Глава XI. Гносис ¹⁶⁴ и маркионизм 

Первые ереси и иудейские спекуляции. Враждебное отношение к Богу Израиля: Симон Волхв и ему подобные. – Сатурнил Антиохийский. – Сирийский гносис. – Гностические школы александрийского происхождения: Валентин, Василид, Карпократ. – Сущность гносиса – Гностическая экзегетика. – Демиург и Ветхий Завет. – Евангелие и предание. – Гностические братства. – Пропаганда в Риме. – Маркион. – Его принципы, учение, основанный им церкви. – Устойчивость православия. – Еретическая литература. – Православная полемика.

Мы видели, что ересь возникла одновременно с Евангелием. Поле отчее едва лишь было засеяно, как плевелы уже показываются рядом с добрыми ростками. Отсюда постоянная тревога у руководителей первоначальных общин, сказывающаяся в посланиях ап. Павла, в Пастырских посланиях, в Апокалипсисе, в посланиях ап. Петра, ап. Иуды и св. Игнатия. Насколько эти писания позволяют судить об оспариваемых учениях, последние можно, по-видимому, свести к следующим положениям.

1. Природа и закон, будет ли то естественный закон или закон Моисеев,¹⁶⁵ суть произведения духов, стоящих ниже Бога Отца, Вышнего и Истинного Бога.

2. Этот Вышний Бог явил себя в Иисусе Христе.

3. Истинный христианин может и должен освободиться из-под власти сил, сотворивших мир и давших закон, дабы приблизиться к Богу Отцу.

Эти положения нельзя рассматривать как простое искажение апостольского учения. Очевидно, сюда вошли христианские начала, но за исключением места, отведенного Иисусу Христу и Его делу, остальное стоит отдельно и легко объясняется эволюцией еврейской мысли, получающей возбуждение со стороны философской любознательности греков. Чтоб дать себе в том отчет, достаточно вспомнить существенные пункты учения Филона.¹⁶⁶ Бог, по его мнению, существо бесконечное; Он не только выше всякого несовершенства, но и всякого совершенства, даже всякого определения. Вне Его и независимо от Него существует материя, на которую Он воздействует через посредство многообразных сил. Между ними первое место принадлежит Слову. Эти силы и самое Слово изображаются то как имманентный Богу, то как отличные от Него ипостаси; они сближаются то с идеями Платона, то с действующими причинами стоиков, то с ангелами Библии и демонами язычников. Мир создан ими из предвечного материального начала. Некоторые из них заключены в человеческие тела,¹⁶⁷ и от несоответствия их божественной природы с чувственной оболочкой происходит нравственный конфликт между долгом и хотением. Цель нравственной жизни – победа духа над плотскими влечениями. Главное средство к тому – аскетизм; с Божией помощью полезно также знание и хорошо направленная деятельность. Этим путем душа приближается к Богу и в будущей жизни соединится с Ним, даже в этой жизни, в состоянии экстаза ей может быть дано временное обладание Им.

Итак, Бог далеко отстоит от мира и соприкасается с ним лишь через исходящих от Него посредников; некоторые божественные начала существуют в человечестве, как бы заключенные в узы материи, от которой они стремятся освободиться.

Вот самая сущность гностицизма. Остается только ввести сюда личность Христа и Его искупительную деятельность, цель которой возвратить к Богу затерянные на земле частицы божества. С этим добавлением мы получаем как раз те самые учения, которые оспаривались древнейшими христианскими писателями. Однако, чтобы дойти до чистого гносиса, нужно сделать еще один шаг: антагонизм, допускаемый между Богом и материей, нужно перенести в среду небожителей; творца нужно представить себе более или менее явным врагом Вышнего Бога, а в деле спасения противником искупления.

Чтобы придти к этому, надо было открыто порвать с религиозными представлениями Израиля. Ни Филону, столь почитавшему свою религию, ни учителям закона, «иудейские басни» которых оспаривались апостолами, не могло придти в голову причислить Бога Авраама, Исаака и Иакова к разряду злых духов. 

Но можно представить себе среду, где знание Библии имело достаточное распространение, чтобы служить опорой для богословских умозрений, и где, однако, не чувствовалось стесняющей почтительности по отношению к Иерусалимскому Богу. Эта среда не есть плод воображения, она действительно существовала среди самарян. Поэтому предание отцов церкви в изложении истории ересей согласно указывает на Самарио, как на их исходную точку, и на Симона Гиттонского,¹⁶⁸ прозванного Волхвом, как на их первого родоначальника. Это, разумеется, следует принять с некоторыми оговорками: ни Эвиона, ни Керинфа нельзя считать духовными потомками Симона.

Итак, в истории христианства гносис в собственном смысле впервые появляется в Самарии, старой сопернице Иерусалима. Симон поучал уже в стране, которая была его родиной, когда Филипп явился туда с проповедью Евангелия. Он «перед тем волхвовал и совращал народ самарийский, выдавая себя за кого-то великого. За ним следовали все от малого до большого, говоря: сей есть сила Божия, великая сила» (Деян. VIII). Положение, занятое им, является как бы самарянским слепком с положения Христа в Галилее и Иуде. По свидетельству Деяний, он присоединился к христианству, которое проповедовал сначала Филипп, а затем апостолы Петр и Иоанн, и принял крещение. Пораженный действиями Духа среди новообращенных, он сделал попытку получить за деньги от апостолов силу совершать такие же чудеса. Притязание это было отвергнуто. Тем не менее в Самарии Симон был у себя дома, и ему было дано одержать верх над Духом Святым. Св. Иустин, который был родом из той же страны, передает,¹⁶⁹ что в его время почти все самаряне почитали Симона за бога, за бога вышнего и господствующего над всеми силами. Одновременно поклонялись и его Мысли (Ἔννοια), которая, подобно ему, воплотилась в женщине по имени Елена. Св. Ириней сообщает больше подробностей об учении Симона. «Существует, по учению Симона, Высшая Сила, sublimissima Virtus, имеющая соответствующее женское начало, свою Мысль. Исходя от Отца, Мысль создала ангелов, а они в свою очередь создали мир. Но так как ангелы не хотели казаться тем, чем были в действительности, т. е. творением Eнноиа, то они удержали ее, поработили, заключили в женское тело, и затем заставили переселяться из одной женщины в другую. Она воплощалась в Елене, супруге Менелая и, наконец, сделалась проституткой в Тире. Вышняя Сила явила себя иудеям в виде Сына – в Иисусе; в Самарии в виде Отца – в Симоне; в других странах в виде Духа Святого». Вмешательство Бога в дела мира было вызвано, во-первых, необходимостью освободить Енноиа, а затем дурным управлением ангелов. Пророки были вдохновлены ими, поэтому они не заслуживают внимания. Верующие в Симона могут, посредством волхвования, побеждать господствующих в мире духов. Что же касается дел, то они не имеют значения, потому что спасает благодать Божия; закон – дело ангелов и служит лишь орудием порабощены. Ириней прибавляет, что Симон и Елена служили среди членов секты предметом божеского поклонения, что им воздвигали статуи, изображавшая их в виде Юпитера и Минервы.

