Глава XV. Монтанизм

Монтан и его сопророчицы. – Небесный Иерусалим. – Осуждение экстатического пророчества. – Пепузские святые. – Осуждение монтанизма в Лионе и Риме. – Тертуллиан и Прокл. – Пережитки монтанизма во Фригии.

Монтанистское движение³¹⁹ началось во фригийской Мизии во время проконсульства Грата, в местечке по имени Ардава³²⁰. Монтан, который согласно некоторым преданиям был сначала жрецом Кибелы, будучи христианским неофитом, обратил на себя внимание экстазами и иcступлениями, во время которых он держал странные речи. В эти минуты он словно отрешался от своей личности; его устами говорил не он, а какой-то божественный вдохновитель. Вскоре впали в такое же состояние и присоединились к Монтану две женщины – Приска (или Прискилла) и Максимилла. Это вызвало большую молву не только в глухой провинции, где находилась деревушка Ардава, но во всей Фригии и Азии и вплоть до Фракии. По мнению сторонников новых пророков, то было – откровение миру Параклета; другие же отказывались признать это и утверждали, что эти пророки – одержимы демонами.

Параклет настойчиво возвещал о новом пришествии Христа и явлении горнего Иерусалима, который должен был снизойти с небес и, явившись в облаках, утвердиться на земле. Указывалось и определенное место, где он должен появиться, а именно: на равнине, расположенной на другом краю Фригии, между двумя городками Пепузой и Тимионом. Когда и по какому поводу прибыл сюда Монтан и его спутницы – с точностью неизвестно; за ними следовало бесчисленное множество народа. В некоторых местностях, совершенно охваченных движением, христианское население покидало свое местожительство³²¹. В лихорадочном ожидании последнего дня не могло быть речи об отчизне, семье, земных удобствах. Браки расторгались, соблюдалось общее пользование имуществом и строжайший аскетизм. Напряжение умов поддерживалось речами экстатиков: в них присутствовал Параклет, ему внимали и подкреплялись его увещаниями.

Однако, дни, месяцы, годы проходили, а небесный Иерусалим все не появлялся. Вслед за первой эпохой увлечения послышались многочисленные протесты со стороны земной церкви. Конечно, ничего нельзя было возразить относительно православия пророков; они находили себе даже опору в обстоятельствах и среде того времени. Евангелие от Иоанна, в полной силе своей зарождавшейся славы, обращало мысль к Параклету; Апокалипсис давал неотразимые по изобразительности описания небесного Иерусалима и тысячелетнего царствования. Притом немногие из христиан в Азии, да и в других странах, не связывали с мыслью о кончине мира ожидании небесного Иерусалима и тысячелетнего царства. Что же касается до права пророков обращаться к христианскому народу во имя Божье, – оно освящалось преданием и обычаем. Из «Учения 12 апостолов» и Нового Завета видно, какое место пророчество занимало в жизни первобытных общин. Епископ сардийский Мелитон слыл за пророка; до него Кодрат, Аммия и дочери Филиппа обладали тем же даром. Великая слава утвердилась за ними. Аскетизм, практиковавшиеся монтанистами, не переходил границ дозволенного, хотя и выражался в формах, не бывших обязательными в других христианских кругах. Он не вдохновлялся какой-нибудь дуалистической идеей, как аскетизм гностиков и маркионитов; все, что в нем могло быть крайнего, имело себе оправдание в мысли о близкой кончине миpa.

Однако, эти внезапные экзальтации, переселения, указания на время и место пришествия Христа, вызывали глубокое смущение в христианских общинах, из коих многие в течение уже векового периода слишком свыклись с этим миром, чтобы жить эсхатологическими ожиданиями. Пророкам не замедлили поставить на вид необычайный характер их выступлений. В Ветхом Завете, равно как и в Новом, пророки вещали не в состоянии исступления. Общение, которое устанавливалось через пророческое откровение между Богом и людьми, не исключало действия личности пророков. Они провозвещали во имя Божие, но, провозвещая, оставались самими собой. Слушая же Монтана и его пророчиц, внимали непосредственно самому Параклету, совсем наподобие того, как в некоторых языческих святилищах боги непосредственно вещали устами пифий. «Человек есть лира, – вещал вдохновенный голос в Монтане, – а я – смычек, вызывающий звуковое колебание.... Я не ангел, и не посланник, а Господь Вседержитель». Это поражало необычайностью, крайностью и вызывало порицание.

