Июль–Август

—465—

поведать слепым прозрение, то, как же здесь говорит: „на суда я в мир сей пришел, чтобы не видящие видели и видящие слепцами стали?“ Неужели, скажет кто, Христос греха служитель (Гал.2:17), по слову Павла? Да не будет. Он пришел затем, чтобы совершить предложенную по милосердию к нам цель, то есть осветить всех светочем Духа. Но Иудеи, бывшие склонными к неверию, не приняли осиявавшей их благодати, как бы самозванную призывая на самих себя Тьму. Так именно и написано о них в пророческих указаниях: „когда они ожидали света, явился им мрак, – ожидая сияния, ходили во темноте“ (Ис.59:9). Что касается до проповеди закона, Иудеи ожидали сияния и света, то есть Христа, ибо они признавали, что Он придет, и ожидали Его. Но казавшиеся в этом отношении благочестивыми, они ходили в темноте, то есть в глубоком мраке, причем причиною этой подверженности их тьме был не другой кто, но сами они своим неверием навлекали на себя это бедствие. Итак, Я пришел, говорит, чтобы сообщить слепцам зрение посредством веры, но бесчувственное настроение неруководственных и непослушных, направленное более к неверию, обратило им в осуждение пришествие Просветителя; так как не веруют, то подвергаются осуждению. Это яснее высказал тебе Спаситель и в других словах: „верно, верно говорю вам, верующий в Сына не судится, а неверующий Сыну уже осужден, потому что не уверовал во имя Сына Божия“ (Ин.3:18 ср. 36). Таким образом весьма искусно начало рассуждения ведет от данного и находящегося под руками предмета и совершенное над прежним слепцом чудо делает как бы корнем для своей речи, ибо

—466—

утверждает, что он прозрел не по телу только, но и по уму, так как принял веру. В противоположном состоянии находились фарисеи, ибо не узрели славы Его, хотя и весьма ясно блиставшей в этом величайшем и новом чуде.

9:40. Слышаша от фарисей сия сущии с Ним и реша Ему: еда и мы слепи есмы? Внимательно следят и старательно ходят за Спасителем Христом фарисеи, хотя и имеют в сердце острую стрелу и угрызаются скорбию и завистью ради славы Его. Ходят за Ним, собирая пищу для ненависти, Измышляя разнообразные клеветы на чудеса и чрез это развращая бесхитростный ум простецов. Когда они слышали эти слова от Христа, опять приходили в ярость, так как очевидно было, что слова эти направляются против них. А как Им было сказано вообще и неопределенно дабы зрящие слепцами стали“ (стр. 39), то, не имея еще основательного повода обвинять Его за обиду, лукаво выспрашивают значение слов этих, обращая их к собственному лицу и как бы требуя яснее сказать, называет ли Он и их слепцами, дабы опять осудить Его как нарушителя заповеди закона. Ведь они, постоянно вращаясь в писаниях Моисеевых, знали, что написано: „начальника народа твоего не поноси“ (Исх.22:28). Итак, говорят это или в ожидании того, что Он оскорбит их и они будут казаться имеющими основание нападать, негодовать и даже, не подвергаясь вине, строить ковы на Христа, – или же и действительно имея в уме что-либо горшее и замышляя какой-либо свойственный им вид клеветы. Так как Христос сказал: „на суд Я в мир сей пришел, да невидящие видят“ (ст. 39), и по-

—467—

средством этих слов указал на прозрение слепца, то они, не быв в состоянии перенести напоминания о чуде, восстают опять, возбуждаемые завистью, и пытаются противодействовать Ему, решаясь говорить как бы так: Ты сильно хвастаешь, не совершив ничего из того, что Ты, по твоему мнению, сделал, – да и не хочешь ли, говорят, и на нас самих воображать свои чудеса? Быть может Тебе возможно утверждать, что и нас, бывших слепцами, Ты исцелил? Не желаешь ли, чтобы мы усвоили Тебе славу целителя и чудотворца, обманувшись подобно тому слепцу, о коем Ты утверждаешь, что он, рождённый слепым, прозрел? Не решишься ли и о нас клеветнически сказать то же, что о нем? Да, лукава и очень остра речь фарисеев, осмеивавших чудо над слепцом и считавших это скорее за клевету, чем за действительность. Ведь глупец ничего не стыдится.

9:41. Рече им Иисус: аще бысте слепи были, не быстe имели греха; ныне же глаголете, яко ведим, греси ваши пребудут¹⁸⁴².

Опять умеряет их Спаситель, искусно растворив обличение. Избегает всякого оскорбления, но стыдит, выставляя значение истины. Показывает, что обладание зрением не только не имеет для них никакой пользы, но более того, они впадут в состояние худшее, чем то, в каком находится ничего невидящий. Ведь слепой человек, говорит, совсем не видя совершаемых чудес, остается вне греха и пребывает невиновным в этом отноше-

—468—

нии. А созерцатели и зрители чудес, благодаря великому неразумию своему и злонравию, не приняв вследствие их (чудес) веры, имеют неизгладимый грех и неотвратимое за это осуждение. Так естественно думать о телесной слепоте и прозрении. Соответственным образом рассуждая о духовном и подобное же значение применяя к этому изречению, скажем опять, что человек неразумный мог бы с полным основанием просить снисхождения у судьи, а человек с острым умом и понимающий пользу, но устремляющий сердце свое на дела постыдные и бесстыдно отдающийся во власть вредных удовольствий, если потребует милости, то просьба его не окажет ему никакой помощи в избежании должного наказания, но он со всею справедливостью подвергнется гибели, предавшись непростительному греху. Посему и Господь наш Иисус Христос, указуя на это самое в евангелиях, говорит: „знавший волю господина своего и не сделавший, подвергнется многим ударам“ (Лк.12:47). Не знавшему вменяется вина неведения, а разумевший и по безрассудству не хотевший сделать подлежит обвинению в крайнем нерадении. Замечай опять, сколь и здесь оказалось предусмотрительным слово Спасителя. Не говорит прямо, что „вы видите“, но, „вы говорите, что видим“. В самом деле, было бы весьма неуместно свидетельствовать о разумении тех, кои обладали столь слепым и притупленным умом, что осмелились говорить о Нем: „Мы знаем, что Сей Человек – грешник“ (ст. 24). Таким образом сами осуждают себя Иудеи, утверждая, что они видят, и совеем ничего не делая, что должно было делать, и зная волю Господа, но презирая до такой степени, что противятся даже величайшим чудесам.

—469—

10:1–5. Аминь, аминь глаголю вам: не входяй дверьми во двор овчий, но прелазя инуде, той тать есть и разбойник. А входяй дверьми пастырь есть овцам. Сему дверник отверзает, и овцы глас его слышат, и своя овцы глащает по имени и изводить их. Егда же вся своя¹⁸⁴³ ижденет (изгонит), пред ними ходит, и овцы по нем идут, яко ведят глас его. По чуждем же не идут, но бежат от него, яко не знают чуждых¹⁸⁴⁴ гласа.

При недостаточной внимательности, естественно, может показаться, что предложенная притча внесена не совсем благовременно. В самом деле, рассуждая о слепоте и прозрении, Он тотчас же говорит об овцах, дворе и двери. Но у кого внедрен мудрый ум, и кто со всем старанием направит свое внимание к этим созерцаниям, тот опять увидит, что речь идет как бы по прямой дороге и никуда не уклоняется от должного пути. О чем я часто говорил, повторю это и еще опять. У Спасителя Христа обычай был отвечать не на одни только голосом произносимые слова, когда к Нему приступали кто либо, но, так как Он видит внутренности и сердца, давать ответы и на одни только помышления. Это потому, что „все Ему обнажено и открыто, и нет твари, сокровенной пред Ним“ (Евр.4:13). Посему и к одному из святых говорит: „Кто сей скрывающий от меня намерение и содержащий слова в сердце и от Меня думает скрыть?“ (Иов.38:2). Итак, так как нечестивое скопище

—470—

фарисеев, как мы только что говорили, спрашивали, слепы ли и они, чтобы если скажет истину, что и они таковы, то есть слепы, можно было опять осудить Его за оскорбление вождей и за то, что он поносит получивших начальство над народом. Ведь они высокомудрствовали об этом чрезмерно. Поэтому Господь наш Иисус Христос, отражая опять этот их умысел, считает необходимым и полезным ввести эту притчу, несколько прикровенно и как бы в загадке указуя на то, что вследствие корыстолюбия они не в состоянии быть твердыми вождями и не может быть крепким достоинство это у них, своим высокомерием оскорбляющих подателя сего (достоинства) Бога. Напротив, Он научает, что это должно принадлежать одним только тем, кого Сам Он призывает к водительству народа. Итак, дверью Он называет Самого себя, по собственному желанию поставляющего опытных и боголюбивых людей на водительство словесными стадами. Вором же и разбойником и отъинуду приходящим называет того, кто думает, что не данную ему честь можно получить насилием и тиранией, каковыми были те, о коих говорит, чрез одного из пророков, что „царствовали, но не чрез Меня, властвовали, но не чрез Духа Моего“ (Oc.8:4; Ис.30:1). Прикровенно указывает в этих словах на то, что, хотя им и приятно владычествовать над народом, но стремиться к этому подобает только уверовавшим и принявшим чрез Него божественную проповедь, дыбы иметь власть непоколебимую и хорошо утвержденную, что и было у святых апостолов и следующих за ними учителей святых церквей, коим и „дверь отворяет“, то есть, или ангел, назначенный для наблюдения за церк-

—471—

вами и содействия священнослужителям на пользу народов, или опять Сам Спаситель, будучи Сам и дверью, и Господом двери. Вполне справедливо повелевает стаду овец слушаться и повиноваться надлежащим образом голосу пасущего, напротив, со всем старанием отвращаться голоса чужих, дабы ты, обобщая значение этого изречения, разумел истинное положение дела. Ведь мы учим в церквах, представляя догматы Священного Писания и как бы некую духовную пищу предлагая евангельское и апостольское слово. А внимающими такому учению являются верующие во Христа и отличающиеся неизвратимою верою, кои отказываются от голосов лжепастырей и отвращаются от них как от гибельного зла. Но что же, спросит кто, отсюда указуется фарисеям? Вообще и в кратких словах опять повторю об этом. Себя самого показует и господином двора и дверью, и привратником, дабы точно узнали, что не будут иметь твердой и устойчивой власти, если не приходят к ней чрез Него и не получают богоданного блага. А присоединяя, что овцы слушаются своих пастырей, а от чужих от бегают, опять благородно намекает на то, что они отнюдь не будут стоять во главе имеющих уверовать в Него, напротив – овцы будут убегать от ихнего учения и следовать за пастырями, поставляемыми Им.

10:6. Сию притчу рече им Иисус: они же не разумеша, что бяше, яже глагола им

Просто слово святых и свободно от эллинской изысканности, ибо „избрал Бог безумное мира, по слову Павла, чтобы посрамить премудрых“ (1Кор.1:27). Употребил здесь термин притчи (παροιμίας)

—472—

назвав так сравнение (παραβολήν). Вероятно потому, что и значение таковых смешивается и чрез ту и другое, как чрез одно, разумеется, обозначаемое. Кроме того, мы укажем на то, что божественный Евангелист очень удивляется неразумию Иудеев. Как свидетельствует самый опыт действительности, они имеют ум подобный камню или железу, совсем не заботившийся внимать и воспринимать полезное. Посему говорил к ним гласом Иоиля пророка: „раздерите сердца ваши, а не одежды ваши“ (Иоил.2:13).

И мне кажется опять, что не бесцельно писатель книги евангельской говорит, что „сию причту сказал им Иисус“, они же не уразумели, говорить „что было (означало), что говорил им“. Высказывает это с немалою выразительностью. Ясно это можно выразить в таких словах: так удалились фарисеи от способности понимать что-либо необходимое, хотя и безмерно превозносились своею мни мою мудростью, что сию не уразумели притчу, столь удобопонятную и прозрачную, в коей нет ничего трудного, не доступного разумению и восприятию. Приличествующим образом осмеивает иудейское неразумие, если они считали Христа за ничто, хотя Его учение превосходило закон и его изъяснения были гораздо приятнее Моисеевых.

10:7. Рече же¹⁸⁴⁵ им Иисус: аминь глаголю вам¹⁸⁴⁶: Аз есмь дверь овцам

Будучи Богом по природе и видя сокровенное в глубине, Он знал, конечно, что фарисей ничего

—473—

не понял в Его словах, хотя и привык хвастаться знанием закона и величаться своею мнимою мудростью. Посему дает им яснейшее истолкование и в немногих словах раскрывает смысл притчи. Как благий по природе, Он и недостойных руководствует к восприятию, чтобы и для них явилась какая-либо польза. Ясно называет Себя дверью овец, научая общепризнанной истине, ибо чрез одну только веру в Него мы достигаем общения с Богом, чему свидетелем является Он Сам, говорящий об этом: „никто ни приходит к Отцу, как только чрез меня“ (Ин.14:6). Или нечто подобное хочет указать, или же, что более соответствует предложенным созерцаниям, уясняет опять, что чрез Него приходим мы к водительству и начальствованию над словесными овцами, согласно словам Павла: „никто не принимает себе честь, но призываемый Богом“ (Евр.5:4). И действительно, никто из святых пророков не объявлял сам себя и славный и великий хор апостолов не окажется сам себя призвавшим на это, но назначен волею Христа, призвавшего их на апостольство поименно и каждого отдельно, как говорит в предложенной притче. Ведь мы знаем, что в евангелии Матфея имена апостолов поставлены рядом и прямо после них присоединен образ их назначения: „сих, говорит, двенадцать“ назначил Спаситель, коих апостолами наименовал“ (Мф.10:5 ср. Лк.6:13). Итак, видя в безумном фарисее стремление к начальствованию и горячее желание к имени и делу водительства, благополезно поучает, что Сам Он есть податель водительства кому-либо и силен доставить это, ибо „дверью будучи священного и божественного двора,

—474—

Он примет годного и закроет вход внутрь негодному для сего.

10:8. Вси, елико их прииде¹⁸⁴⁷, татие суть и разбойницы, но не послушаша их овцы

Всячески желая укротить дикое сердце фарисеев и обратить их к здравому смыслу, старается показать, как бесполезна и опасна дерзость брать на себя начальствование не чрез вышнее рукоположение и не чрез божественное веление, но по человеческой глупости воображать, что можно обладать властью, хотя бы сего не желал Податель её. Итак, ясно назвав Себя дверью, так как Он один только приводить достойных к начальствованию, тотчас представляет попытки древних, чтобы, как на доске видя изображение конца таких попыток, уже ясно узнали, что сила властвовать и водительствовать стадами и народами дается одною только вышнею благодатью, а не тираническими предприятиями. Поэтому и здесь благополезно приводит на память из истории древних, „что все, кто пришли, воры суть и разбойники, но не послушали их овцы“. Некоторые выступали на сцену под личиною добрых пастырей, но так как с ними не было того, кто наделяет властью и заставляет повиноваться начальникам, то и отбежало от них стадо овец.

Но отнюдь не следует предполагать, что словом „все“ Спасителем нашим Христом уничтожается миссия святых пророков. Не против них, а против других речь. Как скоро предположил говорит о лжепастырях и отъинуду вторгающихся во двор овчий, то, после того как уже в предъиду-

—475—

щей речи было ясно указано, о ком шла речь, необходимо говорить это „все“, и мы отнюдь не должны думать, что здесь отвергается лик святых пророков. Как мог бы отвергнуть их Тот, Кто чрез них представил ясные знамения Своего пришествия в словах: „Я видения умножил и чрез пророков изрек притчи“ (Ос.12:10)? Он послал Моисея, говорил Иеремии: „не говори, что юн я, потому что ко всем, к кому пошлю тебя, пойдешь и согласно всему, что я ни заповедаю тебе, будешь говорить (Иер.1:7), – к блаженному Иезекиилю: „сын человеческий, пошлю я тебя к дому Израилеву, к огорчающим Меня“ (Иезек.2:3). Итак, цель этого изречения обращена не к хору святых пророков, а напротив, как видишь, к тем, кои некогда в Иудее притворялись пророками и говорили ложь, что будто бы они от Бога пришли, и убеждали народ не истинным пророкам Божиим повиноваться, а своим собственным измышленным предприятиям и словам, о коих в одном месть и Сам Господь, Владыка всяческих и Бог говорит: „не посылал я пророков, и они сами прибегали, – не говорил Я с ними, и они сами пророчествовали“ (Иер.23:21). И к блаженному Иеремии: „ложь пророки пророчествуют во имя Мое, не посылал я их и не говорил с ними и не заповедал им, потому что видения и гадания и пророчества сердца своего они пророчествуют вам “ (Иер.24:15), „пророки ли они и есть ли слово Господне у них, пусть предстанут предо мною“ (Иер.27:15), – „что (может быть общего) у мякины с зерном?“ (Иер.23:28), и действительно, слово от Бога имеет питательнейшую силу и охраняет сердце человека, по написанному (Пс.103:15), а слово нечестивых

—476—

лжепророков или лжеучителей, будучи очень хрупким и соломенным, не доставляет слушателям никакой пользы. Итак, когда называет ворами и разбойниками являвшихся прежде пришествия Его, то указует или на лживую и обманывавшую толпу только что названных нами (лжепророков), или же значение этого изречения можешь относить к тем, о коих написано в деяниях Апостолов. Однажды вожди иудейские, собравши святых апостолов и поставив их на свое беззаконнейшее судилище, намеревались изгонять их из Иерусалима и подвергнуть величайшим опасностям. Но Гамалиил призывал их к воспоминанию о лжеучителях, говоря так: „мужи Израильские! размыслите в себе о людях сих, что намерены вы делать: прежде дней сих восстал Февда, называя себя чем-то великим. К нему пристало числом около четырехсот человек. Он был убит и все, кои повиновались ему, рассеялись и обратились в ничто. После сего восстал Иуда Галилеянин во дни переписи и увлек народ за собою. Но и он погиб и все, кои повиновались ему, рассеялись“ (Деян.5:35–37). Видишь отсюда ясно и бесспорно, что Христос говорит это не о святых пророках, но о лицах другого рода, дабы убедить фарисеев даже вопреки их воле, в том, что предстоятельство над народом отнюдь не зависит от собственного их безрассудного желания и не бывает без воли Божией, но власть над всем принадлежит божественному благоизволению, и надо стремиться входить чрез истинную дверь, а не пытаться подобно грабителям входить отъинуду во двор овчий.

—477—

10:9. Аз есмь дверь: Мною аще кто внидет, спасется,и внидет, и изыдет, и пажить обрящет.

От обычно случающегося преобразует речь как бы из истории в духовное созерцание и то, что едва не расстилается пред глазами и не представляет никакой трудности для понимания, делает образом предметов менее ясных. Воры, говорит, и разбойники, нагло вторгаясь в стойла овец, не входят дверями, но вскакивают где-либо в другом месте и с опасностью для себя перепрыгивают изгородь двора, ибо такой грабитель и безрассудно решившийся на злодейство весьма легко может быть пойман. А входящие чрез самую дверь совершают вполне безопасный вход, очевидно, как не безызвестные и не незнакомые владетелю овец, ибо они входят в присутствии привратника, отворяющего им дверь. Но таковые, говорит, будут находиться вместе при овцах в полной безопасности, совершая законнейшее и без всякого злодеяния вхождение, свободное от подозрения в разбойничестве.

Таков исторической смысл. А обращая значение его в духовную пользу, скажем, что вступающие в управление народом без божественного указания, как бы отказываясь войти чрез дверь, всенепременно погибнут, утесняя божественный суд своими злодеяниями. А получившие власть от Бога и идущие к этому чрез Христа с великим дерзновением и любовью будут начальствовать над священным двором и не только будут далеки от гнева (божественного) на них, но, напротив, получат почести за это и ожидать скорого дарования вышних венцов, так как целью их было отнюдь и ни в чем не вредить овцам, а напротив

—478—

приносить им пользу и, делая угодное Владыке стада, всегда стараться охранять подданных Его. Также и в этих словах Господь сильно устрашает упрямых фарисеев, говоря, что они не сохранят, а потеряют имеющуюся у них власть, и это по всей справедливости, так как они думают иметь ее твердою не чрез Бога, но чрез свое худоумие. Но мне и здесь приходится удивляться несравненному человеколюбию Спасителя. Да, „щедр и милостив Господь“ (Пс.110:4), предлагающий всем путь спасения и многообразно призывающий к нему даже и очень непослушного и упрямого. Доказательство сказанного будет мне опять из самого дела. Когда ни чудесами, ни стремлением, направленным к будущей надежде и славе, не убеждает фарисея принять Его учение, то быстро переходить к тому, от чего им естественно было прийти в великое смущение и как бы вследствие неотвратимой необходимости обратиться к благопослушанию. Зная, что они стремятся к приобретению славы от начальствования и нисколько не заботятся о доставлении пользы отсюда, говорит, что они лишатся и совсем потеряют то, что весьма ценится ими и в руках у них, если, в скорейшем времени переменившись к послушанию Ему, не получат от Него пощады.

10:10. Тать не приходит, разве да украдет и убиет и погубит: Аз приидох, да жизнь имут, и лишше имут.

Когда Спаситель наш Христос называл себя дверью и учил, что Ему принадлежит и вводить кого Он пожелает, и оставлять вне негодного и неспособного к пасению, и, кроме того, называл разбойниками и ворами тех, кои были самозванцами по отношению к не сообщавшейся им вышней бла-

—479—

годати, – жалкие фарисеи опять размышляли, кто же это такой, что доходить до такого дерзновения, может быть и сам принадлежащий к числу тех, коих появление он обвиняет. Ведь они считали Его лженастырем и лженачальником, явившимся по собственному произволению, а не Богом, ставшим человеком, согласно древнейшей проповеди богодухновенного писания. Им естественно было, собрав истинное знание о Нем, отбросить его своим неверием как некую трудно носимую тяжесть и заботиться, и находить удовольствие только в одном – в начальствовании над народом. И так как Он знал, что они помышляют это или шепчут друг другу, то, не дождавшись более ясного заявления от них, защищается подобающим образом и утверждает, что из самых дел можно определить кто – пастырь и кто – вор. Это, говорит, совсем не трудно определить, если обратить внимание на цель и образ (дел) каждого. „Вор приходит“, говорить, для вреда скоту, так как желание разбойничать без сомнения имеет такой исход. А истинно добрый пастырь придет во двор овец не для чего-либо вредного, но, чтобы напротив, доставить им пользу и ревностно совершить то, что считает он великою пользою для них.

Пусть же истинный смысл речи раскроется другим образом, и фарисей да обратит внимание на то, что доставили тогда лжепастыри и лжеучители обманутым ими и какое благо даст в пришествие Свое Христос, или к какому благоденствию Он возведет нас. Итак, решившиеся некогда говорить ложь и заблуждавшиеся, что они посланы от Бога, но пророчествовавшие, по словам Писания, „от сердца своего, а не от уст Господа“ (Иер.23:16), и кроме

—480—

них еще Февда тот и Галилеянин Иуда, увлекшие народ за собою (Деян.5:37), погибли вместе с увлеченными ими. Господь же наш Иисус Христос, чтобы доставить нам вечную жизнь, явился из любви к нам. При такой противоложности и различии образа пришествия, не должны ли быть противоположными и настроение, и жизнь? Итак, из свойства дел, говорит, надо определять, кто – те и кто – Он.

Таким образом, можно было убедить вождей иудейских, Считавших Его за одного из лжепастырей или отъинуду входящих во двор овчий, не думать уже о Нем ничего несообразного, напротив, говорить, Христос пришел как дверь и вводитель и пастырь, не для того только одного, чтобы овцы имели жизнь, но и нечто „большее“, ибо кроме оживления верующих в Него дается еще непреложная надежда им обладать всеми благами. Хотя и очень прикровенно, говорит, что будет нечто „больше“ и самой жизни, то есть достопочтеннее, а именно – совершеннейшее причастие Духа. В самом деле, оживление обще и святым, и грешникам, и Эллинам, и Иудеям, и нам самим, ибо „восстанут мертвые и воскреснут находящиеся в гробах, и возрадуются сущие на земле“ (Ис.26:19), по неложному обещанию Спасителя (ср. Ин.5:25, 28–29). А быть в причастии Святого Духа уже не всем обще, но „лишнее“ при жизни и в качестве большего сравнительно с имеющимся у всех общим будет уделено одним только оправданным верою во Христа. На это указывает нам и божественный Павел в словах: „вот тайну вам говорю: все почием, но не все изменимся¹⁸⁴⁸, вдруг, в мгнове-

—481—

ние ока, при последней трубе, ибо вострубит, и мертвые во Христе воскреснут нетленными, и мы изменимся“ (1Кор.51–52). Ведь все восстанут из мертвых, потому что всей природе дана благодать воскресения. И в одном Христе, изначала первом разрушившем державу смерти и воскресшем в жизнь вечную, общий предел человечества преобразуется также в нетление, как опять и в Адаме в одном и первом осуждается на смерть и тление. Но большое в то время окажется различие между воскресшими. Одни, почившие с верою во Христа и во время телесной жизни получившие залог Духа, восприимут совершеннейшую благодать и, призванные к божественной славе, изменятся. А другие, не уверовавшие во Христа и ни во что вменившие столь славное мздовоздаяние, будут изобличены снова гласом. Его и, унаследовав вместе с другими одно только оживление, получат наказание за столь продолжительное неверие. Они низойдут в ад для наказания, с бесполезным поздним раскаянием, ибо будет, сказано, там плачь и скрежет зубов (Мф.8, 12).

10:11. Аз есмь пастырь добрый.

Указав наперед со всею ясностию, сколько вреда принесло древним притворство лжепророков или лженастырей, и поставив на вид блага Своего пришествия, а также из самого уже сравнения овец получив удостоверение и увенчание в Своей истинности, он со всею справедливостью теперь возглашает: „Я есмь пастырь добрый“. Напрасно, говорит, вы злоумышляете на меня это и, будучи не в состоянии обвинять Меня в каком-либо желании подменить пользу для овец (вредом), не ужасаетесь

—482—

причислять Меня к обыкшим делать это, – истинно доброго называете дурным и справедливое суждение о каждом деле по уставу законодателя повреждаете из самолюбия. Итак обличает вождей иудейских, как неправедных, как совсем не радеющих о заповедях Моисеевых, как незнающих цель пришествия Его, дабы наконец оказался истину сказавшим о них пророк Исаия: „горе, говорит, называющим дурное хорошим и хорошее дурным, называющим сладкое горьким и горькое сладким, считающим свет тьмою, и тьму светом“ (Ис.5:20). И в самом деле, разве не это делающими оказываются те, кои истинный свет, то есть Господа нашего Иисуса Христа обращают в тьму тем, что доброго нашего Пастыря не стесняются сопричислять к лжеименным пастырям и даже осмеливаются, пожалуй, поставлять Его ниже их по чести? Мнимые владыки тогдашние оказывали великое почтение тем, кто ложно присвояли себе божественное слово, именем пророчества старались опустошать ум пасомых, отвращали от пути к истине и направляли к своей воле, а не Божией. Так Самей Саламитянин, противополагая словам Божиим свое собственное лжеучение, дерзко оспаривал славу Иеремии. Этот находился в оковах, а тот пользовался почетом у Седекии в награду за свою ложь. А несчастные фарисеи теперь идут гораздо далее тех в нечестии и с бесстыдною дерзостию приписывают Христу даже то, чего не было у лжеучителей. В самом деле, что говорят они о Нем пред теми, кои с удовольствием внимали слову Его? „Беса имеет и неистовствует, что Его слушаете?“ (Ин.10:20). Посему и Сам он говорит о них чрез пророка Иcаию: „горе им, потому что отдалились от Меня, –

—483—

несчастны они, потому что нечествовали на Меня; а я искупил их, они же говорили на меня ложь“ (Ос.7:13). И опять упадут мечем начальники их за невоздержаность языка своего“ всякого наказания достойны те, кои безрассудно употребляют столь дерзкий язык свой, что осмеливаются утверждать против Христа то, что конечно не нам, а только им и им подобным свойственно как допускать до своего слуха, так и безрассудно говорить?

11–13. Пастырь добрый душу свою полагает за овцы. А наемник и¹⁸⁴⁹ иже несть пастырь, ему же не суть овцы своя, видит волка грядуща¹⁸⁵⁰ и оставляет овцы и бегает. И волк расхитить их и распудит¹⁸⁵¹. Яко наемник есть и не радит¹⁸⁵² о овцах.

Искусно противопоставив злоязычию и необузданной дерзости некоторых блеск. Своих собственных дел, объявив и назвав их разбойниками и ворами, отъинуду вторгающимися во двор овчий, а Себя истинно добрым пастырем, переходить теперь уже к самым начальникам иудейским и показывает превосходство Своего начальствования над фарисейским. Очевиднейшее доказательство этого представляет им опять из сравнения. Свою любовь и бдение как бы противопоставляет ихнему нерадению и опять изобличает их в том, что они нисколько не заботились о стаде, а Себе Самому усвояет здесь такую попечительность о стаде,

—484—

что пренебрег даже наимилейшею для всех жизнью. Определяет, каким образом надо узнавать пастыря доброго, который, сражаясь за спасение стада, должен без колебаний отдавать самую душу (жизнь) свою, что и было совершено Христом. Человек отступил от любви к Богу, уклонился в грех, удален был за это из священного и божественного двора, то есть из ограды райской и, подвергшись такой беде, сделался добычею диавола, соблазнявшего к греху и смерти, произросшей из греха, этим свирепым и неукротимым волкам. Когда же явился пастырь добрый над всеми Христос, Он положил за нас душу Свою, сражаясь с этою сворою свирепых зверей, претерпел крест за нас, чтобы смертию умертвить смерть, подвергся осуждению ради нас, дабы освободить всех от осуждения за прегрешение, верою упразднив владычествовавший грех и „пригвоздив бывшее против нас рукописание Своим крестом“, как написано (Кол.2:14). Итак, отец греха, как „овец в аду“ (Пс.48:15), положил пасти нас, предав смерти, согласно сказанному в псалмах. Но умер за нас истинно добрый Пастырь, дабы, изъяв из темных пропастей смерти, предоставить нам возможность сопричисляться к небесным хорам и вместо хлевов в пропастях бездны и глубинах моря даровать нам вышние обители у Отца. Посему и говорит к нам в одном месте: „не бойся, малое стадо! ибо благоволил. Отец дать вам царство“ (Лук.12:32).

Но это о Христе. Теперь рассудим о них. Для всякого, судящего о них верным взором, они окажутся в действительности ничем иным, как наемниками, лжепастырями, трусами, предателями и

—485—

лентяями, не обращающими никакого внимания на пользу овец, а старающимися только отовсюду до бывать приятное и угодное каждому. Да, они были „наемники“, по слову Спасителем, и не свои их были овцы, но Христа, купившего их в начале и рукоположившего иудейскому народу священноначальников для вышних почестей. Но они, вознерадев о столь великих почестях... и нисколько не дорожа двором стада, предали овец волку. Каким образом, об этом скажем покороче.

В древнейшие времена многочисленный иудейский народ признавал царем только Бога, Ему давал дидраxмы и жертвы, и как бы дань какую, приносил жизнь, согласную с законом. Но пришел на этот народ, как бы какой дикий волк, иноплеменный человек (народ), возложил и имя, и дело рабства, надел ярмо человеческого царства, принуждал переходить к жизни противозаконной и безнравственной, требовал подати и отторгал от царства Божия, ибо подвергшимся таким бедам стало необходимым подчиняться законам своих владык. Пришел иноплеменник, отстраняя власть Божию, то есть получившее священнослужение колено, коему от Бога предоставлены бытии суд и закон, – все извратил, подверг стеснению, заставил себя самого чеканить на монетах и учинил всякого рода насилия. Против такого невыносимого гнета пастыри однакож не бодрствовали. Они видели „волка идущего“, и оставив стадо, убежали, ибо не были их „своими овцы“, – не призвали Могущего помочь, Спасшего от Вавилонян, Отвратившего Ассирийца, Умертвившего рукою ангела „сто восемьдесять пять тысяч“ иноплеменников (Исх.37:36). А что подчинение власти иноземцев доставило Израилю не ма-

—486—

лый вред и ослабило благочестие, это можешь узнать из самой действительности. Когда Пилат порицал некогда невероятную дерзость иудеев, требовавших от него распять Господа, и не обинуясь говорил: „Царя ли вашего распну?“ (Ин.19:15), тогда-то именно они, свергнув с себя рабство Богу и расторгнув узы изначального владычества, подвергли себя новому игу, бесстыдно возгласив: „не имеем царя, кроме Кесаря“ (Ин.19:15). Начальникам иудейским казалось справедливым делать и возглашать это. Поэтому на них должны быть возложены вины за все бедствия. И они со всею справедливостью осуждаются как предатели стада, как трусы, лишенные мужества и вздорные, всецело отказавшиеся защищать и бороться за подвластное им стадо. Посему и Бог обвиняет их в словах: „пастыри обессмыслили и Господа не взыскали, по сему не уразумело все стадо и рассеяно“ (Иером.10:21). Итак, сама действительность доказывает, что Христос есть истинно добрый Пастырь овец, они же скорее губительные, чем добрые, и совершенно чужды действительной похвалы.

10:14. Аз есмь пастырь добрый.

Опять торжественно провозглашает превосходство Своей власти пред иудейскою, доказываемое уже не свидетельствами кого-либо, но из самого уже исследования дел. Как прежде, противопоставив Свои дела злодействам лжепророков и показав наилучший исход своих подвигов сравнительно с ихним лжесловием, – они, говорит, были весьма склонны к одному только воровству, убийству, губительству, обману и к тому, о чем не подобает говорить, а Сам он, напротив, пришел, чтобы

—487—

овцы не только имели жизнь, но и нечто большее, – прекрасно и справедливо возглашал: „Я есмь Пастырь добрый»: так и здесь, определив истинно доброго пастыря его добровольным желанием умереть за овец и охотно положить душу свою за них, а наемника назвав и чуждым приставником, и трусом, и беглецом и подобным чему-либо такому, так как знал о Себе Самом, что положить жизнь за стадо, опять со всею основательностью восклицает: „Я есмь Пастырь добрый“. И действительно, первенствующему во всем подобало превзойти всех, (Кол.1:18) дабы истинным опять оказался Псалмопевец, говорящий где-то к Нему: „да оправдаешься в словах Твоих и победишь в суде Твоем“ (Пс.50:6).

Кроме сказанного надо рассмотреть и вот что. Думаю я, что Господь, когда предлагал иудейскому народу имевшее принести ему великую пользу, то не только Своими собственными речами, но и посредством пророческих изречений старался убедить их мыслить право и знать ясно, что он есть Пастырь добрый, а они нет. Почему? Потому, что естественно было думать, что если не убедятся Его словами, то с изречениями пророков должны согласиться даже и невольно. Итак, когда говорит: „Я есмь Пастырь добрый“, то возводит ум Иудеев к воспоминанию сказанного гласом, Иезекииля пророка. Говорит же он о Христе и о получивших начальство над стадом иудейском таким образом: „Это говорит Господь Бог: О, пастыри Израилевы! Не пасут ли пастыри самих себя? Не овец ли пасут пастыри! Вот молоко едите и шерстью одеваетесь и откормленных закалаете, а овец Моих не пасете! Ослабевших не укрепляли, боль-

—488—

ных не врачевали и пораненных не перевязывали, заблудившихся не отыскивали, а крепких изнуряли трудом! И рассеялись овцы Мои, ибо нет пастырей, и стали пищей для всех зверей диких, и рассеялись овцы Мои по всякой горе, и по всякому холму высокому, и по лицу всей земли, и не было отыскивающего, ни возвращающего“ (Иез.34:2–6). Одна только цель была у иудейских начальников удовлетворять любостяжательность, получать приношения от подчиненных, собирать подати и установлять заповеди сверхзаконные, но на то, что могло приносить пользу или было в состоянии охранять подвластный народ, не обращалось никакого внимания. Посему опять так говорит к ним истинно добрый Пастырь: „так говорит Господь Бог: вот Я – на пастырей, и взыщу овец Моих от рук их, и отставлю их от пасения овец Моих, и не будут уже их пасти пастыри, и отниму овец Moих из уст их, и уже не будут им в пищу“ (ст. 10). И опять после некоторых других слов: „и восставлю над ними пастыря единого, и будет пасти их, и раба Моего Давида, и будет их пастырем, и Я Господь буду им Богом, и Давид начальник посреди их. Я Господь изрек. и завещаю Давиду завет мира, и уничтожу зверей злых с земли, и будут обитать в пустыне, и будут спать в дубравах, и дам их вокруг горы Моей, и дам дождь вам, дождь благословения. И деревья полевые дадут плод свой, и земля даст плод свой“ (Иез.34:23–27). Итак, в этих словах Бог со всею ясностью возвещает, что безбожное скопище фарисеев будет отставлено от начальствования над Иудеями, и со всею очевидностью определил, что после них будет предстоятель-

—489—

ствовать над словесными стадами верующих происходящий от Давида по плоти Христос. Посредством Него Он установил завет мира, то есть евангельскую и божественную проповедь, возводящую нас к любви к Богу и доставляющую нам небесное царство. Чрез Него же опять также и дождь благословения, то есть начаток Духа, делающий душу, в коей пребывает, как бы плодоносною какою землею. А как фарисеи не мало зла причиняли Овцам, нисколько не занимаясь их пасением, а напротив, стараясь всячески им вредить, Христос же доставил спасение и явился подателем и виновником вышнего благословения: то и справедливо является тем, чем и признает Себя в словах: „Я есмь Пастырь добрый“.

Но пусть никто не соблазняется тем, что Бог и Отец бывшего от семени Давида Человека назвал рабом, хотя и Бога по природе и истинного Сына, напротив пусть примет во внимание, что Он унизил Себя, образ раба приняв (Фил.2:7). Следовательно он правильно назван (рабом) от Бога и Отца соответственно принятому Им образу.

10:14–15. И знаю Моя, и знают. Мя Моя: якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца.

По более простому толкованию этих слов, Господь желал здесь указать не на иное что, как на то, что он будет ясен для своих и верующим в Него сообщит беспрепятственное знание о Себе, а также и Сам будет знать своих, представляя очевидно не бесполезным знание для получивших его. В самом деле, что можем мы считать выше знания нас Богом? Но так как это изречение требует более глубокого для себя исследования, осо-

—490—

бенно благодаря прибавлению слов: „как знаете Меня Отец, и я знаю Отца“, то мы и должны обратиться к такому исследованию этого изречения. Ведь никто, полагаю, если имеет здравый смысл, не скажет, чтобы кто-либо из существующих мог получить o Христе такое знание, какое есть о Нем у Бога и Отца. Один только Отец ведает Свое и Сам по знается от одного только Своего Порождения, „ибо никто не знает Сына, только Отец, ни также Отца кто знает, что есть Он, только Сын“, по слову Самого Спасителя (Мф.11:27). Ведь мы знаем и веруем, что Отец есть Бог, равно и Сын есть Бог истинный. А что есть, по существу, Неизреченная природа, это совершенно недоступно как нам, так и другим разумным тварям. Поэтому каким образом мы можем иметь познание Сына равно мерно с Отцом? Ибо должно обратить внимание на то, как Он утверждает, что он познает нас, познан же будет от нас, как знает Он Отца и Отец Его.

Итак, надо исследовать и то, какое созерцание мы должны применять к этим словам, соответственно их смыслу, и что придет мне на ум при исследовании, я не буду скрывать, а принимать это волен каждый.

Думаю, что знанием (γνῶσιν) здесь называет не просто ведение (εἴδσιν), но употребляет вместо свойства (οἰκειότητος) или по роду и природного, или же по усвоению благодати и достоинства. Так у Эллинов знакомыми или родственными (γνωστούς) обычно называются не только свойственники по роду, но и единокровные братья. А что и божественное писание считает свойство знанием, это можно видеть из следующего. В одном месте Христос говорит о

—491—

лицах, не стоящих с Ним ни в каком свойстве: „Многие скажут мне в тот день, очевидно в день суда: Господи, Господи! не Твоим ли именем чудеса многие мы творили и бесов изгоняли? Тогда объявлю им, что истинно говорю вам, что никогда не знал вас“ (Мф.7:22–23). Если бы знанием обозначалось одно только ведение, то каким образом мог не знать кого-либо из существующих Тот, Кто все имеет „обнаженным и открытым пред очами своими“, как написано (Евр.4:13) и „прежде бытия все знает“ (Дан.Сус.42)? Поэтому совершенно неразумно, даже более – нечестиво воображать, что Господь не знает кого-либо, напротив мы должны думать, что он сказал о том, что они не имеют с Ним никакого свойства и общения. Не знаю, говорит, (вас) как бывших любителями добродетели, как соблюдавших Мое слово или соприкосновенных ко мне посредством добрых дел. Соответственно вышесказанному ты должен разуметь и о премудром Моисее, когда Бог говорит к нему: „знаю тебя более всех, и благодать обрел ты у Меня“ (Исх.33:12) вместо: в свойстве (близости) более всех положил Я тебя со мною и великой достиг ты благодати. Говорим это, не уничтожая за знанием и значение ведения, но только определяя тот образ (значения), какой наиболее соответствует созерцательному смыслу толкуемых слов.

Итак, „знаю, говорит, Моих и Меня знают. Мои, как знает. Меня Отец, и я знаю Отца“ вместо: сроднюсь с овцами Моими и со мною сроднятся овцы Мои точно таким же образом, каким Мне родственен Отец, и я в свою очередь родственен Отцу. Как Бог Отец знает Своего сына, имея

—492—

Его подлинным Своим порождением и плодом Своего существа, а равно и Сын знает Бога, имея Его Своим истинным Отцом и будучи рожден от Него, таким же образом и мы, сроднившись с Ним, называемся родом и чадами Его, согласно сказанному Им: „вот Я и дети, что Мне дал Бог“ (Евр.8:18). Мы оказываемся и называемся родом, и притом подлинным, Сына, а чрез Него и – Отца, так как, будучи Единородным Богом (ср. толк. Ин.1:18), Он стал человеком, восприяв тожественную нам природу, только конечно без греха. Иначе как „род мы Бога“ (Деян.17:29) и каким образом „божественной природы общниками“ (2Пет.1:4) мы могли бы быть? Ведь не в одном только том, что Христос пожелал восприять нас в родство Себе, имеем мы предмет похвалы, но и в самой действительности это родство принадлежит всем нам. и это потому, что Слово Бога и с плотью остается божественною природою, а мы – род Его, хотя по природе и Бога, ради восприятия тожественной нам плоти.

Итак, оказывается сходным образ родства. Как Он родствен Отцу и вследствие тожества природы Отец родствен Ему, так и мы Ему, поскольку стал человеком, а Он – нам. Чрез Него, как чрез Посредника, соприкасаемся с Отцом. Как бы средина некая между вышним божеством и человечеством есть Христос, одновременно будучи тем и другим и как бы объемля в Себе столь разъединенное друг от друга¹⁸⁵³: как Бог по природе Он соприкасается с Богом и Отцом, а как истинный человек – с людьми.

—493—

Но быть может скажет кто: разве не замечаешь, любезнейший, к какому опасному выводу ведет твоя речь? Ведь если будем думать, что Он, поскольку стал человеком, знает своих, то есть вступил в родство с Своими овцами, то кто же остается вне стада? В таком случае все будут родственны Ему, поскольку и они суть люди, как и Он. Что же тогда будет большего в слове: „Мои“? Какое преимущество могут иметь те, кто суть действительно Его? Ведь если все родственны, по выше указанной уже причине, то что же большее будет узнаемых Его?

На это ответим, что образ родства общ у всех, как познавших Его, так и не знающих. Ведь Он сделался человеком, не благодетельствуя частично одним, а другим нет, но помилосердовав всю падшую природу. Но такой образ родства с Ним окажется совершенно бесполезным для оскорбляющих Его своим неверием, и он назначается, собственно, для любящих Его, как особенная награда. Как дело воскресения простирается на всех, по причине воскресения Спасителя, воскресившего с Собою целую человеческую природу, но оно совершенно бесполезно для грехолюбцев, ибо они будут нисходить в ад, получая оживление для одного только наказания, тогда как для проводящих прекрасную жизнь оно послужит к великой пользе, ибо они получат воскресение для приобщения к превышающим ум благам: таким же, думаю, образом дело родства касается всех, и злых и добрых, но не для всех оно имеет одинаковое значение – для верующих в Него оно послужит причиною достижения истинного сродства с Ним и соединенных с этим благ, а для неверующих

—494—

тяжелейшим обвинением в неблагодарности и нечестии. Так мы рассуждаем об этом. Другой кто пусть придумает что-либо более лучшее.

Надо наконец обратить внимание на то, сколь истинно и вместе основательно построено изречение, ибо не безразлично и смешанно говорить о них, но каждый предмет поставляет на своем особенном, ему подобающем, месте. Не сказал: знают Меня Мои и я знаю Моих, но прежде ставить себя знающим Своих овец, а потом, говорить, таким образом и Он будет познан от них. И если принять знание в значении ведения, как говорили мы в начале, то можешь понимать изречение так: не мы Его познали первые, а познал прежде Он. Так и Павел в послании к христианам из язычников говорит нечто подобное: „посему помните вы, язычники по плоти, называемые не обрезанием от так называемого обрезания во плоти рукотворного (совершаемого руками), что вы были во время то без Христа, отчужденными от общества Израильского и чуждыми заветов обетования, надежды не имеющими и безбожными в мире; ныне же во Христе Иисусе некогда бывшие далеко стали близко кровию Христовою“ (Еф.2:11–13). По безмерному милосердию Христос привел Себя язычникам и познал их прежде, чем был познан ими. А принимая познание в значение свойства и родства, опять скажем вот что: не мы начали это дело, а Единородный Бог от Бога (ср. толк. и чтение Ин.1:18 у св. Кирилла), ибо не мы усвоили божество, которое выше природы человеческой, но Он, Бог по природе, воспринял семя Авраама, как говорит Павел (Евр.2:16), и стал человеком, дабы, братьям уподобившись во всем, кроме греха (ст. 17),

—495—

восприять к родству того, кто не имеет такового сам по себе, то есть человека. Поэтому необходимо говорить, что он нас наперед познал, потом таким образом мы – Его.

10:15. И душу мою полагаю за овцы.

Как за Своих уже и родных Он выступает на защиту всяческим образом и объявляет Себя готовым на все опасности, выставляя в то же время чрез повторение, что Он действительно есть Пастырь хороший. Оставившие овец волкам справедливо названы были поэтому трусами и наемниками, Он же, так как знал, что надо было защищать их столько, чтобы не отступать и пред самою смертью, справедливо должен признаваться Пастырем хорошим. А говоря, что „полагаю душу мою за овец“, так как Я – Пастырь хороший, поражает фарисеев и дает уразуметь, что они некогда дойдут до таких неистовств и такого безумства против Него, что предадут смерти Того, кто совсем не должен был ей подвергаться, а напротив, заслуживал всякую похвалу и удивление ради как тех дел, кои совершал, так и великого искусства в пасении стада.

Надо, впрочем, заметить, что Христос за нас и ради нас претерпел смерть не против воли, но оказывается идущим на это добровольно, хотя мог легко избежать страдания, если бы не восхотел страдать. Итак, в Его добровольном страдании за нас мы должны видеть совершенство Его любви к нам и безмерность милосердия.

—496—

10:16. И ины овцы имаме, яже не суть от двора сего, и тыя подобает. Ми привести, и гласа Мой услышать, и будет едино стадо, един Пастырь.

Всячески старается поразить бесчинных фарисеев. Во многих словах раскрывает, что они очень скоро будут лишены начальствования над овцами, но что Он Сам примет водительство и власть. Объясняет, что, к благонамереннейшим из Израиля присоединив стада язычников, Он будет водительствовать не одними только Иудеями, но и распространит свет Своей славы по всей земле и повсюду будет призывать народ к богопознанию, не довольствуясь быть признанным в одной только Иудее, как в начале, но всей поднебесной предлагая для усвоения науку истинного боговедения. А что Христос явился для язычников руководителем в религии, это легко узнать каждому. Богодухновенное Писание полно свидетельств об этом, и можно, кажется, опустить их, предоставив любознательным исследование об этом. Однако, предложив два или три места из пророков об этом, буду говорить потом о том, что следует по порядку. Итак, Бог и Отец в одном месте говорить о Нем: „вот в свидетельство народам. Я дал Его, начальником и повелителем народам“ (Ис.55:4). И действительно, Христос засвидетельствовал учение народам, дав спасение и неприкровенно сказав то, чрез что надлежало получать спасение. И божественный Псалмопевец, как бы призывая живущих повсюду в одно собрание и повелевая вселенной собираться на небесный праздник, говорит: „Все народы восплещите руками, воскликните Богу гласом радости“ (Пс.46:1). А если кому угодно будет

—497—

исследовать причину столь светлого и достославного торжества, тот найдет ясные слова об этом: „потому что царь всей земли – Бог, пойте разумно, воцарился Бог над всеми народами“ (ст. 8–9). 1 в одном месте приводит самого Господа Своими собственными словами возвещающим всем вместе народам евангельскую проповедь, именно в сорок восьмом псалме говорит: „услышьте все народы, внушитесь все населяющие вселенную, земнородные и сыны человеческие, вместе богач и бедняк! И уста Мои изрекут премудрость и размышление сердца моего – разум“ (Пс.48:2–4). И в самом деле, что можно указать премудрее евангельских наставлений, что найдем изреченное с таким разумом, как учение Христово? Итак, – возвращаемся к началу, – ясно предвозвещает, что множество язычников будет присоединено к одному стаду с обращающимися из израильтян. Но чего ради, может спросить кто-либо, точнее исследуя смысл толкуемого изречения, Спаситель, обращаясь с речью к иудейским начальникам и говоря к людям, имевшим сердце, распаленное ненавистью и завистью, открывает тайны? Зачем, скажи мне, нужно было научать таковых тому, что Он будет начальствовать над язычниками и что он введет в Свои дворы овец, находящихся вне Иудеи? Что же скажешь на это, что ответишь? – Не как друзьям сообщаются (им) тайны (Господом), однако же и не напрасное дает им относительно этого разъяснение, но потому, что могло принести им пользу, насколько это зависело от Него Самого, ибо таково было предложенное изречение, хотя ум слушателей, будучи легко мысленным, остался совершенно невосприимчивым и недоступным для благопослушания. Итак, так

—498—

как знал, что им известны были писания Моисея и предуказания пророков, а у пророков имеются многочисленные и обширные речи о том, что Христос привлечет язычников к богопознанию, то поэтому, предлагая им в качестве очевиднейшего знамения то обстоятельство, что он ясно уже предвозвещен, утверждает открыто, что призовет и таких овец, кои не от двора Иудеев, чтобы наконец, как мы сейчас говорили, они уверовали, что он есть действительно Тот, о Ком предвозвещал хор святых мужей.

10:17. Сего ради Мя Отец любить, яко¹⁸⁵⁴ полагаю душу¹⁸⁵⁵, да паки прииму ю.

Отвечает часто не только на произносимые языком слова, но и на мысли, находящаяся в глубине души. Будучи истинным Богом, Он обо всем имеет ясное познание. Поэтому, когда безбожные Иудей осмеивали Его слова и Его обещание подвизаться за Своих овец до того, что с полною охотою и добровольно Он готов умереть за них, Они принимали за пустословие и считали Его беснующимся, Он считает наконец уже необходимым показать, что они смеются по присущему им невежеству и вместе безмерному нечестию и решаются словами и делами своими порицать то, что Бог и Отец всегда удостаивает великой чести, ибо „любит. Меня за это“, говорит, что вы по великому неразумию сочли за ничто. В самом деле, разве не наглецы и не исполнены всякого нечестия те, кои считаете смешным благоугоднейшее Богу? Посредством этих слов отчасти дает им разуметь, что они весьма

—499—

ненавистны пред Богом. Ведь если он любит Полагающего душу за овец врученного Ему стада, то совершенно необходимо думать, что считает мерзостным того, кто видит волка идущего и оставляет стадо вторгающемуся и неистовствующему, а сам обращается в бегство, в каковых делах и изобличил получивших начальство над иудейским народом или двором. Итак одновременно изобличает их и в богоненавистничестве и нечестии по тому, что не ужаснулись подвергать осмеянию то, что весьма достопочтенно у Бога, Впрочем Христос утверждает, что Он возлюблен Богом и Отцом не за то лишь одно, что полагает душу, но за то, что полагает, чтобы и взять ее, так как в этом то особенно и воссияло величие устроенных для нас благ. Ведь если бы умер только, а не воскрес, то что же особенного было бы тогда? Какую Он явился бы принесшим пользу нашей природе, оставшись с нами мертвым, подчиненным вместе с прочими узам смерти и привзошедшему тлению? Но как умер, чтобы и принять (душу), то этим именно и спас целую природу, упразднив державу смерти, и явил нас новою тварью.

Итак, Сын пользуется любовью у Бога и Отца не так, что он остался бы вне любви, если бы не случилось домостроительство с нами, ибо всегда и постоянно Он был любим. Разъясним это. Свойства, присущая предметам по природе или по состоянию (приобретению), тогда имеют особенно благоприятное условие для своего обнаружения, когда приходят в действие. Например, огонь имеет в себе природное свойство теплоты, но когда действует на какой-либо горючий материал, тогда особенно и узнаем, какая и сколь великая сила присуща ему. Подобным

—500—

образом, например, грамматик или усвоивший какую-либо другую науку возбуждает уважение к себе, как полагаю, не тогда, когда молчит, а когда предлагает другим для познания красоту известной ему науки. Так и божественная и неизреченная Природа, когда производить что-либо свойственное ей и всегда присущее, тогда-то особенно Она и открывается во всей красоте и пред собою Самой и является таковой и пред нами. Посему и премудрость говорит в книге притчей: „я была (та), коей (или: там, где) Он радовался, ежедневно веселилась я пред лицом Его во всякое время, когда веселился Он, вселенную совершив, и веселился о сынах (или: среди сынов) человеческих“ (Притч.8:30–31). Хотя радость и бесконечное блаженство всегда присущи Богу, ибо ничто не может печалить Имеющего власть над всем, но он радовался вместе с Своею Премудростию, окончив вселенную. Когда именно видел приведенною в действие силу своей Премудрости, тогда-то особенно и почитал должным радоваться обильнее. Так поэтому надо разуметь и здесь. Будучи любовью, Бог и Отец, по слову Иоанна (1Ин.4:8), не просто благ, но есть само благо, когда видел Своего сына полагающим за нас (жизнь Свою) из любви к нам и сохраняющим подлинные черты безмерной благости Своей природы, тогда, естественно, и возлюбил, Свою любовь даруя Ему не в качестве какой-либо награды за Его дела для нас, но, как мы сказали, видя в Сыне подлинную Свою сущность и призываясь к этому как бы какими необходимыми и неотвратимыми влечениями. Как у кого-либо из нас, например, при виде в собственном детище подлинных черт своего образа, любовь достигает наибольшего напря-

—501—

жения особенно тогда, когда он смотрит (на детище свое), таким же, думаю, образом Бог и Отец, сказано, любить своего сына, за нас положившего Свою душу и снова ее принявшего. Ведь дело любви – решиться и на страдания, и притом бесславные, ради спасения других, – и не так, чтобы умереть только, но и снова принять положенную душу, дабы умертвить смерть и удалить позор тления. Итак, всегда будучи возлюбленным по природе, Он, разумеется, вызвавшим любовь к себе и тем, что Своею любовью к нам вызывает Родителя Своего к радости, так как и отсюда Ему был виден совершенно чистый и неподдельно сияющий образ Своей природы.

—369—

Изучение дисциплины и быта древнерусской церкви совершенно естественно уводит исследователя в историю древней восточной церкви, и это не потому только, что русская церковь – наследница древней и часть восточной, не потому, что русская митрополия, четыре с половиной века входившая в состав Константинопольского патриархата, устроена была по образцу греческих митрополий, но еще и потому, что русская церковная история крайне бедна оригинальными источниками. Мы часто не имеем более или менее обстоятельных сообщений о важнейших событиях истории нашей древней церкви, в свое время волновавших народ и власти, а описание будничных явлений церковного быта или привычных институтов церковного права и не входило никогда в задачи ваших древних авторов. И вот для восстановления картины строя древнерусского церковного управления и быта исследователю приходится обращаться на Восток; он принужден вести работу окольным путем сравнительного изучения. Таким методом Е.Е. Голубинский восстановил историю церковного управления в киевский период, объяснив те намек наших источников, которые до него не понимал или не верно толковали, – написал главу об управлении, одну из лучших глав своей превосходной Истории.

И мне, с моим частным вопросом пришлось погрузиться в историю древней восточной церкви и погрузиться очень глубоко...

—370—

Больше всего интересуясь древнерусским религиозным и церковным бытом, я давно остановился на вопросе о древнерусском духовнике. Этот институт, и теперь существующий как особый в церквах – греческой, болгарской, сербской и румынской, и почти забытый у нас, мне показался интересен и сам по себе, как предмет изучения, и в жизни древней Руси – так мне думалось – он играл большую, хотя не сразу заметную роль.

Главные черты древнерусского духовничества, следующие¹⁸⁵⁷. Иметь или держать духовного отца обязан всякий верующий с отроческих лет. Христианин без духовника – незасеянная нива, рождающая сорные травы. Но „покаяние вольно есть“, выбор духовника свободен: верующий сам искал себе „иерея или инока разумна и хитра, – отца духовного добра, боголюбива и благородна“, хотя часто находил попа запойчива и немудра, сребролюбца, потаковника или гневлива“. Выбранный духовный отец был также свободен в принятии верующего духовным сыном: он имел право и отослать его, если боялся погибнуть с чужими грехами. Но вот свободный духовный союз заключен; около мирского священника или иеромонаха набирается группа детей духовных, я бы сказал – нарождается духовная или покаяльная семья. Такая группа верующих не совпадала ни с какой церковно-административной единицей, например, с приходом. Она держалась при помощи только внутренней связи, но держалась крепко. Нравственное положение духовного отца в древней Руси было очень высоко: он являлся безусловным и никем неограниченным нравственным руководителем своих чад. Его воля – закон; суд без апелляций. Духовные дети обязаны иметь к отцу великую любовь и веру, слушать его во всем, без его позволения или прямого приказания не ступать ни одного шага в духовной жизни.

Таков идеал отношений духовника и детей духовных. Идеал этот у нас в древности осуществился в своеобразных бытовых формах. Единый и несменяемый духовный отец разлучается с духовным сыном только смертью

—371—

своей или его. Духовник, уходя куда-нибудь далеко, если он мирской священник – удаляясь на покой в монастырь, поручает свою паству другому; умирая, передает по завещанию. И духовные дети своим долгом считали признавать волю отца, если даже она им неприятна, если назначенный отец неугоден. Их самостоятельность в выбор нового духовника некоторыми осуждалась. Никому не порученные дети духовные чувствовали себя осиротелыми и не знали, могут ли идти на исповедь к другому.

Вот общие черты древнерусского института духовничества, который давно показался мне заслуживающим изучения. Тогда же я предположил, наличность двух элементов, сочетавшихся в этом своеобразном институте: монастырского строя и народного быта.

Та роль, которую играл духовник в древнерусской жизни, мне представлялась значительной и также интересной. Покаянная дисциплина древности отличалась от современной, – была гораздо строже. Епитимии налагались духовником за всякие грехи, тяжкие и легкие. Не были редкостью епитимии публичные, встречались (хотя не часто) даже покаянные степени. Значит, власть духовного отца над верующими простиралась далеко. Затем. Покаянная практика духовного отца непременно соединялась с практикой пастырской и учительной и немыслима была без неё. Исповедоваться у случайно попавшегося священника, чтобы потом и забыть о нем, совершенно было не принято в древней Руси. Из года в год или из поста в пост верующий ходил на исповедь к одному, раз избранному духовнику. Но исповедь даже стороннему священнику по нужде признавалась уже актом его пожизненного избрания в духовные отцы. Случалось так. Боярин в походе или на воеводстве, вдали от своего духовного отца, захворает и исповедается по нужде у местного священника. После того он считает этого священника своим духовным отцом до конца дней рядом с прежним духовником. Так даже единичный факт исповеди являлся актом вступления верующего в особенные отношения с духовником, – под паству отца духовного.

Учительный элемент, несомненно, был присущ нашей древней исповеди. И предварялась, и сопровождалась она поуче-

—372—

ниями, авторами которых были древние духовники, греческие и русские. Духовники писали чадам своим еще особые послания, назидательно-дисциплинарные, которых не мало сохранилось в рукописях. Известна постановка церковно-учительного дела в московской Руси. Живой проповеди не было. Ее заменяла учительная книга, которую верующий слушал в церкви, на монастырской трапезе и которую читал, если умел, дома. Справедливо замечают, что „распространением христианского просвещения и церковностью быта наша древняя, отсталая Русь была обязана более книге, чем устному слову“¹⁸⁵⁸. Единственным живым учителем веры – или скромнее – истолкователем той же самой учительной книги являлся духовник. Не было тогда живого учительства общественного и церковного, но было тайное, индивидуальное. Когда в половине XVII в. под влиянием киевских ученых стала появляться на Москве живая церковная проповедь, это вызвало ропот и негодование в московском духовенстве. „Заводите вы, ханжи, – говорил поп Прокофий попу Ивану Гаврилову, – ересь новую: единогласное пение и людей в церкви учить; а мы людей прежде сего в церкви не учивали, а учили их в тайне“. Тайное учительство, которое так энергично защищал поп Прокофий, и есть именно учительство на духу и при личном общении с духовными детьми. Действительно, церковная власть в древней Руси на пространстве многих веков в святительских поучениях и постановлениях соборов (например, – Cтoглaвaго) неизменно и настойчиво предписывала священникам учить или наказывать детей духовных, т. е. обращалась к священникам, как к духовникам, именно с духовничеством их связывала их пастырскую и учительную обязанность. Совершенно также смотрели на свои обязанности и сами священники древней Руси. Среди них распространена была мысль, будто каждый священник обязан наставлять и учить только в пределах своей духовной семьи, потому что он даст ответ Богу за души лишь детей своих духовных. Священник не-духовник сво-

—373—

боден от учительной обязанности. И как это ни странно, мы встречаем в древней Руси прямые запрещения священнику учить – запрещения „несмысленным попам“ учить или читать пред людьми, а вместе с тем и держать детей духовных.

Итак, вы видите, что наш древний духовник, по крайней мере в московской Руси, был единственным живым учителем народа. Он толковал ему божественную книгу. Он применял к частному верующему предписания церковного устава. Воля епископа доходила до паствы опять-таки чрез волю и разум духовных отцов.

Чему же и как учил народ древнерусский духовник? Известно, как понималась религия нашими предками. Она понималась как обряд, другими словами, как дисциплина молитвы и дисциплина жизни. Все остальное в христианстве: догмат, мораль, даже мистическая сторона стояло на втором плане, а может быть вернее будет сказать, – мыслилось составною частью того же обряда. И вот этим двум дисциплинам – молитвы и жизни поучал верующих духовник древней Руси. Имея руководством божественную книгу, главным образом каноническую, отчасти учительную, он начал это тайное, незримое и потому ускользающее от историков дело тогда, когда наши предки „звериным обычаем живяху“, когда языческий быт народа стоял пред служителем церкви прочно, ничуть не поколебленный, и кончил тем, что создал на Руси полу монастырский быт, о котором мы читаем в Домострое, обряд и миросозерцании, которые нашли себе полное выражение в старообрядстве, – создал то, что умирает в русском народе в наше время, время величайшего исторического переворота.

Интерес историка в прошедшем, хотя бы оно бесповоротно умирало или давно бесследно умерло. И если бы он, как я, заинтересовался исторической судьбой этой разрушающейся теперь религиозной и церковной дисциплин, – как, она слагалась сама в себе, как прививалась к жизни народа и ее преобразовывала, этот историк должен пойти по рукописным книгохранилищам, отряхать пыль веков от духовнических руководств, – от покаянных номоканонов или зинарей, „книг манаканунных“, глядя в кото-

—374—

рые отец духовный исправлял „грубости людские“. Таких рукописей, часто носящих следы долгого употребления, закапанных и затертых не мало. Они попадаются в каждой значительной рукописной библиотек. Между тем эта покаянная литература мало изучена, даже разно оценивается историками. Одни (Н.С. Тихонравов) видят в ней важный источник для истории образованности, нравов и общественного развития древней Руси. Другие же (проф. Е. Петухов) считают ее всецело переводной, не оригинальной, не отразившей древнерусской жизни и потому не имеющей большого значения в смысле исторического источника. Естественно, – такие разноречивые взгляды только возбуждали любознательность, совершенно понятную в историке русской церкви, наука которого скудна источниками. У меня возникла мысль, нельзя ли извлечь что-нибудь ценное для истории древнерусского быта из древней покаянной письменности. И то, что я успел узнать и изучить, мне говорило, что это можно, но только длинным путем кропотливого сравнительного изучения.

Несомненно то, что древнерусская покаянная письменность находилась под сильным влиянием греческой, а может быть отчасти и латинской¹⁸⁵⁹. Руководства к исповеди и наложению епитимий имеют в основе своей греческий так называемый Номоканон Иоанна Постника в разных редакциях. Ряд дисциплинарных правил и статей, составляющих большую часть упомянутых мною зинарей, опять-таки лишь узоры по греческой канве. Канвою их служит греческий покаянный номоканон (вт. пол. XII–XIV вв.), по имени издателя называемый Котельеровым. Но за вычетом этих греческих источников оставалось много любопытного материала и в нем, несомненно, есть на лицо русские черты, напр., отдельные статьи Вопрошания Кирика, иногда в особенной редакции, – правила митр. Иоанна, поучения архиеп. Илии-Иоанна и т. д. Для меня стало ясно, что научно разобраться в древнерусской покаянной письменности возможно, только после тщательного изучения по-

—375—

каянно письменности греческого Востока, а может быть даже и латинского Запада.

В самом институте древнерусского духовника, интересовавшем меня ближайшим образом, представлялось много черт, объяснимых лишь из раннейшей истории института на Востоке. В самом деле. В древней Руси были духовниками как белые священники, так и иеромонахи. Но характер духовнического института – явно монашеский, чертами монастырского пастырства отличаются взаимные отношения духовного отца и детей. Почему же это так? Откуда такое сильное влияние монастыря на институт общецерковный? Даже из древнерусских памятников я узнаю, что на Востоке в XII в. и позднее духовничеством, занимались исключительно монахи, которые очевидно и сообщили монастырские черты духовничеству. А при самом первоначальном ознакомлении с духовничеством восточным мне встречается удивительный факт, что там не сколько ранее XII в. нередко бывали духовниками простые, не священного сана монахи. Объясняют это монашеским злоупотреблением, но странно то, что в нем виноваты не одни заинтересованные монахи, но и епископы, которые, случалось, давали право на духовничество простым монахам, даже по-видимому монахиням – игуменьям. Значит здесь дело не в обыкновенном нарушении церковной дисциплины, а в чем-то более сложном... Указанные соображения и недоумения заставили меня заняться исторической судьбой духовничества на Востоке с самого начала его возникновения, потому что только таким путем я считал возможным дать надлежащее объяснение странным явлениям в истории интересующего меня института.

Мне хотелось уяснить себе всю историю восточного и русского духовничества и все его значение в древней Руси, – в церковном быте, общественном строе и религиозном миросозерцании. Как видите, замыслы мои были широкие. Но удалось пока исполнить лишь незначительную часть задуманного. В предлагаемой книге я успел обследовать лишь половину первоначальной истории духовничества (с ІV до пол. IX в.), потому что вопрос оказался гораздо сложнее, чем мне представлялось это ранее.

В такое живое время как наше, полное движения, за-

—376—

хватывающего интереса и трагизма, едва ли кто из почтенного собрания, кроме двоих подневольных читателей (– разумею официальных оппонентов), имел терпение прочесть мою скучную книгу, предлагаемую на обсуждение. Поэтому я позволяю себе еще злоупотребить вниманием учёного собрания и по возможности немногословно формулировать её содержание.

* * *

С понятием „духовного отца“ в восточной церкви с XII в. и в древней Руси соединилось представление, как о священнике – совершителе таинства покаяния, – а вместе с тем, как о руководителе, – пастыре тех верующих, над которыми он совершал таинство и которых называл своими детьми духовными. Духовный отец или духовник был в то время особым органом церковной власти, органом тайной исповеди и своего рода пастырем.

Духовничество представляло особый церковный институт.

Этот институт, начальную историю которого я излагаю в своей книге, очень несложен. Однако, не смотря на всю свою несложность и простоту, он имеет довольно сложную, во многом неясную и продолжительную историю. Термин „духовный отец“ появляется в христианской письменности IV в., но только в XII столетии приобретает свое полное значение, которое указано. В институте духовного отца, по тогдашнему представлению, как можно видеть, два элемента: канонический – источник духовно-отеческих полномочий и власти (иерархический сан духовного отца и епископское поручительство) и пастырский – внутренняя и внешняя организация взаимных нравственно-бытовых отношений духовного отца и детей. Спрашивается, связаны ли неразрывно оба эти элемента и постоянно ли существовали они вместе в изучаемом явлении? Оказывается, нет: появились они не сразу. И в постепенном выяснении каждого из них, затем во взаимном их сближении и состоит вся первоначальная история изучаемого института.

Такова постановка вопроса. Теперь изложу его решение, которое дается моей книгой.

Какой элемент был первоначальным, более постоянным и менее изменяемых в явлении, которое обозначается словами „духовный отец?“ Историки-канонисты признают

—377—

таким канонический элемент духовничества – власть ключей, право вязать и решить, и источник этого права; пресвитерский сан духовного отца и полномочие его высшей властью. Прототип позднейшего духовника они ищут в покаянном пресвитере, недолго существовавшем в Константинопольской церкви (с пол. ІII до кон. IV в.), и в письменности следующих столетий собирают данные о пресвитерах – совершителях публичной и тайной исповеди и покаяния. И канонисты до известной степени правы: и тот и другое очень походят на позднейшего духовника и очень вероятно, что при выяснении канонической конструкции института в XII в. пример древнего покаянного пресвитера имел значение руководящего образца. Однако, во-первых, учение о праве вязать и решить не было неизменным и неподвижным в древней церкви. Во-вторых, в древней письменности ни покаянный пресвитер, ни пресвитеры, о совершении которыми исповеди передают известия, не называются „духовными отцами“. В-третьих, наконец, в обоих случаях мы не видим системы нравственно бытовых отношений между пресвитером – духовником и верующими, – того элемента, который играл такую громадную роль в древнем духовничестве, восточном и русском, и которых совершенно напрасно игнорируется исследователями канонистами. Поэтому я полагаю, что нет генетической связи между древними покаянным пресвитером, или пресвитерами V-го, например, века, совершавшими исповедь, и позднейшим духовником. Мало того. Я думаю, первоначальная история духовничества до такой степени темна и мало выяснена благодаря именно этому ошибочному сближению.

1. По моему мнению, исследовать вопрос о происхождении духовничества надо другим путем. Следует начать с терминологий, с изучения термина „духовный отец“, которым с XII века в восточной церкви неизменно назывался духовник, – так как терминология естественно отражает историю и должна служить руководящей нитью при историческом изучении самого явления. Термин πνευματικὸς πατὴρ впервые появляется в аскетической письменности IV века и во все продолжение периода вселенских соборов (до полов. IX стол.) им обозначался не священник и не совершитель таинства покаяния, не исполнитель епи-

—378—

скопского поручительства, а простой монастырский старец, обязательный наставник инока, самостоятельно поставленный в монастыре и свободно выбранный учеником, –большею частию не имевший священного сана. Он брал души учеников на свою душу, руководил ими в каждом шаге духовной жизни, а потому принимал исповедь их помыслов и дел, поощрял и наказывал. Нравственно-бытовые отношения старца и ученика, –духовного отца и духовного сына очень рано выработались и внешне и внутренно в прочную и стройную систему, окрепли в монастырски-бытовую форму. Эту форму и надо признать первоначальным, наиболее постоянным и устойчивым элементом в институте духовного отца. Сначала институт является в форме монастырского старчества и термином „духовный отец“ долго обозначался монастырский старец. Затем эта церковно-бытовая форма почти целиком повторилась в позднейшем духовничестве. Монастырский старец и духовник, каким он был в древней восточной церкви и в древней Руси, – одинаково „духовные отцы“ со стороны своих пастырских отношений к подчиненным. По своим правам и обязанностям, по характеру нравственно бытовых отношений к ученикам, к монастырским послушникам, которые первоначально и называются детьми духовными, монастырский старец был настоящим отцом духовным, а духовник в свою очередь настоящим старцем. В древнем духовничестве, восточном и русском, этот строй нравственных отношений повторился в значительной степени, нужно сказать больше – он перешел туда как естественное наследство от института старчества. Духовничество, как церковно-бытовая форма, развилось из старчества и представляет вторичную форму института духовного отца. Монастырски-бытовая форма превратилась в форму церковно-бытовую и в таком виде просуществовала на Востоке почти неизменно длинный ряд столетий. Живой и почти нетронутой разрушением (в том виде, как описано выше) мы видим ее на Руси втор. пол. XVII в. в сочинениях вождей старообрядства, а в нач. ХVIII в сочинениях крестьянина Посошкова. Вот почему в І-й же главе своего исследования я подробно останавливаюсь на институте монастырского старчества.

—379—

2. Но может быть сходство между старцем и духовником и ограничивается их общим именем да совпадающими чертами пастырства того и другого? Оба факта, конечно, требуют объяснения, но еще не предполагают непременно генетической зависимости двух институтов. Духовник – совершитель церковной исповеди и покаяния. Но имел ли какое-нибудь отношение к покаянию и исповеди монастырский старец? Оказывается, имел: и древний старец, как позднейший духовник, принимал исповедь и совершал покаяние. В этом отношении между ними весьма важное сходство. Во ІІ-й главе исследования дается очерк об исповеди и покаянии в древних монастырях Востока. Исповедь и покаяние в древнем монастыре слагается в самостоятельную дисциплину, отличную от церковной (– тайная исповедь и сравнительно легкое покаяние), и её органом был никто иной как старец, Старец обычно принимал исповедь инока по всем грехам, начиная с мимолетного помысла, слегка возмутившего монашескую совесть, кончая смертным, иногда открытым каноническим грехом, за который тогдашняя церковь подвергала виновного сначала отлучению, затем публичному покаянию. Приняв исповедь брата, старец тотчас же примирял его совесть и затем налагал епитимию, несравненно более легкую, чем церковная, – решил и вязал. После исповеди пред старцем инок обычно не искал исповеди церковной, сакраментальной и церковного покаяния. По крайней мере, нам неизвестно ни одного такого примера. Совершенно не встречается указаний и на недостаточность старческой исповеди. Следовательно, старческая исповедь и покаяние трактовались в монастыре не как простые дисциплинарные меры: для монахов они заменяли церковную исповедь и покаяние. Следовательно, и духовный отец или старец имел уже тогда власть высшую, чем простой нравственный руководитель.

Спрашивается, каково же было теоретическое обоснование и объяснение старческой власти ключей, проявлявшейся в исповеди и покаянии? В чем именно заключался её источник, если духовными отцами в период вселенских соборов были простые старцы, большею частию не священники и не полномочные заместители епископов, которым одним, по учению древней церкви, как преемникам апостолов, при-

—380—

надлежит апостольская власть ключей? На этот вопрос я отвечаю так. Среди древнего монашества повторились харизматические явления первых веков христианства; старцы были признаны носителями этих харизм, – особых даров Святого Духа, подаваемых человеку непосредственно от Бога по личной заслуге; право же вязать и решить или власть ключей они трактовали как один из видов чрезвычайных даров, как дар самый высший, как „совершенство дарований“.

Описав монастырскую покаянную дисциплину периода вселенских соборов, я отмечаю, что, совершенно отличаясь от церковной дисциплины того времени, она очень сходна с дисциплиной тайной исповеди более позднего времени, исповеди духовнической (– сходство в самом чине, в разрешительных формулах, в системе епитимий). Ясно, что церковная, духовническая тайная исповедь очень многое приняла из старческой в свой чин и строй, развилась под её влиянием. А это естественно объясняется тем, что духовный отец из частного, специально монастырского института со временем превратился в институт общецерковный.

3. Как и почему это случилось? Каким путем совершились переход старчества в духовничество, т. е. превращение монастырского института в общецерковной и сближение старческой исповеди с сакраментальной? На этот вопрос дает ответ III-я глава книги. Свое общецерковное значение монастырское старчество получает путем покаянной практики в мирской среде. Эта практика началась вероятно с первых лет монашества, известна по источникам от V в., а к концу изучаемого периода достигла обширных размеров. Какие же обстоятельства содействовали этой практике и какие причины ее вызвали? Главным обстоятельством, косвенно содействовавшим распространению монастырской покаянной дисциплины, мы считаем старческое пастырство среди мирян, развившееся на почве монашеского служения мира. На исповедь к старцам ходят миряне, минуя своих пастырей. Прямою причиною такого явления, причиной распространения монастырской покаянной дисциплины в церкви надо признать её сравнительную легкость, превосходство над церковной и большую жизненность, наконец строго пастырский характер при наличности

—381—

превосходного, популярного в церкви органа – старчества, такого органа, какого не имела официальная церковная исповедь.

Со временем монастырская исповедь по всему Востоку вытесняет церковную исповедь по канонам, которую совершали белая иерархия и мирские пресвитеры, и старцы – духовные отцы превращаются в духовников. Начало этого явления в Византийской церкви относится ко второй половине иконоборческого периода, ко времени страшного гонения Льва Армянина († 820) на иконопочитателей, когда монастырские старцы были признаны официально, Константинопольским патриархом Никифором Исповедником, как законные совершители таинства покаяния, на ряду с епископами и пресвитерами. Мера вызвана была нуждами времени: православию грозила опасность, и оно опирается на содействие наиболее ревностных защитников иконопочитания монахов, главным образом студитов. Но будучи местной, эта мера пролагает путь к вытеснению белой иерархии и клира из покаянной практики на всем православном Востоке и на долгое время, – что произошло уже после периода вселенских соборов.

На этом заканчивается моя книга.

Изложив содержание книги, я перечислил те положения, которые в ней развиваются и обосновывается, защищать которые я явился на эту кафедру. Бесспорны они или сомнительны, вы это узнаете сейчас не от меня. Не мне судить и о том, в достаточно ли степени я изучил необходимые источники и соответствующую литературу, не погрешил ли в методе работы. Я бы даже просил себе возражений как можно больше и с разных точек зрения, которые легко ускользают от единичного внимания. Прошу об этом в виду того, что работы свое над вопросом далеко не кончил и буду благодарен за всякое замечание, которое мне может пригодиться.

В заключение считаю долгом высказать свое глубокое сожаление, что за этим столом, в числе моих оппонентов не вижу почтенного Н.А. Заозерского, неожиданно заболевшего. Николаю Александровичу я многим обязан. Он давал мне свои книги, даже свои списки с греческих рукописей, неизменно сопровождая их благожела-

—382—

тельными советами. Эту благожелательность надо особенно отметить в виду того, что историю духовника я излагаю совсем не так, как представлял ее он, особенно в своих прежних работах. И вот вместо критики моего и защиты своего Николай Александрович обыкновенно охотно соглашался со мною, и, становясь на мою точку зрения, даже расширял мои горизонты. В этом я всегда видел его способность войти в круг идей другого, полную готовность искать научную истину и поддержать другого в её искании. После бесед с Николаем Александровичем я всегда чувствовал себя окрепшим, освеженным и энергичнее продолжал работу. При настоящей обстановке его замечания были бы вероятно менее снисходительны, чем в частных беседах, но, думаю, не менее полезны. Сожалею, что я лишен их, а за те, которыми воспользовался, свидетельствую Николаю Александровичу мою искреннюю благодарность.

С. Смирнов

—383—

Существуют различные сказания и мнения относительно времени происхождения и личности основателя секты Странников. По одному из них секта существовала еще при царе Алексее Михайловиче, к которому будто бы являлись два странника и излагали пред ним свое учение¹⁸⁶⁰. Но это сказание в ряду других сказаний о том же, особенно – с прибавлением к нему о чуде, – не заслуживает доверия. Известный историк Н.И. Костомаров¹⁸⁶¹, а за ним и некто г. Юзов¹⁸⁶² считают основателями страннической секты Ярославских федocеевцев Ивана и Адриана, учение которых, как наиболее начитанный, развил впоследствии Евфимий. Может быть, Костомаров под именем Адриана разумел того самого Адриана монаха, которого, хотя и противореча самому себе¹⁸⁶³, известный Павел Любопытный называет основателем этой секты, но это был не федосеевец, а, как говорит и сам Павел Любопытный,

—384—

„отщепенец Филипповской церкви“¹⁸⁶⁴. А.П. Щапов, в своей статье „Земство и Раскол“¹⁸⁶⁵, начало бегунства ведет от царствования Петра 1-го, реформы которого и положение дел земства до времен импер. Екатерины II историческим путем подготовили почву для этой секты, организатором которой явился Евфимий. Наконец, по глухому замечанию самих Странников, – согласие странствующих существовало где-то в Тверской губернии, называлось иногда Тверским, образовалось вследствие отделения от Соловецких и Поморских отец, было не мало числом последователей и в своем учении „гнушалися сумнительного действа, еже есть раскольническое звание“¹⁸⁶⁶.

Не останавливаясь теперь на исторических условиях возникновения секты Странников (и относя речь об них к ΙΙΙ главе нашего сочинения), в сейчас сказанном мы видим, что в конце концов ближайшим лицом к секте является некто Евфимий. Он же, за показанными исключениями, признается основателем секты в устах самих сектаторов в их сочинениях; с его именем будем связывать основание секты и мы, тем более что на это есть достаточно оснований в его жизни, которую мы сейчас и изложим – главным образом по сочинениям самих сектаторов.

Кто был Евфимий по своему происхождению, при каких обстоятельствах протекла его ранняя юность, – неизвестно. Одни говорят, что он был переяславский мещанин, хорошо был обучен грамоте и с самых ранних лет посвятил себя на служение Богу¹⁸⁶⁷; другие считают его крестьянином помещика Мотовилова того же Переяславского уезда¹⁸⁶⁸, наконец третьи утверждают, что он духовного звания и при том архиерейский певчий¹⁸⁶⁹. Равным образом неизвестно и его имя, так как имя Евфимий,

—385—

по свидетельству страннической рукописи, „по втором (странническом) крещении ему дадеся“¹⁸⁷⁰. Во всяком случае нужно согласиться, что он – переяславец, а по утверждению одной раскольнической рукописи, – имел жену и детей¹⁸⁷¹.

В первый рекрутский набор, после третьей ревизии, бывшей в 1764 году, в царствование Екатерины II, на 21-м году жизни¹⁸⁷², он отдан был в военную службу¹⁸⁷³. „Но по сем скоро отлучился и бысть под видом человека странного, в укрывательстве жившего“¹⁸⁷⁴. Таким образом в первые же годы возмужалости обстоятельства натолкнули Евфимия на странническую жизнь. Но, очевидно, не тяжесть военной службы была для него главным мотивом странства. На просторе уединения, по выражению одной страннической рукописи, он „стал приискивать себе пристанища, не еже токмо глаголя течения жизни сей, но еже бы получить души своей спасение и не туне бы проводить дни свои на сем свете, за что и сотворен бысть человек“¹⁸⁷⁵. Под видом странствующего он является в Москву, здесь в Дурновом переулке сталкивается с раскольниками Филипповцами¹⁸⁷⁶ и решается остаться у них. Лолодому страннику, искавшему религиозного успокоения, должно быть, по нравился грубый аскетизм и пессимизм Филипповцев, так что он принял их учение, крестился и получить имя Евстафия¹⁸⁷⁷. Здесь же он занимался как искусный писец, еже книги писать умел со всяким видом: добрым начертанием и ускорительным“; здесь же он писал сочинения о старцах раскольнических, защищал поморское согласие и сильно нападал на Федосеевцев¹⁸⁷⁸,

—386—

а также с особым успехом разрисовывал апокалипсисы и иконы¹⁸⁷⁹. Однако в Москве он был пойман, переслан в Переяславль и мещанским обществом¹⁸⁸⁰ отдан в военную службу; но снова бежал со службы и снова прибыл в Москву, но уже не к Филипповцам, а на Преображенское кладбище, к Федосеевцам¹⁸⁸¹, вероятно надеясь, что здесь, несмотря на прежние свои к ним отношения, он будет безопаснее от надзора полиции. Здесь он пострижен был в иноки¹⁸⁸² и близко сошелся с иноком Феодосием, прежде бывшим архиерейским певчим, тоже бежавшим из военной службы, с которым, по выражению раскольнической рукописи они были особенно „дружны и вкупежительны“¹⁸⁸³. Но эти новые друзья не долго здесь пребывали. Московские старцы посоветовали им, как не имеющим законных видов на жительство, „для безопасности и душевного спасения уехать в Поморье¹⁸⁸⁴, в один из скитов Филипповского согласия¹⁸⁸⁵. Евфимий послушался

—387—

этого совета. Взяв с собою последовательницу того же Филипповского согласия, беглую крестьянку Тверской губерния, Кашинского уезда, Ирину Федорову, он отправился в Поморский скит на Топозеро¹⁸⁸⁶. Здесь он пробыл всего два года, в которые успел не только хорошо ознакомиться с вероучением и жизнию Филипповцев, но и заметить много такого, с чем не могла мириться его пылкая, фанатичная натура. „Не мог он стерпеть, чтобы не обличать собратов за их блазны, а еще более возмущало его то, что многие Филипповцы, ярые на словах, бывши при приводе пред властью гражданскою, покорялись ей, сотворяли волю властей, и потому показались ему несходственны с прежде бывшими христианы“¹⁸⁸⁷. Сам настоятель скита Адриан (бывший сержант) имел случай пред полицией (в г. Ярославле) отказаться от учения своего согласия, так что полиция, сняв с него камилавку, водила его в церковь¹⁸⁸⁸. Этот факт скоро сделался известным всему скиту и, по обычаю, требовал своего рода эпитимии, „исправления“. Этого последнего и требовали от Адриана скитские старцы, но Адриан оказался упорным и не хотел слышать ни о каком „исправлении“. Старцы его отлучили, для Евфимия же это было новым соблазном. Он горячо вступился в это дело; обличал самого Адриана и даже написал московским старцам, прося их обсудить как поступок Адриана, так и „достоит ли (после упомянутого факта) иметь его главою?¹⁸⁸⁹ В ответ на это из Москвы было получено два послания: одно к Евфимию с приказанием быть в послушании у своего настоятеля, а другое – на имя Адриана – тоже с приказанием удержать Евфимия крепче“¹⁸⁹⁰. Евфимий не нашел возможным удовлетвориться таким решением жизненного для него вопроса. Он усмотрел здесь какое-то недоразумение и, спустя неделю¹⁸⁹¹, с своею спутницею собрался в Москву, чтобы лично объ-

—388—

ясниться с стоящими во главе толка¹⁸⁹². Глубоко обиженный Адрианом при прощании (Адриан сорвал с Евфимия иноческую одежду, показывая тем, что он лишает его „иноческого образа“¹⁸⁹³, по приезде в Москву, снова не нашел удовлетворения своему желанию. Однако эти неудачи не ослабили его энергии. Наболевшие у него религиозные вопросы¹⁸⁹⁴ не давали ему покоя и разрешить их он ставил целью своей жизни. Но если, думал он, разрешить их не удалось, цепляясь за частный случай с Адрианом, то, может быть, желанное решение получится путем объективным. И вот из-под его пера снова выходит послание к Московским старцам, где Евфимий более подробно и более обстоятельно, чем прежде излагает свои недоуменья. Среди этих недоумений его главным образом занимает вопрос, почему это старообрядцы по указу Петра 1-го приняли на себя наименование раскольников и тем якобы сознавались в неправоте своего учения и согласились на платеж двойного оклада податей и, с другой стороны, – „укрывательство за попами“¹⁸⁹⁵. На этот раз московские старцы (филипповцы и федосеевцы) удостоили Евфимия своим ответом, в котором с свойственною всем раскольничьим писаниям изворотливостью не только оправдывают невольную запись старообрядцев в раскольники, но еще и зло нападают на тех, которые, не называясь раскольниками, нареклись „Вящим и злейшим именем еретика: дает иерею, у коего есть в приходе, деньги и всякие подарки, кланяется, просит, да его запишет в великопостные сказки, яко он был у него на

—389—

духу и вся тайны их приимал“¹⁸⁹⁶. Такие рассуждения, особенно последний их пункт крайне смутили Евфимия. И вот он, на основании истории старообрядчества со времен патриарха Никона и на основании авторитетов раскола, написал и послал из Ярославля в Москву новое обширное послание, в форме 39 вопросов по содержанию только, что названного оправдания московских старцев. В заключение своих вопросов он обращается к московским старцам с просьбою „во общую пользу духовную..., в размножение богатства духовного... преднаписанные вопросы разрешить достоверными святых писаний свидетельствы, да упразнится и изъята будет от душ наших вещь сомнения“¹⁸⁹⁷. Несмотря, однако на последнее увещание, московские старцы, вероятно, в виду особо решительного и щекотливого для них тона этих вопросов, не удостоили Евфимия своим ответом¹⁸⁹⁸. Для Евфимия, настал критический момент. Он, по выражению той же страннической рукописи, „стал искать средства, како бы совершить себя без сомненья, но не как не мог совесть свою успокоить“. Думал было отправиться в поморский Данилов монастырь¹⁸⁹⁹, но там от давних лет повредишася“, Самариным¹⁹⁰⁰ „приведены были к склонению такому, что молица именословне за царей“, после смерти Андрея Денисовича и Данила Викулича „оставили чины и вся осторожности в житии и приидоша во оставление и ввели многие вредности“¹⁹⁰¹. Предполагал идти в Тверскую губернию, зная, что там есть старообрядцы, отделившиеся от филипповцев по тем же самым (причинам), что и Евфимий, за записи и имя раскольника“, но неизвестные мотивы отклонили его от исполнения такого намерения¹⁹⁰². Рукопись далее продолжает: когда он уже от своих братий отлу-

—390—

чился совершенно¹⁹⁰³, случайно (неизвестно где) где поимел знакомство с православным христианином¹⁹⁰⁴, неизвестно откуду, с некоим странником, престарелым весьма мужем, именем Иоанном¹⁹⁰⁵, странствующим издревле и который был от первых остальцев древнего православия, проживавшим измлада в укрывательстве и посему не быв записан ни в которой ревизии“¹⁹⁰⁶. Это уже новый факт, который сам собою снова наталкивал Евфимия на мысль о странничестве. Иоанн стал близким к Евфимию: „с ним Евфимий имел частое сношение, беседуя о своем сумлении и желая от него себя совершити¹⁹⁰⁷; он был ему советником во всех разглагольствиях“¹⁹⁰⁸. К этому то беглецу Евфимий и обратился с настоятельной просьбой, чтобы он крестил его и тем положил начало новому согласию, „странствующей церкви“, но Иоанн отклонить эту просьбу и рекомендовал Евфимию у самому себя крестить“. Евфимий послушался этого совета, решился начать собою разделение от старообрядцев и в 1772 году, на 40-м¹⁹⁰⁹, а по другому свидетельству на 30-м году своей жизни крестился „в странство“¹⁹¹⁰. План Евфимия, очевидно, уже созрел. С затаенным недоброжелательством к филипповскому учению и с мыслью о преобразованиях, он на правился в г. Ярославль¹⁹¹¹.

—391—

Трудно допустить, чтобы Евфимий безотчетно отправился в Ярославль. Раскол здесь был силен более, чем где-либо в другом месте России; здесь же были и труднопроходимые пошехонские леса, удобные для скрытая, словом – расчет на успешность своей пропаганды он имел верный. В Ярославле, вместе с прежней спутницей cвоей Ириной Федоровой, он нашел радушный прием и приют у местной купчихи Матрены Федоровой Пастуховой, жившей в Коровницкой слободе¹⁹¹². Здесь же Евфимий немедленно приступил и к делу своей пропаганды. Сначала сама Пастухова, а потом окружающие ее сделались его последователями. Почувствовав себя в роли независимого организатора нового общества, Евфимий внимательно и строго стал обсуждать и ранее волновавшие его дела Филипповцев. С большою решительностью он нападал на их двоедушие и распущенность жизни и даже выпустил из-под своего пера „разглагольствие“ под заглавием: „О настоящем в древне церковном исповедании несогласии с Антихристовыми жрецами“¹⁹¹³. „Те из христиан укрывающиеся за нечестивыми жрецами, или за никонианскими попами“¹⁹¹⁴, читаем в этом разглагольствии от 28 марта 1784 года, – „кому востребуется нужда куды проехать, для проезду, дабы не задержанным быть, яко беглым, первее приходят к ту сущим вкупе живущим нечестивым и кланяяся просять, во еже бы дали им отпускное письмо для взятия печатного паспорта, таже приходят к сельскому попу, яко к своему духовному отцу и кланяяся просят его руку приложити, от него приходят в государев приказный дом, вручают паспорт обывателем ту сущим, имущим образ некоего зверя и даются им печатные паспорты не просто, но вся уды их описав, и тако вземще сия не осудилася ли христиане за сравнение с злочестивыми? Егда из купцов записному¹⁹¹⁵ куда нужда вскоре востребует поехать, то он, взяв чужой паспорт у самого никонианина, щепотника суща, его именем проезжает и

—392—

бывает с ним единоверный и единодушный, понеже и объявляет себя по нем сего и сего града NN, 2 гильдии купец, или мешанин, подобне никонианину. Не подлежат ли таковии наказанию?“ Затем следует перечисление беспоповщинских сект, в котором проводится одна основная мысль, что все эти секты одинаково неудовлетворительны. Так Федосеевцы – за нерасторжение „еретических и поганских браков“ и отметание „иноческого обряда“, Новопоморцы – за принятие молитвы за „иноверные власти“, Новожены – за принятие церковного брака, Филипповцы – за признание странствующего согласия еретичеством. Кроме того, Федосеевцев и Филипповцев укоряет он за их двоедушие, за обращение к православным священникам и потом повторение совершенных последними таинств по своим обрядам. „В настоящие последние дни сея антихристовы прелести“, заключает он, „кий путь спасительный сущим в вере прообразовася? Пространный ли, еже о доме, о жене, о чадах, о торгах и стяжаниях попечение имети, или же тесный, нуждный и прискорбный, еже не имети града, ни села, ни дому?“ Из Ярославля же, но уже от лица своего нового общества, Евфимий, в 1787 году отправил послание к московским старцам, написанное в том же решительном тоне, как и разглагольствие¹⁹¹⁶. Кратко изложив здесь учение о наступлении времен антихриста, о необходимости бежать от него, Евфимий очень резко нападает на двоедушие тайных раскольников. „Обоя успех, говорил он, и раскольником писатися и за попами укрыватися. Сии прилагающиеся к Великороссийской церкви чада и вне Бога быти, исповедающе диавола, антихриста, от Христа отреклись; представляя злочестивым, по отпетии (покойника) трапезу, подчуя их и кланяясь, отцами их нарицают: „покушай батюшка“; егда же дерзость их поукротися и не начаша их в домы к себе пущати, тии и сами не возымеша к ним ходити, точию во время праздник своих, егда они нечестивии к дому

—393—

их прийдут, толкуще у врат или у окна, глаголюще хозяина дома и глаголя: дайте нам за святость или за праздничный молебен; они же износят к ним, яже кто может, яко за святыню и моленье: хлеб, пироги, коровай, ов жито, а ин деньги и кланяющеся отходят. Вся сия отступнические зрятся быти“. Продолжая в том же духе укоры раскольникам, Евфимий требует, чтобы на исповеди „состоящим под властию антихристовых жрецов“ предлагались следующие вопросы: 1) не просил ли еретического попа, чтоб записал в церковные книги, что ты был у исповеди и тайны принимал? 2) не давал ли чада своя крестити еретикам, или умерших погребати? 3) не называл ли еретика отцом духовным, не заставлял ли его молебен пети, не призывал ли на молитву к новорожденному? 4) не давал ли церковное строение, не посылал ли в еретическую церковь масла, свеч и прочим не помогал ли?“

У Евфимия теперь, очевидно, кончены были все счеты со всеми раскольническими сектами. Роль его, как самостоятельного наставника и основателя новой секты была ясна. Оставалось обнаружить на деле новое учение. И вот, оправдывая слова своего послания к московским старцам: „достоит таитися и бегати“¹⁹¹⁷, Евфимий отправился в пошехонские леса, где нашел себе еще последователя, – некоего Павла Васильева¹⁹¹⁸. Однако здесь не пришлось ему пожить: слухи о военной команде, отправленной сюда на поиски раскольников, заставили его снова направиться к Ярославлю и поселиться в 4-х верстах от села Сопелок, в деревне Малышеве, у крестьянина Петра Федорова¹⁹¹⁹. В первую же ночь здесь Евфимий снова крестил самого себя, сохранив себе имя от первого крещения Евфимий, а в следующую ночь крестил и своих последователей. Первыми последователями Евфимия были: спутница его – Ирина Федорова, дочь Ярославского мещанина Душина, Екатерина Андреева, крестьянка пошехонского уезда

—394—

(с Мусоры)¹⁹²⁰, Егор Егоров с двумя малолетними дочерьми, старик Федосеевского толка, некто Павел из Петербурга и пристанодержатель их Петр Федоров. Екатерина Андреева по перекрещении получила имя Доминики и, приняв обет на странство, поселилась под скрытием у купчихи Пастуховой в Ярославле¹⁹²¹. Павел скоро был пойман (в пошехонском уезде) по доносу своего должника и сослан в Сибирь¹⁹²², тогда Евфимий с Ириной Федоровой, Егором Егоровым и двумя дочерями послед него отправились в Костромскую губернию, в Галичские леса, где и построили себе общую келию¹⁹²³. Но здесь Евфимий мог оставаться всего только два года. По одному свидетельству¹⁹²⁴, здесь начали его теснить местные обыватели „по наущению Нетовщины“, по другому¹⁹²⁵ – Егор Егоров отошел от Евфимия и с своими дочерями поселился в 2-х верстах от их общего жилища, тем заставив Евфимия самого собирать для пропитания милостыню и заниматься необходимо для хозяйства работой, чего Евфимий, по расстроенному состоянью своего здоровья, выполнять не мог. Оставив Галичские леса, он с Ириной Федоровой снова отправился в деревню Малышево и здесь: „ово иконы писаша и требующим раздаваша, ово писал многие книги, ово сочинял послания и главизны решительные о старообрядцах“¹⁹²⁶.

Евфимию не суждено было видеть дальнейших успехов своей пропаганды. Из деревни Малышево он в скором времени отправился в Ярославль посетить свою благодетельницу Пастухову и здесь же в Ярославле, а по другому сказанию¹⁹²⁷ – около г. Ярославля, 20 июля 1792 года скончался

—395—

и по странническому обряду погребен в Ямском лесу¹⁹²⁸. Странники свято хранят этот день и ежегодно за упокой души Евфимия, по своим обрядам, служат панихиду¹⁹²⁹.

После Евфимия, кроме уже упомянутых нами выше сочинений, осталось еще несколько сочинений, а именно: 1) „Толкование на слово Ипполита, папы Римского, об антихристе, 2) О злополучнех последнех временех и о знамениях антихристовых, 3) Цветник, собранный на старообрядцев, из 10 глав, 4) Потребник духовных всех действий правили вси, что долженствуют к исправлению кающихся, 5) О всех преданиях Евфимьевых, как и от чего в сумление пришел и вси вины в ней при старообрядцах сущие и како он усилился исправить и все житие в ней Евфимьево описано и 6) Житие Корнилия Выгордцкого; в нем жития и кончины поморских первоначальников и учителей и некоторые др. мало распространенные“¹⁹³⁰.

„После смерти Евфимия, замечает автор сказания о происхождении страннического согласия, долгое время не было к секте приращения“¹⁹³¹. Продолжательницей дела основателя секты является главным образом бывшая его спутница Ирина Федорова. Усвоив себе право наставничества, она переселилась из Ярославля в с. Сопелки и здесь начала свою пропаганду. Она сама крестила „в странство“: крестьянина этого села Петра Семенова Крайнева, дав ему имя Севастьяна, крестьянина Якова Яковлева и крестьянку Пераскеву Кузьмину Курочкину. Затем она же крестила некоего Мокея Федоровича (из Ярославля, из Трупиной слободы¹⁹³², который немедленно и сам приступил к крещению других в странство. Вообще распространение секты пошло быстро¹⁹³³. Все вновь крещенные, как домохозяева,

—396—

остались жить в своих домах, только „под скрытием“ как выражаются сами сектаторы¹⁹³⁴. Это требовалось в видах обеспечения положения действительных странников¹⁹³⁵, в видах доступа в секту людям состоятельным – вообще домохозяевам, для которых действительное странство было бы слишком большою жертвою, наконец – это было терпимо и самим Евфимием, дозволившим, как было сказано выше, одному из своих последователей (Петру Федоровку) и после крещения оставаться в своем доме¹⁹³⁶. Тем не менее явились ревнители и строго – аскетического взгляда на странство, которые не захотели и слышать о жизни „в миру“. Таков был упомянутый выше Яков Яковлев, который, увидев только что указанную поблажку, не захотел больше оставаться в Сопелках, а удалился в Новгородскую губернию, где и посеял первые смена страннического ученья. Это было первое распространение страннической секты, основанной Евфимием, вне пределов Ярославской губернии.

В Новгородской губернии странническая секта, во главе с Яковом Яковлевым, приютилась в Колотиловском лесу, Устюжского уезда. Однако в ноябре 1808 года Яков Яковлев, уже 60-летним стариком, был пойман, и вся его община, в числе 29 человек, предана суду. Решением кабинета Министров более упорные из них (10 человек) были наказаны кнутом и сосланы в Нерчинск, на каторжную работу, другие были подвергнуты более легкому наказанию, а 6 человек, как раскаявшиеся, были отданы на духовное покаяние¹⁹³⁷. Из Устюжского уезда секта распространилась и в Черниговском уезде (дер. Назарово)¹⁹³⁸.

—397—

С начала XIX столетия небольшое общество (человек 50) странников появилось в лесах около Вологды¹⁹³⁹.

С 1812 года заметно особенное оживление в страннической пропаганде. В этом году упомянутому Севастиану Крайневу удалось увлечь странническим учением одного Ярославского мещанина Михаила Феодорова Чагрина, которого он перекрестил с именем Мокея, сделал наставником и приобрел в нем ревностного помощника в своей сектаторской деятельности¹⁹⁴⁰.

К тому же времени относится распространение секты в Костромской губернии. Около 1812 года прибыли в Сопелки из с. Красного¹⁹⁴¹, Костромского уезда, беглые раскольники филипповского согласа – Родион Михайлов с отцом своим Михаилом Тихановым. Они были приняты в согласие и крещены Мокеем Феодоровым. В 1824 году прибыль в Сопелки крестьянин села Сидоровского, Кинешемского уезда, по отце Адрианов. И этот был крещен наставником Родионом Михайловым и по своей начитанности сам скоро сделался наставником. Через несколько времени из того же села Красного для ознакомления с учением секты странников прибыли в Сопелки две женщины – Авдотья и Анна. После беседы и совещания с сопелковскими старцами, они пригласили к себе в Костром-

—398—

скую губернию, наставника секты Михаила Андреева. При помощи этого учителя, они в короткое время успели увлечь многих как из селений около с. Красного, так и – около заштатного г. Плеса. Бывали случаи перехода „в странство“ целыми семействами¹⁹⁴². Около 1835 года главным наставником здесь был беглый каторжник Федор Иванов, который, имея себе пристанища в Кинешемском и Костромском, для большего привлечения себе последователей, отправлялся в Нижегородскую губернию¹⁹⁴³. По раз следованиям специальной комиссии 1850 года секта странников в Костромской губернии особенно сильно укоренилась в следующих уездах: Нерехотском¹⁹⁴⁴, Кинешемском¹⁹⁴⁵, Юрьевецком¹⁹⁴⁶ и Костромском¹⁹⁴⁷. Как особен-

—399—

ный притон для странников в Костромской губерний нельзя не отметить село Коробово. Странники сумели воспользоваться льготами, дарованными потомству Сусанина, во имя которых „белопашцы“ (местные жители) освобождены от платежа податей и повинностей, а главное – от надзора земской полиции и местного губернского начальства, и нашли себе здесь особенный приют, так что в 1850 году из 97 душ „белопашцев“ до 56 принадлежали секте¹⁹⁴⁸.

К тому же времени нужно отнести распространение страннической секты в Саратовской губернии. Проповедниками странничества были здесь шубняки¹⁹⁴⁹ из деревни Симановской, Ярославского уезда, Симеон и его товарищи Иван и Степан Захаровы. Бывавшие по своему ремеслу в Саратовской губернии, они, может быть, – по тому же ремеслу зашли, около 1812 г., в с. Сопелки и, поближе познакомившись с сопелковцами, стали расхваливать им удобства жизни в Саратовской губернии и рекомендовать переселиться туда на жительство. Известные уже нам Ирина Федорова, Доминика Андреева и Родион Михайлов со своим отцом последовали такому совету и отправились в Саратовскую губернию. Ирина Федорова и Доминика нашли себе пристанище в саду купца Крюкова, в 18-ти верстах от Саратова, а Родион Михайлов с отцом укрылись в буераках у Филипповцев. Там все они оставались 8 лет. Саратовская полиция проведала об их укрывательстве и поймала отца Родиона Михайлова. Остальные тогда решились оставить Саратовскую губернию: Ирина и Родион снова явились в Сопелки, и Доминика с Симеоном (шубняком) направились в Астраханскую губернию, где и поселились в камышах на берегу Каспийского моря. Однако здесь они были пойманы: Семен был сослан в Закавказский край, а Доминика, после четырехлетнего содержания в Тобольском тюремном замке, по ходатайству одного купца, была выпущена и пошла странствовать по Томской губернии¹⁹⁵⁰. Но скоро в Саратовской губернии явились последователи

—400—

страннической секты и из местных жителей. Первыми из них были вольноотпущенные дворовые люди, записавшиеся впоследствии в Саратовские купцы, Василий и Игнатий Алексеевы Писаревы. Второй из них, отличившийся начитанностью и ловкостью, успел приобресть себе доверие окружающих и скоро сделался наставником уже значительной паствы. И хотя странническая секта в Саратовской губернии, вследствие укоренившихся здесь – поповщины (северо-восточная часть губернии) и молоканства (юго-западная часть губернии) не распространилась так широко, как в северных губерниях, тем не менее странники упрочились в Саратовском (Комаровка, Сопельское), Вольском (Воскресенское, Чернисское), Хвалынском (Покурлей) Аткарском (Копены, Карамыш) и Камышинском (Золотое, Банное) уездах. Уничтожение в 1838 году в Саратовских буераках скитов повлияло только на то, что часть странников переселилась в Симбирскую губернию – в Жигулевские горы и еще часть их поселилась в Сибири, в Томской губернии, в Kийской волости¹⁹⁵¹.

