Об особенностях православного семейного образования и воспитания в своем интервью рассказывает Ирина Шамолина – советник председателя Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства под руководством протоиерея Димитрия Смирнова; член совета директоров международной конференции по домашнему образованию.
Ирина Шамолина также мама четверых детей, руководитель Академической программы поддержки семейного образования «Классические беседы».
– Ирина, насколько для Вас решение о многодетности было естественным, как Вы к этому пришли?
– Для меня желание быть многодетной естественным образом формировалось по мере воцерковления. Мы с мужем двенадцать лет назад начали ходить в храм, воцерковились благодаря проповедям отца Димитрия, пришли к нему и сказали, что нам очень нравится то, что он говорит, и спросили, что нам надо делать, чтобы жить так, как он говорит в своих проповедях.
И конечно, когда мы приходили в церковь, для меня многодетность была чем-то очень необычным. Помню, что только после школы впервые встретила семью, в которой было трое детей, и для меня это был шок: как, всем положено иметь одного или двух детей, – я просто никогда не встречала семей, в которых больше, и как-то никогда над этим не задумывалась.
Ребёнок воспринимает естественно то, что он видит – и думает, что это вот и есть жизнь, вот такая она должна быть. Поэтому встреча с семьёй, где есть трое детей, мне очень запомнилась. И тогда я начала размышлять: а как люди решаются иметь троих детей, как это происходит? Но для меня это оставалось чем-то далеким.
Когда родился первый ребёнок, думалось: вот, один, может быть, потом будет два… А по мере того, как мы воцерковлялись, мне, конечно, стало более понятно, что такое многодетность, и мы начали общаться с людьми воцерковленными, знакомиться с многодетными семьями, с их жизнью, видеть, что это за люди.
Мой интерес к семейному образованию очень сильно с этим связан. Потому что есть такой феномен в международной статистике, что в семьях, занимающихся образованием дома, в среднем три с половиной ребёнка, то есть три-четыре ребёнка – это средний уровень.
И вот сейчас среди знакомых многодетных очень много семей, перешедших на семейное образование. Хотя кажется, что это очень сложно, на самом деле, когда семья выбирает такой образовательный маршрут, то в семье становится очень много любви и энергии, которая именно идёт на созидание, на взаимообмен любви с детьми, которым ничего не мешает. И многодетность становится более естественной. Семейное образование и многодетность на самом деле получаются очень связаны.
– Как лично для Вас связаны эти явления – многодетность, то, что Вы своих детей учите дома, и то, что Вы – православная христианка?
– Все это очень сильно связано и в моей жизни, и в жизни других многодетных семей. Международная статистика показывает (местная статистика ещё недостаточна, чтобы на нее опираться), что в мире из семей, выбирающих семейное образование, 70% –христианские. И взаимосвязь здесь, на самом деле, прямая, потому что для христианской семьи самым важным в отношении детей является воспитание собственно христианина.
То есть для нас самые важные вопросы – это не то, какие будет знать ребёнок теоремы или доказательства, знает ли он все даты по истории или какие-то он не знает; а то, какой это человек. Вопрос стоит иначе: делали ли мы попытки привести этого ребёнка к Богу, когда он жил в нашей семье; передали ли ему наши ценности; научили ли его тому, что такое православие? Его встреча с Богом – произошла или она не произошла?
И вот это для христианской семьи понятно и приоритетно перед всеми знаниями.
Согласитесь, у светского образования цель совсем другая, это успешность – вот мы сейчас научим ребёнка чему-нибудь, и он сделает карьеру, заработает очень много денег… Но у христиан другая точка зрения на этот вопрос. И поэтому семейное образование облегчает задачу воспитания христианина.
Когда ребёнок находится в школе, то родитель очень мало с ним контактирует. Он приходит, условно говоря, после школы в пять вечера, а ещё идёт на кружки, в музыкальные школы, в итоге на такое общение родителей с ребенком остаётся пара часов вечером – и это ещё та пара часов, за которые нужно решить очень много вопросов, в том числе, а что там с уроками.
