XX. Христианская Африка и римская церковь в половине III века. – Киприан

Туземное население северной Африки. – Финикийская колонизация. – Карфаген. – Римская колонизация и управление. – Появление христианства. – Тертуллиан. – Киприан, еп. карфагенский. – Его бегство во время гонения Деция. – Обостренные отношения между исповедниками и вероотступниками. – Сношения с Римом. – Новацианский раскол. – Папа Корнилий. – Раскол Фелициссима в Карфагене. – Папа Стефан. – Его столкновение с африканской церковью по поводу крещения еретиков. – Мученическая кончина Киприана.

То, что называлось у древних Африкой, простирается, как обширный остров, между морем и пустыней от заливов Сырта до океана. Первые известные нам обитатели ее принадлежали к расе, довольно сходной с европейскими. В древности отдельные группы племен их обозначались разными именами: мазики, мавры, нумидийцы, гетулы; мы прилагаем теперь ко всей совокупности их название берберов или кабилов. Они никогда не были собраны под властью одного государства; редко даже случалось им долго оставаться объединенными в сколько-нибудь значительные группы. Племенной быт, еще существующий и поныне во всей этой области, особенно в ее западной части, подходит им больше, чем какой-либо другой. Но он плохо защищает их от завоевателей; поэтому они обречены на то, чтобы подпадать под власть пришельцев.

Первыми колонизаторами в этой области были финикияне. Предназначенный судьбою быть владыкой западных морей, Карфаген в то же время сделался столицею африканского материка. Его торговые конторы рассыпаны были по всему побережью; он выделил от себя поселения и внутрь страны, в богатую долину Баграда, и даже далее в плодородные области, позднее носившие имена Бизацены и Нумидии. Вся эта страна была покрыта городами и селениями, где царили ханаанские нравы, язык и учреждения. Позади этой колонизованной и обратившейся в финикийскую полосы простиралась страна берберов, открытая политическому влиянию и в особенности торговле карфагенян.

Столкновение с Римом положило конец этому расширению. После второй пунической войны, лишившись морского могущества, Карфаген сохранил на африканском берегу лишь очень ограниченные владения, приблизительно совпадавшие с той областью страны, где господствовал финикийский язык. За ее пределами простирались царства Нумидийское и Мавританское. Эти последние пережили его конечную гибель (146 г. до P. X.): Массинисса даже оказал услуги победителям. Римляне разрушили Карфаген и присоединили его область, но сначала ничуть не пользовались ею. Латинская колонизация началась лишь столетие спустя, когда Цезарь (44 г. до P. X.) воскресил былого соперника Рима, присоединил Нумидийское царство и образовал из этой новой Африки (nova Africa) и уже существовавшей провинции (Africa vetus) одну провинцию. Колонии латинских переселенцев осели как на месте Карфагена, так и в некоторых городах побережья и даже внутри страны. Финикийское городское управление было преобразовано по образцу римского: дуумвиры были поставлены на место суффетов, римские боги – на место прежних халдейских богов, латинский язык – на место пунического. Впоследствии, расширяясь дальше пределов колонизованной карфагенянами страны, переселенцы стали захватывать область берберов, где понемногу выросли многочисленные латинские города. До полной ассимиляции ее, однако, было далеко. Финикийский язык удержался еще надолго в деревнях, как кельтский в Галлии и коптский в Египте. Он был в конце концов вытеснен, но очень долгое время спустя, вероятно не раньше арабского завоевания, которое уничтожило его одновременно с самим латинским языком. Берберский язык напротив того отстоял свое существование и сохранился даже, несмотря на все перевороты, до наших дней. Это был язык туземных государств Нумидии и Мавритании, которые продержались дольше пунического; это был – язык гетулов и других независимых племен, пограничных с римской областью; это был, наконец, язык, который вместе со всеми берберскими учреждениями удержался во множестве автономных клочков страны, разбросанных по римским провинциям и управлявшихся или племенными вождями, или римскими чиновниками.

Для того, чтобы внушать страх племенам, столь чуждым римской цивилизации, необходима была армия. В виде исключения проконсул Африки, хотя и зависевший от сената⁴⁸⁵, имел в своем распоряжении легион. Отсюда возникали пререкания. Чтобы покончить с ними, в 87 г. было решено, что проконсульская провинция должна быть отделена от Нумидии, а последняя поставлена под управление легата, командующего легионом. Первая тянулась от Иппона (Бона) на восток до Триполи; вторая прилегала к морю между Амигсогой (Уэд-эл-Кэбир) и областью Иппона, а к югу простиралась веером, выдвигая многочисленные форпосты навстречу племенам пустыни. Главная квартира армии была водворена у подошвы Авреса, сперва в Тевесте, потом в Ламбезе.

На запад от Ампсаги начиналось мавританское царство, просуществовавшее до 40 г. Оно было затем присоединено и разделено на две провинции: Мавританию Кесарийскую и Мавританию Тингитанскую, которые заимствовали имена от своих главных городов: Кесарии (Шершель) и Тинги (Танжер). В этих странах слишком поздно начавшаяся колонизация далеко не в такой степени удалась, как в лежавших к востоку провинциях: римские военные посты не были продвинуты так далеко к югу; прибрежные горы остались во власти независимых племен. В Тингитане в особенности насчитывалось лишь очень немного городов, и почти все они были расположены на берегу Атлантического океана. Внутренняя часть страны так же мало поддалась латинскому, как раньше финикийскому влиянию. Провинция Бетика в Испании находилась постоянно под страхом нападения пиратов из Рифа, на которых римские власти могли так же мало воздействовать, как теперь мароккские.

Римляне проводили большое различие между страной мавританской и восточными провинциями; их разделяла таможенная стена; счет годам велся в Мавритании не по римским консулам, а по особому местному летосчислению. Правителями были здесь простые прокураторы, как в диких частях страны Альп.

До нас не дошло никаких преданий, хотя бы легендарных, об основании карфагенской и других африканских церквей⁴⁸⁶. Из какой бы страны ни получил Карфаген своих первых апостолов, его христианская жизнь очень скоро стала следовать по стопам римской: сношения с Римом были самыми оживленными. В Карфагене интересовались всем, что происходило в Риме: никакое умственное движение, никакая новость в области церковной дисциплины, обрядов, литературы, появившаяся в Риме, не миновала Карфагена. Сочинения Тертуллиана, равно как и св. Киприана, дают много доказательств этому, как и вообще все памятники африканской церкви за все время ее исторического существования.

Из Карфагена, бывшего здесь центром распространения всего иноземного, христианство довольно быстро распространилось по колонизированной стране. Возможно, что оно кое-где даже перешло за ее пределы⁴⁸⁷. Вообще же христианская проповедь почти не выходила из пределов латинизированной области; хотя бы Евангелие было проповедано на пунийском или берберском языке, христианство продолжало оставаться для этих стран религией латинской. Библия не была переведена на местные наречия, как в других местах на – сирийское, коптское, армянское, готское. Да кто, впрочем, и писал по-берберски или по-пунийски? Литература языческая и христианская вся целиком была латинская. Ни откуда нет известий, чтобы литургия когда-либо служилась здесь на ином языке, как на латинском⁴⁸⁸; если и делались исключения, то разве для греческого языка, а не для туземных.

