Татьяна Смирнова для «Азбуки веры»
Татьяна Смирнова родилась в 1962 году. В 1985 окончила Московский городской педагогический институт. Работала в Московском городском Дворце пионеров на Воробьёвых горах. Директор Частной православной общеобразовательной школы «Образ» в поселке Малаховка Московской области. В соавторстве с А.Н. Архангельским создатель УМК по литературе 5-7 класс (Издательство «Просвещение»). Замужем, двое детей, две внучки.
‒ Татьяна Юрьевна, у многих гуманитариев путь к Богу начался с русской литературы. У вас тоже?
‒ Чем дольше я преподаю, тем больше убеждаюсь, что добросовестное преподавание русской классической литературы, да и просто чтение и размышление над прочитанным ‒ тоже путь к Богу. Литература действительно стала одной из главных причин моего прихода к Богу, но не главной. Главным фактором, как я потом поняла, была бабушкина молитва. Этот фактор существовал за кадром, я о нем тогда не ведала. У меня была верующая бабушка, она меня крестила во младенчестве, наставляла, а я противилась, она звала в церковь, я не шла, а когда я училась на втором курсе, бабушка за ручку отвела меня на первую в моей жизни Пасху. Но в тот момент я уже сама пришла к мысли, что Бог есть, и на Пасху захотела пойти в храм.
‒ А что этому предшествовало? На школьных уроках литературы об этом вряд ли говорили даже намеками, в институте тоже.
‒ Нет, о вере не говорили, но нас учили думать. В школе литературу преподавала Антонина Васильевна Бутылина, прекрасная учительница, человек высокой культуры. Конечно, она была советский учитель, да и программу не могла игнорировать, а в советское время в школьную программу входили и «Мать» Горького, и «Поднятая целина», но она давала нам высказывать свое мнение, мы в сочинениях писали, что думаем, и это не порицалось. А в восьмом классе я пришла в Московский городской Дворец пионеров в кружок литературного творчества, который вела Зинаида Николаевна Новлянская. В этом кружке я повстречала стольких интересных людей, со многими из них дружу до сих пор. Например, вместе со мной там занимался известный писатель, журналист и телеведущий Александр Архангельский. И в институте мы потом вместе учились, и дружим всю жизнь. Тогда я уже твердо решила, что хочу заниматься филологией.
В институте у нас тоже было немало прекрасных преподавателей, но даже на лекциях и семинарах по старославянскому языку или по древнерусской литературе о вере не говорили. Преподаватели были замечательные. Старославянский преподавала Татьяна Ивановна Кандаурова. Для меня она образец университетского профессора. С огромной косой вокруг головы, статная, на каблучках, она полтора часа читала лекцию, ни разу не присев, а было ей тогда за шестьдесят. Видела всю аудиторию ‒ сто человек, ‒ и, если кто-то отвлекался, называла его по фамилии и говорила: не отвлекайтесь, пожалуйста. Лекции читала по памяти, захватывающе, интересно, а также рассказывала, как на каникулах отдыхала в горах. Не в санатории, а ходила в горы!
Конечно, никакой проповеди не было. Мы разбирали грамматические формы старославянских текстов, но не помню, чтобы особо вникали в смыслы. На занятиях по древнерусской литературе Николай Иванович Прокофьев несколько занятий посвятил «Слову о полку Игореве», подробно нам его объяснял, но тоже не проповедовал. Если проповедь и была, то скрытая. Не знаю, были ли Татьяна Ивановна и Николай Иванович верующими, но даже если были, они не могли тогда открыто говорить об этом студентам. За год или два до моего поступления преподаватели с кафедры советской литературы ушли в монастырь. В конце семидесятых! Был большой скандал, руководству досталось за идеологическую недоработку. Естественно, в то время даже если кто-то из преподавателей верил в Бога, он не рискнул бы говорить на эту тему со студентами.
‒ Но на втором курсе вы всё равно осознали, что Бог есть. Как это произошло?
