Епископ Ахтубинский и Енотаевский Антоний ‒ один из самых молодых архиереев в сегодняшней Церкви. Но не только по причине возраста общение с Владыкой Антонием создает ощущение свежести, новизны, открытости завтрашнему дню. Скорее, это не от возраста, а от искренности и внутренней свободы. С Владыкой Антонием хочется говорить о вещах не внешних, а глубинных ‒ потому, может быть, что он сам, что бы он ни делал, чем бы ни занимался, не отходит от Источника.
‒ В одном из своих интервью Вы рассказывали, что первым, и очень важным, примером религиозности как основы жизни стала для вас семья вашего одноклассника-мусульманина. А как и почему Вы с Вашей смешанной кровью выбрали именно Православие? Не было ли мыслей о других конфессиях ‒ тогда, в 19 лет, когда за вашими плечами был только опыт совершенно безрелигиозного детства?
‒ У меня в школе были хорошие учителя, и благодаря им я всегда любил русскую литературу, культуру, историю. Поэтому мой выбор был связан, наверное, с национальной идентичностью, ведь Православие ‒ неотъемлемая часть русской культуры. Внутренний религиозный поиск, конечно, был, но увлечений иными религиями не было никогда. Да, я общался с мусульманами и читал об исламе тоже, но ничего там не нашел такого, что могло бы меня вдохновить. А как только передо мною открылся мир Православия, для меня сразу все сложилось: мне стало понятно, в чем исток русской культуры и в чем глубинный смысл русской истории.
‒ Вы могли бы назвать те произведения русской литературы, которые дали Вам уроки христианства? Или, может быть, тех действовавших в русской истории людей, которые стали для Вас примером?
‒ Конечно, это русская классика. И прежде всего Пушкин. Затем ‒ Николай Гумилев: у него много христианских посылов, которые тогда были мне непонятны, но сердцем я их чувствовал. И конечно, Есенин. В этой поэзии жил некий особый дух ‒ я не мог для себя сформулировать, что же это за дух такой, но чувствовал, что у всех моих любимых поэтов ‒ один глубокий и мощный источник вдохновения. Именно из него ‒ их гениальность. Гениальность не в смысле исключительность, как сейчас это слово понимают, нет, гениальность в смысле одухотворенность, присутствие Духа в их стихах. Вот это меня цепляло больше всего.
Что касается истории, это я уже не в школе, конечно, а позже узнал, что история Русской Церкви неразрывно связана с историей русской государственности. Но вот что меня еще подростком заставляло задуматься ‒ сила духа русских людей. Александр Невский для меня был каким-то особенным человеком; по-своему и Петр Первый тоже, хотя его царствование не лучшим временем для Церкви оказалось. Я увлекался историей войны 1812 года, меня поражало то, какие понятия о долге, доблести, чести были тогда у русских офицеров, у русских людей. Образ русского офицера вдохновлял меня как образ настоящего мужчины.
‒ Русская культура и история подвели Вас к вере, подготовили к Крещению, но кто помог Вам открыть для себя мир Православия?
‒ Это был наш дальний родственник и друг семьи, человек для меня авторитетный и в тот период моей жизни ‒ в юности ‒ очень значимый. Когда он сам открыл для себя этот мир и воцерковился, он поделился своим открытием со мною, и я пошел за ним. Я крестился, он стал моим крестным отцом. Ну а позже, когда я переступил порог Иоанно-Предтеченского монастыря, моим наставником стал его наместник, игумен Петр (Барбашов). Ему тогда было около тридцати лет, но я его воспринимал как старца: мир Церкви открывался передо мною через него. Господь всегда действует через людей.
Тогда ведь не было молодежных обществ при храмах, как сейчас. Нас было несколько молодых прихожан, и мы просто что-то в монастыре делали. Я помню, как мне Великим постом, перед Пасхой дали такое послушание ‒ мыть стены храма, которые очень долгое время никто не мыл, они были покрыты копотью. И вот мы мыли эти стены вдвоем с бабушкой Тамарой, алтарницей, это был удивительный человек. Я мог подняться выше по лесенке и отмыть иконы наверху; и отмывание этих икон стало каким-то особым, переломным моментом в жизни. Я не только иконы в тот момент отмывал, я отмывал себя.
