последних томов обширной и много-содержательной повести «Владиславлев», живо изображающей быт семинаристов и духовенства и принадлежащей высокопочтенному лицу из духовенства, автору и других многочисленных и часто обширных очерков из означенного быта, а также статей и книг церковно-исторического и археологического содержания и разных других сочинений, делающих честь скромному труженику и, при других условиях его общественного положения, могших составить ему славное имя...

Весьма правдивый отзыв о первых двух томах повести «Владиславлев» уже сделан в своё время в № 4 «Церк.-Общ. Вестника» за 1885-й год, и потому мы в нашем очерке будем говорить лишь о последних томах при своей неразрывной связи с предшествующими имеющих много сторон общего и самостоятельного характера, на которые стоит обратить серьёзное внимание каждому, интересующемуся бытом духовенства и желающему иметь о нём не какие либо случайные и нередко превратно переданные сведения, а сведения добытые путём целого жизненного опыта и всестороннего изучения.

Нам сравнительно давно уже не приходилось испытывать такого поистине отрадного впечатления, какое мы испытали и доселе ещё переживаем под влиянием прочтения повести «Владиславлев». Положительно можем утверждать, что до сих пор во всей нашей беллетристической литературе ещё не появлялось такой обширной, замечательно содержательной, фотографически-верной в изображении и беспристрастной эпопеи из жизни семинаристов и духовенства, как повесть «Владиславлев»; она стоит неизмеримо выше всех тех многочисленных попыток изобразить быт семинаристов и духовенства, которые мы встречаем и в отдельных изданиях и на страницах журналов и газет и которые в большинстве случаев предлагаются читающей публике со стороны авторов не только не принадлежащих к духовенству, но и не изучивших его обстоятельно, не присмотревшихся к нему близко, и часто пишущих на тему о духовенстве просто потому, что эта тема считается ныне модной и весьма

—385—

благодарной для тех, чьё сердце не лежит не только к духовенству, но и к самой церкви, служителями которой являются духовные лица... Попятно, что подобные попытки по большей части тенденциозны, односторонни, пристрастны и потому конечно должны считаться лишь случайными явлениями в области беллетристики и культурно-бытовых очерков, результатом недоразумения, а не типическими изображениями действительности... И лишь изредка можно встречать в печати такие светлые и объективно-беспристрастные взгляды на духовенство, какие мы замечаем напр. в писаниях высокопочтенного И. У. Палимпсестова и между прочим в неоднократно изданной им книге «За истину и правду»²²¹³ или в книге досточтимого проф. П.И. Казанского: «Правда ли, что наше духовенство не хочет и не умеет учить народ?», – каковые книги положительно нужно советовать читать и перечитывать всем, желающим составить себе надлежащий взгляд на русское духовенство, и особенно необходимо ознакомиться с ними последнему, что конечно будет для него несравненно полезнее чтения многих других книг, часто так сказать навязываемых ему, некоторым образом против его воли, в виде напр. так называемых «бесплатных», а иногда и платных «приложений» не только к журналам, но и к газетам, причём эти, часто очень откровенные, «приложения» как непрошенные гости врываются в семью и действуют растлевающим образом особенно на младших её членов, на молодое поколение общества... – Даже в последнее время, когда с высоты Царственного Престола уже раздался неопровержимо-авторитетный голос в пользу православного духовенства, которому отдаётся должная и веками заслуженная справедливость, мы не перестаём на страницах иных органов периодической печати нередко встречать тенденциозные и односторонние наветы на духовенство и недобросовестные инсинуации против его важного и всеобъемлющего служения Церкви, и Отечеству, – причём по-видимому забывается, что уже в далёкую даль отодвигается то печальное время, когда была мода на подобное отношение к духовенству, когда всевозможные не-

—386—

достойные выходки против него многими принимались на веру, без должной проверки, и оно являлось как бы беззащитным и безмолвно страдавшим, как отребье мира, причём на нём буквально исполнялись слова Господа о Его ближайших последователях и служителях: в мире скорбни будете... аще Мене изгнаша, и вас изженут. И наш автор не щадит духовенства в тех случаях, когда оно действительно не заслуживает пощады, когда оно требует должного вразумления и напоминания ему об его высоком призвании и ответственном служении, – и у него не мало примеров весьма строгого отношения к духовенству, по-видимому даже как будто слишком много, если взять во внимание его усердное радение об истинных пользах духовенства, солидную защиту им последнего от всевозможных нареканий и нападок, но за то светлые стороны в жизни духовенства и вся вообще его жизнь и особенно быт учащегося духовного юношества, по нашему мнению, у него изображены рельефнее, чем у кого либо ещё из писавших о том же раньше его, и в тоже время изображены с замечательным одушевлением и редкой правдивостью, до мельчайших подробностей согласно с действительностью.

К сожалению, много зла духовенству принесли те из числа писавших о нём, которые вышли из его собственной среды, но стали в иные условия жизни, чем в каких находились раньше сами и в каких продолжают жить их присные, связанные с ними узами происхождения и родства. Слишком усердно руководясь странным принципом самооплевания и ненужного самоуничижения, – далеко не из побуждений христианского смирения, а единственно по какой-то непонятной отчуждённости от воспитавшей их, но непонятой ими, как следует, среды, в связи с озлобленной, и тоже безотчётной, враждебностью ко всему тому, что так или иначе относится к Церкви и её служителям, – таковые бытописатели духовенства усердно набрасывают на него неблаговидную тень, и это делают с каким-то самоуслаждением, как бы злорадно залюбовываясь выводимыми ими на сцену позора персонажами. При всём том (странный самообман!) они обыкновенно в своей непохвальной роли прикрываются лицемерным ува-

—387—

жением и к духовенству, которое чернят и поносят, и к Церкви, под которую подкапываются, конечно иногда и бессознательно, но чаще сознательно... Понятно, что сочинение, по поводу которого мы ведём нашу речь, является сильным противовесом подобного рода недостойным и несправедливым отношениям к духовенству: в лице автора «Владиславлева» оно находит для себя давно желанного апологета, ведущего свою благородную защиту поношаемого духовенства не как-нибудь а priori, но путём всестороннего изображения его быта, списанного с действительности, которую пережил сам автор, прочувствовал и возвёл в художественную эпопею.

Мы от души желали бы, чтобы периодическая печать, и особенно духовная, отозвалась как должно на этот поистине почтенный труд, как нельзя более благовременный и делающий честь его автору: он вполне того заслуживает; – да и не всё же нам отмалчиваться от взвоводимых на нас всевозможных нареканий, – а это к сожалению почти обычное явление в жизни духовенства: как-то уж принято за обычай в периодической прессе quasi-либерального направления так или иначе всячески выискивать всё, более или менее компрометирующее духовенство, и выставлять это на всеобщий позор, – по крайней мере так было до последнего времени; – но слово защиты, особенно подробно обстоятельное, лишь изредка слышалось в пользу духовенства. Конечно, и само дело, беззаветно совершаемое духовенством, часто говорит в его пользу и опровергает возводимые на него нарекания или, по крайней мере, значительно ослабляет силу обращаемых к нему укоризн, нередко вовсе безосновательных, а порой лишь отчасти имеющих основание, но за то рассеиваемых без затруднения при ближайшем рассмотрении оных. Тем не менее далеко не излишне давать по временам почувствовать различным изобличителям духовенства, что они часто вовсе не рассматривают дела по существу, а ограничиваются лишь пустыми и мелочными придирками, вращаются вокруг отдельных фактов из жизни духовенства, не вникая в основу всей этой жизни, не обозревая оной во всей её многообемлющей широте, что далеко не безразлично. Притом, какого отношения к

—388—

духовенству нужно ожидать со стороны тех из числа пишущих о нём, для которых оно, прямо сказать, ненавистно, для которых оно кажется даже вовсе излишним в окружающей их жизни и для которых, наконец, существование его представляется каким-то недоразумением, с коим лишь по необходимости приходится мириться, как с неизбежным злом? Какого отношения к духовенству ожидать со стороны тех, кто и к Церкви православной не питает должного уважения, не успевши, в погоне за пустым – часто многознанием, составит о ней должное понятие? Могут ли быть справедливы в своих отношениях к духовенству те из пишущей части общества и вообще те из так называемой интеллигенции, кто и в самые храмы Божии заглядывают лишь изредка и по пятилетиям, а порой по десятилетиям, иные же и вовсе не бывают у исповеди и св. Причастия, а если когда и побывают, то готовы отнестись к совершителю св. Таинств Церкви точно так же, как препрославленный в предшествовавшее время, а ныне пресловутый гр. Л. Толстой отнёсся недавно к своему духовному отцу, «дерзнувшему» на исповеди допрашивать его совесть о содеянных им нарушениях законов божественных и человеческих и затем требовал от него при приобщении Св. Таин истинной веры в святыню Таинства. Что может сказать в пользу духовенства так настроенная интеллигенция; как может она должным образом вникнуть в его жизнь, понять сущность оной, войти в её нужды, сочувствовать её радостям, одним словом войти в положение духовенства, сделать ему надлежащую оценку и быть солидарным с ним в его деятельности? Вот потому-то и так важно для каждого остановиться своим вниманием на такого рода произведениях печати, как «Владиславлев»; потому-то и столь благовременно приветствовать их, как желаемую защиту духовенства от возводимых на него нареканий, как глубоко задуманную и широко написанную картину его жизни, без преувеличения его заслуг и достоинств, без умолчания о его пороках и недостатках и притом с соблюдением во всём меры...

В частности, в 3-м томе повести «Владиславлев» так сказать красной нитью по всем главам этого объ-

—389—

ёмистого тома проходит одушевлённое изображение непреодолимого стремления героя повести, студента семинарии, к академическому образованию. Этому благородному стремлению не могли положить преград самые серьёзные и подчас совершенно неожиданные препятствия, возникавшие главным образом из условий далеко не обеспеченной и полной различных тревог жизни престарелых родителей Владиславлева; не могли между прочим положить ему окончательной преграды ни угрозы отца героя, ни слёзы матери, желавших видеть в сыне, – как это обычно бывает в жизни духовенства, – поддержку их старости, если он поступит на хорошее священническое место; причём Владиславлев, как почтительный к своим родителям сын, сумел выходить из величайших испытаний его терпению без малейшего оскорбления часто видимо несправедливых к нему родителей, – и результатом всего было то, что он наконец достиг-таки желанной, давно намеченной цели и поступил в академию, которой и был украшением. Своим горячим стремлением к высшему академическому образованию он характеризует вообще присущее духовенству стремление к большему и большему просвещению, издавна составляющее его отличительную черту, при всех недостаточных часто к тому средствах и пособиях, даже так сказать наперекор всем удручающим обстоятельствам его жизни... Академия, составляющая лучший и постоянный предмет помышлений богато одарённого умственными и нравственными качествами героя повести, изображается здесь с таким сочувствием и в таких привлекательных чертах, что это изображение, полагаем, с особенным удовольствием прочтено будет всеми получившими или получающими высшее академическое образование, а равно и стремящимися к оному... Прочтение этой повести воспитанниками духовно-учебных заведений быть может послужит для них значительным противовесом всевозможным «очеркам» из быта семинаристов и духовенства, которых ныне, как говорится, с лёгкой руки Помяловского и в подражание его «Очеркам Бурсы», наплодилось далеко немало, и притом со всевозможной тенденциозной окраской, смотря по тому, к какой литературной школе принадлежит автор.

—390—

Питомцам духовно-учебных заведений следовало бы рекомендовать чтение подобного рода сочинений, как рассматриваемое нами... Иначе незаметно, под влиянием тенденциозных «очерков», в них с возрастающей силой может развиваться и без того уже иногда пустившее в них глубокие корни предубеждение против всего того, чем жили и живут их деды и отцы, что делало последних мощными в усвоении научных познаний, что научало их опыту жизни...

Весьма отрадную черту в рассматриваемой книге представляет и то, что лучшим стремлениям героя повести вполне сочувствуют и даже содействуют осуществлению их такие истинно аристократические и в настоящем смысле слова интеллигентные лица, как графиня Дикопольская со своей серьёзно образованной и идеально настроенной дочерью. Этим автор прямо указывает на то, что истинный аристократизм и интеллигенция вполне солидарны в своих стремлениях с Церковью и её служителями, чем фактически изобличает ту многаглаголивую шумиху прогресса и цивилизации, которая, при своей часто малокомпетентности в трактуемых ею вопросах жизни, готова надменно-брезгливо относиться к лицам из духовного звания, не смотря на то, что последние стоят нередко целой головой выше её, – обычная манера тех «мелкотравчатых душ с их скороспелыми умами», которых так рельефно всегда изображал и изобличал херсонский святитель – вития Высокопр. архиепископ Никанор и которые, «при повальном, по его словам, разложении веры в их умах и сердцах», конечно не могут выносить присутствия рядом с собой такого или иного дарования из духовной среды, служащего явным укором для их «мелких, поверхностных, уродливо извращённых умов, которые в русской вере видят не только не главный рычаг, а даже помеху быстрому и благонадёжному развитию русского народа» (т. 1, стр. 227), и вполне верные «духу настоящего времени, духу всестороннего и всеобщего охлаждения к Церкви, роют свои собственные кладези учения, знания и мудрости, кладези сокрушённые, разломанные, которые вместо чистой воды истинного здравомыслия источают только муть и грязь, вонь и заразу»

—391—

(стр. 206). – Возвращаясь к рассматриваемому нами сочинению, мы с удовольствием отмечаем тот поучительный факт, что автор его неоднократно останавливается на метком изобличении лжеименной интеллигенции и особенно в характерных столкновениях её представителей с такими или иными из представителей духовенства и его учащегося юношества; причём дело по большей части начинается так, что носители и выразители «последнего слова науки», «плывущие «по течению» самоновейшего прогресса и носящиеся «веяниями» модных «направлений» обыкновенно всей своей силой обрушиваются на кого-либо из случайно встретившихся с ними лиц духовного звания и всячески стараются озадачить его своим фразёрством, уснащённым всевозможными терминами научного характера, в свою очередь пересыпанными солью язвительных острот над «отсталостью» духовенства, над «застоем» духовного просвещения и науки, над «невежеством» духовенства, над «бесплодностью» или даже над «ненужностью» его служения, над его якобы «дармоедством», «ничего неделанием», «вымогательством» и т. д. и т. д. По, часто молчаливая, и по-видимому безответная, поношаемая личность совершенно неожиданно для красноглаголивого глумителя так твёрдо и основательно, хотя спокойно и достойно, опровергает и даже совершенно разбивает хитросплетённую речь гостинно-салонного оратора, так документально изобличает его в его собственном невежестве, в положительном незнании предмета своего издевательства, что он с позором стушёвывается пред тем самым обществом, кумиром которого так недавно желал остаться, рукоплескания или по крайней мере одобрительные возгласы которого уже начали раздаваться за минуту пред тем над его «многоумной» головой... А затем та самая личность, которую он так усиливался выставить смешной и ничтожной, тут же, пред его глазами и к его досаде, становится предметом общего внимания, и голос её уже начинает иметь для всех авторитетное значение. И как верны действительности изображаемые нашим автором типы подобного рода из так называемой «интеллигенции», как любят они часто представлять из себя героев минуты, ораторов кружка, шу-

—392—

меть своим малосмысленным многоречием не только в светских салонах и гостиных, но и в местах более солидных, в местах приюта науки и просвещения, в местах общественных собраний, а затем особенно в излюбленных ими и потакающих им периодических органах печати.

