Глава XVIII. Христианская александрийская школа 

Египет под властью греков и римлян. – Начало христианства. – Александрийское училище: Пантен. -Климент и его произведения: христианский гносис. – Ориген, его выступление и преподавание в Александрии. – Разрыв с еп. Димитрием: Ориген в Кесарии. – Его литературная деятельность и кончина. – Произведения Оригена. – Синтез учения, заключающегося в «О началах».

Когда римляне завладели Египтом, он уже в течение нескольких тысячелетий возделывал пшеницу на илистой почве Нила и собирал ее весной под жгучими лучами беспощадного солнца. Длинная и однообразная история его повествует о постоянном порабощении народа. Место древних туземных царей заняли персидские чиновники, их сменили македонские цари, а затем римские наместники: кормило правления переходило из рук в руки, но не было перемен ни в форме, ни в характере управления.

Задолго до Александра город Милет имел контору в Навкратии, на западном рукаве Нила, но египетский эллинизм зародился лишь с македонского завоевания. То был своеобразный эллинизм: по существу военный и монархический, но вместе с тем просвещенный и главное торговый. Александрия была его святилищем. Основанная самим героем, хранительница его гробницы, она сделалась резиденцией царей, происходивших от его товарища по оружию, Птоломея, сына Лага. Александрийский музей, обширное научное и учебное учреждение, устроенное по образцу греческих ассоциаций, сделалось вскоре центром для всех философов, мыслителей, поэтов, артистов, математиков всего мира. Защищенный островом Фаросом, порт открыл сокровища Египта для мировой торговли, тогда как до тех пор страна была замкнута, в роде Китая. Отсюда расходились внутрь страны целые толпы греческих торговцев, авантюристов и мастеров. Они расселялись почти всюду, смешивались с населением и в конце концов образовали египто-эллиническую помесь, являвшуюся переходной ступенью между чистым эллинизмом и коренной древнеегипетской культурой. Само собою разумеется, что последняя не преминула оказать влияние на победителей. Плодом всех этих влияний явилось весьма пестрое, деятельное, работящее население, выносливое в труде и вообще покорное, если его держать в узде.

1-го августа 30 г. до Р. X. Октавий овладел Александрией⁴⁰⁵. Древний Египет сделался с тех пор римской провинцией, или вернее владением императора, которое непосредственно управлялось людьми из личного штата кесаря, доставлявшими доходы в его личную кассу. Префект, по сословию просто римский всадник, был его местным представителем; два или три должностных лица, как например александрийский судья и председатель Музея, назначались императором, все прочее предоставлено было префекту. Он между прочим должен был священнодействовать на религиозных торжествах, заступая место фараона⁴⁰⁶.

Всюду в других местах римляне покровительствовали или даже сами вызывали развитие городских учреждений. В Египте, где они не встретили ни одного организованного на выборных началах городского управления с его советом и собственной магистратурой, они оставили все в прежнем положении. Сама Александрия представляла из себя толпу управляемых, а не организованных граждан. Только при Септимии Ссверте она получила совет или сенат, но без магистратуры; в том же положены была Птолемаида в верхнем Египте. Единственное исключение составлял город Антиной, получивший городское устройство от Адриана. Остальная страна делилась на номы, – округи весьма древнего происхождения. Коренных египтян держали в стороне, от римского общества; они не могли делаться римскими гражданами иначе, как приписавшись предварительно к жителям Александрии, что было не так просто. Даже после Септнмия Севера и Каракаллы египтяне продолжали составлять в империи низшую касту, которая никогда и не получила настоящих прав. Национальный египетский или коптский язык удержался в деревнях, маленьких городках, а также в низших классах больших городов: в нем различали несколько наречий.

Греческие легенды играли в религии незначительную роль; самое большее, если он дали несколько мотивов-орнаментов к древним национальным культам, слишком прочно укоренившимся на египетской почве, чтобы уступить место чужим богам. В самой Александрии громадный храм Сераписа царил с высоты своего искусственного холма над суетливой торговой жизнью греков. Боги Нила покоряли себе победителей. Птоломеям пришлось облечься в сан их верховных жрецов и принять в сфере религии наследие фараонов.

Впрочем, египетский культ не избежал оппозиции: ее он нашел в вернувшемся в Египет Израиле. Евреи образовали в Александрии значительную общину, достигавшую одной трети всего населения. С ними далеко не обращались, как с врагами. Они имели своего начальника племени или этнарха и свой национальный совет; они пользовались полной свободой для своих религиозных отправлений. Тем не менее среди этого чуждого мира они кончили тем, что забыли свой язык и для них пришлось переводить Св. Писание на греческий язык. Близость Музея влекла их к литературе. Под этим влиянием зародилась экзегетика Филона, в которой для древней религии народа Божия грозила опасность расплыться в философских мечтаниях. Из Александрии же пошла вся литература, проводившая еврейские и монотеистические идеи, где мнимые сивиллы и творцы поэтических апокрифов наперерыв упражнялись в нападках на богов, храмы и жертвоприношения.

