С.А. Сошинский
Чудо обновления

1

Икону, которой было суждено обновиться1, по ее черноте дети приняли за доску и, играя, вбивали в нее гвозди. Когда Алла Михайловна Томская принесла ее весной 1935 года в Аньерскую церковь (Франция), художник-иконописец H. Н. Холодовский долго икону рассматривал, затем сказал, что реставрировать ее нельзя, поскольку вообще непонятно, что на ней написано. Владыка Мефодий поместил икону в алтаре, чтобы не соблазнять прихожан неведомым изображением.

Через полгода Алла Михайловна решила отвезти ее в новоорганизующийся в Розэ-эн-Бри в большом доме, в пятидесяти километрах от Парижа, женский монастырь. Иконостаса еще не было, и, готовясь к освящению монастыря, лучшие иконы и лампадку поставили просто на камин. Туда же решила поставить свою темную икону и Алла Михайловна, но другая послушница, сестра Лидия, ухаживавшая за старушками в монастыре, категорически воспротивилась: нельзя светить лампадкой и молиться перед иконой, на которой ничего не видно. «Ты не понимаешь, – настаивала Алла Михайловна, – это икона-мученица, на ней раны гвоздиные, как на Спасителе». Возник горячий спор. Устроительница монастыря, кроткая матушка Мелания (Екатерина Любимовна Лихачева), еле уговорила A. М. Томскую подождать до утра – утром устроить по согласию. Так закончился день 6(19) октября 1935 года, день памяти апостола Фомы.

На следующий день в шесть или семь утра раздался крик A. М. Томской, проснувшейся раньше других и спустившейся раньше других з церковь: «Катя, Катя!.. Икона обновилась!» Сестра Лидия, та самая, что спорила против темной иконы, много спустя писала: «На этот крик сбежались мы все и были потрясены – икона засияла! Сразу стало понятно, что это икона двунадесятых праздников и Воскресения Христова. Это было потрясающе, особенно для меня, которая так сильно против этой иконы возражала. Сорок лет прошло с момента чуда, и я не могу спокойно вспоминать. Икона сияла, хотя еще и не была такой, какой стала впоследствии. Она в течение времени светлела, царапины покрывались как сетью золотом, и такое было ощущение, что она живет изнутри, что все постепенно заживает, как на теле. Уже тогда самый тонкий рисунок прояснился настолько, что можно было сосчитать волосики на хвосте у осла у входа Господня в Иерусалим».

Так, казалось бы, навсегда утраченная икона, узнавшая и «раны гвоздиные», в одночасье воскресла, явив образ, и именно Воскресения Христова, и рассеяв сомнения, прозвучавшие о ней в день святого Фомы.

Десятью – пятнадцатью годами ранее, в 20-е годы, когда Россия была уже не только поднята на дыбы, но, вернее сказать, поднята на дыбу, через всю страну прокатилась волна массовых обновлений икон, подобных описанному. Явление, известное православию и до l после, никогда, быть может, не носило такого массового характера и, конечно же, не случайно совпало с разыгрывавшейся в эти годы трагедией народа и Церкви.

Ненависть, из которой родилась гражданская война, была обращена ко всей предшествующей жизни, к ее основам – государственным, сословным, культурным и в первую очередь церковным. Еще почти полтора десятилетия было до взрыва храма Христа Спасителя, до символической попытки соорудить на его месте Дворец Советов имени Ленина, вместо которого, тоже не без символа, долго стояла лишь огромная лужа, теперь же застроенная бассейном. Но уже открыт был счет новомученикам: в январе 1918 года убит в Киеве митрополит Владимир, в июне утоплен в реке Тоболе с камнем на шее епископ Гермоген Тобольский, после пыток то ли расстрелян, то ли закопан живьем в землю архиепископ Пермский Андроник, впервые расстреляны крестные ходы (Воронеж, Шацк. Харьков, Тула). Затем (в феврале 1919 года) последовало постановление о вскрытии мощей. Святыни, вокруг которых тысячелетия строилась народная жизнь, становились объектом систематического уничтожения и глумления. Строительство «нового мира» требовало уничтожения мира старого во всех его корнях, уничтожения не только тех, кто словом или делом боролся с новой властью, но и тех, кто просто самим фактом своего существования свидетельствовал о достоинствах уходившего мира. Поэтому именно и мог совершиться в августе 1919 года близ Сарова в канун праздника Преображения расстрел разбитой параличом и тридцать лет прикованной к постели почитаемой народом девицы Дуняши и четырех девушек, пожелавших разделить ее участь. Перед расстрелом красноармейцы секли их. Полутора тысячами кровавых столкновений с 8 тысячами жертв из числа духовных лиц, не считая мирян, сопровождалось изъятие церковных ценностей в 1922 году.