‒ Думаю, во многом повлияла поездка в стройотряд после первого курса. Это было в 1980 году, тогда старались на время Олимпиады всех студентов и школьников выслать из Москвы, чтобы не общались с иностранцами. Нас отправили в стройотряд между Астраханью и Волгоградом. Вокруг огромные степи, многие из нас впервые уехали так далеко от дома без родителей. Романтика, общение, размышления о смысле жизни… Вернулись мы из стройотряда сдружившимися, повзрослевшими, задумавшимися. И потом вдруг я узнаю, что Саша Архангельский ходит в церковь. Побежала к нашей общей наставнице Зинаиде Николаевне Новлянской… Не побежала в буквальном смысле, а пришла к ней в гости и в какой-то момент сказала: «Знаете, Архангельский, наверное, с ума сошел. В церковь ходит».
Зинаида Николаевна человек мудрый, поэтому она не стала со мной спорить, а ненавязчиво перевела разговор на другую тему. Уже через месяц я пришла к ней за Евангелием. Что произошло за этот месяц? Со мной никто не беседовал, меня никто не наставлял, шла какая-то работа души и мысли, и в какой-то момент я поняла: а ведь Бог есть! Кажется, Зинаида Николаевна сама мне предложила: «Я слышала, что ты стала интересоваться религией. Хочешь прочитать Евангелие?» Я взяла у нее и прочитала. Так я узнала, что Зинаида Николаевна верующая.
А на Пасху бабушка повела меня в храм, там я, к своему удивлению, встретила одноклассника, но мы сделали вид, что друг друга не знаем, а вскоре старшие наставники посоветовали в храм рядом с домом не ходить, потому что за это можно вылететь из института. Ближайший к институту был тогда храм святителя Николая в Хамовниках, но там всегда стояли пикеты. Одного студента заметили там за причастием, тут же провели комсомольское собрание, на котором его распекали. Было видно, что самим преподавателям неловко этим заниматься, но их заставили.
У меня тоже была история, когда я папу хоронила. Отпевали его заочно, а перед похоронами я впервые в жизни читала над гробом Псалтырь, и на меня его коллеги донесли в институт. Как они могли? Дитя, двадцать лет, убита смертью отца ‒ он попал под поезд. Если бы не вера, мне кажется, я бы тогда с ума сошла. А они донесли. Но меня ребята заранее научили… Кажется, как раз Саша Архангельский предупредил, что могут донести, и посоветовал в этом случае ссылаться на родственников. И на одной из перемен ко мне подошла секретарь парторганизации института, вежливо сказала, что ей нужно со мной поговорить, предложила выйти на улицу, и, когда мы вышли, спросила: «У вас папа умер?» Я ответила: «Да». «Примите мои соболезнования. А мне сказали, что папу отпевали и вы молились?» ‒ «Да». ‒ «Это родственники настояли?» ‒ «Да». То есть она сама подсказала ответ. Люди были везде. Не знаю, жива ли эта женщина, не называю ее имя, потому что боюсь ошибиться, но она тогда сама подала мне спасательный круг. Мне ничего не было, больше к этой истории не возвращались.
Вскоре я сама заболела, перенесла тяжелейшую операцию и чуть не умерла. Врачи говорили маме: надежды мало, молитесь. Неверующие врачи так ей говорили. И потом врач сказал уже мне: «Тебя кто-то отмолил, потому что не должна ты была выжить после такой тяжелой операции». Но выжила. И всё это время молилась. Своими словами ‒ из молитв я знала только «Отче наш».
Ходила я, как мне и посоветовали, в дальний храм ‒ сначала ездила в село Никольское, а потом в Верхнее Мячково, где служил ныне покойный отец Александр Шередекин. Он пятнадцать лет наставлял меня в вере. Замечательный был человек, пастырь и проповедник.
‒ В то время не так просто было найти духовника. Во многих храмах даже не было индивидуальной исповеди, а была только общая.
‒ Да, и в храме, где служил отец Александр, был другой батюшка, который проводил только общую исповедь. Я один раз попала на такую его исповедь. Прочитал молитвы, все говорили «грешен» или «грешна», потом накрыл всех епитрахилью, вот и вся исповедь. Не понравилось мне это. А у отца Александра исповедовались индивидуально.
