Мои мысли

Интересоваться этим вопросом мы начали еще в семинарском богословии. Но это было книжно, школьно, больше – памятью, для ответов на уроках, а не сердцем, не жизненно.

Однако, должно сказать, что в жизни нашей этот догмат имел уже большое значение: вера в Спасителя (от чего-то Он спасал же нас?!) была твердым камнем нашего сердца и тогда; годовой быт складывался по праздникам: в школе ждали «роспуска» уже с Введения, когда Церковь запевала катавасию «Христос раждается»; потом радостное Рождество; а уж о светлой Пасхе и говорить нечего: все играло в нас и кругом. А перед ней – Страстная Пятница с выносом Плащаницы: на юге прибавлялись к этому пассии – чтения Евангелий специально о «Страстях», кончая распятием и погребением Господа... Не вдумывались мы в это, но уже жили этими праздниками...

Крестили нас... И надевали кресты, коими мы очень дорожили. А если кто не носил креста, это было греховно и отделяло таких людей, как некрещеных, – от «крещеных».

Пред всяким делом молились, полагая кресты на себя: проснулись – с молитвой; кушали – с молитвой, крестясь; мимо Церкви идешь – перекрестишься; начнешь какое дело – с крестом; строишь дом – сначала ставили крест; пьешь лекарство – перекрестишься; отъезжаешь – сначала сядем, потом помолимся, родители же в слезах благословят крестообразно; перед венцом – тоже благословляют иконой; «гром грянет» – перекрестишься; умрем, отпоют и на могилу понесут с крестом впереди; землей засыпят, а вверху крест поставят.

Так от рождения и до могилы везде нам сопутствует крест.

При крещении присутствует «крестный» и «крестная». Побратались крестами, стали «крестными братьями».

Я уже не говорю о крестах на храмах и колокольнях. На перекрестках (на западе) – кресты.

Самое имя дали народу [себе] русские: крестьяне.

На груди – крест.

В богослужении – постоянно слышишь о кресте. Среда и пятница – посвящены кресту. На стихирах, а особенно во втором каноне – славословим крест, распятие, страдания. У священников – крест. При освящении воды и прочего – крест. На Иордане – крест. Отпущение на исповеди делается крестообразно. Причащение, или Евхаристия, совершается с крестным знамением. После обедни и всякой требы – дают целовать крест.

Кратко: везде у христиан мы видим крест, крест, крест.

Ни в Писании, ни даже в канонах об этом нет прямых указаний; а вот христиане с первых времен – ввели всюду в употребление именно крест, а не иное изображение.

Неужели же это напрасно или случайно?!

Быть того не может!

Детьми, да и взрослыми, мы не вдумывались в это: зачем? почему? Но в жизни крест имел огромное значение, как видим; и мы жили с ним и им: это уже мы твердо знали! Все мы знали, что крест связан с распятием Христовым на Кресте. Только не рассуждали, не богословствовали. Да что бы нам это прибавило? А вот крест мы все чтили...

А святые люди и любили его. Когда я был уже иеромонахом, пришел с товарищем, тоже иеромонахом, к отцу Иоанну Кронштадтскому. Он доживал тогда последний год своей жизни. И был нездоров. Нас встретила старушка и спросила: «Вы к брату Иоанну?» – Тогда я понял, что это его матушка – девственница: они прожили, как брат с сестрой, всю жизнь свою. Он вышел – немощной. Спросил: зачем пришли? Особой цели у нас не было. Тогда он взял руками у товарища нагрудный серебряный крест и стал молча много раз целовать его; потом прикладывал ко лбу, к груди; потом опять целовал. Затем то же самое проделывал с моим крестом...

Дивился я! А для него это было очень естественно... Какая любовь, какое почитание!

Недаром в службах Кресту поется: как к «Живому», мы обращаемся к Кресту: а это – оттого, что мы чтим собственно Распятого на Кресте, хотя бы и не думали о Нем в тот момент... Дело ведь совсем не в «думании», а – в сердечной любви к Спасителю. Только эта любовь не формировалась нами. Почему? Не формировалась она богословски и тогда, когда мы были свидетелями такого нежного почитания батюшкой наших крестов.

Все это, столь нам известное, мы хорошо знали, ввели в постоянный быт, переплели всё богослужение; этим именем назвали себя; крестом отличали себя от «нехристей».

Затем я – студент Академии. Профессор задает семестровую работу: «Сотериология святого Афанасия Александрийского», то есть учение о спасении по творениям сего святого отца (I–IV т.). Теперь уже подробностей работы не помню, но хорошо помню две вещи: ХРИСТОС ВОПЛОТИЛСЯ, ЧТОБЫ ПОСТРАДАТЬ за нас; а другое: скучна мне была эта работа. Почему же? Потому, что тогда вопросы догматические еще не интересовали меня. Лишь несколько лет спустя я был захвачен уже и ими.

Естественно, сначала нас занимают более сродные нам вопросы – нравственные и общественные, литература «аскетическая»; а потом это уже не удовлетворяет, хочется заниматься догматическими проблемами; а потом, вероятно, и это кажется скучным; христианин тогда погружается в молитву и жизнь в Боге.

...Затем я попал за границу. Здесь пришлось столкнуться с нашумевшим «Катехизисом» митрополита Антония, где он высказал (в сущности, хотел распространить, а высказал-то много раньше) свое умствование об Искуплении, что оно будто совершилось в Гефсиманской молитве; а состояло будто в том, что Христос крайне мучился за род человеческий именно в Гефсимании, по Своей любви к нему; а эта Его любовь вызывает взаимную любовь от человека: в этом и состоит-де Искупление.

Началось движение за границей. И я стал читать, переписывать, размышлять над этим вопросом. Из этих выписок со временем образовались сотни страниц...

<...>

Все мы знаем, что Искупление имеет важнейшее значение в деле спасения падшего человечества. И значение это – не умовое, не богословское, а деятельное, жизненное, практическое, спасительное.

Так жили христиане уже две тысячи лет.

Что касается понимания его, богословствования, то огромнейшее количество их и не задавалось вопросами об этом: были жестоко мучимы, шли в пустыни, спасались в миру; и не богословствовали: как? почему? для чего?

Интересен исторический случай в Церкви.

Был епископ Иерапольский, Папий (род. в IV в.). При нем поднялся религиозный вопрос о подлинности христианского памятника. Спрашивали его: что он об этом думает? Он ответил: спрошу у стариков! – Значит, даже письменные источники проверялись ПРЕДАНИЕМ. И это – не новая истина в христианстве: не Писанием проверяется Предание, а, наоборот, Преданием, то есть живою постоянною верою, начавшейся от Самого Господа Иисуса Христа и содержимою доселе Церковью, – проверяется Писание.

Почему это так?

Известно, что Сам Господь Иисус Христос не оставил после Себя никакого письменного документа. Казалось бы: чего проще было сделать это?! И даже Евангелия и Послания появились десятки лет спустя после вознесения Господня. Символ же веры формулировался на двух первых Вселенских Соборах, в 325 и 381 гг., то есть спустя 300 лет.

Ответ на это сказан Самим Господом: Он обещал ученикам послать вместо Себя Духа Истины, Который воспомянет им все и откроет даже то, что не сказано было Самим Спасителем. При таком Наставнике, конечно, не было нужды в писаниях человеческих, хотя бы и в виде современных исторических документов.

Характерно в этом смысле заявление святого Иоанна Златоуста с самых первых строк толкования на Евангелие. Приведем его точно: «По-настоящему, нам не следовало бы иметь и нужды в помощи Писания, а надлежало бы вести жизнь столь чистую, чтобы вместо книг служила нашим душам благодать Духа и чтобы, как те исписаны чернилами, так и наши сердца были исписаны Духом. Но так как мы отвергли такую благодать, то воспользуемся уже хотя бы вторым путем.

А что первый путь был лучше, это Бог показал и словом и делом. В самом деле, с Ноем, Авраамом и его потомками, равно как с Иовом и Моисеем, Бог беседовал не чрез письмена, а непосредственно, потому что находил их ум чистым.

Когда же весь еврейский народ пал в самую глубину нечестия, тогда уже явились письмена, скрижали и наставления чрез них.

И так было не только со святыми в Ветхом Завете, но, как известно, и в Новом. И чтобы ты знал, что такой путь (общения Бога со святыми) был гораздо лучше, послушай, что Он говорит чрез пророка: «завещаю вам Завет Нов... дая законы Моя в мысли их, и на сердцах их напишу Я... и будут все научены Богом» (Иер.31:31, 33; Ин.6:45)».

Так мыслили христиане от начала и доныне. Так оно и есть поистине. Чем держится христианство? Даже не Евангелиями, потому что христиане (например, русские) даже, даже в огромном большинстве, и не читали его. А они знали христианство не хуже ученых, а иногда – и лучше. Примеров из истории мы можем привести немало. Но остановимся лишь на двух.