Но не внешний захватчик совершал это – одна часть народа над другой частью и над святынями отцов. Поскольку же русский народ сверху и донизу был православный, то и смуту социальную и отпадение значительных масс народа от Церкви следует рассматривать как трагедию самой Русской Церкви. И патриарх Тихон, называя переживаемое время «годиной»2 гнева Божия, пишет ко всей Русской Церкви:

«Грех, тяготеющий над нами,– сокровенный корень нашей болезни... Грех растлил нашу землю, расслабил духовную и телесную мощь русских людей... Грех помрачил наш народный разум... Грех разжег пламень страстей, вражду и злобу... Нераскаянный грех вызвал сатану из бездны...

Отложите житейские заботы и попечения и спешите в Божии храмы, чтобы восплакать перед Господом о грехах своих... Пусть каждый из вас попытается очистить свою совесть перед духовным отцом и укрепиться приобщением Животворящего Тела и Крови Христовых. Да омоется вся Русская земля, как живительной росой, слезами покаяния и да процветает снова плодами духа...»3

О Христе свидетельствовали новомученики: «Моя речь кратка,– писал владыка Андроник, готовясь к последнему суду,– радуюсь быть судимым за Христа и Церковь»; «Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре – жизнь или смерть,– заявил в последнем слове митрополит Вениамин,– но, что бы вы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу: Слава Тебе, Господи Боже, за все!» И таких новомучеников были тысячи.

А между тем возникла «обновленческая смута», поддержанная властью. Патриарх обновленческим «собором» низлагался, вводились беззаконные церковные новшества, обновленческая «церковь» солидаризировалась с новой (атеистической) властью, смешивая дела политические и церковные, и поддерживала репрессии против не примкнувшего к ней духовенства. И не только миряне, но и священники, даже иерархи на какое-то время соблазнились новым движением (на июль 1922 года 37 архиереев из 734).

Народ же, теряя ориентацию, если и не вовсе безмолвствовал, то – терпел и смирялся. И с арестами священников примирялся, и с утратой святынь. Это видно хотя бы из того, что, как ни велико число 1,5 тысячи конфликтов во время изъятия церковных святынь, оно составляет лишь два процента от тех 78 тысяч приходов, которые были в России в 1917 году. В остальных храмах изъятие обошлось без резких протестов. И вот к 1939 году останется лишь четыре правящих иерарха5, редки станут действующие храмы, а жизнь христианина сожмется вокруг центра своего – таинств, уже почти не претендуя на какое-либо свое христианское участие или свидетельство в мире. В те годы казалось, что Православная Русская Церковь умирает...

Но два события свидетельствовали о противоположном. Это было свидетельство о Христе множества новомучеников и это была волна множественных обновлений икон, волна чудесных знамений. События, казалось бы, совершенно несопоставимые. Но так ли это? Новомученики свидетельствовали о наличии живой веры, сокрытой под потемневшей народной жизнью; обновления икон – о той благодатной силе, которая не принадлежит разрушающемуся миру и способна почерневшим ликам вернуть чистоту и ясность.

