ХХIII. Дионисий Александрийский

Дионисий, епископ Александрийский. – Его странствования во время гонения Деция. – Его отношение к вопросу об отступниках и еретиках. – Его ссылка в правление Валериана. – Александрийские волнения. – Египетские хилиасты: Непот. – Савеллианство в Киренаике. – История двух Дионисиев. – Евсевий II Анатолий Лаодикийский.

Столь темная для II века, история христианства в Александрии и в Египте не делается более известной нам и в следующем столетии вплоть до гонения Деция. Из жизни епископов Димитрия (189–231) и Иракла (231–247) известно только то, что относится к истории Оригена⁶⁰¹. Иракл по отношению к знаменитому учителю, который продолжал жить вдали от Александрии, кажется, в общем держался так же, как и его предшественник. Больше, чем о предшествующих епископах, мы знаем о Дионисии (247–264), который занял епископское место после Иракла, как раньше он же был его преемником по управлению школой. Он, подобно Киприану, оставил после себя сборник посланий, теперь утраченных, но из которых Евсевий сообщает нам длинные выдержки или пересказывает содержание их.

Время его епископства совпало с очень бурным периодом в истории церкви вообще и в особенности острым для александрийской церкви. Едва он вступил в должность, дикий мятеж вспыхнул в городе. Подстрекатель придал ему сперва религиозный оттенок; народ вдруг воспылал необузданной ревностью к своим старым богам, которым грозила гибель от христиан. Местные власти, или не будучи в силах справиться с движением, или сами сочувствуя ему, стушевались. Христиан травили, били, дома их подвергли разгрому; некоторых заставляли отречься, а когда они отказывались, то побивали их камнями, сжигали или сбрасывали с крыш; многие бежали. Через несколько времени мятеж, нисколько не утихая, принял другой характер, и междоусобица залила кровью улицы Александрии. Среди всех этих событий пришло известие о воцарении имп. Деция, а вскоре после этого был опубликован указ о гонении.

Префект Собин не терял времени; немедленно „фрументарий“ был послан арестовать епископа. Его безуспешно искали по всюду, за исключением его дома, откуда он и не трогался. Через четыре дня он уехал со своим семейством и другими христианами. Полиции однако удалось его перехватить, и он был задержан вместе с некоторыми членами своего клира, – Каем, Фавстом, Потром и Павлом. В то время как стража, которая везла его под конвоем в Александрию, остановилась ночевать в деревне Тапозирисе (Абузир), он был освобожден при довольно своеобразном стечении обстоятельств⁶⁰². Когда Дионисий был арестован, сына его Тимофея не было дома. Вернувшись, он нашел дом пустым; узнав, что тут произошло, он сам пустился в бегство и по дороге повстречался с поселянином, которому сообщил о своем горе. Поселянин шел на одну свадьбу. Он прибавил шагу и, явившись туда, рассказал собравшимся гостям о случившемся. Гости, как истые египтяне, обрадовались случаю насолить полиции и бросились к Тапозирису, потрясая воздух своим криком. Центурион со своим конвоем перепугался и бежал; сам епископ, принявший своих спасителей за разбойников, пришел в волнение и уже предлагал им свои одежды, когда им удалось, наконец, убедить его, что они явились спасти, а не ограбить его. Тогда началась другого рода сцена. Дионисий, который уже готовился к, мученическому венцу, не хотел лишиться его; он требовал, чтобы его предоставили собственной участи или чтобы ему отрубили голову и снесли ее к префекту. Но смелые поселяне ничего не хотели слушать: они взяли епископа за руки и за ноги, посадили себе на плечи и скрылись с ним. Его клирики были таким образом тоже освобождены. Через несколько дней после этого они водворились в глухом местечке Ливии, в трех днях пути от Паретония.

Там-то в течение многих месяцев сосредоточивалось управление александрийской церковью. После первых дней гонения те пресвитеры и диаконы, которые меньше всего подвергались опасности быть узнанными, вернулись в город. В числе их называют пресвитера Максима, который впоследствии стал преемником Дионисия, и диаконов Евсевия и Фавста, которым предстояло еще долгое и плодотворное поприще. Когда гонение ослабело, Дионисий сам вернулся в Александрию.