Тяжёл и скорбен путь духовенства среди современных обстоятельств; глухи уши окружающих его к выслушиванию его увещаний и предостережений, черствы и косны сердца их к восприятию благовествуемого им и поношаемого ими учения Христова... И что порукой за то, что безопасна сама жизнь его, обеспечена участь семьи духовного лица в случае безвременной гибели его в непосильно борьбе с полуязыческой, с полусектантской средой? Мы уже знаем, что происходит с Церковью и духовенством на инославном, а часто и иноверном, и даже вовсе безбожном западе... Хорошо нам известны тамошние, возмущающие душу и вот уже целые десятилетия не унимающиеся, антирелигиозные движения... «В роде христианском, говорит Архиеп. Никанор, среди инославных христианских исповеданий, в наше время мы видим уже чудовищное явление, что целые десятки и сотни тысяч детей, рождённых родителями из христианского народа, уже не крестятся, уже отказываются быть усыновлёнными Богу Отцу и Христу Его и соделаться причастниками Духа Святого» (т. 1, стр. 215). Понятно, каково отношение подобных христиан к служителям Церкви на Западе при названных обстоятельствах. «На, Западе идёт разрушение религиозных идеалов, там вероучение мало-помалу переходит в этику рационализма» (А. А. Киреев, Ц. Вед. № 21 за 1891 г.). Известны печальные последствия сего, и недаром «клерикальные французские газеты главной причиной вымирания населения во Франции считают поддерживаемый правительством упадок христианства» (Моск. Вед. № 287 за 1891 г.)

Не в подобные ли отношения подчас готова была бы поставить Церковь к Государству и значительная часть нашей космополитической интеллигенции, всячески усиливающаяся проводить в жизнь начала западно-европейской жизнедеятельности, от которых впрочем уже и на Западе начинают понемногу отрекаться даже усердные и

—393—

широко-влиятельные провозвестники оных, особенно под впечатлением ужасов последнего времени? Не замечаем ли мы и доселе, не смотря на всю ненормальность явления, что и в настоящую пору у нас и в периодической печати, и в живой речи поклонников Запада всячески проглядывает эта зловредная тенденция, тот пагубный дух нетерпимости к религиозным началам жизни? Не замечаем ли мы чуть не на каждом шагу и того прискорбного разъединения, которое даёт себя знать в отношениях между представителями церкви и науки, между носителями духовного и светского просвещения, между деятелями духовными и мирскими? И, между прочим, это печальное явление не мало вредит серьёзному образованию учащегося юношества. Сама постановка преподавания Закона Божия в средне-учебных заведениях в высшей степени ненормальна, и лишь в самое последнее время сознана эта ненормальность и принимаются меры к её устранению; но зло вкоренившееся едва ли скоро будет поправлено, не смотря даже на все направленные к тому мероприятия и это особенно чувствуется теми, кто смотрит на дело не с формально-показной лишь стороны, а с точки зрения горькой действительности.

Теперь остановимся на некоторых частностях рассматриваемого нами сочинения – бытовой хроники из полной интереса и достойной всестороннего изучения, а главное справедливого к ней отношения, жизни духовенства, которую, как мы заметили раньше, наш автор изображает не в одном только розовом свете, а согласно действительности. Между прочим, в нём изображена дореформенная консистория. Нам нигде ещё не приходилось встречать более яркого, чем здесь, изображения тех злоупотреблений, какие позволяли себе совершать лица, ведавшие в прежнее время дела духовенства и эксплуатировавшие доверие к ним епархиальных архиереев. Можно подумать, что это вещие отголоски какой-либо грубой, глубокой доисторической старины, что это происходило по меньшей мере столетия тому назад; а между тем всё это совершилось чуть ли не вчера, всего десятилетия тому назад. Видимо, автор списывал с натуры, а не выдумывал из своей головы. Видимо, слишком позорное явление из быта духовенства во дни

—394—

его юности отживало свою жизнь и судорожно боролось за своё существование, не желая без боя поддаваться уже наносимым ему ударам.

Вот несколько характерных выдержек из рассматриваемого нами сочинения по данному вопросу.

«Невольно приходил он (Владиславлев) в иные минуты в содрогание при одной только мысли о своей духовной консистории, про которую в ту пору повсюду разносилась самая недобрая слава. С мыслью о консистории невольно связывалась мысль об одном из главных её воротил некоем Злобине, имя которого повсюду среди духовенства в ту пору произносилось не иначе, как с негодованием. Миновать эту личность Владиславлеву не представлялось возможности, но и дела с ним иметь ему ужасно не хотелось. Для свидания с Злобиным ему нужны были деньги, а он сам в них очень нуждался, и самая мысль о подачке Злобину взятки была ему противна, ненавистна и казалась преступной. «Дать этому Иуде пять или десять рублей при производстве во священники – ведь это гадость, это симония, преступление против законов церковных и гражданских. Неужели я вынужден буду это сделать?» Не раз задавал он себе такой вопрос и всякий раз в конце концов приходил к такому заключению, что если не придётся так уладить дело, окажется необходимость побывать у Злобина и тогда волей-неволей он должен будет что-либо дать этому «Столпу Злобы», как духовенство величало Злобина. «Гадко, гадко... мерзко! » – повторял он сам себе. Невольно мысль его обращалась к тому, отчего, это духовенство гнётся пред «Столпом Злобы», не протестует против его взяточничества и само же идёт к нему с этими взятками, так сказать, набивается ими. «Уж не попробовать ли мне счастья начать и довести своё дело до конца, не давая Злобину ничего?» – задавал он себе вопрос. И мысль об этом засела в его голову, так что наконец он решился твёрдо стоять на своём, не давать Злобину ни одной копейки и избегать самой встречи с ним. Но, – говорится далее, – можно было только мечтать о возможности как-нибудь избежать встречи с Злобиным; но не легко было в самом деле достигнуть этого. Производство дел о поступлении на места всецело находилось в руках Злобина, и каждому делу он мог дать то или другое направление, то или другое движение по своему личному произволу, если при этом не встречалось каких-либо особенных, чрезвычайных обстоятельств, которые вынуждали его действовать иначе, чем как бы ему хотелось. Поэтому то волей-неволей каждому, у кого было в производстве такое дело, неминуемо приходилось «повидаться» с Злобиным и «предложить ему благодарность» за содействие в таком деле» (стр. 243–244). Ещё: «Злобин всесилен в Консистории, что хочет, то и делает; а архиерей ничего про эти проделки не знает, не ведает и, по обычаю, утвердит постановление Консистории» (стр. 246). И поэтому мы вполне понимаем негодование против него Владиславлева. «Ах, Иуда! Окаянный! Анафема!.. Не даром тебя проклинает всё наше духовенство... Ограбляя и день и ночь всех и каждого без разбора, не взирая ни на чьи слёзы, не щадя

—395—

ни вдов, ни сирот и даже мёртвых не оставляя в покое, но штрафуя их тотчас же после их смерти, составляя о том журналы задним числом, ты ещё смеешь так нагло смеяться над бедностью нашего духовенства. Копаясь в тысячах, ты и не ведаешь, как влачит свою плачевную жизнь наше бедное и многосемейное духовенство... Мало того ты ещё смеешь так дерзко оскорблять самого Бога, награждающего духовенство многочадием... Ты смеёшься дерзко над тем, что у священника, служившего тридцать лет, было восемь человек детей, и он не оставил им тысяч; а у самого чуть не вдвое больше было детей, да каких! – обратил бы на то внимание – один другого уродливее, один другого безнравственнее... Не явное ли это тебе наказание Божие? А что ещё впереди?» (Стр. 252–253).

Сам Преосвященный, слушая сообщение Владиславлева относительно пресловутого Злобина, «не раз покачивал головой, вздыхал и говорил: «о, Боже мой! Какая жестокость, какое немилосердие». В тоже время, обращаясь к Владиславлеву, вступившему в столкновение с Злобиным, он предостерегает его:

«хорошо, что вы говорите правду в глаза, не страшась за то мщения, и вступаетесь за несчастных. Но во всяком случае вам нужно быть осторожным. Вы ещё не знаете, что за человек Карп Селиванович. Его и я подчас уважаю, а подчас и побаиваюсь. Он очень мстителен и имеет у себя сильную заручку в одном родственнике. Вам, Владиславлев, продолжал он, я желаю добра и потому советую вам быть осторожнее... А то ведь, знаете ли, иногда ни за что можно попасть в беду: просто, от одного пустого слова пропадёшь... Суды у нас устроены очень скверно. Всякому мерзавцу открыт свободный доступ привлечь всякого к суду. Самая пустая, самая кляузная бумажонка должна идти в ход... Начинаются из-за неё суды да следствия, которые иногда тянутся целые годы, исписываются целые кипы бумаги, и всё-таки часто не доберёшься до истины... переплетутся между собой обе стороны так, что и решить невозможно, кто действительно прав, кто виноват. Вон, посмотрите, какие кипы дел лежат на столе, и каждая из них не более, как одно только ещё, может быть, на половину не оконченное судебное дело... И извольте тут возиться с ними... извольте читать их по субботам, да утешаться тем, как там объясняются люди в своей злобе друг против друга и ненависти друг к другу… Так-то»... (Стр. 275–266 и 269).

Вообще наш автор не жалеет красок, чтобы возможно-рельефнее обрисовать, как только что воспроизведённую нами личность, злоупотреблявшую своим положением у кормила епархиального управления и доверием архиерея, так и другие однородные с ней личности. И нужно сказать, что после сего невольно как-то чувствуется инстинктивное отвращение от подобных, позорящих духовенство, личностей и от их ненасытно-бессовестной жадности к беззаконной наживе, из за которой они в полном

—396—

смысле слова не щадят ничего святого, не берегут ничего заветного…

Но за то глубоко-отрадное впечатление производит разбираемая повесть на читателя тем, что в ней с полной теплотой чувства изображено истинно-гуманное отношение к своим бедствующим сродникам или вообще собратьям и присным со стороны тех лиц из духовенства, которые сами вышли из бедной среды и поставляют своим священным долгом так или иначе помогать им и нравственно поддерживать их в угнетающих их нуждах и скорбях, не оставляя их и материальной помощью. Подобное воззрение особенно отрадно встретить проводимым в печати в настоящую пору, когда себялюбивые стремления современного человечества, по-видимому, готовы заслонить собой и подавить в сердце человека всякие проявления гуманности и взаимопомощи. Видимо у автора добрая душа и тёплое отзывчивое сердце. А человеческое отношение к низшим членам причта указывает в нём тем более добросердечного человека, и особенно в виду того довольно обычного явления, что старшие члены причта как-то далеко, как-то холодно-чиновно держат себя по отношению к младшим, к низшим, относятся к ним как-то свысока, обидно-пренебрежительно, чем конечно прежде всего роняют свой собственный авторитет и вносят существенный вред в дело совместного с ними служения церкви Божией... При этом невольно хочется думать, что здесь между прочим напрасно упускается из виду замечательно гуманный взгляд на низших членов клира, высказанный в Бозе почившим приснопамятным Казанским архиепископом Павлом в его известном прекрасном слове, для общего сведения всего православно-русского духовенства из собрания его сочинений перепечатанном в № 18 «Церк. Ведом.» за 1892 г., каковое слово, по нашему скромному мнению, положительно следовало бы затвердить на память как старшим, так и младшим членам причта: высоко гуманный взгляд на псаломщиков, высказываемый именитым Архипастырем Русской Церкви, несомненно привился бы и к пастырям церкви, часто не уясняющим себе – своего положения в составе церковного клира и напускающим

—397—

на себя далеко не свойственную им важность... Да, – пора священнослужителям церкви православной переменить свои часто обидные отношения к церковнослужителям и через то между прочим себя же самих освободить от преувеличиваемых иногда нареканий... Тем более это важно особенно потому, что жизнь церковного клира постоянно на виду у мирян, у прихожан, и конечно недобрые явления этой жизни могут служить, да и служат, соблазном для последних... Где же тут место нравственному авторитету священно-церковно-служителей? Как могут они устраивать жизнь своих прихожан, когда всячески расстраивают свою собственную и часто из всякой мелочи утруждают епархиальную власть и архив консисторий загромождают массой всевозможных препирательств и пререканий? Как это грустно, как это ненормально! Как мало здесь заметно истинного духа христианства, живоносного веяния благодатной любви Христовой, внушающей нам с братской готовностью носить тяготы друг друга и чрез то исполнять закон Христов... Как несогласно это с заповедью первоверховного Апостола Христова, обращаемой им к пастырям Церкви: пасите еже в вас стадо Божие, посещающе не нуждею, но волею и по Бозе, ниже неправедными прибытки, но усердно: ни яко обладающе причту, но образи бывайте стаду (1Петр.5:2–3). Гуманное отношение к низшим членам клира, указываемое почтенным автором «Владиславлева» неоднократно на страницах его хроники, заслуживает полной похвалы и сочувствия. Мы, конечно, далеки от того, чтобы во всём извинять и низших членов клира, нередко подающих повод к нежелательному отношению к ним со стороны высших; но в данном случае пред нашим мысленным взором опять предносится заповедь другого первоверховного Апостола Христова, Апостола языков: братие, аще и впадет человек в некое прегрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости: блюдый себе, да не и ты искушен будеши. Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал.6:1–2). А кому, как не русскому православному духовенству, по преимуществу предлежит, и особенно в нынешнее смутное в религиозном отношении время,

—398—

друг друга тяготы носить? Не по преимуществу ли в настоящее время ему особенно нужно крепко сплотиться и дружно бороться со всевозможными врагами веры и Церкви Божией, настойчиво стремящимися ныне к своим преступным целям и для сего не разбирающими средств? Об этом стоит серьёзно призадуматься, и во всяком случае русскому православному духовенству далеко не к лицу поддерживать в своей среде эту пагубную рознь, которая в высшей степени смущает и даже возмущает каждого благомыслящего сына Церкви… а враги Церкви пользуются этим и всячески содействуют этому... Ах, как далеки мы от высшего идеала жизни, начертанного для всех нас ещё древле богомудрым псалмопевцем Израилевым: се что добро или что красно но еже жити братии вкупе? – Яко тамо заповеда Господь благословение и живот до века (Пс.132:1–3). А с другой стороны, при ненормальных взаимных отношениях между собой членов церковного клира, каким обличением должны постоянно звучать для них торжественно-призывные возгласы Церкви: возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца, и Сына, и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную!