Ho прежде чем говорить об обновлении икон (определенного рода чуде), следует сказать о самом понятии чуда, потому что в наше время многих ложных чудес принятие их усиливается одной типичной ошибкой.

Чаще всего под чудом разумеют нечто удивительное, выпадающее за рамки естественных, природных законов. Ведь и само слово «чудо» означает чудиться – удивляться. Но и удивляться можно по-разному! Такое понимание чуда схватывает его внешнюю сторону или даже субъективную: чудо зависит от человеческого удивления. Так в языческой древности и понимали. Например, семь чудес света. Творения человеческих рук (сады Семирамиды), вызывая удивление, как бы отождествлялись с чудом. Или теперь мы можем говорить о чуде болгарки Ванги. Ведь и она тоже вызывает удивление.

Размышления о сущности чуда приводят, однако, к выводу, что оно, с одной стороны, не противоречит «законам природы», или «науке», с другой – не всегда является удивительным и редким, далеким от повседневной жизни. Напротив, чудо является стержнем «естественных законов», так как только оно создает их завершенность и полноту. Вне чуда, сами по себе, «естественные законы» неопределенны, не имеют достаточных оснований для собственного осуществления. Именно эту ситуацию отражает современная наука, утратившая свою определенность6 и расставшаяся с претензией дать универсальную и единственную картину мира. Чудо создает вертикаль в естественной картине, незавершимую иерархию уровней в ней, а также саму возможность всякого развития. Даже развитие науки (это можно довольно строго показать) основано на удивительном феномене: всякая добротная («правильная») теория содержит в себе знание о том, чего не знал и не мог вложить в нее ее автор7. Знания ученых, их труд – недостаточная причина развития наук: только то, что этот труд окупается стократ и более, то есть что есть причина, благодатно награждающая труд, делает возможным самый феномен науки.

Если же говорить не о чуде, незримо и постоянно совершающемся, но о том, которое замечаем и которому удивляемся, о чуде личностном, взывающем к сознанию и свободе (а такое чудо лишь условно отделимо от первого), то возражение против распространенного понимания его как необычного феномена сострит в том, что чудо вообще не феномен, а явленная сущность. Древнееврейское слово выражающее его идею, означает не удивление, а «знамение», «возвещение», обращенное к человеку.

Такое понимание требует различения истинного чуда как явления благодатного и чуда кажущегося, поддельного, прелестного. Причем первое вообще может не сопровождаться никаким внешним проявлением. Сама такая постановка вопроса невозможна для язычества.

Чудо – и не то, что определяется относительно чего-либо отрицательно (как «не природа», как нечто, выпадающее из «чина естества»), суть его в том, что в нем и через него является абсолютное и положительное. Чудо определяется не снизу, a только сверху, не через то, чем оно не является, а через то, что оно в себе являет,– Абсолют, Бога. Если же оно не являет Абсолют, или, как говорят, не от Бога, тогда оно прелестно, лишь кажется чудом, оно – удивление без смысла, «шелуха без зерна», по замечанию С. Аверинцева8, и несет в себе пустоту и разрушение. Сообщениями о таких мнимых в сущностном смысле «чудесах» и полна современная пресса. Общественная всеядность, падкость до этих «чудес» – симптом процесса углубляющегося разрушения человека, подготовки к какой-то будущей беспредельной духовной вседозволенности, влекущей за собой катастрофу.

Подлинное чудо есть зримое в вещах, в образах, в мире, но видимое лишь сердцем явление Смысла, Который не вещь, не образ, не мир; явление бесконечного в конечном, вечного во времени, даже в мгновении; благодатный парадокс спасения, соединение несоединимого, особый акт любви Божией. Чудо – это прорыв из мира благодати в мир природы. Величайшим Чудом явилось Боговоплощение Христа.