Идет вопрос об унии православия с Западом. И император, и Патриарх, и богословы – люди всё ученые; уже подписали с католичеством договор об унии. Один лишь Марк, епископ Ефесский, не согласился. Воротились делегаты в Грецию; а народ не принял их унии. И православие в Греции сохранилось. Кто же это совершил? Сказать: народ? Но почему же, – ставится последующий вопрос, – эти простецы оказались сильнее ученых? Если сказать, что народ победил их количеством, на это можно возразить: а апостолов было лишь 12 рыбаков; прибавилось еще 70 последующих учеников; потом уверовали 3 тысячи; затем – 5 тысяч человек. И все же христиане из евреев были в малом меньшинстве, даже доселе, когда христианами сделались язычники, наполнившие мир. Следовательно, дело не в количестве.

В чем же?

В ответ на это я приведу другой пример. Меня часто удивляло одно странное обстоятельство. Вот Церковь торжествует праздники. Не только неграмотный народ, но даже и богословы не отдают себе ответа в том: какая богословская истина заключается в событии праздника? Но мы наполняем храмы! Отчего это?

И много раз приходил нам ответ, что Сам Дух Святой зовет их сюда! Это Он «наставляет их на истину» Божественную! Не всё они понимают в службе; не останавливаются на смысле стихир; не слышат, почти никогда, канонов... На Пасху они громко отвечают: «воистину воскресе!» на возгласы духовенства: «Христос воскресе!», – но даже не слушают радостного канона «Воскресения день», который поют певчие... Да и мы, – духовенство и сами поющие, – не вникаем в слова его, а радуемся и веселимся!

Что значит все это?

В ответ на это опять отвечаем: Сам Дух Святой, невидимо, но истинно, говорит сердцам нашим, созывая нас на трапезу духовную.

Зачем все это говорю я?

Вот Церковь живет уже 2 тысячи лет. А богословские формулы, объяснения, мнения, теологумены, теории, термины – приходили после! Да и теперь мы живем не ими, а спасительными основными истинами.

Например, на Рождество Христово мы радуемся воплощению Сына Божия в человеке; в Пасху – веселимся воскресению человеческому и истине о будущей жизни; на Троицу славим Пресвятую Троицу и ниспослание Святого Духа на человечество, спасающего нас, грешных.

Неужели мы доселе не знали христианства? Неужели не воспользовались делами Христа Спасителя? Неужели неправильно понимали его? Неужели исказили смысл его?

Ведь это было бы ужасно! Очень ужасно!

Возьмем один маленький пример. В Символе веры сказано: «Распятаго же за ны». Все, – и православные, и католики, и протестанты, – понимали эти слова, что Христос распялся «за нас», – то есть вместо нас понес на Себе наши грехи, – и тем, так или иначе, «искупил» нас. И вдруг нам «открывают» теперь, что «за нас» понимается неправильно, что эти слова совсем не означают никакого «заместительства», а отсюда – никакого «посредничества», «ходатайства», «жертвы», «умилостивления» пред Отцом Небесным! Да что же это такое?! Не говорим уже о зловреднейших практических (в духовной нашей жизни) последствиях такого нового «понимания»; а задумаемся лишь об одном том, что доселе, 2 тысячи лет, мы думали и верили, что Спаситель пострадал и умер «за нас», за наши грехи – взял их на Себя; и вдруг – не так! Что же? Церковь доселе учила нас ложно? Дух Святой не этому учил? Или Он и не учил этому никогда?

Что же? Никакой Искупительной Жертвы и не было и нет? Нет и никакого Искупителя и Спасителя?

Невольно тогда воскликнешь со святым апостолом Павлом: бедный (несчастный, жалкий, окаянный) я человек! Бедное, обманутое человечество! Опять ты остаешься одиноким, беспомощным, несчастным! Опять ты не имеешь Спасителя! И не имеешь Ходатая!

Да, и что еще страшнее: новые учителя не отрицают Искупителя и Искупления, а «только» хотят «лучше», «умнее» объяснить это! При этом одни – так, другие – иначе, третьи – еще иначе... И бедный, запутанный и запуганный человек не знает: что же теперь делать? что же думать? как же жить дальше? Или нового мессию ждать, как евреи? Или ничего об этом не мечтать? А жить, есть и пить: завтра умрем!

К счастию, верующие живут Преданием, руководимым действием Духа Святого; и даже не знают ученых мнений и теорий и не интересуются ими. Нам важна основная истина – о рождении Господа от Девы Марии, об Искуплении нас Сыном Божиим, об истине Воскресения, о помощи благодати Святого Духа в нашем спасении от греха и диавола, – об усвоении «плодов» дела Христова, об «освящении» (как принято говорить о догматиках). Нам важно, что нужно креститься во «имя Отца и Сына и Святаго Духа»... После грехов – исповедоваться... Необходимо причащаться Святых Таин... Пред брачным житием – венчаться в церкви... Важно бороться с грехом и диаволом, – непременно при помощи Божией благодати. Нужно покаянное житие вообще. Нужно любить Господа (хотя мы даже и недостойны этого)... А богословствовать – не наше дело! «Кающийся не должен богословствовать», говорит святой Иоанн Лествичник... Если же кающийся не должен касаться вопросов о Боге, то что же нужно сказать тогда о тех, которые и не каются?

Например, тот же святой Иоанн Лествичник, в отделе (ступени) 30-м, то есть в последнем, говорит нам: учить, – или даже упоминать, разъяснять, богословствовать, – о любви есть то же самое, что говорить и о БОГЕ! А мы, богословы, такие охотники говорить о любви в Боге, что и не замечаем этой страшной ответственности. Говорим, говорим!

А ведь того не замечаем, что и сам святой Иоанн Лествичник не дерзнул написать никакого догматического труда, а всю книгу свою, «Лествицу», посвятил вопросам о борьбе с грехом и диаволом. Если же и упоминает о «молитве Иисусовой», о призывании всесильного имени Господа Иисуса, то лишь для силы в борьбе со врагом: «именем Иисусовым бей супостатов».

Еще упоминает о великих праздниках, – но не для богословствования, а чтобы утешить нас, укрепить в мысли-действии: в эти дни Господь дарует нам особую благодать Святого Духа... Больше, из целой книги, не помню, чтобы он коснулся богословствования, то есть рассуждал бы о Боге.

Поэтому прежде всего мы и говорим: нам нужно пользоваться результатами – плодами, заслугами – Искупления, а не богословствовать о них... Если и занимались отцы этим делом, то это было делом нужды. Об этом скажем после... Но какая нужда заниматься этими вопросами теперь? Но, допустим, у кого-нибудь и появилась бы мысль о такой нужде. Так неужели Церковь 2 тысячи лет не понимала и не знала о важнейшем догмате Искупления – правильного учения?

Это – совершенно недопустимо!

Церковь спасалась в Духе Святом – верой с подвигами – все эти 2 тысячи лет! И лучшие христиане, то есть святые, опытно на себе доказали истинность христианства. Эти святые – суть истинные богословы! Они не мудрствовали умом о Боге, а делом показали, что пришествие Господа на землю и Искупление, совершенное Им, действительно спасло их.

И нам бы, собственно, следовало подражать им в вере и подвигах, а не богословствовать!

Да и нечего и богословствовать даже: за 2 тысячи лет Церковь за нас это уже сделала. Не может быть того, чтобы она этого главного пункта не внедрила в своих чад! Нам же нужно только это познать. И не может быть того, чтобы этой истины не знали в Церкви!

Однажды архиепископ Феофан (Быстров) высказал следующую мысль.

Бог Церкви Своей открыл то, что нужно знать ей для спасения. И это теперь дано нам в Писаниях. Если же что-либо нам не открыто, то – или этого нет, или же – не своевременно, не должно нам знать об этом. Наши же богословы, продолжал он, именно хотят умом понять то, что нам не открыто!

То есть хотят исправить Господа, – дополняя Его!

Подобная же мысль есть и у святого Иоанна Дамаскина.

Итак, нам прежде всего подобает следовать 2-тысячелетнему опыту Церкви вообще, и в частности – о догмате Искупления.

Спорить же умственно – дело почти безнадежное. Примеры истории нас в этом убеждают. Пресвитера Ария – не разубедили. Патриарха Нестория – тоже: он так и остался при своем мнении, что защищал православное учение. Его и анафематствовали на III Вселенском Соборе. И сослали в Африку... Съели черви... А он пребыл в своей уверенности... А ведь он был и аскет, и книжный.

После него восстал архимандрит Евтихий... И этого не разубедили... И прочих тоже.

Почему же так?

Источник истины, как говорит Господь Христос, есть Дух Святой (Ин.16:13). А известны слова Писания: гордым Бог противится, смиренным же дает благодать [Иак.4:6].

К сожалению, богословы, – особенно неправо мудрствующие, – не отличаются смирением. Это факт несомненный. СМИРЕНИЕ же есть путь к откровению, как говорил Господь.

Никто не знает Сына, только Отец; и Отца никто не знает, только Сын, – и (да услышим это сердцем!) если кому захочет Сын открыть (Мф.11:27).