Тогда перед ним, как и перед многими другими, встал вопрос об отступниках. В Египте, как и везде, боролись два течения: непримиримое и умеренное. Дионисий был на стороне последнего. Ему, к счастью, не пришлось бороться с противодействием исповедников, которые в Александрии все тоже склонялись к милосердию. Таким образом вероотступники были вновь приняты в общину, пройдя, конечно, положенные формы покаяния; епископ соразмерял их суровость со степенью вины. Эти начала применены были им в Александрии, и их же он советовал применять другим египетским церквам и ревностно защищал их против непримиримой партии в Риме и в Антиохии. Папа Корнилий, человек таких же взглядов, получил мощную поддержку против Новациана от своего александрийского собрата, который писал убедительные послания римским христианам, исповедникам и даже самому Новациану. Он убеждал и еп. Фабия в Антиохии не поддаваться советам ригористов; то же писал он епископу лаодикийскому, соседнему с Антиохией, и христианам Малой Армении⁶⁰³.

Гонение Галла⁶⁰⁴ приостановило это возрождение церкви, но оно длилось недолго; при Валериане водворился мир (авг. 253 г.). Вскоре затем возгорелся спор о крещении еретиков, в котором Дионисий принял живое участие, отстаивая вместе с папой Стефаном обычай не перекрещивать их, но отказываясь разрывать из-за этого разногласия общение с церквами, державшимися другого обычая⁶⁰⁵. Эта распря уже приходила к концу, когда слабохарактерный Валериан, уступая убеждениям своего фанатичного советника Макриана, объявил новую войну христианству. Дионисий⁶⁰⁶ предстал пред префектом Эмилианом, окруженный свитой своих клириков; до нас дошел в одном из его посланий⁶⁰⁷ протокол этого допроса, в заключение которого он был сослан в местечко Кефро, где жили одни язычники. Епископ обратился в миссионера, и, несмотря на дурное отношение, которое он сперва встретил, ему удалось приобрести последователей Христу в этой глухой местности. Через несколько времени он был переведен в Коллутион в Мареоте. Здесь он был ближе к Александрии. Мы не знаем, как удалось ему избежать применения указа 258 года, предписывавшего казнить епископов. Нашлись в Египте люди, которые попрекали его тем, что он не погиб во время гонения, хотя оно заставило его испытать немало лишений; некий епископ Герман поднял столько шума из-за этого, что Дионисий счел нужным выступить с самозащитой и рассказал о пережитых им испытаниях⁶⁰⁸.

Повесть их была длинна, но еще не окончена. Вернувшись в Александрию, несомненно, тотчас же вслед за известием о гибели Валфриана, он был свидетелем возникновения гражданской междоусобицы: одни стояли за Галлиена, другие изъявляли свою приверженность сыновьям Макриана. Город разделился на два резко обособленных лагеря, между которыми никакое сообщение было невозможно; их разделяла главная улица, по которой уже нельзя было никому проходить; она имела вид пустыни, по которой странствовали евреи по исходе из Египта; окрашенная же кровью противников вода гавани приводила на память Красное море. Внутренняя блокада мешала епископу иметь общение с паствой; он был вынужден писать им, как будто снова очутился в изгнании. Да притом и нелегко было переслать даже письмо; двум противоположным концам империи было удобнее сноситься, чем двум кварталам Александрии⁶⁰⁹.

В конце концов весь город подчинился власти Галлиена⁶¹⁰. В промежутке между политическими потрясениями⁶¹¹ он был опустошен страшной чумой, унесшей значительную часть его населения. Христиане отличились в это тяжелое время своим рвением в уходе за больными и в погребении мертвых⁶¹². Дождались по крайней мере полного религиозного мира. Галлиен сам написал Дионисию и другим епископам, извещая их, что он распорядился вернуть христианам места, посвященные религиозным целям, и кладбища. Вследствие этого Дионисий был горячим сторонником этого императора, к которому вообще относились довольно холодно. В одном из своих посланий, написанном в 262 г., он отмечает, с каким удовольствием будут праздновать десятилетие царствования святого и благочестивого императора, тогда как столько гонителей быстро сошли со сцены⁶¹³.

