XXII. Павел Самосатский

Новацианство в Антиохии. – Политические перевороты на Востоке: царство Сассанидов; владетели Пальмиры. – Павел Самосатский, еп. антиохийский: его жизнь и учение. – Восточные соборы. – Спор из-за владения церковью в Антиохии; решение Аврелиана.

Вавила Антиохийский и Александр Иерусалимский были на Востоке самыми прославленными жертвами гонения Деция. Когда гроза миновала, там, как и на Западе, возник вопрос об отступниках. Мы уже касались выше того отголоска, какой нашел в восточных областях римский раскол, вызванный Новацианом. Непримиримо строгие правила, выдвинутые этим последним, приобрели там много сторонников. Новый епископ антиохийский Фабий⁵⁹⁴, преемник мученика Вавилы, нашел затруднительным признавать папу Корнилия, – и не он один. По этому доводу впервые установилась согласованность действий между епископами Сирии и гордой Малой Азии, – согласованность, которая продержалась долго и имела чрезвычайно важные последствия. Епископы тарсский (Елен), Кесарии Каппадокийской (Фирмилиан) и Кесарии Палестинской (Феоктист) пригласили своего сотоварища Дионисия Александрийского прибыть на собор, который они созывали в Антиохии. Положение было очень серьезно, так как инициаторы собора были противоположного Фабию образа мыслей. Дионисий не имел никакого желания лично вмешиваться в столь острый раздор. Он ограничился тем, что письменно поддерживал сторонников терпимости; в этом смысле од писал христианам в Лаодикию Сирийскую, епископ которой звался Фелимидрис, и в Армению⁵⁹⁵, где должность епископа исполнял некий Мерузанис. Впрочем дело кончилось благополучнее, чем можно было предвидеть. Фабий умер, а его преемник Димитриан отказался от сторонников Новациана; в Лаодикии Фелимидрис, который, по-видимому, шел по стопам Фабия, был также заменен другим епископом, Илиодором. Точно неизвестно, состоялся ли собор. Важнее то, что мир был восстановлен: вскоре Дионисий Александрийский мог уже сообщить папе Стефану, что от Понта и Вифинии до Палестины и Аравии между всеми церквами установилось на будущее время полное согласие.

Этот оптимистический отзыв не должен скрывать от нас того факта, что в IV столетии, по крайней мере в Малой Азии, было много новацианских, или катарских, общин и что восточные соборы, начиная с никейского, и даже само императорское правительство неоднократно занимались ими. Такое положение, объясняемое лишь предшествующей пропагандой, заставляет предполагать, что удостоверенное александрийским епископом единение пастырей лишь отчасти свидетельствовало об единстве стада, и что при улаживании беспорядков, вызванных гонением Деция, во многих местах произошел раскол.

Папа Стефан, которому писал Дионисий Александрийский, вследствие своего необдуманного ригоризма едва не сделался виновником гораздо более важного раздора. Епископы областей верхней Малой Азии в деле воссоединения еретиков не следовали ритуальным порядкам римской церкви. Стефан, который не задумался лишить общения с Римом всю африканскую церковь из-за этого разногласия, выказал такую же непримиримость и по отношению к епископам Киликии, Галатии, Каппадокии и других соседних провинций. Фирмилиан однако нс испугался: он энергично поддержал протест Киприана; послание, написанное им Киприану, не подавало решительно никакой надежды на мирный исход. Однако опасное столкновение миновало и, как и в предыдущий раз, благодаря простой смене личностей. Сикст II, преемник Стефана, не подражал его высокомерному обращению, и общение восстановилось.

Я это было кстати. Ужасные бедствия ожидали эти несчастные и восточные области. Валериан изменил свое отношение к христианам; епископы, захваченные полицией, томились в тюрьмах в ожидании еще более суровых наказаний. Но гонение было еще но самым горшим бедствием. Сама империя, виновница гонения, шаталась в своем основании. Границы делались всюду жертвой варварских набегов; готы, разбойничавшие на Черном море, налетали шайками на понтийские берега и производили опустошения даже в глубине страны. На Востоке вечно возобновлявшаяся война из-за обладания Месопотамией и протектората над Арменией принимала теперь гораздо более грозный оборот, чем прежде. Парфянская династия заменилась в Ктезифоне новой династией Сассанидов, уроженцев собственной Персии. Движение, которому она обязана была престолом, было одушевлено воскресшими национальными традициями Ирана и его религиозными учреждениями. Уже при первом государе из этого дома, Ардашире (224–241), римлянам пришлось бороться за сохранение своей власти над Месопотамией; едва удалось отстоять лишь ее крепости. Преемник Ардашира Сапор I овладел Арменией (253). Теперь для персидской конницы не было преграды, которая помешала бы напасть на Каппадокию и Сирию, что она и не замедлила сделать. Император Валериан отправился сам на Восток и отбросил ее за Евфрат; но в то время, как он шел на выручку осажденной Эдессы, был захвачен в плен персами и скоро умер в плену.