Возможно, что уже Мелитон занялся этим вопросом в своих книгах о пророчестве, из которых до нас дошли лишь заглавие³²². Аполлинарий, еп. иерапольский, решительно выступил против новых пророков³²³. Другой, весьма видный деятель в азийском христианском мире, Мильтиад, написал сочинение, где доказывал, «что пророк не должен пророчествовать, находясь в исступлении». Ему возражали те из монтанистов, которые были не чужды писательской деятельности³²⁴. Впрочем, кафолики не ограничивались письменной полемикой; они прибегали и к совершенно другим средствам. Сотас, еп. анхиальский, во Фракии, пытался прибегнуть к заклинаниям против Прискиллы; два фригийских епископа Зотик Команский и Юлиан Апамейский отправились в Пепузу и пытались обличить духа, пребывавшего в Максимилле. Но попытки эти не удались, благодаря сопротивлению сектантов.

Движение распространялось в Азии, сея всюду смятение в умах. Во многих местах происходили соборы, на которых рассматривался и обсуждался вопрос о пророках. Церковное единение в конце концов нарушилось: противники Параклета предали сектантов отлучению. Некоторые из этих противников, увлеченные рвением, не побоялись усомниться в авторитетности священных книг, на которые ссылались монтанисты: они целиком отвергали все писания Св. Иоанна, Апокалипсис как и Евангелие. Таково происхождение религиозной секты, которую под именем алогов опровергал позднее св. Епифаний³²⁵.

Если Монтану не удалось всецело овладеть азийскими церквами, то он добился все-таки глубокого разделения между ними. Небесный Иерусалим не явился на земле; но зато движение завершилось основанием земного Иерусалима. Изменили название г. Пепузы: его переименовали в новый Иерусалим. Он сделался святым местом и как бы метрополий Параклета. Необходимость дать средства к существованию масс народа, стекавшейся сюда на первых порах, побудило сектантов организоваться. Наряду с Монтаном рано встречаются другие деятели, которые были вместе с ним и после него видными авторитетами: некто Алкивиад³²⁶, Феодот, названный в одном из наших документов³²⁷ первым администратором пророчества, наконец Фемизон, написавший для его защиты и распространения нечто в роде окружного послания³²⁸. Последний, как говорили, был исповедником. Монтанисты действительно не уклонялись от мученичества; они охотно ссылались на свои заслуги в этом отношении.

Все это весьма порицалось противниками. Живой критике подвергалась финансовая организация секты, сборщики подаяний, платные проповедники. Уверяли, что пророки и пророчицы вели приятную, даже роскошную жизнь на средства своих поклонников. «Будем судить их по делам их, – говорили в то время. – Намащается ли, подкрашивается ли, наряжается ли когда пророк? Играет ли он в кости? Дает ли взаймы под проценты?³²⁹ Возбуждали сомнения относительно девства Прискиллы, которая, как говорили, так же, как и подруга ее Максимилла, бросила мужа, чтобы сойтись с Монтаном. Фемизон был лжеисповедник: он купил свое освобождение. Исповедничество другого, весьма чтимого в секте лица, некоего Александра, будто бы имело еще меньшую ценность. Если он и вызывался когда на суд, то не в качеств христианина, а по обвинению в разбое. Дело это случилось во время проконсульства Емилия Фронтина³³⁰, в нем можно было удостовериться в ефесских архивах.