Получается некое функциональное общение. И очень затруднительно, на самом деле, целенаправленно заниматься воспитанием, передачей каких-то христианских качеств, когда у ребенка, во-первых, просто нет времени, а во-вторых, на него огромное влияние оказывают люди, которых мы не знаем: одноклассники, детский коллектив, взрослые в школе и так далее.
То есть мы ни в коем случае не хотим себя противопоставлять школе. Просто вот этот путь семейного образования облегчает для нас воспитательные задачи, облегчает задачу передачи наших ценностей.
– А если ребёнок один, то, казалось бы, у родителей масса времени как раз для того, чтобы с ним заниматься и передавать ему тот самый христианский опыт, какое-то христианское отношение к жизни?
– Нет, даже если ребёнок один, и он находится в школе, потом на дополнительных занятиях, времени для общения также мало. Остаётся два часа, из которых полтора проходит выяснение того, подготовлено домашнее задание или не подготовлено.
То есть на самом деле все родители, у которых дети в школе, также занимаются семейным образованием. Сейчас закончился учебный год, мне не надо больше делать уроки! – родители радуются, потому что реально они занимаются семейным образованием, то есть вполне можно выкроить на это по два часа в день. А на другое времени не остается, даже с одним ребёнком.
– То есть образование в семье – это еще и решение вопроса, сколько времени родители смогут уделить детям в общении?
– Раньше говорили: посмотри на родителей своего избранника или избранницы, и ты узнаешь, какая это будет жена или муж – такова народная мудрость. Но давайте подумаем: в ХХI веке насколько это актуально, если ребёнок формируется и возрастает не в семье, а в детском коллективе?
То есть нам нужно тогда как-то это переформулировать: познакомься с его классом или познакомься с его компанией друзей, и ты узнаешь, кто будет твой будущий муж или жена, какими он или она будут… Потому что влияние родителей на детей очень-очень сильно сократилось. Это и есть причина подростковых кризисов.
Что происходит с подростками? Они начинают воевать со своими родителями, они против. А почему они против? Им что, родители враги? Нет, не враги. А кто тогда родители, почему появляется такая агрессивная реакция? Наверное, она наступает как ответ, когда родители пытаются что-то требовать, на что-то указывать, чего-то хотеть от ребенка, подростка.
Вот тогда он начинает очень агрессивно сопротивляться. Почему? Он больше не приемлет их авторитет, потому что они для него чужие люди.
Мы общаемся с другими семьями, выбравшими такую форму образования, которые забрали детей на семейное обучение в подростковом возрасте, и многим подросткам очень трудно. Они хотят обратно в школу.
Основная причина, на самом деле, не в том, что они хотят общаться с друзьями. Они говорят родителям: мне очень тяжело с вами находиться столько времени, я не могу к вам привыкнуть. Забирают ребёнка в двенадцать лет – а он привык жить как бы другой жизнью, и тут родители забирают его, хотят с ним общаться, а он говорит: я просто не могу вас выносить целый день, вы чужие. Потому что произошло разобщение.
Получается, родители физически находились с детьми очень мало времени, и получается, что как семья они не вполне состоялась.
И для выбирающих форму семейного обучения это момент очень чувствительный – люди ощущают, что в семейной такой жизни что-то начинает мешать, что-то в неё вторгается. Что-то, подо что они должны подстраивать свою семейную жизнь. А ведь, как любит повторять отец Димитрий, человек был сотворён как семья, и потому счастлив может быть только в семье.
Нам очень хочется научить своих детей жить в семье. Даже в школе говорят: вот, у нас распадается 80% первых браков – какая огромная цифра, особенно в первые пять лет – огромное число браков, это больше чем половина. Почему? Человек не умеет жить в семье. Когда он этому мог научиться? Он ведь раньше жил не в семье, он жил в коллективе.
И мы ребёнка в жизнь выпускаем не подготовленным – не знающим, как в семье жить, как терпеть людей круглосуточно. Он к этому не совершенно приспособлен, поэтому и распадаются браки. Говорят, давайте введем в школе предмет «семьеведение», то есть мы будем детей из семьи забирать и рассказывать в школе, как учить строить семью. Понятно, что семейное образование – это выбор не большинства семей, но когда мы говорим о причинах выбора этой формы, нужно обозначать и такие моменты, поскольку они очень острые.