Тридцатые годы были особенно благоприятны для страннической секты. Теперь в лагерь странников вступают люди начитанные, ревностные проповедники и даже писатели, которые своими литературными трудами и вообще своим авторитетом много способствовали усиленному расцвету секты. Особенно же широко секты распространилась в Ярославской губернии, где она получила и свое начало. Здесь она охватила собою значительную часть губернии и из села Сопелок¹⁹⁵², столицы страннической секты, по дан-

—401—

ным Комиссии распространилась по уездам: Ярославскому¹⁹⁵³, Даниловскому¹⁹⁵⁴ Романовскому¹⁹⁵⁵, Угличскому¹⁹⁵⁶,

—402—

Ростовскому¹⁹⁵⁷, Рыбинскому¹⁹⁵⁸ и Пошехонскому¹⁹⁵⁹.

И никому еще секта странников не была так обязана в деле своего всестороннего процветания, как Никите Семенову, этому, по выражению самих странников, „главному учителю и светлейшему проповеднику, им же аки венцем или златыми хоругвями церковь странствующих украшалася, как был страшен многим еретикам“¹⁹⁶⁰. Имея в виду действительно громадное значение, какое имел Никита Семенов в страннической секте, как её глава, даже до последних дней, мы считаем нужным подробно остановиться на биографических данных это замечательной личности¹⁹⁶¹.

—403—

Никита Семенов урожденец Ярославской губернии, Рыбинского уезда, прихода села Арефина, деревни Стрелков, сын крестьянина, вотчины графа Дмитриева-Мамонова, – Семена Петрова Киселева, родился в православной семье и при св. крещении был назван Меркурием. В детстве Меркурий был обучен отцом грамоте и портному мастерству. С 10 лет он же ходил с своим хозяином – портным по разным селам и деревням, преимущественно же пребывал в Угличском уезде, в вотчине графа Шереметьеве, где было много раскольников Беспоповцев-Федосеевцев и Филипповцев. Здесь он, как впоследствии сам выражался, „за присущее рачение спасти душу, занимался насчет понятия о верах“, часто бывал при совершении богослужения в раскольничьих молельнях и здесь же усердными проповедниками раскола в его детскую душу „засеяно было к его понятию, что при находящихся российских священнопастырях и при всем тоя (России) правительстве не быти вере православной от лет бывшего патриарха Никона..., что с того же времени, с новым обрядом, и вера-де у них другая, новая и неправая, а у нас-де самая та прежняя вера правая, и также и таинства-де у них неправые, как-то крещение и проч.“ Словом Меркурий 10-ти лет уже попал в раскол. Потом вскоре, по желанию отца, он, в качестве приказчика в лавке по продаже готового платья, пять лет живет в Москве. Затем заводит свою торговлю и в тоже время продолжает ревностно удовлетворять свои религиозные потребности: ходить на Рогожское и Преображенское кладбища, участвует во всех их обрядах и Московско-Кремлевских пасхальных диспутах¹⁹⁶², знакомится со многими престарелыми и закоснелыми толкователями разных толков“. Между этими последними встречается ему приехавший в Москву на время, некто Иван Иванович, который „упоминает насчет жительства в пошехонских лесах“... Это был уже наставник Страннической секты, что ясно из следующих слов самого Меркурия. „И вот, говорит он, занимавшись с оными вышесказанными (следует перечисление их по именам) толкователями, а между тем

—404—

и с прочими довольно мог вкоренить при своего ума понятии все учение, посеянное в отчине графа Шереметьева, что на Юхте, и мог также затвердить, как они разумеют все учение относительно церкви православной и её таинств и проч.., да к тому от тех же реченных разных толкователей и другое, еще мягкому так сказать уму было привсеяно – как бы от Евангелия и от прочих книг реченное, что хотящим спастися кому, то не иначе, как должно решительно бросить весь мир, оставить отца и матерь и проч. и жить в пустынях, как и святии творили“. „И вот, продолжает Меркурий, присущая мне и пылающая ревность о спасении и сие семя учения этого довольно являлось привести к возвращению совершенному и полному“. Очевидно, семена нового наставника пали на подготовленную почву: Меркурий решил посвятить себя „странству“.

Здесь же в Москве Меркурий познакомился с Филипповцами – Иваном Константиновым и Мартыном Ивановым, которые, по его выражению, „оказалися одну имети ревность о спасении и избежание мира и домов и проч.“ Эти люди, бывшие в сношении с раскольниками, приходившими в Москву для сбора подаяний из Архангельской губернии, Кемского и Кольского уездов, знали, что „в тех местах живет много пустынников или скитников“ и предлагали вместе с ними отправиться туда Меркурию. Меркурий принял это предложение, и все трое, покончив свои дела, оставили Москву. Чрез Владимир, Суздаль, село Иваново, Ярославль, Данилов монастырь, Вологду и Каргополь направились они к так называемому Тонь-озеру, в Архангельской губернии, где находились скит и часовня раскольнические. На острове этого озера находились Федосеевская часовня и Филипповская молельня. У содержателя этой молельни и пристали наши путешественники. Чрез несколько времени Иван Константинов возвратился почему-то в Москву, а Мартын и Меркурий отправились еще далее, верст за 80, к одному „славному“ иноку. Здесь, в озере, Меркурий „повторил себя опять крещением“ и принял имя Никиты в том убеждении, что, как вера (православная) не права, то и крещение не в крещение и проч. Здесь же они порешили, что не хотят более назы-

—405—

ваться ни раскольниками, ни сектаторами, а просто – „христианами“, „Христовыми людьми“, держась во всем остальном учения „Поморских ответов“. Затем Никита вместе с своим товарищем перебрались на третье место, к самой Шведской границе и жили здесь почти в совершенном уединении. Так провели они около 15-ти лет. Наконец, случайно узнав от тамошних скитников, что такое же келейники живут в пошехонских лесах, они решились отправиться туда. Сначала, чрез г. Архангельск, водой, отправился Мартын Иванов, и уже добрался до пошехонских лесов, но там был пойман полицией и отправлен на первоначальное место жительства. Никита же отправился туда и благополучно добрался – зимним путем. Поживя несколько времени у разных келейников пошехонских лесов, Никита сошелся с крестьянскою девицею деревни Голубенки, Шаготской волости, Романово Борисоглебского уезда, Варварою Дмитриевою, которая по временам приходила навещать здешних келейников, и перебрался жить в её дом. С этого-то именно времени и начала расти слава о необыкновенных дарованиях и познаниях Никиты. Здесь он переманил в свою секту Филипповца Дмитрия Егорова, крестил его, назвав Василием, и как человека начитанного, оставил наставником романовского и пошехонского уездов. Сам же Никита свою деятельность перенес в Вологодскую губернию. В Домшанской волости Никита с радостию был принят раскольниками¹⁹⁶³. Даже последователи отщепенца страннической секты¹⁹⁶⁴ – Ивана Петрова скоро перешли на его сторону. Отсюда он предпринимал путешествия: в Ярославль, в Сопелки, где виделся с наставниками страннической секты, при чем обыкновенно составлялись так называемые соборы для рассуждений по делам нового учения; бывал и в Костромской губернии, в г. Плесе, и многих других местах. Затем чрез 10 слишком лет Никита уехал в Москву, где прожил несколько лет. Отсюда он от-

—406—

правился было в Каргополь, но в Вологде 7 декабря 1854 года был схвачен полицией. После известной следственной Комиссии, когда стали известны не только деятельность его для секты, но и его приметы¹⁹⁶⁵ полиция давно уже следила за ним и потому теперь сразу узнала, с кем имеет дело. На первом допросе Никита Семенов назвал себя свободным хлебопашцем Вологодской губернии, потом сознался, верно рассказал главных события своей жизни и признал себя принадлежащим к обществу Бегунов, странников и скитальцев. К акту допроса он подписался так: „К сему показанию я, православный христианин Никита Семенов руку приложил, а содержание закона великороссийские настоящего времени церкве не признаю православною и с сущими тоя тайнами, также и лето счисление вышеписанное не приемлю по содержанию право славных книг“¹⁹⁶⁶. Никиту посадили в тюрьму; для религиозных его увещаний он предоставлен был попечению профессора Вологодской семинарии, священнику Прoкoшeву, а для большего успеха в данном отношении в замке он был помещен так, что до его слуха доходило все богослужение, совершаемое в тюремной церкви, и ему доставлены были книги духовного содержания. Священник Прокошев через некоторое время доносил, что при всех собеседованиях с ним Никита оказался самым закоренелым и упорным раскольником“, но когда в январе 1855 года посетил этого арестанта Вологодской губернатор, то тот же самый Никита заявил ему, что сердце его тронуто воспоминанием молодости, проведенной при родителях, которые были православного исповедания, и что поступки прошедшей его жизни кажутся ему теперь ошибочными, и он не прочь от присоединения к единоверию, а, может быть, и к православию, только желает иметь время для утверждения себя в этом намерении 3). Последовало но-

—407—

вое духовное увещание. Священник, увещевавший Никиту, скоро уже доносил, что увещеваемый познал наконец свое заблуждение и обнаружил твердое намерение навсегда быть покорным сыном православной церкви, что он, ревнуя о благе своем и других изъявил даже готовность содействовать правительству в деле обращения в православие раскольников. Свое последнее предложение Никита выразил в следующей характерной для него форме: „Я с 10 лет поступил в раскол; когда напитался учением суеверов и превзошел их познаниями, тогда во всех спорных делах собрания стали обращаться ко мне, как опытному и незазорной жизни мужу. Таким образом я узнал много потаенных мест, где скрываются раскольники. Мне хочется всех их обратить к православной церкви, ибо погибель их погубит и меня, как наставника их. Если правительство дозволит мне, под маской старовера, действовать в его пользу, то я, надеясь на помощь Божию, могу в несколько лет сделать то, что правительство при всем усилий не совершить и в 50. Таким образом, Господь поможет мне многих обратить, а непреклонных предать в руки потаенной полиции, которая должна быть при мне. Самых учителей я могу, под предлогом важного дела, созвать на собор и представить куда следует“. Тоже самое утверждал. Никита и в своих „горько плачевных“ о своем заблуждении письмах к начальнику губернии. Описывая жизнь свою и указывая на её чистоту кроме своего заблуждения в религии, он на непосредственный вопрос губернатора о монастырской жизни, если бы таковая дозволена ему была правительством, уклончиво отвечал, что он поскитался уже довольно и хотел бы пожить у одной из богатых своих родственниц в Москве, купчихи 1-й гильдии Марии Шапошниковой, принадлежащей к единоверию.

Между тем для полного и подробного исследования дела о Никите Семенове наряжена была особая комиссия с чиновником от Министерства Внутренних Дел (Синицыным) во главе. Никита сознался, что известная, приписываемая ему рукопись „Малый образ ересем“ составлена им, хотя только в виде заметок, на основании заметок другого странника, попавшихся ему в руки; сознался, что

—408—

30 лет состоял в страннической секте и многим, подобным себе, преподавал то учение, какого держался сам. Вначале, говорил он, я буквально следовал Евфимию и учил в его духе; впоследствии по некоторым „догматам“ изменил свои мысли и верования и учил более умеренно, в случае нужды – не отрекся бы и крестить. Относительно выражений в отобранных у него письмах об управлении им „церковию“, Никита показал, что хотя особого, по выбору братства, управления сектой не имел, но когда случался где-либо беспорядок или междоусобие, в таких случаях обращались к нему с просьбой о совете или разбирательстве не только первостатейные сектаторы одного с ним толка, но и других, даже нарочно приезжали за ним из других губерний с приглашением к разглагольствиям на соборах о главных предметах разногласия. Вообще при допросе Никита Семенов обнаружил необычайную начитанность, изворотливость, проницательность и громадное знание доводов не только из духовных, но и из светских писателей, и с тем вместе – холодное спокойствие на счет ожидающей его участи. При ответах по предметам политическим он обнаружил чрезвычайную осторожность: в объяснениях о царе, о властях, о свободе и проч. изменял их по нескольку раз, несмотря на уверения, что при обращении его к церкви – опасения его совершенно напрасны. Ясно было, что Никита не искренно присоединяется к православию и тем более не захочет выдать своих единомысленников, тем не менее он официально заявил свое желание присоединиться к православию просьбою к Вологодскому преосвященному и с видимым усердием посещал церковь и исповедался. 8 февраля 1856 он действительно был присоединен к православию и приобщен Св. Таин, причем он дал подписку, в которой отрекался от раскольнического учения и обещался до самой своей смерти быть в православной церкви и повиноваться ей единой. Уголовным судом он назначен был к отсылке для водворения на его родину, т. е. в Ярославскую губернию, в вотчину графа Дмитриева-Мамонова.

Закон таким образом решил дело в пользу Никиты Семенова. Однако власти сомневались в искренности этого

—409—

не обыкновенного представителя раскола и.... не безосновательно. Скоро были пойманы беглецы, которые объявили, что они „из братства Никиты Семенова“. Тогда Никиту снова арестовали. По предложению министра Внутренних Дел, Секретный комитет постановил: „Меркурия Киселева отправить в Соловецкий монастырь, но не как арестанта, но для духовного назидания и вразумления в истинах православной веры, и также – для наблюдения, искренно ли он раскаялся в своем заблуждении. Это постановление 9 июля того же 1856 года было Высочайше конфирмовано. 21 июля Никита отправлен был, по назначению. По-видимому, он уже вполне покорился своей участи, но.., усыпив «своею наружною покорностию приставленных к нему двух жандармов; воспользовался их доверием и 24 того же июля, ночью, не доезжая 15-ти верст до г. Шенкурса, из повозки бежал. Однако предприятие это не удалось ему: через четыре дня его снова поймали в Ямскогорских лесных дачах ведомства Предтеченского удельного приказа, за 40 верст от места побега, 8 августа представили в Соловецкий монастырь и на этот раз уже заключили. Заключение Никиты в Соловецкой монастырской тюрьме, конечно, тянулось бы долго, может быть даже до конца его жизни, но счастье снова ему улыбнулось... 20 июля 1858 года посетил Соловецкий монастырь Государь Император. Никита и задумал еще раз испробовать уже испытанное им средство – притворство. Он заявил желание принять монашество и.. снова не ошибся: ему Высочайше дарована была так желанная для него свобода. Только два дня, после этой милости, прожил Никита в Соловецком монастыре: забыв все свои высказанные пред властями намерения, обещания и даже подписки, он бежал¹⁹⁶⁷ и на этот раз уже до конца своих дней.

В 60-х годах Никита снова разъезжал по России, по-прежнему фигурируя в качестве главного наставника страннической секты¹⁹⁶⁸, так, что в 1863 году он издал (не

—410—

печатно) свои статьи для управления „братством“¹⁹⁶⁹; в 1874 году Олонецкие странники к нему обращались за советом по делам веры¹⁹⁷⁰. Скончался Никита Семенов в глубокой старости в 1893 году около Пасхи и секретно погребен в неизвестном месте¹⁹⁷¹.

В отношении распространения секты деятельность Никиты Семенова, как мы несколько уже и упоминали, направлялась частию на Ярославскую губернию, а главным образом на Вологодскую губернию, где он явился продолжателем дела вышеупомянутого Василия Петрова и успел утвердить секту в четырех деревнях Домшинской волости¹⁹⁷² и двух деревнях Устиновской волости¹⁹⁷³.

С 1835 года секта утвердилась к Тверской губернии. Усердным проповедником её здесь был беглый из крестьян Корчевского уезда, деревни Завражья, Степан, в странническом крещении Иван Кононов. В бытность свою в Ярославской губернии, он увлекся сопелковским учением и, по возвращении домой, проповедовал его в казенных деревнях Калязинского уезда: Лебзине, Клетине, Кастине, с. Кимре, дер: Луканине, Бобакиной и др. Ему помогал крестьянин казенной деревни Клетина Осип Федоров. В 1842 году тверские бегуны, Карчевского уезда, нарочито ездили в с. Сопелки и пригласили себе в наставники Гермогена Кузьмина, жившего в то время в Ярославском уезде, в деревне Кетове у крестьянина Якова Батыева. Кузьмин, сделавшись наставником тверской паствы, широко раскинул свою деятельность: приобрел много „пристаней“ и „мест“ в Карчевском и Калязинском уездах¹⁹⁷⁴, так что скоро потребовал себе из Ярославля помощников, каковыми и явились, по назначению Сопелковских старцев, Кузьма Бурков и Иван Курносов¹⁹⁷⁵.

—411—

Тот же Гермоген Кузьмин старался упрочить секту и в Московской губернии. Крестьянин Дмитровского уезда, села Рогачева, Прохор Григорьев, очень богатый человек, пригласил Кузьмина, как человека весьма начитанного и прославившегося своею проповедию, к себе для назидания. Кузьмин не отказался. Прохор Григорьев выстроил ему две кельи, одну при своем доме, другую в деревне Камешках, у крестьянки Евдокии Михайловой и тем открыл для него средства для пропаганды. Отсюда же сектаторы переселялись в Москву, где безбоязненно проживали у богатых купцов Гучковых и других влиятельных лиц, каковых здесь до 1850 г. было до 12-ти¹⁹⁷⁶.

К этому же времени должно быть отнесено распространение секты странников в Шуйском уезде, Владимирской губернии, откуда оно дошло до знаменитого села Иванова¹⁹⁷⁷.

По соседству затем оно обнаружилось в Нижегородской губернии в Балахтинском уезде, где особенно утвердилось в селе Овеняеве и дер. – Большое и Малые Пруды¹⁹⁷⁸.

В связи с ссылкой в Сибирь многих сектаторов, появилось и здесь. Зараженными его местами оказались губернии Тобольская (преимущественно г. Тюмень), Томская (в волостях: Kийской, Боготольской и Дмитровской и на заводах – Топилинских и Златоустовских), Красноярская (самый город губернский).¹⁹⁷⁹ На Алтайских горах странники получили особое название – Каменьшиков¹⁹⁸⁰.

Так широко, по данным следственной Комиссии, распространилась странническая секта, заняв собою множество мест в пределах России и проникнув даже в Сибирь. Что касается числа сектаторов, то оно, как и естественно по самому существу дела, не было, да и не могло быть точно определено членами следственно-судной Комиссии. Их в одной Ярославской губернии приблизительно насчитывали до 500 человек, а пристанодержателей – 463;

—412—

во всех же других губерниях, где давались пристанища странникам, пристанодержателей насчитали 676¹⁹⁸¹.

Во времена, последующая за действиями следственно-судной Комиссии странники преимущественно, стремятся к Астрахани, в эту обетованную землю бродяг и беспаспортных, где особенно широко распространился раскол беспоповщинский¹⁹⁸². Роль посредника в данном отношении играют Нижегородцы. По своему географическому положению, Нижний-Новгород и вся приволжская часть его уездов представляют собою самое лучшее и самое удобное место для стечения всякого сброда людей, в том числе и странников с целию отправиться в астраханские камыши вместе с ежегодными весенними сплавами отсюда рыболовных принадлежностей, а также Унженского и Ветлужского леса. Одни из странников приходят сюда ко времени ярмарки, другие собираются зимою, а весною из Чернорецкой волости и Гнилиц (Балахнинского уезда), из Избыльца (Горбатовского уезда), из Безводного (Нижегородского уезда) и из самого Нижнего-Новгорода указанным путем стремятся к Астрахани, где водворяются на берегах волжского низовья, на ватагах Каспийского моря, уходят даже, как говорят, на низовья Уманя, Эмбы, в Закавказский край и даже будто бы бродят по восточным берегам моря и пробираются к Сальянским промыслам в Персии. Остающиеся же в губернии нижегородские странники летом уходят в леса Макариевского уезда – Гнилицкий и Салавирский. При этом в Нижегородской губернии преобладающим элементом являются „странноприимцы“, действительных странников предполагается небольшое число¹⁹⁸³.

Кроме того, также помимо данных следственной комиссии, есть сведения, что со второй четверти минувшего XIX столетия секта Странников появилась в Нагавской станице

—413—

Донской епархии и, в частности, в числе до 25 семейств утвердились в хуторах: Минаевом, Черепашьем и Киреевском¹⁹⁸⁴.

Около этого же времени, именно в 1857 году секта стран ников обнаружена в 8 приходах Каргопольского уезда, Олонецкой губернии. В 1859 году, по ведомостям местного благочинного, она охватила уже 12 приходов¹⁹⁸⁵.

Лет сорок пять тому назад странничество из Ярославля занесено в пределы Казанской губернии. Здесь оно нашло для себя благоприятную почву и имеет немало последователей в пригородных к Казани слободах: Адмиралтейской, Ягодной, Пороховской слободке, и во многих деревнях Казанского и Царевококшайского уездов¹⁹⁸⁶.

В 1878 году странническая секта оказалась в Екатеринбургском уезде, Пермской губернии, где обнаружена одна из позднейших отраслей этой секты, под названием „Лучиновщина“. Сектанты эти странствуют здесь из одного места в другое, удаляются в леса, уводя с собою своих детей и даже похищая чужих, чтобы воспитать их вдали от мира, в духе своих правил. Все они люди – небогатые и отличаются большим фанатизмом. В 1880 году их насчитывали всего до 15 человек, но в следующем 1881 году, по административным данным, их оказалось значительно более и притом уже не один упомянутый толк, а еще и „неплательщики“. Лучиновцев определяли – 90, а неплательщиков 181 человек¹⁹⁸⁷.

В том же духе заявляют о распространении страннической секты в Сибири. Некто г. Н. Путилов¹⁹⁸⁸ пишет из г. Минусинска: „Секта странников раскинулась по всей Сибири и весьма вредно действует на экономическое и нравственное положение крестьян. Особенно много этих сек-

—414—

таторов в округах: Ишимском и Ялуторовском (Тобольской губернии), Мариупольском и Бийском (Томской губернии) и Минусинском (Енисейского уезда). Год от году последователей этого учения прибавляется и с тем вместе увеличивается бродяжничество по Сибири“. Чтобы показать, какими путями распространяется здесь эта секта, он рассказывает следующую характерную историю поселения странников на р. Чcy. „В конце 50-х годов, пишет он, явилась в Ишимском округе (Тобольской губ.) какая-то темная личность, Фома Егорович, который начал там распространять странническое учение. Он приобрел себе до 100 семейств последователей, которых и повел в Бийский округ, обещая найти им Беловодье¹⁹⁸⁹. Здесь некоторые из них рассеялись по тайгам; другие разбрелись по разным селениям, но большая часть поселилась в деревне Тайге. Этим однакож они не удовольствовались и настойчиво требовали от Фомы Егоровича, чтобы он вел их на Беловодье. Тогда находчивый бродяга заявил, что

—415—

по грехам их путь на Беловодье им закрылся, но что Бог ему открыл, что скоро будет второе пришествие, а потому советовал выкопать огромную яму, завалить ее вековыми деревьями и скрыться в ней от антихриста. Посадив своих учеников в яму, учитель забрал их пожитки и бежал в Челябинский уезд, так как в Бийске между им и полицией возникли какая-то недоразумения. Теперь, продолжает г. Путилов, здешние странники хотят переселиться к Владивостоку. Несколько раз и здесь сектаторы пытались отыскать Беловодье. Одна партия ходила на восток, другая ходила на запад и достигали Ургончи (?) и даже были в Чугучаке, у верховья p. Иртыша“.

В конце 70-х годов только что минувшего столетия замечается наплыв странников и в Петербург¹⁹⁹⁰. Затем, есть известие, что 12 ноября 1878 года в Петербурге было даже собрание странников под председательством некоего Василия Большака. Про последнего передают, что он старается распространить свое учение в столице – в простом промысловом народе и прежде всего – между людьми материально-достаточными. „Лишь бы богатых уловить, а бедные сами собою пойдут – так выражался этот руководитель здесь странников¹⁹⁹¹.

Что касается Вологодской и Ярославской губерний, этих, во времена расследований гр. Стенбока, главных очагов странничества, то и в последующие времена секта странников здесь едва ли ослабела. По известиям от 1868 года касательно обеих этих губерний видно, что секта не только не прекратила своего существования или ослабела, но появились еще новые виды секты¹⁹⁹². Тоже самое утверждают известия еще более позднее, от 1875 года¹⁹⁹³. В частности, относительно Ярославской губернии, по одному официальному данному, можно бы заключить и обратное. Так Ярославский архиепископ Нил в 1860 году доносил св. Синоду, что „в настоящее время (т. е. в 1860 году) секта

—416—

Странников, хотя и не может назваться исчезнувшею в главных её гнездилищах – Сопелках, Красном и Шаготи, но не подлежит сомнению, что она ослабела, ибо со времени бывшей следственной комиссии до-ныне странничество проявлялось не более, как в 2–3 случаях и то чрез погребение умерших вне общих кладбищ¹⁹⁹⁴. Но этому бумажному свидетельству, составленному обычно канцелярским путем, противоречат наглядные факты. Противоречит: 1) ранее указанный нами обычай сопелковцев заменять прежние тайники зимовками (см. 1-го гл.), что, в свою очередь, знаменует собою более, чем прежде, открытое жительство сектаторов; значит по своему количеству последние чувствуют за собою некоторую силу; 2) – только что приведенным выше свидетельствам, о появлении в Ярославской губернии новых толков страннической секты и 3) беспристрастному заявлению одного бывшего сектатора, затем (в 80-х годах) присоединившегося к православию¹⁹⁹⁵ о том, в уездах: Ярославском, Романово-Борисоглебском, Пошехонском и Даниловском секста странников, по-прежнему, распространена весьма широко, что поддержка секте по-прежнему идет со стороны богатых купцов и что за самое последнее время в Ярославском уезде образовался новый и широкий приток сектаторов. Это так называемая местность „озёра“, где находятся паточные и другое заводы братьев Понизовкиных¹⁹⁹⁶.

Таким образом и из сказанного нельзя не видеть, что царство странников или бегунов весьма обширно. Но если принять во внимание специальный характер последователей этой секты – укрывательство и бегство, вследствие чего, надо полагать, что еще многие обиталища их не обнаружены, то мы должны будем представлять это царство во много раз обширнее того, которое обнаружено.

И. Пятницкий

—417—

После попытки доказать законность славянской литургии, основываясь на противоречивых постановлениях пап, римско-славянские епископы приводят в свою пользу юридические аргументы. С апостольских времен, говорит известный римско-католической литургист Тальгофер, богослужение совершалось на различных языках. В христианской древности нет ни малейшего намека на запрещение употребления народного языка в литургии, и, хотя народные языки мало по малу вышли из употребления в литургии, тем не менее это явление не было результатом церковного постановления или запрещения, но явилось следствием естественного исторического развития¹⁹⁹⁸. По словам того же писателя, средние века не представляют ни одного документа, запрещающего употребление народного языка в литургии и кардинал Каваньис утверждает, что то, что католическая церковь сделала для славян, она может сделать и для других народов, напр. китайцев, если обстоятельства времени этого потребуют¹⁹⁹⁹. В теории стало быть

—418—

и в принципе римская церковь совершенно не против употребления другого языка кроме латинского в литургии и введения богослужения на народном языке²⁰⁰⁰. Но на практике она следовала другой системе, Римская церковь считает единство литургийного языка необходимым для сохранения единства своей церковной организации и с недоверием относится к новым наречиям, потому что в них вследствие эволюции, которой подвержен каждый язык, могут вкрасться догматические ошибки, или некоторые выражения могут с течением времени приобрести другой смысл, различный от того, который они имеют в настоящее время и возбудить таким образом недоумение или послужить к соблазну верных. Поэтому римская курия, признавая другие литургийные языки, оставляет за собой право определять, какие из них могут быть употребляемы в литургии²⁰⁰¹. Некоторые строгие литургисты, как Гир, утверждают даже, что для того, чтобы сохранить в целости свое единство, римская церковь должна исключить из литургии все языки новейшего происхождения и допускать употребление исключительно латинского языка²⁰⁰². Другие на вопрос, можно ли служить обедню на народном языке, отвечают 1) non licet, – нельзя, потому что Тридентский собор изрекает анафему на тех, которые утверждают, что богослужение может совершаться на народном языке, 2) non соnvеnіt, – не подобает, потому что таким образом ослабевает связь между пастырями, которые могут легко сноситься друг с другом, лишь благодаря общему языку²⁰⁰³. В силу этих причин римская церковь, хотя и признает в принципе, что употребление народного языка не противоречит безусловно божественному закону, на практике же всегда строго следовала системе латинизации, системе, которая на греческих остро-

—419—

вах и в южной Италии почти совершенно уничтожила греческий обряд в пользу латинизма. Таким образом по каноническому праву римской церкви славянский обряд был дозволен только для того, чтобы удержать славян от присоединения к греческой церкви. Но это только временное разрешение, которое может и должно быть уничтожено, как только римский престол найдет это необходимым для своих интересов.

Римско-славянские епископы не разделяют, однако, этого мнения. Согласно мнению выраженному в меморандуме, римско-глаголитская литургия в западной Иллирии, т. е. в нынешних провинциях Гориции, Загреба, Сараева, Зары и Антивари, располагает особенными юридическими привилегиями. В средние века она была признаваема, как особенная литургия, имеющая такое же право на существование, как и литургии греческая и латинская; такою признали ее четвертый Латеранский собор, декреталии Григория IX, конституция Пия V. Впоследствии это „особенное общее право“ для всех славян западной Иллирии римская церковь узаконила, как составную часть канонического права восточных церквей и, как таковую, подчинила ее конгрегации Пропаганды до 1892 г.

Таким образом меморандум хочет доказать, что первый решительный удар славянской литургий нанесен был римской курией в 1892 году. Действительно, 13-го февраля этого года Священная Конгрегация обрядов, не имеющая юрисдикции касательно восточных обрядов, присвоила себе право распоряжаться в серьезном деле (istud sane grave negotium) относительно славянской литургии и, после зрелого обсуждения, решила: 1) Что в церквах, в которых дозволено законом употребление славянского языка в литургийном богослужении, этим языком должен быть древнеславянский, а не современное народное (сербо-кроатское) наречие; 2) не дозволяется служить обедню ни простую, ни торжественную с чтением частью на латинском, частью на славянском языке, но допускается, чтобы в тех местах, где в употреблении славянский язык, читались или пелись евангелие и апостол сперва на латинском, а потом на древнеславянском языке; 3) священники, имеющие право служить обедню и читать

—420—

канонические часы на славянском языке, должны в случае, если бы им пришлось служить в церквах, где богослужение совершается на латинском языке, совершать богослужение на латинском языке; это же правило должны соблюдать священники, служащие обедню на латинском языке, в тех случаях, когда им приходится служить в церквах, где принят славянский язык²⁰⁰⁴. Этим декретом Конгрегация обрядов уничтожала вековой обычай славян употреблять в некоторых частях литургии народный язык.

Другой декрет той же Конгрегации от 5 августа 1898 г. выражает в более ясной форме политику, которой римский престол хочет следовать по отношению к славянам. Первый параграф этого декрета, самый важный, гласит: Употребление славянского языка должно считаться действительной привилегией, присущей некоторым церквам, а не личности некоторых священников. Поэтому епископы должны во всех епархиях безотлагательно составить списки или каталоги всех отдельных церквей, и таким образом выяснить, что они действительно законно обладают этим правом. Чтобы устранить сомнения, доказательства существования этой привилегии должны основываться на документах и свидетельствах о существовании привилегии уже в продолжение 30 лет, – срок, который римский престол считает, в силу специального соизволения, достаточным²⁰⁰⁵. В случае возникновения каких-либо затруднений или споров по этому вопросу, епископы должны обращаться к Конгрегации обрядов для надлежащих разъяснений. Раз каталоги и списки церквей, имеющих привилегию употребления древнеславянского языка, будут составлены, то другим церквам не дозволяется уже заявлять требований относительно того же права и те, которые осмелятся это сделать, будут подвергнуты наказанию. В вышеупомянутых церквах дозволен только древнеславянский язык и запрещается всякое смешение с другим языком. Богослужебные книги, напечатанные глаголитским шрифтом, должны

—421—

быть одобрены римским престолом; напечатанные другим шрифтом или не одобренные официально римским престолом – безусловно запрещены. Там, где народ во время простой обедни отвечает на возгласы священника или поет некоторые части обедни, это должно происходить на древнеславянском языке и только в тех церквах, которые пользуются этой привилегией. В таком случае епископ данной местности может разрешить, чтобы книги, предназначенные для пользования прихожан, были напечатаны латинским шрифтом вместо глаголитского. В церквах, имеющих „несомненно“ право употребления древнеславянского языка с соизволения римского престола при совершении таинств допускается употребление требника (rituale) на славянском языке. Епископы должны обращать внимание на то, чтобы в семинариях хорошо изучались латинской и глаголитский языки, чтобы их священники могли совершать богослужение на обоих языках. Пред посвящением епископы должны осведомиться, на каком языке желал бы служить обедню вновь посвященный – на латинском или на славянском, и сообразно с этим желанием располагать им. Если священнику, состоящему при церкви, в которой служба отправляется на латинском языке, придется служить в церкви, пользующейся привилегией древнеславянского языка, то в ней торжественная обедня и канонические часы поются на древнеславянском языке; частные обедни могут быть совершаемы на латинском языке. Тоже самое соблюдается священниками, состоящими при славянских церквах, если им приходится служить в латинских церквах. Церкви, в которых после чтения апостола и евангелия на латинском языке, чтение повторяется на славянском языке, могут сохранить эту привилегию, подразумевая все же древнеславянский язык. Во время обязательной обедни для народа после чтения евангелия на латинском языке, оно может быть читаемо и на народном языке. Если в приходах, пользующихся привилегией славянского обряда, кто-либо из прихожан пожелаете, чтобы его ребенок был окрещен по латинскому обряду или чтобы было совершено на латинском языке венчание, то приходский священник должен сперва предупредить его, что это не дозволено; если же первый бу-

—422—

дет настаивать, то можно уступить его желанию и крестить или венчать на латинском языке. Так же следует поступать в латинской церкви, если прихожанин славянин. Проповедь или та часть божественной службы, которая не составляет части литургии, дозволены на славянском язык для духовной пользы прихожан. В тех епархиях, где во время обедни прихожанами поются молитвы и гимны на народном языке, епископы обязаны следить за тем, чтобы тексты этих молитв были одинаковы во всех приходах. Молитвенники, содержащие перевод литургийных молитв на народный язык, должны быть одобрены епископами соответственных епархий. Таково содержание четырнадцати параграфов этого декрета, имеющего целью вполне изгнать настоящее сербо-кроатское наречие из литургии.

14 августа 1900 г. Священная Конгрегация обрядов в ответ на петицию духовенства и мирян епархии Зары, постановила, что употребление древнеславянского языка разрешается также в тех церквах, которые в последние 30 лет не могли пользоваться им, если этот перерыв не был произволен, а произошел по причинам внешним и непроизвольным. Но необходимо в этом случае, чтобы существование в названных церквах этого обычая до перерыва было несомненно²⁰⁰⁶.

Другой декрет той же Конгрегации от 14 марта 1902 г. выяснял некоторые пункты относительно славянской литургии. В нем настаивалось на том, что привилегией древнеславянского языка могут пользоваться лишь те церкви, которые могут доказать существование у них этого обычая с древних времен. В сомнительных случаях латинский язык должен иметь преимущество. Привилегия древнеславянского языка не может распространяться на те церкви, в которых литургия совершается частью на латинском, частью на славянском языке, и для получения привилегии недостаточно того, чтобы Gloria и Credo пелись на кроатском языке. Наконец постановления декрета 1898 года относительно крещения и венчания относятся также и к другим таинствам. Эти недавние документы римского пре-

—423—

стола доказывают, что он имеет намерение оставить глаголитизм в границах, в которых он заключен ныне, препятствовать его распространению и дать преимущество латинизму там, где могут возникнуть столкновения с другими национальностями²⁰⁰⁷.

Меморандум, доказав право южных славян совершать литургию на древнеславянском языке, утверждает на основании рескриптов Иннокентия IV и Климента VI, Тридентского собора, Конституций Урбана VIII, Иннокентия Х, Бенедикта XIV, Пия VІ, посланий Пропаганды 1804 года к епископу Оссеры и Льва XIII от 1880 года, что юридической личностью этого права являются славяне западной Иллирии, составляющие церковные провинции Гориции, Загреба, Сараева, Зары и Антивари и их епархии. Один motu рrорrio Пия VI постановляет, что все епархии западной Иллирии, особенно Боснии, представляют юридическую личность глаголитской литургии. Послание папы Льва XIII от 1887 года разрешает католикам латинского обряда архиепископии Антивари в Черногории литургию на древнеславянском языке²⁰⁰⁸. Наконец декрет Конгрегации обрядов от 5 августа 1898 года обращен к епископам провинции Гориции, Зары и Загреба, и поэтому верные этих провинций тоже считаются имеющими право на славянскую литургию.

Определив юридическую личность этой литургии, славянские епископы уверяют, что определения римских пап, одобряющих употребление славянского языка, и каноны IV Латеранского и Тридентского соборов никогда не были отменяемы, и, что церкви названных провинций никогда не отказывались ни от римско-глаголитской литургии, ни от употребления народного языка в трeбнике (rituale) и в евангелия (Schiavetto). Если это и случалось иногда, то это явление следует приписать или требованиям времени, или самовластным распоряжениям епископов и духовенства, или давлению светской власти, или стараниям протестантов, стремящихся распространять свои убеждения, или не-

—424—

достатку славянских богослужебных книг, или незнанию этого языка священниками. Но не следует забывать, что употребление народного языка в трeбнике, разрешенное Урбаном VIII в 1640 году осталось в законной сил, потому что в 1893 году Пропаганда издала этот требник исправленным каноником Карлом Парчичем²⁰⁰⁹. Кроме того, евангелие (Schiavetto) на народном языке употребляется в церквах западной Иллирии уже в продолжение пяти веков, одобрено Триндентским собором и римским престолом и потому до настоящего времени имеет еще законную силу. Рассматривая таким образом документы, на которые опирается славянская литургия католических южных славян и непрерывное употребление её в продолжение многих веков, легко заключить, что она представляет привилегию, имеющую силу приобретенного и дарованного права, которого славяне не могут и не должны быть лишены.

Относительно юридического аргумента, приведенного в меморандуме, встречаем три различных мнения. Противники глаголитизма утверждают, что он в Далмации и Кроации только терпим: „Глаголитизм, говорить Салати, не есть настоящая и действительная привилегия, но скорее экономическая, заботливая мера терпимости, как его называет св. о. Лев ХIII в энциклике Grande Munus, временное мероприятие²⁰¹⁰. Итак, чтобы быть истинным другом славянского народа в католическом смысле, следует быть сторонником латинской литургии, которая всегда была и всегда будет самою тесною связью, соединяющей с Римом и папой все народы земли. Иначе некоторые национальные причуды могут завести дело слишком далеко“²⁰¹¹. Тот же автор сожалеет, что декреты Конгрегации обрядов остаются мертвой буквой в епархии Оссеро. Чтобы ввести славянскую литургию в Черногории нужно было, чтобы сам князь обратился в Рим; между тем

—425—

как в названной епархии обряд и язык были изменены без определенного дозволения и явно незаконно²⁰¹². Согласно Пезанте, глаголитизм с 1080 года не имел в латинской церкви законного права существования. Он вкрался в нее посредством акта, чуждого добровольной и естественной деятельности церкви, которая не желала вводить его, но лишь терпела его... Глаголитизм распространялся и удержался не вследствие разрешения пап, но благодаря невежеству масс и самих священников, которые видели в нем национальную славу²⁰¹³.

Другие утверждают, что право славян есть право обычая, не зависимое от решения римской церкви, потому что, не смотря на её запрещения, употребление глаголитского языка никогда не прекращалось в Кроации и Далмации. Римская церковь не может, стало быть, отнять его, потому что пять столетий беспрерывного употребления народного языка в литургии представляют приобретенное право, которое римские первосвященники должны уважать.

Еще другое, мнение которых разделяют римско-славянские епископы, утверждают, что право славянской литургии не есть право независимое от римской церкви, но привилегия, дарованная ею и не ради невежества священников, но по снисхождению к народу, который при обращении в христианство не знал ни греческого, ни латинского языка²⁰¹⁴. Эта привилегия была непосредственно дарована Римом славянской церкви и, следовательно, христианам, к ней принадлежащим; это была привилегия действительная, не личная для духовенства, но общая для мирян и духовенства вместе. В самом деле, так как эта привилегия была установлена для славянской церкви в её общности, она распространялась также и на мирян, которым давала право требовать, чтобы божественная служба совершалась на славянском языке. Таким образом привилегия славянского обряда принадлежит всей общине. Кроме того славянское

—426—

духовенство с самого начала имело личное право совершать богослужение на славянском языке вне церковной провинции св. Мефодия. Это преимущество было даровано духовенству за услуги, оказанные им христианству обращением славян и укреплением их в новой вере. Можно поэтому сказать, что привилегия, которой пользуется славянское духовенство есть привилегия remuneratorium – эпитет, под которым западное церковное право подразумевает, привилегию, дарованную лицам или общинам за их заслуги²⁰¹⁵.

Римско-славянские епископы защищают действительность и непрерывность этой привилегии, дарованной славянской общине; римская курия, наоборот, склоняется в сторону итальянской партии и в настоящее время видит в разрешении древнеславянской литургии скорее акт терпимости, нежели привилегию, а в употреблении народного языка – злоупотребление, которое следует вырвать с корнем. Это различие мнений привело к столкновению между римской курией, не желающей отказаться от латинизации славян и славянским духовенством с его пасомыми, не уступающими в защите того, что они считают своим национальным достоянием.

Против претензий Конгрегации обрядов славянские епископы в своем меморандуме требуют, чтобы, во-первых, римско-глаголитская литургия, сохраняя всецело характер частного привилегированного права всей Славонии или западной Иллирии (conservata ex integro nаturа ѕua juridica juris particularis privilegialis totius Slavoniae vel Illyrici Occidentalis), не была бы подчинена уставам западного канонического права, другими словами, чтобы она считалась восточной литургией и, как таковая, находилась под юрисдикцией Пропаганды и, свободная от произвола Конгрегации обрядов, подчинялась бы уставам церковного права восточных церквей. Во-вторых, они требуют, чтобы объявлены были юридически подлежащими частному привилегированному праву римско-глаголитской литургии церковные провинции Горици, Загреба, Боснии, Зары и Антивари и церкви, как белого

—427—

так и монашествующего духовенства. В-третьих, они желают, чтобы привилегия глаголитской литургии была дарована кроме церквей Западной Иллирии еще и славянским церквам св. Иеронима в Риме и св. Георгия и Трифона в Венеции. В-четвертых, они настаивают, чтобы некоторым церквам западной Иллирии, которые до и после 1868 г. употребляли народный язык, но впоследствии отказались от него по причине внешнего насилия, было возвращено их старинное право. В-пятых, чтобы славянская литургия получила равные права с литургиями греческой и римской для того, чтобы ни тот, ни другой язык не подвергался преследованию. В шестых они желают, чтобы была сохранена привилегия требника (rituale) на народном славянском языке, дарованная в 1640 г. Урбаном VIII всем церквам Иллирии, не исключая и тех, в которых богослужение совершается на латинском языке, – привилегия, которая никогда не была отнимаема, но наоборот была подтверждена в 1893 г. новым изданием названного требника типографией Пропаганды. В-седьмых, они просят, чтобы были оставлены в употреблении евангелие и апостол на народном языке (Schiavetto), в качестве векового обычая, со гласного с духом Тридентского собора.

Меморандум низшего духовенства выражает свои требования короче и энергичней. 1) Древнеславянская литургия должна считаться привилегией кроатского народа, а не отдельных церквей. 2) Кроатскому народу принадлежит право употреблять это церковное наречие без малейшего ограничения. 3) Требник и евангелие на народном языке должны быть сохранены и на будущее время²⁰¹⁶. Документ низшего духовенства подписан более чем восьмистами священниками, из которых 31 из Загреба.

Эти требования, если внимательно рассмотреть их, открыто противоречат намерениям Конгрегации обрядов, которая хотела бы совершенно уничтожить народный язык, а древнеславянский ограничить так, чтобы он остался в

—428—

употреблении только в некоторых церквах Кроации и Далмации. Поэтому предложения римско-славянского епископата были отвергнуты. Национальная кроатская печать уверяет, что упорство римской курии подогревается мадьярами, которые хотят уничтожить глаголитизм среди южных славян²⁰¹⁷, и итальянцами Триента, Триеста, Далмации и Гориции, которые стараются распространять в этих „ирридентных“ провинциях пагубный либерализм и ненависть к духовенству²⁰¹⁸. Из самых горячих защитников глаголитизма за последнее время назовем Dirito Crva to, Parlamentär, триесткий Pensiero Slavo, Slovenski Svet, Slovencki Narod, Nasa Sloga. Австрийское правительство официально объявило чрез барона Бинерта, что оно не оказывало ни какого давления на римскую курию, ни для того, чтобы воспрепятствовать употреблению народного языка в славянской литургии, ни для того, чтобы помешать успешности конгресса славянских епископов в Риме²⁰¹⁹. Но эти уверения барона Бинерта должны лишь усилить раздражение славян против римской курии, так как в случае их справедливости курия несет на себе исключительно ответственность за войну, объявленную славянскому обряду. И действительно среди южных славян замечаются уже симптомы движения Los von Rom и несколько римско-славянских приходов обратились к ученому епископу Никодиму Милашу, прося присоединения к православной церкви. Katolicki List уже поднял тревогу. „Без единения с Римом нет спасения. Союз без Рима или против Рима – нелеп“. Но внимают ли этим советам? Римская церковь сделала ошибку, задев национальное чувство, поправ права, составляющие священное наследие славянского народа. Неизвестно, чем кончатся эти пререкания южных славян с римской курией. Пий X, хотя и питающий антипатию к славянам, заставил всех молчать и отложил до более удобного времени решение трудного спорного вопроса. Но в Риме не желают удовлетворить законные

—429—

требования славян. Конгрегация обрядов будет и впредь смотреть на славян, как на латинян и кардинал Мерридель Валь посылать укорительные письма славянским епископам, совершающим в праздник св. Кирилла и Мефодия, чтобы почтить память своих просветителей, богослужение на славянском языке, языке, подаренном ими народу, который они обратили в христианство. В правление Льва XIII римская церковь увлекалась восточными обрядами, их поддержанием и обновлением; при Пии Х выказывается величайшее нерасположение к этим обрядам и латинству дается перевес над ними. Эти в не большом промежутке времени на опыте видимые противоречия подтверждают по-видимому уверения тех, которые говорят, что не следует верить обещаниям римской курий, когда она приглашает православная церкви подчиниться её авторитету, обеспечивая им сохранение их прав, их литургий, их национальных традиций.

Dr. И. Стацин

—430—

1864 г., января 6. Я был на Новый Год в Москве; принимал в Чудове благословение Владыки и на другой день был у обоих викариев и заехал было к митрополиту, но не застал его дома. Мне хотелось похлопотать об устроении Нади²⁰²¹, которая теперь привитает у сестры.

Леонид²⁰²², сказал мне, что Урусов²⁰²³ в Москве и объявил ему, что о Саратовском епископе²⁰²⁴ еще не рассуждали, что Афанасий²⁰²⁵ хвалит Иоанна²⁰²⁶. Но из отзывов Леонида об Иоанне, конечно, служащем эхом митрополита, можно думать, что едва ли Иоанн будет Саратовским епископом. Его обвиняют в неимении христианской

—431—

веры. Еще Леонид сказал, что возникает мысль о съездах областных епископов и на первый раз, кажется, хотят воспользоваться юбилеем Московской Академии. Ректор наш забыл о епископах и своих приглашениях. Я ему напомнил.

Соломон²⁰²⁷ выходит из Синода; причисление его к министерству юстиции есть переходная ступень к сенаторству. Чуть ли Гиляров²⁰²⁸ не будет на его месте? По крайней мере Ахматов вызвал его к себе.

Огромные приготовления по военному комиссариату заставляют ожидать военных действий весною. Сильна партия, враждебная действиям Муравьева и Берга²⁰²⁹; говорят, даже будто у Адельберга и Баранова нашли большую переписку с польской партией. Но я думаю, что это московские сплетни.

Московский высший круг занимает Ренан, но ходящие вместе с тем опровержения на него, выписанные из-за границы, показывают, что охотно выслушивается и противный голос.

Книга Ренана запрещена к привозу в Россию, но это не препятствует ей распространяться у нас. Она увлекает как роман.

В последнем газеты „День“ помещенные статьи об улучшении быта духовенства, статьи свода законов о монашестве, говорят, принадлежат Хрисанфу Ретивцову²⁰³⁰.

—432—

О. Иаков недоумевает, получили ли Вы посланную им книжку чтений их общества? т. е. ждет, верно, спасиба.

Московский митрополит согласился на то, чтобы ректора семинарии были избраны духовенством из лиц белого или черного духовенства. Но при настоящем жаловании ни один московский священник не пойдет в ректора семинарии. Еще московские священники настаивают, чтобы в числе членов педагогического совета равное число было посторонних членов духовенства с числом наставников семинарии, дабы иметь силу нерадивых побудить к деятельности.

Все эти меры принимаются в виду настоящего жалкого положения московской семинарии и, может быть, могли бы быть полезны в настоящее время, но в другое время они стеснительны.

1864 г., января 9. Награждайте своих наставников орденами. В Москве дали Писареву²⁰³¹, профессору семинарии и теперь к 3-ей степени Анны представили инспектора Заиконоспасских училищ, который моложе меня курсом²⁰³² и Урусов обещал орден. Урусов говорили, что если Иоанн будет Саратовским епископом, то ректором академии в Казани будет Серафим²⁰³³.

Митрополит, собирал было справку о Никодиме, Вифанском ректоре и нашем Михаиле²⁰³⁴, когда кончили курс и на каком месте. Об епископстве Иоанна Урусов говорит неутвердительно и будто доселе не рассуждали еще в Синоде. Но он политик.

Некто Никитин издал брошюру против нищих и обещается всех их уничтожить, и разослал эту брошюру по благочинным, требуя от них различного рода сведений, которые должны быть доставляемы ему по сему предмету.

—483—

Митрополит обратился к Генерал-Губернатору, чтобы положить предел сим действиям.

Вчера совершилось шестинедельное поминовение по Петре Спиридоновиче²⁰³⁵.

Из Москвы приезжал ректор Игнатий и Петр Евдокимович Покровский²⁰³⁶.

Есть у нас желание открыть подписку на памятник Петру Спиридоновичу, чтобы все бывшие воспитанники Московской Академии приняли в ней участие. Но вместе с тем не хотелось этого дела вести печатно, но чрез сношения частные. Хотелось участия всех, но так, чтобы это не стесняло никого, пусть дадут по 10 коп. или 25 коп. Наставники все бедны. Если образуется сумма позначительнее, то можно будет часть её отделить для стипендии какому-нибудь бедному студенту в память Петра Спиридоновича²⁰³⁷.

Наш водопровод все портится, хотя Степ. Ал. Маслов и восторгается им. Он Вам свидетельствует свое почтение.

Леонид – викарий умеет производить эффекты. Когда я сидел у него, докладывают: граф де-ла-Порк из Франции. „Прошу извинения – не могу принять“. Минут через пять: запрещенный священник из такого-то села. „Просить в залу и притворить дверь в гостиную“. Немного спустя я встал и увидал в этом запрещенном священнике Ивана Александровича Суворова. Но эффект был произведен на меня.

1864 г., января 20. Был здесь в пятницу Леонтий²⁰³⁸; он привез известие, что на его место переводится Герасим, на место Герасима²⁰³⁹ первым кандидатом представлен

—434—

Аполлос²⁰⁴⁰, вторым Макарий²⁰⁴¹. третьим Виталий²⁰⁴². Иоанникий назначен в Саратов. Для занятия места ректора академии имеют кандидатом Иоанна, но партия Бажановская, как ее называет Леонтий, никак сего не желает, а прочит на его место Платона, (и сие дивно есть. Он, кажется, кандидат). Прежде у нас получено было известие, что составлен уже доклад о назначении Иоанна ректором Петербургской академии с возведением в сан епископа. Я считал это среднею мерою, придуманною светскими для того, чтобы удовлетворить партии, нетерпящей Иоанна и вместе дать ему епископство, чтобы его не лишить духа²⁰⁴³. Говорят, что Государь Император желал, официально знать мнение Московского митрополита о направлении „Московских ведомостей“ и получил самый добрый ответ. Гилярова Обер-Прокурор вызывал в Петербург, выражая желание иметь его при себе. Чем кончилось это свидание – неизвестно. По-видимому, Гилярову не очень льстит служба в Питере, даже и в звании директора²⁰⁴⁴. Он затевает значительные преобразования по Синодальной Типографии и в Новый Год объявил чиновникам, что он признает нужным половину их уволить, но за то оставшиеся будут получать большее жалованье.

Сбор на памятник Петру Спиридоновичу идет успешно в Москве. Обращаются и к другим городам.

Наш Кудрявцев покупает себе землю на Рыбинке подле самой железной дороги за 900 руб. сер., где хочет выстроить дом себе.

—435—

1864 г., января 23. Митрополит вдруг присылает письмо собственноручное к Кудрявцеву: „ мне нужно, Виктор Дмитревич, видеть Вас. Вы увидите, что и для Вас это не излишне. “ Что бы значило такое? Открывается, что сделано представление о награде меня, Смирнова и Кудрявцева орденом. Обер-Прокурор согласился на награду первых двух орденов, а Кудрявцеву предлагает: не согласится ли он вместо ордена получить денежную награду в виде аренды? Разумеется, он согласится на эту, небывалую для духовных наставников, милость, хотя нужды в деньгах и не имеет.

Вчера мне рассказали, что, когда села Муромцева священник ходил по деревням со святою водою, раскольник из чужого прихода преследовал их и все ругал. Между прочим, обвинял за то, что они митрополита зовут Владыкою. Владыка у нас на небе, а вы себе делаете Владыку на земле. Священник донес. Раскольник не отперся от своих слов и на следствии становой объяснял ему, что и в Писании всякий хозяин дому зовется Владыкой и в церкви при службе каждый священник тоже. Но эти аргументы не действуют. К нам представлена в цензуру беспоповщинская рукопись. Мы донесли митрополиту. Он велел ее представить на основании 239-й статьи Устава Духовной цензуры Святейшему Синоду.

1864 г., января 27. Ректор наш по предложению митрополита рассматривал сочинение о. Владимира Гете²⁰⁴⁵ о папстве для удостоения его степени доктора. Мнение дано благоприятное. Троицкая железная дорога выдает дивиденд по восьми рублей на акцию со времени открытия дороги. Это очень хорошо на первый раз. Ни одна железная дорога не дала такого процента от своих доходов.

Курской епископ Сергий прислал ректору академии пятьсот рублей на напечатание Сборника сочинений наставников по поводу юбилея академии или на выписку каких-либо замечательных сочинений. Это те пятьсот рублей,

—436—

которые он утаил от академии, получив от почетного блюстителя, и теперь очищает совесть свою и честь пред академией²⁰⁴⁶. Его спросили о том, что замечательного было в его управлении? Он отвечал, что лучшее в моем управлении было то, что я не долго правил.“ Ответ, стоящий того, чтобы быть буквально внесенным в летописи академии Московской²⁰⁴⁷.

Кудрявцеву Обер-Прокурор предлагает аренду в 600 рублей серебром. Разумеется, он согласился. Такой аренде позавидуют многие архиереи.

Вчера служили панихиду по Ананьинском, кончившем курс, из костромичей. Беспутной жизнию захватил себе болезнь, по которой не могли дать ему наставнического места. Он привитал в Москве, чуждаясь и утешений религии. К счастию, в предсмертные минуты призрела его одна из дам московского общества, и пробудила в нем веру детства, которую погубила академия, и он в покаянии и напутствованный Таинствами церкви, отошел в другую жизнь.

1864 г., января 30. Вести, дошедшие к Вам из Ярославля о Московском митрополите, чуть ли не творение Антония Радонежского²⁰⁴⁸. Он пишет к Нилу, что митрополит слабеет, что вся Москва желает Нила²⁰⁴⁹ кроме протопресвитера Новского. Между прочим, рассказал преосвя-

—437—

щенному Евгению Ярославскому²⁰⁵⁰, что Император говорил с Нилом, что он желал назначить его, Нила, помощником Московского митрополита. Но Московский сказал: „мы не сойдемся с ним“, и Нил будто на эти слова сказал Царю: „Да, мы не сойдемся с Московским митрополитом.“ Евгений передал эти речи Антония Московскому; тот улыбнулся и спросил только, когда же преосвященный Нил так беседовал с Царем. Не попытка ли это со стороны Нила подготовить общественное мнение в пользу свою и потом сослаться на глас народа как на глас Божий, когда все будут говорить, что Нил будет Московским митрополитом. Антоний собирается тоже на епархию, а пока выражает желание, чтобы ему дали в управление часть Московской епархии, тогда бы он показал, как надо править. Все это я слышал от Димитрия Петровича Новского²⁰⁵¹.

Прислал мне Елагин отпечатанный акафист Богоматери всех скорбящих радости. При представлении в цензуру просил у меня позволения сказать, что он составлен одним из святителей, который пожелал скрыть свое имя, и акафист прошел.

Слухи есть, что Н.А. Сергиевского делают камер-юнкером. Он не совсем охотно соглашается на это. Но теща принимает на себя издержки мундира. Но это важная награда для кутейника. Кажется, Сергиевский не понимает всей цены её. Его положение в свете совсем изменится. Ахматов употребляет для духовных награды небывалые.

Земские учреждения что-то не нравятся лучшим нашим по направлению журналам „Московским ведомостям“ и „Дню“²⁰⁵². Видят в них нечто искусственное, придуман-

—438—

ное, а не вышедшее из жизни народной и её быта. В самом деле, нельзя не видеть равнодушие, с каким у нас относятся частные люди к общественным интересам. Без сомнения, постоянная опека правительства, невозможность сделать без него ни одного шага отчасти образовала такую холодность к общественным делам, но есть, кажется, и в характере русском это чувство лени, это желание быть под опекою.

1864 г., февраля 3. Я писал Вам о зверском наказании ученика Донского училища смотрителем Саввою. Митрополит, получив от отца жалобу велел произвести следствие, которое думало исказить истину. Но Катков напечатал в „Московских ведомостях“ всю историю подробно. К тому же умер мальчик, изувеченный пьяным смотрителем, и теперь слышу, что Савву сослали в монастырь. А то хотели отставить светского инспектора училища, который донес ректору семинарии о зверстве смотрителя, как клеветника. Так-то до Ваших ушей доходит истина! Достали было от докторов свидетельство, что мальчик лечился от ревматизма, отобрали от учеников показания, что не было жестокого наказания²⁰⁵³.

—439—

Все мы не слышим, кто назначен в Новгород викарием.

1864 г., февраля 6. Иоанна Казанского не двинуть, кажется. Приходится сидеть дома. Теперь он прибегает тоже к политике. Не решается первый подписываться на памятник Петру Спиридоновичу потому, что митрополит Московский не был к нему расположен. Но хотят уведомить его, что митрополит весьма благосклонно принял о сем намерении известие и пожелал, чтобы памятник был достоин покойного. Ректор наш косо относится к этому делу и только намерение соединить в стипендии имя Голубинского с Делициным склоняет его к сему делу. Имел же он неосторожность в присутствии всех членов правления сказать: что же сделал Петр Спиридонович для Академии²⁰⁵⁴? В Подольских Епархиальных ведомостях П. Троицкий помещает биографию преосвященного Кирилла. До служения его в Подольской пастве он списывает из печатной. А тут начинается самостоятельное изложение и сообщаются очень интересные сведения. Биография еще не окончена, хотя тянется целый год. Хочу

—440—

списать ее для себя, не зная будут ли отдельные оттиски её. Биография составляется по бумагам консистории и дополняется рассказами очевидцев.

В последнем № „Дня“ помещено весьма интересное отношение Арсения к Наместнику Царства Польского по поводу сопротивления гражданской власти присоединиться некоторым из униатов к православию. Как умен Арсений и смел и тверд!

Митрополит наш предложил вопрос: 1) представить ему программу статей, какие наставники думают поместить в Сборник по поводу юбилея. 2) какими вопросами и беседами думают занимать приезжих гостей? Последний вопрос просто смешон. Разве у нас вече будет или законодательное собрание?! И не он ли будет тут первый хозяин? Кто при нем осмелится отвлекать общее внимание? Спросил бы: какие предложения для сочинений дадите приезжим?

1864 г., февраля 10. В пятницу вечером был здесь преосвященный Иоанникий Саратовский. Говорит, что еще не решено, кем занять его место. Свое назначение считает совершенно случайным вследствие того, что некоторые сильно восстали против Иоанна Казанского. О духе студентов отзывается хорошо; у них теперь 11 монахов и еще Нильский объявил желание вступить в монашество. И так как Никанор, Саратовский ректор, просится в миссию или в Константинополь, или в Рим, то Нильский будет Ректором в Саратове. Палладия, что в Риме, хотят послать в Пекин в качестве епископа. Но он не желает принимать сана епископского – в сем и состоит затруднение.

При нынешнем положении дел не мешало бы дать и ответ Баклановскому, хоть в том смысле, что скромная деятельность духовенства от людей ничего не делающих обыкновенно подвергается осуждению. Это была старая мода, которая уже прекращается в столицах, а в провинциях еще держится у псевдо-либералов.

По газетам вижу, что какой-то Мацеевский назначается в Кострому директором гимназии и что прежний умер. Вы не писали о смерти Егорова. Давно ли это? Елагин²⁰⁵⁵

—441—

пишет мне, что он был в Короцке и в наступающее лето предполагает окончить там большое каменное здание длиною в 33 сажени и шириною 7 сажен с церковью и келиями для учреждения Короцкой женской общины²⁰⁵⁶ и непременно должен быть в марте в Костроме.

Вопреки сообщенному мною Вам известии о смотрителе Донского училища, ректор Игнатий пишет к Вифанскому ректору, что ему ничего не достанется и все пройдет так.

Когда Гиляров был в январе в Петербурге, императрица пожелала его видеть и более часу говорила с ним о народных школах, о нигилистах, о митрополите и о прочем. Когда Ахматов хлопотал об определении Гилярова в директоры типографий, Государь сказал: „Выгнали из бакалавров, отставили из цензоров, а тут не найдут места, куда бы поставить его.“ Как они все знают²⁰⁵⁷! Сказал Гиляров, что Сергиевский чуть ли не будет ли ректором канцелярии Синода.

Бывший некогда в лавре иеродиаконом, Иринарх Сахаров, бывший очень нередко у Давыдовых, после бродяжничества по разным монастырям, наконец пырнул ножом казначея Давыдовой пустыни и теперь судится.

Аполлос утвержден Новгородским викарием, по вестям от Московского ректора. Вчера у нас было совещание по проекту преобразования семинарий. Читал свою записку Кудрявцев. Не понравилось мне особенно направление её против власти архиереев и против надзора за нравственностью и благочестием. Это у нас только второе совещание. Доброго ничего не выйдет, кажется, из наших совещаний²⁰⁵⁸.

—442—

Читал я статью Баклановского в Костромских губернских ведомостях. Ничего, – сцены, может быть, и с натуры, Вас еще щадить.

1664 г., февраля 13. Я думал, что я писал Вам ход дела об Иоанне. Когда поднят был вопрос о назначении его в Саратов, почти все члены Синода стали весьма дурно отзываться о нем. Его обвиняли в неверии, в ней уважении церкви и её обрядов; указывали на то, что он редко служит и часто без часов, которые прочитывают до его прихода. Желавшие его епископства в Саратов должны были отказаться, и Иоанникий совершенно неожиданно, как говорит он сам, был назначен в Саратов. Между тем Обер-Прокурор с Урусовым успели большую часть членов Синода расположить в пользу Иоанна, выставив и добрые его стороны. В новом заседании предложено было назначить Иоанна ректором академии²⁰⁵⁹. Члены Синода соглашались и стали хвалить Иоанна. Но тут восстал Бажанов и сказал: „что это за комедия? Что здесь было говорено в прошедшем заседании? или забыли, так я повторю и прибавлю еще“. Дело о ректоре оставалось в Петербургской академии нерешенным, когда

—443—

поехал после 4-го февраля Иоанникий, хотя он уже 15 января получил указ. Не знали кому сдать и семинарию, инспекторскую – не хотелось. Ректора семинарий²⁰⁶⁰ отстранил Иоанникий, сказав, что, если Вы не хотите делать его ректором академии, то нечего его и впутывать в дела академические“. Это было 30-го числа. Но близки были именины Исидора, потому Иоанникий и остался еще в Питере. Человек он, видно, болезненный.

Наместник Ваш, вероятно, по неопытности сделал передержки, увидел из примера и Лаврского и архимандрита Макарьева, что тут законов нет. Следовало бы предварить его ранее о том, чтобы не делал расходов без разрешения. В Лавре можно покрывать, например, митрополиту представили устройство водопроводов в 6000 рублей серебром, а они стоили, может быть, сорок тысяч. Найдут средства покрыть все это, и митрополит будет думать, что все это сделано на 6000. Огромные не окладные суммы доходов дают возможность без контроля употреблять их.

Не смущайтесь видимым неуспехом трудов. Вспомните слово Апостола: „аз насадих, Аполлос напои, а Бог возрасти, тем же ни насаждаяй, ни напояй, но возвращаяй Бог“. В свое время принесут плоды и Ваши труды, потому что они не для пустоцвета, который скоро всходит, когда бросают семена, но для произрастания вековых дерев.

1864 г., февраля 17. По здешним слухам, Попечительные Советы о гимназии будут стеснены тем, что они действуют чрез директора, который прямо сносится с министром Народного Просвещения и от него может получать предписания. Но, может быть, определятся подробнее и права Советов. Уже из этой идеи устройства заведывания гимназией открывается, что и заведывание семинариями должно отойти к архиереям мимо академий, хотя митропо-

—444—

лит Московской и стоит за прежний устав²⁰⁶¹. Ныне у нас должны быть рассуждения о сем пункте, но не знаю, попаду ли я на самый момент рассуждения; ибо Куманин хотел приехать и просил меня напоить его чаем.

Иоанникия я не видал и у ректора он был менее пол часа, ибо приехал в 8 часов вечера и в 8 утра уехал.

Нам и вообще отрадного нечего, верно, ждать, а тем более Вам от служения трудного. А потому и нечего смущаться сим. В течение всей своей жизни я не знал, что такое веселость и как-то странно мне смотреть, когда люди от души веселятся. Все скорби, нужды, заботы, немощи – вот что стоит в ряду воспоминаний прошедшего и в будущем ничего иного не представляю²⁰⁶². Но при всем том есть какое-то внутреннее спокойствие среди самых скорбей, забот и огорчений, ибо, что можно, то делаешь, хотя бы и не всегда удовлетворительно. От этого меньше и привязанности к жизни, меньше чувство боли при скорбях, ибо они привычны и обыкновенны.

На совещаниях у нас о Сборнике по случаю юбилея все вызвались что-нибудь написать и придумали разные вопросы гостям, которые, как например, Амфитеатров, хотели предлагать в виде публичных лекций, чтобы подвергнуть после обсуждению высказанное. Хотят сделать что-то вроде западных ученых съездов.

1864 г., февраля 24. 11 я проповедовал 19-го числа. Рек-

—445—

тор пожелал напечатать мою проповедь. Было у нас совещание еще по проекту преобразования, рассматривали только учебную часть; защитников более классического образования. Но в сущности все это только трата времени. Дельного особо ничего нет. Замечания об учебной части излагал Кудрявцев, человек с логическим сильным умом, но малодоступный высшей области идей.

Ключарев²⁰⁶³ опекунами детей известного богача Малютина избран инспектором их с тем, чтобы преподавал сам Закон Божий и наблюдал за преподаванием других наук, по своему произволу назначая их и указывая программу их занятий и духа преподавания, и за это назначено ему 3000 рублей серебром в год. Это дело новое и весьма умное со стороны купечества.

Умер Блудов²⁰⁶⁴. Хотя конкордат с парою и был его делом, но сколько он лично виноват в уступках паре, мы не знаем. Но во всей своей деятельности он стоял за интересы духовенства, за его влияние на народ, за защиту и поддержку православия на Востоке. Нередко бывало, что один только его голос пересиливал решения Государственного Совета в пользу интересов церкви и духовенства. Гиляров его участию обязан своею карьерою. Кудрявцев был принимаем им часто радушно на его вечерах, рядом с великими мира. Нынешней осенью был он здесь и приглашал к себе ректора, инспектора и Кудрявцева, и все говорил в пользу усиления влияния духовенства.

Дошли сюда слухи о какой-то жаркой сцене, бывшей в классе между Альбовым²⁰⁶⁵ и ректором в вашей семинарии. Ректор яко бы хотел Альбова выставить дураком пред учениками, а тот ректора в отплату и перевес будто остался на стороне Альбова. По-моему, стоит один другого. У нас крепко настаивали на том, чтобы, пред учениками начальник не выражал не только порицания, даже и одобрения наставника. Пусть в классе только на-

—446—

блюдает, а делает замечания келейно. Оно и свободнее, и наставник скорее примет наставление, сделанное частно, нежели пред учениками. Ибо самолюбие в последнем случае будет ему препятствовать делать уступку. Я доволен ответом широкого по его скромности, основанной на почве закона и средств. Вместо самовосхваления он только отклоняет излишние требования.

1864 г., февраля 27. С сестрою я послал Вашу речь Екатерине Дмитриевне²⁰⁶⁶. Мне понравилась Ваша речь.

Такова назначали было в Крым следовать Алексия, но он отказался, ссылаясь на свои сыновние отношения к преосвященному Алексию. Из Москвы привезли известие, что Иоанн назначен ректором Петербургской академии. Не знаю, правда ли. Говорят еще, что послан уже Указ Преосвященному Иркутскому Парфению произвести следствие над Томским Порфирием. Ландышев живет в Москве; не едет Томск, пока там Порфирий. Но есть слухи не благоприятные и для самого Ландышева.

Ректор уехал в Москву, но к концу недели хотел воротиться. Все ждут уничтожения цензуры, но духовную оставят еще. Но кажется более того, что теперь говорят, едва ли дозволят говорить и новые уставы, ограничивающие свободу печатания, если судить по проекту нового устава печати для Финляндии.

Московские училища что-то не клеятся. В Коломенском духовном училище произведена постройка на 20000 рублей и ни в копейке отчета не представлено, и ректор объясняет, что он и не может представить, ибо все покупки и постройки производит попросту. По осмотре все работы оказались никуда негодными и за это отняли только учительскую должность. В Звенигороде тоже произведены постройки тысяч на пятнадцать и тоже ни строки отчета. В Дмитрове смотритель на 20 коп. дороже подряжает муку против существующих цен и все дело кончается поручением инспектору вместе с смотрителем вести покупку и уплату. Все спали сном невнимания и прикровения беспорядков. Открылась нужда уже обратить внимание и вот везде оказалось плохо, неисправно. Старец, при-

—447—

выкший думать, что у него все хорошо, теперь, вероятно, в недоумении винит дух времени, который виноват только тем, что требует уже мер к исправлению прежних недостатков²⁰⁶⁷. Везде старец останавливается только на полумерах, которые едва ли приведут к чему-либо удовлетворительному.

Прот. А. Беляев

—448—

I.

В современных речах о церковной реформе замечается одно интересное явление. Все и повсюду согласно говорят, что в жизни Церкви что-то неладно, что нужна реформа и обновление. Старое признано неудовлетворительным, и все единодушно сознают необходимость нового. Но на этом сознании необходимости реформы, кажется, и оканчивается общее согласие. В определении того, в чем должна состоят реформа, уже обнаруживаются значительная разности и несогласия. По-видимому, все сходятся на церковном соборе: он призван разрешить все недоумения и обновить Церковь. Но не говоря о самой организации собора, что составляет в настоящее время предмет оживленного обсуждения в духовной печати, едва ли не более важный вопрос о характере и объеме деятельности собора: что он должен обсуждать и по какому кругу вопросов вынесет свои авторитетные решения? Ведь нельзя ни на минуту забывать, что собор не есть самоцель, а только средство оживления и обновления церковной жизни. Соборное начало только наиболее совершенная форма церковной жизни; при проведении этого начала создаются только наиболее благоприятные условия для развития и проявления животворных начал Христово веры. Ясное дело, что вся существенная важность вопроса именно в этих внутренних началах, в идейной стороне христианства, в вероучении и нравоучении, насколько живы и действенны среди нас, в этой всегда несовершенной обстановке жизни, высокие заветы

—449—

Христа, заветы чистейшей истины, бескорыстной любви и неподкупной правды.

Христианство призвано возродить человека и обновить лице земли, и для его исторического бытия вечным критерием на все времена остается степень нравственного совершенства его исповедников (Ев. Ин.13:35), проникновение и воплощение в жизни великих заветов Божественного Учителя. Внешние формы устройства и управления являются здесь неважными и второстепенными настолько, что трактуются, как отличительная принадлежность мирской жизни, которой противополагается жизнь последователей Христа. В ответ на просьбу матери сыновей Зеведеевых, чтобы один из её сынов сел по правую, а другой по левую сторону Христа в Его царстве, Христос Спаситель отвечал: „вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом“ (Мф.20:25–27). В самом корне прекращал Христос возникавшая среди Его учеников стремления к возвышению и властвованию; их значение и достоинство утверждалось одинаково для всех званием учеников, Христовых и только разнилось в меру личного нравственного совершенства и развития, а не в силу каких-либо внешних прав и преимуществ. Христос не устанавливает внешних форм и распорядков Своего Царства; Он дает новую жизнь духа, в новом содержании души человеческой, чрез её возрождение и обновление. Все должно служить одной великой цели – созиданию царства Божия в душе каждого и в общении всех. Заветы Христа принципиального и вечного содержания: это – бескорыстное служение правде, мужественное до смерти исповедание истины и крестный подвиг любви. Все остальное в Его Царстве постольку имеет значение, поскольку способствует проявлению и развитию животворных начал Его учения. Формы церковного устройства и управления имеют только второстепенное значение. Главный жизненный нерв церковной жизни в вопросах веры и обновлении жизни по началам Христова учения.

К удивлению, однако, эта сторона вопроса почти совер-

—450—

шенно не затрагивается в речах о церковной реформе. Все внимание сосредоточено на вопросе о церковном соборе, его организации и составе, при чем его задача определяется, как восстановление древнего канонического строя Церкви и прежде всего в реорганизации церковного управления. При этом предполагается, что все зло церковной жизни в государственном положении православной Церкви в России, в не каноничности её устройства и управления. О вопросах вероучения и нравоучения, о принципиальной стороне церковной жизни речи нет, или об этом упоминается вскользь, мимоходом, как будто здесь все обстоит благополучно.

Характерно в этом отношении некоторое колебание нашей высшей церковной и отчасти гражданской власти. Во всеподданнейшем докладе Св. Синода в марте 1905 года задача церковной реформы определяется Синодом в том, чтобы пересмотреть нынешнее Государственное положение православной церкви в России, в виду изменившегося положения инославных исповеданий, глаголемых старообрядцев и сектантов и преобразовать управление церковное“ (Приб. к Церк. Ведом., 1905 г., № 45, стр. 1898). Для этого в докладе предполагается прежде всего привлечь всех епископов к участию в Синоде, вызывая их по очереди, на ряду с членами постоянными, и „возглавить“ Синод патриархом; потом созвать в Москве из всех епархиальных епископов собор, круг деятельности которого в докладе ограничивается вопросами церковного управления, внешней организации церковной жизни по митрополиям, епархиям и приходам, и о представлении духовенству участия в государственных, земских и городских учреждениях. Правда в конце доклада Синод допускает возбуждение на соборе и других вопросов, но только „имеющих быть разработанными в Святейшем Синоде“ (Приб. к Церк. Ведом., № 45, стр. 1899). Очевидно, вся реформа здесь сводится к освобождению наших иерархов от опеки светской власти в лице обер-прокурора, т. е., к полному их властвованию в делах церковных; а также имеется в виду предоставление им и прав гражданских, – право участвовать в заседаниях Государственного Совета и Комитета Министров. Члены Синода заботятся о расши-

—451—

рении своих прав и власти и всецело стоять на почве юридических норм и практических интересов. О принципиальной стороне собственно церковной жизни, как жизни религиозно-нравственной, здесь нет речи: вопросов вероучения и нравоучения Синод совсем не касается.

Высочайшая резолюция на доклад Синода, откладывая срок созыва собора до более благоприятного времени, расширяет его цель, помимо вопросов, церковного управления, еще и „для канонического обсуждения предметов веры“ (ibid., стр. 1899). Синодальный обер-прокурор, в своем предложении Св. Синоду от 28 Июня 1905 г., подвергая осторожной критике по пунктам Синодальный доклад, указывает, согласно Высочайшей резолюций, очень важный пробел в перечне Синодом дел, подлежащих ведению собора. „По прямому смыслу, пишет он, Высочайшей резолюций на всеподданнейшем докладе о созвании собора каноническому обсуждению его подлежат и предметы веры, о коих в Синодальном определении не дано никаких указаний. Между тем, и в этой обширнейшей области предметов, относящихся к познанию, утверждению и очищению от разных заблуждений православной христианской веры, также необходима предварительная разработка, при содействии представителей богословской науки. Далее указывается один из таких вопросов... – это вопрос о положении православной Церкви в отношении к старообрядцам, сектантам и иноверцам “... „Посему желательно было бы, заканчивается предложение, предварительно установить, могут ли и в каком порядке быть возбуждаемы подобные вопросы“ (Приб. к Церк. Вед. № 45, стр. 1905).

Здесь прежде всего нельзя не отметить, что принципиальная сторона церковной жизни, вопросы веры впервые выдвигаются светской властью; между тем как наши иерархи в своем докладе говорят о расширении своих прав и власти, о реформе чисто внешней, юридической, обер-прокурор, то лицо, положение которого в Церкви признается и неканоническим, и тормозящим её жизнь и развитие, он именно выдвигает на вид обширнейшую и важнейшую область предметов веры. При этом предполагается, что здесь немало предстоит дела по части „по-

—452—

знания“, „утверждения“ и даже „очищения от разных заблуждений православной христианской веры“.

Мы не знаем, как отнеслись в Синоде к предложению обер-прокурора, подвергали ли его там обсуждению, только это предложение через месяц разослано было Синодом епархиальным преосвященным в качестве приложения при указе Св. Синода, от 27 июля 1905 г. за № 8, каковым указом поручалось епархиальным преосвященным войти в суждение „по означенным вопросам и соображения свои представить в Синод не позднее 1 декабря 1905 г. в качестве материала к предстоящему собору (Приб. к Церк. Вед. № 45, стр. 1905 г.). Довольно неясно, что здесь надо разуметь под „означенными вопросами: вопросы ли только церковного устройства и управления, намеченные в докладе Синода и подробно перечисленные и комментированные по пунктам в предложении обер-прокурора; или также вопросы веры, о важности которых и необходимости их возбуждения, согласно Высочайшей резолюции, говорить предложение, но которых оно не обозначает и не намечает определенно, предлагая определить их Синоду.

Как бы то ни было, только в докладах епархиальных архиереев Синоду, печатаемых теперь в Церк. Ведом., вопросы вероучения совсем почти не затрагиваются. Случайно или намеренно, по каким-либо особым соображениям, только епископы эти вопросы оставили совсем без рассмотрения. Считали ли они себя некомпетентными в обсуждении их, или, б. м., не придавали этой стороне дела важного значения, или, наконец, руководствовались какими либо особенными, для нас оставшимися неведомыми, распоряжениями и указаниями высшей власти, – трудно что либо сказать об этом определенно, но факт тот, что в напечатанных в Церк. Вед. епископских докладах вопросы веры затрагиваются слишком мало и далеко не в той широкой, хотя и неопределенной постановке, которая намечена в предложении Обер-прокурора, а только по одному частному вопросу об отношении к некоторым инославным исповеданиям (старокатолики, англикане) и нашим старообрядцам и сектантам. Только с натяжкой можно отнести к „предметам веры“ вопрос о богослу-

—453—

жении, который обсуждается в некоторых докладах под этой рубрикой. – Между тем почти все записки очень подробно и обстоятельно трактуют о формах церковного устройства, управления и суда, о преимуществах патриарха, о правах митрополитов и т. п. – „Несколько лиц, пишут в Церковном Голосе (№ 12, стр. 356), внимательно вчитывавшихся в отзывы епархиальных преосвященных о церковной реформе, заметили, что в этих отзывах очень ясно обозначилось стремление освободить епископов от светского патриаршества – прокуратуры и только... почти только“. Видимо, высшая наша иерархия дело церковной реформы и деятельности будущего собора мыслит прежде всего и главным образом, если не исключительно, в направлении внешнего административного упорядочения церковной жизни и расширения своих прав.

Такое направление в понимании церковной реформы, сведения всей деятельности будущего собора в рамки юридически-административного устроения церковной жизни, в конце концов, видимо совершенно возобладало в высших церковных сферах. В последнее время оно было окончательно санкционировано высшей светской властью в рескрипте Государя м. Антонию от 27–го Декабря 1905 г., где читаем: „ныне я признаю вполне благовременным произвести некоторые преобразования в строе нашей отечественной церкви, на твердых началах вселенских канонов, для вящшего утверждения православия“; и для этой чисто административной реформы указывается созвать собор (Церк. Вед. 1906 г. № 1, стр. 2). Здесь уже ни слова не говорится о предметах веры, в обсуждении которых, на ряду с вопросами церковного управления, определялась цель собора в весенней резолюции (1905 г.) Государя на доклад Синода; все дело церковной реформы и соборного обсуждения ограничивается „некоторыми преобразованиями в строе“ нашей церкви, т. е., реформа будет частичной, а не коренной и принципиальной, и должна касаться только внешнего строя церковной жизни, административного и юридического устройства Церкви.

Как результат этого принятого на верхах направления и предсоборная комиссия, назначенная для предварительной разработки материалов к собору, составлена была кроме

—454—

иерархов, главным образом из канонистов и историков. Таким лицам и книги в руки по части исторических справок о формах церковной жизни в разное время, по части канонических норм и юридических прав и преимуществ. Представителей в собственном смысле богословской науки, о которых говорил обер-прокурор в своем предложении от 28 июня и содействие которых он признавал необходимым для предварительной работы „в обширнейшей области предметов, относящихся к познанию, утверждению и очищению от разных заблуждений православной христианской веры“, в собственном смысле богословов в Синодальной предсоборной комиссии мало; и это, конечно, не случайно, раз все дело церковной реформы решено ограничить „некоторыми преобразованиями в строе“ церковной жизни.

Из этого принятого направления вытекают и дальнейшие выводы в ходе церковной реформы. На первый план выдвигаются каноны, как „твердое основание“ не только церковного строя, но и всей церковной жизни; о христианских принципах нет и речи, ничего не говорится о заветах Христа, Его учении. Форма поставлена на место содержания, каноны заменили принципы, буква заменила дух.

Здесь мы были свидетелями неожиданных явлений. Страстными защитниками буквы канонов выступили лица, которые доселе были наиболее яркими выразителями того течения нашей богословской мысли, по которому православие трактовалось именно как система жизни, а не как собрание голых теоретических положений и юридических норм. Это были преосвященный Антоний ел. Волынский и преосвящ. Сергий архиеп. Финляндский, два наиболее видных по авторитету и влиянию, а отчасти и по талантам, среди вообще бедной талантами нашей высшей иерархии. Из них архиеп. Сергий некогда в своей магистерской диссертации („О спасении“) настойчиво выдвинул и обосновал то положение, что в православии спасение созидается развитием религиозно нравственной жизни, при содействий Божественной благодати, и в этом своем качестве жизненности и реализма у него православие решительно противополагается чисто юридическому строю и привязанности к внешним фор-

—455—

мам католичества. Теперь преосв. Сергий ничего иного не хочет знать, кроме буквы церковных канонов. „Мы не хотим, заявляет он, покидать почвы православного предания, мы хотим лишь возвращения к канонам, а не реформации“. „Книга правил“ именуется у него „имеющей для Церкви силу основного уложении“ (Приб. к Церк. Вед. № 1, 1906 г., стр. 13 и 15), вне которого одно беззаконие. Такая привязанность к закону епископа, который прежде настойчиво выдвигал в православии религиозно-нравственный фактор в противоположность юридизму католичества, по меньшей мере, есть непоследовательность, измена своим прежним взглядам и принципам.

Но что является непонятным и странным с точки зрения теоретической, то вполне ясно и понятно в виду практических требований. Преосв. Сергий прекрасно понимает, что православие доселе держалось не духовно-нравственным содружеством и принципиальной солидарностью своих членов. Все здесь определялось и жило внешними приказами и по раз заведенному порядку и традициям. Под крышей православной церкви сходились и пока сходятся люди, полярно расходящиеся по своим принципиальным взглядам. Особенно ясно обнаружилось в последнее время, когда действительность предъявляла совершенно новые запросы, готового и однообразного ответа на которые у православия не было и сама церковная власть колебалась в недоумении и молчала. Пока все еще держится в связи и, хотя внешнем согласии, но это только временно по обычной нашей склонности к компромиссам и боязни высказаться до конца; а, м. б., тут играет роль и та черта национального характера, которая отразилась в безнравственной пословице: худой мир лучше доброй ссоры. Как бы то ни было, для всякого мыслящего наблюдателя ясно, что с падением внешнего принуждения и бумажной регламентации, а также под неотвратимым давлением кричащей действительности, требующей принципиальных ответов и губительно действующей на традиции, неоднородное в своем существе и расходящееся в принципах должно распасться. Этот кошмар распадения и раскола гнетет и страшит мирные церковные души. С большой грустью отмечает преосв. Сергий, как падает доверие и

—456—

послушание епископам, что могло бы еще связывать разнородные единицы. Утопающий хватается за соломинку: наши иерархи, потерявшие опору в поставившей их и дискредитированной в глазах народа власти, и все более теряющие свой авторитет в виду своей бездеятельности, происходящей от безыдейности, ухватились за каноны потому, что им не за что было ухватиться; и в этом трагизм их положения.

И вот мы присутствуем при зрелище, как епископ, исповедовавший дух и жизнь, хватается за букву и форму, чтобы найти опору и укрыться хотя бы за развенчанным им же самим идолом от страшного грядущего. Страх здесь настолько сильно действует, затемняя сознание, что идеалист-христианин, чуждавшийся формы и юридизма, хотя по старой памяти на словах и заявляет решительно, что собор не парламент, однако на деле хочет организовать этот собор по образу и подобию худшего из парламентов, с подразделением на две палаты, верхнюю и нижнюю, своего рода нижняя – Дума и верхняя – опекающий ее Государственный Совет; при этом разделяются их функции и права так, что нижняя палата – Смешанный собор – является только канцелярией, рабочей комнатой при решающей все дела верхней палате – собор епископов, – своего рода палата господ. В трогательной заботливости о мире и единении, совсем по-парламентски, архиеп. Сергий предполагает перенесение спорных вопросов „на следующую сессию“. Предполагается здесь также „агитация и борьба партий“.

Но у нашего автора еще живо представление иной жизни, устрояемой на иных принципах; его симпатии в глубине сознания на стороне этих принципов, и если он от них отступает и преклоняется пред некогда развенчанными кумирами, то только потому, что ему некуда укрыться. „В первые века христианства, пишет он, каноны не были нужны и допускали всякие изъятия“, потому что тогда Церковь изобиловала благодатными дарованиями, „пред которыми все церковные власти естественно склоняли головы, не боясь потерять свой авторитет или нарушить канон“ (Приб. к Церк. Вед., 1906 г., № 1, стр. 14). В высшей степени ценное признание! Итак, когда то, притом в

—457—

наиболее цветущую пору своей жизни, Церковь жила и развивалась на иных, не юридических, основаниях, и если теперь нам „нужны“ каноны, то здесь не последнее значение имеет боязнь церковной власти „потерять свой авторитет“. Это уже не идеалы, а просто практика жизни, оправдываемая чисто практическими, а не принципиальными соображениями; почти – своекорыстное стремление сохранить свою власть и авторитет. Если обращаются к порам, в них видят опору, то это не потому, что так хорошо и последовательно, а просто потому, что опереться более не на что.

Повторяем, точка зрения еп. Сергия непоследовательна, но она понятна: представляя явное отступление от прежде исповедуемых им принципов, она объясняется практическими соображениями в виду грозных фактов действительности. Он еще достаточно искренен, чтобы не настаивать на её абсолютной (на все времена) истинности, на её принципиальной непогрешимости.

Более решителен и последователен в своем преклонении пред канонами преосв. Антоний еп. Волынский. К особенностям характера этой незаурядной личности относится то, что он всегда смел и решителен в своих выводах: никогда не останавливаясь на полдороге, по натуре враг всяких уступок и компромиссов, он, раз установив известное положение, смело и решительно проводить его до конца, до последних выводов, не справляясь ни с чем. – В данном случае, остановившись на канонах, признав их за твердое основание нашей веры, он считает их главным и почти единственным основанием, приписывает им не случайный и временный, в силу обстоятельств и условии наличной действительности, как это у преосв. Сергия, на авторитет постоянный и вечный, усвояет им абсолютное значение. Книгу правил он прямо и решительно ставит рядом и даже в некотором отношении выше Библии. „Постановления св. Апостолов и св. семи Вселенских и девяти Поместных Соборов, пишет он, есть неизменно действующее право Церкви, её высший законодательный Устав, утвердивший и саму. св. Библию в её настоящем составе“ (Первая записка еп. Антония, напеч. в Бог. Вестн., 1905 г., декабрь, стр. 701). В

—458—

канонах содержится то же вечное и неизменное богооткровенное учение, тот же Божий закон, что и в св. Библии: каноны „священны“ и неприкосновенны. Задачи каждой поместной церкви состоит в том, чтобы осуществить в своей жизни этот „Божий закон, данный о Церквах во Св. Библии и в священных канонах“ (ibid., стр. 707). Сущность православия в том, чтобы неуклонно следовать канонам: „восставая против священных канонов“, тем самым („следовательно“) мы восстаем и против Православия“. – Теперь, если в священных канонах содержится неизменный и вечный Божий закон, если они „установлены Духом Святым“ и православие в них заключается, понятно, для нормирования и оживления церковной жизни ничего иного не требуется, как возвращение к канонам, восстановление их силы и значения во всей полноте церковной жизни. В восстановлении канонического строя церкви весь смысл церковной реформы, все значение и задача деятельности церковного собора: „собор нужен“ прежде всего и главным образом для восстановления не человеческих, а Духом Святым установленных, вечных и неизменных канонов Церкви“ (ibid., стр. 703). Понятно, при такой точке зрения на каноны всякие стремления ограничить значение канонов и тем более отменить хотя бы некоторые из них – значит восставать против „чистоты Божественной веры“: „изменить каноны“ значит, „изменить самый богоучрежденный строк христианства“, „отменить и самое православие“ (Богосл. Вестн., стр. 708).

Итак, твердое основание найдено и утверждено прочно и непоколебимо. „Вечные и неизменные“ „священные“ каноны – Вот это незыблемое основание. В них – „Божий закон“; это не человеческие установления, а установления Духа Святого, наставляющего на всякую истину. Очевидно, здесь не должно быть места сомнениям и недоумениям, спорам и пререканиям. Здесь область только „послушания“ и „покорения“ Божественным глаголам. Восстающий против канонов восстает против Духа Святого, и этот грех не простится ему ни в сей век, ни в будущий: он еретик и хульник Св. Духа.

Дальше этого в апофеозе канонов идти некуда. Здесь сказано все. Недоумеваем только, почему епископ волын-

—459—

ский не предложил полагать книгу св. правил не на полках библиотеки, а на престоле вместе со св. евангелием, а то, б. м., и взамен его. Нельзя не приветствовать и нового открытия в поисках определения православия. До сих пор все изыскания в этой области давали больше отрицательный результат: православие чуждо крайностей католичества и протестантства. Отныне православие отождествляется с священными канонами: покоряющийся им – православный, сомневающийся и, спаси Боже, новатор еретик и богохульник. Это поистине гениально, просто и определенно. Впервые в туманной и неопределенной области русского богословствования, с его уклонами то вправо, то влево, раздалась такая ясная, прямая речь.

И в церковной жизни с этой точки зрения все так просто и определенно. Есть „уложение“ с вечными и неизменными правилами, по которым и устроятся вся жизнь, истолковывают каноны, проводят их в жизнь, устанавливают порядки особые священные лица – „владыки: они властвуют, распоряжаются, учат... На долю простых верующих остается послушание и покорение, в смиренном сознании своего бесправия и ничтожества. „Благочестивые, смиренные миряне, народ“, говорить преосв. Антоний, „заявит смиренно своим владыкам: „ваше дело учить, а наше – поучаться“ (Бог. Вестн., стр. 710). Вот соберутся Владыки на собор, чтобы потолковать о делах и порядках, устроении церковном, чтобы все было правильно, чинно, благолепно, чтобы повсюду царствовала вожделенная тишина и спокойствие. Не в шумных столицах, среди сутолоки и мятежа современной бурной жизни, а в каком-либо спокойном городе (во второй записке преосв. Сергия архиеп. Финлянд., не говоря уже о Петербурге, в виду последних событий, признана неподходящей и Москва, и местом собора указывается Новгород), под сенью древних святынь тихо и мирно идут заседания собора. При доброгласном звоне колоколов, в бесшумных спокойных каретах прибывают владыки на заседания собора. Торжественной медленно походкой идут они на свои места, приветствуя друг друга лобзанием мира. Заседания начинаются и оканчиваются благолепным пением священных молитвословий. В торжественной обстановке древнего храма,

—460—

с столетних стен которого смотрят строгие лики святых, в священных облачениях и при всех регалиях восстановляют владыки „священные каноны“. Верующие с благоговением и любовию взирают на святителей и терпеливо ждут окончания соборных деяний. Заседания собора разнообразятся торжественными крестными ходами, продолжительными благолепными богослужениями... Наконец, каноны восстановлены: заседания собора окончены, отслужен торжественный молебен. Владыки разъехались по своим епархиям; рассылают наставления и распоряжения, направленные к восстановлению божественных канонов. Верующие с любовью принимают их наставления, смиренно и благопокорно исполняют их распоряжения. Настает мир на земле и благоволение в людях?!

Вот те идиллические мечты, которые питают наши святители. Забыто здесь только одно, что мы живем не во времена патриархальные и что „отеческое попечение“, возможное в семье, с роковой необходимостью переходит в бюрократическое начальствование и во владычное всевластие, как только становится руководящим принципом в жизни общественно, когда переносится в область взаимных отношений общественных групп и классов. Патриархальная идиллия обращается в драму, полную то глухой, то явной борьбы, в которой на стороне опекаемых постоянно растет недовольство и озлобление, а безответственные и случайные начальники неизбежно должны для поддержания своей власти и авторитета прибегать к силе.

Казалось бы, в христианской Церкви менее всего можно было возлагать все упования на внешние формы церковного строя и управления. Религия есть дело внутреннего настроения, её сфера интимное содержание души. В религиозной жизни на первом месте – принципы и внутренние элюции. Христос Спаситель с особенной настойчивостью всегда выдвигал необходимость внутреннего возрождения, психического обновления, и ничего так грозно не обличал, как чисто внешней праведности книжников и фарисеев, которые свели религию к внешним порядкам и юридическим формам. Поэтому современные стремления наших архипастырей свести дело церковной реформы к внешним формам и каноническим правилам, если не есть еще

—461—

извращение религиозной жизни и прямое отступление от заветов Христа, то, по крайнем мере, обнаруживают забвение главного в законе, выдвигая на первый план несущественное и второстепенное...

В частности, что касается канонов, то опираться только на них нам кажется и невозможным, и малополезным и еще может привести вместо ожидаемой пользы только вред.

II.

Прежде всего никто не может с достаточным основанием утверждать, что каноны есть нечто принципиальное, строго определенное, раз навсегда данное и неизменное. Каноны не были целью сами по себе: они были средством упорядочения внешнего строя церковной жизни для беспрепятственного внутреннего развития этой жизни; они служили к ограждению церковной жизни от злоупотреблений и разных помех. Значение канонов – значение служебное и практическое. Их появление обусловливалось временными обстоятельствами и практическими потребностями исторической жизни Церкви. Поэтому они изменялись, отменялись и дополнялись с органическим ростом этой жизни в связи с условиями пространства и времени.

Итак, каноны прежде всего явление историческое, подлежащее переменам и развитию; назначение же их служебно-практическое.

Не то это значить, что каноны безразличны п. не имеют важного значения. В них слышится голос Церкви и в этом отношении они имеют все значение и важность; но поскольку этот голос звучит по поводу временных и местных условий церковной жизни, он изменяется с изменением этих условий. – Изменяется не церковное сознание, всегда остающееся себе равных и неизменным, а изменяются церковные определения и правила в связи с местными и временными условиями церковной жизни. Исторический факт тот, что канонов в начале не было, по том они создавались в разное время и в разных местах. В виду известных обстоятельств они возникали; с прекращением действия тех или других условий отменялись и каноны, как не нужные; с появлением новых

—462—

условий изменялись старые каноны, как не волне целесообразные и даже не полезные и создавались новые. Характерный пример в этом отношении представляет вопрос о браке епископов. Ап. Павел в 1 посл. к Тимофею пишет, что епископ может быть „единой жены муж“ (1Тим.3:2). Согласно с этим апостольским наставлением 5-е апостольское правило также допускает женатых епископов, запрещая им изгонять своих жен „под видом благоговения“.

Но Трулльский собор, „прилагая попечение о преуспеянии людей на лучшее“, (правило 12-е) категорически запрещает епископам по рукоположении продолжать жить с своими супругами. – Однако допуская в известной мере изменяемость церковных канонов, мы в то же время категорически должны ограничить пределы изменяемости, не распространяя их на ту сторону, которою каноны обращены к церковному сознанию, когда они служат непосредственным выражением принципиальной стороны церковной жизни.

Такого рода относительная изменяемость канонов вообще факт несомненный и едва ли против этого можно спорить. Так согласно обстоит дело, если рассматривать вопрос в широких рамках исторической жизни Церкви вселенской. Другое положение получается с точки зрения жизни церкви русской, в настоящий исторический момент её существования.

Говорят, Церковь русская восприняла от древней вселенской Церкви великое наследие – священные каноны, нормирующие церковный строй в целом и во всех частях. В этих канонах слышится авторитетнейший голос Церкви вселенской в древнюю и лучшую пору её жизни; в них православное церковное сознание выразилось полно и окончательно по всем вопросам церковной жизни. Поэтому поместная русская Церковь не только не вправе изменять, отменять и дополнять вселенские каноны, но это было бы опасно, угрожая чистоте православия.

Наиболее последовательно и со всеми доказательствами и выводами этот взгляд, как известно проведен у преосв. Антония еп. волын. в его первой записке Св. Синоду. Канонам приписывается здесь значение абсолютное:

—463—

они установлены Духом Святым „вечны и неизменные (Бог. Вестн., 1905 г., дек., стр. 703). В них содержится то же богооткровенное учение, тот же „Божий закон“, что и в св. Библии (стр. 707). Здесь явно смешивается догматическая и каноническая область, не полагается различия между стороной принципиальной вероучительной и юридически-практической. При этом в той и другой области одинаково полагается, что Церковь сказала свое окончательное и полное слово на вселенских и поместных соборах. Другие более осторожные поклонники канонов, не придавая им догматического значения, утверждают за канонами всецелый юридический авторитет для поместной русской Церкви.

Очевидно, в том и другом случае по вопросу о реформе русской Церкви вывод получается один: реформа должна состоять в восстановлении канонического строя Церкви, в признании за канонами неизменного и обязательного значения.

Но как бы мы не утверждали священную важность и незыблемость и юридическую обязанность канонов, только на них одних нельзя обосновать церковной реформы: при осуществлении реформы необходимо придется коснуться стороны принципиальной, области вероучения и идей. С одной стороны, едва ли можно утверждать, что в данных канонах выразилась вся полнота церковного сознания по части внешнего устроения церковной жизни во всех частях. Возможны здесь такие условия и обстоятельства, которых не знала древняя Церковь и по которым необходимо дать новые правила и указания. С другой стороны, в древней Церкви в свою очередь были свои исторические особенности условия, нашедшие выражение в канонах, применение которых в наше время было бы и излишне, да и не полезно. Не без основания говорят, что пред буквой канонов, если им придавать неизменное и священное значение, окажется не каноничной, а следовательно, в известном смысле и неправославной, вся русская Церковь синодального периода, во всей массе её членов с высшей иерархии до простых мирян. Ведь заявил же печатно один „инок“, что епископ или иерей, принявший, согласно новому закону, участие в заседаниях Государственного Совета, может

—464—

именоваться епископом или иереем, но „на самом деле он останется только безблагодатным самозвантема“, ибо по букве 81-го апостольского правила он, как вступивший „в народные управления“ подлежит извержению из сана (см. газ. Колокол, 1906 г., № 44). Или сколько должно быть извержено из сана современных иереев и отлучено от Церкви мирян в силу 11-го правила VI-го вселенского, по „книге правил“ (собств. Трулльского), собора, запрещающего под страхом извержения и отлучения „врачевства“ от евреев „принимати... ни в банях купно с ними мытися.“

Таким образом, едва ли возможно в настоящее время, с одной стороны, всецело удовлетвориться каноническими правилами, созданными в древнее время, с другой, – принять и осуществить их во всех полноте и буквальном значении: необходимо придется делать дополнения и изменения.

Хорошо сознавая эту необходимость, другие канонисты хотели бы понести бремя канонов, как легкое и удобное, не отождествляя с нами „преданий человеческих“ (Н.П. Аксаков в речи на первом заседании предсоборной комиссии, см. Приб. к Церк. Ведом., 1906 г., № 10, ст. 479). Но эта уступка, допустимость отделения общеобязательных канонов от „преданий человеческих“, – есть уже крушение системы, признающей за всеми канонами общеобязательное и священное значение. Спрашивается, как же производить отделение собственно канонов от „преданий человеческих“? Чем должно руководиться при этом разделении? Единственно авторитетное и бесспорное решение вопроса может здесь дать только голос всей Церкви, на твердых основаниях исповедуемых ею принципов и идей.

Таким образом, неизбежно приходим к тому выводу, что и в канонической области исходным пунктом и единственным руководящим началом является общецерковное православно-христианское сознание в его вероучительном, принципиальном содержании. В церковной жизни нельзя обойтись без принципов и идей и в области церковной практики, внешнего строя жизни, управления, суда и т. п. Твердое основание единства, полноты и стройности церковной организации в единстве и полноте вероучения,

—465—

в идейной области. Если будет согласие в области вероучения, будет единство и в церковной практике, в области юридически-практической. При разобщенности религиозной мысли мы будем говорить на разных языках, не поймем друг друга и разойдемся. Только ясное общецерковное сознание может быть путеводной звездой в лабиринте многообразных частностей церковного строя, в массе разных постановлений и правил. На мертвой букве канонов нельзя реформировать жизнь Церкви: источное начало и движущая сила церковной жизни в принципиальном содержании, в церковном вероучении.

Как бы мы ни возвышали священные каноны, какое бы ни придавали им важное значение, все же прежде всего это исторические памятники прошлого, которые получают весь смысл и значение, будучи восприняты и осмыслены общецерковным сознанием.

Замечательный пример всего важного и решающего значения принципиальной стороны дела представляет страстный и еще не законченный спор оправе участия низшего духовенства и мирян на соборах. Защитники и противники этого права одинаково опираются на каноны и предшествовавшую историю Церкви и делают совсем несогласные выводы; оперируют, в сущности, над одним материалом и приходят к противоположным заключениям. Очевидно, различие лежит не в канонической области, а в той точке зрения, с которой обе стороны рассматривали каноны и историю Церкви. Ведь нельзя же в самом деле думать, что одна из сторон настолько не осведомлена в вопрос и невежественна, что совсем не знает канонов и фактов, разрушающих её теорию; ли она должна бы отказаться от своей точки зрения, когда ей было указано на эти каноны и факты. Но этого на самом деле не замечается. Очевидно, здесь сознание неодинаково восприимчиво к данным канонов и истории: одна сторона дела совсем пропадает из поля зрения для одного класса наблюдателей и впечатлений не получается, когда ее ясно поставят пред глазами, она объясняется со своей точки зрения, перетолковывается на свой лад, ив этом вся суть дела,

Своя точка зрения, могущество принципиальных взглядов и предубеждений настолько сильно заявляет себя

—466—

в людях, что они не только игнорируют факты и объективные основания, но даже противоречат себе, опровергая противника. Это заметно сказалось в 1-й записке архиеп. Сергия Финлянд., когда он высказывается по вопросу о значении истории в жизни Церкви, на котором он то настаивает, когда ему указывают из жизни древней Церкви на апостольский собор, не имеющий, по его мнению, для нас значения в виду дальнейшего хода церковной истории, и дальше всю историю, имеющую для нас значение, почему то ограничивает периодом соборов, после которого за дальнейшей церковной историей он уже не признает никакого значения.

Итак, в идеях вся сила: они нами двигают и руководят и при справках в канонах и при объяснении исторических фактов.