Однако, последуем дальше за нашим автором, хотя мы не берёмся сделать полного обозрения его обширного и многосодержательного сочинения, а останавливаемся лишь на том, что особенно нас заинтересовало и что действительно невольно приковывает к себе внимание читателя. Прочтите напр. VI главу в III томе, под заглавием; «Исполнение поручения отца» (стр. 110–138).

Приведём здесь для образца тираду, которую произносит Владиславлев, с негодованием обращаясь к столетнему старику-колдуну-шарлатану.

«Ах, Парамоныч, греховодник ты этакий! – Так вот какой ты благочестивый-то человек у нас... Ты лицемер величайший... ты в церкви, на виду у всех, плакал и молился, по-видимому, усердно, а здесь, у себя дома, вот какие мерзости творил... Ты идолопоклонник великий и жрец древней Астарты... Тебе и в аде-то места мало... Сколько ты на своём веку погубил душ человеческих? Припомни это и раскайся в том, душегубец... Не смей оправдываться в своих деяниях предо мной... Я и прежде знал, что ты творил здесь такие мерзости, и хотел обличить тебя, хотел застать тебя за этими мерзостями, на месте преступления, вразумить и наставить на истинный путь покаяния... Ах, ах, ах, Парамоныч!.. Как только земля тебя

—399—

носит, такого беззаконника? Как гром небесный не поразил тебя и мать-сыра-земля видно не принимает к себе, оттого ты и живёшь так долго... Ты слуга самого дьявола, и тебе на том свете место приготовлено сатаной рядом с самим Иудой предателем... Покайся, Парамоныч... покайся, любезный, пока ещё время не ушло. Мне жаль тебя, и я хочу тебя вразумить. Брось ты все эти мерзости (возмутительный разврат и содействия разврату), плачь, вздыхай и молись и день, и ночь, чтобы избежать будущих мук в аде... – Брось ты всё это.., брось и думай только о своей смерти.., ведь ты думаешь, что она далеко ещё, ан нет... она близка.., вон, посмотри, как она уже у тебя за плечами стоит и точит свою косу... Парамоныч, – продолжаем выписку дальше, – вздрогнул и быстро обернулся назад, как будто и в самом деле хотел взглянуть на ту самую смерть, которая стоит у него за плечами и точит свою косу, чтобы сразить его... Под влиянием этого-то страха смерти Владиславлев и оставил своего нового знакомца, сказавши ему при прощанье: «моли Бога, Парамоныч, чтобы смерть ныне же ночью не скосила тебя, как величайшего нечестивца., ведь ты же тут один-одинёшенек... прихватит, так и за священником некого будет послать... Прощай! Завтра я рано приду справиться, жив ли ты». И Парамоныч целую ночь никак не мог успокоиться и заснуть. Его давил кошмар: лишь только он заведёт свои глаза, как сейчас же ему кажется, что с одной стороны страшная смерть взмахивает на него своей острой косой, а с другой – сам безобразный сатана хватает его своими ужасными лапами; откроет глаза, и опять страх и ужас, пред ним мелькают маленькие призраки – души изведённых им ещё во чреве матерей младенцев, которые указывают на него, как на своего душегубца. Такой ужасной ночи он никогда ещё не проводил. Это отрезвило его, и он действительно твёрдо решился во всём раскаяться пред Господом и бросить своё колдовство» (стр. 122–123).

Вот ещё образчик того, как этот колдун говорил к народу (к барщине):

«Ну, молись, крестись, мордва окаянная, чухна неумытая!.. Во имя Отца, и Сына, и Св. Духа, действием Зосима и Савватия, повелением Юхвитера (Юпитера) и Вяниры (Венеры) и т. д. Парамоныч крикнул это на всю барщину каким-то особенным, могучим, громовым голосом. И нужно было видеть всю барщину, чтобы понять, какое магическое действие произвели на всех его слова! Парод просто оцепенел от панического таинственного страха пред своим знахарем. А Парамоныч не дремал. Обведя пред собою круг па току, он воткнул в землю свою железную палку, описал ею круг в воздухе над всею молодою барщиною, и потом, снова воткнувши палку на прежнее место, закричал:

Как на море-океане,

На великом на буяне

Есть там славный богатырь,

Белый камень Алатырь,

За двенадцатью стенами,

За железными вратами,

За тринадцатью цепями,

За пятнадцатью замками и т. д…

—400—

Ты приди, наш царь премудрый,

Ненаглядный, белокудрый,

Ты Лександра Македонский,

Победитель Тер-Сидонский... и т. д.

На минуту Парамоныч остановился, окинул своим взглядом всю молодую барщину, сделал пред собой другой круг, дунул, плюнул на все четыре стороны, потом палкой своей в воздухе описал круг и сказал громко: «Пошли Господи!! Далее следуют новые причитания колдуна-шарлатана, видимо сильно возобладавшего над народной массой и командовавшего ей по-сво́ему – до того, что она была слепым и послушным орудием в его руках.. (Стр. 127–129). – Между тем Владиславлев в течение этих двух недель не бездействовал. Одна цель была достигнута, но ему хотелось достигнуть ещё и другой цели, – хотелось совершенно отвратить народ от всякого рода суеверий и знакомства с знахарями, колдунами и колдуньями. Но как это лучше всего сделать? Сказать поучение? Но как бы оно ни было красноречиво и убедительно, этого одного будет недостаточно. Он хорошо понимал, что как бы ни была хороша его проповедь, одно против неё слово какого-нибудь вожака народного, – и оно останется бездейственным, и что напротив того подтверждение его слов таким народным авторитетом, как Парамоныч, может принести огромную пользу. Поэтому в течении этих двух недель Владиславлев всё внимание сосредоточил на приведении Парамоныча к полному раскаянию в своих грехах и расположении его к тому, чтобы он сам же пред всем народом открыто объявил, что и он сам и все прочие знахари, колдуны и колдуньи, свахи и бабки-повивалки только лишь морочили народ всеми своими «наговорами», нашёптываниями, умываньями и т. п., и что истинная причина такого явления, как порождение детей до семи лет от замужества, заключается в том яде, который свахи дают молодым пить в воде. Парамоныч действительно всех сердцем раскаялся пред Богом и о. Петром (отцом Владиславлева) во всех своих преступных деяниях знахарства и обещал Владиславлеву оказать своё содействие в деле вразумления народа (132–133 стр.).

И действительно Владиславлев совместно с образумленным им Парамонычем разоблачил знахарство, колдовство и всякого рода суеверия, доказывая народу, как они преступны и к каким гибельным последствиям приводят тех, кто ими занимается или к ним, обращается, и убеждая всех обратиться всем сердцем к Богу. И он достиг своей цели и в этом отношении оказал важное содействие своему отцу, священнику. – Интересно между прочим следующее указание в книге на значение деревенского знахаря.

«На следующий день утром на барщину явились и старики все, чтобы послушать, как Парамоныч будет рассказывать всем про себя же самого и про других «диковинные вещи». Явились туда и Владиславлев, и управляющий имением. Пришёл наконец и Парамоныч. Вся толпа и рассту-

—401—

пилась пред ним, как бы пред высшим начальником, и отвесила ему низкий поклон, но в тоже время и безмолвствовала (стр. 134).

Парамоныч ведёт своеобразную речь к внимающему с замиранием сердца народу. В заключение речи он присоединяет:

«Я вам сущую правду говорю... И больше никогда ни к каким знахарям и колдунам не ходите ни за чем... Это один только грех... пагуба своей душе... Я каюсь во всём пред Богом и пред вами... Простите меня, великого грешника... Парамоныч пал и поклонился всем до земли, со слезами на глазах прося у всех прощения (стр. 136). – «Теперь одно только остаётся, – заканчивает своё обращение к народу Парамоныч: всем бабам-дурам идти поскорее к попу, да рассказать ему всё по совести, по душе, чтобы, значит, он, «питимьё» на всех наложил. Вся барщина была поражена словами Парамоныча: мужики, узнали от него о деяниях своих жён, а бабы были им обличены в этих преступных деяниях. – Отродясь, Парамоныч, мы ничего такого не слыхивали, сказал один малый. По делу выходит, что всему виной эти проклятые ведьмы... свахи, да наши старухи. За это следует с ними разделаться... Тузить их нужно... Малый поднял свой здоровый кулачище и действительно уже готов был броситься на одну сваху, стоявшую тут же, и вся барщина пришла в волнение. Не мудрено, что совершилось бы и убийство. Но Парамоныч успел предупредить это вовремя. – Молчать! Крикнул он на малого. Прошлого не вернёшь; а чтобы вперёд этого не было, не берите свах на свадьбу, – вот вам, и всё... да покайтесь все. – Спасибо тебе, Парамоныч, что ты наставил нас на истинный путь; а то мы погибли бы во грехах.

– Отчего же погибли бы? возразил Владиславлев. Разве у вас священника нет, или он вас не учит истине?

– Как же! возразила одна женщина. Нам небось свахи-то да матери наши говорили, чтоб мы с тем и умирали, а попу на исповеди не сказывали про свои беззаконные дела, и что не рожать по семь лет, али с свёкром жить не грех, а спасенье... на том свете, вишь, за это не заставят лизать языком кипучую смолу, да с самим сатаной жить как с мужем... Это, вишь, так Варвара мученица сказывала бабушке Василисе, когда она обмирала, да с ней на том свете по мукам ходила. – Вот вы и вышли бабы дуры, сказал Парамоныч: нашли кому верить. Василиса-то твоя была первая в селе, «гулящая» бабёнка, и обмирать-то вздумала потому, что муж её бил за эти «гуляшки», да к палатам на ночь привязывал... После обмиранья-то ей своя воля была: муж всё пил, а к ней вы ходили на поклоны, да холсты ей носили... Она, невесть что, и говорила вам про тот свет.., гуляла пуще прежнего, да издохла без покаяния... Подумай-ко ты, хорошо ли это? Парамоныч попал в самое больное место всего народа, разоблачивши деяние обмиралки Василисы, которая слыла в народе за святую. И народ призадумался над тем, следует ли подобным людям верить»?.. (Стр. 137–138).

Мы нарочно остановились с некоторой подробностью

—402—

на приведённом эпизоде из повести «Владиславлев», с целью показать, какие больные стороны из народной жизни затрагивает наш автор, как их рельефно и жизненно обрисовывает и к какой важной и ответственной деятельности тем призывает он приходское духовенство, обязанное уже по долгу своего служения врачевать эти язвы народные. Уже замечено периодической прессой, что не так грозны пронёсшиеся и ещё отчасти тяготеющие над русским народом стихийные бедствия – голод и эпидемия, как та ужасная язва всевозможных подозрительных и заразительных болезней, которая жестоко изъедает в последнее время народный организм – да и не в России только, а повсюду, и что с этой злокачественной язвой нужно серьёзно бороться, нужно предпринимать против неё радикальное врачевание. Иначе по неожиданностью будет и у нас повсеместно слышать те вещие стоны, которые уже раздаются в среде французского народа, содрогающегося при виде своего вымирания, уменьшения народонаселения страны, оскудения стихийно-физических сил нации, именно по преимуществу вследствие ужасного развития упомянутых болезней, причём ложно направляемая, часто безрелигиозная, часто безнравственная цивилизация всячески содействует этому роковому бедствию народов, кощунственно издеваясь в то же время над всевозможными мероприятиями церкви к обузданию царящего зла и к пресечению его источников. Над этим стоит призадуматься, не упуская при этом из виду, что без живого сочувствия отрезвляющему направлению со стороны деятелей истинно религиозных и твёрдо-нравственных, никакие внешние мероприятия не ослабят зла, не помогут горю... и потому было бы большой ошибкой не прислушиваться к голосу подобных деятелей, не призывать их к участию в уврачевании гибельных язв народных. И никакая наука, и никакая внешняя сила не помогут там, где не будет призвано к должной деятельности религиозное начало и где не будет строго обуздываться всякое противление ему, всякое издевательство над ним, что ныне в такой моде у многих и многих...

Чтение изложенной главы в рассматриваемой повести невольно заставило нас призадуматься над тем, как

—403—

много, как необычайно много представляется русскому православному духовенству важного и неотложного дела в должном воздействии на народ, и доселе ещё в целых массах своих погруженный в непроглядную тьму невежества, которой так ловко пользуются часто всяческие проходимцы, прикидывающиеся истинными его друзьями, – какой в полном смысле миссионерский подвиг предстоит каждому духовному лицу, вращающемуся среди народа, и именно каждому входящему в состав священно-церковно-служителей: причём нам хорошо известно, что часто и церковно-служители могут быть почти что одинаково полезны в этом важном деле, как и священнослужители, и особенно если взять во внимание обычно большую доступность для народа одних сравнительно с другими, чем так дорожит народ и чем так умело пользуются раскольники и сектанты. И мы вполне уверены, что не па одних окраинах Руси многомиллионной, но и в самых центрах её народной жизни для истинного пастыря церкви и его ближайших сотрудников, найдётся ещё и теперь столько ожидающего его дела, что он в волю может потрудиться подвигом апостольским, подвигом миссионерским. Не говорим о тёмном расколе, о лукавом сектантстве, – среди коренного православного населения для него ещё много предстоит серьёзнейшей духовно-просветительной работы – и при том часто там, где он таковой не подозревает и где последняя может обнаружиться лишь при более тесном сближении с народом, что ещё во многих отношениях составляет предмет желаний и ожиданий, хотя всегда должно быть прямым делом, ближайшей задачей духовенства... Да, нельзя пожаловаться русскому духовенству на недостаток дела... Стоит только недремленно прикладывать ему свои руки к этому повсюду ожидающему его делу, а не выжидать, пока в среду пасомых со всех сторон будут проникать лютые волки в овечьей шкуре и всячески развращать и совращать с пути истины неопытных.