Появление христианства в Египте покрыто мраком неизвестности. В Новом Завете страна эта ни разу не упоминается; в нем не видно ни одного действующего лица из Александрии, за исключением Аполлоса, который играл довольно бесцветную роль во времена ап. Павла, в качестве странствующего миссионера и то не на своей родине, а в Азии и Греции⁴⁰⁷. В первоначальной христианской литературе Евангелие от египтян – единственная книга, как будто происходящая из этой страны. Валентин, Василид, Карпократ – первые египетские христиане, имена коих появляются в истории⁴⁰⁸. Во времена папы Аникиты из Александрии в Рим прибыла проповедница Маркелина. Туда бежал Аполлес после своей ссоры с Маркионом и оттуда же вернулся со своей ясновидящей Филоменой. Но не следует думать, что эти еретические течения исчерпывают все александрийское христианство. Эти секты именно потому, что они только секты, предполагают существование церкви, «Великой Церкви», как говорит Цельс; эти заблуждения именно потому, что они носят имена своих основателей, свидетельствуют о существовании православной традиции. Последняя опиралась в Египте, как и в прочих местах, на епископскую организацию. Юлий Африкан мог вписать в свою Хронику, изданную в 221 г., имена десяти епископов, предшественников того Димитрия, который занимал кафедру в его время⁴⁰⁹. Последний вступил на нее приблизительно в 189 г. До него летописец называет по порядку Анниана, Авилия, Кердона, Прима, Иуста, Евмения, Марка, Келадиона, Агриппина, Юлиана. Указаны и годы их управления. Нам нет никакого интереса приводить их здесь, ибо даже, допустив их полную точность, мы не знаем ни одного события которое можно было бы к ним приурочить⁴¹⁰. Предание, о котором свидетельствует Евсевий⁴¹¹ в начале IV в., не подтверждая его, гласило, что евангелист Марк первый проповедовал Евангелие в Египте и основал церковь в Александрии. В восточной части города, в местечке под названием Буколия, показывали усыпальницу, где покоилось тело апостола вместе с останками епископов, его преемников⁴¹².

Даже во времена еп. Димитрия, продолжительный епископат которого совпал с правлением пап Виктора, Зефирина, Каллиста и Урбана, история александрийской церкви продолжает оставаться довольно туманной: единственное, что выступает из этого тумана – это знаменитая школа.

Мы уже видели в Риме много школ, как возвышенной экзегетики, так и богословия. Многие из них имели столкновения с церковью, которая нашла себя вынужденной их осудить. Но не всегда бывало так, и даже, когда происходили разногласия, школа осуждалась не как школа, а как орган вредной проповеди. Другими словами, церковь не осуждала богословия вообще, но лишь превратное богословие. Если подобные учреждения могли существовать в Риме, с позитивным складом его жизни, то что же должно было происходить в Александрии, этой метрополии науки и литературы, под сенью Музея – великого святилища еллинской премудрости, с знаменитой библиотекой и лицом к лицу с древнееврейскими школами, где жива была еще память Филона, и вблизи новых гностических школ, где блистали Василиды и Карпократы? Христианство, приобретая себе стольких последователей между образованными людьми, не могло не поступиться кое-чем для них и до известной степени приспособиться к складу их умственной жизни. Мы не имеем, однако, никакого основания думать, что оно шло им навстречу очень охотно. Не похоже, чтоб православное училище в том виде, как оно рисуется нам во времена Коммода, было основано одним из древних епископов. Если в конце концов оно стало одним из учреждений александрийской церкви и служило для обучения оглашенных, то тем не менее оно, по-видимому, возникло благодаря частным усилиям, так же, как и подобные ему школы в Риме.

Не следует забывать, что большая часть населения Александрии состояла из промышленного и торгового люда, и что Музей влиял скорее на весь эллинский мир, чем на непосредственно окружающую его среду. Христианская масса даже в Александрии могла иметь лишь очень ограниченную потребность в умозрениях. Училище могло интересовать всегда лишь более или менее ограниченный круг образованных людей. Остальные, как будто чувствовали к нему больше недоверия, чем почтения. Таково было общее настроение. Греческая культура была уже сама по себе под подозрением. Вдохновляясь ею для изъяснения христианского предания, гностики пришли к плачевным результатам⁴¹³, в чем александрийские христиане имели очень наглядный опыт. Мы говорим это для того, чтобы не могло возникнуть заблуждения относительно размеров действительного значения этой знаменитой богословской школы. Первые наставники ее остались неизвестными. Самый древний из них, имя которого дошло до нас, Пантен, был обращенный в христианство стоик, урожденец Сицилии⁴¹⁴. Он, говорят, отправился проповедовать веру «индийцам», у которых будто бы нашел евангелие на еврейском языке, занесенное туда ап. Варфоломеем⁴¹⁵. Вернувшись в Александрию, он принял на себя руководство школой и в числе своих учеников имел Климента, своего будущего преемника, и Александра, который позднее управлял церквами в Каппадокии и Иерусалими. От него не уцелело ничего. Хотя Евсевий говорит об его произведениях, однако не видно, чтоб они имелись в обращении⁴¹⁶.

