Я был крещен в раннем детстве, но крестные мои верой не отличались. Мои родители – честные интеллигентные люди – «по-своему» в Бога верили, но строго православными их трудно было назвать, потому что вере их никто не учил и мне неизвестно, причащались ли они.
В 1954 году я пошел в школу. Это были годы, когда вновь усилился нажим на Церковь, на веру. В маленьком городке Подмосковья (г. Перово), где я жил, была закрытая церковь, и я помню, как люди ходили, ходатайствовали, собирали подписи под заявлением об открытии церкви, набрали десятки тысяч подписей. И моя мать подписалась. Но началась эпоха Хрущева, и вместо того, чтобы открыть церковь, ее взорвали. Осталась небольшая часть храма, которая стала «охраняться государством», а взорванные глыбы машины увозили на строительство новой дороги. По телевизору не прекращалась воинственная пропаганда атеизма.
В день Пасхи обязательно назначался «субботник», или «воскресник», или просто «по желанию трудящихся» воскресенье переносилось на другой день. Перед Пасхой нам обязательно читали книжки атеистической направленности, проводили беседы такого же содержания. Все учителя обязаны были перед Пасхой объяснить детям, что самое страшное, что может сделать школьник, – это пойти в церковь святить куличи.
В каждой школе выделялись сотрудники, которые шли в ближайшие церкви и стояли там, высматривая своих учеников. Наши соседи и знакомые ездили обычно в село Никольское по Нижегородской железной дороге. И даже там, хотя это было не близко, находились активисты, которые выслеживали учеников нашей школы. Поскольку школ было много, а храмов в окрестности несколько, там выстраивались целые кордоны из людей, выискивавших «своих». Если находили, то хватали сразу за руку, пытались оттащить от бабушки или мамы. А потом – «работа с провинившимися».
Однажды мой приятель, у которого мать была верующая, принес в школу в пасхальные дни крашеные яйца. Влетело ему за это капитально: «Как тебе не стыдно, ты же пионер, а поддерживаешь то, что нам совершенно чуждо. Мы строим коммунизм – общество равенства, процветания, где все будет прекрасно. Никакой религии там быть не может – она отомрет сама собой».
Одна моя одноклассница носила крестик. Это был предмет постоянных нареканий со стороны учителей, но все-таки она его не снимала.
В школе у нас висели громадные атеистические стенды. Жуткие лица священников, какие-то ужасные старухи, похожие на бабу-ягу. Помню один плакат, видимо, 30-х годов. На нем изображен бедный, несчастный священник, церковь, в которую никто не идет, какие-то вздорные старухи – и веселая, сытая молодежь, которая идет на танцверанду. И подпись: «Раньше – церковь да вино, нынче – клубы да кино». Таких плакатов было очень много.
Нам объясняли, что в церкви обманывают людей. Например, изготавливают святую воду с помощью серебра и выдают за чудо, а священники – в основном преступники, уголовники, либо люди, которые во время войны были на стороне немцев, либо отсиживались, когда другие воевали. Вообще, непонятно, почему их всех до сих пор не пересажали…
Когда я окончил 6-й класс, у нас умерла учительница немецкого языка. Мы все собрались идти на похороны. Договорились – и вдруг отбой: «Ни в коем случае на похороны не ходить!» Почему? Оказывается, учительница была верующей и ее собирались отпевать в церкви. И вот, чтобы не заразить нас церковностью, нам категорически запретили идти с ней прощаться. Потом оказалось, что и учительница пения тоже была верующей.
Помню, как по телевидению выступал Алексей Чертков, бывший священник. Он много говорил, но меня поразило какое-то брезгливое отношение к нему моего отца. Он ничего не сказал, но по его лицу было видно, что с такими людьми он не хотел бы иметь ничего общего. Мне было непонятно – почему, но бесед на эту тему взрослые избегали.
Меня все это очень интересовало. Я хотел понять, что там, «за кадром». Ругани было много, но информация о самой религии была практически нулевая.
После 7-го класса я обнаружил в доме старую Библию. Открыл, где открылось: я попал на Ветхий Завет, на книгу Премудрости Соломона. Конечно, мало что понял, но было интересно.