Весь 3-й том повести «Владиславлев» полон неистощимого интереса; но особенно выдаются многосодержательностью и занимательностью следующие его главы: VI. Исполнение поручения отца, VIII. Поездка в Зеленоводск,

—404—

XIV. Подача прошения на место, XVI. Театромания семинаристов, XVIII. Семинарский театр, XIX. Обстановка, XX. Семинарский классический праздник, XXIV. Конференция в Семинарии, и XXVII. Отправление Владиславлева в Академию.

С неменьшим интересом читается и 4-й, последний том «Владиславлева». Герой повести поступил наконец в академию, к которой так неудержимо стремился всегда, не смотря на всевозможные препятствия к тому; блистательно окончил в ней курс высшего образования и затем сделался достойным деятелем на избранном им жизненном поприще. Вместе с тем, он соединил свою судьбу с той светлой личностью, возможность брака с которой считал почти неосуществимой радужной мечтой, и именно с дочерью графа Дикопольского Людмилой, бывшей для него во все время его семинарского и академического образования благодетельным гением. При этом замечательно, как силой своего ума, благородством своего характера и другими выдающимися качествами своей личности Владиславлев даже без всякой задней мысли так воздействовал на непреклонную в вопросах о сословности личность графа Дикопольского, что сей последний с любовью назвал его своим зятем и от души радовался счастью вышедшей за него своей любимой дочери. Замечательно и то, что достигнутое Владиславлевым счастье не вскружило ему головы, не поставило его на противные ему ходули, не отвратило его взоров и симпатий от той скромной среды, в которой он возрос и воспитался, от которой заимствовал силы для высшего духовного развития, – и это конечно потому, что то счастье жизни было вполне заслужено им, а но явилось для него какой либо случайностью.

В 4-м томе, так сказать, подводятся итоги всему тому, что раньше было преднамечено как цель, как возможность, а иногда как едва осуществимая мечта.

Из отдельных глав 4-го, также, как и первые три, обширного тома (в нём 610 стр.), по нашему мнению, особенное внимание останавливают на себе следующие: IV. Новый тип на Руси и новое горе для духовенства, VI. Горькая исповедь Тихомировых. VII. Посещение Го-

—405—

ликова, VIII. Поездка в Соколовскую (Оптину) пустынь, IX. Дамаскинская (Жабынская) пустынь, X. Подначальные, XI. Жертва отмщения, XV. Любительский спектакль, XVI. Поездка с архиереем по епархии, XVII. Приезд в Дикополье, XXI. Обращение раскольников, XXIII. Позолоченный орех, XXIV. Беседа владыки о браке, XXVII. Производство следствия, XXIX. Победа над врагами, XXX. Жертва, принесённая графом, XXXI. Великая радость для родителей, и XXXIV. Посвящение во священника. – В частности, невольно останавливают на себе внимание следующие страницы IV тома повести: 105–109:115–128 и 181–185, из коих в первых замечательно рельефно изображаются злоупотребления церковных старост доверяемыми им церковными суммами, во вторых рисуется безобразный нигилист-развратник и его чудовищная мать, во всём потакающая ему, и в третьих делается характеристика семинарского образования, причём бросается практический взгляд на преподавание классических языков в духовных семинариях Впрочем, по существу дела, трудно сказать, чтобы какая либо из глав не только этого обширного тома, но и всей 4-х томной громадной (в 2.341 больших страниц) повести была не интересна. И это не наше лишь собственное мнение, но и мнение почти всех, кто читал эту повесть из числа известных нам лиц, – говорим почти всех, т.-е. за исключением тех, кто слишком много предубеждены против духовенства и у кого естественное сочувствие к оному насильно и искусственно задерживается впечатлениями тенденциозной, неблаговолящей к духовенству беллетристики.. Но, конечно, сила вещей берет своё, – и никакая тенденция не заглушит действительность. А с другой стороны как-то грустно читать такое, напр. признание автора рассматриваемой нами повести в предисловии к 1 тому её, вышедшему ещё В 1883 году: «Сочинение это писано было нами ещё в бытность нашу в богословском классе семинаристов и по окончании курса семинарии во время жизни нашей в деревне. В своё время оно могло бы иметь совсем иное значение, чем теперь; но ему не суждено было появиться на свет Божий в то время, потому что тогда в толстых журналах любили помещать одни только пасквили на семинаристов и духовенство, а правдивого слова не хотели и видеть в печати; у нас же самих не было никаких средств на издание столь обширного труда, состоящего из че-

—406—

тырёх больших томов» (т. 1, стр. IV). Но, конечно, теперь уже не то, что было раньше сего, и современная тенденциозность, враждебная духовенству, является лишь слабой пародией прежней, скучными перепевами, замирающими отголосками той, принципиально враждебной, злонамеренно отрицательной. И потому в предисловии ко 2-му тому «Владиславлева», изданному в 1884 году, мы уже встречаем такие строки автора повести: «Первый том настоящей нашей повести был весьма благосклонно принят читателями и в особенности читательницами духовного звания. Не только от духовных, но и от светских лиц мы получили много заявлений благодарности за доставленное им удовольствие чтением «Владиславлева» и просьб о скорейшем напечатании второй части. Отмена прежних приёмных экзаменов при поступлении учеников духовных училищ в семинарию, о необходимости чего мы говорили в главе XII первой части и едва ли не первые в 1876 году возбудили в литературе и обществе вопрос напечатанием этой главы в «Иллюстрир. Газете» Баумана, – ещё большую возбудило благодарность нам в сердцах многих читателей, имеющих детей в духовных училищах. Просьбы их о скорейшем напечатании второй части повторились. Всё это заставило нас поспешить напечатанием второй части» (т. II стр. III). В предисловии к 3-му тому мы уже читаем следующее. «Второй том нашей повести ещё более благосклонно, чем первый, был принят многочисленными нашими читателями, и мы получили много писем из разных концов России, даже и из стран сибирских, с выражением нам, с одной стороны, благодарности за правдивое изображение быта и нравов семинаристов и духовенства в дореформенное время, а с другой – удивление тому, что даже и в отдалённых частях нашей матушки России быт этот и нравы были таковы же, как и в той епархии, которую мы имели в виду. Всем, как видно из писем, видится и слышится здесь своё собственное, родное, пережитое, передуманное и перечувствованное в своё время, а не вымышленное досужей фантазией такого писателя, который и не бывал никогда в семинарии, а берётся что-либо писать о семинаристах и духовенстве. – Всё это обязывало нас поспешить выпуском в свет третьего тома «Владиславлева»; но недостаток средств на это новое издание удерживал нас от самой даже мысли об этом. Так прошло почти 8 лет со времени выхода в свет второго тома. Но и теперь мы решились приступить к столь трудному для нас делу лишь благодаря некоторой помощи, оказанной нам одним высокопросвещенным и высокопоставленным лицом. Принося ему за это благодарность, мы в тоже время от души благодарим и того, неизвестного нам по имени и общественному положению автора, который в № 4-м «Церк.-Общ. Вестника» за 1885 год дал свой весьма правдивый отзыв о первых двух томах настоящей нашей повести. Приносим, наконец, свою благодарность и всем читателям наших повестей за их благосклонное внимание к ним» (т. III, стр. 1–11). Наконец, в предисловии, к 4-му последнему тому «Вла-

—407—

диславлева» мы читаем следующее сообщение автора; причём оговариваемся, что передача здесь подобных авторских заявлений имеет своё значение в том особенно смысле, что наглядно указывает на то, при каких обстоятельствах выходят в свет иногда замечательнейшие произведения печати, по пословице: habent suum fatum libelli.. «Приступивши к изданию третьего тома настоящей нашей повести, мы, говорит автор в своём предисловии к нему, думали отложить издание четвёртого тома на неопределённое время по неимению никаких к тому средств. Но поставили мы себя на место читателей и пришли к мысли о совершенной необходимости теперь же приступить к изданию и этого тома, чтобы естественное любопытство читателей было удовлетворено и само описание быта и нравов духовенства было до известной степени полно. В тоже самое время мы вполне уверены были, что достопочтеннейший содержатель типографии С.Е. Добродеев при этом случае окажет нам такое же доверие и столь же великое внимание к нашему труду, как и прежде оказал нам при издании нами первых двух томов. Того, что он сделал для нас тогда, конечно, никакой другой содержатель типографии не сделал бы никогда для нас, как человека совершенно незнакомого ему. За эту великую его услугу нам мы считаем своим долгом и приятнейшим для себя удовольствием, при настоящем случае, печатью выразить ему самому и его любезнейшей супруге самую искреннюю благодарность, как покровителям труда, поднятого нами ещё в юношестве и, при помощи Божией, совершенного в ту пору, когда мы только что стали приходить в возраст мужества, а при издании только лишь по местам исправленного. Почти четверть века пролежали у нас в столе последние два тома настоящей нашей повести, и, если бы не С. Е. Добродеев, оказавший нам великое доверие и внимание к нашему труду, быть может, оба эти тома и никогда не увидели бы света. Не интереса ради, а единственно правды ради писали мы настоящую свою повесть, желая представить картину быта и нравов семинаристов и духовенства шестидесятых годов в том именно виде, в каком она в своё время представлялась нашему взору, и притом в ту именно пору, как в литературе царила «номяловщина», возмущавшая семинаристов своей жизненной неправдой, и стал нарождаться новый тип таких писателей, которые доселе ещё пробавляются собиранием пасквилей, побасёнок и сказок про духовенство чуть-чуть не во всех своих произведениях беллетристических, касавшихся духовенства, с предвзятой мыслью унизить его и очернить. Насколько представляемая нами картина понравилась, и духовным, и светским читателям, это можно видеть из того, что очень многие обращались к нам с просьбой продолжать свой труд описанием быта и нравов духовенства в самую пору реформ и в последующее время до начала девяностых годов. Конечно, это было бы весьма хорошо, но, при множестве лежащих на нас обязанностей в настоящее время, мы и думать об этом не решаемся, предоставляя всё времени и воли Божией» (т. IV, стр. III–IV).

—408—

С своей стороны выскажем пожелание, чтобы достопочтенный автор «Владиславлева» хотя со временем изобразил и быт русского православного духовенства и его учащегося юношества, как в самую пору реформ шестидесятых годов и ближайших к ним, так и за последующее время хотя бы даже и до текущих дней. Тема очень благодарная, время для этого самое благоприятное и, ко всему этому, по нашему мнению, для него это самое подходящее дело, у него есть все данные для подобного труда, – не то что у случайных писателей о духовенстве, и было бы крайне нежелательно, если бы подобное дело взяло на себя лицо мало к тому подготовленное и тем более с предвзятыми тенденциями. А наш автор настолько осведомлён в предмете своего труда, настолько проникнут мыслью сказать правдивое слово о духовенстве, что нужно только сердечно пожелать, чтобы у него достало сил и времени для такого важного дела.

Что касается уже сделанного им, то его книга, нам думается, может иметь глубоко-назидательное значение, как для всего духовенства вообще, так в частности для его учащегося юношества, и потому ознакомление их с ней, серьёзное ознакомление, было бы весьма желательным. Прочтение этой книги будет важно для них уже в том отношении, что прежде всего установит их на той точке зрения, с которой они должны смотреть на самих же себя – вместо того, чтобы присматриваться к себе и – не узнавать себя в тех пародиях на духовенство, которых к нашему времени так много появилось в периодической прессе, почти совершенно вырвавшей книгу из рук современного читателя. Да и пора духовенству и его молодому поколению знать себя как должно, пора и сказать каждому о себе самом и об окружающих его должное слово; к этому всё призывает ныне русское духовенство; – пора и всем имеющим такое или иное отношение к духовенству, – а кто его не имеет, – надлежащим образом прислушаться к этому слову, исходящему из уст самого духовенства, а не пробавляться тем, что скажут о нём другие, часто вовсе его не знающие, часто злонамеренные, часто односторонне-тенденциозные... Слава Богу, духовенство – сила, крепкая не своим лишь авто-

—409—

ритетом, но, что особенно важно, авторитетом горним, сила, с которой нужно ведаться, а не игнорировать её равнодушно, не издеваться над ней легкомысленно, как вошло-было это в моду во вчерашней литературе.., и нынешняя, при всей своей склонности к тенденциозности, начинает изображать из себя уже нечто иное, конечно, приходя к сознанию, что всему своё время, что не над всем же можно глумиться безнаказанно, не всё третировать свысока, по сперва следует посерьёзнее разузнать что-либо о предмете, а потом уже и касаться его с претензиями знатока... Заключим нашу речь словами проф. Н. Барсова, отдающего должное внимание русскому православному духовенству. «Из образованных классов на Руси, говорит он, сельское духовенство – единственное сословие, поставленное непосредственно, лицом к лицу, с народом; оно – естественный, призванный его вождь на пути духовного развития и печальник о всех его нуждах. В его руках, больше чем в чьих либо иных, духовное будущее нашего народа. Потому-то нам дороги сочувственные и заботливые отношения к нему, какие от времени до времени проявляются в нашем обществе и печати; потому-то, с другой стороны, нас печалят и заботят отношения к нему презорливые и несправедливые» (Истор., крит. и полем. опыты, Спб. 1879. стр. 325). Имеем полные основания надеяться, что рассмотренная нами книга во многом рассеет недоразумения и часто далеко несправедливые отношения общества и печати к русскому православному духовенству, изображаемому в ней с небывалой ещё полнотой и верностью действительности.

С. Л.