В этом была своя слабая сторона, что ярко обнаружилось в трудную годину арабских завоеваний: христианству, слишком тесно связанному с латинскими учреждениями, не удалось их пережить.

Самое старое предание об африканском христианстве относится не к Карфагену, а к Сцилли, городку, расположенному в проконсульской Нумидии⁴⁸⁹; именно здесь были арестованы мученики, которых проконсул Вигеллий Сатурнин судил в Карфагене в 180 г. Этот проконсул – первое должностное лидо, которое вело процесс против христиан в Африке⁴⁹⁰. У него были продолжатели. Царствование Севера, африканца родом, не было временем мира для христиан его родины. Тертуллиан брался несколько раз за перо, чтобы их защищать. 7 марта 203 г. Карфаген был свидетелем мученичества двух молодых женщин из Малого Тубурба, Перпетуи и Фелицитаты, которые лишились жизни одновременно с группой земляков, все новообращенных или оглашенных. Рассказ об их заключении в тюрьме и мученичестве, почти целиком написанный самою Перпетуей, – один из перлов древнехристианской литературы. Тот, кто нам сохранил его, снабдив своими замечаниями, по-видимому, держался одинакового с Тертуллианом взгляда на видения и пророчества; может быть, это был он сам.

Во времена С. Севера и Каракаллы Тертуллиан был самым выдающимся лицом карфагенской церкви. Сын центуриона из проконсульской когорты, он сперва был язычником, занимался литературой и правом⁴⁹¹, прожил некоторое время в Риме. После своего обращения он поселился в Карфагене, где его не замедлили выбрать в пресвитеры. С 197 г. мы застаем его с пером в руке, со словом ободрения мученикам, на страже своей религии против общественного мнения и против преследований проконсула. В первых же его сочинениях обнаружилась эта пламенная риторика, это неисчерпаемое остроумие, это глубокое понимание своего времени, близкое знакомство с историей и с ее источниками, этот насмешливый и задорный тон, которые характеризуют все, что им написано. Двадцать лет не оставлял он пера в борьбе с язычниками, властями, евреями, еретиками, особенно Маркионом, вмешиваясь во все догматические распри, обсуждая все моральные вопросы и всегда разрешая их в одном и том же непримиримом духе. Всегда пылкий и воинствующий, он под конец жизни уже не довольствовался своими внешними врагами, а принялся за тех, кто в лоне церкви не разделял его суровости и нетерпимости. При таком состоянии духа проповедь монтанистов, естественно, привлекла его. Под покровом Параклета он мог в волю метать громы против вдовцов, вновь вступающих в брак, против христиан, делающихся солдатами, художниками, чиновниками, против тех, кто позволял своим дочерям ходить без покрывала или кто недостаточно изнурял свою плоть, против епископов, которые хотели воссоединить с церковью раскаявшихся грешников. Правда, за эту свободу слова он заплатил тем, что вынужден был признать фригийские откровения, что было довольно унизительно для такого человека, как он. Но у него нашлось средство поладить с этим откровением. Бурное и образное красноречие Тертуллиана; легко оказывало вдохновляющее действие на исступленных женщин, чрез посредство которых вещал Святой Дух (Параклет): он стал в своей секте вождем; в Африке монтанизм стал называться тертуллианизмом⁴⁹².

Между тем, под раскатами тертуллиановских громовых речей великая карфагенская церковь и ее африканские разветвления продолжали жить обычной христианской жизнью. История ее осталась нам неизвестною: не по-Тертуллиану, разумеется, можно было бы восстановить ее подробности. В своих несомненно подлинных трудах он не называет ни одного епископа. Сказание о мученичестве Перпетуи упоминает об епископе Оптате и некоем Аспазии, ученом пресвитере, которые расходились между собою во мнениях и не могли установить мира в своей пастве» Быть может, этот Оптат был карфагенским епископом⁴⁹³. После него мы имеем сведения об Агриппине, при котором состоялся большой африканский собор, определивший, что крещение, совершенное еретиками, недействительно. Этот собор был нововведением. Bо времена Тертуллиана в Африке еще не существовало обычая созывать соборы епископов⁴⁹⁴. Он привился вскоре после него, и как раз в Африке соборная форма управления достигла наиболее прочного положения.

Событием, которое должно было произвести большое впечатление во всей христианской Африке, было осуждение Привата, епископа г. Ламбезы⁴⁹⁵. Этот город, главная квартира легиона и обычная резиденция императорского легата, был после Карфагена самым важным городом в этих странах. Однако, христиан там, кажется, было не очень много. Приват был осужден за ересь собором 90 епископов. Эта цифра любопытна: она показывает, как сильно уже распространилось христианство в африканских провинциях. Донат, еп. карфагенский, и папа Фабиан, писали против Привата очень суровые послания. Если бы они дошли до нас, мы знали бы, в какую именно ересь впал епископ Ламбезы. Участие Фабиана и Доната в этом деле заставляет отнести это событие ко времени между 236 и 248 г.г.

В 249 г. Донат был заменен св. Киприаном, произведения которого бросают очень яркий свет на целое десятилетие в истории африканской церкви и на ее отношения к Риму.

Цецилий Киприан⁴⁹⁶ до своего обращения принадлежал к африканскому высшему обществу. Богатый, или по крайней мере очень зажиточный, тщательно воспитанный, опытный ритор и учитель красноречия, популярный адвокат, он имел много друзей среди аристократии. Ничто не заставляло предполагать, что он когда-нибудь присоединится к церкви и станет одним из ее руководителей. Однако, в важные минуты жизни душа его раскрывалась для глубоких размышлений. Благодать коснулась ее; почтенный пресвитер Цецилиан поддержал его на первых шагах; он пожелал креститься, был крещен (ок. 246 г.), и сам удивился крупному перевороту, который тотчас же произошел в нем. Выражение его восторгов по обращении мы видим в его книге К Донату, самом первоначальном его произведении.

Это было полное обращение. Киприан отказался от света, от богатства, которое он большею частью роздал бедным, и даже от языческой литературы. Как ни проклинали поэтов, ораторов и философов Тертуллиан и бл. Иероним, они продолжали их читать и цитировать. Киприан, сделавшие христианином, не брал более в руки другой книги, кроме св. Писания. Скоро он изучил его в совершенстве. До нас дошли два составленные им сборника библейских текстов, распределенных по содержанию на категории: полемика с евреями, оправдание правил христианского поведения, увещание в необходимости противиться язычеству даже до пролития крови⁴⁹⁷. Эти выдержки, как, впрочем, и все его произведения, свидетельствуют о близком знакомстве его с св. книгами Ветхого и Нового Завета.

Вскоре после своего обращения он был возведен в сан пресвитера; затем, когда освободилась епископская кафедра в Карфагене, он почти единогласно был избран заместителем ее. Однако, несколько пресвитеров восстали против избрания новообращенного, и несмотря на все усилия, которые он потом делал, чтобы примирить их с собой, они относились к нему всегда довольно враждебно.

