XIX. Церковь и государство в III веке

Гонения на основании специальных указов о христианах. – Селтимии Север запрещает совращения. – Религиозный синкретизм: Юлия Домна, Гелиогабал, Александр Север. – Указ Максимина против духовенства. – Гонения Деция, Галла и Валериапа. – Церковные имущества.

Последние годы царствования Марка Аврелия ознаменовались в истории христианства кровавыми событиями. При Коммоде гонение» как и многое другое, ослабилось, однако не в том смысле, чтобы с христианства тогда был снят запрет; но в то время, как высшее правительство не упорствовало в преследованиях я даже выказывало довольно большую терпимость в Риме, провинциальные власти имели полную свободу, смотря по своей прихоти и по обстоятельствам, действовать строго или снисходительно. В Азия проконсул Аррий Антонин (184–5) выделялся своей ревностью в преследовании христиан. Однажды во время суда над ними все последователи Христа в городе толпой явились пред его трибунал. Он казнил нескольких и сказал остальным: „Несчастные! Да ведь если вам так хочется умереть, есть же веревки и пропасти“. Характерный случай, где ярко обнаружилось противоречие между строгостью закона и трудностью применять его на деле. В самом Риме, несмотря на процесс Аполлония, христиане пользовались относительным спокойствием так же, как и в Африке. Тертуллиан отмечает за это время нескольких благорасположенных проконсулов⁴⁵².

Эти колебания римской юстиции и система осуждения отдельных личностей неспособны были существенно затормозить успехов христианства. Политическая опасность, которая так тревожила Цельса, заставила наконец императоров принять более действительные меры. В течение всего второго века гонения не имели иного законного основания, как то запрещение, происхождение которого мы исследовали выше. Теперь, не отменяя этого общего запрещения, начинают издавать особые указы, в которых точно определялись разряды христиан, подлежавших преследованию, порядок судопроизводства, кары, конфискации, полицейские меры. Применение их императоры не ставят более в зависимость от усердия властей: их теперь обязывают начать борьбу и выполнять в точности план репрессий, начертанный императорским правительством. Отсюда гонения принимают характер гораздо более жестокий, чем прежние, но зато довольно кратки: смена императоров и даже в известных случаях безуспешность исключительных законов довольно скоро вызывает отмену указов.

Септимий Север первый из императоров издал подобный указ. Лично он вовсе не был враждебно настроен против христиан: его дворец был полон ими, его сын Каракалла был вскормлен христианкой⁴⁵³. Это обстоятельство не помешало властям применять суровые меры. „Апологетик“ Тертуллиана, его две книги Ad nationes („К народам“) в 197 г., его прошение „К проконсулу Скапуле“ в 211 г. представляют протесты против жестокостей чиновников эпохи Севера. Впрочем имя этого императора не связывается с законами о гонениях в тесном смысле. Север пытался лишь остановить христианский прозелитизм. Указ, изданный им в этих видах, появился около 200 г., во время его пребывания в Сирии. Спартиан приводит его в кратких, но ясных выражениях: „Он воспретил под страхом суровых наказаний совращать в иудейство или в христианство⁴⁵⁴“. Давно уже было воспрещено обрезание лиц, не принадлежавших к еврейскому народу; тот же запрет был распространен и на христианское крещение. По-видимому он действовал недолго; по крайней мере христианские писатели не отличают жертв этого указа от жертв обычного гонения. Однако достопримечательно, что александрийское огласительное училище пришло в расстройство именно в этот момент, и что руководивший им Климент был вынужден покинут Египет. Это училище было в Египте самым видным орудием христианской пропаганды: очевидно, его состав – учителя и слушатели – попал под действие указа. Пытавшийся восстановить его Ориген подвергся преследованиям, и если сам он не погиб, то за то несколько из его новообращенных учеников были арестованы и казнены. Это случилось в 202 г. Тогда-то погибли в Карфагене знаменитые мученики Перпетуя, Фелицитата, Сатур с товарищами, – все новообращенные или оглашенные.

