Сентябрь

—1—

4-го июля сего года Московская Духовная Академия по­несла тяжелую утрату в лице скончавшегося ординарного профессора ее по кафедре истории русской церкви, Сергея Ивановича Смирнова.

Покойный родился 8-го сентября 1870 г. в селе Большая Брембола, Владимирской губ., Переяславского уезда, в 3-х верстах от г. Переяславля-Залесского¹²⁹⁴. Родитель Сергея Ив. о. Иоанн Сергеевич Смирнов († 1900 г.) в течение 33-х лет (с 1867 г.) служил в этом селе священни­ком. Кроме покойного, в его семействе было еще три сына и три дочери, из которых два брата и все сестры были моложе С. И-ча. Отличительною чертою в характере о. Ио­анна была его незаурядная для сельского священника лю­бовь к книгам и к кабинетным занятиям, соединяв­шаяся с почти совершенным равнодушием к хозяй­ственно-практическим вопросам жизни. Он большую часть своего времени проводил в чтении книг, собравши у себя довольно значительную библиотеку преимущественно святооте­ческого и проповеднического содержания, много занимался составлением поучений, с любовью вел церковную лето­пись своего прихода, и даже поместил во Владимирских Губернских Ведомостях (за 1878 г.) археологическую за­метку: «Надпись на кадиле в ц. с. Большая Брембола в Переяславском у.». Главная тяжесть по ведению хозяйства

—2—

и воспитанию детей лежала на его супруге Анастасии Ва­сильевне (урожденной Загорской). Это была женщина очень умная и энергичная, умело правившая не только своим домом, но отчасти и приходом, имевшая громадное влия­ние на своих детей, и всю свою долгую жизнь († 1914 г. в Сергиевском посаде) пользовавшаяся с их стороны исключительным уважением. Всячески изворачиваясь, она сумела при всей скудости средств сельского священника вывести в люди всех своих детей: все сыновья ее по­лучили высшее образование, а дочери обучались в средних учебных заведениях и были устроены замуж.

В раннем детстве С. Ив. был флегматичным и мало­подвижным ребенком, – черты перешедшие к нему от отца. Хотя эти черты с годами значительно сгладились в нем, так что в отрочестве и юности, в близком кругу своих родных и двоюродных братьев и сестер, он был и бойким рассказчиком и смехотворцем, но в мало зна­комом обществе обыкновенно замолкал, дичился, уходил в себя. Следы такого прирожденного характера оставались в С.И. и до конца его жизни. Выучившись грамоте весьма рано, он очень полюбил книги, но так как детских книг в доме почти не было, то ему нередко приходилось перечитывать свой, купленный матерью на ярмарке, букварь, несмотря на то, что почти все страницы его были известны ему наизусть. Несомненно, под влиянием живых воспо­минаний об этой своей неудовлетворенной жажде книг в детстве, сам С.И. впоследствии очень любил дарить де­тям книги и умел выбирать их со вкусом.

В 1880 г. С.И. был отдан в приготовительный класс Переяславского духовного училища. В течение всего вре­мени обучения в этом училище он жил па квартире со своим старшим братом и группой товарищей. На пер­вых порах своей училищной жизни С.И., может быть, вследствие недостаточной домашней подготовки, не отли­чался блестящими успехами, но уже к половине училищ­ного курса занял первое место среди своих сотоварищей, удержав это место и при переходе в семинарию. Громад­ное влияние на С.И. в этот период его жизни имел дядя

—3—

его по матери, Михаил Васильевич Загорский (ныне еп. Муромский Митрофан), состоявший тогда учителем грече­ского языка и церковного пения в Переяславском дух. училище, и живший вблизи от того дома, где квартиро­вал С.И. Сам в высшей степени трудолюбивый и испол­нительный по службе, зорко следивший за воспитанием и учебными занятиями своих детей, он не опускал из виду и своего племянника, внимательно наблюдая за его поведе­нием и успехами в училище, и ежедневно выслушивая задававшиеся ему уроки: ему-то С. И., несомненно, много обязан той привычкой к строгой добросовестности и ме­тодичности в своих учебно-научных занятиях, которой он впоследствии изумлял своих товарищей и по семи­нарии и по академии. Влияние этого же дяди на С.И. может быть, имело и более специальный характер. М.В. Загорский в то время усердно занимался изысканиями в области местной церковной истории, приводя в порядок и изве­стность старинные архивы бывшей Переяславской духовной консистории и духовного правления¹²⁹⁵. К посильному уча­стию в этих своих архивных занятиях Мих. Вас. при­влек и своего любознательного племянника, который, по словам преосвящ. Митрофана, таким путем уже в то время приобрел некоторый навык обращаться со старин­ными рукописями и «делами». Может быть, среди таких занятий, в роли ученого сотрудника своего дяди, уже в эту пору зародился в С.И. тот интерес к изучению род­ной старины, и вообще к исторической науке, который, во всяком случае, сказался в нем рано, определившись вполне ярко еще на семинарской и студенческой скамье.

Среднее образование С.И. получил в Вифанской духов­ной семинарии.

Талантливый, трудолюбивый и скромный юноша, он в те­чение всех лет обучения в ней занимал первые по успе­хам места в своем классе. Из своих семинарских

—4—

наставников он с особенною любовию вспоминал впо­следствии о Н.П. Добронравове, преподававшем богослов­ские науки.

Окончив семинарский курс весною 1891 г., С.И. осенью того же года держал приемные экзамены в Московскую духовную академию в качестве волонтера¹²⁹⁶. Эти экзамены не были для него вполне удачными: в общем списке 70 воспитанников, державших вступительные экзамены в академии из которых поступили в нее 59, его фамилия значится лишь под 20-м номером. Но поступив в ака­демию с таким относительно-скромным успехом, С.И. уже при переходе с 1-го курса на 2-й занял третье место в разрядном списке, а при переходе со 2-го на 3-й – вто­рое, и окончил академию в 1895 г. вторым студентом¹²⁹⁷.

Будучи студентом, С.И., по воспоминаниям его одно­курсника, ныне профессора богословия в Моск. Сельско­хозяйственном Институте, о. И.А.. Артоболевского, отли­чался удивительным научным трудолюбием. «Он бук­вально весь уходил в занятия. И это с первых шагов академической жизни, с первого семестряка». Внешняя

—5—

обстановка студенческой жизни С.И. далеко не всегда была благоприятной для научных занятий. На первом курсе но­мер, «в котором, пришлось обитать С.И., – вспоминает И.А. Артоболевский, – был проходным; здесь была «боль­шая дорога» в чайную из других номеров. И вот мне врезалась в память совершенно ясно такая картина, кото­рую я наблюдал два раза в день, С.И. занимал за сто­лом крайнее к «большой дороге» место. Несмотря на по­стоянную ходьбу мимо него и шмыганье, он совершенно прямо сидит на стуле часами и, не отвлекаясь, делает свое дело, читает, выписывает, переписывает и проч.». «Он был удивительно методичен, трудолюбив и усид­чив в занятиях. Едва ли он не был самым трудолю­бивым и усидчивым из всех наших товарищей». Мет­кие слова С.И., сказанные им несколько позднее, в его блестящей речи – «биографическом очерке» А.В. Горского: «Ведь это – предрассудок, будто можно что-нибудь сделать в науке без большого труда, одними дарованиями» (В.В. 1900, XI, 401), очевидно уже в ту пору его студенчества были его глубоким, жизненным убеждением. Это исклю­чительно серьезное отношение к научным занятиям равно как «постоянная сосредоточенность (с примесью какой-то внутренней грусти)», являвшаяся «органической чертой в духовном складе» С. И-ча, никогда не принимавшего уча­стия в студенческих пирушках, «остававшегося в та­ких случаях больше молчаливым созерцателем происхо­дящего», могла, по словам И.А. Артоболевского, произво­дить на людей, мало знавших С.И., впечатление «какой-то намеренной отчужденности» его от товарищей, но при бли­жайшем знакомстве с ним это впечатление совершенно исчезало, и было ясно, что «товарищество он любил, це­нил и понимал во всей его наличной данности».

Из академических дисциплин С.И. с наибольшим интересом относился к историческим наукам, и в осо­бенности к русской истории, представленной в то время в академии двумя крупнейшими ее корифеями, Е.Е. Го­лубинским и В.О. Ключевским. Голубинский, – писал впоследствии в его некрологе сам С.И., – «никогда не

—6—

был популярным профессором». «Несмотря на то, что он был всегда оригинален и самобытен, что его лекции представляли новое слово, его аудитории не переполняли и даже не наполняли студенты. Голубинский не владел даром оратора, не говорил лекции, а читал по тетрадке, и читал не очень искусно. А сверх того, и это, по-моему, главное, он не отличал в своем лице ученого от про­фессора и аудитории от читающей его исследования публики. Он читал ей ту же критику материалов, перед ее гла­зами производил те же разрушительные операции над свидетельствами нашей древности и над установившимися в науке взглядами. Он не давал в собственном смысле курса, не делал широких обобщений, которые увлекают молодые умы. Может быть, профессор переоценивал свою аудиторию, желая приобщить ее к своей специальной науч­ной работе, может быть, просто не хотел или не умел учитывать впечатления... Но аудитория, надо сознаться в этом, его не ценила: желающих его слушать было почти так же мало, как мало желающих серьезно изучать его науку» (Ж.М.Н. Пр. 1912, май, 24 стр.). К числу этих не­многих студентов, серьезно занимавшихся русской исто­рией, и умевших ценить научное достоинство лекций Го­лубинского, несмотря на их неприглядную внешность, при­надлежал С.И., неопустительно посещавший его аудито­рию. Завязавшаяся еще на студенческой скамье духовная связь С.И. со знаменитым историком русской церкви вполне окрепла впоследствии, когда С.И. суждено было стать преемником кафедры Голубинского в академии, и когда, с углублением в специальные занятия русской цер­ковной историей, перед ним во весь рост обрисовалось гигантское значение работ Голубинского в этой области¹²⁹⁸.

—7—

Какое впечатление производили на С.И. блестящие, худо­жественные лекции другого еще более знаменитого предста­вителя русской исторической науки в академии Ключев­ского, – и какое научное и морально-воспитательное значение они имели для него в ту пору его жизни, об этом сви­детельствует он сам: «перед нашими глазами стройно двигалась русская историческая жизнь, закованная в строй­ную систему, одетая в точную, сжатую фразу, – и так от начала истории до конца, от жизни Славян на Карпатах до преобразовательной эпохи в царствование Александра II включительно. Деятели нашего прошлого проходили пред нами в ряде мастерских характеристик. Как живые они вставали во всем величии своего исторического подвига, в драматизме или комизме своего положения». «Завидев Ключевского на кафедре, мы целиком отдавались в его власть». Он «являлся пред нами не только ученым и ху­дожником, но и артистом, талантливо передающим в чтении самые тонкие оттенки мысли, вливающим живое чувство в каждый образ». «Перед нами стоял великий историк земли русской, – нашего многострадального народа, умилял нас чарующей силой слова, заставлял учиться и думать, помогал разобраться в прошлом, чтобы оце­нить по достоинству настоящее, и стать к нему в надле­жащее отношение. Уча нас, как студентов, истории Рос­сии, В.О. воспитывал в нас общественную совесть, чув­ство долга, воспитывал в нас граждан»¹²⁹⁹. Восторжен­ный поклонник Ключевского еще на студенческой скамье, С.И. под его руководством и на предложенную им тему: «Рабство в древней Руси и отношение к нему Церкви» на­писал и свое кандидатское сочинение, удостоившееся очень лестного отзыва со стороны своего, вообще крайне сдержан-

—8—

ного в оценке студенческих работ рецензента¹³⁰⁰. Влияние Ключевского, «учеником» которого по преимуществу С.И. начал свою научно-академическую деятельность, в очень близких отношениях к которому он затем всегда стоял до самой смерти своего знаменитого учителя, и к которому всегда питал исключительное, почти благоговейное почте­ние, глубоко отразилось на характере всей научно-литера­турной деятельности С.И., и оно именно, по компетентному наблюдению М.М. Богословского, представляется наиболее определяющим его облик, как ученого историка¹³⁰¹.

Год окончания С. И-м академического курса совпал с выходом в отставку из академии Е.Е. Голубинского¹³⁰². Академия не задумалась в выборе заместителя освобо­ждающейся кафедры истории русской церкви: в заседании Совета 12–13 июня 1895 г. в качестве преемника масти­тому историку был намечен только что окончивший курс академии и оставленный при ней профессорским стипен­диатом С.И. Смирнов, которому Совет академии и поста­вил в обязанность использовать свой стипендиатский год для подготовки к чтению лекций по указанной кафедре. Представленный С. И-м осенью 1896 г. в Совет акаде­мии отчет о своих занятиях в течение стипендиатского года, излагавший общие положения, отчасти вполне обработанных им, отчасти лишь конспективно-намеченных лекций по исто­рии т. н. Киевского или до-монгольского периода русской церкви,

—9—

обнаруживал, по авторитетному свидетельству рассматривав­шего этот отчет В.О. Ключевского, «весьма основательную» подготовку начинающего профессора «к чтению своего первого академического курса»¹³⁰³. По прочтении двух пробных лек­ций, в собрании Совета 12 сент. 1896 г., – одной на тему (по назначению Совета): «О посланиях Артемия, игумена Троицкого», и другой на тему (по собственному избранию): «Значе­ние Печерского монастыря в начальной истории русской цер­кви и общества», С.И. был избран на кафедру русской церковной истории в звании и. д. доцента.

В 1906 г. он становится экстраординарным профессо­ром, а в 1914 г. получает звание ординарного профес­сора. С 1907 г. преподавательская деятельность С.И. вы­ходит из-за стен академии: по рекомендации В.О. Клю­чевского, он вступает в число приват-доцентов Мо­сковского университета, по русской церковной истории, и, таким образом, становится, по его выражении, уже не только «учеником», но и «ставленником» Ключевского¹³⁰⁴. Наконец, с 1912 г. С.И. читает курс по своей науке на Московских Высших Женских курсах, учрежденных Полторацкой. Лекции С.И. всегда отличались теми же на­учными достоинствами, какие отмечались всеми рецензен­тами и в печатных трудах его; обилием оригинального документально-исторического материала, тонкостью анализа исторических явлений и памятников, художественной про­стотой и изяществом изложения. Глубокая эрудиция С.И., в особенности в области древнерусской письменности, давала ему возможность быть и превосходным руководите­лем студентов в их практических занятиях по пред­мету его кафедры.

«В жизни ученого и писателя, – по выражению. В.О. Клю­чевского, – главные биографические факты – книги, важнейшие события – мысли». И в жизни С.И. научно-литературная деятельность его представляет собою в высшей степени

—10—

значительные ее страницы, ярко отображающие на себе су­щественные черты ее духовных интересов и содержания. Рамки нашего очерка не позволяют сделать хотя сколько-нибудь полную характеристику этой деятельности С. И., оставившего после себя, несмотря на сравнительную кратко­временность своей жизни, немалое и весьма ценное научно­-литературное наследство. Отметим лишь наиболее крупные ее моменты.

Научно-исторические труды С.И. по своему содержанию и направлению отличаются в общем замечательно органиче­ским характером. Центральное место в ряду их зани­мают его работы, посвященные истории и бытовой характе­ристике института духовничества вообще, и древнерусского в особенности, – работы, которые по преимуществу создали С. И-чу почетную известность в ученом мире. Вопрос о древнерусском духовничестве, как своеобразном явле­нии тогдашнего церковно-культурного быта, «не существую­щем в нашей современной церковной жизни и почти за­бытом наукою» (Б.В. 1898, окт. 147 стр.), привлек к себе внимание С.И. еще на первых порах его профессорской деятельности. Первым литературным произведением его в этой области была его статья в «Бог. Вестнике» за 1898 г., вышедшая затем и отдельным изданием: «Древнерусский духовник» (очерк). Не задаваясь в этом очерке слож­ным вопросом, «из каких сторонних влияний и элемен­тов институт этот образовался в древней Руси», С.И. ставил своей ближайшей задачей «только описать его в том виде, в каком он у нас существовал» (ib. XI, 148). В рамках этой задачи работа была выполнена С. И-м с замечательной обстоятельностию. Умело комбини­руя извлеченные по крупицам из разнообразных по ха­рактеру памятников древнерусской жизни и письменности сведения о тогдашних духовных отцах, С.И. на страни­цах своего очерка нарисовал красочную и целостную исто­рическую картину быта и деятельности древне русских духовников, их отношения к своей «покаяльной семье», нравственного влияния на нее, их учительной деятельно­сти, – посвятив заключительную главу своей статьи спе­-

—11—

циальной характеристике «Вопрошания Кирика», поскольку этот любопытнейший памятник древнерусской письменно­сти с наибольшей полнотой «изображает русского духов­ника глубокой древности в его отношениях к епархиаль­ному епископу, в его нравственно-практическом миросозер­цании, и, наконец, в историческом значении этого миросозерцания» (ib. 118 стр.). Выполненный С. И-м в значи­тельной части на основе изучения рукописного материала, снабженный и несколькими приложениями, содержавшими в себе текст некоторых рукописных материалов, его очерк не остался незамеченным в исторической науке, как труд, по полноте собранных автором данных по вопросу о духовниках, могущий «служить надежным по­собием при специальных изысканиях» (Ист. Вест. 1899, 9, 1008). Нам лично известно со слов самого С.И., что очень лестный отзыв об его статье сделал и В.О. Клю­чевский, давший при этом и практический совет автору: после некоторой обработки представить свою работу в ка­честве магистерской диссертации. С.И. близко принял к сердцу этот совет своего учителя, но выполнил его не совсем точно: обработка обследованной им в своем «очерке» темы приковала к себе его внимание более, чем на 15 лет и в результате дала не только магистерскую, но и докторскую диссертацию.

Существенным пробелом в характеризованном «очер­ке» С.И., отмеченным самим автором, как мы видели, являлось опущение им вопроса об историческом проис­хождении древнерусского института духовничества, о взаимо­отношении в нем между самобытно-русскими и сторонними, преимущественно византийскими, элементами и влияниями. Изучение древне русского духовенства с этой стороны и со­ставило предмет ближайших научных интересов С. И-ча, в начале 900 гг. Уже тот несомненный факт, что «древнерусская покаянная письменность находилась под сильным влиянием греческой, а, может быть, отчасти и латинской», – что древне русские духовники в своей дисциплинарно­-покаянной практике в огромной степени руководились правилами и статьями византийского происхождения, приво-­

—12—

дил С.И. к сознанию, «что научно разобраться в древне­русской покаянной письменности возможно только после тщательного изучения покаянной письменности греческого Востока, а может быть даже и латинского Запада»¹³⁰⁵. Но влияние Византии на древнерусское духовничество сказалось и на бытовой его стороне, и при том на очень существен­ных чертах ее, в особенности на явно-монашеском ха­рактере духовнического института. «В древней Руси, – пи­шет С.И., – были духовниками как белые священники, так и иеромонахи. Но характер духовнического института – явно монашеский, чертами монастырского пастырства отли­чаются взаимные отношения духовного отца и детей. По­чему же это так? Откуда такое сильное влияние монастыря на институт общецерковный? Даже из древнерусских памятников я узнаю, что на Востоке в XII в. и позднее духовничеством занимались исключительно монахи, кото­рые очевидно и сообщили монастырские черты духовничеству. А при самом первоначальном ознакомлении с духовничеством восточным мне встречается удивительный факт, что там несколько ранее XII в. нередко бывали духовниками простые, не священного сана монахи. Объяс­няют это монашеским злоупотреблением, но странно то, что в нем виноваты не одни заинтересованные монахи, но и епископы, которые, случалось, давали право на духовничество простым монахам, даже по-видимому монахиням – игуменьям. Значит, здесь дело не в обыкновенном на­рушении церковной дисциплины, а в чем-то более слож­ном. Указанные соображения и недоумения заставили меня заняться исторической судьбой духовничества на Востоке с самого начала его возникновения, потому что только та­ким путем я считал возможным дать надлежащее об­ъяснение странным явлениям в истории интересующего меня института» (ib. XV). Ученик и преемник Голубин­ского, давшего блестящие образцы «сравнительного изучения» однородных явлений древнерусской и византийской церков-

—13—

ной жизни, в частности „таким методом восстановившего историю церковного управления в киевский период, – одну из лучших глав своей превосходной Истории» (ib. IX стр.), С.И. для выяснения отмеченного вопроса на время превра­тился из историка русской церкви в византолога, «погру­зился в историю древней восточной церкви и погрузился глубоко» (ib.). Результатом этого углубления С.И. в изуче­ние византийских корней древнерусского духовничества и явилась в 1906 г. его магистерская диссертация, под ци­тованным выше заглавием, печатавшаяся в форме от­дельных статей на страницах Б. В. в 1904–6 гг.

Основной тезис, какой С.И. раскрывает и обосновывает в своей книге – таков: тот институт духовничества, ко­торый является типическим в древнерусской жизни, и в котором нравственно-бытовые отношения между духовником и исповедниками обрисовываются как отношения именно «духовного отца» к своей «покаяльной семье», стоит в ближайшей генетической связи не с древнейшей сакра­ментально-канонической формой покаяния пред епископами и пресвитерами, как носителями власти ключей, а с так наз. старческой исповедью, которая зародилась и сложилась в восточных монастырях, независимо от сакраментально ­канонической организации покаяния, развивалась параллельно с нею, выступила т. с. конкуренткой ее, и, в конце кон­цов, в иконоборческую эпоху и позднее, на долгое время фактически вытеснила «исповедь белых пресвитеров и епископов, совершавшуюся ими в духе канонов» (ib. 328 стр.). Это торжество монашеской исповеди над епископско-­канонической, – поясняет С.И., – не следует, конечно, понимать в том смысле, «что в восточной церкви того вре­мени совершителями покаяния были одни непосвященные монахи, которые вместо церковного покаяния, практиковали только старческое, что в церкви на время фактически пре­кратилось совершение таинства покаяния», но лишь в том смысле, «что настало такое время, когда совершителями покаяния в церкви стали монахи, духовные отцы в общем смысле слова, т.е. епископы из монахов, иеромонахи, и монахи, не имеющие священного сана. И те, и другие, и

—14—

третьи, создали новую покаянную дисциплину, более близ­кую к древней монастырской, чем к дисциплине цер­ковных канонов» (ib.).

Характеризованная книга С.И. нашла вполне одобритель­ную оценку в отзывах ее обоих официальных рецен­зентов, проф. Н.А. Заозерского и И.Д. Андреева¹³⁰⁶. После защиты ее в собрании Совета 8 июня 1906 г., на котором вместо Н.А. Заозерского (отсутствовавшего по болезни) официальным оппонентом выступал ректор академии еп. Евдоким, С.И. был единогласно удостоен Советом искомой степени.

Магистерская диссертация С.И. составляла лишь 1-ю часть задуманного им исследования о «Духовном отце в древ­ней восточной церкви», и обнимала лишь эпоху вселенских соборов. Во 2-й части его автор имел в виду раскрыть историю окончательного торжества монашества «над белой иерархией и клиром в деле исповеди», – историю постепен­ного распространения новой монашеской организации покая­ния из Константинопольского патриархата, где она, преимущественно в среде студийского монашества, впервые вполне сложилась, «по всему православному востоку», что «произо­шло уже после торжества православия – после периода все­ленских соборов» (ib.). Хотя уже в магистерской работе С.И. есть ссылки на некоторые тезисы и исторические дан­ные, которые должны были найти себе подробное раскрытие во 2-й части «Духовного отца» (стр. 98, 161, 201), но автору не суждено было довести свой труд до конца. После изда­ния 1-го выпуска его, С.И. вернулся к разработке основной части своей сложной темы, – к вопросу о древнерусском духовничестве, для каковой части обследование историче­ских судеб византийского духовничества являлось лишь обширным введением. Плодом вторичных занятий С.И. над вопросом о древнерусском духовничестве была его докторская диссертация под заглавием; «Древнерусский духовник. Исследование по истории церковного быта. Мо­сква, 1913», – с приложением особого тома: «Материалы для

—15—

истории древнерусской покаянной дисциплины». Насколько новая обработка С. И-м этой темы существенно отличалась от его раннейшего журнального очерка под тем же за­главием, видно уже из формального их сопоставления: новая работа С.И. как по объему превосходила первую, по крайней мере, в 3½ раза, так отличалась от нее и значительными особенностями плана, равно как заключала в себе целые отделы, заполненные совершенно новым материалом. Если уже прежний «очерк» С.И. давал достаточно целостную картину древнерусского духовничества с исто­рико-бытовой его стороны, то в докторской диссертации С.И. эта характеристика его выполнена с исчерпывающей полнотой. Автор не оставил без внимания, кажется, ни одного памятника, ни одного исторического свидетельства, сколько-нибудь характерного и ценного для избранной им темы, и на основе этого кропотливым трудом собранного из разнообразных памятников древнерусской письмен­ности громадного материала дал почти незатронутому до сих пор в науке вопросу о древне русском духовничестве в высшей степени яркое историко-критическое осве­щение. Громадную научность исследованию С.И. придавали и приложенные к нему отдельной книгой (в 566 стр.) «Материалы для истории древнерусской покаянной дисци­плины», заключавшие в себе 48 памятников этого рода (в 76 текстах), образцово изданных автором на основании самого тщательного изучения их различных редакций, с установкой имеющихся в этих изводах разночтений, и, наконец, снабженных историко-критическими заметками автора, из которых многие имеют характер обширных и целостных научных экскурсов.

Ученый труд С.И., доставивший автору степень доктора церковной истории¹³⁰⁷, был по достоинству оценен и вне академии: Учебным Комитетом при Св. Синоде он был удостоен премии м. Макария в 500 р., а Академией Наук – Уваровской премии в 1500 р.

—16—

«Больше всего интересуясь древнерусским религиозным и церковным бытом» (Духовный отец... X стр.), С.И., кроме сейчас отмеченной наиболее крупной работы в этой области, в различное время своей научно-литературной деятельности дал целый ряд и более мелких этюдов, посвященных характеристике тех или других явлений древнерусской религиозно-церковной жизни: «Водокрещи. Материалы для истории крещенских обрядов в древней Руси» (1900 г.), «Праздник Пасхи в древней Руси» (1900), «Праздник Крещения Господня в древней Руси» (1901), «Как говели в древней Руси?» (1901), «Бабы богомерзкие» (1909), – древнерусские чародейки и волхвовательницы, и, наконец, «Исповедь земле», – речь С.И. на акте Москов­ской Дух. Акад. 1 окт. 1913 г., посвященная разъяснению «одного странного обряда русской древности, существующего по местам и теперь», в котором тесно переплелись два разнородных элемента: «христианский – церковный институт тайной исповеди и языческий – олицетворение земли, пред­ставление ее живым существом, способным внимать по­каянным слонам человека и примирить его грешную со­весть» (Древнерус. духовн. 257). Довольно незначительные по объему, эти историко-бытовые этюды С.И. являются своего рода миниатюрами, выполненными рукою опытного мастера, глубокого знатока древнерусской жизни и литера­туры, умеющего извлекать из ее сокровищ любопытные данные, и оживлять пред читателем черты давно умершей родной старины. Из журнальных статей С.И. такого типа выделяется отчасти и по объему, а отчасти и по особенно­стям ее задачи – одна его работа, в которой объективно-­научный интерес историка органически связан и с зло­бодневно-публицистическим его интересом: это – статья С.И.: «Как служили миру подвижники древней Руси» (Б. В. 1902 г.), написанная им по поводу разгоревшейся в то время на страницах наших духовных журналов поле­мики по вопросу об идеале и жизненных задачах пра­вославного монашества¹³⁰⁸.

—17—

В цитованной статье С.И. ставит своей «главной за­дачей» «навести точную справку по спорным вопросам в истории древнерусского монашества», признавая такую постановку дела «единственно плодотворной». Анализ летописных сказаний и «житий» знаменитейших русских св. иноков, подвизавшихся «на пространстве от XI до половины XVI в.», приводит автора к тому выводу, что «древнерусский мир видел помощь из святых обителей, от преподобных, просиявших в Русской земле, на всех решительно сторонах своей жизни. На религиозно-нрав­ственной – в молитве, учительстве, духовничестве и мис­сионерстве подвижников, на социальной и политической – в печаловании за осужденных; в обличении насильни­ков и миротворчестве враждующих князей; на экономи­ческой – в монастырской благотворительности разных ви­дов. Общежители или пустынножители – русские подвижники все несли службу миру, кто какую мог, то учительным словом к темному народу, то всенародным обличением

—18—

московского самодержца, то куском хлеба умирающему ре­бенку, оставленному под монастырской стеной своими го­лодными родителями, то прокормлением целых тысяч голодающего народа, то уходом за больными и увечными бедняками и устройством для них богаделен при мона­стырях» (отд. отт. 67 стр.). «Архим. Никон, – так форму­лировал С.И. свое основное заключение по спорному во­просу, – изображает нам идеального православного инока святым эгоистом. Западный монах, по его представлению, и в своих идеалах и в гуманитарной деятельности – грешный альтруист. А наше суждение такое. Истинный христианский подвижник, будь он православный или като­лик (в данном случае – это безразлично), должен быть святым альтруистом. «Рачитель милостыни, кормитель ни­щих, нагим одежда, странным и бескровным тихое при­станище, сиротам и вдовицам теплый заступник, болящим в мнозех недузех врач и скорый посетитель, печаль­ным утешение, плачущим радость, обидимым пособник, беспомощным помощник, должным искупитель и рабом свободитель» – вот тот истинный идеал инока, какой нам завещала благочестивая русская древность» (ib. 92).

Оставляя в стороне обзор работ С.И. научно-биогра­фического содержания (каковы – уже цитованные нами бле­стящие очерки-характеристики А. В. Горского и Е. Е. Голубинского), и критико-библиографического характера, отме­тим, в заключение, труды С.И. в области агиологии, вы­разившиеся в издании им в 1908 г. жития преп. Даниила, Переяславского чудотворца, с обстоятельным историко-кри­тическим введением к нему, и в редактировании С. И-м т. н. «дополнительных книг» к предпринятому Московской Синодальной Типографией изданию «Житий Святых на рус­ском языке, изложенных по руководству Четьих-Миней св. Димитрия Ростовского», в каковые книги, по плану из­дателей, должны войти «те жития, которые не поместил Ростовский святитель в свои Четьи-Минеи, или которые поместил в кратких, проложных сказаниях, наконец, жития тех святых, которые подвизались или прославлены Господом Богом и Церковию уже после кончины святителя

—19—

Димитрия» (Кн. 1. Предисловие). С. И-м проредактирована 1-я книга этого издания (сент. – дек.), вышедшая в 1908 г., и 2-я (янв. – апр.) выходящая в свет в ближайшем вре­мени, при чем некоторые жития в них были и составлены им самим. Задачею этого издания, руководство которым С. И-чу передал В.О. Ключеский, являлось – дать такого рода жизнеописания русских святых, которые, при наивозможной общедоступности изложения, удовлетворяли бы и требованиям историко-критической науки, – были составлены на основании первоисточного материала, преимущественно «по рукописям, находящимся в разных библиотеках и монастырях нашего отечества» (ib.) Таким именно это из­дание и оказалось под умелым редакторством С.И. «До­бросовестность ( – любимое слово покойного в оценке труда) С.И. в отношении к взятому им на себя делу, – пишет один из ближайших сотрудников С.И. по упо­мянутому изданию, справщик Синодальной типографии Б.Г. Гречев, – была изумительна. При редактировании житий он сам проделывал весь труд их составителей, тщательно знакомился с указываемыми последними источниками и пособиями, и когда нужно, делал добавления по целым страницам. Некоторые жития им были буквально перера­ботаны вновь. Жития снабжены множеством пояснитель­ных примечаний; эти коротенькие заметочки брали много труда и могли быть выполнены только человеком широкой эрудиции. В отношении к сотрудникам С.И. был весь предупредительность: отыскивал нужную редакцию рукописи указывал пособия, мало того, сам возил книги из ака­демической библиотеки, чтобы дать возможность работать сотруднику дома».

Собственно научный анализ литературных трудов С.И. не входит в нашу задачу: компетентная оценка их уже и сделана была в свое время официальными и неофи­циальными рецензентами его работ и будет еще дана теми специалистами в области русской и византийской истории, которым приходилось и придется работать по вопросам, соприкасающимся с темами научного творчества С.И. Но нельзя на этих страницах, посвященных памяти почив-

—20—

шего профессора нашей академии, не отметить его общего жизненно-морального отношения к «научным заветам» нашей школы, как он сам их понимал и исповедо­вал. «Заветы старой академии, которые и сделали ее слав­ной, – говорил С.И., – заветы эти можно выразить так: пауке должно служить самоотверженно и бескорыстно; наука не должна служить для посторонних ей целей»¹³⁰⁹. С.И. исповедал эти заветы не только устами, но и делом. Его отношение к науке было глубоко проникнуто идеалистиче­ским характером. На его работах лежит печать той «добросовестности», сказывающейся и в полноте обследо­ванных материалов трактуемых тем, и во вдумчивости их анализа, и в тщательной отделке изложения, – которая имеет своим источником искреннюю любовь историка к своей науке и к объективно-научной истине. Если в его трудах и найдутся положения спорные, которые, может быть, не устоят перед строго-научной критикой, то едва ли и самый придирчивый рецензент может предъявить к нему хотя малейший упрек в какой либо научной не­ряшливости или в небескорыстной поспешности опублико­вания своих трудов. Так же не обинуясь должно сказать о верности покойного профессора и другому из отмечен­ных им академических заветов. Будучи по преимуще­ству историком церковного быта, С.И., однако, немало оперировал и над вопросами, имеющими известное прин­ципиально-богословское значение. Таков, напр., затронутый им в своей магистерской диссертации вопрос о сакра­ментальном значении старческой исповеди в древневосточных монастырях. Не входя в оценку сделанных автором историко-богословских наблюдений и выводов, должно сказать, что страницы в книге С.И., посвященные этому вопросу, производят подкупающее впечатление пол­ной откровенностию и ясностью его тезисов. С автором можно соглашаться или не соглашаться, но нельзя упре­кнуть его в каком либо замалчивании выводов, к ка-

—21—

ким привело его изучение соответствующих источников, в какой либо приспособляемости его историко-богословской мысли. В этом отношении С.И. был прямым учеником своего славного предшественника по академической кафедре, «представлявшего только одну форму отношения к науке, форму безусловной правдивости и полной откровенности» (Ж. М. Н. И. 1912, май, 41).

Добросовестный и правдолюбивый историк С.И., и как человек, отличался удивительной прямотой, составлявшей наиболее характерную черту его личности. Эта черта ярко сказывалась и в отношениях его к тем или другим явлениям общественной и академической жизни, и в обы­денных отношениях к окружающим людям. Он при­надлежал к числу людей, которые, выработав себе опре­деленные принципы и убеждения, остаются верными им навсегда. Лица, хотя сколько-нибудь близко знавшие С.И., могли, не рискуя ошибиться, заранее предугадывать его мнение по тем или другим злободневным вопросам, каковые мнения он всегда и высказывал с полной прямо­линейностью. По внешности обыкновенно очень серьезный даже несколько замкнутый, С.И. на самом деле был за­мечательно сердечной натурой, с оттенком какой-то даже женственной мягкости, образцовым семьянином¹³¹⁰, пре­красным сослуживцем, искренно добрым и отзывчивым на всякое горе ближнего человеком. В его лице акаде­мическая корпорация лишилась не только крупной научной силы, но и в высшей степени симпатичного но своим мо­ральным качествам сочлена, утрата которого, несомненно, искренней скорбью отозвалась среди бывших его сослу­живцев и многочисленных учеников.

—22—

Смерть С.И. была в огромной степени неожиданностью даже для лиц, близко стоявших к покойному. Не отли­чаясь очень крепким здоровьем, особенно с 1903 г., ко­гда он перенес очень тяжелую форму желудочной болез­ни, едва не сведшей его в могилу, вынудившей его даже на целый год прекратить всякую научно-преподаватель­скую деятельность и оставившей навсегда следы в его организме, С.И. если за последние годы и казался видимо переутомившимся, то, во всяком случае, не производил впечатления безнадежно-больного человека, отличаясь до последних месяцев своей жизни незаурядной трудоспо­собностию. В течение всего 1915/16 уч. года С.И. испол­нял свои профессорские обязанности, как в академии, так и в университете и на курсах, с полной исправно­стию, равно как участвовал и на переводных экзаменах, и даже на последнем в истекшем учебном году Собрании Совета (12 мая) читал свой обстоятельный отзыв о док­торской диссертации Н.И. Серебрянского. Первые зловещие симптомы роковой болезни С.И. стали проявляться ранней весной текущего года – в резком упадке его сил и ино­гда даже в обморочных состояниях. Знаменитый москов­ский диагност, проф. Шервинский, к которому С.И. в марте обратился за врачебным советом, порекомендовал больному лишь возможно полный отдых от всяких на­учных занятий, не назначив сложного лечения, но род­ственникам С. И-ча высказал, что анализ его крови и же­лудочного сока заставляет его предполагать у С.И. или рак желудка или злокачественное малокровие (anaemia реrnitiosa), при чем как та, так и другая форма болезни должна быстро повести к роковой развязке. Произведенное несколько позднее исследование больного рентгеновскими лучами также не привело к полному уяснению его бо­лезни.

По окончании учебного года С.И. переехал на дачу, не­вдалеке от Посада. Здесь упадок его сил, не сопровожда­емый никакими болями, прогрессировал почти с каждым днем. Решено было поместить его в университетскую кли­нику. При этом переезде в Москву (16 июня) он был

—23—

уже на столько слаб, что из вагона до экипажа его при­шлось нести на носилках. Несмотря на, в высшей степени, внимательный уход, каким С.И. был окружен в кли­нике, болезнь не поддавалась никакому лечению, и лишь одно время, у некоторых врачей, лечивших его, мелькну­ла надежда на возможность улучшения в состоянии боль­ного. Однако эта надежда скоро оказалась обманчивой: 4-го июля, в 1 ч. дня С. И., в течение своей предсмертной болезни дважды с глубоким благоговением исповедовав­шийся и приобщившийся Св. Таин, тихо и безболезненно скончался.

По кончине С. И-ча, в клинической часовне, куда было перенесено его тело, служились панихиды, на которых при­сутствовали знакомые и сослуживцы покойного по академии, университету и женским курсам. 6-го июля тело С.И. было перевезено в Сергиевский посад и перенесено в ака­демическую церковь. Заупокойная литургия и отпевание тела покойного 7 июля были совершены временно исправлявшим в течение каникул обязанности ректора академии инспекто­ром ее архимандритом Иларионом, в сослужении академи­ческого духовенства, в присутствии всех тех членов ака­демической корпорации и студентов, которые проводили летние каникулы в Посаде и ближайших к нему местно­стях. На его гроб были возложены венки от Академии, Мос­ковской Синодальной типографии и Высших Женских кур­сов Полторацкой. Тело С.И. погребено на академическом кладбище, невдалеке от могил знаменитейших представи­телей русской церковно-исторической науки в нашей ака­демии – А.В. Горского, С.К. Смирнова и Е.Е. Голубинского, чьим научным заветам он оставался верен в тече­ние всей своей так преждевременно, и так неожиданно оборвавшейся плодотворной научно-академической деятель­ности.

А. О.

—24—

С С.И. Смирновым я виделся в последний раз 18 мая текущего года. Он, правда, жаловался на нездоровье; но ничто не внушало мысли, что это наше свидание окажется последним. Мы говорили о текущих событиях и строили планы на будущее. Совсем нельзя было предвидеть, что его недуг получит такое опасное развитие, что роковая развязка наступит столь быстро и что смерть так внезапно разорвёт узы связывающие Сергея Ивановича с людьми, которые его ценили и для которых он был дорог. Мы твёрдо знаем, что мы подлежим смерти, что дням нашим положен предел, что часы наши сочтены и что каждая наша встреча может стать последней; но зная это, мы редко о таком значении наших встреч думаем. Как бережно мы бы относились друг к другу, если бы помнили об этом яснее!

Мне хотелось бы сказать несколько слов о покойном Сергее Ивановиче, как об учёном; но я вовсе не думаю в очерке, составленном для очередной книжки журнала, дать полную, исчерпывающую характеристику его учёной деятельности, его учёных трудов, подвести заключительный итог его работе. Пока не угасло чувство утраты, трудно оторваться от личности умершего и говорить только о его взглядах и о книгах, держась в рамках отвлечённой объективной оценки им сделанного. При этом Сергей Иванович умер в такую пору своей жизни, когда какое либо подведение итогов его деятельности было ещё слишком преждевременным, и моя мысль застигнута врасплох и не подготовлена к такой работе. При мысли о нём живом думалось не о подведении каких – либо итогов, а о том, что он мог бы ещё сделать. Его жизнь оборвалась,

—25—

как недописанная книга, остановившаяся на середине наложения, далеко не доведённая до заключительной главы. Его работа прекратилась на полном ходу. Для учёного, подготовка которого отнимает почти четверть века, умирать на 46 году от роду слишком рано. Не исчерпывающую оценку трудов Сергея Ивановича хотелось бы мне дать, а лишь под влиянием чувства утраты поделиться сложившимся у меня представлением о Сергее Ивановиче, как об учёном, и своими воспоминаниями о нём.

Значение учёной деятельности С.И. Смирнова, прежде всего, конечно, определялось его собственным, данным ему от Бога талантом, который не зарыт был им в землю, а пущен в плодоносный оборот. Это был умный, трудолюбивый и одушевлённый любовью к знанию человек. Но при всём его собственном даровании нельзя было не видеть на нём влияния его учителей; по крайней мере, мне оно всегда представлялось заметным. Сергей Иванович прошёл завидную историческую школу; ему на долю выпало счастье быть учеником двух знаменитых русских историков: Е.Е. Голубинского и В.О. Ключевского. Прохождение такой школы не могло остаться бесследным.

Голубинский был для него живым примером высокого научного подвига. Суровый отшельник, отрешившийся от мира, затворник на долгую жизнь в четырёх стенах своего заваленного книгами кабинета, неутомимый изыскатель, он пытливым, вооружённым острою критикою взором проникал в тёмную глубину исследуемого вопроса и старался проникнуть туда до возможных для человеческого знания пределов, не будучи в состоянии успокоиться, пока интересовавший его предмет не был исчерпан до конца. Только тогда он решался печатно высказываться, и понятно, каким авторитетом пользовалось его основанное на громадной эрудиции и добросовестное слово.

Ключевский, когда Сергей Иванович слушал его лекции, был на высоте своей всероссийской славы. Он очаровывал и увлекал своим знаменитым курсом, широкие и стройные схемы которого становились прочным и ценным достоянием аудитории, уносившей с его лекций цельный продуманный взгляд на русское прошлое и художественное

—26—

наслаждение, вызываемое несравненным талантом профессора. Но если большая аудитория увлекалась широкими и последовательными обобщениями Ключевского и восхищалась художественными образами его лекций, то для тех, кто имел случай подойти к нему ближе, открывалась в нём и другая сторона его дарования – дар исследователя, способного предпринимать и терпеливо доводить до конца утомительные, подчас микроскопические изыскания для решения того или иного поставленного им вопроса.

Сергей Иванович стал близок к обоим историкам ещё на студенческой скамье, и затем, взойдя с этой скамьи на академическую кафедру, он поддерживал тесные дружественные связи с обоими до конца их дней. Голубинский, в последние тяжелые годы своей жизни, когда потеря зрения лишила его возможности работать, диктовал приходившему его навещать Сергею Ивановичу свои воспоминания. О Ключевском Сергей Иванович никогда не мог говорить спокойно, без чувства какого – то особого благоговения, и когда больной уже незадолго до смерти он узнал, что ректор Московского университета, говоря с профессором, положившим его в свою клинику, назвал его «любимцем Ключевского», он не смог удержаться от рыдания.

Из двух историков, в школе которых Сергей Иванович получил воспитание, чьё влияние надо признать сильнее и заметнее? Мне думается, что всё же первенство надо отдать Ключевскому. Историческое мировоззрение Сергея Ивановича сложилось под действием курса Ключевского, и его представления об общем ходе русского исторического процесса носили на себе печать этого курса Ключевского, и его представления об общем ходе русского исторического процесса носили на себе печать этого курса. Влияние Ключевского сказалось и в руководстве первыми самостоятельными учёными шагами Сергея Ивановича; у него Сергей Иванович писал кандидатское сочинение, взяв темой вопрос из той области, которой так сильно интересовался и в которой так много поработал сам Ключевский. Известно, что Ключевского особенно занимали исторические судьбы русских несвободных состояний. Его «Происхождение крепостного права в России» – одно из самых ценных и обильных результатами исследований, вызвавшее целый переворот в изучении вопроса: не менее важны

—27—

также и соприкасающиеся с этим исследованием его работы по истории холопства – «Подушная подать и отмена холопства в России». Из круга этих вопросов и вышла взятая Сергеем Ивановичем кандидатская тема: «Рабство в древней Руси и отношение к нему Церкви». К вопросу об отношении Церкви к рабовладению и о её смягчающем влиянии на холопство в России Ключевский и сам близко подходил в своих упомянутых статьях, а также в своей актовой речи в Академии, произнесённой в 1888 г.: «Содействие церкви успехам русского гражданского права и порядка». Так, работая над кандидатским сочинением, талантливый ученик вступил в сферу научных интересов учителя. Кандидатское сочинение, первое учёное произведение Сергея Ивановича, стоившее ему немалого труда, окончено было высокой наградой – похвалой Ключевского, и не трудно себе представить, как лестно было ему читать в отзыве учителя о его работе следующие строки: «Автор вставил свою задачу в очень широкие рамки, предприняв изложить историю древнерусского рабства в связи не только с движением русского права и юридического сознания, но и со всем складом быта древней Руси. Такая постановка задачи вынуждала автора, по его собственному признанию, попутно довольно подробно останавливаться на нелёгких вопросах нашей начальной истории. Так, излагая в первых четырёх главах своего значительного по объёму труда происхождение, первоначальную юридическую выработку и географическое распространение рабства в языческой Руси, автор старается обстоятельно изобразить юридический строй жизни русских славян, внимательно останавливается на вопросе об их родовом быте, разбирает известия об их экономическом положении и внешних международных отношениях. В четырёх остальных главах, переходя ко второй важнейшей части своей задачи, автор описывает влияние привнесённых из Византии начал греко-римского права и христианского учения на русское рабство, как оно сложилось ко времени принятия христианства Русью. По связи с этими вопросами автор в V главе вслед за учением Евангелия о рабстве, в сжатых, но обстоятельных очерках излагает при пособии Вавилона вытекающий из этого учения

—28—

взгляд отцов Церкви на рабство, а потом при помощи непосредственного изучения памятников византийского права – законодательство византийских императоров о рабстве. Эти вводные очерки помогли автору шире и яснее взглянуть на главный предмет исследования».

«Автор делит историю русского рабства на два неравные периода. Первый период продолжается у него до конца XV века: это – время полного рабства, «рабства в собственном смысле слова». Тогда Церковь только ещё подготовляла те смягчения, которые потом при её участии были внесены в этот институт. Второй период – два века с небольшим (конец XV – начало XVIII в.), это – время смягчения рабства, «история холопства». Автор сосредоточил своё внимание на первом периоде; но изложенный им во введении общий взгляд на историю древнерусского холопства показывает, что он обдумывал и дальнейшую судьбу этого учреждения, собирая материалы для изучения второго периода его истории. Влияние Церкви на переработку холопства в продолжение первого периода изображённого автором очень подробно и большей частью основательно. Он метко различил влияние принесённого византийским духовенством на Русь греко-римского права и влияние нравственного учения Церкви на русское рабство: первое влияние усиливало юридическую суровость холопьей неволи, второе смягчило её в жизни и в праве. Излагая ход этого дела, автор с усиленным вниманием следил за возвышающим действием Церкви на уровень общественного сознания и порядка и старался не проронить никакого исторического указания, отсутствие которого могло бы заменить или умалить это действие. В объяснении сложных явлений, подлежащих исследованию, автор при выдающейся любознательности и напряжённости мысли обнаружил основательное знакомство с разнообразными источниками истории, преимущественно церковной, равно как и с научными пособиями даже по смежным с церковной историей отраслям знания». Всегда полезно припоминать золотые слова Ключевского; но в настоящем случае особенно важно обратить внимание на заключительные строки отзыва: «Рассматриваемый труд», читаем мы в них, «не свободен от сделанных поспешно выводов и обобщений; но вообще особенно явственно

—29—

выступает способность автора вникать в сущность изучаемого предмета, разбирать происхождение, состав, условия развития и следствия изучаемого исторического явления. Ко всему этому надобно присоединить живое, ясное и большей частью точное изложение, нередко обнаруживающее признаки литературного таланта».

Гениальный учитель ясно увидел и по своему обыкновению отчётливо выразил основные свойства дарований ученика: способность вникать в сущность изучаемого предмета, способность всесторонне исследовать историческое явление, разобрать его происхождение, состав, условия развития и следствия, живость изложения, ясность и точность в передаче мысли, свойства, которые дали повод Ключевскому говорить об обнаруженных в сочинении Сергея Ивановича признаках литературного таланта. Признаюсь, что я не без волнения прочёл теперь эти заключительные строки доселе бывшего для меня не известным отзыва Ключевского о первом научном труде Сергея Ивановича. Мне пришлось быть официальным рецензентом его последнего большого научного труда, составлять отзыв о его докторской диссертации. В характеристике, которую я должен был дать этой диссертации, указываются, разумеется, далеко не в такой же изящной форме, но по сути дела именно те самые свойства дарования Сергея Ивановича, которые были уже указаны в приведённом отзыве о кандидатской работе. Это совпадение меня глубоко удовлетворило и ещё более утвердило теперь, по прочтении отзыва Ключевского, в мнении о книге Сергея Ивановича, высказанном много в 1914 г. Талант Сергея Ивановича на протяжении времени от кандидатской диссертации до докторской расцвёл пышным цветом, но основные его свойства оставались те же, какие были указаны Ключевским.

Кандидатское сочинение Сергея Иванович выпущено в свет, не было напечатано. Но мне пришлось познакомиться с его содержанием окольным, так сказать, путём. Мне случилось быть однажды ассистентом на экзамене у Сергея Ивановича по истории русской церкви. Среди выслушанных мной студенческих ответов меня особенно

—30—

поразили ответы нескольких студентов, которым доставался вопрос о влиянии Церкви на рабство в древней Руси. Этот отдел или параграф курса излагался экзаменующимися с особенной полнотой и точностью. Я услышал при этом не мало соображений, новых и оригинальных, и не мог припомнить, что бы я где – либо их встречал в существующей литературе. После экзамена я сообщил своё впечатление Сергею Ивановичу, выражая удивление, почему ответы о холопстве так выделяются среди других. Сергей Иванович принуждён был объяснить мне причину. В изложении этого отдела вошли основные части его кандидатской работы, которые он и излагал слушателям на лекциях. Я тогда же получил высокое представление о достоинствах этой работы, которое и подтверждается теперь ознакомлением с отзывом Ключевского.

В наших академиях всё более укореняется обычай – кандидатские сочинения – правда, в большинстве случаев основательные и добросовестные труды – обращать посредством исправлений и дополнений в магистерские диссертации, что позволяет шагать почти сразу на две ступени при восхождении по лестнице учёных степеней. Сергей Иванович этому удобному приёму не последовал. Почему? Очевидно, по той скромности, которой он так отличался, потому, что сам он хорошо сознавал и, как это всегда свойственно талантливым и скромным людям, вероятно даже и преувеличивал недостатки своей работы и не считал её пригодной для магистерской диссертации, предъявляя к последней более строгие требования. Поэтому его кандидатское сочинение осталось в рукописи, и он принялся за другую работу. Это замедлило его служебную карьеру, и было невыгодно для него в материальном отношении; но для Сергея Ивановича научные интересы стояли неизмеримо выше карьеры и материальных благ; о них он совершенно не заботился; видимо, ценил своё движение только как учёное движение и хотел каждый шаг вперёд делать с новой полновесной книгой в руках. Его внешнее служебное движение протекало очень медленно и высшего, возможного для академического преподавателя положения, звания ординарного профессора, он достиг всего только за год до смерти. В течение 9 последних лет он состоял

—31—

Приват-доцентом Московского Университета, читая свой предмет довольно полной аудитории Историко-Филологического факультета, и это преподавание он вёл только из любви к преподаванию, так как при ничтожном вознаграждении, получаемом приват-доцентами, оно не приносило ему решительно никаких материальных выгод. Сергей Иванович был бескорыстным работником науки.

По окончании курса в Академии Сергей Иванович начал занимать вопрос, далёкий от его кандидатской темы – история русского духовничества, и в 1908 г. в трёх книжках «Богословского Вестника» появилась его статья «Древнерусский духовник». Был, таким образом, избран новый предмет исследования, и, сделав этот выбор, Сергей Иванович оставался верен своему «Духовнику» до конца своих дней. Начав, однако, заниматься вопросом о древнерусском духовнике, он встретился с вопросом о духовничестве в Византии, с вопросом о влиянии в этом отношении византийской церкви на русскую и понял, что исследование о русском духовнике без предварительного изучения духовничества в Византии будет зданием без основания. Это соображение увлекло его на путь изысканий в области истории византийской церкви, плодом которых была книга «Духовный отец в древней восточной церкви. История духовничества на Востоке. Часть I. (Период вселенских соборов)». Итак, к древнерусскому духовнику Киевской и Московской Руси надо было подойти долгим и трудным путём через Византию. В мужестве и решимости, с которыми Сергей Иванович вступил на этот долгий путь, видна отличавшая его и, может быть, воспитанная в нём примером Голубинского черта – раз его захватил нерешённый вопрос, надо достигнуть его решения, исследовав его до конца, проникнуть вглубь его до основного материка, каких бы трудов это не стоило, какого бы количества времени не потребовало, с какими бы затруднениями в виде подготовительных изысканий ни было сопряжено. Сергей Иванович – учёный, идущий на самопожертвование, лишь бы добыть драгоценные крупицы знания, добывание которых составляет весь смысл его жизни!

С византийскими юридическими памятниками Сергею Ивановичу уже приходилось соприкасаться в кандидатской

—32—

работе, в которой, в меньшем масштабе, конечно, он действовал тем же методом, ища связи в отношениях церкви византийской и церкви русской к рабству. Он был уже, таким образом, византийской истории не чужд, когда он теперь снова к ней обратился, снова предавшись изучению текстов памятников и огромной литературы предмета, приобретая солидную эрудицию по византологии. Он делается сведущим византинистом.

Плод этих изучений – магистерская диссертация Сергея Ивановича была сочувственно встречена критикой. «Всюду в своей книге», писал о его труде проф. Н.А. Заозерский, «он выступает исследователем обстоятельным, строго критическим и чуждым увлечения и поспешности, и если книга его дарит читателя новым освещением избранного предмета исследования, то на автора положиться можно без всякого риска в легковерии». – «Высокий интерес книги С.И. Смирнова», говорит другой официальный её рецензент проф. Андреев, «обуславливается значительностью взятой им темы. Но значительность темы требует широкого пользования источниками и пособиями. Добывать данные для его выводов Сергею Ивановичу приходилось с большим трудом, потому что они разбросаны в литературе всего периода вселенских соборов. Нередко случалось ради одной цитаты читать целый памятник. А сколько таких памятников, которые прочитаны и не процитированы за не нахождением в них искомого, это известно одному автору. Настойчивые поиски его в некоторых пунктах дали превосходные результаты. Затем автор должен был идти по пути, загромождённому спорами и непримиримыми разногласиями между исследователями. Его тему кругом облегают вопросы, на которые существуют только колеблющиеся ответы. Работа при таких условиях требовала больших усилий, о которых не всякий читатель может догадываться, – и большого писательского такта. Солидное изучение источников позволяет автору чувствовать себя спокойным, и не горячиться в ответственных пунктах работы, как это бывает при недостатке нужной опоры в цитатах. В его книге много широких выводов, и все они осторожно выжаты из потребного количества свидетельств. Его синтез даёт только то, на что уполномо-

—33—

чивает его анализ. Автора, естественно, могло искушать желание, как оно искушало других на том же пути, прорваться к главной цели своей путём более лёгким, напр., игнорированием свидетельств, которые тормозят и замедляют его заключение, но он не поддаётся этим искушениям и предпочитает путь медленный, но надёжный. Широкое знание источников делает аргументацию автора сильной и убедительной. Читатель остаётся во власти её на протяжении всей книги». И в отзыве проф. Андреева отмечены те же свойства исследователя, о которых говорил в отзыве о кандидатской работе В.О. Ключевский. Проф. Андреев отметил далее и те литературные качества магистерской диссертации Сергея Ивановича, которые обнаружились ещё в его кандидатском сочинении: «Обращаясь к внешней стороне, следует отметить, прежде всего, что изложение и план сочинения отличаются чрезвычайной прозрачностью. Все главные результаты работы заключены в такие удобные и точные формулы, что содержание обширного исследования после одного прочтения удерживается в памяти с чрезвычайной лёгкостью и раздельностью – знак, что автор выносил и выстрадал все вопросы темы в полной мере». В такой манере писать книгу сказывался ученик Ключевского!

В изысканиях по византийской церковной истории Сергей Иванович ни на минуту не терял из вида руководящего путеводного огня, не забывал о главной цели, к которой он шёл и для которой труд по византийской истории имел значение только подготовительного. Покончив с этим трудом, извлекши из византийского прошлого то, что ему было нужно для уяснения древнерусского духовничества, Сергей Иванович мог перейти к своей главной давно намеченной задаче и начал работать над докторской диссертацией, имевшей предметом изображение древнерусского духовника. К этому периоду его деятельности относится моё личное знакомство с ним. В 1908 г. я был избран Советом Московской Духовной Академии на кафедру русской гражданской истории, и Сергею Ивановичу поручено было Советом вести со мной сношения по этому делу. Его сразу при

—34—

первом же свидании с ним открывавшиеся душевные качества, благородство и прямота его характера в соединении с необыкновенной скромностью, не могли не завоевать симпатий к нему, и встреча на жизненном пути с Сергеем Ивановичем была для меня встречей с одним из лучших людей, которых я знаю. Притом, он был в высшей степени интересный собеседник. Наши специальности близко соприкасаются одна с другой, и беседа с Сергеем Ивановичем на научные темы по русской истории в широком смысле этого термина, доставляла мне большое наслаждение и была всегда, благодаря его обширным знаниям, полезна. Мы нередко затрагивали в этих разговорах вопросы, одинаково нас интересовавшие и интересом, к которым мы оба были обязаны общему нашему учителю В.О. Ключевскому: о колонизации северо-восточной и северной Руси славянским племенем, о взаимодействии между славянскими поселенцами в Залесском, Суздальском краю и туземцами этого края финнами, о происхождении великорусского племени, о встрече принесённого из Византии на Русь христианства с славянским и финским язычеством. Вопрос о взаимодействии славян и финнов близок Сергею Ивановичу ещё и по той особенной причине, что он был родом из той местности Владимирской губернии, где напоминание о некогда обитавшем здесь финском элементе сохранилось в самом названии того села «Большая Брембола» Переславль-Залесского уезда, откуда Сергей Иванович происходил: он был сын священника этого села. Языческими верованиями, с которыми христианство встретилось на Руси, Сергей Иванович с интересом занимался, изучая создавшиеся из этой встречи в русском народе двоеверие по историческим памятникам и наблюдая его остатки в современном нам народном быту, в особенности на своей родной стороне, а эти наблюдения уводили Сергея Ивановича в широкую область фольклора. В связи с его интересом к вопросу о взаимодействии язычества и христианства возникли статья о «Бабах богомерзких», напечатанная в сборнике статей в честь В.О. Ключевского, и актовая академическая речь. «Исповедь Земле», произнесённая им в 1912 г., в которой это явление исповеди Земле рассматривается как

—35—

пережиток языческого культа. Не во всём можно было с Сергеем Ивановичем соглашаться, иногда приходилось с ним долго и оживлённо спорить, но и при несогласии во взглядах нельзя было не уважать глубокой искренности его идей, нельзя было не ценить дышавшей в каждом его слове горячей любви к этому народу, историей религиозного быта которого он занимался.

Наши беседы с Сергеем Ивановичем сделались особенно продолжительны и часты, когда мы оба очутились в той обстановке, которая особенным образом к ним располагала: на последнем археологическом съезде мне пришлось присутствовать при публичном выступлении Сергея Ивановича перед большой аудиторией. Сергей Иванович вообще редко и, видимо, неохотно выступал вне своей академической аудитории; но каждый раз, когда он это делал, он делал это с честью, являясь во всеоружии своих знаний. Я был свидетелем двух его таких выступлений – на упомянутом Новгородском съезде и затем в том же 1911 г. 12 ноября в Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете. На съезде, в первом же его научном заседании, происходившем под почётным председательством высокопреосвященного Арсения, Архиепископа Новгородского, был прочитан одним из членов съезда доклад о епископе Новгородском Нифонте. Сергей Иванович, превосходно знакомый с вопросом, так как ему пришлось немало поработать над обращенным к Нифонту «Вопрошанием Кирика», выступил с рядом веских, обстоятельно развитых и необыкновенно ясно изложенных возражений, развёртывая перед внимательно следившим за этим диспутом многолюдным собранием свою глубокую эрудицию в истории русской церкви и древнерусской письменности. Чувство моего уважения к Сергею Ивановичу, как учёному, после этого его выступления возросло ещё более. Заседание Общества Истории и Древностей Российских 12 ноября 1911 г. в полугодовой день кончины Ключевского было посвящено его памяти. Сергей Иванович прочитал тогда реферат об известной работе Ключевского о древнерусских житиях, как историческом источнике, в этом реферате с большой точностью проследил и характери-

—36—

зовал процесс работы Ключевского над житиями. Чтение Ивановича, помню, произвело самое благоприятное впечатление на членов общества. Вдохновлённый дорогой для него памятью того, о ком шла речь в реферате. Сергей Иванович блеснул здесь своим талантом исследователя. И в этом случае он выступал публично с словом в той области, с которой был основательно знаком: он был одним из лучших знатоков житийной литературы; поэтому его слово по этому вопросу и было так авторитетно и ценно.

Работа над докторской диссертацией шла у Сергея Ивановича очень медленно, и я не раз упрекал его в этом. Но, всегда в начале 1913 г. вышел, опередив само исследование о древнерусском духовнике, огромный том «Мемориалов в истории древнерусской покаянной дисциплины», долженствовавшей служить приложением к исследованию, я понял, насколько мои упрёки были неосновательны. С такой работой и нельзя было справиться в более короткое время. Тот том содержит тексты памятников покаянной дисциплины с примечаниями к ним. Своё мастерство в издании древнего текста, своё бережливое отношение к каждой букве такого текста Сергей Иванович показал уже раньше, поместив тексты в приложениях к магистерской диссертации и издав в 1908 г. по случаю 400-летия Троицкого Данилова монастыря в Переславль-Залесском житие преп. Даниила Переяславского чудотворца. Но в издании, о котором идёт речь, это мастерство доведено до высшей степени. Громадных трудов стоило Сергею Ивановичу, прежде всего само разыскание текстов по различным библиотекам и хранилищам рукописей. Большей внимательности, большей тщательности, большего соблюдения всех научных требований в самой технике изданий нельзя и желать: издание «Материалов древнерусской покаянной дисциплины» можно считать образцовым. «Существенное достоинство изданий, подобных предлагаемым теперь «материалам», писал в своём отзыве официальный рецензент докторской диссертации Сергея Ивановича проф. А.И. Алмазов, «это – возможно безупречная верность оригиналу редактируемого текста. На наш взгляд даже самый характер опечаток, отмеченных у автора, так

—37—

неизбежно присущих печатным изданиям, даёт достаточное основание признать указываемую верность… Другим достоинством тех же изданий должно быть избрание возможно исправного и наиболее раннего оригинала для предназначенного к печатанию памятника. Это условие возможно соблюсти только при широкой осведомлённости относительно рукописей, содержащих издаваемый памятник. Последнее, несомненно, осуществлено автором. Для настоящего издания он изучил рукописи не только известных публичных библиотек различных просветительных учреждений, но и в частных собраниях. Достигается поэтому и настоящее второе требование от издания памятников. Наконец, от изданий в рассматриваемом роде всегда желательно и то, чтобы издаваемый текст, по возможности, был освещён и со стороны его разночтений. Соблюдено проф. С. И. Смирновым и это тщательным приведением вариантов по известным ему рукописям. Всё это показывает, что настоящее издание потребовало от автора долгих и деятельных исканий и такой же кропотливой работы. «Заметки» или комментарии к текстам, помещённые вслед за текстами, разрастаются, иногда, в самостоятельные и обширные по объёму исследования. Таковы, на мой взгляд, наиболее выдающиеся по значению заметки об «Особой редакции Вопрошания Кирика» и об источниках Вопрошания, а также заметка о Послании Иакова Черноризца к ростовскому князю Дмитрию, в которой образцово исследованы вопросы и о личности писателя послания и о личности князя Дмитрия, и о времени написания памятника. В поисках за нужными ему текстами, сколько рукописей, сколько рукописных сборников Сергей Иванович должен был пересмотреть, сколько рукописного материала признать при этом непригодным! Производя разыскания текстов по библиотекам и древлехранилищам, Сергей Иванович сделался знатоком не только памятников древней покаянной письменности, но и памятников древнерусской письменности вообще. Его имя стали произносить с уважением в кругах историков русской литературы. Помню, когда в одном заседании Историко-физиологического факультета Московского Университета зашла речь о том, какая из объявленных приват-доцентом практических занятий принимать к зачёту, проф. М.Н. Сперанский предложил признать таковыми объявленные Сергеем Ивановичем практические занятия по разбору церковных памятников, мотивируя своё предложение доводом, что на этих занятиях студенты могут получить в высшей степени полезное руководство по изучению памятников древнерусской письменности. Это предложение было сочувственно поддержано специалистами по кафедре русской истории и единогласно принято факультетом. В последние годы жизни Сергей Иванович сделался желанным гостем в недавно возникшем обществе для изучения истории русской литературы, объединившим преимущественно молодые научные силы, очень энергично и оживлённо действующем под авторитетным председательством проф. М.Н. Сперанского. Сергей Иванович выступал там с рефератами и с удовольствием посещал это общество.

Наконец, в исходе 1913 г. вышло и исследование Сергея Ивановича о древнерусском духовнике. О книге: и исследование, и материалы были представлены им в Московскую Духовную Академию в качестве докторской диссертации. Доля этой цели, строго говоря, было бы совершенно достаточно и тома Материалов, в котором давались не только тексты, но и исследования текстов: но учёная разборчивость и щепетильность не позволяли Сергею Ивановичу подать в качестве диссертации том Материалов. Он всё же находил его слишком сырым; у него со словом «диссертация» соединилось понятие о «рассуждении». Вот почему он и предпочёл ждать докторской степени до осени 1914 г.

Я был назначен одним из рецензентов книги. Чтение диссертации и составление о них отзывов – тяжёлая сторона профессорской службы, в особенности диссертации с нижним этажом, перегруженным совсем ненужными и не идущими к делу ссылками, приводимыми с единственной целью: выставить на показ свою учёность или диссертаций непомерно растянутых и многословных, в которых на нескольких стах страницах излагается то, о чём можно

—39—

было бы, если бы только немного поработать мыслью, сказать на нескольких десятках страниц. Неудивительно, что назначение в рецензенты диссертаций рассматривается как тяжёлая повинность. Чтение книги Сергея Ивановича доставило мне истинное наслаждение. О её литературных достоинствах пришлось, не зная прежних отзывов Ключевского и проф. Андреева о кандидатской и магистерской работах Сергея Ивановича, повторить по существу то же самое. Стройный план, ясная светлая мысль, немногими словами выраженная, кристальная прозрачность и изящная простота языка, меткость характеристик – вот литературные свойства, делающие из чтения книги Сергея Ивановича скорее удовольствие, чем труд. Тонкое чувство меры, это непременное условие литературного таланта, неизменно руководило автором, и было причиной умения о каждом затронутом предмете сказать то, что о нём сказать должно, не меньше и не больше, чем следовало, без ущерба для ясности и полноты и без излишества, затемняющего суть дела. Разумеется, литературный талант, как и всякое художественное дарование, был органически присущ Сергею Ивановичу; но и при всём наличии такого таланта, сжатость и точность изложения и изящество формы требовали, надо полагать, от автора большого труда на внешнюю отделку книги; без труда эти свойства никакому таланту не даются, и чем талантливее писатель, тем меньше он решается выступать перед публикой со своими неотделанными черновиками.

Привлекало к книге и внутреннее её содержание. Сергей Иванович избрал для исследования небольшой сравнительно вопрос из истории церковного быта, но изучил его во всю его глубину, разносторонне при этом его освещая. Духовничество, как оно сложилось в древней Руси, Сергей Иванович считал не каноническим, а бытовым явлением, и как бытовое рассматривал, обходя в диссертации законодательство о духовнике. Не воля церковного законодателя создавала древнерусскую дисциплину покаяния и её орган. Воля собора или иерарха вмешивалась в отношения духовного отца к детям, только разрешая отдельные частные казусы и внося в эти отношения только частичные исправления. В предисловии Сергей Иванович просит

—40—

читателя смотреть на его книгу только как на характеристику древнерусского духовничества с бытовой его стороны, только как на исследование по истории церковного быта. И читатель, действительно, найдёт богатый материал по этой истории, следя по книге Сергея Ивановича за характеристикой духовника, за изображением организации духовничества на Руси, за положением духовника в древнерусском обществе и его официальной деятельностью, за его нравственным миросозерцанием, за его учительной и дисциплинарной деятельностью и, наконец, за теми изменениями, которые в древнерусском духовничестве были вызваны церковным расколом XVII века. Те страницы книги, где для выяснения уровня нравственного созерцания древнерусского духовника даётся разбор Вопрошания Кирика, где приводятся с скрупулёзной тщательностью собранные известия о некоторых выдающихся духовниках древней Руси и где даются характеристики духовнической деятельности виднейших представителей раскола – Ивана Неронова и Аввакума, заслуживают быть по силе блещущего в них таланта особо отмеченными. «Внимательный и тонкий анализ текстов», писал я в официальном отзыве о книге Сергея Ивановича, «научное беспристрастие, уменье равномерно отметить положительные и отрицательные стороны научного явления, осторожность в выводах, изящная простота языка и яркость образов, возвышающаяся до художественности – таковы ценные качества работы С.И. Смирнова. Они дают нам право считать его работу образцом исторического исследования». – «Автор поставил себе задачей», говорил в заключительных строках своего отзыва другой официальный рецензент проф. А.И. Алмазов, «научное освещение церковно-исторического вопроса, ещё не затронутого в нашей духовной учёной литературе, вопроса притом особенной важности в церковно общественном отношении. Для этого освещения он с редкой обстоятельностью изучил материалы, относящиеся к предмету его исследования. В этом отношении он привлёк к выполнению своей задачи все выдающиеся в нашей научной литературе, так или иначе соприкосновенное с предметом его исследования. В содержание такой изученной им литературы входят не только исследования в области духов-

—41—

ной науки, но и из области вообще исторической науки, а сверх того и сырые материалы в виде различных изданий – исторических актов и канонических памятников. Не ограничиваясь этим, он, далее, непосредственно сам изучает для своей цели рукописные памятники церковной письменности. Благодаря всему этому, рассматриваемая книга заключает в себе действительно большой материал по предмету исследования. Этот материал, далее, автору приходилось извлекать с великим терпением, так как свойство избранного им для исследования предмета требовало от него внимательного отношения даже к отдельным речениям и словам в изученных материалах. Приложение того же материала к выполнению работы делалось с научной точностью во всех случаях. Результатом всего теперь отмечаемого получилось действительно научное освещение ряда вопросов – и не только непосредственно вытекающих из поставленной автором задачи, но и стоящих в стороне от него». Бывают, касающиеся интересных вопросов книги, по прочтении которых хочется видеть скорейшего появления других исследований на ту же тему. После книги Сергея Ивановича в скором времени едва ли кому придёт на мысль браться за тему о древнерусском духовнике. Света, им пролитого на этот вопрос, хватило надолго. С чувством глубокого удовлетворения я узнал осенью прошлого 1915 г., что работа Сергея Ивановича нашла себе высокую оценку в нашем высшем учебной учреждении, в Императорской Академии Наук. Она была удостоена большой Уваровской премии.

Так завершены были Сергеем Ивановичем три обязательные стадии в движении русского профессора. На них и оборвался его учёный путь. Его учёное имущество тремя обязательными книгами, однако, не ограничивалось или, лучше сказать, не выражено было в них всё. В работе над тремя диссертациями и в попутной работе по поводу и для диссертации приобретена была обширная эрудиция, собран был значительный запас знания, и Сергей Иванович в последующие годы мог бы пускать его в научный оборот, жить даже процентами с приобретённого запаса. Бесполезно

—42—

судить о том, как мог бы он его ещё приумножить, если бы его жизнь не пресеклась так быстро. Он говорил мне не раз, что думает об издании второго тома собранных им памятников, что вернётся опять к византийской древности, и нет ничего невероятного в том, что при отличавшем его трудолюбии и настойчивости он осуществил бы эти намерения и сделал бы ещё многое другое, полезное доля русской науки. Русской науке во многом приходилось брать за образец западноевропейскую. К сожалению, только русские учёные не подражают своим западноевропейским коллегам в долголетии. Долгие годы принесли бы и многие плоды. Но что говорить о том, когда этого не случилось!

В лице Сергея Ивановича перед нами скромной неторопливой поступью прошёл бескорыстный и честный работник науки, одарённый и трудолюбивый исследователь, мужественно вступавший в обширные погружения во мрак дебри неизвестного, внося в них своей работой свет знания, потомок древнерусских великороссов поселенцев его родного Залесского края, скромно, без крика о себе, но настойчиво и трудолюбиво просекавших первобытный тёмный лес, чтобы на расчищенных местах распахивать плодородные нивы. И Сергей Иванович не долго, но добросовестно и плодотворно потрудился на русской научной ниве, и только тяжёлая смертельная болезнь пахаря оставила полосу его недожатой. В этой добросовестности его работы, в проникавшей каждый его труд ясности мысли, не сказывалась ли его чистая и честная душа, которая всегда светилась таким тихим и ровным светом в его серьёзном, задумчивом, немного грустном, но всегда прямо смотревшем на собственника взоре?

М. Богословский

Ποпοв Κ.Μ. Список печатных трудов проф. С.И. Смирнова (1892–1916) // Богословский вестник. 1916. Т. 2. № 9. С. 43–58 (1-я пагин.).

—43—

I. Статьи, исследования и издания, речи и доклады

1. К семейному положению русской крестьянки. Русская Жизнь.1892, № 198.

2. Значение Печерского монастыря в начальной истории русской церкви и общества. Богословский Вестник. 1890. Т. IV, октябрь, с. 1–23.

2 а. То же. Отдельный оттиск. (Пробная лекция по кафедре Истории русской церкви, читанная в Московской Духовной Академии 19 апреля 1896 года). Сергиев Посад, 1896. С. 23.

3. Отчет о занятиях в течение 1895–96 учебного года в качестве профессорского стипендиата по кафедре Истории русской церкви. Журнал Совета Московской Духовой Академии за 1896 год. Сергиев Посад, 1897. С. 307–380.

Отзыв об Отчете проф. В.О.Ключевского. Ibid. С. 380.

4. Древнерусский духовник. (Очерк). Богословский Вестник. 1898. Т. I, февраль. С. 163–194; т. IV, октябрь. С. 18–47; ноябрь. С. 117–148: Приложения к статье «Древнерусский духовник». Ibid. Т. IV, октябрь, с. 1–21, с особой пагинацией.

4 а. То же. Отдельный оттиск. Сергиев Посад, 1899. С. 117.

Рец. Н.П. Богословский Библиографический Листок. Приложение к Руководству для сельских пастырей, 1899, вып. 6–7, с. 107–108; Щ. Исторический Вестник. 1899. Т. LXXVII, № 9, с. 1007–1008 («Труд, представляющий полный свод данных по вопросу ο духовниках, будет надежным пособием при специальных изысканиях).

5. Преподобный Сергий Радонежский и Троицкая Лавра его времени. (К 5 июля). Публичная лекция, читанная 21 ноября 1897 года в Московской Духовной Академии для членов Рогожского отделения первого Московского Общества Трезвости в приезд их на богомолье в Троицкую Лавру. Душеполезное Чтение. 1898. Ч. II, № 7, с. 438–452.

5 а. То же. Отдельный оттиск. М., 1898. С. 15.

6. Водокрещи. (Материалы для истории крещенских обрядов в древней Руси). Богословский Вестник, 1900. Т. I, январь, с. 1–17.

6 а. То же. Отдельный оттиск. Сергиев Посад, 1960. С. 17.

—44—

7. Праздник Пасхи в древней Руси. Церковные Ведомости. Прибавления. 1900. С. 15–16, 618–624. Подписано буквой: С.

8. Памяти протоиерея Александра Васильевича Горского († 11-го октября 1875 года). С портретом. Церковные Ведомости. Прибавления. 1900 г., № 42, с. 1698–1705. Подписано буквой: С.

9. Александр Васильевич Горский. (Биографический очерк). Речь, произнесенная на торжественном собрании в память A.В. Горского в Московской Духовной Академии 22 октября 1900 года). Богословский Вестник, 1900. Т. III, ноябрь, с. 381–441.

9 а. То же. В книге: протоиерей Александр Васильевич Горский в воспоминаниях о нем Московской Духовной Академии в 25-ю годовщину со дня его смерти. 11 и 22 октября 1900 года. (С приложением некоторых неизданных бумаг из Архива А.В. Горского. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1900. С. 15–75.

9 б. То же. Отдельный оттиск. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1901. С. 63. С портретом.

Рец. Н.П. Богословский Библиографический Листок. Приложение к Руководству для сельских пастырей. 1901, вып. 23, с. 52–53: Κ.X. (арлампович): Литературный Вестник. 1901. Т.I, кн. IV, с. 464–465.

10. Праздник Крещения Господня в древней Руси. Церковные Ведомости. Прибавления. 1901. № 1, с. 12–21. Подписано буквой: С.

11. Как говели к древней Руси? Церковные Ведомости. Прибавления. 1901. № 8, с. 260–279: 9, 305–311; 10, 343–351.

11 а. То же. Отдельный оттиск. СПб., 1901. С. 95.