Монтан и Прискилла умерли первые. Максимилла осталась одна. Противодействие, оказываемое секте, причиняло ей большое страдание. Параклет стенал в ней: «меня преследуют, как волка. Я не волк, я – Слово, Дух и Сила». Наконец и она умерла, предсказав войны и возмущения. Недоброжелатели уверяли, что она повесилась; тоже говорили и о Монтане; что же касается Феодота, то рассказывали, что однажды во время экстаза он поднялся к небу и, упавши, убился. Эти сплетни переданы через Анонима³³¹ Евсевием, но он решительно заявляет, что на них нельзя полагаться. Он вполне прав. Не такими росказнями можно уяснить себе столь значительное религиозное движение, каким было монтанистское. Смерть пророков не утишила его. Через 13 лет после кончины Максимиллы, анкирская христианская община раскололась по поводу нового пророчества. Долгое время пришлось еще спорить и писать против монтанистов и не только в Малой Азии, но и в Антиохии, Александрии и в западных церквах. Серапион, еп. антиохийский, опровергал их в послании, адресованном к Карику и Понтию; на нем было несколько епископских подписей с протестами против новаторов³³². Климент Александрийский отмечает книгу «о Пророчестве» в своих Строматах³³³, в которых он сам намеревался обсуждать тот же вопрос. Но особенно важно проследить историю монтанизма на запад.

С 177 г., со времен лионских мучеников, новое пророчество возбуждало страсти в Галлии и Риме. Юная лионская церковь, насчитывавшая между своими членами азйцев и фригийцев, могла быть осведомлена о том, что творилось в Азии. В Риме этот вопрос тоже был поднят рано, и как во многих других местах, вызвал сначала великую тревогу. Лионские исповедники из недр тюрьмы писали по этому поводу «братии в Азии и Фригии, а также Елевтерию, епископу римскому». Эти послания были занесены в знаменитый документ о лионских мучениках, вместе с суждениями «галльских братий» о пророческом духе, открывшемся через Монтана, Алкивиада и Феодота. Евсевий, имевший этот документ перед глазами, отзывается о нем как о мудром и весьма православном, – однако, читая его, чувствуешь, что он не вполне отрицательно относится к фригийскому движению. Св. Ириней, доставивший эти послания в Рим, не может быть причислен к противникам монтанизма. Можно думать, что лионские христиане скорее рекомендовали терпимость и поддержание церковного мира. Мы не можем судить ни о том, какое впечатление это вмешательство могло произвести на Елевтерия, ни о том, сколько прошло времени, пока римская церковь приняла определенное решение. Кажется, что и в Риме также находили, что не было причины предавать друг друга отлучению. Тертуллиан рассказывает, что решение не было неблагоприятным для пророков, и что папа отправил уже в этом смысле примирительные послания, как вдруг из Азии прибыл исповедник, по имени Праксей, который привез ему новые сведения и сумел отклонить его от первоначально принятого решения³³⁴.

Таким образом монтанистическому вдохновению не удалось достигнуть признания в Риме. Возможно, что там в продолжение некоторого времени ограничились лишь известной осторожностью³³⁵.

Споры по поводу празднования Пасхи были мало пригодны, чтоб поддержать авторитет азийского епископата в глазах римской церкви. Однако, в конце концов была занята более решительная позиция. С первых годов III в., как то видно из мученических актов Перепетуи и сочинений Тертуллиана, надо было выбирать между общением с церковью или привязанностью к новым пророчествам.

