священник Владислав Кумыш
Нагорная проповедь Спасителя: Опыт истолкования

Глава 5

Стихи 1–12. Заповеди блаженств

Стих 3. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Нищета духа, о которой говорится в первых строках нагорной проповеди, происходит в человеке от глубокой потребности любить Бога. Любить же Бога и стремиться к Нему человек может только после того, как Сам Бог откроет Себя душе человеческой.

Первый пережитый опыт богоявления очень многое меняет во внутреннем мире человека. После него нищета духа уже не кажется ему признаком ограниченного и примитивного существования. Озаренный светом богооткровения, человек видит смысл своего дальнейшего бытия в непрестанном богообщении и в стремлении к бесконечному совершенству Творца своего. Вместе с этим, он начинает отчетливо видеть скудость и недостаточность своих сил для высокой жизни, предначертанной для него Богом. Он начинает искать постоянной благодатной поддержки свыше, укрепляющей его внутренние силы. Тогда и возникает в нем евангельская нищета духа – непрестанное воззвание к Божией помощи на путях к духовно-нравственному совершенству.

Стих 4. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Евангельский плач является свидетельством внутренней силы и внутренней зрелости человека. Способность мучиться своим несовершенством, нести бремя своей виновности перед Богом и людьми, не избегать суровых обличений неподкупной совести требуют мужества и внутреннего совершеннолетия.

Евангельское состояние плача может быть и не связано с конкретным проступком, ошибкой или неосторожностью. Оно может быть результатом постоянного правдивого самоанализа. Оно может быть глубоким прозрением и переживанием общей поврежденности человеческой природы, проявляемой в той ничтожной и суетной значимости, которую человек постоянно в себе культивирует, в некрасивой и потаенной обращенности человека в свое «я».

Стих 5. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Кротость – умение ни на что не обижаться и никого ни в чем не обижать, без возмущения принимать удары извне, поглощать их своим великодушным терпением и не простираться к мщению. Христианская кротость глубоко отлична от холодного спокойствия стоицизма, убежденного в непреодолимости и неизбежности существующего зла. Она также не есть отрешенное равнодушие ко всему, что происходит вокруг. Христианская кротость происходит от понимания того, что все встречающиеся на пути христианина «неприятности» есть не что иное, как божественные средства «взращивания» христианской души, своеобразная «лаборатория» премудрого Испытателя и Педагога душ человеческих, вверившихся Его руководству.

Кротость есть безболезненный путь преодоления окружающего зла. Кроткое обхождение с человеком, обезображенным грехом, есть один из способов уврачевания несовершенной человеческой природы. Кротость есть мудрое понимание того, что противоположный путь – протест, возмущение и т. п. порождает желание ответного мщения, ведет не к уменьшению, а к увеличению звеньев в цепи зла, то есть не несет в себе ничего, кроме разрушения.

Кротость есть матерь внутреннего просветления. Она является необходимым условием подлинно духовной жизни. «Как мутное око не воспринимает видимых предметов, так невозможно с возмущенным сердцем приступать к познанию истины», – говорит св. Василий Великий.

Стих 6. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Евангельский поиск правды отличается от обычного правдоискательства и правдолюбия, сопряженного с социальным обличительством. Жажда правды, о которой говорит Евангелие, – это поиск душой личной встречи с Богом, это постоянная устремленность человека к Небесной Истине, не заглушаемая даже повседневностью, это мучение личности, вызванное неполнотой и неполноценностью существования, и котором нет сопряжения с Высшим Началом Жажда евангельской правды – это неотступное вопрошание души о Боге, об Истине, без Которой жизнь полностью обесценивается и превращается в пошлую и бессодержательную нелепость.

Но и после того, как Бог милостивно открывает Себя вопрошающей душе и наполняет высоким смыслом жизнь человека, жажда правды Божией не покидает его. Пожалуй, после этого эта жажда становится еще сильнее и неутоленнее. Ибо теперь, после богооткровения, для него становится очевидной как недостижимость бесконечного Бога, так и невозможность существования вне Божества.

Стих 7. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Милость есть состояние сердца, а не составная часть социального служения обществу. «Количественная» мера добра не играет в христианстве положительной роли. Главная задача Евангелия – изменение человеческого сердца, а не достижение всеобщей сытости. С христианской точки зрения миловать – значит питать чувство жалости ко всему живому и совершать дела милосердия без тайной самооценки и без ожидания ответного чувства благодарности, не смущаться нанесением обид и оскорблений со стороны тех, кому милость была оказана. Милующий по-евангельски должен уподобиться Сыну Божию, Который из жалости и сострадания к роду человеческому претерпел от создания Своего бесчеловечное, кровавое насилие, Который в самых крестных муках Своих, с Голгофской высоты предвидел все последующие страшные глумления человечества над Истиной и Который, несмотря на все это, все же не сошел со Своего Креста и не отрекся от Своей неизреченной, непостижимой милости к страждущему человеку.

Стих 8. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Бог есть абсолютная Чистота, и Его может зреть только совершенно чистый. Чистота сердца есть свобода от сочувствия греху в «потаенном сердца человеке». Внешняя исправность недостаточна и обманчива. Под ней могут скрываться услаждения нечистыми движениями души. Равным образом, и чистота сердца может быть не видна внешним зрением. «Ядца и винопийца», – говорили Христу фарисеи, упрекая Его в склонности к чревоугодию и услаждению гортани различными яствами. То, что было снисхождением и милостью к людям, им представлялось потаканием своей плоти. Они не могли видеть во Христе Божией Истины вследствие своей внутренней нечистоты: в сердце гнездилась зависть, любовь к людской славе, пристрастие к земным благам и материальному благополучию.

Но и малая и ничтожная скверна мешает видеть Бога. Как небольшой уголек, оставленный в печи и распространяющий ядовитый угарный газ, может вызвать отравление человеческого организма, так и малая нечистота сердца отгоняет от него Божественную Премудрость и опускает завесу, препятствующую проникновению в душу лучей Божественного Света.

Стих 9. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

Миротворчество в обычном понимании можно было бы охарактеризовать как тактику компромиссов, с помощью которой стараются добиться сбалансированности эгоистических интересов враждующих сторон. Миротворцы подобного рода не интересуются внутренним содержанием достигнутой примиренности. В человеческих взаимоотношениях побуждения к миру могут быть самыми разнообразными. Можно примиряться от безысходности, подчиняться силе обстоятельств, поддерживать мир из элементарной расчетливости. Существует обычный житейский опыт маскировки своего безразличного отношения к ближнему, безупречная выстроенность внешнего поведения, которая позволяет избегать дискомфорта в необходимом общении с людьми. Между подобным дипломатическим миротворчеством и миротворчеством евангельским, разумеется, нельзя поставить знак равенства. Евангельский миротворец ищет мира между людьми не потому, что привязан к спокойной и размеренной жизни. Для человека, познавшего Бога и открывшего, что «Бог Любы есть», любовь становится единственно приемлемой нормой отношения ко всему, что наполнено жизнью. После богооткровения окружающий мир перестает казаться случайным, беспорядочным и бессмысленным сочетанием природы одушевленной и неодушевленной. Он становится миром Самого Бога, заключающим в себе Его премудрость, Его образ и Его подобие. Поэтому после пережитого опыта богообщения любое нарушение любви во взаимоотношениях между людьми становится для христианина диавольским искажением божественного замысла о мире и человеке.

Стих 10. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

На первый взгляд эта заповедь противоречит предыдущей, в которой ублажались привносящие мир в человеческие взаимоотношения и глубокое успокоение в человеческие сердца. Здесь же оказываются блаженными те, кто нарушил привычное спокойствие людей и поднял целую бурю со дна человеческих душ, кто вызвал вместо мира затаенную ненависть и вместо просветленного успокоения – помрачение злобой, скрытую жажду мщения, расправы. Но противоречие это лишь кажущееся. Восьмая заповедь евангельских блаженств убеждает в том, что мир сам по себе не является абсолютной ценностью. В иных случаях мир можно сохранить только ценой измены Высшей Правде и лукавого компромисса с ложью. Поэтому, сказав о миротворцах, Христос, как бы предостерегая Своих учеников от возведения этой заповеди в абсолют, говорит следом о тех, кто, напротив, подвергся нападкам людской злобы за свое бескомпромиссное служение Истине.