Попала я к нему промыслительно. Подруга собралась крестить дочку, попросила меня быть крестной. Стала я спрашивать у знакомых бабушек, где можно покрестить ребенка, они мне посоветовали ехать в Никольское к отцу Евгению, сказали: «Он покрестит, только передай привет от тети Маши, а если его не застанешь, там молодой есть, отец Александр, он тоже хороший, тоже покрестит». Мы попали к «тоже хорошему» отцу Александру, покрестили девочку, а дальше так сложилось, что я год прожила в селе Кучино, и Никольское было по пути в Москву. Я тогда еще воскресные службы не посещала, чтобы маму не волновать. Она первое время этому препятствовала, так как боялась, что меня выгонят из института, и я заходила в храм тайком, по будням. Выезжала в институт пораньше, выходила в Никольском, шла в храм. Сначала вообще ничего не понимала. Когда отец Александр на исповеди посоветовал мне читать Иисусову молитву, я спросила: «А где ее взять?» ‒ «Ну, говори: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную”». ‒ «Ой, ‒ отвечаю, ‒ надо записать!»
Вот такой у меня был уровень. Книг же не было, в церковных лавках ничего не продавали. Было у меня бабушкино Евангелие на церковнославянском (кстати, бабушка в детстве научила меня читать по-церковнославянски, мне очень буковки старинные нравились), Евангелие на русском, которое дала мне Зинаида Николаевна, и старый разодранный молитвослов, в котором сохранились страницы, начиная с вечернего правила. И «Отче наш» я знала. Потом друзья ехали в электричке, подсел человек, предложил встретиться в Москве и купить у него Библию, мы денег собрали, купили ‒ большая, старинная, вот мы ее читали.
А отец Александр дал мне репринтное издание «Размышлений о Божественной литургии» Гоголя. До сих пор очень люблю эту книгу. Всё изложено по порядку, доходчиво, чудным гоголевским языком. Мне кажется, для человека, который только приходит в Церковь, это замечательная первая ступенечка. А уж тогда… Не было же ни «Закона Божия», ни книг по литургике. Только прочитав «Размышления о Божественной литургии», я стала понимать, что происходит на службе. А служил отец Александр удивительно, вдохновенно. Чувствовалось, что он проживает всю литургию. У него был очень красивый тембр.
Вскоре его перевели в Верхнее Мячково, а я как раз вернулась в Малаховку, и это от нас еще ближе, чем Никольское. Километров пятнадцать. В хорошую погоду я ездила туда на велосипеде. Друзей к нему приводила: сначала в Никольское, потом в Верхнее Мячково. Многих моих друзей и знакомых отец Александр крестил.
Перед экзаменом по научному атеизму ‒ во всех институтах был такой предмет ‒ я прихожу к отцу Александру: «Батюшка, у нас экзамен по атеизму. Что делать?» Он спрашивает: «А что ты думаешь?» ‒ «Наверное, надо два получить. Я буду ей говорить…» ‒ «Иди и ничего не говори от себя, а цитируй: Маркс сказал, Энгельс сказал, там написано… Не выражай своего мнения и получи, пожалуйста, четыре».
У меня во время поисков был интерес к буддизму, Рериху и разной эзотерике. К счастью, длилось это совсем недолго, но на экзамене я вытащила билет, где один из вопросов был по буддизму, и обрадовалась: вроде что-то знаю. А под партой лежал атеистический словарь, я нашла там статью про буддизм, выписала пятнадцать имен Будды. Выхожу отвечать, зачитываю, остальное сама соображаю, от себя ничего не говорю, а только цитирую, она меня слушает, потом говорит: «Вы слишком хорошо знаете этот вопрос». ‒ «Да, любопытно было». ‒ «Знания у вас есть, но я не вижу личного отношения. Четыре».
Вообще эта преподавательница нередко выдавала на лекциях такие перлы, что я до сих пор некоторые ее высказывания цитирую. Например: «Никогда не спорьте с ними (значит, с верующими), они вас всё равно переспорят. У них аргументация сильней». Или: «Если вы повезете детей на экскурсию, например, в Загорск, ни в коем случае не заходите внутрь храма. Детям может очень понравиться».