Истинное чудо обращается к внутреннему, сокровенному в нас человеку: оно говорит в первую очередь сердцу, затем восхищенному разуму и лишь в последнюю очередь глазам. Именно поэтому когда два ученика Христа шли из Иерусалима в Еммаус и с ними шел Некто Третий, то не глаза их, а сердца узнали Его прежде всего (Лк.24:13-32). И не глаза, а сердца убедили горстку Его учеников и внушили любовь к Учителю, когда Он был еще с ними, в то время как тысячи видели то же самое и не узнали Христа.

Вся суть такого понимания чуда состоит в том, что оно есть категория духовная и лишь во вторую очередь физическая. Оно есть то, что происходит в нас, наше внутреннее преображение, чудо созидания внутреннего человека. Во внешнем мире как «сверхъестественное событие» оно может совершаться или не совершаться. И порой совершение может быть противоположно истинному чуду. Так было в момент, когда толпа требовала: «Сойди с креста – уверуем!» Каждый не лишенный чутья согласится, что это требуемое внешнее «чудо» противоречило чуду подлинному: оно упразднило бы жертву, подвиг веры и Воскресение. Именно несовершение его и было в тот моментом подлинным Чудом, которое определило судьбы человечества. Точно так же вся человеческая жизнь Христа, связанная с неизбежной Его подчиненностью как человека земным законам, Его в этом смысле «нечудесность» и была Чудом, гранью Его воплощения.

He просто и не сразу выявляется сущность совершившегося чуда, часто оно имеет длительное последействие, созидая вокруг себя жизнь, души, судьбы. Чудеса евангельские два тысячелетия все по-новому как бы возобновляются в личных судьбах христиан, в истории народов, в истории Церкви – раскрывают в них свое содержание и не истощаются.

Наконец, следует сказать, что вся христианская история, которая есть не что иное, как вождение христианского человечества, Церкви – Богом, по сокровенной своей сущности представляет единое Чудо, зримо явленное множеством отдельных чудес, иногда выраженных внешне, чаще прикровенных, слитых, казалось бы, с естественным ходом вещей. Разве не является чудом само распространение христианства, его победа над языческим миром после трехвекового гонения, подобная древнееврейскому исходу из Египта? Церковь учит христианина рассматривать свою жизнь (как и жизнь народа, как и самой Церкви), и в частях и в целом, как дар Божий. Его промысел – а значит, чудо. В этом смысле тема чуда безгранична. A потому вернемся к частному и конкретному явлению, которое послужило поводом для статьи.

2

Впервые услышал автор об обновлениях икон, когда этим вопросом еще не интересовался, в виде неясного предания, трудно доступного проверке. Например, будто бы после революции завешивали каким-то лозунгом икону Николая Угодника на Никольской башне Кремля, а ткань то рвалась, то сгорала, и икона вновь становилась видна. Была эта икона то ли фреской, то ли мозаикой, и когда ее закрасили – осыпалась краска, и вновь икона стала видна. И лишь физически уничтожив ее, или замуровав цементом, наконец добились своего.

Второй случай рассказал священник, ему же – член комиссии, «изучавшей» (вернее сказать – разоблачавшей) необычное явление. Распространился слух (все случаи относятся к началу или середине 20-х), будто в подмосковной деревне стал являться в избе прямо на оконном стекле образ Божией Матери. Посланной комиссии крестьяне подтвердили: да, образ является. Как поведет пастух стадо через деревню, зазвенят колокольчики, так и явится образ. Деревенские заранее ждут момента, изба бывает полна. Показали и дом. Комиссия осмотрела стекло: чистое, никаких следов изображения. Но вот вечером вдали послышался звон колокольчиков: пастух гнал стадо. И что же? На окне стал появляться едва заметный образ. Стадо ближе, громче перезвон – яснеет образ. Наконец стал он вполне отчетливый, и видно – это икона Казанской Божией Матери. Прогнал пастух стадо, образ побледнел и исчез. Осмотрели стекло – снова оно чистое. А крестьяне смеются над недоумением ученых. Вдруг одного из членов комиссии осенило: «Откуда стекло?» Из барской усадьбы. «А там?» А там, оказывается, раньше закрывало икону, именно Казанскую. Когда барский дом шел под конфискацию, а иконы вывозились или уничтожались, хозяин избы и взял себе оставшееся стекло. Прошло время – и стал на стекле проступать образ. «Ну что же,– заключила комиссия,– все ясно. Краска нкѳны испарялась, влияла на стекло, шла химическая реакция. Вот и отпечатался на стекле образ. Как солкце начинает садиться, посветит под определенным углом, так образ и проступает». Объяснив все таким «естественнонаучным» способом и оставив без внимания возражения крестьян, что образ проступает и в дождливые дни, комиссия забрала с собой стекло, вызывавшее вредные толки. Затем стекло было уничтожено. Крестьяне остались в убеждении, что было чудо, члены комиссии – в своей атеистической вере. Впрочем, судя по человеку, рассказавшему эту историю, случай произвел на него впечатление и вспоминался через много лет. Однако слух об этом событии не распространился далеко, крестьяне отдали то, что считали святыней, и все смолкло.