Эта вся 11-я глава объясняет, почему евреи не хотят признать Иисуса Христа. Потому, что истина открывается лишь «своим чадам», то есть подобным себе (ст. 19). А уподобляет нас Христу смирение (ст. 29). Таким образом, смирение не есть лишь одна из добродетелей; но непременно – и путь к истине (к познанию).

Это – первая причина заблуждений.

Отсюда вытекает дальнейший вывод: смирение ведет к послушанию Церкви, как руководимой Духом Святым. Церковь же проявила себя в Священном Писании и Священном Предании. Предание же дается нам в святых отцах. Отцы же проявляют откровение Святого Духа в своих творениях (а никак не в «сочинениях» или в «сочинительстве»; потому Дух Святой именуется « Живо-творящим» ).

И мы видим из Деяний Соборов, что отцы их сначала ссылались на Писание, а когда появились творения отцов, стали ссылаться на них. Еретики же не любили этого, а кичились умом «своим»... Ум же наш – падший, греховный, душевный, а не духовный; не ум Христов (1Кор.2:14–16); не обновленный благодатью Святого Духа, не благодатный. К глубокому сожалению, наши ученые люди, наши богословы, приучаются в школах основываться на уме «своем». И таким образом, ШКОЛЬНОСТЬ увеличивает, усиливает эту болезнь гордости.

В этом – вторая причина «неправомудрия» или «неправославия» богословов.

Но гордость находит себе лазейку и здесь. Ухватив одно или два изречения из Писания или из отцов, подобные богословы затем ими обосновывают собственные свои мысли.

Таким образом, они не идут «за» Церковью, а подтягивают Церковь «под» себя.

Это мы точно увидели у митрополита Антония, который выхватил одну фразу из молитвы святого Симеона Нового Богослова («любовию сострастия»), вопреки всему учению сего святого отца, – и ею думал «подтвердить» свое собственное измышление о пути Искупления.

Приступая к обзору богослужебных книг, легко видишь, что спасение падшего человека состоит в ВОССТАНОВЛЕНИИ его, или в возобновлении его после падения. Но это больше лишь утверждается как факт; а богословствованию о нем уделяется или немного, или очень мало, а иногда и совсем не говорится, – только утверждается какой-либо факт, а не делается объяснения.

И несравненно много больше отдается вопросу о спасении САМИМ ЧЕЛОВЕКОМ, – или так называемой «нравственно-субъективной» стороне его; тогда как об «объективной», Богом содеваемой стороне спасения говорится мало, как таинственной для нас.

Но наша задача именно состоит в последней, то есть в БОЖЕСТВЕННО-ОБЪЕКТИВНОЙ СТОРОНЕ. Поэтому мы и будем говорить именно о ней.

Но ею собственно, главным образом, объясняется и совершается человеческая сторона спасения, поскольку она совершается опять-таки Самим Богом – чрез ВОЗВРАЩЕННУЮ БЛАГОДАТЬ СВЯТОГО ДУХА, – ради Искупительной Жертвы Господа Иисуса Христа, – или по Его «заслугам».

Нравственно же субъективная, человеческая сторона – является ПЛОДОМ или результатом благодатного спасения; или: «УСВОЕНИЕМ» Христового дела спасения. На ней нет нужды останавливаться, потому что не о ней собственно идет теперь речь, а о Божественном «плане» спасения.

К этому и приступим.

После этих кратких и общих рассуждений переходим к началу спасения.

И прежде всего нужно говорить О ТВОРЕНИИ мира вообще, человека – в особенности: с этого вопроса начинается и Символ веры , в первом члене его.

Должно сознаться, что вопрос о творении мы почти отделяем от спасения. Между тем это – не так. Весь процесс создания и воссоздания мира есть единый – целостный процесс. А святой Григорий Палама, – как мы читаем в творениях его, – говорит, что всё, даже творение невидимого, ангельского мира, находится в связи с дальнейшим сотворением, падением и воссозданием человека. Мысль необычайная и дерзновенная, хотя и Божественная, разумная.

Мы же никогда об этом не думали и не думаем! Самое большее – наше богословие говорит о Новом Завете, то есть о воплощении и страдании Христа. Иногда лишь затрагивает Ветхий Завет; да и то – как символический «прообраз» Христа Спасителя, не связанный существенно с делом Его. Не так должно смотреть на это, и не так смотрят на это святые отцы и само Писание.

А именно.

Прежде всего они во всем усматривают корень всего – В САМОМ БОГЕ, или во Святой Троице как начале всякого бытия. И это – воистину верно! Без Бога ничего не могло быть, что стало.

Конечно, это – ТАЙНА, начиная с таинства творения и до таинства воссоздания, или спасения, человека. И в богослужебных книгах весьма часто говорится об этой «тайне», или о «таинстве», – ибо все совершается Пресвятою Троицей, Богом. Но Церковь, просвещаемая Духом Святым, хотя и немного проясняет, но с несомненностью утверждает так называемый ПРЕДВЕЧНЫЙ СОВЕТ БОЖИЙ о создании мира, – конечно, и человека; о расстройстве его чрез падение венца творения – человека; о воссоздании всего мира – в зависимости от воссоздания человека.

Господь, как Всеведущий, заранее знал это будущее расстройство; и заранее «изобрел» путь спасения человека и мира – чрез Господа Иисуса Христа, Сына Божия.

Почему же так? В чем же причина всего этого?

Господь, как Всеблагий и Всесовершенный Бог, не мог сотворить что-либо несовершенного и непрекрасного. Поэтому в Писании, после творения, говорится: и увидел Господь Бог, что это хорошо. А после сотворения человека изрек: и увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма (Быт.1:8,10,12,18, 21, 25, 31).

Так прекрасным создано было все творение.

Но потом совершилось падение людей. А падение ангелов, превратившихся в бесов, совершилось уже ранее творения. Но как оно произошло, – об этом в Библии не говорится, а прямо (в 3-й главе Бытия) говорится об искушении змием, в котором действовал диавол, отпадший с другими ангелами. Не говорится потому, что падение их было раньше падения человека: а Библия и говорит собственно о человеке – о создании и воссоздании его. Но, кроме того, тайна падения его непостижима для нас... Однако слово Божие и вся дальнейшая история человечества связаны с этим искушением.

И в слове Божием, и в писаниях святых отцов отмечается, что причиной этого искушения была «зависть» падшего ангела.

В чем же она состояла?

Вот тут-то и нужно было Библии говорить об искушении «змея».

Если в создании мира и человека, как говорит она от лица Божия, что ВСЕ БЫЛО ХОРОШО, и в особенности – прекрасен был человек, созданный по образу Божию и по подобию Его, о чем был особый Совет между Лицами Пресвятой Троицы (сотворим человека – (Быт. 1:26); вот эта красота и возбудила в искусителе зависть: как это – «все хорошо», а он с падшими ангелами «изгнан»? Значит, нужно ему испортить и прекрасных первых людей: так поступает обычно и наша зависть!

Так пали и первые люди!

А последствием этого было многое: во-первых, они лишены были благодатной помощи Святого Духа; благоволения Божия, ибо не покаялись, даже отлучены от Бога (прокляты); затем – лишены бессмертия; далее – изгнание из рая; сделались рабами искусителя, подчинившись власти «державы» его.

А вместе с расстройством человека расстроился и мир: прежде он приспособлен был к блаженной, прекрасной, бессмертной, богоподобной жизни; а теперь все это не соответствовало уже падшему человеку: все сделалось подобным державе смертной диавола (Евр. 2:14).

Так пало прекрасное творение Божие! И врагом этого творения явился «клеветник», диавол.

Что же нужно было делать?

Отказаться от прекрасного творения? Но это было бы признанием неудачности дела Творца. Поправить испортившееся? Но как? В таком важном деле и состоялся ПРЕДВЕЧНЫЙ СОВЕТ ПРЕСВЯТОЙ ТРОИЦЫ, еще до создания мира и человека. И еще тогда предрешено было – восстановить падшее, или – «обновить» творение. Как? – Через Самого же Творца, Сына Божия, Которым, по благоволению Бога Отца и при содействии Святого Духа, и создан был весь мир: Имже вся быша (Ин.1:3).

Притом не только восстановить в первозданном виде, но и улучшить творение, – чтобы оно уже не могло пасть, как прежде. Это и достигнуто было Сыном Божиим.

Об этом будет речь дальше.

Прежде я никогда не думал, что в основе творения и воссоздания мира и человека лежит величайшая ЛЮБОВЬ Божия к творению, в особенности – к человеку. Между Богом и «тварью», – казалось, – лежит такая непроходимая бездна, что о любви Бога к нам не могло быть и речи. Наоборот, мы, грешники, могли возбуждать в Боге лишь гнев, отлучение, наказание, до вечных мук включительно...

Даже самое имя «тварь» стало носить презрительный характер: «ах ты, тварь», – говорим мы о ком-то неугодном нам. И строго говоря, это – не без основания: если нам смотреть на наше падшее естество, на самих себя, с точки зрения нашего испорченного состояния, мы заслуживаем такого низкого отношения.