‒ А поработать в советской школе вы успели?
‒ На практике в своей школе, в Малаховке, полгода заменяла преподавателя. А с третьего курса я работала в Московском Дворце пионеров, в кружке литературного творчества, где сама занималась в школьные годы. На втором курсе там начал преподавать Саша Архангельский, я понимала, что как филолог, он мощнее меня, но мне тоже захотелось попробовать. Зинаида Николаевна Новлянская к тому времени там уже не работала, но я, конечно, пошла за советом к ней, очень волновалась, а она сказала: «Да, давай». И с третьего курса стали мы с Сашей на пару преподавать. Интересно было, много талантливых детей приходило, некоторые сейчас уже сами известные филологи, писатели, педагоги, но иногда чувствовала себя неловко. Например, приходит сестра ученицы, которая пишет стихи, а сестра старше меня. Или родители приходили посоветоваться о воспитании детей, а мне девятнадцать лет, что я тогда понимала в воспитании?
Преподавала, вышла замуж, уходила в декрет, потом опять работала, а когда второго ребенка родила, решила, что надо работать ближе к дому и вообще обживать территорию, на которой родилась, что-то тут делать, менять. Стали грезить о частном образовании, о собственной школе.
‒ И решили создать православную школу?
‒ Сначала она не была православной. Я просто думала про альтернативное образование и даже не знала, что школа может быть православной. Тогда только начали открываться негосударственные школы, и все еще искали формы. Я не отбирала детей из воцерковленных семей, так как считала, что учить нужно всех. Но примерно через год я поняла, что многие нравственные нормы невозможно объяснить вне христианства, а я не хочу жить вне этих норм в своем коллективе. Во взрослом коллективе, с коллегами. Когда мне одна талантливая учительница начальных классов сказала: «А какие могут быть правила? У Пушкина было столько любовниц, ему можно, потому что он гений, а мне нельзя? Мне тоже можно»… Сейчас я, может, и смогу ответить на этот вопрос иначе, но это будет казуистика. Зачем, когда есть Ветхий Завет, Новый Завет ‒ заветы Бога.
Также я поняла, что нужно что-то, объединяющее коллектив, и лучше всего может объединить общая молитва. Это то, что в психологии называется опытом коллективного переживания, только это важнее и выше, потому что переживание вы делите с Богом.
Твердо решила, что надо что-то изменить, а как, не знала. Поехала в Москву к отцу Валентину Асмусу, потому что слышала о нём и друзья к нему ходили. Его в храме не застала, а застала отца Владимира Воробьева ‒ о нем я тогда даже не слышала, поэтому, когда он сам меня подозвал, я не понимала, с каким духовным гигантом встретилась. Он меня отвел в дом причта, и я ему рассказала, что в своей школе столкнулась со случаем блуда и не знаю, как быть. «Ну, выгнать надо, ‒ твердо сказал он. ‒ Тут никаких компромиссов быть не может, иначе разведешь у себя… Школа у тебя православная?» В общем, ушла я от отца Владимира с той мыслью, его мыслью, что зачем нужна школа, если она не православная. Это было в 1993 году, а Традиционная гимназия, теперь Петровская школа, официально открылась в 1998 году. Тогда они занимались в приходских домиках, а мы начали делать из просто частной школы православную.
Объявила коллегам, что я человек православный и собираюсь проводить свою линию, в школу будут приходить священники, для желающих будет молитва. Старалась вводить изменения мягко, но, поскольку опыта не было, делала ошибки. Например, мы, учителя и ученики, молились в учительской: читали короткое молитвенное правило и молитву Оптинских старцев. Одна девочка приходила на молитву Оптинских старцев и уходила. Я ее спросила: «Почему ты не приходишь на все молитвы?» ‒ «Мне эта молитва очень нравится, а остальные непонятны». ‒ «Тогда лучше вообще не ходи». И она перестала ходить, а потом ушла из нашей школы. Много лет переживала, что своей опрометчивой глупой фразой буквально отшвырнула человека от храма. Какое я имела право так говорить? А лет через двадцать эта девочка пришла ко мне уже воцерковлённой мамой. Я сказала ей, что все эти годы переживала, а она ответила: «Татьяна Юрьевна, я прошла непростой путь к Богу, но помню все молитвы, всё унесла с собой, и в нужный момент это ко мне вернулось». Сейчас она работает в нашей школе, очень добросовестный педагог.