Иначе дело, обстоит с произведениями его преемника, – Климента, от которого сохранилось достаточно, чтоб дать нам понятие о преподавании в александрийском училище в последнее двадцатилетие II века.

Т. Флавий Климент, как указывает его имя, происходил вероятно от какого-нибудь отпущенника одноименного с ним христианского консула. Сперва он был язычником⁴¹⁷, но, обратившись, он поочередно следовал за разными учителями, которых он перечисляет, не называя по имени, в одном месте своих Строматов ⁴¹⁸ . То были: грек – иониец, другой грек из Великой Греции, третий из Келесирии (Антиохии?), египтянин, ассириец (Тациан?), палестинец, обращенный из иудейства. Наконец, он встретил Пантена в Египте и обрел около него душевный мир.

Александрийское училище было как раз той средой, какой он искал и какая была по нем. Здесь не проклинали философии древних греков; к ней даже не относились как к чему то безразличному. В ней находили, как уже ранее признал это св. Иустин, некоторый отблеск того самого божественного Логоса, которого христианство почитало в Иисусе Христе. Богословская наука, понимаемая в столь широком смысле, разрабатывалась здесь не только в интересах апологетики, но и как средство личного усовершенствования. То был православный гносис: он не изощрялся в разработке учений о Творце (Демиург); он не заносился ни в безумные мечтания о Плероме, ни в крайности непосильного аскетизма; но так же, как и тот гносис, он отводил своим последователям привилегированное положение в сомне верующих. Христианин-гностик в своей религиозной жизни был богаче, чем обыкновенные христиане. Он спасался не так, как все; он знал более других; его нравственный идеал был выше их идеала.

Это высшее учение в свое оправдание ссылалось на особое предание, как и учение Валентина и Василида. «Господь после Своего воскресения вверил знание Иакову праведному, Иоанну и Петру, которые передали его другим апостолам, а эти – семидесяти, в числе коих был Варнава»⁴¹⁹. Через Пантена это предание, дошло до Климента. Мы не знаем, в какое время он заместил своего учителя в качестве руководителя школы. Он пользовался известностью, как писатель, еще до папы Виктора, т. е. приблизительно в то время, когда Ириней оканчивал свой крупный труд⁴²⁰. Быть может к этому первому периоду следует отнести подлинное, дошедшее до нас сочинение – «Протрептик», а также восемь книг его Гипотипоз, от которых уцелели лишь отрывки. Об этом последнем труде Евсевий⁴²¹ говорит с некоторой осторожностью и ограничивается перечислением священных книг, подлинных или спорных, о которых там имелось упоминание. Фотий делает более содержательный, но и более компрометирующей анализ этого труда⁴²². Климент учил о вечности материи; Сын является у него тварью⁴²³; он верил в переселение душ и в существование нескольких миров до сотворения человека. История Адама и Евы у него была рассказана постыдным и нечестивым образом (αἰσχρῶς τε καὶ ἀθέως).

По Клименту Слово облеклось лишь в подобие плоти. Впрочем, он допускал два или три Слова, как видно из следующего: «Сын также именуется Словом, тем же именем, как Слово Отчее; но не Он стал плотью, не Слово Отчее, а Сила Божия, некоторое порождение Его Слова, ставши разумом (νοῦς γενόμενος), обитает в сердцах человеческих».

Эти осуждаемые Фотием учения могли быть выражены у Климента с меньшей резкостью, поскольку они выступают у Климента рассеянными среди экзегетических комментариев. Факт, что отмеченные богословские выпады Климента не помешали ему быть принятым в число александрийских пресвитеров.

Этот союз между церковью и школой в лице Климента принес ощутительную пользу последней. Прочие книги Климента не дают повода к тем же возражениям, как Гипотипозы. Главные из них Строматы и Педагог. Первая содержит в себе преимущественно теоретическое учение; вторая имеет скорее целью нравственное воспитание ученика. Строматы представляют собой 7 цельных книг, из коих четыре первые написаны ранее Педагога. Окончив этот последний труд, Климент вновь принялся за Строматы, которые не успел довести до конца⁴²⁴.

Клемент был весьма крупным ученым. Он обладал основательным знанием всей библейской и христианской подлинной и апокрифической литературы, и не только ортодоксальной, но и гностической. Не менее был он знаком с произведениями языческих поэтов и философов. Выдержки, которыми изобилуют его сочинения, сохранили нам значительное количество отрывков из утраченных книг⁴²⁵.

Это не был синтетически ум. Он часто перебрасывается от одного предмета к другому и доставляет не мало труда тому, кто ищет в его произведениях обдуманного плана и в особенности действительного его выполнения. В начале своего Педагога он как будто намечает план и указывает на различие между тремя функциями, какие Слово выполняет через Свой орган: Оно обращает (Προτρεπτικός), воспитывает (Παιδαγός, моральное образование), обучает (Διδασκαλικός, интеллектуальное образование).