– Вы упомянули тот факт, что ребёнок, отходив в школу несколько лет, не может заново привыкнуть к своим родителям.
И, видимо, это одна из ситуаций, когда семейное образование может оказаться неэффективным, или, по крайней мере, нужно очень долго на него перестраиваться. А есть ещё какие-то ситуации, когда Вы, скажем, не рекомендовали бы семье экспериментировать в семейном образовании?
– Совсем не обязательно оно окажется неэффективным, это вопрос того, насколько родитель готов вкладываться, чтобы завоевать обратно дружбу, доверие этого ребёнка.
Невозможно, чтобы человек кого-то полюбил насильно.
Если он тебя не любит, то ты не можешь заставить его себя полюбить. Но вот постараться найти подход к его душе, чтобы восстановить какую-то связь – хотя бы дружескую – это мы можем.
Мы знаем эту проблему, она общецерковная – что у нас подростки перестают ходить в храм. Их очень мало, это видно невооружённым глазом. Детишки толпятся на причастие, а юношей и девушек от 14 лет – единицы. А куда они пропадают? Раз они пропадают, значит, что-то не так. Что происходит с нашими семьями, что не так в воспитании, что они не могут воспринять нашу любовь к Церкви, наше христианство?
Многие потом возвращаются, уже «собрав грабли по дороге» в двадцать с чем-то лет. Конечно, то, что они ходили в храм, когда были маленькие, всплывает в памяти. Они знают, куда им вернуться, но это ужасная трагедия, что мы теряем детей, что они выпадают из церковной жизни – и возвращаются обратно не все.
– Существуют две точки зрения на христианское воспитание детей. Первая – что детей надо закрыть дома и максимально ограничить от телевидения, гаджетов до тех пор, пока в них не сложится христианский стержень, а потом они будут готовы выйти в мир.
И вторая – что нужно самим жить по-христиански, не лукавя, чтобы дети видели подлинные отношения в семье, а дальше предоставить детей Богу.
Отсюда вопрос: верно ли, что семейное образование – это первый вариант, когда мы детей больше держим дома, воспитываем сами в надежде на то, что дети со временем станут христианами, и тогда смогут сами управляться с искушениями, которые мир им готовит?
– Я бы сказала, что семейное образование подразумевает управляемый контакт ребенка с внешним миром. То есть вот то взаимодействие с внешним миром, которое ребёнок имеет в школе – специфическое, потому что ребёнок живёт в детском коллективе, которого, как отец Димитрий говорит, в естественных условиях не существует.
То есть это искусственное образование, поскольку человек рождается и живет в разновозрастной среде. Вот это нормально, это и есть естественное строение социума – когда человек постоянно пребывает среди людей разного возраста, разного социального положения, разных профессий.
А вот такая унификация, то есть тридцать детей одинакового возраста и, получается, одинакового социального статуса – это просто искусственно созданное образование. И ребёнок огражден от внешнего мира, он внутри школы находится. А ребёнок, который живет в семье, на семейном обучении – он вместе со своей семьёй взаимодействует с внешним миром.
Вот Вы говорили, что ребенок будет смотреть на пример родителей, на христианские отношения и делать так же. Собственный пример – великая сила, но как ребёнок будет его наблюдать, если он не видит родителей? Когда и где он его впитает, непонятно. Он видит обычно совсем другое – нехристианское поведение со стороны одноклассников и со стороны педагогов.
Мы говорим, что у нас в обществе 4% воцерковленных людей. Это значит, в школе 95% детей и взрослых, с которыми имеет дело ребёнок, это не церковные люди, которые ведут себя так, как считают нужным – они не ориентированы на христианство. Конечно, это могут быть прекрасные люди, но это статистический вывод.
А когда ребёнок находится в семье, то он живёт жизнью семьи в социуме. То есть мы делаем контакт ребенка с социумом управляемым нами, мы детей вовлекаем в наше взаимодействие с другими людьми, с социальными институтами. Мы же не оставляем и не запираем детей дома: я пойду в МФЦ, а ты сиди, тебе этого видеть нельзя.