12. Как служили миру подвижники древней Руси? (Историческая справка к полемике о монашестве). Богословский Вестник. 1903. Т. I, март, с. 510–580; апрель, с. 710–788.

12 а. Тоже. Отдельный оттиск. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1903. С. 141+11. Эта справка написана по поводу вызванной статьей A.В. Круглова полемики о монашестве между архим. Никоном, (Рождественским, ныне архиепископ), архим. Евдокимом (Мещерским, ныне архиепископ, проф. Η.Ф. Каптеревым, проф. А.Н. Введенским, проф. А.А. Спасским и другими. Архим. Никон написал по ее поводу статьи: За кого говорит истории? (К вопросу о монашестве). Душеполезное Чтение, 1903, ч. III, № 12, 688–713, и отдельный оттиск. М., 1903. С. 28. (Ср. рецензии статьи архим. Никона – а). Проф. Свящ. Ф.И. Титова в Богословском Библиографическом Листке. Приложение к Руководству для сельских пастырей. 1904 г., вып. 2–3, с. 85–88 и б) Обзор журналов – Странник, 1904. Т. I, ч. I, с. 158–163. О статье C.В. Смирнова проф. В.О. Ключевский, при представлении ее на Макарьевскую премию в Академии, писал: «Этот труд имеет общий научный интерес, представляет довольно полный обзор истории древнерусского монашества с той стороны, который автор называет «служением миру» и которая редко рассматривалась так полно и внимательно в нашей церковно-исторической литературе». (Журналы собраний Совета Московской Духовной Академии за 1904 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1905. С. 15–16). С. в Историческом Вестнике, 1903. Т. ХCIII,

—45—

№ 7, с. 305–308), писал: «Прекрасная брошюра, где автор вполне правильно и основательно знакомит читателя с вопросом о служении миру подвижников древней Руси». См. еще отзывы: проф. свящ. Ф.И. Титов – Богословский Библиографический Листок. Приложение к Руководству для сельских пастырей. 1903, вып. 10–11, с. 235–237; Б. Странник, 1903. Т. II, ч. I, № 7, с.136–137; Киевские Епархиальные Ведомости, 1901, ч. неоф., № 8, С.188–190; Самарские Епархиальные Ведомости, 1904, ч. неоф., № 8, с. 478–480.

13. Голубинский Евгений Евсигнеевич. Православная Богословская Энциклопедия. Издание под редакцией проф. А.П. Лопухина. Т. IV. Петроград, 1903. Кол. 502–508.

14. Горский Александр Васильевич. Ibid. Кол. 541–550¹³¹¹.

15. «Духовный отец» или старец в древних восточных монастырях. Богословский Вестник, 1904. Т. III, ноябрь, с. 473–508; декабрь, с. 682–716.

Рец. C.И. Крестов (Христианское Чтение. 1905, т. ССХІХ, ч. 1, № 1, с. 130–134): «Глубокий интерес имеет статья, хорошо обоснованная на исторических данных и рассматривающая оный предмет с большой детальностью». В.Н. Бенешевич –Византийский Временник. 1905, т. XII, вып. 1–4, с. 355–356. СПб., 1906.

16. Исповедь и покаяние в древних монастырях Востока. Богословский Вестник. 1905.

а) Сакраментальная исповедь. Т. I, февраль, с. 371–400.

б) Старческая исповедь. Март, с. 453–480.

в) Орган тайной монашеской исповеди – старец. Апрель, с. 733–774.

Рец. В.И. Бенешевич – Византийский Временник. 1905. Т. XII, вып. 1–4, с. 356–357. СПб., 1906.

17. Исповедь мирян перед старцами. (Служение миру древнего монашества). Богословский Вестник. 1905. Т. III, Сентябрь, с. 1–38.

18. Кто совершал таинство покаяния в древней церкви? Богословский Вестник. 1906. Т. I, март, с. 469–502; апрель, с. 607–638; т. II, май, 1–33.

Духовный отец в древней восточной церкви. (История духовничества на Востоке). Исследование в 2-х ч. Ч. I (Период вселенских соборов). Сергиев Посад, 1906. С. XXII+341+II. В состав этого труда вошли статьи, помеченные под номерами 15–18 и 20 этого списка. Сочинение на степень магистра богословия.

Официальные отзывы – Извлечение из Журналов собраний Совета Московской Духовной Академии за 1906 год. Сергиев Посад, 1907. – проф. Н.А. Заозерского (с. 89–92): «всюду в своей книге автор выступает исследователем обстоятельным, строго критическим и чуждым увлечения и

—46—

поспешности... По ученой основательности и важности предмета исследования признаю книгу вполне заслуживающей искомой ученой степени», – и проф. И.Д. Андреева (с. 92–99): «Исследование – совершенно зрелая и талантливая работа во всех отношениях. Я уверен, что она найдет хороший прием и заграницей. Европейские византологи, без сомнения, прочтут новую книгу о монашестве с большим интересом». Защита сочинения состоялась 8 июня 1906 года. См. Извлечение из Журналов собраний Совета Московской Духовной Академии за 1906 год. Сергиев Посад, 1907, с. 192–193 (официальными оппонентами были Ректор Академии епископ Евдоким, за болезнью проф. Н.А. Заозерского, и проф. И.Д. Андреев и Церковный Вестник. 1906, № 24, с. 801. В 1907 году труд С.И. Смирнова удостоен премии Митрополита Московского Макария при Академии, как «лучшее магистерское сочинение воспитанника Академии». См. Извлечение из Журналов собраний Совета Московской Духовной Академии за 1907 год. Сергиев Посад, 1908, с. 25, 27 и 64. См. еще отзывы о труде С. И-ча: Павел Верховский – Исторический Вестник, 1906. Т. СVІ. № 10, с. 301–303; Μ.Г. – Богословский Библиографический Листок. Приложение к Руководству для сельских пастырей. 1906, вып. 12, с. 449–453; проф. П. Гидулянов. Вопрос о тайной исповеди и духовиках восточной церкви в новейшей русской литературе. Византийский Временник за 1907 год. Т. XIV, вып. 2–3, с. 399–442, и отдельно. Спб., 1908, с. 44; проф. H.Н. Глубоковский. По вопросам духовной школы. СПб., 1907, с. 68, прим. 5; Сергей Зарин – Церковный Вестник. 1907, № 37, с. 1196–1198; проф. H.С. Суворов – Журнал Министерства Народного Просвещения. 1907, новая серия, ч. VII, № 1, отд. 2-й, с. 170–180; С. – Троицкий – Церковные Ведомости. Прибавления. 1907, № 22, с. 905–907.

20. Древнее духовничество и его происхождение. Речь, произнесенная на диспуте 8 июня 1906 г. перед защитой диссертации Духовный отец в древней восточной церкви. Ч. I. Сергиев Посад, 1906. Богословский Вестник. 1906. Т. II, июль–август, с. 369–382, и в книге Духовный отец в древней восточной церкви. Ч. I. Сергиев Посад, 1906, с. 19–22 (вместо введения).

20 а. То же. Вырезка из книги Духовный отец в древней восточной церкви. Ч. I. Сергиев Посад, 1906. Sine titulo. С. 19–22.

21. Доклад в Совет Московской Духовной Академии, составленный в комиссии с проф. И.Ф. Каптеревым, и. д. доц. И.М.Громогласовым и н. д. доц. Д.Г.Коноваловым, «по вопросу об учреждении при Академии на средства Московской епархии штатной кафедры русского сектантства». Журналы собраний Совета Московской Духовной Академии на 1904 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1905, с. 359–368.

22. Иона Маленький. Православная Богословская Энциклопедия. Издание преемников † проф. A.И. Лопухина. Под ред. проф. H.Н. Глубоковского. Т. VII. СПб., 1906, кол. 286–287.

23. Казанский Петр Симонович. Ibid. кол. 678–683.

24. Милосердый подвижник – Даниил Переяславский. (По поводу 400-летия его монастыря). Богословский Вестник.1903. Т. II, июль-август, с. 569–576.

—47—

25. Житие прп. Даниила Переяславского чудотворца. Повести об обретении мощей и Чудеса его. К 400-летию Троицкого Данилова монастыря в Переславле-Залесском (15 июля 1508 г. – 15 июля 1908 г.). Издание профессора С. И. Смирнова. М., 1908. С. 38+133.

Рецензии и отзывы: проф. A.А. Бронзов – Церковные Ведомости. Прибавления. 1909 г., № 8, 401–402; Ар. Л-в – Церковный Вестник. 1908 г., № 43, с. 1344; И. Петрушевский – Богословский Библиографический Листок. Приложение к Руководству для сельских пастырей. 1908, вып. 8–9, с. 282–286.

26. Жития святых, на русском языке изложенные, по руководству Четиих-Миней Св. Димитрия Ростовского, с объяснительными примечаниями и изображениями святых (Минеи-Четии на русском языке). Кн. 1-я, дополнительная. (Жития русских святых. Месяцы сентябрь-декабрь). Издание Московской Синодальной Типографии. М., 1908, с. III+592+1 и.

Это издание редактировано С. И-чем, и им написаны помещенные в нем Житие прп. Диодора Юрьегорского, Сказания о прп. Валааме Керетском и о князе Андрее Смоленском Переяславском чудотворце.

27. «Бабы богомерзкие». Сборник статей, посвященных Василию Осиповичу Ключевскому его учениками, друзьями и почитателями ко дню 30-летия его профессорской деятельности в Московском Университете. (5 декабря 1879–5 декабря 1909 года). М., 1909, с. 217–243.

27а. То же. Вырезка. Sine titulo. С. 217–243.

28. Кирик и Кирика Вопрошание. Богословская Энциклопедия. Т. X. Составлен под редакцией проф. H.Н.Глубоковского. Издание преемников у проф. A.И. Лопухина. СПб., 1909. Кол. 204–212.

29. Речь при погребении проф. В.О. Ключевского. Некролог В.О. Ключевского –Богословский Вестник. 1911. Т. II, май, 19–20. (В приложении), и в брошюре: В.О.Ключевский † 12 мая 1911 г. Сергиев Посад, 1911, с. 15–16.

30. Речь при погребении проф. А.П. Голубцова. Некролог А.Π. Голубцова –Богословский Вестник. 1911. Т. II, июль – август. 37–38. (В приложении), и в брошюре: Александр Петрович Голубцов, проф. Московской Духовной Академии († 4 июля 1911 года). С портретом покойного. Сергиев Посад, 1911, с. 37–38.

31. Е.Е. Голубинский. (Некролог). Русская Ведомости. 1912. № 9 (12 января).

32. E.Е. Голубинский. (Некролог). Журнал Министерства Народного Просвещения. 1912 год. Новая серия, ч. 39, май, отд. 4-й, с. 19–43.

32а. То же. Вырезка. Sine titulo. С. 19–43.

33. Значение слова «плоть» (σαρρ) в вероучительной системе Св. ап. Павла. Богословский Вестник. 1912. Т. II, июнь, 307–352. Подписано буквой: С.

33а. То же. Вырезка. Sine titnlo. С. 307–352.

34. Исповедь земле. Речь, произнесенная с сокращениями на акте

—48—

Московской Духовной Академии 1 октября 1912 г. (Древнерусское двоевериe и исповедь земле. – I. Исповедь без духовника, пред святынями. – II. Культ земли. – III. Земля и совесть человека. – IV. Исповедь земле теперь). Богословский Вестник. 1912. Т. III, ноябрь, с. 501–537.

34а. То же. Годичный акт в Московской Духовной Академии 1-го октября 1912 г. Сергиев Посад, 1912. С. 3–39.

34б. То же. Отдельный оттиск. Сергиев Посад, 1912. С. 39. Эта статья вошла также в состав книги: Древнерусский духовник. М., см. № 37.

Рец. Е. Елеонская. Живая Старина. 1913 г., вып. I–ІІ, стр. 214–215.

35. Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины. (Тексты и заметки). Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских, при Московском Университете. 1912. Книга 3-я (242-я), (отд.): Материалы историко-литературные. С. 1 н. + 1–464+464*+465–568.

35а. То же. Отдельный оттиск. Издание Императорского Общества истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 1912. С. 1 н.+l–464+464*+465–568.

Отзыв проф. И.В. Попова, при представлении на Макарьевскую премию в Академии, в «Журналах собрании Совета Императорской Московской Духовной Академии за 1913 год». Сергиев Посад, 1914, с. 24–26.

36. Русские духовники и раскол старообрядства. Богословский Вестник. 1913. Т. III, ноябрь, 506–532; 12, 701–724. Статья вошла в состав книги: Древнерусский духовник. М., 1913. См. № 37.

37. Древнерусский духовник. Исследование по истории церковного быта. Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете. 1914. Кн. 2-я (249-я). М., 1913. С. 8+290.

37а. То же. Отдельный оттиск. Издание Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 1913. С. 8+290.

Отзыв проф. A.И.Орлова, при представлении на Макарьевскую премию в Академии, в «Журналах собраний Совета Императорской Московской Духовной Академии за 1914 год». Сергиев Посад, 1916, с. 25–26. Отзывы были еще: Рязанские Епархиальные Ведомости. 1915. отдел неофициальный, № 3, 124–125; Церковные Ведомости. Прибавления, 1915 г., № 17, 579–581.

38. То же. Исследование с приложением: Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины. М., 1914. С. 8+290+1 и. f 1–464–1–464*1–465–568+1–2 н. Сброшюровано вместе с изданием, значащимся под № 35-м.

Эта работа была диссертацией на степень доктора церковной истории. Официальные отзывы проф. Μ.М. Богословского (Журналы собраний Совета Императорской Московской Духовной Академии за 1914 год. Сергиев Посад, 1916, с. 609–619 («Вниматель-

—49—

ный и тонкий анализ текстов, научное беспристрастие, уменье равномерно отметить положительные и отрицательные стороны изучаемого явления, осторожность в выводах, изящная простота языка и яркость образов, возвышающаяся до художественности – таковы ценные качества работы C.И. Смирнова. Они дают нам право считать его работу образцом исторического исследования. Сочинение вполне заслуживает степени доктора церковной истории») – и проф. А.И. Алмазова (619–677). («Труд почтенный, долженствующий быть отмеченным в русской церковно-исторической науке»). – 25 сентября 1915 г. за эту работу от Императорской Академии Наук присуждена большая Уваровская награда в 1500 рублей, по отзыву проф. H.К. Никольского (отзыв пока не напечатан); в 1916 г. работа удостоена премии Митрополита Московского Макария при Св. Синоде в 500 рублей.

39. Из воспоминаний E.Е. Голубинского. Детство. Сообщил проф. С. Смирнов. – Евгений Евсигневич перед смертью. (Записано профессором С.И. Смирновым) – в книге: У Троицы в Академии. 1814–1914 гг. Юбилейный сборник исторических материалов. Издание бывших воспитанников Московской Духовной Академии. М., 1914, с. 708–720 и 720–721.

40. Александр Васильевич Горский. В книге: Памяти почивших наставников. Издание Императорской Московской Духовной Академии ко дню ее 100-летнего юбилея (1814–1 октября–1914). Сергиев Посад, с. 58–94, с портретом.

41. Евгений Евсигнеевич Голубинский. Ibid. С. 287–310, с портретом.

II. Отзывы о книгах и обзоры журналов

42. «Беседы по русской истории». Книга для чтения в школа и дома. Издание Училищного Совета при Святейшем Синоде. СПб., 1895. Богословский Вестник 1896. Т. I, январь, 163–169.

43. О сочинениях Николая Саввича Тихонравова. (Заметка). Богословский Вестник. 1898. Т. III, сентябрь, 356–371.

44. Новые издания материалов по Истории Русской Церкви. 1) Летопись по Лаврентьевскому списку. Издание 3-е Археографической Комиссии. СПб., 1897; 2) Великие Минеи Четьи, собранные Всероссийским митрополитом Макарием. Ноябрь, дни 1–12. Издание Археографической Комиссии. СПб., 1897; 3) Житие Св. Стефана, еп. Пермского, написанное Епифанием Премудрым. Издание Археографической Комиссии. СПб., 1897; 4) Хождение священно-инока Варсонофия ко святому граду Иерусалиму в 1456 и 1461–62 годах. Православный Палестинский Сборник. Вып. № 45. М., 1896; 5) Хождение архим. Агрефенья, обители Пресвятой Богородицы. Православный Палестинский Сборник. Вып. 48. СПб., 1896; 6) Беседы преп. Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев. Апокрифический памятник ХVІ века. Текст его с введением В.Г. Дружинина и M.А. Дьяконова. Летопись занятий Археографической Комиссии. Вып. X. СПб., 1895; 7) Н. Никольский. Материалы для

—50—

истории древней русской духовной письменности. Известия Отделения русского языка и словесности Импер. Академии Наук. 1897. Т. II, кн. 1-я; 8) Житие прп. Паисия Галичского по списку первой половины XVIII века. Православный Собеседник. 1898, июль–август; 9) Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. Издание журнала «Странник» под ред. проф. A.И. Попомарева. Вып. I–III. СПб., 1894–1897. Богословский Вестник. 1899. Т. I, январь, с. 134–154.

45. Материалы и исследования по истории русской церкви. 1) Summa-Rerum Romaeorossiсarum. Απαντα τα Ρωμαιορωσσικα. Греки и Русь. (Оглавление приготовленного к печати полного собрания данных для суждения о характере русско-византийских отношении до 1453 г.). X.М. Лопарева. СПб., 1898; 2) Описание рукописей Кирилло-Белоозерского монастыря, составленное в конце XV в. Сообщение Н. Никольского. Издание Общества Любителей Письменности. № 113. СПб., 1897; 3) Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. Перевод с арабского Г. Муркоса. Вып. 1–4. Чтения в Импер. Обществе Истории и Древностей Российских. 1897–1898 гг.; 4) А. Кадлубовский. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых, I–III. Русский Филологический Вестник. 1897–1898 гг.; 5) Из истории отреченных книг. I. Гадания по псалтири. II. Трепетники. Тексты и материалы для объяснения собрал М.Сперанский. Памятники Древней Письменности № 129 и 131. СПб., 1899; 6) И. Милюков. Очерки по истории русской культуры. Ч. 2, изд. 2-е журнала «Мир Божий». СПб., 1899. – Богословский Вестник. 1899 г. Т. III, сентябрь, с. 163–188.

46. Н. Малицкий. История Владимирской Духовной Семинарии. Вып. 1-й. М., 1900. – Церковные Ведомости (Прибавления). 1900, № 34, с. 1373–1376. Подписано буквой: С.

47. Труды Владимирской Ученой Архивной Комиссии. Кн. I. Владимир, 1899. – Церковные Ведомости (Прибавления). 1900, № 36, с. 1459–1461. Подписано буквой: С.

48. К. Голубинский. История Русской Церкви. Т. II, половина 1-я. Издание Импер. Общества Истории и Древностей Российских. М., 1900. – Богословский Вестник. 1900. Т. II, июнь, с. 288–304.

49. Ф.В. Благовидов. Обер-прокуроры Св. Синода в XVIII и в первой половине XIX столетия. (Отношения обер-прокуроров к Св. Синоду). Опыт церковно-исторического исследования. Издание 2-е, переработанное. Казань, 1900. – Богословский Вестник. 1900. Т. III, сентябрь, с. 146–165.

50. Великие Минеи-Четии. Вып. 8-й, ноябрь, дни 13–15. Издание Археографической Комиссии. СПб., 1899. – Церковные Ведомости (Прибавления). 1901. № 6, с. 224–226. Подписано буквой: С.

51. Сергий, архиепископ Владимирский. Полный месяцеслов Востока. Т. I. Восточная агиология. Т. II. Святой Восток. Изд. 2-е, исправленное и много дополненное. Владимир, 1901. – Церковные Ведомости (Прибавления). 1901. № 25, с. 895–900. Подписано буквой: С.

—51—

52. Труды Владимирской Ученой Архивной Комиссии. Кн. II. Владимир, 1900. – Церковные Ведомости (Прибавления). 1901, № 25, с. 900–902. Подписано буквами: C. С.

53. Обзор русских журналов. Статьи по истории Русской Церкви. 1) M. Воробцов. К вопросу о хождении Трифона Коробейникова в святую землю в 1582 г. Журнал Министерства Народного Просвещения. 1901, апрель; 2) H.К. Никольский. Исторические особенности в постановке церковно-учительного дела в Московской Руси и их значение для современной гомилетики. Христианское Чтение. 1901, февраль; 3) Г. М–в. Государственное значение всероссийских патриархов. Вера и Разум. 1901, февраль и апрель; 4) Воспоминания протоиерея И.И. Базарова. Русская Старина. 1901, февраль–май; 5) А. Панков. Церковно-общественные вопросы в эпоху Александра II (1855–1870). Русский Вестник. 1901, январь-март; 6) Перечень других статей. Богословский Вестник. 1901. Т. II, июнь, с. 374–400.

54. И.М.Ивакин. Князь Владимир Мономах и его поучение. Ч. І. Поучение детям. Письмо к Олегу и отрывки. М., 1901. – Богословский Вестник. 1901. Т. III, октябрь, с. 393–396.

55. Обзор журналов. Статьи по истории Русской Церкви. 1) Очень сомнительный юбилей. (Г. Ольховский. Важный момент в истории Холмской Руси. К вопросу о 900-летии Холмской епархии. Странник. 1901, № 8); 2) Патриарх Гермоген по новым данным. (П. Васенко. Новые данные для характеристики патриарха Гермогена. Журнал Министерства Народного Просвещения. 1901, № 7); 3) О древнерусских братствах. (С.Кедров. Древнерусские братства. Русский Архив. 1901, № 7); 4) Киевская академия 200 лет тому назад: внешнее состояние, внутренний строй – выборное начало в корпорации, студенческие конгрегации (Проф. С. Голубев. Киевская Академия в конце XVII и начале XVIII стол. Труды Киевской Духовной Академии. 1901, № 11); 5) Последняя борьба православного духовенства с унией в 1609–1611 г. (Проф. И.Н. Жукович. Последняя борьба духовенства митрополичьей епархии с Потеем и унией. Христианское Чтение 1901 г.. август–сентябрь); 6) О духовной цензуре в России (Христианское Чтение. 1901, май–сентябрь); 7) Митроп. Филарет у себя дома. (Из воспоминаний преосв. Леонида Краснопевкова о Московском митрополите Филарете. Русский Архив. 1901, № 8); 8) Из воспоминаний протоиерея И.И. Базарова: свящ. Гумилевский, из истории духовной школы и духовенства минувшего столетия, из истории духовной журналистики (Русская Старина. 1901); 9) Освободительная эпоха и попытки реформы в духовном ведомстве; Особое Присутствие; нужды духовенства и церкви, выясненные печатью; учреждение приходских попечительств; сокращение приходов (A.А. Панков. Церковно-общественные вопросы в эпоху Александра II (1855–1870). Русский Вестник. 1901); 10) Перечень других статей. – Богословский Вестник. 1902. Т. I, февраль, с. 384–410.

56. В.Малинин. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Историко-литературное исследование. Киев, 1901. – Богословский Вестник. 1902. Т. I, июль–август, с. 616–640.

57. Сборники писем Н.Т. Посошкова к митрополиту Стефану Явор-

—52—

скому. Сообщил В.И. Срезневский. СПб., 1900. – Богословский Вестник. 1902. Т. II, июль–август, с. 640–650.

58. Творения иже во святых отца нашего Афанасия Великого, Архиепископа Александрийского. Изд. 2-е, исп. и доп. (под ред. проф. А.П. Шостьина). Ч. 1–4. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902–1903. – Церковные Ведомости (Прибавления) 1904, № 6, с. 216–218.

59. Проф. А.П.Голубцов. Соборные чиновники и особенности службы по ним. 1–я половина исследования. М., 1907. Отзыв при представлении его на Макарьевскую премию в Академии. Извлечено из Журналов собраний Совета Московской Духовной Академии за 1908 год. Сергиев Посад, 1909, с. 10–11.

60. Отзыв о сочинении Г.Н. Шмелева. Из истории Московского Успенского собора. Москва, 1908. Отчет о первом присуждении премии A. II. Бахрушина Императорским Обществом Истории и Древностей Российских при Московском Университет. Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских.1910, кн. 3-я (234-я), с. 18–32.

60 а. То же. Отдельный оттиск. Издание Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 1910, с. 17.

61. Н.И. Серебрянский. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле. С критико-библиографическим обзором литературы и источников по истории Псковского монашества. Издание Импер. Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. Москва, 1908. Отзыв при представлении его на Макарьевскую премию в Академии. Журналы собраний Совета Московской Духовной Академии за 1910 год. Сергиев Посад, 1911, с. 23–24.

62. Исследование В.О.Ключевского «Древнерусские жития святых как исторический источник». Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских.1914, кн. 1-я (248-я), с. 53–71 (2-го счета). М., 1914 (1913).

62 а. Тоже. Отдельный оттиск. Издание Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 1913, с. 21, с таблицей портретов. На с. 15–21 напечатана статья E.В. Барсова. Диспут г. Ключевского, из Современных Известий. 1872, № 27.

63. Проф. M.М. Богословский. Земское самоуправление на русском севере в XVII в. Т. II. М., 1912. Отзыв при представлении его на Макариевскую премию в Академии. Журналы собраний Совета Импер. Московской Духовной Академии за 1913 год. Сергиев Посад, 1914, с. 27–28.

III. Отзывы о сочинениях на ученые степени

64. Отзыв о представленных на степень доктора богословия работах проф. А.П. Голубцова: а) Соборные чиновники и особенности службы по ним. М., 1907; б) Чиновник Новгородского Софийского собора. М.,

—53—

1899; в) Чиновник Холмогорского Преображенского собора. М., 1903; г) Чиновник Нижегородского Преображенского собора. М., 1905. Извлечение из Журналов собраний Совета Московской Духовной Академии за 1907 год. Сергиев Посад, 1903, с. 73–88.

65. Отзыв о представленном на степень магистра богословия сочинении Μ.П. Азбукина. Очерк литературной борьбы представителей христианства с остатками язычества в русском народе (XI–XIV в.). Варшава, 1898. Журналы заседаний Совета Московской Духовной Академии за 1901 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902, с. 207–209.

66. Отзыв о представленном на степень магистра богословия сочинении Н.И.Серебрянского. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле. С критико-библиографическим обзором литературы и источников по истории Псковского монашества. Издание Импер. Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 1908. Журналы собраний Совета Московской Духовной Академии за 1909 год. Сергиев Посад, 1910, с. 34–40.

67. Отзыв о представленном на степень магистра богословия сочинении Н.Л. Туницкого, Св. Климент, Епископ Словенский. Его жизнь и просветительная деятельность. Сергиев Посад, 1913. Журналы собраний Совета Импер. Московской Духовной Академии за 1913 год. Сергиев Посад, 1914, с. 129–135.

68–73. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 52-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах Совета Московской Духовной Академии» за 1897 год. Сергиев Посад, 1898:

а) Диакона Иоанна Бережкова. Быт и нравы древнерусского общества по поучениям древнерусских проповедников (XI–XVI в.). С. 105–106.

б) Сергея Горского. Значение монашества для русской церкви и общества в Киевский период. С. 121–123.

в) Ивана Минкевича. Значение монашества для русской церкви и общества в Киевский период. С. 147–148.

г) Сергея Некрасова. Церковная благотворительность в древней Руси. С. 149–151.

д) Андрея Розанова. История церковной жизни в Ростовском крае в Киевский период. С. 171–172.

е) Ивана Троицкого. Быт и нравы древнерусского общества по поучениям древнерусских проповедников (XI–XVI вв.). С. 180–181.

74–77. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 53-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах заседаний Совета Московской Духовной Академии» за 1898 год. Свято–Троицкая Сергиева Лавра, 1899:

а) Александра Луговского. Сношения древнерусских иноков с православным востоком. С. 105–106.

б) Александра Пискарева. Значение Великого Новгорода в истории распространения христианства на русском севере. С. 114–115.

в) Михаила Стеблева. Взгляд древнерусских людей на протестантов. С. 143–144.

—54—

г) Венедикта Туркевича. История утверждения христианства в южнорусской степи. С. 145–147.

78–81. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 54-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах заседаний Совета Московской Духовной Академии» за 1899 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1900:

а) Николая Волнина. Старец Артемий, бывший игумен Троицкий. С. 142–143.

б) Федора Кохановича. Борьба древнерусской церкви с волшебством. С. 151–152.

в) Никанора Крестиапполя. Древнерусские поучения, обращенные к пастырям церкви. С. 152–153.

г) Владимира Славского. Святой Алексий, митрополит Всероссийский. С. 195–196.

82–85. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 55-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собраний Совета Московской Духовной Академии» за 1900 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1901:

а) Александра Платонова. Паломничество в древней Руси. С. 94–97.

б) Сергея Смирнова. Влияние церкви на семейный быт древней Руси. С. 116–117.

в) Владимира Шипулина. Святой Владимир. С. 132–153.

г) Григория Шаповаленко. История древнерусского прихода. С. 275–276.

86–89. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов Московской Духовной Академии в «Журналах заседаний Совета Московской Духовной Академии» за 1901 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902:

а) Студента 56-го курса Федора Лавровского. Апокрифический элемент в произведениях древнерусских паломников. С. 122–123.

б) Студента 56-го курса Василия Покровского. О погребальных обрядах в древней Руси по письменным известям. С. 140.

в) Студента 56-го курса Петра Постникова. Александр Васильевич Горский, как историк русской церкви. С. 146–148.

г) Действительного студента 50-го курса Ивана Жданова. Илия–Иоанн, архиепископ Новгородский. С. 209–210.

90–93. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 57-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах заседаний Совета Московской Духовной Академии» за 1902 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904:

а) Сергея Лебедева. Взаимное отношение великокняжеской и митрополичьей власти на Руси от нашествия монголов до учреждения патриаршества. С. 239–240.

б) Николая Пограницкого-Сергиева. Крестцовое духовенство. С. 270–271.

—55—

в) Александра Померанцева. Церковная жизнь в России в первой четверти XVIII столетия по сочинениям Посошкова. С. 272–274.

г) Сергея Сахарова. Вопрошание Кирика. С. 370–371.

94–96. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 58-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собрании Совета Московской Духовной Академии» за 1903 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904:

а) Анатолия Малевича. История Базилианского ордена в западнорусской церкви. С. 175–179.

б) Аркадия Студенского. Церковные люди в древней Руси. С. 210–211.

в) Павла Чулкова. Гавриил Бужинский. С. 227–229.

97–99. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 60-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собраний Совета Московской Духовной Академии» за 1905 год. Сергиев Посад, 1906:

а) Антона Бориса. Древнерусский епископ в отношении к приходскому духовенству. С. 163–165.

б) Владимира Никитского. Благотворительная деятельность Троицкой Лавры в прежнее время. С. 193–194,

в) Константина Успенского. Быт и жизнь русского духовенства XVII века по сочинениям первых расколоучителей. С. 229–230.

100–101. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 61-го курса Московской Духовной Академии в «Извлечении из Журналов собраний Совета Московской Духовной Академии» за 1906 год. Сергиев Посад, 1907:

а) Василия Парнасского. Судьба соборности в древней русской церкви. С. 161–162.

б) Владимира Андреева. Монастырская колонизация на севере в древней Руси. С. 244–245.

102–105. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 62-го курса Московской Духовной Академии в «Извлечении из Журналов собраний Совета Московской Духовной Академии» за 1907 год. Сергиев Посад, 1908:

а) Евстафия Вишневецкого. Отношение русской церкви к государству в синодальный период. С. 148.

б) Харитона Иванова. Монастыри как место заключения. С. 159–160.

в) Ивана Пятикрестовского. Фотий Спасский, архимандрит Юрьевский, и его время. С. 172–173.

г) Михаила Харитонова. Отношение Русской Церкви к освободительному движению в прошлом и настоящем. С. 288.

106–108. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 63-го курса Московской Духовной Академии в «Извлечении из Журналов собрании Совета Московской Духовной Академии» за 1908 год. Сергиев Посад, 1909:

а) Михаила Волосевича. Петр I и монашество. С. 82–83.

—56—

б) Петра Троицкого. Киприан, митрополит Новгородский. С. 126–127.

в) Александра Успенского. Илларион, митрополит Киевский. С. 127–129.

109–111. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 64-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собраний Совета Московской Духовной Академии» за 1909 год. Сергиев Посад, 1910:

а) Петра Ярославского. Почитание Святителя Николая в древней Руси. С. 184–185.

б) Николая Назарьева, Духовники русских князей, великих и удельных и Московских царей. С. 255–257.

в) Николая Околовича. Жития святых, помещенные в Степенной Книге. С. 412–413.

112–116. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 65-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собраний Совета Московской Духовной Академии» за 1910 год. Сергиев Посад, 1911:

а) Василия Александровского. Раскольничьи жития святых XVII–ХVIII веков, как литературный и исторический памятник. С. 81–84 (1-й отзыв).

б) Алексея Доброхотова. Погребальные обычаи и представления о загробном мире в древней Руси. С. 130–131 (1-й отзыв).

в) Платона Казанского. Керженские ответы. Их происхождение, содержание и общая оценка с точки зрения православной противораскольнической полемики. С. 141 (2-й отзыв).

г) Виктора Преображенского. Московские митрополиты времени Грозного после митрополита Макария. С. 188–189 (1-й отзыв).

д) Николая Щукина. Рукописная библиотека Иосифо-Волоколамского монастыря и ее история. С. 254–257 (l-й отзыв).

117–123. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов Московской Духовной Академии в «Журналах собраний Совета Московской Духовной Академии» за 1911 год. Сергиев Посад, 1912:

—57—

а) Действительного студента 65-го курса Василия Теплова. Древнерусская женщина и отношение к ней церкви. С. 161–162(1-й отзыв).

б) Студента 66-го курса Александра Венустова. Старчество в древних русских монастырях. С. 182–183 (1-й отзыв).

в) Студента 66-го курса Андрея Гиляровского. Русская церковь XVI столетия в изображении барона Герберштейна. С. 191–192 (1-й отзыв).

г) Студента 66-го курса Сергея Житникова. Южнославянские покаянные номоканоны. С. 211–213 (1-й отзыв).

д) Студента 66-го курса Свящ. Тихона Лаврова. Обозрение законодательства и административных мероприятий Св. Синода в царствование Государей Александра II и Александра III. С. 248 (2-й отзыв).

е) Студента 66-го курса Ивана Павловского. Соборное духовенство в древней Руси. С. 303–304 (1-й отзыв).

ж) Действительного студента 59-го курса Николая Коорина. Древнерусские иноческие уставы. С. 513–515.

124–127. Отзывы о сочинениях на степень кандидата Богословия cстудентов 67-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собраний Совета Московской Духовной Академии» на 1912 год. Сергиев Посад, 1913:

а) Свящ. Михаила Ефремова. Русская религиозная жизнь в половине XVII в. по сочинению архидьякона Павла Алеппского. С. 250 (2-й отзыв).

б) Николая Ильинского. Василий Осипович Ключевский, как историк русской церкви. C. 263–264 (1-й отзыв).

в) Иосифа Мицкевича. Русская церковь в изображении Флетчера. С. 306–307 (1-й отзыв).

г) Ивана Чернышева. Гражданско-правовое положение раскола в царствование Александра II. С. 444 (2-й отзыв).

128–130. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 68-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собрании Совета Императорской Московской Духовной Академии» за 1913 год. Сергиев Посад, 1914:

а) Василия Зедгенизева. История распространения христианства на Руси с нашествия монголов до конца ХVI в. С. 251–252 (1-й отзыв).

б) Николая Никольского. Русская церковь в Смутное время. С. 322–324 (1-й отзыв).

в) Александра Романова. Раскол старообрядчества в Поморье в XVII–XVIII веках. С. 357–358 (2-й отзыв).

131–134. Отзывы ο сочинениях на степень кандидата богословия студентов 69-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собрании Совета Императорской Московской Духовной Академии» за 1914 год. Сергиев Посад, 1916:

а) Тихона Беляева. Старообрядчество в последнее тридцатилетие (1883–1913 г.г.). С. 247–248 (2-й отзыв).

б) Георгия Доброва. Н.И. Костомаров, как историк русской церкви. С. 298–299 (1-й отзыв).

в) Николая Лебедева. Волоколамский Патерик. С. 341–349 (1-й отзыв).

г) Тихона Нечаева. Древнерусские жития юродивых. С. 366–367 (1-й отзыв).

135. Отзыв о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 70-го курса Московской Духовной Академии в «Журналах собрании Совета Императорской Московской Духовной Академии» за 1915 год. Сергиев Посад, 1917.

Николая Драчева. Четии-Минеи до-Макарьевского состава. С. 236–237 (2-й отзыв).

В «Годичных отчетах Московской Духовной Академии» за 1897–1915 годы напечатаны программы курса Русской Церковной Истории, читанного покойным в Академии за эти годы: в «Журналах Совета Московской Духовной Академии» за те же годы в донесениях экзаме-

—58—

национных комиссий по приему новых студентов в академию донесения об экзаменах по Русской Церковной Истории.

* * *

Остались ненапечатанными следующие работы проф. С.И. Смирнова:

1) Рабство в древней Руси и отношение к нему Церкви – сочинение на степень кандидата богословия. Отзыв о нем проф. В.О. Ключевского в «Журналах Совета Московской Духовной Академии» за 1895 год. Сергиев Посад, 1897. С. 160–162.

2) О посланиях Артемия, игумена Троицкого – читанная, по назначению Совета Московской Духовной Академии, пробная лекция по кафедре русской церковной истории (см. «Журналы Совета Московской Духовной Академии» за 1896 год. Сергиев Посад, 1897. С. 92).

3) Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих-Миней Св. Димитрия Ростовского, с объяснительными примечаниями и изображениями святых (Минеи-Четьи на русском языке). Книги дополнительные вторая и третья (Жития русских святых. Месяцы январь-август). Издание Московской Синодальной Типографии. Покойным подготовлено много житий для этих книг и проредактировано для печати.

4) Отзыв о книге прот. И.И. Кузнецова. Святые блаженные Василий и Иоанн Христа ради юродивые, Московские чудотворцы. М., 1910, представленной в Импер. Академию Наук, на соискание премии гр. Уварова; книга не удостоена премии, и отзыв о ней не напечатан; составитель отзыва получил золотую медаль, (см. Отчет о 53-м присуждении наград гр. Уварова. Записки Императорской Академии Наук. VІІІ. По историко-филологическому отделению. Т. XI, № 5. СПб., 1912. С. 9).

5) Отзыв о сочинении на степень доктора церковной истории Η.И. Серебрянского. Древнерусские княжеские житии. Обзор редакций и тексты. М., 1915 и Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия 71-во курса Московской Духовной Академии – имеют появиться в «Журналах собрании Советa Московской Духовной Академии» за 1916 год.

* * *

Покойный C. И-ч взял на себя обработку для научного издания книги Русь для Комиссии по научному изданию Славянской Библии (см. Известия Библейской Комиссии 1916. № 1, Петроград, 1916, с. 3), но смерть помешала осуществить это предприятие.

С 25 января 1911 г. C. И-ч состоял действительным членом Общества Истории Литературы в Москве и 17 октября 1912 г. в заседании Общества читал доклад: Послание Иакова Черноризца к Божию слузе (великому князю) Димитрию (о докладе и прениях по поводу его см. Протоколы заседаний Общества в книге: Беседы. Сборник. Общества История Литературы в Москве. М., 1915, с. 30–36 доклад вошел в состав его издания: Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины (Тексты и заметки. М., 1912. С. 431–446, 189–194).

(Опыт песнотворчества)

—3—

На малой вечерни, на Господи воззвах, стихиры на 4, глас первый.

Подобен: Прехвальнии мученицы:

Прехвальный Ермогене мучениче, тя ни темница потаила есть, но Духа Божия блатодать прият тя, и исполнился еси духа разума, и внутрь себе быв Божие царство созерцал еси. Христу молися, даровати душам нашим мир и велию милость.

Прехвальный Ермогене мучениче, тя ни темница потаила есть: возсел бо еси тамо, яко на престоле, и отверзошася уста твоя и, в темнице быв, всю Русь к ратоборству за веру и отечество призвал еси. Христу молися, даровати душам нашим мир и велию милость.

Прехвальный Ермогене мучениче, тя ни темница изнурила есть, но велия ревность Божия объят тя, и исполнился еси огня поясти хотящаго сопротивныя, и яко светильник пред Богом сгорал еси. Христу молися, даровати душам нашим мир и велию милость.

Прехвальный Ермогене мучениче, тя ни земля потаила есть, но небо прият тя, и отверзошася ти райския двери, и внутрь быв древа животнаго наслаждаешися. Христу молися, даровати душам нашим мир и велию милость.

Слава и ныне, Богородичен, подобен тойже.

Днесь священномученик Ермоген предстоит Божией Матери и невидимо за ны молится с нами: Заступнице

—4—

усердная, заступи, спаси и помилуй Русь православную и сохрани ю покровом Твоея благости.

На стиховне стихиры, глас вторый.

Подобен: Доме Евфрафов.

Граде Москва, сердце Руси православныя, граде великих святителей, украсися новым чудотворцем Ермогеном.

Стих: Честна пред Господем смерть преподобных Его.

Доме темничный, доме святый, в нем же святитель скончася, веселися, обрел бо еси благодать: престол Божия храма.

Стих: В память вечную будет праведник.

Доме священный, гробе святый, православных славо, отверзися и буди источник жизни приснотекущия.

Слава, и ныне, подобен тойже:

Заступнице усердная, Мати Божия и предстательнице чистая, со святителем моли Сына Твоего о Твоих рабех.

Тропарь, глас четвертый¹³¹²:

Приспе день светлаго торжества, град Москва радуется и с ним Русь православная ликоствует песньми и пеньми духовными: днесь бо священное торжество в явлении честных и многоцелебных мощей святителя и чудотворца Ермогена, якоже солнце незаходимое возсия светозарными лучами, разгоняя тму искушений же и бед от вопиющих верно: спасай нас, яко предстатель наш, великий Ермогене.

Слава, и ныне, Богородичен:

Еже от века утаенное.

На велицей вечерни, Блажен муж, l-й антифон. На Господи воззвах, стихиры на 8, глас 3-й.

Глас святыя церкви православныя, глас со умилением любви взывающий: приидите, чада моя, ими же болезную. Приидите к святителю великому, приидите к священномученику предивному, приидите к молитвеннику за Русь православную неотступному, припадите и молитеся из глубины души: священномучениче Ермогене, спасай и ныне юже

—5—

возлюбил еси святую Русь православную, озлоблением греха во глубину зол погружаему, но в покаянии зовущу: Господи, Господи, услыши глас мой.

Кто сей колена телесе и души со умилением преклоньший? кто сей на лице свое падший? кто сей надеждею очи на небо возводящий и со упованием неложным руки своя воздеющий? кто сей плачущий и рыдающий? Ты еси священномучениче Ермогене, ты еси печальниче земли нашея, преложивый плач ея на радость, молящуся ти и взывающу: вонми гласу моления моего, Господи.

Господи, аще не быхом святаго Твоего священномученика Ермогена имели молитвенника и благостыню Твою милующую нас, како смели, Спасе, стояти пред лицем Твоим во гресех наших даже до сего дне? Како смели быхом противустати врагом нашим и оградити веру отец наших и утвердити царство православное? Но услышал еси молитву святителя великаго, Ермогена священномученика предивнаго, и собрал еси под криле его Русь православную, и погнал еси враги ея пред лицем ея, Его же молитвами и ныне пощади нас и спаси нас, Господи.

Живо слово Господне и действенно: не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити: убойтеся же паче могущаго и душу и тело погубити в геенне. Потерпе душа твоя в слово cиe, священномучениче Ермогене: Единаго боюся живущаго на небесех, рекл еси беззаконным изменником. Что ми есть заточение? – Сладость молитвы уединенныя. Что ми есть мраз и глад? – Умирание жизни греховныя. Что ми есть смерть? – Радость свидания со Христом. Не боюся страха смертнаго: вся потерплю за Возлюбившаго мене, потерплю и не отвергуся, яко спасение Руси от Церкви православныя и от Помазанника ея Державнаго. Cиe разумейте и сему покаряйтеся, яко с нами Бог Своею благодатию.

Разумейте язы́цы и покоряйтеся, услышите до последних земли: аще бо паки возможете, и паки побеждени будете, не дремлют бо очи святителя Ермогена на страже Руси православныя, не умолкают уста во всеоружии истины, сердце же бдит от стражи утренния до нощи, уповающу ему на Господа и молящуся: да вознесет на Руси Церковь православную и да укрепит на веки царство Помазанника

—6—

ея, вся могущаго о укрепляющем Иисусе и царствующаго во откровение истины языком о имени Господнем.

Постигоша Русь греси ея, потоцы беззакония смятоша ю: приложи бо беззаконие к беззаконию и погибаше за беззаконие свое, но обратися ко Господу и спасеся, святителю Ермогену проповедующу и к покаянию призывающу: приидите, чада, послушайте мене, премудрости спасения научу вы: от лица грех ваших отвратитеся и ко Господу Богу обратитеся, исповедайте на ся грехи ваша и в беззакониих ваших смиритеся: любит бо Господь смиренныя сердцем и сокрушенныя духом приемлет, яко у Господа милость и многое у Него избавление.

Сице рекл еси, святителю Ермогене, врагом царства православнаго: тако верую и тако исповедую: подобает царю Руси быти православну, и о Церкви святей рачительну, и о чадех Церкве попечительну, и о народех царства промыслительню: да восхвалят Господа вси людие и вси язы́цы да похвалят Его, да будут вси едино стадо под скипетром державы его, и да поют вси едиными усты и единем сердцем велико имя святыя Троицы.

Молитвами святителя Ермогена приял есть Господь покаяние рыдающих пред Ним и утвердил есть милость Свою на боящихся Его; и се, на Руси православней радуются о Господе и веселятся о Дусе Святе, царие силою Христовою хвалятся и славою святыя Церкве величаются, людие горняя мудрствуют, ищуще небеснаго Иерусалима, истина православия народом царства благовествуется во спасение всея земли. Тако истина Господня пребывает в роде нашем и милость Его на нас утверждается.

Слава, и ныне, Богородичен: Како не дивимся.

Вход. Прокимен. Чтения три.

Притчей чтение: Память праведнаго.

Притчей чтение: Уста праведнаго.

Премудрости Соломона чтение: Праведник аще постигнет.

На литии стихира храма; таже стихиры Ермогена, глас первый: самогласны.

Что сиe есть празднество? что есть шум освященнаго собора? что сие есть благохвальное и красное собрате? Священницы радуются, людие в веселие облекаются, и вся

—7—

православная Русь торжествует, святителю Ермогену предлежашу и всех от раки мощей своих благословляющу и всех благодатно утешающу и тайно глаголющу: не бойся, малое стадо, не потопити морю житейскому корабля Иисусова, не погибнет Русь православная и Богом любимая, яко благоизволил Господь дати нам царство, на камне бо веры и правды стоим.

Приидите вси вернии, святителя Ермогена восхвалим, звезду от восток солнца возсиявшую и запад солнца православием веры озарявшую и ныне звезду нову на небесех славы в сонме священномученик, явленную в помощь Церкви и царю противу врагов наших и во утверждение веры отцев наших; Господи, молитвами его мир Твой подаждь нам и велию милость.

Что тя наречем, святителю Ермогене? ангела ли? апостола ли или мученика? Ангела, зане яко хранитель православный Руси спутьствующ и спасительная предлагающ был еси. Апостола, яко неверныя научил еси. Мученика же, яко за православие царства душу свою Христа ради положил еси: Его же моли помиловати души наша.

Слава и ныне, Богородичен, глас тойже:

Притецем ныне к Матери Господа Вышняго и вкупе со святителем Ермогеном воспоем Заступницу усердную; за всех молит бо Сына Своего, Христа Бога нашего, и всем творит спастися, в державный Ея покров прибегающим.

На стиховне стихиры, глас шестый. Подобен:

Тридневен воскресл еси:

Святителю Ермогене, молим тя: призри на Русь и посети ю молитвою: Господи, да исчезнут врази православныя яко дым, и яко воск от лица огня да догибнут.

Стих: Честна пред Господем смерть преподобных Его.

Молитву мою пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя: се, аз душу мою полагаю за овцы моя. Господи, приими ю, яко кадило молитвы о Руси православней: сотвори ю святу и правоверну во веки.

Стих: Священницы Твои облекутся в правду и преподобнии Твои возрадуются.

Облецы нас молитвами твоими, святителю отче наш, и

—8—

научи нас православно молитися: Господи, Господи, спаси нас, прежде даже до конца не погибнем.

Слава, и ныне, Богородичен, подобен тойже:

Святителю Ермогену предстоящу Божией Матери и молящуся о Руси, вси прилежно помолимся: Пресвятая Богородице, помогай нам.

На благословении хлебов тропарь дважды: писан на малей вечерни. И Богородице Дево: единожды. А идеже несть всенощнаго бдения, на велицей вечерни по Ныне отпущаеши глаголем тропарь единожды.

Слава, и ныне, Богородичен воскресен.

На утрени, на Бог Господь:

Приспе день светлаго торжества: Дважды.

Слава, и ныне, Богородичен: Еже от века утаенное.

Но первом стихословии седальны, глас четвертый, подобен: Явился еси.

Строителя земли нашея во дни нестроения, вернии, сошедшеся восхвалим: яко царство согласно закону и благодати нам проповеда, и самозванныя богопротивныя власти яве обличив дерзновенне, в темнице гладом замучен бысть: и ныне со священномученики живущи Христу молится, спастися нам.

Слава:

Светлую твою память днесь творяще, Спаса и Господа молити прилежно тя молим, священномучениче Ермогене, законом дати православное утверждение,

И ныне, Богородичен:

Теплое заступление сущим в бедах и помощницу нашу, Еюже рабства иноземнаго и латинства сквернаго избавихомся, Богородицу вернии ублажаем.

По втором стихословии седальны, тойже глас и подобен:

Явился еси днесь Руси православней, и свет твоего благоволения знаменася на нас, в разуме поющих тя: пришел еси и явился еси, чудотворец преславный.

Слава:

Притецем, вернии, к раце мощей святителя Ермогена, и пролием пред ним печаль нашу, и скорбь нашу пред

—9—

ним возвестим, да обрящем велие утешение: всяк бо веруяй не отъидет тощь.

И ныне:

Днесь Владычица миpa радуется, зря святителя Ермогена от Христа венчаннаго силою многою и присно о Руси молящагося. егоже молитвами, Мати Бога Вышняго, покрый нас покровом Твоея благости.

По полиелеи седальны, глас и подобен тойже:

Премудраго иepapxa восхвалим, яко кормчаго православныя Руси, к горнему Иepyсалиму путеводствующа, и на всяку правду наставляюща, и от всякаго зла спасающа – Слава.

Премудраго иepapxa восхвалим, яко ангела хранителя Руси, спутьствующа и спасительная предлагающа и царство наше в православном самодержавии утверждающа, и Христа в нем воображающа.

И ныне:

Ублажим Честнейшую горних воинств: Та бо помогла есть святителю Ермогену упокоитися в вечных обителех, Та бо спасет и нас грешных.

По 50 псалме стихира, глас 4, подобен: Явился еси.

Предстатель теплейший царства православнаго показался еси, Ермогене, и инославная безбожная учения отвергая со дерзновением, правило показался еси всем православия, о всех моляся последующих твоим божественным учением и наказанием.

Канон Богородицы со ирмосом на 6, глас 8:

Воду прошед: и святителя, егоже краегранесие:

Вонми, земле, гласу святителя Ермогена: святая и Богом любимая Русь не погибнет. Тропари на 8, глас тойже.

Песнь 1. Ирмос:

Песнь возслем, людие, чудному Богу нашему, свободившему Израиля от работы, песнь победную поюще и вопиюще: поим Тебе единому Владыце.

Ведущии воскликновение, пойте и величайте святителя великаго и взирая на кончину его подражайте вере его.

Обилие благодати окрест твоея раки, святителю Ермогене,

—10—

ея же ради прославляем тя, яко новоявленнаго чудотворца и просим исцелений.

Начало премудрости страх Господень, научивый и тя, святителю, работати Господеви с трепетом и радоватися пред лицем Его, Даждь и нам, по молитве твоей, положити cиe начало благое.

Многи скорби праведным и от всех их избавить я Господь. По словеси сему бысть житие твое, святителю. И се, ныне радуешися на небесех и радуеши всех чтущих память твою.

Испытающий свидения Божия был еси, святителю: в законе бо Христове поучался еси день и нощь, и оправдания Господня права суть: в селения бо праведных всели тя Господь.

Заповеди Господни от юности возлюбил еси и предания святых отец даже до смерти соблюл еси, святителю, и ныне с ними сопрославляеши Бога. егоже моли, да спасет тобою души наша.

Егоже возлюбил еси и Емуже ревностно поработал еси, ныне с лики святых воспеваеши и молишися за ны.

Богородичен:

Молитвеннице неложная, Заступнице рода христианскаго, приими мольбы от нас, прилежно призывающих и молящихся Тебе: покрый страну нашу православную покровом Твоея благости.

Песнь 3. Ирмос:

Ты еси утверждение притекающих к Тебе, Господи: Ты еси свет омраченных, и поет Тя дух мой.

Лета древняя помянух и поучихся во всех делех твоих, святителю, и обретох ведение, како жити в мире сем от святых отец и от житий святых вразумляяся.

Епископ мудрый людем и царству был еси, святителю, уподобился еси мужу, смотрящу лице бытия царства православнаго в летописех древних, яко же в зерцале, поучающуся премудрости православия во днех древних.

Господи Господь наш, яко чудно имя Твое по всей Руси. Господь посмеется врагом нашим. Господь заступник наш. Сию правду живописал еси, святителю, хартиею и

—11—

чернилом, поучая роды родов, яко летописец православныя Руси.

Людие поучитеся, людие умилитеся, вразумляюще себе самех в пениих и песнех духовных, ими же прославил есть святитель Ермоген Заступницу рода нашего.

Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии. Сию истину внушал еси, святителю, стражем земли нашея, да не осуетятся помышлении своими и да не всуе мятутся.

Священник церкве святителя Николая был еси, Ермогене, и возгревая дар, живущий в тебе, велию любовь Богоматере стяжал еси, Еюже от славы в славу даже до небесе влеком был еси и в селениих праведных вселился еси.

Уподобился еси купцу, многоценен бисер обретшу, егда икону Богоматере от земли подъял еси, яко сокровище благодати, нищия духом обогащающее.

Богородичен:

Сказание чудес Твоих, Богородице, еже написа святитель Ермоген во славу иконы Твоея Казанския, воздвизает всю Русь православну присно прибегати к Тебе во всех обстояниих и прилежно молити: Пресвятая Богородице, помогай нам.

Седален, глас 8. Подобен: Премудрости:

Возшед на высоту небесную, и божественными оттуду, отче, озарився сиянии чудес, пресветел воистину явился еси православней Руси пастырь, нам в напастех сый предстатель непобедим; тем же преславно враги победив, лжу инославия отгнал еси, и царство православное спасл еси от погибели, Ермогене. Моли Христа Бога, грехов оставление даровати и православну Русь в любви Божией даже до века соблюдати чтущим любовию святую память твою.

Слава, и ныне, Богородичен:

Святителю Ермогену подражающе, почтим пресветлую икону Богоматере, яко источник неисчерпаемый исцелений, и ублажим Матерь Бога Вышняго, яко Деву и едину в женах, без семене родшую Бога плотию.

—12—

Песнь 4. Ирмос:

Услышах, Господи, смотрения Твоего таинство, разумех дела Твоя, и прославих Твое божество.

Возвестите во языцех дела Божия, яже явил нам есть Господь Вседержитель от иконы Своея Матере, рекл еси святителю; да не рекут язы́цы: где есть Бог их, в Него же веруют, и да заградятся уста их.

Ята бысть землею, но не удержанна, икона Пречистыя, да будет во утверждение новопросвещенным, блуждающим же во тьме неведения во откровение света истины, яко же мудрствует о сем святитель Ермоген.

Ты еси изрядное пение чудес Пренепорочныя, ты еси утверждение хромлющих, ты еси свет православный омраченных, и поет тя дух мой.

Иго благое и бремя легкое подъял еси, Ермогене, егда образ ангельский восприял еси, да пршдеши в возраст мужа совершенна.

Тебе, одеющагося молитвою, яко ризою, добродетелей подвижника, Спасова обитель видя зело радовася: грядет бо священно-архимандрит обновити обитель и утвердити благочестие.

Ермолаю тезоименитый усовершился еси, Ермогену же жительствуя уподобился еси: и се, яко светильник немерцающий, поставляешися на свещнице казанския митрополии.

Лепо есть возлюбившему Сладчайшаго услаждати, премудрому безумием Христа ради умудряти, сильному о Господе укрепляти: лепо есть святительствовати Ермогену, вся могущему о Христе Иисусе.

Богородичен:

Яко госпожу, царицу и владычицу, заступающу всех нас, в державный Твой покров прибегающих, поет Тя святый Ермоген, с ним же приими и наша моления и спаси души наша.

Песнь 5. Ирмос:

Утренююще вопием Ти: Господи, спаси ны, Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного не знаем.

Егда был еси в Казани, неведущия истиннаго Бога

—13—

просвещал еси и работати единому Богу научал еси. Сего ради со апостолы радуешися, приемля награду благовестника Христова.

РевностиюБожиею по славе дивных во святых своих: Гурия, Варсонофия и Германа поревновал еси, Ермогене, и тех молитвами вспомоществуемый в обители святителей преселился еси, предстоя Единому Пастыреначальнику, Его же моли спастися всем нам.

Милуя наказывал еси и наказуя миловал еси, святителю, и сею мудростию ограждал еси от волков хищных новопросвещенная чада твоя и вся овцы твоя.

Оплотом воли царевой, ревнующия по православию царства, немощныя в вере ограждал еси и к попечению о спасении царства во Христе Иисусе царя Феодора призывал еси, указуя царству спасительное преображение.

Град Москва и с ним вся Русь плакася горько, самозванцу воцарившуся и в скверное латинство облекшуся, ты же един, яко крепкий поборник, сему нечестию противостал еси и веру православную со дерзновением исповедал еси.

Ермогена исповедника, ему же много бысть прещения смертнаго и словес жестоких от самозванца нечестиваго, песньми ублажаем.

На Него же радуяся взирают чини ангельстии и вси святии, Тому предстоиши ныне, Ермогене, и яко исповедник ходатайствуеши присно за Русь православну.

Богородичен:

Адамово воззвание, пренепорочная Дево, с Тобою Господь и Тобою с нами Бог: разумейте cиe, язы́цы, и покаряйтеся.

Песнь 6. Ирмос:

Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом яко ризою, многомилостиве Христе Боже наш.

Собором освященным и повелением царским возшел еси, святителю, на престол патриаршия власти, да спасеши Русь, напастьми многими обуреваему.

Веры нелицемерныя исповедание неколеблемое начертал еси, святителю, рукою твоею и сию веру пред лицем всея церкве в соборе Успения Пречистыя исповедал еси, да

—14—

узрит вся Русь камень истинныя веры, на нем же созиждется царство и утвердится в православии.

Язык твой трость книжника скорописца, имже заградишася уста грешнича и уста льстиваго и усмирися мятеж нечестивых.

Тму лжи, яже бысть окрест престола царскаго, просвещая словом истины, святыя мощи царевича Димитрия на рамена освященных подъял еси и, показуя всей Руси православней, во граде Москве положил еси я, да возвещают правду цареву и да укрепляют державу царей православных.

Аще царь благочестив – рекл еси святителю – и по вере православней поборатель, благословите о нем Господа и возлюбите его, и в страсе Божии повинуйтеся ему и покоряйтеся.

Яко древо при исходищах вод был еси у престола благодати, святителю, осеняя прохладою утешения и многоплодием правды царя православныя Руси.

И проповедуеши, и обличаеши, и призываеши, и молишися, и молитися во всех храмах повелеваеши, святителю, и все cиe тщание о здравии и спасении государя Богом венчаннаго, о покорении ему всех врагов его и о умирении его царства.

Богодичен:

Богородице Дево, упование христианом, покрый, соблюди, сохрани и спаси Русь, прибегающу ко Твоему заступлению.

Акафист

Кондак 1

Изрядный воеводо за веру, царя и отечество, великий игумене земли нашея во дни смуты и озлобления греховнаго, теплый утешителю всех напаствуемых и обремененных скорбьми многими, православный хранителю отеческих преданий, ихже ради положил еси душу свою за други своя и нас свободил еси от рабства иноземнаго и поругания латинства сквернаго и ныне от Господа прославлен еси явлением чудес твоих, ими же собрал еси нас к раке мощей твоих, со умилением любви поющих

—15—

ти: Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Икос 1

Ангела хранителя, спутьствующа и спасительная предлагающа, яви тя Руси милосердый Христос во дни нестроения, да спасет ю от блуждания греховнаго. И ныне яви тя молитвенника и чудотворца, яко знамение времени: да и ныне грядут по тебе вси блуждающии, яко овцы не имущия пастыря, и обретше тобою спасение, да поют тебе сице: Радуйся, церкви нашея премудрое возглавление: радуйся, о чадех церкве теплое промышление. Радуйся, царства нашего церковное утверждение: радуйся, сынов царства православное озарение. Радуйся, епископом и миряном доброе поучение: радуйся, царем нашим совете и утешениe. Радуйся, церкве и царства Христово кормило: радуйся, земли русския православное светило. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 2

Видя Русь, яко вдовицу, зельне плачущу о запустении дома своего, умилосердився, на рамена своя подъял еси скорби ея и даже до смерти понесл еси я. Блажен еси, состраждущий и плачущий пред Богом: сего бо ради ныне вечно радуешися на небесех, поя Богу: аллилуиа.

Икос 2

Разумом любве, наказующия и милующия, управлял еси святителю, народом православным, яко кораблем, в пучине зол потопляемым, и привел еси его к тихой пристани православнаго самодержавия, окормляемаго спасительными преданьми святыя церкве, тем же благодарственно поем тя: Радуйся, мудрости миpa сего отрекийся: радуйся в безумие Христа ради облекийся. Радуйся, ума Христова вместилище: радуйся, разума Церкве хранилище. Радуйся, главо, свет истины излучающая: радуйся, премудросте, немудрыя просвещающая. Радуйся, благовестниче православныя правды: радуйся, обличителю человеческия неправды. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

—16—

Кондак 3

Силою веры вся превозмогл еси, святителю, и всеоружием Божией благодати вся победил еси, вся бо может о укрепляющем Иисусе работающий Ему со страхом и радующийся Ему с трепетом, поя Ему: аллилуиа.

Икос 3

Имея благодать священства, добре носиму в благоухающем сосуде души твоея, был еси, святителю, источник силы, Русь оскудевающу восполняющий, тою бо спасенна, благодарственная поет ти: Радуйся, иерею, Богом избранный: радуйся, священниче, благодатию облагоуханный. Радуйся, епископе, зерцало совести нелицеприятныя: радуйся, святителю, кадило молитвы благоприятныя. Радуйся, пастырю святыя Церкве, со властию Духа управляяй: радуйся, митрополите, о славе Церкве неусыпно промышляяй. Радуйся, патреарше, имже Русь изыде на пажить веселия: радуйся, патриарше, имже Русь обрете радость спасения. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православной.

Кондак 4

Бурею помышлений сумнительных и стремлений мятежных волнуема, хищники и искатели царския власти наводняема и в пучину инославнаго суемудрия погружаема. Русь утопаше: узрев же тя, яко Христа, единаго непотопляемаго и бурею смуты неколеблемаго, возрадовася надеждею и, руку спасения получив, поет Богу: аллилуиa.

Икос 4

Слышавше татие Церкве и разбойницы царства глас твой, святителю, яко власть имущаго, благодатию истины исполненный, скрежетаху зубы своими и трепетаху яко беси, иже и ныне трепещут силы твоея у раки мощей твоих. Мы же, почитая сию силу, яко Божию, во утверждение православнаго царства на камени церковнем источаему, поем ти сильному о Господе: Радуйся, крепкий поборниче противу самозванных повелителей: радуйся, обличителю непризванных спасителей. Радуйся, суемудраго инославия

—17—

праведное поругание: радуйся, спасительнаго православия немолчное назидание. Радуйся, церковь и царство союзом нераздельныя любве соединивый: радуйся, царя и царство в послушание православия пленивый. Радуйся, православныя державы незыблемое утверждение: радуйся, царю нашему скорая помоще и наставление. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 5

Нову звезду показа тя на небесех славы в сонме священномучеников Господь Вседержитель, зане и на земли был еси звезда светла, осиявающа царя и царство светом православия и путеводствующа ко угождению Единому Богу, поя Ему: аллилуиа.

Икос 5

Видеша тя православии, яко светило церковное, безоблачно сияющее в просвещение омраченных страстьми, устремишася к тебе из мрака обольщения лестию и страхом человеческим и восприяша от тебе спасительное дерзновение, еже даруй и нам грешным, поучающимся у раки мощей твоих сим пением: Радуйся, почитаяй царя, яко Божие дарование: радуйся, мняй бати ему всем развращенным в наказание. Радуйся, царя Феодора к ограждению немощных верою склонивый: радуйся, быти ему отцем любящим и вечное спасение их умоливый. Радуйся, царя Василия твердости учивый: радуйся, в радости и в горе друг ему бывый. Радуйся, царя нашего пребывающее благословение: радуйся, во всех делех небесное ему поможение. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 6

Проповедник велия благодати, ниспосылаемыя православным людем неусыпающими молитвами Богоматере был еси, святителю Ермогене. Сего ради удостоился еси от Пречистыя взяти от земли святую икону Ея, во граде Казани явленную, и прославити ю по достоянию, яко щит и заступление Руси, поя Честнейшей горних воинств: аллилуиа.

—18—

Икос 6

Возсиявшу свету истины Христовой, во свете православия ходим и бежим всякия лжи, да достойни будем небеснаго патриарха всея Руси, святителя Ермогена, ему же поем со воскликновением: Радуйся, чудотворныя иконы казанския первое прославление: радуйся, теплыя любве Богоматере умиленное песнопение. Радуйся, веруяй молитвам Владычицы, яко всесильному ограждению: радуйся, вверивый православное воинство Ея матернему заступлению. Радуйся, Божию Матерь всем сердцем своим возлюбивый: радуйся, на молитву пред Нею Русь страждущу приклонивый. Радуйся, дом Пречистыя, яко хоругвь православнаго царства почитаяй: радуйся, о утверждении сего царства пред Пречистою рыдаяй. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 7

Хотя быти пастырь добрый, ему же суть овцы своя, видев волка грядуща, не оставлял еси овцы и не бегал еси, но пред ними ходил еси во всеоружии силы и истины, поя Богу: аллилуиа.

Икос 7

Новаго человека по образу Создавшаго его, а не новаго царства инославнаго измышления, возжелел еси, святителю Ермогене. Сего ради ополчился еси за царство древлеправославное, еже тщится во всех людех и во всем житии их вообразити Христа Господа. Поем и славим сие православное ратоборство и радуяся вопием ти: Радуйся, волков хищных нещадное изгнание; радуйся, коварства их мудрое распознание. Радуйся, царства православнаго верное спасение: радуйся, стада Христова церковное ограждение. Радуйся, яко кокош птенцы своя созываяй: радуйся, яко орел, птенцы своя покрываяй. Радуйся, православия великий ревнителю; радуйся, царем и царству церковный учителю. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

—19—

Кондак 8

Странно миролюбцем зрети, како святитель Ермоген, во плоти сый, не себе угождает, како славу, честь и вся мирская, яко прах, попирает и горняя мудрствует, ищущи славы у Единаго, на небесех живущаго, поя Ему: аллилуиа.

Икос 8

Весь бе ревнующь ревностию Илии пророка, святителю Ермогене, егда узрел еси запустение царства и поругание святынь православия, и огнем сея ревности воспламенил еси сердца всех православных во спасение Руси, поющия ти ныне с любовию: Радуйся, Духа Божия не угашаяй: радуйся, дарование благодати возгреваяй. Рядуйся, Духом Божиим пламенеющий: радуйся, яко орел над миром сим парящий. Радуйся, созерцаяй горняя; радуйся, одухотворяяй дольняя. Радуйся, сею ревностию о царстве ревновавый: радуйся, царству нашему путь православнаго строительства указавый. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 9

Все естество ангельское, видяще православныя люди во храме Пречистыя Богородицы со умилением ко Господу припадающия и во гресех своих с сокрушением кающияся, да отвратит Господь гнев свой, праведно на землю русскую движимый, зело радовася, поя Богу: аллилуиа.

Икос 9

Витии безмолвствуют, сладкозвучнии же благодатию святителие Ермоген и Иов проповедуют покаяние во отпущение грехов, их же ради гнев Божий потрясает царства, и исторгают слезы покаяния и вопли рыдания, ими же согрешившая Русь омылася есть, освятилася, оправдалася и ныне поет своему по Бозе помощнику православно: Радуйся, грешныя отечески наказуяй: радуйся, покаяние, яко спасение от всех зол, благовествуяй. Радуйся, властию от Бога грехи царства разрешаяй: радуйся, от всякия скверны плоти и духа православныя очищаяй. Радуйся, слезными теченьми землю нашу оросивый: радуйся, плоды послушания святей

—20—

церкви на ней возрастивый. Радуйся, рыданьми покаяния лице царства обновивый: радуйся, милость Божию к нам грешным обративый. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 10

Спасти хотя Русь от безначалия грехолюбиваго не к темному западу, но к богобоязненному дому Романовых обратил еси очи свои, святителю Ермогене, да будет он властию от Бога во утверждение Христова Закона и да поют царие и людие едиными усты и единем сердцем Спасителю Богу: аллилуиа.

Икос 10

Стена необоримая Церкве был еси, святителю, ею же царство русское оградися, в православии утвердися и от врагов спасеся и ныне поет ти благодарственно: Радуйся, мудрование Запада отвергаяй: радуйся, православное житие благословляяй. Радуйся, святых преданий хранителю: радуйся, уставов церковных ревнителю. Радуйся, молитву и пост, яко сокровище спасения, лобызаяй: радуйся, святыя иконы и мощи святых со благоговением почитаяй. Радуйся, дому Романовых радость благовествуяй: радуйся, в нем Божиею милостию царя всея Руси указуяй. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 11

Пение исходное и рыдание надгробное творит святая Русь у гроба святителя Ермогена, положившаго душу свою за други своя. Не плачите, православнии, но паче дерзайте верою: праведник бо и по смерти будет жити во веки, поя Богу: аллилуиа.

Икос 11

Светильник Христов, на верху горы стояй и всей Руси светяй был еси, святителю Ермогене. И се, полагаешися под спудом могильным плотию, да возсияеши духом, яко солнце, во царствии Отца Небеснаго, нас же да научиши сице пети болезни и труды твоя: Радуйся, с престола патриаршаго беззаконно сверженный: радуйся, в темное под-

—21—

земелие, яко во гроб вверженный. Радуйся, и зде овцы своя волком хищным не предавый: радуйся, и зде спасение Руси благовествовавый. Радуйся, правды ради многими скорбьми терзаемый; радуйся, гладом и мученьми даже до смерти изнуряемый. Радуйся, мучениче, за православие царства пострадавый: радуйся, страстотерпче, в руце Господу дух свой предавый. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 12

Благодати Божией сокровище явися святая и всечестная рака твоя, святителю отче Ермогене, и источник приснотекущия силы, ею же беси изгоняются, недужнии исцеляются, хромии ходят, глусии слышат, слепии прозревают, озлобленнии смиряются, скорбящии утешаются и вси ликуют о Господе и прославляют Бога, дивнаго во святых своих, поюще Ему: аллилуиа.

Икос 12

Поюще твое прославление, святителю Ермогене, сии песни приносим ти, чудотворче святый, яко благоухание христианския радости: зрим бо Божию силу не токмо в немощех, но и в останках твоих совершаему. И ныне озаряеши нас светом твоея благодати, обвеселяя сердца наша пети ти со умилением: Радуйся, ты бо Сладчайшаго присно созерцаеши: радуйся, ты бо лицем к лицу Христа воспеваеши. Радуйся, ты бо от лица Его озаряешися божественным светоизлиянием: радуйся, ты бо во свете лица Божия награждаешися небесным сиянием. Радуйся, ты бо божественною силою преображаешися от славы в славу: радуйся, ты бо, яко солнце новое, украшаеши Его державу. Радуйся, ибо твоим сиянием и мы незримо просвещаемся. Радуйся, ибо твоею силою и мы оживотворяемся. Радуйся, святителю Ермогене, пастырю добрый Руси православныя.

Кондак 13

О преславный угодниче Божий, добрый пастырю Руси, святителю отче наш Ермогене. Приими наше твоей славе сорадование, яко воздыхание души: жаждет бо неотъ-

—22—

емлемыя радости, и умоли Пастыре-Начальника Христа даровати и нам пребывающую благодать утешения и радования, да веселится пред лицем Его Русь и да поет Ему выну: аллилуиа.

Сей кондак глаголи трижды.

И паки чтется 1-ый икос: Ангела хранителя...

И паки 1-ый кондак: Изрядный воеводо...

Песнь 7. Ирмос:

Отроцы благочестивии в Вавилоне, образу златому не поклонишася, но посреде огненныя пещи орошаеми, песнь воспеваху, глаголюще: превозносимый отцев и наш Боже, благословен еси.

Огнем лютыя злобы опаляема, пещи огненней уподобилася есть православная Русь во дни смуты, силою же словес твоих, святителю, орошаема и до днесь поет православно: отцев и наш Боже, благословен еси.

Глас в соборе Успения Пречистыя слышан бысть: покайтеся о злобе вашей, врази царю православному и Богови, ибо Богом венчан есть на царство и Богом царствует во утверждение Христовой правды, поя Ему православно: Отцев Боже, благословен еси.

Отец всея Руси царь наш и хранитель отеческих преданий со властию: сего ради повинуйтеся ему и покоряйтеся и пойте с ним имени Всевышняго: отцев и наш Боже, благословен еси.

Молитеся и поститеся и изменитеся в новаго человека, одеяна в добродетели боголюбия и царелюбия: да подаст всем нам Господь мир и любовь, царству крепкое единение, царю победу на враги и одоление.

Любовию к царю согреваяйся и ревностию по вере паче огня разгораяйся попалял еси, святителю, терния грехолюбивыя смуты, обновляя и утверждая обветшавшее царство.

Юнцы тучнии: самозванцы мятежнии, цари иноземнии и измениицы нечестивии одержаша Русь, пред лицем же твоея правды, святителю, исчезоша яко дым от огня, да веселится православный царь о Господе и да торжествует православие.

Богови работницы и тебе помощницы быша Святителие

—23—

Христовы: Филарет Ростовский, Ефрем Казанский, Феоктист Тверский и Галактион Суздальский, имиже во всю землю изыде слово твое, Ермогене святителю, и в концы Руси вещание твое.

Богородичен:

Иже в напастех и в скорбех, и в болезнех обремененнии грехи многими, приидите к Заступнице усердней, Матери Господа Вышняго: Та бо исцелит вы и утешит и упокоит.

Песнь 8. Ирмос:

Богоглаголивии отроцы в пещи, со огнем пламень попирающе, пояху: благословите дла Господня Господа.

Милостыни многи творил еси людем, святителю, егда богатии обнищаша милостию и сребролюбия ради не внимаху еже помощи неимущим: ты же рекл еси келарю Сергиевой обители Авраамию и житницы отверзошася и алчущии насытишася и благословиша Господа.

Аще и пенится житейское море, аще и беснуется воздвизаемо напастей бурею, не потопити ему корабля Иисусова: на камне бо веры и правды стоим. Тако рекл еси, святителю, и бысть тако, и се, торжествуют православнии и благословляют Господа.

Яко добрый кормчий, привел еси, святителю, корабль Российския державы к тихой пристани православныя Церкве: и се, царство наше осоляется благодатию св. Духа и благословляет Господа.

Рекл еси, святителю, боящимся Господа: не бойся, малое стадо, яко благоизволил есть Отец Небесный даровати нам царство. Тако веровал еси и тако по вере восприял еси. И се, святая Церковь радуется о православии царства и благословляет Господа.

Уничижиша тя возстающии на тя, метающе прах и песок в лице твое, да отречешися от Божия помазанника, ты же вся претерпел еси правды ради, благословляяй Господа.

Святая и Богом любимая Русь не погибнет, рекл еси, святителю, изменником и предателем и всем врагом

—24—

нашим: всуе труждаетеся, аще не Господь созидает. Покайтеся и благословите Господа.

Не ведаем, како и нарещи вас, рекл еси, святителю, мятежником и изменником: отступили бо есте от Бога, отпали от соборныя и апостольския церкве, отступили от Богом и святым елеем помазаннаго царя, забыли есте обеты православныя веры нашея: стояти до смерти за дом Пресвятыя Богородицы и за царство православное. Покайтеся и обратитеся и благословите Господа.

Богородичен:

Еже о нас исполняя смотрении Божие и яже на земли соединяя небесным, носила еси во чреве от Духа Свята, Пренепорочная, и родила еси нам всех Бога, егоже вся дела Господня поют и превозносят во вся веки.

Песнь 9. Ирмос:

Воистину Богородицу тя исповедуем, спасеннии тобою Дево чистая, с безплотными лики Тя величающе.

Пречистой Владычице вверил еси, святителю, православное воинство, и стояти за веру неподвижно даже до смерти благословил еси, и боятися Единаго на небесех живущаго научил еси. Сего ради со исповедники православныя правды радуешися.

Окаянныя изменники анафематствовал еси, православным же воином и всем ревнителем нравославнаго царства милость от Господа Бога и от своего смирения благословение преподал еси, святителю, имже бысть победа и одоление и всея Руси спасение, тебе же венец от Бога, яко строителю святыя жизни.

Глас огненныя ревности о спасении царства не вяжется, аще и заключается во храмине пусте, яко во гробе: огласит бо всю Русь и воздвижет спасительную брань во славу святыя Церкве и во утверждение царствующаго дома Романовых, его же возлюбил еси и о нем же молишися Богу.

И первопрестольник апостольския церкве, и исповедник православныя веры, и вторый Златоуст во обличение грехолюбивых и мятежных, и строитель нравославнаго царства был еси, святителю, и за сие произволение темницею и гла-

—25—

дом мучим был еси и прияв от Бога неувядаемый венец, с мученики веселишися.

Богу нашему тобою слава, тебе же, священномучениче Ермогене, довлеет радоватися во свете лица Его и непрестанно молитися, да не погибнет Русь православная, но да будет даже до конца свет во откровение языком православныя правды.