В споре о правах белого духовенства и мирян люди разошлись именно по различию принципиальных взглядов на жизнь Церкви. Одни мыслят Церковь, как живой организм, в котором общая жизнь и развитие осуществляются путем участия всех членов в жизни и деятельности, причем каждый приносить свою долю для других и в свою очередь воспринимает дар других. Другие или смотрят на Церковь идиллически, когда мыслят жизнь её в формах патриархальной семьи, в которой, с одной стороны, – отцы и распорядители, со всей властью и непререкаемым авторитетом, а с другой, – малые дети, которых надо учить и наказывать; или прямо представляют церковную жизнь в формах бюрократически-приказного строя, когда на одной стороне полновластные господа и владыки, а на другой – смиренные послушники и исполнители. Если последний взгляд близок к латинству, то надо иметь в виду многовековую историю послед него и его настоящую силу, чтобы отказаться от бесплодных попыток поколебать эту твердыню каноническими справками и даже библейскими цитатами. Центр полемики должен лежать в идейной области. Вне этой области история мертвая книга, сухой пыльный архив.

Здесь мы подошли к вопросу о значении для нас прошлой жизни Церкви, её истории. Нельзя не присоединиться к словам Н.П. Аксакова, сказанным на первом заседании

—467—

предсоборного присутствия, что прежде всего нужно иметь в виду то „великое прошлое“, единство с которым предстоит сохранить целым и нерушимым. Но признавая все величие этого прошлого и всю важность сохранения с ним единства, мы не должны забывать, что страницы великой книги прошлого открыты и понятны только для живого церковного сознания. Слепой не поймет красоты цветов и непросвещенному уму ничего не скажут полуразрушенные памятники седой старины, или запыленные пожелтевшие страницы древней рукописи. Только для церковно-настроенного человека, проникнутого православно-христианскими принципами, прошлая жизнь Церкви не будет мертвой книгой, сухим, хотя, быть может, и любопытным, музеем древностей. Это великая школа, но только для понимающего ученика. Почти два тысячелетия работала „великая предсоборная комиссия“, именуемая историей Церкви, и велики её труды; но чтобы воспользоваться этими трудами, не запутаться в дебрях частностей и подробностей, надо уметь отличать существенное от не существенного, временное и изменяющееся от неизменного и вечного. Словом, должен быть определенный и единый базис, известное постоянное принципиальное содержание, исходя из которого мы можем воспользоваться великими уроками прошлого, можем расширить, углубить свое понимание. Итак, связь с прошлым должна быть идейная, принципиальная. Эта только связь настоящая, действительная и единственно полезная. Без этой связи, без принципиального единства, будет только заимствование мертвых форм бутафорской внешности, а не живое сродство и не реальная связь. Когда года 3–4 тому назад наше высшее общество устроило маскарад с переодеванием в древнерусские костюмы, придворные чины и вельможи через это ничуть не приблизились к русской жизни XVI–XVII в., и в боярских костюмах современные камергеры и графы были так же далеки от древнерусской жизни, как бритые и стриженные бояре петровского времени в немецких костюмах были далекий от немцев. Заимствование внешних форм не есть восстановление связи и единства жизни. Эта связь и единство может быть только в принципиальной области, на идейной основе; иначе будет одно механическое заим-

—468—

ствование, чисто-внешнее сходство. Поэтому признавая всю важность связи с прошлым, думаем, что единственно действительная и плодотворная связь должна быть по духу, а не по букве, не через копирование старинных форм, а через оживление постоянных принципов церковной жизни. Только в принципиальной области может быть установлена действительная, реальная связь с прошлым, о чем так много и почти исключительно заботятся.

Итак, решительно невозможно обосновать церковную реформу на букве канонов, нельзя ограничиваться восстановлением форм давнопрошедшего.

С другой стороны, это было бы задачей не только невыполнимой, но и малополезной.

Церковная реформа предпринимается не для установления связи с прошлым: она вызвана потребностями настоящего времени. Изменившаяся условия положения православной Церкви с объявлением свободы совести, а также новые запросы, предъявляемые православию в виду современного общественного движения, – все это требует оживления церковной жизни и усиленной деятельности, если Церковь желает сохранить хотя отчасти руководство в духовной жизни русского народа, уже в значительной степени ею утраченное. Обращение к прошлому имеет служебное значение для достижения главной цели – устроения спасения людей, их религиозно-нравственного возрождения, как служебное значение для это главной цели имеют и формы церковного управления, и регулирующие их каноны, „Историкам церкви и представителям богословского знания, говорит проф. Н.К. Никольский, неприлично заявлять, что в способе управления (курсив подлинника), хотя бы и узаконенном канонами, они видят верный выход из современного состояния церкви. Академия должна заявить (статья представляет из себя записку, частную в собрании профессоров С.-Петербургской Духовной Академии в мае 1905 г.), что если церковь решила начать свою жизнь чрез применение стародавних принципов церковной жизни, то в том только случае оно может привести к упорядочению и нормальному ходу её, если оно прежде всего будет предназначено к сохранению истинного духа евангельских требований, и если только ради этого предстоящие перемены

—469—

будут сообразованы по мере возможности с канонической буквой“ (Христ. Чт., 1906 г., февраль, стр. 181). Или вот что пишет такой бесспорный авторитет, как покойный славный профессор С.-Пб. Духовной Академии В.В. Болотов. Думаю, что нет большей несправедливости, как репристинация форм давнопрошедшего... Та реформа, которая действительно отвечает потребностям данного времени и оправдала себя фактически хорошими результатами, – и есть реформа истинно каноническая, не имей она за себя даже ни единого прецедента. История есть только полезный архив, никак не свод законов. Суббота человека ради бысть; а не человек субботы ради“. Эти замечательные слова покойного ученого, к удивлению, напечатаны в официальном органе нашей правящей церкви (Прибавл. к Церк. Ведом., 1906 г., № 3, стр. 100), которая, по крайней мере, в лице монашествующей иерархии, совсем несклонна так умалять значение канонов и совсем далека от радикализма в церковной области. В то время, как одни из наших иерархов придают канонам священное и догматически-неизменное значение, а другие усвояют им непоколебимый юридический авторитет, – по взгляду покойного профессора, „каноническое“ в обычном словоупотреблении есть равнозначащее понятию: согласное с позднейшею практикою Константинопольской церкви, а не древнейшее и общепринятое, тем менее, конечно, догматически-неизменное и юридически-обязательное. Разные поместные церкви допускали значительных особенности внешнего строя, регулируемого канонами, и вообще древняя Церковь не чуждалась „радикализма“ в этой области. Если уже стремиться во что бы то ни стало восстановить древние формы церковной жизни, то более подходящими для русской церкви авторитетный ученый считает древнейшие формы церковного устройства некоторых церквей, напр., Карфагенской, а не Константинопольской, и, следовательно, нормами для нашей церкви будут не „канонические“ нормы в общепринятом смысле, а некоторые иные.

Итак, увлечение внешними формами церковной жизни прошлого вообще и канонами в частности нельзя оправдать ни принципиальными соображениями, ни научными данными и ссылкой на авторитеты. Восстановление полной силы ка-

—470—

нонов невозможно практически и бесполезно с точки зрения современного положения русской церкви.

Даже в сравнительно узкой области каноны мало полезны: они не могут оправдать возлагаемых на них со стороны нашей высшей иерархии надежд и упований.

В существе дела наши иерархи хотят утвердить священную важность и безусловную обязательность только за теми канонами, которыми утверждается их власть и господствующее положение в Церкви. Предполагается, что все зло церковной жизни, пресловутый „паралич“ Церкви идет от Петра, является следствием совершенной им церковной реформы, извратившей канонические нормы церковной жизни, в которых жила русская церковь в слишком веков, заимствовав их от Византии. На место богоустановленной епископской власти в Церкви поставлена была власть светских лиц, чиновников, которые не только поставлены были рядом с иерархами, но в лице синодального обер-прокурора фактически властвовали и над владыками. Конечно, это не канонично и несогласно с нормами церковной жизни. Но кроме недопустимости светского, чиновнического властвования в Церкви, каноны утверждают еще нечто иное, пред судом чего окажутся не каноничными и другие, кроме чиновнического властвования, стороны церковной жизни и, кроме синодального обер-прокурора, другие лица, не исключая и самих архиереев. Напр., едва ли может служить к утверждению положения наших иерархов строгое применение 29 и 30 апостольских правил, по которым всякий епископ, получивший сие достоинство „деньгами“ или „мирских начальников употребив“, подлежит извержению и даже отлучению. По церковным канонам, епископы должны быть выборными, а не назначенными светской властью, иначе поставление считается недействительным. (Антиох. Соб., пр. 19, 23; Лаодик., 12 и др). Такого рода каноны, очевидно, скорее могут явиться камнем преткновения и вызвать крушение всякого авторитета наших владык, ставя под сомнение законность и действительность их поставления. Отсюда пред нашими иерархами в существе дела также дилемма: или последовательное и строгое выполнение канонов для полного устранения всей скверны неканоничности в современной обстановке

—471—

жизни русской церкви, во всех её частях, до замены назначенных епископов выборными; или – приспособление самих канонов к условиям современной жизни. Также обоюдоострым оружием является и восстановление канонических норм русской церкви допетровского времени, когда у нас царила Кормчая. Проф. Н.К. Никольский, еще в марте 1905 г. настойчиво предостерегавший от одностороннего увлечения внешними формами и буквою канонов (Новое время, 1905 г., № 10439), пишет: „нельзя... ввести в жизнь Кормчую во всем её объеме уже потому, что сами иерархи этого не захотят: иначе им пришлось бы на основании Кормчей и себя отлучить, и всю паству до последнего человека“ (Христ. Чтение, 1906 г., II, 201).

Таким образом, „возвращение к канонам“, восстановление во всей полноте их силы и значения едва ли в интересах даже нашей правящей иерархии; во всяком случае это оружие обоюдоострое и вместо ожидаемой пользы может еще вызвать новые недоумения и опасности для колеблющегося авторитета церковной власти.

Дело оказывается далеко не так просто, как кажется на первый взгляд и требует углубления и принципиального обоснования. Кажется, это теперь почувствовали и наиболее страстные поклонники канонов, усвоявшие ими догматическую неизменность, и обязательный авторитет, и на них одних думавшие обосновать дело церковной реформы. По крайней мере, самый рьяный поклонник канонов преосв. Антоний еп. волынский во втором заседании предсоборного присутствия (11 марта) предлагал идти средним путем, с одной стороны, сохраняя древние формы церковного управления, определяемые канонами, с другой стороны, не оставляя, без внимания главной цели существования Церкви – нравственного усовершения её членов (Приб. к Церк. Ведом., 1906 г., № 11, стр. 548–549).

Если же наши иерархи, у которых одних, кажется, действительно были достаточные и понятные побуждения приписывать канонам священную важность и юридическую обязательность, начинают сознавать недостаточность внешних форм и малополезность и даже опасность преклонения пред буквой канонов, – то для всякого, бескорыстного и искренне жаждущего действительного „обновления“, цер-

—472—

ковной жизни, предстоит забота поискать иных, кроме канонов и внешних форм, и средств для дела церковной реформы. Даже чисто внешняя, каноническая реформа церковного строя и управления не может быть совершена без принципиального обоснования: тем более необходимо оживление принципиальной стороны церковной жизни для главной цели существования церкви Христовой, – созидания спасения людей, их духовного возрождения и чисто психического обновления.

Отсюда оживление и разработка христианских приступов, церковного веро-нраво-учения, не только дело практической необходимости, но и невозможности обойтись без них, и есть первая и главная обязанность Церкви, так как в этом первое и главное в законе, а внешние формы и каноны имеют второстепенное и служебное значение для этой главной цели.

Для русской же церкви эта обязанность является неотложной и особенно настоятельной в виду особенностей её исторического бытия и чрезвычайных условий настоящего момента её жизни.

III

Мы не должны закрывать глаза на надвигающаяся события и трусливо прятаться в виду грозящей опасности. Наше время – время революционное. Революция состоит не только в замене одних властей другими, одной формы правления – другой; у нас она глубоко захватывает и другие области жизни, кроме политики, не исключая и жизни религиозной. Можно сказать во всех областях происходит переоценка ценностей, так как критерии для оценки изменились. Если прежде все ценилось по официальной регламентаций, в силу традиции и доверия к власти, то теперь одного официального клейма далеко недостаточно. Прежде значение человека определяли по его званию и занимаемому им положению; теперь, не довольствуясь определением: кто он? еще задают вопрос: что он дает для других? какую пользу приносит? Оценка происходить не с точки зрения официального положения и традиционных представлений; значение званий и лиц определяется в силу реальной их стоимости, с точки зрения действи-

—473—

тельно приносимой ими пользы. При таком критическом отношении одна за другой завеса падала с глаз доверчивого обывателя; многое пред неподкупным судом жизни оказалась совсем несоответствующим своему званию и положению, и официальные печати, пышные одежды и блестящие флаги безжалостно вырываются из рук их недостойных носителей.

Пока революция совершается более в теоретической области: на практике все остается пока по-старому, так как пока еще выяснилось соотношение сил. Господство силы понятно и естественно в области государственной жизни. Не то в жизни церковной: здесь теория стоит ближе к практике, переоценка в принципиальной области не должна встречать препятствий к обнаружению на практике соответствующими результатами, так как в области веры недопустимо насилие и принуждение. Поэтому теоретической критицизм в Церкви представляет большую опасность произвести соответственных изменения и в церковной практике, так как в церковной жизни теоретические убеждения, при свободе совести, не встретят особенных препятствий к реализации, как это бывает в жизни государственной.

Переоценка ценностей в Церкви, несомненно, начинается: её ясные признаки на лице.

Церковь наша привыкла жить только традиции и преданиями; главная масса верующих по привычке исповедовала известные положения и исполняла указанные правила. Приняв христианство от греков, мы берегли его как святыню от порчи и в этом видели все наше призвание. Мы, как ревнивые приставники музея древностей, заботливо берегли наши сокровища от порчи и расхищения, но эти памятники творчества прошлого не послужили исходным началом нашего оригинального творчества. Как в упорядоченном архиве у нас все было расставлено по полкам, определено и зарегистрировано, но собранное богатство было мертвым капиталом, бесплодным для жизни. И это отсутствие всякого движения мы не прочь были отождествить с сущностью православия. Мы гордимся тем, что стоим на одном месте; всякое движение в религиозной области приравнивалось к ереси и расколу, трактовалось,

—474—

как плод кичливого, человеческого ума, несклонного к послушанию веры. Католичество и протестантство вследствие этого уклонились от древнего православия, и мы гордились, что устояли против этого соблазна. Забывали мы одно, что не велика заслуга – устоять от падения, уклоняясь от всякого движения. Мы были чужды крайностей католичества и протестантства главным образом потому, что „мы почти вовсе не богословствовали“. В делах веры у нас предписывалось, как писал собор 1554 г. Дьяку Висковатому: „впредь тебе сомнение не иметь и не рассуждать и.… ни испытывать“ (Христ. Чт., 1906 г., февр., стр. 191). „Христианство“, говорит проф. Н. К. Никольский, у нас понимают не как живое творческое начало религиозной жизни, а как совокупность законченных по своему содержанию предписаний“ (Христ. Чт., 1906 г., февр., стр. 197), и всякое уклонение или добавление к этим предписаниям было под угрозой анафемы. – Неподвижность и косность, – основная причина так называемого паралича“ Церкви, – стали догматом нашей церковной жизни.

„Но догмат сей, сказано в передовой статье Церковного Голоса (1906 г., № 12, стр. 355), разошелся с законом жизни, ибо последний есть движение“.

Пока еще культурная и гражданская жизнь России была неразвита, неподвижность Церкви не была так заметна и особенно опасна. Доныне еще в патриархальных уголках приходской храм удовлетворяет все, не только религиозные, но и интеллектуальные, и художественные потребности жителей. Здесь младенчество церкви стоит в уровень с младенчеством культуры общества, – и Церковь более или менее удовлетворяет своему назначению.

Но таких уголков становиться все меньше и меньше, и недалеко то время, когда они совершенно исчезнут. Император Петр Вел. своей мощной рукой двинул Россию из патриархального периода в условия культурного существования, и вот уже 200 лет живет и развивается наша родина на пути культуры. Культурное и просветительное движение требовало соответствующего движения и религиозного творчества в Церкви, но Церковь оставалась неподвижной в роли охранительницы древнего православия. Принципы допетровского православия были уже в значительной

—475—

степени изжиты и многих не удовлетворяли, но взамен их не создано было ничего, да и особой твердости в старине уже не замечалось. „В течение синодальных столетий, говорит проф. Н. К. Никольский, церковь была в расслаблении, которое происходило от отсутствия путеводных задач и идеалов, после того как прежние критерии веры поколебала западная наука. Принципы до-Петровского правоверия расшатывались, а взамен их не появилось ничего определенного: церковь мечтала о старине, не желала порвать с ней традиций, но не боролась за древнее православие, а постепенно отступала от него, подчиняясь ходу истории: она жила апатично, потому что жила беспринципно“ (Хр. Чт., 1906 г., февр., стр. 201). Все больше и больше обнаруживался разлад между апатичными и косными представителями Церкви и передовым обществом. В этой постоянной то глухой, то явной борьбе Церковь уступала одну позицию за другой и постепенно вытеснялась из разных областей жизни (наука, искусство, литература) дружными усилиями так называемой „неверующей интеллигенции“. На одной стороне было все молодое, энергичное, сильное наукой, знанием и талантами; эта сторона непоколебимо шла вперед под флагом тысячелетней культуры, под знаменем свободы и прогресса, одушевляемая идеей все общего братства и счастья. Церковь слабо и вяло защищалась и все отступала. Она не хотела или не умела войти в соглашение с новыми идеями, претворить их в себе, раздвинуть свой узкий мир и поднять свою жизнедеятельность притоком свежих сил. Только изредка и то как-то вяло и неохотно прибегали к старому грозному средству – анафема, которое, однако, совсем уже не было грозно. Даже в полемике с раскольниками и сектантами Церковь не проявляла пламенной ревности и твердой уверенности: эти качества мужественного исповедания были на стороне носителей новых учений.

Творческие живые силы и в религиозной области, не находя места в Церкви, направили свою деятельность в другую сторону. Общество стало удовлетворять свои религиозные потребности самостоятельно, помимо церковного руководства. Рядом с православием возникала „новая вера“ и устрояла свой храм, на фронтоне которого была надпись:

—476—

„христианство и культура“. В свой пантеон она поместила деятелей науки, искусства, героев культуры, и широко раздвинула стены своего храма для всякого мыслящего, культурного работника, согретого религиозной идеей преклонения пред верховным Разумом жизни. Эта „новая вера“ не отрицает исторического христианства, признает его необходимым моментом в религиозном развитий человечества, заимствует от него некоторые элементы и в конце концов заменяет его новой „религией Духа“. У ней свои подвижники – мученики науки и культуры, свои жрецы – гении и герои человечества. Глашатаи этой религии у нас обрекают на смерть православие, указывая на его пассивность и безжизненность, как В.В. Розанов; требуют „вырвать“ религиозное воспитание „из рук жречества“, как Меньшиков; грозно приглашают Церковь последовать за их учением, заявляя „теперь или никогда“, как Мережковский.

Эта религиозная проповедь опаснее для Церкви, чем индифферентизм и неверие, потому что она грозит оторвать от церковной веры самое ценное в религиозном отношении – живые верующие души.

До последнего времени можно было утешать себя надеждой, что это только незначительная часть общества, главная масса народа остается в Церкви, непоколебима в православии. Кроме того, была защита в сильной государственной власти, под покровом которой многим можно было жить припеваючи без труда и талантов. Эта защита окупалась слишком дорогой ценой закрепощения и рабства; государство игнорировало существеннейшие интересы Церкви, пользовалось её идеями для освещения своего всевластия, а её богослужение низвело в ряд манифестаций своего величия, наподобие смотров и парадов.

Теперь защита государства отходит от Церкви: власть переходит в руки интеллигенции, которая не заинтересована в поддержке православия. Уже теперь законом 14 марта 1906 г. введено по делам о вере в действие Уложение 1903 г., по которому дозволяется переход из православия в другие исповедания и секты, отменяется обязательное говение...

Надежда найти опору в народе, в широких кругах

—477—

общества все падает. Это ясно обнаружилось в нынешнее освободительное движение, которое было роковым для многих доселе признаваемых величин. Здесь мы вступаем в такую область, где еще до сих пор идет страстная борьба между разными партиями и классами общества, атмосфера насыщена электричеством гнева и страстей. Тут неизбежны резкости и преувеличения, несправедливые нападки и обвинения. Тем не менее для Церкви, поскольку она живет в пределах земного существования и в обстановке исторического процесса, необходимо считаться с новыми требованиями и запросами, хотя бы предлагаемыми в резкой форме, необходимо учитывать те нападки и обвинения, которые идут со стороны, так называемых прогрессивных кругов общества, деятелей „новой России“. Освободительное движение возникло не вдруг и неслучайно, оно явилось не по прихоти и козням нескольких лиц или известной партии. Это движение подготовлялось давно всем складом жизни русского народа, оно является завершением целого исторического процесса, есть в известном отношении дело исторической необходимости. Игнорировать его было бы близорукой оплошностью. Мы переживаем переходное время, стоим на поворотной точке истории. Почти все государства в свое время переживали та кую переходную эпоху. Формально, перемена заключается в том, что „новое“ идет на смену „старому“, „новые“ порядки и „новые“ деятели занимают место прежних. Реально, наша родина переходит от чиновнического всевластия и господства немногих (бюрократизм и аристократизм) к гражданской свободе и равноправному участию всех граждан в государственной жизни при посредстве выборных „лучших людей“, по определению Государя Императора, „доверием народа облеченных“ (народоправство и демократизм). Будущее принадлежит это „новой“ нарождающейся России. Как бы то ни было, Церкви нельзя не считаться с запросами и чаяниями „новой России“. – Известный французский ученый и публицист проф. Леруа Больё, мысли которого изложены С. Троицким в официальном органе нашей Церкви, рассматривая вопрос о нередкой враждебности демократии к христианству, объясняет это явление не принципиальными разногласиями между ними, а только изве-

—478—

стными историческими условиями (Приб. к Церк. Ведом., 1906 г., №№ 13–14, статья: „Христианство и демократия“, стр. 675–680). Между этими причинами не последнее место занимает „характер приема, оказанного появившейся в Европе демократии христианскими церквами или клиром этих церквей“ (стр. 677). „Клир, почти повсюду, начиная с Франции, составлял государственное сословие и сословие первое в государстве. С ниспровержением прежнего порядка потрясалось все его материальное и нравственное положение и таким образом к идейным причинам вражды к новому строю у клира присоединялись причины личные, материальные и неудивительно, что большинство духовенства стало смотреть на демократию, как на врага, с которым мир невозможен“ (стр. 678). Таким образом мы видим, что иногда в истории гибельная для государства и Церкви враждебность двух благодетельных и, по существу, не враждебных начал жизни обусловливается более или менее случайными историческими обстоятельствами и, в частности, некоторой косностью и неподвижностью клира, непониманием и игнорированием с его стороны общецерковной пользы, во имя своих интересов. Вследствие этого Франция доселе страдает от этой гибельной для государства и по меньшей мере бесполезной для церкви вражды, в то время как христианство и демократия мирно уживаются в других странах, напр., в Америке, Швейцарии, Бельгии, как „и у нас на Руси древнее „народоправство“ в Новгороде и в других местах прекрасно уживалось с православием“ (стр. 677); и эта мирно уживчивость нисколько не служила и не служит ко вреду христианства и Церкви. – Это свидетельство расположенного к христианству писателя и урок истории должны побудить наших церковных деятелей, по крайней мере, не относиться к освободительному и в глубоких корнях демократическому движению только с отрицанием. Не следует даже подавать повода думать, что в отрицательном и огульно враждебном отношении представителей Церкви к освободительному движению действуют не столько принципиальные соображения и идейные стремления, сколько своекорыстное желание сохранить свои права и привилегии. Не будем даже говорить о сочувствии или не сочувствии этому движению, но со

—479—

вниманием к нему отнестись должно. Во всяком случае это сила, увлекающая многих, и христианство, призванное победить мир и обновить лицо земли, должно считаться со всяким движением, которое увлекают массы и обещает довольство и счастье. Высоко-гуманны и чисто христианский принцип: audiatur et altera parѕ, должен иметь место в Христовой Церкви. Истина не должна бояться шумных обвинений и крикливой лжи и правда не падет от несправедливых нападок и гневных криков. И если необходима борьба, она должна происходить при полном свете; быть может при взаимной искренности и разъяснениях, будет возможно и благодетельное примирение.

Audiаtur et altera pars! Надо со вниманием прислушаться, какие требования и запросы предъявляют Церкви деятели „новой“ России, чем они недовольны в её деятельности и в чем ее обвиняют. Заранее надо предвидеть, что в этих требованиях и запросах, нападках и обвинениях, немало будет резкого, гневного, преувеличенного, а под час и несправедливого. Но, повторяем, Церковь, поскольку она живет и действует не в безвоздушном пространстве, должна со всем этим считаться. – Мы хотели бы быть беспристрастны и, не заявляя ни сочувствия, ни вражды к освободительному движению, только возможно объективно свидетельствуем факт расхождения на почве этого движения между большинством представителей Церкви и широкими кругами общества. Данные для констатирования этого факта мы заимствуем из периодической печати прошлого и настоящего года, печати, так называемого, либерального направления. Получаемая вследствие этого некоторая односторонность объясняется не столько личными симпатиями или антипатиями автора, сколько существом поставленной им себе задачи. С другой стороны, либеральная печать в наше время заняла господствующее положение и заполонила собою все, и как сама является отражением господствующих течений в обществе, так в свою очередь влияет на взгляды этого общества. Поставив для себя задачей осветить отношение к Церкви либеральных и кругов, общества, мы, естественно, пользуемся печатью этого направления. Что касается резкости некоторых отзывов и несправедливости иных обвинений, то здесь у нас во всяком случае будет при-

—480—

ведено не более того, что чуть не ежедневно можно было читать на страницах газет и журналов. Кто имел возможность и интерес следить за периодической печатью прошлого и настоящего года, тот поймет, что краткие и более или менее общие приводимые нами ниже указания можно бы было иллюстрировать целыми страницами выписок из газет и журналов, в выражениях еще более резких и определенных.

Итак, как же определились отношения Церкви, в лице большинства её представителей, и извесимых кругов общества на почве освободительного движения?

Масса народа еще по привычке верила Церкви и ждала её слова по поводу великих событий. В сознании широкого общества освободительное движение все более определялось, как дело правды, как подвиг любви к труждающимся и обремененным, „под девизом свободы, равенства и братства“. Некоторые, замечая, что „этот девиз сроден духу христианского учения“, надеялись, что представители Церкви „признают своим (курсив подлинника) все то доброе и светлое, что есть в современном освободительном движении“. Отмечая внутри самой Церкви начавшееся пробуждение „духа жизни“, надеялись, что Церковь будет действовать „вкупе со всеми созидательными силами русского общества, со всеми теми православными, инославными и неверующими, которые, хотя бы и не ведая Христа, осуществляют дело любви Христовой на земле“²⁰⁶⁸. Другие были настроены более пессимистически в отношении Церкви; с некоторым недоверием и опасением ожидали, что-то еще скажет „наша казенная церковь“. „А что“, задавал вопрос в апреле прошлого года один известный публицист, если представители Церкви „начнут – или вернее, поощренные кн. Трубецким, будут продолжать – вести „активную борьбу“ против „сеятелей“ Некрасова и примутся изгонять бесов“ Достоевского?“²⁰⁶⁹.

—481—

Что же Церковь? Оправдала она возлагавшаяся на нее светлые надежды, или напротив, подтвердила самые тревожные ожиданья? Кажется, ни то, ни другое, но она не удовлетворила многих. В сознании одинаково её друзей и недоброжелателей, хотя и по различным основаниям, она оказалась не на высоте своего призванья – быть духовной руководительницей общества. Лица, сочувствовавшая Церкви и ждавшие от неё живого и сильного слова, недовольны были её молчанием и неподвижностью в великие моменты жизни. Если же Церковь изрекала свое слово, то, по их мнению, она говорила слишком нерешительно, безжизненно, по казенному неопределенно и даже двусмысленно, так что трудно было понять, исполняет ли она заветы Христа, или только приказания начальства. С сожалением и грустью замечали здесь, что представители Церкви привыкли ходить впереди мертвых, а не впереди живых. Свободная пресса отмечала и учитывала все явления, даже случайные промахи и ошибки представителей Церкви. В свое время в печати было отмечено, что легенда об японских миллионах получила освящение от Св. Синода и в его послании о крамоле была прочитана в христианских храмах, где должно возвещаться только евангельское слово любви и чистейшей правды. Отмечали, что синодальное послание оправдывает кровопролитие 9 января²⁰⁷⁰, и что видные представители православной Церкви обращались с призывом к покаянию, как к грешникам, к тем самым рабочим, которые в трогательной вере в христианскую правду и милосердие властей, шли безоружные со св. иконами и царскими портретами к Царю, в котором они видели носителя христианских идеалов, и были расстреляны войсками. В конце февраля и начале марта прошлого (1905) года в печати высказывалось недоумение и даже негодование по поводу проповеди одного православного епископа, который в прощальное воскресенье в грозной речи призывал „безбожную“ интеллигенцию на суд и изрекал страшные прещения на головы тех, которые, по сознанию многих, все же делали часто подвиг любви, а

—482—

иногда и душу свою полагали за братьев. Не раз отмечалась в печати деятельность епископа серпуховского. Его обвиняли в том, что он, будучи деятельным членом союза, так называемых, „истинно-русских людей, в союзе с г. Грингмутом и полицией, призывал к насилиям против либеральной интеллигенции и забастовщиков; святительской рукой раздавал и рекомендовал человеко-ненавистнические издания гг. Грингмута, Берга и др.²⁰⁷¹ Шли известия и из других мест, при чем деятельность некоторых представителей духовенства прямо приравнивалась к черносотенной пропаганде. „Странным, почти невероятным казалось, пишут в „Нашей жизни“ от 27 июля 1905 г. (№ 180, статья: „На очереди“), что пастыри церкви стали выступать в качестве вдохновителей черно-сотенной банды. В Саратове явились „Братские Листки“, проповедующие совсем не братские чувства. В Казани некий священник выпустил брошюру для народа, в которой восклицает; „Братцы! не верьте интеллигенции... Устройте им такую раскачку, какой еще мир не видал!“.. Эти странные факты казались случайными. Добродушное общество готово было считать их за проявление усердия не по разуму немногих низших служителей алтаря. Дальнейшими фактами живая жизнь развертывает более широкую картину. Общество читало такого рода известия о христианских пастырях и недоумевало. Возможно, что в этих известиях было немало преувеличенного, тенденциозного и даже прямо вымышленного. С другой стороны, печать отмечала и светлые, по её мнению, явления в духовенстве, напр. деятельность священника О. Гр. Петрова, речи и статьи преосв. Антонина и др. Однако в сознании общества все более росло убеждение, что это только единичные голоса, а главная масса духовенства реакционна, косна и неподвижна. „К сожалению, заканчивает автор выше отмеченную статью в „Нашей жизни“ (№180), здравые голоса в стаде духовенства заглушены воинственными

—483—

криками защитников реакции. Общая масса духовенства, послушная указаниям своей власти, явно становится на стороне насилия, думающего черносотенными средствами приостановить порывы пробуждающегося общества“.

Между тем освободительное движение все ширилось и развивалось, захватывая все более широкие круги общества. Критическая мысль, пробужденная печальным опытом позорной войны, путем печати и устной пропаганды проникала в самые толщи народной жизни, спускалась на самые низы и будила народное сознание. Под влиянием такого рода факторов народное сознание работало и развивалось: мыслящие люди учитывали все явления. Нарастали новые силы, создавались новые величины; многое из старого было развенчано, потеряло авторитет и значение: происходила переоценка ценностей.

В связи с этим общим критическим процессом, в разгоряченной атмосфере общественной жизни даже, по-видимому, маловажные события, которые в другое время могли пройти незамеченными, привлекали общее внимание и разрастались до размеров крупного общественного явления. Это именно произошло по поводу отказа ректора СПб. Дух. Академии еп. Сергия (Страгородского) служить панихиду по кн. С.Н. Трубецком. Надо иметь в виду всю силу общественного движения, которое так широко проявилось по поводу смерти кн. Трубецкого, чтобы во всем значении оценить то впечатление, которое произвел поступок православного епископа. Преосв. Сергий печатно оправдывался в своем поступке, выяснял свои основания, предлагал объяснения. В иное время, при других условиях, быть может, этих объяснений было бы достаточно, но в данный момент они мало кого удовлетворили. Общество недоумевало пред фактом отказа видного представителя православной Церкви служить панихиду по человеку чистой не запятнанной репутации, христианине-идеалисте, умершем на славном посту борца за народное благо. В газ. „Русь» по этому поводу была напечатана определенная по своему заголовку заметка: „Монашество без Евангелия“ № 237, 2 октября). Поднимался протест против высшей монашествующей иерархии, против её косности и отрешенности от жизни; ставился вопрос о соответствии монашески-

—484—

аскетических начал с Евангелием. Вместе с этим обнаруживался разлад между представителями православной Церкви и наиболее энергичными и деятельными кругами общества, и все более общественное мнение склонялось не в пользу первых. Мы позволим себе привести по этому поводу несколько строк из дневника одного верующего человека, хорошо, нам кажется, характеризующих настроение общества. „Преосвященный ректор, читаем здесь, торжественно и, быть может, гордо заявил, что они не с Трубецким, они другого с ним лагеря. Но сознавал ли он, что этим самым он вычеркивал себя и присных из лагеря всей мыслящей и чувствующей России? Они не с Трубецким, но за Трубецким стоит громада лучших сынов многострадальной родины. Они не с Трубецким, но они и не с интеллигенцией и народом в его сознательной массе. Учащаяся молодежь и профессора, ученые и литераторы, рабочие и крестьяне, все пришли поклониться праху Трубецкого и горы венков сложили у его гроба. Вся сознательно живущая Россия в торжественной печали оплакивает безвременную кончину. А наши высшие иерархи – других убеждений! Они не с нами, они другого лагеря! Но с кем же вы? От вас отрекаются ваши ближайшие ученики, которые возлагают венок на гроб человека, противного вам лагеря, называя его „философом-идеалистом и защитником прав гражданства“ (надпись на венке студентов СПб. Дух. Академии). Не с вами группа белых священников, открыто свидетельствующая свою „кровную близость“ (речь свящ. о. К. Аггеева) к человеку, чуждых вам убеждений. С кем же вы? Все лучшее, благороднейшее, мыслящее и чувствующее идет за Трубецким: вам остается или полное одиночество, или союз с косностью и ложью. Ведь только Москов. Ведомости, орган г. Грингмута, не обмолвились сочувственным словом по поводу смерти князя-идеалиста! Они одного с вами лагеря?! Пастыри душ человеческих, равнодушные к чистым порывам и идеальным стремлениям благородного сердца! Лучшему и благородному принадлежит жизнь, за ним будущее... Вы – отрицатели жизни и движения, и жизнь отрицается вас и грозно предостерегает: отрицателям не место в жизненном строительстве“.

—485—

Так все более и более обозначалось расхождение представителей Церкви и широких кругов общества на почве освободительного движения. Представители Церкви в главной массе оказались не с обществом в его идеальных порывах и стремлениях; они были не в ряду деятелей за народное благо, разделяя их радости и печали; они то стояли в стороне, были пассивны и молчали, то обнаруживали определенное тяготение к порядкам и началам жизни, для многих сделавшихся ненавистными. Факт разлада не с кучкой только, так называемой, неверующей интеллигенции, а с громадной массой общества был налицо и требовал объяснения. Часто объяснение это складывалось неблагоприятно для Церкви и её представителей. В умах многих происходила переоценка православной Церкви и прежде всего значения и роли её официальных представителей.

Но это было еще только начало критического процесса. Жизнь выдвигала для Церкви новые испытания, которые были пробным камнем её жизненности и значения, требовали от её предстоятелей мужества в исповедании и самоотверженности в служении. Эти новые испытания не послужили ко благу Церкви, не возвысили её значения в глазах многих. Мы имеем в виду те страшные событья, которые развивались на Руси после „Октябрьской свободы». Братоубийственные столкновения и погромы, московское вооруженное восстание и его кровавое подавление, расстрелы и казни – каким-то кровавым туманом окутали нашу родину. В эту темную тревожную ночь глаза многих обращались с надеждой к Церкви, жаждали от неё увидеть луч света, услышать бодрящий голос. Но Церковь была как-то безучастна и неподвижна: её представители в главной массе молчали. В печати призывали пастырей сказать свое слово, высказывались сомнения и недоумения в виду неподвижности Церкви, молчаливого и безучастного отношения её представителей к кричащим явлениям нехристианской действительности. Такого рода сомнения и недоумения обуревали многие души. Об этом ясно свидетельствует целая литература писем и обращений к духовенству, которыми пестрели столбцы газет особенно Руси, от Рождества до Пасхи. Писали люди разных классов общества,

—486—

и мы не в праве заподозрить искренность этих писем. По словам одного письма, это были „слезные, страданиями и многими духовными пытками вымученные строки“ (Русь, № 35, 21 февраля), это были как бы „предсмертные судороги души“ „истинно верующей пока“ (Русь № 34, 20 февраля). В них слышится страстный вопль души, жаждущей „увидеть истинную веру“, а не только обряды (письмо крестьянина К. Беляева, Русь, № 26, 11 февраля), болевшей преступным молчанием пастырей Церкви. К представителям Церкви обращались с горячей мольбой возвысить свой голос во имя Христа для прекращения убийств и казней. Чувствовалось уже во многих колебание и сомнение. – „Неужели же все наемники?!“ Спрашивают в одном письме „пасомые“ (Русь, № 35, 21 февраля); „ или вы только чиновники духовного ведомства?.. Где и в чем ваше служение Богу? “ (Русь, № 33, 19 февраля). „Если Вы действительно веруете в Иисуса Христа, как Сына Божия... вы должны протестовать, иначе вы нравственно не можете быть священнослужителями“, пишет крестьянин (Русь, № 26). В некоторых письмах уже звучит категорический приговор: „священнослужители наши отринули Христа, и он не с ними“ (Русь, № 39, 25 февраля). Колебание и сомнение сменяются негодованием на этих новых „потаковников“ власти. „Тому, кто ни горяч, ни холоден, нет места у алтаря Христова“ (Русь, № 33, 19 февраля). Для духовных мертвецов „не место в храме, а в гробах или в пучине морской вместе со свиным стадом, как во времена Христа“ (Русь, № 34, 20 февраля). Некоторые заявляли: „не буду говеть, кому пойду открывать свою душу?“ (Русь, № 34). – Осуждение и отрицательное отношение переносится уже на всю православную Церковь; в душе нарастает кризис православной веры. „Неужели же наша вера православная не есть религия Христа?“ спрашивает „один из сомневающихся и недоумевающих “ Русь, № 46, 4 марта). Верующие сомневались, да жива ли Церковь? Не есть ли это спокойствие и невозмутимостью признак сна и омертвения? Где же Божья правда? Где же столь прославленное правоверие на Руси искони-православной? Не есть ли это – одна иллюзия и обман? Вот что пишет один очевидец под впечатлением благодарствен-

—487—

ного молебна, отслуженного православным священником, после кровавых экзекуций семеновцев. „Поведение батюшки для меня, как христианина, еще ужаснее произведенных убийств солдатами Семеновского полка, эти убивали тело, а „батюшки“ наши убивают во мне душу живу и заставляют сомневаться в истине веры православной, – та ли это истинная вера, в которой служители её не находят в себе силы защищать заушаемого Христа?!“... (Русь, № 39, 25 февраля). Наконец, один автор, красноречиво озаглавив свою статью о пастырях Церкви: „бесплодные смоковницы“, и предварив ее известным текстом из прор. Исаии: „Люди сии чтут меня устами, сердце же их далеко отстоит от Меня“ (Ис.24:13), откровенно пишет: у меня всегда удивляло это ожидание христианских поступков от нашей омертвевшей, бюрократической церкви“ (Двадцатый век, № 4, 28 марта).

Таким образом, если у одних еще только зарождались недоумения и сомнения, нарастал кризис веры, у других этот кризис уже бесповоротно разрешался неверием и отступлением от нашей православной Церкви. Притом это движение совершалось во имя Христа, для сохранения верности Его заветам, от которых, думают, отступила православная Церковь. Разделение и отступление совершалось во имя христианских принципов.

Некоторые скажут: но это только частности, отдельные единицы, появление которых так же безразлично для твердых народных устоев православия, как до сих пор не представляла опасности неверующая интеллигенция, оторванная от народа. На это надо сказать, что так называемая беспочвенная интеллигенция все более и более находит отклик и сочувствие в народе: только слепой не видит, что в нашем освободительном движении в одном ряду с интеллигентами и под ее лозунгами объединились широкие народные массы. На крестьянском съезд в Москве в ноябре прошлого года согласно в устах интеллигентов и крестьян звучала фраза: попы нас обманывают. И в декабрьской книжке печатного органа Московской Дух. Академии, живо отзывающегося на все вопросы жизни, была по этому поводу напечатана заметка: „Грозное предостережение духовенству“ (Богосл. вестн.,

—488—

1905 г., 3, 833–836). Из глухих деревень приходилось слышать сообщения, как крестьяне заявляют: студенты за нас стоят; и те же крестьяне останавливают в церкви „современную“ проповедь священника, заявляя: об этом нам говорят и в Правлении, скажи, батюшка, о Христе, расскажи житие святого... Конечно, не вдруг еще заполнится созданная веками пропасть между барином и мужиком. Но, с осуществлением у нас народоправства, тот и другой являются в одном звании гражданина, а с уничтожением сословных привилегий, не будет уже условий, питавших гордость и высокомерие одних, подозрительность и недовольство других. При новых порядках интеллигенция и народ будут сходиться за общей работой в общегосударственных и местных общественных учреждениях. Кроме того, с новыми порядками надо ожидать улучшения материального благосостояния народа, что откроет ему доступ к так называемым культурным благам, которые в виде произведений науки, искусства, литературы, техники до сих пор были доступны только для высших более состоятельных классов. В духовной литературе обычно указывают печальные примеры развращающего влияние большого города на жителя деревни в лице бесшабашных рабочих, а то и прямо пропойц и бродяг. Однако нельзя забывать, что и лучшие примеры, хотя бы в лице сознательных вполне развитых рабочих, особенно молодежь часто оказывается далеко от Церкви: здесь ближе стоят, больше света видят от интеллигенции, чем от представителей Церкви. Словом, с культурным ростом и развитием низших классов общества открывается для них такая же опасность уклонения от православной Церкви, которая совершилась с нашей интеллигенцией, идущей впереди народа по пути культуры. Наша надежда в том, что так называемая неверующая интеллигенция оказывается часто верующей и под ее материалистическими стремлениями лежат часто глубоко-идеалистические мотивы: здесь часто нет непримиримого отношения к христианству.

Однако это все же перспективы будущего, хотя, быть может, и не так далекого. Но у нас пред глазами происходят уже и знаменательные факты настоящего.

В одном частном письме по адресу нашего духовен-

—489—

ства нам довелось прочитать такие горячие строки: „Бойтесь и трепещите! Встаньте: народный суд идет! Душа народа возмущена, и она прозреет; носителей правды и её мучеников народ видит в иной среде, а о вас говорит: попы нас обманывают.

И не уйти вам от суда людского,

Как не уйти от Божьего суда!“

Если не судить, то рассуждать народ начал. До сих пор он жил по указанию властей, по приказу начальства. Все опирались на него, действовали во имя его блага, но не считали нужным спрашивать его мнения. Впервые опрос происходит в наше время: народ призван сказать свое слово, высказать свое мнение при выборах в Думу; это первый опыт народного самоопределения. У нас ещё нет окончательных результатов, да и условия выборов таковы, что едва ли их можно принимать за подлинный голос народа. Тем не менее в некоторых отношениях результаты получились довольно определенные. Не мало было толков о народности нашего духовенства, его особенной близости к народу, который к тому же отличается особенно преданностью вере православной и проникнут уважением к своим духовным пастырям. Естественно было ожидать, что православный русский народ облечет своим доверием представителей духовенства, священников, епископов. Однако этого не случилось: из 300–400 выбранных в Думу депутатов только 5–6 священников, а о епископах и не слышно. Результат тем более поразительный, что в 13 губерниях на губернских избирательных собраниях число выборщиков от крестьян представляет большинство сравнительно с выборщиками от других классов населения. Наш избирательный закон давал такие преимущества крестьянам, что, действуя солидарно они в этих 18-ти губерниях Европейской России могли провести сплошь своих кандидатов, что дало было 99 крестьянских депутатов. Мы знаем из печати, что во многих случаях крестьяне действовали солидарно, настойчиво проводили своих кандидатов. Однако представителей духовенства почти не оказалось между крестьянскими депутатами: народ не считал их своими. И тот же самый православный русский народ, который не ока-

—490—

зал особенного доверия своим духовным пастырям, выбирал лиц, скрывавшихся от администрации и находившихся под судом по политическим делам, или даже сидевших в тюрьме и бывших в ссылке. Со всех сторон слышатся жалобы духовенства, живучего, как известно, главным образом на доброхотные даяния народа, на упадок доходов. Конечно, здесь имеет значение тот экономической кризис, который переживает государство и особенно наша деревня. Однако нельзя забывать, что упадок материального благосостояния не мешает расходиться политическим брошюрам, а также религиозно-нравственным сочинениям гр. Л.Н. Толстого в 10000–100000 экземпляров. Крестьяне, назначающие в некоторых местностях за крестины духовенству 10 коп., за молебен 5 к. (Церк. Вестн., 1905 г., № 14), собирают свои скудные гроши для выписки в складчину газеты.

Итак, не только в сознании интеллигентов, но в жизни широких кругов общества, в сознании народа вырастают новые ценности. Простой народ, во многом живший интересами Церкви и подчинявший её указаниям почти все стороны своей жизни, начинает создавать свои интересы, жить своею особою жизнию. Поскольку дело касается материальной культуры, с этим приходится мириться: дело социально-экономического развития не дело Церкви. Для неё довольно забот в области религиозно-нравственной. И в этой области пробужденное народное сознание предъявляет запросы, производить оценку. Народ наш вышел из младенческого состояния; он сбрасывает с себя путы опеки и усмотрения начальства; думает жить своим умом, ищет свободы и самоопределения. В церковной области он также заявляет свои права, поднимает свой голос. Наш народ мучительно жаждет правды, в нем с неудержимой силой заговорил голос совести. Многое из старого оказалось непригодным, обманчивым, лживым. С молодым задором, в избытке нетронутых, доселе подавленных сил народ разбивает старые обманчивые кумиры и неудержимо стремится к истине. „Земли надо! Свободы! Образование, равенство! Правда в религии нужна!“ Так говорил в собрании 19 апреля член Государственной Думы от харьковских крестьян г. Назаренко. „И ка-

—491—

залось, пишет очевидец, трепет, дрожание, зной железной силы молодого народа, словами теми ударяли слушателей“ („Вечерний Голос“, 1906 г., № 94). Все недавно читали случай, как один паломник в Кронштадте выбил из рук о. Иоанна Сергиева чашу со Св. Дарами. Многие решили, что это сумасшедший фанатик, изувер-сектант, которому место в доме умалишенных. Но вот один писатель вскрывает психологию этого поступка на основании точных данных, и пред нами встает фигура „мученика совести“, долгими годами душевной борьбы пришедшего к своему поступку. Этот искатель истины „проходил за ней целых 15 лет“, ища ее среди духовенства, „проникая во все сокрытые от русского бедного народа тайны“. Он совершил свой поступок „во имя справедливости“, после долгого обдумывания; он сознательно шел на все его последствия, надеясь открыть тот источник зла, который сокрыт был целых 2000 (?) лет от бедных, забитых нуждою людей, несших последние крохи к ногам людей, прикрывающихся именем Христа“. „Я сделал оное, говорил он, по писанию Евангелия, ибо и Христос в Иерусалим опрокинул столы меновщиков, выгнал торгующих из храма“. За свои убеждения он готов пойти и в ад, ибо он веруют в животворную силу правды: „время придет и ад будет раем, так как ад наполнен справедливостями жизни“. „Это я говорю, заключает он, потому что мужик сознал свою ошибку, весь обман, который давил его целые века. Я исходил много во время паломничества и присмотрелся ко всему... Близко то время, когда вас мужик погонит из рая и оснует царство Божие, царство труда“ („Двадцатый век“, 1906 г., № 23). Пусть это слова фанатика-сектанта, но это голос убежденного человека, долгими муками выстрадавшего свои убеждения и он ни за что не уступит право своего религиозного самоопределения, будет до смерти верен своим убеждениям. Избитый в тюрьме он гордо заявляет: „я сын Божий во плоти (я говорю это, потому что мы все сыны Божие; Христос всем говорил „чадо“) и делаю, что мне заповедал Христос“. Кто первый бросит в него камень? Он ли только виноват, что со своей пламенной верой, со свободой и достоинством живого творческого духа, он не

—492—

нашел места в православной Церкви, не нашел правды в её представителях? И таких людей немало: об этом свидетельствует история нашего сектантства и раскола. Их становится все больше и больше. „Его идея уже среди нас, говорит беседовавший с ним, возле нас, в нас самих“; она „близка к идеям лучших наших людей“. У него много единомышленников; скоро их будет больше“. Разве ваш народ в массе не жаждет мучительно правды, не ищет также страстно истины? С этой жаждой он в многочисленной массе является „мучеником совести“. В умах многих происходит болезненный кризис веры в нашу наличную Церковь; поднимается мучительный вопрос о соответствии современного православия евангельскому христианству. И для многих кризис этот раз решается отрицательным отношением к настоящей Церкви, отступлением от современного православия. Насколько пламенна вера, столь же неудержимо идет крушение старых кумиров. „Близится страшное время, (боюсь не наступило ли?), пишет „деревенский“ священник В. Ильинский, когда от нас отвернется наша паства, когда „не послушают гласа нашего“; выберут себе иных руководителей, иных учителей“ (Русь, 1906 г., № 35). Уже ли в такое критическое время можно ограничиваться только внешними юридически-административными реформами? На страстный вопль души, ищущие правды, отвечать ссылками на каноны, указанием на формы жизни давно прошедшего? Если наша Церковь не хочет, чтобы от нее отвернулись живые души, она должна обратиться к вечному источнику воды живой, к животворным заветам Божественного Учителя; на голос жизни она должна отвечать живым словом; для ищущих истины должна возжечь не меркнущий светоч христианского исповедания.

IV

«Чего же Вы хотите?» – спросят некоторые. Разве Церковь отступила от заветов Христа? Разве у нее нет исповедания? Все это есть, но почему мы так жаждем церковного обновления? Почему так необходима церковная реформа и мы все так к не стремимся? В жизни нашей Церкви

—493—

что-то неладно, и мы ищем оживления и обновления церковной жизни. Мы все иногда смутно, а подчас тревожно и ясно сознаем, что в жизни Церкви чего-то недостает, что-то надо внести и исправить.

В своих рассуждениях мы старались показать, что, если даже ограничиваться теми рамками внешнего административно-юридического устроения, которые определены для церковной реформы нашими иерархами и властями, то и здесь в сравнительно узкой сфере все же нам не обойтись без принципиального обоснования. Только при единстве принципов может быть разработана единая стройная система канонического строя. Без руководства единого церковного сознания нам грозит опасность, по словам г. обер-прокурора Св. Синода в речи при открытой предсоборного присутствия, „зайти в далекие дебри, из которых выбраться на верный путь будет весьма трудно, а подчас и едва ли возможно“ (Приб. к Церк. Ведом., № 10). Только при согласии в принципах может быть согласие во внешних формах. Поэтому нам казалось, что как бы ни старались иерархии и власти замалчивать „обширнейшую область предметов, относящихся к познанию, утверждению и очищению от разных заблуждений православной христианской веры“, и свести дело церковной реформы к внешним формам, каноническим нормам, сохранить права и привилегии одних и закрепить обязанности за другими, – все это не осуществимые стремления, праздная затея. Необходимо придется коснуться принципов, как бы мы не ограничивали объем церковной реформы. Пренебрежение принципиальной стороной, будучи вполне невыполнимо, не послужит к пользе дела. Поэтому и реальная необходимость и наш долг, поскольку мы стремимся к оживлению церковной жизни, заставляют нас сосредоточить свое внимание в этой области.

Этот долг вырастает для нас в настоятельную обязанность, в первейшую и главную заботу, в виду современных условий жизни русской Церкви, особенностей переживаемого его исторического момента. „Опасности, говорить компетентный обозреватель „повременной печати“ в „Церковном Голосе“ (№ 12, стр. 380), угрожающие нашей церкви в настоящее время – огромные, затруднения её несравненно

—494—

больше тех, в каких находилась католическая церковь пред наступлением реформации на Западе“. Едва ли есть преувеличение в этих словах. Церковь лишается внешней государственной поддержки, рядом с ней вырастают новые силы, создаются новые ценности, к ней предъявляют новые запросы, требуют живых слов и принципиальных ответов и не находя их, порывают с ней. Можно ли при таких обстоятельствах ограничиваться клерикально-бюрократической переделкой обветшавшего здания „официальной“ Церкви. Когда нужно укреплять основы здания, неразумно все внимание сосредоточивать на его отоплении и вентиляции, прорубать новые окна и двери. Говорят, надо устроить внешние формы жизни определить церковно-канонические нормы, и тогда внутренняя жизнь наладится сама собой. Нельзя, однако ожидать, что у нас церковная жизнь закипит только потому, что восстановлены будут канонические формы жизни древней византийской Церкви, во главе Церкви будет стоять патриарх, по главным городам поставлены будут окружные митрополиты, а по всем малым – епископы. Кто в настоящее время интересуется канонами? Многие ли из православных знают даже о существовании книги правил? Кто стремится быть руководителем жизни, тот должен знать, „чем люди живы?“ Кто в настоящее время удовлетворится административно-бюрократическими реформами и мертвыми словами? Не можем же мы замалчивать, что народ проливает слезы над рассказами еретика, отлученного от Церкви, гр. Л.Н. Толстого, и со скукой слушает уснащенные текстами послания Св. Синода, зевает, слушая современные проповеди пастырей Церкви. Народ наш ищет правды в религии, он „мученик совести“, он изголодался по хлебе духовном. Уже ли голодному вместо хлеба дадим камень? Безнадежна и опасна затея – ограничиться одними бюрократическими реформами, деятельностью составленных из сведущих людей, по рекомендации начальства, комиссий и подкомиссий. Слишком печальный пример такого рода реформ был проделан в гражданской жизни, чтобы еще повторять его в сфере жизни церковной, где все должно быть основано на нравственном базисе и свободном исповедании истины. У нас совершается политическая револю-

—495—

ция, и, может быть, мы на пороге религиозной реформации. Реформация начнется снизу, если предстоятели Церкви не откажутся от бесплодных стремлений – задержать ход жизни, если не произведут действительного церковного обновления сверху. Народ наш, получивший путем борьбы право самоопределения в жизни гражданской, не откажется, не уступит этого права на свободу в более дорогой для него, интимнейшей области религии. Если Церковь хочет сохранить руководство в религиозной жизни народа, она должна провозгласить живое, всеобъемлющее, единое и современное исповедание, должна разработать цельную систему христианского жизнепонимания, применительно к запросам действительности.

Нельзя сказать, чтобы у нас такая система была, чтобы мы выявили всю необъятную ширь и богатство христианского исповедания. Не освящается ли у нас часто безжизненный монашеский аскетический идеал, как верх совершенства и единственно правый путь жизни, вернее, отрицания жизни? Не выставляется ли у нас даже в академических органах все культурно-гуманитарное движение, в науке, искусстве, литературе, общественной жизни, если не как порождение духа лжи, то все же, как нечто противоположное христианству, с ним несовместимое.

Мы исповедовали преимущественно пассивные христианские добродетели: смирение, терпение, послушание и т. д. Притом проповедовали их только низшим, а для власть имущих у нас чаще произносились слова хвалы и славословия. Активная сторона христианства у нас мало затрагивалась. Мы жили преданиями прошлого и не имели готового ответа на запросы настоящей жизни. Современное церковное сознание неясно и неопределенно. „Никто не знает, говорит проф. Н. К. Никольский, не прежнего, не будущего, а настоящего, современного нам исповедания Церкви, применительно к условиям не прошедшей, и не будущей жизни, а текущей, никто не знает, как иерархия понимает христианство и к чему хочет стремиться? Нельзя же думать, что иерархи желают только власти, а не имеют исповедания“ (Христ. Чт., 1906 г., февр., стр. 198). Действительно глубокое разногласие замечается в настоящее время между представителями Церкви по вопросу, что нужно для обновления её

—496—

жизни. Одни хотят видеть основу и гарантии церковной жизни в сильной иерархической власти; другие хотят утвердить Церковь на каноническом правовому порядке; третьи возлагают свои упования на людей богословской науки, представителей христианского просвещения; наконец, четвертые, православные опрощенцы, думают искать истину у чистых сердцем простецов, отшельников и подвижников. Все это не маловажные отличия, а принципиальные разногласия.

Тем не менее в этом мы усматриваем еще новые побуждения к выработке единого, полного христианского жизнепонимания, современного церковного исповедания. Нам некуда идти, как только ко Христу, ибо у него только истинные глаголы вечной жизни. На этом пути мы сойдемся и объединимся с лучшими верующими людьми нашего народа. „Ты Петр (камень), и на сем камне я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её“ (Mф.16:18). Не на данной Петру власти ключей и меча, как учат католики, а на исповедании Петра создана Церковь; в христианском исповедании источник её жизни и мощи. Если модное учение учит (исторический материализм), что в экономике все, все определяется материальными потребностями; то Церковь должна заявить: в идее – сила, в христианских принципах и идеалах надежда и источник церковного и нравственного обновления.

Струйки этого действительного, а не внешне-бюрократического обновления уже местами пробиваются и надо, чтобы они обратились в мощный поток.

А. Чирецкий

—497—

Московской духовной цензуре – средоточию Д-ц. надзора в данное время, при её учреждении, были даны лишь не многие общие указания, которыми она обязана была руководиться в своей собственной цензурной деятельности. И лишь постепенно, чрез разъяснения и подтверждения Св. Синода, а еще более, конечно, путем практического навыка и личных соображений цензоров, составился у неё известный usus.

Стереотипная формула одобрения книг московской духовной цензурой, показывает, что при рассматривании каждого сочинения, сознанию цензора всегда должны были предноситься четыре основные точки зрения, это Закон Божий, Правила Государственные, Благонравие и Литература.

А) В качестве высшего авторитета, по сравнению с которым определялось согласие или несогласие книги с законом Божиим, в цензуре служила, конечно – Библия. Как комментарии „учения веры“ в соответствующих областях для цензора служили руководством Богословия Восточных отец, Кормчая и Четьи-Миней.

Без сомнения, Библия, которая за время царствования Александра I распространилась от дворцов до хижин, имела подобающее значение в цензуре. „Утвердить мысли словом Божиим“ при рассуждении о религиозных предметах, считалось делом необходимым, дабы читатели в предлагаемых истинах нeлoжнo могли быть удостоверены. Мысли, не согласные с Свящ. Писанием, цензура старалась исключать. А чтобы сохранить связь речи, на место

—498—

их вставляла мысли, Слову Божию сообразные, приспособляясь, насколько возможно к рассуждениям автора²⁰⁷².

На точную цитацию текстов Св. Писания было обращено внимание Синода, и она вменялась в обязанность и авторам, и цензорам, и корректорам. Так, в 1807 г. по поводу замеченной неправильности ссылок на места Св. Писания и отступлений в дословной их передаче, Синод предписал цензуре, чтобы она, при рассматривании и исправлении книг поверяла и исправляла самые тексты и ссылки на них. То же самое должны были делать и корректоры синодальных типографий по инструкции, данной им в 1800 году.

Рассматривая книгу Феософия, или Богомудрость и давая общее заключение, что сочинитель ни в Слове Божием, ни в системе богословской не искусен, цензура выставляет следующие пункты в подтверждение этого. В приводимых им библейских историях, говорит она, автор превращает имена совершенно противно русской (Славянской) Библии; тексты приводит также совсем несходные с нею, по какому-то латинскому или лютеранскому переводу, да и в самом переводе видимо не опытен. Иногда переведен не весь текст, иногда противно содержанию настоящего текста „а инде так темно, что гораздо лучше и яснее имеется в нашей Российской Библии“²⁰⁷³.

Но уже одно последнее замечание не говорит ли, что сама цензура далеко не могла смотреть на текст нашей Библии, как на своего рода Вульгату, и это сознание было тогда далеко не чуждо всякому, читавшему Библию.

Толкования мистиков, усилившееся вследствие попыток миссии знакомство с еврейским пониманием Библии, разнообразные вопросы, поднятые переводческою деятельностью Библейских обществ, – ненадежность славянского текста все это до трагизма волновало многих православных. Рассматривая в 1808 году „опыт славянского словаря“ А. Шишкова, м. Амвросий и Феофилакт по поводу желания автора заменить выражение „от уст словесе моего“ фразой „от словесе уст моих“ писали: „сие замечание подлежит вовсе

—499—

уничтожить, и вообще смысл текстов Св. Писания следует выводить, справляясь не с новейшими европейскими, но с латинским, греческим и, если можно, с еврейским языком²⁰⁷⁴.

Но вот, это пожелание во второе десятилетие XIX века начало осуществляться. И сразу все разноречие чтения LXX толковников и мазоретов сделалось очевидным для каждого, особенно когда одна и та же книга в одном издании следовала авторитету первых, а в следующем – вторых. Такой именно случай представляла книга „Толкования на псалтирь“. Св. Синод в 1820 году поручил сверить оба издания арх. Филарету (Дроздову). Резюме его отзыва следующее: „Издания друг другу совершенно противоречат, и что, если толкование второго истинно, то первое по необходимости ложно... Первое издание прямо дает текстам пророчественный смысл, а второе – прямо дает текстам пророчественный смысл, а второе – прямой смысл полагает в них исторический, а пророческий допускает вторичным и приспособительным. Первое иногда не совсем основательно, второе иногда благоприятствует неологии... Ясности и связи больше во втором издании, нежели в первом. Смысл пророчественный и духовный полнее и сильнее изложен в первом издании. По силе смешанным принадлежностям, заключал арх. Филарет, решительного мнения о достоинстве того и другого издания произнести не отваживаюсь, представляя то усмотрению Св. Синода“.

Но и Св. Синод лишь через полвека, трудами того же Митр. Филарета выработал принцип для компромисса между еврейским и славянским текстом, при издании русского перевода.

По ассоциации понятия рядом с Писанием в отзывах цензуры фигурирует и Предание. Но нельзя на основании этих рецензий выяснить точное содержание данного термина по взгляду цензуры. Он растворялся в других не менее общих терминах вроде „Богословия св. Восточные Церкви отец“. И, требуя исправлений книг в сходственность православного мудрования и богословского учения, цензура осуждала сочинения в случае несообразности их основа-

—500—

тельному Богословию²⁰⁷⁵. Иногда, – впрочем лишь в исключительных случаях и в мнениях отдельных цензоров, – цензура решалась и собственное богословствование выдавать чуть ли не в достоинстве этой Богословии.

Небезынтересный пример в этом случае представляет разбор моск. духов. цензурою брошюры некоего прожектера, проводившего идеи, аналогичные т. наз. нынешнему сионизму (предполагалось основать государство в государстве России). Критикуя их с точки зрения откровения, цензура между прочим пишет: „Хотя обращение иудеев к истинной вере, веря откровению, отвергать не должно (посл. к Римл.), однако, не видя в сем злохитром народе ни малейших следов раскаяния о своих и предков своих заблуждениях чрез столь долгое время, – и притом ведая, что из временного пленения не было им освобождения без раскаяния и обращения к Богу, – нет кажется резону предвосхищать суд Божий, отвергающий их и рассеивающий по всем странам света. Ибо то известно, что благословляемых Богом, человек проклинать не может, но чтобы за нераскаянность и жестокость сердец, отверженных от Бога и рассеянных по свету и презрением от всех в чувство приводимых, иудеев люди должны благословлять, то в Слове Божием не открыто, следовательно и умствования автора о доставлении иудеям благословения Божия в земных выгодах, кроме тех, которые они честными трудами иметь могут, не заслуживает кажется уважения“.

Общее заключение цензуры было то, что лучше сие сочиненьице „Утешение Дщери иудейской“ вовсе оставить не напечатанным, яко совсем не нужное, а, может быть, и судьбам Божиим о народе иудейском противное...²⁰⁷⁶

В) Что касается второго критерия цензуры – „Государственных правил“, то его облик мало выясняется при чтении цензурных дел. Это и понятно; все касающееся вопросов политической и общественной жизни имело для себя прямой путь и фильтр гражданскую цензуру. Проверять и узнавать, что дозволено и запрещено в данное время,

—501—

духовным цензорам приходилось не часто. Оттого и представления их об этом предмете естественно отличались неясностью и субъективизмом.

Конечно, исключая из книг „богохульные и дерзкие изражения вольнодумцев“, цензора столь же ревностно ополчались и против мыслей, пахнущих вольностью и неуважением к власти, от Бога установленной“²⁰⁷⁷...

Затем, бесспорно, отражались на взглядах членов цензуры и идеи правительственные, выраженные – явно, в манифестах, и тайно, – в секретных указаниях и наставлениях по цензурным учреждениям. Рассматривая, наприм., вновь издаваемые проповеди Стефана Яворского и отмечая в них разного рода анахронизмы, цензура замечает „принимая во внимание нынешние обстоятельства и удаляясь духа нетерпимости других исповеданий, явно открытого с желчью и укоризнами в пяти проповедях, цензура, по означенными резонам (дозволяя прочие), не одобряет их к напечатанию“²⁰⁷⁸.

Известно, далее, как в царствовании Александра I, да и потом, – отражались перипетии наше внешней политики на усилении и ослаблении цензурных строгостей. Аустерлиц, Тильзит, Бородино, Париж, Вена, – подвергали самым разнообразным – до противоположности колебаниям и политику русской цензуры.

Весьма характерно в этом отношении предписание попечителя Уварова, данное в конце 1814 г. светской цензуре, „смягчать мало по малу колкий и грубый тон в суждениях о других народах, стоящих ныне в совершенно новых отношениях к Европе и нам. Журналисты, писавшие в 1812 г. должны иначе писать в 1815 и мало-помалу согласоваться с намерениями правительства... Само собою разумеется, что сие правило должно быть хранимо между членами Комитета и при каждом случае наблюдаемо столько, сколько благоразумие и опытность каждому цензору внушить могут.

И вероятно, в виде отзвука доходило это правитель-

—502—

ственное регулирование идей и до духовной цензуры. Так в одном отзыве находим следующую сентенцию: „Союзных держав, хороши они в себе или худы, – сочинителю поносить не следует: ни Вавилоном, ни центром нечестия именовать никак не подлежит“²⁰⁷⁹. Едва ли затем без каких-либо высших побуждений, Св. Синод в ноябрь 1814 г., на одном весьма благоприятном отзыве цензуры положил следующую резолюцию: дозволить, с тем однако, чтобы, при напечатании оной, в надлежащем месте означено было, что переведена с иностранного языка, не именуя французской“²⁰⁸⁰.

Незначительное количество противораскольнических трудов в данное время и осторожность цензуры при их рассмотрении, также, без сомнения, стоит в связи с циркуляром по светской цензуре (в январе 1812), чтобы в осуждение и осмеяние старообрядцев не дозволялось ни чего печатать, поскольку от правительства приняты уже потребные к наставлению их меры“.

Что же касается противосектантских сочинений, то такая зависимость не может подлежать сомнению. Еще на первом году своего царствования Александр І ясно выразил свою точку зрения и волю насчет отношений к заблуждающим в секретном рескрипте губернаторам. „И разумом и опытами давно уже дознано, что умственные заблуждения простого народа прениями и увещаниями в мыслях его углубляясь, – единым забвением, добрым примером и терпимостью мало по малу изглаждаются и исчезают. Вот правило, коего местному начальству должно с ними держаться, а на нем то основано было и повеление данное о увещании сих духоборцев при возвращении их восвояси. Сие увещание никак не должно иметь вида допросов, состязания и открытого образу их мыслей насилия, но должно само собою и неприметно изливаться из добрых нравов духовенства, из жизни их, из поступков, и наконец, из непринужденного, к случаю, и с видом ненамеренности направленных на положение их разговоров“.

—503—

Этот рескрипт, сообщенный по секрету же епархиальным архиереям, должен был служить руководством по данному предмету. Руководилась ими и московская цензура. Так, в 1816 г. представлено было в нее Пензенских епископом Афанасием, основанное на документальных источниках, сочинение: „Догматы, малаканскую ересь содержащие“. Цензура нашла, что хотя книга по исправности слога и правильному расположению приводимых доказательств и заслуживает одобрение, но, чтобы почесть ее несумнительною к напечатанию, – сие несообразно было бы с теми предписаниями, каковые по высочайшей воле об явлены наблюдать при открывшихся заблуждениях малаканов. Обо всем этом и сообщено было по секрету пр. Афанасию²⁰⁸¹.

Впрочем, хотя цензура духовная и соображалась с правительственными взглядами, но едва ли всегда могла стать на чисто государственную точку зрения, – напр. о полной веротерпимости. По крайней мере, в отзыв о упомянутом уже сочиненьице „Утешение дщери Иудейской“ цензор говорит: автор, научая с духом Христовым согласной терпимости в религиях, считает в числе последних и злоумышленные суеверия жидовские, упорное противоборство ясно истине, – которые заслуживают ли имя терпимой религии?“.

Еще труднее было ориентироваться ей в таких вопросах, на которые еще не выяснилась официальная точка зрения. По-видимому, здесь цензура склонна была следовать правилу: умолчанное в законе – недозволенно. Так в том же сочинении „несообразности с государственными правилами“ состояли в том, что автор делали убедительных призыв евреям поселиться на земле, которую отведет им правительство, и заняться скотоводством под управлением старшин. – Между тем, по замечанию цензуры, дача земли для поселения Иудейского народа в Российском государстве единственно зависит от воли Вышнего правительства, поэтому, не имея о сем предмет никаких обнародованных государственных узаконений, сочинителю и в суждении о сей материи входить едва ли следовало.

—504—

Щепетильность цензуры в деле охранения установлений правительства, заставляла ее видеть посягательство или не уважение к ним там, где на деле этого и не было. В критике на „Феософию или Богомудрость“ читаем: в каждой почти главе своей книги автор самым грубым образом касается нынешнего образа светской жизни, опорочивая принятые уже и позволительные обыкновения, как-то прическу волос, покрой платья, приготовление кушаний и пр., чрез что делает свою книгу отвратительной и не сносной.

Впрочем, нужно добавить, что это писалось в 1802 году. Цензоры не могли не помнить, что не далее, как год – два назад все это – прическа, покрой платья были „Государственным правилом“, а нарушении их – государственным преступлением...

C) Самым неопределенным из всех четырех критериев цензуры являлось, несомненно, „благонравие“. – Какие частнейшие черты и объем этого понятия, – все ли, несогласное с этим принципом, и главное – всегда ли должно быть исключаемо из печатных произведений, – вот вопросы, которые, бесспорно, смущали каждого цензора, решались большею частью по личному его разумению, да едва ли и могли быть решены вне сферы субъективизма.

В 1831 году, в своей рецензии на третье издание „Размышлений“ Иерузалема, „Телескоп“ мог уже самоуверенно писать: „к чести нашего века должно сознаться, что бессмысленное и дерзкое кощунство, бывшее единственным оружием школы Вольтера, ныне совершенно притупилось. Глумление Вольтера, тешившее некогда легкомысленную суетность и отозвавшееся было во всех концах вселенной адским хохотом, теперь возбуждает одно жалкое презрение“. Но не могли еще приписать себе такой чести (?!) свидетели переходного времени, – иначе говоря, – всей Александровской эпохи. Довольно полную и живую её характеристику дает Н. Дубровин в начале очерков „Наши мистики-сектанты“. Не останавливаясь на ней, заметим, что переходный характер эпохи сказался и на отзывах членов Моск. духов. цензуры о книгах, затрагивавших еще больные места...

С одной стороны, наличность отзвуков адского хохота

—505—

вселенной даже в наших медвежьих углах, посещаемых и просвещаемых французами, – доказывала всю без полезность цензурных замалчиваний. Поэтому и цензура, сознавая необходимость борьбы одинаковым оружием, в принципе готова была снисходительно относиться к недостаткам отечественных сочинений, полемизирующих с вольномыслием, приветствуя уже самый факт их появления. Однако, правительственная тенденция конца XVI в., направленная к замалчиванию вольтерьянства, сначала ради покровительства, – а потом из страха пред ним, – не прошло бесследно. Самостоятельная работа мысли была по давлена, и сменилась пассивным отношением, особенно в среде духовенства. Отсюда в начале рассматриваемого периода и первые опыты полемики с энциклопедистами далеко не отличались совершенством.

Правда, они с большой энергией стремились опровергать деизм per ѕе на почве той же философии. Но недисциплинированный ум не мог разобраться в агрегате мнений. Случилось, что, поставив целью сочинения защиту, напр., истины творения и воскресения, путем систематизации философских идей, близких к Откровению, – автор на деле наполнял его лишь одними бреднями древних философов, пиитическими вымыслами и мифологическими пустыми баснями, – которые неутвержденного читателя не только соблазнять, но и в неверие привести могут“. Иной автор, в доказательство своих положений приводил еще более вульгарный материал: простонародные сказки о колдунах, за несколько сот верст насылающих на людей стрелы или какие-то занозы любовные; повествования о хождении по домам мертвецов; самые пасквильные пословицы. Вообще, по мнению цензуры, весь собранный им материал представлял сплошное нарушение общего правила: sacra profanis non sunt miscenda, multo magis profana sacris.

Только с возрождением у нас высшего академического образования начали появляться и более удачные „рассуждения против новейших вольнодумцев“ – (напр. студента Кутневича). Впрочем, они одобрялись к печати уже помимо Московской Цензуры.

Чтобы удовлетворить назревшим нуждам времени ревнители веры должны были обратиться к более основатель-

—506—

ным опытам западной апологетики. Но здесь то, собственно, и начинался для цензуры ряд сомнений, центром которого было „благонравие“.

Основательная полемика предполагает, конечно, объективное изложение мнений противника. И вот именно это изложение смущало цензуру, рисовало ее пагубные последствия для слабых читателей и приводило ее нередко к отрицательным заключениями. Для примера приведем здесь ход мыслей в цензурном отзыве о книге Вержье „Историческое и догматическое исследование о истинной религии (перевод. Иеромонаха И. Величковского). Автор, говорит цензор, имел, по-видимому, целью защиту истины христианства чрез опровержение заблуждений разных веков. Однако, собранные в книге весьма нелепые и богохульные положения всех безверов и вольнодумцев, столь пространно и слово в слово из книг их выписанные и составляющие наибольшую часть сочинения, могут породить в умах слабых великие сомнения и посеять в сердцах пагубный разврат неверия, как самый опыт бесчисленные тому представляет примеры. Целая куча вольнодумческих умствований, не имея удовлетворительных возражений, без сомнения, более займет внимание, нежели сделанных на них ответы²⁰⁸²“.

Но если заботливостью об умах „слабых“ читателей цензура могла еще мотивировать свое отрицательное отношение к изданию слабых же произведений, то далеко не для всех был убедителен этот критерий при цензуре своего рода классических опытов западной полемики с безбожием.

То были произведения, которые, не обинуясь, ставили на весы критики важнейшие истины религии, беспристрастно выдвигали современные возражения и давали солидные выводы в блестящей иногда форме (Иерузалем). Писанные же не редко лицами, в своей душе переживавшими XVII век, они со всею жизненностью изображали весь процесс этой мучительной борьбы, и естественно отливались в форму

—507—

диалога между ярым вольнодумцем и благочестивым монахом („Торжество Евангелия“).

Однако, составленные в пылу увлечения, они не щадили многого, особенно того, чего и нельзя было защищать, например, многих крайностей и наслоений католичества. А, становясь на почву истории, авторы этих сочинений и делали частичные уступки, допускавшие, при логическом развитии, выводы, противные христианской религии“.

Одним словом, по конкретному определению цензора СПб. духовно-цензурного комитета Иннокентия (Смирнова) это были книги, которые можно уподобить сильнодействующему лекарству; оно может быть полезно, ежели употребить против то болезни, для которой приготовлено, но может только усилить болезнь, если употребится не в той болезни, для которой приготовлено²⁰⁸³.

Люди сильные духом, обращавшие внимание главным образом на положительные достоинства таких книг и на запросы времени, принимали их под свою защиту, проводили, если не чрез одну, то чрез другую (и третью) цензуру и с успехом издавали их. Но московская Духовная цензура именно в силу своей опасливой точки зрения относительно вреда для благонравия от таких книг, поступала иначе. Вскользь упоминая в первой половине уступительного периода о „превосходных качествах творения, его красноречии, увлекательности, способности заманить всякого к чтению её“, цензура всю вторую половину посвящала на разоблачение скрывающегося в том же творений „подслащенного яда, могущего прельщать простодушных христиан“, – на указание „пагубных умствований относительно многих откровенных истин и принадлежностей христианской религии²⁰⁸⁴.

И чем дальше, тем пессимистичнее стала смотреть московская цензура на такое заимствование с запада обоюдоострого оружия. В одном отзыве она так выражает свою точку зрения: „умножение подобных книг, с французского языка переводимых, вольностью и дерзостью ды-

—508—

шущих не может ничего доброго предвещать для истинной христианской религии²⁰⁸⁵.

Что касается произведений, в которых выражалось мистическое движение, то, как все оно прошло мимо духовной цензуры, так, в частности, и эти сочинения вносились на суд московской цензурной лишь изредка. Впрочем, некоторого зондирования здесь почвы со стороны ревнителей движения отрицать нельзя. По крайней мере едва ли без какого-либо намерения в 1802 года известным мистиком И. Лопухиным была прислана в цензуру библия на немецком языке с следующею надписью: „В библиотеку Московской духовной цензуры из усердия к распространению внутреннего царства Господня в душах, для обращения на пользу оного основательным изъяснением Слова Божия, в книгах Св. Писания откровенного, сию библию в шести томах подарил сенатор Ив. Лопухин.15 марта 1802 г.“²⁰⁸⁶

Однако, приняв дар с чувствием благодарности, как сказано в протоколе, цензура не сделалась сообщницей сенатора по распространению внутреннего царства Господня в душах. Трактовать только о внутреннем христианстве она считала вредным для благочестия и благонравия²⁰⁸⁷. Мнения, свойственные только сему роду христиан, которые Масонами, Мартинистами и Гренгутами именуются, почитала весьма соблазнительными²⁰⁸⁸. И, вероятно, именно московскую цензуру имел в виду упомянутый Ив. Лопухин, когда писал такие горячие строки:

„В духовную цензуру не отдам, для того, что это бы все равно было, как в огонь манускрипт бросить. Она, между нами, сказать, только прилежно смотрит, чтобы как-нибудь не пробился дух благий в сердце. Ныне уже за что хватилась: не только того не пропускать, что, по её недостаточному, превратному или ложному понятию о истинной духовности, кажется противным, но что-де бы можно и хорошо, да светским писано, а это-де бы нам писать,

—509—

так это нам бесчестие, – не пропустим. Вот какая жалость!“²⁰⁸⁹

Д) В своем знаменитом проекте секретной инструкции цензурным комитетам Магницкий, отыскивая легальные поводы к запрещению возможно большого числа произведений, между прочим, писал: „к запрещению часто можно найти предлог в неисправности самого слога и тому подобном“²⁰⁹⁰.

И если бы не существовало в начале XIX века особых причин усиления неисправности слога и погрешностей в языке – мы могли бы счесть большинство духовно-цензурных отзывов за сплошной, лишь более или менее удачно замаскированный, подкоп под авторскую и издательскую деятельность, по рецепту –формулированному потом Магницким. Так часто фигурирует в них четвертый критерий „Литература“, и так часто наскакивали на этот камень труды авторов, подвергаясь разного рода авариям.

Но, конечно, достаточно вспомнить радикала в филологических вопросах Карамзина и консерватора А.С. Шишкова, чтобы сразу представить значение данной эпохи в эволюции нашего языка. Борьба их направлений, защита иностранного влияния на русский язык одними и противопоставление ему богатств и исключительного главенства славянского языка другими, судорожные трепетания школьной схоластики, все это создавало зыбкую филологическую и литературную почву с немалым простором для личных мнений.

Ослабление цензурных строгостей в начале XIX в. и свобода заведения типографий на правах „прочих фабрик и рукоделий усилили издательскую деятельность²⁰⁹¹. Не было здесь недостатка и в промышленниках, которые без раз разбору предавали печатному станку произведения ремесленников или сами фабриковали компиляции из прежних книг, хотя бы устаревших и далеко отставших от века. Большинство таких продуктов, даже „относящихся к вере святости“, правда, прошло мимо духовной цензуры и

—510—

синодальных типографий. И лишь те издания, самые 3аглавия которых, стишком явно обличали характер их содержания, чаще считались с мнением „церковной цензуры“.

Таковы, например, были следующие шедевры Богословия: „Феософия, или Богомудрость“, „Испытание двух истин, полезнейших человеческому роду: о начале человека и воскресении мертвых“, „Ключ к познанию истинных совершенств или догматов греко-российской церкви“ – Де Бодана, и т. п.²⁰⁹²

А чтобы нам иметь ключ к познанию истинных литературных совершенств таких произведений и убедиться в мотивах их писателей, приведем с буквальной точностью отрывок. Из прошения упомянутого Де-Бодана Митр. Амвросию (с посвящением и приложением рукописи): „Всепреосвященнейший Владыко! Гремящей по всюду слух! О великости Души: и о неусыпном наблюдении и попечении в попечении благоустройства – закона! Не токмо, чтобы распространялось в пределах вверенных В. В-ству? Но и вливало наисладчайшие ручьи своя! даже до дальнейших пределов России! Но что еще рещи! Коснулось истоками даже до хижины поседевшего старца, которой посвятивши лучшие свой лета службе, будучи во многих походах, штурмах, Атаках и сражениях от времен В. Елизаветы, чрез сорокошестилетнее пребывание! Ныне проживать должен с бедным своим семейством в наибедственнейшем состоянии, не имея протекции“²⁰⁹³.

Прошению соответствовало и произведение, и если не во всем своем объеме представляло такой ужасный литературный вид, то лишь потому, что, при изложении догматов, автор, благоразумно ограничился почти дословною перепиской символа веры и „изложении веры“ Анастасия Антиохийского, и Кирилла Александрийского, содержащихся в Следованной псалтири.

В виду такого безотрадного положения многих рукописей в стилистическом и грамматическом отношении, а также в силу напоминаний Синода о исправности издавае-

—511—

мых книг и с литературной стороны²⁰⁹⁴, члены цензуры не всегда могли уклониться от роли справщиков. Рукописи, не совсем безнадежные, они „исправляли в словах и целых выражениях“. Тогда конечно и „синтаксическое сочинение, риторические разделения и надлежащая идей сообразность“ являлись предметом внимания и заботливости цензуры²⁰⁹⁵. Обыкновенно же, поручая дело исправления самим авторам, она делала затем новую проверку.

С негодованием осуждая на архивное тление рукописи, „писанные таким штилем, каковой обыкновенно употребляется в русских сказках, которые простолюдины пересказывают друг другу от самые непросвещенные древности“, цензура не смешивала с ним удобопонятности изложения²⁰⁹⁶. Даже „Кратко христианской Богословии“ иеромон. Ювеналия цензура прямо решается поставить в заслугу употребленную в не простоту штиля и выговора, что может послужить для простых читателей к более легкому усвоению её и изложенных в ней правил христианской жизни²⁰⁹⁷.

Руководясь теми же интересами читателей, цензура нередко многое прощала сочинениям, если видела в них задушевное изложение, чувствования благочестивые, и прекрасные выражения, хотя этот субъективизм и – не всегда одобрялся Синодом²⁰⁹⁸.

Почти теми же взглядами руководилась цензура и при определении литературных достоинств сочинений, переведенных с иностранных языков. Цензура не всегда требовала от переводчиков рабского копирования подлинников „Отменной похвалой“ наградила она одного переводчика, когда оказалось, что он перевел не все слово в слово, но, насколько возможно, старался извлечь из неё самое полезнейшее и разительнейшее, сохраняя свойство и чистоту русского языка²⁰⁹⁹.

—512—

Иная участь постигала конечно переводы, авторы которых брались за дело, не имея достаточных сведений ни в родном, ни в иностранных языках. Особенно легко запутывались такие прелагатели в сетях высокого штиля немецкого языка, когда весь перевод их превращался в сплошную бессмыслицу и сдавался в архив²¹⁰⁰.

Анализ цензурного критерия „Литературы“ дал уже довольно широкое спектральное поле, тем не менее нужно указать еще один самый крайний и редкий уголь преломления. Неожиданный с точки зрения идеи о собственно цензурном учреждении, он вполне понятен в московской цензуре, как один из её пережитков. Имеем в виду обязанность цензуры в нужных случаях устанавливать подлинность рассматриваемого его произведения. Так именно было с неизданными дотоле проповедями Св. Димитрия Ростовского и Стефана Яворского.

В первом случае Св. Синод прямо предписал цензуре доставить необходимые доказательства подлинности найденных слов, и цензура обстоятельно сообщила, как внешние, так и внутренние признаки, утверждающие принадлежность проповедей святителю. Признаны они подлинными, рапортовала она, как по совершенно однообразному слогу и фразам, находящимся в изданных уже его сочинениях, так и по согласию с духом, которым проникнуты последние, наконец, даже по самому порядку расположения слов. Да и найдены они были в домашней библиотеке Сыромятникова, между рукописными творениями Св. Димитрия.

Св. Синод, определив справиться с прецендентами (1782 и 1785 г. г.) дозволил издание этих слов²¹⁰¹.

Во втором случае, цензура поставила вопрос о подлинности слов Стефана Яворского уже по собственной инициативе, хотя и не могла дать окончательного решения.

Соглашаясь, что по стилю и фразам они соответствуют началу XVIII века, и по своему полемическому содержанию могут быть приписаны перу местоблюстителя (на что указывала надпись позднейшего, правда, времени), цензура

—513—

тем не менее уклонилась от признания их, по одним этим доводам, за безусловно подлинные произведения Ст. Яворского.

Правда, это её колебание не отразилось на судьбе проповедей. По-видимому, различая роли ученого критика и свою собственную, цензура добавила: чьи бы эти речи подлинно ни были, в виду того, что по содержанию они истинны, нужны и полезны для христиан, они должны быть напечатаны, хотя и с исключениями²¹⁰².

Более выдающимися духовными цензорами в данный период, с довольно резко очерченною индивидуальностью, являются члены московской цензуры – В. Иванов, Геннадий, Иннокентий, Владимир и Чаков (Никольский).

1815 г. ноября 12 дня от сторожа московской духовной цензуры поступил в общее собрание рапорт о том, что живущий в оной цензуре второй член, Благовещенского собора пресвитер, Василий Иоаннович сего числа, в 6 ч. пополудни, по воли Божией, скончался²¹⁰³.

Общее собрание членов поручило своей канцелярии составить опись оставшегося имущества. И вот эта посмертная опись, в частности каталог 160 книг, несколько помогают выяснить облик пресвитера Иванова, в течение шестнадцати лет, – в более светлую половину александровского царствования, состоявшего членом московской цензуры.

На первом плане в описи стоят Theologia dogmatica Schubert'а (изд. 1749), Theologia moralis Buddei (1727), Philoso phia Baumeisteri (1786); beconamia salutis Evangelica (изд. 1733 г.) и другие пособия, сохранявшаяся у В. Иванова, вероятно, от времен учения его в рязанской семинарии и московской академии. Потом список становится разнообразнее, например: Летопись св. Димитрия Р.; о истинном христианстве; Нравы израильтян; Путешествие китайского посланника; Политическое завещание де-Ришелье; Драгоценная меду капля из камня – Христа; Начальные основания вексельного права; Христианин в уединении; Начала против безверия; Загадочный мир; Православное исповедание;

—514—

Риторика Ломоносова; Всеобщий секретарь или письмовник; Краткий и всеобщий чертеж наук; Существенное изображение естественных народных обществ; Плоды уединения; Натура и благодать и т. д.

В конце списка весьма кстати находим Энциклопедию изд. 1763 г. Весь умственный багаж этого члена цензуры был своего рода энциклопедией, на основе, однако, Буддея и Баумейстера. Зная все, В. Иванов считал себя вправе категорически высказываться по вопросам и астрономии и философии, и политики²¹⁰⁴.

Что касается, в частности, духовной литературы, то, собственно говоря, В. Иванов не верил в её развитие, не был твердо убежден и в необходимости этого развития. Неоднократно в его рецензиях встречается сентенция: „и без сей книжки, при проповедуемом повсюду в России Евангельском учении, христианское благочестие около тысячи лет процветает“; или: „христианская церковь и без сего, многих погрешностей исполненного, сочинения существует и торжествует осмнадесять веков и... будет существовать до скончания века²¹⁰⁵.

По всякому вопросу он уже находил в себе ту или иную привычную точку зрения, и износил старое и новое в своих рецензиях. Он оживлялся в тех случаях, когда его отзыва требовали книги, содержащие отзвуки того круга идей, которыми жила духовная школа восемнадцатого века. Охотно он вступал в подробную логомахию по поводу какой-либо отжившей догматической онтологий, с нескрываемым удовольствием анализировал проповеди со стороны материи и формы по правилам священной риторики“; чувствовал величие содержания и красоты „изящных богословии докторов“, наконец без труда уличал и обличал плагиаты губернских секретарей из их творений²¹⁰⁶.

Зато в обратно пропорциональном ко всему этому отношении стояла чуткость Иванова к запросам своего времени, а тем более – будущего. Нечего говорить, что он

—515—

с недоверием относился к тому, что возвышало растленный человеческий разум, и тем подавало повод к вольномыслию и натурализму для малопросвещённых²¹⁰⁷. Книг с подобным содержанием, как уверял сам Иванов, он, по совести, и должности своей не мог одобрять²¹⁰⁸. Внушала ему страх и „аглинская вольность“ Иерузалема в обращении с повествованиями свящ. книг, и двусмысленности, и ложные гипотезы мистицизма. Опасался также пресвитер, что случайная цитата из Тертуллиана может распространить и утвердить антропоморфическую ересь, между прочим, среди наших раскольников. И смущаемы отовсюду, грозившими призраками, готов был цензор ставить книге в заслугу уже то одно, если „не было в не защиты, индифферентизма, синкретизма и вер терпимости²¹⁰⁹.

Однако допуская, что во всех подобных случаях в Иванов действовал с полною, как он выражался, искренностью и чистою совестью, приходится наблюдать факты, где эти нравственные критерии стоят под сомнением. Он оказался способным оценку сочинений ставить в зависимость от своих – закулисных для нас – личных антипатий. В этом отношении интересны „дела“ о рассмотрении им сочинений и переводов московских священников И. Кандорского и И. Полубенского.

Кандорский был в свое время один из немногих из образованного духовенства, которые стремились бороться с тогдашним вольномыслием путем литературы. Своей специальностью он избрал перевод на русский язык лучших полемических сочинений французских писателей. Сначала он имел возможность издавать свои труды с одобрения гражданской цензуры, но, когда последняя стала „отрекаться“ цензоровать его „нравственные сочинения“, – оказалось необходимым обратиться в духовную цензуру. Здесь то я подстерегал его В. Иванов. Он считал, как бы своим долгом, вопреки даже самым лестным отзывам своих коллег, раскритиковать каждое

—516—

из сочинений Кандорского. Когда остальные члены признавали перевод полезным для церкви, Иванов отыскивал там любострастные выражения, фразы необдуманные, положения недоказанные, примеры соблазнительные и романические, подающие наставление к разврату²¹¹⁰ и т. д. Где они отмечали чистоту слога, ясность и приятность изложения, Иванов не стеснялся называть перевод весьма темным, термины не понятными, конструкцию в периодах неполною и бессмысленною, противною чисто и исправной литературе²¹¹¹. Находя в переводе полемическую свободу и живость доказательств, Иванов тотчас выступал с особым мнением, где доказывал, что всякая полемика и защита веры неизменно должна следовать такому шаблону: 1) convictio или убеждение противника: долженствует в себе содержать его мнение или учение, взятое из его сочинений; 2) подлинный смысл и изъяснение противничьей сентенций; 3) противника о том доказательства, коими он утверждает свое мнение; 4) рассмотрение по частям его доказательств, их свойств, силы или слабости и связи с предложением 5) противуположное тому суждение и учение 6) принадлежащие к тому верные и сильные доказательства, с опровержением противных доказательств. Таким образом, заключал Иванов, убеждается человек к познанию и принятии истины и к отриновению своих погрешностей и заблуждения. Таким образом поступали Тертуллиан и Лактанций противу язычников; Ориген – против Цельса.., Кардинал Полиньяк – против Люкреция. После таких предпосылок, вполне естественно следовало уже заключение: в представленном убеждении вольнодумца такового метода и служащих (к сему) правил не видно;... сочинение сие есть экстракт вольнодумства, сокращение всего того злотворного и пагубородного, о чем миллионы российских христиан не знали бы и не видали..., а потому и издавать сию книжку не следует²¹¹².

С целью успешнее дискредитировать сочинение, пресвитер Иванов не брезгал даже подтасовками, в чем и ули-

—517—

чали его иногда преследуемые им авторы. Напр., в фразе: противораскольнического сочинения: „Ежели кто все Св. Писание точию по буквальному начертанию просто и вещественно приемлет, – сие служить во вред и гибель душевную“ цензор пропускал слово „точию“, условной мысли придавал утвердительный характер и достигал своей цели. Вообще Иванов бесспорно повинен в том, в чем укоряет его Кандорский: Г. Цензор выставляет мысль сочинитeлeву не в полной связи, а в отрывке... Между тем великая разность опустить или не досмотреть единое слово, ибо выходит часто совсем мысль иная (как если бы напр., в речи ап. Павла к ареопагу опустить частицу аки: мужие Aфинстии, по всему вы зрю аки благочестивые²¹¹³.

Наконец, для ускорения дела, Иванов изредка прибегал и к полуофициальным доносам на имя м. Новгородского Амвросия, который был благосклонен к „святейшим отцам“ цензуры В. Иванову и Иакову Дмитриеву²¹¹⁴.

Недружелюбные отношения Иванова к полемисту против раскола Полубенскому (или Петреву) не обрисованы такими яркими красками, и выражались главным образом в педантичной привязчивости. „Христос пострадал на кресте, который имел осмиконечную фигуру, говорится напр. в сочинении. „Новый опыт доводов к уверению старообрядцев“. Сие несправедливо, возражал цензор, поскольку титло пораспяти уже Христа ко кресту было прибито. „Бога ради, защищался Полубенский, сие прошу оставить так, как есть, понеже в предложении моем нет ни малейшей несправедливости. Христос, Господь и тогда еще страдал, когда титло было прибито, и пострадал на осмиконечном кресте, как, между прочим, видно на крестах в Благовещенском соборе²¹¹⁵. Какие еще нужны прения?

Вследствие подозрительного отношения цензора к много численным ссылкам на раскольнические рукописные тетради, которые-де редко кто видел и имеет, Полубен-

—518—

ский оправдывается: какая мне в сем нужда, что документы, из которых я брал, редко кто видел и имеет. Дело со старообрядцами, которым все они известны и переизвестны. Притом, ответы Алексеева, Поморские ответы уже напечатаны, по дозволению Св. Синода“. Вообще, характер этих пререканий – язвительных со стороны цензора и проникнутых тонкой иронией со стороны автора, хорошо обрисовывается из следующего вопросоответа: Иванов выражает недоумение насчет значения приведенного автором термина „Ловец силлав и сречений“. Полубевский метко отвечает: прошу оставить так, как есть. Значит: человек, который за слова хватается, без всякого, впрочем, рассуждения, и взято из Григория Богослова²¹¹⁶.

Эти пристрастно-несправедливые отзывы Иванова обращали на себя даже внимание его товарищей. Пока председателем цензуры были Виктор и затем Геннадий, им удавалось нередко парализовать решающее значение подобных рецензий. Вот, например, антикритика Виктора на доводы Иванова: „Такими общими замечаниями можно всякую книгу опорочить, и потому с сим мнением согласиться предосудительно“. Или: „учинить по мнению о. игумена (Геннадия); и я несколько страниц прочитав, вижу, что сочинение и перевод хороший“²¹¹⁷. Когда же прекратилась цензурная деятельность этих лиц, и их заменили архимандрит Владимир и протопресвитер Иаков, – В. Иванову стало свободнее...

Продолжительное и довольно деятельное участие в делах московской цензуры принимал игумен Геннадий. Раньше он служил в казанской епархии, был лично известен м. Амвросию (Подобедову) и по рекомендации последнего определен членом цензуры.

Владея свободно древними языками, Геннадий охотнее всех членов цензуры готов был заниматься переводом полезных сочинений. Эта склонность к литературным занятиям в деятельности Геннадия, как цензора, имела свою положительную сторону, делала его „чужие труды уважающим“. Он бескорыстно излагал в своих отзывах

–519

подробные советы относительно улучшения того или другого сочинения; иногда сам „по долгу благорасположенного цензора“, как выразился о нем Виктор, принимал на себя обязанности автора или переводчика, составлял предисловия, исправлял места не аккуратно отделанные²¹¹⁸. С другой стороны, близко чувствуя всю тягость для авторов цензурной проволочки, именно Геннадий выступил инициатором проекта предоставления цензуре самостоятельности при рассмотрении мелких сочинений²¹¹⁹.

Наконец, Геннадий старался сохранять возможную объективность при оценке сочинений, и „дела“ прот. Кандорского, являясь укором в цензурной деятельности В. Иванова, тем сильнее оттеняют противоположную черту в характере Геннадия. Почти во всех случаях рядом с пристрастным отзывом Иванова, в качестве корректива, находится мнение Геннадия. Достаточно сравнить две тирады. Рассматривая „Дух Массильона“, Иванов, делает замечание: для людей и читателей, к христианскому благочестию твердо приверженных, рассуждения помянутого учителя, при всех его умственных доказательствах и употребленном витийстве, не могут быть совершенно приятны и удовлетворительны потому, что ни догматические, ни нравоучительные статьи свидетельством Св. Писания не подтверждены, а на одном мудровании и витийстве католицкого или папистического учителя полагаться не очень благонадежно“. На это, так сказать в третьем лице Геннадий возражает: переводчик ныне попал на прекраснейший оригинал. По всему видно, что автор (аббат де-ла Порт), хотя католик, был человек благочестивый и умный. Ибо из сочинения Массильона выбрал места, к добродетели возбудительнейшие и с Словом Божиим согласнейшие. И ежели в сей книге не видно самых текстов Св. Писания, то это от того, что в ней помещены чувствования человека, мудрствующего во всем согласно Слову Б. и самому здравому разуму²¹²⁰!..

При всем том, и Геннадий, как и Виктор, не обладал

—520—

твердостью и мужеством многим из своих рецензий он любил придавать прямо уступительную форму вплоть до курьезов, вроде того, что хотя (в сочинении) приводятся примеры из французских проповедей, но это нимало не уменьшает его изящества“²¹²¹. К числу препятствий к одобрению диалогов Сковороды, Геннадий относил между прочим и то, что содержащаяся там проповедь о презрении тела может породить еретиков беспечности и тем нанести благоустроенным обществам пагубный удар²¹²². В Церковной Истории Мосгейма он счел за лучшее выпустить неблагоприятные отзывы автора о „таких по Духовному состоянию обстоятельствах, кои всегда были и ныне твердо соединены с состоянием политическим, как то о монашеском житии, поведении, учении нравов“ и пр.²¹²³

На 1809 год Геннадий был вызван на чреду служения в Петербург, а по возвращении оттуда, в следующем году скончался исправляющим должность председателя цензуры²¹²⁴.

Из всего состава, членов московской духовной цензуры, оригинальностью и независимостью своих мнений наиболее выделяется цензор Иннокентий.

Почти до самого определения в цензуру он был священником в Москве. Назначен он был членом цензуры, по „известным Св. Синоду способностям“. Он действительно был достаточно образован и свободно владел новыми языками²¹²⁵. Но что важнее всего, Иннокентий обладал отзывчивостью к запросам времени.

Правда он разделял общее предубеждение цензуры против тех даже полемических книг, которые слишком много отдают разуму и имеют целью ввести деизм или утвердить естественную религию, не заботясь ни мало об откровении“. Произведения апологетов, выступавших на это поприще ради поддержания бедных семейств, он не щадит называть бессмысленною болтовней; иронизировал он

—521—

также и по поводу проповеди, которая токмо покойную чрез излишнюю похвалу в райские обители вселяет²¹²⁶.

Иннокентий всегда помнил, что существует публика, и есть много охотников для чтения, – что требуются книги как для умных, так и для простых и отсюда в целях популяризаций необходимо поощрять книги, писанные методом простым, языком заманчивым и убедительным²¹²⁷. Он убежденнее других советовал цензуре, рекомендовать пред Синодом Свод четырех евангелистов как можно сильнее, чтобы дозволено было напечатать гражданскими буквами: эта печать для презирающих церковную или не умеющих пользоваться последнею гораздо заманчивее и возбудительнее²¹²⁸. В другой раз, когда остальные члены, даже склоняясь к одобрению, изобретали характерные формулы: „хотя сочинитель книги сей был иезуит, однако историческое течение страданий Христовых во всем согласует повествованию Св. Евангелистов, Грекороссийскою церковию приемлемому“, Иннокентий выражался о тех же сочинениях с большей прямотой: книга в своем роде редкая, весьма полезная, аккуратная²¹²⁹.

Но особенно рельефно сказался индивидуализм Иннокентия при решении вопроса о сочинениях Г. Сковороды. Все остальные члены хотя и представили о них отдельные мнения, но так сказать, синоптического характера. В своей основе они примыкают ко взгляду иг. Геннадия: „хотя здесь много хороших и с самым Св. Писанием согласных мыслей, но, как они предложены необыкновенным и странным образом, без надлежащей одна с другою связи, то во многих местах так темно, что и самому проницательному читателю, при чтении их, надобно будет останавливаться. А малопонятный и непросвещенный может уклониться в разумение погрешительное и еретическое. А то, что служить может, поводом к заблуждению, едва ли заслуживает одобрения, какового требуют книги в духовных типографиях печатаемые“. В. Иванов, впрочем, при-

—522—

знал, что второй разговор (из диалога: опознании самого себя), по содержащейся в нем наивеличайшей ереси достоин сожжения и проклятия“.

Иного рода – πνευματικόν – суждение Иннокентия. Сочинения Гр. Сковороды, пишет он 1) христианское нравоучение, в некотором объяснении десятословия состоящее и 2) Разговор из содержания сего: „Знай себя“, читал с надлежащим вниманием и нашел, что 1) оное резким и убедительным образом писанное, может быть полезно и заманчиво для тех особенно, которые ищут не голой нравственности, но основательно объясненной и философски, в смысле необходимости своей, доказанной;... 3) самым близким и поразительным для сердца каждого языком обнаруживая, что есть подлинный человек, или что такое настоящее существо его, в котором должен открываться потерянный образ Божий и подобие, – сильно побуждают к назиданию, возделыванию и обрабатыванию бессмертной души.. для достижения) важнейшей христианской цели, состоящей во внутренней перемене, или возрождении... 4) Оно по особенному своему – и для большей части людей заманчивому слогу и по чрезвычайной ясности, с которою представляет столь важные материи, для всех необходимые к познанию, но не для всех понятные, – привлекло весьма многих не только из соотечественников автора к прочтению; многих же иностранцев, полюбивших это сочинение еще на русском языке, побудило перевести на иностранные языки, как-то: французский, немецкий и на этих языках с немалым одобрением читается, да едва ли и не напечатано. 5) Есть, правда, в, нем некоторые низкие и простонародные термины, дикие выражения, отличающаяся от общепринятых церковных мнений, но все это легко может быть исправлено, без всякого разрыва связи сочинения, а за сим исправлением рекомендую его, – как полезное и в своем роде редкое сочинение – к напечатанию²¹³⁰.

На место Геннадия, по представлению м. Петербургского Амвросия, был назначен архимандрит Владимир (Третьяков). Его кратковременная деятельность в роли председа-

—523—

теля цензуры сразу воскресила типичные черты эпохи Павла I, что было, впрочем, вполне естественно. Владимир, – человек бесспорно способны и знаток языков²¹³¹, – уже чрез пять лет по окончании академии, был определен в 1796 году, по высочайшему повелению, в ново учреждённый московский цензурный комитет в качестве духовной особы. Вместе с тем, постепенно повышаясь по академической службе, он к 1800 году занял там место ректора.

Но в это время у него открылись признаки „ипохондрической болезни“. Он начал небрежно относиться к своим занятиям, – пропускать книги не читая“. По крайней мере, именно этим м. Платон объяснял нашумевший в свое время пропуск Владимиром книги Арндта „об истинном христианстве“. При дальнейшем развитии болезни соблазнительные поступки Владимира, – подробно описываемые напр. в письмах Платона, побудили Синод удалить его в Суздальский монастырь. Там он пробыл пять лет, а чрез два года по возвращении оттуда был признан высшею властью достойным занять ответственный пост по духовной цензуре.