‒ Вы успешно окончили вуз, перед Вами открывалась перспектива светской карьеры, но Вы, по Вашим словам, поняли, что потеряете самое важное, если пойдете по этому широкому пути. И резко ушли с собеседования, сулившего прекрасную работу и высокую зарплату… А как Вы тогда для себя это сформулировали? Что есть самое важное?
‒ Мне было трудно сформулировать это тогда. Скорее, это было глубокое интуитивное чувство, что я чего-то вот сейчас лишусь, если пойду на эту работу, начну строить карьеру… И сегодня, наблюдая за многими молодыми людьми, которые могли бы, может быть, стать священниками и которые находятся в той же точке выбора, я вижу, что им не хватает решимости. Они колеблются, понимая, что стать священником ‒ значит, во многом изменить свою жизнь, подчинить ее служению, не принадлежать себе. А тут, в мирской жизни, такие перспективы, хотя и туманные пока… Но эта жизнь представляется молодому человеку гораздо более надежной и предсказуемой, чем жизнь священника, и ему трудно сделать выбор. Может быть, труднее, чем мне тогда было, не знаю… Но ведь рядом со мною никого не было. Мне не с кем было посоветоваться, я должен был сам принять это решение. Нельзя никого упрекать, конечно, каждый сам выбирает свой путь; но я благодарен Богу за то, что тогда, в молодости, сделал именно такой выбор.
‒ Святитель Иларион (Троицкий) в своей работе «Единство идеала Христова» пишет о том, что требования к жизни христианина ‒ одни и те же, монахом будь этот христианин или мирянином; Христос един, значит, и идеал жизни в Нем един для всех. Почему Вы предпочли монашество, если вести христианскую жизнь возможно и в миру?
‒ Есть люди, которые уходят в монахи от горячей любви к Богу, есть те, кто уходит от осознания собственной греховности. Я, наверное, из вторых. Но я могу однозначно сказать, что принятие монашества было для меня движением сердечным и что мною двигало желание служить ‒ отдать себя на служение Богу максимально. Хотя глубина понимания пришла позже, может быть, уже с епископским саном, потому что епископство ‒ это уже иное служение, оно более одинокое… в хорошем смысле слова. В смысле: ты и Бог, больше никого нет.
Я тоже мог жениться, конечно, мог стать женатым священником, но я понимал, что мой характер, моя натура такова, что я не смогу одновременно быть хорошим мужем, хорошим отцом ‒ и хорошим священником. Может быть, это максимализм. Хотя я далек, разумеется, от того, чтобы осуждать чей-либо выбор, чтобы ставить монашество выше брака. Я знаю много замечательных священнических семей, многих добрых пастырей, которые при этом и прекрасные мужья своим женам, и отцы своим детям. Монашеские обеты ‒ они ведь в полной мере действуют и в семье. И еще неизвестно, где их труднее исполнять. Монашество и брак ‒ это просто разные пути; а вот идеал ‒ он действительно один.
‒ Я полагаю, Вы говорите сейчас о цельности. В одном из своих интервью Вы сказали, что у Вас есть такой принцип ‒ в любом деле доходить до конца.
‒ Да, духовная жизнь ‒ это путь, который нужно именно до конца пройти, хотя на нем с тобой может произойти все, что угодно. Святоотеческий принцип ‒ «Упал ‒ встань и продолжай идти» ‒ он очень важен. У тебя должно быть желание сделать в конечном итоге так, как угодно Богу, исполнить Его волю. Пусть это не сразу получается, но желание у тебя должно быть: это именно то, что помогает сохранить напряженность духовной жизни. Как только мы перестаем переживать, соглашаемся с тем, как мы живем, разрешаем себе вот так, расслаблено, жить и дальше ‒ это начало конца духовной жизни. У нас всегда должно быть здоровое чувство духовной неудовлетворенности. Не о самоедстве речь, конечно, нет, а о стремлении к чему-то большему, чем то, что есть у тебя сейчас, к чему-то лучшему в духовной жизни. Пускай даже у нас ничего не получается, пускай мы снова и снова спотыкаемся, падаем ‒ принцип тот же: упал, встал, пошел.