Во время своего столь беспокойного управления церковью Дионисий нашел еще время и повод заниматься богословскими вопросами и обнаружил в них то глубокое знание, которое он приобрел под руководством Оригена и расширил при заведывании школой. Эта последняя, как я уже говорил, была скорее приспособлена для немногих избранных, чем для среднего уровня. Даже среди людей, следивших за литературой, иные не признавали ни глубины оригеновского гносиса, ни тонкостей аллегорического толкования. Их светилом был епископ Непот, написавший книгу под заглавием „Опровержение аллегористов“, которую его поклонники ставили на один уровень е евангелием. Он говорил в ней о тысячелетнем царстве, описанном в Апокалипсисе, и стремился доказать, что это царство вовсе не аллегория, но что оно действительно наступит. Дионисий встревожился шумом, 'который поднялся из-за этого, и раздором, вызванным между христианами этой книгой; он отправился в арсинойский округ, бывший центром движения, и собрал пресвитеров и учителей (διδασκάλους) из разных селений. Принесли книгу Непота; три дня спорили о ней с утра до ночи очень искренно и спокойно, так что александрийскому епископу удалось всех убедить, даже вождя милленаристов (хилиастов), некоего Коракиона. Тем не менее Дионисий не ограничился этим устным опровержением; он издал по этому вопросу две книги под заглавием „Об обетованиях“⁶¹⁴. Евсевий между прочим выписал из нее длинный отрывок об авторе Апокалипсиса. Это – образец тонкой критики; по мнению Дионисия, Апокалипсис не мог быть написан тем же автором, который написал и четвертое Евангелие; он написан другим Иоанном, только не знаменитым апостолом.

Противника аллегористов Непота уже не было в живых, когда Дионисию пришлось обратить внимание на его книги. Вероятно, он был арсинойским епископом. Дионисий, знавший его лично, очень высоко ставил его благочестие, его ревность знание Св. Писания и даже его поэтический дар. Он составил множество песнопений, которые к великому назиданию исполнялись хором верных⁶¹⁵. Возможно, что все это произошло в первые годы правления Валериана (254–256). Недолго спустя Дионисию пришлось заняться спорами совсем иного рода.

Далеко, на западе от Египта, между пустыней Мармарикской и Вольшим Сыртом простирается высоко над уровнем моря плодородное плоскогорье. С древнейших времен здесь процветал эллинизм в округе славного дорийского города Кирены. Римляне соединили Киренаику с о. Критом в одну провинцию, совершенно отдельную от Египта. В ней насчитывалось пять городов: Кирена, Птолемаида, Вереника, Созуса (Аполлония) и Арсиноя (Тевкира)⁶¹⁶, область которых часто обозначается именем Пентаполя. Здесь очень давно появились значительные еврейские колонии⁶¹⁷, которые во времена Траяна произвели восстание и большею частью погибли при подавлении его. Имя этой етраны встречается на страницах евангелия: один киренейский еврей помог Спасителю нести крест⁶¹⁸; другие присутствовали на празднике Пятидесятниды; находились они и в числе гонителей св. Стффана. Некоторые из них обратились в христианство; в числе их был Лудий киренейский, один из основателей антиохийской церкви⁶¹⁹. Вероятно, евангелие очень скоро проникло и в самую Киренаику. В ту эпоху, до которой мы дошли, каждый из пяти городов, по-видимому, имел отдельного епископа⁶²⁰.