Что же касается христологии, то Симон учил, что Вышняя Сила, дабы не быть узнанной во время своего нисхождения в мир, последовательно принимала вид различных ангелов и, наконец, в Иисусе облеклась в человеческий образ; таким образом среди людей Христос казался человеком, хотя не был им в действительности; в Иуде Он предал Себя на видимые страдания, не испытывая их в действительности.

Быть может, в этом изложении есть черты, которые относятся к позднейшему развитию учения, последовавшему за первоначальным основанием секты. Но в общем он вполне соответствуют тому, что говорит Иустин, и что мы читаем в Деяниях. Это постоянное внимание к Библии, даже когда авторитет ее не признается, эта смесь дуалистических идей и греческих обрядов, эта магия, – все это вполне соответствуют самарийской среде, этой благословенной стране религиозного синкретизма. Гносис, получивший более полное развитие в другом месте, намечает уже здесь свои характерные особенности: абстрактный Бог, мир, созданный низшими небесными существами, божество, отчасти умалившее себя в человечестве, и освобождение его посредством искупления. Здесь, в Вышней Силе и первой Мысли (Симон, Елена), можно даже видеть как бы первый намек на брачные пары сизигий валентиновой системы.

Черта достойная замечания, что инициатор этого религиозного движения выдает себя за воплощение божества: это очевидное подражаниие Евангелию.

Древние авторы сближают с сектой Симона секту другого самарянина, Менандра Каппаретейского; упоминается также о некоем Досифее, предшественнике самого Симона, а быть может даже и христианства, и о каком-то Клеовии.¹⁷⁰ Менандр учил в Антиохии. Bсе эти главари сект действовали, по-видимому, как Симон, и приписывали себе божественное происхождение. Последователи их были скромнее.

Одним из первых, на кого обращается наше внимание, является Сатурнил¹⁷¹ Антиохийский; он заставил говорить о себе не задолго до Траяна.¹⁷² По его учению Бог Отец, которого никто не может ни наименовать, ни познать, сотворил ангелов, архангелов, сил и проч. Чувственный мир создан семью ангелами. Они сотворили человека по лучезарному образу Всевышнего Бога, явившемуся им на мгновение, но произведение их было сначала очень не совершенно. Первобытный человек ползал по земле и не мог подняться. Бог сжалился над ним, так как признал в нем некоторое подобие Себе; Он послал ему искру жизни, которая завершила его строение. Со смертью искра эта освобождается и возвращается к своему божественному началу.

Бог иудеев является одним из ангелов миросоздателей. По их внушению говорили пророки, а некоторые даже по внушению их врага, сатаны. Эти ангелы-миросоздатели восстали против Бога; Спаситель пришел, чтобы покорить их и иудейского бога в особенности. Спаситель исходить от Всевышнего Бога.¹⁷³ Он не рожден и бесплотен. Кроме торжества над иудейским богом и ему подобными, он имел в виду спасение людей или скорее только тех, которые в искре жизни имеют божественное начало и доступны спасению.¹⁷⁴

Брак и чадородие считались в секте делом сатаны. Большинство сатурнилиан воздерживалось от мяса животных и, по-видимому, это воздержание было причиной особенного успеха секты.

Здесь, несмотря на враждебное отношение к иудейству, мы встречаем еще библейское учение об ангелах, но небесные сизигии отсутствуют, основатель секты не претендует на божественное достоинство, наконец, мораль отличается аскетическим характером. Все это – черты, отличающая гносис Сатурнила от гносиса Симона. Его резко выраженный докетизм, его Спаситель, имеющий лишь одну видимость человека, вполне соответствует тому, что, как мы уже отметили, озабочивало св. Игнатия, который тоже был родом из Антиохии и подобно Сатурнилу принадлежал к современникам Траяна.

Эти первобытные ереси, как кажется, не пользовались большим успехом вне сферы их возникновения. Св. Иустин, от которого мы знаем, что почти все самаряне во времена Антонина Пия были учениками Симона, говорит, что эта секта в других местах имела лишь весьма мало последователей.¹⁷⁵ На основании ложнопонятой надписи,¹⁷⁶ он полагал, что Симон был почтен в Риме статуей, воздвигнутой ему государственными властями. Но мало вероятия, чтобы Симон Волхв распространял свою деятельность так далеко от родины. Все, что передают об его пребывании в Риме и о борьбе, которая будто произошла у него там с Петром, можно отнести теперь в область легенды. Менандр обещал своим ученикам, что они не умрут. Во времена Иустина некоторые из них были еще живы.

Особенный успех, которым Симон пользовался в Сирии, далеко еще не исчерпывает всего успеха гносиса. Вследствие ли развития или подражания, но в этой стране произошло необычайное размножение сект, которые св. Ириней тесно связывает с симонизмом и сравнивает с грибами. Он называет их общим именем гностиков и описывает несколько их разновидностей.¹⁷⁷ Эту именно категорию сект довольно часто обозначают под именем офитских (ὄφις, змея); но название это, по-видимому, можно отнести лишь к некоторым из них – к тем, у которых библейский змей играл особенную роль. Имена небесных эонов и соотношение, установленное между метафизическими измышлениями и библейской историей, разнятся более или менее, смотря по системе. Но на самой вершине мироздания мы всегда находим Неизреченное Существо и высшую Мысль (Енноиа, Барбело и др.), от которых происходят огдоады и гебдомады; везде также фигурирует эон (Пруникос, София и т. п.), подвергающийся несчастию, вследствие которого часть божественных искр попадает в низшие сферы. С этой божественной катастрофой связано происхождение Демиурга, часто называемого Иалдабаотом. Демиург находится в полном неведении относительно миpa, который выше его; он считает себя единым истинным Богом и любит говорить об этом в Библии, написанной по его вдохновению. Но божественные искры должны освободиться от оков низшего миpa; для этого эон Христос, один из первых в Плероме, соединяется с человеком Иисусом и начинает в нем дело спасения.