Если Строматы, как это вероятно, отвечают этому третьему назначению, то отсюда явствует, что христианин-гностик, как его понимал Климент, нисколько не нуждался в синтезе. Все произведение состоит из рассуждений, расположенных без достаточной связи. Это тем более странно, что соперничавшие школы Валентина и Василида отличались наоборот синтетической формой своего учения. Пополнить этот пробел предстояло Оригену.

Климент не завершил своего поприща в Александрии. В 202 году на Египет обрушилось гонение. Так как это гонение главным образом имело в виду оглашенных, то оно должно было разразиться над учреждением, которым руководил Климент. Первые две книги Стромат, написанные им в это время, содержат не один намек на эти критические обстоятельства. В конце концов он вынужден был удалиться. Немного спустя мы встречаем его в Кесарии Каппадокийской подле еп. Александра, который был учеником Климента, перешедшим к нему от Пантена. Там тоже было жестокое гонение; Александр был брошен в тюрьму; Климент стал вместо него управлять церковью; он ободрял верующих и привлекал новых последователей. Об этом свидетельствует в 211 или 212 году сам Александр в послании⁴²⁶, написанном к антиохийской церкви, которое Климент взялся доставить по назначению. Он был известен антиохийским верующим.

В другом послании⁴²⁷, написанном около 215 году и адресованном Оригену, Александр говорит о нем, уже как об умершем.

Кроме книг по богословской педагогике Климент написал и другие, менее умозрительного характера, как напр., его знаменитая беседа: «Кто из богатых спасется», которую мы имеем почти целиком, и его поучения о посте и о злословии. Он принял участие в спорах, поднявшихся в его время по поводу Пасхи. Его книга об этом предмете⁴²⁸ имела отношение к аналогичному произведению Мелитона; другая книга, посвященная его другу Александру, судя по ее заглавию «Церковный канон против иудействующих», относится к тому же разряду.

Богословские странности еще не составляют самого слабого места в творениях Климента. Можно сделать ему, также как Оригену и, без сомнения, их предшественникам, существенный упрек в том, что они придают знанию, и именно религиозному знанию, чрезмерную ценность. Верующий гностик, т. е богослов, по их понятиям, в религиозном отношении стоит выше простого верующего. Правда, что такое представление очень разнится от еретического различия между психиками и пневматиками, – различия, основанного на природном свойстве душ. Однако, как и там, оно исходить из философии Платона согласно которой научное образование, вместо того, чтобы увеличивать ответственность человека, составляет придаток к его нравственной ценности. Александрийское училище имело притязание выпускать не только более образованных, но и качественно лучших христиан. Такое притязание было трудно согласить с общими принципами церковной организации. Местная церковь в конце концов почувствовала это, и, смягчая характер школы то в том, то в другом вопросе, мало-помалу приобщила к себе это учреждение, которое могло нарушить необходимое единство церковной жизни.

О Клименте в точности неизвестно, родился ли он в Афинах или в Александрии. Что касается Оригена, одно имя его достаточно указывает, что он был египетским урожденцем⁴²⁹. Его родители были христиане и занимали почетное положение. Его отец Леонид был его первым учителем. С самого раннего детства он горел энтузиазмом; все экзальтировало его, – наука, мученичество, аскетическая жизнь. Леонид по доносу был осужден за принадлежность к христианству (202–3). Сын его, не имея возможности умереть вместе с ним, убеждает его пострадать за веру. Лишенный отцовского достояния, которое было конфисковано, он находит средства к пропитанию и поддержке многочисленной семьи, во главе которой он очутился всего 17 лет от роду. Школа для оглашенных была только что разорена гонением; но примеры мучеников послужили поводом к обращению в христианство благородных язычников, которые стали собираться вокруг этого юноши, известного столько же своей ученостью, как и религиозным одушевлением. Епископ Димитрий принимает его в качестве катехизатора. Но эдикт Севера повлек за собой новые жертвы из кружка только что восстановившейся школы. Юный учитель провожает своих учеников⁴³⁰ на мученичество; другие группируются около него. Ничто не останавливает его рвения; он кончает тем, что навлекает на себя всю ярость фанатичных язычников.

Наступают более мирные дни. На смену мужества, проявленного в разгар гонения, у Оригена является увлечение аскетизмом. В подвигах умерщвления своей плоти Ориген был предшественником Антония и Илариона. Еслиб от него зависело, церковное христианство не уступало бы в аскетизме самым нетерпимым к своей плоти философам и наиболее ожесточенным врагам ее – гностикам и монтанистам. Он в этом отношении зашел слишком далеко. Во времена св. Иустина⁴³¹ один молодой александрийский христианин, чтоб опровергнуть позорные клеветы на христианские нравы, просил разрешения у египетского префекта подвергнуть себя оскоплению. Ориген не просил разрешения, а самовольно совершил это, полагая таким образом уничтожить самую возможность подозрений, какие могли возбудить у врагов христианства его занятия катехизацией.