Обратимся теперь к обновлениям тех лет, о которых встречаем письменные свидетельства.

В статье К. Притисского «Мотивы чудесного в жизни современной России»9 читаем о случае, имевшем место в Киеве в те же годы и, по словам Притисского, получившем большую огласку:

«В одно октябрьское утро, – рассказывает очевидец, – меня будят в неурочный час...

– В чем дело?!

– Одевайтесь! Бежим к нашей церкви!..

По дороге... мой спутник, волнуясь, рассказывает, что купола нашей церкви вдруг за ночь сделались вызолоченными...

Я с некоторым испугом посмотрел на него... Вчера еще я проходил мимо храма, большой купол которого сквозь сетку октябрьского дождя выглядел темнее обыкновенного. Позолоты на нем почти не было. Большими кусками виднелось бурое железо.

Мы вышли на небольшую площадь. Тысячи народа гудели здесь. Все стояли без шапок, многие крестились, плакали, глядя на церковь. И я посмотрел туда. Купол сиял глубокой «червонной» позолотой... Осеннее серое утро нисколько не смягчало его блеска.

– Архиерей, архиерей приехал! – вдруг понеслось со всех сторон.

Раздался колокольный звон. Народ раздвинулся пред скромной коляской епископа, которого вышло встречать духовенство уже в облачениях. Приложившись к кресту, он вошел в храм.

Над площадью стоял гул голосов. Все новые и новые толпы народа прибывали со всех сторон. Появились конные «милицейские», пробовали было напирать, угрожать, но навстречу им пошел вдруг такой единодушный ропот и затем такая страшная наступила тишина, что видно было, как «милиция» испугалась, сбилась в дальний угол площади и там, затертая массой народа, замерла на одном месте.

На паперти снова показалось духовенство во главе с епископом. Начался молебен, после которого преосвященный при гробовом молчании сказал «слово», где, между прочим, заметил: «Наверное, все происшедшее постараются объяснить каким-нибудь научным подходом к нему... Постараются увидеть явление естественного порядка... Но, православные, разве мы не знаем, что и науке положен предел!.. Будем видеть здесь чудо. Оно не может унизить дух человека, но только поднять его. Тебя, Бога, хвалим!..»

И вся площадь запела этот чудный гимн. Пели долго.

Целый день шли молебны. Видел властей, трусливо приехавших и так же уехавших. Удалось заглянуть потом и в самый храм. Оказывается, что обновился не только купол, но и ряд икон внутри храма, между прочим, старенькая Плащаница, знакомая мне с детских лет. Очень любопытно, что под куполом, со вне, были нарисованы образа, и их совершенно выцветшие краски теперь сияли, как новые. Никогда мне не доводилось видеть такой реставрации.

Конечно, епископ был пророком... Власти заставили ученых, профессоров Киевского университета, все «объяснить». Те, призвав на помощь «химию» и «физику», читали специальные лекции по этому поводу. Причт церкви пострадал, и очень жестоко. Газеты в течение двух недель изрыграли хулу, бесились...