Монашество ‒ это судьба. Судьба ‒ это Божий суд о человеке, ответственность человека за то, что он должен в жизни сделать, к чему его Бог предназначил. Постриг ‒ точка пересечения воли Божией и воли человеческой. Это очень непростой момент в жизни человека, и объяснить, как это происходит, словами ‒ трудно. Постриг ‒ свободный выбор и одновременно исполнение Божией воли. В чем свобода человека? В том, чтобы взять на себя ответственность за свою жизнь. Потому что, когда человеку станет трудно ‒ а трудно ему станет неизбежно ‒ он должен четко сказать себе: «Ты сам это выбрал». Никто тебя к этому не принуждал, ты сам на это пошел, и ты должен сам за это отвечать.
‒ В одном из своих интервью Вы сказали, что еще в период обучения в духовном училище богослужение стало Вашим естеством. Что бы Вы сказали человеку, который никак не может принять православное богослужение, которому оно кажется трудным, далеким от его чувств, утомительным?..
‒ Причина мнимой «трудности и утомительности» православного богослужения для многих, может быть, вот в чем. В Церковь сегодня входит поколение, которое не помнит жизни без Интернета; оно привыкло получать все желаемое мгновенно, без всяких собственных усилий, одним нажатием кнопки. Мы были все же иными тогда, в начале 90-х годов, и для нас действительно открывался мир Церкви, мир удивительный, и ничего на тот момент более яркого мы не знали. Мы постепенно погружались в этот мир, мы уходили в него с головой, и это было нечто неповторимое; начало нашего церковного пути ‒ впечатление на всю жизнь. Мы приходили в Церковь сердцем; у сегодняшней молодежи все по-другому, зато больше возможностей приходить от ума, через знание. Проблема непонятности богослужения сегодня легко разрешается ‒ есть огромное количество источников информации, есть возможность разобраться во всем том, что непонятно. Было бы желание, стремление. У православного богослужения огромный духовный потенциал, и все дело в том, насколько человек хочет открывать это для себя и жить этим. Конечно, ничто не дается вот так сразу. У святителя Филарета есть мысль замечательная: человека, пришедшего в храм, нужно «отпеть». «Отпеть» не в смысле совершить его погребение, а в том же смысле, в каком ‒ отогреть. Конечно, важно и снисходить к его немощи, не требовать слишком многого. Современному человеку трудно собрать ум, держать его в состоянии сосредоточенности. А если человек живет рассеянно, ему тяжело будет собрать себя в храме. Все те волнения, страсти, которые мы допускаем в свое сердце в течение недели, мы приносим потом в храм, и все это отравляет нас.
Поэтому я в последние годы стараюсь говорить людям об Иисусовой молитве как о средстве собирания ума. Если человек приобретет ее навык, она поможет ему прийти в храм готовым к службе, нерассеянным и отнестись к богослужению по-другому. Если отсутствует келейная молитва, то молитва соборная тяжело будет даваться.
Святитель Феофан Затворник говорил, что наш молитвослов, наше повседневное молитвенное правило ‒ это лишь для новоначальных. Это не значит, что человек должен достигнуть каких-то духовных высот, чтобы перейти к практике Иисусовой молитвы, речь немного о другом. Человек, который давно уже в Церкви, очень часто испытывает молитвенную сухость: он знает молитвенное правило наизусть, но у него теряется внимание, он произносит молитвы рассеянно, почти механически, и молитва его не удовлетворяет. И нам не нужно бояться сегодня говорить о том, что правило ‒ это лишь для того, чтобы человек вошел в Церковь. Я считаю, что практика Иисусовой молитвы по времени ‒ а не по количеству сказанных молитв ‒ возможна и для мирян. Обычное правило человека длится ну пусть 15-20 минут, а если те же 20 минут со вниманием молиться молитвой Иисусовой, возможно, она человека как-то по-новому вдохновит.
‒ Как Вы молились в начале Вашего пути и как молитесь сейчас ‒ есть разница? И в чем она? Приоткройте, насколько возможно, что изменилось в Вашем личном восприятии молитвы?
‒ Такую аналогию можно привести: в процессе взросления человека меняется уровень его общения с людьми. То же и с Богом. Я не могу сказать, что моя молитва стала более глубокой, но она стала другой, потому что я стал другим, я повзрослел как человек, как мужчина, как священник, как монах. И это, конечно, сказалось на молитве.