Узнав об этой, внушенной благородными мотивами, но не разумной, жертве, еп. Димитрий однако оставил Оригена во главе школы. Юный учитель сделался вскоре славой Александрии. Отдаваясь преподаванию ученикам, число которых возрастало изо дня в день, он не переставал сам учиться. Иустин, Тациан, Климент, перешедшие в христианство из язычества, получили сперва философское, а потом богословское образование. Ориген следовал обратному порядку. Воспитанный в принципах христианской веры, он сперва взял от светской науки лишь общие начатки знания, особенно грамматики. Лишь позднее⁴³², по мере того, как он сознавал необходимость ознакомиться с учениями, против которых ему приходилось бороться, он принялся за изучение эллинской философии и еретических сочинений. Он стал тогда слушать уроки Аммония Сакка, вместе с одним из своих учеников, который был старше его, неким Ираклом, пятью годами раньше его поступившим в эту школу⁴³³. Давая полный простор своему мощному уму в изысканиях по всем областям науки, он в то же время старался проверить предание и разобрать, каково было в действительности истинное учение церкви. Мне кажется, под влиянием этой мысли он совершил около 212 г. поездку в Рим, «желая, по его словам, узреть эту столь древнюю церковь»⁴³⁴. Будучи очень смелым в толковании Библии экзегетом, он, более чем кто-либо другой, сознал также необходимость посредством критических изысканий точно установить текст Библии. Он выучился еврейскому языку и тщательно разыскивал еврейские переводы Писания, независимые от перевода LXX-ти, чтобы проверить последний. Его путешествия представляли удобные условия для таких поисков. Мы постоянно встречаем его на пути в Рим, Грецию, Никополь Эпирский, Никомидию, Антиохию, Палестину и Аравию. Иракл, уже посвященный Оригеном в его учение, во время его отсутствия руководил школой. Не всегда одна любознательность заставляла учителя пускаться в путешествие. Его слава, как ученого христианина, побуждала знатных лиц, жаждавших христианского просвещения, выписывать его к себе. Так легат, управлявший Аравией, послал за ним нарочного, а около 218 г. одна из представительниц царствующего дома, Маммея, мать будущего императора Александра Севера, выписала его из Антиохии, дав ему свиту всадников.

Незадолго до этого путешествия, во время разгрома Александрии войсками Каракаллы, Ориген вынужден был бежать; он укрылся в Палестине у епископов Феоктиста кесарийского и Александра элийского. Эти преданные науке пастыри, гордясь возможностью показать своей пастве знаменитого александрийского катехизатора, убедили его проповедовать в их церквах не только оглашенным, но и самим верующим. Димитрий сильно восстал против этого, по его мнению, нарушения канонического порядка и вытребовал обратно своего духовного сына. Палестинские епископы оправдывались ссылкой на прежние подобные случаи⁴³⁵.

Прошло еще 15 лет. Гордясь успехом и славой своей школы, епископ александрийский предоставлял Оригену учить по своему усмотрению и нисколько не помышлял наложить запрет на его смелые мысли, которые около этого времени Ориген стал выражать в своих главнейших произведениях, особенно в своей знаменитой книге «О началах»⁴³⁶. Амвросий, бывший для него столь же щедрым, как и преданным другом, предоставил в его распоряжение целый персонал стенографов и переписчиков. Таким образом толкования учителя пользовались самой широкой известностью даже вне школы.

Это положение было омрачено разрывом Оригена с епископом. Вызванный в Ахаию, чтобы бороться там с какими-то ересями, Ориген при проезде своем через Палестину был посвящен в пресвитеры своими друзьями, епископами элийским и кесарийским. Димитрий воздержался от возведения Оригена в сан пресвитера. Оставляя его мирянином, он ограничил его публичное учительство наставлением оглашенных и запретил всякую проповедь в церкви. Но он иначе поступил с Ираклом, который был допущен в пресвитерскую среду, не отрекаясь для этого от философских занятий и даже не сняв плаща философа⁴³⁷. Быть может александрийский обычай уже тогда не допускал посвящения евнухов⁴³⁸. Евсевий намекает, а бл. Иероним открыто заявляет, что епископ действовал исключительно под влиянием мелкой зависти. Это возможно. Палестинские епископы, которым Димитрий запрещал допускать Оригена к проповеди, потому что он не был пресвитером, очевидно хотели устранить это препятствие. Они не держались относительно евнухов таких же правил, как их александрийский собрат, и не видели также никаких препятствий к посвящению верующего из другой церкви⁴³⁹. Как бы то ни было Димитрий восстал против этого весьма энергично, но предъявляя однако других возражений, кроме добровольного оскопления. Ориген после поездки по Ахаии, Малой Азии и Сирии возвратился в Египет и попытался вернуть себе руководство школой, но встретил отпор со стороны епископа. Два собора, созванные один за другим, постановили, что он должен прекратить преподавание, покинуть Александрию и, наконец, что он должен быть извергнут из сана. Этот приговор был сообщен прочим епископам и утвержден без возражений большинством из них. Кажется, что в Риме этот приговор был принят так же, как впоследствии подобный ему, произнесенный над Арием⁴⁴⁰.