Он был епископом всего с год, как над церковью разразилось гонение Деция. Как он сам, так и все окружающие его были убеждены, что при его известности во всем Карфагене его неминуемо арестуют, и что в такое критическое время целость епископа была для церкви важнее, чем его мученичество. Он покинул город и нашел вне его верное убежище, где мог укрыться от полицейских розысков и в то же время быть в сношениях с верующими, в особенности с теми членами клира, которые имели возможность остаться с паствой.

Положение было очень трудное. В течение долгого мира, предшествовавшего гонению, христиане в Африке поразительно ослабели духом. Уже Тертуллиан громил „психиков“ с высоты своей суровой непримиримости. Киприан, хотя держался не столь крайних воззрений, однако не более, чем он, хвалит своих африканцев. Он рисует нам их привязанность к земным благам, жадность к наживе, жестокость, ненавистничество, непокорность увещаниям своих пастырей, братанье с языческим миром посредством смешанных браков; жены их белятся, пресвитеры почти чужды благочестия, а диаконы – честности; есть епископы, поступающие на службу в податные чиновники и пренебрегающие своим священнослужением ради своей должности; в то время, как бедняки в их пастве умирают с голоду, они заботятся о собственном обогащении, бегают по общественным рынкам, не гнушаются ни обманом, ни ростовщичеством.

От таких христиан, руководимых такими пастырями, нечего было ждать высокого геройства. Их поведение во время гонения оказалось плачевным. Большинство уступили после первых же угроз даже не смертью, а отобранием имущества. В первые дни карфагенские власти и специальные чиновники осаждены были толпой отступников, требовавших себе удостоверений в совершении жертвоприношения (libelli). Даже среди духовенства были примеры отречения от веры. Однако значительной части пресвиров и диаконов удалось ускользнуть от розысков, как и довольно большому числу верующих; только несколько исповедников были брошены в тюрьму.

Как это легко себе представить, не все одобряли бегство епископа. В особенности сильные нарекания раздались в Риме, где не отдавали себе ясного отчета в положении Киприана в Карфагене и в особых опасностях, которым он мог подвергнуться. Вскоре по смерти Фабиана прибыл из Карфагена в Рим иподиакон Кременций. Римские пресвитеры вручили ему два письма: одно, адресованное к Киприану, извещало его о мученической кончине его собрата; другое, написанное на основании известий, привезенных из Карфагена Кременцием, было без адреса и без подписи, но содержание его указывало, что оно предназначалось для карфагенского духовенства. Оба письма были одновременно переданы Киприану. Второе очень удивило его. Авторы его обращались к карфагенскому духовенству таким тоном, как будто оно не было более под управлением своего епископа: „Мы узнали, – говорилось там, – что святый папа Киприан удалился. Нам говорят, что он хорошо сделал, так как он занимает видное положение (persona insignis)“. Это объяснение не удовлетворяло римских пресвитеров, ибо они тут же комментировали притчу, в которой добрый пастырь, полагающий душу свою за овец своих (Фабиан), сравнивается с наемником, (Киприан), который оставляет овец на добычу приблизившемуся волку. Немного далее, говоря о христианах, отрекшихся от Христа в Риме, авторы письма падение некоторых из них приписывали тому обстоятельству, что те занимали видное положение (quod essent insignes personae). Эта черта придавала слову insignis persona оскорбительный смысл, и общий тон письма отнюдь не ослаблял этого впечатления. Римское духовенство очень выхваляло себя и подчеркивало то усердие, с которым оно выполняло обязанности, обусловленные гонением. Оно ставило себя в пример карфагенскому духовенству и не скупилось на советы, изложенные в форме, которая по меньшей мере должна была показаться довольно-таки жесткою.

Киприан мог оскорбиться и действительно обиделся. Он сейчас же отписал в Рим (посл. 9), уведомляя о получении послания, в котором ему было сообщено о мученической кончине Фабиана, и приветствуя римскую церковь с подвигом, слава которого озаряла ее. Что же касалось наставлений, данных во втором послании к карфагенскому клиру, то он сделал вид, будто не знает их авторов, или скорее сомневается, чтобы они « были действительно написаны римскими пресвитерами. „Я прочел – говорит он – другое послание без адреса и подписи. Почерк, содержание, даже самая бумага его меня немного удивили. Быть может, в нем что-нибудь сократили или изменили. Я отсылаю его вам таким, как получил, чтобы вы могли судить, то ли это самое послание, которое вы передали иподиакону Кременцию“.

Мы не знаем ответа римского клира на послание Киприана; знаем только, что получив его, он убедился, какие ложные слухи ходили о нем в Риме. Он счел необходимым оправдаться и с этой целью послал в Рим сборник из 13 посланий, написанных им к пресвитерам, диаконам, исповедникам и разным другим членам своей церкви⁴⁹⁸. Эти документы способны были доказать, что он нисколько не оставлял своих пастырских обязанностей. В то же время он объяснял мотивы, побудившие его удалиться. Римские духовенство и исповедники, продолжавшие до того времени переписываться прямо с карфагенским клиром, теперь, будучи лучше осведомлены о ходе событий, в конце концов одобрили поведение Киприана. Кроме того они поручили теперь ведение переписки другому лицу: вместо неосмотрительного и недостаточно корректного автора первого послания посадили красноречивого Новациана.

Этот обмен посланиями, стоивший может быть Киприану некоторых жертв самолюбием, дал ему драгоценную поддержку. Уже из последних посланий сборника, отосланного им в Рим, видно, что в Карфагене возникли своеобразного характера затруднения, созданные неожиданным союзом между исповедниками и отступниками. Среди первых было много простых людей, даже грубых, а порой и не безукоризненной нравственности. Были такие, которые исповедали веру и перенесли победоносно пытку скорей из молодечества, чем из глубоко-религиозного убеждения. Всеобщее уважение, которым пользовались мученики, почести, которые им воздавали после смерти, чрезвычайное благоговение, заботы и материальная поддержка, которыми окружали исповедников в узах, – все это способно было вскружить не очень крепкие головы. У этих людей была наклонность ставить себя гораздо выше остальных христиан, смотреть на себя, как на авторитетных судей в религиозных вопросах, вступать иногда в соперничество с канонически поставленными духовными властями. В Карфагене положение ухудшалось тем, что сам епископ был в бегстве. Причины, понудившие его скрываться, легко могли ускользнуть от внимания простого народа; последний изливал весь свой восторг перед храбрецами, которые перенесли испытание дыбой, плети, ужасы тюремного заключения и ждали лишь последнего приговора, чтобы воцариться с Христом на небесах.

Такое настроение было очень распространено не только среди верующих, оставшихся твердыми в вере (stantes), но и в особенности среди падших (lapsi), т. е. тех, которые в той или иной степени запятнали себя повиновением императорскому указу. Эти последние, будучи или воображая себя застрахованными от преследований, старались возобновить общение с церковью. Однако, это было не очень легко. Отступничество требовало вечного покаяния. Конечно, виновных было слишком много, чтобы можно было отрицать необходимость в смягчении древних правил; но не во время гонения можно было обсуждать столь важную меру, входить в оценку разнообразных проступков и соразмерить суровость покаяния со степенью вины каждого. Поэтому было в принципе решено в Карфагене и в Риме, что для разрешения вопроса об отпавших от веры нужно подождать времени, когда епископы смогут вновь сами непосредственно вступить в управление церквами, снестись между собой и дать своим решениям необходимый авторитет и единообразие. Дотоле падшие (lapsi) должны были проводить время в покаянии и не принимать участия в св. таинствах⁴⁹⁹.