Вслед за первым порывом возбуждения в сирийских странах, самарийский гностицизм не замедлил найти дорогу в Египет. Некоторые из его различных сект пустили здесь корни и продержались почти до IV в. Цельсу известны были эти разновидности «гностиков», и он даже читал их произведения.¹⁷⁸ В детстве Ориген проживал некоторое время вместе с одним учителем, родом из Антиохии, по имени Павлом, который был в большом почете у александрийских еретиков.¹⁷⁹ Отрывки их литературы находят теперь в коптских рукописях и папирусах. Но наибольший успех был приобретен ими не прямо, а через посредство гораздо более известных гностических систем, с которыми связаны имена александрийцев: Василида, Валентина и Карпократа.

Появление этих ересей относится древними авторами ко времени импер. Адриана (117–138 г.).¹⁸⁰ Изложенная подробно и подвергнутая критик св. Иринеем, система Валентина из всех трех наиболее известна и, очевидно, получила наибольшее распространение. Отметим ее главные черты.

Во главе невидимого и неизреченного миpa находится Первосущий Отец, Глубина нерожденная, со своей супругой, Сиге (Молчанием). Когда он «восхотел сотворить», он оплодотворил Сиге, которая родила подобное ему существо, Ум (Noûs),¹⁸¹ и одновременно женское начало, относящееся к Уму, как Сиге к Глубине. Эта подруга Ума есть Истина. Глубина и Сиге, Ум и Истина – первые четыре зона – образуют первую четверицу (tetrada). От Ума и Истины рождаются Слово и Жизнь, а от них Человек и Церковь. Таким образом из восьми высших эонов составляется восмерица (огдоада).

Но размножение эонов не остановилось на этом. От первой из двух последних брачных пар рождаются пять, а от второй шесть новых брачных пар, что составляет в общей совокупности тридцать эонов: пятнадцать мужеского и пятнадцать женского пола, распределенных на три группы: огдоада (восмерица), декада (десятерица) и додекада (двоенадесятица). Эти три группы образуют вместе Плерому: совершенное царство неизреченных духов.

До сих пор мы еще находимся в области отвлечений; чтобы перенестись отсюда в чувственный мир, требовался переход, и этим переходом служит нарушение гармонии эонов, беспорядок, нечто в роде первородного греха.

На последней ступени Додекады и всей Плеромы находится брачная пара: Вожделенный и Премудрость (Θελητός καὶ Ζοφία).¹⁸² Софиа, Премудрость, внезапно исполняется желанием познать таинственного Отца, Глубину. Но это первоначало всех вещей доступно познанию лишь первородного Сына, Ума. Желание Премудрости является таким образом беззаконным желанием, страстью. Эта неудовлетворенная страсть есть гибель для возымевшего ее существа. Премудрости грозит полное уничтожение и рассеяние в бесконечном, но она встречает Предел всего (ὅρος), положенный Отцом в виде, грани вокруг Плеромы. Остановленная им, она приходит в себя и возвращается к прежнему состоянию. Но обуреваемая неудовлетворенной страстью, она зачинает, а так как эон, супруг ее, был непричастен этому зачатию, то оно было неестественным, а отсюда и плодом от него было нечто несовершенное по существу. Это существо, называемое на язык валентиниан Ахамот (Hachamoth), похоть Премудрости, было извергнуто из Плеромы.

Чтобы в среде последней не возникло снова беспорядка, подобного внесенному туда Премудростью в минуту увлечения страстью, вторая брачная пара эонов, Ум и Истина, рождают шестнадцатую пару – Христа и Св. Духа, который в сизигии является существом женского рода.¹⁸³ Эти два новые зона научили других уважать границы своей природы и не стремиться познать непостижимое. Эоны проникаются этой проповедью; таким образом единство Плеромы восстановляется и гармония ее достигает совершенства. И тут, в порыве благодарности к Всевышнему Отцу, соединяя свои силы и совершенства, все они вместе рождают тридцать третьего зона, Иисуса Спасителя.

Однако Ахамот, страсть премудрости, оставалась вне божественной Плеромы. Последняя посылает к ней одного за другим двух визитаторов. Один из них, Христос, дает этому подобно аристотелевской материи некоторого рода субстанциальную форму с зародышем сознания. Вследствие этого Ахамот приходит к сознанию своего собственного несовершенства и испытывает ряд страстей: печаль, страх, отчаяние, неведение. Второй визитатор, эон Иисус, отделяет от нее эти страсти. Под влиянием этого второго воздействия рождается неодушевленная (ὑλική) и одушевленная субстанция (ψυχική); первая образовалась из страстей Ахамот, вторая от ее обращения к более совершенному состоянию после удаления страстей. В этом улучшенном состоянии она становится способна к зачатию. Один взгляд на ангелов, сопровождавших Спасителя, уже оплодотворяет ее, и она зачинает таким образом третью субстанцию, духовную (πνευματική).

До сих пор мы находимся еще в предворении низшего миpa, Кеномы, который противостоит Плером. Видимый мир еще предстоит создать; а пока вызваны к бытию только три субстанции, из которых он должен образоваться: материальная, психическая, и пневматическая. Должен, наконец, сначала произойти Творец. Он не будет им в собственном смысле слова, ибо элементы для его творческой деятельности существовали до него. Ахамот не может извлечь его из духовной (пневматической) субстанции, над которой она не имеет никакой власти; поэтому она производить его из душевной (психической) субстанции. Созданный таким образом, Творец, или Демиург, в свою очередь облекает в форму всякое одушевленное (психическое) или материальное (гилическое) бытие. Он – отец первого, творец второго, создатель и царь того и другого. Между сотворенными таким образом существами нужно различать семь небес, они же – семь ангелов, но не семь чистых духов (πνεύματα). Демиург действует, как слепой; сам того не сознавая, он старается воспроизвести Плерому в той низшей сфере, в которой он действует. Ахамот в Кеноме соответствует Глубине, Демиург – перворожденному Уму, ангелы или небеса другим эонам. В неведении всего, что выше и совершеннее его, Демиург считает себя единственным творцом и владыкой вселенной. Это он и возвестил чрез пророков: «Я – Бог, и нет другого Бога кроме меня». Ему обязан существованием человек со стороны своей материальной и животной природы (илики и психики). Но известное количество людей выше других; это – пневматики или люди духовной природы. Они не всецело произошли от Демиурга; в них проникла духовная субстанция, родившаяся от Ахамот; благодаря этому высшему элементу, они представляют собою избранных рода человеческого.¹⁸⁴ Посмотрим теперь, в чем состоит дело спасения. Из трех категорий людей, первые, материальные (илики), не могут спастись. Они неминуемо погибнуть вместе с материей, из которой они созданы. Духовные (пневматики) не нуждаются в спасении; они – избранные по природе. Средину между теми и другими занимают психики; для них спасение возможно, но они не могут достичь этого без помощи свыше. – Искупление совершается собственно для них. Искупитель состоял из четырех элементов: первый, не будучи материальным, имеет видимость материи, но достаточно и этой видимости, так как материя не подлежит спасению, второй элемент – психический, третий – пневматический, четвертый – божественный. Божественным элементом в лице Искупителя был Иисус, последний эон. Итак, три последние элемента произошли от Демиурга, Ахамот и Плеромы. Однако, эон Иисус вселился в Искупителя лишь в момент крещения, а когда Спаситель предстал перед Пилатом, то вновь вознесся в Плерому, взяв с собой пневматический элемент и оставив на страдания психический, облеченный в его материальную видимость.