Наоборот, в Палестине, Каппадокии и до самой Axaии, слава Оригена была слишком велика, чтобы рухнуть под этим ударом. Он нашел приют и покровительство у палестинских епископов, водворился в Кесарии и продолжал на этой новой почве вести преподавание в школе, выпускать сочинений и проповедовать верующим. Ориген только лично был изгнан из Александрии, учение же его оставалось там, изъясняемое его давним сотрудником Ираклом. Вскоре после отъезда Оригена Димитрий умер и Иракл заступил его место. В последнее время его привязанность к Оригену как будто остыла и, став епископом, он занял по отношению к нему, по-видимому, то же положение, как и его предшественник⁴⁴¹. Учитель остался в Палестин, и один из его учеников, Дионисий, взялся за руководство оглашением. Несмотря на бесспорное достоинство этого нового учителя, александрийская школа была уже не в Александрии. В Kecapию стекаются знаменитейшие ее ученики, как Григорий, будущий Чудотворец, и его брат Афинодор. В Kecapию же, к Оригену, направлялись письма знаменитейших восточных епископов, как наприм. Фирмилиана, еп. Кесарии Каппадокийской. Здесь он предпринял свои наиболее значительные труды, а именно знаменитое издание Гекзаплов и Октаплов. Сюда, к нему, являлись за разрешением богословских затруднений, для опровержения еретиков и для вразумления епископов, уклонявшихся от традиционного учения. Его знание, диалектика, красноречие были непобедимы. Ко всему этому присоединялось обаяние святой кротости и авторитета выдающегося аскетизма. Слава его была всемирной; его творения, письма распространялись по всему Востоку до самого Рима, где, впрочем, его читали очень мало, ибо начинали забывать греческий язык.

Являясь по своим добродетелям назиданием церкви и распространяя блеск христианской веры своим преподаванием, он в то же время защищал ее против всех ее врагов: еретиков, евреев, язычников, и успевал всюду. К этому последнему периоду его жизни относится его известный трактат против Цельза. Ему недоставало лишь одной славы – славы исповедника за веру. Уже в 235 г. гонение Максимина принудило его покинуть Палестину и искать убежища в Каппадокии. Двое из его друзей, Амвросий и пресвитер Протоктет из Кесарии были брошены в тюрьму. Он вновь взялся тогда за перо, которым, еще будучи юношей, воодушевлял своего отца умереть за веру, и написал к этим двум исповедникам свое «Увещание к принятию мученичества». Буря миновала, но пятнадцать лет спустя гонение Декия настигло его на посту христианского учителя. Его привлекли к допросу, бросили в цепях в тюрьму и подвергли пытке вытягивания голеней. Ему угрожали огнем и подвергли другим мукам. Ничто не могло сломить его твердости. Однако, менее счастливый, чем его друг Александр, который умер в тюрьме, Ориген дожил до конца гонения. Он пережил его на два или на три года, во время которых успел принять участие в кротких мероприятиях великих современных епископов Корнилия, Киприана, Дионисия, по отношению к верующим, проявившим слабость в тяжелые дни⁴⁴². Друг его Амвросий умер до него. Одно из последних посланий, полученных им, было от его бывшего ученика Дионисия, ставшего теперь александрийским епископом: в нем говорилось о мученичестве⁴⁴³. Наконец он умер, увенчанный всей славой, какую может только пожелать христианин на земле, и до последнего дня пребывая в бедности. В Тире он предал Богу свою чудную душу: могила его долгое время привлекала посетителей.

Я не сказал: поклонников. В те времена почести торжественно справлявшихся годовщин смерти оказывались лишь мученикам и, в известном смысле, епископам. Об Оригене не сложилось легенды: как ни велика была его научная деятельность, она мало говорила народному воображению. К тому же его богословские творения вскоре сделались предметом спора; борьба, завязавшаяся вокруг его памяти, не способствовала его прославлению. У него нашлись крайние и неловкие защитники, а еще больше врагов; мало имен навлекло на себя столько проклятий, как его. Но историку не трудно разобраться в страстях, частью понятных, частью непростителеных, которые возбудили против него Димитриев, Мефодиев, Епифапиев, Иepoнимов, Феофилов и Юстинианов. «Хотя мы далеко не имеем всех его трудов, но из них уцелело достаточно, чтобы судить о нем, в частности чтобы уяснить отношение между его взглядами и принятым в его время учением, а главное, чтобы убедиться в безусловной чистоте его намерений.

Его литературная деятельность громадна. Большей частью она посвящена Библии. Прежде всего следует упомянуть о знаменитом сборники Гекзапл, где в параллельных столбцах помещен был еврейский текст, писанный еврейскими и греческими письменами, и переводы Семидесяти, Акилы, Симмаха и Феодотиона, равно как и другие частичные версии. Этот монументальный труд еще не был утерян в Кесарии во времена Евсевия, но сомнительно, чтобы он сохранился до времен Епифания и бл. Иеронима. Из этого труда был сделан свод, заключавший в себе лишь четыре греческие перевода (Тетраплы).

Ориген сделал также рецензию перевода Семидесяти, где скобками были отмечены места, отсутствующие в еврейском тексте, а некоторые дополнения, заимствованные из перевода Феодотиона, когда еврейский текст казался полнее текста Семидесяти, были отмечены звездочками. За этими критическими работами следует если не хронологически, то логически, громадное количество комментариев, различных по форме (схолий, гомилий, трактатов или τόμοι), но обнимающих все книги Ветхого и Нового Завета.