Стихи 11–12. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня; радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на Небесах.

«В мире скорбны будете», – не один раз говорил Христос Своим ученикам. Чуть позже апостол Павел это преследование добродетели возведет в непреложный закон христианской жизни: «Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы», – напишет он в послании к Тимофею. Мир не может долго выдерживать возле себя присутствие добродетели, святости и совершенства, ибо они стесняют, сковывают полюбившуюся и ставшую привычной свободу похотения. Без слова укора, чуждая и тени высокомерия, христианская добродетель одним фактом своего существования становится нелицеприятной обличительницей грехолюбивого мира и вызывает его яростную озлобленность. Молчаливо, простым примером своей жизни, она зовет к постоянному труду над собой и напоминает о возможности иной жизни. И этот безгласный зов, это живое напоминание совершенно непереносимы для мира, погруженного в «широкое» существование. Мир сей тяготится постоянным присутствием возле себя христианской добродетели, настойчиво требует ее изгнания, жадно ищет повода к ее бесчестию и унижению.

Таков неизбежный драматизм христианского пути. Через него проходит всякая душа, чуждая религиозной экзальтированности и лицемерия, посвятившая себя деятельному служению Богу. Но именно здесь, на последней ступени лествицы христианского любомудрия, христианская личность проходит свое последнее и окончательное испытание, после которого ей даруется нетленный венец Божией красоты. Именно здесь держит она тот завершающий экзамен, после которого она вводится, подобно царственной невесте, в чертоги Божественного света, радости и любви, содержание и силу которых невозможно выразить на языке человеческих понятий. Забытые страницы житийной литературы хранят в себе и доносят до наших дней отголоски этой тайны евангельских изгнанников. Так, святитель Тихон Задонский, подвергаемый в Задонском монастыре различным унижениям со стороны монастырской братии, обронит слова, полные загадочного смысла: «Нет ничего блаженнее страданий и гонений, претерпеваемых за Христа». Так, преподобный Макарий Египетский, отшельник IV века, обвиненный в порочной связи, отказавшийся отстаивать свою невинность и даже отсылавший средства к пропитанию оболгавшей его девицы, впоследствии скажет: «Высшее наслаждение – ради Христа быть ненавидимым, изгоняемым, за веру в Бога терпеть всякое оскорбление и позор». Так, преподобный Максим Грек, осужденный несправедливо княжеской и церковной властью, на 17 лет отлученный от причащения, в заточении приходивший в бессознательное состояние от дыма, смрада и побоев, напишет углем на стене Волоколамской темницы дивный канон Святому Духу, читаемый в Церкви до сих пор.

Свет Евангелия! Нет, не дано ему затеряться в безвременье, раствориться и исчезнуть навсегда в человеческом безумии. До последней точки человеческой истории, до последнего дня этого мира останутся души, которым не дано будет оторваться от его необъяснимой красоты…

Стихи 13-16. Вы – соль земли, вы – свет мира…

«Вы – соль земли, вы – свет мира», – говорит Христос своим слушателям. Иудеи, к которым было обращено слово Христа, хорошо сознавали свою богоизбранность. Действительно, в судьбе человечества иудейскому народу суждено было сыграть уникальную роль. Однако, это исключительное религиозное положение иудея среди всех прочих народов вовлекало его в грех национальной гордыни. Христос указывает на оборотную сторону богоизбранности: богоизбранность не сумма привилегий, не набор расширенных прав, а тяжкий религиозно-нравственный труд и безмерная ответственность.

Всякий верующий есть избранник Божий, получивший от Бога высокий дар веры. Однако именно в силу этой богоизбранности ему предстоит своей жизнью соделать очевидной истину бытия Божия для окружающих его людей. Чем-то вроде проповеди должна отзвучать его жизнь, чистая и простая: «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Стих 16).

Стихи 17–18. Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить… ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все.

Правоверные иудеи были строгими ревнителями закона Моисеева. Учение Христа могло вызывать у них опасение: не окажемся ли мы нарушителями Моисеева закона, если доверимся этому новому учению? За законом Моисея стоит несколько тысяч лет, он освящен великими событиями древности. Не погрешим ли мы против Синая, если доверимся новому Учителю из Галилеи? Христос предваряет эти возможные и по-человечески понятные тревоги словами: «не нарушить пришел Я, но исполнить». (В подлиннике употреблено греческое слово со смысловым значением «завершить», «закончить».) Христос напоминает о преходящем характере Ветхозаветного закона, о его пророческой обращенности к новому времени. Действительно, Ветхий Завет отнюдь не удовлетворил всей религиозной жажды человечества, не дал путей, ведущих к святости; Он был лишь длительным периодом подготовки и ожидания более полного и совершенного религиозного Откровения. Древние пророки, приоткрывая непроницаемую завесу времени, предвозвещали своим современникам и их далеким потомкам приближение этого нового времени. Своими пророчествами они указывали на главное действующее Лицо новой религиозной эры, в своих писаниях они предначертывали образ Его искупительного служения миру, Его индивидуальные черты. Знали ли иудеи о таком преходящем характере Ветхого Завета? Безусловно. И «верхушка» иудейского общества, и простые люди Палестины в то время находились в состоянии напряженного ожидания Мессии. Евангелие передает нам эту неповторимую атмосферу всеобщего ожидания.

Стих 19. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном.

Эти слова звучат рефреном к предыдущим стихам (см. ст. 13–16). Они вновь повторяют мысль о необходимости склонять других к вере чистотой и высотой своих поступков, а не теологическими доводами. Однако они, как всякое евангельское слово, очерчивают собой некое духовное пространство, вмещающее в себя гораздо больше, нежели может заключить в себе ограниченная по своей природе мысль человеческая.

За исполнение малейшей заповеди обещана великая награда. Евангелие не оставляет места сладким иллюзиям и размягченным мечтам: путь к христианскому совершенству и очень нелегок, и очень непрост. Даже самое малое и с виду незначительное приближение к евангельскому идеалу сопряжено с кропотливым внутренним трудом, в котором человек должен научиться терпеть самого себя, переносить без истеричности свое несовершенство и свою духовную «бездарность». Этот опыт нелегкого труда, затраченного на приобретение хотя бы самого малого, удерживает христианина, стремящегося к христианскому наставничеству, от прямолинейного и самоуверенного назидания. «Учить других, – говорил св. Серафим Саровский одному профессору богословия, – так же легко, как с нашего собора бросать на землю камешки, а проходить делом то, чему учишь, – все равно как бы самому носить камешки на верх собора». И только тогда христианин без особых слов и дара красноречия начнет приобретать души людей для Царствия Божия, когда хотя бы малую заповедь Евангелия превратит в навык своей души.

Стих 20. Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности никое и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное.

Фарисейская партия претендовала на роль духовного руководителя иудейского народа. Однако фарисейская праведность была обманчивой. Она не имела в себе внутренней силы, не оказывала серьезного воздействия на человека и вызывала чувства противоречивые: притягивала и отталкивала одновременно. Притягивала намеком на подвижнический, отличный от общепринятого, образ жизни и отталкивала слишком явным позированием и рисовкой, постоянной предрасположенностью фарисея к самопревозношению и его неистребимым актерством. Книжник страдал другим тяжким заболеванием – слепой приверженностью букве закона. В фанатичном подчинении своей внешней жизни этой букве заключалось все содержание его веры, все его ревностное делание.

И тот и другой, строго соблюдая внешние правила благочестия, безо всякого внимания оставляли свое сердце и не находили нужным постоянно сверять его с Истиной. Возможно ли было войти в область Новой Жизни с таким извращенным отношением к Богу и самому себе? Могло ли в таких душах пробудиться живое религиозное чувство, могла ли в этой лжи возникнуть подлинная жажда высокого?

Стих 21. Вы слышали, что сказано древ ним: не убивай; кто же убьет, подлежит суду.

С этого стиха разворачивается учение Христа, превосходящее ветхозаветное благочестие, поставляющее человека на небывалую нравственную и духовную высоту. В его изложении Спаситель опирается на Моисеев закон, на весь предшествовавший опыт библейской праведности.