Конец человечества наступить, когда истощится творческая сила Демиурга. Ахамот, преобразившись, наконец, в небесного эона, получит место в Плероме, и сделается супругой Иисуса-Спасителя. Вместе с ней войдут туда и духовные (пневматики) люди; они сочетаются браком с ангелами, которые образуют сонм вокруг Спасителя. Демиург займет место Ахамот и поднимется таким образом на одну ступень в лествице существ. За ним последуют те из «психиков», которые достигли своего назначения; прочие вместе с материальными людьми погибнут в общем пламени, которое уничтожить всю материю.

На языке обыденной жизни эти три категории людей соответствуют: валентинианам, обыкновенным христианам и нехристианам. Первые и последние бесповоротно предназначены – одни к жизни вечной, другие к уничтожению. Валентинианин может жить, как ему угодно, и каковы бы ни были его поступки, они не отражаются на духовной природе его существа: дух не зависит от плоти и неответственен за нее. Можно себе представить отсюда, каковы были нравственные последствия этого учения.

Валентин был довольно снисходительный еретик. Разумеется, он предоставлял своим последователям много льгот на этом свете, а на том – все преимущества вечного прославления, но он допускал, что люди, принадлежащие к великой церкви, обыкновенные христиане, могут добродетельной жизнью достичь известного благополучия. Самому Демиургу, ответственному создателю, творения которого так сильно критиковались в других сектах, предназначался здесь весьма почетный удел.

Валентиновский гносис с начала до конца построен на идее брака. Начиная с самых отвлеченных начал бытия и до их конечного завершения, мы видим лишь сизигии, браки и произрождение. В этом, как и в нравственных выводах, он скорее напоминает Симоновскую, нежели Сатурниловскую систему. Василид¹⁸⁵, наоборот, скорее приближается к Сатурнилу; символом длинной эволюции от отвлеченного к конкретному он берет не половые отношения, а нечто другое. Его эоны так же, как ангелы у Сатурнила, безбрачны. Но сложность его системы столь же велика, как и у Валентина.

От Нерожденного Отца происходить Нус, от Нуса Логос, от Логоса Фронесис, от Фронесис София и Динамис, производящие другие существа: силы, власти, ангелов. – Ими заселяется первое небо. Но существует не менее 365 небес; то, которое мы видим, есть последнее. На нем живут ангелы миросоздатели; во главе их стоит Бог иудеев. Он вознамерился подчинить все народы покровительствуемой им нации. Отсюда произошло столкновение между ним и другими ангелами. Чтобы восстановить мир и освободить человека от тирании демиургов, Всевышний Отец посылает на землю Нус, который в Иисусе принимает человеческий образ. В момент страстей, Искупитель обменивается видимостью с Симоном Киренейским, который и был распят вместо него. Поэтому нет никакого основания поклоняться распятому и в особенности терпеть во имя его мученичество. Спасение заключается в знании истинного положения вещей, каким его представляют василидиане.

Ветхий Завет был отвергнуть, как написанный по внушению миросоздателей. Магия, дающая власть над этими злыми духами, была в большом почете у василидиан. Они пользовались заклинательными формулами. Самой известной между ними было слово Abraxas или Abrasax, буквы которого, сложенные по их цифровому значение (по-гречески), дают число 365, соответствующее количеству высших миров. Мораль была построена на началах детерминизма¹⁸⁶, как и в системе Валентина. Вера есть дело природы, а не воли. Страсти имеют некоторый род субстанциальности. Их называли придатками; это – качества животных, связанные с разумным началом, которое оказывается таким образом снабженным причудливыми инстинктами волка, обезьяны, льва, козла и т. д.¹⁸⁷ Не затронутая сама по себе прегрешениями, в которые ее вовлекли страсти, духовная душа тем не менее несет их последствия: всякий грех должен быть искуплен и действительно искупается страданьями в этой или иной жизни, ибо допускалось переселение душ.

Кажется, что в нравственной жизни василидиане сначала руководились правилами общей морали. Климент Александрийский¹⁸⁸ утверждает, что Василид и его сын Исидор допускали брак и отвергали безнравственность; но последователи Василида, современные Клименту, не остались верны в этом отношении предписаниям своего учителя. В конце III в. секта имела прочно установленную репутацию безнравственности.

Как и валентиновская секта, она была преимущественно школой.

Тоже можно сказать и о гносисе Карпократа¹⁸⁹. Карпократ был александриец, как Валентин и Василид. Жена его, Александра, была родом с о. Кефаллении; у него был от нее необычайно одаренный сын, Епифан; он умер 17 лет, написав книгу «О справедливости». Епифана стали почитать за бога в Кефаллении, как Симона в Самарии. Островитяне воздвигли ему в г. Самах храм и музей, где в его честь совершались жертвоприношения и литературные празднества.