Потом я стал учиться в центре Москвы. Заходил в книжные магазины и покупал атеистическую литературу, чтобы лучше понять, что именно она критикует. Мать ругалась: «Зачем такую гадость покупаешь?» До сих пор храню книгу отреченца Алексея Черткова «От Бога к людям». В 14 лет, конечно, трудно было разобраться, но первое, что я понял, – что автор лжет в чем-то главном, что-то здесь не так… Читал журнал «Наука и религия». Критики христианства было более чем достаточно, правда, была она очень примитивная, вульгарная. Тем не менее, читая эту литературу, я пытался понять, что же такое христианство на самом деле.
Появилась возможность ходить в церковь. Я совершенно не понимал, что там происходит, но одно я понял – что в храме не только люди, есть Кто-то еще, что люди приходят к Кому-то.
Особенно я в этом убедился, когда впервые увидел пасхальный крестный ход. Он проходил тогда в сложной обстановке: вокруг улюлюкали, громко пели популярные песни. А у нас, участников крестного хода, была какая-то особая радость. Я видел ее отражение на лицах других и чувствовал ее сам. Именно тогда я впервые понял, что Христос действительно воскрес.
С самого раннего детства, сколько себя помню, я всегда задавал вопрос: зачем, с какой целью все делается, для чего? В юношеские годы для меня важно было понять: для чего я живу, зачем? Что будет потом? Есть ли какие-то вечные истины, и если есть, то в чем они заключаются? Я каким-то образом чувствовал, что в Священном Писании, в Церкви есть ответы на мои вопросы. И стал их искать.
Как ни странно, первым моим «духовным руководителем» была атеистическая литература. С христианским вероучением я знакомился по ней. К Новому Завету меня также привела атеистическая литература, потому что в ней все время цитировалось и критиковалось Евангелие. Стал потихонечку читать. Сначала было очень трудно, все было непонятным, но разобраться хотелось. Атеисты говорили о массе противоречий в Евангелии. Я, как человек въедливый, стал все эти противоречия выискивать. И обнаружил, что по сути никаких противоречий нет: где-то противоречие только по форме, а где-то евангелисты просто говорят о разном.
Потом я стал читать книги по истории и с удивлением выяснил, что на Руси христианство появилось довольно рано. Раньше я считал, что была Русь, Россия, а где-то так, сбоку, была Церковь, причем совершенно непонятно, зачем и откуда она взялась. Потом я выяснил, что Александр Невский был глубоко верующим человеком. Мало того, что верующим, – святым. Это уже был удар «ниже пояса». Как так? Он – герой русского народа, великий полководец и вдруг – святой. Непонятно…
Я очень любил живопись, немного рисовал и часто посещал музеи, особенно Третьяковку и Пушкинский. То, что наши русские художники говорили о Христе в своих картинах, было мне близко. Много времени я проводил в иконописном отделе. Сначала я не понимал иконописи, тяготея к реализму. Но все же чувствовал, что иконы как-то внутренне красивы, какой-то светлой красотой. Более глубокое понимание икон пришло позднее.
С проповедью в храмах было плохо, потому что за этим усиленно следили определенные товарищи. Молодежи в храмах практически не было, не было и людей среднего возраста, не было интеллигенции. В основном были старушки, несколько человек среднего возраста, молодых и того меньше, но были молодые ребята, которые прислуживали в алтаре. Это всех тогда потрясало: кто-то, оказывается, из молодых еще верит и что-то в церкви делает.
Постепенно у меня появились знакомые среди верующих людей. Благодаря им я получил возможность читать духовную литературу.
Хотя я и был крещен в Православии, путь к вере начинался все-таки с мировоззрения, близкого к Толстому. У меня было много его книг, в том числе книга «В чем моя вера?», его изложение Евангелия и много других дореволюционных брошюр. Но в отличие от веры Толстого было одно: я поверил, что Христос воскрес. В этом меня убедили и Евангелие, и пасхальный крестный ход. Причащение, иконы я считал скорее суеверием, чем-то ненужным. Вот с этого я начинал.