«Вы слышали, что сказано древним: не убивай…» (Достойно внимания то, что устная форма передачи Божественного Откровения не вызывала у древних опасений в искажении Истины. Слова «не убий» впервые были произнесены на горе Синай. Около 1250 лет отделяло это величайшее событие древности от величайшего события новой истории – пришествия в мир Христа Спасителя. На протяжении столь длительного периода эти, как и многие другие, слова Господни передавались от поколения к поколению устным путем. Как известно, письменный библейский текст был недоступен широкой массе еврейского народа и требовал особого клана хранителей и расшифровщиков библейского повествования, т. к. в системе древнееврейской письменности полностью отсутствовали буквы для обозначения гласных звуков. Христос опирается именно на эту устную форму хранения и передачи от поколения к поколению Божественного Откровения, когда говорит: «Вы слышали, что сказано древним…»).

«Вы слышали, что сказано древним: не убивай…» Нагорная проповедь начинается с учения об отношении к ближнему. Как и в Ветхом Завете, тема отношения к ближнему занимает в нагорной проповеди важное место. Однако ни в Ветхом Завете, ни в учении Христа эта тема не имеет сугубо нравственного значения. Это скорее тема религиозная, решающая вопросы преодоления зла в человеке и восстановления утраченной гармонии с Богом. И это необходимо понять с самого начала. Если мы воспримем нагорную проповедь только как нравственное учение, устанавливающее идеальные отношения между людьми, то не поймем ее высокой нравственной требовательности. В таком случае все то, что говорит Христос, нам покажется крайностью, чуть ли не нравственным «изуверством». (Вспомним требование подставить левую щеку ударяющему нас в правую.) Достижение совершенного отношения к ближнему, о котором так много говорится в нагорной проповеди, важно понять как путь полного преодоления греха в человеческой природе, как путь, приводящий личность к подлинной духовной свободе.

Но и это освобождение личности от тирании греха, отвечающее глубокой потребности человека быть свободным, все же не является конечной целью Евангелия. Эта внутренняя свобода необходима личности не сама по себе, а лишь потому, что без нее невозможно то полноценное богообщение, которое в Евангелии называется Царством Небесным. Не случайно Христос говорит о Царстве Небесном в самом начале Своей проповеди: «…если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное». Вхождение в область Божественной Жизни еще здесь, на земле, посреди греха и смерти, проникновение и пребывание в сокровенной тайне вечного бытия – вот к чему направлено евангельское учение. Оно призвано утолять религиозную жажду человечества, отвечать той потребности человека, которая в конечном итоге определяет весь его внутренний облик, – потребности в Высшей Жизни.

«Вы слышали, что сказано древним: не убивай… А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду…»

Святые отцы, испытавшие силу и глубину евангельских слов опытным, деятельным путем, обнаружили в человеческом гневе следы самолюбия, действие скрытого превозношения. По словам св. Тихона Задонского, «…как гнев, так и злоба рождаются от безмерного самолюбия», преп. Иоанн Лествичник утверждал, что «раздражительность есть знак величайшего возношения». Возношение является самым злейшим врагом человеческой души. Возношение («будете яко бози») явилось причиной человеческого падения. Оно оттеснило Бога – Создателя всего сущего – в человеческой душе на задний план. Человек захотел сам стать центром бытия, пожелал поставить свое «я» началом и концом своего личного существования. Однако эта попытка все окружающее подчинить своему «я» закончилась для него трагически: он лишился блаженной близости к Богу и стал несчастным скитальцем в юдоли греха и смерти, одиноко блуждающим между своим самолюбием и своим несовершенством. Но и эта горькая перемена в его жизни не уничтожила в нем следов дерзкого превозношения. Оно пустило в человеке слишком глубокие корни, как бы срослось с его душой, примешиваясь чуть ли не к каждому человеческому чувству и действию. По отпадении человека от Бога пристрастное отношение человека к самому себе прочно осело в порах его души.

Это-то возношение, затаившееся в человеке, извратившее его внутреннюю природу, исказившее его представление о миропорядке, о строе вселенной, в котором Богу принадлежит центральное место, и надлежит исторгнуть с корнем ранее всего. Свт. Иоанн Златоуст замечает, что именно безгневием уничтожается в человеке пристрастное отношение к самому себе. «Для гнева не будет места, если освободишься от пристрастия к самому себе», – говорит он. Смыкая свои уста в ответ на нанесенное оскорбление, преодолевая движение гнева, человек возвращает свое «я» в его исконные, установленные Богом, границы. Принимая бесчестие, человек исцеляется от пристрастия к самому себе и высвобождается для подлинно духовной деятельности. Великие подвижники древности, разгадав тайну Евангельских слов «не гневайтесь», начинали даже жаждать поношений: «Как воду жизни, усердно пей поругание от всякого человека, желающего напоить тебя сим врачевством; ибо тогда глубокая чистота воссияет в душе твоей, и свет Божий не оскудеет в сердце твоем» (преп. Иоанн Лествичник).

Это-то возношение, затаившееся в человеке, извратившее его внутреннюю природу, исказившее его представление о миропорядке, о строе вселенной, в котором Богу принадлежит центральное место, и надлежит исторгнуть с корнем ранее всего. Свт. Иоанн Златоуст замечает, что именно безгневием уничтожается в человеке пристрастное отношение к самому себе. «Для гнева не будет места, если освободишься от пристрастия к самому себе», – говорит он. Смыкая свои уста в ответ на нанесенное оскорбление, преодолевая движение гнева, человек возвращает свое «я» в его исконные, установленные Богом, границы. Принимая бесчестие, человек исцеляется от пристрастия к самому себе и высвобождается для подлинно духовной деятельности. Великие подвижники древности, разгадав тайну Евангельских слов «не гневайтесь», начинали даже жаждать поношений: «Как воду жизни, усердно пей поругание от всякого человека, желающего напоить тебя сим врачевством; ибо тогда глубокая чистота воссияет в душе твоей, и свет Божий не оскудеет в сердце твоем» (преп. Иоанн Лествичник).

Стихи 23–26. Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой.

Христианин знает лучше других всю пагубность действия гнева в душе человека, всю его разрушительную и отравляющую силу. Поэтому он должен остерегаться гнева не только в себе самом, но и бояться заронить его в другом. Гнев, вызванный в другом человеке нашими неосмотрительными действиями, насмешливыми и колкими словами, есть наш собственный гнев. Мы повинны в нем в той же мере, как если бы гневались сами. Бог не внемлет нашей просьбе, не приемлет нашего молитвенного жертвоприношения, если на совести нашей лежит этот гнев в другом. Столь осмотрительна должна быть жизнь христианина!

Стих 27–29. Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.

Седьмая заповедь («не прелюбодействуй») перекликалась с десятй заповедью Синая, которая защищала права собственника: «не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни раба его… ничего, что у ближнего твоего». По представлениям древнего человека, жена являлась собственностью мужа. За совращение незамужней (т. е. «ничьей») девицы достаточно было уплатить вено ее отцу (Исх.22:16). За тот же грех с замужней мера наказания была совсем иная: «Если кто будет прелюбодействовать с женою замужнею; если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего; да будут преданы смерти и прелюбодей, и прелюбодейка» (Лев.20:10). Ибо в последнем случае прелюбодей посягал на чужую собственность, вторгайся в священные владения «ближнего своего».

Евангелие, воспрещая не только грех прелюбодеяния, но даже нецеломудренный взгляд на женщину, устанавливало совершенно новое к ней отношение. Недопустимо такое отношение к человеку, при котором личность, отмеченная богоподобием, становится простым орудием для удовлетворения чьей-либо чувственности. Мужчина не должен превращать женщину в объект своего эгоистического наслаждения, даже если она является его супругой. Этим он унижает не только ее, но и самого себя. Ибо слепое тяготение к женскому естеству, не одухотворенное чувством любви и преданности к конкретному человеку, делает его жалким рабом собственной похоти. Подобное животное «употребление» личности, при котором индивидуальность человеческая не принимается во внимание, есть всегда полный отказ и от богоподобия в самом себе. Вот почему Христос учит уничтожать в себе греховное вожделение с той решительностью и быстротой, как если бы приходилось отсекать пораженный болезнью орган: «И если око твое соблазняет тебя, вырви его и брось от себя». Пока пламенем вожделения – этой геенной огненной – не охвачено все тело, не парализованы все чувства и воля, необходимо безжалостное хирургическое вмешательство, предохраняющее всего человека от поражения низменной страстью.