Эти церкви тогда уже были в постоянных сношениях с александрийской кафедрой. Дионисий часто переписывался с ними⁶²¹ и считал себя ответственным за все, что там творилось, и в особенности, что проповедовалось. Еще ранее гонения Валериана его внимание было привлечено к этой области теми раздорами, которые поселяла в Птолемаиде савеллианская проповедь. Сам Савеллий едва ли когда-нибудь показывался в Киренаике; но кто-нибудь мог привезти его сочинения, да впрочем те идеи, представителем которых он был в Риме, уже сделали завоевания в Азии, Карфагене и во многих других местах. Успех их в Киренаике был велик: некоторые епископы содействовали монархическому учению; перестали говорить в этих церквах о Слове, как Сыне Божием, отличном от Бога Отца; Троица обращалась в образное выражение: названия Отца, Сына и Святого Духа стали обозначать лишь три последовательных модуса (аспекта) Божественной монады, – творение, искупление, освящение. Часто прибегали к слову υἱοπάτωρ (Сыно-Отец), очень подходящему для выражения единства лиц Божества. Так называемое Евангелие от Египтян, очевидно, подкрепляло такие воззрения, ибо монархиане очень дорожили им⁶²².

Несмотря на поддержку местных епископов, это учение возбудило сильное противодействие. Обе партии согласились передать вопрос на рассмотрение александрийского епископа. Перед Дионисием предстали уполномоченные с запасом книг, готовые вступить в прения.

Модалисты были очень наивны, если надеялись выиграть дело пред судом ученика Оригена. Епископ александрийский не пожелал даже выслушать их; он тотчас же написал в Пентаполь, чтобы отговорить тех, кто вступал на ложный путь, и при случае предупредил папу Сикста II, сообщив ему содержание своего послания к киренейцам⁶²³. Но эти последние не поддались его убеждениям. Прерванный, конечно, на время гонения Валфриана, спор возобновился, как только вновь наступило спокойствие. Дионисий опять принялся за борьбу и посылал в Пентаполь послание за посланием. В одном из них⁶²⁴, к Аммонию и Евфранору, он, кажется, перешел границу, а свои возражения еретикам обосновал не только на церковном предании, но и на воззрениях, принадлежащих собственно оригеновской школе. Александрийские противники школы воспользовались случаем и, не давая себе труда переговорить с епископом и просить у него объяснений, обратились в Рим с доносом на него папе Дионисию. Дионисий Римский, созвав собор, рассмотрел дело и обнаружил в послании, подавшем повод к обвинению, разные догматические несообразности, именно: применение слова „тварь“ к Сыну Божию, представление трех ипостасей Троицы столь раздельными, что их можно было принять за трех богов, наконец, заметное отвращение к слову ὀμοούσιος (единосущный)⁶²⁵.

Римский епископ от своего имени и от имени собора отправил в Александрию очень внушительное послание⁶²⁶, где вновь предавал осуждению савеллианскую ересь, а затем, переходя к тем способам, которыми пытались ее опровергнуть, он, не называя имен, порицал тех, кто на подобие ларкионитов говорит о трех раздельных ипостасях или выдает Сына Божия за тварь; тщетно ссылаются на книгу Притчей, где Премудрость сама говорит о Себе: „Господь создал Меня“; это место подлежит другому толкованию⁶²⁷.

Другим, отдельным посланием⁶²⁸ Дионисий призывался к ответу. Он отозвался на приглашение и послал своему римскому тезке свое оправдание в четырех книгах, озаглавленных: „Опровержение и оправдание“⁶²⁹, которое, по-видимому, удовлетворило римскую подозрительность.

Из-за этого спора, к которому современники отнеслись, по-видимому, довольно равнодушно, поднялся большой шум в IV столетии. Ариане ссылались на Дионисия Александрийского в свою защиту; преемник же его по кафедре, Афанасий, очень старался лишить их этой поддержки. Он написал по этому поводу целый трактат „О мнениях Дионисия“, в котором дает пространные объяснения по поводу послания, вызвавшего возражения в Риме, „ но не дает из него никаких выдержек; учение своего предшественника он видит выраженным в его „Оправдан“, написанном впоследствии, и толкует первое произведение на основании второго. Св. Василий Великий⁶³⁰ тоже был знаком с обоими произведениями и получил от них очень неблагоприятное для Дионисия впечатление. Не чувствуя себя обязанным защищать память прежних епископов Александрии, он без обиняков называл Дионисия предтечею самого крайнего арианства. Он отлично схватывает разницу в выражениях между его двумя произведениями, но относит ее к неустойчивости автора, не приписывая ему однако никаких дурных намерений.