Карпократ был философ-платоник, более или менее зараженный христианским гностицизмом. Он признавал единого Бога, от которого происходит целая иерархия ангелов. Чувственный мир создан ими.¹⁹⁰ Человеческие души сперва окружали Бога Отца; затем упали в материю и должны быть освобождены из нее, чтобы вернуться к своему первоначальному состоянию. Иисус, сын Иосифа, родившийся в тех же условиях, как и прочие люди, и подверженный на ряду с ними закону переселения душ, мог, припомнив все, виденное им во время своего первого существования, и получив помощь свыше, восторжествовать над миродержцами и вознестись к Отцу. Все могут, как он, по его примеру и теми же средствами, дойти до презрения к мироздателям и спастись от них. В этом они могут иметь такой же и даже больший успех, чем он. Порядок этого освобождения сопряжен с переходом во всякие условия жизни и с исполнением всякого рода дела. Если мера их не завершена в настоящей жизни, как это обыкновенно бывает, то она восполняется последовательным переселением душ, пока не будет совершено положенного числа их. Впрочем, по существу поступки безразличны, лишь мнение делит их на хорошие и дурные. Справедливость, которой учил Епифан, есть в сущности равенство в распределении имуществ. Эти последние, и женщины в том числе, должны принадлежать всем совершенно так же, как дневной свет.

По некоторым из этих черт можно распознать влияние Платона. Миф Федра является прививкой к Евангелию.

Магия пользовалась большим почетом у последователей Карпократа. Их культ имел весьма определенные языческие формы. Мы уже видели, как они почитали своих основателей. Они имели также скульптурные и живописные изображены Иисуса Христа, будто бы воспроизведенные с портрета, написанного по приказанию Пилата; они украшали их цветами, вместе с изображениями Пифагора, Платона, Аристотеля и прочих мудрецов.

Св. Ириней не хочет верить, чтоб эти сектанты простирали свои нравственные принципы до их крайних выводов и предавались всем мерзостям, которые ими оправдывались. Но он свидетельствует об испорченности их нравов и о соблазн, производимом ею. Он упрекает карпократиан в том, что они порочат христианство, и спрашивает их, как они могут ссылаться на Иисуса, Который в своем Евангелии учит совсем другой морали.

Карпократиане имели на это готовый ответ. Они уверяли, что Иисус имел тайное учение, которое ученики его доверили лишь надежным людям. 

Бесполезно углубляться дальше в описание гностических сект. В их разнообразии легко уловить несколько общих и основных идей.

1. Бог, творец мира и законодатель Ветхого Завета, не есть истинный Бог. Над ним, на недосягаемой высоте, существует Бог-Отец, высшее начало всех существ.

2. Бог Ветхого Завита не ведает истинного Бога, и мир вместе с ним не знал о Нем до явления Иисуса Христа, Который произошел от истинного Бога.

3. Между истинным Богом и тварью существует весьма сложная система посредствующих существ божественного происхождения; в их рядах так или иначе обнаруживается расстройство, нарушающее гармонию. Чувственный мир, а часто также и создатель его, происходят вследствие этого первородного греха.

4. Часть человечества, так или иначе происшедшая от небесного мира, стоящего выше Демиурга, доступна искуплению. Иисус Христос сошел на землю, чтобы освободить ее.

5. Так как воплощение не могло привести к тесному единению между божеством и проклятой материей, то евангельская история истолковывается или в смысле нравственного и преходящего соединения божественного зона с конкретной личностью Иисуса, или же в смысле простой человеческой видимости.

6. Итак, не было ни страданий, ни действительного воскресения Христа; будущее предопределенных ко спасению не связано с воскресением тела.

7. Затерявшаяся в человеке частица божества, т. е. предопределенная ко спасению, душа, не солидарна с угнетающей ее плотью. Нужно стараться умертвить плоть аскетизмом (ригористическая тенденция), или по крайней мере не верить, что дух ответствен за ее слабости (либертинистическая тенденция)¹⁹¹.

Такие идеи, очевидно, не могли найти себе оправдания в Ветхом Завете, который к тому же был повсеместно отвергнут как написанный по внушению Демиурга. Великая церковь крепко держалась за Библию Израиля и находила способ для примирения Иеговы с Отцом Небесным. Гностикам это не удавалось. Из письма Птоломея к Флоре¹⁹² можно видеть, какая экзегетика практиковалась в среде валентиниан. При помощи ссылок на некоторые евангельские тексты Моисеев закон сводится здесь к трем различным авторитетам: Моисею, старейшинам Израильским и Богу. В том, что дано от Бога, различаются истинные заповеди – десятословие и предписания естественной нравственности, которые Христос пришел исполнить, а не упразднить, – ложные заповеди, как заповедь возмездия, которая была отринута Христом, наконец заповеди, имеющие значение лишь тени, образа, как обрядовые законы. Но ясно, что этот божественный закон, состоящий из хороших и дурных предписаний, не может быть приписан бесконечно-совершенному Существу, так же, впрочем, как и противнику всякого добра. Таким образом он есть произведение посредствующего Бога, творца мира. Флора, говорит учитель, в заключение, не должна смущаться, слыша рассуждения, что злой дух и посредствующий дух (Демиург) произошли от всесовершенного Существа: «с Божией помощью узнаешь это и ты, получив апостольское предание, которое и мы приняли по преемству, вместе с обычаем проверять всякое учение учением Спасителя».

Эту экзегетическую постановку, в сущности, легко понять. – Для религиозных мыслителей II в., так же как и для нас, оценка природы и закона есть непрерывное искушение. Человек в праве жаловаться на грубость сил природы и не за себя только, но и за всех живых существ; другими словами, с своей весьма ограниченной точки зрения, он естественно находит, что мир дурно создан. Также и закон, установленный для общих случаев, пренебрегает и не может не пренебрегать тысячами частных обстоятельств, что нередко представляет его в нелепом и несправедливом свете. Над этим миром и его скорбями человеческое сердце чует бесконечное милосердие, обнаруживающееся в любви, а не в простой справедливости. Представьте себе грека, воспитанного в таком духе, и поставьте его в отношение к Библии. Ветхий Завет представит ему образ страшного бога, который несомненно творит, но тотчас карает весь род людской за грех первой человеческой четы и, раскаявшись в том, что позволил ему размножиться, за исключением одной семьи уничтожает его вместе с большей частью животных, очевидно, неповинных во вменяемых людям грехах; этот бог вступает в союз с племенем авантюристов, защищает его от других народов, толкает его на завоевательные и хищнические экспедиции, требует своей части в добыче и руководит избиением побежденных, награждает его законодательством, где рядом с справедливыми встречаются странные и неудобоисполнимые предписания. Просвещенные евреи и вместе с ними христиане объясняли эти досадные черты искусными аллегориями. Мы не можем в этом следовать за ними, но тем не менее мы выходим из затруднения, объясняя все более и более утончающееся в хронологической последовательности священных текстов появление этих несообразностей постепенным одухотворением идеи Бога у древних. Но такое объяснение было недоступно древности. Гностические мыслители не искали в аллегориях того, что черпали в них православные. Так как им нужно было, чтоб кто-нибудь нес ответственность за природу и закон, они возложили ее на Бога Израиля. Наоборот, Евангелие, где по их признанию звучало совершенно иное настроение, казалось им откровением высшего милосердия и полного совершенства.