Стихи 31–32. Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную. А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины, любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует.

Нераздельная принадлежность мужа и жены друг другу есть изначальный божественный закон миропорядка. Не случайно при объяснении этой заповеди Христос отсылает Своих слушателей к моменту начала миротворения: «…не читали ли вы, что Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть» (Мф.19:4-6). Как разрозненные части космоса, соединяемые в единое целое Божией премудростью, составляют прекрасное, неповторимое творение Бога, так и человек, прилепляясь к жене своей, в этой тайне соединения с другой жизнью становится новой личностью. Ибо брак – это не только поэтичное, загадочное влечение двоих друг к другу. Брак – это великое таинство жертвенной любви, участвуя в котором, христианин постепенно, нечувствительно восходит к вершинам евангельских добродетелей. Апостол Павел даже называл семью малой церковью – той благодатной средой, в которой происходит постепенное формирование и созревание христианской личности. Процесс роста всегда труден, всегда мучителен. Христианскую брачную жизнь можно уподобить нелегкой школе повседневного самопожертвования, в которой христианин обречен на ученичество. «Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов», – это повеление апостола приложимо, прежде всего, именно к христианскому браку. Вне этих слов апостола брачная жизнь члена Церкви Христовой теряет свой христианский, благодатный характер и превращается в обыкновенное сожительство.

Вот почему любодеяние, т. е. сформировавшееся и осуществившееся решение одного жить отдельно от другого, приобретает в христианском браке сугубую тяжесть. Оно становится не только грехом против конкретного человека, но и против своей веры, ибо превращается в отказ от предложенного Христом индивидуального пути к христианскому совершенству.

Стихи 33–37. Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянись вовсе…

В древности клятва играла положительную роль. Она, подобно плотине, останавливала неотвратимый процесс обесценивания человеческого слова, старалась удержать пошатнувшийся престиж человеческой честности на определенной отметке. С другой стороны, клятвенное заверение в какой-то мере способствовало исправлению человеческого нрава, слишком переменчивого и неустойчивого. Связанность клятвенным обещанием укрепляла человеческую волю, внутренние силы человека, делала его дух тверже и помогала удержаться на избранном пути.

Однако после пришествия Христа клятва, этот несовершенный костыль, подпиравший немощную человеческую волю, становится излишней. Ибо теперь человеческий дух укрепляется в добре через постоянное общение с явившейся Истиной, через живое пребывание во Христе. В этих новых условиях существования все меняется. В них клятва не только не нужна, но и создает угрозу этому новому союзу человека с Богом, установленному Христом. Теперь ее употребление было бы повторением самонадеянной попытки утвердить в себе божественное начало в отрыве от Божества, повторением трагичной попытки быть богом без Бога. Евангельская история содержит в себе драматичный, поучительнейший пример такого «ветхого» употребления клятвы в новозаветном времени, в присутствии Богочеловека. «Если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь», – клятвенно обещал апостол Петр Иисусу Христу в ответ на Его предсказание об отречении учеников. «Хотя бы надлежало мне умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя», – в этих повторных клятвенных заверениях была великая самонадеянность, за которую любимый ученик Христа был оставлен Богом на свои собственные силы в самую критическую минуту своей жизни. Эта неосторожность будет стоить ему очень дорого. До конца своих дней первоверховный апостол Петр, тень которого исцеляла страждущих, не перестанет повергаться ниц пред Богом всякий раз, как раздастся пение петуха.

Стихи 38–42. Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую…

Древний закон «око за око, зуб за зуб» отнюдь не поощрял мстительности. Он сковывал порывы человеческой жестокости опасением равного возмездия. Христова заповедь о непротивлении злу также имела своей целью уврачевать душу зараженного жестокостью человека. (Некоторые делают из этих слов Христа неверный вывод о непротивлении всякому злу вообще, о пассивной покорности перед любым злом. Неправота этого вывода становится очевидной при внимательном прочтении слов Спасителя. Вчитаемся: «Кто ударит тебя (только тебя, а никак не другого) в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Когда магометане попрекнули просветителя славян св. Кирилла тем, что христиане забыли заповедь Христову о непротивлении злому, мудрый философ отвечал им: «Христос велел нам любить врагов, но Он же заповедал нам: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Поэтому мы терпим обиды, причиняемые каждому из нас лично, но, живя рядом с другими, защищаем их и полагаем душу свою за братий наших». Вывод о пассивности перед злом неверен еще и с другой точки зрения. Когда обижает сильный, обижаемый «благоразумно» промолчит в ответ на нанесенное оскорбление. Христос же велит сделать совсем другое: не просто стерпеть и с равнодушным безразличием отойти в сторону, а обратить к оскорбившему другую щеку. Где же тут пассивная покорность перед злом? Здесь, скорее, попытка преодолеть зло, противопоставить жестокости какую-то совершенно иную и неожиданную правду отношения к человеку.) Евангелие настаивает на том, что только врачевство любви может излечить человека от дурмана озлобленности и ожесточенности, которым плотно бывает окутана душа человека под воздействием жизни, построенной по правилам выживания сильного. Любовь, молчаливо приемлющая удар от оскорбившего, может произвести отрезвляющее действие в помутившемся злобой человеке, вызвать в нем острое и пронзительное чувство стыда за причиненную другому боль, разоблачить зло в его глазах и заставить навсегда переменить свое отношение к ближнему. Когда до святителя Тихона Задонского дошел слух, что один из окрестных помещиков притесняет крестьян, святитель сам отправился в дом помещика. Вспыльчивый помещик при разговоре со святителем заспорил. Св. Тихон отвечал кротко, но твердо. Помещик все более и более выходил из себя и наконец забылся до того, что ударил святителя по щеке. Святитель ушел. Но на пути, вспомнив заповедь Евангелия, решил просить у оскорбившего прощения, что «ввел его в такое искушение», и, вернувшись, даже пал ему в ноги. Неожиданный этот поступок до того поразил помещика, что он сам, зарыдав, упал в ноги святителю, заклиная простить его, и с тех пор совершенно изменился к своим крестьянам…

Этот небольшой житийный пример убеждает в том, что человеческая природа, глубоко страдающая от внутреннего и внешнего диктата зла, создана для какого-то иного отношения к ближнему. Одной встречи с такой любовью достаточно для того, чтобы человек полностью отказался от выстроенной годами логики замкнутого, отгороженного существования, от опыта всей своей прежней жизни.

Стихи 43–48. Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…

Ненависть к врагам, т. е. к язычникам, которые плотным кольцом окружали малочисленный еврейский народ, была вынужденной мерой, предохранявшей его от смешения с языческим миром. Сохранить богооткровенную веру в чистоте и неповрежденности среди повсеместно распространенного язычества было задачей чрезвычайно сложной. Эта сложность усугублялась не только враждебной настроенностью языческого мира к иудейской вере, но и религиозной «бесхарактерностью» самого иудея. Древние иудеи в большинстве своем тяготились некоторой монотонностью и нравственной строгостью своей веры и были склонны к религиозному разнообразию, религиозному «блудодейству», по меткому слову пророка Исайи. И это последнее обстоятельство было куда опаснее, чем внешняя незащищенность или религиозно-национальная обособленность, ибо подтачивало основание веры изнутри. Роль противоядия, которое в какой-то мере предохраняло иудея от соблазнов языческого неправоверия и нечестия, и выполняла в то время ветхозаветная ненависть к иноверцу.

Однако теперь, когда Сам Бог ипостасно вступает в человеческую историю, ненависть в качестве средства внутренней самозащиты уже более не нужна. Теперь нужно нечто совершенно противоположное: любовь к врагам, в том числе и к врагам-иноверцам.