Постепенно информация о Церкви, о Христе собиралась, но целостной картины не было. Я тогда не был убежден, что Православие – истинная религия. Мне хотелось понять, во что верят христиане других конфессий, которые существовали в то время в Москве.
У старообрядцев мне понравилось пение, иконы. И в то же время поразил какой-то мертвенный холод, сухость и самоуверенность. Хорошо, что они сохранили иконы, обряды и распевы, но живого, радостного духа у них я не нашел.
У баптистов в первый раз мне очень понравилось. Во второй раз – уже не очень. А после третьего раза и идти не захотелось. Просто я понял игру, четкую режиссуру их собраний и отсутствие искренности у руководителей. О баптистах у меня сложилось впечатление, что это «детская религия», только ребенок немножко вырос из коротких штанишек. Посмотрел на адвентистов, но для того, чтобы понять их, мне хватило одного раза. В костеле понравилось, но не более того. Был и в синагоге. Обряды интересные. Но когда я пробовал поговорить с присутствовавшими об их вере, ничего не получилось. Они говорили об обычаях, об обрядах – только не о Боге.
Тепло, сердечность я ощутил только в православном храме.
Выбор был сделан, сознательный и четкий. Я стал больше бывать на православном богослужении, начал разбирать слова. Потом удалось найти серьезно проповедующих священников, которым можно было задавать вопросы. И начался быстрый рост моей веры. Почему? Потому, что я получил возможность говорить. Было два священника, с которыми было интересно разговаривать. С одним из них, тайным священником нашей многострадальной Церкви, протоиереем Николаем Ивановым, Бог меня свел очень близко.
В семнадцать лет я уже был хорошо начитан в атеистической литературе. С большим трудом добывал дореволюционные книжки. Единственным современным изданием церковной литературы тогда был «Журнал Московской Патриархии», который с большим трудом и на короткий срок удавалось выпрашивать. В редакции этого журнала работал протоиерей Николай Иванов. Все его знали как просто Николая Павловича.
В 1956 году была впервые издана в послереволюционные годы Библия. Полная Библия на русском языке – мечта моих юношеских лет. До меня дошли сведения, что на складе редакции «Журнала Московской Патриархии» Библии еще оставались, так как о свободной продаже духовной литературы в шестидесятые годы никто не мог и мечтать.
Как-то летом я решился пойти в это издательство. На лестнице паперти Успенского храма Новодевичьего монастыря, где тогда находилась редакция церковного журнала, мне встретился пожилой мужчина. У него, как у первого встречного, я спросил: «Где тут продают Библии?» Мужчина, представившийся Николаем Павловичем, после краткого разговора, предложил мне зайти к нему на работу через два дня. И вот вскоре желанная Библия – подарок Николая Павловича – была в моих руках. Если бы я не встретил его, то, конечно, не смог бы достать и Библию. Посторонним ее продавать категорически запрещалось, а тем более какому-то мальчишке. Но я обрел не только Библию, но и прекрасного старшего друга на многие годы.
Мои беседы с отцом Николаем были для него опасными, как он говорил – «криминальными», так как я был несовершеннолетним. Беседы о вере с несовершеннолетними были тогда серьезным уголовным преступлением. О том, какая слежка была за верующими, а тем более церковными работниками, можно было бы написать не один роман.
Церковная жизнь в хрущевскую эпоху учила осторожности и конспирации, но была интересной. Иногда собирались у таких, как протоиерей Николай Иванов, для религиозных диспутов и философских бесед. Конечно, окна всегда были завешаны, а на столе были чай с печеньем, чтобы уберечься от непрошеных гостей.
Такие священники обрастали большим количеством духовных чад и друзей. Именно благодаря общению с ними можно было разобраться в тревожащих душу вопросах, научиться понимать Христа и Его Церковь. Такие пастыри становились мерилом веры и порядочности.
Я приходил к своему старшему другу почти всегда с целым листком вопросов, и с его помощью недоумения разрешались, становилось близким и понятным Евангелие.