В то время, как император Север прибегал в своей политике к старым римским приемам, дом его становился центром умственного движения, которое могло породить своего рода религиозного соперника христианству⁴⁵⁵. До своего восшествия на престол Север взял себе жену из древней сирийской жреческой семьи, посвятившей себя служению при храме Эль-Габала в Емезе. Юлия Домна, дочь первосвященника Бассиана, была женщиной с твердой волей, выдающимся умом и широким образованием. Став императрицей, она вскоре собрала около себя всех представителей высшей духовной культуры в империи. Представители этой культуры того времени не были склонны как когда-то насмехаться над богами. Они стали религиозными. Философский мистицизм еще не нашел себе выражения в системе неоплатоников, но он почти всюду обнаруживал тенденцию установить иерархию в пантеоне унаследованных богов, для того 4 чтобы согласовать его с известного рода божественным единством; в области морали он любил проповедовать пифогорейский аскетизм. Вообще он нащупывал себе дорогу. Юлия Домна помогала ему найти ее. Женщина, отличавшаяся столь практическим складом ума и не отказавшаяся бы управлять государством, если бы ей предоставили действовать, не могла обойти без внимания религиозный вопрос. Она вызвала интерес к нему у тех ученых, которые ее окружали. Несмотря на все указы старые и новые, христианство делало с каждым днем все более угрожающие успехи. Оппозиция ему со стороны старых культов отличалась разъединенным характером. Не представлялось ли возможным сгруппировать эти культы вокруг одной идеи, вокруг какого-нибудь символа и сообщить им таким путем хоть какое-нибудь единство? Нельзя ли было признать богов разных храмов и разных племен за представителей единого высшего божества, творца мира, которым он управляет чрез их посредство, при чем они являются частичными его проявлениями? Самым естественным и в то же время самым великолепным символом этого высшего божества является солнце, изливающее на все свет и теплоту. Воспитанная у алтарей семитского божества, знакомая со всеми мифическими преданиями и философскими системами Греции, окруженная в палатинском дворце ареопагом мыслителей, собравшихся со всех концов империи, красавица-императрица сама была живым воплощением этого нового умственного движения, великой жрицей этого идеала религиозного синкретизма.

У нее было слишком много здравого смысла, чтобы брать на себя роль провозвестницы нового откровения. Эту роль предоставили довольно загадочной личности, Аполлонию Тианскому, который, как было известно, жил во времена Цезарей и Флавиев. Он оставил по себе в Малой Азии и иных местах славу пифогорейского аскета, странствующего проповедника и чудотворца; а по словам иных, и мага. Одному из писателей, окружавших императрицу, – Филострату, дано было поручение составить его жизнеописание; у Юлии Домны были в руках мало достоверные записки некоего Дамиса, яко бы спутника Аполлония. Она передала их Филострату. Приняв их за основную канву, он дал волю своей фантазии, заимствуя направо и налево, даже из христианских евангелий, Черты, наиболее способные поднять значение и выставить в ярком свете величие и добродетели своего героя: его любовь к ближним, великое сострадание к человеческим бедствиям, его глубокую религиозность, почитавшую всех богов, но в особенности божественное Солнце.

Книга имела успех, гораздо более громкий, чем сама система. Во враждебных христианству кругах скоро поняли, какую пользу можно было извлечь из нее, если не для языческого синкретизма, то по крайней мере для борьбы с христианской пропагандой. Легенда об Аполлонии, принятая за чистую монету, позволяла противопоставить Евангелию образец прекрасной жизни, чистой, набожной, самоотверженной, полной чудес и благодеяний. Этим не преминули воспользоваться Порфирий, Иерокл, Юлиан.

Влияние Юлии Домны держалось и после смерти Севера (211 г.) во все время царствования Каракаллы. Когда ее сын был убит (в 217 г.), императрица предпочла умереть, чем преклониться пред его убийцами. Ее сестра, Юлия Мэза, столь же честолюбивая, как и она, выступила тогда на сцену и неожиданно продлила существование северовской династии, удержав власть в фамилии емезских первосвященников. У нее были две дочери, Соэмиада и Маммея, каждая – с малолетним сыном. Солдат восточной армии, очень преданных Каракалле, уверили, что сын Соэмиады родился от ее незаконной связи с их любимым императором. Мальчик – ему было всего 13 лет – был уже обладателем прав смезского первосвященства. Император Макрин, посаженный было на место Каракаллы, был вскоре устранен, и юный жрец стал римским императором. Мы знаем его под именем его бога Гелиогабала, которого он перенес в Рим и фанатичным служителем которого он оставался всю жизнь. Как и его бабка Домна, новый император был синкретист, но на свой образец. Его бог должен был стать центром Олимпа. Он начал с того, что женил его на карфагенской Юноне Небесной. Перенесенный на Запад Ваал таким образом вновь обрел свою Астарту. Он восстановил также его сирийский культ, с его непристойными обрядами и священным исступлением. Император лично руководил этой религиозной оргией и с наслаждением позорил в ней то, что еще уцелело от древнего римского величия. Наконец, преторианцам надоел этот великий жрец с его сладострастными процессиями: его бросили в Тибр, и на его место посадили сына Маммеи, кроткого и добродетельного Александра. Емезского бога, карфагенскую богиню и много других богов, привезенных издалека на эту небесную свадьбу, разослали обратно по прежним храмам. Александр с своей стороны был также склонен к религиозному синкретизму. Одушевленный гораздо более широкий благочестием, чем Юлия Домна, он поклонялся в своей домовой часовне одновременно Аврааму и Орфею, Иисусу Христу и Аполлонию Тианскому. Его мать Маммея была в переписке с Оригеном и Ипполитом⁴⁵⁶. Возможно, что и Александр был знаком с этими учителями. Он готов был воздвигнуть храм Иисусу Христу и официально причислить его к сонму богов, но его советники отговорили его от этого. Однако они не удержали его от явного допущения христианских общин, от похвал их нравственности и Р организации и, наконец, от защиты их при случае против несправедливых исков⁴⁵⁷.