В привычном смысле человеческая любовь, оставляющая за собой право выбора, возникает как влечение к конкретной личности, к конкретной индивидуальности. Любовь, о которой говорится в Евангелии, – это не та любовь-выбирание, которая основана на чувстве личной симпатии. Чем может быть привлекателен собственный враг? Но она также и не отвлеченная, сентиментально-приторная любовь к человеку вообще, объясняющая пораженность грехом человеческой души несовершенством общества и полностью снимающая с человека ответственность за личный грех. Когда христианский первомученик архидиакон Стефан стоял перед синедрионом, старательно подыскивавшим повод для кровавой расправы с ним, он резко и сурово обличал своих противников и своей обличительной речью страстно призывал их к покаянию, т. е. к признанию своей вины перед Богом. Он отлично видел их зараженность грехом, в силу которой они не вмещали в себя Истину, и их лицемерие перед Богом. Но тот же святой Стефан, выведенный за пределы города и умирающий под градом камней, просит Бога за своих убийц: «Господи! не вмени им греха сего» (Деян.7:60). Христианская любовь к врагам не искажает объективной правды, не облегчает себе труда любви ложью о невиновности человека. Она видит его таким, каков он есть. И в то же время самая трагичная правда о человеке не в состоянии уничтожить Божией любви к нему, той Любви, Которая, проницая в глубь его обезображенной грехом души, зрит в нем Свой образ и Свое подобие. «Савл же одобрял убиение Стефана … терзал Церковь, входя в домы, и, влача мужчин и женщин, отдавал в темницу … дышал угрозами и убийством на учеников Господа» (Деян.9:1). И ни иудеи, ни даже сами апостолы, приявшие в день Пятидесятницы Духа Святаго, а только одна премудрость и любовь Божия в то время ведала то, что произойдет с этим яростным и, казалось бы, законченным противником Истины впоследствии: «… он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое пред народами и царями и сынами Израилевыми; и Я покажу ему, сколько он должен пострадать за имя Мое» (Деян.9:15-16).

Глава 6

Стихи 1–4: Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного.

С ранних лет человек усваивает истину, что христианство – это вера, которая призывает к милосердию. Настойчивый призыв христианских проповедников к делам милосердия слышится сквозь все времена и эпохи, и мутный поток истории не заглушает этого призыва. Однако время неизбежно вносит свои «поправки» во все человеческие понятия, в том числе и в понятия религиозные. И, к сожалению, не в лучшую сторону для последних. С течением времени понятия религиозные не уточняются и углубляются, а подвергаются безжалостной нивелировке и упрощению, полностью искажающим их смысл и содержание. Так, например, для современного человека нет большой разницы между милосердием, громко о себе заявляющем, и милосердием молчаливым. Современности важен сам факт благотворения.

Взгляд Церкви более строг и требователен. По единодушному мнению отцов Церкви, благодеяние, сопровождаемое шумной рекламой или скрытым превозношением и тайным чувством собственной значимости, милосердием не является совсем. «Милостыня, зараженная болезнью тщеславия, уже перестает быть милостыней и является хвастовством и жестокосердием», – говорит св. Иоанн Златоуст. Эта категоричность объясняется тем, что для христианства милосердие является не только и не столько составной частью социального служения страждущему человечеству. Человек жив не единым хлебом. Милосердие в понимании Церкви – это еще и важнейшая основа христианской мистики, неотъемлемая часть того внутреннего делания, которое возводит христианскую личность к Богу. По учению Церкви, без милости как состояния, т. е. без сердца милующего и прощающего, соединение с Богом невозможно. Ни усердный пост и непрестанная молитва, ни изнурение плоти и строгое отшельничество, ни широкая благотворительность и даже храмоздательство не обеспечивают христианину места в блаженной вечности, участия в божественной жизни, если сердце его не наполнится милостью и всепрощением к ближнему.

В свете этого учения становится понятной евангельская избирательность в вопросах благотворительности и предостережение Спасителя: «У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне» (Мф.6:3-4). Ибо даже самая незначительная примесь тщеславия извращает природу христианской милости и выстраивает непроницаемую стену между Богом и человеком. Прокрадываясь в человека, тщеславие уничтожает состояние умиленности и умягченности сердца и порождает тонкую, едва приметную, ожесточенность духа, истребляет душевную простоту и изгоняет настроение искренней любви, увеличивает размеры человеческой самости и через это окончательно делает человека богопротивником. Вот почему преподобный Иоанн Лествичник называл тщеславие развращением нравов, похитителем душевного сокровища и отождествлял тщеславного подвижника с идолопоклонником.

Стихи 5–15. И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаясь молиться, чтобы показаться пред людьми… А молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им… Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах!..

Молитва многословная, как и молитва показная, обнаруживает в человеке тщеславие. «Многословие, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – есть седалище, на котором тщеславие любит являться и торжественно себя выставлять». От тщеславного, бесконтрольного словоизвержения при молитве, в котором нет самого главного – смирения пред Богом, предостерегала еще ветхозаветная мудрость: «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги» (Еккл.5:1).

Ветхий Завет не решался подойти к Богу слишком близко. Бог на небе, а ты на земле – вот то правило ветхозаветного человека, которое определяло его отношение к Богу. Однако с пришествием Спасителя и наступлением времен Нового Завета настало время для молитвы, в которой человеку позволено именовать Бога своим Отцом. Этого не мог не только допустить, но даже помыслить в своем обращении к Богу ни один из величайших духовных вождей ветхозаветного времени, чья высокая жизнь воспитывала не одно поколение иудеев. Только Сам Бог, пришедший на землю во плоти, мог изменить ветхозаветный характер взаимоотношений человека с Богом и утвердить сыновство человека с Неизреченным, Невидимым, Непостижимым и Присносущим Началом.

Однако удивительно в молитве Господней не только и не столько это. Удивительно то, что при установлении сыновних отношений человека с Богом эта молитва уберегает в первую очередь именно от тщеславия. Она учит искать славы Богу, а не себе («да святится имя Твое»), искать Царствия Божия, а не своего («да приидет Царствие Твое»), следовать воле Божией, а не идти за своей («да будет воля Твоя»). Она учит человека счастливой зависимости от своего Творца («хлеб наш насущный даждь нам днесь»). Она направляет взор человека к своим недостаткам и учит не подсчитывать своих достоинств («и остави нам долги наша»). Она учит снисхождению, милости и всепрощению («якоже и мы оставляем должником нашим»), а не суровой требовательности к другим, гнездящейся в сердце гордом. Наконец, она уничтожает в человеке духовную самонадеянность, приводит к осмотрительности и учит искать опоры в Боге («и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго»). Духовная красота молитвы «Отче наш», в которой удивительным образом сочетается чувство сыновней близости Богу и смиренного пред Ним благоговения и самоумаления, и есть самое лучшее доказательство ее Божественного происхождения.

Наличие в Евангелии молитвенного образца – молитвы «Отче наш» – ставит проблему свободы в молитве. Допустима ли молитвенная свобода в христианской жизни или необходимо молиться только по установленному Церковью молитвенному правилу, состоящему из молитв, написанных по вдохновению свыше великими подвижниками древности? Молитвенная свобода возможна, и к ней, как учит святитель Феофан Затворник, направлена вся молитвенная деятельность христианина. Однако с ней нельзя торопиться. Она должна прийти к христианину сама, как дар свыше, на определенной ступени нравственного и духовного развития. А сначала человек должен воспитать свой молитвенный дух в строгих рамках молитвенного правила. Ведь молитва – это не просто произвольное обращение человека к Богу в стесненных жизненных обстоятельствах, не восторженное словоизлияние, вызванное нахлынувшим религиозным или псевдорелигиозным переживанием. Молитва – это то ежедневное и требующее немалого само- понуждения делание, которое собирает воедино человеческий дух, направляет его к Единому Незримому Свету и наполняет его подлинно высоким, покаянным содержанием. В установленном Церковью молитвенном правиле человеческий дух как бы сковывается узким молитвенным коридором. Но эта скованность имеет большое значение в воспитании и формировании молитвенного духа христианина. Она не позволяет духу и воображению молящегося беспорядочно скользить по стихиям мира сего. Это насильственное пребывание в молитвенном делании, по опыту великих подвижников древности, очищает внутреннего человека от сора посторонних влечений и суеты пережитого дня и хотя бы на миг поставляет его перед лицом Вечности, определяющей всему происходящему в человеческой жизни свое место и свою цену. Это постепенное, неторопливое и внимательное вхождение в предлагаемый Церковью молитвенный строй помогает вновь отыскать и установить в себе евангельское отношение к ближнему, беспристрастно взглянуть на себя с точки зрения евангельского идеала и с должным чувством своего недостоинства и несовершенства предстать пред величием и святостью Бога.