Воззрения Владимира как цензора были весьма сходны с взглядами В. Иванова, так что некоторые отзывы председателя являются как бы составленными под диктовку цензора²¹³². Вот некоторые отрывки из рецензий Владимира, выражающие его сrеdо. По поводу перевода с французского слов Массильона он делает следующее замечание: слова, до Церкви принадлежащие должны бы, ради важности содержания и достоинства перевода, переведены быть речениями большею частью славянскими, но не только сего не соблюдено, но еще употреблены слова, совсем неприличные церковной кафедре, как то: актер, роль, критика... Вообще же перевод почти так называемый вольный или парафрастический. И хотя предписаниям, данным цензуре, я не только ничего не усмотрел противного, но еще нашел для

—524—

чтения юношества, готовящегося в духовное состояние, полезное, но по сказанным литературы неисправностям, по которым нет в нем ни точности, ни ясности, ни важности, – перевод достойным печатания не считаю²¹³³... Как видим, по мнению Владимира священное содержание само собою предполагало и язык славяно-российский.

Относясь так педантично к внешней, формальной стороне сочинений, при разборе их содержания, Владимир вооружался всеми приемами, которые он вынес и бережно сохранил из школы Туманского. В подтверждение этого достаточно привести несколько выдержек из его рецензий на книгу „наслаждение собою“²¹³⁴. Отдельные мысли автора цензор сопровождает такими комментариями:

—525—

—526—

Впрочем, результат такого подробного и искусного разбора был несколько неожиданен. Заканчивая рассматривать рукопись, Владимир ухватился за слова: „метафизика (в наши времена) воздыхает о временах Мальбранша и не надеется больше возвратиться им“. Против них он сделал замечание: „в Цензуру Духовную следуют, книги, не до метафизики касающаяся, но до Церкви и учений церковных“. В этом же смысле состоялось определение общего собрания и рукопись возвращена была переводчику.

Воскресши в лице Владимира – в своем цельном виде – старые критерии царили недолго. Уже в половине 1811 года он подал прошение об увольнении от должности, так как писал он, „ныне я опять сделался болен и потому надлежащим образом цензурной работы

—527—

проходить не могу“. Не сопровождалось так же это возвращение к старине и каким-либо серьёзными последствиями: к этому времени московская цензура сама уже успела создать свою никчемность, и при всем том, однако, факт цензорства архимандрита Владимира между рецидивами ипохондрической болезни остается весьма поучительным при характеристике тех „возможностей“, которые таила в себе московская духовная цензура.

Среди беспрерывной смены цензоров последних двух десятилетий тем более выделяется своею продолжительностью, прочностью положения цензорство Иакова Дмитриева (Никольского). По окончании семинарского курса, слушая лекции и в академии, он послан был в московский греческий Николаевский монастырь для изучения разговорного греческого языка²¹³⁵. С этого времени за ним упрочилась слава эллиниста²¹³⁶, что было и причиною назначения его в цензуру. Сам Иаков старался не скрывать втайне своего дара языков, и напр. на запросы издателей адрес календаря Москвы отвечал сообщением таких о себе сведений: протопресвитер Б. М. Усп. собора Иаков Дмитриевич, кавалер Анны 2 ст., занимается ценсорованием и переводом духовных книг с греческого языка на слав. Российский и сношением славянских книг, как Библейских, так равно и всех церковных, с еврейскими и греческими их оригиналами²¹³⁷.

Рассматривая сочинения, он почти всегда искал случая отметить их слабые стороны в рассуждении Литературы, на которую-де также духовная цензура указами Св. Синода обязуется обращать внимание²¹³⁸. И действительно, погрешности авторов даже напр. в употреблении „оксии“ и „варии“ давали обильную пищу для замечаний цензора – лингвиста. Мимоходом заменял он союз „как“ союзом „поскольку“, изгонял слово „серьезно“ как не русское и берлогу именовал логовищем. Ригористом грамматики,

—528—

стесняющим авторскую свободу, являлся Иаков и при оценке переводов с греческого языка. Во имя точности он жертвовал самыми невинными проблесками живости. „Воззри на Него, восклицал переводчик Никифора Феотокия, как Он (И. Х.), будучи младенцем, лежит в скотских яслях, как Он не имеет, где главы преклонить, как алчет после утомительного поста, как трудится после великого путешествия“. Воззри на Него, резонерство вал цензор Иаков, младенчествующего в яслях без словесных лежащего, не имеющего, где главы подклонить, алчущего по посте, утруждающегося по путешествии²¹³⁹.

В своих суждениях относительно содержания сочинений Иаков, хотя и не явился зарекомендовать себя „гасителем“, зато бесспорно является дипломатичным ревнителем умеренности, середины. Его „слуху нетерпимы“ были приводимые в полемических сочинениях точными словами злочестивые мысли вольнодумцев, которые только ужасное посмеяние в себе содержат. Найдя в противораскольническом сочинении фразу:... внемлите не моему речению, по словам самого Господа, не о числе просфор, и не о кресте на них, а о наследии живота вечного: аще не снесте“..., Дмитриев вдается в такие рассуждения. „Дело не в том, что говорить так низко об обрядах, а показать, что обряды раскольничьи не суть истинное предание, а означают только крайнее их заблуждение, как и обличают их М. Платон в увещании и Н. Феотоки. А хотя первый хождение посолонь, седмипросфорие... и называет мелкостями, но когда исторически открыты настоящая предания Церкви, то, что мешает сии вещи назвать мелкостями? Ибо они и подлинно не стоят того, чтобы за них отделяться от Церкви, ибо и все обряды в рассуждении догматов суть не что иное. Но говорить только то одно, что все равно, все малозначуще, – довольно ли сего и можно ли? – отдаю на суд общего собрания цензуры²¹⁴⁰.

Если принять во внимание, что взятое в скобки, будучи написано, исключено потом самим Иаковом, и что все эти рассуждения сотканы им в угоду председателю Вла-

—529—

димиру и В. Иванову уже при вторичном пересмотре книги (при первом Дмитриев с другими членами дал вполне одобрительный отзыв), – становится ясным, как старался лавировать протопресвитер. И, по-видимому, недалек от истины общий отзыв о нем М. Я. Морошкина: В Синоде, пишет он, Никольского считали за человека, богатого опытностью, осторожностью, зрелого в суждениях; на самом же деле – это был человек холодный, формалист в высшей степени и самый точный блюститель мельчайших подробностей системы Чинопочитания. Несмотря на независимость, в служебных отношениях, от митрополита московского, лета свои, значительные должности и украшавшую его звезду св. Владимира 2-й степени (что составляло небывалое явление в Москве), Никольский, следуя существующему между московскими священниками обычаю, кланялся в ноги Филарету, и этим удивлял даже самих москвичей“²¹⁴¹.

Ал. Котович

—530—

Λέγω ὑμῖν μείζων ἐν γεννητοῖς γυναικῶν Ἰωάννου οὐδείς ἐστιν ὁ δὲ μικρότερος ἐν τῇ βασιλείᾳ τοῦ θεοῦ μείζων αὐτοῦ ἐστιν (Лк.7:28).

I

В Житии св. Пахомия Великого повествуется, как однажды один из иноков попросил этого святого рассказать ему о каком-либо видении. – „Самое чудесное видение, отвечал Пахомий, это то, когда ты увидишь лицо человека, в котором отражается чистота и глубокое смирение сердца. Может ли быть лучшее видение, чем видеть невидимого Бога, обитающим в человеке, как в своем храме...“

В этом высшем прозрении человеческого бого-сродства, как и в еле-уловимых переливах простого сочувствия и щемящего душу сострадания; в платоновском эросе ко все-превозмогающей красоте, в исступлённом пафосе восторга, дающем выразуметь неземное, осиянное ядро личности, как и в крепко-уплотненном сознании братства, – во всяком реальном касании к другой душе, во всяком переживании личности человеческой, при всяком выхождении из процессов внутри-субъективной жизни, с необходимостью выступают два момента и, при том, на

—531—

взгляд, исключающие друг друга. Оба они с беспримесною красочностью отмечены в словах Пахомия.

С одной стороны, личность предстоит сознанию, как ценность безусловная, как некоторая актуально являющаяся ему бесконечность. Но, с другой стороны, она – ценность условная, сравнительная и, как таковая, способная быть больше и меньше, – от „украшения мира“, κόσμος κόσμου²¹⁴³, даже до „звериного образа“ включительно. Личность – храм Божий, но она же – и Живущий в нем, конечное и бесконечное, животное и бог, сочетанье ангела и зверя (если верить иудейским раввинам)²¹⁴⁴ – существо двойственной жизни или амфибия, как назвал ее Плотин.

Это кажущееся противоречие между двумя характеристиками личности устраняется различением в ней двух сторон бытия: идеального момента и момента реального, ценного постольку, поскольку в нем отпечатлелся первый; – некоторого я знание которого о себе, со ведение или совесть которого есть глас Божий, и другого я, неразрывно связанного с первым, которое то же безусловно, но только в возможности, а не в действительности, – „в действительности же ничтожно“ (Вл. Соловьев).

Сейчас было бы неуместно обсуждать их взаимную связь²¹⁴⁵. Нам важно только одно: имеются переживания, когда происходит откровение личности, когда знание о личности сопровождается знанием личности, т. е. когда нормативная идея о личности, как транс-субъективно действительности, идет рядом с живым, имманентном сознанию бытием личности. Анализируя эти переживания, мы с необходимостью должны мыслить не только актуальность

—532—

безусловной ценности её, но и потенциальность ценности, так что последняя может возрастать или убывать.

Отсюда – переход к постепенному раскрытию личности безусловной, – к идее о процессе изменения для личности условной. При этом, бесконечность раскрывающегося ведет к возможности бесконечного раскрытия личности, сверх всякой данной ценности, т. е. к признанию за личностью, помимо бесконечности актуальной, еще и бесконечности потенциальной. Если личность в одном смысле есть бесконечность в акте, то в другом – она бесконечность в потенции. Выражаясь богословскими терминами²¹⁴⁶, скажем: у личности не только образ Божий (цэлэм элогим – צֶלֶם ), но еще и подобие Божие (демyф элогим – דִּמוּת ) – возможность бесконечного раскрытия в реальном обнаружении; не только данность бесконечности, но и бесконечность данности.

Если человек не всецело поглощен жаждой Бесконечного, если не с головой ушел в запечатление реальной стороны своей личности печатью безусловного, то эта реальная сторона, вообще говоря, может меняться по своей ценности, делаясь более или менее совершенной. Не то – при неудержимо-влекущем желании совершенства, – при сознательной работе, направленной неуклонно всегда в одну сторону, „к почести вышнего звания“²¹⁴⁷. Тогда раскрытие ценности идет поступательно, ценность нарастает, и этот процесс, как рост, подчиняется общим формальным законам всякого возрастания. Раз это признано, то тем самым и априорно-выведенные следствия этих общих законов неминуемо находят себе место в учении о совершенствовании. Таким образом тут, в обсуждении процесса развития, теснейше соприкасаются дисциплины, на первый взгляд вполне чуждые друг другу; это – математика и нравственное богословие. Постараемся показать одну – две точки такого соприкосновения, – слегка очертить, каким формальным условиям должно удовлетворять развитие личности, – процесс её обсуждения, если говорить языком христианской аскетики²¹⁴⁸.

—533—

II

„Математика и нравственное богословие?... Очевидно, речь «идет о каких-нибудь аналогиях и сравнениях из той и другой области. Ведь первая говорить о величинах, тогда как последняя имеет дело с тем, что не подлежит измерению и что, следовательно, не может быть обрабатываемо математически. Эти две области столь различны, что если можно находить между ними какую-нибудь связь, то вся она исчерпывается намеками, подобиями и образами“. – Такое мнение слишком распространено, чтобы могли быть обойдены молчком возникающие на его почве речи возражателей. Красивы переклики сходств и узоры созвучий; красиво всякое аналогизирование, обрамляющее осознанную связь и поясняющее то, в чем мы уже уверены; но без такой опоры и принимаемое в серьез, оно легко становится украшением дурного научного вкуса, если только мы вышли из области чистых переживаний. Поэтому важно подчеркнуть, что нижеприводимые соображения – не аналоги или сравнения, а указания на сходство, по существу, – не что-либо, что можно принимать, но можно и не принимать, в зависимости от вкусов, а нечто, правомерность чего определяется достаточно раздельными посылками; короче – необходимо-мыслимые схемы.

Главная же из этих посылок безусловно отрицает, чтобы математическому ведению подлежали только величины. Основная математическая идея, – идея группы, относится ко всему тому, в чем сознание производить синтез множественности в единство; уже этот синтез, будучи основной функцией сознания²¹⁴⁹, делает математику, как науку

—534—

о группах, применимой повсюду, где только функционирует сознание.

Следующая основная идея математики, – идея функции или функциональной зависимости между группами –, находить свое применение всякий раз, как сознание производить синтез двух или большего числа групп с сохранением их индивидуального единства, т. е. там, где группы приводятся в соотношение активностью сознания, с одной стороны удерживающим элементы групп распределенными в их первоначальных единствах между собою, а с другой – образующим новую группу, высшего порядка, но уже не из первоначальных элементов, а из тех или иных связей, соответствий между элементами разных, групп или, если угодно, рассматривающим подгруппы, образования из элементов, основных групп, как элементы вновь синтезируемой группы.

Установить соответствие между элементами групп – вот с формальной стороны все то, что мы мыслим, говоря о законе или о закономерностях. А так как размышление только и начинается с установки общего явлений, т. е. с подведения их под закономерность, хотя бы самую. примитивную, то мы можем сказать, что вторая основная идея математики применима там, где начинается рефлексия.

Отсюда ясно, что математика, вообще говоря, вовсе не занимается величинами. Величиною объект её, – группа, становится при весьма специальных условиях²¹⁵⁰; основные же требования применимости имеются всегда, – имеются и в области духовного развития. В самом деле, несомненную данную прямого опыта составляет наличность многих состояний в человеческой личности, – разумею просто то, что человек не остается абсолютно тождествен себе. Множественность различных состояний, объединенная в единство, поскольку все они относятся к единому субъекту, образует группу. Устанавливая связь отдельных состояний с соответственными моментами времени, мы получаем функциональную зависимость между духовной жизнью и временем.

Иной вопрос, можно ли реализовать эту функцию единообразными аналитическими проемами, и как именно. Но,

—585—

как и в математике чистой, самая наличность соответствия и знание некоторых его свойств уже позволяют нам сделать некоторые заключения на счет природы функции чисто-формальным путем, а потому выполняемые всякой функцией, если только для неё указаны такие же свойства. Ведь и в общих исследованиях, функция часто не реализуема в виде формулы, по крайней мере при наличных средствах математики; часто также формула оказывается ненужной, хотя и возможна²¹⁵¹.

В известных случаях (а на практике – всегда) возможно расположить элементы групп, синтезированных в функцию, в некотором необратимом распорядке, руководствуясь тем или иным соображением; тогда между элементами будут отношения по рангу, и мы сможем говорить символически о возрастании и убывании функций (зависимого переменного) в соответствии с возрастанием или убыванием аргумента (независимого переменного).

В вопросе о развитии личности, независимое переменное – время. Но irrераrаbile tempus fugit; время – группа необратимая по природе своей, и тем самым элементы его уже расположены по рангу. Зависимым переменным, в нашем вопросе, является раскрытость личности; состояния же духа, подвергнутые оценке непосредственного самосознания, определенные по своим отношениям к нормам, тоже вы страиваются в необратимый ряд по достоинству, и „лучше и хуже“ является признаком, устанавливающим ранговое отношение. Последнее мы можем ради краткости условно называть „больше и меньше“, ибо отношения по величине, как и отношения по достоинству – частный случай отношений по рангу; у нас нет нарочитых слов, обозначающих ранговых отношения и волей-неволей пользуешься словами значения более узкого.

—536—

Отсюда – возможность говорить о возрастании и убывании личности в связи с ходом времени, как вообще мы говорим о возрастании и убывании функции в связи с ростом её аргумента. Тут, впрочем, не сказано ничего нового сравнительно с обычным словоупотреблением, когда говорят, например, что данный человек „усовершился“, „сделался лучшим“ и т. п.

Сейчас нам нет интереса рассматривать всевозможные закономерности при таком изменении личности. Мы вникнем в тот наинтереснейший случай, когда, с течением времени, рано или поздно, начинает личность расти, неуклонно уносясь к бесконечности. Другой же характерный случай, – случай прогрессивного оскудения, – рассматривается по тому же плану, и потому выгодно, в целях краткости, ограничиться первым²¹⁵².

Из сказанного понятно, что необходимо рассмотреть предварительно общий вопрос о, так называемых, монотонно возрастающих функциях, или, по крайней мере, становящихся таковыми после известного значения независимого переменного и стремящихся в своем росте к бесконечности. Этот вопрос даст неожиданные точки зрения для взгляда на процесс совершенствования личности.

ІІI

Таким образом, мы имеем право рассматривать со стояние духовной жизни (у), как некоторую функцию Ф времени (х), так что символически у=ф (х); при этом х изменяется непрерывно, течет. Кроме того, рано или поздно у получает монотонную возрастаемость до бесконечности²¹⁵³. Если принять во внимание эти обстоятельства, то рассуждение переходить на почву чисто-математическую.

Функцию Ф (х) станем исследовать для некоторой области изменения x, от а до b, т. е. на протяжении известного промежутка времени. Дополним наши условия еще одним:

—537—

пусть у будет непрерывной функцией x для всей рассматриваемой области a-b, исключая верхний предел b; по мере приближения, к которому у беспредельное возрастает, превышая всякое данное значение. Около этого, следовательно, – период раста²¹⁵⁴, стремнина духовного потока. Верхний предел сам может быть бесконечностью; может быть, у беспредельное возрастает только при беспредельном же возрастании х. Но мы берем общий случай, не предрешая ничего о значении b, хотя в примерах, ради простоты, будем предполагать именно, что b=∞.

Время b, применительно к нашему случаю, не должно непременно быть действительным моментом жизни. Ведь нам важно не фактические осуществленное достижение без конечного результата, а лишь quomodo духовного движения, его πως – „растучесть“ духа, закон возрастания; закон же этот нисколько не изменится по своему характеру, если процесс развития прервется хотя бы, например, смертью до настания момента b. Это b, если угодно, может быть таким фиктивным временем, в которое личность стала бы беcконечной, если бы продолжала развиваться по тому же закону, как развивалась до поры до времени. Вот почему условие непрерывности у не вносит в рассуждения существенной узости: если бы функция была прерывной, то мы могли бы рассматривать ее по кускам, от перерыва до перерыва. Самые же разрывы интересны не с точки зрения типов возрастания, а с точки зрения возрастания типов и потому будут рассмотрены в следующей статье²¹⁵⁵.

Законов роста, т. е. функций, удовлетворяющих сказанным условиям, бесконечное множество, но между ними можно установить связи, весьма важные для понимания развития в духе. Уясним эти связи сперва на простейших примерах.

—538—

Возьмем²¹⁵⁶ функцию y₁=6x³. С возрастанием х от 0 до ∞ это у₁ тоже непрерывно растет от 0 до ∞, равно как и функция у₂=3x³; обе они удовлетворяют условиям, о которых говорено было ранее. И та и другая возрастает, но возрастает не одинаково быстро, т. к. отношение у1 / у2 = 2, т. е. y₁ всегда вдвое больше у₂ т. к. отношение у1 / у2 при всяком x, остается конечным, то при всяком х функции у₁ и у₂ сравнимы между собою; как говорят, они стремятся к бесконечностям одного порядка. Стоит помножить у₂ на постоянный множитель 2, чтобы получить у₁. Эта вовсе временная сравнимость двух функций заставляет называть типы возрастания их равными.

Но легко представить функции, удовлетворяющие вышесказанным условиям, однако с неравными типами возрастания. Таковы, например, функции у₄=x⁴ и у₃=x² – у₄, как и у₃, стремится к бесконечности вместе с беспредельным возрастанием х, но отношение их у4 / у3 = x², с беспредельным возрастанием x, вовсе не остается ни неизменным, ни конечным: оно само стремится к бесконечности, и это показывает, что у₄ возрастает гораздо стремительнее, чем у₃, так что разница между ними все увеличивается и превосходить всякую конечную разницу. Ввиду этого, бесконечности, к которым стремятся функций у₄ и у₃, называются бесконечностями разных порядков, именно, порядок бесконечности у₁ больше, чем бесконечности y₃. А самые типы возрастания считаются неравными, про них говорят, что тип возрастания у₄ больше типа возрастания у₃. Не смотря на то, у₄ и у₃ все-таки остаются еще сравнимыми между собою; по крайней мере мы видим, что нужно произвести с у₃, чтобы перейти к у₄. Нужно, именно, повторить над у₃ ту самую операцию, при помощи которой мы перешли к нему самому от x, или, другими словами, над х и над результатом первой операции дважды повторить процесс возвышения в квадрат: ите-

—539—

рация дает то, что делает сравнимыми у₃ и у₄; ничего существенно – нового не требуется.

От одной функции можно перейти к другой посредством операции, аналогичной основной функциональной операции, т. е. придется повторить то, что раз уже сделано, что изведано на опыте.

Во всех этих случаях мы имеем дело с различными порядками бесконечностей. Но оказывается, что так – далеко не всегда, и существуют функции безусловно не сравнимые таким образом. Другими словами, отношение функциональных значений стремится к бесконечности с возрастанием x и, какие бы итерации и действия им подобные мы ни производили над функцией меньшего типа возрастания, функция большего типа окажется для неё не достижимо, имеющей бесконечность не только другого порядка, но и другой породы, по терминологии † Н.В. Бугаева²¹⁵⁷.

Если мы возьмем, на пример, показательную функцию у₅ =a^π, где а – некоторое постоянное, и функцию степенную y₃=x², то обе они удовлетворят указанным ранее условиям т. к. обе безгранично возрастают при стремлении х к ∞; отношение их

как доказывается в дифференциальном исчислении, тоже стремится к ∞ с возрастанием х, а из этого следует, что тип возрастания y₅ больше, чем тип возрастания у₃. Но мало того. В дифференциальном исчислении доказывается, что сколько бы раз мы ни применяли итеративный процесс к у₃, т. е. как бы ни повышали порядок бесконечности его, увеличивая показателя степени при х, мы никогда не уравняем типов этих функций, ни когда не сделаем предел отношения этих функций конечным; как бы ни было велико целое число т в выражении y₆=x^2m, тип возрастания у₆ менее типа y₅: они не сравнимы; у₃ и у₆ стремятся к бесконечностям разной породы²¹⁵⁸. Это – математическое выражение того, что народная

—540—

мудрость выразила рядом пословиц в роде: „и маленькая рыбка лучше большого таракана“, „мал золотник, да золото весят; велик верблюд, да воду возят“ и т.п.²¹⁵⁹

Мы подошли к наиболее важному понятию этой статьи, к понятию о таких типах возрастания, которые безусловно трансцендентны для данного типа, лежат вне сравнимости с ним, хотя бы сравниваемый тип беспредельно повышал свой порядок. Чтобы лучше пояснить это понятие, составим ряды из бесконечного множества функций, все увеличивающих свой тип беспредельно, если двигаться вдоль строк слева направо, но не могущих достигнуть малейшего из типов нижележащей строки. Получится таблица, следующая:

Тут, в первой строке, равно как и в последующих, – бесконечное множество функций; бесконечно также множество (Menge, multitudo, ensemble) строк. Однако, как типы каждой из строк, несмотря на свое возрастание, не достигают наименьшего из типов строки последующей, так же точно и вся скала типов, строимая по объяснен-

—541—

ному принципу беспредельно далеко и не имеющая наивысшего типа, потому что после каждого, сколь угодно далеко стоящего типа, имеется другой, еще бо́льший, – вся она не достигает типов функций, образованных по иным законам. Нет наибольшей породы бесконечности, и нет даже метода строительства, позволяющего достаточно большим рядом шагов подойти ко всякому типу. – Это приблизительная формулировка знаменитой теоремы Поля дю Буа Реймона, и зам необходимо тщательнее вникнуть в её смысл²¹⁶⁰.

IV

Пусть имеются функций f(x) и g(x) переменного х. Мы рассматриваем их внутри известной области изменения х, т. е. для всех значений х, которые заключены между числами а и b; в частности, это могут быть 0 и ∞. По мере возрастания х и приближения его к верхнему пределу b, функции f(x) и g(x) стремятся к бесконечности. Тогда отношение f(x) / g(x), с возрастанием х, может вести себя различно.

1⁰, Оно может беспредельно убывать. Тогда мы скажем, что тип возрастания функций f менее, чем тип возрастания функций g, и символически напишем : f < g.

2⁰, Оно может беспредельно возрастать. Тогда имеем случай обратный, и f>g.

3⁰, Оно может быть постоянным или меняться, всегда оставаясь конечным. Тогда типы возрастания, как говорят, равны, что символически обозначается:

—542—

4⁰, Наконец, может случиться, что отношение не f(x) / g(x) не стремится ни к какому пределу, делаясь, с возрастанием х, волнообразно то бесконечностью, то убывая до нуля, и так для всякой области, выделенной около b.

Первые три случая, где типы возрастания сравнимы, соответствуют выставленным в § ΙΙΙ условиям; они нам особенно важны т. к. можно расположить соответственные функции в некоторую ска́лу, привести в систему, выстраивая „по величине“ типа возрастания, в ранговом порядке.

Примеры таких строчек, или ска́л мы имели выше. Мы строили их итерацией определенных действий. Но легко доказывается, что всякая операция ψ, повышающая тип возрастания х при получении из него ψ(x), может, при помощи итераций, создать скалу типов. Поэтому такая скала, такая лестница типов в общем виде может быть представлена так:

ψ(x) ψ [ψ(x)] ψ{ ψ [ψ(x)] }... и т. д.

или, проще:

ψ(x) ψψ(x) ψψψ(x)...... и т. д.

или, наконец, совсем сокращено:

ψ₁(x) ψ₂(x) ψ₃(x) ....и т. д.

У этих строчек нет последних членов, – нет максимального типа. Однако, легко построить и продолжение их в обратную сторону, так что получатся строки, не имеющая первого, наименьшего члена. Доказывается, именно, что если заменить операцию ψ ей обратной²¹⁶¹, ω, то, итеративно применяя ее к х и к последовательно получаемым результатам, мы получим все меньше и меньше типы возрастания. По отношению к функции а^x, например, обратной будет функция Lgх, т. е. логарифмическая. Итак, можно получить еще скалу типов такую:

и т. д. .......ωωω (х) ωω(x) ω(x)

или, сокращеннее,

и т. д....ω₃(х) ω₂(х) ω₁(х),

при чем каждый последующий тип более предыдущего.

Производя итерацию 1, 2, 3, 4..., n.… и т. д. число раз

—543—

сподряд, мы тем самым приписываем нумера построяемым функциям или, иначе, сосчитываем их. Итеративно полученная группа функций бесконечна (потому что нет последнего числа, а потому нет и последней, ему соответствовавшей бы функций: после всякой функции можно построить хотя бы еще одну, типа высшего). Но за сказанную возможность установить соответствие нашего ряда с рядом натуральных чисел 1, 2, 3,... п,... и т. д., наша скала получает название счетовой (abzählbar, dénombrable).

Вообще, счетность (Abziihlbarkeit) группы определяется тем признаком, что возможно перенумеровать все члены её, так, чтобы каждому соответствовало одно из чисел ряда: 1, 2, 3... и т. д. Итерация – не единственный способ создавать счетовую скалу возрастающих типов; существует еще сколько угодно иных способов. Поэтому мы не станем, в условиях теоремы Поля дю Буа Реймона, определять, как именно получена группа восходящих типов, расположенных, по-прежнему, так, что каждый предыдущий имеет после себя больший, непосредственно за ним следующий, в виду чего можно написать:

φ₁ (x) < φ₂ (x) < φ₃ (х) < .... < φ_n (x) <.... и т. д.;

сокращенно – [φ]. Но мы только отметим счетность этой группы. Это уже достигнуто тем, что типам приписаны нумера: чем более нумер, тем более тип.

Пусть же стремливость к бесконечности (если читатель разрешит такой оборот) у функции связана с нумером её по каким угодно законам, так что лестница типов сама идет вверх, как угодно, быстро. Но, по каким бы законам мы ни строили этот бесконечный ряд, каким бы принципом создания его ни руководились, все равно невозможно построить его так, чтобы некоторая, произвольно выбранная, возрастающая функция Ψ(x) непременно имела свой тип менее, чем какой-либо из типов группы, нами построенной; другими словами, невозможно отыскать ска́лу типов восходящую так быстро, чтобы член достаточно далеко стоящий в ней, непременно перегнал любой тип Ψ, – чтобы для всякξго φ имело место неравенство Ψ (x) < φ_n (x) при достаточно великом n. Это и есть теорема дю Буа Реймона в её отрицательной форме. А в положительной

—544—

она выражается так: если дан какой угодно счетовой ряд возрастающих функций, образующих скалу [φ], то можно на самом деле найти возрастающую функцию Ψ(х) такую, что Ψ(x)>φ_n (x), как бы ни было велико n.

Мы видели, что нет и не может быть наибольшего типа возрастания. Но этого мало: теорема дю Буа Реймона говорит, что нельзя дать даже общего метода, следуя которому можно было бы подойди к любому типу, хотя бы метод давал возможность создавать все большие и большие типы, продолжать скалу далее и далее, и, при том, подымающуюся вверх произвольно быстро. Каков бы ни был тип, всегда имеется тип бо́льший его, т. е. развитие трансцендентное по сравнении с данным. Но, кроме того, каков бы ни был метод стройки возрастающих типов, всегда найдутся типы трансцендентные даже для данного метода, хотя и позволяющего отыскивать бесчисленное множество типов, восходящих по ска́ле, как угодно, быстрой.

Доказательство, данное дю Буа Ремоном, идет ab esse ad posse²¹⁶². Он показывает, именно, что пользуясь самым рядом [φ] руководствуясь его свойствами, мы можем на самом деле построить функцию Ψ(х), обладающую искомым свойством быть по своему типу более всякого типа φ(х), как бы ни было велико п. А т. к. мы исходим при этом построении их свойств ряда [φ], нами же установленного совершенно произвольно, то отсюда будет следовать, что полученное построение возможно при всяком ряде, каков бы он ни был, чем теорема будет доказана. Мы не имеем возможности развить здесь это доказательство, но на геометрической схеме поясним, в чем дело.

Откладывая, как это делается на диаграммах, вдоль не которой линии 0X, начиная²¹⁶³ от точки 0, то или другое значение х (черт. 1), а на перпендикуляре к 0X, восстановленном из конца отложенного отрезка, соответствующее

—546—

Чертеж 1

—546—

значение у, тем самым мы отметим некоторую точку, характеризующую своим положением на плоскости состояние функций у при данном значении х. Кривая, как геометрическое место таких точек, изображает закон, связующий x и y, – функцию. Прием этот („метод координат“) слишком хорошо известен из всевозможных статистических и метеорологических диаграмм, чтобы стоило на нем останавливаться.

Беспредельное возрастание функций представится в виде беспредельного подъема кривой, а тип возрастания охарактеризуется стремительностью этого подъема по мере приближения к быстрине b. Чем более тип, тем стремительнее подъем соответствующей кривой. В виду этого понятно, что если тип φ_n+1 более типа φ_n, то это не значит еще, что самая функция φ_n+1 (x) для всякого x сама более функций φ_n (x); нет, она может быть и меньше (тогда кривые пересекаются), но после известного значения x, достаточно близкого к b, функция φ_n+1(x) будет более. (Заметим, однако, что этот пункт пересечения в опыте может не быть данным. Может, он наступил бы, если бы жизнь развивающихся личностей не была прервана, смертью, например, и, несмотря на это, все же тип φ_n+1 будет более типа φ_n. Меньший же по типу иногда всю жизнь мнимо торжествует над большим по типу, но меньшим по фактически данному значению). А в геометрической интерпретации это представится тем, что, после известного места, кривая, имеющая большую стремительность подъема (φ_n+1), окажется над кривой с меньшей стремительностью (φ_n).

Итак, пусть у нас построена система бесконечного множества кривых φ₁, φ_2, φ₃..., и т. д., подымающихся все стремительнее и стремительнее к бесконечности; на чертеже 1 представлены только четыре из них: φ_n, φ_n+1, φ_n-2, φ_n+3. Задача наша – пояснить, что можно, на основании их, построить новую кривую, вздымающуюся еще стремительнее, т. е. соответствующую функций (х) с типом, не достижимым скалою (φ). Другими словами, потребно указать, как построить такую линию φ, которая пересекла бы рано или поздно каждую из линий семейства (φ), как бы ни был велик её нумер, и подымалось бы при x достаточно близком к над каждой кривой φ_n, сколь бы ни

—547—

было велико n. Возможность описанного построения надо доказать; это не трудно сделать следующим образом:

Подменим прежде всего функций φ_1, φ₂, φ₃... φ_n.… и т. д. новым рядом функций, обладающим тем свойством, что каждая предыдущая не только имеет тип меньший, чем последующая, но что и значения её никогда не более значений последующей. Предположим, первые n кривых таковыми, что в рассматриваемой области а-b расположены друг над другом, так что линии φ_1, φ₂... φ_n. останутся без изменения; ради симметрии в обозначениях мы назовем их теперь через ψ_1, ψ₂, ... ψ_n. на чертеже они (кроме ψ_n) не представлены. Пусть первая линия, не удовлетворяющая этому условию – φ_n+1, и она, пересекшись в некоторой точки с φ_п, подходить под φ_п, когда x достаточно близко к а. Построение наше начинаем с неё. С этою целью проводим линию ψ_n+1 (на чертеже – пунктир), совпадающую с φ_п+1 вправо от точки пересечения её с φ_п, а влево от этой точки идущую над линией φ_п+1 и совпадающую с наивысшей из всех предыдущих линий, т. е. с φ_п. Построив φ_п+1, мы приступаем к стройке следующей, φ_п+2. До точки пересечения φ_п+2 с линией φ_п+1, она должна совпадать с φ_п+2, затем располагаться по наивысшей из всех предыдущих кривых, т. е. по φ_п+1, доходить до. точки пересечения её с φ_п и далее идти по этой последней.

Таким образом, возможность построения системы кривых ψ_1, ψ₂, ... ψ_n, ψ_n+1… и т. д. не подлежит сомнению. На чертеже они отмечены пунктиром, и понятно, что левые концы их должны совпасть; чем более нумера двух последовательных кривых, тем на большем протяжении совпадают соответствующие кривые.

Поступая, как описано, с каждой из линии семейства (φ), мы получим новое семейство лини ψ_1, ψ₂, ... ψ_n и т. д., для которых типы идут в порядке, возрастающем с их нумером, так что

ψ₁< ψ₂< ... ψ_n < ψ_{n +1} < ψ_n+2 < ... и т. д.

и равны соответствующим типам семейства [ψ]. Но только, вновь проведенные линии уже не пересекаются друг с другом, и ни одна из них не имеет частей, лежащих выше, чем кривая бо́льшего ранга. Иначе говоря, кривая высшего ранга идет или над или вместе со кривыми всех предыдущих рангов.

—548—

Если мы покажем теперь, что можно построить кривую Ψ, пересекающую рано или поздно каждую из линий семейства ψ_1, ψ₂, ... и т. д., так что она подымится рано или поздно над каждой из линий φ_n, как бы ни был велик её нумер, то этим будет доказано существование функции Ψ(x), тип возрастания которой более, чем тип возрастания φ_n(x), как бы ни был велик её нумер п. Но если теорема доказана для функций ψ₁(x), ψ₂(x)... и т. д., то тем более она доказана для функций φ₁(x)_, φ₂ (x)... и т. д., так как типы возрастания их соответственно равны, а значения каждой из функций φ(x)_, φ₃(x) и т. д. либо равны, либо менее соответственных значений функций ψ₁(x)_, ψ₂(x), ... ψ_n и т. д. Поэтому Ψ, в стремливости подъема опережающая рано или поздно каждую из функций ψ₁(x)_, ψ₂(x) ... и т. д., в том же самом месте опередит тем более и функцию из основного ряда [φ]. Но раз проведены кривые ψ_1, ψ₂, ... и т. д., то уже легко построить искомое геометрическое Ψ.

С этой целью возьмем на прямой 0Χ бесконечный ряд точек, накопляющихся (sich häufen) около верхнего предела b, т. е. все ближе и ближе подходящих к нему, но, однако никогда его не достигающих, так что b является точкою накопления (Häufungspunkt) взятого ряда. Такую группу можно получить, например, если станем делить пополам отрезок a–b, потом разделим пополам правую половину его и т. д., каждый раз обращаясь к наименьшей из частей, лежащей правее всего. Ясно, что сколько бы мы ни делили так а–b, мы никогда не исчерпаем его, никогда не получим нуля в результате какого-нибудь деления, а потому и не придем никогда к точке b, хотя расстояние до b будет делаться меньше сколь угодно малой величины.

Чертеж 2

Занумеруем затем систему точек деления, начиная от а, в последовательном порядке числами 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7... п.… и т. д. Нужная нам группа получена (см. черт. 2). В случае же, если точка лежит в бесконечности, то мы возьмём точки 1, 2, 3... п... и т. д. на произвольных конечных расстояниях, хотя бы на равных между со-

—549—

бою; так именно сделано на черт. 1 ради простоты и изящества построения.

В каждой из точек сказанной группы восставим перпендикуляр к 0Χ до пересечения с тою кривою семейства ψ_1, ψ₂, ... ψ_n и т. д., которая имеет нумер, соответственный с нумером точки, так что перпендикуляр в 1-ой точке пересечется с ψ_1, во 2-ой-с – ψ₂ и т. д.; и вообще, перпендикуляр в n-ой точке пересечется с ψ_n, в (n+1)-ой – с ψ_n+1 и т. д. Принимая далее начерченные прямые за ординаты, соединим концы их ломанной линией. Это и будет искомое геометрическое место Ψ. Из чертежа 1 видно, что вправо от n-ой из проведенных ординат все оно, Ψ, целиком лежит над n-ой кривой ψ_n, и, тем более, над φ_n., ибо переходит от точки, лежащей на этой кривой или над нею, к точке, заведомо находящейся над этой кривой, – к точке кривой ψ_n+1.

Раз так, то после всякого х, достаточно близкого к b, именно после х, определяемого n-ой точкой, ломанная Ψ подымается вверх круче, чем всякая кривая семейства [φ], до n-ой включительно, и это – так, как бы ни был велик нумер кривой φ_n. Поэтому ясно, что ни про какую функцию φ_n(x) нельзя сказать, что тип её равен типу функции Ψ(x), изображаемой посредством геометрического места Ψ, как бы ни было велико п, т. е.

Ψ(x) > φ_n(х)

при всяком п. Это и требовалось доказать.

Подобным же образом можно доказать, что какую бы мы ни дали счетовую группу типов возрастания, расположенную так, что каждый последующие тип менее предыдущего, – всегда найдется тип меньший всех их. Ана логичные теоремы можно доказать и относительно типов убывания функций, когда функция стремится, например, к нулю. И тут тоже невозможно представить себе счетовой группы их, позволяющей превзойти всякий тип убывания. Но после сказанного читатель и самостоятельно может убедиться в правильности последних утверждений.

V²¹⁶⁴

Бесконечное возрастание имеет свой тип, т. е. Функция стремится к бесконечности по-своему, особенно, не так,

—550—

как другая, взятая с маху. Правда, имеются бесконечно многие функции такого же типа, но группа функций иного типа бесконечно мощнее, чем группа – такого же типа. Вероятность вытащить из группы всех функций равнотипную – бесконечно мала: функции, вообще говоря, различны по типу; у каждой – свой облик.

Но тип возрастания – это „стремливость“ развития, характеристика стремительности, с которой раскрывается потенция, или еще – мера „всходчивости“ мера „растучести“ развивающегося. Она дает нам зафиксированную оценку закона, по которому развитие идет далее и далее, не довольствуясь ни одним конечным определением, отпихивая позади себя пройденные лестницы.

В этом смысле, понятие о типе есть по преимуществу религиозное понятие, а теорема дю Буа Реймона – по преимуществу религиозная теорема: ни в одной области неуемное томление по сверх данному, безудержное стремление к сверхфактическому – „алчба и жажда правды“, перерастающие, а затем и преоборающие всякую условность, не залегают так глубоко, – в самом ядре, – как в области Богообщения, при посулах Абсолютного, в бого-ве-

—551—

щих трепетах и полночных вздрагиваниях души, обнаженной перед вечностью. Прорывшись достаточно глубоко в напластованиях души и дойдя до водоносного её слоя, все другие русла к бесконечности рано или поздно сливаются с этим основным, превращаясь в феософию и в фeypгию, или же, при противлении Абсолютному, в оккультизм и в магию. То или другое, но непременно что-нибудь. При бесконечности стремлений надо считаться положительно или отрицательно со стремлением Бесконечного, иначе – восторженность полета, рвущая из груди крик мятежного восторга, неумолимо сменяется тупым, усталым бормотанием: „довольно, довольно“, а жажда высей – тяжелыми позывами всебрезгливости.

Но мы отклонились от прямой задачи. – Этот по преимуществу религиозный характер рассмотренной теоремы делает тип, быть может, самою личною из всех логических характеристик личности, всецело не исчерпываемой, понятное дело, никакими признаками; но из всех их наиболее глубинным представляется этот.

Характер подъема, стремительность воспарения вовсе не дает еще понятия о достигнутой высоте; равно-стремливые функции, т. е имеющие одинаковые типы, могут весьма разнится по величине, одна – может намного упредить другую. Но, чем далее идет развитие, чем выше восходят кривые, тем более уничтожается это упреждение в конечном, тем бесповоротнее меркнет это конечное преимущество пред отблеском бесконечно цели, светящей дорогу им обеим одинаково. И, в пределе, эта разница перестает быть разницей. Работники, обрядившиеся рано по утру, как и позванные в шестой, девятый и одиннадцатый час, получают поровну, когда приходить вечер. Напрасно ропщут те, которые пришли ранее: все они получили справедливо, так как все устремлялись к Идеалу по одному закону, имели одинаковый характер работы, одинаковый тип, как одинаковый тип имеют какие-нибудь функции:

y=x², y₂=x² +10, у₃= x² + 10¹⁰, y₄=х²+1010¹⁰ хотя, для каждого данного х, значения их весьма различны. Ведь не за „сделанное“, не за конечный резуль-

—552—

тат деятельности получают работники бесконечную плату полноту бытия, а за порывание в высь, за жажду бесконечного; она же одинакова у всех их.

Но – более того. Если типы у возрастающих не равны, то у имеющего больший тип может быть в данный момент полное ничтожество в проявлении пред носителем низшего типа, детское обнаружение своих потенций. Но пусть оба подойдут к своим быстринам. Дух, более восходчивый по своей природе, расправить крылья, и далеко внизу останется ползущий по тропинке.

Может быть, изменение типа (падение личности)²¹⁶⁵ или смерть прервет его развитие задолго до того, как он сравняется с другим, в проявлении превзошедшим, в типе превосходимым им. Может быть, кривая судьбы его оборвется до пересечения с кривою другого. Может, подвигу, – орбите его, – не суждено дойти до крутизны. Может быть, всю жизнь будет величаться над ним с надменной высоты личность низшего типа. Однако внутренний нерв всей деятельности, жар духовного горения у него качественно более ценен, чем у другого: идеалы и законы стремления к идеалам различны²¹⁶⁶.

Чаще же всего случается, что личности разных типов приблизительно равны по достигнутой ими высоте. „Деяния" видит и охотно признаёт почти всякий, потому что этот

—553—

„гардероб старых одежд“, как выражался Гейне, понятен и без смирения. Но трудно, очень трудно для человеческой гордости признать высоту типа в другом человеке и особенно, если за последним не числится ни плаща, ни эффектных моментов жизни, – дела наживного и потому всегда достижимого, по крайней мере в отвлеченной возможности, для каждого и, следовательно, не столь колющего самолюбие.

„Говорится, – заметил Карлейль –, что никто не может быть героем перед своим слугою, – и это справедливо. Но вина в этом деле заключается столько же в слуге, сколько и в герое, потому что для простых глаз, как известно, многие вещи имеют только тогда значение, когда они не отдалены. Людям чрезвычайно трудно убедиться, что человек, простой человек, бьющийся в поте лица своего о бок с ними из-за жалкого существования, создан из лучшего материала, чем они“²¹⁶⁷.

Было бы неуместно разбирать здесь гносеологической вопрос опознании личности. Но беря (покуда) таковое, как факт, мы можем сказать: в каждом конечном проявлении личности отражается как-то еще и закон, тип роста, поэтому самое проявление делается символом, освящаясь трепетными вспыхиваниями идеала. Эти-то мерцания и производят соответственные качественные разницы в действиях-символах, заставляя одинаковое высвечивать по-разному. Уже в искусстве, где замысел неотделим от формы, и потому совершенство выполнения значить очень много, различие типов развития бросается в глаза. Неопытная рука ребенка – Моцарта²¹⁶⁸ дает понять, что перед нами первые ступени возрастания, происходящего по типу высшему, чем музыкальное развитие какого-нибудь, по-своему ушедшего далеко, Сальери, не говоря уже о тапере. В области же нравственной деятельности, где значение результата минимально, это еще очевиднее: чуть заметное дуновение „милости“ бесконечно ценнее величайшей „жертвы: движение любви, от полноты внутреннего содержания, каче-

—534—

ственно выше справедливости, – движения от недостаточности. и „лепта вдовицы» порою приобретает значение большее, чем несомненное „благодеяние всему человеческому роду“.

Но там, где проявления сами по себе не обозначают ничего, там где начинается мистическое единенье с личностью, где неуловимые для сторонних полу-тоны выражений и невольные движения тела с очезрительностью отражают тончайшие внутренние волнения личности, где личность обнажается ото всего явленного, – там мы сталкиваемся порою с такими пропастями в типах, что с превозмогающею яркостью победно рвется наружу различие пород: уже не о порядках бесконечностей, а о породах их приходиться задуматься ослепленному от потоков светозарности сознанию. Не об этом ли говорил поэт:

Есть речи – значенье

темно иль ничтожно,

но им без волненья

Внимать невозможно...

…………………………

их многие слышать,

один понимает...

Лишь сердца родного

коснутся в дни муки

волшебного слова

целебные звуки,

душа их с моленьем

как Ангела встретит,

и долгим биеньем

им сердце ответить.

Если личности одной породы, то между ними возможны еще сопоставления, хотя бы типы их были различны, хотя бы они грезили, а бесконечностях разных порядков. Правда, одна бесконечность превосходить другую „в бесконечное число раз“, т. е. так, что разница между ними сама делается бесконечною в пределе. Но каждая из этих личностей разумеет, какие конечные процессы (итерация, например) необходимы были бы для уравнения их типов. Мало того, каждый может представить бесконечный ряд все более и более высоких типов, и все они не разнятся от его собственного типа настолько глубоко, чтобы нельзя было мысленно подойти к нему. Но в какие бы выси ни вел данную личность ее подвиг, как бы

—555—

далеко ни заходила она по своей траектории, как бы ни грезила о новых путях развития, все более высоких типов, – при столкновении с личностью иной породы она ясно видит, что не в её власти стремиться к бесконечности этой породы, – не только в действительности, но и в мечте. Фантазия безусловно отказывается представить личности, как бы она выглядела, стремясь к бесконечности иной породы. И однако, живое воплощение такого невообразимого и неизреченного для неё типа совершенствования она видит и осязает в близком себе, в живущем с нею, – в брате, превосходство которого она ясно чувствует, совершенно не умея рассудочно понять.

Напрасно появилась бы в движении её уторопленность. Напрасна нервическая напряжённость и вскидывания, напрасно метание и само-мучительство, напрасно надсаживание и надмогание себя,

Напрасно дух о свод железный

стучится крыльями скользя, –

он все один, над той же бездной,

участь в соседнюю нельзя...

(В. Брюсов).

Железные рельсы проложены несокрушимо, и не сойти личности своими усилиями на новую орбиту: личность может только замедлять или ускорять движение на ней, то́роком пронестись по полотну своему или застыть в штильной сонливости. И, озираясь на лучезарный блеск брата, завидев рядом с собою потенцию бесконечности другой породы, – друга, который идет с ясной улыбкой на милых устах“ (А. Белый), – спокойно, ровно, неизменно переходя „от меры в меру“, она сознает, как пораженная молнией, скудость свою и богатство другого. И, будто споря с собою, будто все еще не веря себе, сотни раз она повторяет фетовское „невозможно, несомненно“, пока ни убедится окончательно. Тогда тот, кто

в упорной думе сердцем беден (А. Блок),

с протестом или со смирением сознает, что надрывом не возьмешь, и вспомнятся ему слова: „кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть“. Не то, чтобы усовершение не было в его власти. Тут он свободен. Но перейти собственными усилиями к иному закону усовершения, стремиться к бесконечности высшей

—556—

породы – это так же невозможно для него, как невозможно для него из суммы нулей составить конечную величину, как невозможно из каких угодно груд сухого песку выжать холодную каплю влаги. В лучшем случае получится то, что Фр. Ницше называл „обезьяною идеала“²¹⁶⁹. Свобода – в движении по траектории, но не в создании произвольной новой, – в предоставляющемся в известные моменты выборе одной из данных траекторий, но не в произвольной смене их²¹⁷⁰.

Но не будучи в состоянии даже понять высшую породу в другом, он всем сердцем чует ее, воспринимая, как святость. Доброта и великодушие, отрешенность от себялюбия и бескорыстие, величие духа и скромность, глубокий ум и творчество, подвиги и мученичество, как бы все это ни было велико, но его недостаточно еще для создания высшей породы. Никакою, сколь угодно высокою степенью совершенства, добродетели, высоты духа и т. п. святость, хотя бы самая минимальная, не достигается: она трансцендентна для всего только человеческого, и мы безусловно не в состоянии даже мысленно построить образ того, которой свят в сравнении с нами. Мы можем только переживать святость, относясь к ней, как к факту, воспринимать ее, открываясь на встречу её воздействий; мы можем склонять колени пред нею, в несказанной радости плакать и благоговеть пред нею, или же, наоборот противиться ей. Но мы не в силах анализом ухватить её суть, не в состоянии из себя вообразить ее: – последнее осо-

—557—

бенно ясно сказывается на неуспехе в создании творческою фантазией „идеальных типов“. Поэт должен был бы оперировать с тем, что для него трансцендентно, или же испытать в реальном переживании изображаемое им.

Но там и тут в потоке истории сверкнет порою образ высшего тина. Я сейчас не хочу говорить ни о пророках, ни о „Величайшем между рожденных женами“, ни, тем более, о „Честнейшей херувим и славнейшей без сравнения серафим“. Все это, по своей серьезности, требует особого рассмотрения, как особого рассмотрения требует и Представитель абсолютного типа, Воплощение Абсолютно Бесконечности – Господь Иисус. Образы Франциска Ассизского, Серафима Саровского или Амвросия Оптинского, думаю, достаточно намекают, что такое человек высшего типа, что такое „Ангел во плоти“. А более конкретно – хорошо передает свои впечатления от Оптинского Старца (прототипа, для старца Зосимы из „Брат. Карамазовых“²¹⁷¹ одна особа.

„Об о. Амвросии, – пишет она, – я ничего прежде не знала, и только накануне встречи с ним слышала, что в Скиту есть Иеромонах о. Амвросий, который часто болен и редко выходит из Скита и который очень ученый. Больше ничего не знала и понятия о монастырской жизни, полученные в миру, были самые неясные. Итак, мое впечатление ничем не было подготовлено. – Я увидела его подле Скита в старой старенькой накидке, с палочкой в руках. Он шел легко и имел видь совсем не такой, как другие монахи, – он шел, казалось мне, не касаясь земли. – Я была сзади его; но он вдруг обратился в нашу сторону и благословил меня. Впечатление моего сердца было такое, что это должно быть дух Ангела во плоти. Я не одного слова ему не сказала.

„Все, что до сих пор напечатано было об о. Амвросии, меня совсем не удовлетворяет; впрочем, полагаю, что меня никогда ничто не удовлетворит хотя бы потому, что теперь еще очень многого нельзя о нем писать... Что вы скажете, или как выразите чувства того, кто лично пришел к Старцу с негодующим помыслом на него самого, в мучительном раздумье, как бы препобедить себя, чтобы высказать ему этот самый помысл свой? Что вы скажете, если ста-

—558—

рец сам избавил от этого неприятного чувства – пересказа такого помысла; встретив меня, он улыбнулся и положил свою руку себе на голову, изображая кающегося человека! Такие таинственные душевные движения, эту жизнь душ никак не возможно положить на бумагу“.

Подобных рассказом об о. Амвросии, как и о пред. Серафиме – множество. На удачу выбираю один из них, – рассказ о. Иоасафа²¹⁷², попросившего святого рассказать ему о своем видении небесных обителей. О. Серафим стал подготовлять своего ученика, несколько раз повторил: „радость моя! молю тебя, стяжи мирный дух!“, „и в след за этим, пишет самовидец, – в неизобразимой радости, с усилием голоса сказал: „вот, я тебе скажу об убогом Серафиме“; и потом, понизя свой голос, продолжал: „я усладился словом Господа моего Иисуса Христа, где Он говорить: в дому отца моего обители мнози суть (т. е. для тех, которые служат Ему, и прославляют Его святое Имя). На этих словах Христа Спасителя я, убогий, остановился, и возжелал видеть оные Обители, и молил Господа моего Иисуса Христа, чтобы он показал мне эти Обители; и Господь не лишил меня, убогого, Своей милости; Он исполнил мое желание и прошение: я был восхищен. А о той радости и сладости небесной, которую я вкушал, сказать тебе невозможно“.

„И с этими словами отец Серафим замолчал. В это время он склонился несколько вперед, голова его с закрытыми взорами поникла долу. Лице его постепенно изменялось, просвещалось, на устах же и во всем выражений его была такая радость и восторг небесный, что по истине можно было назвать его в это время земным Ангелом и небесным человеком. Во все время таинственного своего молчания, он как будто созерцал что-то с умилением, и слушал что-то с изумлением. Но чем именно восхищалась и наслаждалась душа праведника, знает один Господь.

„Я же, недостойный, сподобясь видеть отца Серафима в таком благодатном состоянии, и сам совершенно забыл бренный состав свой в эти блаженные минуты. Душа моя от одного созерцания таинственного молчания праведника, и от чудного света, исходившего от лица его, а равно и от всей благоговейной непрерываемой тишины, была в такой радости и восторге, каких я не ощущал в продолжение всей своей жизни.

„Праведник Божий, по немощи человеческого языка, не мог словами объяснить дивного видения своего: за то пока

—559—

зал мне его чудным светом своего лица и таинственным своим молчанием. – – – “.

Повторяю, что привел эти два рассказа на удачу. И в них, как и во множестве других сообщений, унисонно звучит выражение „Ангел во плоти“. И так же унисонно что-то поет во всех подобных повестях о непосредственном, принудительном, так сказать, сознании, что рассказчик столкнулся с чем-то качественно-новым.

„О. Амвросий (Оптинский), – говорит, как раз по поводу приведенного нами рассказа В.В. Розанов²¹⁷³, – принадлежал к тому порядку людей, которых мы назвали бы „озаренными“. Представьте на верху горы людей: ранним утром светло уже и в долине, по серо-светло, без блеска. Все можно видеть, все ощупать руками можно, не ошибешься. Но фигуры стоящих на горе светятся не таким светом, а совершенно особенным, с блеском и игрою. Они „озарены“; – и вот если такое физическое озарение переложить на психологические термины, то мы и получим определение этих людей, „ноги которых не касаются земли“, которые при первом на них взгляде дают впечатление ангела во плоти и угадывают и знают, во всяком случае, больше обыкновенного. Есть горные люди, есть долинные люди. Констатировали же юристы и медики присутствие в человечестве почти неподлежащего и лечению „преступного типа“. Если есть долина – значит есть гора, где минус – там возможен и плюс. Историк и психолог может договорить то, что не договорено юристом и медиком. Раз врожденно и неисправимо существует „преступный тип“, существует столь же неодолимо при том постоянною составною единицею в человечестве „святой тип“. Принадлежащие к нему праведность не приобретают, а имеют. И если „врожденный“ „преступник“ имеет печать своего „минуса“ на лице, так что антропологии зарегистрировали их в сериях фотографий, в обширных атласах, а при встрече мы поражаемся не благообразием их, – то совершенно следует допустить особенное и мгновенное впечатление, даваемое лицом „врожденного святого“ на зрителя, на встречного. В рассказах о них нет никакого преувеличения – „Святой человек“ есть совершенно обыкновенный, но с плюсом, у него этого „загробного сияния“, „вечной жизни“. От этого он производит впечатление ангела (в противоположность преступнику)“.

Эта длинная тирада В.В. Розанова приведена не потому, чтобы автор соглашался с теоретическими соображениями

—560—

В. В.; но нам важно свидетельство стороннего человека. также констатирующего между людьми какую-то качественную, существенную разницу. Но это – явления чрезвычайные. Однако человек высшего типа не так исключителен, как кажется сперва.

В жизни иногда выпадет счастье соприкоснуться с человеком высшего типа, высшей породы. Для рассудка, может быть, там нет ничего особенного: способности не ослепительные, хотя и выше среднего, ум и воля сами по себе тоже не дали бы ему положения совершенно исключительного. Ни особенной глубины мысли, ни особенной силы творчества или интенсивной деятельности не видишь в нем. Живет человек изо дня в день, делает, как будто то́ же, что и все, валандается в обыденном. И однако, каждое обыденнейшее движение его сопровождается чем-то почти неуловимым и в то же время осязательным, чем-то, что делает движение его качественно отличным от движений окружающих: невидимый оркестр аккомпанирует чуть слышно каждому действию. еда и питье, безделье и болтовня – даже это все как то одухотворено: Духом веет от него, от каждого жеста, от каждого слова, хотя он этого и сам не знает, и неизъяснимая свежесть приносит с собою аромат „оттуда“, с благоуханных лугов Эмпиреи.

...слепым, а не зрящим, бессмертные в славе чудесной себя открывают:

им мил простоты непорочные девственный образ –

и в скромном сосуде небесное любить скрываться.

Презреньем надежду кичливой гордыни смиряют:

свободные силе и гласу мольбы не подвластны.

(Шиллер-Жуковский).

Но после встречи остается неуловимое чувство, так быстро тающее, что самому не верится в только что пережитое:

точно случилось жемчужную нить

подле меня тебе врозь уронить:

чудную песню я слышал во сне, –

несколько слов до яву мне прожгло.

Эти слова то ищу я опять

все, как звучали они, подобрать...

(Фет).

С первого момента встречи, этот аромат и свежесть, эта „голубиная красота“ (А. Блок) души чувствуется ясно;

—561—

но после, при упорном желании понять их, при выискивании „добродетелей“ и „совершенств“, обоняние притупляется, серая пелена застилает поле зрения; а далее, справедливо не видя особого в этом отношении, невольно начинаешь отрицать и наличность особого вообще. Только возвращение к прямому опыту и доверчивое отношение к непосредственному переживанию вернет, при таких обстоятельствах, величайшее из счастий – счастие касаться миров иных через общение с братом.

Пусть будет красою краса – не завидуй, что прелесть ей с неба,

как лилиям пышность дана без заслуги Цитeрой;

пусть будет блаженна, пленяя; пленяйся – тебе наслажденье.

(Шиллер–Жуковский).

Не ту же ли разницу типов отмечает другой поэт в этой истории:

Муза, богиня Олимпа, вручила две звучные флейты

рощь покровителю Пану и светлому Фебу.

Феб прикоснулся к божественной флейте, и чудный

звук полился из безжизненной трости. Внимали

вкруг присмиревшая воды, не смея журчаньем

песни тревожить, и ветер заснул между листьев

древних дубов, и заплакали, тронуты звуком,

травы, цветы и деревья; стыдливые нимфы

слушали, робко толпясь меж сильвинов и фавнов.

Кончил певец и помчался на огненных конях,

в пурпуре алой зари, на златой колеснице.

Бедный лесов покровитель напрасно старался припомнить

чудные звуки и их воскресить своей флейтой:

грустный, он трели выводить, но трели земные...

горький безумец! ты думаешь, небо не трудно

здесь воскресить на земле? Посмотри: улыбаясь,

с взглядом насмешливым слушают нимфы и фавны.

(Майков).

VI

Чтобы не расплываться в общих характеристиках, приведу²¹⁷⁴ обрывок частного письма, конкретно изображающий

—562—

интересующие нас переживания. Понятно, их имеется не один вид; но боязнь удлинить статью заставляет ограничиться только следующим примером.

.“...ты спрашиваешь об Э. – Ничего не смогу написать толком: вьется около меня „нечаянная радость“ моя, а

как бы ее поймать? – Поймай!

это веселый, веселый май...

(П. Фор).

Я видел его в слезах, когда носилось дыхание смерти, – видел радостным и игривым, как расшалившийся котенок; слышал его голосок тоненький в церкви, – слышал в лесу, среди стволов, обтянутых белым атласом. Присматривался к жизни само обыденной; – разговаривал о самом важном для меня. Я присутствовал, наконец, при моментах сильнейшего раздражения и вспышках неудержимого гнева на несправедливость, так что рассмотрел Э. с разных сторон и вынес впечатление не расплывчатое. И всегда, серьезный или брызжущий divina lеvіtаtе божественным легкомыслием, он оставался верен себе: всегда доверчив и чист, как голубь; всегда мудр, как змея... Именно, чист и ясен, без малейшего туска и без малейшего пятнышка. Может быть, самое подходящее тут слово – девственность, девственность не в смысле παρθενεία или ἀγαμια (безбрачие), а в смысле ἁγνεια (беспорочность). Это – внутренняя свежесть всего существа, беcхит-

—563—

ростная простота, душистость лесного ландыша, окропленного утреннею росою; это – прохладная кристальность горного ключа, журчащего по гранитному ложу.

У. Э. почти не сходит с уст ясная улыбка, но за нею (хорошо узнал это из разговоров) – неизменная тоска по небу. Будто про эту душу сказано:

. . . . . .на свете томилась она,

желанием чудным полна...

Однако не подумай, что тут что-нибудь бледное и фарфоровое. Нет, – ничего подобного: здоровее тебя со мною и уравновешеннее. Нет в нем наших издерганности и надломов, растет под благодатным воздействием, как снежно-убеленная лилия распускается под омытым солнцем, и сама не знает о своей благоуханности... Э. представляется мне не иначе, как в широкой белой одежде, из грубой льняной ткани, мерцающей матово-жемчужно. Вспоминается (пишу тут же: все равно, порядку в письме не более, чем в Коране) одна из наших прогулок зимою. За деревней была полная тишина, и только похрустывал под ногою наст. Солнце было недалеко от заката; на неровной настовой корке трепетали световые пятна. Казалось мне, что бесконечно-милое солнце засыпает путь, на встречу Э., лепестками чайных роз. Снежная чистота, а над нею – свет, тепло и аромат, подумалось тогда, да это характеристика моего соседа. Ведь не то, чтобы он не ведал добра и зла. Далеко нет. Но в каждом слове у него сквозит, что постоянно-бывающее, fiеnѕ, в нем бесповоротно преодолено вечно-сущим, еnѕ. Ясным солнцем он стоит над копошащимся хаосом, осияны; и не хочет знать его, покрывая всю действительность серебряным ризами, – живя в той действительности, где уже нет хаоса, а есть Благо, да зло, которое будет просто уничтожено. Над Э. же – ἡ πάωτων Βασίλισσα. Мне трудно без феософических терминов выразить свое впечатление. Может быть короче всего сказать, что в нем Μήτηρ θεῶν безусловно подчинена Μητηρ Θεοῦ, всегда рождающая и никогда не имеющая устойчивого Жена – единожды родившей Девою. Он – под особым и специальным покровительством Пречистой, вполне прикрыт честным омофором Eе, так что даже нечистое очищается около него.

—564—

Припоминается: в катакомбной стенописи голубь был символом Духа Святого, невинной души и мира. Теперь мне понятно, какую связь имеют в переживании этих три аспекта единого символа: Освящающая Сила, освященная душа и состояние умиренности, как результат освящения. В переживании эти три момента нераздельны, хотя и не сливаются между собою; только для рассудочного рассмотрения, как и всегда, единый символ голубя раскалывается на три несовместные аспекта.

Мир души – вот что нужно оттенить в Э., реализовавшим слова „нашего“ Святого, апокалиптического Серафима: „Радость моя, радость моя, стяжи мирный дух, и тогда тысячи душ спасутся около тебя!“ Вот именно, радость моя, нечаянная радость моя. – Мир духа – не нирвана, наоборот, это – повышение жизненного пульса, так что и радость с горем становятся интенсивнее, и все впечатления конкретнее и сочнее. Но сознание всякий раз допускает в себя только осиянную сторону их и не дает врываться хаосу. Для Э. зло не степень и не абстракция, оно – реальная сила; однако мы никогда не должны допускать его в сознание, как нечто имманентное ему, а должны всегда относиться ко злу как чему-то безусловно чуждому и внешнему, с викингской яростью нападать на него, устремляясь с копьем, но не переживать, как реальность, – одним словом, относиться ко злу, как Кант к вещи в себе, т. е. видеть в нем „предельное понятие“, отрицать которое недолжно, но исследовать которое невозможно, оставаясь имманентным области добра.

Вижу отсюда, что улыбаешься: „Зафилософствовался, и опять начинается всегдашняя „вода на облацех“. Возвращаюсь к удовлетворению твоей просьбы. Еще одно восприятие, – думаю, самое характерное. Когда смотришь на Э., то видишь (нарочно подчеркиваю это слово, чтобы ты не принял его за метафору) – видишь какое-то сияние. Мне хотелось проверить свое впечатление, и как-то недавно я нарочно смотрел на Э. целый день, не сводя глаз. Какая лучистость, какая благодатность, даже, когда он говорит несуразное (случается и это). От лица и, в особенности от глаз, исходит что-то, – тихое, ясное и лучезарное что то, – то разгораясь сильнее, то почти угасая. Не знаю, как

—565—

определить эту благодатную силу, но ближе всего она сродна со спокойным светом. Понимай, как знаешь: лучше не могу выразить. Но помни только, что я говорю о действительном восприятии, простом, как звук, а вовсе не так называемыми в нашей публике, „поэтическими сравнениями“²¹⁷⁵.

—566—

Одним утром, когда я лежал еще в полусне, мой друг разговаривал в соседней комнате с проворовавшимся мужиком и убеждал его покаяться, говорил о мучениях совести. Ты знаешь, как нестерпимы для меня всякие наставления и как выводит из себя морализирование. Навязчивость их, их неделикатность и обычное неуважение к живой личности во имя „принципа“ и схемы заставляют из одного только протеста поступить наоборот. Но тут... тут впервые, может быть, я услыхал голос „власть имеющего“. Такая убежденность в силе добра звенела с каждой нотой его голоса, столько жгучей

—567—

любви, столько бесконечной бережности и уважения к личности было в его речах, – простых и без вычурных, что я был потрясен и уничтожен. Тут я окончательно убедился, что между нами и ним – пропасть, которой не перескочить без особой благодатной помощи, – не перескочить никакими стараниями, никакими совершенствами. Но, в неудержанном благоговении, стирался всякий след гордости пред этим существом высшей породы, умолкали последние отголоски протестов: „почему он, а не...“, „но, может, всякий мог бы достигнуть, если бы...“ и т. п. Только овеивала чистая, бескорыстная радость, радость, что есть предо мною живое существо, качественно иначе воплощающее идеал, что добро перестает быть объектом одного только внутреннего созерцания, и становится реальной силой, проницает телесность, вспыхивает во всем организме Э.. исступленно-сияющей красотою. Я могу органами чувств воспринимать красоту – добро, осязать, видеть, слышать ее, – впивать то, что неизмеримо, качественно, существенно выше меня!

Мне приходилось наблюдать действие Э. на других. Видел я, как рыдал испачкавшийся и изгадившийся фабричный, при виде этой красоты духа оглянувшись на себя в глубокой тоске; видел еще многое другое. Но я знаю больше. – Однажды Э. и я были вынуждены прождать со сторожем при вокзале всю холодную ночь в сторожевой будке. Обессиленный двумя бессонными ночами и иззябший, я невольно опустил голову на колени своего друга и заснул. Во сне он явился мне, сияющим, как Архангел, и я знал, что он отгоняет от меня все злые силы. А может быть, в эту холодную ночь, голодный и измученный, я впервые за всю свою жизнь был безусловно спокоен. Мне казалось, что я плаваю в нежно-сияющем море благодати; будто неземная сила льется в помощь мне широкими потоками света, баюкает и оживляет меня, наполняя светоносною водою живою все существо... После того вот уже прошло несколько месяцев, но до сих пор звучат в ушах у меня отголоски какой-то всё умиряющей музыки, до сих пор еще разрывается грудь от радости, и восторг душит меня. До сих пор еще чувствую струю благодатной силы.

—568—

О счастье, счастье! Я видел Ангела-хранителя, – и ничего более осязательного я никогда, ни во сне, ни наяву не видал. Этот сон поднялся над явью и сновидением, дал такую реальность, которой не отнимут у меня все разрешители действительности во мнимость... Никогда с такою силою не волновало меня прошение: „Ангела мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших, у Господа просим“, как теперь, – никогда не звучал с такою победною надеждой ответный возглас лика:

„Пода-ай, Госпо-оди!“

Павел Флоренский

—569—

(1856 Апр. 8). „На этой неделе захворал у нас наш бакалавр Словесности Ив. Як. Порфирьев и этому случаю мы обязаны были удовольствием послушать о. Феодора; он занимал у нас, вместо Ив. Як., два класса и читал свои письма о Гоголе к самому Гоголю. Видно было, как затруднялся он, желая объяснить такую форму своего сочинения и, с тем вместе, не желая признаться, что эти письма в самом деле были писаны к Гоголю“. Я и теперь не знаю, – читал ли сам Гоголь эти письма и, если – даже читал, – то не читал ли одно только первое письмо, которое, по-видимому, одно только еще было написано, когда о. Феодор представлял этот свой труд на суд Митрополита²¹⁷⁷. По форме, письма эти, кажется, имели назначение быть „открытыми письмами“, нужными прежде всего для нравственного поддержания Гоголя, убиваемого внутренними противоречиями и отношениями друзей, не говоря уже об отношениях более широкого круга его читателей и почитателей; но затем письма эти назначались и для исправления некоторых неверностей богословствующей мысли моралиста-Гоголя. Но для того, чтобы поднять упавший дух Гоголя, важно было сделать эти письма именно письмами открытыми; они имели значение апологии Гоголя;

—570—

они должны были служить голосом стороннего человека в борьбе, завязавшейся из-за „Переписки с друзьями“, стороннего человека, понявшего „Переписку“ не как от речение Гоголя от прежних верований, а как откровенное признание друзьями, объясняющее внутреннюю, субъективную сторону всей писательской деятельности Гоголя. Сам Гоголь, – сознательно – относился ли так к своим произведениям, как изображает это в своих „Письмах“ к нему о. Феодор, – это другой вопрос. Быть может и о. Феодор понимал, что в своих письмах к Гоголю он изображает с строгой отчетливость то, что у Гоголя было бессознательно. Во всяком случае, письма к Гоголю для того, чтобы стать его апологией, должны были стать открытыми письмами. И не потому ли, собственно, так огорчила некогда о. Феодора неудача, постигшая это его дело вследствие решительного veto, наложенного Митрополитом. Что о. Феодор не отступился от своего дела, потому что не было у него своих дел, но всегда и во всем он делал дело Христово – что о. Феодор не бросил этого дела, свидетельствует продолжение этого дела составлением второго и третьего письма, после уже митрополичьего запрещения. Но о. Феодор мог и не спешить сообщением своих писем самому Гоголю мог и не поспеть с своею поддержкой вследствие безвременной кончины Гоголя. Не помню, спрашивал ли я когда-нибудь, по напечатании этих Писем, – о том, читал ли их сам Гоголь или они были напечатаны только как посмертное оправдание Гоголя, как мученика своих убеждений и своей двойственности. Продолжаю выписку из письма: „В них“ (в своих письмах к Гоголю) „он“ (о. Феодор) „только излагает воззрение на мир самого поэта и – все почти собственными словами его произведений; но – то ли в самом деле мысли о. Феодора и Гоголя совершенно одинаковы, – то и он сумел их очень искусно перетолковать, – только, слушая мысли Гоголя из уст о. Феодора, слышит самого о. Феодора. Впрочем, – чьи бы это ни были мысли, их слушать чрезвычайно интересно; это философия, – не только христианская, но даже православная. Посмотрели бы Вы, с каким вниманием все слушают его“!

„В середу и пятницу на часах (на 6-й неделе) у нас

—571—

читали евангелие; в прошедшем году читали только одно евангелие; а ныне, – так как службы больше и следовательно, – можно было начать чтение заранее, – то о. Феодор расположился прочитать всех четырех евангелистов. Читает он, обыкновенно, сам и – очень скоро; в середу прочитал от всего евангелиста Матфея, в пятницу – евангелие от Марка – тоже все. В пятницу служба шла до часу, а в среду до половины второго; а начиналась, как обыкновенно, в 10 часов.

(1856 г. Апр. 12. Великий Четверток). „Во время причастия была проповедь (можно сказать – о. Федора) о том, как удержать спасительные плоды таинства причащения“.

„Ныне читали 12 евангелий: о. Ректор, о. Феодор, о. Вениамин, О. Григорий, о. Диодор, о. Эконом; служение было торжественное и продолжалось ровно 3 часа. А поутру ныне о. Феодор и о. Вениамин были в соборе, – на омовении ног“.

(1856 г. Пасха понедельник). „Ныне обедня была у нас в 8 часов; напившись чаю после обедни, я с Д. ходил поздравить Ив. Як.; потом, взяв еще С., отправились к о. Григорию; потом уже я один сходил к о. Вениамину, который давным-давно напрашивался на мои визиты. Хотелось было мне поздравить о. Феодора, но завтра, кажется, уж будет поздно; а он и вчера, и ныне служил в городе; вчера у него были „старшие“; но, говорят, он вы. сказывал желание, чтобы к нему пришли все студенты (Я похристосовался с ним уже в четверг, встретившись на лестнице, когда он шел к обедне). В понедельник вечерню и всенощную у нас пели архиерейские певчие, которые пришли было в академию только пропеть где-нибудь концерт. О. ректор им выслал деньги, только чтобы не пели; у о. Феодора пропели что-то. Но так как это пришлось около 4-х часов, а наш регент представил о. ректору, что наши академические певчие охрипли; то о. ректор заставил архиерейских певчих, вместо концерта, пропеть вечерню и заутреню; а после сказал им „спасибо“! да, в придачу, заметил, чтобы они не торопились. И это была у нас последняя, должно быть, пасхальная заутреня; хотя о. Феодору и хотелось было сделать, чтобы у нас продолжалась служба всю пасху, – это почему то не состоялось“.

—572—

(Апр. 20 – пятница пасхальной недели). „По тому случаю, что ныне празднуют Живоносному Источнику, у нас вчера была вечерня и заутреня в 7 часов вечера, чтобы лучше могли успеть – кто желает – из тех студентов, которые были уволены на вечер в город. Обедня ныне тоже была в 7 часов; служил о. Феодор; а вечером в 4 часа была вечерня и – последняя (!) пасхальная заутреня. Грустно расставаться с Пасхой! Хотелось бы, чтобы она продолжилась еще; но – мы не умеем праздновать“; намек умолчания на какие-нибудь обстоятельства, обнаружившая недуховное празднование.

(1856 г. 28 и 29 Апр.). „Твою картинку, К., я все еще не отдал Прокофию; я ныне редко его вижу; он уже не живет у o. Феодора; наконец и о. Феодор убедился, что Прокофий мешает ему и еще перед страстной неделей Прокофий опять сошел жить в кухню“.

(1856 г. Мая 11 и 13). „Несмотря то, что на этой неделе было два праздника сряду, мы не хотели терять майской недели без рекреаций, тем больше, что в середу дали рекреацию в семинарии; а по нашему замечанию, в прошедшем году у нас всегда давали рекреацию на другой день после семинарской. Отправили в середу, после вечернего чая, старшего дежурного к о. Феодору, чтобы он попросил за нас о. ректора и – рекреация была с вечера же получена. Меня попросил к себе о. Вениамин читать опять перевод Бл. Феофилакта и я просидел у него до ужина и потом опять после молитвы – часов до 10 с половиной. При этом о. Вениамин Высказал мне, что о. Феодор обо мне такого мнения, что я большой формалист; (признаться сказать, мнение о. Феодора очень справедливо! во мне гораздо больше формы, чем содержания!) О. Вениамин говорит, будто он только так заключает из некоторых слов о. Феодора; но я думая, что о. Вениамин и проговорился именно под влиянием слишком живого впечатления: я думаю, что о. Феодор именно только что перед тем высказал ему такое мнение обо мне, потому что перед тем только был у него о. Феодор и они составляли ведомость о поведении студентов, т. е., конечно, о. Вениамин писал, а о. Феодор подписался; вероятно, при этом то случае и было слово обо мне и о.

—573—

Феодор высказал свое мнение, – тем, более, что при ведомости, в числе студентов особенно отличных по поведению, было и мое имя“.

Знал бы о. Вениамин, как этот самый Лаврский, которого – видимое дело – он только что защищал пред о. Феодором при составлении ведомости, недавно, – в предыдущем письме к родным, – аттестовал его самого – о. Вениамина! Я писал: „право! как всегда прекрасно принимает меня о. Вениамин! – с каким радушием и откровенностью! впрочем, он со всеми откровенен более или менее, потому что – болтлив немного. Но, признаюсь, мне довольно смешно бывает, когда они жалуются мне друг на друга, – например о. Григорий на о. Вениамина, о. Вениамин на о. Григория т. п.“

В это время начались уже со стороны ректора и о. Вениамина зазывания, – а со стороны о. ректора и довольно настоятельные увещания меня 20-летнего юноши – к принятию монашества. Теперь я думаю, что на этот раз о. Вениамин не просто проговорился“ как писал я, а не без намерения допустил эту маленькую измену служебной тайне их инспекторских совещаний; он замечал уже, что я ухожу из-под воздействия их монашеской среды и перехожу на сторону о. Феодора. Здесь и высказалось желание расхолодить отношения мои – к о. Феодору разглашением, что он – о. Феодор не очень-то лестного обо мне мнения.

(1856 Мая 19 и 20). „На этой неделе у нас было две рекреации; одну о. Феодор нам выпросил во вторник; я был у обедни на кладбище: там же был и о. Феодор; после обедни он пригласил меня походить с ним по кладбищу; разделил со мной свою просвирку и часа полтора говорил со мной о поминовении усопших; впрочем, это бы только темой, а говорил он большею частию вообще о духе, о том, что не надобно ограничивать её одним только буквальным пониманием и исполнением чего бы то ни было; а потом уже – о духе и силе поминовения по усопшим. Говорят, на листе, который представляют при окончании каждого курса наставникам, – с запросом: желают ли они продолжать службу? – о. Феодор подписался ныне, что не желает“. (В четверг на той же

—574—

неделе). – „Возвращаюсь я от о. Вениамина, а у нас уж получена рекреация; сначала студенты обратились, конечно, к о. Феодору, но о. Феодор сказал, что ему уж стыдно просить о. Ректора; пойдите, попросите сами и скажите, что я с своей стороны благословляю; о. ректор тоже благословил и“... (далее идет описание того, как я воспользовался этой рекреацией).

„Я Вам давно собирался написать, да еще доселе все не написал; мы ныне усердно поминаем Пасху“; (Писано было пред отданием). „Как-то раз, еще должно быть в первых числах мая и едва ли не по случаю рекреации, студентам... (некоторые из них были в восторженном состоянии) – студентам не захотелось читать вечернюю молитву; вздумалось помянуть Пасху, – и они запели: „да воскреснет Бог“! Но порядок тотчас был восстановлен, и стали читать, по обыкновению, вечерние молитвы; только, должно быть, это услыхал о. Феодор²¹⁷⁸, пришел к нам на молитву (а уж он не бывал на молитве, кажется, с самой Масленицы). И после молитвы велел пропеть: „да воскреснет Бог“! С тех пор всегда, вместо вечерней молитвы, поют Пасху, и о. Феодор не пропускает почти ни одной молитвы. Прежде „Пасхи“ поем канон (одни только ирмосы) и потом уже „Пасху“, а иногда о. Феодору вздумается, и он велит пропеть еще „Первый час“. При этом мне вот что приходить на мысль: какой ужасный ропот поднялся бы, если бы подобное прибавление к молитве велел сделать о. Вениамин или даже о. Серафим! A y o. Феодора никто не вопиет при таких случаях; никто почти не вопиет даже и тогда, как он, например, продерживает студентов в классе лишних полчаса, заговорившись о каком-нибудь предмете. Все его очень любят“.

Это желание о. Феодора, чтобы студенты, вместо чтения вечерних и утренних молитв, пели пасхальные песнопения, пока пение это продолжается в Церкви, т. е. до са-

—575—

мого отдания Пасхи, я объяснял себе тогда просто желанием его самому получить духовное удовольствие; теперь же я думаю, что тут была другая причина: услыхав, что однажды студенты сами, вместо чтения, запели молитву, О. Феодор принял это за указание, что их молодым душам настроенным более к благодушию, чем к покаянному сокрушению духа, каким проникнуты все почти молитвословие Церкви Православной, – больше подходит, торжественное пасхальное пение, чем монотонное молитвенное чтение, – что в пении может найти себе выражение не только потребность облегчить утомленную над конторкой грудь глубоким вдыханием и широкой волной торжественных звуков, но и потребность собственно религиозная, тогда как чтение будет выслушиваться или выстаиваться студенческой массой чинно, прилично, но совершенно безучастно и – следовательно – лицемерно. Одним словом, этим распоряжением о возможно широкой замене чтения молитв, требуемого академическим уставом пением молитвы о. Феодор приводил в исполнение завет апостола: „скорбит ли кто из вас, пусть ищет себе облегчения в молитве; благодушествует ли кто, – пусть выражает свое настроение в пении псалмов» (Иак.5–13).

(1856 г. Июня 1-го). „Вчера вечером уже после молитвы пришел я к о. Феодору (раньше его не было дома), просить позволения – сходить к обедне“. (По случаю дня ангела, – на что увольнение всегда давалось без отказа тем, кто просил о нем). „Он отпустил с большим удовольствием и посоветовал сходить в Казанский монастырь; но я сказал, что располагался было идти в Спасский монастырь“, (где лежат мощи святителя Варсонофия), потому что в Казанском очень много служат молебнов“. „И этот хорошо“, сказал о. Феодор, „к святителю Варсонофию сходите, помолитесь у него; а к Владычице-то все-таки зайдите, – помолитесь Ей перед новым-то годом“.

„Завтра Нафанаил Петрович²¹⁷⁹ хотел спрашивать всех по билетам, приготовленным для экзамена; можете понять, – какой ужас возбуждало во всех такое намерение: отвечать Нафанаилу Петровичу – не то, что отвечать на экза-

—576—

мене, где можно врать сколько душе угодно, лишь бы вы ходило складно; притом, – на экзамене отвечаем билеты – каждый из своей части, а тут!.. Все не знали, что и делать. Как вдруг... о, вожделенная весть! – о. Феодор выхлопотал увольнение от классов! Он и вчера просил о. Ректора; о. Ректор сказал, что уволить на следующей неделе. Но о. Феодор был так добр, что хотел поговорить ему еще, и – вот... кончились классы, кончен младший курс“... (стр. 1030).

„В среду вечером я пил чай у о. Григория. Рассказывал мне о приеме Владыки“. (О приеме академических начальников по возвращении из Петербурга Высокопреосвященного Григория на лето в свою епархию“) Преосвященный был очень в духе; „ну, что! – полно блажить-то“! – сказал он о. Феодору, когда дело зашло о его увольнении, – и о. Феодор, к великому нашему счастию и удовольствию, остается в Академии. По этому случаю его назначают ревизором в Симбирск „…“ О. Вениамин подал просьбу об увольнении его от должности помощника Инспектора; быть может, он имел некоторые виды на увольнение о. Феодора; увы!“

(1856 г. Июня 9/10) „О. Вениамин уже предлагал было о. Феодору назначить новых старших, но о. Феодор отклонил такое предложение“. Такая странная, по всей преждевременности, забота о. Вениамина о предназначении на должность комнатных старших студентов еще не перешедших даже на старший курс, объяснялась, полагаю я, опасением о. Вениамина, что после ваката ему уже не будет никакого резона руководить о. Феодора в выборе старших, так как до наступления нового учебного года просьба о. Вениамина об увольнении его от должности помощника инспектора могла уже получить удовлетворение; а он опасался, что о. Феодор, без надлежащего руководства со стороны, мог наделать крупных ошибок в выборе старших, – прямых и единственных орудий инспекции в поддержании дисциплины, в проведении такого или иного на правления. Но о. Феодор не очень спешил установлением этого нового орудия: в начале Сентября у меня записано: „Спасибо о. Феодору, – что он недельным чередным стар-

—577—

шим“²¹⁸⁰ делает пока не комнатных будущих старших, а тех, которые оставались в Академии, как это было во время вакации. Мы являлись“ (после вакации) о. Феодору... Каждого студента после приезда уж он целует, целует, – точно родной сын его приехал к нему на побывку.

(1856–1857 учебный год)

(1856 г. Сент. 15 и 16). „В воскресенье вечером, уже после молитвы я был y o. Инспектора, который опять взял на себя обязанность сочинять проповеди, которые мы пишем, и он до 11 часов ночи протолковал со мной о проповеди, превозмогая дремоту и усталость. Он дал мне текст из дневного апостола: Бог рекий из тьмы свету возсияти, иже возсия в сердцах наших к просвещению разума славы Божия о лице Иисус Христове и указал, как из этого текста написать проповедь о том, в чем состоит истинное просвещение. И вот, эту неделю провел я за проповедью; вчера вечером отнес и прочитал ему свою проповедь, причем, как обыкновенно бывает, о. Феодор разъяснил мне еще несколько пояснее свои мысли, указал – что именно я не понял у него; впрочем, одобрил и долго после того говорил, ходя по комнате, так что от 8 часов я пробыл у него до половины столовой и ужинал уже за вторым столом. О. Феодор велел мне сделать некоторое прибавление; теперь и оно готово, и я отнесу ему мою проповедь на исправление“.

„Ах! если бы Вы знали, как хороши некоторые классы! так бы только слушал и слушал; на них забываешь все и после них на некоторое время становишься как будто иным человеком. Это, во-первых, конечно, классе о. Фeoдора; он не читает нам „Введение“ Преосв. Макария; но, – вероятно, потому что во Введении сначала идет опровержение безбожников, и о. Феодор в прошедший класс говорил, должно быть, против безбожия, свойственного настоящему веку, – именно против отсутствия религиозного

—578—

характера в науке, в искусстве, в праве и (это еще будет говорить) в житейском быту. После лекций о. Феодора, (и даже увлекательнее их, – оттого что слова о. Феодора проникнуты такой глубокой философией, что чрезвычайно трудно следить за ним мыслью), – после о. Феодора следует бесспорно поставить класс будущего Бакалавра Церковной Русской истории – Щапова, который только окончил курс. Первая вступительная лекция его была об отношении народности к церковности, вторая – о том, возможно ли и какое возможно развитие в Церкви и о прагматизм в Истории Русской Церкви. Просто, так и хочется аплодировать ему, когда он сойдет с кафедры. Только жалко, что и о. Феодора, и Щапова очень трудно слушать; о. Феодор говорить чрезвычайно тихо, а Щапов беспрестанно забывается в своем экстазе и читает чрезвычайно скоро; а в придачу он шепелявый и заика, хотя при чтении и не заикается“.

„Воскресенье после обедни. Итак, я ныне проповедовал слово Божие. Проповедь свою получил перед самой обедней; уже совершалась проскомидия, а еще о. Феодор читал ее и мы вместе с ним отправились, – он – облачаться к служению, а я – прочитать его поправки“.

(1856 г. 23/26 Сент.) „Не излишним считаю напомнить Вам, что я теперь лице должностное – Старший Чередной. С этой должностью в моей жизни последовали следующие изменения: на молитве стою я назади всех, особо... да, – я не писал еще об этом; у нас ныне и по прочтении молитв, не скоро еще оканчивается наше домашнее богослужение: О. Феодор вводил понемногу, – сначала на вечерней, а потом и на утренней молитве разные прибавления; так что теперь после молитвы поем: Небесных воинств Архистратизи.. Заступнице усердная... Догматик того гласа, который поется в следующее воскресенье, по утру – Bзбранной Воеводе, а вечером – Достойно есть и дневной тропарь, а нередко, по особенной просьбе о. Инспектора, который ныне сам ходит большею частию на утреннюю молитву, поем еще ирмосы богородичные: Отверзу уста моя. Я дивлюсь только, – и радуюсь, – одному: как все эти нововведения не возбуждают никакого ропота или неудовольствия! Да, студенты очень любят о. Феодора... После ве-

—579—

черней столовой и молитвы, записав в журнале, что все было благополучно и кто в больнице, с чередным по кухне отправляюсь к о. Инспектору; (при этом вчера он дал нам по яблочку. Он нередко это делает; если найдется у него яблоко в кармане, – он и отдаст его тому, кто придет под этот раз“).

„О. Феодор опять каждый праздник назидает нас своими проповедями; и что за проповеди! А его уроки, – что за уроки“! – (Разумеются проповеди, которые на „каждый праздник“ назначались студентам, но в которых, как видно из того, что сказано выше о моей проповеди, – студентам принадлежало только изложенное мыслей о. Феодора). „Я начал записывать после класса то, что упомню из его слов; во – многое не поймешь, иное – только запомнишь, а иное и позабудешь. Только не знаю, станет ли времени и насколько станет моего бедного терпения – продолжать эти записки; а что, если бы довести их до конца! Теперь у меня лежат (в рукописи) некоторые его сочинения, не относящиеся к науке собственно. Перед праздником Рождества Богородицы я просил было у него его „Писем о праздниках“, (которые у него начинаются именно с этого праздника); но, к сожалению, у него не было тогда этих писем; впрочем, он обещал, когда они будут у него, дать их мне. (Я слышал о них еще от старших студентов – наших предшественников, которым о. Феодор читал их в классе). То особенно хорошо в богословий о. Феодора, что у него наука не сухая, бесплодная мудрость, но проникнута и согрета нравственным интересом; каждый трактат служит основанием нравственного правила и его нравственный вывод вовсе не похож на наклеенный бандероль, который, правда, – говорит о том, на что наклеен, но не имеет к этому необходимого, живого отношения“ (стр. 35/36)

(1856 г. Окт. 6). „Ныне у нас Казанский праздник, обретение мощей святителей Гурия и Варсонофия. Проповедь ныне была о том, – отчего огонь пожара коснулся нетленных останков Казанских Святителей. Не могло этого случиться, (говорит о. Феодор в проповеди Аристова²¹⁸¹

—580—

без особенного попущения Божия, и невозможно, – с другой стороны, – чтобы Господь восхотел отнять у святых начаток их небесной славы без особенного на то соизволения самих Святителей. Но как в будущей жизни развивается с особенною силою то преимущественно на правление, которое человек получил здесь на земле; то и у святит. Гурия и Варсонофия таже любовь к Казанскому краю, которая здесь отличала их, – та же любовь, без сомнения, заставила их принести в жертву Правосудию Божию начатки своей славы, в умилостивление Его гнева на грехи, за которые Казани следовало понести наказание. Подражая любви Христовой, они умолили Господа, чтобы Он на них отвратил часть наказания, назначенного их любимому краю по той же, конечно, любви, мощи великих защитников православия, каковы например Иоанна Златоуста, Афанасия Великого, Николая Чудотворца разделяют на Западе плен христиан под игом мирского духа преобладания, мертвящей буквы католичества; а с другой стороны, служат несомненными залогами будущего освобождения Запада из-под ига мира сего опять в свободу истинных чад Христовых. Вот вам образчик проповедей о. Феодора. Редко бывает, что бы они имели риторическую правильность плана; и очень часто он так тесно приспособлены бывают к месту, времени и лицам, что к другим местам неприложимы; такова, например, была прошедшая проповедь, 2-го числа, когда мы праздновали победу Православия над царством магометанским, – взятие Казани. Проповедь была о том, как мы должны совершать победу над духовным магометанством, которое очень распространено между православными и к которому, говоря, по совести, – я должен отнести себя. Говоря о различных вероисповеданиях в классе, о. Феодор показывал дух их и силу каждого, которые могут невидимо прирождаться и к тем, которые исповедывают веру христианскую и православную. „A ведь уж Господь-то“, прибавлял он, „будет судить в силе и истине, – не по наружности, а по духу; кто по душе то язычник, тот на суде-то Христовом и будет поставлен с язычниками, – кто иудей – с иудеями, – если католик, протестант, – с ними и осудится“. Прошедшая проповедь была обращена к

—581—

тем, которые приготовляются обращать магометан в православие. Если бы я здесь в академии никого и ничего не слыхал, кроме о. Феодора, и тогда я стал бы благодарить Господа, что он привел меня на четыре года в Казанскую Академию“.

(1856 г. Окт. 7 д.). „На Октябрь вчера о. Инспектор дал уже предложения. Предложения нетрудны – потому, что составляют только повторение того, что он говорил в своем Введении в Богословие, – это отрицательные доказательства Православия или опровержение прочих религий; именно: 1) О несостоятельности человеческих, неутвержденных на вере во Христа Бога-Слова знаний. 2) О лживости новоиудейства, язычества и магометанства. 3) О лжи папства и новопреобразовательных исповеданий христианства на Западе; и 4-е) О лживом духе русских расколов. Как ни обширны кажутся каждое из этих предложений, но если смотреть на них с точки зрения о. Феодора, если в рассуждении изложить то, что он говорил, чего, конечно, – он от нас и требует, – то каждое из них выйдет не больше двух листов. Он опровергал дух каждого верования, не входя в подробное разбирательство догматов. Теперь читает он нам, – уже читает, а не говорит, – положительные доказательства Православия, тоже весьма своеобразно; но – об этом – после, – когда выслушаем до конца. Эх! если бы время, время!.. списал бы, кажется, все, до последней строки о. Феодора“.

(1856 г. 14/21 Окт.). „Сейчас только окончил сочинение о. Феодору. Что это, как легко писать, когда предмет, не требуя кропотливой работы, хорошо уяснен еще наставником; в какие-нибудь 8 дней я окончил все сочинение; оно выйдет у меня всего листа 4“.

„В среду 17 числа вечером подтвердился слух о переводе нашего о. Ректора (вероятно в Новгород²¹⁸²) и о том, что к нам на его место будет послан Иоанн, бывший Инспектор Петербургской Академии, автор Курса Церковного Законоведения. Но, – что всего прискорбнее, – и наш о. Феодор, вероятно, скоро оставить нас; он уже

—582—

не раз выражал опять подобные намерения. Да, это будет очень жалко! Три главные начальства будут новые; надобно будет приглядываться, привыкать к новым требованиям, – во многом переучиваться, без сомнения. Но все это были бы только еще житейские неприятности, которые имеют и свою добрую сторону; а всего жальче будет, – опять повторю, – если нам придется лишиться возможности слушать о. Феодора. Как обширно может быть влияние наставника в Академии! Теперь у нас о. Григорий, преподавая Свящ. Писание, раскрывает для нас и делает общепонятными идеи о. Феодора. Несмотря на свой холодный, строго-рассудочный ум, он принял синтетической способ воззрения о. Феодора и теперь этот взгляд распространится на несколько курсов. Теперешние его слушатели, а будущие преподаватели Свящ. Писания разнесут его по семинариям, на основании его преобразуются мало-помалу учебники, которые как это мы здесь можем видеть – всегда бывают сокращенными копиями с записок, читаемых в Академии. Между тем, я спрашивал о. Григория, бывши у него в середу, распространены ли были подобные глубокие взгляды на связь Заветов, на ход домостроительства и т. п. прежде, когда он сам учился, когда слушал о. Серафима. И о. Григорий сказал, что прежде ничего подобного не было, что им читали один сухой мелочной анализ, недостаточность которого он чувствовал сам, желал восполнить этот недостаток связи и общего взгляда, подводящего все под единство и что для этого ему прекрасно послужили пособием записки о. Феодора. Впрочем, очевидно, что он сам совершенно перерабатывает их, делает гораздо осязательнее для понимания – надобно правду сказать, – трудится для своей науки очень добросовестно, особенно, если сравнить, например, с о. Диодором. Теперь я взял у о. Григория, чтобы прочитать, а насколько станет усердия – и описать объяснение о. Фeoдора на первые три главы кн. Бытия, содержащие в себе историю миротворения, райской жизни и падения человека. В этом начале Свящ. Писания о. Феодор находить зеркало всей последующей судьбы Церкви; в нем, при помощи сведения его с Апокалипсисом, он показал суд над папством и реформацией. Вы как-то выражали мысль,

—583—

что подобный взгляд может довести до разномыслия с Церковию; теперь я вижу, что взгляд о. Феодора ни на шаг не отступает от учения св. отцов, которых он нередко приводить и в свидетельство. Особенно его взгляд близок с учением Макария Египетского, которого о. Феодор особенно рекомендовал читать студентам“.

(1856 г. Окт. 28/29). „После чаю, часов до 6, пока не угрожает нашествие Начальства²¹⁸³, опять, как и поутру, вот уже в продолжение всей недели читаю толкования о. Феодора на первые три главы кн. Бытия. Но, – чтобы опять не увлечься в отвлеченность, скажу только, что здесь о. Феодор, принявши сказание Моисея в самом строгом, буквальном смысле, доказывает или лучше объясняет его на основании настоящего развития естествознания. При этом дивишься его обширным познаниям в физике и космографии, которых никак бы не мог предполагать в нем, судя по его разговорам; никогда он об них и не заикнется. Утвердив таким образом буквальный смысл сказания Моисеева, он раскрывает потом его духовное значение. Но чрезвычайно трудно понимать его; почти каждую точку перечитываем раза по два, по три“.

(1856 г. Ноября 4, 7 и 8). „Лишь только я пришел от обедни, меня спросил к себе о. Инспектор. Велел мне спросить себе у Кирилла (это у него ныне и повар, и камердинер) чаю, сесть подле него на диване и принялся разбирать со мной мое сочинение. Оказалось, что я, не смотря на то, что записал уже подлинные слова о. Феодора, – оказалось, что я односторонне понял его мысль: я доказывал ложность папства и протестантских исповеданий из того, что они не удовлетворяют нашему духу; а о. Феодор, когда говорил нам, так имел в виду вообще ложность их, – объективную, вследствие чего они уже и не удовлетворяют духу; я же раскрыть только субъективную сторону; впрочем, несмотря на то, что мое сочинение односторонне от начала до конца, о. Феодор остался доволен им. Но так как у него наука и жизнь составляют одно; то он долго между прочим и вообще говорили мне в назидание о разных предметах. Скажу только одно, – что

—584—

в его системе находят примирение и успокоение: все вопросы, тревожащие душу, обнимаются все житейские положения и никогда не выйдешь от него без пользы“.

(8-e Ноября, Академический праздник, вечером) ... „а я отправился с записной книгой к о. Инспектору. Он дал мне яблоко и пригласил меня присесть; поговорил о своих воспоминаниях, – как в нынешний день исполнилось 10 лет его службы; потом поговорил о Вас, о Преосвященном Иеремии. Пересказал, между прочим, слух, будто к нам в Казань назначают Афанасия Иркутского. Он был в Твери ректором, когда о. Феодор переходил из училища в семинарию и на экзамене дал еще ему красную бумажку. Говоря о Преосвящ. Перемен, он привел меня к себе в спальную, чтобы показать мне один образ – Свят. Арсения Тверского, на котором святой, в самом деле, удивительно похож на нашего Владыку. Тут я видел, что у него перед образами, на кивоте, – на пелене или подушечке лежит раскрытый Новый Завет; (как можно заметить, он беспрестанно читает его) – и еще – одна проповедь, которую он не мог пропустить и, вероятно, положил тут на суд Божий. О. Феодор жаловался мне на одолевающее его уныние, общался, если поедет когда-нибудь через Нижний, непременно побывать у Вас“.

„Вечер, (11 Ноября) – это был последний день моего дежурства, – вечер я провел y o. Феодора. Старшие по воскресеньям ходят с недельным рапортом о благосостоянии номеров после ужина; а старший дежурный, который в это время ужинает, приходит с журналами уже после молитвы. Когда о. Феодор подписал совсем журналы и уже отпустил было нас с чередным по кухне, вдруг опять воротил меня, чтобы отдать одну книгу и потом пригласил – сесть поговорить. С 10 часов таким образом, мы проговорили, т. е. я прослушал (потому что у о. Феодора не бывает времени почти рот раскрыть студенту) – я прослушал до часу. В промежутках, когда о. Феодор задумывался, я переносился мыслью к Вам и сравнивал царствовавшую вокруг меня тишину с той беготней и суетой, которая в это время была у Вас²¹⁸⁴. Когда сидишь

—585—

у о. Феодора и он, как нередко случается, минут с 10 молчит, – нельзя бывает в это время подать какую-нибудь новую мысль, чтобы – как говорится – поддержать разговор, потому что в это время он, наверно, обдумывает прежнюю мысль и, после продолжительного молчания, – снова начинает развивать ее с какой-нибудь новой стороны“.

(1856 г. Ноября 22). „Ныне о. Инспектор в 10 часу призывает меня и говорит мне, что вчера вечером он был у г-д Корсаковых – одного старичка генерала, семейство которого ездит в нашу церковь и знакомо с о. ректором и о. инспектором. В этом-то семействе о. Феодора. Вчера спрашивают: кого бы из казанских священников порекомендовал им пригласить для преподавания закона Божия их детям? О. Феодор отвечал: – почему же именно священника? а не угодно ли Вам взять, например, кого-нибудь из наших студентов? И я сказал это, продолжал мне о. Феодор, имея в виду именно вас. Если Вам будет угодно это, так я бы мог представить Вам студента, за которого могу поручиться и я, и о. ректор. Я обещал им ныне же переговорить с вами. Что вы на это скажете? – так заключил о. Инспектор, я отвечал ему, что для меня очень страшно такое предложение, как потому, что я еще никогда не брал на себя роль преподавателя, так и потому особенно, что роль учителя в таком аристократическом доме еще труднее. На второе затруднение о. Феодор отвечал мне, что это семейство чрезвычайно доброе и простое и одобрял своим примером, говоря, что он не чувствует в их доме никакого для себя стеснения. Наконец я спросил, нельзя ли мне на писать об этом деле домой. – Так что же? – отвечает о. Феодор, – это хорошо; спросите. Едва ли я и сам понимаю свое мнение и свое желание; что Вы мне напишете, тем я и успокоюсь. Новость положения, – кондиция в таком доме и в таком семействе, – (в самом деле, семейство, кажется, очень доброе; хотя на отзыв о. Феодора, конечно, много полагаться нечего; его младенческая душа везде видит добро); эта необыкновенность положения меня очень завлекает. Самое преподавание (Катехизис и Свя-

—586—

щенная и Церковная История, а ученики – Митенька²¹⁸⁵ – 11 л. Верочка – 10 лет) еще не страшно бы; и времени, – положим, стало бы... О. Феодору очень сильно хочется сделать меня законоучителем в доме Корсаковых потому, что он надеется, что я более или менее буду назидать по его плану, в его духе, – чего, конечно, не может сделать ни один казанский священник. (Отличительное качество его направления, чтобы все было основано на Христе, а не так, чтобы жизнь была сама по себе, а вера, – религиозная сторона – как некоторая необходимая же, но отдельная область). О. Феодор видит во мне если не самого понятливого, то – по крайней мере – самого послушного ученика, и так как он смотрит на всякое дело не просто, но как на дело Божие; то ему и хотелось бы, чтобы я принял на себя долг „священнодействовать благовествование“, как говорит он, заимствуя слова из священного Писания. Теперь я, кажется, изложил все дело. Ваш ответ, какой Вам Господь положит на сердце, послужить для меня несомненным извещением, угодно ли Ему, чтобы я священнодействовал благовествование или для этого нужно священное лице. Если Вы скажете „нет“, – приложите, пожалуйста, сколько возможно, и причины, – не только для меня, но и такие, которые бы были действительны для о. Феодора; потому что, например, все прописанные мною и умолчанные перед ним причины были бы для него совершенно непонятны. Самые ограниченные из „сынов века сего „мудрее“ сынов Царствия“, „обратившихся в детей и буиих в веце сем“. Я позабыл написать Вам, что о. Феодор ожидает пользы от моего преподавания сколько для учеников, столько же и для самого учителя, которому, по его мнению, настоящая должность послужит приготовительной школой для будущего действования.

(1856 г. 27 Нояб. 2 Дек.) „ Ах, если бы привел меня Господь Бог выслушать всю систему о. Феодора! Что это за живое богословие! Что, если бы все науки преподавались у нас с такою же жизнию, как Догматическое Богословие да История Русской Церкви²¹⁸⁶. По Свящ. Писанию о. Григо-

—587—

рий тоже читает едва ли не целиком лекции о. Феодора“.

(1856 г. Дек. 6/9 г.) „После всенощной Корсакова зашла к о. Феодору и теперь, быть может, идет речь обо мне. (Николин день. Пишу после обедни). Вчера после ужина о. Феодор призвал меня и сказал, что он передал Корсаковым – что нужно и потому ныне вечером мы отправимся к ним; во предварительно он велел сходить к о. Ректору, – испросить его позволения и благословения. Потом долго говорил мне о преподавании и, в частности, о том месте катехизиса, где говорится о различии между знанием и верой. Он не может надивиться, как это так М. Филарет написал это, тогда как сам же он никогда. не допускает себе умствовать не по вере. По мысли о. Феодора, для всякого христианина должно быть долгом, чтобы всякое знание было у него по вере, так что, кажется, знание и вера должны быть совершенно одно и тоже. „Право, уж я и понять не могу“, говорит он, по обыкновению с усмешкой“, как это он, – мой батюшка, – допустил это; да ведь еще в первом-то издании не было, так во втором-то прибавил“²¹⁸⁷. У него просидел я до 11 часов“.