Это спокойное царствование длилось 13 лет. 19 марта 235 года Александр был убит возмутившимися солдатами, которые возложили императорскую мантию на плечи Максимина, грубого и фанатичного солдата. Немедленно произошел резкий поворот. Против христиан, пользовавшихся благосклонностию покойного императора, был издан особый указ, который, по словам Евсевия, касался только пастырей церковных; Ориген свидетельствует о сожжении церковных зданий⁴⁵⁸. В это самое время были арестованы его друзья Амвросий, имевший сан диакона⁴⁵⁹, и Протоктет, пресвитер в Кесарии Палестинской, и он написал им свое Увещание к мученичеству. Сам он был вынужден скрываться. Однако, они все трое пережили гонение. Оно отличалось особенной суровостью в Каппадокии, где легат не ограничился преследованием духовенства и гнал без различия всех верных⁴⁶⁰. В Риме еп. Понтий и Ипполит, стоявший во главе схизматической общины, были арестованы и сосланы в Сардинию, где оба вскоре и умерли⁴⁶¹. В Антиохии, Александрии, Иерусалиме, Кесарии Каппадокийской епископы спаслись от преследований, ибо незаметно, чтобы их кафедры оставались вакантными во времена Максимина. То же можно сказать о епископе карфагенском: ни один из предшественников ев. Киприана не претерпел мученичества. В общем указы Максимина, кажется, мало исполнялись при его жизни и вовсе перестали применяться после его смерти. Гордиан III (288–243) и Филипп (248–249) оставили христиан в покое. Филипп, по крайней мере по слухам⁴⁶², сам был христианином, но только в частной жизни, ибо его монеты и все, что дошло до нас об его деятельности, не обнаруживают никакой видимой разницы с религиозной точки зрения между ним и прочими императорами.

Провозглашенный императором в сентябре 249 г., Деций почти тотчас увидел, что перед ним стоит двойная задача: отразить нашествие готов и реформировать нравы. Первая была поставлена ходом событий; хотя он и не достиг в ней успеха, но все же в своей попытке борьбы нашел себе почетную смерть. Что же касается до второй задачи, то он сам поставил ее себе, не оценив ни своих сил, ни стоящих на этом пути препятствий. Он восстановил должность цензора, назначил на нее сенатора Валериана и дал ему поручение искоренить все злоупотребления во дворце, в сенате, в администрации, – словом, везде. Его намерение истребить в корне христианскую веру связано с этими планами всеобщего преобразования. Деций почитал христианство самым сильным разрушителем римских нравов; он вообразил себе, что с ним можно справиться мерами строгости, если их применять серьезно. Но давно уже прошло время, когда подобное предприятие могло увенчаться успехом⁴⁶³.

Указ о гонении, насколько можно судить по случаям его применения, ибо текст его не дошел до нас, требовал от всех христиан и всех, заподозренных в христианстве, засвидетельствовать свою принадлежность к языческому культу каким-нибудь действием, – жертвоприношением, возлиянием, участием в священной трапезе. В каждом городе и даже местечке были учреждены комиссии, чтобы следить за выполнением этой формальности: они выдавали тем, кто соглашался выполнить ее, удостоверения в совершении обряда⁴⁶⁴. Тех, кто от нее отказывался, должны были принудить к ней правительственные чиновники или городские власти. Естественно, что прежде всего взялись за епископов и членов клира и других почетных лиц церкви. Исповедников заключали в тюрьмы и томили голодом, жаждой и иными медленными пытками, пока они не решались на отречение. От времени до времени произносились смертные приговоры, совершались казни, показывавшие, до каких пределов решилось идти правительство. Довольно часто прибегали к сожжению на костре, так как этот род казни, уничтожавший тело, отнимал, как думали палачи, надежду на воскресение из мертвых. У тех, кто спасался бегством, отбирали именье.