В Риме ему наследовал его сын Галлиен; на Востоке же его смерть привела в расстройство всю оборону. Сирия и Малая Азия были предоставлены на произвол персов; они захватили врасплох Антиохию, разграбили и сожгли ее и увели в плен огромное количество жителей. Из них образовали целую колонию, которую поселили в глубине Сузианы⁵⁹⁶. Та же участь постигла Тарс и Кесарию Каппадокийскую. Римской армии больше не было. В конце концов этот грандиозный набег кончился так, как всегда кончаются подобного рода предприятия: победители почувствовали желание, вернуться домой, чтобы насладиться захваченной добычей; при отступлении их беспокоили партизанские шайки, которых привлекали богатства следовавших за ними обозов.

В этой сумятице один римский военачальник, Макриан, провозгласил императорами своих двух сыновей, не обращая никакого внимания на Галлиена. Но последнего поддержал владетель Пальмиры Оденат, который, быстро покончив с претендентами, напал на победителей-персов, восстановил целость границ империи, объявил себя представителем императора Галлиона и был признан таковым на всем Востоке. После его смерти (267 г.) его жена Зиновия сохранила в своих руках, в качестве опекунши своего малолетнего сына Вабаллата, всю мужнину власть, подчинив ей не без усилий даже Египет. Со стороны Малой Азии ее территория все росла; Халкидон был в ее руках, и она уже готова была овладеть Византией, когда Аврелиан, став императором (270 г.), предпринял борьбу против этого всезахватывающего наместничества. Александрия была отвоевана в том же 270 г. полководцем Пробом после очень упорной осады и сражения на улицах Александрии, почти в конец опустошившего этот громадный город. Больше времени потребовалось Аврелиану, чтобы справиться с энергичной повелительницей Пальмиры. Мало-помалу однако ему удалось оттеснить ее за горный хребет Тавра, разбить ее при Антиохии и, наконец, в 272 г. завладеть ею в ее убежище среди пустыни, в Пальмире. Пленная Зиновия была обречена на участие в триумфе победителя, а на Востоке был восстановлен обычный порядок.

Когда Аврелиан водворился в Антиохии, одним из вопросов, которые ему пришлось разрешать, конечно, совершенно неожиданно, был вопрос, кто именно христианский епископ в этом городе. Два соперника оспаривали друг у друга не только это звание, но и владение епископским домом. Эта очень важная во многих отношениях история⁵⁹⁷ требует предварительных разъяснений. Вскоре после разгрома Антиохии на место еп. Димитриана был избран некий Павел, родом из Самосат. Простолюдин по происхождению, этот человек, ловкий и пронырливый, не преминул воспользоваться своим духовным саном, чтобы составить себе завидное богатство. Раньше или позже своего избрания во епископы он добился места приемщика податей с жалованьем в 200.000 сестерций (procurator ducenarius). Царица Зиновия его очень почитала. Он даже в глазах внецерковного общества был одним из важнейших лиц в Антиохии. Это и заметно было, когда он проходил по улице гордой поступью, с озабоченным видом, всегда в сопровождении многочисленной свиты. По отношению к церкви он держал себя очень высокомерно. В жалком стремлении заменить почитание Божества культом епископа он заботливо украшал свое епископское кресло и свои принадлежности служения, позволял рукоплескать себе и даже воспевать себя хором певиц. Частная жизнь Павла, окружавшего себя приближенными женщинами (subintroductae), была небезупречна. Тем не менее в виду его крайней снисходительности к слабостям своего клира ему простили бы его светскость, если бы он не принялся рассуждать о догматах. Погубило его богословие. Для того ли, чтобы понравиться Зиновии, очень любившей евреев и иудейство, или под влиянием собственных убеждений, он стал проповедовать антиохийцам учение, подобное тому, какое излагали Феодот и Артема, – что Христос постепенно и путем усыновления сделался Богом. Враги Павла заявили наиболее видным епископам на Востоке свой протест; их жалоба была услышана. Несколько раз в Антиохии съезжались соборы не по зову Павла. Душою этого движения среди епископов был все тот же Фирмилиан, знаменитый каппадокийский епископ. Григорий Неокесарийский и брат его Афинодор сопровождали его на соборы, в которых участвовали также епископы Тарса, Иконии, Кесарии Палестинской, Элии, Бостры и много других. Дионисия Александрийского также звали в Антиохию, но он отказался, сославшись на свой возраст и здоровье; однако послания свои он адресовал антиохийской церкви, а не ее епископу, что́ уже было многозначительным признаком его взгляда на дело.