Кроме этих библейских работ, Ориген оставил еще разные труды на частные темы: трактаты о молитве и о воскресении, увещание к принятию мученичества, десять книг Стромат и две самые знаменитые работы: опровержение Цельза и трактат «О началах» (Περὶ ἀρχῶν). Около сотни писем были собраны Евсевием и составляли значительное дополнение к этой литературе. Из них два – были адресованы к императору Филиппу и его жени Отадилии Севере.

Св. Епифаний насчитывает 6000 томов творений Оригена. Эта громадная цифра не невероятна, если считаться с условиями книжного дела в древности и небольшим размером свитков (volumina, τόμοι), на которых принято было писать. Как бы то ни было, только часть произведений этой великой деятельности сохранилась до нашего времени. Анафемы, вскоре обрушившиеся на них, отбили охоту к ним у переписчиков, особенно греческих. Латиняне были милостивее. Благодаря им мы имеем еще трактат «О началах», – фундаментальное произведение, по которому можно судить о богословском синтезе Оригена, хотя до нас дошла уже во многих местах исправленная версия. Переводчик Руфин предупреждает нас о том в своем предисловии. Бл. Иероним сделал другой, более точный перевод; к сожалению, от этого перевода так же, как и от подлинника, существуют лишь отрывки.

Характерна самая идея синтеза. Со времен св. Иустина, чтобы не сказать с ап. Иоанна, часто искали в философии, в ее концепциях и языке способа изъяснить христианское предание. Но то были лишь частичные попытки. Придавали философское выражение лишь тем пунктам, какие желали особенно подчеркнуть или защитить, для остального довольствовались тем, что давало предание. Иустин и другие апологеты, позднее Ириней, Ипполит и Тертуллиан, не пошли дальше. Их богословие, как таковое, всегда остается частичным, отрывочным. Синтез учения заключался в символе веры, где, начиная с всемогущего Бога до воскрешения плоти, верующие находили в сжатом виде все, во что им надлежало веровать, и на что уповать. Кpoме этой простой и общераспространенной формулы имелись лишь гностические системы, тоже законченный, начиная с несказанной Бездны до возвращения к Богу предопределенных душ. Климента, будучи христианином-философом, как не встречался с необходимости заниматься отдельными вопросами в борьбе с противоположными взглядами, так равно не чувствовал и потребности сгруппировать элементы доктрин в стройную систему. Ориген первый между христианскими мыслителями задался мыслью о богословском синтезе и осуществил его. Я сейчас изложу вкратце его содержание по трактату «О началах».

Бог по существу своему прост, неизменен и благ. В силу Своей благости Он открывается и входит в общение, в силу же Своей неизменности Он делает это от века. Но так как немыслимо допустить непосредственных отношений между бытием простым по существу и случайным множеством, то Бог от начала⁴⁴⁴ должен сам стать в такое положение, чтобы подобные отношения стали возможными. Отсюда – происхождение Слова, отдельного Лица, Божества производного, Θεός’a, а не ὁ Θεός’a, ни тем более αὐτόθεος’a. Ориген не отступает перед термином: «второй Бог». Слово, зачатое из сущности Отца, – совечно и единосущно Ему. Однако, помимо Своего происхождения от Отца, Слово у Оригена уступает Отцу еще в том, что заключает в Себе первообраз всего конечного, множественного. С этой точки зрения Оно принадлежит к категории твари и есть тварь, κτίσμα, выражаясь словами Библии⁴⁴⁵.

Здесь опять, как у апологетов, происхождение Слова связано с творением. Если бы не существовало твари, Слово не имело бы никакого основания для Своего бытия. Но – и здесь Ориген последователен – присущая Богу благость требует, чтоб всегда была тварь, так что Слово – необходимо и вечно. В этой системе, как в системе апологетов, не видно, какое место может занимать третье Лицо Божества. Предлагаемая теория вполне обходится без Св. Духа. Ориген, однако, допускает Его, как все его православные предшественники, ибо о Нем гласит предание⁴⁴⁶, и при том с такой очевидностью, что его нельзя оставить без внимания. Таким образом Дух Святой дополняет Троицу, т. е. иерархию божественных Лиц, – иерархию, степени которой определяются по отношению к твари тем, что деятельность Отца распространяется (косвенно) на все существующее, деятельность Слова – на всю разумную тварь или духов, а Духа Святого на разумную тварь и святых.

Таков божественный мир, состоящий из трех «неизменяемых Лиц»; ниже Их находится мир низших духов, поверженных изменению. Эти духи были сотворены свободными, но не замедлили злоупотребить своей свободой⁴⁴⁷, так что необходимо, было подвергнуть их наказанию и исправлению. С этой целью создан был чувственный мир. Тела предназначены доставить духам очистительное испытание. Сообразно со степенью вины духам дается тонкое тело (ангелы), плотное (люди) или безобразное (демоны). Таким образом творение тела находится в соответствие с творением духов; несозданной материи не существует.