(1856 г. Дек. 6). „Должно быть, Господу решительно угодно, чтобы я занялся с этими детьми; сейчас получил последнее позволение от о. Ректора. Он сказал: „хорошо; доброе дело“. Вчера о. Феодор наказывал мне, чтобы я не позабыл, „когда буду просить позволение у о. Ректора, просить его у Отца“ (т. е. Небесного). По его образу мыслей, всякое послушание должно быть оказываемо не человеку, но непосредственно Отцу Небесному, который Сам поставляет нас в то или другое положение и воля Которого выражается во всяком приказании начальства, хотя бы иногда очевидным казалось при этом действии влияние страстей и человеческого произвола. Дверью по дите к отцу то ректору, дверью; не перелезайте нигде, никогда“. (Ио.10–17).

—588—

„Еще; вчера разговор коснулся как-то монашества и о. Инспектор, взглянув на меня, вдруг спросил: „А что, – Лаврский, – вы пойдете в монахи“? – Нет, Ваше Высокопреподобие, отвечал я, показав отрицательно головой. – Ах, батюшка, – не говорите так“, прервал он меня, схватив за руку; „говорите как Бог устроит! Как нам знать, что будет? Может быть, после такое желание будет, что и удерживать будут, да все превозможет это желание. Нет, не говорите так“.

Потом он коснулся Филарета и сказал: „вот, это – идеалисты! Ах, – нет! впрочем; я уж много сказал“! прибавил он. (А разговор, прежде предложенного мне вопроса, был, тот, что монашество не есть какой-нибудь идеализм)“. Вот и в проповедях то его“, продолжал он, „как где созерцание выспреннее, – ну так превосходно! а вниз-то он уж и не спускается, или, если и спускается, так уж только разить!..

Это – оттого, что Истина то, постоянно пренебрегаемая нами, приняла судящее направление; так Она и проявляется в служителях-то Своих“.

Должно заметить, что в устах о. Феодора слово „идеалист“, „идеализм“ было словом не одобрения и похвалы, а – осуждения и порицания; потому что идеализм он противополагал не материализму, а – реализму и называл идеализмом забвение и пренебрежение действительно-существующего или намеренное его порицание – своего рода евтихианство, – следовательно, заблуждение в области веры и мысли и практический грех горделивого презрения к воспринятой Господом нас ради человеческой телесности.

(1856 Дек. 7). „Вечером в 6 часу я пришел к о. Феодору, который уже ожидал меня. Отпустив своего Кирилла, он один пил чай. Я выпросил для него у о. Эконома лошадь, потом налил себе и ему по стакану чая. Между тем, он взял со стола книгу пророчеств Иезекиля (в русском переводе) и почитал немного. Очень хорошо бывает слушать, когда он читает; всякое слово получает особый, новый смысл, который видимо – относится не к одному древнему Израилю. В 6 часов мы отправились и вскоре были у подъезда; дом не очень далеко от академии. Когда мы вошли в залу, все почти се-

—589—

мейство поднялось с дивана на встречу о. Инспектору. Я шел за ним, несколько в стороне, на благородном раз стоянии. О. Инспектор отрекомендовал меня; его усадили на диван, мне предложили один из стульев, стоявших около переддиванного стола“... Часов в 8 приехала гувернантка с детьми из гостей от какого-то маленького именинника... „Часов до 8 мы сидели все вместе вокруг стола, кто – с работой, кто – без работы; в числе послед них была Софья Дм.²¹⁸⁸, которой, как она призналась мне, бывший о. ректор наш – Парфений дал заповедь – не работать по праздникам, а о. Феодор к ней прибавил другую, не злословить по праздничным дням... Митеньке сказали, чтобы он показал мне свою комнату и мы, в сопровождении Нат. Ив.“ (гувернантки) „отправились наверх. Вскоре туда же пришли и другие, кроме старичков“, (самого Корсакова и приезжих – брата его и тетушки) „и тут еще посидели до 9 часов... „А между тем, пока мы были там, о. Ректор присылал уже за мной, нетерпеливо желая узнать о результате нашей поездки.

На другой день в 11 часов явился к нему и передал все, о чем мы переговорили. Он дал мне несколько общих наставлений и, в заключение, прибавил: я уверен, что вы, конечно, не станете преподавать там никаких этаких фанатических мыслей... апокалипсических бредней“. Понятно, о чем это говорилось. Я отвечал: „Если я на что смотрю как на фанатическое, Ваше Высокопр., так уж того, конечно, не стану внушать другим“. Таков, оказывается, в это время были взгляд ректора академии – Агафангела на о. Феодора, – взгляд, который он не находил нужным прятать и от студентов.

(1856 г. Дек. 21 д.) „О. Феодор надеется, как видно, что я проведу его направление в свежую еще, нетронутую душу моих учеников, так чтобы оно послужило началом их будущей душевной жизни. Тогда как и люди с академическим образованием, с суммой стольких понятий, едва могут найти в ученом даже языке слова для передачи его идей друг другу. Конечно, всего этого не

—590—

было бы, если бы мы не понимали только, а – прочувствовали и прожили сами то, что хотим понять; тогда и сами поняли бы лучше, и другим сумели бы передать“.

„На прошедшей неделе мы были еще с середы уволены от классов для приготовления к экзамену. О. Феодор, который не успел сказать нам о всем, что мы должны были повторить к экзамену, с нашего согласия, хотел прийти к нам в первый номер и доказать неконченое, чтобы не делать классов после того, как мы получили увольнение от них. Разумеется, мы изъявили свое согласие, и в четверг, в 11 часов мы собрались в первый номер и уселись – человек 15 на диване²¹⁸⁹, прочие – на табуретках. О. Инспектор толковал с нами от половины 12-го до половины 2-го. Мне не раз на прошедшей и на этой неделе случалось просиживать у него по вече рам. Один раз, – в середу, – накануне первого класса у Корсаковых я просидел у него до 11 часов; через день, в пятницу он призвал меня после ужина, – спросил, был ли я у Корсаковых и проговорил до часа; потом, как будто в награду за бдение, разделил со мной оставшиеся у него два яблока. В понедельник на этой неделе, когда я и чередной по кухне пришли к нему с журналами, он разбирал сочинение этого чередного и продержал нас до 12 часов. Потом опять, частию – в награду за стоянье, частию – чтобы утешить чередного, обескураженного разбором сочинения, вынес нам по яблоку, и по кисти винограда. Сколько мне приводилось слышать, он вообще делал не очень лестные отзывы о сочинениях наших; но москвичу, который перешел в академию нашу, говорят, сказал, что здесь пишут сочинения лучше, чем в Московской Академии; тоже говорил он и в прошедший курс“. Москвич, о котором здесь поминается – Н.Ф. Глебов – рязанец.

(1856 г. Дек, 25/28 г.) „Вызванный Вашим письмом, я вздумал изложить Вам вкоротке все учение о. Феодора; только, если Вы встретите в чем-нибудь сомнение, – приписывайте это, пожалуйста, моему изложению, а не самому

—591—

о. Феодору; долговременным опытом научились мы, что, излагая его мысли, редкий из нас не впадет в какую-нибудь погрешность или ересь, которые ему беспрестанно приводится исправлять в наших проповедях и сочинениях. Иного я и сам почти еще не понял, или – лучше, – понимаю только одним умом; тем более не можете понять Вы в моем изложении – многого. Но многое поймете и Вы, маменька, даже без привычки к ученому языку; особенно утешительна, – и, быть может, особенно для Вас, маменька, которые так тяготитесь житейскими обстоятельствами, – будет утешительна та часть учения о. Феодора, что он не разрывает жизни духовной с жизнию мира – и света, но в самых житейских делах указывает возможность постоянно быть на службе Божией, как бы перед Богом, так что принимать какого-нибудь скучного гостя или припасать для других – испить и покушать, – выходит одно и тоже, что молиться или заниматься богомыслием. По его мысли, все, даже до последнего приличия, до обычного, бессмысленного вопроса о здоровье, должно быть основано на Христе²¹⁹⁰.

Я очень рад, что письмо о моем здоровье и леченье привело Вас к преданности воле Божией; это – лучшее и одно только постоянно – верное средство против огорчений; дай-то Бог нам с Вами привыкнуть к постоянному пользованию этим лекарством. Правда и то, что слова о. Феодора часто служат для меня успокаивающим средством; он, как искусный лекарь, напоминает и указывает в леченье; но немного могли бы Вы понять, если бы слушали его самого; надобно иметь долговременную привычку к его языку, чтобы понимать, что говорить он и мысленно дополнять пропуски в его словах, которых он сам не замечает“.

„После всенощной“ (на 3-й день Рождества Христова) „спросил меня к себе о. Инспектор, чтобы я растолковал его Кириллу – где живут Корсаковы. Он спросил, был ли я у Корсаковых на празднике и, узнав, что я не был, присоветовал непременно сходить на другой

—592—

день по утру; а вечером, – само собой – обещался быть у них со мной в другое время. О. Инспектор оставил меня и на время ужина, сказав, что я хоть так посижу, если не буду ужинать“ (мне запрещено было врачом и ужинать, и пить вечерний чай), а потом было заметил, что – вероятно – один раз можно нарушить правило, но я отказался от ужина, а изъявил желание съесть только кусок пирога. Таким образом мы поужинали вместе; после ужина о. Инспектор велел подать тарелку вино града, хотя сам его почти вовсе не кушал, потому что, как говорил он, на днях, почувствовал от него как будто лихорадочные припадки. От о. Инспектора я воротился почти в 11 часов“.

„В свободные часы занимаюсь переводом с славянского, о. Инспектор дал на святки студентам, чтобы желающие перевели на русский язык с славянского рукописное сказание о чудотворной иконе Божией Матери, которую к нам приносят из Семиозерной пустыни. Все сказание 28 листа. О. Феодор намерен издать наш перевод особой книжкой в пользу пустыни, чтобы это было в роде пожертвования со стороны студентов нашей академии“.

(1856 г. Дек. 28–1857 г, Янв. 4). „В пятницу поутру мы встали в 9 часов, и то некоторые пришли на молитву в шинелях; так мы начали собственно вакацию, – дни без ученья и без службы. Напившись чаю, я пошел явиться к о. Инспектору, потому что накануне ни разу не мог застать его, чтобы, по его приказанию, явиться ему по возвращении от Корсаковых. До 10 часов он еще молился; а между тем, кроме меня с дежурным К., его уже ожидал в прихожей какой-то маленький именинник с приношением булочных хлебцев, конечно, небескорыстным. О. Инспектор оставил нас попить с ним чаю. При нас приезжал к нему с визитом один из соборных священников; беспрестанно приходили и другие лица, поминутно отвлекавшие о. Инспектора, пока не пришел с визитом о. Ректор и уволил нас своим приходом“.

(31 Дек.). „Ныне о. Инспектор вздумал сделать у нас праздник; вчера дал регенту 3 целковых денег, чтобы он купил лакомств и обещался прийти к нам поутру, часов в 10, – слушать певчих и музыку. В 1-й номер

—593—

перенесли гусли, певчие уселись вокруг одного стола, слушатели, которых тоже набралось немало, на другом диване; пришел о. Инспектор и у нас составился инструментальный и вокальный концерт: то пели, то играли разные пьесы, – разумеется духовного содержания, а в заключение пропели с аккомпанементом гуслей, Боже Царя храни! Концерт продолжился до половины 12-го. Я думал, что тут надобно будет присутствовать всем; а после увидал, что напрасно не ушел к обедни в Воскресенскую церковь, где обедня должна была начаться часов в 10. Не знаю, что со мной в нынешнюю вакацию; самому себя стыдно: вот уже прошло сколько времени, а я еще нигде не бывал в городе у обедни: отчасти в этом виновато ослабление дисциплины, по милости которого мы встаем в те дни, когда у нас не бывает службы, все около 9 часов“.

(1857 г. Янв. 1). „Вчера вечером уже почти в 9 часов мы“ (я и о. Ректор от Корсаковых) „отправились; сначала о. Ректор отъезжал в соборный дом“ (где в чьей-то свободной квартире он временно жил тогда, все ища себе убежища от сухости воздуха в академической квартире, вследствие амосовского отопления) – сначала о. Ректор отъехал в соборный дом, – и я с ним; потом из соборного дома в академию, на ректорской паре, в ректорской повозке отправился бочонок о. ректора за водой, – и я с ним“; (академический воздух был вреден, академической же, колодец славился своей вкусной и здоровой водой) „я сидел, а он стоял подле меня, и – очень смирно. Но когда мы с бочонком из соборного дома прибыли в академию, было уже половина 10-го и у нас отходила молитва. Я явился к о. Инспектору; он принял меня с улыбкой, как будто я возвратился в свое время и пришел с молитвы; что было бы, подумал я, если бы это случилось при о. Серафиме! да при нем этого и не случилось бы; при нем я ушел бы поскорее пешком, и не стал бы ждать, – когда о. Ректор вспомнит, что мне пора домой. Меня просили непременно приезжать опять, когда будет у них о. Феодор; а если он приедет с о. Григорием, то приходить хотя пешком“.

„Чтобы показать, как различно было отношение общества

—594—

к великолепному и важному ректору академии Агафангелу и к смиренному маленькому монашку о. Феодору, приведу из этого же письма выдержку о посещении о. Ректором семейства Корсаковской гувернантки, – её матери и сестер, помещавшихся в антресолях Корсаковской же квартиры. „Вскоре туда пришел и о. Ректор. Антонина, – что ни си дел он у них, – не переставала мистифировать его, навязывая себе различные недостатки и пороки, против которых о. Ректор с самым важным видом читал ей наставления, а она выслушивала их с лукаво-смиреннейшим видом, а иногда, когда о. Ректор подтверждал ей: „помните же это! слушайте же! не забывайте“! она, пригнув головку на сторону, приговаривала: „запишу... непременно запишу... право! запишу!.. не забуду“! Удивительно только, одно: как о. Ректор мог не понимать, что над ним шутят, когда, например Антонина“ (она была младшая из сестер) „жаловалась ему, что старшие сестры её не уважают и прочее тому подобное. Между тем, не подумайте, чтобы над о. Ректором смеялись; нет, его любят и уважают от всей души; одна из сестер даже – его духовная дочь“.

Ну, „шутить над“ кем или смяться над кем, это уже слишком тонкое различие! Еще через несколько страниц, – в том же письме: „Наталья Ив.“ (гувернантка) „один раз сказала, что она о. Инспектора любит еще больше, чем о. Ректора; в разговор как-то вмещались дети и Софья Дмитриевна заметила им, что любить надобно всех равно“. Этот случай я сообщал в письме как пример фразерства, шокировавшего меня тогда в этой семье.

(1857 г. Января 12 и 13). „Во вторник у нас начались классы; но, по московскому обычаю, довольно лениво; только о. Вениамин, по неизменной своей пунктуальности, продержал нас свои полтора часа; а о. Инспектор только поздравил с новым годом. В Московской Академии есть обычай, что первые классы делает каждый наставник не долее получаса; оттуда этот обычай перешел и к нам“.

„О. Феодор в субботу начал нам читать о творении, – свои записки на первую главу кн. Бытия, которые я брал

—595—

у о. Григория. Что-то Вы напишите мне о моем изложении его мыслей. Какой-то камергер Лукошкин просил дозволения слушать его лекции; кажется, это дело оставили до усмотрения Преосвященного²¹⁹¹. Расположение о. Ректора к о. Инспектору, кажется, довольно сильно изменилось; может быть, – по поводу одного догматического вопроса на прошедшем экзамене, в решении которого о. Ректор зашел против св. отцов и даже против нашего учебника, а может быть, и – еще вероятнее, – по следующему случаю! О. Ректор выпросил у о. Феодора его толкование на Апокалипсис для прочтения и потом дал, – наскоро, под строжайшей тайной, – списать, причем платил чрезвычайно дорого за каждый лист; однако о. Инспектор как-то узнал это и – второй половины своих записок уже не дал даже и для прочтения“.

(1857 Янв. 20/21). „Возвратясь домой, я передал о. Инспектору просьбу Корсаковых „ (найти из студентов еще законоучителя для детей одного семейства из круга знакомых Корсаковских)²¹⁹²„ он сказал; надо Павлова²¹⁹³. Но вскоре он это оставил и занялся своим отчетом о Симбирской семинарии, (еще по ревизии). Высказывал мне свое горе, – что ему хотелось бы в отчете изложить подробнее то, что он заметил хорошего в Симбирской семинарии и – чего он особенно желал бы от неё, а о. Ректор требует, чтобы отчет был изложен в более общих чертах. Он прочитал и мне часть своего отчета; дело шло, конечно, из-за учебной части: о. Инспектор хотел выставить на вид, что в Симбирской семинарии, по его замечанию, и светские науки стараются утвердить на начале Христовом... Но, – это дело – сторона! Не со всем благосклонное расположение о. Ректора к о. Инспектору, быть может, еще более усилено припиской Прокурора²¹⁹⁴, который, в ответ на адрес, посланный к нему от лица Казанской Академии, в конце письма своего упомянул, что он с особенным удовольствием вспоминает

—596—

о назидательной беседе о. Феодора. Говорят, в Москве в доме этого самого Гр. Толстого провел последние дни свой Гоголь; здесь то, вероятно, и был случай сойтись Толстому и о. Феодору. От 7 часов я просидел у о. Инспектора до 9-ти“.

(1857 г. Янв. 30 – 3 Февр.). „В воскресенье, когда Павлов, заключая условие с Могилатовыми, явился к о. Инспектору с известием, о. Инспектор предложил ему на выбор портреты Государя и Государыни, которые были приложены при календаре; Павлов выбрал себе портрет Государыни; а Государя Императора о. Инспектор поручил ему подарить мне. Я очень рад был, что мне до стался портрет Государя Императора. Этакий, право, добрый о. Феодор“!

„Говорят, о. Ректор представил о. Инспектора к opдену „за великое нравственное влияние на воспитанников Академии. Это символ примирения. А о. Феодор представляет к ордену о. Серафима“.

„О. Феодор рассказывал, как встречали Преосвященного: Виктор Петр.²¹⁹⁵ говорил ему речь, в которой на помнил, как некогда – после того, как восхищен был Илия, – сыны пророческие встретили Елисея и поклонились ему до земли; так и мы, Владыко, продолжал он, если и не повергаемся пред Тобою на землю, то повергаем пред Тобою наши... и пр., и пр.; Преосвященный тоже отвечал речью: отцы святые, – говорил он, представитель ваш напомнил нам, как сыны пророческие, встретив Елисея, приветствовали его поклонением; так и мы сделали – и поклонился своей пастве в землю. Потом поучил их еще необходимости смирения и заключил увещанием, –– да любим друг друга. Видно было, что он говорил от сердца.

Опишу Вам гощенье нашего Преосвященного в Казани, потому что он промелькнул у нас не больше, как гостем. Я уже писал вам, как он, в первый же день по приезде, дал своей пастве урок смирения. Только о. Инспектор, который передал мне этот рассказ, смягчил его, вероятно, чтобы не ввести слушателей в осу-

—597—

ждение; Преосвященный прямо сказал: вы мне не кланяетесь; так я вам поклонюсь и потом продолжал речь „о смирении“, это было на открытой паперти собора. Речь Викт. П. с ответом Преосвященного наделала, конечно, много шума в городе; а Викт. Петр. хочет еще ее отпечатать в Казанских ведомостях²¹⁹⁶. Так и Преосв. Афанасий и о. Феодор и не думали смотреть на этот „обмен речами как на случай маленького скандала, – как на выражение желания со стороны Преосвящ., чтобы духовенство, являлось к нему, по старине, простиралось пред ним. О. Феодор отнесся к этому совершенно просто и серьезно, не как к тенденциозному уроку смирения“, а как искреннему выражения Архипастырского смирения. Он знал Преосв. Афанасия еще по службе его в Тверской семинарии, – в должности ректора. После и Казанская паства имела время убедиться, что Преосв. Афанасий был человек крайне простой и совершенно неспособный руководиться в своих поступках какими-нибудь задними мыслями.

Теперь уже не помню, – в этот ли свой проезд через Казань на пути из Иркутска в Петербург, или, – что вероятнее, – по возвращении уже из Петербурга, Преосвящ. Афанасий посетил Академию и обошел квартиры начальствующих в ней; не понимаю, как могло случиться, что такое событие в нашей академической жизни не помянуто в моих письмах. Быть может, это было перед самым отпуском на каникулы и потому не попало в письма. Преосвященный Афанасий, несмотря на свою массивность и грузность, был очень быстр во всех своих словах, приемах и движениях. Так и, делая, так сказать, визиты начальникам академии, он пробежал по их покоям. По крайней мере у o. Инспектора он даже и не присаживался. Из передней вступил в небольшое зальце, из которого дальше прямо против входной двери была дверь в кабинет; а от кабинета перегородкой не доверху влево была отгорожена полутемная спальная. Если прибавить, что от передней отгорожена была небольшая узкая столовая

—598—

тоже перегородкой не до потолка, чтобы несколько осветить переднюю, получавшую свет только чрез двери из зала и из столовой; то вот и вся монашеская квартира инспектора академии. Преосвященный Афанасий, шагнув из залы в кабинет, заглянул и влево, – в полутемную спальную. В ней оказалось только у правой стены низенькая железная кровать, на которой переживал о. Феодор периоды моральной прострации сил духа под давлением каких-либо огорчений, а у стены прямо против двери кивот с образами, горящая пред образами лампадка и евангелие, лежащее на нижней половине кивота. Окинув все это своим орлиным взглядом, Преосвященный Афанасий сказал: „библиотека у тебя хорошая! славная библиотека“! Его, как видно, поразило это полное отсутствие у академического профессора и фолиантов, в пергаментных переплетах, и современных немецких богословов; и своим восклицанием он хотел выразить полное свое сочувствие методе профессора готовиться к лекциям не многочтением, а молитвою и размышлением.

(1856 г., Февр.14/19). „О. Инспектор в середу после обеда“, (это было на масленице) „уехал в деревню к помещику Леонтьеву, с двумя его племянниками, – студентами Университета и пробудет там до Субботы. Должность инспектора исправляет теперь о. Диодор и – надобно правду сказать – довольно снисходительно, – за большим не гонится: были бы только к ужину все на лицо. Потом у нас обед бывает только на двух столах, вместо четырех; студенты – кто в городе на блинах у знакомых, кто в театре, на утренних спектаклях“ (стр. 201).

(1856 г. Февр., 23/27). „Вечер середы“ (на первой неделе Великого Поста) „я провел y o. Инспектора. Я пришел было к нему просить позволения избрать особого духовника, который бы мог быть не только свидетелем моего исповедания, но и моим руководителем в Духовной жизни. О. Феодор посмотрел на меня и потом сказал: Батюшка! не пренебрегайте Господом-то! Обняв меня, он стал ходить со мной по комнате и – не отказывая прямо в моей просьбе – показал мне сначала, что она неразумна, а потом довел и до того, что я сам увидел, что именно было в не оскорбительного для Господа. „А кого бы вы думали себе

—599—

избрать?“ – спросил он потом меня; я отвечал, что хотел было просить о. Василия Лаврова принять на себя обязанность быть моим духовным отцом. (Я не знаком сам с этим священником, но знаю его и слышал о нем довольно от разных лиц; он здесь законоучителем при первой гимназии, хотя и не был в академии). Наконец о. Феодор показал мне опасность, какой я мог подвергнуться чрез собственный выбор духовника, и после того уже сказал: „как хотите; если угодно, так я позволяю“ – „Нет, В. В.,“ отвечал я, „теперь я уже не имею никакого и желания“. (Эта опасность, о которой предупреждал меня о. Феодор, я помню, выражена была им в таких словах: а что как избранный-то вами духовник поведет вас от Господа-то Иисуса Христа к Иоанну Крестителю“?) и затем я продолжал в письме своем: „Что это за сила убеждения в словах этого человека! слово его живо и действенно; великая милость Божия, что я попал под его руководство; я именно смотрю на него как на своего авву, который умеет разъяснить все „помыслы“, который иногда разоблачит для тебя такие сокровенные тайны твоей души, которых ты и не подозревал в себе. Беседа об исповеди продолжалась, должно быть, около полутора часа. В это же время о. Феодор высказал несколько замечаний своих на Великий Канон. Что особенно поразительно и привлекательно в его учении, так это-то, что у него получают полную силу, – буквальное значение такие предметы, которые мы привыкли считать только аллегорией, применением, объяснением только для успокоения ума. Его учение, – его учение, скажете вы; это подозрительно! что за новое учение? аще мы или ангел с небеси благовестить вам паче... Нет, не новое учение; я говорю – его, – только потому, что от него только нам удается слышать его; это – учение самое древнее, только ныне, – нынешними учителями почти вовсе забытое; а у святых отцов находит его в полной силе; когда читаешь Макария Египетского, Ефрема Сурина и других отцов, писавших „о совершенном христианстве“, – творения аскетического содержания, то у них находим все то, что слышал я у о. Феодора и – без его уроков – ни за что не понял бы этих творений. Еще на первом же году мне привелось прочи-

—600—

тать (для рассуждения) книгу Св. Максима Исповедника „О любви“; помню, тогда же меня поразила мысль: как так ныне не учат ничему подобному? то ли уж ныне христианство? а необходимо было принять одно из двух: или признать св. отца мечтателем, или признать, что нам многого не говорят из того, чему учили св. отцы. Разность между творениями отцов аскетов и взглядом о. Феодора – та, что у св. отцов все эти мысли приноровлены исключительно к монахам, оставившим все земное, а о. Феодор указывает, как – и не оставляя житейских отношений можно жить христианином истинным. Но – все это для вас? общие отзывы, которые не могут быть понятны, и потому, – не могут быть занимательны; виноват! – позабылся. После того о. Феодор поговорил со мною о разных других предметах, и я оставил его уже когда было 20 минут 12-го“.

„Первые слова, которыми встретил меня духовник, были: „а я уж думал, что вы не придете ко мне, что вы окончили курс“. (Он мог подумать, что меня уже нет в академии, – потому, что исповедоваться мне пришлось почти после всех). „Эти слова были прямым ответом на главную мысль мою, – что, вероятно, отец мой духовный не мог меня даже и упомнить между множеством своих духовных детей, которые, – к тому же, – вероятно, все так похожи один на другого. „Так Вы, батюшка, не забыли меня?“ – спросил я. „Как же, – как забыть! вот только имя-то позабыл, – мудреное такое“. В этих словах, – и притом в такое время – я не мог не видеть прямого ответа на мое сомнение и мою предшествовавшую просьбу“.

„Когда я в воскресенье, пришедши от вечерни, поднимался вверх с моим чайным ковчежцем из столовой, в коридоре среднего этажа меня встретил и остановил о. Инспектор; он внимательно и в различных, изменяемых выражениях, спрашивал меня, не ощутил ли я после исповеди хоть какого-нибудь лишения или недовольства, – тем, т. е. что не сделалось так, как мне хотелось касательно избрания духовника. Я отвечал, что мне после того не приходило уже и мысли подобной. „Ну, – слава Богу“! – сказал он после долгих и настоятельных расспросов, оразноображивая свои слова; „а мне ныне за

—601—

обедней пришла эта мысль, что ведь надобно опасаться, чтобы не дать места духовному своевольству, да также – чтобы и не сделать духовного насилия; ведь и у души-то тоже есть своего рода духовные инстинкты, подобно тому, как у телесного организма бывают иногда свои требования“... Я рассказал ему слова, которыми встретил меня духовник. „Вот, вот, батюшка! Это вам Кто сказал?.. Еще и не это услышите, как станете прислушиваться-то; такие будут случай, что как будто за руку возьмёт вас, Господь, да и поведет“.

(1857 г. Марта 3/10). „Теперь, в Марте месяце будем писать о. Инспектору, – сначала думали, что просто проповеди; потом узнали, что это будет, кажется, ряд поучений о таинствах. О. Инспектор, по-прежнему, будет призывать студентов к себе и разъяснять им темы; если это выйдет хорошо, – сочинения будут отпечатаны в Православном Собеседник“ (стр. 224). „В понедельник о. Инспектор позвал к себе Павлова, Соколова, Орлова и меня, чтобы дать нам темы для четырех вступительных поучений о таинствах. Павлов напишет вообще о необходимости и пользе подобного исследования, Соколов – о внутренней силе таинств, я – об образе совершения их, Орлов – о том, как возгревать благодать, принимаемую в таинствах. Потом о. Инспектор будет приглашать и других студентов по три человека; каждое таинство будет рассмотрено, в частности, с тех же трех сторон. Ах, если бы все написали старательно и удачно! – какой бы из этого вышел прекрасный ряд поучений! С нами о. Инспектор толковал часа два, – от 7 до 9 часов, и теперь стоить только каждому записать то, что говорено, выйдет большое поучение; но – записать не легко! иное очень трудно понимается. О. Инспектор просил нас также переписать ему те проповеди, которые мы писали под его руководством, но из них, – к сожалению, – многих уже не оказалось; часть – оставили их дома, у некоторых (как и у меня в том числе одна проповедь) пропали из среды других бумаг, между которыми лежали. Получив позволение о. Инспектора, я воскресил мою проповедь по черновой, к счастью сохранившейся, у меня“.

(1857 г. марта 20) „В понедельник вечером о Ректор

—602—

получил бумагу о своем переводе...). Инспектор на время вступил в должность о. Ректора, а и. д. Инспектора сделан о. Вениамин и с завтрашнего дня начнется опять царство терроризма, ригоризма и формализма, которые, впрочем, нам уже ныне нисколько не страшны в лице о. Вениамина. Ныне о. Ректору давали обед y o. Инспектора, – вероятно только монашествующие, потому что приборов было немного.

„Вот и окончилось стоянье; продолжалась вся служба только два часа, оттого что о. Феодор, который сам читал канон, – хотя ничего но пропускал, зато – для нашей немощи – соединял несколько тропарей под один припев, так что на каждой песни пели: „Помилуй мя, Боже, помилуй мя! – всего раза по два, по три, много – по четыре“.

„Опишу Вам, как мы провожали о. Ректора: подняли нас, по обещанию, в 4 часа и мы тут же сделали молитву; но оказалось, что лошади были не готовы и мы прождали часов до 6-ти, в это время собрались в церковь, стали служить молебен в путь шествующим. Затем начался обряд прощания, после краткой наставительной речи, сказанной о. Ректором. Сперва они с о. Инспектором поклонились друг другу в ноги, и крепко обнялись, с большим чувством; потом тоже прочие монашествующие, потом –все студенты. После прощанья, мы только успели накинуть шинели и выйти на крыльце, – о. Ректор уже садился в повозку. С ним поехали о. Вениамин и о. Диодор, а о. Феодор поехал служить в Университет, – хоронить студента, – Модеста Стан. Нагловского, где говорил над гробом его слово“.

„Софья Дм. поручила мне передать о. Инспектору просьбу Молоcтвoвой, жены Попечителя²¹⁹⁷, – не даст ли он проповеди, которую говорил над университетцем. Только в пятницу поутру мог я передать эту просьбу о. Феодору. В пятницу же вечером, после молитвы, пришел я за проповедью к о. Феодору; а он подумал, что я пришел за своей проповедью, которую подал ему с предложением своей готовности переделать ее, если будет нужно. О. Феодор признался мне, что проповедь ему не понравилась и

—603—

рассказал, – что нужно переделать, – что прибавить; а когда я спросил, – что же-зачеркнуть? – (потому что проповедь и так почти два листа), о. Феодор решил, что, – значить, – ему надобно прочитать ее со мной самому. Я за стал о. Инспектора в этот раз за ужином весьма странного содержания: перед ним лежал на тарелке ломоть черного хлеба, стояла кружка воды и в стакане натерты хрен, разведенный чем-то, – кажется, – тоже водой; он кушал черный хлеб с хреном; я застал его на половине стакана, и он при мне скушал весь хрен чайной ложечкой. После я услыхал, что он на похоронах простудился и чувствовал лихорадочные припадки; вероятно, вследствие того был такой ужин; а то, – вообще говоря, – о. Феодор не из числа строгих проповедников поста; и сам кушает – хотя весьма мало, но – все, что предлагает ему Кирилл. А худ он до чрезвычайности, это особенно видно на руках: руки его худее моих; облик такой же ссохшийся, как изображают на иконах Святителя Митрофана Воронежского. Только голова у него большая, – вовсе не по туловищу; к тому же он и пояс носит очень низко; оттого, когда его видишь в подряснике (что бывает очень редко), – так он представляется как будто мальчиком с головой большего человека“.

„В воскресенье перед обедом меня позвал о. Феодор, чтобы отдать мне проповедь свою над Модестом²¹⁹⁸. Так как до обеда он не успел прочитать ее, то велел зайти к нему и после обеда; при этом я попросил у него и своей проповеди, видя, что при теперешних ректорских занятиях ему некогда будет прочитать ее со мной, чтобы мне потом уже исправить: а оставить ее у него не исправленною, – он же мог бы этим огорчиться. Пока он прочитывал свою проповедь, – пока опять говорил об исправлении моей, время набралось до 20 м. 4-го, а он еще – кажется – не обедал“.

(1857 г. Марта 26/31) „Еще поутру в четверг“ (на 6 неделе Великого Поста) „через повара о. Феодора распространился слух, будто ему пришло письмо, которым его

—604—

уведомляют о переводе куда-то в Сибирь. Эта печальная новость все более и более подтверждается, В четверг вечером о. Феодор, к слову, сказал Павлову: „А что, как меня, батюшка, от вас куда-нибудь двинут“? О. Вениамин издал старшим строгие требования относительно месячных ведомостей; а, конечно, он не стал бы так настоятельно этого требовать, если бы продолжал еще считать себя двухнедельным инспектором.

Только куда в Сибирь? А верно, исполняется предчувствие о. Феодора, который не раз говорил, и в последний раз, провожая одного студента в Нерченск, повторил: „ноет мое сердце! чувствую, батюшка, что быть мне когда-нибудь в Сибири“. За наше невнимание отнимает у нас Господь Свое познание верно, не стоим того, чтобы открывать нам истину живую, и – скучно же будет слушать опять мертвую букву догматизма!.. Впрочем, в воскресенье о. Феодор недаром говорил мне, что уж если Господь устроить это, так, – верно, – так надобно“.

„В нашем монастырь, как вы видите, на все есть свой устав, гораздо посовременнее, чем Устав, лежащий в алтаре, на аналое; потому у нас и в Лазарево Воскресенье пироги были назначены с икрой, а сделаны с фаршем; суп был с молоками, да еще, сверх расписания, холодное из рыбы. Просто, – нас лакомят! А что студенты пьют чай до часов, причем получают и порции белого хлеб, – так это делается совершенно с ведома о. Инспектора. О. Вениамин еще не делает явных перемен и особенно – отменения прежних распоряжений; но одна молва о его строгости уже много сделала изменений; так, я воспользовался его именем и авторитетом, чтобы отучить своих студентов“ (т. е., студентов своего номера) – „оставлять книги где ни попало: на диванах, столах и конторках; прежде я не вступался в это, потому что начальство не делало на это замечаний; значит, явно было бы, что я налагаю требование часто в свое удовольствие. Но, конечно, много будет нового, когда он будет утвержден формально“.

„Я уже как-то примирился с мыслью, что мы не дослушаем курс у о. Феодора. Сначала было это меня очень поразило. В прошедшее воскресенье он, между прочим,

—605—

в утешение мое о предполагаемом скором разлучении, высказал и то, что уже довольно нам и передано; довольно мы можем найти его системы по разным местам, и это правда: Шестоднев, Ап. Павел, третье письмо к Гоголю заключают почти всю его догматику; теперь только очень жаль, что он не успеет, вероятно, прочитать нам о Церкви, не успеет просмотреть ряд наших поучений о таинствах и – не возвратились еще к нему нечитаные нами и нигде не списанные письма о праздниках, заключающие в себе нравственное богословие; особенно жаль последнего! Если бы можно было, – право, – решился бы еще год проучиться в академии, только бы дослушать его“!

Все перечисляемые здесь сочинения о. Феодора, в разное время уже напечатаны. Проповеди студентов о таинствах, о которых и выше говорилось, или не были собраны и доставлены о. Феодору, или оказались настолько неудовлетворительными, что не были использованы, как это имелось в виду, и „Письма о благодати таинств“ написаны были впоследствии самим о. Феодором.

(1857 г. Апр. 6–10). Письмо наполнено описанием прибытия в Академию нового её о. ректора – Архимандрита Иоанна, (после епископа Смоленского, известного канониста), явившегося в Великий Четверг. „В среду я исповедовался у того же о. Иоанна; на вечернем правиле (его вычитывают у нас обыкновенно на малом повечерии, пред утреней) акафист Божией Матери читал для нас о. Григорий, а утреннее правило все читал сам о. Феодор перед часами. Служба в Вел. Четверток началась у нас в 8 часов. Кроме студентов и некоторых служащих при академии, в нашей церкви причащались Софья Дм., Нат. Ив., Александра Ив., и Ант. Ив; – Пет. Ив. и Алекс. Ив. на кануне исповедовались после обедни в церкви у о. Федора и, вероятно остались очень довольны своим новым духовником, потому что уехали в слезах и исповедовались очень долго“.

„В Вел. Субботу в 9 часов собрались“ (в церковь) „желающие студенты, пришел о. Инспектор и начал читать кн. Деяний и прочитал всю, потом я почитал немного и уже было половина 12; я пошел одеваться“.

—606—

Затем идет ряд кратких заметок о пасхальных днях.

По приезде о. Инспектора от архиерея, мы (старшие из всех номеров) „были у него; он только что располагался закусить, – разговеться, – прежде отправления с визитом к губернатору; пригласил и нас закусить с ним. „Вина я не ставлю “ – сказал он, потому что о. Ректор строго смотрит на это. Но потом не вытерпел: „Нет! хочется мне вас попотчевать вином; Кирилл! подай-ко сюда вино“!

„Вечерню и всенощную (на второй день Пасхи)“ служил ныне о. Инспектор, а о. Ректор не был даже и в церкви. Зато ныне был за обедней (т. е. о. Ректор), а служил обедню о. Инспектор“.

(На третий день Пасхи). „У нас в 6 часов должна была начаться всенощная и, хотя она была необязательная, хотя студенты были уволены и я записался до 8 часов; но о. Инспектор сказал, что кто находит быть полезнее у всенощной, тот, чтобы возвратился к 6 часам; а мне и самому не хотелось бы пропустить всенощной. Но, конечно, тотчас после обеда уйти было неловко²¹⁹⁹ и, возвратясь в академию, я всенощную застал уже на 9-й песни“.

(Среда Пасхи). „Службы у нас ныне не было, и вчера всенощная была для о. Феодора и о. Вениамина, которым ныне надобно было служить в соборе“.

„Недавно я имел случай узнать рекомендацию мою, сделанную о. Диодором“ (помощником инспектора в его двухмесячной ведомости о характере и поведении студентов) „он дал мне рекомендацию человека, который дает себе отчет во всех своих словах и поступках“, – рекомендация не очень лестная для меня, но со стороны о. Диодора вполне справедливая; потому что с ним я, действительно, очень осторожен не только в поступках, но и в словах, опасаясь от него, – Конечно, – не зла какого-нибудь, оттого что он человек с добрейшим сердцем, – по его петербургской наклонности – все осмеять, – для красного словца. Не знаю, какого ныне обо мне мнения о. Инспектор, а прежде, – пред окончанием младшего курса, –

—607—

он очень и даже очень невысоко ставил меня в списке поведения, который представляют здесь инспектор и его помощник. Это тогда же мне намекал и окончательно высказал необузданный болтушка – о. Вениамин, когда я сидел у него после ужина очень долго в Вербное Воскресенье, принесши свою месячную ведомость; он все хотел убедить меня, что о. Феодор, по своим религиозным убеждениям, не дойдет до добра, если не переменить их. Но этот факт, выставленный им, гораздо более говорил против его убеждений, потому что о. Инспектор были гораздо проницательнее и вернее в своем взгляде на меня, чем о. Вениамин, настоявший, чтобы поставить меня в числе первых, если не первым по поведению. Из обращения о. Феодора нельзя ничего заключить, потому что он почти одинаково хорош со всеми, всегда равно добр ко мне и даже особенно добр бывает с теми, в которых замечает особенные нравственные недостатки, потому что „не требуют более здравые такого попечения врача, как особенно болящие“.

(1957 г. Апр. 11–17). „В заключение и дополнение ко всему, что сказано об о. Ректор“ (новоприбывшем Архим. Иоанне сказано в этом письме), „приведу еще обстоятельство, наделавшее у нас немало шума в академии. Я писал Вам, что во вторник на Пасхе у нас была всенощная для о. Инспектора и о. Вениамина. Тогда, пришедши поздно от Корсаковых, я не слышал того, что было перед всенощной и услыхал уже после: о. Григорий, пришедши в 6 часов в корпус²²⁰⁰, послал себе преспокойно благовестить, не спросясь даже о. Инспектора, который, вероятно, отслужил бы всенощную без шума. О. Ректор, выглянув в форточку, прогнал служителя, который принялся благовестить“. (Два столбика с перекладиной и навесом над ними, на которых висел академический колокол, стояли как раз пред окнами ректорской квартиры, помещавшейся в нижнем этаже славного академического корпуса). Несколько студентов пришли в церковь. Но о. Григорию, верно, показалось мало, и он послал вверх – пробить

—608—

звонок. Это, должно быть, окончательно вывело из себя о. Ректора; он позвал о. Эконома и сделал ему допрос: кто позволил отпереть церковь? как смели благовестить? зачем cзывали студентов? что за всенощная? службы не положено!“ Конечно, все пало на о. Инспектора. „Запереть церковь!“ О. Эконом доложил, что уже собрались студенты. Тогда о. Ректор велел послать наверх, чтобы, по крайней мере, – кто не пришел еще, чтобы они не ходили; а для других подтвердил, „чтобы вперед без его приказания никто не смел пальцем шевельнуть в академии!“

„Преосвященный Агафангел, – на другой же день после своего посвящения, – 1-го апреля, – написал к Корсаковым и к о. Инспектору. О. Феодору писал, что старался было о его назначении в Петербургскую семинарию, потом – в Новгородскую, потом – в Пензенскую; но так как всюду уже назначены или, по крайней мере, предназначены уже были другие, то успокаивает его и пишет, что получил от Обер-Прокурора поручение, – написать новому о. Ректору, чтобы он „обращал особенное внимание“ на о. Инспектора“.

Если действительно последовало такое начальственное воздействие на о. Иоанна; то – можно быть уверенным, что оно имело действие как раз противоположное желаниям графа А.П. Толстого и Преосвящ. Агафангела. Очень может быть, что история по поводу всенощной на третий день Пасхи была именно проявлением „особенного внимания Обер-Прокурора Св. Синода к о. Феодору и этой рекомендации.

Но о. Феодор, с младенческой простотой и непониманием, нисколько не изменил своих отношений к о. Ректору после сурового напоминания со стороны последнего о своем начальническом величии и самодержавии; другой ограничил бы свои отношения к ректору пределами крайней необходимости; о. Феодор, как и прежде, чтит в нем волю начальника, – например, не противоречить его требованию абсолютной трезвенности от студентов, хотя не может и утерпеть, чтобы не угостить студентов вином; как и прежде, он является просителем за своих студевтов. Под 1 мая у меня записано: „Поздравьте нас:

—609—

первый майский день и – первая рекреация; вчера о. Инспектор сходил к о. Ректору и выпросил для нас рекреацию, – с тем, чтобы вместе была и служба; О. Ректор согласился и таким образом у нас рекреация сделала праздник, тогда как обыкновенно в Преполовение мы учились“.

(Продолжение следует).

—610—

І.

Педагогика в общем курсе семинарских наук занимает самое незначительное место. Это прикладной, второстепенный предмет. Ему уделяется и времени, и внимания меньше, чем какому-либо другому предмету. Правда и „физико-математические науки“ в учебной программа духовных семинарий урезаны до минимума и при том еще втиснуты в такие рамки времени и условий, что удовлетворительное выполнение и минимальной программы иногда невозможно²²⁰¹, но мысль невольно объясняет это обособленностью математических предметов в семинарской программе, обособленностью от „главных“ – богословских предметов, в знании которых полагали, к сожалению, все нужное для будущего пастыря церкви те, кому было суждено организовывать систему семинарского ведения. Но педагогика – по каким соображениям она заняла такое жалкое место там, где готовятся быть в будущем пастырями, учителями, воспитателями своих пасомых, „детей духовных“? Почему в таком урезанном виде и печально постановке вошла наука воспитания в программу обучения тех, кому самое образование должно указывать в будущем деятельность в мире, борьбу с грехом людей, способы воздействия на других, покорения себе душ человеческих, проведения идеально-христианского настроения

—611—

чрез воспитываемое поколение? Почему задача педагогики ограничена в семинарской программе узкою целью – „при готовить опытных, умелых и знающих учителей в церковно-приходские школы“?

Суживая цель педагогических познаний питомцев семинарии, программа для преподавания дидактики в духовных семинариях“ сообразно с этим намечает и особое направление в преподаваний дидактики. „Направление преподавания“, читаем мы в „объяснительной записке“ к этой программе, „ясно определяется духом и характером сих школ. Если школа должна иметь прямое и ясное руководительство в Церкви, то и учители должны воспитываться под тем же руководительством. Поэтому преподавание дидактики должно иметь религиозно-нравственное направление и должно быть проникнуто духом церковности“. Странное разделение у церковных школ и других... Такое обособление церковной школы – и в заявлениях, и на деле – не могло ли поддерживать тот антагонизм между земской и церковно-приходской школой, который постепенно обострялся и который, – с какой бы точки зрения мы ни смотрели на школьное дело, – не мог не отозваться дурно на ходе организации вообще начального образования на Руси?

Но раз была намечена особая и узкая цель педагогического образования семинариста и было указано особое, сообразное цели, направление этого образования, естественно должно было ограничить и программу педагогических наук, изменить и приспособить содержание преподаваемого к поставленным целям. Действительно, мы продолжаем читать в объяснительной записке: „содержание дидактики, по программе, ограничено ближайшими потребностями духовного воспитанника, как будущего учителя начальной школы. Сделано это сколько по недостатку времени, столько и для сосредоточения самого преподавания. Опыт показал, что преподавание вместе с дидактикой общей педагогики не достигало цели. Помимо того, что педагогика не развилась еще до степени научного знания, в ней имеется много неясного, неопределенного и даже произвольного, и недоказанного. При том же, составляя по существу своему предмет практический, педагогика в ны-

—612—

нешнем её состоянии представляет собрание теоретических положений, без надлежащих твердых основ. Так как психологические и философские сведения, кои сообщаются в общей педагогике, изучаются воспитанниками до прохождения дидактики, то в прохождении общей педагогики в семинариях не видится и нужды. Новая программа дидактики, устраняя общую педагогику, не устраняет, однако же воспитания, насколько оно доступно школе“. Недостаток времени не может быть, конечно, серьезной причиной ограничения программы по педагогике, раз будет сознана важность педагогики, и как предмета общеобразовательного и как необходимого для будущего учителя и пастыря. Разве не может быть ради расширения педагогической программы уделено время чрез уничтожение или сокращение более непродуктивных предметов семинарского курса: библейской истории, пасхалии, гомилетики, древних языков...? Каким образом ограничение содержания дидактики, сделанное „и для сосредоточения самого преподавания“, могло способствовать этому сосредоточению, – это для нас, признаемся, непонятно. Что касается мнения, что „педагогика не развилась еще до степени научного знания,. что она в нынешнем её состоянии представляет собрание теоретических положений без надлежащих твердых основ», – то несправедливость этих заявлений едва ли есть нужда доказывать не только для нашего времени, но и для времени, когда составлялась программа дидактики и объяснительная к ней записка (устав 1884 года). Правда, что в ней, как и во всякой науке, особенно вступившей на новую, более реальную почву для своего развития, есть „не ясное, неопределенное, недоказанное“. Но это только указывает на необходимость выделить все недоказанное, неясное, неопределенное, а не подвергать за это остракизму всю науку. Сама записка объясняет исключение общей педагогики из курса семинарских наук не отсутствием в ней научного знания“, а тем, что „в прохождении её не видится нужды, так как психологические и философские сведения, кои сообщаются в общей педагогике, изучаются воспитанниками до прохождения дидактики“, т. е. записка сама указывает твердые современные научные основания педагогики. Но так называемая „общая педаго-

—613—

гика“ (хотя бы даже по более употребительным в женских гимназиях М. Н. П. учебникам Скворцова и Ельницкого) не есть только сообщение философских и психологических сведений, которые усвояются семинаристами еще ранее изучения педагогики. Здесь, кроме сведений по общей психологии, сообщаются параллельно сведения по детской психологии. И указания из области детской психологии особенно важны. Они уясняют отличия детской души и её проявлений от соответствующих проявлений души у взрослого человека, они вводят нас в иной мир, знакомство с которым необходимо для правильного воспитывающего воздействия на ребенка. Они предохраняют нас от той всегдашней почти и вредной по последствиям ошибки, когда мы судим о ребенке по себе, по аналогии с своей психикой и нередко, не считаясь с его психикой, нарушаем её естественное течение и развитие, часто хотим заставить ребенка и мыслить, и чувствовать, и поступать, как взрослый. И сколько вреда от этого... Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать воодушевленного глубокой религиозной идеей педагога-врача Н.И. Пирогова и подумать хотя бы над одной его статьей „Быть и казаться“. „Мы взрослые“, по словам Пирогова²²⁰², „нарушаем беспрестанно гармонию детского мира. Мы, насильно врываясь в него, переносим ребенка на каждом шагу к себе, в наш свет. Мы спешим внушить ему наши взгляды, наши понятия, наши сведения... Исторгая беспрестанно ребенка из его собственного духовного бытия, перенося его все чаще в нашу сферу, заставляя его и смотреть, и понимать по-нашему, мы, наконец, достигаем одного: он начинает нам казаться не тем, что он есть. Мы способствуем развитию в ребенке лжи и притворства, двойственности души. И вот венец нашей педагогики!.. Чтобы. судить о ребенке справедливо и верно, нам нужно не переносить его из его сферы в нашу, а самим переселяться в его духовный мир“. В тех яке учебниках общей педагогики сообщаются сведения по детской гигиене и физиологий, что нелишне знать истинному педагогу-учи-

—614—

телю детей, особенно в народной школе. Здесь же – главное – делаются педагогические выводы из общепсихологических положений. Правда, психологическая и философские знания сообщаются семинаристам ранее, но ведь нет нужды повторять их; их надо приложить к делу воспитания, на основании их выяснить педагогическая положения. Как воспользоваться этими знаниями, об этом у нас будет еще речь.

В „объяснительной записке“ мы не находим пояснений, почему исключена из семинарской учебной программы история педагогики. Эта наука представила бы учащимся важнейшие моменты воспитательных теорий учреждений, моменты прогрессивного развития педагогических идей; она, указывая ошибки прошлого, предупреждала бы ошибки настоящего, вела бы человека к современно-правдивому и жизненному решению педагогических вопросов на практике, так как педагогическая идеи идут всегда параллельно с развитием общих начал всей жизни и постепенным прояснением народного и общечеловеческого сознания. И как грустно, думаем мы, бывает начинающему учителю. Из семинаристов, когда он после семинарий, добросовестно приступая к делу обучения в народной или другой какой школе, или еще в семинарии заглянет в книгу по истории педагогики или в педагогический журнал и увидит, как мало прояснила и развила его педагогическая идеи духовная школа, как мало приспособила его к истинному воспитанию других в современной школе для современной жизни...

Но посмотрим, что берет семинарская программа из иной педагогической науки – дидактики. Читаем: „из общей дидактики в программу внесено только необходимое, что имеет прямое отношение к цели, – именно взято учение об учителе, ученике, о воспитывающем обучении и о школе, как избранном месте обучения. Все эти отделы должны быть пройдены кратко, сообразно цели“. Итак, взято немногое и взято кратко. Для нашей цели нет нужды останавливаться подробно на том, что должно быть взято из „общей дидактики“ для пользы дела. Интересующемуся рекомендуем сравнить семинарскую программу (или учебник Миропольского, завоевавший себе незаслуженную,

—615—

по общему признанию, монополию) с книгой Ельницкого „Курс дидактики“ (14 изд. Петерб. 1904). Правда, из книги Ельницкого без вреда для дела может быть выпущено многое при изучении дидактики на ряду с общей педагогикой²²⁰³, но при игнорировании в семинарском курсе общей педагогики сведения об особенностях детской психология и, в частности, детского познания и выводы отсюда для учебного дела (что есть в учебнике Ельницкого) могли бы восполнить пробел теоретической подготовки будущих „учителей церковно-приходских школ“.

Что касается методики (один урок в неделю), то „объяснительная записка“ указывает, что при изложении следует оберегаться от увлечения новизной и теми мелочными и несвойственными нашей школе приемами обучения чисто внешнего характера, которые выработаны западною школою и вошли отчасти в наши учебники. Нужно стремиться к возможно простоте в обучении и памятовать, что сила и успех обучения не столько в методе, сколько в личности учителя. Самое важное, чтобы учитель вполне владел тем методом, по которому он обучает. Плохо, если не учитель владеет методом, а метод порабощает учителя. Часто и хороший метод в руках неопытного учителя дает плохие результаты; напротив, в руках опытного практика и всякий метод прилагается с успехом“. По-видимому, главная опасность полагается в том, что внешние проемы привнесут что-то западное в православную церковную школу. Как несколько резкие выражения этого странного опасения мало вяжутся с приведенными далее в самой записке и отмеченными курсивом „мыслями прот. П. Смирнова, что для успеха школьного дела „мы должны мало по малу усвоить себе выработанные новой

1) Вот почему в „Учебном плане для VIII кл. женских Гимназий Московского учебн. округа“ выражается желание, чтобы ради сокращения времени и для возможно широкой и полной постановки преподавания общей педагогики дидактика не составляла особого отдыха. Основные положения дидактики могут даваться, как выводы из соответствующих (заметим: и естественно повторяющихся в учебниках дидактики, отделов общей педагогики, с частными же правилами её ученицы знакомятся на уроках методики отдельных учебных предметов“.

—616—

педагогией хорошие правила относительно постепенности, наглядности, самодеятельности в обучении детей, усвоить новоизобретенные и оказавшиеся на практике полезными способы научения детей грамоте и счислению“.... Но в выше приведенных словах объяснительной записки нельзя еще не обратить внимания на подчеркнутую мысль о важности опыта учителя, о вытекающей отсюда необходимости практической подготовки учителя для народной школы и в начале записки мы читаем, что самое преподавание дидактики „должно иметь практический характер и должно стоять в тесной связи с практическими занятиями в образцовой школе“. Проведение это хорошей мысли в действительность принесло бы много пользы и заставило бы несколько забыть о пробелах теоретического изучения педагогики в семинарии. Как же осуществляется эта мысль? Условия для её осуществления созданы; при каждой семинарии имеется „образцовая“ начальная школа, поставленная недурно при сравнительной материальной её обеспеченности. Порядок при осуществлении мысли о практических упражнениях в школе семинаристов обычно такой. Ученики V и VI классов семинарии по два раза в неделю являются на уроки в образцовую школу всем классом. Воспитанники наглядно знакомятся здесь с преподаванием в школе, слушая урок учителя или законоучителя. Принято, что один раз в неделю они являются на урок учителя, другой раз – на урок Закона Божия. Кроме того, каждый день на всех уроках в школе присутствуют Очередные ученики V и VI классов – по 1–2 человека от класса. Они могут (и теоретически должны принимать участие в занятиях с учениками по указанию учителя и священника или заменять их в случае отсутствия. Воспитанники VI класса один раз в неделю слушают „образцовый“ урок своего товарища (вместо учителя или законоучителя школы). Эти уроки заранее известны практикующимся. Он готовится к уроку, пользуясь указаниями преподавателя дидактики и учителя школы, затем дает урок, а на последующем классе дидактики его урок, достоинства и недостатки его преподавания обсуждаются товарищами-слушателями и преподавателем. – Посещение уроков законоучителя или учителя школы всем классом

—617—

едва ли приносить какую пользу воспитанникам семинарии. Слушают урок, выхваченный из ряда других, без возможности для слушателей следить за последовательностью преподавания, за необходимою связью между уроками и установкой этой связи. Хорошо еще, если интересующийся делом преподавания ученик расспросит что-л. у учителя школы, а тот добросовестно пойдет на встречу его интересам. Но обычно к этим урокам воспитанники семинарии относятся холодно. Ведь это – не их дело, не живая их работа. На эти уроки смотрят, как на часы отдыха от занятий, на часы „свободные“, когда можно заниматься своим делом, посторонним. Кто учился в семинарии и припомнит эти уроки в школе, тот не может не признать, что эти уроки проводили несообразно их цели, тот вспомнить, что не было часто желания идти на эти уроки, являлось искушение „сбежать“ и провести час где-л. за своим делом, что часто возникали „конфликты“ с преподавателем и начальством и из-за посещения этих уроков и из – за поведения на них. И для преподавателя часы, – когда в расписании уроков названа так наз. „школа“, – были нередко самыми неприятными... При невнимании к урокам школы, воспитанники начинали беседу, мешали прямому школьному делу, надо было водворять порядок репрессиями... Воспитанники из „очередных“, заменяя иногда учителя или законоучителя, часто случайно и внезапно, едва ли могут вести урок правильно и едва ли такая практика приносит им существенную пользу. Несомненно, большую пользу для будущей своей педагогической деятельности получит ученик, заранее подготовившийся к уроку и затем после выслушивающий суждения о нем. К сожалению, эти суждения не всегда бывают беспристрастны со стороны товарищей, хотя их откровенные суждения и желательны особенно. Ведь „образцовый“ урок оценивается преподавателем, за урок ставится отметка (или, по крайней мере, изменяется). Товарищи-критики не могут не иметь этого в виду. Для дающего же урок при таких условиях все дело – в отбывании урока, как повинности. Здесь не может быть любви к делу, стремления к нему. А если принять во внимание, что ученик дает один такой урок в год (едва ли все ус-

—618—

пеют – по два²²⁰⁴, то польза может получиться такая же, как от практического обучения чтению апостола в церкви, для чего в некоторых семинариях заставляют читать апостол в церкви по очереди всех воспитанников I класса, умеющих и неумеющих, владеющих голосом и безголосых.... Если кто из бывших воспитанников семинарий и получил ощутительную пользу от посещения уроков в образцовой школе, так это тот, кто, бывая в школе, как „очередной“ или со всем классом, сам просил дать ему дело, по собственной инициативе вмешивался и всматривался в школьные занятия, кто любил школьное дело по особому призванию к нему.

ІІ.

Несомненно, что в средних учебных заведениях по всем предметам их курса должны быть преподаваемы лишь такие сведения, которые имеют значение установившихся, обще признаваемых научных положений. Преподавание учащимся материала сомнительной точности, не принося им существенной пользы, может вести к ослаблению учительского авторитета. Из наук педагогических должны иметь место в курсе и вообще средне учебных заведений и духовных семинарий в частности следующие науки: так называемая „общая педагогика“, общая дидактика, методика различных предметов и история педагогики. Изучение курса педагогики в духовно семинарии должно иметь целью ознакомить учащихся с научно-педагогической терминологией, подготовить их к самостоятельному чтению педагогических сочинений, возбудить у них интерес к педагогическим вопросам и деятельности чрез расширение их, так сказать, педагогического

—619—

кругозора и содействовать правильному течению этой будущей педагогической деятельности. Этому удовлетворят намеченные педагогические дисциплины.

Преподавание в семинарии „общей педагогики“ облегчается и естественно сокращается в силу того, что в курсе семинарских наук изучаются психология, логика и философия. Но, как мы уже говорили, эти науки не исключают необходимости занятий по общей педагогике. Все педагогические правила должны быть, конечно, основаны на данных психологии; без понимания её, вне связи с нею даже полный кодекс педагогических правил не может иметь значения, как кодекс положений, недостаточно мотивированных и слабо укрепленных. Таким кодексом, лишенным твердой почвы и объективного характера, и была педагогика, когда она не основывалась на психологических выводах. Курс психологии должен быть только почвой для дальнейшего педагогического приложения общепсихологических положений по сравнению их с данными детской психологии. В „Вестнике Воспитания“ за прошлый год г. Ельницкий рекомендует в II классе женских гимназий Министерства Народного Просвещения, где проходится курс „общей педагогики“, применять при её изучении эвристической метод. Этот метод он с успехом применял в Омской женской гимназии, где преподавал педагогику. Правда, преподавание по этому методу, в виду его несомненных преимуществ, желательно, но, не говоря уже о том, что его применение требует большой опытности от преподавателя и при неблагоприятных условиях может сопровождаться сомнительным успехом, едва ли его применение может быть полезно в VII кл. женских гимназии в виду именно того, что ученицы гимназий не получают никаких знаний по психологии до VII класса. Едва ли поэтому возможно даже при строго обдуманных вопросах применять эвристический метод в значительной мере и с ручательством за успех. Совет и пример г. Ельницкого могли бы оказаться очень полезными при преподавании курса общей педагогики в духовных семинариях. После того, как ученики усвоил курс психологии, рядом вопросов легко привести их к самостоятельному выяснению особенностей психологии ребенка и к са-

—620—

мостоятельным педагогическим выводам. Польза была бы несомненная. Такая постановка дела проучила бы учащихся и к самостоятельности при выборе и применении того или другого педагогического приема. Дав им знание души ребенка, она научила бы их с пользою применять эти правила в трудном деле воспитания и обучения при самых разнообразных случаях педагогической практики. Педагогика, ведь, и не претендует на классификацию этих случаев, на диктование педагогических рецептов. Она хочет дать звание души человека и ребенка и научить, принимая во внимание все условия времени и индивидуальности в каждом случае, прилагать эти знания к делу. Выполнение курса психологии семинарии носит, к сожалению, по большей части, чисто теоретический характер: учащиеся не приучаются к анализу своих душевных явлений, к наблюдению над другими и анализу их психики по всем данным наблюдения. Этот недостаток в значительной мере искупался бы эвристическими проемами преподавания общей педагогики. Одною из задач при преподавании педагогики должно быть пробуждение в учениках осмысленного отношения к вопросам педагогического характера. Осмысленно относиться к вопросам педагогического характера – это значить уметь ясно и точно ставить подобные вопросы, подмечать их связь с другими вопросами и понимать, какого рода знания требуются для их разрешения. А все это предполагает необходимым – развить у обучающихся способность к психологическому и логическому анализу. Учащиеся на уроках педагогики в самостоятельной работе над анализом психической жизни и его практическим применением к делу воспитания приобретали бы некоторый педагогической опыт. Для этого не потребовалось бы и много времени. Общая педагогика, естественно, сокращалась бы чрез пропуск общепсихологических сведений, а также сведений из логики, обычных в учебниках и программах общей педагогики²²⁰⁵.

—621—

За изучением общей педагогики должно следовать непосредственно преподавание дидактики, как представляющей приложение общепедагогических положений к обучению. И если в курсе семинарских наук психология является фундаментом для выводов общей педагогики, то обще-дидактические положения имели бы прекрасное основание в изучаемых семинаристами законах логики. Дидактика, представляя собою теорию умственного воспитания, тесно связана с логикой, так как в своих постулатах опирается на общую теорию знания, на те правила его достижения, определение которых входит в задачу логики. Логика указывает нормы и пути, по которым должна идти жизнь ума, а ум воспитываемых есть один из главных объектов, на которые направляется деятельность воспитателя. И нормы важны. Дидактика должна указать не только, как легче и с меньшей затратой энергии обогатить ум учащегося знаниями, способы и методы этого обогащения, но вместе, как и развить его умственный процесс, указав и выяснив, что обучающий должен иметь в виду не материальную только цель обучения, но и формальную, как условие возможности дальнейшего умственного совершенствования. На уроках дидактики будущий педагог узнает о необходимости посильности, последовательности, наглядности преподавания, самостоятельности учащихся при обучении, об общих вообще дидактических положениях. Он уяснит себе ход мышления у учащихся, познакомится с дидактическими методами, с системами расположения учебного материала, с формами обучения. Ему сделают указания относительно внешней организации школы,

—622—

внешней стороны урока. Ему выяснять способы возбуждения внимания учащихся, укрепления памяти, поддержания дисциплины в школе, и так далее... Пред ним обрисуется общий идеал школы и общий идеал её деятеля, её души – учителя, постепенно совершенствующегося и все силы полагающего на свое великое, любимое, но трудное дело... Какое-нибудь три недельных урока общей педагогики и дидактики дадут много хороших и полезных теоретических знаний будущему педагогу, на каком бы поприще он им ни выступил²²⁰⁶.

После усвоения общих дидактических положений ученики должны быть ознакомлены с методикой предметов начальной школы²²⁰⁷. На ряду с теоретическим изучением методов преподавания разных предметов должны идти и практические занятия воспитанников семинарии в образцовой школе. Поэтому изучение методики лучше бы начинать в след. учеб. году, с начала года, т. е. разделить преподавание педагогики на два года. Желательно именно, чтобы преподавание методики ученикам и практические занятия их в школе шли параллельно, т. е. чтобы изучение методики было главным образом практическим. Ознакомившись с известным методическим проемом, воспитанник применял бы его на деле или видел бы его применение товарищем; из своего опыта, из оценки его другими – товарищами и преподавателем – узнавал бы свои промахи. Необходимо при этом, конечно, чтобы воспитанник семинарии являлся в образцовой школе не редким,

—623—

как бы случайным гостем, для отбывания „примерного“ урока, чтобы школа была для него его делам, делом близким, не мертвым, а живым. Пусть группа учеников большая и чаще посещает школу, пусть ведет здесь при указаниях учителя школы дело известного дня. Преподаватель педагогики, уделяя ежедневно время школе (он должен быть поставлен в такие условия), пусть руководит их занятиями, объединяет их деятельность. Это будет школа класса, и они на часах педагогики, о ходе в ней обучения, об успехах учеников должны быть постоянно беседы. Преподаватель пусть не является только критиком и судьёй „практикующегося учителя, а его товарищем-руководителем, учителем в собственном смысле. Выяснив теорию, пусть сам покажет её применение в школе в присутствии старших учеников. Или пусть учитель школы, который должен быть всегда опытным учителем-практиком, иллюстрирует самым делом известный методической прием²²⁰⁸... До Устава семинарий 1884 г., когда при семинариях не было образцовых школ, при некоторых из них организовались школы воскресные. Под наблюдением преподавателя ученики сами заведовали школой, вели в ней все дело обучения. Дело оживляло их и приносило свой плод – и для учащих, и для учащихся. Устройство таких воскресных школ при семинарии, их организация и ведение в них дела самими учениками должны быть и теперь поощряемы. Это будет живое дело учеников. Здесь – залог их живого интереса к школьному делу, привычки и любви к нему. Пробужденный интерес будет перенесен и на практические занятия в образцовой школе²²⁰⁹. Трудно, конечно, указать в

—624—

подробностях возможно совершенную организацию практических занятий в школе. Это дело настолько сложное, что его постановка требует серьезного общего обсуждения специалистов, практически знакомых с делом преподавания педагогики в духовных семинариях. Мы хотим только отметить, что преподавание методики в семинариях должно быть практическим не на бумаге только, а и в действительности: образцовые школы при семинариях должны быть использованы в этом отношении со все возможной полнотою.

Одновременно с теоретическим изучением методики и практическими занятиями в школе воспитанники семинарии могут изучать краткую историю педагогики (при распределении уроков по усмотрению преподавателя). Мы уже сказали, что даст история педагогики учащимся. Пусть они узнают, какие были начала воспитания в древне-классическом мире, пусть уяснят себе, что грек полагал идеалом воспитания – сочетание красоты тела с величием духа, что практический римлянин воспитывал полезного гражданина. Христианство установило новые принципы воспитания для всего мира. Эти принципы принимают различную окраску, своеобразный отпечаток, проходя чрез исторические условия, соприкасаясь с постепенным прояснением христианского идеала. Чем было воспитание в эпоху схоластики и у рыцарей? Что дали школьные системы реали-

—625—

стов и гуманистов? Какие цели преследовало воспитание иезуитов и как их достигало? Пусть из сочинений Амоса Коменского учащиеся усвоят себе идею воспитывающего обучения, принципы его разумной постановки в семье и школе, поймут сравнительное значение образования формального и материального. Локк, соединяющий в себе авторитет философского мышления и основательных медицинских знаний с педагогической практикой, скажет им о важности физического воспитания, Руссо – о воспитании естественном, природосообразным. Педагогическая система Песталоцци, –этого „спасителя бедных, отца сирот, основателя народной школы и воспитателя человечества“, как гласит надпись на его надгробном памятнике, – укажет будущему педагогу на важность обучения природосообразного и наглядного, на необходимость школьной дисциплины, растворяемой любовью к детям, выяснить социальное значение школы. Затем: Фребель, Дистервег, Кант, Гербарт, Спенсер и т. д. – каждый даст новые мысли, пробудит стремление к обсуждению разных вопросов педагогической практики. Изучение истории педагогики может быть эпизодическим, но оно должно приводить к современным педагогическими идеям, заканчиваться обсуждением и уяснением вопросов педагогической практики, возбуждаемых потребностями времени... и на судьбу образования и школы на Руси должно быть обращено внимание и даже особое. Каждая школа носит отпечаток национальности. История русской школы научила, как небезвредна простая пересадка чужестранных воспитательных идей и школьных порядков на чужую почву, в русский климат. Пусть историю русской педагогики не ограничивают ознакомлением ученика с Пироговым, Ушинским, Рачинским, пусть изучение учебного и школьного дела на Руси будет в семинариях возможно полным.

Мы поделились своими надеждами, высказали свои соображения по поводу интересующего нас вопроса. Определить место и часы педагогики в общем строе семинарских наук – это задача обсуждения специалистов, дела и вообще общего обсуждения распределения всех предме-

—626—

тов будущего семинарского курса. При неотложной по современным обстоятельствам коренной реформе духовно-учебных заведений представляется один способ детального определения программ, педагогики и вообще предметов семинарского курса, способ, не только подсказываемый духом времени, но и исключительно целесообразный, надежный, при котором возможны – и удовлетворение и успокоение умов и действительное улучшение учебной семинарской программы. Несомненно, что к обсуждению вопросов общего строя будущих семинарий должны быть привлечены местные силы в лице преподавателей всех семинарий. Будущее духовной школы – общее, всем дорогое дело, недостатки которого виднее часто на месте. И оно не должно быть созидаемо только чиновниками центрального ведомства и несколькими получившими приглашение преподавателями семинарий. В семинарской жизни назрело много новых потребностей, запросов последнего времени, даже момента. Пусть же реформа живого дела, не будучи поспешной, не будет и формально – и сухо-кабинетной... Впереди пред духовной школой новое знамя... Школу зовут за этим знаменем, на котором написано великое и святое дело православно-русской Церкви... Впереди – арена широкой, великой деятельности будущей духовной школы, школы иного духа; цель впереди общая, пусть же общая работа поведет нас к этой цели по наилучшим путям²²¹⁰.

Так и после установки общего учебно-и воспитательно семинарского строя программы отдельных предметов должны быть обсуждаемы преподающими эти предметы, людьми опыта. Их общий опыт внесет много хорошего в дело. Если невозможно общее собрание всех преподавателей каждого предмета, пусть работают совместно более опытные преподаватели (и, конечно, профессора академии), имея право пригласить в свою комиссию или просить мнения людей сведущих. Остальные преподаватели и желающие могут письменно высказаться по вопросам, за-

—627—

тронутым комиссией, и комиссия должна самым широким образом привлекать их к общему делу. Чрез сношение „комиссий отдельных предметов“ возможно урегулирование взаимного объема и отношения программ, их соответствия намеченному общему строю. Представители комиссии с представителями семинарий, по избранию семинарских корпораций, и лицами центрального ведомства – составят общую главную комиссию, объединяющую и сводящую к окончательному результату работы других комиссий²²¹¹. Комиссия „по каждому предмету“, установив его программу, должна обратить внимание на учебники предмета. Учебники предметов – это больное место нашей духовной школы. Часто учебник, как обязательный, получает монополию по причинам, не имеющим никакого отношения к его научным и учебным достоинствам и недостаткам... И часто долгое время, без изменений, потребных по ходу науки, при запрещении вводить в качестве учебной другую книгу, учебник долгие годы царит в семинарии... Пусть названная выше комиссия, обсудив программу предмета и указав временно более подходящий учебник (и предоставив преподавателю большую свободу в деле указания других учебных книг и вообще расширения и изменения программы), пусть поручит избранному из своей среды составление учебника соответственно программе. С этим делом спешить нельзя. Освобожденный на время от прямых своих обязанностей, составитель работает по указаниям комиссии и, окончив работу, представляют учебник самой комиссии или избранным ею лицам. Или, – как рекомендуют некоторые, – в виду трудности для одного лица составить учебник, вполне удовлетворительный во всех своих отделах, дело это следует поручить не скольким лицам – специалистам, причем составление каждого отдела поручается лицу, более знакомому с этим отделом по своим научным работам, а составление всех вообще отделов идет по заранее намеченной комиссией

—628—

подробной программе. Окончательная обработка учебника принадлежит комиссии. Учебник такой принимается и издается центральным ведомством. Надо еще добавить, что комиссии не должны быть закрытыми, не должны делать секрета из своей работы. При осведомленности о ходе этой работы (хотя бы печатании в журналах намечаемой программы, или даже отделов будущего учебника и тому подобное) возможны её обсуждение и улучшения. Духовные же журналы придут на помощь общему делу, уделяя широкое внимание ему на своих страницах.

Все, сказанное относительно вообще учебных программ, и учебников по предметам семинарского курса, приложимо и к педагогике. Выработка программы и по этому предмету должна быть делом особой комиссии, организованной на указанных началах. Мы, высказывая свои соображения по вопросу о преподавании и изучений педагогики в духовных семинариях, хотели подчеркнуть желательное расширение программы этого предмета. В связи с этим предмет должен быть сделан самостоятельным, а не прибавочным при кафедре философии и психологий, как теперь. Теперь для преподавателя философии дидактика – это маленькая неприятность, полезная, как синекура, дело, которому он, занятый главным делом, естественно уделяет меньше внимания. При трех уроках для общей педагогики и дидактики (мы берем только возможный minimum) и четырех для методики и истории педагогики (при распределении их по предметам по усмотрению преподавателя), при необходимости для преподавателя быть ежедневно в школе в качестве руководителя практическими занятиями воспитанников, – преподавание предмета естественно должно быть поручено отдельному лицу²²¹².

—629—

Нельзя обойти молчанием еще одного важного условия продуктивности преподавательской деятельности. Это – приобретение в семинарскую библиотеку литературы известного предмета. К этому должны быть приложены все усилия, так как это дело поставлено очень плохо. И как страдают от этого преподавания и преподаватель, особенно провинциальный, когда он не может достать нужной ему книги не смотря на искание им этой книги в семинарской, общественной, клубской и друг. библиотеках и даже у частных лиц. Как часто опускаются руки... При материальной же необеспеченности, для преподавателя праздник и даже очень редкий, когда он на 5–6 рублей в месяц, урезанные им из своего бюджета при помощи сложных финансовых и других соображений, имеет возможность купить новую книгу. И по всем вообще предметами, а по педагогике в особенности²²¹³ должно составить библиотеку и уделять ежегодно в распоряжение преподавателя известную сумму для приобретения вновь выходящих книг по его предмету. Желательны также периодическая командировки преподавателей в университеты, академии и другие учебные заведения. При возможных только условиях деятельности возможно требовать широкой и продуктивной работы преподавателя.

Педагогика не преподается в большинстве светских учебных заведений, к учебному курсу которых требуют приравнять и курс семинарии. В петиции одной духовной семинарии в Учебный комитет при Святейшем Синоде, сказано, что „дидактика должна быть включена в курс общеобразовательных предметов“. Реформа семинарий, конечно, не должна быть простым приспособлением к курсу

—630—

гимназий или копией её строя, так уже отжившего и вызывающего столько справедливых отрицательно-критических суждений. Духовные семинарии при своей реформе должны пойти не по старой тернистой дорожке, но по новой, хотя и параллельно, чтобы прийти к одному пункту, – но более широкой и удобной дороге... В заявлении, что дидактика должна быть включена в круг общеобразовательных предметов“, прорывается сознание учащимися общеобразовательного значения педагогики... Педагогика есть, так сказать, идейная наука. Она всегда идет впереди того общества и времени, где и когда намечает лучшая идеи воспитания и обучения, так как они вытекают из сознания недостатков и недочетов действительности²²¹⁴. Имея

—631—

связь с теоретически-научной и в то же время общественной и практической сторонами жизни, педагогика ве-

—632—

дет общество к лучшему будущему и проясняет общественное сознание. В этом влиянии её общеобразовательное и общественное значение, а в этом значении основание, чтобы педагогика в более широкой программе сделалась важным предметом курса наших семинарий²²¹⁵.

В. Яворский

1906, VII.

—633—

В начале этого года в жизни духовных училищ Московской епархии имело место знаменательное событие: представители педагогического персонала пяти д. училищ, не поддерживающие обычно никаких между собой сношений, не раз в указанное время собирались за одним рабочим столом. Что же вызвало их на совместную работу? Как известно, Св. Синодом было предписано семинарским и училищным Правлениям представить подробные мнения об изменениях Устава 1884 г. Находя, что в таком сложном вопросе весьма нелишне членам педагогического персонала духовных училищ обменяться мыслями, Правление одного местного училища возбудило пред Высшей властию ходатайство о разрешении общих собраний представителей училищных педагогических корпораций. Ходатайство имело успех, и педагоги пяти духовных училищ: – двух московских и трех уездных (Перервинского, Звенигородского и Дмитровского) имели в помещении Заиконоспасского училища 8 собраний по вопросу о реформе духовной школы.

Нет нужды скрывать, что инициаторам собраний приходила мысль устроить их в большом размере: желательно было видеть в одном обществе не только персонал училищ, но и духовных семинарий. Хотя духовные училища и семинарии разделены пространственно и не имеют никаких сообщений, кроме канцелярских, но тем не менее по своему внутреннему строю представляют одну духовную школу. Изменяя так или иначе организацию училища, нельзя не затронуть и семинарии точно также и обратно.

—634—

Работать над реформой училища, не задаваясь вопросом, какова должна быть семинария – прямое продолжение училища, пересматривать строй семинарии, не зная, какие изменения последуют в организации духовного училища, служащего началом семинарии – довольно затруднительно.

Но как ни серьезны эти соображения, тем не менее мысль об общих собраниях педагогического персонала училищ и семинарий пришлось оставить. Устройство собраний одних училищных педагогов представлялось большим делом тем, кто брал на себя труд о них ходатайствовать. Да при той разобщенности, какая существует между училищами и семинариями, нельзя было быть уверенным, что мысль об общих собраниях представителей всех этих учебных заведений будет принята сочувственно в Правлениях Семинарий, а наталкиваться на отказ желания быть не могло.

Нам кажется, что для читателей Богословского вестника будет не без интересно узнать, насколько удачен оказался первый опыт коллективных занятий училищных педагогов, что сумели сказать по важному и сложному вопросу о реформе духовной школы эти лица, за которыми так долго не признавалось право свое суждение иметь. Мы ограничимся изложением наиболее важных положений, принятых всем собранием или большею его частью.

І.

С первого же шагу Собрание уклонилось от Устава духовных учебных заведений 1884 г. Какого типа школой должно быть духовное училище, какова его главная задача, этот кардинальный вопрос был решен собранием совсем не в духе Устава 1884. По мнению Собрания духовное училище не должно быть узко-церковной школой, какой его сделал этот устав. Поддерживая религиозное воспитание на надлежащей высоте, духовное училище должно отказаться от специальной задачи приготовлять своих питомцев к служению Церкви, так как это служение требует особого расположения и призвания, которое не у всякого может быть, и которое далеко не всегда может быть вызвано путем воспитательных воздействий. С другой стороны, духовное училище должно полагать начало широ-

—635—

кому образованию своих воспитанников. В его учебную систему должно войти предметы, наиболее отвечающие как запросам детского ума, так и требованиям жизни согласно принципу: non scholae, sed viuae discimus. и раз духовное училище не должно быть школой профессиональной, оно должно перестать быть и школой сословной: в него должно открыть свободный ход, без ограничения каким либо %, детям всех сословий православного исповедания.

Своим путем пошло Собрание и в обсуждении других вопросов касательно училищного устройства. Организация управления школой по уставу 1884 г. была найдена собранием крайне неудовлетворительной.

Устав 1864 г. решительный сторонник сильной едино личной власти в школе. Всю учебно-воспитательную жизнь училища, занятия учащих и учащихся он поставил в полную зависимость от одного лица – смотрителя. Многие важные дела, в роде представления преподавателей к награде или обвинения их в разных упущениях, смотритель имеет право единолично возбуждать пред Высшею властью. Если другие он должен обсуждать совместно с Правлением, то у него много средств добиться благоприятного для него решения. А когда он расходится с Правлением, то все-таки победа оказывается на его стороне: в большинстве случаев он находит сильную поддержку в архиерейской власти, на постановления которой Правление не может апеллировать. Это единовластие смотрителя приносит школе глубокий вред²²¹⁶. Оно обез-

—636—

личивает педагогический персонал. Насколько свободны и не принуждены действия смотрителя, настолько бывают лишены инициативы другие члены педагогической корпорации. Поправки и дополнения, недавно внесенные в Устав и расширяющие права педагогического персонала, не изменили существенным образом старых порядков и отношений. Неудивительно, поэтому, что члены Собрания, на своих плечах испытавшие всю прелесть установленного в 1884 г. режима, с редким единодушием высказались против него. Не защищали Устав 1884 г. и представители училищной администрации, присутствовавшие на собрании. Без прений почти было признано необходимым организовать управление в духовных училищах на началах широкой коллегиальности и автономности. Во главе училища должен стоять Совет, который должен ведать все дела и вопросы касательно обучения и воспитания учащих и учащихся. Председатель Совета, наблюдая за жизнью школы согласно указаниям и постановлениям Совета, во всех важных случаях должен обращаться в Совет и без него не предпринимать ни одного решительного шага. Только в вопросах особой важности Совет представляет свои журналы на рассмотрение епархиального архиерея, но за ним остается право, в случае несогласия с архиерейской резолюцией, апеллировать в Центральное Правление.

Собрание высказалось за расширение не только функций Училищного Совета – по старой терминологии Училищного Правления, – но и его состава. В него должно входить не

—637—

только Председатель, Инспектор, преподаватели, но и все воспитатели и сверх того училищный врач и представители духовенства и родителей учащихся.

Заменяя должность смотрителя – должностью председателя Училищного Совета с иными правами и обязанностями, Собрание нашло необходимым подвергнуть решительной переоценке и такие создания Устава 1884 г., как помощник смотрителя и надзирателя. Если первый лишен почти всяких прав и должен смотреть на все глазами смотрителя, то надзиратели являются орудием в руках того и другого. Этим печальным существам не должно быть места в новой школе. Помощника смотрителя должен заменить Инспектор, лицо с более определенными задачами и обязанностями и с большей самостоятельностью, надзирателей – этих стражей наружного порядка – воспитатели, равные по своему образованию и правам с преподавателями. Задачей – инспектора и воспитателей должно быть главным образом организация воспитательной части. Действия воспитателей должны быть открыты наблюдению как председателя Училищного Совета, так и инспектора, но ни тот, ни другой не должны превращать их в исполнительных лиц и без их ведома отменять их распоряжения. Между всеми этими лицами должен существовать постоянный обмен мыслей по вопросам воспитания и обучения. Высшим учреждением, объединяющим их педагогическую тактику и решающим их затруднения является Училищный Совет. Организуя так воспитательский персонал, – Собрание желало вдохнут жизнь и интерес в тех, кто к делам величайшей важности относился апатично, пробудить инициативу и самодеятельность там, где без неё невозможно достижение высоких воспитательных целей и где господствовали субординация рутина, насадить воспитание на место дисциплины и дрессировки. В духовной школе все члены педагогического персонала должны быть живыми деятелями, а жизнь там, где не только власть и закон, а где и свобода, и мысль.

Серьезное внимание обратило собрание и на отношение школ к семье и духовному обществу. Все были согласны в том, что между теми, которые обучают и воспитывают детей, и теми, чьи дети обучаются и воспитываются,

—638—

должна существовать тесная связь и правильный обмен мыслей. В училищном совете должно найти видное место как представители духовного общества, заинтересованного в благосостоянии своей школы, так и родителей учащихся. И по уставу 1884 г. в Правлении училища должны непременно участвовать два члена от местного духовенства по его выбору, и в Училищном Совете их положение должно быть не только сохранено, но и упрочено: их мысль и суждения должны быть ограждены от всякого административного давления и за ними должно быть признано право на материальное вознаграждение. Но представителями местного духовенства в училище бывают иногда лица, совсем не имеющие детей или не имеющие своих детей среди учащихся. Для более близкой связи семьи с школой важно иметь в Училищном Совете и лиц, из родителей учащихся. У них можно предполагать много побуждений с особенным вниманием относиться к учебно-воспитательным порядкам школы, и их голос, как родителей, может иметь не малое значение при обсуждении вопросов относительно положения и участи учащихся. Близким сотрудником и членом Училищного Совета должно быть и училищный врач, без содействия которого многие вопросы относительно здоровья и физического воспитания учащихся не могут быть Советом правильно и основательно решены.

Проектируя организацию управления училищем на началах широкой коллегиальности, Собрание до некоторой степени предрешало вопрос о замещении вакантных педагогических должностей. Если Училищный Совет должен объединить все силы училища около самых жизненных его интересов, если ответственность за благосостояние учащихся должна лежать на всех членах Совета, то, разумеется, они должны быть весьма заинтересованы в достоинствах и качествах тех, кто вступает в их ряды. Они должны иметь право выбирать новых своих членов. И это важно как тем, что благодаря новому порядку замещения свободных педагогических должностей, легче будут поддерживаться правильная координация отношения членов Совета, так и тем, что в большей степени будет гарантироваться лучший отбор педагогических сил.

—639—

Неся ответственность за действия своих членов, Совет училища будет относиться к их выбору со всей осторожностью и внимательностью. Компетенций Совета не подлежат выборы членов от духовенства и представителей от родителей учащихся. Те и другое избираются теми, представителями которых они являются в Совет. По всем этим соображениям собрание единогласно высказалось за широкое применение выборного начала в замещении педагогических должностей, оставляя за Центральным Управлением утверждение избранных Училищным Советом лиц.

Долго и оживленно дебатировался, по-видимому, вполне ясный вопрос об образовательном цензе педагогического персонала духовных училищ. Были высказаны следующая три мнения. Одни, исходя из мысли, что дело воспитания и обучения детей есть очень сложное дело, требующее не только усердия и добросовестности, но и серьезных специальных знаний, настаивали на обязательности для каждого педагога духовной школы высшего образования и широкой специально педагогической подготовки. Другим казалось, что для педагога низшей духовной школы достаточно того одного образования, которое дает духовная академия. Наконец, не мало было лиц, готовых допустить к соисканию педагогических должностей в училище как кандидатов духовной академии, так одинаково и студентов семинарии. Более низкой оценки образовательного ценза духовных педагогов никем не было предложено. Долго боролись между собой указанные три мнения, и каждое, если угодно, добилось некоторого успеха. Большинство членов собрания склонилось к такому решению данного вопроса, в котором нашли себе место все три приведенные мнения. Формула его приблизительно такова: желательно, чтобы должности преподавателей и воспитателей занимались лицами с высшим образованием и педагогической подготовкой, но к соисканию этих мест могут быть допускаемы по усмотрению Совета и лица среднего образования, заявившие себя педагогическими познаниями и опытностью. Председатель же совета обязательно должен владеть высшим образованием. Эта формула, на наш взгляд, весьма неудачна. Принимая ее, собрание делало шаг скорее назад,

—640—

чем вперед. Говорить только о желательности высшего образования и педагогической подготовки для педагогов в наши дни, когда давно и в печати, и в обществе признана необходимость тою и другой, открывать вход в педагогические корпорации духовных училищ людям практики и опыта, когда к высшему знанию начинают приобщаться народные учителя и рабочие, значить слишком просто смотреть на дело обучения и воспитания и недостаточно ценить значение таких учебных заведений, как духовные училища. Спорит ли кто, каким образованием должен владеть учитель прогимназии? Не сегодня-завтра при университетах будут открыты специально педагогические факультеты для подготовки преподавателей светских школ. Чем же будут выглядывать сравнительно со своими светскими коллегами духовные педагоги, если останутся в прежнем положении педагогов практиков и самоучек. Мы решительно протестуем против такого опрощения и отсталости педагогического персонала духовной школы, хотя бы и низшей.

Решительно высказавшись против всякой зависимости духовных училищ от семинарских правлений, как не имеющей никаких оснований, Собрание остановилось на вопросе об отношении архиерейской власти к училищам. Особенных разногласий этот вопрос не вызвал. За епархиальным архиереем было признано право входить во все подробности учебно-воспитательных порядков и делать на основании своих наблюдении известные предложения Училищному Совету; на рассмотрение архиерея должны поступать и постановления Совета по наиболее важным педагогическим делам; но архиерейские резолюции не должны иметь обязательной силы для Училищного Совета, который, в случае несогласия с ними, может апеллировать в высшую административную инстанцию. Это определение функций архиерейской власти относительно училищ было подсказано собранию теми, проверенными долгим опытом, соображениями, что архиерей далеко не всегда, при многих других своих обязанностях, может стоять в курсе учебно-воспитательного дела, и что многие архипастырские резолюции стоят в большой зависимости от объяснений ближайшего начальства учебного заведения, часто весьма

—641—

заинтересованного в том или ином решении дела. Что бы заключения епархиального архиерея по учебно-воспитательным делам училища отличались большей компетентностью и объективностью, Собрание проектировало учреждение при архиерее особого педагогического совета, ежегодно избираемого местным духовенством и советами учебных заведений из лиц известных своими педагогическими способностями и пользующихся общим доверием и уважением. Задачей Совета было бы всестороннее освещение и обсуждение учебно-воспитательных вопросов и разного рода недоумений, которые могли бы быть заявлены со стороны учебных заведений.

С особенной симпатией Собрание отнеслось к мысли об учреждении ежегодных съездов педагогов всех местных духовно-учебных заведений, не исключая и представителей высшей богословской науки. Все сознавали, что разобщенность педагогических корпораций духовных училищ есть очень вредное явление, что, поддерживая между собой правильное общение, делясь друг с другом своими педагогическими наблюдениями, совместно обсуждая педагогические вопросы, педагоги внесут оживление в собственную среду и поднимут благосостояние своей школы. Лучшим же средством к такому общению являются ежегодные педагогические съезды. В общей работе преподавателей вполне уместно принять участие и людям науки – профессорам академий. Знакомя членов съезда со своими исследованиями, имеющими отношение к вопросам обучения и воспитания, они проводили бы научное знание в педагогическую среду, и сами, с другой стороны, могли видеть, какие вопросы особенно привлекают внимание педагогов и заслуживают научной разработки.

Собрание нашло нужным ввести в программу педагогических съездов и дела чисто практического значения: назначение ревизии в те или иные местные учебных заведения и выбор лиц для исполнения столь важного и деликатного дела. Усвоить эти функций, ныне принадлежащие другим лицам и учреждениям, педагогическому съезду имелись достаточные основания. Участникам съезда, принадлежащим к местным педагогическим кружкам, особенно удобно определить, как часто должны производиться

—642—

ревизии и какие учебные заведения их особенно заслуживают. С такой же компетентностью члены съезда могли бы производить и выбор ревизоров. При обсуждении на собраниях съезда разных, связанных с педагогической наукой и практикой вопросов, скоро обозначился бы контингент лиц, особенно сведущих в педагогическом деле и пользующихся доверием других членов. Из этих то лиц, какой бы педагогической пост они ни занимали, и могли бы избираться ревизоры. На их стороне были бы особые преимущества. Они хорошо понимали бы тех, коих с их стороны доверие и расположение. Благодаря этому между обеими сторонами могли бы установиться откровенные отношения и правильный обмен мыслей по вопросам обучения. Собираясь во имя интересов школы, участники педагогических съездов едва ли позволили бы себе относиться к выбору ревизоров легко и поверхностно; точно также и те, на кого пал выбор, принимали бы его с лучшими намерениями; они были бы обязаны своими полномочиями своей, установившейся в обществе, репутации сведущих и добросовестных людей, которую они едва ли за хотели бы уронить. И тем тщательней они отнеслись бы к ревизии, что она была бы для них свежим и интересным делом. Если бы все-таки выбор ревизоров оказался неудачным, съезд мог бы заменить их в другому году новыми лицами. Ревизорство должно было не постоянной профессией, а почетным поручением.

Чтобы ревизия производилась со всей объективностью и от неё никто не мог напрасно потерпеть, отчет о ревизии должен быть сообщаем не только съезду, но и тому учреждению, где производилась ревизия, чтобы как совет этого учреждения, так и отдельные его члены имели возможность, если находили нужным, дать по поводу отчета свои объяснения или оправдания. Только по исполнению этого требования отчет мог идти в центральное управление.

Таковы рia disederia собрания училищных педагогов Московской епархии в области вопросов, касающихся управления школой и организации её педагогических сил.

Внимание и мысль участников собрания были направлены к тому, чтобы поставить всех лиц, призванных к вос-

—643—

питанию и обучению детей в такие условия, в которых они могли бы проявить наибольший интерес к учебному делу и с наибольшей силой использовать на устройство и ведение его свои познания и создать между собой самые живые и тесные отношения взамен той отчужденности и обособленности, какими страдают педагогические корпорации в настоящее время.

ІІ.

Перейдя к обсуждению учебной системы, принятой в духовных училищах, Собрание встретилось прежде всего с древними языками, занимающими, несмотря на некоторые ограничения по уставу 84 г., доминирующее положение среди других учебных предметов. Быть или не быть другим языкам в низшей духовной школе, – около этого вопроса надолго сосредоточилось внимание собрания. За и против других языков сказано было много речей. Несмотря, однако, на жар, с каким велись дебаты, можно было скоро заметить, что древние языки значительно потеряли свой кредит. Против них говорили даже те, кто немало лет занимался их преподаванием; их защитники стремились не к тому, чтобы вполне отстоять их положение в школе, а к тому, чтобы они не были вовсе исключены из училищных курсов. Особенно оригинального в аргументации как сторонников, так и противников древнего языкознания, конечно, быть не могло. Спор о древних языках очень давний спор. Оттачивались и пускались в оборот уже достаточно известные доказательства и возражения. С одной стороны, слышались речи о влиянии древних языков на развитие формального мышления, о пользе знакомства с высокоразвитой античной литературой, о невозможности обойтись без древних языков тем, кто хочет продолжать образование в академии или университете. С другой указывалось на абстрактность древних языков, нисколько не отвечающих запросам юного ума, стремящегося к живому, предметному знанию, на происходящее от этого равнодушие и даже не расположение учащихся к древним языкам, на их жизненную бесполезность и т. п. На некоторое время доводы первой категорий взяли верх: собрание высказалось за оставление в духовных училищах древ-

—644—

них языков, хотя и в сильно сокращенном виде. Но в следующем же заседании снова по настоянию многих лиц был поднят вопрос о древних языках, и на этот раз дело кончилось полным исключением этих предметов из училищных курсов. Их участь решил главным образом такой бесспорный и всюду наблюдаемый факт, как нерасположение к ним учащихся. Труд напрасен, раз сопротивляется природа. Обучение древним языкам должно быть сосредоточено в семинарии, где их будут штудировать более развитые юноши, способные понять значение этих предметов для высшего образования, и штудировать без тех тяжелых усилий, каких требуют древние языки от маленьких школьников, не скоро ориентирующихся и в родном языке.

С исключением древних языков в учебной систем духовных училищ получалась большая брешь. Стали свободными целых тридцать два недельных часа. Но видимо древние языки отжили свой век. Их место было быстро занято. На смену их явились новые языки, природоведение, отечественная история. Все это давние конкуренты древних языков, Собранию предстояло решить, могут ли эти предметы, уже завоевавшие право гражданства в светской школе, быть приняты и в школе духовной. Собрание не затруднилось дать утвердительный ответ. Оно не находило никаких оснований придавать своей школе на первых стадиях её развитая и устройства какие-либо черты, резко отграничивающие ее от школы светской (гимназии). Напротив, было желательно, чтобы между той и другой были соответствие и связь, чтобы воспитанник, не пожелавший почему либо оставаться в духовной школе, мог найти выход в какую либо другую светскую, более отвечающую его вкусам, и не оказаться в положении человека, отрезанного от образования, чтобы, с другой стороны, окончившие духовное училище с большой свободой могли впоследствии готовиться в семинарии к слушанию университетских наук, почему-либо ставших для них более привлекательными и интересными, чем высшие богословские дисциплины. Независимо от всего этого такие предметы, как новые языки, природоведение, отечественная история, имеют столько жизненного и педагогического значения, что

—645—

обменять на них древние языки – совсем не плохое дело. В курсы этих предметов входит звание, отвечающее запросам молодого ума. Мальчик очень интересуется явлениями окружающей его природы и любит слушать рассказы о былом. Те сведения, которые он вынесет из изучения природы и истории родной страны, сделаются прочным достоянием его ума: из них будут формироваться его воззрения на мир и на то общество, членом которого он призван быть. И нельзя опасаться, что его мышление недостаточно будет культивироваться при изучении предметов со столь обильным фактическим материалом. Как бы ни были малы и элементарны курсы по природоведению и отечественной истории, но они, особенно в руках умелого преподавателя, не могут не давать мальчику некоторого представления о закономерности природы и о связи и развитии исторических фактов и событий. А представлять связь и развитие физических явлений и исторических событий – значит упражнять чисто мыслительные процессы. Что касается новых языков, то по мнению многих педагогов, изучение их способно оказывать на развитие формального мышления не меньше влияние, чем древние языки, и доступно даже в раннем сравнительно возрасте. На успех обучения им в духовной школе будет иметь благоприятное влияние еще одно обстоятельство. Как занятиям древними языками не мало вредит в настоящее время то, что учащиеся часто слышат дома и в обществе речи о бесполезности и не нужности этих предметов, так изучению новых языков будет содействовать общее призвание их полезными и нужными предметами: доходя до ушей воспитанников, оно будет возбуждать и поддерживать в них интерес и внимание к новым языкам.

Со введением указанных предметов, которым должно присоединить еще рисование и черчение, мальчик будет выносить из училища более законченное и более соответствующее потребностям жизни образование. Если по каким-либо причинам он не будет в состоянии продолжать образование в средней школе, то, благодаря более положительным знаниям, вынесенным из училища, он легче ориентируется в жизни и скорее найдет средства к существованию. Он будет не только приличным кандида-

—646—

том во псаломщики, но окажется годным и к другой профессии.

На новые предметы не только ушли 32 часа, оставшиеся после других языков, но было прибавлено еще несколько учебных часов. Рабочий день воспитанника стал несколько длиннее. На новые языки проектировано 20 уроков, – отечественную историю 6, природоведение 6, рисование и черчение (с чистописанием) 7.

Разного рода поправки и изменения были сделаны и в распределении и постановке учебных предметов, сохранивших свое место и в новой учебной системе. Эти поправки коснулись прежде всего русского языка, 19 уроков которого в настоящее время распределены крайне неравномерно: 10 на первый класс и 9 на остальные три. Благодаря такому, по меньшей мере странному, распределению учащиеся вынуждены в 1-й год обучения затрачивать массу сил и времени на изучение родного языка, а в последующие годы, когда их умственные силы все более и более крепнут и они могли бы с большей сознательностью и пониманием отнестись к столь близкому для них и важному предмету, они уделяют ему втрое менее времени. Если учитель 1-го класса нередко не достигает значительных успехов в обучении родному языку вследствие неразвитости своих питомцев, то учитель русского языка в старших классах терпит ту же участь по недостатку времени. Положение его осложняется еще тем, что на ряду с русским языком и в таком же объеме он должен преподавать в те же три часа еще и церковно-славянский. Эти аномалии в распределении уроков по русскому языку, вредные для других предметов, так резки и столь бросаются в глаза, что непонятно, как они существуют столько лет. Собрание исправило ошибку Устава 84 г. С целью более широкого и основательного изучения русского языка оно увеличило общее число уроков еще на два и распределило их более равномерно: на 1-й кл. 6 ур., на II, III, IV – по 5. Программа по церковно-славянскому языку была ограничена самыми необходимыми формами и явлениями. Был возбужден также вопрос и о распределении учебного материала по русскому языку. Признано было за лучшее строго последовательное изложение этимологии и

—647—

синтаксиса, как слишком разделяющее некоторые весьма сродные и постоянно употребляющаяся формы и явления языка, заменить концентрическим, позволяющим учителю скорее ввести учащихся в курс важнейших отделов грамматики и дать о них связное представление, которое в последующие годы может уясняться и расширяться присоединением более частных сведений и правил. Видное место в курсе русского языка должно занять и, так называемое, воспитательное чтение, совершенно игнорируемое программами 84 г. На этих двух базисах – воспитательном чтении и данных грамматики должно построиться и обучение воспитанников искусству излагать свои мысли письменно. С более равномерным распределением уроков русского языка по классам – письменное изложенное мыслей может быть поставлено, как предмет, обучения. В настоящее время ученики духовных училищ больше пишут разного рода изложения и сочинения, чем обучаются их писать. Наконец, находя, что сосредоточение всех уроков по русскому языку в руках одного учителя – при чтении множества письменных упражнений – было бы для него обременительно, собрание проектировало оставить разделение уроков между двумя преподавателями с тем, однако, чтобы каждый вел свои классы чрез весь училищный курс. Что касается других предметов: Закона Божия, Церковного Устава, географии, арифметики, церковного пения, то принятые относительно их поправки касались то замены трудных учебников (М. Филарета и протоиерея Соколова) более доступными, то сокращения курса (по истории Ветхого Завета), то увеличения числа уроков (по географии и арифметики), то введения в программу новых отделов (теории церковного пения) на счет сокращения некоторых старых (обиходного пения).

Собрание высказалось также за отмену переходных экзаменов, балловой системы, за более раннее начало летних каникул и соответственно с этим более раннее начало учебного года, за недельный отдых среди длинной сентябрьской трети, за более широкую выписку книг в фундаментальную и ученическую библиотеки и т. п. педагогические удобства.

Находя излишними для педагогов, ношение форменного

—648—

платья, награды орденами и чинами, собрание признало настоятельно нужным увеличение материального вознаграждения за педагогический труд.

Достаточно ясно, какими тенденциями руководилось собрание, обсуждая вопросы касательно организации учебной части в духовных училищах. Сделать учебную систему более отвечающей требованиям жизни, более согласной с запросами детского ума, придать ей известную цельность и законченность и поставить ее в большую близость к программам начальной светской школы – такова была цель занятий собрания. Если принятая собранием учебная система и не рассчитана специально на приготовление будущих служителей церкви, то в ней не могла бы встретить, каких-либо препятствий та юная душа, у которой рано пробудилось бы стремление к пастырскому служению. Обучение Закону Божиему оставлено во всей своей силе и религиозное воспитание, как увидим, организовано строго.

ІІІ.

Вопросам о воспитании учащихся собрание могло уделить сравнительно не много времени: последнее свое заседание, да небольшую часть предыдущего. Современным воспитательным порядкам к духовным училищам будет очень нелестная аттестация. Некоторыми членами собрания было указано, что наша школа больше дрессирует, чем воспитывает, что она ценит в своих питомцах более уменье повиноваться, чем проявлять свою волю и самодеятельность, больше учит их соблюдать тишину и порядок, чем умело упражнять свою энергию, направляя ее к интересным и полезным целям и задачам. Она оперирует негодными и устарелыми педагогическими средствами: на живую, полную энергии натуру мальчика действует преимущественно предписаниями и внушениями, от которых, в случае их недействительности, переходить к всякого рода взысканиям. Следя за шалостями воспитанников, воспитатель мало интересуется положительными свойствами его душевного строя. В результате такого воспитания является полная разобщённость между обеими сторонами воспитанниками и их воспитателями – и развитие в харак-

—649—

тере первых таких именно свойств, которые наименее желательны.

Эти горькие речи не встретили возражения. Соглашаясь, что воспитательный строй духовной школы давно отжил свой век, собрание признало настоятельно необходимым, чтобы педагогический персонал школы стремился к тщательному изучению всей личности воспитанника и ко всем его нуждам и потребностям относился с полной благожелательностью и вниманием. В воспитательной практик должны иметь силу обе части известного афоризма: prae cepta bocent, exempla trahumt. Воспитанники во всей окружающей их обстановке и лицах должно живо чувствовать присутствие того добра, которому их так усердно учат как на уроках, так и в другое время. От дисциплинарных взысканий, которые вызываются совершившимся и потому не устранимым дурным поступком, школа должна перейти к широкому применению таких средств, которые бы отвлекали внимание мальчика в сторону разумного и интересного и предупреждали в известной мере проявление с его стороны дурных влечений привычек. Если справедливо, что праздность есть мать пороков, то дело воспитателей заботиться, чтобы мальчик не знал праздности, меняя серьезный труд на разумные и приятные развлечения. Образовательные игры, ручной труд, литературные вечера, экскурсии – эти и подобные им воспитательные средства, в настоящее время не имеющие обязательного значения для нашей школы, должны занять в ней такое же место, как и классные занятия. Эти педагогические заключения не новы, но они не находят себе применения в педагогической практике и не найдут до тех пор, пока строй школы не будет радикально изменен, пока дело воспитания не будет поручено вполне сведущим лицам, пока все педагогические силы школы не составят одного живого целого, определяющегося в своих отношениях не табелью о рангах, а ясным пониманием воспитательного дела и живым интересом к нему.

Собранию же, стремившемуся облегчить деятельность педагогического персонала и создать для неё более благоприятные условия, особенно будет уместно вести речи о приме-

—650—

нении более совершенных воспитательных методов и принципов, хотя и не со вчерашнего дня открытых.