Но совсем не так на нас смотрит Господь Бог до падения, даже и после падения человека, а с ним и мира.

Почему Господь сотворил мир, а в особенности человека?

И Писание, и святые отцы, и весь мир отвечает:

ПО ЛЮБВИ БОЖИЕЙ!

Он не нуждался в нас и в мире, имел целью – расширить Своим творчеством область любви в прекрасном творении вообще, а человека – в особенности... Эта мысль известна нам!

Но чтобы Бог любил Свое творение, хотя бы до падения его, эта мысль так далека была от нас, что едва ли мы жили ею. «Небо» и «земля», – казалось, – далеки и чужды друг от друга, что между нами нет общения во взаимной любви. Может быть, она и была – до падения. Но уже после него, – казалось, – остался лишь «страх» пред Богом. Да еще и это – хорошо: «начало премудрости – страх Божий», говорили древние... Но и в Новом Завете, в молитвах святого Иоанна Златоуста читаем просьбу к Богу: «Господи! всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое». Это лишь – «корень благих», «начало премудрости».

Но так ли это [остался лишь «страх"]? Таково ли отношение к нам Бога? как при творении, так особенно после падения?

В ответ на этот вопрос и слово Божие, и творения святых отцов, и опыт даже наших современников, свидетельствуют о Боге как ЛЮБВИ...

Начну с первых страниц Библии. Вот первые люди пали... Что же Господь? Он идет к ним... Адам и Ева скрылись... Что они скрылись, – это для виновных естественно. Но вот почему Сам Господь ищет их? Не для наказания! О нет! И при этом с любовию спрашивает Адама: где ты? Он хочет, чтобы первые люди – хоть покаялись...Такова была к ним любовь Бога! Так малого Он требовал! Но они не только от страха скрылись, но и начали один на другого сваливать вину: любви Божией к ним не дали [почувствоваться] в сердце своем.

Что же тогда делает Господь?

Он изрекает наказания им: прежде всего виновнику искушения – змею, диаволу: проклят ты; а потом – людям; в конце же – и всей твари: проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее; да и еще умрешь! Но и эти все наказания были делом не гнева Божия к творению, а делом праведной любви. Праведной – потому, что правда Божия проявилась в этом к согрешившим и не покаявшимся, то есть продолжавшим оставаться во грехе. А делом любви – потому, что Бог, жалея Свое творение и не желая ему большей скорби, удалил грешников от Себя, так как им легче быть – дальше от Бога, чем оставаться бы близким к Нему. Потому Ему, – пoелику Бог есть любовь (1Ин.4:16), – следовало удалить от Себя согрешивших. Да и самое наказание имело целью довести людей до сознания своей виновности, – при невозможности исправиться самим: для этого нужна была по-прежнему помощь Духа Святого; а Он не мог пребывать в грешниках и пренебрегаться людьми, потому что они – плоть (Быт.6:3).

Еще я указал выше на свидетельство святых отцов. Разумею святого Исаака Сирина, который говорит: не называй Бога правосудным, потому что из дел Его не видно этого по отношению к тебе самому.

И даже современные нам подвижники говорят то же. Преподобный Серафим был спрошен одним послушником: чего больше у Бога? правды или любви? Он ответил прикровенно, прозирая его греховность: суди по самому себе!

А последний подвижник, афонский инок отец Силуан, очень часто говорил и писал: «о! если бы люди знали: как их любит Бог!» Но при этом он говорил (нужно думать, по опыту): «держи душу во аде, но не отчаивайся...» Как это могло в нем совмещаться, – нам непостижимо, но он жил в наши дни. С нами, многими, переписывался. И скончался лишь в 1939 году.

Я остановился особенно на последнем примере потому, что подобные мысли и выражения представляются нам до такой степени необычными по сравнению с нашими, что просто дивишься им. И пусть бы еще говорил это какой-нибудь грешник, желающий успокоить себя мыслью о любви к нам, недостойным! Но отец Силуан никогда даже не осудил никого. Всегда смирялся. И при всем том он был так уверен в необычайнейшей любви Бога к людям.

А когда остановишься на слове Божием, то нельзя не вспомнить чудных слов Самого Господа: так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (Ин.3:16). На что отдал? Очевидно, на что-то прискорбное! Когда предстоит что-либо славное, про это нельзя говорить: «отдал». На что же именно? – На уничижение, на страдание, на крест, на погребение! Что же, после таких слов Самого Бога, можно прибавить? Разве слова апостолов о тех же словах Господа: любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него (1Ин.4:9).

И особенно – в том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши (ст. 1Ин.4:10). И мы видели и свидетельствуем, что Отец послал Сына Спасителем миру (ст. 1Ин.4:14).

Подобным образом говорит и апостол Павел: Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует и всего?.. Кто осуждает «избранных»? Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует о нас. Потому: кто отлучит нас от любви Божией? Никто и ничто! Все преодолеваем силою Возлюбившего нас. Никто не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем. Если Бог за нас, кто против нас? (Рим. 8:32, 34, 33, 37).

Но Господь пришел в мир, когда мы еще были грешниками.

Оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом через Господа нашего Иисуса Христа. Эта благодать любви Божией излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам. Ибо Христос, когда еще мы были немощны,– то есть грешны, не способны на доброе, – в определенное время умер за нечестивых. Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками. Посему тем более ныне, будучи оправданы Кровию Его, спасемся Им от гнева. Ибо если, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его, то тем более, примирившись, спасемся жизнию Его. И не довольно сего, но и хвалимся Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, посредством Которого мы получили ныне примирение (Рим. 5:1, 5–6, 8–11).

Довольно сего – о любви Божией к нам.

Результатом этого «примирения» с Богом будет и обновление всей твари: тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы чад Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне (Рим. 8:19–22).

Вот каковы явились и еще откроются плоды спасения нашего чрез Христа, посланного Отцом для спасения погибавшего мира.

Обращаясь теперь к богослужебным книгам, мы постоянно видим указания на эту любовь Божию к Своему творению.

Бог есть Творец, Устроитель; а разрушителем этого Божьего творения явился враг Божий – сатана, диавол (клеветник на тварь и на Самого Бога). И как бы то ни было, но нужно было уничтожить эту его власть. Поэтому еще в раю дано обетование для утешения прельщенных первых людей: Семя жены – то есть потомок ее, Христос, – будет поражать змея в голову (Быт.3:13). Уже в этом обещании Божием, данном прародителям, проявилась надежда на исправление, восстановление, обновление всего мира, особенно человека, – то есть за любовь Божию.

И подобных мест можно привести множество. В книгах мы часто слышим славу Богу; Бог – человеколюбив; по любви Он и Сына послал в мир для спасения мира и человека. Нетрудно заметить, что мысль об этой любви Бога высказывается непременно в каждом возгласе на ектениях, во множестве концов в молитвах, в стихирах и канонах. Например: «благословен Бог наш»; «благословенно Царство Отца и Сына, и Святаго Духа»; «яко Твое есть Царство и Сила и Слава»; «яко милостив и Человеколюбец Бог еси»; «щедротами и человеколюбием Сына Твоего»; «с Ним же благословен еси, со Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом»; «благодать Господа нашего Иисуса Христа и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа буди со всеми вами»; «яко да под державою Твоею всегда хранимы» и так далее и так далее... А в молитвах так часто говорится о любви к нам Божией, что мы, по привычке, даже уже не обращаем на это внимание, – как на что-то обычное, само собою разумеющееся, всем известное: как и увидим в Октоихе, Триодях, Минеях, Служебнике и так далее.

Но когда нам говорят об этом, как об особом свойстве Божием, мы дивимся, поражаемся, умиляемся этой любви Божией к Своему творению и особенно – к созданному Богом человеку.

А между тем из этой любви Его произошло и создание и воссоздание, или обновление, твари; и даже – улучшение ее, обожение.

Но это было начальным, или побудительным, свойством Божиим.

Но тогда спрашивается: как же могут быть, – при такой любви Божией к творению Его, – вечные, бесконечные мучения?

Я намеренно ставлю именно этот вопрос. Другие скорби и муки могут еще объясняться, как временно-полезные, как любовно-устрашающие, как проявление той же любви Божией; но бесконечные страдания не совмещаются, кажется, с нею.

А что они будут, об этом с решительностью говорит Сам Господь, Его апостолы и вся Церковь христианская – от начала и доныне. Были возражения и недоумения по этому поводу. Были даже отдельные отцы, которые готовы были думать о «воссоздании» (апокатастасисе) и диаволов. Например, Ориген учил этому; от него заимствовал уклон в это мнение и почитавший, и учившийся по нему святой Григорий Нисский; и множество других совопросников о сем; и доныне есть таковые: например, почивший протоиерей Сергий Булгаков, профессор догматического богословия в Парижском институте, для этого придумано им и учение о так называемой «Софии». Можно усматривать это мнение и у великого святого отца Исаака Сирина, который говорит о достижении такой степени любви, что человек может молиться и о спасении бесов.