Это, на самом деле, просто нереально, когда много детей, и ты идешь туда, куда необходимо, вместе со своими детьми. И они видят твой христианский пример взаимодействия.
Ты пришел на почту – сейчас это такое учреждение, где можно в полной мере ощутить, что такое стрессовая ситуация в общественном пространстве, и ребёнок смотрит, как ты ведешь себя в этой очереди, где люди раздражены, где эта бедная замученная тётушка тоже на всех начинает покрикивать. Вот где дети учатся христианству.
Жизнь семьи непрерывна, семья живет, дети что-то дома ломают, что-то происходит – приходит какой-то ремонтник к вам домой, другие люди… И ребёнок видит, что у них свои взгляды, видит, как вы с ними взаимодействуете – с любовью относитесь к этим людям или нет, доброжелательно или высокомерно.
Вот где дети видят пример христианства. И внешний мир – это так же, как пользование интернетом. Мы детей не бросаем в открытое море: пойди и сам разберись. Да, мы учим их, как этим пользоваться так, чтобы не навредить себе. И достаточно долго ведем их как бы за руку, показывая: сюда ходи, сюда не ходи, очень аккуратно мы их учим, как информацию отбирать – постепенно выводим в это огромное информационное поле, где без ориентиров просто можно погибнуть. И с социальной жизнью точно так же. Мы просто ведем детей, обучаем их.
– Очень часто, когда идет речь о семейном образовании, высказывается сомнение в том, что дети будут социализироваться. То есть это и есть ответ?
– Думаю, да. Понимаю, так считают люди, которые близко не знакомы с семейным образованием, которые не знают ни одну семью, которая это практикует.
Но если вы придете в эти семьи, просто познакомитесь, то вы увидите, насколько дети, находящиеся на семейном обучении, чувствуют себя комфортнее среди взрослых, в незнакомой обстановке.
Они раскованны, могут подойти и что-то спросить, они более привычны к социальным взаимодействиям, чем дети, которые изолированы в школе и имеют опыт только очень специфической узкой социализации именно в школьном коллективе.
– Есть ещё много разных мнений, и одно из них заключается в том, что родители не могут быть специалистами во всех науках.
Папа может быть математиком, мама может хорошо знать язык, но для того, чтобы преподавать биологию, например, или физику, нужно очень хорошо ее знать, причём не на уровне школьной программы, а даже глубже, чтобы объяснить ребенку.
Вот здесь что Вы обычно отвечаете и как Вы сами, кстати, с этим справляетесь?
– У этого вопроса я вижу два аспекта.
Во-первых, это аспект, связанный с развитием технологий. Сейчас даже государственные программы министерства образования: программы «Российская электронная школа», «Московская электронная школа» подразумевают очень легкую замену очного урока уроком в видео-формате, когда отбираются самые лучшие учителя, которые очень хорошо объясняют и записывают свои уроки.
Вся школьная программа выкладывается на сайт «Российской электронной школы», и пожалуйста – включаешь и смотришь. Но если совсем непонятно – найдите соответствующих репетиторов, профессионалов, которые проведут консультацию на высшем уровне.
При современном уровне развития технологий это не проблема – найти информацию в сети. Если мама не разобралась, то очень легко можно найти способы восполнить этот пробел, технологически это очень легко.
Направление, которого я придерживаюсь в семейном образовании – это классическое образование, возврат к общеобразовательной классике, а это совсем другая образовательная парадигма. Если мы вспомним старину, то очень часто ребёнка готовил к вузу всего один гувернер. Была приходящая француженка или англичанка, которая приходила обучать именно языку. То есть это можно было делать.
Конечно, объём информации увеличился, но у нас не было в ХХ веке по сравнению с ХIХ веком какого-то такого теоретического рывка, который зачеркнул бы все предыдущие знания. Конечно, что-то было добавлено, но не кардинально.
И почему это было возможно, а сейчас кажется, что вот как же, в средней школе 15 предметов ведёт 15 педагогов, а я – одна? Потому что образовательная парадигма была другая. Классическое образование предполагало, что фокус должен быть не на изучение разрозненных предметов, а на развитие инструментов познания, с помощью которых мы можем изучить любой предмет. И мы изучаем мир как целое и предметы как его части.