Эта отсрочка показалась заинтересованным лицам слишком долгою. Около них уже агитировали те пять пресвитеров, которые сопротивлялись избранию Киприана, да и после того враждовали с ним. Очевидно, они же и оклеветали его в Риме. Они стали допускать падших к общению и совершать у них и для них святое жертвоприношение. Единственная формальность, которой они требовали, заключалась в том, чтобы отпавший представил рекомендательное письмо от какого-нибудь готовящегося пострадать исповедника. Действительно, было в обычае, чтобы одобрительные отзывы мучеников принимались во внимание епископами и побуждали сокращать грешникам срок церковного покаяния. Но вовсе не было принято, чтобы эта льгота исходила непосредственно от самих мучеников, и в особенности, чтобы она раздавалась с безграничной щедростью. Исповедники же, в особенности некий Лукиан, называвший себя исполнителем воли какого-то мученика » Павла, уже казненного, раздавал индульгенции без счета. Для соблюдения формы он посылал падших к епископу, но вручаемые им свидетельства носили характер требований. Читая их, чувствуешь, что эти люди опирались на общественное мнение, и что нелегко было в чем-нибудь отказать им. Киприан, обращаясь к ним письменно, употреблял все свое искусство, чтобы выказать свою приветливость и почтение к ним, стараясь в то же время заставить их послушаться своих советов и охранить свой собственный авторитет.

Но, несмотря на свое благорасположение, уступчивость и смирение, он не всегда был в состоянии их удовлетворить. Их свидетельства часто обнимали целые семейства, значительные и неопределенные группы лиц. Communicet ille cum suis – писали епископу (пусть будет принят в общение такой-то со своим домом). Это cum suis было так же мало определенно, как форма обращения communicet – недостаточно вежлива. Киприан стал возражать. В ответ на это он получил письмо, в котором исповедники разом отпускали все грехи отречения от Христа, в целой Африке. Карфагенскому епископу поручалось привести в исполнение в своей церкви и сообщить остальным епископам об этом странном решении новой духовной власти.

Положение становилось натянутым. Конечно, на стороне епископа стояли рассудительные люди как из клира, так и из мирян; некоторые из исповедников не одобряли поведения Лукиана и его самоуверенной раздачи индульгенций. Но разумные люди всегда в меньшинстве, в особенности в критические эпохи. Киприан почувствовал необходимость опереться на авторитет римской церкви и в особенности ее исповедников, из которых иные, как священники Моисей и Максим, уже много месяцев томились в тюрьме. Он получил ответ, в котором его поведению высказывалось полное одобрение. В то же время он не упускал случая выражать свое почтение к мученикам; он ввел в свой клир нескольких наиболее видных исповедников, избранных понятно из числа тех, которые не были замешаны в деле индульгенций.

Однако противодействие Киприану не прекращалось; напротив, оно принимало организованную форму. Во главе его стояли все те же пять смутьянов пресвитеров; среди них известен был некий Новат. Богатый и влиятельный мирянин Фелициссим деятельно поддерживал этот кружок. Когда, к концу 250 года, Киприан послал в Карфаген комиссию из епископов и пресвитеров, чтобы подготовить все к его возвращению и раздать от его имени милостыню, Фелициссим употребил всяческие усилия, чтобы расстроить их дело и ниспровергнуть авторитет епископа. Киприан стал защищаться. Его представители в Карфагене по его приказанию отлучили от церкви Фелициссима и его главных приверженцев. Интриговавшие против Киприана пресвитеры сами отказались от общения с епископом. Один из них, Новат, отправился в Рим, чтобы заручиться для карфагенской оппозиционной партии содействием папы, которого несомненно должны были скоро избрать, так как гонение начало утихать.

После Пасхи, т. е. в апреле 251 г. Киприан мог наконец вернуться в свою волнуемую раздорами церковь. Он обратился к своей возбужденной пастве с двумя пастырскими трактатами:⁵⁰⁰ по вопросу о падших и о расколе.

Чтобы постановить более веское решение по очередным вопросам, он созвал, как давно уже обещал, собор африканских епископов.

4. Новацианский раскол

В это же самое время Новат старался посеять рознь и в римской церкви. Исповедники в Риме пользовались таким же уважением, как и в Карфагене; особенно те из них, которые еще оставались в тюрьме, были окружены изъявлениями преданности; с ними советовались, как с оракулом. Прежде всего Новат вступил в сношения с Новацианом, которого он без труда привлек на свою сторону; затем попытался приобресть расположение исповедников. Сперва это ему не удалось: Моисей объявил, что он останется верным Киприану и не войдет в сношения с кружком пяти карфагенских пресвитеров. Но после его смерти, последовавшей в январе или феврале 251 года, его сотоварищи по заключению дали себя завлечь я поддержали своим влиянием партию, которая сгруппировалась около Ηовата и Новациана. Задача состояла в том, чтобы избрать такого папу, который не признал бы в Киприане законного епископа карфагенского и поддержал соперника, которого уже готовили последнему. Дело пока еще не касалось догматических или дисциплинарных принципов; но в Риме, как и в Африке, намеревались использовать престиж исповедников. Будущий преемник ап. Петра должен был стать папою исповедников, как в Карфагене партия, враждебная Киприану, объявляла себя партией исповедников. Эти расчеты не оправдались. Избрание состоялось в середине марта; врагам Киприана не удалось воспрепятствовать избранию кандидата, чуждого их стремлениям, – пресвитера Корнилия. Они сейчас же напали на него с яростью, взводя на него между прочими преступлениями обвинение в том, будто он получил свидетельство о совершении жертвоприношения и имел общение с отъявленными вероотступниками. Новат постарался о том, чтобы одновременно с извещением о посвящении Корнилия был доставлен в Карфаген мотивированный протест против его избрания. Он был составлен от имени одного римского пресвитера, вероятно, Новациана⁵⁰¹. Киприан с африканскими епископами, которые начали объединяться вокруг него, решил, что нужно узнать обстоятельства точнее: они поджидали официальных протоколов избрания и даже отправили в Рим двух епископов. Во время этих проволочек противная Корнилию партия избрала своего епископа, самого Новадиана⁵⁰², и хлопотала о том, чтобы добиться признания его всею церковью. При этом известии и на основании справок, полученных из Рима, Киприан официально признал Корнилия.