Но и слово Божие, – то есть Сам Бог, – свидетельствует иное по этому вопросу; и прочие святые отцы, и вся Церковь доныне – твердо стоят на другом решении его: то есть на бесконечности мук. Об этом мы прежде всего видим свидетельство Самого Господа Иисуса Христа. В Евангелии Он говорит о диаволе как искусителе в пустыне, как о враге и клеветнике на Бога; говорит и о том, что Он Сам видел сатану, яко молнию, падшего с неба; говорил пред страданиями Своими, что князь мира сего изгнан будет вон; что сатана со всеми бесами будет обречен на вечные муки, уготованные диаволу и ангелам его. В муках этих – ни скрежет зубов, ни огонь не престанут. И так далее. Это все известно. И можно было бы так думать: покаются бесы и грешники вообще, и тогда восставится блаженное прекрасное творение, – «апокатастасис».

Но в Писании на это нет ни малейших указаний. Наоборот, есть много данных обратных. И на меня лично обращает внимание то справедливое и холодное, безнадежное отношение Господа к бесам, которое всюду мы видим у Него к ним. Спаситель Христос, такой любвеобильный, кроткий, смиренный, распятый, притом добровольно, за мир, – казалось, – должен бы прежде всего пещись о восстановлении падших ангелов, соблазнивших потом и первых людей. Но нигде мы не видим на это и намека! Так же мыслят и апостолы.

Что касается Церкви, то, за малым исключением отдельных людей, она стояла и стоит на утверждении вечных мучений. А святой Иоанн Златоуст считает их тоже делом Божественной любви: Господь хочет спасать людей не только благодеяниями к ним, но и угрозами действительно будущих мучений. А на V Вселенском Соборе, как известно, было и прямо осуждено, как еретическое, учение Оригена, хотя он кончил жизнь свою мученически.

Этот вопрос о «вечных мучениях» мы подняли потому, что существует опасность: при защищении мысли только о любви Божией можно дойти до того, что прощены будут все грешные и диавол с бесами. Если же этого не будет, – как и действительно не будет, – то, значит, любовь Божия как-то имеет границы: ограничиваться ли она будет нераскаянностью грешников; неспособностью их воспринять любовь Божию; даже – такой их озлобленностью, что САМА ЛЮБОВЬ Божия будет их раздражать еще более; и потому Он делом той же Своей любви считает ЗА ЛУЧШЕЕ удалить их от созерцания ее обозленными существами и вообще грешниками.

Или вы не знаете, говорит апостол Павел, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют (1Кор.6:9–10).

Или же правда Божия поступит с ними справедливо, осудив их на муки...

Вот этого-то и не принимают представители так называемой «юридической теории». В них только вмещается понятие о любви Божией. Но на это нужно возразить следующее.

Ни сущность Божия, ни свойства Божии нами ни в полноте, ни в отдельности непостижимы нашим человеческим умом, да еще несовершенным, падшим. Как известно всякому мыслителю о Боге, да и вообще о чем бы то ни было непостижимом и о непознанном, о невоспринятом опытно, – мы вынуждены понимать чрез известное уже, да и то чрез аналогии, приближения, сравнения. А эти аналогии никоим образом не могут дать верного или точного понятия о неизвестном. Ведь всякий предмет, всякая вещь, всякое бытие, – пока оно не будет открыто нам чрез собственный опыт, – абсолютны, как единственные, неповторимые, а следовательно и непостижимые.

Но поскольку человек, по сотворению своему, создан по подобию и образу Божию, можно отчасти и по аналогии познать Бога. И при творении так и предположено было общение с Богом. Человек, сохраняя свое подобие, мог и постепенно должен бы возрастать в богопознании. Однако мы, несовершенные, к тому же еще пали и чрез это еще больше лишились способности богопознания. И лишь после, возрожденные Духом Святым, могли снова познавать Божественные вещи, да и то не своим умом, а через откровение нам Духом Святым; и тогда человек из душевного превращается в духовного, и может иметь ум Христов. А до этого душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это (даже) безумием; и НЕ МОЖЕТ РАЗУМЕТЬ, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем СУДИТЬ никто не может. Тем более – о Самом Боге! Ибо КТО ПОЗНАЛ УМ ГОСПОДЕНЬ, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов (1Кор.2:14–16).

Эти, всем нам известные чудные слова богомудрого и духоносного апостола Павла вскрывают познание вещей Божественных в дополнение к словам Самого Христа, Сына Божия: все Мне предано Отцом Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца никто не знает, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть. А открывает Он Своим богоподобным чадам: оправдана (признана) Премудрость чадами ее. А подобными нас делает – богоподобное смирение: научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф.11:27,19,29).

Таким образом, только духоносные, облагодатствованные люди думают и понимают Божественные вещи правильно; да и то пока не вполне. И эта Премудрость Божия – тайная, сокровенная, которую никто из людей века сего не познал... А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии (1Кор.2:7–10).

Отсюда и для богопознания безусловно необходима была благодать Духа Святого. И потому, в день Пятидесятницы дарован, ниспослан был Дух Святой. И те же самые ученики Христовы, которые слушали Самого Христа, не могли еще до последней беседы вместить всего, а нуждались в просвещении Духом Святым (Ин.16:12–15, 25).

Из этих слов Священного Писания вытекают следующие выводы:

а) Духа Святого нужно нам видеть в Писании, ибо оно – от Духа Божия;

б) затем самому нужно жить в Духе Божием;

в) а Он преподается людям в Церкви;

г) в дальнейшем нам нужно следовать святым отцам, духоносным людям, а не князьям века сего (1Кор.2:8);

д) и не своим даже мыслям и мнениям, – как говорит коринфянам апостол Павел даже о самом себе: когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости... и был у вас в немощи и в страхе и в великом трепете. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией (1Кор.2:1, 3–5). Да и этого еще мало: нужно было, чтобы эта Божественная мудрость была проповедана МЕЖДУ СОВЕРШЕННЫМИ (ст. 1Кор.2:6): иначе несовершенные не примут Духа Божия. Далее идет речь о различии слушателей душевных и духовных.

Поэтому, с самых первых дней по Пятидесятнице, апостолы сначала проповедовали по откровению Духа и как очевидцы; а потом проповедники стали ссылаться на Священное Писание; дальше – и доселе – на святых отцов.

Святые отцы и по опыту своему знали, что Божественные вещи таинственны; потому они, и вообще Церковь Божия, знали хорошо о словах апостола Павла: беспрекословно – великая благочестия тайна: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя Ангелам, проповедан в народах, принят верою (а не умом) в мире, вознесся во славе (1Тим.3:16).

После этих общих богооткровенных мыслей Писания обратимся к частному вопросу о свойствах Божиих.

Например: что такое любовь Божия?

Казалось бы, это ясно. Но так ли на самом деле? Опыт святых и даже наш малый и несовершенный ум хорошо знают, что слово «любовь» можно понимать различно. Есть любовь плотская, есть любовь душевная, и есть любовь духовная. Мы еще бываем способны отличить любовь плотскую от любви духовной. Но уже любовь душевную от любви духовной далеко не всегда можем различить; и больше того: нередко спутываем одну с другой – любовь душевную считаем за духовную. А между тем мы уже видели, что апостол Павел резко разграничивает «душевное» от «духовного» (1 Кор. гл. 2).

То же самое можно сказать о смирении: иногда мы можем считать смирением подделку врага: уныние, отказ от подвига и так далее. Это нам известно и по опыту. И наоборот: ревность к чему-нибудь считаем добром, а она есть проявление гнева; и так далее.

Святой Макарий Египетский говорит, что диавол подделывается под все доброе: мужественного делает дерзким, доброго – слабым, даже к молящемуся подделывается под молитву. Можно добавить, – по опыту, – что и под смирение подделывается искусно, так что неопытному человеку трудно даже понять: смирение ли это или – диавольская хитрость, чтобы отвести искушаемого от доброго дела Божия. И нужен бывает духовно-опытный судья, который бы мог верно отделить Божие от диавольского.

Все это написано нами для того, чтобы предупредить возможность самообмана в духовных вещах. Именно: любовь Божию возможно понимать человекообразно – судить о ней по нашему несовершенному или даже по неверному опыту и, таким образом, приписывать Богу наши человеческие понимания. И получится обман, хотя бы и совершенно искренний.

В частности, это касается и Искупления: правда Божия будто бы не может сочетаться с любовию Его. Наоборот, и любовь должна быть праведной, и правда – любящей. И если бы мы все оценивали с нашей человеческой, – да еще и падшей, – точки зрения, то заранее можно сказать: впадем в односторонность или в обман.

Божия любовь и человеческая – могут быть весьма различны!