Нищь и боляй есмь аз, святителю, и во смирении своем припадаю к цельбоносней раце твоей, исцеления требуя.

Егоже возлюбил еси, Емуже душу свою предал еси и ныне предстоиши со дерзновением яко мученик: моли Бога о нас, святый священномучениче Ермогене.

Богородичен:

Тя исповедуем, яко Матерь Господа Вышняго, и, невозвратну надежду имуще на Тя, молимся Тебе умиленною душею и сокрушенным сердцем: всем полезная даруй и вся спаси, Богородице Дево, Ты бо еси божественный покров рабом Твоим.

Светилен.

Подобен: Жены услышите.

Во свете православия, его же ревнитель был еси, святителю Ермогене, зрим свет истины, в нем же полнота дарований Духа, радуемся о Господе и величаем озарившаго тя светом присноживотным.

Слава, и ныне, Богородичен.

Матерь незаходимаго света, осиявающую Русь покровом матерняго заступления, песньми величаем, яко светлейшую горних воинств.

На хвалитех стихиры на 6, глас 7.

Сотворите в песнех суд написан: слава сия будет великому Ермогену: той бо есть православия ревнитель и всея Руси хранитель, яко орел птенцы своя покрывающий.

Хвалите Бога во святем его: той бо возвеличил есть его и во всех делех его оправдал есть его утверждением силы его.

Хвалите святаго в силе его: вся бо может о укрепляю-

—26—

щем Иисусе. Хвалите его по множеству чудес его: вся бо недужныя исцеляет о имени Господнем.

Хвалите святаго во псалмех и песнех, хвалите его в пениих духовных, величайте славу отец наших, воспевайте утверждение царей наших, радуйтесь о нем и веселитеся.

Хвалите святаго в соборе освященных, похвалите его вси людие: той бо есть красота церковная, той бо есть доброта народная, той бо есть радость царева.

Хвалите святаго во святителех, похвалите его во святейших патриарсех, ублажите его во исповедницех и прославите его во священномученицех. Хвалите его во всех делех его.

Слава, глас тойже:

Приидите ублажим пастыря добраго земли нашея, за веpy Руси вся претерпевшаго, и за православие царства душу свою положившаго, и ныне милостию Божиею чудотворца, явленнаго во утверждение веры немощствующих, и во исцеление всех недугующих, и во упокоение озлобленных грехи многими, да вси возрадуемся и да поем ему: Радуйся, любы, нас согревающая. Радуйся, сило, нас исцеляющая. Радуйся, разуме, всех просвещающий. Радуйся, страже, православие царства охраняющий. Радуйся, святителю Ермогене.

И ныне, Богородичен, глас тойже:

Приидите восхвалим прехвальную, славнейшую всех земнородных и честнейшую небесных воинств Матерь Господа Вышняго, Заступницу Усердную.

Славословие великое. И отпуст. Дается же и елей братии от кандила святаго, и час 1-й. На литургии: Блаженна от канона: песнь 3 и песнь 6: Прокимен, глас 7: Возвеселится праведник о Господе, и уповает на Него. Стих: Услыши, Боже, глас мой. Апостол к евреем, зачало 355. Аллилуиа. глас четвертый: Священницы Твои облекутся в правду. Евангелие Иоанна, зачало 36. Причастен: В память вечную.

—27—

XXI

Лейпциг, 13/25 июля 1838 г.

Так торопливо писал я, так много было разнообразных хлопот и занятий у меня в последние дни моего пребывания в Дрездене, милые, дражайшие родители мои, что я даже не поздравил Вас в другой раз, моя милая маменька, со днем именин Ваших и Вас также, милый мой отесенька, и всех моих милых братьев и сестер, тогда как письмо начато от 2 июля. Но теперь еще раз поздравляю, милая моя маменька, и вспоминаю, как этот день проводили мы в Богородском, особенно в 1836 году¹³¹⁴. И Вас также, милый мой отесенька, и вас также, милые мои братья и сестры, поздравляю еще раз с нашим общим семейным праздником.

Нынче приехал я в Лейпциг. Славный город; много и древнего строения. Я видел надгробный памятник Геллертов¹³¹⁵. Оба брата схоронены вместе, – и над ними простая доска с простою надписью. Зато вокруг ограда испещрена именами. Посмотрю также монумент его. Здесь, в Лейпциге, живет Марбах¹³¹⁶. У меня была мысль познакомиться

—28—

с ним; но кто знает, как это он примет? Может быть, это ему будет и неприятно.

Сейчас, милые, дражайшие родители мои, был я в книжной лавке: все искал, нет ли немецких сочинений о слове вообще или о законах общей грамматики. Искал, искал – и не мог найти; впрочем, книгопродавцы обещали еще поискать мне. Я спросил хотя немецкую грамматику, но написанную известным человеком, – следовательно, расположенную систематически. Мне сказали, что лучшая грамматика – Гейзе. Я купил ее: совестно было, заставив их так хлопотать, уйти, ничего не купивши; к тому же еще грамматика будет мне полезна для немецкого языка. Странное дело! Иногда я говорю по-немецки так, что принимают за немца, что было уже несколько раз, – иногда двух слов связать не умею. Это еще больше доказывает, в каком тесном сродстве находится слово с духом. Грамматика Гейзе совсем не так разделена, как я думаю. Неужто у немцев нет ничего о грамматике вообще?

Нынче иду я в театр, милые, дражайшие родители. Играют маленькую оперу Петр Великий. Чуть ли не ту самую, которую видел и Карамзин некогда. Мне интересно взглянуть, как немцы представляют русских и каким является Петр на их сцене.

Я видел Университет – прекрасное здание.

После обеда пойду опять в книжную лавку, осмотрю еще некоторые достопамятности, и пойду в 6 ч. в театр.

Завтра, может быть, буду я писать и читать, – только, смотря по расположению. Погода скверная: дождик и довольно холодно, а месяц июль!..

Уже билет взят, милые, дражайшие родители, и завтра я отправлюсь в Веймар, оттуда – в Рудольфштадт, а там, если можно прямо, так прямо, а то пробуду там дня три, и – вдоль по Рейну; наконец, в Швейцарию, в Базель, оттуда в Люцерн и Берн. Если мне понравится какое-нибудь место около этих двух городов, я найму себе загородный домик или комнату в загородном домике, – и, наконец, буду у себя и расположусь. Вот стихи, которые написались у меня, милые, дражайшие родители:

Далеко, далеко желанный приют

Под темной, древесною тенью.

—29—

Там тихо, там волны так мирно идут,

Покорны родному влеченью.

И домик красивый стоит над рекой,

Вдали, на краю небосклона.

Высокие горы туманной грядой

Земли опоясали лоно.

И в домике комната. Солнце давно

С полудня на запад свернуло.

Вот вечер спустился; раскрыто окно;

Вот чем-то далеким дохнуло…

И кресло, и стол небольшой у окна,

А в комнате – жизнь и движенье, –

И мысли и чувства – жилище она,

И тихий приют наслажденья.

Вот как представляется мне мое уединение в Швейцарии.

Дай Бог кончить мне первую часть моей грамматики; тогда я бы смелее воротился и в отношении к тем людям, которые спросят: „Ну, что привезли вы из своего путешествия?“

Несутся, мелькают одно за другим

Виденья в неясном тумане,

И сердце трепещет, и мчится в след им,

И плачет о тяжком обмане...

Далеко... Но память сроднилась с душой,

И счастья былого мгновенья

Живут и теперь благодатной семьей,

Даруя мне грусть в утешенье.

Вот сейчас нечаянно написались еще стихи, милые, дражайшие родители мои. Сумрачно небо. Пасмурный день. О, если только, пойдут мои занятия дома, то, я думаю, никогда не оставлю своего отечества, разве опять на короткое время. Дай Бог, чтобы вы были здоровы, милые, дражайшие родители, и, я думаю, в октябре или ноябре я опять буду с вами в Москве; это будет еще осень; вероятно, еще и снегу не будет. Итак, я приеду к вам из Петербурга еще в летнем дилижансе.

Сейчас отобедал – и был опять в книжной лавке. Там нашли одно сочинение, которое мне доставят вместе

—30—

с грамматикой. Я подписываюсь также на сочинения Шиллера, которые стоят 12 р. все. Все это хорошо, – но как помещу я все свои книги? По крайней мере, кроме самых необходимых, не буду покупать до Любека.

Я видел старинную церковь, освященную самим Лютером. Видел двор и погреб Ауербахов, откуда, как говорит сказание, выехал Фауст верхом на бочке. На стенах до сих пор сохраняются старинные картины, из которых одна изображает его в этом положении, а другая – пирующим с студентами. Тут же продаются табакерки с отпечатком этих двух картин, – нечего делать, купил одну.

Сейчас сказал мне лон-бединтер, что почта в Москву отходит в 8 час., в 7 письмо должно быть там, а в 6 я иду в театр. Итак, спешу докончить, милые, дражайшие родители мои, это маленькое письмецо, в котором только даю весть о себе. Из Веймара, где надеюсь быть чем свет после завтра, напишу более.

В Теплице спросил я горничную девочку, которая оправляла нам постели: умеет ли она читать? Что же? Она удивилась моему вопросу и, как бы обидевшись, отвечала: „Что ж бы уже это было, если б я и читать не умела? Я читаю по-немецки и по-богемски“. – „А, так вы богемка?“ „Да“. – „Что же вы читаете? Знаете Шиллера?“ „Как же, я читала «Разбойников» и мелкие стихотворения, только теперь у меня почти времени нет“. – „Были вы в Саксонской Швейцарии? Там прекрасно“. – „Нет, но у меня есть описание, и с видами, и потому я знаю ее“. – „О, да вы очень образованы!“

В самом деле спросите любого мальчишку на улице: умеет ли он читать? И он вам преважно отвечает: „Iа“.

Саксонцы учтивы чрезвычайно, но австрийские чиновники и вообще богемские немцы – уже совсем не то.

В гостинице, в которой мы жили, был величайший беспорядок (т. е. в Теплице).

Дороги скверные. Едва переехали мы границу и въезжали, на обратном пути, в Саксонию, там шоссе, и учтивые чиновники таможни составили довольно ощутительную разницу с Австрийским Управлением.

Вообще здесь ездят очень тихо, едва 7 верст в час,

—31—

да и того часто не будет; но дороги здесь гораздо лучше. Везде шоссе, и деревья, растущие по дорогам, образуют настоящие аллеи. Иногда липы, иногда ивы, раины, а иногда и вишни растут у дороги, и поселяне собирают с них плоды.

Уже полчаса шестого на моих.

Простите, дражайшие мои родители. Когда-то я буду дома, вместе с вами, в трудах, счастливо, если Бог даст, проводить свою жизнь!

Прощайте, дражайшие родители мои! Целую ваши ручки и обнимаю вас. Скучно, неприятно что-то мне здесь, в Лейпциге. Прощайте еще раз.

Обнимаю всех,

Ваш Костенька

XXII

Из Рудольфштадта, 14/26 июля 1838 г.

Я – еще в Лейпциге, милые, дражайшие родители, и, так как у меня есть время, то и пишу к вам.

Вчера я был в театре. Мне было так грустно, я был в таком тяжелом расположении духа, что если еще несколько таких вечеров, то я не знаю, как я выдержу здесь краткий срок своего пребывания. Хотелось бы сейчас сесть и ехать домой, к вам в Москву, милый мой отесенька и милая моя маменька. Октябрь месяц казался мне так далек...

Грустно, очень грустно, тяжело было мне вчера. Нынче поутру проснулся я бодрее, с большою твердостью в душе; но все же день возврата есть ожидаемый нетерпеливо день, и я как можно скорее, как можно ближе его назначаю.

Если бы не такие обстоятельства, не эти следствия 1836 года¹³¹⁷, не эта апатия и вообще все состояние моего духа, то я не знаю, поехал ли бы я.

Я сам удивляюсь, с какою твердостью и решительностью пустился в путь, и одно это уже доказывает мне,

—32—

что путешествие было необходимо, – и оно исполнилось: я – заграницей.

Польза путешествия для меня и теперь велика со всех сторон, не говоря уже про эту сторону, про внутреннюю жизнь моего духа, которая известна вам, милые, дражайшие родители мои. Конечно, странно будет казаться всем мое путешествие, потому что никто не знает внутренних событий моей жизни. Но даже и с другой стороны путешествие мне, очевидно, полезно. Я жил один все это время; разумеется, это имело влияние на мою самобытность: в это время должен я был действовать и располагаться совершенно сам. Все это очень важно. Потом, сколько новых впечатлений принял я, которые, разумеется, не пройдут даром; потом даже не просто впечатления, но понятия составились у меня о чужих землях. Я познакомился с ними, с их жизнью, которая так не похожа на нашу. Наконец, – но эта польза впереди, – польза в отношении моей любимой науки, моего предмета, которым буду заниматься я. Да, нужно было мне уехать – я уехал, дело сделано, и теперь мне опять хочется возвратиться; самое желание это принимаю я за доказательство, что я могу, что мне пора воротиться, – и не стану себя принуждать. Да, милые, дражайшие родители мои, никак не останусь здесь, как кажется, далее октября. Москва, жизнь в семействе, жизнь с вами, милый мой, дражайший отесенька, и милая моя дражайшая маменька, вот какую жизнь желаю я себе. Если и расставаться, то на время и ненадолго, и занятия мои будут согласоваться совершенно с таким образом жизни. Вы знаете, милые, дражайшие родители, что еще так сильно меня занимает и входит в жизнь мою. Да, это святое чувство, это внутреннее родство, эта дружба душ между мною и Машенькой. Как хотел бы я передавать Машеньке по прежнему свои мысли! Здесь несколько раз уже писал я и высказывал себя, мысленно говоря с нею. Вы прочтете, милые, дражайшие родители мои, эти записки. Слова Григория Ивановича к вам меня привели в недоумение: „Такая переписка, как были разговоры“... Но разговоров почти не было, я говорил почти все с ним, и это определение для меня очень неопределенно. Я буду с ним вполне откровенен в отношении к этому. При свидании

—33—

все скажу ему, чего не успел сказать в Петербурге, и отношения наши будут мне ясны.

Вчера был я в театре; пьеса, кроме некоторых сцен, довольно хороша: интересна и забавна; иные сцены очень живы; есть, правда, фарсы; бургомистр довольно их употреблял в своей роли, но, несмотря на это, играл недурно. С каким самодовольствием пел он: „О ich bin Klug und weise!» („О, я умен и мудр!“). Актер, игравший Петра, имел бы выгодную наружность для своей роли, но портил ее трагическими позами. Признаюсь, однако, в некоторых местах, не мог я равнодушно смотреть, – особливо, когда он запел (про своих подданных): „Ich führ sie zur Grösse, ich führ sie zur Licht» („Я веду их к величию, веду к просвещению“). Действие в Сардаме. Петр, под именем Петра Михайлова, плотника, учится корабельному мастерству. Гюнтер, игравшая молодую немку, актриса с прекрасным голосом и истинным талантом; вообще немецкие актеры мне нравятся: многие так естественны, просты, – не то, что французы. „Петер Иванов“, „Петер Михайлов“, так произносят немцы.

Был нынче же у книгопродавца и купил у него немецкую большую грамматику, разделение которой выведено систематически, и „О началах языка» Пиадена; заплатил также за издание сочинений Шиллера, из которых три части получил, а остальные перешлют мне, и, милые родители мои, это составило около 8 талеров. Книги эти нужны, – да как мне их укладывать? До сих пор я ничего не платил за чемодан.

Что касается до моей филологии, то надеюсь, что дело пойдет: падежи у меня хорошо объяснились, а как определился звательный падеж!.. Прекрасно!

Обнимаю вас,

Ваш Костенька

XXIII

Веймар, 15/27 июля

Знаете, где я был, что я видел сейчас, милые, дражайшие родители? Я был, – вы догадываетесь, – я был у

—34—

гробов Шиллера и Гете... Вы знаете, чтó для меня Шиллер? Как тесно связан я с ним! Все это почувствовал я живее здесь, в этом городе. Когда же я подошел ко гробам Гете и Шиллера, то я не знаю, с каким трепетным наслаждением, с каким благоговейным ужасом стоял я в нескольких шагах от их тел. Гете, Шиллер! Странное дело! Прежде всякий раз, когда мне говорили, что вот это гроб такого-то великого человека, у меня исчезала возможность чувствовать в эту минуту, что я так близок от его праха, и я оставался равнодушен; но здесь совсем другое. Когда подходил я к месту, где лежат Шиллер и Гете, я уже испытывал волнение; у гробов их в полной мере чувствовал я, у чьих гробов стою я. Потом видел я их бюсты. Бюст Шиллера мне не так понравился: на этом лице выражается слишком уже много беспокойства, – потому, я думаю, бюст этот не совсем верен. Совсем другое дело – бюст Гете. Какие формы, какое величие! Это древняя статуя, и я принял было его за Аполлона или молодого Юпитера. Тут есть другие бюсты Шиллера и Гете. Бюст Гете сделан Давидом; это настоящий Юпитер! Я увидел какую-то надпись золотыми буквами, подхожу: стихи Шиллера, и какие стихи! Здесь получили они еще особенное значение. Вот эти стихи, они так идут к бюсту Гете:

„Блажен, кого боги еще до рожденья любили,

Кого в детстве Венера качала в объятьях своих,

Кому Гермес уста, а Феб отверз быстрые очи

И могущества знак Зевес на чело положил“.

Возле – бюст Шиллера, мраморный бюст; тут уже нет беспокойства на его лице, тут выражается только это стремление, эта беспредельная любовь. Под бюстом – стихи Гете к Шиллеру; жаль, что я не помню их.

Итак нынешнее утро я провел очень приятно. Я прочел Шиллера. Как хорошо! Прежде я не знал этой пьесы. Я видел также шлафрок Гете, – рясу Лютера и колет Густава Адольфа, в котором он был убит. Тут был рыцарский шлем, который я надел на себя с большим удовольствием; наконец, это настоящий рыцарский шлем, с забралом, как следует.

—35—

Еду в Рудольфштадт сейчас, дражайшие родители мои. Письмо это пойдет оттуда, я думаю. Итак, прощайте пока, дражайшие родители! Крепко, крепко обнимаю вас и целую ваши ручки.

Рудольфштадт

Я видел также в Веймаре дворец, и замечательны там для меня только две комнаты: одна, в которой сиживали обыкновенно Шиллер и Гете, а другая – совершенно в готическом вкусе; там стоит вооружение герцога Берггуда, надетое на статую. Эта комната прекрасна: ее убирали Шиллер и Гете. Оттуда воротился я домой.

Дяденька Григорий Иванович¹³¹⁸ при расставании говорил мне: „Пишите к нам, напишите письма два, три“. Я и не хотел писать часто. Написав из Берлина, решился было отправить второе письмо из Франкфурта на Майне; но мысль, что мои письма читает и Машенька, что это, верно доставляет ей удовольствие, что она огорчится моим долгим молчанием, эта мысль заставила меня переменить мое намерение. Возвратившись домой, я сел и написал письмо к дяденьке и тетеньке. Я им писал, что видел, и, как первое выражение, там слова мои полнее и более высказаны. Я написал также дяденьке, что я не останусь года в чужих краях и что осенью вернусь домой. Еще не кончив письма, увидал я, что оно так дурно написано, что если я хочу, чтобы его прочли без тяжкого труда, то мне должно переписать его; я так и сделал, и посылаю вам, дражайшие родители мои, черновой листочек.

Я нанял лонкучера до Рудольфштадта и в половине пятого отправился туда. Веймар понравился мне вообще: учтивый народ, хороший город, воспоминания – все это очень расположило меня к нему, и когда, начав разговор с лонкучером, я сказал ему, что в Веймаре есть то, чего нет во всей Германии, это ему было очень приятно. Он видел Гете и Наполеона во время Иенской битвы.

Поздно уже приехал я в Рудольфштадт. В гостинице отвели мне довольно плохую комнату, где я и переночевал;

—36—

но теперь, напротив, сижу я в чистой, хорошенькой комнате. Сейчас пойду на почту, чтобы взять билет в дилижанс во Франкфурт на Майне. Когда-то буду я в комнатке хорошенькой и небольшой, где-нибудь около реки или озера в Швейцарии! Сейчас взял билет, но только до Готы; там опять придется брать до Франкфурта: это довольно скучно!

Рудольфштадт лежит под горой, на которой стоит замок; комната моя выходит на рынок, на котором толпится народ. Еще рано, и потому я еще не был у Рапке¹³¹⁹, с которым познакомился, о чем, кажется, я вам уже писал, милые, дражайшие родители. Лейпциг мне не понравился, но это может быть потому, что я был в дурном расположении духа.

Нынче – 16 июля. Вы все теперь вместе, милые, дражайшие родители мои: братья и сестры – вокруг вас. Но придет октябрь, и я возьму место на Рейнском пароходе, выйду на берег в Кельне, я думаю, и скоро, скоро поскачу обратным путем в Россию.

Давно не получаю от вас известий, милые родители. Здоровы ли вы? спокойны ли? О, дай Бог только, чтобы вы были здоровы, а спокойны вы быть можете; поверьте, что я берегу себя, хотя это и не нужно: дождик идет – и я задвигаю занавески у коляски; холодно – я крепко укутываюсь в свою шинель и поднимаю свой воротник. Здоров я совершенно. Мне досадно, что я еду покойнее, нежели как бы мог. Впрочем, для меня самое скучное в этой езде – ехать с незнакомыми людьми: одному приятнее гораздо. Если я поселюсь на два месяца около Люцерна, – может быть, недалеко от озера, – то стану там удить непременно, и буду писать вам, милый мой отесенька, как, сколько и какую рыбу стану выуживать¹³²⁰. Сомневаюсь даже, поеду ли во Францию, а ежели поеду, то не более, как на неделю. Что успею я увидеть в такое короткое время? Если занятия мои пойдут хорошо, то, вероятно, до самого дня отъезда не оставлю я своего домика. Несмотря на то,

—37—

что я нагрузился, с меня не берут еще штрафа за чемодан. Как я умею укладываться, если бы вы знали, милые, дражайшие родители! Но, приехав, все подробнее расскажу.

Одно, что я заметить мог особенно, это, что здесь много занимаются Россией. Иные смотрят так, иные иначе, но вообще здесь это – предмет интересный. Что прежде писал я о Пруссии, то и теперь могу повторить.

Я привык несколько к немецкой жизни, которая несколько видоизменяется при переходе из одного государства в другое. Везде почти встречаю я, если хожу рано поутру по городу, мальчиков и девочек с книжками и аспидными досками, – вероятно, идущих в школу; читать умеет всякий; по крайней мере, мне ни разу не случалось встретить не умеющего; один лонкучер (кажется) отвечал мне, что это только старики не умеют читать, но что молодое поколение все знает грамоту, и что большая редкость встретить между ними безграмотного.

Да, образование проникло во все сословия Германии, и это самый лучший путь вперед. Но оно не может дать ей того, чего она не имеет... Жизнь политическая также не существует для нее. Люди исторические становятся интересными для Германии тогда, когда сходят со сцены, когда настает для них потомство. Не замеченный поэтами и учеными Германии шел Наполеон; Фихте и знать не хотел, кто и зачем бомбардирует город, в котором он читал свои лекции; великие современные события не отразились ни в одном стихотворении Шиллера, исключая „На новое столетие“, где он говорит только, что борются две великие нации и что негде найти убежища, кроме собственного сердца. Но Наполеон совершил свой путь, он – достояние истории, – и вот немец обращается к нему со всем вниманием, со всем жаром ученого, видит в нем одно из необходимых явлений мировой жизни, и объясняет это явление по законам вечного Разума; там, где кончается энтузиазм француза, начинается энтузиазм германца. Пруссия и Австрия как бы противоречат несколько общности этого заключения о Германии; но, мне кажется, и это можно согласить. Впрочем, довольно об этом.

Я не пишу почти записок, милые, дражайшие родители мои: письма мои к вам заменяют мне их.

—38—

Отсюда пошлю это письмо. Вероятно, не удастся мне писать до Франкфурта.

Прощайте, милые, дражайшие родители. Ах, когда-то поеду назад, в Москву, к вам! Октябрь назначил я сроком. Выть может, поехал бы я и несколько раньше, но, проезжая через Петербург, хотелось бы мне хоть раз провести там первое ноября¹³²¹, если, впрочем, это еще будет приятно дяденьке и тетеньке. Но, быть может, я поеду и раньше.

Прощайте пока, дражайшие, милые родители. Целую ваши ручки, крепко обнимаю вас. До Франкфурта, где я надеюсь получить кучу писем! Прощайте еще раз, милые родители мои. Еще раз обнимаю вас крепко.

Ваш Костенька

Когда-то я буду к вам, в Москву!

XXIV

Лейпциг, 14/26 июля 1838

(Приписка сверху). Обнимаю братьев и сестер и целую.

Милая сестра Вера! Наконец, я нашел время написать к тебе несколько строк. Благодарю за твои письма, которые мне очень приятно читать и па которые до сих пор не отвечал, хотя и давно хотел отвечать тебе.

Отвечаю сначала на письмо, полученное в Берлине.

Неверны все предположения, и мне отчасти смешно, отчасти стало досадно, когда я прочел многие твои предположения о поступках дяденьки Григория Ивановича. Напротив, он действовал совершенно откровенно, и я против него много был виноват. Мнения его многие отстали от века (даже странно было бы и упрекать его за это), но зато он готов выслушать и новую мысль, чему я видел в последний раз доказательства; со мною же он поступал, как родной, и объяснение мое было совершенно откровенно. Кто знает, может быть, много еще горя впереди, и горе это будет, может быть, от него, но я не переменю своего

—39—

мнения о теперешних его поступках, и, что бы ни было скорее стану извинять, нежели обвинять его. Нет, тут и ошибаться нельзя: я видел искренность – в этом нет сомнения, и эта искренность заслуживает такую же с моей стороны. Вспомни, что все объяснения были с тетенькой, что, вероятно, даже обижало его, как справедливо заметил Гриша¹³²².

Теперь, перечитав письмо твое, я не мог не улыбнуться, видя, как у тебя явилась целая система, чтобы объяснить все действия Машеньки. Нет, милая сестра, ты ошибаешься. Я не сомневаюсь в чувствах Машеньки, но поступки ее многие не умею объяснить. Все твое объяснение неверно. Несмотря на письмо, много мне осталось говорить еще при свидании, при возвращении в Москву, которого, признаюсь, жду нетерпеливо. Тяжело мне бывает. Ивану я прочел или дал прочитать только первое письмо; он прежде говорил с Гришей, да и в первый день слишком¹³²³ я был полон ощущений, чтобы не передать их кому-нибудь. Иван только что молод или лучше мал, да благоразумен еще – вот две беды...

Второе твое письмо грустно мне было, милая сестра. Вообще, когда я получаю письма, мне становится так грустно. Уверения твои опять ошибочны. Нет, точно Машенька не видала, не поняла моего положения, и я нисколько не виню ее за это; повторяю: в чувствах ее я не сомневаюсь. Мы бродим в таком тумане, все загадки, сколько не объяснено!... О, что касается до срока моего здесь пребывания, то он будет как можно короче, и теперь я должен удерживать себя: мне и до октября кажется долго. Может быть, я бы приехал и раньше неделею; но хоть раз в жизни хотелось бы мне провести 1 ноября¹³²⁴ там, в Петербурге, а 2 ноября сесть в дилижанс. О, когда я буду вместе с отесенькой, с маменькой, со всеми вами, в Москве! Вчера беспрестанно думал я об этом, и мне было так грустно. Целую ручки у милого отесеньки и милой маменьки. Крепко, крепко обнимаю их и тебя, милая сестрица, и всех моих

—40—

добрых братьев и сестер. При расставании Григорий Иванович сказал: „Напишите письма два“. Я было не хотел писать до Франкфурта, но, думаю, напишу из Веймара. Прощай, милая сестра,

Друг и брат Константин Аксаков

Пора укладываться.

XXV

Веймар, 15/27 июля 1835 г.

Милый мой дяденька и милая тетенька!

Вот уже я – в Веймаре.

Уже давно все чужое вижу и слышу вокруг себя; много нового, много замечательного видел я с тех пор, как писал вам из Берлина, милый дяденька, и милая тетенька. Но оставляю все, чтоб говорить о том, что сейчас было-перед моими глазами и что сильнее всего подействовало на мою душу.

Сейчас стоял я у гроба Шиллера, Шиллера... Боже мой, какое важное, великое значение имеет для меня это имя! Со сколькими другими душами соединяет оно меня! Сколько раз, читая его стихотворения, испытывал я святое, глубокое наслаждение! Это были такие минуты, которые очищают, возвышают душу. С пятнадцати лет уже я знал его, в нем находил я удовлетворение потребности истинной духовной жизни, которую Бог вложил в меня. И жизнь моя становилась полнее и прекраснее и развивалась более и более, стремясь все вперед и вперед. Шиллер! какая чистая, пламенная душа! как полно любви было его сердце, любви, про которую говорило нам Евангелие, святой любви христианской!.. И я – в Веймаре! там, где жил он; я иду туда, где похоронен, где лежит он, он – Шиллер! Мы пошли мимо его дома, но, по смерти вдовы, дом этот куплен и переделан. Приятное чувство наполнило меня, когда я вошел в ограду кладбища; это – сад прекрасный: розы, деревья, и меж них мелькают кресты. Смерть теряет свой страшный образ, душа не пугается могилы, жизнь примиряется со смертью. В первый раз, может быть, испытал я это чувство на кладбище. По обеим сторонам часть луга еще пуста и ожидает своих обитателей, которые, верно, не замедлят явиться. Покой невозмутимый – вот удел их! С тихим чувством

—41—

смотрел я вокруг себя, а назад тому день мысль о смерти тяжело волновала меня. Наконец, подошли мы к каменному строению, вошли в него, спустились в подземелье, и я подошел к решетчатому железному окну. „Вот Гете, вот Шиллер“, – сказали мне. С некоторым ужасом почувствовал я близость к себе праха этих двух великих людей.

– Они здесь? – спросил я.

– Да, они набальзамированные лежат в гробах.

Долго стоял я там. Шиллер, Шиллер, вот два шага от меня то тело, тот бренный образ, который наполнялся такою бесконечною жизнью, глаза блистали не бренным, не переходящим светом; мысль, любовь, бесконечное, бессмертное выражалось в них, голос звучал, чело поднималось так высоко и благородно, все движения говорили о внутренней жизни, весь образ был прекрасен. Вот, подле меня, это внешнее, переходящее выражение бессмертной жизни, эти останки, освященные душой, в них обитавшею. Вы понимаете мое состояние!

Рядом с Шиллером лежал Гете. Недавно отбросил я решительное мое предубеждение против него, и он явился мне величествен и глубок! и он лежал тут же, рядом с Шиллером. Я прочел две надписи, два великих имени: Gothe, Schiller. Довольно долго стоял я там один, с полным сердцем, и пошел, наконец, чтобы видеть библиотеку, где стоят их бюсты. Я видел, что бюсты сняты с них самих; смотрел на черты Шиллера: на его лице, худом, но прекрасном, видно стремление, какое-то беспокойство. Я обернулся: против него был бюст Гете; тут, напротив, совершенное спокойствие и величие; я подумал, что это Аполлон Бельведерский. Но этот бюст снят еще с молодого Гете и обделан по древнему.

(Письмо без конца. Черновик)

XXVI

Страсбург. На конверте: 4 августа нов. ст. 1838 г. В письме числа и года нет

Приписка сверху

До Базеля, дражайшие мои родители! Не сердитесь на меня

—42—

за беспорядочное торопливое письмо, так плохо написанное.

Я начал писать к вам большое письмо, милые, дражайшие родители, из прекрасного Майнца, который мне очень понравился. Много, много мог бы я написать вам, но, так как хочу ехать нынче, то должен отложить до времени большое письмо, которое я начал и буду продолжать к вам дорогой.

Передо мною Рейн. Вчера вечером он утих совершенно, и корабли, берега, небо – все отражалось в нем. Теперь утро; из моего окошка – прекрасный вид на Рейн; окна обращены на восток, к России... Вчера ходил я по берегу Рейна, долго ходил и думал. Потом пошел ходить по улице, и встретил множество народа, который смотрел с великим любопытством на то, как человек 40 прусских солдат маршировали и учились ружейным приемам.

Вчера же видел я монумент Гуттенберга, место, где был его дом и где также стоит небольшой монумент с прекрасною надписью, которая есть у Боткина¹³²⁵.

Во Франкфурте я провел время предосадно по милости немецкого порядка, от которого вышел ужасный беспорядок немецкой медленности. Там, против моего ожидания, не получил я ни одного письма от вас, – что меня очень огорчило. Я отдал свой адрес, чтобы мне пересылали письма; но мне кажется, что это все неверно. Напишу письмо содержателю гостиницы или почтмейстеру.

Станкевича¹³²⁶ тоже не нашел, хотя он должен быть там, потому что я не нашел его в Висбадене, где пробыл тоже недолго. Там встретил я француза, который остался в Висбадене и просил меня подождать до нынешнего вечера; я сказал, что «да», но, вероятно, на этот раз не сдержу своего слова; к тому же француз сказал, что он, может быть, не приедет, – следовательно, я могу прождать понапрасну. Кроме того, я узнал, что пароход

—43—

ходит только до Страсбурга, что очень досадно, так как я должен проехать дальше, а ждать времени не имею.

Я все тороплюсь, все спешу. Ах, Боже мой, когда-то буду я на месте, получу от вас, дражайшие родители мои, письма и буду аккуратно получать их!“

Сейчас лон-бединтер возьмет мне билет на второе (лучшее) место. Осмотрю еще несколько Майнц, а может быть и вовсе не осмотрю: я увижу еще его на возвратном пути. И на пароход – и далее. Я спокойнее, когда еду.

Франкфурт, Висбаден и Майнц носят уже на себе общий отдельный характер. Здесь уже чаще попадаются черные волосы и глаза, смуглые и живые лица, и я не знаю, почему именно, но движение на улицах, жизнь имеет здесь какой-то особенный отпечаток, который отделяет эти города от прочих городов Германии. Какие прекрасные лица видел я здесь!

О, милые, дражайшие родители мои, не сердитесь, что письмо мое коротко и вообще все письма небрежны: я почти постоянно спешу.

Вчера встретил двух немцев, которые с удовольствием узнали, что я – русский.

Сейчас взял билет, милые, дражайшие родители Мои, и написал французу извинительное письмо. Скоро 10 часов, – итак, мне осталось полтора часа пробыть здесь. Идет дождь, нельзя осматривать город, самое лучшее теперь – ехать на пароходе в прекрасной каюте. Завтра вечером я в Страсбурге; после завтра надеюсь быть в Базеле. Там возьму денег у банкира и, вероятно, скоро поеду в Люцерн, где недалеко от Фирвальдштетского озера найму себе комнату, и таким образом исполнится мое давнишнее желание, и среди прекрасной природы, в уединении, мире, тишине улягутся, примут настоящее определение все впечатления, и вообще вся внутренняя жизнь, надеюсь, прояснится определеннее, явственнее; я узнаю сам себя короче, и труд живо пойдет; – но в октябре я поспешу назад.

Да, милые, дражайшие мои родители, во все эти последние дни моего путешествия все так смутно было в голове моей. В Базеле надеюсь получить письма от вас; от самого Дрездена не имею никакого известия. Пишите теперь

—44—

в Люцерн, милые, дражайшие родители мои. Как грустно мне было в одну ночь в Рудольфштадте! Теперь, минутами, подступает ко мне тоска. Но я так спешу, тороплюсь эти дни, что иногда не могу ни о чем думать. В Люцерне отдохну. А в Москве, наконец, будет уже для меня настоящий, полный отдых.

Я здоров, время теплое, будьте же спокойны, дражайшие мои родители. Что ваше здоровье, милый мой отесенька? Иногда мне приходила в голову мысль: „Господи! да кто ж мне велел пуститься в такой путь?“

Я встретил много добрых немцев, которые с лаской принимали меня. С радостью вижу я, что Шиллер не только не теряет, но все более приобретает влияния в Германии; ни один немец не произносит равнодушно его имени; это такая живая, сердечная любовь! Надо было глядеть на их лица, когда они говорят о нем; многие не понимают всей глубины его поэзии; но это не люди, нет; иные, если не ясно, то тайно чувствуют жизнь, поэзию в его стихотворениях, хотя и не сумеют объяснить своего собственного чувства.

Но прощайте, дражайшие родители, не грустите, будьте спокойны. Дай Господи, чтоб вы все были здоровы; не беспокойтесь обо мне; из Базеля вы получите от меня большое письмо и не такое беспорядочное, как это. Я купил полбутылки дешевого рейн-вейна, который подливаю себе в воду, как в Москве. Вы видите, милые, дражайшие родители, что я исполняю и прихоти свои. Но прощайте еще раз. Пишу так скверно, тороплюсь; еще надо писать к почтмейстеру.

Сейчас взглянул в окно: как хорош Рейн! Как хорошо лежит Майнц!

Прощайте, дражайшие родители мои. Уже август у немцев! Я потерял много времени, и потому спешу. Надеюсь, что червонцев моих станет до Базеля. Крепко целую ваши руки, милые, дражайшие родители. Крепко, крепко обнимаю вас.

Ваш Костенька

Приписка сбоку. Сейчас пишу к почтмейстеру. Обнимаю братьев и сестер.

—45—

XXVII

Из Базеля. Франкфурт на Майне¹³²⁷

Нынче поутру приехал я сюда, милые, дражайшие родители, и не располагаюсь здесь долго оставаться, как потому, что спешу в Швейцарию, так и потому, что у меня, вероятно, станет денег только до Базеля. Я ошибся в своем расчете; впрочем, раза два-три с меня взяли лишнее. Однако, если Станкевич здесь, то я пробуду, может быть, день-другой с ним. Сейчас по приезде послал я на почту, надеясь получить много писем из Москвы; но лон-бединтер еще не возвращался, – досадно очень. Я остался теперь в нерешимости. Если Станкевича нет, то я поеду немедленно в Висбаден, чтобы там с ним увидеться, если же его и там нет, то завтра же беру место на пароходе до Базеля, оттуда – прямо в Люцерн.

С самого Дрездена, милые родители мои, не получал я от вас известия; но во всех городах оставлял я на почте свой адрес, чтобы пересылать ко мне все полученные на мое имя письма. Последнее мое письмо было писано из Рудольфштадта, где я надеялся пробыть несколько часов, не более, и взял уже билет в дилижансе прямо на Готу. Вот уже более 4 часов, как я послал лон-бединтера, и он до сих пор не возвращался; постигнуть не могу, что это значит. Ни писем, ни вести! Как несносно! Какую досаду это на меня наводит!

Ну, хороша во Франкфурте гостиница! Я бы имел теперь время описывать вам предыдущее мое путешествие, милые, дражайшие родители, но я в таком неприятном расположении духа, что не могу теперь с удовольствием писать. Дело сделалось преглупо, а все от немецкого порядка, от которого вышел ужасный беспорядок. Вот, милые, дражайшие родители, какие остановки! Лон-бединтер давно возвратился и, увидя в передней ключ от моей комнаты, заключил, что меня дома нет, но, как человек заботливый,

—46—

он несколько раз приходил посмотреть, тут ли ключ, и, видя, что он все на своем месте, удивлялся что я так долго не возвращаюсь. В иностранных землях обычай: когда уходишь, отдавать ключ хозяину. Но мне не принесли вовсе ключа, как бы следовало, а потому и вышел такой беспорядок. Наконец, потеряв все терпение, я решил идти на почту осведомиться и ехать, спросил счет, расплатился и сказал, что лон-бединтер выводит меня из терпения своим долгим отсутствием. Слуга пошел справиться и узнал, что лон-бединтер здесь давно.

Тот явился, я с досадой стал ему выговаривать, а он меня уверял, что меня не было дома; наконец, мы объяснились. Я спросил о письмах и, к огорчению и удивлению моему, узнал, что писем нет; не понимаю! неужто я опередил их? Впрочем, может быть, я просил адресовать письма в Базель. Неужто и там ничего не получу? Я послал еще на почту лон-бединтера, но он воротился опять с отрицательным ответом. Я отдал ему адрес, куда пересылать письма. О Станкевиче он ничего не узнал, и я отправляюсь сейчас в Страсбург. Пароход уже уехал. Лон-кучер просит 4 гульдена (9 руб. 20 коп.) за 31 слишком версту, бессовестный! Нечего делать; не хочу оставаться в этой досадной гостинице. Завтра постараюсь сам узнать о Станкевиче; если нет, то завтра же – в Майнц и на пароход. Должно осведомиться, когда, как и за какую цену можно отправиться на пароходе; сделаю все это еще в Висбадене. Может быть, встречу там и Кобылина¹³²⁸. Впрочем, не буду хлопотать об этом. Через полчаса должен явиться лон-кучер, который пошел отыскивать других пассажиров. Тогда я заплачу деньги.

Много потерял я в удовольствии, во времени и в деньгах от того, что, по милости немецкого порядка, даром просидел часов пять-шесть. Впрочем, кто знает, все к лучшему, может быть. Однако, я с досады написал карандашом на стене по-русски: „скверная гостиница; ужасный беспорядок“.

—47—

Франкфурт очень отличается от наших городов, гораздо резче, нежели Берлин, Дрезден и пр. Это – прекрасно выстроенный (хотя и не по моему вкусу), большой, многолюдный город; платье, приемы – все другое и все так живо, так движется. Впрочем, на обратном пути надеюсь опять заехать во Франкфурт и осмотреть его и окрестности.

Вот, дражайшие, милые мои родители, несколько строк из Франкфурта, которые, вероятно, пошлются из Майнца, если не из Висбадена. Не может быть, чтобы я ничего не получил в Базеле, но когда я найму себе домик недалеко от города (вероятно, Люцерна), то тогда буду получать аккуратнее письма. Из Базеля, вероятно, я поеду тотчас в Люцерн.

Сейчас воротился лон-кучер: он нашел еще одного пассажира, но я все плачу 4 гульдена. Не понимаю: кажется, они обирают меня, эти немцы.

Но прощайте, дражайшие, милые родители мои. Из Висбадена надеюсь написать вам письмецо веселее и подробнее. Прощайте, крепко обнимаю вас и целую ваши ручки. Братьев и сестер также. Прощайте еще раз.

Ваш Костенька

XXVIII

22 июля / 3 августа, Пароход на Рейне

Я не успел, дражайшие родители мои, послать письмо из Майнца. Боюсь, что вы станете беспокоиться. Письмо было совсем готово и запечатано даже: я отдаю его нести на почту, как мне говорят, что я должен платить. „Сколько?“ – спросил я. – „Я не знаю“.

Пароход уже стоял у берега, было некогда, и я решился отправить письмо из ближайшего города; но мне не удастся отправить прежде Страсбурга.

Пароход был для меня совершенная новость. Пассажиров было много; я еще прежде отдал нести мои вещи, а сам с своею блузой, в которую также запрятаны книги, выбрал себе место и сел.

В 4 часа сошел я в каюту съесть что-нибудь. Каюта

—48—

прекрасная, столы, зеркала – красного дерева; незаметно почти ни малейшего движения, и можно совершенно забыться. Удивительно, необыкновенно, когда, выглянув в окошко, видите вы пенистые валы, которые быстро, с шумом несутся мимо.

В каюте пробыл я недолго, и пошел опять наверх.

Горы тянулись по обеим сторонам, солнце стало спускаться, облака ярко осветились, сделались золотыми, и Рейн также. Я вспомнил стихи:

День багрянил, померкая,

Скать лесистых берегов;

Реин, в зареве пылая,

Пышен тек между холмов.

Мы остановились в Мангейме; там перешли мы на другой пароход, причем, как и всегда, я смотрел за своими вещами, милые родители мои.

Было уже совсем темно, когда мы отправились снова в путь, и я не забуду этой ночи. Рейн утих совершенно; было так тепло. Небо то покрывалось облаками, то снова прочищалось сквозь облаков, то ярче, то бледнее светил месяц, и от него протягивался серебряный столб, который напомнил мне пруд и ночи в Богородском¹³²⁹. О, если бы только тень того, что было! Если бы настоящее не мешало отрадно вспоминать о прошедшем! Если бы утешиться, успокоиться с этой стороны!

Я думал также, милые, дражайшие родители, как я, приехав, стану вам рассказывать, – я думал о вас.

Нет, не проживу я долго здесь: не долее октября. Что-то скажет Швейцария, к которой, наконец, приближаюсь я? Я думал и о прошедшем, о прошедшем вообще, и мысли становились неопределеннее и переходили в состояние, в котором мелькают то те, то другие образы.

Так плыли мы, таков был Рейн с берегами, совершенно в нем отражавшимися.

—49—

С другой стороны, если взглянуть на наш пароход, то это было что-то фантастическое. Черный дым выходил из трубы и раскидывался по воздуху. Шум от колес, фонари на мачте, от которых падал неверный свет, и, наконец, кормщик, который стоял высоко назади корабля и казался ночью только черной фигурой. Из трубы вылетали иногда искры. Все это вместе было так необыкновенно, так чудно, так ново для меня. Я не сошел в каюту, и остался на палубе; стихи приходили мне на ум. Некоторые пассажиры были тоже на палубе, другие в каюте, все большею частью спали; наконец, и я заснул.

Это было вчера. Восхода солнца (я проснулся прежде) я не мог хорошо видеть; была туча. Сейчас мы опять высадили пассажиров, и теперь на пароходе осталось немного. Я в каюте пишу один. Сейчас пришел англичанин и лег. Их было много, и они мне понравились: все белокурые с томными голубыми глазами, с важностью и достоинством на лице, в приемах; но они напомнили мне нашего Робертсона¹³³⁰ своею молчаливостью и медленностью. Вообще они спят ужасно.

Но листочек к концу. Прощайте, дражайшие мои родители. Я здоров; о, дай Бог, чтобы и вы были здоровы. Прошу вас, будьте спокойны на мой счет. Крепко обнимаю вас и целую ваши руки. Братьев и сестер обнимаю.

Ваш Костенька

XXIX

25 июля / 6 августа, Майнц на Рейне

Я сижу у окошка, милые, дражайшие родители, а перед моими глазами течет Рейн. Вечер. Тихо. И Рейн утихает, и в водах его начинают неясно отражаться берега его, деревья, дома. Чудно. Я смотрю и любуюсь из своей комнаты. По Рейну плывет лодка; поднимается пар.

Майнц мне очень нравится, и в нем, может быть, я пробуду долее. Кажется, с десятью червонцами, которые у меня остались, можно доехать до Базеля.

—50—

К досаде своей, узнал я, что пароход ходит только до Страсбурга, а оттуда должно взять дилижанс или ехать на лодке.

Я бросил писать, милые, дражайшие родители, чтоб побродить по берегу Рейна в такой прекрасный вечер. Сначала пошел я вдоль по берегу, около которого стоят корабли. Рейн совсем утих, наконец. На другом берегу зажглись рыбачьи огни; на кораблях раздались разговоры. Я смотрел вдаль, где Рейн сливается с отдаленными синеющими горами. Я думал о том, где я, куда занесло меня, как далеко от моей родины, от вас, милые, дражайшие родители, от всего, что я люблю.

Как досадно мне, что, под влиянием моего неприятного и вместе глупого расположения, я так мало обо всем осведомился!

Я оставил свой адрес лон-бединтеру, чтобы пересылать ко мне все письма; но мне кажется все это неверно; хочу писать отсюда хозяину гостиницы, где я остановился; также, на всякий случай, напишу во Франкфурт Станкевичу и его попрошу о том же. Несколько раз уже грусть подступала и подступает ко мне. Завтра, вставши пораньше, надеюсь описать вам подробно дражайшие, мои, милые родители, все свое путешествие от Рудольфштадта до Майнца.

Я сейчас бродил по улицам, походивши вдоль по рейнскому берегу. Франкфурт, Висбаден и Майнц носят на себе отдельный общий отпечаток. Но обо всем завтра, дражайшие родители мои. Крепко обнимаю вас и целую ваши ручки. Ах, когда-то получу я от вас письма! Прощайте еще раз, милые, дражайшие родители мои.

Теперь утро, и не знаю, как быть: остаться ли здесь день, чтобы успеть написать письма, или ехать скорее? Мне бы хотелось ехать скорее; но, если я поеду нынче (пароход идет в половине двенадцатого), то не только не успею осмотреть Майнц, но и написать письма. Решаюсь то ехать, то остаться. Сейчас совсем было принял последнее решение; но если бы можно было успеть ехать нынче!..

Пишу коротенькое письмо к вам, а это беру с собой, чтобы продолжать на пароходе, если можно, и послать из Базеля.

—51—

Спешу осмотреть кое-какие достопамятности Майнца – и довольно.

Базель

Вот письмо, милые, дражайшие родители, которое я уже в третий раз принимаюсь продолжать, чтобы описать все то, что было со мною достопримечательного; но теперь, право, не до того.

Комнаты мои выходят на улицу; дождь льет, небо серо, гром и молния по временам, и мне так грустно, так грустно...

Я пишу к вам беспрестанно: вот уже 15-ое или 14-ое, я думаю, письмо; а от вас, милые, дражайшие родители, не получаю известий от самого Дрездена. Здесь пробуду я дня два; как бы хотелось дождаться писем; но в Люцерне уже надеюсь непременно дождаться, потому что на время сделаюсь жителем его окрестностей.

Итак я – в Швейцарии, дражайшие родители мои, недалеко от цели моих желаний; но я не знаю, найду ли я здесь, чего мне хочется, а хотелось бы мне пожить среди швейцарской природы.

Я был в Страсбурге, – следовательно, во Франции; разумеется, мне было очень интересно вступить на французскую землю, увидать французов в их отечестве; обо всем этом я так много слыхал и читал; правда, Страсбург – полу-немецкий город, но чиновники, солдаты и часть жителей – французы.

Не распространяюсь теперь в подробностях; скажу вообще, что Германия не только не проиграла, но выиграла в моем путешествии: узнав ближе немцев, я больше полюбил их. Что касается французов, то, напротив, я теперь о них гораздо хуже думаю, нежели прежде, и еще более уверился во всех недостатках, которые находил в них и прежде¹³³¹. С этим же письмом посылаю я письмо,

—52—

написанное мною во Франкфурте и другое на Рейнском пароходе.

Вчера пришли ко мне французы и долго просидели.

Милые родители мои, теперь, наконец, принимаюсь описывать вам все, что было со мной, начиная с Рудольфштадта, где я остановился.

Отправив письмо на почту, я пошел отыскивать ранее немца Ринке, с которым познакомился в дилижансе: это – простой торговец бумажными изделиями; у него есть своя лавочка. Он обрадовался, увидав меня; спросил, надолго ли я приехал, и, узнав, что я еду нынче же, стал меня упрашивать остаться до завтра. Я говорил ему, что у меня уже билет взят отсюда прямо в Готу. Но он сказал, что билет можно переменить и взять вместо него билет на завтрашний дилижанс в Веймар, что дорога до Готы скверная и пр. и пр. Он повел меня в книжную лавку, где познакомил с своим приятелем, книгопродавцем Рейсфатом, человеком очень порядочным.

– Вот иностранец, – сказал ему Ринке, – который приехал сюда, чтобы побывать на „Шиллеровой горе“ („Schillers Höhe“ – так называют они гору, где сиживал Шиллер) и взглянуть на те места, где он жил и писал свои сочинения.

Рейсфат стал также меня упрашивать остаться до завтра, и я, наконец, согласился. Билет переменили, и мы втроем отправились на „Шиллерову гору». Рудольфштадт лежит в прекрасной долине, между гор; день был прекрасный, дорога шла мимо поля, и мне было так весело, так приятно идти; наконец, подошли мы к прекрасной горе и вошли по тропинке на маленькую площадку, с которой открылся прекрасный вид: у самой горы течет река Сала, на другом берегу – селение, вправо – поля, нивы, далее горы. Вид прекрасный. Так мирно и тихо вокруг. Здесь-то стоял Шиллер, тут испытывал он те впечатления, которые производит на нас природа.

– Видите домик за церковью? – спросил меня Ринке. – Этот домик принадлежал Шиллеру. Бюст его – дальше на несколько шагов от площадки, где мы стоим.

Мы пошли несколько дальше, и на утесе увидали бюст Шиллера. Утес обсажен розами. Мне было так приятно,

—53—

что я бы долго здесь остался, если б был один. В это время мне бы хотелось избавиться от присутствия этих добрых людей, которые, как святыню, благоговейно чтят память Шиллера, но, разумеется, не могут понять всей глубины души его. Но что было со мной, когда, подошедши, прочел я стихи Шиллера, написанные золотом под его бюстом! Эти стихи выговорили почти все то, что меня так часто наполняет – и наполняло именно в эту минуту. Не знаю, милые родители, сумею ли я перевести всю простоту этих слов, всю их поэзию, но постараюсь. Верочка найдет эти стихи в стихотворении Шиллера „Spaziergand». Вот стихи¹³³².

Потом поднялись мы выше, туда, где выстроена беседка. Там нашел я много имен и написал свое. Наконец, мы пошли домой; но я решился придти сюда один еще раз; мне было так досадно, что я остался до завтра; но делать было нечего.

Поевши, отправился я опять к Ринке, который звал меня на чашку кофе. Он объявил мне, что у него есть три вещи, принадлежавшие Шиллеру: стол, рисунок и чашка, из которой Шиллер обыкновенно пил; все это получил он от дочери Шиллера, которую как-то имел случай одолжить по делам. Я пришел к нему. Подали кофе и чашку Шиллера. („Я берегу ее, – сказал Ринке, – она никогда не бывает в употреблении; но для вас мы нальем в нее кофе, и вы будете пить из чашки, из которой пил Шиллер“). Итак, милые, дражайшие родители, я пил кофе из Шиллеровой чашки и видел стол его, – этого я даже не ожидал. Потом Ринке пошел ходить со мной по городу и показал замок на горе, с которой прекрасный вид.

Рудольфштадт – прекрасный городок; вокруг – рощи, горы, сады, – и, право, здесь можно бы поселиться на время и тихо, тихо проводить жизнь свою.

Но вот стихи, которые я написал так неразборчиво, что переписываю их здесь. Чудесные стихи!

—54—

Точно ль я снова один, в твоих объятьях, у груди, природа, твоей?

Чист твой алтарь, и с него я чище жизнь принимаю.

Вновь добрый дух нахожу юности, полной надежд.

Вечно воля меняет и цель и законы, и, вечно

Повторяясь, кружатся людские деянья вокруг.

Но, младая, всегда, всегда в красоте разновидной,

Чтишь ты, благая природа, свято древний закон.

Вечно та же: для мужа ты верно то сбережешь,

Что тебе юноша, что тебе вверил резвый ребенок.

Многоразличные возрасты на той же груди ты питаешь,

Под той же лазурью, на тех же зеленых лугах.

Близкие бродят и бродят далекие все поколенья,

И Гомерово солнце, смотри, оно светит и нам.

Продолжение письма будет в Люцерне, милые, дражайшие мои родители.

В октябре или ноябре я – в Москве, с вами опять, дома. Всего вероятнее, что я не поеду в Париж, ибо о французах несравненно хуже думаю, нежели прежде. Вчера мне было тоже очень грустно;…

……………..(не разобрано).

– У нас нынче собрание, – сказал мне Ринке, – я вас поведу туда, и вы увидите, как веселятся жители нашего городка.

– Но я в сюртуке.

– Ничего: вы – путешественник; к тому же, кто не танцует, тот имеет право быть в сюртуке.

Я согласился идти. В самом деле, мне интересно было увидеть поближе этих немцев; я уже вошел несколько в их домашнюю жизнь, простую, веселую и мирную. Ринке хотел познакомить меня с одним немцем, который жил 20 лет в России и до сих пор бредит ею; мы не застали его дома, но узнали, что он будет вечером в собрании. Наконец, часов в 8 отправились мы туда. Зала была уже полна, музыка играла вальс, и немцы кружились; много прекрасных лиц видел я; все танцевали от души только один вальс. Ринке подвел меня к тому немцу, о котором говорил. Я заговорил с ним по-русски, и он, в самом деле, обрадовался чрезвычайно и отвечал мне по-русски же. Было нестерпимо жарко, и потому мы вышли из собрания и пошли бродить по городу, а потом за город. Ночь была чудесная; вокруг Рудольфштадта

—55—

было много садов и аллей, и мне становилось все грустнее и грустнее. Наконец, немец мой ушел опять в собрание. Я остался один, и тут мне стало ужасно грустно и, наконец, даже страшно: мрачные мысли приходили мне в голову; я думал о вас, милые, дражайшие родители. Я думал: да кто же велел мне ехать прочь из своей родины? С такими мыслями пошел я домой, но нашел те же мысли и дома, и, желая как-нибудь вырваться из тяжкого состояния, пошел опять в собрание, отыскал комнату похолоднее и сел там с немцем, который был в России, имя которого я забыл, – положим Н. Он подвел ко мне сестру Крича¹³³³, который живет у нас, в Москве. Она стала говорить со мною, расспрашивать о брате (о котором я не мог ничего сказать) и, наконец, о Москве.

– Как нравится вам Рудольфштадт? – спросила она.

– Прекрасный городок, – ответил я, – как весело, как приятно можно жить здесь!

– Не стыдно ли же моему брату, что он забыл наш милый Рудольфштадт, свою родину!

– Признаюсь, – сказал на это я, – что мне уже хочется воротиться в свою.

– Видите, а он уже 20 лет в России!

– Г-жа Гейчь (фамилия сестры Крича, которая уже вдова) просила меня завтра на чашку кофе после обеда, а Н. просил меня придти к нему для того же поутру. Разговор, шум, блеск несколько развлекли меня, и, пришедши домой в 11 час, я уснул несколько спокойнее. Ринке проводил меня до дому, и, так как он должен был рано поутру ехать, то простился со мной здесь.

– Может быть, мы никогда не увидимся, – сказал он, – желаю от души вам доброго пути и всего хорошего.

В самом деле, это было от души, я видел; он просил меня придти к его жене и написать свое имя ему на память.

На другой день пошел я к Н. Он сидел у окна и дожидался меня, познакомил с своей женой, которая принесла

—56—

кофе и потом завтрак; тут же пришел молодой человек, который изучает теологию. Мы позавтракали, и потом Н. повел меня за город, чтобы показать окрестности Рудольфштадта.

– Я было совсем хотел воротиться опять в Россию, – сказал он, – но меня удержало здесь одно место, которое я купил и которое я так полюбил, что не мог с ним расстаться; потом я женился и тогда уже решительно остался здесь; я вам покажу это место.

Мы вышли за город. Я все больше и больше любовался окрестностями Рудольфштадта. Прошедши с версту, Н. повел меня на гору и привел к маленькой комнатке, крепка выстроенной и совершенно закрытой деревьями.

– Вот место, которое меня удержало. Я сам здесь все устроил; я люблю копаться около ручья, сажать деревья, и вот видите: здесь провел я маленький ручеек и сделал местечко для птиц; они прилетают сюда пить воду и купаться, а я смотрю отсюда из своей комнатки в эту шелку, которую я нарочно для того сделал; я люблю здесь быть один.

В самом деле, там было прекрасно: так тихо; ручей журчал так однообразно и грустно; вид на долину был так хорош, что я невольно засиделся и просидел бы еще дольше, может быть, но Н. сказал мне:

– Пойдем же выше; вся часть горы принадлежит мне.

Гора была довольно высока; взошедши шагов на двадцать, мы остановились и сели на скамейку. Вид открывался здесь обширнее. Была совершенная тишина.

– Я боюсь одного, – сказал мне Н., – когда я состареюсь то буду не в состоянии всходить на гору; впрочем, шаг за шагом будет можно.

Ему и теперь 60 лет, но он бодр и здоров. Он показал мне всю свою гору и грядки, которые выкопал. Наконец, возвратились мы в Рудольфштадт.

Как прямо шли в душу мне все такие впечатления, как полюбил я добрых этих немцев! Чувство природы – первое чувство, которое пробуждается в человеке. Вот этот немец – он совсем не дальнего ума, совсем не развит, но, под благим влиянием своего отечества, как сильно, как свято сочувствует он природе; как

—57—

просты слова его, как истинны они! и в эту минуту мы стояли с ним на одной степени и понимали друг друга. Германия лучше, нежели я воображал.

– Вы у меня отобедаете, – сказал мне Н.

– С большим удовольствием, – отвечал я, – но прежде мне нужно зайти домой и сходить на Шиллерову гору.

– Я пойду с вами.

– Зачем? вы устали. Я приду к вам в назначенный час.

Итак, я пошел один; один был там, смотрел на прекрасные места вокруг, думал и, наконец, пошел к Н.

Когда мне становится грустно или когда благое впечатление волнует меня, то все, все, что занимает меня, соединяется в общем чувстве. Так было со мною уже несколько раз в Германии. Благослови, Господи, мою внутреннюю жизнь, пусть она развивается и принесет плоды.

Я пришел несколько позднее. Жена немца Н. сама, разумеется, приготовила вкусный обед. Я поел очень сытно за тихим дружелюбным обедом; потом, простившись с женой И., пошел в дом Ринке, где написал свое имя. Оттуда пошел я в гостиницу, расплатился, взял вещи, отнес на почту и пошел к сестре Крича, г же Гейч; туда хотел придти и Н.

Здесь встретил я то же радушие и довольство. Тут же живет и ее пасынок, умный, деловой малый, который занимается торговлей. Они подробно расспрашивали меня о Москве, о России. Я напился кофе, потом закусил: нельзя же было отказываться.

Наконец, коляска была готова. Пасынок Гейч налил стакан вина и сказал:

– За здоровье всех добрых русских!

– И немцев также, – сказал я.

Все, и дамы и мужчины, чокнулись, и я отпил несколько из своего стакана, простился с добрыми своими новыми знакомыми, которые дружески пожелали мне доброго пути, также с Н., который был тут же, и пошел садиться в дилижанс. Гейч-брат, книгопродавец, ехал тоже со мною; все вышли на улицу проводить меня. Наконец, дилижанс тронулся; немцы мне кланялись, я – тоже; желали

—58—

чтоб я не забыл Рудольфштадта. Я поехал в приятном расположении духа и, верно, не забуду маленького Рудольфштадта, столицы Шварцбург-Рудольфштадтского княжества.

Но прощайте, дражайшие родители мои, до Люцерна, куда я отправляюсь нынче. Прощайте. Крепко обнимаю вас.

Ваш Костенька

Боже мой, скоро ли получу от вас письма?

Сообщил Анатолий Александров

(Продолжение следует)

Три месяца тому назад в Англии неожиданно сошел в могилу еще полный сил и энергии один из замечательнейших деятелей в области междуцерковных отношений – Вилльям Джон¹³³⁴ Биркбек, убежденный почитатель Православной Восточной Церкви и искрений друг России, имевший в ней так много друзей и такую широкую известность, как очень редкие из его соотечественников. –

Мистер Биркбек происходил из старинного дворянского рода и родился в 1859 году в местечке Форт, близ Норвича. Воспитание и образование он получил в Итон-колледже и в Оксфордском университете, где окончил курс в 1881 году и затем получил магистерскую степень. В родном своем Норвичском графстве он был крупным землевладельцем и по избранию занимал почетную должность главного судьи (High sherif).

Мое знакомство с мр. Биркбеком началось с 1896 года. В этом году я начал печатать в книжках «Богословского Вестника» отдельными главами свое исследование: «Иepapxия англиканской епископальной церкви». В марте месяце мной было получено из Лондона письмо, в котором мр. Биркбек сообщал мне, что К.И. Победоносцеву при личном свидании с ним в Петрограде в минувшем январе, обратил его внимание на первую главу

—60—

моего исследования и дал ему только что вышедшую книжку «Богословского Вестника» для прочтения. По отзыву м-ра Биркбека «прекрасная историческая статья» моя «сильно его заинтересовала», и он просил меня высылать ему все дальнейшие главы моего «ученого труда, столь интересного для английских читателей». – Такое любезное письмо было для меня вдвойне приятным. Прежде всего, мне, конечно, было очень лестно, что моя работа встречает сочувственное внимание со стороны такого видного знатока и деятеля в англиканской церковной жизни, каким был уже тогда известен м-р Биркбек, и непосредственные сношения с которым были для меня в высшей степени важны в видах наиболее основательного исследования вопроса, составлявшего предмет моей ученой работы. С другой стороны, мне весьма интересно было узнать, что тот самый К.П. Победоносцев, который два года тому назад, по поводу моей статьи об иерархии старокатоликов, отзывался обо мне очень не лестно, как об исследователе, способном по своему легкомыслию причинить большой вред интересам православной церкви¹³³⁵, теперь сам же сочувственно пропагандирует мою работу, хотя её благожелательное отношение к англиканству было для него, без сомнения, ясно с первой же главы. Впоследствии я не раз имел возможность убедиться в том, что в данном случае сказывалось не столько отношение к моим работам по существу их, сколько не одинаковая степень сочувствия Константина Петровича к старокатоликам и к англиканам. Первых он вообще недолюбливал, находил их слишком самонадеянными и желающими поучать всех других, вследствие чего ни один из них не считал нужным побывать в России и непосредственно познакомиться с учением и жизнью православной восточной церкви. Англиканам же он ставил в особенную заслугу то обстоятельство, что их епископы и богословы ярко выражают свое сочувствие к восточной церкви не только теоре-

—61—

тически, но и постоянным стремлением приезжать в Россию и лично изучать жизнь нашей церкви со всех сторон и в некоторых отношениях себе в назидание.

После первого письма ко мне м-ра Биркбека между нами началась переписка, которая и продолжалась до последнего времени. Переписка эта имела почти исключительно научный характер, причем м-р Биркбек сообщал мне весьма интересные сведения о текущих событиях в английской церковной жизни и высказывал свои мысли и результаты своих изысканий в области тех вопросов, которые возбуждались этими событиями. Кроме того, почти в каждом письме он касался так или иначе моего, печатавшегося в то время, исследования об англиканской иерархии. Дело в том, что он признал полезным и желательным перевести мою работу на английский язык и издать ее в Англии при посредстве церковно-исторического общества (Church Historical Society), а труд самого перевода принял на себя. Вот почему он постоянно сообщал мне: то о своих сношениях с некоторыми видными авторитетами английской церковной науки по поводу моего труда и об отзывах о нем, как напр. епископа Оксфордского, доктора Стеббса (Stubbs), профессора церковной истории в Кингс-колледже, Коллинса и др.; то о ходе своей работы по переводу. Во время своих занятий переводом он не раз находил нужным обращаться ко мне с разными вопросами и предположениями, возникавшими у него при работе. Так напр., он обратил внимание на то, что в одном из позднейших изданий «Чина избрания и рукоположения Apхиепископского» в возглашении при хиротонии «Божественная благодать»... находится вставка слова «тя» (проручествует тя), тогда как в тексте этого возглашения, приводимом в моем исследовании, такой вставки не имеется, и по этому поводу он желал получить от меня объяснение. В другой раз он писал о своем намерении снабдить перевод моего исследования своими примечаниями, где будут приведены греческие тексты цитируемых у меня источников и даны некоторые объяснения восточных обрядов, так как, говорил он, его соотечественники слишком мало знакомы с этими обрядами (он people here are so ignorant of the oriental rite...) и потому при надлежа-

—62—

щих разъяснениях переводимая книга будет более полезна для английских читателей. Свое первое письмо ко мне м-р Биркбек написал по-русски и я, конечно, счел своим долгом ответить ему на английском языке; но со второго письма он заявил, что такой способ переписки представляет для него немалый труд, как столь же затруднительно было и для меня отвечать ему по-английски, а потому мы стали писать друг другу каждый на своем родном языке.

В том же, 1896 году положено было начало и нашему личному с ним знакомству. Прибыв на торжества коронации, м-р Биркбек был у меня в доме в Сергиевском посаде и затем тогда же мы еще встречались с ним на парадном выходе в кремлевском дворце и при моем визите Манделю Крэйтону, епископу Питерборосскому (впоследствии Лондонскому), который приезжал в Москву в качестве представителя англиканской церкви на коронационных торжествах, С той поры, почти каждый раз когда м-р Биркбек приезжал в Россию, он бывал у меня в посаде и затем в Москве, куда я переехал на жительство с 1906 года, а я посещал его не раз в его временных резиденциях в лаврской (в Серг. посаде) и в национальной (в Москве) гостиницах, где он останавливался. При домашних свиданиях наши продолжительный беседы имели также своим главным предметом текущие события английской церковной жизни и обмен мыслей по поводу вопросов, выдвигавшихся на очередь как этими событиями, так и моею работой, и трудами м-ра Биркбека, экземпляры которых он не раз привозил мне в отдельных оттисках из разных английских периодических изданий. Говорил он по-русски несколько медленно, но очень хорошо и совершенно правильным литературным языком и только изредка приходилось помогать ему в приискании каких-либо наиболее подходящих русских слов для возможно – лучшего выражения его английской мысли.

Насколько удалось мне узнать м-ра Биркбека из личных с ним сношений и из знакомства с его печатными трудами, я постараюсь представить здесь его образ, как общественного деятеля, несомненно оставляющего по себе

—63—

весьма заметный след в истории междуцерковных отношений.

Это был один из тех, к сожалению, не часто встречающихся, людей, у которых вопросы религии и церковной жизни стоят всегда на первом плане и составляют главный предмет их мысли и деятельности. Не принадлежа к составу клира и вообще не занимая в своей родной англиканской церкви никакого официального положения, он принимал в делах её такое близкое и горячее участие, которое могло бы доставить всеобщее уважение и почетное имя любому из епископов. По своим религиозным убеждениям он был сторонником так называемого оксфордского движения и принадлежал к той церковной партии, которую обычно называют ритуалистами, хотя это название указывает только на внешний признак этой парии и далеко не выражает её сущности. Основная задача этого движения состояла в том, чтобы очистить англиканскую церковь от многих проникших в нее и утвердившихся в ней позднейших нововведений и крайностей протестантизма, дать ей возможно большую свободу внутреннего самоопределения вне чрезмерной зависимости от светской власти и возвратить ее к первоначальной чистоте вселенского христианства как в догматическом учении, так и во внешних формах богопочтения. Осуществление такой широкой задачи представляло великую трудность. В числе членов установленной англиканской церкви, не исключая её иерархии и клира, а также и в составе парламента, было очень много людей, относившихся к этому движению враждебно отчасти по политическим, а отчасти и по религиозным основаниям. Это были с одной стороны ярые ревнители прав короны и парламента, отнюдь не желавшие, чтобы церковь и иерархия пользовались большей свободой и страшившиеся усиления клерикального влияния, а с другой стороны – убежденные протестанты, искренно желавшие видеть церковь свою возможно более близкой идеям и учреждениям реформации и в каждой попытке восстановления древне-вселенских обрядов усматривавшие угрозу возвращения ненавистного им папизма. При таких условиях всякий шаг вперед в осуществлении задач ритуалистического движения неизбежно встречал

—64—

упорное противодействие и сопровождался ожесточенной борьбой.

Как человек глубокого убеждения и выдающейся энергии, м-р Биркбек не мог, конечно, остаться в данном случае сторонним зрителем возникавшей борьбы, но принимал в ней самое деятельное и горячее участие. Говоря о перерыве в своих учено-литературных трудах, он, в письме ко мне от 9/21 марта 1899 г., как на причину этого указывал на «церковный кризис (Church Crisis), происходящий в Англии, которому в настоящее время мы далеко не видим конца». «Вы», продолжал он, «хорошо знаете историю Оксфордского движения и тот панический страх папизма («No Popery» panics), в который как будто с правильными интервалами впадает наша страна чрез каждые 20–25 лет. В последний раз это было в семидесятых годах, когда в 1874 г. лорд Биконсфильд и Архиепископы внесли в парламент «Акт упорядочения общественного богослужения» (The Public Worship Regulation Act), который лорд Биконсфильд (тогда еще только мистер Дизраэли) откровенно признавал биллем уничтожения ритуализма (bill «to put down Ritualism»). Борьба продолжалась восемь лет и человек шесть или семь из нашего клира предпочли лучше идти в тюрьму, чем подчиниться судилищу, утверждавшемуся только на авторитете парламента. Наконец общество почувствовало отвращение к политике преследования, архиепископ Тэт открыто признал свою ошибку и в 1882 г. мир молчаливо заключен был на принципе: «живи и давай жить другим». – «С той поры движете окрепло и пошло вперед... Я приведу Вам статистику числа церквей, где теперь вошли в употребление те четыре пункта обрядов, которые в семидесятых годах подвергались преследованию, а именно: богослужебный облачения в 1882 г. употреблялись в 336-ти церквах, а в 1898 г. они употреблялись уже в 2,026-ти; каждение в 1882 г. – в 9, а в 1898 г. – в 381; возжигание свеч на алтаре – в 581 и в 4,334; обращение лицом к востоку – в 1662 и в 7,044. Линкольнским приговором в 1890 году обращение к востоку уже признано законным и всякий знает теперь, что в ближайшем случае будут признаны также и облачения и никто уже более не попа-

—65—

дет в тюрьму за их употребление. В настоящее время центральным пунктом борьбы служить «каждение» и «хранение Св. Даров для приобщения больных». Минувшею осенью на частном Ламбэтском совещании епископы в страхе согласились признать, что ни то ни другое не должно быть дозволяемо и теперь мы в разгаре жестокой борьбы... Конечно, протестантские агитаторы делают все, что только возможно, чтобы возбудить страсти не рассуждающей английской публики, повторяя старые клеветы о «сацердотализме», о «вторжении священников в семейную жизнь», о «злоупотреблении конфессионала», о «поклонении Марии», об «идолослужении» и т. д. и почти вся светская пресса против нас. Но дело, подобное нашему, не может погибнуть от ничтожной лжи или непопулярности. Мы идем бороться за наше дело до конца и, Бог даст, до победы!» – «Защита клира, особенно в виду того обстоятельства, что ему пришлось вступить в столкновение с епископатом, главным образом пала на нас – мирян, и потому я ужасно занят (desperately busy). Положение осложнялось еще тем фактом, что не все епископы, как это было в семидесятых годах, относились к нам враждебно, но, напротив, большая часть из них были расположены более или менее дружественно, а некоторые даже очень. Разделившись между собой и будучи сильно напуганными, они пытались всегда явить миру зрелище единодушного действия и побудить нас к принятию компромисса, который был совершенно невозможным. В то же время и они столько же подвергались нападкам со стороны общества, сколько и мы; а потому наше дело было до крайности щекотливым и тревожным. Нам нужно было идти своим путем наперекор епископам и однако по возможности беречь их законный авторитет для лучших времен. Я в самом центре всего этого дела и иногда бывает, что мне приходится писать или рассуждать об относящихся к нему предметах по восемнадцати часов в сутки! – Архиепископ 8-го мая будет слушать нашу защиту каждения и хранения Св. Даров, и мы по этому поводу весьма озабочены. Вопрос о каждении в высшей степени важен по его соприкосновенности с другим – о седьмом Вселенском Соборе; а вопрос о хранении Св. Даров имеет

—66—

столь же великую важность не только ради приобщения больных, но и потому, что в основе поднятого против него шума кроется в сущности протестантское отрицание действительного присутствия нашего Господа в Евхаристии». –

На этой архиепископской аудиенции (hearing) м-р Биркбек выступал ревностным защитником и докладчиком по указанным вопросам, после чего, в письме от 16 июня, писал: «мы имели уже два из наших заседаний (hearings) пред архиепископами Кантербурийским и Йоркским относительно каждения и употребления свеч при церемониях, т, е. ношения их в процессии и пред книгой Евангелий. Относительно постановки их на алтаре или около него нас оставили в покое. Два заседания будут еще впереди: по вопросу о хранении Св. Даров для больных и еще, я очень боюсь, – о призывании Святых. Каково будет решение, я не могу сказать, но ожидаю, что каждение и хранение Св. Даров в той или иной форме будет разрешено. Я не жду, чтобы архиепископы дали свое решение ранее, как через несколько недель, но мы надеемся, что оно будет для нас приемлемо. Хотя эти заседания – дело совершенно добровольное и не имеют никакой легальной силы.

Но их важность – моральная. Кроме того, это большой почин для поддержки значения епископского приговора, хотя бы формально, против узурпаций светских судов, и если он будет иметь успех, то весьма вероятно станет зародышем новой системы трибуналов духовных». –

Даже из этих немногих выдержек можно с достаточной ясностью видеть, какое близкое и ревностное участие принимал м-р Биркбек в текущих событиях англиканской церковной жизни и в каком направлении стремился он разрешить все возбуждавшиеся этими событиями вопросы. Это был, очевидно, яркий представитель идей Оксфордского движения, если он ратует напр. за авторитет седьмого вселенского собора, восстает против протестантского отрицания действительного присутствия Тела и Крови Христовых в таинстве евхаристии, ревностно добивается допущения в богослужебный строй своей церкви древне-вселенских обрядов и всеми силами старается сделать хотя бы первый шаг в деле её освобождения от гнета светской государственной власти в области чисто-

—67—

церковных вопросов. Во всех этих случаях он близко приближается к восточному православию, а иногда эта близость его доходить, по-видимому, почти до полного единения. Так было напр. по вопросу об евхаристии, когда на Фульгэмской конференции он заявлял: «верю, что в евхаристии под сакраментальными веществами хлеба и вина верующий приобщается тела и крови Господа нашего Иисуса Христа во отпущение грехов и в жизнь вечную. Для дальнейшего выяснения этой тайны я обращаюсь к вере и практике древней нераздельной кафолической церкви Христовой, как они являются в первобытных литургиях и в писаниях отцов церкви. В писаниях отцов нераздельной церкви я нахожу, во первых, что о дарах или приношениях, т. е. о видах хлеба и вина говорится, что они изменяются, трансфигуруются, трансформируются, превращаются, пресуществляются в тело и кровь Христа»...¹³³⁶

Для нас, православных русских людей, память м-ра Биркбека дорога, однако, не потому только, что он, иноземный и инославный, стал для нас таким близким по вере; но в особенности потому, что всю свою широкую церковно-общественную деятельность он посвятил великому делу сближения своей родной англиканской церкви с нашею православной.