Это распределение ролей могло казаться остроумным, но в сущности оно лишь отодвигало решение вопроса о происхождении зла. Демиург объяснял природу и закон. Но как объяснить самого Демиурга? Как увидим, Маркион вовсе не искал разрешения этой загадки. Другие выходили из затруднения, вводя между всевышним Богом и Демиургом целый ряд эонов, совершенство которых убывало по мере их удаления от Существа Первоначального, и вследствие этого могло произойти нарушение порядка, которое и произошло в действительности. Это произвольное и неполное разрешение вопроса не преминуло однако возбудить живейшую критику.

Ясно, почему в этих системах Евангелие Христа являлось главным и, по правде сказать, единственным аргументом. Оно было получено в писаных текстах, в числе которых с ранних пор находились наши четыре канонические Евангелия¹⁹³, а также и в специальных преданиях – записанных или устных. Эти предания имели претензии воспроизводить не только всем известную евангельскую историю, но и тайные беседы, чаще всего относимый ко времени поели воскресения. Спаситель объясняет здесь апостолам, Марии Магдалине и другим приближенным к Нему женщинам глубочайшие тайны гносиса. Отсюда произошли евангелия Фомы, Филиппа, Иуды, Малые и Великие вопросы Марии, Евангелие Совершенства и проч. Другие книги приписывались древним праведникам: Илии, Моисею, Аврааму, Адаму, Еве и особенно Сифу, который в известных кругах играл весьма важную роль. В сектах так же, как и в великой церкви, имелись вдохновенные пророки, речи которых собирались, и из них составлялись новые категории священных книг: так было с пророками Мартиадом и Марсианом у «архонтиков».

Василидиане опирались на предание, полученное от некоего Главкия, который был будто бы истолкователем ап. Петра. Существовало еще евангелие Василида, содержание которого было заимствовано из ев. Матвея и Луки, а также пророки Варкавва и Варкоф (Пархор), на книги которых были составлены комментарии Исидором, сыном Василида. Сам глава секты написал на свое евангелие двадцать четыре книги «Эгзегетик». Валентин, в свою очередь ссылался на ученика апостолов, Февду, учителем которого был будто бы ап. Павел, секта же его пользовались Евангелием Истины.

Таковы были авторитеты. Учение мало-помалу распространялось и возникали небольшие кружки посвященных, которые вообще стремились вначале совместить свои тайные учения с обычной религиозной жизнью христианских общин. Но их скоро разоблачали, и тогда они составляли из себя независимые общины; здесь они свободно развивали свои системы, проводили новообращенных чрез целый ряд последовательных посвящений и совершали обряды, имевшие в их глазах глубокий мистический смысл. Внешний культ всегда имел для них большое значение. Говорить чувству, возбуждать воображение – это было у них одним из главных средств религиозного воздействия. Они не отказывали себе в употреблений странных выражений, повторений или произнесений наоборот еврейских слов и всех приемах колдовства. Посредством этого они действовали на слабые и беспокойные умы, жаждавшие тайных знаний, посвящений, мистерий, на последователей орфизма и восточных культов.

Три школы – Валентина, Василида и Карпократа, – особенно первые две, имели, по-видимому, большой успех у себя на родине. Климент Александрийский очень часто говорит о Василиде и Валентине; он много изучал их книги. – Вне Египта василидовская секта не имела такого успеха, как валентиновская. Валентин рано переселился в Рим, где проживал долгое время при папах Гигине, Пие и Аниките.¹⁹⁴ По словам Тертуллиана, Валентин жил здесь сначала в среде верующих, пока его опасная пытливость и проповедь не вынудили отлучить его сперва временно, а потом и окончательно от христианской общины.¹⁹⁵

Событие это не помешало секте Валентина понемногу распространяться всюду. Во времена Тертуллиана между еретическими сообществами наибольшим успехом пользовалась «коллегия» валентиниан. Система учителя принималась здесь, но с некоторыми изменениями, породившими разные школы. Самыми известными учителями были Гераклеон, Птоломей, Марк, Феодот, известные нам по св. Иринею и Клименту александрийскому.

Карпократ, или по крайней мере его ересь, также заявили о себе в Риме. Во времена папы Аникиты (около 155 года), одна женщина, принадлежавшая к этой сект, Маркеллина, прибыла в Рим и навербовала себе здесь много последователей. 

Когда сирийские шарлатаны распространяли восточный гносис с его магией, эонами странных названий и семитической мишурой, когда изысканные учители украшали философским стилем эти причудливые измышления, применяя их ко вкусу александрийцев, когда те и другие могли добиться лишь учреждения высшего или низшего разряда лож для посвященных, – нашелся человек, который задумал извлечь из всего этого хлама несколько простых мыслей, отвечавших на запросы души обыкновенных людей, и на этом основании построить религию, религию христианскую, но новую, антииудейскую и дуалистическую, и дать ей форму уже не тайного братства, а церкви. Человек этот был Маркион.

Маркион был родом из Синопа, широко известного порта на Понте Евксинском. Отец его был епископом, а сам он разбогател от мореплавания. Маркион прибыл в Рим¹⁹⁶ около 140 г. и сначала вмешался в среду церковной паствы. Он даже пожертвовал общине довольно крупную сумму в 200.000 сестерций (приблизительно 16,000 руб.).

Эта щедрость была, быть может, рассчитана на то, чтобы расположить в свою пользу общественное мнение, которое начинало смущаться его речами. Дело в том, что лица, стоявшие во главе церкви, затребовали от Маркиона объяснений относительно его веры; он дал их в форм письма. Впоследствии православные полемисты часто ссылались на этот документ.

Маркион был последователем ап. Павла. Указанная апостолом противоположность между верой и законом, благодатью и праведностью, Ветхим и Новым Заветами составляла для него самую основу религии. Павел с грустью покорился необходимости разойтись со своими братьями во Израиль. У Маркиона этот разрыв превратился в решительную враждебность. По его мнению откровение Иисуса Христа и Ветхий Завет безусловно несовместимы.