– Вы начали говорить о программе классического образования. Если это совсем другой подход к образованию, то чем он отличается от современного?
– Да, это иная образовательная парадигма, взгляд с другой стороны. Вот это количество информации, которое постоянно увеличивается в мире, в общем-то, обессмысливает образовательную цель как усвоение большого количества информации. Её всё время становится больше. Какая образовательная цель в школе? Сдать ЕГЭ. Вот у нас есть определённый набор информации, который мы должны заучить, и потом мы должны ответить на вопросы, то есть воспроизвести правильный ответ.
То есть дети должны научиться правильно отвечать на заданный вопрос. В какой-то степени это практические навыки – например, решать задачи по математике, но акцент всё равно на усвоение информации.
И вот в этой связи особенно актуальным становится возврат, переосмысление классического образования, элементарные остатки которого мы еще могли видеть в XIX веке. Классическое образование сфокусировано не на усвоении информации, а на овладевании инструментами.
Есть семь свободных искусств, если мы говорим о среднем образовании, и первые три из них – грамматика, диалектика, риторика. Искусство грамматики в античности не было тогда связано с изучением именно грамматики языка, не было сужено до этого, это появилось позже.
Изначально это было овладевание определенным объемом информации, то есть умение внимательно что-то изучить, понять предмет, с которым мы имеем дело, усвоить. Это мы называем «помещение логического объекта в поле зрения». Второй этап – это диалектика. Диалектику ещё называют логикой. Она тоже к XIX веку стала отдельным учебником. Вот тебе учебник, он называется «Логика», и на этом логика как бы заканчивается.
Но так не было. Это тоже был образовательный инструмент, детей учили, как анализировать. Античное образование видело мир как целое, которое мы изучаем со стороны разных предметов.
Не просто разделенные кирпичики: вот здесь мы поучили математику, здесь мы поучили музыку, а то, что музыка – это математика в движении, мы об этом в школе не говорим, это вообще как бы просто вне образовательной парадигмы.
Понятно, что у школы очень большие ограничения, в том числе связанные с изменением образовательной парадигмы – это другая образовательная модель, она возникла, на самом деле, на Западе в конце XIX века, и была привнесена большевиками в советскую систему, когда полностью убрали классические гимназии, и многое было уничтожено.
И вот эта классическая образовательная модель делает образование дома совершенно другим, очень интересным, причем делает это общим делом.
Потому что, если задача наша всех детей научить размышлять, анализировать, понимать, как работать с информацией, научить их задаваться вопросами, а не находить готовые ответы (это как раз низкий, начальный уровень), – словом, правильно научить ребёнка ставить вопросы, понимать, какой вопрос себе нужно поставить для того, чтобы решить конкретную задачу.
Так что фокус именно на инструментах, на обучении познанию, способах познания делает образование общим делом семьи, а не разбивает его на какие-то там кучки: вот этот ребёнок вот этим сейчас, занимается, этим, этим… И понятно, что на каждом этапе, на каждом уровне обучения ребенка у него есть своя специфика.
Но классическое образование дает общую парадигму, чтобы мы все могли сидеть за одним столом и обсуждать на одном уровне что-то, понятное всем. А когда вы садитесь, например, с детьми играть в какую-то настольную игру, достаточно сложную, вы не берёте маленького ребёнка и не отсаживаете его за маленький столик.
Нет, вы так не делаете. Он сидит у вас на коленях и с вами вместе играет. И постепенно каждого ребёнка вы переводите в статус самостоятельного игрока. Дети участвуют в этом вместе, и видят это общее поле и учатся в нём ориентироваться. Я бы сравнила классическое образование с таким подходом.
– Вы сказали, что решение рожать нескольких детей у Вас появилось, в том числе, под влиянием других семей, а Ваш интерес к семейному образованию возник из-за того, что Вы увидели, как это получается у других. Как Вы этим заинтересовались?
– Впервые об этом услышала, когда ребёнку было пять лет, и меня это очень заинтересовало, потому что после окончания школы (хорошо училась, закончила московскую такую школу с углубленным изучением английского) я не ощущала, что эффективно провела эти десять лет.