С опытом жизни накапливается и опыт встреч с Богом ‒ это такие особые духовные состояния, которые тебя поражают. Ты встречаешься с Ним через людей, через какие-то обстоятельства, которые возникают в твоей жизни вдруг, как бы ниоткуда, и ты понимаешь, что они от Господа.
Конечно, состояния человека бывают разными, и молитва бывает разной. Иногда ты ходишь по кругу. Иногда охладевает твое сердце, и молитва твоя охладевает по совершенно разным причинам, это естественно. Ты прикладываешь усилия к тому, чтобы разогреть свое сердце… Наверное, сейчас моя молитва стала более органичной: я уже по собственному своему опыту знаю, что молитва ‒ это, действительно, дыхание души, естественное ее состояние. Вот почему Феофан Затворник говорил, что правило ‒ это для новоначальных. Не в том смысле, что ты, достигнув какого-то высокого духовного уровня, можешь уже не молиться. А в том, что молитва со временем становится естественным состоянием твоей души, и у тебя вырабатывается привычка постоянного обращения к Богу. Поэтому ты сразу чувствуешь, когда молитва в тебе ослабевает, когда молиться тебе становится трудно, и ищешь причины ‒ почему стало трудно. Анализируешь свою жизнь и замечаешь те моменты, которые отдаляют тебя от молитвы, мешают молиться. И уже достаточно спокойно в этом разбираешься. Спокойнее все становится с годами.
‒ В своих выступлениях Вы говорили, что каждый из нас должен, опираясь на соборный опыт Церкви, обрести свой собственный опыт общения со Христом. А почему так бывает: человек годами живет церковной жизнью, а встречи со Христом у него не происходит?
‒ Трудно сказать, это тайна Божия; Его пути не всегда для нас открыты, но я знаю точно, что эта встреча для человека всегда возможна. Бывает так, что она произошла, Господь коснулся сердца человека ‒ и как бы отошел, а потом человек всю жизнь живет в тоске об этой встрече. Помните слова Силуана Афонского «Скучает душа моя о Господе»? Но эта тоска ‒ не беда, беда ‒ теплохладность: знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! (Откр. 3:15). Вот эта ровность духовной жизни, отсутствие напряженности в ней, отсутствие постоянного вопроса, поиска Бога во всем ‒ в своей жизни, в своих встречах, в своей судьбе ‒ и есть теплохладность.
Наша встреча со Христом произойдет, если мы будем во всем, что с нами происходит, видеть Его руку. А вот если нам это не надо… Тогда у нас происходит смещение цели. Бог перестает быть целью духовной жизни человека и становится средством: нам не Бог уже нужен, а то, что Он может дать. И как тогда возможна встреча с Ним?
Почему это происходит с людьми, почему цель сбивается? Причин этому много. Это и церковный кризис, который мы пережили в ХХ веке, перелом, который до сих пор не уврачеван; и то наследие, которое тянется еще с XIX века, когда все цели духовной жизни тоже были сбиты. А в ХХ веке, как только Церковь встала на путь осознания, осмысления, как только она оказалась готовой предложить нечто новое, как произошла революция, и Церковь не успела это сделать. И мы тридцать лет назад начали всё сначала. Всего тридцать лет прошло, как наша Церковь свободна, это очень мало. Можно, конечно, искать виноватых в бедности жизни сегодняшних христиан, но я вижу, что происходит вокруг. Мне кажется, мы все больше говорим, все яснее осознаем, что цель жизни человека как раз есть Господь, обретение единства с Богом, обожение, а не какие-то внешние проявления и не просто улучшение качества жизни, пускай даже и внутренней.
‒ А может быть, наша беда сегодня ‒ в нехватке таких священников, которые могут быть истинными пастырями ‒ в духовном смысле этого слова?
‒ Вы понимаете, пастыри ‒ они же не инопланетяне, чтобы появляться из какого-то иного мира. Они ‒ часть нашего сегодняшнего церковного сообщества. Можно сказать так: какими будем мы все, такими будут и наши пастыри. Изменения происходят ‒ я вижу сегодня священников, которые именно так ориентированы и именно этому учат свою паству: целью нашей жизни в Церкви должен быть Христос. Я вообще с оптимизмом смотрю на происходящее сегодня в Церкви. Владыка Лонгин в одной из наших с ним бесед как-то заронил в сердце мое такую фразу: то, что сейчас переживает Церковь, это момент перехода в новое качество, и мы только в начале пути. И наши проблемы ‒ это болезни роста. И мы переживем их с Божией помощью, потому что Церковь ‒ она ведь не от человека, она от Бога. И Господь заботится о Своей Церкви.