Значительно должно быть по мнению Собрания видоизменено и религиозное воспитание в духовной школе, преследующее в настоящее время преимущественно развитие в юных душах внешней набожности. Признавая за исполнением религиозных обрядов, посещением церковных служб важное воспитательное значение, собрание, однако, сочло нужным отметить, что упражнения в церковном благочестии должно иметь известную норму и пределы, за которыми они перестают приносить желательные плоды. Мальчик должен живо сознавать, что ценны не длинная молитва, а исходящая из сердца, не продолжительная служба, а та, которая выстаивается с религиозным одушевлением и чувством, и что внешняя набожность, как бы ни была истово исполнена, не имеет цены пред Богом, если не соединяется с живой любовью к Нему и людям. Непедагогичным, поэтому, является заставлять воспитанников, людей постоянного труда, выстаивать длинные богослужения, что так ценят иные руководители воспитания. Утомленный мальчик не может сердечно молиться, и сколько бы его ни держали на молитве, он душой будет вдали от неё. Излишние упражнения воспитанников во внешнем благочестии могут привести к тому, что, придя в более совершенный возраст, они резко отрицательно отнесутся к церковным обрядам вместо того, чтобы их чтить и исполнять. Без ущерба для религиозного развития можно отменить посещение воспитанниками преждеосвященных литургий в дни Великого Поста, сократить тот непомерно длинный круг молитвословий, который ныне воспитанники обязаны знать наизусть. Запоминание этих молитвословий очень нелегкий труд для воспитанников и в душе многих из них оставляет горькие чувства и воспоминания.

Уроки по Закону Божиему, имеющие безусловно важное значение в деле религиозного развития, должны излагаться так, чтобы воспринимались воспитанниками не одной только памятью, но и чувством и мыслью. Если где-то именно при изучении Закона Божия менее всего может быть уместно механическое запоминание.

—651—

Существенно, наконец, важно, чтобы и воспитатели, и преподаватели служили для воспитанников живым примером почитания Бога не на словах только, но и всем сердцем и относились к ним с той любовью, которая должна отличать последователей Иисуса Христа. Жизнь показывает, что сплошь да рядом сухо и черство относятся к детям как раз те, в задачу которых входит в особенной степени учить их христианской вере и добру.

Если постановка нравственного и религиозного воспитания в духовной школе нуждается в значительных изменениях, то относительно физического воспитания Собрание должно было заявить, что его нужно еще создать. Физическое воспитание, как такое, в духовных училищах не существует. Тем лицам, которым оно поручено, пока не хватает многих сведений по части физического развития и школьной гигиены, чтобы они могли удовлетворительно исполнять свои функции. Да если бы они и стояли на высоте своего положения, то едва ли могли много сделать. Чтобы доставить воспитанникам необходимое количество Света, чистого воздуха, тепла, хорошее питание, особенно в постные дни, которых так много и которые так строго соблюдаются в духовных школах, чтобы организовать ручной труд, игры и прогулки на чистом воздухе, для всего этого требуются хорошая средства, которых именно в школе и нет. Школьные помещения бывают по большей части стары и тесны. Тем же, где они воздвигаются вновь, стройкой сплошь да рядом заведуют люди, ничего общего со школой не имеющие и в школьной гигиене ничего не смыслящие.

В особенное время пришлось педагогам пяти духовных училищ производить свою совместную работу по пересмотру Учебного Устава. Они обязаны своим собранием не своей инициативе и не воле начальства, а скорее глубоко охватившему общественные и педагогические сферы стремлению к преобразованию и обновлению жизни. Им нельзя было не испытать на себе влияния того прогрессивного настроения, которым проникнута современная жизнь,

—652—

и их педагогические думы, и пожелания во многом отвечают запросам времени.

Но отзываясь на те требования, которые с разных сторон предъявляются школе и её деятелям, наши педагоги руководились не в меньшей степени и данными свое практики и опыта. Они решительно высказались за реорганизацию училищного управления на началах автономии, но сделали так не потому только, что такого рода строй считается в настоящее время наиболее отвечающим интересам общественных учреждений, не исключая и школы, а и на основании своих собственных наблюдений и опыта. Они сами на себе испытали все неблагоприятное влияние бюрократической опеки. Не с чужого голоса они говорили и по другим, касающимся школы, вопросам.

Как, по-видимому, ни своевременна работа наших педагогических корпораций, тем не менее напрашивается горький вопрос: выйдет ли из неё какой-нибудь толк, если она и вполне серьезная работа? Где гарантии того, что доклады духовных учебных заведений по заданным им вопросам не залежатся в ящиках синодских канцелярий? Многим участникам собрания была очень не чужда мысль, что они, в сущности, работают напрасно – pro forma, что их суждения останутся не выслушанными теми, от кого будет зависеть реформа духовной школы. Но не смотря на такие печальные перспективы, собрание работало, не покладая рук, пока не довело своего дела до намеченного конца. Вопросы, подлежавшие обсуждению, давно занимали и интересовали всех, и накопившейся энергии надо было дать выход.

Педагоги должны всё-таки помнить, что от них самих немало зависит, чтобы их собрания устраивались почаще. Тем скорее придут для них лучшие времена, если они сами будут их добиваться.

С. Ш.

—653—

„Безумие и ужас“! Этими словами модного беллетриста один из профессоров академии недавно характеризовал современную духовную школу. И при всей резкости отзывов, какие в последнее время приходилось читать и слышать о нашей школе, этот отзыв казался чрезмерным. Думалось, что молодой профессор, просто увлекся модными красным словцом. Но вот на днях в общем собраний предсоборного присутствия высказано было суждение еще более резкое притом человеком, по возрасту уже едва ли склонным к увлечению. О. прот. Буткевич, выражая свое горе о разложении духовной школы, как её питомец, как гражданин, педагог и отец шести сыновей, настойчиво утверждал: „наша школа – это труп, разлагающийся и заражающий собою окружающую атмосферу“²²¹⁷. Мнение о. Буткевича вызвало энергические возражения, но и те, кто возражали, признают, что школа находится в периоде болезни, требующей врачевания и врачевания немедленного. А преосвященный председатель школьного отдела еще в одном из апрельских заседаний указывал на то, что „жизнь не ждет; она требует скорейшего разрешения школьного вопроса. Если этот жгучий вопрос скоро не будет решен так или иначе, или по крайней мере не будут положены принципы решения его, то в начале следующего учебного года можно ожидать, что семинарии и академия прекратят

—654—

свое действование“. Да, прежнее существование нашей школы стало крайне трудным. И для учащихся, и для учащих это – жизнь на кратере вулкана. И тем не менее... нужно опасаться, что и в новый учебный год наша школа вступит не только не обновленной, но даже не преобразованной и частично.

Что же теперь делать? На основании соображений, высказанных в предсоборных совещаниях, попытаемся указать решение этого вопроса, на наш взгляд наиболее соответствующее современному положению духовной школы.

В одном из заседаний школьного отдела г. Самариным было указано, что предсоборное присутствие не располагает достаточными данными для суждения о нынешнем состоянии духовно-учебных заведений. „Мы должны исходить из существующего положения духовной школы и его сначала изучить, заявил г. Самарин, но мы не располагаем точною картиною настоящего положения. Ведь, каждый из присутствующих здесь хорошо знаком с одною двумя семинариями, но это недостаточно, чтобы принимать общие решения. Нужны данные, основанные на всестороннем освещений вопроса“. На это же обстоятельство было обращено внимание и в общем собрании профессором г. Поповым, указавшим на необходимость обратиться к статистике и произвести опрос учащих и даже учащихся. Понятно, что, раз присутствие не располагает точными сведениями о духовной школе, и все проекты реформы не могут идти далее личных мнений, и не удивительно, поэтому, что как в школьном отделе, так и в общем присутствий высказывались суждения диаметрально противоположные, друг друга взаимно исключающие. Одни признают школу еще жизнеспособною, другие – считают ее трупом, который нужно только поскорее схоронить. Одни ищут исцеления всех зол в устройстве специально пастырской школы, другие признают, что такая реформа для нашей школы будет прямым разгромом. И даже вопрос о том, какого типа должна быть духовная школа, – а он только один и был главным предметом обсуждения, – в сущности остался неразрешенным. В школьном отделе голоса разделились пополам, а в общем присутствии 20 – за единую школу и 17 – за отделение пастыр-

—655—

ской школы от общеобразовательной, при 6 воздержавшихся от голосования. Имея в виду указанное обстоятельство, засвидетельствованное членами комиссии отсутствие необходимых материалов для реформы, – нельзя не согласиться с мнением проф. г. Попова, что в настоящее время нужно отказаться от мысли произвести коренную реформу духовной школы немедленно, на первом же всероссийском соборе. Можно указать и еще некоторые соображения в пользу того же мнения. Они приведены в записке г. Самарина. „1. Нельзя рассчитывать, чтобы реформа, как бы она ни была правильно задумана и удачно выполнена, могла оградить духовно-учебные заведения от влияния окружающей общественной среды и водворить в них спокойствие и закономерный порядок, когда кругом все волнуется и приходит в расстройство. 2. Неудача реформы, почти неизбежная при современных условиях, могла бы подорвать доверие к принципам, которые будут положены в основу нового строя духовно-учебных заведений, а между тем неудача эта нисколько не доказывала бы еще несостоятельности принципов, ибо она зависела бы главным образом от внешних обстоятельств, при которых будет происходить реформа. 3. Вырабатывать новые уставы духовно-учебных заведений пришлось бы в настоящее время на основании фактических данных о современном состоянии сих заведений или на основании сведений, относящихся к годам, непосредственно предшествующим переживаемому теперь духовною школою смутному времени; между тем и то и другое было бы одинаково неосторожно, ибо теперь духовная школа переживает совершенно исключительное время... и можно с уверенностью утверждать, что, когда наступит успокоение, духовная школа будет во многих отношениях отличаться от той, которая у нас была до начала современного общественного движения“.

Но как же быть теперь? Спокойно дожидаться самозакрытия школы? Спокойно созерцать безобразия в роде харьковского, смоленского, минского и других? Наше мнение по этому вопросу таково.

Прежде всего нам кажется вполне справедливым мнение, по которому все нынешние семинарские беспорядки не-

—656—

возможно объяснять исключительно одними только недостатками школы. По удачному выражению немецкого профессора Циглера школа – это сейсмограф, с величайшею точностью отмечающий все колебания внутренней политики, все течения и превращения умственной жизни, все движения народной души. И на многие из школьных беспорядков нужно смотреть точно также, как и на многие другие явления нашей жизни – явления нервные, неустойчивые, иногда прямо психопатические. „Такое время; теперь все бунтуют и даже люди уравновешенные делают глупости“, сказал кто-то в предсоборном совещании. В самом деле, коммерческие училища ведомства финансов со стороны учебных программ, кажется, свободны от тех упреков, какие направляются по адресу и гимназий, и нашей духовной школы; есть среди них благоустроенные и в воспитательном отношении; но и они переживают такой же болезненно-нервный период, как и все другие школы. Совершенно справедливо заметил о. протоиерей Мальцев. „Когда волнуется целое бушующее море, трудно ожидать, чтобы в исходных пунктах его под таким-то и таким-то градусом широты и долготы было спокойно. Школа, несомненно, носить на себе отражение жизни и характер переживаемой нами общественной сумятицы“. Поэтому о. протоиерей не согласен со взглядом о. Буткевича, что наша школа уже труп. „Не безошибочнее ли, спрашивает он, думать, что наша школа лишь временно находится в периоде болезни и притом не смертной?“ Наши личные наблюдения дают основания отвечать на этот вопрос утвердительно. Да, наша школа переживает тяжелый болезненный кризис. А общая её дезорганизация и учебная, и воспитательная – все равно, как общая слабость организма – создает крайне неблагоприятные условия для перенесения болезни. По показанию одного из членов предсоборных совещаний, бывшего ректора семинарии, воспитанники семинарий больше всего недовольны тем, что для них закрыты двери в высшие светские учебных заведения и даже в академии. „Если бы, говорить он, вовремя открыт был этот клапан, то бунтов наверно не было бы“. Вполне согласиться с этим суждением мы не решимся, – причины семинарских бунтов довольно сложны; – но и по нашему убеждению, будь открыт этот клапан, семинар-

—657—

ский кризис не протекал бы так бурно, как теперь. Вот к уяснению и скорейшему устранению недостатков школы, какие можно устранить немедленно, и должны быть направлены все усилия в настоящее время²²¹⁸. И думается, что нечто в этом направлении сделать и можно и должно.

В учебном отношении мы признавали бы возможным произвести немедленно, например, хотя бы такие изменения. Всем известно, в каком печальном положении находится в настоящее время изучение в семинарии классических языков. Большинство питомцев семинарии к окончанию курса не только не способны к самостоятельному чтению, хотя бы и при помощи словаря, даже простейших отрывков из классиков, но забывают многое и из того, что с большим трудом приобретали в училище и отчасти сохраняли еще в младших классах семинарии. А между тем на классические языки отведено более 1/3 учебных часов в I и II классах, более 1/6 в III и IV классах и более 1/12 в V и VI. Весьма мало производительной тратой времени является и изучение в семинарии библейской истории, так как питомцы семинарии довольно обстоятельно проходят св. историю еще в училище и в продолжение четырех лет изучают книги ветхого завета в семинарии. В число математических наук в семинарий включена пасхалия, – наука, имеющая очень малое образователь-

—658—

ное значение и не имеющая почти никакого значения для изучающих ее в практическом отношении: её услугами едва ли воспользовался когда-либо и один из сотен питомцев семинарии. В курс IV класса семинарии входят гомилетика, литургика и основное богословие – по одному уроку в неделю. Главное назначение всех этих наук в курсе IV кл., кажется, в том, чтобы ввести в обучение безусловно вредную много предметность, а назначение гомилетики и литургики, пожалуй, еще и в том, чтобы ознакомить четвероклассников с богословской наукой со стороны наименее интересной. Было бы вполне полезно поэтому теперь же изучение классических языков ограничить первыми четырьмя классами, сократив число уроков и в этих классах, библейскую историю и пасхалию исключить из семинарского курса, а гомилетику, литургику и основное богословие – из курса IV класса. Освободившиеся учебные часы можно было бы употребить с гораздо большею пользою в образовательном отношении. За счет пасхалий можно было бы, напр., расширить изучение физики, за счет классических языков и других предметов расширить в старших классах изучение Св. Писания или церковной истории, в младших классах – изучение словесности, или гражданской истории, или математики, или же ввести обязательное изучение новых языков. Мы указываем изменения, необходимость которых общепризнана всеми, но более внимательное рассмотрение семинарской программы наверно указало бы возможность и многих других. Думаем, напр., что теперь же возможно было бы большее согласование с запросами времени программ истории литературы, философии, а также и некоторых из богословских наук.

Но быть может, скажут, что предлагаемые изменения представляют собою только заплаты на обветшавшей уже одежде? Да, конечно, это заплаты. Но пока нельзя сшить новой одежды, нельзя же не чинить и старой. Необходимо, кроме того, иметь в виду и психологию переживаемого момента. „Наша школа, говорит о. протоиерей Мальцев, стала не в состоянии укладываться в прежние, целые века тому назад созданные для неё формы. Она переросла их; она многократно и многообразно заявляла то тихо и робко, то

—659—

громко и открыто, что ей тесно и душно. Но к этому её голосу не прислушивались, оставались глухи и немы, ссылаясь на то, что де так жили же и учились прежде, и были не хуже вас“. В настоящее время, добавим с своей стороны, сознание или вернее чувство этой отсталости нашей школы переживается её питомцами особенно болезненно; стремление к обновлению особенно напряженно. Нам лично приходилось слышать от своих питомцев такие речи. Жалуются, что очень трудно теперь заставить себя учиться. „Ведь мы и слышим, говорят, и читаем, что многое в нашей науке осуждено безапелляционно, и все-таки приходится это учить“! Задача настоящего момента, по нашему мнению, в том и заключается, чтобы за невозможностью немедленной коренной реформы устранить, по крайней мере, явные и вопиющие несообразности нашей педагогии.

Гораздо труднее починить нашу школу в воспитательном отношении. Здесь трудно положить и заплату. „У нас есть ученье и наука, но нет воспитания“, говорил о. протоиерей Буткевич. И это не очень далеко от истины. К сожалению, эта важная сторона школьного вопроса в предсоборных совещаниях обсуждалась крайне мало. Самое больное место нашей школы в воспитательном отношении, по нашему мнению, составляют общежития с явным несоответствием их воспитательных сил числу воспитанников²²¹⁹ и с их режимом, в сущности, одинаковым

—660—

и для мальчиков – воспитанников младших классов, и для людей взрослых – питомцев старших классов, – с режимом одинаково непригодным ни для тех, ни для других²²²⁰. Как известно, общежития для всех воспитанников стали появляться при семинариях с шестидесятых годов прошлого столетия, с введением нового устава и переустройством семинарских зданий. Как предостерегали в свое время от этого педагогического эксперимента люди дальновидные, как, наприм., митрополит московский Филарет, многократно высказывавшийся против устройства многолюдных общежитий²²²¹. Когда, напр., в Рязани думали соединить в одно общежитие семинаристов и учеников низших училищ, по этому поводу он писал архиепископу рязанскому Гавриилу, между прочим, следующее: „какой полицеймейстер усмотрит за такой многочисленной толпой? В кадетских корпусах военная дисциплина помогает порядку: но и при всем том в многолюдных (общежитиях) и беречь, и исправлять нравы оказывается чрезвычайная неудобность“. Митрополит одобрял небольшие общежития, существовавшие при католических семинариях во Франции. „Там, говорил он, назначено 30 бурс и 25 полубурс, то есть на 30 учеников полное содержание и на 25 неполное. Посему должно полагать, что и всех учеников немного больше. Как это удобно для руководства“. С большим недоверием к общежитиям – „бурсам“ – относилось в то время и все духовенство. Когда искали, напр., жениха-семинариста, обыкновенно спрашивали: „где он жил – в бурсе, или на квартире“? И бурсаков избе-

—661—

гали, отдавая предпочтение квартирным. Но увлечение свое дело сделало, и ныне при каждой семинарии своя казарма. Сколько на это ухлопано миллионов, не счесть; сколько от этого вышло вреда, – не оплакать. Правда, теперешняя бурса уже не та, что прежняя, легендарная; она причесана, приглажена, принаряжена, но условия нравственного воспитания и в ней так же неблагоприятны, как и прежде. Ближайшая задача нашей школы – устройство небольших общежитий на частных квартирах под руководством преподавателей или родителей воспитанников. А в существующих общежитиях необходимо выделение из общей массы воспитанников младших классов с учреждением для них внимательного педагогического присмотра. Было бы весьма полезно, если бы в дело воспитания вошли и преподаватели, конечно, за отдельное вознаграждение.

В общем собрании предсоборного присутствия о. прот. Мальцев взял наши интернаты под свою защиту. Он указывал во 1-х на то, что в семье мы видим как младших, так и старших членов, при чем последние не только не оказывают какого-либо вредного влияния, но часто заменяют собою отца или мать, во 2-х на то, что интернаты существуют не в одних только духовных школах, но и в светских и даже военных, не возбуждая нареканий. Относительно последнего довода позволим себе сказать только одно, что об интернатах светских учебных заведений и военных в особенности о. протоиерей, очевидно, имеет сведения далеко неточные. А что касается сравнения интерната с семьей, то, право же, здесь сравниваются вещи не сравнимые. Одно дело очень небольшая группа родственно-близких людей да еще с двумя родственными же воспитателями, и совсем другое – трех – четырехсотенная масса подневольно согнанных под одну кровлю юношей разных лет и совершенно различных и по физической природе, и по психике, и по первоначальному воспитанию – при четырех–пяти воспитателях. Разница громадная.

Указываемые изменения в строе нашей школы, по нашему разумению, безусловно необходимо было бы произвести к началу же наступающего учебного года. Но одновременно с этим и с неослабевающей энергией должны произво-

—662—

диться подготовительные работы и к коренной реформе школы, и к этому делу должны быть привлечены и деятели средней и низшей духовной школы. Наиболее желательная форма участия их в этом деле указывается уже давно; это – съезд выборных представителей. „Отчего бы не собрать нас в Петербург, хоть затем, чтобы узнать наши недуги, болезни, какими болеем, страдания, какие переносим мы, несчастные работники разложившейся школы. Мне кажется, ради одного этого, чтобы услышать от нас лично все, что нами пережито и переиспытанно, – ради одного этого следовало бы собрать нас“, писал и на днях один педагог духовной школы²²²². Желание совершенно справедливое. Ведь, реформировать среднюю школу призваны профессора духовных академий да несколько лиц, не при надлежащих к духовному ведомству, – из ревнителей веры и благочестия. Первые хотя сами проходили духовную школу, вторые знакомы с ней только понаслышке. О некоторых из участников совещаний по школьному вопросу мы знаем, относительно прочих охотно верим, что это люди почтенные, умные, ученые, искренние, благожелательные и еще что угодно. Но у всех у них один крупный недостаток. По собственному признанию некоторых из них, настоящее положение духовной школы в точности им не известно. Как же они будут ее реформировать? Про знаменитого в свое время московского доктора Захарьина рассказывали, будто он лечил больных, совершенно ни о чем не расспрашивая их, и даже обрывал, когда они сами пытались что-нибудь рассказать. Это конечно анекдот, да и анекдот-то из плохих. Но именно такой анекдот происходит теперь с школьной реформой. И в школьном отделе, и в общем собрании предсоборного присутствия очень часто нашу школу сравнивали с больным человеком, весьма часто повторялись выражения в роде: полечить, уврачевать. Много говорили, немало спорили; забыли только спросить самого больного, что он чувствует²²²³.

С. С.

Мая 30.

—663—

P. S. Статья эта была уже в печати, когда появилось подробное сообщение о заседании общего Присутствия от 29 мая, – последнем заседании, посвященном школьному вопросу. В этом собрании и преосвящ. председатель школьного отдела признал нужным созвать теперь съезд хотя бы ректоров. Мысль о съезде выборных представителей духовной школы, насколько нам известно, настойчиво проведена и в соображениях о реформе школы, представленных семинарскими правлениями, и сомневаться в его необходимости едва ли возможно. Но несомненно и то, что съезд одних ректоров не может заменить этого съезда. Ведь, если бы шла речь об одном только административном устройстве школы, пожалуй, было бы достаточно и совещания одних ректоров, хотя и в этом случае следовало бы принять во внимание то обстоятельство, которое засвидетельствовано и в заседаниях школьного отдела, что в настоящее время ректора семинарии часто люди не опытные. Ныне же требуется всестороннее обсуждение школьного вопроса, и поэтому необходим съезд таких лиц, которые по более или менее общему признанию учебных заведений наиболее способны быть выразителями и истолкователями их современного положения и их неотложных нужд. И при этом, так как дело обучения в нашей школе стоит совершенно особняком от дела воспитания, то для всестороннего обсуждения школьного вопроса необходимо участие в съезде выборных представителей и от преподавателей, и от воспитателей (разумеем ректоров и инспекторов).

С.

—664—

Недавно на имя Бейрутского митрополита Герасима получена из Константинополя бумага, в которой Порта наконец дала православной бейрутской общине разрешение на открытие в этом городе высшего учебного заведения.

Событие это для православной Сирии, да и Палестины надо считать весьма важным.

Сирия до сих пор не имеет не только высшего, но и среднего учебного заведения для православного юношества. Белементская духовная школа, основанная умершим Антиохийским патриархом Мелетием, не может входить в счет, так как это специальное учебное заведение для приготовления к духовному сану.

Само собою понятно, что православные сирийцы, желавшие дать образование своим детям, должны были искать выхода из этого положения. Спрос не замедлил вызвать предложения. Латинские и протестантские миссии открыли в разных местах Востока ряд средних общеобразовательных и специальных заведений и насколько высших колледжей. В Бейруте напр. существует два университета – американской и иезуитский. Большинство учащихся в этих заведениях – православные.

В России мало интересуются Востоком и мало его знают. Меня всегда удивляет ложное представление даже интеллигентных русских людей напр. о Сирии. По каким-то внушениям у нас воображают, что арабы-сирийцы чуть ли не то же, что готтентоты, бушмены и т. п., что жизнь их – сама бедность, что не подай им куска хлеба, так они умрут с голоду. А знает ли читатель, что напр. грамотность христианского населения Сирии теперь много выше

—665—

грамотности нашего народа? Не умеющих читать и писать здесь встретишь редко. Уж это одно говорит много.

Но сириец далеко не довольствуется элементарной школой. Пробудившаяся в последние годы жизнь страны, оживленная эмиграция в Америку вместе с материальным обеспечением подняли и его духовные запросы, и он ищет среднего и высшего образования, которое получить здесь не в пример легче, чем напр. в России. Здесь не знают наших пресловутых аттестатов зрелости, всяких вступительных экзаменов, словом, того процеживания, которое является средством не допустить 300%–500% толкущихся в двери учебных заведений. Здесь не так. Хочешь учиться, поступай в соответствующий твоим познаниям класс и продолжай дальше... Такая постановка дела – у нас еще идеал будущего.

Ученье сирийцу, конечно, не дается бесплатно. (Благотворительные заведения не в счет). Например, в Бейрутском американском и французском университетах студенты вносят в год до 150–200 руб. В пансионах до 100–150 руб. Даже в начальных школах у них взимается плата. И однако арабы за этим не стоят, – платят и охотно идут к ним. В православных же начальных школах остается одна беднота. Элемент более или менее способный, энергичный, люди с запросами уходят прочь от них. Это совершенно понятно: они не дают дальнейшего движения, менее приспособлены к требованиям жизни. Оттого получилось, что православная школа сделалась плебейской, очутилась, так сказать, на задворках. Организм её – организм не законченный, без головы. Это лишь фундамент, подвальная часть здания: верхнего этажа еще нет. Православный университет с подготовительной к нему средней школой явится насущно необходимым венцом здания, закрепит в нем жильцов. Это благотворно повлияет на весь организм школы до низу.

Потребность в средней и высшей школе давно сознавалась православными сирийцами и создавалась остро. Средств у них для этого больше, чем достаточно. Но что часто губит здесь в зародыше благие начинания – это свойственная природе араба партийность, взаимное недоверие.

—666—

Веками исторической своей жизни, под давлением чуждого им варварского правительства, они не привыкли иметь попечительного хозяина, который руководил бы ими к их пользе и которому они проучились бы доверять. Они были предоставлены самим себе; сознания единства не было. До самого последнего времени даже в духовно-религиозной своей жизни сирийцы подчинялись чужой власти. Но найдите почву, на которой они могли бы с доверчивостью сойтись, и дело пойдет.

Эту психологию бесправного туземца-христианина, по-видимому, отлично поняли инославные миссионеры. Вот почему наряду с проповедью и школой они выдвинули и покровительство своим единоверцам перед турецкими властями, подняли над ними свой флаг... А вовсе не материальная поддержка, как у нас ложно думают, составляет суть дела. Милостыня – орудие обоюдоострое. Припоминается мне по этому поводу вот какой факт. Когда в городе Хомсе открылась наша школа, то тамошний митрополит Афанасий предложит и просил брать с учеников хотя самую маленькую плату за пособия и книги. Цель была чисто моральная – приучить детей и их родителей более ценить блага школы и не развивать в них паразитических инстинктов. Мысль неоспоримо справедливая...

Воплощение в дело идеи открытия высшего православного учебного заведения началось в Бейруте уже года три слишком тому назад. На призыв преосвященного Герасима православные бейрутинцы дали живой отклик. Собрана чуть ли не вся нужная сумма, намечено помещение. В Бейруте до 40.000 православных жителей. Между ними много богачей; есть миллионеры. Вопрос, следовательно, не в средствах. Живое это дело было, однако, поставлено на мель отсутствием разрешения оттоманского правительства на открытие и так стояло, как уже я сказал, три слишком года. Надо было его так или иначе сдвинуть с мертвой точки.

9-го апреля текущего года женский православный пансион в Бейруте (единственное в Сирии православное женское среднее учебное заведение) праздновал свой двадцатипятилетний юбилей. Торжество собрало бейрутскую знать.

—667—

Был здесь и владыка Герасим, генерал-губернатор Халиль-Паша, русский консул князь Гагарин.

Митрополит Герасим воспользовался моментом и произнес речь, приведшую в восхищение присутствующих и арабские газеты. Перед представителем турецкой власти и многочисленной аудиторией он, между прочим, указал на то обстоятельство, что вот уже давно верноподданные Высокой Порты бейрутинцы ходатайствуют перед своим правительством об открытии университета, но безрезультатно. Тогда как стоит иностранцам, людям чужим, заикнуться, – им разрешают. А между тем цветущее состояние женского пансиона свидетельствует, что и сирийцы могут успешно вести дело народного образования. Говорят, Халиль-паша сейчас же после торжества отправил в Константинополь депешу, и через месяц разрешение было готово. И так день открытия православного колледжа теперь не за горами. Его думают назвать „университетом Мира“.

Небезынтересно, думаю, будет для читателя узнать кое-что о женском православном пансионе, праздновавшем свой юбилей.

Это почтенное учреждение, носящее изысканное название „заграт-ул-Ихсан“, т. е. цветок добродетели, возникло заботами кружка женщин с Эмилией Сюрзок во главе. Заведение завоевало себе симпатии и доверие сирийцев. В первое время в нем учились только сироты и бедные на всем готовом. Затем туда стали поступать и дети состоятельных родителей за плату. Теперь в нем учится до 160 платных и 70 бедных девочек. Средства его состоят из членских ежегодных взносов, сборов, платы за ученье состоятельных учениц, доходов от лотерей, продажи детских изделий и др. Кроме того несколько лиц сделали в его пользу значительные пожертвования имениями, домами и т. п. Программа пансиона довольно обширна. Видное место отведено языкам, как вообще везде на востоке. Это вызывается требованиями жизни страны, которая похожа по разнообразию сталкивающихся здесь народностей и интересов на какую-то толкучку земного шара. Преподаются: арабский, французский, английский, греческий и русский языки, закон Божий, история, география, литература,

—668—

математика, физика, гигиена, пение, музыка, шитье, разные ручные работы, домоведение. Для преподавания иностранных языков приглашаются европеянки соответствующей национальности. Языки усваиваются воспитанницами весьма основательно теоретически и практически.

В 1897 г. при пансионе была основана монашеская община Св. Екатерины. В ней теперь, кроме настоятельницы, 8 монахинь и 5 послушниц.

С. В.

—161—

1884 г.

Давний мой знакомый Помпей Николаевич Батюшков²²²⁴ обратился ко мне с кратким письмом следующего содержания:

„Пользуюсь дозволением напомнить Вам письменно о покорнейшей моей просьбе к Преосвященному Орловскому²²²⁵, касательно желания престарелой тетушки моей, Анны Ивановны Киреевской, которая желала бы видеть церковь (Болховского у. Писканицы), где похоронен прах её отца, деда моей жены, – самостоятельною. Помогите, Владыко, вашим словом, чрез что утешите 85 л. старуху, истинно обяжете меня и жену“.

Это подало мне повод писать к Преосвященному Орловскому Симеону. И вот что я писал Его Преосвященству от 5-го числа:

„Обращаюсь к Вашему Преосвященству с следующею просьбою. П.Н. Батюшков просит моего ходатайства пред Вами за свою тетушку, 85-тилетнюю старицу А.И. Киреевскую, которая желает восстановить в своем бывшем имении самостоятельный причт при церкви села Писканицы Болховского уезда. Об этом производится уже, как он говорил, по вашей консистории дело. Если можно, не откажите в удовлетворении просьбы благочестивой старицы. Дела о восстановлении приходов ныне легко проходят в Синоде. Во всяком случай, потрудитесь написать мне, какой я должен дать ответ по этому делу г. Батюшкову“.

7-го ч. писал я в г. Осташков игумении Знаменского монастыря Ольге:

„Возвращаю Вам письмо графа В. И. Капниста, я виделся с графом, и не раз. Он подал в Синод прошение об учреждении монастыря при его имении. Прошение это послано Преосвященному Полтавскому²²²⁶ на его заключение. Со стороны Св. Синода, вероятно, затруднения никакого не будет. Граф в свое время будет Вам писать и просить вашего участия в устроении монастыря. Если Вы найдете это с своей стороны возможным, пишите мне тогда и представьте свои соображения“.

—162—

1884 г.

9-го числа я получил из Твери анонимное письмо от 7-го числа следующего содержания:

„Жившему лет за 30 пред сим в Твери и, по истечении сего времени, снова переехавшему на жительство в сей город, не могут не бросаться в глаза два не бывшие прежде, но теперь по какому-то случаю утвердившиеся здесь, порядка, правильнее беспорядка, действий 1) по от правлению литургии и 2) нахальному отношению некоторых православных к церкви.

1) Во всех здешних церквах, при коих имеется один только священник, положено начинать совершать литургию с 5½–6 часов утра, т. е. служить так называемые ранние обедни. По слухам положение это ввелось и упрочилось вследствие того, что в часы, в которые следовало бы отправлять позднюю обедню, здесь самый разгар базара, на котором нужно-де бывать народу для исправления житейских нужд. Но и в прежнее время базары были в те же дни и часы, в какие и теперь, но церковь не делала уступки им, конечно, потому что служители её хорошо знали и твердо помнили, что прежде девятого часа утра, т. е. прежде нежели Христос, Господь осужден был на крест, нельзя приступать к жертвоприношению, нельзя еще и потому, что в сем времени дня (в девятом часу) Утешитель в явственном виде на Апостолы снизшедший, и Троический свет и совершенный совершенне тем показавый, нас во единоименный Божественные Троицы час совершенное священнодействие Триипостасному Божеству освящати чрез тех же явственно научил. Прежде же девятого часа разве за некую поспешную нужду, да не прейдет литургия.

2) Едва ли не при всех церквах в Твери, во время Богослужений в воскресные и праздничные дни, находится известное, как бы штатное, число лиц, из молодежи, с примесью иногда и солидных лиц, ведущих вне храма, у стен его, смешные разговоры и горячие споры с неизбежным при сем окуриванием этих стен, в замен церковного фимиама, своим табаком чрез папиросы. И такого явления прежде не бывало, а если теперь, к оскорблению религиозного чувства, встречается, то достоят па-

—163—

1884 г.

стырям люди Божие, им врученные, яже Богу суть благоугодное учити творити.

Православный“

Впоследствии мне сделалось известным, что автор этого письма – отставной чиновник, бывший некогда секретарем в двух консисториях – Рижской и Саратовской, М.В. Окнов, поселившийся теперь в своем родном городе.

13-го ч. писал я в Одессу, преосвященному Никанору, епископу Херсонскому:

„Примите мое усердное искреннее приветствие на новой именитой кафедре. Да поможет Вам Верховный Пастыреначальник оправдать то доверие, какое Вам оказано Начальством при перемещении на эту кафедру, и да дарует Вам Господь быть достойным преемником столь знаменитых предшественников.

С братскою о Христе любовию и преданностию имею честь быть“...

Со станции Починок писал мне от 11-го числа известный уже племянник покойного преосвященного архиепископа Тверского Алексия, Статский Сов. Руф. Павлинов. Ржаницын:

„Пользуясь льготой, какую представляет деревенская жизнь зимою для чтения, я перечитал все письма Митрополита Филарета к Преосвященному Алексию, изданные Вашим Высокопреосвященством в виде книги; думаю и прихожу к таким мыслям:

а) Ваше Высокопреосвященство замечаете в предисловии, что письма Митрополита Филарета к Преосвященному Алексию сравнительно с другими письмами того же святителя запечатлены, можно сказать, исключительным характером. Для почитателей Митрополита Филарета естественно возникает вопрос, что же это за лицо, для которого усматривается исключительность? А для иных изыскующих эта исключительность может возбуждать внимание со стороны присловия: „скажи мне, с кем ты знаком, я скажу, кто ты таков».

б) В ряду писем Митрополита Филарета есть такие, какие были бы понятнее, если бы были объяснены обстоятельства, вызвавшие их.

В том и другом случае я мог бы принести пользу

—164—

1884 г.

своими пояснениями и сообщениями. И свои услуги я предлагаю, но с тем, чтобы дело делать воедино с Вашим Высокопреосвященством. Ум хорошо, а два лучше“.

На письмо это я отвечал 17–го числа:

„Очень буду рад получить от Вас сведения, служащие к объяснению содержания, по кр. мере, некоторых писем в Бозе почившего Митрополита Филарета к вашему покойному дядюшке. Но жаль, что этого не было сделано Вами прежде, до напечатания писем, тем более что я, помнится, писал Вам о доставлении мне черновых писем (если таковые были) Владыки Алексия к Митрополиту. Письма эти, естественно, послужили бы к объяснению поводов к тем или другим ответам со стороны Московского Святителя.

И так, остаюсь в ожидании от Вас, любезнейший Руфин Павлинович, имеющихся в вашем распоряжении материалов к разъяснению, изданных мною, с вашего дозволения, писем.

Между тем, не могу не известить Вас, что от продажи этих писем получена уже изрядная лента в пользу духовных вдов и сирот Тверской епархии; не очень давно мною послан в Тверское Попечительство о бедных духовного звания 5-процентный билет Госуд. Банка в тысячу рублей с тем, чтобы выдаваемы были только проценты, а сумма оставалась бы навсегда неприкосновенною“.

14-го ч. вечером присутствовал я в торжественном собрании Славянского Благотворительного общества, бывшем в Городской Думе. – Обширная зала была переполнена народом. По прочтении годового Отчета, читали профессор Университета Op. Ф. Миллер стихи и краткую речь, профессор Ламанский – пространную речь. В заключение была сказана краткая речь Преосвященным Митрополитом Киевским Платоном. В антрактах пели концерты студенты духовной академии. –Присутствовавшим на акте предложена была подписка в пользу бедствующих славян.

Мною подписано было 100 рублей.

16-го ч. получил я письмо из Орла от Преосвященного Симеона, который отвечал мне на письмо от 5-го числа:

„На вопрос ваш, Владыко Святыни, о Песканицах вот

—165—

1884 г.

пока что могу сказать: дело по сему в Консистории находится в производстве; из сведений, под руками у меня находящихся, оказывается, что в селе Густовари (к коему приписано село Песканицы) число душ муж. пола 430, а в Песканицах – 324 души; земли при той и другой церкви по количеству казенной препорций (по 3 десятины усадебной и по 30 десятин – удобной и неудобной); дома для священника в Песканицах нет. – Посему, как изволите видеть, положение причтов незавидное, если при Густовари и Песканицах будут два причта, – и если по селу Песканицам обещаемый А. Ив. г. Киреевскою вклад (в 3000 руб.) несколько поддержит содержание, то в селе Густовари при 430 душах прихожан причту будет существовать не без затруднения, так как денежных вкладов никаких нет ни по селу Густовари, ни по селу Песканицам; а по бедности Густоварских прихожан нельзя ожидать от них каких либо денежных пособий причту.

Когда дело поступить ко мне, я обращу, впрочем, на оное особое внимание и при малейшей возможности со стороны средств к содержанию причтов, постараюсь направить дело сие в пользу прошения прихожан села Песканиц; мне самому вообще подобным просьбам хочется сердечно удовлетворять; возвращаю иногда по два раза такие дела в Консисторию к пересмотру; но иногда прихожу к убеждению, что не безопасно создавать затруднения в существовании причтов. Я, по милости Божией, служу с миром. На прошлой неделе начал, продолжаю, и, Бог даст, постом продолжу посещение Семинарии, духовных училищ и прочих учебных заведений.

При сем особо посылаю Вашему Высокопреосвященству брошюрки о приеме в Орле моего недостоинства и o моих грехах“.

17-го ч. присутствовал я с прочими членами Св. Синода на торжественном акте в С.-Петербургской духовной академии, по случаю 75-летней годовщины её существования. – На этом акте, по прочтении Отчета о состоянии и деятельности академии за 1883 год, читана была речь экстраординарного профессора И.С. Якимова²²²⁷: „Священные книги

—166—

1884 г.

В. Завета и вавилонско-ассирийские памятники клинообразного письма“. – После акта был торжественный и довольно шумный обед в покоях Ректора, еп. Арсения.

Совет академии, в предварительном собрании своем, избрал меня в Почетные Члены академии.

18-го ч. получил я письмо из Твери от Преосвященного Антонина следующего содержания:

„Осмеливаюсь прибегнуть к Вам с моею покорнейшею просьбою. – Сего 15-го февраля я имел счастие получить из Кабинета Его Императорского Величества полное архиерейское и диаконское облачение, при отношении г. Обер-Прокурора Святейшего Синода от 9-го февраля за № 631-м. По смыслу его отношения, мне должно уведомить Его Высокопревосходительство о получении мною Высочайшего дара. Научите же меня, Милостивейший Архипастырь и Отец, не следует ли мне при этом просить Его Высокопревосходительство повергнуть к стопам Его Императорского Величества мою всеподданнейшую благодарность. Не имея на сие вашего архипастырского дозволения, я не решаюсь посылать Его Высокопревосходительству и уведомления о получении мною Высочайшего дара“.

На другой же день мною был дан на это письмо такой краткий ответ:

„Спешу ответствовать Вашему Преосвященству на ваш вопрос.

Вам, без сомнения, надлежит уведомить г. Обер-Прокурора о получении облачений, и при этом можете просить Константина Петровича повергнуть пред Его Величеством вашу благодарность за Монарший дар.

Прося вашего молитвенного содействия к достойному вступлению на поприще Св. Поста, с братскою о Христе любовию остаюсь

ваш сомолитвенник“...

19-го ч. получено было мною два письма: одно из Твери, другое из Москвы.

Из Твери писал мне от 18-го числа А. К. Жизневский:

„Усвоив добрые обычаи страны, с которой духовно я сроднился, позволяю себе в настоящие прощеные дни, хотя и письменно, явиться к Вашему Высокопреосвящен-

—167—

1884 г.

ству и просить прощения. По близорукости своей, вижу вины в том только, что подчас я докучал Вам и своими письмами, и ревностью по музею, быть может, не всегда по разуму. Надеюсь, Ваше Высокопреосвященство вашим снисхождением и христианскою любовию покроете эти вины.

Вместе с прошением прощения приношу и мою глубокую благодарность за милостивое разрешение уступить из Микулинской церкви костяную гребенку в Тверской музей. На этой гребенке, кроме львов, единорога и грифов с княжескою короною, оказались изображения амазонок с мечами; внизу имеется надпись: „Спаси мя от уст львовых, от рог единорож смирение мое“.

Прошу принять уверение в глубоком уважении и совершенной преданности“.

20-го ч. получена была мною из Мурома от протоиерея Орфанова телеграмма с печальным известием о смерти, вследствие разрыва сердца, свояка его, священника Крестовоздвиженской церкви Иакова Андреевича Силецкого.

На другой же день, 21-го ч., я поспешил ответить на эту телеграмму, и вот что писал я А.И. Орфанову:

Получив от Вас прискорбное известие о внезапной кончине Иакова Андреевича, спешу на помощь осиротелой семье. Прилагаемые при сем сто рублей употребите на необходимых издержки при погребении, а если что останется от этой суммы, отдайте сиротам. Но сколько осталось сирот и в каком они возрасте?

На Вас, без сомнения, ляжет нравственный долг ближайшим образом попещись об устройстве этого родственного семейства. На старших братьев, рассеянных по белому свету, сироты, конечно, много рассчитывать не могут. Я, с своей стороны, не откажусь, время от времени, оказывать им возможную помощь.

Удосужившись, опишите мне обстоятельства кончины о. Иакова и то положение, в каком он оставил своих детей.

Мир и Божие благословение Вам и семейству вашему“.

21-го ч. получено было мною письмо со станций Галовки, Харьковско-Николаевской железной дороги, от графа Влад. Ив. Капниста. Он писал мне от 14-го числа:

„Только что вернувшись домой, в Козельщину, я пер-

—168—

1884 г.

вым долгом счел жене моей передать о том благосклонном расположении, участии в близком сердцу нашему деле и внимании, коими Вы, Высокопреосвященнейший Владыко, незаслуженно почтили меня... Глубоко тронутая семья моя шлет Вам, Владыко, выражения своей безпредельной преданности и глубочайшего уважения, при чем мы преисполнены уверенности, что в деле устройства женского общежительного монастыря в Козельщине (о чем мною и подано прошение Св. Синоду) – Вы, Владыко, наша надежда и упование, а принимаемое Вами столь сердечное в деле этом участие, конечно, внушается Вам свыше, волею Царицы Небесной, Заступницей нашей...

У нашего владыки²²²⁸ я еще не успел быть и потому не знаю, получено ли им прошение, врученное мною Владимиру Карловичу Саблеру, которому он обещал дать немедленный ход. Теперь, вручив свои дела и выразив свои желания Святейшему Синоду, я чувствую великое душевное успокоение, надеясь и будучи уверен, что мудрые архипастыри наши устроят и решат все ко благу и славе Церкви и пасомых.

С глубочайшим уважением и совершенною преданностию имею счастие быть“.

Из Харькова от 21-го ч. писал протоиерей А. Щелкунов:

„16-го февраля наш о. Ключарь²²²⁹ передал мне от лица Вашего Высокопреосвященства благословение и поздравление меня с должностью члена Хар. Д. Консистории, а 17-го получен о сем последнем обстоятельстве и Синодальный указ. Со слезами повергаюсь я пред Божественным Промыслом, даровавшим, в лице вашем, Архипастыря, изведшего меня – шесть лет тому назад – из земли Халдейской, из рова погибели... а ныне стоящего у кормила Церкви Всероссийской как бы и для того, чтобы довершить начатое благодеяние: изведши из рва, благословить и поставить на довольно возвышенном холме. Был я тою погибшею драхмою, отыскать которую Вышний промысл судил ваше Богопросвещенной мудрости и милосердой усмо-

—169—

1884 г.

трительности... Вам же, избавитель мой, тот же Божест. Промысл судил не только окончательно стереть с обретенной Вами драхмы прилипшие к ней пыль и сор, но и прояснить ее и присоединить к тем драхмам, которые, не имев несчастья быть оброненными в сор, безжалостно наметывали оный на оброненную. Помолитесь, Владыко, да дарует мне Господь силы и разум оправдать собою Божие о мне изволение.

Осмеливаюсь послать Вам при сем мою „речь прощальную с паствой“ – тою землею халдейскою, из которой ваша мудрая усмотрительность извела меня в Ханаан –Харьков. Благоволите, Владыко, прочитать ее и оставить у себя как мое, пред Богом и людьми, исповедание непостижимых путей Б. промышления, даровавшего мне в Особе вашей избавителя от тех, которые не ведали, что творили надо мной… Ведал же то Божий Промысл.

А не Божественному ли промышлению надо приписать то обстоятельство, что протоиерей Вертеловский должен был свое место – члена Консистории – уступить мне? Этот „Член“, по отношению ко мне, хотел быть не судиею только неправедным, но и... палачом безжалостным. Около трех лет он мучил меня по-моему „делу“..., выжидая благоприятнейшего момента для нанесения мне наичувствительнейших и наипозорнейших ударов; приговорил меня к 6-месячному заключению в монастырь. Когда же другие члены, во главе с о. Симеоном²²³⁰, протестовали против такого постановления, он (с прот. Солнцевым) написал свое мнение, поспешил с ним к Владыке (Иустину) во Всесвятское и убеждал его согласиться с ним. Чем же это кончилось? А тем, что тогда Владыка Иустин отверг драконовское мнение, а теперь Владыка Амвросий изверг и самого дракона из судейского места. Если понятны причины извержения Вертеловского из Консистории, то чем, как не таинственно-поучительным действием Промысла, объяснить назначение на его место – меня? Или в Харькове нет протоиереев достойнейших? Есть. Но не они были так поруганы Вертеловским. Не знаменательно ли это и не вразумительно ли для всех Вертелов-

—170—

1884 г.

ских? А сподвижнику его – Солнцеву выпало теперь сидеть за присутственным столом прямо насупротив меня и, следовательно, прямо смотреть в глаза тому, кого так хотелось опозорить. Пусть это – мелочь, случайность, но сложилась то она остроумно и поучительно. У древних египтян был закон, по которому отец, убивший своего сына, должен был трое суток смотреть на него, держа его на своих руках. Что-то похожее присуждено Божиим Промыслом и о. Солнцеву.

Наконец, я и на себе чувствую некое призвание Промысла ходатайствовать пред Вашим Высокопреосвященством. В предшествовавшем сему письме моем я изложил Вам, что последним преступным деянием Вертеловского было представление им к наперсному кресту клиента его и Буханцевского – священника Александра Давидова, того самого, который, в качестве помощника моего по Недригайловскому приходу, предавал меня в руки этих двух разбойников. В этом представлении Давидова к кресту есть нечто похожее на то, как если бы Каиафа представил к награде Иуду-Искариота за предательство...

Защитите, Высокопреосвященнейший, святый крест Господень от такого поругания. Если на кресте видеть злодея ужасно, то на сем последнем видеть святый Господень крест больно и обидно: это было бы кощунством.

О. Вертеловский, возвратясь из Питера, принял на себя личину человека, якобы успевшего во всем, зачем туда ездил; рассказывает, что он „раскопал“ какие-то „дела“, что это-де не пройдет даром и т. п. Что же до назначения меня в Члена Консистории, то он так выражался: „еще на-двое бабка угадывала – утвердит ли Синод этого „авантюриста“. А так как Св. Синод уже благоволил утвердить меня, то надо думать, что и другие россказни Вертеловского также несбыточны. Есть, впрочем, пословица: „кого Бог захочет наказать, то прежде разум отнимает“. Если сей последний акт Божия Правосудия уже совершился над Вертеловским, и он затеет борьбу с своим Архипастырем, то... „Знаете ли, чем это может кончиться для Вертеловского? – Соловками, или Спасоевфимиевым монастырем“ Сказал я однажды нашему о. Ключарю и получил от него в ответ: „дай Бог пророчеству вашему не солгатися“.

—171—

1884 г.

Вот содержание приложенной при письме речи о. Щелкунова:

„Всем время, и время всяцей вещи под небесем... время обымати и время удалятися от обымания (Еккл.3:1, 5).

Прошло 10 лет с той поры, как, по воле одного из великих иерархов, тогдашнего Архипастыря²²³¹ нашего, впервые узрел я вас, братие, и впервые же простер к вам слово мое. Теперь же, по милости нынешнего Архипастыря²²³², переходя на службу в кафедральный град Его, я в последний уже раз исхожу на сие священное место сказать вам и последнее мое слово. Всем время, и время всяцей вещи под небесем... время обымати и время удалятися от обымания.

Разлука всегда грустна... А между тем она неизбежна для человека – странника земного, долженствующего стремиться к отечеству небесному. Есть Божий Промысл, бодрствующий и над нами и управляющий всеми, так называемыми, случайностями нашей жизни. Сей-то Божественный Промысл устрояет для человека многоразличные пути жизни нередко вопреки всех его расчетов (выражение полного надеяния только на благое Провидение), но всегда с благою целию – так или иначе устроить его спасение, чтобы из него, – странника земного, уготовился Божий человек, постоянный гражданин оного горнего Града Иерусалима. Посему то часто встречает человека то, что и не входило в план его расчетов, хотя он и привык думать, что сам распоряжается собой: от Господа исправляются пути мужу.

Остается, следовательно, с благоговением, покорностью и благодарностью вступать на новые пути жизни, особенно, если эти пути указуются, как в данном случае, такою священною рукою, как десница Владыки нашего. Отец и печальник столь великой паствы, Богомудрый и многоопытный, Он не укажет чаду своему пути погибельного, не подаст камня, вместо хлеба, и, вместо рыбы, скорпию.

—172—

1884 г.

Путь, указуемый такою рукою, не может быть путем погибельным, и я почитаю себя счастливым, что вступаю на сей надежный путь, – счастливым тем более, что указанное мне поприще служения моего близко к священному седалищу Его, Богомудрого Архипастыря и Отца, милостивно приблизившего меня к себе, быть может, и для того, чтобы, по образу высочайшего пастыреначальника Иисуса, помощи²²³³ мне, немало искушаемому доселе... Благословен Господь, изводящий столь достойных делателей на дело спасения страждущих и обремененных... Да послужат они, столь дорогие делатели, спасению вверенных им Богом пастырей и пасомых до самого позднего вечера их жизни!

Счастливый новым своим назначением, не подумайте, возлюбленные, чтобы я легко расставался с вами, забыл про вас. О нет! Десять лет жизни, проведенной среди вас, глубоко отпечатлелись в моем сердце, хотя и не всецело отрадными чертами. Сколько, с одной стороны, утешала меня ваша любовь о Христе и преданность, столько же с другой, Господу угодно было повергнуть меня у вас в горнило²²³⁴ искушений, уготованное теми, которые, по Апостолу, от нас изыдоша, но не Быша от нас²²³⁵. Юн бех и состарехся, но если бы Господь Промыслитель не ввергнул меня в такое горнило, то я не верил бы, что таковое²²³⁶ и возможно. Привыкнув от юности видеть во всех обстоятельствах жизни руку Промысла Божия, с благоговением лобызаю сию Божественную руку, уготовавшую мне столь очистительное горнило; вседушно прощаю и тех, кто послужил мне, на этот раз, пещью вавилонскою. Они не ведали, что творили; ведал все Божий Промысл. Едине Ведый человеческого естества немощь, не воздaждь им по делам их, не отрини их от своей благостыни, ими же веси судьбами спаси их, а мне, многогрешному, даруй зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего!

—173—

1884

За сим, речь моя к вам, братии, коротка. Вы, как и я, странники земные, долженствующие стремиться к отечеству небесному; вы, как и я, стремитесь к оному небесному назначению. Но помните, что путь к этому вожделенному царствию не только тернист и узок, но и много извилист: без руководителей тут нельзя. Руководители же у вас всегда есть и будут. Это, во-первых, Архипастырь наш, а во-вторых, посылаемые им священники: их послушайте. И в далеком от вас расстоянии искренно порадуюсь за вас, если вы пребудете воистину послушными их чадами.

Господи, Сердцеведче, Ты поручил нам, служителям твоим, только сеяние добра, предоставив возращение его своему всемогуществу. Призирай же с небесе, посещай виноград сей и утверждай его в добре, сеянном с благословения десницы Твоей“!

24-го ч. я получил письмо из Твери от преосвящ. Антонина, который писал от 23-го числа:

„Примите благоснисходительно от меня и от братий вверенной мн. св. обители почтительнейшее приветствие с наступившею свят. Четыредесятницею и наше искреннейшее молитвенное желание, чтобы Всевышний Господь сподобил Вас, по благополучном окончании её, в радости увидеть светлый праздник Воскресения Христова.

Два письма Вашего Высокопреосвященства я имел утешение получить и приношу за них Вашему Высокопреосвященству нижайшую благодарность. Получив ваше отеческое наставление относительно уведомления Его Высокопревосходительства господина Обер-Прокурора Святейш. Синода о получении мною свящ. облачений, я в тот же день отправил ему уведомление и теперь чувствую себя покойным.

За особенное утешение счел я для себя служить в домовой церкви Вашего Высокопреосвященства в храмовый праздник²²³⁷. И действительно, великое удовольствие доставило мне служение в ней. Благолепный вид храма, чистота, убранство, полное освещение, драгоценные св. облачения, внятное чтение и приятное пение при богослужении, – все это

—174—

1884 г.

восхищало душу и услаждало сердце. И не я один чувствовал это, но и все, в большом количестве прибывшие к богослужению, граждане г. Твери. Праздник был вполне торжественный.

За особенную милость Божию ко мне считаю то, что вверенная мне обитель начинает под моим управлением приходить в лучшее состояние. Ободряемый милостивейшим отеческим вниманием к ней, Вашего Высокопреосвященства, буду пещись об ней, сколько есть у меня сил, призывая на помощь Господа Бога и Пречистую Матерь Его. Я очень полюбил Отроч монастырь. Мне грустно было слышать, что он находился в совершенном забвении, даже в пренебрежении, со стороны граждан г. Твери, по причине внутреннего расстройства. Говорят, почти ни одного человека не бывало в нем порядочного при богослужении. Иные даже понятия не имели о нем. Теперь, по милости Господа Бога и Матери Божией, граждане г. Твери начали узнавать Отроч монастырь. И в будни нередко бывает за литургией не один десяток молящихся, а в праздничные и воскресные дни церковь буквально бывает полна. В наступивший же пост мы имеем утешение видеть в нашей обители еще более молящихся. К повечериям собирается столько народа, что даже лучшим гражданам, несколько запоздавшим, приходится стоять в паперти, по причине непроходимой тесноты в церкви.

Готовясь в настоящую св. седмицу принести Господу Богу покаяние во грехах моих, преклоняюсь к стопам Вашего Высокопреосвященства, смиреннейше прося простить мне всякое прегрешение, вольное и невольное, и преподать мне архипастырское благословение на благоуспешное и богоугодное прохождение подвига св. поста. Простите и благословите, Милостивейший Архипастырь и Отец, вместе со мной, и всю братию св. обители нашей“.

Вечером в этот день я имел надобность быть у высокопреосвящ. митрополита Исидора, для получения от него разрешения на совершение литургии, на другой день, в кладбищенской церкви Малой Охты, по случаю погребения жены благотворителя Бежецкого женского монастыря, д. Ст. Сов. Мих. Егор. Петрова, Елисаветы Ильиничны. Препятствия к этому со стороны Владыки, конечно, не оказа-

—175—

1884 г.

лось. Но он, выслушавши мою просьбу и охотно изъявивший на нее согласие, вступил со мною в довольно пространную беседу. В беседе это, между прочим, была речь: 1) о бумагах, оставшихся после покойного митрополита Московского Филарета, о которых Владыка Исидор ничего не знал; 2) о лекциях бывшего инспектора и профессора СПб. дух. академии Иннокентия²²³⁸ (Борисова), заподозренных в неправославном направлении, доведено было до сведения митрополита Серафима²²³⁹ тогдашним викарием (1831–33 г.) еп. Смарагдом (Крыжановским)²²⁴⁰; а Серафим, по обычаю, рассмотрение этих лекций поручил Филарету, который и нашел в них нечто неправославное. Филарет по этому, а равно и по другим, подобного рода, поручениям, называл-де себя в шутку кочергою в руках Серафима, который загребал ею жар, и сам оставался в стороне; между тем, вина и негодование от посторонних относились к нему, Филарету; 3) о недостатке искреннего расположения к митрополиту Филарету со стороны Императора Александра Николаевича, который, по словам протопресвитера Бажанова, уважал его за ум, но не любил его; наконец 4) о награждении духовных лиц, орденскими знаками, против которых К. П. П. сильно предубежден, так что, в год вступления на престол (1881) нынешнего Государя, он не хотел представлять к наградам ни одного архиерея, но митрополит убедил его не нарушать прежних порядков.

В изложенной здесь, в кратких словах, беседе немало однакож заключается поучительного и назидательного:

Забираются по смерти великого святителя важные в церковном и государственном отношении бумаги и, опечатываются, хранятся в Синодском архиве, потом раскрываются, приводятся в порядок и приготовляются к изданию, а первенствующий Член Св. Синода об этом и понятия никакого не имеет. Разве это в порядке вещей?

Старейший иерарх повелевает, младший исполняет, по-

—176—

1884 г.

веленное и остается в глазах посторонних виноватым и ненавистным.

Муж высокого ума и безукоризненной жизни дает царю мудрые советы и делает полезные предостережения, и чрез это лишается царской любви и благоволения.

Наконец жалует подданных царь, но не жалует...

25-го ч. получил я письмо из Мурома от протоиерея А.И. Орфанова. От 23-го ч. он писал мне в ответ на мое письмо от 21-го числа:

„И похоронили мы с честию подобающею любезнейшего собрата и брата нашего о. Иакова Андреевича. Слез, слез горьчайших – море. Без трепетного содрогания никто не мог вынести этой трагической сцены. И как не плакать? 4 девицы неустроенные, 5-я выданная, брошенная мужем и, в добавок, с ребенком, В доме пусто, впереди ничего.

Высокопреосвященнейший Владыко! напишите нашему Архипастырю²²⁴¹, дабы он дал это место в пользу осиротелого многочисленного семейства Силецких. Жениха постараюсь приискать достойного и соответствующего месту. Готов и во Владимир сам съездить, но что там мой слабый голос?

Смерть Якова Андреевича произошла моментально от разрыва сердца. Сидел, читал книгу в 10 ч. утра, вдруг упал и оказался мертвым. Жаль, очень жаль его! И по летам (ему 63 года), а паче по семье нужно бы пожить. Но судьбы Божии нам неведомы“.

26-го ч. Неделя православия и день рождения Государя Императора. В Исаакиевском соборе, пред литургией совершен был обычный чин Православия (без пения в конце песни Тебе Бога хвалим), при собрании архиереев (кроме Новгородского митрополита), под предстоятельством Митрополита Киевского. Протодиакон Громов читал и провозглашал: анафема громко и выразительно. Литургию совершал Митрополит Московский, а к молебну после Литургии прибыл и Владыка Исидор.

27-го ч. скончался в Царском Селе бывший губернский

—177—

1884 г.

предводитель тверского дворянства, Тайн. Сов. Князь Борис Вас. Мещерский²²⁴², человек добрый, честный и всеми уважаемый. Да упокоит Господь душу его в селениях праведных!..

28-го ч. писал я во Владимир преосвященному архиепископу Феогносту:

„Обращаюсь к Вашему Высокопреосвященству с усерднейшею просьбою. Вам, без сомнения, донесено уже о внезапной смерти моего свойственника, вдового священника Муромской Крестовоздвиженской церкви, Иакова Силецкого. После него осталось, кроме двоих обучающихся в семинарии сыновей, четыре дочери девицы. Они-то просят меня ходатайствовать пред Вашим Высокопреосвященством об устройстве одной из них на родительском месте. Дядя же их, протоиерей Орфанов, пишет мне, что, если дозволено будет приискать жениха для сироты, он постарается найти достойного кандидата на место умершего Силецкого.

Исполняя слезную просьбу сирот, пишу эти строки Вашему Высокопреосвященству, а будет ли оказана им милость – это уже дело вашего архипастырского благоусмотрения“.

Вечером был я у К.П. Победоносцева и представил ему экземпляр вновь составленного и изданного акафиста св. Благоверному В. Князю Михаилу Ярославичу Тверскому, оставив у него еще 5 экземпляров, для вручения их Высочествам, В. Князю Константину Николаевичу, супруга Его В. Княгине Александре Иосифовне, В. Кн. Константину и Димитрию Константиновичам, а также королеве Эллинов, Ольге Константиновне, посещавшим в 1879–80 г. Тверь и поклонявшимся св. мощам Благоверного Князя Михаила.

Однажды вечером посетил меня профессор Михайловской Артиллерийской академии, генерал-лейтенант Ник. Федоров. Эгерштром, (помещик Вышневолоцкого уезда). В беседе между нами зашла речь, между прочим, о всеобщей воинской повинности. Я утверждал, что из этого

—178—

1884 г.

закона следует сделать исключение в пользу оканчивающих курс в духовных семинариях кандидатов священства. Принятие в военную службу таких лиц, по моему мнению, или бесцельно, или вредно в виду их будущего назначения. – Бесцельно, потому что воспитанник семинарии, пробывши в военной службе два-три года и научившись военным приемам, возвращается потом в епархиальное ведомство, с правом на получение священнического места. Спрашивается, может ли служить из учение воинских приемов нужною или полезною подготовкой к священному служению? Не думаю. – Но, если воспитанники семинарии – кандидат священства, вступивши в военную службу, будет отправлен на войну и там или сам будет изувечен, или прольет человеческую кровь, в том и другом случае он потерян для церковной службы. Ни изувеченный, ни проливающий чью бы то ни было кровь не может быть допущен, по церковным правилам, до принятия священства. – Г. Эгерштром совершенно согласился с моим взглядом и вслед затем он огласил мой взгляд в одной из петербургских газет. В присланной им мне вырезке из этой газеты вот что я прочитал:

„По вопросу о назначении на места священнослужителей, один из наших архиепископов, как мы слышали, вносит в Св. Синод вопрос о неудобстве призыва в военную службу воспитанников духовных семинарий, немедленно по окончании ими курса. Семинаристы, поступая в военную службу, в случае участия в военных действиях, на основании церковных постановлений, не могут быть уже назначены священнослужителями; таким образом, по мнению владыки, окончившие курс в семинариях и не по ступившие в духовную академию, не должны быть призываемы к отправлению воинской повинности ранее 25-лет него возраста. При такой льготе многие из окончивших курс в духовных семинариях, еще до достижения им означенного возраста, займут места учителей или священно служителей, и только не получившие таких мест будут призваны к отправлению воинской повинности. В таком смысле, по мнению владыки, желательно изменение в положении о воинской повинности для наших семинаристов,

—179—

1884 г.

так как пролившие чужую кровь или раненые не могут быть священнослужителями не только в белом, но и в черном духовенстве“.

1 Марта в 2 часа пополудни, в Петро-Павловском соборе, была совершена по Императоре Александр Николаевиче, в день Его мученической кончины, панихида, в которой участвовал и я. – Собор, на этот раз, был переполнен высшими военными и гражданскими чинами. – По окончании панихиды, когда я за другими архиереями возвращался в алтарь, подходит ко мне генерал, высокого роста, очень красивый собою, и просит у меня благословения. Благословляя его, смотрю на него и не знаю, кто он. – „Вы не узнаете меня“, говорит генерал. – „Нет“, отвечаю. – „Я – Исаков“²²⁴³. – „Ах, Николай Васильевич! Простите, давно не видавшись с Вами, я не узнал Вас“.

Я знал Н.В. Исакова по Москве, когда он был Попечителем Московского Учебного Округа, а я был Ректором Моск. семинарии. Раз, а может быть, и не один раз он приглашал меня и просил моих советов, когда он предполагал открыть Учительскую семинарию в Москве. Затем Н. В-ч был начальником военно-учебных заведений, когда я, бывши на Полоцкой епархий, имел с ним письменные сношения по Полоцкому кадетскому корпусу, но личных свиданий с ним не имел. В настоящий раз я встретил его уже в звании Члена Государственного Совета.

Известно, что Н.В. Исаков имел, вследствие своего особенного происхождения, необыкновенное сходство с покойным Государем Александром Николаевичем, был как бы его двойником, так что иные, при встречах, не могли отличать одного от другого. И вот раз какой был случай. Государь был довольно долгое время в Москве (именно в ноябре и декабре 1862 г.) и имел обыкновение каждое утро прогуливаться по Московским бульварам. Однажды он шел по Пречистенскому или Тверскому бульвару; на встречу ему идет какой-то чиновник, или военный, близко знакомы с Исаковым. Встречаясь с Государем и принявши его за Исакова, громко кричит ему,

—180—

1884 г.

протягивая руку: „здравствуй Николай Васильевич“. Когда Государь, не отвечая, грозно взглянул на него, тот, всмотревшись в лицо и узнавши в нем Государя, обезумел от ужаса и, прибежавши к Каткову, издателю Московских Ведомостей, не знал, что ему делать. Катков успокоил его.

После неожиданной встречи со старым знакомым, я счел приличным тотчас же сделать Николаю Васильевичу визит, тем более что он жил на моем пути из Собора к Ярославскому подворью (на 4-й линии Вас. Остр. № 17). Он принял меня, как старого знакомого, очень любезно. Вспоминали Московскую старину, и так как я в это время занимался приготовлением к печати известного „Собрания мнений и отзывов М. М. Филарета“ и собирал письма его к разным лицам, то естественно зашла у нас речь об этом великом иерархе. Но при этом мне пришлось выслушать из уст моего почтенного гостеприимца не очень утешительную весть о Владыке Филарете, именно, что покойный Государь будто бы был не вполне доволен Филаретом по причине беспорядков по Московской епархии...

2 ч. день Восшествия на престол Государя Императора Александра Александровича. Торжественное служение в Исаакиевском соборе. Генералитета в соборе было очень много: присутствовали при молебне и некоторые из Великих Князей.

Из Исаакиевского собора я заезжал, по приглашению накануне, в Мраморный Дворец к Великому князю Константину Николаевичу, чтобы принести Его Высочеству благодарность за посещение им в декабре 1879 г. Твери. В. Князь принял меня благосклонно и довольно долго беседовал со мною. Речь шла о Твери, о Владимире – моей родине, о почивающем в Успенском Владимирском соборе, великом князе Георгии Всеволодовиче, погибшем в 1238 г. в битве с татарами на реке Сити, в нынешней Тверской губернии. День памяти сего благоверного князя 4 февраля – день рождения В. Кн. Веры Константиновны (1854 г.). А так как В. Князь узнал, что я жил в это время на Васильевском острове, в Ярославском подворье в смежности с казармами Лейб-гвардии Финлянд-

—181—

1884 г.

ского полка, то зашла речь об этом полке и его полковом празднике. Его Высочество состоит шефом этого полка, по наследству от Августейшего дяди, цесаревича В. Кн. Константина Павловича. Полковой праздник 12-го декабря – в день памяти свят. Спиридона Тримифунтского. День этот памятен для Его Высочества по некоторым фамильным обстоятельствам, между прочим, потому что его дочь, Ольга Константиновна, королева Эллинов, в этот день вступила на греческую землю, в 1867 г., на остров Корфу, где почивают мощи святителя Спиридона в сидящем положении.

От Его Высочества я прошел на половину В. Княгини Александры Иосифовны²²⁴⁴, также посещавшей Тверь в июле 1880 года, для свидания с августейшим сыном Николаем Константиновичем, вызванным для сего из Самары, где он имел тогда свое пребывание.

Откланявшись Eе Высочеству, я хотел посетить Великих Князей Константина и Димитрия Константиновичей, но они не могли принять меня у себя внизу, по случаю возобновления их покоев, в виду предстоящего бракосочетания первого из них с принцессою Саксен-Альтенбургскою Елисаветою Маврикиевною. Они вошли в верхние апартаменты, где я их ожидал, и любезно начали со мною беседовать. Я счел уместным приветствовать августейшего жениха с нареченною его невестою; при этом пожелал, чтобы невеста Его Высочества была вполне достойна его во всех отношениях, особенно религиозно-нравственном. „А вот, к сожалению, сказал Великий Князь, она не будет православною“. – Как же это можно? возразил я... Вашему Высочеству следует непременно склонить ее к принятию православия. „Но это трудно сделать, сказал В. Князь: ведь подан уже пример (разумеется, В. Княгиней Мариею Павловною).“ – „ А мы сделаем ее православною“, – громко сказал при этом В. Князь Димитрий Константинович. – Однако Eе Высочество до сих пор остается вне православия.

3-го числа, в 9 часов вечера, получил я от высокопочтенного соседа своего, преосвященнейшего митропо-

—182—

1884 г.

лита Киевского Платона краткую записку следующего содержания:

„Сию минуту был у меня Иван Петрович Корнилов²²⁴⁵ и уволил нас с Вами и преосв. Ионафаном²²⁴⁶ от завтрашнего обеда у него. Значит, мы можем завтра обедать у Ректора семинарии ничтоже сумняся“.

4-го ч. писал мне П.Н. Батюшков:

„Сегодня надеялся я иметь честь обедать с Вами у Ивана Петровича Корнилова, но получил сейчас от него уведомление, что обед отложен на неопределенное время и потому решаюсь утруждать Вас письменно просьбою, которую имел намерение передать Вам устно.

Церковное попечительство Кальварийской церкви (Сувалкской губ.), о которой я имел честь докладывать Вам вчера, нуждается во многих богослужебных предметах, которые желательно было бы выслать ей в дар, не употребляя на их покупку денег из суммы, пожалованной попечительству Государем Императором. Не можете ли, Владыко, помочь этому горю? Быть может в вашей ризнице, или в ризницах Тверских соборов и церквей, найдутся из лишние предметы, которые были бы так полезны для нищенского, молитвенного приюта, построенного в сплошной иноверной и иноплеменной стране, в память так славно погибшего под Геок-Тепе, русского солдатика, уроженца Кальварии, Агафона Никитина?

Вот что требуется для этой церкви:

1. Чаша для св. Причастия с прибором,

2. Водосвятная чаша,

3. Мурница,

4. Всенощное блюдо,

5. Напрестольное Евангелие,

6. Напрестольный Крест,

7. Хоругви,

и 8. Два подсвечника для местных икон.

Четыре маленьких колокола для звонницы Попечительство уже заказало на свой счет в Москве, а я закажу на

—183—

1884 г.

мой счет св. икону преподобного Агапова в мастерской 1888 г. Троицкой Лавры“. – Удовлетворить в этой просьбе, пребывая вне своей епархии, я не имел возможности.

В тот же день присутствовал я, вместе с прочими членами Синода, на акте в С.-Петербургской дух. семинарии, по случаю 75-летнего юбилея её существования. На акте читана была преподавателем Надеждиным²²⁴⁷ Историческая записка о семинарии и затем краткий отчет за последний год. По окончании акта, в квартире Ректора, протоиерея Розанова, был приличный обед.

5-го числа я получил из капитула Императорских орденов извещение о назначении мне пенсии (500 р.) по ордену св. Александра Невского, полученного мною в прошедшем 1883 г., в день Коронации.

6-го ч. обратился я в Св. Синод с представлением за № 681, следующего содержания:

„Настоятель Николаевской Теребенской пустыни, игумен Арсений²²⁴⁸, по окончании курса в Тверской дух. семинарии, получивший образование в Горигорецкой Земледельческой школе, с 1847-го по 1878-й год состоял на духовно-учебной службе, сначала в должности преподавателя Тверской дух. семинарии²²⁴⁹, потом в должности смотрителя духовного училища²²⁵⁰; в 1880 г., по случаю вдовства, пострижен был в монашество, а в 1891 году определен настоятелем Николаевской Теребенcкой пустыни с возведением в сан игумена. В течение трехлетнего управления этою пустынью, он, Арсений, привел ее в отличное благоустройство во всех отношениях.

Принимая во внимание многолетние труды игумена Арсения по духовно-учебной службе и особенные заслуги по управлению вверенною ему обителью, долгом поставляю почтительнейше ходатайствовать пред Св. Синодом о возведении игумена Арсения в сан архимандрита.

—184—

1884

При сем прилагается послужной его список“.

Ходатайство мое было уважено.

В тот же день получено было мною письмо от ректора Моск. академии, протоиерея С.К. Смирнова, который писал мне от 4-го числа:

„Вчера я имел честь препроводить Вам изданную мною книжку о преп. Сильвестре²²⁵¹ и письма митрополита Филарета к Филарету Черниговскому²²⁵². Примите мое малое приношение с любовию.

Я послал опять службу преп. Сильвестру к Преосвященному Ярославскому²²⁵³ с просьбою, чтобы он пустил ее в ход. Усерднейше прошу вашего содействия разрешению моего труда к напечатанию. Митрополиту я и говорил лично, и написал об этом, представив основания, удостоверяющие в святости преподобного. В самом деле, если во имя преп. Сильвестра устроено и освящено два придела в Ярославской епархии, если в XVII веке были уже в употреблении тропарь и кондак, составленные в честь его, если имя его внесено в месяцеслов, то сомнения относительно службы, по-видимому, быть не может. Что служба ему в прошлый раз не пришла в Синод, этим я обязан своему товарищу, преосв. Сергию²²⁵⁴, и еще Василию Борисовичу²²⁵⁵. Теперь я чувствую новое веяние, благоприятное для моего труда. Итак, не оставьте меня Вашею милостью.

В газетах было известие, что Вы изволите состоять в комиссии по пересмотру академического устава. Соблаговолите известить меня о ходе этого дела, которым, конечно, я заинтересован. Желательно знать, будет ли введен устав в новом учебном году.

Газета Восток назначила меня в протопресвитеры Успенского Собора. Не имеете ли Вы сведений, было ли какое-либо основание для этого слуха, широко распространившегося по Москве?

Идет ли печатание бумаг митрополита Филарета?

—185—

1884 г.

У нас, по милости Божией, все благополучно. О. Наместнике²²⁵⁶, получив от митрополита разрешение для лечения провести весну в скиту, рано почуял весну и уехал в скит с первой недели поста, пребывает там и теперь, и не служил в Лавре ни в день рождения Государя Императора, ни в день Восшествия на престол“.

На письмо это я отвечал на другой же день в следующих словах:

„Простите великодушно, что так давно не писал Вам. С осени и до сих пор у меня так много и дела, и препятствий к делу, что мало уже остается свободного времени для частной переписки, между тем как письма получаю с разных сторон почти ежедневно.

Душевно благодарю Вас за присланные книжки. О вашей службе преп. Сильвестру в Синоде не было еще при мне речи; но, когда зайдет об этом речь, я, без сомнения, не буду против Вас. Впрочем, ныне эти дела в Синоде легче проходят, чем прежде.

Проект академического устава мы предварительно рассматривали втроем: Владыка Московский, преосвящ. Леонтий и я при участии И.А. Ненарокомова. Замечания наши вчера внесены были в Синод и, кажется, скоро будет представлен Устав на Высочайшее утверждение. Вслед за сим предполагается пересмотр Уставов Семинарского и училищного.

У нас, в настоящую пору, немало отнимают времени заседания в Комитетах по пересмотру наградных списков. Мы, живущие на Васильевском острове, собираемся у Киевского Владыки, а прочие – у Петербургского. Я представил своего сотрудника²²⁵⁷ по епархии, помимо Анны 2-й ст. и Владимира 4-й, прямо к 3-й ст. Владимира Св., но примеру Петербургских Викариев, и, вероятно, не будет отказано в моем ходатайстве.

Мои частные занятия по приготовлению материалов для биографии свят. Филарета подвигаются мало-помалу вперед. Но мы с Григоровичем, помимо готовых уже бумаг, взятых из Москвы после смерти Владыки, начали раска-

—186—

1884 г.

пывать все здешние архивы, в коих находятся в сокровенности те или другое письменные документы, с именем Филарета. Так, мы извлекли уже не что из архивов здешней Семинарии и Академии; на днях мой сотрудник отправляется на поиски в архив Консистории. Сверх сего, нам открыт доступ в архивы Министерств Внутренних и Иностранных дел. Мы решили начать издание материалов со времени прибытия в Петербург иеродиакона Филарета, т. е. с 1809-го года.

Я помню, Вы когда-то мне писали, что нельзя приступать к составлению биографии М. Филарета, не имея под руками материалов, хранящихся в архиве Синодском. Теперь я совершенно в этом убедился. Но за то, когда будет на печатано все, что теперь у нас под руками, можно будет уже смело предпринимать составление полного жизнеописания великого Святителя.

Спасибо г. Корсунскому²²⁵⁸, что он начал разрабатывать архив Троицкой Лавры и изводить на свет документы, касающиеся М. Филарета.

При рассуждении в Синоде о преемнике протопресвитера М.И. Богословского, ваше имя не было упоминаемо. Но, по поводу предварительных газетных толков о вашей кандидатуре, я спрашивал вашего Владыку; он мне ответил, что для Вас нет расчету оставлять академическую службу ради протопресвитерства. А если бы, в самом деле, Вам предложен был этот почетный титул, как бы Вы приняли такое предложение?

На Страстную и Светлую Седмицы, думаю, если Бог благословит, отправиться в Тверь; но затем, на все уже лето меня заключат в стенах Ярославского подворья. В мае два Митрополита и Варшавский Архиепископ Леонтий поедут в свой епархии, а мы с Ярославским будем сидеть у моря и ждать благоприятной погоды, чтоб съездить в Кронштадт или Ораниенбаум.

У вас ныне каникулы будут, кажется, очень продолжительны: приезжайте-ка на досуге в Северную Столицу проведать нас горемык.

В предыдущем письме (от 23-го дек.) Вы спрашивали,

—187—

1884 г.

справедлив ли слух о предстоящей будто бы ревизии Киевской академии? Слух этот совершенно неосновательный: в Синоде не было речи ни о какой ревизии. По поводу сочинения Терновского, заподозренного и отчасти изобличенного в неправомыслии, было только решено поручить Ректорам академий иметь бдительный надзор за направлением профессорских лекций.

Satis... Отправляюсь в Комитет к Киевскому Владыке“.

Для рассмотрения наградных списков духовных лиц в Синоде издавна практикуется такой порядок. Епархии разделяются на две части и составляются из Членов Синода две комиссии, одна под председательством Петербургского митрополита, а другая – Киевского. Я принадлежал с Ярославским преосвященным ко второй комиссии. Кроме архиереев в комиссиях принимают участие, для доклада списков, Управляющий канцелярией Св. Синода с своим помощником и обер-Секретарь с одним из секретарей. На этот труд употребляется от трех до четырех заседаний, которые происходят в покоях Председателей Комиссий. После заседаний каждый раз обыкновенно предлагается утешение трудящимся.

8-го ч. получено было мною с разных сторон три письма: из Владимира, из Москвы и из Витебска.

Из Владимира писал мне преосвященный архиепископ Феогност.

Вот что писал он от 5-го числа:

„Вменяю себе в приятнейший долг уведомить Ваше Высокопреосвященство, что на место покойного о. Такова Силецкого уже определен мною студент Никольский, из явивший желание взять одну из дочерей покойного, и что таким образом желание ваше исполнено мною.

Испрашиваю ваших архипастырских молитв, с отличным почтением и преданностию имею честь быть“...

Из Москвы писал от 6-го ч. Преосвященный Иаков, бывший Владимирский викарий, а ныне управляющий Донским Ставропигиальным монастырем:

„Прошу вашего благословения на мое новоселье. Владимир оставил я 17 февраля. Проводили меня с честию и с выражением сожаления, что оставил служение епархии. Особенно благодарен я моему Владык; его отношения ко

—188—

1884 г.

мне были всегда братские; служить с ним было легко. На проводах он сделал обед, к которому приглашено было человек 20, сказал мне, с бокалом в руке, много любезных слов с благодарностию за мои труды для духовенства и в самый день отъезда пришел с братией Дома и благословил меня иконою Ивер. Б. Матери в ризе, затем проводил до вокзала... Спаси, Господи, всех за их любовь и снисхождение ко мне во время 14-летнего служения пастве!

О Донском, каким нашел я его, пока ничего не скажу особенного. Братии мало; пение порядочное; помещение мое Вам известно. Я еще порядком не устроился. Продолжаю лечиться. Приехал с отеком в лице и в ногах. Пью что-то для пополнения убыли крови; течение её приостановилось с 1-го февр., по москов. рецепту... Пост самое не благоприятное время для больных. Мне нужно бы пить молоко и есть яйца, но устав не позволяет... Розговенье и весна, надеюсь, принесут мне здоровье.

Возобновляю мое ходатайство о пропуске в печать акафиста Муром. Чудотворцам. Я послал его в СПб. цензуру еще в январе, с просьбою представить Св. Синоду. Помогите разрешению.

Во Владимире умер протоиерей жен. монастыря Алексий Розов, бывший при ректоре Алексии экономом семинарии“²²⁵⁹.

В ответ на это письмо писал я от 14-го числа:

„Приветствую Вас на новом месте вашего пребывания и успокоения от служебных трудов. Но я не думаю, чтобы Вам, после многолетней ревностной и энергичной деятельности, была приятна и успокоительна совершенно свободная от трудов и занятий жизнь. По моему мнению, для Вас было бы не бесполезно и не особенно обременительно присутствование, например, в Синодальной конторе. Об этом я имел разговор с К.П. Победоносцевым.

Не удивляюсь, что мой родной Владимир напутствовал Вас выражением искренней признательности за вашу многополезную деятельность. Я уверен, что благодарная память о Вас надолго сохранится в епархии Владимирской.

—189—

1884 г.

Оставленный Вами Боголюбов монастырь предоставлен заведыванию Владыки Феогноста.

Предполагаю на Страстную и Светлую Седмицы отправиться в Тверь, а на Фоминой должен буду возвратиться в СПб. И уже на целое лето засяду в стенах Ярославского подворья. После праздника, если Бог благословит, приступлю к печатанию материалов для жизнеописания в Бозе почившего Святителя Филарета. Материалов этих собрано нами из разных здешних архивов, независимо от Синодального, многое множество. Документы начинаются с 1809 года, т. е. со времени прибытия в СПб. из Троицкой Сергиевой Лавры иеродиакона Филарета (Дроздова). Помолитесь, Преосвященнейший, чтобы Господь помог мне начать и благоуспешно совершить этот, очень важный и полезный, труд во славу Божию и в память великого Иерарха.

Акафист Муромским Чудотворцам уже в Синоде. Вероятно, мне поручено будет пересмотреть его и, конечно, я не замедлю дать о нем надлежащий отзыв. Неутомимый А. Ф. Ковалевский более и более упражняется в составлении акафистных песнопений в честь разных святых. В первых числах января он прислал мне составленный им, по собственному произволению, акафист местночтимой в г. Торжке Благов. Княгине Иулиании. Поводом к сему послужило напечатанное в Тверск. Епарх. Ведомостях сказание об этой княгине. Поистине, неистощимый песнописец“!...

Из Витебска писал от 6-го ч. протоиерей В. Волков:

„Пишу сидя у гроба: жена моя умерла. Помолитесь об упокоении души рабы Божией Варвары. Обращаюсь к Вам, как к родному отцу, который сочувствует моим радостям и скорбям и разделяет со мною то и другое. Пришлите слово утешения... Плачу и сильно скорблю... Сердце за последнее время так наболело, что боюсь, чтобы не заболеть и не слечь“.

15-го ч. писал я в село Высочиновку Харьковской губ. А.В. Ковалевскому:

„Получив ваше последнее письмо от 4-го минувшего января и при нем список с составленного Вами акафиста Благоверн. Княгини Иулиании, я немедленно сделал

—190—

1884 г.

следующие распоряжения: во-первых, велел написать Настоятелю Новоторжского Собора, чтобы он выслал Вам икону Благов. Княгини и донес мне, признает ли он благопотребным и возможным напечатать на соборный счет акафист Благов. Иулиании; во-вторых, присланный Вами мне список акафиста я отдал Цензору, архим. Тихону, чтобы он заблаговременно просмотрел его.

Протоиерей отвечал мне, что он не замедлит послать Вам икону, и, вероятно, уже выслал, с объяснением причины замедления в исполнении вашего требования. Что касается акафиста, то он будет просить ходатайства она печатании его; однакож до сих пор его просьбы у меня нет в руках.

Написанный Вами акафист св. Алексию, человеку Божию, мною был читан и одобрен к напечатанию. В предстоящий праздник св. Алексия, 17-го числа, без сомнения, он будет уже воспеваться в Московской Алексеевской обители.

Акафист Муромским Чудотворцам представлен уже в Синоде, и, вероятно, мне же будет поручено рассмотреть его. Разумеется, я не замедлю дать о нем надлежащий отзыв.“

В тот же день из Москвы получил я от Императорского общества Истории и древностей Российских при Московском Университете официальное печатное приглашение от 12-го числа за № 231, следующего содержания:

„Императорское Общество Истории и древностей Российских, состоящее при императорском Московском Университете, в силу постановления своего в заседании 4-ro мая 1882 г., имеет почтить восьмидесятилетнюю годовщину своего существования 18-го марта сего 1884 года, торжественным заседанием согласно своему уставу, лишь в присутствии только своих Почетных и действительных членов и членов Соревнователей.

Извещая о сем Вас, Милостивый Государь, Общество просит почтить это заседание Вашим присутствием“.

На это я ответствовал 16-го числа за № 822 в следующих выражениях:

„В Императорское Общество Истории и Древностей Pocсийских при Московском Университете.

—191—

1884 г.

Имею честь приветствовать досточтимое Общество с восмидесятилетнею годовщиною его плодотворного существования, призывая на дальнейшее многолетнее продолжение оного Божие благословение.

Не имея возможности лично присутствовать в предстоящем торжественном заседании общества, приятным долгом поставляю, по званию Почетного члена оного, препроводить при сем для Библиотеки Общества по экземпляру следующие мною изданные сочинения: 1) Указатель для обозрения Московской Патриаршей (ныне Синодальной) Ризницы, изд. V, M. 1883 г.; 2) Письма Московского Митрополита Филарета к покойному архиепископу Тверскому Алексию, м. 1883 г., и 3) Воспоминания о священном Короновании в Бозе почивших Государя Императора Александра Николаевича и Государыни Императрицы Марии Александровны, Тверь, 1883 г.“

16-го ч. имел я честь получить от Блаженнейшего Никодима, патриарха Иерусалимского, грамоту от 29 февраля за № 139. – Вот её содержание по русскому переводу:

„Никодим Божиею милостию патриарх святого града Иерусалима и всея Палестины.

Преосвященнейший архиепископ Тверский, в (звании) члена освященного Правительствующего Всероссийского Синода, во Святом Духе возлюбленный брат и сослужитель вашей мерности, Господин Савва. Любезное Нам Преосвященство Ваше братски о Господе целуя, с величайшею приятностию приветствуем,

По изволению Божию, мы живем теперь вдали от благословенной России, но с неизмеримою любовью непрестанно вспоминаем о любезном Нам Преосвященстве Вашем, которого, (как) украшающегося многими добродетелями и исполненного богобоязненной ревности, из-за большего доказательства любви и доблести почитаем. А если и до сего (времени) мы не писали братской любви Вашей, то причиной этого было много занятий, которыми мы были окружены тотчас с прибытием во святой град и с провозглашением Нас божественною милостью на святейший апостольский и патриарший престол Брата Господня. Ибо, нашедши дела этой святейшей матери церквей в большом замешательстве и беспорядке, по причине тягостного и опас-

—192—

1884 г.

ного смятения, постигшего ее с некоторых лет, со всем рвением приготовились мы к борьбе, заботясь, чтобы и порядок во всем восстановить, и, божественною силою и благодатию, освободить эту достойную почтения первородную церковь от стольких и таких скорбей и бед. И многое уже улучшено, но остается еще довершение трудного дела, уплата, разумеется, чрезмерных долгов, от которой зависит, по большей части, ожидаемое спокойствие этой достойной почтения матери церквей. Так как в настоящее время доходов недостаточно для уплаты процентов, то и охранение святейшего апостольского и патриаршего престола становится трудным, и деятельность наша, (направленная) к утверждению во святых местах этих, по которым ходил Бог, православия и к борьбе со столькими врагами его, имеющими много центров, не имеет почти никакого значения. Наперед зная это, и выше всего другого считая необходимым освободить всесвятой Гроб от удручающих его долгов, во время пребывания Нашего в Петербурге, мы просили, чтобы Святейшим Правительствующим Синодом дана была Нам ссуда около трехсот тысяч рублей и не мало тогда утешились, узнавши, что просьба Наша была благосклонно принята. А хорошо зная ревность о церкви и благочестивое и благое расположение Вашего любезного Преосвященства ко Всесвятому Богоприемному Живоносному Гробу, с большою смелостью обращаемся к Вам, прося, чтобы Вы, склонившись к скорбям и бедам матери церквей, посодействовали скорейшему доставлению Нам упомянутой ссуды, чтобы при помощи её Мы могли уплатить часть хотя самых тяжких и настоятельных долгов, которых так много. И мы благоговейно и благодарно будем вспоминать всегда о почтенном имени Вашем при всесвятом, живоприсном Гробе, признавая твою досточтимую главу покровителем и защитником Гроба, а мздовоздаятелем она будет иметь воздающего Бога. Принося Вам сердечное во Христе приветствие и Нашу горячую благодарность за благосклонное и братолюбивое расположение Ваше к Нам, которое мы столько раз испытали, и прося не забывать Нас, но всегда быть исполненными одних и тех же чувств любви к Нам и покровительствовать всесвятому и Богоприемному Гробу, оканчиваем

—193—

1884 г.

настоящее (письмо), испрашивая у Господа почитания Вас на наибольшее число лет здоровья и всякого благополучия.

В святом граде Иерусалиме. 29 февраля 1884.

Иерусалимский Никодим и во Христе брат“.

В ответ на эту грамоту я отвечал 6-го апреля в следующих выражениях:

„Блаженнейший Владыко, Глубокочтимый Святитель и во Христе Брат!

В 16-й день минувшего Марта месяца имел я неожиданную радость получить послание Вашего Блаженства, преисполненное благоволения и любви к моему недостоинству. С чувством глубочайшего благодарения к священной Особе Вашей, досточтимейший Господе Владыко, принял я столь милостивое послание.

Но когда я прочитал сие послание и узнал из него о том затруднительном положении, в каком находится Ваш апостольский и патриарший престол, то к чувству моей душевно радости примешалось невольное чувство грусти и скорби. Да поможет Вам всеблагий и всесильный Господь Иисус Христос препобедить и устранить все затруднения на пути к благоустроению вверенной Вашему Святительству духовной паствы и к сохранению в подо бающем благолепии величайшей христианской Святыни, коей Вы, Блаженнейший Владыко, поставлены ныне, по судьбам Божиим, духовным Стражем и Хранителем.

По чувству благоговения к Живоносному Гробу Господню и по долгу взаимного христианского братолюбия, я готов со всем усердием споспешествовать, чем и как могу, Вашему Блаженству к облегчению вашего тягостного положения среди настоящих обстоятельств Вашего патриаршего престола.

Дело о заимообразе (δάνειον), о котором Ваше Блаженство изволите, между прочим, писать, до сих пор в Синоде нашем докладываемо не было. Когда же будет докладываться, я не премину подать, с своей стороны, голос в Вашу пользу. Полагаю, что и прочие члены Синода сочувственно отнесутся к Вашему ходатайству.

Строки сии пишу в дни всемирного воспоминания спасительных страданий Господа и Спаса нашего Иисуса Христа

—194—

1884 г.

и мысленно, в благоговейном трепете, повергаюсь к подножию Животворящего Креста Господня, водруженного на святой Голгофе, с смиренною мольбою о прощении и очищении моих прегрешений излиянною на сем Кресте чистою кровию Богочеловека.

Стоя в тоже время в преддверий светлого и преславного торжества о тридневном Воскресении из гроба Христа Жизнодавца, простираю к Вашему Блаженству из отдаленного, но не чуждого Вам, края радостное, сыновнее o Христе приветствие с сим всемирным торжеством и смиренно прошу Вас, приснопамятный для меня Святитель, не лишить меня и вверенную мне паству Вашего молитвенного воспоминания при совершении Бескровной Жертвы в великом и пречудном храме Живоносного Христова Воскресения.

Вашего Блаженства, Досточтимогo o Господе Святителя,

всецело преданный и покорнейший послушник

Савва Архиепископ Тверской и Кашинский.

P. S. Пишу из Твери, куда прибыл из Петербурга на Страстную и Светлую Седмицы“.

17-го ч. мною получено из Полтавы и из Харькова два письма.

Из Полтавы писал мне от 14-го числа преосвященный архиепископ Иоанн:

„Издавна питаю к Вам чувства глубокого уважения и братской любви, хотя, за недосугом, никогда не писал Вам, даже и тогда, как Вы были моим добрым соседом по Харьковской епархии; но я никому не писал, не взирая на то, что ко многим и многим из моих собратий по Архиерейству питаю те же чувства любви и уважения. Ныне и я решаюсь беспокоить Вас моим письмом и покорнейшею просьбою. Ослабленный постигшею меня болезнию, хотя – милосердием Божиим – укрепился настолько, что уже третий месяц занимаюсь текущими делами, я решился, по примеру своих собратий, просить Святейший Синод о назначении мне Викария. Прошу Ваше Высокопреосвященство – не откажите в своем братском содействий по этому делу и, если имеете в виду не старого и достойного кандидата на должность Викария, по обсуждении

—195—

1884 г.

по сему предмету в Святейшем Синоде, не оставьте своим указанием“.

Ходатайство Преосвященного Св. Синодом было уважено: ему Викарием назначен был наместник Успенской Киево-Печерской Лавры, архимандрит Иларион²²⁶⁰, с званием епископа Прилукского.

Из Харькова от 15-го ч. писал протоиерей С.А. Иларионов:

„Помолившись Господу Богу в знаменательный день Вашего рождения о вашем драгоценном здравии и непременяемом благополучии, спешу выразить чувства глубокого сыновнего высокопочитания и беспредельной Вам преданности. Да приложит Вам Господь дни на дни и да приосенит Своею благодатию и души приснопамятных родителей ваших в Царстве Славы! В сердце моем, вашим отеческим вниманием ко мне, так много напечатлено отрадного и незабвенного, что я не знаю, когда и чем могу возблагодарить или послужить Вам; одна недостойная молитва за Вас и родителей ваших служит мне утешением.

Владыку нашего некоторые из досужных болтунов осуждали за то, что, с поступлением его на паству, последовала перемена лиц в разных заведениях, а между тем на деле оказалось, что этого давно следовало желать и домогаться. В Епархиальном Училище женском Начальница и новый состав членов Совета нашли белье и платья изорванными, здания не ремонтированы, больница стоит не достроена за недостатком средств; в настоящее время приведено многое в порядок, улучшена пища и после торгов, сделанных на поставку всех продуктов и материалов, оказывается сбережений до десяти тысяч. В прошлом году к Светлому празднику не достало средств на содержание Училища и взято из Епархиального Свечного завода 6000 руб. Нельзя думать, чтобы пользовались заведующие делом Начальница и Председатель, но несомненно то, что непониманием дела и крайнею небрежностию дан был полнейший простор расхищать собираемое духовенством с большим трудом и лишениями“.

—196—

1884 г.

19-го ч. был приглашен в фотографию Дерньера, на Невском проспекте, для снятия портрета в коронационному облачении, по просьбе французского художника Georges Becker'а для большой, заказанной ему каким-то вельможей, картины коронования Государя Императора. Такие же портреты сделаны были и с прочих архиереев, присутствовавших на коронации и находившихся в это время в Петербурге, начиная с митрополита Исидора, с которого однако ж портрет делан был не в фотографии, а на дому. Такая операция над нами совершалась, как говорили, не без ведома и соизволения Государя.

21-го ч. получено было мною печатное приглашение в заседание Православного Палестинского Общества, имеющее быть на другой день, 22-го ч., в 8 ½ час. вечера, на Литейном, в доме Обер-Прокурора Св. Синода.

22-го ч., в назначенный час, открыто было заседание означенного общества, под председательством. Его Императорского Высочества, В. Князя Сергия Александровича и в присутствии В. Кн. Константина Константиновича; было тут немало и других знатных лиц. В заседании читались: 1) Отчет испр. д. секретаря Общества; 2) Доклад В.Н. Хитрово о раскопках, произведенных на русском месте в Иерусалиме; 3) Производилось избрание Вице-Председателя (на место выбывшего Т.И. Филиппова) и Казначея общества, и 4) выборы почетных и действительных членов.

В почетные члены Общества избраны, между прочим» архиепископы: Ярославский Ионафан, Полтавский Иоанн, Владимирский Феогност и Тверский (т. е. я) ...

В тот же день, т. е. 22-го ч., Директор канцелярии Обер-Прокурора Св. Синода, тайн. сов. Ив. Александр. Ненaрoкoмoв препроводит ко мне, при бумаге за № 1287, полученные им из Москвы от Председателя Общества любителей духовного просвещения 10-ть описей собственноручным бумагам блаженной памяти Московского митрополита Филарета, принадлежащим Московской епархиальной библиотеке и приложенным при той бумаге в 10-ти пачках.

Бумагам этим я обрадовался, как драгоценному сокровищу.

23-го ч. утром был я еще раз в Мраморном Дворце

—197—

1884 г.

и чрез адъютанта, капитан-лейтенанта А.П. Шестакова, передал Его Высочеству В. Князю Константину Николаевичу несколько экземпляров обещанной мною брошюры: „Житие Благов. Великого Князя Владимирского, Георгия Всеволодовича (память 4-го февраля),“ один экземпляр для В. Княгини Веры Константиновны, и сверх сего один экземпляр „Писем митр. М. Филарета к архиеп. Тверскому Алексию“. Затем лично вручил я В. Кн. Димитрию Константиновичу три книжки жития В. Кн. Георгия: одну для Его Высочества, другую для Константина Константиновича, а третью для Королевы Ольги Константиновны.

В тот же день получено было письмо из с. Козельщан от графа Вл. Ив. Капниста; граф писал мне от 20 числа:

„Прибыла к нам Ваша Осташковская игумения Ольга.

Впечатление, произведенное на нас и, насколько я мог заметить, на всех здешних матушкой игуменьей, на столько благоприятно, на сколько, как мне кажется, сильно и умилительно подействовало на нее то святое дело, которое она увидала воочию и которому готова представить свои труды, силы и сердце. Это еще раз убеждает нас, что мудрое и теплое участие Ваше, Высокопреосвященнейший Владыка, ниспосылается указанием Царицы Небесной, избравшей Вас двигателем и устроителем судеб Ее святого храма, и тем самым проводником веры и благочестия в массах здешнего и притекающего сюда населения.

Осмотрев храм, матушка нашла его волне благолепным и высказала желание, при устройстве обители, приступить к устройству хотя небольшой теплой церкви. Устроенные уже здания для священнослужителей, причта и просвирни дают возможность поместить довольно значительное число инокинь, и если для помещения их занять выстроенную уже больницу, как здание, входящее в черту монастырскую, то помещение для 35–40 служащих оказалось бы, на первое время, вполне удобным. В замен же занимаемой больницы надлежит приступить к устройству таковой же, на другом месте, которое жена моя с готовностию и радостию жертвует от себя. Находящиеся же в наличности денежных средства дозволяют приступить к этой постройке, а в виду наступающего тёплого времени

—198—

1884 г.

к устройству временного барака, для больных, впредь до окончания здания больницы. Барачная система весьма одобряется врачами.

Наличное число служащих и певчих при храме нашем составляет 55 человек, получающих в месяц жалованья 367 рублей, т. е. в год 4,404 рубля. Это продолжается уже 2 года. Между тем, сумма эта более чем достаточна для содержания общежительного монастыря с 50-ю, по крайней мере, монашествующими. При этом какая громадная разница могла бы быть как в порядке церковном и церковном хозяйстве, так, главнейшим образом, в том впечатлении духовном, которое монастырь производил бы на верующие притекающие сюда народные массы?!.. Но беда в том, что подобное устройство идет в разрез желаний нашего духовенства и еще более – консисторских заправил, предпочитающих ловлю рыбы в мутной воде, хотя бы от этого падало и низводилось с своей высоты самое святое дело...

Осмотрев на месте все устроенное у храма, мы с матушкой игуменьей отправились к нашему почтенному, но удрученному болезнию и летами Владыке²²⁶¹. (Здоровье его опять ухудшилось). Очевидно, что матушка Ольга произвела и на него наилучшее впечатление: видимо, ему хотелось многое сказать и многим поделиться с ней, но недуг и слабость лишили его это возможности, а сердечное сочувствие и благоговение к святому делу выразилось лишь в. слезах, которыми он залился, говоря о Козельщанской святой иконе... Не обладая достаточно силами, чтобы составить себе ясное понятие и определенный путь действий по этому предмету, Владыка выразил лишь, что он даст знать матушке, когда настанет время прибыть ей сюда, для начала дела. А путь, по-видимому, не особенно сложный. Уже более трех недель, ему прислан запрос Св. Синода, на который только надо дать краткий отзыв, что Владыкой устройство монастыря признается необходимым. И вот, вместо ответа, Владыка запрос этот передал в Консисторию, т. е. туда, где менее всего можно ожидать сочув-

—199—

1884 г.

ственного отношения к этому делу, как я уже имел честь доложить Вашему Высокопреосвященству.

Но если во всяком другом деле более или менее продолжительная проволочка не дала бы себя особенно чувствовать, то в этом деле, Владыко Святый, проволочка и затяжка равняются слишком большому, а быть может и трудно поправимому злу. Пропустить настоящую весну для работ по устройству монастыря, не устроить хотя небольшой теплой церкви взамен занимаемой под келии больницы, не устроить к зиме таковой же новой, наконец, не устроить вновь необходимых монастырских служб: погребов, ледников, сараев, бани, прачечной, училища, ограды и проч., не сделать всего этого, что возможно лишь при приступе к работам с весны, – значить не сделать ни шага вперед, а следовательно, на целый год оставить все в прежнем виде, уже заслужившем неодобрение и несочувствие. От начала подобного несочувствия – одна дорога к полному равнодушию, и вот в результате всего еще одна народная религиозная тропа, заросшая и заглохшая!!.. Этого ли следует желать и добиваться нам, Владыко Святый, видящим и убежденным, что если разнузданные страсти и кишащие вокруг тлетворные начала не сделали своего ужасного и разрушительного дела, то только благодаря чувствам веры и св. религии, под которые давно подтачивается недремлющий враг.

Повергая мысли мои на мудрое воззрение Ваше, Высокопреосвященнейший Владыка, осмеливаюсь изложить мой взгляд, как средство для восстановления и правильного хода этого дела.

Если бы Ваше Высокопреосвященство, к которому, при матушке Ольге, наш Владыка высказал столько теплоты чувств, уважения и преданности, изволили найти удобным, в частном письме, хотя самом кратком, дружеском, посоветовать немедля дать от себя Св. Синоду за явление о настоятельной необходимости устройства женского общежительного монастыря, что разделяется и членами Св. Синода, то нет сомнения, что Владыка исполнит это неотлагательно. С другой стороны, если бы глубокоуважаемый Владимир Карлович, столь тепло и сочувственно от несшийся к этому делу, посоветовал бы секретарю Конси-

—200—

1884 г.

стории, г. Васильеву, ускорить ответом на сделанный Св. Синодом запрос, то можно быть уверенным, что все дело быстро пришло бы к столь желанному концу...

Простите, Владыка Святы, за мою, быть может, не уместную откровенность... Вы научили меня, Владыко, относиться к Вам с полнейшею искренностью и доверием. Не осудите и не лишите меня вашего благосклонного расположения...

При сем прилагаю краткий список лиц, служащих при храме и получающих жалованье от доходов церковных, для очевидности, что это тот же монастырский расход, хотя и не заменяющих монастыря, по содержанию внутреннему и по тому впечатлению, которое он производит на всех окружающих “.

Штат служащих при Козельщанской церкви:

2 священника.

Диакон.

30 псаломщика.

55 человек, получающих 367 рублей в месяц, что составляет 4,404 р. в год“.

24-го ч. получил я из погоста Зяблицкого, Муромского уезда, от товарища по семинарии, священника Иоанна Евфим. Целебровского²²⁶². Он писал мне от 20-го числа:

„Простите великодушно мое дерзновение, с коим я

—201—

1884 г.