Потому-то нам следует утверждаться на Священном Писании и на святых отцах, а не на нашем УМЕ. А что нам это иногда непонятно, – так и должно быть: все Божественное нам вполне постижимо быть не может! Примеров тому – множество! Укажу даже на апостола Павла: о, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? (Рим.11:33–34); никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их. И еще: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны (1Кор.3:18–20).

Поэтому меня всегда удивляет смелость «мудрецов века сего», – когда они брались за Божественные вещи, будто все им совершенно понятно и ясно! Будто они советники Богу (Ис.40:13).

Особенно страдают этим ученые и профессора. И несмотря хотя бы на то, что они по одному и тому же вопросу противоречат друг другу, однако они отличаются самоуверенностью и стремлением к новшествам в богословствовании, вместо того чтобы опираться хотя бы на святых отцов... В крайнем случае следует смиренно сознаваться в непостижимости предметов богословия; но этого у них – почти всегда – мы не видим... А сколько от этого произошло заблуждений!

Так бы следовало отнестись и к вопросу о вечных мучениях: как они соединяются с любовию Божией? Особенно если в Священном Писании об этом определенно сказано, что они действительно будут?! И как нам поможет «мудрость века сего»? С этого смирения и нужно бы начинать...

Раз Церковь, – в лице ли святых отцов или вообще Предания 2-х тысяч лет, – что-нибудь принимает и держит, – и нам необходимо того держаться, без излишних рассуждений своих!

Еще любят иные богословы ссылаться на Церковное учение, которого они будто бы и хотят держаться и держатся.

Хорошее и правильное желание!

Церковь есть благодатное общество, возглавляемое Христом. Или: Церковь есть Христос, как говорят другие святые люди. Она есть столп и утверждение истины (1Тим.3:13). Что можно сказать больше Самого Господа: создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф.16:18). А отдельных – людей или отделившихся групп – могут одолеть! Пример был указан тогда же: тот же самый апостол Петр, который наименован был Петром, скалой, «камнем» за твердость своей веры во Христа как Сына Божия; и когда он тут же стал прекословить Самому Ему, сказавшему, что Его будут бить и убьют, – то тот же Господь, отвратившись от него ко всем ученикам, сказал строго: отойди от меня, сатана! (Мф.16:21–23). Вот он уже и «соблазнился», оказавшись одиноким. А прочие апостолы молчали, не «прекословили» Господу; так что Церковь, – а тогда в ней оставались апостолы, – сохранилась от соблазна... А после Петр даже отрекся от Господа...

Значит, Церковь всегда будет одна и та же, останется непреодолена вовеки!

Поэтому всякому православному непременно следует держаться Церковного учения... Это мы все знаем, но далеко не всегда исполняем. Однако думаем про самих себя, что мы – церковны.

На деле это пророчество Господа о неодоленности Церкви получило подтверждение с первых же дней истории ее. Диакон Николай, один из 7, отпал и сделался главой николаитов, которых и Я ненавижу, говорит Господь (Откр.2:6).

Затем мы перейдем к IV веку: еретики – Арий, Евномий, Аполлинарий, Македоний, Несторий, Евтихий и пр. – отпали от Церкви. Но все они считали себя защитниками учения христианской Церкви, ссылались и на святых отцов.

Возьму, например, заявление Евномия: он прямо ссылался на то, что народ церковный и даже какие-то святые вожди – стоят за ним. Но он по именам не мог назвать ни одного из них; однако Церковь он считал единомысленною с собой, что и обличал святой Василий Великий... Этот случай – весьма яркий, и потому я выпишу сюда о нем.

Евномий. «Прежде всего прошу... да будет вам угодно – различать ложь от истины – не по числу последователей и отдавать преимущество не большинству; не ослепляйтесь умом, обращая внимание на достоинства; не заграждайте слуха для наставших после, уступая преимущество предварившим».

Василий. «Что ты говоришь? Не должны мы уступать предварившим? Не должны мы уважать множества христиан и теперь живущих, и всех бывших с того времени, как проповедано Евангелие? Не должны мы обращать внимание на ПРОСИЯВШИХ духовными дарованиями всякого рода (на святых. – М.В.), потому что ты открыл этот новый лукавый путь нечестия, неизвестный и неприязненный всем им? Но однажды навсегда смежим душевные очи и, изгнав из мысли памятование обо всем СВЯТОМ, каждый свое праздное и потемненное сердце должен предать твоим ухищрениям и лжеумствованиям? Велико было бы твое могущество, если бы, чего не достиг диавол различными хитростями... мы, поверив тебе, признали бы, что ПРЕДАНИЕ (на этом и мы хотим стоять. – М.В.), которое во все предшествовавшие времена имело силу у стольких СВЯТЫХ, маловажнее вашего нечестивого вымысла!»

«Чтобы избежать подозрения в нововведении, (якобы. – М.В.) принимая веру отцов как право изложенную», он, Евномий, «вскоре осыпает нас самыми гнусными укоризнами».

Евномий. «Но, предложив наперед... издревле имеющее у отцов силу благочестивое Предание как верный указатель и правило, будем пользоваться сим точным образом для проверки при рассуждении о нашем предмете...»

(Далее приводится это исповедание... Но святой Василий Великий разбивает слова Евномия, как несогласные и с этим исповеданием.)

Василий. «Выхваляя веру (их)», чтобы «подать мысль о своем общении с ОТЦАМИ В БЛАГОЧЕСТИИ», а в самом деле он хочет «открыть себе путь к истолкованию» в ложном смысле. «К чему же клонятся у него слова сии? Мне кажется, что он, как человек догадливый и превосходного ума, дает видеть своим последователям: с какою проницательностью подмечает несообразное» (и в приводимом исповедании. -М.В.).

Но его наименование – «нерожденный – нигде в ПИСАНИИ не употребляется и служит первым основанием... хулы». (Далее Евномий лжемудрствует о «нерожденности» Бога Отца.)

Евномий. «И один Сын Единородный, о Котором мог бы я представить речения СВЯТЫХ, возвещающие, что Сын есть порождение и творение...»

Василий. «Прежде всего, пусть Евномий покажет: кто из святых называл Христа «порождением» и «творением»? Какие представит он изречения ПИСАНИЙ в доказательство сказанного им?..»

«Евномий притворяется, будто имеет множество доказательств на то, что святые называли Сына творением». Но «на сей раз не упоминает об оных, отлагая то до другого времени. Искусное злоухищрение – предпочитать слову молчание там, где не знает, что сказать!»

Но многие богословы не только не считают необходимым держаться учения Церкви, а даже предпочитают собственное, самостоятельное воззрение более почтенным и мудрым, чем Церковное воззрение. Некоторые даже идут против церковного, а сами утверждают, будто их мнение и есть Церковное учение. А иные доходят до того, что осуждают Предание Церкви – как будто искаженное, а свое мнение выставляют как истинно церковное. Наконец, самые смелые и самомнительные даже дерзят прямо отрицать установившееся в Церкви учение как ложное... А самые крайние элементы не считают авторитетным для себя Предание Церкви... И становятся на путь только собственного мнения, как протестанты.

Как же нам смотреть на все это? Где авторитет христовой Церкви?

Этот вопрос о Церкви вызывал недоумения еще во времена апостолов. Апостол Павел, как видим, ссылался на Церковь Бога живого, как на столп и утверждение истины (1Тим.3:15). Но при этом он указывает и другие признаки: твердое основание Божие, – то есть истинная Церковь, – стоит, имея печать сию: «ПОЗНАЛ ГОСПОДЬ СВОИХ»; вот первая печать: Господь знает Своих! Вторая: и: «да отступит от НЕПРАВДЫ всякий, исповедающий имя Господа», то есть святые члены (2Тим.2:19).

Но все же в Церкви всегда будут существовать и истинные члены Божии, и недостойные, добрая пшеница и плевелы. И о них Господь сказал: оставьте расти вместе то и другое до жатвы, то есть до конца мира. А до этого не нужно, чтобы уничтожались плевелы: дабы, выбирая плевелы, не выдергали вместе с ними и пшеницы (Мф.13:29, 30).

И апостол Павел так же говорит: в большом доме, – то есть в Церкви Божией, – есть сосуды не только золотые и серебряные – то есть хорошие, дорогие, – но и деревянные и глиняные, – то есть плохие, – и одни в почетном, а другие в низком употреблении (2Тим.2:20).

Однако апостол повелевает держаться здравого учения, то есть истинного, церковного (2Тим.1:13–14; Тит.2:8). А будет время, когда этого здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые бы льстили слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2Тим.4:3–4).

Из таких апостол пересчитывает имена: Именея и Александра, которых я предал сатане, Фигелла и Ермогена, Именея и Филита, Александр медник много сделал мне зла; и вообще все те, кто боролись против здравого учения, которое защищал апостол Павел во всех своих Посланиях (1Тим.1:20; 2Тим.1:13; 2:17; 4:14).

И это учение о Церкви Божией защищалось святыми отцами и православными Соборами и вообще святыми канонами Церкви.

После Священного Писания на них и утверждается ЦЕРКОВЬ – доныне.