—1—

1 Октября, день основания Московской Духовной Академии ежегодно празднуется в ней торжественным актом. В текущем году, накануне праздника, Его Преосвященство, Преосвященнейший Тихон, Епископ Можайский, встреченный со славой из комнат Ректора Академии, совершил в академической церкви всенощное бдение с акафистом Покрову Пресвятой Богородицы, в сослужении Ректора Академии Архимандрита Антония, бывшего Инспектора Академии, ныне настоятеля церкви при русской миссии в Афинах, Архимандрита Сергия и академического духовенства. В самый день праздника Преосвященный Тихон, в сослужении Ректора Вифанской духовной семинарии Архимандрита Антония, бывшего Инспектора Академии Архимандрита Сергия и академического духовенства, совершил божественную литургию, а после неё молебен, в сослужении тех же лиц, Ректора Академии Архимандрита Антония и Архимандрита Рафаила. После литургии Владыка в мантии отправился, при пении праздничного тропаря, в студенческую столовую для благословения трапезы, а члены Академического Совета, преподаватели, служащие в Академии и приглашённые на акт посторонние посетители отправились в актовую залу. После студенческого обеда начат был акт пением «Днесь благодать Святого Духа нас собра», затем экстраординарным профессором по кафедре теории словесности и истории иностранных литератур Иерофеем Алек-

—2—

сеевичем Татарским была прочитана приготовленная им речь на тему: «Национальное и общечеловеческое значение сатиры Сервантеса на рыцарскую романтику средних веков». По прочтении речи, Ректором Академии Архимандритом Антонием провозглашено было об избрании вновь в почётные члены Академии Сенатора, Тайного Советника, Дмитрия Александровича Ровинского во уважение его весьма долговременной, высокоценной по качеству, обширной по объёму и соединённой с большими материальными жертвами научной деятельности в области церковной и народно-бытовой археологии; секретарём Совета прочитан был составленный им отчёт о состоянии Академии в 1893–94 учебном году. В заключение акта Преосвященным Тихоном розданы были лучшим студентам II и III курсов награды деньгами и книгами, присужденные им Правлением Академии с утверждения Его Высокопреосвященства. Акт закончился пением гимна: «Боже Царя храни» и церковной песни «Достойно есть».

Отчёт о состоянии Московской Духовной Академии в 1893–94 учебном году

А. Состав академии.

I. а) Состав почётных членов.

К началу отчётного года почётных членов в Московской Духовной Академии было тридцать четыре. В течение года вновь приняли это звание и утверждены были Святейшим Синодом: Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Ионафан, Архиепископ Ярославский и Ростовский, Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Феоктист, Архиепископ Рязанский и Зарайский, Его Преосвященство, Преосвященнейший Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский; Его Преосвященство, Преосвященнейший Димитрий, Епископ Подольский и Брацлавский, Его Высокопреподобие, Протоиерей Кронштадтского Собора Иоанн Ильич Сергиев, Его Высокопреподобие, Протоиерей Московской Николаевской, в Толмачах, церкви Димитрий Федорович Касицын, Его Высокопревосходительство, Государственный Контролёр, Действительный Тайный Советник Тертий Иванович Филиппов, Его Превосходительство, Товарищ Обер-Прокурора Святейшего Синода, Тайный Советник, Владимир Карлович Саблер и Его Превосходительство, заслуженный ординарный профессор Императорского Московского Университета, Тайный Советник Алексей Степанович Павлов.

Из числа почётных членов Академия в течение отчётного года лишилась троих: Преосвященнейшего Феофана, бывшего Епископа Тамбовского, Начальника Иерусалимской миссии, Архимандрита Антонина и Настоятеля Московской Иоанно-Предтечевской, что под Бором, церкви, Протоиерея Иоанна Николаевича Рождественского.

—4—

б) Личный состав почётных членов Академии к 1-му октября 1894 года:

В отчётном году почётными членами Академии состояли:

С 1872 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Макарий, бывший Архиепископ Донской и Новочеркасский.

С 1876 года:

Его Высокопревосходительство, Член Государственного Совета, Директор Императорской Публичной Библиотеки, ординарный академик Императорской Академии Наук, Действительный Тайный Советник, Афанасий Федорович Бычков.

С 1878 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Амвросий, Архиепископ Харьковский и Ахтырский.

С 1879 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Михаил, Митрополит Сербский.

С 1880 года:

Его Высокопревосходительство, Г. Обер-Прокурор Святейшего Синода, Статс-Секретарь, Действительный Тайный Советник, Константин Петрович Победоносцев.

С 1883 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Савва, Архиепископ Тверский и Кашинский.

С 1884 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Сергий, Митрополит Московский и Коломенский.

Его Преосвященство, Преосвященнейший Михаил, Епископ Орловский и Севский.

Его Преосвященство, Преосвященнейший Виссарион, Епископ Костромский и Галичский.

С 1885 года:

Его Императорское Высочество, Великий Князь Сергий Александрович.

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Палладий, Митрополит С.-Петербургский и Ладожский.

—5—

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Сергий, Архиепископ Владимирский и Суздальский.

Его Сиятельство, Граф Михаил Владимирович Толстой.

С 1886 года:

Его Преосвященство, Преосвященнейший Сильвестр, Епископ Каневский, Ректор Киевской Духовной Академии.

Его Высокопреподобие, Духовник Их Императорских Величеств, Протопресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев.

Его Высокопреподобие, Протоиерей Исаакиевского Собора в С.-Петербурге, Пётр Алексеевич Смирнов.

С 1887 года:

Его Высокопреподобие, Протоиерей Александр Поликарпович Владимирский, Ректор Казанской Духовной Академии.

Его Высокопреподобие, Протоиерей Казанского Собора в С.-Петербурге, Александр Алексеевич Лебедев.

С 1889 года:

Его Высокопреподобие, Протоиерей Московского Кафедрального Христа Спасителя Собора, Алексей Иоаннович Соколов.

Его Высокопреподобие, Протоиерей Московской Зачатьевской в углу церкви, Михаил Симонович Боголюбский.

С 1890 года:

Его Высокопреподобие, профессор Императорского Московского Университета, Протоиерей Александр Михайлович Иванцов-Платонов.

С 1891 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Феогност, Архиепископ Новгородский и Старорусский.

Его Преосвященство, Преосвященнейший Арсений, Епископ Кирилловский, Викарий Новгородской епархии.

С 1892 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Иоанникий, Митрополит Киевский и Галицкий.

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владимир, Архиепископ Казанский и Свияжский.

—6—

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Антоний, Архиепископ Финляндский и Выборгский,

Его Преосвященство, Преосвященнейший Александр, Епископ Калужский и Боровский.

Его Высокопреподобие, Архимандрит Иаков, Настоятель Кириллова Белозерского монастыря.

Его Высокопреподобие, Председатель Учебного Комитета при Святейшем Синоде, Протоиерей Алексей Иоаннович Парвов.

Его Высокопревосходительство, Директор Московского Публичного и Румянцевского Музеев, Действительный Тайный Советник, Василий Андреевич Дашков.

Его Высокопревосходительство, Директор Московского Главного Архива Министерства Иностранных Дел, Действительный Тайный Советник, Барон Фёдор Андреевич Бюлер.

С 1893 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Ионафан, Архиепископ Ярославский и Ростовский.

Его Преосвященство, Преосвященнейший Дионисий, Епископ Уфимский и Мензелинский.

Его Преосвященство, Преосвященнейший Димитрий, Епископ Подольский и Брацлавский, Его Высокопреподобие, Протоиерей Кронштадтского Собора Иоанн Ильич Сергиев.

Его Высокопреподобие, Протоиерей Московской Николаевской, в Толмачах, церкви Димитрий Федорович Басицын.

Его Высокопревосходительство, Государственный Контролёр, Действительный Тайный Советник, Тертий Иванович Филиппов.

Его Превосходительство, Товарищ Обер-Прокурора Святейшего Синода, Тайный Советник, Владимир Карлович Саблер.

Его Превосходительство, заслуженный ординарный профессор Императорского Московского Университета, Тайный Советник, Алексей Степанович Павлов.

С 1894 года:

Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Феоктист, Архиепископ Рязанский и Зарайский.

—7—

II. Состав служащих.

В начале отчётного года на службе при Академии состояли: Ректор Академии Архимандрит Антоний, Инспектор Архимандрит Григорий, 6 ординарных профессоров, 1 исправляющий должность ординарного профессора, 9 экстраординарных профессоров,4 доцента, 4 исправляющих должность доцента, 1 лектор и 1 сверхштатный преподаватель с званием ординарного профессора. Прочих должностных лиц было 9, а всех служащих при Академии было 37 лиц. Двое из доцентов были вместе и лекторами новых языков, один – французского, а другой – английского.

В личном составе и служебном положении состоящих на службе при Академии лиц в течение отчётного года произошли следующие перемены:

1) Инспектор Академии Архимандрит Григорий указом Святейшего Синода от 7 октября 1893 года за № 4654 назначен был настоятелем Константинопольской посольской церкви. Отправившись к месту своего нового служения, Архимандрит Григорий, после продолжительной и тяжкой болезни, 18-го ноября скончался на пути, в Москве, и 20 ноября был погребён на академическом кладбище. На его место на инспекторскую должность, указом Св. Синода от 30 декабря 1893 года за № 6131 назначен был исправляющий должность доцента С.-Петербургской Духовной Академии иеромонах (ныне Архимандрит) Сергий.

2) Заслуженный ординарный профессор Н. И. Субботин, согласно прошению, уволен от должности члена Академического Правления, а на его место Советом Академии 6 сентября 1893 года был избран и Его Высокопреосвященством 22 сентября того же года утверждён и. д. ординарного профессора по кафедре истории философии П.И. Казанский.

3) Из оставленных при Академии для приготовления к замещению вакантных преподавательских кафедр одному – И.М. Громогласову Совет Академии предложил, с разрешения Его Высокопреосвященства, занять кафедру по истории и обличению русского раскола, освобождающуюся

—8—

после заслуженного ординарного профессора Н.И. Субботина, подавшего прошение об увольнении из Академии по расстроенному здоровью. Другой – К.Н. Сильченков приказом Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода от 17 февраля 1894 года определён преподавателем по основному, догматическому и нравственному богословию в Харьковскую Духовную Семинарию. Третий – П.В. Тихомиров, оставленный Советом Академии, с разрешения Его Высокопреосвященства, вместо К.Н. Сильченкова, по окончании стипендиатского года, состоит вольным слушателем в Императорском Московском Университете по физико-математическому факультету.

Вместо означенных лиц оставлены были Советом Академии, с утверждения Его Высокопреосвященства, для приготовления к замещению вакантных профессорских кафедр окончившие в отчётном году курс кандидаты богословия: Л.А. Соколов и И.П. Романов.

4) Эконом Академии М.И. Белтов, согласно его прошению, уволен от занимаемой должности, и на его место Правлением Академии избран и Его Высокопреосвященством 17 марта 1894 г. утверждён эконом Калужского Архиерейского дома Иеромонах Аркадий.

5) Врач при академической больнице П.П. Аристархов уволен, согласно его прошению, от занимаемой им должности, а на его место избран Правлением Академии и утверждён Его Высокопреосвященством 19-го июля 1894 г. в качестве вольнонаёмного врача отставной старший врач 4-го гренадерского Несвижского полка, Коллежский Советник И. К. Соколов.

III. Состав учащихся.

К началу отчётного 1893–94 учебного года оставались от предшествовавшего года три академические курса: IV, III и II в числе 209 студентов и 11 вольных слушателей, принятых по распоряжению Высшего Духовного Начальства, а первый курс (LII со времени основания Академии) образовался в начале отчётного года после поверочного испытания лиц, желавших поступить в состав этого курса.

—9—

К поверочным испытаниям явилось 95 студентов духовных семинарий и других лиц; из них 19 по назначению начальства и 68 в качестве волонтёров. В числе волонтёров были: 2 священника, 2 диакона, 2 надзирателя духовных семинарий. Кроме них 1 окончивший курс в Гатчинском Сиротском Институте, 2 окончивших курс с аттестатом зрелости в гимназиях Вологодской и Новгородской, 1 – болгарский уроженец, 1 сербский, 1 окончивший курс в 3 Московском кадетском корпусе, 1 окончивший курс в Киржачской учительской семинарии и 1, имеющий свидетельство на право вольноопределяющегося первого разряда. Все они держали полное испытание: устное – по Священному писанию Нового Завета, церковной истории общей и русской, латинскому языку и одному из новых языков и представили по три письменных упражнения: по пастырскому богословию, догматическому богословию и философии.

По окончании испытаний 64 студента духовных семинарий, 2 окончивших курс в гимназиях и 1 окончивший курс в 3 Московском кадетском корпусе приняты были в число студентов Академии. Кроме них приняты по особому распоряжению Высшего духовного Начальства: 1 сирийский араб и 3 сербских уроженца. Остальным 28 лицам Советом Академии было отказано в приёме в число студентов Академии, как недостаточно подготовленным к слушанию академического курса наук. Из студентов, принятых в Академию, 30 были зачислены на казённые стипендии, 5 – на частные, а остальным предоставлено содержаться на собственные средства. При полном составе академических курсов в начале учебного года в Академии было 279 студентов и 11 вольных слушателей: в I курсе 71 студент, во II курсе 81 и 5 вольных слушателей, в III – 67 и 3 вольных слушателя, в IV – 60 и 3 вольных слушателя.

В этом числе казённокоштных было 120, стипендиатов, содержавшихся на пожертвованные Академии капиталы 31²²¹⁴; на сумму, поступившую от Высокопреосвящен-

—10—

ного Макария, бывшего Архиепископа Донского и Новочеркасского 1, на счёт сумм Московской кафедры – 6, на счёт специальных средств Святейшего Синода – 18; стипендиатов Троице-Сергиевой Лавры – 16 и своекоштных – 98. Из последних значительное большинство в течение отчётного года пользовалось пособием от Братства Преподобного Сергия.

В течение отчётного года в составе студентов произошли следующие перемены:

1) На основании указов Святейшего Синода от 4 мая за № 1875:5 июля за № 2990:27 августа за № 3842:30-го ноября за № 5637 – 1893 года, 15-го апреля за № 1694 – 1894-го года и с разрешения Его Высокопреосвященства были приняты: 2 студента на IV курс, из коих один из Киевской духовной Академии, а другой – из С.-Петербургской; 3 студента на III курс, – двое из С.-Петербургской Академии и один из Казанской и 2 студента на I курс, из коих один из Казанской Академии, а другой сирийский уроженец.

2) Согласно указу Святейшего Синода от 13 Августа

—11—

1893 года за № 3588 лекарь, Действительный Статский Советник, А. И. Колесов допущен был к слушанию лекций в Академии, с правом в течение двух лет сдать экзамен по богословским предметам академического курса для получения, по представлении диссертации, степени кандидата богословия.

3) Один студент II курса и два студента I курса, согласно их прошениям, уволены были из числа студентов Академии и один студент II курса умер от чахотки.

По группам студенты первых трёх курсов распределились в таком числе: в I курсе в первой группе 38 студентов, во второй 33, во II курсе в первой группе 36 студентов и 5 вольнослушателей, во второй 45, в III курсе в первой группе 27 студентов и 3 вольнослушателя во второй 40 студентов; в IV курсе распределения по группам не было.

Греческий язык изучали в I курсе 40 студентов; во II – 59, в III – 49; латинский язык в I курсе 31 студент, во II – 27 и в III – 21; французский язык 18 студентов I курса, немецкий – 41, английский – 12. Изъявили желание слушать лекции по естественно-научной апологетике все студенты 1-го курса.