‒ Тогда в продолжение ‒ основная проблема семинарского образования и воспитания сегодня?..
‒ Эту проблему я бы сформулировал как оторванность семинаристов от реальной жизни. Очень важно, чтобы семинарист не терял связи с тем приходом, из которого он вышел; чтобы все те практики, которые положены в семинарии, он проходил в своем приходе; чтобы он постоянно туда возвращался. Мне кажется, было бы полезным, если бы семинаристы могли подолгу жить на отдаленных сельских приходах, помогая настоятелям, чтобы на их глазах проходила жизнь людей, чтобы они изо дня в день видели труд священника.
Очень важно, чтобы семинарист воспитывался в духе жертвенной любви. Мы должны понимать, что молодые люди, которые сегодня приходят в семинарию, очень сильно отличаются от тех, кто приходил в нее двадцать, даже десять лет назад. Они не хуже, нет, и не лучше, просто дух времени изменился. Сегодняшние абитуриенты более чувственны, более эмоциональны, им не хватает навыка сдерживать свои эмоции. Они не то чтобы менее трудолюбивы, просто образ жизни сейчас такой, что многие вещи даются слишком легко. Поэтому у них зачастую отсутствует навык усердного, кропотливого труда. Конечно, они выросли в Интернете и подвержены различным информационным влияниям. Но при этом они более свободны, более открыты миру, даже более доверчивы, чем мы. Задача семинарского образования в том и заключается ‒ вовремя перестроиться, чтобы научиться с каждым новым поколением говорить о главном. Сегодня достаточно много делается как раз для этих благих перемен в семинарском образовании.
Очень важно, чтобы мы судили о семинарии не только по внешним каким-то признакам, например, по количеству «остепененных» педагогов, но и по тому, каких пастырей она готовит, учит ли она их любить, жертвовать. Воспитание будущих священников ‒ это непростой вопрос, но мы его должны решить. Проблема в том, что система семинарского образования недостаточно гибкая. А мир меняется очень быстро. Сегодня успешные образовательные проекты ‒ это те, которые могут быстро меняться вслед за изменяющимся человеком.
‒ Гибкость, умение вовремя реагировать на изменяющуюся реальность ‒ это ведь касается не только семинарского образования, но и Церкви в целом. В чем сегодня главная специфика и главная сложность нашей миссии?
‒ Главная наша трудность вот в чем: надо находить возможности заставать человека ‒ не то чтобы врасплох, а в той круговерти жизни, из которой он часто не может вырваться, хотя ему и хочется услышать обращенное к нему благовестие, хотя он и чувствует в пастырском слове потребность. Но у него на это нет минуты. И вот наша задача, с одной стороны, сделать так, чтобы люди нас услышали, с другой ‒ не оказаться навязчивыми. Приходить именно в тот момент и в то сообщество, которое готово нас воспринять, которое, по крайней мере, не отрицает того, что мы говорим, испытывает потребность в слове, в христианском просвещении. Это, мне кажется, очень важно: голос Церкви должен звучать. Мы должны говорить, где только можно, о том, что Церковь дает человеку возможность совершенно иным образом посмотреть на окружающий мир и прежде всего на себя самого в этом непрерывно обновляющемся безумном мире. Меня всегда вдохновляют слова святителя Иоанна Златоуста о том, что мы должны быть как река, которая течет вне зависимости от того, пьет ли кто-нибудь из нее или нет. Понятно, что наше слово будет действенным лишь тогда, когда мы сами будем показывать окружающим нас людям пример иной жизни, иного мировоззрения и последовательности в этом мировоззрении. Если это будет происходить, люди пойдут за нами.
‒ А что Вы отвечаете людям, которые не могут обрести полноту веры? Здесь не о теплохладности речь, не о той вялости, о которой Вы говорили выше. Вера человеку, может быть, очень нужна, и он искренне ищет ее, но все время натыкается на перегородки сомнений, не находит ответов на свои вопросы.