Если мы читаем историю Соборов Церкви (Изд. Казанской духовной академии), то видим: сначала она опиралась на Писание, а потом – больше на творения святых отцов.

Конечно, это не исключало и собственного «здравого» мнения защитников святого православия; но они отличались знанием и Писания, и творений предыдущих отцов, и своею святою жизнью. Например, святые Феодор Студит, Максим Исповедник, и Симеон Новый Богослов, и Григорий Палама, и другие отцы.

На них же упокоился и епископ Игнатий (Брянчанинов), познав единство их благодатного учения. На отцах возрос и епископ Феофан Затворник, и митрополит Филарет Московский, и архиепископ Филарет Черниговский (написавший первую Патрологию на русском языке), и епископ Сильвестр, ректор Киевской духовной академии, и архимандрит Феофан (Быстров), ректор СПб. духовной академии; и угодник божий отец Иоанн Кронштадтский... Они не только знали святых отцов, но и жили святой жизнью; что особенно нужно сказать про епископа Феофана Затворника, отца Иоанна Кронштадтского и архимандрита Феофана Быстрова (исключительного знатока святоотеческих творений).

И на них мы обязаны и вправе ссылаться как на носителей и выразителей Церковного учения; не говоря уже – о древних отцах.

Но в данный раз нам хочется обратить внимание на более широкое понимание Церкви: [понимание, что тело Церкви] – ПРАВОСЛАВНЫЙ НАРОД.

По нашему православному воззрению вообще и греческих православных Соборов в частности, народ наш почитается и действительно является хранителем веры. И с ним поэтому должно считаться, как с «телом Христовым». Восточные Патриархи в послании к папе Пию IX (1849) говорили: «У нас ни патриархи, ни соборы не могли ввести что-нибудь новое, потому что ХРАНИТЕЛЬ БЛАГОЧЕСТИЯ у нас есть самоё тело Церкви, то есть народ церковный, который всегда желает содержать веру свою неизменною и согласно с верою отцов своих».

И факты доказывают это.

Если мы возьмем древнее время, то нам вспоминается святой Папий, епископ Иерапольский († около 155 (165) г.); когда спросили его мнения по поводу документа о жизни Господа, то он, прежде своего мнения, захотел сначала выслушать старцев и вообще стариков: каково хранится ими предание об этом? Таково авторитетное было мнение их! Чем ближе было время ко Христу Господу и апостолам, тем оно было более несомненным, верным.

Потом перейдем ко временам иконоборчества. И архиереи, и патриархи, и цари были вовлечены в эту ересь. Кто же защищал иконопочитание? Конечно, скажем: братья святые Феодор [Начертанный] и Феофан [исповедник], и преподобный Феодор Студит. Но за ними стояло множество монахов. А дальше? – Народ! Если бы не народ, то иконоборчество еще дольше (и без того борьба шла около 120 лет!) продолжалось бы. А с помощью святых борцов народ возобладал, то есть «тело Церкви» осилило ересь... И с тех пор, – то есть с начала IX века, – от ереси и осталась только память... А иконы везде чтутся... И даже победа иконопочитания считается и именуется праздником Торжества Православия, ибо корень его тесно связан с воплощением Господа Иисуса Христа, Сына Божия, и с искупительным распятием Его!

Пойдем дальше ко времени Паламитских споров... Казалось бы, этот вопрос касался богословов. Но за ними стояли опять «простые» духовные монахи Афона, к которым принадлежал и сам святой Григорий Палама.

Монахи – тот же народ.

Далее – уния с Западом. Вот уже съехались высшие светские и духовные люди на Запад и подписались под соглашением. И один святой епископ Марк Ефесский не согласился на унию. Казалось: что значит один архиерей? Но недаром же сказали еще на Соборе Флорентийском, узнав о несогласии епископа Марка: «Ну, значит, мы ничего не сделали?» И действительно, так и оказалось: когда делегаты возвратились в Грецию, то народ, – именно народ, – поддерживаемый епископом Марком, решительно отказался от унии.

И митрополит Исидор, бывший на Соборе делегатом от Русской Церкви, с позором изгнан был из пределов нашей страны. Кто это сделал? Народ!

Обратимся и к настоящему нашему времени. Кем удержалось и держится святое православие? – Без всякого сомнения, должно сказать: православным народом! Не будь это множество «простого» народа, этих ревнителей веры, мы, духовные, не спасли бы Святой Церкви и веры!

Конечно, благотворное дело сделали и делают патриархи, архиереи и батюшки; но за нами стоит народ!

Все это я написал потому, что еще не затронул веры народа вопрос об Искуплении! А если бы оно вынесено было в православные массы – не в том виде, как до сих пор это веровалось, то мы были бы свидетелями великого пожара святой веры!

К нашему счастью, православный народ и не знал и не знает, что пишутся где-то ученые диссертации на богословские темы: а если узнает?

Пример уже недавно был: с книгой митрополита Антония (Храповицкого) об Искуплении... Какой поднялся огонь на Западе... И можно сказать: это «противоюридическое» измышление его – провалилось!

Да еще это не дошло до народа!

Также и измышление – протоиерея отца Сергия Булгакова о «Софии», которую он прежде называл даже «Четвертой ипостасью» – после Пресвятой Троицы... И это измышление можно уже считать провалившимся.

Теперь вот всплыло новшество [отца Петра Гнедича] об Искуплении. И оно уже подняло немалое беспокойство, пока среди архиереев и части ученых.

<...>

Но мы о вере, о Церкви должны думать... И о собственном спасении хотим думать!

Все догматические вопросы нам представляются сначала сухими положениями, которые мы должны принимать лишь НА ВЕРУ; и за это мы в будущей жизни получим спасение.

Так представлялся мне, – в начале моей жизни, до 25 лет, – и Символ веры : «верую» – холодно, сухо. И я не чувствовал жизненности его для себя. Хотя в это уже время интересовался жизненно-нравственными вопросами своего спасения: не только для будущей жизни, но и теперь еще.

Приведу пример. На 1-м курсе Академии нам профессором догматического богословия отцом Л-м задана была семестровая работа: «Сотериология (учение о спасении) святого Афанасия Александрийского». Написал и я. Но душа была как бы пуста. Прошло после того месяца два. Господь послал мне легкую, но длительную болезнь: я около 2–3-х месяцев пролежал в больнице. Здесь навестил меня инспектор, архимандрит Ф. Разговорились о святых отцах (то была одна из любимых его тем!). Я высказал ему свое впечатление о святом Афанасии Александрийском: сухо, догматично, не жизненно, не интересно.

– Не с того вы начали, – говорит он.

– А с чего же? – в недоумении спрашиваю.

Он советовал мне не догматические творения читать, а нравственные, или, иначе: духовно-аскетические. Например: «Слова» аввы Дорофея, «Лествицу» преподобного Иоанна Лествичника, Макария Египетского, некоторые сочинения епископа Феофана Затворника («Что есть духовная жизнь?», «Письма к разным лицам» и др.).

Я усомнился в интересности их. Но решил попробовать. Каково же было мое удивление, когда я у этих отцов встретил ответы на многие личные мои вопросы! Но я еще не мог заинтересоваться отцами-догматистами... Потребовалось еще 2–3 года, когда я уже нравственными вопросами стал интересоваться меньше, чем догматическими: последние оказались более живыми для души мой.

Потом встал вопрос: какое значение догматы имеют для жизни? почему они нужны мне (кроме «пропуска» в Царство Небесное)?

Не сразу это открывалось мне... Но мало-помалу вскрывалась, так сказать, «динамичность» догматов или, иначе: восприятие их душою, действительность, нужда в них... Да и теперь я еще младенчествую в этом. Но уже опытно понимаю многое... Так дохожу я до старости (74 года), то есть в течение последних 50 лет.

Конечно, это совсем не значит, что я ничуть не жил до 25 лет и после – до 74-х этими вопросами, а «отчасти» – с самого младенчества: мне нравилось ходить в церковь; чувствовал я действие исповеди; радовался Святому Причащению; вообще мне хорошо было (и доселе!) быть вообще верующим; нравилась Страстная – до «тихой» Субботы... Восторгалась душа Пасхой, Рождеством Христовым... Но все же это было больше непосредственными действиями всей церковной жизни, а не осознанным опытом и потребностью ума.

И после в проповедях я касался больше нравственных вопросов, выводимых из догматов, праздников, чем самими ими... И в праздники я (да я ли один?) говорил о каких-либо нравственных темах, – но не о смысле и тем более не о догматическом значении праздников. Например: что сказали бы проповедники – и теперь – в праздник Сретения Господня, какое значение имеет он в деле спасения Христом?.. Не говорят ли они о мирном конце праведного Симеона? – Или: на Введение Божией Матери, – не говорят ли о необходимости водить детей в храм? А смысл праздника остается совсем в тени. И так далее.

Но все же, слава Богу, постепенно я стал понимать жизненность догматов: как они отражаются на нас? как они содействуют нашему спасению?