А храм сиял...

В заключение могу передать вам рассказ моего компаньона по делам, еврея, квартира которого окнами выходит на церковную площадь. Он с непередаваемым на лице испугом, оглядываясь во все стороны, шепотом говорил мне: «Было 10½ часов вечера. Шел дождь. Вдруг в комнатах сделалось светло-светло. Я бросился к окну. Вижу над храмом яркое облако. «Пожар! – закричал я. – Церковь горит!» Потом вдруг все пропало. Стало темно. He верил своим глазам. Утром увидел золотой купол»...»

Где еще можно найти сообщения о происходивших обновлениях? В судебных хрониках!

Вверху листа – слово «Копия». Далее читаем:

«ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По делу о гр-нах Борисове Владимире, Сутокском Иване, Заозерском Никоноре, Шпехине Василии...» – всего 48 имен10.

Кто же они, эти 31 мужчина и 17 женщин, судимые 12 августа 1925 года в Новгороде? И за что судимы они?

«В конце 1924 года, – читаем в обвинительном заключении, – в Медведской и Самокражской волостях Новгородского уезда распространились слухи о происходящих чудесных обновлениях икон в пределах Ленинградской и Псковской губерний. Эти слухи привлекли на свою сторону религиозно настроенных граждан, которые начали паломничество в места обновления для осмотра икон и поклонения им. Такое паломничество привело к тому, что среди населения стали распространяться всевозможные слухи, имеющие под собой чисто контрреволюционную почву... Религиозный фанатизм распространялся с неимоверной быстротой, и эпидемия обновления икон начала поражать одну за другой деревни Медведской и Самокражской волостей Новгородского уезда».

Итак, эти 48 обвиняемых всего из двух волостей – те самые свидетели обновления икон, которым место оказалось на скамье подсудимых. Читаем далее: «Вообще... в ряде волостей Новгородского и Старорусского уездов обновилось столько икон, что подсчитать их точно при данных условиях является работой весьма трудной. Однако органами дознания в этих уездах обнаружено более 150 обновленных икон...»

Сколько же их было тогда по всей стране? Очевидно, волна обновлений началась раньше и не ограничивалась Новгородским уездом. Уже в 1921 году состоялся показательный суд Воронежского губтрибунала над верующими, принявшими участие в крестном ходе с обновленной иконой11. О том же говорят и описанные случаи в Киеве, и воспроизведенный выше по устному пересказу подмосковный. Явления происходили во множестве мест. Конечно, не обходилось и без народной психологии, без того бессознательного, но сильного протеста, который мог порой заставить принять желаемое за действительное. Так легко понять, что, когда уничтожались самые устои народной жизни, нравственные и духовные, чувство рушащегося миропорядка, великой неправды, могло отлиться среди крестьян в легковерие к чуду. Свидетельствовали в те годы об обновлении икон не церковные комиссии и экспертизы, а приходские священники (в данном новгородском случае о. Виктор и о. Иван Наговские, о. Тимофей Абусин и другие) и порой признавали обновление подлинным, порой же сомневались или отрицали его. Затем и свидетелями обновления икон и священниками занялась экспертиза, но уже судебная, задача которой была не выявление факта, а подготовка обвинения в фальсификациях.

Выпишем из «Обвинительного заключения» несколько типичных свидетельств.

«17 ноября 1924 года, – читаем мы, – Дарья Александрова (д. Закибье, Медведской волости, Новгородского уезда), которая ранее считала себя человеком неверующим и среди населения слыла за коммунистку, объявила об обновлении принадлежащей ей иконы «Троеручицы Божией Матери» и распространила слух о чуде, виденном ею при обновлении. Этим чудом, по рассказам Александровой, явилось то, что от иконы якобы сыпались искры, когда перед нею зажигалась лампадка. Сама Александрова после этого одела на шею крест, коего раньше не носила». За свое свидетельство Д. А Александрова оказалась на скамье подсудимых и была осуждена по статье 120-й Уголовного кодекса.