Эти меры, строго проводимые, сперва как будто увенчались полным успехом. Масса христиан держала себя жалким образом пред лицом гонителей. „Упадок духа был всеобщим, – говорит Дионисий Александрийский, – большое число лиц, занимавших видное положение, явились сами; лица, состоявшие на службе, шли под давлением своих подчиненных или сотоварищей. Когда их вызывали по имени и предлагали совершить жертвоприношение, они выступали бледные и дрожащие, как будто они пришли не для того, чтобы принести жертву, а чтобы быть закланными самим. Собиравшаяся на это зрелище толпа насмехалась над ними; всем было ясно, что это были трусы, столь же боявшиеся жертвоприношения, как и смерти. Были и такие, которые действовали увереннее, бросались к алтарям, заверяя, что они никогда и не были христианами. О них-то сказал Господь, что трудно им будет спастись. Что касается до людей незначительных, то они последовали примеру остальных или обратились в бегство. Часть их была задержана. Среди них нашлись люди, достаточно твердые в своих убеждениях, чтобы дать себя заковать и бросить в тюрьму; иные выдерживали характер даже довольно долго, но перед тем, как предстать пред судом, они отрекались. Иных сломила только пытка“.

В Карфагене и в Риме происходило то же, что в Александрии. В Смирне еп. Евдемон отрекся вместе со многими христианами. Но за то находились и мученики, в особенности исповедники. В Риме папа Фабиан, арестованный с первых же дней гонения, был замучен 20 января 250 г. Пресвитеры Моисей и Максим, диаконы Руфин и Никострат были брошены в тюрьму, где пробыли больше года, а Моисей там же и умер к концу года. В Тулузе еп. Сатурнин был казнен; в Смирне пресвитер Пионий, захваченный вместе с несколькими верными во время празднования памяти св. Поликарпа, был сожжен. Одновременно с ним был сожжен пресвитер-маркионит, по имени Митродор. Пионий, сошедшийся на одном костре с маркионитом, в тюрьме встретился с монтанистом Евтихианом. Императорский указ не делал различия между великой церковью и отколовшимися от нее членами. В Антиохии и Иерусалиме епископы Вавила и Александр были также подвергнуты заключению и умерли в тюрьме. Ориген, тоже посаженный в темницу и едва не четвертованный, избежал смерти, но недолго прожил, очевидно обессиленный перенесенными страданиями.

Во многих местах епископам удалось бежать, как напр., св. Киприану в Карфагене и св. Григорию в Неокесарии. Несомненно то же было в Кесарии Каппадокийской и во многих других местах, о которых мы не имеем сведений. Дионисий Александрийский был арестован в ту минуту, как покидал город, но был отбит у сопровождавшей его стражи преданными ему поселянами, которые увели его в безопасное место.

Скрывшиеся епископы продолжали руководить своими церквами из глубины своих убежищ; они поддерживали сношения о теми членами клира, которые продолжали свою службу под самой грозой гонения, и с мужественными мирянами, которые не оставляли дел христианского милосердия. С этой точки зрения чрезвычайно интересна переписка св. Киприана. Из нее видно, как христианской общине в Риме и в Карфагене приходилось жить среди ужасов гонения.

В Риме положение было настолько трудно, что не было возможности поставить преемника Фабиану; епископская кафедра оставалась не замещенною 15 месяцев.

Целый год прошел в этих тревогах. Исповедники, переполнявшие тюрьмы, умирали медленной смертью. По временам некоторых из них сжигали на кострах, бросали на съедение зверям или отрубали им головы. Церковь радостно отмечала эти примеры доблести. Христиане погребали своих мучеников, посещали заключенных, помогали беглецам, поддерживали мужество в людях, подвергавшихся опасностям, и уже старались утешить и примирить с церковью раскаявшихся вероотступников.

К концу 250 г. гонение стихло. Следующей весной вернулось спокойствие. Вновь появились епископы, возобновились собрания. В ноябре 251 г. Деций погиб во время борьбы с неприятелем на берегах Дуная. Казалось, опасность миновала; св. Киприан мог собрать собор в Карфагене, а римская церковь избрала себе нового епископа.