Стихи 16-18: Когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры… А ты, когда постишься, помажь главу твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцем твоим, Который втайне…

Что было нового для иудея в этих словах о посте? Пожалуй, необычным было соединение совершенно не совместимых друг с другом понятий: поста и жизнелюбия. Пост издревле был составной частью покаяния. Иудей, кающийся пред Богом, отказывался от вкушения пищи, прекращал на время поста заботу о своем внешнем виде, воздерживался от мирских удовольствий. Радоваться жизни в дни поста считалось неуместным. Однако со временем пост терял свою внутреннюю связь с покаянием и постепенно превращался в одно из духовных упражнений, возводящих личность к духовному совершенству. Подвижник устанавливал для себя строгий пост не только для того, чтобы загладить свою вину перед Богом, но и для религиозного воспитания своего духа. Сдерживая различные пожелания плоти, разрешаясь от земных пристрастий, аскет, отрешенный от мирских развлечений и удовольствий, ставил своей целью внутреннюю сконцентрированность и сосредоточенность на предметах божественных, сокровенную и недоступную для обычного человека жизнь в Боге.

Фарисеи, претендовавшие на роль религиозных вождей иудейского народа и ревниво оберегавшие свое лидерство, обращали пост в орудие удовлетворения своего духовного властолюбия, достижения и упрочения власти над людьми. Фарисей-подвижник, постясь, зорко наблюдал за тем впечатлением, которое его аскетическая внешность производила на окружающих. Суть поста при этом неизбежно извращалась. Поэтому Христос, никогда не искавший духовной власти над людьми, предостерегает Своих последователей от подобного извращения поста. Он учит не принимать трагических личин и в дни аскетического труда держать себя так же просто и непринужденно, как и в обычные дни.

Во время постного трудничества христианину предстоит освободить свою душу от постоянной тирании падшего естества и по мере сил приблизиться к евангельскому идеалу. Для достижения этой высокой цели необходимо с самого начала обезопасить свой пост от приражений тщеславия, самомнения и фарисейской театральности.

С наступлением новозаветного времени меняется и самый характер поста. Христос призывает к жизнелюбию во время поста. «Умой лице твое, помажь главу твою», – в этих словах Спасителя содержится призыв к духовному радованию во время поста. «Возсия весна постная», – воспевает Церковь при наступлении дней поста. Действительно, время поста – это время самоустранения от всего мелочного, суетного, праздного, время духовного цветения и приуготовления христианской души к принятию тайны о Боге. В дни сугубого воздержания и усиленного внутреннего борения подвижника ожидают минуты духовного просветления и благодатной тишины сердца, минуты озаренности тихим евангельским светом. Эти минуты приносят душе невыразимую и ни с чем не сравнимую радость. Эти мгновения не только умаляют и делают ничтожной тяжесть поста, не только удваивают силы и решимость христианина пребывать в труде самоисправления. Они безмерно углубляют представления подвижника о сущности христианской жизни и навсегда поставляют Бога средоточием и центром его существования.

Стихи 19–34. Не собирайте себе сокровищ на земле… ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше… Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

Странно было иудею слышать эти слова. Это учение Христа об отношении к богатству, вероятно, смутило иудеев не меньше, чем учение Спасителя о вкушении Своих Тела и Крови. Какие странные слова! кто может их слушать? – такова была первая реакция иудеев, когда прозвучали слова Христа о таинстве Его Тела и Крови. Точно так же пришли в недоумение апостолы, когда Христос повелел одному богатому юноше оставить свое немалое богатство и раздать его нищим. «Кто же может спастись?» – спросили они тогда своего Учителя.

В этом недоумении была своя ветхозаветная правота. Ветхий Завет не был столь строг в своих требованиях к человеку. Моисеев закон позволял наслаждаться как чистотой своей совести, так и обилием слуг в своем доме. Более того, в ветхозаветное время богатство и хороший достаток не только не считались чем-то предосудительным, но являлись признаком особой богоугодности. По представлениям человека ветхозаветного времени, верность Богу, праведность непременно должны была приносить в дом праведника материальное изобилие. «В доме праведника – обилие сокровищ, а в прибытке нечестивого – расстройство», – говорила Библия своим слушателям (Притч.15:6). Ветхозаветный человек, не имея доступа к полноте божественной жизни, вынужденно привлекался к Богу материальным вознаграждением.

С наступлением времени Нового Завета перед человеком открывается полнота духовной жизни, изменяющая весь смысл и содержание человеческой жизни, весь ее внутренний уклад. Для полноценного участия в этой жизни необходимо быть свободным от скованности земным бытом, от страха перед неизвестностью дня грядущего, необходимо обрести свободу сердца. Нет, Евангелие не призывает здесь немедленно бросать все земное и заниматься исключительно своей душой. Христос, призывая Свое создание к бесконечно лучшему, ищет в нем не полной отрешенности от земных забот о своем существовании, но свободы от той всецелой озабоченности своим бытом, которая делает невозможным веяние Духа в душе человека, ждет от него не беспечности, а беспопечительности. Человек не имеет права изменять для себя установленные Богом условия земного существования. «В поте лица твоего будешь есть хлеб твой», – сказано было однажды человеку Богом. Люди творческого склада нередко пренебрегают лишенными высокой поэзии трудами о хлебе насущном и, противопоставляя себя мещанству толпы, впадают в гордость совершенно особого рода. Эта элитарная псевдосвобода по сути своей также богопротивна, как и всецелое подчинение своей жизни построению прочного и комфортного быта. В противовес той и другой крайности Христос приводит в пример птиц небесных, которые не сеют, ни жнут, но в то же время не знают праздности и истощающей душу многопопечительности. Они – послушные создания Небесного Отца – не тревожатся и не мятутся, подобно неразумным человекам, не изводят себя неопределенностью дня грядущего, но, чуждые лени и праздности, с доверчивостью пользуются щедростью Божией, проводя свою маленькую жизнь в непрестанном делании. Именно у них и должен научиться человек бессуетному трудолюбию, довольству малым и доверительной любви к Творцу своему – тем качествам, которые освобождают парализованный земным бытом человеческий дух и подводят человека к священным порогам новозаветной жизни.

Глава 7

Стихи 1–5. Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить…

В религиозной жизни осуждение – эта малая соринка – вызывает серьезные изменения в духовном самочувствии христианина: оно может обернуться для подвижника полной утратой благоговения перед Богом, исчезновением живого переживания Его величия и святости, настроениями уныния и гнетущей тоски, состоянием апатии и духовного отупения и т. д. Человек мало помышляет о том, что, осуждая другого, он совершает преступление против Бога, что, производя суд над ближним, он неосторожно вторгается в ту область, в которой только Богу – Существу неизменяемому и бесстрастному – принадлежит абсолютное ведение. Сколь бы ни были мы опытны в жизни, в наших оценках других людей неизбежно присутствует доля погрешности против действительной правды. Можем ли мы, имея ограниченный по своей природе и несовершенный вследствие грехопадения разум, подверженный действию страстей, проникать в глубь человеческой души; можем ли мы, страдая хроническим недостатком любви к человеку, проникать в те потаенные стороны души, которые, может быть, не вполне ведомы даже тем, кого мы осуждаем? Жизнь, человеческие характеры и судьбы всегда сложнее и драматичнее наших о них представлений…

Евангелие говорит: «Не судите, да не судимы будете…» Осуждая другого, мы не только святотатствуем, похищая у Бога Ему Одному принадлежащие права, мы не только погрешаем против жизненной правды. Осуждая, мы совершаем преступление против самих себя: мы сами встаем под меч Божественного правосудия и лишаем себя Божественной снисходительности и долготерпения, остаемся беззащитными перед лицом Божественной Правды. Наши недостатки, глубоко от нас сокрытые (ибо взгляд человека на самого себя всегда субъективен), покрыты высшей, Божьей снисходительностью. Бог, Который, по слову апостола Иоанна Богослова, «Любы есть» видя наш скромный и скорбный внутренний труд, наши малые усилия по сохранению себя в вере и правде, покрывает наши многочисленные недостатки Своей любовью. Для привлечения такой всепокрывающей любви от христианина требуется только одно: удержать себя в пределах простой невзыскательности по отношению к другим. Стоит отойти хоть на шаг от этой мудрой нетребовательности и употребить хотя бы мысленный суд над другой личностью, как Бог оставляет нас один на один с нашими явными и тайными изъянами и лишает Своей поддерживающей благодати. Лишившись ее, дух наш подвергается распадению и неизбежно начинает сеять вокруг себя семена духовного и нравственного разрушения.