Прокофьев Андрей Прокофьевич (деревня Менюши Медведской волости) свидетельствовал, что «в январе месяце, проснувшись ночью, он увидел, что весь его дом охватило сияние. Это сияние продолжалось около получаса, ввиду чего он, Прокофьев, стал молиться Богу. На следующий день утром он пошел в свою нежилую избу и там увидел, что икона Казанской Божией Матери стала светлая. Лицо иконы, риза и руки стали совершенно другими, <чем> какими он видел их раньше». За свое свидетельство Прокофьев был осужден по статье 120-й Уголовного кодекса.

Васильева Дарья Александровна (деревня Уномерье Самокражской волости) свидетельствовала, что «в феврале месяце 1925 года, проснувшись ночью, она увидела в углу какой-то свет. Через несколько дней, обратив внимание на свои иконы, она увидела, что иконы из черных превратились в светлые. После этого ей во сне явилась Богородица и сказала „не скрывай”». За то, что Васильева не скрыла, она была осуждена также по статье 120-й Уголовного кодекса.

Происходили в те годы и обновления икон в храмах. В «Обвинительном заключении» упоминается обновление иконы Старорусской Божией Матери в Спасо-Преображенском монастыре города Старая Русса, и иконы Владимирской Божией Матери в часовне в деревне Овчинкино Астриловской волости. Во всех случаях обновленные иконы отбирались (в дальнейшем, видимо, уничтожались), а свидетели, также как священники, служившие молебен перед обновившейся иконой, оказывались на скамье подсудимых. Так, в частности, был судим о. Василий Георгиевский. Текст обвинения гласит: «Гр-н Георгиевский обвиняется в том, что, будучи священником Астриловской церкви, 29 мая с. г. из корыстных и иных видов прибыл в дер. Овчинкино Астриловской волости и отслужил перед так называемой обновившейся иконой молебен, чем способствовал укреплению в сознании граждан чудесных обновлений и дальнейшему развитию этого явления, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. ст. 16 и 120 У. Κ.».

Ho довольно примеров, подведем итоги. Волна обновлений развивалась в России в особых условиях, когда никто, кроме судебных органов, не создавал следственных комиссий для их изучения. Поэтому информация, которой мы теперь обладаем, недостаточна и, возможно, не всегда достоверна. Но если отдельные случаи можно пытаться объяснить ошибками или естественными причинами, то не все множество их. Волна обновлений, по-видимому, остается вне сомнений. Воссоздать более достоверный ее образ можно и нужно, но доступно это лишь усилиям многих. При этом следовало бы не только увеличивать список подобных явлений, но и критически оценивать достоверность сообщений...

Что же касается рассматриваемой волны обновлений в 20-е годы, то следует в ней видеть явление благодати, как бы изливавшейся над Россией в начале ее трагического пути12. Знамения означали надежду и радость тем, кто сохранял веру; свидетельствовали о наличии, близости, неустранимости обновляющей Силы, способной и мир обновить так же, как очищались краски икон и золотились старые купола.

Знамения содержали в себе также попрек, предостережение отрекшимся, тем, кто разрушал храмы и народную жизнь, но также и тем, кто своим молчанием и безразличием способствовал этому. Можно сказать: обновленные купола и иконы, краски, дерево, металл, сами камни свидетельствовали о Боге, когда окаменевшие и ослепшие люди отрекались от Hero. Они свидетельствовали о милосердии и любви Бога, который в ответ на уничтожение одних святынь посылал новые (в основном разделившие участь старых!). И зов этот не всегда оставался не услышанным, возвращал отдельных людей к Церкви, хотя и не заставил опомниться общество в целом.

Волна обновлений должна быть поставлена в общий ряд знамений XX века, имевших место как на Востоке, так и на Западе.