С этой точки зрения я теперь хочу подойти и к вопросу ОБ ИСКУПЛЕНИИ: как он отражается на нас, людях? и почему именно отец Гнедич так усердствует на критике так называемой «юридической теории»? и как его воззрения отражаются (как-то по-новому?) на церковной жизни масс верующих?

Ведь не без ума он резко вооружается против этой «теории»? Ясно, что ему хочется удалить эту «теорию»! И что-то внести на ее место. – И если его критицизм в данном случае правилен по существу, то значит – что же? – доселе мы неверно воспринимали этот догмат? неправильно спасались? Значит (если мы этой «теорией» жили), и святые, хоть последние (Димитрий Ростовский, Тихон Задонский, Серафим Саровский, епископ Феофан Затворник, отец Иоанн Кронштадтский), неправильно спасались? – Или же нужно думать, что догматы не имеют никакого практического значения для нас? – Это совершенно невозможно!

После этих общих предварительных соображений переходим к спасительному значению Искупления.

Я буду говорить по собственному опыту.

Прежде, в младенческие и юношеские годы, как я воспринимал Рождество Христово, этот первый догмат домостроительства, или устроение спасения, – ВОПЛОЩЕНИЕ?

Думаю, что мы не разбирались богословски в смысле значения его для спасения нашего. Мы только радовались тому, что вот Сам Сын Божий, «сошел» с неба на землю, к нам, чтобы спасти нас... Даже, пожалуй, еще меньше думалось: БОГ – НА ЗЕМЛЕ! – И этого довольно было для нашей радости! Еще короче: мы и вообще не думали. А душа радовалась! И в церковь любили сходить... И «батюшек» с иконами (на Украине говорят: «со святостью») радостно (вот и сейчас плакать хочется от радости!) ждали, на 1–2 минуты! Боже, как хорошо-то! Ну и кушали – послаще, чем в Рождественский пост. И это радовало... И посты во все святки отменялись. И это – хорошо было... Да и елки – хорошо! Ведь же – радость! Ничего больше не думали, не богословствовали, не философствовали... Бог на земле! Бог с нами!

Мальчики ходили «славословить» с фонарем... Ничего не понимая и ломая слова тропаря и кондака (особенно в кондаке: «и земля вертепному приступному», [вместо: «вертеп Неприступному"] и так далее), радостно пели что-то... Получали копейки две, редко пятачок... Шли дальше... А мы ждали других «славословщиков»... Как ангелов!

Вот это и помню: «Радовались!»

И много, много лет спустя, – пожалуй, почти лет 30–35 спустя, – я со вниманием прочитал богослужение в дни предпразднства, праздника и попразднства... И там я видел совершенно новые мысли: «грядет Христос лукаваго сокрушити»; «Царь мира грядет ратника убити», то есть диавола. «Уязвися льстец враг». Это было для меня совершенною новостью! Никогда прежде об этом я не думал и будто не слышал!

О «клятве» в богослужении напоминалось... Грехопадение первых людей... «Лютую вражду» между людьми и «невещественными существы» – ныне Воплотившийся «отсекает»... Через «воплощение» от Марии Девы мы, грешнии, «примирившеся Богу». Но «избавление (Искупление) за мир», Господь грядет – чем хочет спасти? – «истощити Свою кровь». Потом слышу-читаю: «Христос раждается – прежде падший воскресити образ» первозданный, прежнюю «красоту». И все это – плод «милосердия» Сына и всей Пресвятой Троицы, и «благоволения ОТЧА»: «таковым бо смотрением уведено бысть милосердие Твое, Христе». И опять восстановление «твари», «обновление» человека, «возрождение» Его.

И на все это – «Единороднаго бо Тя Сына очищение Отец в мир посла». Отец – в Троице: «слава Тебе, Отче, Сыне и Душе, Имже устройся таинство ужасное, человеком на возрождение».

Все это было новым для меня!.. Но и теперь думается о том же, о чем и в детстве: радость! Бог с нами! О прочем и не помышляешь!

...Потом [мыслью] идешь прямо к концу: к Распятию. И что же вспоминается? Распятие... Крест... Страдания... Боже мой, Боже мой... Совершилось... И «издше»... Но это – уже теперь, а раньше... О! и тогда не было горькой печали! Мы со скорбью, но и с надеждой подходили к Плащанице... Он «распялся за нас»... Как тут не надеяться?! И уже в субботнее погребение мы поем радостные тропари: «Ангельский собор удивися» смерти Господней... И о мироносицах вспоминаем... Уже предзрим воскресение Мертвеца... Эта Суббота бывает тихо – мирна, предпасхально – радостна...

А на вечерне в Субботу уже радуемся: стихиры поются воскресные – о воскресении Господнем... А потом вспоминается разрушение царства диавола: «днесь ад стеня вопиет» о разрушении его «державы»! И стихиры эти заканчиваются одним и тем же концом: «слава, Господи, КРЕСТУ Твоему и воскресению!»

Крест – путь! Воскресение – следствие...

А уж на Пасху – необычайная радость. Только и слышится: «Христос воскресе! Воистину воскресе!» Этими четырьми словами можно заменить бы всю службу!

Вот только в Субботу о начальнике греха – диаволе вспоминается, как мы видели: «днесь ад стеня вопиет: разрушися моя власть...»

Вспоминаю здесь случай из моей жизни в Париже. Поем эти стихиры («на 4») о диаволе; но я не «насытился». И прошу студентов повторить их снова... А душа торжествует: «днесь ад стеня вопиет!» (И слёзы от радости и теперь!)

И думаю: все домостроительство нашего спасения связано с диаволом: им началось падение; и победой Искупителя над ним – кончилось домостроительство! Следовательно, это имеет существенное значение в деле спасения... «Совершилось»... Растлитель творения и человека – разрушен! Теперь он уже не князь, – хотя еще и борец, до времени... И это нужно для нас, – как победимое отныне искушение.

И наступает «благословенная Суббота», «упокоения» день: «Единородный Сын Божий» «почил от всех дел Своих». Совершилось! Как же совершилось? «Смотрением, еже на смерть» – Крестом! А «воскресением» Он, после страдания «плотию», снова «воротился» в прежнее состояние, «во еже бе», «даровав нам живот вечный», – прежде потерянный нами...

И хотя еще диаволу оставлена некоторая власть, но «вражда разрушена», мир с Богом и Небом введен; «Царствие Христос отверз». А против диавола мы теперь «поборника» нашего «имамы из Нея (Богородицы) рождшагося Господа»...

Поэтому: «дерзайте, дерзайте, людие Божии; ибо Той (Господь) победит враги, яко всесилен!» ⁹ Как не радоваться?!

На литургии Апостол читается о совоскресении нашем со Христом (Рим.6:3–11). В крещении, во имя Его, мы умерли с Ним в смерть и отселе должны ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху; ибо умерший освободился от греха. Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним. ...Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога (чрез) во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим.6:4–8, 11). – Потом читается Евангелие уже о воскресении Христа Господа (Мф.28:1–20).

...На Пасху в начале богослужений поются стихи: «да воскреснет Бог, и расточатся врази Его» (демоны)... Ни разу я не думал: почему это Церковь вспоминает о них после победы над ними? Да еще на Пасху? Это лишний раз напоминает нам: для чего было совершено все дело домостроительства спасения – для победы над разрушителем творения Божия!

И далее – затем, чтобы теперь его власть уже побеждалась силою Единородного. Если же и сохранена за ним сила борьбы, то чтобы она побеждалась теперь и самим человеком с помощью благодати Святого Духа, ниспосылаемой (точнее: возвращенной) по «заслугам» Искупителя, Господа Иисуса Христа, в таинствах, по молитвам нашим – в подвигах борьбы.

На этом пока и заканчиваем эту главу о связи догмата домостроительства с нашим спасением чрез ходатайство Спасителя.

В заключение ее упомяну о двух особых случаях из моей жизни. По Божьей воле мне дано было пережить спасение – во время литургии – не своими человеческими усилиями, а только – помощью Божией, силою всемогущего Спасителя. Но об этом у меня написано в первой тетради: «Без названия». Туда и отсылаю читателя.

Второй случай был таков. Однажды в храме я стал бояться силы Архангела Михаила, как стража славы Божией. В подобном состоянии мне дано было провести около двух недель. Желая найти из него выход, я начал молиться Спасителю о помощи. И вот что было.

Представьте впереди Невидимого Бога Отца. Перед Ним, в отдалении, я, грешный. А между нами строгий Архангел Михаил. И я – в страхе.

Вдруг с левой стороны появляется, в обычной храмовой одежде, Спаситель как человек. Архангел Михаил немедленно уходит направо и исчезает. А Спаситель говорит мне: «Не бойся! – Твой Спаситель». И весь страх исчез.

Это было тоже в храме. И об этом видении записано мной раньше. Смысл обоих состояний в том, что Спаситель имеет теперь власть покрывать и защищать нас [силою полученной Им] Славы Божией, как Ходатай.