‒ Я отвечаю: когда человек сомневается, это нормально. Сомнения терзают многих из нас, это не только неизбежно, но и хорошо. Сомнение ‒ показатель того, что вера в человеке живая. Но для того, чтобы разрешать сомнения, нужно в первую очередь спрашивать. Кого же? Бога. И человека, которого всегда можно найти. У меня есть такое правило: я стараюсь использовать любую возможность спросить человека авторитетного, того, кто имеет больше опыта в церковной, в монашеской, в архиерейской жизни, чем я. Я спрашиваю о разном, чтобы понять, насколько мое мнение адекватно реальности. Нельзя оставаться со своими сомнениями наедине. Это путь к заблуждению и самолюбованию. Это первое, а второе ‒ необходимо быть честным. Не нужно изображать, что ты свободен от искушения сомнением, что у тебя никогда не бывает колебаний и Бог всегда с тобой. Нет, нужно всегда и для всех ‒ для самого себя, для других ‒ быть таким, каков есть. Если ты честно вопрошаешь, если тебе действительно нужен ответ, Господь его тебе даст. Он ответит на волнующие тебя вопросы.
‒ Митрополит Астраханский и Камызякский Иона, выдвигая Вашу кандидатуру во епископы, объяснил свой выбор, в частности, тем, что Вы хорошо умеете говорить. А от чего, с Вашей точки зрения, зависит словесное искусство пастыря (необязательно архиерея), его умение говорить с людьми?
‒ Мне кажется, это зависит от любви. От нашей любви к людям. Мы должны говорить не из желания себя услышать, а ради тех людей, которые стоят перед нами. Проповедь ‒ она ведь не от человека исходит в конечном итоге и не человеку принадлежит. Проповедь ‒ это то, что мы обязаны отдавать, то, чем мы делимся с людьми, но это не наше. Если ты находишь сердечный резонанс с теми, кто тебя слушает, то Господь Сам дает тебе говорить то, что им сейчас нужно. Это не зависит от красноречия, это зависит от желания донести до людей то, что необходимо донести.
А от красноречия ничего не зависит на самом деле. Ты можешь говорить прекрасным слогом, приводить огромное количество умных цитат, но если ты не смог сердца человеческого коснуться, это все будет без толку.
‒ В своем выступлении в Эстонии, посвященном современной молодежи, Вы говорили о ее одиночестве, неприкаянности и ранней усталости. Не поделитесь ли Вы своим сегодняшним опытом работы с молодой паствой ‒ или не паствой, а просто молодежью? Как молодые люди обретают веру и как они меняются?
‒ В нашей епархии практически нет вузов, наша молодая паства ‒ это в основном школьники, старшеклассники, они поступают в разные учебные заведения и в большинстве случаев уже не возвращаются в родные места. Поэтому мы не всегда видим плоды наших усилий. Но я надеюсь, что эти плоды есть. Мы работаем, и если промежуточные результаты оценивать, я могу сказать, что те выпускники наших школ, с которыми мы потом встречаемся, уже не мыслят своей жизни без Церкви, хотя глубоко воцерковленной их жизнь назвать еще, может быть, нельзя. Но хотя бы маленькую свою миссию мы выполнили: показали им дорогу в храм.
Нередко после встреч, на которые мы приглашаем нецерковную молодежь, эти ребята говорят нам: «А мы и не знали, что к священнику можно так вот просто подойти и о чем-то поговорить. А теперь мы видим, что это возможно, что вы такие же люди, как и мы». Мы показываем молодым людям, что Церковь ‒ это место, где их ждут; место, где они могут преодолеть свое одиночество ‒ в общении с Богом, друг с другом. Молодому человеку свойственно думать, что его проблемы никому не интересны, кроме него самого. Но я всегда говорю: поймите, что Богу важно всё, что с вами происходит. Ему важно, что вы думаете, что вы переживаете. В Церкви вы не одни: вы с Ним и со всеми Его людьми. Будет преувеличением, наверное, сказать, что мы изменили жизнь этих молодых людей в целом, но что-то для них меняется. И я надеюсь, что брошенные нами в эту почву семена прорастут.
‒ Вы говорили, что известие о епископской хиротонии стало для Вас в свое время большим стрессом, шоком. А что Вы можете сказать сейчас, когда у Вас есть уже пусть небольшой, но опыт архиерейства? Архипастырство ‒ что это: крест, радость, исполнение долга?