И меня всегда волновал вопрос каких-то альтернатив – как это можно сделать по-другому? Когда я узнала, что это вообще стало возможно в нашей стране (с 1992 года это присутствует в Конституции РФ), что это легально, что у родителей есть право самостоятельно заниматься образованием, то не могла не обрадоваться.
А ведь это не во всех странах возможно. Когда-то в Германии Гитлер это запретил, потому что государство захотело полного тоталитарного контроля над семьей.
Я стала изучать этот вопрос, читала много литературы на иностранных языках. В 2012 году я впервые поехала на международную конференцию по теме образования в Берлин. Я была тогда беременна третьим ребенком и себя ощущала многодетной. Поехала с главным вопросом: как буду одновременно учить дома троих детей, двое – ещё куда ни шло, но трое…
И уже на второй день конференции я поняла, что не могу найти ни одного человека, ни одну семью, где было бы трое детей. Меньше четырёх мне не встретилось. Я поняла, что вокруг меня многодетные люди, и меня это поразило, и тогда запомнилось, что люди занимаются семейным образованием и выглядят такими довольными и счастливыми. Меня, конечно, удивили эти дети.
Был некий культурный шок от того, что я увидела подростков без признаков подросткового кризиса. То есть они вели себя как совершенно взрослые люди. И тогда я поняла, что, оказывается, подростковый кризис – это не есть норма, можно и без него.
Задумалась, а почему это так?
И поняла, что на самом деле самое важное в семейном образовании – это слово «семейное», что это отношения внутри семьи. Это – о том, как стать семьей, о том, как быть единым целым со своими детьми, как не потерять эту связь и оставаться друзьями со своими детьми. Надо быть близкими, а не чужими.
Вот это перевернуло моё представление об акцентах, которые должны быть в семейном образовании. Я увидела большую глубину этой темы и поняла, что самое важное в семейном образовании – это, конечно, правильно решать воспитательные задачи.
– Всё, что Вы говорите, очень увлекает. Но наверняка многие опасаются, что у них не получится, потому что есть работа, нужно содержать семью. Были ли у Вас сложности и как Вы их преодолевали? Возможно, Ваш опыт убедит в том, что всё это не так сложно?
– Сложности, конечно, были, есть и будут, они связаны с воспитательной частью.
Когда постоянно находишься дома с ребёнком, видишь своё отражение в нём, особенно когда несколько детей – это несколько твоих отражений, и зачастую это зрелище не из приятных.
Но мы все, понятно, имеем недостатки, и постоянно быть лицом к лицу с недостатками, видеть их всё время – это очень сложно. Самая большая трудность – глядеть правде в глаза, когда у тебя ребёнок не отсутствует где-то, и ты это списываешь все огрехи на «его там научили, это дурное влияние, это он берёт с кого-то пример, такой коллектив», и так далее, а я, мол, хорошо воспитываю, я всё делаю правильно.
Но когда ты знаешь, что все негативное в проявлениях ребенка – это ты, это твоё влияние, и если ты чем-то недоволен – то пиши жалобу на себя.
Конечно, у каждого ребенка есть какая-то предрасположенность, особенности характера. Нам говорят святые, что у и хороших родителей может быть плохой ребёнок, у плохих родителей – хороший. Но всё равно мы про себя многое знаем и видим это в наших детях, и это непросто.
– То есть самое сложное – бороться со своими недостатками, увидев их в ребенке?
– Самое сложное – это не портить детей. Нам нужно исправлять что-то в себе и одновременно не научить ребёнка дурному. Это как духовная брань для христианина, невидимая брань – мы знаем эту книгу замечательно.
Когда находишься на семейном обучении, очень остро ощущаешь, ты постоянно всего себя видишь в этих сложных ситуациях, когда тебе нужно научить ребёнка, что такое вести себя прилично, что такое относиться по-христиански с любовью к своим братьям, сестрам своим.
Потому что в детском коллективе это получится мутная вода, кто с кем против кого дружит. А в семье всё это очень выпукло, и какой родитель это вынесет, когда двое из его детей начинают дружить против третьего, кто на это будет спокойно смотреть?