Итак, движение было задержано на Западе так же, как и в Азии, но пропаганда тем не менее продолжалась. За смертью пророков, возражения, поднимавшиеся против их экстазов, должны были постепенно исчезнуть. Все, что могло быть крайнего и предосудительного во фригийской организации и пепузских собраниях, было менее на виду за пределами Азии. Что скорее бросалось в глаза на расстоянии, – это большая нравственная строгость монтанистов. Их посты, их особенности в нравственном учении, не имели ничего такого, что православные аскеты не практиковали бы уже с давних пор. Что же касается видений, экстазов, пророчеств, – это также не было необычным явлением. Во многих странах христиане строгой жизни, энтузиасты, люди, жившие ожиданиями второго Христова пришествия, чувствовали расположение к новому пророчеству. – Прожив довольно долгое время в настроении, которое можно, было бы назвать монтанистским, Тертуллиан кончил тем, что открыто примкнул к Монтану, Прискилле и Максимилле (около 205 г.). В то время он уже не мог этого сделать иначе, как порвав связь с кафолической церковью, но и это соображение его не остановило. Африканские монтанисты поставили его себе главой и даже стали называться тертуллианистами. Здесь не место говорить о произведениях Тертуллиана, изданных до и после его разрыва с церковью. Достаточно будет заметить, что самое значительное из его монтанистических сочинения, трактат «Об экстазе» (De extasi), разделенный на семь книг, не дошел до нас. В седьмой книге он старался опровергнуть Аполлония³³⁶. Тертуллианисты просуществовали до времен бл. Августина, который вернул в лоно кафолической церкви их последних карфагенских сторонников³³⁷.

Около этого самого времени представителем монтанистов в Риме был некто Прокул или Прокл, к которому Тертуллиан питал глубокое почтение. Св. Ипполит занимается монтанистами, но не очень сильно восстает против них; он полемизирует против их постов и особенно против их доверия к Монтану и его пророчицам. Другой римский писатель Кай написал диалог против Прокла, от которого до нас дошло лишь несколько строк³³⁸. Секта, по-видимому, не пустила глубоких корней на римской почве, так как после св. Ипполита об ней больше не слышно.

Во Фригии она существовала гораздо дольше. Новый Иерусалим продолжал пользоваться почитанием. Он был родоначальной общиной. Массовое переселение сюда скоро сменилось ежегодными паломничествами. Здесь справлялся один большой праздник, Пасха или Пятидесятница, начинавшийся с поста, проводившийся сперва в мрачной обстановке, и завершавшийся затем великим ликованием. Пророков и их первых приспешников, сменила прочная организация. Первое место занимали патриархи, ниже которых стояли кеноны (Kenoni)³³⁹. Эти две степени представляли, по-видимому, общее управление секты; местная иepapxия, епископы, пресвитеры и т. д. находились в подчинении у них. В начале движения женщины играли видную роль; они и навсегда сохранили в секте более значительное положение, чем в церкви. В последней тоже имелись пророчицы, такие же как и у монтанистов; в ней уже были и в течение еще долгого времени продолжали существовать диакониссы. По словам св. Епифания³⁴⁰ монтанисты допускали женщин к пресвитерскому и епископскому сану. Он сообщает также, что на их церемониях часто появлялись семь дев в белых одеждах, с зажженными светильниками в руках. Он предавались экстатическому воодушевлению, плакали о грехах мира и возбуждали слезы среди присутствовавших. В его время секта была известна под разными наименованиями; прискиллианистов, квинтиллианистов, таскодругитов, артотиритов. Первые два названия произошли от известных монтанистов; название таскодругитов производится от двух фригийских слов, из которых первое означает указательный палец руки, другое – нос. По-видимому, некоторые сектанты во время молитвы вкладывали себе палец в нос. Что же касается артотиритов, их прозвание происходило от того, что в своих мистериях они употребляли хлеб и сыр. Все это не имеет большой достоверности. Еще больше оснований не доверять очевидно клеветническим слухам, будто у них практиковался обряд кровопускания у ребенка посредством уколов³⁴¹.

Гораздо больше удостоверена особенность монтанистов в определении времени Пасхи. В эпоху споров между православными относительно различных способов исчисления дня Пасхи они решились остановиться на определенном числе, 6-го апреля по юлианскому календарю³⁴².