Вот почему святые отцы говорят, что осуждение – это не только низкое удовольствие злоязычных, это не только потребность и привычка гордых и надменных. Осуждение – это обоюдоострый меч, ранящий неосторожного и неосмотрительного в своих словах, это бумеранг, неожиданно сбивающий с ног невнимательного и беспечного в своих выражениях.

Стих 6. Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас.

«Не осуждай», – говорилось в предыдущей заповеди. «Умей при этом различать», – говорится в заповеди последующей, и этими словами заповедь о неосуждении значительно углубляется и уточняется. Христианство есть непрестанная брань, а на поле брани необходимо быть в высшей степени осмотрительным. Спаситель не один раз говорил Своим ученикам: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков; итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. Остерегайтесь же людей…» (Мф.10:16-17). И апостол впоследствии напишет: «Братья! Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни» (1Кор.14:20). Все это и означает: уметь – при сохранении в себе простоты и невзыскательности, без всякой подозрительности – беспристрастно видеть человека, окружающую жизнь в целом. Без этой добродетели можно не только постоянно оказываться в ситуациях нелепых и выставлять себя на посмешище, но и подвергать истины веры, причем из самых чистых побуждений, откровенным и беззастенчивым поруганиям и глумлениям. Не осуждать не означает отказа от трезвого и внимательного взгляда на действительную жизнь. Христианское видение мира и человека должно быть в высшей степени реалистичным. «И когда Он был в Иерусалиме, – говорится о Спасителе в Евангелии, – то многие уверовали во имя Его. Но Сам Иисус не вверял Себя им… ибо Сам знал, что в человеке» (Ин.2:24-25). Вот это знание того, что в человеке, с одной стороны, не должно убивать в христианине евангельской любви к нему, а с другой – должно уберегать его от излишней и безоглядной доверчивости, за которую чаще всего приходится горько расплачиваться. Обо всем этом следует помнить более всего именно в деле проповедания. Мир слишком многолик и слишком по-разному относится к Евангелию. Поэтому неразумно проповедовать всем и всякому на каждом перекрестке. Необходимо беречь жемчуг веры от поругания. Неразумно также демонстративно выставлять свою религиозность и свою принадлежность Церкви там, где она может стать предметом кощунственных насмешек и циничных издевательств. В конце концов, необходимо просто беречь самого себя от тех людей, в которых проповедь Евангелия может вызвать открытую злобу и ожесточенность. Стоит ли лишний раз провоцировать на бесчеловечные действия людей, не освободившихся от влияния тех сил, которые и без того постоянно заняты изысканием способов искажения и оболгания высоких истин Евангелия?

Стихи 7–12. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам…

Нагорная проповедь близится к своему завершению. Какая же она – эта новая жизнь, проповедуемая Христом, – в ее целом, а не в расчлененном виде?

Человек в соответствии с новым учением должен быть солью земли: не давать места гневу в своей жизни, никому не причинять зла и первым предлагать мир обидчику, соблюдать сердце свое чистым от вожделения, не противиться злому над собой, быстро и охотно откликаться на любой зов о помощи, любить врагов своих, не давать места скупости в своей душе, довольствоваться только самым необходимым, остерегаться накопительства, никого не осуждать, постоянно пребывать в воздержании и молитве…

Не требует ли Христос Своей проповедью от человека сверхвозможного? По силам ли человеку изображенная жизнь? Не есть ли она красивый, но все же несбыточный идеал? Не утопия ли все это? Даже ближайшие ученики Христовы, избранные Им Самим, не были свободны от подобных сомнений: «Господи, так кто же может спастись?» – спросили они однажды Своего Учителя, когда их мысленному взору представилась вся невыразимая безмерность нового учения. «Невозможное человекам возможно Богу», – был ответ Божий. Учение, исходящее от Божества, и должно быть сверхъестественно по своей сути. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», – вот его основное требование, выраженное в предельно сжатом виде. Однако Спаситель требует божественного совершенства от человека вовсе не для демонстрации Своего бесконечного превосходства над человеком, не для того, чтобы лишний раз указать ему на его ничтожество или дать повод к самоуничижению. Человеку необходима эта божественная высота, божественная заданность жизненной программы уже потому, что только при ее реальном, действительном осуществлении он может прийти к истинному познанию самого себя. Достижение целей, находящихся в пределах человеческих возможностей, приводят личность к гордыне, к самоутверждению, к самообожанию, которые слишком далеко уводят человека от подлинной, неприкрытой сути своего «я». Только в действительном стремлении к превосходному, высшему человек духовно взрослеет и начинает беспристрастно и отчетливо видеть свою нравственную и духовную непривлекательность, некрасивость, даже уродство, постепенно приходит к истинному знанию самого себя. На христианском пути личность, действительно, будет чувствовать себя неуютно, будет постоянно убеждаться в своем внутреннем бессилии и беспомощности и как бы угадывать, что то, к чему она стремится, находится где-то за пределами ее возможностей. Вместе с тем, именно в этом опыте следования Евангелию душа, привлеченная к этой книге Самим Богом, будет все более и более убеждаться в том, что только в следовании за Христом и заключается высокий, единственный и сокровенный смысл ее земного существования и что евангельский идеал один и отвечает глубинным запросам человеческого духа.

И вот тут-то, между этими двумя невозможностями – невозможностью оставить Евангелие и жить без него и невозможностью осуществить его в полной мере собственными усилиями – и должно возникнуть то неотступное, настойчивое, дерзновенное и глубокое молитвенное вопрошание к Богу, о котором говорит здесь Спаситель: «просите, и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте, и отверзется вам», – и которое должно стать впоследствии основанием всей жизни христианина, всего его нелегкого трудничества.

Стихи 13–14. Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят, их.

Под многими, идущими широким путем, здесь подразумеваются не те, которые не видят никакого смысла в обуздании своих страстей и даже считают это обуздание вредным; не те, которые абсолютно чужды Евангелию, а те из числа уверовавших во Христа и однажды озарившихся светом евангельской истины, кто, столкнувшись с той безмерностью христианского идеала, о которой шла речь выше, постепенно отступили от крестного пути переделывания своего внутреннего человека и остановились на более легком, бескровном пути бытового христианства. Опасность подмены узкого пути постоянного самораспинания широким путем неделания больших грехов и обрядовой исправности, опасность обывательского существования имеется и в христианстве. Она появляется не сразу, а спустя некоторое время, когда проходит первая увлеченность, первый порыв и открывается перспектива нудного, мелочного, никому не заметного, никому не интересного и ничем не привлекательного труда над собой. Вот здесь, на этом переломе, удержать в себе абсолютную верность Евангелию без состояния постоянного крестоношения, которое по слову Спасителя необходимо найти, становится невозможно. Другого тут не дано. Или жизнь бескровная, приблизительно христианская, в которой Богу отводится скупо отмеренная часть сил и времени, или жизнь цельная, в которой все подчинено задаче богоугождения и которая на библейском языке называется непрестанным хождением пред Богом. В такой жизни человек обречен на постоянную, непримиримую, жесточайшую, безжалостную брань с самим собой. Но, как это ни парадоксально, в конце этого тесного и скорбного пути борения с самим собой христианин, влекомый к этому пути любовью Божией, обретает высший покой своего духа, некое, как говорит св. Тихон Задонский, преблагополучное состояние сердца, в котором удостаивается божественной благодати. Нужно сперва упражняться в трудах и приобрести венец в подвиге. Горечь подвига заменится сладостью упокоения и суровость жизни – благодатью, – пишет об этом состоянии преп. Ефрем Сирин.