С молодых лет начал он знакомиться с Россией. Окончив университетский курс, он, по обычаю, утвердившемуся в семьях состоятельной английской интеллигенции, завершал свое образование путешествием по разным странам Европы, и на пути из Стокгольма в 1882 году решил побывать в России. По его рассказу, Петроград, куда он прибыль из Швеции, не произвел на него никакого особенного впечатления и показался ему обыкновенным европейским городом, не. представляющим в себе ничего оригинального. Когда же он приехал в Москву, полюбовался её обилием храмов своеобразной старинной архитектуры, ближе познакомился с богатством её святынь и древностей, услышал чудные переливы её повсеместного колокольного звона, насладился трогательным зрелищем

—68—

тысяч благочестивых богомольцев, сопровождающих величественную процессию крестного хода, или толпами теснящихся у кремлевских соборов и многочисленных московских часовень, первопрестольная столица наша так завладела симпатиями его религиозно-настроенной души, что до последних дней жизни своей он любил ее больше всех других городов Европы. С первого же приезда, Россия так заинтересовала м-ра Биркбека, что он избрал ее для себя предметом ревностного разностороннего исследования, а для этой цели основательно изучил её разговорный и литературный язык и очень часто стал посещать ее, проводя иногда здесь по нескольку месяцев. Еще в самом начале нашего с ним знакомства он уже говорил мне, что приезжает в Россию двенадцатый раз, а с той поры прошло уже двадцать лет, в продолжении которых м. Биркбек посещал Россию столь же часто, как и ранее, так что общее количество его приездов, мне кажется, наверное можно считать до тридцати. Едва ли найдется много, не только среди иностранцев, но даже и русских, таких людей, которые для изучения нашего отечества побывали бы во стольких его областях и городах, как мр. Биркбек. При поездках по России, кроме Москвы и Петрограда, где он проводил нередко недели и месяцы и где у него, как писал он в недавнее время, было «много и старых и новых друзей», с особенным интересом останавливал м. Биркбек свое внимание на тех городах и местностях, которые наиболее изобиловали достопримечательными памятниками русской церковной старины и, храня в себе особо-чтимые народные святыни, служили преимущественными центрами религиозного поклонения. Таковы были прежде всего, конечно, Киев и Троицкая Сергиева Лавра, а затем – Переславль, Ростов, Владимир, Суздаль, Новгород и Псков. Объехал он также почти все Поволжье, побывав в Ярославле, Костроме, Нижнем-Новгороде, Свияжске, Казани и Самаре; проехал по Каме и Белой, посетив Уфу, Челябинск, Екатеринбург и Пермь; познакомился с нашим западным краем в Риге и Вильне и побывал даже на далеком севере, начав с Вологды и Валаама и достигнув берегов Онежского озера, Архангельска и Соловков. Во всех тех местах, куда проникал мр. Бирк-

—69—

бек, он являлся не обычным туристом ради удовольствия и отдыха, а внимательным и глубоким наблюдателем, изучавшим встречавшиеся ему памятники местной культуры и истории и старавшимся вникнуть по возможности в народную жизнь, по преимуществу в её религиозных проявлениях. Будучи напр. на крайнем севере, он идет не по торным дорогам обычных путешественников, но забирается в глушь архангельской губернии на храмовой праздник одного села, где и проводить три дня у гостеприимного старца-священника, наслаждаясь присутствием за благолепной церковной службой сельского праздника, беседой с маститым пастырем и его семьей и наблюдением над верой и жизнью народа этой далекой окраины. И так он доволен своей поездкой, что, по его словам, готовь был бы нарочно приехать из Англии, чтобы еще раз провести такие хорошие дни. В Киеве он заводит продолжительную беседу о религиозных вопросах с одним из лаврских монахов, не очень ученых (not a very learned man), но как большинство тамошнего духовенства, по наблюдению мр. Биркбека, хорошо осведомленных в полемике против Рима и с унией. В этой беседе он знакомится с довольно распространенным среди русского народа взглядом, по которому и англиканство склонны ставить во многих отношениях на одну линию с папизмом¹³³⁷. – В монастыре Свияжска он знакомится с русским юношей, который готовится к рукоположению в сан священника и к служению в качестве миссионера среди мусульман. В обществе этого юноши, его матери и нескольких местных крестьян, по-видимому, татарского происхождения, он просить отслужить молебен при мощах святителя Германа, одного из первых ревнителей по распространению христианства среди местного иноверного населения. С умилением рассказывает мр. Биркбек, какое глубокое впечатление произвел на него этот молебен, когда священник над головой готовящегося к миссионерству юноши читал Евангелие: «Аз есмь Пастырь добрый... Пастырь добрый душу свою полагает за овцы» (Ин. 10:11). Я думаю,

—70—

говорить он, что если бы англичане поняли истинный смысл этой черты русской народной религиозной жизни, в важном значении которой я, путешествуя по России, с каждым разом убеждаюсь все более и более, то они стали бы менее склонными критиковать и считать заблуждением то почитание, которое русские оказывают гробницам своих святых. А для студента более удачный способ подготовления ко вступлению на миссионерское поприще трудно даже и придумать»¹³³⁸.

В Казани он заходить в татарскую мечеть и по окончании службы беседует с муллой, который, узнав в нем англичанина, между прочим, заметил, что и королева Виктория царствует над 50-ю миллионами мусульман. Подробно знакомится он здесь с миссионерской деятельностью известного профессора Ильминского и с основанными им учреждениями; присутствует на богослужении в миссионерской семинарии, при чем некоторые песнопения исполняются воспитанниками на разных инородческих наречиях; посещает татарские школы и, благодушно посмеиваясь над самим собой, рассказывает, что ему пришлось даже, по просьбе учителя, произвести экзамен детям по русскому языку, хотя они знали, по его слишком скромному признанно, будто бы лучше его самого. Вместе с миссионером о. Тимофеевым он объезжает несколько татарских селений, восторгаясь необыкновенным благоговением народа при совершении богослужения. «Я никогда не видал даже в России, говорить он, такого благочестивого собрания и невозможно представить себе, что тридцать лет тому назад в этом селении не было ни одного христианина. Особенно поразило его зрелище всенощного бдения, совершенного в одной деревне, где не было церкви. Открытая луговина с окружающими ее маленькими деревянными домиками; благоухание цветущей черемухи, смешанное с фимиамом кадила; несколько принесённых икон и зажженные перед ними свечи; аналой с положенными на нем св. крестом и евангелием и до 400 татарских крестьян с женами и детьми в пестрых национальных одеждах; благоговение молящихся и их оживленное пение: «Христос воскресе!» и «Воскресения день»... – «все это

—71—

в совокупности производило, говорить он, такое впечатление, которое никогда не может изгладиться из памяти»¹³³⁹.

При последнем своем приезде в Москву, в апреле текущего года, мр. Биркбек, между прочим, рассказывал мне, как он был на Преображенском кладбище за вечернею службой у старообрядческого беспоповщинского согласия и беседовал там с одной старицей о религиозных предметах. С добродушным юмором передавал он, как она сурово стала обличать его за то, что он «молится небось щепотью», а узнав, что он англичанин, выражала несомненную уверенность в том, что «дьявол его смущает». Так всюду мр. Биркбек старается вникнуть в русскую народную жизнь и найти материал для своих наблюдений.

Прекрасно зная еще с университета греческий язык и хорошо выучившись по-русски, мр. Биркбек основательно познакомился с учением и устройством православной восточной церкви по её символическим книгам и важнейшим произведениям богословской литературы; но, часто приезжая в Россию, он старался уяснить и восполнить это теоретическое знакомство живым общением и обсуждением религиозных вопросов с высшими, наиболее интеллигентными представителями нашего церковного общества. Он установил и старательно поддерживал личное знакомство со многими русскими иерархами и членами нашего белого и черного духовенства, при чем в особенно близких отношениях был он с почившим митрополитом Петроградским Антонием, которому был неотлучным спутником в 1897 году в поездке по Англии, куда преосвящ. Антоний, тогда еще архиепископ Финляндский, путешествовал в качестве представителя нашей церкви на шестидесятилетнем юбилее королевы Виктории. В частых и близких сношениях находился он с покойным обер-прокурором Святейшего Синода К.П. Победоносцевым и доселе здравствующим В.К. Саблером, а также с очень многими нашими учеными богословами и профессорами всех наших духовных академий. Много хороших знакомых было у него и среди духовенства монастырей и собо-

—72—

ров, так как при поездках по России он с особенной любовно относился всегда к нашему православному богослужению.

С истинным наслаждением и высоким религиозными подъёмом присутствовал мр. Биркбек на торжественных службах в особенности Московского Успенского собора и Троицкой Сергиевой лавры. Представитель церкви западной, где молящиеся воспитаны в обычае сидеть во время церковных богослужений, он с редкой выносливостью и без малейшего видимого утомления выстаивал наши литургии и всенощные по четыре и по пяти часов, сохраняя всегда неослабное внимание и благоговейное молитвенное настроение. До такой степени любил он службы страстной недели и праздников св. Пасхи и Успения Богоматери в Московском Успенском соборе, что много раз приезжал в Москву непременно к этим дням, чтобы еще раз побывать в особенно торжественной обстановке соборных богослужений. Приехал он на светлый праздник в Москву даже и в текущем году, когда морское путешествие стало таким трудным и опасным, благодаря необходимости совершать кружный путь чрез Норвегию и рисковать встречами с минами и подводными лодками. Едва ли кто другой решился бы на такую поездку без крайней необходимости, а мр. Биркбек спешил на пасху в Успенский собор и, улыбаясь, говорил мне, что ехать было совсем не страшно. Напротив, не ездить на праздник в Москву стало для него некоторым, довольно тяжелыми, лишением и, когда это случалось, он в письмах своих выражал горькое сетование на то, что необходимость вынуждает его отложить свое намерение, как это было напр. в 1899 г.¹³⁴⁰, а также в 1912¹³⁴¹, когда ему особенно хотелось встретить кириопасху в нашем кремле. С умилением говорил и писал он о нашем пасхальном каноне, который, по его словам, «все русские знают наизусть»¹³⁴²; восторгался стильными пением лаврских монахов и в особенности московский соборян, когда эти «сыны громовы», как он

—73—

называл их, своими могучими басами исполняли вечерню накануне праздника успения Богоматери. Увлекался он нашим богослужением не только с религиозной точки зрения; но и как музыкант, и как филолог. В музыке он был большим знатоком. Он сам играл на некольких инструментах; обладал феноменальной музыкальной памятью, так что многие произведения, напр. Бетховена, знал во всех деталях и мог восстановить по памяти их партитуру; интересовался музыкой настолько, что специально ездил в Байрэйт, чтобы послушать оперы Вагнера¹³⁴³, а будучи в Москве в 1890 году пожелал ближе ознакомиться с нашим церковным пением и некоторое время занимался его изучением под руководством г. Смоленского, бывшего тогда директором синодального училища. Как музыканта, он и с эстетической точки зрения высоко ценил многие русские богослужебные напевы, в особенности напр.: нашу панихиду. Эта служба так нравилась мр. Биркбеку, что он перевел ее на английский язык и издал с своим предисловием, в котором знакомил соотечественников с православным богослужением и учением о молитве за усопших. Песнопение «со святыми упокой» в полном его виде, т. е. и кондак и икос «Сам Един еси безсмертный» он издал с музыкальным переложением и употребил все старание, чтобы ввести его в практику своей церкви, что и удалось ему несмотря на то, что англиканская церковь не придерживается учения и обычая молитвы за умерших. Торжественное пение «со святыми упокой» впервые раздалось в Англии в Виндзорском замке королевы Виктории на заупокойной служба по Императоре Александре 3-м и так понравилось королеве и английской публике, что с той поры постепенно стало вводиться в употребление сперва в лондонском соборе св. Павла, а затем и во многих других лондонских и провинциальных церквах.

Как филолог, мр. Биркбек высоко ценил и церковно-славянский язык нашего богослужения. С каким-то особенным наслаждением истинного знатока он любил приводить в разговоре некоторые характерные выражения, как напр.: «радуйся, Невесто Нене-

—74—

вестная», или «спразднуем любопразднственными чинми», или двойственное число: «не сердце ли наю горя бе в наю»; или восхищался поэтическими сопоставлениями, как напр.: в догматике 5 гласа «в Чермнем мори», или в кондаке Пятидесятницы: «егда снисшед языки слия, разделяше языки Вышний, егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славим Всесвятаго Духа».

Как видный общественный деятель, хорошо знакомый многим высшим представителям нашего церковного и светского правительства и пользовавшийся их уважением, мр. Биркбек нередко получал приглашения в качестве почетного гостя на разные знаменательные всероссийские торжества и обязательно на них присутствовал. Так напр.: был он в Киеве в 1888 г. на праздновании девятисотлетия крещения Руси; в Москве – в 1896 году на торжествах свящ. коронования Государя Императора и в 1898 г. на открытии памятника Императору Александру 2-му, а в 1912 г. в Бородине на торжествах по поводу исполнившегося столетия отечественной войны. Каждой из этих поездок он пользовался как прекрасным случаем для новых богатых наблюдений над жизнью и настроениями русского общества и для живого общения с своими старыми и новыми русскими друзьями.

В результате широкого и основательного знакомства с нашим отечеством в разнообразных его областях и представителях мр. Биркбек стал искренним доброжелателем и почитателем Православной церкви и России. Говоря напр. о миссионерской деятельности проф. Ильминского, он с уважением спешит отметить, что это был «один из тех многих благочестивых и восторженных мирян, какими русская церковь имеет полное основание гордиться может быть больше, чем какая-либо другая церковь в христианстве»¹³⁴⁴. «Великое и плодотворное дело русской миссии среди магометан представляет собой», по его словам, «не какой-либо искусственный или политический план светского правительства, но движение естественное и добровольное, порожденное и развитое ревностию и благочестием отдельных членов Православной русской

—75—

церкви в силу её исконных и лучших заветов». «Я уже говорил», продолжает он, «как могаммеданский мулла напомнил мне о пятидесяти миллионах мусульман под британским владычеством в Индии. Не служит ли сам по себе этот факт основанием для нас англичан к тому, чтобы глубоко интересоваться делом русской церкви и радоваться вместе с нею тем победам, какие одерживают её миссионеры для Креста Христова?»¹³⁴⁵. – «Между всеми восточными православными обществами церковь русская, по отзыву мр. Биркбека, самая важнейшая не только по числу её членов, но также и по их рвению, благочестию и учености»¹³⁴⁶. «Эта величайшая и важнейшая из всех национальных церквей, с её почти 80-ю миллионами членов, включает в себе почти четыре пятых всего числа исповедников православия, а по их учености по крайней мере девять десятых; зародилась она от одной епархии, насажденной из Константинополя в Киевe, в десятом столетии, а теперь простирается от ледовитого океана до Черного моря и от Балтийского до волн океана Тихого. Мало того, нет другой церкви в мире, которая имела бы более прав на самое основательное и сочувственное изучение её со стороны членов церкви англиканской. Её твердая и неизменная верность кафолической истине, её громадное и благотворное влияние на находящиеся под её руководством массы верующих, энергия и успех её миссий среди язычников и мусульман в сфере её действий не имеют соперников в христианстве. По способностям и учености её богословов она вполне может стать на уровень даже с самыми ученейшими церквами запада и если это не составляет еще факта, общепризнанного на западе, то, как замечаем Гарнак, благодаря тому, что её богословы пишут на языке, который не часто знакомь ученым запада»¹³⁴⁷.

Одушевленный такими чувствами по отношению к русской церкви и России, м-р Биркбек не раз выступал их горячим защитником при тех случаях, когда в западноевропейской печати появлялись по их адресу ка-

—76—

кие-либо враждебные выходки, столь возможные и даже обычные благодаря тому, что вообще европейское общество относится, к России с некоторым предубеждением и слишком мало знакомо с её жизнью и историей. Еще в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов английская публика уже слышала в своих периодических изданиях смелый и авторитетный, основанный на серьезном и непосредственном знакомстве с предметом, голос м-ра Биркбека: то в защиту русской церкви от иезуитской клеветы, то в опровержение злостных выдумок о религиозных преследованиях в прибалтийском крае и жалоб евреев на невыносимое будто бы их угнетение в России; а когда в 1912 г. враги славянства пытались ввести в заблуждение английское общественное мнение относительно положения православного населения Галиции под австрийским владычеством и печатно приглашали кого-либо из беспристрастных англичан на месте проверить яко бы полную правдивость их уверений, тот же м-р Биркбек принял этот вызов, предпринял специальную поездку в Галицию и затем документально опроверг лживые сообщения в Times’е и в особой брошюрe своей «Religious Persecution in Galicia». – Искренне желал он всегда процветания и всяких благ нашей православной церкви как в её внутренней жизни, так и в общем ход европейских событий. Следя напр., в 1912 г. по газете «Новое Время» за прениями в нашей государственной думе по смете Свят. Синода и возмущаясь их направлением, он высказывал горячее пожелание, чтобы наша церковь добилась такой же материальной независимости, какой пользуется церковь в Англии, где парламент, при всем своем влиянии на церковное законодательство, не имеет никакого значения в деле ассигнований на церковные расходы. С искренним сочувствием относился он к вопросу о всероссийском церковном соборе, от души желая его скорейшего созвания¹³⁴⁸; а когда разразилась настоящая мировая война, м-р Биркбек, в речи своей на собрании «Общества церковного единения» (Church Union Society) в ноябре 1914 г., еще раз

—77—

торжественно свидетельствовал о своем глубоком сочувствии и уважении к России и русской церкви и высказывал свою надежду увидать наконец Константинопольскую Святую Софию во власти православия¹³⁴⁹.

Вопрос о соединении церквей составляет ту основную идею, которая глубоко проникает всю церковно-общественную деятельность м-ра Биркбека, и на служение именно этой идее он принес свое многолетнее и широкое изучение нашей православной церкви и России.

В среде англиканской церкви давно уже зародилось и все более и более крепнет сознание необходимости восстановления единства с другими христианскими церквами и в особенности с православной церковью востока на основах верности догматам и установлениям древней неразделенной вселенской церкви. «Жажда единения, которая, конечно, есть уже первый шаг к его достижению, никогда еще доселе, говорит м-р Биркбек, не была распространена так широко. Решимость сделать все возможное для этой цели и искренняя вера в то, что Божественная Премудрость укажет нам надлежащий путь, несомненно существует в нашей среде». В деле осуществления такого единения всего более имеет значение церковь русская, так как она является самой важнейшей во всех отношениях представительницей восточного православия. Желаемое единение может быть достигнуто никак не путем вступления отдельных лиц англиканского исповедания в общение с русской церковью, ибо эти лица, оставаясь членами своей церкви, не могут вступать в такое общение, если их церковь еще не состоит с русской в полном единстве веры. Так называемый Intercommunion, т. е. общение в таинствах, не может и не должен служить первым подготовительным шагом к полному церковному единению, а, напротив, составляет следствие такого единения, ибо общение в таинствах возможно и может быть допущено лишь тогда, когда существует уже полное единство в вере. Единственный путь к соединению церквей состоит в общецерковных сношениях и переговорах, при чем окончательное решение вопроса должно быть предоставлено иерархии и

—78—

церковным соборам. Такой ход дела является тем более неизбежным, что русская церковь есть лишь одна из восточных православных церквей, хотя и важнейшая, а потому единение англиканской церкви с восточной есть дело не русской только церкви, но и всех других православных церквей в совокупности. Такая, вполне правильная, по мнению м-ра Биркбека, точка зрения ясно выразилась в тех сношениях, какие велись некогда о. Пальмером с русской церковью, и в замечаниях и отзывах по этому делу Филарета митр. Московского. Попытка Пальмера, как и другая подобная, ранее бывшая еще при Петре Великом, окончились, как известно, неудачей, и причиной их безуспешности было именно то обстоятельство, что искавшие единения с русской церковью члены церкви англиканской стремились достигнуть общения в таинствах без необходимого предварительного установления полного единства в вере. Неудача этих попыток не лишает их однако весьма существенного значения. Они положили начало движению, не прекращающемуся до настоящего времени и несомненно приводящему к желаемому результату. Правда, при происходивших сношениях обнаружились даже и в догматическом учении некоторые значительные препятствия к полному единению англиканской церкви с православной; но весьма важно то, что эти препятствия выяснились и таким образом получилась возможность трудиться над их устранением. С другой стороны, при этих сношениях ясно проявилось дружественное взаимное отношение обеих церквей, одушевляющий их дух любви и искреннее стремление к достижению полного единения. По проложенному таким образом пути движение успешно развивается и в последнее время сделало уже большой шаг вперед по некоторым весьма существенным вопросам, как напр. о действительности англиканской иерархии. Задача нашего времени и дальнейшего будущего состоит в том, чтобы всемерно содействовать начавшемуся и благоприятно развивающемуся движению путем возможно большего ознакомления друг с другом обеих, стремящихся к сближению, церквей и все большего и большего развития в них духа взаимной любви. Осуществлению вот этой-то высокой задачи и посвятил силы и труды свои м-р Биркбек во все про-

—79—

должение своей, к сожалению, столь недолговременной, жизни¹³⁵⁰.

Свои познания относительно учения и жизни нашей православной церкви и т чувства, какие сам он питал к ней и к России, мр. Биркбек всеми силами стремился распространить и утвердить в возможно боле широких кругах просвещенного английского общества путём печати и публичного слова. –

Из печатных, относящихся к этой области, трудов м-р Биркбека можно указать напр. на его книгу, изданную в 1895 г. под заглавием «Россия и английская церковь в продолжении последних пятидесяти лет» (Russia and English Church during the last fifty years), где дан перевод переписки Хомякова с Пальмэром и трактата Хомякова о единстве церкви (Essay on the Unity of the Church); а также его небольшие работы: «The Reunion of Christendom» (Воссоединение христианства), «Hindances to Christian unity» (препятствия христианскому единению), «Russian Missions to the mohammedans» (Русские миссии среди магометан), «Cardinal Vaughan and the Russian Church» (Кардинал Воган и Русская церковь), «Possibilities of intercommunion witz the Holy Orthodok Eastern Church» (Возможность взаимообщения с Святой Православной Восточной церковью) и др. Кроме того, он трудился над переводом на английский язык моего исследования и работы проф. Киевской духовн. академии А. И. Булгакова по вопросу об англиканской иерархии, а также статей об англиканской церкви из «Церковных Ведомостей», издав. Свят. Синодом. Многие из его произведений прежде напечатания были живым словом с кафедры на публичных собраниях. Так он выступал напр. с речами и докладами по вопросам сближения с Православной церковью на собраниях обществ: «English Church Union», «Eastern Church Association» и «Anglican and Eastern-Orthodox Churches Union», а также напр. на церковном конгрессе в Нарвиче в октябре 1895 г. и на Лондон-

—80—

ском все-англиканском конгрессе в июне 1908 года, где ему представлялась возможность развивать свои мысли пред сотнями иерархов, собравшихся от лица епархий не только Англии, Шотландии и Ирландии, но и Америки, Африки, Австралии, Новой Зеландии и других отдаленных ветвей англиканской церкви. – Главным содержанием речей и печатных произведений м-ра Биркбека служит раскрытие и выяснение для английского общества тех пунктов вероучения православной церкви, в которых оно не согласуется с учением церкви англиканской, и устранение тех недоразумений, которые существуют в английском обществе, препятствуя установлению правильного взгляда на православие и Россию. Свои разъяснения он утверждает на авторитете постановлений Вселенских соборов, грамот Восточных Патриархов, отеческих творений, а также сочинений русских богословов, главным образом Хомякова, взгляды которого усвояются им по преимуществу. В этих разъяснениях можно, однако, заметить в некоторой степени и ту особенность, которая вообще свойственна большинству искренних сторонников церковного единения, а именно – стремление сглаживать существующие разности учения и видеть препятствия к их устранению в гораздо более смягченном виде, чем каковы они на самом деле. – По поводу Filioque м-р Биркбек утверждает напр., что сущность этого старого спора состоит не столько в вопросе о том, может или не может исхождение Св. Духа от Отца и Сына логически быть доказано по Писанию и отеческим творениям, сколько в вопросе о том, имеет ли право какая-либо часть церкви, как бы ни была она обширна, прибавить или убавить что-либо в церковном вероопределении без согласия всей церкви. Восточные утверждают, что непогрешима и свята одна только Вселенская церковь, так, как только она представляет собой тело, имеющее своим главой Христа, запад же в данном случае гипотетические умствования частной церкви поставил на место боговдохновенной веры всей церкви Вселенской. Эту восточную точку зрения необходимо, конечно, знать прежде, чем будет поставлен вопрос о единении, и я думаю, говорит м-р Биркбек, что в принципе мы с нею согласны, так как и наш XIX член утверж-

—81—

дает, что отдельные патриархаты, хотя бы и основанные апостолами, не только могут погрешать, но и погрешали в предметах веры¹³⁵¹. – По вопросу об евхаристии м-р Биркбек утверждает, что учение русской церкви о «пресуществлении» нельзя признавать совершенно тождественным с римско-католическим, так как она не принимает относящихся к этому предмету определений Тридентского и Латеранского соборов во всей их полноте. Принимая самый термин «пресуществление», русская церковь не признала возможным принять те дополнительные схоластические определения римской церкви, которые претендуют объяснять самый способ преложения Св. Даров и тем придают учению слишком материалистический характер. В подтверждение своей мысли он указывает на то, что «послание патриархов восточно-кафолической церкви о православной вере, где изложено учение о пресуществлении, принято русской церковью не в точном соответствии с греческим текстом, но с значительными изменениями, при чем такие выражения как «субстанция», и «акциденция», а также упоминание о «руках» и «зубах», совершенно опущены и учение изложено в выражениях точно соответствующих словам Свящ. Писания. В таком изменённом и смягченном виде излагается учение русской церкви о пресуществлении и в большом катехизисе. Интересна также ссылка м-ра Биркбека на ту полемику, которая велась в наших духовных журналах в 1896 и 1897 гг. по вопросу об истинном смысле православного учения о пресуществлении. При этой полемике г. Киреев решительно опровергал не православные крайности римско-католического учения в «Богословском Вестнике» и м-р Биркбек указывает, что такое опровержение, конечно, не могло быть допущено в журнале духовной академии и под цензурой ректора арх. Лаврентия, если бы римско-католическое учение о пресуществлении было тождественным с учением русской церкви¹³⁵². – Весьма заметную разность между православной и англиканской церквами составляет их неодина-

—82—

ковое отношение к седьмому Вселенскому собору и к иконопочитанию. Многие англиканские богословы, говорит м-р Биркбек, признают бесспорным авторитет только шести Вселенских соборов. Относительно же седьмого собора они утверждают, что английская церковь его не признавала, так как он был отвергнут собором франкфуртским, в котором и она принимала участие посредством послания, присланного Карлу Великому. М-р Биркбек разъясняет, что такой взгляд есть явное недоразумение. Церковь Англии, несомненно, признала авторитет седьмого собора, так как вместе со всем христианским западом приняла его определения без протеста. Кроме того, собор франкфуртский отверг не почитание икон, а их обоготворение и поклонение им, как Богу, т. е. отверг то, что осуждал и седьмой Вселенский собор, предписывая лишь почитание икон наравне с другими священными предметами и лицами. Иконоборство произошло от похвальной, но неправильно направленной, ревности о чистоте богослужения и было явлением исключительно восточным, о котором франкфуртский собор не имел даже надлежащего понятия. Ревнители православия, руководствуясь наставлением Св. Иоанна Дамаскина, совершенно правильно утверждали, что после воплощения Бога-Слова, благоволившего принять на Себя видимый человеческий образ, Бог может быть предметом изображения. Что касается восточной и, в частности, русской церковной практики относительно почитания св. икон и мощей, то она решительно не представляет в себе ничего такого, что противоречило бы духу истинного христианского благочестия. Наконец, восточная церковь вовсе не настаивает на том, чтобы церковь англиканская усвоила все её обряды и обычаи; она требует лишь ясного понимания того смысла, который заключается в её обрядах¹³⁵³. Лично м-р Биркбек до такой степени почтительно относился к русскому иконопочитанию, что предпринял даже попытку по возможности ввести его в употребление своей родной церкви. В ноябре 1896 г. он просил меня приобрести сто экземпляров иконы Смоленской Божией Матери издания Троицкой Лавры и переслать их ему для распро-

—83—

странения в церквах Лондона. Поручение это было мной исполнено и тогда же наши святые иконы стали предметом благовейного почитания в церквах английской столицы¹³⁵⁴.

Делу церковного единения, по убеждению м-ра Биркбека, должно содействовать не только выяснение разностей вероучения и стремление к их возможному устранению, но и возбуждение и укрепление духа взаимного расположения и любви между членами церквей, стремящихся к единение; а потому и с этой стороны он старался послужить осуществлению высокой задачи и словом и делом.

Речь свою на публичном собрании English Church Union в Норвиче, 7 окт. 1895 г., мр. Биркбек специально посвящает напр. тому, чтобы убедить членов англиканской церкви в добрых чувствах к ним со стороны православной России. «Многие англичане», говорит он, «держатся того взгляда, что будто бы все русские одушевлены непреодолимой ненавистью ко всему английскому, не исключая и нашей церкви. Однако мое впечатление, несомненно, совсем не таково. Напротив, я всегда находил их, как духовных, так и мирян, готовыми идти навстречу всякому дружественному шагу с нашей стороны». Конечно, настоящее взаимообщение между нами пока еще не возможно, так как оно должно быть следствием полного единства в вере. «Но русские всегда готовы сделать все возможное, чтобы выразить свое дружественное чувство к нам и свое желание быть с нами в единении. Наших духовных лиц они приглашают в алтарь во время совершения литургии, а когда сами бывают в наших храмах, приспособляются к нашим обычаям. При обычных приёмах вежливости, принятых в духовной среде, они обращаются с нашими епископами и священниками так же, как и с своими собственными. Это не значить, конечно, что они считают нас в общении с собой; но без сомнения свидетельствует об искреннем духе любви и об их желании быть с нами в единении». В ответ на возможный вопрос: почему русская церковь не сделает более прямого шага к ближению с англиканской? – мр. Биркбек утверждает,

—84—

что отнюдь не какая-либо гордость или равнодушие тому причиной. Если только видит она хотя бы малейший признак истинного стремления к единению с собой, или какой-либо настоящий повод к тому, чтобы предпринять что-либо в этом направлении, она отзывается не колеблясь. В подтверждение этой мысли м. Биркбек указывает на послание покойного митрополита Киевского Платона к архиепископу Кантербурийскому в ответ на приветствие, принесенное от лица англиканской церкви, по случаю празднования девятисотлетия крещения Руси, и приводить это послание в полном переводе. Киевский митрополит, называя архиеп. Кантербурийского своим «возлюбленным во Христе братом», вполне соглашается с ним, что русская и англиканская церкви имеют общих врагов, с которыми должны бороться вместе, поощряя и поддерживая друг друга. Необходимо при этом, чтобы обе церкви вошли в более полное духовное единение между собой. Русская церковь искренно желает такого единения и ежедневно молится «о мире всего мира» и «о соединении всех», и митрополит просить теперь сообщить ему ясно и определенно на каких условиях такое единение англиканская церковь признает возможным?» – Таково послание митр. Киевского и никто из нас, присутствовавших на киевском торжестве, говорить м. Биркбек, не может сомневаться в том, что в данном случае митрополит был истинным выразителем общерусского настроения¹³⁵⁵. – Наиболее действительным средством к тому, чтобы основательно узнать и понять русскую церковь и убедиться в её добрых чувствах по отношению к англиканству могут и должны служить поездки в Россию и по возможности продолжительное пребывание в ней представителей англиканской церкви и богословской науки. В последнее время эта мысль крепко утвердилась в английском церковном обществе и ревностным деятелем по её распространению и практическому осуществлению был

—85—

м. Биркбек. На наших глазах приезжали в Россию¹³⁵⁶: были свидетелями наших знаменательных религиозных торжеств, тщательно изучали наше богослужение и обряды, вступали в сношения и беседы по вопросам веры и церковного устройства с представителями нашей церковной власти и науки, знакомились с нашими храмами, монастырями и разными памятниками церковной древности и внимательно наблюдали, по возможности, религиозную жизнь нашего народа, – в 1896 году Мандэль Крэйтон, еп. Питерборосский, в 1897 г. – Вилльям Маклаган, примас Англии архиеп. Йоркский, в 1903 году – Чарльз Графтон, еп. Фондилакский, в 1912 году – епископы Оссорийский, Экзетерский и Бангорский с др. Иденом, епископом Вэкфильдским во главе. Неизменным спутником всех этих иерархов был мр. Биркбек, который, благодаря своему основательному знанию России и русского языка, являлся для них наилучшим руководителем при ознакомлены с русской церковью и посредником при сношениях и беседах с представителями нашей церкви и науки. Какое близкое участие принимал он даже в сравнительных мелочах епископских посещений, можно видеть, напр. хотя бы из того, что он привез с собой из Англии принадлежащее ему роскошное епископское облачение и митру, в которых и священнодействовал епископ Вэкфильдский на торжественной литургии в петроградской англиканской церкви, в присутствии нескольких русских иерархов и многочисленных представителей русского общества¹³⁵⁷. – Под несомненным влиянием близких отношений с мр. Биркбеком приезжали в Россию и многие другие представители англиканской церкви и богословской науки, одушевленные стремлением непосредственно познакомиться с Россией и проникнутые идеей сближения своей церкви с восточным православием. Не всегда имея возможность лично им сопутствовать и быть для них руководителем, он старался

—86—

всякими другими средствами оказать им возможное содействие, обращаясь с этой целью к своим русским знакомым. При моем пребывании в Сергиевском посаде, по рекомендации м. Биркбека и с письмами от него, ко мне обращались для бесед о религиозно-церковных вопросах и для объяснений и руководства при обзоре достопримечательностей Троицкой лавры и её окрестностей напр. каноник Лондонского собора св. Павла, бывший прежде ректором богословского колледжа в Эли, близ Кэмбриджа, вместе с молодым сыном своим и лонд. священником м. Друммондом; ученый м. Бебб из Брэзнос-колледжа в Оксфорде и мр. Беккер, лондонский священник того прихода, к которому принадлежал м. Биркбек. Эти лица приезжали в Россию в 1896 и 1899 годах с специальной целью ближайшего и непосредственного знакомства с учением и жизнью нашей церкви, так как всей душой сочувствовали делу сближения своей родной церкви с православной и желали послужить по мере сил своих этому делу¹³⁵⁸. Можно думать, что поездки этих лиц в Россию не остались без благоприятных последствий для дела церковного единения, так как из письма м. Бебба, напр., написанного им ко мне чрез полгода после его приезда в Россию, мы узнаем, что он готовить несколько лекций «о православной церкви в России» и «об интеллектуальной деятельности России». Здесь, в Англии, говорить он, относительно России склонны слышать преимущественно об её воинской деятельности, я – же желал – бы показать, что в её деятельности есть и другая сторона¹³⁵⁹. Для осуществления своих намерений м. Бебб и просил дать ему некоторые библиографические указания из области русской научной литературы.

Многолетнее, многостороннее и ревностное, даже подчас до самопожертвования, служение м. Биркбека делу церковного единения приобрело ему в просвещенных кругах русского и английского общества широкую известность и всеобщее уважение. Видимым выражением признательности

—87—

к нему со стороны его соотечественников было избрание его в 1911 году в число членов генерального комитета в Обществе «Единения Англиканской и Восточно-Православной церквей», при чем от лица этого общества было заявлено, что м. Биркбек уже много лет хорошо известен, как в Англии так и в России, своими трудами по делу церковного единения, а его, не знающее себе соперников (unrivalled), знакомство с Россией и её церковью, а также с настоящим положением вопроса о единении, является для Общества неоценимым¹³⁶⁰. Когда же и в России учреждено было «Общество для содействия сближению между англиканской и восточно-православной церквами», м. Биркбек избрать был на первом же его собрании в 1912 г. почетным членом¹³⁶¹.

Не подлежит сомнению, что еще очень много сделал бы м. Биркбек для святого дела церковного единения, если бы неожиданная кончина не положила предел его неустанным трудам. Возвратившись 20-го мая в свое норвичское имение Stration Stranless из последней поездки в Россию, он, по-видимому, чувствовал себя вполне здоровым и в ближайший воскресный день был уже в местном храме и приобщился святых Таин; но чрез несколько дней у него обнаружилась тяжкая болезнь воспаления легких, которая заставила лечь в постель и быстро, 27-го числа, привела к роковому исходу. В день Св. Духа, 30 мая, состоялось погребение и над искренним другом православной церкви и России раздалась в его собственном переводе и переложении умилительная надгробная песнь православной церкви: «Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».

Вечная ему память!

В. Соколов.

Август 1916 г.

Что касается de decr. Nic. syu n. 3, то Афанасий в. здесь ни единым словом не выдает, что Евсевий кесарийский, по его мнению, подписав никейский символ, остался при своих прежних (арианских) убеждениях. Вот что пишет здесь Афанасий:

καὶ τό γε παράδοξον, Εὐσέβιος ὁ ἀπὸ Καισαρείας τῆς Παλαιστίνης, καί τοι πρὸ μιᾶς ἀρνούμενος, ὄμως ὕστερον ὑπογράψας, ἐπέστειλε τῇ ἐκκλησία ἑαυτοῦ, λἐγων ταύτην εἶναι τῆς ἐκκλησίας τὴν πίστιν [Афанасий в., следовательно, ошибочно относит сказанное у Евсевия о его кесарийском символе – к Никейскому символу] καὶ τῶν πατέρων τὴν παράδοσιν. πᾶσι τε φανερῶς ἔδειξεν, ὅτι πρότερον ἐσφάλλοντο καὶ μάτην ἐφιλονίκουν πρὸς τὴν ἀλήθειαν εἰ γὰρ καὶ ᾐσχύνη τότε ταύταις ταῖς λέξεσι γράψαι, καὶ ὡς ήθέλησεν αὐτὸς ἀπελογήσατο τῇ ἐκκλησίᾳ, ἀλλά γε διὰ τῆς ἐπιστολῆς τὸ ὁμοούσιον καὶ τὸ ἐκ τῆς οὐσίας μὴ ἀρνησάμενος, φανερῶς τοῦτο σημᾶναι βούλετο· καὶ πέπονθέ τι δεινόν· ώς γάρ ἀπολογούμενος, κατηγόρησε λοιπῶν τῶν Ἀρειανῶν, ὅτι γράψαιτες· οὐκ ἦν ὁ υἱὸς πρὶν γεννηθῆναι, οὐκ ἤθελον αὐτὸν εἶνοι οὐδὲ πρὸ τῆς κατὰ σάρκα γενέσεως. καὶ τοῦτο οἶδε καὶ Ἀκάκιος, ἂν μὴ καὶ αὐτὸς φοβηεὶς νῦν διὰ τὸν καιρὸν ὑποκρίνηται και ἀρνήσηται τὴν ἀλήθειαν¹³⁶².

Евсевий, думает Афанасий в., называя подписанную им никейскую веру, верою церкви и преданием отцов, ясно показал этим, что раньше они ошибались и напрасно боролись против истины. Хотя он и постыдился сказать это

—89—

прямо и, как хотел, защищался пред своей церковью: но так как он не отвергает в своем письме терминов ὁμοούσιον и ἐκ τῆς οὐσίας, то очевидно он хотел показать именно это. И с ним случилось нечто странное. Думая защитить других ариан, он на деле обвинил их, говоря, что они, написав: не был Сын до рождения, хотели сказать этим, что Его не было до рождения по плоти.

В конце своего сочинения „Об определениях никейского собора“ Афанасий приводил и самое письмо Евсевия к кесарийцам, „чтобы из него узнали христоборцы и в особенности Акакий свою неблагодарность, измену своим же учителям“.

На деле, разумеется, послание Евсевия к кесарийцам доказывает, что, и подписав Никейский символ, он остался таким же арианином (т. е. левым оригенистом), каким был и до 325 года. Но Афанасий в., как доказывают его слова, понял это послание совсем в ином смысле. На самом деле Евсевий защищал пред кесарийцами свою подпись под никейским символом, оставаясь в душе арианином. По Афанасию же он защищал свое равнейшее поведение, как покровителя ариан, и не хотел только открыто признаться в том, что он тогда заблуждался. А так как Евсевий кесарийский до конца жизни не отрекался формально от никейского символа, то Афанасий в., несмотря на личные враждебные отношения Евсевия к нему и к другим борцам за никейскую веру, мог думать, что Евсевий и в самом деле в 325 году отрекся от арианства и сделался убежденным никейцем-омоусианином. А в таком случае для него не было и никакого повода упоминать об отлучении, наложенном на Евсевия в 324 году в Антиохии за защиту Ария. Это отлучение утратило всякую силу после того, как Евсевий подписал никейский символ и анафематствовал учение Ария. После этой подписи отлучение, наложенное на Евсевия, потеряло бы значение и без всякого вмешательства императора.

Что предлагаемое мною объяснение Athan. de deer. nic. syn. 3 правильно, еще яснее видно из параллельного места Athan. de synodis η. 13. Вот что пишет здесь Афанасий в.:

Ποία γὰρ πίστις τοῖς παρ’ αὐτῶν γινομένοις. εἰ τὰ τῶν προτέρων καταλύεται; ἢ πῶς „πατέρας“ ὀνομάζουσιν, οὓς διεδέξαντο. ὦν

—90—

αὐτοὶ τῆς γνώμης κατήγοροι γίνονται; Μάλιστα δὲ Ἀκάκιος τί ἄν εἴποι πρὸς Εὐσέβιον τὸν ἑαυτοῦ διδάσκαλον, ὃς οὐ μόνον ὑπέγραψεν ἐν τῇ κατὰ Νίκαιαν συνόδῷ, ἀλλὰ γὰρ καὶ δι’ ἐπιστολῆς ἐδήλωσε τοῖς ὑπ’ αὐτοῦ λαοῖς ταύτην εἶναι πίστην ἀληϑῆ, τὴν ὁμολογηϑεῖσαν ἐν τῇ κατὰ Νίκαιαν συνόδῳ; εἰ γὰρ καὶ ὡς ἠϑέληβσσεν ἀπελογήσατο διὰ τῆς ἐπιστολῆς, ἀλλά γε τὰς λέξεις οὐκ ἠρνήσατο, ἀλλὰ καὶ κατηγόρηοε τῶν Ἀρειανῶν ὅτι λἐγοντες, „Οὐκ ἦν πρὶν γεννηϑῇ ὁ Υἱὸς, οὐδὲ πρὸ Μαρίας ἀυτὸν ἤϑελον εἶναι“. [Конечно, здесь ὡς ἠϑέλησεν ἀπελογήσατο можно понять и так, что Евсевий, как это было и на самом деле, оправдывал свою подпись под символом; но помимо того, что такое толкование не приложимо к de decretis nic. syn. 3, Афанасий в. едва ли стал бы придавать такое значение подписи Евсевия под терминами ὁμοούσιον и ἐκ τῆς οὐσίας (их нужно разуметь под λέξεις), если бы он думал, что Евсевий понимал их в совершенно превратном смысле].

Не излишне заметить еще, что об Евсевии кесарийском Афанасий в. говорит вообще очень редко, и напр. в обоих приведенных местах для него не было и повода упоминать об отлучении, наложенном на Евсевия антиохийским собором. В обоих случаях для него важна подпись Евсевия под никейским символом и его попытка доказать в письме к кесарийцам православие этого символа и его терминов, чтобы показать Акакию кесарийскому и другим арианам, что, отвергая никейский символ и пытаясь заменить его другим, они расходятся между прочим и с предшественником и учителем Акакия Евсевием. Следовательно, упоминание здесь об отлучении Евсевия на антиохийском соборе, где он показал себя стойким защитником Ария, было не только излишне, но и не удобно. Оно только ослабило бы впечатление от того факта, на который ссылается здесь Афанасий в. – В de synodis, n. 17. Афанасий в. приводит небольшой отрывок из письма Евсевия кесарийского к Евфра[и]тиону валанейскому. ‘О δὲ ἀπὸ Καισαρείας τῆς Παλαιστίνης Εὐσέβιος, γράφων πρὸς Εὐφρατίωνα τὸν ἐπίοκοπον, οὐκ ἐφοβήϑη φανερῶς εἰπεῖν, ὄτι „ὁ Χριστὸς οὐκ ἔστιν ἀληϑινὸς Θεὸς“. Но здесь Афанасий в. приводит целый ряд выдержек из писем арианских епископов, писанных до никейского собора¹³⁶³.

—91—

Следовательно, это письмо Евсевия, как написанное до никейского собора, нисколько не могло разубедить Афанасия в. в том, что Евсевий искренно подписал никейский символ.

В конце n. 17, приведя два отрывка из писем Георгия Лаодикийского (к Александру и к арианам), тогда еще пресвитера, Афанасий находит нужным сообщить, что этот Георгий низложен был св. Александром, между прочим, и за свое нечестие¹³⁶⁴. Но отсюда не следует, что и об Евсевии кесарийском Афанасий должен был сообщить, что он отлучен был антиохийским собором 324 года. 1) Георгий был раньше александрийским пресвитером, и потому его прошлое и более интересовало Афанасия и было несравненно лучше ему известно, чем прошлое Евсевия кесарийского. 2) Георгий в то время (в 359 году) был еще жив и был епископом; следовательно, напомнить об его прошлом было небесполезно; Евсевий же давно умер. 3) Евсевий в 324 году был только отлучен, Георгий же лишен сана, καϑῃρέϑη. 4) Отлучение наложенное на Евсевия в 324 году потеряло силу в 325 году в Никее, где он был принят в общение вселенским собором, в состав которого вошли и почти все бывшие участники антиохийского собора 324 года.

Вообще же Афанасия в. в данном случае интересовало самое учение вождей ариан, а не события их жизни.

В apologia contra arianos n. 77 египетские епископы в послании к тирскому собору „Ουκέτι νομίζομεν“ называют Евсевия кесарийского „врагом“ ἐχϑρός. Но упоминать здесь сб отлучении, наложенном на него антиохийским собором 324 года, о факте давнем и потерявшем всякое значение с 325 года, в письме к собору епископов было, очевидно, не только излишне, но и не удобно. Да египетские епископы, как упомянуто выше, едва ли и знали об этом отлучении.

Наконец и в Apol. с. arian. n. 8 – допуская, что это послание могло быть написано от имени египетских еписко-

—92—

пов самим Афанасием в. – что могло прибавить отлучение Евсевия кесарийского в 324 году на многочисленном, но все же поместном соборе к приписываемому ему падению, принесению жертвы идолам во время гонения?

В Apol. с. ar. n. 87 Евсевий назван лишь по имени.

Больше Евсевий кесарийский – насколько знаю – не упоминается у Афанасия в.¹³⁶⁵.

Литературная деятельность Афанасия в. началась в такое время, когда Евсевий кесарийский уже умер. Поэтому Афанасий не имел и повода особенно часто говорить о нем. Что же удивительного, если Афанасию не довелось ни разу упомянуть о неприятности, случившейся с Евсевием в 324 году на соборе в Антиохии?

По Гарнакк в данном случае далеко не в полном виде передает даже и аргументацию Швартца. Приписываемое им Афанасию опасение коснуться памяти Константина в. занимает далеко не первое место в аргументации Швартца. Прежде всего Швартц¹³⁶⁶ совершенно верно указывает на то, что „Афанасий никогда не был историком и не хотел быть им; он был политиком, и принимался за перо только тогда, когда того требовали политические основания. И о никейском соборе он никогда не сообщает; во всем сочинении, которое он составил о нем (de decretis), ничего нет кроме догматической полемики“ и „начало арианского спора он никогда не излагал“¹³⁶⁷.

А следовательно и молчание Афанасия в. об антиохийском соборе 324 года и об осуждении на нем Евсевия не доказывает даже того, что этот факт остался ему неизвестен.

Из трех отлученных антиохийским собором 324 года епископов больше всех должен был интересовать Афанасия в. Наркисс нерониадский, доживший до 358 года и характеризуемый Афанасием как худший, πονηρότκαος, среди арианских епископов. Но о нем Афанасий сообщает, что он был трижды низложен на различных соборах¹³⁶⁸: и

—93—

очень возможно, что тут имеется в виду и отлучение, наложенное на Наркисса в 324 году в Антиохии¹³⁶⁹.

Далее Гарнакк не позабывает упомянуть и о молчании историков. „Что и церковные историки молчат“ – пишет он – „это менее важно, но не незначительно (von minderem Gewicht jedoch nicht unerheblich); ибо Евсевий был знаменитый человек, и собор из более 50-ти епископов из многих частей востока, собранный при замечательных обстоятельствах и совершивший низложение“ [так, die Absetzung] „епископов, не был такой quantité negligeable, которая скоро предана была бы забвению“.

О причинах этого молчания историков существенное сказано у меня в разборе 1-ой статьи Гарнакка (стр. 60–61). Швартц SS 362–365 говорит об этом более подробно, разлагает изложение триады продолжателей Евсевия на их источники и показывает, что все они молчат об том соборе потому, что о нем ничего не говорят их источники. А это объясняется тем, что они черпали из публицистической литературы, которую породили споры 4 века. А послание антиохийского собора 324 года обязано своим сохранением совсем другому роду литературного предания – каноническим сборникам, о которых церковные историки ничего не знают. – Гарнакк по этому поводу замечает: „Наконец, действительно ли антиохийское соборное послание принадлежит чистому каноническому преданию (Rechtsüber lieferung), будет исследовано ниже“. Гарнакк имеет в виду III-ю главу своей 2-й статьи. Удалось ли ему там показать, что сборник, в котором сохранилось разбираемое послание, не принадлежит к чистому каноническому преданию, будет показано при разборе этой главы. Но в данном случае важно отметить лишь то, что молчание историков о спорном документе Швартцу удалось объяснить наилучшим образом (то ведь факт, что эти историки ничего не знают о собрании канонов), и следовательно, выдвигать против него вновь это молчание, Гарнакк не имел никакого научного права.

—94—

По поводу g Гарнакк возражает: По Швартцу император, перенося в собор в Никею, хотел доказать, что Евсевий никомидийский еще далеко не умер, noch lange kein toter Mann sei; но этому же Евсевию подготовил сильнейшее поражение, schlimmste Niederlage, чрез осуждение Ария в его собственной провинции и новое исповедание, neue Bekenntniss, веры. „Как согласить это! Wie reimt sich das zusammen!“ – говорит Гарнакк. „Швартц говорит, что он“ (император) „не был достаточно силен; но он был достаточно силен привести к победе боевые слова маленькой партии.“

Здесь Гарнакк прежде всего допустил неточность в передаче взгляда Швартца: Швартц и не думает утверждать, что сам император был недостаточно силен. Aber der Kaiser – говорит он – war weit davon entfernt, darum nun auch den Arius zu schützen: er hatte zu wenig Macht hinter sich, wie die antiochenische Synode gezeigt hat. Мало силы за собой, по Швартцу, имел не император, а Арий. Антиохийский собор ни силы, ни слабости императора доказать не мог, так как император на нем не присутствовал. Но он бесспорно доказал относительную слабость арианской партии.

О причинах перенесения собора в Никею была речь выше (по поводу b), и если отрешиться от оригинальных, но слабо мотивированных и ничуть не оправдываемых и новооткрытым антиохийским посланием взглядов Швартца на церковную политику Константина и – в частности – на его отношение к антиохийскому собору, то осуждение Ария на никейском соборе ничего удивительного не представляет. Напротив, новооткрытое послание делает более понятным, почему от защиты Ария на соборе отказались и такие его друзья, и покровители, как оба Евсевия, Феогний, Марий, Мипофант, Феодор, Наркисс, Патрофил и верными ему остались только египтяне Секунд и Феона.

В критике пункта h Гарнакк наиболее счастлив. Швартц бесспорно обнаруживает только свою некомпетентность в вопросах истории догматов, когда думает, что император, заставив собор принять формулу веры с западными догматическими терминами, хотел показать, что он не желает стать на сторону свв. Александра и Евстафия и не одобряет действия восточных епископов, пытавшихся на соборе в Антиохии предвосхитить решение

—95—

вселенского собора. „Швартц преувеличивает здесь“ – совершенно справедливо замечает Гарнакк – „правильный догматическо-исторический взгляд до ошибочного“¹³⁷⁰. „Несомненно есть разность между западной и восточной формулировкой православия, но утверждение, что александрийское Credo лишилось своего триумфа в Никее¹³⁷¹ – неверно“.

Гарнакк не хочет ссылаться на сообщение Филосторгия¹³⁷², будто Александр и Осий раньше никейского собора, встретившись в Никомидии, согласились вместе с другими епископами исповедать Сына единосущным Отцу.

Филосторгий, по мнению Гарнакка, бесспорно слишком далеко идет в другом направлении¹³⁷³ [не допуская, по-видимому, никакой разности между богословием Александра и Осия, что и естественно для него, как писателя конца 4-го века, когда утратилось всякое воспоминание о том, что до 325 года и сам Александр александрийский еще не был „омоусианином“], хотя в основе его сообщения может лежать и нечто фактическое¹³⁷⁴.

Но что и александрийцы и западные чувствовали себя на соборе как одно целое (wie eine Einheit), и первые постоянно видели в соборном решении полную победу своего дела, это – на основании исторического хода [событий] следующих 10-летий – неоспоримо. И нельзя сказать, чтобы вопрос об „Οὐσία“ был совершенно чужд Востоку. В энциклике Александра обозначается, как ересь Ария, что он отри-

—96—

цает, что Сын есть ὅμοιος, κατ’ οὐσίαν τῶ πατρί, и утверждает: ἀπεσχοινισμένος ἐστὶν ὁ Λόγος τῆς τοῦ Θεοῦ οὐσίας¹³⁷⁵.

—97—

„Хотя только Осий, как я всегда учил, снова привел к признанию на востоке прямое „Ὁμοούσιος“ – впрочем его некогда уже признал великий Дионисий александрийский и оно принадлежит также к великой сокровищнице оригеновских формул – однако нет ни малейшего основания к предположению, что Александр не так добровольно и охотно принял его, как позднее Афанасий – и именно в западном смысле – защищал¹³⁷⁶ его.

По моему мнению, св. Александр александрийский едва ли принял термины ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιον так добровольно, как это думает Гарнакк. Александр, по-моему, был оригенистом в гораздо большей степени, чем это допускает Гарнакк¹³⁷⁷, и потому для него едва ли были особенно симпатичны эти термины, которые отвергал Ориген. И если бы вселенский собор состоялся (в Анкире) без участия западных епископов, то можно утверждать с несомненностью, что эти термины не были бы внесены в соборное вероопределение, хотя арианское учение в нем осуждено

—98—

было бы не менее ясно, чем в вероизложениях в послании Александра александрийского Ἡ φίλαρχος и новооткрытом послании антиохийского собора.

Но св. Александр мог согласиться принять эти термины и до никейского собора потому, что этого желал Осий кордубский, которому Александр обязан был тем, что он представил императору Константину в истинном свете предмет спора между ним и Арием. За эти же термины могли высказаться (если успели написать на восток до собора) и другие видные западные епископы, как Сильвестр римский и – может быть – даже и „единодушный“ с Александром Александр фессалоникский. Но могло быть дело даже и так, что у св. Александра (вопреки сообщению Филосторгия) и с Осием не было разговора о слове ὁμοούσιος, и термин этот предложен был Осием прямо чрез императора, который тут же на соборе доказывал, что этот термин не имеет того материалистического смысла, какой приписывают его восточные лукианисты и оригенисты. И св. Александр и его единомышленники вынуждены были принять этот термин уже потому, что без него символ Евсевия кесарийского, предложенный императором в качестве проекта вероопределения, был настолько недостаточен для опровержения учения Ария, что под ним мог бы подписаться и сам Арий. Выступить с своим проектом вероопределения св. Александру могла помешать та συσκευή, о которой говорит св. Евстафий антиохийский. – Но и в таком случае нет оснований соглашаться со Швартцем, что император предложил внести в символ термин ὁμοούσιος, не желая дать торжества бывшим участникам антиохийского собора. Главная ошибка Швартца заключается, по-моему, в том, что он представляет императора Константина каким-то выдающимся богословом, который отлично понимал все тонкости тогдашних догматических споров и руководил ходом их по своему желанию. Факты решительно не оправдывают такого взгляда на Константина. Его письмо к Александру и Арию доказывает ясно, что он в предмете их спора не понимал ничего: ему казалось, что они спорят из-за каких-то мелочей. – На никейском соборе Константин в. стоял видимо под влиянием не только Осия кордубского, но и Маркелла анкирского. Разъ

—99—

ясняя никейский анафематизм на арианское положение: ,,πρν γεννηϑῆναι οὐκ ἦν», Константин доказывал, что Сын Божий и по своему божественному рождению существовал прежде всех веков, ἐπεὶ καὶ πρὶν ἐνεργεία γεννηϑῆνται δυνάμει ἦν ἐν τῷ πατρί ἀγεννήτως¹³⁷⁸.

В написанном вскоре после никейского собора письме к никомидийцам Константин ведет своеобразную полемику с арианством¹³⁷⁹; а вскоре после того возвращает Ария из ссылки, не требуя от него подписи под Никейским символом и ограничиваясь неопределенной, представленной Арием, формулой веры!

Да было бы даже и странно, если бы Константин, только что обратившийся в христианство и еще некрещенный, сразу постиг все тонкости тогдашних богословских споров и сумел отличить восточное православие от западного. Его колебания в покровительстве то одной, то другой церковной партии при неясности его богословских воззрений доказывают ясно, что сам он находился под влиянием то одного, то другого епископа и соответственно с этим и вел свою религиозную политику. Письмо к Александру и Арию он написал, может быть, под влиянием Евсевия никомидийского, или, может быть, тогда смысл спора не был ясен и самому Осию. В 325 году он беcспорно был под сильным влиянием Осия и, конечно, по его желанию провел на соборе западные термины: ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοού-

—100—

σιον. Но вскоре после того место Осия занял при нем Евсевий кесарийский, видимо поразивший его своей ученостью, и Константин в., не отказываясь формально от Никейского символа, возвращает из ссылки и самого Ария и его покровителей Евсевия никомидийского и Феогния и поддерживает их в борьбе с выдающимися защитниками этого самого символа¹³⁸⁰.

Константин в., следовательно, не преследовал никакой коварной цели, предлагая никейскому собору внести в символ термин ὁμοούσιος, Он делал это просто потому, что этого желал его ближайший советник Осий кордубский и может быть, и другие западные епископы. Но сам же антиохийский собор 324 года постарался заинтересовать вопросом об учении Ария и виднейших западных епископов.

Поэтому я совершенно согласен с Гарнакком, что предположение Швартца, что слово ὁμοούσιος проведено было императором, чтобы избежать фатальности согласиться с антиохийским собором, недоказуемо¹³⁸¹, и что на деле он не только одобрил определение этого собора – если оно имело место [по-моему, конечно, имело] – но и усилил (vеrschärft).

Но вся эта – в существенном верная – аргументация Гарнакка к вопросу о подлинности антиохийского послания не имеет отношения. Вопрос здесь идет, собственно, о том, почему на никейском соборе принято было вероизложение с западными терминами: ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιος, а не исповедание в духе Александра александрийского. Но спорный документ в существе дела не дает ничего нового по этому вопросу и не стоит ни в каком противоречии с ранее известными документами. – Послание св. Александра александрийского доказывает ясно, что не он виновник того, что никейский собор принял эти термины. Не было никаких оснований предполагать и то, что эти термины

—101—

предложены были кем-либо из восточных епископов, хотя бы, напр., св. Евстафием антиохийским.

И если Швартцу – при его взгляде на Константина – показалось, что Константин остался недоволен антиохийским собором 324 года и на никейском соборе свой протест против антиохийского собора он выразил тем, что заставил собор принять западное учение о единосущии, а не исповедание веры св. Александра или антиохийского собора, то ведь открытый им документ сам по себе не дает ни малейших оснований судить об отношении к антиохийскому собору императора.

Как показано выше, самое перенесение великого собора в Никею, было не протестом императора против антиохийского собора, а скорее следствием этого собора: отцы антиохийского собора были вероятно крайне довольны тем, что в соборном обсуждении вопроса об Арии примут участие и западные епископы, к которым сами же они обращались с посланиями. И если на соборе их исповедание веры не только не было принято и подписано всеми без изменений, но и не было положено в основу нового вероопределения, то все же главная цель их была достигнута: учение Ария было анафематствовано по пунктам, и этот анафематизм был подписан всеми вместе с символом.

В конце этого отдела (s. 409) Гарнакк говорит: „Принимая (durch die Annahme), что антиохийское соборное послание подлинно, как показано, картина предистории (Vorgeschichte) и истории никейской становится очень запутанной. Несогласия, невероятности и противоречия прямо умножаются (häuien sich geradezu). Тогда как равнейшая картина правда очень скудна, но проста и согласна (eindeutig)“; и, изложив кратко историю событий 324–5 гг. по старым источникам, говорит в заключение: „Нет сомнения, – это очень простое развитие вещей (Entwicklung der Dinge) оказывается чрез антиохийское послание (das Antiochenuui) чрезвычайно обогащенным, но и на каждом пункте крайне обремененном (auf schwerste belastet) невероятностями и противоречиями“.

Но приведенный разбор аргументации Гарнакка, надеюсь, показывает ясно, что все эти Unstimmheiten, Unwahrscheinlichkeiten и Widersprüche отчасти нужно отнести на счет Швартца, отчасти же существуют только в воображении

—102—

самого Гарнакка, и послание антиохийского собора 324 года не только не стоит ни в каком противоречии с ранее известными документами, но и вносит новый свет в историю событий 324–325 гг., дает ясный ответ на такие, напр., вопросы: а) почему никейский собор, несмотря на старания обоих Евсевиев с их сподвижниками, закончился таким полным торжеством св. Александра александрийского и западных? б) почему западные епископы присутствовали на Никейском соборе в таком ограниченном количестве? в) почему Афанасий в. в число выдающихся защитников православия заносит между прочим и Лупа (тарсского) из Киликии, которого к 19 июня 325 года уже не было в живых? г) почему именно Евсевий кесарийский выступил на соборе с исповеданием веры?

В существенном правильную оценку значения нового документа для истории событий 324–325 гг. дал уже Р. Зееберг¹³⁸². По его мнению, если признать послание подлинным – а за подлинность его говорит, что непонятна цель подлога – , то объясняются два обстоятельства: 1) что и в Никее Евсевий кесарийский нашел нужным выступить с своим по возможности в православном духе составленным исповеданием, 2) что настроение в Никее было с самого начала антиарианское. Нужно, значит, принять, что окружные послания Александра произвели большее действие, чем известно было об этом прежде. Хотя в отдельности многое в отношении к собору остается неясным, и конструкция событий у Швартца, как показывает Гарнакк, немыслима, однако собор может быть внесен в известную нам историю.

Вот впечатление, какое вынес от полемики между Швартцем и Гарнакком человек посторонний, специалист в истории догматов, но данного вопроса специально очевидно не изучавший.

Свящ. Д. Лебедев

(Продолжение следует)

Под 54°9´ сев. шир. и 6°48´ восточ. долг. от Пулкова расположен маленький городок Крапивна на небольшой возвышенности, поднимающейся над реками Плавой и Упой при впадении первой во вторую. На низких берегах реки – за Упой находится деревня Орлово, за Плавой – ряд свобод. Все эти селения в религиозном отношении связаны с Крапивной, так как принадлежат к ее приходам. Когда возникла Крапивна, неизвестно. Местное предание, кажется, уже забытое или полузабытое теперешними поколениями, повествует, что на месте теперешней Крапивны некогда поселились два старца – Юдко и Белая Борода, и от них пошло крапивенское наведение, в значительной мере до последнего времени состоявшее из Юдиных и Белобородовых. В документах Крапивна встречается редко. В завещании Димитрия Донского 1371 г. Крапивна отказывается им жене: „а-се даю своей княгине свой промысел Скирменовскую слободку…, Крапивну с бортники“. Слободы (Московская, Казачья, Пушкарская, Жилая) возникли, по-видимому, в правление Грозного в целях борьбы с татарскими набегами. В 1587 г. Крапивна была выжжена Крымскими татарами. В 1708 г. Крапивна вошла в состав Московской губернии, в 1719 г. была образована Тульская провинция, и Крапивна стала Тульской. В 1796 г. при учреждении Тульской губернии Крапивна осталась за штатом, но в 1802 г. она была вновь назначена уездным городом и остается им до сего дня, хотя опасность стать доштатным городом угрожала ей и во второй половине XIX столетия. Она была обойдена железной дорогой, прошедшей около имений гр. Л.Н. Толстого, кн. Гагарина; земские учреждения

—104—

некоторое время были в селе Сергиевском (имени князя Гагарина). Железной дороги у Крапивны нет и теперь, но земские учреждения и все, полагается захудалому уездному городу, она имеет.

К западу и северу от Крапивны идет Засека. Так она имеет около себя и леса и реки, сама она утопает в садах, а ее улицы густо засажены тополями. В Крапивне много яблок и немало цветов. О природе Крапивны и ее уезда легко себе составить понятие по многим описаниям Тургенева и стихотворениям Фета. Л.Н. Толстой дает описание Ясной Поляны в Анне Карениной, но от его описания не получается вполне того впечатления, которое дается местной природой и которое получаем, читая „Записки охотника“, „Дворянское гнездо“, „Рудина“ Тургенева или „Осень“ и др. Фета (см. приложение у Ниве 1912 г. – стихотворения Фета, Т. I, кн. 2, стр. 274 следующ.). И Тургенев, и Фет – не туляки, а орловцы, но Мценский уезд недалек от Крапивенского, да и писатели эти знали Крапивенский уезд.

В политическом отношении Крапивна всегда входила в состав Руси. Этого нельзя сказать о соседних с ней городах. Одоев в XV столетии (до 1494 г.) был литовским, Тула в XIV веке одно время была татарской. В религиозном отношении Крапивна исстари является православной. Несомненно, на ее месте жили еще люди курганного племени (около самого города находится курган), жили затем финны (финские названия рек: Плава, Солова), жили вятичи до принятия ими христианства, но все это было давно и следов языческих верований в ней совсем не сохранилось; остались суеверия, но это другое дело. Иноверцы и христиане инославных исповеданий, представляющие собой элемент пришлый, не составляют и 3% городского населения, только случайно являлись здесь раскольники, нисколько не колебавшиеся обращаться к православному духовенству, о сектантах здесь не слышно; поэтому благочинный – предшественник того пастыря, о котором будет речь, – писал в годовых отчетах: „в Крапивне нет никакого толка“.

Календари очень льстят Крапивне, определяя количество населения ее в 6 или даже 7 тысяч человек. На

Протоиерей Сергей Иванович Глаголев († 16 июля 1916 г.)

—105—

самом деле население ее в настоящее время доходит до 3 тысяч человек. Цифры, превосходящие три тысячи, получаются от сложения населения города с населением слобод и деревни Орлова. Но как ни мала Крапивна, изучение ее и подобных ей городов в бытовом, экономическом и религиозном отношениях представляет не малый интерес и немаловажное значение. Этот маленький городок представляет собой одну из таких клеточек, из которых состоит государственный организм России и тело русской православной церкви. Его история отразила на себе историю России, в его настоящей жизни в миниатюре отражается все то, чем живет, чем волнуется и к чему стремится Россия. Поэтому и история отдельных лиц, деятельность которых влияла на судьбы Крапивны, не может не иметь интереса и значения. Одним из таковых был недавно почивший пастырь – протоиерей Сергей Иванович Глаголев.

Сергей Иванович Глаголев родился 21 сентября 1839 г. Он был младшим сыном диакона села Богучарова, (Алексинского уезда, Тульской губ.), Ивана Ивановича Глаголева. Семья была небогатая, богобоязненная, трудолюбивая. Глубокая религиозность, безусловная покорность воле Божией, способность довольствоваться немногим и работать не покладая рук, вот что характеризовало отца и мать, трех дочерей и двух сыновей семьи. Может быть, это и не специфические черты семьи, может быть, ими характеризовались многие семьи духовных того времени. Но теперь иные времена. И слушая рассказы об этих людях давних годов и наблюдая оставшихся живыми из них, удивляешься их смиренно спокойному отношению к тому, что мы называем несправедливостью судьбы и людей, удивляешься из нетребовательности. Эти духовные старого времени работали всю жизнь в храме нерукотворном – на лоне природы, вели свое хозяйство – небольшое по объему, немудреное по технике; в храме рукотворном они служили духом – Богу истины, совершали священнослужение, приносили Богу молитвы и умели молиться. Как хозяйственное обучение, так и религиозное воспитание в старых духовных семьях дети получали дома.

Школа, в которой они учились, имело мало отношения

—106—

к жизни: хозяйству она не учила, скорее от него отучала; нечего, конечно, говорить о том, что не школа учила и молиться. Перефразируя Пушкина, позволительно выразиться, что школа учила мыслить и страдать. Никаких положительных знаний она не сообщала, ничем реальным не увенчивала она и способностей, и трудолюбия, но она, несомненно, развивала формально, а того, кто противился этому развитию, она научала терпению. В эту школу – в Тульское духовное училище – Сергей Иванович поступил в 1850 г. В 1854 году он перешел в семинарию (без приемных экзаменов). В противоположность ученикам училищ, семинаристы назывались тогда учениками благородных наук. В семинарии Сергей Иванович стал уже сам содержать себя, давая уроки. В 1860 году он ее окончил со званием студента. Тяга в высшие школы тогда была весьма слабой. О светских заведениях имели очень смутное понятие, а академии не могли влечь к себе. В школу идут для познания истины, но тогдашние семинаристы были людьми верующими, истину они знали, и академия могла представляться им лишь как учреждение, разрешающее второстепенные и третьестепенные вопросы, а не вопросы жизни. Не сулила академия и благ житейских. Профессор семинарии был также беден, как и сельский диакон. Академия могла привлекать тех, кто, по апостолу, желал епископства, но и епископство давалось не скоро.

Со школой у С. И-ча не было связано никаких скорбных и неприятных воспоминаний, но недостатки ее он сознавал ясно. Когда при нем один священник по поводу очерков бурсы Помяловского сказал: „он описал только темные стороны бурсы, но коснулся светлых“, С. И-ч спросил с улыбкой: „а в чем они заключались?“ Из его личных воспоминаний вытекало, что тогдашние жрецы науки не могли воспитывать своих питомцев, потому что сами были не воспитаны и жили далеко не в тесном общении с культурой. Мало помогало должно быть и сокращенное изложение правил благоприличия и вежливости, помещенное в грамматике Бантыш-Каменского. Не могли тогдашние жрецы науки и учить многому из того, чему обязаны были учить. Учителя духовных училищ не знали арифметики и географии. Не было учеб-

—107—

ников, не было карт, не было книг географического содержания. Математической географии учитель не понимал сам, сообщений физической географии он не представлял, в его кругозор, ведь, помещались только родное село, может быть какой-нибудь уездный город да Тула. Приведение дробей к одному знаменателю было Рубиконом, пред которым останавливались не только ученики, но и поседевшие в науке педагоги. Учили в духовном училище русскому, латинскому и греческому языкам, учили недурно, хотя и не читали, и не переводили ни русских, ни латинских, ни греческих классиков.

В семинарии наук было множество. Кроме общеобразовательных, древних языков и богословских преподавались сельское хозяйство, медицина, геодезия, новые языки. Геодезист, он же, понятно, математик и физик, носил прозвище „поршень“, – намек на существование воздушных насосов в физическом кабинете, опыты с электрической машиной ему не удавались систематически, и это явление он объяснял кратко: „отсырела“. Знакомство учеников с математическими терминами выражалось в том, что они праздничные пироги звали логарифмами. По медицине преподавание сводилось к приятным разговорам: „а что будет, если я съем лягушку?“ и т. п. Все это, конечно, неудивительно, но удивительно, что патристика, входящая тогда в цикл философских наук, совершенно игнорировалась, Священное Писание и Церковная история считались второстепенными предметами. В риторике главным делом, по-видимому, было писание хрий, в философии – серьезное место отводилось логике, в богословии увенчивала здание Догматика (Антония). Тогда появились архиеп. Иннокентия – последние дни земной жизни Христа Спасителя и большая догматика Макария. Профессор Нового Завета и догматист читали ученикам эти книги на уроках. Экзамены тогда были не для учеников только, но и для профессоров, как именовались тогда семинарские педагоги. Ректор делал заключение о наставниках, архиерей приезжал прямо с целью ознакомиться с ними. На экзаменах при архиерее спрашивались не все, а по выбору. Экзамен отчасти имел вид спектакля. Епископ от времени

—108—

до времени высказывал какие-нибудь положения, семинарское начальство и преподаватели по его приглашению высказывали мнения, лучшие ученики отжаривали билеты, средина и низы играли роль зрителей. Было тогда все своеобразно. Так, один из товарищей С. И-ча, впоследствии его сослуживец, почему-то решил, что его не спросят на предстоящем экзамене с архиереем, но как человек любознательный он от экзамена не уклонился, а решил явиться на него и послушать ответы коллег и речи экзаменаторов, но решил он слушать с комфортом: принес с собой тулуп, разложил его на задней парте и лег, будучи незрим для экзаменаторов. Здесь полеживая с приятностью на мягкой овчине, он впитывал в себя мудрость экзаменационного стола и вдруг услышал, что к этому столу вызывают его. Растерявшись от неожиданности, он надел тулуп на себя и в этом виде подошёл к столу испытаний. Дело было петровским постом. Ректор, увидевши странную фигуру, не растерялся, но обратившись к архиерею, сказал: „вот – Ваше преосвященство, хороший ученик, но страдает лихорадкой, сегодня у него приступ болезни“. „А, сказал Владыко, ну Бог с ним, пусть идет домой“.

Но как ни как, формальное развитие школа давала хорошее. Любопытно, что семинария той эпохи, не давая своим ученикам фактических знаний, не развивала в них склонности к резонерству, бесплотному философствованию, праздным и горячим спорам. Напротив, у многих питомцев тульской семинарии того времени – теперь уже сошедших в могилу – можно отметить спокойную вдумчивость по отношению к тому, что им сообщалось, готовность прежде всего познакомиться с фактом, поэтому шестидесятые годы и не захватили их врасплох. С. И-ч оканчивал курс семинарии с сознанием, что и семинария в своем настоящем виде должна оканчивать существование и быть преобразована по существу и форме. Четверть века спустя по окончании курса он с удивлением узнал от своих сыновей, поступивших тогда в Московскую духовную академию, что там существует институт старших. Он сказал: „это – учреждение, которое было устарелым в духовных семинариях еще в 50-х годах.

—109—

Это – анахронизм, который должен исчезнуть“. Действительно, этот анахронизм, поддерживавшийся в Академии допотопными ректором Смирновым и инспектором Горским, исчез вместе с ними осенью 1886 г. У студентов того времени это событие получило название „свержение 18 тиранов“, но оно не заслужило столь громкой клички.

Поучительной особенностью Сергея Ивановича является то, что он не определял сам путей своей жизни. От Господа пути направляются. И Сергей Иванович ждал воли господней, во всю свою жизнь он ничего не искал для себя. Он брал то, что ему давали, и исполнял свой долг.

Но относительно того, какое служение его ожидает, он не имел сомнений. В доме его отца была икона свят. Николая Чудотворца на деревянной доске старинного написания. Потом эта икона находилась в доме Сергея Ивановича. Она было предметом особого почитания со стороны маленького Сережи, он видел сны, в которых эта икона и свят. Николай являлись ему в особом сиянии. В одном из таких снов свят. Николай сказал ему: „ты будешь служить мне“. Отец, которому маленький сновидец рассказывал свои сны, решил: „ну, видно, Сережа, быть тебе священником в храме свят. Николая Чудотворца“. И Сергей Иванович не сомневался в этом. Но случилось как будто не так. По окончании курса он отправился домой к своему родителю. Тогда учебный год кончался после половины июля. Не долго Сергею Ивановичу пришлось пробыть на родине. Из города Крапивны, где у него был товарищ по семинарии, ему пришло предложение занять священническое место, женившись на сестре этого товарища. Тогда, как это отчасти в духовном сословии существует и теперь, за невестами давались места и, сверх этого, в приданое за невестами давали сирот. Сергей Иванович принял предложение, на место он определен был.

Но определен он был к кладбищенской церкви Всех Святых и не переставал оставаться уверенным, что служение его ожидает не здесь. Так и произошло. Он не служил совсем в церкви Всех Святых. В Крапивне освободилось место в Соборной Николаевской церкви, за местом этим давалась сирота, дочь диакона, но и ранг

—110—

сироты и слабо кончивший семинарию жених в глазах епископа не подходили к собору. Он дал жениху место в церкви Всех Святых, а Сергея Ивановича перевел в собор.

В это время епископ Алексей (Ржаницын) был переведен из гор. Тулы. Сергею Ивановичу пришлось за посвящением ездить в Рязань, где он и был рукоположен во священники архиепископом Смарагдом 26-го октября 1860 года.

Много нелестного рассказывается об этом святителе, но Сергей Иванович сохранил о нем доброе воспоминание. Преосвященный Смарагд не задержал его в Рязани и дело посвящения совершил очень скоро. Контрибуции с Сергея Ивановича взято не было. Бывшие вместе с Сергеем Ивановичем у архиепископа Смарагда рязанские духовные и ставленники говорили: „ишь как он хорошо обращается с чужим, а с своими не церемонится“. Они даже объяснили это желанием архипастыря приобрести себе добрую славу в чужой епархии. Посвятив Сергея Ивановича, архиепископ Смарагд сказал: „поминай меня всегда после отца и матери“. Завет этот был исполнен. Впоследствии и другим духовным о. Сергий указывал, что хиротонисовавшего их епископа им нужно поминать после родителей.

Сергей Иванович был глубоко религиозен, его православную веру не колебали никогда никакие влияния, но его религиозность не была показной. Постороннему наблюдателю он порой мог показаться даже холодным к вере, он спокойно выслушивал отрицательные взгляды на веру, христианство, православие, радушно принимал в своем доме иноверцев и инославных, никогда не проявлял религиозного фанатизма и формализма. Со стороны нельзя было заметить, что в основе его жизненного уклада была религия, потому что религиозность не подчеркивалась во вне, не проявлялась резко в домашней обстановке. Многие русские беллетристы, изображая священников, приписывают им елейность, постоянные церковнославянские обороты речи. Это совершенно неверно. Таких священников очень немного, если только они есть. Не был таким и Сергей Иванович. Не было в нем и религиозного легковерия.