Таким образом новадианский раскол, ставший зародышем влиятельной секты, возник первоначально не из догматических вопросов, а из-за личностей. У Новациана не было особых теорий касательно покаяния. Новат, судя до его предшествующему образу действий в Карфагене, должен был скорее сочувствовать, чем противиться смягчению дисциплины. Во время споров, происходивших в предыдущем году, сам Новациан редактировал послания римского духовенства и исповедников, – те послания, которые, по словам Киприана⁵⁰³, „были разосланы по целому свету и доведены до сведения всех церквей и всех верных“. Между тем, в этих посланиях были установлены два положения: во-первых, что падшие должны быть допущены к покаянию, продолжительность и условия которого были предоставлены на усмотрение епископов, имевших разрешить этот вопрос немедленно по восстановлении спокойствия; во-вторых, что те из падших, которые находятся в смертной опасности, могут быть немедленно примирены с церковью⁵⁰⁴. Во время гонения Новациану удалось избежать преследований, но не удалось выказать какого-либо чрезвычайного героизма⁵⁰⁵. Следовательно, нельзя было предвидеть, что он станет сторонником строгих мер. Но раз возник раскол, ему неизбежно нужно было в важнейшем очередном вопросе занять позицию и защищать принципы, противоположные партии Корнилия.

Карфагенский собор, собравшийся наконец к половине мая под председательством Киприана, решил, что все падшие без различия, если только раскаются, будут допущены к покаянию и приняты в лоно церкви в минуту смерти; что, сообразно с важностью поступка, покаяние будет более или менее продолжительно; что епископы, пресвитеры и другие члены клира могут быть допущены, как и прочие, к покаянию, но не восстановлены в своем звании. Эти постановления были сообщены в Рим. Корнилий, как и большинство членов римского клира, разделял взгляды африканских епископов. Однако он пожелал дать возможно больший авторитет решению по делу, в котором заинтересовано было столько народа, и с этой целью созвал с своей стороны большой собор из всех итальянских епископов.

Тогда-то вполне определились позиции, и партия Новациана объявила себя партией строгой дисциплины: никакого примирения между церковью и вероотступниками, вечная анафема идолопоклонникам! Таков был лозунг новой секты. Ода не препятствовала вероотступникам каяться, напротив, даже усиленно приглашала их к этому, но отнимала у них в то же время надежду вернуться в лоно христианского братства, хотя бы при последнем издыхании. Прежде так поступали с прелюбодеями и с отступниками, но уже давно это применялось только к последним. Новациан и его сторонники настаивали на том, что дальше идти нельзя и что не следует на вероотступников распространять уступку, сделанную прелюбодеям. В этом только и заключалось первоначальное новацианство. Отделившись же от церкви, секта не преминула прибавить к этому первому предмету раздора новые своеобразные учения. Сперва же она ограничилась тем, что восстала против смягчения той меры наказания, которая была принята и применяема в эпоху, когда отступничество было редким явлением⁵⁰⁶, но которая не могла уже оставаться в силе в виду бесчисленных случаев отпадения, вызванных всеобщим и чрезвычайно строгим гонением. С принципиальной стороны такая точка зрения имела много преимуществ, что и объясняет относительный успех новой секты. Ему содействовали личное уважение, каким пользовался Новациан и поразительная настойчивость, с какою его сторонники, в особенности Новат, приложили все силы, чтобы очернить Корнилия. Собрался в Риме собор; на нем присутствовало, 60 епископов, не считая пресвитеров и диаконов как римских, так и тех, которые составляли свиту епископов или явились их представителями. Послания карфагенского собора были прочтений собравшимся; в них провозглашался принцип возвращения падших в лоно церкви и заключалась просьба к итальянским епископам осудить виновника новой схизмы. Это желание было удовлетворено: Новациан и его единомышленники были изгнаны из церкви, и установленная африканским собором дисциплина для отступников была торжественно утверждена. Эти постановления были занесены в соборный акт, скрепленный подписями всех присутствовавших епископов и изъявлением согласия со стороны отсутствовавших.

Опираясь на этого двойное выражение взглядов как итальянского, так и африканского епископата, Корнилий поспешил разослать повсюду списки соборных решений с приложением справки касательно Новациана и его схизмы. В Африке Киприан оказал ему живое содействие: там обнаружили колебание лишь весьма немногие разрозненные элементы⁵⁰⁷. Тем не менее сектанты отправили в Карфаген епископа Евариста, бывшего одним из участников посвящения Новациана, римского диакона Никострата, исповедника из эпохи последнего гонения, и нескольких других лиц, которым удалось образовать в столице Африки небольшую новацианскую церковь с некиим Максимом в качестве епископа. По всей вероятности, такой же успех имело движение и в некоторых других местах. В Галлии Маркиан, еп. арльский, вступил в общение с Новацианом и применил его принципы к вероотступникам. Это единственное важное уклонение в раскол, какое можно отметить на Западе.

На Востоке дело пошло гораздо дальше. Взгляды Новациана встретили отклик в разных местах Малой Азии. Фабий, еп. антиохийский, открыто покровительствовал им; но так как он был поставлен во епископы еще недавно, а его собратья в Сирии, Каппадокии и Киликии держались другого чтения, то движение с первых почти шагов было заторможено. Кроме того оно имело противника в лице авторитетного во всех отношениях епископа александрийского Дионисия, который также держался взглядов Корнилия и Киприана. Еще во время гонения он приказал принимать в лоно церкви отступников на их смертном одре; как только мир, по-видимому, стал восстановляться, он разослал по всему Египту своего рода пенитендиальный тариф, где были различены виды прегрешений и каждому назначено соответствующее наказание. Послания Новациана не произвели на него никакого впечатления; он ответил на них очень откровенно, хотя по своему обыкновению и очень мягко, – советом сопернику Корнилия поскорей Оставить свое мнимое епископство. Он приложил также много усилий вернуть на путь истинный римских исповедников, уклонившихся в раскол. Это было делом великой важности. Киприан со своей стороны проявил в этом деле столько же усердия. Оба эти великие епископа, положение и судьба которых имеют столько сходного, заняли в этом вопросе без взаимного соглашения одинаковую точку зрения. Победа осталась на их стороне. Римские исповедники по милости Божией почти все покинули Новациана и возвратились в лоно церкви, где были самым дружеским образом встречены Корнилием и его сторонниками, которые даже восстановили в духовном сане всех, кто был им облечен раньше. Это событие отнимало у Новациана самое важное преимущество в глазах христианского населения. Корнилий и его два союзника, Дионисий и Киприан, поспешили дать возможно большую огласку столь благовременному обращению исповедников. Послания, написанные по этому поводу, не составляют единственных литературных произведений, направленных против Новациана. До нас дошло под заглавием Ad Novatianum нечто в роде проповеди, содержащей довольно сильные нападки на него. По-видимому, она была составлена в Риме⁵⁰⁸.

Тем не менее маленькая церковь продолжала существовать; часть верующих „твердых в Евангелии“⁵⁰⁹ сгруппировалась вокруг Новадиана. Этот последний, кроме сочинений, выпущенных в интересах пропаганды, писал многочисленные наставления своим ученикам. Мы имеем образцы этой литературы в его книгах De cibis judaicis (об иудейских яствах), вероятно также в De spectaculis (о зрелищах) и De bono pudicitiae (о благе целомудрия). Эти и некоторые другие⁵¹⁰ сочинения, которым можно приписать то же происхождение, дошли до нас, благодаря тому, что надписывались именем св. Киприана. Св. Иероним знал много других⁵¹¹. Три названные выше произведения имеют между собою то общее, что они были написаны во время гонения при Галле или Валериане, когда Новациан был разлучен со своими учениками. Согласно сохранившемуся в его секте преданию⁵¹², он пал в числе жертв гонения Валериана.