Ни благожелательные толкования св. Афанасия, ни строгое суждение св. Василия не соответствуют точно действительности. Дионисий был учеником Оригена, т. е. полемизировал с модалистами при помощи оригеновской богословской системы. Но эта система была двухстороння. Смотря по тому, выдвигалось ли на первый план отношение Логоcа к внешнему миру или к Богу, Слово являлось то отдельным от Бога и как будто принадлежащим в известной мере к разряду тварей, то – вечным наравне с Богом и исходящим из божественной сущности. Против модалистов можно было выдвинуть первое представление; второе годилось для успокоения тех, которых соблазняла чрезмерная раздельность Ипостасей и их иерархия. Не было ничего несообразного переходить от одного представления к другому: в системе все понятия объединялись внутренней связью, а православная чистота учения в этом вопросе спасалась присоединением некоторых дополнительных положений. Но такая система была школьным произведением; она не преподавалась церковью и даже, можно сказать, осталась ей неизвестною. Когда людям, несшим обязанности управления церковью, как папа Дионисий, попадались на глаза отрывочные части этой системы, они не трудились восстановить их синтез и судить их, имея в виду этот синтез: они их оценивали в отдельности, при свете общего, церковного, а не школьного веросознания. Отсюда и возникали недоразумения, подобные столкновению двух Дионисиев.

В самом конце своего служения знаменитый александрийский епископ получил, как было сказано выше, приглашение на первый собор, съехавшийся в Антиохии, – судить Павла Самосатского. Он уже не был в силах совершить такое далекое путешествие, но принял участие в деле посредством своих посланий. Может быть, его представителем на одном из первых соборов был александрийский диакон Евсевий. Евсевия очень уважали за его доблестное поведение во время гонения Деция: вернувшись в Александрию очень рано, он нес важные обязанности по управлению гонимой паствой. В царствование Валериана он имел случай выказать свою преданность вере, исповедуя ее перед префектом Эмилианом вместе со своим епископом, с которым отправился и в изгнание. Во время одной из войн, опустошавших Александрию, – вероятно, во время той, которую описывает Дионисий в письме к Гиераксу, – Евсевию выпало на долю оказать важные услуги. Мятежники засели в квартале Брухионе. Среди вождей восстания находился христианин, по имени Анатолий, замечательный математик. Когда он увидел, что хлеб у осажденных на исходе, ему пришло в голову обратиться к Диакону Евсевию, оставшемуся в той части города, которая не подверглась осаде, и послать его к римскому военачальнику с просьбой выпустить из Брухиона перебежчиков. Евсевий пользовался большим уважением даже в официальном мире; его просьба была удовлетворена. Тогда Анатолий собрал мятежный сенат и, после тщетных убеждений согласиться на капитуляцию, решил выслать бесполезных едоков. Их ушло много, так как римлян смотрели сквозь пальцы на пол и возраст беглецов. Евсевий принял их и снабдил всем неотложно необходимым. Впоследствии Евсевий поехал на собор в Антиохию и не вернулся больше в Александрию: на возвратном пути его задержали лаодикийские христиане, лишившиеся своего епископа, и избрали Евсевия в преемники ему.

Анатолий, как видно, замешанный в недавнем восстании, счел за лучшее удалиться из Александрии, где он пользовался лестной славой; он был силен во всех науках, – арифметике, геометрии, астрономии, физике, диалектике, риторике. Его сограждане не нашли никого достойнее его управлять их школой аристотелевской философии. Он нашел радушный прием в Кесарии Палестинской у епископа Феотекна, который посвятил его во епископы и готовил себе в преемники. Но когда Анатолий прибыл на последний антиохийский собор (268 г.), с ним случилось то же, что с его земляком Евсевием. Так как этот последний как раз перед собором умер, то лаодикийцы настойчиво приступили к посвященному уже Анатолию и убедили его остаться у них епископом.