Соединение тела с духом доставляет последнему возможность борьбы и заслуги. В этой борьбе, где свобода людей остается неприкосновенной, им содействуют ангелы и препятствуют демоны. Но борьба добра со злом кончится⁴⁴⁸; зло не вечно; очищение распространится даже на демонов.

Здесь выступает на сцену теория искупления. Постоянное испытание душ человеческих возбуждает участие Слова, и Оно посылает им в помощь избранные души, которые облекаются плотью: это – пророки; Оно даже создало из целого народа орудие спасения; наконец, так как все эти посредники оказываются недостаточными, приходит само. Абсолютно чистая душа⁴⁴⁹ восприняла тело; Слово соединилось с этой душой, которая при этом сохранила свою свободу и способность к возвышению и падению. Отсюда – возрастание видимого Христа. Спасение для обыкновенного христианина есть дело креста, жертвы, выкуп за долг, освобождение от рабства диаволу; для христианина-гностика оно есть наставление в истинах высшего порядка. И для того и для другого воплотилось Слово, обожествляя человеческую природу внутренним общением. Но для обыкновенных христиан Христос в понимании Оригена устраняет преграды к спасению, а для христиан-гностиков Он являет Собой образец (жизни) и свет, – и только.

Конец мира есть лишь относительный конец; вселенная должна всегда существовать и движение возобновляться. Когда жизнь (того или другого мира) приходит к концу, остаток искупается другим способом – нематериальным и очистительным огнем, после чего тварный дух получает свой окончательный вид. Облеченный в прославленное тело, которое ничего не имеет общего с человеческими формами, он с этой минуты тяготеет к добру. Материя, покинутая одними, служит затем для других, и так происходит вечный круговорот.

Таково содержание системы. Метод для ее построения изложен в предисловии к книге «О началах». Ориген открывает изложение перечислением пунктов вероучения, непререкаемо признанных церковью; он тщательно отделяет то, что находит в официальной догме, от того, что является лишь частным мнением или смутным верованием. Подлинное вероучение далеко не дает ему ключа ко всем проблемам; однако, он намерен на нем обосновать свой синтез. «Вот элементы, основания, которыми надо пользоваться, если (согласно с предписанием: «просвещайте себя светом познания») желаешь создать стройное учение и как бы разумно устроенное целое. Надлежит прибегнуть к ясным и неоспоримым выводам, взять у Св. Писания все, что там есть непосредственного, и что можно из него извлечь путем выводов; затем изо всех этих учений должно составить одно целое».

Нельзя придумать более похвального метода. К сожалению, здесь подразумевается, что Писание будет рассматриваться с помощью аллегорического экзегезиса, дающего возможность выискать любое учение в любом тексте. Отсюда открывается дверь своеобразным взглядам, смелым мыслям, умозрениям современной философии. Таким путем Ориген дошел до построения системы, в которой христианство с трудом могло себя узнать: это – известного рода компромисс между Евангелием и гносисом, – богословие, в котором предание скорее стоит особняком, чем входить в его плоть и кровь, – в котором даже идеи, на первый взгляд представляющиеся приемлемыми, при более близком ознакомлении вызывают опасение, как только отдашь себе отчет, в связи с какими понятиями они высказываются.

После смерти автора, доктрина Оригена вызвала много критики, но скорее по отдельным пунктам, чем в целом; нельзя указать ни на кого, кто бы нападал на самую систему, как на таковую. Да и те нападки появились не скоро. «О началах» далеко не из последних произведений автора. Он написал его в Александрии до своего разрыва с епископом Димитрием, и этот последний нисколько не был встревожен трактатом Оригена. Впрочем, он, видимо, не был строг к ученьям, ибо уже в его время Климент обнародовал свои Гипотипозы. Когда у него произошло столкновение с Оригеном и он обличил его перед всею церковью, то упрекал его лишь в добровольном оскоплении и посвящении чужими епископами. Иракл, будучи другом и сотрудником Оригена в то время, когда он издавал «О началах», не возражал ни тогда, ни после, когда сделался еп. александрийским. Дионисий, управлявши церковью после Иракла, был сам учеником Оригена и до конца поддерживал с ним хорошие отношения. Известно, в каком почете он был у палестинских, аравийских, финикийских, каппадокийских и ахайских епископов. В Риме приняли приговор еп. Димитрия, как мы видели, не имевший никакого доктринального характера, и сначала этим и довольствовались. Но под конец поднялась дурная молва о воззрениях Оригена и дошла до папы Фабиана. Ориген счел себя вынужденным написать как ему, так и другим епископам «о своем православии». Он очень жаловался па подделку своих произведений и на неосторожность Авмросия⁴⁵⁰, всегда спешившего обнародовать произведения своего друга, не давая ему времени внести в них должные поправки⁴⁵¹. Нужно быть большим оптимистом, чтобы слепо принять это объяснение. Однако достоверно одно, что не только Ориген умер в общении с церковью, но и его учение, несмотря на недоумения, которые оно вызвало в некоторых кругах, никогда при жизни его не было предметом официального осуждения.