Кружок, который в Карфагене отстаивал снисходительное отношение к отступникам и столько месяцев натравливал против Киприана тщеславие исповедников и их чрезмерную угодливость по отношению к падшим, должно быть, очень удивился обороту, который дело приняло в Риме. Новат, перебросившись из одной крайности в другую, составлял теперь вместе г с римскими исповедниками партию непримиримых в строгости. С другой стороны, собор 251 года отнял у сеятелей раскола значительную часть приверженцев своим снисходительным отношением к получившим свидетельство о жертвоприношении и другим, менее запятнавшим себя, падшим ⁵¹³ . Фелициссим пытался однако отстоять себя; он заставил посвятить себя в диаконы, т. е. казначеи схизматической церкви, которую собирались основать. Раскольники обегали всю Африку, ища сторонников, в особенности среди епископов, с целью противопоставить киприановскому собору другой, низложить самого Киприана и тогда уже ввести смягченную покаянную дисциплину, которая была целью или поводом всей этой интриги.

Успехом похвастаться она не могла; вместо объявленных двадцати пяти, на собор явилось всего пять епископов, из коих были три вероотступника и два еретика. Один из еретиков был тот самый Приват из Ламбезы, который за несколько лет перед тем был низложен большим собором. В одно время с ними в Карфаген съехалось более 40 епископов на собор (второй после гонения), который обыкновенно заседал в мае. Собор этот открылся 15 мая 252 г. Приват добивался быть допущенным на него, чтобы защищать себя и достичь своего восстановления, но тщетно. В виду гонения, которое воздвигал теперь на церковь новый император Галл, собор принял в общение с церковию всех падших, которые все это время добросовестно несли покаяние. Это постановление, еще более уменьшавшее смысл оппозиционной партии, однако не распространялось на сторонников Филициссима, которые уже больше года уклонялись от общения с церковию и не выполняли никаких форм покаяния. Поэтому те все же собрались на малый собор в противовес большому. Они объявили Киприана низложенным и поставили ему преемника в лице Фортуната, одного из пяти отколовшихся пресвитеров. Киприан остался совершенно равнодушен к этому. За него был весь африканский епископат и все христианское население Карфагена, за исключением маленькой горсти интриганов, которым дали прозвище, произведенное от имени их предводителя: – Infelicissimi (несчастнейшие).

Тем временем Фелициссим кое с кем из своих отправился в Рим; они пытались добиться признания для нового епископа Фортуната. Папа Корнилий отстранил их от общения с церковью, но так как они повсюду поднимали смятение против Киприана и грозили опубликовать письма Фортуната, полные гнусных обвинений против карфагенского епископа, то Корнилий испугался и согласился принять эти документы. Эта уступка, оттенки которой теперь ускользают от нас, чрезвычайно раздражила Киприана, который вообще не имел обыкновения гневаться без причины.

Это было второе облако, замутившее было знаменитый в истории союз двух епископов, В начале своего епископского служения Корнилий был обижен медлительностью, с какою Киприан опубликовал его посвящение, й предосторожностью, с какою он проверял его правильность⁵¹⁴; в свою очередь тот был необыкновенно изумлен боязливостью своего сотоварища, который как бы признавал законность сомнений в праве Киприана на карфагенскую кафедру. Он излил свою жалобу Корнилию столь же красноречиво, как и откровенно⁵¹⁵. Дело было летом 252 г. Гонение Галла, уже предвидимое тогда, должно было дать другое направление мыслям Киприана в отношении к римскому епископу. Узнав об его ссылке, он тотчас же написал ему приветственное послание⁵¹⁶. Сам он на этот раз имел возможность остаться среди своей паствы, несмотря на крики фанатичной карфагенской толпы, которая ежеминутно требовала его головы. На следующий год, после смерти Корнилия в ссылке, на его место римской церковью был избран Луций. Он тоже был сослан, но на короткое время. Спокойствие опять восстановилось. Луций вернулся в Рим. Киприан, который уже приветствовал его с подвигом исповедничества, написал ему вторичное послание, чтобы вместе со всеми африканскими епископами присоединиться к радости христиан города Рима⁵¹⁷.

Эти послания, как вообще вся переписка св. Киприана, свидетельcтвуют об единении между римской и карфагенской кафедрами, об их частых сношениях и особом почтении африканцев к римской церкви, „главной церкви (principalis), которою держится единство священства“⁵¹⁸. При преемнике Луция, папе Стефане, эти отношения стали менее дружественными и даже пережили довольно острый кризис.

Луций умер 5 марта 254 г. Преемник его, Стефан, с самого начала, кажется, мало сочувствовал епископу карфагенскому. Столкновение между ними не замедлило и сперва последовало из-за дела, которое не касалось ни Италии, ни Африки.

Во время гонения два испанских епископа, Василид и Марциал, один епископ Емеритский (Мерид), другой – Легийский и Астурикский (Леон и Асторга) испросили себе или только согласились принять свидетельство о выполнении языческого жертвоприношения. За это и за разные другие провинности они были извергнуты из епископата, и на место их были поставлены Сабин и Феликс. Те не покорились. Василид отправился в Рим, успел убедить папу Стефана, что взведенные на него обвинения не имели под собой основания, и добился своего восстановления в епископском сане. Их паства и в особенности преемщики обоих, недовольные таким поворотом дела, решились обратиться к собору, заседавшему в Африке. Этот собор превратился в регулярное учреждение. Из посланий св. Киприана видно, что за иcключением эпох гонений, он заседал ежегодно, по крайней мере раз в год, весной, а иногда еще и осенью. Эти большие периодические съезды очень помогали утверждению и единообразию церковной дисциплины. Они пользовались известностью и вне Африки, а слава знаменитого и мудрого человека, который был их душою, более возвышала их в общем мнении. Жалоба испанцев дошла до собора осенью 254 г. Он в судопроизводстве поступил точно так же, как раньше сам папа, т. е. выслушал только одну сторону и признал ее правою. Василид и Марциал были объявлены недостойными епископского сана. Нам невозможно на основании столь скудных данных решить, кто был прав и кто виноват⁵¹⁹. Но ясно, что послание африкансного собора⁵²⁰, в котором сообщено было емеритской и легио-астурикской церквам о постановлении собора, противоречившем определению папы Стефана, не могло доставить последнему удовольствия.