‒ Духовник у школы не сразу появился?
‒ Первые пять лет я не называла нашу школу православной. Священники приезжали всегда, я с ними советовалась, Закон Божий ввели в программу через год, но в официальном названии школы слова «православная» не было. Закон Божий у нас преподавал отец Владимир Бушуев, мощный, очень умный и талантливый священник. К сожалению, в прошлом году он умер от ковида. Мы с ним по многим вопросам советовались, но вначале не было требования официально назначать духовника, а потом отец Владимир перешёл служить в Москву. И долгие годы в школе не было храма, мы на двунадесятые праздники ездили на литургию в разные приходы. В Домодедово, потому что у нас учились дети священника, который там служил, в Жилино. На школьном автобусе ездили туда с детьми. Покойный отец Владимир Ганин фактически стал духовником, потому что у него все исповедовались, и, когда надо было уже официально назначить духовника, я просила благочинного, чтобы он назначил отца Владимира, но благочинный сказал, что отец Владимир немолод и очень загружен, поэтому надо его пощадить. Не назначили. Назначили другого священника, потом назначали новых, но всё это было формально. Просто положено православной школе иметь духовника, и кого-то выбирали. Всё это очень хорошие священники, но ни у кого из них не было ни сил, ни времени, чтобы заниматься школой. Духовник, у которого окормление нашей школы главное служение, появился только два года назад ‒ новый благочинный, отец Вячеслав Новак, нас познакомил и ходатайствовал у митрополита о назначении. Это отец Игорь Крикота. Домовый храм преподобного Сергия Радонежского есть в школе уже одиннадцать лет, теперь он имеет статус приходского. Отец Игорь настоятель этого храма и духовник школы. Преподаёт основы православной веры.
‒ В одни православные школы принимают только детей из воцерковленных семей, в некоторых даже требуется рекомендация духовника, в другие берут и из нецерковных, если родители настроены к Церкви доброжелательно и не возражают, чтобы их детей приобщали к церковной жизни. У вас какой подход?
‒ Не строгий. Я только спрашиваю: вы доброжелательны к вере, признаете Христа, Евангелие, дети крещены, и вы будете поддерживать наше воспитание? Конечно, бывает, что родители на все мои вопросы отвечают «да», а потом становится видно, что мы в одну сторону, а семья в другую, и тогда расстаемся, потому что очень плохо для ребенка расти в двойных стандартах. Но немало случаев, когда через детей, через школу воцерковлялись родители. А бывает, что очень воцерковлённые родители становятся инициаторами осуждения школы и учителей ‒ с этой целью создают группы и чаты. Поэтому критерий «воцерковлённая или невоцерковлённая семья» не всегда работает.
Рекомендаций от духовников я не требую, и иногда выясняется, что ученик не умеет креститься, хотя родители говорили мне, что он ходит в храм. Конечно, есть ряд вопросов, по ответам на которые духовник и я уже на собеседовании можем догадаться о церковности или нецерковности семьи, но мы не придираемся, а смотрим, что дальше будет.
Недавно был случай. Привели мальчика, уже подростка, родители честно сказали, что они нецерковные, но хотят перевести сына к нам, потому что в старой школе ему некомфортно. Перешёл он к нам из хорошей гимназии, и я подумала, что, может, у него плохой характер. А мальчик оказался очаровательный, открытый, как дитя, но наивный. Думаю, некомфортно ему было в той гимназии, потому что одноклассники над ним всё время подтрунивали. И когда он вошёл в храм, было понятно, что в храме он впервые в жизни. Не знал, что такое иконостас, иконы видел, но не понимал, что значат эти «картины». Но сколько же интереса он проявил, как живо на всё откликнулся! Перед первой исповедью я батюшку предупредила, что мальчик ничего не знает, батюшка его исповедовал, причастил, я поздравила его с первым причастием. Как же ему всё понравилось! И из школы он не вылезает, и на службу с радостью идет, и на основах православия первый руку тянет. Как можно было не взять такого мальчика?