—111—

К сообщениям о чудесах, явлениях он относился с крайней осторожностью. Когда один афонский монах, бывший лютеранин, питомец Дерптского университета, стал описывать ему современный Афон, как обитель чудес, он ему дал понять, что такие описания могут привести к соблазнам и печальным последствиям, и тот тогда стал откровенно описывать таким, каков он есть, с его святыми и с его темными сторонами. Но относясь осторожно к фактам и сообщениям о фактах, он твердо верил и в пути Провидения и в его знамения и указания. Об одном его знаменательном сне было рассказано. Точно также он утверждал, что в сновидениях был уведомлен о кончине своего отца (в 1861 г.) и матери (в 1878 г.). Оба сновидения были, кажется, похожи. В его спальня входит его старший брат Андрей Иванович, бывший священником недалеко от места служения их отца. Лицо о. Андрея серьезно и печально. „Ты что брат?“ – спрашивает Сергей Иванович. Андрей Иванович заявляет, что имеет сделать ему важное сообщение, но „нет, я не могу“, – говорит он, – „я лучше тебе напишу“. Он садится писать письмо. Сергей Иванович видит это письмо, сообщающее ему в одном случае о смерти отца, умершего на месте своего служения, в другом – о смерти матери, скончавшейся в доме о. Андрея. Утром, проснувшись, Сергей Иванович высказывает предположение о правдивости сна, и сон действительно немедленно оправдывается.

Сергей Иванович 21 года стал настоятелем соборной церкви в г. Крапивне (там был еще другой священник) и в течение более полстолетия он оставался настоятелем это храма во имя свят. Николая, только круг его дел и обязанностей все расширялся. Не красна было его жизнь священнослужителя в ту пору. Весь доход с прихода, состоявшего из горожан, слободских крестьян и деревни, и с земли достигал, кажется, около 400 руб. в год. А нужно было содержать не только себя и жену, но и сирот. Нужно было помогать и бедным родным. Молодой священник скоро обратил на себя внимание. Он был сделан учителем в сельской школе государственных имуществ и уже в 1863 году был назначен духовни-

—112—

ком Крапивенского духовенства. Вместе с тем был назначен увещателем по присутственным местам. Шестидесятые годы сказались на Крапивне, как и на всей Руси, так, как никакие годы не сказались потом никогда доселе. Движение последних лет ничего не внесло нового в жизнь. Тогда совершилась отмена крепостного права и возник ряд новых учреждений – новые суды, дума, земство, школы, банки. Молодой священник, привлекший к себе симпатии населения и обративший на себя внимание общества и духовенства своей энергией, способностями и отзывчивостью, немедленно был привлечен к делу осуществления реформ в Крапивне, он стал членом уездного училищного совета, одновременно с графом Львом Николаевичем Толстым, который тогда еще не был радикалом, и по школьным делам Сергею Ивановичу приходилось сносится с графом, наводнившим (тогда – не бесплатно) своими книгами для чтения все школы уезда. В период с 1868-го по 1874-й год он был выборным председателем училищного совета до тех пор, когда должность председателя стала в нем обязательно замещаться предводителем дворянства. Он любил школьное дело, он побывал многократно во всех школах уезда, он взял на себя труд заведывания школьными пособиями, выдачей жалования учителям и учительницам, и в его доме перебывали все работники и работницы школьного дела уезда, и в беседах с ними он выяснял школьные нужды по уезду. Молодой священник был привлечен к общественной деятельности. Его выбрали гласным городской думы (с 1868 г.), земским гласным от мелких земледельцев. Его неоднократно даже выбирали членом ревизионной комиссии по банку. И он принимал деятельное участие и в городских и земских делах, стремясь направлять все к духовному благу. Из земских дел, для него, кончено, было ближе всего школьное; город, совместно с другими, он подвинул к открытию женской прогимназии, законоучителем которой стал со дня ее основания (1871 г. 10 октября) и оставался им до осени 1915 года. Он был законоучителем трех поколений (матерей, дочерей и внучек).

Сергей Иванович был человеком прямым и откро-

—113—

венным, любившим ясность, определенность и аккуратность. Аккуратность называют вежливостью королей, но она есть вежливость и людей всех рангов. Сергей Иванович никогда не опаздывал и не запаздывал. Не любил он неясности и недоговоренности. Предшествовавший ему благочинный говаривал ему: „в консисторию нужно писать по возможности темнее, а то сейчас придерется“. Но Сергей Иванович не следовал этому правилу, и, однако, во всю его жизнь никто не сумел к нему придраться. Он в шутку отмечал, что даже, когда секретарем Тульской консистории был В., впоследствии видевший в тульской остроге, который брал взятки даже с архиерейского дома за свои подписи об отчетах по расходам дома, он и на этого секретаря не издержал ни копейки и не имел с ним столкновений. Но никогда не поступаясь принципами и будучи человеком прямым, Сергей Иванович умел жить с людьми, он был очень хорош с дворянством и купечеством. Богатое дворянство мало соприкасалось с Крапивной, но дворяне средние заняли места в земстве и в иных учреждениях, после 1861 г. они переживали экономический и социальный кризис. Недостаток доходов от имений пришлось восполнять платной службой. Отношения к другим сословиям трактовавшимся, как низшие, пришлось изменить. Экономическое положение духовенства стало улучшаться, вместе с тем стало улучшаться и его общественное положение. Нужно еще заметить, что духовные, привыкшие жить скромно, не имели долгов. Многие дворяне совершенно запутались в них. От этого они нередко оказывались в более зависимом положении, чем духовные. В Крапивне как-то скоро и просто между средним дворянством и духовенством установились отношения равенства. Крапивенское купечество встретило реформы с большими упованиями и надеждами. Оно было малограмотно, первогильдейские купеческие жены оказывались совсем неграмотными, но, по-видимому, все думали, что самый факт преобразований всецело приобщал их к европейской культуре. Предприимчивые купцы видели, что новые порядки открывали возможность широких и новых предприятий; купцы непредприимчивые и недалекие с удовольствием приветствовали банк, который давал

—114—

деньги довольно охотно и щедро на первых порах под 8%–10%, между тем как прежде местные благодетели умели давать по 40%–50%. Купеческие отцы города, кажется, трактовали реформы не в демократическом смысле, а в том, что они стали господами и благородиями. В новых учреждениях они облеклись в мундиры и треуголки, причем крапивенский портной, твердо знавший главенство в организме правой части, снабдил их шпагами на правой стороне. Охотно купцы подписывались своими новыми званиями по новым должностям. От того времени сохранились подписи: „товарищ банка“ (=товарищ директора банка), „товарищ прогимназии“ (очевидно, товарищ председателя какого-нибудь совета прогимназии). Но приобщившиеся культуре крапивенские деятели 60-х годов были себе на уме, они учитывали и культуру; одно дело говорить: образование – великая вещь, другое дело дать образование хотя бы и собственным сыновьям. На последнее решались только самые самоуверенные, впрочем, неудачно: сыновья возлагали надежды не на образование, а на родительские капиталы. Менее самоуверенные, боясь непочтения со стороны ученых сыновей, ограничивали их образование местным уездным училищем, где обучалось все мужское население Крапивны. Когда возникло дело об учреждении в Крапивне женской прогимназии, крапивенцы очень охотно взялись за него: во-первых, громкое название; во-вторых, изумительная дешевизна содержания: начальнице 200 руб. в год, учителям по 200 руб., надзирательнице 100 руб., но вскоре их стали обуревать сомнения. Наконец, в городской думе был решительно поставлен вопрос: „что же у нас жены будут умнее мужей“. Сергей Иванович решил тогда спасти положение вещей, он не стал говорить о пользе образования, о нужде в образованных женах и матерях, нет, он выступил с доказательствами, что жены не будут умнее мужей: во-первых, учителя те же, что и в уездном училище; откуда же у них явится новая мудрость? Во-вторых, оклады в прогимназии меньше, чем в училище (там 300 руб., а здесь – 200 руб.), а где меньше платят, там хуже учат; наконец, в-третьих, число лет обучения в училище и прогимназии одинаково, но девочки, как сосуды немощные,

—115—

конечно, воспримут меньше, чем мальчики. После этого думцы без колебаний решили открыть прогимназию, а после заседания говорили Сергею Ивановичу: „Вы, батюшка, нам все разъяснили и нас успокоили“. Впоследствии эта прогимназия дала очень много учительниц для Крапивенского уезда, да и для других уездов Тульской губернии. В прогимназии обучалось все женское население Крапивны. Правда, некоторые купеческие дамы сетовали, что прогимназистки – хотя бы и крайне бедные – не идут в горничные, но сетования эти были робкими и единичными, да и горничных в окрестностях можно было найти гораздо больше, чем сколько их требовалось для умевших обходится без них крапивенцев.

Хорошо бы было жить молодому священнику, перед которым открывалось такое множество дела по приходу, по школам, по делам помощи и благотворения, по всякого рода запросам, если бы у него было все благополучно в семье. Но здесь ему пришлось перенести тяжкие испытания. Чахотка проникла в семью его жены и одного за другим убивала ее членов. Очередь дошла и до молодой матушки. Два года тяжко страдала она и, оставив мужу двух малолетних – 4-х и 2-х лет мальчиков, перешла в мир иной (3 декабря 1867 г.). Много забот принял с этими детьми молодой вдовец. Теперь старший их этих мальчиков – протоиерей Дмитрий Сергеевич состоит профессором Богословия в Демидовском Юридическом лицее, младший Сергей – ординарным профессором по Основному Богословию в Московской духовной академии.

Заботы по воспитанию осиротевших детей вместе с Сергеем Ивановичем приняла сестра его покойной жены Серафима Никитична Мерцалова, она отказалась от замужества, от личного счастья и заменила детям мать. Религиозная, чрезвычайно честная, благожелательная к другим, но в тоже время своим женским чутьем умевшая порой угадывать и разгадывать людей лучше, чем сам Сергей Иванович, она оберегала детей от вредных влияний, между тем как отец внушал им добрые навыки и занимался их обучением; чтению и письму он обучал их сам, затем поместил их в местное училище, но и здесь следил за их уроками и сам учил их латин-

—116—

скому языку для поступления в духовное училище, куда того и другого отдал во 2-й класс. При массе занятий и должностей он находил еще время возиться дома с арифметическими задачками и латинскими экзерцициями.

Первые 33 года служебной деятельности Сергея Ивановича протекли при архипастыре Никандре, который во всю свою долгую жизнь служил лишь одной кафедре – Тульской и отклонял предложения занять кафедру более видную. На этого престарелого архипастыря священнослужители Тульской епархии привыкли смотреть, как на благостного отца. Он был для них образцом постоянства служения, он не любил карать, он был в высшей степени осторожен в своих решениях, умел привлекать к себе людей, он был для своих пастырей руководственным правилом и назидательным примером. Так смотрел на него Сергей Иванович. Архиепископ Никандр обратил внимание на молодого священника. Он давал ему различные поручения и возлагал на него новые и новые обязанности.

Архиепископ Никандр, сойдя в могилу в 1893 года, заключил собой эпоху, которая человеку настоящих дней может показаться мертвой. Он как будто руководился принципом laissez passer, laissez faire, не предъявлял требований, не предпринимал никаких начинаний, очень подозрительно относился к ним, если они шли со стороны, не обнаруживал охоты награждать, безусловно не любил карать, относясь снисходительно даже к несомненным слабостям. Не любил и бумажных дел, не любил проповедовать. Его представляют, как человека ленивого, больше любившего покой. Верно ли это или неверно? На это на самом деле очень мудрено ответить. Мы слишком склонны в последнее время внешний шум и треск широковещательных предприятий принимать за выражение трудолюбия, энергии и ума. Несомненно, что между архиепископом Никандром, который раньше, чем стал епископом Тульским, был ректором Тульской семинарии, и тульской паствой была крепкая духовная связь. Каждое его слово было священно, каждое его замечание – делались они не часто – принималось глубоко, все его предложения исполнялись неукоснительно. „Не по мне должность благочинного“, –

—117—

говорил Сергею Ивановичу брат его Андрей Иванович, – „но я принял ее во исполнение священной для меня воли нашего владыки“. „Наш владыка все любовью покрывает“, – говорил об архиепископе Никандре другой пастырь. От архиепископа Никандра передавалось духовенству тульской епархии какое-то благоговейно-религиозное настроение – правда, скорее созерцательное, чем деятельное, но очищающее и согревающее душу. Архиепископ Никандр был человеком очень образованным, до последних дней своей жизни он следил за академической духовной литературой, был человеком очень тактичным, умевшим привлекать к себе всех и превосходно знал людей: едва ли когда-нибудь какой-либо аферист из духовных и светских сумел провести его.

Тридцать три года священствовал С. И-ч при архиепископе Никандре.

Трудно говорить о деятельности священника. Ее плодотворнейшее зерно заключается в интимнейших отношениях пастырей и пасомых: в том, чтобы в трудные минуты жизни духовный сын или духовная дочь шли к своему духовному отцу или посылали за ним, чтобы они руководились его указаниями и наставлениями в важнейших решениях. Это деятельность пастыря не может подлежать человеческому наблюдению и человеческому учету. Можно указать лишь, что пастырь, к которому приходят советоваться с запросами смущенной совести, такой пастырь не может быть назван наемником. А много людей видел у себя Сергей Иванович, искавших у него совета в важнейших вопросах жизни.

Как и где учить детей? Начинать ли то или другое предприятие? Просить ли себе такого-то места? Выдавать ли замуж дочь или женить сына? Как устроить расстроившийся мир в семье? Со всеми этими вопросами приходили озабоченные и недоумевающие люди к С. И-чу. Приходили и с просьбами о местах, помощи и ходатайствах. Нужно вымолить прощение у отца или начальства, смягчить властный гнев, устранить надвигающееся горе, обращались к С. И-чу. И нередко можно было видеть, как приходили со слезами и рыданиями, а уходили утешенные и успокоен-

—118—

ные. С особенной осторожностью С. И-ч давал советы о браках, вообще же он предпочитал по возможности уклоняться от вмешательства в брачные дела. Даже люди, достигшие звания „почетного гражданина г. Крапивны“, обращались по этим делам к нему. Приходит вдовый купец европейской складки и крапивенского образования посоветоваться о женитьбе на учительнице прогимназии – тоже вдове, далее С. И-чу даются на цензуру письма к этой невесте. С. И-ч просматривает, „вот это у вас что-то непонятно написано“, говорит он, – „проблема этого обстоятельства не требует никаких комментарий?“ – „Ничего, говорит жених, ведь, она – образованная, ей надо писать по образованному“, – „Ну, пишите по образованному“, соглашается невольный цензор.

Постепенно преобразовывался соборный приход. Самый храм, довольно бедный в начале, стал благоукрашенным и благолепным. Жизнь шла. О. Сергея призывали к новым служениям. Со смертью старого благочинного он занял этот служебный пост (1884 г.). Возникло дело о церковных школах. К нему он был привлечен немедленно. Трудно и тяжело было это дело в начале. Денег не давалось на школы. Нужно было изыскивать средства, т. е. просить у состоятельных людей, убеждать крестьянские общества. Насколько успешно шло это дело по Крапивенскому уезду, можно видеть из того, что здесь одна помещица пожертвовала на церковные школы гораздо более 100 тысяч. В 1889 году были образованы уездные отделения Епархиального Училищного Совета. О. Сергий стал председателем Крапивенского отдела и оставался им до 1915 года. И никогда, нужно отметить, между земскими и церковными школами уезда не было конфликта. И в городе доселе всегда был мир религиозный и политический. Чтобы оценить это, нужно иметь в виду, что если на Крапивенском уезде не сказалось влияние политической пропаганды, то во всяком случае в уезде распространялись учения чуждые и враждебные православию. Можно указать два пункта в уезде, откуда шли новые религиозные учения (Ясная Поляна и Сергиевское) – Толстовское и Гагаринское. Но любопытно, что они и в уезде не имели

—119—

никакого успеха; может быть это произошло от того, что как новые учения, так и старая истина опирались только на самих себя, новые учения не прибегали к насильственной и наступательной пропаганде, вечная старая истина базировалась на сомнительной помощи администрации.

Поучительно сопоставить крапивенское православие с крапивенской моралью. В этом тихом православном городе люди, конечно, такие же люди, как и в других местах. Однако их вера как будто удерживает их от много дурного. Об убийствах не слыхать в Крапивне. Самоубийств в Крапивне на протяжении слишком пятидесяти лет возможно насчитать 5 или 6, но и относительно этой цифры нужно оговориться: в 1875 г. застрелился мировой судья, но он был чужим для Крапивны, десять лет спустя застрелился нотариус, он тоже не был крапивенским, еще приблизительно лет через десять слишком застрелился кадет от любви, не крапивенский по происхождению и образованию. Не слышно в Крапивне о разводах. Легкий взгляд на брачные отношения опять-таки вносит пришлый элемент. Грабежи неизвестны. Воры, конечно, имеются, но, по-видимому, воры-дилетанты, ворующие лишь то, что плохо лежит. Об обстоятельствах и серьезных кражах, которые были бы совершены согласно требованиям современной воровской техники, здесь не слыхать.

С. И-ч любил общество, у него часто собирались, для этого в Крапивне не нужно было иметь ни больших апартаментов, ни больших средств. Его дом представлял своего рода небольшой салон во вкусе французских XVII века, где дебатировались и никогда не решались вековечные вопросы. Политикой, впрочем, в доме С. И-ча не занимались. Вообще она не возбуждала интереса в Крапивне. Это ставило в затруднительное положение крапивенского исправника, который был человеком религиозным, по-видимому, честным, но который везде видел и искал крамолу и сомневался в благонадежности каждого. Один местный нотариус, получивший образование в духовной семинарии (преемник того, который был упомянут), говорил об этом исправнике, что в нем две ипостаси – исправничья и человеческая, и что, как исправник, он сомневается в своей благонадежности, как человека.

—120—

Исправник имел взгляды твердые и определенные и утверждал, что русский строй создан по образцу небесного. У него спросили: есть ли на небе урядники и берут ли там взятки? На это он ответил, что взятки – злоупотребление и на небе их нет, но вопрос об урядниках остался открытым. Исправник любил тайну, он, например, чрезвычайно таинственно и с большими купюрами рассказывал о похождениях М.Е. Салтыкова (Щедрина), под начальством которого служил в Туле. Это купюры, – правда, опять-таки с купюрами – не так давно были напечатаны в Историческом Вестнике. Когда С. И-ча назначили благочинным, исправник прислал ему пакет с надписью: „совершенно секретно“, в пакете содержалась бумага, заключавшая в себе только следующие слова: „прошу Вам доставить мне сведения для всеподданнейшего отчета по примеру прежних лет“. Вероятно, он пожалел об этой бумаге, ибо в маленькой Крапивне нельзя было скрыть, что он просил „совершенно секретно“ статистических сведений о родившихся, бракосочетавшихся и умерших и просил, по примеру прошлых лет, какого примера в данном случае не существовало. О всяком проявлении вольномыслия исправник доносил. Так, когда учитель приходского училища К. сказал ученикам, что у кита горло узкое и он не может проглотить человека, и ученики законоучителю Р., рассказывавшему о том, как пророк Иона был проглочен китом, заявили: „этого не может быть“, исправник немедленно сделал донос, но донос остался без последствий. Исправника в губернии считали хорошим, но знали его слабость к отыскиванию социалистов и атеистов и считали эту слабость несколько маниакальной, да и относительно твердости политических и религиозных устоев в Крапивне губернское начальство не сомневалось. Так и обстояло дело. Самые рьяные вольнодумцы в Крапивне в царские дни подтягивали „Боже Царя храни“ и говели на Страстной. У С. И-ча были „Отечественные записки“ и „Дело“, но крапивенские обыватели не интересовались социальными и политическими статьями этих журналов, а читали беллетристику, причем как-то так было, что наибольшее внимание оказывалось произведениями не только не выражавшим направле-

—121—

ния либеральных журналов, но можно сказать, попавшим в них по недоразумению. Там с большим интересом читали „Подросток“ Достоевского, который печатался в „Отечественных Записках“, где Н.К. Михайловский, Г.И. Успенский были решительными противниками взглядов Достоевского.

Но научные и религиозные вопросы занимали умственный верх крапивенского общества. В маленькой гостиной С. И-ча дебатировались вопросы о происхождении видов, о происхождении человека, о древности земли, о каналах на Марсе, о метеорах, о радуге от луны (вместе со своим младшим сыном С. И-ч видел эту радугу в Крапивне около полуночи 22 июля 1882 г.), о громовых стрелках, электричестве, местных рудах (каменном угле, железе, серном колчедане) et de rebus omnibus. Богословские вопросы поднимались о неправедном домоправителе, о восхищении ап. Павла на третье небо и т.д.

С дарвинизмом Крапивну наиболее познакомил один из ее священников – конечно совершенно православный, но местный абориген, проявлявший наибольшую и совершенно бесплотную умственную энергию, составил о нем своеобразное двустишие:

И сам Гаврила

Твердить, что мы – от гориллы.

Этот абориген был, несомненно, очень способным, но совершенно сбившемся с пути человеком. Мальчиком он бросил гимназию и стал покупать книги и читать. Библиотека его была крайне бестолковой. У него были греческие и латинские классики в подлиннике, Дант по-итальянски в роскошном издании, много исторических монографий, масса книг по естествознанию, отсутствовали книги по философии, богословию и математике. Средства у аборигена исчезли, и он жил в большой нужде, занимая без уплаты или зарабатывая чем попало – какой-то адвокатурой, хотя по самому характеру своему он не мог познать законов, переводом коммерческих писем – хотя ни одного языка он не знал и в коммерции безусловно не понимал ничего. Жил он, как птица небесная, любил природу и восхищался ею, любил произведения великих умов и тоже восхищался ими, но в природу он на самом деле не всматривался и в произведения вели-

—122—

ких умов не вчитывался. У самого его несомненно был литературный талант, он написал поэму „Муравейник“, под которым разумелась Крапивна и где точно и правдиво изображались крапивенские обыватели. Поэма эта должно быть погибла. Только в памяти некоторых лиц сохранилось несколько отрывков. Описание крапивенцев высшего ранга начиналось в „Муравейнике“ так:

Четыре коллежских советника живут в сем городишке:

Исправник, потом казначей, да двое уездных врачей,

В лечении искусных подобно косматому мишке.

Об одном из этих врачей далее уже другим размером он говорит:

Пред вами эскулап

Высок, плечист, дороден.

Их его врачебных лап

К всякой смерти путь свободен.

В „Муравейнике“, кажется, были изображены все мало-мальски заметные в Крапивне фигуры. Абориген – его звали Григорием Ивановичем – знал Крапивну и все дела ее, хотя с увлечением и энтузиазмом говорил лишь о Ренате, Дарвине, Араго, Тьерри, Шекспире. У С. И-ча он бывал часто, гулял с ним за городом, играл в шахматы с его сыновьями, брал книги для чтения. Приходит и говорит: „сейчас шел к вам и дорогой само собой сложилось

Есть пища для желудка,

Нет пищи для ума,

А это, ведь, не шутка.

Как раз сойдешь с ума“.

Дело было на святках. Пища, значит, была, а книг не было. Но и пища бывала нечасто. Нужно заметить об аборигене, что, несмотря на бедность, он не питался на чужой счет, не оставался обедать или закусывать, вина он не пил, но взять деньги взаймы и не отдать он считал совершенно естественным. Один купец нанял его для чтения и толкования „Русских Ведомостей“, которые, по-

—123—

нятно, были выписаны по его указанию. Это дело он вел исправно. Но тут случилась одна история. Наступил великий пост – ранний в том году. Купец задумался о душе своего лектора и сказал, что он должен говеть. Лектор ответил, что это и его искреннейшее желание, но что ему не в чем причащаться. Купец соорудил ему пару и дал старую шубу для хождения в церковь. Лектор очистил свою душу покаянием у С. И-ча. Прошло несколько дней. Возвратившись домой днем, С. И-ч находит у себя Григория Ивановича холодного, греющегося около печки. – „Что вы, Григорий Иванович? Спрашивает он. – „Шубу отняли“, жалуется Григ. И-вич. – Кто? – „Купцы“. – „Почему же? “ – „Ведь, они – византийцы“, жалобно ответствовал холодный гость. Оказалось, что один пункт договора, спасающий душу ближнего и спасаемый ближний поняли различно. Пара по естественному порядку, как сшитая на кающегося, отдавалась ему навсегда, но шуба по мысли купца давалась ему лишь для говенья, а по мысли Григ. И-ча – тоже навсегда. Обе стороны почему-то при договоре уклонились от выяснения этого пункта, но у каждой из сторон была своя reservation mentalis. Дело кое-как уладили хотя с неособенной честью для Григ. И-ча, но с несомненной для него пользой.

Этот жалкий, оборванный человек, иногда в июле являвшийся в валеных сапогах, но всегда державший себя прилично, с достоинством и никогда не впадавший в уныние, был несомненно полезен для умственной жизни Крапивны. Он не был для крапивенцев ни Сократом, ни Диогеном, он был страшно ленив, много врал, никогда не держал своего слова, но за всем тем он был преисполнен исключительно духовной жажды, он страстно любил книгу, литературу, научные произведения в их широких обобщениях. Мировой судья, впоследствии застрелившийся, назвал его „нравственным гермафродитом“. У него не было пороков: он не играл в карты, не пил вина, был скромным вдовцом и говорил С. И-чу: „в жизни мужчины, батюшка, бывает два счастливых момента, когда он женится и когда хоронит жену“. Эти циничные слова, разумеется, не выражали его убеждений, они было лишь попыткой пустить „красное словцо“, ради которого

—124—

люди несравненно сильнейшие, чем Григ. И-вич, – Вольтер, Гейне, у нас гр. Алексей Толстой жертвовали и отцом, и верой. Твердых принципов Григ. И-ч не имел; конечно, был либералом, но на путь отрицания и разрушения шестидесятые годы его не толкнули. Для этого баз сомнения были причины в свойствах его духа, но можно указать и одну специальную причину. Хотя он любил природу и накупил очень много книг по естествознанию, его душа не лежала к естественным наукам, никогда он не мог овладеть даже элементами математического и естественнонаучного знания, и он не был настолько наивен, чтобы на слово поверить выводам этого знания. Поэтому, а не из боязни исправника, об обезьяне он говорил уклончиво. Да, и вообще он больше любил ставить вопросы, чем решать их; больше любил возбуждать сомнения, чем их рассеивать. Он был полезным совопросником, он будил мысль, возбуждал идейные интересы, в споры и обсуждения вопросов он вносил легкость, живость и благодушие.

В доме С. И-ча принципиальные вопросы вообще обсуждались sine ira et studio. В полемике любили легкую шутку, но не одобряли кусательных слов Гипотезы и предположения допускались всякие. Принимали как истину, что земля движется, но, когда в семидесятых годах один аферист выпустил брошюру „земля неподвижна“, вздохнули с облегчением и не потому, что Коперник им казался в несогласии с Моисеем, а потому что Коперника они понимали плохо, Моисей же был для них ясен. Отрицание Коперника освобождало их от обязанности напрягать свой ум для усвоения гелиоцентрической концепции. Учитель географии (всех видов и, следовательно, математической, в частности) едва ли представлял положение земли в пространстве, но он все-таки ex officio поддерживал творца новой астрономии и не сдавался на новую брошюру.

В начале 70-х годов у нас увлекались спиритизмом. В ряду его адептов были химики Бутлеров и зоолог Вагнер. В доме С. И-ча обсуждались и вопросы о спиритизме, но чисто с академическим бесстрастием. Никто не обнаруживал охоты к опытам, никто не видал духов, и никто не боялся их.

—125—

За беллетристикой следили. Журналы получались. Но к беллетристике обыкновенно подходили совсем не с той стороны, с которой к ней подходят учителя словесности. Довольно решительно ставили вопросы: кого описал и насколько приврал? Гл. Ив. Успенский изобразил свою сестру – начальницу Крапивенской прогимназии – скромной и забитой девушкой, на самом деле это была бойкая, остроумная, симпатичная и пользовавшаяся общим вниманием особа (умерла нынешним великим постом). Учителя чистописания С-ва Глеб изобразил глупым и влиятельным человеком, но он был только глуп и был предметом общего смеха. Гр. Л.Н. Толстой изобразил в „Анне Каренине“ свою семью, но с вариациями и отступлениями. У Левина (= Льва Николаевича) брат женат на цыганке и у гр. Л.Н. Толстого брат Сергей Ник., Крапивенский предводитель дворянства, был женат на цыганке, но дальше роман и действительность расходились. Постройка Вронским больницы (в Анне Каренине) взята с князя Гагарина (постройка больницы в Сергиевском), но дальше точек соприкосновения не оказывалось. Николай Васильевич Успенский, сначала стяжавший себе известность, но потом опустившийся и забытый, изобразил в карикатурном виде семью Глеба Ив. Успенского (его двоюродного брата), в таком же виде изобразил одного крапивенского священника, своего родственника. Для крапивенцев такие произведения имели не художественный, а житейский интерес, даже интерес скандала. Мать Глеба, сестра, братья, жили в Крапивне. Никол. В. Успенский уже после того, как пережил славу, сделался даже сельским учителем в Крапивенском уезде, но, разумеется, учителем он быть не мог и в один зимний день просто на просто ушел из своей школы, ни с кем не простясь. Потом года через 2–3 он пришел к С. И-чу, ведавшему и земские школы, и просил доплатить ему якобы не дополученное им жалование. Этот талантливый человек, которого некогда посылали для развития таланта заграницу, на которого некогда возлагали большие надежды, опустился до того, что ради 2–3 рублей, а иногда может быть и пятачка мог говорить и просить что угодно. Добыв в Туле крокодила (крокодил издох и его выбро-

—126—

сили из цирка), он явился в Крапивну и говорил, что был в Египте и привез с собой крокодила оттуда. Чучело этой нильской святыни он показывал за две копейки, однако ему даже в Крапивне обыкновенно давали деньги, но отказывались и видеть крокодила и слышать о нем. Щедриным в Крапивне были недовольны, между прочим, за привлечение им Крапивны к виноградному виноделию. Описывая, как производятся виноградные вина в городах и весях, где виноград не произрастает, Щедрин помянул и Крапивну. Но дело в том, что Крапивна не только виноградных вин не производила, но боролась энергично с употреблением виноградных или якобы виноградных вин. Борьба эта велась не из-за принципа трезвости. В Крапивне, когда все население ее сводилось может быть к 700 душам, уже было три водочных завода. Трезвости в ней было немного. Но Крапивна производила наливки из сквернейшей сивухи на дешевейших ягодах с прибавлением патоки, глицерина, ратафии и иных элементов, представлявших секрет изобретателя. Эти истинно русские наливки Крапивна противопоставляла русским виноградным винам, которые, впрочем, и сами обыкновенно именовали себя по-иностранному и присутствие винограда в которых порой было сомнительно. Русские вина сначала были очень плохи и улучшались постепенно. Наливки долго боролись с винами, но в конце концов вина не крапивенские – одержали победу. Таким образом, здесь происходило противоположное тому, что утверждал Щедрин. Крапивна не создавала вин, а боролась с винами.

Литературу в Крапивне оценивали со стороны достоверности изображавшихся в ней фактов. Науку не оценивали, ею восхищались, богословие тоже не оценивали, в него верили. Но по отношению к практической и канонической сторонам религии допускалась умеренная критика, сводившаяся к тому, что и у нас не все благополучно. Когда парижский протоиерей Васильев завел полемику с нантским архиепископом о православии и католичестве, старый благочинный, любивший иносказания и темному, высказал предположение, что Васильев и католический прелат согласились между собой указать недостатки своих церквей

—127—

и решили, что католик будет обличать православных, а православный – католиков. Оттого самовосхваления у них слабы, а обличения сильны. По поводу чего священник, некогда вышедший на экзамен в тулупе и постоянно употреблявший в речи „на то, того, энтого и тому подобное“, сказал: „на то, того, что-то не похоже, уж больно сильно ругаются“.

Религиозного творчества в Крапивне не было, здесь была религиозная вера, но за то в других, никого не трогающих областях, допускались очень широкие и смелые полеты мысли. Местный математик решил задачу о трисекции угла путем деления прямой линии (хорды) на три части, и он же решил задачу о квадратуре круга, обтянув медный пятачок ниткой и смерив ее. Это решение он предложил составителю математических учебников Малинину, который приезжал в Крапивну на открытие прогимназии, и „Малинин, по словам местного Ньютона, разинул рот и остолбенел“. Этому можно поверить. Крапивенский географ интересовался шестой частью света „отрытою к югу от Австралии“. Учитель чистописания, описанный Глебом Успенским, интересовался литературной критикой и называл Белинского Марлинским и Добролюбова Белогубовым. Но за всем тем у всех этих людей с очень скромными познаниями, с очень скромными средствами слышались идейные бескорыстные интересы. С течением времени эти интересы стали слабеть.

Странные вещи совершаются на Руси. Образование как будто повышается. Высшие и всякого рода школы открываются ежедневно. Но если обратиться к отдельным сторонам жизни, то здесь приходится встречаться не с повышением, а с понижением образовательного ценза. В семидесятых годах от псаломщика требовался семинарский аттестат; не имевшие такового считались лишь исправляющими должность. Поэтому в Крапивне все эти почтенные церковнослужители подписывались: „исправляющий должность пса“. Эти исправляющие должность могли пускать в оборот много латинских фраз, знали и любили устав, не чужды были некоторого скромного богословствования, были духовными по плоти и духу. Теперь люди, не менее их образованные становятся штатными священниками, люди

—128—

без церковной традиции, без элементарного духовного образования. И не в одной церковной области так. В области народного просвещения инспектора прежде назначались исключительно с высшим образованием, теперь назначают часто из учительского института, т. е. назначат людей, знающих технику элементарного обучения, но, в сущности, без образования. А главное – чувствуется, что исчезают люди идейного образования, они вытесняются людьми какого-то шкурного образования. Интересы и разговоры этих людей сводятся к двум требованиями: 1) улучшения их материального положения и 2) ослабления контроля над их деятельностью, т. е. они ищут денег и свободы. Конечно, нужны и деньги, и свобода, но жаль, что они не ищут ничего больше. Не к Крапивне прилагается это рассуждение. Там тот же образовательный ценз священников, в сущности, те же традиции, но только там по естественному порядку вымерли чудаки, жившие высшими вопросами, и по какому-то стечению обстоятельств на смену их нового поколения чудаков, по-видимому, не появилось.

Умер местный абориген, умиляясь на наступающую весну и читая Евангелие. Почти одновременно с ним умер математик, раньше Линдемана и совсем по-иному решивший задачу о квадратуре круга. Умер в сан священника географ, открывший шестую часть света раньше, чем Шельтон достиг южного полюса. Многие умерли и многое умерло. Новые люди стали около С. И-ча. Тех, с которыми он начинал свою службу, с которыми осуществлял свои начинания, уже не было. Как человек общества, он принимал у себя и изредка бывал у других, но это были уже собрания для отдыха; обсуждения и решения вековечных вопросов не поднималось, каждый берег их про себя: поднимались скорее вопросы практические: как поступить, что сделать?

Время шло. 26-го октября 1910 г. исполнилось пятидесятилетие пастырского служения Сергея Ивановича. Крапивна торжественно отпраздновала юбилей любимого и почитаемого пастыря.

Торжество не носило официального характера. Торжество было просто, безыскусственно и вместе светло и радостно.

—129—

Юбиляр отклонял чествования; к ним, пожалуй, приготовлялись менее, чем сколько их было проявлено.

Накануне 26-го в соборе всем духовенством благочиннического округа во главе с юбиляром и вместе с сыном юбиляра профессором Демидовского юридического лицея протоиереем Дмитр. С-чем была совершена всенощная с акафистом св. Николаю Чудотворцу при пении хоров городских церквей. Задушевно и благоговейно совершенное богослужение произвело умилительное и трогательное впечатление на молящихся. 26-го в том же священно и церковно служительском составе была совершена торжественная литургия при громадном стечении молящихся, в присутствии представителей города и уезда.

По окончании литургии, юбиляру была поднесена икона св. Николая Чудотворца (во имя храма) от духовенства, и о. И.А. Куликовский прочитал приветственный адрес, в котором обозревалась широкая и плодотворная деятельность юбиляра и характеризовался он, как начальник и человек. Далее от городских и сельских прихожан было поднесена икона Спасителя и прочитан адрес И.И. Щепиловым. Наконец, староста собора И.Т. Юдин лично от себя поднес икону преподобного Сергия Радонежского (патрона юбиляра). О. С. И-ч отвечал каждому из приветствующих. Он говорил о том духе мира и любви, в котором они все и всегда жили совместно, говорил о своих личных отношениях, просил простить его, если кому его слова или действия могли показаться обидными; просил молиться за него, когда его не станет. Церковь наполнилась плачем. Плакали и женщины, и мужчины, взрослые и дети. Церковное торжество закончилось благодарственным молебном и провозглашением многолетия Царствующему Дому, Синоду, архипастырям и юбиляру. Юбиляр провозгласил многолетие граду, ктитору и молящимся.

Дальнейшее чествование происходило в доме юбиляра. Духовенство в облачениях из церкви принесло в дом юбиляра поднесенные иконы. Здесь его приветствовали различные депутации. Прежде всего приветствовал С. И-ча от имени дворянства Крапивенский предводитель дворянства И.М. Долинино-Ивановский. (Потом дворяне предлагали ему вписаться в состав дворянства тульской губер-

—130—

нии, заявляя, что с него даже не будут взяты установленные пошлины). Затем от земства приветствовал председатель земской управы Н.А. Игнатьев. От города юбиляру поднес хлеб-соль городской староста Е.И. Юдин. После этого ученицы прогимназии пропели юбиляру специальную кантату и от служащих в прогимназии был поднесен адрес. От земского училищного совета приветствовал юбиляра учитель – инспектор Н.Н. Знаменский. От церковно-приходских школ были поднесены хлеб-соль и работа учениц, и юбиляра приветствовала учительница Л.И. Шереметьева. Председатель земской управы Н.А. Игнатьев охарактеризовал юбиляра, как земского деятеля. Речь, характеризующую юбиляра в различных сторонах его деятельности, произнес почетный попечитель церковно-приходских школ по Крапивенскому уезду А.И. Волынский. Приветствовал юбиляра местный воинский начальник. Приветствовал местный исправник. Юбиляр отвечал на каждое приветствие особо. После юбиляра говорил его сын – профессор Московской дух. Академии С.С. Глаглоев. Он говорил о любви своего отца к месту своего служения и к лицам, с которыми он служил и служит. Эта любовь объясняется добрыми качествами лиц, с которыми совместно работал юбиляр; этими качествами объясняется, что в различных сферах местной жизни создалась благодарнейшая почва для плодотворной деятельности.

Было прислано юбиляру много приветственных писем и телеграмм. Вот – текст поднесённых ему адресов.

1) От духовенства.

Ваше Высокопреподобие,

Глубокоуважаемый Отец Протоиерей,

Сергий Иванович!

Сегодня исполнилось ровно 50 лет Вашего служения в священном сане. Наша мысль – Ваших подчинённых сослуживцев невольно обращается назад, чтобы окинуть взором Вашу деятельность и труды в полувековой период времени. Тяжелы труды священника православной церкви и несение их в течение 50 лет без останову, без

—131—

ошибки достойно высокой похвалы! Пастырство с первых же дней своего служения Вы соединили со школой. Здесь Вы начали с самого низа, выступая работником в качестве сельского учителя, трудясь не покладая рук несколько лет. Ваша энергий, Ваша опытность, Ваша любовь этого дела были замечены Епар. Начальством и достойно оценены. Из заурядного работника Вы поставляетесь на место руководителя, или наблюдателя над школами, а затем, с открытием Земского Училищного Совета, назначаетесь Еп. властью членом этого Совета, в одно время были даже Председателем Совета по выбору, работая и трудясь здесь с честью и похвалой до сего дня. Но Ваша школьная деятельность не исчерпывается одной земской школой. Когда 25 лет тому назад, раздался призыв с высоты духовной власти, – призыв к открытию церковных школ, Вы один из первых откликнулись на это святое дело. Вы организуете Крапив. Отделение Тул. Еп. Учил. Совета, заняв в нем место с самого начала и до сего дня председателя. Вы открываете цер. школы по Крапивенскому уезду. Своей энергией будите дух деятельности среди духовенства. Находите средства к постройке школьных зданий и поставляете дело церковной школы в нашем уезде на должную высоту. Но всем этим далеко не исчерпывается Ваша деятельность. Как человек способный, тактичный, деятельный, Вы обращаете на себя внимание Еп. Начальства и постоянно получаете от него разные назначения, Вы назначаетесь депутатом на епархиальные съезды, исполняете обязанность духовного следователя и, наконец, назначаетесь благочинным, каковую должность с почетом проходите более 25 лет. Как начальник – Благочинный, Вы поставили себя в такое положение, что Ваше начальство не составляет бремени для подчиненных; и даже более этого: они смотрят на Вас не как на начальника, а как на отца, всегда стоящего за правду, руководящего неопытных и исправляющего ошибки погрешающих. Ко всему этому нельзя не прибавить: как человек, Вы имеете особую необыкновенную способность собрать, съютить, сорганизовать около себя кружок своих собратий. Вы, оставаясь в преклонном возрасте бодрым и энергичным, сохранили ясность и твердость ума, и способность к работе. Вы –

—132—

центр духовенства в г. Крапивне! Мы здесь живем в мире и согласии, в духе Христианской любви – по-братски. Пошли Бог Вам здравия и долголетия на многие, многие лета! Пошли Бог, чтобы эти мир и согласие между духовными г. Крапивны в память о Вас сохранились во веки веков! Как залог нашей любви и нашей преданности к Вам примите, Отец, от нас икону свят. и чудотворца Николая, под покровом которого Вы служили в течение полвека.

2) От прихожан.

Глубокоуважаемый Батюшка Отец Протоиерей

Сергий Иванович!

Сегодня в день пятидесятилетия священствования Вашего в этом храме, мы, признательные прихожане Ваше, и прихожане общества крестьян Пригородной слободы – приветствуем Вас.

Примите от нас, батюшка, святую икону Спасителя в знак преданности, любви и уважения к Вам.

3) От города Крапивны.

Достоуважаемый Отец Протоиерей

Сергий Иванович!

Мы уполномоченные, как представители города Крапивны, приветствуем Вас в день Вашего юбилея по случаю исполнения пятидесятилетнего Вашего служения в священном сане. Приносим Вам глубокую благодарность за Ваши пастырские труды в городе Крапивне в полувековой период времени. Благодарим Вас и за то, что Вы, как уполномоченный от духовенства, принимали много лет деятельное участие в Городском Управлении. Наконец, большое Вам спасибо, батюшка, и за то, что Вы, как законоучитель Прогимназии, воспитываете наших дочерей; Вы воспитали наших жен; Вы воспитали целое поколение. Признательные жители города Крапивны – подносим Вам хлеб-соль.

—133—

4) От Крапивенской женской прогимназии.

Глубокоуважаемый Сергий Иванович!

Ныне исполнилось 50 лет Вашего пастырского служения. Разнообразна и многоплодна была Ваша деятельность за это время. Не нам, конечно, судить о ней и подводить ее итоги. Все служение Ваше прошло на глазах у многих здесь присутствующих. Не так давно (10 октября 1896 года) Ваши сослуживцы по женской прогимназии отметили Ваши труды и заботы по учебно-воспитательной части в самой прогимназии. Ныне позвольте, Глубокоуважаемый Сергей Иванович, присоединиться к чествующим день пятидесятилетнего Вашего пастырского служения, позвольте принести наше искреннее поздравление и сердечное пожелание Вам здоровья, сил на продолжение служения Вашего еще многие годы.

* * *

Но за юбилеем обычно следует некролог. После полувекового служения церкви и людям юбиляр стал слабеть, по просьбе епархиальной власти он продолжал еще дело служения, его прошение об увольнении от должности председателя отделения по школам не было принято, и архиеп. Парфений и еп. Евдоким вместо того, чтобы удовлетворить его, на прошении письменно выразили настойчивое желание, чтобы он продолжал дело служения. Но его силы были сломлены, и его дни были сочтены. Он должен был оставить служение. В самой семье его постигла тяжелая утрата на 70-ом году его свояченица Серафима Никитична Мерцалова, воспитавшая его детей, заботливо ходившая за ним и оберегавшая его от всяких волнений.

Никогда не имевший крепкого здоровья, он не имел и какой-любо определенной болезни, он только постепенно все более и более терял силы, у него очень ослабели ноги, ослабел слух, но зрение до конца оставалось прекрасным и его темные глаза были ясны и чисты. Перед самым концом он как бы почувствовал некоторое улучшение. Прощаясь 2-го июля со своим младшим сыном, профессором Московской Духовной Академии С.С. Глаголевым, он говорил с ним о свидании в сентябре, при чем не

—134—

сказал, что настоящее их свидание может быть последним, между тем в последние годы при прощании он всегда ставил вопрос: „даст ли Бог еще увидаться?“. В первый раз вопрос не был поставлен, и это было предзнаменованием, что это свидание последнее. 17-го июля утром его сын стоял уже около его бездыханного тела.

15-го числа протоиерей Сергей Иванович чувствовал себя хорошо, составлял некоторые проекты относительно ближайших дней, но в то же время делал распоряжения, касающиеся смерти, между прочим, по его распоряжению были сожжены некоторые письма и бумаги. Ночью он почувствовал себя дурно, он позвонил и к нему явился гостивший у него старший сын Димитрий. Сергей Иванович заявил, что испытывает сильную боль в груди, и что ему очень плохо. Немедленно послали за духовником свящ. Флегонтом Михайловичем Бобринским. О. Флегонт исповедал его и причастил Свят. Таин. После этого сын Дмитрий стал читать ему молитвы по святом причащении, Сергей Иванович повторял за ним слова святых молитв, затем опустился на подушку, вздохнул и испустил дух в полном сознании, которого никогда не терял в течение своей долгой жизни.

Очень скоро около почившего собралось духовенство. Усопший был облачен, им было все заранее приготовлено к погребению. Начались панихиды и непрерывное чтение Евангелия. Дом, который стал пуст, потому что глава его навеки покинул его, стал постоянно полон, потому что народ приходил в дом непрерывно на панихиды, просто помолиться и проститься с покойным. Совершенно как живой, спокойный и серьезный лежал он в гробу, величественный в священническом облачении с крестом в руках и Евангелием на груди. Вечером 18-го июля при громадном стечении народа был совершен торжественный вынос тела почившего в собор и совершён парастас. 10 июля были совершены заупокойная литургия и отпевание. Служил сын почившего протоиерей Димитр. С-ч, участвовало все городское духовенство, участвовали священники и диаконы из уезда. После запричастного стиха преемник почившего по настоятельству в соборе протоиерей Г. Н. Зеленецкий сказал следующее слово.

—135—

Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Священницы Твои облекутся в правду… Возглавляющий несколько лет крапивенское духовенство протоиерей Сергий Иоаннович склонил свою главу. Стоявший выше других на целую голову теперь лежит во гробе.

И вот мне, младшему его сослуживцу, приходится говорить ему последнее слова, надгробную речь. Что реку и что возглаголю? Трудно говорить о таких людях. Не потому, чтобы нечего было сказать, а наоборот, потому что уж очень много нужно бы и должно сказать. Он так много нес обязанностей, что едва ли кто другой мог совместить их в одном лице. Хотелось бы дать характеристику по всем многочисленным его обязанностям, но боюсь утомить ваше внимание.

Раз человек отмечен природой по своим дарованиям, возвышен пред другими своим положением, то естественно в таких людях нужно поискать, нет ли в них чего-нибудь особенного, нет ли чего-либо такого, что могло бы послужить примером и уроком для нас в жизни. Чтобы оттенить особо заслуживающее внимания качество покойного протоиерея Сергия Иоанновича, я сравню и противопоставлю его одному ветхозаветному лицу.

Новопреставленный протоиерей Сергий Иоаннович был настоятелем этого храма, так сказать, первосвященником. В ветхом завете, в одно время, при храме, который тогда назывался скинией, был первосвященник Илий. У него было два сына. Эти сыновья были плохого поведения, и отец на это, по своему слабому характеру, не обращал внимания и не учил, не вразумлял детей. За это Бог на него прогневался. Через пророка Самуила было открыто Илию, что так как он небрежет о своих детях, плохо их учит и они худо ведут себя при храме, за это весь дом Илия истребится. Илий с покорностью выслушал приговор. И действительно, вскоре несчастным образом погибли его дети и он сам. – Не то мы видим здесь. У покойного также два сына. Но как они воспитаны? Протоиерей Сергий Иоаннович старался и заботился о воспитании своих детей, внушал им страх Божий, почтение и уважение к родителю и старшим, прививал достодолжные отношения к другим, одним словом, старался сделать их хорошими

—136—

людьми и полезными гражданами. Он заботился о главном, чтобы у человека была хорошая душа. Правдивость и честность у него были на первом месте. Занимая высокое положение, он был светильником, горящим и светящим, поставленным на высоком пьедестале. На него смотрели все, к его голосу прислушивались и с его мнением считались. На всех собраниях голос его был авторитетен и властен. Это потому что он не был мелочен, не был односторонен. Он рассматривал предмет с разных сторон и всегда умел выбирать в нем самое главное, на что и обращал внимание других, при решении разных вопросов.

Его называли строгим. Да, он был строг. Но эта строгость растворялась любовью. Он желал каждому добра. Что такое была эта строгость? Его строгость выражалась в неуклонном требовании, чтобы человек не забывался, знал свои границы, не выходил, так сказать, из рамок. У всякого есть свои слабости и недостатки. Покойный обладал способностью распознавать людей и проникать в тайники скрываемых недостатков. Он не стеснялся указывать эти недостатки. В этом случае все были для него одинаковы: бедный, богатый и человек с положением. Вот эта-то правда, им высказываемая, некоторым, конечно, не нравилась. „Правда глаза колет“, – говорит русская пословица, и правдивость покойного укалывала самолюбие. Некоторые боялись его. В действительности же они боялись не его, а той правды, которую высказывал покойный, или, вернее сказать, боялись того своего недостатка, который обнаруживался в данном случае. Несмотря на это, те лица, которые получали от почившего замечания, опять тяготели к нему, как будто в нем был какой-то притягивающий магнит. Почему? Да потому, что замечания были справедливыми; они хотя и укалывали на время самолюбие, но зато после приносили пользу. Да, в нем было что-то особенное, влекущее. Некоторые великое счастье и удовольствие испытывали тогда, когда говорил с ними покойный.

Так вот какая была эта строгость! Он желал того, чтобы всякий исполнял свой долг, был правдив и честен. Если бы каждый относился с такой строгостью к самому себе и к другим, то не было бы той разнуздан-

—137—

ности, которая так часто в настоящее время встречается среди нашей молодежи. И это от того, что почти никто на эту важную сторону русской общественной жизни не обращает внимания. Родители как бы закрывают глаза на поведение своих детей, а посторонним до них нет дела, да и самолюбие родителей не позволяет, чтобы делались замечания их детям посторонними лицами. Покойный не выносил распущенности, смеха и разговоров во время крестных ходов и часто делал замечания тут же. Не выносил он без призора стоящих в храме детей своим поведением напоминающих детей ветхозаветного первосвященника Илия. Распущенность молодежи и небрежение родителей о благоповедении детей, быть может, были одними из главных причин ниспосланного нам Провидением наказания в виде настоящей злосчастной войны.

Так пусть же имеющие детей, при воспитании их, имеют эту строгость почившего протоиерея Сергия Иоанновича, строгость, растворенную любовью. Тогда подрастающее поколение даст хороших людей и полезных членов общества и государства. Аминь.

Пред отпеванием произнес речь сын покойного профессор С. С-ч.

Почитатели усопшего! Настоятель храма нашего только что назвал детьми сыновей почившего, а детей, лишившихся родителей, называют сиротами. Но что такое дети? Это существа сами по себе беспомощные, не знающие среды, в которой живут, не имеющие средств и не умеющие к ней приспособиться, а сирота, это тоже беспомощное дитя, но которому никто не обязан помогать. Странное зрелище представляется у этого гроба. Стоят два сына – дети почившего, сироты, но каждому из этих детей более пятидесяти лет и уже более четверти века каждый из них служит и помогает другим.

Конечно, не в словах дело. Но вот, что от всей души и от всего сердца скажу я: по отношению к почившему до последних дней мы были детьми и теперь, потеряв его, потеряли руководителя, в котором нуждались до могилы. Ведь на самом деле не одни дети, а все не имеют знания действительности и правильного понимания окружаю-

—138—

щего, а что касается до помощи, то мы беспомощны все, о чем говорит и этот гроб.

Но в разной мере мы не знаем жизни и в разной мере беспомощны. Почивший стоял неизмеримо выше нас – своих детей – в деле понимания и силы.

В течение своей почти семидесяти семи летней жизни он никогда не терял ясности сознания и чувства правды и был для нас разумом, совестью и радостью.

Разум и совесть! Обыкновенно представляют, что на пути жизни люди теряют совесть и приобретают разум. Это не верно. Теряя совесть, люди теряют и разум. Потеря разума заключается в том, что человек, дешевое ценит выше дорогого: яйцо ценит дороже курицы и платье дороже человека. Потеря совести состоит в том, что, стремясь – все равно к дешевому или дорогому – человек не разбирается в средствах, вместо того чтобы заработать деньги, вскрывает чужой ящик с деньгами.

Жизнь сложна и трудна, она полна искушений и опасностей, и почти всякий может сказать, что, как ягненок на репьях, на жизненном пути развеял в прах своей души он дарования.

На свете очень много бородатых ягнят, которые принимают репья за смоквы. Отец учил нас различать те и другие. Он предостерегал нас своим примером от стремления к сомнительным благам и от употребления для этого нечестных средств. В угаре жизни меня, готового пасть пред искушением, иногда останавливал образ моего отца, одно воспоминание о нем. Желание иметь разум и совесть отца удерживало меня от неразумного и бессовестного.

Но отец не был разумом, состоящим из скучных сентенций, и совестью, отвертывающеюся от всего сладкого. Нет, он любил чистые радости жизни и учил нас любить их. Христианство не запрещает, а одобряет это. Христос начал свое служение не с того, что выгнал торгующих из храма, а с того, что явился на брак, благословил любовь жениха и невесты и претворил воду в вино к радости пирующих. Отец любил красоту природу, голубое небо, как ныне; цветы, как те, которые лежат на его гробу; общество добрых людей, как то, которое те-

—139—

перь провожает его в последний путь. Он видел Бога в природе и находил Бога в сердцах людей. Последнее гораздо труднее! Последнему он всего более служил: он учил нас мирить, а не ссорить; оправдывать, а не обвинять. Горе моей жизни заключается в том, что я был плохим учеником собственного родителя.

Он подвигом добрым подвизался, течение совершил веру соблюдал, теперь ему соблюдается венец правды, как он соблюдается всем, возлюбившим учение Христа.

Он сошел во гроб и немного спустя сойдет в могилу. Но как разум, как совесть, как чистая радость, он нужен мне до самой могилы, и в том, что его уже нет более, может, быть, нужно видеть указание Провидения. Руководитель нужен делателю, а мое дело, может быть, уже недалеко от своего конца.

До недалекого свидания, отец!

* * *

Пред чтением 1-го Апостола на погребении уездный наблюдатель протоиерей А.А. Вьюков сказал слово, в котором развил взгляд христианской церкви на смерть и выяснил, на чем утверждаются надежды христиан на жизнь вечную. Перейдя к почившему, проповедник охарактеризовал его как энергичного, разумного труженика на ниве Христовой, как образцового духовника и примерного законоучителя. Указав на истинно христианскую кончину почившего, проповедник заключил свою речь словами пропетого вслед за сим прокимна: блажен путь, в он же идеши днесь душе.

В два часа дня с плачем опустили тело почившего в могилу около храма, которому он служил более полвека, среди города, которому он отдал всю свою жизнь.

Те, которые начинали свою деятельность вместе с ним, все сошли в могилу раньше его. Около его гроба не было не только сослуживцев его по 60-м, но и по 70-м годам. Только могилы некоторых из них находятся около его могилы. Его сыновья в некотором смысле оказались одними из старейших среди его соработников. С ним сошла в могилу целая эпоха.

С. Глаголев

—140—

К жизнеописанию святителя Иоанна Тобольского

Среди своих современников святитель Иоанн не зани­мал одного из первых мест: но он, бесспорно, был выдающейся личностью. Живой ум и хорошее по тому времени образование, любовь к просвещению и плодовитая литературная деятельность ставили его в ряду образован­нейших иерархов Петровской эпохи. Проявленные им в Чернигове и Сибири многолетние заботы о благоустрой­стве епархиальной жизни, основании школ, развитии про­свещение, проповедничества, отчасти – благотворительности, и достигнутые им успехи делали его выдающимся адми­нистратором. Живые связи, в каких он стоял со мно­гими политическими и церковными деятелями своего вре­мени, и то участие, какое ему суждено было принимать иногда в важнейших событиях эпохи, дали ему и неко­торую историческую известность. Впрочем, он не поднялся на ту сановную высоту, какой достигали Прокоповичи и Яворские; он не приобрел ни их известности, ни их влияние и близости к Двору. Но он этого и не искал. Тихий и скромный, он остался в тени; но тем в большей чи­стоте сохранились и ярче светили его нравственные ка­чества, которые заслужили ему глубокое уважение современ­ников и оставили светлую, благоговейную память в по­томстве. Глубоко и искренно религиозный, нравственно чи­стый, добрый и отзывчивый, горевший деятельной любовью и, при своих достоинствах и высоком положении, хра­нивший скромность и кротость, он снискал себе иную славу.

Святитель Иоанн Максимович¹³⁸³ родился в декабре

—141—

1651 г.¹³⁸⁴ в шляхетской семье Максима¹³⁸⁵ и Евфроси-

—142—

нии¹³⁸⁶ Васильковских или Печерских, живших сначала в Нежине, потом в Киеве. Отец арендовал у Печерской лавры оброчные статьи¹³⁸⁷, занимался строительством хра­мов¹³⁸⁸ и снабжал их утварью. Он находился, между про­чим, в деловых хозяйственных сношениях с киевским митрополитом Гедеоном Четвертинским (1685–1690 гг.)¹³⁸⁹, и за свою полезную деятельность был, вместе с сыновьями, взят под особое покровительство гетмана Ивана Мазепы¹³⁹⁰. Из семи братьев Иоанн был старшим¹³⁹¹. В молодых годах

—143—

он поступил в киевскую духовную академию¹³⁹², где в ректорство Варлаама Ясинского (1665–1673) обучался около 5 лет и, по окончании курса, преподавал в течение 8 лет латинский язык – сначала при Ясинском, потом при Сильвестре Головчиче (ректор с 1673 по 1684 г.). Оста­вив академию, Иоанн перешел в Киево-Печерскую лавру, постриженный в монахи известным архимандритом лавры Иннокентием Гизелем (1656–1683) и рукоположенный в ие­ромонахи администратором киевской митрополии, чернигов­ским архиепископом Лазарем Барановичем. С 1675 по 1680 г. он занимал при лавре должность проповедника¹³⁹³; но из произнесенных им за 5 лет поучений до нашего времени сохранилось, в печатном виде, только три¹³⁹⁴.

—144—

Дарование и усердие иеромонаха Иоанна заслужили ему особое доверие лаврского начальства, и сравнительно рано он стал получать от него ответственные поручение. Когда, в связи с опустошительными набегами турок на Задне­провье и двукратной осадой в 1677–1678 годах Чигирина¹³⁹⁵, Малороссия просила защиты у Москвы¹³⁹⁶, то пред­ставителем Киево-Печерской лавры в это посольство был избран Иоанн¹³⁹⁷, которому лавра поручила просить москов­ское правительство дать ей, на случай турецкого нашествия, в убежище какой-нибудь великорусский монастырь, нахо­дящийся поблизости к Малороссии. Просьбу удовлетворили, и в убежище лавре был назначен Успенский Свенский монастырь (близ Брянска, Орловской губ.), по временам и ранее стоявший в связи с Киевской лаврой¹³⁹⁸. Очевидно,

—145—

воспользовавшись благоприятным поводом, Печерская лавра решила обратить монастырь в свое полное владение. В 1680 году Гизель отправил Варлаама Ясинского и иеро­монаха Иоанна¹³⁹⁹ к московскому правительству с просьбой о подтверждении всех жалованных грамот, полученных лаврой от прежних государей – литовских, польских и московских и от восточных патриархов¹⁴⁰⁰. Вместе с тем лавра указывала правительству, что Свенский мона­стырь «изстари приписан бывал Киево-Печерскому мона­стырю»¹⁴⁰¹, и потому последний и должен владеть им¹⁴⁰². Ходатайство лавры было удовлетворено, и по указу царя Феодора Алексеевича от 10 марта 1681 года Свенский мо­настырь был передан лавре «для тихого и безмолвного пристанища в нужное военных браней время»¹⁴⁰³. С того времени он, под именем Новопечерского, стал упра­вляться лаврским наместником. Первым наместником Свенского монастыря и был поставлен иеромонах Иоанн, управлявший обителью целых 14 лет (1681–1695)¹⁴⁰⁴.

—146—

В своей административной деятельности Иоанн, волей или неволей, должен был выступать проводником того киевского направление и влияние, какое в то время Киев и Малороссия оказывали на великорусскую церковную жизнь¹⁴⁰⁵. Питомец Киева и его академии, инок Печерской обители и ее наместник в Брянске, Иоанн вводит в Свенском монастыре киевские порядки и противодействует сказывавшемуся здесь до сего времени великорусскому влия­нию. Столкновение с ноками-великороссами было неизбежно, и оно обнаружилось в первый же год его управление мо­настырем. Монахи-великороссы, недовольные новыми поряд­ками, или добровольно, или под давлением настоятеля, ушли из монастыря. Оставшиеся в обители их едино­мышленники, с келарем Пафнутием во главе, послали 30 июня 1682 г. жалобу московским царям Иоанну и Петру Алексеевичам¹⁴⁰⁶. Под челобитной подписалось 18 чело­век, из них 11 духовных и 7 светских; но она со­ставлена от имени гораздо большого количества лиц, не только насельников обители, но брянских жителей, поме­щиков и вотчинников. Вместе с ними били челом «и служки того монастыря и служебничишка и работники и всех сел и деревень все крестьянишка и бобылишка». Челобитчики прежде всего жаловались на то, что их Свенский монастырь неправильно передан во владение лавре. По их словам, когда Иннокентий Гизель с братьею в 1681 г. били челом государю, чтобы приписать Свенскую обитель в отчину Киево-Печерскому монастырю, то «поло­жили они в Посольском приказе, вымысля собою, состав­ную правую грамоту великих князей многими задними леты, будто Успенской монастырь изстари приписан бывал Киево­-печерскому монастырю; и у той грамоты великих князей ни рук, ни печатей, никакого ни подкрепления, ни свиде­тельства нет». Протестуя против передачи монастыря

—147—

лавре, челобитчики выражают свое крайнее недовольство и новым наместником. Они обвиняют его в том, что он выгнал из монастыря поголовно всех московских пострижников – священников, диаконов и клирошан, за­менив их иноземцами зарубежными; старым служкам, хотя они «породились за домом Пресвятые Богородицы», от монастыря отказал, а вместо них набрал неведомых людей польской и черкасской породы. Даже ризы москов­ские он перешил на короткий киевский покрой. Монастырь он разоряет, расхищая его доходы и отсылая скопленные от жертвователей сокровища в Киевскую лавру; братью притесняет, убавив пищи и сверстав ее с последними работниками; крестьяне страдают от лишней, неурочной работы и денежных поборов. Давая столь отрицательную оценку управлению нового наместника, челобитчики, всту­пая на путь явной клеветы, пытались набросить тень и на личность Иоанна. По их словам, наместник поставил казначеем человека заведомо нетрезвой и распутной жизни, который во время своих поездок в Москву тратит там монастырскую казну на вино и женщин¹⁴⁰⁷. Сокращая и ухудшая пищу братии, наместник однако себе ни в чем не отказывает: у себя в келье «пьет и ест с своими советники и с челядники и с молодыми ребяты и пи­таются пространно, по-своему извычаю: также питье хмель­ное держит у себя доброе и безвремянно у себя пьет и прохлаждается по своей воле, не только сам, но и послед­ний челядник всегда в прохладе, и столько сушелинных запасов рыб и масла и меду и погребных нитей на всю братию неделею неизойдет, что у него наместника в келье на один день разойдется; и от того монастырю чинятца великие протори и убытки». Никаких увещаний наместник не терпит, и тех, кто ему начинает выговаривать, «бьет

—148—

своими руками, дубиною». В заключение челобитчики обра­щаются к царям с просьбою возвратить Свенскому мо­настырю его прежнюю независимость от Печерской лавры. В этой-то просьбе и отразилось то задушевное желание, которое, конечно, и было скрытым побуждением к жало­бам на наместника и его новые киевские порядки.

Жалоба Пафнутия с его сотоварищами была и пристрастна, и несправедлива. Жалобщики ставят в вину Иоанну такие распоряжения и меры, которые он обязан был проводить как наместник Киевской лавры и проводил, очевидно, по распоряжению из Киева. Обвинение не свободны от внутренних противоречий¹⁴⁰⁸; местами же ясно выступает их клеветнический характер. Неудивительно, если, в конце концов, в Москве им не придали никакого значения.

В ответ на жалобу Пафнутия, Иоанн 20 янв. 1683 года послал с своим казначеем, которому он, очевидно, на­ходил возможным вполне доверять, свою собственную челобитную¹⁴⁰⁹. Оклеветанный наместник, не боясь след­ствия, смело требовал разбора возведенных на него обви­нений. Он заявлял, что жалобщики «воровским вымыс­лом своим составили челобитную ото всей братии вклад­чиков и крестьян Новопечерского монастыря, и написали на меня богомольца вашего многие непристойные дела, чего исконно в Киевопечерском и в Новопечерском монасты­рях не обреталось, и отца архимандрита, пославшего мя в сю обитель, оболгали ж; а такого воровского их вы­мыслу и заводу из братии и из вотчинных крестьян никто не ведает». В Москве поняли, что истинная при­чина разногласий между наместником и московскими пострижниками лежит не столько в личных неудоволь­ствиях, сколько в нежелании последних подчиниться но­вому, киевскому направлению, вкореняемому наместником. Хорошо зная личность Иоанна, правительство не дало ни­какой веры жалобам на него; однако не пожелало подвер­гать наказанию и Пафнутия с товарищами, которые, в по­-

—149—

следнем счете, стояли за Москву. Оно нашло выход в компромиссном решении: предоставило инокам, недоволь­ным новыми порядками и не желающим им подчиниться, свободу перейти в иные монастыри по их выбору: «буде они спокойно и под его наместниковым началом по чину монастырскому быти не похотят, велеть их из того мо­настыря отпустить в иные монастыри, куды они похотят Указ дан 28 февраля 1683 года¹⁴¹⁰.

В качестве наместника Свенской обители Иоанн за­явил себя заботами о ее благосостоянии, ради чего он пред­принимал в Москву частые поездки для сбора мило­стыни¹⁴¹¹.

Видный по своему образованию и деловитости, свенский наместник, уже и раньше принимавший участие в сноше­ниях Киевской лавры с московским правительством, в годы своего наместничества продолжает пользоваться осо­бым доверием лаврского начальства и потому привлекается к участию в общих церковных делах Малороссии. Наи­более крупным церковным событием того времени было прекращение зависимости киевской митрополии от констан­тинопольского патриарха и присоединение ее к Москве. В виде пробной, подготовительной к тому меры, вновь изби­раемые архимандриты Печерской лавры, ранее получавшие утверждение в Царьграде, стали утверждаться московским патриархом. По смерти 18 ноября 1683 г. Иннокентия Гизеля, в следующем году на его место избран Варлаам Ясинский, и 3 июля в Москву едет посольство к патриарху Иоакиму за благословенной грамотой для Варлаама¹⁴¹². За­служивает особого внимание то, что во главе столь важ­ного посольства поставлен был наместник Иоанн. Иоа­ким удовлетворил просьбу лавры, а к Иоанну проявил

—150—

исключительное расположение, за которое, по возвращении в Брянск, тот благодарил патриарха особым письмом¹⁴¹³. Но окончательном присоединении киевской митрополии к Москве (1686), Печерская лавра ищет расширение своих прав и ослабление зависимости от своего киевского ми­трополита. Она издавна считалась ставропигией константи­нопольского патриарха, и это положение, ограничивавшее над нею власть киевской кафедры, было для нее выгодно и удобно, так как цареградский патриарх, за дальностью расстояние, обычно мало вмешивался в ее внутренние дела. Теперь, с переходом Киева под церковную юрисдикцию Москвы, лавра в тех же целях сохранение большей не­зависимости от своего киевского митрополита, хочет стать ставропигией московского патриарха. Просьба ее об этом, направленная в Москву в декабре 1687 г., была там охотно удовлетворена. В дальнейшем лавра проявляет попытки к получению новых прав, и в декабре 1688 г., опять чрез свенского наместника Иоанна, шлет в Мо­скву новые просьбы. Часть просьб и на этот раз испол­нили; но в некоторых отказали¹⁴¹⁴.

Последняя поездка Иоанна в Москву с поручениями от лавры состоялась в 1693 г., когда он ездил за благо­словенной грамотой для вновь избранного лаврского архиман­дрита Мелетия Вуяхевича¹⁴¹⁵ и в то же время давал патриарху объяснения по поводу некоторых неисправностей в богослужебных книгах, печатавшихся в лаврской типографии. Объяснения были признаны достаточными, и патриарх подтвердил за лаврой право и впредь печатать книги, с выполнением лишь некоторых указаний¹⁴¹⁶.

Свенским монастырем св. Иоанн управлял до середины 1695 г., когда его вызвал в Чернигов в свои сотруд-

—151—

ники архиепископ черниговский Феодосий Углицкий¹⁴¹⁷. Св. Феодосий высоко ценил Иоанна и, как раньше сам был поставлен своим предшественником по кафедре Лазарем Барановичем в архимандрита черниговского Елецкого мо­настыря, так теперь сделал елецким настоятелем Иоанна, надеясь видеть в нем своего преемника по пастырству. В архимандрита Иоанн посвящен в Москве¹⁴¹⁸. По смерти Феодосия (5 февр. 1696 года)¹⁴¹⁹, малороссийское избиратель­ное собрание – рада¹⁴²⁰, съехавшееся в Чернигов на 24 ноя­бря 1696 г., единогласно и избрало елецкого настоятеля в черниговского архиепископа. Собрание свидетельствовало в своих грамотах, что оно знает Иоанна как «мужа благочестива, с юных лет монашествующа, в искусстве добродетели и поучении и проповедании слова Божия извест­ного, и тамо сущим людям он на пользу благонравием своим»¹⁴²¹. Гетман Мазепа 1 янв. 1697 г. дал новоиз­бранному свои грамоты¹⁴²², с которыми тот явился к патриарху Адриану в Москву и уже 10 января был руко­положен в архиепископа черниговского¹⁴²³, с правом

—152—

облачаться в саккос¹⁴²⁴.

Одной из первых мер нового архиепископа было назначение им, 10 июня 1697 г.¹⁴²⁵, на свое прежнее место в елецкие настоятели игумена Димитрия Саввича Тупталы; это впоследствии – св. Димитрий, знамени­тый митрополит ростовский¹⁴²⁶.

Черниговскую кафедру святитель Иоанн занимал с 1697 по 1711 год, проявив себя деятельным правителем, по­кровителем просвещение, неутомимым литературным тру­жеником, наконец, верным сыном родины в пережи­вавшееся ею трудное время шведской войны и мазепиной измены.

—153—

В заботах о нуждах кафедры, он в 1698 г. посыла­ет за сбором милостыни в Москву¹⁴²⁷; в 1699 и после­дующих годах покупками увеличивает земельные вла­дение архиепископии¹⁴²⁸. Во время голода 1699 г. чернигов­ские монастыри развивают широкую благотворительность – нужно думать, не без влияние своего нищелюбивого святи­теля¹⁴²⁹. Просвещенный иерарх, святитель Иоанн хорошо сознавал необходимость образованности для нужд церкви, и по его мысли и его трудами в Чернигове, вместо преж­ней, основанной еще Лазарем Варанов и чем, но уже пре­кратившей свое существование школы, возникает, по образцу киевской академии, с науками до риторики и латинским языком, первая во всей России духовная семинария – чер­ниговский коллегиум¹⁴³⁰. Коллегиум был открыт для всех сословий и вполне удовлетворял нуждам края в просве­щенных пастырях, проповедниках и переводчиках и образованных людях на светских постах, так что его по­лезная деятельность была в 1727 г. засвидетельствована со стороны Свят. Синода особым отзывом правительству¹⁴³¹. Ревнитель просвещение, покровитель книжного дела, святи­тель Иоанн, нужно думать, не только вследствие просьб патр. Адриана, но и по личным побуждением оказывал поддержку Димитрию Ростовскому, когда тот, в звании елецкого настоятеля (1697–1699), продолжал здесь тру­диться над составлением своих Четьих-Миней¹⁴³².

Свою любовь к книжному делу святитель Иоанн про-

—154—

явил всего более собственными литературными произведе­ниями. Его сочинение, отчасти переводные, отчасти ориги­нальные, многочисленны и обширны и обнаруживают в нем трудолюбивого, плодовитого и вполне просвещенного по своему времени автора. Часть сочинений, вероятно, была приготовлена еще во время служение в Свенском мона­стыре, но лишь по переходе на архиепископскую кафедру святитель, получил возможность выпустить их в свет.

Помимо проповедей, напечатанных в «Зерцале от Пи­сание Божественного»¹⁴³³, самостоятельными произведениями св. Иоанна являются: «Богородице Дево» (1707 г.)¹⁴³⁴, «Мо-

—155—

литва Отче наш» (1709)»¹⁴³⁵, «Осмь блаженств еван­гельских» (1709)¹⁴³⁶ и «Синаксарь на Полтавскую по­беду» (1710)¹⁴³⁷). Переводы, впрочем более или менее переработанные: – «Алфавит» (1705)¹⁴³⁸, «Псалом 50-й»

—156—

(1707)¹⁴³⁹, «Феатрон» (1078)¹⁴⁴⁰, «Царский путь креста Господня»(1709)¹⁴⁴¹, «Богомыслие» (1710)¹⁴⁴² и «Илиотропион» (1714)¹⁴⁴³. В

—157—

свое время сочинение святителя Иоанна пользовались значи­тельным успехом; их много читали, некоторые из них переиздавались до трех раз. Петр Великий охотно прини­мал их посвящение¹⁴⁴⁴, а за подносимые ему в дар книги посылал автору благодарственные грамоты и по­дарки¹⁴⁴⁵. Митрополит новгородский Иов (1697–1716), по­лучив от Иоанна его сочинение, шлет за них автору усиленную благодарность¹⁴⁴⁶. Каковы бы не были литератур­ные недочеты сочинений святителя Иоанна, его широкая пи­сательская деятельность, особенно, в связи с заботами о распространении просвещение, составляла его неоспоримую заслугу. Пусть ему не удалось освободиться от того искус­ственного киевского направление, которое царило в южно­русской литературе того времени;¹⁴⁴⁷ даже оставаясь тем, чем мы его видим в его сочинениях, он был полез­ным и нужным литературным тружеником.

Если еще в звании свенского наместника святитель Ио­анн принимал участие в событиях церковной и отчасти гражданской жизни Малороссии, то в сане архиепископа черниговского это участие оказывалось для него еще более неизбежным¹⁴⁴⁸. Во время тяжкой борьбы Петра Великого

—158—

со шведами и изменой Мазепы, св. Иоанн и выступил за­щитником интересов русской государственности и мо­литвенником о благе родины.

Когда Карл XII в 1708 г. со своими войсками перепра­вился на левую сторону Днепра, а Мазепа подготовлял измену, Петр Великий не раз приезжал в Малороссию для организации обороны. В одну из таких поездок он был встречен в Глухове святителем Иоанном, который приветствовал его ободряющей речью и пророчески-молитвенным пожеланием (словами Втор.28:7), исполнив­шимся в день Полтавской победы¹⁴⁴⁹. Измена Мазепы по­требовала от Петра самых быстрых и решительных мер. Он издает 28 окт. 1708 г., в своем лагере на Десне, манифест о предательстве Мазепы, тотчас же назначает выборы нового гетмана¹⁴⁵⁰ и рассылает с при­глашением приехать на выборы грамоты в Киев митропо­литу Иоасафу и в Чернигов архиепископу Иоанну¹⁴⁵¹. Вы­боры гетмана (Скоропадского) состоялись в Глухове 6 ноя­бря¹⁴⁵²; под избирательной грамотой на первом месте подписался святитель Иоанн¹⁴⁵³. В тот же день святитель был принят Петром, благословил царя иконой Черни­говской Божией Матери и поднес ему в подарок четыре блюда фруктов¹⁴⁵⁴. 12 ноября в глуховском храме духо­венство, во главе с митрополитом Иоасафом (приехавшим 11 ноября) и архиепископом Иоанном, произнесло анафему на изменника Мазепу, и в тот же день иерархи разослали на него по своим епархиям отлучительные грамоты¹⁴⁵⁵.

Выступление Иоанна против изменника гетмана вызвало со стороны последнего чувство злобы и мести. По-видимому, Мазепа склонен был видеть в Иоанне своего сторонника или, по крайней мере, считать его обязанным к себе благо-

—159—

дарностью как за покровительство, оказывавшееся им отцу и братьям Максимовичам, так и за поддержку самого Иоанна при выборах на черниговскую кафедру¹⁴⁵⁶. Чтобы ото­мстить черниговскому архиепископу, а вместе с ним и еще трем лицам¹⁴⁵⁷, Мазепа, в конце декабря 1708 г., подсылает казака Пархомова, который должен намеренно попасться в руки русских властей и сообщить, что он послан Мазепой с письмами к Иоанну и трем назван­ным лицам¹⁴⁵⁸. Клевета на Иоанна представлялась бы вполне правдоподобной в виду того, что некоторые его братья при­няли участие в измене Мазепы. Однако точное расследо­вание показание Пархомова не подтвердило клеветы, и план Мазепы потерпел неудачу. Доброе имя архиепископа Иоанна осталось незапятнанным.

Вполне оценивая государственное значение победы Петра над шведами, святитель отметил Полтавскую битву выра­жениями глубокой радости. Он посвящает Петру свои сочинение, изданные по поводу победы¹⁴⁵⁹, и в предисло­виях к ним славит Бога, хвалит Петра и его сподвиж­ников и выясняет значение одержанного успеха над врагами¹⁴⁶⁰.