Однако спокойствие продолжалось недолго. Преемник Деция, Требониан Галл, издал новый указ, по которому от христиан требовалось еще раз совершить жертвоприношение. Страшная чума опустошала в это время империю. По-видимому, она и была причиной этого второго гонения, относительно которого до нас дошло лишь несколько намеков в посланиях св. Киприана и св. Дионисия Александрийского⁴⁶⁵. Новый папа Корнилий был арестован, но верующие толпой явились в суд, исповедуя свою веру и объявляя, что они готовы умереть за нее⁴⁶⁶. Корнилий был только заключен в Centumcellae (ныне Чивиттавеккие), где и умер несколько месяцев спуcтя (в июне 253). Луций, избранный на его место, был сослан в свою очередь немедленно после своего посвящения; но его ссылка длилась недолго. Возвращенный либо самим Галлом, либо Емилианом, его недолговечным преемником, он вновь встал во главе церкви в начале 254 г., но всего лишь на несколько недель, ибо он скончался 4 марта. К этому времени Емилиан был уже свергнут Валерианом, который возвратил церкви мир и сперва выказывал большое благоволение к христианам.

Теперь можно было сделать оценку результатов гонения. Галл возобновил его, чтобы угодить народным страстям, возбужденным бедствиями всякого рода, – чумой, голодом, нашествием варваров. Первоначально же Деций издал свои кровавые указы из соображений государственной необходимости. Деций с его государственным интересом был побежден. Конечно, жизнь христианской церкви некоторое время казалась остановившеюся; оптимистически настроенные чиновники, вероятно, в своих донесениях торжествовали победу: они добились и занесли в протоколы огромное количество отречений; большинство лиц, которых знали за христиан, были снабжены удостоверением в совершении жертвоприношения; несколько упрямцев, посаженных в тюрьмы, кончат тем, что подчинятся предписаниям закона. Однако при этом забывали массу людей, сумевших скрыть свою принадлежность к христианству или укрыться от розысков полиции. Если столько епископов, пресвитеров и диаконов могли скрыться и даже продолжать свое служение в самые критические минуты, то значит полиция или не могла, или не желала всего знать. После того, как миновало гонение, оставалось еще очень большое число верующих, которые не стали ни вероотступниками, ни исповедниками, так как к ним не было предъявлено требования об исполнении языческих обрядов. Кажущийся полный успех указа в действительности был очень ограниченным.

Более того: те самые вероотступники, которые принесли жертвы языческим богам или получили в том удостоверения, вовсе не присоединялись из за этого к господствующей в империи вере, не были окончательно оторваны от христианской церкви. Их привели к покорности перед властию, но не изменили их убеждений. Еще гораздо раньше, чем восстановилось спокойствие, они уже стали прибегать к пресвитерам и епископам в слезах и раскаянии, прося прощения и умоляя принять их вновь в общество верующих. Императору удалось вызвать много малодушных поступков, но не уменьшить числа христиан. Это испытание даже укрепило мужество многих. Римские христиане в царствование Галла присоединились толпой к исповеданию своего епископа: они не решились на это с Фабианом, в начале гонения. Само общественное мнение, голос языческой толпы если иногда и требовал преследования христиан, все же стал смягчаться; старые клеветнические россказни с каждым днем теряли влияние по мере того, как увеличение числа верующих сближало, сплетало все теснее оба общества и знакомило их ближе друг с другом. Только в минуты общественных бедствий вновь раздавался крик: „христиан – львам!“ Сцены мученичества, вдохновлявшие верующих восторгом и смущавшие совесть отступников, вызывали иногда протест со стороны самих язычников⁴⁶⁷. В общем с III века императоры, оставлявшие христиан в покое, по-видимому, гораздо более действовали в согласии с общественным настроением, чем императоры-гонители.

Св. Дионисий Александрийский оставил нам картину мира, которым наслаждалась церковь в первые годы (254–257) царствования Валериана. Никогда еще покой не был так безмятежен, а христиане никогда не видали лучшего отношения, даже в царствование их единоверца Филиппа. Их было такое множество в непосредственно окружавшей императора свите, что дворец его представлял собою как бы „церковь Божию“. Дионисий приписывает перемену, происшедшую в отношении Валериана к церкви, влиянию одного из его министров. Макриана, которого он образно называет главой египетских волхвов и который, по-видимому, действительно был фанатиком язычества, преданным магии, в силу этого заклятым врагом христиан.