Нужно выбирать между бесконечной любовью и высшим милосердием, вестником которых был Иисус, и жестокой справедливостью, ссылающейся на Бога Израиля. Не следует, убеждал он римских пресвитеров, вливать молодое вино в старые мехи, или пришивать новой заплаты к слишком ветхой одежде. В целом ряде антитез суть его мыслей вскрывалась яснее. Иудейский Бог, Бог твари и закона, не может быть тождествен Отцу милосердия, а в таком случае его нужно признать существом низшим сравнительно с последним.

Таким образом Маркион, подобно гностикам, приходит к дуализму, но исходя при этом совсем из иных оснований. Его не интересует ни метафизика, ни космология; он не старается ни заполнить расстояние между конечным и бесконечным целым сонмом эонов, ни исследовать, вследствие какой катастрофы в области сверхчувственного можно себе объяснить беспорядок в чувственном мире. В его глазах Искупитель есть явление истинного и благого Бога. Он спасает людей откровением Того, от Кого Он произошел, и делом креста. Но так как Он ничем не может быть обязан Творцу, то он имел лишь вид человека.

В 15 год царствования Тиверия, он внезапно явил себя в Капернаумской синагоги. Даже призрачно Христос не рождался и не возрастал. Видимость его началась лишь с проповеди и длилась во все время евангельской истории, не исключая и страстей.

Не все люди, а только часть их будет спасена. Они обязаны жить в самом строгом воздержании, как относительно пищи и питья, так и половых потребностей; брак воспрещается. Крещение может быть разрешено состоящим в браке только в том случае, если они разойдутся.

Эти основные мысли Маркиона не слагаются в стройную систему. Не вполне ясно, как он объясняет происхождение своего справедливого бога, и каким образом жертва на кресте могла иметь для него такую цену, раз она совершилась призрачно.

Маркион не считал себя обязанным объяснять все и особенно предлагать полную систему пытливости резонеров. Его религиозная душа вполне примирялась с тайной. Но легче отрицать богословие, чем обходиться без него. Маркион имел личные отношения к гностикам, и это оказало влияние на его образ мыслей. Предание поставляет его, в самом Риме, в связь с одним сирийцем, Кердоном, который прибыл туда ранее его. Не легко разобраться по дошедшим до нас сведениям об этой личности, в какой мере он мог повлиять на Маркиона, и в какой момент школа его слилась с сектой великого новатора. Быть может, он-то и убедил Маркиона предать проклятию не только закон, но и самое творение, и последовательно свести евангельскую историю к абсолютному докетизму.

Как бы то ни было, и к какому бы времени мы не приурочили его отношение к Кердону, Маркион в конце концов убедился, что римская церковь не последует за ним в его, доведенном до крайности, павлинизме. Разрыв произошел в 144 г.¹⁹⁷ Маркиону вернули сумму, пожертвованную им в общественную кассу, но удержали изложение его вероисповедания. В Риме тотчас возникла маркионитская община и не замедлила достигнуть процветания. Это положило начало широкому движению, которое, благодаря деятельной пропаганде, в весьма короткое время распространилось по всему христианскому миру.

Учение Маркиона не опиралось ни на тайные предания, ни на пророческое вдохновение. Оно нисколько не стремилось согласовать себя с Ветхим Заветом, способ толкования которого был буквальный, без малейшего аллегоризма. Отсюда следовало полное отречение от Ветхого Завета. Из Нового Завета, или скорее из совокупности апостольских писаний, были оставлены лишь послания ап. Павла и третье Евангелие; далее, самое собрание посланий ап. Павла не заключало в себе Пастырских посланий, а в десяти принятых посланиях, как и в тексте ев. Луки, были сделаны сокращения. Маркион полагал, что галилейские апостолы лишь очень несовершенно поняли Евангелие, что они ошибочно почитали Христа за посланника Творца. Поэтому Господь воздвиг Павла, чтобы исправить их учение. Но и в посланиях Павла были места, благоприятные Творцу. Маркион признал их позднейшими вставками.

К этому сокращенному Новому Завету вскоре присоединилась книга Антитез (противопоставлений), написанная основателем секты. То было лишь собрание текстов, доказывающих противоположность между Ветхим Заветом и Евангелием, между всеблагим Богом и Творцом. Эти священные книги, равно как почитание Маркиона и соблюдение его ригористической морали, были общим достоянием всех маркионитских церковных общин. 

Церковные общины не могли благоприятно отнестись ко всем этим учениям. Согласие обоих заветов, действительность евангельской истории, ценность обычной нравственности слишком прочно укоренились в предании и религиозном воспитании, чтобы их легко было расшатать. Нет свидетельств, чтобы какая-нибудь церковь в полном состав поддалась совращению. Но из этого не следует, чтоб вожаки секты не старались об этом. В Риме в особенности, как исключительно важном пункте, были, говорят, сделаны различные попытки Валентином, Кердоном и Маркионом с целью захватить руководительство над церковью.

В конце II в. между отправляющими свои обязанности римскими пресвитерами¹⁹⁸ мы еще встречаем гностика Флорина. Очень интересно положение занятое Ермом. Он энергично настаивал на божественности Творца. Вот первая заповедь Пастыря: «прежде всего веруй, что Бог един, что Он все создал и устроил, все вызвал от небытия к бытию и все содержит». Столь же настойчиво он провозглашал ответственность души в делах плоти: «смотри никогда не приходи к мысли, что эта плоть погибнет, и не злоупотребляй ею в какой-либо нечистоте. Если ты оскверняешь плоть свою, то оскверняешь и Духа Святого; если же осквернишь Духа Святого, ты не будешь жить».¹⁹⁹ Двумя этими наставлениями Ерм предостерегал свою общину от опасности, угрожавшей вере и нравственности – от дуализма и либертинизма. В других местах он набрасывает портреты как проповедников ересей, так и их слушателей.

«Вот, говорит он, сеятели чуждых учении, совращающие с пути истинного служителей божьих, грешников в особенности, не давая им обратиться и внушая безумные учения. Есть, однако, основание надеяться, что они в свою очередь обратятся. Ты видишь, что уже многие из них вернулись с тех пор, как ты сообщил им мои предписания, другие еще обратятся».