Б. Деятельность академии.

I. Деятельность Совета Академии.

В течение отчётного года Совет имел 19 собраний: 1 торжественное в день годичного праздника, 6 публичных, из коих 5 – по случаю коллоквиумов, 1 при чтении пробных лекций и 12 обыкновенных.

В ряду обычных занятий Совета наиболее важными были: 1) замещение вакантных кафедр в Академии, 2) присуждение учёных степеней, 3) пополнение и устройство академической библиотеки и 4) присуждение премий.

1) За переходом доцента по кафедре Священного Писания Ветхого Завета А.А. Жданова в Министерство Народного Просвещения Совет Академии предложил занять означенную кафедру преподавателю Рязанской духовной семинарии В.И. Мышцыну, который в 1890 г. остав-

—12—

лен был при Академии для приготовления к замещению вакантных кафедр. По прочтении двух пробных лекций, одной на тему по собственному избранию, а другой – по назначению Совета, Мышцын и был избран исправляющим должность доцента по кафедре Священного Писания Ветхого Завета с 11 марта текущего года.

2) Учёных степеней удостоены следующие лица: а) Его Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Савва, Архиепископ Тверский и Кашинский за свои учёно-литературные труды удостоен степени доктора церковной истории; Его Преосвященство, Преосвященнейший Виссарион, Епископ Костромский и Галичский за таковые же труды удостоен степени доктора богословия; экстра-ординарный профессор Императорского Харьковского университета по кафедре церковного права М.А. Остроумов удостоен степени доктора церковного права за представленную им диссертацию: «Введение в православное церковное право». Харьков 1893 г.; б) степени магистра богословия удостоены следующие кандидаты: преподаватель Бирюченского духовного училища Д.Г. Наумов, представивший диссертацию под заглавием: «Филарет, Митрополит Московский, как канонист». Москва. 1893 г.; Законоучитель Нежинского Историко-филологического института, священник П.Я. Светлов, представивший диссертацию под заглавием: «Значение креста в деле Христовом. Опыт изъяснения догмата искупления». Киев 1893 г.; преподаватель Карачевской учительской семинарии И.Т. Назарьевский, представивший диссертацию под заглавием: «Послание Св. Ап. Павла к Филиппийцам. Опыт исагогического и экзегетического исследования». Сергиев посад. 1893 г., и исправляющие должность доцентов в Московской Академии В.И. Мышцын, представивший диссертацию под заглавием: «Учение Св. Апостола Павла о законе дел и законе веры». Сергиев посад. 1894г., и С. С. Глаголев, представивший диссертацию под заглавием: «О происхождении и первобытном состоянии рода человеческого». Москва. 1894 г.

Все означенные лица, кроме Высокопреосвященного Архиепископа Саввы, Преосвященного Епископа Виссариона и профессора М. А Остроумова, удостоены были степени магистра богословия после предварительного защищения сво-

—13—

их диссертаций в присутствии Совета Академии и приглашённых им сторонних лиц и утверждены, кроме Свящ. П.Я. Светлова и С.С. Глаголева, в учёных степенях, по представлению Высокопреосвященнейшего Митрополита Московского Сергия, указами Святейшего Синода: Высокопреосвященный Архиепископ Савва и Преосвященный Епископ Виссарион от 21 июня 1894 г. за № 2815, профессор М.А. Остроумов – от 12 июля 1894 г. за № 3087, Д.Г. Наумов – от 29 ноября 1893 г. за № 5288 и И.Т. Назарьевский, от 23 апреля 1894 г. за № 1769 и В.И. Мышцын – от 20 сентября № 4207. Об утверждении свящ. П. Я. Светлова и С. С. Глаголева указов ещё не последовало.

3) Степени кандидата богословия удостоены Советом Академии, с утверждения Его Высокопреосвященства, 50 студентов и 2 вольнослушателя, окончивших академический курс; из них 19 с правом на получение степени магистра без нового устного испытания, если представят диссертации на степень магистра и защитят их установленным порядком; остальные 33 –, если выдержать устные испытания по тем предметам, по коим не оказали успехов, соответствующих степени магистра и представят новые сочинения. – В звании действительного студента утверждены 9 студентов, окончивших академический курс. Кроме того утверждены; а) в степени кандидата богословия, по представлении кандидатских сочинений, 6 действительных студентов окончивших в 1892–93 академическом году, 1 студент, окончивший курс в отчётном году и б) в звании действительного студента 1 студент, окончивший курс в отчётном же году.

В 1893–94 учебном году библиотека Академии пополнилась 795 названиями книг, рукописей и проч. в 1204 томах. В том числе 560 названий в 890 томах приобретены покупкой, а 235 названий в 314 томах поступили в библиотеку как дар разных лиц и учреждений и в обмен на академический журнал. Из пожертвований заслуживает внимания пожертвование Высокопреосвященного Сергия, Архиепископа Владимирского, принесшего в дар библиотеке весьма ценное издание – «Acta Sanctorum» – издание Болландистов в 62 томах in fol. Но

—14—

особенного внимания заслуживает очень высокой ценности дар Высокопреосвященнейшего Архиепископа Тверского Саввы, от которого Советом Академии получена при отношении от 4 февраля 1894 г. за № 29 копия с духовного завещания, засвидетельствованная нотариальным порядком. Согласно этому завещанию Высокопреосвященный Савва жертвует, после своей смерти, академической библиотеке в полную собственность 6147 названий книг и рукописей, стоящих свыше 50:000 рублей. Пользование жертвуемыми книгами и рукописями предоставлено Архипастырем академической корпорации и в настоящее время.

Книги для академической библиотеки приобретались по запискам наставников Академии, сверенным с наличностью библиотеки. Выдача книг производилась наставникам, в случае надобности, во всякое время, а студентам в учебные дни. В отчётном году удовлетворено было 8412 отдельных требований на книги, рукописи и проч., из которых 7354 требования приходились на студентов. Кроме исполнения текущих дел по библиотеке заведующие ею занимались и особыми трудами по приведению её в благоустройство. Так в отчётном году введена была новая система записи выдаваемых из неё книг, состоящая в том, что на месте каждой выдаваемой книги ставится карточка с обозначением номера, названия книги и фамилии взявшего её лица. Затем библиотекарь составил и напечатал систематический каталог книг, поступивших в библиотеку в 1893–94 академическом году и продолжал составлять и печатать седьмой выпуск систематического каталога, принимающего значительные сравнительно с предыдущими выпусками размеры. Помощник библиотекаря составил полный каталог Беклемишевской библиотеки и исполнял некоторые другие работы по библиотеке.

В распоряжении Совета и Правления Академии было 9 премий: одна в 654 р. из процентов с капитала, пожертвованного покойным Высокопреосвященным Митрополитом Московским Филаретом по случаю исполнившегося в 1864 году пятидесятилетия Московской Духовной Академии, одна, премия в 500 р из процентов с капитала, поступившего по завещанию покойного митропо-

—15—

лита Макария за лучшие сочинения наставников Академии; одна премия в 300 р. из процентов с того же капитала за лучшие магистерские сочинения кандидатов Академии; одна премия в 201 р. из процентов с капитала, поступившего по завещанию покойного Епископа Курского Михаила за лучшие печатные труды по Священному Писанию и 5 премий для студентов: одна в 165 руб. – покойного митрополита литовского Иосифа, одна в 158 руб. из процентов с капитала, пожертвованного московским протоиереем А. И. Невоструевым за лучшие кандидатские сочинения, две премии в 100 руб. каждая, из процентов с капитала, поступившего по завещанию Митрополита Московского Макария – за лучшие семестровые сочинения студентов Академии, написанные ими в течение первых трёх курсов и одна премия в 32 руб. из процентов с капитала, пожертвованного протоиереем Иоанном Орловым за лучшие успехи в сочинении проповедей.

Премия для наставников Академии в 654 руб. была выдана, с утверждения Его Высокопреосвященства, доценту по кафедре церковного права Н.А. Заозерскому. На соискание премии покойного митрополита московского Макария за лучшие сочинения наставников Академии представлены были сочинения: а) экстраординарного профессора В.Ф. Кипарисова под заглавием: «Митрополит Московский Макарий, как проповедник». Сергиев посад. 1893 г. и б) доцента А.И. Введенского под заглавием: «Современное состояние философии в Германии и Франции». Оба означенные сочинения удостоены были половинной премии, – каждое по 250 руб. Премия из процентов с того же капитала митрополита московского Макария в 300 руб. за лучшие магистерские сочинения кандидатов Академии отложена была до следующего года. На соискание премий покойного Преосвященного Епископа Курского Михаила не было представлено ни одного сочинения. На соискание премий митрополита литовского Иосифа и протоиерея Невоструева (в 158 руб.) представлено было 5 кандидатских сочинений студентов бывшего IV курса, признанных отлично-хорошими. По выслушании отзывов о сих сочинениях и рассмотрении, по мере надобности, самих сочинений, первая премия присуждена была студенту

—16—

бывшего IV курса И.М. Громогласову, а вторая студенту того же курса К.Н. Сильченкову. Премия протоиерея Орлова за лучшие успехи в сочинении проповедей назначена студенту бывшего IV курса С.И. Глаголевскому. Две премии по 100 руб. покойного митрополита московского Макария присуждены студентам, которыми были поданы все семестровые сочинения и из них более половины означено баллом 5 и не было ни одного, имеющего балл ниже 4, именно студентам IV курса Л.А. Соколову и И.П. Романову.

II. Занятия Правления Академии

Занятия Правления, согласно требованию академического устава, состояли в приёме, хранении и расходовании сумм, наиболее в выгодном заготовлении материалов и припасов, вообще в управлении хозяйственною частью, в наблюдении за порядком и чистотой в зданиях Академии и содержанием их в исправности. Кроме того, предметом занятий Правления были и некоторые другие дела по административной, учебной и воспитательной частям.

Главные источники доходов, оставаясь теми же, что и в предшествовавшем году, в течение отчётного года получили следующие приращения:

1) Его Преосвященство, Преосвященнейший Димитрий, Епископ Подольский прислал 1000 руб. с тем, чтобы на проценты с сего капитала за два года была учреждена премия для выдачи одному из студентов Академии за лучшее кандидатское сочинение преимущественно по описанию жизни и деятельности в Бозе почивших иерархов отечественной истории. 2) Московское братство Святителя Петра Митрополита представило 5800 руб., заключающихся в 4% государственной ренте, для учреждения при Академии на проценты с сего капитала стипендии имени настоятеля Московского Никольского единоверческого монастыря Архимандрита Павла и заслуженного ординарного профессора Московской Академии Н. И. Субботина. Стипендия эта должна быть назначена одному из студентов Академии, который будет изучать раскол и писать кандидатское сочинение по истории русского раскола. Положения об означенных стипендиях утверждены Святейшим Синодом.

—17—

Расходование сумм производилось, по мере надобности, согласно со сметой, назначением сумм и особыми постановлениями и предписаниями начальства. Главные предметы по содержанию студентов и академических зданий приобретаемы были с торгов, остальные – хозяйственным способом. Деятельность Правления Академии, как по экономической, так и по другим частям, была контролируема Высокопреосвященнейшим Митрополитом Московским по журналам Правления, а по окончании сметного года – Ревизионным Комитетом по отчётам и другим документам, причём Комитет производил экстраординарное освидетельствование наличности сумм, находящихся в ведении Правления.

III. Занятия наставников Академии.

Занятия наставников Академии состояли в разработке предметов академического образования, в чтении лекций по программам, представленным в начале учебного года и утверждённым Советом Академии, в руководствовании студентов в самостоятельных их научных занятиях, в исполнении поручений Совета и обязанностей, возлагаемых начальством, а также в исполнении обязанностей, соединённых с званием членов различных учёных и благотворительных обществ и в учёно-литературных трудах. Наставники, занимающие штатные кафедры, и преподаватель естественно-научной апологетики имели от двух до шести лекций в неделю. При таком числе лекций наставники исполнили по преподаванию своих предметов следующее:

Ректор Академии Архимандрит Антоний прочитал студентам IV курса по пастырскому богословию отдел о внутренней жизни пастыря (пастырская аскетика) и отдел о пастырском душепопечении – об управлении приходом и об исповеди кающихся.

И. д. Инспектора Иеромонах Сергий по Нравственному Богословию прочитал студентам IV курса: 1) Введение в науку Нравственного Богословия, 2) развитие понятия о вечной жизни, как жизни первоначально-нормальной.

Ординарный профессор Н.И. Субботин по истории и

—18—

обличению русского раскола прочитал студентам III курса: 1) Историю раскола, известного под именем старообрядчества в полном объёме; из истории раскольнической литературы – о сочинениях первых расколоучителей и о важнейших раскольнических сочинениях XVIII в. 2) Историю православной полемической литературы против раскола, причём было обращено особое внимание на доказательства против главнейших раскольнических мнений.

Ординарный профессор E.Е. Голубинский прочитал студентам III курса историю русской церкви от её начала до конца XVII века.

Ординарный профессор А.П. Лебедев по общей церковной истории читал студентам II курса историю церкви от времён после-апостольских, или со II века, до разделения Церкви на Восточную и Западную, – и эпизодически историю Греко-восточной церкви позднейших времён.

Ординарный профессор П.И. Цветков по кафедре латинского языка и его словесности студентам III курса прочитал несколько отделов из истории римской литературы, именно: о литературе архаического периода, о Цицероне, о Горации и объяснял сатиры и оды Горация; студентам II курса объяснял «Георгики» Виргилия; студентам I курса объяснял сочинение Цицерона «Об ораторе».

Ординарный профессор М.Д. Муретов студентам III курса прочитал: 1) частное введение к Четвероевангелию и к посланиям Св. Ап. Павла и 2) подробное объяснение избранных мест из Четвероевангелия и из посланий св. Ап. Павла к Римлянам и 1-го к Коринфянам.

Исправляющий должность ординарного профессора П.И. Казанский по истории философии студентам II курса прочитал введение в науку и историю греческой философии.

Экстра-ординарный профессор П.И. Горский-Платонов преподал студентам I курса систематический курс еврейской грамматики и занимался с ними переводами из книг: Бытия, Царств, Псалмов и пророка Исаии, сопровождая переводы археологическими разъяснениями и подробными замечаниями о формах еврейской священной поэзии, о надписаниях псалмов, о еврейской лирике и псалмопении.

Экстраординарный профессор по кафедре Библейской

—19—

истории А.П. Смирнов прочитал студентам I курса историю ветхозаветной церкви от призвания Авраама до рождества Христова.