‒ Архиерейство ‒ это, прежде всего, огромная ответственность ‒ за людей, за паству, за священников. Святейший Патриарх, когда праздновалось десятилетие его предстоятельства, сказал очень важную мысль, до конца понять это может только тот, кто испытал. Служение архиерея ‒ это четкое понимание того, что ты себе не принадлежишь, что за тобой Церковь, что за тобой та епархия, к которой ты призван, и все, что здесь происходит, касается тебя напрямую: ни от чего не можешь быть в стороне. И это очень трудно. Иногда и себя жалко становится, и руки опускаются, и хочется сказать: да при чем тут я, разбирайтесь как-то сами. Но, с другой стороны, Господь помогает, наверное: ты понимаешь, что не можешь любить людей больше, чем Бог их любит. И тебе нужно постоянно думать о том, что все происходящее ‒ Божий Промысл в твоей жизни, и именно так всё это переживать.
Конечно, я благодарен Господу за эту возможность служения. В нем ведь есть обратное действие: оно меня самого делает другим. Я могу сказать, что мое восприятие Божественной литургии сильно изменилось с той поры, как я стал архиереем. Литургия стала просто моим дыханием. Ведь за Литургией-то все и происходит! Все, что ты говоришь, делаешь, о чем ты думаешь между Литургиями, во время Литургии разрешается, все встает на свои места. И это в полной мере стало возможным именно благодаря архиерейскому служению.
‒ Мы все молимся ‒ «избави от лукавого». А чем грозит лукавый архиерею, с какой стороны он может подъехать?
‒ С какой угодно! Архиерею грозят особые, тонкие искушения. Понятно, что вокруг нас всегда много людей, что мы постоянно должны что-то говорить, и полная искренность не всегда возможна. И главная опасность ‒ самому перед собой стать неискренним. Или подумать, что ты сам столько всего тут сделал, а не Господь тебе дал. Это возникает с неизбежностью, но это надо вовремя в себе замечать и бороться с этим. И Господь не оставляет нас в подобных искушениях, Он всегда вовремя посылает нам какие-то уроки смирения ‒ через людей, через какие-то ситуации, и мы приходим в норму.
‒ А уныние Вам грозит?
‒ Естественно, как любому человеку. Есть два способа с ним справиться. Один ‒ просто отдохнуть: при такой напряженной жизни важно уметь правильно отдыхать. А второе средство против уныния ‒ богослужение, Литургия, о которой мы только что говорили. Она дает надежду и непреходящую радость.
***
Епископ Ахтубинский и Енотаевский Антоний (Азизов) родился в 1979 году в Астрахани.
В 1996 году окончил среднюю школу, в 2000 г ‒ мореходный колледж по специальности «Электромеханик судового электрооборудования».
В 2004 г. окончил Астраханский государственный технический университет. В 2004-2005 годах обучался в Волгоградском духовном училище.
15 августа 2005 г. принял монашеский постриг с именем Антоний в честь преподобного Антония Великого; был определен в число братии Иоанно-Предтеченского монастыря в Астрахани.
27 сентября 2005 года архиепископом Астраханским и Енотаевским Ионой рукоположен в сан иеродиакона.
30 октября 2005 года архиепископом Астраханским Ионой рукоположен в сан иеромонаха.
Нес в монастыре послушания эконома, директора и преподавателя Центра дополнительного образования «Боголепъ», заведующего и преподавателя епархиальных миссионерско-катехизаторских курсов.
В 2012 г. окончил 6-летний курс обучения на заочном отделении миссионерского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета по специальности «религиовед», «преподаватель религиоведения».
Решением Священного Синода от 12 марта 2013 г. избран епископом Ахтубинским и Енотаевским.
17 марта 2013 г. архиепископом Астраханским Ионой в Успенском соборе Астраханского кремля возведен в сан архимандрита.
Наречен во епископа 29 марта 2013 г. в Тронном зале Храма Христа Спасителя в Москве. Хиротонисан 7 мая за Божественной литургией в Новодевичьем монастыре в Москве. Богослужения возглавил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл.
Беседовала Марина Бирюкова
Источник: информационно-аналитический портал «Православие и современность»
Фото: официальный сайт Ахтубинской епархии
Комментировать