Но все эти подробности о монтанистах последующих времен имеют лишь относительный интерес. Важны происхождение и характер первоначального движения так же, как и положение, занятое церковью относительно его. Несмотря на напряжение, с каким ожидалось еще в ту пору, в конце II в., пришествие Христа, несмотря на глубокое уважение к пророческому дару и его различным проявлениям, церковь не дала Монтану увлечь ее от ее путей: хотя она не отреклась ни от профетизма вообще, ни от эсхатологических чаяний, но она удержала свое предание, противопоставив его религиозным авантюрам, и – авторитет своей иерархии, в противовес притязаниям частного вдохновения.П римечания об источниках истории монтанизма и его хронологии.

1. Источники. – Наибольшее количество сведений об учении монтанистов можно почерпнуть из сочинений Тертуллиана; но Тертуллиан писал приблизительно полвека спустя после возникновения монтанизма, когда естественно предположить уже некоторое дальнейшее его развитие. К тому же, в его лице мы имеем дело с монтанизмом, принесенным издали и приспособленным к условиям, довольно отличным от тех, при которых он возник сначала. Что же касается до происхождения его во Фригии, то мы располагаем двумя сочинениями, или скорее отрывками двух сочинений, сохраненными Евсевием, H. E. V, 16, 17. Они оба антимонтанистические.

Первое – обращенное к некоему Авиркию Маркеллу, который довольно естественно отождествляется с Аверкием еп. иерапольским (около конца II в.), – распадалось на три книги. Автор писал 13 лет спустя после смерти Максимиллы. В этот промежуток времени не пришлось сетовать ни о войне, ни о гонении. Трудно определить, к какому времени относятся тринадцать лет такого мира. Всего вернее, мне кажется, отнести их к царствованию Коммода (17 марта 180 – 31 дек. 192), по необходимости растянув время на несколько месяцев, когда Пертинакс и Дидий Юлиан управляли империей.

Другая работа, произведение некоего Аполлония, явилась 40 лет спустя после первого выступления Монтана. Пользуясь этими документами, не следует забывать, что это – полемические книги, и притом весьма горячего полемического характера.

Св. Епифаний (Haer., XLVIII, 2 и след.) и Дидим в своем трактате о св. Троице пользуются антимонтанистическими произведениями, которые может быть и не тождественны с поименованными.

Из числа монтанистических сочинений мы располагаем лишь несколькими изречениями «Параклета», которые дошли до нас, благодаря Тертуллиану или вышеупомянутым полемическим книгам. Кажется, что секта обладала официальным сборником, составленным неким Астерием Урбаном (Euseb., Н. E. V, 16 § 17). То, что осталось от монтанистских оракулов, собрано Bonwetsch'eм в конце его книги о монтанизме (стр. 197): Die Geschichte des Montanismus, Erlangen, 1881, – лучшая монография об этом религиозном движении³⁴³.

2.  Хронология. Наши оба фригийские авторы точно знают время первых выступлении монтанизма. Аноним указывает на него с определенностью: «во время проконсульства Грата». К несчастью, нам еще неизвестно, к какому году отнести этого проконсула. Хроника Евсевия относит возникновение монтанизма к 172 г., а св. Епифаний (Haer. XLVIII, 1) к 19 г. царствования Антонина Пия, следов. к 156–7 гг. Выбор между этими двумя датами не легок. В христианском мире на Западе монтанизм стал занимать собой умы лишь в 177 г. Будем ли мы придерживаться св. Епифания, или Евсевия, придется допустить для этого движения более или менее продолжительный подготовительный период. Из вышесказанного относительно даты книги Анонима к Аверкию Маркеллу, этот памятник следует отнести к 193 г., и смерть Максимиллы последовала приблизительно незадолго до смерти Марка Аврелия, около 180 г. Оба другие пророка Монтан и Прискилла умерли раньше ее. Всякий спор был бы решен, если бы какая-нибудь надпись открыла нам точную дату проконсульства Грата. К сожалению эпиграфические открытия, давшие столько определенного насчет хронологии проконсулов, не имеющих значения для истории, до сих пор ничего не хотят дать нам относительно Грата.