Экстраординарный профессор Н.Ф. Каптерев по общей древней гражданской истории прочитал студентам I курса историю науки, историю Греции и Рима.

Экстраординарный профессор Г.А. Воскресенский по русскому и церковно-славянскому языку (с палеографией) прочитал студентам II курса после общего введения в славяно-русскую филологию: 1) очерк славянского языкознания и в частности славяно-русской палеографии и 2) историко-филологическое обозрение церковно-славянского и русского языков, сопровождая чтение палеографическим и грамматическим разбором древних церковно-славянских и русских памятников. По истории русской литературы прочитал: 1) о важнейших произведениях русского народного творчества, 2) историко-литературный обзор. «Слова о полку Игореве» и 3) историю новой русской литературы до Гоголя.

Экстраординарный профессор В.А. Соколов по истории и разбору западных исповеданий прочитал студентам III курса: 1) введение в науку (очерк её истории, предмет, задача, метод, источники, план), 2) о причинах разделения церквей, 3) историю отделения западной церкви от союза с восточной, 4) об источниках для исследования вероучения римской церкви, 5) историю, изложение и разбор римских догматов о главенстве папы и его непогрешимости.

Экстраординарный профессор В.Ф. Кипарисов по гомилетике и истории проповедничества прочитал: студентам III курса: о главнейших вопросах гомилетической теории, с наиболее подробным изложением истории гомилетической науки, и о важнейших представителях проповедничества в век святоотеческий.

Экстраординарный профессор И.Н. Корсунский по предмету греческого языка и его словесности студентам I, II и III курсов изложил историю греческого языка в связи с словесностью сего последнего в важнейших моментах её, начиная с древнейших времён и кончая периодом новогреческим, причём от каждой лекции уделя-

—20—

лось несколько минут на чтение отрывков из произведений греческих языческих и христианских писателей всех времён истории языка и диалектов его. Чтение это сопровождаемо было филологическим разбором читаемого и переводом его на русский язык, историческими, археологическими, филологическими и другими разъяснениями и сообщениями.

Экстраординарный профессор И.А. Татарский прочитал студентам I курса 1-й группы: 1) по теории словесности: о сущности и об основных формах поэзии; 2) по истории иностранных литератур: а) историческое обозрение важнейших эпических поэтов от древне-классической эпохи до новейшего времени; б) историю европейской драмы от средних веков до эпохи Шиллера и Гёте включительно и в) обозрение важнейших лирических поэтов Европы.

Экстраординарный профессор А.Д. Беляев по Догматическому Богословию студентам IV курса прочитал: введение в науку и историю её, а из системы – догматическое учение о Боге, о сотворении мира невидимого и видимого, о грехопадении человека и об искуплении и освящении его, причём систематическое раскрытие важнейших догматов было дополняемо изложением истории их.

Доцент Н.А. Заозерский по каноническому праву прочитал студентам IV курса: введение в науку канонического права; историю церковного права в греческой и русской церкви; о составе церковного общества; о церковной власти; о формах епархиального устройства и управления; о формах окружного устройства и правления.

Доцент А.П. Шостьин изложил студентам III курса: историю педагогики до-христианской (в её развитии у народов восточных классических и еврейского) и христианской до появления системы Амоса Коменского, с подробным разбором этой последней и с раскрытием значения её для всего дальнейшего развития европейской педагогики.

Доцент А.П. Голубцов прочитал студентам IV курса по церковной археологии и литургике, после краткого введения в науку: 1) об архитектуре древнехристианского, византийского и древнерусского храмов с кратким очерком западных стилей: романского, го-

—21—

тического и возрождения, 2) о внутреннем убранстве христианского храма и церковных одеждах, 3) о древнехристианской, византийской и древнерусской церковной живописи с обозрением важнейших памятников мозаики, миниатюры, скульптуры и нумизматики, 4) о литургии православной восточной церкви с историческим объяснением её обрядов и, наконец, об обрядовой стороне таинства священства.

Доцент А. И. Введенский по метафизике прочитал студентам I курса: 1) Введение в философию и 2) основания гносеологии и онтологии.

И. д. доцента по кафедре психологии П.П. Соколов прочёл студентам II курса: 1) Введение в психологию: о предмете, задачах и методах науки, с обзором её истории и литературы; 2) Общую психологию: исследование психофизических, метафизических и общих психологических проблем, с подробным изучением вопроса о сознании и бессознательных душевных явлениях; 3) Специальную психологию: анализ элементов познавательной деятельности.

И. д. доцента С.С. Глаголев по введению в Богословие студентам I и III курсов прочитал о предмете, задаче и составе науки. Краткий очерк истории религиозной философии в Германии со времени Канта, – доказательствах бытия Божия (космологическом, психологическом и телеологическом), о свободе воли в связи с вопросом о Промысле, о бессмертии души. Краткий очерк истории религиозных верований в азиатской группе арийских народов.

И. д. доцента А.А. Спасский по новой гражданской истории студентам II курса прочитал а) в первое полугодие – по истории Западной Европы от падения Римской Империи до крестовых походов и б) во второе полугодие – по истории Византийской империи от основания Константинополя до царствования императора Аркадия.

И. д. доцента В.Н. Мышцын по Священному Писанию Ветхого Завета студентам II курса читал о ветхозаветном каноне.

И. д. доцента И.В. Попов по Патристике после краткого введения в науку сообщил студентам II курса по-

—22—

дробные сведения: а) о мужах апостольских, б) о христианских апологетах II в. и в) о писателях противо-гностического направления.

Сверхштатный преподаватель естественно-научной апологетики профессор Д.Ф. Голубинский студентам первого курса, после изложения задачи своего предмета, говорил о важности точного исследования фактов, о значении веры для знания и о целесообразном устройстве мира. Далее преподавал физический отдел о веществе и силах, с объяснениями того, что явления природы не могут быть окончательно объясняемы действиями только естественных сил, а также с раскрытием следов благости и премудрости Божией в устройстве мира.

По французскому языку, под руководством лектора, доцента А.П. Голубцова, студенты I курса изучали грамматику и занимались разбором образцовых произведений французских писателей.

По немецкому языку, под руководством лектора В.П. Лучинина, студенты I курса занимались переводом с немецкого языка на русский Schillers Geschichte des dreissigjärigen Krieges. Перевод сопровождался разбором этимологическим и синтаксическим.

По английскому языку доцент А.П. Шостьин, после ознакомления студентов I курса с правилами произношения и орфографии английской, преподал им краткий курс английской грамматики (этимологию и синтаксис) и занимался с ними переводом образцовых произведений английских писателей (по христоматии Паукера).

Для оценки успехов студентов в течении отчётного учебного года рассмотрено наставниками 870 семестровых сочинений, представленных студентами I, II и III курсов и 52, представленных студентами и вольнослушателями IV курса на степень кандидата богословия.

Ректор Академии рассмотрел, а частью и исправил 290 проповедей студентов и вольнослушателей всех курсов. Лучшие из проповедей, после рассмотрения их о. Ректором Академии, были произносимы в академической церкви.

Для производства испытаний было составлено 75 комиссий: 11 в начале года для производства поверочных ис-

—23—

пытаний и 64 в конце года для производства годичных испытаний.

Сосредоточивая свою деятельность на исполнении прямых обязанностей профессорского звания, наставники Академии занимались в тоже время и учёно-литературными трудами.

Ректор Академии Архимандрит Антоний напечатал в «Богословском Вестнике» несколько статей (напр. Два пути пастырства, нравственное обоснование важнейшего христианского догмата и пр.), а также несколько слов и поучений в разных изданиях.

Инспектор Иеромонах (ныне Архимандрит) Сергий напечатал отзыв о сочинении Протоиерея Иванова: «Существенные черты христианского нравоучения» в Московских Церковных Ведомостях.

Ординарный профессор Н.И. Субботин занимался редакцией и изданием журнала: «Братское Слово».

Ординарный профессор E.Е. Голубинский в «Богословском Вестнике» напечатал следующие статьи: 1) Ответ на статью: «Московский академический историк о жизни преп. Сергия», напечатанную в журнале «Странник» («Богословский Вестник» 1893. Ноябрь). 2) «Митрополит всея России Кирилл III (первый после нашествия Монголов)» (1894. Январь, Февраль). 3) «Митрополит всея России Максим» (1894. Май) и 4) «История канонизации святых в Русской Церкви» (1894 г. июнь, июль, август и сентябрь).

Ординарный профессор А.П. Лебедев в «Богословском Вестнике» напечатал статьи: Берлинский профессор Адольф Гарнак и возбуждённые им в настоящее время споры по поводу символа Апостольского. Неожиданный спор между немецкими учёными о составе евхаристических даров древнейшей церкви. Ряд очерков по «Истории Греко-восточной церкви под владычеством Турок после падения Византийской империи» под такими заглавиями: 1) Введение; 2) Обзор источников истории Греко-восточной церкви, – с критическими о них замечаниями; 3) Взаимные отношения Оттоманской Порты и подвластных ей христиан Греко-восточной церкви; 4) Константинопольская Патриархия (предварительные замечания)

—24—

и – Геннадий Схоларий, первый Константинопольский патриарх, после падения Византийской империи. В «Чтениях Общества Любителей Духовного Просвещения» напечатал статью: Русский византист на служении церковно-исторической науке.

Ординарный профессор М.Д. Муретов 1) переводил и снабжал примечаниями творения св. Астерия Амасийского (для Богословского Вестника); 3) правил и снабжал примечаниями творения св. Кирилла Александрийского (для Богословского Вестника); 3) продолжал в Богословском Вестнике разбор книги Ренана: «Жизнь Иисуса»; 4) издал одну тетрадь «Очерков по новейшей истории экзегеса и критики Нового Завета»; 5) напечатал в «Чтениях Общества Любителей Духовного Просвещения» статью под заглавием: «Древность предания о погребении Адама на Голгофе».

И. д. ординарного профессора П.И. Казанский в январской книжке «Бог. Вестника» 1894 г. напечатал критико-библиографическую статью: «Виндельбанд, История древней философии» и перевёл с греческого языка толкование св. Кирилла Александрийского на 4-ю главу книги пророка Ионы и на книги пророков Михея и Наума; перевод этот напечатан в ноябрьской, декабрьской книжках «Б. Вестн.» за 1893 г. и в февр., мартовской, апрельской, июньской, июльской, августовской и сентябрьской книжках того же издания за 1894 г.

Экстраординарный профессор П.И. Горский-Платонов напечатал в истёкшем учебном году брошюры: 1) «Антука». Очерк из быта духовенства». 2) Отрывки из «Скорбной Летописи» городского головы. Выпуск первый.

Экстраординарный профессор А.И. Смирнов в журнале «Богословский Вестник» напечатал статью: «Книги и их судьбы», в «Душеполезном Чтении»: «Тяжёлая пора и надежды». «Башня желаний». «Тёмные люди и их просветители».

Экстраординарный профессор Г.А. Воскресенский напечатал; 1) в журнале «Богословский Вестник» (май 1894 г.) статью под заглавием: «Из церковной жизни Черногорцев». 2) В журнале «Душеполезное Чтение» (окт. 1893 г. май–июнь 1394 г.) статьи: «Архиепископ

—25—

Симон Тодорский» и «Архиепископ Сильвестр Кулябка». 3) В журнале «Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей российских» при Московском университете (кн. 1-я 1894 г.) статью: «Преосвященный Амфилохий, епископ Угличский». Кроме того, издал отдельною книгой: «Древне-славянское Евангелие. Евангелие от Марка по основным спискам четырёх редакций рукописного славянского евангельского текста с разночтениями из ста восьми рукописей Евангелия XI–XVI вв. (Сергиев посад, 1894 г.)».

Экстраординарный профессор В.А. Соколов напечатал в «Богословском Вестнике» статьи: 1) «Первое посещение Троицкой лавры и академии Высокопреосвященнейшим Сергием, митрополитом Московским и Коломенским» (ноябрь 93 г.), 2) и 3) «Из академической жизни» (февраль и сентябрь 94 г.), 4) и 5) «Парламент религий в Чикаго» (март и май 94 г.).

Экстраординарный профессор И. Н. Корсунский напечатал: 1) в «Богословском Вестнике» статьи: а) «К истории изучения греческого языка и его словесности в Московской Духовной Академии» ( – актовая речь, произнесённая 1 октября 1893 года и напечатанная также в «Годичном акте Московской Духовной. Академии 1 октября» означенного года); б) «Из церковной жизни православного востока»; в) «Архимандрит Григорий (Борисоглебский). Некролог» и г) две библиографические статьи; – 2) в журнале «Вера и Разум» а) докончил печатание исследования о Московском периоде проповеднической деятельности митрополита Филарета, которое вышло затем и отдельной книгой под заглавием: «Святитель Филарет, митрополит Московский. Его жизнь и деятельность на Московской кафедре по его проповедям, в связи с событиями и обстоятельствами того времени (1821–1867 г.)» ; б) напечатал статьи: «Учение врача Иппократа и его школы о Боге» и в) «Преосвященный Феофан, бывший епископ Владимирский», 3) в «Чтениях в Обществе Любителей духовного просвещения» начал печатание биографического очерка того же преосвященного Феофана; – 4) в «Душеполезном Чтении» продолжал печатание статей по истории редакции русского перевода св. Писания Нового Заве-

—26—

та; – 5) в «Воскресном Дне» напечатал статью: «Троице-Одигитриевский женский монастырь (Зосимова пустынь)» и несколько других статей церковно-исторического и библиографического содержания; – 6) в «Русском Архиве» – статью: «Предки Филарета, митрополита Московского»; – 7) в журнале: «Книговедение» – статью: «Библиотека Московской Духовной Академии (Исторический очерк»; – 8) в «Тульских Епархиальных Ведомостях» – две статьи исторического характера; – 9) в некоторых иных повременных изданиях несколько более кратких статей исторического и критического содержания.

Экстраординарный профессор А.Д. Беляев напечатал в «Богословском Вестнике» пять статей О седьминах Данииловых.

Доцент Н. А. Заозерский 1) в «Богословском Вестнике» напечатал следующие статьи: а) «Чем силён штундизм? (Ответ А. Я. Дородницыну)»; б) «Внешние условия пастырского служения в православной России»; в) «Введение в православное церковное право М. Остроумова (рецензия)»; 2) в «Церковных Ведомостях»: «Православие и католицизм, как руководители религиозно-нравственного сознания».

Доцент А.П. Шостьин напечатал в «Богословском Вестнике» (январь 1894 г.) статью под заглавием: «Личность в иезуитизме. По поводу выхода графа Генсбреха из ордена иезуитов».