А в классе это растворяется. Педагог не имеет возможности заниматься ещё и этим, они и так, бедные, перегружены работой, бюрократией. Просто школа – не про это. А мы в семейном образовании с нашими воспитательными задачами как раз вот про это: как не допустить, чтобы дети выросли с таким отношением друг другу.
А это очень сложно – научить их деятельному практическому христианству. Не показному – раз в неделю пришли на литургию и дальше пошли.
Когда мы видим пороки души в наших детях – это ужасает, и ты думаешь, и молишься, и стараешься. Всё равно это очень-очень сложно – воспитать на самом деле христианина при всех тех собственных несовершенствах, которые мы видим в нашей душе.
– Были ли у Вас какие-нибудь маленькие победы на этом поприще, когда Вы видели в детях такие изъяны, которые удавалось бы исправить?
– Да, конечно. Победы были, но они были связаны с упущениями, то есть когда внезапно мы обнаруживали, что – ой, мы не объяснили ребёнку, что так делать нельзя! Какой кошмар, надо это срочно исправлять! И начинаешь с этим работать, и что-то удается исправить лучше, что-то – похуже.
Но на самом деле, поскольку мы сами не росли в семье, нашим воспитанием не занимались родители, нам очень сложно, мы идём вслепую, как первооткрыватели.
Мы воспитывались в детском саду и в школе.
У меня мама работала на режимном предприятии, меня забирали в шесть часов из детского сада, и ей надо было постирать, зайти за продуктами. Сколько она времени реально, сфокусированно проводила со мной, беседуя, с моей душой работая?
Мама на работе – у неё текущих дел очень-очень много.
И поэтому мы формировались и воспитывались в коллективе: в детском саду и школе. А здесь нам, многодетным мамам, нужно научиться заниматься дома сразу с несколькими детьми вот этими всеми воспитательными вещами, с ними постоянно общаться, не имея такого опыта жизни внутри семьи.
Многие скажут, что работать надо; значит, в любом случае, один из родителей из этого воспитательного процесса выключен. На второго, на маму, как правило, ложится вся эта нагрузка.
И люди себе представляют, что такое учебный процесс: это с 9:00 или с 10:00 утра и до обеда, по крайней мере, ты сидишь с уроками, объясняешь, проверяешь домашние задания. А ведь есть ещё какие-то дела по дому. Или надо всё бросить – магазины, стирку, глажку, готовку, или нанять домработницу, если на это есть деньги. А если их нет, что здесь можно сказать?
На самом деле из тех, кого я знаю, у нас очень много мам работает. Я и сама работаю – и работаю много, я предпочитала бы работать меньше, но пока не получается. И мы садимся с детьми, я даю им задание и сама при этом работаю.
Я сижу за компьютером или в телефоне и просто смотрю, как кто из них что-то делает – у них есть свои «кусочки» работы, которые они выполняют самостоятельно. Какой-то вопрос возникает – они мне его задают, и я действую как координатор.
Конечно, есть какие-то моменты, которые требуют полного фокусирования на ребёнке – когда, например, он учится читать. Но когда он учится читать, можно, например, его слушать, когда ты готовишь или что-то другое делаешь. Хотя у меня, например, очень активно помогает с готовкой и старший мальчик двенадцати лет, я вообще не готовлю дома, сын готовит практически сам.
Дети на семейном обучении естественным образом приучаются к домашнему труду, и это для них очень полезно. У нас есть семьи, которые уехали из города, чтобы с детьми жить в деревне, и эти дети много трудятся в хозяйстве. Эти семьи считают очень важным научить детей работать руками.
Человек, который умеет что-то делать руками, не пропадёт ни при каких экономических изменениях. Дети очень активно вовлечены, поэтому мы условно занимаемся с 10 до 14. Часа четыре в день – это достаточно. У маленьких детей большие перерывы, они выходят погулять на полчаса, ребёнок постарше – на 5-10 минут. И у нас сколько времени для того, чтобы все домашние дела сделать!
– В нашем обществе довольно двусмысленное отношение и к многодетности, и к семейному образованию, а тем более к их сочетанию. Наверняка Вы на себе это ощущаете. Вы вступаете в дискуссии или стараетесь не реагировать?