Империя не успевала оправиться от бедствий. Все ее границы подверглись нападениям; через Рейн и Дунай проникали в пределы империи франки, аллеманы и другие хищнические германские племена. Жившие по соседству с Черным морем готы становились морскими разбойниками, делали набеги на все побережье, опустошали Малую Азию и показывались даже в Эгейском море. На восточной границе персы овладели Арменией и Месопотамией; даже мелкие племена в Сахаре двинулись против римских сторожевых отрядов в Нумидии. Честный, но слабый Валериан до того растерялся, что стал поддаваться внушениям фанатизма и возобновил против христиан поход, столь плохо удавшийся Децию.

Еще раз началась беспощадная борьба⁴⁶⁸. Дело шло не только о том, чтобы положить предел распространению церкви, но о том, чтобы ее уничтожить. Сперва надеялись добиться этого сравнительно умеренным образом действий, без кровопролития. Затем, когда первоначальные мероприятия были признаны не достигшими результата, прибегли к казням. Отсюда появление двух указов, подробности которых довольно хорошо сохранились. Первый был издан в августе 257 г., второй годом позже. Первый касался прямо лишь духовенства – епископов⁴⁶⁹, пресвитеров, диаконов. Им было предписано принести жертву имперским богам, но не запрещалось поклоняться и своему Богу, лишь бы они совершали это поклонение частным образом, без всяких религиозных сборищ. Это значило распространить религиозный синкретизм и на христианского Бога и утвердить этот синкретизм официальною властью. Отказ подчиниться влек за собой приговор к ссылке.

Мы из достоверных источников знаем, как дело происходило в Александрии и в Карфагене. Оба епископа, вызванные каждый к правителю своей провинции, подверглись одинаковому допросу, а за свой отказ признать римскую религию – заточению в определенных местностях. Киприан явился один, Дионисий – в сопровождении пресвитера, трех диаконов и некоего Маркелла, прибывшего из Рима, несомненно римского пресвитера или диакона. В Нумидии императорский легат вынес более суровый приговор и сослал на каторгу в рудники нескольких епископов, пресвитеров и диаконов; вместе с ними пострадали и простые верующие⁴⁷⁰. Быть может, они нарушили запрещение устраивать собрания.

Второй указ, изданные год спустя на Востоке, куда император был вызван войной с персами, был отправлен им в сенат с инструкцией для правителей провинций. Он разобран в предпоследнем послании св. Киприана⁴⁷¹. Кроме членов клира, он направлен также против некоторых разрядов мирян. Епископов, пресвитеров и диаконов он предписывал казнить немедленно, сенаторов и всадников лишать звания и отбирать у них имение, а затем, если будут упорствовать, обезглавливать. Знатные женщины подлежали конфискации имущества и ссылке. Цезарианцы, т. е. служащие в императорских поместиях, составлявшие огромный штат, разбросанный по всей империи, лишались имущества, заковывались в кандалы и зачислялись в состав рабов (по рудникам, сельскохозяйственным экономиям и пр.)

Весть об этом указе была из Рима принесена св. Киприану. В то время, когда лица, известившие его, покинули столицу, папа Сикст II и четверо его диаконов были уже казнены на кладбище (6 августа). Двое других, Фелидиссим и Агапит, вскоре последовали за ним; наконец, последний оставшийся в живых из его диаконов, св. Лаврентий был сожжен 10 августа. В Карфагене Киприан вторично предстал пред проконсулом, который, встретив с его стороны отказ совершить жертвоприношение, велел отрубить ему голову. В Испании таррогонский епископ Фруктуоз был сожжен живым на следующий год со своими двумя диаконами Евлогием и Авгурием. Мученичества свв. Иакова и Мариана в Нумидии, Монтана, Луция и других в проконсульской Африке показывают нам, что в африканских областях гонение свирепствовало еще в 259 году. Наряду е членами клира здесь встречаются мученики из рядовых христиан и людей простого звания. Очевидно эти последние пали жертвой закона, воспрещавшего собрания; нарушителям его он угрожал смертью⁴⁷².

У нас нет материалов, касающихся положения вещей в восточных провинциях. Дионисий был возвращен из своей ссылки и водворен ближе к Александрии; однако, хотя ему пришлось много претерпеть, он не был казнен. В Кесарии Палестинской духовенству тоже удалось избежать смерти. Евсевий⁴⁷³ в состоянии назвать только трех поселян – Приска, Малха и Александра, – брошенных на съедение зверям одновременно с женщиной из секты маркионитов. Но эти мученики сами отдались в руки властей.