‒ А учителей берете только воцерковлённых?
‒ Мы тоже прошли разные этапы и тоже делали ошибки. Например, брала верующих, но не очень хороших профессионалов. Это было хуже. Конечно, если учитель хочет работать в нашей школе, он должен как минимум интересоваться христианством и разделять наши ценности. Иначе обязательно где-нибудь вылезет что-нибудь антихристианское. Но многие учителя, причем пожилые, советские, никогда не бывавшие в храме, приходили к нам и начинали причащаться. Сейчас они уже все на пенсии, некоторых уже нет. Не раз эти учителя мне звонили и говорили, как счастливы, что последние годы они поработали в православной школе.
‒ В старших классах у многих начинается охлаждение к Церкви. Как вы в школе на это реагируете?
‒ Я считаю, что всем родителям и учителям стоит прочитать книгу протоиерея Василия Зеньковского «Психология детства», а уж православным родителям и преподавателям православных школ настоятельно рекомендую. Отец Василий четко всё сказал о периодизации. Школьные годы ‒ это период неверия. В семь лет человек из абсолютно верующего становится постепенно сомневающимся и прохладным к вере. До семи лет ребенок без сомнения верит в то, что ему дали мама и папа: кто-то во Христа, кто-то в Будду, кто-то в волшебников. Понятно, что это совсем разные веры, но речь не об этом, а о том, что до семи лет ребенок просто принимает на веру то, чему его учат дома. А в школе он становится социальным существом, оглядывается на сверстников, но сначала еще живет по правилам, потому что ему нужны правила, а потом начинает во всем сомневаться. Школьные годы ‒ от семи до семнадцати лет ‒ это возраст потери абсолютной детской веры, время протестов и сомнения. Надо понимать, что это особенность возраста, и соответственно с детьми работать. Понимать, сострадать, бороться за них ‒ и не отчаиваться. Иоанн Кронштадтский писал: «Дай Бог пережить страшное время юности».
Иногда нужно даже дать паузу. У меня бывает такое ‒ только со старшеклассниками, ‒ когда я спрашиваю ученика, почему он не был на литургии, а он отвечает, что его мучают вопросы, сомнения. Иногда сама отвечаю ему на вопросы, чаще советую подойти к батюшке ‒ с батюшками нашими обычно у детей хороший контакт. Бывает, что потом он какое-то время не ходит на службу, и я понимаю, что это правильно, это честно. Многие после небольшой паузы сами возвращаются, и хорошо, что они сделали это вовремя. Гораздо хуже, когда ребенок привык делать красивое лицо при плохой игре, учится лицемерить. В школе весь православный, а что на самом деле у него в голове и в душе происходит, непонятно, потому что он закрыт. Главное для него, чтобы маме нравилось, учителя хвалили, пятерки ставили, а потом выходит в большой мир, и начинается…
Дети разные и пути у них разные. У кого-то период сомнений длится недолго и обходится без сильных потрясений, а кто-то, увы, пройдет путем блудного сына, но важно, чтобы он знал, куда вернуться в годину горькую. На мой взгляд, страшнее всего, когда ребенок теплохладный. Такие дети глубоко не задумываются, а плывут по течению.
‒ Кто-то из ваших бывших учеников работает в школе «Образ»?
‒ Многие работают. А некоторые наши выпускники стали диаконами и священниками. Их пока немного, но есть и иеродиакон, и диакон, а недавно одного бывшего нашего ученика рукоположили в священники. Есть среди наших выпускников и иконописцы, и регенты, и лидеры молодежных движений, и директор воскресной школы. Есть просто многодетные родители, для которых главное ‒ воспитание своих детей. Но поскольку они сами ходят в церковь, то и детей стараются воспитывать в вере. И кто может, приводит детей к нам в школу.
‒ А ваши дети учились в вашей школе?