Вслед за учителями описываются ученики: «это верующие, они веруют, но их трудно просветить; они дерзки, самодовольны, хотят все знать и ничего не знают. Дерзость довела их до помрачения разума; нелепая опрометчивость обуяла их; они хвалятся великой проницательностью; и охотно и произвольно превращаются в учительствующих, но у них нет здравого смысла... Великое зло дерзость и пустое самомнение: многие погибли от них. Есть такие, которые, сознавая свое заблуждение, обратились к искренней вере и подчинились тем, кто имеет действительное разумение. Другие тоже могут обратиться, ибо они не злые люди, а скорее глупцы».

Это было написано в то время, когда Валентин и другие известные учители распространяли свои доктрины в римском христианском обществе. Если речь идет о них, то Ерм проявил большой оптимизм.²⁰⁰

Но имел ли он в виду утонченные фантазии Валентина, или, что весьма вероятно, более вульгарный гносис, вывезенный из Сирии и Азии, надо сознаться, что высшее богословие гностиков с их плеромами, огдоадами, архонтами и всем персоналом небесных эонов, невидимому, не произвело на него большого впечатления, и что он даже не усматривал в нем особенно серьезной опасности. Простоту ума и прямоту сердца он считает в этом случае неодолимой защитой.

Он был прав относительно людей обыкновенного уровня; но как выше сказано, философские мечтания имели все-таки своих последователей, а покаяние, проповедуемое Ермом, было менее заманчиво, чем гностическое оправдание²⁰¹. Поэтому не следует удивляться, что речи церковных властей обнаруживают вообще больше опасений и негодования, чем проповедь смелого пророка. Последний, впрочем, по-видимому, не знал Маркиона; по крайней мере можно утвердительно сказать, что он не знал о великой пропаганде маркионитской церкви, гораздо более опасной соперницы кафолического христианства, чем школы сирийских авантюристов и александрийских учителей.

Впечатления св. Поликарпа и св. Иустина были менее оптимистичны. Престарелый смирнский епископ, жизнь которого была очень продолжительна, был знаком с Маркионом до его поездки в Рим. Затем он встретил его после разрыва с церковью, и на вопрос Маркиона, узнает ли он его, отвечал: «узнаю первенца Сатаны»²⁰². Иустин не только включил Маркиона в число еретиков, опровергаемых в его Syntagma²⁰³, направленной против всех ересей, но посвятил ему еще другую Syntagma – специальный трактат²⁰⁴. Первая из этих двух работ была уже издана, когда он писал свою первую Апологию (около 152 г.), где дважды возвращается к еретику. «Некий Маркион из Понта, пишет он, проповедует еще в настоящее время другого Бога, более великого, чем Создатель. Благодаря, содействию демонов, он убедил многих и во всех странах (κατὰ πᾶν γένος ἀνθρώπων) поносить и отрекаться от Бога, создавшего эту вселенную... Многие слушают его, как будто он один обладает истиной, и смеются над нами. Однако у них нет никакого доказательства тому, что они утверждают. Как овцы, умыкаемые волками, они глупейшим образом предают себя на съедение этих атеистических учений и демонов».

Тон этих речей показывает, насколько рана была чувствительна, и каков был на первых порах успех Маркиона.

Гностики много написали. Это было естественно, раз они считали себя призванными посвящать избранную интеллигенцию в тайны высшего знания. Не менее естественно, что поражение этой религиозной партии повлекло за собой исчезновение ее литературы; поэтому до последнего времени гностические сочинения были известны лишь постольку, поскольку о таких сообщали православные писатели. Указания заглавий, разрозненные ссылки, изложение различных систем, очевидно извлеченное из произведений сектантов, – вот все, что до нас дошло этим путем²⁰⁵. Следует, однако, отметить одно исключение: это изложенное выше письмо Птоломея к Флор, сохраненное Епифанием; из него видно, что гностическое учение обосновывало себя ссылками на библейские и христианские данные.

С некоторых пор египетские рукописи начинают открывать нам в коптских переводах подлинные сочинения древних еретиков. То, что до сих пор найдено, исходит не от александрийских школ Василида, Валентина и Карпократа, а от сект сирийского происхождения, которые св. Ириней описывает²⁰⁶ под общим названием гностиков. Не подлежит сомнению, что у него перед глазами было одно из этих произведений: глава, которую он посвящает гностикам типа варвелиотов (I, 29), представляет собой лишь довольно неполное извлечение из него²⁰⁷.

Другие менее древние²⁰⁸ сочинения, относящиеся приблизительно к середине III в., свидетельствуют о любопытных изменениях, происшедших в тех же сектах. Известно, что в этом странном мире рано обнаружились две нравственные тенденции: одна аскетическая, другая потворствовавшая самым отвратительным извращениям. Найденные книги защищают первую и очень определенно нападают на вторую.

Одновременно с этой еретической литературой развивается полемика против гносиса православных писателей. Одни опровергали преимущественно отдельные секты: Валентин и Маркион, последний в особенности, подали повод к многочисленным опровержениям. Другие предприняли составление списков сект и любили подчеркивать их странности, противополагая им трезвое, вселенское и традиционное учение истинной церкви. Эта тема обрабатывалась с ранних пор. Св. Иустин уже писал против всех ересей, когда он издавал свою Апологию²⁰⁹. Егезипп тоже обсуждал этот предмет, но не в специальной книге, а в своих «Воспоминаниях». Все это более или менее утрачено, но зато мы имеем произведение св. Иринея, книгу обстоятельную, которая хотя и направлена специально против валентиновской секты, но содержит изложение главных ересей, доведенное до современной ему эпохи. За ним следует Ипполит, который в двух разных формах и в два разные момента своей литературной деятельности составлял список сект. Его первое произведение, «Syntagma против всех ересей», теперь утрачено, но его можно восстановить, благодаря свидетельству Фотия²¹⁰ и сохранившимся извлечениям²¹¹ из него. Впрочем, Ипполит, подобно Иринею, не ограничивался гностическими системами, но касался и других ересей: 32-ой и последней была модалистическая ересь Ноэта. Во втором своем труде «Опровержение всех ересей», более известном под заглавием Философумена, он пошел несколько далее.

В литературе последующих времен нужно отвести первое место обширному труду св. Епифания, Панарию. Эта – компиляция, которую легко подвергать критике с некоторых точек зрения, но ее составные элементы извлечены из весьма ценных источников: Синтагмы Ипполита, сочинения св. Иринея и многочисленных еретических книг. Эти памятники известны автору; он ссылается на них, приводит из них выписки. Сюда нужно также отнести и непосредственно им самим сделанные наблюдения над уцелевшими сектами. Произведения Филастрия из Брешии, бл. Августина, Феодорита имеют рядом с Панарием второстепенную ценность²¹².