Вскоре после этого происшествия, Киприан получил два, одно вслед за другим, послания от лионского епископа Фаустина, который доносил ему о схизматическом поведении Марциана, епископа арльского. Марциан был в общении с Новацианом и строго применял его принципы в деле примирения падших с церковью. Фаустин и другие галльские епископы напрасно обращались к папе Стефану, чтобы добиться прекращения этого соблазна. Не видя другого исхода, они взывали о помощи к карфагенскому епископу. Стефан, по-видимому, выказывал в отношениях к новацианам некоторую мягкость: говорили, что он, вопреки установленному правилу, очень свободно принимает в сущем сане возращающихся к церкви схизматических пресвитеров и диаконов⁵²¹. Киприан обратился к нему с очень настоятельным письмом⁵²²: по его мнению, папа обязан был проявить свое вмешательство в Галлии, написать епископам этой области и арльским христианам, чтобы они позаботились об низложении Мардиана и избрании ему преемника. Карфагенский епископ имеет здесь вид поборника дисциплины, установленной Корнилием и Луцием, и традиционной политики этих пап, забытой их преемником. Тон послания показывает, по правде говоря, мало уважения к этому последнему. Заслуживал ли Стефан или нет этих упреков, он вовсе не мог быть доволен полученным выговором. При этих-то обстоятельствах разразилась распря из-за крещения еретиков.

На каких условиях могли быть допущены в кафолическую церковь еретики, порывавшие связи с своей сектой? Этот вопрос, по-видимому, приобрел некоторую настоятельность к концу II века, когда кругом кишели секты, а некоторые из них уже начинали приходить в упадок. Могло быть два случая: или обратившийся еретик был принят в лоно христианства еще в великой церкви, или же прямо вступить в секту. В первом случае его крещение конечно сохраняло свою силу, но он совершил тяжкий грех, отпав от церкви, и та была в праве наложить на него покаяние для искупления греха, подобное тому, какое налагалось на обыкновенных грешников. Это именно и делали везде. Другой случай представлял значительную разницу. Могла ли кафолическая церковь признать действительным таинство крещения, совершенное сектантами, носившими правда звание христиан, но возмутившимися против церковного авторитета, отлученными от общества верных и приверженными к погибельным учениям? Допустив даже, что своеобразие их обрядов и крещальных формул не уничтожает их тождества по существу с церковными, разве действие их не искажалось тем смыслом, какой в них вкладывали те, кто их произносил или выполнял? По этому довольно щекотливому вопросу не было предварительного соглашения; оттого вскоре явились разнообразные решения. Их можно свести к двум видам. В некоторых местах было безусловно всецело отвергнуто благодатное вступление в христианство вне законной церкви. В Риме и в Египте ввели различие. В этом вступлении в христианство мыслились два акта: крещение и то, что теперь называется конфирмацией (миропомазание); первый очищал от грехов, второй сообщал дары Св. Духа. В обряде этого второго акта особенное значение придавалось возложению рук, сопровождаемому молитвой к Св. Духу, источнику семи даров благодати. В Риме вошло в обычай не повторять крещения, произведенного еретиками, но так как считалось, что одна только церковь, законная церковь, обладает силой сообщать благодать воззванием к Святому Духу, то на раскаявшегося еретика возлагали руки как бы ради покаянного отпущения, но на деле для низведения на него Св. Духа.

В Карфагене уже довольно давно укоренился обычай всецело отвергать крещение, совершенное еретиками. Тертуллиан усердно настаивает на этом в своем сочинении о крещении. Этот порядок был утвержден великим собором епископов Африки и Нумидии, созванным Агриппином. В Малой Азии соборы, заседавшие в Иконии, Синнаде и разных других местах⁵²³, установили то же правило. Его также соблюдали в Антиохии и северной Сирии⁵²⁴. Палестина же в этом пункте, как и в определении времени празднования Пасхи, следовала александрийскому обычаю⁵²⁵.

Однако на эти разграничения нельзя смотреть, как на вполне точные. Церковная централизация была еще так слаба, что даже в самой Африке были разногласия. В 255 г.⁵²⁶ на карфагенский собор поступил запрос за подписью 18 нумидийских епископов, которых взяло сомнение относительно законности господствующего обычая. : Быть может, епископов обеспокоило различие порядков в римской и африканской церквах. Как бы то ни было, собор решил, что африканский обычай должен соблюдаться, как единственно законный. В этом смысле он и ответил нумидийским епископам, приведя и мотивы своего решения⁵²⁷. Вскоре затем сам Киприан написал мавританскому епископу, по имени Квинту, отвечая на подобные же запросы⁵²⁸. Уже в этом послании проглядывает зародыш нарочитого протеста против папы Стефана, хотя этот и не назван. в послании. На следующем соборе, осенью 255 г. или весной 256 г., Киприан счел удобным покончить со всеми этими спорными вопросами, которые поднимались в Африке, и перевести на почву открытого обсуждения глухое и невыясненное разногласие, разделявшее его сотоварищей. Он обратился к Стефану⁵²⁹ от своего имени и от имени собора и передал ему вместе с. посланием предшествующего собора также и то послание, которое сам написал Квинту. Он желал не только установить свое право держаться древнего обычая своей церкви, но и убедить, что этот обычай – единственно допустимый, и таким образом ввести его в самую римскую церковь.

Карфагенский собор, кроме вопроса о крещении, сделал постановление еще относительно диаконов и пресвитеров, впавших в раскол или получивших свой сан от сектантов: при обращении к церкви они должны были оставаться мирянами. Делал ли Стефан в этих последних случаях особое снисхождение? Это нам неизвестно: в дальнейшем дело идет также о крещении.

В то время, как представители собора ехали в Рим, Киприан, получив от одного епископа, по имени Юбайена, запрос относительно значения некоторых поднимавшихся в Италии спорных вопросов, ответил ему длинным изложением своего учения (о крещении еретиков)⁵³⁰. Это послание – самый важный теоретический труд во всей этой полемике.

В Риме, где вот уже больше года получали по всякому поводу нравоучения от африканского собора, представителей последнего приняли довольно холодно. Привезенное ими послание не отличалось любезностью. „Мы знаем, – так гласило оно, – что иные люди ни за что не хотят расстаться с убеждениями, которыми прониклись, и нелегко меняют свое мнение; – что, поддерживая с своими сотоварищами единение мира и любви, они все же упорствуют в своих обычаях. Мы с своей стороны не хотим никого насиловать, ни предписывать другим своих законов. Каждый из епископов волен управлять своей церковью, как знает, отвечая за это перед Богом⁵³¹“. При такой натянутости отношений в Риме раздались речи, о которых можно было только пожалеть: Киприана обозвали лже-христианином, лже-пророкам, лукавым работником. Представителей собора не допустили до папы, даже простым верующим запретили их принимать⁵³². На притязания Киприана Стефан ответил весьма резким постановлением. Он не только не отказался от своего обычая и не перестал считать его единственным законным, но предписал африканским епископам также подчиниться ему, под угрозой прервать с ними всякие сношения. То же требование было обращено и к церквам на Востоке.

Послание Стефана дошло до Карфагена летом. В ожидании ближайшего съезда собора, назначенного на 1-е сентября, Киприан писал⁵³³ Помпею, епископу в области Триполитании, рассказывая ему пρο ответ Стефана и горько жалуясь на него. В назначенный день 87 епископов из всех африканских провинций собрались в Карфаген под председательством Киприана⁵³⁴. На соборе прочли переписку Киприана с Юбайеном. Затем председатель предложил собранию, чтобы каждый высказал свое мнение: „Поступая так, мы не желаем никого судить, ни отказываться от общения с теми, кто думает иначе. Никто из нас не ставит себя епископом над епископами и не прибегает к тиранническому запугиванию, чтобы принудить своих сотоварищей согласиться с ним. Всякий епископ пользуется во всей полноте своей свободой и властью и сохраняет право следовать собственному разумению⁵³⁵: он столь же мало подлежит суду других, как и сам в праве судить их“. Один за другим все 87 епископов высказались против признания крещения еретиков. О Стефане и его послании не упоминалось вовсе.