Высокие духовные качества святителя Иоанна заслужили ему в Чернигове общее уважение, о котором позднее сви­детельствовали его ученики и пасомые¹⁴⁶¹. Однако, отдав слу­жению малорусской церкви почти всю свою жизнь – в Киеве, Брянске и Чернигове, святитель окончил свои дни не в

—160—

родных местах, а в далекой Сибири, в сане митропо­лита тобольского. Перевод в Тобольск был повышением; но, в виду трудности служение в Сибири, отдаленности края и суровости его природы, мог казаться почти ссыл­кой¹⁴⁶². По-видимому, перевод объясняется желанием Петра ставить в Сибирь митрополитами людей не только благо­честивых, но и непременно просвещенных¹⁴⁶³, так как управление тобольской кафедрой, в то время единственной на всю необъятную и дикую, мало просвещенную христиан­ством сибирскую страну, было сопряжено с великими труд­ностями¹⁴⁶⁴. Есть свидетельство, что тобольскую митрополию святитель Иоанн получил в награду за свои литератур­ные труды, другими словами, именно потому, что выделялся своей просвещенностью¹⁴⁶⁵.

Когда тобольская кафедра, за отказом от нее в 1710 г. Филофея Лещинского, принявшего в 1711 г. схиму, оказа­лась свободной, на нее и назначен был св. Иоанн. Вы­ехав из Чернигова, в сопровождении свиты из 36 чело­век¹⁴⁶⁶, Иоанн прибыл в Москву 6 марта 1711 г. и 11 марта был из архиепископа, как было принято тогда, посвящен в митрополита сибирского. Посвящение совер­шал Стефан Яворский¹⁴⁶⁷. Новопоставленному митрополиту приходилось спешить к своей сибирской пастве, так как,

—161—

за уходом Филофея на покой в Тюменский монастырь, Си­бирь была без архипастыря. Правда, еще в 1707 г., по настоя­нию Филофея, в Иркутске было открыто викариатство, и ви­карием поставлен Варлаам Коссовский. Но, пробыв в Иркутске всего лишь 2½ года¹⁴⁶⁸, Варлаам, вероятно, от тяготы служение, оставил викариатство и уехал в Москву, где и жил в надежде получить кафедру в пределах России. Став митрополитом тобольским и встретившись в Москве с своим викарием, святитель Иоанн, по-види­мому, желал, чтобы Варлаам ехал с ним в Сибирь и жил, в виду преклонных лет и слабости здоровья Иоанна, не в Иркутске, а в Тобольске, в помощь митро­политу. Варлаам не исполнил воли своего начальника и, опираясь, вероятно, на Стефана Яворского, не пожелал ехать из Москвы никуда, ни в Тобольск, ни в Иркутск¹⁴⁶⁹. Св. Иоанн уехал один и, после продолжительного и уто­мительного путешествия, прибыл 14 авг. 1711 г. в То­больск, где и был встречен с особым почетом¹⁴⁷⁰.

Трудности управление сибирской митрополией обусловли­вались ее обширными, можно сказать, необъятными разме­рами, дикостью края, малочисленностью русского крещеного население среди некрещеных иноплеменников и присут­ствием беглых раскольников, скрывавшихся здесь от преследований московского правительства и занимавшихся пропагандой среди православных. Притом же сибирское духовенство было необразованно, священников даже со скудным образованием не хватало для всех приходов, и нередко храмы оставались целыми годами без причта. Прибыв в Сибирь шестидесятилетним старцем, святи­тель Иоанн лишь четыре года правил тобольской митро­полией; но и за это время успел проявить себя деятель­ным и заботливым пастырем. За отказом викария ехать

—162—

в Сибирь, митрополит Иоанн остался один, без помощ­ника в деле управление. Правда, до назначение Варлаама в 1714 г. на тверскую кафедру иркутское духовенство иногда обращалось с своими делами к нему в Москву¹⁴⁷¹, но дальность расстояние делала эти обращение очень редкими. С назначением Варлаама в Тверь, вся Сибирь осталась на попечении Иоанна, о чем он и получил 10 мая 1714 г. указ Петра, повелевавший ему «иркутскую десятину ведать во всяком духовном правлении»¹⁴⁷². Не имея возможности лично вести дела в Иркутске, митрополит поручил де­лать это архимандриту селенгинского Троицкого монастыря Мисаилу, одному из лучших представителей тогдашнего сибирского духовенства. Мисаилу была вручена особая наказ­ная грамота с обстоятельными наставлениями по делам управления, особенно хозяйственным; «а которых дел тебе, архимандриту, вершити невозможно, писать о том к нам, великому господину, с ездоками»¹⁴⁷³. Эту систему управление чрез особых помощников святитель Иоанн применял и в других отдаленных областях Сибири. Он поставил приехавшего с ним из Малороссии инока Феофана в архимандрита якутского Спасского монастыря и поручил ему править церковные дела в приходах по Лене и берегу океана до Камчатки¹⁴⁷⁴. Приходы по Енисею он предполагал поручить иеромонаху Илариону Лежайскому, тоже малороссу; но вместо настоятельства в енисейском Спасском монастыре, к какому вместе с тем предна­значал его Иоанн, Иларион отправился с миссией в Пекин¹⁴⁷⁵.

К заботам об управлении митрополией тесно примыкали заботы о просвещении сибирского края светом христианства. В истории сибирской миссии св. Иоанн оставил заметный след. Он покровительствует миссионерским трудам

—163—

других лиц и принимает в миссии личное участие. В июне 1712 года Филофей Лещинский (в схиме – Феодор) оставляет Тюменский монастырь и отправляется с пропо­ведью христианства к остякам тобольской губ., пелымским и кондинским вогулам, кошутским и туринским тата­рам и другим языческим и магометанским инородцам, жившим по рекам Иртышу, Конде и Оби. В этой апо­стольской деятельности Филофея ему оказывал всю возмож­ную помощь и покровительство святитель Иоанн. Но и сам он прилагал силы к распространению христианства и к укреплению в вере новообращенных. С помощью одного татарского князька, обласканного им, он обратил, чрез посланного им священника, около 300 человек туралинских татар из Кошутских юрт. Он дает разрешение на постройку храма и посылает в благословение икону Божией Матери недавно крещенным татарам села Чердацкого, когда те пожелали построить церковь на том месте, где их прежние жрецы (камы) приносили языческие жертвы¹⁴⁷⁶. Наконец, по приказанию Петра В. он организует миссию в Пекин, которая, во главе с архимандритом Иларионом Лежайским, и отправилась в Китай 16 янв. 1715 года.

Ревнитель просвещение, основатель черниговского колле­гиума, святитель Иоанн и в Сибири прилагал меры к насаждению образование, особенно среди духовенства. В Тобольске уже с 1703 г. существовало славяно-латинское училище, основанное Филофеем Лещинским. Иоанн вся­чески поддерживает училище, привлекая в него не только детей русского население, но и инородцев¹⁴⁷⁷. Не оставил святитель и собственных литературных занятий: «едино у него увеселение было», говорит о нем Сибирская летопись, «писать душеполезные сочинения»¹⁴⁷⁸.

Заброшенный в далекую Сибирь, при тогдашних сред-

—164—

ствах сообщение, святитель Иоанн был оторван от сво­их черниговских друзей и литературных сотрудников. Вместе с тем он был лишен и возможности прини­мать участие в государственных и церковных событиях России. Однако за последними он внимательно следит и старается отзываться на них. Дошедшие до него известия о новых победах русских над шведами и о благополу­чии в царской семье радуют его и дают повод послать Петру В. письмо с молитвенными пожеланиями¹⁴⁷⁹.

Своими личными добродетелями, кротостью, доступностью для всех, великой сострадательностью к бедным и стра­ждущим людям, не исключая содержавшихся в тоболь­ских тюрьмах преступников, святитель снискал в То­больске общее уважение. В отношениях к светскому чи­новному обществу он был сдержан и без нужды в нем никогда не показывался¹⁴⁸⁰. «Митрополит Иоанн был усердный ревнитель и трудолюбивый желатель благоче­стия»¹⁴⁸¹. – «Он был тих, смирен, благорассудлив, о бедных сострадателен и милостив»¹⁴⁸². Так отзывались о нем его сибирские современники.

Скончался святитель Иоанн 10 июня 1715 года. Предчув­ствуя кончину, он приготовился к ней говением и испо­ведью, отслужил 10 июня с особою торжественностью по­следнюю литургию и после нее, за трапезой в архиерей­ском доме, простился со всеми, в ласковой беседе наме­кая присутствующим на приближающуюся разлуку. Уда­лившись затем в свои покои и запершись там, он про­вел свои последние часы в молитве. Его, уже бездыхан­ного, нашли склоненным на коленях пред привезенной им из Чернигова иконою Божией Матери. «Препроводив в добродетелях жизнь свою, с миром ко Господу отыде»,

—165—

заканчивает жизнеописание святителя Сибирская лето­пись¹⁴⁸³.

Уроженец Малороссии, питомец Киева, святитель Иоанн главной, наиболее продолжительной частью своей деятель­ности принадлежал церкви малорусской. Но в тоже время не стоял он в стороне и от той работы, которую в Петровскую эпоху малорусская образованная иерархия со­вершала для церкви великорусской. Работа эта была обшир­на и глубока. «Крутой перелом в жизни русской церкви, совпавший с прекращением патриаршества и перенесением центра этой жизни из Москвы в Петербург, произведен Петром Великим при помощи малороссийского духовен­ства. Архиереи-малороссы поддержали царя в его церков­ных реформах и закрепили их в пору угрожавших им опасностей при его преемниках. С помощью армии своих земляков эти святители подняли просвещение в великорусском народе, завели образованное духовенство, организовали школу, проповедь и миссию внутри России и в Китае, улучшили богослужение, устранили многие беспо­рядки и злоупотребления в церковной жизни, снабдили образованным духовенством армию, флот и заграничные наши посольства. Но и помимо многих сотен низших работников на церковной ниве, сами епископы малороссы, в большинстве высокообразованные, выдающиеся по нрав­ственным качествам, явились внушительной силой, содей­ствовавшей подъему и устроению церковной жизни¹⁴⁸⁴...

—166—

К числу этих тружеников принадлежал – своей дея­тельностью в Свенском монастыре, заботами о просвещении и основанием коллегиума в Чернигове, своим служением на сибирской митрополии и, наконец, общей своей литера­турной деятельностью – и святитель Иоанн Максимович¹⁴⁸⁵.

Ф. Россейкин

—167—

Критика

Н.Бердяев. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. Москва, 1916 г. стр. 1–358.

Русское религиозно-философское сознание давным-давно бьется над разгадыванием смысла творчества, а в наше время пределы этого биенья могут быть связаны с именами Η.Ф. Федорова и A.Н. Шмидт. «Философия общего дела» Федорова является резко обозначенным превознесением мужественной стихии творчества (андродицея); в прозрениях же A.Н. Шмидт намечается оправдание женственной стихии (гинодицея). Книга «Смысл творчества», в глубине своей, хочет примирить эти крайности творчество-оправданий (андро-гинность); но, на самом деле, антроподицея H.А. Бердяева есть андродицея, умаляющая и обвиняющая вечно-женственное в творчестве. И в повышенном пафосе книги и в несколько-капризном рисунке мысли чувствуется то особое раздвоение, которое лучше всего передается словом δίψυχος (Послание Иак.1:8). Это раздвоение, многообразно кристаллизующееся и порождающее у автора страстную мечту о цельности, ярче всего обнаруживается 1) в обще-метафизической проблеме воплощения (смысл творчества) и 2) в характере нового антропологического откровения (смысл творчества).

«Культура, по глубочайшей своей сущности и по религиозному своему смыслу, есть великая неудача. Философия и

—168—

наука есть неудача в творческом познании; искусство и литература неудача в творчестве красоты; семья и половая жизнь неудача в творчестве любви; мораль и право в творчестве человеческих отношений; хозяйство и технический труд в творчестве власти человека над природой». «...Церковь в своих видимых воплощениях имеет культурную природу и разделяет судьбу культуры и все ее трагические неудачи» (стр. 315). Страстное обвинение H.А. Бердяева всей прошлой и настоящей действительности за наличность в ней расхождения божеского и человеческого, трансцендентного и имманентного рождается из желания полного безгранного воплощения: неудача культуры есть неудача воплощения. Но это обвинение, нередко вполне приемлемое, отравлено ядом утонченного пессимизма: в его основании кроется какое-то осуждение жизни, какое-то отрицательное и даже презрительное отношение к телу, к мировой душе, к вечной женственности. Историко-метафизический-манихейский дуализм автора осмысливает и проясняет эти неясные намеки. Манихейство, по существу своему, не может осознать и принять тайны воплощения: оно не проповедует преображения мира, а твердит о гибели мира и выделении духа; отсюда – неудача воплощения, проистекающая из коренной невозможности воплощения, из принципиального докетизма всякого манихействующего сознания. H.А. Бердяев, напуганный призраками докетизма, не желая застыть на раздвоении, не хочет, вместе с тем, принять и осознать тайны ни исторически-родового, культурного, ни исторически-индивидуального воплощения. Почему личное воплощение Иисуса Христа не принесло полного желанного воплощения? Мы понимаем автора так: рождение от Девы обновило женственное в мире, искупило грех прародительницы Евы, т. е. это воплощение было почти монофизитским, чуть-чуть докетическим, потому что женственно человеческое изошло в пассивно-смиренном, в угашенно-человеческом приятии божеского («Се раба Господня»). Отсюда и христианство стало религией смирения и послушания, религией женственной. Правда, Богочеловечеством И. Христа природа человека охристосована, но эта имманентная охристосованность скорее задана, чем дана: Сын человеческий остается не выявленным, как бы недовоплощенным. Смешивая

—169—

путь Христа и путь ко Христу, H.А. Бердяев твердит о необходимости нового воплощения в мужественной стихии, которое должно быть полным, которое должно привести в царство любви, но... чрез гибель мира, т. е. недовоплощенность, какое-то метафизическое раздвоение остаются. Чтобы избавиться от этого остатка, автор все этапы неполного воплощения объявляет необходимым моментом боговоплощения, т. е. тайна воплощения разъясняется абстрактной, или грубо-пантеистической идеей всеединства; и напрасно автор такой искусственный сдвиг граней, такое явное логическое противоречие называет преодолением религиозных антиномий. Так или иначе, осужденная недовоплощенность культуры влечет, убегающего от раздвоения, автора к бурному опьяняющему творчеству, к слиянию богочеловеческого: манихейство резко сменяется пелагианством, религиозно-философский анти-платонизм превращается в поклонение всякой динамике, всякой творческой интуиции. Боязнь платонизма приводит H.А. Бердяева к метафизическим вычеркам: «Творец не хочет знать, что сотворит человек и поэтому не знает того, что будет антропологическим откровением». Бог не знает... этот алогизм проясняет метафизические устремления H.А. Бердяева, родственные, больше всего, Беме и Парацельсу, но в целом крайне-эклектические. Этот алогизм переливается в обожествление слепых интуиций человека: не только трансцендентный Логос пугает автора призраками платоновского раздвоения, но и разум человеческий должен подгореть в пламени интуитивно-дионисийных дерзаний человека. «И творец человек не знает ни смысла творчества, ни путей творчества». Строго говоря, если разглядеть искривленность антиномий автора, самое заглавие книги «Смысл творчества» есть противоречие, потому что творческая интуиция иммаментно осмысливается, самооправдывается. И хотя H.А. Бердяев все время твердит о новом творчестве, – оно остается совершенно неизвестным, и только – сравнительно – можно зарисовать общий наклон нового пути. На этом пути некого слушаться, не пред кем смиряться. Этот путь – путь безмерного гениально-юношеского мужественного дерзновения, путь страшно-свободных, которые творят неизвестное даже Богу, на

—170—

которых Бог надеется. Правда на этом пути, не освященном светом трансцендентным, не исправляемом силами разума, человек может остаться безумно-одиноким, оказаться богоборцем, – но этот путь свободы оправдан Богом. А старый путь – путь святости, смирения и послушания, путь женственный – кажется автору трудовым подвигом, подкрепляемым пафосом малых дел, таящим за собой эгоистическую мечту о личной безопасности; и старому пути противополагаются будущие героические деяния, жертвенные потери личности в актах дарового творчества: канонически трудовому метафизическому самоустроению, целомудрию автор противополагает творческое опьянение или трагическое, но Богом оправданное, распадение личности. Одним словом, автор знает рассудочное похмелье и хочет мистического опьянения и не хочет знать, в силу боязни двойничества, в силу анти-платонизма – трезвости духовной. Если путь ко Христу не есть путь Христа; если Христос с нами, а не в нас только, если раздвоенная психология не есть Христология, то широкий путь дерзновения и бесстрашия, путь во имя неизвестной тайны, путь, на котором обожествляется почти всякий порыв – может оказаться хищением Славы Божией и аристократически жертвующий индивидуализм новым пересказом человекобожества. Ведь, идея преображения и вознесения и, отчасти, идея воскресения истолковываются автором почти антропологически, как что-то только родовое – христианское, а не индивидуальное, И. Христово.

Правда, H.А. Бердяев говорит о Боге и новом мире, об исторической равноценности путей жизни, но, ведь, и зло ценно, необходимо, с точки зрения автора, и не только в жизни человека, но и Бога. Эти оговорки показывают, что за мечтой о полном воплощении вдруг разверзается для автора пустота раздвоения. Чем это объяснить? Антропологическое откровение, как рождение Бога в страшной свободе человеческой, не может быть откровением тайны воплощения: мужественная стихия творчества порабощает свой коррелят женственное и может лишь угасить женственное, или творить, не считаясь с ним; может создать иллюзию андрогинного воплощения, или же, укрепившись в пантеизме, прийти к человеко-божеству. В том и другом

—171—

случае явен пафос самонадеянности, пафос, оправдывающий даже расщепление личности, как момент в прославлении Бога. Угашая женственное, автор не может принять надежды: говоря об апостолах Петре и Иоанне, автор не хочет вспомнить еще одного – любимого И.Христом ученика – Иакова. На пути веры утверждается реальность сверхъестественного, но еще не устанавливается отношение богочеловеческого. Путь веры – начало духовной жизни – скрывает в себе особое дерзновение, особое безумие. Церковь Иоанна – царство любви – конечный идеал, тот предел, когда «Бог будет всяческая и во всех». Если в пути веры может быть что-то мужественное, то путь любви андрогинен, хотя и не в смысле H.А. Бердяева. На пути надежды устанавливаются реальные богочеловеческие отношения, причем в надежде есть что-то женственное по преимуществу, хотя ветхозаветное богоборчество Иакова лежит на этом же пути. Если мы всмотримся в пафос антропологического откровения, то увидим, что он – очищенный – имеет какое-то отношение к надежде. В самом деле, что силен сотворить человек по смыслу антроподицеи Н. Бердяева? Ни субстанция, ни иерархия живых существ – вечный состав бытия – твориться не могут: творятся богочеловеческие отношения, т. е. антропологическое откровение, в конце концов, стоит под знаком надежды. Желая предвосхитить все сокровища любви и неизбежно встречая сокровища надежды, автор искажает и то, и другое, но надежда, как путь жизни, как путь к любви, искажается больше всего: человек самонадеян, потому что Бог надеется на него, ожидая антропологического откровения... Получается историческая схема: самонадеянность законническая (Ветхий завет); рабское смирение (Новый завет); самонадеянность охристосованного человека (Третий завет), т. е. одна крайность сменяет другую: самооправдание чрез внешний закон сменяется самооправданием чрез внутреннюю свободу (аномизм). В христианской надежде эти крайности, кристаллизуясь в антиномии, внутренно объединяются и путь надежды, на котором не угашается, а преображается раздвоенное греховное сознание чрез жизненно-трезвое преодоление антиномий, намечается четко в послании Иак.1: 8–19. Но, все-таки, религиозно-

—172—

философский смысл надежды вообще и христианской надежды в частности раскрыт не вполне, и книга «Смысл творчества», несмотря на вышеуказанное, имеет, хотя бы ту ценность, что резко ставит вопрос о надежде и своими искаженными ответами призывает к уяснению религиозно-философского смысла надежды.

C. Голованенко

—17—

Моск. Патриаршей, ныне Синодальной Б-ки. Чтения ОИДР. 1867, кн. II, с. 1–56; описано 110 №№.

Полный рукописный экземпляр этого Описания – в Румянц. Музее, среди бумаг Ундольского; здесь описан весь славянский отдел Синод. б-ки.

о) Снегирев И. Обзор библиотеки Чудова монастыря. Памятники Московской Древности, с. 145–8, М. 1841.

п) Петров И. Книгохранилище Чудова Монастыря. Памятн, Древн. Письмен. 1879, IV, с. 141–199.

р) Лопарев Хр. Описание Сборника ХVII в. б-ки Чудова M-ря №57–357. Чтения ОИДР. 1886, III. с. 1–20.

с) Снегирев И. Памятники М. Д., с. 42–49, – б-ка Успенского собора,

т) Истомин Г. пресв. Опись книг библиотеки Московского Успенского собора. Чтения ОИДР, 1895, 3, с. 1–26.

у) Попов А. Описание Сборника русского письма к. XII в. Успенского Собора № 175. Чтения ОИДР. 1859, кн. I.

ф) Невоструев К. Замечательная рукопись «Служебник» всероссийского патр. Иова, приобретенный в Моск. Успенский Собор. М. 1870.

х) Лебедев А. прот. Описание Богослужебных книг, писанных и печатных, находящихся в Московском кафедр. Архангельском соборе. 1880. (Из кн. «Моск. кафедр. Арханг. Соб.)

ц) Попов Н. П. Рукописи Московской Синодальной (Патриаршей) Библиотеки. Вып. I. Новоспасское собрание. М. 1905 г.

Сперанский М. И. Рецензии. Изв. Ак. Наук, Отд. Рус. яз. и Слов, 1906, кн. III.

ч) Попов Н. И. Рукописи Московской Синодальной (Патриаршей) Б-ки. Вып. II. Симоновское собрание. 1910.

ш) Попов Н. И. Недавние поступления рукописей в Патриаршую библиотеку в Москве. ЖМНПр. 1909, сент., с. 1–8.

щ) Викторов А. Обозрение старинных описей патриаршей ризницы. M. 1870. Изд. Общ, древ. рус. искусства.

ъ) Опись патриаршей ризницы 1631 г. М. 1876 г.

ы) Беляев. Перепись книг патр. Филарета Никитина. Временник, кн. XII, с. 1–9.

ь) Опись б-ки Павла, митр. Сарского и Подольского¹⁴⁸⁶. Временник. Кн.V, с. 65–73.

—18—

ѣ) Опись книгам, взятым в патриаршую ризницу, сост. в 1676 г. монахом Евфимием и иерод. Иокинфом, изд. по ркп. Синод. б-ки В. Ундольским. Чтения, 1847, кн. V, Смесь, с. 1–20.

э) Опись книг Епифания Славинецкого. Временник, V, с. 73–83.

ю) Опись книг Степенных монастырей. Чтения, 1848, № 6.

я) Переписная книга домовой казны патр. Никона 1658 г. Временник, кн. XV; ср. Вест. Общ. Древн. рус. искусства 1874–76, №№ 6–12.

ѳ) Опись б-ки монаха Евфимия. Сообщ. Викторов. Летоп. рус. литер. Тихонравова, кн. V, 50–88.

ѵ) Описание Патриаршей библиотеки 1718 г. Рус. Архив 1864 r., изд. Μ. Полуденский. Изд. Общ. Люб. Др. Письм. № СІII, СПб. 1894.

а) Опись библиотеки Новоспасского монастыря 1638 г. Чтения ОИДР, кн. 6, 1848, с. 16–17.

Еще см. б-ку Воскресенского м-ря.

Типографская Библиотека.

а) Артемьев А. Каталоги б-ки Москов. Синодальной типографии. Временник, кн. XI, смесь, с. 1 – 13.

б) Орлов А. Библиотека Московской Синодальной типографии. ч. I, Рукописи. Вып. 1. Сборники. М. 1896.

Заметка, ЖМНПр., 1897, ч 312, авг., отд. II, c. 437–8.

в) Погорелов В. Библиотека Московской Синодальной Типографии. Ч. I. Рук. Вып. II. Сборники и Лексиконы. М. 1899.

г) Погорелов В. Б-ка Моск. Син. Типографии. Ч. I. Рук. Вып. Ш. Псалтири. М. 1901.

д) Погорелов В. Б-ка Моск. Син. Типографии. Ч. I. Рук. Вып. IV. Материалы и оригиналы ведомостей 1702–27 г. М. 1903 г.

е) Покровский А. Б-ка Моск. Син. Типографии. Ч. L Рук. Вып. V. Календари и Святцы. М. 1911 г.

ж) Покровский А. Б-ка Моск. Снн. Типографии, Ч. 2. Рук. Вып. VI. Проповеди перв. полов. XIX в. М. 1912 г.

з) Соболевский А. Рецензия. ЖМНПр., 1912, Ноябрь.

и) Солосин И. Критич. заметка. Рус. Фил. Вестн., 1913, т. 69, с. 505–6.

к) Забелин И. Е. перепись книг Спасского (за Иконным рядом) монастыря, произ. В 1690 г. Временник, 1853, к. XVI, с. 53–67.

—19—

Библиотека Университета.

а) Каталог книг библиотеки Импер. Московского Университета, составленный библ. Ф. Ф. Рейсом, т. 3-й, М. 1886 (книги рукописные).

б) Соколов Е. И. Опись 24 рукописей Ф. И. Буслаева, ныне принадлежащих б-ке Импер. Моск. Университета. М. 1900 г. Чтения ОИДР. 1900 г., II, с. 1–24.

Никольский Единоверческий монастырь.

а) Попов А. Н. Описание рукописей и каталог книг церковной печати б-ки А. И. Хлудова. М. 1872.

Срезневский И. И. Рецензия. Записки Имп. Акад. Наук. т. 21, кн. 2, 1872 г.

б) Попов А. Первое прибавление к Описанию рукописей и каталогу книг церковной печати б-ки Хлудова А. И. М. 1875.

в) Лопарев Хр. Описание Хлудовской рукописи № 147. Чтения ОИДР. 1887 г., III, с. 1–18.

Общество Истории и Древностей Российских.

а) Списки рукописей и книг, подаренных с 10 апр. 1811 г. по 11 мар. 1812 г. Обществу истории и древностей российских. М. 1815.-Тоже. С 9 февр. 1815 г. по 10 февр. 1820 г. М. 1824 г.

б) [М. Т. Каченовский и М. А. Коркунов]. Список печатным книгам, рукописям, медалям..., принадлежащим Обществу Истории и Древностей Российских. М. 1827.

в) Строев И. Библиотека импер. Москов. Общества Истории и Древностей Российских. М. 1845 (сл.-рус. рукоп. 335 №№).

г) Ундольский В. М. Библиографические разъискания. М. 1846 (по поводу кн. Строева). Москвитянин 1846 г., № 2, 3, 11 и 12.

д) Соколов Е. И. Библиотека Импер. Общества Истории и Древностей Российских. Вып. II. Описание рукописей и бумаг, поступивших с 1846 по 1902 г. вкл., М. 1905 (прод. кн. Строева). Чтения ОИДР. 1906 г., I, с. 1–936.

е) Коркунов М. Описание Сборника. Чтения, ч. IV, кн. II, с. 67–72.

—20—

Архив Министерства Иностранных Дел.

а) Токмаков И. Ф. Обозрение библиотеки Московского Главного Архива Министерства Иностранных Дел. М. 1880.

б) Токмаков И. Ф. Каталог рукописям, относящимся до Москвы, Московской губернии, их церквей и монастырей. М. 1879.

в) Токмаков И. Ф. Каталог рукописям, относящимся до церковной истории. М. 1880.

г) [Токмаков И. Ф.] Каталог рукописям по церковной истории. Из «Дипломатического ежегодника» за 1881 г.

д) Токмаков И. Ф. Каталог рукописям, печатным книгам..., относящимся до Владимирской губернии и ее святыни, с XVI стол. Владимир, 1881; оттиск из № 14 Влад. Губ. Вед.

Архив Оружейной Палаты.

Зубарев Д. Краткое описание примечательных книг и рукописей, находящихся в Архиве при мастерской Оружейной Палаты. Вести. Европы, 1827. № 14, с. 81–102; № 15, с. 161–184; № 16, с. 241–64.

Государственное Древлехранилище.

Викторов А. Е. Государственное Древлехранилище в теремах Московского Кремлевского Дворца. СПб. 1882. Изд. Общ. Любит. Древн. Письмен.

Библиотека E. В. Барсова.

а) Описание некоторых южнорусских и западнорусских рукописей, находящихся в рукописном собрании E. В. Барсова. Чтения ОИДР, 1884, кн. 2. с. 1–17.

б) Соколов М. И. Об эсхотологическом рукописном Сборнике из Собрания E. В. Барсова, Чтения, 1895, II, с. 40–42.

в) Е. Барсов Описание харатейного Великого Часослова XII в. Чтения ОИДР. 1867, П.

—21—

г) Вяземский И. П. Доклад, чит. в засед. Общ. Люб. Древн. Письм., 10 Ноября 1877 г. (Перечень 16 рукоп.) СПБ. 1877.

Ркпп переданы в Исторический Музей.

* * *

Радченко К. Ф. Отчет о занятиях рукописями в библиотеках и др. учреждениях Москвы и Петербурга в сент. И окт. 1896 г. Киев. Унив. Изв. 1898, апр., сент.

Перетц В. Н. Отчет об экскурсии семинарии русск. филол. в Москву 1–12 февр. 1912 г. – Киев. Унив. Изв. 1913 г., янв.

Кульбакин С. М. Отчет Отделению рус. яз. и Слов. Имп. Акад. Наук о занятиях в книгохранилищах Москвы и Петербурга с 25 сент. по 23 Дек. 1898 г. Сборн. Акад. Н. по 2 Отд., т. LXIX, 1901 г.

а) Забелин И. Е. Старинные описи царских библиотек. «Домашний быт русских царей», стат. 7, Отеч. Зап., 1854, № 12, с. 122–135.

б) Каталог славяно-русским рукописям (погибшим в 1812 г.) проф. Баузе. Сост. В. Н. Каразин. Μ, 1862; из Чтений ОИДР., кн. 2, с. 1–71) (перечн. кат. 460 ркп.).

в) Собрание русских древностей, рукописей, печатных книг и монет, гр. Λ. И. Мусина-Пушкина. Записки и Труды ОИДР., 2 ч., с. 6–24 и Сборник статей, Отд. Рус. яз. И Слов Имп. Ак. Наук, т. V. с. 58.

г) Вяземский П. И. кн. Обзор московских книгохранилищ. СПб, 1877.

82. Муром. Благовещенский, на Старом Городище, монастырь.

Строев И. М. Библиологический Словарь.

33. Николаевский Вяжицкий монастырь, близ Новгорода.

Строев И. М. Библиологический словарь.

34. Николаевский Корельский монастырь, в 34 в. от Архангельска.

Строев И. М. Библиологический словарь.

35. Нилов Столбенский монастырь, Бл. Осташкова, Тверской губ.

Строев И. М. Библиологический словарь.

—22—

36. Новгород. Духовная Семинария.

Строев И. М. Библиологический словарь.

Софийский собор.

а) Куприянов И. К. Исторический очерк Софийской библиотеки. Изв. Акад. Наук, т. V, 1856.

б) Куприянов И. К. Обозрение пергаментных рукописей Новгородской Софийской б-ки. Изв. Акад. Наук, т. V, с. 367–71, Т. VI, 1857, вып. I, с. 34–66; вып. VI, 276–320, и отдельно, 1857 г. СПб.

в) Куприянов И. Описание замечат. Псалтири. ЖМНПр. 1855, т. LХХХVIII.

г) Смирнов Ф. Описание 24-х рукописных сборников Новгородской Софийской Б-ки XVI в. СПБ. 1865 г. Летописи занятий Археографической Комиссии, в. III, с. 1–106 (Описание перечневое).

д) Тиханов П. Н. Каталог российских рукописных книг, находящихся в б-ке новгородского Софийского собора. СПб. 1881. Изд. Общ. Люб. Древн. Письмен. XII.

е) Куприянов И. Указание на некоторые рукописи Новгородских церквей и монастырей. ЖМНПр. 1853, № 12, с. 122–130, и отд. Спб. 1853.

ж) Арх. Макарий. Обозрение древних рукописей и книг церковных в Новгороде и его окрестностях. М. 1861. Чтения ОИДР. 1861, кн. 2, 1–40.

37. Н.-Новгород. Духовная Семинария.

Викторов А. Е. Описи… Северной России.

Благовещенский монастырь.

Викторов А. Е. Описи... Северной России.

38. Новоторжский Борисо-Глебский монастырь.

Викторов А. Е. Описи... Северной России.

39. Нежин. Историко-филологический Институт.

a) Петухов Е. В. Заметки о некоторых рукописях. хранящихся в б-ке Историко-филологического Института кн. Безбородко. Киев, 1895. См. т. XV Известий Историко-филол. Института кн. Безбородко в Нежине. (Неб. собр. ркп. C. П. Шевырева).

—23—

б) Сперанский М. Н. Описание рукописей библиотеки Историко-филологического Института кн. Безбородко в г. Нежине. М. 1900. Cp. XVIII т. Известий.

в) Сперанский М. Н. Описание рукописей... в г. Нежине. Вып. II. Нежин, 1901 г. Cp. XIX т. Известий.

г) Сперанский М. Н. Рукописное собрание б-ки Истор.-филол. Института кн. Безбородко, приобретения 1901–1905 гг. 1905. Нежин. Cp. XXI и XXII т.т. Известий.

д) Перетц В. Н. Отчет об экскурсии Семинария русской филологии в Нежин. Киев. Унив. Изв., 1914 г., Ноябрь.

40. Одесса. Университет.

Мочульский В. Н. Описание рукописей В. И. Григоровича. Одесса 1890. (Летоп. Истор.-филол. Общества при Импер. Новоросс. Университете, I, Одесса, 1890, с. 53–133). (Оп. 54 №№).

Кочубинский А. А. Рукописи В. И. Григоровича. Варшава, 1880.

Общество Истории и Древностей.

Рыстенко А. В. Рукописи, принадлежащие б-ке Имп. Одесского Общества Истории я Древностей. Вып. I. Одесса, 1910. Оттиск из XXVIII т. Зап. И. Одес. Общ. Ист. и Древн.

41. Орел.

а) Евсеев И.Е. Описание рукописей, хранящихся в Орловских древлехранилищах. Вып. I, Орел, 1905.-Вын. IІ, Орел, 1906.-Вып. III, Орел, 1909.

б) Заметку см. в Изв. Акад. Наук, Отд. рус. яз. и Слов.. 1906, кн. Ш, M. H. Сперанского на 1-й вып.

42. Паисиин Галицкий, Костр. Губ., монастырь.

а) Строев П. М. Библиологический словарь.

б) Викторов А. Е. описи… Северной России.

43. Пафнутьев, близ Боровска, монастырь.

а) Строев П. М. Описание рукописей монастырей: Волоколамского... ІІафнутиева-Боровского. Сообщил Арх. Леонид. СПБ. 1891 г.

—24—

б) Строев П. М. Библиологический словарь.

44. Петроград. Академия Наук.

а) Роспись российским книгам печатным и рукописным, находящимся в б-ке при Спб. Импер. Академии Наук 1742 г.

б) Заметку о Росписи см. у Ундольского. Библиографические разъяснения, Москвитянин, 1846, №2, с. 11.

в) Соколов. Каталог обстоятельный российским рукописным книгам св. Писания, поучительным, служебным и до церковной истории касающимся, в б-ке Импер. Академии Наук хранящимся... 1818 г. СПб. (всего 231 ркп.).

г) Соколов. Каталог обстоятельный российским рукописным книгам, к российской истории и географии принадлежащим и в Академической б-ке находящимся. 1818 г. (всего 228 ркп.).

д) Опись предметам, сохраняющимся при Импер. Академии Наук, в отделении, называемом «Кабинет Петра В» Спб. 1837, 2 изд. 1844 (с. 37 и след.-опис. ркп.); ср. Беляев, Кабинет Петра В., 2 ч. Спб. 1793; 3 ч. Спб. 1800.

е) Роспись книгам и рукописям Импер. Российской Академии. Сост. В. Перевощиковым. Спб. 1840. (138 ркц. и 9 гр.).

ж) Описания некоторых рукописей Академической б-ки сделаны A. X. Востоковым. Учен. Записки Имп. Акад. Наук no II Отд., с. 111–126; переп. в его Филологических Наблюдениях, Спб. 1865.

з) Срезневский В. И. Сведения о рукописях, печатных изданиях и других предметах, поступивших в рукописное отделение б-ки Импер. Ак. Наук в 1900 и 1901 годах. (Оттиск из Изв. Имп. Ак. Наук, т. XVI; № 2, февр.). Спб. 1902 г. – Приложение I, Спб. 1903 г.

и) Срезневский В. И. Сведения о рукописях, печатных изданиях ... в 1902 г. – Приложение. Рукописи и книги, приобретенные В. И. Срезневским во время поездки в Вологодскую, Олонецкую, Пермскую губ. Спб. 1905 г. Ср. Отчет Отд. рус. яз. и Слов. И. Акад. Наук, Известия A. Н. ОРЯ и Сл., 1903, кн. 2, 3. 4.

к) Срезневский В. И. Сведения ... в 1903 г. Спб. Ί904 г. Оттиск из известий И. Ак. Наук, 1904, №№ 1–5.

л) Срезневский В. И. Сведения... в 1904 г. Спб. 1907 г.

—25—

м) Срезневский В. И. Охранная опись рукописного отделения б-ки Имп. Ак. Наук. I. Книги Св. Писания. СПБ. 1905.

н) Перетц В. Н. Новые труды по источниковедению др. – русской литературы. 1905.

о) Срезневский В. И. и Покровский Ф. И. Описание рукописного отделения б-ки Имп. Ак. Наук. I. Рукописи. т. I. I. Книги Свящ. Писания и II. Книги богослужебные. СПБ. 1910.

п) Срезневский В. И. описание рукописей и книг, собранных для Имп. Ак. Наук в Олонецком крае. 1914.

р) Яцимирский А. И. Отзыв в Русск. Фил. Вестн., 1914 г., №2, с. 623.

Духовная Академия.

а) Родосский А. С. Описание 432-х рукописей, принадлежащих СПБургской Духовной Академии и составляющих ее первое по времени собрание. СПБ. 1894 г.

б) А. Р[одосский]. Рукописи и старопечатные церковно-славянские книги поступившие в б-ку СПБ. Дух. Академии в 1891–92 годах. СПБ. 1893.

в) Родосский А. С. Рукописи, поступившие в б-ку Академии в 1899 г. – Христ. Чтен. 1900, т. I; – в 1900 г., Хр. Чт. 1901 г., т. II, с. 600. 964; – в 1901 г., Хр. Чт. 1903, II. с. 247. 389; – в 1902 г. Хр. Чт. 1903, II, с. 539; – в 1903 г., Хр. Чт. 1904, III, с. 595. 750; – в 1904, Хр. Чт. 1904, III, 826; – в 1905–06 г., Хр. Чт. 1907, июль. 146 с.; – в 1907, Хр. Чт. 1908, с. 1276.

г) Абрамович Д. И. описание рукописей СПБ Духовной Академии. Софийская библиотека. Вып. I. СІІБ. 1905. Вып. II. Четьи-Минеи, Прологи, Патерики. СПБ. 1907 г. Вып. III. Сборники. СПВ. 1910.

Описания, Обозрения, Каталоги-Куприянова, Смирнова, Тихонова, Арх. Макария, Варлаама, Сахарова, Шевырева – см. выше, сс. 11 и 22; №№ 21 и 36.

Археографическая Комиссия.

а) Описание рукописей, принадлежащих Археографической Комиссии. СПБ. 1862 г. (Опнс. 8 Сборн. и I родословн. кн.). – Летоп. Занятий Археогр. Комис. 1861, в. I, 1–13.

—26—

б) Саввантов П. И. Описание пяти рукописей, принадлежащих Археографической Комиссии. Летописи Занятий Археогр. Ком. И, СПБ. 1862. Отд. V–VI, с. 14–41.

в) Барсуков Н. Рукописи Археографической Комиссии. СПБ. 1882 г. (Опис. 229 ркп.).

г) Сидоров Н. И. Рукописи И. Археографической Комиссии. СІІБ. 1907 г. I. Прибавление (Опис. 23 ркп., с 230 по 252). Из XVII т. Летоп. Занятий.

Археологическое Общество.

Прозоровский Д. Опись древних рукописей, хранящихся в Музее Имп. Русск. Археологического Общества. СПБ. 1879 г.

Общество Любителей Древней Письменности.

а) Лопарев Х. М. Описание рукописей Императ. Общества Любителей Древней Письменности. Ч. I–II. СПБ. 1892–93. Изд. Общ. №№ С и СV; ч. III-СПБ. 1899. Изд., Общ. № СХІV.

б) Описание рукописей кн. П. П. Вяземского. СПБ. 1902 г. Изд. И. Общ. Люб. Древн. Письм, М. СХІХ.

Публичная Библиотека.

а) Калайдович К. и Строев П. Обстоятельное описание славяно-российских рукописей, хранящихся в Москве в б-ке... гр. Ф. А. Толстова. С палеографическими таблицами почерков с XI no XVIII век. М. 1825.

б). Строев П. Первое прибавление к Описанию славяно-росс. рукописей гр. Ф. А. Толстова. М. 1825.

в) Строев П. Второе прибавление к Описанию... М. 1827.

г) Лавровский И. А. Описание 7 рукописей Импер. Публичной Библиотеки. 1859 r., из Чтений ОИДР. 1858, IV, с. 1–90.

д) Славяно-русская библиотека Е. В. Трехлетова. Яросл. Губ. Вед. 1855 г., №№ 23–36; 1856, №№ 13–24, 43–52; 1857, №№ 1–19; Отчет за 1860 г.

е) Сахаров И. Славяно-русские рукописи. Отделение первое. СІІБ. 1839; ср. с Отчетом за 1863 г., с. 43, 52 ркп. на Собрания Сахарова.

ж) Саввантов П. И. Каталог рукописям и старин-

—27—

ным книгам церковной и гражданской печати, принадлежащим Е. В. Берсеневу. Чтения, 1864, кн. I, с. 225–232 (=44 ркп.).

з) Лукьянов П. Отчет о занятиях в столичных библиотеках. Протоколы Засед. Совета Харьков. Университета 1867, № 6, с. 557–95; № 7, с. 628–62.

и) Бычков А. Ф. Описание славянских рукописей, принесенных в дар Имп. Публ. Б-ке А. Ф. Гильфердингом. СПБ. 1869, с. 10–159; Отчет за 1868 и 1873 гг.

к) Бычков А. Ф. Описание церковно-славянских и русских рукописей Импер. Публичной Библиотеки. Ч. I. Описание церк.-славянских и русских рукописных Сборников Имп. Публ. Б-ки. Ч. I, СПБ. 1882 (Опис. 91 Сборн. из Древлехр. Погодина).

л) Бычков И. А. Краткий обзор собрания рукописей, принадлежащего Преосв. еп. Порфирию и ныне хранящегося в Имп. Публ. Б-ке. СПБ. 1885; Отчет Б-ки за 1883 г.

м) Бычков И. А. Каталог собрания славяно-русских рукописей П. Д. Богданова. Вып. I. СПБ. 1891. Вып. II. СПБ. 1893. (старообрядчек. рукоп.).

Мартинсон О. А. Указатель к каталогу хранящ. в II. П. Б-ке Собрания сл.-рус. рук. II. Д. Богданова. СІІБ. 1916.

н) Бычков И. А. Каталог собрания славяно-русских рукописей Ф. И. Буслаева, ныне принадлежащих Импер. Публ. Б-к. СІІБ. 1897 ( – 98 ркп.). Отчет 1891 г.

Архангельский А. С. Рецензия. ЖМНПр. 1898 г., ч. 317, Май, Отд. II, с. 194–214.

о) Бычков И. А. Каталог рукописей П. И. Савваитова, ныне принадл. Имп. Публ. Б-ке. Вып. I, СПБ. 1900 г.; Вып. II, 1902. Отчеты за 1897 и 1898 гг.

п) Охранный каталог славяно-русских рукописей А. А. Титова, в г. Ростове, Ярославской губ., 6 вып., М., 1881 – 96 (обнимает 1680 №№).

Рец. на IV вып. ЖМНПр. 1889, ч. 266, Ноябрь, Отд. II , с. 261–2.

р) Титов А. А. Описание славяно-русских рукописей, находящихся в Собрании А. А. Титова. Т. I, Ч. I. Св. Писание, Толкование Св. Писания и Каноническое Право. СІІБ 1893; Ч. II. Кн. Богослужебные, 1901; т. II, Отцы Церкви, М. 1900; т. ІІI, 1903 г.; т. IV, 1901 г.; т. V, 1906 г. Отчет 1902 и 1906 гг.

—28—

с) Карский Е. Ф. Западнорусский сборник XV в. Имп. Публ. Б-ки Q. I. № 391. Сборн. Ак. Наук Отд. Р. яз. и Слов. LXV. 1899; Известия Ак. H., 0. Р. яз. и Слов., 1897, IV.

т) Описание рукописей Имп. Публичной Библиотеки, доставленных на Выставку при VII Археологич. съезде в Ярославле. Ярославль, 1887 г. (Опис. 9 ркп.).

у) Воскресенский Г. А. Погодинский № 27 Апостол и Чудовская, усвояемая Св. Алексею, рукопись Нового Завета. СПБ. 1904.

Отчеты библиотекиг. – Древлехранилище Погодина и Собрание Коробанова.

– Краткие библиографические известия о составе археологических собраний М. П. Погодина в 1844 году и дальнейших его приобретениях. М. 1844–52. (Вырезки из «Москвитянина»).

– Каталог рукописей П. М. Строева. СПБ. 1878 (из кн. Барсукова Н. П. Жизнь и труды П. М. Строева).

Выписка из реестра бумагам и книгам К. Ф. Калайдовича, перешедшим к Погодину. Бессонов П., Биография Кал-ча, ч. 2, с.201–8.

1867 и 1878 гг. – Собрание Карамзина.

1891 г. – Рукописи южно – славянские Верковича.

См. ниже Загреб.

1895 г. – Коллекция Сарафова.

1880 г. – Собрание Ордина.

1900–01 г. – Часть Собрания Арх. Амфилохия.

– Опись всего напеч. в Библиографич. Записках 1892, № 4.

1905 г. – Часть собрания (28 №№) купца Плигина.

1907 г. – Собрание П. П. Тиханова (б. 900 №№).

Подробное описание рукописей подготовляет к печати В. В. Майков.

1908 г. – Собрание Н. М. Михайловского. (б. 949 №№).

– Подробное описание рукописей подготовляет к печати В. В. Майков.

– Краткие заметки о некот. рукописях см. у Перетц. Отчет об экскурсии. Семинария рус. Филол. В СПБ. 20 февр. – 6 мар. 1910, Киев, 1910. Киев. Унив. Изв., 1910, май; 1912, июль, авг.

– Отдельные поступления отмечаются в Отчете каждого года.

Архив Св. Синода.

Никольский А. И. Описание рукописей, хранящихся в Архиве Святейшего Правительствующего Синода, т. I. Рукописи богослужебные. СПБ. 1904. Т. II, вып. I, СПБ. 1906; вып. II, СПБ. 1910.

—29—

45. Петрозаводск.

Викторов А. Е. Описи… северной России. СПБ. 1890. (Описаны рукописи – Архиерейского дома, Петро-Павловского Собора и Олонецкого музея).

46. Печерский Вознесенский, под Н. – Новгородом, монастырь.

Строев П. М. Библиологический словарь.

47. Полтава. Епархиальное Древлехранилище.

а) Свящ. Трипольский В. Полтавское Епархиальное Древлехранилище. Полтава. 1909.

б) Перетц В. Отчет об экскурсии семинария рус. Филологии в Полтаву и Екатеринославль. Киев. Унив. Изв., 1911, февр.

48. Поречье. Библиотека гр. Уваровых.

а) Сухомлинов М. Рукописи гр. А. С. Уварова, т. II. Памятники словесности. (Вып. I. СПБ. 1858 г.).

б) Строев П. М. Каталог славяно-российских рукописей, принадлежащих Московскому первой гильдии купцу… И. Н. Царскому. М. 1836 (– 341 ркп.).

в) Строев П. М. Рукописи славянские и российские, принадлежащие И. Н. Царскому. М. 1848 (-740 ркп. И 194 грам.).

г) Вяземский П. П. кн. Библиотека И. Н. Царского сверх печатного каталога. Памятн. Древн. Письм. 1879. В. IV.

д) Бодянский. Славяно-русские сочинения в пергаментных сборниках И. Н. Царского. М. 1848. Из Чтений, т. III, VII.

е) Сахаров И. Славяно-русские рукописи. Отделение первое. СПБ. 1839 г. (часть собрания).

ж) Арх. Леонид. Систематическое описание славяно-русских рукописей собрания гр. А. С. Уварова. I–II. 1893 г., III–IV. 1894 г. (Со включением 750 №№ Собрания Царского И. Н., опис. Строевым; всего – 2250 №№).

з) Сперанский М. И. Отзыв об этом Описании, Археолог. Извест. и Зам., 1894, №№ 3–4.

49. Псков. Духовная Семинария.

Строев П. М. Библиологический словарь.

—30—

Троицкий собор.

Князев А. Историко-статистическое описание, М. 1858, с. 64–69.

Спасо-Мирожский монастырь.

Строев П. М. Библиологический словарь.

Музей Археологической Комиссии.

Шляпкин И. А. Описание рукописей и книг музея Археологической Комиссии при псковском губернском статистическом комитете. Псков. 1879 г.

Музей Ц. – Археологического Комитета.

Каталог Музея Псковского Церковно-археологического Комитета. Псков. 1914. С. 22–26.

50. Ржев. Библиотека Симсон.

Симсон П. Ф. Описание рукописей, принадлежащих П. Ф. Симсону. Тверь. 1903. Изд. Твер. Уч. Арх. Ком.

51. Ростов. Музей церковных древностей.

а) Липинский М. А. Ростовский музей церковных древностей. Описание собрания документов, принадлежащих музею. Ярославль. 1886.

б) Титов А. А. Описание рукописей Ростовского музея церковных древностей. Ч. I, 1886 г., ч. I (№№ 87 – 174) 1889, Ярославль. Яросл. Губ. Вед. 1886 г.

Рец. на II ч. ЖМНПр. 1889 г., ч. 266. Ноябрь, Отд. II, с. 261–2.

Спасо-Яковлевский монастырь.

Титов А. Описание рукописей библиотеки Ростовского, Спасо-Яковлевского монастыря. Отт. Из 10 № Библиограф. Записок. 1892 г.

52. Рязань. Духовная Семинария.

Викторов А. Е. Описи… Северной России.

53. Саратов. Братство св. Креста.

А. Лебедев. Рукописи Братства св. Креста. Вып. I, 1910; вып. II, 1913.

—31—

54. Свирский Александров монастырь.

Викторов А. Е. Описи… Северной России.

55. Свияжский Рождественский монастырь. Казанск. Губ.

Строев П. М. Библиологический словарь.

56. Сийский Антониев монастырь, в 90 в. От Холмогор.

а) Строев П. М. Библиологический словарь.

б) Викторов А. Е. Описи… Северной России.

Ркпп. Переданы в Архангельск. Епарх. Древлехранилище.

57. Сергиев Посад. Духовная Академия.

а) Иером. Иосиф. Опись рукописей, перенесенных из б-ки Иосифова монастыря в б-ку Московской Дух. Академии. М. 1882, из Чтений 1881, кн. 3.

б) Арх. Леонид. Сведения о славянских рукописях, поступивших из книгохранилища Свято-Троицкой Сергиевой Лавры в б-ку Троицкой Дух. Семинарии в 1747 г. Чтения, 1883, кн. I, II, IV; 1884, кн. 3 и 4; 1885, кн. I (опис. 211 ркп.).

Указатель Белокурова, Чтения 1886, III.

в) Карский Е. Отчет о научных занятиях, Варш. Унив. Извест. 1898, IX.

Еще см. б-ку Волоколамского м-ря.

Вифанская Семинария.

Муретов С. Описание рукописей б-ки Вифанской Дух. Семинарии. Чтения, 1897. кн. 3 и 4.

Троицко-Сергиева Лавра.

а) Иером. Иларий и Арсений. Описание славянских рукописей б-ки Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. М. чч. 1 и 2, 1878; ч. 3, 1879; из Чтений, 1878, кн. 2. 4; 1879, кн. 2.

б) Арх. Леонид. Славянские рукописи, хранящиеся в ризнице Свято Троицкой Сергиевой Лавры. Чтения, 1880, кн. 4, 1–49. (Дополнение, опис. 22 ркп ).

58. Серпухов Владычен Введенский монастырь.

Рождественский В. А. Описание монастыря. М., 1866,с. 39 – 52.

—32—

59. Сковородский Михаила Архангела, под Новгородом монастырь.

Строев П. М, Библиологический словарь.

60. Слуцк. Минск. губ. Тройчанский монастырь.

а) Снитко А. Описание рукописей и старопечатных книг Тройчанского м-ря. Минск. Старина, II, 1911.

б) Снитко А. К. Описание рукописей и старопечатных книг в Слуцком (Минск. губ.) Тройчанском м-ре. Изв. Акад. Наук, Отд. Р. Яз. И Слов., 1911, I, с. 210–231.

в) Карский Е. Отчет о научных занятиях в б-ках Москвы, Троицко-Сергиевой Лавры и Слуцка. Варшав. Унив. Известия за 1898 г. IX.

г) Опись книг Слуцкого Троицкого монастыря 1494 г., составл. Архим. Иосифом. Акты Западной России. I.

61. Смоленск. Духовная Семинария.

а) Мурзакевич. Достопамятности Смоленска. Чтения, год 1, кн. II, c. 1–18.

б) Вишневский Д. К. Описание рукописных собраний, находящихся в г. Смоленске. Вып. I. Рукописи на латинском яз. Смоленской семинарской б-ки, 1901.

62. Соловецкий монастырь.

а) Архиеп. Игнатий. Истина св. Соловецкий обители. СПБ. 1844.-«Выписка из Описи б-ки Соловецкой о старинных книгах, писанных и печатных до книжного при Патр. Никоне исправления»; перечень 1378 №№.

б) Белокуров С. А. Материалы для русской историн. М. 1888. Б-ка и архив Соловецкого м-ря после осады 1676 г. по современ. Описям. Чтения,1887, κιн. I, с. 1–80.

63. Суздаль. Спасо-Евфимиев монастырь.

а) Тихомиров К. Опись книгам, хранящимся в Суздальском Спасо-Евфимиевом м-ре. М. 1850. Из Временника. V кн.; составлена в 1660 г.

б) Опись книгам, хранившимся в Суздальском Спасо – Евфимиевом м-ре. Владимирский Сборник, изд. К. Тихонравовым. М. 1857, с. 162–66. (Опись 1660 г.). ср. Временник, кн. V.

в) Список рукописных и печатных книг книгохрани-

—33—

тельной палаты. Из записной книги Спасо-Евфимиева м-ря. Ежегодник Владимирск. губерн. статнст. комитета. Т. II. Владимир. 1878, с. 35–38.

г) Шляпкин И. А. Описание рукописей Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря. СПб. 1881, из Памятн. Древн, Письм., вып. IV.

д) Викторов А. Е. Описи... Северной России.

64. Сырков монастырь в 6 в. От Новгорода.

Строев П. М. Библиологический словарь.

65. Тверь. Тверской Музей.

а) Сперанский М. Н. Описание рукописей Тверского Музея. M. 1891, вып. I; (из Чтений ОИДР. 1890, IV, с. 1–314; 1891, I, с. 315–330). Вып. II. 1904, Тверь.

б) Сперанский М. Н. Златоуст, рукопись XVI в. Тверского Музея. СПб. 1890. Изд. Общ. Люб. Древн. Письм.

Духовная Семинария.

а) Скворцов Д. Замечательные рукописи Архиеп. Феофилакта Лопатинского. Тверск. Епарх. Вед. 1891, №№ 4, 5, 6.

б) Строев П. М. Библиологический словарь.

66. Тихвин. Богородицкий монастырь.

Историко-статистическое Описание, СПб. 1859, с. 99–108.

Успенский монастырь.

а) Кунцевич Г. З. Опись рукописей Тихвинского монастыря. СПб. 1908 г.; из Известий Ак. Наук, Отд. Рус. яз. и Слов., 1907, т. XII, кн. IV.

б) Бередников Я. И. Описание четырех рукописей, хранящихся в б-ке Тихвинского Успенского монастыря. ЖМНПр. 1847, № 9, ч. IV, Отд. II, с. 201–226.

67. Тобольск. Губернский Музей.

Мамаев С. Рукописи библиотеки Тобольского Губернского Музея. Вып. I и II, 1894–6.

68. Тольгский Богородицкий монастырь, в 8 в. от Ярославля.

Строев П. М. Библиологический словарь.

—34—

69. Углич. Спасо-Преображенский Собор.

Строев П. М. Библиологический словарь.

70. Успенский Желтиков монастырь, в 4 в. от Твери.

Арх. Платон. Историческое и статистическое описание монастыря. Тверь, 1852, с. 29–55.

71. Устюжна Железопольская. Рождественский Собор.

Строев П. М. Библиологический словарь.

72. Велико-Устюжский Архангельский монастырь.

Савватов П. Описание монастыря. СПб. 1848, с. 34–40.

Успенский Собор.

а) Румовский Н. Прот. Описание собора. Вологда, 1862, с. 34–49.

б) Строев П. М. Библиологический словарь.

73. Флорищева Успенская Пустынь, Владим. губ.

а) Викторов А. Е. Описи... Северной России. СПб. 1890.

б) Георгиевский В. Флорищева Пустынь. Историко-Археологическое описание с рисунками. Вязники, 1896; дополнение к Викторову (Опис. 223 ркп.).

в) Строев П. М. Библиологический словарь.

г) Артлебень Н. А. Каталог старинных рукописей, печатных книг, грамот и актов, хранящихся в б-ке Флорищевой пустыни. Влад. Губ. Вед., 1880, №№ 47–49, 51, 52; 1881, №№ 2, 4–7; 1882, № 1.

Б.ч. рукописей передана во Владимирское Древлехранилище.

74. Холмогорский Преображенский Собор.

Викторов А. Е. Описи... Северной России.

75. Череповский Воскресенский Собор.

Строев П. М. Библиологический словарь.

76. Чернигов. Духовная Семинария.

Лилеев М. И. Описание рукописей, хранящихся в б-ке Черниговской Духовной Семинарии. СПб. 1880. Изд. Общ. Люб. Древн. Письмен.; Памятники, 1880, I, II.

—35—

77. Ярославль. Духовная Семинария.

Строев П. М. Библиологический словарь.

Спасский монастырь.

а) Иером. Владимир. Ярославский Спасо-Преображенский монастырь, что ныне архиерейский дом. М. 1881 г. Обзор книгохранилища и архива, с. 101–119. Яросл. 1912.

б) Спасский м-рь в Ярославле. Летописи Занятий Археограф. Комиссии, вып. V, с. 21–29.

в) Строев П. М. Библиологический словарь.

78. Юрьев – Польский. Архангельский монастырь.

Строев П. М. Библиологический словарь.

* * *

а) Отчет Д. И. Абрамовича о занятиях в библиотеках Волынской епархии в 1902 г. (См. Отчет о деятельности Отделения Рус. Яз. и Слов. И. Ак. Наук за 1902 г. составл. Орд. Акад. В. И. Ламанским. СПб. 1902, с. 24–30).

б) Бередников Я. И. О некоторых рукописях, хранящихся в монастырских и других б-ках. ЖМНПр. 1853, № 6, LXXVII, С. 85–111.

в) Белокуров С. А. О рукописном Сборнике XV–XVI в. Собрания И. П. Никифорова. Чтения ОИДР. 1898, кн. II, с. 43.

г) Бугославский Г. К. Замечательный памятник древней Смоленской письменности XIV в. Древности М. Археол. Общ., т. XVIII.

д) Булгаков Ф. И. Две рукописи из библиотеки М. Ф. Газетова. Памятн. Древн. Письмеп. 1880. Вып. I , c. 145–166.

е) Владимиров П. Обзор южнорусских и западнобелорусских памятников письменности от XI–XVII в. Киев 1890 г.

ж) Краткие описания некоторых рукописей см. у А. Х. Востокова, Филологические наблюдения. СПб. 1865; или Учен. Зап. 2 Отд. Акад. Наук 1856, т. II.

з) Дмитриев А. А. Библиотека В. В. Голубцева, в с. Александровском, Красноуфим. у. Пермской губ. Пермь, 1887.

—36—

и) Каманин И. М. Краткий перечень рукописей и старопечатных книг на выставке XI Археологического Съезда.

к) Кунцевич Г. З. Заметка о рукописях Седмиозерной Пустыни, Казанск. губ. Извест. Ак. Наук, Отд. Рус. яз. и Слов. 1902, IV, с. 358–402.

л) Арх. Леонид. Рукописи Сербского письма XII–ХVIII в., находящиеся в б-ках Московской губ. Чтения ОИДР. 1891, кн. II, с. 1–8.

м) Леонид Архим. Библиографические разыскания в области древнейшего периода славянской письменности IX–X вв. Памятники сих веков по сохранившимся спискам, XI–XVII в СПб. 1890. Чтения 1890, III, с. 1–28.

н) Макаров М. Описание рукописи Суздальской соборной библиотеки. Вестн. Евр., 1821 r., № 20.

ο) Покровский Н. В. Ипатьевская лицевая Псалтирь 1591 г. Христ. Чтен. 1883, №№ 11–12.

п) Попов А. Библиографические материалы I–XXI. 4 вып., М. 1879–1902.

р) Пресняков А. Е. Заметка о лицевых летописях. СПб. 1902. Известия И. Ак. Наук по 2 Отд., т. VI, 4.

с) Палеографическая коллекция кн. П. А. Путятина (с. Бологое, Валдайск. y.). СПб. 1878–1879 гг. Пам. Древн. Письм.

т) Рузский Н. В. Сведения о рукописях, содержащих в себе Хождение в Св. Землю рус. Игумена Даниила в начале XII в. М. 1891. Чтения ОИДР. 1891, кн, III, с. 1–172.

у) Соболевский А. И. Каталог Славяно-русской Палеографической Выставки в Археологическом Институте. СПб. 1900.

ф) Соболевский А. И. Несколько слов о лицевых рукописях. СПб. 1908.

х) Соболевский А. И. Заметки о малоизвестных памятниках юго-западного русского письма XVI–XVII в. Киев, 1894.

ц) Срезневский И. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках. I–LXXX, СПб. 1867–1875.

ч) Срезневский И. Древние памятники русского письма и языка. Изд. 2, СПб. 1882.

—37—

ш) Срезневский И. Обозрение древних русских списков Кормчей книги. СПб. 1897.

щ) Титов А. А. Книгописные собрания в провинции. I. Собрание преосв. Амфилохия, еп. Угличского. М. 1892. Из 4-го № «Библиогр. Записок».

ъ) Щепкин В. Собрание рукописей, книг старой печати, икон и крестов И. Л. Силина. М.

ы) Щепкин В. Лицевой Сборник Имп. Росс. Исторического Музея. I–II. СПб. 1900.

ь) Щепкин В. Два лицевых Сборника Исторического Музея. М. 1897.

ѣ) Халанский М. Г. Экскурсы в область древних рукописей и старопечатных изданий. I–XXII. Харьков. 1900–02.

э) Яцимирский А. И. Мелкие тексты и заметки по старинной славянской и русской литературам. СПб. 1908. Из Известий Ак. Наук по 2 Отд., т. II, 2: III, 1; IV, 2, 4, 5; VII, 1; XI, 2; XIII, 2.

ю) Каталог выставки XII археологического съезда в г. Харькове. Харьков, 1902.

я) Дополнение к предшествующему каталогу.

А) Пташницкий С. А. библиотека в. кн. Литовского в Вильне в 1510 г. «Библиограф» 1888, №1 (перечень).

б) Опись библиотеки Димитрия Ростовского. Москвитянин, 1855, №№ 21–22, с. 79–86; Яросл. губ. вед. 1885, №22.

в) Ундольский В. М. Опись книгам, в степенных монастырях находящихся. Чтения ОИДР. 1848, кн. VI, 1–49.

г) Супрасльского благовещенского монастыря опись. 1498 г. Литов. Епарх. Вед. 1864 г., №№ 3, 5, 10, 11, 13, 19, 20.

II. Рукописи заграничных библиотек

Австрия. Вена. Люблин. Пешт. Познань.

а) Ламанский В. О. О славянских рукописях в Белграде, Загребе и Вене, с филологическими и историческими примечаниями. СПБ. 1864. Зап. Ак. Наук, т. VI, кн. I, с. 1–167.

б) Воскресенский Г. А. Славянские рукописи, хра-

—38—

нящиеся в заграничных библиотеках: Берлинской, Пражской, Венской, Люблинской, Загребской и двух Белградских. СПБ. 1882. Сборник И. Отд. Акад. Наук XXXI, № 1, 1882 СПБ.

в) Радченко К. Ф. О пергаментном сборнике ХІV века Венской Придворной Библиотеки. СПБ. 1904. Известия Ак. Н., 2 Отд. 1903, кн. IV.

г) Прейс И. И. О некоторых славянских рукописях Венской библиотеки. Отчет о занятиях. ЖМНПр. 1842, ч. ХХХIII, с. 40–47.

д) Бодянский О. О. О поисках моих в Познанской публичной библиотеке. М. 1846; Чтения ОИДР, 1846, кн. 1, С. 1–45.

е) Прейс И. И. (Ркп. Познанской б-ки гр. Рачинского). Отчет ЖМНПр. 1840, ч. 28, с. 16.

ж) Menčik F. Rukopisy staro slovanské Vuka St. Karadžjče; в Slovansky Sbornik II, 1883, c. 314–7.

з) Кочубинский А. А. Славянские рукописи Пештского Музея. Рус. Фил. Вестн., 1881, № 1, с. 180–208.

и) Рукописи Копитара в Люблинской Лицейской библиотеке. СІІБ. 1904. Из Известий Отд. Рус. яз. И Слов. И. Ак. Наук, т. ІХ, 1904, кн. I, с. 247–272.

Загреб.

а) Веркович С. Собрание древних славянских рукописей. СПБ. 1889. Слав. Изв., 1889, № 41.

б) Ильинский Г. А. Рукописи Верковича в Загребской академической библиотеке. Рус. Фил. Вестн., 1904, 51 т.

в) Лавров Π. А. Апостол из собрания Верковича. Чтения Историч. Общ. Нестора Летописца.

г) Rukopisi Hrvatski и Kujiznici Ivana Kukuljevka Sakeinskoga u Zagrebu.

д) Епископ Никанор Ружичий. Стари српски рукописи у книжницы jугословенске Академиjе у Загребу. «Споменик» Сербской Королевской Академии, ХХХVIII, Други разред. 34, Београд. 1900, с. 135–147.

е) Цонев Б. Д-р Кирилски рукописа и старопечатни книги в Загреб. Сборник на Белгарската Академия на наукате. 1913, кн. I, с. 1–45.

—39—

Львов.

а) Aemiliani Kaluzniaeki. Descriptio codicum slovenicorum, qui in Bibliotheca Universitatis Jagell. inveniuntur. 1871. (Опис. 5 ркп.).

Бодуэн-де-Куртене. Рецензия, ЖМНПР., 1874, ч.176, с. 193–95.

б) Калужняцкий Е. И. Обзор славяно-русских памятников языка и письма, находящихся в библиотеках и архивах Львовских. Киев, 1877, из Трудов III Арх. съезда, с. 213–321.

в) Петрушевич А. С. Каталог церковно-словенских рукописей и старопечатных книг кирилловского письма, находящихся на Археологическо-библиографической Выставке в Ставропигийском заведении. Львов. 1888.

г) Свенцицкий И. С. Церковно и русско-славянские рукописи Публичной Библиотеки Народного Дома во Львове. Известия Отд. русск. яз. и Слов. Имп. Акад. Наук, 1904, кн. 3.

д) Свенцицкий И. С. Описание иноязычных и новейших карпаторусских рукописей библиотеки «Народного Дома во Львове». Львов, 1905; нач, в 3 кн. IX т. Изв. 1904 г.

е) Свенцицкий Иларион. Опис рукописив Народного Дому з колекции Ант. Петрушевича. Частина перша. Вып. I. Львов, 1906, «Украинско-русский Архив». т. I.

ж) Свенцицкий И. С. Опис рукописив Народного Дому з колекции Ант. ІІетрушевнча. Частина друга. У Львови, 1911. «Украинско-русский архив», т. VI, «Рукописи Львовских збирок», вып. II.

з) Свенцицкий И. С. Опис рукописив Народного Дому з колекции Ант. ІІетрушевича. Частица третя. У Львови, 1911. У.-р. Архив, т. VII, вып. III.

з) Свенцицкий И. С. Опись Музея Ставропигийского Института во Львове. Львов, 1908.

и) Перетц В. И. Славянские и русские рукописи библ. Оссолинских. «Отчет о занятиях во время заграничной командировки 1907 г.».

к) Головацкий Я. Ф. Библиографические находки во Львове. О рукописях и старин. Издан., хранящихся в б-ке Ставропигиальной церкви Успения. Записки Ак. Наук, т. XXII, прилож. №4, с. 1–43.

—40—

л) Шараневич И. Д-р. Каталог археологическо-артистических предметов, церковно-славенских рукописей и старопечатных книг кирилловского письма, находящихся в Музее Ставропийского Института. 1890 г. Львов.

Прага.

а) Сперанский М. Н. Пергаменные отрывки русских рукописей в Праге. Русск. Филол. Вестн. 1890, т. XXIV.

б) Шляков. Пергаменные отрывки русских рукописей Праге. Рус. Фил. Вестн., 1900, т. 44, с. 297–9.

в) Сперанский М. Рукописи Павла Иосифа Шафарика (ныне Музея Королевства Чешского в Праге). М. 1894. Чтения, 1894, кн. I.

г) Сырку И. А. Рукописные Проложные отрывки в Собрании Шафарика. Сборник И. A. Н. Отд. Рус. яз. и Слов., т. LXIV, 1899. Известия. 1896, т. 1, 1–2 кн.

д) Розов В. Отчет о командировке в Австрию в 1907 г. (Львов, Краков, Прага). Киев. Унив. Изв. 1908, Окт. с. 1–46.

Англия. Лондон и Оксфорд.

а) Срезневский И. Славянские рукописи Британского музея в Лондоне и Бодлеянской библиотеки в Оксфорде. СПБ. 1872; из Извест. Имп. Арх. Общ. т. IV.

б) Успенский Ф. О некоторых славянских и по-славянски писанных рукописях, хранящихся в Лондоне и Оксфорде. ЖМНПр. 1878 г. ч. СХ, СІХ и СС, №№ 9 и 10.

в) Грот К. Я. Лондонские заметки. Славянские рукописи Британского музея. Русс. Фил. Вест. 1887, т. XVII, с. 1–30; ЖМНПр. 1887, № 3.

г) Краткий отчет о занятиях заграницей доцента Имп. СПБ. Унив. Π. А. Сырку в летние месяцы 1893–94 гг. Сборник Отд. Русс. яз. и Слов. LXII.

д) Сырку И. А. Славянские и русские рукописи Британского Музея в Лондоне, изд. под наблюдением и с предисловием А. И. Яцимирского. СІІБ. 1908. Сборник Отд. Рус. яз. и Слов. И. A. H., т. LXXXIV, № 4.

е) Сырку И. А. Заметки о славянских и русских рукописях в Bodleian Library в Оксфорде. С пред. и под редакц. А. И. Яцимирского. СІІБ. 1908. Известия И. A. H., Отд. Рус. яз. и Слов„ 1902. Кн. IV, с. 325–349; 1907, т. XII, кн. IV, с. 87–140.

—41—

ж) Jireček C. Altslavische Handschriften in England. Archiv für Slavische Philologie, III,, 1878, 131–133.

з) Jagič V. Slavica im British Museum, Archiv, VII, 617–18.

Бавария. Мюнхен.

Строев С. Отчет о поездке. ЖМНПр. 1838, ч. 20, с. 394–95.

Болгария. София.

а) Сперанский М. Н. Заметки о рукописях Белградских и Софийской библиотек. М. 1898. Известия Фил. Инст. кн. Безбородко, XVI.

б) Спространов Е. Опись на ракописите в библиотеката при Св. Синод на Болгарската Церква в София. София, 1900.

в) Цонев Б. «Из Софийской Национальной Библиотеки». СІБ. 1906; из Сборника брат. в честь В. И. Ламанского.

г) Цонев Б. Опись на ракописите и старопечатнике книги на Народната Библиотека в София. София, 1910.

Лавров И. А. Рецензия. Известия И. А. Н., Отд. Рус. Яз. и Слов. 1911, кн. 1.

д) Вуловиh Св. Опис словенских рукописа Софиjске библиотеке. Споменик Српска Кральевска Академjа, 36–37.

Ильинский Г. А. Рецензия. Известия И. А. Н., Отд. Рус. Яз. И Слов. 1900, кн. III.

Г. Скопья.

Радченко К. Ф. Заметки о рукописях, хранящихся в болгарской митрополии г. Скопья. Известия И. A. Н. Отд. р. яз. Слов., 1907, III, с. 117 –157.

Рыльский монастырь.

а) Цонев Б. Рукописната сбирка в Рилския манастиръ, София. 1900.

б) Спространов Е. Опись на рукописите в библиотеката при Рилския манастирь. София, 1902.

Филиппополь.

Радченко К. Ф. Заметки о некоторых рукописях

—42—

Филиппопольской Городской Библиотеки. Известия И. A. H., Отд. Рус. яз. и Слов., 1903, кн. IV.

Германия. Берлин.

а) Строев С. Описание памятников…, хранящихся в публ. Библиот. Германии и Франции. М. 1841; ЖМНПр., 1838, ч, 18, с. 560–64.

б) Сухомлинов М. И. «Из Берлина», Русс, Вести. 1859, т. XXI, № 9, Май, кн. I, (О книгах и рукописях в Берлинской королевской библиотеке, на русс. яз., или по содержанию относящихся до России).

в) Ильинский Г. А. Апостол № 28 Берлинской Королевской Библиотеки, как материал для истории Сербо-хорватского ударения СПБ. 1908; из Сборника статей в честь В. И. Ламанского.

г) Строев С. Описание памятников..., хранящихся в публичных б-ках Германии и Франции. М. 1841.

д) Бередников Я. О славянских рукописях, хранящихся в германских и французских библиотеках. ЖМНПр, – 1844, № 5, ч. ХIII, с. 73–87.

Кунцевич Г. Перечень русских рукописей герцогской библиотеки в Вольфенбюттеле, 1912.

Италия. Ватикан.

а) Бобровский М. К. Описание славянских рукописей Ватиканской библиотеки. V t. Scriptorum veterum nova coileclio e Vaticanis codicibus edita ab Angelo Majo Bibliotiiecae Vaticanae Praefecto. Рим, 1820, стр. 101–111.

б) Шевырев С. О словенских рукописях Ватиканской библиотеки. ЖМНПр. 1887, ч. 22, № 5, с. 108–120.

в) Красносельцев Н. Ф. Сведения о некоторых литургических рукописях Ватиканской библиотеки. Казань 1885. Из Отчета об ученых занятиях за границей.

г) Гудев И. Т. Белгарският рукопись в Ватикан. Сборник на Белгарската Академия на наукате. 1891. кн. VI, с. 311.

Румыния.

а) Яцимирский А. И. Славянские и русские рукописи

—43—

румынских библиотек. С 42 автотипическ. снимкам и СПБ. 1905. Сборник Отд. Рус. яз. и Слов. И. A. H., т. LXXIX.

б) Ганицкий М. Рукописи и старопечатные книги в Ново-Нямецком монастыре. Кишинев. Епарх. Ведом. 1880, № 8.

в) Яцимирский А. И. Славянские рукописи Нямецкого монастыря. М. 1898. Древности Слав. Ком. Моск. Арх. Общества.

г) Калужняцкий Э. Сборники Нямецкого монастыря №№ 20 и 106. 1907; Сборн. Отд. Русск. яз. и слов. т. LXXXIII.

Саксония. Дрезден.

а) Ханыков Б. Дрезденская Королевская библиотека и хранящиеся в ней рукописи, относящиеся до Русской истории. Труды Росс. Академии, 1840, ч. III, с. 207–227.

б) Строев С. Отчет о поездке. ЖМНПр., 1838, ч. 20, с. 391.

в) Шевченко С. Ф. Кирилловские рукописи Дрезденской Публ. Библиотеки. Киев. 1911. Киев. Унив. Изв., 1911, июнь, 1–18.

Сербия. Белград.

а) Сперанский М. Н. Заметки о рукописях Белградской и Софийской библиотек, Известия Истор.-Фил. Инст. кн. Безбородко, т. XVI.

а) Макушев В. В. О некоторых рукописях Народной библиотеки в Белграде. Рус. Фил. Вестн. 1881, т. IV и 1882; Т. VII.

б) Грот К. Несколько вновь приобретенных рукописей Народной Библиотеки в Белграде. Рус. Фил. Вестн. 1884, т. XII., с. 206–217.

в) Стоjановиh Л. Каталог рукописа и старих штампаних книга. Збирка Српске Кральевске Академиjе. Београд, 1901.

Лавров И. А. Рецензия. Известия И. A. H., отд. Рус. яз. и Слов., 1902, кн. II.

г) Стоjановиh Каталог Народне Библиотеке у Београду. IV. Рукописи и старе штампане книге. Београд, 1903.

д) Воскресенский Г. А. Славянские рукописи... , См. выше, Австрия.

—44—

е) Радченко К. Ф. Апокрифическое Житие Самарянки по Прологам Белградской Народной Библиотеки. СПБ. 1907.

ж) Арх. Амфилохий. Об отрывках из богослужебных древне-славянских книг XI, XII и XII–XIII вв. болгарских и сербских. М. 1880.

Турция. Афон.

а) Авраамович. Описание древностей србски у Светой (Атонской) Гори. У Београду, 1847.

б) Авраамович. Света гора са стране вере, художества и повестпице. Белград, 1848.

в) Дмитриев Петкович К. И. Обзор Афонских древностей. СПБ. 1865. Зап. Акад. Наук, т. VI, 1865.

г) Арх. Леонид. Славяно-сербские книгохранилища на св. Афонской горе в монастырях Хилендаре и св. Павле. 1875. Чтения ОИДР, 1875, 1, с. 1–80.

д) Ильинский Г. рукописи Зографского монастыря на Афоне. София, 1908.