осмеиваюсь беспокоить Вас сею моею эпистолиею! Или паче простите, что я так долго медлил оною и до сих пор оставался столь невежлив, что еще не отблагодарил Вас как за радушное ваше гостеприимство, оказанное мне, так в особенности за вашу добрую память и любезную симпатию во имя давнего товарищества и содружества и еще паче за ваши дорогие подарки мне; ваш архипастырский фотографический портрет и столь приятную воспоминаниями и для меня подаренную Вами на память произведения вашего пера книгу, которая, при обрисовке вашего уже высшего содружества с подобным Вам Архипастырем, напомнила и мне многое из юной нашей жизни, и так усладила память о Вас, именно, при описании начала вашего знакомства с почившим уже ныне приснопамятным Архиеп. Леонидом напомнила начало и нашего скромного знакомства – когда мы по приеме в один класс семинарии – 2-ю словесность: Вы из Шуйского, я из Муромского училища, незнаемые друг другом явились в сени блаженной памяти к о. Ректору Неофиту²²⁶³ как сейчас гляжу: Вы в нанковом, желто-зеленом, красным кушачком подпоясанном, тулупце, я – в китайчатом синем, для испрошения себе милости – принять нас в скромный приют тогда блаженной бурсы. Вспомнилось при сем, как он нас обоих гладил по головам, как сердечно сочувствовал нашему горю и сиротству, с обычным своим мягким восклицанием: „Ох, вы маленькие, маленькие! Ну что мне с вами делать!“... И в конце концов дал нам местную записку к Старшему Бурсацкому Молчанову; как мы в радости пошли вместе прямиком по Рождественскому валу и скатились почти катком под гору, а потом принятые помещены были в один 4 № к Онисиму Петр. Обтемперанскому²²⁶⁴ и прожили целых два года, как родные братья в одной семье, и потом до окончания курса в одном классе и даже по принятии должностей в одной почти местности: Вы во граде Муроме, я в его уезде, и имели случаи делиться взаимными беседами и посещениями, – о, блаженное то время!!..

—202—

1884 г.

Но оно уже слишком далеко; много мятежная жизнь изменила все, – и Вы стали на высшем недосягаемом пьедестале, именно на свещнице, а я все в прежней смиренной доле и потому и отношения наши естественно изменились; потому-то я и писание сие сознаю дерзновением, – и, конечно, не смел бы так интимно писать к Вашему Высокопреосвященству, если б Вы сами не подали к тому предлога, если б не изъявили мне лично своей воли „доставить Вам копию“ с хранящегося у меня вашего тогда дружеского письма, которое впрочем было ж и причиною столь длинного промедления или молчания, бывши по случаю перестройки тогда ж дома, при уборке детьми различных бумаг, затерто между ними в моем книжном архиве и только на сих днях случайно найдено.

Но я слишком удалился воспоминаниями от первой нити своего письма. И так первее всего приношу мою искреннюю и глубочайшую благодарность Вашему Высокопреосвященству за все настоящее, выше писанное, и за вся прежде бывшая, т. е. добрую память о мне убогом, и затем спешу исполнить приказание Вашего Высокопреосвященства доставлением вышеозначенной копии. – Вот ваше любезное, собственноручное, красивое начертание от слова до слова:

Ваше Благословение! Любезнейший друг, Иван Ефимович!

По обстоятельствам, в каких я теперь нахожусь, для меня крайне нужна Богословская система, которая у Вас. Прошу покорно, нельзя ли ее как-нибудь мне доставить, и притом, как можно, поскорее. Слышно, Василий Иванович Соколов²²⁶⁵ намерен побывать в Муроме: вот и прекрасная оказия; но еще более одолжили бы меня, если бы постарались исполнить мою просьбу при первой возможности. Что именно побуждает меня беспокоить Вас, быть может, неблаговременным требованием, узнаете в попоследствии времени. Остаюсь с почтением к Вам Myромского Б. Собора священник Иоанн Тихомиров.

Почтеннейшей вашей супруге мое усерднейшее почтение.

Июля 22 дня 1846 года.

Простите мне, если при сем я потревожу и ваше чув-

—203—

1884 г.

ствительное сердце горькими воспоминаниями, увенчавшимися, впрочем, для Вас утешением и сладостию столь высокого вашего служения! Да, и я также, как и Вы в оно время, лишился своей добрейшей подруги, которую и Вы не забыли в означенном письме своем. Вот уже 16 лет, как ее не стало и я одиночествую, – и гораздо с худшими условиями: я остался с целой вереницей детей – 5-ью и все неустроенными сыновьями – учащимися и не учащимися и одним еще на руках, но который за то теперь утешает надеждою больше всех. Само собой, разумеется, что мне и подумать нельзя было об оставлении своего служебного поста подобно Вам и удалении куда либо на покой: надо было воспитать их, – и о Боже! сколько я, совершенно одинокий, перенес горя и заботы при сем... И вот они уже почти все воспитаны: двое теперь кончивших курс состоят учителями и кандидатами священства, а двое хотя и доучиваются, но уже близ цели своих стремлений – один в Петербурге в академии Художеств, а последний в своей семинарии, но полет его тоже в Петербург или Москву. И я подумываю теперь, подобно прочим старцам, главу приклонить, но куда?.. И вот в этом-то новом для меня побуждении, я, за неимением других искренних советников, осмеливаюсь прибегнуть к Вашему Высокопреосвященству, как „искушенному по всяческим“ и просить у Вас – наученных долгим опытом доброго Архипастырского Совета: сдавши место сыну, в монастырь мне идти на иноческое подвижничество, или остаться на своем гнезде?.. К первому я даже от юности имел стремление и увлекался монашескими образцами, но боюсь, как бы надо мной не сбылись Божественные слова: „никто же возлож руку свою на рало, и зря вспять, управлен есть в Царствии Божии“; смогу ли исполнять иноческие обеты, силу коих Вы испытали и знаете, а с другой стороны уж не стар ли я для истинной подвижнической жизни и послушания?.. С этим насущным для меня вопросом я и во оно время заезжал к Вам в Тверь, но при посторонних личностях и кратковременном собеседовании не мог его высказать. Конечно, не смею ждать от Вас письменного о сем изъявления, но как Вы Святительскою Своею рукою издали благословите, – так, верую,

—204—

1884 г.

и вдохновится мысль моя и так дело и судьба моя устроится....

За сим прося ваших святительских молитв и благословения, имею счастие числиться некогда ваш сотоварищ и даже друг, а ныне быть Вашего Высокопреосвященства покорнейшим слугою – погоста Зяблицкого убогий иерей Иоанн Евфимов Целебровский“.

25-го ч., в день Благовещения Пресв. Богородицы, я служил у себя в домовой церкви. За литургиею, в обычное время, т. е. на малом входе, возведен мною в сан архимандрита настоятель Николо-Теребенской Пустыни, игумен Арсений²²⁶⁶, а после литургии, при вручении ему жезла, мною сказана следующая речь:

„Приветствую тебя, почтенный о Господе Брат, с получением высшего иноческого сана – сана архимандрита. Путь к достижению этой духовной почести открыт для тебя и твоим прежними многолетними трудами на поприще духовно-училищной службы, и в особенности твоим нынешним ревностным попечением о благоустроении вверенной тебе обители, как во внешнем, так наипаче внутреннем, духовно-нравственном отношении. Нам всегда утешительно было слышать и знать, что не только братия твоей обители, но и окрестные обитатели видят в тебе добрый и назидательный пример христианской жизни.

Господь Бог, благодатию Своею, по предстательству святителя и чудотворца Николая, да благопоспешит тебе в дальнейшем благоустроении твоей обители и да подкрепит тебя в подвигах и трудах на пользу душ вверенной тебе братии.

В знамение же это благодатно Божественной помощи и духовного подкрепления вручается тебе нам сей жезл²²⁶⁷“.

29 ч. в 842 ч. вечера, с курьерским поездом, вы ехал я из Петербурга, и на другой день, 30-го ч., в 7 ч. утра прибыл в Тверь, где на станции встречен был Начальником губернии, преосвященным Викарием еп.

—205—

1884 г.

Антонином, старшим духовенством и некоторыми из граждан.

6-го апреля получено было мною письмо из Москвы от игумении Алексеевского монастыря Антонии²²⁶⁸. Вот что писала она от 2-го числа:

„Осмеливаюсь принести Вашему Высокопреосвященству мое усерднейшее поздравление с приближающимся высокоторжестванным праздником Светлого Христова Воскресения с сердечным желанием, дабы Воскресший сохранить здоровье ваше для благотворно деятельности на пользу св. Церкви еще на много лет!

Известно нам, что Вашему Высокопреосвященству поручено было Святейшим Синодом рассмотрение акафиста Алексию, человеку Божию. Вам обязана наша обитель и тем, что акафист был выпущен в свет именно на день нашего монастырского праздника 17 марта и читан в первый раз на всенощном праздничном бдении. Вся обитель чрезвычайно была утешена хвалебным пением сего акафиста, и я за доставленное Вами столь духовное утешение считаю долгом всенижайше Ваше Высокопреосвященство благодарить“.

8 ч. Светлый день Пасхи. Утреню и литургию совершал в Кафедральном соборе. Затем у себя, дома, принимал множество поздравителей.

Между тем, в тот же день мною получено, с разных сторон, 16 писем и 9 телеграмм: 5 из Петербурга, две из Москвы, одна из Кашина и одна из Харькова.

Из писем помещаются здесь только некоторые, более или менее, интересные.

Вот что писал мне преосвященный Феогност, архиепископ Владимирский:

„Вменяю себе в приятнейшую обязанность поздравить Вас с всерадостным праздником Воскресения Господа и Спасителя вашего Иисуса Христа. Молитвенно желаю, да благодать воскресшего Господа, по Его обетованию, во вся дни пребывает с Вами, обновляя ваши силы духовные и телесные, вспомоществуя Вам в трудах служения Св.

—206—

1884 г.

Церкви и сохраняя Вас в мире, здравии и благоденствии.

Усерднейше благодарю Вас за письмо от 16 марта и за акафист святому Благоверному Князю Михаилу.

Очень рад, что у вас открывается братство во имя Св. Благоверного Князя Михаила. По молитвам сего великого угодника, Господь да поможет процвести вашему братству!

Полагаю, что Тверь возрадовалась вашему прибытию и будет скорбеть о вашем отбытии в Петербург».

В ответ на это писал я от 12-го числа:

„Приношу Вашему Высокопреосвященству искреннюю благодарность за братское поздравление с светлым праздником Христова Воскресения. Взаимно приветствую и Вас, с сердечным желанием, чтобы благодатный свет, воссиявший из Гроба Жизнодавца, неугасимо светил вашему уму и ясно озарял все ваши стези на пути к небу.

С большим интересом и истинным удовольствием прочитал я на днях в Московских ведомостях известие о восстановлении в вашем Кафедральном храме древних фресков, благодаря вашей ревности. – Отныне имя Вашего Высокопреосвященства неизгладимо будет начертано в летописях древнего Успенского собора.

Недавно выписал я из Владимира насколько экземпляров жития св. Благовер. В. Князя Георгия Всеволодовича, составлен. свящ. Вас. Вас. Косаткиным²²⁶⁹, для поднесения В. Князю Константину Николаевичу и В. Княгине вере Константиновне, родившейся в день памяти Благов. Князя Георгия (4 февр.) Я был у Его Высочества 2-го марта и разговор наш коснулся, между прочим, Владимира, по поводу его вопроса о месте моего рождения и воспитания. При этом В. Князь спросил меня и о том, где почивают мощи св. Князя Георгия – во Владимире или в Суздале; я сказал, что во Владимире и предложил Его Высочеству представить ему житие сего Князя. Он с удовольствием принял мое предложение. – Автору сего жития, вероятно, приятно было бы знать, что его литературное произведение имеется в руках Царственных Особ“.

—207—

1884 г.

Из Москвы писал мне от 6-го числа преосвящ. Алексий, еп. Дмитровский:

„Примите мое искреннейшее сыновнее приветствие в светлый и великий день праздника Воскресения Христа Спасителя. Воскресший Господь да озаряет Вас всегда светом Своего Воскресения и да хранит Вас во здравии, крепости и во всяком благополучии на лета множайшая для блага Святые Церкви Своей!

Нынешний праздник Ваше Высокопреосвященство проводите с вашею паствою, а не в далеком Петрограде. Хороший завелся этот обычай – приезжать Владыкам на праздники к своим церквам. Владыкам от этого несколько потруднее; но для духовенства и для паствы большое утешение – молиться вместе в великие дни.

Слышал я, что Ваше Высокопреосвященство назначены председателем Комиссии для пересмотра правил о военном духовенстве. Благодетельное это дело: давно пора исправить это безобразие и приставить к этому безголовому туловищу голову, т. е. архиерея с званием Члена Св. Синода, или хотя бы в звании 3-го викария митрополита Петербургского, разумеется, за подчинением всех неподвижных церквей местным архиереям. Тогда, может быть, уничтожится и беззаконнейшее венчание беззаконных браков полковыми священниками. Помоги Вам Боже! Дело это очень важное.

В первый раз ныне изволите быть в Твери с викарием о Преосвященнейшем Антонине здесь самые добрые вести. Можно поздравить Ваше Высокопреосвященство с этим счастливым выбором“.

На письмо это я отвечал от 24-го ч.:

„Приношу Вам душевную благодарность за приветствие меня с Светлым праздником Христова Воскресения. Примите и от меня запоздалое, тем не менее искреннее поздравление с тем же торжественным праздником.

Получил я на днях Указ об учреждении под моим председательством особой Комиссии по вопросу о регулировании отношений военного духовенства к Епархиальным Начальствам там, где имеются полковые церкви с прихожанами из местного населения. Удастся ли мне исполнить

—208—

1884 г.

это поручение к взаимно пользе той и другой стороны, не знаю.

По возвращении в СПб, приступлю к исполнению другого более интересного для меня поручения, т. е. печатанию материалов для биографии в Бозе почившего митрополита Филарета.

С Преосвященным Викарием своим, новопожалованным кавалером, я не вижусь уже более недели: то он был болен несколько дней простудою, то окружен теперь со всех сторон водою, так что ни он ко мне приехать не может, ни я к нему не могу приплыть. Да и у меня дорога в город также заграждена водою. И в этом осадном положении мы оба должны пробыть еще не одни сутки“.

От 6-го апреля писал мне Ректор Моск. д. академии, прот. С.К. Смирнов:

„Христос воскресе! Обращаясь к Вам с сим радостным возглашением, имею честь принести усерднейшее Вам поздравление с величайшим праздником Христианского мира и душевно желаю Вам препроводить дни праздника в здравии совершенном, в радости невозмутимо.

От всей души благодарю Вас за послание ваше. Сожалею только, что занимающий меня и всех вас вопрос о ходе дела по реформе Академического Устава остается до сих пор для нас темным. Особенно интересно знать, будет ли введен Устав в настоящем году. Если это дело будет связано с пересмотром уставов семинарского и училищного, то едва ли мы дождемся скоро реформы. Служба преп. Сильвестру не прошла, и Преосвященный Ярославский²²⁷⁰ возвратил мне ее, написав, что ее могут одобрить к напечатанию тогда, когда Сильвестр торжественно будет признан святым. Удивительно! В честь преп. Сильвестра строят храмы и ждут, когда признают его святым.

У нас появился новый монах, нареченный Петром²²⁷¹ (а не Августином): это магистрант Московского Универ-

—209—

1884 г.

ситета, Другов, сын моего товарища по семинарий, вышедшего в светскую службу, правнук известного протоиерея Н.П. Другова²²⁷². Юноша очень даровитый и образованный и монах – по призванию. Он будет держать у нас экзамен на кандидата и потом на магистра.

Наконец газета „Восток“ вторично пострадала. Дерзость её действительно перешла всякие пределы. По поводу её статей много скорбел Митр. Макарий. И теперешнему Владыке²²⁷³ она нанесла, особенно в последнем № много неприятностей“.

В ответ на это письмо писал я от 26-го числа:

„Воистину воскресе Христос!

Простите, что сим празднственным ответом запоздал на ваш торжественный привет, полученный мною в самый светлый день праздника.

Отправляясь на праздник из шумной столицы в тихую провинцию, я думал найти здесь более свободы располагать своим временем и своими занятиями, но вышло напротив. Здесь, т. е. в Твери, ни одного почти дня я не имел свободного от просителей и посетителей.

К числу последних принадлежит и ваш Владыка-Митрополит. Он, по пути в Пб., провел у меня целые сутки. Довольно много побеседовали мы с ним наедине о разных предметах, между прочим, о необходимости немедленно приступить к пересмотру Семинарского и Училищного Уставов. Относительно академического устава, вероятно, Вы получили от преосвященного Митрополита обстоятельные сведения. В последнее пред праздником общее заседание Синода Устав этот был подписан членами и передан Обер-Прокурору для представления на Высочайшее утверждение. По утверждении, он, без сомнения, введен будет уже и в действие.

30-го числа думаю уже возвратиться в Северную Столицу, где ожидает меня новое поручение. Я получил Указ об учреждении под моим председательством особой Комиссии по делу о регулировании отношений военного духовенства к Епархиальным начальствам.

—210—

1884 г.

В тоже время я должен приступить уже к печатанию известных материалов для биографии покойного Владыки Филарета. Пред выездом из Пб. в Тверь я получил от К.П. Победоносцева еще довольное количество очень интересных бумаг, хранившихся в Московской Епархиальной библиотеке. Войдут и эти бумаги в наше издание.

Я слышал, что бумаги, присылаемые в разное время Владыкою Филаретом для хранения в библиотеке Вифанской Семинарии, находятся в настоящее время в ваших руках. Мне очень хотелось бы знать, какого содержания эти бумаги и какое Вы намерены сделать из них употребление“.

Игумения Осташковского Знаменского монастыря Ольга, в письме от 5-го числа посте обычного приветствия с праздником, изъяснила следующее:

„Внимая с благоговейным трепетом дивным судьбам Божиим, устроящим все к лучшему, твержу одно: да будет воля Твоя, Господи! Затрудняла меня и озабочивала мысль, что я, отправляясь в Киев, не побываю там, а Господь по своему неизреченному милосердию за молитвы ваши о моем недостоинстве все устроил: и в Козельщине побывала, помолилась перед дивной иконой, и с графом²²⁷⁴ познакомилась и со всей семьей, подивилась чудесам Божиим и Печерским чудотворцам помолилась, да и домой поспела, Славу Богу!

Простите, Владыко Святый, что я дерзаю Вам напомнить про монахиню Марию в Тверском монастыре; может быть, Вы найдете ее достойной игуменства, когда сами с ней поговорите; я и сама не знаю, почему у меня такое непреодолимое желание об ней сказать.

Во время моего отсутствия управляла обителью мать казначея, с которой мы, слава Богу, живем очень мирно; хорошая она старица, духовная и поговорить с ней есть о чем“.

От 6-го числа писал мне из Нижнего Новгорода доктор Влад. Петр. Старков, бывший Инспектор Тверской Врачебной Управы:

„Согласно выраженному мне Вам намерению прибыть на

—211—

1884 г.

Пасху в Тверь, сюда я и адресую свое поздравительное письмо. Вместе с приношением моего беспредельного почтения и полного самой глубокой преданности, дозвольте просить Вас, Преосвященнейший Владыко, в первый день Светлого праздника, когда ваш святой слух огласится радостными приветствиями, вспомнить, что в Нижнем-Новгороде есть также одна христианская душа, которая мысленно из здешнего соборного храма будет переносить себя в тверской храм и в своем сердце будет чествовать и преклоняться пред высоким нравственным величием Архипастыря, внушившего всем не только чувства личного к нему уважения и преданности, но и стремление не быть индифферентным в религии и не ограничиваться выполнением одного гражданского долга. На духовную сторону человека не всегда действует слово, но никогда почти не остается без доброго влияния высокий пример и нравственные достоинства. В этом отношении я здесь чувствую себя одиноким и лишенным благотворного действия и задушевного слова, и умственного притяжения. При прошении настоящего моего письма, Высокопреосвященнейший Владыко, благословите меня, в ответ на мое праздничное Поздравление, вашим святым благословением, оно, и из Твери данное мне, будет чувствоваться моим сердцем.

Вскоре после свидания с Вами в Петербурге, я покинул столицу и опять здесь с моими ежедневными заботами и мелочами жизни. Самое худое в обстановке врача, что для нас нет свободных дней. И сегодня, и завтра для меня есть обязательные занятия. Зато в первый день праздника надеюсь иметь отдых на весь день. У нас, кроме утреннего собрания у Губернатора тотчас же после ранней обедни во дворце, всякие визиты на первый день устранены. Для взаимного приветствия собираемся в клубе на другой день.

Примите, Высокопреосвященнейший Владыко, с снисходительным вниманием и свойственной Вам добротою, выражение моего глубочайшего почтения и преданности, с которыми имею честь быть“...

10-го ч. получил я 3 письма и, между прочим, одно из Пб-га от сотрудника моего по изданию бумаг митр. Филарета, Н.И. Григоровича.

—212—

1884 г.

Вот что г. Григорович писал мне от 8-го числа:

„Имею честь почтительнейше поздравить Ваше Высоко преосвященство с великим праздником и пожелать здоровья на многие лета.

При настоящем случае обязанностию считаю довести до сведения Вашего Высокопреосвященства, что работа наша по консисторским резолюциям архимандрита Филарета, с 1812 по 1818 год, продолжается и, вероятно, займет нас еще недели три.

Представляемый при сем новый образец набора понравился В. К. Саблеру. В образце не исправлены опечатки“

11-го ч. писал я в Уфу протоиерею Евф. Никол. Соловьеву:

„Приветствую Вас и сирых детей ваших с светлым праздником Христова Воскресения и усердно желаю Вам радости и утешения от Воскресшего Господа в вашем печальном положении.

Извините, что так давно не писал Вам; мало имею досуга для частной переписки. У меня в Петербурге сравнительно с Тверью удвоились, если даже не утроились, и служебные занятия, и частная корреспонденция, и частные знакомства.

Читали ли Вы на проповеди Преосв. Никанора²²⁷⁵ рецензию, написанную профессором Киевской академии В.Ф. Певницким и напечатанную в конце минувшего года в журнале „Руководство для сельских пастырей?“ Рецензия весьма основательная.

Преосвящ. Никанор недавно писал в Пб., что он не совсем доволен Одессой и сожалеет об Уфе“.

В тот же день получено было мною письмо из Москвы от Товарища Председателя Московского Окружного Суда, Евг. Романовича Ринка, который писал от 8-го числа:

„Светлый праздник Воскресения Христова, вызывая во мне чувство радости и сердечного благоговения, вызывает, с тем вместе, и воспоминание о тех, кто чаще других в моей жизни был ближайшим источником этих чувств и тихим в дни скорби пристанищем, исполненным отеческой любви. Соблаговолите, Высокопреосвященнейший

—213—

1884 г.

Владыко, верить, что первое место среди таких людей по отношению ко мне бесспорно принадлежит Вам, и что моим высоко добрым к Вам чувствам, для Вас ничего нестоящим и ничего не значащим, положит предел только одна смерть.

Давно, очень давно я не имел счастья получать от Вас писанной строки, и такое очень скорбное для себя явление отношу к гневу вашему на меня, не умея отыскать ему причину. Не взирая на подобное сознание, беру смелость вооружить руку пером, настроить дух и мысли мирным образом и писать Вам, имея уверенность, что мой смелый на сей раз поступок Вы изволите покрыть словом любви и милостивого, если есть вина, прощения.

Москва погребала, а Петербург, провожал к месту вечного покоя М.И. Богословского. Был и я при этом печальном торжестве и видел служение Преосв. Алеутского Иоанна в сослужении с благочестивым Преосв. Алексием и М....ъ, из коих последний говорил надгробное слово, по счастью не попавшее в печать.

К заслугам Михайла Измаиловича проповедник относил воспитание сына на „подобие красной девушки“, уверяя присутствующих, что почивший „страдал за правду“, которая „сильным мира сего глаза колет“. Позвольте, нисколько не злобствуя, назвать это слово, сказанное в присутствии сильного лица Московского мира, кн. Вл. Андр. Долгорукого, словом с прибавкою“, ибо, когда Ал. Мих. Богословский (сын почившего и товарищ проповедника по Академии) привез проповеднику благодарность, то последний прямо попросил „прибавки“, и прибавка, по указанию просящего, была дана в виде посоха почившего с бирюзовым наконечником. С чувством сердечной признательности, Алек. Мих. отзывался о Вас и высокопр. Леонтии, мало похваляя митрополита Московского, явившего к почившему протопресвитеру немалую долю небрежения.

На меня, не взирая на крушение по делу Мельницких, навьючили известное Вам дело Булах, которое пойдет 18 мая. Есть в этом деле и ваши совершенно излишние показания; требовались показания и Митрополита Киевского²²⁷⁶,

—214—

1884 г.

оставшегося, однако же, не спрошенным, но только по болезни, о чем и составлен протокол. – Просматривая этот отдел следствия, я воображал, что предметом дела должен быть какой-либо богословский спор, и жестоко ошибся, так как оказалось, что от Архиепископа и Митрополита было желательно получить рассказы о житейских дрязгах, до коих святителям, ясно, нет дела. Катков бранит Суд и судей. Не лучше ли построже взглянуть на предшествующее суду следствие и на исследователей, смешивающих сорную траву с пшеницею и сваливающих в одну кучу словеса людей без всякого различия в людях и без всякой оценки степени прикосновенности людей к тому или другому явлению жизни? Такой образ действий остается непримеченным, а в нем то именно, думается мне, и кроется корень зла!

…. «„1 сущим во гробех живот даровав“... Простите неразумие мое, если от меня услышите, что эти слова я понимаю в смысле возрождения человека к духовной и нравственной жизни, без которой жизнь физическая, хотя бы самая прекрасная, превращается в несносное бремя».

Телеграммою из Москвы извещал меня о своем прибытии в Тверь с почтовым поездом высокопреосвященный митрополит Иоанникий. С искренним радушием я встретил такого почтенного гостя. С дороги предложен ему был, чай и ужин. Затем до позднего часа беседовали мы с ним о разных более или менее важных предметах искренно и откровенно. Этою откровенною беседою Владыка произвел на меня приятное впечатление. На другой день, после утреннего чаю, мы отправились с ним в кафедральный собор и оттуда в семинарию. К обеду с Его Высокопреосвященством приглашены были преосвященный Антоний и несколько лиц из старшего духовенства. – После обеда и краткого отдохновения мой гость отправился с почтовым также поездом в Петербург.

Еще в феврале текущего года Синодальный Обер-Прокурор, Конст. Петр. Победоносцев вошел в Св. Синод с предложением за № 967 следующего содержания:

„Со времени кончины протопресвитера Бажанова должность главного священника гвардии и гренадер остается незанятою, управление же духовенством гвардии и гренадер, по

—215—

1884 г.

Высочайшему повелению, временно поручено Главному Священнику Армии и флотов протоиерею Покровскому.

Его Императорское Высочество, командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа, признавая необходимым существование особой инстанции для заведывания военным духовенством, изволил прийти к мысли, что и на будущее время исполнение всех обязанностей по должностям, как главного священника гвардии и гренадер, так и главного священника Армии и Флотов могло бы быть соединено в одном лице, с наименованием его главным священником военно-сухопутных и морских сил Империи. Такой порядок, но мнению Его Высочества, обеспечивает более единство в управлении военным духовенством, в системе комплектования сего последнего и его поощрении; самое перемещение достойнейших священников из армейских частей в войска гвардии, с лучшим обеспечением в материальном отношении, должно будет иметь важное значение, привлекая в состав военного духовенства сравнительно лучшие силы. Посему в настоящее время управление духовенством всего военного ведомства могло бы быть передано окончательно главному священнику Армии и фотов, с вышеуказанным переименованием его и с назначением, в виду преклонных лет протоиерея Покровского, помощника ему из гвардейского духовенства.

При этом Великий Князь Владимир Александрович изволил обратить внимание и на то обстоятельство, что духовенство военного ведомства, состоящее при городских церквах, которые заключают в своих приходах местное население, должно было бы в отношении этого последнего находиться в зависимости от епархиальной власти. Выяснение же степени и порядка этой зависимости, равно как и вообще отношений главного священника к епархиальному и высшему церковному управлению, как полагал Его Высочество, могло бы быть возложено на особую комиссию из членов от духовенства военного и епархиального, при участии депутатов от войск.

Государь Император, по всеподданнейшему докладу моему о таковых предположениях, Высочайше соизволили, в 11-й день текущего февраля, на предоставление Святейшему Си-

—216—

1884 г.

ноду учредить упомянутую комиссию из председателя и членов (духовных), по назначению Святейшего Синода, с тем, чтобы: 1) результаты обсуждения этой комиссии были затем рассмотрены Святейшим Синодом и 2) заключение Святейшего Синода, равно как и окончательные пред положения о соединении должностей главных священников гвардии и гренадер и армии и флотов, но соглашении с Его Высочеством командующим войсками гвардии и Петербугского военного округа, были мною повергнуты на Высочайшее воззрение и утверждение Его Императорского Величества.

Вследствие сего Св. Синодом определено: 1) Для ближайшего обсуждения изложенного в настоящем предложении предположений Его Императорского Высочества, командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, учредить особую комиссию под председательством Вашего Преосвященства, с назначением в состав комиссии следующих лиц от духовного ведомства: настоятеля С.-Петербургской Пантелеймоновской церкви, протоиерея Михаила Архангельского, настоятеля Сергиевского всей артиллерии собора, протоиерея Александра Желобовского; протоиерея С.-Петербургского Клинического военного госпиталя Алексия Ставровского и Обер-Секретаря Святейшего Синода, Статского Советника Тимофея Барсова, с возложением на него обязанностей делопроизводителя этой комиссии; 2) предоставить г. Синодальному обер-Прокурору войти, с кем следует, в сношение о командировании в комиссию депутатов от войск, и 3) поручить комиссии немедленно приступить к работам и затем окончательные свои соображения представить, установленным порядком, на рассмотрение Святейшего Синода; о чем, для должных к исполнению распоряжений, дать знать Вашему Преосвященству и Преосвященному Митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому, а также главному священнику армии и флотов указами, а в канцелярию Обер-Прокурора Святейшего Синода передать выписку из настоящего определения. Апреля 12 дня 1884 года“.

Указ Св. Синода за № 1112 получен был мною 17 апреля, и вслед затем сделаны были предварительные

—217—

1884 г.

распоряжения к исполнению предписанного. Об этих распоряжениях будет говорено ниже в своем месте.

18-го ч. получил я письмо из Уфы от законоучителя гимназий, вдового священника Евф. Ник. Соловьева. После обычного приветствия с светлым праздником, он писал мне следующее:

„Без подхождения и лести, я, ради Великого праздника Воскресения Христова, спрашиваю вашего святого наставления и совета, можно ли мне решиться искать иноческого чина? Учась в Академии, я имел это намерение, и звал меня к сему подвигу о. ректор академии, нынешний митрополит Московский, Высокопреосвященнейший Иоанникий (3 раза). Советовался я тогда с родителем, который воспретил мне принимать на себя трудное иго до 30-летнего возраста; советовался с Преосвященным Агафангелом²²⁷⁷, который написал мне следующие строчки:

Любезнейший Ефим Николаевич! Спрашиваешь ты моего совета о пострижении в монашество. Рекомендую тебе прочитать в журнале „Библиотека для чтения, за 62-й год“: „Потерянная жизнь“.

Агафангел, епископ Вятский и Слободский. Но то было время, а теперь другое. Женский пол решительно меня не соблазняет. Скоромная пища всосалась в мою натуру и придется вести с нею сильную борьбу.

Вы даровали мне священный сан, Вы, Великий Архипастырь, не оставьте меня в ваших советах и теперь.

Всем сердцем преданный Вам, Вашего Высокопреосвященства духовное и безгранично любящее Вас чадо“.

Из Осташкова писала мне от 19-го ч. игумения Знаменского монастыря Ольга:

„Как грустно, что в настоящее время так дурна дорога и чрез это я лишена возможности ехать в Тверь, чтобы лично передать о поездке своей. Я уже два письма получила от графа (Капниста) по возвращении домой; он очень грустит о том, что дело так медленно идет и даже хочет умыть руки; я писала ему, что этого делать не следует, чтобы не навлечь на себя гнева Царицы Небесной, что надо хлопотать в консистории Полтавской; не

—218—

1884 г.

знаю теперь, что он там делает, и понравится ли Высокопреосвященный Иоанн.

Я еще не теряю надежды иметь возможность видеться с Вами, Владыко Святый; может быть дорога поправится и можно будет ехать в двадцатых числах апреля и застать Вас до отъезда в Петербург“.

26-го ч. получил я от Начальника губернии А.Н. Сомова совершенно секретное отношение от 25-го ч., за № 272, следующего содержания:

„В Департаменте Полиции получены сведения, что в среде злоумышленников, будто бы, возникло намерение вызвать в разных местностях Империи народные волнения одновременным взрывом наиболее чтимых монастырей, причем для достижения этой цели некоторые члены преступного сообщества предполагают проникнуть в обители под видом послушников.

Не придавая особого значения этим сведениям, Департамент Полиции тем не менее просит меня принять меры к тому, чтобы под видом послушников действительно не скрывались в монастырях лица, звание которых недостаточно установлено.

Сообщая об этом Вашему Высокопреосвященству, для зависящих с вашей стороны распоряжений, имею честь покорнейше просить принять уверение в совершенном моем к Вам уважении и преданности“.

28-го ч. писал я в Харьков, протоиерею С.А. Иларионову:

„Пишу Вам из Твери, где провел я праздник благополучно, но не безболезненно. Еще в Пб., до отъезда в Тверь, получил я боль в горле; здесь, вследствие неблагоприятно сырой погоды, болезнь усилилась, но теперь, става Богу, начинает ослабевать. Худо, если я, по возвращении в Пб., буду оставаться в заседаниях Синода безгласными, как бы лишенным права голоса. А 30-го числа я думаю уже возвратиться в Северную Столицу, и там, в стенах своего подворья, заключусь уже на все лето и, вероятно, на всю зиму, тем более что к прежним делам и трудам присоединится для меня еще новых труд. Я назначен председателем новой особой Комиссии по вопросу об определении отношений военного духовенства

—219—

1884 г.

к Епархиальным Начальствам в тех местах, где есть полковые церкви с приходами из местного населения. – Итак, видите, что мне некогда будет скучать в Петербурге и летом, хотя в летнюю пору круг моего знакомства значительно сократится.

При таком множестве дел, мой труд по составлению Хроники моей жизни в настоящее время естественно приостановился и, вероятно приостановится надолго, если не навсегда, хотя материалы для этой Хроники более и более умножаются.

С удовольствием примечаю я в вашем новом епархиальном журнале следы вашей литературно деятельности. В последнем номере этого журнала я с сердечным участием и с большим интересом прочитал Ваши „Воспоминания из священнической практики во время холеры 1848 года“. Продолжайте исчерпывать хранящаяся в вашей памяти сокровища вашей многолетней практики, в поучение и назидание вашей собратии“.

В тот же день получено было мною письмо из села Козельщины, Полтавской губ., от графа Влад. Ив. Капниста. Он писал мне от 22-го числа:

„Имею честь представить при сем Отчет по Козельщанской церкви, по которому состоялась сдача строителем. Ходатайствуя ныне в Святейшем Синоде об устройстве Общежительного монастыря в Козельщине, считаю долгом доложить, что с наступлением весны начался обычный прилив многочисленных богомольцев, и с тем вместе – пожертвований, обеспечивающих вполне существование монастыря. Независимо сего, необходимость многочисленных служащих лиц при церкви, в виду постоянного многолюдства, вызывает такие церковные расходы, что на эту сумму можно бы содержать монашествующих. Между тем, по всеобщему желанию, монастырь несравненно более удовлетворил бы духовные потребности притекающих народных масс, чем нынешний порядок. Не откажите, Высокопреосвященнейший Владыка, в вашем святительском благословении к скорейшему устройству этого святого дела.

С чувством глубочайшего уважения и совершенной преданности имею честь быть“...

—220—

1884 г.

1 мая я возвратился из Твери в Петербург и в тот же день получить Диплом на звание Почетного члена Палестинского общества за подписанием Августейшего Председателя этого общества, В. Кн. Сергия Александровича, и при этом прислан был золотой с эмалью знак Общества на голубой с красными каймами ленте. Знак в виде четвероконечного креста; с передней стороны, в овале золотыми буквами изображена монограмма: A X P (ω); вокруг её, в ободке, по черной эмали, золотыми буквами написано: „Не умолкну ради Сиона и ради Иерусалима не успокоюсь“; на обратной стороне знака, также золотыми буквами, в три строки, изображено:

Блⷭ҇гви́тъ тѧ̀ Гдⷭ҇ь ѿ Сїѡ́на и оу҆́зриши бл҃га҃ѧ Іерⷭ҇лима.

Вместе с тем получено было мною печатное приглашение следующего содержания:

„Члены Православного Палестинского Общества приглашаются в годовое Общее Собрание оного, имеющее быть 3-го мая, в 2 часа пополудни, во Дворце Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича Старшего“.

В тот же день, т. е. 1-го числа, получено было мною письмо из села Высочиновки, Харьковской губ., от А.Ф. Ковалевского. Он писал мне от 2-го апреля:

„Благодарю Вас за милостивое отношение ваше к моим убогим трудам письменным в Св. Синоде. Препровождая при сем экземпляр акафиста Св. Алексию Человеку Божию, по милости ваше разрешенного к печати, прошу Вас оный принять от меня, в знак высокой моей к Вам признательности. Служба Ахтырской Богоматери, тоже чрез посредство ваше разрешенная Св. Синодом к печати, доселе еще не напечатана, и я очень сожалею о подобной медленности её издателей лишающей меня возможности вместе и ее Вам послать. Ахтырские соборяне предоставили издание её Святогорской пустыни, которая и отдала ее в типографию Киево-Печерской Лавры, где ее и задерживают до сих пор. По просьбе Ахтырских соборян, мною недавно написан еще и акафист в честь Ахтырской Богоматери, не знаю только, будут ли они его представлять в цензуру и Св. Синод. За то другой недавний мой труд. акафист священномученику Харалампию, мною написанных

—221—

1884 г.

для Святогорской пустыни, имеющей немалую часть св. мощей сего угодника Божия, уже кажется отослан в цензуру чрез посредство Харьковского Епархиального Начальства. Усердно прошу у Вас милости к сим двум последним трудам моим если суждено будет им поступить к Вам на рассмотрение.

Дело акафиста Св. Иулиании Новоторжской замедлилось, потому что отец протоиерей и церковный староста Торжковского собора пожелали вместе представить с акафистом и рукописную службу Св. Иулиании, издавна у них имеющуюся, а так как она требовала исправления, то они и прислали ее ко мне. Я ее исправил, и дополнил, и в начале марта ее им отослал. Имею известие от церковного старосты, что отец протоиерей исправлением службы остался доволен и вкупе с акафистом отправил ее к Вашему Высокопреосвященству, с просьбою ходатайства вашего о их разрешении к печати. Икону Св. Иулиании я от них получил, копию с древней надгробной Eе иконы, чем очень был утешен.

При пожаре в Святогорской пустыни 18 февраля я лично присутствовал, гостив там с 7-го по 27 февраля. Пожар начался от фотографии и в какое-либо пять, шесть часов истребил два огромных двухэтажных корпуса, около 150 келий, все старшей братии: иеромонахов, иеродиаконов, клиросных, со всем имуществом, ибо случился во время утрени, когда вся братия была в церкви. Убытку 30,000 руб.; здания были застрахованы в 12000 руб., а выдали обители всего 6500 руб. Старец Архимандрит²²⁷⁸ бодро несет постигшее обитель его несчастие, хлопочет о размещении братии, среди зимы оставшейся без крова, и в этом Бог ему помогает. Недавно писал мне, что почти всех успел разместить хотя временно. Я не премину довести до его сведения о сочувствии вашем его горю, которым он наверно будет очень тронут, ибо глубоко Вас чтит и уважает. Предполагаемый виновник пожара, фотограф – монах Тимон, некогда утруждавший Вас пасквильными доносами на благочинного своей обители. Есть надежда, что теперь Святогорская обитель навсегда от него избавится,

—222—

1884 г.

ибо идет на Афон. Господь видимо спас обитель от конечного истребления огнем, при скученности зданий её весьма опасным ветер гнал пламя на обитель, но как только вынесли св. иконы Богоматери Неопалимой Купины и Святителя Николая, и начали молебен под огнем, сей час ветер поворотил назад от обители. Истинно было явное чудо Божие“.

2 ч. был у меня неожиданно известный священник Калязинского собора И. Белюстин²²⁷⁹. Он приехал в Пб-г на погребение умершего сына своего. В беседе с ним зашла речь о новом переводе книг Н. Завета, и он осуждал, по своей обычной самомнительности и дерзости, этот перевод, редактированный в Бозе почившим митрополитом Московским Филаретом. Белюстину почему-то не нравилось выражение в 8 ст. ІІ гл. Евангелия от Иоанна; „Дух дышет...“

В тот же день получено было мною от Обер-Прокурора Св. Синода официальное письмо, за № 1983, следующего содержания:

„Обер-Гофмаршал Высочайшего Двора просит меня сделать распоряжение о приглашении находящихся в С.-Петербурге членов Святейшего Синода и присутствующих в оном к обеденному столу, имеющему быть при Высочайшем Дворе, в Николаевском зале, 7-го сего мая, в 4 ½ часа.

О таковом приглашении долгом поставляю сообщить Вашему Преосвященству и покорнейше просить Вас, в том случае, если по каким либо причинам Вы не изволите воспользоваться сим приглашением, не оставьте меня извещением о сем к 4-му числу мая, для уведомления Обер-Гофмаршала Нарышкина“.

3 ч. случайно зашла ко мне, отыскивая Киевского митрополита, супруга Тайн. Сов. Н.А. Новоселова, Анна Павловна. Я принял ее с уважением, пригласил в гостиную и вступил с нею в беседу. Она оказалась особою умною, образованною и благочестивою. Имея при себе некоторые сочинения своего мужа Николая Александровича, а

—223—

1884 г.

именно: 1) Средства к подъему производительных сил России, СПб. 1883 г.; 2) Мысли о деньгах и кредит в России, СПб. 1883 г.; 3) Социальные вопросы в России, СПб. 1884 г. и 4) Современные задачи Государственной экономии в России, СПб. 1884 г., Анна Павловна хотела представить их, без сомнения, по поручению мужа, Киевскому Владыке, но, увлекшись беседою, вручила их мне. я не захотел остаться в долгу и предложил Eе превосходительству некоторые из своих изданий. Это случайное обстоятельство было поводом к моему знакомству с Н.А. Новоселовым. Н. А-ч, по окончании курса в университете, был в 50–х годах чиновником за Обер-Прокурорским столом в Св. Синоде при граф. Н.А. Протасове. Состоя впоследствии Градским Головою в Одессе, он занимался, между прочим, изданием переводов с немецкого книг церковно-полемического и духовно-нравственного содержания; в последнее время занимается социальными, политико-экономическими и финансовым вопросами и нередко помещает свои рефераты в Московских ведомостях. Но вдаваясь в разные, более или менее, выгодные предприятия, он, как слышно, расстроил свое состояние.

В тот же день, в 2 часа пополудни, в домовой церкви, В. Кн. Николая Николаевича Старшего, совершен был Московским Митрополитом благодарный молебен по случаю 2-ий годовщины учреждения Православного Палестинского Общества, и затем, в обширной зале дворца, происходило торжественное годичное заседание общества под председательством В. Кн. Сергия Александровича, в присутствии В. Княг. Александру Иосифовны, В. К. Константина Константиновича, митрополитов Исидора и Иоанникии, архиепископов: Варшавского Леонтия, Тверского и Ярославского Ионафана, епископов: Рязанского Феоктиста²²⁸⁰ и Прилукского Илариона, ново-рукоположенного викария Полтавского и др. лиц. В этом заседании избраны были в Почетные Члены епископы: Дионисий²²⁸¹ Уфимский, Никанор Херсонской и протоиерей Мих. Федор. Раевский (накануне сего дня скон-

—224—

1884 г.

чавшийся в Вене, где он состоял настоятелем Посольской церкви)²²⁸².

—225—

1884 г.

А в 3 часа я присутствовал, вместе с прочими членами Синода и многими светскими лицами, за трапезою у высокопреосвященного митрополита Киевского Платона. Это были, кажется, прощальный обед ради Наместника его по Киево-Печерской Лавре, архимандрита Илариона, за несколько дней пред тем, именно 29 апреля, рукоположенного во епископа Прилукского.

5-го ч. получил я письмо из Москвы от протоиерея Казанского Собора Д. Кастальского, который писал мне от 3-го числа;

„Осмеливаюсь во имя уважаемой Вашим Высокопреосвященством, а также и мною, памяти покойного протоиерея Александра Ивановича Новоструева и по просьбе его супруги Софьи Михайловны, снова беспокоить Ваше Высокопреосвященство тем же делом о Церковно-Библейском Словаре, о котором уже и писал Вам прежде, если не ошибаюсь, в январе.

После того от Его Превосходительства г. Директора Хозяйственного Управления, Андрея Григорьевича Ильинского я получил извещение, что словарь к изданию признается неготовым, но что Св. Синод согласен приобрести его, если на то согласна будет вдова Невоструева, и что в таком случае признается возможным исходатайствовать ей вознаграждение в размере 400 рублей. Я 10-го февраля отвечал Его Превосходительству, что Софья Михайловна Невоструева согласна оставить Словарь в собственность Св. Синода за означенное вознаграждение, что она и заявила собственноручно на моем письме. Она теперь ждет этого вознаграждения и просит меня ходатайствовать о нем. Передавая её просьбу Андрею Григорьевичу, я в тоже время осмеливаюсь просить и Ваше Высокопреосвященство исходатайствовать пред Св. Синодом вдове Невоструевой обещанное вознаграждение 400 рублей за Словарь её мужа“.

В тот же день получено было мною от Обер-Проку-

—226—

1884 г.

рора Св. Синода от 4-го числа, за № 2025, отношение след. содержания:

„Согласно определению Святейшего Синода, сделано было мною сношение с Военным Министром о командирований депутатов от воск в Высочайше утвержденную, под председательством Вашего Преосвященства, Комиссию, для обсуждения вопроса о соединении в одном лице исполнения обязанностей по должностям Главного священника Гвардии и Гренадер и Главного священника Армии и Флотов.

Вследствие сего Генерал-Адъютант Ванновский уведомляет, что в означенную Комиссию им назначены два представителя от Военного ведомства: наведывающий 1-м Отделением Главного штаба, Генерального штаба полковник Афанасьев и другое лицо – по назначению Его Императорского Высочества Командующего войсками Гвардии и Петербургского военного округа; о том же кто будет избран Его Высочеством он, Военный Министр, известить особо“.

6 ч. воскресенье. День рождения Государя Наследника Цесаревича Николая Александровича (1868 г.). В настоящем 1884 г. исполнилось Его Высочеству шестнадцать лет от рождения, каковой возраст для Наследника Престола, по государственным законам, признается совершеннолетием. По этому случаю день 6-го мая назначен для принесения торжественной присяги Государем Наследником.

В этот день, по разосланным от Высочайшего Двора повесткам, собрались к часу пополудни, в Придворный Собор, Члены Св. Синода с знатным духовенством, Члены Государственного Совета, Министры и чужестранные Послы, Посланники и прочие Особы Дипломатического Корпуса с их супругами, и проч...

Заранее, посреди собора поставлен был аналой, для положения на нем Животворящего Креста и Евангелия, а по левую сторону аналоя оставлены были два стола, из коих на одному положены были принесенные из Бриллиантовой комнаты Императорские регалии: корона, скипетр и держава, а на другом поставлена золотая чернильница.

Когда вступили в Собор Их Величества Государь Император и Государыня Императрица, Его Высочество

—227—

1884 г.

Государь Наследник Цесаревич и все прочие Царские Особы, началось благодарственное и молебное пение по следующему, особо составленному, чину.

После возглашения первенствующего члена Синода: „Благословенно царство и пр., читан псалом 127: Блаженни вси боящиеся Господа... Потом ектения: Миром Господу помолимся. На ектении, между прочим, прошения: О еже благословите раба Своего, Благоверного Государя Цесаревича и В. Князя Николая Александровича, в возраст совершенный входяща; – о еже отложити Ему, яже суть мудрования младенческая, мудрствовати же всегда, яже суть мужа совершенна, и тако достигнути Ему в меру возраста исполнения Христова; но еже даровати Ему совершенное преуспеяние в премудрости и благодати, в крепости и благости, во исполнение радости Благочестивейших родителей, в совершение надежды Царствия Всероссийского; – о еже благодатно прияти клятвенный обет Сына Царева и неизменное исполнение оного утвердити...

За сим, после обычных тропарей на Бог Господь..., паремия из книги 1 Паралипоменон гл. XXVII. – Апостол из Послания к Галатам 4:1–5, и Евангелие от Иоанна 5:19–20. – После евангелия сугубая ектения, в которой прошения применены также к настоящему событию. После ектении молитва такого же исключительного содержания.

По окончании молитвы, Первенствующий митрополит подошел к аналою и, раскрыв Евангелие, стал по правую сторону аналоя, а Государь Наследник, подошедши к аналою и простерши к верху правую руку по обычаю, произнес громко и внятно присягу. – В присяге этой, после общего, одинакового для всех подданных начала, заключались далее следующие слова: „В звании же Наследника простота Всероссийского и соединенных с ним престолов Царства Польского и Великого Княжества Финляндского, обязуюсь и клянусь соблюдать все постановления о наследии престола и порядке фамильного учреждения, в основных законах империи изображенные, во всей их силе и неприкосновенности, как пред Богом и судом Его страшным ответ в том дать могу. Господи Боже Отцев и Царю царствующих! Настави, вразуми и управи мя в великом служении, мне предназначенном; да бу-

—228—

1884 г.

дет со мною приседящая престолу Твоему премудрость, посли ю с небес святых Твоих, да разумею, что есть угодно пред очима Твоима и что есть право по заповедем Твоим. Буди сердце мое в руку Твоею. Аминь“.

После этого Наследник Цесаревич поцеловал Св. Крест и Евангелие и подошел к столу подписать присяжный лист. Между тем, певчие запели „Тебе Бога хвалим“.

По окончании молебна в Соборе и по принесении Членами Синода поздравления Их Величествам и Его Высочеству Государю Наследнику Цесаревичу, все направились в Георгиевский зал. – Здесь Государь Император изволил подвести Государя Наследника к аналою, на котором лежали Крест и Евангелие, под штандарт Лейб-Гвардии Атаманского Его Высочества полка, и здесь Его Высочество произнес вслух на верность службы Государю и Отечеству присягу, коей печатный лист вручен был Ему Главным священном флота и армии.

На следующий день, 7-го числа, в Николаевском зале был обеденный стол, за которым, кроме Высочайших Особ, присутствовали Члены Св. Синода и Особы первых трех классов обоего пола. Во время стола гремела, по обыкновению, вокальная и инструментальная музыка. – По возглашении тостов производилась в С.-Петербургской крепости пальба.

За здравие Их Величеств – 51 выстрел,

Его Высочества Государя Наследника – 31 выстрел.

Всего Императорского Дома и Августейших гостей – 31 выстрел.

9-го ч. получил я письмо из Москвы от наведывающего книжною Синодальною лавкою в СПб. Ив. Денис. Митрополова, который, по поручению К.П. Победоносцева, странствует по России с миссионерскими целями; при чем входит в собеседования с раскольниками и сектантами и распространяет в народе разные книжки духовно-нравственного содержания. Вот что писал мне от 8-го числа г. Митрополов:

„От души поздравляю Вас, Высокопреосвященнейший Владыко, с радостнейшими праздниками Воскресения Христова; да воздаст вам Воскресший Спаситель здоровье и

—229—

1884 г.

силы в трудах ваших на пользу Святой Церкви и дорогого Отечества на многие лета.

Уже третий месяц, как я выехал из СПБ.; был более месяца в Шенкурске у тетеньки моей, 85-летней старицы, игумении Феофании. Вернулся 4-го мая в Москву, на этих днях отправляюсь в Вышний Волочек и в С.-Петербург.

Благодарение Господу: предполагаемое мною миссионерство при своевременной помощи и материально и духовно осуществилось. Наследник Губкина, Александр Григорьевич Кузнецов обещал выдавать мне каждый месяц на это дело по 500 р. сер. За май месяц я уже и получил“.

12-го ч. переселился, с согласия г. Обер-Прокурора Св. Синода, из Ярославского подворья на Синодальное Митрофановское подворье, находящееся на углу Кабинетской и Звенигородской улиц. При этом подворье существуют две церкви: одна во имя Свят. Митрофана, еп. Воронежского, а другая – в честь Свят. Тихона, Задонского чудотворца. Побуждением к перемещению на это подворье служило для меня, с одной стороны, доставить более просторное и удобное помещение для моей свиты, а с другой – в виду большего удобства для членов Комитета по пересмотру Богослужебных книг, еженедельно собирающихся ко мне из отдаленных краев города.

В тот же день, пред выездом из Ярославского подворья, получил я от Киевского Владыки²²⁸³ записку следующего содержания:

„Когда будете отправляться на новоселье (или прежде, как Вам угодно), благоволите посетить меня на минуту. Мне нужно сказать Вам слова два-три. Сам я не могу быть у Вашего Высокопреосвященства по причине сборов в предстоящий мне вояж. Сегодня для всех, кроме Вас и Афанасия Николаевича²²⁸⁴, меня „дома нет“.

Являюсь к Его Высокопреосвященству; спрашиваю, что ему угодно от меня слышать, или знать? Оказалось, что старец-митрополит нашел нужным передать мне свое слово по делу, о котором я спорил, в последнее засе-

—230—

1884 г.

дание Синода, с Митрополитом Московским²²⁸⁵, а он, между тем, молчал. Когда я спросил его, почему он не высказал, при нашем споре, своего взгляда на дело в Синоде, он отвечал: я занят был мыслию о другом предмете.

В последнем заседании Синода доложены были правила о новом устройстве приходов. При этом мною было высказано следующее:

1) „Предварительно приведения в исполнение этих правил не излишне спросить отзывы, по крайней мере, от некоторых Преосвященных из разных местностей России, назначив для сего определенный срок.

2) Нужно иметь в виду епархии, где духовенство содержится исключительно почти на жалованье от Казны.

3) Не излишне пересмотреть отзывы епархиальных Преосвященных, доставленные в Синод в 1863–64 г...

4) На первый раз довольно было бы предоставить епархиальным Преосвященным определять новых членов причта там, где будут просить о том, с согласия существующего причта, прихожане.

5) Пересмотреть правила о распределении доходов 24 марта 1873 г.

6) Могут ли быть возводимы в диаконский сан лица, не получившие полного семинарского образования?

7) При новых правилах будут ли пользоваться старшие священники большею частию доходов сравнительно с младшими²²⁸⁶...

—231—

1884 г.

13-го ч. Воскресенье. Совершив в первый раз на новом подворье литургию, я отправился к главному священнику армии и флотов, протоиерею Петру Евдокимовичу Покровскому, чтоб поздравить его с совершившимся пятидесятилетием его служения в священном сане. По этому случаю, я поднес ему в благословение образ преп. Нила, Столобенского чудотворца²²⁸⁷.

В тот же день получил я письмо из Москвы от А.П. Ушаковой. Вот какие дружески-укоризненные выражения пришлось мне прочитать в этом письме:

„Дорогой, но – не добрый Владыка! Второй раз в жизни, со времени моего давнишнего знакомства с Вами, Вы не откликнулись мне благословением во все 40 дней Св. Пасхи, и оба года, как нарочно, я была больна, лишена храма Божия, следовательно скорбна и беспомощно-печальна! Конечно, знает Господь кого, как, чем, когда и насколько наказать, и неповинна ваша добрая душа в моем горе, но уж в эти светлые дни я так была больна и расстроена, что и на Вас даже обижалась и роптала. Ведь я хорошо знаю, как Вы заняты; сколько у Вас дел, писем, телеграмм, посетителей, просителей, что удовлетворить всех (изготовив приветы и ответы) невозможно... Знаю, рассуждаю, а скорблю! Неотвязно шевелится в душе: „неужели с своего большего стола трудно бы уделить больному хоть маленькую пустую косточку? Неужели такому искусному, живому перу долго –

—232—

1884 г.

для утешения скорбного начертать пасхальное приветствие, святительское благословение и – имя?!... Так – нет!.. Видно, Бог совсем разгневался и покинул! А перед окнами-то церковь; гудит, праздничный звон; спешат, бегут радостно все в храм Божий; отворены Царские врата; поют „Христос воскресе“... А я? – одна, лежу, как бревно недвижимое... и жутко, уныло сожмет душу: точно отверженная из семьи Христовой, и слезы неудержимо так и льются из глаз, никакой философией не удержишь! Так провела с четверга Страстной и до конца Пасхи. В пятницу навестил меня Петр Иванович²²⁸⁸: я повеселела, чувствовала себя лучше и в субботу закуталась и доволоклась до церкви, где целую обедню сидела... На другой день со мной опять жар, лихорадка и – рожа повторилась. Опять слегла. Послала за доктором. Он мне дал какую-то примочку, и рожа бросилась у меня и на другую ногу, да так быстро стала краснеть, пухнуть, гореть, что я думала, что со мною будет тоже, что с † Мар. Ал. Боде²²⁸⁹, у которой доктора рожу с ноги загнали на голову, и открылись везде раны. Помните бедную страдалицу? Бросила я леченье и предалась я на волю Божию, употребляя лишь масло и магнезию. Сегодня мне немного лучше, и я села письменно побеседовать с Вами, отвести немного душу. А у меня, вдобавок ко всему, в это время сын вздумал жениться. Как отцу духовному, как лучшему другу о Господе, поведаю Вам, что я была против этого брака. Господи! думала я, что мне делать? Такой разлад начался в душе моей, такая борьба с самой собой, что я совсем расстроилась умом. Выбрал себе Сережа невесту – сироту по отце из купеческой семьи, молоденькую, – из-под крыла матери; понравилась она ему очень... Все хвалят, что хотя небогатая, но нравственная и религиозная девушка, неизбалованная; приданое дадут хорошее... Сын умоляет: „мама! мне Катя очень по сердцу!.. Против же тебя я не пойду, если ты не хочешь, как мне ни тяжело, – я не женюсь“. Господи! что мне делать? – Не нравится мне, а Бога боюсь, да и сына-то жаль! На себя взгляну: в монашеском

—233—

1884 г.

я одеянии: надо верить в Бога, повиноваться Ему, смиряться... а сословные-то чувства кричат, восстают в душе. Не хочется – гордость-то очень воюет, – просто смерть! – Вот, Владыка, какая я безобразная, – ну какая же я монахиня? Где моя вера, мое смирение? И стою ли я, чтоб Вы, Святитель, ко мне писали, когда во мне столько гордости и самомнения?! А я еще на Бога, да на Вас ропщу. Простите меня убогую и недостойную и помолитесь о мне, грешной.

Так, или иначе, но 29-го апр. свершилась не моя воля, а Божия: Сережа обвенчался. Господь не послушал ни моих слез, ни молитв: верно я просила у Него камня вместо хлеба. Молодые, видимо, счастливы, и ко мне ласковы и почтительны. А я хоть и стараюсь их и обласкать и поприветить, но покаюсь, все еще на душе нет мира Христова.

Простите, что так много беседую о себе“.

15-го ч. я получил от имени Высокопреосвященного митрополита Киевского Платона записку следующего содержания:

„Митрополит Платон, проездом в Киев, полагает прибыть в Вышний Волочек 18-го мая с пассажирским поездом (№11) в 11-ть часов утра, а на другой день в тоже время выехать в Тверь и прибыть в нее в 3 часа 45 минут пополудни. На другой день (20 мая) он желал бы служить в Тверском Соборе, если будет здоров, а 22-го мая в 7-мь часов утра предполагает выехать в Москву с курьерским поездом“.

Вследствие сего, на другой же день, 16-го числа, мною сделаны были надлежащие распоряжения, а именно:

Я написал, во-первых, в Вышний Волочек соборному протоиерею Александру Яшину:

„Высокопреосвященный Платон, митрополит Киевский, проездом в Киев, 18-го сего мая утром в 11 часов, с пассажирским поездом, прибудет В. Волочек и пробудет здесь сутки.

Почему предписывается Вам, как при встрече Его Высокопреосвященства, так и при отбытии его из города, оказать подобающее внимание и уважение. Предварите о сем и о. Благочинного градских церквей, а также настоятельницу Казанского монастыря.

—234—

1884 г.

О последующем же имеете мне донести“.

Вместе с тем я писал в Тверь преосвященному Викарию Еп. Антонину и эконому архиерейского дома игумену Макарию.

Вот что писал я Преосвященному Антонину:

„Высокопреосвященный митрополит Платон, по пути в Киев, прибудет 19-го сего мая, в субботу, в з ч. 45 м. пополудни, с пассажирским поездом, в Тверь и остановится в моем доме. На другой день, в воскресенье, располагается, если будет здоров, служить в Кафедральном собор. Примите и Вы участие в этом служении. 22-го числа, в 7 ч. утра Владыка предполагает выехать из Твери в Москву.

Уведомляя о сем Ваше Преосвященство, прошу сделать должные распоряжения относительно приличного приема в Твери высокопочтенного гостя. Предварительно переговорите о сем с о. о. протоиереями Г.П. Пepвухиным и В.Ф. Владиславлевым, а также и с о. экономом моего дома. О последующем же не оставьте меня уведомить обстоятельно“.

Игумену Макарию писал я:

„Спешу известить Вас, что в субботу, 19-го сего мая, в 3 ч. 45 м. пополудни, с пассажирским поездом, прибудет в Тверь Высокопр. митрополит Платон и остановится в моем доме. Предложите Его Высокопреосвященству занять мои комнаты, которые приведите для сего в должны порядок.

В воскресенье, 20-го ч., Высокопр. митрополит располагает служить в Кафедральн. соборе. Если в этот день Преосвящ. Антонин заблагорассудить предложить Его Высокопреосвященству трапезу у себя, предоставьте ему эту честь.“

18-го ч. в Московском Окружном Суде, по III уголовному отделению, под председательством д. ст. сов. Влад. Нил. Лаврова, при членах Ринке и Печкине, с участием присяжных заседателей, началось слушание приобретшего громкую известность дела по обвинению вдовы надворн. советн. Нат. Ант. Булах в нравственном угнетении девицы Мазуриной с целью лишить ее свободы воли и воспользоваться её состоянием.

—235—

1884 г.

Подробное изложение этого дела напечатано в Моск. Ведом. 1884 г. №№ 137–142.

Из этого дела я помещу здесь только несколько слов из показания свидетеля по делу Тайн. Сов. Т. И. Филиппова, касающихся бывшего архиепископа Тверского (впоследствии митр. Киевский) Филофея.

„В своем показании свидетель, – пишут в Моск. Вед. № 141, – упомянул, что архиеп. Тверской Филофей, который не решался благословить Мазурину на миссионерство на Алтай, но потом, когда Булах приезжала к нему с просьбой о том и передала ему, между прочим, 30,000 р. на благотворительные цели, разрешил Мазуриной отправиться на миссионерское дело. Будучи уже Киевским митрополитом, высокопреосвященный Филовей, умерший в 1882 г. (30 янв.), одновременно с возбуждением следствия по делу Булах, заболел психически: его мучила мысль „о тысячах“ денег, у него находившихся. По смерти владыки, действительно, у кивота, в ящике, вместе со схимой были найдены слишком 30,000 р....“

Против такого неосновательного и неблагонамеренного показания г. Филиппова с сильным негодованием восстали все благомыслящие и близко знавшая нравственный характер Преосвящ. Филофея лица.

В защиту покойного митрополита Филовея и в опровержение лживого показания тайн. сов. Филиппова напечатана Тверским протоиереем Вас. Фед. Владиславлевым горячая статья в Тверск. Епарх. вед. 1884 г. № 13 и 14.

По рассмотрении дела, Окружный Суд постановил: „подсудимую Булах, 60 лет, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в Сибирь, в места не столь отдаленные.“

Вот что по поводу суда и осуждения Булах напечатано было в газете „Новое Время (№ 2959, 25 мая 1884 г.):

„Напряженно следившие за развитием ужасной деятельности Булах относительно её бывшей воспитанницы – с начала и до конца видели пред собой воплощение какого-то адского бессердечия, соперничавшего разве с строгою обдуманностью и последовательностью каждого шага г-жи Булах. Это – злой гений в юбке, и только его видела пе-

—236—

1884 г.

ред собой публика во все время судебного разбирательства, во всех показаниях свидетелей и экспертов, во всех сведениях о жертве злобной корысти и человеческое чувство не шевельнулось у публики... Своими аплодисментами публика показала, что каждый присутствовавший в зале суда, не колеблясь, подписал бы тот же суровый приговор „без снисхождения“.

„Госпожа Булах осуждена вдвойне, и она заслужила это осуждение. Невероятные подробности о том, как довела она свою воспитанницу до идиотизма, чтобы обобрать ее без риска, могли бы служить образцом дьявольских козней, на которые изощряет человека жадная корысть, не сдерживаемая никакими нравственными побуждениями“...

19-го ч. получил я письмо из Твери от Преосвящ. Антонина. Он писал от 17-го числа:

„Приношу Вашему Высокопреосвященству нижайшую благодарность за милостивое отеческое предварение меня относительно прибытия в Тверь Высокопреосвященнейшего Платона, митрополита Киевского. Постараюсь сделать все, что нужно и возможно, чтобы надлежащим образом встретить и принять сего великого посетителя. С о. о. протоиереями я уже говорил об этом; с о. экономом то же; буду и еще говорить. Буду просить у Высокопреосвященнейшего Владыки позволения служить с ним в воскресенье. После служения покорнейше буду просить Его Высокопреосвященство во вверенный мне монастырь кушать. По милости Господа Бога, в монастыре мы обновили кое-что. Настоящий, летний храм приведен теперь в приличный вид. Насадили деревцев, расчистили сад, исправили ветхости, выставлявшаяся на вид и проч. Но вот наше горе! Волга все еще не пришла в нормальное положение; вследствие сего до настоящего времени все еще нет над лежащего сообщения между нами и центральным городом. Только что поставили мост, – вдруг прибыла, неизвестно откуда, вода, разорвала его и подняла аршина на два выше обыкновенного уровня. В настоящее время уже не ездят чрез него, а только ходят. Дай Господи, чтобы к приезду Высокопреосвященнейшего Владыки спала вода и установилось настоящее сообщение чрез Волгу!

О пребывании в Твери, о прибытии и отъезде Высоко-

—237—

1884 г.

преосвященнейшего Владыки я сочту непременным долгом подробно написать Вашему Высокопреосвященству.

21-го числа получен мною из С-Петербургской дух. академии Диплом на звание Почетного члена академии. В Дипломе этом изображено:

„В уважение высокого и многоплодного Архипастырского служения в церкви Высокопреосвященного Саввы, Архиепископа Тверского и Кашинского, и по вниманию к ученым трудам. Его в области церковной археологии и духовной литературы, Совет С.-Петербургской Духовной Академии избрал. Его Высокопреосвященство в звание Почетного члена С.-Петербургской Духовной Академии 14/16 февраля 1884 года. Следуют подписи...

22-го ч, получен мною из Вышнего Волочка от соборного протоиерея А. Яшина рапорт следующего содержания:

„Долг имею донести Вашему Высокопреосвященству, что Высокопреосвященнейший Платон, митрополит Киевский, прибыв 18 сего мая в 11 часов утра в Вышний Волочек, со станции железной дороги проследовал в собор; вечером этого дня посетил Казанскую нашу церковь и Казанский женский монастырь. Везде был встречен местным духовенством с подобающею честию и уважением, при большом стечении граждан. Пред чудотворным образом Казанские Божия Матери был отслужен, в присутствии Его, соборным духовенством молебен соборно. На другой день Киевский Владыка посетил своих родных и соборного церковного старосту и отправился в дальнейший свой путь, оставив в гражданах глубокое впечатление отеческим приветом и Архипастырскими наставлениями.“

24-го числа получил я письмо из Твери от Преосвященного Антонина, который писал мне от 22/23 числа:

„Благословите прочитать настоящая строки мои, в которых я намерен, по возможности, изобразить обстоятельства пребывания в Твери Высокопреосвященнейшего Платона, Митрополита Киевского. – Его Высокопреосвященство изволил прибыть в Тверь 19-го мая в 3 часа 45 м. по полудни. На станции ж. дороги много собралось постороннего народа, который теснился принять благословение Владыки. Для проезда Его в дом Вашего Высокопреосвящен-

—238—

1884 г.

ства подана была карета, запряженная четырьмя конями.

Владыке подан был чай, предложена закуска и, наконец, подана прекрасная уха, которую Владыка заказал о. Эконому приготовить еще до своего прибытия в Тверь, по телеграфу. Покушавши, Владыка сделал распоряжение относительно богослужения: назначил служить всенощное около 7-ми час. вечера, а литургию на другой день в обычное время. Дозволил и мне служить с ним. После Литургии я покорнейше просил Владыки удостоить мои келии посещения и кушать в них хлеб-соль. Владыка милостиво принял мою просьбу и изъявил свое согласие. В два часа пожаловал к нам и Владыка. По милости Господа Бога, вода в Волге упала, и мост пришел в нормальное состояние, сообщение чрез него восстановилось. Мы встретили Владыку в летнем соборе. Собор наш по нравился Владык. Он приложился к св. престолу, к гробнице св. Филиппа и к иконе Успения Пресвят. Богородицы; благословил нашу братию и собравшийся народ, затем, пешком отправился к теплой церкви, смежной с настоятельскими келиями, был и вверху, и внизу, во всех четырех алтарях, прикладывался к храмовым иконам и к частицам св. мощей, находящимся в верхней церкви. После того Владыка пожаловал в мои келии. Здесь уже ожидали Его приглашенные мною на обед Почетные Особы. От чая Владыка отказался; закуски предобеденной едва коснулся; сел прямо за обед. За обедом Владыка милостиво разговаривал со всеми. Много говорил приятного и назидательного. Все присутствовавшие с душевным наслаждением слушали Его. После обеда, Владыка всех благословил; преподал благословение и мне, и милостиво принял от меня св. Икону Божией Матери. Вечером этого дня представлялись Владыке его родственники.

21-го мая храмовой праздник во Владимирской церкви. Настоятель Владимирской церкви о. протоиерей Вас. Феодорович просил Владыку служить в сей церкви, по случаю храмового праздника. Владыка согласился и служил. В краткой речи своей после Литургии он высказал Свое расположение к г. Твери, к жителям её и, в частности, к храму Владимирской Бож. Матери, который быть при-

—239—

1884 г.

бежищем для него во всех случаях еще во дни отрочества его. После Литургии, благословив множество народа, Владыка пожаловал в дом о. протоиерея Василия Феодоровича. Здесь предложен был. Ему и прочим посетителям чай и завтрак. На пути от Вас. Феодов. к матери Игумении Владыка заехал в Женскую Мариинскую гимназию, обошел почти все классы и в каждом классе беседовал с воспитанницами и давал им наставления. В женском монастыре ему сделана была встреча в храме, при полном освещений храма и стройном пении. Народу простого стеклось множество, и каждый теснился принять благословение.

22-го числа в 7 час. утра Владыка решил выехать из Твери в Москву. К 7 часам утра собрались на станцию железной дороги почти все бывшие при встрече Владыки. Владыка минут за 20-ть до отбытия поезда, с которым предполагал Он отправиться. Эти минуты он провел в отеческой беседе с нами; наконец благословил нас и отправился в путь, сопровождаемый общими молитвенными благожеланиями. Так по милости Божией, благополучно пребывание у нас Высокопреосвященнейшего Владыки Платона.

В ответ на это писал я от 29-го числа:

„Я Вас благодарю за подробное описание пребывания в Твери Киевского Владыки, но мои очи гневаются на ваше слишком мелкое и не очень разборчивое писание. Прошу у Вас для них пощады.

Слава Богу, что досточтимому гостю оказана в его отечественном граде подобающая честь и достодолжное внимание, хотя и в отсутствие епархиального хозяина.

Явился к нам новых сотрудник, преосвященный Казанский Палладий. Он мне несколько знаком был и прежде.

В начале следующего месяца соберется у Вас Епархиальный Съезд духовенства. Прилагаемый при сем пакет на имя Съезда потрудитесь передать без замедления в руки Председателя Съезда. Постановления Съезда, по предварительном просмотре Вами, прошу прислать мне с своими заключениями на особом листе“.

25-го ч. писал мне г. Обер-Прокурор Св. Синода, К.П. Победоносцев:

—240—

1884 г.

„Военный Министр сообщает, что Его Императорским Высочеством Командующим войсками Гвардии Петербургского военного округа назначен в состав Комиссии для обсуждения вопроса о соединении в одном лице исполнения обязанностей по должностям Главного священника Гвардии и Гренадер и главного священника Армии и Флотов Командир Л. Гв. Преображенского полка, свиты Его Величества Генерал-Майор Князь Оболенский“.

26-го ч. получено было мною письмо от Ректора Моск. д. академии. Он писал от 24-го числа:

„Приношу Вам глубокую благодарность за послание ваше.

С благодарностию мы приняли новый Академической устав. Я принимаю на себя чтение лекции по отделу Св. Писания о новозаветном языке, о котором частию читал я и прежде Корсунского; последнего предполагаем сделать доцентом греческого языка. Иванцов²²⁹⁰, не имевший еще степени, оставляет Академию за закрытием кафедры сравнительного Богословия. Это брат известного доктора Богословия А.М. Иванцова.

В определении Св. Синода относительно восстановления учебных округов к удивлению Тверская семинария, ближайшая к Москве, причислена опять к Петербургской Академии, а между тем к Московской причислили Пензенскую и Нижегородскую. Это очень жаль, тем более что из Тверской семинарии училось здесь много даровитых юношей.

Экзамены мы окончили, но я еще не вижу вакации и не наслаждаюсь природою, частию по причине дурного мая, частию по редакционным занятиям. В следующей книжке нашего издания печатаю дневник А.В. Горского с моими примечаниями, – весьма любопытный. Продолжение дневника будет еще интереснее, потому что там передаются беседы Митрополита Филарета с А.В.

Вы спрашиваете меня о бумагах Митр. Филарета, хранящихся в Вифанской семинарии и находящихся будто бы у меня. Я их совсем не видал, но знаю, что действительно какие-то бумаги его там хранятся. Если угодно

(Продолжение следует).

—353—

видовичу, удостоенному степени кандидата богословия „по снисхождению к нему, как иностранному уроженцу“ – тем более, что и самые „Правила“ уже предназначены Советом к пересмотру и исправлению“.

Определили: Соглашаясь с предложением Преосвященного Ректора Академии, ходатайствовать пред Его Высоко преосвященством об утверждении действительного студента Академии выпуска 1902 года Симона Саввича, по снисхождению к нему, как иностранному уроженцу, – в степени кандидата богословия“.

XVII. Заявление Преосвященного Ректора Академии о том, что студенты: ІІ курса – Дмитрий Павловский, Михаил Пивоварчук, Георгий Поп-Харалампиев и Дмитрий Соколов (Яросл.) и I курса: Борис Добротворцев, Дмитрий Дьяконов и Георгий Миролюбов, которым Советом Академии, с разрешения Его Высокопреосвященства, дозволено было сдать устные испытания и представить письменные работы после летних каникул, исполнили требуемое и получили следующие баллы: Павловский Дмитрий – на семестровых сочинениях: по Священному Писанию Ветхого Завета –4 ½, по истории философии – 4–; Пивоварчук Михаил – на устных испытаниях по Священному Писанию Ветхого Завета – 4 ½, патристике – 3, общей церковной истории – 4, истории философии – 3 ½, психологии – 4+, библейской археологий – 4+, русской гражданской истории – 3 и латинскому языку – 3 ½, на семестровых сочинениях: по Священному Писанию Ветхого Завета – 4–, по истории философии –4 и на проповеди – 4–; Поп-Харалампиев Георгий: на семестровом сочинении по истории философии —5—; Соколов Дмитрий (Яросл.): на семестровом сочинении по тому же предмету – 4; Добротворцев Борис – на устных испытаниях по библейской истории, введению в круг богословских наук, метафизике и логике, еврейскому языку, древней и новой гражданской истории, греческому и английскому языкам –5 и на проповеди – 4; Дьяконов Дмитрий – на устных испытаниях: по библейской истории – 4, еврейскому языку – 3+ и немецкому языку –3; на семестровом сочинении по теории словесности и истории иностранных литературе – 4– и на проповеди – 4; Миролюбов Георгий – на устных испытаниях: по библейской Истории – 4, введению

—354—

в круг богословских наук – 3+, метафизике и логике – 3 еврейскому языку – 3+, теории словесности и истории иностранных литератур – 3, латинскому языку – 4+ и немецкому языку – 3+; на семестровом сочинении по теории словесности и истории иностранных литератур – 3 ½ и на проповеди – 4–.

Из остальных студентов І курса, получивших таковое же разрешение, но не явившихся к сдаче испытаний в августе месяце сего года, – Красновский Ипполит уже оставлен Советом Академии, согласно прощению, в І курс на второй год, а Помелов Георгий подал в Правление Академии прошение об увольнении его из числа студентов по семейным обстоятельствам.

Справка: По § 81 лит. ап. 5 устава духовных академий „перевод студентов из курса в курс“ значится в числе дел, окончательно решаемых самим Советом Академии.

Определили: Студентов: ІІ курса – Павловского Дмитрия, Пивоварчука Михаила, Поп-Харалампиева Георгия и Соколова Дмитрия (Ярос.) и I курса – Добротворцева Бориса, Дьяконова Дмитрия и Миролюбова Георгия перевести в следующие курсы и дать им соответствующие их успехам и поведению места в списках.

ХVІ. Отзыв экстраординарного профессора И.В. Попова об отчете профессорского стипендиата Академий Анатолия Орлова о его занятиях в течении 1904–1905 учебного года:

„Стипендиатский год г. Орлов посвятил обработке своего кандидатского сочинения „Учение Илария Пиктавийского o Св. Троице“. Однако эта частная задача послужила для него лишь точкою отправления для широкого и серьезного изучения патристической литературы первых четырех веков. К этому его естественно привело расширение и углубление его специальных работ.

Во-первых, занимаясь выяснением учения Илария o Св. Троице, он почувствовал необходимость обратиться к сравнительному методу, который путем сравнений и противоположений дает возможность подметить тонкие оттенки в тринитарной терминологии западных церковных писателей. Необходимость изучения для этой цели истории патристической литературы была сознана г. Орловым еще на студен-

—355—

ческой скамье, но, разумеется, в годичный срок, которого едва хватает на приобретение обстоятельного знакомства с прямыми источниками, он не мог овладеть массою сырого материала, которую дает непосредственное знакомство с текстом святоотеческих творений. Вот этот-то пробел и был восполнен им в течение стипендиатского года. Предметом его занятий служило изучение подлинных творений как западных церковных писателей, так и восточных; при чем более всего внимания он уделял уяснению тринитарной терминологии, свойственной различным литературным группам, и её корней в древней философии.

Во-вторых, г. Орлов решил расширить свою кандидатскую работу до степени полной и всесторонней монографии о догматическом учении Илария. А это в свою очередь побуждало его не ограничиваться изучением свято отеческих творений лишь по отношению к вопросу о Св. Троице, но уяснить для себя их христологию, учение о спасении и их эсхатологию.

Отчет г. Орлова убеждает, что занятия его были серьезны и всесторонни. Без сомнения они обогатили его познаниями в области патристической литературы, которые сослужат ему большую службу и в выполнении тех специальных обязанностей, к которому он призывается ныне фактом избрания его на кафедру Истории Зап. Исповеданий“.

Определили: Принять к сведению.

XIX. Отношение Правления Императорского Харьковского Университета от 6 сентября за № 1555:

„Правление университета, согласно постановлению 17 истекшего августа, имеет честь покорнейше просить Правление Московской Духовной Академии о присылке в сие Правление во временное пользование (на 2 мес.) для научных занятий профессора Харьковского Университета Е. К. Редина лицевого хронографа XVII в. №№ 434/679.

При этом Правление университета имеет честь присовокупить, что означенный хронограф, по истечении двух месяцев, с благодарностью будет возвращен“.

Определили: Выслать в Правление Харьковского Университета означенную в отношении рукопись на испрашиваемый срок.

—356—

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства за № 5349: „По ст. VI и VII. Постановления по сим статьям представить (и представлены) на усмотрение Св. Синода. Прочее утверждается“.

17 сентября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии Архимандрит Иосиф и члены Совета Академий, кроме профессоров: В.О. Ключевского, А.И. Введенского, А.П. Шостьина, А.П. Голубцова, А.А. Спасского, В.Н. Мышцына, М.М. Тареева, И.Д. Андреева и Н.Г. Городенского.

В собрании сем окончивший курс в Московской Духовной Академии в 1904-м году и оставленный при Академии для приготовления к замещению вакантных преподавательских кафедр, кандидат богословия Анатолий Орлов прочитал, согласно определению Совета Академии от 29 мая текущего 1905 года, две пробные лекции по истории и разбору западных исповеданий, одну на тему по собственному избранию: „Лютер и Цвингли. (Сравнительная характеристика их богословских систем)“, другую – по назначению Совета Академии: „Сущность и историческое значение так называемого „культуркампфа“ в Германии“. – Обе лекции, прочитанные профессорским стипендиатом Анатолием Орловым, признаны были Советом Академии удовлетворительными.

Справка: 1) По § 81 лит. б. II. 4 устава духовных академий избрание кандидатов на должность доцента значится в числе дел Совета Академии, представляемых на утверждение Епархиального Преосвященного. 2) По § 48 того же устава „для получения звания доцента надлежит иметь степень не ниже магистра“. 3) Согласно § 55 академического устава лицам, определяемым на вакантные кафедры с званием исправляющих должность доцентов, до окончательного утверждения в степени магистра, срок для получения ими сей степени назначается не более двух лет со дня поступления на должность.

Определили: 1) Ходатайствовать пред Его Высоко-

—357—

преосвященством об утверждении профессорского стипендиата, кандидата богословия, Анатолия Орлова исправляющим должность доцента Академии по кафедре истории и разбора западных исповеданий. – 2) Объявить кандидату Орлову, что для определения на должность доцента по означенной кафедре он должен получить степень магистра богословия не позже двух лет со дня утверждения настоящего журнала Его Высокопреосвященством.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: „1905 г. Сент. 27. Кандидат богословия Орлов утверждается исправляющим должность доцента Академии по кафедре истории и разбора западных исповеданий“.

1 Октября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии Архимандрит Иосиф и члены Совета Академий, кроме профессоров: В.О. Ключевского, А.И. Введенского и А.П. Шостьина.

В собрании сем, в день воспоминания об основании Московской Духовной Академии, происходил, на основании § 91 устава духовных академий, торжественный акт, на котором экстраординарным профессором Академии по кафедре Священного Писания Ветхого Завета В.Н. Мышцыным произнесена была составленная им, по поручению Совета, речь на тему: „Четвертая Маккавейская книга. К истории иудео-александрийского богословия“, а секретарем Совета прочитан был отчет о состоянии Московской Духовной Академии в 1904–1905 учебном году. В заключение акта Ректором Академии Епископом Евдокимом были розданы лучшим студентам награды деньгами и книгами, присужденные им Правлением Академии.

Определили: Представить о совершении акта Его Высокопреосвященству, с приложением напечатанного отчета о состоянии Академии за 1904–1905 учебный год.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства „1905 г. Нояб. 2. Приняв к сведению, донести о сем (и ныне доношу) Св. Синоду“.

—358—

7 октября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии Архимандрит Иосиф; члены Совета, кроме профессоров: В.О. Ключевского, А.И. Введенского, С.С. Глаголева, М.М. Тареева и А.П. Шостьина, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: С.И. Смирнова, Е.А. Воронцова и иеромонаха Серафима (Остроумова).

Слушали: а) Прошение 142 студентов всех курсов Академии от 1 октября: „Нормальное течение академической жизни возможно только под условием коренных её реформ. Поэтому мы, студенты Московской духовной академии, просим Совет академии довести до сведения Святейшего, Синода о нашем требовании немедленно распространить временные правила 27 Августа 1905 г. об университетской автономии и на духовные академии. – Впредь до введения временных правил мы прекращаем учебных занятия“.

б) Прошение 15 студентов Академии разных курсов от 5 октября:

„Мы, нижеподписавшиеся студенты Московской Духовной Академии, присоединяясь к мнению общего собрания студентов 4 октября о необходимости преобразований Духовных Академии, просим Совет Академии довести до сведения Святейшего Синода и о нашем желании скорейшего распространения временных правил 27 августа 1905 года об университетской автономий на Духовные Академии“.

Определили:1) Заявления студентов довести установленным порядком до сведения Святейшего Синода. 2) Признавая принцип автономии, дарованной высшим учебным заведениям Высочайше утвержденными 27 августа 1905 года временными правилами, плодотворным и наиболее обеспечивающим осуществление научно-образовательных задач духовных академий и считая преобразование академий на автономных началах наилучшим по обстоятельствам времени средством для устранения (поскольку это зависит от академии) постоянно повторяющихся нарушений порядка академической жизни, – ходатайствовать пред

—359—

Святейшим Синодом о распространении вышеупомянутых временных правил и на духовные академии. – 3) Подробную формулировку мотивов, приведших Совет Академии к изложенному в п. 2 решению, отложить до ближайшего собрания Совета²²⁹¹.

13 октября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, Инспектор Архимандрит Иосиф; члены Совета, кроме профессоров – В.О. Ключевского, П.И. Цветкова, А.И. Введенского и А.П. Шостьина, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента – И.М. Громогласова, Д.Г. Коновалова и иеромонаха Серафима (Остроумова).

Слушали: Внесенную 22 профессорами Академии записку, содержащую в себе подробное изложение мотивов, при ведших Совет в собрании 7 октября 1905 года к решению ходатайствовать пред Святейшим Синодом о распространении Высочайше утвержденных 27 августа 1905 года временных правил об университетской автономии и на духовные академии²²⁹².

Определили: Просить Его Высокопреосвященство ходатайство Совета о распространении на духовные академии действия Высочайше утвержденных 27 августа 1905 года временных правил об автономии, с приложением мотивированной записки г. г. профессоров и преподавателей Академии, представить на благоусмотрение Святейшего Синода.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: „1905 г. Окт. 27. Записка г. г. профессоров, представлена в Св. Синод 26-го сего Октября“.

20 октября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, члены Совета,

—360—

кроме о. Инспектора Академии Архимандрита Иосифа и профессоров: В.О. Ключевского, А.И. Введенского и П.В. Тихомирова, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: И.М. Громогласова, Е.А. Воронцова, Д.Г. Коновалова и иеромонаха Серафима.

Слушали: Сообщение Его Высокопреосвященства (на имя Преосвященного Ректора Академии) за № 165:

„Святейший Синод поручает Совету Московской Духовной Академии объявить студентам оной следующее:

„Применение начал автономии несовместимо с назначением Академии, и студенты, прекратившие занятия, нарушили основные начала порядка и законности. Св. Синод: постановил: студентов, если до 1-го Ноября не начнутся занятия, распустить и Академию закрыть до будущего учебного года“.

б) Заявление Преосвященного Ректора Академии о том, что, по устному разъяснению Его Высокопреосвяцевства, вышеизложенное постановление Святейшего Синода: „студентов, если до 1-го Ноября не начнутся занятия, распустить и Академию закрыть до будущего учебного года“ – не означает собою немедленного увольнения студентов из Академии, а лишь отпуск их в домы родителей и родственников на указанный в постановлении Святейшего Синода срок.

Определили: Поручение Святейшего Синода принять к исполнению.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: „1905 г. Окт. 29. Смотрено“.

5 ноября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, члены Совета, кроме о. Инспектора Архимандрита Иосифа и профессоров: В.О. Ключевского, С.С. Глаголева, А.П. Голубцова, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: Е. А. Воронцова, Д.Г. Коновалова и иеромонаха Серафима (Остроумова).

Слушали: I. а) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1905 г. Окт. 20. В Совет Москов-

—361—

ской Духовной Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 15 октября за № 10308:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: 1) представления Преосвященного Митрополита С.-Петербургского, от 11 сего Октября за №№ 1968–8134 и 1982–8135, по ходатайству Совета С.-Петербургской духовной академии о временном приостановлении чтения академических лекций вследствие не желания студентов при существующем учебно-воспитательном строе академий посещать таковые и о необходимости распространения на духовные академии Высочайше утвержденных в 27 день Августа 1905 года временных правил об управлении высшими учебными заведениями ведомства Министерства Народного Просвещения, и 2) представление Преосвященного Митрополита Киевского от 7 того же Октября за № 773, по постановлению Правления Киевской духовной академии, состоявшемуся по заявлению академических студентов о прекращении ими учебных занятий до введения в духовных академиях автономии. И, по справке, приказали: Православные духовные академии являются высшими богословскими учебными заведениями и имеют одной из своих целей воспитание академического юношества на строгих началах законности и порядка, необходимых для достойного прохождения пастырского и просветительного в духе Православия служения. Стоя во главе всех духовных учебных заведений, – академии должны служить примером для всех прочих духовно-учебных заведений в строгом охранении существующего в академиях порядка, не подлежащего ни в каком случае нарушению впредь до изменения его законною высшею церковною властию. Академиям не безызвестны подготовительные труды об усовершении духовной школы. Вопрос этот стоит на ближайшей очереди и может быть разрешен только на предстоящем поместном Соборе. Таким образом применение в духовных академиях начал данной высшим светским учебным заведениям автономии и тем более участие учащихся в решении учебно-воспитательных вопросов представляются совершенно несовместимыми с прямым назначением духовных академий и

—362—

ни в каком случае решением Святейшего Синода разрешены быть не могут. Студенты духовных академий, объявившие свое нежелание продолжать занятия при существующем академическом строе, нарушили основные начала порядка и законности высшего учебного заведения и тем вынуждают Святейший Синод постановить следующее: если к первому числу наступающего Ноября не установится в академиях нормальное течение жизни и не начнутся обычные занятия, то а) студентов распустить по домам и б) академии закрыть до начала будущего учебного года. О таковом своем постановлении, Святейший Синод определяет: предоставить Вашему Преосвященству объявить Совету академии и о последующем донести Синоду; для чего и по слать Вам указ“.

Справка: Означенный указ Святейшего Синода, немедленно по его получении, объявлен был студентам Академии, с предложением приступить к учебным занятиям, но безуспешно: нормальное течение академической жизни не восстановилось до настоящего времени и уже около 34 общего числа студентов выбыли из Академии на родину.

б) Телеграмму Его Высокопреосвященства на имя Преосвященного Ректора Академии от 2 ноября за № 18844:

„Закрытие Академии отсрочено до пятнадцатого ноября“. Определили: Принять к сведению.

II. Резолюцию Его Высокопреосвященства, последовавшую на журнале собрания Совета Академии 13 ноября:

„1905 г. Окт. 27. Записка г. г. профессоров, представлена. в Св. Синод 26-го сего Октября“.

Определили: Принять к сведению.

III. Телеграммы Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода князя Алексия Дмитриевича Оболенского на имя Преосвященного Ректора Академии:

а) от 3 ноября за № 47514: „С благословения Святейшего Синода прошу Ваше Преосвященство предложить Совету Академии в составе, указанном параграфом семьдесят девятым устава, избрать трех лиц для участия в совещании, под моим председательством, о мероприятиях к восстановлению нормального академического порядка. Этих лиц благоволите командировать в Петербург к 11 ноября“.

—363—

б) от 41 ноября за № 71323: „В телеграмм, о командировке членов Академии делается ссылка на примечание к параграфу семьдесят девятому.

Справка: §79 устава духовных академий: „Совет Академии, под председательством ректора, составляют: инспектор, и все ординарные и экстраординарные профессоры.

Примечание. В случае надобности, ректор может пригласить в собрание Совета доцентов и прочих преподавателей, с правом совещательного голоса по всем вопросам, по которым Совет признает нужным потребовать их мнений или объяснений“.

Определили: Для участия в совещании, под председательством Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода, о мероприятиях к восстановлению нормального порядка академической жизни избрать экстраординарных профессоров И.В. Попова, П.В. Тихомирова и исправляющего должность доцента Академии И.М. Громогласова.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства:

„1905 г. Декаб. 7. Читал“.

Того же 5 Ноября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, члены Совета, кроме о. Инспектора Архимандрита Иосифа и профессоров: В.О. Ключевского, С.С. Глаголева, А.П. Голубцова, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: Е.А. Воронцова, Д.Г. Коновалова и иеромонаха Серафима (Остроумова).

Слушали: І. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: 1905 г. Сент. 28. В Совет Московской Духовной Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 21 сентября 1905 года за № 9392:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства, от 2-го сего Сентября за № 818, об учреждении в Московской духовной академии именной стипендии на пожертвованный священником Московской

—364—

Космодамиановской, на Покровке, церкви Михаилом Пятикрестовским капитал в 6300 р. на основаниях, изложенных в прилагаемом к представлению проекте положения о стипендии. Приказали: 1) Согласно ходатайству Вашего Преосвященства, учредить при Московской Духовной Академии стипендию имени священника Михаила Стефановича и Параскевы Александровны Пятикрестовских и Статского Советника Феодора Ивановича и Марии Александровны Покровских на проценты с пожертвованного названным священником капитала, заключающегося в 3½ % закладных листах Государственного Дворянского Земельного Банка, на сумму в шесть тысяч триста рублей, и 2) представленный проект положения утвердить; о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ“.

Определили: Принять к сведению.

ІІ. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1905 г. Сент. 27. В Совет Московской Академии к исполнению“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 22 сентября за № 9462:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представленный Г. Синодальным Обер-Прокурором, от 26 августа сего года № 1344, журнал Учебного Комитета за № 449, с заключением Комитета, по представленному Вашим Преосвященством прошению бывшего студента Московской духовной академий Вячеслава Лисицына, служившего псаломщиком при походной церкви и братом милосердия 1-го санитарного отряда г. Москвы на Дальнем Востоке, о разрешении ему вновь поступить в Академию, не смотря на вступление его в брак во время службы на Дальнем Востоке. Приказали: Во внимание к особым ходатайствам о бывшем студенте Московской духовной академии Вячеславе Лисицыне и обнаруженной им на театре военных действий похвальной деятельности в качестве брата милосердия, Святейщий Синод, согласно заключению Учебного Комитета, определяет: разрешить Лисицыну, не в пример прочим, вновь поступить в число студентов Московской академии, не смотря на последовавшее вступление его в брак; о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ“.

—365—

Справка: 1) Студент Тверской духовной семинарий Вячеслав Лисицын принят был в число казеннокоштных студентов. Московской Духовной Академии по определению Совета Академии от 3 сентября 1903 года. – 2) В течение 1903–1904 учебного года студент Лисицын представил все назначенные студентам 1-го курса письменные работы, но устных переводных испытаний по предметам этого курса не держал, так как в конце года отправился, по собственному желанию, на Дальний Восток в качестве псаломщика походной церкви и брата милосердия. – 3) На основании указа Святейшего Синода от 16 февраля 1904 года за № 1460, Совет Академии 3 июня 1904 года, с утверждения Его Высокопреосвященства, постановил: перевести студента 1-го курса Вячеслава Лисицына в следующий курс под условием удовлетворительной сдачи им, по возвращении из отпуска, устных испытаний по тем предметам, которые он слушал в 1903–1904 учебном году. 4) По определению Правления Академии от 24 января 1905 года, утвержденному Его Высокопреосвященством 28 того же января, студент Лисицын, не возвращаясь из отпуска, уволен был, согласно его прошению, из числа студентов Академии.

Определили: Указ Святейшего Синода принять к исполнению, условно зачислив Лисицына, согласно определению Совета Академии от 3 июня 1904 года, в списки студентов II курса Академии.

III. а) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1905 г. Сент. 27. В Совет Московской Духовной академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 23 сентября за № 9520:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Baшего Преосвященства, от 2 сего сентября за № 816, по ходатайству Совета Московской духовной академии об утверждении бывшего заслуженного ординарного профессора сей академии Николая Каптерева в звании почетного члена академии. Приказали: Избранного Советом Московской духовной академии в звание почетного члена сей академия Действительного Статского Советника Каптерева утвердить, согласно представлению Вашего Преосвященства, в озна-

—366—

ченном звании; о чем и послать Вашему Преосвященству указ“.

б) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1905 г. Окт. 29. В Совет Московской Дух. Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 29 октября за № 10745:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представления Преосвященного Митрополита С. Петербургского от 19 сего октября, и Вашего Преосвященства, от 16 того же октября, за №№ 2017–8355 и 995, об утверждении заслуженного ординарного профессора Киевской духовной академии Василия Певницкого в звании почетного члена С.-Петербургской и Московской духовных академий. Приказали: Заслуженного ординарного профессора Киевской духовно академия Василия Певницкого, избранного Советами С.-Петербургской и Московской духовных академий в звание почетного члена сих академий, утвердить, согласно ходатайствам Преосвященного Митрополита С.-Петербургского и Вашего Преосвященства, в означенном звании; о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ“.

Определили: Изготовить для заслуженных ординарных профессоров Академий: Московской – Н.Ф. Каптерева и Киевской – В.Ф. Певницкого дипломы на звание почетных членов Московской Духовной Академии и просить их о принятий сего звания.

IV. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью „1905 г. Сент. 27. В Совет Московской Духовной Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 23 сентября за № 9521:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства, от 2 сего сентября за № 815, по ходатайству Совета Московской духовной академии об утверждении экстраординарного профессора академии по кафедре нравственного богословия Михаила Тареева в звании ординарного профессора, на вакансию, освободившуюся за выходом в отставку профессора Николая Каптерева. Приказали: Избранного Советом Московской духовной академии в звание

—367—

ординарного профессора сей академии, доктора богословия, Статского Советника Михаила Тареева утвердить, согласно ходатайству Вашего Преосвященства, в означенном звании, со дня избрания его в оное, 13 Августа сего года; о чем и послать Вашему. Преосвященству указ“.

Определили: Об утверждении экстраординарного профессора Академии М. М. Тареева в звании ординарного профессора внести в формулярный о службе его список и сообщить Правлению Академии для зависящих распоряжений.

V. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью „1905 г. Окт. 3. В Совет Московской Духовной Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 28 сентября за № 9699:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства от 2 сентября 1905 г. за № 817, о высылке на трехмесячный срок в Совет Московской Духовной Академии, для научных занятий экстраординарного профессора оной Голубцова, из Московской Синодальной Библиотеки двух рукописей за № 93 и 696 по „Указателю Преосвященного Саввы“. Приказали: Согласно ходатайству Вашего Преосвященства, Святейший Синод определяет: Разрешить Московской Синодальной Конторе выслать в Совет Московской Духовной Академии две рукописи за №№ 93 и 696 по „Указателю Преосвященного Саввы“, сроком на три месяца, с тем, чтобы при пользований помянутыми рукописями Советом Академии было исполнено требование, изложенное в п. 13 утвержденных 20 марта –1 апреля 1900 г. за № 1263 Правил для заведывания Патриаршею библиотекою. О чем послать указы: Вашему Преосвященству, для сведения, и Московской Святейшего Синода Конторе, для исполнения“.

Справка: Означенные в указе Святейшего Синода рукописи Московской Синодальной Библиотеки присланы в Академию при отношении г. Прокурора Московской Святейшего Синода Конторы от 6 октября за № 2106 и переданы, для хранения и пользования ими, в фундаментальную академическую библиотеку.

Определили: Принять к сведению.

—368—

VІ. Отношение на имя Преосвященного Ректора Академий бывшего Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева от 30 сентября за № 21591:

„Прокурор Московской Св. Синода Конторы обратился ко мне с ходатайством о содействии тому, чтобы Советы духовных академий доставляли в Московскую Синодальную (Патриаршую) библиотеку по одному экземпляру всех магистерских и докторских диссертаций для предоставления их в ученое пользование посетителям Патриаршей библиотеки.

Вследствие сего, имею честь покорнейше просить Ваше Преосвященство, не изволите ли признать возможным оказать свое содействие к удовлетворению вышеозначенного ходатайства Прокурора Московской Св. Синода Конторы, но последующем не оставить меня Вашим уведомлением “.

Определили: Предоставить Преосвященному Ректору Академии уведомить г. Обер-Прокурора Святейшего Синода, что Совет Академия, с своей стороны, выражает полную готовность к удовлетворению ходатайства Г. Прокурора Московской Святейшего Синода Конторы относительно высылки в Московскую Синодальную (Патриаршую) библиотеку по одному экземпляру диссертаций, представляемых в Совет на соискание степени доктора и магистра богословия.

VII. а) Резолюцию Его Высокопреосвященства, последовавшую на журнале собрания Совета Академии 17 сентября: „1905 г. Сент. 27. Кандидат богословия Орлов утверждается исправляющим должность доцента Академии по кафедре истории и разбора западных исповеданий“.

б) Отношение на имя Преосвященного Ректора Академия Г. Ректора Императорского Московского Университета от 1 ноября за № 2781:

„В последствие отзыва от 3 минувшего октября за № 909, имею честь уведомить Ваше Преосвященство, что экстраординарный профессор Академий Павел Тихомиров, с разрешения Господина Попечителя Московского Учебного Округа, сообщенного в предложении от 24 минувшего октября за № 23179, принят в число приват-доцентов Историко-Филологического факультета по кафедре философии“.

—369—

Определили: Об утверждении профессорского стипендиата, кандидата богословия, Анатолия Орлова исправляющим должность доцента Академии по кафедре истории и разбора западных исповеданий и принятий экстраординарного профессора Академия П.В. Тихомирова в число приват-доцентов Историко-филологического факультета Императорского Московского Университета по кафедре философии внести в формулярные о службе их списки, сообщив о первом из них и Правлению Академий – для зависящих распоряжений.

VIII. а) Отношение Г. Прокурора Костромского Окружного Суда на имя Преосвященного Ректора Академии от 24 октября за № 8118:

„Имею честь препроводить при сем Вам, Ваше Преосвященство, выписку из домашнего духовного завещания Епископа Виссариона и при этом присовокупить, что предъявитель этого завещания коллежский советник Василий Васильевич Нечаев проживает в г. Москве, Девичье поле, архив Министерства юстиции“.

б) Приложенную к отношению выписку:

„Определением Костромского окружного суда, состоявшимся 7 октября 1905 года, утверждено к исполнению домашнее духовное завещание Епископа Виссариона, в котором он, между прочим, волю свою выразил так: оставшиеся вещи прошу душеприказчиков передать... В Mocковскую Духовную Академию – панагию с драгоценным камнем посредине для употребления преосвященными ректорами. Ευχολογιον Гоара для фундаментальной библиотеки... В студенческую библиотеку Московской Духовной Академии – 100 рублей“.

Определили: На получение от г. душеприказчика по исполнению духовного завещания покойного Преосвященного Виссариона, Епископа Костромского и Галичского, – Коллежского Советника В.В. Нечаева назначенных по сему завещанию в пользу Академии вещей и денег выдать доверенность о. эконому Академии иеромонаху Иринарху, а по поступлении – распределить их по принадлежности: в академическую церковь, фундаментальную и студенческую библиотеки“.

IX. а) Письмо Г. Почетного члена Академии, профессора

—370—

Лазаревского Института восточных языков, Действительного Статского Советника Георгия Абрамовича Муркоса:

„Польщенный избранием в почетные члены Московской Духовной Академии и желая оставить в ней память о себе, я возымел намерение передать в Правление Академии документ в тысячу (1000) рублей, по которому оно без особого затруднения может получить с г. Сойкина вышеуказанную сумму. Я желал бы, чтобы эти 1000 рублей составили премию моего имени, проценты с каковой суммы были бы выдаваемы кончившему курс воспитаннику Московской Духовной Академии за церковно-историческое сочинение, преимущественно имеющее целью изучение Христианского Востока, если Совет Академии найдет таковое сочинение заслуживающим денежной награды.

Так как ежегодные проценты с 1000 рублей не велики, то я желал бы, чтобы они выдавались премиату через каждые три года, в количестве 100 рублей, при чем остаток должен быть присоединяем к капиталу для его увеличения, и таким же образом нужно поступать со всею суммою трехгодичных процентов в том случае, если по истечении трех лет премия останется не выданною. Когда же сумма процентов возрастет до 150 рублей, в таком случае отчисление остающихся не выданных процентов и присоединение их к капиталу прекратить, а премиату выдавать сумму процентов полностью“.

б) Приложенную к письму копию с копии протокола С.-Петербургской Судебной Палаты:

„1901 года Февраля 26 дня, во 2-м Уголовном Департаменте С.-Петербургской Судебной Палаты происходило публичное судебное заседание, в котором присутствовали: Председатель Д-та Д.А. Коптев, Члены: Н.А. Булатов, Л.В. Позен, И. д. Помощ. Секретаря М.Д. Протасов. В 6 час. 15 минут вечера Председатель Д-та объявил, что рассмотрению Палаты подлежит дело о С.-Петербургском купце Петре Петрове Сокине, обвиняемом по 1 ч. 1684 ст. Ул. о Нак. В заседание явились защитники подсудимого по избранию Присяжные Поверенные Елисеев и Раппорт и частный обвинитель профессор Муркос. – Председатель предложил сторонам вопрос, – не желают ли они примириться, на каковое предложение частный обвинитель

—371—

Муркос заявил, что он согласен окончить настоящее дело примирением, если подсудимый Совикин обязуется уничтожить все отпечатанные в издаваемом при журнале „Русский Паломник“ приложении „Дешевая библиотека Русского Паломника“ и выпущенные в 1899 году отдельным изданием в продажу экземпляры извлечения из помещенного в „Русском Обозрении“ перевода его, Муркоса, с арабского языка „Путешествия Антиохийского Патриарха Макария в Москву в XVII веке и уплатить тысячу рублей в пользу какого-нибудь ученного или благотворительного общества по указанию его, частного обвинителя. Защитник подсудимого Сойкина Присяжный Поверенный Елисеев заявил, что он от имени своего доверителя готов примириться с частным обвинителем на предложенных последним условиях с тем лишь, что все имеющиеся ныне у подсудимого Сойкина экземпляры помянутого извлечения за исключением лишь нескольких этих экземпляров проданных и представленных в Цензурный комитет будут Сойкиным не уничтожены, а доставлены частному обвинителю в полное его распоряжение. Частный обвинитель никаких возражений против такового доставления ему подсудимым помянутых экземпляров не представил и заявил, что он согласен примириться с подсудимым. Судебная Палата, выслушав за явления сторон о согласии их окончить настоящее дело примирением на выраженных ими условиях и принимая во внимание, что настоящее дело, как имеющее своим предметом обвинение по 1684 ст. Улож. о Нак., принадлежит к числу дел, возбуждаемых только по частной жалобе и могущих быть согласно 157 ст. Улож. о Нак. прекращенными за состоявшимся примирением сторон и что примирение сторон по настоящему делу последовало, определила: за состоявшимся между сторонами примирением, последовавшим по принятии на себя защитником под судимого Сойкина Присяжным Поверенным Елисеевым за своего доверителя обязательства доставить профессору Муркосу все имеющиеся ныне у Сойкина на лицо экземпляры помянутого извлечения, отпечатанного отдельным изданием в приложении к журналу „Русский Паломник“ – „Дешевой библиотеке Русского Паломника“ и уплатить тысячу

—372—

рублей в пользу какого-либо ученого или благотворительного общества по указанию частного обвинителя – Профессора Муркоса, настоящее дело, на основании примечания к 1685 и 157 ст. Улож. о Нак. и 3 пунк. 16 ст. У ст. Угол. Суд дальнейшим производством прекратить. Дело окончено слушанием в 6 часов 20 минут вечера“.