В Сирии и Малой Азии вторжение персов, может быть, приостановило гонение; однако отсутствие прямых документальных указаний на это не дает еще права на такое утверждение. После смерти Валериана Макрин, вероятно, продолжал то преследование, которого он же был вдохновителем. Что же касается Галлиена, то его имя, правда, стояло, рядом с отцовским на указах против христиан, но он вскоре обнаружил свое расположение к последним. Преследования прекратились; епископы, возвращенные на свои кафедры, набрались смелости до такой степени, что обратились к императору с ходатайством о возврате церквей и усыпальниц, отобранных во время гонения. Галлиен велел возвратить их. Евсевий видел два императорских рескрипта, относящихся к этому возврату; перевод одного из них, обращенного к Дионисию Александрийскому, Пинне, Димитрию и другим епископам, он поместил в своей Церковной Истории⁴⁷⁴.

С царствования Галлиена начинается долгий промежуток религиозного мира. Прямое и действительное гонение возобновилось лишь в последние годы Диоклетиана, с 30В г. Правда, Аврелиану в конце его царствования пришла мысль возобновить неприязненные действия, он даже сделал соответствующие распоряжения, но новые указы не успели еще дойти до отдаленных провинций из его главной квартиры⁴⁷⁵ при армии, как смерть этого государя (275) остановила приведение их в исполнение.

С той поры, как римские власти стали официально проводить различие между евреями и христианами, последние вынуждены были скрывать не только свои личные верования, но и свою общинную организацию. Так как христианские общины не были признаны государством, то они подпадали под действие чрезвычайно суровых законов, запрещавших все официально непризнанные сообщества, Влиний, спрашивавший у Траяна указаний, как поступать с людьми, уличенными в христианстве, не нуждался ни в каких инструкциях, чтобы запрещать их сборища⁴⁷⁶. Траян предпочитал даже оставлять города в жертву пожарам, чем дозволить организацию пожарных дружин, руководствуясь соображением, что ассоциации всегда представляют опасность. При таком порядке вещей церквам приходилось прибегать к многим уловкам, чтобы скрыть от глаз полиции жизнь своих общин. Однако с первых же времен они имели уже денежные средства, общественную казну. Через сто лет после Траяна речь идет уже о недвижимой собственности, – о церквах, усыпальницах. Это имение должно было числиться за каким-нибудь частным владельцем, но такое положение было очень необеспеченно. Стоило этому владельцу или его наследникам изменить свою волю, отпасть от христианства или перейти в еретическую секту, и церковь рисковала лишиться своих владений. Если дело шло о месте погребения, то хотя назначение его не могло быть изменено, но дурно настроенный наследник мог, например, положить в христианскую усыпальницу покойников-еретиков или язычников из собственной семьи⁴⁷⁷. Поэтому было желательно найти иной способ владения.

И такой способ нашли. В начале IV века церкви уже владели не только местами для отправления богослужения и для погребения умерших, составлявшими общинную собственность, но и другими недвижимостями, которые принадлежали всей общине, а не отдельным ее членам. Миланский эдикт⁴⁷⁸ определенно указывает на них. Мы сейчас расскажем, как в 272 г. император Аврелиан вмешался в спор, возникший в Антиохии между кафолической общиной и отколовшейся партией из-за владения епископским домом⁴⁷⁹. После гонения Балериана, Дионисий Александрийский и другие епископы были вызваны к фискальным чиновникам для совершения обратной передачи мест, служивших религиозным целям и находившихся под секвестром. Таким образом, когда в 257 г. конфисковали церкви и усыпальницы, то именно, – как церковное имущество, а не только как имущество, посвященное церковному употреблению. Такой порядок вещей можно проследить и ранее. Когда при Александре Севере возник спор между трактирщиками и христианской общиной в Риме из-за обладания недвижимостью, прянадлежавшею раньше казне, тяжба восходила на рассмотрение императора, который решил ее в пользу христиан⁴⁸⁰. Может быть, именно он признал за ними право владеть собственностью. Выражение Ламприда (гл. 22): Christianos esse passus est (дозволил быть христианам), по-видимому, относится как раз к положению христиан, как общины, ибо их личной безопасности ничто не угрожало и в царствование непосредственных предшественников Александра.

Церкви, которые, по словам Оригена, были разрушены по приказу Максимина (235 г.), принадлежали по всей вероятности христианским общинам. Нет никакого сомнения, что таково было юридическое положение той усыпальницы, управление которой было поручено папою Зефирином Каллисту (198 г.), и тех areae se-pulturarum (кладбищ) в Карфагене, которые еще во времена Тертуллиана были известны, как собственность христиан⁴⁸¹.