е) Sava Chilandarec. Rukopisy a starotisky Chilandarské. Vestnik Král. Ceske Spolecnosti Nauk. Trida filosoficko-historicko-jazykozpytna’ 1896. VI. V Praze.

Сырку И. а. Отзыв в Извест. Акад. Наук, Отд. Рус. Яз. и слов., т. Ш. 131 с., 1898 г.

ж) Лавров П. А. Хнландарский сборник (№ 24).

з) Григорович В. Очерк путешествия по восточной Турции. К. 1848.

и) Арх. Порфирий. Указатель актов, хранящихся в обителях св. горы Афонской. СПБ. 1847; ЖМНПр, 1847, №№ 7 и 8.

Иерусалим.

а) Красносельцев Н. Славянские рукописи Патриаршей библиотеки в Иерусалиме. Казань, 1889; Прав. Собес. 1888, № 12, с. 1–12.

б) Дмитриевский А. Путешествие по Востоку и его научные результаты. Киев, 1890. (сведения о ркп. Афона, Иерусалима и Синая).

Швеция. Стокгольм.

а) Оболенский В., кн. Рукописи о России в Коро-

—45—

левской библиотеке в Стокгольме. Памятн. Др. Письма. 1880, в. I.

б) Якубов К. Русские рукописи Стокгольмского Государ. Архива. 1891, М. Чтения ОИДР, 1890, кн. I, с. 1–38; IV. 39–78.

в) Петухов Е. В. О древнерусских рукописях Королевской библиотеки в Стокгольме. Известия И. A. H.. Отд. Рус. яз. и Слов., 1904, кн. IV, с. 170.

О некоторых славянских рукописях Королевской Вестер Оской гимназии в Швеции. Вестн. Евр., 1819, ч. 105, № 10, С. 121–29.

Упсала.

Оболенский В., кн. Рукописи по Русской истории в Упсальском Университете. Памят. Др. Письм. 1880. вып. I.

Франция. Париж.

а) Строев С. Описание памятников славяно-русской литературы, хранящихся в публичных библиотеках Германии и Франции. М. 1841 ( – опис. 72 ркп.); ЖМНПр. 1837, ч. 16, с. 411.

б) Бередников Я. О славянских рукописях, хранящихся в Германских и Французских библиотеках. ЖМНПр., 1844, ч. XLII, № 5, с. 73–91.

в) П. Мартынов. Les Manuscrits slaves de la Bibliothèque Impériale de Paris аveс un calque. P. 1858.

Дополнение к труду С. Строева. Извлечение из этой кн. – «Библиографич. Записки», 1858, №7.

г) Булгаков О. Славяно-русские рукописи Парижской Библиотеки, с выписками из них сообщ. И. И. Mapтыновым. Памятн. Древн. Письм. 1879, вып. IV, 71–95.

* * *

а) Арх. Антонин. Поездка в Румелию. СПБ. 1879.

б) Арх. Антонин. Из Румелии. CПБ. 1886. Опис. ркп. знаменитых матеорских монастырей.

в) Вукиhевиh М. Из старих Србульа. Гласник Замальског Myaeja у Босни и Херцеговини. 1901, XIII, с. 31–70, 289–350.

г) Отчет командированного заграницу приват доцента

—46—

Москов. Унив. В. Истрина за втор. полов. 1894 г. ЖМНПр. 1896, Апр., Июн., Сент., Ноябрь.

д) Ильинский Г. Пергаменные рукописи И. А. Сырку. Рус. Фил. Вестн,, 1903, №№ 1–2.

е) Кеппень П. Собрание славянских памятников, находящихся вне России. СПБ. 1827.

ж) Кульбакин С. М. Отчет Отделению Рус. яз. и Слов. Имп. Акад. Наук о занятиях СПБ. 1901.

з) Пальмов И. С. Из путешествия по греко славянским землям. Отчет о научных занятиях заграницей по истории славянских церквей. СПБ. 1890. Христ. Чтен.» 1890, № 5 и 6.

и) Перетц В. Н. Отчет о занятиях во время заграничной командировки в летнее вакационное время 1907 г. Киев., 1907. Киев. Унив. Изв., 1907, Дек., с. 1–22.

к) Перетц В. Н. Отчет о занятиях во время заграничной командировки летом 1912 г. Киев. Унив. Изв. 1913, июнь, с. 1–18.

л) Сперанский М. Н. Сербская Церковная б-ка ХVIІ века. Харьков 1904; из Сборника статей, посвящ. проф. M. С. Дринову.

м) Стоjановиh. Стари Српски записи и натписи. Београд. 1902, кн. I, Споменици на Српскомъ Jeзикуy; кн. II, 1903 и кн. III, 1905. В Зборник за историіу, іезик и книжевност Српскога народа.

н) Сырку И. А. Краткий отчет о занятиях заграницей в летние месяцы 1893–94 гг., Известия И. A. H., 1895, т. II, № 5, Май. Сборник И. A. H., 2 Отд., т. LXIII, 1897 г.

о) Яроцкий В. Я. Отчет о командировке в Славянские земли. Киев. Унив. Изв., 1864.

п) Dr. V. Jaqié. «Opisi і izvodi iz nekoliko Južno-sIovinskih rukopisa». V Zagrebu 1–11. 1874. III, 1877.

—65—

ставится в винительном, но всегда с предлогом: для Иеговы, пред Иеговою, пред лицом Иеговы, и Dereser, вообще считающийся в числе знатоков Св. Писания, делает здесь непростительную ошибку против еврейской грамматики. Несомненно, таким образом, что обет о человеческой жертве был дан Иеффаем. В таком случае вышеприведенные ссылки на запрещения Закона Моисеева, похвалы Иеффаю и воздействие на него Духа Божия теряют всякое значение, если он был выполнен в буквальной точности.

О смерти и сожжении девицы, говорят, св. писатель не упоминает; в Суд.11:39 он говорит только: «совершил (Иеффай) над ней обет свой, который дал». Если бы он умертвил ее как жертву, то св. писатель должен был бы сказать об этом прямо. Заключительные слова «и она не познала мужа» указывают форму совершения обета, т. е. что она осталась на всю жизнь девственницей. Это согласно и с 37-м стихом, где сказано, что дочь Иеффая оплакивала не жизнь свою, а девство – бетули́м в физическом смысле, т. е. несчастный жребий безбрачия.

Поэтому пытаются доказать, что слова Иеффая «вознесу его во всесожжение», на основании самого же Св. Писания, можно понимать в переносном смысле. – Выражение «возносить во всесожжение», евр. аля, оля буквально «возносить возношение», происходит или от того, что сжигаемая жертва возносилась на алтарь, или от того, что в виде дыма и пламени непосредственно поднималась к небу, жилищу Иеговы, Который обонял его благоухание. Оно составляет постоянную и обычную формулу для обозначения жертвы всесожжения и в переносном смысле в Св. Писании никогда не употребляется.

По мнению одного из толкователей (Reinke)¹⁴⁸⁷, в самом сочетании аля-оля есть основание для переносного понимания; если бы Иеффай действительно имел в виду всесожжение, он сказал бы оля леоля. Но в Суд.6:26, в словах Бога к Гедеону «возьми второго тельца и принеси во всесожжение на дровах дерева, которое ты срубил», именно как раз то же самое выражение аля оля,

—66—

в буквальном значении, которого не может быть сомнения. Поэтому оставалось искать в Св. Писании такие места, где наименования других жертв имеют фигуральный смысл. Этих мест немало, например, Пс.50:19: «жертва (буквально жертвы) Богу дух сокрушен», и подобные, но они не имеют никакой аналогии с разбираемым, заключают в себе общие названия жертв, вполне применимые и к жертвам духовным, и встречаются там, где св. писатели, особенно пророки, проводят контраст между вещественной жертвой и жертвой духовной; и вообще духовное понимание жертвы характеризует собой позднейшую эпоху религиозного развития Израиля и не может прилагаться к периоду Судей. Таким образом, сам по себе обет Иеффая не дает ничего в пользу переносного толкования.

В повествовании об исполнении его ссылаются на следующие обстоятельства: 1) писатель не говорит прямо и определенно о смерти и сожжении Иеффаевой дочери, но довольствуется простым замечанием: «и совершил над ней Иеффай обет свой, который дал»; 2) замечание «и она не познала мужа» прямо указывает на форму исполнения обета, что подтверждается другими местами Св. Писания, где есть указания на существование у евреев института безбрачия; 3) дочь Иеффая оплакивает не жизнь свою, имеющую безвременно погибнуть, но девство (бетулим) в физическом смысле; 4) израильтянки ежегодно ходили не оплакивать дочь Иеффая, а прославлять, чествовать, или даже утешать ее в ее одиночестве.

Со стороны определительности библейский повествователь не оставляет желать большего: повествователь ясно изложил содержание рокового обета в 31 стихе: «кто выйдет мне навстречу, – того вознесу на всесожжение», форма исполнения обета «вознесу на всесожжение» – аля оля была прекрасно известна всем израильтянам, поэтому он, руководствуясь тонким и деликатным чувством меры, опускает все излишние подробности кровавого обряда.

Воспроизводя разговор Иеффая с дочерью при встрече, он умалчивает о том, как дочь узнала о содержании обета и выдвигает на передний план его непреложную обязательную силу. «Я отверз уста мои пред Господом и не могу отречься», буквально – вернуть, возвратить назад,

—67—

говорит Иеффай. В такой же общей форме отвечает ему и дочь: «ты отверз уста свои пред Господом и делай со мной то, что произнесли уста твои». И тот, и другая как будто боятся повторить роковые слова.

Повествователь своим замечанием «и совершил он обет, который дал» указывает на строгую точность в его исполнении и отсылает читателя к предшествующему для уразумения его буквального смысла. Таким образом, он ясно сосредоточивает все свое внимание на словах 30–31 стихов и не упускает их из виду во всем повествовании. Формула обета определяет все подробности рассказа, слова и поступки действующих лиц, а также и его заключение; а эта формула, как мы видели выше, не заключает в себе ничего двусмысленного и не дает ни малейшего намека на посвящение Богу в качестве служительницы, обязанной хранить девство в течение жизни. Поэтому упрек в отсутствии прямых указаний более применим к переносному, чем к буквальному истолкованию обета. Упоминание о том, что дочь Иеффая оплакивала свое девство (в физическом смысле – бетулим), а не жизнь, замечание писателя «и она не познала мужа» находят себе вполне удовлетворительное изъяснение при буквальном понимании текста. По воззрениям древнего еврейства, назначением женщины было вступление в брак и рождение детей; брак считался высшей, доступной для женщины, степенью земного счастья, и исключительно в нем находили смысл и цель ее существования. Сознанию ветхозаветного человека была совершенно чужда идея сохранения девства в течение целой жизни, как условие высшего идеального нравственного совершенства. Ветхий Завет оставил нам свой идеал женщины в 31-й главе книги Притчей, но он находит себе воплощение не в образе чистой, целомудренной девственницы, но в образе разумной жены, домохозяйки и матери многочисленного семейства. Только замужество и чадорождение давали женщине известные права и обусловливали внимание к ней со стороны общества.

Отсюда характерной особенностью в жизни библейской еврейской женщины является напряженное стремление иметь мужа и детей. О силе этого стремления дает наглядное представление целый ряд фактов, сообщаемых в св. кни-

—68—

гах. В 30-й главе книги Бытия (Быт.30:1) читаем: «и видела Рахиль, что она не раждает детей Иакову; и позавидовала Рахиль сестре, и сказала Иакову: дай мне детей; а если не так, я умираю»; по 38-й главе той же книги, Фамарь, невестка Иуды, когда свекор не дал ей, как следовало по закону, ни мужа, ни потомства, нарядившись в одежды блудницы, увлекает самого Иуду и получает от него детей Фареса и Зару. Книга Руфь почти всем своим содержанием дает подтверждение высказанному взгляду. Так Ноеминь, при прощании со своими снохами Орфой и Руфью, говорит им: «пойдите, возвратитесь каждая в дом матери своей. Да сотворит Господь с вами милость, как вы поступали с умершими и со мною! Да даст вам Господь, чтобы вы нашли пристанище каждая в доме своего мужа». Когда же обе снохи выразили желание следовать за Ноеминь, она убеждает их остаться в таких словах: «возвратитесь, дочери мои; зачем вам идти со мною? разве еще есть у меня сыновья в моем чреве, которые были бы вам мужьями? Возвратитесь, дочери мои, пойдите, ибо я уже стара, чтобы быть замужем. Да если бы я и сказала: есть мне еще надежда, и даже если б я сию же ночь была с мужем, и потом родила сыновей, то можно ли вам ждать, пока они выросли бы? можно ли вам медлить и не выходить замуж?» (Руф.1:7 и далее). По возвращении в землю Иудейскую печальная участь Руфи продолжает сильно озабочивать свекровь ее. «Дочь моя, говорит Ноеминь, не поискать ли тебе пристанища, чтобы тебе хорошо было? Вот Вооз, с служанками которого ты была, родственник нам. Вот он в эту ночь веет на гумне ячмень. Умойся, помажься, надень на себя нарядные одежды твои и пойди на гумно... когда он ляжет спать, узнай место, где он ляжет и пр... И Руфь сделала все так, как приказывала ей свекровь ее» (Руф.3:6). Приведенных примеров достаточно для того, чтобы видеть, чем был брак для еврейской женщины. Поэтому-то пр. Исайя, описывая грядущие бедствия Израильского народа говорил: «и ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день и скажут: свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем – сними с нас позор» (Ис.4:1). Иисус сын Сирахов замечает: «женщина примет всякого мужа»

—69—

и вменяет в священный долг родителям выдачей дочерей замуж: «Есть у тебя дочери?... Выдай дочь в замужество и сделаешь великое дело» (Сир.7:26–27). Подобного рода воззрения были далеко не благоприятны для возникновения обычая безбрачия среди еврейских женщин. Даже в позднейшей еврейской письменности (напр., в талмудическом трактате Сота 22а¹⁴⁸⁸ о девице, воздерживающейся от брачного сожития, говорится как о чем-то неслыханном и во всяком случае неодобрительном. Поэтому вполне понятно и естественно, с этой точки зрения, что на преждевременную смерть девушки, не успевшей насладиться высшей степенью счастья, доступного и возможного на земле для женщины, смотрели как на величайшее несчастье – равно как и на смерть бездетной женщины, и в таких случаях оплакивали не жизнь, а безбрачие и бесчадие. Литература классических народов представляет множество аналогичных этому примеров. В трагедии Софокла «Царь Эдип» отец высказывает томительные опасения, как бы дети не кончили жизнь свою «бесплодными, безбрачными». В одном антологическом стихотворении мать, оплакивая смерть своей дочери, говорит: о дочь моя, ты нисходишь в царство теней так преждевременно, прежде чем я успела убрать твое брачное ложе! И сами девицы, которые должны были по тем или другим причинам кончить жизнь, жалуются не на то, что они умирают, а на то, что умирают, не изведав сладости брачной жизни. Именно такой характер носит скорбь дочери Иеффая – и повествователь выражает ей свое сочувствие, замечая со стороны, что «она не познала мужа», т. е. следствием обета Иеффая, исполненного со всей точностью, был несчастный жребий его дочери, которая должна была умереть, не испытав высших земных наслаждений и не выполнив высшего назначения женщины.

Вопреки этим соображениям, основанным на характере древнееврейских воззрений относительно брака, защитники переносного понимания стараются доказать, что у евреев институт безбрачия не только существовал с древнейших времен, но и имел строго определенную организа-

—70—

цию; а если он существовал, то, говорят, несомненно, что Иеффай, посвящая дочь свою на служение Иегове, именно его и имел в виду.

Прежде чем рассмотреть основания, приводимые в пользу существования этого института, необходимо заметить, что если бы безбрачие женщин, посвященных Богу на служение, было явлением обычным и заурядным в истории Израиля, тогда непонятна была бы глубокая скорбь Иеффая, граничащая с отчаянием, и, что, самое главное, непонятно было бы возникновение среди израильских женщин особенного обычая по поводу безбрачия Иеффаевой дочери. Следовательно, если бы даже было признано доказанным существование института безбрачия, и тогда оставались бы неустранимые экзегетические затруднения. Но дело в том, что этот институт представляет собою чистую экзегетическую фикцию, на происхождение которой сильное влияние имело, между прочим, истолкование разбираемого факта. Аргументация в пользу существования у евреев девственниц, посвященных Богу, состоит в следующем:

1) Если мы, говорят¹⁴⁸⁹, обратимся к книгам Ветхого Завета за решением вопроса, существовали ли у евреев лица, посвященные на служение Богу, то должны получить несомненно утвердительный ответ. Многие места Ветхого Завета свидетельствуют, что, как мужчины, так и женщины посвящались Иегове, и этого рода религиозный институт существовал еще во времена Моисея. В книге Левит (Лев.27:1–8). Моисей объявляет Израильтянам: «если кто дает обет посвятить душу Господу по оценке твоей; то оценка твоя мужчине от 20 лет до 60-ти должна быть 50 сиклей серебряных по сиклю священному; если же это женщина, то оценка твоя должна быть тридцать сиклей» и проч. Отсюда выводят, что каждый израильтянин, будет ли то мужчина или женщина, мог посвятить Богу на служение самого себя и тех лиц, на которых простиралось его право собственности, т. е. жену, детей, рабов. Законодатель предусмотрел возможность обетов поспешных и

—71—

необдуманных, в которых возможно раскаяние и сожаление дающего обет, и потому, чтобы не насиловать человеческой свободы, дает позволение выкупать лиц, посвященных в собственность Иеговы. Если, говорят, были лица, которые выкупали себя самих и свою собственность, то, нужно полагать, не было недостатка и в таких, которые и не помышляли о выкупе, но в своей благочестивой ревности навсегда отказывались от удовольствий и радостей мирских и оставались при скинии для непосредственного служения Иегове; нет ничего невозможного, что в числе таковых находились благочестивые женщины и девицы.

И при таком понимании указанное место из книги Левит неприложимо к обету Иеффая: если бы он, опираясь на potestas patria, посвятил дочь свою Иегове, то он не преминул бы воспользоваться льготными условиями, указанными самим законом; он мог внести за нее установленные 30 сиклей, и обет был бы исполнен в точности. Очевидно, эта статья закона совсем не подходит к обету Иеффая. Мало того, она, при правильном ее истолковании, ничего не говорит о личном непосредственном служении посвященных Богу лиц при скинии или в каком-либо другом месте. Законодатель ясно говорит: «если кто даст обет посвятить душу Господу по оценке своей», т. е. прямо имеет в виду не служение Богу, а уплату в пользу скинии узаконенной священным цензом стоимости за душу. Выкуп не был льготным условием для неосторожных энтузиастов, но составлял сущность и форму обета; и все лица, посвященные Богу таким образом, т. е. по оценке, должны были, а не могли только быть выкуплены, были обязаны внести определенную по таксе плату. Чтобы облегчить бедным эту форму посвящения Богу, законодатель предоставил усмотрению священников понижение нормальной платы соответственно с состоянием давшего обет. Вносимые в пользу скинии деньги не были штрафом за нарушение обета и возмещением понесенных скинией убытков от освобождения лица, ставшего ее собственностью в силу обета. Для уразумения этой формы обета может служить аналогичный выкуп первенцев, предписанный в 13-й главе книги Исход (Исх.13:9). Господь сказал Моисею: «освяти мне каждого первенца разверзаю-

—72—

щего ложесна между сынами Израилевыми от человека до скота: Мои они... Каждого первенца человеческого из сынов твоих выкупай». О служении первенцев Иеговы здесь не может быть и речи: каждый первенец должен подлежать выкупу, и законодатель исключает всякую возможность оставить невыкупленных первенцев в виде особого класса лиц, посвященных на служение Богу. Равным образом не могло быть подобного остатка и при указанной в книге Левит форме добровольного выкупа по обету. Священные книги Ветхого Завета, упоминая о выкупе за душу, как особой статье храмового дохода (4Цар.12:4), не говорят ничего о классе этого рода служителей при храме или при скинии и, тем более, об их безбрачной жизни.

2) В подтверждение той же мысли указывают на обет назорейства, который имели право давать как мужчины, так и женщины. По 6-й главе Чисел назорей, мужчина или женщина, был обязан: 1) воздерживаться от вкушения вина и всякого рода опьяняющих напитков, уксуса из вина, уксуса из напитка, виноградных ягод в сыром и сушеном виде и вообще что делается из винограда; 2) не должен был стричь волосы; и 3) подходить и прикасаться к мертвому телу. Воздержание от супружества не входило в круг обязанностей назорея, и знаменитые в истории назорей Самсон и Самуил, как известно, были женаты; последний (Самуил) имел двоих детей. Следовательно, и эта форма аскетизма и посвящения Богу не требовала безбрачия, и потому не имеет ни малейшего отношения к дочери Иеффая.

3) Самым сильным доказательством в пользу существования института безбрачия служат два места из книг Исход и 1 Царств, где будто бы говорится о благочестивых женщинах, постоянно пребывавших при скинии для служения Богу. В книге Исход (Исх.38:8) читаем: «Сей (Веселиил) сотвори умывальницу медяну, и стояло ее медяно из зерцал постниц, яже постишася у дверей скинии свидения». В 1-й книге Царств (1Цар.2:22): «Илий был весьма стар, и слышал все, как поступают сыновья его со всеми Израильтянами, и что они спят с женщинами, собиравшимися у входа в скинию собрания» (слав. яко бываху с же-

—73—

нами предстоящими у дверей скинии свидения). Прежде всего, заслуживает замечания русский перевод приведенного места из книги Исход: вместо сходного с LXX-ю славянского «сотвори умывальницу медяну из зерцал постниц, яже постишася у дверей скинии собрания», в русском находим: «и сделал умывальник из меди и подножие его из меди с изящными изображениями, украшающими вход скинии собрания». В данном случае русский переводчик уклонился от всех известных древних и новых переводов и толкований и последовал мнению, изложенному в начале 18-го столетия неким Clemens’ом в магистерской или докторской диссертации «о медном умывальнике»¹⁴⁹⁰. Еврейское слово мара, переводимое всеми единогласно, начиная с LXX, Iонафана, Вульгаты и других переводов, словом зеркало (в русском передано неправильно словом «изображение»), кроме этого места употребляется в Св. Писании всего два-три раза сo значением «видение», о видениях во сне, иллюзиях, галлюцинациях и под. Правильность древних переводов подтверждается тем, что в арабском есть слово одинаковое по начертанию и выговору – арабское слово мара также значит «зеркало». Далее в русском неправильно передан и смысл еврейского предлога бе, поставленного перед словом мара, который, по замечанию Абен-Эзры, должен значить «из» (слав. «из зерцал»), а не с (с изображениями). Затем остальные слова русского перевода «изящные, украшающие вход скинии собрания», в книге Царств переводятся, несмотря на тождество соответствующих им еврейских, совсем иначе, именно: «собиравшимися у входа в скинию собрания», и это потому, что переводчик, по примеру Clemens’a, смешал между собой два глагола цава (א) собираться, затем переносно – воинствовать, откуда Саваоф (Господь воинств) и цава (י) украшать. Правильный перевод должен быть сделан так: сделал он умывальник

—74—

медный из зеркал женщин, собиравшихся ко входу скинии собрания, или (толпившихся) осаждавших вход скинии собрания. Цель, с которой собирались эти женщины, указывается в древних переводах и парафразах с должной ясностью; по Онкелосу они сходились к скинии из разных мест для молитвы, по LXX и по славянскому – для поста, т. е. вообще для всякого рода благочестивых упражнений. Таким образом, это были те же, что у нас – поклонницы, богомолки, временные посетительницы скинии, а не постоянные служительницы скинии, составлявшие особый институт девственниц. По свидетельству Св. Кирилла Александрийского, у Египтян был такой обычай, что женщины при посещении храмов облекались в льняную одежду, в левой руке несли зеркало, а в правой систр, т. е. музыкальный инструмент вроде гремушки или бубна (или трещотки)¹⁴⁹¹. Возможно, что этот обычай усвоен был и еврейскими женщинами, и тогда понятно, почему медный умывальник был сделан из зеркал поклонниц. Зеркала в древности, как без сомнения известно, приготовлялись из полированного металла. Как бы то ни было, но во всяком случае очевидно, что зеркала не могли быть принадлежностью смиренных и целомудренных служительниц скинии, если бы таковые действительно существовали, потому что зеркало в древности было одним из редких предметов роскоши. Благочестивые путешествия женщин к скинии продолжались и во времена Судей и эти-то женщины-поклонницы подвергались оскорблениям со стороны беззаконных и бесстыдных священников – сыновей Илия.

Итак, никакого института особых служителей или служительниц при скинии кроме установленных законом Левитов в Ветхом Завете не существовало – тем более института девственниц – и потому пример посвящения дочери Иеффая на безбрачную жизнь оказывается лишенным всяких аналогий в обычаях древнего еврейства и всяких оснований в общем складе еврейского миросозерцания. Наконец, последнее доказательство – ссылка на неправиль-

—75—

ность перевода слов 40-го стиха «ходили оплакивать» вместо «ходили прославлять»¹⁴⁹² не имеет существенного значения для истолкования; если девицы ходили оплакивать дочь Иеффая, то они оплакивали ее безвременную несчастную смерть; если – прославлять, то – прославлять ее геройское самопожертвование, благочестие и совершенное повиновение воле родительской. Притом же предлагаемый перевод не имеет в свою пользу твердых филологических оснований. Употребленный здесь еврейский глагол (танá) имеет первоначальное значение тянуть, затем голосить, кликать, причитать, и потому одинаково прилагается и к торжественным хвалебным гимнам, и погребальному плачу, а по Талмуду обозначает громкое и тягучее преподавание и чтение закона в элементарных школах. Древние переводчики (LXX. Сирский, Арабский, Ионафан в Таргуме, Славянский и др.), руководствуясь правильным пониманием текста, придали ему более частное значение – оплакивать, греческое θρηνειν, т. е. причитать, петь протяжные песни по умершей. Чтобы извлечь из него значение «прославлять» нужно наперед доказать, что здесь разумеются именно хвалебные, а не какие-либо другие гимны. Следовательно, не этот глагол определяет понимание предшествующего, но, наоборот, он сам при своем общем значении требует объяснения из предшествующего.

Принесение дочери Иеффая в жертву всесожжения не стоит в библейской истории Израиля вне всяких аналогий, как факт единственный и исключительный. В книге Левит (Лев.27:28) сказано: «все заклятое (херем), что под заклятием отдает человек Господу из своей собственности, человека ли, скотину ли, поле ли своего владения, не продается и не выкупается. Все заклятое (херем) есть великая святыня Господня, т. е. вполне неприкосновенно (табу). Все заклятое, что заклято от людей (из людей), не выкупается; оно должно быть предано смерти». В 4-й книге Царств (4Цар.3:27) узнаем, что царь Моавитский, когда битва одолевала его и когда он не мог пробиться к своим союзникам Идумеям, «взял сына своего первенца и вознес его во всесожжение (aля оля) на стене».

—76—

Географическое сходство Моава с Галаадом, одинаковые обстоятельства и одинаковая форма умилостивления Божества позволяют видеть в этом поступке Моавитского царя следы одного и того же обычая, который был усвоен Израильтянами и подал повод к обету Иеффая.

При изъяснении обета Иеффая мы познакомились с усилиями экзегетов ультраконсервативного направления – во чтобы то ни стало изобразить поступок Иеффая в наиболее привлекательном свете и имели случай заметить, насколько неблагоприятно отражается эта тенденция на понимании многих других сюда относящихся мест Св. Писания Ветхого Завета.

3. Эфод Гедеона

Изъяснение краткого замечания книги Судей об эфоде Гедеона, предлагаемое большинством новейших экзегетов критической школы, представляет пример уклонения в другую крайность под влиянием прямо противоположной, но одинаково односторонней экзегетической тенденции. Повествование книги Судей (гл. 8) об эфоде, устроенном Гедеоном, заключается в следующем: после полного поражения Мадианитян Гедеоном и умерщвления их предводителей Зевея и Салмана израильтяне предлагают Гедеону потомственную власть над ними. Гедеон отвергает это предложение, как несогласное с идеей теократической власти Иеговы, и обращается к воинам с просьбой о вознаграждении другого рода. «И сказал им Гедеон: прошу у вас одного, дайте мне каждый по серьге из добычи своей (ибо у неприятелей много было золотых серег, потому что они были Израильтяне). (Воины) сказали: дадим; и разостлали одежду, и бросали туда каждый по серьге из добычи своей. Весу в золотых серьгах, которые он выпросил, было 1700 золотых (сиклей), кроме пряжек, пуговиц и пурпуровых одежд, которые были на царях Мадиамских, и кроме (золотых) цепочек, которые были на шее у верблюдов их». Из этого сделал Гедеон эфод и положил его в своем городе, в Офре, и стали все Израильтяне блудно ходить туда за ним, и был он сетью Гедеону и всему дому его» (Суд.8:24–27). В книгах Исход и Левит, Царств и Паралипоменон эфод обозна-

—77—

чает особого покроя священное облачение, присвоенное первосвященнику и другим лицам и употребляемое исключительно при отправлении различных религиозных обязанностей. И в данном случае все древние экзегеты разумеют именно это облачение, причем вину Гедеона усматривают в устройстве независимого и самостоятельного богослужения наряду с общеизраильским законным служением Иегове при скинии, в Силоме, где находился Ковчег Завета. Большинство новейших экзегетов, исходя из желания доказать, что древнейшей и первоначальной формой богопочтения у Евреев было служение Иегове под видимыми чувственными образами, и что в эпоху Судей евреи не знакомы были с запрещениями Моисея относительно всякого рода изображений Божества, – понимают эфод Гедеона в смысле вылитого из золота изображения Иеговы в виде тельца, или человека, или того и другого вместе; некоторые (Wünsche) неудачно стараются примирить древнее христианское и иудейское толкование с новейшим, изображение в виде первосвященнической одежды с тем же направлением, т. е. в виде нарамника или фуфайки¹⁴⁹³. В подтверждение новейшего понимания эфода приводится множество оснований, из которых одни заимствуются из книги Судей, другие из параллельных мест в прочих книгах Ветхого Завета. Вот эти основания:

По Суд.8:27 «из этого сделал Гедеон эфод» – из этого, очевидно, из золотых серег, которые были подарены ему израильтянами; следовательно, эфод был весь золотой; между тем из 39-й главы книги Исход и многих других мест закона Моисеева видно, что первосвященническая одежда того же имени была соткана из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и из крученого виссона вместе с золотыми нитями. Вес материала, употребленного Гедеоном на изготовление эфода, не допускает мысли, чтобы это была одежда, сколько-нибудь удобная для

—78—

ношения; весу в золотых серьгах, которые он выпросил, было 1700 золотых сиклей. Сикль золота, который по своему весу значительно превышал сикль серебра, в настоящее время определяют приблизительно в четыре русских золотника с небольшим, или, по Риму¹⁴⁹⁴, в 16,37 грамма. Вес 1700 сиклей или всего эфода в таком случае достигает 1 пуда 28 фунтов или 33 фунтов – такой тяжести одежду трудно себе представить. Далее, по переводу LXX, который в данном случае, говорят, нужно признать правильным, эфод был не положен в Офре, родном городе Гедеона (русск. «и положили его»), а доставлен: καὶ ἐστησεν αὐτὸ (т. е. ἐφώδ) ἐν τῆ πόλει αὐτοῦ, или в славянском переводе: «и постави его (ефуд) во граде своем». «Постави» неизбежно вызывает представление не об одежде, а об истукане, кумире. «И стали все израильтяне блудно ходить туда за ним», буквально вслед его, т. е. эфода. Блудом, блудным хождением на символическом языке Св. Писания называется преступное нарушение союза и завета с Иеговой и уклонение вслед чужих богов; например, несколько ниже, в стихе 33-м, говорится: «когда умер Гедеон, сыны Израилевы опять стали блудно ходить вслед Ваалов, и поставили себе богом Ваалверифа»; то же и в бесчисленном множестве других мест. По 17-й главе книги Судей, Миха делает эфод из серебра и далее он упоминается наряду с истуканом, литым кумиром и терафимом; равным образом тесная связь эфода и терафима устанавливается у пророка Осии в словах: «долгое время сыны Израилевы будут оставаться без царя и без князя, без жертвы и без жертвенника, без эфода и терафима» (Ос.3:4). А так как несомненно, что терафимами называются различных размеров статуи домашних божков вроде римских пенатов, то и эфод, упоминаемый рядом с ними, может быть ничем иным, как только статуей. Затем, по 1-й книге Царств, находят следы существования эфода, как литой статуи, даже в скинии, в Номве. В 21-й главе Давид, преследуемый Саулом, обращается к Ахимелеху, священнику, который

—79—

служил при скинии в Номве, с просьбой дать ему какое-нибудь оружие – копье или меч. Ахимелех говорит на это: «вот меч Голиафа Филистимлянина, которого ты поразил в долине дуба, завернутый в одежду позади эфода». По мнению Vatke¹⁴⁹⁵, очевидно, что статуя Иеговы стояла почти у стены и, может быть, была прислонена к ней, а на той же стене позади статуи на крючке или на гвозде висел завернутый в одежду меч Голиафа. В 23-й главе священник Авиафар, который бежал из Номвы при избиении тамошних священников слугами Саула, приходит к Давиду и приносит эфод в руках (той с Давидом сниде имый эфуд в руце своей), что будто бы также более подходит к статуе, чем к одежде. Затем, когда Давиду требуется вопросить Господа об успехе или неуспехе того или другого замышляемого им предприятия, он обращается к Авиафару с приказанием: «принеси мне эфод» и сам непосредственно вопрошает Господа (Суд.30:7 и д.). Невозможно думать, что Давид незаконно присваивал себе привилегии первосвященника и облекался в эфод для того, чтобы самому вопрошать Господа; если же это была статуя, тогда все становится ясным: молясь перед нею, Давид непосредственно, тем или другим путем, мог узнать волю Иеговы. Сами священные писатели, по мнению, напр., Vatke, Reuss’a и многих других¹⁴⁹⁶, точно различают в словоупотреблении, по крайней мере в книгах Царств и Паралипоменон, эфод – одежду и эфод – статую: когда они говорят об одежде, то употребляют сочетание эфод оад, т. е. льняной эфод, указывая на материал, из которого он сделан; когда же имеют в виду статую, то поставляют одно слово эфод без всякого ближайшего определения. Наконец, в книге пророка Исайи (Ис.30:22) встречается производное слово эфудда (от эфод) со значением металлического оклада идола, именно: пр. Исайя говорит: «тогда вы будете считать скверною оклад идолов из серебра твоего и оклад истуканов из золота твоего».

—80—

На основании последнего места Гезениус¹⁴⁹⁷ находит возможным дать точное описание устройства эфода; по его мнению, эфод представлял пустую внутри внешнюю оболочку идола, которая надевалась на каменный, глиняный, или деревянный остов (καρδία), или выливалась по нему; отсюда подобного рода идолы назывались позднее περιχρυσα, περιάργυρα, т. е. обложенные золотом, серебром. Перечисляя длинный ряд оснований в пользу того, что эфод Гедеона был литым идолом, мы упомянули и такие из них, которые во всяком случае не заслуживают опровержения, но являются характерными показателями сильнейшего желание, несмотря ни на что, доказать свое мнение. Таково, напр., заключение, выводимое из того, что Авиафар нес эфод в руке: если в руке, то будто бы отсюда ясно, что эфод не был одеждой, а статуей. Такого же рода замечание, что меч Голиафа находился позади эфода, завернутый в одежду. Вполне естественно было бы сказать точно так же и в том случае, если эфод был первосвященнической одеждой и висел на стене поверх Голиафова меча. И другие основания, почти все без исключения, имеют одинаковую с этими доказательную силу, или должны быть признаны прямо недобросовестными.

Рассмотрим их по порядку.

В 27-м стихе сказано, что «из этого сделал Гедеон эфод». Не видно, чтобы материалом для эфода послужило одно только золото, и нет оснований пояснять «из этого», т. е. из золота. Еврейское местоимение с предлогом ото имеет здесь более широкое и неопределенное значение: из этого, т. е. из того, что надарили ему Израильтяне, или из военной добычи. Как видно из 26-го стиха, подарки состояли не из одних золотых вещей; в их числе были пряжки, пуговицы. Из чего они были сделаны, священный текст не говорит, но из библейской археологии известно, что предметы, обозначенные в русском переводе именем «пуговицы», еврейское нетифот, славянское мониста энфофова, испорченное – нетифов, собственно

(Продолжение следует)

—385—

то для получения названной степени требуется более удовлетворительная сдача устных испытаний или письменных работ по тому предмету, по которому имеются недостаточные баллы“.

е) § 171: „Кандидаты богословия, числящиеся по первому разряду, пользуются правом на получение степени магистра богословия без новых устных испытаний. Числящиеся по второму разряду должны, для удостоения степени магистра богословия, выдержать новое устное испытание по тем предметам, по коим они получили балл ниже 4“.

2) Определением Святейшего Синода, от 8–20 января 1911 года за № 93, между прочим постановлено: „Советы духовных академий, по окончании учебного года: 1) препровождают в Учебный Комитет при Святейшем Синоде к 1 июля требуемые, определением Святейшего Синода 3 марта – 10 апреля 1892 года за № 590, списки окончивших курс духовных академий с указанием: а) места их происхождения и точного адреса, б) отметок об их успехах и поведении, с подробным изложением причины выставления пониженных баллов по поведению, в) долга их духовному ведомству за казенное содержание в духовно-учебных заведениях, 2) вместе с сими списками обязательно сообщают Учебному Комитету отзывы о том, на какую преподавательскую кафедру и на какую вообще должность в духовных семинариях и училищах наиболее способным признает Совет Академии каждого из окончивших курс духовной Академии, как обязанных службой духовному, ведомству, так и тех из своекоштных кандидатов, кои изъявили желание служить в сем ведомстве, и 3) в дополнение к своим отзывам могут прилагать и подробные заявления окончивших курс воспитанников о том, какую группу наук преподавать и вообще на какую должность по духовно-учебному ведомству поступить они желали бы и в какие епархии“. – Упомянутые здесь (п. 3) „заявления“ поступили в Совет Академии от 40 воспитанников, оканчивающих ныне академический курс.

3) Циркулярным указом от 8 апреля 1904 года за № 3 Святейший Синод, признавая полезным сосредоточить в Учебном Комитете при Святейшем Синоде, вместе с делами по распределению окончивших курс в духовных

—386—

академиях на должности в духовно-учебном ведомстве и по увольнению их из сего ведомства, также и дела по хранению всех документов академических воспитанников и по наблюдению за взысканиями с сих воспитанников долга духовному ведомству, – в отмену действовавших на сей предмет по духовно-учебному ведомству распоряжений, установил на будущее время следующие правила: „1) Окончившие курс воспитанники духовных академий, обучавшиеся в академии и семинарии, или хотя бы в одной из них, на казенном содержании, а равно и воспитанники, обучавшиеся в духовно-учебных заведениях на своем содержании, но по окончании академического курса заявившие о своем желании служить по духовно-учебному ведомству, поступают в ведение Центрального Управления сего ведомства. – 2) Начальства духовных академий выдают таковым воспитанникам только временные виды на жительство или билеты на проезд, но отнюдь не удостоверительные свидетельства об окончании ими академического курса, а также прогонные деньги до места их родины; дипломы же на степень кандидата богословия и аттестаты на звание действительного студента, с обозначением в них обязательств служебных и денежных, документы о родопроисхождении и др., а также взятые у них точные адреса их местожительства, – препровождаются Советами академий вместе со списками, по установленным формам, в Учебный Комитет при Святейшем Синоде, где они и хранятся впредь до определения воспитанников на службу; о всякой перемене своего местожительства означенные воспитанники немедленно доносят Учебному Комитету“.

4) Из оканчивающих ныне курс воспитанников Академии казенным содержанием ни в Академии, ни в Семинарии не пользовались: Бажанов Василий, Вознесенский Феодор и Постников Сергей (Твер.). – Из них Бажанов и Постников заявили Совету Академии о своем желании служить по духовно-учебному ведомству.

5) Определением Святейшего Синода от 20 мая – 3 июня 1905 года за № 2809 постановлено: „В виду того, что допущение иностранных уроженцев на духовно-учебную службу в пределах России зависит от усмотрения Святейшего Синода, в выдаваемых академическим воспитанникам

—387—

из таковых уроженцев дипломах и аттестатах, если ими не принята присяга на русское подданство, не должно быть обозначаемо их право быть преподавателями в русских духовно-учебных заведениях; вследствие чего академическим начальствам надлежит выдавать иностранным уроженцам дипломы и аттестаты по особой соответственно сему изготовленной форме“.

6) Оканчивающий ныне курс болгарский уроженец Дмитрий Дюлгеров присяги на русское подданство не принимал.

7) По § 109, лит. о п. 8, академического устава „присуждение звания действительного студента и степени кандидата богословия (§§ 165 и 166)“ значится в числе дел Совета Академии, представляемых на утверждение местного Епархиального Архиерея.

Определили: 1) Окончивших полный академический курс студентов:

1) Введенского Михаила, Бельчикова Николая, Куханова Александра, Загорского Александра,

5) Колосова Сергея, Голубцова Михаила, Садовского Евгения, Драчева Николая, Щукина Александра, 10) Матвеевича Виктора, Свящ. Вышелесского Константина, Иванова Сергея, Иеромонаха Варнаву (Беляева), Сикова Михаила,

15) Архиппова Петра, Прыткова Николая. Арбекова Евгения, Пясецкого Петра, Орлова Александра и

20) Свящ. Архангельского Иоанна –

удостоить степени кандидата богословия, с причислением к первому разряду и предоставлением им права на полу-

—388—

чение степени магистра богословия без новых устных испытаний;

Троицкого Николая, Дюлгерова Дмитрия (болг. урож.), Ленчинского Ивана, Свящ. Колчицкого Николая,

25) Соловьева Алексея, Никольского Григория, Десятова Александра, Покровского Сергея, Алферова Петра,

30) Покровского Гавриила, Иеромон. Никиту (Сапожникова), Свящ. Делекторского Феодора, Волского Харлампия, Херсонского Василия,

35) Орлова Николая, Петрова Сергея, Вознесенского Феодора, Холмогорова Сергея, Свящ. Крылова Григория,

40) Никольского Леонида, Аскалонова Стефана, Любимова Александра, Георгиевского Сергея, Бажанова Василия,

45) Свящ. Мещерского Константина, Никольского Николая, Пикунова Александра и

48) Постникова Сергея (Твер.) –

удостоить степени кандидата богословия, с причислением их ко второму разряду;

Гераскевича Николая и

50) Цвинева Ивана –

удостоить звания действительного студента, с предоставлением им права па получение степени кандидата богословия по представлении удовлетворительных курсовых сочинений, – каковое постановление и представить на Архипастырское утверждение Его Высокопреосвященства.

—389—

В случае утверждения Его Высокопреосвященством постановления, изложенного в п. 1-м, –

2) Препроводить в Учебный Комитет при Святейшем Синоде список всех окончивших академический курс воспитанников с требуемыми определениями Святейшего Синода, от 3 марта – 10 апреля 1892 года за № 590 и 8 – 20 января 1911 года за № 93, сведениями и отзывами о них и с приложением подлинных заявлений 40 воспитанников о том, какую группу наук преподавать и вообще на какую должность по духовно-учебному ведомству поступить они желали бы и в какие епархии.

3) По изготовлении дипломов на степень кандидата богословия и аттестатов на звание действительного студента, – препроводить в Учебный Комитет и все документы казеннокоштных воспитанников, а равно и тех из своекоштных, которые изъявили желание служит по духовноучебному ведомству; документы же кандидата Вознесенского Феодора, о таковом желании не заявившего, выдать ему на руки под собственноручную расписку.

4) Болгарскому уроженцу Дюлгерову Дмитрию изготовленный на особой форме кандидатский диплом также выдать па руки под расписку.

5) Студента Беляева Николая оставить в IV курсе на второй год.

6) Студентам: Вахаеву Михаилу и Соколову Александру разрешить сдать устныя испытания после летних каникул, в августе месяце сего 1915 года, после чего и иметь суждение об удостоении их ученой степени или звания.

IV. Предложение Преосвященного Ректора Академии:

„Имею честь предложить Совету Академии войти в обсуждение вопроса об оставлении при Академии на годичный срок кого-либо из оканчивающих ныне курс воспитанников Академии, в звании профессорских стипендиатов“.

Справка: 1) Устава духовных академий – а) § 73: „Совету Академии предоставляется оставлять при Академии на годичный срок в звании профессорских стипендиатов двух наиболее даровитых из окончивших по первому разряду образование в Академии кандидатов богословия

—390—

для усовершенствования в избранной Советом отрасли наук, в частности и для приготовления к занятию преподавательской должности в Академии“; б) § 75: „Профессорские стипендиаты получают содержание из сумм, находящихся в распоряжении Св. Синода, в установленном штатом размере“ (ныне, за 3%-м вычетом на пенсии, – по 679 руб. в год каждый). – 2) По § 109, лит. б и. 2, академического устава „оставление при Академии окончивших курс студентов в звании профессорских стипендиатов и назначение им содержания“ значится в числе дел Совета Академии, представляемых на утверждение местного Епархиального Архиерея.

Определили: 1) Оставить при Академии на 1915–1916 учебный год, в звании профессорских стипендиатов, окончивших ныне курс воспитанников Академии Введенского Михаила и Бельчикова Николая, с производством им, с 16 августа текущего 1915 года, содержания по 679 рублей в год каждому. – 2) Постановление сие представить на Архипастырское утверждение Его Высокопреосвященства.

V. Занимались составлением расписания поверочных испытаний студентов духовных семинарий и других лиц, имеющих прибыть в августе месяце текущего 1915 года для поступления в состав нового (LXXIV) академического курса.

Справка: По § 109, лит. б п. 7, устава духовных академий „назначение времени и порядка производства испытаний в Академии, а также определение состава испытательных комиссий“ значится в числе дел Совета Академии, представляемых на утверждение местного Епархиального Архиерея.

Определили: Проект расписания поверочных испытаний представить при журнале настоящего собрания на Архипастырское утверждение Его Высокопреосвященства.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: „9 июля 1915. Исполнить“.

—391—

5 июня 1915 года № 9

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Феодора, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии архимандрит Иларион, сверхштатный заслуженный ординарный профессор М. Д. Муретов, и. д. ординарного, заслуженный профессор. А. П. Шостын, ординарные профессоры – С. С. Глаголев, Μ. М. Тареев, С. И. Смирнов и Д. И. Введенский; заслуженный экстраординарный профессор И. П. Соколов; экстраординарные профессоры – священник Е. А. Воронцов, Н. Л. Туницкий, А. И. Орлов, протоиерей Д. В. Рождественский, священник И. В. Гумилевский и священник П. А. Флоренский.

Отсутствовали: ординарные профессоры – А. И. Алмазов, С. И. Соболевский, А. А. Спасский и Μ. М. Богословский: экстраординарные профессоры – И. В. Попов и священник В. Н. Страхов.

Слушали: I. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1 мая 1915. В Совет Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода, от 28 апреля за № 5488:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства, от 1 апреля 1915 года за № 94, по ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии о продлении и. д. доцента сей академии Феодору Андрееву установленного срока для представления магистерской диссертации на два года – до 16 августа 1917 г. Приказали: Обсудив настоящее представление Вашего Преосвященства, Святейший Синод определяет: продлить и. д. доцента Императорской Московской духовной академии Феодору Андрееву установленный срок для представления магистерской диссертации на один год – до 16 августа 1916 г.; о чем уведомить Ваше Преосвященство указом“.

Определили: Содержание указа Святейшего Синода за № 5488

—392—

объявить и. д. доцента Академии по кафедре систематической философии и логики Ф. К. Андрееву.

II. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1 мая 1915. В Совет Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода, от 28 апреля за № 5489:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства, от 1 апреля 1915 года № 93, по ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии о разрешении принять священника церкви села Покровского, Михайловского уезда, Рязанской епархии, Евгения Климентовского, с начала будущего 1915–1916 учебного года, в число своекоштных студентов I курса помянутой академии, с дозволением ему жить вне академического общежития, на частной квартире. Приказали: Согласно ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии и представлению Вашего Преосвященства, Святейший Синод определяет: разрешить Совету означенной академии принять священника церкви села Покровского, Михайловского уезда, Рязанской епархии, Евгения Климентовского, с начала будущего 1915–1916 учебного года, в число своекоштных студентов I курса академии, с дозволением ему жить вне академического общежития, на частной квартире; о чем уведомить Ваше Преосвященство указом“.

Определили: Содержание указа Святейшего Синода за № 5489 обявить священнику Евгению Климентовскому.

III. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „12 мая 1915. В Совет Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода, от 8 мая за № 6062:

По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: предложение Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода, от 1 мая 1915 г. за № 4450, в коем изложено, что Государь Император, по всеподданнейшему докладу его, Обер-Прокурора, Всемилостивейше соизволил, в Царском Селе, в

—393—

27 день минувшего апреля, па разрешение л. д. доцента Императорской Московской духовной академии Александру Ремезову отпуска для поступления на краткосрочные курсы в Николаевское инженерное училище и затем в действующую армию на 1915–1916 учебный год (если демобилизация армии не будет произведена ранее этого срока), с сохранением за ним прав службы и оклада содержания по занимаемой в академии должности. Приказали: Об изъясненном Высочайшем Его Императорского Величества соизволении уведомить указом Ваше Преосвященство“.

Определили: Содержание указа Святейшего Синода за № 6062 объявить и. д. доцента Академии по кафедре истории и обличения русского сектантства А. В. Ремезову и сообщить Правлению Академии – для зависящих со стороны последнего распоряжений.

IV. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „18 мая 1915. В Совет Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода, от 15 мая за № 6248:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства, от 7 мая 1915 г. № 152, по ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии о возведении Преосвященного Митрополита Петроградского Владимира, на основании § 175 Уст. Импер. дух. акад., в степень доктора богословских наук. Приказали: Согласно настоящим ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии и представлению Вашего Преосвященства, Святейший Синод определяет: 1) возвести Преосвященного Митрополита Петроградского Владимира, на основании § 175 Уст. Импер. дух. акад., в степень доктора богословских наук, и 2) поручить Хозяйственному Управлению при Святейшем Синоде выдать Преосвященному Митрополиту Владимиру докторский крест, о чем уведомить Ваше Преосвященство и Преосвященного Митрополита Петроградского указами“.

—394—

Определили: Изготовить для Высокопреосвященнейшего Владимира, Митрополита Петроградского и Ладожского, диплом на степень доктора богословия и препроводить оный Его Высокопреосвященству.

V. а) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „26 мая 1915. В Совет Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода, от 22 мая за № 6790:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: 1) представление Вашего Преосвященства, от 10 марта 1915 года за № 74, по ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии об утверждении инспектора Владимирской духовной семинарии, кандидата богословия, протоиерея Димитрия Садовского в степени магистра богословия, за представленное им, на соискание сей степени, сочинение: „Блаженный Августин, как проповедник. Историко-гомилетическое иcследование“, и 2) представление Преосвященного Новгородского, от 1 мая 1915 г. с отзывом о помянутом сочинении. Приказали: Согласно ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии, представлению Вашего Преосвященства и отзыву Преосвященного Новгородского, Святейший Синод определяет: утвердить инспектора Владимирской духовной семинарии, кандидата богословия, протоиерея Димитрия Садовского в степени магистра богословия, за представленное им, на соискание сей степени, сочинение: „Блаженный Августин, как проповедник. Историко-гомилетическое исследование“; о чем уведомить Ваше Преосвященство и Преосвященного Владимирского указами“.

б) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „31 мая 1915. В Совет Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода, от 28 мая за № 7023:

„По указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод слушали: 1) представление Вашего Преосвященства, от 16 декабря 1914 года

—395—

за № 592, по ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии об утверждении законоучителя Московского Александровского Института, кандидата богословия, священника Николая Виноградова в степени магистра богословия, за представленное им, на соискание сей степени, сочинение: „Книга пророка Аггея. Исагогико-экзегетическое исследование“ и 2) представление Преосвященного Иркутского, от 20 мая 1915 года № 118, с отзывом о помянутом сочинении. Приказали: Согласно ходатайству Совета Императорской Московской духовной академии, представлению Вашего Преосвященства и отзыву Преосвященного Иркутского, Святейший Синод определяет: утвердить законоучителя Московского Александровского Института, кандидата богословия, священника Николая Виноградова в степени магистра богословия, за представленное им, на соискание сей степени, сочинение: „Книга пророка Аггея. Исагогико-экзегетическое исследование“; о чем уведомить Ваше Преосвященство указом“.

Определили: Изготовить для инспектора Владимирской духовной семинарии протоиерея Димитрия Садовского и законоучителя Московского Александровского Института священника Николая Виноградова магистерские дипломы и выдать оные по принадлежности.

VI. Резолюции Его Высокопреосвященства, последовавшие на журналах собрания Совета Академии 24 апреля с. г. –

а) за № 4: „7 мая 1915. Исполнить“.

б) за № 5: „23 мая 1915. Исполнить“.

Определили: Резолюции Его Высокопреосвященства принять к сведению и исполнению.

VII. Благодарственные письма Почетных Членов Академии:

а) Высокопреосвященнейшего Митрофана, Митрополита Черногорского и Приморского, от 28 апреля с. г. (на имя Преосвященного Ректора Академии):

„Имею особенную честь уведомить Вас о получении мною драгоценного письма Вашего Преосвященства от 14 фев-

—396—

раля сего года за № 284, в котором любезно сообщаете об избрании моем в почетные члены Императорской Московской Духовной Академии, каковое звание я с душевным удовольствием принимаю; вместе с письмом, переданным мне лично уполномоченным Русского Общества Красного Креста, Η. Ф. Езерским, я получил также и относящийся к сему диплом.

Столь высокое внимание, которым Совет одной из старейших академий в России удостоил мою смиренность, до такой степени тронуло меня, что я не нахожу довольно слов, которыми мог бы выразить свою благодарность как ученому Совету Академии, так равно и Святейшему Синоду, соблаговолившему мое избрание утвердить.

Многочисленны воспоминания, преисполняющие мое сердце чувствами беспредельной благодарности по отношению к России и связывающие меня с ней – и как сына неизменно преданной России Черногории, и как архиерея, получившего свое посвящение 30 лет тому назад в престольном городе Империи, Петрограде, и всегда пользовавшегося с тех пор и поныне редким вниманием и благосклонностью как со стороны Святейшего Синода и русских иерархов, так равно и со стороны русского общества вообще. Сии благосклонность и внимание я имел счастье испытать в особенности во время моего пребывания в св. городе Киеве по случаю торжества 900-летия крещения Руси, и посещения мною, тогда же, златоглавой Москвы и св. Троицко-Сергиевской Лавры, в которую влекло меня желание – поклониться мощам святителя Сергия Радонежского чудотворца. Вот в это именно время я имел особенное удовольствие побывать и в Императорской Московской Духовной Академии, чей Совет ныне оказал мне такую высокую честь и удостоил такого отличия, для которых мое делание в винограднике православной церкви Черногорской слишком, слишком скромно. Эти драгоценные знаки непрекращающегося ко мне внимания исключительно дороги для меня именно в настоящее время, когда, под предводительством нашей вековой защитницы, единоверной и единокровной нам России, должна осуществиться заветная мечта всех истинных славян об их единении в одну великую духовно-нравственную семью; время, когда само

—397—

Провидение призвало Россию – восстановить на грешной земле давно желанный и ожидаемый мир и правду.

Не имея возможности, вследствие настоящих обстоятельств военного времени, отправить для академической библиотеки мои скромные печатные сочинения, сочту своим приятным долгом это сделать, как только представится первый благоприятный случай.

Набожно поклоняясь св. мощам святителя Сергия Чудотворца, поручая себя и свою паству св. молитвам Вашего Преосвященства и посылая членам Совета вверенной Вам Академии мое архиерейское благословение, почтительнейше прошу Вас, Преосвященнейший Владыко, быть истолкователем перед Советом Академии моей глубокой благодарности и признательности за оказанные мне высокую честь и внимание“.

б) Высокопреосвященнейшого Димитрия, Архиепископа Белградского, Митрополита Сербии, от 9 апреля ст. за № 540:

„Я получил диплом, которым по избранию Совета Императорской Московской Духовной Академии утвержден в звании почетного члена этого высокого рассадника Православной просветительности.

Этим избранием я дорожу как самым радостным событием своей жизни, и от всей души благодарю высокоученых и многозаслуженных членов Академического Совета за оказанную мне честь. Особенно благодарю их, что они этим чином в моей особе высоко почествовали своим вниманием самую Церковь Сербскую, которой я теперь Первопредстоятель.

Я хорошо знаю, сколько Императорская Московская Духовная Академия сделала для святого Православия во всем православном мире, и особенно сколько юных сербов воспитала, которые послужили с истинной преданностью нашей сербской Церкви. Знаю и эти великие светила, которые получив прочное образование в Императорской Московской Духовной Академии прославили святую русскую и всю православную Церковь. Поэтому я глубоко душевно радуюсь быть другом нынешних ученых тружеников Императорской Московской Духовной Ака-

—398—

демии. Имена их стали мне уж давно очень дороги, ибо часто имел надобность пользоваться их учеными трудами.

Со своей стороны я буду и в будущем настаивать на упрочении связи между деятелями русской и сербской церквей. Равным образом я буду стараться, чтобы молодые сербы учились высоким богословским наукам в любимой мной Императорской Московской Духовной Академии.

Господь да помилует нас и да подарит нашим войскам и войскам наших друзей союзников совершенные победы над нечестивым врагом мира и любви Христовой“.

Определили: Письма хранить при делах Совета Академии.

VIII. Предложение Преосвященного Ректора Академии:

„По возбужденному Советом Императорской Московской Духовной Академии ходатайству об учреждении нагрудного знака по случаю исполнившегося 1 октября 1914 года столетнего юбилея Академии последовал указ Святейшего Синода, от 5 февраля 1915 года за № 1460, в коем изъяснено было, что, рассмотрев означенное ходатайство, совокупно с рисунком помянутого знака и образцовым экземпляром оного. Святейший Синод „не признает этот знак, в котором центральное место занимает большая фигура орла, а святой крест и евангелие помещены в маленьких размерах и притом ниже орла, у его ног, удовлетворительным, а посему определяет: предоставить Совету Императорской Московской духовной академии выработать новый, более соответствующий высшему богословскому духовно-учебному заведению, знак и за сим представить его, в установленном порядке, Святейшему Синоду“.

По предварительном обсуждении вопроса в одном из предшествующих собраний Совета, я обратился к Почетному Члену Академии – профессору живописи Виктору Михайловичу Васнецову с просьбой помочь Академии в этом деле своим талантом и опытностью.

С величайшею готовностью принял на себя предлагаемый труд маститый художник и, дав идее, вложенной в первоначальный рисунок знака, собственное оригиналь-

—399—

ное выражение, применительно к указаниям Святейшего Синода, выработал новый рисунок нагрудного юбилейного знака, снабдив его нижеследующим описанием:

„Нагрудный знак в память столетия Императорской Московской Духовной Академии состоит из золоченного лаврового венка, увенчанного серебряною (или золоченною) Императорской короной.

Внизу венка – золоченный картуш с инициалами:

И. М. Д. А.

красною эмалью, и обозначением годов:

1814–1914

белою эмалью.

Внутри венка помещаются на эмалевом синем звездном фоне: золотой православный крест; на нем раскрытое Св. Евангелие, на белых раскрытых листах которого темною эмалью помещено:

ЕΝ ΑΡΧΗ ΗΝ О ΛΟΓΟΣ

Ниже Св. Евангелия – серебряный (оксидированный) орел с бирюзовым эмалевым нимбом, как символ св. Евангелиста Иоанна Богослова.

Весь знак имеет вид креста древнего характера.

Величина этого знака может быть несколько уменьшена.

Юбилейный знак назначается для ношения на правой стороне груди и имеет позади булавку“.

Устно профессор В. М. Васнецов присовокупил, что, по утверждении рисунка, он охотно примет на себя наблюдение за изготовлением первого образцового экземпляра знака.

Честь имею сообщить о сем Совету Академии для обсуждения и дальнейшего направления означенного дела“.

Определили: 1) Находя, что в новом рисунке нагрудного знака по случаю исполнившегося 1 октября 1914 года столетнего юбилея Императорской Московской Духовной Академии, выработанном профессором живописи В. М. Васнецовым, совершенно устранены те несоответствия, которые поставлены были на вид Совету Академии указом Святейшего Синода от 5 февраля с/г. за № 1460, – просить

—400—

ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом об учреждении по этому рисунку помянутого нагрудного юбилейного знака – для Высокопреосвященного Попечителя и лиц, числившихся ко дню столетнего юбилея Почетными Членами Академии, для всех служивших и служащих при Академии лиц, для всех бывших питомцев Академии и для студентов I, II, III и IV курсов юбилейного 1914–1915 учебного года и об утверждении проекта положения об оном, изложенного в представлении Святейшему Синоду Преосвященного Трифона, Епископа Дмитровского, Управлявшего Московской епархией, от 3 июня 1914 года за № 301. – 2) Г. Почетному Члену Академии – профессору живописи В. М. Васнецову, за любезно принятый им на себя труд выработки рисунка нагрудного знака, выразить от лица Совета Академии глубокую благодарность.

IX. А. Отзывы о книге о. настоятеля Московского придворного Архангельского собора, протоиерея Николая Извекова – „Московские кремлевские дворцовые церкви и служившие при них лица в XVII в.“. М. 1906 г. и о брошюрах: „Соборный храм во имя Преображения Господня, что на Бору, при Большом Кремлевском дворце, в Москве. М. 1913 г.“ „Московский придворный Благовещенский собор. М. 1911 г.“, „Верхоспасский собор в Большом Кремлевском дворце в Москве. М. 1912 г.“, „Церкви во имя Рождества Пресвятой Богородицы и праведного Лазаря в Большом Кремлевском Дворце, в Москве. Μ. 1912 г.“, „Церковь во имя Рождества св. Иоанна Предтечи, что в Боровицкой башне, в Московском Кремле. М. 1913 г.“, „Церковь во имя св. Великомученицы Екатерины, в Большом Кремлевском дворце в Москве. М. 1912 г.“ „Церкви во имя Воскресения Христова и Воздвижения Честного Креста Господня при Большом Кремлевском дворце, в Москве. М. 1912 г.“, Церковь во имя Положения Ризы Богоматери во Влахерне с часовней Печерской Божией Матери при Большом Кремлевском дворце, в Москве. М. 1912 г.“, представленных в Совет Императорской Московской Духовной Академии на соискание степени доктора церковной истории.

—401—

1) Доцента Академии по кафедре церковной археологии Н. Д. Протасова:

„Для того, кто занимается историей русского церковного искусства, особенный интерес и значение представляют памятники той части кремлевской местности г. Москвы, которая определяется, с одной стороны, стеной между Боровицкими и Троицкими воротами, с другой – прямой линией от Троицких ворот к памятнику Александру II, с третьей – кремлевской же стеной от памятника Александру II по направлению к Боровицким воротам. Этот площадной треугольник можно справедливо назвать зародышем Москвы: здесь была княжеская резиденция, скромную обстановку которой сменили роскошь и богатство царского быта, здесь строены были первые московские церкви, вызванные необходимостью для членов царской семьи иметь свои храмы. Само собой понятно, что эти дворцовые церкви в отношении своей архитектуры и убранства находились в исключительных условиях. Лучшие художественные силы того времени отдавали свой труд и время на это дело. Редчайшие иконы, утварь и все, что приносилось в дар Царю и его семье не только подданными, но и, что особенно важно, восточными патриархами, поступало в дворцовые церкви, здесь тщательно хранилось, описывалось. И конечно, с знакомства с этими памятниками – выразителями степени художественного развития той или другой эпохи и должен начинать исследователь истории церковного русского искусства в московский период. Сказанного достаточно, чтобы понять весь интерес взятой о. протоиереем Н. Д. Извековым темы. В перечисленных выше трудах он задался целью дать „полное и обстоятельное описание... Московских Кремлевских придворных церквей и быта служивших при них лиц в XVII столетии“ („Московск. Кремл. дворцов. церкви и служ. при них лица в ХVII стол.“, стр. 1).

Как же выполнил автор свою задачу?

Представленные о. Н. Д. Извековым перечисленные печатные труды можно разделить на две части: одно целое иcследование (268 стр. форм. 1/4

печати, листа) под заглавием – „Московские кремлевские дворцовые церкви и служившие при них лица в XVII веке“, напечатанное во II

—402—

томе „Трудов комиссии по осмотру и изучению памятников церковной старины г. Москвы и Московской епархии“ в 1906 году, и – с другой стороны – 8 брошюр, оттисков под заглавиями, перечисленными выше (сумма страниц = 429 обычного формата). Эти последние печатались о. Извековым в журнале „Чтения в Общ. любит, дух. просв.“ за 1911–13 гг.

Итак, печатные труды о. Извекова в общем представлены на 697 страниц. Однако при первом знакомстве с ними оказывается, что их почтенный объем должен быть значительно сокращен, потому что указанные брошюры представляют собой не что-нибудь существенно новое, иную работу, а почти целиком входят в первое большое исследование „Моск, кремл. дворц. церкви“, именно повторяют с некоторыми дополнениями первую часть последнего, где идет речь специально о дворцовых церквах. На самом деле, описание „соборной церкви Благовещения Пр. Богородицы с придельными храмами во имя св. Василия Кесарийского“ и др. (стр. 6–34) вполне укладывается в брошюру „Московский придворный Благовещенский собор“ М. 1911 г.: подотдел – „Соборная церковь во имя Рождества Пр. Богородицы с приделами в честь прав. Лазаря“ и др. (стр. 34–43) дополнен в брошюре „церкви во имя Рождества Пр. Богородицы и Прав. Лазаря в Больш. Кр. дворце в Москве“ М. 1912 г.; подотдел „Церковь во имя св. Велик. Екатерины с приделом пр. Онуфрия (стр. 43–47) расширен в брошюре „Церк. во имя св. Екатерины Велик, в Больш. Крем, дв. в Москве“ М. 1912 г.; и т. д. Перечисленные брошюры есть, в сущности, второе издание напечатанных лет 6–7 назад этюдов в указанном выше целом обследовании. Это обстоятельство несколько облегчает задачу рецензента и позволяет не рассматривать каждую брошюру в отдельности, а подвести общий итог работы автора.

В своем труде о. Извеков дает описание церквей на той дворцовой площади, которую мы выше очертили, как древнейшую часть Москвы, говорит о служивших при этих церквах в ХVII столетии лицах, составе и содержании принтов церквей, касается государевых певчих диаков, крестовых священников с диаками, останавливается на характеристике нравов и обычаев служивших при

—403—

дворцовых церквах лиц, дает несколько приложений и заканчивает свой труд кратким объяснительным словариком „наиболее затруднительных для понимания названий лиц и предметов“.

В главную заслугу автору нужно поставить его правильный взгляд на источники своей работы. В примечаниях читатель встречает ссылки на такие сокровищницы научного материала, как, напр., Московское отделение Общего архива минист. Императ. Двора, архивы Минист. иностр. дел, московской Синодальной библиотеки, Москов. духовн. Копсист. и пр. Видно, что автор сам просматривал подлежащий материал и особенно много извлек из описных книг старинных дворцовых приказов (изд. нок. Викторовым) и из столбцов XVII века, хранящихся в Дворцовом архиве. Эти последние проливают так много света на историю русского искусства в XVII веке, что занимающемуся этой последней приходится иногда совершенно переменять свой взгляд на ту или другую подробность художественного быта XVII века. Достаточно вспомнить здесь хотя бы историю с датированием иконописи в приделах (в главах) Благовещенского собора...

Ценный рукописный, в значительной мере еще не использованный, материал дал возможность автору ярко и красочно характеризовать, напр., отношения к дворцовым принтам членов Царской Семьи в XVII веке. В ней всякое радостное событие отмечалось подарками священно-служащим. Мало того, даже такое, по-видимому, ординарное явление, как чтение евангелия на Страстной, не оставалось без внимания Царя: священники получали в подарок по куску сукна. И характерно, что с течением времени такие подарки в глазах чтецов сделались чем-то должным, и мы встречаем даже челобитные „попов“ царям с напоминанием о сукне на шубу (стр. 174)... Чем-то специфическим отдает, с другой стороны, от взглядов на киевское просвещение, как на еретичество, дьячка Благовещенского собора Константина Иванова. В 1650 г·, в келье „червца“ Саула собралась компания. Бывший здесь названный дьячек и еще двое „шептались между собой про боярина Федора Ртипцева, что-де учится он греческой грамоте у Киевлян а в той грамоте еретичество есть“.

—404—

Дьячку поручают даже сказать Благовещенскому протопопу, что он, дьячок, не желает учиться у киевских „чернцов“, потому что кто по латыни научился, тот с правого пути совратился“ (стр. 210).

Вообще нужно сказать, что часть культурно-бытовая в произведении о. Извекова „Московские кремлевские дворцовые церкви“ читается с интересом, благодаря умелому комбинированию подлежащего материала. Видно хорошее знакомство автора с подлинным материалом, из которого приводимые отрывки всегда красочны, рельефны.

Предоставляя эту вторую часть труда о. Извекова – церковно-историческую – прямому вниманию специалиста по русской церковной истории, я считаю своим долгом остановиться на первой части, где идет речь о дворцовых церквах, оценить работу автора со стороны историка-археологической.

Научная ценность того или другого предмета, который подлежит археологическому анализу, зависит главным образом от того, известна ли и принимается ли в расчет та обстановка, в которой находился последний? На самом деле, что сказать, например, о деревянном резном кресте, „похожем“ на патриаршие кресты посошные, если неизвестно, откуда такой предмет взят, есть ли на нем какой-нибудь графический элемент и пр.? Конечно, можно принять относительно его только одно: он ...похож“ на помянутые патриаршие кресты, но откуда он, какое его назначение, какова датировка – все это вопросы, которые в данном случае остаются без ответа и, следовательно, самый крест теряет какую бы то ни было научную ценность. Можно составить два больших тома описания этого креста, подробно говорить о его форме, устанавливать его место в эволюции креста вообще, предполагать место его происхождения и художника, снабдить описание внушительными примечаниями, и, однако, получится не ученое сочинение, а каталог выставки. Здесь можно удовлетворить свое любопытство, но не научный интерес. И раз неизвестна историческая конъюнктура этого предмета, он не может дать темы археологу. Ученое сочинение, претендующее дать исчерпывающее, полное обследование того или другого предмета в археологическом отношении, должно прежде всего дать отчет относительно исторической конъюнктуры его, если

—405—

само собой разумеется, известна или вполне доступна определению его дата. Приступал к знакомству с большим обследованием о. Извекова „Московские кремлевские дворцовые церкви“, нужно прежде всего сказать, что автору совершенно неизвестно такое элементарное и необходимое требование, которое прилагается к каждому сочинению археологического характера.

В начале своей работы автор останавливается на вопросе о многочисленности дворцовых церквей и отвечает указанием с одной стороны, на „преобладание у нас на Руси в ХVII веке религиозного интереса“ (стр. 6), а с другой – „расширение дворца, вследствие увеличения числа членов царствующего Дома с особыми дворами, что естественно потребовало устройства для них и отдельных церквей“ (стр. 6).

С таким легким ответом согласиться нельзя.

Известно, что не все дворцовые церкви получили свое начало в XVII веке. Сам автор признает, что основание настоящей каменной церкви Благовещения, что „у Государя на верху“, относится к ΧΙV веку (1393 г.), ко времени сына Димитрия Донского Василия Димитриевича (стр. 7). Известно, далее, что ц. Рождества Богородицы с приделом св. Лазаря на сенях дворца была выстроена при дворце по повелению великого князя Василия Ивановича в 1514 году архитектором Фрязином Алевизом Новым, построившим и церковь Иоанна Предтечи у Боровицких ворот в 1508 году. Тот же Государь в 1527 г. ставит у себя „на дворе“ каменную церковь во имя Преображения Спаса (на „Бору“) с приделами (ср. Извеков „Соборный храм во имя Преображения Господня, что на „Бору“ при Большом кремлевском дворце“. М. 1913 г.). Сретенский собор, как признает и сам автор, также был поставлен в 1560–61 гг. при Иване Грозном (см. „Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 43). Достаточно и этих сведений, чтобы видеть историческую неточность о. Извекова. Его объяснение причины многочисленности дворцовых церквей особенной религиозностью XVII века оказывается неуместным: такая религиозность одинаково сильна, следовательно, была и в XV, и в ΧVI вв. Возможно, что, если не все, то большая часть дворцовых церквей была проектирована еще при построении дворца Фрязином Алевизом. И если в наличном летописном

—406—

материале мы пока не встречаем доказательств этого, то отсюда нельзя делать отрицательных выводов. Что касается XVII века, то в нем мы наблюдаем лишь особенное, заботливое отношение к дворцовым церквам членов Царской семьи, которое выражалось в украшении храмов различными приношениями, поновлениями росписи и т. п. Часто бывало, что пожар уничтожал деревянную церковь во дворце, – в XVII веке на месте сгоревшей строили каменную. Так было, например, с церковью Екатерининской, что у Государыни „на сенех“: на месте сгоревшей в 1627 году деревянной была построена известным Джоном Талером в том же году каменная („Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 47).

Всех этих кратких справок достаточно, чтобы видеть, что дворцовые кремлевские церкви в своем большинстве относятся отнюдь не к ΧVII веку, и, следовательно, считать причиной их построения особенную религиозность XVII века неосновательно.

Другая причина, выставляемая о. Извековым, – умножение членов царской семьи и рода, что также в XVII веке повело к умножению дворцовых церквей (см. „Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 6). Опять, в отношении исключительно XVII века этого говорить не приходится. Известно, например, что и великий князь Иван Васильевич в 1560 году „детем своим повеле делати двор особной на Взрубе позади набережные большие полаты, и на дворе у них храм большой, Сретение, и учини ту Протопопствие и к Собором причте.... а брату своему, К. Юрию Васильевичу, место очистити . . . . и церковь ставити на Княжем дворе на сенех, Введение“. Конечно, и у потомков Ивана Грозного могло возникать желание выстроить церковь для тех или других своих родных, но это не было исключительной особенностью ХVII века. Ведь и сам автор признает, что на долю XVII века, по указанной им причине, выпало построение лишь таких церквей: Нерукотворенного Спасова образа, что у царевен меньших, Успения Пр. Богородицы у царевен больших и св. апостолов Петра и Павла („Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 6). Только эти церкви были вызваны расширением дворца.

—497—

Думается, если бы автор пошел иным путем, путем, напр., решения вопроса о посвящении той или другой дворцовой церкви, он мог бы дать более реальное объяснение увеличения количества дворцовых церквей. Известно, например, что названия церквей – Положения Ризы Пр. Богородицы у юго-западного угла Успенского собора и Похвалы Пр. Богородицы у алтаря того же собора обязаны своим происхождением намерениям св. митр. Ионы (в 1451 и 1453 гг.) подчеркнуть в первом случае день, когда произошло замечательное отражение москвичами полчищ ордынского царевича Мазовши, а в другом – обращение в бегство татар Седи-Ахматовой орды, похвалявшихся разгромить Москву. Правда, о. Извеков говорит, что Евдокиипская церковь была устроена в честь ангела царицы Евдокии Лукьяновны (1627 г.), но оснований для такого утверждения он не дает никаких („Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 50). Несомненно, если бы он поставил построение или возобновление дворцовых церквей в связь с жизнью Царской семьи, ему было бы легко дать вполне научное решение вопроса о многочисленности храмов во дворце. Мы видели бы тогда, что некоторые церкви были вызваны или благодарностью за оказанные милости, или горячей молитвой о помощи, другие – желанием просто устроить помещение или ризницу для накопившихся от подношений икон, сосудов и пр. Так автор, говоря о приделах над папертями Благовещенского собора („Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 24 и след. и „Московский придворный Благовещенский собор“, стр. 7, 8 и след.), совершенно умалчивает об их посвящении, оставляя, таким образом, в тени вопрос, почему в этих приделах мы встречаем такое неразборчивое, по-видимому, смешение и произвольное перемещение одних икон на место других в Деисусе? Ведь должна же быть какая-нибудь причина такого нарушения порядка икон?

Рецензент считает необходимым здесь же подчеркнуть главный недостаток рецензируемого труда о. Извекова: автор совершенно игнорирует историческую конъюнктуру, устраняет с ее поля всякий анализируемый вопрос и берет каждую дворцовую церковь, как самостоятельный предмет, который нужно только описать. Между тем, нельзя

—408—

забывать, что кремлевские дворцовые церкви были в собственном смысле домовыми, разделявшими отчасти судьбы дворца и его обитателей.

Если бы о. Извеков руководился этим общим принципом, который приложим к разработке всякой археологической темы, его исследование значительно выиграло бы в стройности, давало бы цельное, ясное представление предмета во всех его частях. В настоящем же его виде тот ценный материал, который был под руками у автора, не дал того, чего нужно было ожидать. У читателя получается впечатление, как будто автор писал только для себя. На самом деле, чем иным, как не этим, можно объяснить отсутствие в его сочинении о дворцовых церквах указаний на общую топографию их? Нельзя же, конечно, считать таковой столь туманные и неопределенные указания: Благовещенский собор „с западной стороны соединялся с набережными государевыми палатами посредством сеней“ („Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 7). „Рождественская церковь первоначально находилась на первом этаже дворца“ (там же, стр. 34). Евдокиинская церковь „была устроена на верху, над Екатерининской церковью“ (там же, стр. 50). Видно, что сам автор хорошо представляет себе, где и в каком отношении к другим частям дворца находилась та или другая дворцовая церковь, но предполагать то же у непосвященного читателя нельзя. Рецензент мог с большим трудом разобраться в настоящем случае лишь с помощью специальных планов Кремля г. Москвы, изданных покойным И. Е. Забелиным. О. Извеков, должен был начать свое интересное обследование именно с общего плана дворца, определить положение графическим путем каждой церкви, и только тогда его, подобные указанным, определения были бы ясны каждому читателю.

Итак, первым недостатком произведения о. Извекова рецензент считает отсутствие исторической конъюнктуры, уяснения обстановки, в которой проходила жизнь дворцовых церквей.