Доцент А.П. Голубцов напечатал 1) в «Богословском Вестнике»: «О путешествии древних христиан и наших старинных паломников в св. землю, Рим и Царьград и 2) в журнале «Радость христианина» две заметки под заглавием: «Смысл припева: Ангел вопияше благодатней» и «Молитва к Святой Троице от преподобного отца Сергия, Радонежского чудотворца».

Доцент А.И. Введенский 1) закончил печатание в «Богословском Вестнике» своих «писем из-за границы» и издал их отдельной книгой под заглавием: «Западная действительность и русские идеалы» М. 1894, стр. 208. 2) Закончил печатание в журналах «Богосл. Вестн.» «Вера и Разум» своих очерков по истории новейшей западной философии и издал их отдельною книгой под

—27—

заглавием: «Современное состояние философии её Германии и Франции», М. 1894, стр. ХХХIII+186+330. 3) Сверх того, в «Богосл. Вестн.» поместил библиографическую статью: «К характеристике современных настроений: вторая стадия подъёма». 4) В журнале «Вера и Разум» – статью: «Об условиях возникновения греческой философии». 5) В « Церковных Ведомостях»: «Философ-христианин». 6) В журнале «Вопросы Философии»: «О задачах современной философии в связи с вопросом о возможности философии самобытно русской» и критико-библиографическую заметку о книге проф. М.И. Каринского – «Об истинам самоочевидных».

И. д. доцента П.П. Соколов напечатал в журнале «Вера и Разум» ряд статей под заглавием: «Учение о Св. Троице в новейшей идеалистической философии»; в «Богословском Вестнике» заметку «Магистерский диступ».

И. д. доцента С.С. Глаголев напечатал исследование «о происхождении и первобытном состоянии рода человеческого». Москва. 1894 г. 605+1–III+1–11. В журнале «Богословский Вестник» напечатал статьи: «Старокатолический богословский журнал», «Конец земли», «Потребность в апологетических трудах в настоящее время». В журнале «Чтения в обществе любителей духовного просвещения» статьи: «Антропологическая проблема в настоящее время» и «Древность человека» (статьи вошли в состав исследования о происхождении человека). В журнале «Вопросы философии и психологии» докончил исследование «о бессмертии души»: В журнале «Наука и жизнь» напечатал статью «Нахождение равных корней в алгебраических уравнениях». Помещал рецензии и научные сообщения и в других изданиях.

И. д. доцента А.А. Спасский напечатал пробную лекцию «Новейший византизм и его значение» (в Бог. Вест. Апрель).

И. д. доцента В.Н. Мышцын напечатал диссертацию: «Учение Св. Апостола Павла о законе дел и законе веры» (отдельным изданием), две пробных лекции: «Очерк содержания книги Экклезиаста» и «Сущность ветхозаветного прообраза и его значение для ветхозаветных верующих» (в журнале «Вера и Разум за 1894 г.) и речь перед

—28—

защитой диссертации «Библейское богословие с православной точки зрения» (в Бог. Вестнике 1894 г.).

И. д. доцента И. В. Попов напечатал в ноябрьской и декабрьской книжках Богословского Вестника за 1893 г. статью Тертуллиан (опыт литературной характеристики) и в янв. и июл. книжках ст. «Магистерские диспуты».

Сверхштатный преподаватель естественно-научной апологетики профессор Д. Ф. Голубинский передал в редакцию журнала «Богословский Вестник» стихотворение протоиерея Феодора Александровича Голубинского под заглавием: «Рождество Христово». Это стихотворение и было напечатано в первой книжке сего журнала. Напечатал в журнале «Душеполезное Чтение» за 1894 год, часть первая, служащую продолжением прежних статью под заглавием: «Макарий, основатель алтайской миссии по бумагам Ф.А. Голубинского.

Сверх сего: 1) Ректор Академии Архимандрит Антоний состоял ответственным цензором академического журнала «Богословский Вестник», а экстра-ординарный профессор В.А. Соколов был редактором этого журнала. 2) Ординарный профессор В.О. Ключевский, согласно Высочайшей воле, занимался и снова назначен заниматься по политической истории с Его Императорским Высочеством Великим Князем Георгием Александровичем в Абастумане (сел. Тифлисской губ.). 3) Ординарный профессор М.Д. Муретов, экстраординарный профессор И.Н. Корсунский и сверхштатный преподаватель естественно-научной апологетики профессор Д.Ф. Голубинский по поручению Учебного Комитета при Св. Синоде, писали отзывы о сочинениях, представленных на соискание премий покойного Высокопреосвященного Митрополита Московского Макария. Профессор М.Д. Муретов за составление отзыва получил от высшего начальства денежное вознаграждение в размере 150 руб., а профессоры: Д.Ф. Голубинский и И.Н. Корсунский – выражение признательности. 4) Члены Совета Братства Преподобного Сергия, профессоры: Д.Ф. Голубинский, П.И. Цветков и И.Н. Корсунский трудились над изданием сочинений покойного профессора Академии В.Д. Кудрявцева и в течение года издали второй и третий выпуски I-го тома, первый и второй выпуск III-го

—29—

тома. 5) Ординарный профессор П.И. Цветков, экстраординарный И.А. Татарский, доцент Н.А. Заозерский, лектор немецкого языка В. П. Лучинин и Помощник Инспектора П.Ф. Полянский занимались бесплатно обучением детей в частном женском учебном заведении Сергиева-Посада Д.Н. Тихомировой. 6) Заслуженный ординарный профессор E.Е. Голубинский и экстраординарные профессоры Г. А. Воскресенский и И.Н. Корсунский за свои учёные труды избраны – первый – почётным членом Императорского Харьковского Университета, второй – действительным членом Императорского Общества истории и древностей российских при Московском Университете и третий – в члены корреспонденты Императорского Московского Археологического Общества. 7) Экстраординарный профессор Н. Ф. Каптерев с 1-го июля 1894 года вступил в отправление обязанностей городского старосты Сергиева Посада.

IV. Занятия студентов, их поведение и состояние здоровья.

Занятия студентов состояли в слушании и усвоении лекций, составлении сочинений и чтении книг, имеющих по содержанию своему отношение к преподаваемым предметам, вообще в умственном труде, определяемом целями их воспитания в высшем духовно-учебном заведении. (Студенты всех курсов слушали от 17 до 36 лекций в неделю, именно, на первом курсе студенты первой и второй группы – 36 лекций, на втором курсе студенты первой группы – 25, второй – 23, на третьем курсе студенты первой группы – 20, второй – 24, на четвёртом курсе студенты первой и второй группы – 17). Студентам I, II и III курсов назначено было по три сочинения, причём соблюдался порядок, указанный в § 124 устава Духовных Академий, т. е. по наукам богословским было назначено сочинений не менее двух третей общего числа их; студенты IV курса писали сочинение на степень кандидата богословия. Кроме сочинений, студенты всех курсов должны были представить по одной проповеди. Как сочинения, так и проповеди были пред-

—30—

ставляемы, за немногими исключениями, в сроки, назначаемые Советом Академии. Кроме исполнения требуемых уставом обязанностей некоторые из студентов разных курсов вели внебогослужебные собеседования в академическом храме и принимали участие в общем пении, которое учреждено было при беседах по инициативе и усердию покойного Инспектора Академии Архимандрита Григория. Собеседования велись под руководством Ректора Академии. Предметом бесед служила история апостольская и церковная до эпохи вселенских соборов, история церкви с IV в. в очерках жизни и подвигов великих учителей и Святителей и Преподобных подвижников монашества. По окончании бесед народу раздавались Троицкие Листки, а иногда мелкие брошюры или образки. Назидательные и для всех понятные беседы привлекали в церковь от 230 до 1400 слушателей. Всего более беседы посещались в воскресные дни великого поста; общее число всех бывших на беседах в продолжении отчётного года выражается в цифре 23:757 человек.

По окончании годичных испытаний и рассмотрении семестровых и кандидатских сочинений, оказалось, что из 68 студентов I курса 55 имели в среднем выводе по ответам и сочинениям баллы не менее 4 и ни по одному предмету менее 3 – ; у 13 студентов средний балл не менее 3:48, причём двое из них имели по одному из семестровых сочинений неудовлетворительные баллы (1½ и 2); один студент не держал испытаний ни по одному из предметов первого курса и не представил семестрового сочинения по введению в круг богословских наук, другой – двух: по метафизике и введению в круг богословских наук и три студента – одного сочинения по введению в круг богословских наук. Принимая во внимание, что означенные студенты не представили семестровых сочинений или не держали испытаний по уважительным причинам, Советом Академии дозволено было им, с разрешения Его Высокопреосвященства подать сочинения и сдать устные испытания после летних каникул, а двум студентам, имеющим неудовлетворительный балл на одном из семестровых сочинений, вменено в обязанность представить к началу следующего учебного го-

—31—

да новые сочинения, что и исполнено было четырьмя студентами, а два студента удалены были из Академии, согласно их прошениям, 66 студентов переведено в следующий курс. – Из 78 студентов и 5 вольнослушателей II курса – 55 студентов и 1 вольнослушатель имели в среднем выводе по ответам и сочинениям баллы не менее 4 и ни по одному предмету менее 3 – ; у одного студента средний балл 4:1; у 14 студентов и 3 вольнослушателей средний балл 3:22, причём два студента имели неудовлетворительный балл (2) на семестровых сочинениях, один – по истории философии, а другой – по психологии. Шесть студентов и 1 вольнослушатель не держали устных испытаний по всем предметам II курса, один студент, болгарский уроженец, не держал испытания по латинскому языку; в числе их, кроме того, один студент не представил ни одного семестрового сочинения и проповеди, один – двух сочинений, один – сочинения и проповеди и три одного сочинения. Всем им, в виду их болезненного состояния, дозволено было, с разрешения Его Высокопреосвященства, сдать устные испытания и подать письменные работы после летних каникул, а двум студентам, имеющим неудовлетворительный балл на одном из семестровых сочинений, вменено в обязанность представить к началу следующего учебного года новые сочинения. Все студенты и вольнослушатели II курса переведены в следующий курс. Из 68 студентов и 3 вольнослушателей III курса 58 студентов и 2 вольнослушателя имели в среднем выводе по ответам и сочинениям баллы не менее 4 и ни по одному предмету менее 3 –; у 6 студентов и 1 вольнослушателя средний балл не менее 3:72. Один студент не представил одного семестрового сочинения, двое – двух сочинений и один – ни одного сочинения и проповеди; всем им, как представившим уважительные причины неподачи сочинений, с разрешения Его Высокопреосвященства, дозволено было подать письменные работы после летних каникул, что и исполнено было тремя студентами, а один студент подал прошение об увольнении его из Академии; 67 студентов и 3 вольнослушателя III курса переведены в следующий курс. Из 61 студента

—32—

и 3 вольнослушателей IV курса 19 студентов имели в среднем выводе по ответам и сочинениям за четыре года не менее 4½, 30 студентов и 2 вольнослушателя имели в среднем выводе не менее 4 и пи по одному предмету менее 2½, а 12 студентов и 1 вольнослушатель не представили кандидатских сочинений, из них, кроме того, один не держал испытаний по всем предметам IV курса и оставлен был на повторительный курс, другой по болезни не держал испытания по церковной археологии и литургике и не представил проповеди. С разрешения Его Высокопреосвященства, Советом Академии дозволено было ему сдать испытание и подать проповедь после летних каникул, что им и исполнено.

Лучшие сочинения на степень кандидата богословия, признанные отлично-хорошими, представили следующие студенты IV курса: Боголюбов Дмитрий: «Православное учение о сущности и свойствах благодати»; Беляев Александр: «Опыт исторического исследования о церковном судоустройстве в древней России до учреждения Святейшего Синода»; Знаменский Александр: «Распространение и утверждение христианской веры между Остяками и Самоедами»; Ильинский Владимир: «Иов, первый патриарх Московский»; Казанский Константин: «О вменении»; Каллист Иеродиакон: «Номоканон Фотия патриарха Константинопольского»; Канавин Алексей: «Педагогические воззрения в свящ. писаниях Соломона и Иисуса, сына Сирахова, и их влияние на древнерусское воспитание»; Кулюкин Сергей: «Законы мышления, как выражение самостоятельности и автономности психического начала в человеке»; Мещерский Василий «Святый Апостол Любви и Евангелист Иоанн Богослов (его жизнь и благовестнические труды)»; Мозолевский Григорий: «Обличительная речь Господа нашего Иисуса Христа против книжников и фарисеев (Мф.23 гл.)». Покровский Александр: «Ответы препод. Варсануфия и Иоанна. Опыт исторического и нравственно-психологического исследования»; Прометов Василий: «Нравственное учение Св. Василия Великого в связи с его жизнью и деятельностью»; Раевский Василий: «Епископ Порфирий Успенский (Опыт биографии в связи с обзором его учено-литературной деятель-

—33—

ности»); Романов Иван: «Рациональная теология по Лейбницу»; Садовский Дмитрий: «Блаженный Августин, как проповедник»; Сменцовский Михаил: «Братья Лихуды»; Соколов Леонид: «Св. Иоанн Златоуст, как пастырь Церкви»; Счастнев Константин: «Пророчественная речь Господа о разрушении Иерусалима и кончине мира (Мф.24–25 глл. и сходст. »); Торопов Константин: «Задача, дух и бытовое устройство монашества православного по сравнению с римско-католическим»; Ублинский Иван: «Св. Григорий Богослов, как пастырь и учитель о пастырстве»; Хвощев Алексей: «Влияние Церкви на право наследования в древней Руси»; Ширяев Дмитрий: «Возможно ли спасение вне Церкви? » и вольнослушатель Священник Сергий Богоявленский: «Философия природы св. Василия Великого».

Что касается поведения студентов, то оно в отчётном году было вполне удовлетворительно. Студенты были внимательны и усердны к исполнению своих обязанностей и обнаруживали доброе направление, усердно посещали академическое и лаврское богослужение, утренние и вечерние молитвы, а также и лекции. В представленных к концу 1893–94 учебного года Инспектором Академии списках студентов по поведению поведение 272 студентов и 11 вольнослушателей означено баллом 5 и 7 студентов баллом 4.

Состояние здоровья студентов было вообще удовлетворительно: из 279 студентов пользовались в академической больнице в течение означенного года: в сентябре 2 студента, в октябре 6, в ноябре 14, в декабре 12, в январе 2, в феврале 5, в марте 12, в апреле 10, в мае 6 и в июне 3.