Однако распутать положение было нелегко; Фирмилиан с товарищами два раза предпринимали путешествия в Антиохию вернулись, ничего не добившись. Человек изощренный в логических тонкостях и ловкий проныра, Павел всегда отыскивал себе лазейку; когда же его просили исправиться, он давал кучу обещаний и не выполнял ни одного из них. Наконец, третий собор, состоявшийся в 267 или 268 году, достиг своей цели. Преемника Дионисия, Максима, на нем не было, Фирмилиана – также, ибо он умер по дороге на собор. Однако собралось большое число (от 70 до 80) епископов из Малой Азии и Сирии, не считая пресвитеров и диаконов. На этот раз помог делу своими знаниями очень ученый-пресвитер по имени Малхион, который соединял со своими пастырскими обязанностями должность начальника „ эллинской“ школы в Антиохии⁵⁹⁸. Малхион устроил формальный диспут со своим епископом в присутствий всего собора, равно как и стенографов. Ему посчастливилось уловить изворотливую мысль своего противника и заставить его высказаться определенно. Учение, которое Павел при этом развил, было признано недопустимым. Собор вынес приговор об его низложении, заменил Павла Домном, сыном бывшего епископа Димитриана, и сообщил об этом римскому и александрийскому и епископам, Дионисию и Максиму, прося их не сноситься более с низложенным владыкой, а только с Домном, новым, единственно законным антиохийским епископом. Что же касается Павла, то пусть он, – добавили отцы собора, – имеет общение с Артемой⁵⁹⁹ и его единомышленниками.

Павел отказался подчиниться этим соборным постановлениям. Опираясь на свою популярность, не совсем чистоплотную, на свое официальное положение, на партию, которую он себе составил в местном духовенстве, и в особенности на покровительство Зиновии, он продолжал быть епископом и жить в епископском доме. Таково было положение дела, когда оно было представлено на разрешение Аврелиана. Император решил, что настоящий епископ – тот, которого признают итальянские и римский епископы. Это значило вынести осуждение Павлу. Его выдворили.

Стенографическая запись диспута между Павлом и Малхионом долго сохранялась; на нее ссылались еще в VI веке. Теперь от нее остались только отрывки, да и то не все они достоверны. Об этом приходится в особенности пожалеть, что соборное послание к Дионисию и Максиму передано Евсевием лишь частью, – в том, что касалось образа жизни и личности Павла, но в нем откинуто все, что касалось прений об его учении. Однако из памятников IV века можно установить, что термин δμοούσιος (единосущный), из-за которого было столько споров при имп. Константине, был явно отвергнут собором, несомненно, вследствие того модалистического смысла, и который ему можно было придать⁶⁰⁰. Из сохранившихся отрывков видно еще, что Павел, повторяя против учения о Логосе возражения его старых противников, в широкой мере воспользовался общим развитием богословской науки. Его упрекают за отмену древних песнопений и за неуважительные отзывы о древних учителях, очевидно, потому, что те и другие говорили о Логосе, как о лице. Но Павел вынес из знакомства с учителями, которых он критиковал, утонченный характер своих богословских понятий и библейской экзегетики. Это именно ставило в тупик его судей: сами они были учениками Оригена, и из уст Павла они слышали выражения их собственного учителя. Но это было только сходство выражений. Павлу не было никакого дела до космической Троицы оригенистов; та, которую он признавал, заключала лишь тройственность имен; что же касается личности Христа, то он не искал ничего вне Его человеческого, исторического бытия. Как бы ни были малосостоятельны учения его противников, несомненно, что по этим двум вопросам он резко расходился с христианской традицией.