Причина этого недостатка будет ясна, если мы обратимся к рассмотрению того, как или в какой форме представлял себе автор выполнение задачи – дать „полное и обстоятельное описание столь важных в историко-археологи-

—409—

ческом отношении Московских Кремлевских придворных церквей“ („Московские кремлевские дворцовые церкви“, стр. 1). Для примера остановимся на описании Благовещенского собора. Берем более полное описание в брошюре, оттиск из журнала „Чтения в Обществе любителей духовного просвещения“ от 1911 г. – „Московский придворный Благовещенский собор“.

Обронив краткие традиционные замечания о построении в 1291 г. Владимирским князем Андреем Александровичем на месте Кучкова села деревянной церкви в честь Благовещения Пр. Богородицы, автор говорит о замене ее в 1393 году каменной при князе Василии Димитриевиче (стр. 4). Московский вел. князь Иоанн III в 1484 году перестраивает церковь Благовещения. В росписи участвуют знаменитые в то время мастера Феодосий Денисьев с братией, Андрей Рублев (иконостас). После пожара 1547 года церковь возобновляет Иван Грозный, пристраивающий с четырех углов собора на сводах паперти особые приделы. В соответствии с новой архитектурной формой общий вид храма очень выиграл. Золоченные вновь верхи и кресты производили сильное впечатление на современников. Новая иконопись вызвала известный протест дьяка Висковатого (стр. 5–10). При царях Михаиле Феодоровиче и Алексее Михайловиче капитальных работ по возобновлению собора не производилось. Была несколько подписана внутренность собора и площадь папертей. Автор предполагает участие здесь и Симона Ушакова во главе царских иконописцев, приглашенных на помощь московским городовым (стр. 11–13). В конце XVII и XVIII вв. было поновлено иконное письмо в Благовещенском соборе, но очень неумело: древняя иконопись была закрыта новой. Пожар 1737 года повредил кровлю собора. Дворцовый мастер каменных работ очень плохо починил золоченную кровлю собора, уже в ноябре того же года обнаружилась неудовлетворительность этого ремонта. Автор подробно перечисляет, что требовалось сделать для приведения в надлежащий вид храма (стр. 14–18). В 1762 г. по распоряжению ими. Екатерины II был произведен ремонт (стр. 18–23). Далее автор подробно говорит о ремонте крыши в 1780 г. и кратко о поновлении иконописи при ими. Александре I (стр.

—410—

23–27) После грабежа французов в 1812 году собор был возобновлен (стр. 27–29). Подробно останавливается автор на деятельности церковных старост „из именитого московского купечества“ по возобновлению Благовещенского собора; говорит об обновлении собора внутри, и снаружи при архитекторе Рихтере (стр. 29–50). Далее особенное внимание автор уделяет реставрации стенописи в главном храме и прилегающих к нему северной и западной папертях в 1883–1895 гг. Рассказывает о всех интригах, которые сопутствовали открытию древней росписи (стр. 50–56). Кратко говорит о. Извеков о приделах Благовещенского собора и их поновлениях при потомках Ивана Грозного вплоть до реставрации в 1863–4 гг. (стр. 57–61). Непосредственно за этим автор дает описание внутренности собора, находящихся в нем святынь, настенных изображений и пр. Какого-нибудь генезиса или же строго научного описания здесь читатель не найдет: о. Извеков просто дает инвентарную опись. Даже в описании интереснейших во всех отношениях приделов в главах собора он остается верен себе: спокойно перечисляет иконы и пр. (стр. 62–94). Такое же перечисление мы находим и в отделе „Ризница“ (единственное, если не считать подзаголовок „Верхние приделы“ на стр. 91, заглавие отдела во всей работе на протяжении 120 страниц....): из рамок инвентарной описи автор не выходит (стр. 94–114). В конце о. Извеков говорит о положении Благовещенского собора среди других кремлевских храмов: царя чаще посещали его и дарили своим особенным вниманием (стр. 114–120).

Из данного краткого резюме содержания описания наиболее интересного и важного для истории церковного искусства памятника не трудно видеть основные приемы о. Извекова при выполнении задачи – дать полное и обстоятельное описание московских кремлевских дворцовых церквей.

Насколько слаба и неудовлетворительна у него сторона научная историко-археологическая, настолько безукоризненна сторона собственно описательная. Автор хладнокровно обходит вопросы о начальной истории Благовещенского собора. Нет у него анализа летописных данных для установки точных хронологических дат; нет решения вопроса о степени участия Андрея Рублева и др. иконописцев в рос-

—411—

писи собора. Нет отчетливого воспроизведения последующей судьбы собора. Эпоха расцвета нашего иконописания, как будто, осталась незамеченной в истории Благовещенского собора. Мы не видим у автора никаких указаний на отношение царских иконописцев к этому замечательному памятнику, особенно близкому для царей; Загадочная история верхних приделов так и осталась без всякого освещения в исследовании, которое претендует на обстоятельное описание. Лишь краткими, сухими замечаниями отделывается везде автор. И даже возникает недоумение: неужели автору неизвестно кардинальное значение, напр., Донской и Пименовской икон Богоматери, хранящихся в Благовещенском соборе. Неужели он не обращал внимания на необычный порядок икон в иконостасах верхних приделов? Вопросы, которые предъявляются к нашему памятнику художественной археологией, автор совершенно обходит своим вниманием. Анализа памятников в отношении стиля, техники и пр. мы не находим у о. Извекова. Правда, он заявляет, что Благовещенский собор выстроен в „восточном вкусе“ („Моск. Кремл. дворц. церкви“ стр. 7 ср. „Моск, придв. Благов. соб.“ стр. 62), – однако, понять, что эти обозначает в отношении именно этого собора, рецензент отказывается...

Кратко – в описании о. Извекова археологического метода совсем нет.

Иное приходится сказать об описательной, в собственном смысле, стороне труда о. Извекова. Он добросовестно описал, что происходило с собором на протяжении нескольких столетий. Можно сказать, что ни одна реставрация не укрылась от его внимания. Он дает много чисто бытового материала, когда касается последних. Очень полно излагает историю фартусовской реставрации, определяет роль архитектора Рихтера и т. д. Дает подробную опись инвентаря собора, не опуская без упоминания ни одной застежки у хранящихся в ризнице евангелий.

Выходя из этой характеристики, можно дать ответ на поставленный выше вопрос о причине отсутствия в труде о. Извекова исторической конъюнктуры: автор понимал свою задачу – дать полное и обстоятельное описание московских кремлевских дворцовых церквей – просто, как со-

—412—

ставление подробной инвентарной описи и истории (внешней, конечно) самого храмового здания.

Поэтому, вполне научным, „церковно-историко-археологическим“ (см. титульный лист „Моск. Кремл. дворц. ц. “) исследованием представленное печатное произведение о. Извекова назвать нельзя. В нем для такого титула не хватает прежде всего научного метода, который требует детального генезиса анализируемого предмета, уяснения его места в эволюции и т. д.

Нет нужды подвергать такому же разбору описания прочих дворцовых церквей, составленных о. Извековым. Везде он остается верен своему представлению о полном и обстоятельном описании: после кратких и неновых сведений о первоначальной истории того или другого дворцового храма автор уделяет много внимания последующей судьбе его, останавливается на всех позднейших реставрациях, самым точным образом определяет, когда заделали какую-нибудь трещину в стене, переделали железную решетку и пр. (см. „Церковь во имя Положен. Ризы Богом, во Влахерне с часовней Печерск. Бож. Матери при Большом Кремл. дв. в Москве“, М. 1912, стр. 15). С необыкновенным терпением перечисляет работы, напр., какого-нибудь подрядчика Челнокова в Ризположенской церкви: „в следующем году Челноков произвел исправление ветхостей по наружной стороне храма и дополнительные работы каменные в проходе, соединяющем дворец с патриаршей ризницей, а именно: 1) исправил наружный цоколь церкви белым камнем со стороны вновь устроенного перехода, 2) исправил наружный портик двери храма также белым камнем, 3) заделал кирпичом окна в подвальном этаже церкви, 4) пробрал трещины в стене церкви и подделал в переходе окончины и в бель этаже – подходы и обрубил в нижнем этаже подходы в дверях и окнах за 80 рублей, а крестьянин Грибанов за 90 рублей произвел штукатурку вновь построенной каменной лестницы“ и т. д. (см. там же стр. 16). Конечно, если бы автор с такой подробностью говорил о каком-нибудь ремонте века XVII или раньше, это имело бы значение для научного описания, потому что тогда можно было бы точно устанавливать формы и архитектурные подробности старого

—413—

строения. Но говорить так о неважном ремонте 1849 года – нет никакой надобности. Это задача не ученого историка-археолога, а хроникера. И если исключить весь такой материал, напр., из описания Ризположенской церкви, то останется очень немного на долю собственно историко-археологического труда.

Несмотря на то, что автор уделяет много внимания даже таким неважным вопросам, как недавний ремонт, его исследованию недостает именно того, чем должно отличаться ученое сочинение. Это – исчерпывающая полнота. На авторе лежала обязанность познакомить читателя не только с тем, что бросается в известном памятнике в глаза, в наличности чего нет нужды убеждать зрителя, а, главным образом, с тем, что недоступно для поверхностного обозревателя данного предмета, что придает особенное значение тому или другому предмету. Вместо того, чтобы подробно рассказывать, как представлен Страшный Суд на стенах и сводах Благовещенского собора, автору нужно было определить место этого изображения в иконологии, показать, чем оно оригинально, что нового дал иконописец и т. д. Обозреватель Благовещенского собора часто недоумевает пред некоторыми непонятными изображениями, напр., языческих поэтов, историков, сивилл и пр. И разве не странно, что в исследовании, на которое сам автор смотрит, как на руководство при обозрении Благов. собора („Моск, придв. Благ. соб.“ стр. 3) автор нисколько не помогает в данном случае купившему его книжку? Можно в кратких словах дать характеристику или объяснение предмета; можно слегка коснуться последнего, но читателю будет ясно, что автор дает исчерпывающее решение вопроса, все объясняет, на все нужное обращает внимание. Вот этого то именно и нет у о. Извекова. Бели от ученого произведения, представленного на степень доктора. мы должны требовать этой исчерпывающей полноты, то в сочинении, автор которого в предисловии к своему труду обещает дать полное и исчерпывающее обследование своей темы, не должно быть таких пропусков, какие мы находим у о. Извекова. В качестве подтверждения этого я позволю себе указать на только что изданный большой и интересный труд А. И. Успенского „Царские иконо-

—414—

писцы и живописцы XVII века“ Москва, 1913 г. Этот автор, примечательно, на основании того же самого архивного материала, который был под руками и у о. Извекова, дает много нового, касается вопросов, которые последний оставил без всякого освещения.

Так, рецензент отнюдь не требует увеличения объема, представленного о. Извековым сочинения; он только подчеркивает, что, если бы автор задался одной второй целью – дать обстоятельное описание предложенного предмета, ему пришлось бы многое выбросить из наличного труда и сделать совершенно иную постановку метода. При этой постановке изложение анализируемого предмета выиграло бы в стройности, цельности и основательности. Автор видел бы тогда, что отнюдь недостаточно знакомить читателя с сырым материалом, который даже не всегда взят из первых рук, а необходимо дать разработку этого материала, показать его значение и пр.

После такого общего разбора я позволю себе остановиться на некоторых частностях для характеристики ученых приемов о. Извекова.

Наибольшее внимание автор уделяет Благовещенскому собору. В его большой книге. „Моск. Кремл. дворц. церкви“ (М. 1906) речь об этом соборе идет на 28 страницах; (6–34) крупного формата, в отдельном же оттиске из ж. „Чтен. в Общ. любит, дух. просвещ. – „Моск, придворн. Благовещ. соб.“ М. 1911 автор распространил свою речь на 120 страниц обычного формата, дополнив, хотя несущественно, свое издание 1906 года. Разница изданий сказывается, между прочим, в том, что в издании 1911 года о. Извеков опустил большую часть подстрочных примечаний, где он ссылался в 1906 году также на старые исследования: Карамзина 1816 г., хотя автор должен быль знать о новом исправленном издании 1892 года, Соловьев; 1878 года, Ратшина 1852 году и пр. От, этого, правда, страницы сделались чище, но у читателя описания 1911 гол.; часто возникает недоумение и вопросы об источнике того или другого смелого утверждения, которое о. Извеков высказывает без доказательств.

Так, напр., в описании 1911 года па стр. 4 читаем: „по свидетельству предания, первая церковь в честь Благовещения Пр. Богородицы была деревянная и построена в 1291

—415—

году Владимирским князем Андреем Александровичем на месте Кучкова села. По несомненному же сказанию истерии, основание храма было положено великим князем Московским Василием Димитриевичем, который, как моя; но предполагать, начал иостройку нового храма, уже каменного, около 1393 года». Столь важное утверждение, которое касается самого начала построения Благовещенского собора, автор не подкрепляет никакими аргументами. Конечно, вполне естественно является вопрос о степени доверия к авторитету о. Извекова. Откуда он знает о таком предании и о несомненном сказании истории? И если мы обратимся к описанию собора 1906 года, то там найдем то же утверждение, но с ссылкой на И. Е. Забелина „Историю г. Москвы“. Действительно, покойный И. Е. Забелин говорит (только не на указанной автором 108, а на 107 странице) о построении Благовещенской церкви в 1393 году, но в таких словах: „вероятно, около того же времени, как вел. княг. Евдокия строила храм Рождества Бог. у своих хором (в 1393 г.), с западной стороны дворца, ее сын, вел. кн. Василий Дмитриевич, с восточной стороны дворца построил каменную церковь Благовещения“. Итак, „вероятно“ покойного И. Е. Забелина у о. Извекова превратилось в „несомненное сказание истории“. Само собою разумеется, что такое легкое обращение с датами археологического памятника совершенно недопустимо. Что же „касается собственно „предания“ о построении в 1291 году Владим. кн. Андреем Александровичем Благовещенской и., то автор так и не указывает, откуда взято оно им. Отсюда можно видеть, что самая начальная история храма остается без освещения, хотя у автора и были под руками данные на этот счет.

При изучении того или другого храма, особенно – древнего, исследователь обычно уделяет преимущественное внимание истории иконного письма в этом памятнике старины. И, конечно, такой интерес повышается, если мы имеем дело с храмом, в росписи которого принимал участие какой-нибудь знаменитый иконописец. Определение степени такого участия и выяснение характера его письма будет иметь значение не только для данного храма, но и для современных ему памятников, относительно которых неизвестно, кто их расписывал. Достаточно бывает в таких случаях

—416—

изучения сохранившейся росписи и сравнения ее с определенно известными техническими приемами иконописцев, работавших в современных памятниках, чтобы решить вопрос об авторе иконописи. В качестве примера такой работы я позволю себе указать на г. Георгиевского, который таким путем определил автора фресок в Ферапонтовом монастыре и выяснил его технические приемы, дав, следовательно, исследователям древней иконописи ключ для решения вопроса о характере иконописи XV–XVI вв. и выяснения степени влияния иконописца Дионисия на современную ему живопись. Обращаясь к анализируемой работе о. Извекова, мы видим, что автор не чувствовал нужды в подробном обследовании иконописи в Благовещенском соборе, где, как известно документально, работал знаменитый чернец Андрей, прозв. Рублев. Правда, главный материал в этом случае автор мог взять только из архивов, но на этом фундаменте он мог легко конструировать историю первоначальной росписи храма, имея в виду фартусовскую реставрацию. Конечно при этом пришлось бы взяться за определение смысла выражений в летописи: „того ж лета начаша рушити церковь на площади Благовещения, верх снята и лубьем покрыта“ (под 1482 годом) и – „того ж лета разруши князь великий Благовещенье на своем дворе, подписанную только по казну и по подклеть, и заложи казну около того подклета и палату кирпичну с казнами“ (под 1483 годом). Как известно, еще не выяснено точно, в чем выразилось это „разрушение“ церкви Благовещения? Автору должна быть известна точка зрения академика Фартусова, который очень основательно доказывал неповрежденность изначальных каменных стен Благовещенского собора и, в связи с тем, сохранность, разумеется – под записью последующего времени, стенописи первоначального расписания при Рублеве и стенописи позднейшей, о чем говорит летопись в 1483 году. Во всяком, случае, этот вопрос очень интересный, которым о. Извекову нужно было заняться. Между тем, как разделывается автор с историей первоначальной стенописи? На стр. 5 описания собора от 1911 г. читаем: „что касается внутреннего украшения храма иконами и стенописью, то оно началось и окончилось в 1404 году,

—417—

когда, по свидетельству летописи, „начата подписывать церковь Благовещения на великого князя дворе, первую, не ту, яже ныне стоит, да того же лета и скончаша“. „Стенопись в храме была произведена знаменитыми иконописцами того времени – Андреем Рублевым, греком Феофаном и старцем Прохором, В первоначальном иконостасе храма, по сторонам царских врат, были икона Спаса в белой ризице и чудотворная икона Смоленской Б. Матери... и еще деисус Рублева“. Конечно, такое важное для истории первоначальной росписи храма замечание нужно было подтвердить документально и подробно выяснить, что представляла собой церковь Благовещения после письма этих корифеев XV века. Это же можно было сделать только после решения вопроса, поднятого Фартусовым, о целости старых стен собора, на которых первоначальная иконопись записана. Можно, конечно, подсказать автору, что это нужно было начинать с анализа того, что нужно разуметь под „верхом“, „палатами“ и „казнами“ в цитованных выше выдержках из летописи под 1482 и 1483 гг. Автор не пожелал такой работы, которая сделала бы его исследование оригинальным, а пошел просто за Карамзиным (ср. „Ист. Гос. Рос. “ изд. 1892 года, т. VIII, прим. стр. 173 и т. V, прим: 254)...

Досадно читать у о. Извекова на стр. 50–56 (описания соб. 1911 г.) подробную „опись“ реставрации 1883“95 гг., в которой и участвовал академик Фартусов. Какое научное значение имеет эта опись в своем наличном виде, рецензент совершенно не понимает... Вместо того, чтобы научно отнестись к ней и сделать выводы по указанному вопросу, о. Извеков просто знакомит читателя с летописью реставрации, которую, по специальному указу, теперь должен вести каждый настоятель храма... Конечно, при этом пришлось бы нарушить „хронологический“ порядок описания, который так любит о. Извеков: разве можно говорить о Фартусове там, где идет речь лишь об основании храма? В интересах научных не только можно, но и должно.

Приведенных примеров вполне достаточно для характеристики ученых приемов о. Извекова, когда он встречается с каким-нибудь важным, но трудным вопросом.

—418—

В заключение своего отзыва считаю нелишним дать общую характеристику представленных о. протоиереем Извековым печатных произведений на степень доктора церковной истории. – Это – подробная летопись и полная инвентарная опись дворцовых церквей г. Москвы.

На основании всего вышесказанного считаю своим долгом заявить, что за представленные печатные произведения о. протоиерей Н. Д. Извеков не заслуживает ученой степени доктора“.

2) Ординарного профессора по кафедре истории русской церкви С. И. Смирнова:

„Книга прот. Извекова о Московских дворцовых церквах, появившаяся довольно давно, уже вызвала отзывы в печати. Это и упрощает и осложняет задачу рецензента: упрощает тем, что значительная часть ее проверена по источникам – главным образом архивам и оценена по достоинству, осложняет же в том отношении, что рецензенту, опасаясь повторений, приходится указывать непременно новые стороны работы, характеризующие ее в ту или иную сторону, но ускользавшие от внимания специалистов. Наиболее обстоятельный отчет о книге дан С. Л. Белокуровым, в отзыве, составленном по поручению Ими. Академии Наук (стр. 1–26, СПБ. 1910). Частные очерки о Московских дворцовых церквах, близкие по содержанию с большой книгой, появились позднее и, насколько нам известно, не подвергались печатной оценке.

* * *

„Предметом настоящего нашего исследования служит по возможности полное и обстоятельное описание столь важных в историко-археологическом отношении Московских Кремлевских придворных церквей и быта служивших при них лиц в ХVII стол.“ – так пишет автор в начале своего труда. Далее он разъясняет, что археологическое описание этих церквей содержится в старом труде Снегирева „Памятники Московской древности“, нуждающемся в дополнениях и исправлениях. Что же касается исторической части труда-быта московского придворного духовенства, то по этому вопросу о. Извеков нашел в литера

—419—

туре всего два частных очерка – о певчих государевых дьяках и о духовниках Московских великих князей и царей (прот. Разумовского и архим. Леонида Кавелина). Историю дворцовых Московских церквей и лиц, при них служивших в XVIII и XIX вв., автор обещает обследовать во втором томе труда. Источниками для о. Извекова служили архивные данные, главным образом дела, хранящиеся в Московском Отделении Общего Архива Министерства Императорского Двора, затем изданные материалы для истории и археологии Москвы.

В плане исследования бросается в глаза то, что автор начал изучать историю своего предмета не с начала, а с середины. Почему он стал описывать дворцовые храмы Москвы только с XVII в., о. Извеков не разъясняет этого, не оправдывается, не убеждает читателя в том, что он взял совершенно естественную хронологическую грань, а не искусственно отделил XVII стол, от предшествующих и только потому, что для последних потребовалась бы гораздо более сложная работа – изучение разнообразных и разновременных источников и обширной литературы. По-видимому, и сам автор сознавал этот пробел, и отдельные брошюры его о кремлевских дворцовых храмах написаны по другому, более правильному плачу, – изображают историческую судьбу каждого храма с его возникновения до наших дней. К сожалению, его отдельные очерки, как выяснится ниже, отчасти повторяя, отчасти дополняя главный труд, не могут вполне исправить его.

Далее, о. Извеков не потрудился осведомить читателя, почему он описывает храмы именно в принятом им, а не в ином порядке, какой системы держался он. Ему непременно следовало бы приложить план дворца, давая тем возможность следить за топографическим распределением изучаемых храмов, и даже план кремля. Большая часть этих храмов, естественно, помещается во дворце, но некоторые представляют особые, самостоятельные здания. И автор должен был наметить ясно свой порядок обозрения, разделив храмы на указанные две группы. Впрочем, надо отметить, что два храма последней группы о. Извековым опущены по причинам, совершенно непонятным: Спас на Бору и церковь Рождества св. Иоанна Предтечи в

—420—

Боровицкой башне. Может быть, последний храм не описан в книге оттого, что присоединен к дворцовым церквам сравнительно недавно – в первой полов. XIX в. Но пропуск Спаса на Бору не имеет и подобного оправдания: этот древнейший храм московского кремля не только в XVII в., но и раньше принадлежал к дворцовым. Правда, этих храмов автор касается в своих брошюрах, но последние отличаются значительно по плану от главного труда не описывают быта духовенства. Также написаны и все остальные брошюры, восполняя главный труд лишь в одной, археологической половине. Да и вообще прием – дополнить большой труд маленькими очерками нельзя назвать удачным: о. Извекову лучше всего было бы выпустить обещанный им II том, в котором, прислушиваясь к голосу критики, исправить недочеты I-го.

К слову, о брошюрах нашего автора. В одной из них он говорит, что предназначает ее не только любителям и чтителям церковной старины, но и простым богомольцам, „которые очень часто высказывают свое глубокое сожаление о том, что собор не имеет своего описания“ (Благовещ. соб., 3). Смеем уверить о. Извекова, что его отдельные очерки не подходят нисколько к запросам „простых богомольцев“. Богомольцу интереснее всего знать в храме то, что питает его религиозное чувство и верующую мысль, но какой интерес ему знать историю поделок и перестроек соборов, рассказанную притом словами архивных данных!? Это рассчитано уже на запросы специалистов-археологов – „любителей и чтителей церковной старины“, и больше никому не нужно.

Еще один недостаток в плане рассматриваемых книг. Каждый дворцовый храм описывается в них отдельно после короткого и мало дающего общего введения. Между тем в истории дворцовых кремлевских храмов известен ряд явлений, затрагивавших большинство их или даже все их вместе. В самом деле. Смутное время и хозяйничанье поляков в кремле; Петровское время, когда кремль царю „опротивел и был осужден на участь заброшенной барской усадьбы со своими древностями“, по выражению Ключевского; нашествие французов – все эти факты бедственным образом отражались на судьбе всех

—421—

кремлевских храмов, и автору надо было сказать о том в общем очерке. Сюда следует отнести опустошительные пожары кремля или одного кремлевского дворца, не щадившие, конечно, и дворцовые храмы. В результате получились бы значительные выгоды: осталась бы цельность картины и впечатления, наметились бы частные грани храмов, утомительные повторения в разных очерках о перечисленных мною фактах были бы устранены, от внимания самого исследователя не ускользали бы эти факты в каждом частном очерке, когда архивные данные и не напоминают о них ясными словами. К сожалению, автор не принял всего этого в расчет.

XVII век нашей истории чрезвычайно богат источниками, и требовать от автора монографии, чтобы он воспользовался всеми ими не приходится. Однако нельзя ему простить, если опущенный источник – целый большой отдел, вскрывающий значительную область явлений, напр., „Материалы для истории раскола“, как об этом скажем ниже. У автора быль специальный источник, обильный и недостаточно до него изученный – документы Моск. Отдел. Архива Мин. Двора, и, если бы источник этот был использован в разбираемом труде во всей целости и глубине, последний явился бы бесспорным и ценными вкладом в нашу историко-археологическую литературу. Надо пожалеть, что дело обстоит здесь гораздо хуже. С.А. Белокуров, прекрасный знаток московских архивов, отчасти проверил собранные автором данные, археологические и исторические, и пришел к печальному заключению, что дела Архива не все изучены о. Извековым, некоторые изучены очень плохо (стр. 11 и 26 Отзыва по отд. отт.), при чем отметил длинный ряд пропусков имен служивших при церквах лиц, а также происшествий, связанных с тем или иным храмом. Вспомогательная литература (она также у Белокурова) не перечислена о. Извековым и не изучена им с надлежащей внимательностью. Понятно само собой, что такое отношение к источникам и пособиям сильно понижает цену рассматриваемого труда. Как относится наш археолог к другому источнику, – вещественным памятникам старины, увидим далее.

Попытаемся определить, насколько труд о. Извекова со-

—422—

ответствует задачам и запросам археологической науки. Мы не станем вдаваться в детали и подробности, проверять собранный автором материал, частные выводы и заявления: это обязанность представителя кафедры церковной археологии, рассматривающего настоящую диссертацию. Выскажем только впечатление свое.

Задача церковного археолога при описании любого христианского храма заключается не в том только, чтобы изложить его внешнюю историю – постройку и перестройки, первоначальную роспись и ремонты живописи, что посильно, хотя и с пропусками, делает о. Извеков, но и в том, чтобы выяснить, какое место в истории отечественного или общецерковного зодчества и иконописания занимает данный храм. Этого последнего наш автор почти не делает. Передав обычно историю построения и ремонтов какого-либо дворцового храма в Моск, кремле и следуя рабски при этом старым „делам“ или описям соборов, порой до утомительности подробным, автор наивно думает, что изложил историю церкви или собора (см. Ц-вь Рожд. Богор., 33; Ц-вь Полож. Ризы Богом., 19 и др.). Между тем, история храма, как и история жизни (биография) человека, предполагает, прежде всего, известную историческую обстановку и среду, тот комплекс влияний, которые, взаимно пересекаясь, создают индивидуальное историческое лицо или неповторимое сооружение человеческого гения. Разница в том, что жизнь человека мимолетна, жизнь же вековых творений из камня растягивается иногда на длинный ряд столетий, и храм, как памятник искусства, может отразить на себе художественную работу целого ряда поколений, разные эпохи в истории человеческого творчества, неодинаковые приемы промышленной и художественной техники, разные настроения религиозных порывов и несходные представления религиозной мысли. На обязанности археолога – внимательно и осторожно вскрыть внутреннюю историю данного монументального памятника. В труде о. Извекова этого нет даже в малой степени.

Чтобы иллюстрировать высказанное положение, беру один пример – историю придворного Благовещенского собора, „обросшего следами глубокой древности“, по своеобразному выражению автора. Сложенный первоначально в к. XIV – и. ХV в., при в. кн. Василии Дмитриевиче, Благовещенский

—423—

собор был построен заново (или же основательно перестроен) в правление Ивана III (80-е гг. XV в.). Если первоначально храм строился, вероятно, так же, как его современники – наш Троицкий собор или собор Саввино-Сторожевского монастыря, то Благовещенский собор Ивана III, все же небольшой по размерам, имеет своим образцом древний Владимирский собор о пяти главах (Успенский во Владимире на Клязьме); строили его псковские мастера, научившиеся каменносечному искусству у немцев, отделывали двери северной, и западной стороны по рисункам итальянских мастеров, может быть, самого Аристотеля. Все эти данные делают Благовещенский собор интересным памятником древнерусского зодчества, уже подвергшегося двустороннему западному влиянию (со стороны немцев и итальянцев). Не менее любопытна внутренняя роспись собора – ряд реставраций и поделок сообщает ей сборный характер, делает ее смесью картин разных эпох и различного художественного достоинства. „Драгоценный материал для истории русского искусства“, роспись эта „заслуживает внимательного и подробного изучения“ (А. И. Успенский). Наконец, ризница собора заключает в себе, по словам самого о. Извекова, много царских вкладов, „бесценных по своей святости для верующих и весьма важных и любопытных по своему научному значению для археолога и палеографа“ (Благов, соб., 94). Что же дает читателю об этом соборе наш автор? Очень сухой, скучный, мало занимательный трактат. В отношении архитектурном чем обнаружилась немецкая выучка псковских мастеров, клавших (или только перестраивавших) собор при Иване III, автор не выясняет вовсе, как и то, что достопримечательного представляют северные и западные двери храма, сработанные по чертежам итальянских мастеров. Спорен в науке вопрос о переделке собора при Иване III: был ли он разобраньи он возведен вновь на старом, но распространенном фундаменте (Забелин и, по-видимому, наш автор) или, несмотря на значительные переделки собора, три стены его (исключая алтарную) остались целы, – мнение академика Фартусова, изучившего каменную кладку собора и его старые росписи. К сожалению, о. Извеков не считается с этим последним мне-

—424—

нием, не проверяет заявлений Фартусова, а потому его собственные заявления лишены твердого основания.

Но вопрос важен не только сам по себе, но и в отношении росписи собора. Вот ее краткая история. При Василии Дм. собор расписывали лучшие представители византийской традиции в церковном иконописании – Андрей Рублев с братией; в 1508 г. „подписывал золотом» мастер той же школы Феодосий Деннсьев; после страшного пожара 1547 г. стенопись собора была возобновлена псковскими и новгородскими мастерами, уже охотно подражавшими европейским образцам, и работы этих мастеров вызвали известный протест царского дьяка Ив. Висковатого, защитника старой традиции в иконографии. Начиная с полов. ХVII в. собор расписывают царские живописцы при участии и под руководством знаменитого изографа Симона Ушакова. Лучший русский мастер своего времени, стоявший под влиянием запада, Ушаков поднимает древнерусскую иконопись на степень искусства, быстро пошедшего потом вперед.

Изучая стенопись Благовещенского собора, о. Извеков прежде всего должен был решить, возможно ли найти в ней теперь, хотя бы под позднейшими наслоениями, работы Андрея Рублева, в чем был так уверен акад. Фартусов. Но наш автор не дает ясного ответа по данному вопросу. Далее. Очень кратко передавая о работах времени Грозного по возобновлению стенописи собора псковскими и новгородскими мастерами, автор представляет себе эти работы как обычный, рядовой ремонт, храма, протест Висковатого выходит у него странным скандалом. Между тем, протест этот дает знать, что Псков и Новгород, наиболее близкие к западу города паши, уже в пол. XVI в. являлись проводниками европейского влияния в области иконографии, что теперь впервые на Москве наметились два течения в отношении иконописания – византийско-русское и европейское, которые после борются меледу собою до начала новой истории. Западное влияние, подкравшееся незаметно в области иконографии русской, становится могучим фактором в ΧVII в., особенно во второй половине его в работах Ушакова и руководимой им школы царских жалованных и кормовых иконописцев.

—425—

Обязанность о. Извекова, пишущего „иcследование“ по археологии дворцовых храмов моск. кремля, состояла в том, чтобы детально рассмотреть на их стенах работы лучших мастеров XVII в., сопоставить с другими работами их же, оценить, подметить воздействие образцов западноевропейских и, может быть, первохристианских. Но автор, можно сказать, совсем уклонился от этой плодотворной и интересной работы. Он дал ряд плохих, совершению слепых или темных снимков, но не описал на страницах книги предметы, изображенные на них... Мало этого, он не сопоставляет показания описей и других архивных данных с наличными монументальными остатками старины, вообще почти игнорирует последние. Такой прием изучения археологии так же плодотворен, как изучение физики без опытов...

То же самое наблюдается и в отделе о ризнице Благовещенского собора. Чем или в каком отношении предметы ризницы, большей частью царские вклады, ценны для археолога и палеографа, о. Извеков не разъясняет читателю, он лишь усердно утомляет последнего механическим перечислением предметов ризницы в каждом храме отдельно, причем даже внимательное прочтение отдела очень мало оставляет в памяти. Приблизительно также написаны все остальные археологические трактаты о дворцовых храмах в моск. кремле.

Совершенно попятно, почему эти храмы глубоко интересны для исследователя церковного искусства. Ведь именно при царском дворе с пол. XVII ст. сосредоточивалось все, что было лучшего, т. е. наиболее передового в области церковного мастерства. Царь Алексей, превосходный знаток русской церковной обрядности и тонкий ценитель религиозного искусства, и в этом последнем отношении был почти западником, прогрессистом, представителем переходной эпохи. И здесь применимо к нему превосходное выражение Ключевского: „одной ногой“ Алексей „еще крепко упирался в родную православную старину, а другую уже занес было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении“. Им открытая при Оружейной палате школа царских иконописцев, старавшаяся примирить византийско-русские начала с началами новой

—426—

итальянской живописи, работала широко, обслуживая храмы Москвы, соборные и приходские, отчасти храмы иногородние. Как относится, количественно и качественно, придворная работа школы к остальной, даже уже – что дала школа иконописцев царских изучаемым о. Извековым храмам в области иконографии, орнамента, он не пытается собрать и оценить. А между тем какое богатство материала по данным вопросам находилось в распоряжении его! Едва ли ошибемся, если скажем, что для подобной работы у о. Извекова не оказалось достаточной археологической подготовки. В самом деле, разве позволительны для настоящего археолога такие замечания: „входные двери... и окна отличаются богатством и затейливостью орнаментов в старинном вкусе (Ц-вь Рожд. Богор., 33), при чем ни слова в разъяснение „старинного вкуса“ о стиле дверей, окон и их орнаментов. В ц-ви Воскр. Хр. автор указывает „замечательное в археологическом отношении“ „древнее паникадило“ (стр. 27–28), обстоятельно толкует о его исправлении в 40-х годах прошлого века. Но к какому времени отнести это древнее паникадило и что в нем особенно замечательного для археолога, нисколько не выясняется.

Вообще в первой части работы о. Извекова мы имеем не археологическое исследование в принятом смысле, а чисто внешнее, не совсем полное и точное описание дворцовых и придворных кремлевских храмов, сделанное главным образом по архивным данным, при слабом, поверхностном изучении монументальной старины.

Перехожу к исторической части разбираемого Труда – исследованию быта придворного духовенства в XVII стол.

Опять-таки, очень благодарная тема. История др. русского церковного быта далеко не изучена и разработана, а быт придворного духовенства, можно сказать, почти не изучался. Интерес вопросу придает то обстоятельство, что в XVII в. наблюдается ряд явлений, частью осложнявших, частью ломавших быт духовной московской среды и прежде всего придворной. Появление малороссийского духовенства на Москве, церковно-обрядовая реформа и. Никона, вызванное ей движение раскола старообрядчества, – все это не могло не отразиться на жизни придворного духовенства, невольно втянутого в борьбу старины с новизной. Читатель книги

—427—

прот. Извекова раcсчитывает найти более или менее ярку картину этих явлений или отражений их в изучаемой автором среде, но его расчеты совершенно напрасны. Автор не изучал историю русской жизни, церковной и гражданской, за XVII стол, в целом виде. Если бы не общеизвестные имена деятелей, которые попадаются на страницах книги (и брошюр отчасти), читатель бы и не почувствовал, что речь идет об этом, столь интересном, переходном в нашей истории, столетии. О. Извеков излагает явления без всякого внимания к их исторической обстановке и исторической перспективе. Между тем, проф. Харлампович пишет о придворных священниках из малороссов, о певчих малороссах (Малор. влияние на великор. церковную жизнь, I, 312 сл., 317 сл.), как о явлении очень заметном, дополняя и исправляя разрозненные данные в рассматриваемой книге. Чтобы видеть, как мало интересует нашего автора, в связи с его вопросом, раскол старообрядчества, затронувший несомненно так или иначе окружавшую „тишайшего царя“ духовную среду, достаточно указать на то, что в разбираемой книге не встречаем ни одной цитаты из Материалов, изданных Н. И. Субботиным. Автор занимается благовещенским придельным дьяконом Федором, известным, расколоучителем, но и не считает нужным прочесть его писания, изданные в „Материалах для истории раскола“. Свой трактат о Федоре, (113–15), и притом довольно резкий, о. Извеков составил по статье Правосл. Собеседника 1859 г.! В Материалах Субботина он нашел бы любопытные и характерные данные о лицах, которые упоминает в своем труде, напр. о царском духовнике Лукиане Кириллове, (т. V, 65): об Андрее Самойлове, стороже Благовещенского собора (т. I, 483) в их отношениях к Аввакуму; о Соловецком игумене Никаноре, бывшем царском духовнике (VIII, 144) и др. Новая литература по расколу, каковы капитальные труды Голубинского и Каптерева, остались неизвестны нашему автору и старые ошибки, напр., об иосифовских справщиках, о личности и роли Стефана Боннфатьева повторяются им. Как отразилась страстная церковно-обрядовая распря на придворном духовенстве ХVII в., автор не знает, да и не пытается даже знать...

—428—

Много страниц посвящает о. Извеков настоятелям Благовещенского собора – царским духовникам ХVII в., может быть, даже преувеличивая значение этого вопроса. „Изучение сего вопроса, заявляет автор, имеет глубокий интерес и составляет одну из неотложных задач современной историографии, так как в нем кроется ключ к пониманию разносторонних явлений нашей старинной не только придворной, но и общегосударственной жизни, тесно примыкавшей к формам церковного строя“ (стр. 2). Как же выполнена эта „неотложная задача современной историографии“ в разбираемом труде? Удовлетворительно только отчасти. Трактат о доходах царских духовников имеет ценность, хотя и нуждается в частных поправках, – ибо в литературе ничего нет по этому вопросу. Имеют также значение опубликованные нашим автором в приложениях архивные материалы, касающиеся житейского быта благовещенских протопопов, хотя часть их была уже напечатана. Но ни общие замечания о царских духовниках, ни частные трактаты о них нельзя признать удовлетворительными. I) Верный себе, автор не знает существующей литературы о древнерусском духовнике и, значит, недостаточно точно и ясно представляет себе, что такое быль для нашего предка духовный отец его, следовательно, какое место занимал царский духовник в обиходе нравственно религиозной жизни царей, в их семейной жизни и государственной деятельности. II) Пользовались ли царицы и царскиt дети в XVII ст. правом выбора духовника каждый для себя, или следовали воле государя (мужа и отца), автор этого не знает. III) Он не решает и не ставить даже вопроса, с какого именно времени духовниками московских великих князей стали выбираться обычно благовещенские протопопы, другими словами, когда соединились фактически обе эти должности, представлялось ли отмеченное соединение должностей обязательно юридически. К слову, следует пожалеть, что о. Извеков совсем не изучает историю духовенства Спаса на Бору, прежнего монастыря, игумены которого часто бывали духовниками великих князей московских. IV) Автор знает исповедание веры и клятвенное обещание протопопа Феофана, последнего царского духовника из настоятелей Благовещенского

—429—

собора, но замечания проф. Алмазова на этот документ (Тайная исповедь, II, 170–172; ср. III, 38–41 втор. сч.) остались ему неизвестны, V) Для характеристики нравственно-дисциплинарного воздействия духовного отца на своих царственных детей имеют значение „Вопросы благоверным государем царем и великим князем московским и всея Русии“ (Там же, III, 174–5; ср. I, 528–9). Они неизвестны о. Извекову. VI) Наконец, он опускает в своем перечне несколько царских духовников, что было уже подмечено С.А. Белокуровым. Таковы недочеты общих замечаний о духовниках царей в труде о. Извекова.

Относительно их частных характеристик надо сказать, что они недостаточно ярки и полны, а иные и неверны (характеристика Стефана Бонифатьева). Больше всего внимания уделено нашим автором духовнику царя Алексея Андрею Савиновичу Постникову, его столкновению с патриархом Иоакимом. Но ведь за этим частным случаем лежит вопрос большого общего характера – об отношении придворного духовенства, зависимого непосредственно от царя, к патриарху. Случай столкновения между святейшим и духовником царя Андреем Постниковым не единственный, – припомним столкновение Бонифатьева с патр. Иосифом, а если захотим искать раннейших аналогий, то должны вспомнить церковно-правительственные притязания Митяя (или арх. Спасского Михаила), духовника Димитрия Донского. Возможность такого рода явлений не уясняется в разбираемом труде, даже наоборот; о. Извеков описывает „патриархальную близость“ царских духовников к св. патриархам (стр. 222), которая на основании вышеизложенного более чем сомнительна.

Глава о придворных государевых певчих составлена по старой прекрасной статье прот. Разумовского и дает менее, чем эта последняя. О крестовых священниках и дьяках и последняя о правах и обычаях придворного духовенства более самостоятельны, зато менее обстоятельны и полны.

Из общих недочетов исторической части разбираемого труда надлежит, прежде всего, отметить недостаток критичности и беспристрастия. Степенная книга передает о пустыннике Вуколе, спасавшемся на месте храма Спаса на

—430—

Бору, и о. Извеков переписывает это сообщение в полной уверенности в его истине, без тени сомнения, очевидно, не зная, что Степенная – крайне ненадежный источник (Ц-вь Спаса на Бору, 1). Придворное духовенство XVII в. он склонен идеализировать: заявляет о выдающейся образованности его сравнительно с рядовым духовенством того времени (87–88). Но как согласить это заявление с рассказом самого же автора (210–211 стр.) о не сочувствии придворного духовенства зарождавшемуся тогда образованию на Руси? Ясно, что придворное духовенство было косно и невежественно не менее рядового приходского. Еще пример тенденциозности автора. Он очень резко и без достаточного основания отзывается о расколоучителе дьяконе Федоре (113–15), вероятно, потому только, что он расколоучитель, и в то же время слишком снисходительно, далее почтительно характеризует архим. Варлаама, бывшего раньше придворного священника Вас. Антии. Высоцкого (119–120), деятеля весьма сомнительного достоинства, но не враждебного церкви.

Предоставленный себе, автор не может справиться иногда с самой простой задачей – год старого счисления перевести на новое – и делает грубые ошибки. Например, ему неизвестно правило, что „при переводе сентябрьского счисления на теперешнее январское, в случае месяцев сентября – декабря, нужно вычитать из годов от С. М. не 5508, а 5509“. Поэтому у него выходит такой курьез: освящение церкви Рождества Богор. состоялось 5 дек. 1682 г., антиминс помечен годом раньше 1681 г., стало быть, освящение почему-то отложено ровно на год (35 стр.). Между тем и то и другое – и освящение и выдача антиминса – последовали в одно время в год от С. М. 7190, от Р. Хр. в 1681, но перевод старого счисления разный: неверный у Извекова (1682) и правильный у Забелина (1681) которым пришлось воспользоваться, автору, говоря об антиминсе. Любопытно, что эта ошибка отмечена в отзыв С. А. Белокурова (стр. 10), но наш автор настолько самоуверен или халатен, что повторяет свою ошибку и в отдельном очерке о церкви Рождества Богородицы (стр. 6).

Все приведенные частности позволяют сделать вывод, что не только для церковно-археологической, но и для цер-

—431—

ковно-исторической плодотворно-научной работы наш автор не обладает достаточной подготовкой.

Стиль о. Извекова никак не может назваться образцовым: тяжелый, архаичный, каким писали в XVII стол., в докарамзинское время. Механически переписывая архивные дела в свое „иcследование“, автор не трудится передавать их на современный язык и сам начинает писать языком „времен Очаковских и покорения Крыма“. Приведу лишь самые необходимые примеры, которые, при желании, можно увеличить значительно. „Потребована смета на устройство иконостаса. В виду же замедления представления оной, министр вторично от 7 января того же года потребовал оную“ (Ц-вь Рожд. Богор., 20). „Старое наружное крыльцо отломать и, вместо оного, с западной стороны сделать новое и над оным крыльцом устроить арку для колоколов, а под оным палатку для клажи“ (Ц-вь Рожд. Пред, Ю). В то же время о. Извеков употребляет неупотребительные слова: „заделание“ (рядом „заделка“ Верхосп. соб., 31), „обтянутие“ (Спас на Бору, 42) „вынутие“, „нишь“ вм. „ниша“ (Ц-вь Рожд. Бог., 13 и 41). По местам речь нескладная до непонятности. „В трех окнах вставим (вероятно, ставни) сгнили, печь израсчатая и железная труба, разогревавшая теплоту (sic!), также были ветхи“ (Верхосп. соб., 21). „Каждому, определенному на то или другое место в приходских церквах, определялась, патриархом испытание, и уже только после оного давалось благословение“ (Книги 85 стр.).

К стыду автора, ему недостает даже элементарной грамотности. Напр., любопытно употребление им слова „придел“ в смысле – добавочный храм или алтарь. На первой, же странице большой книги о. Извеков начинает колебаться и ставит в оглавлении то „предел“, то „придел“, далее в книге правописание правильное, но в брошюрах исключительно – „предел“. Нередко автор пишет по-старинному, а то просто по-своему: „рещик“, „расчет» (Ц.-вь Рожд. Бог., 20; Ц-вь Воскр. Хр., 8), „грамотей“ (Книги 220). „гаубвахта“ (Ц-вь Полож. Ризы Богом., 17) „на руси“ (Благов, соб., 101), „недолито быть“, „темные, а неяркие, „неотличался“ (Ц–вь Рожд. Богор. 23, 14, Книги 220 стр.)

—432—

В заключение я должен сказать, что прот. Н. Д. Извеков представил на соискание докторской степени труд по вопросу, мало разработанному, следовательно, благодарному для исследователя, любопытному для археолога и историка, но труд далекий от совершенства. Его недостатки, выше описанные, свидетельствуют о малой подготовленности автора к действительно научным, самостоятельным изысканиям в области церковной археологии и церковной истории (методологические погрешности, незнание литературы), невнимательности к своим основным источникам (разумею вещественные памятники и дела Моск. Отдел. Общего Архива Минист. Императорского Двора), об отсутствии или малой напряженности научной любознательности, а порой и простого трудолюбия, наконец, о неумении легко и ясно излагать свои мысли. Отсюда, если даже посмотреть на разбираемый труд, как на беспритязательный опыт собрания архивных и других материалов по вопросу, то и с этой, уже пониженной точки зрения, труд о. Извекова не может быть признан удовлетворительным, потому что страдает отсутствием полноты и местами недостатком точности. Поэтому, по моему убеждению, автор не заслуживает за него докторской степени“.

Б. Отзывы о сочинении директора народных училищ Таврической губернии, магистра богословия, Сергея Маргаритова под заглавием: „История русских мистических и рационалистических сект“. Издание третье, исправленное и дополненное. Симферополь, 1910 г., представленном на соискание степени доктора церковной истории.

1) И. д. доцента Академии по кафедре истории и обличения русского сектантства А. В. Ремезова:

„В своей пробной лекции об исторической критике источников сектоведения я имел честь докладывать Совету Императорской Московской Духовной Академии, что история русского сектантства, как научная дисциплина, едва только вступает в процесс той естественной эволюции, какую обязательно должна пережить всякая историческая наука при нормальном своем развитии и в которой

—433—

теоретики истории (Мабли, Шлецер) различают четыре момента: собирание материалов, критическое исследование их, ученый синтез и, наконец, художественное изложение. При крайней скудости исторических сведений о наших многочисленных сектах: при отсутствии полных печатных изданий юридических актов даже тех процессов, на которых базируется, например, все представление о хлыстовстве (как древних следственных дел 1733 г. и 1745–62 гг., так и современных – последней четверти XIX века), при недостатке изданных сектантских распевцев, при отсутствии у громадного большинства наших сектантов какой бы то ни было переписки или литературы, – в настоящее время нельзя с уверенностью представить даже внешне фактической истории одной частной секты, и весь серьезно-научный интерес текущего момента в области сектоведения сводится к кропотливой работе собирания и оценки его источников. Задаваться, может быть, и очень заманчивой, но пока совершенно неосуществимой целью построения истории русских мистических и рационалистических сект значит обнаруживать или полную неосведомленность в современном состоянии данного предмета, или же крайнюю самоуверенность, доходящую до попыток творить из ничего. Во всяком случае столь смелое предприятие заранее обречено на неудачу: вместо настоящей истории автор представит что-нибудь более или менее похожее на нее.

Книга г. Маргаритова, носящая столь громкое заглавие, как только что подчеркнутое, на самом деле представляет лишь простую совокупность сведений как из прошлого русских сект, так и характеризующих современное состояние их. Напрасно мы искали бы здесь даже попыток углубления во внутренний сокровенный смысл описываемых явлений, хоть слабых признаков стремления не только описать частные формы русской религиозной эволюции, но и вскрыть действовавшие и до сих пор действующие в ней силы: указать факторы, влияющие на выработку ее разнообразных форм и, наконец, определить законы, управляющие этой эволюцией, так чтобы вся пестрота и кажущаяся беспорядочность в возникновении и развитии нашего сектантства могла привноситься мысленному взору как единое

—434—

целое, связанное одним основным принципом, одухотворенное одной идеей. Очевидно, что насколько немыслимо создать сейчас хоть что-нибудь подобное в области сектоведения, настолько же всякий в праве ожидать всех перечисленных черт от ученого исследования, носящего в своем заглавии „священное, – по прекрасному выражению Шлецера, – имя истории“.

Впрочем, такое своего рода научное кощунство со стороны г. Маргаритова, кажется, обусловливается не столько его действительным неуважением к идеалу исторического знания, сколько теми внешними соображениями, каким данное сочинение обязано самым своим возникновением, – соображениями о его практическом применении в качестве учебника для духовных семинарий, где полагается преподавание как раз истории русского сектантства. Имея в виду удовлетворить настоятельной нужде в учебнике по данному предмету, г. Маргаритов и озаглавил свою книгу тем самым именем, какое носит этот предмет в семинарской программе. Конечно, это обстоятельство не давало еще права при полной невозможности составить подлинную историю называть этим именем нечто слишком далекое от нее, но оно объясняет ту странную смелость автора, впечатление которой производит заглавие книги на всякого хоть сколько-нибудь осведомленного в современном состоянии нашего предмета, в этом случае, очевидно, мы имеем дело с непростительно неудачным заглавием. Рассматриваемая книга должна быть названа гораздо скромней: „сведения о сектах“, „обзор сект“ или еще как-нибудь в этом роде.

Однако это же самое обстоятельство, т. е. первоначальное назначение книги служить семинарским учебником, роковым образом влияет и на ее научную ценность вообще, независимо от ее заглавия. Дело в том, что при настоящем состоянии нашей науки весьма и весьма многое может быть прощено учебнику по ней: ведь преподавание ее в семинарии далеко не имеет своей целью чистого знания, ему намечается там непосредственно-практическая задача подготовления к делу миссии. Эта задача прежде всего требует, чтобы учащимся была верно и точно представлена каждая секта, определяющее ее религиозное настроение,

—435—

т. е. по мере возможности охарактеризован общий облик, или, как говорит сам г. Маргаритов (III стр.), „дух“ ее. При неблагоприятных условиях, какие на лицо в современном состоянии нашей науки, этим можно и ограничиться. И с точки зрения этого критерия учебник г. Маргаритова может быть признан удовлетворительным: он обнаруживает у автора некоторую способность постигать общий дух секты и точно, местами даже удачно, характеризовать ее. Последнее имеет место по отношению к хлыстовству, которому г. Маргаритов уже давно посвятил специальную брошюру (Кишинев, 1899); здесь нельзя не отметить проскальзывающего у г. Маргаритова в характеристике мистического сектантства представления последнего, как неустановившейся формы религиозной жизни, которая по самому существу своему является непрерывным и никогда неиссякаемым источником творчества все новых и новых религиозных форм. Единственной неизменной базой хлыстовства, по нашему мнению, можно поставить лишь 12-ю заповедь из приписываемых Даниле Филиппову: „Св. Духу верьте“, при чем надо иметь в виду, что непосредственным и исключительным откровением Духа Св. почитаются искусственно вызванные экстатические переживания; отсюда – полный произвол „христов“, „пророков“ и даже каждого рядового хлыста, – произвол, обусловливающий собой крайнее разнообразие даже в самых существенных сторонах мировоззрения, культа и быта наших сектантских общин мистического характера, Но, несмотря на это, наши учебники, да и не только учебники, обнаруживают стремление всесторонне определить эту оригинальную форму религиозной жизни, и их потуги навязать, например, хлысту-простолюдину стройно развитую систему пантеистического мировоззрения или с научно-литургической точностью описать элементы хлыстовского ритуала, производят прямо таки удручающее впечатление. Рассматриваемый учебник хотя и не свободен от этого недостатка (сущность рационалистических сект по-прежнему полагается в отрицании авторитета православной Церкви, таинств и обрядов; см., например, 214 стр.); но все-таки менее страдает им: по крайней мере г. Маргаритов, на протяжении своей характеристики хлыстовства, неоднократно проговаривается о произволе кормщиков и,

—436—

вообще, разнообразии, царящем в частных общинах (например, 57, 59 стр.), и даже допускает возможность существенных изменений в самых воззрениях без ущерба для их общехлыстовского характера (60 стр.).

Впрочем, и со стороны требования познакомить учащихся и, вообще, читателей с тем, что называется духом секты, рассматриваемая книга имеет слишком значительный пробел в отсутствии определения секты вообще; она начинается прямо с „деления русских сект“: „Все русские секты (кроме старообрядческих) можно разделить..,. “ и т. д., – вот первые слова книги г. Маргаритова: таким образом читатель ее остается совершенно незнакомым с духом всех сект, но не в отличие их между собой, а в отличие прежде всего от православной Церкви. Из приведенных слов книги получается, что старообрядческие секты по существу своему относятся к тому же самому роду отделения от Церкви, что и секты мистические с рационалистическими, тогда как на самом деле первые представляют собой по своему происхождению канонически квалифицированный род отделения, именно – раскол (1-е правило Василия Великого), а вторые ни в коем случае сюда относиться не могут; и как ни трудно их определение, нужно было воспользоваться для него хотя бы попыткой Д. Грацианского („Миссионерское Обозрение“ 1908 г., № 8, стр. 971), которому г. Маргаритов следует в характеристике мистической и рационалистической половин сектантства, а не запутывать еще больше дела отнесением сюда же чрез оговорку сект старообрядческих.

Не считая своей обязанностью всесторонне характеризовать книгу г. Маргаритова в качестве учебника, мы можем ограничиться этим указанием особенностей ее, имеющих определяющее значение для общего представления о ней, и должны были бы перейти к рассмотрению ее научных свойств, если бы сразу же не сталкивались здесь с непреодолимым затруднением, обуславливающимся как раз тем обстоятельством, что в данном случае мы имеем дело с учебником по предмету, отличающемуся крайней скудостью своих источников. Обязанный удовлетворять прежде всего, как сказано выше, совсем особенным требованиям, учебник в таком случае в праве обходиться

—437—

без первоисточников, ему можно простить заимствование сведений из вторых рук, но, понятно, что этим он совершенно лишает себя права претендовать на какое бы то ни было, далее самое скромное научное значение.

„История“ г. Маргаритова, говоря словами одного отзыва, „составлена по имеющимся в печати специальным исследованиям о разных сектах и по статьям, во множестве рассеянным в разных периодических изданиях“. И это совсем не значит, чтобы в разных частях своей истории г. Маргаритов излагал то, что уже раньше установлено соответствующими исследованиями – нет: эта оригинальная „история“ вся целиком, сначала до конца скомпилирована и даже не с исследований, каковых в нашей науке слишком мало, а из мелких журнальных статей, брошюрок и т. п. – словом беглых набросков, принадлежащих по большей части миссионерскому перу. Как ни бедна наша наука непосредственными источниками, все же они есть, и, по крайней мере изданные в печати, могли бы быть под руками нашего „историка“, но он сознательно и упорно игнорирует их. Перечисляя, например, „Источники и пособия“ к главе о мистических сектах, г. Маргаритов совершенно не упоминает: 1) первых весьма плодотворных, далеко не потерявших и до сих пор своего значения опытов собрания материалов к изучению хлыстовства и скопчества, опытов, предпринятых В. С. Толстым и И. И. Мельниковым и изданных в „Чтениях в обществе Истории и древностей Российских“ за 1864 и 1872–73 гг. 2) книги „Борьба за веру“ В. Ясевич-Бородаевской, хотя одну статью ее из „Северного Вестника“ приводит, и. наконец, 3) целых сборников правительственных распоряжений о сектантах. Мы нарочно перечисляем здесь целые сборники непосредственных материалов, чтобы показать, что именно непосредственных то источников и избегает г. Маргаритов, руководясь лишь тем, что имеет вид уже более или менее обработанного материала, а из всего того, что наиболее в праве носить название первоисточника, в указанном, например, перечне нет ничего совершенно, если не считать известного сочинения Ливанова „Раскольники и острожники“. Еще безнадежнее дело обстоит в перечне источников и пособий к следующей

—438—

главе – о секте духоборцев: здесь указано лишь одно сочинение и то в 13 стр., где сами духоборцы говорят о себе своими собственными словами („Начатки или катехизис духоборческого учения“, „Мисс. Обозрение“ 1904 г., т. II, стр. 1518–1530), тогда как ко времени выхода в свет разбираемой книги (верней ее 3-го издания) была уже издана в материалах В. Д. Бонч-Бруевича (вып. II) так называемая „Животная книга духоборцев“ – важнейший первоисточник к характеристике духоборчества.

Может быть, г. Маргаритов считал лишним указывать первоисточники в своем учебнике, однако, по нашему мнению, это практическое назначение его книгиy не только не извиняет подобного опущения, но еще более подчеркивает его. Ведь и семинаристам приходится иной раз самостоятельно знакомиться с той или иной сектой помимо учебника: разумею случаи писания сочинений по сектоведению; если ученик будет составлять свое сочинение на основании тех статей и брошюр, к которым г. Маргаритов рекомендует обращаться всякому, „желающему всесторонне познакомиться с известной сектой“ (предисловие), и ради них совершенно оставит вне своего внимания плоды религиозного творчества самих сектантов, то вина в таком, если можно так выразиться, научном развращении „малых сих“ падет исключительно на г. Маргаритова, ибо автор учебника, несомненно, является руководителем и преподавателя.

Впрочем, едва ли г. Маргаритов представляет себе всю тяжесть подобного обвинения, если решается не только назвать историей, но и представить на соискание высшей ученой степени сочинение, составленное совершенно без обращения к первоисточникам. Замечательно, что в том самом отзыве о рассматриваемой книге, о котором мы уже упоминали, и который, как очень лестный для нее, полностью приводится в предисловии, г-ну Маргаритову сделано деликатное указание, что его сочинение не представляет собой ученого исследования („книга, представляющая собою, если не ученое исследование“...). Что же внушило ему смелость, переставив первую половину ее на место второй, претендовать на высокое ученое значение ее нового хотя бы „исправленного и дополненного“ издания? Теперь рецензент,

—439—

обязанный характеризовать ее именно в качестве ученого сочинения, оказывается в совершенно безвыходном положении: ведь в таком случае может существовать только один критерий для оценки всякого сочинения, это вопрос о привлечении для рецензируемого сочинения новых материалов, о постановке в нем новых тезисов или же внесении им новых методов в обоснование старых тезисов. Как можно отвечать на эти вопросы по поводу „истории“ г. Маргаритова, если он не пользуется при ее составлении даже и старыми то уже давно добытыми источниками и не пытается самостоятельно решать ее вопросов (в виде исключения он высказывает свое робкое суждение, и то в подстрочном примечании, по такому папр., частному вопросу, как вопрос о поглощении новохлыстов новоизраильтянами – стр. 63²), так что тезисы книги г. Маргаритова, это – не тезисы ее автора, а „тезисы“ или журнальных статеек, или же, в более счастливых случаях, окончательно установленные, как говорится, разжеванные более или менее старыми исследованиями положения. После этого, очевидно, что исправлять книгу г. Маргаритова в частностях значительно бы полемизировать или с этими учеными исследованиями, уже в свое время нашедшими себе оценку, или же с мелкими статьями и брошюрками, авторы которых, конечно, очень удивились бы, встретив строго научное отношение к своим скромным упражнениям, – т. е. в обоих случаях вся аргументация рецензента направилась бы мимо своей цели, и он оказался бы в комичном положении сражающегося с мельницами или усиливающегося открыть и без того открытую дверь.

Поэтому, я не буду затруднять внимание Совета перечислением частных недочетов данной книги, которых можно было бы указать не мало, и, считая, что вся характеристика ее научных свойств естественно исчерпывается простой констатировкой того факта, что ни одна из ее частей не представляет собой результата самостоятельного историко-критической работы над, первоисточниками, не могу в заключение не напомнить азбучной истины, какую, конечно, не должен забывать и претендующий на высокое, звание доктора истории, что „историческое исследование, не основанное на оригинальных источниках, не имеет никакой

—440—

ценности“... и что „без здравого и совершенного изучения оригинальных источников все остроумие есть только пустая и не имеющая значения болтовня“ (Э. Фриман „Методы изучения истории“ стр. 99, 14). Еще почти 100 лет тому назад было сказано: „Многие погрешали против Истории, писавши оную без критического наблюдения: кощунствовали они, ибо искажали истину и возмущали усопших.!“ (Речь А. Писарева в торж. засед. Общ. Истории и древн. Росс, 22 мая 1828 года).

В качестве конечного вывода рецензент должен заявить, что поданное г. Маргаритовым на соискание ученой степени доктора церковной истории сочинение, как совершенно не представляющее собой ученого исследования и потому не имеющее никакого научного значения, ни в коем случае не может быть признано „соответствующим своей цели“ (§ 173 Устава Прав. Дух. Академий)“.

2) Заслуженного экстраординарного профессора Академии по кафедре психологии П. П. Соколова:

„С диссертацией на ученую степень мы соединяем представление об ученом труде, составляющем более или менее заметный вклад в науку. В такого рода диссертации мы предполагаем самостоятельное исследование предмета, научный метод, критическое отношение к источникам, новые факты или новые точки зрения на факты. Что же представляет собой книга, за которую г. Маргаритов домогается получить высшую учено-богословскую степень доктора церковной истории? Это скромный учебник сектоведения, назначенный для начинающих миссионеров и одобренный Учебным Комитетом при Св. Синоде в качестве учебного пособия в духовных семинариях. Этот учебник не лишен известных достоинств; он написан в общем толково и ясно и, вероятно, в достаточной степени удовлетворяет своему назначению. Но мы напрасно пытались бы найти в нем хотя бы один из указанных выше признаков ученого труда. Требование самостоятельности и научности исследования не применимо к этому учебнику уже потому, что в нем нет никакого исследования. Г. Маргаритов совсем не задавался, да по существу едва ли и мог задаваться, целью критически изучить историю русского сектантства по его документам: он

—441—

не пробовал осветить сектантский быт и сектантские верования на основании личных наблюдений и точных исторических параллелей: он не прибегал к психологическому и психопатологическому анализу сектантских религиозных переживаний, без которого возникновение и миросозерцание многих русских сект остаются непонятными. Вся его работа заключалась только в том, что он собрал и изложил все те сведения о сектантстве, какие он нашел в известной ему печатной литературе. Насколько можно судить по его библиографическим указателям, эта известная ему литература довольно обильна; но она почти сплошь имеет полемический характер и в подавляющем большинстве состоит из статей „Миссионерского Обозрения“. С тем, что кажется непригодным с точки зрения противосектантской полемики или лежит вне сферы прямых интересов миссионера, автор абсолютно не считается. Впрочем, и то, что могло бы иметь миссионерский интерес, не всегда принимается им во внимание. Так, ему как будто совсем неизвестны ни работы наших психиатров о мистических сектах, ни известная диссертация Д. Г. Коновалова „Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве“, ни первые выпуски сектантских материалов, издаваемых г. Боич-Бруевичем. Отсюда становится уже совершенно ясным, что ни о каких новых фактах или новых взглядах в книге г. Маргаритова не может быть речи. Автор описывает общеизвестные виды мистических и рационалистических сект и излагает общеизвестные сведения о их возникновении, распространении, учении к культе. Он классифицирует эти секты по обычному шаблону, принятому в нашей противосектантской литературе, и повторяет обычные их характеристики, хотя ошибочность таких классификаций и характеристик иногда очевидна. Так, он относит секту „Новый Израиль“ к разряду мистических, хотя существует гораздо больше оснований причислять ее к рационалистическим толкам и называет рационалистами экстатиков-прыгунов и малеванцев, болезненный мистицизм которых не может подлежать сомнению. Словом, учебное пособие г. Маргаритова не двигает вперед науку сектоведения ни на один шаг. Как же это пособие могло быт представлено в

—442—

качестве диссертации на соискание степени доктора? Я не берусь вполне разрешить эту задачу, но, вероятно, нужно предполагать что-нибудь одно из двух: или г. Маргаритов держится чрезмерно высокого мнения о своем произведении, или он имеет очень низкое понятие о докторской степени. Присудить ему эту степень, разумеется, невозможно“.

В. Отзывы о книге кандидата богословия, о. протоиерея Московского Покровского и Василия Блаженного собора Иоанна Кузнецова под заглавием: „Святые блаженные Василий и Иоанн, Христа ради юродивые Московские чудотворцы“, представленной на соискание степени магистра богословия.

1). Доцента Академии по кафедре церковной археологии Н. Д. Протасова:

„Целью своей работы автор ставит – „дать в возможной полноте, систематизации и научной обработке свод различных, имеющихся в рукописях и печати, историко-агиографических данных о свв. блл. Василии и Иоанне“ (стр. 4).

Книга начинается с обзора житийного материала, причем автор не ограничивается документами, в которых даются какие-нибудь сведения о бл. Василии, но останавливается и на источниках, никакого отношения к последнему не имеющих. Это он делает, по его словам, „для облегчения труда позднейших исследователей о блаженных, когда таковые явятся: они, ознакомясь но нашему труду с указанными в нем рукописями, как с содержащими сведения о блаженных, так не с содержащими, будут иметь возможность уже не заниматься их изучением“ (стр. 4–98). За этим он дает обзор служб, тропарей, кондаков бл. Василия. Здесь он также помещает „богослужебные и исторические сборники, против ожидания, не заключающие в себе ни службы, ни тропарей, с кондаками, ни „памяти“ бл. Василия (стр. 98–176). В следующем отделе автор делает „разбор и замечания“ на жития бл. Василия: также останавливается на рукописных и исторических сборниках „против ожидания, не заключающих

—443—

в себе сведений“ о св. Василии (стр. 177–308). Затем, автор переходит к разбору служб Василию (стр. 308–329). Заканчивается эта первая часть книги отделом в 70 страниц, где автор излагает житие бл. Василия, говорит о его прославлении, храмах его имени, иконах и о почитании (330–400).

Вторая часть книги, посвященная бл. Иоанну, составлена по тому же плану. Обзор списков житий, сборников с соответствующим материалом (403–426). Обзор литургийного материала (427–442). Разбор и замечания на жития бл. Иоанна (443–468). Разбор и замечания на литургийный материал (469–475). Заканчивается эта часть изложением „жизни и подвигов“ блаженного на десяти страницах (475–485) и „агиографических сведений“ о нем же на девяти страницах (485–494): на этих последних автор доказывает, что непосредственно после смерти бл. Иоанна ему служились не молебны, а панихиды, что память о нем скоро начала забываться, говорит об обретении мощей бл. Иоанна, об имеющихся в Покровском соборе в Москве иконах блаженного. Очевидно, автор по недоразумению заменил словом „агиографический“ русское название подобного конгломерата....

На первый взгляд книга прот. И. Кузнецова производит довольно внушительное впечатление: 494 страницы некрупного шрифта (42 строки), однако, при ближайшем рассмотрении, оказывается, что собственно к теме относится очень немногое.

1) Страницы 4–98 заняты каталожным перечнем житийных списков и текстом некоторых из них.

2) Страницы 98–176 списком служб и текстов некоторых из них.

3) Страницы 403–426 заняты каталожным перечнем и текстом житийных списков другого блаженного.

4) Страницы 427–443 заняты подробным перечнем списков служб и их текстов.

Итак, 211 страниц из всей книги прямого отношения к теме не имеют и могли быть отнесены в отдел приложений.

Остальные 283 страницы посвящены разбору и замечаниям на житийный и литургийный материал и изложению житий блаженных.

—444—

1) Страницы 177–308 заняты разбором житийных списков бл. Василия. Этот „разбор“, который автор называет подробным, впервые им примененным (стр. 238), представляет собой указания на заимствования списателей у Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Иакова Мниха, Дамаскина, жития Феодора Эдесского, Лествичника и у др. Какого бы то ни было анализа в собственном смысле автор не дает. Так же отрывочны поверхностны, и безрезультатны его попытки угадать личность списателя (стр. 229–239): ничего определенного, исторически точного он не может дать.

2) Страницы 308–329 посвящены разбору списков служб бл. Василия. Автор задается здесь целью дать исторический очерк хода образования служб блаженному (стр. 308). Однако он ограничивается только сличением современной печатной службы с текстом различных литургийных списков, указывает, что выпущено в первой, что вставлено и т. д. Генезиса автор не дает.

Подобным образом составлены разборы житийных списков бл. Иоанна и служб ему (443–475): серьезного, научно обоснованного анализа здесь нет. Следовательно, приходится констатировать, что и на 183 страницах автор привел чисто-черновую, подготовительную работу над различным рукописным материалом, напечатал заметки, научного значения неимеющие.

Остается рассмотреть остальные 100 страниц, которые автор посвятил собственно теме.

Страницы 330–365 – „жизнь и подвиги св. бл. Василия“. Автор называет этот отдельчик очерком, с таким названием согласиться трудно.

а) Дата рождения блаженного Василия автором не установлена (стр. 330–332).

б) Место рождения автор устанавливает, главным образом, на основании указания некоего околодочного Алмазова, который заявил о. протоиерею И. Кузнецову, когда тот был приглашен в Елохово для молебна, что, по преданию, блаженный родился в той местности, около владения г. Сохацкого, близ колодца (стр. 333).

в) От кого происходил блаженный, почему начали и когда именно подвиг юродства, автор не решает, хотя

—445—

посвящает этим вопросам достаточно страниц и имел под руками нужный материал (стр. 334–339).

г) Ведет пространное рассуждение о смысле юродства, его истории и пр., не приводя ни одной цитаты, не указывая оснований: автор не настолько компетентен в литературе, чтобы можно было положиться на его слово. Он безаппелляционно заявляет, что в XI–ХIII вв. на Руси было 90 монастырей и пустынь, что юродство – русский народный подвиг: о. протоиерей, конечно, не знает, что еще в конце XI века в Италии был свой юродивый – Николай Пиллигримм, который был канонизован буллой папы Урбана II от 1098 года. Написана была тогда же и его икона, находящаяся теперь в крипте г. Трани, над его мощами.

д) Автор передаст в отрывочной форме подвиги блаженного в Москве, чаще не указывая, откуда заимствовано им то или другое сказание (стр. 349–359).

е) Год смерти блаженного Василия автором не определен. Отдел о последних днях блаженного автор зачем-то снабдил выписками из иностранных вояжеров XVI–ХVII вв., хотя в них пет ни слова о Василие (стр. 359–365). Очевидно, и в этом случае он заботился об удобствах работы будущих исследователей...

Отдел в 10 страниц (365–375) снабжен странным подзаголовком: „Прославление св. бл. Василия. Его канонизация и другие агиографические сведения о нем“. Рецензент ошибся, думая найти здесь какие-нибудь дополнительные сведения житийного характера: автор говорит здесь, при каких условиях происходила канонизация других святых, когда писались их иконы, – оставляет без определенного ответа вопрос о времени канонизации Василия, путаясь в противоречиях о составлении похвального слова и записи посмертных чудес и пр. (стр. 368 сл.). Почему эти „сведения“ названы агиографическими, непонятно.

Следующий отдел о храмах во имя бл. Василия, подлинниках (?) бл. Василия (стр. 376–391) поражает своей полной несистематичностью, набором ненужных, лишних подробностей; вместо того, чтобы перечислять, где были и есть храмы бл. Василия и его иконы, было бы важнее точно определить его иконографический тип, указать его генезис и т. п. Материал для этого у него был под руками, а зна-

—446—

ния предполагаются пребыванием автора в Московском. Археологическом Институте.

Подобными же чертами спешной, непродуманной работы отмечен отдел под заглавием – „жизнь и подвиги св. бл. Иоанна, Христа ради Юродивого, Московского чудотворца“ (стр. 475–485) и „агиографические (?) сведения“ о нем же (стр. 485–494).

Считая излишним и невозможным, в виду указанных своеобразных приемов автора, входить в детальный разбор его книги, рецензент позволяет себе высказать общее впечатление от нее.

Своей задачи – дать полный, систематический, научно-обработанный свод историко-агиографических данных о свв. блл. Василие и Иоанне – автор не выполнил: пред рецензентом – небрежная, черновая запись заметок, справок при знакомстве с подлежащим материалом. Автор совершенно игнорирует существующую литературу о блаженных, а также имеющую значение пособий, рассматривает, житийный и литургийный материал, не справляясь с мнениями других исследователей; везде опирается исключительно на свой авторитет, будучи, очевидно, совершенно не знаком с требованиями научного метода. Нельзя брать и обследовать известный памятник без определения, прежде всего, исторической конюнктуры его самого и того, о чем он говорит. В книге И. Кузнецова много неясного, неопределенного, явно противоречивого и запутанного именно потому, что он не позаботился ввести читателя в эпоху и быт времени подвижничества блаженных. Поэтому то, весь труд, быть может, нелегкий по просмотру подлежащего материала совершенно пропал безрезультатно, не дав ничего, по существу, нового, что не было бы известно доселе. Умелый исследователь на основании того же материала, но другим методом дал бы полную, исторически обоснованную монографию, уяснил бы причины действенности жизни и подвигов этих блаженных той интереснейшей эпохи.

Представляя все изложенное на усмотрение Совета Академии, я считаю долгом заявить, что, по моему мнению, протоиерей И. И. Кузнецов за свою книгу в ее настоящем виде, не может быть удостоен ученой степени магистра“.

—447—

2) Ординарного профессора Академии по кафедре истории русской церкви С. И. Смирнова:

„В мало разработанной науке агиологии отдел сказаний о юродивых древней Руси едва ли не самый неизученный. Начать с того, что добрая половина сказаний этого рода остается неизданной. Потом, в популярной назидательной литературе о блаженных много непроверенных сообщений: данные древних сказаний переплетены с народными преданиями и легендами. Научная литература крайне скудна: не имеет она ни одной книги, полно и всесторонне представляющей любопытное явление – юродство в древней Руси¹⁴⁹⁸, ни монографий, исследующих явление частично. Работа о. Кузнецова первый опыт в этом последнем роде.

„Цель настоящего труда, как определяет автор, – дать в возможной полноте, систематизации и научной обработке свод различных, имеющихся в рукописях и печати, историко-агиографических данных о святых блаженных Василии и Иоанне“, и тем восполнить существующий пробел в нашей апологической литературе. В своей книге о. Кузнецов дает две отдельные историко-агиографическия монографии о каждом юродивом. Монографии эти не одинакового объема: Василия 1–400 стр., Иоанна 401–494 стр., но они написаны по одному и тому же плану: перечни списков житий, сказаний и служб; подлинные тексты житий в разных редакциях и служб; „краткие биографические сведения о блаженных, найденные автором,, – помимо житий и служб – в других рукописных сборниках разного содержания. Таков первый отдел обеих монографий – материалы. Второй отдел посвящается научной разработке этих материалов, разбору и оценке текстов житий и служб с литературной и историко-критической сторон. Третий отдел содержит очерки жизни и подвигов блаженных, – являющиеся выводами из всего предшествующего исследования. В дополнениях дается свод разных редакций подлинников (иконописных изображений) с перечнем замечатель-

—448—

ных икон блаженных Василия и Иоанна, а равно и храмов в честь первого.

I. Перечни списков

В перечне списков сказаний о Василии блаженном (4–29 стр.) нет системы. По-видимому, автор распределяет списки по библиотекам. Но в таком случае надо бы строго провести этот принцип, а потом распределить и самые библиотеки географически ли или по важности самых библиотек или, наконец, по богатству списков жития. Ни того, ни другого, ни третьего, однако здесь нет. Автор ставит на первом месте список 1600 года Чудовской Четь-Минеи (Моск. Синод. Б-ки) за август № 317, старший датированный список полного жития, по которому и издает текст жития. Но другой список Моск. Син. Б-ки Милютинской Четь-Минеи почему-то отнесен к концу перечня под № 40. Четыре списка фунд. б-ки Моск. Дух. Акад., из которых два лучшие принадлежали б-ке Троицкой Сергиевой Лавры, значатся под №№ 16, 17, 18, 19–20, а список Четь-Минеи Германа Тулупова отнесен гораздо дальше – № 33 и стоит после б-ки Холмогорского собора и Антониева Сийского монастыря, имеющих всего по одному списку. Очевидно, порядок списков по б-кам не выдержан. При этом надо отметить неточности в обозначении №№ рукописей: иногда это просто опечатки, за которые отвечает корректор (на 16 стр. № 27 вм. 21 или б-ки Тр. Лавры № 681 (400) вм. 681 (410), иногда же свидетельствует об отсутствии системы в обозначении, в чем повинен один только автор. Например, списки Моск. Дух. Акад. о. Кузнецов обозначает так:

16) № 383 б-ки Моск. Дух. Академии.

Сборник нового письма...

17) № 353 – той же б-ки, XIX в. (передан из Моск. Синодальной).

18) № 96 – той же б-ки (из собрания рукописей Троице-Сергиевой Лавры)...

19–20) № 32 – той же б-ки и того же собрания...

При этом обозначении допущены следующие неточности: при № 16 необходимо было поставить (как это сделано при № 17) „передан из М. Синод. Б-ки“, потому что иначе

(Продолжение следует)