Подлинный за надлежащими подписями и скрепою. Копия за надлежащим подписом и скрепою.

Определили: 1) Письмо Г. Почетного члена Академии профессора Г.А. Муркоса и приложенный к нему документ сообщить, в копиях, С.-Петербургскому купцу П.П. Сойкину с просьбою выслать на имя Совета Академии тысячу рублей (1000 р.) наличными деньгами для указанной профессором Г.А. Муркосом цели. – 2) О последующем иметь суждение по получении ответа купца П.П. Сойкина.

X. Прошение преподавателя Рижской духовной семинарии Димитрия Брянцева:

„Вместе с сим прошением посылая два экземпляра сочинения: „Иоанн Итал и его богословско-философские воззрения, осужденные византийской церковью“, разрешенного мне представить на соискание степени магистра богословия, покорнейше прошу дать делу дальнейший ход“.

Справка: 1) Г. Брянцев окончил курс в Московской Духовной Академии в 1895 году со степенью кандидата богословия и правом приискании степени магистра не держать нового устного испытания. 2) Представление сочинения на означенную в прошении тему разрешено было ему определением Совета Академии от 13 августа сего 1905 года. – 3) § 81 лит. а п. 6 устава духовных академий.

Определили: Магистерскую диссертацию преподавателя Рижской духовной семинарии Димитрия Брянцева передать для рассмотрения экстраординарному профессору Академия по кафедре общей церковной истории А.А. Спасскому.

XI. Заявление Преосвященного Ректора Академии о том, что вторым рецензентом магистерской диссертации преподавателя Рижской духовной семинарии Димитрия Брянцева он назначает члена Совета – экстраординарного профессора по кафедре новой гражданской истории И.Д. Андреева.

Определили: Принять к сведению.

—373—

XII. Отношение Управления Императорского Российского Исторического Музея в Москве имени Императора Александра Ш, от 4 октября за № 749;

„Управление Исторического Музея, озабочиваясь пополнением коллекций своей библиотеки, имеет честь обратиться в Совет Академии с покорнейшей просьбой, не найдет ли возможным Академия принести в дар Музею гравированные и литографированные Священные изображения и картины религиозно-нравственного содержания, также портреты духовных лиц, разрешенные для печати Московским Духовным Цензурным Комитетом 1834–1884 г., каталог которым составлен г. Библиотекарем Академии К.М. Поповым (М. 1902), а также вступить в обмен с Музеем своим изданием „Богословский Вестник“, как за прежние годы, так и на будущее время. Вместе с тем Управление Музея имеет честь сообщить, что издания Myзея своевременно препровождались в Академию“.

Определили: Признавая просьбу Управления заслуживающею удовлетворения, препроводить в Московский Исторический Музей дублеты гравированных и литографированных священных изображений, картин религиозно-нравственного содержания и портретов духовных лиц, разрешенных для печати Московским Духовным Цензурным Комитетом в 1834–1884 г. г. и академический журнал „Богословский Вестник“ за все годы издания, предоставив редакции высылать таковой в Музей и на будущее время.

XIII. Отношение Отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук от 18 октября за № 357:

„Отделение русского языка и словесности обращается к Совету Московской Духовной Академии с покорнейшей просьбой о продлении до 1-го июня будущего 1906 года срока пользования принадлежащею библиотеке означенной Духовной Академии рукописью за 1 (12): „Библии, книг Ветхого Завета с приложениями“, так как означенная рукопись все еще необходима для работы по извлечению пополнений к тексту печатающегося на счет Академии Наук словаря древнерусского языка покойного академика И.И. Срезневского“.

Определили: Уведомить Отделение русского языка и

—374—

словесности Императорской Академия Наук, что Совет Академии не встречает препятствий к удовлетворению изложенной в отношении просьбы Отделения.

ХІV. Отношение Правления Императорского Юрьевского Университета от 3 октября за № 1848:

„Вследствие ходатайства доцента исторического богословия, магистра богословия А. Г. Берендтса Правление Императорского Юрьевского Университета имеет честь обратиться в Совет Московской Духовной Академий с покорнейшей просьбой, не признает ли Совет возможным выслать в Юрьев, на срок по усмотрению Совета Академии, для научных занятий поименованного доцента в здании университетской библиотеки, славянскую рукопись № 651 (из числа перенесенных из библиотеки Иосифова-Волоколамского монастыря в библиотеку Московской Духовной Академии, по печатному каталогу иеромонаха Иосифа № 227), содержащую книги Иосифа Флавия о Иерусалимском пленении“.

Определили: Выслать в Правление Императорского Юрьевского Университета означенную в отношении рукопись на трехмесячный срок.

XV. Отношение на имя Преосвященного Ректора Академия Г. Управляющего Московскою Синодальною Типографией от 24 сентября за № 14483:

„Возвращая вместе с сим особою посылкой присланную при отношении, от 27 мая сего года за № 462, рукопись № 564, считаю долгом принести глубокую благодарность Вашему Преосвященству за доставление этой рукописи“.

Справка: Рукопись за № 564 получена и сдана в фундаментальную академическую библиотеку.

Определили: Принять к сведению.

XVI. а) Отношение Оренбургской Духовной консистории от 26 октября за № 13310:

„Вследствие отношения от 29 минувшего сентября за № 905 и во исполнение определения Епархиального Начальства, 18 сего октября за № 959, Духовная Консистория имеет честь при сем препроводить в Духовную Академию просимые упомянутым выше отношением три дела за № 1–15 – 1861 г. 133 – 1869 г. и 53 – 1897 г. и просить, по истечении трехмесячного срока, таковые возвратить в Консисторию“.

—375—

б) Отношение Г. Прокурора Калужского Окружного Суда от 18 октября за № 8485:

„Вследствие отношения от 29 минувшего сентября за № 907, имею честь препроводить при этом в Совет Академии два тома предварительного следствия о Тарусских хлыстах, при чем уведомляю, что третий том по этому же делу будет выслан мною в Совет дополнительно по получении такового от Прокурора Орловского Окружного Суда“.

Справка: Означенные в отношениях „дела“, выписанные для научных занятий и. д. доцента Академии Д.Г. Коновалова, получены и переданы для хранения и пользования ими в фундаментальную академическую библиотеку.

Определили: Принять к сведению.

ХVІІ. Прощение исправляющего должность доцента Академии иеромонаха Серафима (Остроумова):

„В библиотеке Ярославской Духовной Семинарии сохраняются 12 рукописных томов поучений Ростовского Митрополита Арсения Мацеевича (Обз. рус. дух. лит. Арх. Филарета Черниг. Изд. 3, стр. 345). Имея надобность в этих рукописях, прошу Совет Академий выписать мне их (все 12 томов) из библиотеки помянутой Семинарий на четырехмесячный срок“.

Определили: Просить Правление Ярославской Духовной Семинарии о высылке в Академию означенных в прошении иеромонаха Серафима рукописей на указанный срок.

XVIII. Собственноручные показания студентов 1-го курса о желании их набрать для специального изучения в течение академического курса предметы первой (словесной) или второй (исторической) группы, один из древних и один из новых языков. По сим показаниям изъявили желание слушать:

—376—

—377—

Определили: Утвердив распределение студентов по группам и классам древних и новых языков, собственноручные показания их хранить при делах Совета Академии.

XIX. Заявление экстраординарных профессоров И.В. Попова, П.В. Тихомирова и Н.Г. Городенского:

„Журнал Совета от 15 сентября сего года доселе еще не возвращен Его Высокопреосвященством, и Совет, не имея резолюции Его Высокопреосвященства по содержащимся в этом журнале постановлениям, лишен возможности привести оные в исполнение. Между тем от этого довольно существенно страдают как интересы отдельных лиц академической корпораций, так и самого дела. Напр., н. д. доцента Д.Г. Коновалов лишен возможности начать подготовку к новой кафедре, на которую он избран Советом, и. д. доцента П.П. Соколов и назначенные ему оппоненты вынуждены неопределенно долго откладывать диспут и т. п. Не найдет ли Совет Академии возможным просить Его Высокопреосвященство возвратить упомянутый журнал от 15 сентября со своею резолюцией на нем“.

Справка: В журналах собрания Совета 15 сентября текущего года на Архипастырское утверждение Его Высоко преосвященства представлены были нижеследующие определения Совета Академии: а) в первом журнале – 1) о приеме воспитанников духовных семинарий в состав І академического курса (ст. I) 2) о разрешении допустить студента Рязанской духовной семинарий Василия Макова к сдаче устных приемных испытаний по четырем предметам

—378—

(ст. II); 3) о разрешении принять в число студентов І курса, без вторичного конкурсного испытания, надзирателя Московской духовной семинарии Александра Зверева (ст. Ш); 4) о разрешении принять без экзамена в число студентов І курса окончившего университетский курс Владимира Либермана (ст. IV); б) во втором журнале: 1) о переводе и. д. доцента Академии Димитрия Коновалова на кафедру „истории и разбора русского сектантства“ (ст. VI); 2) о поручении заслуженному ординарному профессору Николаю Каптереву временного (с 15 сентября до конца 1905–1906 учеб. года) преподавания древней гражданской истории (ст. VІІ); 3) о допущении и. д. доцента Павла Соколова к защите его диссертации на степень магистра богословия (ст. VІІ); 4) об утверждении учителя церковно-приходской школы Николая Боткина исправляющим должность помощника библиотекаря Академии (ст. XI) 5) о разрешении кандидату богословия Алексею Шарапову переработать его кандидатское сочинение для соискания степени магистра богословия (ст. XIV); 6) об утверждении действительных студентов Академии Иосифа Жиромского и Симона Саввича в степени кандидата богословия (стт. XV и XVI).

Определили: Просить Его Высокопреосвященство не отказать Совету Академии в рассмотрении журналов собрания оного 15 сентября сего года и возвращении их в Совет с соответствующими резолюциями²²⁹³.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: „1905 г. Декаб. 9. Утверждается“.

29 ноября 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, члены Совета, кроме о. Инспектора Архимандрита Иосифа и профессоров: В.О. Ключевского, П.И. Цветкова, А.И. Введенского и В.Н. Мышцына, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: Е.А. Воронцова и иеромонаха Серафима (Остроумова).

—379—

І. В собрании этом выслушан быт доклад экстраординарных профессоров Академии И.В. Попова, П.В. Тихомирова и исправляющего должность доцента И.М. Громогласова, избранных, по определению Совета Академии от 5 ноября текущего года, в состав комиссии, под председательством г. Обер-Прокурора Святейшего Синода князя А. Д. Оболенского, для совещания о мероприятиях к восстановлению нормального порядка в духовных академиях, – о ходе занятий в этой комиссии за время с 11 по 19 ноября 1905 года, причем экстраординарным профессором П.В. Тихомировым, состоявшим делопроизводителем оной, доложены были Совету нижеследующие протоколы заседаний Комиссии, врученные делегации в копиях при выбытии из С.-Петербурга:

Протокол 1-го заседания. 11 ноября 1905 года

„Заседание открылось в 4 часа дня под председательством Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода Кн. А.Д. Оболенского. Присутствовали командированные советами академий делегаты: от С.-Петербургской: профессора: Н. К. Никольский, Д.Д. Миртов и А.П. Дьяконов, от Московской: профессора: И.В. Попов, П.В. Тихомиров и И.М. Громогласов, от Киевской: профессора: В.З. Завитневич, Д.И. Богдашевский и В.П. Рыбинский, от Казанской: И.С. Бердников, Н.И. Ивановский и Л.И. Писарев.

Кроме того, Правитель дел и член учебного Ком. при Св. Синоде А. В. Добряков.

В заседании Г. Обер-Прокурор Св. Синода Кн. А.Д. Оболенский познакомил собравшихся с предстоящей им задачей. Из обмена мнений по этому предмету выяснилось, что собравшиеся представители академий считают нормальную жизнь в академиях невозможной без некоторых изменений в действующем академическом уставе, отвечающих наиболее существенным требованиям студентов. Тогда г. Обер-Прокурор наметил вопросы, подлежащие обсуждению в следующих заседаниях. При этом профессором Н.К. Никольским поднят был вопрос о

—380—

том, равны ли полномочия всех делегатов. Выяснилось, что все делегаты трех академий, – С.-Петербургской, Московской и Киевской, – избраны и уполномочены общими собраниями академических преподавателей, т. е. профессорами и доцентами, а из делегатов Казанской академии обладающим такими полномочиями может быть признан только профессор Л.И. Писарев, а два другое делегата – проф. И.С. Бердников и Н.И. Ивановский являются лишь представителями большинства совета своей академии, а не всей преподавательской корпораций. Заседание закрыто было в 7 часов вечера“.

Подлинный протокол подписали все вышепоименованные 12 профессоров четырех духовных академий.

Протокол 2-гo заседания. 12 ноября 1905 года

„Заседание открылось в 11 ½ час. утра. Присутствовали те же лица, что и в первом заседании, кроме Г. Обер-Прокурора Кн. А.Д. Оболенского и А.В. Добрякова. Председательствовал проф. Н. К. Никольский. Обязанность секретаря исполнял проф. П.В. Тихомиров.

В заседании происходило следующее:

1. Намечался порядок рассуждений. Единогласно решено было держаться порядка вопросов, намеченных Г. Обер-Прокурором в первом заседании, и рассуждать – а) о ректоре академии, б) о совете и в) об отношении академии к епархиальному преосвященному.

2. Единогласно решено, что ректором академии должно быть избранное академическим советом лицо.

3. Большинством 10 голосов против 2 решено, что ректор должен избираться на срок. Меньшинство в лице проф. И.С. Бердникова и проф. Н.И. Ивановского стояло за бессрочность. При этом проф. Н.П. Ивановский заявил, что если будет принята срочность ректорской службы, то срок надо назначить не менее 10 лет.

4. Большинством тех же 10 голосов против 2 решено, что надо избирать на 4 года.

5. Большинством 10 голосов против 2 признано, что ректор должен обладать высшею ученою степенью док-

—381—

тора. Меньшинство в лице проф. И.С. Бердникова и проф. Н.И. Ивановского выразило следующее мнение: „ректор должен быть лицом духовного сана, – поколику академия – духовная, – степенью не ниже магистра; но доктор предпочтительнее“.

6. Единогласно принято, что ректор академии должен избираться из наличного состава профессоров, а также и из сверхштатных и заштатных профессоров. В последнем случае он обязательно читает лекции по своей специальности в качестве сверхштатного профессора. Проф. Н.И. Ивановский, не возражая против этого решения, предлагал формулировать его таким образом: „ректор может и не быть штатным профессором, но обязательно читает лекции“.

7. Большинством 10 голосов против 2 признано, что ректору не обязательно иметь духовный сан; что ректором одинаково может быть как духовное, так и светское лицо. Меньшинство в лице проф. И.С. Бердникова и Н.И. Ивановского осталось при следующем отдельном мнении: „ректором академии, как заведения духовно-учебного и воспитательного, всего естественнее быть лицу духовному“. К этому проф. И.С. Бердников пожелал прибавить: „в пользу этого говорит и история русской высшей духовной школы“. Из представителей большинства пожелали занести в протокол свои мнения – а) Д.И. Богдашевский: „ректор избирается предпочтительно из духовных лиц; но в случае невозможности найти удовлетворяющее требованиям ректорской должности лицо, может быть избираемо и светское лицо с званием исправляющего должность ректора“. – б) П.В. Тихомиров и А.П. Дьяконов: „в должности ректора светское лицо предпочтительнее, чем духовное“. – В) В. З. Завитневич, В.П. Рыбинский и Л.И. Писарев: „Правильное применение выборного начала не допускает ограничения в отношении к сану. Задачи академии, общие соображения и древняя история церкви не противоречит возможности избрания ректоров академии и из светских лиц“, Заседание закрыто было в 2 часа дня“.

Подлинный протокол подписан 12 профессорами дух. академий.

—382—

1-е приложение к протоколу 2-го заседания

Записка профессора А.П. Дьяконова с изложением мотивов в пользу светского ректора:

„В пользу светского ректора на собрании комиссии 12/XI мною были приведены следующие соображения:

1) Основною задачей Академии даже по уставу 1884 г. является „богословское образование“. Как высшая богословская школа, Академия призвана выражать динамической элемент религиозного сознания („богословские мнения“), а иерархия, как представительница церкви-статический (веро-определение). С этой точки зрения нормальные отношения иерархии к Академии должны выражаться в контроле, но не в непосредственном руководстве. Последнее грозит нарушить равновесие между двумя элементами религиозного сознания и лишить его жизненности, что мы и видим в настоящее время.

2) Исторические данные в пользу обязательности для Ректора духовного сана относятся лишь к позднейшей русской церковной истории. Не говоря о практике древнейшей церкви (Ориген), достаточно указать на следующие факты: В Константинопольской „патриаршей академии“ XV–XVII веков „схолархами“ были преимущественно лица светские.

В XVI в. русская церковь допускала в семинариях управление светских лиц (Знаменский. Духовные школы).

Устав 1814 г. в звании доктора богословия признает „преимущественное право быть ректором Академии пред всеми другими званиями и должностями“ (13), а следовательно пред духовным саном (ср. 13).

3) Ограничение круга кандидатов на ректорство условиями докторства и профессорства достаточно гарантирует, что во главе Академии станет лицо, хотя и светское, но преданное церкви. А. Дьяконов“

2-е приложение к протоколу 2-го заседания

Записка о том же проф. П. В. Тихомирова:

„Светский ректор в духовной академии, по-моему мнению, предпочтительнее потому, что он не обязан прини-

—383—

мать к руководству указаний и желаний епархиального преосвященного; а духовный ректор, по своей иерейской совести, не может поставить себя так независимо относительно архипастырских указаний. Между тем, при несомненной и весьма большой возможности сильно влиять на ход и решение академических дел, ректор, подчиненный внешним по отношению к академии влияниям, может внести не малое расстройство в академическую жизнь.

Затем, ректор в духовном сане может иногда (а с ректорами монашествующими это случалось почти всегда) невольно предпочитать достижение церковно-практических задач академии целям и задачам научным. Ведь бывали примеры, когда монашествующий ректор прямо смеялся и издевался над наукой и дискредитировал её представителей (профессоров) в глазах студентов. Разве это желательно и может быть терпимо? Проф. П. Тихомиров“.

Протокол 3-го заседания. 12 ноября 1905 года

„Заседание открыто в 4 часа дня. Присутствовали те же лица, что и в первом заседании. Председательствовал проф. И.В. Попов. Обязанности делопроизводителя исполнял П.В. Тихомиров.

В заседании происходило следующее:

1. А.В. Добряков читал из хранящихся в архиве учебного комитета документов материалу, относящиеся к академическим уставам 1869 г. и 1884 г.

2. Профессор В.П. Рыбинский читал из Киевской записки относящееся к академическому совету.

3. Единогласно решено, что в состав совета должны входить все преподаватели Академии.

4. Единогласно решено, что все дела, ведаемые теперь советом и правлением академии, должны перейти в ведение совета, кроме тех, которые сам совет выделит правлению, действующему по составленной советом инструкции.

5. В 5 часов вечера прибыл в заседание Г. Обер-Прокурор Кн. А. Д. Оболенский. П.В. Тихомировым было

—384—

сообщено Его Сиятельству о результатах утреннего заседания, а также и о происходившем в настоящем заседании. В ответ на это сообщение г. Обер-Прокурор разъяснил комиссии, что задачей её пока не является детальное обсуждение будущего академического устава или всех, имеющих быть положенными в основу его принципов, а лишь тех, по требованию переживаемого момента, неотложно необходимых, мероприятий, которые, будучи удобоприемлемыми в глазах Св. Синода, могли бы теперь же содействовать успокоению духовных академии и возобновлению в них занятий. В 6 ½ часов вечера г. Обер-Прокурор оставил заседание.

6. Проф. В.З. Завитневич предложил: в виду разъяснений г. Обер-Прокурора, прекратить дальнейшие рассуждения комиссии по намеченному ею широкому плану и перейти прямо к формулировке тех заключений, которые должны быть представлены Св. Синоду. Большинством голосов решено не прерывать начатых рассуждений.

7. Обсуждался вопрос об отношениях к академии епархиального преосвященного.

а) Проф. П.В. Тихомиров прочитал относящуюся к этому предмету часть записки Московской Духовной Академии.

б) Проф. В.П. Рыбинский читал о том же из записки Киевской Духовной Академии.

г) Проф. В. З. Завитневич излагал свои соображения о возможности изъять академии из начальственного ведения епархиального архиерея, применяя к академиям точку зрения ставропигиальности“.

д) Проф. И.С. Бердников оспаривал применимость этой точки зрения.

е) Проф. Н.К. Никольский излагал свои разносторонние соображения в пользу независимости академии от епархиальной власти.

ж) Проф. А.П. Дьяконов поддерживал туже мысль ссылкой на пример административных отношений Халкинской богословской школы.

3) Проф. И.С. Бердников внес предложение вернуться по рассматриваемому вопросу к практике, устанавливаемой уставом 1869 г.

—385—

и) К этому предложению присоединился проф. Н.И. Ивановский.

8. Голосовался вопрос: оставить ли без изменения теперешнее отношение епархиального архиерея к академии? Вопрос этот единогласно решен отрицательно.

9) По вопросу: какое же отношение должно существовать между епархиальным архиереем и академией? были предложены три формулы:

а) Никакого юридического отношения (6 голосов: проф. Н.К. Никольский, И.М. Громогласов, А. П. Дьяконов, И. В. Попов, П. В. Тихомиров и Л.И. Писарев).

б) Отношение по уставу 1868 г. (2 голоса: И.С. Бердников и Н.И. Ивановский).

в) Киевская формула: „епархиальный архиерей есть почетный попечитель академии“ и т. д., – как в Киевской записке (4 голоса: проф. В.З. Завитневич, Д.И. Богдашевский, В.И. Рыбинский и Д.П. Миртов).

10) Проф. Н.И. Ивановский предложил объединительную формулу: „Академия подчиняется Св. Синоду“.

11) Большинством голосов решено изменить эту формулу так: „академия непосредственно подчиняется Св. Синоду“.

12) Проф. В.П. Рыбинский предложил присоединить к этой формуле слова: „с представлениями в который входит ректор от лица совета академии“.

13) К этому предложению присоединились Киевское делегаты (проф. В.З. Завитневич и Д.И. Богдашевский).

Заседание закрыто было в 9 ½ ч. вечера“. Подлинный протокол подписан 12 профессорами дух. академий.

Протокол 4-го заседания. 13 ноября 1905 года

„Заседание открылось в 4 часа дня под председательством проф. И.С. Бердникова. Состав участников тот же, что и прежде.

В заседании происходило следующее:

1) В.П. Рыбинской прочитал из Киевской записки соображения об инспекции в академии и суде чести.

—386—

2) Л.И. Писарев прочитал о том же записку группы Казанских профессоров и преподавателей.

3) Н.К. Никольский изложил свои соображения об этом предмете.

4) Единогласно решено, что изменения в положении академической инспекции произвести необходимо, и в основу этих изменений должны быть положены принципы Киевской записки.

5) Обсуждался вопрос о замене, ставшего по многим причинам одиозным названия „Инспектор“ названием „проректор“. Большинством голосов решено не давать по этому вопросу, общего заключения комиссии.

6) И.С. Бердников отказался от председательствования.

7) Председательствовать стал В.П. Рыбинский.

3) П.В. Тихомиров предложил заменить инспектора комиссией из нескольких профессоров по выбору совета академии.

9) И.С. Бердников и Н.И. Ивановский предложили, чтобы инспектор только доносил совету о проступках студентов, а совет уже действовал бы по своему усмотрению.

10) Единогласно решено, что инспектор должен избираться советом и действовать по составляемой последним инструкции.

11) Срок инспекторской службы Н.И. Ивановский предложил определить в 4 года. К этому предложению присоединились еще в профессоров.

12) Признано необходимым учредить при духовных академиях суды чести, состав и инструкция которых в каждой академии определяются советом академии.

13) А.В. Добряков предложил, установить единообразие в способах созыва студентов разных академий к возобновлению занятий. Постановлено просить об этом Г. Обер-Прокурора Св. Синода.

14) Единогласно решено, что срок штатной профессорской службы не должен быть более 30 лет.

15) Единогласно решено, что студенты могут жить и вне стен академического общежития.

16) В 6 ½ часов вечера прибыл Г. Обер-Прокурор

—387—

Кн. А.Д. Оболенский. Выслушав доклад о происходившем в совещании, он предложил комиссии не настаивать на немедленной замене теперешних ректоров новыми – выборными, а удовольствоваться пока официальным заявлением Св. Синода о согласии на выработанные предположения. В 7 ¼ ч. Кн. А.Д. Оболенский оставил заседание.

17) Делегаты С.-Петербургской академии – Н.К. Никольский, Д.П. Миртов и А. П. Дьяконов, – заявили, что для их академии вопрос о немедленной замене назначенного ректора выборным стоит более остро, нежели, по-видимому, для остальных трех академий.

18) Комиссией высказана была надежда, что и студенты С.-Петербургской академии могут примириться с некоторой отсрочкой в решении указанного острого вопроса“.

Подлинный протокол подписан 12 профессорами духовных академий.

Протоколы 5-го заседания. 14 ноября 1905 года

„Заседание открылось в 2 ½ ч. дня. Присутствовали: Высокопреосвященный Сергий, Архиепископ Финляндский, Преосвященный Арсений, Епископ Псковский, Г. Обер-Прокурор Св. Синода Кн. А.Д. Оболенский и 12 профессоров, поименованных в протоколе первого заседания.

В заседании происходило следующее:

1) П.В. Тихомиров доложил преосвященным Сергию и Арсению о результатах предшествующих заседаний.

2) Г. Обер-Прокурор Кн. А.Д. Оболенский охарактеризовал им ситуацию с целью ввести в дух и задачу работ комиссии.

3) Около 6 часов вечера г. Обер-Прокурор оставил заседание.

4) Председательствование принял Архиепископ Сергий.

5) Обсуждались выработанные на предыдущих заседаниях предположения с точки зрения их приемлемости со стороны Св. Синода.

6) В связи с этим рассуждали о степени их неотложности.

7) Заслушана и подписана была предложенная членами

—388—

Московской и Киевской делегаций и проф. Л.И. Писаревым резолюция, содержащая перечень мероприятий, осуществление коих, по мнению комиссии, необходимо в возможно скорейшем времени, до выработки нового академического устава. При сем протокол эта резолюция прилагается.

8) Архиепископ Сергий и Епископ Арсений предложили пункт 1 резолюции дополнить словами: „ректор состоит в духовном сане“.

9) На это проф. И.В. Тихомиров, И.М. Громогласов и Н.К. Никольский отвечали, что, по их мнению, комиссия не видит достаточно убедительных оснований отказаться от мысли о безразличии духовного сана для ректорской должности. Предложение Преосвященных Сергия и Арсения голосовано не было.

10) Архиепископ Сергий сказал, что представитель и блюститель церковно-практических задач и интересов духовной Академии непременно должен быть лицом духовным. Академии может быть предоставлена автономия лишь в вопросах научных и учебных.

11) Архиепископ Сергий и Епископ Арсений предложили дополнить пункт 1 той же резолюции следующим примечанием: „в случае затруднения найти лицо в духовном сане, удовлетворяющее требованиям ректорской должности, может быть временно допущен к исправлению ректорской должности и светский профессор“.

Заседание закрылось в 9 часов вечера приглашением комиссии на совещание с Членами Св. Синода“.

Подлинный протокол подписан 12 профессорами дух. академий.

Приложение к протоколу 5-го заседания

(Резолюция о необходимых мероприятиях к восстановлению академической жизни).

„Комиссия из делегатов всех четырех духовных академий, собиравшихся под председательством г. Обер-Прокурора Св. Синода Кн. А.Д. Оболенского для совещания о мероприятиях к восстановлению правильного порядка в духовных академиях, пришла к заключению, что нормальная жизнь в академиях не может восстановиться, если не будут созданы следующие условия:

—389—

1) Академиям предоставляется право свободного выбора ректора на определенный срок из наличного состава академических профессоров или из сверхштатных и заштатных профессоров, имеющих ученую степень доктора.

2) Академиям предоставляется право свободного выбора из наличных преподавателей инспектора, действующего по инструкции, составляемой советом.

3) В состав совета входят все преподаватели академии.

5) Дела, представляемые теперь на утверждение епархиального преосвященного, будут окончательно решаться советом академии, а из дел, представляемых на утверждение Св. Синода, будет окончательно решаться советом утверждение в ученых степенях.

5) Студентам академии дозволяется жить и вне стен академического общежития.

Комиссия полагала бы, если бы Св. Синоду благоугодно было принять эти предложения, ввести намеченный в них порядок в действие, начиная с 1 января 1906 года впредь до выработки нового академического устава, к составлению которого были бы теперь же привлечены советы всех академий.

Примечание к пункту 4.

Епархиальный преосвященный состоит почетным попечителем академии. Все журналы совета представляются епархиальному преосвященному. Если постановлениями совета затрагивается область епархиальной жизни, то такого рода постановления, предварительно приведения их в исполнение, представляются на благоусмотрение епархиального преосвященного“.

Подлинную резолюцию подписали все профессора, участвовавшие в комиссии, а именно:

Профессор, Казанской духовной академии Илья Бердников,

Проф. Казанской дух. академии Николай Ивановский,

Проф. Киевской дух. академии Владимир Завитневич,

Проф. С.-Петербургской дух. академии Николай Никольский,

Проф. Казанской дух. академии Леонид Писарев,

Проф. С.-Петербургской дух. академии Дмитрий Миртов,

Проф. Киевской дух. академия Дмитрий Богдашевский,

Проф. Киевской дух. академии Владимир Рыбинский,

—390—

Проф. Московской дух. академии Иван Попов,

И. д. доцента Московской дух. академии Илья Громогласов,

Проф. Московской дух. академии Павел Тихомиров,

И. д. доцента С.-Петербургской дух. академии Александр Дьяконов.

Протокол 6-го заседания. 15 ноября 1905 года

„Заседание открылось в 2 часа. Присутствовали теже лица, что и в предыдущем заседании.

В заседании происходило следующее:

1) Епископ Арсений внес предложение, чтобы духовное лицо, имеющее магистерскую степень, назначалось не ректором, а исправляющим должность ректора.

2) Архиепископ Сергий сказал, что слова предложенного им дополнения к пункту 1 резолюции комиссии от 14 ноября: „ректор состоит в духовном сане“ не значат, что ректора нельзя избирать из светских лиц, но что ректор светский должен после избрания принять духовный сан, а если он этого не может, то академия ходатайствует об утверждении его в звании исправляющего должность ректора.

3) Проф. В.З. Завитневич и П.В. Тихомиров заявили: „ мы полагаем, что для ректорской должности духовный сан безразличен; но если бы по требованиям традиции, господствующих в обществе воззрении и по другим основаниям было бы признано (Св. Синодом) необходимым для ректора состоять в духовном сане, то мы находим приемлемыми вчерашние и сегодняшние поправки преосвященных Сергия и Арсения“.

4) г. Обер-Прокурор Св. Синода предложил написать записку для Первоприсутствующего члена Св. Синода, Митрополита Антония, с мотивировкой резолюции 14 ноября.

5) Составление записки и подписание её поручено проф. B.П. Рыбинскому, И.В. Тихомирову и И.М. Громогласову“.

Подлинный протокол подписан 12 профессорами дух. академий.

—391—

Протокол 7-го заседания. 17 ноября 1905 года

Заседание открылось в 2 часа дня. Присутствовали те же лица, что и в предыдущем заседании.

В заседании происходило следующее:

1. П.В. Тихомиров прочитал записку, посланную чрез Г. Обер-Прокурора Митрополиту Антонию.

2. Высокопреосвященный Сергий указал на необходимость иной редакции §§ 79, 81, 94, 143, 20, 32 и 11–19 действующего устава духовных академий“.

Подлинный протокол подписан так же, как и все предыдущие.

Приложение к протоколу 7-го заседания

(Записка, посланная чрез г. Обер-Прокурора Митрополиту Антонию).

„Профессора всех четырех духовных академий, собранные здесь в С.-Петербурге, одушевлены одною мыслию и одним желанием – восстановить нормальный ход учебных занятий в академиях. Сознание возможности именно теперь осуществить это желание в формах и условиях, отнюдь не противоречащих церковным традициям, канонам церкви и, следовательно, без утраты школами при сущего им церковного характера и опасение за невозможность сделать это в будущем заставляет профессоров приложить все усердие и все старание свое, чтобы, не потеряв этой удобной минуты, представить на благоусмотрение высшей церковной власти свою глубоко продуманную, искреннюю мысль. Эта мысль заключается в том, что без принципиального предрешения некоторых основных вопросов преобразования духовных академий невозможно дальнейшее правильное течение академической жизни. Мало того, профессора, при самом пламенном их желании и усердии, не смогут достичь успеха в этом дел и не потому, конечно, что они не захотят и при нынешнем строе бороться на пути умиротворения, но потому, что останутся лишенными всяких средств для этого.

—392—

Прежде чем изложить эти принципиальные основы будущей реформы, профессора считают долгом устранить все то, что могло бы, при представлении их соображений на благоусмотрение Св. Синода, подать повод видеть здесь некоторое требование или что либо потворствующее тому не здоровому течению общественной мысли, которое наблюдается ныне во всех сферах русской жизни. Так, должна быть совершенно устранена мысль о том, что в предложениях профессоров 1) заключается желание немедленной замены назначенных высшею церковною властью ректоров, выбранными лицами; 2) что принципиальные основы будущей реформы ныне же и безотлагательно должны быть осуществлены, и что ранее восстановления занятий в академиях должна быть произведена полная ломка существующего строя. Словом, профессора отнюдь не хотят ставить церковную власть в положение как бы уступающей забастовочному движению. Напротив того, профессора сознают, что осуществление тех принципиальных основ реформы, которые ими почитаются столь существенными, не может произойти в самый краткий срок. Они почитали бы необходимым в интересах восстановления мирной жизни в академиях, лишь возвещение этих начал при полной и несомненной уверенности в их осуществлении в положенный высшей церковной властью определенный срок. Такое возвещение само по себе дало бы уже в руки профессоров сильное оружие для борьбы с беспорядком и для восстановления нормальной жизни в академиях и, таким образом, могло бы создать условия, при которых возвещенные начала применялись бы к академиям, возвратившимся к обычным занятиям в условиях законного порядка.

Предложения профессоров, представленные на благоусмотрение членов Св. Синода 14 ноября, заключаются, в сущности, в нижеследующем:

1) Во главе академии должен стоять ректор, утверждаемый высшей церковной властью, но указываемый самими академическими корпорациями. Лицо это, соответственно общим указаниям Св. Синода, должно быть лицом духовным, имеющим ученую степень не ниже магистра богословия; но профессора полагали бы, что в самых исклю-

—393—

чительных случаях, оправдываемых действительными, признанными Св. Синодом интересами дела, может быть временно допущено к исправлению должности ректора лицо, не имеющее духовного сана – непременно доктор богословия.

2) Духовная академия непосредственно должна быть подчинена высшей церковной власти в лице Св. Синода, чем вовсе не устраняется действительная связь местной епархиальной власти с академией. Но власть эта как самостоятельная, по отношению к академии получает характер попечительный; выступая же в качестве органа Св. Синода, когда обстоятельства сего потребуют, имеет значение власти исполнительной.

3) Совету академии в составе всех академических преподавателей вверяется ведение как ученой, так учебной и воспитательной части академии. Совет должен быть центром, к которому сходятся все нити академической жизни и из которого исходят все распоряжения, дабы совет этот мог служить не только центральною академическою властию, но и пользоваться необходимым нравственным авторитетом среди учащегося юношества“.

По поручению комиссии подписались:

Профессор Киевской Духовной Академии Владимир Рыбинский,

Профессор, Московской Духовной Академии Павел Тихомиров,

И. д. доцента Московской духовной академии Илья Громогласов.

Протокол 8-го заседания. 19 ноября 1905 года

„Заседание открылось в 2 часа дня. Присутствовали те же лица, что и в предыдущем заседании, кроме Г. Обер. Прокурора Св. Синода Кн. А. Д. Оболенского.

В заседании происходило следующее:

1) Слушали предложения проф. В.З. Завитневича, Д.И. Богдашевского, В.П. Рыбинского, Л.И. Писарева, И.В. Попова, Д.В. Тихомирова и И.М. Громогласова о необходимости другой редакции §§ 2, 3, 11–19, 20, 21, 32–43, 57,

—394—

79, 81, 94 и 113 ныне действующего академического устава применительно к резолюции комиссией и от 14 ноября, с одной стороны, и к высказанным в совещании 17 ноября Членами Св. Синода суждениям о том, в какой мере пункты этот резолюции приемлемы в глазах Св. Синода.

2) Слушали заявление, подписанное всеми участвовавшими в комиссии профессорами, кроме И.С. Бердникова и Н.И. Ивановского, о том, что в представленной Членам Св. Синода чрез Митрополита Антония записке содержится тот minimum преобразований, понижение которого может отнять надежду на возможность водворения порядка в академиях.

Заседание закрылось в 4 ½ часа дня. Следующее заседание назначено в тот же день в квартире г. Обер-Прокурора Св. Синода в 9 ¼ часов вечера“.

Подлинный протокол подписан так же, как и все предыдущие.

Приложение к протоколу 8-го заседания

„Для устранения всяких неясностей и в интересах дела, мы вынуждены еще раз заявить, что в записке, представленной членам Св. Синода чрез Высокопреосвященного митрополита Антония, содержится тот минимум преобразований, понижение которого может отнять надежду на возможность восстановления порядка в академиях. Считая указанные преобразования, по существу, вполне отвечающими задачам церкви и богословской науки, мы видим в них единственный выход из настоящего положения. При этом необходимым условием, при котором возможно теперь же восстановление правильного течения академической жизни, является, по нашему мнению, неотложное осуществление этих преобразований (за исключением немедленной смены наличных ректоров) или указание ближайшего срока их применения.

Проф. Н. Никольский.

Проф. Д. Миртов.

Проф. П. Тихомиров.

Проф. Л. Писарев.

И. д. доцента И. Громогласов.

Проф. В. Рыбинский

И. д. доцента А. Дьяконов“.

Проф. В. Завитневич

Проф. И. Попов

Проф. Д. Богдашевский.

—395—

Протокол 9-го заседания. 19 ноября 1905 года

„Заседание открылось в 9 ¼ часов вечера под председательством г. Обер-Прокурора Св. Синода Кн. А.Д. Оболенского. Присутствовали те же лица, что и в 1-м заседании.

В заседании происходило следующее: 1) П.В. Тихомиров доложил г. Обер-Прокурору о результатах последних совещаний.

2) Г. Обер-Прокурор Св. Синода предложил редактировать под его непосредственным руководством проектированные в предыдущем заседании изменения §§ 2, 3, 11–19, 20, 21, 32–43, 57, 79, 81, 94 и 113 прим. действующего академического устава.

3) Членами Московской, С.-Петербургской и Киевской делегации и профессором Казанской академий Л.И. Писаревым было заявлено, что под некоторыми из проектируемых изменений они не могут подписаться, как под адекватным выражением своего мнения, а лишь признают их целесообразность, принимая во внимание принципиальную непреклонность воззрений Членов Св. Синода на этот предмет.

4) Г. Обер-Прокурор предложил выразить заявленную мысль в предисловии к проекту предлагаемых изменений.

5) Проф. И.М. Громогласов и П.В. Тихомиров предложили следующую формулу такого предисловия: „Комиссия, изложив свои воззрения на неотложные мероприятия к восстановлению нормальной жизни в академиях в своих протоколах и приложениях к ним, и принимая в соображение принципиальную непреклонность в воззрениях на некоторые стороны этого предмета Членов Св. Синода, полагала бы, что ближайшие изменения в действующем академическом уставе, впредь до полной переработки его, должны заключаться в следующем“. Формула не встретила возражений.

6) Обсуждали и устанавливали редакцию изменений вышеупомянутых §§ академического устава. Изложение приня-

—396—

тых поправок и изменений прилагается к сему протоколу.

Заседание закрылось в 1 час ночи“.

Подлинный протокол подписан всеми профессорами, участвовавшими в комиссии, кроме И.С. Бердникова.

Приложение к протоколу 9-го заседания. (Проект некоторых изменений в действующем уставе духовных академий).

„Комиссия из профессоров духовных академий, изложив свои воззрения на неотложные мероприятия к восстановлению нормальной жизни в академиях в своих протоколах и приложениях к ним, и принимая в соображение принципиальную непреклонность в воззрениях на некоторые стороны этого предмета Членов Св. Синода, полагала бы, что ближайшая изменения в действующем академическом уставе, впредь до полной переработки его, должны заключаться в следующем:

§ 2 изложить: „Духовная академия, находясь в непосредственном подчинении Св. Синоду, состоит под попечительным наблюдением местного епархиального преосвященного и содержится на средства, имеющаяся в распоряжении Св. Синода“.

§ 11 изложить: „Епархиальный преосвященный состоит почетным попечителем академии. Все журналы совета академии представляются епархиальному преосвященному. Если постановлениями совета затрагивается область епархиальной жизни, то такого рода постановления, предварительно приведения их в исполнение, представляются на благоусмотрение епархиального преосвященного“.

Вместо §§ 13 и 14 изложить: „В случае замеченных каких-либо беспорядков или нарушения устава в академии, епархиальный преосвященный доносить о сем Св. Синоду.

§ 15 изложить: „Епархиальный преосвященный может делать совету академий письменные предложения к обсуждению“.

§ 20 изложить: „Ректор академии избирается советом академии на пятилетний срок из наличного состава академических профессоров, из сверхштатных и заштатных профессоров, а также и из посторонних лиц, имеющих ученую степень не ниже магистра богословия, и

—397—

утверждается в должности Св. Синодом. Ректор состоит в духовном сане. Временно, на срок не более в месяцев, может быть допускаем к исправлению должности ректора и светский профессор“.

§ 33 изложить: „Инспектор избирается советом академии из числа своих членов на четырехлетний срок и утверждается в своей должности Св. Синодом“.

§ 57 дополнить так: „Звание заслуженного профессора дает последнему право сохранить свою пенсию сверх жалованья при службе вне академии. По истечении 30 лет учебной службы профессор, не включается более в число штатных профессоров, и его кафедра считается вакантною; но он сохраняет звание профессора, имеет право пользоваться учебно-вспомогательными учреждениями академии и читать лекций. Профессор, читающий лекций по соглашению с советом, состоит членом совета и может быть избираем на все должности в академии“.

§ 79 изложить: Совет академии под председательством ректора составляют все профессора, доценты и исправляющие должность доцента. В случае надобности, могут быть приглашаемы в собрание совета также и прочие преподаватели для суждения по всем вопросам, по которым совет сочтет нужным ознакомиться с их мнениями и объяснениями“.

В § 81 пункты – 1, 2, 3, 5, 7, 8, 9, 10, 11 и 12 под литерою δ пункт 6 под литерою б переносятся в разряд дел, окончательно решаемых самим советом. В заготовке отдела под лит. в слова: „чрез епархиального преосвященного“ заменить словами: „чрез ректора академии“. Пункты 4 и 6 под лит. в перенести в разряд дел, представляемых в Св. Синод.

В § 94 пункты 1 и 2 под лит. а, пункты с 1 по 6, под лит. б и пункт 1 под лит. в переносятся в число дел, окончательно решаемых советом академии.

§ 113 примечание изложить: „вне зданий академии своекоштным студентам дозволяется жить с разрешения совета академии“.

§ 93 изложить: „Члены правления избираются из числа наставников академии на трехлетний срок и утверждаются Св. Синодом“.

—398—

Введение в действие всех этих изменений, по мнению комиссии, должно сопровождаться разъяснением Св. Синода, что при применении всех прочих §§ академического устава надлежит руководиться вышеуказанными изменениями и дополнениями, и что введением в действие вышеуказанных изменений отменяются циркуляры по ученой, учебной и воспитательной части, доселе изданные в пояснение и изменение ныне действующего устава“.

Подлинный проект подписан всеми профессорами, участвовавшими в комиссии, кроме И.С. Бердникова.

Определили: Принять к сведению.

II. Рассуждали о применении к выпуску книжек академического журнала „Богословский Вестник“ правил о повременных изданиях, преподанных Именным Высочайшим указом Правительствующему Сенату от 24 ноября текущего 1905 года, причем всеми присутствующими в собрании, за исключением Преосвященного Ректора Академии, единогласно признано было, что установленная отд. 1-м сих правил отмена „предварительной как общей, так и духовной цензуры выходящих в городах Империи повременных изданий должна быть применена и к журналу, издаваемому Академией. –Ректор Академии Епископ Евдоким, с своей стороны, заявил, что, по его мнению, предварительная цензура для статей, помещаемых в „Богословском вестнике“, – впредь до отмены §§ 173 и 31 ныне действующего, Высочайше утвержденного устава духовных академий, устанавливающих особую академическую цензуру для изданий Академии, и указа Святейшего Синода от 24 октября 1891 года за № 5157, коим Совету Московской Духовной Академии разрешено было из давать журнал „Богословский Вестник“ под цензурою ректора академии, – должна быть сохранена.

Определили:1) Академический журнал „Богословский Вестник“ впредь, начиная с январской книжки 1906 года, выпускать в свет без предварительной цензуры. – 2) Coгласно отд. VІІ ст. 7 правил о повременных изданиях, поручить редакции академического журнала доставлять, одновременно с выпуском из типографии, установленное статьею 72 и примечанием к ней устава о цензуре и печати (Свод. Закон. т. XIV) число экземпляров каждой

—399—

книжки журнала в академическую Канцелярию, – для рассылки по указанным в вышеупомянутой статье учреждениям.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: „1905 г. Декаб. 22. По ст. п. Впредь до объявления правил по наблюдению за духовною печатью рекомендую издавать академический журнал по-прежнему. Прочее читано“.

14 декабря 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Евдокима, Епископа Волоколамского, члены Совета, кроме о. Инспектора Архимандрита Иосифа и профессоров: В.О. Ключевского, А.И. Введенского, В.Н. Мышцына и П.В. Тихомирова, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: П.П. Соколова, И.М. Громогласова, Е.А. Воронцова, Д.Г. Коновалова, иеромонаха Серафима (Остроумова) и А.П. Орлова.

Слушали: I. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1905 г. Нояб. 16. В Совет Московской Духовной Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 15 ноября за № 11438:

„По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: предложенные Г. Синодальным обер-Прокурором, от 28 минувшего октября, журналы Учебного Комитета за №№ 1925 и 1926, с заключением Комитета, по прошениям семейных священников, Александра Триденцева и Николая Ремизова, состоящих вольнослушателями в С.-Петербургской и Московской духовных академиях, о допущении их к приемным испытаниям для поступления в число академических студентов. Приказали: Обсудив означенные прощения и принимая во внимание одобрительные отзывы о священниках Александре Триденцеве и Никола Ремизове, Святейший Синод определяет: предоставить Совету Московской духовной академии допустить, в виде изъятия из существующего порядка, названных священников к приемным испытаниям для поступления в чисто студентов академии, с разрешением им жить, в случае удовлетворительно сдачи испытаний, вне академического студен-

—400—

ческого общежития, под установленным для духовных. лиц надзором; о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ“.

Определили: Указ Святейшего Синода принять к исполнению.

II. Прошение заслуженного ординарного профессора Академии по кафедре латинского языка и его словесности, Действительного Статского Советника П.И. Цветкова:

„Прослужив в должности преподавателя семинарии, а потом доцента и профессора Академии тридцать шесть лет и чувствуя, что силы мои слабеют и надлежащее исполнение профессорских обязанностей становится затруднительным, покорнейше прошу Совет Академии ходатайствовать пред Святейшим Синодом об увольнении меня от академической службы и о назначении мне установленной пенсии“.

Справка: 1) Пo § 81 лит. в. п. 5 устава духовных академий увольнение профессоров от занимаемых ими должностей значится в числе дел Совета Академии, представляемых, чрез Епархиального Преосвященного, в Святейший Синод. – 2) По § 94 лит. в. п. 5 (примечание) того же устава дела о назначении пенсий и пособий служащим при Академии представляются Правлением Академии Епархиальному Преосвященному для надлежащих сношений с Обер-Прокурором Святейшего Синода.

Определили: 1) Просить ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом об увольнении заслуженного ординарного профессора по кафедре латинского языка и его словесности и члена академического Правления, Действительного Статского Советника, П.И. Цветкова от службы при Академии с правом ношения в отставке мундира, занимаемой им должности присвоенного. 2) Дело об исходатайствовании профессору П.И. Цветкову установленной пенсии передать в Правление Академии.

III. Прошение исправляющего должность доцента Академии по кафедре русской церковной истории С.И. Смирнова:

„Прилагая при сем I часть своего исследования „Духовный отец в древней восточной церкви“. (Начальная история духовничества на Востоке), прошу Совет Академии допустить его на соискание степени магистра богословия“.

—401—

Справка: 1) И. д. доцента С. И. Смирнов окончил курс в Московской Духовной Академии в 1895 году со степенью кандидата богословия и правом приискании степени магистра не держать новых устных испытаний. 2) По § 81 лит. а. п. 6 устава духовных академий „распоряжение о рассмотрении диссертаций на ученые степени и оценка оных“ значится в числе дел, окончательно решаемых самим Советом Академии.

Определили: Магистерскую диссертацию и. д. доцента Академии С.И. Смирнова передать для рассмотрения заслуженному ординарному профессору по кафедре церковного права Н.А. Заозерскому.

IV. Заявление Преосвященного Ректора Академии о том, что вторым рецензентом магистерской диссертации и. д. доцента Академии С.И. Смирнова он назначает члена Совета – экстраординарного профессора по кафедре новой гражданской истории И.Д. Андреева.

Определили: Принять к сведению.

V. Краткий предварительный отчет помощника секретаря Совета и Правления Академии М.И. Бенеманского о занятиях при Русском Археологическом Институте в Константинополе с 1 ноября 1904 года по 15 августа 1905 года:

„Предмет моих занятий при Русском Археологическом Институте в Константинополе прежде всего был обусловлен темою моей магистерской диссертации: „Ὁ πρόχειρος τόμος императора Василия Македонянина“; – (его происхождение, характеристика и значение в церковном праве Византии и славянских стран византийского влияния: Сербии, Болгарии и России со времени его издания до настоящих дней) – и теми отзывами, которые были сделаны о диссертации рецензентами, – профессорами Академий, Н.А. Заозерским и И.Д. Андреевым.

Книги библиотеки Института служили восполнением тех источников и пособий, которыми я располагал при пользовании академическою библиотекою. Таковы, например, описания западных книгохранилищ: Леунклавия, Куяция, Бандини, Ламбеция, Несселя, Меермана, Омона и др., дающие рецензии на рукописные кодексы, содержащие в себе памятники византийского права. Одною из задач моей работы являлся подбор материалов для всестороннего, по

—402—

мере возможности, освещения эпохи издания Прохирона, – эпохи Македонской династии, (– общественного быта, государственных учреждений, господствующих партий, нравов, правового порядка...), и в частности – материалов для характеристики личности верховного издателя Прохирона – императора Василия Ι-го (Македонянина). В основу был положен „Corpus scriptorum historiae Byzantinae“ – труды тех хронографистов, которые касаются дел его царствования, (Генесий, продолжатель Феофана, Симеон Магистр и Логофет, Лев Грамматик, Иоанн Скилица, Георгий Кедрин, Иоанн Зонара, Константин Манасси, Георгий Амартол и др.); заключенный в них противоречивый материал, требующий строго критического отношения к себе, (ярким доказательством чему являются известия Константина Порфирогенита), и так или иначе понятый и истолкованный в трудах позднейших историков Византии, привел меня к различного рода новым выводам касательно частных деталей царствования императора-законодателя Василия І-го.

В настоящее время скажу кратко: мне удалось подметить:

а) Следы влияния одних хронографистов на других, те, так сказать, трафареты, которыми пользовались хронографисты при описании того или иного царствования, и которые нашли себе по местам отражение в трудах их при описании царствования Василия Македонянина.

б) Некоторые факты (сношения за это время Византии с Болгарией, надписание к Эклоге и Прохирону в некоторых кодексах западных библиотек, отражение борьбы партии „Игнатиан“ (монашествующих) с партией „Фотиан“ (свободомыслящих) на делах Василия Македонянина и на содержании изданного им памятника, определеннее: на формулировке его постановлений, касающихся вопросов церковного права, установление хронологии, или, говоря иначе, последовательной смены частных событий царствования Василия), заставляющие из того девятилетнего периода, в который уполномочивает искать время издания Прохирона чаще всего принятое в рукописях надписание к нему, упоминающее в числе соправителей Василию 1-му его сыновей Константина и Льва (870–879 г. г.), отдать предпочтение самым последним годам этого соправительства, – вопреки мнению Pohlius'a, Mortreuil'я, Finlay, Hube, иеромонаха

—403—

Каллиста и др., считающих годом его здания 870-й. (См. Приложение 1-е). Такого рода решение в свою очередь обусловливает ряд частных выводов о последующем взаимоотношении в истории права Эклоги и Прохирона, этих двух разного направления компендиумов, начала которых в своем влиянии на последующую византийскую юридическую письменность и на право славян все время противоборствовали друг другу, несмотря на мнимую официальную отмену изданием последнего компендиума начал компендиума предшествующего.

в) Зарождение и дальнейшее развитие двух противоречивых повестей (переходящих по местам в легенды) о происхождении Василия Македонянина (славянском и армянском, – от Арсакидов), и те последствия, которые создались на вере в его славянское происхождение в славянских странах по отношению к результатам его законодательной деятельности.

Сравнительно обильный материал, собранный мною на основании хронографов, рукописных известий, актов, житийных повествований и позднейших исторических и археологических исследований, по вопросу о царствовании Василия Македонянина в церковно-законодательном отношении, побуждает меня несколько видоизменить первоначальное содержание моей магистерской диссертации. Для того, чтобы не обременять ее излишним материалом, превышающим предъявляемые к не требования со стороны её темы, было более бы удобным употребить этот материал на новое специальное исследование, в состав которого должны войти и 113–143 страницы из рецензированной диссертации. („Историко-биографические данные о Василии Македонянине, способствующие выяснению его личности, как законодателя, – мотивов его законодательной деятельности, и в частности, его отношения к Прохирону“).

г) Частую несогласованность моральных воззрений византийского общества с моралью, насильно навязываемую ему памятниками сурового законодательства, неприложимость иных постановлений к жизни, случаи обхода сурового закона. (См. Приложение II-е).

д) Многократные случаи употребления в административной расправе той системы общего предупреждения преступ-

—404—

лений“, (т. е. когда преступление предупреждается посредством психического воздействия не только на данного преступника, но и на преступную личность, определенную „in genere“), которой почетное место было отведено в ряду различного рода казней“ и в нашем памятнике (16-я глава XXXIX-го титула Прохирона).

Замечу кстати, что вообще подстрочный комментарий к тексту Прохирона, по сравнению с первоначальным видом, значительно увеличен и оразнообразен, равно как значительно расширен и исторический обзор значения Прохирона в Византийском праве. (См. приложение III-е).

Другою задачею моих занятий в Институте было ознакомление с следами культурной зависимости в средние века славян от Византии. Наличный состав книг институтской библиотеки по славяноведению (в особенности по отделам археологии, филологии, топографии и этнографии) значительно превосходит однородный с ним состав книг библиотеки академической. Различного рода, например, филологические изыскания в изданиях славянских переводов с греческого послужили для меня хорошим подспорьем в деле приведения в более определенную систему моего собственного сверения с подлинником переводного текста Прохирона по Сербской Кормчей „Морачке“: и „Книгам Законным“.

При отсутствии до сих пор подробных словарей славянских наречий, смысл того или иного слова – „булгаризма“, „сербизма“, в особенности как технических и в частности юридических“ терминов, приходится иногда устанавливать исключительно путем возможно широких справок с такого рода изданиями. Сколь многое еще требуется сделать в этой области, это ясно показывает бывший в моем пользовании из институтской библиотеки последний по изданию юридический словарь славянских наречий: „Prove – Historicky slovar slovanského prava, Sestavil Dr. Hermenegild Jireček». (Praha. 1904).

В словаре этом, претендующем, судя по данному ему фигуральному заглавию –(„Prove“ – это священный дуб славян-язычников, на поклонение к которому собирались „многочисленные славянские племена(?)), – на полную совокупность славянско-юридической терминологии, или совер-

—405—

шенно отсутствуют, или же, хотя и разъясняются, но далеко не с подобающею подробностью такие, например, юридические термины, как: „измена“ (Морачка, печатная Кормчая), „проказа“ (Морачка, печатная Кормчая, Договорная Грамота Русских с Греками 912 года), „градский“, „ωсилие“ (Законник Стефана Душана) ...

Назначение воспитавшей меня высшей духовной школы сказывается и в подборе книг её библиотеки, между тем избранный мною для исследования памятник, памятник цивильного права, может быть назван памятником права церковного лишь постольку, поскольку он служил руководством для православного духовенства прежних времен в светских делах, подсудных его юрисдикции, отсюда ясно, насколько явились имеющими для меня ценность те издания из библиотеки Института, пособием которых я мог пополнить некоторые недочеты моей диссертации, хотя и поданной на соискание степени магистра богословия, но посвященной памятнику цивильного права, уразумению содержания и последующей истории которого не столько помогают история и каноника, сколько догма права, история, археология, филология, этнография.

Во время зимнего пребывания в Константинополе в Институте мною были выслушаны следующие рефераты:

а) Директора Института Ф.И. Успенского: „Византийский писатель Исаак Комнин Порфирородный и Севастократор“.

б) Секретаря Института Б.А. Панченко – о новооткрытом законодательном кодексе вавилонского царя Гаммураби.

в) Секретаря Института Р.Х. Лепер – о древних Афинах.

г) Члена Института Н.А. Карабинова – о „Празднике акафиста“.

д) Члена Института М. Paul'я Gaudin'a, – „des fouilles qúil a effectuées en 1904 a Aphrodisias (Carie)».

Руководствуясь указаниями г. Директора Института, февраль месяц и начало марта я посвятил на более специальное ознакомление с греческою палеографией, что являлось необходимостью при настойчивой рекомендаций моих институтских руководителей, не ограничиваясь занятиями в стенах Института, ознакомиться с рукописными

—406—

собраниями Востока, в доступе к которым представительство Института имеет огромное значение, что мне, как лицу, лишь начинающему в науке, и пришлось испытать на себе во всей благотворной силе.

Конец марта и первая половина апреля были проведены мною в Афинах в качестве члена первого Интернационального Археологического Конгресса. Для выслушания мною предпочтительно были выбраны рефераты VI-й секции конгресса: „Археология Византии“. На ряду с ними, в зависимости от свободного времени, были посещаемы рефераты и І-й, и VII-й секций („Archéologie classique“ и „Enseignement de l'archéologie“).

Попутно с этим, и в особенности после прекращения заседаний секций, шли занятия в Национальной Афинской библиотеке, как над каноническим рукописным материалом, так и над афинскими Изданиями на новогреческом языке по Византийской и Новогреческой истории праву.

Не могу не отозваться с большою признательностью о той предупредительности, которая уделена была мне в стенах этой библиотеки лицами, заведующими ею, благодаря любезной рекомендации меня им со стороны Р.Х. Лепер.

Вслед за тем месяц был посвящен знакомству с рукописным материалом греческих и славянских (Зографа, Хилендаря) монастырей Афона.

Одною из целей, преследуемых при этом знакомстве, как в Aфинах, так и на Афоне, было установить то значение, которое должно было принадлежать исследуемому мною памятнику в позднейших сборниках канонического права Византийской церкви (в наипозднейшее время и в церкви Королевства Греческого) после издания „τῆς Ἑξαβίβλον Κωνσταντίνου τοῦ Ἁρμενοπούλου“, после падения Константинополя.

Должно сознаться, что труд этот оказался неблагодарным. Поскольку свидетельствуют сохранившиеся сборники руководственных правил церкви, канонико-юридическое „пандекты“, так называемые „Συναγωγαὶ διαφόρων Διαταξεων καὶ Κανόνων“, „аллигаты“ к каноническому материалу, – после падения Константинополя Шестокнижие Арменопуло сделалось одним из главных руководительных источ-

—407—

ников как для светских, так и духовных судов, деля свой успех в последних только с Синтагмою Матфея Властаря. Исследуемый памятник переходит в область исторических преданий. Изготовление списков его в целях практического пользования прекращается. Содержание его если и воздействует на содержание трудов составителей различных руководственных сборников, то ни в коем уже случае не непосредственно, но чрез посредство восприявшего его в себя „ Ἑξάβιβλος“.

Описание просмотренных мною Aфинских, Афонских и Константинопольских славянских и греческих рукописей исторического и главным образом канонического содержания, вместе с сделанными со многих из них снимками от руки и на кальке, имеет быть представлено в недалеком будущем моему Достоуважаемому руководителю – Н.А. Заозерскому. Мотивом для отсрочки с моей стороны является в настоящее время окончательное приготовление к печатанию диссертации.

В заключение этого предварительного краткого своего отчета вменяю себе в приятнейший долг принести мою глубокую благодарность: Г. Директору Археологического Института Ф.И. Успенскому, за его внимательное отношение к моим и духовным и материальным нуждам на чужбине; Секретарю Института Р.Х. Леперь – неутомимому руководителю при знакомстве с древностями Востока, в особенности во время моего пребывания в Афинах, равно как в последнем случае и профессору Новороссийского Университета А.А. Павловскому; Секретарю и Библиотекарю Института Б.А. Панченко, которому я обязан весьма многими ценными разъяснениями и библиографическими справками по вопросам, имеющим отношение к моей работе; преподавателю Экзархийской Цареградской Болгарской семинарии о. Панарету (Наумову), своему пособнику в ознакомлении по источникам с действующим правом Экзархийской Болгарской Церкви.

Да будет благословенна память в среде русских ученых паломников на Афоне настоятеля Пантелеймоновского монастыря, Архимандрита Нифонта, всегда отзывчиво относившегося к их нуждам при их переезде из его гостеприимной, на все отзывчивой обители к святогорским

—408—

греческим монастырям, где часто предел своим требованиям приходится положить только в пользовании (и то не всегда удобном) после многих хлопот и пререкании взятым рукописным материалом.

Мне едва ли не последнему привелось испытать на себе всю ценность разносторонних забот и услуг почившего (22-го октября сего года) о. Архимандрита.

Приложение 1-е

Например, помимо Прохирона ко временам Василия Македонянина приурочивается происхождение еще другого законодательного памятника – Эпaнaroги. Самое первое различие между этими разновременными по своему происхождению сборниками, с которым встречается их исследователь, заключается в крайне неодинаковой титуловке упоминаемых в предисловиях к ним императоров – соправителей. Αὐτοκράτορες καίσαρες βασίλειος, κωνσταντῖνος καὶ λέων именуются в предисловии к Прохирону εὐτυχεῖς, εὐσεβεῖς, ἔνδοξοι, νικηταὶ, τροπαιοῦχοι, ἀεισέβαστοι, πιστοὶ – αὔγοιστοι, происхождение же Эпанагоги объявляется в её предисловии ὑπό βασιλείου καὶ λεοντοσ καὶ ἀλεξάνδρου τῶν πανταγάθων καὶ εὶρηνοποιῶν βασιλέων.

Такое разноречие в титулах по употребленным в них эпитетам царей соправителей невольно вызывает предположение, что здесь они являются необычными только официальными титулами, но и своего рода характеристиками, отметившими два разнородных направления во внешней политике правителей: в первом случае воинственное, во втором – пасифическое. Распространение владычества Византийской империи на Востоке и Западе, что преследовал Василий Македонянин, велось с переменным успехом. Часто триумф заглаждал недавнее поражение и обратно. Но в общем должно признать, что последние годы царствования Василия были менее счастливы чем первые²²⁹⁴. После ужасных поражений, нанесенных Арабами Византийцам на Востоке в 883-ем году²²⁹⁵, Василий дол-

—409—

жен был отказаться от походов на Восток и, по-видимому, принужден даже был заботиться об установлении мирных отношений с своими недавними врагами²²⁹⁶.

Время происхождения Эпанагоги (884–886)²²⁹⁷, наделяющей в своем предисловии императоров эпитетом „εἰρηνοποιῶν “, как раз и совпадает со временем этого „мирного строения“ Василия, когда его воинственный пыл был значительно ослаблен последовательным рядом недавних неудач.

Обратно сему, эпитеты предисловия Прохирона: „ἔνδοξοι, νικηταὶ, τροπαιοῦχοι“ заставляют искать время его издания в разгар военной славы, когда пред лицом всех живо еще предстояли недавние победы и венчавшие их триумфы. В девятилетнем периоде соправительства Василию сыновей Константина и Льва история встречает две крупные победы и два пышных торжества, устроенных царю-победителю придворными чинами и всем народоселением столицы: а) в 872-ом году, после разрушения Тефрики и смерти вождя Павликиан Хрисoхира²²⁹⁸; б) и в 873-ем году, после удачного Вторжения самого императора на территорию Павликиан²²⁹⁹.

Порфирородный внук Василия, описывая триумф своего деда, влагает в уста димархов, приветствовавших победителя, такие клики: „слава Богу, возвратившему нам с победой наших владык! Слава Богу, возвеличившему вас, самодержцы Ромеев? Слава тебе, Пресвятая Троица, за то, что мы увидели наших государев победителями? Добро пожаловать, победоносные, храбрейшие государи!“ Эти крики сильно напоминают собой автократорский титул в предисловии к Прохирону. После этих двух значительных обед, с 874-го по 877-ой год наступил период сравнительного затишья²³⁰⁰. Сравнительное спокойствие, во-

—410—

царившееся на Востоке и на Западе, могло не отвлекать внимания императора от внутренней жизни своей империи. И нам кажется, что именно этот период был самым удобным временем для Василия к выполнению много численных, намеченных еще заранее, реформ по преобразованию государственного и гражданского строя. В ряду других преобразований совершилось преобразование и правового строя, ярче всего выразившееся в издании Прохирона.

Косвенным подтверждением к отнесению времени издания Прохирона именно к этому периоду может служить видоизмененное надписание к Эклоге в одной из венских рукописей: Codex Biblioth. Віndоbоnеnѕ. 253, vol. 37–40. Имена издателей Эклоги и время её издания обозначены в ней совершенно отлично от всех других рукописей:

Ἐκλογὴ τῶν νόμων ἐν συντόμῳ γενομένη παρὰ Βασιλείου, Κονσταντίνυ καὶ Λέοντος, τῶν φιλευσεβῶν ἡμῶν βασιλέων ἀπὸ το τῶν Ἰνστιτούτων, τῶν Διγέστων, τοῦ Κώδικος, καὶ τῶν νεαρῶν τοῦ μεγάλου Ἰουστινιανοῦ διατάξεων, καὶ ἐπιδιόρθωσις εἰς τὸ φιλανθρωπότερον ἐκτεθείσα ἐν μηνὶ Μαρτίῳ ἐπινεμήσεως θ» ἔιους στπδ"“²³⁰¹ (6384-й год, или от Рождества Христова 876-й). Такого рода надписание для ученых прежнего времени, для одних (лично оперировавших над рукописным материалом), служило поводом к отнесению Эклоги к законодательной деятельности Македонской династии, а для других (незнакомых с содержанием рукописи) к предположениям об издании Прохирона в 876 году²³⁰².

По мнению Цахариэ, изготовление этой рукописи совершилось в XIV или: XV в. в.²³⁰³ Вопрос же о том, кому обязана рукопись оригинальностью своего надписания, не изготовителю ли её в XIV–XV вв., Цахариэ обходит. По нашему мнению, её изготовитель, – изготовитель столь позднего времени, по сравнению с временем как издания Эклоги, так и Прохирона, не имел для себя достаточных оснований отступить от надписания к Эклоге того оригинала, с которого он снимал

—411—

свою копию, или, что еще более невероятно, измыслить такого рода надписание от себя лично. Против последнего прямо говорить согласие его надписания, за исключением имен издателей и года издания, с надписанием всех остальных рукописей Экологи. Нельзя также и числовое обозначение в надписании времени происхождения Эклоги: „ἔιους ςτπδ“. объяснять ошибкой, случайно занесенною в которую-либо из предшествующих рукописей²³⁰⁴. Оно сделано в связи с обозначением имен императоров (Василия, Константина и Льва). Такого рода сознательное отступление от обычного обозначения в рукописях имен издателей и года издания Эклоги невольно заставляет приурочивать его происхождение ко временам более ранним. Иначе говоря, какой-то неизвестный автор, во времена близкие к царствованию Василия, занося в свой сборник надписание предисловия к Эклоге, счел нужным опубликовать и то, и другое от имени Василия (Македонянина) и двух его сыновей-соправителей. Сделанное им отступление от подлинного текста Экологи перешло и в другие рукописи, позднейшая из них – Венская. Помимо надписания и предисловия к эклоге остальное содержание Венской рукописи заключается в статьях канонического и богословского содержания²³⁰⁵. С таковым содержанием мог быть и древнейший её прототип. А при таком предположении в его авторе придется усматривать лицо духовное. При известности враждебных взглядов, которые присущи были „православному“ византийскому духовенству, на дела царствования иконоборческой династии и той льстивой угодливости, которою обычно характеризуются его отношения к „самодержавным автократорам“, в вышесказанных предположениях ничего не будет странного. Находя нужным занести в свой сборник надписание и предисловие к Эклоге, которое по своей близкой связи с библейским тек-

—412—

стом не могло являться резким противоречием остальному содержанию сборника, неизвестный автор, при замене в надписании имен, давно исчезнувших „гонителей православия“, „иконоборцев“ именами, сменивших их династию, „благочестивых царей“, мог только придать этим большой авторитет далее следующему в сборнике предисловию.

Но для нас еще более важно, что, сделав видоизменение в именах издателей, он сделал видоизменение и в хронологической дате, помечавшейся обыкновенно, судя по сохранившимся рукописям, в надписании к Эклоге. И сделал это так, что избежал всякого противоречия, не впал ни в какую хронологическую ошибку. В указанный им год были действительно указанные им соправители.

Это обстоятельство заставляет предполагать о существовании точного предания о том годе, когда нашла себе выражение законодательная деятельность Василия. Таковым годом считался 876-й. Составитель прототипа рассматриваемой рукописи только воспользовался этим преданием.

Хотя, по всей вероятности, и не было обыкновения, судя по сохранившимся рукописям, отмечать в надписании Прохирона время его происхождения, но древние переписчики, „νομικοι“, очевидно, располагали на этот счет определенными сведениями. Один из них, очевидно, и воспользовался ими, может быть и при палимпсесте, превращая памятник Иконоборцев в памятник Македонян.

Наконец, против более позднего происхождения Прохирона (877–879 гг.) говорит совершенное отсутствие в нем таких следов, которые указывали бы на принятие участия в его составлении патриарха Фотия, успевшего уже вернуть к этим годам утраченный было престиж в глазах Правителя²³⁰⁶ и в 878-ом году, за смертию патриарха Игнатия, вновь занявшего Константинопольскую кафедру. Наш памятник должен быть изъят из того влияния, которое оказывала мощная натура Фотия и на дела гражданского порядка. Существуют почти неоспоримые данные о составлении или редакции им другого памятника – Эпанагоги, Эпанагога, в сущности, своей, новая переработка Прохирона.

—413—

И нам кажется, что её происхождение обусловило именно то обстоятельство, что Фотий остался недоволен первым трудом, ускользнувшим благодаря стечению обстоятельств в его собственной жизни из-под его влияния²³⁰⁷. В то время, когда со стороны Василия Македонянина замышлялись законодательные реформы, в уме его складывалась мысль о новом закачательном сборнике и подыскивались потребные материалы, опальный Фотий лишен был возможности дать желательное ему направление в ходе начавшихся работ по составлению нового сборника. Впоследствии он исправил и дополнил результат этих работ сообразно своему вкусу и своим излюбленным теориям...

Приложение 2-е

Примером сему может служить хотя бы одна из деталей жития св. Марии Новой²³⁰⁸. Свидетельства этого жития должны иметь для нас тем большую ценность, что его автор жил очень близко к описываемым им событиям, может быть, был даже непосредственным очевидцем их, и появление его труда как раз совпадает с тем временем, когда должны были бы, по-видимому, действовать во всей силе те правовые устои, на которые так много было обращено внимания, которые только что подверглись радикальному пересмотру и о непоколебимости которых так много раз энергично заявлялось с высоты верховного трона²³⁰⁹.

—414—

В житии этом между прочим повествуется, что св. Мария родственниками своего мужа Никифора, турмарха города Визы („εις την Βιξυης τουρμαν εκπεμπεται“ – действие, следовательно, происходило в Византийской провинции) была обвинена в том, что имела интимные сношения с служителем Димитрием. Никифор поверил этому обвинению, но он не требует развода, которые так легко мог бы получить по действующему закону. („Жена ѡть моужа сь нѥмь же живеть, и вьсего своѥго ѡтпадеть именїѧ“. – Прохирон. Крмчия Морачка. XXXIX титул, 43 глава,) – закону он предпочитает самосуд. Он начинает грубо обращаться с оклеветанною женой, наносить ей тяжкие побои. Такое обращение его, по смыслу действующего закона (Прохирон. XI, 15), должно было бы опять обусловить собою неизбежный развод. Но несчастной супружеской жизни кладет конец не вмешательство закона, а преждевременная смерть супруги от нанесенных ей тяжелых ран мужем. Все это принимает огласку. Сомнительно, чтобы все это не известно было и тем, кто в провинции были судьями и цензорами нравов. В провинции действовал κρισις του αρχοντος και του επισκοπου²³¹⁰. Духовные власти принимают участие в погребении Марии. На погребении присутствует епископ Евфимий и эконом Анфим²³¹¹. Первый произносит даже слово, которое ясно свидетельствует, насколько ему известна была жизнь почившей... Между домом турмарха и епископией, несомненно, существовали тесные отношения²³¹². Тело почившей погребается в епископской церкви... Все эти частные детали ясно выступают из „жития“, но оно ни сло-

—415—

вом не намекает на то, что было какое-либо вмешательство духовной власти со всеми её судебными и административными прерогативами в несчастную семейную жизнь городского турмарха. и роковая развязка этого семейного несчастия является как бы естественным последствием этого невмешательства...

Приложение 3-е

Ясное свидетельство, например, о сохранении Прохироном своего практического значения в судейской и нотариальной корпорации Константинополя, после издания Василик, дается памятником от времен Льва Мудрого, более позднего происхождения, чем Василики (последние в нем упоминаются): „Переписью константинопольских корпораций “ или „Эдиктом Льва Мудрого относительно городских корпораций“²³¹³.

Перечисляя те условия, которые дают права на вступление и пребывание в коллегии тавуллариев или нотариев, этот памятник в числе них, между прочим, указывает, и такое: кандидат на должность тавуллария – „ὁ προχειρισ θησόμενος ὀφείλει ἐπὶ στόματος ἔχειν τοὺς τεσσαράκοντα τίτλους τοῦ ἐγχειριδίου νόμου καὶ τῶν ἑξήκοντα τῶν Βασιλικῶν τὴν γνῶσιν“²³¹⁴...

Профф. J. Nicole и Ф.И. Успенский²³¹⁵ под выражением „τοὺς τεσσαράκοντα τίτλους τοῦ ἐγχειριδίου νόμου“ – подразумевают исследуемый нами Прохирон. Правда, мнение Ф. И. Успенского носит несколько предположительный характер: „под выражением ἐγχειριδίου νόμου нужно разуметь одно из руководств по праву и всего вероятнее Πρόχειρος νόμος“... По нашему мнению, под упоминаемым здесь энхиридионом можно подразумевать только Прохирон.

Во-первых, самое название его „энхиридионом“ не может представлять из себя чего-либо нового. Начало такому

—416—

его названию было положено еще его издателем Василием Македонянином²³¹⁶.

Во-вторых, точно обозначаемые здесь сорок титулов этого энхиридиона могут опять указывать только на Прохирон: из времен, предшествующих его изданию неизвестно ни одного другого какого-либо официального юридического руководства, содержание которого делилось бы на сорок титулов. Правда, изданная после него Эпанагога делилась тоже на сорок титулов, но самое содержание её, едва ли не треть которого была посвящена выяснению вопроса об отношениях власти светской и духовной, могло превышать требования программы средней школы.

В-третьих, понимание под упоминаемым в этом эдикте Льва Мудрого относительно обязанностей городского префекта энхиридионом Прохирона вполне подтверждается и тем надписанием, которое было предпослано его переводному тексту сербскими переписчиками: „Закона градского главы различны в четырехдесетех гранех“. (Крм. Морачка).

Бесспорен факт, что при тесных связях славянских стран с Византиею и её столицею славянские переводчики памятников византийской письменности нередко были хорошими отражателями и византийских традиций. В надписании к переводному тексту Прохирона наименование его „Градским законом“ могло быть именно отражением тех традиции, которые установились в Византий, в особенности после городского устава Льва Мудрого, за Прохироном.

По смыслу этого устава Прохирон должен был там сделаться именно градским законом: „νόμος τῆς πόλεως«, – настольною книгою „городского тавуллария“.

Замечательно, что только ему одному из всех памятников законодательной деятельности византийских императоров, вошедших в состав древних кормчих славянской редакции и, что вполне вероятно, почти одновременно с ними и переведенных, было усвоено одним из первоначальных переводчиков или переписчиков наименование Градского закона. Ясно, что предпославший его тексту это надписание вовсе не хотел тем самым отметить свет-

—417—

ский характер его содержания, – при классификации по содержанию вошедших в состав Кормчей памятников отнести его к гражданскому праву; иначе подобного рода надписание было бы предпослано и переводному тексту Эклоги, который предшествует ему во многих древних рукописных Кормчих. „Градские законы“, „градские казни“ стали противопоставляться „правилам святых отец“, „казням церковным“ значительно уже позднее, в эпоху действования переводных византийских законодательных памятников в русском духовном суде. Сербские же слова: „град“ и „градский“ в памятниках сербского права употребляются обыкновенно для обозначения территориальных отношений²³¹⁷. В законнике, напр., Стефана Душана: „Gradskaja zemlja, ščo je okolo grada“...

При таком объяснении второй половины надписания к переводному тексту Прохирона в сербских кормчих представляется некоторая возможность к объяснению и раннейших слов надписания: „Заповеды Леона Премудрого царя и сына его Константина Багрородного“.

Лев Мудрый в своей уставной книге для городского префекта дал новую санкцию законодательному памятнику, изданному его отцом. „Πρόχειρος νόμος“ – он превратил в „νόμον τῆς πόλεως“.

Судебные и нотариальных учреждения Константинополя при осуществлении такого императорского предписания, иными словами говоря, пользуясь Прохироном как „городским уставом“, не могли встретить каких-либо затруднений в своей практике. Прохирон и по своей исконной редакции, поскольку был направлен к выяснению правоотношений граждан всего государства, постольку же и к выяснению правоотношений граждан Константинополя, некоторые своеобразные условия столичной жизни, разница административных учреждений в столице государства и её провинциях, все это в достаточной степени отразилось на самом Прохироне, многим постановлениям его придало местный характер, сделав их постановлениями исключительно для столичных граждан. Таково, напр., большинство постанов-

—418—

лений XXXVIII-го титула: заключающаяся в нем правила строительного и санитарного устава (глл. 4, 5, 6, 9, 10, 13, 17, 20;–17, 18, 23, 24, 28, 37) своим содержанием весьма ясно свидетельствуют, что они могли быть нужными только „ἐν ταύτῃ τῇ εὐδαιμονι πῆλει“– (гл. 5), в городе с высокими строениями, со скученным населением (гл. 18), с богатою и сложною системою цистерн, водопроводов и клоак²³¹⁸ и т. п.

Подчиняя жизнь жителей провинций надзору архонтов²³¹⁹ и епископов, („κρίσει τοῦ ἄρχοντος ἢ τοῦ ἐπισκόπου“), для обитателей столицы Прохирон признает иной административный надзор – надзор эпарха города („ἐν Κωνσταντινουπόλει κρίσει τοῦ ἐπάρχον τῆς πόλεως“. Прохирон, I титул, гл. 13; IV тит., гл. 24)²³²⁰.

Итак, можно думать, что для корпорации константинопольских тавуллариев Прохирон служил городским уложением (градским законом) и это произошло по эдикту („по заповеди“) императора Льва Мудрого. Вслед за сим в житейском обиходе, – в самом языке тогдашних юристов могло установиться за Прохироном название „Городского закона“. Славянскому переводчику Γрохирона это могло быть небезызвестным, равно как небезызвестным могло остаться для него и то отношение, которое имело имя

—419—

императора Льва Мудрого к судьбе нашего памятника, т. е., что в Византии „главы различны в четырехдесетех гранех“ (εἰς τοὺς τεσσαράκοντα – Эдикт) по „Заповеды Леѡна Прѣмудрьаго цара“ были „градским законом“.

Можно думать, что городской порядок, установленный Львом Мудрым, продолжал сохраняться долгое время и после него. История, по крайней мере, до сих пор не имеет сведений о том, чтобы со стороны последующих за Львом Мудрым византийских императоров были произведены какая-либо крупные реформы по городскому константинопольскому управлению. Содержащий τὸ ἐπαρχικὸν βιβλίον кодекс Женевской библиотеки относится уже к XIV-му веку²³²¹. Не избежал влияния на свои правовые работы этого эдикта и Константин Арменопулo²³²², Фессалоникийский номофилакс XIV-го века²³²³. А это такое время, которое значительно предваряют, ведшиеся славянскими писцами, работы по переводу памятников византийского законодательства на славянский язык. Несомненно, что те предначертания, которые заключены в сем эдикте небезызвестными остались и для духовенства, – этого посредника в передаче византийских правовых устоев и традиций славянским народам. В состав этого же самого Женевского кодекса на ряду с содержанием τοῦ ἐπαρχικὸν βιβλίο входят церковные каноны. И на Афонской горе, на этой территории разноплеменных насельников, на месте наиболее действенного культурного взаимообщения византийцев и славян²³²⁴, и на предполагаемой родине многих славянских переводов, равно как и сербского перевода Кормчей, известно было, судя по свидетельству сохранившихся рукописей: „τῶν περὶ πολιτικῶν σωματείων διατάξεων τοῦ βασιλέως κυροῦ Λέοντος (πρώτη περὶ ταβουλλαρίων)“²³²⁵.

По эдикту Льва Мудрого, кандидат на должность та-

—420—

вултария „ὀφείλει ἐπὶ στόματος ἔχειν τοὺς τεσσαράκοττα τίτλους τοῦ ἐγχειριδίου καὶ τῶν ἑξήκοντα τῶν βασιλικῶν τὴς γνώσιν“.

Выражение: „ὀφειλει ἐπὶ στόματος ἔχειν“, по мнению J. Nicole²³²⁶ и Ф.И. Успенского²³²⁷, должно указывать на изустное знание.

(Трудно предполагать, чтобы в задачи юридических школ этого времени входила самостоятельная разработка юридической науки. Все дело, по всей вероятности, сводилось лишь к заучиванию, – и в некоторых случаях, судя по словам эдикта, изустному – действующего права. Среди „нелегальных компендиумов“, – каковые литературные произведения находились, несомненно, в близкой связи с школьным преподаванием права, – чаще встречаются не юридические трактаты, а сборники различных фрагментов из предшествующих компендиумов, чаще всего сокращения их).

Бесспорно, конечно, что такие строгие требования со стороны экзаменационной комиссии к экзаменуемому кандидату могли прилагаться только в отношении знания им Прохирона. По отношению к Василикам достаточно было только большей или меньшей осведомленности²³²⁸. Заученное наизусть правовое руководство, как содержавшее основные принципы неотмененного права²³²⁹, могло являться хорошим ключом к содержанию обширного свода Василики, выросших на основании этих принципов.

На ряду с этим требованием в эдикте упоминается и о том, что кандидат должен пройти курс средней школы („παιδευθῆναι δὲ καὶ τὴν ἐγκύκλιον παίδευσιν“– § 2-ой).

Это упоминание, вместе с постановлениями эдикта относительно целой корпорация учителей закона („οἱ παιδοδιδάσκαλοι νομικοί“, „οὶ νομικοί“ – §§ 13, 15, 16), заставляет предполагать широкую постановку в это время юридического

—421—

преподавания²³³⁰. Если преподаватели законоведения представляются образующими целую корпорацию, то этим самым уже предполагается еще более обширная аудитория их слушателей²³³¹. Можно думать, что Прохирон входил в программу некоторых средних общеобразовательных школ. Преподавание начальных оснований права, по всей вероятности, находилось в непосредственной связи с преподаванием других свободных наук (artes liberales), в частности, с риторикою, грамматикою. Среди учителей Магнаврской школы Варды отсутствуют, номодидаскалы, между тем юридические труды Фотия неразрывно связаны с деятельностью и направлением этой школы.

После опубликования (в 1893-ем году) проф. І. Nicole текста эдикта Льва Мудрого фактически подтвердилось предположение, высказанное относительно нашего памятника задолго еще до этого опубликования проф. В.О. Ключевским: „Эклога и Прохирон... скорее произведения законоведения, чем произведения законодательства, – более юридические учебники²³³², чем уложение. Они рассчитаны не столько на су-

—422—

дебную камеру, сколько на юридическую аудиторию. Я не знаю, удобно ли было по ним производить суд, но, несомненно, по ним очень легко преподавать право“²³³³ (курсив мой). В этом отношении эклога и Прохирон, действительно, были очень сходны между собою. Но нужно думать, что оба они оказали влияние на постановку школьного юридического образования, каждый в пределах своего времени. Издатель Эклоги, Лев Исавр, характеризуется и как школьный реформатор. Он закрывает школы, на которые простерлось слишком большое влияние не во всем согласного с ним духовенства, но он сохраняет права гражданства за школами юридическими. В сохраненных им юридических школах Эклога и могла служить руководством по законоведению до тех пор, пока не издан был Прохирон. Издание Прохирона являлось реформой в программе школьного преподавания законоведения. Им должно было совершенно устраниться предшествующее школьное руководство. Эдикт Льва Мудрого эклоги уже не упоминает. И мы ясно видим в приватных работах последующих законоведов, как новое произведение законоведения устраняет старое. Сначала появляются работы со смешанным содержанием: „Еcloga privata“, „Есlоga ad Prochiron mutata“..., носящая на себе следы влияния и Прохирона, и Эклоги, и последней, пожалуй, даже более чем первого. Это, по всей вероятности, работы питомцев еще старой, дореформенной юридической школы, но уже современников новой реформы законоведения. В их трудах очень ясно выступает вся их приверженность к прежней юридической доктрине, но по обстоятельствам времени они принуждаются считаться в известных вопросах и с направлением новой школы...

В камере городского тавуллария, которая, судя по эдикту, была приблизительно тем же, чем является в наши дни нотариальная контора, (здесь составлялись различного рода акты, заключались контракты, – §§ 7, 10, 17, 18, 19, 24, 25),

—423—

заученный еще в средней школе тавулларием Прохирон в приложении к практике мог руководствовать главным образом только тою частью своего содержания, которая относится к обязательственному праву: продаже, купле, найму, займу... но насколько разнообразно было применение в трудах юристов-теоретиков²³³⁴ этого, долженствовавшего твердо запечатленным быть в памяти их („par coeur“), руководства, – красноречивое доказательство сему дается длинною цепью, тянущеюся через многие века, составленных ими разнообразных правовых компендиумов, обозрение которых уже было сделано в моем сочинении“...

Определили: Принять к сведению.

VI Отношения:

а) Совета Казанской Духовной Академии от 25 ноября за № 1553: „Вследствие отношения от 29 сентября сего 1905 года за № 905, Совет Казанской Духовной Академия честь имеет препроводить при сем в Совет Московской Духовной Академии для научных занятий и. д. доцента Д. Г. Коновалова рукопись за № 1677: „Ереси в Нижегородской губернии“, сроком на три месяца; что касается брошюры Сырцова „Сибирские квакеры в XVIII веке“, то она в настоящее время нужна одному из профессоров Казанской Академии; поминовании в ней надобности и она будет выслана в Совет Московской Академии. О получении вышеозначенной рукописи Совет просит не оставить уведомлением “.

б) Духовного Собора Свято-Троицкие Сергиевы Лавры от 9 декабря за № 1744: „Совет Московской Духовной Академии отношением от 26 ноября с. г. за № 1099, просит Духовный Собор о высылке 12 рукописей, номера коих прописаны в оном отношении для научных занятий и. д. доцента Академик Н. Л. Туницкого на трехмесячный срок.

Духовный Собор, находя неудобным посылать сразу такое большое количество рукописей, препровождает при сем четыре рукописи за № 703 (1896), 701 (1823), 702 (1820) и 37 (2029) на месячный срок. По возвращении же

—424—

сих рукописей будут присланы следующие четыре и за тем остальные“.

Справка: Присланные при отношении рукописи получены и сданы, для хранения и пользования ими, – в фундаментальную академическую библиотеку.

Определили: Принять к сведению.

VII. Представление библиотекаря Академии К. М. Попова:

„Честь имею представить на благоусмотрение Совета Академии выбор и назначение к выписке в библиотеку на будущий 1906-й год периодических изданий. Прилагаю список периодических изданий, получавшихся в библиотеку в 1905 году“.

Определили: Поручить библиотекарю Академии К. М. Попову выписать для академической библиотеки на 1906-й год следующие издания:

А. Русские:

1. Русский Архив.

Восход.

Русский Врач.

Византийский временник.

5. Вестник Воспитания.

Вестник Европы.

Вестник Иностранной Литературы.

Исторический вестник.

Русский Филологический вестник.

10. Филологические Записки.

Кн. маг. Т-ва М. О. Вольф Известия по Библиографии.

Нива.

Киевская Старина.

Русская Старина.

15. Русская Школа.

Б. Иностранные:

16. Annales politques et litéraires.

Archiv fiir Geschichte der Philosophie.

Archiv für Katolisches Kirchenrecht.

Archiv für Papyrusforchung.

20. Archir für slavische Philologie.

Archiv für die gesammte Psychologie.

Archives de Psychologie.

Beiträge zur Förderung christlicher Theologie.

—425—

Beweis des Glaubens.

25. Expositor.

Jahrbuch des Vereins für wiss. Pädagogik.

Jahresberichte für neuere deutsche Literaturgeschichte.

Journal de Psychologie.

Journal of theological studies.

30. International Journal of ethics.

Kantstudien.

Theologische Literatuurzeitung.

Mind.

Natur und Offenbarung.

35. Oriens Christianus.

Theologische Quartalschrift.

Theologisch practische Quartalsсrhift.

English Historical Review.

Revue de l'art chrétien.

40. Revue biblique.

Revue des deux mondes.

Revue d'histoire ecclesiastique.

Revue d'histoire litéraire de la France.

Revue de l'histoire des religions,

45. Revue historique.

Revue de l'orient chrétien.

Revue philosophique.

Revue des questions sсiеntifiques.

Revue sсиеntifique.

50. Revue de synthèse historique.

Kirchengeschichtliche Studien.

Theologische Studien und Kritken.

Vierteljahrschrift für wiss.

Phiolosophie.

Psychologische Studien.

55. Historische Vierteljalırschrift.

Zeitschrift für Assyriologie.

Zeitschrift für Kirchengeschichte.

Zeitschrift für Psychologie.

Zeitschrift für wiss. Theologie.

60. Zeitschrift für Wissenschaft und Leben.

Zeitschrift für altest.

Wissenschaft.

Zeitschrift für neutest.

Wissenschaft.

65. Byzantinische Zeitschrift.

—426—

VI. Рассуждали: о назначении окончившим в минувшем учебном году курс воспитанникам Академий премий: а – б – в) Митрополита Литовского Иосифа в 165 рублей, протоиерея А.И. Невоструева в 158 рублей и „XXIX“ курса в 60 рублей – за лучшие кандидатские сочинения; г) протоиерея А.М. Иванцова-Платонова в 160 рублей – за лучшие кандидатские сочинения по церковной истории; д) Высокопреосвященнейшего Димитрия, Архиепископа Тверского и Кашинского (ныне Казанского и Свияжского), в 76 рублей – за лучшие кандидатские сочинения, посвященные преимущественно описанию жизни и деятельности в Бозе почивших иерархов отечественной церкви; е) двух премии Митрополита Московского Макария по 97 рублей каждая, – за лучшая семестровые сочинения студентов Академии, написанные ими в течении первых трех курсов и ж) премии протоиерея И. Орлова в 32 рубля – за лучшие успехи в сочинении проповедей.

Справка: 1) Относительно присуждения премий Митрополита Литовского Иосифа указом Святейшего Синода от 28 декабря 1873 г. за № 3778 предписано: „Премии назначать не раздробляя их, в каждой академии за кандидатское сочинение по какому бы то ни было отделению, признанное лучшим из представленных студентами при переходе из III курса в IV не прежде, как по окончании воспитанниками полного академического курса“. – 2) Премия протоиерея А. И. Невоструева, согласно пункту 1 правил относительно употребления % с пожертвованного им капитала, присуждается за то из кандидатских сочинений, которое в этом году признано будет Советом за лучшее. – 3) Положения о премии „имени ХХIХ курса“ § 4: „Премия присуждается по усмотрению Совета Академии за одно из лучших кандидатских сочинений“. – 4) Положения о стипендии и премии имени протоиерея А.М. Иванцова-Платонова п. 10: „Остатки от процентов со всего стипендиального капитала (сверх 220 рублей) выдаются в одно из заседаний сентябрьской трети за одно из лучших кандидатских сочинений по предмету церковной истории, по постановлению Совета Академии“. – 5) Положения о премии Высокопреосвященного Димитрия, Архиепископа Тверского и Кашинского, § 2: „Премия выдается через два года, по

—427—

усмотрению Совета Академии, одному из студентов за лучшее кандидатское сочинение преимущественно по описанию жизни и деятельности в Бозе почивших иерархов отечественной церкви“. – 6) Правил о присуждении премий из процентов с капитала, пожертвованного Митрополитом Московским Макарием, утвержденных указом Святейшего Синода от 21 января 1885 года за № 251, а) п. 7-й (в новой редакции, утвержденной указом Святейшего Синода от 12 июня 1898 года за № 2946): „Третья и четвертая премии назначаются по окончании студентами академического курса в одно из заседаний сентябрьской трети тем из них, которыми поданы были все семестровые сочинения, назначенные им в течение трех первых курсов, и из них более половины означено баллом 5 и вет ни одного, имеющего балла ниже 4“. – б) п. 8-й: „В случае, если окажется более двух студентов одного курса, которых сочинения удовлетворяют изложенным в предыдущем § условиям, преимущество отдается тем, у кого сумма баллов на сочинениях больше; в случае же равенства преимущество отдается за сочинения позднейших курсов, предпочтительно пред предшествующими“. – 7) Из окончивших в минувшем учебном году курс воспитанников Академии: а) лучшие семестровые сочинения за первые три курса представили: Федор Россейкин (5, – 5, 5–; 5, – 5, 5; 5, 4 ½, 5–), Иван Адамов (5, 5, 5–; 5, 4 ½, 5; 5, 4 ½, 5–), священник Дмитрий Рождественский (4 ½, 5, – 5; 5, 5, – 4 ½; 4 ½ , 5, 5) и Александр Каэлас (4 ½ , 5, – 4 ½ ; 5, – 5, – 4 ½ ; 4 ½ , 5, 5), а б) высшие отметки на проповедях имеют: Феодор Россейкин (5, 5+, 5+, 5–), иеромонах Игнатий Дверницкий (4 ½ , 5 , – 4 ½ , 5) и Михаил Созонов (5, – 5, – 5, – 4 ½ ).

Определили: 1) Премию Митрополита Литовского Иосифа в 165 рублей назначить кандидату Академии выпуска 1905 года Александру Каэласу за кандидатское сочинение на тему: „Воззрения Декарта, окказионалистов и Спинозы на взаимоотношение духа и тела, их дальнейшее развитие и значение для обоснования христианского мировоззрения“; премию протоиерея А. И. Невоструева в 158 рублей – кандидату того же выпуска Ивану Адамову за сочинение на тему: „Св. Амвросий Медиоланский“; премию „XXIX“ курса в 60 рублей – канди-

—428—

дату того же выпуска священнику Димитрию Рождественскому за сочинение на тему: „Книга пророка Захарии. Предварительные сведения о книге“; премию протоиерея А. М. Иванцова-Платонова в 160 рублей – кандидату того же выпуска Федору Россейкину за сочинение на тему: „Первое правление патриарха Фотия“; премию Высокопреосвященного Димитрия, Архиепископа Казанского и Свияжского, в 76 рублей – кандидату того же выпуска Александру Роздольскому за сочинение на тему: „Преосвященный Никанор, архиепископ Херсонский, как пастырь и педагог“. 2) Кандидатам Фeдору Россейкину и Ивану Адамову выдать, кроме того, по одной премии Митрополита Московского Макария в 97 рублей – за лучшие семестровые сочинения, написанных ими в течение первых трех курсов. – 3) Премию протоиерея И. Орлова за лучшие успехи в сочинении проповедей в 32 рубля назначить кандидату Академии выпуска того же 1905 года иеромонаху Игнатию (Дверницкому). – 4) Постановления сии представить на Архипастырское утверждение Его Высокопреосвященства.

IX. О выдаче с процентов с капитала, пожертвованного П.А. Мухановою, пособий членам академической корпораций.

Справка: По §§ 4–5 руководственных правил при распределении пособий из процентов с капитала, пожертвованного П.А. Мухановою: „Проценты с другой части Myхановского капитала, в количестве 1187 руб. 50 коп. (ныне, по обмене 50% облигаций Московского Городского Кредитного общества, в которых заключался означенный капитал, на свидетельства Государственной 4% ренты, – в количестве 1000 рублей), назначенные на дополнительные к жалованью пособия членам академической корпорации, каждогодно распределяются в декабрьском заседании Совета на пять разных частей, из коих ежегодно не менее трех выдается семейным, и не менее одно – бессемейным лицам. – Право на пособие получают те лица академической корпорации, которые прослужили не менее пяти лет, а при академии не менее 2 лет, причем включается сюда и год профессорского стипендиатства“.

Определили: 1) Из процентов с капитала П.А. Мухановой, в количестве 1000 рублей, выдать пособие следующим лицам: заслуженному ординарному профессору

—429—

М.Д. Муретову, ординарному профессору М.М. Тарееву, экстраординарным профессорам А.А. Спасскому и В.Н. Мышцыну и секретарю Совета и Правления Академии Н.Д. Всехсвятскому, по равной сумме – 200 рублей – каждому. – 2) Постановление се представить на Архипастырское утверждение Его Высокопреосвященства.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: „1906 г. Янв. 24. По ст. II. Согласен ходатайствовать. Прочее смотрено и утверждается“.

Того же 14 декабря 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии, Евдокима, Епископа Волоколамского, члены Совета, кроме О. Инспектора Архимандрита Иосифа и профессоров: В.О. Ключевского, А.Н. Введенского, В.Н. Мышцына и П.В. Тихомирова, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: П.П. Соколова, Н.М. Громогласова, Е.А. Воронцова, Д.Г. Коновалова, иеромонаха Серафима и А.П. Орлова.

Слушали: Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: „1905 г. Декаб. 2. В Совет Московской Духовной Академии“ – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 30 ноября за № 12049:

„По указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод имели суждение по вопросу о некоторых изменениях в строе духовных академий с целию согласования существующего порядка академического управления с современными задачами православной церкви и богословской науки, а равно и восстановления правильного течения академической жизни. Приказали: По выслушании приглашенных для обсуждения означенного вопроса бывших, ректоров духовных академий Преосвященных: Сергия, Архиепископа Финляндского, и Арсения, Епископа Псковского, а равно уполномоченных от профессорских корпораций духовных академий, Святейший Синод, в заботах об устроении духовного просвещения и в виду предстоящего пересмотра ныне действующего устава духовных академий, признает целесообразным

—430—

установить ныне же главные основания, которые должны быть при сем приняты к руководству. Основания сии заключаются в нижеследующем: 1) духовные академии находятся в подчинении высшей церковной власти в лице Святейшего Синода и состоят под попечительным наблюдением местного епархиального преосвященного; 2) ректор и инспектор академии избираются академическою корпорацией и утверждаются в должности Святейшим Синодом. Ректор Академии состоит в духовном сане и должен иметь ученую степень не ниже магистра богословия. Если бы оказалась необходимость временно допустить к исправлению должности ректора лицо, не имеющее духовного сана, то такое временное исполнение обязанностей ректора не может продолжаться долее 6 месяцев; 3) в состав Академического Совета должны входить все ординарные и экстраординарные профессора и доценты, а в случае признанной Советом надобности принимают участие в собрании Совета и прочие преподаватели Академии. 4) Совету должно быть предоставлено окончательное утверждение в ученых академических степенях, и самостоятельное в пределах, установленных законом, разрешение учебных и воспитательных вопросов. На указанных в вышеприведенных пунктах началах Святейший Синод определил поручить Советам духовных академий выработать предположения об изменении академического устава, кои и представить не позже 1-го февраля 1906 г.; впредь же до изменения сего устава и не дожидаясь указанного срока, Святейший Синод предположил применить означенные начала к академической жизни, по испрошении на сие Высочайшего соизволения, если правильный порядок учебных занятий в академиях будет восстановлен, при чем изображенный в п. 2. порядок избрания ректора и инспектора академии может быть осуществлен лишь по освобождении вакансий на сих местах, после лиц, ныне их занимающих. Давая о сем знать, Святейший Синод поручает епархиальным преосвященным пригласить учащихся в духовных академиях спокойно продолжать свои занятия ко благу Церкви Христовой и нашего дорогого отечества с полным доверием к отеческому попечению церковной власти и к руководительству своих академических на-

—431—

ставников, на коих отныне лежит особливая забота о правильном течении академической жизни; о чем и уведомить Ваше Преосвященство указом“.

Определили: 1) Предварительную разработку проекта нового устава духовных академий поручить комиссии из ординарного профессора С.С. Глаголева, экстраординарных профессоров И.В. Тихомирова и Н.Г. Городенского, исправляющих должность доцента П.П. Соколова и Н.Л. Туницкого и Секретаря Совета и Правления Академии Н.Д. Всехсвятского. 2) Принимая во внимание, что настоящим указом Святейшего Синода приглашение учащихся в духовных академиях к спокойному продолжению своих занятий поручено епархиальным преосвященным, просить руководственных указаний Его Высокопреосвященства по сему предмету, – при чем поучительнейше представить Его Высокопреосвященству, что, по мнению Совета, в Московской Духовной Академии возобновление прерванных с 5 октября текущего 1905 года учебных занятий может состояться лишь после наступающих рождественских каникул, так как большинству студентов, по распоряжению Его Высокопреосвященства, вручены были отпускные билеты (не взяли таковых лишь незначительная часть студентов – 39 человек) и созвать их снова в краткий срок, в виду продолжающейся железнодорожной и почтово-телеграфной забастовки, – не представляется никакой возможности“.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства

„1905 г. Декаб. 23. Железнодорожная и почтово-телеграфная забастовка теперь, кажется, прекращена. Прошу Совет Академии безотлагательно сделать распоряжение о созыве студентов для слушания лекций с предупреждением, что для тех из них, кто не явится для занятий после Рождественских каникул, текущий учебный год пропадет“.

28 декабря 1905 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии, Евдокима, Епископа Волоколамского, члены Совета, кроме О. Инспектора Архимандрита Иосифа и профессоров: В.О. Ключевского, А.Д. Беляева, Н.А. Заозерского, А.И.

—432—

Введенского, В.Н. Мышцына, И.В. Попова и П.В. Тихомирова, и прочие преподаватели Академии, кроме исправляющих должность доцента: П.П. Соколова, Е.А. Воронцова, иеромонаха Серафима (Остроумова) и А.П. Орлова.

Слушали: 1) Резолюцию Его Высокопреосвященства, последовавшую на журнал собрания Совета Академии 14 декабря 1905 года: „1905 года, Декабря 23. Железнодорожная и почтово-телеграфная забастовка теперь, кажется, прекращена. Прошу Совет Академии безотлагательно сделать распоряжение о созыве студентов для слушания лекций с предупреждением, что для тех из них, кто не явится для занятий после Рождественских каникул, текущий учебный год пропадет“.

Определили: Послать от Совета Академии всем студентам, выбывшим в отпуск, но оставленным ими в академической канцелярии адресам, приглашение явиться в Академию к 8 января 1906 года и приступить к занятиям, с предупреждением о незачете в противном случае текущего учебного года.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства:

„1906 года. Янв. 14. Смотрено“.