Стихи 15–20. Берегитесь лжепророков… по плодам их узнаете их…

Во всяком деле, ремесле, искусстве более сведущие, опытные наставляют новичков, желающих освоить ту или иную область человеческой деятельности. Наставничество, передача опыта и накопленных знаний есть непреложный закон человеческого развития. В наибольшей степени этот закон приложим к сфере духовного становления личности, к искусству управлять собой, свои разрозненные пожелания подчинять задаче духовного и нравственного совершенствования. Апостолы, несмотря на существование учения Самого Христа, постоянно наставляли, назидали, охраняли от соблазнов и уклонений в крайности первохристианские общины. Церковь всегда придавала этому наставничеству огромное значение. Доказательство тому – включение апостольских посланий раннехристианским общинам в состав книг Нового Завета. В деле христианского совершенствования необходимость наставника и руководителя диктуется не только общими законами человеческого развития, но и той теснотой, узостью, необычайной сложностью христианского пути, о котором говорилось чуть выше. Пребывание в тесноте, физической и духовной, без которой не может быть деятельного христианства, чрезвычайно тягостно для человеческой природы, поврежденной грехопадением. На этом пути христианин рано или поздно начнет искать себе опоры, сильной и опытной руки, направляющей и укрепляющей его внутренние силы. Однако здесь, в этом поиске, и подстерегает подвижника опасность – опасность увлечься личностью, пребывающей в суровой аскезе, в полной отрешенности от духа мира сего, но не получившей дара духовной рассудительности и водительства другой жизнью. Влияние такой личности, ее неосторожное вмешательство в чужую человеческую жизнь может привести к тяжким последствиям, к тому, что подвижник, увлеченный ее примером, слепо подражающий ей, взвалит на себя груз, несоразмерный со своими силами, станет на путь не своей жизни, что приведет его к затяжному конфликту с самим собой. В духовной жизни нет ничего сложнее, запутаннее этого состояния. «По плодам их узнаете их». Разлад с самим собой, глубокий внутренний кризис – это и есть первый горький плод лжепророческого руководства. Вот почему христианину повелено внимательно всматриваться в реальные плоды стороннего наставничества, а не безрассудно смешивать все (свт. Иоанн Златоуст). Евангелие учит здесь благоразумному, спасительному недоверию самому себе, своим оценкам, мнениям, впечатлениям; учит прежде принятия окончательного решения поверять все опытом своей жизни.

Стихи 21–23. Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи! войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не тал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие.

В завершение нагорной проповеди Христос предостерегает от искуса лжепророчествования. Этот соблазн может возникнуть в подвижнике уже по достижении им определенной ступени нравственного и духовного совершенства, по достижении им некоторых духовных дарований: дара сугубой молитвы и поста, дара проповеди и учительства, дара прозорливости и исцелений и т. п. Все они ниспосылаются подвижнику не в качестве свидетельства его святости (бывает святость и без чудотворений), а для утверждения в неокрепших душах истин веры, для мудрого устроения судеб людских в духе евангельского учения, для созидания Церкви Божией. Вместо этого они могут быть использованы подвижником совсем в других целях: для снискания популярности, приобретения авторитета сильной, духовно одаренной личности, для религиозного самоутверждения и т. п. От ощущения своей духовной силы, от осознания своей религиозной значимости, своих духовных возможностей, возвышающих над толпой, в подвижнике может зарождаться чувство самоудовлетворения, своей религиозной исключительности, чувство духовного превозношения – одного из самых отталкивающих видов человеческой гордости. «Господи, и бесы повинуются нам о имени Твоем», – радостно объявили Христу вернувшиеся с проповеди апостолы. В этой радости было, вероятно, немало человеческого тщеславия и, по-видимому, не было самого главного: понимания того, что основная цель совершенных ими чудотворений заключается в служении великому делу проповеди и освобождению человеческой души от власти диавола. Поэтому они услышали в ответ на свою радость отрезвляющий ответ Спасителя: «О том не радуйтесь, что бесы повинуются вам, но радуйтесь о том, что имена ваши написаны на небесах, о новом бытии, отныне отверстом для вас».

Евангелие говорит, что истинная святость несовместима с использованием даров Божиих в целях самовозвышения. Спаситель отождествляет таких подвижников с беззаконниками, пытающимися присвоить себе то, что принадлежит только Богу. Предание Церкви повествует нам о том, что истинные подвижники не только не искали духовных дарований, но даже просили Бога лишить их способности к чудотворениям, если она в них открывалась, ибо хорошо понимали, какая серьезная опасность для подлинно духовной жизни, для сохранения себя в истинно христианском устроении в них заключена. Широко известен случай с преп. Нилом Мироточивым, который подвизался на св. горе Афон и мощи которого по его смерти начали обильно источать миро, обладавшее целебными свойствами. К месту истечения этого мира стали в огромном количестве стекаться паломники, что нарушило безмолвную жизнь афонских подвижников. Тогда один из иноков с упреком обратился в молитве к преп. Нилу, говоря, что при жизни «…ты был учителем безмолвия и уединения, а по смерти твоей ради чудес твоих привел к пустынное место сие толпу людей, которые нарушают наше безмолвие и молитву». Инок стал просить преп. Нила о прекращении миро- течения и далее пригрозил преп. Нилу, пообещав, что, если миро не прекратит источаться, он покинет это место и поищет себе другого пристанища. После этого миротечение полностью прекратилось, а в обители водворились прежние безмолвие, тишина и безвестность, которые были дороже инокам, чем чудесное истечение целебного мира из останков их великого учителя. Такое отношение к чудесам было у истинных подвижников древности.

Стихи 24–27. Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.

Учение Христа концентрирует внимание человека и его энергию на внутреннем делании, на кропотливом и непрестанном созидании в себе нового человека. Не окажется ли личность, вставшая на путь евангельской жизни, неприспособленной к реальной действительности? Не обернется ли в конечном итоге постоянная забота о своей душе неумением жить в действительной жизни? Имеется ли жизненная целесообразность в культивировании высоких идеалов Евангелия, если жизнь человеческого общества построена на законе подавления слабого сильным? Не путь ли это прямой гибели?

Этот вопрос, являющийся для многих величайшим соблазном, на самом деле положительно может быть решен только с помощью веры. Подлинная, а не экзальтированная, болезненная религиозность только укрепляет силы человека в его противостоянии окружающему злу и отстаивании принципов своей жизни. Вера есть избранная жизненная позиция, соответствующая нравственным и духовным запросам личности. И чем глубже эти запросы, чем сильнее звучит в человеке голос совести, тем сложнее ему приспособиться к распространившемуся, подобно метастазам, цинизму, тем труднее ему раствориться » беспрестанном приобретении материального и примириться с насаждаемым культом чувственных наслаждений, тем чутче человек вслушивается в евангельский зов, тем он ближе к истинам, содержащимся в Новом Завете. Христианство – это не слабовольное и слабосильное прятанье от суровой и мрачной действительности, это не скудоумная и суеверная погоня за удачей (наподобие составления астрологических прогнозов), унижающая высокое достоинство человека. Христианство – это смелое и дерзкое стремление утвердить в себе жизнь в соответствии с запросами своей души вопреки безжалостному и равнодушному диктату нарастающей бездуховности, моральной и нравственной распущенности, почему-то именуемой свободой, вопреки поглотившей общество жажде наживы и материального изобилия. Христианство – это драматичный вызов личности миру сему, лежащему во зле и лжи, это скорбное и победное, крестное и пасхальное утверждение в себе иной Жизни, иной Реальности среди океана бесчеловечной жестокости, кричащей порочности, безудержной развращенности, узаконенного насилия и обмана – этих подводных чудовищ, вышедших на берег и ставших новыми героями современной действительности. Христианство – это почти мученичество, обрекающее личность на нескончаемый, трагический конфликт-разлад с обществом, в котором все высокое и идеальное обесценено, унижено, извращено, списано в утиль в связи с обветшалостью и изношенностью.

И вместе с тем, Евангелие говорит нам, что, сколь бы ни была безумна эта борьба личности против целого мира, сколь бы ни представлялась она безысходной и безнадежной, только тогда дух человека и обретает внутреннюю несокрушимость и устойчивость, только тогда и утверждает в себе победу над существующим злом, когда встает на путь евангельской веры и жизни. Только деятельное исполнение слов книги сей – божественной по своему происхождению и потому бесконечно обоживающей дух человека – и сможет сообщить высшую, благодатную защищенность душе человека. Только следование Евангелию и поставит человека превыше всей исполинской громады существующего зла и сохранит его неповрежденным, возвышенным и чистым на всем протяжении его почти мученического странничества.

Кумыш В. Ю. Нагорная проповедь Спасителя: Опыт истолкования. – СПб.: «Журнал «Нева»», 1998. – 70 с. /Толкования Нагорной проповеди Спасителя, составленные священником В. Ю. Кумышом, представляют собой творческую переработку святоотеческого наследия учителем Православной Церкви и рассчитаны на живое усвоение современным сознанием/.