Патриарх Тихон писал: «Все чаще и чаще раздаются голоса... что «только чудо может спасти Россию». Верно слово и всякого приятия достойно, что силен Бог спасти погибающую Родину нашу. Но достойны ли мы этой милости Божией, того, чтобы над нами было сотворено чудо? Из Св. Евангелия мы знаем, что Христос Спаситель в иных местах не творил чудес за неверствие жителей...» Массовые обновления икон указывали, что благодатная помощь не отнята от России, спасение возможно. И заключенный в этом явлении призыв к глубокому покаянию и очищению сейчас для нас так же насущен, как был в те годы.

В завершение статьи укажем еще на одно событие, которое как бы стоит у истоков описанных знамений обновляемых икон, которое прославлено Русской Православной Церковью и, без сомнения, связано с судьбой России в XX веке. Речь идет об обретении иконы Божией Матери, так называемой Державной. Событие произошло 2 (15) марта 1917 года, точно в тот день, когда император Николай II отрекся от престола. Россия оставалась без традиционной власти, по сути же – с той противовластью, которая хуже любого завоевателя господствовала, разрушая все, чем Россия жила. В этот-то день и было знамение. В недавно изданных Патриархией «Минеях» о нем сообщается так:

«Икона Божией Матери, именуемая «Державная», была обретена в подмосковном селе Коломенское 2 марта 1917 года. Жительнице слободы Перерва, прихожанке храма в честь Вознесения Христова Евдокии Адриановой было трижды открыто в тонком сне, что в храме находится позабытая чудотворная икона, которую надлежит с подобающей честью водрузить в храме, так как отныне через нее будет явлено Небесное Покровительство и Заступничество Царицы Небесной. На иконе... Пресвятая Богородица изображена восседающей на троне. В руках Она держит скипетр и державу».

Иконе «Державной», обретенной на пороге российской катастрофы и как бы посылающей надежду в наше трагическое столетие, были составлены служба и акафист с участием святого патриарха Тихона. Строками из этой службы, обращенными к Божией Матери, и хочется завершить рассказ:

---

Примечания

1 Описание обновления приводится по рассказу последней очевидицы («Великий Пост и Светлое Воскресение». М. 1990, стр. 71–75).

2 Послание Патриарха Тихона к Церкви о вступлении на Патриарший Престол («Церковные ведомости», 1918, № 1).

3 «Томские Епархиальные ведомости», 1919, № 10.

4 Регельсон Лев. Трагедия русской Церкви. 1917 –1945. Париж. 1977. Стр. 310.

5 Там же, стр. 557.

6 Утрачена единственность понимания даже таких ключевых категорий математики, как математическая истинность и математическое доказательство.

7 Этот парадокс разбирает, например, Е. Вигнер в статье «Непостижимая эффективность математики в естественных науках» («Этюды о симметрии». М. 1971).

8 См. также его статью «Чудо» в Философской энциклопедии. М. 1970, т. 5.

9 «Перезвоны» (Рига), 1926, № 14, стр. 404.

10 Отпечатано в Новгородской гублитографии в количестве 130 экземпляров для служебного пользования. Этот материал предоставил автору о. Александр Салтыков.

11 «Революция и церковь», 1922. № 1–3, стр. 49.

12 Существует также свидетельство о явлении Божией Матери и Младенца Иисуса в 1918 или 1919 году в Архангельске. Несколько детей, гимназистов и гимназисток, увидали их над водами Ледовитого океана, благословляющих белые войска (возможно, благословение жертвенности). Об этом был составлен протокол, засвидетельствованный архангельским духовенством, в том числе епископом Павлом. Позже это послужило дополнительным поводом для судебной расправы над ним. Приговор – смертная казнь – был заменен пятью годами заключения (см. «Революция и церковь», 1922, № 1–3, стр. 70).

Сошинский С.А. Чудо обновления. // Новый мир. №6 (806). М., 1992. С. 231-237.