Таким образом африканская церковь заняла позицию пассивного сопротивления. Она не отрицала необходимости сообразоваться в вопросах догмы с первою из церквей, с главенствующей (principalis) церковью, вождем и представителем которой был папа. Она даже не оспаривала особого и высшего авторитета, который придавали ему местонахождение его кафедры и его звание преемника ап. Петра. Но она считала, что в данном случае он злоупотреблял этим авторитетом, стараясь подчинить остальных недопустимому обычаю. Отстаивая свою точку зрения, она не склонна была разрывать общение с Римом, поскольку это зависело от нее. Она довольствовалась тем, что торжественно объявила о своем решении. После заявления собора Стефану оставалось, если бы он осуществил свои угрозы, воздержаться впредь от посылки в Карфаген своих клириков и вестников. Может быть, клирики или даже миряне из Африки не были бы допущены по прибытии в Рим к участию в общественном богослужении и лишались бы пособий, раздаваемых от имени церкви. Африканские церкви, напротив того, должны были по-прежнему радушно встречать римлян, заехавших в Африку и даже иметь переписку с римским духовенством, если бы они пытались вести ее, зная, что их послания весьма вероятно остались бы непрочтенными.

Если бы это положение протянулось, оно скоро стало бы нестерпимым. На соборе, быть может, еще недостаточно взвесили его неудобства. Как бы то ни было, но чтобы дать больше силы сделанному заявлению и чтобы почерпнуть себе мужество в этом противодействии, примером других церквей отцы собора постарались тут же завязать сношения с малоазийскими и восточными церквами, которые очутились в подобном же раздоре с папою, так как держались того же обычая, как и карфагенская церковь. Некий диакон Рогациан отплыл к киликийским берегам и проехал в Каппадокию к знаменитому кесарийскому епископу Фирмилиану, который держался вместе со своими сотоварищами в восточной части Малой Азии тех же воззрений по вопросу о крещении, что и Киприан. Как и тот, он был человеком выдающимся по своим добродетелям, знанию, опытности и ревности. Послание, которое он вручил Рогациану⁵³⁶, и которое тот немедленно доставил в Карфаген, составлено в очень резких выражениях о папе Стефане, хотя авторитет его не более оспаривается здесь, чем в документах африканских.

Так прошла зима, в состоянии как бы блокады между Римом и церквами Африки и Востока. Затем наступила весна; прошел праздник Пасхи; ничто, насколько мы знаем, не изменилось в этом печальном положении.

Оно разрешилось смертью Стефана 2 августа 257 г. Его преемники, продолжая держаться, обычая своей церкви и стараясь, насколько возможно, сделать его господствующим, не считали нужным проявлять такую же строгость, как он, по отношению к несогласным. Дионисий Александрийский, – Ириней по отношению к этому новому Виктору – держался в своей церкви того же правила, как и Стефан, но нисколько не был расположен подражать его нетерпимости, ни считаться с отлучением, которое тот произнес над целою половиной церкви за такого рода разногласие. Он уже отписал в этом духе самому Стефану⁵³⁷ и двум ученым пресвитерам в Риме, Дионисию и Филимону, которые конечно были одного мнения с своим епископом. После смерти Стефана настроение римского пресвитериума изменилось. Новый папа, Сикст II, и его сослужители довольно ясно дали это понять. В своем послании Дионисий Александрийский не счел нужным скрывать своих взглядов на резкость шага, сделанного покойным папою, и своего убеждения в необходимости сохранять мир и уважать постановления многолюдных и авторитетных соборов⁵³⁸.

Эти речи много помогли укрепить единство, уже восстановленное самым фактом смены пап. Сикст и Киприан возобновили прерванные сношения между Римом и Африкой⁵³⁹. Возобновлена была также переписка с Фирмилианом. Преемник Сикста, Дионисий, оказал помощь каппадокийской церкви, пострадавшей от нашествия персов (259 г.). Вместе с пособием от римских щедрот он послал ей приветствие в духе мира⁵⁴⁰. Счастливое время, когда братская любовь была еще так жива, а вражда так кратковременна!

Однако дружественное единение восстановилось, не затронув порядка, осужденного папою Стефаном. Св. Василий еще в IV веке применял те же правила, что и Фирмилиан; так же поступали и в Сирии; африканцы тоже остались при своем обычае и отказались от него только на арльском соборе (314 г.) в царствование императора Константина.

Не успела дойти до Карфагена весть о смерти Стефана, как разразилось новое гонение. 30 августа 257 г. Киприан был взят под стражу по приказу проконсула и заточен в Курубе. Год спустя, 13 сентября 258 года, его потребовали к вторичному допросу. Он предстал пред судом на следующий день „Ты – Тасций Киприан“? – спросил его проконсул. – „Я“ – ответил епископ. „Ты – папа людей богопротивного образа мыслей?“⁵⁴¹ – „Я“. – „Божественные императоры повелевают, чтобы ты выполнил обряды“. – „Не стану“. – „Подумай о себе“. – „Делай, что тебе предписывают; дело достаточно ясно, чтобы нужны еще были долгие совещания“.

Однако проконсул, которому не часто приходилось судить таких преступников, стал совещаться со своими заседателями. Потом неуверенным голосом он перечислил вины христианского епископа против государства и заключил чтением приговора: „Тасций Киприан подлежит смертной казни посредством меча“.

Карфагенские христиане, сбежавшиеся еще с прошлой ночи, толпились вокруг судилища. Они сопровождали своего епископа на место казни. Киприан умер просто, с достоинством, как жил. Невзирая на неблагоприятные условия, его верная паства устроила ему торжественные похороны⁵⁴².

Со времени гонения Валериана и вплоть до Диоклетианова, т. е. круглым счетом в течение последних 40 лет III века, история церкви на Западе совершенно исчезает из глаз наблюдателя. От Евсевия к еще из одной римской хроники мы знаем перечень пап за этот период и время, какое каждый управлял церковью. Преемник Сикста II, Дионисий, оставил по себе след в истории восточных споров, но мы ничего не знаем об его деятельности в Риме и в латинских странах. Еще менее знаем мы о его преемниках – Феликсе, Евтихиане, Гае, о которых не упоминают и восточные памятники. Двух преемников св. Киприана, Карпофора и Лукиана⁵⁴³, мы знаем по имени, но – ничего, кроме имени. Мы можем найти измена еще нескольких епископов в списках других церквей, – нигде ничего более об остальной Африке и «Италии, об иллирийских и дунайских провинциях, о Галлии, Бретани и Испании. Впрочем, в этой последней почти накануне последнего гонения (около 300 г.) состоялся большой собор, постановления которого позволяют нам бросить взгляд на положение церкви тех времен и на ее учреждения. Мы вернемся к нему ниже.