– Недавно прошла Международная конференция по семейному образованию МКСО, выступал владыка Тихон (Шевкунов). Он говорил, что буквально за три дня перед конференцией ему пришло много писем противников семейного образования. И он об этом сказал – что он понимает, что это тоже родители, которые обеспокоены, которые переживают и хотят лучшего для своих детей. И что эта дискуссия очень острая.
Потому что семейное образование требует радикального изменения стиля жизни. Это вообще как другая жизнь.
То есть, когда люди приходят в семейное образование – всё по-другому. И вот на эту перемену, на это изменение своей жизни не все готовы, во-первых. Во-вторых, есть много людей, которые считают, что доверять семейное образование можно только каким-то избранным родителям.
Точно так же есть много людей, которые считают, что надо проверять, как родители воспитывают. Не осуществляют ли они психологического насилия, как разговаривают с детьми, есть ли там апельсиновый сок? Надо проверять семьи.
Почему существует Патриаршая комиссия по защите семьи? Потому что семью, получается, надо защищать от общества. Отец Димитрий тоже об этом говорил на МКСО. Потому что общество ущемляет права семьи – ущемляет права семьи на самостоятельное воспитание детей. Постоянно появляются какие-то люди, желающие родителям объяснить, то в обществе есть такая презумпция виновности родителей.
Если вы посмотрите признаки неблагополучной семьи, то многодетность будет на первом месте. Если вы многодетные, то с вами, скорее всего, что-то не то, надо вас проверить. А если многодетные, да еще и на семейном образовании…Что там вообще они делают, чему там они учат детей?! Очень всё это подозрительно, надо проверять всех.
Если мы вернёмся к мысли об античном образовании, то поймём, что античное образование не ставило себе целью наполнение знаниями. Оно ставило целью воспитание добродетелей, это было во главе угла: как научить ребёнка, что такое хорошо, а что такое плохо. Если у нас администрация города закрывает продажу алкоголя на время выпускного вечера в школе – значит, у нас с обучением добродетелям что-то не заладилось.
Конечно, очень острая дискуссия вокруг семейного образования идёт по понятным причинам, так всегда, когда появляется нечто необычное. Получается, что это хорошо забытое старое, оно людей пугает, у людей на этой почве формируется здоровая и нездоровая подозрительность.
Конечно, мы всегда рады ответить на вопросы, мы открыты, придите, посмотрите, как мы это делаем, познакомьтесь с нами. Мы проводим конференции, где можно задавать вопросы; на секции приходят дети, которые учатся или уже отучились на семейном образовании.
Приходите, спрашивайте, смотрите – мы всегда рады диалогу. Людям, которые готовы слушать, мы очень рады всё объяснять. Но в отношении к какому-то явлению в обществе всегда есть какая-то непримиримая оппозиция, которая не готова ничего слушать…
–У Вас дети, Вы занимаетесь их образованием – это более чем достаточно, и ещё занимаетесь общественной работой. Зачем Вам это? Можно ли сказать, что Ваша активная общественная деятельность – своего рода христианское служение?
– Безусловно, для меня это служение. Я человек, совершенно не любящий публичности, не любящий выступать. До того, как начала заниматься семейным образованием, я работала аналитиком в бизнес-структурах по стратегии бизнес-развития и всегда была в тени. Но отец Димитрий благословил меня об этом говорить.
Моё первое публичное выступление по семейному образованию произошло на конгрессе семей в Грузии, отец Дмитрий тоже был там. Это случилось в день памяти великомученицы Ирины, и тогда я так разволновалась, что про это забыла. После выступления ко мне подошёл грузинский священник и говорит: «Я Вас поздравляю с днем ангела!»
И меня это совпадение поразило. Потом отец Дмитрий пригласил записывать передачи, и все это вылилось в достаточно большую общественную деятельность, я в это глубоко вовлечена.
Занимаюсь разработкой материалов для семейного обучения, потому что это совершенно другая образовательная парадигма. Очень сложно дома использовать материалы для школы, специфика совершенно другая.
И вот теперь у нас с отцом Димитрием Смирновым выходит программа «Классические беседы», ее аудитория – это люди, которые ждут новых разработок в сфере семейного образования. И таких людей достаточно много.
Соб. инф.
Комментировать