Многие люди, в особенности интеллигенция, смогли с помощью отца Николая обрести веру, рассеять сомнения и решить трудные духовные вопросы.
Протоиерей Николай Иванов, прошедший сталинские лагеря, был всегда очень осторожным, чтобы никого из своих друзей не поставить под удар партийных мракобесов. Тем не менее его деятельность носила очень широкий характер. Им написано много богословских работ, часть из которых опубликована в церковной прессе, часть разошлась самиздатом. Большую роль в ломке мифологической теории атеистов сыграл полемический труд отца Николая «Жил ли Христос?»
Многие богословские работы, имеющие апологетический и просветительский характер, вполне сохраняют свою актуальность и по сей день. В первую очередь это относится к недавно опубликованной книге «И сказал Бог… Опыт истолкования книги Бытия».
В результате общения с такими людьми Священное Писание стало для меня родной книгой, а Православная Церковь – родной Матерью.
Первый раз в жизни я причастился в 14 лет, только потому, что так мне посоветовал друг. Не могу даже сказать, была ли у меня вера, необходимая для Причащения, потому что я не имел ни о нем, ни об исповеди никакого понятия; не знал ни что это такое, ни зачем это нужно. Но у меня была вера во Христа.
После этого Причастия моя духовная жизнь стала углубляться. Я стал учиться читать по-славянски. Достал Евангелие на церковно-славянском языке. После этого мне стала открываться красота богослужения, его глубина.
У меня никогда не было привычки обдумывать, кем мне быть, а был такой детский, может быть, максимализм: я должен обязательно приносить людям пользу. Я никогда не хотел работать ради куска хлеба. Это была моя исходная позиция.
Хорошо помню, что, когда я еще интересовался атеистическими плакатами и литературой, я уже четко понимал, что все это мне обязательно нужно знать. Зачем? Тогда это еще мне самому не было ясно.
Поначалу я плохо понимал, что происходит в церкви, что там делают священники, каково их положение, но внутренний голос настойчиво говорил мне, что я должен все знать и о них, и о вере, и о богослужении, чтобы стать священником. Конечно, я ни с кем этим не делился и сам не понимал, откуда эта внутренняя убежденность. Я знал только, что мне именно это необходимо.
Во время учебы на историческом факультете МГУ я уже не только ходил в церковь, но и ездил постоянно к митрополиту Ярославскому и Ростовскому Иоанну (Вендланду) и помогал ему во время богослужения в алтаре. Потом принял посвящение во чтеца, а когда женился, посвятили в иподиаконы. Конечно же «компетентные» органы прекрасно знали о том, что я хожу в церковь, знали и о моем иподиаконстве, но меня не трогали. Видимо, думали: перебесится парень, пройдет блажь, диплом получит, работать начнет и все кончится. Тем более что с высшим образованием почти никто в священники не пробивался.
Пробовали затянуть меня в комсомол. Угрожали вплоть до отчисления из университета. Я ответил: «Раз так, я сейчас же иду в ЦК ВЛКСМ и буду на вас жаловаться, что вы меня насильно заставляете вступить в комсомол». Только тогда меня оставили в покое.
После окончания университета и службы в армии я не смог стать священником в Москве – не «пропускали». Помог митрополит Ярославский и Ростовский Иоанн, которого я очень любил и ценил. Это был культурный, эрудированный и очень добрый человек. Я обратился к нему со своим затруднением, и очень быстро, за полтора месяца, решился мой вопрос. Быстрее в то время было невозможно: анкета проходила все инстанции проверок минимум за полтора месяца. Наконец гражданские власти Ярославской области дали разрешение на мое священство. В 1974 году митрополит Иоанн посвятил меня в священный сан. Так я стал священником, а вскоре – и благочинным.
Высшее образование мне очень пригодилось, потому что я работаю с людьми, преподаю.
Позже я получил заочное духовное образование в семинарии и академии.
Меня уговаривали построить жизнь иначе, но колебаний у меня никогда не было: я прослужил в Ярославской епархии 13 лет и уже 21 год – в Клину.
Из книги «На камне или на песке?»
Комментировать