‒ Извините, но я про своих детей не хочу рассказывать. Знаете, почему? Я очень долго имела детей заложниками своей идеи. Теперь всех педагогов предупреждаю: очень тяжело быть педагогом и требовать от детей соответствия своим идеям. У них есть право на свой путь, свои терзания, свои сомнения.
У меня прекрасные дети, реализовавшиеся, известные в своих областях. Дочь моя известный логопед-дефектолог, создатель собственной методики «запуска речи у неговорящих детей», сооснователь сети центров «Территория речи». Сын ‒ дизайнер и музыкант, лидер группы «Краснознаменная дивизия имени моей бабушки».
Я очень люблю свою семью, своих близких, но пусть их религиозный путь будет их личной жизнью. Думаю, они не хотели бы, чтобы я это с кем-то обсуждала. Они верующие, но как всё это у них происходит, пусть будет их историей. У них можно брать интервью ‒ они сами личности.
А вот о муже своем, Алексее Юрьевиче Смирнове, наоборот, не могу не сказать, потому что школу мы создавали вместе. Он возродил старинный промысел плетения из лозы и преподает это детям и взрослым. У него великолепная программа. Также он отвечает за хозяйственную часть, а вообще умеет всё, и мы благодаря его таланту сэкономили миллионы: он сам придумывает дизайн и технические решения витрин, шкафов, стен, декораций. Плюс он играет на гитаре, сочиняет песни, поет, снимает фильмы. Мы всегда вместе. Без него это была бы совсем другая школа. Такого замечательно синтеза труда, художественных ремёсел и науки точно не получилось бы.
А про детей еще хочу уточнить, что мы не можем в школе выстроить идеальную систему. В СССР было так: все в октябрята, все в пионеры, все в комсомол. А теперь давайте все в храм? Нет, это всегда личная история свободного человека. И православная школа не гарант. Она может дать хороший теплый дом, счастливое детство и хорошее образование. У моих детей было счастливое детство и отличное образование. Они довольны тем образованием, которое получили в рамках средней школы.
‒ Я как раз хотел спросить об уровне образования, потому что часто православные школы критикуют именно за то, что он недостаточно высок. Такие критические отзывы не раз слышал и от выпускников разных православных школ, и от родителей, чьи дети какое-то время там учились. Вы считаете, что в «Образе» дают хорошее образование?
‒ Я не могу сама себя хвалить. Надо спросить других людей. Но за много лет работы кадровые проблемы мы решили: кого-то нашли, кого-то воспитали. Сейчас я не вижу кадровых проблем. Преподавательский состав сильный. Конечно, кто-то стареет и уходит на пенсию. Бывают провалы, бывают проблемы, но думаю, что они бывают в любой школе, даже в самой лучшей.
Что касается уровня, то надо понимать, в чем задача школьного образования. Я сама это поняла не сразу. В школе должен быть высокий уровень образования, но образование ‒ это не просто набор знаний. Человек должен научиться мыслить, задавать вопросы, решать проблемные истории, в нужной ситуации быть лидером, уметь работать в команде. Всё это мы воспитываем на десятку. Я мало могу назвать школ, где это делают, как у нас. Эти качества воспитываются не только на уроках, но и благодаря различным школьным мероприятиям: театральным постановкам, квест-играм, вовлечению детей в благотворительность. Недавно провели большое мероприятие для инвалидов: показали им наш спектакль, провели игры, утроили совместные народные танцы под гармонь. Для наших учеников это тоже важно. Такая деятельность формирует личность.
Ведем системно и коррекционную работу. Недавно приходил ко мне бывший ученик. Умен, рассудителен, поступил в вуз, успешно учится, на хорошем счету у педагогов. Я слушала его и чуть не плакала, потому что вспоминала, как пришел он к нам в школу с огромной педагогической запущенностью: знаний нет, учебные навыки на нуле, с детьми общаться не умеет. Мы объединились с семьёй, наши педагоги и дефектологи выправили ребенка, и теперь он в институте отвечает за научную работу.
Что касается знаний, то я считаю, что учителя у нас хорошие, предметы свои знают, но главное ‒ мы мотивируем детей получать знания, учим ко всему подходить творчески и готовим их ко взрослой жизни.
Беседовал Леонид Виноградов
Комментировать