Таким образом церковная собственность существовала в III в. и вероятно еще с начала этого столетия. Под защиту какого закона или юридической фикции удалось ей прибегнуть? Эту роль приписывали⁴⁸² закону о похоронных товариществах, закону достаточно широкому, применение которого на практике было облегчено императором Септимием Севером. Бедным людям было разрешено объединяться в целях обеспечения себе приличного погребения; эти товарищества могли облагать себя ежемесячными сборами, владеть собственностью, собираться для религиозных целей; представителем их бывал actor, т. е. староста, уполномоченный действовать от их имени. Надписи доказывают, что вся империя кишела такими товариществами (коллегиями). Почему бы нельзя было группам христиан воспользоваться теми же удобствами? Почему бы им, столь заботившимся о своем погребении, не представить свои общины, как похоронные братства, ставя их таким путем под охрану закона?

Почему? По многим причинам. Во-первых, эти товарищества внушали им глубокое отвращение. Тертуллиан, проведший знаменитое сравнение⁴⁸³ между языческими товариществами и христианскими общинами, подчеркивает со свойственной ему силой различие между ними. Один испанский епископ, позволивший себе вступить в такое товарищество и поручить ему погребение своих детей, был за это осужден церковью. Кроме того, закон о похоронных товариществах ставил существенным условием, чтобы товарищество не нарушало сенатского постановления, запрещавшего недозволенные ассоциации.

Какая же ассоциация была более недозволительна, чем христианская? Нужно было бы ведь, чтобы полиция не подозревала, что дело здесь идет о христианской церкви. Это было очень трудно. Похоронные товарищества были немноголюдны, состояли из нескольких дюжин членов. Между тем церковь крупного города, как Рим, Карфаген или Александрия, могла насчитывать в половине III века, быть может, 30–40 тыс. верующих. Трудно было бы придать облик похоронного товарищества такому множеству⁴⁸⁴.

Мне представляется более естественным предположение, что если христианские общины со времени смерти Марка Аврелия пользовались долгими промежутками мира и спокойствия, если им удалось сделаться обладательницами крупных и бросавшихся всем в глаза недвижимостей, то это потому, что они были терпимы или даже признаны без всякой юридической фикции церквами, религиозными сообществами. Тертуллиан провозглашает во всеуслышание, что христианская община – религиозное сообщество: Corpus sumus de conscientia religionis и т. д. Да ему и не зачем было это говорить: все это знали. Для современных ему язычников понятие христианин было неразрывно связано с представлением о члене религиозного общества. Религиозные собрания, вероисповедная связь, соединявшая всех верующих, были первыми явлениями, которые были замечены и подали повод к клевете. Вследствие этого терпеть христиан значило терпеть их, как корпорацию; преследовать христиан значило преследовать то единое общее тело, которое они неизбежно составляли. Это коллективное тело, непрерывно возраставшее и укреплявшееся, могло иногда казаться угрожающим безопасности империи; тогда делались попытки истребить его. Но оно же могло показаться и безвредным. Коммод, императоры сирийской династии, Галлиен, даже Валериан, Аврелиан и Диоклетиан в начале своих царствований не видели от него опасности. Наконец, правительство способно было и отступить перед истреблением такого количества людей и перед упразднением такого сообщества, которого не могли поколебать удары уже стольких гонений. Некоторые императоры пошли дальше. Когда Галлиен вызывал епископов для акта обратной передачи им церквей, когда Аврелиан дал приказ выселить Павла Самосатского из антиохийской церкви, христиане несомненно имели убедительный повод считать себя признанными и лично, и как корпорация.

В общем императоры III века все занимали по отношению к церкви чрезвычайно определенное положение; они или открыто ее гнали, или терпели. Ни один из них не оставил ее без внимания. Места христианских собраний, их усыпальницы, имена и местожительство пастырей были известны городским властям и администрации. Когда приходил указ о гонении, они знали, где найти епископа, брали его под стражу, запечатывали помещения собраний и церковное имущество. Когда указ отменялся, вновь обращались к тому же епископу, чтобы вернуть конфискованное владение. В памятниках того времени не заключается ни малейшего свидетельства, ни намека на юридические фикции, на похоронные товарищества, на условные наименования. Сношения происходят между правительством и корпорацией христиан. Христианство продолжало быть запрещенным в принципе: ни один императорский указ не признал за ним права religionis licitae (дозволенного вероисповедания) и не объявил христианских общин законными сообществами. Законодательные преграды продолжали стоять на его пути, но с каждым днем становилось все менее возможным серьезно считаться с ними: лоза Господня пробивалась чрез них со всех сторон своей поразительной растительной силой.